Охота на «крота» [Кристофер Дикки] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Кристофер Дикки Охота на «крота»

Посвящается Кэрол, моему самому близкому человеку


Есть земля живых и земля мертвых, а мост между ними — любовь. Лишь она помогает нам выжить, и только она имеет смысл.

Торнтон Уайлдер

Канзас 11-12 сентября 2001 года

Глава 1

Порой, вспоминая, с чего все началось, я мысленно возвращаюсь в то обычное сентябрьское утро. Бетси уехала на рассвете. Она работала в ресторане «Джамп-старт», что на Семидесятой трассе, и у нее была утренняя смена. Я видел, как она, стараясь не шуметь, передвигается по спальне — знакомый силуэт в привычном сумраке. Ей не нужен свет — она и так знала, что где находится, и еще — не хотела будить меня. Я лежал с открытыми глазами — всегда просыпался, когда она вставала, но пребывал в полудреме и был неподвижен, как могильная плита. Она наклонилась, поцеловала меня и прошептала:

— Курт, дорогой, не позволяй Мириам долго спать. — Поцелуй ее был так легок, что я не уверен, почувствовал я его или ощутил ее дыхание. Она задержалась на мгновение, потом выпрямилась. — Я люблю тебя, малыш, — сказала она, уходя.

Час спустя в комнату стали пробираться первые тусклые проблески рассвета. Я все еще лежал неподвижно и наблюдал, как на противоположной стене постепенно вырисовываются очертания окон. Сегодня мне не надо работать, и у меня больше не было энтузиазма или желания читать молитву. Теперь мне это казалось пустой тратой времени. Промелькнула мысль, как случается по утрам, что любовь заняла в моем сердце место веры. Ну что ж, я не против.

Мириам спала у себя в комнате, она явно переросла свою детскую кроватку. Ночная рубашка с диснеевской Покахонтас[1] прилипла к маленькому телу, волосы стали влажными. Мне нравилось спать с открытыми окнами и ощущать ночной воздух, проникающий в дом сквозь москитные сетки. Прошлая ночь выдалась очень уж душной и жаркой. Но перед рассветом стало попрохладнее, и Мириам выглядела умиротворенной. Пусть спит сколько ей заблагорассудится. Это мой ребенок, мой дом, и мы находимся в моем родном городе, штат Канзас. Никто и ничто не потревожит ее, пока рядом с ней папа.

Дверь холодильника едва скрипнула, когда я его открывал. Выпив молока из пакета, я нацедил себе кофе — Бетси сварила его перед уходом. Стоявший на кухонном столе маленький телевизор работал без звука. Бетси смотрела его, только если хотела узнать время или прогноз погоды. Все остальное, что показывали по телевизору, ее не интересовало. Я не стал включать звук, ограничившись картинкой. Улыбающиеся лица. Казалось, что тем утром все были особенно счастливы. Очень счастливы. Я положил пару вафель в старый тостер, и кухня наполнилась чудесным запахом.

Лица на экране перестали улыбаться. Кэти Коурик выглядела так, словно дела у нее шли совсем плохо. Мэтт тоже не в своей тарелке. Я никогда не видел его таким серьезным, разве что когда они рассказывали о раке кишечника.

Каким обыденным казалось то утро. Наблюдая за беззвучно движущимися губами на экране, я подумал, что они говорят о раке. Или об анорексии. Или о смерти человека, работавшего на телевидении. А потом показали небо над Нью-Йорком и башни Всемирного торгового центра. Одна из них горела, и дым расползался во все стороны. Это выглядело намного хуже, чем когда горел отель в Лас-Вегасе. Дым и гарь вздымались по бокам здания черно-серыми клубами. Какая-то тень врезалась в угол здания, и вторая башня взорвалась.

Прошло, наверное, полчаса, прежде чем в кухню пришла Мириам. Она направилась к холодильнику, мельком взглянув на экран телевизора, но то, что там показывали, особого интереса у нее не вызвало. Мириам вынула из холодильника пакет молока и посмотрела на меня. Она ждала, что я не разрешу, но я промолчал, и она стала пить прямо из пакета. Молоко потекло у нее по щекам. Мириам поставила пакет на место с какой-то неуклюжей грацией, затем подтащила к столу стул, залезла на него и взяла бумажное полотенце, чтобы вытереть лицо. После этого она вытерла пол, как ее учила мама. На случай если я этого не заметил, она показала мне бумажное полотенце, прежде чем бросить его в мусорное ведро под раковиной.

