Самолеты летят к партизанам (Записки начальника штаба) [Александр Михайлович Верхозин] (fb2) читать онлайн

Александр Михайлович Верхозин Самолеты летят к партизанам Записки начальника штаба

Но пусть и смерть в огне, в дыму

Бойца не устрашит,

И что положено кому —

Пусть каждый совершит…

М. Исаковский

Всему свое начало

Полком командует женщина

— Вас вызывают в штаб авиации дальнего действия, — сообщил мне командир полка. — Зачем? Не знаю. — И приказал немедленно ехать.

Штаб АДД располагался в Москве. В отделе кадров сказали, что меня ждет начальник штаба генерал Шевелев. Ответив на уставное приветствие рукопожатием, генерал указал на стул:

— Садитесь, майор, и рассказывайте о вашей службе в Красной Армии, — громко сказал он.

Решив, что генерал туговат на ухо, я так же громко, не садясь на предложенный стул, отрапортовал:

— Призван в 1930 году в морской флот. Через год переведен в ВВС, где после учебы стал штурманом корабля. Затем окончил высшие штурманские курсы и был штурманом эскадрильи. В начале войны по состоянию здоровья переведен на штабную работу. Взысканий не имею. — Последние слова я произнес особенно четко, чтобы генерал понял: перед ним стоит дисциплинированный офицер.

— Отлично, — сказал Шевелев и, глядя мне в лицо, начал объяснять, зачем вызвал.

— Так вот, товарищ Верхозин, существует полк из летчиков Гражданского воздушного флота. Командовать полком назначена Валентина Степановна Гризодубова. Знаете такую летчицу?

— Только по газетам… в связи с перелетом самолета «Родина» на Дальний Восток, — ответил я.

— Этого вполне достаточно, — улыбнулся генерал, — чтобы вас назначить к ней начальником штаба полка. Справитесь?

Предложение было настолько неожиданным, что я не сразу ответил. «Ничего себе, — подумал. — Не хватало еще в женский полк попасть». Я невольно улыбнулся своей судьбе и спросил:

— Полк амазонок будет или как в «Оптимистической трагедии»?

— Вы так обрадовались, — шутливым тоном ответил генерал. — В женский полк хотите? Можете не беспокоиться. Будет триста мужчин и одна женщина, но такая, у которой есть чему поучиться и мужчинам.

Шутку генерала я понял. Он просто отчитал меня за бестактность. Мне оставалось лишь прикусить язык и вести себя поскромнее.

— Полк этот вооружен самолетами, на которых можно возить и людей, и бомбы, — продолжал генерал уже без шуток. — Не стану предсказывать задачи, но, видимо, придется и бомбардировать фашистов, и десанты бросать в их тыл… по мере необходимости. — Он вышел из-за стола, прошелся по кабинету, потом остановился возле меня, предложил сесть и сам присел напротив. — Многие летчики, которых вы примете, в армии не служили, некоторые в возрасте. Не старики, конечно, а так лет под тридцать пять — сорок. В основном москвичи, люди, привыкшие иметь дело с большим начальством… Вот почему я спросил вас: справитесь ли с новыми обязанностями?

— Заверить, что отлично, не могу, но стараться буду, товарищ генерал.

— Вот и хорошо. Поезжайте в свою часть и ждите вызова.

Если бы мне, простому штурману, в субботу 21 июня 1941 года кто-нибудь сказал, что завтра начнется война и я буду штабным офицером, а через девять месяцев меня назначат начальником штаба авиационного полка, которым командует Герой Советского Союза Валентина Степановна Гризодубова, я принял бы это за шутку и тут же забыл бы об этом. Но все это произошло. Жаль было расставаться с товарищами по длительной совместной службе в 1-м полку тяжелых бомбардировщиков, среди которых я приобрел много хороших друзей.

К новому месту службы пришлось выехать в первых числах апреля 1942 года.

На подмосковном аэродроме я неожиданно встретил своего бывшего командира полка Ивана Васильевича Филиппова. Он прибыл на должность заместителя командира дивизии, в составе которой находился полк Гризодубовой. «Так вот почему я сюда попал, — мелькнула догадка. — Это Иван Васильевич предложил мою кандидатуру…»

С Филипповым мы летали когда-то на Дальнем Востоке. Он — командиром корабля, я — штурманом. Вторично встретились в начале войны. С ним я совершил свой первый боевой вылет в июле 1941 года. На самолете ТБ-3 бомбили переправу на Березине. Осенью 1941 года полковник Филиппов убыл к новому месту службы. И вот в апреле 1942 года мы встретились в третий раз.

Утром меня вызвали к командиру дивизии. Иду и размышляю о своем командире полка, женщине, которую ни разу не видел. Валентину Степановну Гризодубову знали во всем мире. 24–25 сентября 1938 года советские летчицы Валентина Гризодубова, Полина Осипенко и Марина Раскова совершили беспосадочный перелет Москва — Дальний Восток на самолете «Родина». Они пролетели по прямой 5908 километров, пробыв в воздухе 26 часов 29 минут.

Летчицы установили мировой рекорд дальности беспосадочного полета для женщин. За мужество и высокое мастерство, проявленные в рекордном полете, Валентина Гризодубова, Полина Осипенко и Марина Раскова удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Быть смелой летчицей, установить мировой рекорд на одном самолете — еще не значит иметь способности командира воинской части, где кроме летных качеств нужны знания военного дела и навыки в воспитании людей, в организации их жизни, учебы и боевой работы. Как пойдет дело у этой женщины? Сумею ли я, кадровый военный, быть ей полезным?

Должность командира дивизии временно исполнял полковник И. В. Филиппов. Я представился ему, как полагается по прибытии к новому месту службы. Командир был не один. На меня изучающе смотрела среднего роста женщина, с широко открытыми карими глазами, в которых едва улавливалась усмешка. На ней ладно сидела военная форма. Знаки отличия — подполковника. На груди — Золотая Звезда Героя. Нетрудно было догадаться, что это и есть Валентина Степановна Гризодубова, мой новый командир.

— Это ваш начальник штаба, — сказал командир дивизии, обращаясь к ней. — Знакомьтесь.

Когда вышли из кабинета, Гризодубова спросила:

— Вы не завтракали, товарищ майор? Вот и хорошо. Вместе позавтракаем, но… позже. А сейчас пойдемте в казарму, посмотрим, сколько там можно поставить коек для летчиков.

— Это уже сделали интенданты, — доложил я убежденно.

— А мы проверим. Ведь не интенданты будут командовать полком. — Заметив мое смущение, Гризодубова сказала: — Как вы думаете, начальник штаба, не ошибемся, если мы, прежде чем учить и требовать с подчиненных, займемся подготовкой места, где они будут жить и отдыхать после боя?

— Нет, не ошибемся, товарищ командир, — выдохнул я свое смущение первой встречей со знаменитой женщиной.

В казарме В. С. Гризодубову сопровождали три интенданта, которые доложили ей о готовности обеспечивать летчиков всеми видами боевого довольствия. Валентина Степановна внимательно осматривала комнаты. Там, где ей казалось, что намеченное число коек велико, она тут же измеряла шагами площадь помещения и говорила: «Зачем же так размещать людей, чтобы мешали друг другу…»

За завтраком командир поделилась со мной своими соображениями о подготовке самолетов и экипажей к боевой работе…

В полк прибывали летчики, техники, радисты, которые до войны работали на воздушных трассах страны: Москва — Ташкент, Владивосток, Киев, Тбилиси…

Любовь к Родине, вера в нашу победу и в свои силы помогали им быстрее стать по-настоящему военными людьми.

А какие это прекрасные специалисты!

Еще до прихода в полк завидной славой пользовался на фронте москвич лейтенант Виталий Петрович Бибиков. По настойчивости и упорству во что бы то ни стало выполнить начатое дело он мало имел себе равных в прежней части. Бибиков среднего роста, внешне похож на драматического актера: интеллигентное лицо, приятный голос, чистая русская речь.

С другой судьбой был летчик старший лейтенант Виталий Иванович Масленников. Роста среднего, подвижный, сухощавый, на лице шрам — след былых летных неудач. Родился он на Урале, в 1930 году окончил Оренбургскую школу летчиков, работал инструктором, а в 1933 году добился назначения в полярную авиацию. Масленников избороздил все небо Севера, научился отлично летать днем и ночью, в любую погоду. Часы отдыха он проводил обычно за мольбертом, рисовал покорившие его северные пейзажи.

А вот капитан Алексей Петрович Янышевский. Ему под пятьдесят. Летную школу окончил на «отлично» еще до революции. А офицерского звания не дали: он был из рабочих. Правда, ему была оказана «особая милость». И вот какая: начальник Гатчинской школы получил высочайшее повеление поднять в воздух одну из многочисленных дочерей самодержца российского и поручил это выполнить не офицеру, которых в Гатчине было немало, а простому солдату — летчику Янышевскому.

В 1916 году Янышевский дрался с немецкими летчиками. После Октябрьской революции без колебаний вступил в Красную гвардию, он знал ее с 1905 года. В гражданскую войну бил в воздухе белогвардейских офицеров, с которыми окончил школу в Гатчине. За подвиги награжден двумя орденами Красного Знамени… После гражданской войны Алексей Петрович стал летчиком Аэрофлота. А когда фашистская Германия напала на нашу страну, он отказался от работы в тылу и прибыл в действующую армию, чтобы сражаться за свою Родину.

Немного позже прибыл в полк капитан Степан Семенович Запыленов. Высокий, сутуловатый, голубоглазый, с резкими чертами лица. До войны был заместителем начальника Московского управления Гражданского воздушного флота, а еще раньше три года служил в Красной Армии. Этот человек умел руководить людьми. В полку его все уважали, а некоторые побаивались и звали за глаза Туча.

Познакомился я и с другими летчиками. Особенно запомнились Николай Игнатьевич Следов, Иван Андреевич Гришаков, Георгий Владимирович Чернопятов, Борис Григорьевич Лунц, Александр Сергеевич Кузнецов, Василий Максимович Федоренко, Михаил Иванович Попович… Все они были хорошими пилотами, крепкие духом, а главное, настроены воинственно. Под стать им были многие штурманы, техники, воздушные радисты и стрелки. Большинство личного состава — коммунисты и комсомольцы.

Более месяца готовили мы экипажи к полетам на бомбардирование войск и военных объектов противника. За это время я неоднократно убеждался, что мой командир — женщина, не служившая никогда в армии, оказалась выше меня в умении организовать летную работу, в обучении экипажей бомбардировочной авиации. Она была вполне подготовлена руководить боевой деятельностью полка.

Подготовка полка к боевым действиям закончилась, экипажи получили самолеты и были готовы к выполнению заданий.

Испытание мужества

В июне 1942 года части 2-й ударной армии вели упорные бои в окружении под Ленинградом. Для снабжения этих частей боеприпасами и продовольствием командование выделило оперативную группу из транспортных самолетов ЛИ-2. От полка Гризодубовой вошли в состав группы шесть экипажей. Было время белых ночей. Как они хороши в мирное время! И какими ненужными казались тогда летчикам: лишали их возможности скрытно проходить линию фронта! Тщетно надеялись экипажи на появление спасительной в этом случае облачности. Погода стояла почти весь июнь ясная. К тому же на маршруте и в районе выброски груза патрулировали истребители противника. В первый же вылет из шести самолетов не вернулись с задания два. Настроение летчиков сильно упало: им предстояло летать еще 10–15 ночей, а при таких потерях от группы за 3–4 дня никого не останется и некому будет завершить выполнение задания командования.

На аэродром в Хвойную прилетела Гризодубова. Известная старая истина гласит, что жизнь солдат в бою зачастую зависит не только от силы противника, но и от способностей командира, ведущего подчиненных в бой. От того, как правильно и умело организует он предстоящее сражение, зависит, насколько сохранится личный состав.

Валентина Степановна, используя свою власть, по-прежнему могла посылать экипажи в тыл врага и терять их в бою с истребителями противника. Могла, но это было не в ее характере. Она выяснила причины неудач, изучила тактику воздушного противника и предложила изменить тактику действий наших летчиков, чтобы свести на нет преимущества фашистских истребителей в воздухе. Маршрут к цели решили прокладывать над болотистой местностью и лесными массивами и летать по этому маршруту на малой высоте. Самолеты ЛИ-2 сверху оказались невидимыми на фоне леса, тогда как в условиях белых ночей наши экипажи прекрасно видели истребителей противника. Кроме того, из турельных пулеметов ЛИ-2 удобнее было вести огонь по противнику, когда он находился выше. Так светлые ночи, помогавшие фашистским истребителям, стали выручать наших летчиков. Выполнение важного боевого задания пошло успешно.

Из-за коротких ночей вылеты заканчивались рано. Уставшие летчики спали с большой палатке до 12 часов дня. Затем заядлые рыбаки ехали на озеро. К обеду привозили рыбу. Горячую уху хлебали из общей кастрюли, обжигались, со смехом подолгу дули в дюралевые ложки. После обеда положено было еще два часа отдыха, но редко кто засыпал. Любители пошутить иногда отыгрывались на Иване Андреевиче Гришакове. Он по простоте душевной однажды пожаловался друзьям на расстройство желудка, а к врачу не пошел.

— Правильно делаешь, Иван Андреевич, — начал Николай Слепов. — Если пойдешь к врачу, он обязательно освободит от полетов. А что подумает командир? Отчего расстроился желудок у летчика после боевого вылета?

— Зачем смеяться над человеком? — вступился за Гришакова Масленников. — Я видел, как он после жирной ухи пил сырую воду. «Мессеры» тут ни при чем.

— Не обращай на них внимания, Иван Андреевич, — серьезно сказал Борис Лунц. — Продолжай лечиться своим способом и не спеши возвращаться с боевого задания. А то вылетаешь последним, а садишься первым. И впрямь командир заинтересуется, как это у тебя так получается. Да еще прикажет поделиться опытом и вывесить твой портрет на Доску почета.

Шутка была незлой, ведь все знали Ивана Андреевича как отважного летчика и хорошего товарища. И все же он был доволен, когда командир эскадрильи майор Иванов скомандовал:

— Подъем! Пора готовиться к вылету.

Применяя тактику, предложенную командиром полка Гризодубовой, экипажи без потерь совершили более 100 самолето-вылетов, доставили окруженным частям десятки тонн боеприпасов и продовольствия. За успешное выполнение этого задания летный состав был представлен к правительственным наградам и получил благодарность от командующего фронтом.

Но вот беда. Не все выдержали испытание. Люди по своей природе разные. Одни после неудачи становятся более активными, другие теряют уверенность, а некоторые начинают чувствовать страх и даже проявляют трусость. В полку Гризодубовой служил летчик капитан Пеньков. По его внешнему виду никто не подумал бы, что он боится встреч с истребителями противника. В молодости он был боксером тяжелого веса и выглядел внушительным здоровяком. С товарищами говорил покровительственно. А вот перебороть в себе страх перед фашистскими асами никак не мог.

Получилось так: все экипажи, несмотря на понесенные потери в первом вылете, на вторую ночь смело полетели со своим командиром-женщиной на боевое задание. Не было среди них лишь экипажа Пенькова. Он вырулил на старт, взлетел, лег на курс и вскоре сел на своем аэродроме, сославшись на неисправность какого-то прибора. Но прибор оказался исправным.

С Пеньковым говорили многие: командир полка Гризодубова и командир эскадрильи Иванов, товарищи по старой службе в Гражданском воздушном флоте. Все старались помочь ему преодолеть чувство страха. Пеньков выслушивал, соглашался, давал слово, что подобное больше не повторится, но оставался прежним.

В один из вылетов, как только самолет оторвался от земли, борттехник Яковлев принял какую-то яркую звезду за фашистский истребитель и закричал: «Нас атакует противник!» Пеньков стал заходить на посадку, задел крылом за деревья и разбил самолет. Это было чрезвычайным происшествием. Командира корабля можно было строго наказать и послать в штрафной батальон, в пехоту. Но командование полка пошло по другому пути.

Вскоре на партийном собрании Валентина Степановна выступила с докладом о состоянии дисциплины в полку.

— Дисциплина складывается не только из взаимной вежливости и строевой подготовки, — говорила она. — Главное — высокое сознание своего воинского долга и личной ответственности за судьбу Родины. Каждый из нас должен находить в себе способность преодолевать страх, уметь подчинить свои интересы общему делу. Все мы любим жизнь, но каждому из нас нужно всегда быть готовым отдать ее, если потребуют этого интересы Отчизны. В этом духе воспитывает нас партия…

Партийное собрание осудило случаи проявления трусости и паники в бою. Гризодубова не ограничилась воздействием на Пенькова одними только убеждениями. Она решила применить и другой метод — показать личный пример командира. На очередное боевое задание Валентина Степановна взяла капитана Пенькова в состав своего экипажа. Представьте себе состояние Пенькова в этом полете: здорового летчика-мужчину повела учить смелости в бою летчик-женщина! Пеньков, сидя рядом с Гризодубовой, не мог скрыть своего волнения. А женщина за штурвалом самолета была совершенно спокойна и, словно в обычном учебном полете, делала ему замечания по технике вождения самолета в боевых условиях. Во время этого полета в тыл врага она учила летчика смело вести самолет к цели, когда противник оказывал сильное противодействие — стреляли зенитки, нападали фашистские истребители.

Получив урок, капитан Пеньков исправился и совершил больше сотни боевых вылетов. Изменился у него и характер, он стал скромнее. В разговоре с товарищами голос его звучал не покровительственно, а дружелюбно, он стал равным среди равных. В дальнейшем за успешное выполнение боевых заданий командования был награжден многими орденами и медалями.

…Обеспечив боеприпасами и продовольствием армию, действовавшую в окружении, полк получил новое задание.

Летели днем в осажденный Ленинград. За штурвалом самолета сидела Гризодубова. Вторым летчиком был Жора Чернопятов. Внизу простирались воды Ладожского озера. В воздухе кружились десятки фашистских истребителей. Встреча даже с одним из них не предвещала ничего хорошего. Валентина Степановна снизилась до самой воды — лопасти винтов едва не задевали верхушки волн. Я на всякий случай расстегнул кобуру пистолета. Гризодубова, заметив это, спросила:

— Зачем?

— Тонуть не хочу, — ответил я. — В детстве пробовал, уж очень длинная процедура.

Валентина Степановна передала управление Жоре Чернопятову. Я спросил ее, не слишком ли она рискует. Она ответила:

— Не бойся, начальник штаба, я тоже не хочу тонуть…

Доставив продовольствие героическим ленинградцам, мы благополучно вернулись на свою базу. Во время этого вылета я еще раз убедился в редкой и для мужчины храбрости женщины-командира.

…В последних числах июня противник прорвал нашу оборону на Брянском и Юго-Западном фронтах и развивал наступление на Воронеж. Полк в полном составе летал бомбить фашистские войска южнее Курска. Каждую ночь вылетала на боевые задания и командир полка Валентина Гризодубова. Бывшие гражданские летчики научились отлично наносить бомбовые удары по врагу. Характерным был боевой вылет 16 июля 1942 года. Командир дивизии предупредил, что цель охраняется большими средствами противовоздушной обороны противника.

— Сегодня полк должен поработать так, чтобы фашистам стало жарко, — сказала Гризодубова и приказала мне дать ракету на запуск моторов.

Поднимая клубы пыли, один за другим взлетали самолеты. Под фюзеляжем каждого висели тяжелые фугасные бомбы. Валентина Степановна вылетела первой.

Вторым пилотом в ее экипаже был Николай Игнатьевич Слепов — Гризодубова готовила его на инструктора и проверяла технику пилотирования Слепова с правого сидения. Штурманом корабля летел капитан Николай Николаевич Покачалов. Небольшого роста, круглолицый, с веселыми глазами. Сумку с картами он носил на длинном ремне, она болталась на уровне коленок, отчего Покачалов казался еще ниже. Он очень гордился, что летит с Гризодубовой. За бортового техника попросился в тот вылет инженер полка Николай Иванович Милованов, старый сослуживец Гризодубовой по Управлению международных авиалиний. Этот высокий пожилой уже человек в авиации работал с первой мировой войны. Летчиков и товарищей по службе независимо от их звания и должности он ласково называл «голуба». «Давай лети, голуба, все будет в порядке», — напутствовал старый инженер каждого летчика перед вылетом. Меня он звал «командующим».

— Разреши мне, «командующий», самому лететь с командиром, — попросил он, — чтобы не волноваться на земле за исход опасного боевого полета.

В состав экипажа входили также бортрадист Георгий Щукин и стрелок Михаил Глушак.

После возвращения с боевого задания я узнал от летчиков экипажей, что на подступах к цели стояла сплошная стена зенитного огня. Длинными лентами тянулись в ночное небо трассирующие снаряды. Они рвались впереди самолетов, выше, ниже. Не одно мужественное сердце дрогнуло тогда. Штурман Покачалов вспоминал позднее, как инженер Милованов реагировал, когда зенитные снаряды рвались рядом с самолетом. «Ах бандиты, что делают», — ворчал старый инженер. А увидев взрывы своих бомб в гуще гитлеровских войск, он кричал: «Так их, бандитов, так…»

Гризодубова вышла на цель первой. За ней Чернопятов, Миненков, Попович, Бибиков, Масленников, Гришаков, Федоренко, Запыленов, Лунц и другие летчики. Экипаж Чернопятова сбросил осветительные бомбы. Район расположения вражеских войск стал виден как на ладони. С самолета Масленникова полетели вниз две крупные ротативнорассеивающие авиабомбы. На земле возникли десятки пожаров, наблюдались сильные взрывы.

Зенитные батареи врага били с нарастающей силой. Прожекторы лизали черное небо. На их подавление зашли самолеты Бибикова и Федоренко. Борттехники и стрелки по команде штурманов выбрасывали в открытые двери осколочные бомбы. Вот потух один прожектор, второй… Будто невидимая рука выключила рубильник яркого электрического света. Огонь противника резко ослаб. Остальные самолеты бомбили цель в относительно спокойной обстановке, с двух-трех заходов.

Осколком снаряда заклинило рулевое управление самолета Федоренко. Машина пошла на снижение. Борттехник Тимофей Артемьевич Шибаев немедленно вскрыл пол грузовой кабины, обнаружил место повреждения и устранил неисправность.

Последним над целью пролетел самолет-фотограф. Летчик Борис Лунц и штурман Ашот Каспаров сфотографировали результаты боевой работы своих товарищей…

После возвращения с боевого задания командир полка находилась на старте. Вдруг все увидели, что самолет соседнего полка стал подавать световые сигналы бедствия: «Иду немедленно на вынужденную посадку». Моторы не работали. Не дотянув 100 метров до посадочной полосы, самолет ударился о землю и загорелся. Огонь мгновенно охватил машину, языки пламени лизали несброшенные бомбы. Послышался крик о помощи. И, как ни странно, ни командир соседнего полка, ни офицеры штаба не бросились на помощь своим товарищам. Их сковал страх перед неизбежным взрывом бензобаков и бомб. Пример показала В. С. Гризодубова. Она побежала к горящему самолету, за ней последовали офицеры и сержанты нашего полка. Обжигая лица и руки, люди открыли заклиненную дверь самолета и вытащили раненых из огня. Опоздай они на одну минуту — все было бы кончено…

Утром, возвращаясь с аэродрома, я спросил Гризодубову:

— Товарищ командир, когда вы бежали к самолету, знали, что он может в любую секунду взорваться?

— Знала, — ответила она.

Мы искренне завидовали ее смелости и чувствовали себя виноватыми. Ведь и мы были на старте, но не бросились первыми, чтобы помочь гибнущим людям. И, только увидев пример своего командира, последовали за ней…

Возбужденные летчики долго не могли заснуть, обсуждали подробности событий этой ночи. Зашел разговор, должен ли и в каких случаях летать на боевые задания командир авиационного полка. Говорили об этом не случайно: командир соседней части больше отсиживался на аэродроме, а наш командир часто летала на боевые задания.

— Когда все экипажи поднимаются в воздух, командир обязан находиться в боевом порядке полка, — доказывал майор Иванов. — Но каждый день летать ему незачем, да и некогда — есть и другие обязанности.

— Согласен с вами, — заявил старший лейтенант Слепов. — Поэтому считаю, что наш командир стартует очень ретиво: слишком часто летает.

— Ну, так то ж наш командир, — многозначительно сказал старший лейтенант Иншаков. — Она! Да еще Герой Советского Союза.

— Она — настоящий Герой, — вставил Борис Лунц.

— А я знаю такого, который, получив это звание, сел в кабинет, сделал из себя «наглядное пособие» и учит других. А склонности к подвигам больше не проявляет.

— Грош ему цена, такому герою. Давайте спать, — подвел итог дискуссии Константин Никифорович Иванов.

…На командный пункт пришел техник по фото Михаил Александрович Станкеев — чернявый, среднего роста, лицо симпатичное. Он появлялся всегда, когда был нужен. По глазам Станкеева я заметил, что принес он хорошую весть. На развернутых снимках четко была видна роща, прилегающая к небольшой речушке. Площадка между рекой и рощей вся усеяна воронками от взрывов бомб и горящими автомашинами. Я отчетливо видел полосы черного дыма. Они тянулись по снимку с точек, где горели склады боеприпасов и горючего.

— Молодец, Станкеев, — похвалил я техника.

— А я-то при чем, товарищ начальник. Ведь это летчики так разделали!

— При том, дорогой, что снимки эти сделаны подготовленными вами аппаратами. Хорошие снимки — наглядный документ командирам наземных частей, что их просьба к летчикам — поколотить противника до появления его на переднем крае — выполнена добросовестно. Значит, и пехота будет смелее драться с побитыми фашистами.

Снимки немедленно были отправлены в штаб дивизии.

Хорошее настроение испортилось у меня вызовом к начальнику тыла гарнизона, генералу интендантской службы Поджарову. «Зачем понадобился ему в семь часов утра?» — недоумевал я. Но, вспомнив прошлые вызовы, не стал утруждать себя догадками. Поджаров за год войны не изменился, остался мирным генералом. Отвечая за тыловые подразделения и за гарнизонную службу, он больше всего интересовался соблюдением распорядка дня: чтобы люди ложились спать и вставали в строго установленное время. А то, что многие улетали с вечера в тыл врага и часто возвращались оттуда утром, в его распорядке дня не предусматривалось. Как и в мирное время, Поджаров выходил рано утром на дорогу, останавливал всех, кто шел с аэродрома, и строго спрашивал, почему они ходят по гарнизону до подъема.

Иногда Поджаров появлялся на аэродроме. Как-то позвонил мне дежурный по аэродрому и скороговоркой доложил, что у самолетов ходит генерал. Я бросил работу в штабе и первой попавшейся машиной поехал на аэродром. У каптерки стоял инженер Милованов. Один.

— Ну, что тут случилось?

— Да ничего, «командующий». Все в порядке. Был тут генерал Поджаров, спрашивал, почему грязные колеса у самолетов. Я ответил, что самолеты только пришли после вылета. «Безобразие тут у вас творится, — рассердился генерал. — Я в кавалерии служил и после каждой поездки на лошади копыта ей мыл».

— Еще что? — торопил я Милованова.

— Ничего особенного. Нашел в траве окурок, промасленную тряпку. Мотористу за это дал трое суток ареста. Вот и все, голуба…

В этот раз Поджаров вызвал меня тоже после очередного «контрольного обхода».

— Почему ваши люди по утрам песни горланят? — ответил он на мое приветствие.

— Они только в четыре утра с боевого задания вернулись, товарищ генерал, — вступился я за летчиков.

В то утро начальник гарнизона встретил экипаж старшего лейтенанта Григория Кузьмича Иншакова, смелого воина, любителя шуток. Летчики после удачного вылета с песней направлялись в общежитие.

— Долго вы будете ночью по гарнизону шляться? — строго спросил Поджаров.

— До дня победы, товарищ генерал, — весело ответил Иншаков.

— Поболтай мне еще — под суд отдам за пререкания.

— А я думал, поздравите нас. Здорово же мы бомбили сегодня!

— Почему от вас водкой несет? Где были сейчас?

— Приказ выполняли: положенную после боя стограммовую порцию водки выпили перед завтраком.

— А ну, пойдем в комендатуру, там поговорим.

— А вы знаете, товарищ генерал, почему мы до Москвы отступали? — Иншакова все еще не покидало веселое настроение.

— Не знаю и знать не хочу, — грубо ответил Поджаров.

— Отступали потому, что были у нас в начале войны и такие вот генералы, как вы. Но вы последний!..

Днем Иншакову отдыхать не пришлось. Началось дознание. Летчика привлекали к ответственности за пререкания с начальником гарнизона.

— Что вас толкнуло на пререкания с генералом? — задал я вопрос Иншакову.

— Ответственность за судьбы Родины, — ответил летчик.

— При чем же здесь грубость, пререкания?

— Пожалуй, лишние, — сказал Иншаков, подумав. — Моя слабость — я не терплю людей двух сортов: трусов (они попадаются очень редко) и «остолбенелых», то есть тех, до которых не дошло, что делается вокруг. Все люди озабочены, не жалея ни сил, ни жизни, ведут борьбу за будущее. И вдруг попадается человек, не понимающий этого. Вы знаете, он опаснее труса.

Мы сказали Иншакову, что согласны с ним целиком, но его пререкание со старшим начальником — нарушение воинской дисциплины. Устав партии предусматривает много возможностей для армейского коммуниста высказать свое мнение и защищать его без нарушения дисциплины, в основе которой лежит беспрекословное выполнение приказов старших начальников. Иншаков согласился с нами и сказал, что готов нести ответственность за невыдержанность.

Долго Гризодубова доказывала генералу Поджарову, что его распорядок дня пригоден только для мирных условий, что ему надо готовить в бой летчиков, вселять в них бодрость и уверенность в победу, а не дергать людей ненужными придирками, будто они виноваты, что воюют ночью. Убедить человека, который остался глух к неоднократным призывам партии отрешиться от мирного благодушия и зазнайства, не удалось. Тогда Валентина Степановна обратилась за помощью в партийные органы… Генералу пришлось проститься не только с мирным настроением, но и с должностью начальника авиагарнизона.

26 июля временно исполняющий обязанности командира дивизии полковник Филиппов вызвал Гризодубову и меня на командный пункт дивизии. Иван Васильевич имел такой вид, будто собирался сообщить нам что-то очень важное. Его орлиный нос, казалось, опустился еще ниже, карие глаза были грустными. Я знал Филиппова давно: он выглядел таким всегда, когда был чем-нибудь взволнован.

— Знаете, Валентина Степановна, — начал он, — командующий получил указание от ставки: выделять самолеты для полетов в тыл фашистских войск, к партизанам, и приказал возложить эту задачу на ваш, 101-й полк. Как вы смотрите на это?

— Я думаю, бояться нам этого задания нет оснований. Будем стараться успешно его выполнить, — ответила Валентина Степановна.

— Да, если бы это зависело только от вас или от летного состава, я сказал бы так же. Но мне уже приходилось иметь дело с подобного рода заданиями в начале войны, так что они меня не особенно радуют. Верхозин тоже, наверное, помнит. Заставьте его готовить экипажи в полет к партизанам: он знает, как это делать. Да и летчикам расскажите, — обратился он ко мне, — о нашем горьком опыте.

— А вы, товарищ полковник, сами расскажите, — попросила Гризодубова.

Филиппов согласился.

Когда мы возвращались в штаб, Валентина Степановна сказала:

— А знаете, я довольна, что наши летчики попадут в свою стихию, будут возить грузы.

— Это верно, товарищ подполковник, но Филиппов прав: задача будет сложнее, чем мы думаем.

— Знаю, поэтому довольна предстоящей работой. Чем сложнее задание, тем оно интересней.

«Возможно, и так», — подумал я. После разговора с полковником Филипповым Валентина Степановна наверняка будет расспрашивать меня о полетах в тыл фашистских войск в первые месяцы Великой Отечественной войны. Тогда на выброску разведывательных групп и парашютных десантов летали в основном самолеты ВВС — типа ТБ-3 и Гражданского воздушного флота — типа ПС-84. В более массовом масштабе производились полеты на обеспечение войск, действующих в тылу противника, и в нескольких случаях на выброску мелких десантов. Именно этот небольшой опыт и представлял интерес в связи с будущими полетами к партизанам.

Немного о прошлом

Ночью мы находились на командном пункте. Валентина Степановна сидела за небольшим письменным столом, комиссар полка батальонный комиссар Тюренков и я уселись на старый, с выпиравшими во многих местах пружинами диван. Наш разговор изредка прерывал дежурный по связи докладами о содержании радиограмм экипажей, находившихся в воздухе. Полет проходил успешно. Валентина Степановна попросила меня рассказать о выброске парашютных десантов полком, в котором я служил в начале войны.

— Полк наш стоял тогда под Юхновом, — начал я. — 15 сентября к командному пункту подъехали четыре автомашины. В кузове каждой сидело человек по пятнадцать, все в синих комбинезонах. Из кабины первой полуторки вылез человек среднего роста, тоже в комбинезоне.

— Кто у вас старший? — спросил он стоявших у входа в землянку.

— Вот он, — указывая на меня, сказали летчики, — заместитель начальника штаба полка, а командир сейчас отдыхает.

— Вы можете указать место, где бы я мог разместить своих людей и разгрузить оружие?

Не зная, что за человек стоит передо мной, что за «войско» с ним прибыло, я спросил:

— А кто вы будете?

Он подал мне пакет, на котором было написано: «Секретно. Командиру 1-го тяжелого бомбардировочного авиаполка». Приняв пакет, я сказал:

— Минуточку обождите, — и спустился в землянку.

Мне не хотелось будить полковника Филиппова, он редко находил время для отдыха. Секретные пакеты, как правило, все адресовались на имя командира, но начальнику штаба и мне разрешалось вскрывать такие пакеты, и если они содержали боевое задание, то и отдавать предварительные распоряжения по организации выполнения полученного приказа. Я разорвал конверт и быстро прочитал: «Полку быть в готовности, выделить восемь самолетов ТБ-3 для выброски десантной группы во главе с Г. М. Линьковым, место выброски командир группы укажет на месте. Вылет — 17.9.1941 г.».

Выйдя из землянки, я подошел к Линькову и пригласил его осмотреть местность вокруг нашего лагеря. В 100 метрах среди сосен он облюбовал полянку для временного бивуака десантников.

В полдень 17 сентября в палатке полковника Филиппова шел горячий спор о предстоящей выброске десантной группы Линькова в глубокий тыл противника — на берег озера Домжарицкое, в районе города Лепель, Белорусской ССР. Линьков настаивал, вернее, требовал, чтобы его отряд выбросили в тыл противника восемью самолетами одновременно. Филиппов спросил Линькова, сколько весит десантник с вооружением, чтобы определить, с какой же полезной нагрузкой полетят самолеты на боевое задание. Подсчитав вес 55 человек с оружием и 21 парашютно-десантного мешка, полковник пришел к выводу, что эту группу можно перебросить пятью самолетами ТБ-3.

— Теперь насчет одновременной выброски, — заметил Филиппов. — Так как точка приземления десанта никакими условными знаками не обозначена, а озер в Белоруссии много, летчики ночью, при отсутствии видимости и световых ориентиров, могут ошибиться и разбросать отряд в разных местах.

Поэтому, — продолжал полковник, — предлагаю сначала с одного самолета выбросить небольшую группу с радиостанцией. Приземлившись, пускай даже не в намеченной точке, эта группа свяжется по радио с Москвой, укажет место своего нахождения и в следующую или другую назначенную для вылета ночь выложит условные сигналы из костров. На эти сигналы и будет выброшена основная часть отряда без риска на ошибку.

Линьков не согласился с доводами опытного командира авиационного полка. Он пошел к командиру дивизии и настоял на своем. В ночь на 18 сентября восемь самолетов в темень вылетели искать озеро Домжарицкое. В то время радиосвязи между самолетами, находящимися в воздухе, еще не было. К тому же погода в ночь вылета была плохая, на маршруте встретилась сплошная низкая облачность, дождь, и ни один экипаж не вышел к назначенному месту. Три самолета выбросили десантников в разных районах, два возвратились на свой аэродром с парашютистами, три с задания не вернулись. Сам Линьков, выпрыгнув далеко от намеченного места, три месяца, рискуя попасть в руки врага, скитался по белорусской земле в поисках хотя бы одного человека из отряда, которым он так уверенно готовился командовать. Оправданием всей этой трагедии служило лишь то, что командир отряда и его люди с нетерпением рвались мстить оккупантам.

Забегая вперед, скажу, что спор между Филипповым и Линьковым о методе выброски партизанских групп в тыл противника пришлось закончить мне много лет спустя. С Героем Советского Союза писателем Г. Линьковым мы встретились на литературном вечере в офицерском клубе под Москвой. Я прочитал ему из его же книги «Война в тылу врага» несколько выдержек, в которых автор обрушился на летчиков за неудачную выброску его десантного отряда. Линьков все еще считал себя правым, но мне удалось доказать бывшему партизанскому «бате», что причиной неудачи, которая постигла отряд, является в первую очередь тогдашняя неопытность в выброске ночного десанта.

— Да, — сказал он, — если бы мы думали тогда так же, как сейчас, многое бы делали по-другому…

— А что касается растерянности, которую приписали летчикам, так это вы просто выдумали, — не унимался я. — Полк и его командир имели к тому времени уже богатый боевой опыт.

— Выдумывать писателю не возбраняется, — шуткой ответил Линьков, но в тоне его голоса я почувствовал, что при следующей встрече он покажет мне переизданную книгу с поправками. Но встретиться нам больше не пришлось. Нелепый случай оборвал его жизнь год тому назад.

…За стеной радисты прощупывали эфир, ловили каждый сигнал с воздушных кораблей. Все экипажи выполнили задание и под покровом ночи благополучно возвращались домой. Гризодубова, выслушав очередное донесение, вышла из-за стола, энергично прошлась по комнате, затем взяла стул и подсела ближе к нашему дивану с выпирающими пружинами.

— Да-а, печальный опыт, — заметила она. — Печальный и поучительный. А вам, начальник штаба, лично не приходилось летать в тыл противника? Приходилось? Так чего же молчите? Рассказывайте.

Я на минуту задумался; о чем, собственно говоря, рассказывать? Вспомнился тяжелый воздушный бой наших четырехмоторных ТБ-3 с немецкими истребителями Ме-109.

— Это было в июле сорок первого, — заговорил я. — 10 самолетов ТБ-3 вылетели днем в район Гомеля выбросить боеприпасы воинской части, действующей в тылу противника. Площадку нашли без труда на открытой местности. На ней были выложены все необходимые для аэродрома знаки. Нам это сразу бросилось в глаза. Нетрудно догадаться, что противник взял эту площадку под наблюдение. Так оно и вышло. Только начали сбрасывать груз, появилась группа фашистских истребителей, Наши самолеты, снизившись до 50 метров, стали в круг. Стрелки, не жалея патронов, отбивали атаки. Один наш самолет «мессершмитты» все же подбили. Вскоре, израсходовав боеприпасы, истребители врага вышли из боя. Кстати, и у нас не осталось патронов. Командир приказал выбросить груз и возвращаться на свой аэродром.

Через час мы сидели в землянке командного пункта. Командир провел разбор полетов, на котором пришли к выводу, что потеряли самолет по двум причинам. Главная — дневные условия полета на бомбардировщиках устаревшей конструкции. Вторая, но не второстепенная причина, — отсутствие маскировки площадки.

— По-моему, — вставил комиссар Тюренков, — в первые же дни войны всем было ясно, что на ТБ-3 можно летать на боевые задания только ночью.

— Видимо, не всем, — ответила за меня Валентина Степановна. — Продолжайте, начальник штаба.

Мне казалось, что я уже отклонился от главной темы разговора, но меня слушали, то ли чтобы скоротать время до посадки самолетов, а может, и в самом деле это было им интересно. Во всяком случае, не мог же я не сказать, что с августа 1941 года полеты ТБ-3 в тыл противника на выброску десантных и разведывательных групп проводились более организованно, ночью, на сигналы. Что небольшие группы будущих разведчиков и партизан, а также уполномоченных ЦК КП(б) Белоруссии готовил к выброске начальник парашютно-десантной службы ВВС Западного фронта капитан Иван Корнеевич Старчак. Это был настоящий трудяга. Он неоднократно показывал пример своим ученикам, как нужно покидать самолет ночью. Только за август было заброшено в тыл фашистских войск 164 парашютиста.

Люди, которых готовил капитан Старчак, жили лагерем в лесу недалеко от аэродрома, в районе Юхнова. Случилось так, что о прорыве фашистских войск на Московском направлении узнали мы в Юхнове, когда на аэродроме появились мотоциклисты противника. Большинство экипажей прилетело с боевого задания и находилось у своих самолетов. Быстро запустив моторы, летчики под обстрелом автоматчиков взлетели. На земле остались два самолета, захваченные фашистами.

Ученики капитана Старчака узнали о случившемся от прибежавшего к ним борттехника Кравцова. Они бросились к аэродрому и перебили фашистских мотоциклистов. Кравцов запустил на одном из самолетов все четыре мотора, но лететь было некому. Летчик этого самолета лейтенант Макогонов ушел в лес. Фашисты снова стали наседать, на аэродроме рвались снаряды немецких танков. В это время к самолету подбежал паренек-парашютист и спросил, почему не взлетает.

— Некому, — ответил борттехник. — Я сейчас подожгу его, чтобы не достался фашистам.

— Слушай, друг, я учился летать на легких самолетах, надеюсь, и на тяжелом смогу. — Парашютист говорил так уверенно, что борттехник сразу же согласился.

И вот за штурвал тяжелого четырехмоторного воздушного корабля сел парашютист. Он, как заправский летчик,произвел взлет из-под носа фашистских танков, входивших в это время на аэродром.

Через два часа этот самолет совершил посадку на Тушинском аэродроме в Москве. Летчик, не сказав, кто он, покинул аэродром и убыл на фронт, где находились его товарищи.

Прошло около месяца, прежде чем мы узнали, кто спас самолет. Им оказался инструктор парашютной службы старший лейтенант Петр Павлович Балашов. Он действительно учился в школе легкомоторной авиации, а в войну под руководством капитана Старчака обучал будущих партизан прыжкам с парашютом. По ходатайству своего начальника старший лейтенант Балашов был направлен в авиачасть и сражался с фашистами на штурмовике, стал командиром эскадрильи. Этот беззаветной храбрости человек погиб в бою…

Я умолк, понимая, что опыт по выброске воздушных десантов и боеприпасов в тыл противника у нас еще небольшой. Меня ободрила Валентина Степановна:

— Я же вам говорила, что у каждого из нас и у наших летчиков есть уже опыт, а это половина дела. Полк будет успешно выполнять задания.

Не рассказал я тогда Гризодубовой о полковнике Филиппове.

Война — это не шахматная игра. Командир не может после проигрыша боя объявить себя больным и отказаться от встречи с противником хотя бы на один день. Хороший военачальник после случайного поражения становится дороже семи небитых, потому что он стал опытнее и не даст противнику провести себя одним и тем же приемом дважды.

Таким был и полковник Филиппов. К концу 1941 года в его полку все пошло хорошо. И вдруг тот же командир дивизии, который дал согласие Линькову выбросить отряд в одну ночь сразу, приказал Филиппову доставить роту парашютистов за линию фронта, в точку, тоже не обозначенную световыми сигналами…

Двенадцать воздушных кораблей ТБ-3 были готовы к вылету. Вечером плотный туман окутал землю. В десяти шагах не видно было ни фонарей, ни костров. Мы в то время сидели в землянке КП полка у прямого провода, соединяющего штаб дивизии с аэродромом. Филиппов позвонил со старта.

— Свяжись с командиром дивизии и доложи от моего имени, что в такую погоду, да еще ночью на самолетах, не оборудованных специальными приборами для пилотирования вслепую, взлетать невозможно. А те, кому удастся благополучно подняться в небо, просто не увидят землю и не найдут место выброски десанта.

— Передайте Филиппову, пусть выпускает самолеты в воздух, — ответил командир дивизии.

— Это невозможно при такой погоде, — передал я ответ Филиппова.

— Десант выбрасывается по приказанию генерала Жукова. Я отменить не могу.

— А вы не отменяйте, а доложите генералу, что в такую погоду воздушный десант бросать бессмысленно, — отвечал Филиппов.

— Что мне голову надоело носить? Хватит разговаривать, взлетайте! — приказал старший командир.

Филиппов выбрал четырех самых опытных летчиков, вызвал их на старт, сказал напутственное слово, что они должны выполнить приказ командования фронта с честью. Летчики покачали головами, но беспрекословно сели в самолеты. Со стоянок рулили в сопровождении десяти техников с фонарями. При взлете в тумане некоторые самолеты намного уклонились в сторону, но все же благополучно оторвались от земли и ушли в неизвестность. Как и предполагал командир полка, место выброски десантников экипажи не нашли, даже линии фронта не обнаружили. Самолеты все возвратились в район своего аэродрома. Он по-прежнему был закрыт туманом. Проблуждав целую ночь в воздухе, летчики посадили самолеты в своем глубоком тылу, на полях Горьковской области.

Командира полка арестовали. Спасла его только честность следователя и свидетелей, а справедливый суд оправдал его полностью. Трибунал указал в частном определении, что командир дивизии в создавшейся обстановке должен был действовать иначе.

И вот полковник Филиппов, уже в должности заместителя командира дивизии, снова встретился на боевой тропе с заданием по выброске воздушного десанта — партизан. Он понимал трудности этого дела и потому сказал Гризодубовой, что имел дело с подобным заданием и Верхозин помнит об этом. Но напрасно Филиппов опасался. Он уже сам имел опыт, а подчиненная ему — командир полка Герой Советского Союза Валентина Степановна Гризодубова — как раз тот человек, который не боится трудностей.

…Дежурный доложил, что сел последний самолет. Мы пошли в комнату, где летчики писали боевые донесения. Я не думал тогда, что через 20 лет мне придется перечитывать эти документы. Должен сознаться, дело это нелегкое. Передо мной вставали, как живые, те, кто смертью храбрых пал в бою с фашистами. Я был одним из последних, кому они перед вылетом на задание сказали «до свиданья». Я дал себе слово рассказать об их подвигах советским людям. К этому меня все время толкали и командир полка Валентина Степановна Гризодубова, и однополчане, оставшиеся в живых…

В своей стихии

К первому полету в глубокий тыл фашистских войск, к партизанам, готовилось 8 самолетов. 28 июля 1942 года полковник Филиппов собрал экипажи на командный пункт и рассказал летчикам об особенностях предстоящего полета.

— Полетите к партизанам, искать которых вам придется в лесах, вдали от населенных пунктов, на местности, бедной заметными ориентирами, — говорил полковник Филиппов. — Условными сигналами для выброски грузов будут костры. Смотрите не перепутайте их с кострами фашистских охранников. Противник попытается перехватить вас на маршруте, старайтесь заметить его раньше, чем он подойдет к вам вплотную. Смелее отражайте атаки. Задание ответственное и трудное, поэтому и дано вашему полку. Летчики вы сильные, а самолеты приспособлены для выполнения задания. Вместе с вами полетят из других полков экипажи капитанов Тишко и Богданова. Желаю всем удачи…

К концу дня все самолеты стояли готовыми для принятия партизанского груза. На аэродроме появилась легковая автомашина с группой офицеров с красными петлицами. Один из них отрекомендовался.

— Полковник С., ответственный за погрузку боеприпасов в самолеты.

— Вот и хорошо, — ответил я. — Давайте груз.

К самолетам подъехали грузовики с упакованными парашютно-десантными мешками. Тут же началась погрузка. Согласно приказу боеприпасы требовалось выбросить в район озера Червонное — двумя самолетами, южнее Кличева — двумя самолетами и в Брянские леса — четырьмя самолетами. Не успел я распределить, кому куда лететь, как подошел начальник парашютной службы полка лейтенант Забелин.

— Товарищ майор, — начал он, — парашютные мешки, которые грузят в самолеты, в воздухе не раскроются: упаковка у них заводская, то есть для хранения, а не на раскрытие.

Полковник стал доказывать, что все в порядке, парашюты к раскрытию он подготовил. Я доложил о случившемся Гризодубовой. Она проверила парашюты. Забелин оказался прав. Чтобы не сорвать намеченный вылет, командир полка приказала летчикам самим переуложить грузовые парашюты.

Темная, безлунная ночь скрыла взлетевшие самолеты. Трудно было рассчитывать, что в глубоком тылу фашистских войск все они пройдут незамеченными противником. Ждали сообщений экипажей.

Все, что делалось в воздухе, первыми узнавали радисты. Дежурил комсомолец Вадим Пожидаев, сын известного профессора. Глядя на его близорукие глаза в очках и на невзрачную фигуру, все удивлялись, как он держится на ногах без сна и отдыха. Пожидаев был всегда бодр, в минуты передышек шутил.

Лучшей радисткой была сербка Мария Стояновна Микашенович. Ей было восемнадцать лет. Черноокая, стройная, любимица всех летчиков. За редкий слух и способность принимать сигналы при самой плохой слышимости ее прозвали Маша — золотые ушки. Любили ее и за то, что она ни на ком не задерживала своего девичьего внимания, не выделяла ни одного из летчиков, кто заглядывался на нее. Она любила их всех одинаково, как товарищей.

