Влюбленный виконт [Эмма Уайлдс] (fb2) читать онлайн

Эмма Уайлдс Влюбленный виконт Холостяки с дурной репутацией — 2

Глава 1

Лондон, 1816 год

«Логово Сатаны»

Дело дошло до старомодной дуэли, дуэли без пистолетов и без шпаг. «Это моя вина, черт побери», — сказал самому себе Люк Доде, виконт Олти, потому что в последнее время он стал более беспечным и беспокойным, чем всегда, и в отношениях с женщинами, и в отношениях с картами. Его репутация, судя по всему, бежала впереди него.

И теперь ему придется расплачиваться за свой порочный образ жизни.

— Семь тысяч — это деньги для юнцов, а не для взрослых мужчин.

Для вызова это было сказано довольно тихо, но казалось, что его услышали все присутствующие.

Человек, сидящий напротив него, улыбнулся и продолжил:

— Давайте придумаем что-нибудь поинтереснее, милорд. Как вы считаете? Две карты идут в эту взятку… почему бы немного не повысить ставки? То есть, если у вас хватит храбрости, конечно. Мы играем на дом, но что вы скажете насчет дополнительного пари между мной и вами, Олти?

В роскошном мраморном камине пылал огонь, хотя никакой необходимости в нем не было, потому что в комнате и без того стояла духота. Толстые бархатные драпировки пропитались запахом одеколона, табака и разлитого бренди. Тишина сгущалась как туман, и единственным звуком был веселый треск поленьев на заднем плане. Даже лакеи в ливреях, разносившие напитки, прекратили свои непрестанные кружения с подносами и превратились в неподвижные фигуры, стоящие в отдалении с почти нелепым спокойствием, в то время как разворачивалась эта сцена.

«Проклятие, я ведь влип».

Можно ли найти благоразумный выход из этой неприглядной ситуации? Люк сомневался в этом. В последнее время он все больше скатывался на стезю распутства, и когда впоследствии он думал о произошедшем, оно представлялось ему естественным результатом его падения.

Стараясь казаться совершенно бесстрастным, Люк молча улыбнулся в знак небрежного согласия и любезно спросил приятным голосом:

— Насколько более интересным?

— Намного более интересным. Что скажете, милорд?

Эстефан, крупье, ждал, его длинные руки на рваном сукне стола замерли, перестав сдавать карты. Одетый в черное с ног до головы, Эстефан обычно представлял собой всего-навсего молчаливого наблюдателя, равнодушного, как труп и почти такого же оживленного, но вдруг показалось, что в его пустых черных глазах блеснул интерес. Его тонкие темные брови поднялись с вопросительным выражением.

Конечно, в «Логове Сатаны» не существовало никаких ограничений. Это заведение славилось ставкам и, которые заставили бы даже богатых людей потерять на время дар речи. В этом месте аристократия с беспутной легкостью смешивалась с торговым сословием. Чтобы проникнуть сюда, требовалось единственное — деньги. Люк действительно был богат, но в этой прокуренной комнате он был не один такой.

— Скажем так — мне интересно узнать, что вы считаете суммой, сэр.

Люк лениво поднял плечи. Где-то кто-то нервно рассмеялся.

Альберт Кейн, хорошо одетый мужчина средних лет, резко кивнул. Он был плотного телосложения, с пронзительными темными глазами на мясистом лице. Если не считать, что его и вообще-то красноватое лицо стало еще более красным, вид у него был вкрадчивый и самоуверенный. Он проговорил:

— Милорд, вы, конечно, виконт, но чтобы выбраться из грязи, нужно иметь голову на плечах. Все свои деньги я сделал сам, и если я решаю заключить пари на хорошую сумму, я это делаю. Что вы скажете о двадцати тысячах — на то, кому повезет больше?

Двадцать тысяч? На одну карту?

Люк не мог не восхититься храбростью этого человека. Сидевшие за игорным столом позади них перестали делать вид, что интересуются собственной игрой, и вся комната, казалось, разом наполнилась тихим шепотом.

«Уходи. Нет. Останься, Где твоя храбрость?»

Легчайшим наклоном головы он согласился на предложенные условия.

А когда слухи об этой игре разойдутся по лондонскому обществу, мрачно подумал он, поднимая руку нарочито медленным жестом и давая этим знак, что готов принять карту, он будет вычеркнут из половины списков беспокойных мамаш, которые прочесывают модную толпу в поисках подходящих женихов для своих юных дочек.

Хорошо. Ладно. Ярмарка невест его не интересует. Скандальный, титулованный и богатый — прекрасное сочетание. Если из этого уравнения убрать слово «богатый», вы внезапно окажетесь всего-навсего шалопаем и никчемным человеком. Из человека, который горит желанием вышвырнуть значительную часть своего земного имущества в азартной игре, никогда не выйдет хорошего мужа. Ему, Люку, по средствам такой проигрыш, но он должен признать, что экстравагантность этого поступка, равно как и его мотивировка, заставила его все же задуматься.

Нет, его не волновала мысль о том, что теперь немного меньше жеманных барышень будут махать веером в его сторону. Просто он… да, честно говоря, он обеспокоен тем, что скажут о нем его мать и сестры. А в таких вещах, думал он с сухим изумлением, беря карту, бросая на нее взгляд и кладя рубашкой вверх, не принято признаваться, находясь в самом мрачном игорном притоне Англии.

Кейн тоже взял карту, и все присутствующие с шипением втянули воздух, когда он сунул ее себе в руку, и это ношение прозвучало так, словно кто-то выл ил в огонь ведро воды. Улыбка его была загадочна, взгляд тверд.

Одна карта. Внешне спокойный, Люк взял последнюю карту у раздающего, и от усилий не показать свои эмоции, по коже его побежали огненные мурашки. Вторая карта настолько мало могла помочь ему, что оставался единственный выход — сохранить ее, и он едва удостоил ее взглядом, прежде чем сунуть себе в руку. Кейн покачал головой, отказываясь от последней карты.

Казалось, можно почти не сомневаться, что этот человек уверен в благословении случая.

Бренди было теплым и душистым, и Люк слегка покрутил бокал, прежде чем поднести к губам и залпом осушить. Его сильно поразило, что рука совершенно не дрогнула. Крупье сказал:

— Джентльмены, прошу вас выложить карты на стол. — Последовала внушительная пауза. — Ставка — двадцать тысяч фунтов.

Быстрым движением запястья Люк бросил взятку на стол. Кейн двигался медленнее, он осторожно положил карту так, чтобы собравшаяся толпа могла видеть.

Еще мгновение никто не шевелился.

— Вот так повезло!

Это восклицание раздалось за плечами Люка, нарушив густую тишину. Тогда на лице крупье показалось то, что должно было означать улыбку, но было лишь гротескной пародией на нее. Он проговорил серьезно:

— Выигрыш за виконтом.

Не обращая внимания на гром поздравлений, Люк поднялся из-за стола и слегка поклонился Кейну, лицо у которого стало каменным. Он откинулся на спинку своего кресла и наклонил голову.

— Деньги вам доставят завтра, если это вас устроит.

— Разумеется.

Люк направился с явно беззаботным видом туда, где на столе, покрытом красным бархатом, выстроились в ряд бутылки, часть которых охлаждалась в ведерках со льдом.

Он оставался крепко зажат внутри — и из-за напряженной игры, и из-за ее результатов.

Коль скоро наличие старательно культивируемой репутации одного из самых беспутных людей в Лондоне означает, что количество подобных вызовов будет возрастать, ему придется выложить еще больше наличных в том случае, если в следующий раз игра пойдет по-другому. Взяв графин, он плеснул вина в бокал и поднес его к губам.

— Милорд!

Он обернулся и увидел одного из ливрейных лакеев; лицо этого молодого человека, покрытое оспинами, было старательно напудрено, на руке он с непревзойденным совершенством удерживал в равновесии поднос.

— Да? — отозвался Люк.

— У меня для вас записка, ее принесли сюда минуту назад. Сообщение срочное — по крайней мере, так мне сказали.

Люк взял конверт и бросил взгляд на печать.

— Благодарю вас.

Через пару минут он вышел на улицу, где с черного неба сыпалась мелкая морось. Его кучер, сидевший сгорбившись под надвинутой шляпой и плащом, молча кивнул, когда ему сообщили адрес. Усевшись в карету, Люк отряхнул мокрые волосы и снова прочел записку. Быстро пробежав глазами по нацарапанным строчкам, он ощутил дрожь, которой не ощущал в игорном зале, когда сидел перед Кейном, поставив на кон небольшое состояние.

Должно быть, дело действительно срочное, потому что человек, принесший записку, даже не стал с ним разговаривать.

Зачем было Мэдлин писать ему, и, что еще непонятнее, зачем он понадобился ей немедленно?

Она попала в беду.

Мэдлин Мей, леди Бруэр, ходила по своей гостиной, не замечая ничего, что раньше доставляло ей удовольствие. Восточная ваза на маленьком столике у окна, которую ей подарили на свадьбу, светло-желтый атлас стен, портрет деда ее мужа, висевший над камином, дерзкая улыбка изображенного, мучительно знакомые темные волосы под шляпой с пером…

За окнами было темно. Она не ела весь день, и теперь в животе у нее урчало, и, наверное, это было хорошо. Рюмка портвейна, которую она осушила совершенно не по-дамски, вызвала у нее легкое головокружение, но у нее хотя бы перестали дрожать руки. Она с тоской посмотрела на графин, но решила, что вторая рюмка в любом случае никуда не годится, от нее пустому желудку станет только хуже. Вместо этого она отдернула тонкую кружевную занавеску и снова посмотрела на улицу. Там было пусто, безжизненно, не было слышно даже дребезжания проезжающих наемных экипажей.

Где, черт побери, этот проклятый, невыносимый человек?

«Не сходи с ума. Сохраняй спокойствие».

Наконец с грохотом проехала карета, но то была не его карета, и Мэдлин закусила нижнюю губу и принялась постукивать пальцами о подоконник. Часы, стоявшие в углу, смеялись над ней своим тиканьем.

— Чему я обязан честью вашего царственного вызова?

Услышав этот глубокий голос, раздавшийся в дверях, Мэдлин вздрогнула и задохнулась. Круто повернувшись, она увидела Люка Доде, опирающегося плечом о дверной косяк; эта небрежная поза не соответствовала внимательному взгляду его серых глаз. Как всегда, лорд Олти был излишне красив в черном, безупречно пошитом вечернем костюме, шейный платок, украшенный бриллиантовой булавкой, сверкал чистотой, темно-русые волосы были чуть длиннее, чем того требовала мода. Его точеное мужественное лицо оставалось в тени, потому что в гостиной горела всего одна лампа. Перчатки он держал в руке.

— Как вы вошли? — спросила Мэдлин. — Я не видела вашей кареты.

Выгнутые брови слегка приподнялись от раздражения, вызванного ее вопросом.

— Дорогая Мэдлин, тон вашей записки вынудил меня остановиться раньше, чем я подъехал к вашим дверям, особенно учитывая, который теперь час. Мне хочется думать, что я джентльмен в достаточной степени, чтобы считаться с вашей репутацией, поэтому я велел кучеру остановиться за квартал до вас и пошел пешком. Вход для слуг меня вполне устраивает, а замок оказался простым.

— Вы открыли замок отмычкой?

Он побренчал чем-то в кармане.

— Быть может.

Будь обстоятельства иными, она пришла бы в большую ярость из-за его наглости, но ведь она послала за ним и нуждалась в его помощи. Она займется плачевным состоянием безопасности ее дома в другой раз, если ей удастся провести остаток жизни не в Ньюгейтской тюрьме.

Не веря собственным ушам, она сказала, как будто любезность соответствовала нынешней ситуации:

— Не хотите ли чего-нибудь выпить, милорд?

Люк прищурился.

— Вряд ли вы пригласили меня для того, чтобы угостить бокалом вина, а ваше лицо я вполне могу назвать бледным, или даже серым. Почему бы вам не сесть, не передохнуть и не объяснить мне, зачем вам понадобилась моя помощь? Я считал, что между нами нет никаких теплых отношений.

— Да, их нет.

Обычно ей удавалось держаться на людях с ледяной любезностью, но она ненавидела прославленного виконта Олти всеми фибрами своей души. Однако как бы ни было унизительно признаться в этом, он был единственным известным ей человеком, который может ей помочь, а она никогда еще не нуждалась в помощи сильнее, чем сейчас.

— Итак, я умираю от любопытства, зачем вы послали слугу бегать по всему Лондону и искать меня.

Наверное, он прав. У нее действительно кружится голова, и сесть — это неплохая идея. Унизительно будет, если она упадет перед ним в обморок, и этого ей совершенно не хотелось. Она предпочла усесться в изящное, обитое шелком кресло в стиле Людовика XIV и со злостью сказала себе, что плакать она не собирается. И особенно в присутствии Люка Доде.

Было очень трудно совладать с собой, но ей удалось сжать руки, а виконт опустился в противоположное кресло и устремил на нее вопрошающий взгляд:

— Мэджи?

— Я ненавижу это прозвище.

Она встревожилась, потому что голос ее прозвучал почти неузнаваемо и, несмотря на всю решимость, глаза защипало.

— Понимаю. — В его улыбке не было ничего веселого. — Как вы думаете, зачем я употребил его? Могу себе представить, как вы называете меня, когда: меня нет рядом. Полагаю, весьма нелестно. Но отбросим все это. Должен признаться, я начинаю тревожиться. Обычно вы воплощение уравновешенной, искушенной аристократической светской леди, но честно говоря, дорогая, сегодня у вас такой вид, будто вы вот-вот ударитесь в истерику, чего мне хотелось бы избежать. Большинство мужчин терпеть не могут демонстраций женских эмоций, в том числе и я. Будет проще, если вы скажете мне, что случилось, и мы начнем танцевать от этого.

Хотя она и напоминала себе каждый день, как сильно ненавидит этого немыслимо привлекательного, но славящегося своим непостоянством лорда Олти, его небрежный тон действительно помог ей сохранить хотя бы толику достоинства. Она попыталась справиться с тихим всхлипыванием, выиграла в этой битве, а потом сказала ему ужасную правду:

— Сегодня вечером я убила человека.

Глава 2

Люк нечасто терял дар речи, но нужно признаться, что теперь он смотрел на красивую женщину, сидевшую в элегантной, изысканной гостиной, и просто не знал, что сказать.

Мэдлин сидела совсем рядом с ним, бледная как призрак, ее узкие плечи вздрагивали. Это была не жеманная простушка. В свои двадцать шесть лет Мэдлин была сложившимся человеком, вдовой, имеющей собственное состояние, обладала репутацией умной женщины с безупречным вкусом; в свете ее любили, ее общества искали все влиятельные хозяйки салонов.

Ее общества искали также и некоторые джентльмены, в том числе и он сам. Насколько он знал, только ему удалось заманить очаровательную леди Бруэр в свою постель, и эта единственная ночь незабываемо хранилась в его памяти.

И то, что она теперь утратила свое суровое самообладание, сказало ему больше, чем ее слова. Обычно она была сама сдержанность и изысканность.

«Кроме того случая, когда она дрожала и задыхалась в моих объятиях», — вспомнил он.

Люк наконец обрел дар речи.

— Я бы поставил на кон свою жизнь, что вы не способны на обдуманное зло, так что, быть может, вам лучше начать сначала и объяснить, что случилось. Прошу вас. Не забудьте сообщить, где это произошло. Кого, почему и как. Эти сведения тоже могут оказаться полезными.

На него взглянули синие глаза, полные слез.

— Я даже не уверена, зачем послала вам эту записку.

— Вы прекрасно понимаете, зачем вы это сделали. — Нелегко ему было сохранять ровный и рассудительный тон. — Потому что вы понимаете, несмотря на различия между нами, что я вам помогу. Так рассказывайте же.

— Это лорд Фитч.

Еще того не легче. Фитч был выдающейся фигурой в британской политике, человеком, обладающим влиянием и деньгами, и к тому же имел графский титул. Люку никогда не нравился этот развязный мерзавец, но это не имело никакого значения. Исчезновение его милости не останется незамеченным. Если окажется, что этот человек мертв, начнется расследование.

— Он пару раз приводил меня в раздражение, но никогда до такой степени, чтобы я убил его. Что же произошло?

— Я не убивала его, — бросила в ответ Мэдлин, и он с радостью увидел, что она расправила вздрагивающие плечи и в лице ее снова появились какие-то краски, пусть это и было вызвано раздражением. — Это произошло случайно, а это совсем другое дело, извольте видеть.

— Признаю свою ошибку, — Ее реакция вызвала у него мимолетное удовольствие, несмотря на мрачное признание, которое она только что сделала. — Но не забудьте, что вы должны изложить мне всю последовательность событий.

Она крепче сжала руки, лежавшие у нее на коленях, так что костяшки пальцев побелели.

— Некоторое время назад он начал делать мне непристойные предложения. Это перешло всякие границы, вызывая у меня не только раздражение. Это превратилось в гнусные домогательства, Мне был противен самый его вид.

Мерзавец. Люку стало невероятно жаль, что этот человек мертв, в противном случае он мог бы задушить его своими руками.

— Я не женщина и никогда не подвергался такого рода преследованиям, но я не виню вас за ваше отвращение к его сиятельству. Честно говоря, я бы предпочел, чтобы вы обратились ко мне пораньше.

— Я не хотела просить вас о помощи даже при моих теперешних обстоятельствах.

Дрожь ее стройного тела вызвала в нем желание встать, подойти к ней, обнять, привлечь к себе и пообещать, что все будет хорошо. Но он знал, что она этого не оценит, поэтому остался сидеть там, где сидел, хотя для этого и потребовались некоторые усилия.

— Хорошо, быть может, я это заслужил, но давайте вернемся к вашему делу. Фитч вел себя похотливо и недостойно. Продолжайте.

— Я пыталась избегать его. — Ее нижняя губка, такая полная и обольстительная, дрогнула. — На каждом приеме, на каждом собрании… везде.

— Я уверен, Мэджи, что так и было.

— Но это не помогало. Он нарочно то и дело оказывался у меня на пути.

Люк молча ждал продолжения, сдерживая бесполезную ярость, вызванную тем, кто уже мертв.

— Он… — Голос ее замер, и вдруг она показалась ему одинокой и очень молодой, с этим чистым, профилем и волосами, выбившимися из пучка и упавшими на шею. — У него была одна вещь, принадлежавшая Колину.

Ее покойному мужу? Люк не понимал, как такое возможно, ведь лорд Бруэр умер по меньшей мере пять лет назад… а может, и шесть.

Она продолжала с дрожью в голосе:

— Мне очень хотелось вернуть эту вещь, и я постаралась заключить сделку с его сиятельством, но есть одна цена, которую мне не хотелось платить.

Цена? Он сжал челюсти. Пользование ее роскошным телом. Ей даже не нужно было произносить это вслух. Люк чувствовал, как стучит у него в виске от возмущения, и он на самом деле сжал кулаки, чтобы удержаться и не протянуть к ней руки, когда слеза прокатилась по ее гладкой щеке, оставив хрустальную черту. Даже его пресыщенная искушенность не была равной ее искреннему горю.

— Он вас шантажировал?

— Нет. — Она уставилась на пестрый ковер. — Не совсем так.

«Не совсем так». Интересно, что она хочет этим сказать? Серьезность момента мешала ему пробормотать традиционное «ох уж эти женщины», но он должен был признаться, что в нем нарастало отчаяние от отсутствия четких объяснений.

— Не понимаю. Мне кажется, человека либо шантажируют, либо нет.

Она слегка махнула рукой с безнадежным видом.

— Он… кое-что знал. И мог упомянуть об этом где не следует. Я начала подозревать…

По натуре Люк ни в коей мере не был человеком терпеливым, и когда голос Мэдлин снова замер, он резко поторопил ее.

— Что подозревать? Черт побери, дорогая, может быть, я бестолков, но сейчас я так же не понимаю, что произошло, как и тогда, когда вошел в ваш дом. Объясните же мне, чтобы мы могли во всем разобраться.

— Это унизительно.

— Господи, дорогая моя, вы только что сказали мне, что убили человека. Если его действия были унизительны, пусть так и будет, но давайте ближе к делу. Вряд ли я стану осуждать вас — с моей-то репутацией.

Она молча смотрела на него какое-то время, как будто видела впервые. Ее прекрасные глаза были широко рас крыты. Потом она едва заметно кивнула.

— Колин вел дневник. — Она судорожно втянула воздух и продолжала: — Он вечно что-то писал в нем. Очевидно, он записывал все, даже подробности нашей… нашей супружеской жизни. Лорд Фитч завладел этим дневником, хотя я не могу и предположить, каким образом. После его довольно непристойных, но точных замечаний я начала понимать, что у этого гнусного человека действительно есть дневник моего мужа. Это было единственным объяснением. Они не были друзьями, и Колин ни за что не стал бы рассказывать ему такие личные вещи. Я представить себе не могу, что он стал бы рассказывать их вообще кому-нибудь. Я не читала дневник, даже после его смерти, потому что мне это казалось неуместным вторжением в личный мир Колина. Поэтому я убрала и заперла этот дневник. И конечно, он пропал.

Само собой разумеется, это было также и вторжением в личный мир самой Мэдлин. Люк знал, что она любила мужа со всей глубиной первой женской страсти, и его ранняя смерть была для нее сокрушительным ударом. Он мог только представить себе чувство осквернения, которое она испытывала при мысли о том, что его личные записи и мысли будут прочитаны посторонним человеком.

— Я почти уже велела похоронить его с этим дневником, — задыхающимся голосом сказала она. — Но, кажется, я подумала, что когда-нибудь мне захочется прочесть его ради утешения.

Однако вместо этого такая бессердечная гадина как Фитч, принялась для ее соблазнения использовать интимные записи человека, которого она любила. Если бы граф уже не обрел свой преждевременный конец, Люк сам убил бы этого презренного негодяя. И он сказал с притворной холодностью:

— Что бы ни случилось с его сиятельством, мне кажется, он это заслужил. Где он теперь?

— В кабинете Колина.

Ответ был произнесен таким тихим шепотом, что он едва расслышал его. Мэдлин смотрела на стену незрячими глазами, лицо у нее было такое далекое, что он встревожился. Ее тонкая рука беспокойно перебирала юбку.

— Здесь? — спросил Люк.

Она резко кивнула.

— Я попросила его встретиться со мной, чтобы поговорить о дневнике. Мне показалось, что будет полезно вести дело так, как это делают мужчины, и я решила, что логично будет заняться этим в кабинете Колина. Когда лорд Фитч пришел в ответ на мою записку, я велела провести его туда.

По крайней мере, они до чего-то добрались. Люк встал.

— Отведите меня в кабинет, и мы во всем разберемся.

Как будто можно в чем-то разобраться, если в кабинете находится мертвый лорд. Но ему хотелось сделать все, что в его силах.

Ради нее. Потому что — хотя Люк и не хотел признаваться в этом даже самому себе — леди Бруэр вызывала у него восхищение не только своей непревзойденной страстностью и неоспоримой красотой. Отрицать это означало исследовать свои собственные чувства по отношению к ней, а Люк старался не погружаться в себя очень уж глубоко в этом смысле, но он поторопился прийти к ней, когда она попросила.

Это о многом говорит. Рыцарь в сверкающих доспехах — эту роль он обычно презирал. Она встала и, двигаясь как деревянная, как человек, который пережил настоящее потрясение, не говоря ни слова, вышла из гостиной и направилась в холл.

Надежда на то, что все это было причудливым сном, развеялась, поскольку лорд Фитч, к несчастью, по-прежнему лежал в той же позе, растянувшись на полу у камина в луже собственной крови. Жаль, подумала Мэдлин, потому что она всегда любила этот ковер, хотя он и выцвел с одной, стороны там, где на него ближе к вечеру падал из окна солнечный свет. После смерти Колина она часто приходила сюда и сидела за его письменным столом, вдыхая знакомый горький запах его табака, доносившийся из банки и из его трубки, лежавшей там, где он оставил ее в тот день, когда впервые пожаловался на головную боль, за которой последовали лихорадка, разные боли, простуда. Через два дня все закончилось смертью. Эта комната, с обшитыми панелями стенами и потрепанными книгами, утешала ее. Так было до этого дня.

— Насколько я понимаю, кочерга послужила способом отправить его сиятельство туда, где он теперь, как мне представляется, обменивается рукопожатием с Сатаной. — Люк равнодушно посмотрел на покойника, тон у него был холодный и спокойный. — Выбор не оригинален, но, быть может, пользуется популярностью потому, что очень эффективен.

— Да.

Лорд Фитч насмехался над ней… и это доставляло ему удовольствие. Она до сих пор слышит его масляный голос: «Итак, леди Бруэр, это правда, что однажды, находясь в опере, за какой-то занавеской вы позволили вашему мужу задрать вам юбки и…»

Было невозможно урезонить этого злорадного наглеца, и, конечно, попытка воззвать к его несуществующему чувству чести оказалась бесполезной.

— Когда просьба вернуть дневник ни к чему не привела, я предложила ему за дневник деньги. Он только рассмеялся и сказал, что дневник очень занимателен и что он не продается. — Голосу нее теперь звучал тихо и вяло, ужас случившегося уже начал сказываться на ней. — Я заметила, что этот дневник принадлежит в первую очередь мне и меньшее, что может сделать всякий джентльмен, это вернуть его владельцу. Он отказался и продолжил делать самые отвратительные, оскорбительные предложения, какие вы можете себе представить.

— Воображение у меня прекрасное. — Тон, которым Люк проговорил это, звучал приятно, но от этого тона по спине у нее пробежала дрожь. — Например, я бы выбрал гораздо более мучительный способ казнить этого типа за его отказ и не портить при этом прекрасный ковер. Закончите ваш рассказ.

— Он пригрозил опубликовать дневник.

Черт побери. Слеза опять побежала по ее щеке, и она вытерла ее тыльной стороной руки, как это сделал бы ребенок. Меньше всего на свете ей хотелось расплакаться в присутствии Люка Доде, но в свете своего несчастья она не очень об этом заботилась.

— Значит, вы шарахнули его по голове кочергой. Превосходное решение.

— Я шарахнула его по голове кочергой, как вы говорите, — сказала Мэдлин, защищаясь, — не из-за этого, хотя я была в ужасе. Мужчины улаживают дела с помощью насилия. Женщины более цивилизованны.

Ее логика вызвала у него раздражение, и он заметил:

— Очень может быть, но ведь это не в моем кабинете лежит убитый.

Не обратив внимания на это замечание, она объяснила, запинаясь:

— Я… я тогда поняла, что любая дальнейшая дискуссия бесполезна, и мне не понравилось, как он смотрит на меня, поэтому я встала, чтобы вызвать Хьюберта и велеть ему вывести вон этого человека. Когда я обошла вокруг стола, лорд Фитч… ну он схватил меня и прошептал необычайно грязное предложение. Он, очевидно, был нетрезв, потому что от него сильно пахло. Я оказалась рядом с камином, и пока старалась вырваться, наверное, схватила кочергу, потому что следующее, что я увидела, — это то, что он лежит на полу.

— Очевидная самооборона.

Люк вынул из кармана белоснежный носовой платок с вышитыми в уголке инициалами и подал ей.

— Благодарю вас.

Она вытерла очередную непокорную слезу.

Люк опустился на колени перед телом и взял мягкую руку Фитча.

— Он еще не остыл, так что вы, очевидно, послали за мной сразу же. Где его карета?

— Это единственное, что есть хорошего во всем этом деле. Он, вероятно, пришел пешком, поскольку живет недалеко отсюда.

— Что вы сказали прислуге? Я думаю, все уже ушли спать.

— Что его сиятельство уснул в результате слишком обильных возлияний, и что я послала за вами, чтобы вы проводили меня домой.

— Неплохо придумано. — Он нахмурился, его красивое лицо, обращенное к ней в профиль, впервые за весь вечер выразило истинное огорчение. — Только вот у нас есть одна огромная проблема, дорогая.

Одна? Она только что убила графа в кабинете своего мужа. Ей казалось, что впереди ее ждут бесчисленные неприятности.

— Этот мерзавец еще жив.

— Что?! Ведь вокруг так много крови! — Мэдлин смотрела на Люка, не зная, можно ли ему верить, и комкала в руках тонкий батист. — Он не дышал — я готова в этом поклясться. Я проверила.

— Подозреваю, вы утратили рассудок, что вполне понятно, но я чувствую его пульс. Я не врач, но, как это ни досадно, пульс кажется сильным и ровным. А раны на голове обычно сильно кровоточат. За время войны я видел их достаточно.

Она почувствовала такое сильное облегчение, что колени у нее почти подогнулись.

— Слава Богу. Хотя я не отношусь к почитателям лорда Фитча, мне бы не хотелось быть причиной его смерти.

— Вы, очевидно, добрее меня. Я бы с радостью встретился с ним в поле, и если он выживет, непременно вызову его на дуэль. Но я не могу убить человека, лежащего без сознания, как бы он того ни заслуживал, поэтому думаю, что прежде всего мы должны доставить его домой и оказать ему врачебную помощь. Если вы откроете мне дверь, мы приступим к делу.

Вызвать его на дуэль? Мэдлин была потрясена смертоносной страстностью, прозвучавшей в голосе Люка, не говоря уже о мрачном выражении его точеного лица, но была слишком расстроена, чтобы реагировать.

Хотя Фитч был человеком тучным, ростом он уступал Люку, и тот перекинул его через плечо почти без усилий.

— Он запачкает кровью ваш фрак, — прошептала Мэдлин, ослабев и прислонившись к столу.

— У меня найдется, во что переодеться.

— Я…

Люк посмотрел на нее, подняв брови с язвительным видом.

— Вы только помогите мне вынести отсюда эту лошадиную задницу, а потом выпейте вина и забудьте о том, что произошло.

Как легко он все это проговорил.

— Люк, — протестующее заговорила Мэдлин, потому что надеяться на его помощь.

— Откройте дверь. Я обо всем позабочусь. Выбросьте все это из головы.

В его голосе слышалось спокойное многозначительное обещание, что совершенно не походило на его обычный легкомысленный тон.

Она послушно провела его по тихому особняку, помогая открывать двери. Когда он выскользнул на улицу через черный ход, она смотрела, как его смутная фигура исчезает в темном проулке, а через несколько мгновений услышала, как дребезжит карета.

Она не знала, удалось ли ей управиться с дверью — ей потребовалось на это гораздо больше усилий, чем виконту Олти, когда он проник в дом, — но, кажется, она все же заперла ее. Потом она побрела обратно в кабинет Колина. Отчистить отвратительное пятно на полу будет нелегко, и она решила, что ковер придется вообще выбросить.

Но как это объяснить…

«Кровотечение из носа», — подумала она, глядя на ужасное пятно и надеясь, что вот сейчас проснется и все это окажется дурным сном. Можно ли будет сказать, что у лорда Фитча пошла кровь из носа и что он испортил ковер?

Наверное, пока этот лорд не расскажет всю правду. Хотя Мэдлин и радовалась, что не убила его на самом деле, ей вовсе не нравилось, что он и дальше будет мучить ее. Она стояла, пытаясь вообразить, какие слухи поползут по городу, когда Фитч расскажет, что она пригласила его к себе в дом, и перебирала причины, почему это произошло. Он оказался достаточно умен, чтобы не шантажировать ее в полном смысле этого слова, так что никакого действительного преступления не было совершено, кроме некоторых отвратительных комментариев. Он должен только отрицать, что дневник у него, и обвинять ее в том, что она набросилась на него без всяких на то оснований.

Факты — это факты. Если раньше он был злобным и коварным, то теперь, если оправится, станет во много раз злее и коварнее.

Если.

Она прерывисто вздохнула, стиснув в кулаки руки, опущенные по бокам. Люк поклялся, что обо всем позаботится.

А это совершенно меняет дело.

Из всех людей она обратилась к Люку Доде, известному и порочному виконту Олти, послав лакея поискать его в первую очередь в клубе, а потом в одном из самых презренных игорных притонов Англии.

Что хуже? Быть узницей порочных забав лорда Фитча или быть обязанной Люку?

Она не знала, но была уверена, что этот вечер — один из самых худших в ее жизни.

Глава 3

— Есть какие-нибудь соображения?

Майкл Хепберн, маркиз Лонгхейвен, смотрел на своего собеседника через стол, накрытый к завтраку. Люк, намазывающий джемом кусок поджаренного хлеба, вопросительно поднял брови, поза у него была на первый взгляд небрежная, но Майкла трудно было провести. Он сказал:

— Ну что же, всякий раз, когда человек пишет вещи, не предназначенные для посторонних лиц, а только для тех, кому они адресованы, есть шанс, что произойдет что-нибудь в этом роде. Я сжигаю всю личную корреспонденцию.

— В этом я не сомневаюсь, — сухо заметил Люк. — Я также согласен с тем, что записывать интимные подробности эротических забав с женой — дурная мысль, но частный дневник есть именно частный дневник. Я уверен, что лорд Бруэр не думал, что он уйдет из жизни так рано. И потом, он не первый, кто каждый день вел записи о подробностях своей частной жизни. Дневник ведут многие.

— Это так, — согласился Майкл, хотя если бы он на самом деле был таким податливым, это проделало бы брешь в органах безопасности, что принесло бы короне множество несчастий. Он считал лорда Бруэра глупо сентиментальным, но удержался и не сказал этого. Люк нелегко шел на откровенность, а значит, у него были основания прибыть к другу в такой ранний час.

— То было ошибочное решение, но нельзя же все время думать, что могут случиться какие-то непредвиденные обстоятельства и какой-нибудь тип с низким моральным уровнем вторгнется в твою жизнь.

— Я совершенно с тобой согласен. — Люк, казалось, весь был сосредоточен на том, чтобы тщательно прожевать кусок колбасы; прожевав, он проглотил его, а потом спросил: — Если бы ты был на моем месте, что стал бы делать дальше?

— Это ты о затруднительном положении леди Бруэр? — «Или, — добавил мысленно Майкл, — о самой этой леди?»

— Что-то нужно делать с Фитчем.

— Ты просишь у меня совета или хочешь, чтобы я вмешался?

Майкл взял в руку чашечку с кофе и проницательно посмотрел на своего старого друга.

— Сам не знаю. Ты гораздо более опытен в делах такого рода.

— Истекающий кровью, лежащий без чувств джентльмен в доме одной из моих любовниц? Нет, это выходит за пределы моего опыта.

— Она не моя любовница. — Эти слова он проговорил отрывистым тоном. — Мэдлин — моя знакомая, и только.

Прекрасная леди Бруэр не постеснялась позвать Люка, оказавшись в крайне сложном положении, и учитывая раздражение, с которым он говорил об этой женщине, Майкл как-то сомневался, что «знакомая» — подходящее слово для данного случая, но допытываться не стал. В последнее время Люк стал более вспыльчив и беспокоен, чем обычно, и, вероятно, это было как-то связано с ней. Он ложился поздно, и хотя в это утро казался любезным и собранным, как обычно, но у рта его появилась усталая морщинка.

Утро было ясное и яркое, небо за окнами утренней столовой походило на море безоблачного синего цвета. Глотнув кофе, Майкл с подчеркнутой осторожностью поставил на стол чашку.

— Ты говоришь, что доставил лорда в его особняк и сказал дворецкому, что нашел его, лежащего без сознания, в переулке позади нашего клуба?

— Мне показалось, что это выглядит правдоподобным объяснением. — Гибкое тело Люка было едва заметно напряжено, но это не укрылось от Майкла. — Дворецкий вызвал врача, который сообщил, что рана неглубокая, и сказал, что, по его мнению, Фитч был сильно пьян, насколько можно судить по запаху бренди. Я могу подтвердить, что от него пахло очень сильно, и когда я поместил его в карету, пустая фляга выпала из его кармана, хотя я сомневаюсь, что излишества, которым он предавался в тот вечер, ограничивались только этим сосудом.

— Но у нас по-прежнему проблема с дневником лорда Бруэра, остающимися во владении этого гнусного Фитча, безотносительно к тому, выздоровеет он или нет, верно?

— Верно.

— Думаю, что смогу позаботиться об этом.

Впервые с момента своего прихода Люк улыбнулся, и хотя на Майкла это не произвело того же впечатления, какое производило на чувствительных светских дам, он с радостью увидел, что на миг перед ним появился обычный беззаботный лорд Олти.

Люк пробормотал:

— Я так и думал, что ты сможешь помочь.

— Ради леди Бруэр?

Вопрос был поставлен весьма деликатно.

Люк пропустил мимо ушей этот намек.

— Кажется разумным предпринять шаги теперь же.

— Фитч и до событий прошлого вечера был неприятным типом, так что логично будет допустить, что его настроение не улучшится, если ко всему добавится сильнейшая головная боль, которая ждет его, как я полагаю, сегодня утром.

— Врач говорит, что между выпивкой и ударом по его толстому черепу у него, вероятно, случился провал в памяти, и он не помнит, как получилось, что ему нанесли увечье.

— Так было бы лучше для всех, но пока мы этого не узнаем, тебе следует защищать ее тем или иным способом.

— Вряд ли я обязан это делать.

Люк пожал плечами, но Майклу показалось, что это не выражает настоявшего равнодушия.

— Да, — мягко сказал Майкл, — но все же ты здесь и хочешь заручиться моей поддержкой ради нее.

Люк отшвырнул салфетку и встал со своим обычным небрежным видом.

— Кстати, о ней. Дай мне знать, когда дневник будет спасен и я смогу вернуть его законному владельцу. Я надеюсь, тебе можно доверять, но вряд ли Мэдлин одобрит, что я вообще рассказал тебе об этом.

В профессии Майкла доверие не поощрялось, так что это было к лучшему. Майкл поднял брови.

— Я буду поддерживать с тобой связь.

— Благодарю за завтрак.

— Не за что. — Он помолчал и сказал равнодушно: — Ты действительно поставил вчера двадцать тысяч на одну карту?

Люк язвительно выгнул брови.

— Вижу, слухи распространяются, как всегда, быстро.

— В наших кругах — да, можешь не сомневаться. Я все знал уже к полуночи.

— Я и сам не понимаю, зачем принял вызов Кейна.

— Наверное, я могу сделать предположение.

Во время войны они были в Испании вместе, и поэтому каждый хорошо знал о том, какие демоны живут в душе другого.

— Не нужно, — отрывисто и коротко произнес Люк. — Мне не нужен отец-исповедник, Майкл, но за этот дневник я буду признателен.

После ухода друга Майкл сел и задумчиво уставился на дверь. Конечно, он знал прекрасную леди Бруэр. Светлые золотистые волосы, необыкновенные темные глаза, тело, которое оценил бы любой здоровый мужчина, но она была предана своему мужу и после его смерти удалилась из общества на долгое время, хотя это было совсем не модно. О ней говорили, что ее не интересуют никакие привязанности — ни постоянные, ни случайные.

На мой взгляд, подумал Майкл, примечательно, что эта леди обратилась за помощью к Люку. Ему не было известно, что они хорошо знают друг друга, и, конечно, Люк только коротко упоминал о ней в его присутствии. Единственный раз, когда он видел, что они обменялись несколькими словами, был на свадьбе их общего друга Джошуа с кузиной леди Бруэр. Вообще же, размышлял Майкл, откинувшись к спинке кресла и вновь глотнув кофе, он помнил, что заметил неестественную сдержанность в голосе Мэдлин Мей, с которой она поздоровалась с Люком. Ведь с его внешностью, состоянием и шармом большинство женщин падали к его ногам.

Или в его постель.

Но Люк сказал, что она не была одной из его любовниц, и за ней явно не числилась репутация женщины, склонной к случайным связям. А Люк не верил в связи иного сорта, так что скорее всего это была правда. Принимая все во внимание, друзьями они тоже не были.

Это было интересно, но не существенно для данной проблемы. Майкл допил кофе и, выйдя из утренней столовой, направился в свой кабинет.

Ему нужно было послать записку. У него есть связи, с помощью которых можно легко управиться с этим малоприятным дельцем и достать дневник. Либо Антония, либо Лоренс быстро и осторожно все уладят.

Он никогда не был нерешительным человеком, и пришел в раздражение, когда, подняв руку, чтобы постучать, опустил ее и подумал, не уйти ли ему. Логически это было вполне объяснимо — если после событий вчерашнего вечера он зайдет узнать, как себя чувствует Мэдлин, и сказать ей, что он надеется па скорое возвращение дневника ее мужа. Но с другой стороны, он вспомнил, что леди Бруэр опасна для спокойствия его души.

Он не должен ее видеть. Хватит и короткого письма.

Если бы дверь не открылась, он болтался бы на верхней ступени неизвестно сколь долго, точно взволнованный юнец, но дверь отворилась и появилась сама Мэдлин; когда она увидела его прямо перед собой, на лице се появился испуг.

— О, лорд Олти.

Его точно ударили. Да, нужно было послать ей письмо.

Солнечный день, оживленная улица, аккуратные кирпичные ступеньки, любопытные взгляды… все это разом исчезло. В это утро на ней было визитное платье мягкого желтого цвета с лимонным оттенком, с короткими присборенными рукавами и кружевом, собранным в сборки под лифом, что привлекало взгляд к пышным, крепким грудям. Ее блестящие волосы были зачесаны назад, в руках она держала ридикюль, и это говорило о том, что она явно собралась куда-то идти.

Как ни была хороша собой эта изящная, очаровательная женщина, больше всего его тронули темные круги у нее под глазами. Эти предательские, болезненные пятна напоминали о том, что она переживала в одиночестве. Сколько она плакала… одна? Лежала без сна и думала о том, подвергнется ли она унижению, когда самую сокровенную сторону ее жизни выставят на всеобщее обозрение?

Вот почему записки было бы недостаточно.

— Доброе утро, леди Бруэр. — с чопорным видом проговорил он на тот случай, если их мог услышать лакей или если рядом со все еще открытой дверью особняка стоял дворецкий. — Я подумал, что могу зайти, но вижу, что вы идете по делам или повидаться с кем-то. Не могу ли я проводить вас, предложив свою карету?

Она вполне овладела собой, и ее улыбка была не более чем любезной, но глаза смотрели испытующе.

— Очень любезно с вашей стороны, милорд. Я собиралась навестить мою невестку и пройтись, потому что погода очень хороша, но мы можем воспользоваться вашей каретой, чтобы вам не пришлось потом возвращаться пешком.

Ее темные глаза, такие необычные по контрасту с белокурыми волосами, смотрели на него, точно задавали открытый, нерадостный вопрос. Он сказал:

— Я с удовольствием подброшу вас.

Он тут же пожалел, что не употребил другие слова, потому что его ум, которому совсем не была присуща невинность, нарисовал перед ним совсем другую картину, никак не связанную с поездкой в его карете. Он представил, как подбрасывает ее совсем в ином смысле, и поездка эта начинается с медленных, размягчающих поцелуев, включает в себя раздевание донага, а заканчивается тем, что она садится на него верхом и они двигаются вместе к общей эротической цели.

Одна ночь. Они провели ночь вместепочти год назад, и его тело предательски вспоминало об этом всякий раз, когда она оказывалась поблизости. Дуновение ее духов, ее профиль, случайно промелькнувший на многолюдном приеме, мелодичный смех — и его плоть уже просила забыть, почему он отказался продолжать их связь. Мэдлин принадлежала к тем редким женщинам, которые выглядели утонченными, изысканными и сдержанными в обществе и оказывались глубоко страстными в спальне. Больше того, он восхищался ее умом и чувством юмора не меньше, чем физической привлекательностью, и это сочетание наполняло его глубочайшей тревогой.

Это была женщина, в которую можно влюбиться, а не та, с которой можно переспать и забыть о ней. Он вовсе не удивлялся, что литературно образованный лорд Бруэр восторженно описывал прелести своей жены, потому что они вполне заслуживали того, чтобы вспоминать о них.

Когда-то он любил и потерял, и теперь ему не хотелось снова пережить такую боль. Там, в Испании, среди войны и ада, который сопутствует войне, он встретил женщину своей мечты. Это так и осталось иллюзией, и он просыпался каждое утро, мучаясь из-за своей утраты. Это суровое испытание принесло ему слишком много страданий, чтобы он захотел отважиться на что-то подобное. Имея обязательства перед своим титулом, он, вероятно, в конце концов, женится, но в тридцать лет его совершенно не привлекала подобная перемена в жизни. Когда он действительно решит, что время пришло, непременно выберет жену, оставаясь при этом совершенно равнодушным. Может быть, он даже — с Божьей помощью — позволит матери дать ему совет, кого выбрать в жены.

— Я думаю, если кто-то увидит, как я сажусь в вашу карету или выхожу из нее, — пробормотала Мэдлин, когда он любезно подсаживал ее, — начнутся сплетни.

— Ваша добродетельная репутация, вероятно, выдержит небольшую толику сплетен, — ответил Люк с циничным удовольствием по породу ее чопорного тона, хотя и понимал природу ее замечания. Никого не заинтересует, если его увидят с ней, но если наоборот, это будет иметь значение. — Итак, скажите, где живет ваша невестка, чтобы я мог дать указания кучеру.

— На Брук-стрит.

— А, это совсем близко. Я велю ему объехать вокруг квартала, чтобы мы могли немного поговорить.

И не дожидаясь ее согласия, он дал Хэральду адрес, а потом уселся напротив нее. Карета тронулась, и он сказал без всяких вступлений:

— По мнению врача, Фитч даже не был серьезно ранен, и то, что он потерял сознание, вполне могло быть результатом чрезмерных возлияний.

— Я рада. Но в то же время он может оказаться теперь более мстительным, чем раньше. Я бы с удовольствием сказала, что это меня не тревожит, но, конечно, это не так.

Нежные губы ее задрожали, и он вспомнил, что он почувствовал, когда смял их в неистовом поцелуе.

— Осмелюсь предположить, что он, быть может, даже не помнит того, что произошло, а если и вспомнит, то все равно — дневника он уже лишится. — Люк невесело улыбнулся. — И если Фитч приблизится к вам в том или ином смысле, наедине или в обществе, то лишится также и жизни. Не беспокойтесь, дорогая. Если он снова начнет доставлять вам неприятности, просто дайте мне знать, и он ясно поймет, что теперь ему придется иметь дело со мной.

— Почему вы все это делаете?

Она с такой силой сжимала ридикюль у себя на коленях, что пальцы ее побелели.

— Что именно я делаю?

— Помогаете мне так великодушно.

— А как вы думаете, почему?

Это был уклончивый и некрасивый ответ, данный в основном потому, что он не знал в точности, что сказать.

«Потому что я не могу забыть вас». Нет, такой ответ ни в коем случае не годится.

Темные глаза внимательно смотрели на него. Некоторое время она молчала, карета с грохотом и довольно быстро катилась по улице, и этого было достаточно, чтобы ее стройное тело слегка покачивалось на сиденье. Потом она сказала:

— Не спрашивайте меня почему, ведь я могу говорить, только зная по опыту, что вы не всегда бываете галантным и надежным, но я была уверена, что вы мне поможете.

Она, конечно, имела в виду его исчезновение после той памятной ночи, когда он ласкал ее снова и снова и не мог насытиться, как и она.

— У меня были причины вести себя негалантно, — холодно сказал он.

Она неторопливым движением расправила юбку, но ничего беспечного в мучительном выражении ее красивого лица не было.

— Кроме Колина, вы были моим единственным любовником.

После этого признания настала тишина.

Он это подозревал, и, получив подтверждение своим подозрениям, не почувствовал облегчения относительно того, что произошло — а потом не произошло — между ними. Его поступок был совершенно недостойным, в этом можно не сомневаться, но обычно он не вступал в связь с женщинами вроде Мэдлин. Она совершенно не походила на пресыщенных светских красавиц, которые увлекались интригами и наслаждениями, как опытные куртизанки.

Она продолжала еле слышным голосом:

— Когда вы так и не зашли ко мне после этого и держались со мной так отчужденно в обществе, как будто между нами ничего никогда не было, и не ответили на записку, которую я написала и послала вам, преодолев свою гордость, пришлось допустить, что я как-то разочаровала вас. Неужели страсть, которая осталась в моей памяти, была только с одной стороны?

Ад и преисподняя, ему хотелось поговорить с ней, но только не об этом, хотя, вероятно, нужно было сказать и об этом.

— Это совершенно не так, — признался он. — И я думаю, вы это знаете, что бы вы себе ни говорили. Мое крайнее восхищение вашими чарами вряд ли было вымышленным.

— Тогда… почему?

— Потому что вы не относитесь к тем женщинам, которые становятся любовницами, а жениться на вас у меня не было намерений. Я решил, что лучше порвать сразу же.

Мэдлин смотрела на него в явном замешательстве, и у него появилось впечатление, что он, быть может, ранил ее в этот момент сильнее, чем год назад своим подчеркнутым безразличием.

Он почувствовал себя негодяем, хамом, бессердечным распутником. Сюда можно прибавить любые и, наверное, даже более непривлекательные определения.

— Если я правильно поняла то, что вы сейчас сказали, вы наслаждались моим телом, но мое общество вам кажется неприятным. Это так?

Она старалась говорить как можно равнодушнее.

— Вовсе нет. Вы умны, вы четко излагаете свои мысли, и вы во всех отношениях очаровательны. — Это он должен был ей сказать, и это была правда. — Когда вы снова выйдете замуж, ваш муж будет счастливейшим человеком на земле. Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

— Значит, все дело в браке?

— Когда-нибудь я женюсь. Мне нужен наследник.

Она слегка подняла подбородок, но на ее лице появился румянец, словно он оскорбил ее.

— Я подарила Колину сына.

Люк знал, что ей непросто было лечь с ним в постель и что это само по себе составляло часть проблемы.

— Я это знаю. Сколько ему сейчас лет, шесть?

— Тревору семь лет, — поправила она его, и вид у нее был более сконфуженный, чем когда-либо. — Люк…

Наверное, он не мог этого сделать, не ранив ее, хотя это не входило в его намерения. Это, вероятно, было неосмотрительно, но он сказал:

— Вы красивы, великодушны, очаровательны. Вы по-прежнему мне желанны. — Карета замедлила ход, и он обрадовался, что разговор, которого он избегая так старательно в течение года, почти закончен. — Но мы не подходим друг другу по одной непреодолимой причине.

— Просветите меня.

Карета остановилась, и он торопливо открыл дверцу, вышел и предложил ей руку.

Мэдлин от его руки отказалась, она упрямо сидела в пене своих желтых юбок, сжав губы.

— Вы уже далеко зашли, Олти. Просветите меня насчет этой непреодолимой причины.

О Боже, она так хороша.

— Вы можете обещать мне, что не умрете?

Она широко раскрыла глаза.

Он сказал осторожно:

— Нет, конечно, вы этого не можете. А теперь я надеюсь, что ваш визит к невестке будет приятен, и больше не беспокойтесь о том пустяковом деле с Фитчем. Оно в хороших руках.

Глава 4

С появлением каждого нового гостя хор негромких голосов становился громче, потом стихал и снова становился громче, и Элизабет Доде заметила, что особенно громким он стал, когда доложили о приходе ее брата. Что-то произошло, о чем она не знала, и что бы это ни было, оно явно заставило языки заработать. Спросить у матери — об этом не могло быть и речи. Если это было связано с какой-то женщиной, Элизабет полагалось делать вид, будто она не знает, что мужчины типа Люка развлекаются подобным образом.

К счастью, она прекрасно знала, как выяснить, что происходит.

Люк, облаченный в элегантный темный вечерний костюм, подошел к гостям, стоявшим с краю толпы. Высокий рост давал ему преимущество — он окинул взглядом все сборище. Он поздоровался с сестрой улыбкой, заметив, что она пьет шампанское, стоя в небольшой группе своих подруг, а потом в гостиную вошла красивая женщина с рыжевато-золотистыми волосами и смелым декольте, кокетливо взяла его под руку, и его внимание разделилось между нею и Элизабет.

Этот печально известный лорд Олти был опекуном Элизабет, и ей было известно, что свет бесконечно забавлялся, глядя, как он усердно руководит ее светской жизнью. Самой ей это казалось немного смешным, и она сомневалась, что Люку нравится возложенная на него роль дамы-компаньонки. Нельзя сказать, что он пренебрегал своей ролью виконта и, следовательно, главы семьи, но со времени его возвращения из Испании он был… каким-то отчужденным.

Он ничего не рассказывал, но случилось что-то такое, отчего он изменился. Может быть, то была сама война; это выходило за рамки опыта Элизабет, и она не могла этого понять, но причина коренилась именно там.

Это мало что объясняет, думала Элизабет, хотя какого поведения можно ожидать оттого, кто провел полдесятка лет далеко от дома, видел, как льется кровь, прошел через опасности и через все то, о чем вернувшиеся солдаты предпочитали не говорить в порядочном обществе?

Элизабет понимала, что фурор в обществе вызван не откровенным интересом леди Харт к Люку, поскольку эта леди гонялась за ним уже не одну неделю — открыто и беззастенчиво. В том, что кто-то флиртует с ее старшим братом-красавцем, не было ничего скандального. Женщины часто флиртовали с ним.

— Прошу прощения. — Она улыбнулась с безразличным видом, потому что несколько окружавших ее молодых леди были скорее знакомыми, чем близкими наперсницами. — Я обещала танец его милости.

Удачное расплывчатое выражение. Оно могло относиться почти к любому человеку в бальном зале, потому что среди гостей было много титулованных джентльменов. Элизабет отдала свой бокал проходившему мимо лакею с подносом в руках и пошла вокруг танцующих, рассматривая толпу гостей. Вот она заметила знакомый профиль: партнершей намеченной ею жертвы была молодая женщина, в которой она узнала дочь одного из самых влиятельных членов палаты лордов, и это могло служить объяснением, почему Майлз сейчас кружит ее по паркету. Музыка кончилась, и когда начался обмен любезностями и перемещения по залу, Майлз заметил Элизабет и поднял брови в молчаливом вопросе. Она подождала, когда он склонился над рукой этой — жеманной, по ее мнению, — молодой особы, а потом подошел к ней, стоявшей у двери, открытой на террасу.

— Что? — спросил он без всяких вступлений, поправляя манжеты в возбуждении, которое вызвало у нее раздражение, и, вероятно, с этой целью он и занялся в первую очередь своими манжетами. Он с детства делал все ей наперекор. — И прежде чем ты сообщишь мне, почему слоняешься здесь, пронзая меня этим твоим язвительным взглядом, который я очень хорошо знаю, могу ли я сказать, что мне нравится гораздо больше красновато-розовый цвет наряда, надетого на тебе сейчас, чем тот скучный розово-малиновый оттенок платья, которое было на тебе вчера вечером и в котором ты выглядела и желтоватой, и лет на десять старше?

Она посмотрела на двоюродного брата испепеляющим взглядом.

— Какой приятный, изящный комплимент. Просто можно в обморок упасть от благодарности.

Майлз, как всегда, остался равнодушен к ее сарказму.

— Я хотя бы не сказал, что ты уже не такая плоскогрудая, как раньше, фарфоровый цвет лица очень в моде теперь. Поздравляю.

Она возразила приторным голосом:

— В приступе великодушия я бы сказала, что твоя прическа с длинными волосами привлекает к себе внимание, и поэтому люди не замечают, какой у тебя длинный нос. Быть может, он израстется в конце концов. Я уже отчаялась это увидеть.

— Нос у меня вовсе не длинный.

У него хватило духа казаться обиженным, как будто не он начал этот спор.

— А я не плоскогрудая.

— Разве я не утверждал именно это только что?

— Все равно, тебе не следовало замечать такое.

— Все мужчины это делают, достигнув определенного возраста. — Он усмехнулся, явно не желая раскаиваться. — А мне еще приходится теперь очень часто бриться.

Когда он успел так вырасти? — раздраженно подумала Элизабет, потому что доставала ему только до подбородка, а были времена, когда она могла смотреть ему в глаза. Плечи у него тоже стали шире, а лицо, когда-то хорошенькое, почти как у девочки, необъяснимым образом приобрело мужественную угловатость и чистые линии, которые ее подруги находили привлекательными. Они даже шептались о нем.

Подумать только — шептаться о Майлзе.

Честно говоря, ее кузен быстро приобретал репутацию повесы, и никто не был больше удивлен, чем она, что этот нескладный надоедливый товарищ ее детства становился таким популярным в высшем свете.

Элизабет крепко взяла его за руку.

— Я хочу поговорить с тобой.

— Я вижу, — сухо сказал он, но не стал сопротивляться, когда она потащила его в угол к уже приведенному в беспорядок и почти опустошенному столику с канапе. — Что-то срочное?

— Что натворил Люк? — спросила она напрямик, когда они остались в относительном уединении, втиснувшись между столиками и растениями в кадках. — Я вижу, что-то произошло, но никто не хочет мне сказать, судя по всему.

Кузен смотрел на нее со своим обычным ленивым безразличием.

— Ты хочешь, чтобы я повторил всеобщие сплетни?

— Совершенно верно — если они касаются моего брата.

— Он вряд ли поблагодарит меня. — Майлз прислонился к стене и пожал плечами. — Понимаешь, Эл, в этом нет на самом деле ничего скандального, так что выбрось из головы. Может быть, это и опрометчиво, но ему по карману.

— Что по карману? — спросила она.

По правде говоря, Люк вызывал у нее беспокойство. Раньше в его облике иногда можно было увидеть радость жизни. Теперь он проводил долгие часы в задумчивости у себя в кабинете или уходил из дома. Хотя их мать не говорила об этом, но Элизабет знала, что и она тоже не одобряет его отсутствия по ночам и его развлечений.

— Люк снимет с меня голову, если я расскажу тебе. Понимаешь, существует джентльменский кодекс.

— Кодекс? — повторила она, фыркнув, что могло показаться неприличным для леди. — Разве не ты тот джентльмен, который засунул лягушку мне в постель?

— Мне было десять лет.

Но он рассмеялся.

На самом деле, решила Элизабет, когда он вот так смеется, то действительно выглядит красавцем. Очень хороши его темно-каштановые волосы и глаза, такие светло-карие, что кажутся почти золотистыми. Их уже нельзя назвать неопределенными, как она считала когда-то. Быть может, хихикающие юные простушки не так уж и глупы. Несмотря на его досадную склонность казаться нарочито бестолковым и неустанно дразнить ее, он обладает определенным шармом. В детстве это очень пригождалось им. Его умные объяснения не один раз спасали их от серьезных неприятностей.

Она сказала язвительно:

— Люк может снять голову и с меня за то, что я сую нос в его деланно я все равно спрашиваю. Так скажи мне, что он такое сделал? Что ему по карману, но чего ему не следовало делать?

— Поставил двадцать тысяч в пари на одну взятку из двух карт.

Элизабет заморгала.

— Двадцать тысяч?!

Огромная сумма. Она не была посвящена в денежные дела брата, но это не имело значения. Двадцать тысяч — значительная сумма.

Майлз бросил на нее презрительный взгляд.

— Это так.

— Боже мой. — Элизабет некоторое время смотрела на толпу гостей, переваривая полученные сведения. — Это не похоже на Люка, — сказала она в конце концов. — Он, быть может, ведет себя так, будто не склонен обременять себя ответственностью и чувством долга, но я точно знаю, что это не так. Посмотри, он сопровождает меня повсюду, а ведь я знаю, что он с удовольствием занимался бы чем- то другим. Я не понимаю его поступков.

— Я тоже.

К ее удивлению, Майлз, обладая большей информацией, чем она, не держался с досадным высокомерием, как это обычно бывало. Раньше он тайно злорадствовал по этой причине. Это началось, когда ей было около пяти лет, а ему — восемь. Но теперь он хмурился и потирал подбородок:

— Что-то здесь не так. Он какой-то хмурый и отчужденный.

Отчужденный. Опять это слово, которое повторил уже Майлз.

Она могла подсчитать на пальцах одной руки те случаи, когда они в чем-то соглашались за последнее время, и пожалела, что на этот раз они согласились в оценке душевного состояния ее брата.

— Ты тоже это заметил?

— Время от времени, — протянул он сухим тоном, — вопреки твоему пренебрежительному мнению о моем характере мне все же удается отвлечь внимание от моих собственных дел. Да, я заметил. Он о чем-то думает, хотя очень старается сделать вид, что наслаждается обычными занятиями, доступными богатому аристократу. Могу предположить, что у него не было намерений заключать это пари. Все считал и, что он получит удовольствие от такого невероятного пари, поэтому оно и имело место.

Это суждение было настолько проницательным, что Элизабет испугалась.

— Ты думал об этом. И если посмотреть таким образом, этот поступок хотя бы обретает какой-то смысл.

— Вот это-то и страшно. — Кузен Элизабет скривил губы, и его густые ресницы слегка опустились над необыкновенными глазами цвета янтаря. — Последний раз, когда наши мысли шли в одном направлении, мы с тобой решили взять совершенно новый фаэтон вашего отца и покататься за городом. Если я верно помню последствия этого деяния, я не мог сидеть три дня, после того как нас поймали. Мой отец страшно рассердился на меня.

Она всегда чувствовала себя немного виноватой из-за того, что его выпороли за ту несерьезную выходку, тогда как ее всего лишь заперли в комнате.

— Напрасно ты заявил, что идея принадлежала исключительно тебе. Мы с тобой знали, что виноваты мы оба.

— В то время я так представлял себе рыцарство. — Он пожал плечами. — Теперь я стал старше и мудрее, как говорит пословица, так что ответом на твой вопрос будет твердое «нет».

Снова заиграла музыка, наполнив зал мелодией новейшего популярного вальса.

— Я ни о чем не спрашивала, — пробормотала она, старательно поправляя перчатку.

Майлз гибким движением отодвинулся от стены.

— Ты просто хотела предложить мне разузнать, что тревожит Люка.

Она действительно этого хотела, будь он неладен.

— Вовсе нет, — сухо сказала Элизабет.

— Лгунья. — Улыбка мелькнула на его лице и тут же исчезла. Он покачал головой. — Просто женщины не понимают мужчин.

— А зачем нам это нужно? — пробормотала она. — Впрочем, не мог бы ты сказать точнее, чего именно я не поняла в данном случае?

— Я не собираюсь совать нос в чужие дела. Прости, Эл. Если бы ему хотелось поговорить об этом, он сам завел бы разговор. В сущности, это не мое дело и не твое, если с ним что-то не так.

— Прости, что я тревожусь о своем брате.

Он знал эту упрямую складку ее губ. Майлз Хоторн мысленно выбранился и поборол желание схватить Элизабет за узкие плечи, вытащить через французское окно на террасу и объяснить в самых простых выражениях, какие только возможны, как мало нравится среднему мужчине, когда женщина вмешивается в его дела и пытается навести порядок в его жизни.

Или вытащить ее отсюда и сделать что-то совершенно другое. В голову ему пришел пылкий поцелуй. Честно говоря, такое ему приходило в голову очень часто, когда он оказывался рядом с Элизабет.

Если бы они на самом деле были двоюродными братом и сестрой, этого никогда бы не произошло, но в действительности они не были родственниками, и он знал об этом с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы понять все сложности, заключающиеся в этом положении. Его овдовевшая мать вышла замуж за кузена отца Элизабет всего через несколько месяцев после того, как родился Майлз и они переехали в имение Доде. У них с Элизабет не было ни капли общей крови. Он заметил, что эта осведомленность нарушает порядок его жизни.

Элизабет нарушает порядок его жизни.

В этот вечер она выглядела потрясающе в темно-розовом тюле, не скрывающем верхней части ее кремовых грудей, а из-за низкого выреза изящная шея казалась длиннее. Блестящие волосы были зачесаны кверху, и сейчас ее глаза, удивительные серебристо-серые глаза, как у всех членов семьи Доде, смотрели на него с высокомерным презрением. На высоких скулах горел легкий румянец досады.

Она не обладала классической красотой, но все же ее считали красавицей. Ее светящиеся глаза с длинными ресницами украшали точеное лицо, кончик носа был пикантно вздернут… Когда Элизабет была моложе, сочетание этих, глаз и длинных вьющихся волос придавало ей что-то сказочное, а повзрослев, она стала отличаться от белокурых красавиц — несравненного идеала высшего общества. Цвет ее волос не поддавался определению: волны темно-каштанового цвета слегка отливали золотом на свету, и еще в них был рыжеватый оттенок.

Частью своей привлекательности она была обязана — он это понимал — своей живости. Элизабет редко делала что-то наполовину. Когда на ней женится какой-нибудь ничего не подозревающий бедолага, он наплачется, стараясь уберечь ее от неприятностей.

«Какой-нибудь очень счастливый человек, дурень ты этакий!»

Теперь она смотрела на него с нескрываемым раздражением. В этом смысле между ними ничего не изменилось.

— Люку удалось уцелеть во время войны в Испании, — заметил Майлз, отвечая на ее взгляд с непоколебимой твердостью. — У него есть титул, он богат, ему тридцать лет. Он не нуждается в том, чтобы над ним дрожали. Думаю, он разозлился бы, узнав, что мы ведем такие разговоры.

Она с воинственным видом скрестила руки под грудью.

— Да ведь он никогда не узнает, что мы их ведем, не так ли? И я все равно считаю, что ты мог бы хотя бы поговорить с ним. Не знаю почему, но он относится к тебе с симпатией.

Элизабет умела уколоть его, как никто другой. Майлз помедлил, а потом ответил:

— Твоя способность расточать комплименты равняется моей. Я мог бы назвать множество причин, почему он относится ко мне с симпатией: главное, потому что у меня нет склонности вмешиваться в его жизнь.

— Я только прошу тебя…

— Нет. — Со стороны оркестра донеслось несколько знакомых мелодий. Майлз выгнул брови и посмотрел на свою сестрицу. — Разговор окончен, Эл. Давай потанцуем? Если только, конечно, ты не жаждешь танцевать следующий вальс с Портером, который явно направляется к нам.

Ему удалось отвлечь ее от разговора. На лице ее мелькнуло выражение страха.

— Я бы предпочла танцевать с тобой. Пошли быстрее.

— Я, конечно, весьма польщен. — Он схватил ее за руку и повел в центр зала. — Портер смертельно скучен, и все такое.

У Элизабет хватило такта рассмеяться. Она проявляла чувство такта и иначе — когда кружилась в его объятиях, хотя их, естественно, разделяло вполне пристойное пространство и ее рука чопорно лежала на его плече.

