Трагедия закона [Сирил Хейр] (fb2) читать онлайн

Сирил Хейр Трагедия закона

Глава 1 ТРУБАЧЕЙ НЕ БУДЕТ

— Нет трубачей. — Голос его светлости прозвучал грустно и с оттенком брюзгливого неодобрения.

Слова судьи остались без ответа, так как он ни к кому конкретно не обращался, да и как можно было реагировать на утверждение столь очевидного факта. Зато все остальное, что придумали люди и предписывала традиция для оказания почестей выездному судье Его Величества, было в полном порядке. Огромный "роллс-ройс" урчал у дверей гостиницы. Шериф, слегка пахнущий нафталином, являл собой блистательную фигуру в парадном мундире давным-давно распущенного Добровольческого полка. Он почтительно кланялся, стараясь не проткнуть себя своим мечом. На священнике развевалась необычная шелковая черная сутана. Помощник шерифа в одной руке сжимал цилиндр, в другой двухметровый жезл из слоновой кости, увенчанный резным черепом. На подобных церемониях по необъяснимой причине эту регалию обязан был нести помощник шерифа графства Маркшир. Позади стояла торжественная и не менее живописная группа сопровождающих лиц: клерк судьи, личный секретарь судьи, дворецкий судьи и слуга секретаря судьи. Впереди, поблескивая пуговицами и пряжками в лучах неяркого октябрьского солнца, по стойке "смирно" выстроился отряд полицейских, готовых обеспечить безопасное передвижение процессии по улицам Маркгемптона. Это было впечатляющее зрелище, и худой сутулый человек в алой мантии и длинном парике, стоящий в центре, знал, что он был самой значительной его частью.

Но факт оставался фактом, неприятным и неизбежным, — трубачей не было. Война со всеми ее ужасами обрушилась на землю. И вот результат: судья Его Величества садится в автомобиль, и ему отдают не больше почестей, чем послу или архиепископу. Чемберлен летал в Годесберг и Мюнхен и просил, чтобы дали трубачей, но Гитлер отказал. Никаких трубачей. Думать об этом не хотелось, и выражение лица шерифа свидетельствовало о том, что со стороны судьи было несколько нетактичным касаться столь болезненной темы в такой момент.

— Трубачей нет, — задумчиво повторил судья, усаживаясь на подушках заднего сиденья "роллс-ройса".

Достопочтенный сэр Уильям Хервуд Барбер, рыцарь, член Отделения королевской скамьи Высокого суда правосудия Высокий суд правосудия — высший суд первой инстанции, входящий в состав Верховного суда и состоящий из трех отделений, одно из которых — Королевская скамья (так он был представлен на обложке календаря выездных сессий суда Выездные сессии суда созываются в графствах не менее трех раз в год. Дела слушаются судьями Высокого суда правосудия в графстве Маркшир), в молодости, когда работал в адвокатуре, имел прозвище Молодой Стригун Фамилия Барбер означает "брадобрей", отсюда кличка Стригун. (Здесь и далее примеч. перев.), на что были свои причины. С течением времени прозвище сократилось до Стригуна. В последнее время все больше людей из его окружения стали звать судью между собой "папаша Уильям", что не имело никакого отношения к его возрасту. На самом деле ему еще не исполнилось шестидесяти, и надо признать, что в гражданской одежде он выглядел неказисто. Костюмы плохо сидели на его долговязой фигуре, двигался он порывисто и неуклюже, а голос имел высокий и хрипловатый. Но есть нечто эдакое в судейских одеждах, что придает достоинство самой что ни на есть незначительной фигуре. Широкая мантия делала незаметной его неуклюжесть, а длинный парик, обрамляющий лицо, подчеркивал довольно крупный орлиный нос и скрывал безвольный рот и подбородок. Усаживаясь на заднее сиденье "роллс-ройса", Барбер выглядел судьей на все сто процентов. Так что, хотя и не было трубачей, люди, собравшиеся у гостиницы, чтобы посмотреть на церемонию отъезда, возвращались домой с ощущением, что они видели великого человека. И в этом был, пожалуй, главный и истинный смысл всей церемонии.

Полковнику Хаббертону, шерифу графства, меньше повезло с костюмом. Добровольческий полк графства Маркшир никогда особенно не отличался воинственным видом, а если приглядеться к их мундирам, возникает подозрение, что модельер легкомысленно отнесся к своей работе. Уж больно щедро он развесил золотые галуны, намудрил с погонами и дал полную волю фантазии, создавая каску, которую полковник придерживал сейчас на колене. И в лучшие дни мундир смотрелся как полная безвкусица, а в полевых условиях — тем более как нелепый анахронизм, не говоря уже о том, что он был страшно неудобным. Высокий и жесткий воротник уже натер полковнику подбородок. Хаббертон подозревал, что хихиканье, которое он слышал в толпе, касалось именно его.

Судья и шериф поглядывали друг на друга с недоверием, свойственным людям, которые не имеют ничего общего между собой, но вынуждены общаться на официальных церемониях. Барбер обычно встречался с двумя десятками шерифов в течение года, и к тому моменту, когда он обнаруживал что-то интересное в их характере, ему уже пора было переезжать в другой город. Поэтому он давно перестал общаться с ними. Что касается Хаббертона, то до назначения на должность шерифа он в глаза не видел ни одного судьи и не желал бы их видеть до окончания срока службы. Полковник редко покидал свое поместье, где занимался сельским хозяйством всерьез и весьма продуктивно. По его глубокому убеждению, все юристы были мошенниками. С другой стороны, его впечатлял тот факт, что человек, сидевший перед ним, представлял Его Величество короля, и это его очень раздражало.

Священник чувствовал себя лучше всех. Проповедь по случаю выездной сессии суда отменили, как и трубачей, в связи с суровым военным режимом, поэтому ему ничего не надо было говорить или делать. Откинувшись на спинку сиденья, он с любопытством и умиротворением взирал на происходящее.

— Жаль, что нет трубачей, милорд, — произнес наконец полковник Хаббертон. — Это все из-за войны. Мы получили инструкции…

— Да, да, я знаю, — снисходительно отозвался судья. — Конечно, трубачи выполняют сейчас другие обязанности. Надеюсь, что услышу их на следующей сессии. Лично меня, — добавил он поспешно, — все эти церемонии не очень интересуют. — Он обвел рукой автомобиль, лакея на задней подножке, эскорт полицейских, а заодно, кажется, и самого шерифа. — Но некоторые мои коллеги имеют другое мнение. Могу себе представить, что подумали бы мои предшественники о выездной сессии без трубачей!

Тем, кто хорошо знал Барбера, было известно, что когда он затрагивал свою любимую тему, то обязательно ссылался на высокие принципы, заложенные его коллегами или предшественниками. Перед глазами вставала картина, как огромная толпа властных мужей в алом и белом требует от скромного Барбера ни на йоту не отходить от своих обязанностей во имя прошлого и настоящего английского правосудия, и Барбер, конечно, делал все от него зависящее, чтобы достойно следовать их заповедям.

— Трубы-то есть, — сказал Хаббертон. — Я и накидки со своим гербом приготовил. Все напрасно.

— Из накидок можно сделать каминные экраны, — посоветовал судья.

— У меня дома уже есть три комплекта каминных экранов — еще от отца, деда и брата деда остались. Не знаю, куда новые девать.

Его светлость поджал губы. Ему это не понравилось. Дело в том, что его отец был клерком у стряпчего, а дед — барменом на Флит-стрит. В глубине души он побаивался, что окружающие могут узнать об этом и станут его презирать.

"Роллс-ройс" медленно двигался вперед вровень с эскортом полицейских.

— Черт бы побрал эту палку! — добродушно проворчал помощник шерифа, пристраивая жезл между собой и дверцей машины, в которой он находился вместе с секретарем судьи. — Десять лет служу и удивляюсь, как я ее до сих пор не сломал. Припрятать бы ее куда-нибудь подальше и навсегда вместе с трубачами.

Секретарь судьи, простодушный светловолосый молодой человек, взглянул на него с интересом.

— А что, все помощники шерифов должны носить такой жезл?поинтересовался он.

— Слава богу, нет! Только здесь, в этом отсталом верноподданном городишке. Это ваша первая выездная сессия?

— Да, никогда раньше не участвовал.

— Думаю, вы много чего увидите, поездив по округу. Но работа у вас неплохая — две гинеи в день чистоганом, не так ли? А мне приходится работать за всех в конторе. Двух помощников и половину сотрудников призвали в армию. Да еще на этом представлении присутствовать. А судью-то вы хорошо знаете?

Секретарь покачал головой:

— Нет. Я только один раз с ним встречался. Он друг моего друга, вот и предложил мне работу. Сейчас трудно найти секретаря. — Слегка покраснев, он пояснил: — Видите ли, меня не взяли в армию. Сердце.

— Да, не повезло.

— Я изучал право и подумал, что это будет полезная работа для меня. Судья ведь очень хороший юрист, правда?

— М-м… В этом вы сами разберетесь со временем. Вам в любом случае надо набираться опыта. Кстати, меня зовут Картер. А вас?

Молодой человек снова покраснел.

— Маршалл, — сказал он. — Дерик Маршалл.

— Ах да. Я вспомнил. Судья говорил: "Фамилия — Маршалл и должность маршал Маршал — должность личного секретаря судьи на выездной сессии.". Ха-ха-ха!

Дерик Маршалл тоже посмеялся ради приличия. Он начал понимать, что еще не раз услышит шутки по поводу своей фамилии и должности во время сессий.

Не всякий автомобиль может двигаться так же, как "ролле", когда надо ехать рядом с марширующими полицейскими. (Вообще-то, как только что заметил Барбер, его предшественники — выездные судьи предпочитали конную полицию. А Хаббертон еще больше разбередил рану, припомнив, что его дед, бывало, предоставлял двадцать пять всадников в ливреях и с копьями.)

Взятая напрокат машина, в которой ехали Маршалл и Картер, скрежетала и дергалась, когда водитель переключал скорость.

— Вот проедем рынок, и будет получше, — заявил Картер. — Мы их там обгоним, чтобы подъехать первыми к собору… Вот здесь! Давай вперед, парень, давай гони!

Машина рванула вперед, разгоняя бездельников, собравшихся на небольшой площади, чтобы поглазеть на проезжающих представителей Правосудия.

Бимиш, клерк судьи, был доволен абсолютно всем. Во-первых, тем, что находится в Южном округе, который по многим причинам предпочитал всем другим. Во-вторых, ему удалось набрать прислугу: дворецкого, слугу для секретаря и повариху. Все они производили приятное впечатление и, скорее всего, будут его слушаться и не вникать в то, как и что ему перепадет во время пребывания в этом городе. Наконец, что было самым главным на данный момент, он убедился, что помощник шерифа графства Маркшир — по-настоящему хороший человек.

По мнению Бимиша, помощники шерифов были либо откровенными негодяями, либо приличными джентльменами, либо по-настоящему хорошими людьми. Их качества проявлялись сразу, в самый первый день выездной сессии. Как только к дверям гостиницы прибывали автомобили, чтобы ехать в церковь, а потом на открытие сессии, обнаруживалось, что откровенный негодяй не потрудился при слать средство передвижения для клерка судьи. Бедняге приходилось топать на своих двоих (а у Бимиша было сильное плоскостопие) или нанимать такси, а ведь одному богу известно, как трудно сводить концы с концами во время выездной сессии даже без таких непредвиденных расходов. Приличный джентльмен мог предоставить Бимишу место рядом с водителем в своем автомобиле, так что он добирался с комфортом, разве что без должного уважения к его положению. А вот по-настоящему хороший человек, который понимал, какое важное место занимает клерк судьи во всех этих делах, предоставлял ему отдельный автомобиль за счет графства. В данный момент толстячок Бимиш был счастлив и блаженствовал, проезжая по улицам Маркгемптона в хвосте процессии.

Рядом с ним сидел Сэвидж, дворецкий, — мрачный пожилой мужчина, который постоянно сутулился, словно его спина сгорбилась под гнетом преданного служения нескольким поколениям судей. Говорили, что он знает все города в Англии, где проводились выездные сессии, но никто не слышал, чтобы он сказал доброе слово хотя бы об одном из них. На полу между мужчинами лежали самые разнообразные предметы: мешочек с записными книжками его светлости, жестяная коробка с коротким париком судьи, плед, который его светлость клал на колени, и атташе-кейс, из которого Бимиш мог извлечь, когда нужно, остро заточенные карандаши, запасные очки, коробочку с пилюлями для горла и дюжину прочих вещей, без которых невозможно должное отправление правосудия.

Бимиш отдавал последние распоряжения Сэвиджу. В этом не было большой необходимости, но Бимишу нравилось распоряжаться, а Сэвиджу в общем-то было все равно, так что разговор проходил мирно.

— Как только я выйду у собора, отнесите все это в помещение суда.

— Надеюсь, они что-нибудь сделали, чтобы там не было сквозняка, — мрачно перебил его Сэвидж. — Во время весенней сессии был жуткий сквозняк. Судья Баннистер жаловался на страшный сквозняк.

— Если его светлости придется сидеть на сквозняке, у всех будут большие неприятности, — отозвался Бимиш, которому такая перспектива явно понравилась. — Очень большие неприятности. Вы знаете, что он сделал в Северном округе в прошлом году?

Сэвидж лишь хмыкнул в ответ. Судя по его виду, что бы ни делали судьи, его не удивишь, и в любом случае их действия были ему безразличны.

Бимиш засуетился, когда машина подъехала к собору:

— Мы ничего не забыли? Черная шапочка, нюхательная соль, Арчболд… Где Арчболд, Сэвидж?

— У вас под ногами, — ответил дворецкий и вытащил незаменимый справочник по уголовному праву.

— Тогда все в порядке. Что касается чая с печеньем для его светлости…

— Я сказал Грину, чтобы он приготовил. Это его работа.

Почему именно Грин, слуга личного секретаря судьи, должен был приготовить чай для его светлости, оставалось непонятным, но мрачный тон Сэвиджа не допускал обсуждения этого вопроса. Бимиш решил положиться на большой опыт Сэвиджа. В конце концов, не важно, кто будет готовить чай, если ему самому не придется опускаться до такой мелочной обязанности.

— Хорошо, раз вы так договорились между собой. Мой девиз: как решил, так и делай. Вот мы и приехали. Пришлите машину обратно за мной. А теперь быстро вперед!

Мэр и старший советник муниципалитета встречали судью у западных ворот собора. Там же было несколько фотографов от прессы. Почтительно кланялись адвокаты. Судья тоже им поклонился. После некоторой задержки, что дало возможность фотографам заснять судью в нескольких ракурсах, а Бимишу попасть в кадр, процессия наконец выстроилась в правильном порядке и проследовала в собор под звуки национального гимна.

Полицейские, получив команду "вольно", выстроились в линию у входа в собор лицом на север. Напротив, лицом к югу, стоял другой отряд полицейских, готовых сопроводить процессию от собора до здания суда. Так как гостиница, в которой остановился судья, находилась в городе Маркгемптон, обязанность охранять высокого гостя была возложена на городскую полицию. Но так как выездная сессия суда была мероприятием, за которое отвечали власти графства Маркшир, то и полиция графства должна была нести дежурство и охранять участников сессии. Соперничество полицейских было острым, и иногда дело доходило до откровенных стычек. В конце концов представители администрации графства и отцы города собрались на торжественное совещание под председательством самого лорда-наместника и пришли к следующему компромиссу: на пути от гостиницы до собора судью охраняет городская полиция, а от собора до здания суда судья находится на попечении полиции графства. На второй и последующие дни сессии полиция графства принимала охрану судьи где-то на полпути между гостиницей и зданием Совета графства. Вот такие трудности приходилось преодолевать местным властям Маркшира.

Старший констебль Маркгемптона стоял во главе своих полицейских. С присущим ему чувством юмора он, сохраняя строгое выражение лица, изредка подмигивал своему коллеге, старшему офицеру полиции графства. Тот подмигивал ему в ответ — не потому, что видел что-то смешное в данной ситуации, а потому, что, наверное, так у них было принято. От толпы отделился невысокий темноволосый человек в потертом синем саржевом пиджаке и, подойдя к старшему констеблю, сказал ему на ухо несколько слов. А как только он отошел, старший констебль кивнул офицеру, приглашая его подойти.

— Этот Хеппеншталь опять здесь, — тихо сообщил он. — Мои ребята потеряли его вчера вечером, но он где-то здесь, в городе. Скажите своему шефу, ладно?

— Хеппеншталь? — повторил офицер. — Я что-то не помню. За что он в розыске?

— Он не в розыске. За ним надо только приглядывать. В особом отделе нам намекнули. Скажите вашему шефу, он должен знать. И если судья… Вон они идут! Отряд, смирно!

Процессия вышла из собора на свежий воздух.

Здание Совета графства, где проходили заседания выездного суда, было построено в восемнадцатом веке. В путеводителе Бедекера его архитектура, несомненно, классифицировалась бы как "хорошо задуманная". Внутри и снаружи здание пришло в такое состояние, которое уготовано всем "хорошо задуманным", но мало используемым сооружениям. Если власти и ликвидировали сквозняк в зале суда, который так мешал судье Баннистеру, то это было наверняка единственное усовершенствование за многие годы. По крайней мере, Фрэнсис Петигрю, который сидел откинувшись на спинку скамьи для адвокатов и рассматривал потолок, заметил заплату над карнизом, где отвалилась штукатурка, и вспомнил, что видел ее много, много раз. Он начал с тоской припоминать, когда это было в первый раз. А было это много лет тому назад, когда он вел свое первое дело на выездной сессии. Воспоминание не вызвало в нем радости. Он достиг того возраста и того положения в своей профессии, когда совсем не хотелось, чтобы тебе напоминали об ушедшем времени.

Перед ним на столике лежали два дела — не более интересные и не намного лучше оплачиваемые, чем то первое дело, которое доставило ему столько удовольствия много лет назад. Эти дела позволят ему лишь покрыть расходы на пребывание в Маркгемптоне. Рядом высилась стопка гранок, над которыми он работал накануне вечером. На титульном листе, лежавшем сверху, было напечатано: "Оспаривание исков об изъятии имущества в суде", 6-е издание. Редактор Фрэнсис Петигрю, магистр искусств, бакалавр права, бывший стипендиат Оксфордского колледжа Святого Марка, бывший младший научный сотрудник Колледжа всех душ, бывший стипендиат Блэкстоуна в области общего права во Внешнем темпле Темплы и инны — корпорации барристеров (адвокатов) в Англии., барристер". Слово "бывший", повторенное несколько раз, раздражало его. Казалось, это было ключевое слово всей его жизни. Когда-то он собирался добиться успеха и разбогатеть. Когда-то он мечтал стать королевским адвокатом и старейшиной в своей корпорации барристеров. Когда-то хотел жениться и создать семью. Но сейчас, отбросив иллюзии и стараясь не жалеть себя, четко осознавал, что "когда-то" превратилось в "никогда". "В конце концов, нельзя объять необъятное", — подумал Петигрю с грустью.

Вспоминая уверенного в себе и одаренного (сейчас он мог утверждать это со всей справедливостью) молодого человека, который начинал адвокатскую карьеру под этим самым потолком с отваливающейся штукатуркой, Фрэнсис пытался понять, почему его жизнь не сложилась. Было столько радужных перспектив, но все оборачивалось неудачей. Он мог бы оправдаться — на все были свои причины. Война, например, — та, другая война, преданная забвению из-за этой, новой, — которая прервала его адвокатскую практику в тот самый момент, когда он "пошел в гору". Или плохая контора, в которую он попал, где все портил ленивый и безграмотный клерк. Личные трудности, которые отвлекали его от работы в самые критические моменты, — например, растянувшаяся агония его ухаживаний за Хильдой. Боже мой! Как она им крутила! И если смотреть непредвзято, насколько благоразумным было ее окончательное решение! Он помнил все это и многое другое: друзей, которые его подводили, невыполненные обещания о поддержке, непризнанные блестящие свершения. Но если говорить честно, а иногда ему хотелось быть честным перед самим собой, не лежала ли главная причина отсутствия большого успеха… Впрочем, если быть честным, то надо называть вещи своими именами: не крылась ли причина неудавшейся жизни в самом Фрэнсисе Петигрю? В чем-то, чего ему не хватало, но чем в полной мере обладали те, которых он считал ниже себя? Какое-то качество, не имеющее отношения ни к характеру, ни к уму, ни к удаче, но без которого при всех своих достоинствах человек не добьется большого успеха в жизни? Но если это так, стоит ли Фрэнсису Петигрю вообще задумываться над этим?

Увлекшись мыслями о прошлом, он не замечал шума и движения в помещении суда. Если собрать все вместе, не такой уж плохой была его жизнь. Если бы двадцать пять лет назад кто-нибудь сказал ему, что к старости он будет перебиваться кое-как, занимаясь ненадежным и каторжным трудом писаки-юриста, Петигрю почувствовал бы себя крайне униженным такой перспективой. И все же, если оглянуться назад на пройденный путь, мало что вызовет там сожаление или раскаяние. Не все шло гладко, но были и хорошие времена. Он славно шутил в свое время (к счастью, ему было неведомо, насколько его порой неуместная веселость восстанавливала против него коллег по профессии), заводил хороших друзей и поддерживал с ними отношения. Больше всего Фрэнсис любил выездные сессии. Поездки по округам были необходимы ему как воздух и стали смыслом жизни. Год за годом он кружил между Маркгемптоном и Истбери, все меньше надеясь заработать приличные деньги, но зная, что будет вознагражден общением с товарищами по профессии. Конечно, старый добрый Южный округ совсем не тот, что был раньше. В адвокатской столовой Адвокатская столовая — помещение в гостинице при ресторане, клубе и т, п., где собираются только юристы. стало скучно, не то что в прежние времена. В те годы там попадались такие личности, такие типы, каких теперь не встретишь, люди, о которых слагались легенды. Теперь эти легенды помнил только он, Петигрю, и еще несколько таких же старичков. То племя уже вымерло. Странные, милые, жуткие чудаки принадлежали к прошлой эпохе, а среди его преемников не останется никого, кто хотя бы помнил тех и мог бы пересказать старые истории.

Так размышлял про себя Фрэнсис Петигрю, не ведая, что в глазах нынешних посетителей столовой моложе сорока лет он сам являлся именно таким "ретро".

В помещении суда послышалось оживление. Снаружи, где в мирные дни в этот момент торжественно сигналили бы фанфары, раздались громкие команды шефа полиции. Через минуту Фрэнсис и все присутствующие в зале суда встали и низко поклонились. Если бы кто-нибудь посмотрел в этот момент на Петигрю, он удивился бы выражению его морщинистого, но обычно доброго лица. На нем отразилась неприязнь с некоторой долей презрения. Немного было на свете людей, которые вызывали в нем эти чувства. Барбер, к сожалению, был одним из этих немногих.

— Прошу соблюдать тишину, — пророкотал пристав, обращаясь к собравшимся, которые и так затихли, словно мыши.

Бимиш, стоящий сбоку от судьи, проворковал бархатным баритоном, которым он, кстати, очень гордился:

— Любые лица, находящиеся в графстве Маркшир, имеющие дело к милорду королевскому судье касательно слушания, принятия решения либо освобождения из заключения, пусть приблизятся и засвидетельствуют свое присутствие.

Никто не двинулся с места. Все, кому было положено, присутствовали, а выстроившиеся в ряд приставы исключали возможность для посторонних приблизиться хотя бы на шаг к источнику правосудия.

— Милорд королевский судья приказывает всем лицам соблюдать тишину во время заседания суда и зачтения приговора, — добавил Бимиш.

Все присутствующие продолжали соблюдать тишину. Секретарь выездного суда принял эстафету и пропищал тонким голосом:

— Георг Пятый волею Божьей… — Его выступление не шло ни в какое сравнение с ораторским искусством Бимиша, но в целом официальная часть заседания прошла гладко.

Секретарь поклонился судье, судья поклонился секретарю. В нужный момент его светлость надел поверх парика маленькую треуголку и на какой-то момент превратился в копию Макхита Макхит — обаятельный разбойник в "Опере нищего" Дж. Гея (1728). Ему соответствует Мекки-нож из "Трехгрошовой оперы" Б. Брехта (1928). в судейском обличье. Но видение исчезло, как только он снял треуголку, которая была потом спрятана, чтобы появиться уже на заседании в следующем городе.

Снова загудел Бимиш. На этот раз он потребовал от шерифа, чтобы тот передал ему указы, которым должен следовать милорд королевский судья, приступая к своим обязанностям. Картер с ловкостью фокусника извлек свиток, перевязанный бледно-желтой ленточкой, и с поклоном вручил его Хаббертону. Хаббертон поклонился еще ниже, передавая свиток Барберу. Барбер ограничился кивком, отдавая документ секретарю выездного суда. Секретарь положил свиток на свой стол, и никто не знает, что с ним стало дальше. По крайней мере, никто не слышал, чтобы этот основополагающий документ был упомянут еще раз.

Вся группа удалилась, чтобы вернуться спустя несколько минут. Его светлость сменил парик и снял алую с белым мантию. Это свидетельствовало о том, что официальная часть церемонии окончена и наступило время суровых будней — отправления уголовного правосудия. Для Дерика Маршалла, впервые прикоснувшегося к уголовному правосудию, это был поистине волнующий, внушающий благоговение момент.

Судья шепотом обменялся с секретарем выездного суда несколькими фразами, после чего секретарь пропищал:

— Вызывается обвиняемый Гораций Сидней Аткинс.

Пришибленный мужичонка средних лет в сером фланелевом костюме прошел на скамью подсудимых, нервно поморгал, явно пораженный тем, что его проступок собрал здесь столь величественное общество, и признал себя виновным в двоеженстве.

Так началась выездная сессия суда в графстве Маркгемптон.

Глава 2 ЛЕНЧ В ГОСТИНИЦЕ

— Секретарь, — прошептал судья. В суде он почему-то говорил хрипловатым шепотом, не похожим ни на его собственный обычный голос, ни на чей другой.

Дерик, сидевший справа от судьи, вздрогнул. Он почувствовал себя виноватым, потому что, несмотря на весь свой энтузиазм, мелкие дела, стоявшие первыми в расписании, показались ему жутко скучными. Чтобы чем-нибудь занять себя, он уткнулся в оказавшуюся под рукой Библию, на которой должны были приносить клятву свидетели. Маркшир не был густо заселен евреями, а те, кто здесь жили, были слишком богаты, чтобы часто появляться в уголовном суде, поэтому Ветхий Завет лежал без дела. Дерик как раз изучал Исход, когда судья призвал его к вниманию. Он с трудом оторвался от суда фараона, возвращаясь в менее интересный суд, где вершил справедливость Барбер, и наклонил голову, чтобы выслушать распоряжения выдающегося мужа.

— Секретарь, — прошептал судья, — пригласите Петигрю на ленч.

Шел второй день выездной сессии суда. В половине первого Петигрю заканчивал оформление своего второго и последнего дела, после чего был свободен. Барбер, если бы хотел, мог передать ему приглашение раньше, по окончании утреннего заседания. Затягивая до последнего момента, он, должно быть, знал, что, проявляя гостеприимство так поздно, создавал для гостя массу неудобств. Так, по крайней мере, подумал Петигрю, когда, получив приглашение, откланялся в зале суда и переодевался в сырой мрачной камере, которую отвели под гардеробную для адвокатов в здании Совета графства. Он планировал попасть на скорый поезд, который отправлялся в Лондон в час дня, и пообедать в пути. А теперь, если пойдет на ленч, ему, скорее всего, придется провести еще одну ночь в Маркгемптоне. Кроме того, Барбер выразил желание отужинать в адвокатской столовой. Два раза в день сидеть за одним столом с Барбером — это уже слишком. С другой стороны, спешить в Лондон было необязательно, а Барбер, зная, как обстоят дела с адвокатской практикой у Петигрю, воспринял бы его отказ присутствовать на ленче как оскорбление и портил бы ему настроение до конца сессии. Петигрю сморщил нос, прикидывая так и этак. Аккуратно уложив парик в помятую жестяную коробку, он спросил:

— Ленч у его светлости? Кого еще пригласили?

— Шерифа Хаббертона, священника и миссис Хаббертон.

"Как она выглядит? Не эта ли симпатичная дурочка, которая сидела позади него? С ней, пожалуй, можно познакомиться".

— Хорошо, я приду, — ответил Фрэнсис.

Дерик, несколько удивленный столь бесцеремонным отношением к почти что королевскому приказу, собрался уходить, когда в гардеробную вошел еще один адвокат, ровесник Петигрю.

— Я только что закончил, — сообщил он. — Давайте возьмем такси до станции на двоих.

— К сожалению, я не еду. Остаюсь на ленч.

— А, полагаю, папаша Уильям пригласил вас?

— Да.

— Слава богу, что не меня. Что ж, всего хорошего.

Дерик, заинтригованный их разговором, осмелился спросить:

Простите, сэр, почему вы зовете судью папаша Уильям?

Петигрю с усмешкой глянул на него и спросил:

— Вы знакомы с леди Барбер?

— Нет.

— Скоро познакомитесь. "Алису в Стране чудес" читали?

— Да, конечно.

— "В юности, — сказал его папаша, — я изучал право и обсуждал каждое дело со своей женой…И физическая сила…" Послушайте, вам бы лучше поспешить обратно в зал суда, а то получите нагоняй от судьи. Заседание скоро окончится. Увидимся за ленчем.

Молодой человек удалился. Петигрю задержался на несколько минут в мрачной гардеробной.

— Глупо с моей стороны так разговаривать с парнем, — пробормотал он, нахмурившись. — В конце концов, может быть, ему нравится Барбер. И Хильда ему наверняка понравится… Ну да ладно! — "Не стоит мучиться угрызениями совести, — подумал Фрэнсис. — Еще не хватало сейчас вспоминать о ней!"

Петигрю пошел пешком от здания Совета графства и появился в гостинице последним из приглашенных гостей. Он вошел в гостиную как раз в тот момент, когда Барбер в очередной раз повторил:

— Фамилия — Маршалл и должность — маршал.

Миссис Хаббертон на его шутку рассмеялась как девочка. Знакомясь с ней, Петигрю заметил, что она не только смеялась как девочка, но ее манеры, одежда, цвет лица — все создавало впечатление, будто ей совсем недавно исполнилось девятнадцать, хотя на самом деле было не меньше сорока. Но, подумал он, она не трудилась над созданием своего образа. При полном отсутствии ума вряд ли возможно что-то создать. Скорее всего, в кудрявой, все еще красивой головке миссис Хаббертон не возникало мысли о том, что она уже не та хорошенькая кудрявая девушка, которая лет двадцать тому назад выскочила замуж сразу по окончании школы. И одного взгляда на ее мужа было достаточно, чтобы понять, что он также не замечал ее возраста. Через несколько лет на нее, пожалуй, будет жалко смотреть, но сейчас она была все еще обаятельна, как игривая кошечка, признал Петигрю. Барбер, видимо, тоже находил ее привлекательной.

Маршалл, красный от смущения, дрожащими руками разносил шерри. Через пару минут Сэвидж распахнул двери и, согнувшись в поклоне, объявил:

— Ленч подан, милорд!

Миссис Хаббертон направилась к дверям, однако судья опередил ее:

— Прошу прощения, но, по обычаю, во время выездных сессий суда судья следует впереди всех — даже впереди дам.

— О, конечно! Как глупо с моей стороны, — звонко засмеялась миссис Хаббертон. — Вы же как король. Какая я глупышка! Наверное, я должна была сделать реверанс, когда вошла?

Из-за двери раздался голос Барбера:

— Лично мне это безразлично, но некоторые мои коллеги…

Ленч был основательным. Карточки еще не ввели, а миссис Сквайр, повариха, была воспитана в традициях, которые не могли нарушить такие незначительные события, как война. Миссис Хаббертон, для которой домашнее хозяйство было нескончаемым кошмаром, щебетала с завистью и восхищением, осматривая стол. Явно испытывая скрытую неприязнь ко всему французскому, миссис Сквайр приготовила филе морского языка, телячьи котлеты, оладьи и еще какую-то необыкновенную вкуснятину. В глазах миссис Хаббертон горел детский восторг.

— Четыре блюда на ленч! — воскликнула она. — Во время войны! Это просто откровение!

Как обычно, она слишком поздно сообразила, что сказала что-то не то. Ее муж покраснел, священник сконфуженно кашлянул. Судья резко вскинул брови, затем так же резко опустил глаза и вдохнул воздух перед тем, как заговорить.

"Сейчас он опять начнет вспоминать своих коллег", — подумал Петигрю и бросился на выручку, как всегда брякнув первое, что пришло в голову:

— Скорее четыре перемены блюд апокалипсиса. — И в наступившей тишине сразу понял, что сказал худшее из того, что мог сказать.

Правда, Маршалл хихикнул, но немедленно затих под осуждающим взглядом судьи. Миссис Хаббертон, ради которой он сострил, решительно ничего не поняла. Священник выглядел обиженным — за свою профессию. Шерифу показалось, что воротник его сорочки тесен, как никогда.

В полной тишине его светлость, пользуясь королевским правом первенства, положил себе рыбы. Затем спросил не без колкости:

— Кстати, Петигрю, вы не выступаете сегодня на стороне обвинения в деле об убийстве?

"А ведь прекрасно знает, что не выступаю", — подумал Петигрю. Его давно уже не назначали генеральным прокурором на выездных сессиях, и в глубине души он считал, что к этому приложил руку Барбер. Вслух же учтиво произнес:

— Нет, господин судья. Я думаю, главным обвинителем будет Фродшам, а Флэк — его помощником. Может быть, вы имеете в виду убийство в Истбери, где я буду защитником?

— Ах да! — ответил Барбер. — Это общественная защита малообеспеченных, не так ли?

— Совершенно верно, господин судья.

— Замечательная система, — продолжил Барбер, обращаясь к миссис Хаббертон. — Благодаря ей бедные теперь могут воспользоваться помощью даже самых квалифицированных адвокатов за счет государства. Хотя боюсь, — добавил он, — что гонорар, к сожалению, несоразмерно мал. То, что вы взялись за такое дело, говорит о вашем бескорыстии, Петигрю. Стоило ли ехать так далеко, чтобы заработать так мало, когда вы могли бы, несомненно, получить значительно больше в другом месте?

Петигрю кивнул и вежливо улыбнулся, но его глаза застилала пелена гнева. Какая жестокая ирония по поводу его несчастной крошечной практики в отместку за хилую шутку! Но таким был этот человек — судья. Убийство в Истбери считалось трудным делом и могло привлечь большое внимание, даже в разгар войны. Петигрю надеялся, что о нем заговорят, возможно, даже за пределами Южного округа. Но сейчас с болью в сердце осознал, что Барбер может так все организовать, что это окажется его очередным фиаско. Еще он подумал, что его подзащитного могут отправить на виселицу хотя бы потому, что судье не нравится защитник.

Между тем Барбер продолжал вещать с важным видом:

— Эта система — несомненный шаг вперед по сравнению со старыми временами. Хотя не знаю, что сказали бы по этому поводу мои предшественники в Отделении королевской скамьи. Скорее всего, они отметили бы некоторую нелогичность в том, что государство, обвиняя человека в совершении преступления, тратит деньги на то, чтобы кто-то прилагал усилия и убеждал суд в его невиновности. Я думаю, мои предшественники увидели бы здесь ту сентиментальность, которую мы часто наблюдаем сейчас во многих направлениях.

Полковник Хаббертон пробурчал что-то в знак одобрения. Подобно многим добропорядочным гражданам, он верил в лозунги. Реформы, как социальные, так и политические, всегда проходят под тем или иным лозунгом, и в его сознании "сентиментальность" была неразрывно связана с "большевизмом" — корнем всех зол.

— Или взять шумиху вокруг смертной казни… — проговорил судья.

И тут в разговор, готовый превратиться в монолог, вступили все. Каждый хотел сказать, что он думает по поводу смертной казни. Ведь почти каждый имеет о ней собственное мнение. Даже Маршалл вспомнил и пытался повторить, что говорили на эту тему в дискуссионном клубе в колледже. Только Петигрю молчал, потому что знал, что придет и его очередь. Так оно и случилось.

— Сентиментальность — болезнь, которая поражает в первую очередь молодежь, — заявил судья. — Петигрю, например, был ярым противником казни через повешение. Не так ли, Петигрю?

— Я и сейчас против, господин судья.

— Вот-вот! — Барбер сочувственно щелкнул языком. — Некоторые из нас так и не расстаются с иллюзиями молодости. Но что касается меня лично, я против отмены смертной казни. Более того, считаю, ее надо применять шире.

— Сделать виселицы пошире, — прошептал Петигрю Дерику, сидящему рядом с ним.

— Что вы сказали, Петигрю? — спросил Барбер, который все прекрасно слышал, вопреки расхожему мнению, что все судьи туговаты на ухо. — Ну да, вы, как всегда, шутите, но некоторые из нас очень серьезно относятся к данному вопросу. Я за то, чтобы большинство преступников казнить. Например, воров-рецидивистов и лихих водителей. Я бы их всех вешал. Им не следует жить в нашем мире.

— А в другом мире, — неожиданно вмешался священник, — им воздастся по справедливости.

Из всех неудачных высказываний за ленчем это был, пожалуй, самый большой ляпсус. Мало того, что служитель Бога сказал о своих убеждениях на публике, но он еще и намекнул на правосудие, стоящее выше Высокого суда! До этого момента беседа была если и не очень содержательной, то по крайней мере оживленной, но последнее высказывание заставило всех замолчать. Несмотря на отдельные попытки нарушить тишину и возобновить разговор, беседа не удавалась. Пытаясь расшевелить сотрапезников, миссис Хаббертон спросила у судьи, верит ли он в то, что человек, которого будут судить сегодня, действительно "сделал это". Ничего более достойного внимания не было сказано до самого конца. Сэвидж и Грин сновали туда-сюда, меняя восхитительные блюда. За дверью таинственный человек, должность которого называлась "виночерпий", занимался бутылками и тарелками. Но ни прекрасная еда, ни замечательное вино, ни безукоризненное обслуживание не могли скрыть того факта, что ленч как развлекательное мероприятие провалился. И все почувствовали облегчение, когда Сэвидж наконец объявил, что автомобили поданы, а Барбер удалился, чтобы надеть парик перед тем, как отправиться в суд.

Когда сердитый, угрюмый судья шел через холл к выходу из гостиницы, его встретил Бимиш и вручил письмо.

— Простите, милорд, — пробормотал он, — я только что обнаружил это письмо. Его, по-видимому, принесли, когда ваша светлость обедали.

Взглянув на адрес, Барбер поднял кверху брови и вскрыл конверт. Послание было кратким, и он быстро прочитал его. Лицо судьи просветлело. Впервые за этот день он выглядел бодрым и веселым. Судья передал письмо Дерику.

— Это вас позабавит, господин секретарь, — произнес он. — Когда приедете в суд, отдайте письмо старшему констеблю.

Дерик взял тонкий лист бумаги с машинописным текстом. Петигрю, стоявший сзади, заглянул ему через плечо и прочитал:

"Судье Барберу по кличке Стригун.

Да свершится правосудие, даже по отношению к судьям. Знай, твои грехи известны. Это предупреждение".

Подписи не было.

— Вот такие вещи оживляют выездные сессии, — добродушно проговорил Барбер. — До свидания, миссис Хаббертон. Было очень приятно с вами познакомиться. Всего хорошего, Петигрю. Встретимся вечером в столовой. Вы готовы, господин шериф? И он отбыл в прекрасном расположении духа.

Петигрю, глядя ему вслед, признался себе, что чувствует нечто вроде восхищения.

— Черт возьми, а у этой скотины есть выдержка! — пробормотал он.

Но ужинать в столовой ему все равно не хотелось.

Глава 3 УЖИН С ПРОДОЛЖЕНИЕМ

Обычно адвокаты не устраивали никаких мероприятий для судьи в первом городе, где проходила выездная сессия суда, но на этот раз судья сам попросил сделать исключение. Петигрю, который был ярым сторонником традиций, высказался против, но остальные адвокаты не возражали. Маленький праздник не помешает. Кроме того, было известно, что леди Барбер будет сопровождать мужа до конца сессии, и почему бы Стригуну не провести хоть один вечер без нее. К тому же это был повод допить шампанское, которое простаивало в погребе "Красного льва". Поэтому адвокаты не без удовольствия надевали свои туго накрахмаленные манишки.

Барбер настоял на том, чтобы вечер был неофициальным, и даже отказался от предложения шерифа ехать в "роллс-ройсе". Взяв с собой Дерика, он приехал в гостиницу на своем автомобиле. Судья был в таком же хорошем настроении, как после ленча. Послеобеденное заседание прошло на удивление легко. Когда стало ясно, что дело выиграет обвинение, подсудимый по совету адвоката сделал заявление о своей виновности в непредумышленном убийстве, которое было сразу принято. Дерик, ожидавший впервые в жизни услышать оглашение смертного приговора и пребывавший в состоянии нездорового возбуждения, как турист, первый раз приехавший на бой быков, почувствовал разочарование, смешанное с облегчением, по поводу такой неинтересной развязки. Судья, несмотря на свои кровожадные высказывания за ленчем, демонстрировал полное удовлетворение ходом разбирательства и вынес более чем мягкий приговор. Поскольку Дерик не был круглым идиотом, он пришел к выводу, что за ленчем судья немного рисовался и присутствие Петигрю имело к этому какое-то отношение.

В небольшой адвокатской столовой "Красного льва" уютно устроились около дюжины мужчин. (Ходили слухи, что в Южном округе членство предоставлялось и женщинам, но они лишь платили вступительные взносы и не принимали участия в мероприятиях. Местные адвокаты были консервативными людьми, верными мужскому братству, и в столовую посторонние не допускались, даже если это могло сулить выгодную клиентуру.) Во главе стола сидел Фродшам, единственный королевский адвокат среди присутствующих, полный любезный господин, который не отличался особыми достоинствами, но благодаря природному дару выглядеть преуспевающим быстро добился и успеха, и процветания. Судья Барбер сидел справа от Фродшама, а Дерик — напротив судьи. Соседом Дерика слева был секретарь выездной сессии суда, робкий пожилой джентльмен, имевший привычку нюхать табак. Петигрю случайно или намеренно оказался далеко от Барбера, по левую сторону от младшего барристера, который по традиции занимал место в конце стола. Там же, естественно, собрались адвокаты помоложе. Петигрю нравилось быть в компании молодых людей, и ончувствовал, что им тоже интересно его общество, хотя начал подозревать, что они смотрели на него скорее как на музейную редкость, чем на одного из своих.

Хорошее настроение судьи, поддерживаемое обильными возлияниями шампанского, передалось всей компании. Барбер высказал свое мнение по поводу войны, которое мало чем отличалось от общего мнения в октябре 1939 года, и, само собой, рассказал несколько забавных историй из своего адвокатского прошлого. К концу вечера он совсем расчувствовался, вспоминая предыдущие выездные сессии, которые проходили совсем не так, как теперь. Петигрю придерживался такого же мнения, но, слушая судью, с трудом скрывал презрение, потому что одной из затаенных причин его нелюбви к Барберу было то, что на самом деле судья не являлся истинным приверженцем выездных сессий. При первой же возможности он поменял бы беспокойные будни в провинциальных городах на роскошную жизнь в Лондоне. Многие годы до того, как его назначили выездным судьей, он только числился в Южном округе и требовал непомерные гонорары за то, чтобы оставить свою обширную практику на Странде Странд — одна из главных улиц в центральной части Лондона и выехать на работу в сельскую местность. Впрочем, Петигрю признавал, что в этом не было ничего плохого. Он и сам в свое время мечтал о большой практике в столице. Однако питал отвращение к лицемерию, и у него были причины презирать лицемерного Барбера. Его бесили разглагольствования этого самозванца перед новичками и его претензии на роль истинного преемника и хранителя традиций выездных сессий суда.

Когда наступило время выпить бренди и выкурить по сигаре, судья поднялся со своего места.

— Существует много прекрасных старых обычаев, которым грозит забвение, произнес он. — Я расскажу вам об одном, который, должно быть, незнаком присутствующим здесь молодым людям. Возможно, я единственный среди вас, кто все еще помнит этот обычай, и я хочу его возродить. Я имею в виду старый тост, который произносил старший из присутствующих в адвокатской столовой в первый вечер Михайловой сессии Михайлова сессия Высокого суда правосудия начинается в Михайлов день (29 сентября).: Fiat justitia! Да свершится правосудие! (лат.)

— Удивительно, как много старых обычаев знает судья, — заметил сосед Петигрю после того, как адвокаты осушили бокалы.

— В самом деле удивительно, — сухо признал Петигрю. — Тост "Ruat coelum" И да падут небеса (лат.). Часть крылатого выражения: "Да свершится правосудие, даже если падет мир" поднимали по окончании летней сессии, и его всегда провозглашал младший барристер.

Если не считать подобных мелочей, папаша Уильям был прав. Действительно, как сказал этот старый врун, обычаям выездных сессий грозило забвение. Впрочем, Петигрю выпил уже достаточно много, чтобы всерьез беспокоиться обо всем этом.

— Кстати, господин секретарь, — спросил судья Дерика, усаживаясь на свое место, — вы отдали это billet doux Любовное письмо (фр.). старшему констеблю?

— Да, отдал, — ответил тот. — Он, по-моему, отнесся к нему более серьезно, чем вы.

— Констебль обязан относиться серьезно к таким вещам. Кроме того, он не имел дела с таким количеством подобных писем, как я. Уму непостижимо, продолжил Барбер, обращаясь к Фродшаму, — как много анонимных писем получает судья в своей жизни. Разумеется, никто на них не обращает внимания. Смею вас заверить, тот, кто хочет стать судьей, должен иметь крепкие нервы.

— Ну, господин судья, мои амбиции не простираются так далеко, отозвался Фродшам, хотя по его тону было ясно, что именно так далеко и простираются его амбиции. — А что было в этом письме?

— Просто неопределенная угроза, только в более оскорбительной форме, чем обычно. Господин секретарь, а что сказал старший констебль?

— Ничего особенного. Только помрачнел и заметил: "Не удивлюсь, если это Хеппеншталь".

— Хеппеншталь? — резко переспросил Барбер.

— Кажется, так. Констебль вроде бы все о нем знает.

Судья выпил изрядную порцию бренди и на некоторое время замолчал.

Его молчание несколько обескуражило аудиторию, ожидавшую продолжения воспоминаний. Заметив это, Фродшам обратился через стол к младшему барристеру:

— Господин младший барристер, будьте добры, назовите того, кто будет нас развлекать.

Эту традицию вечеринок в адвокатской столовой знали все. Тот, кого назначали развлекать компанию, должен был спеть песню, рассказать историю или разыграть сценку. Если он отказывался, что считалось неблаговидным поступком, или его выступление признавалось неудачным, он должен был заплатить солидный штраф.

— Я назначаю Петигрю, — немедленно отозвался младший барристер.

Петигрю поднялся и несколько секунд стоял молча, нахмурив лоб и морща нос. Затем заговорил со свойственными профессионалу бодрыми интонациями:

— Господин младший барристер, я расскажу историю о судье Ракенбери и деле о непристойном нападении, которое рассматривалось на зимней выездной сессии суда в 1913 году.

Его слова были встречены радостным взрывом смеха. Все присутствующие слышали эту историю в разных вариантах, и сам Петигрю рассказывал ее за ужином на выездных сессиях не один раз. Но это не имело значения. Эта история была легендой, а легенды можно повторять и слушать бесконечно. В устах талантливых бардов легенды с годами обрастают новыми деталями и становятся все более ценной частью унаследованного фольклора племени. Адвокаты уселись поудобнее в предвкушении прекрасного развлечения.

Это была интересная история, рассказанная к месту и ко времени, немного непристойная и сугубо профессиональная, — о добродушном юрисконсульте, чья полная некомпетентность в качестве судьи по криминальным делам стала притчей во языцех. Петигрю рассказывал интересно, не меняя выражения лица и выдерживая сдержанный тон адвоката, обсуждающего скучный процедурный вопрос. Он, казалось, не замечал приступов веселого хохота в аудитории и, завершив рассказ довольно неприличной концовкой, вроде бы удивился, обнаружив, что стоит перед слушателями, приветствующими его восторженными аплодисментами.

В самом деле, он знал эту историю так хорошо, что рассказывал ее почти автоматически, в то время как его голова работала совсем в другом направлении. Пересказывая подробности хорошо известного диалога между судьей Ракенбери и обвиняемым перед вынесением приговора, Петигрю не задумывался о том, что говорил. Мысли его в этот момент были заняты совсем другими, довольно прозаичными вещами. В конце концов один простой вопрос вытеснил все остальные: "Что происходит со Стригуном, черт его подери?"

Дело в том, что Стригун не смеялся вместе с остальными. Более того, он не слушал Петигрю. Он сидел, насупившись и уставившись глазами в скатерть, время от времени щедро наливая себе бренди из бутылки, которую явно не хотел никому отдавать. Интересно, что сначала Петигрю забеспокоился именно из-за бутылки. "Осталось совсем немного бренди урожая семьдесят пятого, подумал он. — Надо не забыть сказать об этом на следующем заседании винного комитета. Конечно, мы уже не сможем раздобыть такого же хорошего бренди, но надо постараться сделать все возможное… Обидно, что Стригун заграбастал целую бутылку прекрасного напитка. Как-то не похоже на него. Если не остановится, то здорово напьется". Здесь он понял, что закончил свой рассказ, и плюхнулся на место.

Барбер не был сильно пьян, но выпил уже довольно много. Если он будет продолжать в таком же темпе, то точно напьется в стельку. И кажется, судья это понял сам. Едва стих смех после блестящего выступления Петигрю, как он резко отодвинул от себя бокал и крикнул Маршаллу через стол:

— Господин секретарь, пора ехать домой!

Дерику не хотелось уезжать. Вечер был в самом разгаре, и он только что начал осваиваться в этой интересной компании. Но ничего не поделаешь. Почетный гость встал из-за стола, и веселье прервалось. Дерик забрал шляпы и пальто, и они вышли в холл. Фродшам и еще пара адвокатов пошли их проводить. Прощаясь с ними, Барбер за метил Петигрю, который тоже стоял одетым и собирался уходить.

— Что такое, Петигрю? Разве вы не здесь остановились?

— Нет, господин судья. Я остановился в центральной гостинице.

Хотя Барбер не был постоянным участником выездных сессий, он отлично понимал, что значило остановиться в центральной гостинице. В "Красном льве" адвокаты собирались на ужин. Туда же доставлялись письма, пакеты и информация для джентльменов из адвокатуры, участвующих в выездной сессии. Это был единственный первоклассный отель в Маркгемптоне, и все селились именно в нем. Все, кто мог себе это позволить. Пребывание в центральной гостинице, которая, несмотря на свое громкое имя, была захудалым кабаком, свидетельствовало о крайней бедности. Судья бросил быстрый взгляд на Петигрю, на его потертое пальто и поношенные брюки.

— В центральной гостинице, да? — переспросил он, помедлив. — Как вы туда доберетесь?

— Пройдусь пешком, подышу свежим воздухом после ужина.

— Ерунда. Я подвезу вас. Нам по пути.

— Не стоит, господин судья. Я лучше прогуляюсь.

На улице было совсем темно и шел дождь.

— Нельзя идти пешком в такой одежде, — буркнул судья с раздражением. Поехали!

Петигрю, не сказав больше ни слова, сел в машину.

Есть некоторые вещи, которые не должны происходить в правильно организованном обществе. В правильно организованном обществе судьи Его Величества не ездят в собственных машинах во время выездных сессий. Они гости графства, и их обслуживают компетентные профессионалы, которых предоставляют и которым платят местные власти. Но если даже они забывают о своем высоком достоинстве и предпочитают возить себя сами (в конце концов, они тоже люди и любят сидеть за рулем не меньше, чем прочие смертные), то не должны ездить в кромешной тьме, поздним дождливым вечером после того, как приняли больше нормы старого виски. И наконец, в любое время суток и при любой погоде они должны быть предельно внимательны и ездить очень осторожно. К сожалению, следует признать, что в данном, как и во многих других случаях, правила хорошо организованного общества не были соблюдены.

Авария произошла на пересечении Хай-стрит и Маркет-Плейс, когда автомобиль сделал крутой правый поворот, сворачивая за угол. Петигрю, сидевший в одиночестве на заднем сиденье, не смог впоследствии точно объяснить, что произошло. Он дремал и встрепенулся, когда его швырнуло в сторону на повороте. Потом услышал визг покрышек и подумал про себя, что они повернули на слишком большой скорости. Проснувшись окончательно, Фрэнсис почувствовал, что задние колеса скользят и машину сильно заносит влево. В следующее мгновение автомобиль ударился о бордюр с такой силой, что он впечатался в спинку водительского кресла. Это было все, что Петигрю запомнил, хотя и пытался впоследствии восстановить в памяти какие-нибудь дополнительные детали. Так что в свидетели он не годился, и это его порадовало.

Через какое-то время Петигрю пришел в себя и смог вылезти из машины, чтобы осмотреть повреждения. Выкарабкавшись на мокрый, скользкий тротуар, он столкнулся с двумя почти невидимыми фигурами. Это были Барбер и Маршалл. Они стояли близко, будто поддерживая друг друга, и даже в темноте была заметна их полная беспомощность. Следующее, что он увидел, было небольшое пятно света на дороге сзади машины. Так как шок еще не прошел, он не сразу сообразил, что это был свет от полицейского фонаря и что он был направлен на что-то — нет, на кого-то, — лежащего на пешеходном переходе около задних подфарников машины.

— О господи! — простонал Петигрю, хватаясь за голову. — Этого еще не хватало! — Но он взял себя в руки и вышел на дорогу.

— Так, — сказал констебль, — кости не сломаны. Надо его перенести. — После чего он наклонился и схватил бесчувственное тело под мышки.

Петигрю подхватил ноги, и они перенесли мужчину к краю дороги. Констебль примял свою накидку и подложил ее под голову пострадавшему, а подошедший Маршалл укрыл его пледом, вынутым из машины. Наступила пауза. Некоторое время все стояли молча. Петигрю увидел, что полицейский офицер еще очень молод и, наверное, в этот момент лихорадочно соображает, каковы должны быть его следующие действия при дорожном происшествии. Скорее всего, самым разумным при обычных обстоятельствах было бы, чтобы Стригун доставил свою жертву в ближайшую больницу, но он этого не предложил, и Петигрю было ясно, почему судья этого не сделал. Чем меньше огласки, тем лучше для них всех.

— Не вызвать ли мне "скорую помощь"? — произнес он вслух.

Молодой полицейский наконец ожил и приказал:

— Оставайтесь все здесь.

Он отошел на несколько шагов в сторону. Там Петигрю разглядел в темноте телефонную будку. Констебль отсутствовал всего пару минут, но тем, кто его ждал, показалось, что прошло много времени. Судья стоял все так же без движения, ссутулившись, и молчал. Петигрю не решился обратиться к нему и поэтому тихо сказал Маршаллу:

— Хорошо, что никого нет.

— Кто-то был. Я видел его, когда вышел из машины, но он сразу же ушел, как только появился полицейский.

— Черт! — выругался Петигрю.

— Как вы думаете, сэр, он сильно пострадал?

— М-м… Думаю, да.

Вернулся констебль, шагая быстро и уверенно.

— Сейчас приедет "скорая", — сообщил он. Затем вытащил блокнот, повернулся к Барберу и спросил: — Я полагаю, это вы управляли автомобилем, сэр? Назовите, пожалуйста, ваше имя и адрес.

— Господин офицер, позвольте, я объясню, — начал Петигрю вкрадчивым голосом.

— Прошу вас, по порядку, сэр, — не дал ему закончить констебль, полностью овладев собой и, по-видимому, вспомнив, как он должен поступать. Затем снова повернулся к Барберу: — Ваше имя и адрес, пожалуйста.

Барбер ответил. Это были его первые слова после аварии, и его голос хрипел сильнее, чем обычно. Молодой полицейский начал автоматически записывать и вдруг замер. Фонарь качнулся в сторону. Но дисциплина взяла верх, и он, шумно дыша, продолжал писать. Неловкий момент, не предусмотренный в инструкциях для полицейских города Маркгемптона.

— Гм, хорошо, милорд, — промычал он. — Хорошо. Я… — Он замялся, потом вздохнул и храбро выпалил: — Я должен посмотреть права вашей светлости и страховку.

— Хорошо, — повторил за ним Барбер чуть ли не с иронией. Затем подошел к машине, вынул небольшой бумажник и передал его констеблю. — Здесь и то и другое, — просипел он.

Прибывшая "скорая помощь" отвлекла их на некоторое время.

Петигрю показалось, что не прошло и минуты, как пострадавшего осмотрели, перевязали, подняли и унесли, не оставив никаких следов, кроме аккуратно свернутой накидки констебля, лежащей на мостовой. Констебль поднял ее, встряхнул и, поскольку дождь кончился, скрутил и сунул под мышку. Затем вернулся к изучению документов, которые дал ему судья.

Придется повториться, но в правильно организованном обществе все водители без исключения, особенно судьи Высокого суда правосудия, должны регулярно перерегистрировать свои водительские права. Кроме того, они должны заблаговременно проверять суммы, которыми их может обеспечить страховое агентство, и иметь при себе страховой сертификат, предусмотренный законами о дорожном движении, принятыми в 1930-м и 1936 году. То, что они часто забывают делать это и, таким образом, совершают правонарушения, еще раз подчеркивает, что общество все еще не организовано в достаточной степени правильно. Тот факт, что даже судьи Высокого суда страдают забывчивостью, является вполне достаточным аргументом в пользу того, что в правильно организованном обществе судьям вообще нельзя разрешать водить транспортные средства.

— Сожалею, милорд, — сказал полицейский, — но с вашими документами не все в порядке.

Барбер глянул на документы, которые констебль рассматривал в свете фонаря.

— Кажется, они просрочены, — произнес он печально, почти униженно.

— Поэтому, милорд, мне придется просить вас…

Здесь вдруг неожиданно вмешался Дерик:

— Господин офицер, может быть, вы доложите о случившемся вашему начальству, и старший констебль приедет в гостиницу, чтобы обсудить все вопросы с господином судьей? Может быть, не стоит решать все здесь?

Констебль явно почувствовал облегчение и согласился с предложением Дерика.

— Вы правы, сэр, — откликнулся он. — Я только хотел бы записать вашу фамилию и фамилию другого господина. — Он снова вынул блокнот.

Через пару минут формальности были закончены, по крайней мере на данный момент. Петигрю пошел пешком в гостиницу, которая была совсем близко, а Дерик, почувствовав себя вправе распоряжаться, твердо заявил, что отвезет судью домой, и сел за руль, не дожидаясь разрешения.