В ту ночь Маша слушала передачи с самолетов, Вадим Пожидаев регистрировал радиограммы в журнале и немедленно передавал их Гризодубовой. Командиры кораблей Слепов и Гришаков доставили груз в район озера Червонное. Масленников и Бибиков — партизанам Кличева. Старый летчик Янышевский и молодые, но уже опытные Лунц и Васильченко сбросили боеприпасы брянским партизанам. Из тревожных донесений экипажа Миненкова стало ясно, что он попал в большую беду.

При подходе к Брянским лесам самолет Миненкова атаковали истребители противника. Бортрадист М. И. Гуйский сообщил: «Самолет поврежден, задание выполнять продолжаем». Через несколько минут радировал: «Задание выполнили, груз сброшен точно в указанное место, партизанам». Связь с самолетом прервалась. На свой аэродром он не вернулся. Предположительно (по наблюдениям других экипажей) самолет Миненкова при отходе от цели был снова атакован вражескими истребителями и, видимо, сбит.

На другой день партизаны радировали Центральному штабу, что самолет Миненкова сгорел, экипаж погиб. Не стало наших боевых товарищей — командира корабля Иосифа Федоровича Миненкова, штурмана Петра Ильича Чернова, борттехника Емельяна Федоровича Ворожищева, радиста Мстислава Ивановича Гуйского и воздушного стрелка Виктора Николаевича Саницкого.

В ночь на 29 июля кроме Миненкова не вернулся с задания и летавший к витебским партизанам экипаж Николая Григорьевича Богданова из соседнего, 103-го авиаполка. Истребители противника нападали на наши самолеты и в последующие ночи. Некоторые экипажи попадали в зону зенитного огня. Однако летчики не падали духом. Полет в глубокий тыл врага они называли «задачей с многими неизвестными». И на самом деле, летит, скажем, Слепов в соединение минских партизан В. И. Козлова. Экипажу нужно дать прогноз погоды по маршруту. А что мог сказать, не имея данных, начальник метеослужбы старший лейтенант Житенко? Он лишь предполагал. Летчик смеялся и в другой раз не говорил метеорологу «дайте», а «угадайте» мне погоду. Не знали летчики и воздушной обстановки в глубоком тылу противника, и это иногда приводило к потерям.

Но мне казалось, что причина отдельных неудач не в этом. Как-то Гризодубова сказала: «Наши летчики попадут в свою стихию, будут возить не бомбы, а грузы». Мы подумали о психологическом состоянии летчика во время различных полетов. Когда самолет идет с бомбами, летчик все время думает о предстоящем бое с врагом: он должен найти цель и поразить ее бомбами, нанести чувствительный урон противнику, который будет стараться преградить ему путь зенитным огнем и ночными истребителями. Экипаж настроен воинственно, чувство опасности и ответственности повышает бдительность. В другом случае самолет загружен зачастую даже не боеприпасами, а медикаментами и продовольствием. И летать приходится не на защищенные цели, а на затерявшиеся в лесах партизанские площадки…

Когда мы поделились с Гризодубовой этими мыслями, она с присущей ей способностью быстро улавливать существо вопроса сразу же спросила:

— И что вы предлагаете, начальник штаба?

— Пока немногое. Нужно мобилизовать экипажи на большую бдительность в полете, на усиленное наблюдение за воздухом, чтобы не давать возможности фашистским истребителям внезапно атаковать самолеты…

Валентина Степановна, внимательно слушая, постукивала острым карандашом по листу бумаги, потом, нарисовав замысловатую фигурку, бросила карандаш на стол, посмотрела сначала на комиссара Николая Александровича Тюренкова, затем на меня и сказала:

— Полет к партизанам по-своему сложен, и не каждый летчик сможет его выполнить. Тут требуется больше индивидуального мастерства не только от летчика, но и от штурмана, радиста, стрелка и бортмеханика. Хорошо, что мы все вместе думаем об этом и действуем в одном направлении. Вчера я говорила командирам эскадрилий, чтобы они обратили внимание на выбор маршрута. Летать надо в стороне от крупных населенных пунктов, зачем лезть в зоны зенитного огня? — Помолчав минуту, предложила: — Пойдемте сегодня все на подготовку экипажей к полету, послушаем, что они скажут…

Комиссар полка, опасаясь, что Гризодубова, закончив говорить, выйдет из комнаты, торопливо сказал:

— Минуточку, Валентина Степановна. Как вы смотрите, если мы с начальником штаба организуем совещание или конференцию (дело не в названии) по обмену опытом полетов к партизанам?

— Как я должна смотреть? И спрашивать не надо. Добро, как говорят моряки.

В течение нескольких дней после первого массового вылета к партизанам в разные районы глубокого тыла противника успешно летали одиночные самолеты. Они выбрасывали на парашютах боеприпасы и небольшие группы людей, посылаемых партией для развития всенародной борьбы против захватчиков.

В Центральном штабе партизанского движения Гризодубовой сказали, что Брянские леса представляют базу партизанского движения. Там действуют партизаны Орловщины и Смоленщины, Украины и частью Белоруссии. Нам и придется больше всего летать именно туда.

В ночь на 6 августа экипажи Чернопятова, Лунца, Слепова и Васильченко доставили боеприпасы и медикаменты брянским партизанам на площадку у деревни Салтановка-Борки. Поблагодарив летчиков, командование брянских партизан попросило Гризодубову послать им самолет с посадкой и вывезти раненых. Попытка решить эту задачу с ходу не удалась. Вылетевший в Брянские леса старший лейтенант Георгий Чернопятов посадку у партизан произвести не смог. Неправильная расстановка костров на площадке не позволила летчику определить место приземления самолета, и он возвратился домой. Чернопятов без вины чувствовал себя виноватым, ведь раненые партизаны живут надеждой на прилет самолета!

Утром в кабинете Гризодубовой раздался телефонный звонок: Центральный штаб партизанского движения тоже требовал посадки самолета в Брянских лесах. В тот же день пришел приказ командующего авиации дальнего действия, в котором говорилось: «101-му авиационному полку посадить в партизанском отряде в районе Салтановка-Борки самолет с целью вывезти из отряда раненых партизан».

Гризодубова сказала партизанским руководителям в Москве, что, пока партизаны не подготовят пригодную для посадки самолета площадку, выполнить приказ не удастся. Она предложила, чтобы для подготовки посадочных площадок партизаны использовали людей, служивших ранее в авиации. 10 августа командующий объединенными отрядами брянских партизан Д. В. Емлютин донес, что площадка для посадки самолетов подготовлена летчиками со сбитых самолетов. Мы их еще не знали. Позднее пришлось перевезти из тыла врага десятки таких летчиков. Это были летчики — истребители, штурмовики, бомбардировщики, сбитые над территорией, занятой противником.

Встал вопрос, кому поручить сделать вторичную попытку сесть к партизанам. Гризодубова попросила комиссара Тюренкова и меня высказать наше мнение. Мы начали перебирать летчиков, у кого высокая техника пилотирования сочетается с храбростью, а храбрость с рассудительностью и мгновенной находчивостью. Этими качествами обладали многие, но особо выделялся заместитель командира 2-й эскадрильи Чернопятов. Друзья звали его просто Жора или цыганенок. Жора — бывший беспризорник времен гражданской войны. Все любили его за пытливый ум, широкий кругозор и проницательность. Он был молчалив, но остер на язык, попадать на который побаивались и товарищи, и его начальники. Перед войной Чернопятов работал начальником Восточно-Сибирского управления Аэрофлота.

Валентина Степановна одобрила наш выбор. Она просто проверяла правильность своего решения: Чернопятов дважды побывал над площадкой, ему и садиться на ней.

И вот в ночь на 11 августа Георгий Чернопятов посадил самолет на площадку Салтановка-Борки. «Ура» летчикам партизаны не кричали: у них была очень тяжелая обстановка. В лесу, рядом с площадкой, лежали десятки тяжелораненых. Но глаза, благодарные глаза воинов, блестевшие в свете костров, говорили многое: каждый хотел пожать летчику руку в знак благодарности. В самолет погрузили 26 раненых. Чернопятов отлично взлетел и благополучно возвратился на свой аэродром. В ту же ночь на ту же площадку сбросили на парашютах боеприпасы экипажи Слепова и Янышевского. Днем, когда летный состав отдохнул, состоялась конференция по обмену опытом полетов в глубокий тыл противника. Георгий Владимирович Чернопятов подробно рассказал, как он сел на незнакомую площадку ночью, при свете костров, как его встретили партизаны. Затем выступили другие летчики, штурманы, радисты. Валентина Степановна слушала их внимательно, записывала предложения.

— Смотрите, какие ценные предложения внесли наши люди, — сказала она, обращаясь к штабистам.

— Не все, конечно, — ответил я. — Были и неприемлемые.

— Да. но выслушивать подчиненных — не значит идти у них на поводу. Нужно взять все полезное, а если что не подходит — разъяснить, почему нельзя осуществить в данное время.

— Вроде требования, чтобы прикрывали истребители, — вставил я.

— Истребители, конечно, более нужны в другом месте. Но иногда и мы не можем обойтись без них.

На второй день предложения летчиков приняли форму приказа командира полка, в котором говорилось: «Маршруты к партизанам прокладывать в стороне от крупных населенных пунктов, над районами, насыщенными партизанскими отрядами, чтобы в случае, если самолет будет сбит противником, экипаж мог найти партизан и с их помощью возвратиться в часть. Чтобы избежать поражения от зенитного огня, перелет линии фронта производить на максимальной высоте. Для поисков партизанских баз использовать радиостанции и условные костры партизанских отрядов, расположенных на маршруте полета».

В ночь на 14 августа Гризодубова решила еще раз послать Чернопятова в Салтановку-Борки с посадкой.

Партизаны встретили Жору как старого знакомого, горячо благодарили и пожелали, чтобы он прилетал к ним каждую ночь. На прощание подарили Жоре пистолет «вальтер» и передали письмо Гризодубовой, в котором просили прислать им прицел к сорокапятимиллиметровой пушке, три тонны соли, мины, бесшумные винтовки и бензин для броневика.

После этих первых полетов летчики особенно сильно ощутили необходимость полетов с посадками на партизанские аэродромы.

Утром, вернувшись со второго вылета и подкрепившись завтраком, Жора Чернопятов разговорился.

— Когда произвел посадку, — начал он, — показалось, что меня ожидали тысячи советских людей, находящихся на оккупированной территории. Эх, посмотрели бы вы, с какими радостными лицами партизаны взяли в руки газету «Правда», которую я захватил с собой!.. Они остро нуждаются в живой связи с Большой землей, с партией и со всем борющимся советским народом. Одно не пойму: почему потребовалось больше года, чтобы разрешить посадку тяжелых самолетов у партизан?

— Слушай, Жора, — перебил его Слепов. — А откуда тебе известно, что к партизанам никто, кроме тебя, не садился?

— Я не утверждаю… Но если и делают посадки летчики ГВФ, то, видимо, мало. По крайней мере я не слышал об этом. Вот когда мы начнем больше летать, тогда и результат сразу будет виден…

С Жорой нельзя было не согласиться, но мы не знали, чем объяснялась медлительность использования тяжелой авиации для полетов в партизанские соединения.

Летом 1942 года начали летать к партизанам самолеты легкомоторной авиации. Они обеспечивали связь с ближними от линии фронта отрядами, перебрасывали за линию фронта небольшие грузы, вывозили тяжелораненых, выполняли и другие очень важные задания. Но самолеты У-2 из-за малого радиуса действия и грузоподъемности полностью обеспечить связь партизанских отрядов с Большой землей не могли.

Другое дело самолет типа ЛИ-2. На сотни километров можно забрасывать на нем в тыл противника значительное количество продовольствия и медикаментов, боеприпасов и оружия, вплоть до пушек. А сам факт появления тяжелых советских самолетов в тылу противника придавал партизанам и населению оккупированных областей уверенность в победе, повышал чувство близости и помощи своей Родины.

После второй посадки Чернопятова у партизан все летчики старались поговорить с командиром или со мной один на один: каждый просился слетать к партизанам с посадкой.

…Август шел в напряженной боевой работе, полк ежедневно вылетал бомбить фашистов в районах Вязьмы, Ржева, Сети и других. Задания Центрального штаба партизанского движения выполняли несколько экипажей, которые перебросили в Брянский лес то, что просили в письме к Гризодубовой партизаны: прицелы к пушкам, десять ящиков мин, бесшумные винтовки, бензин, несколько мешков соли…

Примечательных из этих полетов было два. 11 августа экипаж Бибикова выбросил группу партизан севернее Вязьмы. Штурман корабля майор Панишин записал в донесении интересный случай, происшедший при выброске этой группы: «Когда мы подлетели к месту выброски, один из девяти партизан, видимо командир, попросил меня помочь им покинуть самолет. Я спросил, что случилось.

— Да ничего, — ответил он. — Просто никто из нас раньше не прыгал с парашютом.

— Как же это вас пустили так, без тренировок?

— Мы сами решили совместить тренировку с прыжком в тыл к фашистам.

— Но ведь это опасно.

— Небезопасно было и Зимний брать в семнадцатом, — сказал партизан.

Мы объяснили, как покидать самолет, предупредили, что прыгать необходимо дружно, а парашюты раскрываются автоматически. Поэтому бояться нечего…

— Вот это другое дело. — Партизан кивнул в сторону своих товарищей. — У нас в группе три коммуниста, четыре комсомольца и двое беспартийных. В таком порядке и прыгать будем: первыми коммунисты».

Так и сделали, доложил нам потом летчик.

Дней через пять мы спросили представителя партизанского штаба, что известно о выброшенных 11 августа.

— Все благополучно, — ответил тот. — По радио донесли, что приступили к выполнению задания, организуют партизанский отряд.

В тот же день экипаж Степана Васильченко со штурманом Булановым выбросил группу партизан в район Осовец, юго-западнее Могилева. 13 августа группу партизан и боеприпасы доставил в район Козловичи, юго-западнее Бобруйска, экипаж Григория Иншакова со штурманом Фаустовым. При полете к цели самолет сильно уклонился в сторону Бобруйска. Там в это время гитлеровские летчики тренировались для вылета на ночной разбой. Самолет ЛИ-2 заметили, и один фашистский истребитель атаковал его, но безуспешно: стрелки своевременно заметили Ме-109 и отогнали его дружным огнем. Иншаков скрылся в облаках, но вскоре вышел из них. Фаустов отыскал место выброски. Десант был доставлен в условленное место, и экипаж благополучно вернулся на свой аэродром. А ведь Г. К. Иншакову, первоклассному летчику, наполовину потерявшему зрение, по заключению врачей не положено было не только летать, но и на земле воевать. Обратившись к лучшим окулистам, летчик-патриот достал где-то замысловатые очки и настоял на своем: ему разрешили летать. Но врачи не оставили его в покое: в 1943 году они добились перевода летчика Григория Кузьмича Иншакова в дневную транспортную авиацию.

Рассказывая о подвигах летчиков, мы часто забываем тех, кто готовит им боевую машину, — техников, механиков, мотористов и многих других скромных тружеников аэродрома. Обеспечить два вылета в ночь к брянским партизанам или рейс в глубокий тыл противника требовались и знания, и опыт, и большое трудолюбие. Именно таким и был наш технический состав. Однажды груженный взрывчаткой самолет загорелся при дозарядке бензином. Известно, что при движении бензина в шланге образуется статическое электричество. И если самолет и бензозаправщик не заземлены, то между пистолетом шланга и горловиной бака проскакивает электрическая искра. Тогда пары бензина воспламеняются и возникает пожар. Так, видимо, случилось и на этом самолете.

Огонь распространился быстро, взрыв бензобаков и боеприпасов был неминуем. Первыми бросились спасать горящий самолет парторг полка Борис Николаевич Дьячков, инженер по ремонту Николай Иосифович Матросов и комсорг эскадрильи сержант Сивоконь. За ними последовали человек десять мотористов. Чтобы не подвергать опасности людей, инженер полка Николай Иванович Милованов приказал никого больше не подпускать к самолету.

Комсомолец Сивоконь бросился к пылающему отверстию бензобака и закрыл его своим телом. Люди действовали с таким упорством и смелостью, что неодолимая, казалось, стихия была побеждена. Пока тревога дошла до командного пункта, поврежденный огнем самолет уже отбуксировали на ремонтную площадку.

Через три дня машина была восстановлена. Сержанта Анатолия Макаровича Сивоконя наградили орденом Отечественной войны II степени.

Добровольцы

Докладывая командиру полка о полученном Указе Президиума Верховного Совета, которым Иосиф Федорович Миненков посмертно награжден орденом Красного Знамени, я сказал:

— В штаб пришел сын погибшего летчика Миненкова и хочет видеть командира Гризодубову.

Валентина Степановна пригласила юношу.

Вскоре в штабную комнату, где мы занимались подготовкой боевого задания, вошел Коля Миненков. На вид ему было лет пятнадцать-шестнадцать, пострижен наголо, по-солдатски, не по возрасту серьезен. Он очень похож на своего отца: такого же небольшого роста, чуть сутуловат, с живыми чертами лица. Я тут же вспомнил, как совсем недавно приходил ко мне отец этого юноши и просил трехдневный отпуск, чтобы повидаться с семьей. Потом докладывал о прибытии. С какой теплотой рассказывал Миненков о сыне: «Просился хлопец в часть, помогать мне бить фашистов. Но куда ему, он еще ребенок. Я ему говорю: «А как же мать?» А он: «Папа, я ее уговорю, она меня отпустит!» Ни за что парень не хотел отставать от меня». Разговор этот запомнился мне так, будто он был вчера…

— Давайте познакомимся, — сказала Валентина Степановна.

Юноша подал руку и назвал себя:

— Николай Иосифович Миненков, — делая таким представлением заявку на серьезный разговор. — Хочу вместо отца фашистов бить.

— Разрешите вас называть Колей.

Юноша в знак согласия кивнул головой.

— Так вот, Коля, кто тебя направил ко мне? Военкомат или организация какая? — ласково спросила Гризодубова.

— Послала мама, — сказал он тихо, опасаясь, что без бумажки ему не разрешат занять место отца.

— Мамино направление на войну с врагами Родины — самое надежное, Коля, и никто не в силах отказать тебе в этой просьбе.

Не знаю, как Коля уговаривал мать отпустить его на фронт, с какой болью в сердце благословила она своего старшего сына заменить погибшего отца. Одно было ясно: на такой подвиг пойдет только та мать, которой свобода Родины дороже всего.

Гризодубова приказала зачислить Колю Миненкова в состав 2-й эскадрильи, где было больше всего друзей его отца.

Кто же эти люди, способные на такие душевные подвиги во имя своей Родины? Коммунист летчик Иосиф Федорович Миненков и его жена Ефросинья Васильевна родились в селе Покровском, Тимского района, Курской области. Иосиф Федорович после смерти матери в 1913 году девятилетним мальчиком ушел от отца к тетке в Курск. Позднее уехал в Таганрог и поступил работать на металлургический завод. В 1924 году с путевкой комсомола уехал в Донбасс на шахту № 21, где работал до призыва в армию. Красноармейцем служил в Средней Азии, участвовал в боях с басмачами. После демобилизации окончил Балашовское училище летчиков ГВФ.

Иосиф Федорович и Ефросинья Васильевна знали друг друга с детства. Поженились во время приезда Миненкова в Покровское в отпуск. 20 августа 1926 года у них родился сын Коля. Когда он пришел с путевкой матери в полк, ему не было еще 16 лет. Коля не требовал, как это бывает в таких случаях, немедленно направить его бить фашистов. Он попросил дать ему возможность изучить какую-нибудь боевую специальность, чтобы летать в составе экипажа бомбардировщика. Это всем понравилось, и под руководством инженера полка Милованова, пожилого человека, летавшего когда-то еще на самолете «Илья Муромец», Коля начал осваивать технику. Он полюбил самолет, помогал механикам.

Через два месяца Коля Миненков отлично сдал зачеты на моториста и был зачислен на эту должность в состав боевого экипажа. Прошло полгода. И вот инженер Николай Иванович Милованов доложил мне, что моторист младший сержант Миненков сдал экзамен на звание бортового механика, как и раньше, на «отлично».

В тот же день к командиру полка обратился летчик — командир разведывательного самолета старший лейтенант Александр Леонидович Недорезов с просьбой зачислить в его экипаж младшего сержанта Миненкова бортовым механиком.

Инженер полка, не раз летавший с Гризодубовой на боевые задания, изъявил желание слетать несколько раз в экипаже Недорезова в качестве наставника юного бортмеханика. Так и стал летать Коля Миненков в составе прославленного экипажа разведчиков. Он совершил более 100 боевых вылетов.

Грудь летчика Недорезова, который ненамного был старше своего бортмеханика, украшали четыре ордена, из них три — Боевого Красного Знамени. Удостоился правительственной награды и Коля Миненков. В день Красной Армии, 23 февраля 1944 года, командир полка Гризодубова вручила ему медаль «За отвагу». В составе отличившегося в боях экипажа комсомолец Миненков был сфотографирован у развернутого знамени полка. Этой чести удостоился только один этот экипаж за весь период боевых действий нашей войсковой части. Доверие матери Коля оправдал с честью, память и боевую славу своего отца он продолжил и умножил. Но старшине Николаю Миненкову не довелось дожить до Дня Победы. 14 октября 1944 года он погиб вместе со своим командиром при разведке железнодорожной станции Тильзит.

Большой подвиг во имя Родины никогда не остается без последователей. Где-то мудро сказано, что подвиги не умирают со своими героями, а остаются и продолжают жить, так как повторяются другими. Патриотизм семьи Миненковых был замечен и принят близко к сердцу и летчиками, и их семьями.

В квартиру Гризодубовой вошла женщина, ведя за руку долговязого с веснушчатым лицом юношу.

— Вы извините меня, — заговорила она поздоровавшись. — Я не уверена, возьмут ли моего Борю в действующую армию, ведь он совсем еще ребенок. Он очень хочет заменить погибшего отца. Может, знали такого летчика — Николай Фегервари?

— Как же, как же не знать Фегервари? — заволновалась Валентина Степановна, услышав фамилию летчика-испытателя.

Николай Фегервари был политзаключенным в буржуазной Венгрии. Советское правительство вызволило его из неволи путем обмена на арестованного в СССР хортистского шпиона. Приняв советское подданство, Николай Фегервари окончил школу летчиков, служил в Красной Армии, позднее стал летчиком-испытателем. Он погиб в первый год войны.

— Это был мой муж, Борин папа, — пояснила женщина. — Меня зовут Елена Григорьевна Фегервари. Извините, Валентина Степановна, что я прямо к вам, домой. Не хотелось сразу к штабистам. Вы женщина и тоже мать, вы лучше меня поймете. А там вдруг сразу откажут. Возьмите моего сына в свой полк.

Елена Григорьевна, волнуясь, торопилась сказать все, чтобы расположить к себе известную героиню, предупредить ее отказ.

— Понимаю ваше состояние, Елена Григорьевна, — сказала Гризодубова. — И не беспокойтесь, ваш сын уже вполне взрослый человек, которому можно доверить оружие. — Она посмотрела на смущенного, заулыбавшегося вдруг, неуклюжего юношу. — Боря, приезжай завтра в наш полк. Пропуск на аэродром будет заказан…

Об этом я узнал на следующий день от Валентины Степановны.

— Бориса Николаевича Фегервари зачислите рядовым и поставьте на полное довольствие солдата, — приказала мне Гризодубова.

Месяца через три, а может, и больше я встретил Фегервари-младшего на стоянке самолетов. Неуклюжий Боря превратился в серьезного, исполнительного сержанта, приобрел воинскую выправку. Он до конца войны работал на аэродроме — готовил самолеты к боевым вылетам.

Шестнадцатилетним пареньком пришел в полк и комсомолец Юра Клименко. У него не было направления от мамы. Он, эвакуированный из района, занятого фашистами, не знал, где его родители. За маленький рост или, может, за детское и озорное выражение лица его звали у нас Юркой. Ему, как и Коле Миненкову, предложили учиться на моториста, но Юрка категорически отказался.

— Хочу воевать с оружием в руках! — настаивал он.

Как же он обрадовался, когда его зачислили учиться на воздушного стрелка! Пулемет стал для него как букварь для первоклассника. Он готов был носить его на себе день и ночь. Стрелок из Юры вышел классный. Между летчиками завязалась борьба: все хотели иметь в составе экипажа стрелком Юрку Клименко. Победителем вышел бесстрашный Бибиков. Через месяц Юра уже имел на счету сбитого «мессершмитта».

Служили в нашем полку и жены погибших летчиков. Не вернулся с боевого задания лейтенант Николай Матвеевич Усков. Вскоре в часть прибыла его жена Татьяна Алексеевна. Она с таким глубоким чувством высказала просьбу принять ее в полк и дать возможность хоть в какой-то степени заменить погибшего на войне мужа, что отказать ей было невозможно. И Татьяна Алексеевна Ускова (у нас ее звали просто Таней) до конца войны работала механиком, заслужила искреннее уважение летчиков и техников.

Прибыла в полк вместо погибшего в бою мужа летчик Гражданского воздушного флота Эмилия Никифоровна Фисунова. Ее право, право женщины-патриотки, никто не мог оспаривать. Она заняла место мужа и достойно выполняла свой долг до конца войны.

Какая же сила двигала чувствами этих людей? — часто задумывался я, восхищаясь их патриотизмом. — Будь я на их месте, что подсказала бы мне моя совесть? Наверное, то же. Я — коммунист, майор Красной Армии. Судьба Родины — это моя судьба. Не было бы Коммунистической партии — не было бы и Октябрьской революции. И я бы жил, как жили мои родители и деды в Крестовской волости, Шадринского уезда. А жизнь у них была серой. Помню наше хозяйство: серая лошадь, комолая корова, поросенок в луже у крыльца и ярко-красный петух. Он будил нас каждое утро встречать новый день. Трудно было моему отцу прокормить семью из 12 человек. На зиму дед нанимался чистить проруби, а отец — катать пимы (валенки). С восьми лет я уже работал. Сначала — подпаском, а потом батраком у кулака Суханова. Октябрьская революция призвала нас строить новую жизнь.

В 1921 году семья вступила в сельскохозяйственную коммуну. Через три с лишним года я стал одним из первых в Зауралье трактористом. Отец и мои старшие брат и сестра были коммунистами. В 1927 году в ряды партии Ленина приняли и меня. А таких, как наша семья, миллионы. Как же после этого империалисты могут рассчитывать, что советский народ не пойдет за своей Коммунистической партией!

Нет, господа! Мы не хотим снова стать батраками богачей, рабами иноземных захватчиков. Такими чувствами были движимы сердца вдов и сыновей погибших на фронте летчиков, как и всего нашего народа. Патриотические чувства выражали большую любовь к Советской Родине. И как бы нам трудно ни было, нас не могли и никогда не покорят ни фашисты, ни другие империалистические агрессоры.

…В середине августа 1942 года по приказу командующего АДД полк перебазировался в Балашов для боевой работы на Сталинградском направлении. В распоряжении Центрального штаба партизанского движения остались на подмосковном аэродроме три экипажа.

Крылья Большой земли

После совещания в Кремле

Осень вступила в свои права: золотила листву на деревьях, ночи стали длинней и прохладней. С наступлением темноты на небе появлялись крупные звезды. Из Балашова наши летчики делали уже по два вылета в ночь — бомбили скопления фашистских войск, рвавшихся к Волге.

Задания Центрального штаба партизанского движения, выполняли с подмосковного аэродрома экипажи Виталия Масленникова, Степана Васильченко и Виталия Бибикова. В конце августа эта группа и летчики Гражданского воздушного флота доставили в Москву командиров партизанских отрядов и соединений на совещание в Кремль. Среди них были: от орловских партизан — И. С. Воропай, И. А. Гудзенко, М. И. Дука, И. В. Дымников, Д. В. Емлютин, Е. С. Козлов, В. И. Кошелев, А. П. Матвеев, Г. Ф. Покровский, М. П. Ромашин и М. И. Сенченков; от партизан Украины и Белоруссии — С. А. Ковпак, А. Н. Сабуров, В. И. Козлов и другие.

В Кремле обсуждались вопросы дальнейшего развития партизанского движения. Надо полагать, что в плане предстоящих крупных операций по окружению и разгрому немецко-фашистских войск в районе Сталинграда Верховное командование отводило немаловажную роль и партизанскому движению, для развития которого необходимо было шире использовать авиацию…

Утром 15 сентября 1942 года меня срочно вызвали в штаб дивизии. Гризодубовой в это время в Балашове не было: она на некоторое время выехала в Москву, где принимала участие в работе Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний гитлеровцев. Заместитель командира дивизии приказал по тревоге готовить полк к перелету на подмосковный аэродром, самолеты выпускать в воздух по готовности. Самому лететь последним. На мой в шутку заданный вопрос: «Куда нас, братцы, гонят?» — полковник Филиппов в том же тоне ответил: «В партизаны. — И серьезно добавил: — Вы поступаете в распоряжение Центрального штаба партизанского движения».

Люди, хотя и не успели как следует отдохнуть после ночного боевого вылета, самолеты подготовили быстро. На старте ко мне подошел капитан Янышевский.

— Ну надо же так случиться, — заговорил он виновато. — Я отпустил своего радиста, старшину Круглова, в увольнение… А без радиста лететь нельзя.

— Сами виноваты, Алексей Петрович. Кто же в такое горячее время отпускает в увольнение, да и что этому Круглову делать в городе? — упрекнул я старого летчика.

— Что поделаешь. Любовь остается любовью. Мой Круглов влюбился в неподходящее, по нашему с вами, время, а я, старый добряк, потворствую…

— Ладно, — сказал я. — В первой эскадрилье на самолете меняют моторы, возьмите радиста с того экипажа, а Круглов прилетит, когда закончится ремонт На всякий случай полетите последними, может, к этому времени и Круглов явится…

Через час все экипажи, кроме Янышевского, были в воздухе и держали курс на Москву. Доложив по телефону полковнику Филиппову о выполнении его приказа, я попросил разрешения вылететь мне с экипажем капитана Янышевского.

— Действуй, Александр Михайлович, действуй. Передай всем от меня пожелание успехов, — сказал на прощание Иван Васильевич.

Когда я вошел в самолет Янышевского, на месте Круглова сидел старшина Новиков. Это был отличный радист и стрелок, с хорошей довоенной подготовкой.

Стоял ясный день. Летели на небольшой высоте. Под крыло самолета убегали пожелтевшие леса, черные полоски полей, вспаханных под зябь, кучки людей, убиравших на полях овощи и картофель. Настроение экипажа было бодрое. Взглянув на штурмана майора Степанова, такого же пожилого, как и командир корабля Янышевский, я вспомнил свои первые шаги в авиации. Это было давно. В 1931 году я учился в Оренбургской школе летнабов. Не раз приходилось дежурить по классу и докладывать инструктору Степанову о готовности группы к занятию, а он — высокий, стройный, со знаками военного летчика-наблюдателя, внушавшими уважение, — выслушивал меня и приступал к занятиям. Таких, как я, Степанов обучил сотни, однако помнил своих учеников и узнавал их, где бы ни встретил.

В начале войны Степанов стал добиваться назначения в действующую армию. Но не так-то легко было вырваться на фронт с преподавательской работы. Но он добился и в мае 1942 года прибыл в наш полк на должность штурмана эскадрильи. Встретив меня в роли своего начальника, Степанов искренне обрадовался…

На подмосковном аэродроме самолеты встречали командир полка Гризодубова и генерал-лейтенант с пехотными петлицами. Я представился генералу. Он ответил: «Хмельницкий». Мы вошли в то же здание, в котором размещался полк до отлета в Балашов. По дороге Валентина Степановна сказала мне, что мы будем летать по заданиям Центрального штаба партизанского движения.

— А вот уважаемый генерал-лейтенант Хмельницкий — начальник 4-го управления партизанского штаба. Он и будет давать нам задания.

В штабе генерал Хмельницкий вручил нам письменный приказ. Согласно этому приказу в ночь на 16 сентября полку необходимо произвести два вылета в Брянские леса на площадку Салтановка-Борки. Я сказал генералу, что два вылета в сегодняшнюю ночь для летчиков будет тяжелой нагрузкой. Могут быть ненужные потери. В прошедшую ночь они сделали по два вылета на бомбежку, спали после этого не более двух часов, совершили трехчасовой перелет к Москве, и, как говорится, с корабля на бал: им предстоит совершить еще два вылета, подготовка к которым затянется до ночи.

— Вы просто молоды, поэтому так рассуждаете. Жертв бояться военному человеку не следует, иначе он не выиграет ни одного боя, — ответил генерал.

— Жертвы должны быть оправданными необходимостью наступления или обороны, — возразил я. — Если мы сегодня потеряем этих летчиков, то завтра летать будет некому. Для того чтобы человек мог летать ночью, в сложных условиях, его приходится очень долго учить, а война еще, вероятно, закончится нескоро. Победит тот, кто к концу сражения будет иметь больше резервов.

Генерал терпеливо выслушал меня и так же терпеливо стал объяснять, что современная война — это тяжелый труд.

Гризодубова сказала:

— Дело не в боязни потерь. Они в войне неизбежны, и командир, организующий бой, конечно, учитывает возможные потери. Но «победа любой ценой…» — Валентина Степановна отрицательно покачала головой. — Мы ведем войну справедливую, — уверенно продолжала она. — За жизнь людей и для жизни людей. Так что, прежде чем посылать их в бой, командир обязан подумать, образно выражаясь, стоит ли игра свеч? Не сожжет ли он в бою столько жизней, что победа окажется пирровой?

— Вы умница, Валентина Степановна, — сказал старый генерал. — Я с вами полностью согласен. Но доказывать мне, что потери должны быть оправданны, — это то же, что вести спор, куда легче идти: в гору или под гору. Вашего начальника штаба пугает большая нагрузка на летчиков и возможные в связи с этим потери.

Генерал повернул ко мне свое лицо и, повысив голос, продолжал:

— Вы сомневаетесь, оправдана ли будет тяжелая боевая нагрузка на ваших летчиков? Отвечаю утвердительно. В Брянских лесах сосредоточиваются десятки партизанских отрядов юго-западных районов Орловской области под командованиемЕмлютина и соединения украинских партизан под руководством Ковпака и Сабурова. Они ждут от нас помощи, чтобы перейти к активным боевым действиям, отвлечь на себя часть фашистских сил с Волжского направления. Дорога каждая минута, не только день. Вот почему сегодня требуется от ваших летчиков максимальное напряжение сил, несмотря на их усталость от непрерывной двадцатидневной боевой работы при защите Сталинграда.

Генерал умолк, вопросительно посмотрел на Гризодубову. Я не стал ждать ответа за себя.

— Спасибо, товарищ генерал, за разъяснение нашей задачи.

— Не за что, товарищ майор. — В его глазах заиграли веселые искорки, и он поучительно заметил: — Начальник штаба должен знать, что задачи всегда доводятся до сведения исполнителей.

— Вы не ошиблись, — сказала Гризодубова. — Подобное разъяснение повысит сознание нашего долга. Мы оправдаем доверие партии…

Небо закрыли плотные свинцовые тучи. Техник-лейтенант Тимофей Житенко предсказывал улучшение погоды под утро, но «сдобрил» эту надежду фразой: «Возможны туманы». А это хуже туч. Валентина Степановна приказала мне перед вылетом собрать экипажи к ее самолету. Когда летный состав построился, я не спеша обошел строй, останавливаясь перед каждым командиром корабля. Все были настроены бодро. Я обрадовался этому и, как только подъехала машина Гризодубовой, весело крикнул: «Смирно!» — и доложил командиру полка, что летный состав по ее приказанию выстроен.

— Начальник штаба сегодня, кажется, в хорошем настроении? — заметила Валентина Степановна.

— Как и все, товарищ командир.

Бодрое настроение подчиненных передалось и Гризодубовой. Обращаясь к высокому ростом летчику Федоренко, она нарочито громко спросила:

— Как там у вас, Василий Максимович, наверху, с погодой?

— Погода хорошая, товарищ командир, — ответил весело Федоренко. — Облачность высокая, даже рукой достать не могу.

Люди в строю заулыбались.

— Вот и отлично, — сказала Валентина Степановна. — Значит, полетим к брянским партизанам.

От слова «полетим» строй притих, приготовился слушать командира. Гризодубова рассказала, как будут расположены на площадке костры, сообщила время вылета и высоту, напомнила, что маршрут необходимо прокладывать в стороне от крупных населенных пунктов и аэродромов противника.

— За месяц дорогу к брянским партизанам мы, конечно, не забыли, — закончила Гризодубова. — Но чтобы найти их сразу, впереди полетит наш старый партизанский волк — Виталий Иванович Масленников. Как только он найдет площадку, даст две зеленые ракеты. Если кто уклонится, исправляйте курс на эти сигналы…

Шестнадцать самолетов произвели за ночь по два вылета на площадку Салтановка-Борки. С боевого задания не вернулся экипаж капитана Янышевского. По радио никаких донесений от него не поступило. К 10 часам утра через ПВО получили известие, что самолет № 15 (красный) с экипажем 6 человек разбился в районе деревни Высокое. К месту гибели экипажа вылетела Гризодубова. Опросом очевидцев и по донесениям летчиков других экипажей ей удалось установить: самолет был атакован истребителем противника, вел бой. Летчику удалось перетянуть искалеченную машину на нашу территорию, но посадить ее он не смог. Не сумел бы этого сделать и никто другой: самолет, видимо, потеряв скорость, упал. Погибли замечательные люди. Вместе с ветераном первой мировой и гражданской войн Алексеем Петровичем Янышевским похоронили мы в братской могиле на окраине деревни Высокое, Скопинского района, Рязанской области, штурмана эскадрильи, моего учителя Алексея Митрофановича Степанова, старшего техника лейтенанта Михаила Федоровича Соколова, радиста старшину Георгия Ивановича Новикова, летавшего в ту ночь вместо отставшего в Балашове Круглова, бортмеханика Ивана Григорьевича Ассаула и воздушного стрелка замечательного баяниста Михаила Ивановича Дребезгова. Разбитый баян, с которым он никогда не расставался, положили рядом с его останками.

Тяжело переживал потерю командира радист Миша Круглов. Он прилетел из Балашова через три дня.

— Мне стыдно, что я остался живым, — сказал он Слепову. — Опоздать из увольнения, подвести командира… Как я мог?..

Чуткий к человеку Слепов понял искренность парня и попросил Валентину Степановну включить Круглова в его экипаж вместо радиста, выбывшего по болезни.

…Брянский лес стал основным центром формирования и снабжения многих партизанских отрядов и соединений. Каждую ночь десятки самолетов доставляли туда боеприпасы и людей. В один из массовых вылетов, когда парашютисты дружно покидали самолет Степана Васильченко, летчик почувствовал, что заклинило рули управления. С трудом удерживая корабль в горизонтальном полете, Степан Константинович приказал бортмеханику Александру Зозуле осмотреть внешнее состояние стабилизатора и рулей высоты. Зозуля поднялся в башню стрелка и с ужасом увидел болтающегося сзади самолета человека. Парашютист зацепился стропами за стабилизатор.

— Прорубите в хвосте дыру, — сказал Васильченко, — и через нее помогите парашютисту: сбросьте со стабилизатора стропы.

Спасение было только в этом. Даже при благополучной посадке самолета парашютист погибнет.

Летчик с большим трудом вел самолет к аэродрому. Как только перетянули линию фронта, Зозуля вылез по пояс в проделанную дыру и дюралевой трубкой пытался сбросить стропы парашюта с хвоста самолета. Сколько раз казалось бортмеханику, что парашютист вот-вот отцепится. Зозуля готов был сделать невозможное, только бы спасти человека… А самолет все еще кружится в 30 километрах от своего аэродрома. Взошло солнце, бензин на исходе. «Пора на посадку», — решил командир корабля, и вдруг рули самолета стали действовать нормально.

— Посмотри-ка, Алексей Парфенович, что там делает наш пассажир, — уже бодрым голосом сказал Васильченко штурману Буланову.

Из хвостового отсека вылез сияющий бортмеханик.

Часа через два в штаб полка позвонили из районного центра, попросили к телефону Гризодубову. Я ответил, что она отдыхает.

— Слушайте, мы поймали вашего пьяного летчика! — говорила женщика. — Я председатель колхоза. Вы понимаете, колхозники заметили отделившегося от пролетающего самолета парашютиста. Думали — диверсант. Бросились к нему, но «диверсант» скрываться не пытался, лежал на земле и широко улыбался. На вопрос: «Кто вы?» — заплетающимся языком ответил: «Советский, из полка Гризодубовой…»

Партизана доставили на аэродром.

— Я действительно был сильно пьян, — сказал он, проспавшись. — Прыгнул сразу после команды, согласно инструкции, но… Сам не знаю, как получилось. Пытался подтянуться за стропы и отцепиться — не вышло.

Хотел обрезать стропу — выронил нож. Ну, подумал, конец мне, отвоевался. А надежда все же какая-то теплилась. От холода, может, и от страха стала пробивать дрожь. Чтобы согреться и придать себе смелости, отвязал от пояса флягу со спиртом и выпил всю, до дна. Без воды и закуски, конечно, — улыбнулся герой дня. — То ли стропа та сама соскочила, то ли летчики ее отцепили, наверно, так… И вот я живой, снова готов прыгать с самолета.

Вскоре экипаж Васильченко доставил в тыл врага группу партизан. Среди них находился и парашютист, первая попытка которого выпрыгнуть над Брянским лесом закончилась опасным приключением.

После этого случая Степан Васильченко стал пользоваться еще большим авторитетом как среди летчиков полка, так и командования партизанских соединений.

В ночь с 16 на 17 сентября экипажи Васильченко и Масленникова доставили в Брянский лес 14 руководителей партизанского движения оккупированных районов РСФСР, Украины и Белоруссии — участников совещания в Кремле. Обратно экипажи вывезли раненых, по 20 человек в самолете. Эти два летчика садились на партизанском аэродроме и в последующие две ночи. А 20 сентября сели в Салтановке-Борки экипажи Гришакова и Кузнецова. С 21 на 22 сентября посадку сделали четыре самолета: Гришакова, Васильченко, Лунца и Кузнецова. Полеты с посадкой к брянским партизанам на этот раз совершались без опасения за исход, так как был хорошо усвоен опыт полетов Чернопятова. В ту ночь командир объединенных отрядов Дмитрий Васильевич Емлютин сказал летчикам:

— Передайте своему командиру нашу большую просьбу: побомбить как следует фашистов, которые сосредоточились в пунктах Габань, Гололобово и Ревны для борьбы с партизанами.

Валентина Степановна приказала летчикам на следующий вылет взять на борт, кроме партизанских грузов, по 40–50 осколочных бомб. Пять ночей, сбросив груз партизанам, летчики попутно бомбили карателей.

Стоило двум фашистским дивизиям начать переправу через Десну, партизаны снова обратились к своим летчикам за помощью. Темной осенней ночью 20 самолетов забросали переправу осколочными бомбами. После нам сообщили — дорога к партизанским заставам была усеяна трупами фашистов, а оставшихся в живых дружным огнем встретили народные мстители.

Партизаны увидели в летчиках не просто воздушных извозчиков, транспортников, доставляющих им боеприпасы, а настоящих боевых друзей. Со своей стороны, они всегда выручали авиаторов, выполнявших задания командования, спасали летчиков со сбитых самолетов.

Длительное время десятки советских бомбардировщиков пытались уничтожить мост через реку Навлю. Зенитная артиллерия противника не давала возможности поразить цель с малой высоты. А нужно было лишить врага железнодорожного моста во что бы то ни стало, не дать ему возможности быстро маневрировать резервами в южном направлении…

Однажды утром мы сидели на командном пункте и писали боевое донесение. Чтобы закончить последнюю фразу: «Все самолеты сели благополучно на своем аэродроме», ожидали возвращения с задания Слепова, Запыленова, Чернопятова и Масленникова. Они летали с посадкой в Брянские леса. Мы непрерывно заглядывали в окошечко радиоузла, где Маша — золотые ушки принимала радиограммы от экипажей. Вадим Пожидаев дремал на стуле. Вскоре Маша, сняв наушники, сказала мне:

— Садится последний, Запыленов.

Готовое донесение писарь унес в штаб дивизии. Прибыли с аэродрома экипажи. Я спросил летчиков, какую оценку ставить сегодняшним делам.

— Отлично, хорошо, даже вполне удовлетворительно, — ответили они шуткой, которую я иногда употреблял сам.

— Давайте по пунктам.

— Посадку и взлет у партизан выполнили отлично, возвратились домой хорошо, — доложил за всех Жора Чернопятов.

— Говорят, по сто граммов в столовой сегодня нет — удовлетворительно, — ехидно добавил Слепов.

— Привез просьбу партизан, — сказал Запыленов серьезно. — Встречали нас на площадке руководители брянских партизан. «Хватит летчикам бомбить мост через Навлю, — говорили они. — Доставьте нам один самолет толу, и через неделю моста не будет».

В следующую ночь самолет Степана Запыленова, загруженный толом, вылетел к партизанам. На площадке ожидали его начальник объединенного штаба брянских партизан Виктор Кондратьевич Гоголюк и знаменитый подрывник Алексей Иванович Ижукин, которому было поручено организовать взрыв Навлинского моста. «Звук приближался, и уже можно сказать без ошибки, что это наш самолет, что это ЛИ-2, такой знакомый и родной, — писал об этом 20 лет спустя В. К. Гоголюк в своей книге «Всегда на переднем крае». — Только советские летчики осмеливаются быстро снизиться и, пролетев над верхушками деревьев, зайти на посадку…

Дугой взметнулась над аэродромом зеленая ракета — добрый сигнал летчику с земли. Блеснув ярким светом сильных прожекторов, самолет коснулся кочковатого поля и побежал, покачивая крыльями.

— Ну вот и мы, — расстегивая шлем, просто сказал летчик 101-го авиационного полка Степан Семенович Запыленов.

— Как часы! — обнимая пилота, воскликнул А. И. Ижукин. — Прибытие точь-в-точь по графику, в 2.15.

Ижукин с нетерпением ожидал этого самолета. Он должен был пополнить недостающее количество тола. И сейчас, когда выгружали ящики с толом, радостно забилось сердце подрывника».

Ночью, когда экипаж Запыленова находился у Гоголюка, полк в полном составе произвел два вылета на выброску парашютного десанта. В район северо-западнее Вязьмы, в деревни Ивашково, Извеково, Мельниково, Карабаново, сброшено 238 человек.

В связи с расширением района действий партизаны указали новую точку выброски грузов — деревня Смелиж, в 90 километрах юго-западнее Брянска. После двух вылетов с выброской боеприпасов на новую площадку Емлютин стал просить вылеты с посадкой. Гризодубова приказала послать в Смелиж офицера штаба полка. Мой выбор пал на помощника по разведке капитана Сергея Порфирьевича Курдюкова — серьезного и смелого, прекрасно знающего штурманское дело. Я поставил Курдюкову задачу: выбрать в районе Смелижа посадочную площадку, дать инструктаж партизанам, как располагать сигнальные костры, принять первые самолеты и возвратиться с ними в часть.

Неделю спустя на моем столе лежало письменное донесение Курдюкова:

«В Брянский лес я вылетел в составе экипажа Чернопятова, предварительно изучив по карте место, где я должен был приземлиться на парашюте. Полет был удачным. Я выпрыгнул на дополнительном заходе после сброса партизанам груза. Личный состав отрядов товарища Емлютина Дмитрия Васильевича меня встретил очень радушно.

Утром с группой партизан я занялся поиском площадки для приема самолетов с посадкой. Один из партизан хорошо знал местность и уже заранее имел в виду выбранную им площадку севернее деревни Смелиж. Площадка оказалась подходящей. На второй день приступили к подготовке ее для посадки и взлета самолетов. В работе приняло участие 300 человек. Нужно отметить, что прилет наших самолетов, особенно с посадкой, поднимет моральный и боевой дух партизан».

В дальнейшем эта площадка стала базой снабжения партизан и аэродромом «подскока» для самолетов полка, которые летали в глубокий тыл фашистов.

Пока Курдюков выбирал площадку в Брянских лесах, полк выполнял полеты в различные районы. Масленников, Васильченко и Попович выбрасывали группы партизан в район озера Черемнецкое, Ленинградской области. Отдельные самолеты выбрасывали группы руководителей партизанских отрядов. Так, распоряжением Центрального штаба партизанского движения от 24 сентября 1942 года экипаж Михаила Поповича в район Трубетчино сбросил на парашютах семь секретарей райкомов.

Утром в полк приехал генерал Хмельницкий в сопровождении группы полковников и подполковников. С трудом они разместились в кабинете Валентины Степановны.