Они танцевали вдвоем множество раз, поскольку у них был один учитель танцев и, по существу, они учились вместе. Ведомые инстинктом, они двигались в совершенном согласии с живой музыкой, делали предписанные па, и ее тело волнующе покачивалось рядом с ним.

Он понимал, что эти соблазнительные движения, когда ее пышные юбки касались его ног, были бессознательными. Просто это ему так казалось, хотя и было совершенно пристойным. Во время этих уроков танцев он обретался в раю, хотя отчасти и в аду тоже.

Будь оно все проклято!

Когда же именно он влюбился в нее? Майлз не мог вспомнить. Не было яркой вспышки, когда он осознал этот момент, никакие трубы не звучали, он не заметил также и Купидона, стоящего где-то наготове с полным стрел колчаном за спиной. Они взрослели, и он стал сознавать это совершенно внезапно, также, как внезапно замечаешь, что небо синее или что зеленый цвет сельского пастбища собирается в фокус. Оно существовало, и все тут.

Когда Элизабет начала превращаться из девочки в женщину, она была очень невинна и бессознательно красива. Это было несколько лет назад — сейчас ей было всего девятнадцать, — но он делал все возможное, чтобы сохранять дистанцию, и это было не слишком трудно в те годы, когда он обучался в Итоне, а потом в Кембридже. Он рано окончил университет и вернулся домой в Беркшир как раз тогда, когда Элизабет готовилась к своему появлению в свете. Тогда-то, по возвращении, он был вынужден признать, каково в реальности его положение.

Она смотрела на него иначе.

То было не единственным, что мешало ему ухаживать за ней. Он был всего лишь приемным сыном баронета, и его ничто не ждало, кроме скромной части наследства. Ни титула, ни состояния, ни аристократической родословной. Правда, его дед имел графский титул, но отец был самым младшим сыном из четверых, а умер, когда Майлзу исполнилось два года.

Напротив, брат Элизабет был богатым виконтом, приданое за ней давали щедрое, а она была и умна, и красива. Короче говоря, она может — и так оно и будет, без сомнения, — найти гораздо лучшую партию, чем он.

Это была холодная, неприятная правда. Он продолжал играть свою роль брата и друга детства, потому что это было хотя бы кое-что, и помимо его упрямой страсти Элизабет была и всегда будет его лучшим другом. Поэтому они препирались, как обычно, и его тайна была в сохранности.

— Дядя Чез сказал, что ты убедил его вложить деньги в твою судоходную компанию. — Танцуя, Элизабет смотрела на него из-под густых ресниц. — Люк, насколько я понимаю, тоже подумывает об этом.

Эта компания была его идеей, и хотя Майлз был в достаточной степени уверен в этом рискованном предприятии, но не совсем хотел объявлять его исключительно своим.

— Инвесторов очень много, — сказал он уклончиво, увлекая Элизабет в поворот и придерживая за гибкую талию. — Компания не только моя.

— Хм.

— Что это значит?

Она прищурилась.

— Это значит, что, когда ты напускаешь на себя этот особенно закрытый вид, тебе есть что скрывать. Я тебя знаю.

Хотелось бы ему, чтобы она его знала и в библейском смысле. Он научил ее плавать, ездить верхом на пони, лазать по деревьям… ему страшно хотелось научить ее медленным, долгим, томным любовным ласкам, посвятить ее в радости плоти основательно, чтобы оба они задохнулись, а потом насытились…

Ему не позволили рассказывать, что королевская семья тоже решила вложить деньги в его компанию. Если эти попытки окажутся успешными, а он был совершенно уверен, что это вполне возможно, когда-нибудь он станет богатым человеком.

Но это «когда-нибудь» может наступить слишком поздно. В этом сезоне Элизабет выйдет замуж.

Чтобы изменить тему и поддразнить девушку, он сказал со злорадной улыбкой:

— Лорд Портер держится поблизости — ждет, когда кончится этот танец. Не думаю, что тебе будет просто убежать от него, Эл.

Она произнесла не приличествующее леди слово, которому Майлз научил ее очень давно, и он с трудом удержался от смеха.

И следующий вальс он тоже танцевал с ней.

Глава 5

Люк проснулся — потный, ничего не понимающий, запутавшийся в туманном луче луны, лежавшем поперек его кровати. Простыня сползла с него. Он сел, дрожа, хотя лето было в разгаре и было жарко и сыро, сглотнул вопреки протестам пересохшего горла и выбрался из постели.

— Проклятие, когда это кончится?

Не одеваясь, он подошел к окну, поднял раму, чтобы ощутить хотя бы легкое дуновение ветерка, и, положив руки на подоконник, глубоко втянул воздух. Глядя в окно, он видел не аккуратные тенистые дорожки и ухоженные цветочные клумбы сада, а каменистый склон, ледяную хватку испанской зимы, разрушенный женский монастырь на фоне огненного неба и языки пламени, вздымающиеся вверх, пожирающие все без милосердия.

Во время кошмаров он слышал крики. В действительности эта страшная ночь была совершенно тихой, если не считать адского потрескивания огня.

В тот день она казалась такой красивой в мантилье ее матери, ее темные волосы блестели, когда она стала на колени перед алтарем и вложила руку в его руку, а вокруг них мерцали свечи. Церемонию он почти не помнил, он просто повторял слова, а потом все кончилось.

Она стала его женой.

Как жаль, что в тот же день он обнаружил, что только дураки влюбляются во время войны…

Лицо у него было влажное. «Это пот, а не слезы», — сказал он себе и подошел к тазу, чтобы окунуть полотенце в тепловатую воду и вытереть липкую кожу. Он оделся быстро, потому что знал по опыту, что уже не сможет вернуться ко сну. Быстро застегнул брюки, кое- как засунул в них рубашку, натянул сапоги… сюртук надевать не стал — было слишком тепло для сюртука. Небрежно расчесав волосы пальцами, спустился в темноте вниз по лестнице особняка в Мейфэре и пошел по тихим длинным коридорам, зная дорогу так хорошо, что ему вполне хватало света луны, падавшего сквозь окна галереи.

Дорога до Сент-Джеймс-стрит была темная. В тишине раздавались его дробные беспокойные шаги, и он пытался прогнать кошмарный сон при помощи физических усилий. Он поднялся по ступеням элегантного особняка, воспользовался своим личным ключом и вошел в холл, в котором слабо пахло ландышем. Когда-то — казалось, то было в какой-то далекой жизни — он купил этот особняк для себя. Когда отец умер и титул перешел к Люку, он был в Испании. Вернувшись, он переехал в апартаменты виконта в просторном фамильном доме, хотя и неохотно, только из чувства долга.

В коридоре еще горела лампа, но это его не удивило. Регина была полуночницей. Он даже рассчитывал на это. И еще у нее всегда стоял графин с его любимым виски на случай его прихода, и на это он тоже рассчитывал.

Зайдя в библиотеку, он увидел, как она, одетая в пеньюар, склонялась, хмурясь, над рисунками, разбросанными на полу, длинные волосы падали ей на лицо. Шторки на высоких книжных шкафах были задернуты, мебель отодвинута в сторону, чтобы дать место непринужденной демонстрации ее работ.

— Мне показалось, я слышу, как кто-то открывает дверь. Который час?

— Поздно. — Люк криво улыбнулся. — Или рано, в зависимости от того, как на это посмотреть.

Безразличие к тому, что в дом вошел посторонний, было вполне типично для нее. К счастью, опытная экономка следила за такими земными делами, как запирание дверей на ночь.

— Я на это никак не смотрю. — Регина грациозно поднялась с пола, расправила свой шелковый пеньюар цвета индиго и улыбнулась. — Моя эклектичная душа не отмечает движения солнца, ты это знаешь.

Она шутила только наполовину. Его единокровная сестра была художницей и необычайно свободной натурой.

— Я заметил. Это что-то новое? — Он указал жестом на наброски углем. — Обычно ты работаешь в цвете.

— Я всегда экспериментирую. — Она подошла к маленькому столику, вынула хрустальную пробку из графина, налила в бокал янтарную жидкость и, подойдя к Люку, подала ему.

— Я не говорил, что хочу выпить.

Он огляделся в поисках, где бы сесть, потому что кресла были расставлены совершенно беспорядочно.

— Тебе и не нужно об этом говорить. — Она села в обитое бархатом кресло, стоявшее под прямым углом к коллекции рисунков, и перекинула ноги через подлокотник. — У тебя иногда бывает такой необычный вид… ввалившиеся глаза, и, кажется, сегодня одна из таких ночей. Учитывая, сколько сейчас времени, не нужно прилагать особенно много умственных усилий, чтобы понять, что у тебя бессонница.

— Бессонница, — пробормотал он и сделал несколько глотков, — это только часть проблемы.

Он решил подойти к ближайшему книжному шкафу и опереться о него плечом.

Учитывая, что у них разные матери, Регина была сверхъестественно похожа на Элизабет — с такими же большими серыми глазами и изящными чертами лица. Но в отличие от гибких форм Элизабет у их старшей сестры было телосложение статуи, и еще она унаследовала от матери презрение к условностям. В свои тридцать с лишним она не была замужем и не выражала ни малейшего желания изменить свое положение. Если у нее и были любовники, она была настолько скрытна, что Люк ничего об этом не знал.

— Опять дурные сны?

Она скрестила свои изящные голые лодыжки и вопросительно посмотрела на него.

— Дурной сон — в единственном числе. Вариантов у него не бывает.

Голова у Люка болела, и от виски, кажется, легче не стало, но он все равно сделал еще глоток, и внутри у него колечком свернулось тепло.

— Ты мне когда-нибудь расскажешь?

— Нет.

Его голос прозвучал резче, чем он хотел, воспоминание об этом сне было неотвязным и ярким. Она не представляет себе, о чем спрашивает. Для членов его семьи будет лучше, если они ничего не узнают, решил он еще до того, как снова ступил на английскую землю.

— Это могло бы помочь.

Регина не обратила внимания на краткость его ответа.

Он невесело улыбнулся.

— Это могло бы вызвать кошмары и у тебя тоже, а я этого не хочу.

— Мне кажется, тебе следовало бы немного больше беспокоиться о себе и немного меньше — обо всех нас.

— Я Олти, не забывай. — Одна бровь у него выгнулась ироничной дугой. — Это мой долг — заботиться о семье.

— А еще твой долг — вдохновлять молодых повес рисковать всем своим состоянием из-за одной взятки?

Люк потер пульсирующий висок.

— Слухи об этом единственном беспечном поступке страшно раздуты.

— Вот как? — Регина сидела, развалившись в кресле, ее длинные темные волосы рассыпались беспорядочными прядями. — Ты хочешь сказать, что не согласился на это пари и что всю эту историю романтизировали ради сплетен?

Он помедлил, а потом сказал покорно:

— Прежде всего, мне не следовало ни в коем случае ходить в это сомнительное заведение. Полагаю, в тот вечер у меня было неспокойно на душе, и я как-то случайно оказался в этом неприглядном положении.

— Ты мог бы отказаться и не ставить на карту такую огромную сумму.

— Я думал, ты лучше разбираешься в мужчинах такого сорта, как я. — Люк помолчал, глядя в бокал, потом вздохнул. — Согласен, в последнее время я погряз в карточной игре. Давай поговорим о чем-нибудь другом?

— Если хочешь, — Регина расправила складки своего пеньюара. — Что тебе хотелось бы обсудить в эти предрассветные часы?

— Расскажи мне о своей последней работе.

Эта уловка не была оригинальна, но действовала безотказно. Преданность его единокровной сестры искусству граничила с настоящей одержимостью.

Она рассказывала, а он слушал, восхищаясь страстным отношением сестры к ее занятиям; ее мелодичный голос поднимался и падал, с жаром объясняя ему достоинства студий человеческого тела, принадлежащих Леонардо да Винчи, и то, как она черпала в них вдохновение, когда путешествовала недавно по Италии и посещала не только музеи, но также и частные собрания. Он небрежно потягивал виски, пока первый проблеск рассвета не появился за высокими окнами особняка, который он подарил ей в тот день, когда стал наследником отцовского состояния. Регина рассказала, что ее новые наброски запечатлевали моменты реальности — греческий цикламен, у которого только что начали раскрываться бутоны; водяная вуаль водопада, сверкающая над россыпью камней, водопад этот она видела на Кипре; фасад Пантеона в жаркий летний день, великолепный и вечный. Ее талант был неоспорим, и Люк гордился ею и никогда не отрицал родства между ними, хотя она и была незаконной дочерью давнишней любовницы его отца. Эта связь существовала до того, как отец женился, и Люк не винил его за этот опрометчивый шаг.

Он и сам совершал ошибки.

Трудно было изгнать из головы потрясенное лицо Мэдлин. Быть может, именно оно оказалось причиной его сна.

— Я всегда завидовал твоей страсти, — сказал он сестре, когда она показала ему рисунок, изображающий мост Вздохов в Венеции ночью. На рисунке в совершенстве был схвачен блеск луны на воде.

— А я завидую твоей отчужденности, — отозвалась она, снова кладя рисунок на пол. — Но когда ты собираешься положить этому конец?

— Положить конец?

— Люк, — попробовала она осторожно уговорить брата, — ты все время пытаешься убежать от чего-то.

Если бы только он мог это сделать. Но все же он притворился, что не понимает.

— Убежать? Мне кажется, я нахожусь здесь.

— Не нужно притворяться нарочито бестолковым. Я говорю символически.

Она рассмеялась, смех ее был легок, как приближающийся рассвет.

К несчастью, он не мог убежать. Убежать от своих обязанностей перед семьей и состоянием, от воспоминаний, из-за которых он словно застыл в прошлом.

— Наверное, — сказал он с невеселой улыбкой. — Поскольку ты получила мое молчаливое согласие по этому вопросу, скажи, что ты собираешься рисовать в будущем. Ты не думала о Хейлз-Эбби в Глостершире? Или об Уитби? В Англии тоже есть великолепные места.

Ему не удалось обмануть сестру, но его рассуждения о поперечных нефах и арочных контрфорсах отвлекли ее внимание, а он быстро забыл о своем недовольстве, поскольку они принялись обсуждать монастырские руины и выразительные пейзажи, в то время как солнце медленно всходило, словно омывая горизонт бледно-розовой акварелью, оставляя серые полоски.

— Насколько я понимаю, — сказала леди Хендрикс вполголоса, — на его милость напали на улице жестокие разбойники.

Лицо Мэдлин оставалось спокойным, как ни трудно давалось ей это, и она с равнодушным видом пила чай.

— Эту историю все время рассказывают по-новому. Я уверена, что большая ее часть преувеличена.

«Ах, слава Богу, этот мерзкий тип не помнит, что случилось на самом деле».

Люк вынул записку, которую она послала, из кармана лорда Фитча, так что записка эта не сможет пробудить у его сиятельства воспоминания о том вечере, но даже если он и не помнит, кто его ударил и где он находился в это время, дневник так и остался у него. И пока она не получит его обратно, он может и дальше продолжать свои инсинуации и гнусные предложения.

Почему, о почему она не осуществила свое первое намерение — похоронить бесценный дневник Колина вместе с ним? Конечно, она понятия не имела о таком необычном характере его записей. Кто бы мог подумать, что он станет записывать сугубо интимные вещи? Она отчасти даже сердилась на него, но знала, что он пришел бы в ужас, если бы вызвал у нее огорчение или смятение, не говоря уже о том, чтобы привлечь к ней омерзительное внимание человека, который вызывает у нее отвращение, особенно когда у нее уже нет мужа, чтобы защитить ее.

К счастью, она могла обратиться к Люку. К счастью ли? Да, потому что он, конечно, помог ей, но лучше все же держать его на расстоянии.

Неизбежное чаепитие по вторникам в элегантной гостиной матери казалось ей сегодня особенно мучительным в свете недавних событий. Обычно Мэдлин не заботило, что она на целый десяток лет, а то и не на один, моложе остальных присутствующих дам, поскольку находила их бесконечную болтовню забавной, но от сегодняшней темы ее немного знобило, хотя небо за окнами было безоблачным, а в окна проникало золотистое солнце.

Миссис Пирс, чьи седые волосы были уложены в аккуратный пучок, а лицо обычно выражало приветливость, сидела с видом задумчивым и хмурым. Некогда она была близкой подругой бабки Мэдлин. Она сказала:

— Честно говоря, Фитч не относится к моим любимцам. Не то что я желала бы ему зла, но он временами действует весьма раздражающе. Слишком развязен, вот что я вам скажу.

Развязен. Камин. Кочерга. Здесь есть какая-то ироническая связь, подумала Мэдлин, мысленно содрогнувшись от собственного цинизма.

— Мне он безразличен, — призналась она, надеясь, что ее лицо ничего не выражает. — Но я и не… я не… не желаю ему зла. Быть может, то был несчастный случай.

— Олти проявил храбрость, спугнув разбойников. — Леди Хендрикс протянула руку за очередным эклером. — Его героизм, судя по всему, не кончился вместе с войной.

Этой версии случившегося Мэдлин еще не слышала.

— А я думала, что Олти нашел его лежащим в переулке рядом с его клубом.

Эту версию отвергли легким взмахом пухлых пальцев как не представляющую интереса по сравнению с версией о банде грабителей.

— Как бы то ни было, это малоприятно — отправиться среди ночи на какую-то пустынную отвратительную улицу.

Если раздражающе беспечный и невозмутимый виконт Олти вышел из этой путаницы героем, а судя по тому, как все оборачивалось, именно так оно и есть, эти слова подействовали на Мэдлин как соль на рану. Она с трудом подавила нетерпеливое желание скрипнуть зубами и мысленно согласилась с холодной здравой мыслью, что Олти воистину окажется героем, если действительно добудет дневник.

Он пришел по ее просьбе сразу же, согласилась она скрепя сердце. И эффектно унес этого неописуемого Фитча на себе точно какой-то тюк. Неприятно быть обязанной тому, кто когда-то отверг ее, но она действительно обязана Люку, а его уверенность в том, что добудет дневник, означала, что ее долг перед ним еще больше возрастет.

Как же она расплатится с ним?

Мать Мэдлин, которая председательствовала за чайным столом точно королева, снова налила ей чаю с суровым видом.

— Мужчинам из семьи Доде присуще очертя голову бросаться во всякие интриги, в особенности это похоже на виконта. Я помню его отца. Это был человек необычайно дерзкий. Женщины обожали его.

Поскольку все это имело отношение к ней и к возможному скандалу, который был бы по меньшей мере унизителен, Мэдлин попыталась изменить тему разговора.

— Я слышала, что Балтиморы перенесли бал на следующую неделю.

— Да. — Это сообщение не произвело впечатления на леди Хендрикс, и она непоколебимо вернулась к более скабрезной теме. — Я тоже помню отца виконта. Он был почти такой же красавец, как и сын. — Улыбка ее источала самодовольство и походила на кошачью. — Почти.

Люк. Высокий, очень красивый, с внимательными серебристо-серыми глазами…

Та единственная ночь так четко отпечаталась у нее в памяти, что Мэдлин почти ощущала его поцелуи, чувствовала крепость его мускулов под своими любопытными пальцами, не говоря уже о восхитительном эротическом трении, когда он с соблазнительныммастерством двигался между ее ног…

В комнате, заполненной матронами, эти воспоминания лучше было бы спрятать в дальнюю часть памяти, а не вытаскивать наружу. Она смотрела в чашку, чтобы никто не увидел ее глаза. В последнее время она много думала о пустоте своей личной жизни, и все эти малоприятные события, связанные с Фитчем, выудили из памяти прошлое. Не только те интимные вещи, которые происходили у нее с Колином, но еще и жаркую страсть, которую она испытала с циничным, но неотразимо привлекательным лордом Олти. Странный конец их разговора на днях в его карете, с тех пор беспокоил ее, сохраняясь, где-то на краю сознания, но лучше всего ей запомнилось из этого разговора его признание, что она все еще вызывает у него желание.

«Вы по-прежнему мне желанны…»

И как ни была невероятна эта мысль, Мэдлин постепенно приходила к выводу, что ей нужно обзавестись любовником. Быть может, и мужем, но она уже была вдовой довольно долгое время и никто не собирался делать ей предложение. Необходимо ли снова выйти замуж, чтобы испытать страсть? Светский круговорот развлекал ее, сын был средоточием ее мира, ее родня была заботлива и приветлива, но в конце концов Мэдлин начала понимать, что с каждым проходящим днем она все больше и больше теряет свое женское начало. Она леди Бруэр, она мать, она дочь и сестра, но женщиной она себя не ощущает.

Став замужней дамой, она обнаружила, что натура у нее чувственная. Когда Колин умер, она отбросила эту часть своей жизни, решив, что ее можно отставить в сторону и никогда больше не обращать на нее внимания. Очевидно, это не так, иначе той ночи с Люком никогда не было бы. Теперь, увидев его снова, поговорив с ним, опять заглянув в его завораживающие серые глаза, она не могла перестать думать о той распутной, восхитительной ночи… и о нем.

Миссис Пирс сказала небрежно:

— Признаюсь, до меня дошли некоторые нехорошие слухи об Олти.

— Так рассказывайте же.

Леди Хендрикс прервала на середине движение руки, протянутой за очередным пирожным.

— В будуаре он также беспечен, как и в игорных домах.

— Там, где есть мужчина из рода Доде, там всегда найдется и женщина, — глубокомысленно согласилась миссис Пирс.

— Бесстыдно-распутная женщина, без сомнения. Недавно я испугалась, что леди Харт возьмет его силой прямо в бальном зале. Она положительно бесстыдна в своем стремлении разделить его интересы.

— Ну а я слышала…

О нет. Такого развития разговора Мэдлин совершенно не хотела. Не хватало ей еще слушать, как пожилые дамы обмениваются интимными сплетнями о Люке. Она резко встала.

— Я только что заметила, который час. Прошу прощения, но я забыла, что у меня назначена встреча. Извините меня, пожалуйста.

— Милая… — начала было ее мать, широко раскрыв испуганные глаза.

Нельзя было и подумать о том, чтобы объяснить причину своего стремительного ухода. Мэдлин улыбнулась всем гостьям разом, быстро простилась, вышла на улицу и увидела, что кучер ждет ее возле кареты, лениво разговаривая с высоким молодым человеком в какой-то неописуемой куртке и потертой шляпе; на его худом подбородке проступала темная щетина. Шрам разделял надвое одну бровь и придавал ему вид пирата, оказавшегося на мели. Когда молодая женщина подошла к карете, он вежливо прикоснулся к полям своей ужасной шляпы.

— Миледи.

Ее вопросительный взгляд был встречен слабой улыбкой. Он поклонился и достал из куртки небольшой пакет.

— Мне дано указание подождать вас и отдать это лично вам, леди Бруэр.

Пакет был продолговатый и тяжелый, и Мэдлин ощутила легкую дрожь облегчения, когда поняла, что это такое. Без сомнения, дневник Колина. Люк выполнил свое обещание.

— Благодарю вас, — сказала она, изо всех сил стараясь держаться с достоинством.

Глаза человека говорили о наличии проницательного ума, что шло вразрез с его поношенной одеждой.

— Не за что. Приятно услужить такой милой леди.

Она смотрела ему вслед слегка смущенно, а потом с помощью кучера уселась в карету. Оказавшись внутри, она развернула пакет; карета уже катилась по улице, руки у Мэдлин слегка дрожали.

Записка Люка была краткой: «Это вам, как было обещано».

Это вам. Как было обещано.

Мэдлин держала дневник в руках и смотрела в окно, не видя домов, мимо которых проезжала, не слыша голосов уличных торговцев на перекрестках. Тронута, взволнована, обрадована… она чувствовала все это и еще кое-что.

К несчастью, она чувствовала кое-что гораздо большее.

Что с этим делать — вот вопрос.

Глава 6

— Я не могу.

— Почему?

— Потому. — Элизабет смотрела на подругу с ужасом. — Если я скажу Майлзу, что, по моему мнению, он должен начать ухаживать за той или иной барышней, он никогда не станет этого делать. Если я посоветую ему подумать о романе с мисс Мейер, он просто почувствует к ней отвращение. Больше всего на свете он любит раздражать меня. Мы вечно препираемся то по одной, то по другой причине.

— Ты говорила, что вы с ним были неразлучны в детстве.

— Мы вместе росли, а это не одно и то же.

Это не соответствовало действительности. Тот Майлз, которого она помнит, изменился. Трудно было сказать, в чем именно, но это так.

— И все же на днях ты вальсировала с ним дважды.

Эмилия Сент-Джеймс, казалось, рассматривает группу детей, играющих под неусыпным надзором нянек, но губы у нее кривились.

— Он мой двоюродный брат.

Элизабет повела плечами, наслаждаясь теплым прекрасным фетром. Парк, как и можно было ожидать, был переполнен разодетыми по моде дамами и джентльменами, на дорожках для верховой езды тоже было многолюдно. Молодые леди шли рядом и держали над головами зонтики.

— Мы выросли вместе. Честно говоря, я не понимаю, почему он привлекает к себе столько внимания. Он ведь просто… просто Майлз.

Ее подруга рассмеялась.

— Для тебя — может быть. Для остальных молодых женщин, выезжающих в этом сезоне, он скорее восхитительно хорош собой. И еще говорят, что он обладает бесспорным умением флиртовать и что у него исключительно томная улыбка. Поверь мне, я очень хорошо знаю силу порочной томной улыбки.

Учитывая то, что Эмилия недавно вышла замуж за одного из самых известных лондонских повес, лорда Александра Сент-Джеймса, младшего сына герцога Беркли, она скорее всего действительно это знала.

— Хм. Но Майлз в два раза… нет, даже в три раза менее очарователен, чем твой муж, — пробормотала Элизабет. — Он резок и по временам раздражающе самодоволен. Не говоря уже о его чувстве юмора, которое порой бывает очень даже сомнительным.

— Его считают просто очаровательным.

— Если бы они его знали, то изменили бы свое мнение.

— Именно этого и хочет Сюзанна. Получить возможность узнать его. Майлз Хоторн не имеет титула и не богат, но у нее хватит денег для обоих, да и отец балует ее.

Как ни странно, но упоминание о недостатках Майлза в качестве поклонника заставило Элизабет ощетиниться.

— Его семья, даже если отставить в сторону семью Доде, безукоризненно респектабельна.

— Об этом я и говорю. — Эмилия слегка подняла брови. — Могу ли я сказать Сюзанне, что ты слегка подтолкнешь своего кузена в ее сторону? Она твоя подруга.

Легкое раздражение, охватившее Элизабет, не поддавалось никакому объяснению. Ее совершенно не интересовало, о какой девушке Майлз предпочтет думать в романтическом смысле. Она коротко кивнула.

— В следующий раз я упомяну ее имя, хотя не уверена, что это что-нибудь даст.

— Спасибо.

Элизабет покосилась в сторону.

— Может быть, ты могла бы ответить услугой на услугу.

Эмилия — белокурая, одетая в этот теплый вечер в потрясающее платье из муслина лимонного цвета, с зонтиком в изящных пальчиках — была воплощением настоящей английской красоты: светлая кожа, блестящие волосы, схваченные на затылке, лазурные глаза в обрамлении длинных ресниц. Неудивительно, что Сент-Джеймс влюбился в нее. А Александр Сент-Джеймс — один из самых близких друзей Люка.

— Как это? — Эмилия вопросительно подняла брови. — Неужели кто-то привлек к себе твое внимание? И Алекс его знает?

— Я имею в виду не такую услугу. Я беспокоюсь о брате, — напрямик сказала Элизабет. Эмилии можно доверять, в этом она ничуть не сомневалась. — Я знаю, что ты слышала о пари, которое имело место на днях. Насколько мне известно, весь Лондон взбудоражен.

Перед ними какой-то малыш бежал за щенком, и тот, и другой были очаровательно неуклюжи, а нянька поспешала за ними со снисходительным выражением на лице. Эмилия улыбнулась, глядя, как и щенок, и малыш упали, как замелькали пухлые ножки и виляющий хвост, как малыш залился смехом. Она согласилась:

— Да, я слышала.

Зеленая трава касалась их подолов, легкий ветерок ласкал кожу.

— Если тебе будет удобно, спроси у Алекса, не заметил л и он в последнее время, что с Люком что-то не так? Они хорошо знают друг друга, и если Алекс доверяет кому-то, так это ему или лорду Лонгхейвену. Мне бы и в голову не пришло просить о чем-нибудь этого ужасного маркиза, но ты, — сказала она многозначительно, — хорошо знаешь Алекса.

В голосе Эмилии прозвучала веселость:

— Полагаю, ты можешь это утверждать, поскольку он мой муж.

Слово «муж» вызывало в воображении смутные картины темных спален и тайных прикосновений, и Элизабет должна была признаться, что недостаток осведомленности о том, что именно влечет за собой замужество, все больше становился предметом ее размышлений по мере продолжения светского сезона.

— Ты всегда улыбаешься определенным образом, когда называют его имя. Неужели это на самом деле так…

Голос ее замер, потому что она не знала, как закончить фразу.

— Волшебно? — предположила Эмилия, понизив голос. — Я, конечно, не могу говорить за всех, только за нас… да.

— Я, право, не могу себе этого представить.

Пока что светский водоворот в достаточной степени увлекал ее, но никто не произвел на Элизабет особого впечатления. Молодые люди варьировали от фатоватых и пылких до уравновешенных и искушенных, но никто из них не возбуждал в ней особого интереса. Некоторые ей очень нравились, некоторых она находила приятными, но, в общем, все они вызывали у неё сомнение.

Она хотела влюбиться, понимала, что смотрит на весь этот процесс безнадежно романтическим взглядом, но раз такое случилось с Эмилией, так почему же это не может случиться и с ней тоже?

Губы ее подруги изогнулись в озорной улыбке.

— Ты хочешь сказать, что пока еще не можешь себе этого представить. Тут есть некоторая разница. Когда ты встретишь того, кто тебе нужен, все переменится.

— Хотелось бы мне разделять твою уверенность. — Элизабет скорчила грустную гримаску. — Но пока что замужество вовсе не кажется мне таким привлекательным.

— Я полностью разделяла твои взгляды, пока однажды вечером на моем балконе не появился таинственный незнакомец.

— На балконе?

— Ну не важно. — Эмилия помахала какой-то своей подруге. Лицо у нее было безоблачное как небо. — Я хочу сказать, что тебе нужно относиться непредвзято к тому, что тебя ждет впереди.

— Я соглашусь с тем, что ты сказала. — И Элизабет пробормотала разочарованно: — А пока мы ждем, когда я найду своего галантного принца, ты не могла бы поговорить с Алексом о Люке? Я не знаю, как поточнее описать его состояние. Он беспокоен, отчужден.

Они замолчали. Потом Эмилия кивнула.

— Я спрошу. Хотя и не могу обещать, что Алекс выполнит мою просьбу. Временами мужчины ведут себя очень странно.

Вспомнив о досадном отказе Майлза вмешаться, Элизабет мрачно ответила:

— Согласна.

Между ними воцарилось молчание, слышна была только детская болтовня и голоса людей, прогуливающихся по парку; Клонившееся к закату солнце усиливало идиллическое впечатление от вечера даже в самом центре большого города.

Пусть она наивна, пусть только что начала выезжать в свет и опыта у нее очень мало, но вдруг ей внезапно пришло в голову, что ее подруга полностью поглощена чем-то, что она такая с тех пор, как они начали свою прогулку, велев горничным держаться от них на приличном расстоянии. Взгляд Эмилии неизменно устремлялся на младенцев в колясках.

И вдруг Элизабет поняла. Она была не совсем несведуща, не совсем невежественна, а Эмилия так стремительно вышла замуж за пресловутого Сент-Джеймса…

— Вот оно что, — сказала Элизабет, широко раскрыв глаза.

Эмилия вспыхнула.

На берегу Серпентайна было много гуляющих, и они пошли прямо по траве, вместо того чтобы идти по одной из извилистых дорожек.

— Я не мистик, но некоторая интуиция у меня есть.

— Например?

— Ты все время смотришь на детей, пока мы гуляем.

— Разве?

— Ну конечно. — Предположение было высказано осторожно, но прямо. — Я могу предположить причину этого?

— Ты всегда была очень проницательна относительно человеческих чувств за исключением собственных. — Ее подруга осталась невозмутимой и веселой, лицо ее зарумянилось, что очень шло ей. — Ну да. Мы с Алексом ждем ребенка.

Вот почему, поняла Элизабет, леди Эмилия заехала к ней и сразу же предложила погулять в парке. Она дружески улыбнулась.

— Поздравляю.

— Благодарю. Мы, конечно, очень рады. Я…

— Добрый вечер, леди.

Услышав этот глубокий голос, Элизабет быстро подсмотрела на дорожку. Там стоял мужчина с непокрытой головой и хорошо знакомой ироничной улыбкой. Он был одет небрежно, в темно-желтые брюки и белую рубашку, шейный платок был завязан простым узлом, ладно сидящий темно-коричневый сюртук завершал его непринужденный туалет.

Майлз.

Какая неудачная встреча.

В какой момент он утратил всякую видимость достоинства и посвятил свою жизнь унизительному тайному наблюдению?

«Наверное, когда мне было лет десять», — решил Майлз. То был первый раз, насколько он помнил, когда он пошел за Элизабет и ее гувернанткой. Тогда это была, в общем, безобидная вещь — он терпеть не мог латынь, и ему хотелось удрать с уроков и от своего учителя. То, чем занималась его похожая на эльфа младшая кузина, интересовало его гораздо больше, чем Марк Аврелий.

Теперь это стало чуть менее интересно.

Серебристо-серые глаза с легким презрением смотрели на него из-под края зонтика, который был того же цвета, что и ее платье цвета зеленого мха, а пышные волосы казались на солнце еще более яркими. Неизвестно по какой причине и Элизабет, и ее спутница раскраснелись, и, судя по тому, что они только сейчас заметили его, это было как-то связано с разговором, которым они были поглощены до того, как он преградил им дорогу. Он сказал как можно любезнее:

— Могу ли я позволить себе сообщить, что вы обе необычайно хороши собой сегодня?

— А вы очень галантны, мистер Хоторн.

Эмилия Сент-Джеймс была, несомненно, одной из самых прекрасных жемчужин общества, и ее недавний брак со скандально известным младшим сыном герцога Беркли все еще обсуждался шепотом в светских кругах. Лично Майлз ничуть не упрекал Сент-Джеймса за то, что тот соблазнил Эмилию и тайно бежал с ней, в каком бы порядке ни произошли эти события. Молодая леди была умопомрачительно хороша собой.

Элизабет тихонько фыркнула, услышав замечание о галантности Майлза, а он не обратил внимания на эту насмешку.

— Вы не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Если я отвечу «да, возражаю», разве это вас остановит? — спросила Элизабет, голос у нее звучал надменно, но в глазах мелькнуло что-то вроде улыбки.

«По крайней мере она рада меня видеть. Это уже кое-что, если большего не дано. Мы всегда чувствуем друг друга. Поймет ли она это когда-нибудь?»

— Остановит меня? Наверное, нет, — ответил он с непочтительной усмешкой.

— Именно так я и подумала, так что у нас, судя по всему, выбора нет. Не так ли?

Леди Эмилия с удовольствием наблюдала за этой сценой.

— Я, со своей стороны, очень рада вашему появлению, мистер Хоторн, потому что, кажется, вижу, что мой муж идет в нашу сторону. У него развивается склонность слоняться где-то недалеко от меня, но я полагаю, что это пройдет, как только он приспособится к своему новому положению. Но пока что моя прогулка, кажется, закончена. Хотя Элизабет может гулять и дальше.

Алекс Сент-Джеймс большими шагами шел к ним.

— Леди Элизабет, добрый вечер. Хоторн. — Он держал шляпу в руке; его темные волосы и глаза составляли полную противоположность светлым глазам и волосам его жены. Он взял леди Эмилию за руку, коснулся руки губами и сообщил: — Я решил, что мы едем в Беркли-Холл. Сельский воздух очень приятен.

— Прямо сейчас?

Вид у леди был пораженный.

— Ваша горничная укладывает вещи. — Он улыбнулся Майлзу и Элизабет с извиняющимся видом. — Боюсь, что сейчас я украду ее у вас. Вы меня простите?

Они смотрели, как он тут же повлек леди Эмилию к поджидающему экипажу.

Заинтригованный, Майлз повернулся к Элизабет:

— Это как же так?

— Ах, Майлз, задумайся хотя бы на одну минуту. — Элизабет не приняла предложенной руки, но пошла рядом с ним. — С какой стати ему вдруг захотелось утащить ее на какой-то там свежий деревенский воздух?

Внутренне смирившись, он опустил руку и нахмурился.

— Она только что вышла замуж, конечно.

— Вот именно.

Элизабет посмотрела на него, приподняв уголки губ.

Он мужчина, в конце концов, и специфические результаты акта произведения потомства не занимают в его голове главного места, хотя этот процесс поглощал большую часть его внимания. Он все сообразил довольно быстро скорее по ее яркому румянцу, чем по какой-либо иной причине.

— А, понимаю. Это хорошо для Сент-Джеймса.

— Так-то ты реагируешь? — На этот раз она фыркнула уже скорее неприязненно. — Я не понимаю, почему он ставит себе в заслугу это зачатие.

— Я уверен, что эта заслуга принадлежит ему, поскольку она его жена.

— Ты нарочно уклоняешься от того, на что нацелены мои слова.

— Если эта цель находится на кончике твоего острого язычка, я достаточно часто бывал им уколот. Спасибо.

— Майлз.

Она выдохнула, наполовину возмущаясь, наполовину смеясь.

Может быть, он извращенец, но ему страшно понравилось, как она выговорила его имя, Особенно если учесть, что именно он завел разговор в таком тоне. Элизабет была прелестна, когда сердилась. На самом же деле, к его несчастью, она была прелестна все время.

Он поднял брови.

Сомневаюсь, что нам стоит обсуждать эту неприличную тему.

— Никогда не думала, что иметь ребенка — неприлично. — Они пошли дальше. Она покрутила зонтиком и нахмурила лоб, а потом заметила с неопровержимой логикой: — В конце концов, именно так мы все попали сюда.

— Так это и происходит? — сухо пробормотал он.

— Как будто ты не знаешь. — Взгляд ее был обвиняющим. — Говорят, ты становишься просто знатоком в этой области.

В ее язвительном тоне было что-то, чего он не понял, а ведь он мог поклясться, что знает каждый оттенок ее голоса.

— Что это значит?

— Твой… — она явно искала подходящее слово, — беспутный образ жизни все заметили.

Oн всячески старался сохранить на лице равнодушие выражение, но ему очень хотелось рассмеяться по поводу ее строгого замечания. И потом, он не вел беспутный образ жизни. Иногда он немножко флиртовал, по большей части для того, чтобы увидеть, обращает ли она вообще хоть какое-то внимание на то, что он делает. До сих пор он этого не знал.

— Понятно. Удивительно, что я вообще оказался достоин сплетен.

— Майлз, я хочу тебе кое-что сказать. Предполагается, что я должна обратить твое внимание на Сюзанну Мейер.

Если бы она могла сделать так, чтобы ее голос прозвучал ровно, он не испытал бы этого легкого трепета надежды — обычно он запрещал себе это с безжалостным практицизмом.

И теперь ему следовало бы поступить точно так же. Но в голосе Элизабет прозвучала… ревность.

Или это было его воображение, полное надежд?

Без сомнения, ревность — это слишком сильно сказано. Скорее то была обида.

— На кого? — спросил он, изображая замешательство, хотя достаточно хорошо запомнил эту девушку, после того как их недавно познакомили и они танцевали. Затаившие дыхание простушки с широко открытыми глазами не в его вкусе, какими бы соблазнительными ни были их бюсты или состояния их отцов.

Нет, почему-то он был очарован девчонкой-сорванцом с серебристо-серыми глазами, которая выросла и превратилась в очень соблазнительную женщину.

Легкий ветерок с томной лаской положил свободную прядь блестящих волос поперек ее гладкой щеки.

— Я уверена, что ты ее помнишь, — сказала Элизабет, слегка отвернув лицо. — Она тебя помнит наверняка.

— Может быть, и помню, — согласился он, только чтобы поддразнить ее. — Или по крайней мере одну часть ее… эээ… богатой анатомии.

— Как это похоже на тебя — ты любишь сказать какую-нибудь пошлость.

Она остановилась, чтобы вступить с ним в шуточное противоборство.

— Я отвратителен, — тихо согласился он, глядя в ее изумительные глаза, которые в эту минуту приобрели оттенок грозового летнего неба. — Настоящий мерзавец. Как это ты выразилась? А, да, я веду беспутный образ жизни.

— Кажется, твои обожательницы еще не поняли этого.

— А у меня есть обожательницы?

Дразнить ее всегда означало ступать на опасную почву, но ему нравилось, как она реагирует. На это стоило посмотреть.

— Кажется, да. Не проси меня объяснять, как такое может быть.

Голос у нее звучал надменно, и она возобновила их неспешную прогулку.

Отстав на два шага, он с наслаждением смотрел на ее восхитительно покачивающиеся бедра. Потом усмехнулся и пошел за ней. Он ни за что на свете не хотел бы оставить этот очаровательный спор.

Глава 7

Обед тянулся долго и скучно, гости занимались политическими спорами и светскими сплетнями. Люк покончил с ростбифом, мастерски приготовленным и поданным с вкуснейшим винным соусом и тушеным луком шалотом, и отметил, что по крайней мере еда была превосходна. У Мастерсов был также приличный винный погреб, И Люк один выпил чуть ли не целую бутылку кларета.

Что было неосмотрительно, учитывая его настроение.

Не помогло и то, что Мэдлин сидела напротив него, хотя и немного наискосок, рядом с красавчиком Морроу. В этот вечер она была ослепительна в шелковом платье переливчатого цвета оперения чирка; это превосходно сшитое платье подчеркивало ее безупречную грациозную фигуру и выставляло напоказ крепкую высокую грудь.

От его внимания не укрылась ни одна деталь — начиная от кружева, обдуманно пришитого по вырезу лифа, и кончая простыми жемчужными серьгами и золотым браслетом. «Хм. Кружево, — язвительно думал он, — пришито, чтобы дразняще намекать на шелковистую кожу, и от этого платье кажется более скромным и в то же время более рискованным, чем это есть на самом деле. Вкус у нее слишком утонченный, чтобы надеть платье с низким вырезом без этого двусмысленного кружева», — говорил он себе, но при этом с наслаждением предавался иллюзии скандального приключения.

От ее соседа по столу тоже не укрылось это сравнение впечатлений скромности и рискованности от платья. Этот нахальный молодой человек то тайком глазел на ее декольте, то наклонялся к ней и шептал что-то на ухо. Нет, Люка не очень занимало, с кем она предпочитает флиртовать, но, конечно, она могла бы найти кого-то и получше этого молокососа.

Или ему только показалось, подумал он, что его это не занимает. После нескольких стаканов вина он решил, что, наверное, все же занимает.

Весь этот вечер раздражал его. Если бы не Элизабет, он ни за что не пошел бы сюда.

— Какая прекрасная погода стояла все это время, не правда ли, лорд Олти?

Ему удалось оторвать глаза от стакана с вином на время, которого было достаточно, чтобы с любезным видом посмотреть на пухлую матрону, сидящую рядом с ним.

— Да, — с рассеянным видом сказал он, — прекрасная.

О боги, неужели он действительно сказал что-то столь бессмысленное?

Леди Бантон — или Баттон, или как ее там зовут, он никак не мог вспомнить, хотя и был ей представлен, — наклонилась к нему ближе, как заговорщик.

— Какая смелость с вашей стороны нужна была, чтобы спасти в тот вечер лорда Фитча. Я думаю, вы без посторонней помощи разогнали целую толпу грабителей.

Люк чуть было не поперхнулся вином.

Эта смешная история стала всеобщим достоянием, но, к счастью, поскольку этот гнусный Фитч действительно, кажется, не помнил, что случилось, а дневник теперь был у них благодаря Майклу, Мэдлин осталась в нее не замешанной. Он отважился бросить через стол очередной быстрый взгляд, увидел, что она смотрит в его сторону, и быстро перевел взгляд на леди Б.

— Боюсь, что это преувеличение, мадам. Я просто случайно заметил, что он лежит в переулке без сознания, и отвез его домой. Никакой смелости здесь не потребовалось.

— Вы слишком скромны, — сказала леди Б., радостно улыбаясь.

Да поможет ему небо. Он жестом велел лакею снова наполнить стакан. К счастью, подали десерт, и леди Б. занялась шоколадным пудингом.

Когда хозяйка дома объявила, что настало время перейти в гостиную и поиграть в шарады, Люк всеми фибрами души ощутил, что больше не выдержит ни одного мгновения этой скуки. Когда начался исход из столовой, он молча отвел Майлза в сторону.

— Вы не будете так любезны и не доставите домой мою матушку и Элизабет?

— Я так понял, что вас не очень увлекает возможность созерцать леди Хелтон, исполняющую роли из «Макбета»? — Майлз усмехнулся, но усмешка его превратилась в гримасу. — Это риторический вопрос, конечно. И меня тоже эта возможность не увлекает, если хотите знать правду. Но я с радостью доставлю ваш их дам домой в целости и сохранности. — Потом он спросил с небрежной тактичностью: — Что-нибудь случилось?

— Ничего. — То была ложь, но Люк не собирался что- либо объяснять. — Я просто решил дать себе передышку и отдохнуть от светских условностей. Если же я останусь, то непременно стукну кулаком по стене. А это было бы проявлением чертовски дурных манер в приличном обществе.

— В последнее время вы выглядите немного мрачным.

Взгляд Майлза не был явно вопрошающим, но Люк почувствовал невысказанный вопрос.

— Скука, — коротко ответил он.

— Понятно. — Его кузен подумал, а потом сказал напрямик: — Черт побери, я не хотел вмешиваться, и у меня нет намерений совать нос в ваши дела, но знайте, что Элизабет тревожится о вас. Говоря по правде, я не понимаю, что вас беспокоит.

Майлз всегда ему нравился. Даже когда в детстве они с Элизабет носились по имению как бешеные, коверкая и ломая все вокруг, Люк считал Майлза, по сути, человеком уравновешенным в отличие от его импульсивной младшей сестрицы. В двадцать два года Майлз пустился в бизнес, вооружившись какой-то твердой идеей, которая заинтересовала инвесторов, в том числе и Люка. Он не сомневался, что его сводный брат достаточно умен, чтобы добиться успеха.

Но он не имел склонности к откровенности, как бы ни был Майлз ему симпатичен и как бы он ему ни доверял.

— Настроение пройдет, — пробормотал он небрежно. — Передайте ей, пусть она беспокоится о своей собственной жизни. Я рад, что ей нравится вращаться в светском обществе, но она должна в конце концов выбрать мужа из своих многочисленных поклонников. Я так и не заметил, чтобы она оказывала предпочтение кому бы то ни было из этих пылких джентльменов.

На лице Майлза промелькнуло какое-то новое выражение, но сразу же исчезло — слегка сжался рот, дернулся мускул на подбородке. Он проговорил осторожно:

— Учитывая такое количество заинтересованных поклонников, я уверен, что она сделает выбор, но если я скажу ей, что она должна его сделать, будьте уверены, она поступит совершенно наоборот.

Люк сражался со своими собственными демонами, но уже начал задаваться вопросами относительно Элизабет и Майлза. Насколько он мог судить, она не обращала внимания на то, что ее кузен уже не был буйным товарищем ее детства, но стал взрослым мужчиной, который, возможно, уже не смотрит на нее с платоническим равнодушием. Она же, в свою очередь, уже не озорница и не сорвиголова, склонная втягивать его во всевозможные проказы.

В качестве ее опекуна Люк надеялся, что эти времена прошли. Не то чтобы он не доверял Майлзу или Элизабет, но если взять их вместе…

Нужно обращать на это немного больше внимания.

Но не сегодня. Здесь их мать. Она может присмотреть за дочерью. Ему же нужно убраться отсюда как можно быстрее. Подальше от шарад и театральных представлений, подальше от матрон с их выражением напыщенных и фальшивых чувств по отношению к его героическим поступкам, подальше от искушения…

То есть подальше от Мэдлин.

— Возможно, вы правы. Я сам поговорю с Элизабет. — Люк криво улыбнулся. — А теперь прошу извинить меня — я попрощаюсь с хозяином дома и с удовольствием ускользну отсюда.

Вскоре он ушел, спустился по лестнице в теплый вечерний воздух, где гости Мастерсов не угрожали ему проявлениями своих сомнительных сценических талантов. Не успел он выйти на улицу, как услышал тихий оклик:

— Люк. Подождите, пожалуйста.

Мэдлин. Проклятие! Это ее мягкий мелодичный голос.

Он остановился, произнес еще более крепкое ругательство и обернулся. Он надеялся, что ему удастся не вступить с ней в разговор в течение всего вечера, и преуспел в этом, приложив немного усилий.

Ему это удавалось — до сих пор.

Ее красота всегда действовала на него как-то необычно; красота эта поразила его, когда он впервые увидел Мэдлин, и с тех пор так и пошло. Дело было не столько в ее внешности, хотя все в ней было совершенно, сколько в атмосфере чувственной восприимчивости, такой женственной, и в этих светящихся темных глазах, уголки которых были слегка приподняты, что придавало ей необычную, странную привлекательность…

Эти великолепные глаза, казалось, видели его насквозь.

Она сошла вниз по ступеням, приподнимая шелковую юбку; в тусклом свете звездного неба выражение ее лица определить было трудно.

— Вы избегали меня весь вечер.

Легкий упрек, прозвучавший в ее голосе, мало помог его тревожному состоянию.

— Если вы это заметили, позвольте спросить, почему поспешили за мной?

Она вздрогнула, но тут же расправила плечи.

— Не нужно разговаривать со мной таким язвительным тоном, Олти. Я уверена, вы понимаете, что я хочу поблагодарить вас за возвращение дневника Колина.

— Милости прошу. — Его поклон был слегка насмешлив, потому что единственный способ иметь дело с ней — это вооружиться иронией. — А теперь, когда мы с этим покончили, я уверен, что Морроу истосковался по вашему обществу. Не стоит заставлять его ждать.

— Вы ревнивы?

Одна ее выгнутая бровь чуть-чуть поднялась, что привело его в ярость.

Ревнив? Может быть. Он явно не имел права быть ревнивым, но жизнь не всегда следует Логическими путями.

— Я не верю в это бесплодное чувство.

— Вы говорите так, будто ревнуете.

Ему определенно не хотелось вести этот разговор.

— Рискую показаться грубым, но я откланиваюсь, леди Бруэр.

— Вы не хотите называть меня Мэджи?

Ее улыбка была нарочито соблазнительной. Ее мягкие полные губы слегка изгибались, глаза были затенены длинными густыми ресницами, великолепная грудь слегка вздымалась после стремительного спуска с лестницы.

— Вам не нравится это имя.

Он понимал, что ему следует повернуться и оказаться от нее как можно дальше.

«Возьми и уйди, дурак набитый».

— Мне нравится, когда меня так называете вы.

Мягкий эротический намек в ее словах мог и не быть намеренным, но когда он посмотрел на нее, прищурившись, то усомнился, что это на самом деле так.

Она сделала один-единственный решающий шаг к нему.

— И еще вы говорили, что не верите, будто я принадлежу к тем женщинам, которые могут согласиться стать вашей любовницей.

Теперь она стояла совсем близко, очень соблазнительная, и запах ее духов напоминал об экзотических садах и запретной страсти. Это отвлекло его, и он не сразу понял ее слова.

Конечно, он говорил это.

— Знаете, — прошептала она, глядя прямо ему в глаза, — я думала об этом и решила, что вы ошиблись.

Играть с огнем — слишком пресно сказано. Мэдлин смотрела на высокого человека, совершенно неподвижно стоящего рядом с ней; усыпанное звездами бархатное ночное небо создавало игру теней на этом точеном лице с его загадочным выражением. Его длинные светлые волосы были совершенно иного оттенка, чем у нее, — рыжеватые, пронизанные более светлыми, золотистыми прядями; они завивались над его воротничком и очень шли ему, шли к сочетанию сдержанной необузданности и вышколенной светскости. За обедом он был угрюм, ему явно не хватало учтивости и любезности, он даже ел с почти нетерпеливым раздражением и пил вино, почти не ограничивая себя и не пьянея, и в этой его способности было что-то угрожающее.

Или может быть, он и опьянел, хотя бы немного, потому что следил за ней почти все время, и если она была виновата в том, что слегка флиртовала с красивым молодым Чарлзом Морроу, желая посмотреть, как это подействует на Люка, то каяться не собиралась.

Когда тот, кто сидел рядом с ней за столом, наклонился к ней слишком близко, что уже граничило с непристойностью, она спросила себя: «Может ли Люк одним смертоносным броском перепрыгнуть через стол?» Эта мысль сначала испугала, а потом заинтересовала ее. Его глаза сверкнули, и это было заметно. Жизнь ее слишком прилична, ей нужно какое-то приключение, и кто лучше, чем лорд Олти, может устроить ей такое приключение?

Тот момент, когда Морроу вожделенно смотрел на нее, а Люк молча наблюдал за этим, оказался для нее решающим и поворотным. Люк игрок — весь Лондон знает это после того безумного пари. Быть может, она тоже игрок.

Он на самом деле ревнует. Она знала это тогда и определенно видела теперь. Он мог выиграть, хладнокровно поставив на кон двадцать тысяч, но в этом он не может блефовать.

Как… как это радостно. Как это помогает.

— Мэдлин, — протяжно проговорил он обманчиво мягким голосом, — вернитесь в дом и закончите вечерние развлечения, и я забуду, что вы вообще сказали это.

Она покачала головой.

— Давайте поедем куда-нибудь и поговорим об этом. Улица кажется довольно многолюдной.

— Об этом?

— О нас, — твердо сказала она, хотя сердце у нее сильно билось, а ладони вспотели.

«Неужели я действительно собираюсь это сделать?»

Да, она собиралась это сделать. Почему бы и нет? Она не девица, которая ищет престижного мужа. У нее это уже было — и кончилось. Когда умер Колин, она была в полном отчаянии, но хотя эта боль никогда полностью не пройдет, время притупило ее, резкие края смягчились воспоминаниями. И еще он оставил ее богатой и независимой. Если ей хочется завести любовника, нет никаких оснований отказываться от этого. Скандальная причастность к отношениям с виконтом Олти немного пугала ее, но вдовы пользуются бесконечно большей свободой, чем незамужние женщины, а ей, в конце концов, около тридцати и первый расцвет ее молодости уже почти миновал. Нет, она не искала нового мужа, но почему же мужественный красивый любовник, который, как она знала по собственному опыту, может быть в спальне нежным, порочным и умелым, который остроумен и очарователен, когда ему этого хочется, не станет хорошо обращаться с ней, хотя у него в характере и есть, по ее ощущению, темные стороны?

Они испытывают друг к другу пылкое влечение. Она устала отрицать это, а он даже недавно признавался, что хочет ее.

Он не двигался, глаза его по-прежнему сверкали.

— Никаких «нас» не существует, дорогая Мэджи.

— Вы забыли ту ночь? — Остро сознавая присутствие прислуги в каретах, стоящих вдоль улицы, и, возможно, любопытных глаз, смотрящих на них из окон дома, она не прикасалась к нему — хотя ей и хотелось этого, — но ее голос упал до хриплого шепота: — Я не забыла.

— Ошибка, — коротко сказал он, но все же не ушел.

— Значит, это наша ошибка.

Молодая женщина улыбнулась. То была дьявольская улыбка, самая удачная попытка вызвать у него колебания, потому что хотя он все еще казался непроницаемым, она чувствовала, что в нем происходит внутренняя борьба.

— Не стоит и нам, — сказала она мягко и тихо, — обсудить наше общее безрассудство в каком-нибудь ином месте? Например у меня в спальне?

Возможно, то было воздействие выпитого кларета или, быть может, то была просто капитуляция мужчины перед предложением эротического карт-бланша, но Люк тихонько выбранился — ругательство, которое она не могла ясно расслышать, хотя парочку шокирующих слов все же разобрала.

Но в глазах у него появился при этом обжигающий жар.

Именно этого ей и хотелось.

— Утром весь Лондон будет знать, что вы вышли из дома вслед за мной, — сказал Люк, но уже поднял руку, подзывая ее кучера. Поскольку все любопытные глаза были устремлены на них, ему повиновались сразу же.

То была устрашающая мысль, но вроде бы она была готова к тому, что о ней будут шептаться, прикрывая рты руками в перчатках. Конечно, он прав. Ее внезапный уход вслед за ним не мог остаться незамеченным, и она была уверена, что их разговор на улице перед фешенебельным особняком Мастерсов вызовет и комментарии и интерес.

— Совсем как ваша безумная игра. Не думаю, чтобы дурная слава Вас тревожила, — сухо заметила она.

В последний год она думала о нем каждый божий день, если это то, что…

Да будет так.

— Она меня не тревожит, — согласился он, — но это совершенно мое дело. И вы знаете мой взгляд на то, к чему может привести постоянная связь. — Он вздернул бровь. — Я думаю о вашей репутации, а не о своей. Вы все еще желаете продолжить эту дискуссию в вашем будуаре, леди Бруэр? Подумайте о том, чем вы рискуете.

Тут-то она и могла бы указать, что ей известна его точка зрения на то, к чему может привести постоянная связь именно с ней, поскольку он уже сообщил ей с полной откровенностью, что в конце концов женится на ком-нибудь. Но Мэдлин не хотелось, чтобы рассуждения об этом в данный момент заставили его передумать. На его вызов она просто ответила:

— Да.

— Если я размышляю, так это потому, что выпил слишком много вина.

Голос у него был беспокойный и раздраженный.

— Надеюсь, не слишком много.

Ее голос звучал лукаво, и она изумилась. Неужели это она? Разыгрывает из себя преследовательницу, приглашает мужчину в свою спальню?

Подъехала ее карета, и молодой кучер соскочил со своего сиденья, чтобы открыть перед ней дверцу.

— Не беспокойтесь. Я не это имел в виду.

Люк жестом остановил кучера и сам усадил ее в экипаж, а потом долго медлил у открытой дверцы, пока Мэдлин усаживалась, и ей показалось, что он в последний момент передумал. Он не сводил с нее глаз.

— Вы меня соблазняете, — тихо сказал он. — Черт бы вас побрал.

— А я и хочу соблазнить вас, — ответила она так же тихо.

— Вы слишком хороши собой.

Это прозвучало скорее как упрек, чем комплимент. Он стоял и не закрывал дверцу кареты, его высокая фигура была погружена в тень.

Да, если кто-то смотрит на них, разговоров не избежать.

— В соответствии с распространенным мнением женской части населения, вы тоже.

Он слабо улыбнулся.

— Весьма лестно.

Как будто он сам этого не знает. Она сказала колко:

— В качестве доказательства могу привести упорные авансы, которые выдавала вам на глазах всего общества у леди Харт.

— Теперь моя очередь спросить, ревнивы ли вы.

Удовольствия, прозвучавшего в его голосе, нельзя было не заметить.

Да. Но Мэдлин не хотела в этом признаваться. Единственное, что могло бы подействовать на него, это если бы она держалась с таким же бесстрастно-искушенным видом, как и он.

— Я это замечала, — пробормотала она. — Вполне возможно, что от подобного допущения ваша надменность сильно возрастет.

— Вы уверены?

Внезапно он заговорил приглушенным голосом, и можно было не сомневаться в истинном значении этого простого вопроса.

— Да, Олти, я уверена.

Голос у нее был гораздо более собранным, чем чувства, взвихренные всеми ветрами.

— Меня тревожит, что неизбежные последствия этого причинят вам боль.

Он так и не закрыл дверцу кареты, но и не сел в нее.

— Разрешите мне самой побеспокоиться об этом, — сказала Мэдлин с большим апломбом, чем чувствовала на самом деле.

Ее это тоже беспокоило, но не настолько, чтобы она передумала. Трогательно, что это беспокоит его, и это хорошее начало. Все стоящее в жизни сопряжено с некоторым риском. Деторождение не обходится без риска, но она не поменяла бы своего сына ни на какие сокровища на земле — или на небесах, если на то пошло.

— Вы опять можете войти в дом через вход для слуг. Я не стану проверять, заперт ли он, потому что сразу же поняла, что замки для вас не препятствие. Мои комнаты — вторая дверь справа на верхнем этаже.

Тут он усмехнулся, сверкнув полоской белых зубов.

— Мне нравятся женщины, в голосе у которых есть что-то командирское.

Он окинул взглядом ее фигуру, на мгновение с нескрываемым восхищением задержался на груди, потом снова перевел взгляд на лицо, и уголки его губ изогнулись в улыбке, которую можно было охарактеризовать только как греховную и обольстительную.

— Вы намерены, миледи, приказать мне лечь с вами и постель?

Когда он пускал в ход свой чувственный шарм, это сбивало с толку больше, чем его мрачная, нарочитая сдержанность. Она расправила юбки, чтобы отдалить необходимость отвечать, потом посмотрела ему прямо в глаза.

— Возможно. А вы подчинитесь?

Его улыбка стала шире.

— Возможно, да. Или возможно, нет. В любом случае я думаю, что вам будет приятно.

Нет, его беспечный взгляд на обольщение ей не подходит, но она хочет усвоить этот взгляд.

— Я на это рассчитываю, — сказала она, надеясь, что в ее голосе прозвучала суровая самоуверенность.

Тогда он закрыл дверцу, и через минуту-другую карета дернулась и выехала на улицу.

Глава 8

Переулок был мрачный, пустынный, и отмычка сработала прекрасно. Два щелчка — и он проник в темный тихий дом.

«Это неосторожно, неблагоразумно», — думал Люк, скользя до коридору, и если бы он не выдержал, стиснув зубы, испытания сегодняшним обедом, то ни за что не согласился бы на приглашение Мэдлин. Быть может, повлияло количество выпитого им кларета, но в этом он не был уверен. Ему казалось, что голова у него в достаточной степени ясная, хотя способность мыслить была, мягко выражаясь, слегка затуманена. Нет, дело было не в вине.

Дело было в ней: в ее шелковом платье цвета оперения чирка, с дразнящим кружевом на лифе, в ее темных, слегка миндалевидных глазах, которые с прямотой встретили его взгляд, и что еще хуже, в легком румянце на ее лице, появившемся, когда она сделала ему свое досмешного беспечное предложение.

Нужно устроить ей встряску, чтобы она обрела хотя бы в какой-то степени возможность рассуждать здраво.

Или заняться с ней любовью.

Конечно, у него были женщины после той ночи год назад, когда он уложил ее в постель. Он не был монахом, равно как и святым, и никогда не претендовал ни на то ни на другое звание, но ни одна из последующих связей — ни одна — не выветрила воспоминаний о ней.

Одна ночь. Всего одна ночь. Следовало забыть о ней. Видит Бог, он пытался. С тех пор он довольно легко уходил от других женщин, но это были скучающие, испорченные аристократические дамы, которым ничего не нужно, кроме парочки ночей легкомысленных, ничем не ограниченных удовольствий, совсем как и ему. Эти свидания приносили физическое удовлетворение, но ничего не значили для души.

Она была другая: не из тех женщин, которые отдаются с легкостью.

Проклятие. Ни один настоящий джентльмен не стал бы таким, образом сознательно ставить под удар ее репутацию. Быть может, это говорит что-то о его собственном характере, что он давно уже подозревал.

Он быстро прокрался вверх по лестнице, прошел мимо первой двери, а потом увидел полоску света под второй. Дверная ручка тихо повернулась в его руке.

Мягкий свет единственной лампы освещал ее роскошные формы, облаченные в богатый шелковый синий халат, ее волосы были распущены и падали серебристым водопадом на спину, к женственным изгибам бедер. Она стояла у окна, и штора выпала из ее рук, когда она резко повернулась с тихим возгласом, услышав, как дверь, щелкнув, закрылась.

— Я не слышала, как вы подошли.

— За пять лет сражений с французами в Испании можно приобрести определенные тактические навыки.

Он окинул взглядом женственную обстановку: стены, обтянутые светло-желтым шелком, цветочные пастельные тона, которые повторялись в рисунке толстого ковра, в бархатных узорчатых занавесях кровати; в углу стоял платяной шкаф в стиле королевы Анны. Как ни странно, ее туалетный столик не был загроможден: на нем лежала только расческа и стояло несколько хрустальных флаконов с духами, — но женщина, обладающая такой чарующей красотой, совсем не нуждалась в наборе косметики. Он повернулся и сказал прямо:

— Я еще могу уйти.

— Вы хотите уйти?

— Нет.

— Прекрасно. Для прославленного повесы вы весьма любезны. — Улыбка у Мэдлин была томная и, к несчастью, слишком притягательная. — Этот разговор мне кажется совершенно лишним, милорд. Я не невинная дева. Никакой разгневанный отец не будет требовать у вас удовлетворения, и никакого разъяренного мужа на заднем плане нет. Я не понимаю ваших оговорок.

Да, она не понимает. И они не совсем бескорыстны. Его оговорки касались не только того, что связь с ним неизбежно принесет ей дурную славу, но еще и его умения сохранять невозмутимость. «Не нужно обнажать свою душу», — резко напомнил он себе; она рядом, она полураздета, и это обрушилось на его чувства, вызвав самую примитивную мужскую реакцию, старую как мир.

Он может взять ее, и, видит Бог, он этого хочет.

— Хорошо, — согласился он с алчной улыбкой и медленно прошел по мягкому дорогому ковру, хищный, тортовый принять ее заверения. Может быть, думал он, она земная женщина в большей степени, чем можно судить по ее внешности…

Нет, сразу же поправился он, заметив, что губы у нее едва заметно дрожат. Он просто ищет для себя оправдания, чтобы можно было заниматься с ней любовью и не испытывать потом досадных укоров совести. Впрочем, в данный момент ему это было все равно.

— Прошло столько времени, — прошептала она, когда он остановился перед ней и, взяв ее за запястья, притянул к себе.

— После меня?

Он ревнует! Пропади все пропадом!

— Не надо вопросов. Поцелуйте меня.

Один год. Он не знал, почему мысль о ее воздержании воспламенила его, но тихий голосок, прозвучавший у него в голове, сказал, что в нем говорит чисто мужская страсть к обладанию. Эти слова вызвали у него слишком сильное волнение, и он не стал на них реагировать, потому что от ее близости и запаха цветов, исходившего от нее, он уже пришел в возбуждение.