"Проклятый старый дурак! Проклятый старый дурак!" — повторял про себя Петигрю, шагая к гостинице. Голова болела от удара, который он получил, когда машина врезалась в бордюр, ноги промокли. Он чувствовал себя усталым, побитым и злым. Петигрю был очень зол. Во всем виноват Стригун. Если бы не он, Петигрю спокойно спал бы сейчас в своей кровати в Лондоне. Ему стало казаться, что несчастный случай вслед за шумным весельем был специально спланирован судьей, чтобы доставить ему неприятность. Просроченные права и страховка судьи добавляли злости. Казалось бы, мелочь, но он испытывал мрачное удовлетворение оттого, что его враг оказался в унизительной ситуации. С другой стороны, Фрэнсис негодовал по поводу того, что судья Его Величества допустил столь позорную оплошность. Пожалуй, ни один судья не избежал критики со стороны Петигрю. Он пародировал и высмеивал их всех на вечеринках в адвокатской столовой, хотя многие ему нравились как личности, а некоторые вызывали восхищение. Но ни перед кем не преклонялся. Петигрю слишком хорошо знал их и изучил до такой степени, что не питал никаких иллюзий. Что касается судейской профессии в целом, то он испытывал к ней невыразимое глубочайшее почтение. Это было то, чем и для чего Петигрю жил. Поэтому все, что могло запятнать доброе имя его замкнутого сообщества в глазах остального мира, за пределами узкого круга юристов, волновало его до глубины души. И чем дальше отступали личные обиды, тем ужаснее представлялось то, что совершил Барбер. Когда адвокат подошел к гостинице, им владела лишь одна мысль: любой ценой не допустить, чтобы это происшествие попало в газеты.

"Старший констебль города — разумный человек, — размышлял он. — В любом случае уголовное дело не будет возбуждено. В этом можно не сомневаться. Будем надеяться, что старший констебль нагонит страха на молодого полицейского и тот не проболтается. Что касается Маршалла, то тот, кажется, правильно соображает. Здесь будет все в порядке, но все же не помешает поговорить с ним утром. К счастью, не было посторонних свидетелей, кроме одного, который уже ушел, когда этот старый идиот назвал свое имя. Кстати, странно, что он сбежал… Всегда трудно заставить людей молчать, но можно…"

Размышляя таким образом, Петигрю толкнул вращающуюся дверь гостиницы и зажмурился, ослепленный ярким светом в холле. Он прошел через холл к лестнице мимо двери, ведущей в бар, и услышал, как кто-то крикнул: "Мы закрываемся, господа!" Фрэнсис удивился — он думал, что уже глубокая ночь. Правда, ужин, как всегда, начался довольно рано и благодаря судье закончился раньше обычного. Но за вечер произошло так много событий, что Петигрю засомневался, не закрывается ли гостиничный бар позже обычного. Открыв дверь, он заглянул внутрь, чтобы посмотреть на часы.

В баре было полно народу. Подвыпившие посетители шумно переговаривались, опорожняя кружки. Теплый, влажный воздух был пропитан табачным дымом, ароматом пива и людскими запахами. Петигрю увидел время на часах, висевших на противоположной стене, и повернулся к выходу, но тут заметил оживленную группу под часами. Три или четыре солдата и пара гражданских сгрудились вокруг круга для метания дротиков. Невысокий полный мужчина средних лет в ярком клетчатом свитере приготовился бросать. По всей видимости, игра была в завершающей стадии, потому что страсти накалились до предела. Было также ясно, что бросавший — большой мастер. Его бросок был встречен восторженными возгласами.

— Давай тридцать четыре! — крикнул кто-то. — А, теперь осторожней, Корки. Целься в…

Но видно было, что Корки сам знал, что ему надо делать. Он уверенно бросил второй дротик. Вокруг опять зашумели.

— Двойная семерка! Теперь двадцать! — сказал чей-то голос.

Петигрю почувствовал азарт, хотя ничего не понимал в этой игре. Ему очень захотелось, чтобы Корки сделал все как надо, и он ждал последнего броска, затаив дыхание. Ему не стоило волноваться. В наступившей тишине Корки привстал на цыпочки с грацией танцора, несмотря на свою полноту, аккуратно прицелился и метнул последний дротик. Двойная десятка! Казалось, от шума зазвенели все стаканы и кружки в баре. Болельщики трясли руку вспотевшему, но абсолютно спокойному победителю, грозя ее вывихнуть, и хлопали его по спине. Когда он наконец отошел, чтобы допить свой стакан, бармен громко объявил:

— Время, господа, прошу вас!

В первый же момент, когда Петигрю увидел Корки, он понял, что видит его не в первый раз, но узнал только тогда, когда обратил внимание на то, с каким достоинством тот принимал восторги своих болельщиков. Как ни странно, Петигрю встречался с этим человеком не далее как сегодня днем. Впрочем, он видел его совсем в другой обстановке, поэтому и не узнал сразу. Петигрю пришел сегодня к началу рассмотрения дела об убийстве не столько для того, чтобы послушать вступительную речь Фродшама перед присяжными, сколько для того, чтобы получить истинно эстетическое удовольствие, наслаждаясь ораторским искусством Бимиша. Бимиш в суде — торжественный, одетый во фрак и полосатые брюки, и Корки в баре — чемпион по метанию дротиков, — казалось, что может быть общего между ними? Но это действительно был один и тот же человек.

Петигрю, посмеиваясь, поднялся по лестнице в свой номер. В завершение вечера от сделал интересное открытие. "Если кто-нибудь может сообщить судье Его Величества, — повторил он про себя, вспоминая красочные, утонченные интонации Бимиша, выступающего в суде, — об измене, убийстве, тяжком или опасном преступлении, совершенном обвиняемым, пусть он выйдет и заявит об этом до того, как жюри присяжных вынесет свой вердикт". Петигрю подумал: бывал ли кто-нибудь из знакомых Бимиша по бару на заседаниях суда и слышал ли он, как Бимиш произносит эту тираду? Возможно, он скрывал эту сторону своей жизни так же, как, вне сомнения, скрывал свои походы в гостиницу от судьи. "Интересно, знает ли Стригун, что его клерка зовут Корки?" — подумал Петигрю.

На какое-то время удовольствие, которое он получил, узнав о перевоплощении Бимиша, вытеснило его мысли о Барбере. Но теперь эта проблема вновь возникла перед ним с удвоенной силой. Думая о том, как скрыть неприятное происшествие, он упустил из виду Бимиша. Клерки всегда все знают. Можно ли положиться на Бимиша? После того, что он увидел сегодня, у Петигрю возникли сомнения. Вряд ли следует ожидать, что посетители бара достаточно благо разумны и способны хранить тайны. Единственная надежда, что Бимиш никогда не допускает Корки в свою профессиональную жизнь. Так Петигрю и лег в постель — нахмурив лоб и сморщив нос.

Глава 4 ПОСЛЕДСТВИЯ ДОРОЖНОГО ПРОИСШЕСТВИЯ

На следующий день, рано утром, старший констебль города посетил судью в гостинице. Их разговор мог бы быть трудным, но прошел довольно легко благодаря огромному такту и обаянию старшего констебля, которые скрывались за его грубоватыми манерами и жизнерадостным юмором. Ничего конкретного не было сказано о досадной забывчивости его светлости относительно продления водительских документов. Ни слова не было произнесено о том, что дело надо как-то замять, или вообще о том, что было какое-то дело. В то же время результат переговоров был абсолютно ясен. Судья, со своей стороны, глубоко сожалеет о случившемся и ни в коем случае не сядет за руль, пока все не уладится. В свою очередь старший констебль гарантирует, что никто ничего не узнает о случившемся, по крайней мере от полиции. Тем не менее, не предлагая его светлости "сделать заявление", что могло бы унизить его достоинство, он намекнул, что хотел бы услышать подробное описание происшествия. Барбер не замедлил ему рассказать, как все было. Их разговор, по сути, был приятной маленькой комедией, разыгранной двумя сторонами со всей серьезностью.

Когда эта часть разговора закончилась, старший констебль вздохнул с явным облегчением, надул щеки, откинулся на спинку кресла и с удовольствием закурил сигарету, предложенную ему судьей. Он явно должен был сказать еще что-то, и судья не спешил выпроводить его.

— Вы не сообщили мне о самочувствии бедняги. Как его зовут, кстати?спросил судья.

— Себальд-Смит, — ответил старший констебль.

— Себальд-Смит? — переспросил судья. — Редкая фамилия. Мне кажется, я где-то ее слышал.

— Он не из нашего города, милорд. Был здесь с друзьями. Мы с трудом нашли их.

— Да? Я надеюсь, он не получил серьезных увечий?

— Рад сообщить, что у него легкие повреждения. Как сказал врач, небольшое сотрясение и перелом пальца — мизинца на левой руке. Ну, еще несколько синяков и кратковременный шок.

— "Ранения, ушибы, контузия, глубокий шок нервной системы", — подвел итог Барбер в терминах, которые употреблял сам в старые времена в заявлениях о возбуждении иска, описывая повреждения, нанесенные в результате дорожного происшествия.

— Через пару дней его выпишут, — заверил старший констебль.

Барбер вздохнул с облегчением. У него не было доходов, кроме жалованья, а он знал, как никто другой, размеры компенсаций, выплачиваемых истцам по таким делам. Похоже, что дело можно уладить, нет — нужно уладить с минимальными издержками. "Если только они не ампутируют палец, — подумал он. От этого компенсация вырастает до невероятных размеров". Судья с сожалением вспомнил, как присудил солидную компенсацию молодой женщине за потерю большого пальца ноги не далее чем на прошлой сессии. Хильда тогда заявила, что на него повлиял тот факт, что она была не только молода, но и очень привлекательна. Глупо так думать, конечно, но все равно зря он так поступил. Об этом деле что-то писали в газетах… И тем не менее ему не следовало назначать такую большую сумму. Он быстро прикинул в уме, на чем пришлось бы экономить, если бы ему срочно потребовалось, скажем, двести фунтов, и пришел к неутешительному выводу, что большую часть денег пришлось бы добывать, экономя на нарядах и развлечениях леди Барбер. В целом, заключил судья, самой неприятной стороной всего этого дела будет реакция его жены на ночное происшествие.

— Рад слышать, что он не в худшем состоянии, — отозвался Барбер. Действительно, очень рад. Вы сняли тяжкий груз с моей души. Ну, — сказал он, вставая, — полагаю, нам обоим пора приниматься за работу. Весьма признателен вам за то, что пришли сюда ко мне, чтобы обсудить этот… этот несчастный случай.

— Не за что, милорд, не за что, — смущенно ответил старший констебль. Он тоже поднялся, но не спешил уходить. Наконец сказал: — Есть еще один небольшой вопрос, милорд.

— Да? Какой?

— Анонимное письмо, которое ваша светлость получили вчера. Шеф полиции графства показал мне его.

— Да-да. Так что же?

— Дело в том, милорд, что у нас есть основания предполагать, что это письмо написал человек по фамилии Хеппеншталь. Ваша светлость, возможно, помнит эту фамилию…

— Хеппеншталь? Как же, как же. Хеппеншталь! — пробормотал судья. Он не смотрел в этот момент на старшего констебля, и тот не видел его лица, выражавшего крайнее отвращение и к фамилии, и к самому субъекту.

— Нам известно, что он находился в городе позавчера, — поспешно пояснил старший констебль. — У него есть разрешение на отлучку из исправительного заведения, и он должен отмечаться в полицейском участке.

— Почему же вы ничего не можете предпринять? — спросил Барбер с раздражением. — Арестовать его или что-нибудь еще? В конце концов, это ваша обязанность…

— Вы совершенно правы, милорд. Я понимаю. К сожалению, мы потеряли его из виду. Но это временно. Очень трудно поддерживать контакты с людьми, когда везде светомаскировка. Кроме того, часть моих людей выделена на охрану выездной сессии суда. Но как бы там ни было, этот человек на свободе, и мы беспокоимся по этому поводу.

— Мне кажется, это я должен беспокоится, — хрипло засмеялся судья.

— Это я и имею в виду, милорд. Мы должны избавить вас от неприятностей. Насколько нам известно, обычно люди, которые планируют насильственное действие такого рода, не сообщают об этом заранее. Но этот человек не совсем нормален с тех пор, как его посадили. То есть… то есть он затаил обиду… Я надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать, милорд.

По выражению лица Барбера было ясно, что он все прекрасно понимает и это ему не нравится.

— Так что же теперь?

— Полагаю, милорд, при данных обстоятельствах было бы желательно дать вам дополнительную охрану, кроме эскорта, сопровождающего вас при поездках к зданию суда и обратно. В вашу гостиницу легко проникнуть, например. Я бы поставил одного человека у дверей и другого — на заднем дворе. Они не будут выделяться. Если ваша светлость желают, эти люди будут в штатском. Затем, если вы захотите прогуляться после заседания, вас мог бы кто-то сопровождать, на случай…

— У меня есть секретарь, — возразил судья.

По лицу старшего констебля было видно, что он невысокого мнения о секретарях судей.

— Мне было бы спокойнее, если бы вас сопровождал и полицейский тоже. В конце концов, это только на день или два, а ответственность лежит на мне. Если что-нибудь случится…

— Хорошо, пусть будет так, если вы считаете это необходимым. У вас, конечно, нет никаких доказательств, что абсурдное письмо, которое я получил, было написано этим человеком?

— Ни малейших доказательств, милорд. Но мы не можем не считаться с таким совпадением. Будем надеяться, что я ошибаюсь. Возможно, мы никогда больше не услышим о нем.

Их беседу прервал вошедший в комнату Сэвидж, который почтительно напомнил его светлости, что пора одеваться и ехать в суд. Старший констебль попрощался и ушел.

Петигрю приехал в гостиницу, где остановились судья и его свита, когда Барбер и старший констебль вели переговоры. Он нашел Маршалла. Молодой человек находился в подавленном настроении.

— Значит, судья обсуждает ситуацию со старшим констеблем? — весело спросил Петигрю. — Думаю, они ломают головы над тем, как избежать огласки.

— Полагаю, что именно так, — ответил Дерик с необычным для него сарказмом.

— Но ведь этого все хотят, — сказал Петигрю. — Вы сами вчера предложили полицейскому эту идею, не так ли?

— Я? Я просто хотел убраться оттуда как можно скорее. Ненавижу, когда что-то утаивают.

— Но, мой дорогой друг, о таких вещах не следует трубить на каждом углу. Вы же понимаете.

— Это неправильно, — упрямо настаивал молодой человек. — В конце концов, существуют такие понятия, как правосудие и справедливость.

— Бог мой! Если вы хотите стать юристом, вам следует отказаться от подобного идеализма, — заметил Петигрю с упреком.

— Да, я идеалист, сэр, и не нахожу в этом ничего предосудительного.

— Прошу вас, не называйте меня "сэром", а то я начинаю чувствовать себя старше, чем я есть на самом деле. Но если серьезно, чего вы хотите? Чтобы местные крючкотворы затеяли суд над судьей Его Величества за нарушение дорожных правил?

— Пожалуй, да. Не вижу причины, почему к судье должны относиться не так, как ко всем остальным.

Петигрю покачал головой.

— Нет, так нельзя, — возразил он. — Разве вы не понимаете, что вся система построена на том, что судьи занимают особое место по отношению к обыкновенным людям? Согласен, особое положение судьи может плохо повлиять на личные качества того, кто послабее, развить у него излишнее самомнение, но в целом это необходимо для осуществления правосудия, и мы защищаем наши позиции в меру сил. Впрочем, — продолжал он, — проблема, которая интересует меня больше всего, состоит в том, имеет ли суд некоей инстанции полномочия судить выездного судью за правонарушение, совершенное им во время выездной сессии. Дело в том, что судья приравнивается к королю со всеми вытекающими последствиями, а король неподсуден. И по-моему, такой вопрос никем никогда не поднимался. Никто ни разу не осмелился возбудить уголовное преследование в подобном случае.

— Не думаю, что какой-нибудь судья совершил что-либо подобное раньше, высказал предположение Маршалл.

— Ради бога, оставьте эту мысль! В прошлом судьи совершали куда более ужасные проступки во время выездных сессий. Вы не слышали историю о судье…

И Петигрю рассказал пару скабрезных анекдотов, которые несколько шокировали Дерика, но заставили его от души посмеяться.

— Отсюда мораль: все это приходится утаивать, — заявил Петигрю в заключение. — Ни одна из этих историй не выплыла наружу. Между прочим, что касается последней истории, вы первый, кто ее услышал. Я рассказал ее специально для вас, и в ответ на мою доброту прошу вас оказать мне услугу. Не рассказывайте о нашем деле всем подряд.

— Само собой разумеется, — обиделся Дерик. — Не было необходимости меня предупреждать.

— Прекрасно. Я был уверен, что вы не безнадежный идеалист. Ну, мне пора. Это дело — большая неприятность для многих. Боюсь, что где-нибудь произойдет утечка. Вряд ли этого можно избежать. Но если каждый из нас будет молчать как рыба и, в случае необходимости, врать как сивый мерин, надеюсь, все обойдется. Самое главное, что не было посторонних свидетелей в том момент, когда бедняга Стригун сообщил полицейскому, кто он.

Увы, последнее утверждение Петигрю, которое он хотел внушить Дерику, оказалось ошибочным. Через несколько минут, когда его светлость в мантии и парике собирался покинуть здание гостиницы, Бимиш вручил ему второе письмо, почти такое же по виду, как и первое, но более краткое. Там было всего одно слово: "Убийца!"

Барбер прочитал послание и пожал плечами. На этот раз он никому не показал анонимку. Скомкав листок, судья сунул его в карман брюк. Лицо его было серьезным, когда он садился в "роллс-ройс".

Приехав в суд, Барбер занялся разбирательством простых гражданских дел, так как уголовное дело было закончено еще вчера. Первые два дела касались возмещения ущерба, нанесенного в результате дорожных происшествий. Барбер великолепно справился с этими делами, но назначенные им компенсации были, пожалуй, слишком малы.

Глава 5 ЛЕДИ БАРБЕР

Судья намеревался ехать на своей машине в Саутингтон, следующий город Южного округа, но в сложившихся обстоятельствах об этом не могло быть и речи. Автомобиль-нарушитель был оставлен в гараже в Маркгемптоне до тех пор, пока его можно будет забрать, не вступая в противоречие с законом. Судья, его секретарь, весь аппарат правосудия со своим громоздким багажом поехали поездом. Это было утомительное путешествие. Маршрут выездной сессии от одного графства Южного округа до другого не менялся со времен Генриха II. К сожалению, железнодорожные предприниматели викторианской эпохи руководствовались лишь коммерческими соображениями и проложили дороги, не считаясь с удобствами судебных властей. Главные магистрали соединяли Лондон с Маркгемптоном и железнодорожным узлом в Дидбери. Бездушных урбанистов интересовала только проблема транспортировки пассажиров и грузов между столицей и главными городами графств. Им не приходила в голову мысль, что кому-то вздумается быстро добраться прямиком из Маркгемптона в Саутингтон, вместо того чтобы делать пересадку в Дидбери и путешествовать далее по сильно петляющей боковой ветке. В общем, они осложнили жизнь путешественникам как могли.

Конечно, организаторы выездных сессий не остались в стороне от прогресса, хотя и значительно отставали. В девятнадцатом веке стало ясно, что путь по железной дороге, даже по такому сложному маршруту, занимает немного меньше времени, чем путешествие на лошадях, и судейские власти в конце концов сдались на милость железнодорожников. В наши дни между Саутингтоном и Маркгемптоном курсирует автобус, который три раза в день останавливается у судейской гостиницы в Маркгемптоне. Все путешествие между двумя городами занимает полтора часа, но официальные власти почему-то не заметили этого достижения цивилизации.

Хотя путешествие оказалось долгим и утомительным, принимая во внимание пересадку и сорокаминутное ожидание в Дидбери, условия пассажиров были вполне комфортабельные. Для судьи и его секретаря был зарезервирован вагон первого класса. В другом вагоне находились секретарь выездного суда, клерк по обвинительным заключениям и помощник. Бимиш и слуги ехали, как положено, в третьем классе, но тоже одни. Личный и служебный багаж, для погрузки которого потребовались услуги нескольких носильщиков, занял почти все пространство вагона охранников. Железнодорожные власти пытались возражать против резервирования целых вагонов, ссылаясь, явно не к месту, на трудные условия военного времени, но Бимиш быстро отмел все возражения.

— Я просто сказал им, — объяснил он благодарным слушателям, раздавая карты за партией в "наполеон", — что если хоть кто-нибудь проникнет в вагон, где находится судья Его Величества…

Ему не было необходимости заканчивать предложение, так как все присутствующие ясно понимали, что такое событие подорвет всю британскую конституцию.

Поезд прибыл на станцию назначения во второй половине дня. До чая оставался еще час, и Дерик решил, что пора написать письмо домой. Уезжая, он, конечно, обещал матери, что будет подробно писать ей обо всем, и, разумеется, не сдержал обещания. Прежде всего, оправдывался он перед собой, не так легко написать обо всем. Подобно многим людям, миссис Маршалл свято верила, что все происходящее в уголовном суде представляет собой цепь захватывающих дух событий, что каждое дело — драма, каждый адвокат — гений перекрестного допроса, способный выпытать любой секрет, каждая речь образец красноречия, а каждый судья — Солон древнегреческий законодатель, один из семи греческих мудрецов… Дерик понимал, что, если бы он взялся подробно описывать, что происходило в действительности день за днем, миссис Маршалл нашла бы его отчеты чрезвычайно скучными и, будучи стыдливой женщиной, довольно неприличными. Единственным событием, заслуживающим внимания, было именно то, о котором он должен был молчать. Возвращаясь в мыслях к тому, что случилось в Маркгемптоне, Дерик не находил повода для огорчения. Он многое узнал и избавился от некоторых заблуждений. Его отношения с судьей были настолько дружескими, насколько позволяла разница в возрасте. Правда, Дерик признавался себе, что продолжительные разговоры наедине с судьей начали его утомлять. Кроме того, в глубине души он чувствовал некоторое разочарование по поводу того, что выездная сессия в Маркгемптоне закончилась, благодаря мерам, принятым старшим констеблем, или по каким-то другим причинам, так же неинтересно, как и началась. Дерику хотелось как-то развлечься, и он подумал, что, может быть, леди Барбер, которая должна была присоединиться к ним в Саутингтоне, внесет некоторое разнообразие. Он сидел погруженный в раздумья, так и не начав писать письмо матери, когда Грин неслышно вошел в комнату и известил его, что леди Барбер приехала и что чай сервирован внизу.

Леди Барбер, невысокая, подтянутая, темноволосая дама приятной наружности, говорила безостановочно, произнося короткие фразы приказным тоном. Видно было, что она привыкла высказывать то, что думает, а собеседники прислушиваются к ее мнению. И хотя леди Барбер нельзя было назвать неотразимой красавицей, ей как-то удавалось вести себя так, что ее высокий неуклюжий муж смотрелся рядом с ней как жалкий оборванец. Дерик подумал, что она моложе мужа лет на двадцать. Он ошибался лет на восемь, но и более опытные мужчины могли бы допустить такую ошибку.

Ее светлость встретила Дерика живо и дружелюбно, едва ли не покровительственно:

— Здравствуйте, господин Маршалл. Нет-нет, я не собираюсь шутить по поводу вашей фамилии. Не люблю избитых шуток. Вам, наверное, уже надоело это слушать. Давайте сразу пить чай. Я продрогла до костей в этом жутком поезде. Налейте чаю, пожалуйста. Секретари всегда разливают чай, вы знаете? Невзирая на войну, мне с молоком и двумя кусочками сахара, пожалуйста. Расскажите, как вам нравится эта забавная жизнь.

Дерик сказал, что ему очень даже нравится такая жизнь. Допивая вторую чашку чаю, он пришел к полному убеждению, что разъезды по окружным городам в обществе леди Барбер будут нравиться ему еще больше. Он ощущал возбуждение и радость в предвкушении того, что под ее руководством упорядоченная и сонная жизнь в судейских гостиницах станет оживленнее и интереснее. Леди Барбер не отличалась острым умом и, по мнению Дерика, не была особенно красива. Просто у нее был огромный запас жизненной энергии, побуждающей каждого, с кем она общалась, показать свои сильные стороны в разговоре и суждениях, будь то симпатии или антипатии. Когда леди Барбер покинула гостиную, Дерик подумал, что за эти получаса он говорил больше, чем всю последнюю неделю, выказав недюжинный ум и сообразительность. Лишь значительно позже ему пришло в голову, что под влиянием обаяния леди Барбер и благодаря ее умению выуживать то, что ей надо, он выложил своей собеседнице все свои мысли, деяния и планы на будущее. Дерик не сразу сообразил, что его подвергли умелому и безжалостному допросу. Подобно многим бесхитростным людям, он гордился своей сдержанностью и некоторой скрытностью, поэтому сделанное им открытие его огорчило. Вспомнив слова своей матушки, что расследователи могут выпытать из человека все, если захотят, он с грустью отметил, что из ее светлости непременно вышел бы хороший юрист. Он еще не знал, что многие другие были такого же мнения, не исключая и саму леди Барбер.

Супруг леди Барбер (удивительно, как легко судья — воплощение его величества закона — превращался в ее обществе в "супруга леди Барбер") был в не меньшем восторге от ее присутствия, чем Дерик, но его восторг был другого сорта. За чаем он купался в лучах ее великолепия, одобрительно посмеивался над остротами жены и наслаждался спектаклем, во время которого она умело "прощупывала" молодого человека. В то же время наблюдатель более внимательный, чем Дерик, мог бы заметить, что за восторгом судьи крылось ожидание какой-то опасности. Было бы абсолютно неправильнымутверждать, что судья боялся своей супруги. Он просто очень не хотел конфликтовать с ней, и если случалось что-то, что могло вызвать ее недовольство, то всеми силами старался скрыть эту неприятность от нее. Опыт подсказывал ему, что рано или поздно она все равно дознается, но он делал все возможное, чтобы оттянуть час расплаты и тем самым смягчить неприятный разговор. Понятно, что он пока ничего не сказал жене и о дорожном происшествии в Маркгемптоне и надеялся, явно безосновательно, что сумеет скрыть от нее печальный инцидент.

Гром грянул раньше, чем он ожидал. Судья только что закончил одеваться к ужину, когда в комнату вошла леди Барбер с пачкой писем в руке.

— Эти письма пришли утром, — сообщила она. — Тебе следовало бы убедить людей направлять корреспонденцию в суд. Очень неудобно пересылать их, когда ты отсутствуешь. Кажется, здесь нет ничего интересного.

Действительно, там не было ничего интересного. В двух конвертах были, наверное, циркулярные письма, в остальных, с адресом, напечатанным на машинке, скорее всего, счета. Барбер глянул на письма, повертел их в руках. Надо было принять одно из тех, казалось бы, незначительных решений, которые тем не менее могут иметь очень важные последствия, а именно: засунуть письма в карман или вскрыть их немедленно. Барбер посмотрел на часы. До ужина оставалось целых пять минут. Он решил прочитать почту за это время. Если бы Барбер знал, что часы отставали ровно на пять минут, при других обстоятельствах он оценил бы иронию судьбы.

Судья вскрыл один конверт, второй, пробежал письма глазами и бросил их в корзину. Леди Барбер в это время стояла перед зеркалом, поправляя незначительный дефект в макияже. Барбер открыл третий конверт, и в этот момент прозвучал гонг, созывая постояльцев к ужину. К несчастью, гонг отвлек леди Барбер от ее занятия, и она увидела в зеркале выражение лица мужа.

— Что случилось? — резко повернувшись, спросила она.

— Ничего, дорогая, ничего, — ответил несчастный упавшим голосом.

— Ничего? Ты выглядишь расстроенным. От кого это письмо?

— Так, ерунда. И я вовсе не расстроился, — поспешил добавить Барбер. — Ты всегда делаешь скоропалительные выводы, Хильда. Я просто пытаюсь вспомнить это имя. Мне кажется, я его слышал, но не знаю где. Вот и все.

— Какое имя?

— Вряд ли ты знаешь. Необычное имя — Себальд-Смит.

— Себальд-Смит? Мой дорогой, я ведь не какая-нибудь мещанка. Разумеется, я знаю это имя. Насколько мне известно, он один из самых знаменитых современных пианистов.

— Пианист? Боже мой! — Несмотря на все свое самообладание, судья не смог скрыть отчаяния.

— В чем дело, в конце концов? — возмутилась леди Барбер.

Она пересекла комнату грациозной походкой и, подойдя к мужу, выхватила письмо из его нервно подрагивающих пальцев.

В письме было написано:

"Милорд, Мы действуем в интересах г-на Себастьяна Себальда-Смита, который, как Вам известно, был сбит Вашей машиной на Маркет-Плейс в Маркгемптоне вечером 12-го числа сего месяца, в результате чего получил травму. Нам стало известно, что дорожное происшествие произошло исключительно по вине водителя автомобиля. В настоящий момент мы не располагаем полными сведениями о характере повреждений, нанесенных нашему клиенту, но нам известно, что, среди прочего, он получил серьезную травму сустава одного пальца, что может вызвать ампутацию. Учитывая род деятельности нашего клиента, это обстоятельство чревато серьезными последствиями. Мы просим Вас как можно скорее сообщить нам название страховой компании Вашей светлости. В настоящий момент мы формально зарегистрировали намерение нашего клиента подать иск на возмещение ущерба в результате полученной им травмы.

С уважением,

Фарадей, Фотерджил, Крипс и Ко".

Некоторое время леди Барбер молча обдумывала содержание письма. Казалось, она размышляла, как отнестись к неблаговидному поступку мужа. Когда же заговорила, стало ясно, что относится к нему скорее с сожалением, чем с негодованием.

— Уильям, ты неисправим, — заявила супруга. — Ты сам вел машину?

— Сам.

— Значит, это целиком твоя вина?

— Что касается…

— Конечно, виноват ты! — перебила его леди Барбер. — Сколько раз я говорила тебе, что ты не умеешь водить машину в темное время. Прискорбный случай для любого в таком положении. Слава богу, что твое имя не попало в газеты. Я видела сообщение о том, что Себальд-Смит был сбит машиной, но, разумеется, не могла подумать, что это имеет какое-то отношение к тебе. Я знаю, ты не ходишь на концерты, но да будет тебе известно, что своей выходкой ты нанес непоправимый урон музыкальной жизни Лондона. Себальд-Смит! Такие люди, как он, страхуют свои руки на тысячи фунтов стерлингов.

При упоминании о страховке судья вздрогнул.

— Может быть, мы обсудим этот вопрос после ужина? — предложил он.

— Не знаю, что здесь обсуждать, — ответила его жена, выходя из комнаты первой в нарушение славной традиции пропускать вперед судью Его Величества.

Дерик прибыл на ужин в предвкушении продолжения оживленной беседы, доставившей ему массу удовольствия за чаем. К концу вечера он вынужден был признаться себе, что несколько разочарован, и виной тому — судья. Мало того, что он не произнес ни слова, — его молчание сковывало и сидящих за столом. Леди Барбер выглядела еще более жизнерадостной, чем раньше, ее глаза блестели ярче, чем прежде., однако Дерику показалось, что красноречие дамы, которое так очаровало его, неестественно и дается ей с трудом. Кроме того, он заметил, что она не делала попыток вовлечь в беседу мужа. Леди Барбер обращалась исключительно к Дерику, говоря о том и о сем, но ее мысли были явно заняты чем-то другим. Пару раз Дерик уловил, будто слова леди Барбер предназначены не ему, а молчаливой фигуре, сидящей во главе стола, и его охватило неприятное чувство тревоги. Он начал мямлить нечто невразумительное и очень обрадовался, когда Сэвидж поставил на стол портвейн, а леди Барбер удалилась.

Судья выпил три бокала портвейна. Наполняя бокал, он каждый раз поглядывал на Дерика, точно хотел сказать ему нечто очень важное. И каждый раз, словно натыкаясь на невидимую преграду, говорил что-то несущественное о работе на предстоящей сессии. Наконец, как бы смирившись с неизбежным, бросил на стол салфетку, встал и, направившись к двери, буркнул:

— Пожалуй, нам пора присоединиться к моей жене.

Атмосфера в гостиной была еще тоскливее, чем за столом. Тишину нарушал лишь зловещий перестук вязальных спиц леди Барбер. Она угрюмо молчала, а ее муж пребывал в нервном ожидании какого-то события. При всей своей неопытности Дерик догадался, что судья ждет, когда он останется наедине с супругой, и не испытывает особой радости по этому поводу. Дерик понял молчаливый намек. Немного посидев, чтобы соблюсти приличия, он сослался на необходимость написать давно обещанное письмо домой и покинул гостиную.

Как только за ним закрылась дверь, леди Барбер подняла глаза от вязанья и сказала:

— Какой приятный юноша. Он был с тобой в машине той ночью?

— Да, был, — ответил судья и, воспользовавшись предоставленной ему возможностью, поспешно добавил: — Поскольку мы заговорили об этом, я хотел бы обсудить с тобой несколько вопросов, Хильда.

— Раз он был с тобой и все знает, — продолжила свою мысль ее светлость, не надо было отсылать его раньше времени.

— Я не отсылал его.

— Мой дорогой, ты дал понять со всей очевидностью, что ему пора уйти. Впрочем, это твое дело. Меня это не касается. Как я сказала тебе перед ужином, не вижу смысла что-либо обсуждать в этом деле. Бог свидетель, я вовсе не собираюсь раздувать из мухи слона.

Судья промолчал, и она предложила:

— Если ты дашь мне это письмо, я сама займусь им. Не стоит утруждать себя. Сам знаешь, насколько ты непрактичен в своих личных делах. Кстати, ты отправил запрос в свою страховую компанию? Твоя страховка в "Эмпайран"?

Судья промолчал.

— Так ведь?

Судья прокашлялся:

— Это как раз тот вопрос, который я хотел с тобой обсудить.

Чего никогда нельзя было сказать о леди Барбер, так это то, что она медленно соображала. Женщина отложила вязанье и выпрямилась в кресле, широко раскрыв глаза.

— Уильям! — произнесла она угрожающе спокойным тоном. — Не хочешь ли ты сказать, что ты не застрахован?

— Я… Боюсь, что нет, Хильда.

В наступившей тишине леди Барбер несколько раз порывалась что-то сказать, но каждый раз не находила нужных слов. Наконец встала с кресла, подошла к камину, взяла сигарету с каминной полки, закурила и некоторое время стояла молча, спиной к мужу, глядя на огонь. А когда повернулась к нему лицом и судья начал что-то говорить, резко перебила его:

— Ты понимаешь, что это значит? Для тебя, для нас?

— Естественно, — отозвался судья брюзгливым тоном. — Я обдумал ситуацию со всех сторон. Но должен признать: то, что ты сообщила мне перед ужином, значительно осложняет дело. Я имею в виду то, что этот человек — пианист.

— Себальд-Смит! — воскликнула леди Барбер, впервые теряя самообладание. Ну почему, мало того что ты сбил человека, им должен был оказаться не кто иной, как Себальд-Смит?!

— Да, прискорбно, — признал Барбер. — Честно говоря, я не ожидал, я не рассчитывал, что…

— Это значит, что он потребует за ущерб в десять раз больше, чем любой другой человек на его месте, — закончила за него жена.

— Вот именно. Боюсь, его иск за поврежденный палец будет слишком большим.

Некоторое время оба молчали. Когда леди Барбер заговорила, в ее голосе прозвучала насмешка:

— Не могу понять, как ты мог свалять такого дурака, Уильям.

Судья мудро промолчал, а ее светлость, возможно сообразив, что последнее замечание не соответствует ее стилю, постаралась исправить оплошность.

— Происшествие действительно произошло по твоей вине? — поинтересовалась она. — Не мог бы ты сослаться на небрежность истца?

— Моя дорогая Хильда, мы не будем обсуждать этот аспект дела. В моем положении я не могу себе позволить оспаривать иск. Это совершенно ясно. Мне придется согласиться на любые приемлемые для меня условия.

— Но, Уильям, это может нас разорить!

— Нам будет еще хуже, если в результате тяжбы мне придется уйти со своего поста.

— Уйти с поста?

— Видишь ли, Хильда, надо смотреть фактам в лицо.

Снова повисла тягостная пауза. Наконец леди Барбер спросила:

— Уильям, сколько у тебя вообще денег, не считая жалованья?

— Дорогая, мы говорили на эту тему довольно подробно всего месяц-два назад.

— Я помню, но тогда речь шла об оплате нескольких моих несчастных счетов. Сейчас дело обстоит намного серьезнее.

Неожиданно судья рассмеялся громким хриплым смехом:

— Ты воображаешь, что я нарочно сгущал краски и преуменьшал свои возможности? А на самом деле у меня припрятано несколько тысяч, о которых я тебе не хотел говорить?

— Разумеется, — уверенно ответила ее светлость. — Так подсказывает здравый смысл.

— Здравый смысл здесь ни при чем. Я был совершенно откровенен с тобой. Ситуация именно такова, как я тебе объяснил. Кстати, я объяснял тебе ее в течение всей нашей совместной жизни. В течение многих лет мы тратили практически каждый пенни, который я зарабатывал. — От леди Барбер не ускользнули интонации мужа, точнее, то, что он делал ударения на местоимениях. — Кроме весьма скромной страховки, у нас ничего нет. Кроме весьма скромной пенсии — если мне позволят ее выслужить, — нам не на что надеяться. Если со мной что-нибудь случится…

— Благодарю тебя, это я уже слышала, — поспешно заметила леди Барбер. Вопрос состоит в том, где ты собираешься найти десять тысяч фунтов или около того, которые Себальд-Смит, скорее всего, потребует за свой палец?

Судья жадно глотнул воздух. Он не ожидал, что сумма будет так велика, даже при худшем стечении обстоятельств. Барбер уже собирался напомнить жене, что она знает значительно меньше, чем он, о суммах компенсаций за ущерб, нанесенный в результате дорожных происшествий, но вовремя вспомнил, что Хильда несомненно лучше знает, сколько зарабатывают пианисты.

— Боюсь, нам придется резко сократить наши расходы, — произнес он.

Ее светлость взглянула на свое элегантное отражение в зеркале над камином и состроила гримасу.

— Мрачная перспектива, — заметила она. Затем, взяв себя в руки, заговорила отрывистыми фразами в своей обычной деловой манере: — Так вот. Я считаю, что на письмо Фарадея надо ответить, и сделать это профессионально. Могу я написать Майклу от твоего имени и попросить его заняться этим? Думаю, ты захочешь, чтобы он представлял твои интересы?

— Пожалуй, да, — ответил судья без всякого энтузиазма. Он не очень любил своего шурина, но тот был, без сомнения, компетентным поверенным.

— Я попрошу его формально подтвердить получение письма, а потом, когда у меня будет время, съезжу в Лондон и объясню ему все подробно, — продолжала леди Барбер. — Чем дольше мы будем тянуть, тем лучше. У людей, подобных Себальду-Смиту, нет выдержки. Я уверена, через пару месяцев он станет сговорчивее. Кроме того, — неожиданно улыбнулась она довольной улыбкой, — у нас будет время начать экономить.

Когда супруги через некоторое время отправились ко сну, настроение у обоих было значительно лучше, чем полчаса назад. Несмотря на нависшее над ними несчастье, Хильда с ее активным умом была почти счастлива заняться серьезным делом, не терпящим отлагательства. Что касается судьи, он всегда испытывал чувство облегчения, когда ему удавалось передать свои проблемы в опытные руки жены, что чаще всего и случалось. А еще пребывал в приятном состоянии, которое обычно наступает после исповеди. Он чистосердечно признался в своей выходке. Была, правда, некоторая неудовлетворенность, которую судья почувствовал, поднимаясь в спальню. Ведь он ничего не сказал жене о письмах с угрозами, которые получил в Маркгемптоне. С неистощимым оптимизмом, который всегда проявлялся в нем в таких ситуациях, Барбер решил не говорить жене об этом, чтобы не нарушать ее покой. У него вошло в привычку скрывать от жены проблемы. Он делал это инстинктивно, как собака, прячущая косточки в подушках дивана. И с похожим результатом.

Глава 6 ГРАЖДАНСКОЕ ДЕЛО

Выездная сессия в Саутингтоне шла своим чередом. Церемония открытия мало чем отличалась от церемонии в Маркгемптоне, за исключением незначительным местных особенностей. Дерик, усвоивший правила игры и чувствующий себя полноправным участником событий, играл свою роль в спектакле, демонстрируя, как ему казалось, достоинство и отрешенность в должных пропорциях. Он заметил, что присутствие леди Барбер не внесло значительных изменений в текущие дела. Она держалась на заднем плане и для зрителей была просто незаметной фигурой в черном, сидящей либо на последней скамье в церкви, либо в дальнем уголке в суде. На следующий день она вообще не пришла в суд, заявив, что уголовные преступления ей надоели. Леди Барбер прочитала письменные показания и не нашла в уголовных делах ничего интересного с точки зрения юриспруденции. Но несколько гражданских дел, которые должны были слушаться позже, привлекли ее внимание, и она собиралась присутствовать на их слушании. Одно дело особенно заинтересовало ее. В нем впервые должно было быть принято решение по неясному вопросу, связанному с толкованием нового акта парламента. После того как на второй вечер за ужином в гостинице леди Барбер высказала свое мнение об этом деле весьма решительным тоном, Дерик понял, каким образом судья получил прозвище папаша Уильям.

В действительности Хильда Барбер была редким человеком — женщиной с талантом к юриспруденции. Она рассказала Дерику, что была принята в адвокатуру, но никогда не занималась частной адвокатской практикой. Последнее было правдой в том смысле, что, подобно многим женщинам-барристерам, ей не удалось создать свою собственную практику. Не имея влиятельной и могущественной поддержки, она не смогла преодолеть предрассудки, из-за которых профессия адвоката оставалась исключительно мужской профессией. Но Хильда два года провела в Темпле Темпл — здание в Лондоне, где размещаются корпорации барристеров, присутствовала на слушаниях всех самых важных (не только громких) дел и усердно занималась в библиотеке своей адвокатской корпорации. Именно в этот период она проходила практику у известного младшего барристера Уильяма Барбера. Вскоре после окончания практики Барбер отметил два выдающихся события: назначение королевским адвокатом и бракосочетание в том же месяце. Ходили слухи, что оба важных шага были сделаны по инициативе дамы. Нет никакого сомнения, что с профессиональной точки зрения у Барбера не было причин сожалеть ни о первом, ни о втором.

Выйдя замуж, — Хильда Барбер перестала посещать Темпл. Белоснежный парик и блестящая мантия — памятники несвершившихся честолюбивых замыслов — были убраны подальше. С той поры Хильда посвятила себя выполнению двух задач: она помогала мужу делать, карьеру и с легкостью тратила его растущие гонорары. Трудно сказать, где она больше преуспела. Хильда обеспечила Барберу связи в обществе, которых он до нее не имел и которые нужны были ему, чтобы укрепить свою профессиональную репутацию. Раньше поверенные обходили стороной дипломированного барристера мисс Хильду Мэтьюсон. Теперь они считали за честь получить приглашение на коктейль или ужин от блистательной миссис Барбер. Вечерние газеты в одной колонке светских новостей помещали сообщение о речи "выдающегося королевского адвоката", в другой — о том, что его жена присутствовала на премьере или благотворительном балу, причем описание ее наряда занимало обычно больше места, чем содержание речи мужа. Таким образом, и адвокат и его жена были людьми известными и популярными.

Однако было бы ошибкой думать, что, окунувшись в светскую жизнь, леди Барбер утратила интерес к юриспруденции. Если некоторые женщины ее ранга направляли избыток своей энергии в сферу политики или благотворительности, то леди Барбер осталась верна юриспруденции. Никто не подозревал, пожалуй кроме клерка, как много черновой закулисной работы она делала для Барбера. Благодаря своим способностям и складу ума Барбер, так или иначе, стал бы членом королевской скамьи, но его жена вполне справедливо полагала, что ее поддержка сократила срок продвижения мужа на несколько лет и помогла ему справляться с огромными нагрузками, которые он не смог бы осилить в одиночку.

Естественно, Хильда была довольна, что королевский адвокат Барбер стал господином королевским судьей, но в его повышении были свои недостатки. Хильда очень быстро обнаружила, как и многие до нее, что жалованье судьи было меньше доходов известного адвоката. Конечно, было приятно, когда на званом вечере объявляли прибытие леди Барбер, но несколько неловко здороваться с хозяйкой, будучи одетой в костюм, который носишь уже добрую половину сезона. Было еще одно обстоятельство, которое она вряд ли предвидела, да и вряд ли до конца осознавала. Судьи — общественные деятели. Кресло судьи всегда находится, так сказать, в свете юпитеров, поэтому рано или поздно практически и вся личная жизнь сидящего в нем человека становится общественным достоянием. Никто не знал, какие профессиональные советы госпожа Барбер давала в прошлом своему мужу-адвокату, но, когда он стал судьей, довольно многие из его окружения стали поговаривать, что если судья откладывает решение, то окончательный приговор будет вынесен ее светлостью. Однажды, когда речь шла об обжаловании, некий судья апелляционного суда спросил у другого: "Это Хильда так считает?" К несчастью, его вопрос был услышан шустрыми адвокатами. Правда, Хильде не доложили об этом эпизоде, так что никакого беспокойства не возникло. Однако ей стало известно прозвище мужа, папаша Уильям, но она отнеслась к этому с царственным снисхождением. Что касается широкой публики, то для нее леди Барбер продолжала оставаться в тени и, если не считать ее броской внешности, прекрасно играла роль супруги судьи Его Величества.

Дерик быстро обратил внимание на то, что скромность, с которой леди Барбер держалась на публике, не распространялась на ее личную жизнь. Она моментально навела свои порядки в гостинице, командовала миссис Сквайр таким тоном, к которому эта деспотичная леди явно не привыкла, ругала Грина за то, что он не привел в порядок цилиндр секретаря судьи, совершенно подчинила себе и без того покорного Сэвиджа и даже имела несколько стычек с самим Бимишем. Ее светлость и клерк судьи одинаково невзлюбили друг друга с самого начала. Бимиш не служил у Барбера, когда тот был адвокатом. Бывший клерк, к большому неудовольствию хозяина, предпочел остаться в Темпле, поэтому судье пришлось срочно искать ему замену. И хотя он нашел одного из лучших, его выбор не понравился Хильде. Постоянно и откровенно она высказывала свое мнение по этому поводу.

Похоже, судью не особенно волновали разногласия в его окружении. Он не обращал внимания на недовольство сотрудников и решительно отказывался обсуждать Бимиша. Однажды приняв мудрое решение по этому щекотливому вопросу, Барбер твердо придерживался его все время. Если не считать этой стороны их жизни, после признания судьи в первый вечер их пребывания в Саутингтоне в отношениях супругов царила гармония. Все реформы, которые задумывала и внедряла леди Барбер, были направлены на то, чтобы создать удобства не для себя, а для мужа. И ему явно нравились те маленькие знаки внимания, которыми она его щедро одаривала. В результате Дерик почувствовал, что атмосфера в гостинице снова стала теплой и дружелюбной, а жизнь намного более оживленной, чем до приезда леди Барбер.

Хильда заразила судью идеей устроить несколько ужинов в Саутингтоне. На этих чисто официальных вечерах присутствовали представители власти — шериф, мэр и судья графства с женами. Гости обсуждали местные проблемы и разъезжались ровно в четверть одиннадцатого. Кроме всего прочего, эти вечера давали Хильде возможность продемонстрировать ее утонченные светские манеры. Она осторожно руководила беседой за столом, следя за тем, чтобы вечер не превратился в тривиальное официальное собрание, и вместе с тем старалась сдерживать свое красноречие, чтобы не выделяться среди гостей. Но все-таки ей больше нравились ленчи, на которые судья время от времени приглашал адвокатов, ведущих уголовные дела. Лучше всего она чувствовала себя в компании молодых людей. Дерик с грустным удивлением имел возможность наблюдать, как другие, так же как совсем недавно он сам, подвергались умелому допросу. Он также заметил, что в разговоре как с молодыми людьми, так и с опытными адвокатами леди Барбер никогда ни в малейшей степени не проявляла своего знания их профессии. Однажды не моргнув глазом она внимательно выслушала молодого человека, впервые участвовавшего в выездной сессии суда, который пытался подробно объяснить ей какой-то элементарный процедурный вопрос, но объяснял его неправильно.

Уголовные дела в Саутингтоне шли к завершению, и приближалось время слушания того дела, которое очень интересовало Хильду. За день до этого она съездила в Лондон, объяснив мужу, что едет туда, чтобы встретиться со своим братом-поверенным по поводу истории с Себальдом-Смитом. Вернувшись вечером, Хильда сказала только, что день прошел удачно. Судья, для которого любое напоминание о событии в Маркгемптоне было в высшей степени неприятным, вопросов не задавал. За ужином Хильда заговорила о деле, которое должно было рассматриваться в суде на следующий день.

— Судя по заявлению, Фрэнк Петигрю будет выступать на стороне защиты, заметила она. — Мы позовем его на ужин. Пора пригласить человека, который умеет развлекать компанию.

— Моя дорогая, — резко возразил Барбер, — я уже приглашал Петигрю на ленч в Маркгемптоне. Я не одобряю оказания знаков внимания тем или иным адвокатам, кроме особых случаев, и сейчас не вижу повода для этого.

Леди Барбер надула губки.

— Я хочу пригласить Фрэнка, — заявила она. — С ним интересно, он забавный, и я не видела его сто лет.

— Все так, — парировал судья, — но вряд ли это будет проявлением хорошего тона, если…

— Дорогой Уильям, если уж ты хочешь судить о тоне… — насмешливо начала леди Барбер, и судья сразу переменил тему:

— Кроме того, я принципиально против того, чтобы приглашать представителей только одной стороны. Даже если все выступления будут закончены, скорее всего, завтра к вечеру, предстоит еще обсуждение возражений.

— Тогда все просто, — решила Хильда. — Мы пригласим их обоих. Флэк будет адвокатом истца, не так ли? Он вполне презентабельный. И тогда нас будет четверо для бриджа. Вы играете, господин Маршалл?

Дерик, смущенно слушавший их спор, сказал, что играет.

— …И мы не будем беспокоить тебя своей болтовней. Я принесла новые книги из библиотеки. Они тебе понравятся. Так и решим.

Так и было решено.

По мнению Дерика, дело, о котором так долго говорили в гостинице, оказалось очень скучным. В зале суда было пусто, если не считать официальных лиц и репортеров. Флэк, серьезный мужчина средних лет с очень противным голосом, занял все утро своей вступительной речью. Она, насколько мог судить Дерик, состояла из повторения с различными интонациями выдержек из акта парламента, который был составлен каким-то безграмотным человеком, любящим запутанные выражения, а также цитирования других актов, которые вроде бы не имели никакого отношения к данному делу. В заключение выступления Флэк вызвал двух официальных свидетелей, которых Петигрю отказался подвергнуть перекрестному допросу, пояснив, что он будет опираться целиком на статьи закона.

Тем не менее то, от чего Дерику было скучно до зевоты, привело в восторг леди Барбер. Она вернулась на ленч в приподнятом настроении и выглядела как молоденькая девушка в перерыве между действиями детективной пьесы. Оказалось, ее радостное настроение объясняется тем, что она нашла разгадку — по крайней мере, сама была уверена в этом.

— Флэк плохо поработал, — заявила Хильда за столом. — Он не сослался на единственный случай, который действительно имеет касательство к существу вопроса.

Судья поднял голову от тарелки и с интересом посмотрел на жену:

— В самом деле? Что за случай ты имеешь в виду?

— Дело Симпкинсона и городского совета Халтвисла, — ответила леди Барбер с полным ртом. — Оно описано в "Отчетах по апелляционным делам" за 1918 год.

— Моя дорогая Хильда, я прекрасно помню это дело. Это одно из серии дел, на которые распространялись чрезвычайные законы военного времени во время прошлой войны. Не представляю себе, как оно может помочь мне в определении толкования данного акта.

— Значит, ты не очень хорошо знаешь это дело. В нем был заложен общий принцип, который точно подходит к данному акту. Лорд-канцлер высшее судебное должностное лицо в Англии, главный советник правительства по юридическим и конституционным вопросам определил это совершенно однозначно.

Барбер, слушавший жену с явным уважением, усмехнулся.

— Думаю, тебе помог вчера твой брат, — заметил он.

Хильда вспыхнула.

— Ничего подобного! — воскликнула она. — Майкл, хоть он и умница, не разбирается в процессуальном праве. Он слишком занят — составляет завещания для пожилых дам и помогает клиентам скрывать доходы от налогов. Просто я побывала у него в конторе и порылась в его библиотеке. Я помнила, что было какое-то решение, мне надо было только его найти.

— Я очень благодарен тебе, Хильда, — сказал судья. — Я обязательно посмотрю, как это дело связано с тем, что ты говоришь, когда вернусь в Лондон.

— В этом нет необходимости. Оно есть у Фрэнка. Утром я видела "Отчеты" на его столе. Но он не будет цитировать это дело без твоего указания, потому что все, что там сказано, — не в его пользу.

— Если защитнику известно аналогичное дело, он обязан довести его до сведения суда независимо от того, в его это пользу или нет, — важно произнес судья.

— Да, разумеется, но на месте Фрэнка я бы этого не сделала, — весело ответила Хильда.

После этого до конца ленча они обсуждали чисто технические детали.

Позже произошло любопытное событие. С виду совсем незначительное, оно тем не менее имело важные последствия. Судья очень любил сладости. На десерт он с аппетитом школьника всегда съедал три-четыре шоколадные конфеты или карамельки. Во всех гостиницах, где он останавливался, для него были припасены лакомства. В этот раз к концу ленча Сэвидж поставил на стол коробку шоколадных конфет, на крышке которой значилась известная лондонская фирма.

У судьи загорелись глаза.

— "Бешамели"! — воскликнул он. — Какой приятный сюрприз! Откуда это, Сэвидж?

— Конфеты прибыли с утренней почтой, милорд.

— Правда? Хильда, я вижу, вчера в Лондоне ты занималась не только исследованиями правовых вопросов. Как приятно, что ты позаботилась и об этом.

— Но я не заказывала конфеты, — удивилась леди Барбер. — Я вчера вообще не была в Уэст-Энде Уэст-Энд — западная фешенебельная часть Лондона… Их, наверное, прислали по ошибке.

— Тогда они сделали очень умную ошибку. Я всегда покупаю эти конфеты с лимонной начинкой — на Рождество. Ты, Хильда, ешь их неправильно. Ты их жуешь, а их надо сосать. Попробуйте, господин секретарь.

— Не сейчас, — урезонила его Хильда. — Если кто-то действительно прислал нам коробку "бешамелей", надо оставить ее на вечер. Такие конфеты украсят любой ужин, и, видит бог, ужин, приготовленный миссис Сквайр, очень в этом нуждается.

— Не понимаю, чем тебе не нравится стряпня миссис Сквайр, — кротко заметил судья. — В любом случае, если мы попробуем по одной, там еще много останется на вечер.

— Нет и нет, — твердо сказала Хильда. — Это дурной тон — подавать на ужин начатую коробку конфет. Если ты предложишь гостям целую коробку "бешамелей", они будут чувствовать, что ты действительно предпринял усилия, чтобы их порадовать, и в этом половина секрета удачного вечера.

Дерик осмелился вмешаться:

— Даже если на самом деле никаких усилий не предпринималось. Да, леди Барбер?

Хильда одарила его очаровательной улыбкой. Ей было приятно, что молодой человек ее понимает.

— Тем более, если так, — заметила она. — Главное — произвести эффект. Но в данном случае я предпринимаю усилия, убеждая мужа, чтобы он потерпел до вечера. Закрой коробку, Уильям, и завяжи ленточку. Лучше съешь карамельку.

Судья послушно сделал то, что ему велели, и вскоре они снова поехали в суд.

Послеобеденное слушание показалось Дерику менее скучным, чем утреннее, хотя ничего привлекательного в сухом предмете обсуждения он так и не обнаружил. У Петигрю был природный дар строить свою речь так, что любой его довод был интересен. Он ухитрялся даже шутить на тему, весьма далекую от юмора. Барбер же, какими бы ни были его недостатки, обладал ценным качеством — немногословием, хотя трудно сказать, является это качество положительным или отрицательным для судьи. Так или иначе, он терпеливо, не перебивая, в течение сорока пяти минут слушал Петигрю, изредка делая пометки в большом блокноте, лежащем перед ним. Барбер внешне не реагировал на юмор Петигрю, но, кто знает, может быть, именно его шутки он записывал в свой блокнот.

К концу речь Петигрю стала ужасно скучной. Выдвигая свои аргументы в начале речи, он делал это с блеском и напором, затем перешел к ссылкам на прецеденты, которые цитировал его оппонент, и на спорные вопросы, связанные с этими источниками. После этого, извинившись за то, что отнимает время у суда, процитировал еще несколько дел, которые, возможно, могли бы быть полезными. Наконец, чуть ли не зевая, сказал:

— Ваша светлость, возможно, мне следовало бы сослаться также на дело Симпкинсона и городского совета Халтвисла, но, может быть, ваша светлость считает, что достаточно того, что было сказано выше.

Лицо Барбера оставалось непроницаемым, когда он заносил эту информацию в блокнот. Леди Барбер, наоборот, заволновалась, вдохнула воздух и сжала руки. Может быть, он ошибался, но Дерику показалось, что Петигрю, услышав слабое движение в зале, посмотрел в сторону леди Барбер. Затем начал читать.

Для Дерика дело Симпкинсона и городского совета Халтвисла ничем не отличалось от многих других дел, цитировавшихся ранее, разве что было еще более непонятным. Он начал было думать, какого черта они прицепились к этим делам, когда судья, до этого времени сидевший с полуприкрытыми веками, вдруг посмотрел на адвоката и произнес:

— То, что вы только что зачитали, господин Петигрю, кажется, противоречит тому, что вы утверждали.

— Я так не считаю, милорд, — ответил Петигрю непринужденно. — Я не считаю, что лорд-канцлер намеревался заложить здесь общее правило, в чем ваша светлость сможет убедиться, когда я прочитаю, что сказано далее.

— Очень хорошо. Продолжайте, господин Петигрю.

Петигрю дочитал замечания лорда-канцлера и закрыл книгу.

— Вряд ли это дело каким-то образом поможет, ваша светлость, — сказал он, — но, поскольку оно имеет отношение к тому, что цитировал мой коллега, я полагал, что обязан довести это до сведения вашей светлости.

— Совершенно верно, — сухо отреагировал судья. — Будьте добры, дайте мне отчет, пожалуйста.

Он взял книгу, перелистал страницы и прочитал вслух отрывок, который только что процитировал Петигрю. Затем принялся комментировать текст. Он проанализировал его, сравнил с другими отрывками из этого документа, увязал с ранее цитировавшимися делами и соотнес с принципами, заложенными в других источниках права. Судья превратил этот внешне безобидный и незначительный текст в убийственный инструмент, разрушив им до основания всю структуру доводов Петигрю и развалив, таким образом, всю защиту. Это было блестящее представление, тем более что начал судья всего лишь с небольшой подсказки. Единственное, что несколько портило его успех, было явно сквозившее удовольствие и неоправданная грубость, с которой он изобличал ошибки в доводах Петигрю. Барбер явно давал понять, что, по его мнению, защитник не знает, не только законы, но и адвокатское дело вообще. Разумеется, не было произнесено ни одного невежливого слова, но суть тем не менее была понятна.

Петигрю принял свое поражение с достоинством, даже с юмором, немного поспорив для вида. Если он видел, что проиграл, то никогда не затягивал безнадежное дело. Здесь он, пожалуй, был не прав. Клиенты — обычные люди и находят утешение в том, что адвокат за них борется, даже если дело проигрышное. Петигрю не достиг большого успеха, в частности, и потому, что ошибочно полагал, будто другие люди такие же рассудительные, как он сам. Поэтому, как только вмешался судья, Петигрю закончил свою речь, сел и стал слушать Стригуна. Судья, не сочтя нужным вызвать Флэка для ответного слова, вынес решение в пользу истца.