— Слушаем вас, товарищ генерал-лейтенант от партизан, — сказала Валентина Степановна. — Были же раньше генералы от инфантерии, от кавалерии. — Генерал довольно улыбался. Глядя на него, улыбались и прибывшие с ним полковники и подполковники. — По вас вижу, — продолжала Гризодубова, — хотите превратить весь наш полк из бомбардировочного в партизанский.

— Пожалуй, чуть не угадали, — ответил Хмельницкий. — Сегодня, Валентина Степановна, мы имеем указание весь ваш полк послать к брянским партизанам в Смелиж. Надеемся, вы дадите три десятка самолетов, не меньше.

— Пожалуй, тоже чуть не угадали, товарищ генерал. Мы постараемся подготовить для вылета все самолеты. Можете не сомневаться.

В таком тоне разговор велся потому, что генерал Хмельницкий никогда сам не говорил с Гризодубовой сухим, официальным тоном, подчеркивая этим, что он говорит не просто с подполковником, но и с женщиной. Но это ничуть не мешало генералу давать приказания, а Гризодубовой точно их выполнять.

— Прошу вас, Валентина Степановна, объявить летчикам, что брянские партизаны выполнили свое обещание: мост на реке Навле взорван, — сообщил генерал.

— Вот это здорово! Каюсь, посылая самолет со взрывчаткой, не надеялась на такое быстрое ее использование, — ответила Гризодубова.

— Слово дороже денег, говорили раньше, а сейчас и подавно так.

— Нет, будь моя воля, я бы и деньги не забыла для такого дела. Надо, чтобы наше авиационное командование выплатило партизанам вознаграждение за сэкономленные самолето-вылеты, горючее и боеприпасы и, как в колхозе, за боевые трудодни. Ведь, смотрите, что получается: один полет экипажа Запыленова со взрывчаткой к партизанам и героические действия подрывников заменили десятки самолетов-бомбардировщиков, пытавшихся разрушить мост. И кто знает, сколько бы еще потребовалось летать, может и с жертвами, прежде чем удалось бы кому-то попасть в мост хотя бы одной бомбой!

— Нет, дорогая Валентина Степановна, это на деньги не переводится. Мост обеспечивал преимущества противнику, а для наших войск это выражалось в жертвах бойцов. Недаром командующий фронтом объявил партизанам благодарность. Летайте больше к ним, доставляйте больше боеприпасов, и партизаны в свою очередь вложат больше труда в дело победы над врагом.

— Меня и летчиков полка убеждать в этом не надо. Мы выполним задание, как подобает коммунистам и патриотам, — ответила Гризодубова.

— Желаю вам боевого успеха, — сказал на прощание генерал…

С наступлением темноты 30 самолетов дважды вылетали в Смелиж. Сигналы выложили партизаны по всем правилам: три костра в линию, один в 100 метрах правее головного. Дублировались эти сигналы ракетами зеленого цвета. Груз выбрасывали правее на 300–400 метров от линии костров. На посадочной полосе садились самолеты Масленникова, Слепова и Лунца. Задание выполнили успешно, без потерь.

В последующие ночи полк летал в Смелиж так же успешно и доставил партизанам сотни тонн боеприпасов, взрывчатки, пулеметов, автоматов и противотанковых ружей. С посадкой летали экипажи старших лейтенантов Федоренко, Долгих и Соловья. Последних двух судьба свела еще в начале войны, так они, неразлучные, и попали в наш полк. Оба крепыши. Долгих всегда улыбался, любил поговорить, а Соловей — молчун.

Запомните фамилию — Василий Максимович Федоренко. С ним еще встретимся не один раз. Высокий, стройный, он похож на того казака, что крайним стоит в левой части картины И. Е. Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», — тот же профиль лица, та же улыбка, только шапка не та, да и брови у Федоренко белесые, а глаза голубые.

Одновременно с полетами в Смелиж летчики Масленников, Васильченко и Слепов выбросили группы партизан западнее Харькова, капитан Тишко (из соседнего, 102-го полка) — в район деревни Песочное, в 60 километрах от Минска. Другие экипажи доставили боеприпасы партизанам, действующим в районах Клетня, Стародуб, Дмитров-Орловский, Деньгубовка, Широкое и Новинки.

Мои опасения, что гитлеровцы не дадут нам летать на транспортных самолетах у себя в тылу, оказались преувеличенными — не так страшен черт, как его малюют.

Не может быть, чтобы фашисты не знали о массовых полетах к партизанам, однако воспрепятствовать этому оказались не в силах. Летчики объясняли это просто: «Фашист пошел не тот…»

Задания усложняются

Командование гитлеровских войск было серьезно обеспокоено потерями, которые они несли от партизан осенью 1942 года. С фронтов снимались полки и дивизии с танками, артиллерией и направлялись для борьбы с советскими патриотами.

Для отражения атак фашистов партизаны крайне нуждались в легкой противотанковой артиллерии. Многие командиры просили летчиков привезти хотя бы два противотанковых ружья.

Валентина Степановна обратилась к генералу Хмельницкому с просьбой не затягивать доставку на аэродром пушек.

— Смотрите, товарищ генерал, какая стоит погода! Но осень есть осень — пойдут дожди, тогда с тяжелыми пушками летчики не смогут сесть на размокших партизанских аэродромах. Придется ждать зимы…

Генерал не обиделся на то, что не только партизаны, но и летчики торопили его с отправкой артиллерии. К вечеру две пушки были уже на аэродроме. Они предназначались соединениям Ковпака и Сабурова. Из Центрального штаба партизанского движения прибыли полковник Соколов и Немков. Их интересовало, можно ли обеспечить партизан артиллерией на самолетах ЛИ-2. Гризодубова приказала инженеру Милованову произвести пробную погрузку пушек на самолет. Посланцы убедились, что на самолете ЛИ-2 можно перебрасывать партизанам и пушки и крупные минометы.

— Кому, начальник штаба, поручим доставить первые пушки? — спросила Валентина Степановна.

— Воздушному шефу Ковпака, Лунцу, — ответил я. — А к Сабурову полетит Слепов.

— Правильно, — согласилась Валентина Степановна. — Пишите им это задание…

…Встретив самолет с Большой земли, Сидор Артемьевич хлопал Лунца по плечу и весело говорил:

— Вот если бы такие пушки в 1919 году, задал бы я тогда перцу петлюровцам и немецким оккупантам!

— Если в то время вы даже без пушек выгнали оккупантов с Украины и Сибири, то сейчас…

— Пушки и в гражданскую войну у партизан были, — уточнил Ковпак. — Только какие? Из водопроводных труб делали мы тогда пушки.

— И все-таки победили, — настаивал летчик.

— И в эту войну так будет. Только вы, летчики, побольше привозите нам боеприпасов к этим штукам, а уж мы подогреем земельку под ногами фашистов!..

Летчики обеспечили тяжелым оружием знаменитые рейды партизанских соединений Ковпака и Сабурова на правобережье Днепра, начавшиеся 26 октября 1942 года. Артиллерией были обеспечены и другие партизанские отряды. Так, экипаж Виталия Ивановича Масленникова доставил Ковпаку еще несколько пушек, а отряду Медведева — противотанковые ружья. На обратном маршруте произвел посадку в Смелиже, где взял на борт самолета 12 раненых партизан и 14 детей-сирот.

В ночь на 27 октября Борис Лунц при облачности 10 баллов, высоте 100 метров и видимости 1500 метров нашел сигналы брянских партизан и произвел посадку. Он взял на борт 25 женщин и детей и доставил их в Москву. Василий Максимович Федоренко выбросил парашютный десант возле Полтавы, а Михаил Макарович Долгих — в район Волчанска.

К осени 1942 года количество крупных партизанских отрядов и соединений заметно возросло. Появились новые имена командиров, новые партизанские площадки и аэродромы. В середине октября начальник украинского штаба партизанского движения генерал Строкач писал Гризодубовой: «Прошу выделить один самолет с посадкой в районе Мглин для отправки вооружения и боеприпасов отрядам Федорова. Площадка между селениями Николаевка и Луковица, размер 1000х700 метров. Охрана самолета обеспечивается тов. Федоровым».

В свою очередь, начальник белорусского штаба партизанского движения П. З. Калинин просил выделить пять самолетов для полета на площадку Альбинское, в отряды под руководством секретаря Минского обкома партии Василия Ивановича Козлова, а также в отряды Морщинина, Кордовича, Соцункевича, Пыжикова. Все они находились в средней части Белоруссии. Самолеты посылались в междуречье Березины и Днепра и к истоку Припяти. Маршруты полетов к партизанам удлинялись, выполнять задания становилось трудней.

Вскоре Центральный штаб партизанского движения и штабы республик стали просить посылать в новые места самолеты с посадкой. Командующий авиацией дальнего действия разрешил производить посадки на новые площадки по усмотрению командира полка. В ночь с 29 на 30 октября Гризодубова приказала экипажам, соблюдая всевозможные меры предосторожности, сесть на новые партизанские площадки. И экипажи выполнили это сложное задание. Доставив груз партизанам, они вывезли 79 человек — раненых и детей. Только Степан Запыленов перебросил на Большую землю 28 раненых партизан, Николай Слепов — более 20 детей.

Задания усложнялись. На изучение новых посадочных площадок требовалось больше времени и риска. Поэтому Центральный штаб партизанского движения издал приказ, чтобы летчики полка были закреплены за отдельными партизанскими отрядами и соединениями. Кому на какую площадку летать, определила сама Гризодубова. Экипаж Николая Игнатьевича Слепова стал обеспечивать соединение Сабурова, Борис Григорьевич Лунц полюбился такому партизанскому вожаку, как Сидор Артемьевич Ковпак. Молчаливый Степан Васильченко, не один раз возивший на борту своего самолета Алексея Федоровича Федорова, остался за его соединением. Вскоре определился и Иван Андреевич Гришаков. Белорус по национальности, он и летать стал в глубокий тыл врага на территорию Белоруссии, в соединение минских партизан под командованием В. И. Козлова.

Еще в начале октября полк получил заявку от белорусского партизанского штаба обеспечить боеприпасами бригаду Константина Заслонова. Ее посадочная площадка находилась у деревни Мацково, в 35 километрах северо-западнее Орши. Сделать посадку на этой площадке Гризодубова приказала лейтенанту Поповичу.

Михаил Иванович Попович — уроженец села Березнеговатого, Николаевской области. Он был отличным и смелым летчиком, человеком редкой скромности, говорил всегда негромко, будто чего-то стеснялся. Во время первого вылета к Заслонову погода стояла дождливая, со сплошной облачностью высотой до 100 метров. Такая погода затрудняла и без того сложный полет. Площадку обнаружили по сигналам: четыре костра с севера на юг, головной костер дублировался миганием фонаря. Посадку Попович совершил в самых неблагоприятных условиях на ржаном размокшем от дождя поле. В ту же ночь Запыленов, Бибиков, Ткаченко и Лунц сбросили Заслонову 90 парашютных мешков с боеприпасами.

К. С. Заслонов горячо благодарил летчика за героизм, проявленный при посадке, и просил передать благодарность всем летчикам, сбросившим боеприпасы, в которых он сильно нуждался, ведя ежедневные бои с оккупантами.

Штаб белорусских партизан просил продолжать посадки к Заслонову. Валентина Степановна вторично послала Поповича в Мацково в ночь на 15 октября. Заслонову об этом было передано по радио, но принять самолет с посадкой он не мог: партизаны вели бои с карателями у самой посадочной площадки. Костры партизанам пришлось потушить. Попович со штурманом Рязановым нашли площадку и без костров, но садиться не стали: вдруг она занята фашистами. Пришлось скрепя сердце возвращаться домой с грузом.

На второй день начальник белорусского штаба партизанского движения Петр Захарович Калинин передал нам, что решение летчика было правильным.

Неудачной была попытка сбросить боеприпасы Заслонову и в ночь на 24 октября. Летали два самолета — Поповича и Бибикова. Несмотря на проявленное ими упорство во что бы то ни стало доставить груз по назначению, обнаружить сигналы площадки им не удалось. Огорченные неудачей, летчики возвратились на свой аэродром.

Гризодубова попросила белорусский штаб связаться с Заслоновым и условиться на определенное число, когда он сможет принять самолеты. Заслонов ответил, что примет самолеты 26 октября. Два экипажа доставили ему боеприпасы и условились, что следующий вылет с посадкой будет в ночь на 30 октября.

Фашисты сосредоточили большие силы против партизанской бригады Заслонова. Отряды вели тяжелые бои с гитлеровцами и нуждались в оружии и боеприпасах. Несмотря на то что площадка находилась под обстрелом, они выложили сигналы для приема самолетов, которых ожидали с нетерпением. Самолет Поповича при заходе на посадку обстреляли фашисты. Трассирующие пули попали в плоскости самолета, но особого вреда не причинили. Партизаны под огнем врага быстро разгрузили корабль, поместили в нем 22 человека раненых. Фашисты усилили огонь по партизанскому аэродрому. Бой шел совсем рядом. Заслоновцы приложили все силы, чтобы оттеснить противника. Самолет взлетел на глазах фашистов и скрылся в ночной темноте.

Часом позднее летчик Валухов со штурманом Юрчаковым выбросил Заслонову еще 800 килограммов боеприпасов. Карательный отряд фашистов партизаны разгромили.

— Вы крепко помогли нам, — сказал Константин Заслонов Поповичу. — Партизаны, увидев свой, советский самолет, бросились в бой с таким рвением, что фашисты приняли их за подоспевшее нам сильное подкрепление и, не выдержав атаки, отступили. Еще раз спасибо, друг, за помощь. Прилетай чаще.

Скромный Попович смутился от похвалы и все заслуги адресовал самолету.

— На нем куда угодно сядешь, — уверял он Заслонова. — А к вам мы обязательно будем летать.

В октябре и в первых числах ноября Попович продолжал летать к Заслонову. После каждого удачного полета в Мацково Гризодубова спрашивала Михаила Ивановича:

— Ну, как там ваш Заслонов, бьет фашистов?

— Бьет, товарищ подполковник, только, говорит, патронов маловато, — отвечал Попович.

К осени 1942 года партизанское движение настолько усилилось, что для обеспечения отрядов боеприпасами одного авиационного полка было уже далеко не достаточно.

Советские люди, живущие в оккупированных фашистами областях, нуждались не только в патронах, но и в духовной пище — в правдивом слове Коммунистической партии. Это слово, зовущее к борьбе, люди читали в листовках, которые разбрасывали наши летчики в тылу врага.

Накануне всенародного праздника — 25-й годовщины Великого Октября был намечен вылет на разбрасывание миллионов листовок. Поэтому в ночь на 6 октября вылет к Заслонову не намечался. Михаил Попович и его друг Виталий Бибиков вылетели с листовками в прибалтийские республики. Самолеты пролетели по побережью Балтийского моря. Результаты этого полета нам стали известны из письма ЦК КП(б) Эстонии. В нем говорилось:

«Уважаемая товарищ Гризодубова! Разрешите горячо поблагодарить вас за проведенную в ночь с 5 на 6 ноября 1942 года летчиками вашей части успешную операцию по распространению листовок в Эстонской ССР. Эстонский народ услышал перед 25-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции по всей стране пламенные слова большевистской правды, доставленные туда нашими славными соколами». И далее: «Прошу от имени Центрального Комитета КП(б) Эстонии объявить благодарность экипажам самолетов, доставивших листовки в Эстонию, и сообщить имена командиров этих летчиков».

7 ноября днем приехали к нам артисты оперетты. На импровизированной сцене выступили Аникеев, Гедройц и другие мастера искусств. В исполнении песенок легкого жанра соревновался с артистами командир корабля капитан Александр Сергеевич Кузнецов — товарищи звали его по-дружески Браток (в полку было три Кузнецова). Браток обладал прекрасным для любителя голосом и относился к этому небезразлично: до войны брал уроки пения у известного московского профессора. Артисты оперетты были удивлены и обрадованы, что среди летчиков нашелся их собрат по искусству.

Александр Кузнецов слыл не только искусным певцом, но и большим мастером летного искусства. Он отлично летал днем и ночью в сложных метеорологических условиях. Ему поручали ответственные задания с посадкой на партизанские площадки. Это о нем идет речь в книге дважды Героя Советского Союза Алексея Федоровича Федорова «Подпольный обком действует», где автор описывает, с каким нетерпением партизаны его отрядов ожидали первый самолет с посадкой. И эту посадку совершил 10 ноября 1942 года летчик Александр Кузнецов. Федоров пишет: «Ликуют партизаны. Летчики охотно рассказывают им о Большой земле, Москве, о заводах и колхозах». И это верно, наш Браток — мастер не только летать и петь, но и беседовать… Вообще экипажи, летавшие с посадкой в тыл противника, готовились отвечать на многие вопросы, которые обычно задавали им партизаны. Люди интересовались положением на фронтах, спрашивали о жизни на Большой земле и что происходит в мире. Летчики были настоящими пропагандистами и агитаторами, верными посланцами партии. Партизаны прислушивались к каждому их слову.

Обратным рейсом с площадки Мглин капитан Кузнецов благополучно доставил на Большую землю 18 человек тяжелораненых и самого партизанского командира Алексея Федоровича Федорова. В книге «Подпольный обком действует» есть оценка мужества и мастерства летчиков: «Какое нужно мастерство, какая нужна смелость, чтобы летать ночью, в непогоду и найти партизанский аэродром!» Эти слова относятся и к закрепленному за отрядом старшему лейтенанту Васильченко. Это он совершил десятки полетов в соединение Федорова, из них шесть с посадкой. Два раза Васильченко привозил товарища Федорова в Москву и отвозил его в тыл врага. Это тот летчик, который, как описывает Федоров, вернулся по его настоянию с обратного маршрута и с риском для жизни посадил самолет на партизанской площадке. Васильченко тоже рассказывал о своем пассажире, но о себе скромный летчик не упомянул ни слова.

— Вот же человек, — говорил Степан Васильченко, — ведь я ему ясно объяснил, что посадка в тумане может закончиться гибелью и экипажа, и пассажиров. А он нет. Увидал, что костры немного просматриваются, и требует: «Садись. Ты это должен сделать».

Я уже лег на обратный курс, а он мне жужжит на ухо: «Испугался опасности? Небось твой командир, хоть и женщина, не попятилась бы от этого тумана. А я-то думал у Гризодубовой летчики все, как она…» Не сказал я ему ни слова, повернул самолет обратно к площадке. И верно, костры чуть были видны, и сел… Вот это партизан! А ведь мирный человек до войны был, секретарь обкома. Большое дело быть настоящим коммунистом.

Летая в отряды Федорова, Васильченко доставил десятки тонн боеприпасов, оружия, вплоть до пушек. Партизаны всегда встречали экипаж как самых желанных и дорогих гостей, от которых во многом зависел успех их боевых действий.

…Вернувшись с праздничного концерта, получили радиограмму от Константина Заслонова. Он сообщал, что не может выложить сигналы самолету ни для посадки, ни для выброски. Видимо, партизаны были заняты налетом на вражеский гарнизон. Поэтому Попович, взяв обязательство отлично выполнить боевое задание в честь 25-й годовщины Великого Октября, вылетел с боеприпасами в район западнее Овруча. С задания Попович не вернулся. Подробности катастрофы вскоре мы узнали из письма комиссара партизанского соединения Ковпака полкового комиссара С. В. Руднева, а позднее — из рассказа возвратившегося в полк бортового техника Коржакова. Вот как это случилось.

В тот день погода в районе цели была плохая. Облачность высотой 100 метров с моросящим дождем. Михаил Попович и его экипаж упорно старались найти место выброски груза на парашютах. Летая на низкой высоте, самолет попал под обстрел зенитной артиллерии фашистов и был поврежден. Оба мотора остановились. Во время приземления самолет зацепил плоскостью тригонометрическую вышку и разбился. Командир экипажа Михаил Иванович Попович и штурман Иван Георгиевич Талалайкин погибли. Оставшиеся в живых ушли в лес и спрятались в заброшенном блиндаже. Все были ранены. Старшим оказался второй летчик комсомолец Алексей Михайлович Иванов. Но он был тяжело ранен и двигаться сам не мог. Увидев бегущих к ним фашистских карателей, Алексей Иванов дал команду борттехнику Федору Коржакову, радисту Андрею Талалаеву и стрелку Виктору Покровскому бежать дальше, в глубь леса. Раненые товарищи не хотели оставить Иванова одного. Фашисты подошли уже близко и открыли сильный огонь. Летчики залегли. Лейтенант Иванов крикнул:

— Уходите скорее, или мы все попадем в плен!

Это были последние слова лейтенанта. Он потерял сознание и в таком состоянии попал в плен. Двое раненых ушли в партизанский отряд Ковпака. Стрелок Покровский исчез.

По указанию Гризодубовой я обратился с письмом к полковому комиссару Рудневу, у которого просил расследовать через свою разведку обстоятельства гибели летчика Иванова и исчезновения Покровского. Через месяц Борис Григорьевич Лунц, летавший к Ковпаку, доставил нам ответ Руднева.

«Разведчикам Ковпака, — писал Руднев, — удалось установить обстоятельства смерти летчика Иванова. Фашисты допрашивали его с целью узнать, куда летел самолет, по какому заданию и кого имел на борту. Обозленные молчанием советского офицера, они замучили его насмерть. Из убежавших в лес по команде Иванова трех человек стрелок Покровский проявил трусость: отстал от товарищей и сдался врагу. По заданию фашистской разведки предатель Покровский прибыл в партизанский отряд Ковпака, но нами разоблачен и переправлен в полк на самолете. Сообщаю для сведения родных и друзей: трупы коммуниста Поповича и его штурмана Ивана Георгиевича Талалайкина похоронены местными жителями, вопреки запрету гитлеровцев, на месте гибели самолета».

Так трагически закончилась жизнь смелого летчика, пламенного патриота Михаила Ивановича Поповича и членов его экипажа.

В конце ноября летчики полка узнали еще одну печальную весть: легендарный партизанский вожак Константин Сергеевич Заслонов погиб 14 ноября смертью храбрых в бою с фашистами в деревне Куповать. Личный состав полка с болью воспринял эту тяжелую весть.

Партизанские дети

Самолет нырнул в лучи стартовых прожекторов, у посадочного, выложенного лампочками «Т» мягко коснулся бетонки и плавно, сбавляя скорость, побежал в темноту. Вскоре он зарулил на разгрузочную площадку. Выключенные моторы, остывая, издавали треск, напоминавший хруст тонкого льда при первых заморозках.

Бортмеханик, распахнув дверь, приставил железную лесенку, и мы увидели малолетних пассажиров. Это были партизанские дети. Одетые в тряпье, они за время полета в холодную осеннюю ночь, на высоте сильно перемерзли. Среди них были сироты, родители которых замучены фашистами. Командир корабля Николай Слепов, показывая на двенадцатилетнего мальчишку в большом пиджаке, сказал:

— Никак не хотел лететь. Спросили: «Почему? Ведь в Москве будет лучше, и товарищи твои летят». А он серьезно: «Гришке-то хорошо, в разведку ходил, а я что? Даже ни одного фрица не убил?» «Не расстраивайся, — успокоил я его. — Врагов пускай убивают взрослые, а тебе учиться надо». Еле уговорил малого.

Слепов помог мальчишке забраться в автобус, прибывший за детьми из Москвы, помахал им рукой. Их было более двадцати.

Дикие зверства немецко-фашистских захватчиков, насилия и убийства советских граждан привели к тому, что на оккупированной территории появились тысячи детей-сирот. Многие из них ушли в леса, к партизанам. Но в партизанских отрядах не было жилых помещений, теплой одежды, нормального питания, а больным малышам — квалифицированной медицинской помощи. Не могли дети и учиться. Командиры отрядов, к которым с осени 1942 года стали прилетать самолеты с посадкой, не дожидаясь холодов и указаний свыше, сами по возможности отправляли детей на Большую землю.

В ночь на 13 сентября 1943 года экипаж Василия Дмитриевича Асавина произвел посадку на партизанской площадке Лужица, взял в самолет оставшихся там десятерых детей и перед утром вылетел в Москву. На рассвете в районе Унеча самолет атаковали два фашистских истребителя. К пулеметам стали второй пилот Кульников, радист Монахов и стрелок Дробышев. Они отчетливо видели «мессершмиттов», отчаянно отбивали одну атаку за другой. Командир корабля Асавин приказал укрыть детей в центроплане.

Фашисты весь огонь сосредоточили на пулеметных установках советского самолета. Это спасло детей. Героически защищая самолет, погиб радист Монахов. Его место занял у пулемета борттехник Белоконь. Вскоре был убит второй пилот Кульников. К пулемету стал штурман Логинов. Неравный бой продолжался. Одно сознание, что на борту корабля дети, удесятеряло сопротивляемость. Но вот смертельно ранен стрелок Дробышев. Ранены штурман и борттехник, кончились боеприпасы. Беззащитным самолет вышел на свою территорию, в зону нашей противовоздушной обороны переднего края. Последняя атака «мессершмиттов» не состоялась: они были обстреляны зенитной артиллерией, и один из них, объятый пламенем, камнем упал на землю.

Наш самолет был настолько искалечен, что держаться в воздухе больше не мог. Асавину удалось сделать посадку в поле в районе Лохвиц. 500 пробоин насчитал летчик в самолете и моторах. Спасенные ценой трех жизней летчиков-комсомольцев, дети были отправлены в Москву. Погибшие товарищи похоронены по русскому обычаю на поле брани. Прибывшие инженеры сделали вывод, что самолет ремонту не подлежит. Он был оставлен памятником на могиле Ивана Васильевича Кульникова, Василия Федоровича Монахова и Ивана Игнатьевича Дробышева.

В начале ноября холода стали чувствительнее, особенно ночью. Гризодубова получила официальное указание об эвакуации детей из всех партизанских отрядов, куда могли летать наши самолеты с посадкой.

Для уточнения задания, связанного с вывозкой детей, Валентина Степановна послала меня в Москву, в Центральный штаб партизанского движения. В этом штабе я бывал уже не раз, видел там командиров партизанских отрядов, секретарей райкомов и обкомов, направляемых партией для руководства партизанским движением. Они ожидали отлета наших самолетов в свои отряды за линию фронта. Зайдя в кабинет к генералу Хмельницкому, я доложил ему о цели прибытия и стал забрасывать генерала вопросами.

— Не торопитесь, молодой человек, — сказал генерал. — Давайте по порядку. Начнем с того, что вы должны уяснить и передать Валентине Степановне, а потом я буду вас слушать. Договорились? Тогда начнем с первого: о вывозке детей из партизанских отрядов есть указание ЦК партии. Второе: Центральный штаб партизанского движения приказывает вам, летчикам, чтобы вы приложили все свои силы выполнить это указание партии как можно скорее, до наступления зимы. Посадочные площадки у партизан уже готовы. Вот и все.

— Ясно, товарищ генерал. Командиру все передам точно. Уверен — приказ выполним, — заверил я генерала.

— Не сомневаюсь, — одобрительно сказал Хмельницкий. — А теперь давайте вопросы.

Я передал генералу просьбу летчиков о лучшей расстановке сигналов на посадочных площадках и жалобу на то, что во многих партизанских отрядах погрузкой раненых и детей никто не руководит и в момент загрузки самолета создаются излишние толкотня и беспорядок. А для экипажей дорога каждая минута. Генерал заверил, что обо всем будут даны указания командирам соединений и отрядов по радио.

О своей беседе с генералом Хмельницким я подробно рассказал Гризодубовой. Валентина Степановна приказала собрать летный состав на совещание.

Летчики один за другим входили в землянку командного пункта полка, усаживались кто где, спрашивали у Валентины Степановны разрешения закурить. Гризодубова, в отличие от многих женщин и некурящих мужчин, не запрещала курить в своем присутствии, но каждый, спросив раз, курил не переставая: одна папироса затухала, другая прикуривалась. Вскоре табачный дым заполнил всю землянку, трудно было разглядеть вновь входивших. Валентина Степановнанаконец сказала:

— Что же вы меня совсем выживаете? Курите, но не все сразу.

Летчики стали извиняться, тушить свои папиросы. Кто-то открыл дверь. Совещание было коротким. Командир рассказала о необходимости образцового выполнения задания по вывозке детей на Большую землю.

— Дети связывают маневренность партизанских отрядов, во время боевых действий могут попасть в руки врага и подвергнуться физическому истреблению. Мы должны с честью выполнить указание Центрального Комитета партии о спасении советских детей, находящихся в лесах в тылу врага.

В первую же погожую ночь, с 22 на 23 ноября, экипажи Виталия Ивановича Масленникова, Бориса Григорьевича Лунца и Николая Игнатьевича Слепова вывезли из брянских лесов 36 детей в возрасте от четырех до десяти лет. Трудно забыть такую ночь! Встречать самолеты собрались все свободные от полетов экипажи.

Накануне Гризодубова летала на выброску боеприпасов на площадку Голынка, Бобруйской области, для партизанских отрядов под командованием Ничипоровича. А 22 ноября осталась на аэродроме: решила принять участие в организации встречи детей.

Сел, зарулил на разгрузочную площадку первый самолет. Открылась дверь, но ожидаемые пассажиры не выходили, их выносили на руках летчики.

— Вы посмотрите, Валентина Степановна, на их одежду, — сказал командир эскадрильи Масленников.

В это время из самолета выносили восьмилетнюю девочку и лет шести мальчика. На девочке были рваное пальтишко и летние туфельки, на мальчике — развалившиеся ботинки и такой же мужской пиджак.

— Летели мы, — продолжал Масленников — на высоте 3–4 тысячи метров. Температура воздуха в самолете снижалась до 30 градусов. Дети пробыли в воздухе около трех часов, и все очень замерзли.

Врач полка Иван Яковлевич Безденежный, летчики, техники, перенесли детей в теплую землянку. Малыши не жаловались, что замерзли, только глядели они слишком серьезно.

— Вы не думайте. Мы не были безразличны к своим пассажирам, — как бы оправдываясь, говорил Масленников. — Что было на нас теплого все отдали детям. Но ведь этого мало, одели только самых маленьких.

К Гризодубовой подошел Слепов. В гимнастерке на десятиградусном морозе он весь ссутулился.

— Раздели меня детки, товарищ командир, — пошутил Слепов.

— Да на вас лица нет — синий, как цыпленок, — заметила Валентина Степановна. — Идите скорее в землянку, отогрейтесь.

— Не я один, весь экипаж зубами чечетку выбивает, — ответил Слепов и бросился бежать в землянку. Второй пилот Потапов, борттехник Гайворонский и другие члены экипажа, тоже в гимнастерках, унесли в землянку закутанных в меховые тужурки детей. Им помогали подоспевшие техники.

У многих, даже бывалых летчиков при виде малышей навертывались слезы. Некоторые, как и я, вспоминали и своих детей. Зимой 1941 года моя жена с тремя детьми дошкольного возраста в холодном товарном вагоне проделала путь из Воронежа в Сибирь и в обратном направлении до Урала. Но мои дети счастливы тем, что с ними мать и они в безопасности от дикой расправы озверевшего врага. А у большинства детей, которых привезли летчики, родители убиты фашистами. Самое страшное то, что зверства совершались на глазах детей. Им наносили непоправимую моральную травму.

Партия оберегала советских детей не только от уничтожения их фашистскими извергами, но и от вынужденной жестокости борьбы, которую вел советский народ.

В ту ноябрьскую ночь Валентина Степановна, используя свои права и обязанности депутата Верховного Совета СССР, доложила управляющему делами Совнаркома об отсутствии у партизанских детей одежды. Что пришлось нам пережить при их встрече, стало известно и в Центральном Комитете партии. Совет Народных Комиссаров СССР издал специальное распоряжение: при перевозке самолетами партизанских детей обеспечивать их теплой одеждой.

С 25 ноября московские предприятия легкой промышленности приступили к пошивке вещей для партизанских детей. Женщины не покидали своих машин, пока не был выполнен заказ. Через три дня детская одежда была доставлена на аэродром и распределена по самолетам, летающим к партизанам с посадкой. Маленькие пассажиры больше не мерзли в воздухе. На аэродроме дети получали новые ботинки, пальтишки, теплые вещи. Благодаря усилиям Валентины Степановны и всего личного состава полка дети окружались с момента посадки в самолет вниманием и заботой. По прибытии на Большую землю теплые вещи снова возвращались на самолеты, чтобы одеть в дорогу других детей. До конца марта 1943 года детская одежда находилась на самолетах полка как самый дорогой инвентарь. По количеству вывезенных детей из фашистского тыла оценивалась боевая работа экипажей.

— Каждый из нас, будь то летчик, штурман, техник или моторист, — сказал на собрании парторг полка Борис Николаевич Дьячков, — должен оцениваться мерой своего участия в вывозке детей с партизанских баз.

Многим детям, вывезенным из фашистского тыла, сейчас уже взрослым людям, наверное, попадет в руки эта книжка. Они прочтут ее и вспомнят свои перелеты, могут заинтересоваться: кто их спас, кто вывез тысячи детей из партизанских лесов на Большую землю. Скажу сразу: это те самые летчики, о подвигах которых пишется в этой книге.

Виталий Бибиков

Штаб белорусских партизан настойчиво просил Гризодубову послать самолеты с посадкой в Усакинский лес, к партизанам Кличевского района.

— Площадка для посадки самолета подготовлена по всем правилам, — доказывали белорусы. — Охрана обеспечена. Партизаны там боевые, но есть раненые, нуждающиеся в помощи врачей…

Площадка нам была знакома только по наблюдению сверху. Виталий Бибиков еще в июле летал в деревню Суша, севернее Кличева, на выложенные сигналы он сбросил на парашютах боеприпасы отряду Владимира Ивановича Ничипоровича, осмотрел площадку и доложил Гризодубовой, что сесть в Усакинском лесу можно. Поэтому, когда обратились товарищи из белорусского штаба с просьбой о посадке самолета на площадку Голынка, то первым кандидатом для выполнения этого задания был летчик Бибиков. Его встретили партизаны с такой радостью, как встречали люди Чкалова, Громова, Гризодубову после их героических перелетов. Только людей было во много раз меньше, встречали не днем, а ночью, и вместо цветов — горячие рукопожатия.

Бывший партизан Николай Ратушнов в книге «В боевом походе» описывает посадку первого самолета к партизанам Кличева:

«Что тут творилось! Объятия, поцелуи, гомон неразборчивых, но одинаково радостных выкриков… Командир экипажа Бибиков и его товарищи не успевали отвечать на десятки вопросов. А нам все еще не верилось, что это — наш самолет, наши, советские люди прилетели на нем. Каждому хотелось не только поближе увидеть их, но и дотронуться до летчиков и до самолета, убедиться, что это не сон, а самая подлинная явь…»

Напомним, что по упорству и настойчивости, по смелости и мастерству выполнения боевых заданий Бибиков никому не уступал.

Родился он в 1914 году в Москве. Окончив среднюю школу, поступил в училище летчиков Гражданского воздушного флота. Перед началом Великой Отечественной войны был уже известным летчиком Аэрофлота СССР. Отлично владея техникой пилотирования, летал безаварийно. К этим качествам в войну он добавил еще храбрость и бесстрашие в боевых полетах.

Как-то мы спросили Бибикова:

— Виталий Петрович, а ты не боишься, не думаешь, что тебя могут сбить фашисты?

— Если бы я не боялся, то считал бы себя психически ненормальным, — сказал Бибиков. — Я думаю об этом в каждом полете и всегда так: сбить меня могут, но не сегодня.

Когда 12 ноября потребовалось лететь в глубокий тыл врага да произвести при этом две посадки на разных партизанских площадках, ни у кого из нас не возникло другого мнения, что на это задание надо дослать Бибикова.

Еще в сентябре 1942 года в группу Медведева (автора книги «Это было под Ровно») был послан экипаж Ивана Николаевича Владимирцева с задачей: доставить отряду (во время войны партизанские соединения и группы мы называли просто отрядами) особо важный груз и вывезти тяжелораненых партизан. Но Владимирцева постигла неудача. При посадке на неумело подготовленную площадку самолет потерпел аварию. Данные разведки и раненые, которых нужно было вывезти в Москву, остались в тылу противника. Сам Владимирцев и пять человек его экипажа нуждались, чтобы кто-то вывез их на Большую землю.

В ноябре группа Медведева ушла дальше на запад. Командование настойчиво требовало от Гризодубовой посадить второй самолет к Медведеву. Легко сказать посадить, а как? Как Владимирцев? Ведь каждый самолет был дорог и нужен для войны. И только после сообщения, что новую площадку готовил летчик, старший лейтенант Владимирцев, посылка Бибикова была решена.

Когда штурман полка капитан Козлов на земле рассчитывал время полета экипажа Бибикова, то оказалось, что горючего в самолете для полета до цели и обратно не хватит. Решили дозаправить баки бензином на партизанской площадке в Брянских лесах. Горючее было заброшено туда самолетами полка накануне вылета Бибикова. Сложное задание экипаж выполнил блестяще. В боевом донесении полка записано:

«В ночь с 12 на 13 ноября летчик Бибиков, штурман Тюрин вылетали в глубокий тыл противника. В пути произвели посадку на партизанской площадке Смелиж, в Брянской области, где дозаправили самолет горючим и в ту же ночь вылетели в партизанский отряд Медведева с посадкой на площадку Михалино, район Сарны. Партизанам доставили боеприпасы, газеты и почту, из отряда вывезли 5 человек экипажа летчика Владимирцева, 13 раненых партизан и важные документы для командования советских войск. Боевой налет — 19 часов 50 минут».

Это, конечно, официальный документ, составленный в скупых выражениях обычной сводки о боевых вылетах летчиков. В нем не говорится, какие усилия затратил экипаж, какую настойчивость и волю проявил он, чтобы выполнить задание.

Более выразительно написал об этом полете Д. Медведев в книге «Это было под Ровно»:

«11 ноября нам удалось принять самолет (дата указана Медведевым не точно. — А. В.). Посадка прошла превосходно. Радовались удаче не только партизаны. Не было конца восторгам и жителей села, когда самолет пронесся над крышами их домов и плавно сел на площадку, ярко освещая все вокруг светом своих фар. Самолет пробыл у нас всего 40 минут. Оставил нам письма и подарки. Мы погрузили раненых, документы и письма родным».

Мне особенно запомнился обратный полет Бибикова. По донесениям бортрадиста Петра Ильяскина, экипаж чувствовал себя хорошо, самолет шел над десятибалльной облачностью. На рассвете, когда самолет приближался к линии фронта, на него напал фашистский истребитель. Первым заметил «мессершмитта» стрелок Юрка Клименко и доложил командиру. Виталий Бибиков резко пошел на снижение и скрылся в облаках. Вскоре связь с самолетом оборвалась.

На командном пункте забеспокоились. Все взоры были обращены на комсомолку Машу — золотые ушки. Девушка должно быть сама волновалась, что не слышит сигналов самолета, но не подавала виду. Работу военного радиста можно сравнивать с работой дирижера большого симфонического оркестра. Из сотен музыкальных звуков дирижер всегда отличает фальшивый, несогласованный звук неопытного исполнителя. Так и радист. Из многоголосного оркестра работающих радиостанций он должен уловить нужный ему сигнал маленькой радиостанции. Ведь экипаж очень надеется, чтобы ее обязательно услышали.

Гризодубову то и дело спрашивали по телефону из Москвы: «Где Бибиков?» А что она могла сказать, если с самолетом нет связи, если он уже более 15 часов находится над территорией, занятой фашистами? Валентина Степановна, не вытерпев звонков, ушла на узел связи. Там могла потребоваться ее помощь: может, самолет передаст слабые сигналы и летчик спросит, что делать?

Гризодубова села рядом с Машей, сосредоточилась, прослушивая волну, на которой должна работать рация Бибикова, но ничего, кроме дыхания девушки, не услышала.

Звонки из Москвы стали настойчивее.

— Вы знаете, — слышался в трубке голос известного мне генерала, — что на борту у Бибикова летит человек с важными документами?

— Знаю, товарищ генерал.

— Если они попадут в руки врага, вам придется отвечать.

— Есть отвечать.

В то время мы еще не знали, что собой представляла группа Медведева, не знали и о документах, которые, как стало потом известно из книги «Это было под Ровно», касались работы знаменитого разведчика Николая Ивановича Кузнецова.

Но пока мы больше всего волновались за судьбу экипажа Бибикова. А если принять во внимание обещанные нам кары от начальников Медведева, волновались и за свою судьбу. В это время самолет Бибикова вышел из десятибалльной облачности на высоте 100 метров и благополучно сел на свой аэродром. Мы все выскочили из землянки встречать людей, совершивших большой подвиг.

Днем погода совсем испортилась. К вечеру командование объявило полку отдых. Тот генерал, что больше всех беспокоился за судьбу самолета, прислал для праздничного обеда летчиков полка вино и подарки. Героем дня был Виталий Петрович Бибиков.

После первых тостов за отлично выполненное особо важное задание командования, за экипаж Виталия Петровича Бибикова, после хорошей закуски, невесть откуда добытой для такого случая расторопными хозяйственниками, языки развязались. Посыпались вопросы к Бибикову. Но, так как спрашивали все и каждый свое почти одновременно и трудно было разобрать, кому что надо, а тем более ответить всем сразу, Бибиков скромно улыбался и молчал. Потом поднял уже налитый кем-то стакан, все притихли, и он сказал, как всегда, негромко:

— За Юрку Клименко. Прозевай он истребителя — не сидеть бы нам сейчас вместе.

Лес рук, звеня стаканами, потянулся к Юрке. А он покраснел, смутился вдруг, может, от неожиданной похвалы командира и внимания стольких знаменитых уже летчиков, а может, и от того, что ему нечем было с ними чокнуться. Перед Юркой стоял пустой стакан: Бибиков с первого же дня, как только Юрку зачислили в его экипаж, сказал: «Рано тебе это». Штурман Иван Панишин наполнил до половины Юркин стакан.

— Сегодня можно, — подбодрил он юношу.

Вскоре звон стаканов и перестук вилок снова заглушили голоса захмелевших «партизанских» летчиков. Василий Федоренко, пытаясь перекричать других, допытывался у Бибикова:

— Виталий, а Виталий! Да скажи ты толком: что случилось, почему связь прекратил?

— В облаках белый медведь антенну оборвал, — отшутился Бибиков и тут же пояснил: — Сильное обледенение было.

А штурман Каспаров уже хвалился кому-то, как в составе экипажа Бибикова он летал бомбить скопления железнодорожных эшелонов на станции Ярцево.

— Зенитки лупят — небо трещит, прожектора вот-вот нащупают нас. А Виталий курс над целью выдерживает строго. Ну, тут я и шуранул четыре штучки по 250 килограммчиков. Без промаху, по вагонам. — Каспаров ребром ладони ударил по краю стола. — Рвануло по всем правилам — видать, в эшелон с боеприпасами попал. Такой пожар вспыхнул, что фрицам не снилось…

Летчики что охотники на привале: стоит только разговориться — начнут были да небылицы рассказывать, кто скупо, а кто и приврет немного, если к слову придется. Но тут хвастовства не было. Кто-то вспомнил, как месяца два назад экипажи Бибикова, Масленникова, Поповича и Федоренко прямым попаданием пятисоткилограммовых бомб разрушили крупное железобетонное оборонительное сооружение гитлеровцев в районе Дорогобужа.

— Хотите я сообщу вам одну новость? — спросила Валентина Степановна, и сразу же в комнате воцарилась тишина.

— Помните, как недели две тому назад по просьбе партизан летали в Порховский район бомбить скопище полицейских? — продолжала Гризодубова. — Там проходил тогда инструктивный «семинар» предателей Родины по борьбе с партизанами. Так вот, сегодня генерал Хмельницкий сообщил мне, что одна пятисотка угодила в общежитие полицейских и похоронила их всех в одной воронке.

— Так им и надо.

— Для того и летали, — зашумели одобрительно летчики.

— А теперь споем, — предложила Валентина Степановна. — Виталий Петрович, просим.

У Бибикова был замечательный баритон, но, в противоположность Александру Кузнецову, пел он очень редко, только по просьбе товарищей и когда было действительно весело. В тот раз он не заставил себя упрашивать. Валентина Степановна села за рояль, пальцами пробежала по клавишам.

— Какую? — спросила она, повернув разрумянившееся лицо к Виталию Петровичу.

— Из кинофильма «Багдадский вор», — подсказал штурман Николай Лужин.

— О ворах потом, — возразил кто-то. — Давай нашу, из кинофильма «Истребители» — «Любимый город», или как там она…

— «Песню индийского гостя».

— О Волге…

Каждому хотелось, чтобы Бибиков спел его любимую песню. Но всем сразу угодить невозможно, и Валентина Степановна заиграла знакомую мелодию из «Истребителей». Виталий Петрович вышел из-за стола, положил руку на крышку рояля и начал петь:

Голос Бибикова покорил его боевых друзей, он проникал в самое сердце, и казалось, что ничего в мире больше не существует — только он и песня. Услышали летчики и багдадского вора, и индийского гостя, и ямщика удалого, даже Волга плескала своим простором. А под конец все вместе подхватили «Распрягайте, хлопцы, кони»… Расходились шумно, весело, а впереди всех ждали новые боевые дела и испытания.

1 декабря экипаж Виталия Бибикова получил задание доставить боеприпасы соединению А. Ф. Федорова. При взлете в изморозь и гололед самолет долго не отрывался от земли, а взлетев, не смог набрать безопасную высоту и задел крылом за здание. Погибли отважный летчик Виталий Петрович Бибиков, штурман корабля Иван Аверьянович Панишин, борттехник Борис Иванович Жоголев, бортрадист Петр Петрович Ильяскин. В живых остался находившийся в хвосте самолета корреспондент газеты «Красная звезда». Не погиб и стрелок Юра Клименко: в тот день он был в суточном наряде.

Не вдумываясь в существо дела, аварийная комиссия дивизии сделала заключение, что летчик, не прекратив взлета, проявил недисциплинированность. Гризодубова высказала командиру дивизии свое мнение.

— Представьте себе, — говорила она полковнику, — что солдату дана команда: в атаку! Если солдат будет кланяться каждому выстрелу врага, бояться, что не преодолеет заграждения, он не сможет отбежать от своего окопа и на шаг. Значит, атака не состоится из-за недисциплинированности солдата. А если он устремится в атаку смело и победит врага или сам погибнет, о нем скажут: храбрый, дисциплинированный солдат. Так почему же летчика, который, стремясь вовремя доставить боеприпасы партизанам, решил взлететь во что бы то ни стало, но погиб при этом, почему мы должны признать его недисциплинированным? Если летчик при взлете начнет сомневаться: вдруг не взлечу, вдруг задену видимые за взлетной полосой деревья или здания, он вообще не взлетит, особенно на ограниченном по размеру аэродроме. Значит, боевой вылет не состоится. И не состоится он из-за недисциплинированности летчика.

Нет, — заключила Гризодубова, — Бибиков погиб как герой. Как солдат, который выполнил долг до конца.

Так же высказывались и летчики полка. Мы знали характер Бибикова и представляли его упорство при взлете к партизанам. Обледеневший самолет, подчиняясь законам аэродинамики, не отрывался от земли, а летчик, обладая сильной волей, думал: «Не может быть, чтобы моторы не вытянули».

Помнится, после полета через Ладожское озеро на бреющем, Жора Чернопятов сказал Гризодубовой:

— Силен полет. Если бы сдал хоть один мотор…

— Когда я перестану верить в надежность самолета и моторов, тут же брошу летать и пойду воевать с винтовкой, — ответила Валентина Степановна. — Вера в добротность советских самолетов помогает нашим летчикам проявлять чудеса храбрости.

Такая вот вера была и у Виталия Бибикова, — думали мы. Он сознавал, конечно, опасность, но до конца верил в свои силы и делал все, чтобы выйти победителем. Мы были уверены в этом потому, что видели: Бибиков не сбавил обороты моторам, надеясь благополучно взлететь, но пока шла борьба между законами физики и волей человека, самолет неожиданно зацепился крылом за здание…

Хоронили экипаж Бибикова с большими воинскими почестями. Проститься с боевым другом и товарищем по профессии прилетели из Внукова более 50 летчиков Гражданского воздушного флота. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 декабря 1942 года Виталий Петрович Бибиков посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени.

После гибели Бибикова летать к Медведеву и по другим особо длинным маршрутам поручено было Асавину. Самолет его был оборудован четырьмя дополнительными бензобаками и мог держаться в воздухе более 15 часов. Поэтому Асавин не нуждался в посадке в Смелиже для дозаправки бензином.

Ставя боевую задачу экипажу Асавина на полет в отряд знаменитых разведчиков, Гризодубова твердо знала, что летчик при неблагоприятной встрече с врагом уничтожит груз и письма, не доставит удовольствия фашистам ни допрашивать себя, ни читать важные документы, в которых разведчики сообщали секретные сведения о противнике.

Выручайте, летчики!