— Это ваше первое приказание? — спросил он с ленивым безразличием, подняв палец, чтобы обвести им изящный овал ее лица. — Если так, я ваш покорный слуга.

Он опустил голову, сначала только коснулся губами ее губ, а потом погрузился в долгий, страстный поцелуй.

Она стиснула руками его плечи, и это было приятно.

«Я глупец». Он был уверен, что все дело в этом. «Ну и пусть», — думал он, целуя ее; их губы сливались с такой чувственной силой, что у него дух захватило.

Когда он оторвался от Мэдлин, она издала тихий протестующий звук, но этот звук превратился во вздох, когда он резко взял ее на руки, сделал три больших шага к кровати и положил ее на тонкие льняные простыни, уже открытые на ночь. Его пальцы метнулись к шейному платку.

— Простите мне мое нетерпение, но прошу вас, скажите, что у вас под пеньюаром ничего нет.

— Ничего.

Она потянула за пояс, и полы пеньюара распахнулись.

У него захватило дух, несмотря на всю его опытность. Мэдлин была воплощением чувственного женского очарования, с рассыпанными светлыми волосами, кожей цвета слоновой кости и соблазнительными изгибами тела. Пышные груди с розовыми заострившимися сосками, длинные гибкие ноги и руки, изящный треугольник светлых волос между бедрами, лицо, слегка вспыхнувшее от явного удовольствия, — все это заставило его руки остановиться на мгновение, а потом торопливо избавиться от мешающей одежды. То, как она смотрела на него, также действовало чарующе, как если бы она была распутной и готовой на все женщиной, но при этом женщиной еще и молодой и неуверенной, идущей на большой риск. Он почувствовал ее доверие, и это заставило его немного умерить свои порывы.

Он не заслужил этого доверия, но не хотел и предавать его. Но время войны он узнал, что понятие чести в современном обществе толкуется по-разному. Туманные очертания его удивляли Люка, но под конец он решил, что оно сводится к тому, чтобы сделать выбор, с которым мужчина — или женщина — может жить. И еще он понял, что храбрость или ум не зависят от пола человека.

Не стоило снова спрашивать ее, уверена ли она, что ей этого хочется. Повторный вопрос означал бы, что она сама себя не понимает, а теперь он убедился, что это совершенно не так.

Как удачно, что им хочется одного и того же.

Его сюртук упал на пол. За ним последовали сапоги, потом рубашка, которую он принялся поспешно расстегивать, но в конце концов, потеряв терпение, просто сдернул через голову. Когда он расстегнул брюки и спустил их, ее взгляд устремился на его возбужденную плоть. Он подошел к кровати, лег рядом с ней, оперся о локоть и провел рукой по изгибу ее плеча, глядя ей в глаза.

— Мне кажется, миледи, что мой энтузиазм по поводу вашего приглашения нескрываем.

— Несмотря на все ваши перестраховки и оговорки, — пошутила она. Ее прекрасные глаза держали его в плену. — Кто бы мог подумать, что прославленного повесу так трудно соблазнить?

— Я не заметил, чтобы это потребовало от вас особенно много усилий.

Он наклонился и, отведя в сторону ее волосы, потеребил мочку уха. От нее пахло раем и женщиной, что составляло головокружительное сочетание.

— Напротив, на это потребовался целый год. — Она провела пальцами по его голому плечу, а потом по спине. Его губы коснулись ее виска, и она закрыла глаза. — Я думала, что все забыла, но увидев вас недавно…

Искреннее чувство в ее голосе заставило его прервать ее речь пылким поцелуем. К несчастью, никто из них не забыл. «Но на сей раз я буду беспокоиться об этом завтра», — подумал он, отдаваясь удовольствию ощущать ее, притянув к себе так, что их обнаженные тела соприкасались. Он устал быть таким осторожным, таким… пресыщенным. Он был нужен какой-то части ее существа, и, видит Бог, она нужна ему.

«Вся ночь», — напомнил ему рассудок. «Теперь», — возразило тело. Желание его было настолько сильным, что он вспотел.

— Забыли что? — пробормотал он ей в губы. — Вот это?

И он лизнул ее нижнюю губу.

— Вас. Всего вас. Я пыталась, но не смогла.

Вздох коснулся его щеки.

Ее слова остановили его, хотя всего на одно мгновение, его пальцы касались ее пышных нагих грудей, определяли эротическую тяжесть податливой плоти, ласкали розовые соски. Она хотела сказать, что он особенный, ни на кого непохожий, что она не завела другого любовника за все это время, поскольку только он был желанен ей до такой степени, что она зазвала его к себе в постель.

Это не может не встревожить человека, предпочитающего любовниц равнодушных и искушенных.

Или нет, подумал он, в то время как она обвела пальцем его подбородок, а потом покрыла его быстрыми, бесхитростными легкими поцелуями. Очевидно, здоровые половые отношения с мужем нравились ей, и она не была в постели стыдлива.

Бесполезно дальше анализировать ситуацию, решил он, когда она выгнулась в его руках и ее соски уперлись в его ладони. Лаская груди, он начал умело возбуждать ее чувства, лизать, теребить, нежно сосать, пока не услышал, что она дышит все чаще и чаще, выдавая свое состояние. Тогда он поцеловал греховную дорожку, ведущую от ее груди по плоскому животу и ниже, сначала обхватив руками ее бедра, а потом раздвинув ноги.

— Целый год? — пробормотал он в шелковистую кожу ее бедра. — Думаю, я обязан оправдать ваши ожидания, миледи.

Когда он прижался губами к тому месту, прикосновение к которому лучше всего вызывает в женщине пылкость, она вздрогнула, застонала, ее руки метнулись к его волосам, а он дразнил ее кончиком языка.

— Люк.

Он испытал удовольствие от того, что его имя было произнесено гортанным голосом, так непохожим на ее обычное сдержанное контральто.

Понадобилось очень мало времени, чтобы довести ее до экстаза, и теперь в темной спальне раздавались ее тихие крики, ее гибкое тело дрожало от того, что делали его губы. Он поднялся с торжествующей усмешкой, устроился между ее ног, слегка прикасаясь к ней своей возбужденной плотью.

— Дайте мне знать, когда будете готовы к этому. — Он нанес легкий удар и замер, ощутив тепло и тесноту ее тела. — Не будет ли с моей стороны не по-джентльменски надеяться, что это произойдет скоро?

Сложностей с этим не было — она слишком долго отвергала себя, пытаясь отогнать тайные желаний ради практических сторон повседневной жизни. Ослабев от восторженных ощущений, Мэдлин погладила мускулистые плечи того, кто навис над ней, и прошептала:

— Я готова, когда готовы вы, милорд, и мне кажется, что вы вполне… — она слегка коснулась его члена, — вполне готовы.

От ее прикосновения он втянул в себя воздух, и это говорило само за себя, равно как и жаркий взгляд его потемневших глаз. Люк наклонился, поцеловал Мэдлин и проник в нее.

Она ахнула от этого мощного вторжения, и он сразу же замер.

— Я причинил вам боль?

— Нет.

Это была правда. Меньше всего она чувствовала боль. Он заполнил ее до такой степени, что она была растянута, захвачена, но это было восхитительно приятно. Почти так же восхитительно, как и сам Люк; его нагое тело под изучающими прикосновениями ее пальцев было крепким и гибким, янтарный шелк волос касался его плеч. Это точеное красивое лицо у многих — у слишком многих, подумала она с нелогичной ревностью — женщин вызывает восхищение, и вот теперь это лицо, наклонившееся к ней, было напряжено.

— Вы уверены?

— Просто вы… огромный.

Ее улыбка была нарочито манящей, и она приподняла бедра, чтобы принять его целиком.

— Знаете, мужчины терпеть не могут, когда им это говорят.

Он отрывисто засмеялся.

У нее не было достаточно опыта, чтобы разбираться в разнообразной одаренности мужчин, но ей казалось, что у Люка он, наверное, крупнее всех остальных. Он явно крупнее, чем у Колина, хотя Люк еще и немного выше ростом и шире в плечах… Нет, это не имеет значения; муж доставлял ей удовольствие в постели даже в их брачную ночь, когда она была неловкой и нервничала…

Нет, сейчас она не станет думать о том, что потеряла. Эта ночь принадлежит ей. Это был эгоизм, но эгоизм, оправданный окрепшей за эти годы убежденностью, что в личном смысле она не заинтересована в том, чтобы вступить во второй престижный брак, и в том, чтобы принадлежать еще кому-то. Колин был удивительный. Ей повезло. Люк Доде мог заполнить пустоту в ее жизни, и он не станет требовать от нее большего.

Все это никак не походило на ее замужество, но попросту говоря, это был прекрасный выход из положения.

Разве нет?

— Хм… Если вы не возражаете, Олти…

Она слегка поерзала.

Он издал тихий гортанный звук и медленно начал двигаться. Его горячее дыхание омывало ее щеку, глаза были полуприкрыты.

Мэдлин не могла подавить легких вздохов наслаждения, которые, наверное, не приличествуют леди. Но ей было все равно.

Удовольствие не отпускало ее. Каждый раз, когда он скользил внутрь, она испытывала радость, каждый раз, когда он уходил, мышцы ее смыкались в знак протеста, а трение его волос о ее руки, стиснувшие его плечи, вызывало новые ощущения.

Первым сдалось ее уже возбужденное тело, охваченное приливом оргазма. Ее бедра сжались вокруг его стройных ног, каждый их мускул застыл в пульсирующем великолепии момента. Люк ответил на это низким стоном, его тело замерло без движения, и в самый последний момент он отпрянул, излив свое горячее семя на ее ногу, и замер, содрогаясь, в ее объятиях.

Задыхаясь, обнимая, ее. Спрятав лицо в распущенных волосах, он опирался о локти, чтобы не придавить ее; обa некоторое время молчали, а потом он поднял голову, одарил ее своей гипнотизирующей улыбкой и сказал, выгнув бровь:

— Надеюсь, этого стоило ожидать.

— Не будьте таким надменным, Олти, — возразила она, но смех ее был еле слышным, а пальцы пробежались по его спине.

— Я всегда надменный. — Он поцеловал ее в шею. — Я думал, вы это знаете.

— Я это заметила.

Она выгнулась назад, чтобы ему было легче добраться до того места на ее шее, где все еще усиленно билась жилка.

— Женщины не любят самоуверенных мужчин?

— Это зависит от степени самоуверенности и от того, в чем она выражается.

— Понятно. — Он переместил губы к ее губам и пробормотал в них: — А если я скажу, что уверен в том, что мог бы всю ночь не давать вам спать?

Очень может быть. Он все еще был твердым, как если бы не освободился только что. Мэдлин поцеловала его долгим поцелуем — то была неспешная встреча губ и языков, игра более изящная и дразнящая теперь, когда перовые вспышки страсти миновали.

— Ну-у-у… Я бы сказала, что вам пришлось бы доказать это.

— Я с удовольствием это сделаю.

И он стер кончиком простыни семя с ее ноги.

— И я тоже.

Она провела пальцами по его шелковистым волосам.

— Я буду стараться, дорогая Мэджи.

Она легко шлепнула его по плечу, хотя это неодобрение было притворным. Когда он говорил вот так, с тяжелой интонацией в голосе, по всему ее телу бежали мурашки.

— Никто не называет меня так, кроме вас.

В его усмешке не было ни следа раскаяния:

— Хорошо. Значит, Мэджи принадлежит только мне.

Можно было бы обдумать это собственническое заявление как следует, но он снова начал любовную игру, нанося легкие медленные удары, и этот заманчивый ритм привел в беспорядок все ее мысли; а потом — через несколько часов, как он наобещал, — когда она погрузилась в сон, лежа в его объятиях, изнуренная и удовлетворенная, ей снились романтические, освещенные солнцем поляны, прозрачные моря и мягкие теплые летние ветерки.

Люк тихонько оделся, сел в кресло с вышитой спинкой, натянул сапоги, не отводя глаз от женщины на кровати. Мэдлин спала на боку, лицо у нее было спокойное, великолепные блестящие волосы покрывали обнаженные прекрасные плечи. Он встал и, застегивая рубашку, подумал: горничная поймет, что кто-то провел ночь у ее госпожи, но в его власти хотя бы избавить Мэдлин от смущения, которое она неизбежно почувствует, если он окажется утром в ее постели.

Она была очаровательна.

Чувственная, безыскусно-отзывчивая, достаточно умная, чтобы бросить ему вызов как равная, но и достаточно уверенная в себе, чтобы не испытывать этой потребности.

Вопрос о ее уме не стоял, но он по-прежнему думал, хорошо ли она понимает, что такое общественное мнение, и осознает ли, что будет дальше. На самом ли деле она думает о последствиях этой ночи? Когда в свете начнут шептаться… что она будет чувствовать тогда? К тому же она должна подумать о сыне.

Сожаление — вещь удобная, и обычно он презирал: его, но не всякий способен так чувствовать. Красивая молодая вдова имеет возможность обзавестись десятком поклонников, жаждущих ее милостей, и выбор у нее большой. Она не должна соглашаться на запретную связь с человеком, который не имеет никаких серьезных намерений и не может предложить ей ничего, кроме преходящих наслаждении.

И вдруг, стоя в полутьме спальни и глядя на спящую, он пожалел об этом, и горло у него как-то странно сжалось.

Ему очень захотелось, чтобы он смог это сделать.

И поняв это, он встревожился.

Глава 9

Брат, наверное, побрился и переоделся, но это не обмануло Элизабет, когда Люк медленно вошел в освещенную солнцем комнату для завтрака. Сон у нее был легкий, и она слышала, что он вернулся домой, как раз когда первые лучи света окрасили горизонт. Ее комнаты были расположены напротив его комнат, и она очень четко слышала сонный голос его камердинера и ответ брата, а потом дверь закрылась. Теперь была середина утра, но она удивилась бы, если бы он спал больше чем всего несколько часов.

— У вас вид бодрый для человека, который прокутил всю ночь, — сухо заметила она, потому что в комнате никого, кроме них, не было.

Майлз встал рано, чтобы встретиться с поверенными и банкирами по поводу своей драгоценной судоходной компании. Дядя Чез и тетя Глория уехали к себе в имение в Беркшир, а мать редко вставала раньше полудня.

Высоко подняв брови, не скрывая изумления в глазах, он сел напротив сестры.

— А я и не знал, что мои уходы и возвращения так внимательно отслеживаются.

Она передала ему поджаренные хлебцы.

— Вы покинули вечер у Мастерсов очень рано, но домой не пошли. Майлз сказал, что в клубе вас тоже не было.

Элизабет, не скрываясь, рассматривала брата. Он действительно выглядел немного усталым, но не очень… отчужденным. Или, точнее, не очень погруженным в свои мысли. Нет, и это не так. Он не выглядел закрытым. Вот подходящее слово.

Где-то открылось окно, и ей было интересно узнать, как и, что важнее, кто это сделал, хотя в голове у нее мелькнула прекрасная мысль.

— А, у тебя везде шпионы, я вижу. — Он подкрепился несколькими ломтиками колбасы, и лакей внес тарелку с яйцами. — К несчастью для тебя, Лондон — довольно большой город. Я мог быть где угодно. Может, тебе следовало бы нанять сыщика, чтобы тот докладывал, где я бываю.

— Очень смешно. И потом, я не шпионю за вами. Считайте это проявлением сестринской заботливости.

— Элизабет, я уцелел на войне. Спасибо, но думаю, что как-нибудь обойдусь без твоих забот. — Он помещал сахар в чашке с кофе. — Ведь это я твой опекун, а не наоборот.

— А вы действительно уцелели? — Голос ее звучал очень тихо. — Вы совсем не похожи на того, каким были до отъезда.

— Думаю, так бывает со всеми, кто воевал. — Он осторожно положил ложечку на стол. — Ты была ребенком, когда я вступил в армию Веллингтона, сражавшуюся на Пиренеях. И я был тогда моложе, и да, я считаю, что пребывание на войне может изменить кого угодно.

— Мне бы хотелось видеть вас снова счастливым. — Она тактично помолчала. — Это из-за леди Бруэр вы так улыбались, когда вошли сюда?

— Так я и знал, что пойдут сплетни, — пробормотал и покачал головой. — Может, кто-нибудь заметил, что она уехала домой одна в своей карете?

Интересно, что он не ответил на ее вопрос.

— Она очень хороша собой, — пробормотала Элизабет, как всегда, небрежно. — Думаю, от вас это не укрылось.

— Думаю, я еще живой. Да, не укрылось. Нельзя ли переменить тему разговора? Например не могла бы ты сказать мне, почему лорд Фосетт прислал мне записку, в которой просит принять его сегодня во второй половине дня?

Теперь настала ее очередь смущаться. Элизабет начала с сосредоточенным видом намазывать джем на хлеб.

— Он очень внимателен.

— Да, — сухо согласился ее старший брат. — В гостиной просто нечем дышать из-за запаха роз. Как ты думаешь, не хочет ли его светлость сделать тебе предположение?

Девушка не знала, что сказать. Она считала, что маркиз очарователен и недурен собой, и она никогда не слышала, чтобы сплетники говорили о нем что-нибудь дурное или что он слишком много играет в карты или пьет. Из всех достойных холостяков, которые открыто подыскивают жен в этом сезоне, он явно считается хорошей партией.

— Он не сообщил мне о цели своего посещения. — Она съела кусочек яйца. — До этого момента я вообще не знала, что он собирается прийти.

— Ну что же, полагаю, он сообщит мне, зачем привел. — Люк поднес салфетку ко рту. — Не желаешь ли внести какую-то ясность в это дело? Что, если он предложит тебе стать его женой?

Она пожала плечами.

— Кажется, он довольно мил.

— И что это означает? Да?

— Нет, — сказала она, наливая себе в кофе еще сливок — слишком много сливок.

— «Нет» означает, что ты не хочешь выходить за него замуж?

— Да, я не хочу выходить замуж ни за кого, кто мне кажется всего лишь милым. — Она мрачно уставилась на водоворот жидкости у себя в чашке. — Я, конечно, могу найти кого-то получше, чем просто милого.

— Или похуже, — заметил Люк.

— Меня не интересует супружество с человеком, который вызывает только неопределенные и поверхностные дружеские чувства.

— Тогда я скажу ему, что ты еще не готова принять решение.

Элизабет разгневанно посмотрела на брата.

— Я только что сказала, что меня это не интересует.

— Я прекрасно слышал, что ты сказала. Но не сделай ошибки — у мужчин такие же тонкие чувства, как и у женщин. — Он криво улыбнулся, — Я как-нибудь отговорюсь, он все поймете конце концов, и никому не будет больно.

Она барабанила пальчиками по тонкой скатерти из ирландского полотна. Губы ее были слегка сжаты. Яркое сверкающее солнце бросало длинные полосы света на богатый узорный ковер в синих и кремовых тонах.

— Это будет лучше, чем сказать правду?

Люк кивнул, в его глазах внезапно появилась странная усталость.

— На этой стадии — да. Надеюсь, ты с ним не кокетничала и ничего не сделала, чтобы подать ему какие-либо надежды, а?

На этот раз она по крайней мере могла честно ответить «нет».

— Тогда ему лучше уйти, не зная, что тебе не нужны его ухаживания. Он мне, в общем, нравится, так что я просто дипломатично отклоню его предложение.

— Хм. — Она задумчиво смотрела через стол на брата. — Вы проявляете такое внимание только к предстателям своего пола? Я спрашиваю потому, что вы разбили множество сердец по всей Англии.

— Слухи обычно бывают источником ошибочных сведений.

— А сейчас, в данном случае, это тоже так? — Она снова вспомнила, как леди Бруэр внезапно извинилась и ушла после званого обеда вчера вечером, и — по крайней мере так слышала Элизабет, — прежде чем сесть в карету, имела довольно бурный разговор с Люком. Виконтесса, с ее изящным шармом и отсутствием претенциозности, в общем, нравилась Элизабет. Вопрос в том, как сильно она нравится Люку.

— Это так. — Слабая улыбка смягчала его оборонительный тон. — Итак, если мы кончили обсуждать мои возможные недостатки и ненужное ухаживание Фосетта, не двинуться ли нам дальше? Где Майлз?

Как будто она записывает в дневник перемещения кузена.

— Где-то со своими поверенными, — пробормотала она, беря в руку хлебец.

— Вероятно, было бы лучше, если бы вы с ним не появлялись на улице вдвоем, — сказал небрежным тоном брат, взяв очередной кусок колбасы.

— Что?! Господи, о чем вы говорите? — Элизабет не хотела, чтобы ее голос прозвучал так резко, но честно говоря, заявление брата застало ее врасплох.

— Я только сказал, что вам не следует уходить из дома вдвоем. Кажется, на днях он возил тебя к модистке.

— Возил, естественно, потому что его любимая табачная лавка помещается на той же улице. У нас у обоих были дела. Смешно было бы брать два экипажа, если мы собирались ехать в одном направлении.

— Согласен, но думаю, что у света иное мнение по этому поводу.

— Мы еще ловили вдвоем угрей. Неужели свет начнет шептаться об этом, если узнает, что с нами не было сопровождающих? И то и другое занятия одинаково романтичны. Я подобрала себе шляпку, а он купил новую трубку.

Ее язвительный тон не уменьшил его раздражения.

— Я полагаю, что ты, будучи благовоспитанной молодой леди, оставила в прошлом, совместную ловлю угрей. Майлз — взрослый человек, и на самом деле не родня нам. Надеюсь, ты это понимаешь.

Конечно, это правда, но какое это имеет значение? Элизабет положила нож на скатерть, забыв, что он в джеме, и уставилась на брата.

— Честно говоря, я никогда не думала об этом. Почему это имеет значение?

— Поверь мне — имеет.

Ну и что же? Они с Майлзом не родня. Если отставить в сторону все их детские проказы, прегрешения, бесконечные драки, из-за которых они попадали во множество неприятностей, а также то, как они поддерживали друг друга, когда приходилось за это расплачиваться, это была правда — они не состоят в кровном родстве, но их связывают на самом деле гораздо более крепкие узы. Со стороны матери у нее есть двоюродные братья и сестры, с которыми она даже никогда не встречалась.

Какое странное открытие. Она проговорила, уже помедленней:

— Вы, конечно, не хотите сказать, что мне нужно брать с собой компаньонку, когда я бываю вдвоем с Майлзом.

— Я бы предпочел такой вариант ради твоей репутации.

— Но…

Она остановилась, не зная, как отнестись к этому… смешному новому ограничению.

— Недавно тебя видели гуляющей с ним в парке.

— Разумеется.

Непонятно почему, щеки у нее вспыхнули. С какой стати ей было краснеть? Это, наверное, самый глупый разговор в ее жизни.

— Я была с Эмилией, и он тоже случайно там оказался. Что мне было делать? Притвориться, что я с ним незнакома? Ведь мы вместе с ним мылись в ванне.

— Да, когда тебе было два годика. Но ведь тебе уже не два годика.

— Это нелепо.

— Это понятия лондонского общества, Элизабет. Оно склонно к порицанию. Поверь мне. Я доверяю Майлзу, ты это знаешь. Мне он симпатичен также, как и тебе. Я просто хочу указать, что ваши отношения должны выглядеть совершенно прилично.

— А вы поверьте мне, — пробормотала она. — Временами он бывает мне совершенно несимпатичен.

Люк поднял брови.

— Может быть, но, несмотря на ваши постоянные ссоры, детьми вы были с ним неразлучны. Я понимаю, что продолжать отношения, сложившиеся за всю жизнь, кажется очень естественным, но в данном случае предупреждаю — будь осторожна, другие могут увидеть это совсем в ином свете.

«Неразлучны». Хм. Да, она думает, что это так и есть, но, в конце-то концов между ними не такая уж большая разница в возрасте. Они с Майлзом предпочитали игры, в которых нужно было изображать из себя диких и дерзких людей — пиратов, захватывающих некий выдуманный корабль, который в действительности был плоскодонкой, вытащенной на берег озера у них в имении; разбойников с большой дороги, которые нападают на безобидного путешественника… в их случае то был лесник, который неизменно притворялся страшно испуганным, когда они выскакивали из кустов и отбирали у него несуществующий кошелек.

Она скучала по старой Лайам Салливан, которая после каждого такого налета всегда предлагала им пресные лепешки. Они с жадностью поедали их, обычно с медом, пачкая в нем пальцы. Она вообще скучала по этому загородному имению, но Люк, наверное, прав, жизнь изменилась. Скоро она станет замужней леди и, в конце концов, как Эмилия матерью.

Быть может, настало время стать взрослой.

Ну что же, вряд ли она будет скучать по Майлзу. Кроме того, она по-прежнему будет видеться с ним каждый день, пока не выйдет замуж.

Она откусила хлебец. Почему-то джем показался ей переслащенным, быть может, даже приторным.

— Хорошо.

— Хорошо? — Люк умел определенным образом высказывать свое одобрение. Он едва заметно приподнимал уголки рта, но не заметить это все же было невозможно. — Я никогда еще с такой легкостью не побеждал в споре.

— Это будет не трудно, — холодно сказала она. — У Майлза своя жизнь, у меня — своя.

— Сколько в нем энергии, просто замечательно, да?

Мэдлин улыбнулась, глядя, как Тревор носится по саду за бабочкой. Ее сын унаследовал от отца темные волосы и смуглый цвет лица, а также спокойное, почти наивное отношение к окружающему миру.

— Он любит бывать на открытом воздухе. Я чувствую себя немного виноватой, когда приезжаю в Лондон на сезон, ведь я понимаю, что ему не хватает сельской свободы. Но тот огромный дом, в котором нас только двое… когда Колин был жив, все было совсем по-другому, конечно, но теперь он меня угнетает.

Марта Лэнгли поправила юбку своего элегантного визитного платья. Солнце сияло на тяжелом пучке темных волос, зонтик был закрыт и лежал в стороне на каменной скамье — вероятно, это было неблагоразумно, потому что от солнца у Марты появлялись веснушки.

— Вам нужно иметь что-то веселое в жизни, дорогая моя. Чувство вины разрушительно, как правило. Кроме того, вы обожаете Тревора, а он всегда может поехать в имение с нами на столько времени, сколько вы сможете прожить без него. Вы чудесная мать, но вам нужно начать жить для себя, а не только для сына.

«Я уже начала». Да, Мэдлин было кое-что нужно, и вчерашняя ночь, разумеется, пришла ей на ум.

Люк знал, как возбудить в женщине страсть, как прикасаться к ней особым образом, как искушать, дразнить, знал, в какой именно момент дать ей то, чего она жаждет. Все его движения были точны, что говорило об его опыте и мастерстве в эротической сфере, как если бы он был настроен на то, чтобы щекотать ее нервные окончания, чувствовать жажду ее тела, вызывать у нее все более сильные плотские желания. Его самообладание, когда он занимался любовью, было таким же безупречным, как и мастерство, а когда он в конце концов позволил себе соединиться с ней, даже тогда, в мгновение взрывного оргазма, она почувствовала, что он что-то утаивает.

Что бы ни произошло между ними, она знает одно — когда-нибудь ей захочется завладеть им целиком. Колин был любовником тактичным, исполненным энтузиазма, но можно было не сомневаться, что этот повеса, виконт Олти, гораздо более опытен. И гораздо более чуток. Это парадоксально, потому что нельзя найти большего идеалиста, чем ее покойный муж, в то время как Люк Доде был циничным и земным до предела.

Он казался таким явно не только для того, чтобы привлекать к себе внимание, но выведать его тайны было, без сомнения, невозможно.

Единственное, что она знала, думала она, подняв лицо к прекрасному лазурному небу и улыбаясь, это то, что ее решение заманить его снова в свою постель было, наверное, безрассудно, но… но она ни о чем не жалеет.

Мэдлин пробормотала:

— Не уверена, что веселье — именно то, что мне нужно, Но я рада, что приехала в Лондон.

— Да, — сказала, помолчав, ее невестка, рассматривая Мэдлин прищуренными глазами. — Это я вижу. Когда я пришла к вам сегодня утром, то решила, что вы как- то необычно бодры. Могу я спросить почему?

— Спросить вы можете. — Мэдлин отчаянно старалась говорить строго и отчужденно. — Но вряд ли я отвечу. Как поживает Дэвид?

— Какая демонстративная и не очень умелая перемена разговора.

— Вы это заметили.

Марта вздохнула с драматическим видом.

— Ну ладно. Надеюсь, что вы в конце концов мне все расскажете. Дэвид поживает прекрасно. Мы останемся еще на неделю, чтобы он смог встретиться с премьер- министром.

В конце концов, думала Мэдлин, слушая, как сестра Колина рассказывает об их путешествии из Кента и о планах на эту неделю, быть может, она и расскажет Марте о перемене в своей жизни. Но пока что Люк останется ее порочной тайной.

— Мама! Тетя Марта! — Тревор подошел к ним, сложив руки, осторожно ступая по каменной дорожке, идущей через сад. Да, он похож на Колина, но глаза у него ее, с таким же разрезом и точно такого же цвета. — Посмотрите.

Он раскрыл ладони, как цветок раскрывает лепестки под утренним солнцем, и маленькая светло-желтая бабочка с черными пятнышками, посидев с мгновение между его ладонями, упорхнула.

Мэдлин наклонилась и ласково провела рукой по его темным кудрям.

— Ты разумно поступил, не причинив бабочке вреда, когда поймал ее. Какая она красивая!

— Это было очень хорошо, — с улыбкой сказала ему Марта.

Он усмехнулся и убежал, собираясь еще кого-нибудь поймать.

Марта воспитывала двоих здоровых сыновей и не была несведуща относительно избытка сил у юных мужчин.

— Ах как он увлечен каким-то насекомым. Увы, мы слишком быстро теряем эту невинность.

— Да, наверное. — Мэдлин смотрела, как ее сын носится среди цветочных клумб. — Хотя он еще слишком мал, чтобы я стала волноваться из-за этого.

— Вам не следовало бы волноваться в одиночестве. Ему нужен отец.

Эти три последних слова были неприятны Мэдлин, она нахмурилась и отвела за ухо выбившуюся прядь волос.

— Я уже говорила вам, что вряд ли мне захочется снова выйти замуж. Я страшно скучаю по Колину. Уверена — если бы он не умер так неожиданно, мы все еще были бы счастливой парой. Но если говорить честно, хоть я и обожаю сына, я не выйду снова замуж только из-за него. Я не успею и глазом моргнуть, как он окажется в Итоне, потом в Кембридже и станет взрослым. Он начнет жить своей жизнью, а я так и останусь связанной с мужем. Нет, спасибо. Я не хотела стать вдовой, но раз уж судьба поставила меня в это положение, то решила пользоваться всеми преимуществами свободы.

— Вряд ли мой брат хотел бы, чтобы вы жили монашкой до конца дней ваших.

Поскольку ее поведение прошлой ночью едва ли отливалось монашеской чистотой — совсем напротив, — Мэдлин изо всех сил постаралась напустить на себя равнодушный вид, но все же почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо, и это ее смущало. Марта хочет, чтобы она снова вышла замуж, а не вступала в любовную связь со скандально известным виконтом Олти.

— Чтобы я передумала, нужен подходящий человек и серьезные уговоры.

— А пока что вы одиноки. И вы слишком молоды и красивы, чтобы все время тосковать по Колину.

«Вы слишком красивы…»

Люк сказал те же слова с нетерпеливым возмущением.

— Я не тоскую по нему. — Мэдлин старательно выбирала слова, потому что это было важно. — Просто мне не хочется соглашаться на что-то меньшее. Мне даже хочется чего-то большего. Мы состояли в браке немногим более двух лет до того, как он умер. Наши отношения только расцветали, они еще не были в полном цвету. Я была счастлива этим начавшимся расцветом, так что, естественно, мне хочется узнать, на что похож сад в полном цвету.

Марта немного подумала, а потом улыбнулась и взяла невестку за руку.

— Это поэтично, моя дорогая, но вы должны понимать, что реальность сильно отличается от нашего идеализированного взгляда на мир.

О, она это понимает. Реальность — это любовник с серебристо-серыми глазами, который хранит свои тайны, как скряга, и сеет наслаждение, как чародей.

Со времени смерти Колина Люк был единственным, кто смог обратить ее мысли к будущему.

Бесплодная мечта, потому что никакого будущего он ей не станет предлагать.

Она сжала руку Марты, чтобы успокоить ее.

— Прошу вас, не нужно обо мне тревожиться.

— Этого я не могу обещать, но скажу только — если у вас и дальше будет такой сияющий вид, как сегодня утром, я перестану читать вам нотации.

Взгляд у ее невестки был испытующий.

Будет ли у нее сияющий вид? Трудно сказать. Утром она проснулась одна, единственным доказательством присутствия Люка была измятая вторая половина постели. После их первой ночи страсти он избегал ее.

На этот раз все будет по-другому, решила Мэдлин.

Глава 10

Люк действительно надеялся, что ему удастся не столкнуться с лордом Фитчем, но логика говорила, что всю жизнь уклоняться от встречи с этим человеком невозможно. В конце концов они члены одного и того же клуба, не говоря уже о том, что оба бывают на одних и тех же светских приемах.

— Олти.

Гулкое приветствие заставило Люка поднять взгляд от газеты, и он холодно кивнул Фитчу, надеясь, что ему удастся ничем не выдать своей антипатии.

— Добрый вечер, милорд.

«Дерьмо, похотливый ублюдок».

Он с удовлетворением увидел на лице у графа огромный багровый кровоподтёк, шедший от виска до подбородка, — результат умелого обращения Мэдлин с кочергой.

В гостиной слышалось бормотание множества голосов и стоял запах табака и бренди. Обычно все понимали, что, читая в одиночестве, человек пользуется возможностью посидеть спокойно, но Фитчу никогда не была присуща тонкость чувств. Он пододвинул стул и сел рядом, не дожидаясь приглашения. Его напыщенное лицо было таким же, как всегда.

Это мало волновало Люка, если не считать появившегося блеска в глазах.

— Кажется, я должен поблагодарить вас. Позвольте, я закажу для вас выпить?

— У меня есть. — Люк указал на бокал виски, стоявший передним. — И если вы говорите о том вечере, будьте спокойны, это пустяки. Что бы ни говорили в свете, никакого героизма здесь не требовалось.

Особенно если учесть, что он с великим удовольствием бросил бы его сиятельство в грязные воды Темзы и дал бы ему утонуть.

Но к несчастью, у Люка все еще оставалась способность испытывать угрызения совести, несмотря на войну. Он убивал людей в честном бою, но убийцей не был.

Фитч подозвал официанта и велел принести бренди. Он был почти на двадцать лет старше Люка, ему было около пятидесяти, он слегка располнел в талии, лицо оставалось довольно красивым, но красные жилки на носу говорили о беспутном образе жизни и седина уже слегка испещрила волосы.

— Понятия не имею, как я оказался в том переулке, если хотите знать правду. Вы можете точно рассказать, как вы меня нашли?

Люк пожал плечами, отложил газету, поскольку того требовали хорошие манеры.

— Я просто случайно проходил мимо и заметил вас, лежавшего там.

— Меня не ограбили.

— Возможно, мое появление спугнуло грабителей.

Оглядываясь назад, он думал, что следовало бы освободить его сиятельство от кошелька и отдать его какому-нибудь бедняку.

— И вы никого не видели?

— Право, никого.

— Здешний управляющий говорит, что не помнит ни как я пришел сюда, ни как ушел. — Его сиятельство откинулся назад, на его лице появилось загадочное выражение, — Вы уверены, что я находился в переулке почти за целый квартал отсюда?

Люк уклонился от этого прямого вопроса.

— Может быть, вы направлялись сюда. Если так, как мог управляющий запомнить ваше появление или уход?

— Пешком? Это вряд ли. Слишком далеко, и мой кучер не возил меня никуда.

Меньше всего Люку хотелось, чтобы Фитч в конце концов вспомнил, что произошло на самом деле, однако все-таки намек на то, что он, Люк, лжет — хотя он и не говорил правду, но ведь он делал это из благих побуждений, — привел его в сильное раздражение.

— Милорд, вы благодарите меня за то, что я доставил вас домой и вызвал врача, или добиваетесь, чтобы я изложил вам, что случилось той ночью?

Полузакрытые глаза Фитча сузились.

— У меня кое-что пропало, и я думаю, не связано ли это со злобным, ничем не вызванным нападением на мою особу.

Ничем не вызванным? Люк подумал о том, что этот человек загнал Мэдлин в угол, и постарался, чтобы его лицо не выразило охватившей его ярости.

— Мне показалось, вы только что сказали, что вас не ограбили.

— Вероятно, мне следовало выразиться точнее. Мои карманы не обшарили. Вам не кажется это весьма любопытным?

— Нет.

— Нет?

— Мне кажется это исключительным везением. Вы спаслись, сохранив и свой кошелек, и свою жизнь. — Люк взял бокал, допил виски, а потом поставил обратно. — Наверное, вы можете считать себя весьма везучим человеком.

Насколько искусно должен он лавировать? Взять и ринуться вперед и тем отбить у этого мерзавца всякое желание продолжать разговор? Фитч пытается что-то нащупать, потому что ясно — врач прав и Фитч на самом деле многого не помнит, и логично предположить, что Люк знает больше, чем кто-либо. До тех пор пока этот безнравственный осел не свяжет происшедшее непосредственно с Мэдлин…

Оказалось, что это слишком дерзкая надежда.

— Не таким везучим, как вы, насколько мне известно. — Фитч неторопливо поправил манжеты, его глаза внимательно следили за Люком. — Насколько я понимаю, вы ушли вчера вечером с приема у Мастерсов с леди Бруэр. Вот уж лакомый кусочек, не так ли?

Люку удалось — хотя и не до конца — подавить желание немедленно схватить этого человека за воротник, ударить об стену и бить до тех пор, пока он не превратится в кровавое месиво. Скандал получился бы из ряда вон выходящий. Если ты спасаешь человека и через несколько дней избиваешь его, это не может не вызвать удивления.

— О чем вы говорите, черт побери? — спросил он, надеясь, что смертоносный блеск его глаз не очень заметен.

Обычно он лучше умеет владеть собой.

— Ходят кое-какие сплетни насчет вас и Мэдлин Мей.

— Вы относитесь к этой леди неуважительно? — спросил Люк сквозь сжатые зубы.

— Вовсе нет. Я просто отдаю должное притягательности ее безусловного шарма. — Фитч вытянул руки, как бы желая умалить собственное достоинство, но вид у него был раздражающе самодовольный, как будто он что-то понял по реакции Люка. — Кто может упрекнуть вас, Олти? Я только хочу поздравить вас с тем, что вы пробили непробиваемую преграду в ее излишне благопристойном бесстрастии. Не будьте таким брюзгой.

Люк снова напомнил себе, что все заметят, если он как следует двинет Фитчу кулаком в лицо, находясь в таком респектабельном заведении, поэтому он только глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Когда Люк думал о Мэдлин, которой приходилось терпеть грязные предложения этого человека и его угрозы, в нём появлялось непреодолимое желание защитить ее.

Люк встал, сложил газету пополам и сунул под мышку.

— Вас неверно проинформировали, — сказал он, угрожающе подчеркивая свои слова. — Леди Бруэр уехала в своей собственной карете совершенно одна. Честь этой леди не подлежит сомнению. А теперь вы меня извините — у меня назначена встреча.

— Разумеется. — Фитч наклонил голову; его улыбка больше походила на слабую ухмылку. — Еще раз благодарю вас за… за помощь, Олти.

Выходя из комнаты, Люк мрачно размышлял о том, стоит ли рассказать Мэдлин об этом разговоре. Было совершенно очевидно, что Фитч установил связь между исчезнувшим дневником, который теперь находится в руках его законного владельца, и Люком, который предположительно спас его. Быть может, граф не понимает этого со всей отчетливостью — а кажется, так оно и есть, — но все же подозревает, что исчезновение дневника и нападение на него как-то связаны.

Проклятие. Почему все не могло пройти чисто и аккуратно? Этот отвратительный Фитч неглуп, а это не идет на пользу делу. Бессовестный и развращенный человек — да, но явно не глуп.

Следует определенно предупредить Мэдлин, что это дело не закончено.

«А еще, — сказал внутренний голос, когда он кивнул лакею у дверей и вышел на улицу, — ты ведь совсем не прочь снова увидеться с прекрасной леди Бруэр».

Переговоры тянулись бесконечно, но когда Майлз встал и пожал руку Генри Гоуду, эсквайру, и вышел из маленького, но престижного учреждения, то понял, что добился своего. Пачка бумаг у него в руках являла собой многообещающее будущее, и ему нужно было сосредоточиться на этом и выбросить из головы все, что было не таким многообещающим.

Например, понял он, прибыв в великолепный особняк Доде, где у его семьи были отдельные апартаменты, карету лорда Фосетта, демонстративно стоящую у подъезда; золоченый герб на ее боку нельзя было не узнать.

Вся радость этого дня исчезла.

Интерес Фосетта к Элизабет был достаточно откровенным. Майлз поднялся по ступеням и сурово напомнил себе, что маркиз — человек достойный, и из него, без сомнения, выйдет прекрасный муж.

Слабое утешение, черт побери.

Он был твердо намерен пройти прямо в жилую часть дома, но, к несчастью, лорд Фосетт только что приехал и все еще пребывал в сверкающем великолепном холле, где стоял, заложив руки за спину, дожидаясь, пока о нем доложат, и выказывал поддельное восхищение восточным лакированным столиком.

Да, день начался неплохо, но теперь все оборачивалось хуже и хуже.

— Хоторн, — проговорил маркиз с приветливой улыбкой на лице, оборачиваясь при появлении Майлза. — Я всегда забываю, что вы тоже здесь живете. Как вы себя чувствуете?

Приятно, когда о тебе все время забывают, иронично подумал Майлз, но любезно ответил:

— Хорошо, благодарю вас.

— Я приехал из-за леди Элизабет, — признался Фосетт, как будто это было и без того не ясно.

Он был одет безупречно — бутылочно-зеленого цвета сюртук с вышитым жилетом, замшевые бриджи и начищенные сапоги. Его элегантность бросалась в глаза — все эти кружева на манжетах и изящная бриллиантовая булавка в хитроумно завязанном шейном платке. Больше того, хотя Майлз обычно не обращал пристального внимания на внешность других мужчин, он должен был нехотя признаться, что Фосетт довольно хорош собой на взгляд тех, кому нравятся светловолосые мужчины с белыми зубами.

Наверное, большинству женщин они нравятся. Особенно когда их обладатель к тому же имеет титул и состояние и, как ни неприятно Майлзу было в этом признаться, еще и славный парень.

— Так я и подумал.

Майлз изо всех сил старался вести себя доброжелательно.

— Кажется, ее нет дома, но я хочу видеть лорда Олти.

Цель, с которой можно приехать к ее старшему брату и опекуну, была достаточно прозрачна. И Майлз сказал, хотя для этого от него потребовались некоторые усилия:

— Желаю, чтобы вам удалось получить одобрение Люка.

— Один момент, Хоторн, если можно.

Майлз, который хотел пройти мимо этого человека и скрыться, неохотно остановился. Маркиз помешкал, а потом спросил:

— Она ничего не говорила обо мне? Я знаю, вы с ней очень близки, и мне хотелось бы знать, не высказывала ли Элизабет вам свое отношение к моим ухаживаниям.

Одно дело — тайно тосковать по той, которую не можешь заполучить, подумал Майлз, и совершенно другое — поощрять своего соперника, даже если означенный соперник понятия не имеет, что наступил тебе на мозоль, выражаясь метафорически.

— Вряд ли она станет обсуждать со мной, кому из своих поклонников отдает предпочтение, — пробормотал он нарочито пресыщенным тоном. — Мы скорее спорим, чем беседуем.

— Ее деятельное отношение к жизни вызывает у меня восхищение.

— Я бы скорее назвал его своевольным.

Его светлость рассмеялся.

— Она говорила, что вы с ней в детстве были немного шалунами. Честно говоря, она довольно часто рассказывает о вас. Вот почему я спросил, упоминает ли она когда-нибудь обо мне.

О нем она не упоминала. Она не говорила ни о ком из своих пылких поклонников, увивающихся вокруг нее на каждом балу и рауте. И теперь Майлзу показалось, что это несколько странно. А может, и не странно. Три фразы в разговоре — и вот уже они ссорятся, так что в ее сдержанности на самом деле нет ничего удивительного.

Элизабет довольно часто говорит о нем? Можно не сомневаться, что в самых уничижительных выражениях.

— Боюсь, что мы с ней не говорили о вас, — признался он. — Но как я уже сказал, на самом деле это мало что значит. Она действительно не делится со мной своими сокровенными мыслями.

— Если она скажет что-нибудь… Я был бы рад доброму слову. Мы ведь с вами знаем друг друга с университета?

Да, это так. Фосетт на несколько лет старше его, но это так. Можно даже сказать с некоторой натяжкой, что они друзья.

Проклятие! Было бы легче, если бы Майлз мог просто его презирать.

К счастью, их разговор прервали как раз в тот миг, когда Майлз открыл рот, собираясь поклясться, что будет помогать этому противному типу.

— Лорд Олти просит проводить вас в его кабинет, милорд маркиз.

Дворецкий чопорно поклонился и позволил благодарному Майлзу поспешно скрыться. Фосетта провели в кабинет Люка, а Майлз направился через парадный холл к изящной раздваивающейся лестнице, пытаясь справиться со своими хаотическими чувствами. Элизабет не впервые делают предложение, но у него создалось такое ощущение, что об этом предложении стоит серьезно подумать. Фосетт — весьма достойный претендент.

«Когда она выйдет замуж, я ее потеряю», — напомнил он себе, поднявшись наверх и направившись к своей двери. Эта мысль не была для него откровением, но появление лорда Фосетта сделало её более актуальной.

Майлз поднимался по лестнице, сжимая в руке перчатки; он решил, что, если объявят о помолвке, он уедет в Брюссель, чтобы заключить судоходные контракты, а заодно и сбежать. Он собирался послать туда агента от имени новой компании, но если он уедет из Англии на несколько месяцев, то сможет не присутствовать на приеме в честь бракосочетания, не слышать бесконечных поздравлений…

Да, так он и сделает. В деловом смысле было не саг мое подходящее время покидать Лондон, но это, конечно, лучше, чем ничего…

— Долго же тебя не было.

Он застыл в дверях своей спальни, держась за дверную ручку. Предмет его мыслей стоял у окна, открытого вечернему бризу. На ней было светло-желтое дневное платье, скромная кружевная оборка украшала пышные рукава и ворот, а блестящие волосы были схвачены простой белой лентой.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, и его предательские мысли соединили в одно ее присутствие и самый важный предмет обстановки в комнате.

Элизабет. Кровать.

Эта последняя, в стиле Людовика XIV, с изящными точеными столбиками, на которых висели простые шелковые занавеси из темно-зеленого шелка и лежало покрывало такого же цвета, находилась совсем рядом с тем местом, где стояла девушка. Единственное, что добавил к обстановке комнаты Майлз, была миниатюра, изображающая его отца — она стояла на каминной полке, — всю остальную элегантную мебель: платяной шкаф, письменный стол, два кресла у камина — выбирала его мать. Он на самом деле мог почти не заботиться относительно убранства комнаты, потому что хотя и считал лондонский особняк Доде своим домом, поставил перед собой цель купить когда-нибудь собственный загородный дом.

— Подсматриваю, — Элизабет совершенно не смутило его нелюбезное приветствие. — Твои окна выходят на улицу. — Она снова повернулась и посмотрела на входную дверь. — Кажется, приехал лорд Фосетт.

— Да. — Майлз изо всех сил старался не скрипнуть зубами: — Я наткнулся на него в холле.

— Он хочет поговорить с Люком.

— У меня создаюсь такое же впечатление.

Задним числом Майлз подумал, что ему следовало принять предложение мистера Гоуда выпить с ним, и тогда он не оказался бы в этой мучительной ситуации.

Элизабет вздохнула и сделала нечто немыслимое: пошла и села на краешек кровати — его кровати — с несвойственным ей задумчивым выражением лица.

— Надеюсь, ты не возражаешь, что я буду прятаться здесь, пока он не уедет.

Он возражал, но слово «прятаться» поразило его так сильно, что он молча уставился на Элизабет. Дом огромный. Из всех мест она выбрала…

— Скажи мне, Бога ради, с какой стати тебе понадобилось прятаться? Я думал, что юные леди, которые собираются обручиться с благородным маркизом, только и могут, что хихикать и улыбаться с глупым видом.

— Я никогда в жизни не улыбалась с глупым видом, — сообщила Элизабет, вздернув подбородок. — И ты это знаешь. Не дразни меня, Майлз, я не в настроении.

Вот это была Элизабет, которую он знал.

Наконец он вошел в комнату, почувствовав, что стоять в дверях довольно глупо.

— Хорошо. Думаю, у тебя есть недостатки, но глупости за тобой я не замечал никогда, за что вечно буду благодарен, и ты не хихикала с тех пор, как перестала носить косички. — Он положил пачку бесценных бумаг на стол и повернулся, подняв брови. Его следующий вопрос прозвучал немыслимо небрежно: — Могу я еще раз спросить, почему ты прячешься?

— Ты не будешь смеяться, если я скажу, что делаю это просто из трусости?

— Я не больше склонен смеяться над тобой, чем ты — хихикать. — Майлз прислонился плечом к стене и скрестил руки на груди, изучая ее профиль. — Чего же ты боишься, Эл?

— Боюсь, что, после того как Люк отвергнет предложение маркиза, тот попросит разрешения видеть меня. Зная своего брата, я не сомневаюсь, что он пошлет за мной, если его светлость попросит об этом. Если меня не смогут найти… — Она замолчала с грустной улыбкой и развела гибкими руками. — Так что, как видишь, это просто-напросто трусость.

«Отвергнет предложение лорда Фосетта».

Эти слова прозвучали очень приятно. Внезапно Брюссель показался не таким уж привлекательным.

— Я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь станет искать тебя в моей комнате, это верно, — сухо сказал Майлз, надеясь, что ему удастся скрыть охватившую его радость. — И ты вполне можешь оставаться здесь, поскольку Фосетт считает, что тебя нет дома. Могу я спросить, почему ты так уверена, что Люк отвергнет предложение его светлости?

— Потому что я не хочу выходить за него замуж, разумеется. — Она потерла висок. — Не будь болваном, Майлз. Люк спросил меня, что ему ответить маркизу, и я сказала, что он меня не интересует.

Предостережение было напрасным. Он был именно болваном, пришедшим в восторг оттого, что она не собирается выходить за красивого богатого лорда Фосетта. Это, конечно, всего лишь отсрочка — она в конце концов выберет себе кого-нибудь, — но он все равно был необъяснимо рад.

— Я искренне интересуюсь, почему Фосетт тебя не устраивает. У него есть титул, он обладает приличным состоянием, я не заметил, чтобы уши у него были зеленые или что у него на кончике носа противная бородавка. Короче говоря, это вполне приличный улов. Разве нет?

— Так говорят только о рыбе, — твердо сказала Элизабет. — А если ты этим хочешь сказать, что его светлость недурен собой, — это так, я согласна, но оставим его зеленые уши.

— Вряд ли меня можно считать хорошим судьей в том, привлекателен или нет мужчина.

— Это очень смешно. Женщины знают, красивы или нет другие женщины.

Она была права, но он не собирался спорить с ней на эту тему. Он сказал напряженным голосом:

— Я только хотел сказать, что меня бы он не привлек.

Ну вот, это уже совсем никуда не годится. Ад и преисподняя.

Элизабет громко рассмеялась.

— Надеюсь, что это так.

Он покраснел. Она часто таким образом действовала на него. Он добавил для ясности:

— Если бы я был женщиной.

«Если бы я был женщиной»? Господи, еще хуже. Зачем он это-то сказал? Он быстро поправился:

— И хотел бы найти богатого титулованного мужа.

Этот образ явно показался ей еще более забавным.

Ему действительно следовало бы закрыть рот и, наверное, больше никогда не открывать его.

К его облегчению, она в конце концов перестала смеяться и посмотрела на свои руки.

— Ты говоришь так, будто такая серьезная вещь, как брак, не должна основываться на чем-то большем, чем родословная и богатство. Это неправильно. Вы, мужчины, можете тянуть время, решая, кого взять в жёны. Мне такая роскошь недоступна.

Вот гораздо более безопасная тема для разговора. Не один раз они обсуждали неравенство между мужскими привилегиями и подчиненным положением женщин, и он с радостью переместился на эту промежуточную территорию.

— Миром правят мужчины. Мы с тобой это знаем.

— Может быть, потому в мире так много войн.

В ее «серебристо-серых глазах появился воинственный блеск.

Он мог бы вечно смотреть в эти грозовые глубины.

— А тебе не представляется замечательным, что мы готовы умереть, защищая наши страны, наши семьи?

— Прежде всего мне кажется глупым, что вы навязываете ситуацию друг другу. Женщины никогда не стали бы это делать.

— Они предпочитают вышивку и сплетни. Это гораздо продуктивней.

Элизабет терпеть не могла всего связанного с тканью и иголками, и не была настолько ограниченна, чтобы заниматься сплетнями. Она бросила на него надменный взгляд, который мог бы превратить мужчину послабее в лужу извинений, но он привык к этому и отвесил ей легкий насмешливый поклон, злорадно усмехаясь и радуясь, что может восстановить хотя бы небольшое равновесие.

— Разумеется, я не говорю о присутствующих.

— Не понимаю, почему я вообще полагаюсь на тебя.

— А я подумал, что ты здесь потому, что мои окна выходят на улицу.

Элизабет вскочила с кровати и подошла к окну.

— Отчасти это так, — согласилась она, — но с Люком я не могу об этом говорить… он просто видит меня насквозь — он это умеет. И я, конечно, не могу говорить о замужестве с мамой, потому что она очень некрасиво краснеет, если я начинаю задавать ей неудобные вопросы.

«Господи, если она могла подумать, что я стану отвечать на вопросы о близости между мужчиной и женщиной…»

Другое дело — наглядный показ, кончающийся вздохами и блаженством, но об этом не могло быть и речи, равно как и о дискуссии на эту тему.

— Я несведущ в этом, — сказал он осторожно, все еще стоя в намеренно небрежной лозе, прислонясь к обшитой панелями стене. — Я так же не состою в браке, как и ты.

— Но тебя и вполовину не так опекают, как меня. — Густые ресницы опустились на нежные щеки. — Но тем не менее я не спрашиваю тебя ни о чем, кроме твоего отношения к этому предмету. Или я не права?

— В каком смысле не права? — осторожно осведомился он.

— Я понимаю, что это не волшебная сказка с мифическими принцами и единорогами, но, конечно же, это ведь не слишком много — хотеть отчаянно влюбиться, да? — Она судорожно сглотнула, и стало заметно, как прошла волна по мышцам гортани. — Или я просто безнадежная наивная дурочка?

Отчаянно влюбиться, по его опыту означало отчасти попасть в ад.

— Немного наивная — может быть, учитывая твое положение в обществе, Эл.

Он ответил настолько честно, насколько мог себе позволить, поскольку этот предмет был остро мучительным. Майлз не хотел, чтобы она вышла замуж ради положения в обществе, и при этом, как это ни противоречиво, хотел, чтобы она кого-то полюбила. Это было бы еще хуже, чем видеть, что она довольна своей жизнью с каким-нибудь славным парнем типа Фосетта.

Разумеется, если только она не влюбится безумно в него самого.

Стук колес заставил ее снова посмотреть в окно; одной рукой она схватилась за занавес. Очертания ее стройного тела в шелковом платье лимонного цвета, ее задумчивое лицо, когда она стояла у окна, запечатлелись, наверное, навсегда в его памяти.

— Лорд Фосетт уезжает, — сказала она с явным облегчением.

— Значит, ты избавлена от необходимости объяснять свой отказ, — пробормотал он, выпрямляясь. — И теперь самое время покинуть мою спальню, прежде чем кто-нибудь узнает, что ты была здесь.

— Дельный совет. — Она скорчила гримаску. — Я уже выслушала нотацию от брата насчет того, что мы с торбой на самом деле не родня.

Майлз не раз задавал себя вопрос — удается ли ему обманывать Люка относительно своих чувств к Элизабет.

— Вот как?

— Люк сказал что-то о том, чтобы мы никуда не ходили вдвоем. Я заметила ему, что он слишком заботлив.

— Вот как? — повторил Майлз с циничной усмешкой.

Она направилась к двери, изящно взметнув шелковые юбки и распространяя аромат сирени.

— Я сказала ему, что наши отношения не изменились только оттого, что мы стали немного старше.

— Вот как? — в третий раз тихо сказал он, а она вышла из комнаты.

Глава 11

Дневник лежал на письменном столе, и Мэдлин смотрела на него, как смотрят на свернувшуюся кольцом змею.

Он причинил ей большие неприятности, и пока происходили эти неприятности, способствовал переменам в ее жизни. И теперь она не могла не задаваться вопросом, как реагировал бы Колин, если бы узнал, к чему привела его привычка записывать свои сокровенные мысли.

Когда ей вернули дневник, она сразу же заперла его в сейф для сохранности. Раньше она хранила его просто в ящике стола. Но, быть может, благоразумнее будет поместить его в какое-то место получше.

Честно говоря, она попыталась забыть о дневнике, но теперь вынуждена была достать его и, по крайней мере, подумать о том, не стоит ли его прочесть.

Больше всего ее интересовало, как лорд Фитч смог завладеть дневником, лежащим в ящике стола. Если он сделал это однажды, где гарантия, что не сделает во второй раз?

В кабинете стояла тишина, кожаное кресло Колина было уютно потерто, потому что он любил уединяться и сидеть в этом кресле. Мэдлин всегда снисходительно относилась к его стремлению уединиться, подозревая, что он много времени проводит в мечтах, разгадывает словесные головоломки, читает и, судя по всему, делает записи в дневнике. Книжные полки, стоявшие по стенам, обшитым дубовыми панелями, были полны его любимых книг, там же хранились курительные трубки и банки с табаком, стоявшие на тех же местах, где он их оставил.

Как сильно ее любовник отличается от него во всех отношениях.

Романтическая натура ее мужа выражалась в любви к цветам, к пикникам при лунном свете и в сочинении стихов.

Люку больше подходили реальные дела — избавить ее от нежелательного присутствия у нее в доме истекающего кровью человека, изъять краденое у вора. Можно не сомневаться, что эти мужчины совершенно непохожи, но, резко напомнила себе Мэдлин, она ведь не ищет замену Колину.

По стихам, которые Колин посвящал ей, можно было только воображать, что он записывал в дневнике, считая, что никто не увидит написанного. Вторжение в его сокровенные мысли по-прежнему казалось ей чем-то нехорошим, но эта уверенность уже была поколеблена Фитчем и, возможно, ей будет легче переносить похотливые взгляды и гнусные предложения его сиятельства, если она будет знать в точности, что прочел этот человек.

И все же потребовалась некоторая храбрость, чтобы раскрыть тетрадь в мягком кожаном переплете. Обложка была измята, потому что ее открывали и закрывали в течение многих лет. При виде знакомого небрежного подчерка мужа в горле у нее застрял комок, но она заставила себя приступить к чтению.

Только через полчаса она наткнулась на первый действительно личный кусок. Оказалось, что Колин не вел регулярный дневник, а просто время от времени доставал тетрадь и записывал то, что казалось ему интересным из житейских мелочей, в том числе, как заметила Мэдлин с приятным интересом, рассуждал о женщинах, за которыми ухаживал до того, как они познакомились. Это воистину был личный дневник, и Мэдлин погрузилась в него с увлечением.

Дойдя до одного места, она поглубже уселась в кресло, вытянула под столом ноги в туфельках и пробормотала удивленно:

— Кэрол Фолкс — вот уж, право.

Кажется, он не прикасался к дневнику некоторое время до того утра, которое последовало за их брачной ночью.

«…более взволнован, чем моя молодая жена. Я старался не быть слишком пылким и не пугать ее, и мне кажется, было что-то неловкое в том, как я соблазнял ее, но все-таки ее девственность не выходила у меня из головы. Мэдлин оказалась восхитительно отзывчивой к нашей близости, она с легкостью приняла наше совокупление, и не настаивала на том, чтобы я погасил свечи, хотя я охотно погасил бы их, пожелай она этого. Я с радостью заметил, что она из тех женщин, у которых очень чувствительные груди, так что когда я посасывал их, она дала понять, что ей это нравится, проводя то и дело пальцами по моим волосам. Я приложил максимум усилий, чтобы не причинить ей боль, но она побуждала меня тихими вздохами и соблазнительными движениями бедер, и я с радостью понял, что боль для нее не имеет значения по сравнению с очевидным наслаждением от самой близости.

Я уверен, что женился на очень страстной женщине…»

Она сидела в одиночестве, держала дневник в руках и отчаянно краснела, вспоминая тот вечер. Колин ошибался; она очень боялась, но знала: он сделает все возможное, чтобы все прошло как можно более приятно, и это уменьшало ее страх. Все состояло из прикосновений, нежных поцелуев и кончилось откровением — неожиданным удовольствием. Оргазм она не испытала, но ей понравилось ощущать на своем теле его губы и руки; хорошо было узнать, что она доставила ему столько наслаждения, что она обладает такой властью и что между людьми существует такая близость.

В ту ночь она поняла свои возможности не только жены, но и женщины, и была очень благодарна Колину за то, что он постарался познакомить ее с радостями, которые испытывают мужчина и женщина в спальне.

Но отвратительно, что Фитч смог бросить взгляд на то, что произошло в ее первую брачную ночь.

Тихий стук в дверь заставил ее вздрогнуть, как будто она занималась чем-то нехорошим, и ей пришлось подавить смешное желание сунуть дневник в ящик стола.

— Да?

Хьюберт с извиняющимся видом открыл дверь.

— Вы сказали, миледи, что собираетесь остаться дома и провести спокойный вечер, но к вам посетитель, который попросил доложить о себе.

Мэдлин бросила взгляд на часы, стоящие в углу, увидела, что почти десять — не так уж поздно, по меркам светского общества; многие приемы даже не начинались ранее полуночи, — но все же для светского визита время позднее.

— Кто это?

— Виконт Олти.

Люк. Невозможно было не почувствовать удовлетворение и волнение. Причиной того, что она решила не ехать ни в одно место, куда ее пригласили в этот вечер, было отчасти нежелание встретиться с ним на людях. Она совершенно не была уверена, что сможет сдержать свои чувства, после того как они провели ночь в любовных ласках. Ей хотелось убедиться, что он не игнорирует то, что случилось, но как это сделать? Управлять Люком нелегко — на этот счет она не питала никаких иллюзий.

Но он решил зайти к ней. Какая удача! И она пробормотала, стараясь держаться как можно с большим достоинством и холодностью:

— Пожалуйста, проводите виконта сюда и принесите кларета.

Что сказал бы об этом Колин? Такой вопрос она задала себя впервые. Отчасти она понимала, что Марта права: он хотел бы, чтобы она была счастлива. Но с другой стороны, она думала, что он мог быть ревнивым, властным, защищающим свои владения — хотя с Люком это было бы бесполезно. Ее любовник не выдвигал никаких требований, а всего лишь хотел отвлечься.

Но все же захотел ее увидеть.

— Слушаю, миледи.

Теперь она пожалела, что в такой поздний час одета в дневное платье из муслина с узором из веточек — ей не захотелось переодеваться к обеду, ведь она собиралась обедать в одиночестве, поэтому и велела накрыть в гостиной наверху. После того как ее сына выкупали, она почитала ему, и постепенно он задремал, уютно свернувшись рядом с ней. Тревор очнулся только тогда, когда дракон устремился вниз, чтобы похитить деву. Мальчик увлекался драконами, а не прекрасными девами, но можно было не сомневаться, что со временем вкусы, его изменятся.

— Вы никуда не собираетесь.

Эти четыре слова были констатацией факта, а не вопросом, Люк вошел, немыслимо элегантный в темном вечернем костюме, окинул взглядом ее весьма небрежный туалет, не выразив ни укора, ни одобрения.

— Это чтобы избежать возможных кривотолков?

— Нет, — ответила она честно. — А разве уже начались кривотолки?

— Отчасти. — Он многозначительно посмотрел на новый ковер. — Я вижу, что все доказательства несчастья, случившегося с лордом Фитчем, удалены.

— Вряд ли я могла бы оставить тот ковер. — Мэдлин бросила взгляд на кресло. — Прошу вас, садитесь. Я велела принести вина.

Он криво улыбнулся в знак одобрения, но все же сел в кресло напротив стола.

— Почему вы решили, что я останусь у вас?

Несмотря на такой вопрос, она знала, что это будет так. Это было видно по его внимательному взгляду, и потом, Люк Доде не заходит куда-либо просто так.

— Вы редко делаете что-либо, не имея определенной цели, милорд.

— Стараюсь не делать. — Он лениво усмехнулся, глядя на нее. — И вы так хорошо меня знаете?

— В некотором смысле — очень хорошо.

Мэдлин улыбнулась в ответ, радуясь появлению этого человека, такого крупного и мужественного, радуясь тому, что его худощавое тело поместилось в кресле с таким видом, будто он у себя дома. Приятно было видеть, как лампа освещает его волосы. И она тихо добавила:

— В других смыслах — не так хорошо, но я начинаю узнавать вас.

Люк откинулся назад и небрежно скрестил ноги в сапогах.

— Тогда скажите, о чем я сейчас думаю.

— Я не умею читать мысли.

— Вы могли бы это знать, — сказал он с легким нажимом, — лучше, чем я.

В одно мгновение тональность разговора изменилась.

Иными словами, он и сам не знает, зачем пришел, но пришел, будучи не в состоянии не прийти. Сердце у нее забилось учащенно.

— Осмелюсь ли предположить, что вас привело сюда то же самое непреодолимое желание, которое заставило и меня выбежать из дома Мастерсов вчера вечером?

— Вы можете осмелиться… — Он замолчал, потому что вошел Хьюберт с серебряным подносом, на котором стояли бокалы и графин.

Налив вина, слуга ушел, и Люк договорил свою фразу так, словно его не прерывали.

— …на все, что вам угодно. Я готов на любую интерпретацию наших поступков, Мэджи.

То, как он сказал «наших», ей понравилось, как будто их связывало нечто большее, чем преходящая страсть.

— Я не уверена относительно диагноза нашей болезни, милорд, но могу ли я сказать, что очень рада вашему решению посетить меня сегодня вечером?

