Очередное важное дело [Анита Брукнер] (fb2) читать постранично, страница - 2

гостиной, где сплошь хром и стекло, где дерево — светлое, а занавески — ослепительно белые, и этот неуют предпочитать родительской квартире, такой темной и невзрачной, обставленной еще его бабушкой и дедом, которые держали в ежовых рукавицах свою почтительную дочь и мягкотелого зятя; Анна, непочтительная дочь, удрала от них без оглядки. Ее брак с протестантом сочли столь ужасным проступком, что прощения ей не было, несмотря на то, что Губертус был славным человеком и разумная доля его дохода обеспечивала безбедную старость деспотичных стариков, не перестававших его поносить. Вероятно, соглашаться с ними в этом вопросе приходилось просто потому, что иначе было не прожить. Как бы там ни было, связанные с этим моральные неудобства придавали Анне и Губертусу флер просвещенной четы, каковой, возможно, они и были в действительности, а их дом превращали в приют всего передового, чего Юлиус так жаждет. Даже если Фанни не оказывается дома — а она так редко там оказывается, — он ощущает ее присутствие, представляет себе, как она берет теннисную ракетку, он мысленно следует за ней, проникаясь ее настроением, когда она выходит на яркое полуденное солнце. Образ настолько привлекателен, что свой незапланированный визит он считает удачным и уносит домой впечатления, которые пополнят его скудную казну, и уже мечтает о другом подобном вечере, когда она обязательно будет дома и обрадуется его приходу.

Фанни Бауэр! Во сне она была по-прежнему молодой, красивой, она могла разбить сердце любому, и ее надменность была неотъемлемой частью ее шарма. Во сне его собственный возраст определить было трудно, но он узнал ту улыбку, которая на самом деле никогда его не покидала. Когда он наконец смирился с тем, что дни похожи один на другой, то осознал, ясно, без тени сомнения, что он — семидесятитрехлетний «пенсионер», как называют стариков, которым нечем занять себя, а Фанни на целый год его старше. На самом деле, когда он в последний раз ее видел в Нионе, в отеле «Бо Риваж», она уже была не такой. Он разыскал ее после своего развода, чтобы просить ее стать его женой. Пред ним предстала степенная полная женщина, которая не обладала даже тем шиком, который был присущ ее матери.

— Юлиус! — воскликнула она. — Каким ветром тебя сюда занесло?

И он изложил ей свою просьбу, чересчур поспешно для такого рода дел, без должной подготовки и не в той обстановке, и жестом все еще красивой руки она была отклонена. Он не сказал Фанни, что проследил ее жизнь путем необязательного детективного расследования, ибо что там было расследовать? Он знал уже, что Фанни и ее мать, благодаря дальновидности Губертуса, переехали в Швейцарию, в самый мирный и нейтральный из приозерных городков — до тех пор, пока не улучшилась обстановка. Он знал, что не менее дальновидная тетушка Анна подыскала своей дочери мужа — архитектора по фамилии Меллерио, который взял их обеих на службу и поселил в своей уродливой вилле, из которой они удирали, как только выдавалась такая возможность, пить чай с пирожными в английской чайной или сидеть на террасе «Бо Риваж», куда они самым естественным образом переместились после смерти Меллерио, разбившегося во время инспекции какой-то своей стройки. После продажи его дома и бизнеса они остались неплохо обеспеченными; отель их устраивал, точнее сказать, их устраивала гостиничная жизнь, подходящая людям, лишившимся своих корней, для которых все лишь временно. Они были в безопасности, более чем по тому времени, однако на самом деле никогда не были у себя дома, потому что дом более не существовал, стертый с лица земли бомбами союзников, и Губертуса, который придумывал, что всем им делать, больше не было в живых.

Фанни невозмутимо отклонила его предложение: не обижая Герца, она просто дала понять, что ей хорошо и так. Из ее слов не явствовало, что у нее есть любовник, так же как нельзя было подозревать ее в случайных связях. Она жила в тишине и покое: играла с приятельницами в бридж, ухаживала за матерью, с которой они жили в многокомнатном номере, по-прежнему захаживала в английскую чайную или сидела на террасе, прежде чем уйти к себе, чтобы заняться своей внешностью и возвестить тем самым конец дня. Она была теперь почти швейцаркой, как он сам был почти англичанином, но их детство оставило свой след. Именно поэтому он был так рад, что часть их существа осталась неизменной. Глядя правде в глаза, он понимал, что она никогда бы не сменяла Нион на Лондон. Он принял отставку, отобедал вместе с Фанни и ее матерью за их обычным столиком и на следующий день отбыл домой. Ни для кого из них в этом визите не было ничего необычного. Он вернулся домой, в пустую квартиру, пообещав держать с ними связь. И выполнял обещание, но писал редко, будучи не в силах соотнести полную, неторопливую женщину, какой стала Фанни в зрелом возрасте, с нею же, темноволосой и темноглазой, какой помнил ее в юности. Вот почему он был более чем счастлив встретить ее во сне, в сохранности, без изменений. Даже во сне он ею не