Сейчас все это память воспроизводит отчетливо, но тогда мне казалось, что я не видел стоявшую передо мной Мириам. Одна из башен Всемирного торгового центра обрушилась, потом то же произошло с другой. Наверное, погибли тысячи. Вероятно, десятки тысяч.

— Хочешь посмотреть мультики? — спросил я.

— Угу.

Я стал переключать каналы, но везде показывали, как падают башни. Наконец я нашел «Картун-нетуорк».

— Вот, кроха. «Суперкот». А мне нужно ненадолго сходить в гараж.

— Пап?

— Да, кроха?

— Можно включить звук?

— Включай, если хочешь, — ответил я. — Делай как тебе надо.


В гараже у меня была мастерская. Там я держал станок и пилы, и, кроме того, там были доски и фанера для кухонь, которые я собирал. Около стены стоял старый морозильник с крышкой наверху. Когда-то в нем хранились банки с колой и газировкой в каком-нибудь захудалом магазинчике. Теперь сверху и по бокам морозильник стягивали металлические скобы, которые закрывались большим висячим замком. Если бы кто-нибудь поинтересовался, для чего все эти предосторожности, то я ответил бы, что из-за Мириам. Я не хотел, чтобы она здесь играла, и все поняли бы меня.

Ключ лежал там, где я его оставил, — под нижним лотком в коробке с инструментами. Я вставил его в замок — он не поддавался. Нажал сильнее, и, почувствовав, что ключ стал сгибаться, пришлось действовать осторожнее. Я плавно двигал ключ в замке, чуть вынимая, и снова вставлял его в скважину. Наконец механизм щелкнул, ключ провернулся и замок открылся. Я почувствовал удовлетворение от проделанной работы.

— Еще не утратил сноровку, — сказал я вслух, и у меня вырвался тихий, протяжный стон.

* * *
Люди, приходившие утром в «Джамп-старт» выпить кофе, чувствовали себя в какой-то степени собственниками. Как будто только жители Уэстфилда могли посещать это заведение. «Джамп-старт» был не просто сетевым ресторанчиком, он был частью города. В те дни, когда у меня бывала работа, я привозил Мириам сюда часам к восьми. К этому времени уже уходили последние посетители. Но в то утро, когда мы приехали в девять тридцать, около ресторана было полно народу и люди толпились около входа, впивались глазами в маленький телевизор, который висел над стойкой.

— Ой, моя крошка! Мой дорогой! — воскликнула Бетси, увидев нас. Я держал Мириам на руках, и жена обняла нас. прижала к себе, как женщина, боявшаяся потерять семью. Слезы катились у нее по лицу. — Не представляю, что может быть ужаснее этого!

— Это похоже на Судный день, — сказал я.

— Я слышу тебя, брат, — раздался голос из толпы людей, смотревших телевизор. Не думаю, что это был кто-то из моих знакомых.

— Для некоторых это — настоящий Судный день, — повторил я, понизив голос и передавая Бетси на руки нашу дочь. — Но не для нас. — Бетси вытерла глаза. — Не возражаешь, если я возьму пару банок колы из холодильника?

— Какой же ты бессовестный! — возмутилась она.

— Просто хочу пить.

— Меня это не интересует.

— Положу их сюда, — сказал я, доставая свой потрепанный, старый рюкзак «Джен-спорт».

В «Джамп-старт» большая морозильная камера. Однако в нее нельзя войти свободно, и если хочешь добраться до дальних полок, нужно протискиваться. Я был уверен, что сотрудники ресторана не заглядывают в дальние углы этого помещения. Еще реже туда наведывается санитарный инспектор, поскольку Канзас — индейская территория. Я вытащил из кармана предмет, похожий на маленький красный огнетушитель без насадки, положил его на самую верхнюю полку в глубину и закрыл пакетиком со льдом.

— Ты взял, что хотел? — спросила Бетси, когда я вернулся.

— Упаковка с шестью банками — не слишком много?

— Малыш, сегодня никто не заметит пропажи. И не только сегодня.