— Мне нравится, когда вы так сильно понижаете голос, — пробормотал он, но тут его взгляд упал на дневник, лежащий на столе. — О, я вижу, вы решили его прочесть.

Она была очень соблазнительна в простом платье из кремового муслина, отделанном зелеными лентами; непослушные пряди светлых волос высвободились из шпилек, легкие тени легли под глазами, потому что он не даивал ей спать всю ночь. Мэдлин проследила за направлением его взгляда, остановившегося на дневнике мужа, и улыбка сбежала с ее губ.

— Я решила, что мне следует это сделать.

— Потому что знание — сила, — согласился он. — хотя я уверен, что ваш муж был хорошим человеком, иначе вы не любили бы его так глубоко, но будет лучше, если вы ознакомитесь с содержанием его личных записей хотя бы не в меньшей степени, чем с ними ознакомился Фитч.

Она, должно быть, что-то почувствовала в его тоне, потому что в ее темных глазах блеснуло беспокойство.

— И поэтому вы здесь, не так ли?

— Отчасти.

Люк рассматривал ее, покачивая бокалом. Тяжелая квадратная столешница скрывала часть ее стройной фигуры, простое платье и беззащитное выражение лица делали ее моложе.

— Он помнит. — В ее голосе была покорность, но еще и легкая дрожь. — Не думаю, чтобы вы случайно зашли в такой час, не будь у вас серьезной причины.

— Нет, он ничего не помнит в точности, а увидеть вас — вполне серьезная причина для посещения помимо Фитча. В конце концов, мы вступили в связь, не так ли, леди Бруэр?

Он нарочно говорил легко и насмешливо, потому что на самом деле ему не хотелось огорчать ее.

— И произошло нечто заставившее вас подумать, что мы не можем сохранить это только между нами, в тайне.

Если быть честным, он никогда не думал, что такое возможно, особенно после того как она так стремительно ушла вслед за ним от Мастерсов. До его разговора с Фитчем он хотел попытаться сохранить все в тайне — ради нее. Вдовы пользуются большей свободой, чем незамужние девушки, это правда, но высший свет обращает внимание на все, от чего хотя бы немного пахнет скандалом. Как бы ни было добродетельно ее прошлое, связь с ним, Люком, несомненно, принесет ей дурную славу.

Значит, если разговоры так или иначе начнутся, возможно, будет лучше, если все поймут, что Мэдлин находится под защитой его чести. Люк смотрел на нее некоторое время, а потом решил говорить напрямик.

— Наш уход вчера вечером был замечен, хотя вы и уехали одна в своей карете. Я знал, что так и будет. Я думал об этом почти весь день. Фитч завуалированно намекнул, что ему известно — бог весть откуда, — что это мы взяли дневник и что мы как-то связаны с несчастным случаем, произошедшим с ним. Поэтому будет лучше, по моему мнению, если все поймут, что вы находитесь под моей протекцией. Это избавит вас по крайней мере от ухаживаний других мужчин, которые раньше считали вас защищенной от них вашей репутацией.

До той поры, конечно, когда они пойдут разными путями. Тогда она будет вынуждена вести честную игру, и ее добродетельная репутация больше не будет держать этих мужчин на расстоянии.

— Поясните, что вы имеете в виду под словом «протекция». Мне не нужна ваша финансовая поддержка, Олти. — В прекрасных глазах Мэдлин полыхала ярость, тонкие пальцы сжимали бокал с вином. — Вряд ли я…

Он прервал ее со спокойным удивлением:

— Я предлагаю не такую протекцию, Мэджи, так что напускайте на себя этот надменный вид. Я имею в виду вот что: если мы будем появляться в обществе вместе, если я буду сопровождать вас на светские приемы с видом собственника, тогда Фитч оставит вас в покое или по меньшей мере поймет, что ему придется иметь дело со мной.

Это поймут также и все другие джентльмены, которые ею восхищаются.

Пропади они все пропадом, подумал он. Нужно признаться, эти джентльмены вызывают у него некоторую беспокойную ревность. Это значит, что Мэдлин не такая как все, но ведь он всегда знал это. Именно поэтому он ушел от нее тогда, год назад. К несчастью, это ничто не изменило в смысле его взглядов на брак.

Но он может хотя бы частично оградить ее если не от сплетен — он пришел к выводу, что эту тему они уже обсудили, — то от бессовестных мерзавцев вроде Фитча.

— Полагаю, мне следует склониться перед вашими знаниями в области безнравственного поведения, — прошептала Мэдлин с покорной улыбкой. — И поскольку именно я дерзко сделала вам предложение, мне следует взять на себя ответственность за сплетни, но я согласна принять вашу помощь теперь, когда моя жизнь так изменилась.

В их отношениях были такие стороны, в которых он еще не до конца разобрался, и это была одна из них.

— Вы можете снова выйти замуж.

— Я когда-то вышла замуж по любви, — сказала Мэдлин, устремив взгляд на мужнин дневник, кожаный переплет которого стал мягким как масло от того, что его часто открывали. — И я была счастлива, потому что муж отвечал на мои чувства полной мерой. Не думаю, что мне пришелся бы по душе какой-то другой союз. Наверное, это эгоистично с моей стороны, потому что Тревору нужен отец. Но с другой стороны, многие ли мужчины захотят растить чужих детей?

Люк сидел молча, не зная, что сказать. Его нежелание думать о женитьбе никак не было связано с ее сыном. Будь его положение иным, мысль о наличии ребенка в его жизни показалась бы ему привлекательной, что раньше не приходило ему в голову, но, может быть, ответственность за Элизабет и ее будущее открыла перед ним новые перспективы в смысле, отцовства. Мэдлин растит ребенка одна, и это вызывает у него восхищение.

— Вы, милорд, воплощенная снисходительность.

Легкая улыбка — женственная и манящая— изогнула ее губы, и он вспомнил, каково это, ощущать прикосновения этих нежных губ, наслаждаться ее вздохом, когда он целует ее, проводить пальцами по ее горячей атласной коже.

— Я могу сказать то же самое и о вас.

Он окинул ее хищным взглядом. Предстоящий вечер обещал чувственную награду после того, как они с небрежным видом появятся вместе в нескольких местах.

— А теперь, поскольку мы скорее всего имеем в мыслях одну и ту же цель, почему бы вам не подняться наверх и не переодеться? Я уверен, что мы с вами приглашены сегодня вечером в одни и те же места. Нужно воспользоваться этой возможностью, чтобы неофициально удовлетворить сплетников и отпугнуть Фитча, прежде чем он совершит какую-нибудь глупость — например объявит одного из нас виновным в нападении на его особу. — И он добавил с ужасающей небрежностью: — Мне не хотелось убивать его.

Она широко раскрыла глаза, услышав такое варварское заявление.

— Вы действительно послали бы ему вызов?

— Моя дорогая Мэджи, я уже сказал, что послал бы. Неужели он заслуживает вашего беспокойства?

Она встала в волнах смятого муслина, слегка опустив ресницы.

— А вам не приходит в голову, Олти, что я могу беспокоиться о вас?

— Нет, — честно ответил он, тоже вставая.

Он был метким стрелком и на двадцать лет моложе Фитча.

— Ох уж эти мне мужчины, — прошептала она, обходя письменный стол.

— Ох уж эти мне женщины, — парировал он, неторопливо поднося бокал к губам, но глядя ей в глаза. — Прошу вас, проделайте ваш туалет побыстрее. Мы просто появимся в одном-двух домах, чтобы общество заметило, что мы приехали вместе. Я с гораздо большим нетерпением жду того, что будет потом.

Глава 12

С тех пор как Мэдлин снова появилась в обществе через четыре года после смерти Колина, она не испытывала такого волнения, входя в бальный зал. Конечно, теперь все было по-другому, потому что она впервые вступила в ненадежные воды светской жизни в качестве одинокой женщины, которой больше не требуется лицо, постоянно сопровождающее ее, и на этот раз, когда о них доловили, она опиралась о крепкую руку Люка.

Он наклон ил к ней голову, демонстрируя их близость.

— Настоящее столпотворение. Думаю, мы с легкостью достигнем нашей цели.

Его дыхание, горячее и мучительное, омывало ее лицо, губами он почти касался ее уха, темные ресницы затеняли порочную вспышку удовольствия, сверкнувшую в его серебристо-серых глазах.

— Пожалуй, вы правы, милорд, — прошептала она.

На них уже устремились десятки любопытных глаз, гул голосов вокруг стал громче, когда он и дошли до лестничной площадки и оказались в переполненном зале. Последствия их совместного появления не могли не беспокоить Мэдлин — она ведь должна считаться с возможным неодобрением со стороны Марты и ее мужа, и мать могла бы возразить против ее связи с таким человеком, как виконт Олти, хорошо известный своими мимолетными любовными интрижками, хотя этого было недостаточно, чтобы Мэдлин могла отказаться от связи с ним.

— Леди Бруэр. — Хозяйка дома, герцогиня Дебонне, вышла вперед с улыбкой на лице, ее темные волосы были уложены хитроумным завитком, запястья и шею украшали бриллианты, а откровенное декольте — медальон величиной с перепелиное яйцо. — И лорд Олти. Как хорошо, что вы тоже смогли прийти.

— Вара светлость. — Люк отвесил безукоризненный поклон и склонился над рукой герцогини; его ленивая утонченность соответствовала обаянию его утрированной улыбки. — Мы очень рады, что пришли сюда.

«Итак, он говорит от моего имени», — подумала Мэдлин, Ощутив приступ веселого раздражения, хотя и понимая при этом, что на самом деле она ничего не имеет против.

— Виконт был так любезен, что согласился сопроводить меня.

— Если это и любезность, в чем я сомневаюсь, то самого эгоистичного толка, — возразил Люк, с очаровательным видом слегка приподняв брови. — Вы сегодня особенно великолепны, Бесс. Бриллианты Дебонне вам к лицу.

Фамильярность этого обращения не укрылась от Мэдлин, и она с трудом удержалась, чтобы не бросить на него укоризненный взгляд. Герцогиня была старше ее, ей могло быть сорок с небольшим, но она обладала царственной красотой, и даже после рождения четверых детей ее фигуре могла бы позавидовать любая женщина.

Очевидно, они хорошо знали друг друга. Вопрос в том, насколько хорошо.

Комплимент вызвал снисходительную улыбку той, кому был адресован.

— А вы, как всегда, необычайно хороши собой, милорд.

— Как Джордж?

Герцогиня отмахнулась от вопроса маленькой изящной ручкой.

— Хорошо, я думаю. Он в своем клубе. Вы знаете, он презирает такие светские приемы, как этот.

— Но кажется, этот прием имеет сокрушительный успех и все жаждали получить на него приглашение. Здесь собрался весь Лондон, полагаю?

И Люк окинул взглядом зал.

— Похоже на то, не правда л и? — Улыбка герцогини была просто великолепна. — Если устраиваешь такие приемы, нельзя не радоваться, что на них приходит столько народу. Мы с вами станцуем вальс попозже, если только леди Бруэр не будет против, что я одолжу вас у нее на несколько минут.

Как все просто. Мэдлин не очень понимала, что должна чувствовать. Единственное, что от нее потребовалось, — это войти в зал под руку с Люком, и все сразу доняли, что у них роман. Так и было на самом деле, но все равно она пришла в замешательство. До этого вечера на ее репутации не было ни единого пятнышка.

— Как будто я могу не позволить ему то, что ему хочется, — сказала Мэдлин, надеясь, что улыбка у нее получилась строгая. — Поскольку вы, кажется, хорошо знакомы, я уверена, что вы знаете — он весьма неподатлив.

— Как это верно. — Герцогиня рассмеялась и игриво похлопала Люка веером по плечу. Она хотя бы понимает вас, дорогой. — Я велела выставить бренди Джорджа, на тот случай если вы с Лонгхейвеном решите появиться здесь.

— Вы, Бесс, как всегда, слишком щедры.

— А вы, Олти, обладаете в избытке порочным шармом.

Да, Люк умеет быть очаровательным, умеет быть чувственным и соблазнительным. И еще он может быть недоступным и отчужденным. И всегда изыскан и красив.

Герцогиня направилась к другим гостям, и Мэдлин бросила на своего высокого спутника язвительный взгляд.

— Неужели с вами флиртуют все женщины?

Он пожал плечами.

— Я никогда не обращал на это особого внимания.

— Я спрашиваю только на тот случай, если ее светлость не единственная из присутствующих женщин, которая знает, какой сорт бренди вы предпочитаете.

— И знает также предпочтения Майкла, как вы слышали. Джордж, ее муж, мой друг. — Рост позволял ему смотреть поверх толпящихся гостей, и он кивнул в сторону одного угла огромного зала. — Господи, как здесь жарко. Давайте посмотрим, не сумеем ли мы пробраться к столу с напитками. Может быть, нас спасет бокал холодного шампанского.

Игристое вино для нее, думала Мэдлин, пока он вел ее через толпу, приобнимая за талию, и бренди герцога — для него. Она никогда раньше не сомневалась в своей искушенности, но внезапно усомнилась в ней, чувствуя на себе руку скандально известного лорда Олти.

Ревность была для нее незнакомым чувством.

— Я никогда не прикасался к жене Джорджа, — пробормотал он так тихо, чтобы его могла услышать только она. — Так что вам не следует думать о герцогине дурно, поскольку мы действительно не более чем друзья.

Откуда же он узнал, о чем она думает? Мэдлин помаралась придать своему лицу равнодушное выражение.

— Вам незачем защищаться от меня.

— Я и не защищаюсь. Я защищаю ее.

— А это раздражает еще больше.

Как это бестактно с ее стороны — признаться в своем раздражении.

— Вы бы предпочли, чтобы я держался не так рыцарски?

Предпочла бы она? Нет, и все равно она была смешна, потому что на Люка у нее нет никаких прав. Он подошел к ней, и хотя ее неопытность в случайных любовных интрижках затрудняла их отношения, Мэдлин была достаточно умна — если она правильно разбирается в создавшемся положении — и понимала, что затруднения испытывает именно она.

Они прошли мимо группы матрон, которые даже не постарались скрыть свой интерес, а некоторые нагло подняли к глазам свои монокли.

— Прошу прощения, — сказала она сбивчиво и почти так же тихо. — Я не могу, как вы, хладнокровно относиться к нашей… к нашим обстоятельствам.

Лицо его смягчилось.

— Дорогая Мэджи, я все понимаю. В противном случае вы нравились бы мне гораздо меньше.

Она ему нравится. Ну что же, она полагает, что любовники должны нравиться друг другу. Большее осложнило бы дело.

Два следующих часа прошли, слившись в одно расплывшееся пятно. Она танцевала, пила шампанское, слушала гул голосов, поднимающийся над музыкой, то удивляясь, сколько человек говорят о ней, то решая, что это тщеславие — полагать, что ее жизнь вызывает такой интерес. Люк действительно танцевал с герцогиней, его белокурая красота контрастировала с ее темной элегантностью, и когда они пролетали мимо друг друга среди кружившихся пар, Люк улыбался Мэдлин, порочно изогнув губы, и от этого напряжение спадало с нее. Казалось, что их объединяет особая тайна, обещание того, что произойдет, когда они останутся одни, в объятиях друг друга.

«То же я чувствовала с Колином», — поняла она с тоской, кружась в такт с музыкой, держа руку на плече какого-то молодого человека, чьего имени не запомнила.

Только вот то, что у нее было с Люком, совсем не походило на ее супружескую жизнь.

— И тогда я решил, что изъятие дневника положит конец всему этому делу. — Майкл говорил своим обычным спокойным тоном, его карие глаза смотрели испытующе. — По крайней мере ты так сказал.

Мэдлин все еще танцевала, ее светлые волосы нельзя было не узнать, как и струящиеся движения тела, и Люк смотрел, как она вальсирует с задумчивым вниманием. Она выбрала для этого вечера платье из тафты цвета индиго, контрастирующее с ее кожей цвета слоновой кости.

— Так я думал. Фитч по-прежнему остается проблемой.Я не хочу, чтобы он навлек на нее неприятности.

— И поэтому ты решил из галантности погубить ее репутацию?

То не было порицание. Майкл никого никогда не осуждал. Он всегда смотрел на жизнь не прямо, он никогда не исходил из таких прямых концепций, как моральное осуждение. Его замечание казалось достаточно точным, если исходить из жадного внимания, выпавшего на долю Мэдлин и Люка в этот вечер. Люк грустно улыбнулся.

— У меня были смягчающие обстоятельства.

— Например ее бесспорное очарование, которое ты явно находишь неотразимым.

— Я думаю, большинство здоровых особей мужского пола не устояли бы перед таким соблазном.

— Она красива. — Взгляд Майкла следил за кружившейся в танце Мэдлин. — Но этого для тебя никогда не было достаточно, Я никогда не видел, чтобы ты показывался в обществе с кем-то, кроме матери и сестры.

Они стояли у греческой колонны, которая с величественным видом вздымалась вверх и диаметру которой был по меньшей мере футов пять. Колонна упиралась в куполообразный, расписанный фресками потолок. Нарисованные херувимчики парили у них лад головой. Люк потер подбородок.

— Это не было необдуманным решением. Мы оба люди взрослые и свободные. Мы можем поступать так, как нам нравится. Она знает мое мнение насчет более достоянных связей.

Он перевел взгляд на друга.

— Я не могу позволить себе роскошь поступать как-то иначе. Мэдлин женщина страстная, красивая, которая в данный момент нуждается в моем покровительстве. Эти отношения удовлетворяют нас обоих. Поверь мне.

— Я бы поверил тебе, даже если бы речь шла о моей Джулиане, — пробормотал маркиз Лонгхейвен. — Это не подлежит сомнению и, полагаю, уже доказано.

Они доверяли друг другу тогда, в Испании, и никто из них не выжил бы там, если бы это доверие было необоснованным.

— Но?.. — небрежная поза Люка была надуманной. Он всегда ценил мнение Майкла.

— Ты читал «Венецианского купца»?

Если бы Люк не привык к прыжкам, которые совершают мысли Майкла, то заморгал бы при таком неожиданном повороте разговора.

— Шекспира? Конечно.

— «Чтобы сделать большое добро, сделай малое», — тихо процитировал Майкл.

— Эго что, нотация? — Люк скорчил гримасу. — Итак, перестань сыпать цитатами и говори понятно.

— Я никогда не читаю нотаций.

С этими словами загадочный маркиз Лонгхейвен неторопливо направился к толпе гостей.

Что он имеет в виду, черт побери?

Проклятие. Люк не желал чувствовать себя виноватым во всем этом. Если бы Мэдлин не ушла вслед за ним после званого обеда, он с удовольствием сохранял бы с ней прохладные отношения. Больше чем с удовольствием — он сделал бы все возможное, чтобы держаться от нее подальше, ради них обоих. Если память ему не изменяет, это она сделала ему предложение, и…

— Кажется, мне снова придется проводить на рассвете домой Элизабет и тетю Сьюзетт.

Шутливый голос, прервавший его молчаливые размышления, принадлежал Майлзу, тоже одетому в безупречный темный вечерний костюм. Глаза его смотрели с плохо скрываемым любопытством.

— А у вас были другие планы? — спросил Люк, с огорчением осознав, что впервые за этот сезон не учел планы сестры, когда решил посетить Мэдлин и предложить ей появиться на балу вместе.

Его молодой кузен покачал головой, прислонился к колонне там, где только что стоял Майкл, и неспешно поднес к губам бокал с шампанским.

— Ничего более серьезного, чем визит к Брукам. Это можно будет сделать и в другой раз.

Люк сопровождал сестру бег особого удовольствия, но обычно не уклонялся от выполнения своих обязанностей. У них не было заведено, что он должен сопровождать мать и сестру на все светские приемы, но ему пришлось взять это за правило с тех пор, как Элизабет начала выезжать этой весной. Будущее сестры было для него важно. Но на Майлза можно положиться. Урок, который он дал Элизабет насчет того, что ей не следует оставаться наедине с Майлзом, был вызван тем, что подумают другие, а не его личными сомнениями. Кроме того, с ними будет мать, и это совершенно приемлемо.

— Я буду весьма признателен. Сегодня вечером я занят.

— Так я и понял.

Люк, без сомнения, заслужил этот сухой тон, но он никогда не просил прощения за свой образ жизни и не намерен делать это теперь. И потом, непохоже, что Майлз намерен что-то добавить к своей фразе. Конечно, Люка тревожило беззаботное, невинное признание Элизабет, что они с Майлзом наслаждаются теми же товарищескими отношениями, что и в детстве, но при этом Люк был рад, что в Лондоне у них есть еще один член семьи мужского пола.

— Кстати, мне нужно привлечь к себе внимание леди Бруэр, нам пришло время откланяться.

Люк шел сквозь толпу гостей, его то и дело останавливали друзья, желавшие с ним поздороваться, и к тому времени, когда он добрался до танцпола, новый вальс уже был в разгаре. Люк ждал довольно терпеливо, но, едва музыка кончилась, целеустремленно пробрался между танцующими, с тем чтобы не дать очередному партнеру пригласить Мэдлин; по дороге он перехватывал злые взгляды неизвестных ему молодых мужчин. Люк с трудом не поддался желанию с властным видом обнять ее за талию и увести из зала; вместо этого он в последний момент предложил ей опереться о его руку.

— Мне кажется, у вас усталый вид.

— А вам скучно, — сказала она, проявив тонкое понимание.

— Да, если учесть, что нам придется и дальше быть среди всех этих людей. Мы достигли нашей цели, и я бы предпочел остаться с вами наедине.

Тонкие пальчики легли на его рукав, и хотя она уже раскраснелась от того, что танцевала без устали с тех пор, как они приехали, ему показалось, что румянец ее стал еще ярче.

— Я готова уйти, если вы этого хотите.

— При этом весь Лондон будет смотреть на нас, предупреждаю.

Он устремил взгляд на двери и на толпу гостей, через которую им придется пройти, чтобы быстро покинуть зал.

— Да, видимо, так. — Они двигались сквозь толпу. Мэдлин казалась совершенно невозмутимой. — Но все же вам не нужно вести себя так, будто вы осуществляете права сеньора лишь для того, чтобы отпугнуть лорда Фитча. Я уйду с величайшей охотой. Если я споткнусь запутавшись в подоле платья, это, вероятно, привлечет к нам еще больше внимания, а внимания с нас уже достаточно. Стоит ли бежать сломя голову?

Конечно, она права: он держится непростительно бесцеремонно и не скрывает, что торопится. Люк замедлил шаг, удивился самому себе и в то же время почувствовал необъяснимое смущение.

— Прошу прощения.

Вскоре, когда они добрались до выхода и по его просьбе им подали экипаж, он подсадил ее, уже в достаточной степени овладев собой, хотя за остальную часть ночи поручиться не мог. Он уселся напротив нее и постучал в потолок кареты, подавая знак кучеру.

— Быть может, завтра я займусь поисками нейтральной почвы.

Мэдлин выглядела потрясающе даже, при смутном освещении; в ушах у нее сверкали сапфиры под цвет платья. Голос ее прозвучал сдавленно:

— Прошу прощения?

Роскошные выпуклости ее грудей сбивали его с толку. Он перевел взгляд на ее лицо и пояснил:

— Место, где мы могли бы встречаться и быть вместе, помимо наших домов и домов наших соседей.

Густые ресницы слетка опустились на прекрасные глаза.

— Нет. Я ценю ваше предложение — поскольку понимаю, что вы сделали его ради меня. Лично вы, полагаю, много лет назад покончили с приличиями и смущением. Но уверяю вас, в этом нет необходимости.

Ему хотелось бы пообещать ей, что свет забудет об их неосторожном поведении или не станет расценивать его как таковое, но свет, в котором они вращаются, не склонен прощать. Однако он все же постарается уйти утром. Множество незаконных связей вызывают разговоры, и слуги часто знают больше, чем самые законченные сплетники, но его желание защитить ее не ограничивалось намерением положить конец непристойным предложениям Фитча.

— Там будет больше возможностей побыть наедине.

— Я очень редко провожу ночь вдалеке от Тревора. Мы всегда завтракаем вместе. Он иногда нуждается в моем присутствии ночью, если ему приснится страшный сон или он заболеет. Хотя он становится старше и теперь это бывает не так часто. Прошу вас, поймите меня правильно.

— Это мне не пришло в голову.

Он невольно улыбнулся. Мэдлин, с соблазнительными голыми плечами и прекрасными волосами, с близкой, теплой, ароматной роскошной плотью, была для него только привлекающим телом. Он никогда не думал о ней как о матери.

— Я договорился, что Элизабет проводят домой, но моя ответственность перед девушкой девятнадцати лет это совсем не то, что ваша перед маленьким мальчиком. Простите мою неосведомленность.

— Прощать здесь нечего. Когда у вас будут свои дети, вы, вероятно, поймете, как…

Голос ее замер, и она на мгновение отвела глаза.

Она не могла знать, как ранят его эти слова. Он сказал только:

— Ваше независимое положение, как мне кажется, увеличивает меру его потребности в вас.

Он всячески старался сгладить неловкий момент. Не хочет ли она иметь еще детей? Это тоже не приходило ему в голову. Она подарила мужу наследника, но, быть может, ей хочется иметь большую семью. Может быть, женщины хотят иметь дочерей так же, как мужчины — сыновей?

Этого Люк не знал. Он представил себе Мэдлин, беременную его ребенком, и тут же отогнал это видение. Он уже потерял однажды женщину, которую любил, и дитя, которое она носила. И знал, что не выдержит этого во второй раз. У Мэдлин хотя бы есть сын.

— Да. — Ответ состоял всего из одного слова, произнесенного с твердостью и уверенностью. — Он не помнит, как потерял отца, потому что был тогда совсем маленьким.

— Возможно, я исхожу только из собственного опыта, но пережить такое бывает не намного легче, когда вы старше и всё помните. — Люк мрачно созерцал дома, мимо которых проезжала карета, шторки на окнах были подняты, поскольку ночь была приятной. — Я был в Испании, когда получил письмо из дому. Мы только что выбрались из кровавой перестрелки, полегли сотни наших, но это я мог понять — ведь то была война, но я не мог осознать, как совершенно здоровый человек, каким был мой отец, может внезапно умереть от того, что врачи считали чем-то вроде легкого кашля.

— Как жаль.

— Со мной было так. Представьте себе взрослого человека, привыкшего, иметь дело с разрушениями, которые приносит война, потрясенного до такой степени, что он уходит в свою палатку и рыдает как покинутое дитя. Думаю, что к этому никак нельзя быть готовым.

— Никто не считает, милорд, что вы сделаны из камня.

Она говорила очень тихо.

Может быть, но временами ему хотелось, чтобы его чувства не были так глубоки. За его внешней холодностью скрывался совсем другой человек.

— Как бы мы ни выглядели, у нас у всех есть свои демоны.

— Согласна. — Мэдлин немного помешкала и добавила: — Мне было до крайности неприятно, что лорд Фитч манипулировал мной. Я все время спрашивала себя — что еще может он сделать, кроме как унизить меня публично, и тут поняла, когда он начал приставать ко мне, что он может сделать кое-что и похуже.

— И вы ловко ударили его кочергой по голове, — заметил Люк бесстрастно, радуясь, что их разговор перешел на другую тему.

Кроме их безрассудного взаимного притяжения, они оба пережили слишком много потерь. He стоило сосредоточивать на этом внимания.

Она ответила укоризненным взглядом, но губы ее скривились.

— Я хотела сказать, что эта катастрофа заставила меня пересмотреть мою жизнь.

— Как это?

Колеса кареты громыхали по булыжной мостовой, ночь была теплая, момент мучительный. Он уже бывал именно в таком определяющем месте, где всё решается, где обстоятельства встречаются с судьбой, и все ж ничего не сказал. Он не был готов давать объяснения. Возможно, никогда не будет к этому готов.

Мэдлин неторопливым жестом поправила юбку и откашлялась.

— Как я уже сказала, Олти, вы — воплощенная снисходительность, и хотя мне очень не хочется в этом признаваться, вы, быть может, даже необходимы мне в качестве защиты от лорда Фитча. Я не стремлюсь скрывать нашу связь, если эта связь защищает меня и в определенном смысле моего сына. Я не хочу поддаваться шантажу только для того, чтобы избежать скандала.

В ней и без того было достаточно качеств, вызывающих восхищение, а теперь к ним добавилось еще спокойное достоинство и храбрость. И Люк сказал с порочной улыбкой:

— Не беспокойтесь, миледи. Я сделаю так, что этот скандал вознаградит вас.

Глава 13

«Как далеко простираются мои обязанности сопровождающего лица?» — спросил себя Майлз.

Пропустив такт и чуть не наступив на ногу партнерше, он сделал все возможное, чтобы вернуться к реальности, а реальность заключалась в том, что он заканчивал танец с дочерью одного из друзей его приемного отца. Мисс Ферниш была белокурой, хорошенькой, но, к несчастью, невыносимо скучной, и, насколько он мог заметить, хихикала после каждого своего слова. Видит Бог, второго вальса с ней он не выдержал бы даже ради возможности заполучить нового инвестора в свою оперяющуюся компанию.

Он обрадовался, когда музыка кончилась; причин для этой радости было множество, и не все из них имели отношение к его скучной партнерше.

Господи, что же это делает Элизабет?

Ответ прост: она, разумеется, понятия не имеет, что Питер Томас быстро идет по стопам своего отца в смысле порочности и экстравагантности и, какое бы малое состояние ни оставалось в семейных сундуках, прилежно и торопливо старается растратить его в игорных домах и борделях. В этих последних, судя по слухам, он известен как Шалунишка Питер. Но Элизабет, к несчастью, видит только белокурые волосы, синие глаза и любезные манеры.

Сказать, что этот человек отвратителен Майлзу, означало выразиться слишком мягко, и если бы Люк еще оставался на балу, Майлз был уверен, что он, с его предусмотрительностью, не позволил бы сестре в третий раз танцевать с обаятельным лордом Питером. Но Люка уже не было, и сложность состояла в том, что, если бы Майлз выразил хотя бы легкое неудовольствие, Шалунишка Питер показался бы Элизабет еще более привлекательным.

Леди Олти, которую он обычно называл проcто «тетя Сьюзетт», была, как всегда, окружена толпой друзей. Ему удалось протолкаться в тот угол, где она сидела; он изобразил на лице самую очаровательную улыбку, здороваясь с устрашающей матроной, и отвел тетку в сторону.

— Как вам кажется, стоит ли Элизабет столько времени находиться в обществе Питера Томаса?

— Он сын герцога, — ответила она, как если бы это освобождало субъекта, вызвавшего тревогу у Майлза, от всех грехов.

— Распутный сын герцога, — добавил Майлз, понимая, что вдаваться в подробности он не может.

Не пристало одному джентльмену рассказывать о том, что другой джентльмен проматывает состояние в карточной игре, и он не собирался распространяться о тяге Томаса к шлюхам и его извращенных пристрастиях.

Но все-таки что-то нужно было делать.

Даже теперь, будучи уже в среднем возрасте, Сьюзетт Доде оставалась красива, и Люк унаследовал от нее цвет глаз и волос, в то время как Элизабет больше походила на покойного виконта. Раньше Майлзу казалось, что тетка ведет себя фривольно, но после долгого знакомства с ней он понял, что она умнее, чем кажется. Она слегка прищурилась, а потом вздохнула.

— Узнаю этот взгляд. Все мужчины одинаковы. Вы знаете что-то такое, что не делает ему чести и о чем вы не желаете мне рассказывать.

— Вы правы. — Ему хотелось быть откровенным, но он не мог. — Самое меньшее — это то, что состояние его семьи исчерпано. Это знают почти все. Нельзя, чтобы на Элизабет женились из-за ее приданого. Она в конце концов поймет это и придет в ярость.

И ей будет больно. Он хорошо знал, что это причинит ей настоящую боль. Если Майлз не может заполучить ее, она хотя бы должна выйти за того, кто ее заслуживает, черт добери. Она нужна ему, но не в меньшей степени ему нужно, чтобы она была счастлива.

— Я пойду и вмешаюсь. — Тетя Сьюзетт похлопала его по руке. — Очень мило с вашей стороны, что вы тревожитесь об Элизабет.

— Я не тревожусь, — сказал он, защищаясь, совершенно уверенный, что ни одному мужчине не понравится, когда его называют милым. — Я только…

Слегка приподняв брови, она ждала, когда он закончит.

О черт, конечно же, он тревожится. Мысль о том, что Элизабет выполнит свое самое заветное желание и отчаянно влюбится, не давала ему спать по ночам. Естественно, ему хотелось, чтобы объектом ее романтической любви был он, но пока что он пребывал в полной уверенности, что она не ведает о его истинных чувствах.

Он не намерен стать испорченным тупицей вроде Питера Томаса.

— Последний раз я их видел вон там. — Он незаметно показал где. — Полагаю, что он собирался уговорить ее выйти с ним на террасу.

Это вызвало тревогу у Сьюзетт, и, взметнув шелка цвета лаванды, она поспешила к дверям, ведущим на террасу. Он пошел за ней не так торопливо, тайком наблюдая, как тетка осторожно взяла дочь под руку и, пробормотав что-то, без сомнения, более любезное, чем заслуживал Томас, увлекла девушку за собой.

Наблюдавший за происходящим, но старавшийся оставаться незамеченным Майлз больше не танцевал. До самого отъезда, он наблюдал за Элизабет, смотрел, как она улыбается и кокетничает, и когда тетка попросила его вызвать их карету, у него уже болела челюсть, потому что большую часть вечера ему приходилось стискивать зубы; он чуть не сбил с ног злополучного лакея, который случайно оказался у него на пути в холле, и извинился за свою рассеянность, но извинения эти больше походили на брань.

Поэтому его не очень удивило, что жаркий спор разгорелся, как только они уселись в карету.

У Элизабет была определенная манера награждать испепеляющим взглядом, который, по твердому убеждению Майлза, хранился для него одного. Взгляд этот представлял собой некую смесь презрения и возмущения.

— Насколько я доняла, лорд Питер не пользуется одобрением вашего королевского величества, — сказала она, усевшись на противоположном сиденье.

Тон у нее был сладким и укоризненным. Низко вырезанное платье из кремовых кружев поверх чехла цвета персика, блестящие волосы, искусно уложенные так, что несколько длинных темных локонов падал и на обнаженное плечо… Неудивительно, что весь вечер вокруг нее толпились поклонники.

— Я ничего подобного не говорила, — возразила его тетка, с упреком глядя на дочь, в то время как карета отъехала от герцогского особняка в Мейфэре. — Я просто заметила, что для вас будет благоразумнее не все свое внимание уделять лорду Питеру Томасу. Во всяком случае, так показалось Майлзу.

— С каких это пор суждения Майлза о том, что благоразумно, стали критерием для оценки приличного поведения? — Элизабет бросила очередной уничижительный взгляд в его сторону. — Я слышала, что его имя связывают с некоторыми весьма сомнительными дамами. Например вроде некоей очень молодой графини, которая замужем за очень старым графом и которая любит развлекаться с холостыми молодыми людьми.

Тетка Майлза так и ахнула.

— Элизабет!

Девушка тут же покраснела, но взгляд ее не дрогнул.

— Так я слышала, и если он критикует мое поведение, быть может, мы можем рассмотреть его поведение тоже.

Это обвинение было настолько близко к истине, что Майлза гоже обдало жаром. В отношении графини он был скорее преследуемым, чем преследующим, но он не знал, что слухи об этом распространились так широко, что достигли невинных ушек его кузины. Однако он не уложил графиню в постель, и не потому, что леди этого не хотела. Он считал, что любовь к Элизабет мешает случайным связям, и единственное, в чем его можно было бы обвинить, это в безвредном флирте.

— Моя репутация не проблема, — чопорно проговорил он. — И у нас здесь не состязание.

— Я танцевала с мужчиной на виду у сотен человек. Моя репутация тоже не проблема.

— Спроси Люка, сочтет ли он, что Питер Томас — подходящий поклонник для тебя. — Пусть ее брат выразит свое мнение в дипломатичной форме. Если Майлз и был в чем-то уверен в жизни, так это в том, что Люк в данном вопросе согласится с ним.

— Хорошее основание для того, чтобы предложить моей матери увести меня с бала на глазах у всех.

Она была права, но и он тоже, и этот тупик раздражал его.

— Я знаю о нем такое, чего не знаешь ты.

В ее глазах был обычный вызов.

— Ну так расскажи.

Он прибег к неудачному объяснению. Кроме того, ему не хотелось повторять ей сплетни.

— Не расскажу.

— Тогда ты меня извинишь, если я не стану придавать особого значения твоим возражениям, потому что все, что ты думаешь, не имеет значения.

— Элизабет, — твердым голосом остановила дочь Сьюзетт, чей сердитый взгляд переходил с одного на другую с тех пор, как началась эта перепалка, — кроме вашего благополучия, у Майлза нет никаких причин возражать против кого-либо, кто выразит к вам интерес. Я думаю, что в этом вопросе вы ведете себя крайне неосторожно.

К счастью, никто не заметил, как он вздрогнул. Потому что у него были самые веские причины возражать против всякого, кто станет ухаживать за Элизабет, но он пытался защитить ее. Томас, без сомнения, не может не вызвать возражений.

— Спроси у Люка насчет Питера Томаса, — коротко сказал он. — Я не хочу больше говорить об этом.

Он, видите ли, не хочет.

От этого мужского высокомерия Элизабет хотелось закричать. Она уставилась на Майлза, думая о том, что ей станет легче, если она обмотает его шею шейным платком и начнет душить.

Скорее всего, решила она.

В действительности же она сама пришла к выводу, что лорд Питер слишком нарочито очарователен. Быть может, она молода и ее опыт светской жизни ограничивается несколькими месяцами со времени первого выезда, но голова у нее работает очень неплохо и она в состоянии отличить истинный интерес от расчетливого флирта. Единственная причина, по которой она танцевала с ним три раза, заключалась в том, что он оказался забавным собеседником и прекрасным партнером. Ничего больше.

Ей вряд ли требовалось вмешательство Майлза.

— Вот и хорошо. Но позволь мне сказать, что это…

Человек, сидевший напротив нее, вытянув длинные ноги и слегка опустив густые ресницы, издал тихий театральный стон и не дал ей договорить.

— Я знаю, Эл, ты бы не позволила ему зайти слишком далеко. Господи, неужели нужно продолжать этот разговор? Мы снова начнем препираться. Я высказался. Хватит об этом.

— Я не пустоголовая кукла, Майлз, — заявила она, отбросив его предложение. — И вполне в состоянии сама принимать решения, в том числе и насчет того, с кем мне танцевать и сколько раз.

— Ты можешь так думать, но сегодняшний вечер не совсем это доказывает. — Его голос был таким мягким, что это могло довести ее до исступления. — Скажи, он пытался уговорить тебя выйти с ним на террасу?

Человек, о котором они говорили, пытался это сделать. Пытался дважды, предлагал подышать свежим воздухом и полюбоваться звёздным небом. Заметив ее колебания, Майлз пробормотал:

— Ага. Так я и думал.

— Я отказалась. — Элизабет е трудом подавила не подобающее леди желание шлепнуть по его красивому самодовольному лицу. — Поэтому не нужно считать, что, если ты сунул сюда свой нос, это что-то изменило в моем поведении, разве только унизило меня, поскольку мама так демонстративно увела меня с бала.

— Я бы не назвал это унижением.

Он поднял темную бровь и скривил губы.

— Будь уверен, в следующий раз, когда ты будешь танцевать с той, кто мне не нравится, я непременно дам тебе знать.

— Ты ужасно отстаиваешь свою правоту, не так ли?

— А ты ужасно самонадеян.

— Господи, — твердо вмещалась леди Сьюзетт, не скрывая своего раздражения, — довольно. Майлз — взрослый человек, и может танцевать с кем пожелает. Я, например, ценю его беспокойство и заботливость.

Скорее это можно было бы назвать вмешательством, но Элизабет ради матери удержалась от очередного саркастического замечания и просидела молча всю дорогу до дома, прислушиваясь к громыханию колес по мостовой. К тому времени, когда карета остановилась и лакей поспешил открыть дверцу, в ней начало утверждаться противоречивое чувство внутреннего удовлетворения. Быть может, ее реакция действительно была немного детской — ведь Элизабет была убеждена, что в достаточной степени взрослая и может судить о характере мужчины даже при коротком знакомстве, — но Майлз умел довести ее до точки кипения, когда они спорил и, а это случалось нередко.

Она, разумеется, чувствовала, что у Питера Томаса есть скрытые мотивы продолжать свои льстивые ухаживания, так что не ошиблась, утверждая, что в состоянии сама разгадать — по крайней мере в данном случае — природу его ухаживаний. Но это означает, нехотя призналась она, позволяя Майлзу заботливо высадить ее из кареты, что он тоже прав.

Странно, но даже поссорившись из-за чего-нибудь, в главном они обычно соглашались. У них всегда было так.

— Ну что, мир? — тихо спросил он, задержав руки на ее талии и глядя ей в лицо.

«Сколько раз мы говорили друг другу эти слова», — подумала, она. Однако сейчас перед ней стоял не тот маленький мальчик, который толкал ее в грязь или предлагал удрать из дома и перейти вброд реку, что особенно строго запрещала им няня. Звездный свет обрисовывал четкие линии подбородка и изгиб бровей, и хотя в его золотистых глазах не было и тени сожалений, она обычно обнаруживала, что долго сердиться на него не может.

— Мир, — кивнула Элизабет, внезапно ощутив жар его ладоней сквозь ткань платья. — Если ты скажешь, почему лорд Питер такой нежелательный поклонник.

— Никогда. — Он опустил руки, лицо его внезапно стало непроницаемым. — Это не для твоих ушей, Элизабет, поверь мне.

— Ты старше меня всего на два года с небольшим. — В ее тоне прозвучала явная досада. — Почему ты можешь знать эти явно позорные вещи, а я не могу?

— Мужчины сплетничают, так же как и женщины. — Его широкие плечи слегка приподнялись, когда он небрежно пожал ими. — Я думаю, мы просто говорим о разных вещах. И не нужно вести себя так, будто закрытые мужские темы чем-то отличаются от тех, что обсуждают женщины. Я уверен, что ты знаешь определенные вещи, о которых никто никогда мне не расскажет.

— Может быть, мы могли бы обменяться сведениями.

Она, разумеется, шутила. Она никогда не скажет ему, что болтают о нем ее знакомые женщины. Это и так раздражает ее в достаточной степени; не хватало только, чтобы он об этом узнал.

— Я не защищаю Питера Томаса. Я защищаю тебя.

Странное замечание — Майлз защищает ее. Но, если припомнить, он ведь всегда так делал — на свой лад.

— Я буду избегать его, — согласилась она, тихонько отступая с поля битвы. — Быть может, ты снабдишь меня списком недостойных джентльменов с отвратительными тайнами, которые охотятся за невестами в нашем кругу? Это все сильно упростило бы.

Он рассмеялся, блеснув белыми зубами.

— А ты, в свою очередь, могла бы предостеречь меня особыми знаками, если какая-нибудь девица устремит взгляд на меня, холостяка, как на лакомый кусочек.

— Я предупредила тебя насчет Сюзанны Мейер. — Она шла по ступеням следом за ним, слегка приподняв кружевную юбку. — Но наверное, я свистну, как ты меня научил, если кто-нибудь появится на горизонте.

— Свист очень подобает леди.

— Ты так считаешь?

Она насмешливо улыбнулась.

— Я уверен, что ты произвела бы настоящий фурор в модных кругах, — сухо заметил он. — Да, ты предупредила меня насчет мисс Мейер. Так что теперь мы квиты. — Он остановился, пропуская ее перед собой. — И я благодарен тебе, потому что, хотя у нее есть кое-какие восхитительные… качества, мне хочется убежать от нее как можно быстрее.

Предположить, какие качества ему кажутся восхитительными, было не трудно.

— Как истинному повесе, — пробормотала Элизабет.

— Нет, — поправил он, — как мужчине, обладающему хотя бы крупицей чувства самосохранения.

— Объясни разницу.

Ответ Майлза не шел у нее из головы.

Неужели они только что ссорились? Как всегда, ссора прошла точно короткая летняя гроза.

— Избегать хищных ухаживаний пылких молодых женщин вовсе не то же самое, что соблазнять их, — сказал он, кривя рот.

— Я никогда не говорила, что ты их соблазняешь.

— Ты следишь за моей личной жизнью? Если так, ты, возможно, спросишь меня о подробностях и убедишься, что твои сведения точны.

— Наплевать мне на твои личные романы. — Она демонстративно отмахнулась от него. — Но при этом ты довольно часто заводишь о них разговор.

Они прошли через огромный великолепный холл и, подойдя к изящно изогнутой лестнице, начали подниматься наверх. Элизабет шла первая.

— Только потому, что ты разозлил меня сегодня.

— Разве это необычно? — прошептал он так тихо, что она едва расслышала.

Она полуобернулась и посмотрела ему прямо в глаза, потому что он стоял ниже на одну ступеньку. Его темно-каштановые волосы, блестящие при свете лампы, немного растрепались, он уже поставил ногу на следующую ступеньку, взгляд у него был вопросительный.

Непонятно почему, она вспыхнула. Они стояли совсем рядом, от него слабо, но ощутимо пахло одеколоном, и она осознала, какой он высокий, какое у него сильное атлетическое тело, и больше того: почувствовала его взгляд на себе.

И это Майлз.

И тут оказалось, что Элизабет не может найти саркастического ответа на его язвительное замечание. Они постояли так всего мгновение, потом он слегка вопросительно поднял брови, и она поняла, что сердце у нее гулко бьется.

Совершенно без всяких причин.

Потом она повернулась и поспешила по лестнице и дальше, к своей комнате, не сказав больше ни слова.

Глава 14

Было очень поздно, комнату наполняли смутные тени. Мэдлин провела пальцами по его спине.

— Хм.

— Это комплимент? — рассмеялся Люк, и от его дыхания ее растрепанные пряди шевельнулись в такт с биением его пульса, замедленным теперь, после бурных любовных ласк.

Женщина, лежащая под ним, была совершенством — мягким и ароматным, созданным из пылких вздохов и чувственного тепла, и он поцеловал впадинку у нее на шее томным и нежным поцелуем.

— Я отвечу, когда снова смогу думать.

Мэдлин выгнулась под ним, все еще не открывая глаз, ее темные длинные ресницы лежали на высоких скулах.

Он скатился с нее и лег сбоку.

— И может быть, я вас услышу, когда гул в моих ушах ослабнет.

— А это комплимент?

Она пошевелилась и подвинулась ближе к нему. В воздухе стоял вызывающий запах секса.

Так оно и было — и она, без сомнения, знала это, несмотря на шутливый тон, которым задала этот вопрос, а он нарочно не смотрел на золоченые часы, тикающие на каминной полке. Ему нужно идти, это ясно, — но, что удивительно, ему этого не хотелось. А хотелось ему остаться в ее постели и в ее объятиях, но он решил, что потакать себе — опасно:

— Возможно, — ответил Люк нарочито легкомысленна но, хотя ничего легкомысленного в этой ситуации не было.

— Мы делаем друг другу комплименты. — Она потрогала его подбородок робким изучающим жестом, а потом быстро добавила:

— По крайней мере, здесь.

Она имела в виду — в постели. Эта уловка заставила его мысленно поморщиться, но ему не хотелось, чтобы она это заметила. Он взял ее руку и покрыл пальцы нежными поцелуями.

— Да.

Она нахмурилась, слегка сдвинув ровные брови.

— Или может быть, я просто наивна. Быть может, все женщины, с которыми вы спали, чувствуют себя вот так.

Как — вот так? Он чуть было не задал этот вопрос вслух.

Сфера чувств — опасная сфера. Он улыбнулся и, приподнявшись на локте, легко провел ладонью по ее груди и плоскому животу.

— Я думаю, вы анализируете то, что не поддается определению. Насколько мужчина и женщина получают удовольствие от общества друг друга — это всегда субъективные ощущения. Уверяю вас, я действительно получаю очень большое удовольствие, — сказал он.

— Кажется, вы говорите искренне…

Она выгнулась, когда Люк провел пальцем по ее бедру.

Он говорил искренне. И еще ему хотелось, чтобы он мог забыть сладость ее поцелуев, ее необычный вздох, когда он входил в ее хрупкое тело, теплый душистый шелк ее кожи… но он не мог. Оказалось, что он не может этого сделать, и чем бы ни кончилась их связь, у него созревало зловещее ощущение, что воспоминание о Мэдлин будет преследовать его так же, как его прошлое.

Другими словами, он ничему не научился на собственных ошибках, только прибавил к старым новые.

Это было совсем не то, чего он искал, когда поддался своему основному инстинкту и снова уложил ее в постель.

…Летняя ночь, случайная встреча, красивая дама в саду, когда он был о как уязвим и восприимчив, потому что Испания, осталась далеко позади, а он оказался в новой для себя роли виконта, и беспорядок его чувств привел к не вполне безупречному обмену обычными шутками… а потом… а потом Мэдлин посмотрела на него прекрасными глазами, и впервые со смерти Марии другая женщина вызвала у него проблеск желания. Она согласилась, когда он предложил проводить ее домой, и только потом, после ночи незабываемой страсти, он понял, что та, которую он соблазнил, была добродетельной молодой вдовой, только недавно снова начавшей появляться в обществе. Он не хотел этого, он просто хотел случайного соития…

«Или может быть, именно этого ты и хотел», — намекнул коварный голос у него в голове. Случайная связь не вызвала бы у него такого потрясения. Быть может, ему послали рай на земле, не обязав при этом надевать ангельские крылья.

— Никто из нас не забыл той давнишней ночи, — сказал он с вынужденной честностью, — иначе мы не оказались бы вместе. Не делайте ошибки, полагая, что вы такая же, как все.

Он хотел дать ей понять, что держится на расстоянии от нее по некоторым личным причинам.

— Вот как? — Ее неуверенный взгляд говорил о том, что она не понимает, как важно разобраться в его словах. — Почему я не такая же?

Он уже сказал ей слишком, слишком много и демонстративно скривил губы в едва заметной улыбке.

— С чего мне начать? Ни у кого нет таких грудей, как у вас. Женственные, пышные, но не настолько большие, чтобы не уместиться в моей руке. — Он обхватил ладонью се теплую податливую плоть. — Все мужчины на сегодняшнем балу завидовали мне.

— И каждая светская красавица ревновала меня после того, как мы сегодня появились и ушли вместе.

Мэдлин проговорила это весело, но в ее голосе прозвучала едва заметная тревога.

Он насмешливо фыркнул.

— А каждый молодой денди хотел вырвать мне сердце, потому что я здесь, с вами.

— Но я не хочу… — Она посмотрела ему в глаза и добавила приглушенным голосом: — Быть с ними, я имею в виду.

Плохо, что он поверил ей. Нельзя сказать, что у него было достаточно оснований, чтобы высказать свое мнение, но он ей поверил и был настолько надменен, что спросил, в свою очередь:

— А в чем я не такой?

— Не знаю.

Люк пробежал пальцами по радужным дорожкам, оставленным его семенем на ее бедре.

— Я тоже не знаю, почему я здесь. — После чего он усмехнулся, не желая примешивать ничего серьезного к своему нынешнему состоянию удовлетворенности. — Хотя слишком большое количество размышлений в такое время — вещь опасная. Скажем только, что, по моему мнению, вы немного угрожаете спокойствию моей души, и при этом все-таки я не могу совладать с телесными порывами.

— Вы в этом не одиноки. Логика бессильна в нашем случае, так что давайте не будем делать напрасные попытки и терять время.

Она улыбнулась в ответ, в ее глазах было что-то озорное.

— Могу ли я добавить, что мне нравится то, что делают сейчас ваши пальцы, но лучше бы они переместились на несколько дюймов выше?

Он обрадовался ее желанию прекратить разговор, особенно потому, что прагматическое расследование мотивов и последствий стало просто невозможным, когда она откинулась на тонкие льняные простыни, манящая и доступная для эротической игры. Ее длинные светлые волосы, густые и блестящие, напоминали китайский шелк, они были не цвета золота и не цвета платины, но какого-то ускользающего оттенка, среднего между двумя этими цветами, а необычный разрез глаз вызывал в памяти образы гарема и экзотических запретных вечеров где-то далеко от этого мира. То была фантазия, и он более чем охотно покорился ей — и самому себе.

— Вот так?

Он легко коснулся ее, обвел изящный треугольник волос между ее бедрами, а потом его палец скользнул внутрь для исследования. Конечно, там было влажно от ее желания и так горячо и узко, что он снова начал затвердевать.

Даже он удивился, потому что, хотя у него никогда не было проблем с потенцией, он считал себя уже удовлетворенным.

Лежа на спине, она опустила ресницы и раздвинула ноги.

— Вы никогда не устаете?

— Немного устал. — Он поцеловал ее грудь, ощутил запах кожи, и ее солоноватый привкус подействовал на него как самое сильное возбуждающее средство. — Но явно не готов еще уйти.

— Я вижу.

Она бросила взгляд из-под отяжелевших век на его оживающую плоть.

— Вы не слишком устали, чтобы мне нельзя было остаться еще на некоторое время?

— Совершенно нет.

Спокойный голос подтверждал ее искренность.

— Так я и подумал.

Опираясь на локоть, Люк принялся ласкать ее сначала одним пальцем, потом двумя, от чего она судорожно втянула в себя воздух.

— Да.

Ее бедра двигались в такт с его пальцами.

— Разве я задал вам вопрос?

— Не знаю.

Она задыхалась, а он продолжал:

— Вы хотите, чтобы я снова вас взял?

Она посмотрела на него, испуганная и не совсем уверенная, понял ли Люк, что они с мужем никогда не занимались в постели любовными играми. Он продолжал возбуждать ее, медленно растягивая губы в усмешке.

— Простите мою откровенность, но мой статус мальчика-певчего уже давно отменен.

— Это меня не удивляет. Вы не имеете права ни на что, хотя бы отдаленно относящееся к божественным рудам…

Мэдлин могла бы сказать и больше, но он нова пошевелил пальцем и она только быстро втянула в себя воздух и задрожала, при этом ее лицо сильно покраснело.

— О Боже…

— Попросите меня вежливо, и я перестану.

— Люк…

— Достаточно будет простого «пожалуйста».

Он понимал, что она вот-вот кончит.

— Хорошо… да, пожалуйста.

Он угодил ей и с удовлетворением почувствовал, как сжались ее мышцы вокруг его пальцев, когда она достигла оргазма. Он держал ее в этом состоянии долго и томительно, пока она не оттолкнула его руку и не легла, задыхающаяся, дрожащая всем своим роскошным телом.

— Животное, — сказала она коротко.

Он рассмеялся и вытянулся рядом с ней, его плоть опять была в полной готовности.

— Вы меня просили.

— Вероятно, Олти, в ваших развлечениях могут участвовать двое.

Сказав это, Мэдлин стала на колени, откинув волосы назад.

Было приятно видеть удивление в его глазах, потому то его обычная холодная искушенность часто заставляла ее чувствовать себя юной простушкой. Она хорошо понимала, что он может в любое время оказать сопротивление, и с этим ничего не поделаешь, но когда она положила руки ему на плечи и приказала ему лечь навзничь, он подчинился, выразив свое возражение, всего лишь тем, что слегка выгнул брови.

Красоты его тела было достаточно, чтобы она остановилась и восхитилась крепкими очертаниями этого мускулистого торса, длинными ногами, плоским животом и, разумеется, размером его пениса. По натуре она не была дерзкой, но эти постельные схватки с Люком были совершенно новы для нее. Она больше не была покорной женой, узнающей об интимной жизни супругов урывками и по мелочам; она была теперь именно любовницей.

Как ни странно, это вызывало у нее особое ощущение собственной просвещенности и власти. Она сама выбрала все это. И если завтра ей захочется уйти, она уйдет. Он отпустит ее — она это знала, — и может быть, благодаря этому их плавание казалось ей… безопасным.

Оказывается, власть может опьянять.

Она протянула руку и обхватила его напряженный член, удивляясь, что ее испытующие пальцы ощущают удары его пульса.

— Что, если я теперь извинюсь за то, что поступал так деспотически? — спросил Люк сдавленным голосом.

— Вам это не нравится?

Ее пальцы скользнули по напряженной, разгоряченной плоти и сжали ее у основания.

— Мне это очень нравится, но у меня такое ощущение, что вы вознамерились как-то отомстить мне. — Его глаза под тяжелыми веками смотрели настороженно. — А мое положение в данный момент весьма уязвимо.

Он слишком красив, подумала она, со спутанными волосами и патрицианскими чертами лица, не говоря уже о летучей улыбке, которая появлялась редко, разве только он нарочно старался быть очаровательным. Он опирался о ее кружевные подушки и казался более мужественным, чем когда-либо.

— Я не сделаю вам больно, — пообещала она.

Потом наклонила голову. Колина она ублажала ртом всего один раз, и произошло это, когда они уже были женаты больше года; он тогда шепотом попросил ее об этом, чем и потряс до глубины души. Но если она помнила правильно, ему это понравилось до необычайности, и Люк, конечно же, заслуживал того, чтобы ему доставили такое же бесстыдное удовольствие, какое испытала она от манипуляций его пальцев.

Она осторожно лизнула распухший кончик его члена и услышала в ответ довольный стон. Он хрипло прошептал:

— Мэджи…

Его крепкие бедра были напряжены под ее ладонями, и она осторожно двигала языком по его члену, сознавая, что не очень-то умеет делать то, что делает, но с каждым моментом совершенствуясь. Если его прерывистое дыхание о чем-то говорило, то недостаток у нее практики не имел значения.

— Вы… не стоит.

Его пальцы впились ей в волосы, что не соответствовало его словам.

Хотел ли он сказать, что истинная леди не должна так поступать? Может быть, но она обнаружила, что в постели быть леди не значит обладать какими-то реальными преимуществами, а вот делать то, что тебе нравится — и что нравится твоему партнеру, — гораздо приятнее. Например в данный момент Люк находится всецело в ее власти, его шея выгнулась на подушках, грудь часто вздымалась, и было слышно, как из нее с шипением вылетает дыхание.

Как приятно поставить на колени человека с таким необычайным самообладанием, пусть даже только в фигуральном смысле.

— Я почти… почти кончил… перестаньте. — Голос у него звучал отрывисто, но руки настойчиво отвели ее голову вверх, он уложил ее на спину и сказал, блестя главами в свете лампы:

— Дерзкая девчонка.

И поцеловал ее, а потом раздвинул ей ноги коленом да пылко вошел в нее. Она ахнула, но не от боли — скорее от потрясающего ощущения.

— Это не будет длитьсядолго, — прошептал он ей на ухо.

Дыхание его было горячим, кожа под ее ладонями казалась охваченной огнем.

Соитие было лихорадочным, неистовым, эротически удовлетворяющим и, как он и обещал, кончилось быстро. Оба были настолько возбуждены, что вздохнули от взаимного сильнейшего наслаждения и одновременно содрогнулись, прижавшись друг к другу.

— Я считаю, что вы полностью виноваты в моей юношеской импульсивности, — наконец пробормотал Люк голосом, полным изумления.

Он откинул ей волосы со лба, его улыбка едва мерцала. Жест был нежный и осторожный по контрасту с его настойчивой властностью.

— Вот как? — Она рассмеялась, ей нравилось ощущать его, такого крупного и влажного, и он так распределил свой вес, что не давил на нее. — Не следует ли мне извиниться?

— За то, что вы были так великолепно чувственны и раскованны? Думаю, что нет.

— Вы сами, милорд, были немного беспечны.

Она провела пальцами по его мускулистому плечу.

— Кстати, о беспечности. Я должен идти. — Он повернул голову и посмотрел в окно, где между раздвинутыми занавесями были видны первые бледные красноватые полоски рассвета. — Разрешите мне поправиться: мне следовало уйти часом раньше.

Мэдлин могла бы возразить — ей снова хотелось уснуть в его объятиях, — но он был прав. Тревор вставал довольно рано, а ей нужно поспать хотя бы несколько часов. Ей не хотелось пропускать завтрак с сыном.

Поэтому она молча кивнула и стала смотреть, как Люк встал с кровати, быстро умылся над тазиком, стоявшим у ее туалетной комнаты, и оделся — проворно и умело. Высокая фигура в полутемной спальне… он помедлил мгновение, а потом подошел и быстро поцеловал ее на прощание. Поцелуй был восхитителен, его губы долго прижимались к ней, вызвав предательский вздох.

А потом он ушел. Никаких обещаний, подумала молодая женщина. Она ощущала себя телесно удовлетворенной и приятно утомленной, но от душевного равновесия была довольно далека. Люк не дает обещаний. Он специально сказал ей, что никаких обещаний не будет.

«Я знала это все время», — упрекнула она себя, все еще ощущая его запах на своей коже.

Она пустилась в это плавание по собственному выбору, и если под конец плавание само по себе окажется наградой, этого достаточно. Люк может защищать ее, может желать се, но она знала еще до того, как зазвала его к себе в постель, что он не скрывает отсутствия у него интереса к женитьбе.

Однако при этом она понимала, что какая-то порочная часть ее сознания упрямо размышляла о том, не сможет ли она изменить ход его мыслей.

Глава 15

Еще цветы, Майлзу захотелось стукнуть кулаком по стене. Он взял карточку, прикрепленную к одному из принесенных букетов, и увидел, что цветы от графа, который чуть ли не в два раза старше Элизабет.

— Развратник, — пробормотал он.

— А ты всегда читаешь частную переписку других людей?

Голос, раздавшийся за его спиной, звучал холодно. Он повернулся с досадой, не будучи даже уверенным, почему он вообще вошел в гостиную, и явно не желая признаваться, что делает это каждый день, чтобы увидеть, какие новые поклонники ищут внимания Элизабет.

— Это необычайно выразительный букет, — протянул он с наибольшим апломбом, на который способен человек, застигнутый на месте преступления. — Даже в холле стоит запах — запах отцветающего сада.

Элизабет скрестила руки на груди и выгнула брови.

— Прошу прощения, если тебе неприятно, когда пахнет цветами. Интересно, а от кого он?

— Скажем только, что по возрасту пославший его годится тебе в отцы, и оставим его здесь. Хорошо?

Он сунул карточку обратно в цветы и, вынув носовой платок, старательно стер с пальцев желтую пыльцу.

Это был наилучший способ, какой он только мог придумать, чтобы не смотреть на Элизабет. Но когда из вежливости ему пришлось поднять глаза, он увидел, что способ этот, в общем, никуда не годится. Элизабет, одетая в простое белое платье, смотрела на него теми самыми глазами, которые преследовали его в снах — эротических снах, о существовании которых ни одна невинная молодая девушка не может даже предположить.

— Не могу себе представить, что тебя интересует, кто присылает мне записки и цветы, — сказала она.

Оказалось, что увиливать довольно просто. Он уже начал привыкать к этому.

— Быть может, тебе следует завести собственную оранжерею или, лучше, лавку для торговли лишними букетами. Я даже помогу придумать название. Назовем ее «Бутик ненужных букетов», или, может быть, «Хранилище отвергнутых роз», или…

— Я бы посоветовала тебе, Майлз, бросить попытки острить, потому что все равно у тебя ничего не получается. — Она вошла в комнату, не глядя на него, явно собираясь расставить хризантемы и разные другие цветы по хрустальным вазам, коснулась кончиком пальца желтой розы. — Насколько я понимаю, ты не одобряешь, когда джентльмены посылают дамам цветы. А что делаешь ты?

Профиль у нее был чистый, совершенный и такой знакомый, что он мот видеть его даже с закрытыми глазами. Майлз не помнил своей жизни до нее и явно не мог представить себе, какая это будет жизнь, когда они пойдут каждый своим путем. От расстройства он забыл ответить на ее вопрос.

Господи, о чем же она спросила?

— Что я делаю с чем? — тупо переспросил он, восхищаясь стройной кремовой колонной ее шеи.

Впадинка между ключицами была изящная и совершенная, и ему нетрудно было представить себе, как он прижимается к ней губами…

В серебристо-серых глазах блеснули удивление и раздражение.

— Не будь тупицей. Когда ты ухаживаешь за дамой, что ты делаешь?

Он за дамами, конечно, не ухаживал, в том смысле, в каком говорила она. Нет, он не давал обета безбрачия, и хотя у него были случайные эротические встречи, но ухаживать он ни за кем не ухаживал. Он любил Элизабет так давно, что действительно не мог вообразить серьезных отношений с кем бы то ни было, кроме нее, но, возможно, говорил он себе, когда она выйдет замуж и окажется для него недостижимой, он ее забудет.

Забудет? Нет, это немыслимо. Он приспособится к тому, что ее нет в его жизни.

Наверное, это тоже невозможно. Как бы то ни было, будущее обещает преподнести ему урок настоящего несчастья.

— Я не трачу деньги на горшочки с цветочками. Это уж точно. Это неоригинально. — Он указал на маленькую серебряную вазу с изящными фиалками. — Лорд Питер со мной не согласен.

— Мы что, снова будем спорить на эту скучную тему? И потом, ты так и не ответил на мой вопрос.

В профиль ему был виден кружевной веер ее ресниц и очаровательный, по крайней мере для него, слегка дерзкий абрис ее носа. Он ответил:

— Я еще не пытался покорить никакую леди. Мне всего двадцать два года.

— А мне всего девятнадцать, — заметила она, оборачиваясь и глядя на него. — И при этом я собираюсь броситься на поиски мужа так, будто гончие из преисподней кусают меня за пятки.

Он ничего не мог поделать: от ее язвительного тона и сравнения, совершенно не подобающего божеству, губы у него скривились.

— А я думал, что все молодые девушки только и думают, как бы заманить в ловушку какого-нибудь ничего не подозревающего мужчину и до конца жизни ворчать на его дурные привычки и тратить его с трудом заработанные деньги на женские пустяки.

— Если так происходит, — возразила Элизабет пылко, чего и следовало ожидать, — это потому, что нас вынуждают так поступать. Честно говоря, я завидую леди Бруэр. Если они с Люком любовники, это ее выбор, и от нее не требуют, чтобы она вышла за него замуж.

Слово «любовники» разбудило в нем, как и положено, фантазию, и Майлз с тоской посмотрел на дверь, хотя Элизабет стояла ближе к ней, чем он, и, чтобы выйти из комнаты, ему пришлось бы коснуться девушки.

— Я не думаю, что мы должны размышлять об их отношениях. Это их дело, и только их.