Скрываясь под маской вежливого безразличия, Петигрю кипел от возмущения. Дело не в том, что он проиграл — это было в порядке вещей. Его оскорбило то, как грубо судья обошелся с ним. Вопрос, на котором он его подловил, был весьма туманным, и для любого было бы простительно допустить здесь ошибку. Кстати, Флэк, его оппонент, весьма неглупый человек, вовсе ничего не заметил, а Петигрю знал, что на этих основаниях дело можно проиграть, и сказал об этом своим клиентам. Но вспомнят ли об этом его клиенты после такого обращения с ним папаши Уильяма? Скорее всего, они запомнят лишь, что он проиграл их дело, а клиенты Флэка выиграли, и поступят соответственно. Весьма вероятно, что они, несмотря на то что он выполнял свой долг, обвинят его и в цитировании рокового документа, о котором суд никогда не узнал бы. Потом Петигрю вспомнил, как услышал движение в зале, когда заговорил о том деле, и все понял. Судья ждал этого момента. Его доводы были уже готовы. Он ждал в засаде с заточенными и смазанными ядом стрелами. Чувство юмора пришло на помощь, и Петигрю громко рассмеялся. Осознание нелепости ситуации, в которой он оказался, затмило тот факт, что он, скорее всего, потерял сегодня клиента. И он стал с нарастающим нетерпением ждать ужина в гостинице.

Можно сказать, что вечер удался, хотя количество гостей за столом было неправильным с точки зрения профессиональной устроительницы званых ужинов. Но в конце концов получилось неплохо. Судья и Флэк вместе проходили практику в адвокатуре, и им было что вспомнить наедине. Хильда позволила им вести диалог самостоятельно, а сама беседовала с Петигрю. Но она хорошо знала свое дело и не оставила Дерика в одиночестве. Не без помощи Петигрю Хильда постаралась, чтобы он чувствовал себя время от времени центральной фигурой в этот вечер. Ему выразили сочувствие по поводу отсутствия достойного партнера за столом и в шутку упрекнули за то, что он невнимательно слушал сегодня важную дискуссию в суде. Один раз Дерик совершенно смутился, когда Петигрю привел цитату из Книги судей и спросил у него, правильно ли он цитирует, а потом ласково съязвил: "Наверное, у вас сегодня не хватило времени дочитать до этого места?" Другой раз Дерик почувствовал себя как дуэнья, присутствующая при интимном разговоре: слова он понимал, но не улавливал нюансы. Было ясно, что эта парочка давно знакома — они чувствовали себя совершенно свободно в обществе друг друга, но Дерик затруднялся определить, какая именно связь существовала между ними. Они обменивались репликами и намеками, понятными лишь им двоим. Казалось, они мыслят в унисон и не нуждаются в подробных объяснениях. Но внимательный слушатель мог заметить взаимную скрытую настороженность, даже враждебность. Их беседа напоминала фехтовальный поединок друзей, когда ни тот ни другой не хотят ранить соперника, но на рапирах нет защитных наконечников.

Косвенным образом Петигрю дал понять: он знает, что Хильда причастна к его поражению в суде. Дерик заметил, что сегодня Хильда не скрывала своего профессионального знания юриспруденции. Наоборот, она подробно и занимательно рассказала, каким путем пришла к выводу, что надо отыскать тот документ, и как нашла его в библиотеке брата.

— Клерк моего брата неодобрительно отнесся к моим поискам, — сообщила она. — Ему не нравятся клиенты, которые сами ищут для себя законы.

— И он прав. За законами надо идти в адвокатскую контору и платить приличный гонорар. Думаю, он прикидывал, как можно обозначить услугу, которую он вам оказал, в ведомости расходов. Кстати, вы зашли в контору брата специально для того, чтобы найти то дело и свалить меня?

Хильда отрицательно покачала головой.

— М-м… Тогда, вероятно, по поводу инцидента в Маркгемптоне?

— Вы тоже были в машине, да?

— Да, к сожалению.

— Вы знаете, что это был Себальд-Смит?

— Тот самый Себальд-Смит? — Петигрю сложил губы трубочкой, словно собирался свистнуть. — Могут быть неприятности… Его мизинец может оказаться толще, чем чьи-нибудь чресла. Первая Книга царей, господин секретарь. Вы вряд ли успеете до нее добраться до конца сессии. Разве что пропустите Родословие. Лично мне нравится Родословие. Очень интересно, но большинство так не считает. Кстати, я не встречался с ним в вашем доме?

— Очень может быть. Я не поддерживала с ним контакты после того, как вышла замуж, но, помнится, кто-то однажды привел его на коктейль.

— Да, точно. Сэлли Парсонс — ваша старая подруга, не так ли?

— Я давно ее не видела, — сказала Хильда таким тоном, что стала понятно — их дружба осталась в прошлом. — Она была?…

— И есть, — заверил ее Петигрю. — Она добилась-таки того, что на коктейли их приглашают вдвоем. Казалось бы, сложные отношения — все тяготы брака при отсутствии соответствующей респектабельности, но для некоторых темпераментных людей, а у Сэлли, если вы помните, темперамента хоть отбавляй, такая ситуация вполне приемлема.

— Отвратительно! — воскликнула леди Барбер. — Только подумать, что мы с ней…

— Лучше не вспоминайте об этом. Я нашел неприличную тему для разговора. Мы шокируем господина секретаря. Возвращаясь к вопросу, который мы обсуждали, — боюсь, что могут быть довольно серьезные последствия. — Он оглядел стол.

— Я знаю, — отреагировала Хильда на его невысказанную мысль. — Вы хотите сказать, что нам не следует устраивать званые вечера ввиду того, что нас ожидает. А это уже четвертый ужин за время выездной сессии. Пора мне начинать жить по-новому.

Тому, кто не привык экономить, чертовски трудно приспособиться. Не могу представить себе, Хильда, что вы с этим справитесь.

— Я справляюсь с того самого дня, когда Уильям стал судьей.

Петигрю скорчил физиономию.

— Я имею в виду экономию, — сухо пояснил он. — В конце концов, даже Бекки Шарп решительная авантюристка, желающая попасть в высшее общество, из романа Теккерея "Ярмарка тщеславия". не требовала больше, чем жалованье судьи. Вы читали Теккерея, господин секретарь?

— Читал, — ответил Дерик и тут же пожалел, что не сказал: "Ну конечно, читал". — Но с тех пор ценности изменились, не так ли? К тому же налоги.

— Даже Бекки Шарп лукавила, Фрэнк, — пробормотала ее светлость.

— Вы оба правы. Я, как всегда, сказал наобум. В любом случае рад, что вы решили начать экономить не сегодня. Хотя бы на этом. — Петигрю показал на другой конец стола, где Сэвидж торжественно вручал судье все еще нетронутую коробку шоколадных конфет.

— Это не моя экстравагантность, — возразила Хильда. — Подарок от неизвестного почитателя.

Судья вздохнул в предвкушении удовольствия, сунул маленькую круглую шоколадку в рот и начал со вкусом ее сосать. Сэвидж обогнул стол и подошел к Хильде, которая тоже взяла одну конфету. Флэк и Петигрю отказались. Дерик протянул руку к коробке, и в этот момент раздался крик.

— Стойте! — закричала леди Барбер во весь голос. — Что-то… в этих конфетах что-то не то!

У нее на ладони лежала половина конфеты, ровно откусанная ее красивыми крепкими зубами. Другую половину она выплюнула на стол. Хильда вскочила, держась за горло. Лицо ее побелело. Секунду она не двигалась. Мужчины замерли и смотрели на нее в крайнем изумлении. Хильда скорее прыгнула, чем подбежала к мужу, засунула палец ему в рот, как медсестра, вытаскивающая игрушку изо рта ребенка, и извлекла конфету.

Первым заговорил судья.

— Дорогая Хильда, — сказал он, рассматривая коричневый кружок на тарелке, — тебе не надо было этого делать. Я бы и так выплюнул.

Хильда ничего не ответила. Она схватила стакан воды, который поднес ей Петигрю, выпила его залпом, рухнула на ближайший стул и зарыдала.

Бридж в этот вечер не состоялся.

Глава 7 ХИМИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ

— Почему ты ничего не сказал мнераньше?

— Моя дорогая, я не хотел тебя беспокоить.

— Не хотел беспокоить! — Смех Хильды всегда был приятным и музыкальным, но сейчас звучал неестественно.

— Дорогой Уильям, какие странные у тебя мысли! Разве это беспокойство по сравнению с тем, что случилось сегодня?

— Извини, Хильда, — смиренно произнес судья, — но я действительно не ожидал, что вслед за простым анонимным письмом может случиться такая вещь. В конце концов, ты сама настояла на том, чтобы подать конфеты к ужину.

— Ты как ребенок, Уильям. Неужели ты думаешь, что я позволила бы тебе или кому-нибудь притронуться к этой коробке конфет, появившейся у нас странным образом, если бы подозревала, что это угрожает твоей жизни?

— Но моей жизни ничто не угрожало, — возразил судья. — В самом деле, где доказательства того, что между этими двумя событиями есть связь?

— Доказательства? — произнесла ее светлость тоном, который подтверждал, что этой женщине на роду было написано стать юристом. — Это же очевидно. Должны быть доказательства. — Она переключилась на другую линию атаки. — Что еще случилось в Маркгемптоне, о чем ты мне не сказал? — требовательно спросила Хильда.

— Да ничего, ничего! — вспылил Барбер. — В самом деле, Хильда, можно подумать, что я когда-то что-то скрывал от тебя. Повторяю, я просто не хотел тебя расстраивать…

— Ты говорил, полиция Маркгемптона приставила к тебе охрану?

— Да.

— А почему полиция Саутингтона этого не сделала?

— Полагаю, им сообщили, в чем дело, и они сочли возможным ограничиться слежкой за тем человеком.

— О каком человеке ты говоришь?

— А! Я не сказал тебе? Дело в том, Хильда, что старший констебль Маркгемптона предполагает, будто тот человек, который написал письмо, я имею в виду…

— Я так и знала, что ты еще что-то скрываешь! — с уверенностью заявила Хильда. — Продолжай, кто он?

— Конечно, это только предположение, но констебль считает, что это Хеппеншталь. Его выпустили.

— Хеппеншталь! Но ты осудил его на пять лет.

— Да, я помню, — мрачно подтвердил судья. — Но за хорошее поведение срок могут сократить, ты ведь знаешь.

Хильда некоторое время молчала.

— Жаль, что ты вел это дело, — сказала она наконец.

— Дорогая Хильда, у меня не было выбора.

Она покачала головой.

— Это было в Олд-Бейли Центральный уголовный суд (по названию улицы, где он находится), — напомнила она. — Там было четверо судей. Тебе совершенно не обязательно было брать дело Хеппеншталя. Я никогда не упоминала об этом, Уильям, но люди поговаривали, что ты нарочно взял себе дело Боба Хеппеншталя. Это правда?

Барбер сделал отрицательный жест рукой.

— Нет смысла возвращаться к прошлому, — пробормотал он.

— Зря ты посадил его на пять лет.

— Я выполнял свой долг, — отрезал судья.

Хильда промолчала. Видя, что его утверждение не произвело должного эффекта, судья добавил:

— Аппеляционный суд оставил мой приговор в силе.

Ее светлость сказала, что она думает по поводу апелляционного суда, используя выражения, которые мы опустим из уважения к этому высокому учреждению.

— Они его не знали, а ты знал, вот в чем дело, — добавила Хильда. — Ты никогда не думал, что он мог надеяться получить меньший срок, потому что судьей был ты?

— Было бы в высшей степени неправильно… — начал судья.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо перебила его жена. — И именно по этой причине я хотела бы… но, как ты говоришь, нет смысла возвращаться к прошлому. Хеппеншталь на свободе и пытается тебя убить.

— Я повторяю, Хильда, нет никаких свидетельств…

— …И мы должны защитить себя всеми способами, пока полиция не найдет его. А сейчас я иду спать, и ты тоже. У тебя, кажется, дело о клевете завтра? Судя по предварительному заявлению, это дело проходит без защиты. Ставлю десять к одному — ты обнаружишь, что ответчик подмазал присяжных.

— Вполне согласен с тобой, дорогая. Спокойной ночи.

Расследование по поводу шоколадных конфет, последовавшее за описанным выше разговором, проходило оживленно, но не принесло никаких результатов. Происхождение коробки "бешамелей" осталось неразгаданной тайной. Допросы Сэвиджа, Бимиша и Грина не прояснили ситуацию ни на йоту. Сэвидж, допрошенный первым, сообщил, что бандероль, в которой находились конфеты, была передана ему Бимишем. Призванный к ответу, Бимиш надулся и напомнил ее светлости, что она сама дала ему несколько свертков, прибывших с утренней почтой. Он решил, что это были вещи, которые она заказала в Лондоне. Он, естественно, передал их дворецкому. Бимиш напомнил, что забота о таких вещах не входит в обязанности клерка судьи. Одним из поводов разногласий между леди Барбер и Бимишем было то, что Хильда настойчиво ставила его на одну доску со старшими домашними слугами. Он не преминул припомнить ей этот факт и гордо заявил, что знать не знает и не должен знать ни о каких конфетах и, соответственно, не несет за них никакой ответственности. Да, ему вручили какие-то свертки. Нет, он не может точно сказать, сколько их было. Он намекнул, что поспешил от них тотчас избавиться, передав в нужные руки. А сейчас, если ее светлость позволит, он хотел бы удалиться, так как его ждут срочные дела.

Сэвидж с мрачным видом обиженным тоном повторил свой рассказ. Да, он вскрыл бандероли, которые ему передали, считая, что так и должен был сделать, и не видел никакой причины подозревать что-то неладное. За всю его прежнюю службу никто никогда… Его заверили, что он поступил абсолютно правильно, после чего Сэвидж сообщил, что помимо коробки конфет пришли бандероли с двумя книгами из библиотеки, парой перчаток для ее светлости и банкой консервированных слив. Он отправил все эти вещи по назначению: книги оставил в гостиной, перчатки передал горничной, чтобы она отнесла их в спальню ее светлости, сливы отнес на кухню, а конфеты — в столовую. Доложив все это, Сэвидж скромно понадеялся, что поступил как положено.

Следующий вопрос задал Петигрю:

— Самое важное свидетельство — это упаковка, в которой прибыли конфеты. Где она?

Дворецкий не знал. Он распаковал бандероли в буфетной. Потом ему надо было идти к его светлости, чтобы помочь одеться и проводить в суд, поэтому попросил Грина прибраться в буфетной. Может быть, Грин знает.

На лице Грина, слуги Дерика, отсутствовало какое бы то ни было выражение, а его молчаливость граничила с немотой. Дерик, в память о Дюма, окрестил его Гримо. Сейчас ему было интересно посмотреть, сможет ли такое чрезвычайное обстоятельство заставить слугу произнести больше двух слов за один раз. Допрос Грина напоминал рождественскую игру, в которой можно отвечать на вопросы только "да" или "нет". С большим трудом из него смогли вытянуть, что он вынес упаковочную бумагу из буфетной и выбросил ее, но не всю. Упаковку от конфет он не выбросил, а, скорее всего, бросил в камин, который почти погас, в комнате господина секретаря. Грин не помнил, как выглядела упаковка, но вроде бы бумага была тонкая, коричневого цвета. Не знал, была ли там какая-нибудь этикетка, а адрес написан от руки или напечатан. Вот и все, что удалось из него вытащить.

— Итак, Хильда, — подытожил Барбер, — получается, что ты следующий свидетель. Ведь именно ты распорядилась этой таинственной посылкой. Ты что-нибудь заметила?

— Нет. Я только видела, что было четыре бандероли, а так как я заказала в Лондоне много вещей по телефону, то подумала, что все они оттуда. Я их не рассматривала. Но думаю, обратила бы внимание на фирменную этикетку, если бы она была на бандероли.

— Ясно, что это не фирма прислала конфеты, — вмешался Петигрю. — Но, Хильда, вас не удивило, что кто-то прислал вам такой дорогой подарок?

— Я скорее обрадовалась, чем удивилась. Да будет вам известно, Фрэнк, что люди иногда присылают мне подарки.

Петигрю сморщил нос в подтверждение того, что аргумент принят, и все стали говорить о том, что делать дальше.

— Надо сообщить в полицию, — заявила Хильда. — Уильям, ты должен обратиться прямо в Скотленд-Ярд, 20. От местной полиции толку мало.

— Первое, что надо сделать, — это произвести химический анализ конфет, вступил в дискуссию Флэк.

— Да, конечно. Полиция должна это сделать. Затем, я думаю, они обязаны навести справки в фирме и в кондитерских магазинах. Это работа полиции.

— Если возможно, я бы не хотел привлекать полицию к этому делу, возразил судья.

— Мой дорогой Уильям, но почему? Если на твою жизнь покушались…

— Мне трудно объяснить, но на этой стадии, принимая во внимание все последние события, я бы хотел, чтобы это было частное расследование.

— Уильям, но…

— Сначала надо сделать анализ конфет.

— Уважаемый господин Флэк, вы уже сказали об этом. В полиции знают, как это сделать.

— Но я очень хотел бы сделать это сам.

— Сделать анализ?

— Я немного интересуюсь химией, леди Барбер. Вообще-то у меня есть довольно хорошо оборудованная домашняя лаборатория — "вонючий кабинет", как называет ее моя жена. Она большая юмористка. Мне очень хочется, чтобы вы познакомились…

— Это будет несомненно приятное знакомство, — пробормотала Хильда, внутренне содрогнувшись.

— А мне будет приятно хоть раз поучаствовать в детективном расследовании. Такая возможность нечасто выпадает в жизни.

Несмотря на явное неодобрение жены, Барбер с готовностью принял предложение Флэка. По окончании вечера ужасно довольный Флэк отбыл домой, унося с собой коробку конфет и упакованные отдельно две надкусанные конфетки. Он пообещал приехать в гостиницу на следующий день и сообщить результаты своих, как он выразился, "предварительных исследований".

— Думаю, что найду некоторые простые химические реактивы в этом городе, — сказал он на прощанье. — Большинство ядов — простые химические вещества и легко распознаются. Я проведу первоначальное исследование в моей спальне в гостинице. Более тщательный анализ придется отложить до моего возвращения домой.

Как только супруги оказались одни, Хильда спросила с вызовом:

— А теперь, Уильям, объясни мне, почему ты решил связаться с этим чудаком, вместо того чтобы вызвать экспертов?

Таким образом, после череды отрицаний, недомолвок и признаний со стороны судьи Хильда наконец получила полное представление о событиях последних дней.

Верный своему обещанию, Флэк приехал в судейскую гостиницу на следующий день рано утром. Судья еще завтракал, когда к нему впустили гостя, который выглядел чрезвычайно довольным собой.

— Прошу прощения за столь раннее вторжение, господин судья. Я хотел бы уехать на десятичасовом поезде, но прежде должен доложить вам о результатах моего анализа. — С важным видом он вынул небольшой коричневый сверток и вручил его судье со словами: — Возвращаю вам улики, за исключением одной половины конфеты, которая разрушилась в процессе опыта.

— Я думал, вы возьмете все это с собой в Лондон, — удивился судья.

— В этом нет необходимости. Оборудования моего… э… вонючего кабинета не потребовалось. Я закончил исследование еще вчера вечером перед сном. Все оказалось очень просто — в самом деле, очень просто, — добавил он с видимым разочарованием.

— Правда? — спросил Барбер.

— Вы полностью уверены, господин Флэк? — вмешалась Хильда. — Может быть, если полиция направит эти улики в хорошо оборудованную лабораторию, то там найдут что-то, чего вы не заметили?

— Не исключено, леди Барбер, не исключено, но мало вероятно. В любом случае улики здесь, в целости и сохранности, за исключением, как я только что сказал, одной половинки конфеты, что не меняет дела. Полиция или кто угодно по вашему усмотрению и по усмотрению господина судьи, разумеется, могут получить их в свое распоряжение.

Ты не считаешь, Хильда, — спросил судья, допивая кофе, — что мы сэкономим время, позволив господину Флэку рассказать нам вкратце, что он сумел так быстро обнаружить?

Не дожидаясь ответа ее светлости, Флэк приступил к изложению своих выводов:

— Вчера вечером, находясь в своем номере, я разрезал одну из шоколадных конфет, переданных мне вами. Я выбрал ту, которая, как я полагаю, была прошу прощения, господин судья, — извлечена из вашего рта. С помощью безопасного лезвия для бритья я удалил верхний слой шоколада, который, как вы можете себе ясно представить, был примерно на половину меньше своей, первоначальной толщины (насколько я могу судить, примерно на полтора миллиметра), что явилось результатом оказанного на него воздействия. Под верхним слоем я обнаружил твердое белое вещество. Я внес в это вещество самый обычный, наиболее доступный из химических реактивов — обычную водопроводную воду… — он сделал драматическую паузу, — и получил немедленный и, должен сказать, ошеломляющий результат.

Флэк сделал еще одну паузу, по-видимому рассчитанную на то, что за ней последуют недоуменные вопросы аудитории, но, поскольку все молчали, продолжил:

— Вещество зашипело, запузырилось и исчезло на моих глазах! Я почувствовал резкий запах, который нельзя спутать ни с каким другим. Под воздействием на исходное вещество воды образовался ацетиленовый газ! Иными словами, шоколадная конфета была начинена…

— Карбидом? — спросил судья.

Флэк просиял. Его слушатели, хоть и менее податливые, чем шоколадная конфета, наконец-то проявили признаки реакции.

— Совершенно верно, — подтвердил он. — Обыкновенный, или, как моя жена называет его, садовый, карбид.

— Невероятно! — вымолвила Хильда.

— Интересно, не правда ли? Но естественно, мои исследования на этом не закончились, — поспешно сообщил Флэк, полный решимости довести свой рассказ до конца. — Я продолжил исследование содержимого коробки (разумеется, приняв меры предосторожности, чтобы не стереть отпечатки пальцев, если таковые имелись), с целью установить: а) способ действия лица, обошедшегося с содержимым таким странным образом; б) количество конфет, начиненных карбидом. Прошу прощения за то, что отступлю от хронологического порядка, но рассмотрим вначале пункт "б". Я пришел к выводу, что из трех рядов конфет, находящихся в коробке, только верхний ряд был кем-то обработан после покупки конфет в магазине. Могу гарантировать, леди Барбер, что вы не нанесете себе никакого вреда, скушав, так сказать, второй и нижний этажи. — Флэк почмокал губами, довольный своей шуткой, и продолжил: — Итак, опасность таилась в верхнем ряду. Тщательное исследование — и здесь не требуется специального знания химии, поскольку и господа из Скотленд-Ярда и, если хотите, судья Высокого суда правосудия (я лично, если позволите, доверился бы последнему) могут убедиться в этом невооруженным глазом. Так вот, тщательное исследование со всей очевидностью показывает (теперь я перехожу к пункту "а", господин судья), что конфеты были аккуратно разрезаны вдоль на две половинки каким-то острым инструментом (например, обычным, но очень подходящим для этого безопасным лезвием, вроде того, что использовал я сам), а затем были вновь соединены и склеены путем сильного нагревания, чтобы восстановить целостность. Я понятно объясняю?

Все молчали, а поскольку молчание обычно воспринимается как знак согласия, Флэк пояснил:

— Когда я сказал, что конфеты были разделены на две половинки, я не имел в виду, что их начинка — твердая и рассыпчатая — была разрезана тоже. Это была бы слишком трудоемкая и ненужная работа, не говоря о том, что существовал риск затупить столь тонкий инструмент, как лезвие. Нет, начинка не была разрезана! Скорее всего, был разрезан только панцирь (может, я употребил не совсем правильный термин — я имею в виду мягкую оболочку поверх твердой начинки), то есть произведена операция, обратная той, которую производят изготовители конфет, а именно: наполнитель (кажется, это так называется) покрывается двумя шоколадными полусферами, которые сжимаются, и получается конечный продукт — конфета. Короче говоря, напрашивается вывод, что злоумышленник снял верхнее покрытие способом, который я описал, вынул съедобную начинку и заменил ее вредным веществом, которое я идентифицировал. — Флэк промокнул лоб и тряхнул головой, как он обычно делал по окончании своей речи в суде.

Дерик первым нарушил благостную тишину, последовавшую за словоизвержением адвоката.

— Но почему карбид? — удивился он. — Странный выбор для отравителя.

— Да, почему? Я бы сказал, очень странный, мой молодой друг. Настолько странный, что перед нами встает проблема — для меня, впрочем, не проблема, но позволю себе говорить об этом как amicus curiae Ревнитель законности (лат.), — а отравитель ли это вообще? Не похоже ли это происшествие на довольно жестокий и глупый розыгрыш?

— Розыгрыш? — сердито спросила Хильда.

— Давайте подумаем, — ответил Флэк, направив в ее сторону толстый указательный палец. — Давайте подумаем. Конечно, в этом должен разобраться эксперт-токсиколог, на роль которого я не претендую, но, насколько могу судить, если проглотить такое количество карбида, которое мы имеем, целиком, то результат может быть весьма неблагоприятным, даже фатальным. Не могу сказать наверняка, но это не исключено, хотя не хотел бы преувеличивать. Но разве можно проглотить столько шоколадных конфет сразу? Ведь назначение данного продукта — доставить себе удовольствие, почувствовать его вкус, а это исключает вышесказанное. Как едят конфеты? Существуют два способа. Первый, который, по-видимому, предпочитаете вы, леди Барбер, — это откусить и жевать — извините за грубую формулировку, но не знаю, как иначе описать такой процесс. Второй — более медленный, чтобы растянуть удовольствие, который предпочитает господин судья, а именно: сосать, то есть поглощать медленно. Так вот, как свидетельствует ваш вчерашний неприятный опыт… (Надеюсь, вы вполне оправились? Простите, что не осведомился раньше.) Так вот, ваш опыт свидетельствует, что в самый первый момент откусывания, при контакте со слюной, карбид выделяет ацетиленовый газ, подделка тут же выявляется и, соответственно, нежелательный элемент выплевывается. С другой стороны, при сосании ощущения замедляются и подделка выявляется позже, но тем не менее все равно обнаруживается. — Он важно покачал головой. — Все равно обнаруживается! Возможно, между моментом осознания и моментом отвержения некоторое незначительное количество карбида поглощается организмом достаточное для того, осмелюсь сказать, чтобы вызвать очень неприятную желудочную реакцию, но, я уверен, недостаточное для того, чтобы стать летальной дозой. Повторяю, карбид — вполне подходящее средство для осуществления того, что по странной причине и неправильно называется "розыгрышем". А как яд — это ерунда. — Флэк вдруг замолчал, как будто пораженный своим переходом с профессионального языка на обычный, и пробормотал: — Мне пора, я опаздываю на поезд, — и убежал.

Глава 8 В УИМБЛИНГХЭМЕ

— Итак, все сводится к тому, что кто-то решил меня по-глупому разыграть, — мирно произнес судья за вечерним чаем. — Еще кто-то написал мне пару оскорбительных анонимных писем. Кто-то третий, возможно затаивший на меня обиду, — на свободе. Нет ни малейшей причины подозревать, что эти три факта в какой-то мере связаны между собой. Ни один из них — ни вместе, ни по раздельности — не должны вызывать малейшей тревоги. Предлагаю не обращать на них внимания.

— Боюсь, ты ошибаешься, Уильям, — твердо отозвалась жена.

— Моя дорогая, я обдумал этот вопрос со всех сторон после того, как сегодня утром Флэк изложил свою версию. Я знаю, ты его не высоко ценишь, но он разумный человек, и думаю, он знает, о чем говорит. Я все тщательно проанализовал…

— Я заметила, что сегодня в суде ты что-то обдумывал, — съязвила Хильда. — Мне было интересно, что занимало твои мысли. Что же касается меня, то я считаю — думать здесь не о чем. Бесспорно, это не просто совпадения. Инстинкт подсказывает мне…

— Инстинкт! — произнес судья с вежливой издевкой и взмахнул руками.

— Инстинкт, — твердо повторила она. — Я инстинктивно чувствовала с самого начала этой выездной сессии, что вокруг тебя сложилась опасная, угрожающая атмосфера, и считаю, что мы должны с этим бороться.

— Думаю, с атмосферой очень трудно бороться, — заметил Барбер. — Мой инстинкт, если использовать это понятие, подсказывает мне совершенно противоположный вывод. Я уверен, с этого момента и до конца сессия будет проходить нормально и спокойно, если только, конечно, не будет бомбардировок, о которых так много говорят, однако, полагаю, бомбить будут не больше, чем сейчас. Господин секретарь, еще чашку чаю, пожалуйста.

Дерик налил чай и, воспользовавшись моментом, предложил оставить вопрос открытым.

— Завтра мы едем в Уимблингхэм, — сказал он. — До этого в двух городах случились подозрительные инциденты. Если что-нибудь случится в третьем, тогда, я думаю, можно быть уверенными, что это не совпадения.

Судья с готовностью его поддержал:

— Конечно, давайте отложим вынесение приговора. И если после Уимблингхэма я встречу вас живыми и невредимыми, то будем считать, что период невезения — именно так я бы его назвал — закончился.

— Очень хорошо. — съязвила Хильда, — но тебе не надо будет меня встречать. Я еду в Уимблингхэм вместе с тобой.

Дерик не понял сразу, отчего лицо судьи приобрело выражение крайнего изумления.

— Ты едешь в Уимблингхэм? — переспросил Барбер. — Ты это серьезно, Хильда? Но ведь ты знаешь, что ни одна из жен судей никогда не появлялась там.

— Я еду в Уимблингхэм, — твердо повторила Хильда. — И поеду во все города округа. Я чувствую, что обязана быть рядом с тобой.

— Я польщен твоей заботой о моей безопасности, — отозвался судья, — но, мне кажется, ты не представляешь себе, что тебя ожидает. Там ведь такая гостиница…

— Отвратительная гостиница, — кратко уточнила леди Барбер. — Это всем известно. Тем не менее некоторые неудобства я смогу вытерпеть, но рисковать твоей безопасностью не намерена.

Барбер пожал плечами:

— Ну хорошо, если ты так настаиваешь, но не говори потом, что я тебя не предупреждал. К счастью, мы там пробудем совсем недолго. Полагая, что за всеми этими случаями нет ничего серьезного, я беспокоюсь лишь о том, что твои планы нарушатся.

— Никаких особых планов у меня нет. В Лондоне не предвидится никаких мероприятий, заслуживающих внимания. Я хотела еще раз встретиться с Майклом, но это может подождать. Кстати, я получила от него письмо, которое хотела бы обсудить с тобой, когда будет время.

Дерик понял прозрачный намек и вскоре тактично удалился.

Хильда проследила взглядом за уходом секретаря судьи и, как только за ним закрылась дверь, вынула из сумочки письмо.

— Майкл связался с уполномоченными Себальда-Смита, — сказала она.

— Да?

— Он требует пятьдесят тысяч фунтов.

— Пятьдесят тысяч?! — Судья вздрогнул так сильно, что чуть не упал со стула. — Но это абсурд!

— Естественно. По всей вероятности, они приводят доводы, что он изувечен на всю жизнь и его карьера пианиста закончена. Конечно, доходы Себальда в последние годы были…

— Могу себе представить. Но пятьдесят тысяч!

— Я, разумеется, напишу Майклу и скажу ему, что это выходит за пределы разумного. Он хочет знать, какие встречные доводы хотим предложить мы.

Барбер в раздумье почесал макушку.

— Очень трудная ситуация, — пробормотал он.

— Я знаю, но это утверждение ничего нам не дает. — А поскольку Барбер отрешенно молчал, Хильда нетерпеливо продолжила: — В конце концов, Уильям, тебе часто приходилось давать советы клиентам по таким проблемам. Постарайся думать об этом как о предложенном тебе деле. Что бы ты посоветовал?

Судья печально покачал головой.

— Ничего не выйдет, — простонал он. — Такого случая не было — никогда!

— Любой участвующий в тяжбе думает так о своих проблемах. Ты сам так часто говорил.

— И это истинная правда. Но сейчас случай особый. Ведь я — судья Высокого суда правосудия.

— Ты также говорил, — продолжала гнуть свою линию Хильда, — что никто не компетентен в достаточной степени, чтобы быть советчиком самому себе. А что, если ты, например, посоветуешься с другими судьями?

— Нет-нет! — чуть ли не закричал Барбер. — Как ты не понимаешь, Хильда, как только это дело выплывет наружу, мне конец. Именно поэтому я в полной власти этого чертова пианиста. Он понимает, что я вряд ли стану оспаривать его иск, и поэтому может запросить сколько захочет. Короче говоря, если не заставить его прислушаться к голосу разума, мы разорены.

— Значит, его надо заставить прислушаться к голосу разума, — заявила Хильда. Она пыталась представить себе, как Себастьян будет реагировать на ситуацию. Хильда довольно хорошо знала его раньше, но ей никогда не приходилось рассматривать его как перспективного истца. Она считала его вполне разумным человеком, несмотря на то что он был артистом и творческой личностью, а это что-то да значило. Затем вспомнила о Сэлли Парсонс, совершенно безрассудной женщине, и ее сердце тревожно сжалось, но продолжила храбро рассуждать дальше: — Скорее всего, это начальная цифра для торга. Даже у Себальда-Смита доход должен быть сравнительно небольшим во время войны. Предположим, мы сможем сбить величину компенсации до пяти тысяч — до размера годового дохода…

— Не меньше двух годовых доходов плюс налоги на нынешнем уровне, так что выходит значительно больше.

— Хорошо, доход за два года, если хочешь. Можно добиться выплаты по частям и, — ее голос дрогнул, — жить очень скромно…

Судья покачал головой:

— Ты не понимаешь ситуации, Хильда. Как только это станет достоянием гласности, мне придется подать в отставку. Вопрос о доходе за год или два просто не будет иметь значения. Себальду-Смиту достаточно предъявить письменный документ, и со мной покончено. А я еще не выслужил десяти лет для пенсии.

— Баттерсби получил пенсию, хотя был судьей всего четыре года, заметила Хильда.

— Это другой случай. Баттерсби получил пенсию по состоянию здоровья.

— Почему бы тебе не уйти на пенсию таким же образом? В конце концов, прошлой зимой у тебя были сильные простуды, и я уверена, доктор Фэрмил подтвердит это, если я попрошу.

— В самом деле, Хильда! У тебя совесть есть?

— Конечно нет, из-за того, что происходит. И у тебя не должно быть. Уильям, кажется, я нашла решение. Завтра же напишу Фэрмилу. Страшно подумать, как мы будем жить на одну пенсию, но лучше пенсия, чем ничего, а после небольшого перерыва ты сможешь подыскать какую-нибудь работу по военному ведомству, или председательствовать в комиссиях, или что-нибудь в этом роде. Как только ты выйдешь на пенсию, мы сможем торговаться с Себальдом-Смитом на совершенно иных основаниях. Если он сможет добиться, чтобы тебе присудили выплату компенсации, пенсия ведь не должна туда входить, не так ли? Надо узнать, когда вернусь домой.

В этот момент Хильда поняла, что муж пытается что-то сказать, но она не слышала его, поглощенная своими рассуждениями. Когда же замолчала, чтобы перевести дух, Барбер воспользовался паузой и потребовал:

— Прекрати! Прекрати!

— В чем дело?

— Дело в том, что твой план совершенно не годится, не говоря о том, что так поступать нечестно. Даже если Фэрмил, рискуя профессиональной репутацией, согласится участвовать в подлоге, я уверен, министерство финансов откажет мне в выплате пенсии, потому что я не выслужил положенного срока. Они сразу же организуют проверку и направят запрос в палату общин. Барбер никогда не был членом парламента, но трепетно относился к процедуре парламентских обсуждений. — Так или иначе, — добавил он, — ты понимаешь, что я ни в коем случае не буду принимать участия в этой затее.

— Ты меня доконаешь, — простонала Хильда. — Я тебя не понимаю. С одной стороны, игнорируешь преднамеренные покушения на свою жизнь, с другой когда дело касается денег, опускаешь руки.

— Я смотрю на вещи трезво, — ответил судья. — Я не верю, что на меня покушались — намеренно или непреднамеренно. Но это серьезно, и я должен признать, что меня это беспокоит, очень сильно беспокоит. — И с печальным видом он направился наверх в спальню, чтобы переодеться к ужину.

Дерик не понял, почему в тот вечер, когда он сказал Грину, что леди Барбер поедет в Уимблингхэм, тот воспринял эту новость с явным неудовольствием. Правда, он ничего не сказал, и вряд ли можно было ожидать, что что-нибудь скажет, но выражение его лица явно свидетельствовало — ему это не понравилось, и он предвидит неприятности лично для себя. Дерику захотелось разобраться в этом вопросе, и он решил проверить реакцию Сэвиджа. Когда он сообщил новость Сэвиджу, тот, и так постоянно угрюмый, помрачнел еще больше, будто узнал о похоронах. Только Бимиш внес ясность, хотя Дерик ни о чем его не спрашивал. С некоторым смущением он обнаружил, что Бимиш избрал его себе в качестве доверенного лица. Клерк относился к Дерику вроде как к посреднику, через которого его взгляды при необходимости можно донести до высшей инстанции. Все, что Дерик говорил и делал, дабы дать понять Бимишу, что он не будет участвовать с ним заодно в какой бы то ни было домашней ссоре, того не могло разубедить. В тот вечер Бимиш поймал Дерика, когда тот шел спать, схватил за пуговицу, притащил в свою маленькую уютную гостиную на первом этаже, усадил и начал сплетничать.

— Итак, мы покидаем Саутингтон завтра, господин секретарь, — начал он. Мне кажется, вы тоже не сожалеете, что мы уезжаем. Мне самому не жаль расставаться с этим городком, хотя помощник шерифа вполне приличный джентльмен, но здесь нелегко было вести домашние дела, как вы сами знаете. Я жил в ожидании тишины и покоя в Уимблингхэме.

Дерик ничего не ответил. Бимиш несколько секунд яростно раскуривал трубку, выпуская клубы дыма. Видимо, он затаил обиду на кого-то, и вскоре его обида прорвалась наружу.

— Ее светлость едет с нами в Уимблингхэм! — воскликнул он. — Что ж, пусть ее светлость порадуется, господин секретарь, я буду счастлив, если это доставит ей удовольствие. Вы знаете, сэр, что ни одна супруга судьи не появлялась в Уимблингхэме с 1912 года? За исключением леди Фосбери, но она, конечно, не в счет.

Дерик разрывался между желанием узнать, почему супруга судьи Фосбери "не в счет", и ощущением, что пришло наконец время решить, как поставить Бимиша на свое место.

Гордость взяла верх.

— В самом деле, Бимиш, — сказал он, — не думаете же вы, что я буду обсуждать с вами решение, принятое леди Барбер?

— Я не собираюсь обсуждать решение ее светлости, — ответил Бимиш напыщенно. — Я имею в виду гостиницу в Уимблингхэме. А этот вопрос касается всех нас, в чем вы, к несчастью, скоро убедитесь на собственном опыте. Я хочу сказать, что со стороны ее светлости это несправедливо по отношению к секретарю, клерку, не говоря о слугах, втискивать нас в ту гостиницу.

— Я слышал, что гостиница там некомфортабельная, — подтвердил Дерик, — но все-таки не понимаю, почему…

— Вы слышали, что ее светлость назвала гостиницу "паршивой", — перебил его Бимиш, — и мы с этим согласимся, за неимением более подходящего слова. Это первый момент, но еще не все. Позвольте сказать, господин Маршалл, что вы не знаете главного: в той гостинице всего два приличных номера и один сносный.

Тайна раскрылась, а с ней и причина обиды Бимиша, похоронного настроения Сэвиджа и молчаливого отчаяния Грина. В холостяцкой обстановке, что и предполагалось иметь в Уимблингхэме, больший из двух приличных номеров занял бы, естественно, судья. Второй предназначался его секретарю. Клерк судьи, занимающий следующую ступень иерархии, попал бы в тот, который он охарактеризовал как сносный. Дворецкому и слуге секретаря пришлось бы выбирать лучшие из оставшихся комнат. Но с прибытием дамы, которую придется поселить в один из двух приличных номеров, все домочадцы вынуждены спуститься на ступень вниз. Дерик вытесняет Бимиша из второразрядного номера. Бимишу, в свою очередь, придется довольствоваться комнатой, которая едва подходила Сэвиджу, а бедняга Грин, который вынужден уступить свою Сэвиджу, будет искать себе какую-нибудь нору под стропилами, в которой никто не жил с 1912 года. Вот таким бывает наказание за отступление от традиционных порядков в любом вопросе, связанном с отправлением правосудия.

В случае с Фосбери, как узнал Дерик, иерархия заселения в гостинице не была нарушена так грубо, как это случится с ними. Дело в том, что супруги Фосбери были очень привязаны друг к другу и в первые годы совместной жизни всегда спали в одной комнате. Поэтому присутствие леди Фосбери не повлияло на дележ апартаментов.

— Они были очень старомодными, конечно, — рассказывал Бимиш. — Господин судья не потребовал для себя даже отдельной гардеробной. Кстати, мне говорили…

И Бимиш начал излагать любопытные, весьма интимные подробности. Дерик, против своей воли, так увлекся его рассказом, что на некоторое время забыл о вопросе, который хотел задать клерку и который беспокоил его с самого начала их беседы.

Вспомнил он об этом, когда ложился в постель. Интересно, каким образом Бимиш узнал, что леди Барбер назвала гостиницу в Уимблингхэме "паршивой"?

Пожалуй, вы не найдете более яркого свидетельства могущества местных властей в Англии, чем то, как принимали судей Его Величества в Уимблингхэме, главном городе графства Уимблшир. Там, в гостинице, как и везде в подобных заведениях, предназначенных для персонала выездных сессий, выездному судье предлагали книгу почетных посетителей, в которой он мог начертать свое имя и высказать любые замечания, в частности относительно оказанного ему гостеприимства. Более тридцати лет судьи пользовались предоставленной им возможностью, и все без исключения комментарии сводились к одному и тому же. Записи представляли собой интересный образец "гневной" литературы — от ворчливого протеста до едкого сарказма и прямых оскорблений. Несмотря ни на что, все эти тридцать лет власти Уимблшира с истинно британским упорством успешно противостояли настойчивым требованиям высоких гостей. С той же отвагой, которую продемонстрировали уимблширские стрелки, выстояв против старой гвардии, сидевшей в казармах Ватерлоо, местные власти выдержали массовую атаку целой армии членов Королевской скамьи Верховного суда. Но в 1938 году их сопротивление, похоже, было сломлено. Судейские власти организовали последнюю решительную и грозную атаку, издав распоряжение о том, что, если судьям Его Величества не будет предоставлено новое жилье, выездные сессии в Уимблингхэме больше не будут проводиться. Уимблингхэм лишится своего древнего и почетного права, которое будет передано ненавистному сопернику, выскочке — недавно построенному городку Подшестеру. Скрепя сердце члены Совета графства сдались. После знаменитых последних продолжительных дебатов Совет графства согласился на вражеские условия. За огромные деньги была куплена земля, расчищена площадка для строительства, приглашен самый дорогой архитектор и подготовлен проект. Вот уже и фундамент нового здания был заложен, когда, второй раз в истории, на поле брани замаячили пруссаки и боевая обстановка снова изменилась. Книга почетных посетителей Уимблингхэма была спасена, по крайней мере на период войны, и в ней могли появиться еще несколько страниц хулительных изречений.

То, что власти Уимблшира смогли успешно выдержать осаду в течение столь долгого времени, объяснялось в большой степени тем фактом, что гостиница была не отдельным зданием, а частью огромного сооружения, где помещался также Совет графства и суд. Там же проходили и выездные сессии суда. Считалось, что фундамент этой громадины строили римляне. Каменная кладка была явно норманнского происхождения. Позже все было переделано и залатано не одними руками в угоду вкусам и нуждам многих поколений. Наконец, в конце семнадцатого века кто-то, кого местные легенды упорно, но неправильно называют Реном, замаскировал нагромождение разнообразных построек очаровательным фасадом, выходящим сейчас на центральную площадь города. После этого ничего не менялось, если не считать водопроводной системы, проведенной в ранневикторианский период. Таким образом, за аккуратным фасадом эпохи Возрождения скрывались лабиринты коридоров и лестниц, ведущих в кабинеты, палаты и залы и, в частности, в анфиладу комнат, которые и являлись предметом упомянутых негодующих записей в книге почетных гостей.

Дерик гордился собой за то, что мог терпеть неудобства при необходимости, но у него перехватило дыхание, когда Грин открыл дверь в комнату, с красноречивым молчанием демонстрируя, что собой представляет его новое жилище. Это было мрачное, холодное помещение со слишком высоким для его размера потолком. Дневной свет проникал из крохотного слухового окошка. Встав на цыпочки, Дерик смог лишь убедиться, что металлический лязг, заполнявший комнату, происходил из трамвайного депо, расположенного напротив. На потолке красовались огромные зловещие подтеки. Пружины продавленной кроватной сетки издали усталый протестующий скрип, когда Дерик потрогал матрас рукой. Вспомнив, что Бимиш описал этот номер как "сносный", Дерик поежился, представив себе неудобства по нисходящей линии, на которые были обречены остальные сотрудники.

Выйдя из комнаты, Дерик, естественно, споткнулся на двух ступеньках, ведущих в темный коридор, и упал. Поднявшись, он нащупал ногой еще три или четыре ступеньки и спустился в более широкий коридор, куда выходили двери главных номеров этой гостиницы. В этот же коридор выходили двери других помещений. Открыв первую, Дерик попал прямо на галерею для публики в зале суда. Вторая дверь привела его в помещение, которое, по-видимому, раньше служило кабинетом для совещаний Большого жюри. Теперь здесь хранились детские противогазы. Наконец, ориентируясь на голоса, Дерик нашел гостиную. Здесь внутреннее убранство мало изменилось с тех пор, как его заказали в год Великой выставки. Там он обнаружил леди Барбер, которая, к его удивлению, была в хорошем настроении.

— Не слишком ли здесь все до крайности отвратительно? Мы с Уильямом старались придумать что-нибудь очень язвительное для записи в книгу. Я уверена, в моей комнате есть крысы. Я чувствую себя храбрейшей из женщин Англии, которая рискнула поехать туда, куда не ступала нога ни одной супруги судьи.

— Кроме леди Фосбери, — поправил ее Дерик и рассказал суть того, о чем ему поведал Бимиш, за что был награжден взрывом хохота.

Судья, выглядевший подавленным и вообще не в себе, тоже выдавил смешок.

— Прелестно! — отозвалась Хильда. — Мне этой истории хватит на несколько званых ужинов. Если, конечно, я еще буду ходить на ужины. Кстати, об ужинах: не знаю, чем мы будем питаться. Миссис Сквайр сказала, что кухонная плита здесь совершенно неуправляемая. Слава богу, мы тут ненадолго. Гражданских дел нет, так что придется потерпеть всего пару вечеров. Думаю, вы будете рады отдохнуть день-другой от своих обязанностей, господин Маршалл? Какое счастье, что в Уимблшире почти никто не совершают преступлений.

— Удивительная вещь, — заметил Барбер, — но я обратил внимание на то, что в этом графстве почти не бывает серьезных правонарушений.

Последующие события подтвердили, что бывают исключения из правил.

Глава 9 УДАР В ТЕМНОТЕ

Дерик повернулся на кровати двадцатый раз, и кровать, как обычно, жалобно скрипнула в ответ. Удобнее ему не стало, потому что из-за провисшей сетки тело каждый раз возвращалось на прежнее место. Разница была лишь в том, что вместо правого бока выпуклости и комки матраса теперь врезались в левый. Мысленно сравнив себя со святым Лаврентием на пыточной решетке, он стал ждать рассвета.

Подобно большинству здоровых людей, которые не знают, что такое бессонница, перспектива провести ночь без сна ужасала Дерика. Он нашел бы что почитать, чтобы убить время, но тогда ему пришлось бы вешать громоздкие светомаскирующие шторы, которые он неосмотрительно снял перед сном. Кроме того, лампа была расположена таким образом, что читать лежа в кровати было невозможно, не напрягая глаз. Ничего не оставалось делать, как мужественно терпеть мучения. Это была вторая ночь в Уимблингхэме, и Дерик надеялся, что последняя. Выездная сессия, не менее грандиозная и дорогостоящая, чем предыдущие в Маркгемптоне и Саутингтоне, заняла один неполный рабочий день. Всего трое заключенных предстали перед судом, и двое из них признали свою вину незамедлительно. В третьем деле Петигрю замещал молодого защитника, который служил в армии. Он ловко уговорил жюри оправдать заключенного, несмотря на яростное сопротивление обвинения. Дерик не мог не заметить, что в заключительной речи судьи сквозило что-то более серьезное, чем намек на личный антагонизм по отношению к Петигрю, а в улыбке защитника, когда в конце слушания он поклонился судье после формального обращения с просьбой оправдать подзащитного, — откровенная злоба. Почему, задумался он, эти два человека испытывают такую неприязнь друг к другу? Может быть, здесь замешана Хильда? (Про себя он уже стал называть ее по имени и отвлеченно думал, сможет ли он когда-нибудь набраться храбрости и обратиться к ней так вслух.) Разумеется, Хильда по-прежнему держала себя по-дружески с обоими мужчинами. Затем его мысли перескочили на утверждение леди Барбер, что ее мужу грозит опасность. Но правда ли это? И кто такой Хеппеншталь, чье имя все время всплывало при обсуждении этого вопроса? Хеппеншталь некоторым образом был причастен к несчастному случаю в Маркгемптоне. По крайней мере, именно после того, как было упомянуто его имя, судья начал пить бренди стаканами. Не сможет ли Бимиш что-нибудь прояснить? Он, кажется, в курсе всякого рода сугубо личных дел. Но совсем не хочется поощрять сплетни Бимиша. Он и так держит себя довольно фамильярно. "Темная лошадка этот Бимиш. Не очень-то он мне нравится. Хильда на дух его не переносит. Интересно, что она против него имеет? Однако вряд ли скажет об этом откровенно. Хильда великолепно умеет выразить свои чувства, не произнося ни слова. Как там говорится: "Лишь намекни на вину и покажи неприязнь"? Нет, не так, не покажи… Какое-то другое слово… Посей неприязнь?… Нет, не то… Забыл. Петигрю сказал странные слова Бимишу утром, перед заседанием суда: "Часто метали дротики в последнее время?" Бимишу, кажется, что-то не понравилось… Дротики… Бимиш… Возбуди неприязнь? Чушь… Возбуждают дело, а не неприязнь… Отделение королевской скамьи рассматривает дело о дротиках…"

Дерик заснул.

Через некоторое время он проснулся как от толчка. Спал он плохо, снились какие-то фантастические сны. Внезапное полное пробуждение было не похоже на его обычномедленное, спокойное возвращение к действительности по утрам. Он сел. Кругом было тихо, если не считать привычного скрипа кровати. Последний уимблингхэмский трамвай давно отгромыхал и затих в депо, на улице стояла полная тишина. И все-таки Дерику показалось, что его разбудил какой-то звук, и что-то подсказывало ему, что этот звук шел не с улицы, не издалека, а возник где-то ближе. Он прислушался, ничего не услышал и собрался попробовать снова заснуть, как в тишине опять явственно раздались какие-то звуки. Впоследствии Дерик сердился на себя, что не смог восстановить последовательность звуков, но он запомнил их характер. Сначала где-то хлопнула дверь, затем в коридоре — в большом коридоре, не в том, который примыкал к комнате Дерика, — послышались быстрые шаги. Потом был звук падения: кто-то споткнулся на невидимых в темноте ступеньках. Затем последовала серия непонятных звуков, и, наконец, кто-то закричал высоким громким голосом. Именно от этого крика Дерик подскочил в кровати.

Нащупав халат и тапочки и не найдя в темноте фонарь, Дерик открыл дверь, прислушался и разобрал шум голосов разбуженных постояльцев. В спешке шагнув в темноту, он опять споткнулся на ступеньках, которые кто-то словно нарочно сделал прямо перед дверью, и растянулся во весь рост. Вставая на ноги и выпрямляясь, он налетел на невидимую тяжелую фигуру человека, появившегося из глубины бокового коридора. Дерик снова упал, а незнакомец повалился на него, больно ударив секретаря под ребра. Ощущение было как при игре в регби, когда игрок падает на мяч, а на него налетает куча нападающих.

С трудом переведя дух, Дерик приготовился дать отпор невидимому противнику, но в этот момент его ослепил свет электрического фонаря, направленного ему прямо в лицо, и Бимиш, а это был он, произнес:

— Ах, это вы, господин Маршалл! Вы чуть меня не пришибли.

Дерик посчитал, что все было как раз наоборот, это Бимиш его чуть не пришиб, но вместо ответа спросил:

— Что случилось?

— Это я и хотел узнать, — отозвался Бимиш. — Безобразие! Никакого освещения в коридоре. Выключили свет, чтобы не было видно сверху. Совет графства не желает тратиться на нормальную светомаскировку.

Размахивая фонарем, Бимиш пошел впереди Дерика по главному коридору, который был слабо освещен, но по контрасту здесь казалось совсем светло. Дерик разглядел фигуры остальных постояльцев — знакомые фигуры, причудливым образом измененные ночной одеждой. Судья выглядел еще более худым и неуклюжим в халате неожиданно веселенькой расцветки. Миссис Сквайр в папильотках смотрелась точь-в-точь как героиня дикенсовского романа. Сэвидж, взлохмаченный и тоже в ночном одеянии, ухитрялся тем не менее выглядеть достойно, как подобает настоящему дворецкому. Бимиш был одет в длинное, до пола, клетчатое пальто, застегнутое на все пуговицы, которое придавало ему щегольской вид. Сбоку, в полной растерянности, стоял какой-то мрачный тип, по-видимому ночной сторож. Все это Дерик видел наяву, но как бы в ночном кошмаре. И в ту же секунду, рассмотрев причину переполоха, он забыл обо всем на свете. На полу в Центре на руках у мужа лежала Хильда Барбер. Очень бледное лицо, один глаз полузакрыт, и кровь, вытекающая из ранки на скуле. Она держалась рукой за горло, и казалось, что ей трудно дышать. Хильда была в сознании и что-то бормотала, но Дерик не расслышал ее слов.

Некоторое время, всего несколько секунд, которые показались вечностью, все стояли молча, парализованные случившимся. Вернее, никто ничего не предпринимал, но все говорили — хором, не слушая друг друга. Миссис Сквайр без конца повторяла: "Бедняжка!" и "Что же это такое?". Судья несколько раз спросил: "Хильда! Ты меня слышишь?" — как будто говорил по неисправному телефону. Потом потребовал: "Кто-нибудь, найдите врача!" и "Позовите полицию!". Ночной сторож поспешил сообщить: "Я позвонил в полицию. Они сейчас приедут".

Дерик прервал разговоры, решительно подойдя к Хильде и взяв ее за щиколотки.

— Надо перенести ее на кровать, сэр, — почти прокричал он ошеломленному старику, который поддерживал голову пострадавшей.

— Да-да, конечно, — ответил судья, возвращаясь к реальности.

Они вдвоем подняли Хильду и отнесли ее в спальню, которая находилась дальше по коридору. Дерик заметил, что место, откуда они ее несли, было рядом с комнатой судьи. Очутившись на кровати, Хильда приподняла голову и отчетливо спросила:

— С тобой все в порядке, Уильям?

— Да-да, — ответил Барбер. Ты меня слышишь, Хильда?

— Он меня ударил, — ответила Хильда и потеряла сознание.

Сквозь открытую дверь спальни Дерик увидел, как в коридор ввалилась толпа полицейских.

Дерику казалось, что со времени ночного происшествия прошла целая вечность. Остаток ночи и время до завтрака тянулись бесконечно. Только вид накрытого стола, кофе и бекона вернули его к действительности. Судья уже сидел за столом и, как обычно, читал "Тайме". Аппетита он, кажется, не лишился. Глаза, правда, покраснели, но других признаков бессонно проведенной ночи Дерик не заметил.

Секретарь справился о самочувствии леди Барбер.

— Лучше, чем можно было бы ожидать, — сообщил ему судья. — Конечно, ей надо оставаться в постели. Мне не нравится, что происходит в Финляндии, заявил он, уткнувшись в газету. — Будьте добры, еще чашечку кофе, господин секретарь. У кофе какой-то странный вкус, не пойму, в чем дело. Наверное, не докипятили воду. — Он взял чашку и продолжил: — Хотелось бы знать, как этот человек проник ночью в гостиницу. Я скажу старшему констеблю пару слов, когда он придет. — Судья отпил глоток кофе, поморщился, снова посмотрел в газету и сказал в заключение: — Все это очень и очень плохо.

Дерик пробормотал что-то, соглашаясь с судьей, хотя толком не понял, к чему относились последние слова Барбера: к положению в Финляндии, невкусному кофе или ночному происшествию. Он стал подыскивать слова, которые в равной степени подошли бы к трем предметам разговора, когда подоспела неожиданная помощь: дверь открылась, и на пороге появилась Хильда.

— Дорогая! — вскрикнул судья и вскочил на ноги. — Что ты делаешь?!

— Простите, если я вас напугала, — спокойно ответила Хильда. — Я знаю, что выгляжу ужасно, но думаю, вас это не удивляет. Господин Маршалл проявил завидное хладнокровие. — Она повернулась лицом к Дерику. Несмотря на косметику, лицо ее было бледным. Под глазом был большой синяк, а через шифоновый шарфик с двух сторон на шее просматривались кровоподтеки.

— Но, Хильда, тебе надо лежать в постели! Врач сказал…

— Врач не знает, какие в этой гостинице кровати, — отозвалась Хильда, намазывая тост маслом. — Я полежала, сколько смогла, а потом решила встать. Правда, еле вышла из комнаты. Огромный толстый полицейский караулит у двери. Перестраховались на всякий случай.

— Скоро придет старший констебль, — сообщил судья. — От него только что принесли записку. Он спрашивал, сможешь ли ты сделать заявление. Я ответил…

— Я готова сделать любое заявление кому угодно, если только сегодня же уеду из Уимблингхэма, чтобы никогда больше сюда не возвращаться, решительно заявила Хильда.

— Но скажи мне: что же все-таки случилось?

— Мой дорогой Уильям, случилось именно то, о чем я тебя предупреждала. Кто-то хотел напасть на тебя ночью, а я подвернулась ему под руку — вот и все. И не спрашивай о подробностях! Если мне придется все рассказывать полицейскому, я не хотела бы пересказывать это дважды. И так мало приятного.

— Напасть на меня?

— Естественно. Не думаешь ли ты, что кому-то было не лень пробираться сюда ради того, чтобы поставить мне синяк? Впрочем, ты еще все услышишь. Ты уже прочитал "Тайме"? Можно я взгляну?

Барбер послушно отдал ей газету.

— Если подумать, обычно женщинам доставляет огромное удовольствие сто раз пересказывать любое маленькое приключение, лишь бы нашлись слушатели. Я восторгаюсь тобой, Хильда.

Шурша страницами "Тайме", Хильда взглянула на мужа с очаровательной если бы не синяки — улыбкой.

— Так и должно быть, — подтвердила она.