Двенадцатого сентября в третьем часу ночи, когда спала даже соседская собака, раздался стук в дверь. Громкий и настойчивый. Это не стало для меня неожиданностью. Бетси вскрикнула во сне, не поняв, слышала ли она стук на самом деле, или ей это приснилось.

— Не волнуйся, — сказал я. — Ко мне должны прийти. Правда, я думал, что они выберут более подходящее время.

— Кто-то из твоих чертовых армейских дружков?

— Вроде того. Спи. Я постараюсь не шуметь.

— Не разбуди Мириам.

— Тише, — прошептал я.

— Это ты будь потише.

У двери стояло двое мужчин. Оба в мятых белых рубашках, и узлы галстуков ослаблены. Складывалось впечатление, что они спали в одежде.

— Курт Куртовик? — спросил старший из них, показывая удостоверение ФБР.

— Чем могу помочь, джентльмены?

— Вы знали Дэвида Биглера?

— Это мой зять.

— Он погиб в тысяча девятьсот девяносто третьем году.

Я рассматривал их в свете лампы, освещавшей крыльцо. У одного был аккуратный короткий ежик, как у отставного сержанта-инструктора, другой выглядел моложе и больше напоминал миссионера-мормона. Над ними вокруг лампы, освещавшей крыльцо, кружились мотыльки и комары.

— Верно, в тысяча девятьсот девяносто третьем. Да, кажется. Но это было так давно. Он влип в какую-то историю в Атланте. Я спрашивал Селму… мою сестру и его жену… наверное, миллион раз, но она мне так ничего и не рассказала. Почему бы вам самим не поговорить с ней?

— Она отправила нас к вам.

Я рассмеялся:

— Она хоть кофе-то предложила? Бьюсь об заклад, что нет. Проходите.

Чайник уже закипал. Наверное, Бетси поставила его, а потом вернулась в спальню.

— Что-то вы не особенно удивились, увидев нас, — заметил стриженый.

— Я рад вас видеть. После того что случилось сегодня утром, надеюсь, вы поднимете секретные архивы по всем этим диким случаям, вернетесь ко всем нераскрытым преступлениям. Думаю, то, что случилось с Дэйвом, должно вас теперь заинтересовать.

— Вы помните, как именно он погиб? — спросил миссионер.

— Я не знаю этого, черт возьми. Он и Дюк Болайд; Дюк тогда работал на кладбище. Так вот, они спутались с какой-то безумной религиозной сектой. Куда опаснее тех, что обычно встречаются здесь. Они поехали в Атланту. Там, кажется, была перестрелка? Или нет? Я уже не помню. Но Дэйва застрелили в большом здании Си-эн-эн и еще какого-то арабского парня повесили на стропилах. Но нашли ли Дюка? Думаю, нам стало бы известно, если бы его нашли.

Агенты никак не отреагировали.

— Вы это хотели выяснить?

— А вы не могли бы поподробнее рассказать об этом «арабском парне», — сказал стриженый.

— Ничем не могу помочь.

— Не можете или не хотите?

— Не могу… но очень хотел бы. Я даже не знаю имени этого араба. Да и вообще — был ли он арабом?

Глава 2

Я теперь почти не делаю десятимильных пробежек, как в прежние времена. Но в то утро, после ухода агентов, я понял, что не могу ничего делать, и решил пробежаться. Надев старые ботинки и туго их зашнуровав, я отправился к ручью Круклег. Тропа едва угадывалась в первых проблесках рассвета, и временами я сбивался с пути и бежал по мелководью, перепрыгивая с камня на камень. Я прополз под ограждением. Пот выступил очень скоро, после чего мне удалось полностью сконцентрироваться на дыхании, на боли давно нетренированного тела, на дороге и уйти в себя. Три четверти часа спустя над горизонтом показался красный купол солнца и осветил высокие зеленые стебли кукурузы и тонкий ручеек, журчавший среди тополей у пересечения Семидесятой и Сто пятой трасс.