— Это так ты думаешь о твоих связях?

Она ревнива? Или она просто ревнует его к свободе, которой он пользуется как мужчина в обществе, где распоряжаются, мужчины?

— Я отказываюсь от комментариев.

Когда же он начал двигаться к двери — черт бы ее побрал, у нее такой соблазнительный вид в этом девичьем светлом платье, — Элизабет спросила совершенно другим тоном:

— А каково это?

— Ты не можешь выражаться точнее?

Он невольно остановился, потому что больше всего ему хотелось как можно скорее избавиться от ее присутствия. И вместе с тем оставаться рядом с ней всегда.

Проклятая дилемма.

Она прислонилась к письменному столу красного дерева и скрестила руки на груди.

— Давай не будем притворяться. Ты постепенно приобретаешь репутацию завзятого повесы. Признаюсь, сначала меня это беспокоило, потому что… ну, назовем вещи своими именами — ты это ты. Но теперь я размышляю, не задать ли тебе все те вопросы, ответы на которые я вряд ли получу от мамы.

Судя по всему, гончие из преисподней заинтересовались и его пятками тоже, потому что ему страшно захотелось пуститься наутек. На Пиренеях в это время года, наверное, очень хорошо. Если он уедет туда…

Его голос прозвучал странно сдавленно:

— Могу я спросить, что вызвало эту внезапную воинственную позицию?

— Нет.

Вероятно, имея дело со своими матерями, мужчины научаются чувствовать, когда им грозят неприятности со стороны женщин. Майлз стоял, опустив руки по бокам, не понимая, что он такое сделал, чтобы вызвать у нее такую враждебность. Нельзя сказать, что раньше Элизабет никогда не злилась на него — наоборот, — но он не думал, что это как-то связано с тем, что он всего лишь прочел надпись на карточке, вложенной в букет цветов.

Ему не хотелось задавать простой, но пугающий вопрос: «Что я сделал?»

— Майлз, я терпеть не могу пребывать в неведении относительно чего бы то ни было, но для меня особенно невыносимо, если ты знаешь о чем-то больше, чем я. — На щеках ее показался тонкий румянец, но взгляд оставался прямым. — В конце концов, мы знаем друг друга всю жизнь… нашу жизнь. Я не понимаю, почему ты не можешь объяснить мне кое-какие детали.

«Нашу жизнь». Она не могла с более небрежным видом выбрать нож, чтобы воткнуть ему в горло.

— Господи, что ты хочешь узнать? — спросил он отрывисто и хрипло.

— Что именно происходит.

К несчастью, он понял, о чем она просит. Он понял даже выражение любопытства в ее прекрасных глазах, то врожденное любопытство, которое заставляло ее требовать, чтобы он научил ее плавать, бить по крикетному мячу и лазать по деревьям…

Необычные интересы для благовоспитанной барышни, почему ему и было скучно с такими барышнями. Элизабет никогда не была скучным товарищем, даже в те дни, когда он был старшим — одиннадцатилетним мальчиком, а она — всего лишь девчонкой.

То, о чем она спрашивала теперь, было не просто вопросом, который может задать благовоспитанная молодая леди.

— Я не намерен, — через силу проговорил он, — давать тебе уроки безнравственного поведения. Это переходит все границы приличного. А теперь извини…

— С каких это пор ты стал думать о приличиях, особенно между нами?

— Ты нарочно хочешь вызвать меня на спор? Если так, я не желаю спорить.

Он уйдет, непременно уйдет.

Она шагнула вперед и преградила ему дорогу.

— Я хочу получить только одно — конкретное объяснение того, что происходит в спальне между мужчиной и женщиной. Почему из этого делают такую тайну?

С одной стороны, она понимала, что делает. Все началось прошлым вечером на лестнице, когда она была сбита с толку, ее мир накренился, и ей захотелось… отомстить.

Ну может быть, не отомстить. Это не то слово.

Покарать? Нет, это тоже неправильно. Ей просто захотелось заставить его как-то заплатить за бессонную ночь — ведь она сидела и часами смотрела в окно, пытаясь осознать, что произошло в тот момент, когда она, стоя на лестнице, посмотрела на Майлза и действительно увидела его.

Мужчина. Тот, который смотрел на нее теперь так, словно она утратила рассудок, смотрел, сдвинув темные брови, напрягшись всем телом.

Может быть, она и сошла с ума. Ее влекло к одному только Майлзу.

Он виноват уже за одно это. Как он смеет — он, который всегда был таким несносным, — быть таким красивым на свой лад, со слегка растрепанными волосами и янтарными глазами. А теперь у него хватало наглости смотреть на нее так, как будто это он относится к ней настороженно.

Вся эта ситуация просто невыносима.

Сколько достойных джентльменов ищут ее руки, а она думает о Майлзе. Придя к такому выводу, она заволновалась, и ей захотелось потребовать от него чего-то личного, она отчасти и отомстила бы ему. Наверное, это было мелко, но напомнила она себе, ей действительно хочется узнать.

— Что? — спросил он, и его лицо смешно исказилось, настолько немыслим был ее вопрос.

Она почувствовала себя немного вознагражденной, увидев, как ему стало не по себе, и слегка подняла брови.

— Полагаю, ты знаешь по собственному опыту то, о чем я спрашиваю?

Он покраснел. Румянец был едва различим под загаром, но она хорошо знала Майлза и от его смущения ее решимость вывести его из равновесия только возросла — ведь он только что поступил с ней так же. Он сказал неуверенно:

— Если… ты могла подумать хотя бы на одно мгновение, что я действительно расскажу тебе что-то об этом…

— Почему бы и нет?

Она не двигалась с места, с решительным видом загораживая ему проход и спрашивая себя, как это она никогда не замечала, что в зрачках у него есть темные пятнышки, что его чувственно изогнутая нижняя губа немного полнее, чем верхняя, и почему она заметила только теперь, когда он небрежно и нетерпеливо провел рукой по волосам, что пальцы у него сильные и изящные.

— Во-первых, твоя мать не одобрила бы этого. — Он смотрел на нее, но не тронулся с места, не обошел вокруг нее, чтобы выйти из комнаты. — А Люк оторвал бы мне голову.

— А я и не предлагаю позвать их послушать. Мы с тобой и раньше умели хранить наши тайны.

— Что это за логика, Господи прости, — пробормотал он.

Сколько у него было женщин? Задав себе этот вопрос, она неожиданно ощутила четкий укол ревности. Сколько женщин откидывали назад этот непокорный завиток волос с его лба и…

И что? Лежали с ним голые, смотрели ему в глаза, трогали и целовали?

Теперь настала ее очередь покраснеть от того, какое направление приняли ее мысли при воспоминании о том, что совсем недавно она сидела у него в спальне, прячась от лорда Фосетта.

— Почему это я нелогична? У меня есть кое-какие вопросы, а ты знаешь на них ответы. Это прямой путь от начала к концу, насколько я могу судить, — Какие бы мотивы ни двигали ею, она не собиралась доставить ему удовольствие и отступить. — Я по крайней мере знаю, что ты будешь со мной честным.

— Я? — Взгляд у него затуманился. — Напрасно ты так уверена. Спроси лучше Люка.

— Вряд ли я стану спрашивать у моего брата.

— А чем я отличаюсь от него? Я твой двоюродный брат.

— Нет, это не так.

Четыре коротких слова. И таких многозначительных.

Он был прав насчет сладкого запаха цветов. Этот запах был неприятен, от вечернего тепла в комнате стало душно, богатая элегантная обстановка купалась в спокойном свете, проникавшем сквозь прозрачные занавеси, задернутые, чтобы не пропускать зной. У нее перехватило дыхание, но она не поняла почему.

— Да, это не так, — повторил он в конце концов так тихо, что его почти не было слышно. — И учитывая этот аргумент, давай прекратим наши смешные дебаты. У меня назначена встреча. Извини.

Она смотрела ему вслед, огорченная, немного смущенная своей настойчивостью и просьбой и все же не уверенная, чем именно вызвано ее необъяснимое поведение.

Когда через несколько минут в комнату вошла ее мать, девушка все еще стояла на месте, с задумчивым видом рассматривая пустой дверной проем.

— Я только что встретила Майлза. Мне показалось, что он чем-то озабочен.

— Вот как? — Элизабет смотрела, как мать суетится над цветами, рассматривает карточки, и насмешливо добавила: — Он действительно ушел как-то неожиданно.

— Он сейчас занимается своим новым деловым предприятием.

— Наверное.

— Сегодня вечером у нас будет Фосетт, милочка. Что вы наденете?

— Люк знает, что сейчас меня не интересует брак с его светлостью.

Элизабет вытащила из букета розу и бездумно вертела ее в пальцах. Рука у нее слегка дрожала после недавней стычки. А что ее интересует? Этого она не знала, но только не цветы, не стихи и не бессмысленные комплименты.

А вдруг ее интересует Майлз? — с беспокойством подумала она.

Мать поставила одну из ваз и обернулась.

— Поверьте мне, этот сезон — просто водоворот. Я помню, как это было, когда я начала выезжать. А сейчас: настойчивые джентльмены, непристойные сплетни и множество любопытных взглядов. Это может подействовать обескураживающе.

— Я не совсем подавлена, но, признаюсь, до некоторой степени сконфужена. — Эти слова казались прилично нейтральными, хотя слово «сконфужена» приобрело совершенно новое значение после прошлой ночи и впечатляющего момента на лестнице. — Большинство моих подруг, кажется, знают, чего хотят. У меня такой уверенности нет. Лорд Фосетт, несмотря на его состояние и приятную внешность, это не тот человек, которого я представляю себе в качестве мужа.

— Благодаря удачным обстоятельствам с состоянием вашего брата и его открытому уму, я уверена, что вы не склонны принимать предложение, которое вам не по душе. А теперь, — сказала мать с изящным апломбом, усаживаясь в кресло и протягивая руку к звонку, — не выпить ли нам чаю в ожидании визитеров? Вы могли бы развлечь меня, рассказав, что слышали о леди Бруэр. Я мало знаю о ней, если не считать ее демонстративного появления в обществе в сопровождении Люка. Это не похоже на него — афишировать свою личную жизнь. Вы не знаете, почему он это сделал? Что может сказать об этом Майлз?

Элизабет радовалась, что вопросы с такой быстротой следует один за другим, потому что предметом разговора была уже не ее светская жизнь, но упоминание о Майлзе заставило ее сглотнуть и минуту подождать, перед тем как ответить.

— Откуда мне знать, что думает Майлз?

— Вы всегда это знаете, милочка, — простодушно ответила мать.

Теперь уже нет, мрачно подумала Элизабет, вспомнив выражение его лица, когда она так порывисто бросила ему вызов.

Теперь уже нет.

— По-моему, все гораздо сложнее, чем вы думаете, — пробормотала она.

Глава 16

Люк не был склонен к романтическим жестам.

Но наверное, должен был признаться, что ему хотелось сделать такой жест, а потом выбросить его из головы, хотя он и сам не знал, как долго сможет притворяться. Он рассматривал обитый изнутри бархатом ящик, сверкающее содержимое которого являло все цвета от самого светлого аквамаринового до самого темно-алого. Этот магазин, один из самых модных в Лондоне, не выставлял свою роскошь напоказ; его витрины, выходившие на знаменитую улицу, были весьма скромными. Здесь джентльмены могли купить любые подарки своим женам или временным любовницам в зависимости от толщины своих кошельков. Это было очень дорогое и престижное заведение, и чтобы покупать здесь, нужно было иметь глубокие карманы.

Причины, по которым Люк выбрал именно эту лавку, были неясны даже ему самому.

Серьги с топазами, решил он, под цвет неуловимому оттенку золотистых прядей в волосах Мэдлин. Цена была запредельная, но серьги являли образец изящного вкуса. Бесспорно, они были необычные, вроде той красивой женщины, которая в настоящее время занимала его мысли так, что он действительно уже начал тревожиться. Он повернулся к своей спутнице.

— Что ты скажешь?

— Я никогда не видела, чтобы ты раньше думал о драгоценностях так, словно от этого выбора зависит твоя жизнь, вот что я скажу. — Регина бросила на него любопытный взгляд. — И мне очень нравятся эти серьги с топазами, если ты спрашиваешь о них. Какой женщине могли бы они не понравиться? Они просто необыкновенные. И они очень старинные, насколько я могу судить, и элегантные. И еще мне нравится, что камни имеют фаллические очертания.

«Фаллические очертания». Только Регина могла произнести такие необычные слова таким небрежным томом.

Державшийся поодаль продавец, почуяв возможность продажи, улыбнулся с вкрадчивым видом.

— Они античные, милорд, Мне говорили, что когда-то они принадлежали одной этрусской принцессе.

Люк не очень-то поверил в это, но золотая филигрань была настолько великолепна, что слова продавца вполне могли оказаться правдой, и, по его мнению, камни имели красивую цилиндрическую огранку. Золотых дел мастера во времена итальянской античности были настоящими художниками, а ему хотелось удивить Мэдлин. Обдумать, что значит этот порыв можно потом, а теперь он любовник Мэдлин и обязан сделать ей пару подарков.

— Я их беру. Пожалуйста, доставьте серьги по этому адресу, присовокупив поклон от меня.

— Хорошо, милорд.

Восхищенный продавец взял кусочек твердой бумаги.

— И это, — сказала Регина, взяв его под руку, когда они пошли к двери, — много дней будет питательной почвой для сплетен. Обычно ты ведешь себя более скрытно. Должно быть, в ней есть что-то необычное.

Так оно и есть, к несчастью. Ему не нужно ничего усложнять.

— С каких это пор ты стала обращать внимание на сплетни?

— С тех пор как ты начал соблазнять красивых молоденьких вдовушек. Что, как мне известно, противно твоим принципам.

— Ты интересуешься моей жизнью как-то странно для человека, который так упорно скрывает собственную жизнь. — Он бросил на Регину насмешливый взгляд. — Я обязался никогда не задавать тебе вопросов. Не могу ли я рассчитывать на подобную же любезность с твоей стороны?

— Я живу скрытно по очень понятным причинам. Кроме того, я старше, ты не распоряжаешься моей жизнью, и мы говорим не обо мне. Виконт Олти — это просто имя. Для меня ты значишь гораздо больше в другой роли, в роли Люка Доде, и я хочу знать, о чем Люк Доде думает.

Он был светским человеком и полагал, что в прошлом у Регины были любовники, но она выбирала их не в высшем обществе. Поскольку он ее брат и любит ее безоговорочно, все, что делало ее счастливой, казалось ему уместным. Ее личная жизнь — это ее личная жизнь. В основе их отношений лежало взаимное товарищество, потому что они сохраняли дистанцию по отношению друг к другу.

— Хм, — сказал он уклончиво.

— Это так?

Они вышли из лавки на оживленную улицу, и Регина посмотрела на него. На Бонд-стрит всегда много народу, и этот день не был исключением.

Он нарочно сделал вид, что не понял, и спросил:

— Что — так?

— В ней есть что-то необычное?

«Да», — ответил не задумываясь внутренний голос. «Нет», — возразила его прагматическая душа. Она очаровательная и чувственная, и в объятиях Мэдлин он испытывает необычайное, роскошное наслаждение. Быть может, это происходит потому, что хотя она и не невинна, она неопытна в любовных играх — совсем неопытна. С первого же мгновения их встречи у него возникло фатальное ощущение, что он заставит ее страдать.

— Раз уж ты так настаиваешь, да, признаюсь, она необыкновенная.

— В чем?

Он предпочел уклониться от ответа.

— Мэдлин миновала пору первого расцвета. Она вдова, у нее есть сын. Ты знаешь, что наши отношения совершенно приемлемы. Почему же ты спрашиваешь?

— Разве я сказала что-то осуждающее? Я только поинтересовалась, значит ли что-нибудь беспрецедентная просьба сопровождать тебя, чтобы помочь выбрать подарок для этой леди. Ты никогда раньше не спрашивал моего мнения, поэтому я приписала этому походу в лавку некое особое значение.

Она, конечно, права, и ему пришлось согласиться с этим, хотя и против воли.

— Особое значение? Если уж я вознамерился потратить силы и средства, то предпочел бы, чтобы подарок ей понравился, вот и все.

— Понятно. — Она рассмеялась. — Хотя позволю себе заметить, что если человек готов проиграть за одну карточную партию двадцать тысяч, станет ли он беспокоиться из-за расходов на подарки?

Он мысленно поморщился, что и отразилось на его кривой улыбке.

— Сколько времени, по твоим предположениям, потребуется, чтобы об этом забыли?

Регина шутливо похлопала его по руке. Она шла рядом с ним, ничуть не тревожась, что туманная морось оседает на ее блестящих волосах точно хрустальные бисеринки.

— Не волнуйся. Думаю, лет десять — двадцать. — Взгляд у нее был изучающий. — Не хочешь рассказать, почему ты это сделал?

— Почему согласился на пари? Мы что, снова вернулись к этой скучной теме?

— Это ведь непонятно, Люк. У тебя есть недостатки, но безответственное поведение к ним не относится.

— Обязан ли я что-либо объяснять?

— О, вот ты и заговорил как владелец поместья. Я все ждала, когда ты покажешь себя. Да, обязан, потому что я твоя сестра и меня тревожит твое поведение.

Прохожие шли мимо, торопясь под послеполуденным мелким дождем. Люк обвел свою старшую сестру вокруг лужи, пытаясь решить, раздражен ли он или ее тревога кажется ему смешной. Регина обычно настолько погружена в свою работу, что забывает об окружающих.

— Владелец поместья? Ты хочешь сказать, что я высокомерен потому, что владею поместьем?

Он всячески старался не обращать внимания на то, что теплый летний дождик мочит его волосы и сюртук.

— Я неясно выразилась? — Она рассмеялась легко и мелодично. — А я решила, что аккуратно поставила тебя на место. На самом деле ты говорил совсем как папа, когда его сердили мои постоянные вопросы. — Последовала короткая пауза, а потом она сказала простодушно: — Мне его не хватает.

Нужно отдать должное их отцу, хотя Регина была незаконной дочерью и девочкой, он всегда относился к ней как к своему первенцу и старался, чтобы она получила хорошее образование и была включена в семейный круг. Отсюда ведет происхождение ее воинственная — и порой причиняющая беспокойство — независимость.

Она получила по наследству значительную часть его состояния и, поскольку презирала почти все условности, заявила прямо, что не намерена делиться ни с каким деспотом-мужчиной.

Кажется, он ведет себя именно как деспот.

— Мне тоже его не хватает.

Люк говорил совершенно серьезно. Если отставить в сторону его привязанность к отцу, в том, что он унаследовал его титул, были свои неприятные стороны. На нем теперь лежала гораздо большая ответственность — и не только за собственные поступки.

— Возможно ли, что ты вступишь в настоящий брак с этой притягательной леди Бруэр и произведешь на свет еще одного виконта Олти? Отцу это понравилось бы. Я услышала, что по своему положению в обществе она вполне приемлемая кандидатура.

— Нет.

— Нет? — Регина произнесла это слово задумчиво, как исследователь и философ. — «Нет» в смысле, что она неприемлема, или «нет» в смысле настоящего брака?

— Последнее.

— Почему?

— Разве я спрашиваю тебя о твоих планах на будущее?

— Она мне понравится?

Регина строго улыбнулась, не обращая внимания на едкий тон в его голосе.

Понравится ли ей Мэдлин?

— Может быть, — промямлил он, — но ты с ней вряд ли встретишься.

— Значит, мы похожи. — Она подождала, пока он откроет перед ней дверцу кареты. — Хороший выбор. Тебе нужен кто-то достаточно независимый, кто не станет обижаться на твою склонность скрывать свои чувства.

Он немного растерялся, услышав это скоропалительное определение, и прежде чем успел ответить, она оперлась о его руку, уселась в экипаж и сказала:

— А теперь расскажи мне об Элизабет. Поскольку она только что начала выезжать, мне интересно, как все происходит.

Разница в возрасте у его сестер достигала почти двадцати лет, и неудивительно, что они редко общались, несмотря на то что были необычайно похожи внешне и обладали некоторыми одинаковыми чертами характера — например упрямством.

— Она не проявляет ни к кому особого интереса. — Он уселся в экипаж и постучал в потолок, давая знак кучеру. — Знакомо, да? В некоторых смыслах она очень похожа на тебя.

— Я никогда не считала, что нужно освятить брак церковным таинством только ради того, чтобы это одобрили окружающие.

— Мы все это заметили.

Он едва удержался от усмешки. Ее эклектичная натура была известна, в свете это осуждалось.

— Я рада, что наша младшая сестра тоже так не считает. Приятно узнать, что Элизабет самостоятельная.

— О да, в этом ей не откажешь. — Люк помешкал, но потом отбросил колебания, потому что если он и мог довериться кому-то, то это была Регина с ее уверенностью, что частная жизнь неприкосновенна. — Мне кажется, что Майлз испытывает к ней чувства, совсем не родственные. Он ничего не говорит, и вряд ли она что-то понимает, но я… заметил.

— Много же тебе потребовалось на это времени. — Регина улыбнулась снисходительно и в то же время высокомерно. — Я все думала, когда же это дойдет до тебя.

Ее замечание не вызвало у него удивления. Регина есть Регина. Он спросил, отчасти раздраженно:

— А тебе не приходило в голову, что нужно сказать мне об этом?

— Нет. — Она скривила губы. — Это испортило бы все удовольствие, правда? Мне нравится восхитительное либретто о виконте-повесе, надзирающем за невинной простушкой. Ты обратил на себя внимание Веллингтона, но одна девятнадцатилетняя девочка…

— Женщина, — прервал он ее. — Она достаточно взрослая, чтобы ее взяли в жены, так что я всячески стараюсь не думать о ней как о ребенке.

— И тебе это не удается. Вот ты и ощетинился, напустив на себя покровительственный вид. Почему?

— Что значит «почему»? Мы разговариваем о ее будущем. А я ее естественный покровитель.

— Естественный, — повторила она.

Ему с трудом удалось побороть возмущение, вызванное ее явным удивлением, и она это понимала.

— Итак, оставим это. Что мне делать с Майлзом? Я сказал Элизабет, что не советую ей проводить время наедине с ним. Дело не в недоверии, а скорее в соблюдении приличий.

Регина усмехнулась и сбросила с плеч отсыревший плащ.

— О Боже, порочный виконт Олти настаивает на соблюдении приличий… И как же вы договорились с младшей сестричкой?

— Я повел себя дипломатично и не стал подавать это под таким углом.

— Дорогой Люк, а под каким углом ты это подал? Прошу тебя, скажи, что ты не предъявил ей ультиматум деспота.

Не предъявил? Он не думал так раньше, но теперь, когда лицо Регины озарилось смехом, его уверенность поколебалась. Элизабет тогда была явно расстроена, но согласилась, в общем, с готовностью. Со слишком большой готовностью. Он пробормотал:

— Разумеется, нет.

Подвязки были алого цвета, чулки — черного, и Мэдлин не сомневалась, кто их прислал.

Фитч. Этот мерзкий негодяй.

Но доказать это будет сложно. Карточки не было, коробку доставили анонимно, и вряд ли стоило бежать к Хьюберту, рассказывать ему, что находится в посылке, или демонстрировать свой подчеркнутый интерес к тому, кто ее прислал.

Чтоб его сиятельство, этот распутник, куда-нибудь провалился.

Дрожащими пальцами она взяла записку. Там было написано: «Я могу не знать в точности, что произошло, но могу предположить».

Дневник ей вернули, но это не означало, что с этим делом покончено; она знала это все время, несмотря на заверения Люка, что афиширование их связи заставит Фитча замолчать и что вряд ли он предпримет что-нибудь еще. Люди честные, имея дело с презренными подлецами, они сталкиваются с одной трудностью. Порядочная сторона не понимает, насколько черны души подлецов. То не была война, ведущаяся на началах справедливости, то было нечто совсем иное. Люку и в голову не пришло бы изводить женщину так, как мог это делать Фитч. И это ставило его — их обоих — в невыгодное положение. Теперь было ясно, что Фитч вспомнил кое-какие подробности из дневника.

Да, Колин покупал ей черные чулки и красные подвязки и часто просил ее надеть их. У них была такая игра. Эта фантазия доставляла удовольствие мужу, и то, что кто-то оказался в курсе таких подробностей, приводило ее в ярость.

Но стыдно ей не было. Она была немного унижена и сердита, но стыда не испытывала.

Несколькими днями раньше, читая мужнины записи, она как раз нашла кусок текста, в котором говорилось о чулках и подвязках, так что все это было совершенно свежо в ее памяти.

«Понедельник, 16 апреля 1808 года

Вернувшись домой вчера вечером, я с радостью обнаружил, что моя красавица жена воспользовалась моим подарком. При виде ее, ожидающей меня в своей комнате, на кровати, одетой в одни только чулки и подвязки, я пришел в такое возбуждение, что буквально сорвал с себя одежду. Боюсь, что я повел себя слишком пылко, но, кажется, ей это понравилось так же, как и мне, когда я лег на нее. Она так хороша, контраст черного шелка и ее белой кожи такой дразнящий, что я не могу этого объяснить. Хотя я и знаю, что она добродетельна и скромна, воображаемые картины нравились мне. И теперь, после женитьбы, я не стану ходить на сторону. Но в прошлом я всегда наслаждался разнообразием в постели. Привлекательность Мэдлин, как всегда, несравненна. Я в высшей степени счастливый человек… Я уже думаю о том, что куплю ей в следующий раз…»

Кто-то кашлянул, и этот звук мгновенно вернул ее к реальности. Мэдлин подняла глаза.

— Только что принесли, миледи. — Хьюберт стоял в дверях и на этот раз протягивал ей маленькую коробочку, завернутую в серебристую бумагу. — Кажется, сегодня у нас день посылок и посетителей.

Посетителей? Хорошо, что она успела убрать обратно в коробку шелковые чулки.

— А кто пришел, Хьюберт?

— Ваша матушка и тетка, миледи.

Как не вовремя, подумала она, но приняла старательно обернутую коробочку с улыбкой, заметив, что на этот раз к ней хотя бы приложена карточка, тогда как подарок Фитча был доставлен без подписи. Она отложила коробочку на маленький столик.

— Проводите их, пожалуйста, сюда и сразу же подайте чай.

— Да, мадам.

Она глубоко вздохнула, тихонько закрыла крышкой оскорбительный подарок лорда Фитча, положила коробочку на пол рядом со своим креслом и постаралась успокоиться. Когда мать и тетка вплыли в гостиную, она уже улыбалась и совершенно владела собой, как ей хотелось надеяться. Мэдлин встала и подошла к гостьям, чтобы поцеловать каждую в щеку.

— Как хорошо, что вы решили зайти.

Тетка была старше матери, со светлыми волосами, уложенными в тугой пучок, и с неизменно недоброжелательным видом, который особенно раздражал, учитывая обстоятельства. Из всех людей, которых ей не хотелось бы видеть в данный момент, Ида была на первом месте. Хотя Мэдлин и ожидала, что этот визит состоится, как только распространятся слухи о ней и Люке, еще не была готова к нему. Тревожный подарок взволновал ее, когда сталкиваешься с неодобрением, необходимо равновесие, а ее равновесие явно висело на волоске.

Когда тетка поднесла к глазам монокль, чтобы оглядеть ее с деланым видом, который показался Мэдлин до крайности раздражающим. Она со всей любезностью, на какую была способна, предложила дамам сесть.

Поначалу мать пыталась поддерживать неторопливый светский разговор, пока Ида не сказала прямо:

— Успокойтесь, Джейн. Вы тратите время на пустую болтовню. Мэдлин, мы пришли, чтобы узнать, почему вы пустились в такое губительное плавание. Вы сошли с ума?

В изысканной гостиной настала мертвая тишина.

Если бы не посылка с чулками, Мэдлин смогла бы ответить в той манере, которую заранее отрепетировала. Но теперь ей, как ни странно, захотелось, чтобы здесь присутствовал Люк, хотя это еще больше рассердило бы мать и тетку.

Она сразу же отогнала это желание. Ей не нужно, напомнила она себе, чтобы какой-то мужчина опекал ее. Пока не явился лорд Фитч с его нежелательными и неприемлемыми ухаживаниями, она вполне обходилась собственными силами. И она спросила, скрестив на груди руки:

— Губительное плавание?

— Ваша связь с лордом Олти не осталась незамеченной. — Ида произнесла эти слова с весомым осуждением, жесткость ее голоса вполне соответствовала накрахмаленному кружеву воротничка ее серого платья. — О вас говорят.

— Я вдова. — Она изо всех сил старалась не показать виду, что хочет защитить себя. — И нет никаких оснований, чтобы кто-нибудь обращал внимание, позволяю я виконту или не позволяю сопровождать меня при выходе в свет.

— Дорогая, я знаю, что вы вовсе не столь наивны. Он, конечно, человек достойный. — Ее мать улыбнулась, но улыбка вышла несколько натянутой. — Но его репутацию нельзя назвать незапятнанной. Какие у вас плавны на будущее?

— Кажется, никаких. — Мэдлин тоже улыбнулась, надеясь, что по ее лицу не будет заметно, что она знает без всяких колебаний, что никаких планов у них вообще нет.

«Вы можете обещать мне, что не умрете…»

Она так и не спросила его, что означает эта тревожная фраза. Они стали любовниками, но ей еще предстояло пробить крепкую стену его эмоциональной сдержанности. Насколько она могла судить, ей даже не удалось еще приставить к этой стене лестницу, чтобы попытаться сделать это.

— Лорд Олти не склонен строить планы, да в этом и нужды нет. Мы всего лишь… знакомые. Оснований для тревоги нет, матушка.

Тетя Ида издала презрительный звук, который, вероятно, мог сойти за фырканье, хотя она стала бы отрицать до конца своих дней, что способна произвести нечто столь непристойное.

— Я слышала иное.

— Естественно, это вызвало разговоры. — Мать Мэдлин умела царственно игнорировать кого угодно, даже свою сестру. У нее была своя цель, иначе она не согласилась бы нанести этот визит. — Олти — заметное лицо в самых высоких кругах. Он числит сына герцога Беркли среди своих ближайших друзей, а также лорда Лонгхейвена, которого в лучшем случае можно назвать неуловимым.

— Мне известно, кто его друзья. — Мэдлин откинулась к спинке кресла, изо всех сил стараясь не переиграть и не держаться слишком воинственно. — У меня такое впечатление, что их дурная слава и есть цель этого разговора. Могу ли я заметить, что лорд Александр недавно женился, и женился хорошо, несмотря на свою менее чем незапятнанную репутацию?

— Это хорошо для дочери графа Хатауэя, но не думаете ли вы, что вам удастся заставить лорда Олти выполнить свой долг? — Напрямик спросила Ида. — Он не славится любовью к постоянству.

Мэдлин сдерживалась из последних сил, ей очень хотелось заметить, что ей двадцать шесть лет и что ее жизнь — и то, что она с ней делает, — касается только ее. Отчасти визит матери и тетки вызван, конечно, беспокойством, но, в общем, все это весьма походило на обычное вмешательство в ее дела. Она знала, как все это будет, с того самого момента, когда выбежала за дверь вслед за нетерпеливо ушедшим после званого обеда Люком, так что разговор этот ее не удивил, только вызвал досаду.

Но у нее действительно есть родня, не говоря уже о ребенке, и хотя ее собственное счастье тоже должно иметь кое-какое значение, у нее есть определенные обязанности перед всеми ими.

— А вы не подумали, что я не хочу заставлять его выполнять свой долг? Единственное, что он сделал, это сопроводил меня на светский прием, и, как вы заметили, он не славится монашескими манерами. Я уже была счастлива замужем. И не знаю, уверена ли я, что из лорда Олти получится замечательный муж.

— Быть может, вам стоило бы подумать об этом до того, как вы появились в обществе под руку с ним.

— Я подумала, — спокойно ответила она.

Мать с теткой обменялись сердитыми взглядами, но появление горничной с чайным столиком заставило их прекратить разговор. Налив всем чаю, Мэдлин нарочно повела разговор в другом направлении и послала за Тревором; который с радостью оторвался от уроков, потому что явно предпочитал математике лимонные пирожные. Для семилетнего мальчика он вел себя хорошо, но его шаловливые выходки не позволили дамам продолжить расспросы.

Когда мать с теткой ушли, Мэдлин вздохнула с облегчением и погрузилась в свои мысли. Чашка с остывшим чаем так и осталась стоять на столике. Как ни странно, Мэдлин просто радовалась, что дискуссия закончена. Хотя она не была безразлична к мнению своих родственниц или к сплетням, ни то ни другое не встревожило ее так, как можно было ожидать.

— А вы не собираетесь ее открыть, мама?

— Что открыть, милый?

— Вот это.

Ее сын, испытывающий, как и все маленькие дети, страсть к коробочкам в блестящей обертке, указывал на маленькую посылку, лежащую на столике рядом с креслом, на котором она сидела.

Мэдлин совершенно забыла о ней, занятая своими противоречивыми чувствами и задумавшаяся о первых реальных последствиях своих отношений с известным случайными связями виконтом Олти.

— Сейчас открою.

Она улыбнулась и разрешила Тревору подать ей коробочку. Его лицо выражало сильное любопытство.

Карточка была надписана незнакомой рукой, в ней безлично сообщалось, от кого посылка, но сердце у нее забилось сильнее. Развязав ленточку, она сняла обертку и увидела ювелирную коробочку с вытисненным знаком самого дорогого магазина, что очень удивило ее. Внутри, на белом бархате, лежали камни янтарного цвета, от которых у нее дух захватило. А когда Мэдлин приподняла одну из серег, необычная работа ювелира, создавшего оправу, и уникальность этих серег вызвала у нее мягкую улыбку, не имевшую никакого отношения к несомненной высокой стоимости подарка; улыбка была вызвана заботливостью, которая проявилась в этом выборе.

Люк был личностью разносторонней. Изобретательный, уверенный, неоспоримо опасный, с изрядной дозой мужского высокомерия, эмоционально отстраненный, но совершенно очаровательный, когда ему этого хотелось… и, очевидно, была в нем заботливость, которой она раньше не замечала.

Подарок был… самим совершенством. Вообще безделушки не производили на нее впечатления. У нее много драгоценностей. Но это было что-то совсем другое, и серьги ей очень понравились.

Он сделал над собой усилие. Она достаточно хорошо знала Люка и понимала, что сам по себе этот поступок не свойствен человеку, до такой степени отчужденному от мира.

— Красивые, — сказал Тревор, коснувшись кончиком пальца висящего камня, после чего потерял к нему всякий интерес. — А можно я возьму еще пирожное?

Конечно, это было нельзя. Он испортит аппетит и не будет есть за обедом.

— Только одно, — сказала она, улыбаясь, потому что счастье нужно разделить с кем-то, а в данный момент она была беспричинно, глупо счастлива.

А мстительный лорд Фитч пусть провалится ко всем чертям.

Глава 17

— Надеюсь, он понимает, что делает?

Алекс Сент-Джеймс сидел на террасе великолепного дома, построенного герцогом Беркли шесть столетий назад. Он устремил взгляд на равнинны и зеленый парк с прудом, поблескивающим вдали. По пруду в свете клонящегося кзападу солнца с безмятежным видом плавала пара лебедей.

Майкл задумался над этим вопросом. Потом вздохнул и повернул лицо к бризу, наслаждаясь чистым запахом травы и воды после нескольких недель, проведенных в городе.

— Люк хочет покровительствовать ей, и я думаю, способ, которым он намерен это осуществлять, неплох с точки зрения тактики за исключением двух очень важных пунктов.

— Каких же?

В глазах Алекса появилась озабоченность. Его темные волосы были взъерошены, костюм типичен для джентльмена в имении — белая рубашка с широкими рукавами, темные бриджи, поношенные сапоги. Вид у него был обманчиво спокойным.

Временами Майкл спрашивал себя — оправится ли кто-нибудь из них после войны. Хотя он мог говорить только за себя, удовлетворенность жизнью оставалась капризной иллюзией и эмоциональной путаницей вроде спички рядом с порохом. Даже Алекс, который был счастливо женат и которому в не очень отдаленном будущем предстояло стать отцом, постоянно был настороже.

— Для наблюдательного взгляда очевидно — и поверь мне, все общество возбуждено, — что он проводит время с красавицей леди Бруэр не только на людях, но и у нее в постели. Он, разумеется, оправдывает свое поведение, утверждая, что оно удержит Фитча от преследований этой леди, но насколько я могу судить, Люк потерял из виду изначальную цель.

— А что это за цель?

— Каким образом этот мерзавец завладел дневником человека, который занимал высокое положение в обществе и который вот уже почти пять лет как умер? Один мой друг освободил лорда Фитча от этой краденой чужой собственности и вернул ее леди Бруэр, но с тех пор я стал спрашивать себя… как Фитчу удалось завладеть им? Он, конечно, безнравственный хорек, но вряд ли ловкий вор.

Алекс устремил на него взгляд.

— Я знаю тебя достаточно хорошо и понимаю, что ты просто так никогда не думал бы о таких вещах. Неужели ты действительно приехал ко мне в имение, чтобы сообщить, что Люк увивается вокруг леди, которая может в конце концов растопить его замерзший взгляд на брак? Это необычно, согласен, но все-таки я не понимаю, с какой стати ты примчался сюда из-за этого. Ты склонен хранить тайны, а не раскрывать их.

— Честно говоря, я не верю, что его взгляд на брак вообще можно растопить. Но я действительно приехал сюда, чтобы обсудить эту сторону происходящего.

— Ты никогда не вмешиваешься ни во что, пока тебя не попросят или по крайней мере пока не поднимут тревогу. Мне бы хотелось, чтобы ты объяснился. Бывает, что друзья, которые хорошо тебя знают, оказываются полезными союзниками, а бывает, что они раздражают тебя своей проницательностью.

Майкл улыбнулся, но глаза его не улыбались.

— А если я скажу, что муж леди Бруэр был связан с одним человеком, которого корона подозревает в сотрудничестве с французами в течение всей войны?

Наступило молчание. Друг посмотрел на него с явным испугом.

— Я бы сказал, — проговорил наконец Алекс, — что у тебя, как всегда, больше сюрпризов в правом кармане, чем у фокусника средней руки. Кто это?

— Родственник лорда Бруэра.

— Понятно… Когда ты это узнал?

— Два года назад. В то время мы все были в Испании, и это значило для меня немного больше, чем имя на обрывке бумаги. Теперь это стало весьма важным.

— Два года назад? А Люк знает?

— Я не говорил ему об этом, поскольку мне и в голову не приходило, что это имеет какое-то значение. — Майкл рассеянно следил за бабочкой, которая села на маленький декоративный кустик с мелкими желтыми цветами. — Моя теория состоит вот в чем. Дневник похитили, чтобы выяснить, нет ли в нем какого-либо упоминания о родственнике Бруэра. Быть может, о визите, который направил бы наши подозрения на ложный путь и разрушил алиби или показал, что эта особа имела доступ к определенной информации. Здесь возможны самые разные варианты.

— Ты подозреваешь, что лорд Бруэр принимал участие в деятельности изменников?

Майкл этого не подозревал. Он уже думал об этом и пришел к выводу, что Колин Мей был всего лишь невольным сообщником, если вообще был таковым. Он покачал головой.

— Нет. В дневнике нет ничего, что могло бы вызвать подозрения. Я внимательно прочел его. Я даже подумал, что там может быть использован некий шифр, но, насколько я могу судить, это просто беспорядочные записки человека, живущего обыденной жизнью, и к тому же человека, довольного этой жизнью.

— Так ты прочел этот мерзкий дневник?

— Конечно.

Алекс уставился на него, рассмеялся, а потом потряс головой.

— Я и забыл, что иногда самое определение того, чем ты занимаешься, означает, что ты знаешь вещи, которые не следует знать. Продолжай.

— Поверь мне. Я пропустил подробности его постельных отношений с красавицей женой. Я собираю сведения, но не люблю подсматривать за чужими любовными играми.

Майкл скрестил ноги, обутые в сапоги. У него есть совесть, просто он приберегает ее советы для важных случаев. Он вторгся в интимную жизнь леди Бруэр только потому, что пытался расшифровать сведения, которые могли оказаться в дневнике ее мужа; и он не стал бы этим заниматься, не будь это его служебной обязанностью. Он не Фитч. Дневник оказался интересным, но не в смысле непристойности.

И он продолжил с кривой усмешкой:

— Кроме того, я уже несколько лет знаю, что такое интимная близость, и, как нам с тобой известно, заниматься этим делом гораздо интереснее, чем читать о нем. Если отбросить в сторону неосмотрительные и подробные описания того, как лорд Бруэр наслаждался роскошными прелестями своей жены, я не нашел в этом дневнике того, кто завладел им, и поэтому похититель отдал или продал его Фитчу или, может быть, даже передал его третьему участнику, о котором мы еще ничего не знаем. Каким-то образом наш похотливый граф завладел им, но он не мог ускорить никакой процесс и даже не был ни в чем замешан по-настоящему, если хочешь знать мое мнение. Дело не в дневнике как таковом. Дело в мотивах.

Алекс нахмурился.

— Вероятно, ты прав. Теперь я вижу, куда ты клонишь. Почему дневник украли так недавно?

— Нам неизвестно, когда именно его украли. Судя по тому, что рассказал мне Люк, леди заинтересовало, откуда Фитч черпает свои сведения. Тогда-то она и обнаружила, что искомый предмет исчез из запертого ящика. Так что ты прав. Загадочно скорее то, почему он всплыл на поверхность так недавно.

— А почему бы не спросить Фитча, как дневник попал ему в руки?

Майкл покачал головой.

— Воистину, кто был солдатом, солдатом и останется. Шагай напрямик по самому прямому курсу. Мой подход немного не такой прямой. И потом, я уверен, что его сиятельство станет просто-напросто отрицать, что дневник вообще когда-то находился у него в руках, и мне не нравится, что он установит связь между исчезновением дневника и мной. Нет, я не против, пусть он знает, что краже, случившейся в его доме, виноват я: он украл чужую вещь; использовал ее для шантажа и, стало быть, поставил под сомнение неприкосновенность своего жилища, — но есть несколько нерешенных вопросов, которые корона должна решить, хотя Бонапарт уже побежден. — Он помолчал, а потом пробормотал: — Белее того, обе стороны шпионили друг за другом. Во время войны всегда найдутся секреты, которые можно продать. В Англии живет довольно много предателей, которых мы еще не схватили. Мне не дает покоя, что они все еще разгуливают на свободе.

— Значит, теперь ты таким образом служишь королю? Обнаруживаешь неуловимых шпионов-предателей?

Бабочка вспорхнула, трепеща сверкающими крыльями. Майкл ничего не ответил.

Его друг усмехнулся.

— Не понимаю, зачем я задал этот вопрос. Забудь о нем. А теперь, чего ты хочешь от меня? Видит Бог, я твой должник. Твои особые умения очень помогли мне уладить кое-какие сложности, возникшие между моими родственниками и родственниками Эмилии.

— Я рад, что смог это сделать. — И еще он был рад, что Алекс так крепко любит свою прекрасную молодую жену. Роль Майкла, помогавшего уладить разногласия между ссорившимися семьями, была наградой сама по себе. — И мне кажется, что это я был твоим должником. Ты ведь действительно вытащил меня из той французской тюрьмы.

Сент-Джеймс отмахнулся от этого подвига, небрежно взмахнув рукой с длинными пальцами.

— То была война. Я выполнял свой долг.

Это действительно была война, но это еще был и пример крепости их дружбы. Если бы Люк и Алекс не настояли тогда на том, чтобы устроить ему побег, его уже не было бы в живых. Майкл прекрасно понимал это. Если шпион, действовавший в глубине Франции, за много миль от линии фронта, был схвачен, он считался потерянным безвозвратно. Упорство Апекса и влияние, которое Люк имел на Веллингтона, — вот что дало ему возможность выжить.

Но странно — хотя он и помнил, как его схватили — среди них оказался двойной шпион, и по сей день Майкл не знал, кто из его товарищей предал его, — он почти ничего не помнил о пытках, хотя шрамы служили весьма реальным напоминанием о них. Лучше всего ему запомнился холодный серый день и скудное солнце, когда Алекс вынес его наружу, ледяной ветер, проникающий сквозь рваную рубашку в пятнах крови, и то, как Алекс спотыкался под тяжестью своей нощи. Майкл потерял сознание, но когда очнулся в палатке и военный врач наклонился над ним, Майкл понял, что, несмотря на боль, он выжил благодаря настойчивости своих друзей.

Алекс Сент-Джеймс ничего не был ему должен. Да, он помог уладить небольшие разногласия между семьей леди Эмилии и Сент-Джеймсами, но, по его мнению, это было ничто по сравнению с его долгом.

— Я подумал о Джоне, — небрежным тоном сказал Майкл. — У него, по-моему, есть уникальная возможность помочь мне в одном деликатном деле.

Алекс удивился.

— Мой прославленный старший брат станет работать на корону? Я уверен, что эта идея ему понравится, поскольку он любит приключения. Что он может сделать такого, чего не можешь ты? В конце концов, ты тоже маркиз. Зачем тебе понадобилась его помощь?

— Он может поговорить с баронессой Шефер на личном уровне, чего я не могу, потому что, думаю, когда-то они были добрыми друзьями.

— Это вежливый способ сказать, что когда-то она была его любовницей?

— Я вежлив до невозможности, как тебе известно.

— Особенно когда это служит твоим целям. — Алекс усмехнулся. — Так скажи мне, что он должен спросить у прежнего света любви своей. Я пытаюсь представить себе, что может знать эта леди такого, что могло бы тебе помочь.

Конверт лежал в кармане сюртука, и Майкл достал его и протянул Алексу.

— Ты только передай ему вот это, если можно.

— Конечно. — Алекс с любопытством смотрел на конверт; ни о чем не спрашивая. — Ты можешь остаться пообедать? Эмилии понравится играть роль хозяйки, хотя сейчас она легла отдохнуть. К сожалению, из-за беременности ее клонит в сон во второй половине дня.

— Я бы с удовольствием задержался. — Майкл встал. — Могу ли я принять твое приглашение в другой раз?

— Срочные дела?

— Можно сказать и так.

— Я отвезу это Джону немедленно. — Алекс постучал указательным пальцем по конверту, лежавшему на столе, с любопытством глядя на Майкла. — Но прежде чем ты умчишься прочь, объясни вот что. Ты сказал, что есть два характерных момента, которые заставили тебя усомниться, благоразумна ли связь Люка с Мэдлин Мей. Первый, очевидно, состоит в том, что за кражей дневника скрывается нечто большее, чем может показаться на первый взгляд. А второй?

Майкл немного подумал, а потом тихо сказал:

— Он не свободен от слишком тяжелых воспоминаний.

— Из-за того, что случилось в Испании?

На лице Алекса появилось озабоченное выражение.

— Да, из-за того, что случилось в Испании.

— Я, конечно, знаю, что он состоял в связи с Марией и что ее убили вскоре после Бадахоса.

— В связи? Да он женился на ней.

Майкл безрадостно улыбнулся.

Алекс был потрясен. Это было ясно потому, что он широко раскрыл глаза и внезапно замер без движения.

— Он женился на ней?

Вправе ли он рассказать чужую историю? Майкл не был уверен, но это был Алекс и Майкл решил, что хотя Люк ничего не рассказывал о себе, он не стал бы возражать.

— Они нашли церквушку со священником, который совершил обряд венчания, но церковь эта находилась в опасной близости от линии фронта. По дороге обратно в монастырь, где она нашла убежище, они наткнулись на маленький французский патруль. Мария была убита, а Люка тяжело ранили и бросили умирать. Лягушатники сожгли монастырь дотла.

— Боже правый. — Алекс откинулся назад, глаза его стали суровыми. — В день их свадьбы. Он ничего мне не рассказывал.

— Мне он тоже ничего не рассказывал.

Майкл узнал об этом по каналам разведки. Люк даже не упоминал об этом, и он тоже молчал.

— Я знал, что это имело место, — медленно сказал Алекс. — Я знал, что она умерла, но не о свадьбе. Неудивительно, что он такой… замкнутый. Ее убили в день их свадьбы. Как можно оправиться после такого? Я нежно люблю свою жену, и, пожалуй, теперь меньше буду уделять времени незначительным вещам. Как мог я не знать?

— Он не хочет говорить об этом. Можно ли его упрекнуть?

— Нет, — мягко согласился Алекс. — Нет. Зачем сыпать соль на раны? Я бы не выдержал такого. Как он живет с этим?

— Я никогда не был женат, так что не могу знать в точности, — мрачно сказал Майкл, — но осмелюсь предположить, что он живет не очень хорошо. Но есть шанс, что леди Бруэр поможет ему.

— Я думала, мы направляемся в оперу.

Мэдлин выглянула в окно кареты, и на ее лице выразилось удивление, потому что она наконец поняла, что поездка их затянулась.

Люк мягко улыбнулся.

— Я решил удивить вас чем-то более забавным, чем зрелище обреченных любовников и трагических событий. Быть может, это звучит совсем некосмополитично и я напрасно признаюсь в этом, но я никогда не интересовался итальянской драмой. Она мешает мне наслаждаться музыкой, как бы хороша ни была драма сама по себе.

— А что вы придумал и вместо оперы?

Голос ее прозвучал настороженно, чего и следовало ожидать. Сегодня она была ослепительна в белом атласном платье с золотистой отделкой на глубоком вырезе и на подоле, с рукавами, которые заканчивались у локтя кружевной оборкой; ее веер был настоящим произведением искусства — ручка из резной слоновой кости и экзотический рисунок, изображающий леопардов и слонов. Серьги, которые он ей подарил, заманчиво покачивались у стройной колонны ее шеи при движении кареты, а глаза, большие и темные, смотрели на него с очаровательным смущением.

Вот и хорошо. Она тоже его смутила, и когда он увидел ее в этих серьгах, его почему-то охватило четкое, хотя и беспричинное чувство обладания, как если бы эти серьги явились символом связи между ними, связи, которую он хотел игнорировать, но не мог.

На самом деле все было очень просто. Он глубоко привязался к ней, и ни в коем случае не пытался это отрицать. Он знал, что она совершенно не та женщина, с которой ему нужно было связываться, потому что с Мэдлин слово «связь» приобретало пугающую значительность.

И все же он это сделал.

— Я хотел, чтобы этот вечер вы провели со мной, — сказал он с не присущей ему искренностью, пытаясь определить ее реакцию. — Я хочу воплотить в жизнь, необычный каприз.

— Вы никогда не бываете капризным, Олти.

— Испытайте меня, — тихо сказал он в ответ на ее вызов.

Ее веер раскрылся, якобы потому, что ей нечем было дышать.

— О, я уже испытывала вас, — прошептала Мэдлин, маняще опуская ресницы. — Думаю, что именно из-за этого мы и попали в неприятное положение.

— А разве мы попали в неприятное положение?

Не успел он договорить эти слова, как сразу же пожалел о них.

— Не знаю. Разве это не так?

И речи не могло быть, чтобы он ответил на этот неуверенный вопрос. Вместо этого он предпочел вернуться к эротической теме.

— Если мы говорим намеками, миледи, могу ли я сказать, что немыслимо наслаждался той первой пробой? — Удобно расположившись на сиденье, он посмотрел на нее из-под тяжелых век. — Слишком наслаждался, поскольку не смог устоять против желания повторить. В прошлом году у меня не было намерения видеть вас снова после такой ночи.

Сказано было откровенно.

— Я восхищен тем, что вы изменили ваши мысли.

Она то и дело заставляла его замолчать, и ирония заключалась в том, что он тоже был в восторге. И он имел твердые намерения пребывать в восторге и сегодня ночью. Если сибаритские удовольствия — это все, что у них есть… тогда он намерен выжать из них все возможное.

— Я думаю, что в этом мы согласны.

— Тогда вы скажете мне, куда мы едем?

— Нет. — Он улыбнулся, чтобы смягчить свой отказ. — Вы не любите сюрпризы?

— Только приятные, Олти.

Он подавил желание рассмеяться. Ее строгий тон уравновешивался любопытством в ее глазах. Он сказал:

— Я всегда стремлюсь быть вам бесконечно приятным. Разве у меня это не получается?

Она ответила не сразу, но продолжала рассматривать его, а потом пробормотала:

— Получается до такой степени, что это меня тревожит.

— Это комплимент или порицание?

— Думаю, и то и другое. Не знаю.

Он обдумал двусмысленную природу ее ответа, но она выглядела такой молодой и неуверенной по контрасту с замысловатым фасоном своего платья, что его реакция была скорее нежно-снисходительной.

Это само по себе явилось откровением, потому что он был любовником скорее страстным, чем сентиментальным. С Мэдлин он был и тем и другим.

— Я бы сказал теперь так: мне хотелось бы, чтобы вы доверились мне в этом случае, и если я вас огорчу, вы спокойно выскажете на эту тему все, что вам угодно. Что скажете?

— Это не секрет, — спокойно ответила она. — Я зашла далеко. Так что очевидно: я вам доверяю.

«Я зашла далеко…»

Трактир находился за пределами Мейфэра, это он предусмотрел, и поскольку он заранее сделал все приготовления, их ждали. Люк вышел из кареты и помог выйти Мэдлин. При виде непривлекательного снаружи дома она бросила на спутника вопросительный взгляд, но он взял ее за локоть, подвел к двери, наклонился и прошептал:

— Вы можете мне довериться.

Эти четыре обычных и простых слова он произнес совершенно серьезно.

В данном случае они вовсе не были просты.

В заведении было тихо, в воздухе пахло чем-то очень вкусным, и поскольку он заказал для их трапезы самую лучшую гостиную, их усадили в маленькой комнате с низким потолком и незажженным массивным каменным очагом. Горели свечи, окна были открыты в маленький, обнесенный стенами сад, и от этого пламя свечей слегка колебалось. Блюда приготовили согласно его подробному описанию — охлажденный суп из огурцов, палтус из Дувра, жирная утка с портвейном, бифштекс и десерт красивая фантазия из сладкого крема, карамели и взбитых сливок от его личного кондитера. Он также велел подать разные вина, и после последнего блюда один из официантов, молодой лакей, внук его дворецкого, служившего семье Доде не один десяток дет, разлил шампанское. Его молчание было гарантировано как преданностью, так и существенным денежным поощрением.

Гениальная идея — снять весь этот уютный трактир на всю ночь, решил он, глядя, как Мэдлин с аппетитом, облизывает ложку, насладившись десертом. Живущие по соседству люди не принадлежат к высшему обществу; пожилой трактирщик вряд ли станет сплетничать, учитывая, как ему заплатили; и они впервые могут провести вместе всю ночь. Он задумал это, когда Мэдлин сказала, что ее невестка забирает Тревора на несколько дней в имение вместе с его двоюродными братьями. Эта мысль пришла ему в голову и не оставляла его до тех пор, пока он все не устроил.

Прекрасно. Он не стал бы просить, чтобы она отняла у сына время ради него, но можно ли устоять перед шансом заполучить ее на всю ночь?

«В этом-то все дело, я не мог», — думал он.

— Здесь больше никого нет, — заметила она, ставя бокал на стол. — Я понимаю, что на кухне есть прислуга, но здесь совершенно тихо.

— Стены непроницаемы.

— Я заметила, — сухо ответила Мэдлин. — Мы здесь единственные гости, не так ли? Зачем было так утруждать себя и так тратиться, когда мы могли просто побыть в моем доме?

— Спокойный обед вдвоем нельзя оценить деньгами. И потом, я не хочу, чтобы мне пришлось следить, не настает ли рассвет.

— Моя горничная уже знает. — Ее темные глаза при свете свечей казались более необычными, чем всегда. — Мне она ничего не сказала, но я поймала не одну ее лукавую улыбку.

— Но она никогда не видела меня в вашей постели. — он был более опытен, более четко понимал тонкости восприятия злоязычного светского общества. — Это важно. Предположение есть предположение. Если бы она застала меня в постели, это было бы несомненно; вообразите, какой это был бы скандал.

— Вы слишком любезны.

— Я глупец, — громко сказал он, хотя вовсе не собирался этого делать, но сейчас он смотрел в глубины ее глаз и знал — знал наверняка, — что их ждет через пару часов, когда они останутся одни и она будет принадлежать ему, и это сделало его безрассудным, а он редко терял контроль над собой.

Он хотел владеть ею, и владеть свободно, и каким бы сентиментальным, нелепым и простым ни было это желание, но ему хотелось проснуться рядом с ней!

— А разве мы оба не глупцы? — рассмеялась Мэдлин, и этот веселый звук расшевелил его — не только его страсть, но и его сердце.

О Боже, его сердце.

Нет, не так. Сердца у него больше нет. Оно осталось в могиле на склоне холма, в Испании. Когда умерла Мария, он был уверен, что умер вместе с ней.

«Может быть, ты ошибся».

«Господи, помоги мне». Может быть, он действительно ошибся.

— Да, — с мрачным видом согласился он, встал и протянул ей руку. — Не подняться ли нам наверх? Сюрпризы еще только начинаются.

Глава 18

Зрелище оказалось просто сказочным, хотя обстановка комнаты была довольно скромной. Зажженные свечи на каминной полке, удобная кровать под балдахином, занимавшая чуть ли не всю комнату, окна со средниками, впускающие мягкий ночной ветерок, лепестки роз, разбросанные… разбросанные повсюду: на постельном белье, на полу, даже на подоконниках. От раздавленных цветов исходил опьяняющий запах.

Мэдлин с трудом удержалась от смеха при виде лица Люка, а он пробормотал:

— Кажется, я велел создать романтичную обстановку. Я не знал, что в это понятие входит уничтожение невинных цветов.

Он велел создать романтичную обстановку. Это, подумала она, само по себе романтично. Не говоря уже о том, что этот высокий человек едва помещался в такой маленькой комнатке, что при его росте голова у него чуть ли не упиралась в потолочные балки; прибавьте сюда точеное лицо и элегантный вечерний костюм подчеркнуто классического характера…

— Все эти усилия, полагаю, требуют награды.

Мэдлин услышала в своем голосе хриплые нотки и поняла, что такой искушенный человек, как Люк, не мог их не заметить. Она сделала шаг и оказалась настолько близко к нему, что смогла, подняв руку, легко провести пальцем по его губам.

— Вы можете подумать о чем-то, чего вам хочется?

— Я могу высказать парочку мыслей.

Люк привлек ее в кольцо своих рук, обнял за талию, опустил голову, и его губы нежно и настойчиво встретились с ее губами.

«Быть может, это действительно блестящая мысль», — подумала она, наслаждаясь ощущением его близости и пылкой страстью его медленного поцелуя. Поцелуй этот был какой-то другой: не такой торопливый, не такой тайный, не такой запретный…

— Давайте разденемся? — прошептал Люк ей в губы. — Тогда нам будет удобнее обсудить остаток вечера.

Мэдлин чувствовала себя покинутой, как бывало всегда, когда Тревор уезжал с Мартой и своими шумными кузенами в их имение, но она любила свою невестку и доверяла ей, и семья Колина заслуживала, чтобы быть участью жизни ее сына. Обычно Мэдлин плохо выносила тишину в доме и пустоту, которая появлялась в ее жизни в отсутствие Тревора, хотя отсутствовал он обычаю недолго, и теперь она не знала, следует ли ей чувствовать себя виноватой из-за счастья, которое горело внутри ее и которое было вызвано присутствием Люка.

Нет, решила она мгновение спустя, не следует, потому что ее жизнь тоже имеет значение, и хотя она умерла бы ради своего сына и без всяких оговорок считала его самым главным в своей жизни, она не стала любить его меньше потому, что полюбила кого-то еще.

Любовь. Хотя это, наверное, не самый хороший урок самосохранения или скромности, она боялась, что это именно любовь. Ее чувства давно вышли за пределы страстного увлечения, и если быть честной с самой собой, она знала это все время. Почему никто другой никогда не мог соблазнить ее? Не говоря о физической привлекательности, в Люке она ощущала родственную душу… этот человек нравится ей таким, какой он есть, это не просто любовник, он может быть еще и другом, и партнером, и спутником на всю жизнь…

Нельзя сказать, что признаваться в любви к недоступному лорду Олти было разумным или скромным, но в его присутствии она утрачивала и разум, и скромность, и она, наверное, знала год назад, что это произошло, иначе она никогда не вернулась бы в его объятия. Значит, думала она, в то время как Люк повернул ее, взяв за плечи, и принялся расстегивать на ней платье, они заслужили, чтобы провести эту ночь вместе.

Ей нужно это, и подсознательно она ощущала, что это нужно и ему тоже.

Возможность полюбить во второй раз — редкий дар, и если Люк все еще не отвечает ей взаимностью, он все же изменил своим привычкам и устроил так, чтобы они могли побыть вместе подольше, И это наполнило ее тихой радостью.

Вместе.

Его пальцы трудились над застежкой платья, губы касались затылка.

— Вы меня околдовали.

Мэдлин опустила голову ему на грудь, медленно вздохнула. Его губы теребили ее ключицу, и от этого по всему ее телу разливалось тепло. От его волос, касавшихся ее щеки, пахло лесом и мужчиной.

— Вы хотите сказать, милорд, что я напустила на вас злые чары?

Он тихо рассмеялся.

— Что-то произошло с моим здравым смыслом.

«Со здравым смыслом нас обоих», — мелькнула у нее смутная мысль; она положила голову ему на плечо, восхитительное ощущение овладело ею. Соски затвердели от того, что он делал с ними, и от того, что, как она знала, будет дальше, и когда он спустил платье с ее плеч и шелк тихо зашелестел, она издала еще один предательский вздох.

— Из-за вас я стал страшно рассеянным. — Его руки скользнули вверх и обхватили ее груди поверх тонкого кружева сорочки. — Спросите у моего управляющего. Сегодня я почти не обратил внимания на его доклад о состоянии дел в моем имении. Вместо этого я думал вот о чем. — Он водил пальцем вокруг ее соска. — Когда он в третий раз задал мне один и тот же вопрос, я извинился и попросил его перенести наш разговор на другое время.

— Не знаю, насколько отвлекаю вас от дел, но я сама явно стала рассеянной. — От его прикосновений она испытывала легкую дрожь удовольствия. — Вы весьма опытны в том, что делаете в данный момент, но я не могу на вас рассердиться как следует.

— Из-за моего неотразимого очарования?

Его палец продолжал описывать чувственные круги, насмешливый, как и его голос.

— Должно быть, да, — прошептала она, утратив всякие силы для сопротивления.

Когда он положил ее на кровать, она закрыла глаза, отдаваясь моменту, потому что знала, что любит этого человека. На этот раз, когда он освободился от одежды и сорвал с нее сорочку, они лежали, прижавшись нагими телами, их губы мягко соприкасались, руки изучали тела друг друга, в комнате стояла тишина, если не считать хора насекомых в саду и случайных криков ночных птиц, и Мэдлин могла вообразить не только удовольствие, но… нечто гораздо большее.

Как это опасно. Ей не следует делать это.

— Серьги вам идут, — сказал он, улыбаясь, — особенно сейчас, когда они ваше единственное украшение, если не считать несравненной красоты.

— Довольно цветистая для вас фраза, милорд. — Она погладила его гладкую как бархат плоть. — Особенно когда я могу сказать, что вы больше заинтересованы в действиях, чем в разговорах.

— Проницательна и красива. — Он лизнул ее губу. — Какое восхитительное сочетание.

Люк трогал и возбуждал ее с умелой легкостью, и когда он оказался между ее бедер, его язык, а не пенис, довел ее до судорог освобождения. Ее оргазм был быстрым, пылким и сопровождался криками, так что она порадовалась, что трактир почти пуст. Легко поцеловав ее в бедро, Люк поднялся и плавно соединил их тела медленным размеренным ударом мужчины в женщину.

«Если бы только соединение наших жизней было таким же легким», — подумала она сквозь чувственную дымку, инстинктивно устраиваясь так, чтобы как можно глубже принять его в себя.

В тот момент, когда они соединились в одно так интимно, казалось, что это очень просто — дать захватить себя великолепному наслаждению, ощущая Люка над собой и внутри себя, чувствуя ритмическое соединение их тел…

Снова она на раскаленной добела вершине, и на этот раз из самой глубины его груди вырвался какой-то неразборчивый звук. Он уронил голову, его глаза были крепко зажмурены, он напрягся, а Мэдлин припала к нему, и горячий жидкий поток его освобождения соединился с потоком обжигающего экстаза…

Он не отстранился, и она заметила момент, когда он это понял, потому что замер, на миг задержал дыхание, а выдохнул… с отчаянием, со страхом или с негодованием на себя самого?

«Не нужно, не разрушай извинениями этот прекрасный момент», — молча молила она. Незапланированная беременность — это событие, которое изменит всю ее жизнь, она это знала, и до сих пор он был осторожен, но то, что произошло сейчас, будет полностью испорчено, если он сразу же станет выражать сожаления.

— Откройте глаза, — тихо сказал он.

Ее ресницы медленно поднялись, и она устремила на него взгляд. Он лежал, опираясь о локти, тела их по-прежнему были соединены, его спутанные волосы касались его подбородка.

К ее удивлению, он спросил тем же тихим голосом:

— Что вы теперь чувствуете? Скажите.

«Что я вас люблю. Что я хотела бы от вас ребенка, если вы только что подарили мне его».

Нет, все это никуда не годится. Ей хотелось это сказать, но она очень боялась, что он хочет услышать не это.

— Жизнь ведет нас по извилистому пути, — прошептала Мэдлин, проведя пальцем по его пушистой брови, и улыбка трепетала на ее губах. — Мы не можем все контролировать, как бы ни пытались. Как ни банально это звучит, но будь что будет.

Его серебристо-серые глаза были непроницаемы, но в них хотя бы не было сожаления.

— К несчастью, вы заставили меня утратить самообладание.

Это не было цветистым признанием в любви, но это было допущением. Она услышала это по его голосу и прошептала:

— Я думаю, это очевидно, что вы тоже подействовали на мою рассудительность.

— Я стараюсь быть с вами осторожным.

Что это значит? Осторожным, потому что не хочет, чтобы она забеременела, или эта осторожность вызвана другими причинами?

— Я не хрупкий цветок, милорд.

Тут он усмехнулся, сразу став моложе и веселее.

— Действительно, нет. Вы очень страстная независимая женщина, леди Бруэр. Я хотел только сказать, что пытаюсь ничего не усложнять, но боюсь, что порой мне это не удается.

