Тысячелетняя ночь [Софья Борисовна Радзиевская] (fb2) читать постранично

Софья Борисовна Радзиевская Тысячелетняя ночь

Юная бабушка, кто вы?

Как замечательно, что рукописи не горят. И как грустно, что подтверждающий это правило опыт с романом «Тысячелетняя ночь» длился целых полвека.

Я едва начал ходить в школу, а уже помню, как в нашей казанской коммуналке собиралась дворовая детвора послушать про Робин Гуда. Бабушка (ей тогда уже было под семьдесят) написала эту повесть ещё до войны по договору с Детгизом, не написала — выдохнула одним махом, так, будто побывала в XII веке и всё там своими глазами высмотрела. Наше ребячье жюри, разумеется, горячо одобрило рукопись, а бабушке в очередной раз было отказано в публикации. Объяснялось это так: во-первых, место действия не страна Советов, а «туманный Альбион», во-вторых, XII век, а история для советского читателя актуальна только после 17-го года, в-третьих, всем известно, что Робин Гуд был простым йоменом, то есть, выходцем из гущи народной, а по бабушкиной версии он барон, феодал проклятый, словом, не наш человек.

Не умея и не желая «пробивать» свои книги (а для многих писателей этот, подчас единственный, талант и открывает путь к известности), она смирилась с тем, что «Тысячелетняя ночь» никогда не увидит свет, и оставила повесть в её черновом, несколько сыром виде. Её волновала уже новая историческая тема — о четырёх поморах, занесённых бурей в 1797 году на дикий заполярный остров Шпицберген и проживших во льдах целых шесть лет. Испытания Робинзона Крузо бледнеют по сравнению с тем, что пришлось пережить им. Она пыталась ответить на вопрос: что такое человек в этом огромном мире и так ли уж ограничены его возможности?

Вообще мне кажется, что жизнь самой бабушки, начавшаяся в XIX веке и закончившаяся во времена перестройки, вместила в себя несколько самостоятельных и очень насыщенных событиями жизней. Да и сама она словно бы соединила в себе нескольких людей, каждый из которых был по-своему глубок.

Она была полиглотом, то есть свободно владела всеми европейскими языками и ещё шестью — пользуясь словарём. Это позволяло ей в подлиннике читать редкие рукописи и добираться до ценнейших источников знаний.

Она была энтомологом (закончила в Петербурге Бестужевские высшие женские курсы), автором учебного пособия, которым на протяжении нескольких десятков лет пользовались студенты. Исследуя природу Средней Азии, она верхом изъездила многие горные районы. Спустя годы ей приходилось слышать сложенную горцами легенду о хрупкой русской женщине, не уступавшей в скачках бывалым аксакалам и с удивительным искусством стрелявшей из «короткого ружья». Легенду о самой себе. Увлечение энтомологией было так серьёзно, что в поисках большой и яркой, как птица, бабочки — голубого махаона — она отправилась в Маньчжурию, где попала в руки жестоких хунхузов и спаслась только благодаря своей необыкновенной находчивости.

Вот как она сама описала тот случай в автобиографической повести «Голубой махаон»:

«Хунхузы меня окружили, начальник перевёл им, что я сказала.

Они качали головами, тыкали пальцами в моих бабочек и жуков и что-то повторяли.

Начальник снова повернулся ко мне.

— Ты нам лекарство сделай.

Я украдкой посмотрела на баночку с цианистым калием, висевшею у пояса. Это морилка для насекомых, но смертельный яд и для людей.

“Что если… Нет, не могу!”

— Я сама лекарства готовить не умею, — продолжала я, всё больше входя в роль. — Я в Петербург везу, там продаю.

— Шибко жаль, — покачал головой начальник.

…Пошли. Начальник пешком, рядом со мной, разговариваем. А я то в одну сторону отбегу, то в другую, ловлю насекомых, в морилку складываю. Мне не мешают. И не обыскали меня. Это хорошо, пистолет при мне.

Рассказала я и про свою “сиротскую жизнь”, и как на доктора трудно учиться, а идём уже час, второй начался.

— Что же, говорю, точно сама с собой рассуждаю, не пора ли домой?

А начальник улыбается:

— Нет, пойдём с нами.

— Ну, ладно, с вами веселее, ещё на ту сопку пройдём, может быть, ещё каких насекомых найду.

Начальник опять с тем хунхузом переглянулся. С чего бы это? И тут я почувствовала — надо кончать. Как? Теперь самой себе следует правду сказать. Вон там скала нависла над тропинкой, в ней углубление. Если в него заскочить — я точно в пещерке буду, только спереди ко мне подойти можно. Оттуда стрелять удобно: пять пуль им, а последняя — себе.

И горше всего в эту минуту была мысль — никто не знает, что я сейчас должна умереть. Если бы хоть кто-нибудь знал — было бы легче.

Иду, думаю так, а кругом такая мирная красота. Но всё ближе эта расселина в скале… И это — конец.

Я засунула руку в карман и тронула предохранитель. Всё! Вот и скала… И тут я остановилась. Остановился и начальник. Посмотрел на меня с удивлением.

— Я дальше не пойду, — сказала я громко. — Меня капитан Симановский прогонит, куда я денусь? А ты мне дай проводника домой, чтобы не заблудиться.

За меня словно