К зиме 1942/43 года количество крупных партизанских соединений в глубоком тылу противника во много раз возросло. Инженеры подсчитали, что летать в Западную Украину и Западную Белоруссию без дополнительных бензиновых баков на самолетах ЛИ-2 невозможно. Обеспокоенный этим, начальник штаба партизанского движения Украины Тимофей Амвросиевич Строкач приехал в полк и вручил Валентине Степановне Гризодубовой бумагу следующего содержания:

«Командиру 101 АП ДД тов. Гризодубовой. Ввиду отсутствия самолетов с дополнительными баками план, утвержденный Государственным комитетом обороны, по выброске групп организаторов партизанского движения в тыл противника и обеспечения крупных партизанских отрядов, действующих на территории Правобережной Украины, оружием и боеприпасами, а также по вывозке тяжело раненных партизан не выполняется. Прошу вас для выполнения указанного плана увеличить радиус полета самолетов, организовать аэродром подскока в Смелиже. Генерал Строкач».

Как только Гризодубова закончила чтение и подняла на генерала глаза, Строкач заговорил:

— Валентина Степановна, вы ведь украинка, так давайте же помогайте землякам своим как можно больше.

— На меня, Тимофей Амвросиевич, никто не может обижаться: ни русские, ни украинцы, ни белорусы. Я всем стараюсь сделать больше. А чтобы ускорить дело, добивайтесь от моего командования полностью переключить полк на обслуживание партизан, — ответила В. С. Гризодубова.

Генерал на минуту задумался, затем, испытующе глядя на меня, сказал:

— Давай, начальник штаба, думай, как обеспечить боеприпасами украинских партизан. Кончится война — бросай свою Сибирь, приезжай жить на Украину.

Мы предложили генералу Строкачу написать письмо командованию авиации дальнего действия с указанием на то, что самолетов для связи с партизанами не хватает. Позднее Т. А. Строкач так и сделал.

Командиры партизанских отрядов очень нуждались в помощи авиации и готовы были на любые работы для подготовки посадочных площадок. Но беда в том, что многие не имели представления, какие требования предъявляются к этим самым площадкам. Доходило до курьезов. Из штаба соединения С. А. Ковпака получили радиограмму, вызвавшую улыбку у летчиков:

«Посадочная площадка на озере в районе Прибыловичи укреплена досками и бревнами».

— Конечно, это смех сквозь слезы, — сказала Гризодубова, прочитав телеграмму. — И он наводит нас на серьезные размышления: как сделать больше, чем мы делаем.

И это «больше» люди старались сделать.

После встречи с генералом Строкачем Гризодубова вызвала инженеров полка Милованова — по эксплуатации самолетов и Матросова — по ремонту авиационной техники.

— Партизаны обратились к нам: «Выручайте, летчики!» — сказала она. — Мы говорим вам: «Выручайте, техники». Сейчас от вас зависит, как скоро сможем летать на самые дальние партизанские базы. Судьба боевых операций в глубоком тылу врага и жизнь тяжелораненых — в ваших руках. Думайте, делайте…

За героизмом летчиков всегда видели и других героев — техников, механиков и мотористов. Они готовили самолеты к полетам, при необходимости летали в составе экипажей на боевые задания, забывали даже брать для себя парашюты. Они работали на аэродроме круглосуточно независимо от времени года; трудились у своих боевых машин, не замечая обмороженных щек и рук. Этот незаметный для постороннего человека героизм больше всего ценят сами летчики. Лучшими советчиками летчиков были в нашем полку инженеры Николай Иванович Милованов, Николай Иосифович Матросов, Георгий Александрович Кноп, инженеры эскадрилий, многие техники и механики самолетов.

Получив от командира полка задание, инженер Матросов приступил к монтажу дополнительных бензобаков на самолетах.

— Голуба, не бросай ни на минуту работу, — говорил ему Милованов, — пока не поставим дополнительные баки.

И вот Николай Иосифович Матросов и техник Кузьма Агафонович Козлов за неделю ухитрились поставить дополнительные бензобаки на четырех самолетах.

— Передайте С. А. Ковпаку: пусть готовят партизаны площадку без досок и бревен, на крепком льду или на поляне, — сказал Матросов.

Так незаметные герои-техники своим трудом решили проблему дальности полетов к партизанам Западной Украины и Западной Белоруссии. Чтобы сократить расстояние полета до украинских партизан, Гризодубова приказала экипажу Бориса Лунца летать из Ельца. В середине декабря Борис Лунц произвел с аэродрома Елец три вылета к партизанам правобережной Украины, доставил им 5 тонн боеприпасов и вывез оттуда более 50 раненых и детей.

В первой половине декабря погода стояла плохая. Почти ежедневно вылетал в глубокий тыл врага разведчик погоды. Иногда этим и ограничивалась вся летная работа полка. Удачной выдалась погода лишь в ночь на 17 декабря. Экипажи Виталия Масленникова и Николая Слепова побывали с посадкой в Смелиже и вывезли оттуда 10 детей и 23 раненых партизана. На площадку Мглин, в соединение Алексея Федоровича Федорова, садился экипаж Степана Васильченко. Сам Федоров был в Москве, форсировал отправку боеприпасов.

В следующую ночь в Мглин вылетели с посадкой экипажи Василия Асавина и Виталия Масленникова. Последний доставил боеприпасы и вывез на Большую землю 20 раненых и детей. Асавин до Мглина не долетел.

За линией фронта самолет Василия Асавина попал под сильный зенитный огонь противника. Осколком снаряда повредило правый мотор. Командир корабля приказал борттехнику Белоконю выключить правый и сбавить обороты левому, исправному мотору. Этим он лишал противника возможности корректировать огонь по звуку. Маневрируя потерей высоты и курсом полета, экипаж вышел из зоны зенитного огня на высоте 1000 метров. Борттехник, не отрываясь, смотрел на показания приборов и по первому же знаку летчика дал форсаж левому мотору. О полете в Мглин и думать было нечего, но и возвращаться с боевым грузом не хотелось.

— Сулегин, — окликнул Асавин штурмана, — рассчитай курс на Смелиж.

Самолет вышел точно на костры, выложенные для Запыленова. Посадку Асавин сделал хорошо. Груз, который вез украинцам, пришлось сдать по акту начальнику снабжения брянских партизан Мирошину. Внеплановая партия боеприпасов за счет украинского отряда была нелишней. Мирошин довольно потирал руки.

— Ну и молодцы же вы, — хвалил он летчиков, — что решили к нам садиться, а не вернулись домой.

По просьбе Асавнна, переданной по партизанскому радио, Запыленов доставил в Смелиж заводского инженера Викентьева и нужные запасные части. Сложный ремонт мотора, поврежденного снарядом, Викентьев и Белоконь сделали в несколько дней. Василий Дмитриевич Асавин взял на борт 35 человек, в том числе 5 женщин с грудными детьми, и 25 декабря благополучно доставил их на подмосковный аэродром. Гризодубова долго качала головой, потом сказала:

— Хоть и говорят, что победителей не судят, но этому смельчаку придется пыл поубавить: мыслимо ли с такой перегрузкой самолета взлетать с партизанского пятачка! Конечно, нельзя воевать строго по инструкции, но это уж слишком.

И в самом деле, если строго придерживаться инструкции, то инженеры и техники не имели права сами ставить на самолеты дополнительные бензобаки, а должны были ждать, когда установят их заводские специалисты. Инструкцией не предусмотрен капитальный ремонт подбитого мотора на партизанской площадке, однако техники это сделали. И так везде и во всем — народ ковал победу, превышая установленные нормы выработки на станок, увеличивая тяжеловесность поездов, пробег автомобиля без ремонта… Это делали советские люди, коммунисты и беспартийные, преданные своей Родине, как и летчик Василий Асавин.

Корреспондент «Красной звезды», который остался в живых при катастрофе самолета Бибикова, от полетов к партизанам не отказался. Чуть залечив довольно серьезные ушибы, он снова прибыл в полк, чтобы лететь в тыл врага (очень сожалею, что не смог установить его фамилию). Беседуя перед вылетом с парторгом полка Борисом Николаевичем Дьячковым о личном примере коммунистов в бою, корреспондент попросил назвать ему имя беспартийного летчика, который действовал бы с таким же упорством и волей к победе, как это делали коммунисты Попович, Бибиков и другие. Борис Николаевич на мгновение задумался: беспартийные летчики в полку были, но кому из них отдать предпочтение? Все они с одинаковым рвением защищают Родину, многие проявили свои боевые качества в подвигах и подали заявления о вступлении в партию. Подумав, парторг сказал:

— Поговорите с летчиком Василием Асавиным.

Вырос Асавин в рабочей семье, сам был рабочим железнодорожной станции Осеевская, Пензенской области. Он, не колеблясь, следовал зову партии. В полку был отличным летчиком. Вот почему, когда потребовался экипаж для полетов по особому заданию разведывательного управления, Гризодубова, не задумываясь, предложила экипаж Василия Дмитриевича Асавина.

В партию Асавин не вступал по обстоятельствам личного характера. Раньше он любил выпить, поэтому считал, что в партию такой грех нести с собой не следует. Позднее, выполнив несколько исключительно сложных полетов, он все же пришел к парторгу с заявлением о вступлении в партию. Рекомендовали его лучшие из лучших — герои-коммунисты.

— Давно бы так, — сказали товарищи Асавину, желая похвалить его за это решение.

— Уж больно лютуют фашисты в воздухе, — ответил Асавин. — Вдруг боевое счастье изменит, а беспартийному погибать не хочется.

— А как же с привычкой «заложить за галстук»?

— Только по приказу, положенные сто граммов… Ну разве угостит кто. — Он засмеялся и тут же серьезно сказал: — Не бойтесь, друзья, полк не подведу.

В плохую погоду 27 декабря Василий Дмитриевич первым произвел посадку на площадке Хинель, в районе Глухова. Когда спросили Асавина, как ему удалось в такую погоду, ночью найти маленькую площадку, он сказал:

— Я ведь теперь коммунист.

В ту же ночь, 27 декабря, командир эскадрильи Степан Запыленов сделал два вылета с посадкой: первый — в Смелиж, второй — в Мглин. По примеру командира эскадрильи экипажи Ткаченко и Васильченко сделали по две посадки на площадке Мглин. Иван Гришаков выбросил в ту ночь боеприпасы смоленским партизанам на площадку Новинки.

…Новый, 1943 год встречали по-военному. Длинная зимняя ночь позволила летчикам слетать на задание и затем попасть на концерт. В полк приехали артисты эстрады. Экипажи прямо с самолетов, не снимая теплого обмундирования, занимали места в небольшом клубе. На сцену вышел исполнитель русской пляски Орлик. Ему шумно аплодировали. Уставший после нескольких номеров, он походил на спортсмена марафонского бега у финиша.

— Стар я стал. Если б не война, сидел бы давно на печке, — сказал нам артист.

В заключение выступила актриса Юровская. Два раза летчики заставляли ее петь «Синий платочек».

Концерт продолжили за ранним завтраком. Свои певцы исполняли, правда, не так искусно, как профессионалы, но всем нравилось именно свое. Домашние артисты — летчик Кузнецов, штурман Буланов и доктор Безденежный пели все вместе — трио, весело, с душой. Аккомпанировала им командир полка Валентина Степановна Гризодубова. Все знали, что еще девочкой она мечтала стать и летчицей, и пианисткой. Взрослой поняла, что это невозможно, и она отдала всю страсть своей пылкой натуры авиации, оставив музыку для души. Она играла просто и в то же время взволнованно, покоряла слушателей. А когда раздались звуки песни «Идет война народная…», все встали.

После ночи, в которую люди пережили и боевое напряжение в воздухе, и счастье от успешно выполненного задания, и веселые часы встречи Нового года в кругу близких боевых друзей, мрачное, пасмурное утро снова напомнило о войне. Все пошли спать, лишь старый инженер свернул на аэродром, напевая свою любимую песню «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед». На стоянках самолетов шла работа полным ходом. Техники готовили самолеты к боевому вылету, первому вылету в новом году.

Украинский штаб партизанского движения в первых числах января дал заявку на переброску самолетами большого количества боеприпасов в район озера Червоного для соединения, которым командовали С. А. Ковпак и С. В. Руднев. Все самолеты должны летать с посадкой, чтобы вывезти раненых.

К этому времени Ковпак завершил первую половину рейда из Брянских лесов по Украине. И вот перед тем, как начать основную часть героического пути — под Киев, Ковпак остановился в районе озера Червоного, в самом удобном и спокойном от фашистов месте, для пополнения запасов оружия и боеприпасов, эвакуации раненых партизан и детей, которых еще не успели отправить на Большую землю.

Выполнение этой задачи задержалось из-за отсутствия исчерпывающих данных о посадочной площадке. Первоначально в телеграмме Ковпака говорилось, что «самолеты будут приниматься на лед озера». А после нашего запроса о толщине льда Ковпак сообщил, что площадка оборудована на грунте. У Гризодубовой не было уверенности, что в отряде Ковпака есть люди, которые бы имели элементарное представление о требованиях к местности, выбираемой для посадки тяжелого самолета. Так оно и было. Получив телеграмму об измерении толщины льда и проверке его на прочность, ковпаковцы, опасаясь, что летчики не осмелятся садиться на лед, испытали его прочность доступным им способом: провели по льду группу из 500 человек.

С помощью простой арифметики подсчитали, что 500 партизан тяжелее, чем один самолет, и, схитрив, дали телеграмму о готовности площадки на грунте. На самом же деле она по-прежнему оставалась на льду. Подробности эти стали известны много позднее, из книги Петра Вершигоры «Люди с чистой совестью». А тогда для проверки, как выглядит площадка сверху, в ночь на 17 января к Ковпаку вылетели два самолета — под управлением Слепова и Валухова. Им была поставлена задача: выбросить боеприпасы на грузовых парашютах и осмотреть с помощью самолетных фар площадку, с тем чтобы определить пригодность ее для посадки. Летчики, проблуждав ночь в районе севернее реки Припять, между речками Случь и Птичь, не обнаружили сигналов площадки Ковпака и вернулись на свой аэродром, не выполнив задания.

Пока шли «переговоры» с Ковпаком о пригодности площадки на озере Червоном, экипажи летали к другим партизанам: Васильченко — в соединение Федорова, в 21 километре севернее Мглина, Масленников произвел посадку к Мельнику, на площадку Хинель, Кузнецов — к брянским партизанам, молодой летчик Быков сбросил на парашюте боеприпасы полку «13» под командованием Гришина, в 65 километрах восточнее Витебска…

В ночь на 18 января для поисков отряда Ковпака на озеро Червоное вылетел экипаж Василия Асавина. Он оказался более счастливым. Обнаружив площадку, Асавин сбросил на нее груз, осмотрел внимательно расположение посадочной площадки и возвратился на свой аэродром. Летчик доложил Гризодубовой, что сигналы, обозначающие площадку, расположены на льду озера.

— Вы что-то путаете, — сказала Валентина Степановна. — Случайно не хватили перед полетом запретного зелья?

— Не грешен, — клялся Асавин и настаивал, что говорит истинную правду.

В конце дня было получено сообщение украинского штаба: «Ковпак прислал телеграмму с благодарностью летчику за точно сброшенный груз». Оснований для сомнений не оставалось: Асавин был у Ковпака.

До 25 января из-за плохой погоды к партизанам летали одиночные самолеты. Редко кто мог выполнить задание. Масленников и Кузнецов слетали на площадку с посадкой в Хинель, к Мельнику, доставили ему 3 тонны боеприпасов и вывезли из отряда 25 раненых и 5 детей. Гришаков и Долгих сбросили боеприпасы полоцким партизанам.

В ночь на 26 января удалось (наконец-то!) произвести посадку на озеро Червоное Борису Лунцу. До конца января в отряд Ковпака летали по пяти и более самолетов каждую ночь.

На ледовый аэродром наши летчики совершили несколько десятков самолето-вылетов. Партизанам были доставлены оружие, боеприпасы, медикаменты, литература и письма от родных. А 29 января тот же летчик, Б. Лунц, доставил на своем самолете в тыл врага депутата Верховного Совета СССР В. А. Бегму. Он вез с собой не обычный груз, а ордена и медали для вручения награжденным героям.

Потребность в полетах к партизанам так возросла, что наш полк временами не справлялся с заданиями: не хватало самолетов. Командир дивизии присылал на помощь самолеты из других частей. Их экипажи на день полетов входили в состав нашего полка и задание получали у Гризодубовой, так как все данные о партизанских точках и сигналах хранились у нас в штабе. Представители партизанских штабов и погрузочные команды находились также у нас.

Еще летом 1942 года летал к партизанам прикомандированный к нам экипаж капитана Владимира Александровича Тишко. Высокий, черноглазый, с крупными чертами лица, капитан Тишко выглядел увальнем, но был смелым и отличным летчиком. Среди товарищей считался трезвенником. Летал ночью, в любых метеорологических условиях, выполнял самые сложные задания.

К сложному заданию готовился Тишко и 27 января 1943 года. Задание он получал у меня: выбросить боеприпасы пинским партизанам в район Лунинец. Когда разговор о предстоящем полете был закончен, капитан спросил разрешения выйти из кабинета и неспеша пошел к двери. У меня в это время зародилась мысль (лучше бы она не приходила!): «А что, если Тишко на обратном маршруте, который проходит через озеро Червоное, посадить к Ковпаку?» В ту ночь там садилось 10 самолетов, в отрядах сотни раненых, это я знал, а передо мной стоит опытный летчик, который пролетит сегодня ночью над озером Червоным в сторону Москвы незагруженным. Эта мысль пронеслась мгновенно.

— Подождите, Тишко, — окликнул я летчика. Он вернулся. — Слушайте, капитан, если вы на обратном маршруте увидите сигналы на озере Червоном, то сделайте там посадку и возьмите раненых.

— Есть, товарищ начальник, — медленно выговаривая слова, ответил Тишко.

— Ну вот и все, можете готовиться к полету.

Не думал я в то время, к каким последствиям приведет мое скороспелое решение. Что же произошло? Самолеты прилетали на озеро Червовое в течение всей ночи. От костров на льду образовались проталины и партизанам приходилось переносить или раскладывать костры на новом месте. К концу ночи проталин стало много, и их никто не обозначал. Капитан Тишко, выполнив свое основное задание, увидал на обратном маршруте сигналы на озере, сделал разворот и с ходу произвел отличную посадку. Садился он последним, на льду находились еще два самолета, готовившиеся к взлету. Навстречу самолету Тишко никто не побежал, чтобы показывать дорогу. Летчик рулил правильно, вдоль сигнальных костров, на небольшой скорости, как положено по наставлению. И вдруг самолет резко накренился на правую сторону, раздался треск удара винтов о лед: правое колесо шасси провалилось в воду…

В последний вылет на озеро Червоное, в ночь на 30 января, экипажи Лунца и Гришакова доставили Ковпаку партию боеприпасов, инженера Викентьева и запасные части к самолету Тишко. Отремонтированный и подготовленный к полету самолет был сожжен фашистским бомбардировщиком. Летчик Тишко вместе со своим экипажем ушел партизанить с отрядом Ковпака в знаменитый рейд по Украине.

Но как же обиделись капитан Тишко и инженер Викентьев, когда после войны прочитали об этом случае в книге П. П. Вершигоры «Люди с чистой совестью» следующие строки:

«Инженер привез винты к пострадавшему самолету. Летчик этой машины мало летал в тыл врага и, очевидно, не надеясь на собственные нервы, подкрепил их спиртом и посадил машину далеко от сигнальных огней. Затем зарулил совсем в другую сторону и въехал в ледяную трещину…»

Инженера В. автор изобразил трусишкой, которого вытащили из теплой московской квартиры и забросили к партизанам. На самом же деле инженера Викентьева, работника одного крупного авиационного завода, никто не вытаскивал из теплой квартиры. Он с начала войны работал на аэродромах боевой авиации, жил в землянках и палатках вместе с бойцами, помогал им осваивать технику и устранять повреждения самолетов. Викентьев сам пришел ко мне 28 января и попросил перебросить его на озеро Червоное для ремонта поврежденного самолета, так как делал он это уже не впервые. Гризодубова разрешила отправить инженера в отряд Ковпака.

Видимо, Петр Петрович Вершигора написал так для остроты сюжета, поэтому не назвал фамилий инженера и летчика, хотя и знал их.

Встретившись в 1948 году с Вершигорой, я высказал ему обиды инженера Викентьева и летчика Тишко. Петр Петрович с присущей ему прямотой сказал:

— Жаль. Не разобрался я в этом эпизоде, записал по памяти, как рассказывали партизаны. А у них иной раз не поймешь, то ли шутят, то ли серьезно говорят…

Мы задержали внимание читателя на этом эпизоде лишь для того, чтобы восстановить события, как они были в действительности, восстановить доброе имя настоящих воинов-патриотов.

С задания не вернулсядважды

В ту январскую ночь и в тот час, когда капитан Тишко сел на ледяной аэродром на озере Червоном и провалился колесом под лед, майор Н. Г. Богданов возвращался с этого аэродрома домой. На борту его самолета было 15 раненых ковпаковцев. Люди эти знали, что борьбу за их жизнь начали вести не только врачи, но и летчики.

Между городами Жлобином и Гомелем стрелки заметили фашистский истребитель. В лунную зимнюю ночь он был виден, как днем. Внизу расстилалась небольшая слоистая облачность. Первая атака истребителя была отбита. Фашист не осмелился подойти близко и, не открывая огня, отвалил в сторону. Богданов в это время снизился до верхней кромки облачности. Как только истребитель появился вторично, Николай Григорьевич ввел самолет в облака. Фашист оказался упорным, экипаж бдительным. При последующих атаках противника стрелки дружно открывали огонь. Богданов, маневрируя, снова вводил самолет в облака. И так до тех пор, пока фашист сделал попытку атаковать самолет снизу, из облаков. Он выскочил близко от самолета Богданова. Радист Руднев прошил его очередью из крупнокалиберного пулемета. Истребитель вспыхнул как факел и камнем полетел вниз.

С Николаем Григорьевичем Богдановым мы впервые встретились летом 1942 года при подготовке к полету на партизанские площадки. Передо мной стоял крепыш с веселыми искорками в серых глазах и звонким голосом. По живости характера и темпераменту он скорее всего мог быть летчиком-истребителем. Тогда Николай Богданов был капитаном, служил в 103-м авиаполку командиром эскадрильи. Я знал уже о нем из газет как о герое. В 1941 году он отчаянно летал бомбить танковую колонну Гудериана, днем, с малых высот. Был сбит, ранен в ногу. На самодельном костыле выбрался с помощью советских патриотов из-за линии фронта, залечил рану и ожоги и снова летал громить фашистских оккупантов.

15 ноября 1941 года газета «Известия» отметила, что «во время налета советской авиации на Кенигсберг и другие города, совершенного в ночь на 14 ноября, особенно отличились летчики: Алексеев, Ковшиков, Клебанов, Богданов и Михеев».

В одном из таких вылетов в глубокий тыл врага на самолете Богданова в семи минутах лету до цели отказал правый мотор. На бомбардировщике ДБ-ЗФ при отказе правого мотора выходила из строя динамо-машина, питающая бортовую электросеть и подзаряжающая аккумулятор. На одном моторе, постепенно теряя высоту, Богданов долетел до цели, и штурман полковой комиссар Александр Дормидонтович Петленко прицельно сбросил бомбы. На обратном маршруте сели аккумуляторы, отказали радиополукомпас и радиостанция. Экипаж остался без средств радионавигации и связи. После десятичасового полета Богданов мастерски посадил самолет на своем аэродроме.

— Да, Николай, ты настоящий ас, — сказал Богданову полковой комиссар Петленко.

За выполнение этого задания все члены экипажа были награждены орденами, которые вручал им Михаил Иванович Калинин в Георгиевском зале Кремля.

Летом 1942 года экипаж Николая Богданова выбросил группу парашютистов с боеприпасами в Витебской области. На обратном маршруте, обходя грозовую облачность, самолет вышел на крупный населенный пункт в тылу врага. Внезапно ударила зенитная артиллерия. Один из снарядов разорвался в фюзеляже, другой попал в центроплан, третий в мотор. Машина загорелась.

— Выбрасываться на парашютах! — подал команду Богданов.

Но сам сделать это не мог: его парашют находился в пассажирской кабине, так как он мешал управлять самолетом. Уверенный, что все покинули самолет, летчик не выпуская шасси, пошел на посадку. Самолет коснулся земли и резко остановился. Какая-то сила бросила летчика вперед на приборную доску кабины. Теряя сознание, он понял: приземлился на поляну, сплошь покрытую пнями вырубленного леса.

Когда Богданов пришел в себя, он, зажав руками рассеченный лоб и левый висок, стал пробираться через охваченную огнем пассажирскую кабину к двери. В дыму наткнулся на радиста Маковского и вместе с ним выскочил в открытую дверь. Маковский держал связь с землей и не слышал команды «Оставить самолет».

Ночное небо озарилось ярким светом немецкой ракеты. Богданов и Маковский устремились в лес. Сзади от сильного перегрева начали рваться в самолете пулеметные патроны. Им ответили автоматы преследователей. Затем один за другим раздались оглушительные взрывы. В небо взметнулся огромный огненный столб: взорвались бензобаки.

Вскоре услышали крики на немецком языке и лай собак. От преследователей укрылись в болоте, затем около недели искали партизан. Богданов от потери крови совсем ослаб, поднялась температура, знобило, усилилась головная боль. Временами он впадал в полузабытье.

Под вечер летчики увидели над оврагом у леса небольшую деревеньку. Когда сгустились сумерки, рискнули зайти в самую крайнюю хату. Их встретила совсем еще молодая худенькая женщина с двумя маленькими белокурыми девочками. Она не испугалась оборванных, обросших, изнуренных людей, а узнав, кто они, сказала:

— Я сейчас же пойду к своим, чтобы помочь вам.

Не прошло и двух часов, как в хату вошли партизаны.

Отряд, куда попали Богданов и Маковский, назывался 1-й отряд «Моряка». Фамилия командира — Гурьев Иван Иванович. Он, увидев, что летчикам нужна срочная медицинская помощь, в тот же день отправил их на лошади в другой отряд, командиром которого был Василий Александрович Блохин. Комиссар отряда Василий Леонтьевич Мохановский вызвал двух партизан — Прохоренко и Баранова — и приказал пригласить из оккупированной деревни врача Анну Николаевну Мамонову. Она сделала Богданову операцию. Он стал видеть вторым глазом, а через день встал на ноги.

Анна Николаевна Мамонова не первый раз оказывала партизанам помощь. После она трагически погибла: неизвестный предатель выдал патриотку фашистским карателям, и ее расстреляли вместе с двумя малолетними дочерьми-близнецами. Осталась в живых только старшая ее дочь Надя, — она в то время была у тети в Вологде.

В этот отряд попал и штурман экипажа Иванов. О судьбе остальных членов экипажа Богданов ничего не знал. Согласно данным партизанской разведки, они были окружены немцами и при сопротивлении убиты, а один из них взят в плен, кто именно, установить так и не удалось.

Как только Богданов смог ходить, он сразу же попросил партизан переправить их на Большую землю. Им дали проводницу, учительницу Иру Конюхову. Она привела летчиков в партизанскую бригаду «бати» Шмырева, действовавшую вблизи от линии фронта.

В отряде «бати» для перехода линии фронта выделили проводников Любу Стефанович, Веру Ткачеву, Надю и Фрузу (фамилий последних Богданов не помнит). К ним присоединились 11 раненых партизан и один совершенно слепой подрывник. Шли ночью глухими болотами и удачно перешли линию фронта.

Так закончилось второе воскрешение летчика Богданова. Николай Григорьевич долго лежал в госпитале, залечивая раны, от которых, как утверждали врачи, будь он чуть слабее физически, должен был умереть. Голова кружилась от малейшего резкого движения. По совету врача он стал заниматься физкультурой.

Медицинская комиссия не допустила Богданова к летной работе. Но после настойчивой просьбы ему разрешили летать «с ограничением». Тогда летчик с еще большим упорством стал заниматься физическими упражнениями. Прошло время, и дважды погибший снова вернулся в полк, получил новый самолет, летал бомбить объекты противника, бывал у родных партизан, которые спасли его, своего земляка — Богданов провел детство и вырос в городе Витебске, в семье рабочего. Командуя полком в 1943 году, подполковник Богданов продолжал летать к партизанам, часто с посадкой — ведь необходимость посадок он испытал на себе.

Надо ли рисковать?

Валентину Степановну вызвал командир дивизии. Через четверть часа она вернулась в штаб. На мой вопрос: «Какие поступили указания?» — она хмуро ответила:

— Никаких. Предупредил, чтобы мы не слишком увлекались посадками самолетов на партизанские площадки, и, конечно, не забыл сказать, что отвечать, если что случится, будем мы. Я заверила, что все будет в порядке. Вот и все.

Гризодубова посмотрела на меня укоряюще и предупредила:

— Александр Михайлович, если мы допустим еще поломку самолета, как случилось на озере Червоном, запретят нам посадки к партизанам.

Конечно, не все партизанские площадки готовились с соблюдением необходимых правил — это мы знали и были настороже. Но никак не ожидали, что подведут нас такие старые наши друзья, как брянские партизаны. После обильного снегопада сотни людей вышли готовить площадку Смелиж. Ночью ожидали самолет. В отряде никто не знал, какого размера должна быть посадочная полоса. Снег топтали ногами и разгребали лопатами. Старались на совесть, но, не ведая беды, ошиблись: площадка оказалась маленькой.

В ночь на 10 февраля командир первой эскадрильи Степан Запыленов сел в Смелиже. По счастливой случайности посадка закончилась удачно. Степан Семенович — опытный летчик. Он сразу определил, что взлетать будет трудно, однако ждать, пока партизаны доделают площадку, ему не захотелось. Зима, холод, ламп для подогрева моторов у партизан не было. И он решил взлетать, приняв при этом меры предосторожности: приказал бортмеханику слить лишнее горючее, пассажиров взял только восемь тяжелораненых и двух детей. Казалось бы, на бога летчик не надеялся. Но в это время самолет Аэрофлота на посадке повредил шасси и загородил часть и так короткой полосы для взлета.

Запыленов оказался в затруднительном положении: взлетать или остаться у партизан на дневку? И тут к нему подошел начальник штаба объединенных отрядов брянских партизан В. К. Гоголюк и посоветовал взлетать так, чтобы самолет Аэрофлота остался правее. Запыленов не согласился. И вот такой опытный летчик допустил переоценку своих сил — не справился со взлетом. В конце короткой площадки самолет оторвался от земли на малой скорости, накренился влево, задел консолью за снег, развернулся, сбил шасси и закатился в сугроб. Экипаж и пассажиры не пострадали, если не считать двух выбитых зубов у штурмана Юрчакова, а самолет требовал серьезного ремонта. На вторую ночь экипаж Запыленова был вывезен летчиком Масленниковым. Самолет остался на площадке в ожидании бригады ремонтников.

Партизаны, которыми командовал смелый вожак Дука, в ту же ночь доделали посадочную площадку. Снег утаптывали более 1000 человек. Отряд Дука, выполняя в это время операцию по минированию железных дорог, очень нуждался в боеприпасах, во взрывчатке, которые могли доставить самолеты с посадкой.

По инициативе Гризодубовой было проведено совещание руководителей Центрального штаба партизанского движения с летчиками полка, на котором высказаны были взаимные претензии. Начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко обещал устранить все недостатки в подготовке посадочных площадок и груза для самолетов. Здесь же решили установить радиосвязь полка с некоторыми партизанскими соединениями. Нам очень хотелось иметь информацию непосредственно от партизан по вопросам готовности площадок и состояния погоды. Нас пугала малая мощность партизанских раций (от 8 до 30 ватт), слушать которые могли только очень опытные радисты. Но мы надеялись на Машу — золотые ушки и не ошиблись в ней: девушка и на этот раз проявила чудесную способность улавливать самые слабые радиосигналы…

Вскоре Гризодубова снова была вызвана в штаб дивизии. На этот раз разговор был более серьезным. Полковник Нестерцев, ссылаясь на указания командующего авиацией дальнего действия, дал понять Гризодубовой, что есть приказание сократить до минимума полеты, а особенно посадки к партизанам.

— Авиация наша несет потери, — говорил Нестерцев. — Промышленность перенапряжена, самолетов не хватает для нанесения массированных ударов по врагу, а тут партизаны целый полк занимают. Пускай они сами себе оружие у врага добывают, как в гражданскую войну.

— Раз самолетов не хватает, тем более нужно использовать их рациональнее, — возразила Гризодубова.

— Командованию виднее, где лучше использовать самолеты, — авторитетно заявил Нестерцев.

— Но ведь и мы не слепые, — ответила Валентина Степановна. — Давайте говорить фактами, как коммунисты.

— Пожалуйста, — согласился полковник.

— Так вот. Той взрывчаткой, которую мы доставляем партизанам, они взрывают столько мостов, складов и железнодорожных эшелонов, что авиация (я говорю о дальней авиации) не смогла бы этого сделать в тот же срок, если бы она была и в десять раз сильнее.

— Так, Валентина Степановна, вы можете приписать партизанам все победы.

— Зачем же, товарищ полковник. Я тоже знаю, что победа будет достигнута Советскими Вооруженными Силами, при взаимодействии всех родов войск, напряжением всего народа. Я обожаю охоту (что бывает редкостью среди женщин). И скажу вам, что охотники бьют крупного зверя не в одиночку, но добычу делят обязательно. Может, это и неподходящая аналогия, но вполне применима к нашему спору.

— Вообще мы солдаты и должны делать то, что нам приказывают. Для меня мнение правильно то, которое одобряется моим начальником, — многозначительно произнес Нестерцев, будто ширмой загородился от откровенного разговора.

Гризодубова не сдавалась.

— Не верю, товарищ полковник, чтобы вы придерживались взгляда на службу офицера, как рассказывается в старом анекдоте. С вашего разрешения могу напомнить.

— Пожалуйста, — согласился Нестерцев. — Это даже интересно — услышать офицерский анекдот из уст женщины.

— Правда, я не мастер рассказывать анекдоты, но уж раз он к слову пришелся, расскажу. Было это в старое время. Встал генерал на камень, подозвал полковника и спрашивает: «Пищит подо мной камень?» «Пищит, ваше благородие», — ответил полковник, а сам решил на себе проверить. Влез на камень, подозвал подполковника: «Пищит?» «Пищит», — ответил тот, и проделал то же с майором, майор — с капитаном… Так дошло до ефрейтора. Подозвал ефрейтор рядового и спрашивает: «Пищит подо мной камень?» «Никак нет!» — ответил солдат. Он был лишен офицерского порока говорить то, что нравится начальству. Некоторые говорят: солдату терять нечего, вот он и правдив. С таким доводом я не согласна. По-моему, солдат и в старое время был мыслящим. А сейчас тем более, и мы, советские солдаты, можем говорить не только о приказе, но и о решениях.

— Для солдата и решение и просьба должны звучать приказом, — сказал поучительно командир дивизии.

— Согласна. Об этом и говорить будем. Было решение партии созвать совещание командиров партизанских отрядов. Как бы это осуществилось, если бы мы не делали посадок на партизанских аэродромах? Было решение партии вывозить детей с партизанских баз. Как бы мы выполнили его без посадок? Наконец, мы не смогли бы вывозить раненых, которые в большинстве погибли бы из-за отсутствия условий для лечения.

— Допустим, я согласен с вами, Валентина Степановна. Но я слышал, будто партизаны должны доставать оружие сами, у врага. Об этом сказал наш командующий… На этом дискуссию будем считать законченной.

Дискуссию, конечно, можно закончить, но не думать о своем мнении или убеждении невозможно. Валентина Степановна после разговора с командиром дивизии долго не могла успокоиться, размышляя над причинами необоснованного, на ее взгляд, решения командующего сократить полеты к партизанам. В прошлом году со второй половины августа полеты к партизанам были прерваны почти на месяц, и возобновились, когда партизанские командиры побывали в ЦК. И вот в феврале 1943 года опять кто-то ставит палки в колеса, поднимает вопрос о целесообразности полетов с посадками к партизанам.

После разгрома немецко-фашистских войск на Волге партизанское движение в тылу врага стало развертываться в невиданных масштабах. Боевая активность народных мстителей настолько повысилась, что штабы партизанского движения не успевали обеспечивать новые формирования оружием и боеприпасами. Трудность заключалась в доставке партизанам грузов по воздуху. Однако и здесь возможности все возрастали, но далеко не всегда использовались. Достаточно сказать, что в 1942 году из общего количества вылетов фронтовой авиации полеты в интересах партизан составляли очень незначительную долю.

Начавшиеся в июле — ноябре 1942 года интенсивные полеты к партизанам зимой 1942/43 года были сведены к минимуму. Несмотря на настоятельные просьбы партизанских штабов, 101-й авиаполк в декабре 1942 года совершил только 28 самолето-вылетов, в январе 1943 года — 58, в феврале — 49. Одной из причин снижения активности авиации в обеспечении партизанских отрядов и соединений были неблагоприятные метеорологические условия, особенно в последний месяц 1942 года. Но эта причина не основная. Некоторым казалось, что главная причина в снижении количества полетов к партизанам объясняется недооценкой значения партизанского движения со стороны отдельных вышестоящих командиров.

5 января 1943 года установилась хорошая летная погода, и основные силы советской авиации были брошены на разгром немецко-фашистской группировки войск на берегах Волги. Днем и ночью самолеты всех типов наносили чувствительные удары врагу, отказавшемуся принять ультиматум советского командования о безоговорочной капитуляции.

Одновременно бомбардировочная авиация много работала в интересах войск Северо-Кавказского, Донского и Воронежского фронтов, развивавших стремительное наступление на запад. В тот период отличились многие летчики, командиры частей и соединений. Проявил незаурядные способности в организации разгрома врага с воздуха и командующий авиацией дальнего действия Александр Евгеньевич Голованов. Почти все участники Сталинградской операции были награждены орденами и медалями, появились новые Герои Советского Союза, новые гвардейские части и соединения.

И все же командир полка Гризодубова и мы, работники штаба, до сих пор разделяем мнение руководителей партизанского движения, что командование авиации дальнего действия было далеко от понимания конкретных нужд партизанских соединений. Оно мало уделяло внимания обеспечению партизан всем необходимым для выполнения крупных операций в тылу врага. А между тем летчики, которые садились на партизанские площадки, своими глазами видели нужды отрядов и отлично понимали значение их действий в тылу врага. О положении в отрядах и нуждах партизан они докладывали Гризодубовой, а она в свою очередь — командиру дивизии Виктору Ефимовичу Нестерцеву. Но интенсивность полетов к партизанам от этого не увеличивалась.

Как ни странно, в отношении посадок на партизанских площадках стал колебаться и заместитель командира полка по политчасти Николай Александрович Тюренков. Но это был наш, домашний человек, поэтому на очередном партийном собрании коммунисты назвали его близоруким. Оставшись при своем мнении, Тюренков в политдонесении написал:

«Сложность обстановки в районе действия партизан не обеспечивает сейчас возможности полета к ним с посадками, которые временно необходимо отменить, и производить вылеты только с выброской груза на парашютах».

— Знаете ли, Александр Михайлович, — говорил потом Тюренков, — сверху бывает виднее. Я не меньше вас знаю, что, летая к партизанам, мы вооружаем тысячи людей, но вот беда: где взять эти самолеты, чтобы их на все хватало?

Может, все это действительно так, может, в конечном счете все это и привело к резкому сокращению полетов к партизанам в феврале 1943 года. Но червь сомнения точил нас.

Сторонники ограниченного числа посадок самолетов к партизанам усилили свои позиции после аварии Васильченко в ночь на 25 февраля. Взлетная полоса была подготовлена плохо, снег не убран. Самолет, перегруженный боеприпасами для орловских партизан, при взлете оторвался от земли на малой скорости, повалился на нос и упал на границе аэродрома. Васильченко получил тяжелое ранение и вышел из строя летчиков до конца войны. Такая же участь чуть не постигла и Лунца. Его самолет тоже оказался перегруженным и при взлете долго не отрывался. Но осторожный Лунц вовремя прекратил взлет, спас самолет и экипаж. В связи с этим Гризодубова подписала приказ: «Впредь боеприпасы без взвешивания в самолеты не грузить. На каждом мешке груза должна быть бирка с указанием веса». В этом же приказе летчикам вменялось в обязанность давать партизанам инструктаж о правилах и требованиях, предъявляемых к посадочной площадке для тяжелых самолетов, и как эти площадки надо готовить.

Валентина Степановна сказала летчикам:

— Подмечать ошибки других — ума много не требуется. В том, что партизаны не умеют готовить посадочные площадки, есть и наша вина. И сколько бы мы ни ругали их, они от этого лучше делать не научатся. А если мы сами поможем им, общее дело только выиграет.

Совещание руководителей Центрального штаба партизанского движения с летчиками тоже дало положительные результаты: вскоре летчики стали доносить о хорошей подготовке посадочных площадок. Усилился контроль за взвешиванием груза перед погрузкой в самолеты. Партизаны делали все, чтобы не дать повода со своей стороны к уменьшению полетов в их интересах. Поломки самолетов по вине партизан в полку почти прекратились.

Активно боролся в защиту полетов к партизанам украинский штаб, особенно его начальник генерал Т. А. Строкач. С просьбой об увеличении числа самолетов для украинских партизан он обратился к командующему АДД Голованову, но ответ получил неутешительный. Тогда Строкач начал действовать через ЦК партии. С помощью первого секретаря ЦК КП(б) Украины члена Политбюро ЦК ВКП(б) Н. С. Хрущева он добился нужного количества самолетов для обеспечения украинских партизан. Генералу Голованову, вероятно, подсказали, что у него нет оснований отказывать партизанам в самолетах.

Генерал Строкач старался морально поддержать летчиков, летавших к партизанам. 6 февраля он попросил меня приехать к нему в штаб. На второй день утром я прибыл в Москву. Строкач был человек очень тактичный, вежливый и внимательный к собеседнику. Но впустую терять время не любил.

— Вот что, Верхозин, мы решили наградить летчиков и вручить им ценные подарки. Как вы считаете, они этого заслужили?

— Вполне, — ответил я. — Летчики будут воодушевлены вниманием к ним и к их нелегкой работе, а значит, и задания будут выполнять еще лучше.

— Мы такого же мнения, — ответил генерал. — Садитесь и пишите список, кто больше помогал украинским партизанам.

Генерал подал лист бумаги. Список я составил, но передать его без утверждения Гризодубовой отказался. Строкач согласился, что награждение личного состава без ведома командира полка нерезонно, поэтому не стал настаивать на немедленном оформлении наградных документов и сделал это на второй день, как только получил нужные сведения за подписью Гризодубовой.

Через три дня генерал Строкач приехал в полк. Перед тем как вручить награды, генерал зачитал письмо ЦК КП(б) Украины, адресованное командующему авиации дальнего действия и командиру 101-го авиационного полка, в котором говорилось:

«Экипажи самолетов, несмотря на неблагоприятные метеорологические условия и сложность посадки в тылу противника, поставленные задачи выполнили отлично… Украинский штаб партизанского движения за отличное выполнение заданий по обеспечению развития партизанского движения на Украине наградил часами тт. капитана Васильченко С. К., капитана Лунца Б. Г., майора Масленникова В. И., капитана Гришакова И. А., капитана Кузнецова А. С., лейтенанта Валухова И. С., капитана Запыленова С. С., лейтенанта Федоренко В. М., ст. лейтенанта Долгих М. М., ст. лейтенанта Зайцева В. Д., мл. лейтенанта Тимофеева А. Т., лейтенанта Фаустова А. Б., майора Каспарова А. Д., мл. лейтенанта Кицина И. П., ст. лейтенанта Козлова К. А., механика Бахчеева И. А., старшину Руденко П. А., бортмеханика Зозулю А. П., лейтенанта Асавина В. Д., капитана Слепова Н. И., радиста Тимошкина Ф. И. и капитана Князева Е. М.

Одновременно ЦК КП(б)У и украинский штаб партизанского движения просят вас представить к правительственной награде особо отличившихся при выполнении заданий товарищей: капитана Васильченко С. К., капитана Лунца Б. Г., капитана Покачалова Н. Н., майора Масленникова В. И., капитана Запыленова С. С., старшего лейтенанта Зайцева В. Д., ст. лейтенанта Долгих М. М., мл. лейтенанта Семенова П. П., капитана Кузнецова А. С., лейтенантов Дмитрова М. С. и Тимошкина Ф. И.

ЦК КП(б) Украины».

В короткой речи генерал Строкач выразил уверенность, что Родина высоко оценит героические подвиги летчиков, проявленные при выполнении задания партии по обеспечению партизанских соединений оружием и спасению раненых и детей.

Но и после такой высокой оценки деятельности полка противники посадок самолетов к партизанам не сдавались. Тогда В. С. Гризодубова поехала в ЦК партии, где рассказала, что каждый самолето-вылет с посадкой к партизанам имеет огромное морально-политическое значение, способствующее развитию партизанского движения. Экипажи, летавшие много раз с посадкой, были очевидцами того, как люди, находящиеся на оккупированной территории, приходили посмотреть на свои советские самолеты за многие десятки километров. Весть о прилетающих из Москвы самолетах распространялась среди населения оккупированных областей. Этим самым разоблачалась ложь врага об уничтожении Советской Армии и прочие измышления захватчиков. В результате тысячи советских патриотов, способных носить оружие, шли в ряды партизан на борьбу с оккупантами. Такие факты наблюдались почти во всех отрядах, куда летали наши самолеты.

В Центральном Комитете сказали Гризодубовой, что командующему авиацией дальнего действия будет незамедлительно дано указание о продолжении полетов к партизанам.

В первых числах марта самолеты 101-го авиационного полка снова стали появляться на партизанских площадках.

В ночь на 10 марта группа из 20 самолетов во главе с заместителем командира полка майором Орловым выбросила на оккупированную территорию Ленинградской области партизанский десант — 206 человек и 12 тонн боеприпасов и оружия. Операция была подготовлена штабом партизанского движения Ленинграда под руководством Ленинградского обкома партии. 11 марта летчикам сообщили, что партизаны приземлились в указанном районе. Всему летному составу, участвовавшему в выброске партизанского десанта, была объявлена благодарность, а майору Орлову вручен ценный подарок.

Аэродромы в тылу врага

Весна с предвестниками

К весне 1943 года стратегическая обстановка на всех фронтах в корне изменилась. После уничтожения двух фашистских армий на Волге, изгнания врага с Северного Кавказа и в ходе дальнейшего стремительного продвижения на запад инициатива окончательно перешла в руки советского командования. Соотношение сил резко изменилось в пользу Советских Вооруженных Сил.

Изменилась обстановка и в тылу гитлеровских войск. Земля еще жарче стала гореть под ногами захватчиков.

С весны 1943 года партизанское движение приняло еще больший размах. На вооруженную борьбу против оккупантов поднимались тысячи и тысячи советских людей. Связь партизанских отрядов с населением стала еще более тесной. Во многих оккупированных районах создавались многочисленные невооруженные резервы, откуда партизанские отряды черпали новых бойцов.

В связи с огромным ростом партизанского движения и увеличением количества отрядов и соединений, рассредоточенных по всей оккупированной территории западных и северо-западных областей РСФСР, Украины, Белоруссии и прибалтийских республик, увеличилась и потребность в боеприпасах, особенно во взрывчатке.

«О большом размахе боевых действий партизан и подпольщиков на путях сообщения противника весной 1943 года и в первой половине лета можно судить по следующим данным вражеской генеральной дирекции путей сообщения «Восток». Если в феврале 1943 года партизаны совершили около 500 налетов на железные дороги противника, то в апреле — около 700, в мае — уже 1045, а в июне — свыше 1060 налетов» ¹.

В связи с этим успех боевых действий партизан во многом зависел от своевременной доставки им боеприпасов, особенно взрывчатых веществ. Партизанские штабы составляли планы авиаперевозок, Государственный комитет обороны давал указания командованию авиации дальнего действия выделять необходимое количество самолетов. Работа 101-го авиационного полка значительно усложнилась и увеличилась. В глубокий тыл врага каждую ночь вылетало до 20 экипажей.

К тому времени партизанские края и базы охватывали не только села и деревни, но и небольшие города. Так, город Бегомль, Минской области, прочно находился под контролем партизан.

Враг не чувствовал себя хозяином на занятой земле.

Тысячи фашистских захватчиков, руки которых были обагрены кровью советских патриотов, по приговору народа казнены партизанами. К смертной казни народ приговорил и гаулейтеров: Эриха Коха — на Украине и Вильгельма Кубе — в Белоруссии. Эти палачи замучили сотни тысяч советских граждан.

Казнить Кубе готовились патриоты Белоруссии. Чтобы уничтожить обер-палача, они нуждались в боеприпасах, особенно в минах. Им доставили их с Большой земли летчики нашего полка. Экипажи Валентина Ковалева и Сергея Багрова совершили по два вылета в бригады «дяди Коли» и «дяди Димы». А в бригаду Градова забросили мины и боеприпасы экипажи Петра Абрамова и Михаила Долгих.

Палач Кубе знал о приговоре, вынесенном ему белорусским народом, и начал метаться, как обложенный зверь. Имея резиденцию в Минске, «Кубе часто менял место жительства. Его дом охраняли отборные фашисты как снаружи, так и внутри, он ничего не ел и не пил без предварительной проверки, выезжал на разных машинах, постоянно меняя место своей машины в колонне однотипных машин с телохранителями».