— Согласна.

Она улыбнулась, почувствовав еще большую любовь к нему за его заботу о ней, за его признание, которое так трудно сделать человеку, обладающему богатством и властью, привыкшему получать то, что ему нужно, и уходить от того, что не нужно.

Взгляд его был внимателен и испытующ.

— Будь что будет, вы говорите. Если родится ребенок, мы разберемся с этой ситуацией. Но потом. Не сейчас.

Стараясь казаться не встревоженной этой возможностью, она сказала:

— Женщина не всегда может зачать ребенка. Нам с Колином понадобилось полгода, прежде чем я забеременела Тревором.

— Прекрасно. Беспокоиться из-за этого теперь означало бы испортить весь наш вечер. — С тихим смехом он скатился с нее. — Предвкушение — это явно возбуждающее средство. Все произошло так быстро. Следует ли мне чувствовать из-за этого смущение?

— По моему мнению, в некоторых случаях бывает что сказать, несмотря на быстроту.

Мэдлин говорила таким же легким тоном, всячески стараясь держать под контролем свой смятенные чувства, но ей не очень-то удавалось обрести модную сдержанность, особенно после таких пылких лаек.

— В некоторых случаях вас просто лишают выбора, — сказал он с кривой усмешкой. — Мне придется смягчить удар, нанесенный моей мужской гордости таким быстрым завершением. Есть возражения против варианта долгого, медленного и… порочного?

— Я уверена, что с вами любой вариант будет незабываемым.

Что-то мелькнуло в его глазах, и она поняла, что проговорила эти слова слишком тихо и слишком искренне. Его реакция не ускользнула от нее, и она быстро сказала, с насмешливым оттенком:

— Хотя вы пока что не очень-то поразили меня своей порочностью, Олти.

— Вот как?

Он медленно приподнял уголок рта. Заложив руки за голову, он лежал, не смущаясь своей наготы, свет обрисовывал крепкие мускулы его торса. Опавший член устроился между мощными бедрами, и она не могла не сравнить Люка с воином-спартанцем, таким, какими она представляла себе этих воинов, — гладкий, лоснящийся, опасный человек.

— Мне придется исправить этот недосмотр.

— Жду с нетерпением.

Ну вот, к ней вернулась отчасти ее деланная беззаботность. Она вытянулась, довольная тем, что его взгляд сразу же устремился на ее выпяченные голые груди, а потом переместился ниже, туда, где сходятся бедра.

— Сомневаюсь, что вам придется ждать долго, — пробормотал он, касаясь рукой влажного треугольника. — Вы могли бы соблазнить и ангела, а мне кажется, мы с вами знаем, что я вовсе не ангел. А вы рядом, и это так удобно…

Позиция сзади, думал Люк, пока примитивное, лихорадочное удовольствие насыщало его чувства, приносит большое физическое удовлетворение, но ему не хватает возможности видеть, как румянец возникает под ее кожей, как трепещут ее ресницы перед тем, как она отдается оргазму, и он не чувствует, как ее ногти с предательским отчаянием впиваются ему в плечи. Стоя на коленях, он обхватил ее бедра, ворвался в нее с большей силой, но проиграл сражение, оказавшись не в состоянии удержать свой оргазм, когда услышал ее сдавленный крик.

«Что же это я делаю?» — спрашивал он себя, охваченный хаосом чувств, в то время как его сердце наконец прекратило свои попытки выпрыгнуть из груди. Оба они вспотели, тела их сплелись, его щека лежала на ее шелковистых волосах.

Если он своей похотью доведет ее до состояния полного изнеможения, это ничего не уладит.

Нет, это грубое слово не годилось для обозначения того, что происходит, когда он прикасается к Мэдлин. Ее он любовно ласкает. К несчастью, он понимает разницу между случайной связью с женщиной и чем-то более глубоким.

Отсюда и проблема, вот именно.

Год назад она посмотрела на него… и он познал этот тихий свет в ее глазах. Свет этот неизгладимо врезался в его душу, как будто она без слов предложила ему дар, который он не смог отвергнуть или забыть. Существовала очень серьезная причина, почему он избегал ее весь этот год, и теперь, когда он явно больше не собирался с такой решимостью держаться от нее как можно дальше, ему придется иметь дело с возможными последствиями своих поступков.

Она вполне могла забеременеть. После того первого соития он целиком отдался соблазну и смирился с тем, что был непростительно беспечен; теперь он ласкал ее без оглядки и без всякой осторожности. Был ли этот порыв совершенно неосознанным, или он загадал, чтобы судьба решила его будущее?

Завтра, пообещал он себе, слишком удовлетворенный, слишком сильно ощущающий ее мягкое соблазнительное тело, прижавшееся к нему, слишком остро сознающий, что счастье не может быть мимолетным чувством.

Утром он поговорит со своим беспокойством, но теперь…

— Лорд Фитч прислал мне кое-что.

Это короткое сообщение прозвучало полным диссонансом. Люк поднял голову и посмотрел на отвернувшееся лицо Мэдлин.

— Что?

— В присущей ему омерзительной манере. — Она скорчила гримаску. — Чулки и подвязки. Колин часто… ну, ему нравилось, когда на мне были только чулки и подвязки. Я еще не прочла весь дневник… я еще не могу это сделать, но об этом там было написано. Прислать такое мог только Фитч. Никто больше не может этого знать.

Майкл может знать, но Майкл меньше всех на свете стал бы изводить Мэдлин, скорее наоборот. Он выкрал ради нее дневник без всяких оговорок, не говоря уже о его нежелании пятнать ее безукоризненную репутацию. Рука Люка, лежавшая с властным видом на ее животе, невольно разжалась, притянув ее ближе инстинктивным жестом защиты.

— У графа явно нет желания дожить до преклонного возраста. Мне надоели его выходки.

— Он не заслуживает того, чтобы из-за него вставали ни свет ни заря. — Она дотронулась до его руки, погладила ее, а потом сплела свои пальцы с его пальцами. — Но ваше благородство трогательно.

Его благородство в данном случае показалось ему сомнительным, но разозлился ли он при мысли о том, что Фитч продолжает терзать ее? Да, конечно.

— Злобные наклонности Фитча следует исправить, и это удовольствие я беру на себя.

— И не пытайтесь, прошу вас. — Мэдлин повернулась в его объятиях, маленькая и теплая; судя по голосу, она почти засыпала, потому что он долго не давал ей спать. — Я рассказала вам просто потому, что не могу рассказать больше никому, и потому, что это меня огорчает.

Тем больше причин уничтожить человека, доставившего ей столько огорчений.

— Не думайте больше об этом — о нем, — сказал он, целуя маленькую изящную впадинку у нее за ухом. — Он покончил со своими мерзкими шуточками. Даю вам слово.

— Хм…

Вряд ли это можно было счесть ответом; она погрузилась в сон так быстро, что Люк усомнился, спала ли она вообще предыдущую ночь. Лунный свет золотил ее волосы бледным блеском, и Люк обнял ее нежно, совсем иначе, чем обнимал в мгновения их взрывной страсти.

Если бы только он мог стереть из памяти прошлое…

Но он не мог. Нет. Даже попытка была бы эмоциональным самоубийством, а он покончил с мыслью принести себя в жертву на алтарь ужасных воспоминаний. Горький опыт существует — до некоторой степени всякий человек должен с ним иметь дело, потому что жизнь по определению включает в себя утраты и измены, — и то, что он обрел этот горький опыт, сделало его прагматиком, а не мечтателем.

Мария доверилась ему с той же милой щедростью. Она носила его дитя, и он женился на ней, а потом она умерла…

Возможное повторение прошлого приводило его в ужас.

В Испании холодной весенней ночью он научился не предаваться мечтам.

«Итак, — заметил он себе, лежа в темноте, потому что свечи начали гаснуть, — я, возможно, не способен предложить любовь, став на колени, но могу защитить Мэдлин от махинаций ее теперешней Немезиды».

Какой бы волшебной ни была прошедшая ночь, при свете дня их расставание приобрело характер ясной реальности.

Они позавтракали в той же маленькой интимной столовой, завтрак был обычный и состоял из кофе, лепешек с изюмом, деревенской ветчины и яиц пашот, но все это казалось необычным потому, что напротив нее сидел с небрежным видом Люк в белой рубашке с пышными рукавами, не застегнутой у горла, его улыбка была как ртуть, когда он поднимал взгляд и замечал, что она смотрит на него поверх своей чашки. Разговор шел самый общий, они старательно избегали строить планы на будущее, и ему удалось с тревожащей легкостью превратиться из пылкого любовника в любезного знакомого.

Ей было не так легко отмахнуться от их близости, от интимностей, которые имели место между ними, от возможности того, что она зачала от него ребенка.

На самом деле она задавалась вопросом — было ли это просто для него, потому что он оставался спокоен, когда они садились в карету, и не разговаривал с ней, пока они не подъехали к ее дверям. Утро было в разгаре.

Она не сомневалась, что соседи заметили их появление.

— Благодарю вас, — сказала она просто и искренне, когда он помог ей выйти из экипажа. — Вы обременили себя множеством хлопот.

Солнечный свет подсвечивал его волосы и подчеркивал точеные черты лица.

— Это я благодарю вас, — тихо сказал он, за то, что вы оказались в высшей степени достойны их.

— Я думаю, что если раньше все сомневались в том, что мы с вами любовники, то теперь это уже не гипотеза, поскольку вы привезли меня утром домой, одетую в вечернее платье.

Мэдлин смирилась настолько, что ей даже удалось улыбнуться.

Руки его выпустили ее талию, и он грустно улыбнулся.

— Кажется, все было спланировано достаточно тщательно, чтобы я мог проснуться утром, держа вас в своих объятиях. Общество не следит за каждым шагом мужчины с такой страстной сосредоточенностью. Но все равно наша связь уже ни у кого не вызовет сомнений. Вы возражаете?

Возражает ли она?

Нет. Потому что она провела ночь своей мечты. Быть может, мечты порочной, но если мечта включает в себя виконта Олти, тут и говорить не о чем.

— Я не так безразлична, как вы, милорд, — сказала она, спокойно улыбаясь, — но я довольно быстро обучаюсь.

Он кивнул, лицо его изменилось.

— Завтра я уезжаю на несколько дней из Лондона. Когда вернусь, зайду к вам.

Она действительно была слишком увлечена им, и мысль о его отъезде заставила ее сердце сжаться.

— В таком случае желаю благополучного путешествия.

Он кивнул, сохраняя на лице бесстрастное выражение, а потом снова уселся в карету.

Мэдлин мысленно встряхнулась, осознав, что стоит перед своим домом, и быстро поднялась по ступенькам. Ей не хотелось видеть, как он уезжает. Ей хотелось, чтобы ничто не портило воспоминаний о том, что произошло между ними.

Неуловимый лорд Олти устроил романтическое свидание.

Конечно, это своего рода триумф.

Глава 19

Из маленького фонтана тихо и мелодично падала вода, напоминая о загородной жизни здесь, в обнесенном стенами городском саду. Были здесь и птицы — зяблики, порхающие в декоративных кустах, и другие, издающие более музыкальные трели, создающие фон для городского шума и стука невидимых экипажей.

Элизабет присела на краешек мраморного бассейна и задумчиво провела пальцем по воде. Вода была чистая, воздух теплый, насыщенный душными запахами летнего дня, ясное лазурное небо было испещрено клочками белых облачков.

Обычно Элизабет наслаждалась такой погодой, но сегодня на душе у нее было уныло; как зимой в Йоркшире.

Майлз ее избегает. Это было совершенно очевидно, и она была не единственная, кто тоже понимал это. Ее мать явно все заметила и прокомментировала, идаже Люк, в его теперешнем состоянии поглощенности собой, спросил у нее, не случилось ли чего-нибудь.

Ответ был прост. Все случилось.

Из фонтана в виде каменной рыбы с открытым ртом с немолчным журчанием струилась вода. Это было так заманчиво, что она наклонилась, подняла юбки и сбросила туфли, а потом развязала подвязки и стянула чулки. Повернувшись, она опустила в воду сначала кончики пальцев, а потом погрузила в нее ноги до середины икр. Ощущение было замечательным, но в глубине души ей по-прежнему было не по себе.

Она вела себя как законченная дуреха, а теперь приходилось за это расплачиваться. Почему ей казалось таким необходимым то и дело бросать вызов Майлзу, все время противоречить, держаться с ним так развязно?

— Видите ли, вам не следовало оставлять это в моей спальне.

Услышав этот спокойный голос, она резко обернулась. Предмет ее размышлений — в чем не было ничего особенно замечательного, потому что он часто бывал предметом ее мыслей в последнее время, — стоял рядом и держал в руке ее записку. К ее облегчению, выглядел он… обыкновенно. Майлз как Майлз, с темно-каштановыми волосами и янтарными глазами. Однако на лице его застыло вопросительное выражение.

— Я не смогла бы передать ее тебе лично. — Она посмотрела на записку в его руке. — Ты все время дулся.

Майлз резко вскинул брови. Он стоял на садовой дорожке без сюртука, который снял, очевидно, из-за жары.

— Дулся? Боюсь, вы ошибаетесь, поскольку мое поведение могло быть воспринято как нахальное из-за того, что я не согласился с леди. Взрослые мужчины не дуются. Мы можем быть в дурном настроении или угрюмыми, но слово «дуться» здесь неуместно. — Он махнул листом бумаги. — Ну так о чем же это?

Она устала, даже когда писала эту записку. И ей совершенно не хотелось обсуждать ее. Майлз казался вполне обычным, и может быть… вполне возможно, что смятение чувств, в котором она находилась в последние дни, было всего лишь плодом ее воображения. Она стряхнула с пальцев хрустальные капельки воды и улыбнулась, надеясь, что улыбка получилась вполне невозмутимой.

— Я попыталась выразить сожаления из-за того, что мы разошлись на днях во мнениях.

Уголок рта у него как-то странно изогнулся, как будто вопреки воле самого Майлза.

— Мы вовсе не разошлись во мнениях. Просто я отказался действовать заодно с вами, и это вызвало ваше раздражение. Но, — добавил он с наглым высокомерием, — поверьте мне, ваша записка показалась мне очень трогательной. За все долгое время нашего знакомства я не припомню, чтобы вы за что-то просили прощения.

— Разумеется, просила, — с жаром возразила она.

— Назовите хотя бы один случай.

Ну да, может, она и была упряма, когда дело доходило до необходимости признать, что она не права. Он тоже был хорош, но сейчас он был прав. Она не могла вспомнить ни одного примера.

До этого дня.

— Я решил, что вы не сможете справиться с определенными обстоятельствами, если придется, — сказал он.

Именно это выражение его лица раздражало ее с тех пор, как ей исполнилось пять лет. А может, и раньше, только она не могла этого вспомнить.

Оглядываясь назад, она поняла, что ей не следовало класть записку ему на подушку. Во-первых, кто-нибудь мог обнаружить, что она заходила в его комнату, а во вторых, вообще не стоило ее писать, если, прочитав ее он стал таким самодовольным. И Элизабет выпалила:

— Мы живем в одном доме. Я попыталась сделать так, чтобы мы снова могли разговаривать друг с другом.

— А я и не знал, что мы не разговариваем.

— Когда мы разговаривали в последний раз? — напрямик спросила она.

— Я занят.

— Ты ведь не избегаешь меня? — спросила она, чувствуя, как жарко греет солнце ее плечи сквозь тонкий муслин дневного платья, как неподвижен воздух.

Если в его характере и была одна черта, о существовании которой она хорошо знала — а она полагала, что знает большую часть черт его характера, — так это честность. Именно из-за нее на его долю выпадало больше наказаний, когда они были детьми, потому что когда обнаруживались их проступки и просьбы не помогали, он говорил правду в ответ на прямые вопросы.

Его колебания были просто осязаемы, и он не смотрел ей в глаза.

— Вот видишь, — с упреком сказала она.

Интересно, что взгляд его был устремлен на фонтан.

Нет, не на фонтан, а туда, где в прозрачной воде под оборчатым подолом юбки были видны ее ноги.

«Он видел мои лодыжки столько раз, что и сосчитать невозможно, — напомнила она себе, ожидая, когда, он ответит. — Видел, но… не в последнее время».

— Так, мне кажется, лучше. — Он с усилием перевел взгляд на ее лицо.

Она поболтала ногой в воде, и вода взметнулась серебристыми брызгами.

— Почему?

— Я принимаю извинения.

Лицо у него было вежливое и намеренно безразличное, и он ловко уклонился от ответа на ее вопрос.

Сказать, что ее разочарование этой ситуацией проникало во все стороны ее жизни, вряд ли означало дать верную оценку хаотическому состоянию ее чувств. И потом, он был настолько… настолько Майлзом. Недолго думая Элизабет наклонилась, зачерпнула горсть воды из бассейна и возмущенно плеснула ему в лицо.

Он стоял так близко, что вода довольно сильно замочила ему рубашку, и несколько капель побежали по впалым щекам.

— Это еще зачем? — пробормотал он, вынимая из кармана платок, чтобы вытереть лицо.

Вместо ответа она снова плеснула в него водой, на этот раз с большей энергией.

— Эл!

Это прозвище, которое употреблял только Майлз, он произнес возмущенным тоном, но это не охладило ее гнева. Элизабет хотела еще раз плеснуть в него водой, но он шагнул вперед и, обхватив за талию, поднял ее из воды, поставил на мокрые ноги и резко повернул лицом к себе, крепко схватив за плечи.

— Мы уже не дети, а ты ведешь себя как маленькая, — строго сказал он.

Ворот его рубашки был распахнут, обнажая стройную шею и отчасти грудь. Капли воды сбегали по его шее и исчезали под тонким полотном воротника, и Элизабет следила за их странствием, странно взволнованная. Они с Майлзом стояли совсем рядом, и она ощущала запах сандалового дерева и чистого белья, интригующий и мужественный.

— Да, мы уже не дети, — тихо согласилась она и посмотрела ему в глаза.

То была ошибка.

Ему хочется ее поцеловать. Поняв это, она не почувствовала потрясения. Она просто поняла, как будто об этом без слов сказали его руки, сжимающие ее плечи, слегка опущенные ресницы, быстрое и шумное дыхание.

Удивительно, что хотя она и Майлз редко соглашались в чем-нибудь, в данный момент между ними было полное взаимопонимание. Именно этого хотелось и ей тоже.

Наверное, щеки у нее горят из-за солнца, сказал себе Майлз. Или, может быть, из-за се гневной вспышки, но он не был виноват в том, как она смотрит на него — наполовину вопрошающе, наполовину понимающе, как если бы она почему-то сознавала, несмотря на свою невинность, какие именно мужские хищные мысли мелькают у него в голове в данный момент.

Черт бы побрал эту женскую интуицию.

Но если Элизабет и понимала, чего он так отчаянно хочет — а он был совершенно уверен, что она это понимает, — она не отпрянула. Напротив, она выжидающе смотрела на него, слегка раскрыв манящие розовые губы. Она была восхитительна в простом платье из муслина с узором из тонких веточек, ее волосы были зачесаны назад и перевязаны белой атласной лентой. Сердце у него перестало биться еще тогда, когда он вышел на мощенную кирпичом террасу и увидел ее в центре залитого солнцем сада, с юбками, поднятыми до колен, со стройными икрами, погруженными в сверкающую воду.

Ее лицо было задумчивым.

Была ли причиной этой задумчивости трещина в их отношениях?

Его рука скользнула с плеча Элизабет и остановилась на талии; они смотрели друг на друга, ничего не говоря; был слышен только звук падающей воды и птичий щебет.

«Я тебя люблю».

Этот шепот замер на губах, невысказанный, но прозвучал в голове как заклинание. «Я любил тебя всегда, даже когда ты смеялась надо мной, когда мы ссорились, даже когда ты указывала на мои недостатки с той особой улыбкой, которая принадлежит мне, я это знаю…»

— Майлз…

Не раздумывая, он опустил голову и перехватил звук своего имени, слетевший с ее губ, его рот искал их сладость, нашел, почувствовал их вкус…

А потом ее руки легли ему на грудь, и она ответила на его поцелуй сначала неуверенно, когда она ощутила ласковую настойчивость его языка, но неуверенность эта сменилась податливостью, когда она раскрыла губы и его язык ворвался в ее рот, изучая каждую щелочку, обшаривая ее зубы, облизывая уголки ее губ. Он оторвался от нее, затем снова поцеловал, и на этот раз его руки стиснули ее так крепко, что они прижались друг к другу, как любовники.

Быть может, это было слишком. Его тело, как и следовало ожидать, отозвалось на ее близость, и он задал себе вопрос — чувствует ли она его нарастающее возбуждение.

Очевидно, она почувствовала, потому что ее ладони внезапно испуганно уперлись в него, и он отпустил ее. И она чуть отодвинулась. Они смотрели друг на друга и стояли, задыхаясь, на расстоянии фута или около того, но достаточно близко, чтобы он мог снова протянуть руку и…

— Не нужно, — дрожащим голосом сказала она, отступая назад. Ее серые глаза казались огромными. — Что мы делаем?

— Это поцелуй.

Майлз был потрясен, вероятно, даже больше, чем она, но изо всех сил старался казаться ласковым. А может быть, его лицо застыло так же, как он сам.

— Я знаю, что это такое… то есть знаю, что это был поцелуй, но я не понимаю, черт побери, что это значит.

Настоящие леди не ругаются, но поскольку он сам научил ее этому выражению, он не счел необходимым сделать ей замечание. Элизабет стояла перед ним босая, раскрасневшаяся, растрепанная, взволнованная. Майлз сказал очень спокойно, потому что давно понял, какие чувства он к ней испытывает:

— Это значит все, что тебе угодно.

— Простите, что помешал, но можно вас на два слова, Майлз?

Отрывистый холодный голос нарушил важность момента, вернув его в реальность. Майлз повернул голову, заметил, что Люк стоит неподалеку, с силой втянул воздух, которого ему так не хватало. Чего он ожидал? Из дома просматривается весь сад, кабинет Люка выходит окнами на эту сторону, и в такой день, как этот, окна, разумеется, открыты.

Элизабет казалась смущенной, как если бы она не слышала слов брата, и она все еще смотрела на Майлза, как будто видела его впервые в жизни.

Даже учитывая присутствие Люка, который отнесся к происходящему с явным неодобрением, Майлзу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не привлечь ее снова в свои объятия.

— Конечно.

Люк прошел мимо них туда, где у фонтана лежал и чулки и туфельки Элизабет, поднял их и протянул сестре.

— Унеси все это с собой.

— Я никуда не пойду. — Она не обратила внимания на свои вещи, с вызовом глядя на брата, хотя щеки ее покрылись алыми пятнами. — Если вы вознамерились разразиться нотацией разъяренного опекуна, разве мне тоже не следует ее выслушать?

— Нет. — Ее брат просто наклонил голову в сторону дома и сунул вещи ей в руки. — Нет, пока ты не поймешь до конца, что ты чувствуешь по поводу виденного мною, а я думаю, что ты этого не понимаешь.

Никакой другой аргумент не возымел бы действия на Элизабет, но этот возымел. Она подумала, бросила на Майлза непонятный взгляд и ушла, быстро поднявшись на террасу и скрывшись в доме.

Майлз ждал, напряженный, не понимая, следует ли ему бояться или радоваться. Без сомнения, он заслуживал взбучки за то, что произошло, но все-таки он не собирался просить прощения за то, что полюбил Элизабет. С таким же успехом можно было бы сказать, что он просит прошения за то, что все еще дышит.

— Итак, теперь, когда это случилось, как вам представляется ваше положение? — Люк окинул его холодным, бесстрастным, оценивающим взглядом. — Может быть, вы сообщите о своих намерениях, прежде чем мы начнем этот разговор?

— Черт побери, Люк, вы же знаете, я никогда не стал бы обращаться с Элизабет никаким образом, кроме достойного. — Майлз сжал зубы и встретил взгляд собеседника не дрогнув. — Я люблю ее.

— Да, — сухо сказал его кузен, — мы все это заметили, кроме нее самой. Теперь, после этих весьма впечатляющих объятий, думаю, что она тоже это заметила.

Это потрясло Майлза. Он-то думал, что хорошо скрывает свои чувства.

— Все?

— Все посторонние обратили внимание, кроме моей сестры, которая имеет непосредственное отношение к происходящему. Что вы собираетесь делать дальше?

Майлз успокоился, не увидев гнева на лице Люка, но ответить на его вопрос было нелегко. Он провел рукой по волосам.

— Понятия не имею. Я не…

Голос его замер, и тогда Люк ответил за него:

— Не лорд Фосетт? Да, и это явное очко в вашу пользу. Элизабет твердо заявила мне, что ее не интересует помолвка с маркизом.

— У меня создалось такое же впечатление, но не говорила ли она чего-нибудь обо мне?

Майлз никогда не знал в точности, как отреагирует Люк, узнав, что слова «привязанность кузена» вовсе не выражают его истинные чувства к Элизабет.

— Нет, по крайней мере в том смысле, в каком вы говорите.

Это его огорчило, но все-таки их поцелуй был вполне — очень даже вполне — удовлетворительным. Она ответила ему. Это могло быть любопытством, тут же напомнил он себе. Он был достаточно умен и понимал, что противоположный пол интересует молодых девушек ничуть не меньше, чем молодых мужчин, и она даже расспрашивала его об этом.

Просто ужас.

— Она может сделать и лучший выбор, — заметил у Майлз с мучительной жгучей искренностью.

— В смысле положения в обществе — да, согласен, — сказал Люк невозмутимо. — Но если говорить честно, меня больше волнует ее счастье, чем то, что она станет женой человека с блестящим титулом и состоянием, который будет добиваться ее благосклонности. Самый важный вопрос — чего хочет она?

Майлз посмотрел туда, где в доме исчезла Элизабет, и спросил хриплым голосом:

— Как вы думаете, что мне делать? Если я открою ей свои чувства, я все испорчу. Сейчас я хотя бы занимаю определенное место в ее жизни. Если же признаюсь, потеряю и его.

— Мне не хочется говорить об этом, но, думаю, вы и без того в значительной степени его потеряли, — протянул Люк с ироническим сочувствием. — А вот что вам делать, я понятия не имею. Вы просите меня предсказать, как прореагирует женщина на какую-то ситуацию, но даже опытный игрок вроде меня не станет делать ставку на непредсказуемый ход мыслей в голове у женщины. Думайте сами, Майлз.

— С вашего благословения?

Возможно, он совершил ошибку, задав этот вопрос, но все же неплохо было бы узнать, чего ему ждать.

Серебристо-серые глаза Люка смотрели непроницаемо, но в этом не было ничего нового.

— Кажется, я дал ясно понять, что желаю ей счастья. Я уеду по делам из Лондона на несколько дней. Хочется верить, что вы с Элизабет будете вести себя пристойно. В противном случае, Майлз, нам с вами придется объясниться.

Это прозвучало не очень ободряюще, но и не обескураживающе. Майлз смотрел, как его высокий кузен идет назад к дому, а потом сел на то же место на краешке фонтана, где сидела Элизабет, когда он вышел искать ее. Мрамор был влажный там, где он вытащил ее из воды, но его не тревожило, что брюки у него промокнут.

Ему нужно было подумать.

Птицы все еще пели, вода все еще мелодично журчала, небо над головой было по-прежнему ярко-голубым, но мир — его мир — изменился. Так ему казалось.

Так оно и было.

Все изменилось.

Элизабет опустилась на кровать, стиснула дрожащие руки и попробовала привести хотя бы в какой-то порядок свои хаотические мысли. Ветерок, которым она наслаждалась в саду, шевелил кружевные занавеси на окне, но охладить ее лицо он не мог.

Господи, она поцеловала Майлза.

Нет, неверно — он поцеловал ее, но она, несомненно, ответила на его поцелуй.

Она ожидала примерно этого, но то, что произошло, носило гораздо более интимный характер, более интригующий, более… она не знала, какой именно, но реальность оказалась совсем не похожей на то, что ей воображалось, Не говоря уже о том, что Майлз совсем не был смутной фигурой ее девичьих мечтаний.

Он попробовал ее. Кажется, нельзя назвать другим словом изучающие движения его языка, жаркую властность его губ, впившихся в ее губы. Он был крепкий, мускулистый, потрясающий, он прижимал ее все ближе и ближе к себе…

Наверное, пройдет неделя, прежде чем она перестанет краснеть.

Беспокойной рукой она сжала покрывало, внутреннее смятение требовало движений — все равно, каких. Люк видел их. Какой позор! Но все-таки, теперь не нужно будет объяснять, что между ними что-то произошло.

Катастрофа или откровение?

Этого она не могла понять.

Глава 20

Они столкнулись в дверях. Лорд Фитч пробормотал какое-то извинение. Люк нарочно подождал секунду, а потом молча посмотрел на него с нескрываемым презрением.

— Мы можем обсудить наше дело здесь, или отойдем в сторону. Что вы предпочитаете?

Бат, курортный городок на реке Эйвон, был, как всегда, переполнен представителями высшего общества, и на Палтни-бридж в это приятное утро толпилось множество людей. Как только его сиятельство оправился от шока, вызванного встречей с Люком, он кашлянул и, судя по всему, понял, что в голосе Люка прозвучала явная угроза.

— У меня нет на это времени, к сожалению. Всего хорошего, милорд.

— Наше дело, — сказал Люк сквозь зубы, отчетливо выговаривая слова, — это дневник лорда Бруэра. Тот, который вы выкрали или купили тайно. Тот, который вы собирались использовать, чтобы шантажировать его вдову.

— Я совершенно не понимаю, о чем вы, лорд Олти.

Фитч пошел дальше.

Люк быстро схватил его за руку.

— Вот как? Дальше на этой улице есть маленькая таверна, но если вы предпочитаете, чтобы мы отправились в какое-то более уединенное место…

— Нет.

Кажется, идея оказаться наедине с Люком не пришлась графу по душе, поскольку лицо его внезапно приняло неприятный зеленоватый оттенок, но он все же попытался изобразить бурную ярость.

— Немного вылить — это прекрасная мысль, раз вы хотите поговорить со мной, Олти. Я не знал, что вы в Бате.

— И я не знал, что вы не в Лондоне, — сказал Люк и улыбнулся, растянув губы в ниточку. — Хотя это к лучшему, потому что, пока добирался до Бата, я решил, что вас вовсе не стоит убивать. Не потому, — его мрачная улыбка стала шире, — что я не получил бы от этого большого удовлетворения, но один человек, которого я очень уважаю, мог бы установить связь между вашим преждевременным уходом и моим теперешним раздражением, и это его огорчило бы. За последнее время ей пришлось пережить много страха, и по большей части, как я считаю, по вашей вине.

— О ч-чем вы говорите? — залопотал Фитч, вырвал свою руку, но сбился с шага.

Мимо шли прохожие; Люк ступал твердо, расправив плечи, не возможно, поэтому люди расступались перед ними, и они прошли по мосту беспрепятственно, хотя кое- кто и бросал любопытные взгляды в их сторону. Вероятно потому, что лорд Фитч выглядел несколько бледным.

Так ему и надо.

— Кажется, я четко прояснил мою позицию, — сказал Люк любезным тоном.

Он шел, заложив руки за спину; внешне — воплощение английского джентльмена, но внутри он с трудом подавлял совершенно варварское желание сбросить своего спутника с моста в воду.

— А вы все же решили продолжить ваши игры.

— Я не имею совершенно никакого понятия, что за поклепы вы на меня возводите.

— Леди Бруэр не понравился ваш подарок.

— Какой подарок?

По мнению Люка, если выражение собственной правоты на землистом лице его спутника имело целью произвести впечатление искренности, этого не получилось. Он не ответил на вопрос Фитча, а решительным шагом пошел туда, где на другой стороне улицы находилось маленькое заведение. Было еще рано, многие столы были свободны, и он выбрал столик в глубине зала, с изрезанной, но чистой столешницей; запах эля, стоявший в зале, на его взгляд, был несколько густоват. Но он не собирался оставаться здесь надолго. Его задачей было с кристальной ясностью изложить свою точку зрения.

К ним торопливо подошла служанка, и Люк сказал ей бодро:

— Моему другу потребуется виски. Я пить не буду.

Зная, как важно заставить противника ерзать от нетерпения, Люк ждал, пока девушка не вернулась с бокалом и бутылкой.

Фитч нетвердой рукой палил янтарной жидкости в толстостенный бокал.

Это хорошо. Если он понимает, что ему грозит опасность, тем лучше.

— Не понимаю, чему вы удивляетесь. Неужели выдумали, что я позволю вам послать Мэдлин такую непристойную посылку и не заплатить за это? — Люк сложил руки на столе с демонстративным видом и посмотрел, не скрывая враждебности на собеседника. — Вы оскорбили не только эту леди, но вы оскорбили мое чувство чести.

— Вы ошибаетесь, Олти.

Бокал стукнулся о зубы его сиятельства, когда он сделал второй глоток.

— Нет, я не ошибаюсь, — заметил Люк, слегка наклоняясь вперед. — Перестаньте раздражать меня. Мне очень хочется вызвать вас, но от этого всегда получается много шума и, честно говоря, вы не стоите такого беспокойства. Я понимаю, вы решили, что недурно будет, послав ваш неприличный подарок, улизнуть из Лондона. Может быть, вы считали, что я никогда об этом не узнаю, что, в конце концов, ей будет просто неловко рассказать мне об этом. Вы действительно думали, что она мне ничего не расскажет?

Фитч покачал головой, и Люк не понял, что эго означает отрицание или согласие, но ему было все равно. День был совсем не жаркий, но граф потел совершенно несоответственно погоде, на его бледном лбу выступили капли пота.

— Леди Бруэр неприкосновенна. Вам это ясно? Это касается ее личности и душевного спокойствия. Я решил, что будет достаточно, если вы увидите, что я нахожу интерес в ее очаровательном обществе. Это бегство говорит о том, что вам не удалось осознать серьезность ваших поступков. Я намерен убедиться, что это не повторится.

Было ясно, что лорд Фитч, как большинство хулиганов, не ожидал, что его поступкам дадут отпор.

— Меня не интересует леди Бруэр, — слабым голосом проговорил он. — Совершенно не интересует.

— A-а… наконец-то. Именно это я и хотел услышать. Если вы все-таки проявите ваш интерес к ней в будущем, мы не будем больше с вами вот так беседовать, но уладим это дело гораздо менее цивилизованным способом, как мужчина с мужчиной. Поскольку мы договорились об этом, мне остается выяснить только одну незначительную деталь, прежде чем я оставлю вас наедине с вашим виски. Каким образом вы завладели дневником?

— Я никогда… — Фитч остановился на середине фразы, подумал — бокал дрожал в его руке — и договорил кратко: — Я нашел его, Олти, черт бы вас побрал.

Годы, проведенные на войне, научили Люка разбираться в самых разных людях, и не только в солдатах и офицерах-пехотинцах, но и в так называемых джентльменах. Люк понял это после возвращения из Испании.

— Где? — спокойно спросил Люк, чувствуя, что Фитч говорит правду.

— В нашем клубе. Он лежал на столе. В тот день я пришел одним из первых и увидел его. Вот я и взял его себе.

— Когда это было?

Фитч пожал плечами, но приободрился, заметив, что Люк поверил ему.

— Примерно три месяца назад.

И бедняжка Мэдлин терпела оскорбления этого человека целых три месяца?

— А вам никогда не приходило в голову, что нужно вернуть его леди Бруэр? — Люк с отвращением вскочил на ноги. — Не утруждайте себя, выдумывая ответ, потому что мы с вами оба знаем, каким он будет.

И он ушел, не сказав больше ни слова, задержавшись только для того, чтобы отдать служанке деньги на тот случай, если мерзавец Фитч вздумает настаивать, что это не он заказывал виски, и откажется платить. Достигнув своей цели, Люк отправился обратно в Лондон, и поездка вовсе не показалась ему короткой.

Кто-то оставил дневник лорда Бруэра на столе в их клубе — нарочно? Случайно? И, самое важное, как, черт побери, получилось, что кто-то завладел им?

Фитч хотя бы позаботился о дневнике, но теперь на поверхность выплыла новая проблема.

Проклятие.

К их маленькому обществу присоединился еще один человек, и это не очень понравилось Мэдлин. Нельзя сказать, что Элис действительно вызывала у нее антипатию, но им никогда не удавалось сблизиться, несмотря на семейные узы.

— Вы хорошо выглядите.

Элис сидела на бархатном сиденье в семейной ложе, на что она теоретически имела право, будучи членом семьи Мей, Марта с мужем уехали в имение, и Мэдлин пригласила свою мать и тетю Иду сопровождать ее в оперу, но и не ожидала, что к ним присоединится еще кто-то. Элис была дочерью дяди ее покойного супруга и тоже молодой вдовой.

— Кажется, мы очень долго не виделись с вами, Мэд.

Когда кто-то называл ее прозвищем, которое дал ей Колин, это звучало совсем по-другому.

«Теперь еще одно прозвище — Мэджи… Манера Люка раздражать меня, но я уже к ней привыкаю…»

Возможно, решила Мэдлин, ей даже нравится это прозвище, особенно когда он произносит его своим особым, глубоким голосом, обнимая ее, и их тела двигаются в чувственном слиянии…

Теперь не время думать об этом.

— Я слышала, вы путешествовали, — безразлично проговорила она, глядя на дружелюбно улыбающуюся собеседницу с легкой настороженностью.

Элис Стюарт была родственницей по мужу, но между ними всегда оставалась некоторая дистанция и Мэдлин так и не понимала, почему.

— Немного, по разным местам, — подтвердила Элис.

Это была грациозная красавица с темными волосами и утонченным лицом, примерно того же возраста, что и Мэдлин. Ее муж вскоре после того как они поженились, умер от какой-то внезапной болезни, совсем как Колин.

— Хорошо, что вы вернулись в Лондон, — приветливо сказала мать Мэдлин.

— Приятно вернуться сюда, хотя кажется, что я пропустила что-то волнующее. А где лорд Олти?

В голосе Элис слышалось легкое любопытство.

— Его нет в Лондоне, — спокойно пояснила Мэдлин, не понимая, вызвана ли легкая досада, которую она ощутила, тем, что она так чувствительна к этому предмету разговора. Не осуждает ли ее Элис? — Хотя, признаться, я не слежу за расписанием его жизни и понятия не имею, куда он поехал.

— Сколько назойливых взглядов. — Мать Мэдлин томно обмахивалась веером. — Вы заметили, с каким любопытством на вас смотрят?

Конечно, Мэдлин уже заметила эти взгляды. Заметила она и театральные бинокли, направленные на нее.

— Быть может, дело в моем платье, — сухо возразила она, имея в виду новое платье из золотистого шелка с мелкими жемчужинками по краю коротких рукавов и вырезу. Его принесли только сегодня утром, и она осталась им чрезвычайно довольна, потому что ткань очень подходила к подаренным Люком серьгам. — Но, признаюсь, я не понимаю, почему все так поднимают брови — ведь мо декольте очень скромно по сравнению с декольте Габриэллы Фонтэн.

— Вы хотите, чтобы вас оценивали по этому образцу? — едко заметила тетя Ида.

— Не хочу, — согласилась Мэдлин. — Хотя мне кажется, она очень хороша.

— Мы, бесспорно, в состоянии оценить всю меру ее очарования, потому что бюст у нее просто вываливается из платья. — Осуждающий взгляд Иды обвел заполненные ложи. — Без сомнения, она оделась, чтобы произвести фурор. Здесь сегодня весь свет. Конечно, кроме лорда Олти.

Вот и объяснение, подумала Мэдлин. За несколько недель она впервые появилась в свете без него. Они обращали на себя внимание, появляясь вдвоем, но появившись без него, она стала объектом еще большего внимания.

— Без сомнения, все шепчутся о том, потерял ли он уже интерес ко мне или нет. Не дать ли мне объявление в «Таймс», что он просто уехал на несколько дней из Лондона?

— А еще лучше будет дать объявление о помолвке, — язвительно заметила ее мать, резким жестом складывая веер. — Тревор очень мил, но ему всего семь лет. Хорошо было бы, если бы в семье появился мужчина.

Элис прошептала:

— Это серьезно, да?

От таких размышлений лучше было бы воздержаться.

— Я знаю ваше мнение по этому поводу, мама, а вы знаете мое. Мы с виконтом — друзья. И не нужно надеяться на что-то большее.

Мэдлин говорила твердо, но в глубине души вовсе не испытывала уверенности. Ее пугало, что эта его поездка так повлияла на ее жизнь.

После смерти Колина она была одинока в течение нескольких лет. Как могло короткое отсутствие Люка возыметь такое сильное воздействие?

Это любовь, конечно. Какая радость — снова испытать это чувство. Сочетание наслаждения и боли, совершенно отличное оттого, что она чувствовала с Колином, но такое же волнующее.

Правда заключалась в том, что она не могла дождаться возвращения Люка.

— Я, право же, надеюсь, Мэдлин, что этот вечер послужит напоминанием о том, что думают все, — с недовольным видом сказала мать.

— Я уже прекрасно знаю, что думают все. — Она с облегчением увидела, что бархатный красный занавес поднимается и сейчас начнется второй акт. — Может быть, мы оставим эту тему?

— Я думаю, это будет самое лучшее, что мы можем сделать. — Элис произнесла эти слова со скрытым изумлением, устремив взгляд на вход в их ложу, и добавила тихонько: — Помяни дьявола…

— Прошу прощения. Я опоздал, но вижу, что второй акт только начинается. Могу ли я присоединиться к вам?

При звуке этого низкого голоса дрожь пробежала по ее телу. В протяжном тоне была и знакомая легкая ирония, и чувственный подтекст. «Как будто я знаю его всю жизнь», — подумала Мэдлин, подняв глаза и глядя на Люка, который вошел в их ложу, сначала склонился к руке потрясенной Иды, а потом таким же образом поздоровался с матерью Мэдлин.

— Лорд Олти… конечно, милости прошу, — сказала мать явно в замешательстве, что никак не соответствовало ее недавним сетованиям по поводу его отсутствия.

Или может быть, она не ожидала, что столь важный предмет их разговора появится так внезапно, словно волшебством соткавшись из воздуха.

— Милорд, — любезно приветствовала его Элис, наклонив голову и блестя глазами.

Музыка мешала разговаривать, так что Мэдлин только улыбнулась, когда Люк занял место рядом с ней, но, если бы он сейчас поднес к губам ее руку в перчатке, даже сквозь атлас он ощутил бы, как бьется жилка у нее на запястье.

Эта девчоночья реакция на его внезапное появление могла бы — и даже должна была бы — вызвать у нес раздражение, но Мэдлин была так счастлива, так остро ощутила близость его стройного тела, когда он неизменно замкнутый и элегантный, сел рядом с ней на том месте, которое всегда занимал Колин, — как будто так и надо, — как будто, добавим, она его пригласила.

Чего она, конечно, не делала. Здесь были ее мать и тетка. Она не знала, что к ним присоединится и Элис, а это еще более ухудшило положение дел. Понимал ли он, что делает? Было довольно трудно заглушить живой интерес общества к их роману, который был с его стороны всего лишь чувственной страстью, по его собственному заявлению, но прийти в оперу с опозданием и присоединиться к ним в их семейной ложе… это уже просто безрассудно.

Разве только его намерения были благородными, но ведь он сказал, что это не так.

— Что я пропустил? — спросил он, наклоняясь к ней вопиюще близко, так близко, что его дыхание касалось ее щеки. — Разрешите мне высказать предположение. На сцене должно произойти что-то трагическое.

— Вы ведь не любите итальянский драматизм, помните? — шепотом ответила она, сжимая в пальцах театральный бинокль.

— В последнее время я сделал для вас кое-какие исключения, милая.

Это ласковое слово лишило ее дара речи, хотя она быстро напомнила себе, что это всего лишь его манера очаровывать, просто легкое, мнимое внешнее обаяние.

Сколько человек, присутствующих в зале, заметило появление в ее ложе виконта Олти? Мэдлин прошептала очень тихо, упорно глядя на сцену:

— Надеюсь, вы не жалеете об этом.

— Я слышал парочку опер и остался жив.

— Вы часто так поступаете с незамужними дамами, их матерями и пожилыми тетками?

— На самом деле, никогда такого не было.

Профиль у него был чистый и надменно-аристократический, что соответствовало полуулыбке, игравшей на его губах.

— Тогда почему вы здесь?

— Сам не знаю.

— Весьма загадочно. А между тем вы вызвали сенсацию.

— Оказавшись в опере? Как это?

Она сказала как можно более чопорно, подражая тете Иде:

— Разумеется, я говорю о том, что вы появились в нашей ложе на глазах у всех.

— Мы с вами уже появлялись на глазах у всех не один раз.

— Это совсем другое дело, и вы это знаете. Здесь моя мать и тетка.

— Действительно, они здесь. И что же?

— Вам не идет, когда вы пытаетесь изобразить невинность.

— Дорогая Мэдлин, а что мне идет?

Он сидел неподобающе близко к ней, в голосе его слышалась едва заметная насмешка.

Господи, он красив до неприличия, его грозовые глаза обещают бурю, и этого достаточно, чтобы соблазнить любую женщину… гораздо менее околдованную, чем та, что сидит сейчас рядом с ним.

Они говорили шепотом, и ее мать явно пыталась услышать их разговор сквозь очередную арию, Ида неодобрительно хмурилась, а Элис старалась выглядеть как можно спокойней.

Мэдлин прошептала:

— Вам пошло бы, если бы я вылила вам на голову бокал теплого шампанского, а я это сделаю, если вы не перестанете сыпать зерно на мельницу сплетен, Олти. Это явно не способствует тому, чтобы держать на расстоянии лорда Фитча, так что не говорите, будто бы мне пойдет на пользу, если нас увидят здесь вместе, потому что он все еще…

— Фитч больше никогда не будет вас тревожить. Мы обсудим это позже.

Она замолчала на полуслове, потому что он говорил очень уверенно. И хотя она и понимала, что связь с бесконечно независимым лордом Олти наносит урон ее репутации, она доверяла ему безоговорочно.

Если бы она ему не доверяла, она не ждала бы с таким нетерпением возможности разделить с ним ложе. Или может быть, эти две вещи никак не связаны… В его присутствии было очень трудно думать.

В зале звучала музыка, хрустально-чистые тона сопрано приковывали к себе внимание, но все внимание Мэдлин было устремлено на одно — на высокого человека, сидевшего рядом с ней.

Она понимала, что ей еще предстоят сложности, когда они будут выходить из театра, потому что и мать, и тетя Ида приехали в одной с ней карете, и если она покинет их и позволит Люку довезти ее до дома, это будет означать очень и очень многое.

Они приблизились к настоящему скандалу.

Глава 21

Всего четыре дня, напомнил себе Люк, стоя у здания оперы в толпе, дожидающейся, когда подадут кареты.

Поездка в Сомерсет и обратно стоила этих четырех дней, если в результате Фитч понял всю серьезность его намерений. Мэдлин стояла рядом с ним, ее изящные плечи над вырезом модного платья были обнажены, блестящие светлые волосы были схвачены золотыми шпильками, серьги с топазами, которые он подарил ей, были единственным украшением молодой женщины, кроме, конечно, потрясающей красоты. И он пришел к выводу, что четыре дня вдали от нее — это много, слишком много.

— Вряд ли кого-нибудь одурачит, — тихо сказала Мэдлин, — если я сделаю вид, что еду домой с матерью и теткой.

— Что касается меня, мне все равно, но ради вас я для виду усажу вас в ваш экипаж, а сам отправлюсь своей дорогой.

— Надеюсь, не слишком далеко.

Она улыбнулась ему, выгнув бровь.

«Если бы я мог».

— Вы, возможно, увидите меня немного позже.

— С нетерпением буду ждать. — Она подняла взгляд на бархатное черное небо, усеянное алмазными звездами. — Как хороша эта ночь.

— Я сделаю все, что могу, чтобы быть достойным этих декораций. Мне будет не очень трудно, потому что меня будут вдохновлять теплый летний вечер и самая красивая женщина Англии.

Они говорили, понизив голос, болтающая толпа вокруг них действительно помогала создать ощущение уединенности. Все глазели на них, но, к счастью, это не означало, что окружающие могли разобрать, о чем они говорят. От похвалы Люка щеки у Мэдлин разрумянились, но если она и почувствовала себя польщенной, по всему остальному этого не было видно.

— Вы мне льстите, милорд.

— Я говорю правду, Мэджи.

Подали ее карету, и это помешало ей что-либо добавить. Люк любезно помог сесть в карету сначала ее тетке, потом матери и, наконец, самой Мэдлин, после чего пробормотал только:

— Всего хорошего.

Еще одна дама, находившаяся в ложе, когда он появился, и представленная ему как родственница покойного лорда Бруэра, Элис, каким-то образом — он и не заметил, как именно, — исчезла, как только занавес начал опускаться.

Теперь, подумал он, отходя от театра, ему остается только считать часы, оставшиеся до того момента, когда он войдет в дом Мэдлин и прокрадется в ее спальню….

Заманчиво, но не так заманчиво, как могло бы быть.

Необходимость все делать втайне раздражала его все больше и больше, поэтому он и устроил обольщение в трактире. На следующее утро они пили кофе и поедали лепешки, лежа в постели, им было хорошо друг с другом, оба были все еще обнажены, и он заметил, что эта сонная и растрепанная женщина нравится ему не меньше, чем подтянутая и холеная светская дама… и, как ни странно, быть может, даже больше. Когда они в то утро занимались любовью, это было сладко, медленно и продолжительно, и наслаждение было необычайно сильным. Потом, когда они умылись, оделись и приготовились покинуть трактир, Мэдлин держалась очень спокойно.

Неудивительно. У нее есть сын, и жизнь ее была вполне респектабельна, пока они не встретились. Поскольку он четко разъяснил свои взгляды на женитьбу, ему не следовало чувствовать себя виноватым за последствия, которые их связь могла навлечь на нее и в личном плане, и в обществе, но все же он почему-то находил невозможным отделить свои чувства от их отношений.

И здесь таилась опасность.

— Милорд?

Он поднял глаза, увидел, что его кучер открыл перед ним дверцу кареты, встряхнулся, чтобы отогнать как можно дальше угрызения совести, и уселся в экипаж. Сначала в клуб, решил он, потому что ему нужно было расспросить там насчет дневника. Если дневник был забыт там, это означало, что тот, в чьих руках он находился до Фитча, тоже член их клуба, и это хотя бы сужало список. Как он намеревался выяснить, кто мог оставить дневник на одном из столов несколько месяцев назад, он не знал, но задать несколько вопросов не составит труда. Если и можно сказать что-то наверняка о нравах элитарных мужских обществ, так это то, что управляющие клубами, где часто бывают джентльмены из высшего общества, очень хорошо знают членов этих клубов. Они здороваются с джентльменами, называя их по именам, усаживают их за любимые столики и всегда подают им любимые напитки еще до того, как их об этом попросят.

Кто-то из них, конечно же, должен что-то знать.

Нет, обычно он не любил выслеживать и вынюхивать, но на этот раз у него была вполне понятная заинтересованность в том, чтобы выяснить правду. Чтобы сделать приятное Мэдлин и успокоить ее душу, он готов на все…

Почти на все. Только не предлагать ей стать его женой.

Несправедливо по отношению к ней, что он не может предложить ей ничего большего, но его вынуждало к этому не себялюбие, а жизненный опыт, и, видит Бог, если бы прошлое не нависало над ним как тяжелый камень, все было бы иначе. Перед ним предстала мучительная картина: Мэдлин, держащая на руках их дитя, раскрасневшаяся, прекрасная…

Нет.

Дитя, впрочем, вполне возможно.

Не существовало совершенно надежных способов избежать беременности, и ночь, проведенная ими в трактире, была тому несомненным доказательством. Обычно он не бывает гак беспечен… Точнее, он никогда не бывает беспечен в этом смысле, потому что у него нет ни малейшего желания плодить незаконных детей, хотя мало кто из людей его класса заботится о своих незаконных детях. Считается, что за это ответственна женщина, или, если она замужем, ее муж должен признать ребенка своим. В кругу случайных друзей Люка были такие, кто растил детей, не имевших с ними никакого сходства, но лично он полагал, что для него такое положение дел совершенно неприемлемо.

Он старался не думать, что будет делать, если Мэдлин забеременеет, утешая себя тем — хотя это был просто-напросто самообман, — что бессмысленно тревожиться по поводу того, чего, быть может, никогда не произойдет. Это, конечно, неправда, потому что произвести на свет ребенка означает взять на себя серьезную ответственность, и поскольку он знал себя достаточно хорошо, понимал, что никогда не станет избегать этой ответственности, равно как не предоставит Мэдлин самой выкручиваться из создавшейся ситуации.

Он хотел защищать ее, а не разрушать ее жизнь. Реальный вопрос — что он будет делать.

Итак, ему следует держаться от нее на расстоянии.

Но он не думал, что способен на это, и это действовало на него гораздо более устрашающе, чем бывало, когда он имел дело с колонной французских солдат со сверкающими штыками.

Расположившись на сиденье своей кареты, мрачный, неуверенный, погруженный в размышления, он посмотрел на пустое сиденье напротив и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Это не катастрофа; это очередная веха. Жизнь полна такими вехами — взросление, или первый день в Итоне, или, что гораздо хуже, то холодное, ясное утро в Испании, когда солнце коснулось горизонта и ты понял, что будет бой — первый бой.

Он вынес все, вынесет и это.

Когда Мария сказала, что носит его дитя, поначалу он был ошеломлен, потом пронзен тяжестью ответственности, и, наконец, его охватила радость. Чувства сменялись так быстро, что он едва смог увязать их в одно, прежде чем опустился на колени и попросил ее выйти за него замуж.

В самом сердце страны, раздираемой войной. Как же он был глуп. Но что еще ему оставалось делать? Он глубоко полюбил впервые в жизни, и она носила его дитя.

А потом он потерял их обоих…

Он больше не верил в самую идею любви, если только не считать ее выражением пухлых младенцев с ямочками на улыбающихся лицах. Посмотрите на беднягу Майлза, влюбившегося до такой степени, что в течение всего сезона он не заинтересовался никем, кроме Элизабет. Беззащитное выражение, появляющееся на его лице всякий раз, когда он смотрит на нее, заставляло Люка задаваться вопросом, как другие видят его самого и Мэдлин. Влюбленный Майлз вызывал тревожные мысли о том, можно ли скрыть свои чувства, если они видны любому, кто обратит на тебя внимание.

Отбросив самоанализ, он вышел из экипажа и поднялся по ступеням клуба «Уайте». Разгадать загадку с дневником бесконечно важнее, чем пытаться анализировать его теперешнее состояние, тревожное и неуправляемое. Он надеялся, что сможет задать несколько вопросов обычнойприслуге.

То, что он так открыто появился в ее ложе в опере, было неожиданным. Еще более неожиданным было то, что Люк не появился у нее в спальне.

Или что-нибудь случилось? Мэдлин подошла к окну, раздвинула шторы и выглянула наружу. Не могла же она ошибиться. «Вы, возможно, увидите меня немного позже». Это ведь достаточно ясно сказано.

Конечно, он употребил слово «возможно», а она не придала ему особого значения, и…

Щелкнул замок, дверь отворилась, она повернулась и похолодела. Ее отражение в стекле походило на призрак, белая ночная одежда и светлые длинные волосы создавали какой-то эфемерный образ.

Люк появился у нее за спиной:

— Вы льстите себе, милорд.

Ей удалось проговорить эти слова спокойно, хотя при его появлении сердце у нее гулко забилось и от звука его голоса по спине побежали мурашки.

Он рассмеялся, от его дыхания шевельнулись ее волосы.

— Кажется, мы уже обсудили мое высокомерие.

— И я не вижу никаких улучшений.

Она вздрогнула, потому что он наклонился и прижался к ее шее своими горячими губами.

— Никаких, — пробормотал он.

Недавно она сделала открытие — ей нравится, когда он целует ее шею.

И этот дьявол прекрасно это понял.

Его губы спустились вниз, прошлись по ее ключице над вырезом ночной сорочки, скромной, но достаточно легкой по причине летней жары. С присущей ему дерзостью он зубами потянул ленточку, и его шелковистые мягкие волосы коснулись ее щеки.

Она вздохнула. Она могла управлять происходящим с таким же успехом, с каким могла бы остановить Луну, вращающуюся вокруг Земли и вызывающую приливы и отливы.

Рука умело скользнула под сорочку и обхватила ее грудь. Мэдлин повернулась и поцеловала его, прижавшись к нему всем телом. «Если бы я могла залезть внутрь тебя, я бы залезла», — подумала она, охваченная смутной радостью, потому что его язык наносил восхитительные чувственные удары по ее языку.

Люк легко поднял ее, не прерывая поцелуя. Она почувствовала, что под спиной у нее мягкий матрас и что его рука скользит вверх по ее ноге с властностью и уверенностью, которая могла бы показаться ей раздражающей, не будь его прикосновения такими умелыми… чудесными.

— Не задерживайтесь там, — пробормотала она, когда он принялся дразняще ласкать ее бедро. — Вы так близко.

— Вы предполагаете, что я сделаю вот так?

Его пальцы скользнули между ее ног.

Она испустила вздох, когда его палец проник в нее.

— Возможно. — Мэдлин выгнулась от этой интимной ласки. — Или что-то очень похожее, но, может быть, той частью вас, которая немного… крупнее?

— Покажите мне, чего вы хотите, — жарко шепнул он. — Потрогайте меня. Нельзя, чтобы инициатива всегда принадлежала мне. Я отдаюсь вам во власть.

Она была загипнотизирована мучительными движениями его пальцев, но почувствовала разочарование, когда он прервал ласки и улыбнулся. Небрежность его позы контрастировала с явно возбужденным состоянием его плоти.

— Делайте со мной что хотите, миледи.

Следуя этому вызову, она рисковала оказаться на неизведанной территории. Мэдлин доверяла Люку, и он вдохновил ее на такой дерзкий поступок, на который она не осмелилась бы даже с Колином; она всегда считала, что женщина должна быть покорной в постели.

— Я… я не знаю, смогу ли.

— Говорю вам — делайте что хотите. — Его улыбка блеснула. — В постели нечего смущаться, любимая.

Он снова произнес это слово. Если только он действительно имел это в виду, но сейчас ей хотелось считать это проявление нежности своей маленькой победой, и победа эта придала ей смелости. Честно говоря, ей, в общем, нравилась идея командовать, особенно когда было так очевидно, что он хочет ее.

— Встаньте и не двигайтесь.

Он выпрямился, и его улыбка стала еще более греховной.

— Я не пошевелю ни единым мускулом, пока мне не прикажут это сделать.

Поднявшись на колени, она сначала стащила сюртук с его плеч нарочито медленным движением. Потом провела руками по его груди и по втянутому животу и вытащила из брюк рубашку. Расстегнула одну за другой пуговицы; наградой ей было легкое, но заметное учащение его дыхания. Рубашка упала на пол, и она принялась расстегивать на нем брюки. Его возбужденный член натягивал ткань, и задача ее была не из легких. Когда половинки брюк разошлись, он издал приглушенный стон, и его член уткнулся ей в руку, горячий и напряженный.

Она погладила его, наблюдая за реакцией Люка из- под ресниц.

— Скажите, что вы ощущаете.

— Как будто я на небесах, — громко выдохнул он.

Она придвинулась к нему, так что ее груди коснулись его груди.

— Вы предпочитаете мой рот? — И она осторожно потрогала самый кончик. — Вот здесь?

— Нет.

Он напрягся.

— Нет?

— Если вы это сделаете, — объяснил он низким рычанием, — наш вечер закончится очень быстро.

— Да, мы этого не хотим. Не так ли, Олти?

Голосу нее был похотливый, а она никогда не была похотлива, подумала она с восторгом, отбросив все предрассудки. Или по крайней мере она никогда не казалась себе такой. Но с Люком все было… иначе.

Они подходят друг другу, и не только в постели. От этой мысли у нее перехватило дыхание, и она подняла голову, чтобы посмотреть на него. Он несовершенство… нет, он очень далек от совершенства. Он циничен, осторожен, опытен, но эмоционально недоступен. Однако при этом он добрый, любящий человек во многих смыслах, хотя вряд ли он когда-нибудь думал о себе таким образом. Когда он потребовался ей, он пришел к ней, не спрашивая, и она знала — и сейчас знает, — что он защитит ее. Если она и была в чем-то уверена в этом мире, так это в том, что с ним она в безопасности.

«Я вас люблю».

Она почти сказала это вслух. Почти. Эти слова чуть не сорвались с ее губ, и это потрясло ее.

— Я не стал бы говорить вам, что нужно делать, но могу присоединиться к вам в постели. — Он взял ее за подбородок и коснулся губами ее губ. — Это только предположение.

— Да.

Это приглушенное слово было наполнено двойным смыслом, и, может быть, он это уловил, потому что он смотрел ей в глаза в течение одного долгого мгновения.

Мэдлин облизнула губы, во рту у нее внезапно пересохло.

— Присоединяйтесь.

— Согласен, это здравая мысль.

И он улыбнулся.

Он был необыкновенно привлекателен, но ведь она с самого начала знала, что не сумеет устоять против его обаяния. Одним словом, его опыт неизмеримо превосходил ее собственный. И если вначале она это не сознавала, теперь понимала это, как никогда. Просто теперь для нее стало гораздо менее важно вести сражение. Даже если это означало, что потом ей будет больно, ее это не тревожило, сейчас не тревожило, сейчас, когда она могла держать его в своих объятиях и ощущать его поцелуи, его страсть.

— Раздевайтесь.

Она не сказала «пожалуйста», но подчеркнула свое приказание тем, что сама медленно стянула через голову ночную сорочку томным манящим движением.

— Мое истинное желание.

Люк сел и стянул с себя сапоги и снял брюки. Голый, лоснящийся и великолепно возбужденный, он стал перед ней и вопросительно поднял брови.

— Лягте на спину, — приказала она.

Он подчинился, глаза его блеснули из-под тяжелых ресниц; мощь его тела совсем не соответствовала этой покорной позе.

На теле его были шрамы. Она видела их и раньше, конечно, но никогда не задавала никаких вопросов, потому что знала, насколько это рискованно. Но ведь он сказал, что она сейчас руководит и может просить обо всем. Мэдлин легла на него, его пенис уткнулся ей в живот, ее пальцы провели дорожку по его плечу.

— Как это произошло?

— Я получил пулю при Талавере.

Несколько дюймов выше — и его не было бы в живых. Мэдлин наклонилась и поцеловала маленькую четкую отметину, остро сознавая, как благодарна судьбе, что в ее жизни есть он.

— Мне жаль, что вас ранили.

— На войне такое случается.

Он провел пальцами по ее спине.

— А вот это?

Справа поперек ребер шла рваная линия.

— При Саламанке.

— Вам неприятно говорить об этом?

— Все позади. И потом, признаюсь, когда на мне сидит красивая обнаженная женщина, мои мысли развеяны ветром. Мэджи, знаю, я обещал вам, что вы будете руководить, но не могли бы вы перейти к…

Она оборвала его слова губами, наклонившись вперед, так что ее волосы упали ему на плечи, ее язык обвел очертания его нижней губы, а потом вызывающе углубился ему в рот. Огонь пробежал по окончаниям ее нервов, и поцелуй стал горячим, неистовым, несдержанным. Покорная его призыву, она села на него верхом, вобрав в себя его пенис медленно, дюйм за дюймом.

Верный своему слову, он позволил ей руководить, позволил оседлать его. Дыхание их все более учащалось по мере того, как они ускоряли свой ритм. Первой от наслаждения содрогнулась Мэдлин, стала напряженной и негнущейся. Только когда она рухнула вперед, Люк прижал ее к себе и, издав низкий хриплый стон, конвульсивно выгнув спину.

Мэдлин слушала стук его сердца, чувствовала его объятия, вдыхала запах ее тела. Он редко разговаривал после соития, и этот раз не был исключением, и она не возражала против его молчания. Скоро она скажет ему. Она не хотела, чтобы он знал, что она его любит, но такую тайну хранить нельзя, поняла она. Сколько любовников хранили, мучаясь, это бесценное знание и страдали из-за него? Люк может либо уйти, либо остаться, но ее чувства тоже имеют значение и она хочет сказать ему все. Она знала в глубине души: если она никогда этого не скажет, то будет жалеть об этом — из-за себя, но, честно говоря, и из-за него тоже. Он взрослый человек. И какому человеку не пойдет на пользу знать, что кто-то его любит?

Она потеряла Колина, она думала, что боль от этого будет невыносима, и это многого ей стоило, но она стала мудрее.

Если она потеряет Люка только потому, что любит его, значит, он ее не заслуживает.

— Расскажите мне побольше об Испании.

Он насторожился. Это было почти незаметно, но поскольку они переплелись так тесно, она почувствовала, как его мышцы напряглись и пальцы, лениво ласкавшие ее спину, замерли.

— Я не уверен, что вы хотите это знать.

Быть может, то была удовлетворенность после прочувствованного наслаждения; быть может, то была их нарастающая близость, которая уже не была просто телесным влечением, но она осмелилась подумать, что их связь углубилась до той точки, где она может попробовать узнать хотя бы кое-что.

«Вы можете обещать мне, что не умрете…»

Эти слова он сказал ей после расправы с лордом Фитчем, и они все еще звучали у нее в ушах. За ними стояло что-то существенное, но она смущалась, не понимая, чем они вызваны.

— Вы, должно быть, теряли не только боевых товарищей, но и друзей. — Мэдлин лежала у него на груди, говорила медленно. — Я не могу сравнить то, что пережили вы, ни с чем из пережитого мной, кроме смерти Колина.

Обнимавший ее человек ничего не сказал.

— Я не сую нос в чужие дела, — мягко пояснила она, — но признаюсь — я пытаюсь понять.

Он не притворялся, что не понял, о чем она спрашивает, и это было показательно. Его пальцы снова принялись отбивать осторожный ритм на ее спине, но началось это только через мгновение.

— Испания не имеет никакого отношения к моей теперешней жизни.

— Поэтому вы остались такими хорошими друзьями с Алексом Сент-Джеймсом и лордом Лонгхейвеном?

— Мы знали друг друга и до войны.

Но что-то там произошло. Она слышала это по его голосу.

Мэдлин положила распластанную ладонь на то место, где у него билось сердце.

— Вы не хотите мне говорить.