Легкие у меня горели, но чувствовал я себя хорошо. Просто прекрасно! Вступив в густую тень деревьев, я продолжал бег в сумраке рощи, продираясь сквозь тонкие ветви терновника, которые, как хитроумные растяжки, преграждали мне путь. В глубине рощи посреди небольшой поляны нагромождение камней закрывало устье ручья. На поляне повсюду валялся мусор: пивные банки, коробки из-под еды, использованные презервативы. Зрелище не из приятных. Камни были исцарапаны, некоторые расколоты, многие исписаны именами старшеклассников и названиями сатанинских рок-групп. Кое-какие названия я слышал, большинство же было мне неизвестно.

Но меня заинтересовали не надписи на камнях и не то, что творилось вокруг, а то, как были сложены эти камни. Мне было интересно, как они здесь оказались. Их наверняка принесли люди. Возможно, из индейского племени осэйдж или канза. Можно лишь гадать, потому что в книгах из библиотеки это место не упоминалось. Все называли их просто «камни» или «камни Джефферсов», по фамилии семьи, которой когда-то принадлежала эта земля.

Со времени пребывания в форте Беннинг я искал место вроде этого, где несколько человек, собравшись вместе, могли бы своими руками построить дом для своих богов. Я видел нечто подобное недалеко от одной из проселочных дорог в Беннинге — грубая, дощатая церковь с одним-единственным помещением, просевшей крышей, осыпавшейся штукатуркой и рваными пластиковыми пакетами вместо оконных стекол. Внутри стояли две кое-как сколоченные деревянные скамьи и стол, сделанный из остатков старой мебели, выполняющий роль алтаря. За ним висел крест — две перекрещенные доски, прибитые гвоздями к стене. Когда я смотрел на него, то представлял себе руки сделавших его людей — грубые, с потрескавшейся кожей, с розовыми ссадинами на черных костяшках и большими мозолями на светлых ладонях, представлял, как эти руки сжимали распиленный дуб и забивали гвозди.

Я подумал, что, когда строишь Божий дом, то временами ощущаешь Его присутствие.

Именно это я искал в чистой вере и в преклонении перед единым Богом, но я ошибался. Я заблуждался, решив, что человек может убивать во имя Бога. В глубине души я верил, что обрету частицу могущества моего Бога. Прошло немало времени, прежде чем я понял, что убийства совершаются лишь ради убийства, и не более. Здесь же передо мной были строители, которые нашли свой путь в рай, если он вообще существует.

Но чувствовали ли присутствие богов люди, которые складывали камни вокруг ручья в Джефферс-Рокс? Возможно ли, чтобы их души и духи, которым они поклонялись, скрывались здесь, в этих забитых мусором расщелинах?

Мне не дано этого знать. Возможно, они и не индейцы, а всего лишь поселенцы, просто складывавшие сюда камни, о которые ломался их плуг. Но мне казалось, что камни образуют определенную форму и сложены в определенном порядке и с какой-то особой целью, выходящей за рамки обычных понятий. Что-то во всем этом было, и однажды в конце долгой, изнурительной пробежки я все пойму. Или почувствую.

Как создать обиталище Бога и как наполнить его духовностью?

Размышляя над этим, я повернул домой.

Как создать свой собственный дом? Что делает его твоим? Почему тебе там хорошо, а другому — нет?

Духовным началом, на котором держалась наша семья, наш дом, была Бетси.

Она «всего лишь маленькое существо — головастик, — как говорил ее отчим, помощник шерифа Бад Николс, — но храбрее грабителя». Мне казалось, что это не совсем верное определение, но очень близкое к истине. Я был выше ее на фут. Когда мы только начали встречаться, я как-то поднял ее в воздух, чтобы поцеловать и пожелать доброй ночи. Она замерла у меня в руках. «Тебе это приятно?» — спросила она, и я больше никогда так не делал.

Такой ли уж сильной была Бетси? Думаю, многое зависело от того, кто находился с ней рядом. Она могла постоять за себя, и поначалу до нее было непросто дотронуться. Но она была готова защищать и тех, кого любила, потому что в детстве ей досталось не так уж много любви. Отца своего она не знала. Мать растила ее одна, пока ей не исполнилось восемь лет. И вот тогда помощник шерифа Николс, как он сам любил говорить, сделал из ее матери порядочную женщину.