Когда весной 1943 года гаулейтер оставил минскую квартиру и уехал за город, партизаны оказались в затруднительном положении. Попытка группы разведчиков бригады Градова уничтожить Кубе днем на шоссе Минск — Лошица успеха не имела.

Партизаны снова обратились за помощью к летчикам. В их письме говорилось: «Гаулейтер оккупированной Белоруссии Вильгельм фон Кубе со своим штабом перебрался из Минска в бывший дом отдыха в местечке Прилуки, находящемся в 20 километрах юго-западнее Минска… В связи с тем, что имеется оперативная необходимость изгнать Кубе с его новой резиденции, бомбардировка указанного объекта имеет важное значение».

Много лет спустя мы узнали, что в те дни в минской резиденции Кубе поселилась в качестве прислуги советская патриотка Елена Григорьевна Мазаник, которая впоследствии по заданию подпольщиков должна была уничтожить палача.

Командующий авиацией дальнего действия для нанесения бомбового удара по загородной резиденции гаулейтера выделил из гвардейского полка 15 лучших экипажей тяжелых бомбардировщиков, которые выполнили просьбу партизан. Случайно уцелев, Кубе вынужден был переехать в Минск.

Облава продолжалась. Круг становился все меньше и меньше и наконец замкнулся… Две мины подложила в спальню Кубе Елена Мазаник. Они взорвались в установленное время — в 1 час 20 минут ночи с 21 на 22 сентября 1943 года. Приговор над палачом белорусского народа был приведен в исполнение.

От наблюдательных летчиков не ускользнуло, что немецкие офицеры, попадая в плен к партизанам, не выкрикивали уже «Хайль Гитлер!». От них скорее можно было услышать «Гитлер капут». Советским летчикам со сбитых самолетов или бежавшим из плена легче стало находить партизан и вернуться на Большую землю, чтобы снова бить врага в небе и на землей Все чаще на партизанских базах стали появляться раскаивающиеся изменники Родины — они спешили искупить свою вину.

Темной весенней ночью Запыленов летел в район Минска. Ему предстояло вывезти из партизанского отряда пленных немецких офицеров. На эту площадку еще ни один самолет не садился. Запыленов, снизившись, осветил ее фарами. Место, куда предстояло сесть, окружено сосновым лесом, открытых подходов не было. Возвращаться тоже не хотелось: вдруг Валентина Степановна подумает, что он потерял веру в себя после поломки самолета в Смелиже. И Степан Семенович стал заходить на посадку. Чем ближе подходил к земле, тем больше чувствовал уверенность, что все будет хорошо. Но после того, как самолет коснулся колесами земли и покатился, стало видно, что площадка все же для пробега короткая: видневшийся в свете фар кустарник надвигался быстро. Нажав во всю силу на тормоза, летчику удалось остановить самолет на самой границе площадки.

Запыленов вышел из самолета. Навстречу шли десятка два партизан и о чем-то громко спорили. После взаимных теплых приветствий партизанский командир, указывая на находящегося в толпе немецкого офицера, сказал:

— Этот полковник гитлеровских ВВС не верил в благополучную посадку нашего самолета. «Капут будет ему, — уверял нас. — На такую площадку тяжелому самолету не сесть». Вот мы ему и говорим: что не под силу фашистам, вполне под силу советским летчикам-коммунистам…

В ту же ночь экипаж благополучно возвратился на свой аэродром. Из самолета вывели трех немецких офицеров.

— Ну как, нет капут? — спросил их Запыленов через переводчика-партизана.

Один из них ответил по-русски:

— Я нет капут, Гитлер капут…

Позднее Запыленов рассказывал, что он и сам боялся за взлет: «Уж больно мала площадка. Но партизаны молодцы. По моей просьбе они за 30 минут спилили 4 дерева, стоявших на линии взлета».

В одну из ночей командир эскадрильи капитан Василий Иванович Лебедев произвел посадку к партизанам Бегомля, доставил им боеприпасы и вывез оттуда раненых.

В апреле капитан Лебедев вывез из Бегомля 20 летчиков с самолетов, сбитых над территорией, занятой фашистами, и ушедших в леса к партизанам. Когда мы встречали их на аэродроме, то думали о Богданове и других летчиках, сбитых фашистами в 1941–1942 годах. Им приходилось пробираться к своим войскам пешком, проходя через районы, кишащие фашистами. Многие погибли при встрече с охранниками.

В район Бегомль — Лепель летал с посадкой и экипаж Ивана Гришакова. В один из полетов Иван Андреевич доставил в тыл врага не боеприпасы партизанам, а группу коммунистов и комсомольцев.

Сидор Артемьевич Ковпак, завершая свой знаменитый рейд по Украине, весной 1943 года остановился ненадолго у Речицы, в 100 километрах западнее Чернигова. В ночь на 21 марта произвел там посадку любимец Ковпака Борис Григорьевич Лунц. В ту пору он вывез 10 раненых партизан и экипаж капитана Владимира Александровича Тишко, того самого, что в январе провалился на льду озера Червонного. На второй день вместе с Лунцем в Речицу доставил груз ковпаковцам экипаж Николая Игнатьевича Слепова. Он вывез 17 раненых. Гостеприимный Сидор Артемьевич пригласил летчиков к себе в хату вечерять. Когда речь заходит о пище, летчики действуют по пословице: «Кто хорошо ест, тот хорошо и работает». Они вошли в хату и дружно заняли места за столом. Расторопная хозяйка подала жареное мясо. Все принялись с аппетитом уплетать вкусное блюдо. Не ели только двое: Ковпак и штурман Юрчаков. Хозяин жаловался на больные зубы, а штурман после поломки самолета в Смелиже, куда он летал в экипаже с Запыленовым, вот уже четвертый месяц ходил без передних зубов: то ему некогда, то материала у врача не оказывалось. Ковпак искренне посочувствовал молодому «летуну» и тут же попросил хозяйку отварить мозгов от забитого вечером бычка.

— Пускай они едят мясо, а мы, штурман, выпьем горилки и будем глотать мозги — их жевать не надо…

Небо покрылось мощной грозовой облачностью. Летчики, посовещавшись, решили взлетать, хотя Ковпак уговаривал остаться на дневку.

— Хороший хозяин в такую погоду собак со двора не выпускает, а вы лететь собрались, — доказывал Сидор Артемьевич.

Старый партизан оказался прав. В Москву в эту ночь добрался только Лунц. Слепов, попав в сильную грозовую облачность, произвел вынужденную посадку в отряде Кожара, на Гомелыцине. Белорусы сутки ухаживали за ранеными украинскими партизанами, которые находились на борту самолета Слепова. На вторую ночь Вася Асавин привез Слепову бензин, а партизанам боеприпасы, и летчики вернулись на свой аэродром.

Месяц спустя полк получил новую заявку на полеты в соединение Ковпака, но уже не в Речицу, а на площадку Кожушки, юго-восточнее Мозыря. В три первые ночи экипажи Лунца, Слепова и Чернопятова доставили партизанам несколько тонн взрывчатки, боеприпасов, оружия и медикаментов, оттуда вывезли 97 раненых.

В Кожушках Ковпак задержался. Генерал Строкач сказал:

— Пока мы не обеспечим отряд боеприпасами и не вывезем всех раненых, Ковпак будет стоять в Кожушках насмерть.

Чтобы больше забросить пушек партизанскому соединению, Виталий Иванович Масленников предложил грузить их в самолеты без колес и других, не обязательных в партизанских условиях деталей.

— Зачем они им, колеса? — убеждал он. — Лучше отвезем снарядов больше.

С Масленниковым согласились. Сел он ночью в Кожушках, зарулил самолет на разгрузку.

Сидор Артемьевич Ковпак встретил летчика, как всегда, приветливо. Виталия Масленникова он знал не хуже, чем «своего» Бориса Лунца.

— Ну, чем порадуешь, Виталий Иванович? — спросил он командира корабля.

— Пушки привез, Сидор Артемьевич, — весело доложил Масленников. — Принимайте на вооружение артиллерию!

— Молодец! — обрадовался Ковпак. — Пушки — предвестницы успеха. А снаряды?

— Будут и снаряды.

Пока Сидор Артемьевич интересовался новостями с Большой земли, в землянку вошел партизанский интендант и доложил Ковпаку, что пушки некомплектны, без колес. Сидор Артемьевич удивленно поднял брови и вопросительно посмотрел на летчика.

— Но ведь стрелять из них можно, — сказал Масленников. — А вместо ненужных колес я вам побольше снарядов привезу.

— Да-а… Удружил, нечего сказать, — обиделся Ковпак. — На кой хрен мне такие пушки? Стрелять-то из них можно, а людям показать нельзя.

Ковпак зажал в кулак посеребренную сединой бороду и уже мягче, даже совсем добродушно, взглянул на Масленникова.

— Я тебя понимаю, — снова заговорил он, лукаво улыбаясь. — Ты хотел как лучше. Но пойми старика: мы же не только воюем, мы вселяем в народ по эту сторону фронта большую веру в нашу победу. А народ не проведешь. Если он увидит у нас настоящие пушки, как в регулярных частях Красной Армии, то можешь быть уверен: это лучше подействует, чем сто наших агитаторов. Да и враг должен видеть, какое добротное оружие дает советский народ своим партизанам. Понял?

— Раз уж так получилось, — сказал виновато Масленников, — то не везти же мне их обратно.

— Зачем же обратно? — возразил Ковпак. — Хоть и без колес пушки, а оружие доброе.

Масленников достал из планшета накладную, подал ее Ковпаку расписаться за принятые пушки.

— Вот чего не могу, то не могу, — сказал Сидор Артемьевич. — Привезешь колеса и все прочее, что полагается к ним, тогда распишусь…

Прибежал посыльный, доложил об окончании погрузки в самолет раненых.

На обратном рейсе настроение у Масленникова было самое отвратительное. Он сердился то на хитрого и упрямого Ковпака, то на самого себя, что поторопился со своим предложением, не согласовав его предварительно со старым партизанским вожаком. Когда в следующую ночь Виталий Иванович доставил в Кожушки всё недостающее до комплекта пушек, Сидор Артемьевич сам расписался в накладной, скрепил подпись печатью и сказал:

— Пусть теперь Геббельс кричит, что Советы разбиты, — кто ему поверит. Понял, Виталий Иванович? То-то… Если из советского тыла посылают партизанам такие пушки, то чем же тогда вооружена регулярная Красная Армия? Понял мою политику?!

В конце апреля экипажи Запыленова, Лунца, Слепова и Чернопятова доставили Ковпаку последнюю партию боеприпасов, и отряд снова двинулся в рейд.

Еще в марте летчики Лунц, Слепов и Чернопятов освоили новую площадку Дуброва, в 60 километрах северо-западнее Овруча. К этому времени там образовался большой партизанский край под командованием А. Н. Сабурова и З. А. Богатыря. 14 марта первым слетал на новую площадку Жора Чернопятов. В последние четыре ночи летали Лунц и Слепов, на выброску боеприпасов с парашютами. Изучив площадку, Борис Лунц получил разрешение сесть на нее. Вслед за Борисом Лунцем к А. Н. Сабурову сел Николай Слепов. Он еще раньше был закреплен за отрядом житомирцев. Н. И. Слепов, с хитрыми глазами, балагур, был полной противоположностью партизанскому вожаку А. Н. Сабурову, неразговорчивому, суровому на вид человеку. Однако эти люди относились друг к другу с большой симпатией. Летчику предстояло совершить в соединение Сабурова десятки интересных полетов.

А. Н. Сабуров в своей книге «У друзей одни дороги» рассказывает об одной из встреч с летчиками:

«Через несколько дней мы все же дождались на свой аэродром самолетов с Большой земли. Пилоты Лунц и Слепов доставили нам из Подмосковья несколько тони взрывчатки.

Великая радость охватила партизан!.. Самыми горячими словами благодарили мы боевых друзей — авиаторов полка, которым командовала Герой Советского Союза Валентина Степановна Гризодубова. Очень хотелось сделать летчикам что-нибудь приятное. И мы погрузили в самолет Слепова несколько кабанов, сопроводив эту живую посылку просьбой на имя командира: не зачислять наш подарок в строгие военные нормы питания…

Крылья Родины! В глубоком тылу противника эти слова имели особый смысл» ².

Партизанское соединение под командованием Алексея Федоровича Федорова, перед тем как совершить поход в глубь Украины, продолжало пополнять запасы оружия и взрывчатки. Еще в начале марта Запыленов, Федоренко, Быков и Лебедев совершили 10 вылетов на площадку Мглин. В это же время вылетел к своим отрядам из Москвы и А. Ф. Федоров.

Последние две ночи Алексей Федорович ночевал у меня в комнатке. Мартовская погода неустойчива. Три дня мела снежная пурга. Вылеты задерживались.

Провожать Федорова приехали товарищи из украинского партизанского штаба. Зашла в самолет перед вылетом и Валентина Степановна. Сказав несколько напутственных слов летчику, она обменялась крепким рукопожатием с партизанским командиром.

— До скорой встречи после победы, — сказала Гризодубова и вышла из самолета.

Весной 1943 года установилось почти регулярное воздушноесообщение между партизанскими районами и Большой землей. Оружие, боеприпасы, медикаменты, продовольствие и одежду — все, что могла, не жалела Родина для народных мстителей. Партизаны вели бои в тылу врага, разрушали коммуникации немецко-фашистских войск, срывали его замыслы, передавали командованию Советской Армии ценные сведения о противнике.

Многие летчики нашего полка отличились в боях и получили высокие правительственные награды, повышение в должности и воинском звании. Степан Семенович Запыленов стал майором, его назначили заместителем командира 101-го авиаполка, эскадрильями командовали майор Виталий Иванович Масленников, капитаны Георгий Владимирович Чернопятов и Борис Григорьевич Лунц. Командиром дивизии назначили полковника Ивана Васильевича Филиппова, а Виктора Ефимовича Нестерцева утвердили командиром корпуса, ему присвоили звание генерал-майора авиации.

«Стол размокает»

В начале марта в полк приехал начальник штаба партизанского движения Белоруссии Петр Захарович Калинин. Он был крупным партийным работником, но держал себя просто, как рядовой человек, говорил неторопливо и негромко, спокойно выслушивал любое мнение, относящееся к делу. Летчики знали и уважали его. Если Петр Захарович присутствовал при подготовке к полету, они спрашивали, его, какова обстановка в том или ином партизанском отряде, и всегда получали исчерпывающие ответы.

На этот раз Калинин привез задание, утвержденное Центральным штабом партизанского движения, на полеты в разные районы оккупированной Белоруссии. В разговоре с Гризодубовой о предстоящей работе Петр Захарович высказал просьбу больше посылать самолетов с посадкой и тут же заверил:

— Площадки в отличном состоянии, выбраны на хорошем твердом грунте с травяным покровом.

Полк приступил к полетам в разные районы партизанской Белоруссии. Летчики докладывали об отличной погоде. Все шло хорошо, и мы радовались успешным полетам. Утром 13 марта ко мне вошел представитель белорусских партизан.

— Привез маленькое изменение к плану полетов и большую просьбу, — сказал он, поздоровавшись. — Да вы прочтите сами. — И вручил мне пакет.

В нем оказалась небольшая записка:

«Гризодубовой. Прошу Вас в ночь с 13 на 14 марта послать самолет с посадкой к партизанам Кличевского района на площадку Голынка. Калинин».

— Почему такая спешка?

— Видите ли, командир партизанского отряда Яхонтов радирует: «Стол размокает».

«Странно», — подумал я, но, привыкнув к зашифрованным разговорам, понял так: «стол» — это аэродром, а «размокает» — оттаял грунт и скоро невозможно будет сажать самолет в Голынку. Вот, наверно, и забеспокоились кличевские партизаны. Звоню в Москву Калинину.

— Петр Захарович, — начал я, — сегодня посадить самолет в Голынку никак нельзя. Летчик Бибиков, которого так восторженно встречали в Усакинском лесу, в декабре погиб. А без просмотра площадки посылать другого летчика… сами понимаете. Тем более площадка размокла.

— Слушайте, Верхозин. Передайте Гризодубовой, что все будет в порядке. Стол размокает, но площадка хорошая.

— Что-то крутят партизаны, — недоумевали мы.

Гризодубова решила послать в Голынку экипаж Степана Запыленова.

— Сбросьте боеприпасы с парашютами и посмотрите площадку, — сказала она летчику. — В следующую ночь будете на нее садиться.

Степан Семенович после поломки самолета в Смелиже летал к партизанам больше, чем его подчиненные. Наученный горьким опытом в Брянском лесу, Запыленов, чтобы лучше изучить площадку, попросил Валентину Степановну разрешить слетать в Голынку с выброской груза и на вторую ночь. Два дня раздавались телефонные звонки из штаба белорусских партизан. Разговор неизменно заканчивался одной и той же просьбой: «Сажайте самолет в Голынке, стол размокает».

В ночь на 16 марта Запыленов летал к партизанам Кличева с посадкой. Утром за завтраком, слушая неторопливый рассказ (правда, говорил больше штурман Виктор Дмитриевич Зайцев), я будто сам побывал в Усакинском лесу. На партизанском аэродроме собралось много народу. Людям хотелось увидеть свой, советский самолет. И когда из него неторопливо вышел высокий, чуть сутулый, в кожаной тужурке летчик, партизаны встретили его, как самого родного и близкого человека, с которым давно не виделись. Пока разгружался самолет, летчик и командир партизанского отряда обменивались новостями и взаимными просьбами.

— Прикажите, пожалуйста, — говорил Запыленов, — срубить вон то дерево, что стоит напротив крайнего костра. Оно будет мешать взлету.

Командир тут же отдал приказание.

— Просьба к вам, — сказал он Запыленову. — Привезите медикаменты. Есть у нас легкораненые, могли бы их подлечить в отряде. А тяжелораненых 50 человек. Их обязательно нужно вывезти на Большую землю. Не выживут здесь. Мы просим вас прилететь к нам с посадкой еще раза три.

— Всех вывезем, — заверил Степан Семенович, — лишь бы аэродром ваш не размок.

— Да что вы, аэродром наш не хуже Центрального в Москве. Ангаров только не хватает.

— А что же вы радируете, что стол размокает?

— Ну, так это стол, а не аэродром, — рассмеялся Яхонтов. — Сегодня отправляем его с вами в Москву, а заодно и хозяина стола увезете.

Запыленов, слушая, еще больше удивлялся и не понимал, о каком столе идет речь.

— Вы думаете, в Москве столов не хватает?

— Да, такого и там нет. Наш стол… Его показывать никому нельзя… — Яхонтов недосказал: к Запыленову подошел штурман экипажа Зайцев.

— Самолет загружен, темного времени остается мало, надо улетать, — сказал он.

— Какая загрузка?

— Нормальная, товарищ капитан: семнадцать раненых, пять детей и один человек с запакованным в рогожу столом.

Пожали Яхонтову руку.

— А о столе вы мне завтра расскажете, — попросил Запыленов.

В сопровождении большой группы партизан пошли к самолету. Каждый, говоря «до завтра», жал по-дружески, изо всей силы руки Запыленову и Зайцеву, изливая свои чувства к представителям Большой земли.

В полете Запыленову не удалось поговорить с хозяином стола.

На аэродроме к самолету подъехал небольшой автобус Белорусского штаба. Пока я разговаривал с летчиком о состоянии партизанского аэродрома Голынка, стол перенесли в автобус и увезли вместе с его хозяином в Москву. В тот день мы так и не узнали, что за таинственный стол привез Запыленов.

В следующую ночь, когда закончились приветствия в адрес прилетевших летчиков, командир партизанского отряда Яхонтов взял Запыленова под руку и повел к ярко горевшему костру.

— Ну ты и молодчина. Если бы в Москве знали, сколько сил придает самолет партизанам, и чаще слали к нам на помощь вот таких летчиков, ей-богу, Гитлеру капут был бы намного раньше. Слушай, Степан. Решили мы вам подарок в знак нашей партизанской дружбы преподнести. — С этими словами Яхонтов протянул руку. — На, бери, это от нас летчикам на память.

При свете костра Запыленов увидел в руке Яхонтова лист бумаги.

— Будете смотреть и вспоминать, как вас партизаны встречали, — продолжал Яхонтов, — это же рисунок, карандашный рисунок. Смотрите, что на нем написано.

Степан Семенович прочел: «Экипажу капитана Запыленова от партизан 208-го отряда. Усакинский лес. 15–16 марта 1943 года».

— Знаете, — снова заговорил Яхонтов, — у нас в отряде находится художник, татарин, из Казани. Фамилия его Байбеков. Он и печати делает для пропусков в фашистские гарнизоны, и портреты партизан рисует. Одним словом, художник, мастер на все руки. И фашистов бьет как мастер-художник. Покажите его рисунок Гризодубовой. Ей приятно будет знать, как любят ее летчиков партизаны.

Так Степан Запыленов стал обладателем единственного в своем роде рисунка, на котором был изображен момент посадки самолета на партизанском аэродроме. Подарок он передал в штаб полка. Посмотрев рисунок, мы попросили Станкеева сделать фоторепродукцию: ведь рисунок карандашом может со временем потерять свой первоначальный вид или порваться. С тех пор прошло много времени, оригинал где-то затерялся, а фото сохранилось у меня в альбоме.

Пока мы рассматривали рисунок партизана, я забыл спросить Запыленова, что рассказал ему Яхонтов о таинственном столе. Спохватился, когда Степан Семенович написал боевое донесение и уехал с экипажем в гарнизон.

В самолете Запыленова прилетели по служебным делам два партизана. Машины из Москвы не было, и они в ожидании попутной сидели в коридоре командного пункта полка. Ночь прошла хорошо. Оставшиеся в воздухе самолеты, возвращаясь, перелетели линию фронта и через час должны были сесть на своем аэродроме. Увидев дремавших партизан, я пригласил их в комнату. После короткого знакомства рассказал им обстановку на фронтах, они поделились новостями, что делается в тылу врага. Не помню почему зашел разговор о таинственном столе. Оказалось, никакого секрета из этого партизаны не делали, и они наперебой рассказали мне следующую историю.

В белорусской деревне жил знаменитый умелец-краснодеревщик Орлов. В его руках срубленное дерево начинало вторую жизнь, превращаясь в изумительные по красоте предметы. Перед войной мастер решил сделать письменный стол из всех видов деревьев, растущих в Белоруссии, и послать его в Москву на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Стол был почти готов. На крышке его Орлов инкрустировал из кусочков самого дорогого дерева надпись: «Великому русскому народу от белорусского народа в знак вечной, нерушимой братской дружбы».

Война прервала работу умельца. Вскоре в деревню ворвались фашистские охранники и каким-то образом нашли в сарае заваленный обрезками досок и стружкой уникальный стол. Гитлеровцы заставили Орлова сделать на крышке стола оскорбительную для советского человека надпись: «Великому фюреру от белорусского народа в знак благодарности за освобождение».

Мастер не захотел умирать вдруг. Он решил перехитрить врага. «Работа сложная, потребует много времени, а время — лучший советчик», — думал Орлов. Фашисты умельца из дома не выпускали, держали его работу в секрете. Но в деревне секреты долго не живут. Патриоты связались с партизанским отрядом. В удобный момент партизаны окружили деревню, уничтожили охранников, а Орлова и его стол доставили на аэродром в Усакинский лес.

— Зачем же ваше командование радировало, что стол размокает? — спросил я партизан.

— Вот чего не знаем, так не знаем. О содержании телеграмм командиры нам не докладывают. А о столе в Москве знали, но долго не присылали самолет. Вот начальство, наверное, и пошло на хитрость… А стол, что ему сделается? Он у нас хранился в теплой землянке.

В небе рожденный

В третий раз кличевские партизаны встретили летчиков еще с большим восторгом. Пользуясь отсутствием своего командира, они решили угостить Запыленова партизанским спиртом, но крайне удивились, когда он отказался выпить. Многие находились в ложном плену понятий о летчиках, будто они перед полетом пьют спирт. Чтобы не огорчать хозяев, Запыленов согласился взять в подарок бутылку партизанского напитка с собой в Москву.

Когда укутанные в теплые одеяла раненые партизаны были размещены в самолете, экипаж поднялся в воздух.

В 2 часа 15 минут, темной мартовской ночью, на высоте 3 тысяч метров подлетели к линии фронта. Ударили зенитки противника. И вдруг сквозь гул моторов и треск рвущихся снарядов летчики услышали крик женщины:

— Помогите!

Никто не знал, что среди раненых была женщина. Она не была ранена, она рожала…

Степан Семенович рассказывал потом, что, когда ему доложили о случившемся, он почувствовал себя в таком затруднении, какого не испытывал ни в одном из сотен боевых вылетов в глубокий тыл врага. Что делать при таких обстоятельствах? В самолете кроме экипажа было 19 тяжелораненых мужчин, а двадцатым пассажиром оказалась женщина, которая нуждалась в помощи врача или обыкновенной женщины. Термометр показывал 20 градусов мороза. Ребенку и матери требовалось тепло. Это первое, что всем стало ясно. Немедленно были собраны все теплые вещи, какие нашлись в самолете и на летчиках, чтобы сохранить жизнь новорожденного. Но требовалась и другая помощь, какую оказывает в таких случаях акушерка.

Есть такие люди, про которых говорят: золотые руки, за что бы они ни взялись, все получается. Обладателем таких рук в экипаже оказался борттехник Аркаша Тайхман. Он отличался находчивостью в любых сложных обстоятельствах, будь это в воздухе или на земле. Не растерялся Аркаша и в этом случае. Он быстро достал острый нож и сделал простую операцию: перерезал пуповину. В самолетной аптечке нашелся бинт, йод и спирт. Для всех случаев жизни был приспособлен и бортрадист старший техник-лейтенант Грачев. Помогая Тайхману в акушерских делах, он первым рассмотрел, что родился мальчик, и объявил об этом всему экипажу.

Запыленов приказал радисту немедленно донести на землю, что в самолете родился ребенок, требуется организовать особую встречу.

Находясь на командном пункте аэродрома, мы сначала не поняли, о чем идет речь в радиограмме. Несколько раз переспрашивали Грачева, и он вынужден был нарушить правила связи. В коде, с помощью которого шифровалась радиосвязь самолета с землей, не была, конечно, предусмотрена фраза «родился ребенок». Радисту пришлось передать об этом на землю открытым текстом.

Размеренный ход работы командного пункта был нарушен. Опять Маша — золотые ушки стала центром внимания.

— Маша ошиблась, — заявил лейтенант Соболев, адъютант Гризодубовой, — приняла, наверное, радиограмму санитарной автомашины.

— Санитарных машин с радиостанциями пока нет, — авторитетно заявил начальник связи Женя Князев.

— Нет, так будут, — настаивал адъютант.

— Когда будут, посмотрим, а радиограмму о рождении ребенка Маша приняла от Запыленова.

Молчавший все время инженер Милованов вдруг громко сказал:

— Что вы спорите? Нашли чему удивляться! То ли еще будет! Разобьем гитлеровцев — на Луну будем летать. Представьте — с лунной обсерватории полетит сотрудница в декретный отпуск на землю, а по дороге наступят роды, что тут удивительного?! Докладывайте, «командующий», Валентине Степановне. Она лучше знает: может женщина рожать в самолете или только на земле.

Мы спохватились. Действительно, о донесении Запыленова нужно же доложить командиру.

Гризодубова срочно вызвала врача Ивана Яковлевича Безденежного, энергичного, знающего свое дело специалиста, и приказала ему подготовить все, чтобы снять с самолета мать с ребенком и доставить их в ближайший родильный дом без риска простудить обоих. Много прошло через полкового врача раненых партизан, которых он встречал и направлял в подмосковные госпитали, но встречать рожденного в небе ему не приходилось.

Необычная весть быстро облетела аэродром. Все, кто был свободен, пошли к разгрузочной площадке.

Вскоре послышался гул моторов. Самолет прошел над аэродромом. Степан Семенович проявил все свое летное мастерство, чтобы избежать грубого толчка при посадке. Наконец корабль остановился, летчик выключил моторы. Подъехала санитарная машина с носилками, нагретыми одеялами и подушками. Доктор подготовился самым лучшим образом. Гризодубова, офицеры штаба, летчики, прилетевшие с боевого задания, — все стояли в ожидании. Дверь самолета, как бы испытывая терпение встречающих, долго не открывалась. Наконец послышался характерный лязг дверного замка, и она тихо подалась внутрь фюзеляжа. Первым показался бортрадист Грачев.

— Товарищи! — крикнул он громко. — У нас в самолете родился Петька!

— Почему Петька?

— Мы его так окрестили. Петр первый. Первый человек, рожденный в небе над линией фронта.

Из самолета вышел Запыленов.

— Петьке при рождении фашисты оказали яростное сопротивление, — сказал он. — Давно наш самолет так сильно не обстреливался противником, как в момент рождения Петьки. Снаряды рвались вокруг, прожектора, как спруты, охватывали самолет…

— Это вам так казалось, — заметила Гризодубова. — Петьке, видимо, казалось наоборот. Ведь новорожденный видит все вверх ногами. Так что Петька видел события ближе к истине. Не фашисты по вас стреляли, а вы по ним.

— Товарищ командир, — обратился к Гризодубовой адъютант Соболев, — как же Петька будет писать в анкете на вопрос: место рождения?

— Очень просто. Линия фронта между фашизмом и социализмом на высоте 3 тысяч метров, — серьезно ответила Гризодубова.

Пока летчики обсуждали будущее Петьки, Аркаша Тайхман доказывал врачу, что он при родах мальчика сделал все правильно.

— Принимайте, доктор, от меня крестника в полной исправности, — говорил Аркаша. — Да имейте в виду, если в своей врачебной практике встретите затруднения, позовите меня.

Санитарная машина увезла Петьку вместе с матерью в ближайшую больницу.

Так Петька, партизанский сын, в первую же минуту своей жизни принял участие в боевых действиях авиационного полка в составе экипажа партизанского летчика Степана Запыленова.

Забегая вперед, закончу рассказ о Петьке. Много лет спустя мы сидели со Степаном Семеновичем Запыленовым в его рабочем кабинете. Он, как и до войны, служил в Гражданском воздушном флоте, но уже не летчиком, а ответственным работником одного из ведущих отделов управления ГВФ. Ему было далеко за пятьдесят, но внешне Степан Семенович оставался все таким же суровым, Тучей, а в душе добрым. Войну он закончил в должности командира авиационного полка. Подчиненные уважали его за примерность в бою и требовательность по службе.

— Слушай, Александр Михайлович, — сказал Запыленов, — а ведь Петьке сейчас уже 18 лет, наверное комсомолец, что, если бы ты написал статью в газету или в журнал об этом редком случае: рождение человека в небе? Может, он найдется? И даст о себе знать. Только смотри не расписывай меня. Я тут ни при чем и никакого отношения к появлению Петьки на свет не имею, — шутил Степан Семенович.

— Может, мальчика назвали совсем не Петькой, а Мишкой, — ответил я. — Мать его в то время была занята совсем другими мыслями и чувствами, так что едва ли она прислушивалась к летчикам, которые окрестили сына без ее согласия.

— Это верно, — сказал Степан Семенович и перевел разговор на другие случаи из своей боевой жизни в период войны. Я слушал его и думал: «Написать бы статью в газету; может, и найдутся необыкновенный Петька и его мать — Михолап Б. И., как узнал я потом. Не сумею, пожалуй, я этого сделать», — решил тогда. Но за меня это сделали другие, и вот с помощью журнала «Огонек» Михолап нашлась. Зовут ее Бронислава Ивановна.

Вот ее письмо:

«Я случайно прочитала в «Огоньке» заметку «В небе рожденный». Матерью рожденного в небе сына оказалась я. Вспомнилось все прошлое. Война принесла столько горя матерям и женам, что без слез вспоминать прошлое нельзя… Ведь я потеряла двух дорогих — сына и мужа. Я запомнила на всю жизнь перелет через линию фронта, теплое, душевное отношение ко мне всего экипажа и встречу на аэродроме… Просьбу летчиков я выполнила: назвала сына так, как они просили».

С чувством гордости Бронислава Ивановна описывает, как она, рядовая партизанка, и ее муж, Мокей Севостьянович Михолап, командир 620-го партизанского отряда, сражались против фашистских захватчиков. Но война и горе слишком близкие соседи: ни в небе рожденный сын ее Петька, ни его отец не дожили до дня победы. 30 мая 1944 года Мокей Севостьянович возвращался с Большой земли в свой отряд. В ту ночь изменило боевое счастье летчику Борису Ивановичу Павлову. Самолет сбили фашистские истребители, и он упал на окраине деревни Хворостово. Экипаж и командир партизанского отряда Михолап погибли. А вскоре умер и грудной младенец — в небе рожденный Петька.

Бронислава Ивановна не осталась одинокой. Она обрела новую семью и трудится на Минском тракторном заводе, растит двух сыновей.

…В Усакинский лес весной 1943 года Запыленов больше не летал. В апреле две посадки сделал там Иван Андреевич Гришаков. В один из полетов он доставил в Кличевский район секретаря ЦК КП(б) Белоруссии И. П. Ганенко и секретаря Могилевского обкома партии Д. С. Мовчанского.

Масленников летит в Америку

Техник отряда Кузьма Агафонович Козлов и бригада мотористов два месяца ремонтировали в Брянском лесу запыленовский самолет. Даже поломанный, он служил моральной поддержкой партизанам.

В конце апреля в Смелиже приземлился Виталий Масленников. На борту его самолета находился экипаж Запыленова. В ту же ночь Степан Семенович перелетел на своем самолете в Москву.

Масленников каждую ночь летал к Сабурову. В полеты к партизанам Виталий Иванович вкладывал, что называется, душу. Очень пригодился его прошлый опыт посадок на льдины, на заснеженные площадки северной тайги. Он был также хорошим советчиком партизан по подготовке посадочных площадок в зимних условиях, без особых технических средств.

В свободное от полетов время Масленников сконструировал лыжи для самолетов ЛИ-2. Они быстро устанавливались на шасси и легко снимались. Но авиамастерским некогда было заниматься изготовлением лыж для ЛИ-2. Зато после войны, вот уже более 20 лет, лыжи Масленникова успешно применяются в полярной авиации.

10 мая Гризодубова сказала Виталию Ивановичу:

— Сегодня партизаны просят сесть на новую площадку — Пашеньки, расположенную юго-восточнее Брянска. Уверяют: площадка пригодна, выбиралась с участием летчиков, которые ждут вывоза их на Большую землю. Полетите вы, Виталии Иванович.

— Понял, товарищ командир, — ответил Масленников.

Он изучил по карте место предстоящей посадки. Казалось, неприятностей не предвиделось. Но ухабы чаще попадают под колесо там, где их меньше всего ожидают. Ночью Масленников уверенно шел на посадку в Пашеньках. Как только шасси коснулось земли, летчик почувствовал неровность площадки. Прокатившись метров пятьдесят, самолет ударился о большую кочку, сбил шасси и лег на фюзеляж, погнул при этом лопасти винтов и повредил консоли плоскостей. Масленников был настолько возмущен, что даже через два дня, после того как его вывезли в полк, не мог прийти в себя. Из его рассказов Гризодубовой мы поняли, что летчики-штурмовики, ожидавшие самолет, чтобы вернуться на Большую землю, не посмотрели пригодность площадки. Чувствуя свою вину в поломке самолета, они в ту же ночь ушли на боевое задание; решили, видимо, искупить свою вину в бою с фашистами на земле. Днем Виталий Иванович сам выбрал площадку, а ночью с помощью партизан выложил сигналы и дал радиограмму о готовности принять самолет. Запыленов был в долгу перед Масленниковым за вывоз из Смелижа. Степан Семенович на вторую ночь благополучно сел, уже не на партизанскую, как он выразился, а на масленниковскую площадку.

Еще не улеглись события с поломкой самолета в Пашеньках, а Гризодубова уже решала, кому же поручить ответственное задание — полет в Америку. Лететь предстояло на самолете ЛИ-2 из Москвы через Сибирь на Аляску. Валентина Степановна сама была не против лететь по знакомому ей маршруту. Вспомнились Полина Осипенко и Марина Раскова, 1938 год, самолет «Родина», мировой рекорд беспосадочного перелета для женщин. В те годы для такого перелета потребовались длительная подготовка экипажа и специальный самолет. Также особо готовились перелеты в Америку экипажей Валерия Чкалова, Михаила Громова, Владимира Коккинаки.

Прошло всего пять лет, и в ту же Америку посылается экипаж на серийном самолете с посадками на нескольких аэродромах по маршруту для дозаправки бензином.

Но Гризодубова лететь не могла: слишком много дел было у нее здесь, на земле: обязанности командира полка, депутата Верховного Совета СССР, члена Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов…

Выбор пал на экипаж Масленникова.

Виталий Иванович не удивился, что именно ему доверили перелет, как в шутку выразилась Гризодубова, «к черту на кулички». Кому, как не ему, бывшему летчику Севморпути, избороздившему северные просторы от Урала до Берингова пролива, лететь туда и на этот раз? Когда экипаж Масленникова получил задание, Валентина Степановна напомнила:

— На подготовку самолета и экипажа в вашем распоряжении всего два дня.

Самолет летел над бесконечной тайгой, над тундрой, с посадками на попутных аэродромах. Кроме командира корабля Виталия Масленникова, штурмана Николая Покачалова, борттехника Федора Балашова и радиста Жоры Щукина на борту находились крупные дипломаты. Летчики опасались, как бы из-за погоды или какой-либо неисправности не пришлось доставить их в тайгу вместо Аляски. Один дипломат беспрерывно дымил сигарой: тоже, наверно, думал об этом. Когда самолет пересек Берингов пролив, он стал веселее смотреть на советских летчиков.

На аэродроме «Фербенкс» дипломатов встречали американские летчики, которым предстояло везти их дальше. Узнав, что советский самолет покрыл огромное расстояние по безлюдной (по их представлению) Сибири, они на ломаном русском языке забросали Масленникова вопросами:

— Были грозы?

— Как преодолевали туманы?

— И туманы, и проливные дожди преодолели, — ответил летчик. — А тайга наша не безлюдна.

— Вы хорошие парни, с вами можно дело иметь — не подведете, — улыбались американцы.

Комендант аэродрома «Фербенкс» никак не мог поверить переводчику, что советские летчики улетают обратно в СССР в тот же день.

— Как можно после такого перелета без отдыха? — спрашивал он.

— Пока идет война, нам отдыхать некогда, — сказал Масленников.

Через десять дней Виталий Иванович на том же самолете, в составе того же экипажа летел на боевое задание, в тыл врага. Пятнадцать посадок к партизанам совершил Масленников за лето, много раз летал бомбить вражеские объекты. Приходилось выполнять и более сложные задания. Хорошо помню, как Масленников предложил вылететь ночью на поиски пропавшей партизанской бригады, которой командовал Михаил Ильич Дука. При выполнении боевой операции бригада попала в окружение. Попытки установить с ней связь по радио остались безуспешными.

Несколько часов кружил самолет Масленникова над районом предполагаемого местонахождения бригады. Экипаж верил в успех поиска. И вот штурман эскадрильи Н. Н. Покачалов заметил внизу вспышки выстрелов. Увидели ночной бой и другие члены экипажа. Но как определить, где наши, а где враги? Масленников обратил внимание на направления огненных трасс. Одни строчили ночную темноту с разных сторон к центру невидимого круга, другие выстрелы исходили из этого круга веером.

Значит, партизаны ведут круговую оборону, решил Масленников и велел штурману отметить на карте место боя.

Вернувшись на свой аэродром, Виталий Иванович доложил командиру полка, что бригада Дуки найдена.

— Возьмите два парашютных мешка с батареями для питания рации и несколько мешков с боеприпасами, — приказала Гризодубова. — Завтра сбросите их Дуке.

— А вдруг Масленников ошибся? — усомнился я. — И груз попадет врагу.

— Враг сильнее от этого не станет. А если не ошибся и груз получат партизаны, то бригада сможет пробиться из окружения, будет спасена жизнь нескольких сотен наших людей, — ответила Валентина Степановна. — Риска в этом деле бояться не следует.

Вылетая вторично, Масленников отыскал тот же огненный круг обороны партизан, только стал он намного меньше. Более десяти мешков груза полетели вниз на парашютах.

Пока самолет возвращался домой, нам позвонили из Центрального штаба партизанского движения и сообщили, что Дука установил связь, груз летчики сбросили по назначению и вовремя.

К концу года Виталий Иванович Масленников уже сам командовал полком ночных бомбардировщиков, его грудь украшала Золотая Звезда Героя Советского Союза.

В леса Украины

Позвонили из штаба корпуса: командиру полка и начальнику штаба явиться к генералу Нестерцеву. Гризодубова находилась в полете. Через десять минут я предстал сразу перед двумя генералами: командиром корпуса и начальником штаба авиации дальнего действия.

— А, товарищ Верхозин! — воскликнул генерал Шевелев после моего доклада о прибытии. — Ну, как, майор, справляетесь? — напомнил он наш первый разговор, перед назначением меня начальником штаба полка.

— Стараюсь, товарищ генерал!

— Старайтесь, — улыбнулся Шевелев. — Подойдите сюда. — На столе лежала карта Украины. — Давайте, майор, посмотрим вместе, как лучше организовать выполнение плана авиаперевозок.

Мне мало приходилось встречаться и разговаривать с начальником штаба авиации дальнего действия. Но я знал, что Герой Советского Союза Марк Иванович Шевелев работал до войны в Главсевморпути, много времени провел в экспедициях и в полетах на дальних трассах полярной авиации. Суровые условия Севера приучили его быть всегда в коллективе людей, с которыми обсуждалась до мельчайших подробностей любая намечаемая работа, продумывалась целесообразность каждого действия. Этого метода он придерживался и в армии. Всесторонне образованный и опытный генерал-лейтенант Шевелев не считал зазорным посоветоваться о предстоящем задании с теми, кто непосредственно будет выполнять практическую сторону дела.

И вот М. И. Шевелев приехал к нам, чтобы проверить правильность своих расчетов и соображений. Он спросил, сколько в полку самолетов с дополнительными баками, где можно в пути дозаправить бензином самолеты, не имеющие этих баков.

Так мы узнали о большом и ответственном боевом задании полку на май — июнь 1943 года. Из разговора командира корпуса с Шевелевым я понял, что генерал Нестерцев строил твои расчеты на полеты без посадок и неизбежных в этом случае дневок летчиков у партизан.

— Сейчас лето, — говорил он. — Раненых и детей партизаны могут некоторое время держать у себя.

Я высказал свои соображения: пушки без посадок доставить невозможно, раненых и детей вывозить придется. Они нуждаются в этом и летом. Поэтому лучше быть готовым к полетам с посадками раньше, чем снова нас заставят партизаны через ЦК партии.

— Вот что, Верхозин, — прервал меня генерал Шевелев. — Для выяснения деталей задания вам придется съездить в штаб украинских партизан. Можете ехать сегодня, я скажу об этом Гризодубовой, — закончил разговор М. И. Шевелев.

Генерал Строкач встретил меня, как всегда, приветливо. Без лишних слов он рассказал мне о плане перевозок грузов в соединения С. А. Ковпака, А. Н. Сабурова, А. Ф. Федорова, Я. И. Мельника, М. И. Наумова, В. А. Бегмы и другие. Как стало известно позднее, речь шла об обеспечении боеприпасами главным образом знаменитых партизанских рейдов — Ковпака в Карпаты, Наумова и Мельника по Южной и Юго-Западной Украине.

— Намечается полет ответственных руководителей ЦК КП(б)У к партизанам, — сказал Т. А. Строкач в конце беседы. — Я попрошу Валентину Степановну и вас подобрать самый лучший экипаж. Пока об этом говорить не следует ни с кем, — предупредил генерал.

Тогда мы не знали, что вскоре состоится совещание членов подпольного ЦК КП(б)У, на котором будут присутствовать Д. С. Коротченко, С. А. Ковпак, А. Ф. Федоров, В. А. Бегма, С. В. Руднев, А. Н. Сабуров, В. Н. Дружинин, И. Ф. Федоров, Л. Е. Кизя, Я. И. Мельник, С. Ф. Маликов, Н. А. Кузнецов, И. Н. Чепурной, С. Г. Сеген, А. Н. Мартынов, Л. Г. Бугаенко, Г. А. Мельников.

Не знали мы и того, что эти товарищи собирались на севере Житомирской области в расположении партизанского соединения А. Н. Сабурова, что там обсуждали они оперативный план боевых действий партизан Украины на весенне-летний период 1943 года, утвержденный ЦК КП(б)У и ЦК ВКП(б).

Доставить в тыл противника членов подпольного ЦК партии Украины Гризодубова решила поручить экипажу Н. И. Слепова. Командир корабля хорошо знал почти все партизанские площадки на Украине, встречался со многими командирами партизанских соединений, а с Александром Николаевичем Сабуровым дружил. Не каждый мог удостоиться такой дружбы: генерал Сабуров выглядел не очень-то приветливым человеком. Слепов великолепно владел собой. Может, он научился этому, когда был актером в Новосибирском театре. Мы привыкли слышать: «Бросил летать, стал актером». Слепов же бросил театр, стал летчиком. Летчик из него получился талантливый, но и театралом он остался на всю жизнь. Театр научил его красочно рассказывать обо всем, что он видел или слышал. В рассказах Николая Игнатьевича герой иногда допускал ошибки, иногда был идеальным. Слепов умел заводить знакомства с ходу, мог говорить с кем угодно, но всегда сначала об авиации, потом о театре, о начальниках, а в конце мог и пошутить…

Прошло две недели. Экипажи Николая Слепова, Виталия Масленникова, Василия Федоренко, Ивана Валухова совершили немало вылетов к партизанам, Украины. Как-то утром раздался телефонный звонок. На проводе оказался полковник Соколов — начальник оперативного отдела из штаба генерала Строкача. Он сказал мне:

— Готовьте экипаж Слепова на сегодня.

Вечером, за час до вылета, на аэродром приехала группа товарищей во главе с секретарем ЦК КП(б) Украины Д. С. Коротченко. Я спросил их, умеют ли они пользоваться боевым парашютом. Узнав, что познания в этой области у них невелики, коротко рассказал, как и при каких обстоятельствах может быть применен парашют. В глазах одного из моих слушателей я заметил невысказанный вопрос: «А вдруг не раскроется?» Пришлось рассказать анекдот, как один пассажир, надевая парашют, спросил: «Как быть, если он не раскроется при прыжке?» Летчик ответил: «Придете на склад, вам заменят его другим…»

Гризодубова не ошиблась в выборе: задание экипаж Слепова выполнил отлично. Руководители подпольного ЦК КП(б) Украины в целости и сохранности были доставлены на площадку Кожушки, в соединение Ковпака. После совещания Д. С. Коротченко и Т. А. Строкач побывали в партизанских соединениях. Как отмечал на XVI съезде КП(б)У Н. С. Хрущев, «пребывание Д. С. Коротченко в тылу врага имело серьезное значение для подъема партийно-политической работы в партизанских отрядах и соединениях, среди всего населения оккупированных врагом районов Украины» ³.

Летом, как известно, ночи короткие. Не успеет потемнеть, как начинается заря. В связи с недостатком темного времени для полетов из Москвы в глубокий тыл противника была отправлена в Липецк оперативная группа из десяти самолетов. Группу возглавила В. С. Гризодубова.

Полеты с Липецкого аэродрома проходили успешно. Правда, в короткие ночи летчики не всегда успевали вернуться на свою базу с наиболее отдаленных точек и вынуждены были оставаться там на дневку. На аэродроме Дуброва часто оставалось на день по четыре — шесть самолетов. Партизаны имели возможность больше узнать от летчиков о положении на фронтах и обо всем, что их интересовало. Между летчиками и партизанами завязалась крепкая боевая дружба.

14 июня Гризодубова вылетела с грузом боеприпасов к житомирским партизанам, в соединение генерала Сабурова. Времени для обратного полета в ту же ночь не оставалось: начинался рассвет. Валентина Степановна осталась на день у партизан.

Увидев у себя прославленную летчицу, хозяева проявили такое гостеприимство, что, если бы она стала выполнять все пожелания, с которыми к ней обращались партизаны, улететь ей не пришлось бы и в следующую ночь. Повидаться с командиром полка «партизанских летчиков» на аэродром приехали известные вожаки украинских партизан — генералы А. Ф. Федоров, В. А. Бегма и другие командиры соединений и отрядов.

В этот день у А. Н. Сабурова находилось восемь экипажей: самолеты стояли замаскированные в лесу, прилегающему к площадке. Фашисты и не подозревали, что у них в тылу работает в буквальном смысле слова аэропорт, который каждую ночь принимает и выпускает более десяти самолетов. Комиссары соединений Дружинин, Богатырь и другие организовали совместный митинг. Выступавшие внесли предложение просить штаб партизанского движения Украины наградить подполковника В. С. Гризодубову медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени. Присутствовавшие на митинге представители штаба тут же под общий гул одобрения вручили Валентине Степановне партизанскую награду.

