Последний джентльмен (пер. О.Битова) [Клиффорд Саймак] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Клиффорд Саймак ПОСЛЕДНИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН (перевод О.Битова)



По истечении тридцати лет и нескольких миллионов слов наступил наконец день, когда он не смог написать больше ни строчки.

Ему больше нечего было сказать — сказано все, до последнего слова.

Последняя из множества книг была дописана несколько недель назад и вскоре будет опубликована, и теперь он чувствовал себя опустошенным и выжатым до последней капли.

Он сидел у окна кабинета в ожидании прихода человека из информационного журнала, глядел на просторный газон, пестревший зеленью хвойных деревьев, белизной берез и яркими красками тюльпанов, и удивлялся тому, что его так тревожит невозможность дальнейшего творчества, — ведь он наверняка сказал миру гораздо больше, чем большинство собратьев по перу, и основная часть написанного, по крайней мере, выходила за рамки банальности и была облечена в одеяния изящной словесности, все сказано было искренне и, как он надеялся, убедительно.

Он занял в литературе прочное и надежное место. «Наверно, — думал он, — так оно и должно быть — надо остановиться теперь, на самом пике творчества, а не растягивать угасание на многие годы, позволяя ненасытной утробе старческого маразма поглощать сверкающую доблесть моих трудов».

И оставалось еще неутолимое стремление писать, впитанное с молоком матери убеждение, что отказ от творчества будет предательством, хотя и неясно, по отношению к кому. Но здесь было замешано не только это — тут была и уязвленная гордыня, и то паническое чувство, которое возникает у только что ослепшего человека.

«Хотя, — решил он, — все это глупости». За тридцать лет литературного творчества он выполнил труд целой жизни, и это была хорошая жизнь, не фривольная и не захватывающая, зато вполне удовлетворительная.

Он осмотрел кабинет и подумал, что человек неизбежно накладывает отпечаток на ту комнату, в которой живет, — ее лицом были ряды оправленных в телячью кожу книг, чинная опрятность массивного дубового письменного стола, мягкий ковер на полу, располагающие к отдыху старинные стулья; все прочно и солидно располагалось на своих местах.

Раздался стук в дверь.

— Войдите, — откликнулся Харрингтон.

В распахнувшейся двери показался старик Адамс: сгорбленные плечи, снежно-белые волосы — идеальное воплощение верного дворецкого.

— Джентльмен из «Ситуации», сэр.

— Чудесно. Будьте добры, проведите его.

Хотя ничего чудесного в этом не было — встречаться с этим журналистом Харрингтон вовсе не желал. Но встреча была назначена много недель назад, и теперь не оставалось ничего другого, как стерпеть ее.

Журналист больше напоминал бизнесмена, чем человека пера, и Харрингтон поймал себя на том, что гадает, как подобный тип мог создавать столь острую, проницательную журналистскую прозу, сделавшую «Ситуацию» знаменитым журналом.

— Джон Леонард, сэр, — представился тот, пожимая Харрингтону руку.

— Я рад видеть вас у себя, — ответил Харрингтон, настраиваясь на свой обычный гостеприимный лад. — Устроит ли вас этот стул? У меня такое чувство, будто я знаю всех вас — ваш журнал я читаю уже многие годы. Как только он приходит, тут же читаю колонку Харви.

Леонард рассмеялся.

— Похоже, Харви — наш самый известный очеркист и наилучшая приманка. Все посетители хотят взглянуть на него хоть одним глазком, — Он уселся на указанный стул, — Мистер Уайт шлет вам наилучшие пожелания.

— Это очень мило с его стороны, вы должны поблагодарить его от моего имени. Мы не виделись с ним уже многие годы.

И подумав об этом, Харрингтон вдруг понял, что встречался с Престоном Уайтом только однажды, не меньше двадцати лет назад. Тогда этот сильный, увлеченный, своевольный человек, олицетворявший публикуемый им журнал, произвел на него неизгладимое впечатление.

— Несколько недель назад, — сообщил Леонард, — я говорил еще с одним вашим другом, с сенатором Джонсоном Энрайтом.

— Я знаю сенатора давным-давно, — кивнул Харрингтон, — и крайне им восхищаюсь. Я полагаю, это можно назвать единством противоположностей. Мы с сенатором — люди весьма несхожие.

— Он питает к вам глубокое уважение и восхищается вами.

— Я питаю к нему взаимные чувства, но эта история насчет поста государственного секретаря… Меня тревожит…

— Да?

— О нет, он вполне подходит для этой должности — то есть мне так кажется. Он честен в своих мыслях, наделен долей упрямства и является человеком крепкого склада, что нам и требуется. Но у меня есть сомнения…

Леонард выразил на лице удивление.

— Но не хотите же вы сказать…

— Нет, мистер Леонард, — слабо отмахнулся Харрингтон, — Я смотрю на это только с точки зрения человека, отдавшего большую часть своей жизни служению на благо общества. Я знаю, что Джонсон должен взирать на такую возможность не без опаски. В недавнем прошлом бывали моменты, когда он готов был подать в отставку, и лишь чувство долга не