В десять часов пришел старший констебль, любезный, но очень обеспокоенный человек. Его сопровождали инспектор и врач. Врач очень удивился, увидев, что пациентка не в постели, но, осмотрев Хильду, сказал, что у нее на диво крепкий организм. Он выписал рецепт, из которого Хильда соорудила себе пепельницу, как только он покинул комнату, оставив ее с двумя полицейскими.

Леди Барбер сделала краткое и конкретное заявление, рассказав следующее:

— Я проснулась ночью. Не спрашивайте во сколько. Я не смотрела на часы, тем более что они всегда идут неправильно. Мне показалось, что кто-то ходит по коридору, поэтому я вышла посмотреть и пошла к комнате мужа. Было темно, и я шла наощупь, держась за стенку. Около его двери наткнулась на человека. Я спросила: "Кто вы?" или что-то в этом роде. Человек ослепил меня светом фонаря и схватил за горло — вот здесь. — Она показала кровоподтеки под шарфом. — А потом ударил по лицу. Наверное, он ударил меня фонарем, потому что сразу стало темно. Ударив, отпустил меня, и я упала. Потом я, кажется, закричала. Это все, что я помню.

Последовала пауза, затем инспектор тихо спросил:

— Зачем вы пошли к комнате мужа, леди Барбер?

— Потому что мне показалось, что там кто-то есть, и я подумала, что он покушается на жизнь мужа, — и была права, — ответила она с уверенностью.

— Значит, у вас были причины беспокоиться за жизнь его светлости?

— Конечно, были. Иначе я не приехала бы в Уимблингхэм — отвратительное место.

Старший констебль покраснел, услышав столь нелестную характеристику своего города, которым он очень гордился.

— Вы бы очень помогли нам, если бы сказали, почему вы так думаете.

Хильда посмотрела на мужа и кивнула:

— Скажи ты.

С некоторыми запинками Барбер рассказал об анонимных письмах в Маркгемптоне и об отравленных конфетах.

— Я признаю, — добавил он, — что не принял всерьез эти происшествия, но, кажется, был не прав.

Старший констебль глубокомысленно промолчал. Вместо него заговорил инспектор.

— Это выглядит несколько странно, — неуверенно произнес он. — Одно с другим не увязывается, если можно так выразиться. Я хочу сказать, что человек, написавший письма с угрозой, мог бы затем прислать отравленные шоколадные конфеты — хотя, надо признать, он выбрал необычный яд — или совершить нападение, но вряд ли и то и другое. Я имею в виду, сэр, обратился он к начальнику, — что один и тот же человек обычно не совершает два разных преступления, не так ли? Преступники, как правило, идут проторенной дорожкой.

— Совершенно верно, — ответил старший констебль. — Конечно, у нас нет доказательств, что напавший пришел в гостиницу с целью совершить насильственный акт. Не исключено, что это был обыкновенный вор. У вас есть ценные вещи в номере, милорд?

Судья покачал головой.

— Нет, — ответил он. — И честно говоря, в данный момент меня вовсе не интересует, с какой целью этот человек проник в гостиницу. Хотелось бы узнать, как он попал сюда и как ему удалось выбраться отсюда незамеченным. Согласитесь, это чрезвычайное происшествие, когда грабитель преспокойно проходит в гостиницу, где остановился выездной судья Его Величества. Должен сказать, это свидетельствует о ненадежной работе полиции города.

На лице старшего констебля отразились все чувства, которые, должно быть, испытывает человек, понимающий, что его сейчас ударят, а он ничего не может сделать, чтобы защититься. Официальное выражение сползло с лица несчастного, и он превратился в простого смертного.

— Могу только заметить, милорд, — проговорил он, — что, если бы нас предупредили, что надо принять особые меры предосторожности, то есть хотя бы намекнули, что имели место события, о которых вы сейчас рассказали, я бы на всю ночь поставил констебля дежурить у вашей комнаты. Если говорить честно, я ничего не могу сделать, чтобы обезопасить это здание, — ничего! Я неоднократно говорил об этом секретарю мирового суда, но ничего не было предпринято. Это безнадежно!

И он с чувством принялся рассказывать об особенностях и недостатках здания, в котором они находились. В нем было около двадцати входов и выходов. Кроме того, двумя сторонами здание выходило в глухие аллеи, откуда легко было проникнуть внутрь через незарешеченные окна первого этажа. Сейчас, когда улицы не освещены, у патрульного полицейского нет ни малейшего шанса поймать нарушителя, решившего пробраться в здание. Внутри же он может спокойно разгуливать по всем помещениям.

— Конечно, есть ночные сторожа, — добавил старший констебль, — но их мало. К тому же половину забрали на военную службу. Хотя двери закрыты на замки, любой без труда откроет их дамской шпилькой.

— Но внутри очень трудно разобраться, где ты находишься и как куда пройти, если ты раньше здесь не бывал, — заметил Дерик. — В день приезда я заблудился, когда шел в свою комнату. Не указывает ли это на то, что это был местный человек?

— И да и нет, — ответил старший констебль совершенно подавленным голосом. — За шесть пенсов в любой книжной лавке вы можете купить путеводитель, где есть план этого здания, на котором указаны все основные помещения, включая номера, где останавливаются члены выездной сессии суда. Ведь это памятник старинной архитектуры. Я бы вот что предложил. Раз это памятник архитектуры, то он должен быть не чем иным, как музеем, а музеи не используются под судейские гостиницы, которые должны охранять полицейские. Прошу прощения, милорд, это все, что я могу сказать.

— Кроме того, — добавил масла в огонь инспектор, — должен заметить, что нет никакой необходимости проникать в здание тайно. Любой может войти сюда днем совершенно свободно, в отделение гражданской обороны, налоговую инспекцию — куда угодно, и спрятаться где-нибудь до темноты. Проще не бывает.

Дерика осенило:

— Из этого коридора есть выход в галерею для публики в помещении суда.

— Совершенно верно. Очень подходящее место. Благодарю вас за то, что напомнили нам, сэр.

— Итак, — взял слово Барбер, — все это говорит о крайне неудовлетворительном положении дел. Полагаю, мне придется дать некоторые официальные рекомендации по этому вопросу. Но, принимая во внимание то, что вы мне сейчас рассказали, господин старший констебль, мои критические замечания в отношении руководимой вами полиции… не будут слишком строгими. А пока…

— А пока, — с воодушевлением произнес старший констебль, настроение которого значительно улучшилось, — мы будем делать все возможное, чтобы этот человек предстал перед судом. Если он местный, это не составит большого труда. К середине дня мы вызовем всех, против кого возбуждались дела о насильственных действиях, и не отпустим их до тех пор, пока они не отчитаются за каждую минуту. Я говорил со старшим констеблем графства — он предпримет аналогичные действия в своем ведомстве. Если же он не местный, это совсем другое дело. Но мы сделаем все, что в наших силах. Как вы считаете, милорд, нам следует сообщить о случившемся в Скотленд-Ярд?

Судья задумался, потом кивнул:

— Да. Думаю, это необходимо сделать.

Старший констебль поднялся, собираясь покинуть комнату, но его подчиненный прошептал ему что-то на ухо, и он задержался.

— Милорд, есть еще одно предположение, которое может показаться вам абсурдным, но я обязан его высказать. Нельзя ли предположить, что нападение совершил кто-то из постояльцев гостиницы, кто-то из вашего окружения, а вовсе не незваный гость?

Судья в изумлении уставился на него, потом рассмеялся.

— Кроме нас, ночью здесь находилось только шесть человек, и двое из них — женщины, — ответил он. — Могу с уверенностью сказать, что я достаточно хорошо знаю этих людей, чтобы опровергнуть ваше предположение.

— Благодарю вас, милорд. Я так и думал, но должен был спросить вас.

В середине дня вся компания отбыла в Лондон. Хильда прикрепила к шляпе вуаль, которая, скрывая половину лица, прикрыла синяк под глазом, и смотрелась весьма привлекательно, даже щеголевато. Впрочем, она могла бы не беспокоиться, что ее будут разглядывать на вокзале Уимблингхэма, потому что солидный отряд полицейских перегородил платформу и они спокойно сели в вагон. Старший констебль явно не хотел рисковать.

Выглянув в окно, Дерик увидел, как он облегченно вздохнул, когда поезд тронулся от перрона.

Закройте окно, господин секретарь, попросил Барбер.

Дернув за шнур, Дерик почувствовал резкую боль в боку. Ребра все еще болели после ночного столкновения с Бимишем. Сильно же он его пнул! Кто бы мог подумать, что домашние тапочки могут быть такими жесткими. Дерик потрогал ребра и поморщился. Домашние тапочки? А если нет, то что? Он попытался вспомнить, во что был одет Бимиш. На нем было длинное пальто, которое скрывало всю остальную одежду. Дерик был слишком озабочен, чтобы разглядывать его обувь… Ему вспомнилось фантастическое предположение, высказанное старшим констеблем, он не мог выкинуть его из памяти.

— Господин секретарь, на вас лица нет, — проговорила Хильда сочувственно. — Съешьте карамельку. Они совершенно безвредные. Я их сама покупала.

Глава 10 ЧАЙ И ТЕОРИИ

— Не могли бы вы прийти ко мне на чай завтра? — неожиданно спросила Хильда Дерика, когда они прощались на станции.

Маршалл почувствовал, что это больше чем приглашение. Приказ? Не совсем. Просьба о помощи? Возможно, что-то среднее. Так или иначе, он принял приглашение, сам не зная почему — просто у него не было выбора, в конце концов. Ему совсем не хотелось никуда идти. Он собирался вечером поехать домой к матери в Гемпшир, и ему вовсе не улыбалось потерять эти несколько свободных дней. Но если столь высокопоставленная леди приглашает к себе молодого человека, глядя ему прямо в лицо, даже одним глазом, как в данном случае, надо быть довольно решительным и упрямым юношей, чтобы отказаться от предложенного ему знака внимания.

Как оказалось, на следующий день он был даже рад, что нашелся предлог не уезжать из Лондона. Вдали от дома Дерик несколько позабыл ощущение своей бесполезности, которое давило на него с того момента, когда военный врач грубо заявил ему, что он не годен к строевой службе. Но когда он бывал дома, это ощущение возвращалось. Все его друзья разъехались из поселка по военным делам. Мать проводила все дни в пункте гражданской обороны, дежуря у телефона на случай воздушного налета (ни одного пока не было), и ей некогда было общаться с сыном. Кроме того, две пустые комнаты в их маленьком доме сейчас занимали две женщины с детьми, приехавшие из Лондона. Дети были слишком малы, чтобы не только подружится с ними, но и просто поговорить. Единственный сын овдовевшей женщины, Дерик был избалован вниманием, и одиночество угнетало его.

Маршалл провел вечер за очередным письмом к одному человеку, который, как он рассчитывал, мог бы помочь ему попасть на временную государственную службу, и в который раз, безо всякой надежды, заполнил бланк центрального регистрационного бюро министерства труда. На следующий день поехал в Лондон ранним поездом.

Хильда назначила встречу в клубе, и Дерик думал, что соберется какое-нибудь общество. Но леди Барбер была одна, в небольшой комнате, которую, по-видимости, зарезервировала за собой, судя по тому, что пара членов клуба, заглянув к ним, извинились и тут же удалились чуть ли не на цыпочках. Она поздоровалась с ним в своей обычной дружелюбной манере и позвонила, чтобы принесли чай. В ожидании чая Хильда развлекала Дерика веселыми, ничего не значащими разговорами. Дерик предположил, что уединение связано с ее внешним видом, на что она несколько раз шутливо намекала. Но как только горничная принесла чай и вышла, Хильда заговорила серьезным, даже несколько официальным тоном.

— Я пригласила вас сюда, — сказала она, — чтобы нашей беседе никто не мешал. — Хильда не пояснила, к кому это относится, но следующие ее слова подтвердили, кого она имела в виду: — Дерик, это серьезно. Уильям не понимает, насколько все это серьезно.

Маршалла так потрясло то, что леди Барбер назвала его просто по имени, что в первый момент до него не дошло, о чем она говорит. Наверное, выглядел он глуповато, потому что Хильда сразу заметила, что он слушает ее невнимательно, и, по всей видимости, поняла причину его рассеянности. Она слегка покраснела и повторила, стараясь сконцентрироваться на том, что хотела ему объяснить:

— Он никогда не заботился о собственной безопасности — никогда. И в своих личных делах всегда был по-детски беззаботным, небрежным. Вам это уже известно. В связи с этим на вас ложится тяжелая ответственность.

Дерик заерзал на стуле под ее испытующим взглядом. Ему никто до этого не говорил, что должность личного секретаря судьи возлагает на него какую-то особую ответственность, кроме как носить цилиндр и разливать чай, и он не понял, что Хильда конкретно имела в виду.

А она, казалось, как всегда, видела его насквозь и читала его мысли.

— Вы знаете, кем изначально был личный секретарь судьи — маршал?спросила Хильда. — Телохранителем судьи. В старые времена в обязанность маршала входило спать у двери комнаты судьи, чтобы туда никто не мог проникнуть.

У Дерика непроизвольно выскочило замечание, что если бы он последовал старинному обычаю, то в Уимблингхэме спал бы много лучше, чем в своем номере, но его легкомысленные рассуждения остались без внимания.

— Телохранителем, — повторила Хильда. — Охрана — вот что нужно судье и что вы и я вместе должны ему обеспечить на оставшееся время сессии.

— Так вы думаете, все еще есть опасность, что на него нападут? — спросил Дерик.

— У меня нет ни малейшего сомнения в этом. А вы сомневаетесь? Дело не только в том, что с самого начала сессии происходят всякие неприятности. Дело в том, что каждый следующий случай серьезнее предыдущего. Вспомните: сначала анонимное письмо, потом дорожное происшествие…

— Но дорожное происшествие здесь явно ни при чем, — возразил Дерик.

— За которым следует второе письмо, — настойчиво продолжала Хильда. — Это значит, что тот, кто все это планировал, знал о происшествии и будет его использовать в своих целях. Что касается самого происшествия — даже здесь у меня нет полной уверенности, будто это случайность. Вам может показаться это глупостью с моей стороны, но у меня такое чувство, что все эти вещи каким-то образом связаны между собой, а это значит — здесь замешан очень умный и опасный человек. Затем — отравленные конфеты и, наконец, нападение на меня. Разумеется, напасть хотели на Уильяма. Что будет дальше? Я абсолютно уверена, что-то должно случиться, и мы должны этому противостоять.

— Конечно, я готов сделать все, что смогу, — ответил Дерик, — но мне всегда казалось, выездного судью должны охранять как никого другого. И это в первую очередь дело полиции, не так ли?

Хильда улыбнулась.

— Я не забыла о полиции, — заявила она. — Вам может показаться неразумным, что сегодня я пришла сюда одна, вместо того чтобы охранять Уильяма, пока мы здесь, в Лондоне. Дело в том, что за ним весь день будет ходить сыщик в штатском из Скотленд-Ярда. Возможно, сейчас он караулит судью на выходе из "Атенеума" "Атенеум" — гостиница первого класса и одноименный клуб в Лондоне. Уильям об этом не знает. Я сама все организовала. Видите ли, я хорошо знакома с одним из помощников комиссара полиции. Кстати, — она посмотрела на часы, — сейчас должен прийти один человек, с которым я хочу вас познакомить. Он, должно быть, уже здесь. И теперь, Дерик, — Хильда обворожительно улыбнулась ему, — вы поможете мне? Я очень рассчитываю на вас.

Каким-то образом ее рука оказалась в его руке. Неожиданно охрипшим голосом он заверил Хильду:

— Я сделаю все, что смогу… Хильда.

Краткое мгновение проявления чувств закончилось так же быстро, как и возникло. Через секунду леди Барбер сидела выпрямившись в кресле и деловым тоном рассказывала ему, какие меры предосторожности следует предпринять для безопасности судьи на оставшееся время сессии.

— Мы не знаем, откуда ждать следующего удара, — рассуждала она. — После того что случилось в Уимблингхэме, мы должны быть готовы ко всему. Ради его безопасности мы обязаны договориться, что в любое время дня и ночи один из нас будет охранять судью. Мы будем стоять на страже по очереди, как часовые. И если все сделаем правильно, он не заметит ничего необычного. Может быть, вы считаете это глупостью?

Дерик заверил Хильду, что полностью согласен с ней.

— Прекрасно. До понедельника я разработаю небольшой план и…

В дверь постучали, и вошла горничная:

— К вам джентльмен, ваша светлость.

За ее спиной стоял человек-гора. Войдя в комнату, которая сразу уменьшилась в размерах, он молча ждал, пока горничная собирала остатки чаепития. Когда дверь за ней закрылась, человек-гора представился ровным, спокойным голосом:

— Инспектор-детектив Маллет, столичная полиция официальное название полиции Лондона, за исключением Сити, имеющего свою полицию.

Хильда предложила ему взять стул и присоединиться к ним, что он и сделал. Дерик отметил, что, несмотря на свои огромные габариты, этот человек двигался с кошачьей грацией. У мужчины, сидевшего напротив Дерика, были ясные серые глаза и большое добродушное краснощекое лицо, с которым как-то не вязались тонкие, закрученные кверху, на манер военных, усики. Дерику вдруг показалось, что за те несколько секунд, в течение которых он рассматривал гостя, тот, в свою очередь, так сказать, снял с него мерку, запротоколировал и положил в соответствующую папочку. Он не знал, впрочем, что много, очень много людей имели причины впоследствии вспоминать со страхом взгляд этих ясных серых глаз.

— Не хотите ли чаю, инспектор? — спросила Хильда.

— Нет, благодарю вас, ваша светлость, — вежливо ответил Маллет, но внимательный слушатель отметил бы в его ответе нотку сожаления. Затем кашлянул и поведал официальным тоном: — По указанию помощника комиссара я утром посетил магазин фирмы "Бешамель" на Бонд-стрит. — Название фирмы он произнес чисто по-английски, "Бичемэл", что выглядело бы забавным в другой ситуации, но звучало как надо в сугубо полицейском отчете. — И мне было приказано доложить результаты вам, — продолжал Маллет, — и затем следовать вашим инструкциям в этом деле, о котором мне на данный момент ничего не известно. Поэтому я считаю, что вначале мне следует сообщить вам результаты моего расследования, на основании чего вы сможете сделать выводы относительно других вопросов, в которых необходима помощь со стороны полиции.

Он вынул из кармана стандартный полицейский блокнот, нашел нужную страницу, положил блокнот на стол и не разу, как заметил Дерик, не заглянул в него в течение всего рассказа. Детектив нисколько не рисовался — у него действительно была прекрасная память, и блокнотом он пользовался скорее для порядка, чем по необходимости.

— Итак, сегодня утром, в одиннадцать часов, я посетил магазин фирмы "Бичемэл" на Нью-Бонд-стрит, — повторил Маллет. — Я взял с собой коробку шоколадных конфет весом в один фунт, которую вручил мне помощник комиссара. Помощник комиссара сообщил мне, что коробка в таком виде, в котором она находилась, была передана ему леди Барбер. В магазине я беседовал с заведующей, мадемуазель Дюпон. Сказал ей, что я из полиции и интересуюсь данной коробкой по конфет. Затем объяснил мадемуазель Дюпон, что имеются подозрения, что коробка была вскрыта, поэтому необходимо установить, когда и кому она была продана. Мадемуазель Дюпон проинформировала меня, что эта марка конфет, "Буше принцес", изготавливается фирмой и продается небольшими партиями, примерно по пятьдесят фунтов в неделю. Половина поступает в рестораны, а другая половина продается по заказам постоянным покупателям. Она передала мне список заказчиков. Что касается даты продажи, мадемуазель Дюпон сказала, что, судя по обертке конфет, эта коробка была изготовлена на фабрике второго числа этого месяца или чуть позже. Дело в том, что с началом войны поставки бумаги сократились и начиная со второго на фабрике стали использовать оберточную бумагу более низкого качества. Обычно конфеты поступают в магазин на следующий день. Из этого следует, что коробка могла быть куплена между третьим числом этого месяца и седьмым, то есть днем, когда она прибыла в Саутингтон.

— Если только не подменили упаковку, — резко заметила Хильда.

— Я спросил мадемуазель Дюпон, не считает ли она это возможным, спокойно продолжал Маллет. — Она ответила, что обертки явно снимались с верхнего ряда конфет, но затем конфеты были снова завернуты в ту же самую или очень похожую бумагу. Нижний ряд, за исключением двух конфет, по всей вероятности, не трогали. Она сказала, что никто, кроме опытного работника фабрики, не смог бы уложить конфеты так, как они лежали в первоначальном виде. Затем я спросил, кому были проданы конфеты этой марки в данный период времени. Мне был дан список фирм и частных лиц, которым конфеты весом в один фунт высылались по почте. Вот этот список. Не найдете ли вы здесь что-нибудь знакомое?

Он подал Хильде листок бумаги с коротким перечнем адресов и фамилий. Она просмотрела его и отрицательно покачала головой.

— Что касается продаж непосредственно в магазине, — сообщил Маллет, взяв назад список, — то никакого учета покупателей, естественно, не ведется, и продавцы не смогли описать мне их. Тем не менее мне удалось установить, сколько коробок было продано в те дни: три коробки третьего, одна четвертого. В воскресенье, пятого, магазин был закрыт, шестого продали четыре и седьмого — две коробки.

— Всего десять коробок, — подвела итог Хильда. — И вы говорите, что установить покупателей невозможно.

— Совершенно верно.

— Значит, ваши поиски были напрасны.

— Не совсем так, — вежливо ответил Маллет. — Нам повезло — мы смогли сузить период времени покупки конфет до четырех дней. Это значит, что, во-первых, мы можем исключить из круга подозреваемых тех, кто в эти дни не мог находиться на Бонд-стрит. Во-вторых, нам следует обратить внимание на перемещения каждого из интересующих нас людей именно в эти четыре дня. И поверьте мне, полиция довольно редко сталкивается с таким большим объемом работ, как в данном случае. — Маллет помолчал и добавил после паузы: — Должен сказать, что в лаборатории провели исследование содержимого коробки. Результаты предыдущего анализа, который, как я понимаю, был сделан частным образом, полностью подтвердились.

— Да? — несколько разочарованно протянула Хильда. Ей явно не понравилось, что малоприятный господин Флэк оказался прав.

— Это все, что касается шоколадных конфет, — заключил инспектор, убирая блокнот в карман. — Разумеется, мы продолжим расследование, но на данный момент это все данные, которыми мы располагаем. Теперь давайте перейдем к другому вопросу, по которому, как мне сказали, я получу от вас указания.

— Я только что объяснила господину Маршаллу, в чем дело. И считаю, что это часть одного и того же дела.

Инспектор посмотрел на нее с сомнением.

— Вы так считаете? — спросил он. — Мы получили отчет из полиции Уимблингхэма, и на первый взгляд связь между этими событиями не прослеживается.

— Вы не знаете всей истории, — возразила Хильда.

— Нет, не знаю, — согласился Маллет и, усевшись поудобнее, терпеливо выслушал рассказ Хильды о неприятностях, преследовавших их во время выездной сессии.

Когда она закончила свое повествование, детектив спросил:

— У вас есть какие-нибудь предположения насчет того, кто это мог сделать — если считать, что это один и тот же человек?

— Я могу подозревать только одного человека, — ответила леди Барбер.

— Вы имеете в виду Хеппеншталя?

— Если вы задержите Хеппеншталя…

— Мы его задержали. Точнее сказать, с ним побеседовали. Я видел его сегодня утром.

— Вы хотите сказать, что его не арестовали?

— К сожалению, нет, ваша светлость. У нас не было повода для его ареста.

— Но он заключенный, выпущенный под подписку…

— Совершенно верно. Но даже при таких обстоятельствах наши полномочия весьма ограничены. Они определены парламентским актом.

— Я знаю, — откликнулась Хильда. — Акт о профилактике преступлений 1871 года.

Маллет посмотрел на нее с уважением.

— Вы абсолютно правы, — сказал он. — Согласно этому акту человек, отпущенный по подписке, обязан сообщить властям свой адрес и отмечаться в полиции раз в месяц, что он и делал. Хеппеншталь не отрицает, что находился в Маркгемптоне, когда там проходила выездная сессия суда, но он дал мне вполне достоверные объяснения, по какой причине он там был, и утверждает, что никогда не был в Уимблингхэме. У меня нет доказательств, опровергающих его слова. Я, конечно, проверю его показания, но это все, что пока могу сделать.

— Вы хотите сказать, что этот человек будет находиться на свободе и может убить моего мужа в любой момент, а вы ничего не собираетесь предпринять?

— Нет-нет, — покровительственно улыбнулся Маллет. — Совсем не так. Я только хочу сказать, что у нас нет повода для ареста Хеппеншталя. Но это не значит, что мы снимем с него наблюдение.

— Значит, вы можете гарантировать безопасность моего мужа?

— Если угроза исходит от Хеппеншталя, то да, по крайней мере в настоящее время.

— Вы имеете в виду, что угроза может исходить из другого источника?

Маллет пожал плечами.

— Я не могу сейчас сделать вывод, — ответил он. — У нас три разных случая. Во-первых, анонимные письма. Во-вторых, конфеты. В-третьих, нападение на вас. Либо все эти три случая — часть одного плана, либо нет. Если за всем этим стоит Хеппеншталь, то мы можем предотвратить очередную попытку, но только если эти два предположения верны. Я не рискнул бы давать гарантии на основании этих двух предположений. Давайте рассмотрим вероятность других вариантов. Возможно, Хеппеншталь написал анонимные письма — судя по его характеру, он вполне мог это сделать. Я также полностью не исключаю вероятность его пребывания в Уимблингхэме. С другой стороны, случай с шоколадными конфетами представляется мне отдельным делом, и я лично не верю, что здесь замешан Хеппеншталь. Утром я показал его фотографию в магазине, и никто из продавцов не опознал его. Это, конечно, не основание для его полного оправдания, так как он мог нанять посредника, но откуда он мог знать, что это любимые конфеты судьи?

— Если у него очень хорошая память, то мог это знать, — вставила свое слово Хильда.

Маллет поднял брови, но не высказал удивления по этому поводу.

— Даже если так, — продолжал детектив, — трудно себе представить, что человек, напавший на вас на прошлой неделе в Уимблингхэме, начал с того, что в общем-то разыграл глупую шутку с конфетами. Может быть, я ошибаюсь, но эти два случая не увязываются вместе.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — твердо заявила леди Барбер. — Я почти полностью уверена, что эти события взаимосвязаны. Кто-то сознательно преследует моего мужа.

— Что же, давайте будем относиться к тому, что случилось, с этой точки зрения, — добродушно согласился инспектор. — Исключив Хеппеншталя. Есть ли в этих трех случаях что-то общее — вернее, в четырех, имея в виду два письма? Есть ли некий человек, который мог бы теоретически быть замешан во всех четырех событиях?

После небольшой паузы Дерик сказал:

— Сейчас я припомню. Если начать сначала, первое письмо было подкинуто в гостинице в Маркгемптоне, когда мы были на ленче.

— Кто — мы?

— Судья, я, шериф, его жена, священник и господин Петигрю.

— Вся прислуга тоже была в это время в гостинице, не так ли?

— Совершенно верно. Бимиш — клерк, дворецкий, мой слуга и миссис Сквайр, повариха.

— Я полагаю, никто не видел, каким образом письмо было доставлено в гостиницу?

— Нет, никто.

— Значит, можно предположить — пока только предположить, что либо письмо принесли в гостиницу, либо его написал один из присутствующих в гостинице.

— Думаю, да.

— А как было дело со вторым письмом?

— Кажется, Бимиш вынул его из почтового ящика. А может быть, Сэвидж — я не помню точно.

— А кто находился в гостинице в то утро, когда пришло это письмо?

— Только старший констебль и господин Петигрю. Помощник шерифа прибыл немного позже, чтобы сопровождать господина судью в суд.

— Еще один вопрос по поводу второго письма. В нем содержится намек на дорожное происшествие, которое случилось в предыдущий вечер. Кто знал об этом?

— Ну, в общем-то никто, кроме полиции, нас троих, кто были в машине. Был, правда, еще один человек — на улице, но он ушел.

— О нем не следует забывать. А трое в машине — это вы, судья и кто еще?

— Господин Петигрю.

— Если вы думаете… — начала Хильда, но Маллет вежливо не дал ей закончить фразу:

Теперь что касается Саутингтона. Здесь довольно трудно определиться. Вы говорите, что конфеты прибыли по почте?

— Бимиш так сказал, но оберточная бумага с бандероли не сохранилась, и слуги толком не знают, куда она делась.

— В любом случае конфеты прибыли из Лондона, а были куплены несколькими днями раньше. Кто из присутствующих в Саутингтоне ездил накануне в Лондон?

— Леди Барбер.

— Кто-нибудь еще?

— Из тех, кто был в гостинице, — никто.

— Таким образом, исключаются все, кого мы связываем с письмом, полученным в Маркгемптон, кроме…

Хильда не выдержала:

— Инспектор Маллет, я больше не могу слушать этот вздор. Абсолютно бессмысленно подозревать господина Петигрю! Мы напрасно теряем время.

— Я так не считаю, ваша светлость, — очень вежливо ответил Маллет. — Я ищу подтверждения вашей теории, что все эти события каким-то образом связаны между собой. Если в результате моих рассуждений мы приходим к отрицательному выводу, значит, ваша теория не совсем верна. Кстати, господин Петигрю был в Уимблингхэме?

— Да, был, — подтвердила Хильда, — но это не может служить доказательством…

— Ну, до доказательств еще далеко. Если исключить случай с конфетами, какие предположения остаются?

— Я не хочу исключать случай с конфетами, — заупрямилась Хильда. — Вы сами только что сказали, что их мог купить некий посредник. А это значит, что любой из про живавших в гостинице мог организовать их присылку в Саутингтон.

— Да, конечно. Любой — как в гостинице, так и вне ее. Но если мы ограничимся кругом людей, которые могли иметь причастность к событиям, происшедшим в двух предыдущих городах, то остается только господин Маршалл и слуги. Нет ли у вас подозрений относительно кого-нибудь из них?

— Одному я точно не доверяю, — без колебаний ответила Хильда. — Бимишу.

— Это клерк его светлости? — с удивлением спросил Маллет. — Но он заинтересован в том, чтобы его хозяин был Жив и здоров, иначе лишится работы.

— Это так, но я все равно ему не доверяю. Он совершенно ненадежный и опасный человек.

— Что привело вас к такому выводу?

Хильда не смогла объяснить, почему у нее сложилось такое мнение о Бимише. Она лишь повторяла в общих словах, что если потенциальный убийца находится среди слуг, то она уверена, что им окажется именно Бимиш.

— И он вполне мог написать второе письмо, — сказала она в заключение. — Я уверена, ему сразу стало известно о дорожном происшествии. Нет такого судьи, который мог бы что-нибудь утаить от своего клерка.

Маллет не стал обсуждать эту тонкость взаимоотношений между блюстителями закона. Он продолжал настаивать на конкретных фактах.

— Не могли бы вы припомнить что-либо, что показалось вам подозрительным или необычным в поведении Бимиша в то время, когда происходили эти события?спросил он.

— Я заметил одну странную вещь, — отозвался Дерик. — Ночью в Уимблингхэме. — И он рассказал, как столкнулся в коридоре с Бимишем, как тот его ударил, и высказал предположение, что клерк не был в своей постели, когда поднялся шум. — У меня все еще болят ребра — так сильно он меня пнул, закончил повествование секретарь.

— Вот видите! — воскликнула Хильда, поворачиваясь к Маллету. — Я всегда знала, что он темная личность, вот вам и подтверждение!

— Довольно-таки странно, — протянул в раздумье Маллет. — Вы говорите, господин Маршалл, что под пальто вы не разглядели, во что он был одет?

— Нет. В тот момент я вообще не обратил внимания на то, как он одет. Я задумался об этом лишь на следующий день.

— Мне кажется, я могу кое-что прояснить, — вставила Хильда. — Я припоминаю, что Уильям сказал мне на следующий день, что Бимиш выглядел комично в пальто, из-под которого торчали зеленые пижамные брюки. О!воскликнула она разочарованно. — Но тогда это противоречит нашим доводам!

— Не обязательно, — возразил Маллет. — Это может означать, например, что человек был одет, но хотел выглядеть так, как будто бы только что встал с постели. Он надевает поверх костюма пижаму и пальто, чтобы ничего не было видно.

— Тогда все сходится, — сказала Хильда.

— Меня больше беспокоит тот факт, который первоначально вызвал подозрения у господина Маршалла, — продолжал инспектор. — Я имею в виду сапоги или ботинки — то, чем его ударили. Если человек собирается прокрасться по дому, где он сам живет, с целью совершения преступления, зачем ему надевать уличную обувь? Разумнее было бы надеть мягкие туфли на резиновой подошве или, если таковых нет, остаться в носках, в конце концов. Нет, на мой взгляд, то, как был одет Бимиш, не вяжется с предположением, будто это он напал на вас, леди Барбер.

— Но тогда почему он был так одет среди ночи? — спросила леди Барбер.

Это совсем другой вопрос, на который могут быть интересные ответы. Все, что я пока хочу сказать, — это то, что вряд ли нападавшим был Бимиш.

— Ну в самом деле! — обиделась Хильда. — Я думала, вы пришли помочь нам, инспектор, а вы лишь все усложняете.

— Жаль, что вы так считаете, ваша светлость. Видите ли, я лишь проверяю вероятность различных теорий. Сожалею, что у вас создается впечатление, будто я, как вы говорите, все усложняю. На самом деле, — инспектор встал со стула и начал прохаживаться по комнате, — на самом деле это действительно необычный случай. Обычно к нам обращаются, когда преступление уже совершилось, и наша задача — найти виновника преступления и найти доказательства его вины. Иногда есть причины подозревать кого-то в намерении совершить преступление. Тогда мы следим за подозреваемым, чтобы не дать ему возможности исполнить задуманное. Но здесь — полная неопределенность, ничего конкретного. О чем нас просят? О том, чтобы не дать возможности какому-то неизвестному лицу совершить что-то — неизвестно что. Это, как вы понимаете, совсем не просто. Но мыпостараемся.

На этом, без всякого предупреждения, огромный, внушительный человек как бы испарился из комнаты, оставив Хильду и Дерика одних.

Дерик покинул клуб десятью минутами позже. В течение этих десяти минут они разговаривали все о том же, повторяя снова и снова то, что было оговорено раньше. Перед тем как Маршалл ушел, Хильда снова взяла с него слово, что он поможет ей охранять судью от несчастий, которые могут на него обрушиться. Но Дерик уже не чувствовал того воодушевления, которое охватило его, когда он первый раз дал обещание Хильде помочь ей. В свете беспристрастных рассуждений инспектора Маллета все это дело оборачивалось довольно сложной проблемой. Может быть, инспектор и найдет ключ к ее решению, но самому Дерику задача казалась совершенно неразрешимой. Когда он вышел из клуба, над Пикадилли сгущались сумерки. Дерик шел по улице и думал, что ему придется зарабатывать свои две гинеи в день более тяжким трудом, чем он предполагал, когда давал согласие послужить маршалом судьи Барбера.

Глава 11 ВИСКИ И ВОСПОМИНАНИЯ

Дерик шел по тротуару от клуба, где встречался с леди Барбер, и натолкнулся на прохожего. Автоматически пробормотав извинение, он прошел дальше, но кто-то схватил его за рукав и тихо сказал на ухо:

— Молчите! За нами могут следить!

Дерик обернулся и увидел Петигрю, который приложил палец к губам, как заговорщик на сцене, потом глянул через плечо, все еще держа Дерика за рукав, и, наконец, произнес нормальным голосом:

— Все в порядке. Она садится в такси. Теперь мы можем зайти куда-нибудь и выпить по рюмочке.

— Благодарю за приглашение, очень любезно с вашей стороны, но я, к сожалению, не могу. Я спешу на поезд, мне надо на вокзал Ватерлоо.

— Ерунда! От Ватерлоо ходит масса поездов — на какой-нибудь вы в любом случае успеете. А так как кругом светомаскировка, то разницы никакой. Ваше присутствие действительно где-то срочно необходимо?

Дерик, подумав о том, что воскресный день у него будет весьма скучным, ответил:

— Да нет.

— Замечательно. А вот мне ваше присутствие чрезвычайно необходимо. Потому что я хочу выпить рюмочку. Несколько рюмочек. Вообще-то будет неудивительно, если к концу вечера я надерусь, разумеется как джентльмен, но все-таки надерусь до определенного предела.

— Но…

— Я знаю, что вы хотите сказать. Будучи пуританином, к тому же идеалистом, вы считаете, что предел — понятие растяжимое. И вы совершенно правы. Нет ничего менее определенного, чем понятие предела. Я сам много раз пытался определить тот самый момент, когда достигаешь предела, — и всякий раз безуспешно. В какой-то момент ты безнадежно трезв, как дурак, а в следующий, пожалуйста, — пьян и счастлив. Но мне не удается определить, в какой миг происходит трансформация. Честное слово, я много раз пытался, но безрезультатно. Однако, — продолжал Петигрю, волоча за собой Дерика и не обращая внимания на его слабые протесты, — я не прошу вас быть со мной до этого самого предела. Во-первых, такой достойный молодой человек, как вы, наверняка может много выпить, не пьянея, а это слишком дорого стоит. Во-вторых, видеть старших на пределе, а кто знает, как пойдет дело сегодня вечером, — может быть, за пределом, — такое зрелище плохо влияет на людей вашего возраста. Все, что мне надо от вас, — составьте мне компанию на первом этапе путешествия. Я всегда замечал, — продолжал он говорить, заворачивая за угол, поднимаясь по ступенькам и распахивая дверь, — что начинать пить в одиночку очень скучно и неинтересно. Потом-то — оставьте здесь пальто и шляпу — ты сам себе лучшая компания: Правда, это зависит от характера. Я говорю о себе, и то не с полной уверенностью. Мне двойное виски, а вам?

Дерик, усевшись в удобное кресло, огляделся. Они, по-видимому, находились в зале для курящих какого-то клуба — неказистого заведения, обстановка которого резко отличалась от той, где он только что побывал. Петигрю наконец замолчал. Пока они ждали виски, Дерик имел возможность рассмотреть своего нежданного собутыльника. Он отметил, что Петигрю выглядел усталым и удрученным. Он сидел молча, уставившись на огонь в камине, и, казалось, забыл о существовании гостя, которому навязал свое общество.

Петигрю ожил, когда принесли выпивку.

— Ваше здоровье, — провозгласил он и отпил большой глоток. — Ну, как насчет идеалов? Все держитесь за них?

— По крайней мере, пока не утратил их, — ответил Дерик.

— Прекрасно. У меня тоже были идеалы в вашем возрасте. Идеалы и амбиции — о-го-го! Но не долго. Вы, случайно, не читали вечернюю газету?

— А что, там пишут об идеалах?

— Не совсем. Скорее об амбициях. Но не о ваших. Думаю, ваши заняли бы целую полосу под огромными заголовками. А там — маленькая заметочка где-то в уголке. — Он сделал еще глоток. — Они взяли и назначили Джефферсона судьей суда графства.

Дерик сделал вид, будто что-то понимает.

— Джефферсон! — повторил Петигрю с негодованием.

— А вы… я имею в виду, вы ожидали… — промямлил Дерик.

— Подавал ли я заявление, вы хотите спросить? Конечно, подавал. У меня вошло в привычку подавать заявления.

Точнее сказать, это было пятое заявление на место судьи графства. Пятое и последнее. — Петигрю поставил на стол пустой стакан.

— Но почему же последнее? Ну, не повезло на этот раз, повезет в другой, — сказал Дерик.

— Нет! — раздраженно возразил Петигрю. — Мой молодой и неопытный друг, вы ничего не поняли. Позвоните в звонок, он за вашей спиной. Меня удручает и заставляет напиться не тот факт, что я не получил работу, а то, что назначили Джефферсона. Понимаете?

— Не совсем. Я не знаю, кто такой Джефферсон.

— Правильно. У вас есть передо мной явное преимущество — вы не знаете Джефферсона. Официант, еще два двойных виски! Я не хочу настраивать вас против него. В конце концов, вы собираетесь стать адвокатом, и не исключено, что можете встретиться с ним в суде. Дело не только и не столько в том, что Джефферсон мерзкий человек — он действительно гнусная личность. Дело даже не в том, что народ получил некудышного судью, а мог получить нормального судью хотя бы средних возможностей. Дело в том, что никто, даже лорд-канцлер с перепою, никогда не назначит меня судьей графства после Джефферсона. Вы не поняли? Раз он и я стоим в списке претендентов на должность судьи графства и они выбирают его, несмотря на его бездарность, а он моложе меня на пять лет — это значит, что у меня не осталось никаких шансов. Хотя бы потому, что, как вам известно, с годами мы не становимся моложе. Это должно было случиться рано или поздно, но только не Джефферсон! Официант, спасибо! Все, забудем о нем. — И он поднес ко рту второй стакан.

Дерик обычно не пил два двойных виски подряд, и сейчас ему показалось, по крайней мере в первый момент, что у него прояснилось в голове и наступила необыкновенная ясность ума. Его мало интересовал Джефферсон, но очень интересовал Петигрю, все, с чем он был связан, и ему захотелось узнать больше. Его собеседник сам направил разговор в нужное русло:

— Как поживает ее светлость? Как вам ваша служба?

— Она чувствует себя хорошо, но очень обеспокоена.

— Ясное дело. Для красивой женщины синяк под глазом — весомый повод для беспокойства.

— Откуда вы знаете? — удивился Дерик. Судья просил всех ни в коем случае никому не рассказывать о происшествии в Уимблингхэме.

Петигрю усмехнулся:

— Ходили разные слухи, а потом, я ведь сам был в Уимблингхэме.

— Я знаю, — ответил Дерик, смутившись. — Но леди Барбер беспокоится не только по поводу синяка.

— Да, конечно. Так или иначе, у папаши Уильяма вышла довольно хлопотная сессия. Что думает об этом Хильда?

— Она считает, что за всем этим стоит один человек.

— За всем — чем?

— Ну, письма, конфеты, нападение… Она считает, что все это организовал один человек.

— М-м-м. — Петигрю сморщил нос. Полстакана виски стояло недопитым у его локтя. — Конечно, это не исключено. И кого она подозревает?

— Первым человеком, которого она назвала детективу, был Хеппеншталь.

— Детективу? Так вы встречались не тет-а-тет? Был еще и представитель Скотленд-Ярда?

— Да. Инспектор по фамилии Маллет.

— Ого! Похоже, кто-то действительно серьезно обеспокоен. И что Маллет думает о Хеппенштале?

— Ничего особенного. Вообще, он не очень верит во всю эту теорию. Мне было трудно понять, в чем тут дело, потому что я ничего не знаю о Хеппенштале. Вы не могли бы сказать мне, кто он такой? О нем все время говорят, а я ничего понимаю.

Петигрю допил виски, откинулся в кресле и вытянул ноги. Он сосредоточенно смотрел на огонь в камине, как будто хотел там что-то рассмотреть.

— Позвоните еще разок. Этот официант вечно куда-то пропадает. Спасибо. Хеппеншталь? Он был просто поверенным, который сделал нехорошее дело. А именно: присвоил деньги клиента, предстал перед папашей Уильямом в Олд-Бейли и получил приличный срок. Это все.

— Вот как, — разочарованно протянул Дерик.

— Да. А вот и официант. Вы еще выпьете? Разумно с вашей стороны. Мне еще одно двойное виски, пожалуйста. О чем мы говорили? Ах да, Хеппеншталь! Печальный случай, как и все подобные случаи.

Они сидели молча, пока официант не принес заказ. Петигрю долил капельку содовой, выпил виски залпом, поставил стакан на стол и вдруг почти крикнул:

— Нет, не все!

Дерик с удивлением посмотрел на него, подумав, не достиг ли Петигрю того самого предела. Но тот заговорил ровным тоном, как обычно, разве что речь его стала более оживленной.

— В третьем стакане виски есть что-то такое, что заставляет говорить правду: хочешь не хочешь, не соврешь. Для меня точно — как на допросе третьей степени. Рушатся последние барьеры, и вот я перед вами — чистенький или грязненький, когда как, но всегда правдивый. Я только что соврал вам.

— О Хеппенштале?

— Да. Он действительно был поверенным, и Стригун действительно осудил его за присвоение денег клиента, но это не все, это далеко не все, иначе кому бы он был нужен. Почему бы мне не рассказать вам о нем? Если не я, так кто-нибудь другой расскажет, а я сделаю это намного лучше. Тем более, что вы некоторым образом оказались вовлеченным в эту историю. В конце концов, я просто обязан вам рассказать. — Петигрю закурил сигарету и начал рассказ, следя за струйками дыма, поднимающимися к потолку: — Хеппеншталь был тогда моим клиентом. Он мне нравился. Хеппеншталь был умным и ловким. Умным в своей профессии, а ловким потому, что знал многих и был своим человеком в Сити центральная часть Лондона, где расположены банки и конторы крупных фирм. и в Уэст-Энде. Он снабжал меня работой. Дела были некрупные, но Хеппеншталь тогда еще только начинал. Мы со Стригуном были в одной адвокатской корпорации. Корпорацию возглавлял… впрочем, для вас это неинтересно. Стригун был старше меня, и он занимался более крупными делами, чем те, которые поручал адвокатам Хеппеншталь. Когда началась война, я ушел в армию. Именно в это время его практика значительно расширилась.

— Чью практику вы имеете в виду — Хеппеншталя или Барбера? — уточнил Дерик.

— Обоих. Они выросли одновременно и вместе. Хеппеншталь проник в большой бизнес. У него появились важные клиенты в Сити. Он подготовил несколько сенсационных дел — тяжбы касались представителей высшего света, и о них писали все газеты. А мой клерк, который был и клерком Стригуна, постарался, чтобы Хеппеншталь обращался только к адвокатам нашей корпорации. Думаю, Хеппеншталя не надо было долго уговаривать после двух-трех удачных для него слушаний. Стригун ему очень помог, а он помог Стригуну. Я не ошибусь, если скажу, что Хеппеншталь сделал ему карьеру. Он помог ему в тот самый критический момент, когда Стригуну по возрасту и стажу уже не пристало заниматься мелочовкой, которую с радостью брал я, но он тогда еще не сделал себе имя, чтобы выделиться среди преуспевающих младших барристеров. Именно Хеппеншталь ввел его в среду важных людей и воротил бизнеса. А когда после войны пошла целая серия имущественных тяжб, они оба оказались в самой гуще событий. Хеппеншталь помог Барберу заработать не одну тысячу фунтов во время бума. — Петигрю зевнул, бросил сигарету в камин и продолжил: — Я тогда уже вернулся с войны. И естественно, пошел в свою корпорацию адвокатов, которую возглавлял теперь Стригун, но не долго там оставался. Мне… мне там кое-что не понравилось, и я ушел. И больше не получил от Хеппеншталя ни одного дела. Я его не осуждаю — его вполне устраивали те, кто вели его дела. Когда Стригуна назначили королевским адвокатом, его место занял другой, не менее компетентный младший барристер. Впрочем, это к делу не относится. Это моя история, а вас интересует Хеппеншталь. Хеппеншталь продолжал поручать дела Стригуну после того, как тот получил повышение. Они обедали и ужинали вместе, Барбер ухаживал за Хильдой, обсуждая с ней юридические вопросы, которые интересовали ученую даму…

— И все это время Хеппеншталь воровал деньги у клиентов? — в ужасе воскликнул Дерик.

— Мой дорогой идеалист, такие вещи случаются время от времени. Вообще-то Хеппеншталь начал обращаться с чужими деньгами не совсем обычным образом где-то в 1931 году. Он вовсю занимался спекуляцией: человек из Сити работал сверхурочно, чтобы выглядеть человеком из Уэст-Энда. Я думаю, его погубил кризис. Он взял взаймы с одного счета, чтобы поправить свои дела, затем с другого, чтобы возместить позаимствованные деньги, и так далее. Затем, как раз когда Общество юристов заинтересовалось персоной по фамилии Хеппеншталь, Стригуна назначили судьей. Тогда-то они и встретились в Олд-Бейли. Comprenez? Понимаете? (фр.)

— Да. Это, наверное, был ужасный момент для обоих.

— Если вы так думаете, значит, вы ничего не поняли. Для Хеппеншталя это действительно был ужасный момент. Он признал свою вину, конечно, и кто-то подал прошение о смягчении наказания. Но Стригун, если бы у него была душа и хоть чуточку сострадания, не должен был бы вообще браться за это дело. А он просто сожрал несчастного парня. Дело не только в том, какой срок он присудил — самый суровый по всем меркам, но и в том, как он себя вел во время суда. Я сам там не присутствовал, слава богу, но говорил с людьми, которые там были, и читал сообщения в газетах. Так вот, он вел себя по-свински, по-свински, по-свински!

Виски придало храбрости Дерику.

— Именно поэтому вы его так не любите? — спросил он.

Петигрю вроде бы пришел в себя.

— Я же сказал, это не моя история, а Хеппеншталя, — ответил он сухо. — Но я не побоюсь сказать, что, если Хеппеншталь обеспечит ему несколько бессонных ночей, я не буду об этом сожалеть, и не я один, между прочим. Что вы на это скажете? — Он посмотрел на часы. — Так вы уезжаете?

Дерик понял, что его отпускают, и встал с кресла.

— Да, мне пора, — ответил он. — Должен заметить, инспектор сомневается в причастности Хеппеншталя ко всем этим событиям.

— Да, вы уже говорили. У него есть кто-нибудь на подозрении?

Дерик пожалел, что затронул эту тему, но отступать было поздно.

— Ну, — сказал он, — инспектор разобрал все теоретические вероятности и пришел к выводу, что если за всем этим стоит один человек — в чем он вовсе не уверен, то…

— Кто же это?

— То этим человеком должны быть вы.

Дерик так и не понял, удивился Петигрю или нет. Правда, уголки его губ дрогнули в усмешке, но глаза оставались грустными, а голос спокойным и серьезным.

— Благодарю вас. Я этого не забуду.

— Но пожалуйста, не подумайте, что я… — Дерик начал заикаться в смущении.

— Мой дорогой друг!

— Инспектор только высказал предположение. Не думаю, что он всерьез так считает. А Хильда даже слышать об этом не желала. Она готова была ему голову откусить.

— Очень мило с ее стороны. Передайте ей мою благодарность. Впрочем, не надо, лучше не надо. Кстати, а что нового слышно о том дорожном происшествии в Маркгемптоне?

— Насколько мне известно — ничего. Кажется, судья получил несколько писем по этому поводу, но их содержание мне неизвестно.

— М-м-м… По моему мнению, это дело как раз самое серьезное для Стригуна на данный момент. В его положении судебный приказ принесет ему больше вреда, чем дюжина отравленных конфет. Ну что ж, давайте прощаться, и спасибо за компанию. Мы прекрасно побеседовали. Мы так отлично побеседовали, что у меня пропало желание добраться до предела. Меня вполне устраивает, как я сейчас себя чувствую. Если вас спросят, почему вы приехали так поздно, скажите, что вы спасали старого джентльмена от жуткого похмелья. Доброй ночи!

Дерик ехал домой в кромешной темноте в поезде, который останавливался на каждой станции. Этот день прошел интересно. А вот следующий, который он проведет дома, наверное, будет скучным. Оказалось, что думал он так зря, потому что на следующее утро он встретился с Шейлой Бартрам и эта встреча преобразила для него весь мир.

Глава 12 КТО-ТО ПРОГОВОРИЛСЯ

Шейла Бартрам была высокой светловолосой девушкой с большими, немного навыкате, серыми глазами и бледным лицом, цвет которого кто-то мог назвать анемичным, а кто-то — интересным. Ей было девятнадцать лет, и она пыталась сдать экзамены, чтобы работать сестрой милосердия в Красном Кресте. Ее отец, управляющий солидной фирмой, постоянно ездил в командировки для проверки выполнения различных правительственных заказов отделениями его фирмы. Шейла и ее мать уехали из Лондона и поселились у тетки в провинции. Все это и многое другое Дерик узнал за полчаса их знакомства. Он оказался в этом поселке, поскольку мать уговорила его, с большим трудом, отвезти ее туда на собрание комитета по поводу оказания помощи в устройстве военных. Пока мать заседала, Дерик с утра слонялся по поселку, где и познакомился с Шейлой, которая тоже изнывала от безделья. Таким образом, все утро они провели вместе, и оно показалось им восхитительным. Расставшись — Дерик повез мать домой, а Шейла вернулась в госпиталь, — они оба пребывали в естественном, но невыразимом состоянии опьянения и отрешенности, чему остальной мир мог бы либо позавидовать, либо посочувствовать, в зависимости от склонностей и опыта.

Это случилось в субботу. Дерик должен был в понедельник быть на вокзале, откуда судья и все участники выездной сессии отправлялись в следующий город. Часть воскресенья он провел с Шейлой, а после расставания в думах о ее достоинствах и о счастье, свалившемся на него в виде их знакомства. О том, что чувствовала в это время Шейла, можно судить лишь по тому, что несколько дней спустя она провалилась на всех экзаменах. В понедельник они прощались друг с другом так страстно, будто Дерик отправлялся не в Лондон, а на Западный фронт.

Увидев стройную, элегантную Хильду, разговаривающую с подобострастно склонившимся проводником у двери зарезервированного за ними вагона, Дерик почувствовал укол совести. Он попытался немедленно подавить в себе угрызения совести, но воспоминания не давали угаснуть чувству вины. Его разум находился в таком состоянии (если вообще разум имел какое-то отношение к тому, как он ощущал себя в данное время), что при виде Хильды, да и любой другой женщины, начинал сравнивать ее со своей возлюбленной. В данный момент сравнение было не в пользу Хильды, даже, можно сказать, предательством по отношению к ней, вернее, к созданному им образу Хильды, под впечатлением которого он находился последние два дня. Дерик забыл, насколько хороша была Хильда. Конечно, она была немолодой женщиной, намного старше Шейлы, чтобы сравнивать их. Но если говорить о том, как, с каким тактом и с какой хладнокровной уверенностью Хильда держалась в любой обстановке, не была ли Шейла слишком наивной в сравнении с ней, не хватало ли ее бесхитростному простодушию чуточку пикантности?

Но это подозрение исчезло из мыслей Дерика так же быстро, как возникло, и пятью минутами позже Дерик мог поклясться, что ничего такого у него в мыслях вовсе не было. И все-таки след оставался в глубине сознания, вызвав минутное раздражение, но воображение накладывало слой за слоем фантастические картины, создавая идеал девушки в образе Шейлы, жемчужины нечеловеческого совершенства. И кто бы мог подумать, что этот идеал вскоре станет самой опасной соперницей женщины во плоти?

Между тем у Хильды, источника душевного смятения Дерика, были свои проблемы. Хотя леди Барбер казалась Маршаллу спокойной и безмятежной, держалась она так лишь благодаря своей огромной выдержке и самообладанию. Выходные дни прошли для нее в большом волнении. Она вернулась из клуба, не совсем еще осознавая, что спокойная уверенность Маллета вселила в нее некоторую надежду, что все не так страшно, как ей казалось. Судья, только что вернувшийся из "Атенеума", находился в состоянии полной прострации. Перед ним лежало письмо от шурина, в котором тот писал о полном провале переговоров с поверенными Себальда-Смита. Оказалось, однако, что при всей серьезности полученного сообщения причиной удрученного состояния судьи было то, что случилось с ним в клубе. За чашкой чая он заговорил с собратом по профессии, с неким судьей, который был на несколько лет старше Барбера и которого Барбер очень уважал за его огромные знания, но в глубине души побаивался его острого языка. Из нескольких фраз, которые для постороннего звучали бы как выражение дружеского интереса к тому, что происходило во время выездной сессии в Южном округе, несчастный Барбер ясно понял, что его собеседник полностью осведомлен о событиях в Маркгемптоне. Излив яд в известной всем мягкой и покровительственной манере, мучитель небрежно закурил сигару и удалился. Барбер остался сидеть, взбешенный и сильно напуганный.

— Кто-то проговорился! — жаловался он своей супруге. — После всех мер предосторожности, которые мы приняли, кто-то проболтался!

— Да, несомненно, — признала Хильда, посчитав, что деловой тон с ее стороны был самым лучшим лекарством для сломленного таким поворотом событий мужа. — В конце концов, этого следовало ожидать, не так ли? Такие вещи рано или поздно становятся известны.

— Кто это мог быть? — продолжал Барбер. — Я был готов поклясться, что на этого парня можно положиться. И Петигрю уверял меня, что надо замять это дело… Конечно, полицейский молод и неопытен, но все же… Как ты считаешь, Хильда, мог Петигрю меня продать? Все-таки мы ведь старые друзья…

Хильда сжала губы.

— Нет, — ответила она. — Не думаю, что это он. Я считаю, что, раз это дело вышло наружу, нет никакого смысла выяснять, кто проговорился. Но если тебя это так интересует, Уильям, по-моему, ответ очевиден.

Судья с удивлением посмотрел на нее.

— Ты забыл, что в этом деле есть и другая сторона, — пояснила она, теряя терпение. — Вторая сторона — это тот, кого сбила машина, и его друзья, которые, скорее всего, и рассказали эту историю. У Сэлли Парсонс много знакомых, и я не сомневаюсь, что она сообщила им о происшествии.

Барбер вскинул руки в отчаянии:

— Теперь все в Темпле узнают об этом. Все будут знать!

— Уильям, ты должен взять себя в руки! Какая разница, будут ли все в Темпле знать об этом или нет? Надо думать о том, что если все обойдется без судебного расследования, то газеты об этом писать не будут, а это — самое главное. Ты ведешь себя как ребенок!

Упреки жены подействовали на судью отрезвляюще.

— Есть вещи, которые не менее важны для человека в моем положении, чем обвинения в газетах, — заявил он. — Неужели ты не понимаешь, Хильда, в какой невыносимой ситуации я окажусь, если мои собратья по профессии начнут сплетничать обо мне? Я не знаю, как далеко все это зашло, но в любой момент можно ожидать, что лорд главный судья председатель Отделения королевской скамьи Высокого суда правосудия, первый по старшинству судья после лорд-канцлера вызовет меня к себе и предложит…

— Предложит что?

— Уйти в отставку.

— В отставку? — с усмешкой переспросила Хильда. — Ерунда! Он не может заставить тебя уйти в отставку. Никто и ничто не может заставить тебя уйти в отставку.

— Только по решению обеих палат парламента.

— Вот именно.

Но судья никак не мог успокоиться.

— Я этого не выдержу, — заявил он. — Достаточно будет запроса в парламент, и мои позиции рухнут. И не только мои — пострадает вся система правосудия… — Он содрогнулся от такой перспективы. — Все, что мы должны сделать, — это уладить дело с Себальдом-Смитом, и мы с тобой это знаем. Как только с этим делом будет покончено, ни лорд главный судья, ни кто-либо другой не захочет поднимать скандала. И как ты сама прекрасно знаешь, людская память коротка, тем более что сейчас все мысли заняты войной. Дай мне взглянуть на письмо Майкла.