За столы сели вперемежку летчики и партизаны. Сразу нашлись шутники. Со стороны можно было подумать, что это охотники; тон задавали летчики. Гурманом партизанской кухни оказался командир корабля Александр Сергеевич Кузнецов. Он попросил для себя яичницу из десяти яиц. Многие улыбнулись и позавидовали такому аппетиту летчика. На что Александр Сергеевич нашелся и рассказал подходящий к этому случаю анекдот:

— Мой прадед был крепостным. Все его хозяйство состояло из деревянной сохи, которой он, обладая неимоверной силой, пахал поле, часто помогая лошади. Прадед ходил всегда голодным, так как аппетит его был соразмерен силе. Как-то подвыпившие гости помещика поспорили: чей крепостной больше съест и голодным останется. Хозяин моего прадеда ударил об заклад, что его Влас — так звали моего прадеда — съест молочного теленка за один присест.

Посадили Власа за стол на возвышенное место, чтобы все видели. И начал он есть приготовленного и разделенного на несколько блюд теленка. Съев одно, второе, третье, десятое блюда, Влас вопрошающе уставился на своего помещика, а тот испугался, подумав, что пари проигрывает. «Ну что ты, Власушка, неужели наелся?» — спросил барин. А мой прадед ответил: «Батюшка барин, пущай подают теля, а то наедаться начинаю»…

Я же, как видите, уступаю в аппетите моему предку, и, наверное, потому, что ем каждый день досыта.

За дружеским обедом старые, «бородатые» анекдоты чередовались с забавными случаями из боевой жизни партизан и летчиков.

— Прилетал я недавно сюда, к Александру Николаевичу Сабурову, — заговорил Николай Слепов. — Доставил ему полный самолет боеприпасов, а обратным рейсом должен был возвращаться впустую.

«Возьми, Коля, пару живых свиней, — сказал мне Александр Николаевич. — Сверх нормы в столовой летчиков жаркое лишним не будет. Да не стесняйся: — нам это не в убыток — у фашистов отбили».

Отказать уважаемому человеку, своему другу, сами понимаете, я не мог.

Связали партизаны двух солидных, еле в дверь впихнули, хрюшек, помахали на прощанье и отошли в сторону — борттехник уже запускал моторы. Из кабины я увидел слева Александра Николаевича. Я не слыхал, что он сказал, но по движению губ понял: «Ни пуха, ни пера». Вместо традиционного «Пошел к черту» ответом был полный газ моторам и взлет. Не успели мы набрать заданную высоту, как попали под сильный зенитный огонь. Мы обстреляли зенитную батарею противника. Бортовый техник Гайворонский открыл дверь пассажирской кабины и стал бросать вниз осколочные бомбы. И вдруг мимо него одна за другой с визгом выскочили из самолета свиньи. Это случилось так неожиданно, что Гайворонский почему-то крикнул: «Куда же вы?»

Но свиньи, животные бессловесные, оставили его вопрос без внимания и пошли гулять на землю с двух тысяч метров без парашютов. И, странное дело, зенитки тут же умолкли. С чего бы это?.. — закончил Николай Слепов под веселое оживление слушателей. Рассмеялся даже серьезный генерал Сабуров.

— Вы хотите знать, почему немцы прекратили стрельбу? — спросил Александр Николаевич, когда утих смех. — Так внесем в этот новый способ подавления огня противника некоторую ясность. Недавно наши ребята подорвали автомашину с фашистскими офицерами. Несколько человек взяли в плен. Один на допросе сказал по-русски, что 25 мая над их гарнизоном пролетал наш самолет. Когда зенитчики попытались его сбить, в ночном небе раздался душераздирающий визг неизвестного до этого типа русских бомб. Артиллерийская прислуга, бросив батарею, разбежалась. Вот так, Коля, — обратился Сабуров к Слепову. — Скажи спасибо свиньям. Фрицы были страшно удивлены, когда не последовало никакого взрыва, и еще больше, когда утром нашли двух разбившихся хрюшек.

…Погода благоприятствовала. Полеты к партизанам шли полным ходом. Все ночи были заняты напряженной работой на земле и в воздухе. Днем тяжелые самолеты стояли рассредоточенными на границах Липецкого аэродрома, люди отдыхали под крыльями своих самолетов. Командир корабля Сергей Соловей и штурман Павел Москаленко лежали в тени под самолетом № 20, только что загруженном взрывчаткой общим весом 1800 килограммов.

К самолету подъехала еще автомашина. Приемом груза руководил борттехник Александр Зозуля. Москаленко и Соловей отошли метров на тридцать покурить и легли на траву. Выкурив по папиросе, летчик и штурман собрались перейти с солнцепека в тень крыла самодета. Из фюзеляжа слышалось, как звонкоголосый Зозуля с кем-то спорил, что-то доказывал. И вдруг… страшный взрыв. Самолет вспыхнул и мелкими частями разлетелся во все стороны.

Контуженные, поцарапанные мелкими осколками Соловей и Москаленко остались живы. Погибли борттехник Александр Петрович Зозуля, механик Павел Сергеевич Оноприенко, бортрадист Николай Стдпанович Соколов, воздушный стрелок Павел Иванович Зайченко, авиационные механики Михаил Андреевич Фокин и Павел Иванович Горбунов, мотористы Николай Ефимович Кулиш, Владимир Алексеевич Косточкин и Ефим Сергеевич Горбачев. Погибли и три партизана из погрузочной команды, фамилии которых неизвестны.

Причина трагедии: команда, доставившая взрывчатку на аэродром, погрузила в самолет тол и взрыватели к нему навалом. Это было грубым нарушением давно существующих правил хранения и транспортировки взрывчатых веществ. Командование авиации дальнего действия, руководство партизанским движением и мы все сделали из этого соответствующие выводы, чтобы не только в нашем полку, но и нигде в армии не повторилось подобное. Кроме утраты наших боевых товарищей, взрывом был нанесен полку и большой материальный ущерб. Рядом с взорвавшимся самолетом стоял еще один ЛИ-2. Плоскости и фюзеляж его оказались настолько деформированными, что отремонтировать можно было только на заводе. Для этого надо было разобрать самолет на части и отправить по железной дороге на завод. На это потребовалось бы много времени, а самолет был крайне нужен для полетов к партизанам.

Майор Степан Семенович Запыленов предложил ускорить дело перегонкой самолета по воздуху. Инженер Николай Иванович Милованов долго думал, несколько раз облазил весь корабль, проверил узлы креплений, что-то прикидывал в уме, наконец согласился выпустить самолет без экипажа. И майор Запыленов один улетел на неисправной машине на завод. Экипаж уехалследом, поездом. Дней через десять они прилетели обратно. Самолет был капитально отремонтирован. А ночью экипаж полетел на нем с грузом к партизанам Украины.

В первых числах июля план снабжения боеприпасами украинских партизан был выполнен. Летчики 101-го авиационного полка совершили более 150 вылетов. Заключительным по этому плану был полет экипажа Бориса Лунца 5 июля с аэродрома Липецк. На борту самолета возвращался в свое соединение генерал М. И. Наумов. Благополучно пролетев линию фронта, летчик точно вывел самолет к площадке соединения Наумова, но сигналов, условленных на эту ночь, партизаны не выложили: они вели бой с карателями. Лунц, хорошо зная расположение и сигналы на площадке Храпунь, в соединении А. Н. Сабурова, предложил генералу высадиться у соседа. Наумов согласился. В это время на площадке Храпунь находился самолет Гражданского воздушного флота, прибывший за Д. С. Коротченко, генералом Т. А. Строкачем и другими ответственными товарищами. Летчик Радугин должен был вывезти их на Большую землю. Но при выруливании на старт самолет попал в песок и беспомощно стоял, ожидая помощи партизан. Но партизаны ничем не могли помочь: они вели бой на подступах к своему аэродрому, который удерживали, чтобы дать возможность улететь самолетам. Боем руководил сам генерал Сабуров.

Отлетающих провожал комиссар соединения З. А. Богатырь. Удерживать площадку было трудно, и комиссар решил отправить Д. С. Коротченко, Т. А. Строкача и других товарищей в Москву самолетом Лунца. Хотя решение и было принято немедленно, но время шло быстрее. Пока судили да рядили, настал рассвет. На границе аэродрома чаще раздавался треск автоматов и пулеметов: враг подступал, что называется, к горлу. Взлет Борис Лунц произвел так же удачно, как и посадку.

— Куда лететь? — спросил Лунц генерала Строкача.

— Решайте сами, в воздухе вы командир, — спокойно ответил генерал.

Трудная досталась задача Борису Лунцу. Лететь через линию фронта в Липецк или в Москву — наверняка собьют. Но Лунц — стреляный воробей, он знал все партизанские края и отряды лучше, чем его пассажиры. Если генерал Строкач, начальник украинского штаба партизанского движения, лично бывал во многих отрядах и соединениях, то Лунц к тому времени побывал почти на всех украинских и белорусских партизанских аэродромах.

В то утро мы сидели на командном пункте подмосковного аэродрома, дожидаясь Запыленова, который возвращался с площадки Альбинское, Бобруйской области. Вдруг радистка Маша — золотые ушки крикнула:

— Лунц! Лунц в воздухе!

Через минуту мы читали радиограмму: «Дайте разрешение на посадку Альбинское, если нельзя, то укажите другое место». В Москве уже было светло, время показывало, что там, где Лунц, тоже давно наступил рассвет. Мы поняли, что летчик попал в беду. Не медля ни минуты, ответили: «Садись Альбинское». Сразу же позвонили в штаб белорусских партизан, в Москву, и попросили срочно связаться по радио с командиром соединения в Альбинском В. И. Козловым, нынешним Председателем Президиума Верховного Совета БССР. Меня заверили, что Альбинское примет самолет, сигналы для посадки будут выложены. Тем временем Лунц подошел к площадке белорусских партизан и приземлился.

Так секретарь ЦК КП(б)У Д. С. Коротченко и начальник штаба украинских партизан генерал Т. А. Строкач оказались в партизанском краю Белоруссии. Лунц после рассказывал:

— Только я зарулил в лес, чтобы замаскировать самолет, вдруг вижу: на посадку идет еще такой же ЛИ-2. Кто бы мог быть, думаю, в такое время? Но, когда увидел опознавательные знаки, все стало ясно. Оказывается, как только я взлетел, партизаны вытащили застрявший в песке самолет Радугина. Он взлетел и пришел в Альбинское за хвостом моего самолета.

Белорусские партизаны очень радушно встретили своих друзей с Украины. Вечером они проводили их к самолетам.

Летчик Радугин усиленно просил украинских товарищей дать ему возможность хоть из Альбинского доставить их в Москву. Коротченко и его товарищи сели в самолет Гражданского флота, на котором и добрались до Москвы. Лунц привез раненых.

До конца июля полк, продолжая полеты на Украину, произвел еще 50 вылетов. Летчики снабжали партизан не только оружием и боеприпасами. На партизанских базах выгружались из самолетов кинопередвижки и новые кинофильмы, политическая и художественная литература, газеты, листовки. В партизанское село Дуброва на грузовых парашютах было сброшено оборудование типографии, а также приземлилась наборщица Мария Почкаева. Накануне вечером она работала в одной из московских типографий, а утром оказалась у партизан. Вскоре после приземления она стала набирать первый номер газеты для населения оккупированных областей.

В отдельных случаях, когда в некоторых отрядах создавалось критическое положение с питанием, страна посылала народным мстителям и продовольствие.

Большое значение имело и своевременное обеспечение партизан медикаментами, медицинским оборудованием, квалифицированными врачами, а крупные соединения — походными госпиталями.

В один из погожих весенних дней, под вечер, самолет Николая Слепова загружался медицинским оборудованием и лекарствами. У открытой двери самолета стоял мужчина лет тридцати пяти, в форме военного врача, но без знаков различия. Он внимательно наблюдал за погрузкой, то и дело вежливо покрикивая на грузчиков:

— Осторожней… Тише… Держите крепче… Не бросайте. — Это был известный хирург и педагог Михаил Михайлович Тарасов. Он летел в крупное партизанское соединение Украины, которым командовал генерал М. И. Наумов. Тарасову предстояло возглавить там медицинскую службу и быть главным хирургом соединения, которое готовилось в рейд по центральным областям Украины.

Перед вылетом командир корабля Н. И. Слепов проверил загрузку самолета.

— Это первый полевой операционно-ортопедический стол Юдина, — объяснял М. М. Тарасов летчику, показывая на ящики.

Что это за стол, Слепов не имел понятия, но он хорошо знал, как партизаны нуждаются в медицинском оборудовании. Он поблагодарил хирурга за пояснение и сказал:

— Вы не можете представить, как обрадуются вам и этим ящикам партизаны! Ведь для них ранение хуже смерти. Были же случаи, когда партизанам с огнестрельными ранами рук и ног производили ампутацию конечностей поперечной пилой…

Со старта взвилась зеленая ракета. Николай Слепов вырулил на старт, а через несколько минут взмыл в воздух и лег на курс.

…Прошло много лет. Директор Института имени Склифосовского, заслуженный врач республики Михаил Михайлович Тарасов в беседе со мной вспомнил и перелет к партизанам:

— Летел я не один. На борту самолета находилась и ассистентка — Валентина Земскова. Она была слушательницей на курсах усовершенствования врачей, где мне пришлось читать курс лекций по военно-полевой хирургии. Мы оба летели впервые в своей жизни, к тому же ночью, через линию фронта, в глубокий тыл. Через пять с половиной часов самолет приземлился на партизанском аэродроме. Мы были счастливы, что на нашу долю выпала честь быть десантниками и приземлиться у партизан в глубоком тылу врага. Я стал главным хирургом соединения украинских партизан. Нам удалось впервые применить военно-полевую хирургию в партизанских условиях, в рейдах, имея хорошее медицинское оснащение.

Операционной часто служили обыкновенные крестьянские хаты и классы школ. Иногда операционную развертывали в палатках в лесу. Все зависело от боевой обстановки.

Мы всегда были рады оказать хирургическую помощь партизанам, сохранить им жизнь, вернуть их в строй действующих бойцов. До сих пор нет-нет да и встретишь бывших пациентов, и тогда воспоминаниям нет конца…

…Весной 1943 года авиация обеспечила партизан Украины всем необходимым для выполнения плана боевых действий на весенне-летний период. А это было особенно важно в период подготовки фашистов к наступлению под Курском. Действуя в тылу противника, партизаны наносили ему огромные потери, срывали планы, замыслы и сроки операций немецко-фашистского командования. Только в июле 1943 года украинские партизаны пустили под откос 349 эшелонов с солдатами, оружием, боеприпасами и другой военной техникой врага, которые следовали на фронт.

Партизанские соединения и отряды в рейдах по степям Украины громили вражеские гарнизоны. Одно лишь соединение генерала М. И. Наумова разгромило 104 гарнизона противника.

…29 июля к штабу нашего полка подъехали две легковые машины. Из них вышли товарищи Л. Ф. Корниец, М. С. Гречуха, Д. С. Коротченко и Т. А. Строкач.

— Принимайте земляков в гости, — обратился Корниец к Валентине Степановне, вышедшей им навстречу.

— Гостям мы всегда рады. Прошу проходить в нашу хату, — приветствовала Гризодубова неожиданно приехавших в полк партийных и государственных деятелей Украины.

В маленьком кабинете командира полка не хватало места, чтобы всем разместиться.

— Ничего. Красна хата не углами, а пирогами, — шутили гости.

— Приехали благодарить летчиков за помощь нашим партизанам. Прочитайте-ка, Тимофей Амвросиевич, что вы там написали, — обратился Корниец к генералу Строкачу. — Пускай послушают товарищи летчики. как им благодарна наша республика.

Генерал вытащил из полевой сумки несколько листов бумаги и начал читать:

— «В развитии партизанского движения на Украине и активизации боевых действий партизан против сильного противника большую роль сыграл 101-й авиационный полк, которым командует полковник товарищ Гризодубова.

Командиры кораблей 101-го полка, выполняя сложные задачи по доставке боеприпасов, вооружения партизанским отрядам и организаторско-диверсионным группам в глубокий тыл противника на Украину, исключительно добросовестно выполняли поставленные им задачи.

Боевые задания выполнял личный состав кораблей настойчиво, с большим мастерством и искусством вождения воздушных кораблей в условиях ночи, зимы, плохой погоды на большое расстояние, доходившее до 2 тысяч километров по тылу противника, с отыскиванием едва заметных целей (костров), производили посадку на неиспытанные и не вполне оборудованные площадки.

Летный состав экипажей стремился оказать помощь партизанам, громящим тыл противника, боеприпасами, медикаментами и вывозом раненых, тем самым способствовал успехам Красной Армии.

Эту сложную задачу командование 101-го полка и летчики состава экипажей во главе с командирами кораблей освоили и выполнили добросовестно. По заданию украинского штаба партизанского движения с 4. 9. 42 г. по 20. 7. 43 г. полком выполнено:

1. Произведено самолето-вылетов — 284

из них:

а) с посадкой — 89

б) с выброской — 195

2. Переброшено груза — 207 тонн

3. Переброшено с посадкой и выброской — 273 человека

4. Вывезено раненых партизан и больных — 844 человека

В число выброшенного вооружения и боеприпасов входит:

1. Пулеметов и автоматов — 2100 штук

2. Винтовок и карабинов — 800 штук

3. Противотанковых ружей — 120 штук

4. Пушек — 3 штуки

5. Минометов разных — 70 штук

6. Патронов разных — 4 600 000 штук

7. Снарядов — 1300 штук

8. Тола — 30 000 килограммов

9. Мин разных — 4500 штук

10. Медикаментов — 70 мешков

В результате оказанной помощи партизанскими отрядами Украины нанесен ущерб противнику:

1. Уничтожено фашистских солдат и офицеров — 51 356

2. Пущено под откос эшелонов — 299

3. Уничтожено паровозов — 285

4. Пущено под откос бронепоездов — 8

5. Уничтожено ж.-д. вагонов и цистерн — 5935

6. Разгромлено ж.-д. станций — 8

7. Разрушено и сожжено ж.-д. мостов (разных) — 309

8. Уничтожено самолетов — 12

9. Уничтожено танков — 78

Захвачены следующие трофеи:

1. Орудий — 28

2. Танков — 4

3. Минометов разных — 93

4. Пулеметов — 450

5. Автоматов — 280

6. Винтовок — 5900

7. Автомашин — 233

8. Патронов разных — 2 500 000

Партизаны Украины доставленным вооружением, боеприпасами и взрывчаткой продолжают наносить удары по коммуникациям противника.

Выводы: украинский штаб партизанского движения, анализируя проведенную и выполненную работу личным составом 101-го авиационного полка, поддерживает ходатайство командования дивизии о присвоении полку гвардейского звания.

28 июля 1943 г. № 35» ⁴.

Генерал закончил читать, положил бумагу на стол, взглянул на Гризодубову, как бы желая увидеть в выражении ее лица, какое впечатление произвело на нее содержание прочитанного им документа. Но в это время Валентина Степановна смотрела на Демьяна Сергеевича Коротченко, словно просила высказать свое мнение. Он понял взгляд Гризодубовой и, встав, заговорил негромко, будто продолжая давно начатую беседу:

— Думаю, мы не переоценили заслуг наших партизанских летчиков. Я говорю «наших», потому что партизанские отряды, оснащенные современным пехотным оружием, которое доставили им летчики, стали в условиях всенародной борьбы как бы частью сухопутных вооруженных сил, которым придается авиация. Вот мы и считаем вас нашими летчиками. Партизаны Украины уверены, что ваш полк оправдает то высокое звание, которое, мы надеемся, будет ему присвоено. — Коротченко повернулся к Гризодубовой, улыбнулся и после паузы добавил: — Ну вот и все.

— Спасибо вам за это, — ответила Валентина Степановна. — Мы не ожидали такой высокой оценки нашей боевой работы.

— Зачем же скромничать, Валентина Степановна? — сказал генерал Строкач. — Ну кому не ясно, что летчики являются прямыми участниками тех операций, которые проводят партизаны против гитлеровцев! И ущерб, нанесенный противнику партизанами, вы смело можете записывать на боевой счет летчиков, которые доставили им оружие, проявляя при этом личный героизм, мужество и находчивость.

Тепло распрощавшись с нами, гости уехали.

Вот, думали мы, те аргументы, которых иногда не хватало Гризодубовой для доказательства правоты своего убеждения в целесообразности интенсивных полетов к партизанам. Письмо ЦК КП(б)У и украинского штаба партизанского движения убедительно говорило о тесной связи Большой земли с партизанским движением, о единстве действий партизан и Красной Армии в достижении общей победы над злейшим врагом нашей Родины — фашистской Германией.

Для «рельсовой войны»

В конце февраля 1943 года начальник штаба объединенных отрядов брянских партизан В. К. Гоголюк просил летчиков больше доставить им тола. Летчикам было ясно, что такой груз партизаны в пищу не употребляют, а используют для взрыва военных объектов и путей сообщения. Уже в середине марта Гоголюк сказал летчику Запыленову:

— Слыхал, как наши подрывники отличились. В честь женского праздника — 8 Марта у станции Выгоничи подняли в воздух Голубой мост через Десну.

— Наверное, Герой Советского Союза Ижукин? — поинтересовался обрадовавшийся Запыленов.

— Нет. Его ученики…

С весны установилась хорошая погода. Экипажи стали летать с посадками почти на все партизанские площадки.

Иван Андреевич Гришаков с большой охотой летал в Белоруссию. Может, потому, что сам он был уроженцем села Тереховки, Гомельской области. Перед самой войной жена Ивана Андреевича с тремя сыновьями, Вадимом, Виталием и Валентином, уехала на лето в Тереховку, да так и осталась там, не успев выбраться из-за болезни детей. Вполне понятны были чувства летчика Гришакова. Помню, еще ранней весной, в самую распутицу, потребовался полет с посадкой к Яхонтову. Запыленов, которому хорошо была знакома площадка Голынка, был занят. И Гришаков упросил Гризодубову дать ему это задание. Как он его выполнил, видно из приказа белорусского штаба. Я привожу его полностью:

ПРИКАЗ

начальника белорусского штаба партизанского движения № 007

23 апреля 1943 г.

г. Москва

В ночь с 12 на 13 апреля 1943 г. на площадку партизанских отрядов Яхонтова — Кордовича с людьми, боеприпасами и вооружением был направлен самолет с посадкой. Несмотря на то что посадочная площадка, в связи с весенней распутицей, была плохо приспособлена для производства посадки и взлета тяжелого самолета, экипаж командира корабля Гришакова И. А. задание выполнил отлично. Партизанские отряды Кордовича — Яхонтова прислали телеграмму, в которой передают, что они восхищены мастерски выполненной посадкой и взлетом самолета, выражают благодарность экипажу самолета № 8.

За успешное выполнение спецзадания экипажу самолета ПС-84 № 8 в составе командира корабля Гришакова, пилота Буреикова, штурмана Тимофеева, бортового техника Съедина, радиста Ризмана, стрелка Глаголева объявить БЛАГОДАРНОСТЬ.

Нач. штаба Калинин. ⁵

Летом 1943 года Красная Армия перешла в решительное наступление, сначала на Курской дуге, а затем к берегам Днепра, освобождая важнейшие промышленные районы страны. Партизаны получили задание всячески срывать железнодорожные перевозки противника, чтобы не дать ему возможности подбрасывать к фронту резервы и производить перегруппировку сил.

Боевые действия партизан на вражеских коммуникациях — самый доступный и экономически выгодный способ наносить врагу ощутимые потери. Иногда достаточно бывало 200 граммов взрывчатки, чтобы пустить под откос воинский эшелон противника или состав, груженный сотнями тонн боеприпасов и оружием, задержать на несколько часов переброску резервов к месту боевых действий. А если этих двухсотграммовых мин пустить в дело сотнями и тысячами, да одновременно на разных участках, то вообще продвижение эшелонов противника можно было сильно затруднить. Да и для охраны железнодорожных путей пришлось бы снимать с фронта многие дивизии. Исходя из этих соображений и зародилась идея «рельсовой войны» советских партизан, великолепная идея одновременных ударов по вражеским коммуникациям.

Центральный штаб партизанского движения разработал план массированных ударов по железным дорогам противника…

«Замысел «рельсовой войны» сводился к тому, чтобы одновременными действиями привести в негодность сотни тысяч железнодорожных рельсов и тем самым достигнуть коренной дезорганизации железнодорожного сообщения противника» ⁶.

Готовя наступление в районе Курской дуги; немецко-фашистское командование решило очистить свои тылы от партизан, затруднявших перегруппировку фашистских войск. Против партизан, базирующихся в Брянских лесах, противник бросил до десяти дивизий с танками и артиллерией. Ведя ожесточенные бои, партизаны наносили фашистам чувствительные потери. Выбирая удобные для себя позиции, они отходили в глубь Брянских лесов, но не надолго. Гитлеровцы понесли большие потери и вынуждены были отступить.

В период Великой Отечественной войны брянские партизаны первыми повели так называемую «рельсовую войну». По заранее разработанному плану они одновременно на большом пространстве заминировали взрывчаткой, которую доставили им летчики, важнейшие коммуникации противника и подорвали свыше 17 тысяч рельсов.

В Брянские леса вот уже почти год летал Жора Чернопятов. Полеты свои он рассчитывал так, что ему всегда хватало времени для возвращения домой в ту же ночь. 12 июня он также летал с посадкой на площадку Усохи, в районе Осиповичей, и доставил к утру необычных пассажиров. На разгрузочной площадке из самолета вышли два немецких генерала, в полной форме, будто прилетели в командировку. Мы впервые увидели живых фашистских генералов. Подумалось: не с мирными ли предложениями прилетели «завоеватели вселенной»?

— Жора, где взял такую добычу? — спросили мы летчика.

— У лесных охотников. Вчера эта дичь попала в их капкан, а сегодня мне доверили доставить ее в Москву, прямо к столу — свежую, — ответил Чернопятов шуткой.

Сопровождавший генералов партизан в таком жо шутливом тоне рассказал:

— Еще вчера генералы кричали: «Хайль!» Предлагали за свои головы отпустить из гестапо по десять советских патриотов, а наш командир им ответил: «Мы их и так освободим». До посадки в самолет фашисты молчали, а после взлета, решив, что их будут выбрасывать с высоты, загалдели: «Капут, капут».

— Я думал их попугать, — сказал Жора, — да побоялся: вдруг господа генералы брюки испачкают… Как их тогда партизаны советским генералам представлять будут?

— Правильно сделал, — сказали Жоре. — Им сейчас не до шуток: отчитываться придется…

Ни разглядеть толком, ни поговорить с пленными генералами нам не пришлось. Их тут же усадили в специальный автобус и под охраной увезли в Москву…

При переброске взрывчатки партизанам мы придерживались заведенного порядка: посылали летчиков в те районы, куда они летали раньше. Иван Андреевич Гришаков, например, садился в Альбинское более 10 раз. Эта площадка ему казалась родным домом, и он старался сделать все возможное, чтобы партизаны были довольны. Выгрузив взрывчатку, Иван Андреевич сам следил, чтобы самолет загружался ранеными и детьми полностью. Кому же, как не Гришакову, лететь туда и на этот раз.

С вечера в Альбинском прошел проливной дождь. Партизаны в ночь на 6 июня не надеялись на посадку самолета, но Гришаков сел. При посадке он заметил, что колеса самолета продавливают глубокую колею. Заметил, а подумать о последствиях взлета с такого грунта забыл. В самолет поместили больше обычного раненых и детей. Летчик, горя желанием сделать больше пользы для своих друзей, решил взлететь. Несмотря на выпущенные щитки для облегчения взлета, самолет от земли долго не отрывался — разбег по мягкому грунту был тяжелым и длинным. Если говорить прямо, то создавалась такая же ситуация, при которой погиб Бибиков, поломали свои самолеты Запыленов и Васильченко. Казалось, что усилия летчика и хорошо работающие моторы победили: самолет взлетел. Вдруг в самолете все услышали, будто ударилось автомобильное колесо на ухабе. Летчик почувствовал, что самолет на какое-то мгновение стал неуправляем, казалось, вот-вот начнет беспорядочно падать. Нервы Гришакова собрались в комок, он действовал рулями, как автомат, и самолет занял нормальное положение в прямолинейном полете. Экипаж успокоился, каждый делал свое дело. Иван Андреевич взял курс на Москву.

Три часа неимоверными усилиями Гришаков держал самолет в нормальном положении. Даже атака ночного истребителя не нарушила прямолинейного полета. Десять пробоин сделал ночной бандит в самолете, наполненном ранеными и детьми. Стрелки отогнали «мессершмитта». После благополучной посадки, утром самолет осмотрели летчики и инженеры. Все они сошлись в одном мнении: ни теоретически, ни практически самолет лететь в таком виде не мог — не было правой половины стабилизатора, рулей высоты и хвостового колеса.

Если бы Гришаков и борттехник Съедин увидели после взлета, какое повреждение получил самолет, они наверняка отказались бы от дальнейшего полета и сделали попытку сесть на ту же площадку, с которой взлетели, и эта попытка могла стать роковой.

— Ну, голуба, — хлопая по плечу Гришакова, говорил инженер Милованов, — родился ты не иначе как в рубашке. Такой полет можно совершить только один раз в жизни.

— Я больше и не собираюсь, — ответил летчик.

В следующую ночь в Альбинском сделал посадку Б. Г. Лунц. Площадка оказалась не многолюдной, как это было раньше.

— Где же народ? — спросил Лунц у партизан, выгружавших из корабля взрывчатку.

— Ушли самолет искать, — хмуро ответил один.

— Какой самолет?

— Беда у нас тут. Прошлую ночь садился ваш летчик, взял много раненых, детишек, при взлете ударился о журавль колодца. В темноте мы нашли большой кусок крыла и колесо. И вот почти сутки ищем самолет. Где-то тут недалеко упал… там люди.

Борис Григорьевич, глядя на страдальческое выражение лица партизана, рассмеялся:

— Ищи ветра в поле. Самолет давно в Москве, и ваши детишки и раненые товарищи в целости и сохранности.

Посланные связные вернули поисковые группы. Люди повеселели, удивлялись, и пошла молва о храбром летчике Гришакове, который и на палке улететь может.

Инженер по ремонту Матросов и борттехник Съедин собрали бригаду из пяти комсомольцев-мотористов и разобрали самолет Гришакова для тщательного осмотра всех деталей. Оказалось, что все можно сделать в аэродромных условиях, без помощи заводских рабочих.

— Им и так дел хватает, — сказал инженер молодым помощникам.

Двадцать дней трудились мотористы над восстановлением самолета. Борттехник В. П. Съедин похудел. Он работал, не покидая аэродром и питаясь тем, что принесут товарищи из столовой. Не отдыхал и Иван Андреевич Гришаков. Он летал на задания на других самолетах, подменяя уставших или больных летчиков. Только через месяц он вновь попал в Альбинское на своем самолете. В августе к своим друзьям он совершил еще пять посадок.

Белорусский штаб обратился с просьбой безотлагательно посадить самолет в Горельце для вывозки командира соединения генерала Покровского, получившего тяжелое ранение. Изучать место посадки времени не было. Гризодубова поручила выполнение этого задания Лунцу. Прилетел он в отряд удачно, но вылететь в ту же ночь обратно ему не удалось: приближался рассвет. На вторую ночь Лунцу была послана радиограмма с запрещением вылета из-за плохой погоды в Москве.

Состояние раненого было опасным, он часто терял сознание. Промедление с вылетом и задержка в квалифицированной медицинской помощи могли стоить генералу жизни. Лунц понимал, что в данном случае жизнь человека в его руках. И он решил взлететь, надеясь сесть на Большой земле на любом, не закрытом туманом аэродроме. Летел Лунц в исключительно сложных условиях: была мощная облачность, шел обложной дождь.

Получив донесение от Лунца о взлете, Гризодубова поняла, что раненого держать у партизан дольше невозможно. Она приказала освещать посадочную полосу прожекторами и кострами; экипаж увидел свой аэродром, и Лунц благополучно приземлился. Жизнь генерала Покровского была спасена.

Вторую посадку на площадку Горелец должен был сделать В. Д. Асавин. Был он у партизан каждую ночь, часто выполнял сложные задания: летал за сотни километров в тыл противника и возвращался, как правило, позднее всех.

Прилетев на этот раз в район Горелец, экипаж Асавина сигналов на площадке не обнаружил. «Заблудились, чего доброго», — подумал летчик, но вслух не сказал: штурман обидится, ведь он всегда точно выводил на цель и на свой аэродром. На всякий случай Асавин стал кружить: не попадутся ли сигналы. На этот упорный поиск ушло много времени и напрасно, так как сигналов на площадке не было из-за нападения на нее фашистских карателей. Приближался рассвет, возвращаться домой было уже поздно: лететь на транспортном самолете над территорией противника днем — это то же самое, что броситься на танк с палкой.

Оставив бесплодные поиски площадки Горелец, Асавин стал искать сигналы других партизанских аэродромов. В районе Осиповичи экипаж увидел потухающие костры. Но чьи они? Сделав несколько кругов, осмотрели окрестности. Сомнений не было: под крылом самолета настоящая партизанская посадочная площадка. Решили садиться…

Партизаны на площадке Усохи, куда сел Асавин, никак не ожидали в ту ночь самолет с посадкой. К ним прилетал Чернопятов, сбросил груз и улетел на восток. И вдруг садится самолет днем. Хозяева приняли это за провокацию фашистов, и встречать самолет никто не спешил. Командир корабля приказал стрелкам сидеть за пулеметами, а штурмана послал искать людей. Моторы не выключались: на всякий случай были наготове для взлета. Штурман Сулегин подошел к лесу, закричал:

— Эй! Кто тут есть живой, выходи!..

И услышал:

— А вы кто будете?

— Мы из полка Гризодубовой.

Вскоре летчики и партизаны обнимались и целовались. Самолет замаскировали на опушке леса так, что экипаж с трудом находил его…

Другие экипажи тоже не сидели просватанными невестами, а, работая с предельной нагрузкой, доставляли партизанам взрывчатку.

Гитлеровское командование заметило, конечно, активность наших полетов, стало блокировать истребителями маршруты и посадочные площадки.

20 июня Кузнецов произвел посадку с грузом взрывчатки на площадке Голынка, в отряде Яхонтова. Ночь быстро таяла, пришлось остаться на дневку. А днем прилетели три фашистских самолета, разбросали вокруг бомбы, но ни партизанам, ни самолету вреда не причинили. Часа через два фашисты прилетели снова. Но партизаны уже приготовили им достойную встречу.

Самолеты, не ожидая сопротивления, снизились. Как только они появились над площадкой, партизаны открыли ураганный огонь из всех видов оружия. Итог короткого боя был невероятен. Такому результату обороны мог позавидовать даже крупный прифронтовой город. Два фашистских самолета задымили и, не сбросив бомб, взорвались при ударе о партизанскую землю в пяти километрах от Голынки. Бомбы сбросить успел только третий «юнкерс».

На маршрутах полетов стали чаще попадаться ночные истребители противника.

Экипаж Бабиевского выбросил бобруйским партизанам взрывчатку и лег на обратный курс. Не знал Гриша Бабиевский и его экипаж, что они уже попали «на мушку» радиолокатора. Ночной истребитель, как разбойник, крадучись, пристроился в хвост их самолета и с близкой дистанции выпустил длинную очередь. Через несколько секунд самолет горел как факел. К счастью, на борту был только экипаж.

Самолет находился над районом витебских партизан. Спасти его было невозможно, и командир корабля дал команду — немедленно выброситься на парашютах. Через час после приземления экипаж был уже в сборе. Оказалось, что приземлились они на опушке леса, рядом с какой-то деревней. В наступившем рассвете были видны дома, даже ощущался запах дыма и аромат выпекаемого хлеба — хозяйки уже затопили печи. Часа два летчики сидели в лесу. Не хотелось уходить от деревни: желудки потребовали какую-то дань появившемуся после пережитого прыжка аппетиту. Самый энергичный человек в экипаже — борттехник Георгий Андрианович Фомичев предложил свои услуги — сходить в деревню за горячим хлебом.

— А вдруг там фашисты? — возразил командир корабля Бабиевский.

— Так я же не к ним пойду, а к советским людям, — успокаивал командира Фомичев.

Договорились на том, что Фомичев возьмет с собой два пистолета, а товарищи будут прикрывать его, если он нарвется на врагов.

Подходил к деревне Фомичев скрытно: сначала прятался за деревьями и кустарниками, потом стал ползти по огородам к намеченному ранее дому. Встал у забора со стороны огорода. Из дома выгала пожилая женщина. Фомичев тихо окликнул ее и тут только заметил: от окна к столбу тянулись телефонные провода. Раздумывать было поздно. Женщина подошла к забору.

— Ты кто такой? — спросила она.

— Я свой, советский, — тихо ответил Фомичев. — Фашисты есть в доме?

— Полицаи.

— А где они?

— Ты сам к ним пришел.

У Фомичева на миг задрожали ноги, но руки твердо держали пистолеты.

— Не бойся, летчик. Их только двое. Трусливы, как зайцы. Дома сейчас нет — ушли в лес искать упавший ночью самолет. — Женщина показала рукой в сторону леса, но не того, где был сейчас экипаж Бабиевского.

— Чей самолет? — более спокойно спросил Фомичев.

— Говорили, наш, советский. Полицаям по телефону приказ дали из комендатуры: искать и изловить летчиков. Вот они и ушли. Да ты не бойся, я не выдам.

— Вижу, не чужая. Хлебушка бы нам.

— Я только что испекла для полицаев, из их муки. Погоди чуток.

Женщина принесла четыре добрых буханки хлеба и, не дожидаясь вопросов, сказала:

— Вам, наверно, партизаны нужны? Так идите вон в тот лес. — И она показала в сторону, где ожидали Фомичева товарищи.

Лишь на второй день удалось связаться с партизанами. Это были те самые партизаны, что годом раньше спасли летчика Богданова. Они оказали помощь и экипажу Бабиевского. Через неделю экипаж был отправлен на Большую землю самолетом.

Выслушав рассказ Бабиевского, Гризодубова приказала: когда самолет проходит опасные зоны, вторым пилотам находиться в хвосте самолета и наблюдать за воздухом, чтобы не допустить внезапной атаки истребителей. Это оправдало себя сразу. Первым отличился экипаж Карнаушенко. На обратном маршруте после выброски партизанского груза в районе Гомеля самолет подвергся атаке фашистского истребителя. Стрелок Королев открыл огонь по противнику. Враг не успел выпустить ни одной очереди, как сам загорелся и упал на землю.

Очень часто с пробоинами в самолете прилетал Борис Лунц. Фашистские истребители нюхом чувствовали, что перед ними опытный летчик. Они охотились за ним часто, но напрасно: больше одной очереди выпустить по самолету Лунца им не удавалось. Уходил он из-под атаки маневром. Наблюдение за воздухом в экипаже было хорошее, и, как только замечали истребителя, летчик ставил винты моторов на большой шаг, делал крен со скольжением, потом переводил машину в противоположную крутую спираль и снижался до высоты 300 метров, шел некоторое время ломаным курсом, после набирал высоту 1000 метров и продолжал полет. Для повторной атаки истребители его не находили…

Летчики авиации дальнего действия и Гражданского воздушного флота, совершив весной и летом 1943 года более 900 самолето-вылетов к партизанам, обеспечили их всем необходимым для выполнения беспримерных в истории операций народной войны в тылу врага.

Получив достаточное количество взрывчатки, советские партизаны смогли летом и осенью 1943 года одновременно на большом пространстве нанести сокрушительные удары по железнодорожным коммуникациям противника.

Уже к июлю 1943 года украинские партизаны взрывчаткой, которую им доставили летчики нашего полка, пустили под откос 299 воинских эшелонов врага, взорвали 309 различных железнодорожных мостов, уничтожив при этом десятки тысяч захватчиков, много боевой техники, оружия и боеприпасов.

«В ночь на 3 августа вышли на железные дороги партизаны и большое количество местного населения Белоруссии, Калининской, Смоленской, Ленинградской и других оккупированных врагом областей. Сбивая охрану, занимая перегоны, партизаны подрывали рельсы, разрушали связь, стрелки, мосты и т. д… К концу августа было подорвано, а также повреждено другими способами, снято и утоплено 171 тысяча рельсов» ⁷. Только одной партизанской бригадой «Пламя», которой командовали Е. Ф. Филипских и комиссар И. П. Шершнев, в точение двух часов было подорвано 1500 рельсов.

Первая операция «рельсовой войны» длилась до половины сентября. Вторая операция началась с 19 октября 1943 года. Для ее обеспечения полк перебазировался на сотни километров западней. Из белорусского штаба партизанского движения, который находился еще в Москве, прибыл к нам известный парашютист-рекордсмен Полосухин. Сотни партизан благодарны этому скромному человеку. С первых дней, как начались полеты к партизанам, он руководил практической подготовкой будущих воздушных десантников-партизан, обучал их элементарным правилам прыжка с парашютом. И за все время в 101-м авиаполку не было ни одного неблагоприятного случая при выбрасывании партизанских групп в глубоком тылу противника.

Полосухин работал в Центральном и республиканских штабах партизанского движения, часто бывал на нашем аэродроме, заходил ко мне в штаб.

На этот раз он прошел прямо к Валентине Степановне. Гризодубова вызвала меня.

— Вот, читайте, начальник штаба, что пишут нам белорусы. — С этими словами она подала мне пакет и письмо, которое я тут же начал читать вслух, хотя содержание его Гризодубова уже знала:

— «Герою Советского Союза полковнику Гризодубовой В. С.

По заявкам белорусского штаба партизанского движения 101-й авиационный полк дальнего действия под Вашим командованием провел большую работу по переброске самолетами людей и грузов в действующие в тылу противника партизанские отряды. Опираясь на помощь, которую летчики оказывали в перевозке боевых грузов, партизаны Белоруссии активизировали боевую деятельность и отразили крупные карательные экспедиции гитлеровцев.

С 1 августа 1942 г. по 18 июля 1943 г. партизанскими отрядами, по неполным данным, истреблено высших фашистских чинов 14, солдат и офицеров — 120 000; разгромлено войсковых штабов 11, войсковых и полицейских гарнизонов — 118; произведено крушений воинских эшелонов 1974, бронепоездов — 5; подорвано и сожжено ж.-д. станций 10, ж.-д. мостов — 151, прочих мостов — 550; уничтожено паровозов 1847, вагонов, платформ и цистерн — 15 679, самолетов — 22, танков и бронемашин — 131, автомашин — 1018, складов с боеприпасами — 22, прочих складов — 376; захвачено орудий 37, пулеметов — 321 и сотни автоматов и винтовок.

В итоге работы полка многие партизанские отряды и бригады получили серьезную поддержку не только вооружением и боеприпасами, но и систематическую помощь в эвакуации раненых, чем вызывался большой моральный подъем. Партизаны повсеместно тепло отзываются о работе наших летчиков.

Учитывая исключительную самоотверженность и отвагу личного состава полка при выполнении сложных «заданий в полетах к партизанам, считаем, что 101-й авиаполк ДД заслуживает звания гвардейского полка.

Начальник белорусского штаба партизанского движения П. Калинин» ⁸.

На другой день этот документ был зачитан всему личному составу полка. В приведенных в письме цифрах летчики и техники видели результаты своей работы по обеспечению партизан. Это воодушевляло их на новые подвиги во имя победы над врагом.

Героем может быть каждый

Семья художника Сархоша

Только я открыл рот, чтобы доложить командиру полка о текущих делах, как отворилась дверь, и в кабинет вошла худенькая, небольшого роста женщина. Она смотрела глазами, полными слез, только на Валентину Степановну. В ее лице было столько страдания и горя, что казалось, вот-вот вырвется из ее груди раздирающий душу крик: «Помогите!»

Мы знали эту женщину: в нашем полку служили два ее сына и муж. Да, Мария Даниловна Сархош нуждалась в помощи. Она получила сегодня извещение о том, что ее муж, старшина Сархош Константин Сергеевич, в ночь на 7 октября 1943 года не вернулся с боевого задания. И это было уже третье и последнее для нее извещение, которые она получила за два месяца… Из семьи московского художника Константина Сергеевича Сархоша, потеряв мужа и двух сыновей, осталась она одна.

Чем можно было помочь этой женщине, какими словами? И есть ли такие слова, чтобы облегчить невыносимо тяжелое горе? Валентина Степановна и сердцем, и разумом чувствовала, что таких слов нет. И она не искала их и даже не стала говорить первые попавшиеся слова утешения; она вышла навстречу женщине, обняла ее, затем посадила на диван и сама села рядом. Я тихо вышел из кабинета.

Художник Сархош и его сыновья — двадцатилетний красавец и умница Борис и шестнадцатилетний чернобровый Руслан — были любимцами полка, в который они прибыли в один из солнечных дней ранней осени 1942 года.

Сархош-старший добровольно пошел в армию, сменив палитру художника на пулемет. Целый месяц он изучал со своими сыновьями бортовое оружие самолета ЛИ-2, теорию воздушной стрельбы, тренировался в тире. Отец не давал сыновьям ни минуты отдыха, пока не убедился, что и они знают пулемет не хуже его. Сам он с оружием обращаться научился еще в годы гражданской войны, когда участвовал в разгроме белых банд на Волге.

Три Сархогда приказом командира полка были назначены в разные экипажи воздушными стрелками: отец — в состав экипажа старшего лейтенанта Сергея Леонтьевича Соловей, Борис — в экипаж политработника капитана Валерьяна Владимировича Ширинкина, а Руслан — на самолет комсомольца Васи Адалева. И добровольцы начали воевать с врагом. Приходилось бывать им и над целью, сильно защищенной зенитным огнем противника, и в глубоком тылу фашистских войск, на партизанских площадках. Глаза привыкли к ночному небу, научились видеть среди россыпи звезд истребителей, вовремя их замечать, предупредить экипаж и отразить атаку. Через полгода мы уже читали в газете авиации дальнего действия «Красный сокол» (19 мая 1943 года) заметку «Стрелок Сархош сбил немецкого истребителя». В ней говорилось:

«…На расстоянии нескольких километров от цели над бомбардировщиком появился «мессершмитт». Воздушный стрелок старший сержант Константин Сархош прицелился и дал по нему короткую очередь. Немецкий летчик зашел по ходу бомбардировщика слева и ответил несколькими очередями. Трассирующие пули пролетели мимо. «Мессершмитт» не отставал. Он снова появился на 10–15 метров выше нашего корабля. Тов. Сархош повернул пулемет вправо и, взяв упреждение, дал очередь истребителю в голову. «Мессершмитту» все же удалось поровняться с бомбардировщиком. Командир экипажа тов. Соловей наклонил корабль влево, чтобы дать стрелку возможность лучше отразить нападение. Последовала длинная очередь стрелка. Фашистский истребитель загорелся. Еще одна очередь, и «мессершмитт», охваченный пламенем, свалился вниз.

Но через несколько минут появился второй истребитель. Он заходил с левой стороны в хвост бомбардировщику. Мужественный стрелок встретил его прицельным огнем, и вражеский истребитель скрылся в облаках.

Экипаж старшего лейтенанта Соловей выполнил боевой приказ, уничтожил один самолет противника и благополучно приземлился на своем аэродроме».

За героизм, проявленный в этом бою, Константин Сархош награжден орденом Красной Звезды. А еще через месяц Сархош-отец отбил яростную атаку двух «мессеров» и дал возможность экипажу выполнить боевое задание. За этот подвиг на груди Константина Сергеевича появился орден Отечественной войны II степени. Одиннадцать раз бывал Константин Сархош на партизанских площадках, охранял в воздухе боевой груз партизанам и раненых народных мстителей. Ему достойно вручили медаль «Партизану Отечественной войны» I степени.

Не отставали от отца и сыновья. Старший — Борис — проявил храбрость при отражении атаки фашистского истребителя в полете 28 января 1943 года в партизанское соединение Ковпака. Командир корабля капитан Ширинкин награжден боевым орденом Красного Знамени, а воздушный стрелок старший сержант Сархош — орденом Красной Звезды.

Руслан за отличное выполнение боевых заданий в июле 1943 года получил благодарность от командующего АДД генерала Голованова. Экипаж лейтенанта Адалева зачислен в число передовых.

В ночь на 1 августа 1943 года 17 экипажей полкавылетали к партизанам со взрывчаткой для «рельсовой войны». Командир корабля Василий Дмитриевич Адалев и штурман Николай Иванович Маковецкий вывели самолет в точно назначенное место и в 60 километрах юго-восточнее Бобруйска сбросили на площадку Поречье полторы тонны тола. Вслед за Адалевым на ту же площадку сбросил груз экипаж майора Запыленова.