— Да, не хочу.

А потом, словно для того, чтобы смягчить эти холодные отрывистые слова, его руки обвились вокруг ее талии и прижали ее к себе еще крепче, если это было возможно. Голос его звучал хрипло:

— Прошу вас, Мэджи, не спрашивайте меня.

Глава 22

Люк вернулся из своей поездки рано вечером накануне, быстро переоделся и ушел из дому. Элизабет знала об этом потому, что он успел только коротко поздороваться с ней, и она удивилась его спешке. Он не появился и за завтраком, и когда она осведомилась о нем во второй половине дня, оказалось, что он укрылся у себя в кабинете со своим поверенным.

Майлза она вообще не видела вот уже несколько дней.

В последнее время он стал настоящим призраком в доме, уходил рано и возвращался, когда все остальные уже легли. Она понимала, что он по-прежнему нарочно избегает ее. Все стало хуже, чем когда-либо.

Поцелуй требовалось вернуть. А ждать она не умела, как оказалось. Значит, ему было неловко. Ну что же, ей тоже было неловко, и черт бы побрал Майлза за то, что он позволил Люку запугать его.

Если только проблема заключалась в этом.

Она думала о Майлзе и о том потрясающем поцелуе каждую секунду с тех пор, как Майлз поцеловал ее. Поэтому она и решила нанести этот визит. Раньше она ничего подобного не делала. Ее обычное общение со своей единокровной сестрой ограничивалось заранее обговоренными семейными встречами, и Регина принимала их приглашения не так уж часто. Регине нравилось жить, ничем себя не стесняя, хотя Элизабет знала, что они с Люком видятся довольно часто.

Гостиная Регины оказалась, как ни странно, совершенно типичной для большинства лондонских состоятельных домов, кроме, разумеется, наличия в ней лакированных столов со стоящими на них греческими статуями, у большей части которых были отбиты те или иные части тела, и еще кроме огромного количества произведений искусства во всех стилях, что, в общем, было даже приятно. Элизабет пришлось сделать над собой усилие, чтобы не глазеть по сторонам и не отвлекаться от разговора. В дом сестры она пришла впервые.

— Вашей матери не понравилось бы, что вы заглянули ко мне.

Элизабет подумала, что Регина, вероятно, права.

— Не понимаю почему. Люк ведь это делает.

— Люк — виконт, и может делать то, что ему нравится.

В этот день Регина выглядела весьма элегантно в платье из темно-зеленой ткани, отделанном черной лентой, с густыми волосами, распущенными по плечам. Она была босая, что резко контрастировало с ее модным платьем.

— Вы, моя сестра, — заметила Элизабет.

— Ваша незаконная сестра, плод связи нашего отца, в которой он состоял до того, как женился. — В голосе Регины не слышалось ни следа обиды, — Ваша мать и я любезны друг с другом и даже, быть может, испытываем друг к другу какие-то нежные чувства, но она не одобряет меня по многим причинам, наименее важная из которых — мое происхождение.

— Это ее трудности, а не мои. Я пришла за советом.

Услышав такое заявление, старшая сестра Элизабет удивилась. Она сидела в кресле в свободной позе, баюкая в руке фарфоровую чашку с чаем.

— Понятно, — сказала она, покачивая ногой. — А где, по мнению Люка и вашей матери, вы находитесь сейчас?

— Ее не было дома, когда я ушла, так что она даже не знает, что меня нет. Что же до Люка, он больше не обращает на меня особого внимания, — прошептала Элизабет. — Думаю, я должна этому радоваться.

Регина рассмеялась, и на ее месте Элизабет тоже рассмеялась бы, Регина сказала спокойно:

— Не думаю, чтобы в данный момент вы занимали важное место в его мыслях. Он влюблен в леди Бруэр, и ему очень трудно примириться со своим прошлым.

Люк? Влюблен? Да, он действительно в последнее время стал рассеян, но… влюблен?!

— Каким прошлым?

Элизабет, наверное, не стоило спрашивать, но в Регине было что-то спокойное, что-то вызывающее на доверие. Быть может, это происходило от того, что она никогда не заботилась о приличиях. Ее происхождение, конечно, помешало ей войти в общество, и кажется, это вполне ее устраивало. Элизабет никогда не понимала, как ей относиться к тому, что у нее есть старшая сестра, родившаяся вне брака. Это означало, что у ее дорогого отца была любовница, хотя тогда он еще не был знаком с ее матерью, разумеется. Но все равно, наличие у нее единокровной сестры говорило кое-что о нем как о человеке — еще молодом человеке, поскольку их появление на свет разделяло почти два десятка лет.

— Я не знаю подробностей, и никогда о них не расспрашивала, но это как-то связано с женщиной и войной. — Регина посмотрела в свою чашку и тихо добавила: — Он ее любил, и она умерла.

Элизабет была потрясена. Люк всегда казался таким собранным, таким неуязвимым.

— Откуда вы это знаете? Мне он никогда ничего такого не говорил.

— Конечно, не говорил, Лиз. И мне он тоже не говорил. И явно не собирается. Зачем вспоминать боль, если существует способ этого избежать? Но все равно эта боль всегда с ним. Он несет ее в себе, и теперь он собирается принять какое-то решение относительно леди Бруэр, и это постоянно занимает его мысли. Но я заметила, что сейчас он хотя бы спит по ночам.

— А я и не знала, что он не спит по ночам, — пробормотала Элизабет, отбрасывая назад выпавшую из прически прядь. — Очевидно, я не очень наблюдательна. Откуда вы это знаете? Вы ведь живете здесь.

— Именно так я и узнала. Теперь он больше не приходит повидаться со мной среди ночи.

У Элизабет не было оснований чувствовать, что брат предал ее, она была моложе, она не была его доверенным лицом, и все же отчасти она почувствовала ревность к этим простым отношениям между Люком и Региной.

— Люк ничего мне не говорит, — призналась Элизабет, — но я полагаю, это не причина, чтобы я не была более настойчива и не попыталась понять, почему он держится от меня на таком расстоянии. Я спрашивала его, но он заговорил о другом.

— Вам девятнадцать лет. Когда человеку девятнадцать, позволительно быть поглощенным собой. — Регина улыбнулась со своей неподражаемой безмятежностью. — Я думаю, что именно поэтому вы никогда не замечали Майлза и его влюбленности. — Она нахмурилась. — На самом деле я несправедлива к нему, называя это так. Это продолжается слишком долго, чтобы быть простой влюбленностью в эротическом смысле.

— Неужели?

Она пришла поговорить о Майлзе, но когда Регина заговорила о нем в таком тоне, испугалась.

— Подумайте сами. Он всегда был рядом с вами, верно?

— Мы вместе росли, — преданно сказала Элизабет. — Он немного старше, так что, естественно, присматривал за мной.

— Разумеется, когда вы были детьми. Но я сказала бы, что теперь это выражение — что он за вами присматривает — более уместно.

Если бы Элизабет не думала, что это так и есть, то не сидела бы сейчас в этой эклектичной гостиной своей сестры. Она порывисто вскочила и подошла к рисунку, изображавшему скорее всего индийского слона — длинный хобот, бивни и все такое. Это действительно была потрясающая вещь. Она тихо выговорила:

— Он поцеловал меня.

— Рада за него. Ну и как?

Элизабет обернулась. Лицо у нее пылало.

— Откуда мне знать как? Меня никогда никто еще не целовал.

— А я и не знала, что предыдущий опыт — необходимое условие, чтобы понять, захватило у тебя дух от поцелуя или нет.

Конечно, Регина, с ее глянцевитыми темными волосами и роскошной фигурой, привлекала к себе немало мужчин. Элизабет всегда было любопытно, почему ее сестра не вы шла замуж. Законная или нет, она все равно дочь виконта.

— Я, наверное, немного задохнулась, — призналась она. — И ничего не могла с этим поделать, даже когда Люк увидел нас и вышел в сад. Он велел мне идти в дом. Я понятия не имею, что он сказал Майлзу, но теперь Майлз держится от меня на расстоянии.

— И вы скучаете по нему.

Это прозвучало как утверждение.

Скучает ли она? Да, очень даже. Элизабет кивнула.

— Но… что же мне делать?

— Вы считаете, что я не только старше вас, но и мудрее. — Регина вздернула бровь. — Я знаю, что первое верно, но вот во втором я не уверена, когда речь заходит о мужчинах. Но если хотите, я могу высказать вам свое мнение.

— За этим я и пришла.

— Это зависит от того, чего вы хотите, Лиз. Что для вас самое важное? Титулы? Деньги? Положение в обществе?

— Все это не имеет для меня значения.

Элизабет проговорила эти слова твердо, и это была правда.

— Вы верите в глубине души, что Майлз сделает вас счастливой'? Когда вы были детьми, он казался прекрасным товарищем. Ничто не могло разлучить вас. Такая дружба и любовь — разные вещи, но если вы сможете сочетать и то и другое… я думаю, это может быть воистину чудом.

Чудо. Она все еще помнила легкое прикосновение его губ к своим губам, и его горячие руки, властно обнимавшие ее.

— Возможно. — Ее голос превратился в шепот. — Но вы так и не сказали, что мне делать. Я не… ну, я совершенно не понимаю, как мне подойти к нему.

— Милочка, — сухо сказала Регина, — вы знаете его лучше, чем кто бы то ни был. Насколько я поняла из нашего разговора, будет очень просто убедить Майлза, что, если он хочет признаться в своей пылкой преданности, вы отнесетесь к его ухаживаниям положительно.

— Вряд ли он испытывает пылкую преданность.

А может быть, испытывает? Элизабет знала, что никогда не забудет, какое у него было мучительное выражение на лице, когда они разошлись.

— Единственный способ выяснить это наверняка, — сказала Регина с полной убежденностью, — это поговорить с ним.

Когда она последний раз пыталась поговорить с ним, это ничему не помогло. Вместо этого он поцеловал ее.

Но вообще-то, подумала Элизабет, это неплохой аргумент, чтобы попытаться еще раз.

Люк смотрел, как его сестра поправляет у локтя перчатку из шелка кремового цвета, не зная, удивляться ли ему или стать на сторону своего друга.

— Я прошу только, — сказала Элизабет сжато, — разрешения побыть с ним наедине несколько минут.

— Большинство опекунов, — сказал он, сознавая, что большинство опекунов невинных юных леди не имеют такой репутации, как у него, — считают своим непременным долгом предохранять своих уязвимых подопечных от попадания в тиски поклонников с дурными намерениями.

— Неужели вы когда-нибудь думали, что у Майлза могут быть дурные намерения? Он говорил с вами об этом? Что вы ему ответили? Как…

Он поднял руку, чтобы остановить поток нетерпеливых вопросов.

— Перестань, Элизабет.

Она замолчала. Она казалась очень юной, когда стояла рядом с его письменным столом, одетая в вечернее платье из какой-то мерцающей серебристой ткани. По мнению Люка это платье просто поставит Майлза на колени. В качестве старшего брата Люк хотел бросить вызов мнению своей матери, которая одобрила этот несколько откровенный туалет. Впрочем, платье было лишь чуточку нескромным, неохотно признался он, но Элизабет — его сестра, и он предпочел бы платье, застегнутое до самого горла, и может быть, даже мантилью, наброшенную на весь ансамбль в целом.

Было что-то новое в том, чтобы находиться на другой стороне уравнения. Он заметил взгляды, которые мать Мэдлин и ее тетка бросили на него, когда он присоединился к ним в ложе в оперном театре в тот роковой вечер.

Придется подумать над своим собственным положением позже. А сейчас Элизабет стоит перед ним и ждет.

Взгляд сестры заставил его вспомнить похожее мучительное выражение на лице Майлза и спросить себя, как могут отношения между мужчиной и женщиной быть такими сложными. К настоящему моменту он сознавал это все более и более. Он заставил себя придать своему голосу мягкие интонации:

— Почему тебе так срочно понадобилось поговорить с Майлзом?

— Регина сказала, что я должна это сделать.

— Вот как, Регина. — Каким это образом их старшая сестрица оказалась втянутой в это дело? Хотя, если подумать, он ведь спрашивал у Регины совета, и она спокойно призналась, что заметила влюбленность Майлза. — Я и не знал, что она приходила.

— Она не приходила. Я ходила повидаться с ней. — Элизабет слегка вздернула подбородок. — Мама не знает, хотя я не понимаю, какая разница, ведь ее довольно часто приглашают к нам.

Он мысленно согласился с этим, но хотя их семья — даже мать — принимала Регину, общество было не в такой степени склонно простить ей ее происхождение и, быть может, еще в меньшей степени было склонно простить ее образ жизни, выходящий за рамки условностей. Кроме того, Элизабет вообще не полагается никуда ходить одной.

— Если тебе хочется бывать у нее, я не возражаю, но в следующий раз позволь мне сопровождать тебя.

Мятежный огонь мелькнул в глазах Элизабет, но через мгновение она кивнула и сказала:

— Нельзя ли вернуться к моей просьбе? Я почти не видела Майлза с тех пор, как… ну, с тех пор, и я согласна с Региной. Я тоже думаю, что нам с ним нужно поговорить.

«С тех пор» означало со времени их нежного поцелуя, который он случайно подсмотрел через открытое окно своего кабинета. Конечно, Элизабет права. Им явно нужно поговорить, но только когда Люк будет знать наверняка, чего хочет Элизабет. Когда она вошла в кабинет, он вежливо встал и указал ей на кресло.

— Сядь, прошу тебя. Я не хочу рассказывать, что именно он сказал мне, но можешь не сомневаться, что я думаю о благополучии вас обоих.

— Вы говорите так официально. — Элизабет вздохнула, но все-таки уселась в кресло и сложила руки на коленях. — Речь идет не о благополучии. Речь идет о… любви.

Ну вот. Она это сказала вслух: о любви.

Вот тут-то ему и следовало спросить у нее напрямик, любит ли она Майлза, но он и без того знал ответ — знал его уже некоторое время. Да, он его знал, и она его знала, но это освещало сложившееся положение с разных сторон.

— Я не хочу распространяться на эту тему. Скажи только, ты любишь Майлза? Или возможно, ты путаешь старую дружбу с новым чувством?

— Вы любите леди Бруэр?

Этот вопрос застал его врасплох.

— Я с таким же успехом могу задать вам этот вопрос, — прошептала она, выпрямившись в кресле с таким видом, будто готовилась к чему-то, и по тому, как она выставила вперед подбородок, он понял, что сражение началось.

И потом, она права, черт побери.

— Я отвечаю за ваше будущее, — возразил он, с грустью сознавая, как напыщенно это прозвучало. Он не просил об ответственности; ответственность просто упала на него. — Это дает мне право осведомиться о ваших чувствах.

— А я не отвечаю ни за чье будущее, даже за мое собственное?

— Ты не права, Элизабет. Прошу тебя, поверь, что я забочусь не только о твоем благополучии, но и о твоем счастье.

— Я верю. — Она полузакрыла глаза, опустила голову и уставилась на свои стиснутые руки. — И мне кажется, я не знаю в точности, что вам ответить. То есть о Майлзе. Когда человек полюбит, это сопровождается сильным сердцебиением, флиртом и фанфарами. Это так?

— Не знаю.

Это было честно и откровенно. То, что произошло с Марией, было совершенно не похоже на его чувство к Мэдлин. Он уже не пытался отрицать, что оно существует, но все еще старался дать ему определение.

— Я считаю, что каждый жизненный опыт уникален и для мужчины, и для женщины, — тихо сказал он. — И еще я считаю, что пытаться проанализировать чувство — занятие бесплодное. Поэты пытались с незапамятных времен делать это, но я так и не нашел правильного определения. Вопрос, который ты должна задать самой себе, — это как вы уживетесь с Майлзом.

— Устройте так, чтобы я могла поговорить с ним, и тогда, возможно, я смогу ответить на этот вопрос.

— У него очень скромные средства.

Люк счел себя обязанным отметить это.

— И у него нет титула.

По ее несерьезному тону он понял, что ей это все равно.

Но их матери это может быть важно. И как бы ни была уверена Элизабет теперь, быть может, когда-нибудь она решит, что могла бы сделать лучший выбор, хотя Люк не сомневался, что Майлз добьется успеха со своими капиталовложениями.

Он не возражает против того, чтобы видеть Элизабет устроенной, и конечно, она может сделать и худший выбор, чем этот.

— Как ты хочешь, чтобы я устроил встречу?

— Я не знаю, как мне вызвать его хотя бы на короткий разговор: разве что прокрасться в его комнату в полночь. Он нарочно не бывает дома.

Ее сверкающий взгляд сказал Люку, что сестра что-то задумала.

Бедный Майлз. Он не устоит перед такой целенаправленной женской решимостью.

— Прокрасться в его комнату ни свет ни заря — я не считаю уместным такое решение. — Люк откинулся назад и скрестил руки. — Какие еще варианты у тебя есть?

— Довольно трудный барьер, да? Поэтому я здесь, Если он и дальше сможет избегать меня, он это сделает, и я чувствую, что это ваша вина.

— Я никогда не просил его избегать тебя.

— Тогда вы не будете возражать и дадите нам шанс поговорить наедине. Как я уже сказала, нам никто не должен мешать.

Он отметил твердость в ее тоне и подумал о Мэдлин с ее спокойной уверенностью и уступчивой женственностью. Иногда он сомневался, что мужчины действительно правят миром, как они полагают.

— Я подумаю, что тут можно сделать, — согласился он.

— Спасибо.

Элизабет поднялась, взметнув шелковыми юбками. Она постояла в нерешительности, а потом обошла вокруг стола и обняла его. В ее глазах блестели слезы.

— Я ужасно волнуюсь из-за этого. Кто бы мог подумать? В конце-то концов, это ведь всего-навсего Майлз.

Когда она ушла, Люк бросился в кресло, уставившись в камин.

«Вы любите леди Бруэр?»

Этот откровенный вопрос возник ниоткуда или, быть может, и не возник вообще. Естественно, его родные любопытствуют. Его мать не делает из этого секрета. Его сестре девятнадцать лет, и она смотрит на это, конечно, с романтической точки зрения.

Он наивно думал, что все останется между ним и Мэдлин. Ему следовало быть умнее. Леди Бруэр совершенно не похожа на его обычных случайных постельных партнерш.

В том-то и дело. Он сидел и думал, пока не понял: то, что происходит, происходит между ними, но ни он, ни она не существуют в этом мире сами по себе. У нее есть прошлое, сын. У него тоже есть прошлое.

У него есть тайна.

Глава 23

Снова он занимается этим. И снова ему это не очень-то удается, но, насколько он мог судить, никто не обращает внимания ни на него, ни на его тайную слежку.

И уж конечно, Элизабет не заметила, что он тайком наблюдает за ней.

Майлз незаметно вышел на террасу через французскую дверь, притворяясь, что его чрезвычайно интересует стол с напитками, хотя за всю эту неделю не выпил ни капли, и незаметно бросил взгляд на танцующих. Элизабет изящно кружилась, окруженная серебристым шелком, который в точности повторял цвет ее глаз, и он просто не мог отвести от нее взгляд.

Пусть она и была в объятиях другого. Глупо, наверное, что он пришел на этот бал.

— Виски?

Майлз резко поднял глаза, застигнутый на месте преступления. Перед ним стоял Люк с вкрадчивой улыбкой на губах.

— Нет, спасибо, — пробормотал он.

— А я бы выпил немного, — сказал его кузен сухим тоном.

— Вот как.

Майлз посмотрел вниз, увидел бокал, взял одну из бутылок и налил виски.

— В последнее время я вас почти не видел. — Люк взял у него бокал, но пить не стал. — Ваш камердинер сказал, что вы оделись к вечеру. Я решил, что увижу вас здесь. В последнее время ваше отсутствие стало весьма заметно.

Действительно, они жили в одном доме, но пути их теперь не пересекались. У обоих совершенно изменился распорядок дня, хотя, как ни смешно, причина этих изменений была одна и та же.

Женщина. Люк проводит ночи где-то вне дома, а Майлз взял за правило приходить очень поздно и снова уходить рано утром, чтобы избежать встречи с Элизабет.

— Я держусь на расстоянии. — Майлз старался говорить обычным тоном, чтобы в голосе его не звучали попытки оправдаться. — И не только ради нее. Вы знаете мои чувства. Вы можете в чем-либо упрекнуть меня?

— Нет, не могу, но что же вам делать дальше? Не можете же вы избегать ее вечно.

Это так, подумал Майлз, но он пытается. Звучала музыка, кружились танцующие пары, и Майлз больше, чем когда бы то ни было, жалел, что сезон в полном разгаре и что погода стоит жаркая, потому что он вспотел в своем фраке.

— Как она хороша.

— Она хочет поговорить с вами.

Майлз оторвал взгляд от изящной фигурки Элизабет и посмотрел на Люка.

— О чем?

— О чем? Черт побери, Майлз, вы же ее знаете. Естественно, ей хочется обсудить тот поцелуй у фонтана, свидетелем которого я был на днях, и, насколько я могу судить, ей хочется еще много чего. Элизабет стала взрослой, но она не до конца сбросила личину того товарища по детскими играм, которого вы помните. Я думаю, вам хорошо известно, что она идет к решению проблемы самым прямым путем, когда ей что-то надоедает.

Слова «проблема» и «надоедает» не были особо лестными. Майлз сглотнул и промямлил:

— Я не уверен, что мне хотелось бы вести такой разговор.

— А я совершенно уверен, что выбора у вас почти нет. Она пригрозила, что загонит вас в угол в вашей спальне; такую тактику я не мог одобрить, так почему бы не избавить нас обоих от излишнего беспокойства и просто не поговорить с ней? Это, — бесстрастно добавил Люк, — даст вам возможность сделать ваше дело.

Майлз почувствовал, как в нем что-то расслабилось. Это не было настоящее облегчение, потому что ему еще предстояло узнать, что хочет сказать Элизабет, но он освободился от необходимости держаться на расстоянии от нее, к чему он сам себя приговорил. Он мог вынести многое, но не эту жизнь вдали от нее. Когда она ушла после потрясшего его душу поцелуя, он страдал из-за того, что могло произойти дальше, и — да, он все время сознавал, что просто откладывает окончательное выяснение отношений с Элизабет.

— Она иногда бывает очень упряма.

— Вы говорите это ее опекуну, а он может и оскорбиться, — сухо сказал Люк. — Быть может, вы могли бы избавить ее теперешнего партнера от его обязанностей и увести ее в сад подышать свежим воздухом. Я думаю, что могу доверять вам и что вы не предадитесь страсти на клумбе с розами леди Ротеджер.

Майлз не был уверен, что ей когда-либо захочется предаться страсти с ним, и от этого его душа рвалась на маленькие ленточки.

Но может быть, поскольку она попросила своего брата сообщить Майлзу, что…

Нет, надеяться — это неблагоразумно.

— Подумайте о возможных царапинах, — согласился он с деланым спокойствием. — Положитесь на нас. Я верю, что мы просто все обсудим, как два взрослых человека.

— Взрослых?

— Да, сосредоточьтесь, пожалуйста, на этом новом подходе к вашим отношениям. — Люк внимательно смотрел на него. — Это не детские игры. Будьте благоразумны и приведите ее обратно прежде, чем люди начнут шептаться.

— Приведу, — пообещал Майлз.

— Музыка кончается, — заметил Люк, — и у меня много дел сегодня вечером, так что, если вы не возражаете, теперь самое время.

Майлз понимал, когда ему делают подарок.

Он ушел.

— Как вы раскраснелись.

При звуке такого знакомого голоса Элизабет глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Майлз стоял всего в нескольких шагах, материализовавшись из толпы танцующих, высокий и неотразимый в вечернем костюме. Он продолжал обычным голосом, с ничего не выражающим лицом:

— Я не хочу сказать, что это вам не идет, но, может быть, вам не помешает немного подышать свежим воздухом, Эл.

Ее партнер, молодой человек, чьи необычайного размера бакенбарды и напомаженные волосы в сочетании с бриллиантовыми пряжками на ботинках придавали ему вид денди, очевидно, услышал, как кто-то окликнул его по имени, поклонился и скрылся.

Майлз смотрел ему вслед с раздражающе довольным видом. Элизабет сказала едко:

— На самом деле он просто очарователен и прекрасно танцует вальс.

— Я уверен, что он истинный образец модного джентльмена. — Майлз снова перевел взгляд на девушку. — Не хотите ли выйти со мной в сад на пару минут?

Он снова настал, один из тех моментов, когда ее пульс убыстряется и она как будто забывает все остальное в мире просто потому, что Майлз смотрит на нее.

Или может быть, дело в том, как он смотрит.

Он ждал, приподняв брови.

В конце концов она ведь хотела поговорить с ним, хотела все уладить, но до сих пор не поняла, что собирается ему сказать, и это было действительно трудно. Она найдет что сказать; оставалось только надеяться на это единственное, что она знала наверняка — что жизнь ее станет невыносимой, если Майлз будет избегать ее.

Жизнь без него станет невыносимой. Элизабет кивнула, и когда он предложил ей руку, она оперлась на нее и позволила провести себя через толпу и вывести на террасу. Они оказались не единственными, кто захотел удалиться из душного зала, и несколько других пар или стояли, прислонившись к балюстраде, или сидели на каменных скамьях. Майлз решил спуститься вниз по ступеням и повел ее к мощенной камнем аллее. Никто из них не сказал ни слова.

Было облачно и немного душно, непрестанно двигающаяся пелена облаков то и дело скрывала луну, налетал легкий ветерок. В этом меняющемся свете было трудно понять, какое лицо у Майлза, и Элизабет пыталась подражать его самообладанию и не поддаваться желанию начать разговор. Поцеловав ее, он взял на себя инициативу изменить их жизнь.

Навсегда.

Он пошел медленней, и наконец они остановились на погруженной в тень дорожке. Ветерок теребил его волосы.

— Люк сказал, что вы хотите поговорить со мной.

Его официальный тон раздражал ее, но если говорить честно, она была рада этому тону. Приходить в раздражение в обществе Майлза было не ново для нее, но теперь ее беспокоило, как сильно бьется у нее сердце в сто присутствии. И она сказала, собравшись с духом:

— Я думала, что нам, наверное, нужно обсудить то, что произошло.

— Произошло?

— Майлз, не притворяйся тупицей. Ты меня поцеловал.

— Вот так?

Его рука обхватила ее щеку, и он неожиданно приблизил губы к ее губам так быстро, что она ахнула, а другая его рука легко пробежала по ее обнаженному предплечью, и он поцеловал ее… он целовал ее… оттенки поцелуя смещались, как зыбучий песок. Он сплел пальцы с ее пальцами; сначала он был почти отчаянно нежным, потом настойчивым, а потом снова восхитительно щедрым, и вот он наконец поднял голову.

— Так что ты сказала?

Если бы не легкая неуверенность в его голосе, она страшно разозлилась бы. В конце концов, ей было прежде всего нужно спокойное разумное объяснение причины, по которой он поцеловал ее, а он вместо этого взял и опять ее поцеловал.

И проделал это весьма старательно.

И от этого она лишилась всякой возможности рассуждать здраво.

— Да, именно так. Ну нет, — поправилась она, — на этот раз это было немного по-другому… Ах, Майлз, почему?

Он криво усмехнулся, он всегда так усмехался, когда делал что-то особенно раздражающее ее.

— Потому что я тебя обожаю. Ты поверишь мне, если я так скажу? Потому что ты, возможно, самая красивая женщина на свете… Постой, неужели я сказал «возможно»? Нет. Самая красивая женщина на свете, и что даже когда ты сказала мне, что я жалкий и что у меня дурные манеры, и пожелала мне вечных мук по этой причине, я и тогда так считал.

Утратив дар речи, она молча смотрела на него, на эти мучительно знакомые черты — слегка удлиненный нос, четкие очертания подбородка, глаза с золотистым оттенком, потемневшие при слабом освещении, и она поняла, что это и есть биение сердца, флирт и фанфары.

Это любовь. Господи, она любит Майлза. Конечно, отчасти она понимала, что любила его всегда, но не так. То была нежная любовь, а теперь та самая.

— Когда ты уехал в университет, я… я была такая несчастная из-за твоего отъезда. — Она остановилась на середине фразы — больше для того, чтобы самой все понять, а не чтобы объяснить ему. — Я не могла в это поверить.

Он крепче сжал ее пальцы.

— Подумай обо мне. Я уже знал, что люблю тебя. Мне не хотелось уезжать, я знал, что буду видеть тебя раз в несколько месяцев, но Чез настоял и моя мать согласилась, и я думаю, что они уже тогда знали о моих чувствах. Но я согласен с ними — ты была слишком молода, но мне было трудно. Я не думал, что мне будет так трудно.

Кажется, об этом знали все, кроме нее, подумала Элизабет.

— Тебе следовало сказать мне.

— Отнюдь. — Он покачал головой. — Совсем нет. Нельзя было по многим причинам, самая важная из которых: тебе нужно было начать выезжать, тебе нужно было, чтобы за тобой ухаживали, посылали тебе цветы, и чтобы ты сама решила, хочешь ли ты выйти замуж за человека, который не имеет высокого положения в обществе и не обладает большим состоянием и вообще ничем особенным, за человека, который не может предложить тебе ничего, кроме своей любви.

Вдруг она задрожала, разом вспыхнув и похолодев, и прижалась к его руке, словно решив никогда ее не отпускать.

— Я думаю, у тебя гораздо больше хороших качеств, больше, чем ты думаешь — пробормотала она, почти утратив контроль над своими чувствами. — Из тех, кого я знаю, ты умеешь выше всех залезть на дерево.

— Это качество очень помогает стать хорошим мужем.

Его губы кривились.

Мужем. Она вздрогнула. Неужели она действительно собирается выйти замуж за Майлза?

О да.

— Но у тебя много недостатков, — заметила она, очарованная его взглядом, устремленным на нее.

Как будто он действительно обожает ее… и как же она могла быть настолько слепа?

— Десятки, — согласился он, немного опустив ресницы и устремляя взгляд на ее губы. — Может быть, даже, сотни, но взгляни на положительную сторону этой ситуации. Ты уже знаешь их все.

— Я не знаю, говорит ли это в твою пользу или нет.

— А вот это? — Он привлек ее к себе, и его губы сделали что-то мучительное у нее под ухом. — Обещаю удовлетворить твое любопытство полностью, Эл. Отвечу на каждый вопрос, на который раньше не мог тебе ответить. Открою все тайны, о которых твоя мать не хочет говорить тебе, расскажу о том, что происходит между мужчиной и женщиной. Тебе интересно?

Ведь он знает, что ей интересно, черт бы его побрал, но он еще не задал ей положенный вопрос. Ее руки обвили его шею.

— Быть может, тебе следует сделать мне предложение самыми четкими словами? Иначе, как мне кажется, ты скоро окажешься под прицелом дуэльного пистолета Люка.

— Согласны ли вы стать моей женой? — прошептал он пылко и обольстительно, и в ответ она вздрогнула. — Клянусь, что буду брать вас на рыбалку и на запретные прогулки по лесу под луной, и мы сможем лежать на берегу реки солнечными днями и мечтать до бесконечности. Я понимаю, это не много, но…

Она остановила его, притянув к себе и поцеловав томительным красноречивым поцелуем, все еще изучая, все еще дивясь, как такое простое прикосновение может быть таким воспламеняющим.

— Будь спокоен, Майлз, — прошептала она ему в губы. — Ты иногда бываешь таким глупым. Разве это не много? Это все, дурачок.

— Значит ли это «да»? — Теперь он смеялся, она помнила этот глубокий смех, и он ей очень нравился. — Нельзя же принять предложение и называть своего будущего мужа дурачком в одно и то же мгновение.

— Конечно, можно. — Она улыбнулась ему с озорным видом. — Я прекрасно умею нарушать правила, когда я с тобой, ты помнишь?

Напрасно он попросил Майлзапривести Элизабет обратно прежде, чем все заметят их длительное отсутствие. Люк вытащил часы, снова посмотрел, на них и подумал, что, наверное, все идет прекрасно, учитывая, сколько времени прошло.

— Так я и думал, что найду тебя здесь.

При звуках этого холодного, четкого голоса Люк отвел глаза от ведущей на террасу двери, на которую он смотрел с неодобрительным видом, и увидел Майкла.

— Я получил твою записку.

И он сделал правильный вывод о том, куда нужно отправиться а этот вечер, хотя вряд ли это могло быть тайной, потому что Люк должен сопровождать Элизабет на все самые интересные приемы. На нынешнем балу было столько гостей, что это даже причиняло им неудобства; хозяйка дома пользовалась широкой известностью в свете.

Мэдлин на балу не было, она прислала сообщение, что едет за город, чтобы побыть несколько дней в имении своей невестки, прежде чем привезти домой Тревора. Это Люку не понравилось. В ее присутствии отступало ощущение беспокойной скуки, которая жестоко терзала его весь этот год. Короче говоря, он понял, что будет по ней скучать.

И он боялся, что скучать будет очень сильно.

— Мне было просто любопытно, нет ли у тебя кое-каких идей, — медленно проговорил Люк, удивляясь внезапному появлению друга. — Поскольку ты достал для меня этот дневник, я решил, что тебе может показаться интересным новый поворот этих таинственных событий. Что скажешь?

Люк послал Майклу короткое сообщение, в котором излагал рассказ Фитча о том, как тот завладел дневником, но он никак не думал, что его другу этот рассказ покажется каким-то особенно интересным и он явится на бал, чтобы поговорить о нем. Майкл редко показывался на светских сборищах, разве только когда его к этому принуждали.

— Значит, Фитч сказал, что нашел дневник? — В карих глазах Майкла появился внимательный блеск. — Это объясняет, как дневник мог попасть в руки такого человека, как Фитч, совершенно лишенного воображения, но больше ничего нам не говорит. Поскольку призрак лорда Бруэра вряд ли станет красть дневник через много лет после его смерти и посещать наш клуб, только чтобы беспечно забыть там дневник с записями своих самых интимных мыслей, мы можем исключить мужа твоей прекрасной дамы как беспечного преступника. Равно никто из слуг не мог иметь доступ в клуб, и если Фитч не солгал тебе, они продали бы его, после того как украли, или скорее всего стали бы шантажировать леди Бруэр.

— Я расспросил клубную прислугу, чтобы выяснить, не помнит ли кто-нибудь из них об этом инциденте, но это произошло несколько месяцев назад. Никто не смог сообщить мне ничего полезного.

— Я мог бы сам заняться этим.

Люк отошел немного дальше в угол, чтобы уклониться от встречи с группой молодых леди, которые шествовали мимо, болтая и перешептываясь, прикрыв рты руками в перчатках. Майкл в качестве маркиза и холостяка вполне мог быть целью этой обдуманной прогулки, или то мог быть Люк — виконт, конечно, не такая ценная добыча, но и виконтом тоже не стоит бросаться. Как бы то ни было, молодые люди любезно наклонили головы, а потом вернулись к своему разговору.

— Я вижу, ты думал об этом. Почему?

— У меня есть на то причины.

Конечно, есть. У Майкла всегда есть причины. Он даже глазом не моргнет без причины.

— И что это за причины? — Люк задал свой вопрос напрямик, сбитый с толку этой историей с дневником и дальнейшими событиями, в результате которых изменилась вся его жизнь. Мэдлин была всегда средоточием его мыслей.

— Этот дневник, возможно, связан с другим расследованием.

— Как это?

Майкл посмотрел на него прямо, его вопрошающий взгляд был кристально ясен.

— Ты служил под началом лорда Веллингтона. Ты не мог не слышать о Роже.

Он слышал, но это было в Испании. Здесь, в Лондоне, в модном бальном зале, разговор об этом известном шпионе казался странным и неуместным. Люк спросил осторожно:

— Что общего может иметь такой человек, как он, с дневником мужа Мэдлин?

— Я думаю, он мог быть связан с первой кражей, — сказал Майкл своим обычным бесстрастным тоном, — а потом дневник бросил, чтобы его нашли. Я спрашиваю — почему? Расскажи мне еще раз о вашем разговоре с Фитчем. Слово за словом, если можно.

Глава 24

Над ярко-зеленой лужайкой звучали восторженные крики разыгравшихся мальчиков, там носились сломя голову два щенка, а над всеми ними летел мяч, который с безошибочной точностью нашел дорогу в пруд, и кто-то полез за ним. В результате все дети перепачкались в иле, и это им очень понравилось, насколько могла судить Мэдлин.

Ах если бы только жизнь опять могла стать такой несложной.

— Боже мой, какое жаркое выдалось лето. — Рядом с ней в кресле с томным видом сидела Марта, с материнской улыбкой глядя на шалости своих отпрысков. — Но для мальчиков это хорошо. Они терпеть не могут, когда дождь заставляет их сидеть в доме.

Тревору было весело, его темные кудри стояли вокруг головы непослушным ореолом, он снова бросился за мячом. Они играли в какую-то непонятную игру, и Мэдлин подозревала, что ее правила придумывались прямо на ходу или вообще не существовали.

— Это хорошо для Тревора. Я редко пользуюсь загородным поместьем, потому что оно очень большое, а нас ведь всего двое.

— Лэнгли-Холл немного менее эффектен.

— Может быть, в будущем году мы будем проводить больше времени за городом.

— Конечно, Тревору здесь всегда рады. — Невестка Мэдлин прищурилась, глядя на солнце. — Он с каждым днем становится все больше похож на Колина.

— Я знаю.

Воспоминания уже не причиняли Мэдлин такой острой боли, как раньше. Это дал ей роман с Люком, не считая многого другого. Боль от утраты мужа не прошла — она никогда не пройдет, — но стала иной. Она больше не была причиной одиночества и печали, и Мэдлин могла вспоминать Колина, видя его в Треворе, вспоминать с нежностью и тоской, но уже не с острой болью. Теперь она стала женщиной, которая любила когда-то, и любила сильно, но она больше не была одинокой вдовой.

— Расскажите мне о неуловимом, но теперь явно досягаемом виконте Олти. — Марта проговорила это так же естественно, как могла бы попросить чашку чаю. — Весь Лондон, в возбуждении. Даже Дэвид сказал мне что-то на эту тему, а вам известно, что он никогда ничего не замечает.

Мэдлин очень любила общительного, но, надо сказать, весьма рассеянного мужа Марты. Она улыбнулась, рассматривая кончики своих туфель, видневшиеся из-под подола платья из муслина лимонного цвета, а потом подняла глаза.

— Право, Люка очень трудно описать. Если бы меня вынудили это сделать, я бы, вероятно, сказала, что это сложный человек, который предпочитает браться задело очень несложным способом.

— То есть?

Мэдлин давно знала, что, так или иначе, ей не удастся избежать этого разговора. Она размышляла, как объяснить невестке свое решение касательно Люка, но Марта всегда была ее близким другом, к тому же она тетка Тревора, и честность в отношениях с ней была для Мэдлин на первом месте.

— Он сказал мне, что его не интересует брак между нами. Так что мы с ним друзья, не более чем.

Марта смотрела на нее в замешательстве, она нахмурилась, лоб ее пересекла морщинка.

— Друзья? Не думаю, чтобы мужчина с репутацией лорда Олти имел женщин-друзей в строго платоническом смысле.

Если бы Мэдлин не покраснела, она, возможно, выдержала бы, но она не намеревалась лгать Марте.

— Я вдова, — осторожно сказала она. — Ко мне неприменимы те ограничения, какие применимы к барышням, только что начавшим выезжать в свет. Он часто сопровождает меня на светские приемы, и недавно вечером он пришел в нашу ложу в опере — где в том числе были моя мама и тетя Ида. Во всем остальном мы очень скрытны.

— Я… понимаю.

— Вот как?

Мэдлин хотелось, чтобы это была правда.

— Он необычайно красив, конечно.

В этих словах прозвучал едва уловимый оттенок неуверенности, как если бы Марта из милости пыталась найти оправдание своей невестке.

Да, он красив, но кроме телесной привлекательности в Люке было нечто гораздо большее, чем у иного титулованного джентльмена с приятной внешностью и поверхностным шармом.

Признание в том, что она завязала страстный роман с одним из самых известных лондонских холостяков, оказалось, пожалуй, самой трудной исповедью в жизни Мэдлин, особенно если учесть, что ей было важно мнение Марты о ней. Но то, что она собиралась сказать, было еще труднее. Мэдлин посмотрела на спокойный парк, на лужайку с играющими детьми, на густые вязы с листвой, трепещущей на летнем ветерке, и собралась с духом.

— Я очень люблю его.

За этими словами наступило молчание, был слышен только всплеск воды — это мяч опять угодил в пруд. Молодая няня принялась ворчать на шалуна, тот покорно выслушивал ее упреки, но лицо у него расплылось в подозрительно широкой усмешке.

— Я рада это слышать, — голос Марты звучал мягко. — Но я достаточно хорошо вас знаю и уже предположила это, потому что вы не смогли бы так легко вступить в подобную связь. Неужели о браке не может быть и речи?

— Он человек твердый… или был таким в самом начале. — Мэдлин расправила плечи. Реальное положение дел было таким, каким было. — Я пошла на это, прекрасно понимая, что его взгляд на брак неизменим. Поэтому не нужно обвинять его в том, что он меня обманул или соблазнил. Это был мой свободный выбор. Люк предельно откровенен со мной.

— Вряд ли кто-нибудь станет утверждать, что Олти принудил вас, — сухо сказала Марта. — У мужчины с такой репутацией всегда есть выбор. Я уверена, что за ним постоянно увиваются множество красивых дам.

Это была несомненная правда, но Мэдлин предпочитала не думать об этом.

— Я знала, что слухи дойдут до вас, и мне хотелось поговорить с вами, прежде чем вы сделаете какие-либо выводы. Я любовница, а не невеста.

— А как же Тревор?

Эти простые слова вовсе не были простыми.

— Конечно, я не могу о нем не думать, — медленно проговорила Мэдлин, подчеркивая каждое свое слово. — Но он еще очень мал, а интерес Люка ко мне не продлится долго. — Она всячески старалась говорить так, будто принимает то положение вещей, от которого у нее начинало болеть сердце каждый раз, когда она о нем думала. — Это не может длиться долго, исходя уже из одной природы того, как мы решили обставить нашу связь. Значит, если и произойдет какой-либо скандал, он останется в далеком прошлом к тому времени, когда Тревор станет настолько взрослым, чтобы что-то понимать, и я сомневаюсь, что это будет иметь какое-то значение. Быть может, он услышит об этом, а может быть, никогда не услышит. У меня нет ни малейшего желания сделать карьеру в качестве веселой вдовы, Марта. Я не хочу сказать, что таким способом я вознамерилась окончательно забыть о Колине. Это невозможно, и то, что происходит теперь, слишком сложно, это нельзя определить с легкостью, но оно как-то освободило меня. Я снова почувствовала себя женщиной.

Солнце припекало, несмотря на зонтики, и идиллический сельский пейзаж с каменным спокойным загородным домом, возвышавшимся у них за спинами, плохо сочетался с этим несколько скандальным разговором. От вымощенной террасы исходил жар, и Мэдлин убрала с шеи выбившийся влажный локон, беспокоивший ее.

Она ждала.

Для нее было очень важно, чтобы сестра Колина поняла ее. Это было гораздо труднее, чем впервые появиться вместе с Люком в обществе, что прошло достаточно сложно. Когда она вспоминала об этом; он присутствовал в ее воспоминаниях, и почему-то ей казалось совершенно естественным, что они вместе. Мнение родственников тоже было для нее важно, но Мэдлин знала — что бы она ни сказала о Люке, ее мать и тетя Ида будут уверены, что ее ждет свадьба. Ни одна из них не знала наверняка, что между нею и Люком были: еще и физические отношения, но с Мартой она чувствовала себя обязанной говорить полную правду — отчасти потому, что они были близкими подругами, отчасти из-за того, что обе любили Колина.

Наконец Марта, молчавшая, кажется, целую вечность, — а на самом деле прошло всего несколько минут, — сказала:

— Я понимаю все, кроме одного. Да, я понимаю, что вас привлекло в виконте, и, конечно, понимаю, почему он выбрал вас… вы очень хороши собой, Мэдлин, и многое можете предложить мужчине: ум, шарм, стиль и самое главное — горячее сердце. Колин вас обожал. Я уверена, что он обожал бы вас всю жизнь, даже если бы прожил сто лет. Хотя я и рада, что вы снова встретили любовь, но стоило ли вам соглашаться на менее чем полную меру взамен? И потом, у Тревора должны быть братья и сестры.

Если бы она сама не задавала себе этот вопрос, ее улыбка была бы не такой дрожащей.

— Очевидно, я должна согласиться на то, что он может мне дать.

Что же до братьев и сестер Тревора, то вполне вероятно, что она понесла, но радоваться этому событию было рано, не будучи уверенной, как к этому отнесется Люк. Он порядочный человек, и, быть может, предложит ей вступить с ним в брак, но он не может говорить об этом спокойно, так что трудно было сказать что-то наверняка. Она знала, что он ее не бросит, но даже если он согласится на женитьбу ради ребенка, это будет совершенно не то, чего ей хочется. Ей хочется быть его женой, но только в том случае, если он ее любит.

— Если лорд Олти не понимает, что вы настоящее сокровище, значит, он глупец, — решительно сказала Марта, и глаза ее сверкнули.

Напротив, Люк настолько умен и порядочен, что может оставить ее одну… Оставил же он ее одну на целый год после той первой ночи, и это она решила вступить с ним в связь.

— Судя по его словам, он не против женитьбы, а только против женитьбы на мне, — пробормотала Мэдлин, не зная, вынесет ли она, если он женится на какой-нибудь хорошенькой молоденькой девушке только для того, чтобы произвести на свет наследника.

— Это совершенно не имеет смысла, если мы с ним… то есть… в общем, это не имеет смысла.

К несчастью, Мэдлин склонялась к мысли, что в этом заложен глубокий смысл, по крайней мере для Люка.

— Он тоже это чувствует. Когда мы встретились впервые, нас потянуло друг к другу, и это было не просто влечение, хотя оно было очень реальным. Я не знаю, могу ли объяснить это правильно, но мы понимаем друг друга. Мы очень схожи во многом, и быть вместе для нас вполне естественно. Я уверена, что мы были бы счастливы, вступив в брак.

Марта уставилась на невестку в недоумении.

— Если то, что вы сказали, правда, наш разговор с каждым мгновением становится все более необычным.

Мэдлин спокойно пояснила:

— Женитьба на женщине, которую он любит, означает, что, потеряв ее, он будет страдать невыносимо. Я думаю, он очень боится, что может полюбить меня.

«А что случится, когда он поймет, что это уже произошло?» — подумала Мэдлин.

Она его потеряет, испугалась она. Он сразу же отдалится от нее.

Если только она не найдет способ помочь ему изгнать своих демонов, каковы бы они ни были. Она потеряла Колина потому, что его болезнь оказалась битвой, которую она не смогла выиграть. Сейчас это совсем другое. И дело не только в том, что на кон поставлено ее счастье. Она любит Люка слишком сильно, чтобы позволить ему успокоиться на меньшем, чем она может ему дать.

Что они могут дать друг другу.

— Если вы знаете, что можете сделать его счастливым, как вы можете мириться и не думать о том, чтобы настоять на вашем совместном будущем, Мэдлин? — Марта потянулась через маленький столик, разделяющий их кресла, и ласково сжала ее руку. — Не ради вас, но ради него. Вот что такое любовь.

Очень веское соображение.

Хотя бы будущее его сестры определено.

Люк не мог не удивляться, как изменились Майлз и Элизабет. Впервые с того времени, как сестра начала выезжать весной, атмосфера за обеденным столом стала праздничной. Даже его мать, когда он осторожно объяснил ей, что он за эту помолвку, в конце концов согласилась. Вряд ли она полностью смирилась с тем, что внешние атрибуты в виде титула и состояния не самые важные, но он заметил в разговоре с матерью, что Майлза вряд ли можно считать человеком бедным и что скорее всего он когда-нибудь станет еще богаче. Нужно было также учесть, что Элизабет, вероятно, из-за упрямства останется незамужней, если не получит в мужья того, кого сама выбрала, и кроме того, никто в их семье не удивится, что, проведя вместе детство в озорстве и шалостях, они превратились во влюбленных, став взрослыми.

Он был рад за нее, и отчасти — он и сам не знал, что способен на такое, — завидовал их очевидному счастью.

— Мне бы хотелось, чтобы свадьба состоялась зимой, — сказала Элизабет, накалывая на вилку кусочек курицы.

— Зимой?

Майлз казался до смешного огорченным, что ждать придется так долго.

Люк подумал, что Элизабет сказала это нарочно, потому что она сразу же спрятала свое лицо за бокалом вина.

— Чтобы все предусмотреть, понадобится никак не меньше времени, — услышал Люк заявление своей матушки, которая поднесла ко рту вилку, да так и застыла, прищурив глаза. — Нельзя, чтобы свадьба была поспешной и не по правилам, и к тому же Элизабет — моя единственная дочь.

Проблема состояла лишь в том, что Люк вовсе не был уверен — после того как оказался свидетелем столь пылкого поцелуя, — что эта парочка станет ждать полгода и не совершит за это время чего-то опрометчивого, что там ни говорила бы Элизабет.

— Осенью тоже неплохо, — сказал он с приятностью. — Ждать придется всего пару месяцев, и погода для свадебного путешествия гораздо более подходящая.

Майлз взглянул на него с благодарностью, мать — с возмущением, а Элизабет, помолчав, улыбнулась, бросив через освещенный свечами стол озорной быстрый взгляд.

— Я думаю, нужно подумать о гостях.

— Пожалуй, — сухо сказал Люк.

— Пара месяцев? — Мать бросила на него недоверчивый взгляд. — Очевидно, вы понятия не имеете о том, что значит устраивать свадьбу.

Конечно, она права. Он мало что знал об этом, но о том, что чувствует нетерпеливый жених, он кое-что знал. Люк положил вилку, изо всех сил стараясь не вспылить.

— Я понятия не имею, — согласился он. — Но это дело Элизабет и Майлза.

Появление десерта остановило спор, и когда они с Майлзом ушли в кабинет к портвейну, его приемный кузен сел с грустной улыбкой.

— Я ценю ваши старания ради меня.

— Вам придется держаться, если вы не хотите, чтобы ваша свадьба оказалась самым большим скандалом в истории английского общества, — иронично сообщил Люк, погружаясь в удобное кресло позади письменного стола. — Но я полагаю, что вам это уже известно, поскольку вы хорошо знаете мою матушку.

— Так оно и есть. — Майлз с мрачным видом уставился на свою рюмку. — Но я могу ждать, — если этого хочет Элизабет.

— Хм. — Люк вовсе не был в этом уверен. — Я думаю, полгода — немного оптимистично.

— Я тоже, — бодро согласился Майлз, вытягивая ноги.

Скоропалительная свадьба явно соответствует этой наглой улыбке, решил Люк. Но не Майлз, честно говоря, вызывает у него беспокойство. А вот Элизабет всегда может подбить Майлза на самые необдуманные поступки.

— Вам придется быстро положить конец намерениям устроить грандиозную свадьбу.

— Тетя Сьюзетт не устоит перед упорством Элизабет.

— Она еще никогда не устраивала свадьбу дочери. Будьте осторожны.

— Или сына.

Майлз шутливо выгнул бровь.

— Я был женат.

Как только эти слова сорвались с его губ, Люк пожалел, что произнес их. Быть может, сказалось отсутствие в городе Мэдлин, из-за чего он ощущал себя нервным и заброшенным. Быть может, сказывалось буквально осязаемое счастье его сестры в блеске первой любви, которое придавало его самоанализу новый смысл.

Возможно, просто настало время услышать эти слова, сказанные вслух.

Не было сомнений, что Майлз был поражен и утратил дар речи. Он глотнул портвейна, поперхнулся и закашлялся. Потом выпрямился в кресле.

— Что?!

— В Испании.

У Майлза хотя бы хватило здравого смысла держаться спокойно. Люк не знал, почему заговорил об этом таким небрежным тоном. Он никому не рассказывал о своем браке, даже Алексу и Майклу. Они знали, точнее, он был уверен, что Майкл немного знает об этом, но оба были в достаточной степени сдержанны и никогда не задавали вопросов.

— Моя жена была, — он улыбнулся своим горько-сладким воспоминаниям, — испанкой, сеньоритой, настоящей леди. Красивая, храбрая… Она была дочерью дона и принимала активное участие в борьбе испанцев с французами. Мы были союзниками.

— Понятно.

На самом деле Майлзу вовсе не было понятно, и Люк это заметил. Это никому не было понятно.

— Я женился на ней. Ее убили французы, убив при этом и ребенка, которого она носила.

Конец истории.

Нет, не совсем.

— Господи, Люк, какая жалость, — голос у Майлза был напряженный.

— Да, жалость.

Люк снова налил портвейна, напустив на себя беспечный вид, вовсе не соответствующий его истинным чувствам.

— Элизабет об этом не знает.

— Не знает.

Майлз кивнул нерешительно.

— Конечно, нет. Она рассказала бы мне.

Такая уверенность вызвала у Люка легкую зависть. Именно вера друг в друга делала Элизабет и Майлза парой. Они были друзьями.

А Мэдлин друг ему?

Может быть, и так, подумал Люк. Страстная любовница — да. Дружба — это нечто иное. Она предполагает еще большую близость. Почувствовав, что ступил на опасную территорию, он налил еще вина.

Он никогда не рассказывал Мэдлин то, что рассказал сейчас Майлзу.

А нужно бы.

Наверное.

— С какой стати я стал бы рассказывать об этом сестре? — спросил Люк голосом, совершенно лишенным каких-либо эмоций — к его собственному удивлению, потому что горло у него сжалось. — К тому времени, когда я вернулся в Англию, все было кончено и похоронено.

— А почему вы рассказали мне об этом теперь?

— Понятия не имею.

— Вот как? — Майлз был молод, но в лице у него появилась какая-то древняя мудрость. — Не связано ли это каким-то образом с разговорами о свадьбе и красивой леди Бруэр?

Глава 25

Во время поездки Тревор уснул, и хотя обычно утверждал, что стал слишком взрослым для того, чтобы открыто проявлять свои чувства к матери, но так устал, что свернулся калачиком у нее на руках, и всю дорогу Мэдлин наслаждалась простой радостью — держать его в своих объятиях.

«Тревору нужны братья и сестры».

Мэдлин откинула волосы со лба сына и легко обвела пальцем его гладкую щечку. Какая драгоценность, Колин в миниатюре, но и на нее он тоже похож, с этими темными глазами и пытливым умом. Она была счастлива, и Марта угадала: она хочет иметь еще детей. Ей нравится быть матерью, ощущать как дар улыбку сына, звук его смеха, радоваться, наблюдая, как он подрастает.

«Если у нас с Люком будет ребенок, — подумала она, откинув голову на спинку сиденья и позволив своему воображению создать образ улыбающегося младенца, — будет он или она белокурым, и, может быть, у него будут необычные серые глаза Люка?»

Нет. Резко оборвав эти мечтания, Мэдлин открыла глаза.

Погода стала мрачной, по всему небу ползли низкие зловещие тучи в темно-серых закраинах, и в воздухе запахло дождем. В начале поездки она велела поднять шторы, потому что было жарко и душно, и теперь смотрела, как мимо пробегают сельские пейзажи, и как движение на дорогах становится все более оживленным, по мере того как они приближались к Лондону.

И к Люку.

Не основала ли она ложную надежду на иллюзии? Ночью после оперы она поймала отражение его лица в оконном стекле, когда он вошел в ее комнату.

Не на иллюзии, решила она через мгновение, потому что увидела в его глазах обычно скрываемую ранимость, какое-то застывшее выражение, которое обычно ему удавалось прятать почти без всяких усилий. И теперь ей нужно было решить — позволить ли ему самому прийти к выводу, что свела их не просто страсть, или ему нужна ее помощь?

Последнее, твердо решила она. Карета уже громыхала по мостовой, и начал накрапывать дождь. Несмотря на ужасную погоду, губы ее изогнулись в улыбке.

У Майкла был список, имена прислуги и примерное расписание их рабочего дня.

С этого можно начинать.

— Мотивация, — сказал он прозаичным тоном, — все еще неясна. Мне бы хотелось поговорить с леди Бруэр, если это возможно. Или наверное, будет лучше, если ты сам поговоришь с этой красивой дамой. Если кто-нибудь из членов клуба был как-то особенно связан с ее мужем, это безмерно помогло бы мне.

Люк направил свою лошадь в объезд свисающей ветки дерева, усыпанной каплями после недавнего дождя.

— Но естественно, она ничего не должна знать о том, почему я расспрашиваю о знакомствах ее покойного мужа?

— Естественно. — Согласие Майкла прозвучало спокойно и ровно, копыта его кобылы опускались на размокшую дорожку с глухим вялым стуком. — Или ты хочешь сообщить ей, что родственник ее мужа может оказаться бесчестным предателем, который будет повешен, как только мы сумеем доказать его преступления против короны?

— Не хочу, — согласился Люк, стряхивая с волос дождевые капли. — Но вряд ли она знает что-нибудь такое, что могло бы тебе помочь. Мэдлин не из тех женщин, которые станут защищать предателя.

— Мы часто можем вспомнить мелкие, незначительные факты, которые оказываются очень важными.

— Ты хочешь сказать, важности которых не сознаем мы, простые смертные. — Они поехали дальше, разбрызгивая грязь, и Люк порадовался, что, несмотря на дождь, он не сидит в четырех стенах, потому что физическая активность была противоядием от снедавшего его беспокойства. — Никто из нас не обладает твоей проницательностью.

— Она и не нужна всем нам.

— Верно, — согласился Люк, вспомнив, как французы схватили Майкла.

Было чудом то, что его друг остался жив, но и Алекс Сент-Джеймс, бывший тогда полковником, командовавшим полком, и он, Люк, помощник Веллингтона, перевернули небо и землю, чтобы сначала найти Майкла, а потом освободить его.

— У тебя свои цели, — протянул Люк, оглядываясь вокруг.

Парк был пустынен по причине непогоды. Они были совершенно одни, большая часть светских людей предпочла в такой дождливый вечер сидеть в сухости дома.

— И что, ты это прочел?

Майкл не стал притворяться, что не понял вопроса. Он мог, если хотел, переориентироваться и ускользнуть, но притворялся он редко.

— Да.

Значит, Майкл прочел дневник лорда Бруэра.

— Понятно. — Люк искоса посмотрел на него. — И что?

— И… ничего. Я хотел найти шифр или что-то в этом роде, а не заглядывать в частную жизнь твоей дамы.

— Но ты в нее заглянул, — напрямик сказал Люк.

Майкл подвел свою лошадь к небольшой рощице мокрых деревьев и остановился.

— Именно это ты и сделал, но я тебя не упрекаю. Скажи мне только, написал ли Бруэр что-нибудь такое, что могло бы унизить Мэдлин, если бы Фитч решил рискнуть своей жизнью и заговорить?

Судя по виду Майкла, сначала он испугался, потом удивился.

— Довольно сильно сказано.

— А я действительно испытываю довольно сильные чувства по этому поводу. И Фитч это знает. Я все четко объяснил ему во время нашей короткой встречи в Бате.

— К несчастью, все-таки очень может быть, что это он послал ей чулки и подвязки.

— Откуда, Бога ради, ты узнал об этой неприличной…

— Я заинтересован, — прервал Майкл его восклицание. — Когда я заинтересован, я знаю…

— Все, — мрачно закончил Люк. — Насколько я понял, у тебя есть шпион в доме?

— В некотором роде.

— Зачем?

Люк невольно крепче сжал поводья.

— Подожди.

Майкл, как всегда, говорил спокойно до нелепости. Можно не сомневаться, что он говорил точно также, когда его извлекли полумертвым из грязного подвала в разрушенной крепости, после того как французы сделали все возможное, чтобы вытянуть из него те сведения, которые им были нужны.

Люк ясно вспомнил рассказы о том, что спасенный Майкл оказался пепельно-серым под слоем крови и грязи, и Алекс, чей полк, по сути, взял эту крепость, доложил, что Майкл был заперт в таком маленьком подвале, что не мог стоять выпрямившись. Его состояние было ужасно. Люк увидел его только через несколько дней, когда прибыл в лагерь. Майкл почти не приходил в себя, но его хотя бы вымыли и перевязали, и все равно он был очень плох.

Хотя говорят, что на третий день допросов и пыток любой человек открывает свои тайны, Майкл не последовал этому правилу. Однако у него было сломано множество костей, и военный врач ожидал, что он на всю жизнь останется калекой. Но сейчас, при виде этого хорошо одетого человека с изысканными манерами, с такой легкостью сидящего в седле, это никому не пришло бы в голову.

Незачем и говорить, что лорд Веллингтон был необычайно доволен тем, что его самый ценный агент спасен. Тогда Люк решил, что вся эта интрига осталась позади.

Кажется, это не так.

Высокая фигура, которая материализовалась из дымки вечернего дождя, оказалась молодым человеком в одежде простого торговца, его легкая сутулость могла быть искусственной. Он прикоснулся к полям своей шляпы с подчеркнутой угодливостью.

— Милорд.

— Не нужно так лебезить, Лоренс, — ответил Майкл вместо приветствия.

Новоприбывший выпрямился и насмешливо поклонился. У него было энергичное лицо, темные волосы, завитки которых выбивались из-под шляпы, и необычный неровный шрам, начинающийся над одной бровью и перечеркивающий половину лица. К счастью, лезвие ножа как-то не задело глаза.

— Я решил, что вы, высокопоставленные шишки, именно этого ждете от низших классов.

Майкл соскользнул с лошади одним плавным движением.

— Очень остроумно. Бросьте ваш простонародный акцент, если можно. Что у вас есть?

Деловой тон разговора заставил Люка тоже спешиться. Майкл пригласил его с собой с какой-то целью. Трава хлюпала под его сапогами, куртка сразу же отсырела, но разговор явно стоил, чтобы ради него промокнуть насквозь, по крайней мере по мнению Майкла и его коллеги. Человек по имени Лоренс посмотрел на Люка, но потом коротко кивнул.

— Лорд Бруэр, очевидно, продал перед смертью кое-какие процентные бумаги.

— Нам известно почему? — Майкл совершенно не казался удивленным и явно не замечал, что ему на голову падают капли с мокрых веток.

— Мы можем только предположить. Найти следы невозможно.

— Любые следы можно найти.

Люк следил за этим быстрым разговором в некотором замешательстве, не будучи уверенным, стоило ли ему разозлиться из-за того, что кто-то изучал финансовые дела лорда Бруэра без ведома Мэдлин.

— Какое все это имеет отношение к Мэдлин?

— Родня ее мужа в данное время вызывает у меня интерес.

— И ты думаешь, что лорд Бруэр давал деньги своему родственнику на нелегальную деятельность?

— Кто сказал, — пробормотал Майкл, — что это родственник, а не родственница лорда Бруэра?

Потребовалось мгновение, чтобы Люк усвоил сказанное.

— Ты выслеживаешь женщину?

— Не нужно так удивляться. Или ты думаешь, что измена и политические интриги присущи только сильному полу? Кому и знать, как не тебе.

Как это верно, мрачно подумал он.

— Нет, конечно, нет, — пробормотал Люк. — Просто мне трудно понять, как все это переплетено.

Лоренс поднял свою изуродованную шрамом бровь.

— Эта леди может оказаться наживкой, которая поможет нам поймать крупную рыбу. Но она и сама по себе довольно увертлива. Даже слежка за ее домом мало что дала нам. Она, наверное, знает, что мы следим за ней.

Заинтригованный, как никогда, Люк посмотрел на Майкла, и тот сказал:

— Я попросил Алекса устроить так, чтобы его брат Джон очень тактично попросил одну из своих бывших любовниц, которая по счастливой случайности живет по соседству с домом нашей подозреваемой, нанять лакея по его рекомендации, не задавая никаких вопросов. Увы, пока что наша дама ведет себя очень предусмотрительно и осторожно. На самом деле я и не ожидал, что Элис Стюарт беспечна, но никогда нельзя знать наверняка.

Услышав это имя, Люк вспомнил темноволосую леди, которая сидела в ложе оперного театра. Она ушла очень поспешно, до окончания представления, но это могло быть вызвано желанием избежать толчеи в ожидании карет при театральном разъезде.

— Элис Стюарт? Я недавно видел, как она разговаривала с Мэдлин.

— Что и неудивительно, поскольку они знакомы. — Но Майкл слегка напрягся, взгляд его стал оценивающим. — Они близкие подруги? Мои осведомители говорят, что это не так.

Разумеется, у Майкла есть осведомители.

— Понятия не имею. Хочешь, я спрошу?

— Если ты можешь держаться осмотрительно и веришь, что леди Бруэр тоже это может.

Он может, подумал Люк. Это не подлежит сомнению. А Мэдлин обладает крайней осмотрительностью для женщины. В действительности мужчины ничем не отличаются от женщин, когда дело доходит до сплетен, так что, может быть, ему следует видоизменить свой взгляд на доверие и не связывать его с полом человека.

— Да, — он криво улыбнулся, — наверное, она способна на осмотрительное поведение больше, чем все известные мне мужчины.

— Может быть, вы нас познакомите? — пробормотал Лоренс. — Красивая и при этом осмотрительная леди?

Люк окинул взглядом поношенную одежду этого человека, но его мнение о нем уже изменилось. Это не мелкая сошка. Судя по его речи и манерам, это один из сотрудников Майкла, если и не ровня ему, то почти ровня. Он сказал коротко:

— Прошу прощения, она недосягаема.

— Жаль. — Лоренс посмотрел на Майкла и скривил рот, изображая улыбку. — Раз уж об этом зашла речь, поздравляю вас, милорд, с помолвкой. Если будут новые указания, вы знаете, где меня найти.

Что?!

Пока Люк переваривал это сообщение, Майкл отпустил Лоренса кивком головы, и тот исчез в туманной мороси.

Через мгновение Люк спросил недоверчиво:

— С помолвкой?

— Что?

Майкл, судя по всему, рассматривал то место, где его помощник скрылся среди парка, его мысли витали неизвестно где.

— А, да, — сказал он, переведя взгляд на Люка. — Полагаю, через пару дней объявление появится в газетах.

— Ты помолвлен?

Если бы кто-нибудь сообщил ему, что Майкл объявлен наследником английского трона, Люк не был бы так удивлен.

Майкл? Помолвлен?

Лицо у его друга было непроницаемым.