Письмо не оставляло надежд на лучшее. Майкл сообщал, что поверенные пострадавшего не собираются смягчать свои требования. В конверт было вложено письмо от поверенных, в котором они требовали немедленного ответа. Обе стороны пригласили для консультации врачей, и врач, приглашенный со стороны судьи, дал заключение, из которого следовало, что дело обстояло намного хуже, чем они ожидали. Кроме того, что предстояло ампутировать мизинец, обнаружилось довольно серьезное повреждение мышц руки, и имеется опасность, что травма неизлечима. В любом случае восстановительное лечение будет длительным и дорогостоящим. Некий известный музыкант подтвердил утверждение поверенных, что при отсутствии мизинца Себальд-Смит не сможет выступать, а значит, не будет иметь никаких доходов как пианист. Майкл сообщал еще кое-какие сведения и в заключение спрашивал, как ему действовать дальше.

Хильда отложила письмо в полном смятении. Она встала и закурила сигарету. Решение пришло, когда она докурила сигарету до половины.

— Я думаю, мне надо встретиться с ним.

— Наверное, так было бы лучше всего, — ответил муж, — но, судя по письму, вряд ли он сможет сделать что-нибудь еще.

— Кто, Майкл? Я не его имею в виду, хотя в любом случае увижусь и с ним тоже. Мне надо ехать к Себальду-Смиту.

— Хильда, ты это серьезно?

— Конечно, серьезно.

— Но об этом не может быть и речи! Ты… ты не должна этого делать.

— Почему?

— Потому что, во-первых, ты это, как и я, прекрасно знаешь, что, когда дело переходит в руки юристов, действовать за их спиной не положено…

— Мне все равно, что положено, а что — не положено. Необходимо что-то предпринять, и пока я вижу только один путь. Если же ты беспокоишься о формальной стороне дела, должна тебе напомнить, что я к этому делу не причастна — я не являюсь одной из сторон.

— Хильда, я прошу тебя еще раз подумать. Вмешательство такого рода ничего хорошего не принесет, наоборот, может только нанести непоправимый вред. Как ты представляешь себе реакцию совершенно незнакомого человека…

— Мы знакомы.

— Он был у нас раз или два, но я бы лично не сказал, что я хорошо с ним знаком.

— Я достаточно хорошо знала Себальда-Смита, — медленно проговорила она. По крайней мере, в какое-то время была с ним очень хорошо знакома.

Судья с удивлением посмотрел на нее, пораженный закравшимся подозрением.

— Да нет! Не настолько хорошо, как ты подумал, — засмеялась Хильда и поцеловала его в макушку. Затем присела на скамеечку рядом с креслом мужа и проворковала: — Так мы договорились?

— Если ты поедешь, — слабо запротестовал судья, — то без моего ведома.

— Ты меня потом отчитаешь за это, если понадобится. С этим все. Следующий вопрос, который мы должны решить, — это какие условия мы можем ему предложить.

Далее последовало обсуждение финансовых проблем, и, как в любом разговоре о деньгах, в нем было мало интересного. Сначала они обсудили финансовое положение судьи на данный момент, потом заговорили о том, на чем они могли бы экономить в будущем. Хильда, на удивление, выразила готовность отказаться от многих своих расходов, но возражала, когда муж предложил сократить, как он считал, излишние траты на себя. Незаметно они перешли к взаимным колкостям, а Хильда даже повысила голос, когда они, как и следовало ожидать, стали вспоминать прошлую жизнь. Куда девались огромные гонорары, которые он зарабатывал в последние годы своей адвокатской практики, когда и подоходный и добавочный налоги были значительно ниже, чем сейчас, а скоро наверняка еще повысятся? Хильда, у которой с утра нервы были на пределе, потеряла остатки присущего ей самообладания, когда муж затронул больную тему, упрекнув ее в расточительности. Вместо того чтобы не обращать внимания на его обвинения, она стала вспоминать, сколько стоили давно изношенные костюмы и давно съеденные ужины. Оправдывая и защищая себя, она перешла на крик. Каждое пенни, потраченное ею, было израсходовано для его процветания, для продвижения его карьеры, которой она посвятила всю себя — лучшие годы свой жизни. Последние слова вырвались у нее непроизвольно, она редко позволяла себе говорить банальные вещи. Так вот, если бы она не тратила деньги так разумно, как она это делала — и ему это хорошо известно, — он никогда бы не достиг того положения, которое занимает сейчас, а из-за своей преступной небрежности теперь поставил под угрозу все, что далось с таким трудом. А что касается расточительности… Теперь настала очередь Барбера отражать нападки, которые, по правде говоря, были необоснованными, потому что он был неприхотлив и его запросы были более чем скромными.

Несправедливые обвинения так сильно задели его, что судья не удержался от упреков, которые тоже не имели под собой почвы. Сцена закончилась потоками горьких слез с одной стороны и робкими извинениями с другой, притом оба совсем забыли, из-за чего же они поссорились.

К утру мир был восстановлен, но проблема, из-за которой начался раздор, оставалась нерешенной. Если Себальд-Смит не смягчит своих требований, судью ожидает финансовый крах. Если же он не сможет выполнить предъявленные ему требования и иск будет передан в суд, то и его карьеру можно будет считать оконченной. Единственная надежда была на то, что поверенные или консультанты Себальда-Смита поймут и объяснят ему, что лучше не доводить дело до крайних мер, поскольку в качестве должника лучше иметь судью Высокого суда правосудия, который получает жалованье и выплачивает компенсацию по частям, чем человека без всяких доходов и перспектив. И как потом вынужден был признать Барбер, визит Хильды был, пожалуй, единственным шансом уговорить Себальда-Смита на разумные действия.

Хильда незамедлительно приступила к выполнению своего плана, но сразу возникли трудности. Как оказалось, Себальд-Смит жил в загородном коттедже, куда она позвонила в тот же день. Но на ее звонок ответил не пианист. Голос принадлежал Сэлли Парсонс, и Хильда повесила трубку, не представившись. Ей ни в коем случае нельзя было ни говорить, ни встречаться с этой женщиной. Хильда прекрасно помнила, как она отзывалась о Сэлли в обществе и как вела себя по отношению к ней, и была уверена, что Сэлли этого тоже не забыла. Хильда подумала: не скрывается ли за требованием поверенных месть Сэлли Парсонс? Если она имеет большое влияние на Себальда-Смита, то это очень плохо. Но пока не все потеряно. Ей надо встретиться с ним наедине, тогда, может быть, она сможет преодолеть влияние Сэлли и победа будет на ее стороне. Коттедж находился недалеко от Рэмплфорда, следующего города, где состоится выездная сессия, а Сэлли могла вынести только пару дней жизни в провинции. Хильда решила, что найдет способ туда проникнуть, при уверенности, что муж будет вне опасности, когда она уедет…

Воспоминание о другой загадочной опасности, подстерегающей их, вернулось к ней с удвоенной силой. Усилием воли она отбросила мрачные мысли и снова подошла к телефону. На этот раз леди Барбер позвонила в контору брата и договорилась о встрече утром в воскресенье.

Майкл был младше сестры, но выглядел на несколько лет старше. Так же как Хильда, он был темноволосым и невысокого роста, но, в отличие от нее, сильно располнел. Он был тонким, интеллигентным человеком, обладал шармом и тактом, но знал, когда можно и нужно вести себя прямолинейно, даже грубовато. С сестрой он разговаривал с предельной откровенностью.

— Твой достойный супруг попался, — заявил Майкл. — Они нас прижали, и хорошо это понимают.

— Не стоит злорадствовать, даже если ты не любишь Уильяма, — упрекнула его сестра.

Майкл оставил ее замечание без внимания.

— Надо что-то предпринимать, — сказал он. — Люди начали сплетничать.

— Знаю.

— И что он собирается делать?

— Это я собираюсь поговорить с Себальдом-Смитом, — ответила Хильда, сделав небольшое ударение на местоимении.

— Напрямую, да? Думаю, он будет слегка шокирован, но, наверное, лучше всего именно так и поступить. Когда ты хочешь с ним встретиться?

— Надеюсь, через пару дней.

— Нельзя терять время. Надо немедленно ответить на их письмо, иначе они могут подать иск в суд.

— Я помню об этом, — отозвалась Хильда. — Думаю, лучше всего написать им просто, что судья в отъезде, на выездной сессии, и что ты свяжешься с ними, как только получишь от него указания.

— Будем надеяться, что они подождут. К счастью, в этой конторе работают не спеша, и надеюсь, им не придет в голову, что у судьи были выходные дни и он мог дать любые указания, если бы хотел. Хорошо, что они пока не расшевелились. На их месте, если бы я взялся за это дело, я бы шепнул несколько слов полицейским в Маркгемптоне.

— Каких слов?

— Каких? Я бы намекнул, что они были обязаны возбудить дело по факту явного нарушения закона, но они этого не сделали. Таким образом подлил бы масла в огонь. Имей в виду, они могут это сделать. И этого надо опасаться.

— Подожди, — задумалась Хильда. — По закону процессуальные действия по поводу опасного вождения транспортного средства должны быть начаты не позднее чем через две недели после происшествия или позже, если было письменное уведомление о продлении срока, но уведомления не было, так что здесь нам уже ничего не грозит. Остается вождение незастрахованного автомобиля — шесть месяцев и больше при определенных обстоятельствах.

Майкл улыбнулся:

— Умница, старушка Хильда. Ты всегда лучше всех нас знала законы. Я-то не помню, надо бы посмотреть, но я целиком полагаюсь на твою память.

— И правильно делаешь, — не без гордости ответила Хильда. — Меня всегда интересовали вопросы, связанные со сроками исковой давности, и я их хорошо изучила.

— Это нечеловеческий труд. Ты просто зверь, Хильда.

— В профессии юриста нет ничего нечеловеческого.

— Есть, есть, особенно для женщины. Скажи мне, ты, случайно, вышла замуж за Уильяма не для того ли, чтобы стать выдающимся юристом, так сказать, за его спиной?

— Ты своим клиентам так же грубишь, Майкл?

— Упаси бог! Конечно нет!

— Так вот, в данный момент я консультируюсь с тобой как с поверенным, и ты не имеешь права задавать мне такой вопрос, разве что я собиралась бы разводиться, а я не собираюсь.

— Сдаюсь, — добродушно признал Майкл. — Хорошо, я сделаю все, что смогу, для тебя и для Уильяма. Напишу письмо, как ты сказала, а ты дай мне знать, как только поговоришь с Себальдом-Смитом. Бог в помощь.

Хильда увидела Дерика, идущего по платформе, и с улыбкой махнула ему рукой. Синяк под глазом, по-видимому, зажил, по крайней мере, его не было видно под слоем искусного макияжа. Она выглядела беззаботной и уверенной в себе женщиной — так имеет право выглядеть красивая дама, занимающая высокое положение в обществе.

Дерик поднялся в вагон и был удостоен рукопожатия, более теплого, чем требовала обычная вежливость, и напомнившего ему об их дружеском сговоре, но не более того. Через пять минут человек в штатском, стоявший на платформе, повернулся в сторону поезда, тронувшегося от перрона и уносящего с собой судью и группу столь разных людей, сопровождавших его, со своими надеждами, страхами, амбициями и заботами.

Глава 13 КОШКИ-МЫШКИ

Нет необходимости описывать Рэмплфорд — вы найдете его в любом путеводителе. Преуспевающий в семнадцатом и пришедший в упадок в восемнадцатом, город стал знаменитым своей древностью в девятнадцатом веке, когда начала развиваться индустрия туризма. Было сделано удачное открытие, что здесь, в красивейшем доме на Хай-стрит, родился один из подписавших Декларацию независимости. Рэмплфорд вошел в число первоклассных коммерческих туристических центров. Некоторые утверждали, что достопримечательности Рэмплфорда на почтовых открытках, сфотографированные в хорошую погоду, превосходят виды Стратфорда Стратфорд — город на реке Эйвон в графстве Уорикшир, где родился и жил Шекспир… Это, конечно, преувеличение, но сам факт такого признания свидетельствует, что Рэмплфорд занимает не последнее место в туристическом бизнесе.

Но во время войны в городе царила депрессия. Единственными иностранными туристами были изнывающие от скуки канадские солдаты, расквартированные, к большому неудовольствию жителей, в одном из лучших отелей. Они слыхом не слыхивали о Джонатане Пенникуке, авторе Конституции, и весьма критически отзывались о старосветских чайных на Хай-стрит. Бессердечное правительство построило большой военный завод в двух милях от города, поэтому власти города не могли привлечь вместо исчезнувших туристов хотя бы граждан, эвакуированных из опасных зон. Удрученные владельцы магазинов заброшенного города убрали из витрин и с полок сувениры и памятные фарфоровые изделия. Город жил как в осаде в ожидании лучших времен.

Но никакой экономический кризис не мог повлиять на красоту собора в Рэмплфорде и на очарование прилегающей к нему территории. По старинной традиции судья поселился в доме младшего каноника. Дерик был в восторге от этого места. Для влюбленного молодого человека лучшего места не найти. Утром он просыпался не от колокольного звона, а от трескотни галок на крыше собора. Вечером, когда ворота закрывались и над затемненным городом на фоне звезд нависали очертания огромного собора, ему казалось, что он попал в Средневековье. В таких условиях людей тянет сочинять плохие стихи, и Дерик много чего написал в Рэмплфорде.

Хильда же отметила, что вдобавок к романтическому окружению их гостиница имела удобное расположение. На закате ворота закрывались на засовы, и любой, кто хотел попасть на территорию собора, должен был пройти через калитку, охранявшуюся сторожем, в помощь которому на время выездной сессий выделили полицейского в штатском. Кроме того, у дверей гостиницы постоянно дежурил констебль в форме. По вечерам Дерик слышал его размеренные шаги и скрип гравия под окнами дома. Таким образом, все было предусмотрено для обеспечения безопасности судьи. Тем не менее Хильда не удовлетворилась мерами, предпринятыми официальными властями. Вечером по прибытии в Рэмплфорд она изложила Дерику план охраны судьи днем и ночью, особенно ночью. Годом позже, когда дежурства для тушения "зажигалок" стали обычным делом, Дерик с улыбкой вспоминал, насколько трудным ему показалось задание Хильды в то время. Он намекнул, что хорошо бы привлечь к ночным бдениям Бимиша и Сэвиджа, но Хильда категорически отвергла его предложение. Им нельзя доверять. Никому нельзя доверять. Только самим себе.

В результате в последующие ночи Дерик охранял сон его светлости с одиннадцати до трех или с трех до семи. Вопреки его ожиданиям, дежурства его совсем не утомляли, что объяснялось, в частности, его внутренним состоянием на тот момент. Он проводил эти несколько часов за очередным длинным письмом Шейле или пытался облечь в стихотворную форму свои чувства, которые, может быть, были не новы для мира, но, во всяком случае, искренними. И хотя каждые полчаса ему приходилось прерывать свои литературные занятия, чтобы пройти на цыпочках по коридору к комнате судьи и удостовериться, что тот спокойно посапывает во сне, в целом дежурства ему не надоедали.

Днем оказалось еще проще. На улице было холодно, и судья не совершал прогулок. Требовалось лишь сопроводить его в суд и обратно. То ли из возникшей необходимости экономить, то ли по другим причинам гостей не приглашали, и, кроме шерифа и капеллана, которые не производили впечатление людей, готовящих покушение на судью, в гостинице никто из посторонних не появлялся. В здании суда одного взгляда на ряды полицейских на входах и выходах и в других местах было достаточно, чтобы понять, что непрофессиональным телохранителям здесь делать нечего.

Короче говоря, выездная сессия в Рэмплфорде прошла без приключений, но было очень скучно. Если бы не письма от Шейлы, которые, впрочем, хоть и приходили часто, но были совсем короткими и малосодержательными, Дерику показалось бы здесь тоскливее, чем в остальных городах. Он заметил, что даже Хильда сникла. Она подолгу сидела молча, без движения. Скорее всего, на нее отрицательно влияли не ночные дежурства, а бездействие.

Что касается судьи, сознание опасности, которая угрожала его профессиональной карьере, оказало на него благоприятное воздействие. Он будто бы решил — уж если уйти, то с поднятым флагом. Судья превзошел сам себя, в его манере поведения появилось еще больше достоинства и помпезности. Никогда раньше он не был так снисходителен но к младшим адвокатам и так холодно критичен по отношению к старшим. Его обращения к подсудимым стали еще пространнее, и, в чем могли убедиться сами осужденные, соответственно удлинились сроки заключения. Вся система правосудия в Англии держится на иммунитете и защищенности тех, кто его осуществляет. Психолог с интересом мог бы понаблюдать за тем, какой эффект производит на них опасность лишиться своего положения и связанных с ним привилегий. Наверное, единственным человеком, знающим все факты и способным оценить ситуацию, в которой оказался судья, был Петигрю, но он, к сожалению Дерика, на этой сессии не присутствовал.

Прошла неделя, и Хильда сочла, что ситуация в Рэмплфорде достаточно безопасна, чтобы оставить мужа на день одного. Она не сказала, куда едет, просто вызвала машину и укатила. Барбер проявил полное отсутствие интереса к ее действиям, но следует заметить, что утром в суде он вел себя еще более царственно и разглагольствовал дольше, чем обычно. Можно было подумать, что он пытается перенести свою власть и значимость за пределы суда и каким-то образом повлиять на драматические события, разворачивающиеся в десяти милях отсюда, от которых зависела его судьба.

Хильда хорошо рассчитала время. Она видела афишу концерта, который должен был состояться в Национальной галерее и на котором Сэлли непременно должна была присутствовать. Судя по расписанию, Сэлли будет находиться в поезде, следующем в Лондон, когда она сама прибудет на место.

Хильда вышла из машины у ворот дома Себальда-Смита, которыйпредставлял собой вместительный музыкальный зал с небольшой пристройкой для жилья, и смело вошла внутрь. Открывшей ей дверь горничной, по-видимому, было приказано не принимать посетителей, но, бросив испуганный взгляд на решительное лицо дамы, она повиновалась. Быстро открыв дверь в музыкальный зал, горничная пробормотала: "Леди Паркер, сэр" — и убежала на кухню.

Себальд-Смит лежал на софе в центре большого пустого зала. Его левая рука была перевязана, а правой он листал ноты. Пианист поднял голову и внимательно посмотрел на Хильду светло-карими глазами.

— Привет, Хильда, — сказал он без тени удивления или недовольства. — Вот просматриваю новую сюиту Каценберга. Ты о ней слышала?

— Нет, — ответила Хильда. Она помнила, насколько мог быть рассеянным Себастьян, когда занимался чем-нибудь заинтересовавшим его, и поняла, что ее появление не показалось ему необычным или неожиданным. — Нет, — повторила она. — Тебе нравится?

— М-м-м, еще не разобрался. Думаю, английской публике это не понравится. Мне предложили дирижировать оркестром в январе в Бристоле, если я поправлюсь к этому времени.

"Смягчение ответственности за ущерб", — моментально среагировала Хильда про себя. Вслух же сказала:

— Это просто замечательно, Себастьян! Это новое дело для тебя, не так ли? Уверена, ты будешь пользоваться огромным успехом как дирижер.

— Думаю, да, если бы я имел хоть малейшее понятие об оркестре. Скорее всего, в Би-би-си подумали обо мне, потому что я первым исполнил у нас фортепьянный квинтет Каценберга. Но надо чем-то заниматься.

— Конечно, конечно, — проворковала Хильда. Затем сказала с отчаянием в голосе: — Себастьян, ты представить себе не можешь, как я переживаю из-за этого несчастного случая!

— Чертовски ужасно, ужасно, ужасно! — громко воскликнул Себальд-Смит, стукнув кулаком по лежавшим перед ним нотам. — Господи, подумать только, что этот гад сделал со мной! Хильда! О, прости, я совсем забыл! Ты… я…

— Говори, говори все! — поддержала его Хильда трагическим голосом. — Не стесняйся в выражениях передо мной. Мы это заслужили. Если бы слова могли помочь… — Она сделала жест, который обычно называют "заламывать руки". У нее были красивые длинные руки, и выглядело это эффектно.

Последовала пауза. Себальд-Смит сидел выпрямившись на софе и внимательно смотрел на Хильду.

— Очень приятно, что ты приехала меня навестить, — сказал он наконец с некоторым смущением.

— Это все, что я смогла сделать.

Себастьян прищурился:

— Но я не понимаю, зачем ты приехала. — Его голос заметно посуровел.

— Зачем? Но, Себастьян, я должна была приехать. Как только я узнала об этом ужасном происшествии, я все время думала о тебе, представляла себе, как ты здесь лежишь и страдаешь…

— Так не пойдет, Хильда! Давай не будем ходить вокруг да около. Ты приехала с определенной целью. Скажи мне, что тебе надо.

Хильда опустила руки и подняла голову.

— Ты прав, — произнесла она ровным голосом. — На моем месте глупо притворяться. Я приехала с определенной целью. Ты не догадываешься с какой?

— Если ты надеешься, что это сойдет твоему мужу с рук, ты ошибаешься.

Хильда снова сменила тактику, превратившись в деловую рассудительную женщину.

— Себастьян, — начала она, — мы взрослые люди. Давай обсудим все разумно, без детских разговоров насчет "сойдет с рук". Я просто хочу сделать лучше, чтобы учесть все интересы.

— Учесть все интересы — это хорошо. Но твои интересы — это не мои интересы. У нас, между прочим, противоположные интересы. Твой муж прислал тебя сюда, чтобы выяснить, как бы ему подешевле отделаться.

— Это не так, Себастьян. Я ему даже не сказала, куда поехала. Я хочу честно обрисовать тебе положение Уильяма.

— Меня ничуть не волнует его положение. Я думаю о себе.

— Ты сейчас поймешь. Дело в том, что, если ты будешь настаивать на требованиях, предъявленным твоими адвокатами, Уильям будет разорен.

— Мне жаль, Хильда, — холодно проговорил Себальд-Смит, — но, как бы ты мне ни нравилась, а ты мне всегда очень нравилась, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем разорить твоего мужа.

— И меня?

— Так! Вот мы и добрались до существа дела.

— Пока нет. Это другой вопрос. Я спросила из чистого любопытства.

— Ну ладно. Лично мне не хотелось бы лишать тебя роскошной жизни, к которой ты всегда стремилась.

Хильде послышалось, что он сделал ударение на словах "лично мне". Она прекрасно знала, что в этом доме есть еще одна личность, для которой было бы большим удовольствием видеть ее крах, и именно влияние этой личности ей надо было преодолеть.

Себальд-Смит продолжал:

— Но нельзя приготовить омлет, не разбив яйца, и тебе, моя прелесть, придется пережить то же, что и твоему драгоценному супругу. Поэтому ответ ясен — тебя тоже ждет крах.

— А как насчет тебя самого?

— Радость моя, хочу тебе напомнить, что со мной все кончено — навсегда. Я теперь хочу лишь получить как можно больше денег в качестве компенсации.

— Если ты будешь продолжать действовать как сейчас, ты вообще ничего не получишь, — язвительно заметила Хильда. — Давай отбросим сантименты и поговорим по-деловому. Все знают, что ты не только прекрасный пианист, но и хороший бизнесмен.

Себальд-Смит, который растерял добрую часть своих доходов в результате рискованных спекуляций, проглотил эту откровенную лесть с явным удовольствием.

— Очень хорошо. Давай говорить по-деловому. Но предупреждаю тебя, моя рука стоит очень дорого.

— Вопрос не в том, во сколько ты оцениваешь свою руку, а в том, сколько тебе за нее могут дать. Должник-банкрот никому не нужен. Теперь послушай: либо ты вынуждаешь моего мужа уйти в отставку, либо он остается и продолжает получать свое жалованье. Я скажу тебе, сколько ты сможешь получить в первом и во втором случае, и твои поверенные могут проверить и убедиться, что я говорю правду.

Хильда изложила все детали. Она сообщила пианисту массу цифр и расчетов, рассказала ему о финансовом положении судьи в прошлом, настоящем и будущем, не упустив при этом ни малейшей подробности. Суть ее аргументов состояла в том, что судья не в состоянии сразу выплатить даже часть той суммы, которая могла бы компенсировать ущерб, нанесенный Себальду-Смиту. Если же против него будет возбуждено дело, он лишится единственного источника дохода, из которого мог бы выплачивать компенсацию пианисту в будущем.

Себальд-Смит слушал излияния Хильды сначала с недовольной миной и с недоверием, затем в нем проснулся интерес, и к концу по его покорному виду Хильда поняла, что ее речь произвела на него нужный эффект. Его дело явно предстало перед ним в новом свете. По крайней мере, на некоторое время он забыл о чувстве мести, обуревавшем его, и сосредоточился на чисто финансовой стороне вопроса. Надо отдать должное поверенным с обеих сторон: примерно такие же доводы были изложены Майклом адвокатам фирмы "Фарадей, Фотерджил, Крипе и Ко", и они, в свою очередь, довели их до сведения своего клиента. Хотя Себальд-Смит вначале не внял доводам разума, ознакомившись с советами своих адвокатов, к словам Хильды он все-таки прислушался повнимательнее. Хильда, прекрасно осознавая свое обаяние и умение убеждать, понимала, в чем заключался секрет ее успеха в данный момент. Она выдвигала свои доводы один за другим, и Себальду-Смиту нечем было ей возразить. Но с другой стороны, кроме самого Себальда-Смита, письма адвокатов читала еще одна персона и это она, несомненно, снабдила эти письма своими язвительными комментариями, не говоря уж о том, что получила бы значительно больше удовольствия именно от унижения, которому подверглась Хильда, чем от компенсации за увечье, которую должен был получить Себальд-Смит от ее мужа. Единственной надеждой Хильды было то, что пока она сможет убедить Себастьяна в своей правоте и тогда он устоит против давления Сэлли Пар соне. У нее не было ни малейшего сомнения в том, что Сэлли по возвращении постарается переубедить Себастьяна.

Их беседа заняла где-то около часа. Хильда уезжала с чувством выполненного долга. Себастьян вынужден был согласиться в принципе с тем, что не в его интересах выносить провинность судьи на публику. Он обещал написать своим поверенным и дать им указание уладить дело на взаимовыгодных условиях. Естественно, Себальд-Смит хотел проверить цифры, о которых говорила Хильда, а она не преминула вручить ему копию своих расчетов и заверила, что адвокатам "Фарадей и Ко" будут предоставлены все возможности для проверки их в удобное для них время. Хильде не удалось заставить Себастьяна принять окончательное решение, но на это она и не надеялась. Он обещал подумать еще раз и проконсультироваться с адвокатами в свете ее доводов. Леди Барбер это устраивало целиком и полностью.

Она считала, что поступила правильно, отказавшись остаться пообедать, но выпила рюмочку шерри, и они расстались друзьями. Однако слова, сказанные Себастьяном на прощанье, заставили ее задуматься.

— Ты отважно сражаешься за своего мужа, — сказал он. — Рад, если ты считаешь, что он этого заслуживает. Или ты борешься за то, чтобы сохранить себе роскошную жизнь?

Уже второй раз за последние дни ей высказывали предположение, что ее брак с судьей был основан лишь на общих интересах.

"В любом случае, — подумала она про себя с гордостью, — никто не может упрекнуть меня в том, что я ему не верна".

Вечером атмосфера в гостинице была намного более жизнерадостной, чем в предыдущие дни, как будто рассеялись темные тучи. По возвращении Хильда перемолвилась парой слов с судьей, и он как бы сбросил с себя свою чопорную холодность, стал самим собой. За ужином судья много говорил и несколько раз повторил, как это интересно, что у его секретаря-маршала фамилия Маршалл.

У Дерика тоже был повод для хорошего настроения. Во-первых, он только что закончил сочинять сонет, построенный на двух оригинальных и удачно сделанных сравнениях. Во-вторых, он получил наконец довольно длинное письмо от Шейлы. Правда, письмо вышло длинным потому, что Шейла очень подробно описывала ссору, возникшую между медсестрой в госпитале и представителем Красного Креста по поводу куда-то пропавших шинных повязок, предназначенных для раненых солдат. Для кого-нибудь, чья голова была занята другими проблемами, тема письма могла бы показаться несущественной, но у Дерика голова работала в одном направлении, и он был счастлив.

Общая атмосфера благодушия повлияла даже на Сэвиджа, который подал портвейн с раболепной учтивостью. О том, как чувствовал себя Бимиш, было известно лишь участникам соревнований по метанию дротиков в ближайшем баре, куда он отправился рано вечером.

Этой ночью Дерик находился на своем втором дежурстве, поэтому еще не ложился, когда остальные начали просыпаться, даже успел побриться, принять душ и одеться к тому времени, когда почтальон принес утреннюю почту. Конечно, это было простое совпадение, что он находился в холле в тот момент, когда почтальон опустил письма в прорезь на входной двери. Взрослый человек, даже влюбленный, не будет слоняться перед дверью в ожидании почты. И все-таки Дерик посчитал это за счастливое совпадение, так как первое, что он увидел на коврике перед дверью, — это толстый конверт, на котором крупным почерком Шейлы было написано его имя. Он поднял письмо и глянул на прочую корреспонденцию просто из любопытства. Для него больше ничего не было, но его внимание привлек небольшой растрепанный коричневый пакетик, адресованный судье. Адрес был написан печатными буквами. Дерик с интересом начал его разглядывать. После случая с шоколадными конфетами все, что приходило по почте в адрес судьи, вызывало подозрение, и этот пакет показался ему особенно подозрительным. Он пытался рассмотреть почтовый штемпель, когда сзади послышались чьи-то шаги.

Вряд ли кому-нибудь покажется приятным быть застигнутым рано утром копающимся в чужой почте. Дерик машинально сунул пакет в карман и быстро поднялся по лестнице, чтобы кто-то из слуг не застал его за этим занятием. Оказавшись в своей комнате, он, естественно, первым делом вскрыл письмо от Шейлы.

Вообще-то чувствительным людям не рекомендуется читать письма на пустой желудок. Дерик не ожидал от данного письма ничего, кроме полнейшего удовольствия, но, когда дошел до конца, аппетит у него пропал и завтракать ему совсем расхотелось. Нельзя сказать, что в письме не хватало нежности. Напротив, начиналось оно словами "Дерик, милый", и слово "милый" было подчеркнуто двумя чертами, но дальше следовало нечто зловещее: "У нас ужасная беда!" И слово "ужасная" было подчеркнуто трижды. Однако, когда Дерик прочитал письмо до конца, его волнение от такого вступления ничуть не уменьшилось, потому что он так и не понял, что за беда случилась у Шейлы. Ясно было лишь то, что дело касалось отца Шейлы, о котором Дерик ничего не знал, не был с ним знаком и никогда о нем не думал. Перечитав письмо еще и еще раз, Дерик так и не понял, что же приключилось с папой и какое это имеет отношение к Шейле и к нему самому. Шейла писала, что это "слишком ужасно", настолько "ужасно", что словами не опишешь. Она несколько раз повторяла, что для нее это "не имеет значения", что это не повлияет на ее чувства к Дерику, но не исключала трагическую вероятность того, что из-за этого не сможет больше "смотреть ему прямо в лицо". Если же он, со своей стороны, после этого не захочет иметь с ней ничего общего, она "поймет его правильно". Но вот Дерик-то абсолютно ничего и не понял.

Естественно, он пришел к единственному выводу, что папа каким-то образом опозорил свою семью. Дерик было приободрился немного, поскольку, как говорила Шейла, это не повлияет на ее чувства к нему, но, с другой стороны, ему хотелось понять, что именно "не имеет значения". Все-таки трудно проявить рыцарское благородство, проигнорировав пятно на репутации семьи, если толком не знаешь, что это за пятно. Может быть, папа просто сбежал с чужой женой — это одно дело, но совсем другое, если его арестовали за убийство или, хуже того, он секретно работал на пятую колонну. Дерик жутко расстроился.

В удрученном состоянии он спустился к завтраку, вяло поковырял в тарелке и в таком же мрачном духе поехал с судьей на заседание. Сидя на своем месте в суде, он сунул руку в карман, чтобы вынуть и еще раз перечитать загадочное письмо Шейлы, и его рука наткнулась на пакет, который он положил туда несколько часов назад и о котором совершенно забыл.

Обнаружив пакет, Дерик в растерянности задумался, не зная, как поступить. Ясно, что ему вообще не стоило брать его, думал секретарь, позабыв о том, что утром этот пакет показался ему подозрительным и именно поэтому он решил его осмотреть. Если окажется, что он сунул нос в совершенно нормальную и безобидную посылку для судьи, его поведение сочтут по меньшей мере странным. Так что же ему делать с этим чертовым пакетом?

Дерик вынул пакет из кармана и стал рассматривать его под прикрытием крышки стола. Пакет был перевязан неплотно, бечевка почти съехала с одного угла, и ее можно было снять, не развязывая узла. Раз уж он зашел так далеко, надо покончить с этим делом. В конце концов, есть шанс, что…

Он тихо встал со скамьи и прошел в небольшую душную комнату, примыкающую к залу суда и предназначенную для его светлости. Перед дверью, как везде на входах и выходах, стоял полицейский, но, к счастью, власти не удосужились поставить охрану внутри комнаты. Дерик легко снял бечевку с пакета, развернул коричневую упаковочную бумагу и обнаружил внутри картонную коробочку из-под мыла. В коробке лежала дохлая мышь. Ее шея была обвязана веревочкой с прикрепленной на ней картонкой, на которой такими же печатными буквами, как на пакете, было написано:

"БЕЗ КОТА МЫШАМ РАЗДОЛЬЕ".

Несколькими минутами позже, слушая одну из самых цветистых речей Флэка, Дерик подумал про себя: "Могу поспорить, что я первый человек в мире, сидящий в зале суда с дохлой мышью в кармане".

Глава 14 РАЗМЫШЛЕНИЯ И ОТВЕТНАЯ РЕАКЦИЯ

На последнем заседании Барбер отложил вынесение решения суда и в перерыве между чаем и ужином дремал в кресле курительной комнаты, в чем Дерик убедился в результате осторожно проведенной разведки. Ему представился удобный момент для того, чтобы показать пакет и его содержимое Хильде. Она рассмотрела послание с большим интересом и, к радости Дерика, не нашла ничего предосудительного в том, что он сам забрал и вскрыл пакет. Было ясно, что она придала большое значение этому неприятному инциденту, бессмысленному и отвратительному, по мнению Дерика, но не сказала ему, что думает по этому поводу.

Хильда сначала рассмотрела картонку, которую по ее просьбе Дерик снял с мышиной шеи, сказав, что не может ни до чего дотронуться, пока он этого не сделает, и, прочитав, что там было написано, произнесла "А!" понимающим тоном.

Дерик ждал, что она скажет что-нибудь более существенное, но Хильда ничего больше не сказала.

Затем она осмотрела упаковочную бумагу и заявила:

— Адресовано ему, а не мне. Понятно.

Дерика это еще больше заинтриговало.

После этого леди Барбер обратила внимание на размазанный почтовый штемпель:

— Вы не разобрали, где был поставлен штемпель?

— Я не совсем уверен, но похоже, что в Рэмплфорде.

— Да, вы правы, скорее всего.

— А время?

— Вроде сорок пять и шесть…

— Шесть или восемь, — предположила Хильда. — Надо узнать в почтовом отделении, во сколько вечером вынимают последнюю почту.

— Можно узнать у полицейских, — предложил Дерик.

— Не думаю, что нам следует беспокоить полицию по этому поводу. Если это то, что я подозреваю, нет необходимости обращаться в полицию.

— Значит, вы не думаете, что…

— Будьте так добры, Дерик, найдите мне железнодорожный справочник Брадшо. Я знаю, у Бимиша в комнате должен быть экземпляр. И пожалуйста, выбросьте куда-нибудь эту пакость. Меня тошнит от нее.

Дерик кремировал мышь в камине столовой и нашел справочник Брадшо. Когда он принес ей справочник, Хильда любезно поблагодарила его, попросила не говорить о случившемся ни судье, ни кому-либо еще и удалилась со справочником и уликами в свою комнату, оставив Дерика одного в размышлениях о том, почему женщины так любят секретничать.

Взглянув на послание, приложенное к дохлой мыши, Хильда сразу решила, что это дело рук Сэлли Парсонс. Оставалось лишь уточнить, могла ли она физически осуществить это или нет. Если нет, придется искать другое объяснение. К счастью, инстинкт не подвел ее, что подтверждалось железнодорожным расписанием. Если Сэлли уехала с Трафальгарской площади ровно в 2:15, она успевала на скорый поезд, который прибывал в Рэмплфорд в 4:35. Если ее встретили на вокзале, она должна была приехать домой к пяти часам. Полчаса на расспросы Себальда-Смита о ее утреннем визите, еще полчаса на то, чтобы решить, что сделать в отместку, и приготовить пакет. Таким образом, у нее оставалось достаточно времени на то, чтобы в сумерках вернуться в Рэмплфорд и успеть на главный почтамт до 6:45.

Тем не менее, хотя схема вполне годилась теоретически, у Хильды были сомнения насчет ее практического осуществления. Во-первых, было очень мало времени на поимку мыши, разве что эта очаровательная дама держала запасец для подарков друзьям. Но самым важным фактом оставалось, пожалуй, то, что при всем своем желании отреагировать на вмешательство Хильды и при всей своей хитрости и ловкости Сэлли сначала не могла не попить чаю. Ведь она, скорее всего, ничего не ела с самого утра, разве что перекусила в ужасном буфете в Национальной галерее, ведь, если верить Брадшо, в скором поезде не было вагона-ресторана. Поэтому все зависело от того, правильно ли Дерик разобрал время на почтовом штемпеле. Это надо было установить точно.

Спрятав картонку, коробку и бумагу, Хильда вернулась в гостиную. Дерик оторвался от вечерней газеты и с мукой в глазах и голосе (Хильда не обратила никакого внимания на его страдальческий вид) сообщил ей, что он звонил на почтамт и узнал, что местную почту вынимают последний раз все-таки в 8:45. У Хильды не осталось сомнений в ее правоте. Она выслушала известие Дерика с таким самодовольным видом, что он, решивший для себя, что не снизойдет до расспросов ее светлости, не удержался:

— Неужели вы догадались, кто прислал пакет? — спросил Дерик.

— Да, я уверена, что знаю, кто это сделал.

— И вы все же не хотите обратиться в полицию?

— Нет, не хочу. Потому что, Дерик, тот, кто это сделал, не имеет отношения к угрозам в адрес судьи — я в этом не сомневаюсь. Это лишь проявление вульгарности, пакость, сделанная по отношению ко мне. Боюсь, пока я ничего, кроме этого, не могу вам сказать.

— На мой взгляд, нет большой разницы между дохлой мышью и коробкой шоколадных конфет, начиненных карбидом. Но вам, наверное, виднее.

На этом Дерик поднялся и в задумчивости поплелся наверх переодеваться к ужину.

Хильда была так рада своей проницательности в установлении того, кто прислал мышь (честно говоря, это было ясно с самого начала, и было также ясно, что злопыхательница не скрывала своего намерения), что она еще не успела задуматься о последствиях. А когда подумала, ей стало немного не по себе. Во-первых, сравнение Дериком этой посылки с той, которая доставила им столько неприятностей в Саутингтоне, имело под собой почву. С другой стороны, между посылками имелось большое различие. Первая, при всей ее несерьезности, представляла собой тщательно замаскированную форму нападения; вторая же была открытой бравадой. Тем не менее не исключено, что и то и другое было придумано одним человеком. Если так, то этот человек — Сэлли Парсонс.

Из этого следовало, продолжала рассуждать Хильда, что инспектор Маллет был прав, а она ошибалась. Рушилась ее теория, что все случившееся в течение выездной сессии было взаимосвязано и источник был один и тот же. Ясно, что Сэлли Парсонс не имела отношения к анонимному письму, пришедшему накануне дорожного происшествия. Кроме того, Хильда сомневалась, что Сэлли могла нанять человека в Уимблингхэме, чтобы тот наставил ей синяков. Обидно было признаваться, что интуиция подвела ее, а тот факт, что действуют по меньшей мере два врага, создавал впечатление, что опасность подступает со всех сторон.

Теперь, когда Хильда поняла значение записки в пакете, ей стало совсем плохо. Послание означало демонстративное пренебрежение и полное неповиновение. Причем в нем звучали триумфальные нотки. От Себальда-Смита Хильда вернулась в полной уверенности, что ей удалось убедить его пойти на компромисс в вопросе иска о возмещении ущерба. Сейчас она не была полностью уверена в своей победе. Вызов, брошенный ее врагом, был намеком на то, что Сэлли перетянула колеблющегося Себальда-Смита на свою сторону и что под ее влиянием доводы Хильды в пользу разума и взаимных интересов им забыты. А если все это так, то их с мужем ожидают мрачные перспективы. Хильда не сомневалась ни на секунду, что Сэлли Парсонс ее очень и очень не любила. Даже если бы Хильда могла питать какие-то иллюзии на сей счет, этой выходкой они развеялись. А то, что отвратительное послание было адресовано судье, лишь подтверждало, что Сэлли стремилась унизить Хильду в глазах мужа, добавив к их проблемам семейные неприятности. Слава богу, эта часть ее плана провалилась. А пока — и это было самым тяжелым для активной натуры Хильды оставалось лишь ждать дальнейшего развития событий. Предыдущим вечером она написала Майклу, рассказав ему о своих, как казалось, успешных переговорах, и попросила его сделать соответствующее предложение поверенным Себальда-Смита. Теперь придется ждать, пока не придет ответ, и в глубине души она представляла себе, каким он будет.

За ужином настроение Хильды улучшилось благодаря тому, что разговор был посвящен делам, которые она больше всего любила. Так как ее муж продремал все то время, которое он хотел посвятить обдумыванию судебного решения, Барбер решил восполнить пробел, обсудив тонкости дела за ужином. Хильда была рада заняться чем угодно, лишь бы отвлечься от своих тревог, и с энтузиазмом вступила в дискуссию. В результате Дерику представилась возможность послушать разговор первоклассных специалистов и проникнуть в тонкости таких вопросов, например, как обязанности содержателей гостиниц в соответствии с общим правом или точное значение понятия "первоначального правонарушения" и его последствия. Следует заметить, однако, что молодой человек, поглощенный личными заботами, извлек мало полезного из содержательных разговоров за столом, хотя мог бы значительно расширить свои познания в юриспруденции.

К концу ужина были обсуждены все вопросы дела, как связанные с законом, так и по фактам, и судья объявил, какое решение он примет на следующий день. Ее светлость согласилась с ним, и следовало бы ожидать, что на этом все закончится. Но точно так же, как Петигрю пытался залить виски свою обиду за назначение не его, а Джефферсона судьей суда графства, так и Хильда ринулась в юриспруденцию, чтобы прогнать мысли о том, что Сэлли Парсонс ее переиграла. Хильда инстинктивно пыталась отвлечься от неприятной действительности своим собственным способом. В таких случаях люди с более примитивным складом ума пошли бы в кино, в пивную, в библиотеку. Но леди Барбер отличалась от простых людей интеллектом, и у нее были иные способы ухода от действительности, правда, для окружающих это могло стать в тягость.

Судья проявил удивительное терпение, слушая, как Хильда продолжала обсуждать дело, к которому все уже давно потеряли интерес. Откинувшись в кресле, он поддакивал ей, односложно отвечал на вопросы и поедал одну за другой шоколадные конфеты. Наконец, кажется, и он утомился.

— Я думаю, дорогая, раз тебя так сильно заинтересовал этот вопрос, тебе следовало бы освежить память, почитав первоисточники, — заметил он. — Господин секретарь, на моем столе лежат книги. Не могли бы вы принести их сюда?

После этого в гостинице наступила тишина. Хильда с головой ушла в изучение толстенных судебных отчетов, словно это были захватывающие приключенческие истории. Вскорости Барбер поднялся наверх — то ли спать, то ли чтобы записать свое решение (во всяком случае, он зачитал его на следующий день). Дерик ушел следом за ним. Хильда осталась одна, продолжая читать и, по-видимому, совершенно забыв, что, как они договорились, в три часа ночи она должна была сменить Дерика на дежурстве. Она сидела в кресле, держа на коленях раскрытый том отчетов Королевской скамьи. Судя по всему, Хильда отвлеклась от вопроса, который первоначально заинтересовал ее, потому что переворачивала страницы, читая то одно место, то другое, подобно любителю поэзии, перелистывающему знакомую антологию. Это была странная картина, и у Дерика будет повод впоследствии вспомнить то, что запечатлела его память.

Глава 15 СВОИ ИЛИ ЧУЖИЕ?

Выездная сессия в Рэмплфорде продлилась еще неделю. Дерику казалось, что это была самая скучная неделя в его жизни. Длительные ночные дежурства, на которых продолжала настаивать Хильда и в которых Дерик не видел ни малейшего смысла, начинали утомлять его физически. Беспокойство по поводу Шейлы не утихало, а она больше не присылала ему писем. Часы дежурства тянулись долго и утомительно, и днем было не лучше. Судья вел себя отстраненно и с таким олимпийским спокойствием, будто в нем не осталось ничего человеческого. Хильда после случая с дохлой мышью замкнулась в себе, не желая ни с кем делиться своими мыслями и предположениями.

Единственным человеком, который казался вполне довольным жизнью, был Бимиш. Он сообщил Дерику, что Рэмплфорд ему понравился. Этот город его полностью устраивал. Чем, в частности, устраивал его Рэмплфорд, Бимиш не сказал, кроме того, что шериф оказался приличным джентльменом, но Дерик заметил, что Бимиш стал каждый день исчезать из гостиницы почти сразу, как только они возвращались с заседания суда, и возвращался поздно, причем в прекрасном настроении. Скорее от скуки, чем по какой-либо другой причине Дерик стал чаще общаться с клерком, вернее, позволил клерку чаще общаться с собой. Неожиданно для себя он стал замечать, что с Бимишем ему не скучно, а даже интересно. Клерк имел в запасе массу анекдотов и смешных историй о судьях и адвокатах — своего рода версий историй, которые рассказывал Петигрю, в интерпретации слуг. Что особенно удивляло Дерика, так это злорадство, которое сквозило во всех историях, рассказанных ему Бимишем. Его маленькие поросячьи глазки блестели особенно радостно, когда он излагал, как кто-то попал впросак или оказался в унизительной ситуации. Дерик чувствовал, что где-то в этом маленьком, заносчивом и тщеславном человечке скрывается сильная озлобленность.

Однажды вечером, когда судья и Хильда удалились на покой, Дерик, который должен был дежурить первым, находился в холле и собирался подняться наверх. В этот момент с улицы вошел Бимиш. Он тепло и дружелюбно, как всегда после вечерних отлучек, поприветствовал Маршалла. Дерику показалось, что на этот раз Бимиш находился в особенно приподнятом настроении. Действительно, минувший вечер прошел для Бимиша великолепно. После нескольких промахов он вдруг вошел в форму и победил местного чемпиона по метанию дротиков канадского военного, после чего все вместе отметили его победу как полагается.

— Давайте зайдем в мою комнату на минутку, господин секретарь, предложил он Дерику. — Поболтаем, покурим.

— Большое спасибо за приглашение, — ответил Дерик, — но уже довольно поздно, и я иду наверх.

По-видимому, после почестей, оказанных ему войсками британского доминиона, Бимиш, обычно сдержанный в манерах, несколько расслабился.

— Идете наверх? — переспросил он. — Не говорите мне, что вы идете спать. Сейчас ваша очередь, да?

— Откуда вы знаете? — удивился Дерик.

Бимиш хихикнул:

— Бог мой! А вы думаете, я не знал? Я все знаю — не вчера родился.

Сказав это, он направился в свою комнату. Чуть помедлив, Дерик пошел за ним.

— Я был бы никудышным клерком, если бы не засек вас, особенно после всего того, что происходило во время этой сессии, — продолжал Бимиш, падая в кресло и раскуривая трубку. — У клерка такая работа — все знать, не забывайте об этом, маршал. Спорю, я могу вам порассказать такое, о чем вы даже не догадываетесь.

Дерика всегда немного раздражало, когда Бимиш называл его маршалом. Ничего обидного в этом быть не должно, ведь его должность именно так и называется, и Бимиш с самого начала не преминул подчеркнуть, что не допустил бы такой фамильярности, чтобы называть господина секретаря просто по фамилии. И все же обращение "маршал" резало Дерику ухо, поэтому, нахмурившись, он отозвался:

— Думаю, все обо всем знают.

— Не знаю, как насчет миссис Сквайр. Ее, кроме кухни, мало что интересует. Что касается двух здешних горничных, они дальше своего носа ничего не видят. Даже не замечают, где надо стереть пыль. Если бы ее светлость была в своей прежней форме, она давно задала бы им жару. — Так и не раскурив трубку, он прикрыл глаза. — О чем это я? — вздрогнув, спросил он через секунду. — Ах да! Маршал, можете быть уверены — Сэвидж и Грин тоже все знают. Не подумайте, что это я насплетничал. Я знаю свое место и объяснил им, где их место. Но понимаете, в таком маленьком обще… общежитии, как наше, все становится известно.

Дерик ничего не ответил. Он думал о том, какие осложнения может вызвать эта новость. Бимиш снова заговорил:

— Я считаю, что вы напрасно теряете время. И мне жаль видеть, что такой молодой человек, как вы, постоянно недосыпает. Как будто вам нечем заняться, если, скажем, у вас бессонница. — Он понимающе ухмыльнулся, вогнав Дерика в краску. — Тут так надо понимать, маршал: или работают чужие, или работают свои — если вообще это чья-то работа, а не просто галлю… галлюцинация. Если работают чужие, куда смотрит полиция? Они же следят — монастырь битком набит полицейскими. А если это свои, значит — я, Грин и Сэвидж, кто же еще? А зачем, скажите, нам терять свою работу? Не знаю. Но если ее светлости так нравится, то все в порядке. И если ей поставят еще один синяк под глазом как-нибудь ночью, лично я жалеть не стану.

Бимиш снова закрыл глаза, и Дерику показалось, что он заснул. Но Бимиш добавил, не открывая глаз:

— В любом случае, маршал, я заранее могу сказать, что здесь ничего не случится. Есть большая р-р-разница между этой сессией и пр-р-редыдущими. Большая р-р-разница.

— Какая разница? — нетерпеливо спросил Дерик.

Бимиш приоткрыл один затуманенный глаз.

— Не догадываетесь? — поинтересовался он заплетающимся языком. — Разница в адвокатах. Здесь нет Петигрю, ясно? Вот так.

— Что, черт возьми, вы имеете в виду? — с негодованием воскликнул Дерик.

Не шумите так, маршал. Я просто выс-сказываю пред-по-по-ло-ложение, и все. У них вражда. Давняя. Всю жизнь. Клерки знают — все знают. У них работа — все знать. Вражда…

На этот раз Бимиш окончательно заснул.

Ни на следующий день, ни потом Бимиш ни словом, ни намеком не напомнил Дерику о неприятном эпизоде. А личный секретарь судьи, со своей стороны, был только рад забыть об этом. Конечно, он не мог стереть тот вечер из памяти совсем, как и маленький случай на железнодорожной станции. Естественно, он ничего не сказал Хильде, разве что смущенно намекнул на то, что систему охраны можно было бы ослабить, но его предложение было решительно отвергнуто.

Как бы то ни было, Бимиш оказался прав в том, что касалось их пребывания в Рэмплфорде. Ничего не происходило, кроме монотонных заседаний суда. Ничего, если не считать двух событий, одно из которых было настолько незначительным, что при нормальных обстоятельствах никто не обратил бы на него внимания, а второе произошло намного позже по времени и не имело отношения к выездной сессии.

Через два дня после того, как Бимиш разоткровенничался под парами алкоголя, и за день до окончания сессии утром прибыл, как обычно, помощник шерифа, чтобы сопровождать судью в здание суда. Так как уголовные дела закончились, он приехал один, но все остальное проходило, как и в предыдущие дни. Помощник шерифа прибыл ровно в десять утра. Его встретил Грин и проводил в маленькую комнату на втором этаже, отведенную специально для сопровождающих. Здесь Дерик развлекал его беседами, которые день это дня становились все менее и менее содержательными. Иногда к ним присоединялась Хильда. Тем временем Сэвидж находился в комнате его светлости, где он помогал ему облачиться в мантию, надеть парик, пелерину, которую посвященные называют между собой "чехол", и белые ленты, спускающиеся с воротника. Спустя определенное время судья в полном одеянии спускался к своим помощникам. Комнаты располагались на нескольких уровнях. Чтобы пройти в гостиную из коридора, в который выходила комната судьи, надо было спуститься по небольшой крутой лесенке. Стригун спускался по ней медленно и торжественно, с суровым выражением лица, как бы подчеркивая тот факт, что если не далее чем час назад за завтраком он был просто довольно брюзгливым престарелым джентльменом, то сейчас являл собой выездного судью Его Величества. Было видно, что эта маленькая церемония доставляла ему массу удовольствия.

Описание того, что случилось за день до окончания сессии, не займет много места. Судье осталось преодолеть четыре ступеньки. В одно руке он держал белые лайковые перчатки, другой поддерживал мантию. Вдруг Хильда, стоявшая внизу, тревожно вскрикнула и ринулась ему навстречу в тот момент, когда судья оступился и начал падать с лестницы. Казалось, случится ужасное, но быстро среагировавшая Хильда подоспела вовремя и предотвратила падение тяжело одетого и неуклюжего судьи. Она подставила плечо, и они вдвоем скатились с лестницы, в унизительной позе, но без видимых повреждений.

Секретарь судьи и помощник шерифа помогли им подняться с пола, подняли парик и водрузили его на голову его светлости, мантию быстро почистили — все это с причитаниями, неизменно сопутствующими такого рода происшествиям. Только Хильда молчала. Убедившись, что муж цел и невредим, и с раздражением ответив, что сама она тоже в порядке, чего не скажешь о ее платье, леди Барбер прервала поток соболезнований и утешений и спросила:

— Я хотела бы знать, почему это произошло?

Ей ответил Сэвидж, который стоял наверху и был свидетелем происшедшего:

— Мне кажется, открепился прут, держащий ковер, ваша светлость.

— Что за новости? По какой причине мог открепиться прут? — рассердилась Хильда и поднялась по лестнице, чтобы посмотреть.

Никто не смог ответить ей.

— Опасная вещь эти прутья, — заметил помощник шерифа. — Вот помню…

— Господин помощник шерифа, если вы готовы, нам пора ехать, — сказал Барбер, у которого не было никакого желания выслушивать истории о том, как кто-то падал с лестницы.

— Я, пожалуй, не поеду в суд сегодня, — заявила Хильда.

— Как хочешь, дорогая. Может быть, тебе надо немного полежать. У тебя нет сотрясения?

— Нет, я в полном порядке, как уже сказала. Просто передумала ехать.

Когда отъезжающие покидали комнату, Хильда перехватила взгляд Дерика и посмотрела на него, что называется, со значением. Дерик сообразил, что она хотела бы ему что-то сказать, но не понял, что именно. Хильда казалась очень сосредоточенной и немного возбужденной, но почему? Вряд ли ей пришло в голову связать падение с лестницы с предполагаемым заговором против судьи.

Оказалось, именно эта мысль пришла ей в голову. Вечером она отвела его в сторону.

— Мне надо с вами поговорить, — серьезно сказала она. — Утром я очень внимательно осмотрела прутья на лестнице. Все они надежно закреплены. Этот прут был выдернут специально.

— Но такого не может быть! — возразил Дерик. — Кому могло прийти в голову выдернуть прут?

— Я задаю себе тот же вопрос, — мрачно ответила Хильда.

— Могу лишь предположить, что это могла сделать горничная, когда чистила ковровую дорожку.

— Я говорила с горничной. Она утверждает, что не трогала прутья со дня нашего приезда.

Дерик, вспомнив, что Бимиш говорил об усердии местных слуг, вернее, об отсутствии усердия, был склонен поверить горничной. Он стал перебирать возможные варианты, пытаясь найти подтверждение тревожным подозрениям Хильды. Последним, кто пользовался лестницей, был, по всей вероятности, Сэвидж. Почему он не заметил, что прут не на месте? Впрочем, поднимаясь вверх, мог и не заметить. Он явно выглядел потрясенным, увидев, как падает судья. Но может быть, притворялся потрясенным? Сейчас трудно было припомнить, каким было выражение его лица. Может быть, в нем проглядывало что-то странное…

Теперь вы видите, что мы должны быть постоянно начеку? — спросила Хильда. — Мы должны быть готовы встретить опасность изнутри и извне. Ужасная ситуация, я не знаю, кому можно доверять, а кому нет.

И снова Дерику пришло на ум замечание Бимиша: "Работают или свои, или чужие". Если свои, то почему бы не Сэвидж или кто-то другой? А почему именно Сэвидж? Что Дерик в действительности знал о людях, с которыми прожил бок о бок несколько недель подряд? Что скрывается за молчаливостью Грина, подобострастием Сэвиджа, фамильярностью Бимиша? А что, если все эти события не более чем, если опять вспомнить Бимиша, галлю… галлюцинация? Действительно, все выглядело слишком абсурдно, все эти происшествия, не похожие на правду и не связанные между собой, и теории, слишком далекие от реальной жизни. Единственным несомненным фактом было то, что ее светлость очень нервничала. Если случится что-нибудь еще, у него тоже, пожалуй, сдадут нервы.

Дерик был от души рад покинуть Рэмплфорд. Последний день пребывания в этом городе порадовал его письмом от Шейлы, в котором она писала, что ей трудно объяснить ему все в письме, но, если они скоро встретятся, тогда она ему все подробно расскажет. По крайней мере, что-то сдвинулось с места, приближая желанный, хотя и беспокоящий его момент встречи, поэтому Дерик с нетерпением ждал прибытия в Уитси, несмотря на то что Бимиш охарактеризовал Уитси, куда они теперь направлялись, как "страшное место". С огромным чувством облегчения он расположился в зарезервированном вагоне, наблюдая из окна за отрядом полицейских, охраняющих станцию, и помощником шерифа, разговаривавшим поодаль с канадскими солдатами, для которых отходящий поезд был чем-то вроде развлечения.

Раздался свисток, и последних непривилегированных пассажиров запихнули в один из переполненных вагонов. В этот момент на платформе появился полицейский офицер. Он подбежал к старшему констеблю, поспешно отдал честь, что-то передал ему и произнес какие-то слова. Старший констебль поспешил к поезду и постучал кулаком по оконному стеклу вагона, которое Дерик только что закрыл.

— Ваша светлость, это письмо только что привезли из гостиницы, — сказал он, когда окно с большим трудом открыли снова. — Наверное, оно пришло, когда вы уже уехали. Надеюсь, ничего особо важного. — И он подал письмо через окно.

Судья взял конверт, вскрыл его и прочитал.

— Как! — воскликнул он с негодованием. — Как это…

Но было поздно. Поезд тронулся. Старший констебль, с рукой, отдающей честь, и застывшей улыбкой на лице, проплыл мимо окна поезда. Помощник шерифа тоже скрылся из виду и с удовольствием надел наконец свой головной убор. У судьи на коленях лежал небольшой листок бумаги с напечатанным на машинке текстом и конверт без марки.

Хильда взяла письмо. Оно было коротким:

"Тебе не удастся легко отделаться, не надейся".

И опять Хильда бросила на Дерика многозначительный взгляд. На этот раз было легко понять, что она имела в виду.

Глава 16 ГАЗ

Уитси, как и обещал Бимиш, был "страшным местом". В отличие от тихого, красивого и дружелюбного Рэмплфорда, это был мрачный и неприветливый город с перегруженным, в связи с войной, морским портом. Если в Рэмплфорде судья и его свита жили в уединении на территории монастыря, то здесь им пришлось поселиться в мрачном викторианском особняке, где было одновременно сыро и душно, комнаты обставлены плохо и через огромные окна из зеркального стекла днем были видны пустыри и коптящие трубы, а ночью они создавали проблемы для светомаскировки.