В воздухе рыскали ночные истребители противника. Только легли на обратный курс, как Степан Семенович увидел впереди воздушный бой. Наш самолет ощетинился длинными трассами бортового оружия. Судя по трассам в сторону самолета, напали на него два истребителя и атаковали с разных сторон…

На свой аэродром не вернулся самолет В. Д. Адалева. Не было на КП среди шумной компании возвратившихся с боевого задания экипажей штурмана Н. И. Маковецкого, второго пилота Г. И. Иванова, бортмеханика А. В. Казаринова, бортрадиста В. А. Семенычева и воздушного стрелка Руслана Сархоша. Ничего не узнали мы об их судьбе ни на следующий день, ни к приходу к нам Марии Даниловны после потери второго сына и мужа. Но тогда, в начале августа, у нас еще теплилась надежда, что Руслан жив, он обязательно вернется. Горе большое, но надо держать себя, чтобы муж не прочитал в ее глазах, в ее материнском горе укора, что он, отец, не уговорил младшего сына остаться дома, что сам одобрил решение Руслана уйти с ним на фронт, добровольцем.

Сархоши — отец и старший сын поклялись отомстить фашистам за гибель Руслана. Экипаж политработника Ширинкина летал каждую ночь в тыл врага, перебрасывал взрывчатку партизанам Белоруссии.

Прошло три недели. Утром 22 августа мы отправили в штаб дивизии боевое донесение:

«В ночь на 22 августа экипаж заместителя командира 1-й эскадрильи по политчасти капитана Ширинкина в составе второго пилота лейтенанта Молчанова, штурмана старшего лейтенанта Зобнпна, бортмеханика старшины Рубцова, радиста сержанта Ставцева и стрелка старшего сержанта Сархоша, возвращаясь с партизанской площадки Бегомль, куда экипаж сбросил полторы тонны взрывчатки, в районе Витебска подвергся нападению истребителя противника. Умелыми и смелыми действиями экипажа, и особенно летчика Ширинкина и стрелка Сархоша, неоднократные атаки врага были отбиты, фашистский истребитель сбит.

Наш самолет произвел посадку на своем аэродроме. Воздушный стрелок старший сержант Сархош Борис Константинович тяжело ранен в голову. В самолете обнаружено 200 пробоин, перебиты тросы управления рулей поворота и пробит один бензобак».

В тот же день Борис Сархош был награжден орденом Отечественной войны I степени. Из самолета он вышел без посторонней помощи, сам дошел до санчасти и там потерял сознание. Валентина Степановна сама отвезла его в Москву, поместила в госпиталь. Рана оказалась смертельной. 23 августа Борис умер на руках матери.

И вот 7 октября 1943 года не вернулся с боевого задания и глава семьи — художник, воздушный стрелок старшина Константин Сергеевич Сархош…

Прошло более года. Полк с подмосковного аэродрома перебазировался далеко на запад. Дни гитлеровцев были сочтены. О Сархошах у нас помнили, рассказывали молодому пополнению об их храбрости, о патриотизме отца и сыновей.

И вдруг поздней осенью 1944 года в полку появился худой, заросший щетиной мужчина, в старом видавшем виды легком пальто, в рваных ботинках. Это был Сархош-отец. Его невозможно было узнать.

Рассказ Константина Сергеевича, если бы его записать полностью, мог бы стать повестью, какие пишут об узниках фашистских лагерей. Еще в воздушном бою его ранило в обе ноги. Приземлившись на парашюте, он попал в плен. Удивился, почему его не пристрелили гитлеровцы сразу. Стремление вернуться в строй, жажда мести за сыновей поставили его на ноги. Пять попыток к бегству стоили ему страшных побоев и 57 дней карцера, где нередко приходилось стоять сутками по колени в холодной воде.

Шестая попытка удалась. Он бежал из лагеря в польском городе Сувалки. По пятам гнались «собаки» с собаками, поймают — на этот раз смерти не миновать. Спасли его польские патриоты из города Сувалки. Они, рискуя жизнью, спрятали советского солдата под крышей старого, заброшенного сарая по улице Эмилии Плятер, дом 3. Дырявый сарай стоял на открытом месте, по улице патрулировали фашисты. Сархош не мог выходить из него даже ночью. Двадцать два дня, подвергаясь смертельной опасности, хозяин сарая Валерьян Богушевский кормил и поил советского патриота, чтобы спасти ему жизнь.

И вот Константин Сархош снова дома — в полку, а через неделю, оправившись, он настоял, чтобы его зачислили в состав боевого экипажа. 70 боевых вылетов совершил художник. Он давно уже понял, что не только пулемет — надежное оружие в боях с врагом, но и кисть художника. И Константин Сергеевич в свободное от полетов время снова стал рисовать. Ко дню победы он подарил полку галерею портретов героев Великой Отечественной войны.

Прошло много лет. Поздней осенью 1963 года я неожиданно для Сархошей появился в их квартире на Новомосковском шоссе. Константин Сергеевич и Мария Даниловна были дома. Художник разглядывал меня в гражданской одежде со всех сторон, как бы заново узнавал. На стене я увидел хорошо исполненный портрет школьницы, в кроватке спал мальчик. Мелькнула мысль: приемыш. И, словно отгадав эту мою мысль — от наблюдательного глаза художника ничего не скроешь, — Константин Сергеевич сказал мягко, с трогательным чувством гордости:

— Внуки. Руслановы дети.

И я узнал, что Руслан тогда, 20 лет назад, не погиб. Раненный в голову, он, совсем еще юнец, попал в плен. После войны снова был в армии — дослуживал срочную. Теперь педагог. Об этом уже рассказывала Мария Даниловна. Слушая ее, я смотрел на висевший над письменным столом портрет Бориса. Трудно говорить о том, что давно пережито. Засиделись мы до позднего вечера. Константин Сергеевич провожал меня до автобуса, продолжая рассказывать о минувших днях, о послевоенной жизни.

Подвиг техника Ивана Латышева

Еще до войны среди молодежи можно было слышать: «Вот на летчика бы пошел. Летчик — это уже герой, не то что техник, у которого нет условий для подвига». Так рассуждали те, кто не понимал, что в армии нет такой специальности, в которой воин не смог бы проявить героизма как в военное, так и в мирное время. Мне не раз приходилось быть очевидцем героизма авиационных техников.

В 1942 году, когда враг рвался в глубь нашей страны, полк получил задание — вылететь на поражение крупного скопления фашистских войск. Получил задание и летчик Иван Валухов. Перед вылетом ему показалось, что моторы барахлят.

Позвали инженера эскадрильи. Временно эту должность исполнял техник Георгий Андрианович Фомичев, тот самый Фомичев, что был сбит с экипажем Бабиевского и ходил в деревню за хлебом. Он проверил моторы и заявил летчику, что они совершенно исправны. Валухов ему не поверил. Тогда техник предложил: «Хорошо, если вы не верите в матчасть, я полечу с вами на задание». Фомичев слетал в экипаже Валухова на задание, не надевая парашюта, чем показал командиру корабля свою уверенность в его летном мастерстве и в надежности моторов. После Н. С. Валухов совершил сотни боевых вылетов, удостоился высокого звания Героя Советского Союза.

Бортовой техник Иван Денисович Латышев долго летал в составе экипажа отважного летчика В. И. Масленникова. А когда Масленникова продвинули по службе и он убыл командовать другим полком, Латышева включили в состав молодого экипажа под командованием комсомольца Николая Володина.

Молодость всегда счастлива. Счастливыми чувствовали себя и комсомольцы экипажа Володина, когда 8 сентября вылетели к партизанам Минской области. В районе города Бегомль они сбросили над площадкой боеприпасы и легли на обратный курс. В лунную ночь особенно внимательно наблюдали за воздухом, вовремя заметили двух истребителей противника и встретили их дружным огнем пулеметов. Первая атака была отбита. Тогда истребители стали атаковывать попеременно, открывая огонь с больших дистанций. Наши стрелки длительное время вели заградительный огонь, израсходовали боеприпасы. Летчик маневрировал, чтобы оторваться от противника, но оторваться не удалось. Истребители подходили к самолету ближе и били по нему, как по мишени. В экипаже три человека убиты. Командир корабля Володин и штурман Боровик тяжело ранены. Самолет загорелся.

Напрягая последние силы, Володин установил курс самолета на восток и, включив автопилот, дал команду: всем прыгать с парашютами. Ни сам он, ни штурман этого делать уже не могли. При попытке надеть парашют летчик потерял сознание и свалился с сиденья. Прыгать мог только один человек — борттехник Иван Латышев. Он не был ранен, хотя и сражался с истребителями после гибели стрелка.

Коммунист Латышев не бросился исполнять приказ командира — не стал прыгать, чтобы спастись самому.

Он снял с себя уже надетый парашют, взял на руки штурмана, пронес через горящую пассажирскую кабину, пристегнул фалу к скобе парашюта и выбросил штурмана из самолета. После этого прошел в кабину летчиков, поднял командира корабля Володина, одел на него парашют, но пронести через пассажирскую кабину не смог: там уже вовсю бушевал огонь. Огонь забрался и в кабину летчиков. Тогда Латышев открыл в потолке пилотской кабины астролюк и вытолкнул через него летчика. Не успел Иван Латышев снова надеть парашют, как последовал взрыв бензобаков…

Раненые летчик и штурман приземлились на парашютах в расположении передовых частей у линии фронта, где им была оказана медицинская помощь.

Пятнадцать лет спустя, в разговоре с Николаем Володиным, я снова просил его повторить подробно все, что случилось с ним в ту ночь. Он рассказал, что было…

— А живу я сейчас за Ивана Денисовича Латышева. Он погиб как коммунист, чтобы я, тогда комсомолец, жил вместо него.

В этих словах была высшая оценка подвига коммуниста. Вновь и вновь вставали перед глазами подвиги коммунистов Латышева, Богданова, Федоренко, Поповича и многих других героев из 101-го авиационного полка. Их подвиги явились выражением патриотических чувств, веры в правоту нашего дела, беспредельной любви к Родине. Эти качества были присущи всему личному составу полка. Вот почему к свершению подвига были готовы все: от рядового моториста до командира полка. Коммунисты являлись ведущей силой, за ними шли беспартийные. Коммунисты полка призывали в бой не словами, а личным примером. Особенно большую роль играло практическое участие политработников в боевых действиях. На задания часто вылетали заместитель командира полка по политчасти Николай Александрович Тюренков, парторг Борис Николаевич Дьячков, комсорг Иван Емельянович, Шкель и заместитель командира эскадрильи по политчасти В. В. Ширинкин. Политработники полка воспитывали личный состав и словом, и делом. Об этом убедительнее всего говорят многочисленные примеры из жизни полка.

Человек отчаянной храбрости

Начиная писать о летчике Василии Максимовиче Федоренко, я невольно вспомнил: по характеру он схож с Долоховым из «Войны и мира» Льва Толстого. Долохов, переодевшись в форму французского офицера, едет в расположение неприятеля. Видя, что его подозревают, он не спешит уезжать из стана врагов: спокойно говорит с французскими офицерами, как бы наслаждаясь опасностью. Что-то было общее у нашего Федоренко с этой чертой толстовского Долохова. Если уж воевать, так воевать жестоко, и смело смотреть в глаза врагу. Тот и другой искали подвигов. Оба сознательно ставили себя лицом к лицу с опасностью, хотя не всегда в этом была необходимость. Но была в их характерах и существенная разница. Долохов-дворянин стремился к подвигу больше из личного тщеславия, Федоренко-коммунист, советский летчик, шел на подвиг во имя свободы и процветания своей Родины.

В полк большинство летчиков были призваны из запаса. Получив богатый летный опыт в Гражданском воздушном флоте, они считали себя асами, особенно в ночных полетах и в сложных метеорологических условиях. Некоторые из них на кадровых военных летчиков смотрели свысока, считали, что те могут хорошо козырять, а не летать. Федоренко принимал это близко к сердцу: он был кадровым офицером, участником второй войны. И он доказывал на деле, что кадровый военный летчик подготовлен не хуже бывших летчиков Гражданского флота. Под новый, 1943 год на самолете В. М. Федоренко вышел ресурс моторам — предписанное заводом количество часов работы в воздухе. Запасных моторов в полку не оказалось. Экипажу Федоренко пришлось лететь в Куйбышев.

Сменив в авиационных мастерских моторы и погрузив в самолет два запасных, для другого самолета, 27 декабря Федоренко взлетел с Куйбышевского аэродрома. Не пролетел он и 20 километров, не успел даже набрать достаточную высоту, как загорелся левый мотор. Его тут же выключили. На одном моторе груженый самолет с трудом держался в воздухе. Надо было немедленно садиться. А куда? Федоренко взглянул на землю. Внизу проносились Жигулевские горы. На одной из них летчик заметил плоскую, покрытую снегом вершину. Раздумывать было некогда. Федоренко мгновенно принял решение посадить самолет на гору…

К концу дня автомашина войсковой части с инженерами вышла к месту посадки самолета, но проехать ей туда не удалось. Тогда инженеры попросили в местном колхозе лошадь. Попытка добраться до самолета в санях закончилась тем же. Кругом были крутые склоны. Только на второй день утром инженеры в сопровождении колхозников взобрались на вершину горы по узкой тропинке. Самолет стоял уже готовый к взлету. Экипаж отремонтировал загоревшийся в воздухе мотор и установил причину аварии: заедало иглы карбюратора — заводской дефект…

Инженеры говорили, что о взлете нечего и думать. Они предложили самолет разобрать и снять его с горы по частям. Но Федоренко решил взлетать. Пять дней колхозники и летчики готовили взлетную полосу. И Федоренко взлетел. Взлетел без экипажа и без груза, с 300 литрами бензина, и благополучно приземлился на Куйбышевском аэродроме.

Гризодубова и ее помощники сочли вынужденную посадку Федоренко обычным случаем. От похвалы летчика воздержались. Конечно, в создавшейся обстановке действия Федоренко были не безрассудством, а проявлением расчетливой смелости. Он спас и самолет и экипаж. Но…

В. М. Федоренко прибыл к нам из полка ночных бомбардировщиков, где судил его трибунал за поломку самолета вторым пилотом. В характеристике говорилось, что второй летчик из экипажа Федоренко жаловался, будто он уже может управлять самолетом не хуже командира корабля, а ему долго не дают летать самостоятельно. Ночью, когда экипаж, получив боевое издание, вырулил на старт для взлета, Федоренко приказал второму летчику взлетать, а сам, вместо того чтобы контролировать действия подчиненного, ушел в фюзеляж самолета. Второй летчик, хвастун по натуре, со взлетом не справился, зацепил винтами за землю и упал на границе аэродрома. Бортмеханик своевременно выключил зажигание и предотвратил пожар. Самолет был разбит, экипаж отделался синяками. Командир корабля Федоренко получил два года условно с отбытием наказания в действующей части.

И еще говорилось в характеристике, что Федоренко как летчик отлично владеет техникой пилотирования, смел и настойчив, но имеет склонность к безрассудным поступкам…

Прошлая, довоенная биография Федоренко была безупречной. Уронгенец Воронежской области, до армии жил в Златоусте, окончил ФЗУ, работал на металлургическом заводе сталеваром 7-го разряда. В ВВС пришел по комсомольской путевке. В 1939 году участвовал в войне с белофиннами.

Таков был Федоренко, когда в апреле 1942 года появился в кабинете Гризодубовой. Валентина Степановна, выслушав прошлую историю летчика, сказала ему:

— После всего, что с вами случилось, мы обязаны присмотреться к вам, прежде чем уравнять в доверии с другими летчиками. Верю, лично вы — отличный летчик. Но нам хочется, чтобы подчиненные были в первую очередь уравновешенными людьми. Договоримся так: за смелость в бою мы будем вас поощрять, за безрассудство — наказывать.

Федоренко вышел от Гризодубовой с каплями пота на лице…

К Василию Федоренко мы присмотрелись быстро и как-то сразу полюбили его в полку. Нам понравился его открытый взгляд, бесхитростный рассказ о себе и обо всем, что видел. Он был высок ростом, подвижен, но не суетлив, энергичен и деловит. Мне такие люди нравятся. Василий Максимович вскоре проникся ко мне доверием, стал обращаться не только по службе, но и за советами по личным, житейским делам. Я, как мог, помогал ему чувствовать себя равноправным среди сильных летчиков.

За лето и осень 1942 года Василий Максимович совершил десятки боевых вылетов, в том числе и к партизанам. Командование поощряло его сдержанно, особых похвал не выказывало. Вот почему посадка и взлет Федоренко в Жигулях были отнесены к обыкновенным случаям.

Забегая чуть вперед, скажу: через месяц после отчаянно смелой посадки на неисправном самолете на гору Василий Максимович снова заставил говорить о себе как о человеке, склонном к боевым приключениям. Правда, он их не искал, но обстоятельства толкали его к приключениям.

В январе 1943 года битва на Волге подходила к развязке. Красная Армия добивала окруженные гитлеровские войска, развивала наступление на запад. В интересах Юго-Западного фронта в тылу врага действовали части 2-го гвардейского танкового корпуса. Горючее и боеприпасы доставляли танкистам летчики нашего полка. Десять самолетов днем вылетали с аэродромов Калач и Ленинск, сбрасывали груз на парашютах. Приходилось и садиться на аэродромах, занятых танкистами.

В один из таких полетов экипаж В. М. Федоренко должен был доставить боеприпасы танкистам с посадкой на бывшем фашистском аэродроме. Но прилетел он туда на несколько минут раньше, чем танкисты успели занять аэродром. Федоренко произвел посадку. Летевшие за ним два самолета тоже сели. И только на земле Василий Максимович увидел, что аэродром еще в руках противника. К счастью, наземная и противовоздушная оборона отсутствовали: солдаты этих подразделений разбежались при подходе советских танков. Фашистские летчики и техники, находившиеся на аэродроме, при появлении наших самолетов, поспешили в укрытия.

Федоренко увидел, что допустил опасную поспешность, но, оказавшись в острой боевой ситуации, оценил обстановку правильно. Он приказал своим стрелкам открыть огонь по стоянкам фашистских самолетов, а сам стал заруливать самолет для взлета. Под огнем приближающихся к аэродрому советских танков и пулеметных установок наших самолетов фашисты не сразу осмелились вылезти из укрытий и взяться за оружие. Этот-то момент и использовал Федоренко для безопасного взлета. Пока гитлеровцы пришли в себя, отчаянный летчик успел выпустить впереди себя два других самолета и взлетел сам. Через несколько минут на аэродром ворвались советские танки. Исправные, но стоящие без горючего, самолеты противника вместе с обслуживающим персоналом были захвачены танкистами. Федоренко посадил машину второй раз и сдал груз по назначению.

Второй раз храбрый летчик стоял перед командиром и объяснял, что он вовсе не виновен в медлительности танкистов, не захвативших к его прилету аэродром.

При подготовке к боевому вылету Федоренко упорно добивался получить самое сложное и ответственное задание. Если другие летчики при первом полете не садились на незнакомые площадки, а изучали их расположение во время выброски груза с парашютами, то Федоренко садился с первого раза и всегда удачно. 10 августа 1943 года он первым сел на площадку Погонное, в 30 километрах от Нежина, вывез оттуда раненых. На второй день он первым произвел посадку на площадку Кукшин, тоже в районе Нежина. 15 августа повторно сел в Погонное.

После этого о Федоренко заговорили в полку как о самом храбром летчике. Все были довольны настойчивостью Василия Максимовича.

Летом 1943 года Федоренко летал к А. Н. Сабурову на партизанский аэродром Дуброва, доставлял партизанам Украины взрывчатку для крушения поездов и взрыва мостов. 10 июня А. Н. Сабуров сказал Василию Максимовичу:

— Сегодня на Большую землю полетит с тобой комиссар Захар Антонович Богатырь. Понял? Доверяем тебе партизанского Богатыря.

— Понял, товарищ генерал, — ответил Федоренко.

— И еще, — добавил Сабуров, — обратно комиссар будет возвращаться с кинооператорами. Так ты уж их аккуратней…

Выполнив это задание, Василий Максимович два раза побывал у С. А. Ковпака. Продолжая полеты в тыл врага, Федоренко каждый раз просил разрешения на посадку у партизан.

23 августа Василий Максимович получил задание выбросить груз на новую площадку — Моровская Гута, в 40 километрах от Чернигова. Перед вылетом он подошел ко мне.

— А что, если я посмотрю площадку и она окажется хорошей? Можно сесть? — спросил он и тут же убеждал: — Ведь командир отряда Таранущенко просил с посадкой.

Я не стал огорчать отказом, который прозвучал бы как недоверие, и ответил:

— Смотрите, если будет уверенность в благополучном исходе, садитесь, но дайте знать об этом по радио.

На мое решение Гризодубова укоризненно промолчала: видимо, стремление Федоренко к посадкам на не изученных еще площадках она не одобряла…

Ночь перевалила на вторую половину. Летчики донесли по радио о выполнении задания. Донес и Федоренко: «Иду на посадку Моровская Гута». Домой он в ту ночь не вернулся. Причин задержки летчиков у партизан в августе, когда ночи стали длиннее, было меньше. Я чувствовал себя виноватым: лучше бы не разрешать ему садиться. День прошел в напрасных волнениях. Ночью Василий Максимович вернулся первым, привез 15 раненых партизан и 10 детей.

— Зачем оставались на дневку? — спросили его.

— Помогал партизанам устроить площадку для посадки, — просто сказал Федоренко. — На ней оказалась большая трава.

Ответ вполне удовлетворил командование.

Прошла неделя. На площадку Моровская Гута слетал Степан Запыленов. К тому времени он был уже заместителем командира полка, но летал не меньше любого рядового летчика. После завтрака Запыленов остался со мной за столом и. улыбаясь (что делал он редко, когда речь шла о серьезном деле), заговорил:

— Знаете, что наш храбрец наделал в Моровской Гуте?

— Хорошую площадку сделал.

— Площадка сама собой. Федоренко среди бела дни ездил на партизанской автомашине в Чернигов.

— Не может быть? — От неожиданности я даже рот раскрыл. — Что он, с ума сошел?

Мы обсудили все последствия федоренковского безрассудства и решили, прежде чем доложить Гризодубовой, поговорить с самим Василием Максимовичем. Знали об этом случае не мы одни, по аэродрому поползли слухи… Федоренко не стал играть в прятки и ждать, когда его вызовут к начальству, а сам пришел в штаб. К концу дня я заканчивал подготовку боевою задания на предстоящую ночь. В это время и зашел ко мне Федоренко, спросил, можно ли поговорить сейчас с командиром полка. Гризодубовой в штабе не было.

— Что у вас, Василий Максимович? — спросил я.

— Дело, Александр Михайлович. Кажется, я малость переборщил.

Мы были уверены, что Федоренко придет к нам, когда почувствует надобность в нашем совете.

— Вот что, Василий Максимович, я знаю, зачем вы пришли. Совершили глупость и хотите, чтобы я помог из нее выпутаться. Нечего сказать, хорошо вы использовали мое разрешение на посадку в Гуте. Расскажите все, как было. И не пытайтесь водить меня за нос! — сказал я недовольным тоном.

— Зачем же? Я не выкручиваться пришел, — ответил Федоренко, — а исповедоваться. — И он стал рассказывать: — Приземлился хорошо, а взлететь не решился: опасно, трава на площадке такая высокая, что можно винтами задеть. Остались на дневку. Отдохнув часа два, я вышел из землянки и увидел легковую машину «оппель адмирал». Точно такая же, как у Валентины Степановны. Спросил, чья. Один партизан ответил: «Недавно на дороге поймали подвыпивших эсэсовцев. Их, за ненадобностью, отправили к праотцам, а машину пригнали в отряд. Вот и стоит — бензина нет». Я послал партизана разбудить борттехника, а когда тот подошел, сказал ему, чтобы заправил ихнего «оппеля» бензином и маслом. За завтраком мне пришла в голову мысль: съездить в оккупированный фашистами Чернигов. Начал расспрашивать партизан, как дорога в Чернигов. Говорят, хорошая: шоссе, 40 километров. Нашелся и шофер, который согласился ехать. Правда, партизаны сначала не верили, думали, шучу. Дали мне фуражку, новую, с эсэсовского офицера. Шофер переоделся в форму немецкого солдата. Кожанку я снимать не стал, только погоны отстегнул и положил в карман. В таком виде двинулись в путь. Проехав по проселку километров двенадцать, выехали на шоссе. Тут я было задумался. Ведь в Чернигове полно гитлеровцев, много оккупационных учреждений и запасных частей, город охраняется как следует. Но и возвращаться в отряд неохота. Партизаны могут подумать, что летчик труса сыграл…

На полу автомашины лежало два автомата, у меня в кармане пистолет, у шофера четыре гранаты, — продолжал Федоренко. — Увидев контрольный пост при въезде в город, я сказал шоферу, чтобы он сбавил скорость, но ехал увереннее и ни в коем случае не останавливался. Регулировщик показывал «дубинкой» остановиться. Я высунул в окно голову в эсэсовской фуражке и, грозя кулаком, строго посмотрел на солдата. Он опустил «дубинку», козырнул мне. Так мы оказались в городе. Проехали по центральной улице, остановились у рынка. Я вышел из машины, посмотрел, чем торгуют, зашел в ларек, купил сигарет (денег мне дал шофер, который предусмотрительно взял их у командира). Все это у нас заняло минут пятнадцать — двадцать, и мы двинулись обратно. Выезжая из города, я думал: «Хоть бы регулировщик на КП не сменился». Его я считал уже «знакомым». К счастью, там стоял тот же солдат. Увидев мое лицо, снова опустил «дубинку» и козырнул. К обеду мы были уже в отряде, а ночью я вылетел домой. Вот и все, — закончил Федоренко. Помолчал немного и добавил: — Боюсь, узнает об этом большое начальство, влетит мне…

В тот же вечер мы с Запыленовым рассказали все Гризодубовой и попросили не наказывать сильно «безумца». Валентина Степановна вызвала Федоренко и долго говорила ему о бессмысленности его поступка, о том, где храбрость может быть похвальной, а где она становится вредной и для дела, и для самого героя.

Поступок отчаянно храброго летчика одним казался слишком рискованным и едва ли нужным, другие не видели в нем ничего необычного. Возможно, по этим мотивам и не стали строго наказывать Федоренко. Только отстранили от дальнейших полетов к партизанам.

Василий Максимович стал летать на боевые задания, бомбить вражеские цели, и вскоре показал себя истинным героем. Мне кажется, тут он просто нашел себя. В каждый полет он старался взять в самолет бомб больше, чем его товарищи. На один из крупных вражеских объектов экипаж Федоренко совершил три вылета в одну ночь. Командующий авиации дальнего действия наградил летчика именными золотыми часами, а членов его экипажа — серебряными. На груди летчика отчаянной храбрости появились боевые ордена. Федоренко назначили командиром эскадрильи. Храбрости его завидовали не только подчиненные, но и летчики других подразделений.

Фотограф просится в бой

Техник-лейтенант Михаил Александрович Станкеев был беспартийным, скромным и трудолюбивым офицером. Небольшого роста, голубоглазый. Глядя на него, никто бы не подумал, что в душе этого человека таится такая сила любви к Родине и ненависть к врагам, которой хватило бы на совершение изумительного подвига. Но мог ли совершить подвиг не летающий в бой техник по фотооборудованию, в прошлом простой фотограф из Андреаполя, что в Калининской области.

В середине 1943 года Станкеев пришел ко мне поговорить по личному делу. Я приготовился выслушать просьбу об отпуске. Семья Станкеева — жена Евдокия Федоровна, сын Вова, пяти лет, и мать Прасковья Ефимовна — жила несколько месяцев на временно оккупированной территории в Андреапольском районе. На днях Станкеев получил известие от жены, что все живы. И ему, конечно, хочется поскорей увидеться с семьей.

Но я ошибся. Техник по фото завел разговор совсем на другую тему: он жаловался, что война движется к концу и может случиться так, что ему впоследствии нечего будет сказать детям и внукам, как он воевал.

— Поэтому, — закончил он, — разрешите мне летать в составе экипажа, занимающегося разведкой, в том числе фотографированием тыловых объектов противника.

Для меня это была не новая песня. С такой просьбой он обращался уже несколько раз — и к командиру полка, и к замполиту, и ко мне. И всякий раз, получив короткий отказ: «Вам летать не положено», молча уходил и занимался своим делом. А дело у него было важное, исполнял он его с большой любовью и знанием, так что нашлось бы чего рассказать когда-то и внукам, и правнукам. Ведь он готовил аппаратуру к фотографированию цели ночью и очень оперативно давал командованию дешифрированные снимки аэрофоторазведки.

Можно было, как раньше, ответить Станкееву коротким отказом: летать тому, кто не числится в боевом расчете экипажа, не положено, и все тут. Но на этот раз я не торопился с ответом: речь шла об экипаже самолета-фотографа или аэрофоторазведчика, за работу которых я отвечал, как начальник штаба. Хорошие снимки привозили — меня хвалили, плохие — ругали. А в то время нам не везло: летчик Борисов привозил плохие снимки. Об этом знал техник по фото Станкеев. Заметив мою нерешительность, он заявил прямо:

— Буду добиваться хороших снимков, и вас ругать перестанут.

— Ну и хитрец же вы, Станкеев, — начал я отчитывать просителя. — Сначала говорили, что вам летать хочется, чтобы лично участвовать в боевых действиях, а сейчас вроде за меня хлопочете! Ладно. Разрешаю летать в составе экипажа разведчика, только тогда, когда самолет летит на задания по фотографированию вражеских объектов. К партизанам летать вам незачем.

— Спасибо, товарищ подполковник, — обрадовался Станкеев и, повеселевший, ушел.

Валентина Степановна одобрила мое решение.

Шло время. Экипаж разведчика каждую ночь вылетал согласно приказу: если полк летел бомбить вражеские объекты, разведчик фотографировал цель до и после бомбометания, чтобы можно было по фотоснимкам определить степень поражения цели; если же к партизанам — самолет шел на разведку погоды и попутно бросал груз на какую-либо партизанскую площадку. С тех пор как стал летать Станкеев, плохих снимков экипаж не привозил. «Наверное, — думал я, — раньше у Борисова не клеилось дело с фотооборудованпем, а как стал летать техник, дело наладилось». Поэтому ограничивать полеты Станкеева мы не стали.

Как-то в конце боевой ночи, мы стояли на старте, ожидали посадку последнего самолета-разведчика. Борисов имел задание: сфотографировать вражескую цель после поражения ее тяжелыми бомбами. Экипаж донес по радио: «Задание выполнил, цель сфотографировал», а о перелете линии фронта не сообщил. Штурман полка и инженер вели расчет расхода горючего. Все волновались. Наконец расчеты показали, что в воздухе самолет быть не может: горючего в баках нет. Ждать дальше на старте ни к чему. Ушли на КП, с надеждой, что разведчик сел на запасном аэродроме ближе к линии фронта. К полудню никаких донесений не поступило: значит, самолет сбит.

На второй день получили телеграмму: «Самолет сбит, экипаж спасен. Борисов».

— Ну, слава богу, хоть люди живы, — вздохнул я, вручая телеграмму Гризодубовой.

Экипаж прибыл к вечеру. Командир корабля, штурман и остальные члены экипажа по очереди доложили Гризодубовой о случившемся. То, что мы услышали на этот раз, было обычным для войны: самолет Борисова обстреляла зенитная артиллерия противника. От прямого попадания в бензобаки самолет загорелся. Борисов перетянул через линию фронта и дал команду прыгать. У Станкеева парашюта не оказалось. От предложения стрелка прыгать вдвоем на одном парашюте он отказался. Медлить было нельзя, помочь товарищу чем-либо другим невозможно, и он остался в горевшем самолете один.

— Почему же вы допустили полет Станкеева без парашюта? — строго спросила Валентина Степановна командира корабля.

— На земле Станкеев всегда докладывал, что парашют в самолете, а когда подлетали к цели, он заявлял, что летит без парашюта, и требовал лететь над целью смело, иначе снимка не получится, — ответил Борисов. — Так было и на этот раз.

— Приземлились на передовой, — продолжал Борисов, — в расположении наших войск. Самолет упал недалеко в том же районе. Пошли туда собрать и похоронить останки Станкеева. Там увидели расплавленные детали сгоревшего самолета. Останков Станкеева не нашли. «Видимо, он сгорел полностью», — сказал я. Мы постояли, молча, потом собрали несколько раплавленных деталей самолета, закопали их в землю и сделали могильный холмик… Вот и все.

Мы чувствовали себя виноватыми. Ну зачем было разрешать Станкееву летать? Правда, он обещание выполнил: снимки самолет привозил хорошие. Командование было довольно и отметило это в приказе по корпусу. А какой ценой Станкеев понуждал летчика идти прямо на цель, не маневрируя, чтобы получить отличный снимок! Но ведь это нужно было не лично нам, пытались мы успокоить свою совесть и не могли. Как же мы раньше не замечали, какая сила воли таится в этом скромном труженике войны?..

Прошло около двух недель. Семье М. А. Станкеева послали «похоронную». Экипаж Борисова получил новый самолет и продолжал летать на бомбежки. Место разведчика занял другой, более опытный летчик — Александр Леонидович Недорезов, сибиряк, немногословный офицер, не знающий страха перед любой трудностью. Бортмехаником в экипаже летал сын погибшего летчика Коля Миненков.

Однажды, когда офицеры штаба ушли на обед, я сидел в комнате один и, увлекшись какими-то делами, едва слышал, как кто-то вошел, кашлянул и заговорил:

— Товарищ подполковник, разрешите доложить. Техник-лейтенант Станкеев прибыл к месту службы.

Подняв голову, я оторопело смотрел на него, вспышкой пронеслась мысль: что же произошло с экипажем в самолете № 19? Пауза затянулась. Я обрадовался и не знал, что говорить. А что-то надо было сказать Станкееву, и я, не подумав, брякнул:

— А ты знаешь, что мы тебя похоронили?

— Знаю. Мне по дороге знакомый старшина встретился.

— Семье письмо или телеграмму послал?

— Послал.

— Ну, тогда все в порядке. — На душе стало легче, будто камень с нее свалился. Я снова вошел в свою колею. — Давай садись и рассказывай, как ты дошел до второй жизни.

Пока я спрашивал его, в штаб вошли офицеры. Они сели и не мешали рассказу «пришедшего с того света».

— Что тут рассказывать? Все просто, — начал Станкеев. — Когда услышал команду прыгать, только тогда дошло до меня, что я без парашюта. Все бросились к двери, стали прыгать. Последними подошли стрелок и командир корабля. Заметив мою беду, они попеременно предлагали связаться чем-либо для совместного прыжка на одном парашюте. Но я не стал подвергать их жизнь опасности. Вижу, пока будем торговаться, погибнем все втроем. Тогда крикнул им: «Прыгайте!», а сам убежал в хвост самолета. Там лежали чехлы от моторов. Я быстро завернулся в них, стал ждать удара. Уцелеть не надеялся, самолет с высоты 3 тысяч метров падал уже беспорядочно. Казалось, бесконечно долго бросало меня в разные стороны и прижимало к стенкам хвостовой части.

Мне представлялась картина, как придет домой, к матери, почтальон, как заплачут мать и жена, узнав о моей смерти. Не знаю, сколько прошло времени, я почувствовал удар, вернее, начало удара, остальное я уже не слышал: потерял сознание. Пришел в себя от жары; открыл глаза, но понять ничего не мог, все кружилось и горело: небо, остатки самолета…

Медленно приходило сознание. Понял, что лежу рядом с огнем, пошевелил ногами — целы, руки тоже слушались, и я пополз в сторону от огня. Постепенно понял, что меня, завернутого в ватный чехол, выбросило из самолета при ударе о землю. К горевшему самолету подошли два солдата. Они увидели меня и полезли в мой карман за документами. Прочитав их, сказали: «Это наш летчик». Сгоряча я отполз, а сказать что-нибудь солдатам уже не мог. Солдаты шли с переднего края в медсанбат. Они положили меня на плащ-палатку и дотащили до места, куда шли сами. Голова сильно кружилась. Врач осмотрел меня. «Сильное сотрясение мозга. Ему нужен абсолютный покой. Он нетранспортабельный», — услышал я и снова забылся. Лежал десять дней. Мне стало легче, голова перестала болеть. А еще через два дня меня выписали…

— Почему же вы летали без парашюта? — спросили Станкеева.

— Не успевал его получать в кладовой. Пока заряжал фотоаппарат, наступало время вылета, так я без парашюта и улетал.

— Не успевал, — улыбнулся я. — Расскажите лучше, как заставили Борисова выдерживать курс над целью.

Станкеев замялся, потом сказал:

— Один раз я действительно забыл парашют. Как сейчас, помню: впереди уже цель видна, в воздухе рвались сотни снарядов. Командир корабля начал сворачивать с курса. Я сразу же понял: снимка не получится, напрасно летали. Вспомнил о парашюте. Если собьют, прыгать не придется. Но летели-то мы не спасаться, а привезти снимки. Подошел к Борисову. Так и так, говорю, идите точно на цель. Собьют — все выпрыгнут. Я без парашюта и то не боюсь. Не знаю, как понял меня командир, но направил самолет нужным курсом. И снимочки мы привезли — всегда бы такие. А потом умышленно забывал парашют, можете наказывать.

Михаил Станкеев служил в полку до конца войны. Как-то парторг полка Б. Н. Дьячков спросил его:

— Почему вы в партию не вступаете?

— Рановато было. Хотел убедиться, что могу защищать Родину так же, как защищают ее коммунисты. Одного желания стать коммунистом мало.

Слова Станкеева не лишены глубокого смысла. Часто на вопрос при приеме в партию: почему вы вступаете — можно услышать ответ: потому, что хочу быть передовым, находиться в первых рядах… И как правило, собрание удовлетворяется таким ответом. А вот может ли этот человек быть передовым? Может ли находиться в первых рядах наступающих? Такие вопросы не всегда ставятся. И напрасно. Я давно член партии, а понял, что хотеть быть коммунистом и быть им по-настоящему, лишь через много лет, в 1941 году. Почему именно в это время? Да потому, что человек испытывается, когда требуется от него уже не только желание, но и умение, а иногда и жизнь. А готовность к этому люди проявляют в трудный для Родины час.

Помню первые дни войны. 1-й тяжелобомбардировочный авиаполк готовился к боевому вылету. У всех настоящих коммунистов и беспартийных патриотов, а их абсолютное большинство, была бесстрашная решимость к борьбе с фашизмом. Они не боялись предстоящей встречи с врагом, не боялись и смерти при защите Родины, потому что были готовы к этому, и если гибли в бою, то непобежденными.

Так вот и фототехник Михаил Станкеев. Он правильно считал: чтобы стать коммунистом, мало того, чтобы уметь высоко поднимать ногу в парадном строю или уметь зарядить фотоаппарат. Чтобы стать передовым, нужно иметь не только желание стать впереди, но и умение идти вперед, не боясь никаких преград.

Самолет сел без летчика

Экипаж молодого командира корабля Леонида Шуваева состоял из боевых комсомольцев. Задания они выполняли старательно, с огоньком. Им доверяли бомбить фашистские войска и летать на выброску грузов партизанам.

При подготовке к «рельсовой войне» экипаж Шуваева доставлял взрывчатку на партизанские площадки Замхов (в районе Полоцка), Митенька (в районе Могилева) и Старино (под Борисовом). При этих полетах экипаж осваивал вождение самолета в сложных метеорологических условиях, нередко отражал и атаки истребителей. Одним словом, еще несколько десятков боевых вылетов, и экипаж уже считался бы опытным. Но экзамен пришел неожиданно.

Ночью 20 августа 1943 года, возвращаясь с боевого задания, самолет Шуваева попал у линии фронта в зону зенитного огня противника. Небо лизали прожекторы, снаряды рвались вокруг самолета так близко, что осколки градом стучали о металлическую обшивку фюзеляжа. Вскоре внизу показалась линия фронта, освещенная вспышками выстрелов. Когда летчикам Шуваеву и Орапу казалось уже, что все окончится благополучно, самолет потряс сильный взрыв, раздавшийся сзади. Корабль словно затормозило, будто кто-то придержал его за хвост. Радист и борттехник упали, ударились о металлические предметы и поранили себе лица. Самолет потерял управляемость и перешел в крутое пикирование.

Командиру корабля Шуваеву, второму пилоту Орапу и борттехнику Борисову показалось, что они сбиты. Шуваев, как командир корабля, дал экипажу команду покинуть самолет. Первым прыгнул Борисов, за ним радист Селезнев, потом Шуваев и Орап…

В ту ночь благополучно вернулись с задания все самолеты. Последний прилетевший к аэродрому самолет долго не садился. Руководитель полета забеспокоился: в чем дело, почему самолет кружится над аэродромом, не делая попытки сесть? Не ранен ли летчик? Не повреждены ли рули управления? Почему радист молчит, не связывается с командным пунктом? Эти вопросы переходили из уст в уста летчиков, пришедших на старт.

Все знали, что в воздухе самолет Шуваева, и беспокоились за боевых товарищей.

Сделав 14 кругов, самолет, словно надоело ему кружиться, нехотя и неуверенно пошел на снижение. У всех, кто был на старте, создалось впечатление, что самолет садится без летчика: то кверху нос задерет, то клюнет, и так несколько раз, пока не ударился колесами о землю. Шасси не выдержали. Самолет проелозил по земле и замер.

К самолету подъехал на машине майор Запыленов. Штурман корабля младший лейтенант Ковбасюк и стрелок Коноваленко были уже на земле.

— Разрешите доложить, — обратился штурман к Запыленову.

— Где командир корабля? — спросил Запыленов.

— Нет его.

— Убит? А остальные?

— Все они выпрыгнули с парашютами, — ответил Ковбасюк.

Пока техники убирали с летного поля самолет, штурман рассказывал:

— …Когда самолет стал падать, командир подал команду: «Выбрасываться с парашютом». Все бросились к дверям, а у меня парашют был отстегнут и висел на крючке. В спешке я случайно выдернул кольцо, и мой парашют раскрылся в кабине. Стрелок Коноваленко решил помочь мне и прыгать не стал. Но помогать было уже поздно: вот-вот ударимся о землю. Прошло несколько секунд, и мы почувствовали, что самолет вышел из беспорядочного падения и стал нормально лететь. Я немедленно бросился в пилотскую кабину, надеясь увидеть там летчика, но в кабине никого небыло. Самолет летел без летчиков. Тогда я знаками позвал стрелка — он парень бывалый, имеет 180 вылетов в тыл врага, а я ведь летел всего третий раз. Коноваленко посмотрел на приборы и сказал: «Управление поставлено на автопилот». Видимо, летчик включил его, перед тем как прыгать. Нам ничего не оставалось, как сесть на пилотские сиденья. Моторы работали хорошо, в том режиме, как оставил их борттехник. Я восстановил ориентировку: летели прямо домой. Посоветовавшись, решили осваивать управление — другого выхода не было. Когда подлетели к своему аэродрому, Коноваленко выключил автопилот и стал действовать рулями. Я подсказывал, чтобы он не терял скорости, а то могли свалиться в штопор. Мы учились управлять до тех пор, пока решили, что готовы к посадке. Жаль, шасси сломали…

В тот же день командир корпуса генерал Нестерцев вручил штурману младшему лейтенанту Ковбасюку и стрелку Коноваленко боевые ордена за сохранение самолета и проявленные при этом мужество и находчивость.

Это был третий орден на груди воздушного стрелка коммуниста Ивана Сергеевича Коноваленко. До войны он был рабочим Смоленского льнокомбината. Прибыл в наш полк весной 1942 года, после окончания школы воздушных стрелков. Сначала летал в составе экипажа старого летчика А. П. Янышевского. Коноваленко учился у своего командира мужеству и стойкости в бою. Вскоре его приняли в партию. Коноваленко не раз дрался с истребителями противника и всякий раз смело отражал их атаки. Осенью 1942 года он был награжден первым боевым орденом.

Летом 1943 года командир эскадрильи Борис Лунц, формируя экипаж только что самостоятельно вылетавшего молодого летчика Леонида Шуваева, включил в него опытного воздушного стрелка Ивана Коноваленко. И командир эскадрильи не ошибся. За полеты к партизанам Коноваленко был награжден медалью «Партизану Отечественной войны» II степени.

Подстать смелому воздушному стрелку оказался и штурман, комсомолец Василий Ковбасюк из села Тиболевка, Винницкой области. Позже он много летал на боевые задания, был награжден несколькими орденами и медалью «Партизану Отечественной войны». После того как Коноваленко и Ковбасюк посадили самолет без летчика, они стали неразлучными друзьями, побратимами. На их долю выпало во время войны много испытаний, а было им всего по 20 лет.

…Летчика Шуваева и трех его подчиненных, покинувших самолет с парашютами, отнесло ветром от линии фронта в сторону расположения наших частей. В тот же день они прибыли на автомашине на свой аэродром и попали в штаб дивизии. Шуваев доложил полковнику Филиппову, что их сбили.

— Где упал самолет? — спросил командир дивизии. — И где остальные члены экипажа?

— Не видел. Не знаю.

Филиппов ничего больше не спрашивал, направив прыгунов к командиру полка.

Шуваев доложил все так же Гризодубовой. Валентина Степановна пригласила его сесть с ней в машину, сама села за баранку. Подъехали к мастерским, где стоял самолет № 15. Около него хлопотали техники и инженер Николай Иванович Милованов. Увидав командира полка в сопровождении Шуваева, инженер от души рассмеялся и не смог доложить.

Гризодубова не упрекнула старого товарища. Она велела Шуваеву посмотреть на номер самолета, затем спросила:

— Так чей же это самолет?

Шуваев побледнел и как бы выдохнул из себя:

— Мой.

— Видите, какой он у вас умный: сам летать умеет.

— Виноват, товарищ командир, — ответил оторопевший Шуваев.

— Виноватых не всегда бьют, но всегда осуждают, — сказала Валентина Степановна. — Николай Иванович, расскажите-ка этому молодому человеку, как его самолет у нас оказался.

— Да случайно зарулил в поисках своего летчика, — ответил инженер, и отечески пожурил Шуваева взглядом, сказав лишь: — Эх, голуба-голуба.

— Судить его надо, — в один голос посыпались советы штабистов из корпуса.

Надо сознаться, и мы, работники штаба полка, были такого же мнения утром, когда наблюдали посадку самолета. Но, когда Гризодубова собрала управление полка, чтобы посоветоваться о судьбе молодого и недостаточно опытного экипажа, мы не нашли обоснований прежнему мнению. На совещании присутствовал начальник штаба дивизии полковник И. И. Бегунов. Кадровый военный, он высказался в духе строгого соблюдения устава.

— Чтобы другим неповадно было паниковать, Шуваева надо отдать под суд, — сказал он, как отрубил, свое мнение Гризодубовой.

— Шуваев совершил проступок не по злому умыслу, — ответила Валентина Степановна. — Он по неопытности неправильно определил в бою состояние своего самолета и покинул его.

— Судили же вы в прошлом году за трусость летчика П.? — в доказательство своей правоты напомнил Бегунов.

— Тогда мы под суд отдавали труса, а получили смелого воина. А чего добьется суд от Шуваева? Он только начинает жить. Судом мы погубим в нем человека. Скажите, комиссар, — обратилась она к заместителю по политчасти Н. А. Тюренкову, по привычке называя его еще комиссаром, — как вы думаете?

— Я считаю, что Шуваев просто попал в беду, — ответил опытный политработник.

— Вот это самое верное определение, — поддержала Гризодубова. — Можно еще добавить, что по нашей вине. Когда формировали экипаж Шуваева, мы, видимо, поторопились…

— Помню, — сказал Тюренков, — вы говорили, что в состав молодого экипажа нужно ввести опытного второго летчика, штурмана или борттехника. Но тогда мы думали, что боевые комсомольцы справятся сами.

— И оказалось, не справились, — заметила Валентина Степановна. — А будь среди них уже повоевавший летчик, все могло кончиться по-другому. Теперь, когда этот экипаж получил хороший урок, предлагаю из строя его не выводить. Следует заменить только командира корабля, назначить его в другой экипаж вторым летчиком.

Мы хорошо поняли, насколько была права Гризодубова, требуя от нас сочетания работы старых летчиков и молодых, что кроме порыва, молодежного задора воздушным воинам нужен еще опыт, нужна закалка.

Через неделю самолет был в строю, и экипаж вновь стал летать к партизанам, а со временем пришла к нему и зрелость — комсомольский экипаж успешно выполнял боевые задания под командованием старшего лейтенанта Д. И. Коваленко.

Штурман Николай Лужин

— Самолет, объятый пламенем, падал. Услышав команду: всем покинуть корабль, я все еще возился у прицела. Наконец дошло — нужно торопиться. Сбросил бомбы — задание выполнено.

Лужин говорил медленно, будто взвешивал каждое слово, а серо-голубые глаза смотрели мимо меня куда-то вдаль. Мне казалось, что он снова видит все пережитое им в ту злосчастную ночь с 6 на 7 октября 1943 года.

Николай Антонович Лужин во время войны был в нашем полку штурманом. Помню его стройным, худощавым парнем лет двадцати. А теперь, через 20 лет, — здоровенный дядя, косая сажень в плечах, но по-прежнему подтянутый, красивый, на голове, как и тогда, пышная шевелюра. Недавно ему присвоили звание: «Заслуженный штурман-испытатель СССР».