Отчиму хотелось, чтобы Бетси была мальчиком и чтобы она была его ребенком. Но Бетси не желала быть ни тем ни другим. Думаю, лет в пятнадцать-шестнадцать она вела необузданную жизнь: мальчики, выпивка, постоянные ссоры с отчимом. Потом ее мать умерла от рака груди, и Бетси ушла из дому.

Когда я встретил ее в 1993 году, после всех войн, в которых участвовал, ей было двадцать два. Она жила самостоятельно и выглядела настоящей женщиной. Она подошла ко мне в книжном отделе супермаркета «Уол-март» и произнесла первые, обращенные ко мне слова: «Вы хотите прочитать одну из этих книг?» На ней были шорты, шлепанцы и футболка как минимум на размер меньше нужного. По ее улыбке я понял, что она подтрунивает надо мной.

— А что? — поинтересовался я.

— Просто вы так долго смотрели на заднюю обложку книги, что я усомнилась, умеете ли вы вообще читать.

Не самое лучшее начало для знакомства, но потом все исправилось. Я пригласил ее на свидание, и мы встречались три месяца и раз пять расходились, пока я не предложил ей выйти за меня замуж.

— Зачем? — спросила она, когда я сделал ей предложение.

— Чтобы вместе строить жизнь, — ответил я. Думаю, это был правильный ответ, потому с тех пор именно этим мы и занимались, или по крайней мере пытались.

— То, что соединил Господь, не дано разорвать ни одному человеку, — произнес я вслух, ускоряя темп на обратном пути, возвращаясь к жене, к ребенку, к себе домой.

Глава 3

Звонок у телефона, стоящего в нашей спальне, не работал. Аппарат щелкал и трещал, как сломанный робот, и я едва расслышал его слабый треск, когда вышел из душа. Я ожидал услышать Бетси. В это утро у нее был выходной, но, вернувшись с пробежки, я не застал ее дома. Обычно она оставляла записку, в которой сообщала, куда они с Мириам идут. Но на этот раз записки не было.

— Салам алейкум, — прозвучал мужской голос.

— Алейкум салам, — ответил я, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Я узнал его. — Гриффин?

— Ха! Ты не забыл меня спустя столько лет?

— Не забыл.

— Боялся, что я позвоню?

— До настоящего момента — нет.

— Я сейчас в мотеле «Супер-8».

— Правда?

— Не хочешь позавтракать вместе?

— А нам есть о чем говорить?

— Просто вспомним старые времена. Кувейт, Боснию, Нью-Йорк, Атланту. Понимаешь, о чем я?

— Давай встретимся в «Полевой кухне», она на той же улице, что и мотель.

— Я бы предпочел «Джамп-старт». Никогда не знаешь, кого там встретишь.

— Если хочешь меня увидеть, то встретимся в «Полевой кухне».

Я невзлюбил Гриффина с тех пор, как увидел впервые его во время тренировки рейнджеров в Дагвее, когда он тайком молился в пустыне, совершая мусульманский обряд. Он возненавидел меня еще раньше, чем я его. Думаю, частично причина крылась в расизме: мои светлые волосы и голубые глаза. Некоторые афроамериканцы видели во мне идеальный объект ненависти. В горах Джорджии во время одного из рейнджерских учений Гриффин решил свести со мной счеты, и пару секунд я был уверен, что он действительно намерен убить меня. Позже, уже после того, как я побывал моджахедом в Боснии, я узнал, что Гриффин работает в команде разведслужбы в Нью-Йорке. Памятуя об этом, я пытался дозвониться ему из Атланты, когда возникла угроза настоящей катастрофы — настолько глобальной, что Америка уже никогда не восстановилась бы после нее. Но Гриффин не отозвался, и мне самому пришлось остановить чуму.

То, что он объявился сейчас в Уэстфилде, не сулило ничего хорошего. Пожалуй, для меня это была самая плохая новость.

Когда я отъезжал от дома на своем пикапе, меня немного удивило, что во дворе пусто. Куда подевалась машина Бетси? И где была она сама?


Гриффин сидел под навесом и листал газету. Увидев меня, он кивнул и подождал, пока я сяду. Потом свернул газету, еще раз пробежал глазами огромный заголовок и поднял газету, чтобы мне было видно: «Атака на Америку».

— Доброе утро, — приветствовал он меня. — Рад, что ты пришел.

— Что привело тебя сюда?