Темнота — основное, с чем впоследствии связывались воспоминания Дерика об Уитси. Дни стали значительно короче. Работы на сессии было много, и заседания длились долго. Барбер (не из-за страха ли потерять свое место?) работал не покладая рук, ежедневно засиживаясь в суде до позднего вечера, чтобы закончить в срок рассмотрение намеченных дел. Дерику казалось, что дневной свет он видел только из окна машины шерифа, когда их отвозили на обед и привозили обратно втемное помещение суда, где рассматривались еще более темные преступления. Он завидовал Бимишу, когда видел, как тот тащился пешком под незатихающим дождем (ко всему прочему, шериф, по-видимому, оказался откровенным негодяем), а несчастный Бимиш, несомненно, завидовал Дерику.

К этому времени выездная сессия и все, что с ней связано, осточертело Дерику. Он ненавидел цилиндр, который должен был всюду таскать с собой, и фрак, в карманы которого не помещалось то, что ему нужно было взять. Церемонии и формальности, которыми он восторгался в первые дни, опротивели ему своим однообразием. Он знал наизусть то место, на котором споткнется секретарь выездного суда, читая приказ, и все интонации голоса Бимиша, которым он вещал в суде. Дерик почти слово в слово помнил, какое наставление дает судья обвиняемому, впервые нарушившему закон, с какой язвительностью обращается к мошеннику и с какой угрюмой суровостью объявляет десятый по счету срок вору-рецидивисту. Даже преступники и их деяния стали казаться ему похожими друг на друга. А ведь ничего странного здесь нет — нарушения закона имеют свои пределы. Но бывает, что люди постарше и поопытнее его, годами заседающие в судах, так и не приходят к пониманию того, что человеческая природа, в сущности, не изобилует разнообразием.

Единственные дела, которые он слушал с удовольствием, были те, где защитником выступал Петигрю. Он-то всегда находил какой-нибудь свежий оборот речи или неожиданное мудрое изречение и избегал однообразия. К счастью, Уитси был его городом. Здесь начиналась его карьера, здесь он впервые отличился на выездной сессии, и здесь у него осталось несколько надежных клиентов. Не так давно, кстати, Петигрю не без основания рассчитывал занять должность мирового судьи в Уитси, но к тому времени, когда место освободилось, сменился министр внутренних дел и в который раз адвокат остался не у дел.

В гостинице была такая же скука, как везде. Давно были забыты развлечения, которыми Хильда радовала участников сессии в Саутингтоне. Почти сразу по прибытии в Уитси она получила письмо от брата, из которого узнала, что ее попытка уговорить Себальда-Смита провалилась. Была названа катастрофическая сумма компенсации, и поверенные все настойчивее требовали ответа. "К счастью, — писал Майкл, — это старомодная и респектабельная контора, и, я думаю, у них нет большого желания выдвигать судебный иск против королевского судьи. Если бы не это, нам бы давно прислали повестку. Но я чувствую и почти уверен, что клиент настаивает на своем и торопит их, поэтому недалеко то время, когда их благоговейный трепет перед судьей иссякнет". Хильда, прекрасно понимая, кто стоит за спиной клиента и подталкивает его к этим действиям, начала отчаянно экономить. Она попыталась сделать невозможное, неслыханную дотоле вещь — прожить в гостинице исключительно на ту сумму, которая выделялась выездному судье государством. К ужасу миссис Сквайр, меню было урезано до пределов, которые, на ее взгляд, были чуть ли не равносильны полуголодному существованию. Если бы нужда заставила Хильду, как и всю страну, начать экономить полугодом позже, ее действия расценили бы как истинный патриотизм, но в данный момент это выглядело как скупердяйство.

По традиции, впрочем, нельзя было избежать ужина у судьи в честь мэра города Уитси. Как она с этим справилась, известно ей одной. Она слыла гостеприимной и щедрой хозяйкой среди коллег ее мужа, и эту репутацию необходимо было поддерживать. Сама Хильда считала себя обаятельной и умной хозяйкой, и это ее собственное мнение о себе было ей тоже дорого. Блистать среди провинциальных знаменитостей умом, тактом и приятными манерами, как подобает даме из лондонского высшего общества, и в то же время исподтишка следить за каждым съеденным гостями кусочком и каждой каплей выпитого вина, моля Бога, чтобы муж не надумал откупорить еще одну бутылку портвейна, — это было слишком большим напряжением даже для Хильды с ее стойким характером. Когда ужин закончился и гости разъехались, она пожаловалась на страшную головную боль.

Порядок ночных бдений оставался прежним. На этот раз первой должна была дежурить Хильда. Дерик, увидев ее бледное лицо, пожалел бедную женщину и, когда судья вышел из комнаты, сказал ей, что подежурит всю ночь. Подавив зевок, он заверил ее, что совсем не хочет спать. Но Хильда отказалась:

— Нет. Голова пройдет. Мне бы только поспать пару часов. Вы не могли бы подежурить сегодня первым, Дерик, как в прошлую ночь? Постучите, чтобы разбудить меня в…

— Я не буду вас будить, — возразил Дерик, как настоящий рыцарь.

— Как мило с вашей стороны, — улыбнулась Хильда. — Тогда я сама проснусь. Я уже привыкла. Но если опоздаю на полчасика, вы не обидитесь?

И Дерик, сердце которого было преисполнено человеколюбием и громко билось под белым жилетом, сказал, что он обязательно подождет.

Хильда опоздала на пост не на полчаса, а на час с четвертью. К этому времени Дерик хотя и не спал в полном смысле этого слова, но сильно клевал носом и не различал ничего в двух шагах от себя. После ужина, когда подали вторую бутылку портвейна, мэр был уже сильно под хмельком. Чтобы спасти свою репутацию, юристы приналегли, и Дерик тоже не отставал. Поэтому в тихие ночные часы ему пришлось выдержать трудную борьбу со сном, и он уже начал сдавать свои позиции. Впервые за все время навязанных ему постоянных ночных дежурств он почувствовал некоторое беспокойство. После последнего анонимного письма Дерик был готов поверить, что Хильду преследуют привидения. Для него вопрос теперь состоял не в том, что в Уитси может что-нибудь случиться, а что именно и когда. И именно в эту ночь у него появилось ощущение, что где-то рядом назревает опасность. А если возникнет реальная опасность, сможет ли он опознать и ликвидировать ее?

Когда его последние усилия побороть сон были на исходе, раздался звонок и громкий стук в дверь. Спустившись вниз, Дерик открыл дверь. На пороге стоял вежливый, но решительно настроенный констебль. Он сказал, что в задней половине дома виден свет, и потребовал обеспечить затемнение.

Дерик вышел на улицу вместе с полицейским, и после небольших поисков они обнаружили, откуда пробивался лучик света — из одной из комнат, где раньше все было в порядке с затемнением. Это была библиотека, где были глухие наружные ставни и куда редко кто заходил. По-видимому, из-за постоянного сильного ветра сломалась задвижка и ставни приоткрылись. Дверь в библиотеку была распахнута настежь, и свет проникал в нее из коридора, с лестничной площадки, на которой располагался ночной пост Дерика. Непорядок был устранен: Дерик вернулся в дом и закрыл дверь в библиотеку.

Пожелав констеблю доброй ночи, он вернулся на свое место. "Ну вот и хорошо, — подумал Дерик. — То, что мне было надо. Теперь я не засну. Совсем не хочу спать…"

Его разбудили шаги Хильды. Он задремал, сидя в кресле напротив своей комнаты, откуда (если открыть глаза) была хорошо видна дверь в апартаменты Барбера. Надеясь, что Хильда не заметила, что он спал, Дерик быстро вскочил на ноги.

— Вот и я наконец-то, — тихо сказала она.

Хильда выглядела отдохнувшей. Щеки порозовели, и она смотрелась очень привлекательно в ночном одеянии, которое вообще-то называется "неглиже", хотя ничего "небрежного" в нем не было, ни в фасоне, ни в том, как оно сидело на фигуре.

— Спасибо, что дали мне возможность поспать, — продолжала Хильда. — Вы, наверное, смертельно устали. Все в порядке?

— Да-да. Ничего не происходило, — заверил ее Дерик.

— Очень хорошо. Не знаю почему, но я сегодня нервничаю.

Она направилась в сторону спальни судьи. Дерик пошел за ней, думая про себя, что, в каком бы состоянии ни были ее нервы, спала она крепко. Не доходя до комнаты судьи, Дерик отчетливо услышал тяжелое сопение Барбера. Дерику показалось, что он сопит громче, чем обычно. Все в порядке.

Дерик уже собрался пожелать Хильде доброй ночи и наконец добраться до постели, как вдруг Хильда замерла около двери в спальню и ее лицо приняло озабоченное выражение.

— Дерик, можно вас на минуту? Вы ничего не чувствуете? — обратилась она к нему с неуверенностью.

Дерик понюхал воздух. Его чувства притупились — или из-за сонливости, или под воздействием портвейна, поэтому он ничего особенного не заметил.

— Я… Вроде ничего, — промямлил он.

Но Хильда бросилась на пол и приникла носом к щели под дверью.

— Газ! — воскликнула она, вскакивая на ноги. — Я чувствую! Быстрее!

Она распахнула дверь в абсолютно темную комнату, и Дерик последовал за ней.

— Он всегда спит с закрытыми окнами! — раздраженно произнесла Хильда.

Действительно, в комнате было не только темно, но и душно. Но кроме затхлости, Дерик уловил другой тяжелый запах, а вдобавок к хрипам, доносившимся с кровати, услышал непрерывный шипящий звук, шедший из другого конца комнаты.

Натыкаясь друг на друга в темноте, они пытались нащупать кран газовой горелки. Казалось, прошла вечность, прежде чем Хильда нашла кран и шипение прекратилось. Дерик подошел к окну, раздвинул тяжелые шторы и распахнул створки. В комнату ворвались свежий холодный воздух и капли дождя.

Тем временем Хильда подошла к кровати и стала трясти спящего мужа.

— Уильям! — громко звала она. — Уильям! С тобой все в порядке?

Храпение прекратилось, и Дерик услышал сонный голос судьи:

— Что? Какого черта?! В чем дело? — Под судьей заскрипела кровать — он приподнялся и сел. — Зачем ты открыла окна? — спросил он недовольным голосом.

Хильда вздохнула с облегчением:

— Утечка газа. Ты мог бы задохнуться.

— Да? Как неосторожно с моей стороны. Я был уверен, что плотно закрыл кран. Теперь все в порядке? Спасибо, Хильда.

Сказав все это сонным голосом, судья снова улегся в кровать и через минуту захрапел.

Дерик и Хильда на цыпочках вышли из комнаты. В коридоре она повернулась к нему и сказала со вздохом, глядя на него сверкающими глазами:

— Слава богу! Мы подоспели вовремя.

— Да, — откликнулся Дерик. — Это счастье, что вы почувствовали запах.

Его мысли путались, но одно Дерик осознавал ясно: если бы он следил как следует, беды не случилось бы.

— Как вы думаете, с ним все будет в порядке? — спросила Хильда обеспокоенно. — Не вызвать ли врача?

К этому времени мысли Дерика пришли в порядок.

— Думаю, в этом нет необходимости. Газа было немного, иначе мы с вами почувствовали бы себя плохо. А сейчас комната проветрилась. У него может болеть голова утром, но хуже ему не станет. Странно, — добавил он, — что было мало газа. — Мысль его заработала отчетливо, как бывает иногда после сильного напряжения. — Такое впечатление, что кран был лишь чуть приоткрыт.

— Я не заметила, — сказала Хильда. — Я просто завернула его до упора, и шипение прекратилось.

— Я не разбираюсь в этих устройствах, — признался Дерик, — но, смотрите, он находится в постели уже около пяти часов. Думаю, если бы судья не закрыл кран до конца перед тем, как лечь спать, комната была бы полна газа даже в случае небольшой утечки, а мы ясно слышали шипение, когда вошли в комнату.

— Это значит, что кран открыли недавно, — закончила его мысль Хильда.

— Скорее всего, так.

— Значит, кто-то вошел в его комнату и сделал это, — в ее голосе зазвучали грозные нотки, — когда вы якобы дежурили, а на самом деле спали…

— Я не спал, — запротестовал Дерик.

— Если бы я шла тихо, вы бы и не услышали, как я подошла. Любой мог войти в комнату и выйти, а вы и ухом не повели бы.

Дерик понимал, что обвинение имеет под собой почву, но в данных обстоятельствах оно показалось ему крайне несправедливым с ее стороны, поэтому он сказал то, о чем впоследствии очень сожалел:

— Не думаю, что кто-то мог это сделать. В конце концов, если это не случайность, вовсе не исключено, что он сам мог открыть кран нарочно. — И даже не глядя на Хильду, он понял, что смертельно ее обидел.

После ледяной паузы она проговорила:

— Вам пора спать. Мы обсудим это утром, когда вы… когда вы полностью придете в себя.

Дерик, не сказав больше ни слова, отправился в свою комнату. Заснул он не сразу. Этот эпизод обеспокоил его, причем значительно сильнее, чем все, что случилось до этого во время сессии. В данном случае прозвучала не только угроза, от которой можно было бы отмахнуться, и не вульгарная шутка. Это было действительно реальное покушение на жизнь судьи. Если бы Хильда не пришла вовремя и не учуяла запаха газа, судья задохнулся бы. До этого Дерик как-то отказывался верить в существование реальной опасности. Именно поэтому, а также из-за желания оправдать свою небрежность в качестве охранника он высказал нелепое предположение о попытке самоубийства предположение, в которое сам, разумеется, не верил.

Но если это действительно была попытка убить судью, то следует смотреть фактам в лицо: это мог сделать лишь кто-то из ближайшего окружения. Гостиница хорошо охранялась, и у постороннего было мало шансов проникнуть в здание. Дерик снова стал перебирать в уме людей, которых видел каждый день, но о которых мало что знал. Однако представлялось совершенным абсурдом связать их с криминалом, в результате чего они немедленно потеряют непыльную и хорошо оплачиваемую работу. Он вспомнил также, что Бимиш (Подозреваемый Номер Один, как бы назвал его любимый Дериком детективный писатель) был прекрасно осведомлен об их с Хильдой охранной деятельности и ночных дежурствах. Рискнул бы он при таких обстоятельствах быть застигнутым на месте преступления, если при его работе у него была масса других возможностей осуществить убийство?

Странное предположение промелькнуло в голове Дерика. Предположим, Бимиш прокрался в спальню Барбера и открыл газ, но не с целью убить судью, а ради злой шутки, чтобы доказать неэффективность секретаря судьи в качестве охранника. Потом вернулся бы, закрыл кран и посмеялся над уснувшим стражником. Фантастическое предположение, но нельзя сбрасывать его со счетов, имея в виду злобный юмор, характерный для Бимиша. Если так, то шутка не удалась, потому что неожиданно пришла Хильда. Дерик решил внимательно понаблюдать за Бимишем завтра — может быть, тот как-нибудь выдаст себя.

Потом он стал думать о Сэвидже и Грине и, к собственному раздражению, никак не мог представить их себе в качестве потенциальных убийц. Он решил впредь почаще общаться с ними, чтобы изучить их характеры. Правда, у него не было ни малейшей идеи, как осуществить это на практике. Миссис Сквайр следует категорически исключить из числа подозреваемых. Достаточно одного взгляда, чтобы понять, что она не из тех женщин, которые встают с постели в три часа ночи и бегут кого-то убивать. Остался один подозреваемый, вернее, одна — Хильда. И опять ему в голову пришла дурацкая мысль: а что, если она открыла газовый кран в комнате мужа, просто чтобы все ею восхищались, как она обнаружила и предупредила опасность? Он не мог найти иную причину такого рода поступка, кроме как доказать ему, что ночные дежурства необходимы, хотя, конечно, могли быть другие, неизвестные ему мотивы. Может быть, у нее не все в порядке с головой, и ее сумасшествие проявляется в такой форме, как выдумывание заговора против судьи и изобретение всяких инцидентов в качестве доказательства? В конце концов, бывают же такие отклонения в психике, как мания преследования, и это, может быть, лишь необычная форма болезни. Дерик покрутил новую идею так и сяк и на мгновение чуть не поверил, что именно здесь кроется ключ к разгадке всех этих мистификаций, но вовремя остановился. Он ведь видел лицо Хильды, когда она откусывала отравленную конфету, а также сразу после нападения в Уимблингхэме. Не могла она придумать и разыграть эти два происшествия. Это ясно как день.

Дерик сдался. Потихоньку засыпая, он подумал еще об одной вещи. Если, к примеру, чужой человек — ну хотя бы инспектор Маллет — взялся за расследование попытки отравления газом судьи Барбера, у него в списке был бы еще один подозреваемый. И звали этого подозреваемого — Дерик Маршалл. Это была последняя, самая фантастическая теория, пришедшая на ум Дерику.

Глава 17 РАЗМЫШЛЕНИЯ

Хильда не выполнила своего обещания, или угрозы, если хотите, обсудить происшествие утром. Удивительно, но все три персонажа, имеющие отношение к ночному инциденту, наутро не проявили ни малейшего желания вспомнить о нем. Неясно, болела ли у судьи голова, как предсказывал Дерик, но за завтраком он был неразговорчив — впрочем, как обычно. В равной степени невозможно было определить, помнил ли он, что его разбудили среди ночи, предотвратив отравление газом. За столом, как бы по общему согласию, царила тишина.

А в суде опять был скучный день. Дерик, время от времени заглядывая в Первую книгу Самуила, имел достаточно времени, чтобы вновь обдумать события прошлой ночи, и в результате решил подойти к Хильде.

— Я хотел поговорить вами, — начал он, слегка запинаясь. — Я должен извиниться…

— Это я должна извиниться, — почти одновременно с ним произнесла она, и оба рассмеялись — лед растаял.

Дерик чувствовал, что на Хильду нельзя долго сердиться. И он, как мальчишка, был рад, что она на него тоже не сердится.

— Перед тем как вы пришли, случилось нечто, о чем я вам не сказал, продолжал Дерик. — Вчера мне это не показалось важным, но я подумал и пришел к выводу, что это может иметь значение. — И он рассказал ей о визите констебля и о том, что в библиотеке сломалась задвижка на ставне.

Хильда задумалась.

— Все это очень неприятно, — заключила она. — Надо, конечно, сказать, чтобы починили задвижку. Но я не вижу связи с тем, что случилось в комнате судьи. Вы же не думаете, что кто-то мог проникнуть в дом через окно? Вы заметили бы его на лестнице.

— Вряд ли, — возразил Дерик. — Я уверен, никто не мог попасть в дом через окно. Окна в библиотеке были закрыты, и болт находился на месте. Но кто-то мог пройти через входную дверь, пока мы с констеблем осматривали окно библиотеки с улицы. Дверь при этом оставалась открытой, у меня не было с собой ключа.

— Понимаю, — произнесла Хильда с сомнением в голосе.

— Может быть, кто-то слонялся вокруг дома и, воспользовавшись представившейся возможностью, проник внутрь?

— Не исключено. — Хильду его довод явно не убедил. Она подумала немного, и ее лицо прояснилось. — Нет, — отрезала она. — У меня есть другая версия. Вы говорите, сломана задвижка с внешней стороны? А что, если этот человек намеренно сломал ее, чтобы стал виден свет? Он понимал, что констебль заметит непорядок, отойдет от входной двери, а у него появится возможность войти внутрь.

— А я предоставил ему эту возможность, оставив дверь открытой. Вы правы, Хильда. У него было достаточно времени, пока я отсутствовал, подняться наверх и спуститься вниз незамеченным. Понимаете, что это значит? Я все время думал, кто из домочадцев мог совершить такое. Теперь понятно, что это сделал кто-то чужой.

— И этот кто-то на свободе, планирует убийство моего мужа, — с горечью произнесла Хильда. — Вот вам и Скотленд-Ярд! Тем не менее это снимает груз с души. Очень неприятно было подозревать, — что среди нас есть преступник или маньяк. Но я не склонна полностью поверить в вашу теорию, Дерик. Ведь у нас нет никаких доказательств, что все случилось именно так, как вы предполагаете. Мы должны быть все время начеку и усилить бдительность.

— А пока, я полагаю, вы сообщите об этом в полицию? — спросил Дерик.

Хильда отрицательно покачала головой:

— Нет. У нас будет больше работы и больше забот, но в полицию мы не пойдем.

— Но почему? — удивился Дерик. — Если, как вы говорите, кто-то планирует убийство вашего мужа, мы обязаны сделать все, чтобы обезопасить его.

— Знаю, — отозвалась Хильда. — Я думаю об этом так же, как вы. Однако есть один серьезный довод против того, чтобы привлекать полицию. Что, по-вашему, они сделают в первую очередь?

К этому времени Дерик прочитал достаточное количество показаний свидетелей, чтобы иметь представление, как работает полиция.

— Думаю, начнут опрашивать свидетелей, — ответил он.

— Вот именно. И кто будет первым?

— По всей видимости, господин судья.

— Совершенно верно.

— Да, действительно, — протянул Дерик, пока еще не совсем понимая, что имеет в виду леди Барбер, — мы не знаем, что он может сказать по этому поводу. Может, он говорил что-то вам?

— Нет, мне он ничего не говорил. Мне кажется, Уильям ничего не помнит о том, что случилось ночью.

— Понимаю. И вы, естественно, не хотите доставлять ему лишнее беспокойство.

— Конечно, — тихо подтвердила Хильда. — Естественно, не хочу. Но есть и другая причина, по которой не стоит, чтобы полиция собирала свидетельские показания. Представьте себе, что он на самом деле все помнит.

— И что же?

— Не понимаете? Дерик, ну как же вы не понимаете? Вы же вчера сами высказали предположение, как это могло случиться. Простите меня за вчерашнюю грубость, но вдруг… вдруг вы правы, и он действительно… О нет! Дерик, не заставляйте меня произносить это вслух! — Хильда была готова расплакаться.

Сконфуженный Дерик попытался ее утешить.

— Да что вы! — сказал он. — У меня это просто вырвалось, потому что я обиделся, когда вы решили, будто я спал. По правде говоря, я действительно чуть не заснул. Не воспринимайте это всерьез. Я не верю, что судья пытался убить себя. Зачем? У него нет на это никаких причин.

— Спасибо, Дерик. — Хильда вытерла глаза. — Спасибо, что вы так думаете. Но боюсь, все не так просто. Вы не знаете моего мужа так хорошо, как я. — Она слегка улыбнулась. — Но это естественно, правда? Странная ситуация. Мы знакомы всего несколько недель, и я никогда бы не подумала, что буду обсуждать такие вопросы с кем бы то ни было. Не будем ходить вокруг да около. Но, увы, я могу допустить, что при определенных обстоятельствах мой муж может лишить себя жизни.

Дерик хотел возразить, но Хильда остановила его:

— Раз уж я начала, позвольте мне продолжить. Вы должны были заметить, что судья — очень гордый человек. Он очень гордится собой и своим положением. Но он может лишиться своего положения из-за того, что случилось в Маркгемптоне. Может быть, вы этого не знаете, но такая опасность существует. И его это очень беспокоит, хотя он не подает виду. Так вот, если принять во внимание все его проблемы, возникшие в последнее время… Не знаю, но не исключено, что… Невозможно узнать, что творится в его голове. Уильям — скрытный человек. Я только что сказала вам, что вы не знаете его так, как я. На самом деле не могу поручиться, что и я хорошо его понимаю.

Для Дерика с его небольшим жизненным опытом было настоящим откровением узнать, что люди, прожившие вместе не год и не два, не изучили до конца характеры друг друга. В его мыслях тут же возник образ Шейлы. Если он женится на ней, их союз будет идеальным союзом помыслов и душ.

— Вот так, — закончила Хильда нарочито бодрым голосом. — Давно пора было все вам рассказать, но не принимайте сказанное мной слишком близко к сердцу. А теперь нам надо поспешить, а то опоздаем к ужину.

За столом Дерик внимательно присмотрелся к судье. Можно сказать, он впервые рассматривал его так пристально. И в результате не обнаружил в его внешности каких-либо признаков склонности к самоубийству. С другой стороны, он слабо представлял себе, как может выглядеть человек, задумавший лишить себя жизни. Ему лишь показалось, что судья выглядел более угрюмым, чем обычно, хотя последнее время он постоянно был мрачным.

А вот Хильда, которая, естественно, лучше Дерика чувствовала настроение мужа, что-то заметила. Ее беспокойство выражалось в том, что она всеми силами пыталась растормошить его светлость. Впервые за все время, которое они провели вместе, Дерик увидел, как леди Барбер старалась использовать свой талант общения по отношению к мужу. Это был интересный спектакль. С присущим ей тактом и обаянием Хильда помаленьку добилась своего. К концу ужина Барбер, возможно к собственному удивлению, разговорился и повеселел. Дерик, увлеченный потоком сплетен, остроумных замечаний и воспоминаний, сам того не ведая, помогал ей и в результате остался доволен тем, как прошел вечер. За кофе, слушая очередной юридический анекдот, который касался сугубо профессиональных вопросов, но тем не менее был очень забавным, он подумал, что, если бы все вечера проходили так, как сегодня, ему не на что было бы жаловаться.

Сэвидж, прежде чем унести посуду, подбросил угля в камин. Отсветы пламени осветили мрачную гостиную. Судия вынул сигару и с энтузиазмом заговорил о неприступности линии Мажино. Хильда, выполнив свою задачу, молчала.

Посматривая на нее исподтишка, Дерик уловил, что она выглядела усталой, но довольной. Ему показалось, что леди Барбер держит судью за руку. Это был момент мира и спокойствия.

Дерик смотрел на них, и ему представлялось невозможным, что совсем недавно он обсуждал с Хильдой вероятность попытки самоубийства ее мужа. В конце концов, что бы она ни говорила, а люди, которых ты знаешь, не совершают самоубийств. Но если мысль о самоубийстве казалась ему нелепой, то еще абсурднее было представить, что кто-то затевает убийство этого высокого худощавого мужчины, сидящего у камина в роскошной викторианской гостинице города Уитси и попыхивающего сигарой. Убийств не бывает, то есть о них узнают только из книг и газет. В этом Дерик не хотел разубеждаться, несмотря на то что сам присутствовал на рассмотрении трех-четырех дел об убийствах во время сессии. Люди, которых он видел на скамье подсудимых, не были реальными, то есть обычными людьми, иначе бы они там не оказались. Что же касается их несчастных жертв, то Дерик, к своему счастью, видел их останки только на фотографиях, которые с удовольствием демонстрировала полиция, а фотографии не вносили смятения в его душу.

Судья, несмотря на приложенные усилия, не долго оставался в хорошем настроении. В течение последних дней сессии он вел себя отстраненно, надменно и раздражался по любому поводу. На последнем заседании суда в Уитси Барбер вступил в перепалку с Петигрю во время рассмотрения заявления о расторжении брака, не подкрепленного доказательствами. Дерик так и не понял сути дела, кроме того, что существовали какие-то правила, регламентирующие свидетельства, и именно нарушение этих правил служило основанием для защиты. Небольшое расхождение во мнениях переросло, как на следующий день писали местные газеты, в настоящий скандал. Петигрю, неизменно проявляющий ироническую почтительность к судье, на этот раз не сдержался. Он повысил голос, лицо его налилось краской, адвокат бес церемонно перебил судью и, когда было зачитано решение, из которого следовало, что он проиграл, швырнул на стол материалы дела и покинул зал, даже не поклонившись в сторону членов суда. Его можно было понять: судья обращался с ним крайне неучтиво. Однако всех удивило и поведение Петигрю, славящегося своим сдержанным темпераментом.

Если не считать этого неприятного события, ничего заслуживающего внимания в заключительные дни выездной сессии в Уитси не произошло. Задвижку на ставнях в библиотеке починили, и полиция их больше не беспокоила. Ночные дежурные регулярно принюхивались, стоя под дверью спальни судьи, но никаких утечек газа больше не случилось. Днем и ночью было спокойно, никаких признаков опасности не наблюдалось.

Дерик еще больше подружился с Хильдой, чему был очень рад. Они не возвращались к разговору о возможном самоубийстве, но между ними установились доверительные отношения. Теперь Дерик без стеснения разговаривал с Хильдой о чем угодно, почти как с ровней, что было ему в новинку, не испытывая благоговейного трепета перед ее знаниями и жизненным опытом. Неожиданно для себя он понял, что повзрослел. Но несмотря на новые отношения, их откровенность друг перед другом была, выражаясь дипломатическим языком, односторонней. У него ни разу не появилось желания рассказать Хильде о своем романе. В нем проснулась интуиция, и она подсказывала ему, что, хотя у Хильды были широкие взгляды, некоторые вещи не входили в сферу ее интересов. В частности, другие женщины.

У Дерика было много свободного времени. Он стал чаще общаться с Хильдой и реже — с Бимишем. По какой-то причине клерк стал относиться к Дерику с меньшей фамильярностью, и в целом его поведение изменилось. При всех его недостатках он обычно был в хорошем настроении и не терял присутствия духа при любых обстоятельствах, как бы возвышаясь над жизненными проблемами благодаря ощущению своей собственной значимости. Но во время сессии в Уитси Бимиш как-то осунулся и был постоянно чем-то озабочен. Вряд ли это было результатом пренебрежения к его персоне со стороны шерифа. Он стал замкнутым и проводил много времени в одиночестве в своей комнате. Дерик подозревал, что Бимиш много пил. Но если раньше под влиянием выпитого он становился мягче и общительнее, то теперь, наоборот, раздражался и вредничал. Бимиш постоянно делал замечания Сэвиджу и Грину и несколько раз даже вступил в перебранку с секретарем выездной сессии. Если раньше Дерику не нравился напыщенный и покровительственный тон клерка, то теперь он вдруг стал жалеть этого человека. Было совершенно ясно, что характер Бимиша испортился из-за каких-то неприятностей, что он был чем-то встревожен, и Дерику временами хотелось подбодрить его или, по крайней мере, поговорить с ним о его проблемах. Узнав о крушении надежд и разочаровании, которое принесло Хильде ее замужество, он стал испытывать чувство сострадания ко всем людям, и ему больно было видеть, как энергичный, уверенный в себе человек по воле судьбы превращается в развалину.

Хильда тоже заметила перемены в поведении Бимиша, но ее реакция в корне отличалась от сострадания Дерика. Для нее Бимиш был всего лишь несимпатичным человеком, к недостаткам которого прибавился несносный характер. Отсутствие милосердия со стороны Хильды усиливало у Дерика тщеславное чувство превосходства над ней в этом отношении. Маленькая драма человеческих отношений, разворачивающаяся перед глазами Дерика, заинтриговала и заинтересовала его, возмещая отсутствие развлечений в последнюю неделю их пребывания в Уитси. И тем не менее он мечтал о возвращении в Лондон и окончании его рабской службы с энтузиастом школьника, ожидающего каникул.

Глава 18 КОРОЛЬ ПРОТИВ ОКЕНХЕРСТА

Работая не покладая рук и заставляя всех работать так же, Барбер закончил сессию в Уитси за день до начала заседаний в Истбери. Он решил сделать рабочим днем день при езда, который обычно отводился для доставки всех атрибутов правосудия из одного графства в другое. Судя по замечаниям официальных лиц, имеющих отношение к выездным сессиям, это было нарушением традиции, которое можно было объяснить лишь ситуацией военного времени.

Уитси и Истбери находились на расстоянии двадцати миль друг от друга по одной железнодорожной линии, поэтому вполне можно было начать заседания в Истбери, не делая перерыва на день. Тем не менее все, от секретаря выездного суда до слуги личного секретаря судьи, посчитали вопросом принципа нарушение традиционного порядка, а именно — ударом, нанесенным прямо в сердце английского правосудия. Дерик, слушая мнения, решительно высказанные опытными людьми, пришел к выводу, что у них были свои причины так думать, но даже не пытался понять, почему нельзя начать заседания в день приезда.

Истбери представляет собой скромный торговый город, центр небольшого графства. Список уголовных дел, рассматриваемых здесь выездными судьями, также обычно довольно скромен. После тяжелых судебных будней в Рэмплфорде и Уитси и в предвкушении окончания сессии ее участники получают истинное удовольствие, работая в Истбери. С одной стороны, вроде бы неудобно и неправильно завершать выездную сессию в городе, где ожидается меньше всего работы, но Южный округ очень гордится тем, что у них все происходит не так, как везде, и пресекает любые попытки изменить график проведения выездной сессии суда.

Список уголовных дел в Истбери был коротким, как обычно, но на этот раз его нельзя было назвать скромным. Всего три дела, но одно из них могло продлить сессию на весьма продолжительный период — на целых четыре дня. Четыре дня интересных событий для присутствующих, но столько же времени придется провести без должного комфорта.

Помещение суда, как бы рассчитанное на ожидаемый небольшой объем работы, выглядело крошечной квадратной комнатой, по четырем сторонам которой располагались скамья адвокатов, судейская скамья, скамья подсудимых и место для дачи свидетельских показаний. Адвокаты и поверенные обеих сторон теснились вместе и старались по возможности занять угол, из которого можно было задавать вопросы свидетелю, не повернувшись при этом спиной к судье и присяжным. Все остальные, присутствующие по службе или по желанию, располагались, как могли, сзади на жестких скамьях без спинок.

В такой обстановке в течение трех с половиной дней слушалось дело об убийстве Джоном Окенхерстом любовника своей жены. Это дело не привлекло большого внимания. Может быть, о нем писали бы больше, даже в разгар войны, если бы для джентльменов от прессы были созданы лучшие условия или если бы Окенхерст занимал более высокое социальное положение. Но жители Истбери и его окрестностей проявили страстный интерес к этому делу, и крохотное помещение суда было забито до предела от начала до конца слушания. А в деревне, где подсудимый работал кузнецом, о нем вообще долго не забывали. В течение многих последующих лет любой проезжий, зашедший в бар постоялого двора, мог быть уверен, что с его приходом вновь начнется бурное обсуждение вопроса о том, повесили ли Окенхерста в конце концов или нет.

История, которую представил на рассмотрение вечернего заседания выездного суда сэр Генри Баббингтон, королевский адвокат, была простой и мелодраматичной. Сэр Генри, сам имевший склонность к мелодраме, рассказал ее с огромной выразительной силой. В маленьком помещении были слышны все модуляции его красивого, зычного голоса и видны любые изменения выражения на его подвижном лице. Тот, кто внимательно слушал его, не мог не почувствовать некоторую симпатию к человеку, которому предстояло скрестить шпаги с сэром Генри, выступая защитником в этом убедительно представленном деле. Да, можно было лишь посочувствовать Петигрю, сидевшему в уголке в парике, съехавшем ему почти прямо на сморщенный нос.

У Петигрю действительно был повод для беспокойства. Он не боялся Баббингтона, которого хорошо знал и любил и чьи слабости ему тоже были хорошо известны. Чего он боялся, так это оснований, на которых приходилось строить защиту, особенно если принять во внимание, что сам он верил в них лишь наполовину. Когда Петигрю был совсем молодым адвокатом, кто-то из старших с сарказмом сказал ему: "Нет ничего плохого в том, что молодой адвокат иногда верит в невиновность клиента". Теперь Петигрю был уже далеко не молод, и именно в этот раз он хотел бы, чтобы у него было больше уверенности в том, что его клиент заслуживает наказания. Разобравшись в деле лучше, чем другие, он понимал: преимущества не на его стороне, и от этого остро чувствовал, что дело может обернуться наказанием невиновного человека.

— В заключение хочу сказать, господа присяжные заседатели, — говорил Баббингтон, — что обвинение представит вам доказательства того, что жертва этого преступления в течение долгого времени находилась в незаконной связи с женой подсудимого; что об этом подсудимый если не знал, то по крайней мере подозревал; что он угрожал погибшему не один раз; что указанной ночью погибшего нашли у задней двери дома обвиняемого с ножом в спине; что нож был изготовлен обвиняемым в его кузнице. Вы услышите свидетельские показания соседей, которые я не буду сейчас зачитывать, о том, какие звуки и чьи голоса они слышали в ночь трагедии. Вам предстоит рассмотреть и тщательно взвесить показания обвиняемого, данные им полицейским офицерам, назначенным для расследования этого преступления, — показания, которые, я вынужден сообщить вам, являются неясными и противоречивыми. Принимая во внимание этот и другие факты, после того, как будут даны свидетельские показания с обеих сторон, вам предстоит сделать вывод о полноте материалов для предъявления столь серьезного обвинения. А теперь, с помощью уважаемого коллеги, я хотел бы вызвать свидетелей обвинения.

— Я думаю, — произнес Барбер, глядя на часы, — сейчас необходимо объявить перерыв в слушании дела.

— Как будет угодно вашей светлости.

Петигрю ничего другого не ожидал и чертыхался про себя, пока судья объяснял присяжным, что, хотя в связи с военным положением им разрешается уходить домой на время перерыва, они не имеют права обсуждать вопросы, касающиеся рассматриваемого в суде дела, С кем бы то ни было. Петигрю, как никто другой, знал: если бы судья не закрыл заседание на сегодня, то психологический эффект от речи Баббингтона был бы другим. Эмоциональный накал снижается, если сразу за вступительной речью обвинителя вызывают двух-трех официальных свидетелей (их всегда вызывают первыми), а затем проходит деловое обсуждение фотографий и схем. Если бы папаша Уильям соблаговолил посидеть в своем кресле еще минут двадцать, присяжные ушли бы домой, пережив кульминационный момент и понимая, что, хотя дело, которое они рассматривают, касается жизни и смерти, по большому счету это банальное, как и сама жизнь, бытовое дело. А так они уйдут на перерыв лишь с отзвуками красивого голоса обвинителя и вернутся завтра утром с созревшим в душах и, возможно, непоколебимым решением. "Как будто ты этого не знаешь, старая скотина!" — ругался про себя Петигрю, почтительно кланяясь вслед удаляющейся фигуре судьи. Но он был не прав. Барбер ни о чем, кроме чая, в этот момент не думал.

Любой, кто хочет ознакомиться с делом "Король против Окенхерста" более подробно, может найти полный стенографический отчет заседаний суда в подшивке "Истбери газетт энд адвертайзер". А здесь достаточно сказать, что свидетели подтвердили все, что обещал сэр Генри в своей вступительной речи, и досказали то, о чем он не упомянул и на что лишь намекнул — королевский адвокат знал цену недосказанного. В частности, что молодой человек по имени Фред Пальмер, с которым Алиса Окенхерст завела роман, устав от измен мужа и плохого с ней обращения, был, несомненно, убит. Убийца воспользовался необычным оружием — чем-то похожим на кинжал, сделанный из лезвия старого ножа, искусно вставленного в железную рукоятку. Несколько свидетелей подтвердили, что кинжал был изготовлен в кузнице самим Окенхерстом. Сообщили также и о ссоре, имевшей место между подсудимым и его женой во второй половине дня, перед той ночью, когда был убит Пальмер. Обвинение подчеркнуло тот факт, что Алиса убежала из дома, спасаясь от мужа, а Пальмер пришел в то время, когда Окенхерст обычно еще сидел в пивной, и встретил не свою любовницу, а ее мужа, объятого ревностью и с самодельным кинжалом в руке.

— Вы знаете, — сказал Петигрю поверенному, который вводил его в курс дела, — что-то здесь не сходится. Нам с вами понятно, что наш клиент был плохим человеком, и не исключено, что он способен на убийство. Но почему кузнец использовал стилет, как какой-нибудь итальянский бандит? Почему он не взял в руки один из своих молотов или что-нибудь в этом роде?

— Действительно, странно, — согласился поверенный. — Но мы не можем доказать, что не он совершил убийство, а его объяснения совершенно невразумительные.

— Настолько невразумительные, что я наполовину в них верю. Он говорит, что увидел кинжал, который стоил десять фунтов, в антикварной лавке, но купить его не мог, поскольку сидел на мели, так как работы в кузнице было мало. И тогда подумал, что смог бы сделать нечто подобное сам и выдать самодельный кинжал за старинную вещь. Такой идиотизм мог прийти в голову только тупице вроде него! Но как внушить это присяжным?

— Насколько я знаю присяжных в этом графстве, — ответил поверенный, боюсь, они скажут: "Если Джон Окенхерст не убивал Фреда Пальмера этим самым ножом, может быть, вы можете сказать нам, кто это сделал?"

После того как Алиса Окенхерст, бледная, — красивая, приличная на вид женщина, закончила дачу показаний, для Петигрю настал момент ответить на этот незаданный вопрос. Ответ начал вырисовываться в результате учтивого, но настойчивого перекрестного допроса и произвел настоящую сенсацию среди присутствующих в зале суда. Вначале смысл вопросов, которые задавал защитник, был не совсем ясен и озадачил присяжных, как и было задумано. Вопрос следовал за вопросом, и присяжные начали понимать, что миссис Окенхерст не такая уж невинная овечка, как ее представила обвинительная сторона. Она плохо обращалась с мужем, и не исключено, что с Фредом Пальмером тоже. Если верить тому, что о ней говорили, Алиса обманывала Фреда Пальмера. Молодой человек начал понимать, что она легкомысленная женщина, хочет отделаться от него и завести роман с кем-то еще. Конечно, это не меняло дела в корне, но все-таки…

— Вы хотите сказать, господин Петигрю, — неожиданно вмешался судья, — что убийство совершила данная свидетельница?

С точки зрения защиты вопрос был некорректен, задан не вовремя и не тем тоном. Весь план адвоката, тщательно разработанный и осуществляемый с большим мастерством, неожиданно рухнул. Петигрю планировал по крупицам внести подозрение в сознание присяжных, что привело бы их к сомнению относительно виновности подсудимого. Рано или поздно жене подсудимого должно было быть предъявлено обвинение, но для этого сначала надо было вывести ее из равновесия целенаправленными вопросами и поставить под сомнение ее правдивость, вынудив признаться в совершении менее значительных проступков. Тогда присяжные будут готовы поверить, что столь непорядочная женщина могла совершить и нечто похуже. Но такой момент еще не наступил, присяжные были шокированы и испуганы прямолинейным обвинением, высказанным судьей.

— Ваша светлость, — произнес Петигрю как можно спокойнее, — в мои обязанности не входит обвинять кого бы то ни было в совершении данного преступления. Я своевременно сделаю заявление и представлю свои доводы относительно того, что обвинение не предоставило присяжным заседателям достаточные доказательства виновности обвиняемого в совершении данного преступления. Я обязан задать вопросы по этому поводу свидетельнице, чтобы помочь присяжным заседателям убедиться в недостаточности доказательств.

— Разумеется, — сухо буркнул Стригун. — Но относительно данной свидетельницы были высказаны некоторые предположения, которые, намой взгляд, ведут к однозначному результату. Ради справедливости по отношению по крайней мере к ней следует внести ясность по этим предположениям. Если вы не желаете задать конкретный вопрос, это могу сделать я. Миссис Окенхерст, вы убили Пальмера?

— Нет, ваша светлость.

— Хорошо. Продолжайте, господин Петигрю.

Петигрю скрепя сердце продолжил. Искусство перекрестного допроса состоит прежде всего в том, чтобы рассчитать момент, когда надо задать определенный вопрос. Вопрос, заданный к месту, может решить все, но, если его задать раньше или позже, он просто повиснет в воздухе. Именно так и случилось. Более того, вмешательство судьи насторожило свидетельницу, которая поняла, к чему клонит адвокат. У нее было время собраться и подготовиться к удару.

Обсуждая впоследствии результаты этого дела, Петигрю и Баббингтон пришли к общему мнению, что это был переломный момент в слушании. Защитник сражался до конца, но присяжные не забыли — и Барбер не позволил им забыть, напомнив об этом в своей заключительной речи, — впечатления, которое произвело на них безосновательное обвинение, выдвинутое против опозоренной и, кстати, очень привлекательной женщины. На фоне ее показаний, которые в значительной степени повлияли на приговор Окенхерсту, сам он собственными показаниями лишь усугубил положение. Алиса предстала великолепной свидетельницей. Он же — страшным, неуклюжим, медленно соображающим и явно неоткровенным чудовищем.

Но, как бы там ни было, на заключительной стадии слушания шансы были относительно равны. Баббингтон произнес великолепную заключительную речь. Его выступление было продуманным, связным и честным. Лишь в заключительных фразах он неразумно поддался своей склонности к драматическому: слишком много теплоты в голосе и слишком энергичные жесты не вязались с образом королевского адвоката-обвинителя. Но это был вовсе не промах Баббингтона просто такой у него был характер. Каковы бы ни были его благие намерения в начале речи, к середине его обуял старый демон, и он все больше стал походить на выпускника Модлин-Колледж-Скул мужская привилегированная школа в Оксфорде. и президента Драматического общества Оксфордского университета, который, по общему мнению, мог бы сделать блестящую карьеру на сцене.

Петигрю, делая неразборчивые пометки в блокноте, подумал, не начать ли ему свою речь так, как он уже сделал однажды, и нанести тем самым сокрушительный удар Баббингтону в деле о клевете? Для этого следовало лишь процитировать:

Как в театре,

Когда талантливый актер покидает сцену,

Глаза людей лениво смотрят на того,

Кто выйдет следующим.

Он посмотрел на присяжных. Нет, Шекспир не подойдет — не в их духе. Они сочтут это легкомыслием, а на этот раз ему следует воздержаться от легкомыслия. Черт возьми, по совести сказать, это действительно серьезное дело. В его возрасте было смешно нервничать по поводу его хода, но сейчас он нервничал. Петигрю предпочел бы, чтобы ему не так отчаянно хотелось вытащить этого кузнеца. А также предпочел бы не чувствовать, что шансы выиграть у него малы. Один против троих: Баббингтона, который вытирал лоб после напряженного выступления, самого обвиняемого со злодейским лицом — его главным врагом и Стригуна, сидящего на возвышении, поджав губу.

Петигрю мудро не делал попыток перещеголять Баббингтона в красноречии. Он прекрасно знал, что аудитория может воспринять за определенное время лишь довольно ограниченный объем риторики. А данная аудитория была одурманена не только потоками слов, обрушившихся на нее, но и отравленным воздухом, которым они дышали последние три дня. Если сейчас адвокат обратится к ним с волнующей речью, одурманенные присяжные просто снова впадут в транс, из которого выйдут, испытывая глубокое уважение к ораторскому таланту ученого джентльмена, но без всякого понятия, в чем же состояла защита. Речи, произнесенные при аналогичных обстоятельствах, нередко способствовали огромному росту репутации, но на диво большой процент тех, ради кого они произносились, был казнен. Поэтому на этот раз обвинитель и защитник поменялись ролями. Речь Петигрю была сухой, неэмоциональной и изобиловала простыми разговорными фразами. Вскоре он убедился, что его метод сработал. Присяжные, вначале разочарованные тем, что им не предложили еще одну изысканную речь, выпрямились в своих креслах и слушали внимательно. К их собственному удивлению, они начали соображать и думать. Мало-помалу простыми и ясными фразами Петигрю тянул их за ниточку, возвращая к ходу мыслей, который был ему нужен.

И здесь случилось несчастье — тривиальное несчастье, без всякого героизма — суть которого была понята не более чем полудюжиной людей, находившихся в зале суда. Петигрю обсуждал свидетельские показания относительно угроз, которые якобы высказывал заключенный по отношению к погибшему. Он разбирал пункт за пунктом, указывая на то, что это были лишь слова, сказанные вскользь, которые вспомнили по прошествии значительного времени ненадежные свидетели и которые были преувеличены до неузнаваемости во время пересказа.

— Давайте перейдем, — предложил Петигрю, — к свидетельским показаниям господина Гритхэма. Если вы помните, он сообщил, что встретил подсудимого около кузницы в понедельник, предшествующий ночи, когда произошла трагедия, и…

— Во вторник, — неожиданно вмешался Барбер. — В понедельник господин Родвел видел нож. Показания господина Гритхэма касаются вторника, следующего дня.

— Благодарю, ваша светлость, — извинился Петигрю, несколько уязвленный тем, что его перебили. — Господа присяжные заседатели, вы помните инцидент, о котором я говорю. В понедельник или во вторник — это не имеет особого значения — господин Гритхэм…

— Думаю, это имеет значение, — настаивал Барбер. — В таком серьезном деле важно быть точным по всем вопросам. В моих записях точно сказано: вторник. Сэр Генри, вы помните, когда это было?

Сэр Генри сказал, что, к глубокому сожалению, не помнит.

— В моих записях — вторник, — повторил Стригун. — Разумеется, я могу ошибаться, но…

В этот момент сам господин Гритхэм поднялся со своего места, откуда его в темноте было не разглядеть, и попытался вмешаться, но на него зашикали, и он замолчал.

— Ваша светлость, в понедельник или во вторник… — начал Петигрю.

— Полагаю, должно быть точно установлено, что сказал свидетель, поскольку у нас возникли разногласия. Господин стенографист, будьте любезны найти в ваших записях свидетельские показания господина Гритхэма и зачитать его слова.

Наступила неловкая пауза, во время которой стенографист рылся в кипах бумаг и после нескольких неудачных попыток нашел нужный параграф.

— "Это было то ли в понедельник, то ли во вторник, я не уверен, в какой день точно", — прочитал стенографист тонким голосом с акцентом кокни.

— Ах вот как! Я думал, это было во вторник. Благодарю вас, господин стенографист. Продолжайте, господин Петигрю.

Весь инцидент длился две-три минуты, но этого было достаточно, чтобы разорвать нить аргументации адвоката. Хуже того, была разорвана невидимая нить, связывавшая его с аудиторией. Связь, которую он установил со слушателями с таким трудом, разрушилась, и все надо было начинать сначала. Если бы Петигрю не нервничал, если бы не боялся пойти неверным путем, дело было бы не трудно поправить. Но его беспокойство усилилось из-за того, что его перебили некорректно и без необходимости. И то, что это сделал именно Барбер, глубоко уязвило его. Ему приходилось выступать перед судьями, которые говорили без умолку. Они не могли удержаться, чтобы что-нибудь не сказать — будь то речь защитника, обвинителя или менее значимые выступления. Для них Петигрю привык делать исключение и хладнокровно терпел, как и все остальные. Но папаша Уильям не относился к числу болтливых судей. Во время всего слушания он очень мало говорил и всегда по существу. Не исключено, что сейчас его бессмысленное и усугубляющее обстановку вмешательство имело целью выбить адвоката из колеи.

После того как вопрос относительно свидетельских показаний Гритхэма был уточнен, Петигрю заспешил, а спешащий человек — плохой оратор. Позволив один раз поймать себя на маленькой неточности, он начал нервничать, боясь допустить еще одну ошибку. В результате действительно ошибся в каких-то мелочах, и каждый раз его сурово поправляли с судейской скамьи. Петигрю почувствовал, что присяжные теряют интерес к его аргументам. С каждой секундой, отсчитываемой часами, они все меньше прислушивались к тому, что он говорил. Если бы он мог, как Баббингтон, нажать на рычаги красноречия, словно на педали органа, и произнести несколько замысловатых и красивых фраз в конце речи, то вновь пробудил бы их интерес. Но Петигрю не мог этого делать. Он был с ними откровенен, говорил просто и аккуратно увязывал свои доводы. То есть адвокат сделал все, что мог, но опустился на скамью разочарованным и со щемящим чувством своей неполноценности.

Барбер мастерски построил заключительную речь. Петигрю, читая и перечитывая ее потом, в надежде отыскать основания для аппеляции, не мог не признать, что с технической точки зрения выступление судьи было безукоризненным. Все, кто слышал речь Барбера, без сомнения, восприняли ее как настоятельную рекомендацию жюри присяжных признать подсудимого виновным. Стенограмма, естественно, не содержала прямой рекомендации. То, что надо, было достигнуто с помощью модуляций голоса, многозначительных пауз и выразительных взглядов.

Заключительная часть речи была самой опасной с точки зрения защиты. Стригун оставил на конец своего выступления вопрос о том, что на самом деле виновной в преступлении была жена подсудимого. Он изложил это предположение четкими холодными фразами, которые в стенограмме казались лишенными красок и чисто теоретическими. Но в устной речи его фразы звучали с оттенком сожаления, не оставлявшим сомнения в том, что он сам думал по этому поводу в действительности и ожидал от присяжных. Наконец, судья позволил себе один-единственный драматический жест — взял со стола самодельный кинжал, являвшийся одной из основных улик в деле, и показал его присяжным заседателям.

— Здесь утверждалось, — проскрипел он, держа перед собой страшный предмет, на котором темнели пятна крови бедного Фреда Пальмера, — здесь утверждалось, что это не тот тип оружия, которым бы воспользовался кузнец, замышляя убийство. Вас тут двенадцать здравомыслящих представителей общества — мужчин и женщин, и вы сами можете судить, убедительный это аргумент или нет. Вы знаете, свидетельскими показаниями подтверждено и защита не пыталась опровергнуть тот факт, что кузнец мог изготовить такой нож, и он действительно изготовил это оружие. Для какой цели? Вы слушали его объяснение, но вам решать, удовлетворяет ли оно вас. И вы можете пойти дальше и спросить себя, могла ли воспользоваться этим оружием миссис Окенхерст, которая давала здесь свидетельские показания. Решать должны вы, но, если вас удовлетворяют все остальные доказательства, представленные обвинением и указывающие на то, что обвиняемый виновен в смерти покойного, я думаю, для вас не будет иметь большого значения тот факт, что средством осуществления преступного замысла был выбран именно этот нож, а не какой-либо другой предмет.

Барбер бросил кинжал на стол.

После нескольких его заключительных слов жюри присяжных удалилось на совещание.

Приговор был оглашен через сорок пять минут. Зал суда опустел, присяжные отправились по домам, а осужденного посадили в камеру. Секретарь выездного суда подсчитывал расходы по этому делу, а свидетели с нетерпением ждали, когда у него сойдутся все цифры, после чего казначей графства сможет оплатить им расходы. Баббингтон и его помощник обсуждали детали дела в гардеробной, а судья пил чай, приготовленный для него Грином в отведенной для него комнате рядом с залом суда. В зале суда полицейские разбирали и упаковывали вещественные доказательства.

— Кажется, все, — сказал веселый сержант, запихивая жилетку с пятнами крови в объемистый саквояж. — Все, кроме вещественного доказательства номер четыре. Том, ты не видел номер четыре?

— А что это, сержант? — спросил его помощник.

— Тот самый блестящий ножичек. Где он?

— Наверное, остался на столе. Последний раз я видел его в руках его светлости. Сейчас посмотрю.

Но на столе ничего не оказалось, кроме клочков бумаги.

— Может, он попал в его бумаги? — предположил сержант. — Спроси у клерка судьи, не видел ли он ножа.

Сходили за Бимишем, который явился в дурном настроении.

— Все, что лежало на столе, было потом убрано со стола, — заявил он недовольным голосом. — Я не нянька полицейским. Ни здесь, ни в карманах его светлости нет никаких вещественных доказательств. Сами ищите ваши ножи. Я ухожу домой.

— Интересное дело, — весело произнес сержант, когда Бимиш ушел. — Готов поклясться, что судья последним держал его в руках. Мне-то все равно, куда он делся, но нам придется за него отчитываться. Не мог ли сэр Генри его прихватить?

Но и сэр Генри, которого они перехватили на выходе из здания суда, тоже ничего не знал, хотя ответил на вопрос полицейских намного вежливее, чем Бимиш.

— О, вспомнил! — воскликнул Том. — Я же слышал, как поверенный спросил господина Петигрю, не хочет ли тот взять нож в качестве сувенира.

— Точно! — поддержал его сержант. — Я видел, как он подошел к столу, когда судья ушел после своей заключительной речи. Надо выяснить у него.

Но они не нашли Петигрю. Он ушел из здания суда сразу после того, как был зачитан приговор. Наведя справки, полицейские узнали, что он уехал из города.

— Ну что ж, — подвел итог сержант. — Нож пропал. Стоит ли беспокоиться? Не думаю, что кто-нибудь будет о нем спрашивать.

Дальнейшие события показали, что он сильно ошибался.

Глава 19 ОКОНЧАНИЕ ВЫЕЗДНОЙ СЕССИИ

За ужином этим вечером царила атмосфера предвкушения окончания выездной сессии. Маленькое бродячее общество, которое то расходилось в разные стороны, то собиралось вновь, скоро должно было распасться раз и навсегда. Это было одновременно радостное и сентиментальное событие, на которое каждый реагировал по-своему. Сэвидж, хотя и не был бодрым и веселым, по крайней мере не выглядел мрачным, как обычно. Грин, получив от Дерика несколько гиней, как было принято согласно неписаным законам, разговорился на тему приближающегося Рождества и прислуживал за столом с видом доброго ангела. У Дерика были свои причины радоваться окончанию ссылки.

Для Хильды, как она призналась Дерику, несмотря на проблемы, которые ей скоро предстояло решать, самым главным было то, что сессия, при всех ее опасностях и происшествиях, окончилась без трагедий. Она считала, что они должны поздравить друг друга по этому поводу и отметить это событие. Миссис Сквайр, не задумываясь над причинами, страшно обрадовалась, когда ее светлость наконец заказала ужин, который можно было действительно назвать ужином. Блюда были не так роскошны, как на банкетах в Маркгемптоне и Саутингтоне, но соответствовали традициям выездных сессий, которые в последнее время были нарушены.

После ужина должен был быть совершен последний обряд — приведение в порядок счетов. Клерк судьи помимо своих многочисленных обязанностей выполнял функции, которые в более высоких кругах выполняет ревизор нанимателя. Степень ответственности в этой должности зависела от характера нанимателя. Барбер, предельно пунктуальный в технических деталях юриспруденции и настолько же безответственный в личных делах, свел процедуру к минимуму. В последний день сессии Бимиш оставлял судье на письменном столе аккуратно заполненную бухгалтерскую книгу, связку счетов, квитанций и чековых корешков. Ко всему этому прилагался краткий баланс, где были отражены расходы, счета, погашенные в период сессии, и сумма, требуемая для сведения баланса. Судья смотрел на эту сумму, тяжело вздыхал, подписывал заранее выписанный чек и возвращал всю кипу документов Бимишу. Операция занимала не более двух минут.

Но на этот раз все происходило не так, как было заведено. Хотя Хильда позволила себе некоторую экстравагантность, устроив ужин, она не забывала об острой необходимости экономии. Одержимая ею, она, как никогда раньше, стала придавать особое значение цене денег. Поэтому, войдя в гостиную и увидев аккуратную стопку бумаг и рядом неподписанный чек, Хильда опередила мужа, собиравшегося взять ручку, чтобы подписать чек, и твердо сказала:

— Я просмотрю бумаги сначала, если ты не возражаешь, Уильям.

Барбер попытался возразить, но безрезультатно. Через минуту Хильда сидела за столом и внимательно изучала каждый пункт счетов. Она трудилась около получаса, сверяя цифры и проверяя суммы с видом профессионального аудитора. Закончив проверку, обратилась к мужу:

— Уильям, я не понимаю здесь несколько пунктов.

Судья с неохотой отложил книгу, которую читал все это время, и подошел к столу, кинув на Дерика взгляд, который говорил: "Этого следует ожидать от женщин, когда они берутся за дело, в котором ничего не понимают". По крайней мере, Дерик, которому казалось, что он стал знатоком многозначительных взглядов, истолковал взгляд судьи именно так. Следует признать, что Барберу действительно удалось передать довольно сложную мысль одним взглядом.