— Мои родители пожелали, чтобы я выполнил договор, вступив в брак, в который должен был вступить Гарри. Как всем нам известно, когда мой брат умер, его обязанности перешли ко мне.

«Ты этого хочешь?»

Люк чуть было… чуть было не спросил об этом вслух, но все же ему удалось удержаться и не задать вопрос, на который, как он понимал, Майкл никогда не станет отвечать. Его друг редко, говорил о неожиданной смерти своего брата, и вряд ли завел бы теперь этот разговор. Плюс к тому их троих — Алекса, Майкла и его — связывала не только многолетняя дружба; они уцелели в ужасной войне благодаря тому, что ни один из них не вмешивался в дела других.

Только в данном случае, кажется, у него с Майклом оказалось одно общее дело.

Люк взял поводья в одну руку, собираясь сесть в седло. У него было ощущение, что Майклу хочется закончить прогулку в одиночестве.

— Я поговорю с Мэдлин, если ты хочешь.

— Оторвавшись от прочих занятий. Могу себе представить. — Майкл усмехнулся, но не сумел придать своему лицу окончательно легкомысленное выражение. — В судорогах страсти прекрасная леди Бруэр, быть может, откроет все свои тайны.

А может быть, он, Люк, откроет свои. Эта мысль подействовала на него отрезвляюще.

— Если у нее будет что сказать важного, я сообщу тебе.

— Люк. — Майкл говорил неуверенно. — Четыре года назад мы знали, что есть некая англичанка с аристократическими связями, которая работает как курьер и занимается шпионской деятельностью для Франции. Наша разведывательная служба здесь, в Англии, заподозрила Элис Стюарт, потому что ее не один раз видели в обществе других известных агентов, но это всегда было на каких-то светских мероприятиях, так что трудно было найти серьезные доказательства, особенно благодаря ее семейным связям. Один из наших людей, следивших за ней, погиб. Это походило на несчастный случай, но я не верю в несчастные случаи, когда человек выслеживает шпиона, которого повесят, если поймают.

Люк тоже в это не верил. Он проговорил через силу:

— Мне казалось, что война закончена.

— Войны никогда не кончаются. — На миг Люку показалось, что Майкл устал, но то было мимолетное впечатление. — Я думаю, что эта женщина опасна. Я не увидел в дневнике ничего, но ее, очевидно, тревожило, нет ли там чего-нибудь. Если она поймет, что мы наняли человека наблюдать за ее домом, то может решить, что ее родственник, возможно, все рассказал своей жене. Поверь мне — если занимаешься рискованным делом, то не можешь рисковать.

— Мэдлин грозит опасность?

— Возможно.

Люк пришпорил лошадь и пустил в галоп.

Люк сильно ошибся относительно лорда Фитча. Он снова нанес удар.

По крайней мере Мэдлин была совершенно в этом уверена.

Кто еще мог бы это сделать?

Мэдлин смотрела на рисунок и удивлялась, насколько может быть красивым то, что использовалось в качестве рассчитанного оружия. Неясный фон, непонятная обстановка — освещенные луной драпировки и стены. По-настоящему четким — если не считать единственной фигуры на переднем плане — было открытое окно, шторы, поднятые ветром; все это было прекрасно схвачено и передано с простотой и изяществом, достичь которых, вероятно, было совсем не просто.

На рисунке была изображена женщина, неподвижная, наполовину отвернувшаяся. Ее изящный нагой силуэт был выполнен с мастерством, от которого захватывало дух. Слегка поднятое лицо изображенной находилось в странно благородном и мягком противоречии с тем фактом, что очертания груди и бедра и все остальные изгибы, подчеркнутые переливчатым освещением, были одновременно шокирующими и — Мэдлин не могла в этом не признаться — изысканно потрясающими в художественном смысле. То не была обнаженная фигура в стиле старых мастеров. Это было что-то другое, эротическое, современное и возбуждающее.

У женщины на рисунке были длинные светлые волосы. Эта женщина — она, Мэдлин.

— Вас хочет видеть какая-то леди, мадам. — Хьюберт, серьезный и степенный, стоял в дверях. — Она не желает сообщить свое имя или дать карточку и говорит… — он остановился, явно уязвленный, — что британскую аристократию душат архаические светские обычаи, возникшие в результате многочисленных браков между родственниками.

С минуту Мэдлин смотрела на Хьюберта, не зная, как на это ответить, но лицо у дворецкого было такое комичное, что она хлопнула себя ладонью по губам, чтобы удержаться и не расхохотаться. Возможно, эта вспышка была проявлением настоящего веселья, а быть может, реакцией на нервное напряжение. Хьюберт сказал, что это леди. Если бы посетительница не подходила под это определение, он назвал бы ее особой.

— Прошу прощения. Полагаю, вам следует проводить ее в синюю гостиную, — проговорила Мэдлин. — Мне стало любопытно, не говоря уже об остальном.

— Очень хорошо, мадам.

Ответ Хьюберта прозвучал несколько натянуто.

Она осторожно перевернула рисунок, лежащий на письменном столе Колина, вниз изображением, чтобы его никто не смог увидеть. Подняла руку, чтобы поправить волосы, решила, что любая посетительница, которая объявила о себе таким образом, вероятно, безразлична к состоянию прически хозяйки, встала и пошла встретить свою таинственную гостью.

Два шага в гостиную — и она остановилась, не в силах отвести взгляд от высокой женщины с волосами интересного оттенка, колеблющегося между рыжим и каштановым; женщина рассматривала портрет над камином, на котором был изображен прадед Колина.

Мэдлин сказала неуверенно, потому что посетительница показалась ей знакомой, но она не могла вспомнить ее имени:

— Добрый день.

— Лицо хорошее, — сказала женщина в качестве приветствия, — но все тело взято неправильно. Видите, какая у него длинная шея, несмотря на гофрированный воротник, и рука лежит на шпаге совершенно неестественно?

— Никогда не думала об этом, — откровенно призналась Мэдлин.

Это заставило гостью обернуться, и Мэдлин с легким потрясением поняла, почему женщина показалась ей такой знакомой. Даже если отставить в сторону выступающие высокие скулы и прямой нос, эти серебристо-серые глаза нельзя было не узнать. Быть может, их затеняли темные женственные ресницы, но то были глаза Люка, и кто бы ни была посетительница, они с Люком явно состоят в очень близком родстве. Женщина миновала первый расцвет молодости, но осталась очень красивой.

— Я Регина. А вы Мэдлин.

Неформально по меньшей мере. Мэдлин кашлянула, и ей удалось выговорить ровным голосом:

— Рада с вами познакомиться.

— Вы получили мой подарок?

Женщина улыбнулась. Она была одета элегантно и интересно — полуботинки и муаровое платье темно-зеленого оттенка, который подходил к ее волосам.

— Подарок? — переспросила сбитая с толку Мэдлин.

Не дожидаясь приглашения, Регина выбрала диванчик и села на него изящным кошачьим движением.

— Набросок. Я решила, что он очень неплох. У вас красивый костяк. Теперь, когда я вижу вас вблизи, мне кажется, что я отдала вам должное, хотя и изучала вас издали.

— Изучали меня?

— Театральные бинокли — вещь полезная.

Никогда еще в этой гостиной не вели такого причудливого разговора. Но Мэдлин невероятно обрадовалась, что рисунок прислал не Фитч, и улыбнулась.

— Это вы нарисовали?

— Конечно. Я художница.

— Да, пожалуй, это гак, если вы сделали этот набросок. Он… замечательный. — Мэдлин села в кресло напротив и устремила взгляд па свою необычную гостью. — Благодарю вас. Только я не понимаю, как вы могли…

— Вообразить вас обнаженной? — Регина рассмеялась, ее серые глаза лучились весельем. — Я видела вас с Люком в опере. Одежда — это просто прикрасы.

Люк. Как легко она это сказала. Если бы не необыкновенное сходство, Мэдлин могла бы почувствовать ревность.

— Вам следовало присоединиться к нам.

— Не думаю. — Регина скривила губы. — Ваша матушка упала бы в обморок. Обычно в свете меня не принимают. Это скорее дело выбора, чем происхождения, но оно тоже имеет значение, конечно. Вы знаете, кто я?

— Нет.

Она почувствовала облегчение, что смогла так сказать.

— Старшая сестра Люка. На самом деле — сестра наполовину. Родилась задолго до брака, но не при лучших обстоятельствах. Я не то что привожу в замешательство семейство Доде, но что-то в этом роде. Если бы я была немного менее эксцентрична, то могла бы лучше ладить с ними, но поскольку это не так, на меня там смотрят как на своего рода странноватую тетушку, с которой вам никогда не захочется сидеть рядом за обеденным столом.

Мэдлин заморгала, услышав такое откровенное признание.

— Понимаю.

— По-моему, все боятся, что я могу сказать или сделать что-то этакое. Ну, скажем… — рыжая бровь взметнулась вверх, — нарисовать любовницу брата в обнаженном виде. Вы не возражаете, что я пришла к вам без приглашения?

— Конечно, нет.

— Это вежливость и политичность или правда?

— Это правда. — Мэдлин говорила вполне серьезно. Ей предоставили приятную возможность бросить взгляд на часть жизни Люка, о которой она ничего не знала. — Прошу вас, останьтесь. Хотите, я велю подать чаю, или вы предпочитаете шерри?

— Вас на удивление трудно шокировать, леди Бруэр. Мне это нравится.

— Моя жизнь в настоящее время идет не совсем консервативным и приемлемым курсом, — пробормотала Мэдлин, тщательно выбирая каждое слово. — В моем положении не следует бросать косые взгляды на кого бы то ни было. Насколько я поняла, это не Люк послал вас сюда.

— Конечно, нет. Он, может быть, даже разозлится на меня. — Регина откинулась на спинку диванчика и усмехнулась. Беззаботное выражение придало ее и без того красивому лицу неотразимое очарование. — К счастью, хотя он терпеть не может вмешательства в его жизнь, он очень быстро перестает злиться. Вам это известно?

Мэдлин не смогла не рассмеяться.

— Нет. Чего еще я не знаю?

— Уверена, что очень многого. У моего брата есть свои тайны, но вряд ли я выдаю что-то такое, чего вы уже не предположили.

— Он открывает только то, что хочет открыть, а это не так уж много, признаюсь.

— Да. — Регина окинула ее оценивающим взглядом. — Думаю, мы с вами поладим. Скажите, вы его любите?

На этот раз, услышав вопрос на такую личную тему при таком коротком знакомстве, Мэдлин все таки лишилась дара речи. Она не была уверена, что ответила бы даже своей матери, если бы та задала ей такой вопрос. Она сидела, чувствуя себя совершенно беспомощной.

— Вы должны его любить, — сказала Регина Доде философским тоном. — Я думала об этом. Это нетипичное поведение для вас и еще более нетипичное для него, значит, в вас должна быть какая-то скрытая причина, чтобы он поставил под удар вашу репутацию таким вот образом. Да, общество вряд ли подвергнет вас остракизму, поскольку вы вдова, но все равно вы старательно берегли этот статус долгое время. Люк не похож на других, и, признаюсь, ради него стоит рискнуть.

— Я не говорила ему об этом.

Слова Мэдлин прозвучали высокопарно, но все равно по ним было ясно, что она считает это правильным. Она не понимала, почему с такой легкостью признается в этом, но признавшись, почувствовала какое-то освобождение.

— Не говорили? — Регина подняла брови. — Ну, все равно, вы хорошо действуете на него. Но заставить его признаться самому себе, что вы не просто очередная преходящая фантазия, будет трудно. И все равно вы должны это сделать. Плохие сны ему теперь снятся реже, по крайней мере он не навещал меня поздно ночью с тех пор, как вы встретились.

— У него плохой сон?

На самом деле Мэдлин всегда засыпала первой, даже в ту ночь в трактире. Она ничего не знала о его бессоннице, и сразу же забеспокоилась, потому что ей хотелось знать о нем все. Нахмурившись, она вспоминала о ночах, которые провела с ним. Обдумывать было почти нечего, но она только теперь осознала, что никогда не видела его спящим.

Его сестра кивнула, взгляд ее серых глаз был серьезен и далек.

— В Испании он потерял женщину, которую любил, и она все еще является ему в снах.

Похолодевшая, потрясенная Мэдлин сидела без движения. Громко пробили часы в углу.

Это многое объясняло.

И все же этого объяснения не вполне достаточно.

— Вы можете рассказать мне о ней?

Регина покачала головой, в ее серебристо-серых глазах читалось сочувствие.

— Нет. По двум причинам. Во-первых, я знаю недостаточно, чтобы помочь вам, а во-вторых, потому что это должен сделать он. — Она замолчала, а потом мягко добавила: — Люк хочет рассказать кому-то, и я думаю, что вы — это лучший выбор.

Глава 26

Это походило на беспокойство, которое охватывает человека перед сражением.

Люк узнал это беспокойство, это особое ощущение, которое крадется по коже и оставляет за собой отметины точно ядовитое животное с крошечными коготками. Нельзя назвать это ожиданием фатально неминуемой участи — так было бы чересчур драматично, — но просто чувствуешь: что-то не так, — и тебе становится не по себе.

Элис Стюарт была и родственницей лорда Бруэра, и, возможно, получателем значительной суммы денег как раз перед его смертью. Денежный подарок и смерть разделял короткий промежуток времени, и это тревожило Люка. Он надел сухую рубашку и достал чистый шейный платок, голова у него работала быстро и четко, пока он пересматривал немногие известные ему факты.

Муж Мэдлин взял деньги у своих банкиров и отдал их кому-то — возможно, миссис Стюарт, — а потом внезапно умер. Оставалось надеяться, что два этих события никак не связаны друг с другом, но они вызывали у него удивление. Колин Мей подарил этой женщине значительную сумму денег — или Майкл так считал, — а потом умер, неожиданно заболев.

Люку это не нравилось.

А потом, через пять долгих лет, всплыл на поверхность этот дневник. Почему? Впоследствии он был оставлен в таком месте, где его могли найти, и если так, это делало Фитча просто пешкой в игре. Хотелось ли еще кому-нибудь нарочно унизить Мэдлин?

Предполагалось, что Элис Стюарт имеет доступ в дом как гостья. Она могла взять дневник в любое время за эти пять лет, прошедших после смерти ее родственника. Положить дневник там, где его найдут, — дело несложное, и, честно говоря, этот поступок казался направленным нарочно против Мэдлин. Эта мысль пришла ему в голову, как только он узнал, как Фитч завладел дневником. Посылка чулок и подвязок тоже казалась злонамеренной, но в действительности, не опасной. Оглядываясь назад, можно сказать, что это скорее был поступок мстительной женщины.

Майкл хочет, чтобы он поговорил с Мэдлин. Люку все больше казалось, что откладывать этот разговор скорее всего не стоит.

Он поспешно закончил свой туалет, натянул сухие сапоги и велел подать карету. Не прошло и четверти часа, как он уже выходил из кареты под противный моросящий дождик, и не думая о том, что уже довольно поздно и что его могут увидеть, быстро поднялся по ступеням и постучал в дверь молотком.

Хьюберт, дворецкий Мэдлин, открыл дверь и отступил на шаг, поклонившись с чопорным смирением.

— Милорд Олти. Прошу вас, входите, иначе промокнете. Я доложу о вас.

Люк вошел в великолепный холл, отчасти с удивлением глядя на выражение лица дворецкого. Неужели вся прислуга Мэдлин знает, что он ее любовник? Да, наверное, это так.

— Благодарю вас.

Почему он решил, что нужно так срочно; нанести ей визит? Он и сам не знал, но нутром чувствовал, что это так. Майкл никогда не ввязывается в мелкие интриги. Одного его интереса было достаточно, чтобы заставить Люка поговорить с Мэдлин как можно скорее.

— Один момент, сэр.

Люк нетерпеливо ждал, не зная даже, что скажет, когда у него появится возможность расспросить ее обо всем; в голове у него появлялись и исчезали мысли насчет того, почему она внезапно оказалась связанной с возможным шпионажем, обманом и, быть может, даже убийством.

Ей может грозить опасность.

В холл вышел не Хьюберт, но, к величайшему удивлению Люка, его старшая сестра, которая бросила на него взгляд и рассмеялась весело и мелодично.

— Я нарисовала ее, — объяснила Регина, когда лакей поспешил подать ей легкий плащ.

Господи, что здесь происходит?

— Что вы здесь делаете, Регина? — спросил он и, взяв плащ у лакея, накинул ей на плечи.

— Говорю же, я ее нарисовала. — Она пригладила волосы и улыбнулась, глядя на него с понимающим видом. — Мне захотелось зайти и узнать, понравился ли ей мой подарок.

— Я никогда не вмешивался в вашу жизнь, — сухо сказал он, хотя и знал, что, если станет упрекать старшую сестру в ее импульсивных поступках, это не доведет до добра.

— Я никогда не нуждалась в этом, — спокойно возразила она, не обращая внимания на лакея и Хьюберта, который вернулся и теперь стоял в ожидании. — А у вас, напротив, есть слабости, на которые нужно обратить внимание.

Она вышла на улицу, где моросил отвратительный вечерний дождь; на лице ее сохранялась улыбка, которая вызвала у него большие опасения. Есть ли что-то более чреватое опасностями, чем две близкие тебе женщины, которые говорят о тебе в твое отсутствие?

Он очень сомневался в этом.

Все усложнялось до крайности.

Но все-таки это было совсем не так сложно, как непонятная история с дневником. Люк пошел за Хьюбертом в парадную гостиную, где Мэдлин все еще сидела в изящном кресле, обитом темно-синим бархатом, и на губах ее блуждала полуулыбка.

— Добрый вечер, милорд. Я несколько удивлена вашим приходом, но, очевидно, сегодня день сюрпризов.

Ему оставалось только воображать, что она и Регина могли наговорить друг другу.

— Почему же вас удивил мой приход?

Хьюберт удалился и тактично закрыл за собой двери, хотя его об этом не просили.

Да, все слуги знают. Наверное, знает весь Лондон.

— Потому что вы никогда не наносите визитов вечером.

Это правда. Ему обычно приходится пробираться через заднюю дверь под покровом ночи.

— Мне нужно поговорить с вами, — сказал он, стараясь не обращать внимания на охватившее его раздражение — иррациональное, конечно, — из-за того, что он не может войти через парадную дверь, как любой другой посетитель.

Но ведь он может, если захочет.

Но хочет ли он?

Увы, кажется, хочет. Хочет приходить днем, присылать цветы, дарить драгоценности, просыпаться в ее объятиях….

— О чем?

На Мэдлин было простое синее платье, хорошо сочетавшееся по цвету с обстановкой гостиной. Взгляд ее был прям, тело как будто расслаблено, но он почему-то понял, что это не так.

— О чем? — переспросил он, потеряв нить разговора, потому что взгляд его был прикован к ней.

Любовь ли это? Когда это случилось с ним в первый раз, все было иначе. Ослепительная, жаркая, та любовь была неотъемлема от трагедии войны, от опасности и запретного желания… Он был тогда моложе, был большим идеалистом, а темноволосая Мария, с ее огненным темпераментом, смуглой и яркой красотой, была полной противоположностью его сдержанной любовнице-англичанке. То, что происходило с ним теперь, походило на плавание по спокойной реке, теплой и полноводной, под солнцем, сияющим в небе, под шепот ветерка в зеленой листве деревьев на берегу…

Происходившее с ним теперь не давало прошлому вернуться. Ничто не могло уничтожить это прошлое, но, может быть впервые, Люк понял, что прошлое можно отставить в сторону. Боль, чувство вины, ужас…

— Вы сказали, что вам нужно поговорить со мной.

Он обрадовался, что она прервала его грезы, потому что не хотел идти по той темной тропе мучительных воспоминаний.

— Расскажите мне об Элис Стюарт, — повелительно проговорил он голосом более резким, чем собирался.

— Об Элис? — Мэдлин внимательно смотрела на него, широко раскрыв глаза, явно в полном недоумении. — А что вы хотите узнать?

— Все.

— Зачем? — прищурилась она.

— Я объясню, но сначала расскажите, что вы о ней знаете.

Мэдлин задумалась, хмуря ровные брови.

— Она несколько лет не жила в Англии и вернулась совсем недавно. Мы с ней не очень близкие приятельницы, хотя она и родственница Колина. Вряд ли я могу сообщить вам что-либо важное.

— Могла ли она знать о дневнике?

Мэдлин отпрянула, ее тонкие брови сдвинулись.

— О дневнике Колина? Я… я не знаю. Она, конечно, заходила ко мне по возвращении в Англию. Мы, естественно, говорили о Колине. Возможно, я упомянула о его дневнике. Она знала о его склонности записывать свои мысли — у них в семье все этим занимаются. И что же?

— Где она была до того, как появилась в Англии?

— Я точно не знаю. Эго что, допрос?

— Может, во Франции?

— Конечно, нет. Мы же были в состоянии войны.

Он не обратил внимания на ее возмущенный тон, потому что в голове у него уже начала формироваться картина того, что могло произойти, если в этом деле действительно был замешан Роже.

— А вы знали, что она попросила крупную сумму денег у вашего мужа, перед тем как отправиться в путешествие за пределами Англии, которое длилось столько лет?

Этот вопрос заставил ее выпрямиться в своем кресле. Глаза ее в приглушенном вечернем свете казались темными и полными слез. Она медленно ответила:

— Так вот куда они ушли? Когда поверенный разбирал дела Колина, он спрашивал меня об этих деньгах. Я была так поглощена горем, что ничего не могла предположить, но позже действительно удивилась. Обычно муж не обсуждал со мной свои дела, но сумма была крупная и он не сказал, что с ней сделал, и это меня удивило.

Люк с минуту смотрел невидящими глазами на статуэтку на боковом столике, мысли его где-то витали. Все сходилось, но не хватало еще нескольких кусочков.

— Значит, она могла получить деньги от вашего мужа как раз перед тем, как он умер, и не подлежит сомнению, что она исчезла на несколько лет, и едва появилась в Англии, как был украден дневник, а потом оставлен так, чтобы Фитч — иди кто-то еще — мог его найти. Правильно ли я рассуждаю?

— Наверное. — Мэдлин смотрела на него с беспокойным видом. — Что заставило вас думать об этом в таком свете? Элис никогда меня особенно не интересовала, но я не испытываю к ней антипатии. Колин любил ее, и мне этого было достаточно.

— А почему он дал ей деньги? У вас есть какие-нибудь предположения?

— Нет. — Она покачала толовой. — Хотя если они были ей нужны, я думаю, он мог ей помочь. Он был по натуре человек щедрый.

В свете такого сообщения и чтобы не пугать ее, он не стал высказывать предположение об убийстве. Любая потеря трудна, но он знал не понаслышке, что иметь дело с капризами судьбы — это одно, а человеческая злоба — совсем другое. Если лорд Бруэр заболел, этому нельзя было помешать. Если его убили, чтобы заставить молчать, это совсем другая разновидность горя.

Что мог лорд Бруэр знать? Что мог запирать в своем дневнике?

Майкл посмотрел тогда ему прямо в глаза. Она опасна.

Любой ценой Люк должен защитить Мэдлин.

— Вы поедете сейчас со мной ко мне домой.

Она не поняла, от чего у нее так сильно перехватило дыхание — от того ли, что он предъявил ей этот ультиматум, как будто мог хотя бы в какой-то степени распоряжаться ее жизнью, или от того, что сказал «домой».

— Вы и Тревор, — уточнил Люк с потрясенным и мрачным видом. Волосы у него были мокрые и курчавились. — Велите горничной собрать вещи, необходимые хотя бы на несколько дней. Если понадобится, можно будет потом послать за одеждой.

— Люк.

Мэдлин не могла придумать, что еще сказать, ее протест выразился в простом потрясенном шепоте, которым она произнесла его имя.

— Мне не хочется обнаружить через какое-то время, что я не принял необходимых мер предосторожности. Есть ошибки, которые нельзя повторять.

Ошибки? Неужели он винит себя в том, что случилось с той женщиной в Испании, с той, которую он, по словам его сестры, любил?

— Я не вижу в этом смысла. — Ей удалось проговорить эту фразу отчетливо. — Что вас так встревожило?

— Я объясню потом. Если вообще смогу объяснить. — Он сглотнул. — Господи, Мэджи, прошу вас. Не нужно со мной спорить. Достаточно сказать, что мне будет не по себе, если вы останетесь здесь одна. Поедемте со мной, поживите с моими родными несколько дней — или хотя бы до того времени, пока я решу, что все в порядке.

— Но я здесь не одна.

Дом был полон слуг.

— Я хочу, чтобы вы были в моем доме. В моих объятиях.

Мэдлин посмотрела на него и поняла, что хотя это нельзя назвать объяснением в любви, это близко, очень близко к объяснению, и сердце у нее возликовало. Она все еще не понимала, что общего эта теперешняя ситуация имеете дневником Колина и с Элис, но человек, которого она любит, хочет, чтобы она была рядом с ним. Нет — он потребовал, чтобы она находилась в его доме, не меньше.

Было бы лучше, если бы свое приказание он произнес не таким властным тоном, но все-таки его горячность показалась ей трогательной.

Он сказал «прошу вас». Лорд Олти, пресыщенный софист, который вращается в высших светских кругах, всем своим видом выражая пренебрежение к окружающему, посмотрел на нее и сказал «прошу вас».

— Вы действительно считаете, что это нужно?

— Если бы я так не считал, разве я был бы сейчас здесь?

Да, конечно, не был бы. Если она вообще что-то понимает, так это то, что он никогда не попросил бы ее об этом без причины. Она кивнула, встала и протянула руку к звонку. Через мгновение появился Хьюберт, и она велела ему сказать горничной, чтобы та приготовила все необходимое для короткой поездки с Тревором, и чтобы гувернантка тоже была готова ехать.

— А ваши родные захотят принять у себя в доме вашу любовницу с ее ребенком? — спросила она, наполовину шутливо, но также и наполовину серьезно.

Быть может, серьезно больше чем наполовину.

— Вы мне не любовница.

Мускул у него на подбородке напрягся.

— А кто же я тогда?

— Не вынуждайте меня размышлять об этом именно сейчас. — Если он сделал попытку пустить в ход свой обычный легкий шарм, попытка эта провалилась, потому что улыбнулись только его губы, но не глаза. — Я знаю одно — если уйду отсюда без вас, буду тревожиться всю ночь. Это не игра. Я разбираюсь в играх. Разбираюсь во лжи, в обманах, даже в безрассудных пари. Но есть в моей жизни вещи, которыми я не хочу рисковать.

И она — одна из них? Мэдлин не стала спрашивать. Он уже сказал больше, чем намеревался, насколько она может судить.

— Я верю, что это важно.

Она стояла, опустив руки по бокам, решительная, исполненная надежд, и спрашивала себя, может ли она поверить также и этим чувствам.

— Так и нужно, — мягко сказал он. — Если с вами что-то случится…

Он замолчал, голос его замер.

Что-то вспыхнуло между ними, мучительное, значительное, но Мэдлин не понимала, что это такое. Это ведь не она заявила о невозможности брака между ними, это он заявил.

Она любит его и хочет быть его женой, носить его детей и спать в его объятиях до конца дней своих. Можно ли назвать ее жадной, потому что она хочет во что бы то ни стадо быть счастливой с тем, кого обожает? Наверное, можно, но в первый раз судьба грубо ограбила ее и теперь ей снова послали любовь. Конечно, она должна сохранить ее.

Что бы она ни приготовилась сказать, слова ее прервало появление Хьюберта. Лицо у него было искажено обычной тревожной гримасой, но морщины на этот раз казались более глубокими.

— Мадам, я передал ваши указания, но боюсь, что лорда Бруэра нет дома.

Она еще не привыкла, что о Треворе говорят в таких выражениях, но он унаследовал титул после смерти отца, несмотря на свой юный возраст.

— Мне не сказали, что мисс Чосер повела его в парк. Погода для этого совсем не подходящая.

— Мисс Чосер здесь, миледи. Молодой господин ушел с миссис Стюарт несколько часов назад, когда вас не было дома.

Мэдлин почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, потому что ее обдало холодом.

— Что?!

— Миссис Стюарт — член семьи, мадам. Я уверен, что…

Люк прервал его россыпью вопросов.

— Когда? Как они ушли? Сказала ли Элис Стюарт, куда они идут? Она была одна?

— Я не… не уверен, что знаю, милорд.

Хьюберт запинался, его мясистое лицо выражало испуг.

— Немедленно пришлите сюда гувернантку, прошу вас.

— Да, милорд.

Еще мгновение — и дрожащая Мэдлин оказалась в успокаивающих объятиях. Даже если бы Люк не пришел к ней, такой встревоженный, ей не понравилось бы, что Элис взяла сына и повела куда-то без ее разрешения. Раньше такого никогда не случалось. Самое большое внимание, которое когда-либо родственница Колина проявляла к Тревору, выражалось в том, что она вежливо осведомлялась о его здоровье.

Вспомнив все, Мэдлин поняла в ужасе, что это не заурядное событие. Рыдание сорвалось с ее губ.

Губы Люка коснулись кожи у ее волос, от его рук исходила сила и поддержка.

— Все будет хорошо. Не нужно так пугаться, любовь моя. Майкл велел следить за ее домом. Мы найдем ее и Тревора и привезем его домой.

Майкл Хепберн, маркиз Лонгхейвен? Какое он имеет ко всему этому отношение? Он следит за Элис?

— Зачем ей понадобилось взять Тревора?

Голос Мэдлин был еле слышен. Странно, что Люк вообще ее услышал.

— Я не знаю. — Он обнял ее покрепче. — Но обещаю узнать все.

Здесь могут быть две головоломки, и каждая состоит из многих частей.

Майкл слушал, как дождь стучит по стеклу высокого окна, и обдумывал то, что ему известно.

Ему известно, например, что Роже имел английского помощника, и это была женщина. О ней упоминалось в расшифрованных донесениях, и миссис Стюарт подходила под описания. Она была молода, хороша собой. Хотя она и вращалась в широких светских кругах общества, но на самом деле ничего особенного собой не представляла. У нее были связи, однако она не занимала престижного положения в свете и была небогата, так что ее вполне можно было склонить на предательство. Лорд Бруэр дал ей денег. Майкл теперь был убежден, что именно она была их получателем, потому что она заплатила все свои долги и купила билет в Европу через день после похорон Колина.

Очень возможно, что эта женщина убила своего щедрого родственника. Совпадения во времени были по меньшей мере подозрительными.

А потом она уехала на худшую из войн, ужасы которой продолжались четыре года, и не возвращалась в Англию до тех пор, пока не улеглась вся пыль. Недавно она не только вернулась, но вернулась достаточно богатой, чтобы снять особняк в Лондоне в фешенебельном квартале и начать снова постепенно проникать в общество. И вскоре она выкрала дневник.

Это тоже казалось правдоподобным. Допустим, она не знала о существовании дневника до отъезда, но, вернувшись, обнаружила, что существует такая опасная вещь, и тогда она с легкостью выяснила, где эта вещь хранится, взяла дневник, Просмотрела в поисках каких-то опасных для себя сведений и, не найдя их, оставила дневник в таком месте, где его могли найти.

Только вот она не могла оставить его в клубе, куда женщин не пускали. Где-то у нее был сообщник.

А это уже плохо. Сообщник может заговорить.

Если только он не мертв. Агенты Майкла раскопали, что всего три месяца назад одного молодого официанта из клуба поразила таинственная болезнь, которая, по рассказам, сильно напоминала ту, что быстро свела в могилу лорда Бруэра.

Все это были только предположения, но, собранные вместе, они производили устрашающее впечатление.

Головоломка первая: была ли Элис Стюарт изменницей? Если так, зачем она убила своего родственника? Он дал ей денег, так что она сделала это не ради корысти. Очевидно, он что-то знал, и она боялась, что он запишет это в дневнике. Почему она вернулась в Англию, особой тайны не составляло. Война закончилась, ее миссия была выполнена, и проигравшая Франция не была особенно благоприятным местом для того, чтобы пребывать там после войны.

Головоломка вторая: если она выкрала дневник и он оказался безвреден, почему просто не положить бы его на место? Вероятно, здесь попахивало женской мстительностью — попытаться выставить напоказ тайны супружеской жизни Мэдлин Мей таким косвенным способом… большинству мужчин такое и в голову не пришло бы, по мнению Майкла. Посылка с чулками тоже была злобным поступком, имевшим целью встревожить Мэдлин.

Итак, если сделать выводы, он знает две вещи. Элис Стюарт способна на измену и убийство, и она ненавидит леди Бруэр.

Это не очень хорошее сочетание.

— Дело принимает интересный оборот.

Майкл посмотрел на дверь без всякого удивления.

— Я почти не слышал, как вы вошли.

Лоренс прислонился к дверному косяку, на лице у него было успокаивающее выражение.

— Не будьте таким самодовольным. Я просто не очень старался. У нас проблема. Начинается новая игра.

Глава 27

Гувернантка Тревора, молодая худощавая женщина с вьющимися рыжими волосами, ничего не знала, и по мере того как Люк расспрашивал ее, смущение у нее на лице сменилось страхом.

Несколько часов. Элис Стюарт похитила ребенка несколько часов назад. Люк стал на колени у кресла Мэдлин и взял ее дрожащую руку.

Теперь нужно было что-то делать.

— Я думаю, что логично будет побывать у родственницы вашего мужа, прежде чем мы впадем в панику. Я вернусь или пришлю сообщение сразу же.

Мысли его понеслись вперед… Не задумала ли она шантаж? Еще денег? Или это месть?

Мэдлин подняла пепельное лицо и произнесла слова, не вызвавшие у него удивления.

— Я еду с вами.

— Дорогая, кто-то должен быть здесь на тот случай, если мы подняли тревогу без всяких оснований и Элис приведет мальчика обратно.

Но ни один из них не считал такое возможным. Эти слова не нужно было произносить.

— Я пошлю за мамой.

Когда он разговаривал с гувернанткой ее сына, Мэдлин начала плакать, но молча — слезы катились по фарфоровым щекам, глаза стали огромными.

— Я не могу сидеть здесь и ждать. Я не могу, Люк.

Люк подумал, не взять ли ее на руки, не отнести ли в свою карету и не отвезти ли в просторный дом в Мейфэре, делающий честь богатству семейства Доде, а там подняться наверх в свои апартаменты и приказать ей оставаться там, пригрозив, что велит сторожить ее нескольким дюжим лакеям. Он хотел, чтобы она была в безопасности, но все же не мог поступить как деспот. Для спокойствия его души и сохранности его рассудка ему нужно знать, что ей ничто не грозит; стало быть, сторожа эти нужны ему, а это несправедливо.

— Все, что угодно, лишь бы вы чувствовали себя лучше.

Он протянул руку и осторожно приподнял ее голову за подбородок, так что их глаза встретились. У нее глаза были мокрые, и он ни в коей мере не упрекал ее за то, что она плачет. Трудно поверить, но она казалась ему еще красивее с покрасневшим носом и мокрыми щеками.

— Я напишу записку маме.

Она машинально кивнула.

— Хорошо, — улыбнулся и легко поцеловал ее, не обращая внимания на Хьюберта, маячившего в дверях. То было бесстрастное прикосновение, ему хотелось утешить ее и успокоить, но ее дрожащие губы были холодны: — Скажите вашей горничной, что вам нужен легкий плащ. Сегодня вечером очень сыро.

Она кивнула.

Еще несколько мгновений — и они уже усаживались в его карету.

Он прекрасно понимал, каково это — пассивно сидеть, когда тот, кого ты любишь, находится в большой опасности. В его случае в прошлом он не смог предотвратить трагедии. На этот раз все будет иначе.

Миссис Стюарт жила на фешенебельной улице в нескольких минутах езды от дома Мэдлин; дверь открыла служанка средних лет и на вопрос, дома ли ее госпожа, покачала головой.

Люк не часто прибегал к своему титулу, чтобы устрашить кого-то или уговорить, но теперь сказал отрывисто:

— Я виконт Олти, а это леди Бруэр, родственница миссис Стюарт. Куда она ушла?

— Она собрала все свои вещи. — Женщина вытерла руки грязным передником. — Я последняя, кто остался, милорд, только что закончила прибираться в доме.

Мэдлин, стоявшая рядом с Люком, издала какой-то невнятный звук.

— Куда она уехала? — требовательно спросил Люк.

— В точности я не знаю, — пискнула служанка, услышав его угрожающий тон. — Клянусь вам, сэр. Сдается, уплыла куда-то. Я слышала, как она велела своей горничной взять ее платье для прогулок из плотной ткани, потому что морской ветер может оказаться холодным. Нас всех рассчитали и выдали жалованье за неделю вперед.

Они обязательно найдут ее сына, даже если придется обыскать для этого каждое судно, готовое к отплытию, поклялся он себе, подсаживая Мэдлин в карету без всяких церемоний.

— К пирсу, — приказал он кучеру, уселся сам, и карета тронулась.

Она не понимала. Ничего Мэдлин не понимала: ни почему Элис понадобилось взять с собой Тревора, ни почему она снова так быстро покидает Англию, ни почему Люк пришел к ней такой встревоженный. Он явно знал что-то такое, о чем она не подозревала, и то, что сейчас произошло, служило тому подтверждением.

Не окажись его с ней, она не знала бы, что делать.

Говоря по правде, она и сейчас этого не знала. Парализованная страхом, сцепив руки так крепко, что было больно пальцам, чуть не упав пару раз на пол — так сильно карета раскачивалась на ходу, — Мэдлин просто окаменела.

Люк не пытался убедить ее, что все будет хорошо, и как ни странно, она была ему за это благодарна. Он беспокоится. Она видела это по тому, как напряжены его широкие плечи, и по усмешке, застывшей на его губах. И он не говорил ей банальностей и не поддерживал в ней ложные надежды, не говорил, что нужно перестать волноваться, и это успокаивало, несмотря на пропасть, разверзающуюся в ее душе при мысли о том, что Тревор, возможно, перепуган, что ему одиноко, что он нуждается в ней.

Как будто она может не волноваться.

Но она была не одна. Люк сидел напротив нее с серьезным и сосредоточенным видом, вытянув длинные ноги.

— Почему лорд Лонгхейвен велел следить за Элис?

— Я не знаю толком. Майкл, — он слегка скривил губы, — не совсем тот, кем кажется. Да, он сын герцога Саутбрука, он выглядит беззаботным, когда ему того хочется, иногда — очаровательным, и женщины бегают за ним, но они и наполовину не знают его. Он то, что он есть, и, честно говоря, я никогда в жизни не был так рад этому.

Это был не совсем ответ, если вообще ответ, но Мэдлин показалось, что она все же поняла. Она кивнула. Люк чего-то недоговаривал, но если бы ей нужно было это знать, он сказал бы. Речь шла о чем-то важном, иначе это не хранилось бы в тайне, но к спасению ее сына это не имело отношения.

— Он нам поможет?

— Никто не сумеет помочь нам так, как Майкл, — скупо подтвердил он.

А все остальное не имело значения.

Когда карета резко остановилась, Люк вышел одним плавным движением и, протянув руку, без всяких церемоний вытащил ее из кареты.

— Мы узнаем, оплатила ли она проезд.

Но прошло полчаса, а они ничего не узнали. Им удалось только поговорить с капитанами трех разных судов, а уже становилось поздно…

Было холодно, туманно, в воздухе противно пахло рыбой, мимо проходили моряки… Мэдлин было гораздо холоднее внутри, чем снаружи, хотя плащ ее к тому времени совсем промок.

Тревор.

На четвертом корабле они наткнулись на золотую жилу. Не в виде корабельного офицера, сообщившего им ценные сведения, но в виде того самого человека, которого она уже видела один раз: он вернул ей дневник, она запомнила его шрам. Теперь он с иронической улыбкой появился из сгущающихся теней, громко стуча сапогами по скользкой мокрой палубе.

— Лорд Олти, я искал вас. Думаю, в данный момент наши цели совпали.

Люк кивнул и сжал руку Мэдлин.

— Элис Стюарт?

— Мы взяли ее. Агент Лонгхейвена, следивший за этой леди, задержал ее при попытке сесть вон на тот корабль. — Он указал во мрак, где все еще покачивался на якоре какой-то корабль. — Он отплывает утром во Францию.

А вдруг? А вдруг? Сердце у нее снова забилось. Мэдлин хотелось заплакать от радости.

— С ней был ребенок? Маленький мальчик?

Человек со шрамом коротко взглянул на Мэдлин, а потом снова обратился к Люку.

— Нет. Она хочет вести переговоры.

Вся радость исчезла. Переговоры?

— Это как? — хрипло спросил Люк.

— Мы даем ей свободно сесть на корабль, она сообщает нам местонахождение ребенка.

Мэдлин никогда в жизни не падала в обморок, но теперь покачнулась. Переход от страха к радости и обратно к страху был таким резким, что она почти перестала дышать.

— Так Тревор не у вас?

— За ней следил только один человек, миледи.

Мужчина говорил приветливо и, как ни странно, голос выдавал в нем человека образованного, несмотря на то что одет он был в старые брюки, поношенное пальто, а на голове его была ветхая шляпа с обтрепанными полями.

— После того как она ушла из вашего дома с молодым виконтом, она встретилась с кем-то еще, и этот кто-то ушел с мальчиком. Нашему сыщику пришлось выбирать, за кем идти. Ему приказали следить за миссис Стюарт, и он следовал инструкциям, но послал записку, как только понял, что она собирается сесть на корабль.

Люк что-то пробурчал себе под нос.

— Где она? — спросил он холодно.

— Я вас провожу. — Человек со шрамом кивнул. — Следуйте за мной.

Леди, ее сундуки и молодого человека с пистолетом Майкл поместил в маленькую заброшенную контору в одном из складов, расположенных в стороне от главных доков. Помещение выглядело довольно уныло, его освещала пара фонарей, там стояло несколько стульев и письменный стол, которым, судя по толстому слою пыли, не пользовались вот уже много лет. Элис Стюарт, не выказавшая ни малейшего удивления при их появлении, сидела на расшатанном стуле, ее темные волосы были зачесаны назад и уложены в аккуратный пучок, она мельком улыбнулась, и в ее улыбке было даже что-то снисходительное.

— Где мой сын?

Мэдлин, не теряя времени, прошла по грязному полу под старым сводчатым потолком. Ее светлые волосы блестели от влаги.

— Где Тревор? — свирепо спросила она.

Для такой элегантной и благовоспитанной женщины она выглядела просто фурией, готовой наброситься на родственницу своего мужа.

— Пока что в безопасности, — сказала Элис.

Сдержанностью ее была удивительной, учитывая ярость Мэдлин, устремленный на Элис цепкий взгляд Люка и его очевидное негодование, не говоря уже о пистолете, все еще нацеленном на нее.

— Я очень рада, что вы приехали так быстро, Мэд. Я боялась, что это займет гораздо больше времени. Корабль, на котором я отплываю, снимается с якоря на рассвете.

— Как вы могли сделать такое? — спросила Мэдлин, на ее бледных щеках горели теперь красные пятна гнева. — Это же сын Колина.

— Наследник. Да, я знаю. — Элис невесело рассмеялась, и глаза ее блеснули. — Прекрасное дитя, которое вы покорно произвели на свет, как и положено образцовой женушке. Какой совершенной была ваша жизнь до того, как Колин решил протянуть ноги. Просто тошнит.

Эта открытая неприязнь потрясла Мэдлин. Эффект был такой, подумал Люк, как будто ей дали пощечину. Она уставилась на женщину, сидевшую на стуле, словно никогда в жизни не видела ее.

И наверное, так оно и есть, подумал он, заметив тонкую усмешку на губах Элис. Миссис Стюарт сказала:

— А если вы хотите вернуть вашего драгоценного маленького виконта, давайте поторгуемся.

Люк шагнул вперед, делая все возможное, чтобы прикрыть Мэдлин от такой открытой злобы.

— Чего вы хотите?

— Лорд Олти. — Враждебный взгляд женщины переместился на него. — Как это не похоже на вас — уделять столько внимания только одной даме. Должно быть, в Мэдлин есть все, что находил в ней мой родственник, а быть может, кое-что и еще? Его дневник был… занимателен. Она на вид такая леди, но, очевидно, обладает задатками шлюхи. Она уже надевала для вас черные чулки и красные подвязки?

Он никогда не испытывал желания применить к женщине насилие, но, кажется, ему придется изменить свои взгляды. И он сказал сквозь зубы:

— Деньги?

Впервые заговорил Майкл, его тон был абсолютно вежлив, словно они не находились в каком-то грязном заброшенном помещении в доках, допрашивая похитительницу ребенка.

— Насколько я понимаю, вам желательно получить деньги и амнистию?

Элис Стюарт села немного прямее, но ее голос оставался по-прежнему холодным и вкрадчивым.

— Да, в обмен на ребенка. Для этого я и забрала его. Уверяю вас, ни для чего другого он мне совершенно не нужен.

Люк схватил Мэдлин за руку.

Но у Майкла вид был не более чем задумчивый.

— Вы считали, что я прикажу следить за вами не одному агенту, миссис Стюарт. Полагаю, меня можно простить за то, что я не сделал этого; у меня были подозрения, это так, но ничто не говорило о том, что вы стоите таких затрат времени тех немногочисленных сотрудников, которых предоставляет в мое распоряжение корона. Должен сказать, вы весьма умелы. Если бы агент пошел за вами после того, как вы передали сына леди Бруэр своему коллеге, вы могли бы воздействовать на нас с помощью заложника. Если бы агент пошел за сыном леди Бруэр и вашим помощником, вы могли бы спокойно ускользнуть и мы не знали бы, куда вы отправились. Довольно изобретательный план.

— Она, должно быть, увидела, что я слежу за ней, — пробормотал молодой человек с пистолетом, — Клянусь, сэр…

— Мы поговорим об этом позже, — спокойно перебил его Майкл. — Потому что сейчас это дело отчасти зашло в тупик. Доверие всегда проблематично в подобных случаях. Например, если я соглашусь и дам вам уехать, миссис Стюарт, как я могу быть уверен, что вы сообщите мне действительное местонахождение сына леди Бруэр? Но у монеты есть и оборотная сторона. Если я обещаю вам свободно сесть на корабль, как вы можете быть уверены, что я не передумаю, когда получу то, что мне нужно? Вечно эта дьявольская дилемма.

— Роже рассказывал мне о вас, милорд. — Элис Стюарт устремила взгляд на Майкла. — Я буду вести переговоры только с Мэдлин. Я полагаю, поскольку ее любовник — один из ваших лучших друзей, вы не захотите, чтобы его потаскуха потеряла своего единственного ребенка? Вы можете забрать Тревора завтра, когда кончится прилив, но не раньше. Мой друг получил указания. Если вы попытаетесь забрать мальчишку до того, с ним может что-нибудь случиться.

— Колин был добр к вам! — У Мэдлин снова был такой вид, будто она способна броситься на родственницу своего мужа. Поэтому Люк обнял ее и притянул к себе. — Ваши отцы были братьями.

— Близнецами, не больше и не меньше, и все, что я получила в результате нескольких минут разницы в их появлении на свет, было скромное наследство, которое мой муж быстро потратил на вино и доступных женщин. Как ни странно, этот дурень умер совсем молодым. — Ее смех был одновременно приторным и леденящим. — Не понимаю, как это случилось.

На лице Мэдлин выразился ужас, и Люк сообразил: она не только понятия не имела о том, что вообще можно испытывать такое кипящее негодование, но и никогда не думала, что Элис может оказаться убийцей. Через мгновение Мэдлин спокойно сказала:

— Мой муж дал вам деньги, перед тем как умер. Почему?

— В Англии я находилась под подозрением, потому и решила, что будет благоразумнее покинуть страну. Я сообщила моему дорогому родственнику, что ношу ребенка и что его отец не желает обременять себя никакими обязательствами. Это была неправда, но сама мысль о такой ситуации заставила его немедленно предоставить в мое распоряжение достаточную сумму, чтобы я могла быстро покинуть Англию. — Лицо Элис Стюарт исказилось. — Скажите мне, Мэд, — в ее голосе слышалась злоба, — что сказал бы Колин о вашей случайной связи с лордом Олти?

— Это не случайная связь. Я люблю его. Говорите, где мой сын!

Произнесенное между делом, это заявление произвело на Люка сильное впечатление, особенно если учесть обстоятельства. Мэдлин любит его. Ему это не показалось удивительным. Он смотрел ей в глаза и ощущал ее поцелуи, и он был достаточно опытен, чтобы понять разницу между чувственным желанием и чем-то совершенно иным.

Происходившее между ними было совершенно иным.

— Как… необычно, — пробормотала Элис, но глаза ее сузились.

Хотя Люк чувствовал, что Мэдлин дрожит в его крепких руках, она — нужно отдать ей должное — и глазом не моргнула от этого едкого сарказма.

— Где мой сын?

— А где обещание свободы для меня?

— Сколько? — спросил Люк, для которого деньги не значили ничего, а счастье Мэдлин — все. — Назовите вашу цену.

— Вы безрассудны, да, милорд? Скажем… двадцать тысяч, ведь вам нравится эта сумма.

— Согласен.

Если понадобится, он поднимет своего банкира с постели и среди ночи.

Элис продолжала:

— Но толку от этого не будет, если вы не убедите лорда Лонгхейвена освободить меня завтра утром, чтобы я могла сесть на корабль.

Майкл ничего не сказал, и его молчание говорило само за себя. Люк не один раз оказывался в ситуации, когда речь шла о жизни и смерти, и понимал, как важна в таких случаях согласованность действий.

— Я передам вам деньги, но у меня такое ощущение, что Майкл тоже хочет о чем-то договориться с вами, миссис Стюарт. Конечно, в духе нашей игры. Наверное, можно начать с Роже.

Губы ее скривились.

— И подписать себе смертный приговор? Я так не думаю. Я не смогу убежать достаточно далеко. Всего земного шара не хватит, чтобы спрятаться от Роже, если он решит, что я стою его стараний отыскать меня.

Майкл пробормотал, как если бы это не имело никакого значения:

— Если вы отплывете в неизвестном направлении на корабле с двадцатью тысячами фунтов в кармане, а он будет под арестом в ожидании виселицы, вам, конечно, вполне удастся исчезнуть.

Элис невесело рассмеялась.

— Я думала, вы его знаете. Тогда очень скоро меня точно не будет в живых. Очевидно, вы не так умны, как о вас говорят.

— Вот как?

Когда Майкл улыбался определенным образом, Люк понимал, что положение дел вот-вот изменится. Он видел и раньше эту его улыбку, но она, без сомнения, была неизвестна миссис Стюарт.

— В таком случае вы, конечно, можете предложить мне кое-что… небольшую информацию о Роже, чтобы я согласился на нужную вам сделку.

Майкл говорил, как всегда, любезно, невозмутим, его карие глаза скрывались за полуопущенными ресницами, поза была небрежной.

— То есть, если, по вашему мнению, я недостаточно умен, чтобы поймать его.

— Вы гарантируете сделку с лордом Олти без всяких уступок с моей стороны.

— Вот как? — В голосе Майкла отчетливо послышалась бескомпромиссная жесткость. — Не советую вам быть такой уверенной.

Мэдлин насторожилась, и Люк теснее привлек ее к себе, чтобы успокоить.

— Шшш. Верьте ему, — шепнул он ей на ухо.

— Хорошо. — Подбородок Элис поднялся над воротничком ее дорожного платья. — Роже в Англии.

— Нет, так не пойдет. Это не новость.

— Ладно — в Лондоне.

Ее взгляд, блуждая по лицам присутствующих, остановился ненадолго на молодом человеке с пистолетом, миновал Лоренса, презрительно обошел Люка с Мэдлин и вернулся туда, где стоял Лонгхейвен.

Майкл, сохраняя безразличный вид, посмотрел на Лоренса и кивнул. Тот выскользнул за дверь и сразу же вернулся, держа за руку маленького темноволосого мальчика, который бросил взгляд на Мэдлин и радостно воскликнул:

— Мама!

В одно мгновение Мэдлин вырвалась из рук Люка, и он смотрел, как она бежит в шорохе шелковых юбок, а потом падает на колени прямо на грязный пол, крепко прижимает к себе сына, снова и снова повторяя шепотом его имя и поглаживая темную головку.

У Люка точно гора с плеч свалилась. Он провел рукой по волосам и прерывисто вздохнул, не отрывая взгляда оттрогательного зрелища — встречи матери и ребенка. Что-то у него в груди смягчилось, и не в первый раз он представил себе младшего брата или сестру Тревора… представил себе семью.

Свою семью.

Если только он сможет заставить себя рискнуть.

Порой ему казалось, что уже слишком поздно. Он уже пошел на риск, несмотря на собственное сопротивление. Ничто не заменит ему то, что он потерял, и он не может вернуть Мэдлин то, что потеряла она, но мысль о строительстве новой жизни вместе с ней обрела четкие очертания, как если бы его существование в эти последние годы было смутной картиной, а будущее — чем-то абстрактным, чем-то таким, о чем он не желал думать до сих пор.

До Мэдлин.

— Быть может, ты хотел бы отвезти леди и ее сына домой? — любезно проговорил Майкл, встретившись взглядом с Люком. — Кажется, миссис Стюарт, в конце концов, не понадобятся деньги. До суда корона берет расходы по ее содержанию на себя. Если только, конечно, она не пожелает ответить на некоторые вопросы весьма тонкого свойства, ответы на которые будут интересны лишь ограниченному числу слушателей.

Люк сказал насмешливо:

— Я даже знать об этом не хочу. Благодарю тебя за помощь.

— Напротив, — пробормотал Майкл. — Я думаю, что это ты помог мне. Этот инцидент был совершенно… неожиданным.

Элис Стюарт ничего не сказала; ее состояние выдавало внезапно побледневшее лицо и загнанное выражение глаз. Люк подошел и взял Мэдлин за руку.

— Я уверен, дорогая, что вы не будете возражать, если мы уедем отсюда.

— Не буду, — с жаром согласилась она, не озаботившись даже взглянуть на женщину, которая предала их доверие и подвергла опасности сына.

Тревор был явно невредим и, кажется, считал, что пережил какое-то приключение, потому что безостановочно болтал о доках, когда они покинули грязное здание и пошли по пристани; пока они добирались до кареты и ехали домой, он то и дело бросал любопытные взгляды на Люка.

Когда они вышли из экипажа, Люк на мгновение задержал руку на талии Мэдлин.

— Я останусь сегодня у вас, — сказал он. — Я хочу быть с вами.

— Как вы самоуверенны, Олти, — отозвалась она, но улыбка ее была спокойна и полна надежд.

— Я могу понадобиться вам и Тревору.

Она перевела взгляд на сына, который взбежал по ступеням и был встречен явно обрадованным и восхищенным Хьюбертом и, кажется, всей прислугой.

— Судя по всему, случившееся никак не повредило ему. Просто чудеса. Слава Богу, дети быстро приходят в себя, — сказала Мэдлин.

— Тем не менее я думаю, мне следует быть рядом, на тот случай если я вам вдруг понадоблюсь.

Должно быть, Мэдлин заметила в его голосе что-то странное, и глаза ее расширились.

— Я думал о следующих пятидесяти годах или о чем-то вроде этого, — продолжал Люк спокойно, как если бы он не делал ей предложение, стоя на улице под дождем. — Если вы хотите воспользоваться такой возможностью. Моя первая жена умерла.

— Очень жаль. Я этого не знала.

— Даже моя родня не знает. Она была испанкой… мы встретились после сражения при Талавере. Я еще не оправился от раны, когда мне поручили встретиться с нашими союзниками. — Он замолчал, передохнул, а потом продолжил как можно более равнодушным голосом: — Наши пути снова пересеклись после Бадахоса. Когда она сказала, что ждет от меня ребенка, мы обвенчались. Но шла война, она была активным участником событий… и ее убили. Я думал, что никогда не оправлюсь.

Это было простое объяснение, и когда-нибудь он расскажет ей всю историю, но не сейчас. Ему хотелось думать о будущем, а не о прошлом.

И опять прекрасные глаза Мэдлин наполнились слезами. Дождь опускался на ее волосы влажной дымкой из самоцветов. Она прошептала:

— О, Люк.

— Вы произвели на меня сильнейшее впечатление, — честно признался он слегка хриплым голосом. — Я сказал себе год назад после нашей единственной ночи, что это слишком большой риск — позволить себе быть рядом с вами. Стоя на коленях у могилы Марии, я поклялся, что никогда больше не воспользуюсь подобной возможностью.

— Колин умер. — Она вздохнула. — И я тоже думала, что никогда не оправлюсь. Мысль об этом пугала и меня. У нас с вами слишком много общего.

Голос у нее был тихий и слегка дрожащий. Он любил такой ее голос.

Потому что он любил ее.

— Я согласен, дорогая моя Мэджи. Особенно в этом.

Он поцеловал ее, не думая о соседях, о проезжавших мимо экипажах, о тонкой дымке дождя и, уж разумеется, о прислуге, собравшейся у дверей.

— Я вас люблю, — пробормотал он ей в губы. — Я вас люблю.

— Я тоже люблю вас. Люблю, даже когда вы называете меня Мэджи, — Она вспыхнула и высвободилась из его объятий. — Но вы сознаете, что мы ведем этот очень значительный и личный разговор на улице?

Он наклонился и прошептал ей на ухо, как именно, когда и где ему хотелось бы продолжить этот разговор, и если она раньше и раскраснелась, то теперь стала просто малинового цвета.

Он усмехнулся и пошел с ней наверх по ступеням.

Эпилог

Три месяца спустя

Солнце садилось в сверкающей россыпи отсветов пурпурного со всплесками индиго, и поддеревьями густели тени.

— А ты не хочешь сказать мне, куда мы идем?

Элизабет усмехнулась и посмотрела через плечо на мужа. Сегодня он был особенно хорош в угольно-сером фраке, с красивой алой розой в петлице.

— Секрет.

— Эл, у нас же гости.

Но этот протест был отчасти неискренен; она знала Майлза достаточно хорошо, чтобы разбираться в оттенках его голоса. Сейчас в нем звучал скрытый смех и легкое любопытство.

Хорошо. Ей хотелось заинтриговать его.

Разве не позволено в день свадьбы быть немного взбалмошной? И, раз уж она всю жизнь ждала Майлза, возможно, еще и немного нетерпеливой?

— Это в основном мамины гости, — сказала она. Ее туфельки легко летели по высокой траве, бледно-голубая юбка касалась опавших листьев, пока они шли через сад. — Они танцуют и пьют, и вообще прекрасно проводят время. Они нас не хватятся.

Тропинка оказалась совсем не такая ухоженная, как ей запомнилось, потому что они уже вышли за пределы сада, но даже с завязанными глазами она могла бы найти дорогу мимо беспорядочно разросшихся кустов дикой жимолости, рядом с нависшими вязами на самой окраине парка…

— На берег реки? — предположил Майлз, с легкостью ступая в такт с ее торопливыми шагами.

И он, конечно же, угадал.

— Наше тайное место.

Наверное, оно не было таким уж тайным, как ей казалось, но это действительно была очень уединенная часть имения, садовники здесь не работали, так что молодые могли побыть в относительном одиночестве. Стало видно реку, мерцающая вода текла медленно и спокойно, в воздухе стоял запах ранней осени, вызывая мучительные воспоминания, и от этого блаженство, охватившее Элизабет и Майлза, еще усилилось.

— Хочешь, искупаемся? — спросила она.

Майлз притянул ее к себе:

— Наверное, попозже.

— Попозже?

— После, — двусмысленно сказал он, внимательно глядя на нее. — Раз уж ты зазвала меня сюда, бросив наших гостей…

— Маминых гостей, — поправила она, неслышно рассмеявшись, когда его руки сомкнулись вокруг ее стана.

— Как скажешь, о моя прекрасная жена.

Жена. Она его жена. Она вышла замуж за Майлза.

И кто бы мог подумать, что от этого она станет самой счастливой женщиной в мире?

Ну может быть, тот, кто испытал опьянение от его поцелуя, решила она через несколько секунд, когда он нашел губами ее губы. Когда его руки коснулись ее, снимая платье, по всему ее телу пробежали мурашки. Потом он прошептал на ухо, что хочет ее, развязал ленточки на сорочке и спустил ее с плеч.

Затем он тоже разделся, раскидав одежду как попало; шейный платок при этом опустился на воду и уплыл по реке.

Он уложил Элизабет на прохладную траву и ткнулся носом в ее шею, отчего она вздрогнула.

— Ты права, — пробормотал он. — Это должно произойти здесь, где мы с тобой пережили столько приключений.

То была их очередная безрассудная выходка, Элизабет убеждалась в этом с каждым прикосновением, с каждым жарким поцелуем, с каждой запретной лаской. Когда он погладил ее груди, она изумилась, почувствовав, что соски стали совсем твердыми, чего она никак не ожидала, а потом какое-то неведомое ощущение скрутилось тугим кольцом у нее в животе. Когда он осторожно развел ее колени и устроился между бедер, она зашла уже так далеко, что просто прошептала его имя и прижалась к нему.

И они с Майлзом пустились в новое бурное приключение.

Вместе.

— Какая красивая свадьба, — сказала Мэдлин.

Люк издал тихий звук, который она истолковала как чисто мужскую насмешку. Он сел на краю кровати, чтобы стянуть с себя сапоги, и пробормотал:

— Я рад, что все кончилось.

— Элизабет сияла. — Мэдлин наклонилась, чтобы приподнять юбки и развязать подвязки. — А Майлз был очень хорош собой.

— Очень мило было с их стороны взять и исчезнуть.

В голосе ее мужа прозвучало раздражение.

Мэдлин молча улыбнулась. Ей-то казалось, что это романтично. Она видела, как эта парочка кралась по саду рука об руку.

— В такой день, я думаю, можно простить им некоторую вольность поведения.

— Мне больше понравилась наша свадьба, честно говоря. Никакой толпы гостей, никаких долгих церемоний. — Люк снял шейный платок, беспечно кинул на пол, и его взгляд внезапно остановился на ногах Мэдлин, с которых она стягивала шелковые чулки. — Великолепный медовый месяц.

— Мы остались в Лондоне и не покидали наш дом, — заметила она со смехом.

— Как я уже сказал, это было замечательно. — Он улыбнулся хищной улыбкой нераскаявшегося грешника. — Разрешите, я помогу вам снять платье.

— Вы сами раздевайтесь, Олти.

— Лучше я раздену вас, моя дорогая Мэджи. Повернитесь.

Тиран, подумала она, мысленно улыбаясь, но покорилась и повернулась, чтобы муж мог расстегнуть на ней платье. Его длинные пальцы действовали умело и быстро; еще несколько мгновений — и она оказалась на кровати, его стройное тело расположилось на ней, а губы его делали бог весть что с ее шеей.

Позже, погрузившись в чувственные радости, она провела пальцами по голой спине Люка, и от ее вздоха шевельнулись его волосы. Он осторожно скатился с нее, и его рука прошлась по выпуклости ее живота.

— Надеюсь, я не был слишком требовательным. Вы не устали после всех этих празднеств?

На самом деле она чувствовала себя плодовитой и необыкновенно счастливой в своем теперешнем положении, и все же испытала блаженство от его заботы. Для человека с такой двусмысленной репутацией он оказался очень заботливым мужем и обещал стать замечательным отцом. Между ним и Тревором уже возникла особая связь.

— Я чувствую себя превосходно, — заверила она его, улыбаясь. Потом ее улыбка исчезла. — Что вам сказал Майкл, когда отвел в сторону за свадебным обедом?

Люк пожал мускулистыми плечами.

— Он сказал, что все это дело завершилось вполне удовлетворительно.

Расслабленно лежавшая на изгибе его руки Мэдлин нахмурилась.

— Что это значит? Об Элис не было никаких разговоров с тех пор, как мы оставили ее в тот вечер на старом складе.

— Я понятия не имею, что это означает, но верю Майклу.

Она тоже ему верила, но для нее все же оставались неясными несколько фактов.

— Как вы думаете, что, по ее мнению, могло быть в дневнике Колина?

Свет лампы очерчивал суровое лицо Люка неясно, но все же достаточно определенно. Он медленно проговорил:

— Я и сам об этом думал. Предполагаю, Колин видел ее с тем, с кем не должен был видеть. Может быть, они просто столкнулись на улице или он неожиданно нанес ей визит. Возможно, это не вызвало у него никаких мыслей, но для нее это было настолько важно, что позже она стала беспокоиться, не записал ли он это в своем дневнике.

— Он увидел ее с Роже?

Она совершенно не знала, кто этот человек и что стоит за этим именем, но понимала, что это что-то важное.

— Я тоже так думаю, — сказал Люк. — Поэтому она украла дневник, нашла, что беспокоиться не из-за чего, а потом совершила роковую ошибку, не вернув его так же незаметно, как взяла. Оставив дневник, чтобы его мог кто-то найти и унизить вас, она совершила серьезную ошибку.

Ее волновало то, что она не понимает, почему Элис относилась к ней так враждебно. Да, существовала скрытая неприязнь, которую Мэдлин не могла в точности определить, но она не знала, что за этой неприязнью кроется еще и откровенная злоба.

— Я и не знала, что она меня ненавидит.

Люк взял ее руку и нежно поцеловал кончик пальца.

— Не вас, дорогая, потому что это невозможно. Вы бесконечно милы. Она ненавидела то, что вы воплощали: женщину, счастливую в замужестве, живущую с любящим мужем и здоровым красивым сыном, которая при этом еще и известна в обществе. Зависть — один из самых серьезных грехов. Из того малого, что я слышал, я сделал вывод, что брат-близнец вашего свекра возмущался тем, что не получил титул. Элис унаследовала от него это возмущение.

— Если бы она не была такой мстительной…

— Вам не понадобилось бы стукнуть по голове лорда Фитча кочергой и не пришлось бы посылать за мной. И я мог бы до сих пор убеждать себя, что та первая ночь, которую мы с вами провели год назад, была ошибкой, — закончил он за нее, и его серебристо-серые глаза блеснули.

Блеснули они довольно порочной вспышкой, подумала она с легкой дрожью. Этот человек воистину ненасытен. И в его объятиях она тоже становилась ненасытной.

— Но вы изменили ваше мнение? — спросила Мэдлин.

Она немного придвинулась к мужу и просунула руку между их тел, трогая и лаская его.

— Это вы изменили мое мнение, — хрипло ответил он. — Доказать это вам еще раз?

— Непременно.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Эпилог