Осенью 1943 года мы считали его погибшим… И вот встретились много лет спустя, вспомнили былое.

— Сбил нас ночной истребитель над самой целью — крупным железнодорожным узлом Быхов, — продолжал рассказ Лужин. — Так вот, сбросив бомбы, я вскочил с сиденья и почувствовал: самолет снова летит. Командир корабля лейтенант Виктор Григорьевич Григорьев сидел на своем месте, за штурвалом. Сиденье второго летчика, Аркадия Варывдина, было пустым. «Значит, выпрыгнул», — мелькнула мысль.

Григорьев резко повернул ко мне лицо и во все горло крикнул: «Прыгай!» — «А ты?»

Но он уже не смотрел в мою сторону, и я понял, что он, командир корабля, будет держать штурвал, пока экипаж не покинет самолет. Мой парашют не был одет на лямки — я так делал всегда для удобства работы с прицелом. В спешке с большим трудом пристегнул парашют к правой лямке. Меня бросило в хвост через бушующий в фюзеляже огонь. Самолет снова беспорядочно падал.

Я увидел прижатого к борту радиста Анатолия Авдеева. Хотел схватить его, оторвать от борта, чтобы вместе выпрыгнуть. Но нас стало кидать из стороны в сторону. Я несколько раз ударился о ящик с мелкими осколочными бомбами, думал, еще разок приложит и конец, не добраться до раскрытой двери, не выпрыгнуть… Неожиданно отвалилась хвостовая часть самолета, по самые двери, и я оказался в воздухе. С большим трудом с силой выдернул кольцо. «Спаситель» моментально открылся. Не успел прийти в себя, как увидел под собой землю. Больно ударился ногами, не устоял, упал на обочину шоссейной дороги. Отчетливое слово «хальт», свет взвившейся в небо ракеты, автоматная очередь по не угасшему куполу моего парашюта, словно кнутом, подстегнули меня к действию. Мигом освободился от парашюта, вскочил на ноги и, пригнувшись, побежал к лесу — до него было метров двести. На фоне неба темнели вершины деревьев. Я едва видел их правым глазом (левый от ожогов заплыл), надеялся: лес укроет меня от преследования фашистов. Но деревья вдруг покачнулись, острая боль в ногах свалила меня на землю…

Лужин на минуту умолк, провел по лицу рукой, будто отогнал дурной сон, и снова продолжал рассказывать. Я слушал его, не перебивая. Слушал, и, казалось, своими глазами видел, как, упав, полз он к лесу. Полз бесконечно долго по мокрой, разбухшей от осенних дождей земле, а над ним трассирующие пули расчерчивали темноту. Превозмогая боль, весь в грязи, в ссадинах и ожогах он все же заполз в лес. Немцы больше не преследовали: они боялись партизан…

Мы расстались с Николаем Антоновичем. Все, что он рассказал, долго стояло перед моими глазами.

…Лужин, еле передвигая разбитые ноги, медленно, от дерева к дереву, побрел к линии фронта, к своим, В темноте зашел в болото, наткнулся на крохотный, с пятачок, островок, выбрал под голым кустом место посуше, присел передохнуть и мгновенно уснул. Утром его нашел бородатый старик и увел в Годылевский лес, где находились Авдеев и Варывдин.

К вечеру все трое в сопровождении старика и еще двух местных жителей добрались до остатков самолета. У пулемета нашли погибшего бортмеханика Павлышева. Командир корабля Григорьев и стрелок Хабибрахманов упали вниз головой в болото недалеко от самолета. В их руках были кольца нераскрывшихся парашютов. Видно, их выбросило из обломков самолета на малой высоте.

В лесу выбрали приметную поляну. Вырыли под одиноко стоявшей сосной могилу и похоронили в ней завернутых в шелковые парашюты товарищей. Стесали кору, и на белом теле сосны Авдеев вывел чернильным карандашом:

«Здесь погибли и похоронены герои-летчики: Виктор Григорьев, Дмитрий Павлышев и Габдулак Хабибрахманов. Они отдали свои жизни за Советскую Родину в боях с немецко-фашистскими ордами».

Над мертвыми возвышался живой обелиск…

Перейти линию фронта не удалось. И тогда летчики создали небольшой партизанский отряд, в котором были рядовые, сержанты и командиры, по разным причинам оказавшиеся в тылу врага. Командиром избрали Николая Лужина, комиссаром — Анатолия Авдеева. Первые засады на шоссе Могилев — Гомель оказались удачными. Отряд вооружился немецкими карабинами, автоматами, гранатами. Взяли и два пулемета ШКАС из разбитого самолета. Из неразорвавшихся авиабомб выплавили тол. Один партизан стащил у гитлеровцев с автомашины противотанковую мину. Решили подорвать мост на шоссейной дороге Гомель — Могилев. Это задание поручили танкисту Шереметьеву и местному жителю, фамилию которого Лужин, к сожалению, забыл. С ними отправилась и белокурая девушка Аня.

Ночью втроем залегли в кустах недалеко от моста, который охраняли полицаи. Удобный момент выдался лишь на рассвете. Смельчаки заложили взрывчатку и стали отходить в противоположную от отряда сторону, к небольшому лесу. Когда раздался взрыв, их заметили полицаи и открыли огонь. Но Шереметьев, Аня и тот безымянный герой успели скрыться. Вскоре прибыли каратели, окружили лесок и всех поймали. Враги заставили партизан выкопать себе могилу, затем, избитых, истерзанных, поставили в яму и заживо закопали по шею. Аня стояла рядом с Шереметьевым. Тому, кто из них расскажет, где располагается отряд, обещали даровать жизнь. Но ни медленная мучительная смерть, ни издевательства фашистов не вырвали у патриотов партизанской тайны. Они умерли героями…

Вскоре Лужину передали письмо от девушки, которая работала переводчицей в немецкой комендатуре. Она сообщала, что на «отряд летчиков» готовится большая облава. Отряд подготовился к обороне. Первого ноября к селу Перекладовичи подъехало около десятка автомашин с гитлеровцами. Прошло менее часа. Тишину леса прорезал треск автоматов. Стрельба приближалась, слышались отдельные голоса. Партизаны заняли боевые позиции. Лужин стал у одного пулемета, Авдеев — у другого. Время, казалось, остановилось. Уже видны между стволами деревьев грязно-зеленые шеренги карателен. Партизаны, затаив дыхание, молчали.

Фашистов и партизан разделяли 30–40 шагов. Первым заговорил ШКАС Лужина, но вскоре случилась беда: заело пулеметную ленту. Партизаны, а их было всего 28 человек, вели прицельный огонь из винтовок и карабинов. Каратели залегли. Не стрелял почему-то и второй ШКАС.

— Отходить в болото! — приказал Лужин.

Не спасло отряд и болото. Лужин стоял под елью с пистолетом наготове. Был в отряде уговор — живыми не сдаваться. Гитлеровцы и полицаи шли прямо на ель. Когда они подошли совсем близко, Николай, стреляя, ринулся сквозь цепь. «Если умереть, то в бою, от руки врага», — решил Лужин. Он бежал и ничего не видел, кроме стволов деревьев. Услышав позади стрельбу, понял: цепь карателей проскочил. Из подсознания на мгновение всплыло: полицай, простреленный, падает перед ним, будто хочет схватить за ноги, окаменевшие от неожиданности физиономии двух фрицев…

Ночью Лужин добрался до села к знакомым людям. От них узнал, что часть партизан погибла, среди них будто бы и летчик Варывдин, несколько человек попали в плен, остальным удалось уйти от карателей.

— Пойдем, сынок. Пока ночь, спрячем тебя, — сказала Лужину пожилая женщина. — Спустишься по веревке в колодец, метра два всего. Там нащупаешь вынутые доски, туда и залезай. Да возьми вот, положи за пазуху краюху хлеба. Пошли.

В тайнике было тесно и сыро. Лужин лежал скорчившись, в голове шевелился ворох мыслей…

На третьи сутки Лужина извлекли из тайника и сказали, что немцы успокоились после разгона отряда летчиков.

— А вам здесь оставаться больше нельзя. Перейдете шоссе и уходите на запад — там найдете партизан.

И Лужин ушел. Накануне праздника Великого Октября он наткнулся на партизанских разведчиков. Переправился с отрядом через Днепр. Через несколько дней, поздним вечером, добрались до партизанского штаба и предстали перед командиром.

— Знаю о вас, — сказал он Лужину, — от вашего товарища по экипажу.

Выяснилось, что Анатолий Авдеев жив и раньше Лужина нашел партизан. Командир похвалил летчика за смелость. На следующий день он сказал Лужину:

— Завтра поедете в деревню Белыничи. Туда иногда прилетают самолеты с Большой земли. Вы и здесь были бы хорошим воякой, но там нужней. Знаю, вам не терпится увидеть своего друга. К нему и направляю.

Трогательной была встреча двух боевых друзей — Лужина и Авдеева: объятия, слезы радости, расспросы. На аэродроме делать было нечего: самолеты прилетали очень редко. К тому же в деревне накопилось человек двадцать пять летчиков, которые ожидали вывоза их на Большую землю. Но сидеть без дела тоже нельзя. И тогда Лужин и Авдеев стали агитаторами — рассказывали бойцам и жителям окрестных деревень о жизни страны, о положении на фронтах, о работе советского тыла.

Ночью 16 февраля 1944 года Николай Лужин и Анатолий Авдеев на самолете По-2 вернулись на Большую землю. Не успели показаться в полку, как их вызвало в Москву командование авиации дальнего действия. Рассказы о партизанских делах закончились ночью.

Валентина Степановна Гризодубова пригласила штурмана и радиста к себе на московскую квартиру. Она обняла их, бородатых, расцеловала. В слезах радости хлопотала по дому мать командира полка Надежда Андреевна. А маленький сынишка Валентины Степановны, ничего не понимая, испугался бородатых дядей и залез под стол. Когда все успокоились, Лужин и Авдеев доложили своему командиру о полете, о гибели товарищей по экипажу, о партизанском отряде летчиков и своем пребывании у белорусских партизан.

Мать Лужина жила в Москве, и он, после чая, попросил у командира разрешения съездить домой.

Под утро постучал в дверь родного дома.

— Кто там? — услышал голос матери.

— Свои…

Открылась дверь. Николай вошел в квартиру, увидел седую старушку — мать. Выбежали шестнадцатилетняя сестра Галя и семилетний брат Юрик.

— Вы к кому? — спросила мать.

Николай молчал, дрогнуло сердце: его не могла сразу узнать даже родная мать.

— Вам кого? — Мать подошла вплотную.

Он молча обнял ее. Мать узнала и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, Николаю рассказали, что его старший брат — Михаил и младший — Владимир тяжело ранены на фронте. Расспросам, казалось, не будет конца. Но пора и возвращаться в часть.

Вскоре Лужин и Авдеев снова стали летать на боевые задания. Через месяц Николая Антоновича Лужина назначили штурманом 334-го авиаполка, где командиром был опытный летчик Василий Иванович Лебедев.

За время войны Лужин совершил 240 ночных и 95 дневных боевых вылетов, имел два тяжелых и два легких ранения. И вот теперь, много лет спустя, предстал передо мной бодрый, здоровый человек, заслуженный штурман-испытатель СССР.

Фронт уходит на запад

Маршруты сокращаются

Осень 1943 года. Большая часть Украины освобождена от оккупантов. Многие партизанские соединения и отряды слились с наступающими войсками. Отряды глубокого тыла оказались прифронтовыми. Соединения А. Н. Сабурова, М. Г. Салая и С. Ф. Маликова вошли в состав войск генерала И. Д. Черняховского.

В оккупированных областях Западной Украины партизаны продолжали борьбу с неослабевающей силой. «На всем протяжении 1, 2, 3 и 4 Украинских фронтов и в глубоком тылу противника, — писал Н. С. Хрущев, — украинские партизанские отряды в соответствии с утвержденным ЦК КП(б)У планом продолжали боевые действия на железнодорожных и шоссейных коммуникациях, срывая воинские перевозки врага, уничтожая его гарнизоны, живую силу и технику» ⁹.

На Центральном направлении большинство областей и столица Белоруссии оставались пока занятыми фашистами, советские войска находились на подступах к городам Витебск, Орша и Могилев.

Враг удерживал еще многие районы Ленинградской области, варварски обстреливал город Ленина. В этой сложной обстановке наш 101-й авиационный полк с подмосковного аэродрома перебазировался западнее, маршруты полетов к партизанам сокращались.

На новом аэродроме, который находился ближе к линии фронта, самолеты, готовясь к боевому вылету, загружались парашютно-десантными мешками. Четырнадцатого октября, после десятидневного перерыва (полк улетал для участия в Днепровской десантной операции), готовился массовый вылет к партизанам Белоруссии. Николай Слепов получил задание — доставить в Пуховический район командира партизанского отряда товарища Н. X. Балана. Погода благоприятствовала полету в глубокий тыл: мелкий дождь и полная облачность служили самым надежным прикрытием от истребителей. По расчету штурмана Каспарова, который временно летал в составе экипажа Слепова, под самолетом должна бы показаться площадка отряда Балана, но условных сигналов для посадки не было. Партизанский командир усомнился: туда ли его доставили летчики. Но человеку, даже и летавшему несколько раз в качестве пассажира, трудно опознать местность с воздуха, да еще ночью. Так вот и Балан. Он прижался лицом к окну самолета и ничего не увидел — за бортом было темно. Как же быть? Ведь он вез боевые награды партизанам.

— Давайте полетим для контроля на площадки Филипских и Королева, — предложил Каспаров. — Они находятся в пятидесяти километрах отсюда.

С предложением штурмана командир корабля и партизанский командир согласились. Самолет взял курс на площадку Филипских. На ней тоже костров не заметили. Полетели к Королеву. И вот под самолетом точно обозначились пять костров, выложенные конвертом. Садиться на площадку Королева нельзя: она пригодна только для сбрасывания груза. Курс снова к Филипских. Теперь уже и он разжег свои посадочные костры, ожидая летчика Запыленова с боеприпасами.

Слепов повел свой самолет в заданный район. Теперь Н. X. Балан убедился, что его подчиненные сигналов не выложили. Как потом стало известно, партизаны, ожидая своего командира, приготовили площадку и сигналы для посадки с вечера, но были засечены фашистским самолетом, который бомбил расположение отряда и через определенные промежутки времени снова появлялся над площадкой. Партизаны решили не принимать свой самолет. Ни Слепов, ни Балан не знали этого, когда кружились в районе отряда.

И снова штурман Каспаров предложил выход из положения.

— Нужно сесть в отряде Филипских, — сказал он командиру корабля.

Следов посоветовался с командиром партизан.

— Конечно, согласен, — ответил Балан. — Отряд Филипских — это мой сосед, утром я доберусь оттуда до своих.

Посадку произвели в момент, когда с площадки только что взлетел Запыленов. Филипских радушно встретил старых знакомых — летчика, штурмана и своего друга Балана. Так как самолет сел неожиданно, раненые и дети не были подготовлены для отправки. Экипаж задержался на два часа. Здесь хорошо знали Николая Слепова, Ашота Каспарова, весь экипаж. Летчики и партизанские командиры сидели в землянке, вспоминали прежние встречи, перелет командира бригады с экипажем Степана Запыленова на Большую землю. И как потом, справившись с делами, Филипских два дня жил на аэродроме, ожидая отлета. С установлением благоприятной погоды вернулся он в бригаду на самолете Николая Слепова.

И вот, сидя в землянке с летчиками, командир партизанской бригады «Пламя», комиссар бригады и секретарь Пуховического райкома партии решили зачислить экипаж Слепова в почетные партизаны. Тут же был составлен приказ. Мы его приводим полностью:

ПРИКАЗ № 42

по партизанской бригаде «Пламя»

от 14 октября 1943 года

За систематические рейсы в глубокий тыл противника и активное участие в деле доставки вооружения и боеприпасов партизанской бригаде «Пламя» личному составу экипажа самолета № 111 от лица службы объявляю благодарность и зачисляю в списки почетных партизан бригады «Пламя»:

1. Командира корабля — капитана СЛЕПОВА Николая Игнатьевича.

2. Штурмана — майора КАСПАРОВА Ашота Джумшутовича.

3. Бортмеханика — старшину РУДЕНКО Петра Андреевича.

4. Радиста — младшего лейтенанта КРУГЛОВА Михаила Ивановича.

5. Стрелка — старшину САТАЛКИНА Алексея Ивановича.

Ходатайствую перед командованием 101-го авиационного полка о награждении всего личного состава воздушного корабля № 111 по инстанции правительственными наградами за оказание огромной помощи в десантной переброске оружия и боеприпасов партизанам.

Комбриг «Пламя», полковник ФИЛИПСКИХ

Комиссар бригады «Пламя» ШЕРШНЕВ

Секретарь Пуховического РК КП(б)Б СНЕЖКО.

Погрузив 20 человек раненых, Слепов в ту же ночь возвратился на свой аэродром. Когда Гризодубовой доложили, что Слепов садился на площадку не в отряде Балана, а у Филипских и что экипаж зачислен в почетные партизаны, она тут же вызвала к себе почетных партизан, похвалила за разумную инициативу командира корабля и штурмана.

— За такое доверие надо платить благодарностью, и не словесной, а боевой, — сказала Валентина Степановна. — Если еще потребуется полет в бригаду «Пламя», готовьтесь: пошлем вас.

Получив такое обещание, Николай Игнатьевич каждый день справлялся у меня, скоро ли будет полет в Пуховический район. На третий день желаемое задание Слепов получил.

В ночь на 17 октября экипаж Слепова произвел посадку на площадку Филипских. Чтобы облегчить самолет, Николай Игнатьевич оставил горючего столько, сколько требовалось для обратного пути. За счет этого он вывез из фашистского тыла в ту ночь 20 человек раненых партизан и 16 детей.

Многим партизанским бригадам и отрядам взрывчатку доставлял также экипаж Валентина Федоровича Ковалева — замечательного летчика, отличавшегося четкостью своих действий в любых условиях полета. Однажды Ковалев, возвращаясь с партизанского аэродрома Альбинское, куда доставил полторы тонны тола, был атакован истребителем противника. Девять атак сделал «мессершмитт», но Ковалев, маневрируя, каждый раз уходил из-под огня фашиста. Да и штурман корабля Павел Евгеньевич Москаленко, стреляя из турельного пулемета, старался бить по врагу без промаха. Отражая девятую атаку «мессера», Москаленко сбил обнаглевшего ночного разбойника. Глубокие теоретические знания и высокий класс пилотирования впоследствии помогли Ковалеву стать летчиком-испытателем, известным рекордсменом, Героем Советского Союза.

В начале ноября 1943 года наш полк с Белорусского направления перебросили к Ленинграду.

Полеты к украинским партизанам были возложены на авиационное соединение генерала Георгиева, базировавшееся в районе Конотопа. Белорусских партизан должны были обеспечивать взрывчаткой летчики ГВФ.

Но обстановка сложилась так, что сосредоточенные на Конотопском аэродроме грузы для украинских партизан так и остались не доставленными партизанам. Лишились активной помощи авиации и белорусские партизаны. Третий этап «рельсовой войны» пришлось отменить из-за того, что партизанам не была доставлена взрывчатка.

В ноябре и декабре 1943 года летчики ГВФ совершили к партизанам 476 самолето-вылетов. Летали от; в основном на самолетах типа По-2 в отряды, расположенные недалеко за линией фронта. Это было очень важно и в то же время слишком мало при огромном размахе партизанского движения.

Ленинградская зима 1943/44 года была особенно неблагоприятной для авиации. Частые туманы, сильные снегопады приковали наши самолеты к стоянкам гостеприимного Ленинградского аэродрома.

Настоящие моряки не любят засиживаться на суше, они тоскуют по морю. Так и летчики, без полетов начинают скучать. Около месяца ожидали они решающего наступления под Ленинградом, для поддержки которого была наготове почти вся авиация дальнего действия.

В период вынужденной бездеятельности авиации Гризодубову пригласили в Ленинградский областной штаб партизанского движения. Валентина Степановна предложила мне ехать вместе с ней. В тот же день мы побывали у начальника штаба М. Н. Никитина.

— Когда я узнал, что вы, Валентина Степановна, с полком в Ленинграде, — сказал Никитин, — то искренне этому обрадовался. Ваши летчики хорошо знакомы нашим партизанам. Они не раз доставляли им оружие и боеприпасы.

— Благодарю вас за хороший отзыв о моих мальчиках, — в шутливом тоне ответила Гризодубова.

— Уверен, ваши храбрые мальчики еще не раз побывают у ленинградских партизан.

— С удовольствием. Но я не настолько большая начальница, чтобы посылать полк по своему желанию.

Никитин вытащил из ящика стола какую-то бумагу.

— Послушайте, Валентина Степановна, что мы тут сочинили, — сказал Никитин и прочитал бумагу такого содержания:

— «В октябре и ноябре на всей оккупированной территории Ленинградской области бушует пламя массового восстания.

Опираясь на восставший народ, партизаны разрушают железнодорожные пути, шоссейные и проселочные дороги, громят штабы и гарнизоны захватчиков, но враг, зверствуя, готовит новые карательные экспедиции. 40 тысяч жителей области ушли под защиту партизан.

…Нам не страшны немецкие карательные экспедиции, но мы переживаем большие трудности обеспечения партизан и восставшего населения оружием и боеприпасами. На 13 декабря 1943 года, по неполным данным, в составе наших бригад и отрядов насчитывается до 10 тысяч невооруженных партизан».

— Эту бумагу я послал вашему командующему, — заключил Никитин.

— Я бы вам посоветовала обратиться к члену Политбюро ЦК ВКП(б) товарищу Жданову, — сказала Валентина Степановна.

Не знаю, перед кем еще хлопотал начальник Ленинградского областного штаба партизанского движения М. Н. Никитин, но до наступательной операции наших войск 101-й авиаполк три ночи летал к ленинградским партизанам. С конца декабря 1943 года и весь январь 1944 года беспрерывно летали к партизанам летчики 103-го авиационного полка, которым командовал майор Николай Григорьевич Богданов. За боевые заслуги 103-й АПДД был преобразован в 12-й гвардейский авиационный бомбардировочный полк дальнего действия. Большая группа личного состава полка награждена медалями «Партизану Отечественной войны».

Наступление советских войск под Ленинградом началось 14 января 1944 года. А в феврале воины Советской Армии и партизаны завершили освобождение Ленинградской области.

Весной 1944 года наш полк вернулся на Белорусское направление. Большинство самолетов летало на бомбежку врага, несколько экипажей перебрасывали оружие и боеприпасы партизанам.

Летом Белоруссия была полностью освобождена. Часть экипажей полка получила задание помогать дружественным партизанам в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.

Полеты к друзьям

В период второй мировой войны партизанскую войну против немецко-фашистских захватчиков вели также народы Центральной Европы и Балканских стран. В этой борьбе они получали искреннюю моральную и материальную поддержку Советского Союза. Наши летчики доставляли зарубежным партизанам оружие, боеприпасы и вывозили раненых.

Особенно в сложных условиях протекал полет в Югославию экипажа Николая Слепова. 22 апреля 1944 года, вылетев с Киевского аэродрома, он должен был преодолеть тысячекилометровое расстояние над территорией врага и произвести посадку у югославских партизан, в районе Бос-Петровац. В ту ночь по маршруту полета земля была покрыта густой дымкой. По расчету времени внизу должны бы показаться сигналы из костров. Но, как ни всматривался экипаж в ночную мглу, сигналов никто не увидел. Для проверки точности выхода в район цели Слепов сделал два захода в Адриатическое море. Ориентируясь на береговую полосу, самолет точно выходил к месту, где должен находиться партизанский аэродром, но ни малейших признаков его не было.

Наступил рассвет. Возвращаться домой невозможно. Экипаж и югославские партизаны, сопровождавшие груз в самолете, смотрели на командира корабля Слепова. От его решения зависела их жизнь, а главное — выполнение задания. Николай Игнатьевич сам искал выход. Что делать? Опыт полетов к партизанам у себя на родине многому его научил. И он принял единственно разумное в той обстановке решение. Пролетая над равниной, окаймленной с двух сторон лесом, Слепов выбрал ровное поле и произвел на нем посадку. Невдалеке виднелось селение. К самолету бежал народ. Но кто это: друзья или враги? Если враги, то придется принять бой и улетать — для этого были готовы три пулемета и невыключенные моторы. А если друзья — партизаны могут получить груз, который послал им советский народ.

К самолету люди подходили не так, как подходят из любопытства, поглазеть. На крыльях четко видны были красные звезды, значит, он советский. Слепов чутьем определил, что это мирные люди, поэтому он уверенно вместе с югославом вышел из самолета. Самый пожилой из жителей подошел ближе к самолету. Началось объяснение, которое закончилось неожиданным решением. Старый крестьянин, узнав, что советские летчики прилетели к югославским партизанам, не задумываясь, предложил свои услуги в качестве проводника. Он много раз бывал на партизанской площадке Бос-Петровац и узнает ее сверху. Слепов согласился. Партизанский аэродром вскоре был найден. Несколько бойцов охраны, не зная, что за самолет появился над ними, чуть было не открыли по нему огонь. По счастливой случайности все обошлось благополучно, если не считать лопнувшего при посадке колеса. Увидев красные звезды на крыльях севшего самолета, партизаны бросились к нему с криком «ура»: ведь советские летчики были самыми желанными гостями югославских партизан.

Когда Слепов зарулил свой самолет на опушку леса, чтобы замаскировать его, подошли американские летчики, находившиеся в это время на площадке Бос-Петровац. Они тоже привозили югославским партизанам военные материалы. Радушно встретив товарищей по профессии, американцы спросили, не нуждаются ли в их помощи русские коллеги. Узнав, что у советского самолета выведено из строя колесо, с радостью заверили Слепова: завтра же колесо будет доставлено. Таких колес к самолету С-47 у них на базе в Италии сколько угодно. Две недели ждал Слепов обещанное колесо. Ежедневно американский самолет летал в Италию и попутно привозил по одной ненужной детали, обещая каждый раз привезти колесо завтра. Видимо, американскому командованию не по нутру пришлось обещание их рядовых летчиков. И только после того, как югославские партизаны и советские летчики коллективно заявили американцам, что союзникам так поступать не подобает, колесо привезли.

Экипаж Слепова готовился к вылету. Над площадкой появилась группа фашистских бомбардировщиков. Они сбросили бомбы, одна угодила в наш самолет, и он сгорел. Слепову была передана команда вылететь на родину с прибывшим в Бос-Петровац другим советским самолетом.

До конца августа наша транспортная авиация, занятая в операциях Красной Армии по освобождению советской территории от захватчиков, временно летала в Югославию одиночными самолетами. Только с начала осени 1944 года снова возобновились массовые полеты по доставке оружия югославским партизанам. В этих полетах участвовала и группа самолетов нашего полка под командованием подполковника Запыленова.

Ранним безоблачным утром в день отлета группы Запыленова в Югославию в штаб полка зашла радистка Маша — золотые ушки.

— Вам что, Машенька? — спросил я девушку.

— У меня к вам просьба. — Маша смотрела на меня не мигая.

Я глянул в ее черные глаза, они блестели какой-то особой радостью.

— Говори, говори, Машенька, что у тебя за просьба.

— Разрешите мне полететь с нашими самолетами в Югославию.

Вот так просьба! Я и забыл, что Маша — Мария Стояновна Микашенович — сербка.

— Зачем же тебе туда, ведь родственников все равно не увидишь?

— Сородичей увижу и то хорошо.

Я понял состояние девушки.

— Вот что, Маша, — начал я, — не могу тебя отпустить в этот полет. Наземные радисты в группу Запыленова не требуются. Да и самолеты полетят далеко: будут пересекать Адриатическое море, до Италии. Если я тебя отпущу, кто будет в полку держать с ними связь на таком большом расстоянии. Боюсь, никто, кроме тебя, не справится с этой задачей.

Мне уже казалось, что убедил Машу, а она:

— Что вы, товарищ подполковник. Наши ребята из роты связи лучше меня могут это сделать.

— Разве тебе не интересно разговаривать с однополчанами, когда они будут лететь над твоей родиной? — привел я еще один довод.

В черных глазах девушки потухли золотые искорки.

— Очень буду рада и этому, — грустно ответила Маша.

— Вот и договорились, — поспешил я закончить щекотливую беседу.

Много дней доставляли наши летчики боеприпасы дружественным партизанам, совершая челночные полеты в Югославию с посадкой в итальянском городе Бари, где базировались американские транспортные самолеты. Подполковнику Запыленову пришлось столкнуться, как и Слепову, с проявлением дружеских чувств со стороны рядовых американских летчиков и с открытой неприязнью представителей Пентагона.

— Ну и союзнички, черт бы их подрал, — ругался Запыленов, — как только мы начинаем взлетать (из Бари в Югославию), так американцы тут же начинают выпускать в воздух свои самолеты с разных направлений аэродрома, без соблюдения правил безопасности…

Маша — золотые ушки держала устойчивую двухстороннюю радиосвязь с экипажами самолетов, где бы они ни находились: в Италии, в партизанских отрядах Югославии или на маршруте.

Настал день, когда на зеленом поле нашего аэродрома приземлились все самолеты, летавшие на родину Маши — в далекую и близкую нам Сербию. Первым вопросом, с которым Маша обратилась к Запыленову, был:

— Как там, в Югославии, скоро партизаны выгонят фашистов и установят народную власть?

— Скоро, Машенька, скоро, — ответил Степан Семенович.

— А хватит ли у них сил, чтобы и Гитлера выгнать и своего короля не впустить? — задала еще один вопрос Маша и сама же звонким девичьим голосом ответила: — Хватит! Если они будут вместе со своим народом и с Советским Союзом.

— За что же ты, Маша, своего короля решила не впускать в Сербию, ведь он из династии Кара Георгиевичей? — спросил шутя стоявший рядом Слепов.

— Короли, даже такие маленькие, как сербский Петр, бывают хороши только в детских сказках, — ответила, улыбаясь, девушка. — На земле людям короли не нужны.

…Сотни самолето-вылетов совершено советскими летчиками в помощь народно-освободительным армиям и партизанам Балканских стран. «Им доставлялись ценные грузы транспортными самолетами военной и гражданской авиации. Только авиация Гражданского воздушного флота СССР в 1944 году совершила 972 самолето-вылета… В тыл врага было переброшено более 3750 югославских, греческих, албанских антифашистов» ¹⁰.

Наши летчики доставляли оружие и чехословацким патриотам. Для этой цели осенью 1944 года советское командование выделило 30 самолетов. Выполняя это задание, летчики 1-го гвардейского авиаполка дальнего действия совершили 80 самолето-вылетов на партизанский аэродром «Три дуба» (район города Зволен). Они доставили дружественным партизанам 56 тонн оружия и боеприпасов, вывезли 144 раненых партизан — чехов, словаков и русских ¹¹.

В последний год войны

Враг изгнан с временно оккупированной территории Родины. Партизанские отряды расформированы, часть людей ушла на фронт, добивать фашистов в их логове. Многие остались восстанавливать разрушенное хозяйство. Произошли изменения и в авиационном полку, летчики которого постепенно переключились на полеты в тыл противника не с партизанским грузом, а с тяжелыми бомбами для разрушения укреплений врага.

Произошли изменения и среди личного состава: командир полка гвардии полковник Гризодубова отозвана из армии в авиационную промышленность для работы в одном из научно-исследовательских институтов. Те, которых она когда-то встречала при создании полка, пришли провожать ее. Но это были уже люди, возмужавшие на войне, способные не только учиться военному делу на поле боя, но и учить других. На кителях летчиков золотом блестели ордена и медали. Восемь самых отважных стали Героями Советского Союза: подполковники Виталий Иванович Масленников, Иосиф Дмитриевич Козлов, майоры Борис Григорьевич Лунц, Петр Петрович Абрамов, Алексей Парфенович Буланов, Иван Семенович Валухов, Ашот Джульшутович Каспаров, Николай Николаевич Покачалов.

Валентина Степановна долго задерживала свой взгляд на лицах людей: невольно искала среди живых тех, кого уже нет, кто пал смертью храбрых, чтобы живые скорее отпраздновали победу. Нет трех первых командиров эскадрилий — майора Константина Никифоровича Иванова, Александра Васильевича Ефремова, Алексея Петровича Янышевского. Нет многих летчиков, штурманов, борттехников, радистов и стрелков, тех, кто так же вот стоял в строю в мае 1942 года, когда Валентина Степановна оглашала первый боевой приказ.

И вот, как бы подводя итоги всего сделанного ею совместно с теми, кто был при первом боевом построении и кто остался и достойно продолжает дело павших сейчас, Валентина Степановна зачитала перед строем письмо Центрального штаба партизанского движения.

Все слушали звонкий голос своего командира, с которым было связано все, о чем говорится в итоговом письме:

— «101-й авиационный полк дальнего действия, с 1 августа 1942 года по 12 марта 1943 года обслуживавший согласно постановлению Государственного комитета обороны Центральный штаб партизанского движения и с 12 марта 1943 года по настоящее время — непосредственно республиканские штабы партизанского движения, провел большую боевую работу по переброске самолетами людей и грузов в действующие в тылу противника партизанские отряды».

Читая далее, Гризодубова перечисляла сотни цифр, приведенные в письме, за которыми скрывались героические подвиги партизан и ей подчиненных героев-летчиков…

Слушая эти цифры, мы думали: какую большую роль сыграли доставка оружия, боеприпасов и сам факт полетов к партизанам, особенно с посадкой, для развития массового народного движения в тылу врага! Каждый летчик был как бы полномочным представителем Большой земли. На крыльях Родины он нес надежду на скорое избавление от фашистского ига. Ведь никто не подсчитывал, сколько партизанских отрядов нуждались в оружии из советского тыла, а сколько обходились отбитым у врага. Но в прилете наших самолетов с посадкой нуждались все партизаны, отряды, бригады, все окружающее население.

Закончив цифровые данные, Гризодубова продолжала:

— «Благодаря умелой организации сложной боевой работы полк летал бесперебойно. Партизаны знали, с какими трудностями сопряжена доставка боеприпасов из-за линии фронта, и, испытывая в них повседневную потребность, с особой благодарностью отзываются о работе летчиков, доставляющих им грузы.

Мастерство летчиков, совершавших полеты в трудных метеоусловиях и производивших посадки тяжелых самолетов на малоприспособленные площадки, неоднократно вызывало восхищение партизан, наблюдавших за превосходно выполненными посадками и взлетами самолетов. От имени партизан выражаю благодарность командованию и всему личному составу 101-го авиационного полка дальнего действия, принимавшему участие в заброске боевых грузов в партизанские отряды за период деятельности Центрального штаба партизанского движения».

Закончив чтение письма, Валентина Степановна обратилась к строю:

— Предлагаю, товарищи, память тех, кто заслужил эту благодарность, но не услышит ее никогда, тех, кто пал смертью храбрых, почтить снятием головных уборов.

Полк минуту стоял молча, думая о тех, кого нет…

В тот же день Гризодубова улетела в Москву.

Изменилось ислужебное положение людей: командир дивизии Иван Васильевич Филиппов убыл к новому месту службы, Виталий Иванович Масленников командовал тяжелобомбардировочным полком, Степан Семенович Запыленов принял полк у Валентины Степановны Гризодубовой, заместителем его стал Борис Григорьевич Лунц, майор Василий Максимович Федоренко стал командиром эскадрильи в соседнем полку, а майор Георгий Владимирович Чернопятов — заместителем командира другого полка.

27 мая 1944 года за участие в ликвидации блокады Ленинграда полку было присвоено наименование «Красносельский». 30 августа за образцовое выполнение боевых заданий полк награжден орденом Красного Знамени. А вскоре он был преобразован в 31-й гвардейский бомбардировочный авиационный Красносельский краснознаменный полк дальнего действия…

Война продолжалась на территории гитлеровской Германии. Самолет Николая Слепова сбили в тылу противника, экипаж выпрыгнул с парашютами, приземлился в расположении фашистских войск и попал в плен. За месяц до победы в лагерь советских военнопленных приехал предатель с группой фашистских офицеров. Он предложил пленным летчикам идти на службу к Гитлеру, который, по его словам, обязательно одержит победу. Все выразили протест против этого наглого предложения молчанием: знали, что одно слово против — и смерть неизбежна. А Слепов — нет. Он молчать не смог.

— А мне кажется, что ваше предложение и предположение нелогичны, — сказал он. — Ведь линия фронта, как вам известно, проходит уже по территории вашего хозяина, а вы говорите: он победит…

Рассуждения Слепова чудом не стоили ему жизни. На второй день он был намечен для отправки туда, откуда никто не возвращался. Выручил советский врач, тоже пленный, работавший в лазарете лагеря. Он предложил Слепову разрезать живот и сам же сделал это немедленно. Слепов долго лежал на операционном столе. Хирург, выполнив несложную операцию, доложил немецкому врачу, что этот «номер» безнадежен. Так остался жить летчик Слепов.

Через месяц — полный разгром врага, война кончилась, и подполковник Николай Игнатьевич Слепов прибыл в свою часть. Казалось, что тут странного: воевал вместе с товарищами всю войну, разлучился только на три месяца из-за боевой неудачи. Так нет же, нашлись отдельные люди, которые вместо того, чтобы радоваться счастливому избавлению заслуженного летчика от смерти, начали чернить его. В защиту Н. И. Слепова решительно встала бывший командир полка В. С. Гризодубова. Она ездила в органы, ведающие делами бывших военнопленных, ей удалось избавить Слепова от лагерной проверки. И все же стараниями тех же людей прославленный боевой командир был уволен в запас.

Но испытания только начинались.

В партии Слепова не восстановили несмотря на то, что первую страницу партбилета с номером он сохранил даже за колючей проволокой гитлеровских лагерей. Один из членов парткомиссии армии, на заседании которой разбиралось дело Слепова, сказал:

— Как будто все ясно, каждый шаг Слепова известен, сомнений нет, предательства он не совершил, но все же можно было поступить в лагере по-другому.

— А как же? — спросил Слепов.

— Вам виднее было, товарищ Слепов. Но был и другой путь.

— По-вашему, видимо, я должен был застрелиться?

— Хотя бы и так, — спокойно подтвердил другой член парткомиссии, юрист.

— Так это и сейчас не поздно сделать, — сказал Слепов и взялся за кобуру висевшего на ремне пистолета.

— Что вы хотите делать? — вскочили на ноги члены комиссии. — Сейчас это не нужно.

Николай Игнатьевич спокойно снял руку с кобуры.

— Тогда этого не сделал потому, — сказал он, — что смысла в смерти не видел. Уверен был в победе и сам надеялся принять участие в борьбе, а сейчас меня исключаете из партии, значит, лишаете смысла жизни.

Молчавший все время седой полковник с двумя рядами боевых орденов на груди заговорил:

— Товарищ Слепов, вы защищаете свою партийность и тут же подвергаете ее сомнению. Настоящий коммунист никогда не согласится с выводом, который вы сейчас сказали. Ведь если вы правы и будете бороться за правду, то рано или поздно она восторжествует. Это именно та дорожка, по которой шли и идут коммунисты в своей борьбе за счастье людей…

Через час Слепову сообщили решение: от восстановления в партии воздержаться.

Испытания продолжались.

Семья Слепова — жена и двое детей — жила в Москве, на Самотечной площади, а Николаю Игнатьевичу — главе семьи — не разрешили жить в столице: ему отказали в прописке. Много лет он жил и работал в Красноярске.

Но пришло время. После XX съезда КПСС восторжествовал здравый разум, и Слепова восстановили в партии.

Николай Игнатьевич, несмотря на возраст — ему уже более 50 лет, — продолжает летать. Он парторг авиационного отряда ГВФ.

…Отгремели залпы Победы, выпиты тосты во славу оружия и за вечную память тех, кто отдал свою жизнь за Родину. Вернулись в полк летчики, ездившие в Москву на Парад Победы. Жизнь вступала в мирную колею.

* * *

Почти два десятилетия отделяют нас от Дня Победы. Страна уверенно строит коммунизм. Вместе со всем советским народом участвуют в гигантской стройке и герои этой книги.

25 мая 1963 года, в день праздника полка, установленного приказом министра обороны в честь первого боевого вылета, впервые за много послевоенных лет собрались однополчане. Центральный Дом литератора в Москве наполнился радостными возгласами давно не видевших друг друга бойцов. Там были объятия и поцелуи, крепкие рукопожатия и повлажневшие глаза от непрошеных слез, расспросы и воспоминания.

Незримо присутствовали на празднике полка и павшие в боях за Родину, и те, кого не стало в мирные годы (погибли вскоре после войны Георгий Чернопятов и Василий Федоренко; умер в 1961 году Михаил Станкеев; в начале 1963 года после непродолжительной тяжелой болезни скончался гвардии полковник Степан Запыленов, который командовал под конец войны полком, а затем занимал руководящие посты в ГВФ).

И первым словом, с которым обратилась к однополчанам бывший командир полка Герой Советского Союза Валентина Степановна Гризодубова, было:

— Почтим память погибших и умерших боевых друзей минутным молчанием.

Все встали в зале и замерли. В торжественной тишине бились сердца боевых соратников.

Потом один за другим подходили к Гризодубовой бывшие «партизанские» летчики. Она смотрела на каждого, как бы говоря словами Тараса Бульбы: «А поворотись-ка, сынку…», дай на тебя взглянуть, каким ты стал, чего достиг и как служишь своему народу? И летчики, как и 20 лет назад, вытянувшись перед командиром, рапортовали.

— Тружусь в полярной авиации, — коротко доложил Герой Советского Союза гвардии подполковник запаса Виталий Масленников. — Участвовал в открытии новых станций «Северный полюс». Продолжаю заниматься живописью — подготовил около 300 полотен к выставке. Родину готов защищать по-гвардейски.

Подошел гвардии капитан запаса Валентин Ковалев:

— Испытываю новую авиационную технику. За установление мировых рекордов удостоен звания Героя Советского Союза и заслуженного летчика-испытателя СССР. В любую минуту готов к защите своей Родины.

Летчик-испытатель скромно умолчал о мужестве и героизме, проявленных им при испытаниях самолетов. Не сказал Ковалев и о том, как однажды, когда испытываемый самолет пришел в воздухе в такое состояние, при котором нужно было немедленно катапультироваться, он приказал экипажу выброситься на парашютах, а сам, рискуя жизнью, спас машину. Он знал, что шансов спасти самолет и остаться в живых ничтожно мало, и все-таки решился на это, иначе вся работа конструкторов, техников, рабочих и испытателен пошла бы насмарку. Надо было бы начинать все сначала, и появление новой машины оттянулось бы на длительное время.

Заслуженный штурман-испытатель СССР гвардии майор запаса Николай Лужин, гвардии капитан запаса Федор Балашов и гвардии старший техник-лейтенант запаса Георгий Фомичев, Герои Советского Союза гвардии майор запаса Борис Лунц и гвардии подполковник запаса Алексей Буланов тоже доложили, что они испытывают новую авиационную технику.

Докладывали однополчане, как трудятся, что делают они сегодня, и зал наполнялся радостным волнением за каждого и за всех вместе: каких замечательных людей вырастил наш народ, воспитала наша Коммунистическая партия — героев войны и героев мирного труда!

Приняв последний рапорт, Валентина Степановна коротко сообщила о тех, кто не смог прибыть на встречу однополчан. Бывший командир корпуса генерал В. Е. Нестерцев ушел на пенсию. Командир дивизии И. В. Филиппов тоже на пенсии, пишет очерки о героях войны и труда, его книги издаются в Оренбурге. Заместитель командира полка по политчасти Н. А. Тюренков еще во время войны получил повышение — был начальником политотдела дивизии, теперь он в запасе, директор санатория на юге. Гвардии капитан В. И. Соболев стал ученым-историком, штурман В. Я. Тюрин и воздушный стрелок Р. К. Сархош — преподавателями.

— Приятно сообщить, — сказала Валентина Степановна, — что наш уважаемый штурман Герой Советского Союза Ашот Джумшутович Каспаров работает сейчас председателем передового колхоза.

Это известие вызвало дружные аплодисменты.

— И еще, товарищи, — продолжала Гризодубова. — Александр Сергеевич Кузнецов, Иван Андреевич Гришаков и Василий Дмитриевич Асавин работают в Гражданском воздушном флоте. Многие из отсутствующих прислали нам приветственные телеграммы. А теперь разрешите доложить о себе. Двадцать лет назад я сдала полк Степану Семеновичу Запыленову. С тех пор и по сей день занимаюсь испытанием новой авиационной техники.

…Никто не заметил, как официальная часть сменилась провозглашениями дружеских тостов. Штурман Алексей Буланов запел песню (у него, как и прежде, прекрасный голос), и все подхватили:

Пели «партизанские» летчики о космонавтах, о счастливой советской жизни. А назавтра они снова будут трудиться во имя мира на земле, готовые в любую минуту защитить этот мир на крыльях Родины.

Иллюстрации

Командир полка Герой Советского Союза гвардии полковник В. С. Гризодубова

Заместитель командира полка по политчасти гвардии подполковник Н. А. Тюренков

Командир дивизии полковник Я. В. Филиппов

Герой Советского Союза гвардии майор В. И. Масленников

Командир эскадрильи гвардии майор Г. В. Чернопятов

Командир эскадрильи гвардии майор Н. И. Слепов

Командир эскадрильи гвардии майор Н. Г. Богданов

Командир эскадрильи гвардии майор Я. М. Федоренко

Командир экипажа лейтенант И. Ф. Миненков

Командир эскадрильи капитан А. П. Янышевский

Командир экипажа младший лейтенант В. П. Бибиков

Командир экипажа М. И. Попович

Техник по аэрофото М. Л. Станкеев

Командир экипажа старший лейтенант Г. К. Иншаков

Зам. командира эскадрильи по политчасти капитан В. Д. Ширинкин

Экипаж командира эскадрильи капитана С. С. Запыленова. (слева направо): штурман эскадрильи Н. Н. Покачалов, начальник связи эскадрильи Г. Н. Грачев, С. С. Запыленов. воздушный стрелок М. Е. Глушак и борттехник А. М. Тайхман (1943 г.)

Подарок партизанского художника экипажу С. С. Запыленова

Командир полка В. С. Гризодубова вручает правительственную награду славному патриоту-воину К. С. Сархош

Старший сержант К. С. Сархош

Борис Сархош (старший сын)

Руслан Сархош (младший сын)

В последний день войны. Командование полка (слева направо): зам. командира полка по политчасти гвардии подполковник А. К. Зверев, Герой Советского Союза гвардии майор А. Д. Каспаров, командир полка гвардии подполковник С. С. Запыленов. начальник штаба полка гвардии подполковник А. М. Верхозин, зам. командира полка Герой Советского Союза гвардии майор Б. Г. Лунц, штурман полка гвардии майор В. Д. Зайцев, инженер полка гвардии инж. — майор Н. И. Милованов, командир эскадрильи гвардии капитан Г. С. Бабаевский, секретарь партийного бюро полка гвардии капитан Б. Н. Дьячков

Самолет в укрытии на дневке у партизан

Построение 31-го гвардейского полка АДД в День Победы 9 мая 1945 года

Примечания

1

«Советские партизаны». Госполитиздат, 1963, стр. 709.

(обратно)

2

А. Н. Сабуров. У друзей одни дороги. М., Воениздат, 1963, стр. 189.

(обратно)

3

«Советские партизаны». М., Госполитиздат, 1963, стр. 344.

(обратно)

4

Архив МО, фонд 101 АП, опись 86113, д. 1, л. 50.

(обратно)

5

Архив МО, фонд 101 АП, опись 86113, д. 1, лист. 45.

(обратно)

6

«Советские партизаны», стр. 710.

(обратно)

7

«Советские партизаны», стр. 711.

(обратно)

8

Архив МО, фонд 101 АП, опись 86113, дело 1, лист 56.

(обратно)

9

«Советские партизаны», стр. 348.

(обратно)

10

«История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.», т. 4, стр. 491.

(обратно)

11

Архив МО СССР, ф. 1 АП, оп. 518832, д. 1, л. 7.

(обратно)

Оглавление

Всему свое начало

  Полком командует женщина

  Испытание мужества

  Немного о прошлом

  В своей стихии

  Добровольцы

Крылья Большой земли

  После совещания в Кремле

  Задания усложняются

  Партизанские дети

  Виталий Бибиков

  Выручайте, летчики!

  С задания не вернулся дважды

  Надо ли рисковать?

Аэродромы в тылу врага

  Весна с предвестниками

  «Стол размокает»

  В небе рожденный

  Масленников летит в Америку

  В леса Украины

  Для «рельсовой войны»

Героем может быть каждый

  Семья художника Сархоша

  Подвиг техника Ивана Латышева

  Человек отчаянной храбрости

  Фотограф просится в бой

  Самолет сел без летчика

  Штурман Николай Лужин

Фронт уходит на запад

  Маршруты сокращаются

  Полеты к друзьям

  В последний год войны

Иллюстрации

*** Примечания ***