Посторонний человек всегда испытывает неловкость, присутствуя при обсуждении финансовых вопросов супружеской четой, и Дерик тщательно старался не вникать в их разговор. Но он не мог не слышать, о чем они говорили, и с самого начала стало ясно, что судью подвергли настойчивому перекрестному допросу. Более того, до Дерика быстро дошло, что Барбер не может дать членораздельные ответы на некоторые вопросы. В счетах было что-то не так, но его светлость не смог объяснить, как и что. Наконец Хильда нашла пункт в самом конце, который заставил ее воскликнуть:

— Это возмутительно!

Судья не смог ответить ничего, кроме:

— Да, дорогая, я помню, что дал Бимишу чек.

Ты дал Бимишу чек? — презрительно произнесла ее светлость. — Хочешь сказать, что подписывал все, что он клал перед тобой?

— Но я не знал, что будет такая большая сумма. Я думаю, — его голос окреп, — от Бимиша следует потребовать объяснения по этому вопросу.

— Подожди секунду. Где чековая книжка? У тебя должна быть чековая книжка.

— Да. Ты же велела, чтобы я взял в банке в Уитси чековую книжку. Она здесь.

— Дай мне ее. — Хильда взяла книжку и быстро перелистала корешки оплаченных счетов. Затем вытащила один и внимательно его изучила. — Этот чек переправлен! — заключила она. — Буквосочетание "десят" в слове "шестьдесят" написано другими чернилами и подставлен ноль. Этот чек был только на шесть фунтов. Теперь в нем шестьдесят. Бимиш обманул тебя на пятьдесят четыре фунта и подделал счета, чтобы скрыть это. Если бы я не настояла на том, чтобы проверить цифры…

— Господин секретарь, позвоните, пожалуйста, — очень спокойно попросил Барбер. — Хильда, позволь мне самому разобраться с этим вопросом.

Вошедшему на звонок Сэвиджу было приказано сказать Бимишу, что его вызывает судья. Клерка долго не было, когда же он наконец явился, волосы его были взлохмачены, а лицо и руки испачканы. Кроме того, Дерик заметил, что у Бимиша было такое же выражение лица, как в Рэмплфорде, когда он неожиданно разоткровенничался с ним. В медоточивом баритоне клерка звучали хриплые нотки.

— Должен извиниться за свой вид, милорд, — сказал он. — Я упаковывал книги и прочее имущество. — Он двинулся к столу, где лежал подделанный чек, неестественно твердым шагом.

— Бимиш! — остановил его судья грозным окриком. — Объясните, что это значит. — Он протянут ему чек на шестьдесят фунтов.

— Этот чек, милорд? — спросил Бимиш равнодушным голосом. И тупо уставился на чек, вертя его в грязных руках.

— Я бы хотел знать, как получилось, что чек выписан на шестьдесят фунтов.

— Не могу сказать так сразу, милорд. Все должно быть записано в бухгалтерской книге.

— Вам требуется время, чтобы ответить на мой вопрос? Если так, вы можете взять все бумаги с собой и завтра представить объяснение. Должен вам сразу сказать: чек, который вы держите в руках, исправлен. Вам нужны подтверждения?

Бимиш стоял, не поднимая глаз. В одной руке он держал чек, а другой теребил свою обычно тщательно приглаженную шевелюру. Стало заметно, что он нетвердо держится на ногах.

— Нет, — пробормотал он тихо. — В этом нет необходимости.

— Вы хотите сказать, что не можете дать объяснения?

Бимиш поднял голову и ответил громко, почти с вызовом:

— Именно так, милорд.

— Вы уволены, — произнес Барбер голосом, в котором были одновременно сожаление и суровость.

Бимиш открыл рот, собираясь что-то возразить, но передумал и направился к двери неуверенным шагом.

На этом неприятный эпизод и закончился бы, если бы злой дух не подтолкнул судью продолжить разговор.

— Бимиш! — окликнул он клерка, когда тот подошел к двери.

Тот обернулся и молча посмотрел на судью. Он все еще пребывал в оцепенении, но его щеки порозовели, а губы вытянулись в твердую линию.

— Я мог бы отдать вас под суд, — заявил судья, — но не сделаю этого. Вы сами наказали себя за свое должностное преступление. Вы обманули мое доверие, доверие, которое я неосмотрительно оказывал вам в течение нескольких лет. Не стану выяснять, единичный это случай или нет. Удар, который вы нанесли своим вероломством там, где от вас ожидали честности и преданности, не измерить суммами растрат. Я также не стану выяснять причины, которые побудили вас нарушить то, что дороже всего для человека…

— Хватит! — неожиданно выкрикнул Бимиш.

Последовала зловещая тишина.

— Нечего читать мне эти дурацкие проповеди! — язвительным голосом продолжил Бимиш. — Я пока еще не в тюрьме, а если сяду, то не вы будете судить меня — в этом я уверен, слава богу! Я уволен, и хватит с этим. Не велика беда. Не одного меня уволят. В любом случае я оставался бы на этой вшивой работе не долее полугода, и вам это прекрасно известно. Вы не отдадите меня под суд — какое счастье! Вам самому место в тюрьме. Если бы законы были одинаковы для богатых и бедных, вы давно там сидели бы.

— Замолчите! — заорал судья.

— Отдать меня под суд? — не успокаивался Бимиш. — Да вы не посмеете! Только попробуйте. У меня есть что порассказать о том, что происходило во время сессии, о вас и о махинациях вашей благородной супруги. Помните, если дело дойдет до суда, вы к тому времени уже не будете судьей. Я не единственный, кто многое знает о вас, будьте уверены. Я…

— Немедленно уходите!

— Хорошо, старый петух, я уйду. Но не забывайте о том, что я сказал. Вас много раз предупреждали, и это последнее предупреждение. Вы свое получите! — И он вышел, хлопнув дверью.

В Лондон возвращались в подавленном настроении. Трудно сказать, где атмосфера была тяжелее — в вагоне третьего класса, где Сэвидж, Грин и миссис Сквайр приглушенным шепотом обсуждали падение своего коллеги, или в первом классе, где Дерик, Хильда и Барбер сидели молча, погрузившись каждый в свои мысли. Ко всему прочему добавились мелкие неприятности, связанные с обычно хорошо налаженной процедурой переезда королевского представителя с одного места на другое. Пришлось заниматься вещами, которые раньше делались как бы сами по себе. Кому-то надо было приобретать билеты, нанимать носильщиков, организовать погрузку багажа — все, с чем легко и без проблем справлялся Бимиш, легло в конце концов на плечи Дерика. Сначала он обратился к Сэвиджу, однако тот подобострастно, но твердо отказался от выполнения работы клерка.

Дерику не все удавалось сделать как надо. Судья, мрачный как никогда, делал вид, что не замечает его промахов, и успокаивал себя плитками молочного шоколада, которые поглощал одну за другой. Хильда терпела, как великомученица.

Наконец они прибыли в Лондон. Дерик проводил супружескую пару до такси, и они уехали — удрученный престарелый джентльмен и его молодая красивая жена. Королевское поручение было выполнено, "альтер эго" Его Величества перестало существовать до следующей выездной сессии — если она вообще состоится.

Поезд Дерика отправлялся с этого же вокзала через час. Он велел носильщику отнести его вещи в камеру хранения и сам двинулся вслед за ним, когда его окликнул тихий голос:

— Вы не могли бы уделить мне пару минут, сэр?

Дерик с удивлением обернулся. Он мог поклясться, что секунду назад никого вокруг не было. Кроме того, на просторной станции не было места, где можно было спрятаться, тем более такому большому человеку, который теперь стоял за его спиной. Казалось, он материализовался из ниоткуда. Дерик был не первым, кого такое появление инспектора Маллета приводило в замешательство, а свой секрет инспектор никому не раскрывал.

Дерик сказал, что у него много свободного времени до отправления поезда.

— Я думал, вы поедете прямо домой в 12:45,- предположил Маллет, поэтому у нас есть время спокойно поговорить, если вы не возражаете.

Инспектор говорил таким непринужденным голосом, что у Дерика поначалу не вызвал удивления тот факт, что Скотленд-Ярду известны возможные маршруты его передвижения. Потом, когда понял это, почувствовал неприятный холодок на спине, но это уже не имело значения.

Они молча подошли к камере хранения. Дерик подумал, где найти место на шумном вокзале, чтобы спокойно поговорить, но оказалось, Маллет предусмотрел и это.

— Начальник станции любезно предоставил нам свой кабинет, — сообщил он и провел Дерика в маленькую тихую конторку. А там, усевшись и вытащив трубку, сказал: — Я видел, как ваша небольшая компания благополучно вернулась домой. Вернулись все, кроме клерка судьи. Что с ним случилось?

— Он больше не клерк судьи. Его уволили вчера вечером. За растрату.

На лице Маллета, окутанного клубами дыма, не отразилось ни малейшего удивления.

— Тогда понятно, — кивнул он и некоторое время лишь молча курил. Затем произнес: — Итак, господин Маршалл, в прошлый раз при нашей встрече мы говорили о совсем других неприятностях, которые произошли во время сессии. Леди Барбер была тогда очень обеспокоена, но больше она ко мне не обращалась. Мне же интересно узнать, не случилось ли чего-либо необычного в дальнейшем, и я подумал, что вы могли бы рассказать мне, как закончилась сессия.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду под "необычным", — отозвался Дерик. — Видите ли, я впервые принимал участие в выездной сессии и не знал, каких событий следует ожидать.

Маллет воспринял уловку Дерика как должное:

— Объясню, что я имею в виду. Например, то анонимное письмо в Рэмплфорде…

— Вам о нем известно?

— Естественно. Кстати, оно у меня. — Он вынул толстый бумажник из внутреннего кармана пальто. — Приехав в Уитси, судья отослал его в полицию Рэмплфорда, а они переслали его нам.

— Я не знал об этом, — сказал Дерик.

— Не знали? Он должен был это сделать. Анонимные письма заставили его понервничать начиная с Маркгемптона. Но ему не обязательно было извещать вас об этом. Думаю, многие вещи прошли мимо вас и вы не все знаете.

— А я думаю, что знаю намного больше, чем судья, о том, что там происходило, — парировал Дерик.

— Рад слышать это, — откликнулся Маллет. — Я очень надеялся, что вы сможете что-нибудь рассказать. Так что же там случилось? — Но, видя, что Дерик не решается заговорить, добавил: — Я, конечно, скоро побеседую с ее светлостью, однако было бы полезно услышать точку зрения постороннего, так сказать. Поэтому решил вас здесь перехватить, пока вы не забыли подробности.

У Дерика было смутное ощущение, что в отсутствие Хильды ему не следует рассказывать кому бы то ни было о неприятных событиях, которые случились в конце сессии, но последние слова инспектора развязали ему язык, и за время, оставшееся до отхода поезда, он рассказал Маллету обо всем, что помнил.

Позже, устроившись в неудобном с непривычки вагоне третьего класса, Дерик вновь стал перебирать в памяти события прошедших дней. К своему удивлению, он много чего запомнил. Инспектор тактично задавал ему наводящие вопросы, и Дерик припомнил множество деталей, над которыми вряд ли задумался бы при других обстоятельствах. Инспектору не пришлось выуживать из него информацию. Их разговор совсем не походил на перекрестный допрос. Это было скорее дружеское интервью. Просто каким-то инстинктивным чувством инспектор Маллет предугадывал, что именно Дерик забыл сказать или описал неточно, словно он сам присутствовал там, и подбрасывал ему вопросы, которые мгновенно оживляли память рассказчика. Впрочем, детектив задал совсем немного вопросов, в основном он молча слушал. Дерика удивило, что Маллет ничего не записывал, но он был уверен, что инспектор не пропустил ни одного его слова. У него создалось такое впечатление, будто он грузит факты в машину, которая в нужный момент выдаст готовый продукт — вот только какой?

Примерно через сутки Маллет пришел с докладом к помощнику комиссара полиции, руководившему его отделом.

— Утром я беседовал с леди Барбер, сэр, — доложил он. — Она рассказала то же самое, что и господин Маршалл. В их рассказах только незначительные расхождения.

— Это естественно, — отозвался помощник комиссара. — Что-нибудь важное?

— Мне представляется важным только один случай. Леди Барбер ничего не сказала об инциденте с дохлой мышью.

— Вот как? А вы спрашивали ее об этом?

Маллет улыбнулся:

— Нет, сэр. Я подумал, что не стоит спрашивать ее об этом.

— Как вы полагаете, это действительно случилось или молодой человек все это выдумал?

— Думаю, это правда. Он не производит впечатления фантазера.

— Тогда почему она скрыла этот факт?

— Наверное, потому, что этот случай не вписывается в ее теорию относительно остальных событий, сэр.

— Что ж, по-человечески можно понять. А в чем заключается ее теория?

— На самом деле существует несколько теорий, — пояснил Маллет. — Ей больше всего нравится идея, и она настаивает на ней, что все это дело рук Хеппеншталя.

— Так вы не сказали ей, что…

— Нет, сэр. Если вы помните, мы договорились, что не будем сообщать об аресте Хеппеншталя до окончания сессии. Я взял на себя смелость воздержаться от этого сообщения этим двоим еще на некоторое время, а то у них могут возникнуть новые идеи. Ведь нам нужны факты, а не теории, не так ли, сэр?

Помощник комиссара утвердительно кивнул и со вздохом проговорил:

— Сложилась очень странная ситуация. Вам не кажется, что следовало бы поговорить с самим судьей и попросить его сделать заявление?

— Нет, сэр. При данных обстоятельствах я считаю это преждевременным. Есть один человек, с которым мне хотелось бы побеседовать — по разным причинам.

— Вы имеете в виду Бимиша, не так ли?

— Совершенно верно, сэр. Осмелюсь заметить, что мы сможем его скоро взять. У него должны кончиться деньги.

Помощник комиссара улыбнулся и посмотрел на кипу бумаг, лежащую перед ним.

— Да, — согласился он. — Я только что просмотрел отчет об аферах ночного клуба Корки. Произведенная облава, несомненно, нанесла ему большой ущерб.

— Полагаю, там долгое время прокручивались все его легальные и нелегальные доходы, — заметил Маллет. — Несколько необычное побочное занятие для клерка судьи, вы не находите? Он очень тщательно скрывал следы. Даже управляющий клубом не знал, кем является истинный владелец. Думаю, после закрытия клуба у него образовались огромные долги, и именно поэтому он решил помочь себе, позаимствовав деньги у судьи таким грубым способом.

— Несомненно. Но это второстепенное дело. Меня в первую очередь интересует серия опасных действий в отношении судьи. У вас есть какие-либо соображения на этот счет?

Инспектор не ответил.

— У вас должна быть хотя бы одна версия, правда? — спросил начальник с упреком.

— Да, сэр, есть одна, — ответил Маллет неуверенно. — Но боюсь, она покажется вам смешной. Я хочу сказать, что факты мне известны, но я не могу понять причину, а без причины все выглядит как сущий вздор. Все правильно с точки зрения логики и неправильно с точки зрения психологии. Разве что мы имеем дело с необычным случаем психического заболевания…

— Хватит, хватит! — перебил его помощник комиссара. — Мы полицейские, а не психиатры. Ближе к делу. Выкладывайте вашу версию.

Маллет изложил начальнику свои соображения.

— Ерунда! — заявил тот.

— Так точно, сэр, — кротко согласился Маллет.

— Совершенная ерунда!

— Согласен с вами, сэр.

Пару минут оба молчали, обдумывая абсурдность сказанного детективом.

— А если вы правы, что же нам делать? — неожиданно спросил помощник комиссара.

— Ничего, сэр.

— Как ничего?

— Ничего не надо предпринимать, сэр. По логике, регулярные угрозы, нападения и все прочее, что происходило во время сессии, должно прекратиться, как только закончится сессия, то есть пропадет, так сказать, сама причина.

— Будем надеяться, что вы не ошибаетесь. Мы не имеем права рисковать, когда дело касается человека, занимающего такое высокое положение. Вы действительно считаете, что теперь ему ничто не угрожает?

— Нет, сэр, я не могу это утверждать. Ни у кого нет полных гарантий личной безопасности, тем более у такого человека, как судья Барбер. Я только хочу сказать, что любая опасность, которая может грозить ему, будет исходить из другого источника. Если, конечно, в этой истории не присутствует какой-то элемент, о котором нам ничего не известно. Здесь я не берусь судить, сэр. Я изложил вам все факты, которые мне стали известны.

— Благодарю вас, Маллет. Вы рассказали мне невероятную историю и выдвинули очень смешную версию. Я верю всему, что вы мне поведали и, черт возьми, не вижу ни одной ошибки в ваших рассуждениях. Поэтому будем надеяться, что ваше предсказание также сбудется. А как насчет следующей выездной сессии? Каковы ваши предположения насчет судьи Барбера?

— Насколько мне известно, он не будет участвовать в следующей выездной сессии, — ответил инспектор. А потом…

Мужчины понимающе посмотрели друг на друга. Обоим было понятно, что карьера судьи Барбера висит на волоске.

Глава 20 НА ВОЛОСКЕ ОТ СМЕРТИ

Месяца два спустя Дерик Маршалл шел по южной стороне Странда в сторону восточной части Лондона и, проходя мимо Дома правосудия, увидел на перекрестке Петигрю и его клерка. Петигрю помахал ему рукой, чтобы он остановился, и, перейдя дорогу, подошел к Дерику.

Это была их первая встреча после двух месяцев общения во время осенней сессии, и оба вглядывались друг в друга, словно желая увидеть перемены, происшедшие с тех пор, как они не виделись. Петигрю порадовался за Дерика, который явно возмужал, стал более уверенным в себе, черты его лица посуровели, что свидетельствовало о напряженной работе, и вместе с тем выглядел счастливее, чем в то время, когда был на побегушках у Стригуна. Дерик же заметил, что Петигрю выглядел очень довольным собой. Он двигался не спеша впереди радушно улыбающегося клерка, нагруженного бумагами и полдюжиной книг в кожаных переплетах.

— Ну, — спросил Петигрю после того, как они обменялись приветствиями, чем вы теперь занимаетесь? В какие сферы перенесли свой идеализм?

— Я получил работу, — гордо ответил Дерик.

— Я догадался по вашему страшно важному виду. Где? Наверное, вы украсили своей персоной какое-нибудь министерство? Я всегда знал, что вы рождены для того, — чтобы писать умные отчеты на официальных бланках.

— Я работаю в Министерстве по договорным работам.

— Слава богу! Я испугался, что вы назовете министерство информации. А что привело вас сюда?

Дерик ответил, что у него обеденный перерыв.

— Моя контора за углом. Я плохо знаю эти места, вот решил посмотреть и пообедать в… — Он назвал заведение, которое журналисты именовали "знаменитым постоялым двором", но сами туда старались не заглядывать.

— Где? В этом заведении? — ужаснулся Петигрю. — Мой дорогой, вы действительно плохо знаете эту часть Лондона. Это же подделка, совершенная подделка. Перед войной даже американцы перестали туда ходить. Нет, я этого не могу позволить. Вы должны отпраздновать новую работу со мной. Пообедаем вместе.

— Очень любезно с вашей стороны, но… — начал Дерик.

— Никаких возражений. Почему вы всегда отказываетесь от приглашений? Кроме того, у нас будет двойной праздник. У меня тоже есть победы эфемерные, но все же. Этим утром, — гордо сообщил он, увлекая Дерика под своды старинной кирпичной арки, — я нанес поражение Хильде.

— Нанесли поражение Хильде?

— Вот именно. В апелляционном суде. Не говорите мне, что не помните того громкого дела на выездной сессии в Саутингтоне. Должен признаться, но только вам и этому столбу — кстати, путеводители врут: это столб Джеймса Гиббза, а не Кристофера Рена Джеймс Гиббз и Кристофер Рен — выдающиеся архитекторы, построившие в Лондоне много зданий, — так вот, должен признаться, что доводы Хильды, изложенные папашей Уильямом, были совершенно правильными, но мне удалось переубедить господ судей. Вот мы и пришли.

Дерик никогда раньше не был в Темпле. Он, как турист, раскрыв рот разглядывал огромные тихие залы, где бродили призраки усопших знаменитостей. Через год здесь будут лишь обгоревшие бревна и осколки кирпичей. Они пообедали под знаменитыми резными стропилами зала Внешнего темпла, а потом по предложению Петигрю совершили послеобеденную прогулку, дважды обойдя пока еще неповрежденный парк, спускавшийся к реке. Под влиянием очаровательной местности, близкого по духу собеседника и превосходной еды Дерик разговорился, и не успели они сделать один круг, как он выложил Петигрю причины, по которым, вдобавок к новой работе, чувствовал себя сейчас счастливейшим человеком.

Петигрю был в восторге.

— Помолвлен! — воскликнул он. — И работа, и помолвка! Вот это я понимаю. Мои поздравления! Вы должны все рассказать мне о ней.

И Дерик рассказал, запинаясь, но с восторгом.

— Замечательно! Замечательно! — изредка вставлял Петигрю по мере того, как вырисовывался портрет ангела, на который у Дерика явно недоставало красок. — Замечательно! И все-таки. — Он резко остановился и пристально посмотрел на Дерика. — Возможно, я ошибаюсь, но видно, что вас что-то смущает или тревожит. Я не вижу полного счастья на вашем лице. Может быть, министерские отчеты трудно писать? Или возникают какие-то препятствия?

Дерик, одновременно смущенный своей откровенностью и обрадованный тем, что может поделиться тревогами, признался, что действительно есть одно препятствие.

— Шейла тут ни при чем, — поспешно пояснил он. — Это ее отец. Видите ли, у него большие неприятности. С полицией.

Петигрю сочувственно щелкнул языком.

— Наверное, вашей семье это не очень нравится? — спросил он.

— Не очень. Хотя мама ничего плохого не говорит. Вы не подумайте, он не совершил недостойного поступка. Он сбил человека…

— Вот оно что. Но, как нам известно, такое случается даже с судьями.

— Да, однако здесь дело хуже. Несчастный умер, и теперь отца Шейлы собираются судить за непредумышленное убийство.

— Плохо. Очень плохо. Но на вашем месте я не стал бы слишком сильно переживать. Всегда можно найти лазейку. Любой юрист скажет вам, что процент осужденных за непредумышленное убийство на дорогах значительно ниже, чем за любое другое правонарушение. Кроме того, в военное и мирное время присяжные по-разному оценивают человеческую жизнь. И кто их осудит за это? Но в любом случае это неприятное дело, и я вам сочувствую. Кстати, — Петигрю, по-видимому, хотел сменить тему разговора, — к вам не обращались по поводу дачи показаний по дорожному происшествию в Маркгемптоне?

— Да, обращались, — ответил Дерик. — Я получил письмо от какого-то Фарадея. Я ответил, что не желаю в этом участвовать.

— Зря. Вас вызовут повесткой. Сделайте как сделал я: дайте одинаковые показания обеим сторонам. Но не беспокойтесь, дело не дойдет до суда. Его уладят pro bono publico На общественное благо (лат.).

Дерик вспыхнул от негодования.

— Это неправильно, — пробормотал он.

— Что неправильно?

— Отца Шейлы будут судить, а этот человек останется безнаказанным только потому, что…

— Мой дорогой, вспомните, мы уже обсуждали этот вопрос. Не увлекайтесь идеалами, а то бог знает какие договора вы оформите в своем министерстве. Кроме того, не забывайте, что такие вещи добром не кончаются. Спорю, Стригун сейчас не в лучшем положении, чем ваш будущий тесть. Пусть это вас успокоит. В Темпле ходят слухи, что… Впрочем, поговорим об этом как-нибудь потом. Я вижу, вам не терпится вернуться в министерство к своим отчетам. А мне пора в контору. Всякое может случиться после сегодняшнего утреннего чуда. Я даже не удивлюсь, если ко мне придет новый клиент со своим делом.

Петигрю был прав. Тревоги, которые испытывает обыкновенный человек в ожидании приговора уголовного суда даже по очень серьезному делу, не идут в сравнение с тем, что испытывал Барбер в ожидании гражданского иска за правонарушение в результате небрежности. Иск еще не был представлен. Правдами и неправдами Хильде, на которую он в отчаянии свалил свое дело, удавалось пока отдалить страшный день. Выдвигая одно предложение за другим, выставляя встречные предложения, пользуясь всеми возможными способами отсрочки, Хильда и ее брат затягивали дело, как могли. Делали они это умело и терпеливо, месяц за месяцем, но рано или поздно дело должно было решиться. Барбер хорошо понимал, что борьба закончится либо большим скандалом в Доме правосудия, либо предъявлением иска, который его разорит.

После возвращения в Лондон по окончании сессии судье никто не угрожал, и полоса преследовавших его неприятных происшествий сразу закончилась. Барбер никогда не заботился о собственной безопасности, и казалось, мирная жизнь была ему не по вкусу. Возможно, поэтому он твердо отказался от услуг двух парней из Скотленд-Ярда, которые несколько недель с начала новой сессии ходили за ним по пятам до Дома правосудия и обратно. Зачем? Никто больше не покушался на его жизнь. Никому он был не нужен. Невредимый, но несчастный, Барбер продолжал выполнять свои судейские обязанности, все больше ожесточаясь и замыкаясь Б себе.

К тому времени, когда суровая зима уступила место прекрасной, но полной отчаянной борьбы весне 1940 года, судья понял, что о его неприятностях известно почти всем. Если не считать памятного разговора с коллегой в "Атенеуме", никто даже отдаленно не намекал ему о его деле, но ончувствовал, что все всё знают. Несчастье обострило его нервную систему. Сидя за "высоким столом" во время традиционного обеда членов корпорации, он чувствовал неловкость, которую испытывали от его соседства коллеги-судьи. Он даже чувствовал на себе косые взгляды судебных приставов. Его новый клерк он с большим трудом нашел замену Бимишу — не проявлял к нему должного почтения, как будто понимая, что несет службу на тонущем корабле. Изредка, проходя по Темплу, он видел Бимиша, который, по-видимому, искал работу и одновременно распространял ядовитые сплетни среди своих бывших сослуживцев.

Слухи расходятся быстро, но все же медленно доходят до официальных кругов. Не исключено, правда, что те, кто вращается в официальных кругах, не придают значения слухам до тех пор, пока они не будут подтверждены негласным расследованием. Так или иначе, к концу последней недели заседаний суда Барбер понял, что его позор не только стал предметом сплетен, но привлек к себе внимание высоких персон. Хотя он знал, что это должно случиться, и давно ждал этого момента, Барбер испытал огромное потрясение, когда его вызвал к себе очень высокопоставленный судебный чиновник и тактично намекнул об уходе в отставку.

Чиновник проявил большое внимание к Барберу. Он делал все возможное, чтобы смягчить удар. Например, несколько раз упомянул о здоровье судьи, которое заметно ухудшилось в последние месяцы из-за напряжения и переутомления. В то же время дал ясно понять, что требуется от Барбера. Человек в такой ситуации не может продолжать оставаться судьей. Хорошо, если неприятное дело будет улажено быстро и окончательно. Скандал можно замять и забыть, чтобы не подрывать уверенности общества в должном отправлении правосудия. Но если начнется судебное разбирательство или информация просочится в прессу, то здесь чиновник не ручается за последствия. В целом чиновник, который оказался на удивление хорошо осведомленным об обстоятельствах дела, считал, что шансов немедленно уладить дело очень мало. Не будет ли лучшим решением уйти в отставку сейчас и избежать дальнейших неприятностей? Барбер должен понимать, что в интересах всего судейского коллектива, в интересах британского правосудия…

Несчастный Стригун отчаянно просил отсрочку. Он не может уйти в отставку теперь, в середине года. Отсрочка сейчас равносильна признанию в совершении проступка, убеждал он чиновника, и приведет к скандалу, которого все хотят избежать. Кроме того, он все еще надеется встретиться с оппонентами и найти компромисс. Даже почти уверен, что дело будет улажено полюбовно в ближайшее время. В любом случае ему нужно время, чтобы подумать…

Чиновник продолжал оставаться внимательным. Он заверил Барбера, что не собирается оказывать на него давление. "По конституции, — заметил он, — у меня нет таких полномочий. Но в то же время…" Все дело было именно в этом. До тех пор пока не подан иск, то есть если положение не станет совершенно безвыходным, Барбер мог бы оставаться на своем посту до конца летней сессии. Если за это время спор с Себальдом-Смитом не будет разрешен раз и навсегда, тогда его отставка должна будет состояться во время каникул.

"Они не могут заставить тебя уйти в отставку!" — вспомнил Барбер напутственные слова Хильды. Не могут? Может быть, не могли бы, если бы на его месте была настойчивая и непоколебимая Хильда. Волоча ноги и медленно поднимаясь по ступенькам к входной двери своего дома, он не в первый раз позавидовал ее жизнеспособности и равнодушию ко всему, что не касалось ее собственных амбиций и благосостояния. В глубине души Барбер понимал, что его могут отправить в отставку. Какая польза от конституционных гарантий, Билля о правах, незыблемого статуса неприкосновенности, когда у них есть такое оружие, как непреодолимое давление общественного мнения, неписаные законы, которыми руководствовались его предшественники и он сам и которые они нарушают на свой страх и риск?

Он в одиночестве съел ужин и просидел весь вечер в меланхолии. Хильда уехала с ночевкой в деревню на свадьбу дочери брата. Он подозревал, что была еще одна цель поездки — обсудить с Майклом дальнейшие планы усыпления бдительности непримиримого врага. В доме было холодно и тихо. Барбер выпил два стаканчика портвейна, посмотрел, сколько осталось в графине, и решил, что можно допить все остальное. Оставалось почти полграфина, и он выпил все, но вино не помогло, и он почувствовал себя еще хуже.

Барбер сидел у камина, глядя на догорающие угли, и думал о будущем. Какое будущее ожидает бывшего судью Высокого суда, ушедшего в отставку при туманных обстоятельствах? Как жить дальше Себальду-Смиту после того, как ему ампутировали палец? Чиновник дал ясно понять, что в настоящий момент не может быть речи о том, чтобы обратиться в Казначейство с просьбой о выплате пенсии, не имея пятилетнего судейского стажа. Может быть, все было бы по-другому, если бы он был так же популярен, как старик Баттерсби, а не просто хороший судья. А он был хорошим судьей, убеждал сам себя Барбер, в десять раз способнее Баттерсби. Никто не может этого отрицать. И вот теперь, только из-за нелепого дорожного происшествия, что может случиться с каждым, вся его карьера порушена, и никому нет дела, что ему придется голодать. "Ханжи!" — подумал он в гневе, объединяя всю систему правосудия, от высокопоставленного чиновника до последнего клерка в Темпле.

Гнев постепенно утих, уступив место глубокой депрессии. "Это конец",повторял он про себя снова и снова. Барбер сидел у погасшего камина, не думая больше ни о чем. В голове не было никаких мыслей, кроме одной: его мир рухнул. И вдруг он понял, что должен сделать.

В последний момент Хильда все же решила не оставаться на ночь, а вернуться домой. Впоследствии она утверждала: это инстинкт подсказал ей, что надо быть дома. Никто не будет оспаривать ее утверждение, но можно предположить, что, кроме инстинкта, мотивом для отъезда послужил тот факт, что на свадьбе присутствовала еще одна родственница, которую она недолюбливала. Ей тоже предложили остаться и переночевать в самой лучшей свободной спальне. Так или иначе, Хильда уехала из дома брата сразу после ужина и вернулась в Лондон последним поездом. Она с трудом нашла такси на вокзале и приехала домой около полуночи. К ее удивлению, в гостиной горел свет. Войдя, она нашла мужа сидящим в кресле без сознания. На полу рядом с ним стоял пустой стакан, а на столике два письма. Одно было адресовано Хильде, другое — коронеру Коронер — следователь, расследующий случаи насильственной или внезапной смерти…

Доктор, которого Хильда с большим трудом смогла разыскать и которого ждала чудовищно долго, сказал потом, что спасти Барбера удалось только благодаря ее присутствию духа и быстрым действиям. К тому времени, как он приехал, Хильда сделала все, что может сделать непрофессионал, когда-то читавший пособие по оказанию первой медицинской помощи. Судья был на волоске от смерти. В течение получаса она отчаянно пыталась привести его в чувство, делая искусственное дыхание, и силы ее были на исходе, когда у судьи появились первые признаки жизни. Но женщина не потеряла голову и не расслабилась после того, как поняла, что одержала победу. Когда приехал доктор, Хильда, бледная, но спокойная, помогала ему с усердием профессиональной медсестры, а когда все меры были приняты, полностью владела собой и сочинила правдоподобную историю случившегося. Ее муж страдал бессонницей. Он начал принимать снотворное. Но из-за близорукости уже не раз ошибался в дозировке, указанной на флаконе. По-видимому, на этот раз по ошибке принял слишком большую дозу снотворного. А что думает доктор?

Доктор, потрясенный, как никогда, с радостью согласился. Тем не менее, прежде чем посетить выздоравливающего пациента на следующее утро, он счел своей обязанностью сообщить о происшествии в местный полицейский участок. Он был немолодым практикующим врачом, уже на пенсии, и вернулся на работу, чтобы заменить молодых врачей, призванных в армию. Несмотря на возраст, доктор был достаточно внимателен, чтобы краем глаза заметить письмо коронеру, которое Хильда не успела убрать со столика в гостиной.

Глава 21 КОНЕЦ КАРЬЕРЫ

За победой, одержанной Хильдой в спасении мужа, последовала еще одна, менее впечатляющая, но более трудная.

К началу следующей сессии Стригун продолжал оставаться на своем посту, как будто ничего не случилось. Когда было опубликовано сообщение, что судья Барбер нездоров, злые языки предсказывали, что за этим последует его отставка, но он вернулся, и слухи на время прекратились.

Одна Хильда знала, чего ей стоило вернуть мужа к нормальной жизни, несмотря на обуревавший его страх перед нависшей угрозой. Ясно только, что не с помощью Билля о правах. Барбер договорился с высокопоставленным чиновником и намеревался сдержать свое слово. То ли Хильда смогла уговорить мужа, уповая на то, что его положение восстановится, потому что в последнюю минуту Себальд-Смит и женщина, стоящая за его спиной, сменят гнев на милость, то ли убедила его, что надо идти по-мужски до конца, — в любом случае она добилась своего. Далось это ей не просто. Многие замечали, что в последние недели Хильда была бледной и апатичной, словно она отдала часть своей жизненной энергии роботу, который продолжал каждый день приезжать в суд, выслушивать аргументы сторон и выносить приговоры, как будто его положение было таким же прочным, как у любого другого судьи, которому до пенсии оставалось лет этак десять.

Ясным апрельским утром, когда жители Великобритании с тревогой услышали названия отдаленных норвежских городов, которые с ужасающей неожиданностью стали близкими для каждой семьи, Барбер, все еще его светлость судья Барбер, приехал на нанятом автомобиле в Центральный уголовный суд, где ему предстояло выступать председательствующим судьей. Он не любил это место. Барбер жаловался, что у него болела голова от искусственной атмосферы в зале суда. Он даже разрешил, чего не делал раньше, поставить букет цветов, который городские власти по традиции присылали служителям закона, чтобы они не подхватили тюремную лихорадку. В прежние годы не было случая, чтобы он не высказал своего недовольства. На этот раз Барбер обошелся без комментариев. Над ним самим висел смертный приговор, и ему было безразлично, куда его привезли и кого и за что он будет судить.

Хильда, сидевшая рядом с ним, тоже молчала. В последнее время она сопровождала мужа на все заседания суда, словно боясь оставлять одного без присмотра. Утром она едва глянула в газету, не обратив никакого внимания на напечатанную там карту Норвегии. Ее внимание было приковано к письму, которое пришло с утренней почтой. Она прочитала его, сложила и убрала, не сказав ни слова. Барбер не задавал вопросов и не проявил к письму ни малейшего интереса. В машине, когда они пересекали перекресток на Лудгейт-Сиркус, он неожиданно спросил Хильду:

— Ты получила письмо от брата?

— Да, — вяло ответила она.

— Что он пишет?

— Фирма Фарадея сделала последнее предложение — такое же, как в прошлый раз.

— Что именно?

— Они ждут до послезавтра. Если мы не согласимся на их предложение, то подадут иск в суд, — пояснила Хильда, когда машина свернула за угол на Олд-Бейли. — Майкл пишет, что на этот раз они так и сделают.

Барбер вздохнул, как будто с его плеч сняли тяжкий груз. Он молчал до тех пор, пока машина не остановилась у входа для судей на Ньюгейт-стрит. А там тихо сказал:

— Значит, Хильда, это последнее заседание в Олд-Бейли, на котором я буду присутствовать.

Полицейский, открывший дверцу автомобиля, растерялся и чуть было не забыл подать руку его светлости. Он говорил потом, что его испугал вид леди Барбер — казалось, она вот-вот потеряет сознание. Но Хильда взяла себя в руки и вошла в здание суда твердой походкой.

Скамьи для подсудимых в зале номер 1 суда в Олд-Бейли занимают так много места, что сидящим сбоку и сзади почти не видно, что происходит в другом конце помещения. У Дерика Маршалла не было достаточно влиятельных связей, или он не смог ими воспользоваться, чтобы получить место в передних рядах. Благодаря знакомству с одним клерком барристера он вместе с ним прошел в зал суда, но здесь ему пришлось устроиться на краю скамьи, отведенной для младших барристеров, которые должны были помогать своим старшим коллегам. Дерику было хорошо слышно все, что говорили участники заседания, но почти ничего не видно. Особенно удручало его то, что он сидел отдельно от Шейлы, которая вместе с матерью находилась на скамье, зарезервированной для лиц, имеющих законный интерес к рассматриваемому делу. Шейла не позволила ему пойти с ними, и он подчинился, но хотел поддержать ее хотя бы издалека.

— Вызывается Герберт Джордж Бартрам, — объявил секретарь суда.

Дерик разглядел только верхнюю часть спины своего будущего тестя, который поднялся и заявил, что не признает себя виновным в предумышленном убийстве Эдварда Фрэнсиса Клэя. После предварительной процедуры, которую Дерик знал наизусть, в дальнем правом углу зала суда послышалось движение это встал королевский обвинитель. Насколько было понятно Дерику из его опыта работы на выездной сессии, обвинение в убийстве в результате дорожного происшествия выглядело довольно серьезным.

В этот день рассмотрение дела не было закончено. Дерик видел, как его любимая покинула зал, держа под руку отца, которому продлили освобождение из-под стражи под залог. В целом, считал Дерик, дело было не так плохо, как казалось вначале. Вспомнив сказанное ему Петигрю, он чувствовал, что есть шансы услышать оправдательный приговор. До самого последнего момента Дерик не задумывался о том, кто будет председательствовать в суде, и, услышав знакомый хриплый голос, пришел в ужас. Первым сумасшедшим побуждением было вскочить и крикнуть, что этот человек не может, не имеет права быть судьей в этом деле. Но, сдержав себя, подумал и пришел к выводу, что пока процесс идет по-честному и беспристрастно и что судья прислушивался к тому, что говорил защитник. Может быть, судьба во благо привела Стригуна на это заседание. Может быть, он почувствует, что это веление Бога… Эта мысль успокоила Дерика. Но потом, когда он вспомнил рассказ Петигрю о суде над Хеппеншталем, к нему вернулось беспокойство.

— Прошу прощения, ваша светлость, не могли бы вы уделить мне несколько минут? Всего лишь короткое интервью.

Барбер, стоящий на тротуаре около своего дома, медленно обернулся. После того как закончилось заседание суда, он впал в задумчивость и сейчас с трудом возвращался в реальность. Он посмотрел на человека, обратившегося к нему, пустым, бессмысленным взором, как на незнакомца. И не сразу узнал того, кто с ним заговорил. Хильда сжала руку мужа, приводя его в чувство, и Барбер произнес сухим, бесцветным голосом:

— Мне нечего вам сказать, Бимиш.

Бимишу показалось, что он разговаривает с трупом — голос Барбера был таким тоскливым и пустым, что тщательно подготовленные слова просьбы застыли у него на губах. Он бросил взгляд на изможденное, отрешенное лицо Барбера и поспешил прочь. Только свернув за угол, Бимиш разразился проклятиями и отругал себя за напрасно потраченное время.

"Мне нечего сказать" — эти слова как бы выразили суть отношения Барбера к действительности с того момента, когда он смотрел на Хильду, читающую роковое письмо. После долгих обсуждений и споров окончательное решение было выражено этой короткой фразой.

— Я подам прошение об отставке в конце недели, — сказал судья. — Для всех будет неудобно, если я уйду в середине сессии. Надо закончить работу и подготовить список оставшихся дел для регистратора.

— Да, — согласилась Хильда. — Так будет лучше.

— Предложи Майклу оформить ответ на иск. Будет дешевле ничего больше не предпринимать и предоставить оценку ущерба жюри суда шерифа, — добавил Барбер после паузы.

— Я спрошу у Майкла, что он считает нужным сделать.

Поздно вечером, перед сном, Барбар сказал жене почти ласковым тоном:

— Жаль, что так получилось. Для тебя, Хильда. Было бы лучше, если бы ты позволила мне…

— Не говори так, Уильям! — поспешно ответила она, отворачиваясь, чтобы он не увидел ее лица.

Приехав на следующее утро пораньше, Дерик нашел в зале место поудобнее, откуда ему было лучше видно, как будет проходить заключительная стадия суда над Джорджем Бартрамом. Все свидетели дали показания вчера, и на утро оставались заключительные речи и вынесение приговора. Слушая речи, Дерик все больше верил, что результат будет положительным для обвиняемого. Защитником был королевский адвокат Джон Фокетт, прекрасный оратор, единственной слабостью которого было то, что он частенько увлекался собственным красноречием. Дерику вспомнилась шутка Петигрю об "открытом кране". Действительно, Фокетт произнес свою речь на одном дыхании, почти не делая остановок на обдумывание фраз. Как ни странно, это произвело должное впечатление на присяжных, а заключительная речь судьи на этом фоне выглядела скромной и менее убедительной. Стригун говорил как очень уставший человек, и казалось, что он полностью потерял интерес к делу. Когда присяжные удалились на совещание, Дерик посмотрел на Шейлу. Судя по ее виду, она тоже немного успокоилась, и они обменялись взглядами, в которых читалась надежда — почти уверенность.

Присяжные заседали более получаса. Все это время Дерик не выходил из зала, боясь потерять место, и ему пришлось выслушать начало следующего заседания по делу, которое было ему совсем неинтересно. Шейла и ее мать в это время вели оживленные переговоры со своим поверенным в коридоре. Наконец присяжные вернулись в зал. Дерик старался прочитать на их лицах решение, которое они приняли, но напрасно. Они были непроницаемы — такое каменное выражение приобретает лицо любого британца, избранного для выполнения миссии присяжного заседателя. Только что начатое слушание следующего дела было прервано. Бартрам вернулся на скамью подсудимых, а младшим барристерам пришлось пристроиться перед скамьей, уже занятой теми, кто были назначены помощниками в следующем слушании.

Секундой позже напряжение спало. Старшина присяжных произнес благословенные слова: "Не виновен". Клерк суда, как бы для того, чтобы устранить все сомнения, тут же сказал: "Вы заявляете, что он не виновен, и таково ваше окончательное решение". Дерик чуть не закричал "ура!". Он увидел, как Шейла поднесла платок к глазам, а миссис Бартрам повернулась к адвокату Фокетту, чтобы пожать ему руку.

Дерик сначала не понял значения последовавшей паузы. Вместо того чтобы приказать выпустить обвиняемого, судья что-то говорил шепотом секретарю суда. Обвинитель разговаривал с Фокеттом. Что случилось? И тогда Дерик вспомнил, что он слышал, как Дженкинсон, поверенный со стороны защиты, говорил что-то о втором обвинении, каком-то незначительном обвинении, которое последует за первым. Все его внимание было сосредоточено на обвинении в убийстве, и он совсем забыл о втором. Никто не сказал ему, в чем там было дело, и, казалось, никто не воспринимал его всерьез.

Клерк, закончив переговоры с судьей, повернулся лицом к залу. Присяжным, которые не знали, куда себя девать, как актеры, закончившие пьесу на сцене, где занавес никак не опускался, было сказано, что они свободны. Затем был зачитан второй обвинительный акт. Бартрам обвинялся в том, что в такой-то день он вел машину в таком-то месте, не имея при себе свидетельства о страховании ответственности перед третьими лицами. Бартрам признал себя виновным по этому обвинению.

Обвинитель и защитник почти ничего не сказали по этому вопросу. Обвинение не оспаривалось, а все факты были тщательно проверены и подтверждены в процессе предшествовавшего слушания. Фокетт осмелился напомнить его светлости то, что уже было известно, а именно: что в период, когда было совершено правонарушение, его клиент выполнял важную оборонную работу, что в настоящее время все испытывают большое напряжение, в результате чего любой человек может случайно нарушить требования законов о дорожном движении, что его подзащитный имеет прекрасные характеристики как гражданин и водитель. Пока судья обдумывал свой приговор, в зале стояла полная тишина. Дерик посмотрел на судью и заметил, что бледное лицо Барбера слегка порозовело. Ему вдруг стало очень страшно.

— Джордж Герберт Бартрам! — раздался хриплый голос судьи. — Я не могу согласиться с мнением, высказанным здесь, что правонарушение, в котором вы признали себя виновным, является чисто техническим и не заслуживает серьезного наказания. Напротив, я считаю это очень серьезным правонарушением. Последствия нарушения этой части закона…

Дерик слушал скрипучий голос судьи, и ему казалось, что тот никогда не замолчит. Создавалось впечатление, что Барбер специально доводит себя до состояния праведного гнева, пересказывая то, что совершил обвиняемый, и рисуя ужасные последствия подобного преступления. Осознавая, что делает Барбер, Дерик видел в этом уродливую пародию на правосудие. Он думал, почему никто не встанет и не разоблачит это лицемерие. В этот момент он ненавидел Барбера сильнее, чем кого бы то ни было на свете.

Если бы Дерик был психологом, а не очень молодым и сильно влюбленным человеком, возможно, он понял бы значение излишне суровой речи Стригуна: судья обвинял не Бартрама, а себя. Подсознательно он ставил себя самого на место преступника, чье деяние сам и осуждал. В состоянии самоуничижения он преувеличивал тяжесть совершенного им проступка и в то же время остро осознавал, насколько ничтожно наказание, которому он может подвергнуть Бартрама, по сравнению с тем наказанием, которое выпало ему самому. С какой радостью он поменялся бы местами с человеком, сидящим перед ним на скамье подсудимых! Но Дерик этого не знал. Он видел только то, что Барбер чудовищно несправедлив. Что касается обвиняемого, вероятнее всего, тот понял только то, что касалось его одного: он получил максимальное наказание, предусмотренное законом за данное правонарушение, а именно: штраф в 50 фунтов стерлингов и трехмесячное тюремное заключение.

Дерик встретил Шейлу в коридоре. В ее больших голубых глазах не было слез, но они блестели неестественно ярко. Бледное напряженное лицо и твердо сжатые губы — он никогда не видел ее в таком состоянии. Дерик знал, что его невеста — девушка с твердым характером, но сейчас его напугала злобная решимость, сквозившая во всем ее облике. Она была одна.

— А где твоя мама? — спросил Дерик.

— Там, внизу, с папой. Я не пошла, чтобы не расстраивать его еще больше. Мы с ней встретимся в гостинице. Миссис Дженкинсон поможет ей. Я хочу поговорить с тобой, Дерик. Но не здесь. Отведи меня куда-нибудь пообедать.

Дерик хотел было объяснить, что он отпросился только на один день и сегодня должен вернуться на службу, но понял, что это бесполезно. Даже рискуя потерять с таким трудом полученную им работу, он не мог бросить Шейлу одну в таком состоянии.

Они зашли в первый попавшийся ресторан, где им подали скудный обед. И хотя Шейла сказала, что хочет поговорить с ним, сначала он не мог вытянуть из нее ни слова. Наконец она подняла голову от тарелки.

— Что нам делать, Дерик? — спросила девушка. В ее голосе звучал скорее вызов, чем просьба о помощи.

— Это ничего не изменит между нами, — заверил ее Дерик в двадцатый раз.

— Да, между нами, — бросила она. — А я думаю о папе.

— Полагаю, он должен подать на апелляцию, — сказал Дерик. — Это ужасный приговор. Его не за что отправлять в тюрьму.

Но Шейла не слушала, у нее были другие мысли.

— Почему этот судья вел себя как последняя скотина? — негодовала она. Все подумали, что папа настоящий преступник. Послушай, Дерик, ты ведь его знаешь? Сходи к нему, скажи ему, что он совершил ужасную ошибку. Расскажи ему, какой человек мой папа на самом деле, попроси его изменить решение и выпустить моего отца.

— Но, Шейла, как же я могу? Такие вещи… такие вещи… никто так не делает!

— Никто так не делает! — с обидой воскликнула Шейла. — Какая разница, кто что делает! Мне казалось, что я тебе не безразлична. Прошу тебя, сделай это для меня!

— Но, Шейла, честно, я не могу!

— Ты имеешь в виду, что не хочешь. Очень хорошо. Я понимаю, что это значит. Одно дело — говорить, что между нами ничего не изменится, и совсем другое — помочь.

С упавшим сердцем Дерик понял, что Шейла верит в то, что предлагает ему сделать. Дерик видел, что в теперешнем состоянии его невесты он не сможет объяснить ей невыполнимость ее затеи. В отчаянии он пытался найти какой-нибудь убедительный довод и нашел — на горе себе.

— Послушай, Шейла, — сказал он, — ты ведь знаешь, что я сделаю все на свете, чтобы помочь тебе. Если разговор с Барбером поможет, я готов пойти к нему немедленно, несмотря ни на что. Но я говорю тебе, что это бесполезно, именно потому, что знаю его. Видишь ли, ты не до конца понимаешь, насколько отвратительно было то, что он говорил сегодня, и его приговор — это омерзительно. Но никто в суде об этом не догадывался, потому что об этом знали только двое — я и он.

— Бог мой, о чем ты говоришь?

— Вот о чем. — И Дерик как можно короче рассказал ей о том, что случилось поздним вечером после ужина во время выездной сессии в Маркгемптоне. — Конечно, — сказал он в заключение, — я обещал никому ничего не рассказывать и до сих пор не обмолвился ни словом, но…

— Хорошо, — перебила его Шейла. — Я никому не скажу, если тебя это так волнует. Но я рада, что ты рассказал мне об этом. — Она шумно дышала и выглядела еще решительнее, чем раньше.

Теперь ты понимаешь, что, даже если я попытаюсь поговорить с ним, это не поможет.

Не ответив, Шейла резко встала из-за стола:

— Ну, пошли!

Дерик предложил поймать такси, но она отказалась.

— Разве ты не едешь домой? — удивился он.

— Нет. Ты иди, Дерик. Я знаю, ты хочешь вернуться в свою контору.

— Что ты собираешься делать?

— Это тебя не касается. Если ты не можешь помочь мне, я справлюсь одна. О, Дерик, дорогой, прости, что я так говорю. Я веду себя по-свински, но, правда, если что-то можно сделать, я попытаюсь это сделать. Нет! — торопливо перебила она его, когда он начал говорить. — Пожалуйста, не спрашивай меня ни о чем. Я не знаю, что буду делать. Теперь уходи. Только скажи, что будешь любить меня, что бы ни случилось!

Дерик заверил ее в своей любви, повторив несколько раз, что любит, и довольно громко, чем удивил прохожих. Потом сел в автобус, который ехал в западном направлении, бросив прощальный взгляд на силуэт несчастной, но решительной девушки, стоящей на тротуаре на улице Холборн. Но он не вернулся в министерство. Дерик понял, что не в состоянии сегодня работать. Сердитый, несчастный, встревоженный, он не мог ни о чем думать, кроме собственных забот. "Накажут меня за прогул или нет, на работу я не пойду", — решил он. С другой стороны, перспектива провести вечер в полном одиночестве и бездействии тоже не радовала. Ему вдруг очень захотелось поговорить с кем-нибудь, кто мог бы представить его проблемы в истинном свете. Действуя скорее по наитию, он сошел с автобуса в начале Чансери-Лейн и пошел пешком к Темплу.

Но его ждало разочарование. Клерк сказал ему, что Петигрю нет в Темпле. Он точно не знал, когда тот вернется, но ожидал его с минуты на минуту. Не хочет ли господин Маршалл подождать? И господин Маршалл ждал и ждал, сидя в темном, пыльном кабинете до тех пор, пока ему стало совсем невыносимо и он решил уйти.

Как говорил потом клерк, Маршалл покинул кабинет Петигрю в большой спешке, как будто вдруг вспомнил о срочной встрече. Он вдруг вскочил с решительным видом, хотя до этого сидел тихо и спокойно, и пулей вылетел из кабинета. Часы на Доме правосудия пробили четыре, когда Дерик стоял на перекрестке на Странде. Он с нетерпением постоял на остановке пару минут, но, так как автобуса не было видно, повернулся и быстрым шагом пошел пешком по Флит-стрит.

Когда Дерик подошел к главному входу в Олд-Бейли, оттуда начали выходить люди — заседания закончились. Он посмотрел вокруг, надеясь увидеть Шейлу, но ее нигде не было. У привратника Дерик узнал, что заседавшие в зале номер 1 разошлись минут десять тому назад, а сейчас шли люди из двух других залов, где только что закончились слушания. Помощник мирового судьи еще на месте. Дерика помощник мирового судьи не интересовал. Он быстро прошел вверх по улице и завернул направо, за угол большого здания. Туда, на Ньюгейт-стрит, выходили три двери Центрального уголовного суда. Из одной из них вышли несколько мужчин в черных костюмах, по-видимому адвокаты и их клерки. Из другой, ведущей на галереи для публики, потянулась вереница странных любителей бесплатных представлений, которые находили удовольствие в созерцании несчастий своих сограждан. Они запрудили узкий тротуар и моментально загородили Дерику вид на третью дверь — вход для судей. Дерику показалось, что в толпе мелькнула шляпка Шейлы, и он поспешил в том направлении.

У тротуара на противоположной стороне улицы притормозила машина. К ней подбежал человек, по-видимому новый клерк Барбера, бросил на сиденье какие-то бумаги и поспешил назад. Когда Дерик поравнялся с дверью, оттуда вышли его светлость судья Барбер с супругой и направились через улицу к машине.

Впоследствии полицейские опросили тридцать три человека, утверждавших, что они были свидетелями событий, которые произошли несколькими секундами позже. Отсеяв неизбежных придурков, искателей популярности, заведомых лжецов и ненадежных свидетелей, полиция пришла к заключению, что двенадцать человек в здравом уме и твердой памяти, включая двух полицейских, действительно видели частично или полностью, что произошло. Показания свидетелей не совпадали во всех деталях, что было, кстати, подтверждением их правдивости. Тщательно сопоставив все показания, полиция в конце концов составила вполне достоверную картину, как и в какой последовательности разворачивались события.

На тротуаре и проезжей части было много народу, когда судья и его супруга вышли из здания. Констебли с двух сторон приостановили движение, чтобы дать им возможность пройти к машине. Для констеблей это была привычная работа — так они действовали во все дни, когда проходили заседания в Центральном уголовном суде. Судья был на середине проезжей части, когда произошел первый инцидент. Из-под руки полицейского, сдерживавшего поток прохожих с восточной стороны, вынырнул невысокий плотный человек и подбежал к судье. Причем очень это легко проделал, поскольку, как объяснил впоследствии полицейский, он в этот момент поднял руку, чтобы отдать честь судье. Некоторые свидетели слышали, как невысокий человек обратился к Барберу: "Ваша светлость, я настаиваю…" В следующий момент второй полицейский, который стоял с западной стороны, кинулся навстречу и схватил его за руку.

Дальше, как будто воспользовавшись представившейся возможностью, с другой стороны к судье бросилась молодая женщина. Ее заметили не сразу. Обогнув леди Барбер, которая стояла слева от мужа, она приблизилась вплотную к его светлости. Здесь показания очевидцев расходятся. Одни говорили, что она выкрикнула: "Слушай, скотина!" Другие утверждали, что она кричала: "Получай, скотина!" По крайней мере один надежный свидетель заметил, что в этот момент женщина подняла руку. Но точно, что вслед за ее криком многие услышали: "Шейла, вернись!" Это кричал молодой человек, путь которому преграждала взволнованная толпа, но он сумел прорваться и появился между машиной и судьей, заставив судью отступить назад, к зданию, из которого тот только что вышел. Молодой человек и оба полицейских, одновременно бросившихся к девушке, оказались рядом. Некоторое время судья и леди Барбер находились в центре потасовки. Полицейские держали девушку, а молодой человек пытался удержать всех троих. Каждый тянул в своем направлении. К этой группе как-то незаметно примкнул высокий мужчина средних лет. Слышали, что молодой человек сказал, обращаясь, по-видимому, к нему: "Петигрю, не давайте им…" Верх взяла превосходящая сила и выучка: очень скоро полицейские оттащили молодого человека и девушку от машины. Толстый человек, который начал заваруху, исчез, как только державший его полицейский отпустил его, бросившись навстречу девушке. Толпа, напиравшая с двух сторон, на какой-то миг расступилась, и в этот момент закричала женщина. Те, кто стояли поближе, услышали стон и увидели, как судья наклонился вперед и рухнул на мостовую.

Глава 22 СОВЕЩАНИЕ БЛЮСТИТЕЛЕЙ ПОРЯДКА

Тремя днями позже инспектора Маллета вызвал помощник комиссара, руководивший его отделом в Скотленд-ярде.

— У меня есть для вас необычная работа, — сказал он.

— Слушаю, сэр.

— Мне кажется, вы все знаете о судье Барбере.

— Конечно, я знаю, что его убили, сэр, — уклончиво ответил Маллет.

— В полиции Сити есть люди, которые считают, что вы знаете много больше. В любом случае я получил официальный запрос с просьбой откомандировать вас к ним в помощь для проведения расследования.

— Но почему, сэр?

Маллет, естественно, очень удивился. Отношения между полицией лондонского Сити и столичной полицией всегда были и, по-видимому, будут оставаться корректными, дружескими и даже сердечными. Но это были отношения двух разных, хотя и не враждующих держав. Даже в эпоху, которая породит Закон о ленд-лизе, это предвещало что-то необычное: никогда не было такого, чтобы полиция Сити просила помощи у Скотленд-Ярда в расследовании убийства, совершенного, можно сказать, у нее на пороге.

Помощник комиссара улыбнулся.

— Так как? — спросил он.

— Конечно, если нужно, я пойду, сэр, — ответил Маллет. — Вот уж не думал, что могу пригодиться в таком деле, но…

— Вы это видели? — перебил его начальник, вынимая фотографию.

Маллет взглянул на снимок:

— Да, сэр. Это оружие, которым было совершено убийство. Необычный предмет. Фотографию рассылали во все участки, как мне кажется.

— Совершенно верно. И его опознали. Пришло извещение из полиции Истбери, что это тот самый кинжал, которым человек по имени Окенхерст совершил там у них убийство в сентябре.

— Истбери! — воскликнул инспектор. — Его ведь судили там же?

— Да. И нож был представлен на суде как улика. А когда суд закончился, нож исчез. И нашли его между лопатками судьи Барбера, убитого перед зданием Центрального уголовного суда. Так вот, — подвел итог помощник комиссара, который любил точность и обстоятельность, — кому-то из отдела уголовного розыска полиции Сити пришла в голову мысль, что убийство Барбера каким-то образом связано с выездной сессией в Южном округе. Он также подумал, что вы можете знать об этом больше, чем другие.

Маллет промолчал. Он стоял перед столом начальника, квадратный, солидный, хмурый, и дергал себя за кончики длинных усов. Его хмурый вид озадачил помощника комиссара.

— Так как? — нетерпеливо осведомился он.

— Пойду, конечно, сэр. — сказал Маллет. — После обеда.

Помощник комиссара посмотрел на настенные часы.

— Сейчас 10:32,- сказал он с упреком. — Обычно вы быстрее собираетесь, Маллет.

— Я не могу пойти с пустыми руками в полицию Сити, сэр, — объяснил детектив. — С вашего позволения я за несколько часов соберу всю информацию, какую смогу, по этому делу.

— Да, конечно. А потом надо учесть время обеда.

Маллет вздохнул:

— Разве это обед в наши дни? Я с каждым днем худею.

Брау, суперинтендент полиции Сити, приветствовал Маллета в Олд-Джуэри. Он был трезвомыслящим человеком с широкими взглядами и явно одобрял сотрудничество со Скотленд-Ярдом. Поговаривали даже, что когда Брау был совсем молодым, то высказывал мнение, что смешно содержать две полиции в столице, но ему удалось изжить подобные крамольные мысли по мере того, как он получал одно повышение по службе за другим.

— Сначала посмотрите, что есть у нас, а потом посмотрим, что есть у вас, — деловито начал он, положив перед инспектором папку с аккуратно подшитыми показаниями свидетелей.

Маллет вздохнул, глядя на толстую папку.

— Много накопали, — оценил он. — Насколько я знаю, у вас есть кое-что еще, не так ли? Я слышал, троих посадили за решетку.

— Да. Все трое будут сидеть неделю, считая с завтрашнего дня, за нарушение общественного порядка и оказание сопротивления полиции. Они получили по заслугам. Действительно, имело место нарушение общественного порядка. У одного из моих констеблей здоровый синяк под глазом. Они все дали добровольные показания. Если хотите, можете почитать. Показания одного из них должны вас особенно заинтересовать. — Он вытащил три листа бумаги. — Вот они. Бимиш, девица Бартрам и Маршалл.

Маллет начал читать. Показания Бимиша были цветистыми, но довольно сжатыми. Он писал, что потерял работу в результате досадного недоразумения и хотел объясниться со своим бывшим хозяином. Рассказал, как за день до этого пытался заговорить с судьей, но тот не захотел его выслушать. Тогда, не имея других способов привлечь его внимание, он решился на "отчаянный шаг": встретить его светлость на выходе из суда и прилюдно высказать свою жалобу. Он глубоко сожалел о нарушении общественного порядка, вызванного его поведением, и признал себя виновным. Что касается смерти его светлости, она потрясла его до глубины души, но здесь он чист как младенец.

— Ясно, — мрачно произнес Маллет, отложив бумагу. — Между прочим, вы знаете, что Бимиш — это Корки?

— Нет, — признался суперинтендент, — я этого не знал.

— Ночной клуб Корки — это его клуб. В этой связи… это как-то связано… — Он постучал по лбу кулаком. — Господи! Не могу вспомнить! Все оттого, что я плохо ем последнее время. Но ничего. Я вспомню. Давайте посмотрим, что говорит мисс Бартрам.

Показания Шейлы были краткими. Так же как Бимиш, она признала себя виновной в оказании сопротивления полиции и нарушении общественного порядка, который полиция призвана охранять. Так же как он, но в более простых выражениях она отрицала свою причастность к смерти судьи. Что же касается ее выходки у Олд-Бейли, она заявила:

"Я была ужасно расстроена из-за того, что отца посадили в тюрьму, и подумала, что мне надо встретиться с судьей и попросить его изменить свое решение. Мне говорили, что этого нельзя делать, но я не могла остановиться. Когда я подошла к нему и увидела его лицо, я поняла, что нет смысла просить его. Я, к сожалению, потеряла контроль над собой. Кажется, назвала его "скотиной", но он не обратил на это внимания. Сзади был какой-то шум, я испугалась, что меня остановят, а я ничего не успею сделать, и тогда ударила его кулаком. Потом меня схватил полицейский и началась ужасная потасовка. У меня перехватило дыхание, а шляпа съехала на глаза. Я не знаю, что произошло потом".

Маллет отложил бумагу без комментариев и протянул руку к следующей. Прочитав первое предложение, он присвистнул.

— Так и знал, что вас это заинтересует, — осклабился Брау.

Показания начинались так: "Я убил судью Барбера".

— Вы не предъявили ему обвинение в убийстве? — обеспокоенно спросил Маллет.

— Нет. Видите ли, мы полагаем… Впрочем, дочитайте до конца и скажите, что вы об этом думаете.

Маллет прочитал:

"Я убил судью Барбера. Я был возмущен его отвратительным поведением в Олд-Бейли сегодня. Зная то, что я о нем знаю, я воспринял его отношение к господину Бартраму как издевательство над правосудием. Я все обдумал во второй половине дня, достал нож и пришел ко входу для судей. Я подошел в тот момент, когда судья выходил из знания. Я увидел мою невесту, мисс Бартрам, которая пыталась заговорить с судьей. Но она не успела к нему подойти, потому что ее схватил полицейский. От этого я совсем потерял голову, потому что знал, что именно судья виноват в ее несчастье. Поддавшись внезапному порыву, я выхватил нож и ударил его в спину. Я никому не говорил, что собирался сделать, и несу полную ответственность за случившееся. Я не знал, что встречу там мисс Бартрам. Она не имеет никакого отношения к убийству судьи. Я отказываюсь говорить, где взял нож. Я готов понести наказание за содеянное мной".

— Очень интересно, — проговорил инспектор.

— Интересно и запутанно, — заметил Брау. — Вы видите, сколько здесь противоречий? Сначала он утверждает, что его возмутило отвратительное поведение судьи, поэтому он достает нож, "обдумав все", и идет к зданию суда, предположительно с намерением убить судью. И здесь же говорит, что потерял голову, увидев, как полицейский схватил молодую даму, и действовал, поддавшись внезапному порыву. Должно было быть либо одно, либо другое.

— Вы правы, — согласился Маллет. — И вы, конечно, заметили, он настаивает, что мисс Бартрам не успела подойти к судье, а мы знаем из ее собственных показаний, что она не только подошла, но и ударила судью.

— Вот именно. Я не сомневаюсь, что он нагородил все это, чтобы прикрыть мисс Бартрам.

— Согласен с вами.

— Это не значит, конечно, — продолжал Брау, — что он совсем не виноват.

Маллет промолчал, перечитывая документ.

— "Я отказываюсь говорить, где взял нож", — перечитал он.

— Ах да, нож! — спохватился инспектор. — Мы получили очень интересную информацию об этом ноже от полиции в Истбери. Я покажу вам, что они…

— Подождите минутку, давайте разберемся по порядку. Скажите мне сначала, известно ли Маршаллу, что этот нож из Истбери?

— Нет. Нам было неизвестно об этом в тот момент, когда он давал показания.

— Так. А ему потом показывали нож?

— Нет. Я помню, что его исследовали на предмет отпечатков пальцев. Кстати, никаких отпечатков не обнаружили.

— Понимаю. Я бы предложил — думаю, это неплохой план — предъявить ему нож и спросить, видел ли он его когда-нибудь. Если он скажет, что не знает, что это за нож, сказать ему, откуда он появился, и посмотреть на его реакцию.

— Как, вы думаете, он поведет себя?

— Если его признание — выдумка и он считает, что виновата мисс Бартрам, он выдаст себя.

Суперинтендент задумался, а Маллет продолжал:

— Он сразу поймет тот факт, что у нее не могло быть этого ножа, потому что она не присутствовала на суде в Истбери.

— Но он-то присутствовал, — возразил Брау. — Он сам мог дать ей нож.

— Не исключено. Но дело не в этом. Если он действительно дал ей нож, она могла совершить убийство — с его помощью или без. В этом случае он будет настаивать на своей истории. Если же он не давал ей ножа, то сообразит, что она невиновна, и сразу заговорит по-другому.

— А что, если он сказал правду, то есть что он действительно убил судью?

— Тогда тем более. Зачем ему идти на виселицу, если от этого ничего не изменится? Если я прав ион откажется, это еще не доказывает, что он невиновен, но доказывает, что невиновна она. Таким образом, у нас будет одним подозреваемым меньше.

Маллет, довольный собой, подергал себя за ус.

— А теперь, — сказал он со вздохом, — надо разобраться в остальном.

С помощью суперинтендента Маллет начал отделять зерна от плевел и быстро разобрался в показаниях свидетелей трагедии, задержавшись на двоих. Показания Хильды были короткими и содержали минимум информации. Сначала Бимиш, потом Шейла Бартрам и Маршалл отвлекли ее внимание от мужа. По ее мнению, Маршалл отсек ее от судьи, хотя она старалась держать его за руку. Когда Хильда наконец снова приблизилась к мужу, он вдруг споткнулся и упал ей на руки. Это все.

— Мы не могли долго расспрашивать ее, — пояснил суперинтендент. — Она была в подавленном состоянии. В любом случае я сомневаюсь, что леди Барбер может сообщить что-то новое.

— Вряд ли, — возразил Маллет. — Кстати, — спросил он вдруг, — вы, случайно, не знаете, была ли она тогда в суде?

— Случайно, знаю. Опрашивая свидетелей, мы заодно узнали у служителя кабинета судьи, что она просидела там все послеобеденное время, пока не закончилось слушание.

— Ясно. А вот еще показания, которые заинтересовали меня.

— Петигрю? Он изложил все толковее, чем все остальные, но видел меньше, чем другие, потому что не был в центре событий, так сказать.

— Меня больше интересует сам господин Петигрю, чем то, что он рассказал.

— Например?

— Вы не обратили внимания на то, что он не говорит, почему он там оказался. Он пишет: "Примерно в 4:20 пополудни 12 апреля 1940 г, я находился около входа для судей Центрального уголовного суда…"

Почти все показания так начинаются, — заметил Брау. — Полицейский, который снимал показания, по всей вероятности, задавал наводящий вопрос, чтобы разговорить свидетеля. В любом случае господин Петигрю — адвокат, и он по службе мог находиться рядом со зданием суда.

— Но я не слышал, чтобы господин Петигрю когда-либо вел уголовные дела в Центральном уголовном суде, — возразил Маллет. — У него другая практика. Конечно, не исключено, что могло возникнуть какое-то дело в уголовном суде, особенно сейчас, во время войны, когда многих адвокатов призвали в армию, но все-таки странно, что он оказался именно в том месте и в то время. Надо будет проверить. — Он сделал пометку и продолжил: — Теперь насчет ножа. Вы сказали, что получили донесение из полиции Истбери, не так ли?

— Да, получили. Очень интересное донесение. Прочтите сами.

— Значит, дело обстояло так, — подвел итог инспектор, дважды прочитав бумаги, которые дал ему Брау. — Этот паршивый нож был представлен как улика на суде над Окенхерстом в Истбери в декабре. После слушания нож исчез и объявился четыре месяца спустя. Нашли его в спине судьи Барбера. Последний раз его видели в руках судьи во время его заключительной речи, потом на столе судьи. М-да. И они сделали список людей, сидевших на судейской скамье. Слева направо: старший констебль капитан Тревор, клерк судьи Бимиш, Маршалл, судья в центре, шериф сэр Уильям Кэндиш, леди Кэндиш, леди Барбер, помощник шерифа Грэнби — вот это да!

— Что такое? — спросил суперинтендент.

— Ничего особенного, я просто очень удивился. Господин Виктор Грэнби помощник шерифа. Старший партнер фирмы "Грэнби и Ко" — конечно, это он. Я припоминаю, что это самая главная адвокатская контора в тех местах. Он уже давно работает помощником шерифа.

— И что же?

— Только то, что раньше у фирмы Грэнби был еще один партнер Хеппеншталь. Старший Хеппеншталь умер, а младший забрал свой капитал и открыл собственное дело в Лондоне. Это давнишняя история. Вы ведь помните дело Хеппеншталя?

Суперинтендент кивнул.

— И?… — спросил он.

— Грэнби женился на сестре Хеппеншталя. Вот и все. Но это ничего не значит. Судья был раз десять на выездных сессиях после того, как посадил Хеппеншталя, и Грэнби вроде бы не держал на него зла.

— Мы для верности проверим, что он делал в интересующий нас день, пообещал Брау. — Но если взял нож, чтобы убить судью, почему он ждал четыре месяца?

— То же самое можно спросить относительно всех остальных, кто тогда были в суде, — заметил Маллет. И, помедлив, уверенно заявил: — Скажите мне, почему судью убили 12 апреля, и я скажу вам, кто это сделал. Так, — продолжил он, просматривая донесение. — Что еще сообщают нам ребята из Истбери? Ах да. Вход и выход к судейской скамье находятся прямо за столом судьи. Это значит, что любой входящий и выходящий мог видеть и взять нож. Среди других, кто мог бы беспрепятственно взять нож, — адвокаты обеих сторон, то есть сэр Генри Баббингтон и господин Потт, его помощник, господин Петигрю, их поверенные, сами полицейские, которые искали нож и не нашли, и господин Гервиз, секретарь выездного суда, который сидел перед судьей на ступеньку ниже. Я думаю, мы можем исключить господина Гервиза. Ах да, еще Грин, слуга личного секретаря судьи, который готовил чай для судьи и ходил между комнатой его светлости и судейской скамьей после того, как слушание закончилось. Это все.

Суперинтендент что-то просчитывал в уме.

— Из тех, кто мог взять нож, — сказал он, — насколько нам известно, трое находились в непосредственной близости к судье, когда его убили: Маршалл, Петигрю и леди Барбер.

— И Бимиш, — добавил Маллет.

— Нет, — поправил его Брау. — Все свидетели утверждают, что в тот момент, когда судья упал, Бимиша рядом уже не было. Он вообще близко к судье не подходил. Вы помните, он появился первым и констебль сразу схватил его?

— Совершенно верно, — согласился инспектор. — Он сбежал, когда полицейские бросились на тех двоих, но близко к судье не подходил. Значит, получается, что… — Он внезапно замолк, а потом воскликнул, чуть ли не с восторгом: — Дротики!

— Что-что?

— Я только что вспомнил. Клуб Корки — там везде были Доски для метания дротиков. Клуб был знаменит этим видом спорта — если считать это спортом. Там проходил лондонский чемпионат. Предположим, что Корки сам является специалистом по метанию дротиков. Тогда для него совсем не трудно было бы метнуть этот нож с расстояния в несколько футов, когда полицейские оттаскивали тех двоих. Там получилось много свободного места на мостовой, куда и упал судья.

Суперинтендент Брау не любил проявлять эмоции. Если его и взволновало новое предположение, внешне это никак не отразилось.

— Очень хорошо, — сказал он. — Тогда добавляем к нашему списку Бимиша. Итак, мы имеем четверых. Мне кажется, на данный момент мы знаем более-менее все, что хотелось бы, о Маршалле и Бимише. Как насчет остальных?

— Всем известно, что Петигрю и судья находились в плохих отношениях многие годы, — сообщил Маллет вкратце. — Леди Барбер — жена судьи. Я думаю, вы слышали, что Барбер должен был вот-вот уйти в отставку из-за скандала в Маркгемптоне. Я скажу вам о некоторых деталях напрямую. Не исключено, что, если бы судья потерял работу, их брак мог потерять для нее значение. Кроме того, она старая приятельница Петигрю. Они могли задумать это вместе.

Он перечислил эти детали коротко и без всякого энтузиазма, вызвав вопрос у суперинтендента.

— Но?… — спросил он.

— Но если это так, сможет ли кто-нибудь объяснить мне, почему ее светлость приложила неимоверные усилия, чтобы спасти жизнь судье, когда он пытался покончить с собой несколько недель назад?

— Покончить с собой? — удивился Брау. — Это для меня новость. И какой же мотив?

— У меня есть основания предположить, что судья решился на самоубийство из-за грядущей отставки и того скандала, о котором я вам сказал. Мы можем точнее узнать, допросив леди Барбер.

— Вы уверены, что это была попытка самоубийства, а не что-нибудь другое? Ведь, если его жена хотела бы отделаться от него, она могла бы что-нибудь подстроить…

— Нет, он сам. Дело в том… Впрочем, надо рассказать обо всем по порядку. Все это имеет отношение к очень странным событиям, которые происходили во время осенней сессии. Ведь вы меня вызвали для того, чтобы я именно об этом рассказал, не так ли?

— Да, конечно. Расскажите, что вам известно.

Рассказ Маллета занял довольно много времени. Его коллегу очень заинтересовали неприятности, преследовавшие судью в течение сессии. Еще более интересными показались ему выводы, сделанные Маллетом. Брау не скрывал своего удивления.

— Честно говоря, — сказал он, — я не пойму, что бы это могло значить.

— И я, честно говоря, не пойму, — хмыкнул Маллет. — Я сообщил вам все факты, которые мне известны, и полагаю, что это достоверные факты. Я также вполне уверен, что правильно истолковал их. Но до сих пор не вижу, к чему это должно привести. Точнее говоря, если следовать фактам, все это — полный абсурд. Как же тогда?

— Я начинаю думать, не идем ли мы по ложному пути, — предположил Брау. На данный момент у нас есть письменные показания Маршалла. Предположим, что он говорит правду. Тогда ни девушка, ни Петигрю, ни кто-либо другой не имеют к этому делу никакого отношения. В таком случае это не обдуманное заранее преступление, и все, что случилось в период между октябрем и днем совершения убийства, никак не связано с самим убийством.

— Если это не преднамеренное убийство, зачем он взял нож в Истбери?задал вопрос Маллет.

— А почему бы не в качестве сувенира? В любом случае тот, кто взял нож, вряд ли собирался его использовать для совершения преступления четыре месяца спустя. Я считаю, что решение убить судью пришло в день убийства и, вспомнив, что у него есть нож, он пошел и взял его.

— Откуда?

— Думаю, из дома. Мы, конечно, постараемся получить информацию на этот предмет.

— Да, пожалуйста. Маршалл живет в гостинице в Кенсингтоне, если я не ошибаюсь. Нам надо установить, возвращался ли он домой в тот день. Но не забудьте, что вы собираетесь предъявить ему нож и проследить за его реакцией.

— Мы сделаем это вечером. Куда вы теперь направитесь?

— Я хочу посетить господина Петигрю, — сказал Маллет. — У меня к нему есть несколько вопросов. Кроме того, у меня создается впечатление, что он ключевая фигура во всем этом деле. Позвоните мне в Скотленд-Ярд вечером, когда вы поговорите с Маршаллом. Может быть, результаты, которые вы получите, помогут мне выбрать линию поведения в отношении Петигрю.

На этом детективы расстались.

Глава 23 РАССЛЕДОВАНИЕ В ТЕМПЛЕ

Маллет пришел в кабинет Петигрю рано утром. Джон, пожилой клерк Петигрю, встретил инспектора учтиво, но с изрядной долей подозрительности. Клерк сказал, что его хозяин еще не прибыл. Инспектор добродушно заверил его, что может подождать. И чтобы скоротать время, завел разговор с Джоном.

— У нас уже был молодой человек из полиции Сити, — сообщил ему Джон печальным тоном. — Знаете ли, для нас мало приятного быть замешанными в такого рода историю.

— Я вас понимаю, — посочувствовал Маллет.

— Такое потрясение для нас, — продолжал Джон. — Ведь господин Петигрю старый знакомый ее светлости. Да еще ему выступать в качестве свидетеля.

— Да, мало приятного, — согласился инспектор. — Но такие вещи случаются, что поделаешь. Господину Петигрю просто не повезло, что он очутился в Олд-Бейли в тот день. У него там было какое-то дело?

Джон подозрительно посмотрел на него.

— Если я скажу "да", вы захотите посмотреть наше расписание? — спросил он. — Не стоит беспокоиться. У него не было там никакого дела. В тот день после обеда он занимался здесь рядом одним арбитражным делом. Мы думали, что он освободится в половине четвертого или раньше, но он вернулся только в четыре с небольшим.

— В четыре часа! Значит, он прямо отсюда пошел в Олд-Бейли?

— Не мое это дело — рассказывать вам, куда он пошел. В любом случае я не знаю, потому что не спрашивал.

— Но он пришел в кабинет и сразу ушел куда-то?

— Не совсем сразу. Мы немного поговорили — о расписании на следующий день, о том, кто приходил, пока его не было, и о других вещах.

— А кто приходил?

— Был только один посетитель. Господин Петигрю разминулся с ним. Он ушел буквально за несколько минут до возвращения господина Петигрю. Этот молодой человек бывал здесь раньше. Его фамилия Маршалл.

— Маршалл? А зачем он приходил?

— Не знаю. Он просто сказал, что хочет видеть господина Петигрю. Не мое дело — спрашивать зачем и почему.

— Но это может быть очень важно, — настаивал инспектор. — Бы разве не знаете, что Маршалла задержали за сопротивление полиции на Олд-Бейли в тот день, когда убили судью?

— Да? — искренне удивился Джон. — Нет, я не знал. Видите ли, я редко читаю сообщения из полицейского суда, если только это нас прямо не касается. Совсем не в моем вкусе, если можно так выразиться. Но то, что вы сказали, очень и очень интересно.

— Что он здесь делал?

— Да ничего. Просто ходил, сидел, а около четырех вдруг вскочил и убежал. Если бы он подождал еще минут пять, то встретился бы с господином Петигрю.

— Он заходил в кабинет господина Петигрю.

— Да, конечно. Я впустил его. Там единственное удобное кресло.

— Вы не заметили, ничего не пропало после того, как он ушел?

— Пропало? Конечно, ничего не пропало! Господин Маршалл не тот человек, после которого что-то может пропасть. Иначе я бы не впустил его в кабинет господина Петигрю, будьте уверены.

— Вы точно знаете? — продолжал настаивать Маллет. — Господин Петигрю не спрашивал вас о какой-нибудь пропаже?

— Не спрашивал. И если вы хотите продолжить ваше расследование, лучше спросите у него сами, — закончил Джон, услышав шаги за дверью. — Доброе утро, сэр!

— Доброе утро, Джон, — ответил Петигрю, входя в комнату. — Доброе утро, господин… Маллет, если не ошибаюсь. Вы хотели меня видеть?

— Если вы можете уделить мне несколько минут, сэр.

Петигрю пригласил Маллета в захламленный, но удобный кабинет и со вздохом опустился в кресло за столом. Он выглядел уставшим и подавленным.

— Итак, — произнес адвокат, — вы пришли, по-видимому, по делу несчастного Барбера. Вы читали показания, которые я сразу дал полиции? Если читали, боюсь, мне нечего добавить.

— Я хотел бы выяснить лишь один вопрос, — начал инспектор. — Вы не написали, по какой причине оказались на Олд-Бейли в тот самый момент.

— Совершенно верно, не написал. Я не посчитал это нужным, поскольку причина моего присутствия у здания суда не внесла бы ясности в происшедшее. И не думаю, — прервал он инспектора, который хотел что-то сказать, — что от этого что-то изменится.

— Вы отказываетесь ответить на мой вопрос?

— Да.

Маллет помолчал. Потом резко спросил:

— Вы помните дело Окенхерста на сессии в Истбери?

Петигрю поднял брови.

— Конечно, — ответил он.

— Известно ли вам, что нож, которым убили судью Барбера, был опознан как орудие убийства, предъявленное на суде в Истбери?

— Да? — протянул Петигрю, морща нос.

— После суда нож не нашли. Полиция Истбери считает, что его могли взять вы. Я говорил сегодня по телефону с офицером полиции, который работал по этому делу, и он сказал, что вас пытались разыскать, но оказалось, что вы поспешно покинули здание суда.

— Да, я помню. Я хотел прогуляться перед тем, как сесть на поезд. Мне надо было успокоиться.

— Вы были раздражены из-за судьи?

— Конечно, — улыбнулся Петигрю. — Я был потрясен тем, что произошло в суде.

— Вы забрали нож, господин Петигрю?

— Нет.

— Господин Маршалл долго ждал вас здесь, в вашем кабинете, двадцать второго числа. Отсюда он направился на Олд-Бейли.

— Да, я встретил его там.

— Он сделал признание, что убил судью Барбера.

Лицо Петигрю сморщилось, как от боли.

— Бедный мальчик! — проговорил он. — Бедный несчастный мальчик! Это ужасно, инспектор! — Помолчав, он добавил: — В этом случае нет смысла скрывать ответ на ваш вопрос. Я пошел на Олд-Бейли, потому что подумал, что он может сделать какую-нибудь глупость.

— Вот как?

— Да. Некоторое время назад Маршалл рассказал мне об этом деле, и я видел, что он очень расстроен. В то утро я увидел объявление в Темпле, где сообщалось, что дело слушается в первом зале Уголовного суда и что Барбер является председателем. Первая часть слушания уже состоялась. Я не особенно интересовался, но за обедом оказался за одним столом с Фокеттом, который сказал мне, что судья вел себя, мягко выражаясь, возмутительно. Вот тогда я забеспокоился, потому что юный Маршалл мне нравился и я знал, что он воспримет поведение судьи близко к сердцу. Когда на следующий день я вернулся в мой кабинет во второй половине дня, Джон сообщил мне, что меня хотел видеть Маршалл, что он был возбужден и нервничал, а потом, около четырех, быстро ушел. Вот тогда я и забеспокоился не на шутку. Я знал о его идеализме относительно судей и правосудия — забавное заблуждение, между прочим, но весьма опасное, — и у меня возникло подозрение, что он мог пойти в суд и что-нибудь там натворить. Поэтому решил, что должен перехватить его, взял такси и помчался на Олд-Бейли. Как оказалось, я немного опоздал. Бедный парень!

— Благодарю вас, — сказал инспектор. — Теперь, когда вы мне много рассказали, господин Петигрю, не смогли бы мы вернуться к предыдущему вопросу?

— Я вас не понимаю.

— Если я не ошибаюсь, вы не хотели отвечать на вопрос, почему вы оказались на Олд-Бейли, чтобы не бросить подозрение на Маршалла.

— Совершенно верно.

— Я хотел бы спросить, не отрицали ли вы, что у вас хранился интересный сувенир из Истбери, по той же причине?

— Сегодня я совсем плохо соображаю. Не понимаю вашего вопроса.

— Если вы взяли нож в качестве сувенира, вы могли держать его где-то здесь, в этом кабинете, и использовать, например, для вскрытия конвертов и разрезания бумаги. Не могло так случиться, что при виде ножа у Маршалла созрело решение, как ему разделаться с судьей, он взял его и поспешил на Олд-Бейли, не дождавшись вас?

— Понимаю, — медленно произнес Петигрю. — Весьма хитроумно, если позволите так сказать. Но к сожалению, ваша версия не годится. Смею вас заверить, что Маршалл не брал никакого ножа из этой комнаты.

Маллет кивнул.

— Я не удивлен вашим ответом, — сказал он. — Дело в том, что ему вчера вечером впервые показали этот нож и напомнили его происхождение. Так вот, как только Маршалл увидел нож, он немедленно…

— Что он сделал?

— Он немедленно отказался от признания в убийстве.

— Отказался?! Инспектор, вы из меня дурака хотите сделать?

— Ну что вы, господин Петигрю, — извиняющимся тоном сказал Маллет. — Меня в действительности интересовала причина вашего появления на Олд-Бейли в тот день. Вы должны были дать какое-то объяснение. И я подумал, что вы быстрее скажете, если я сообщу вам, что никого уже не надо прикрывать.

Петигрю не то рассердился, не то повеселел.

— Это аморально, — наконец произнес он. — Не могли бы вы теперь объяснить мне, что толкнуло Маршалла на такой поступок?

— Полагаю, что он взял на себя ответственность за преступление, опасаясь, что полиция будет подозревать мисс Бартрам.

— Мисс…? Ах да, это молодая леди, в которую он влюблен. Значит, это та блондинка, которая вступила в схватку не на жизнь, а на смерть с двумя полицейскими? А почему? Впрочем, подождите, дайте я сам соображу. Маршалл знал, что у нее не могло быть этого режущего предмета из Истбери, потому что она там не была, если только он сам не дал ей нож, а он не давал. Следовательно, с точки зрения полиции она невиновна, и нет необходимости ее защищать. Я прав?

— Вы правы.

— В этом деле присутствует масса безумного донкихотства. А молодая дама, случайно, не пыталась защитить жениха своим собственным выдуманным признанием?

— Нет, — серьезно ответил Маллет.

— Я так и подумал. На мой взгляд, женщины такого рода обычно имеют более реалистичный взгляд на вещи. И тем не менее не исключена возможность, что Маршалл, не зная, что вы опознали кинжал… Впрочем, не сомневаюсь, вы все проверили. Куда мне с моими мозгами до Скотленд-Ярда! Кстати, насколько я понимаю, наш друг Бимиш тоже за решеткой?

— Да.

— Я дам вам одну подсказку. Мне надоело прикрывать людей. Пора выдать хоть одного сотоварища. Бимиш — превосходный метатель дротиков.

— Я это предполагал, — кивнул Маллет. — Но мне надо знать точно. Вы когда-нибудь видели его за этим занятием?

— Представьте себе, видел. Очень впечатляющее зрелище.

— Когда это было?

— О, довольно давно. В ту ночь, когда случилось дорожное происшествие. В ту ночь, когда все это началось.

Последовала долгая пауза. Маллет смотрел в камин и дергал себя за кончики усов, будто решая, что делать дальше. Петигрю тоже задумался.

— Так вот что получается, — сказал он наконец. — Мы прошлись по всему списку подозреваемых, не так ли, инспектор? По крайней мере для проформы в него надо включить и меня?

— Да, — ответил Маллет рассеянно. По его тону было неясно, на какой из двух вопросов он ответил. — Я вот думаю, — продолжил он, — над тем, что вы сказали: "В ночь, когда все это началось". Это была идея леди Барбер, что все неприятности, случившиеся с судьей во время выездной сессии, каким-то образом связаны друг с другом, включая дорожное происшествие 12 октября 1939 года.

— Как вы, детективы, точны, — заметил Петигрю. — Я бы ни за что на свете не вспомнил число. Да, несомненно, именно то дорожное происшествие загнало судью в ту дыру, в которой он находился накануне своей смерти, Я нарушу тайну, инспектор, но полагаю, что в данных обстоятельствах это простительно. Барберу фактически приказали подать в отставку во время каникул. Он был настолько потрясен, что пытался покончить с собой.

— Об этом я уже знаю, — сказал Маллет. — То есть знаю, что была попытка самоубийства, но мне не ясен мотив и не известны детали.

— Думаю, вы сможете сами все узнать и проверить, если обратитесь в некоторые высшие инстанции. Мне бы не хотелось, чтобы вы цитировали меня как источник информации. Человек, рассказавший мне это, взял с меня слово молчать, и этот человек крайне заинтересованное лицо.

— Ясно. Согласно медицинской экспертизе леди Барбер в тот раз спасла жизнь мужа. Жаль, что ей не удалось этого сделать вторично.

— Не хочется выглядеть бессердечными, — заметил Петигрю, — но меня поражает, как женщина, прожившая с Барбером столько лет, все-таки хотела спасти ему жизнь. — Он бросил взгляд на детектива и добавил: — Как бы то ни было, я рад за нее, что в тех обстоятельствах ей хотелось и удалось спасти его.

Маллет молча кивнул и поднялся.

— Я отнял у вас много времени, господин Петигрю, — проговорил он. Благодарю, что вы терпели меня так долго.

— Все нормально. Это был интересный разговор, по крайней мере для меня, но, боюсь, не очень полезный для вас. Честное слово, не думаю, что могу оказать вам дополнительную помощь. Если хотите, я мог бы составить для вас список людей, которые настолько не любили Барбера, что были бы рады его устранить. Это был бы длинный список, включающий несколько очень известных имен, но, насколько я понимаю, у вас уже достаточное количество подозреваемых, и ради того, чтобы спасти собственную голову, мне бы не хотелось причинять беспокойство еще многим другим.

— Мне было бы достаточно узнать всего одно имя, — сказал в ответ Маллет. — Имя того, у которого был мотив для убийства судьи 12 апреля 1940 года, спустя много времени после выездной сессии — если Сессия вообще имеет к этому отношение, не считая орудия убийства.

— 12 апреля! — воскликнул Петигрю. — Так вот оно в чем дело! Мой бог, конечно! До свидания, инспектор. Сообщите мне, если вам от меня понадобится что-нибудь еще. — Он протянул руку, но Маллет не ответил на рукопожатие.

Он уставился на барристера:

— Да, господин Петигрю. Именно 12 апреля. Не могли бы вы объяснить мне, что вас так взбудоражило?

— Ничего, — заверил его адвокат несколько сконфуженно. — Абсолютно ничего. Кроме того, что вы, детективы, всегда так точны насчет дат, как я только что сказал.

— И все-таки, кажется, что-то в этой дате привлекло ваше внимание, настаивал инспектор.

— Нет-нет! — запротестовал Петигрю. Он, казалось, полностью потерял свою обычную самоуверенность. — Сегодня ведь шестнадцатое? Я удивился, что прошло так мало времени. Мне казалось, что прошло уже много дней. Это было настоящим потрясением для меня — вы можете себе представить, и я потерял счет дням… — Он не закончил фразу.

Маллет смотрел на него молча, затем, бросив короткое:

— До свидания сэр, — повернулся на каблуках и вышел из кабинета.

После его ухода Петигрю подошел к столу и посмотрел на календарь, проверяя, какой сегодня день. Затем повернулся к книжным полкам и вытащил том судебных отчетов. Почитав их, написал короткое письмо и сам отнес его на почту.

Маллет в это время стоял у телефонной будки. Он позвонил на Олд-Джуэри, и его немедленно соединили со суперинтендентом Брау.

— Это наконец вы, инспектор? — взволнованно спросил Брау. — Я все утро пытался с вами связаться. Это важно. Я только что установил, что Грэнби был в городе весь день 12 апреля.

— Прошу прощения, но это не очень важная информация для меня, — ответил Маллет. — А не могли бы вы узнать для меня название фирмы, где работают поверенные господина Себастьяна Себальда-Смита?

Глава 24 ОБЪЯСНЕНИЯ В ТЕМПЛЕ

На следующее утро Петигрю пришел на работу с опозданием. Джон, считавший, что следует быть пунктуальным независимо от того, есть работа или нет, приветствовал его, бросая укоризненные взгляды. Его не умилостивило даже объяснение, что поезд в подземке, на котором ехал Петигрю, по какой-то причине был задержан не доезжая станции Саут-Кенсингтон на целых сорок пять минут. Джон неохотно сообщил, что никаких встреч на утро не намечено. Есть только кипа бумаг, которая накопилась с вечера, но все они не срочные. Затем вышел и тут же вернулся.

— Там вас ждет этот господин Маршалл, — объявил он. — С ним молодая леди.

Из-за аварии в подземке Петигрю прибыл на службу измученным и озабоченным, но известие о визитерах тут же подняло ему настроение.

— Мой дорогой друг! — воскликнул он, когда дверь открылась и вошли Дерик с Шейлой. — Какая неожиданная радость! Я думал, вы все еще сидите в кандалах. Мисс Бартрам, когда я вас видел последний раз, ваша прическа была подпорчена. Поздравляю с освобождением. Или вас выпустили под залог?

— Нет, — ответил Дерик. — С нами все выяснилось, и мы свободны. Я подумал, что надо первым делом заскочить к вам и рассказать. Мы оба предстали сегодня утром перед лорд-мэром. Слушание длилось не дольше минуты, и он вел себя очень прилично. Меня оштрафовали на сорок шиллингов, а Шейлу устно обязали соблюдать общественный порядок. Жуткое наказание.

— Если бы меня вызвали свидетелем, я бы точно сказал, что из вас двоих мисс Бартрам нанесла больший урон полиции, — пошутил Петигрю.

— Самое неприятное, что меня, наверное, выгонят с работы из министерства, — пожаловался Дерик.

— Надо что-то предпринять. У меня есть несколько друзей в суде, и так случилось, что один из них — большая шишка в вашей конторе. Думаю, что помогу вам сохранить работу на благо отчизны. Расскажите о Бимише. С ним обошлись так же милосердно?

— Нет, — посерьезнел Дерик. — Его дело отложили на неделю. Они сказали что-то о том, что ему будет предъявлено еще одно обвинение.

— Думаю, сие означает, что это он убил ужасного судью, — вставила Шейла.

— Хм. Я бы не спешил с выводами. Мне кажется, Бимишу можно предъявить довольно много обвинений. Для широкой британской публики было бы огромным разочарованием, сгорая от нетерпения в ожидании обвинения в убийстве, услышать вдруг, что он обвиняется в контрабандной торговле спиртным в ночном клубе Корки или в чем-нибудь в этом роде.

— Но кто же тогда убил судью?

Петигрю не ответил. Он прислушивался к спорящим голосам за дверью. Наконец вошел Джон с недовольным выражением лица:

— Прошу прощения, сэр, но этот инспектор из Скотленд-Ярда опять здесь. С ним еще один человек, и они хотят видеть вас немедленно. Я сказал им, что вы заняты, но…

Петигрю побледнел и приказал:

— Впустите их, Джон. Если господин Маршалл и мисс Бартрам хотят остаться, так будет даже лучше.

Вошли Маллет и суперинтендент Брау. Оба выглядели суровыми и целеустремленными.

— Вы, конечно, знаете эту даму и этого джентльмена, — сказал им Петигрю. — Я считаю, что им будет интересно послушать, что вы скажете. Если это то, о чем я подозреваю, я уверен, что они имеют право знать.

Суперинтендент посмотрел на Маллета. Тот медленно кивнул и подергал себя за ус. С минуту все молчали, затем инспектор прочистил горло и заговорил:

— Я должен сообщить вам, господин Петигрю, что леди Барбер сегодня утром бросилась под электричку на станции Кенсингтон.

Петигрю, который стоял у своего стола, нащупал кресло за спиной и упал в него.

— Вот почему опоздал мой поезд, — пробормотал он.

— Боюсь, это большое потрясение для вас, — сочувственно произнес Маллет.

Петигрю поднял голову.

— Напротив, — возразил он. — Я почувствовал облегчение. Я боялся, что вы пришли, чтобы сказать, что арестовали ее.

— В ее сумочке была найдена записка, — продолжал Маллет. — Мне кажется, это ваш почерк.

Петигрю взглянул на клочок бумаги, который инспектор положил перед ним.

— Да, — сказал он. — Это моя записка. Ответственность за то, что произошло, лежит на мне.

— Это очень тяжелая ответственность, — вступил в разговор Брау.

— Понимаю, — ответил Петигрю. — Но я готов ответить. Вы хотели арестовать ее за убийство, не так ли? Я прав? — спросил он с беспокойством.

— Наши расследования еще не закончены, — объяснил суперинтендент. — Но если бы этого не случилось, через несколько дней я запросил бы ордер на ее арест.

— Значит, я поступил правильно, — твердо проговорил Петигрю. — Потому что, Бог свидетель, я любил эту женщину!

— Вы хотите сказать, — вмешался Маллет, — что эта записка послужила причиной самоубийства леди Барбер?

— Естественно. — Короткий взрыв эмоций прошел. Петигрю вновь контролировал себя, вернувшись к обычному для него язвительно-насмешливому тону. — Я думал, речь идет именно об этом.

— Если так, я хотел бы знать, что это значит.

Петигрю глянул на записку и криво ухмыльнулся:

— Согласен, это звучит таинственно для непосвященного, но для тех, кто понимает, здесь все сказано ясно. Это просто относится… Впрочем, мы спешим. Более того, мы говорим загадками, не понятными господину Маршаллу. Он читает записку сверху вниз и снизу вверх уже пять минут и ничего не понимает. А он имеет право знать эту историю, принимая во внимание то, что совсем недавно сам признался в убийстве. Оказывается, вы единственный человек, который все понял. Я могу добавить свое краткое толкование под конец, если вы не возражаете.

Маллет не решался начать.

— Вы должны понимать, что все это строго конфиденциально, — сказал он.

— Разумеется, мы понимаем. Что касается меня, господин Маршалл может сказать вам, что я давно пытался внушить ему мысль о пользе замалчивания всяких вещей. Он был не совсем согласен со мной, но думаю, в свете последних событий изменит свое мнение. Что касается мисс Бартрам…

— Я никому не скажу ни слова, — поклялась Шейла.

— Будем надеяться. Свадебный подарок от меня будет зависеть от вашего молчания. Пожалуй, это достаточно надежная гарантия. А теперь, инспектор, усаживайтесь поудобнее и закуривайте вашу трубку. Мы вас внимательно слушаем.

— Не знаю, с чего начать, — сказал Маллет. — Я лучше сначала скажу вам, насколько меня поразило это дело, когда мне поручили его расследовать. Вы помните, сэр, — он повернулся к Дерику, — что леди Барбер пригласила меня в клуб, чтобы обсудить неприятные события, которые происходили в первых трех городах округа. Тогда она была недовольна тем, что я высказал предположение, будто она ошибается и эти события не связаны друг с другом. Я исходил из того, что по крайней мере одно происшествие не вписывалось в общую схему, а именно — шоколадные конфеты с карбидом, присланные в гостиницу в Саутингтоне. Я почти не сомневался, что два анонимных письма, присланных до и после дорожного происшествия, были делом рук Хеппеншталя, который находился поблизости в то время. А также предполагал, что именно он напал на леди Барбер в Уимблингхэме. — Маллет помолчал, смущенно подергал себя за кончики усов и продолжил: — На самом деле я ошибался, хотя и рассуждал логично. Хеппеншталь не имел отношения к тому, что произошло в Уимблингхэме. Он впоследствии доказал нам свою непричастность.

— Тогда кто же это был? — нетерпеливо спросил Дерик.

Маллет улыбнулся:

— Вы сами догадались совершенно правильно, господин Маршалл. Это был тот самый человек, который чуть не сломал вам ребра в ту ночь.

— Бимиш?

— Да.

— Но ведь вы сами говорили, что если бы он планировал покушение, то надел бы туфли на резиновой подошве или что-то в этом роде, — возразил Дерик.

— Совершенно верно. Но Бимиш не собирался ни на кого нападать. Он наткнулся на леди Барбер совершенно случайно и сбил ее с ног, чтобы убежать из коридора, не будучи узнанным.

— Что же он там делал ночью?

— Нам пришлось приложить много усилий, чтобы установить это. Бимиш отсутствовал в гостинице всю ночь, проник обратно незаметно и направлялся в свою комнату. Видите ли, он ночевал в другом месте. — Маллет глянул на Шейлу и слегка покраснел. — Боюсь, что его моральный облик…

— Ну-ну, — пришел на помощь Петигрю. — Не следует судить его строго. В конце концов, известно, что в той гостинице жутко неудобные кровати. Нет ничего предосудительного в том, что он решил переночевать в более удобном месте. Продолжайте, инспектор.

— Как я говорил, — Маллет вернулся к своему повествованию, — я бы мог связать вместе все остальные события, кроме истории с шоколадными конфетами. Это был совершенно иной тип преступления. Вернее, это было даже не преступление, а отвратительная злая шутка. — Обычно шутника такого рода очень трудно поймать, потому что весь смысл затеи лежит в отсутствии ответственности и мотива. Но в этом деле было от чего оттолкнуться. У судьи возникли новые проблемы, не связанные с Хеппеншталем, которого выпустили из тюрьмы. Эти проблемы возникли в связи с дорожным происшествием, в результате которого господин Себальд-Смит получил увечье. Исходя из большей вероятности того, что у судьи было два, а не три недоброжелателя, я попытался связать инцидент с шоколадными конфетами и дорожное происшествие. Я провел негласное расследование относительно господина Себальда-Смита и установил, что он связан с некоей леди по фамилии Парсонс. Разузнав кое-что об этой леди, я убедился, что ей могло быть известно о пристрастии судьи к сладостям и его вкусах, и пришел к заключению, что конфеты прислала она.

— Вы предприняли какие-нибудь шаги в этом направлении? — поинтересовался Петигрю.

— Нет. У меня тогда не было оснований для ареста Хеппеншталя, но мы могли следить за ним, чтобы он больше не причинил неприятностей судье. Правда, через несколько недель его арестовали за мошенничество, но к нашему делу это не имело отношения. Что касается дамы, она не представляла конкретной опасности, хотя могла доставить беспокойство.

Такова была ситуация на время окончания сессии в Уимблингхэме. Затем я начал получать тревожные сообщения из полицейских управлений следующих городов. Поэтому встретился с господином Маршаллом сразу по его возвращении, чтобы он рассказал мне о происшедших событиях, пока они не стерлись из его памяти. Последующими инцидентами были: посылка с дохлой мышью, падение судьи с лестницы, третье анонимное письмо — все в Рэмплфорде — и, наконец, утечка газа в спальне судьи в Уитси. Был, однако, еще один инцидент, о котором я узнал много позже и который оказался самым опасным — исчезновение ножа из зала суда в Истбери. Но не думаю, что, знай я об украденном ноже, я бы догадался, что за этим последует.

С дохлой мышью проблем не было. Этот эпизод стоял в одном ряду с отравленными конфетами и подтвердил мои догадки. Все остальные происшествия не увязывались ни между собой, ни с предыдущими инцидентами в начальный период сессии. Ко всему прочему, у меня создалось впечатление, что они были подстроены нарочно.

— Подстроены? — переспросил Дерик. — Почему вы так решили? Ведь судье дважды угрожала серьезная опасность. Он действительно упал с лестницы и чуть не отравился газом в Уитси. Эти два случая больше похожи на попытку убийства, чем все предыдущие.

— Вот именно. Они выглядели как покушение на жизнь судьи. Но обе попытки не удались. В обоих случаях рядом оказывалась леди Барбер и спасала его — кстати, при свидетелях. Это, конечно, не доказывает, что именно она организовала покушения, но все-таки похоже на то, что, кто бы ни организовал их, этот человек предусмотрел, что в критический момент кто-нибудь появится и предотвратит опасность. Кроме того, интересной особенностью этих двух инцидентов было то, что если в предыдущих случаях мог действовать кто-то из окружения судьи или посторонний, то здесь мог быть только кто-то из своих. Что касается анонимного письма, мне кажется, здесь все ясно. Если вы помните, письмо обнаружилось в гостинице после того, как судья и его сопровождающие уехали. Посторонний не мог подложить письмо, не убедившись в том, что судья уехал или вот-вот уедет. Автор письма планировал, что оно будет обнаружено в самый последний момент, но что должно остаться достаточно времени, чтобы его вручили судье до отправления поезда. Это привело меня к выводу, что письмо оставил на столике в холле кто-то из сопровождающих судью лиц. В суматохе, во время сборов, это не трудно было сделать, тем более если автор письма последним покинул гостиницу.

— Я вспомнил! — вмешался Дерик. — Леди Барбер заставила нас ждать, потому что ей пришлось вернуться в дом за сумочкой, которую, как она сказала, оставила в гостиной. Хотя я вызвался сходить за забытой сумочкой, она настояла, что найдет ее сама.

— Вот видите, именно тогда она и подложила письмо, — пояснил Маллет. Итак, я попал в странную ситуацию. С одной стороны, леди Барбер обратилась ко мне с просьбой защитить ее мужа от нападения извне. С другой стороны, мне было ясно, что кто-то изнутри инсценирует серию нападений. Методом исключения я пришел к выводу, что этим кем-то была сама леди Барбер. И все-таки на первых порах был убежден в ее искреннем желании защитить мужа. Исходя из того, что рассказал мне господин Маршалл, я не сомневался, что во второй половине сессии она, с его помощью, старалась сделать все возможное, чтобы уберечь мужа от дальнейших нападок, типа тех, что имели место в Уимблингхэме. Почему?

Пытаясь найти объяснение, я, естественно, постарался определить нечто, что могло бы стать поворотным моментом, переходом в другую стадию, так сказать. И мне кажется, я нашел ответ — в инциденте, который в первый момент мог бы показаться тривиальным, а именно — в посылке с дохлой мышью, присланной в Рэмплфорде. Исходя из того, что рассказал мне господин Маршалл, и проведя собственное расследование, я убедился, что до этого момента леди Барбер не теряла надежды уладить конфликт, убедив Себальда-Смита не подавать в суд на условиях, которые бы означали полный крах для ее мужа. Но посылка однозначно показала ей, что мисс Парсонс не пойдет на уступки. У меня возникла мысль, что при таких обстоятельствах леди Барбер могла решить для себя, что лучше убить мужа и жить на его наследство, чем пустить все их состояние на возмещение ущерба Себальду-Смиту.

— Так-так… — протянул Петигрю.

— В моей версии было много моментов, не поддающихся объяснению. Например, почему она так усердно старалась обезопасить жизнь мужа и почему организовывала попытки покушения на него так, что они обязательно проваливались? Я подумал и решил, что это была часть тщательно разработанного плана, что все это делалось для того, чтобы отвести подозрение. В этом случае моя версия имела смысл. Но сначала я должен был проверить, что выигрывала бы леди Барбер в случае убийства мужа. Я навел справки в нашем юридическом отделе и узнал, что в случае смерти судьи Себальд-Смит все равно мог бы требовать возмещения ущерба по суду за счет его имущества. Таким образом, убив мужа, леди Барбер не поправила бы свое материальное положение. Как мне сказали юристы, изменения в закон были внесены не так давно.

Поправки к закону, "Законодательные реформы" 1934 года, — вставил Петигрю.

— Благодарю вас, сэр. К сожалению, я не стал дальше разбираться в юридических тонкостях. При той информации, которую я имел, моя теория не подходила. По какой-то причине леди Барбер инсценировала покушения на мужа и в то же время всеми силами старалась защитить его жизнь. Для меня оставалось два объяснения. Либо ей, по какой-то неизвестной причине, было нужно очень напугать его, либо она была психически нездорова. Я в этих вопросах не разбираюсь, но могу допустить, что женщина, действительно опасающаяся за жизнь своего мужа, испытывает сильное нервное напряжение, не спит по ночам, охраняя его, каждую минуту ждет нападения и под влиянием нервного стресса начинает изобретать покушения, чтобы оправдать свои усилия. В этом случае, думал я, как только напряжение, которое она испытывала во время сессии, пройдет, леди Барбер начнет жить более или менее нормальной жизнью в Лондоне, все эти странные инсценировки закончатся. Так и произошло.

Сначала у меня оставались некоторые сомнения, но потом я начал верить в правильность своих догадок, потому что никаких признаков, что судье грозит опасность, больше не наблюдалось. После того как изолировали Хеппеншталя, прекратилась первая серия угроз и нападений, а после того, как леди Барбер вернулась в Лондон, закончилась вторая серия — инсценированных покушений. Вот так. И вдруг судья пытается покончить с собой. Он действительно пытался покончить с собой, и леди Барбер действительное делала все возможное, чтобы спасти его. Врачи сказали, что, если бы она промедлила, судья умер бы. Таким образом, все мои подозрения и сомнения отпали. Стало ясно, что она не только не желала его смерти, но была готова на все, чтобы спасти и обезопасить его жизнь.

Но вот прошло всего несколько недель, и судью убивают при известных вам всем обстоятельствах. Пять подозреваемых, трое из которых находятся в этой комнате. Четвертый — Бимиш. Леди Барбер также входит в число подозреваемых. Тот факт, что убийство совершено ножом, который был идентифицирован как орудие убийства, совершенного в Истбери, и исчез из зала суда, заставил меня снять подозрение с мисс Бартрам, авпоследствии, после небольшого расследования, и с господина Маршалла. В результате я столкнулся со следующей проблемой: подозрения отпали как раз в отношении тех двоих, у которых был мотив совершить преступление именно в данный момент. Стало очевидно, что преступник подверг себя огромному риску. Само преступление свидетельствовало о его смелости и находчивости — так разительно отличались его действия от неуклюжих попыток в период сессии. Кроме того, преступник спешил. Казалось, он вынужден был воспользоваться представившимся ему случаем, у него не было больше времени ждать. Рассуждая о трех оставшихся подозреваемых, у двоих из которых были или могли быть определенные мотивы, я подумал, что им не было необходимости так отчаянно спешить и подвергать себя риску. Что касается леди Барбер, здесь имелась еще одна особенность поведения — резкий переход от желания уберечь мужа к внезапному решению убить его, что выглядело абсурдным. Тем не менее нельзя было закрывать глаза на тот факт, что с точки зрения возможности совершить убийство у леди Барбер были все шансы сделать это.

С такими мыслями я вчера пришел к вам, господин Петигрю, и вы дали мне ключ к разгадке, обратив мое внимание на то обстоятельство, что судья был убит ровно через шесть месяцев после дорожного происшествия в Маркгемптоне.

— Любой компетентный юрист обратил бы на это внимание, — заметил последний раз Петигрю. — Но признаюсь, я был поражен вашей догадливостью. Честно говоря, я надеялся, что вы не догадаетесь.

— Я не понял, в чем дело, — скромно заметил Маллет, — но сообразил, что какая-то связь между этими двумя днями имеется. Хорошо. Оставалось начать все сначала и разузнать подробности дорожного происшествия. Поэтому от вас я поспешил в контору Фарадея, к поверенным Себальда-Смита. Первый же вопрос, который я им задал, направил меня по верному пути. Я спросил, на какой стадии находилось дело против судьи в момент его гибели, и представитель фирмы, с которым я разговаривал, сообщил мне, что дело все еще находилось в стадии переговоров. Они собирались подать иск в суд, но судья был убит за день до назначенной даты. Я обратил внимание на то, что поверенный был очень расстроен этим обстоятельством.

— Это понятно, — кивнул Петигрю. — Интересно, не собирается ли Сэлли с Себальдом предъявить фирме иск за небрежность в результате бездействия?

— Поверенный намекнул, что это не исключено.

— Любопытный маленький эпилог к убийству!

— Но я не понимаю, — вмешался Дерик, — какое отношение все это имеет к убийству?

— Вы найдете ответ в третьем разделе первой части парламентского закона, о котором я упоминал, — пояснил Петигрю. — Не вдаваясь в технические подробности, суть состоит в следующем. Вы можете подать в суд на человека, который сбил вас машиной, даже если тот умер. При этом могут возникнуть два обстоятельства. Первое: вы подали в суд на господина N, он умирает, его похоронили, но дело не приостанавливается, и в результате вы получаете денежную компенсацию с исполнителей завещания. Второе: господин N давно в могиле, но вы все равно можете подать на него в суд — при условии, что сделаете это не позднее шести месяцев с того дня, когда он вас сбил. Если же вы в течение шести месяцев будете заниматься волокитой, обсуждая возможность подачи иска в суд, а господин N сыграет в ящик, то и ваше дело последует туда же, и поделом вам.

— Так и произошло в данном случае?

— Так и произошло. А произошло это потому, что Хильда — упокой господи ее душу! — это прекрасно знала. Вы же помните, что она была адвокатом, и ее коньком были вопросы, связанные со сроками исковой давности. Я был полным профаном в таких вопросах, но теперь займусь ими всерьез. Хильда понимала, что, если иск Себальда-Смита будет удовлетворен, ее мужа ожидает полный крах. Она понимала также, что в случае его смерти иск взыщут с нее и она будет разорена. Поэтому ей надо было, чтобы он был жив все эти шесть месяцев, а поверенные истца не обратились в суд, пока этот срок не истечет, чего она добилась разными проволочками. Вот почему она спасла судью от самоубийства в прошлом месяце. И вот почему, как только шестимесячный срок истек, ей пришлось убить его — за день до подачи иска в суд. По всей видимости, она все продумала после того, как Сэлли дала ей понять, что не уступит, то есть уже в тот день, когда вы, Дерик, обнаружили дохлую мышь у себя в кармане. Прошу прощения, инспектор, я перебил вас.

— Все нормально. Вы объяснили лучше, чем это сделал бы я. Итак, мы добрались до конца этой истории. Осталось только вот что, господин Петигрю. Он показал на записку, лежащую на столе.

— Это? Моя маленькая ссылка на парламентский закон. Совсем краткое послание, правда? Всего лишь указание на сборник судебных отчетов.

Он взял в руки записку и прочитал вслух:

"Дорогая Хильда, Отчеты Королевской скамьи, 1938, т. 2, стр. 202.

Ф.".

— Конечно, — продолжил Петигрю, — вас интересует, что написано во втором томе отчетов Королевской скамьи за 1938 год. Так вот, цитирую это по своей выписке:

"Ваша светлость и господа присяжные заседатели, позвольте мне сослаться на дело Даниельса против Бокса, в котором рассматривался совершенно другой вопрос, но факты схожи с теми, что имеются в настоящем деле. Хорошо обеспеченный молодой человек был не застрахован, когда совершил наезд на полицейского и нанес ему серьезные увечья. Так как по иску полицейского не было обоснованных возражений, обсуждением размера компенсации за нанесенные увечья занялись поверенные двух сторон. Они почти пришли к соглашению, но молодой человек погибает. История умалчивает, что послужило причиной его смерти, но, поскольку в те времена бомбежек еще не было, смею предположить, что либо он разбился на своей машине, либо попал под колеса чужого автомобиля. Это произошло спустя шесть месяцев после наезда на полицейского, и по этой причине никто не подумал о возбуждении судебного дела. Бедный истец не получил ничего".

На лице Петигрю, только что оживленном во время чтения выписки, вдруг проступила глубокая усталость. Он взял свою записку и медленно разорвал ее на кусочки.

— Я думаю, — произнес он с горечью, бросая разорванную записку в корзину, — это первый случай в истории, когда причиной самоубийства послужила цитата из судебных отчетов.

Оглавление

Глава 1 ТРУБАЧЕЙ НЕ БУДЕТ

Глава 2 ЛЕНЧ В ГОСТИНИЦЕ

Глава 3 УЖИН С ПРОДОЛЖЕНИЕМ

Глава 4 ПОСЛЕДСТВИЯ ДОРОЖНОГО ПРОИСШЕСТВИЯ

Глава 5 ЛЕДИ БАРБЕР

Глава 6 ГРАЖДАНСКОЕ ДЕЛО

Глава 7 ХИМИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ

Глава 8 В УИМБЛИНГХЭМЕ

Глава 9 УДАР В ТЕМНОТЕ

Глава 10 ЧАЙ И ТЕОРИИ

Глава 11 ВИСКИ И ВОСПОМИНАНИЯ

Глава 12 КТО-ТО ПРОГОВОРИЛСЯ

Глава 13 КОШКИ-МЫШКИ

Глава 14 РАЗМЫШЛЕНИЯ И ОТВЕТНАЯ РЕАКЦИЯ

Глава 15 СВОИ ИЛИ ЧУЖИЕ?

Глава 16 ГАЗ

Глава 17 РАЗМЫШЛЕНИЯ

Глава 18 КОРОЛЬ ПРОТИВ ОКЕНХЕРСТА

Глава 19 ОКОНЧАНИЕ ВЫЕЗДНОЙ СЕССИИ

Глава 20 НА ВОЛОСКЕ ОТ СМЕРТИ

Глава 21 КОНЕЦ КАРЬЕРЫ

Глава 22 СОВЕЩАНИЕ БЛЮСТИТЕЛЕЙ ПОРЯДКА

Глава 23 РАССЛЕДОВАНИЕ В ТЕМПЛЕ

Глава 24 ОБЪЯСНЕНИЯ В ТЕМПЛЕ