Гриффин долго смотрел мне в глаза, ждал, что я прерву молчание, но я просто разглядывал его. Последний раз, когда я его видел, он был в команде Клинтона. Тогда он выглядел мощным и накачанным, словно проводил в тренажерном зале сутки напролет. Теперь плечи были уже не такими квадратными, а лицо округлилось. Я решил, что у него сидячая работа.

— Вот решил повидаться с тобой, — ответил он.

— Не самое удачное решение.

— Послушай, Куртовик, мне все про тебя известно.

— Ну конечно. — Если бы он все знал, то меня не было бы сейчас в Уэстфилде, а сидел бы я где-нибудь в Ливенуортской тюрьме или вовсе уже давно покинул бы этот лучший из миров.

— Я знаю про тебя и моджахедов.

— Это было очень давно, — напомнил я. — Теперь я — простой плотник.

— Да, это я тоже знаю. Частный предприниматель.

Я пожал плечами.

— Слушай, Гриффин, чего ты хочешь?

— Чтобы ты поработал на Дядю Сэма, — прояснил он ситуацию. — Ты мне нужен.

— Меня это не интересует.

Он поднял газету, чтобы мне было видно фотографию горящего Торгового центра. Я кивнул.

— Ничем не могу помочь, — повторил я.

Он прищурился:

— Да что ты говоришь?

Я улыбнулся:

— Ты же больше не работаешь в разведке?

— Я сменил агентство.

— Так я и думал. И тебе нужно… дай-ка сообразить… тебе нужно, чтобы я вышел на связь со своими старыми приятелями из числа моджахедов?

— Что-то вроде этого.

— И это потому, что ты думаешь, что это сделали они.

— Мы знаем, что это сделали они.

— Правда?

— Да.

— Чушь! С момента нападения прошло только двадцать четыре часа, а вы уже точно знаете, кто это сделал? Если вы так быстро это поняли, значит, вы должны были знать достаточно, чтобы предотвратить трагедию. Нет, ты ничего не знаешь. Ты не имеешь об этом не малейшего представления. Впрочем, как и я. Я не знаю, что происходит. Но я скажу тебе одну вещь: у меня нет дружков среди моджахедов. Если они у меня когда-то и были, то их всех уже давно нет в живых. Ты все еще молишься?

Гриффин сделал жест рукой, словно мы играли в карты и он пасовал.

— Нет? — удивился я. — Ты поставил в известность своих боссов о том, как ты молился? Думаю, что нет. Бьюсь об заклад, ты слишком полагаешься на свою интуицию.

— Кстати, о моей интуиции. В девяносто втором году ты ушел из рейнджеров. Похоже, ты нашел свою религию, обрел Аллаха во время войны в Заливе или что-то в этом духе. Ты поехал в Боснию, откуда родом твой отец, и там присоединился к моджахедам. Потом вернулся в Штаты и устроился работать на ксероксе в Совет по международной политике у научного сотрудника по имени Шанталь Ричардс, женщины средних лет, которую ты трахал. Ты вступил в контакт с Рашидом Юсуфом, который занимался подготовкой террористического акта во Всемирном торговом центре. Его тело нашли в Атланте. Оно свисало с помоста в здании Си-эн-эн. Тело твоего зятя обнаружили в тот же день. Тогда же мы получили видеозапись, снятую в аэропорту Атланты. Ты называешь это интуицией?

— Твои ребята часто делятся информацией с ФБР?

— Мы сделаем это, если необходимо.

— Вы будете делать заказ? — Перед нами стояла официантка, и у меня было странное ощущение, что она возникла из воздуха.

— Еще кофе, — сказал Гриффин.

— Яичницу с ветчиной. Поджарьте с двух сторон, — попросил я. — И картофельные оладьи.

Официантка ушла. Гриффин кивнул и улыбнулся:

— Ветчина?

— Я завязал с религией, — пояснил я. — Не вижу больше смысла в проповедниках, имамах и священных войнах.

— Так, значит, ты — наш человек.

— Нет, я не работаю на правительство — ни сейчас и никогда больше.

— Не зарекайся, — отозвался Гриффин. — Скажи, что подумаешь.

— Нет, — уверенно повторил я.

— Ты будешь об этом думать, — сказал он. — Ты просто не сможешь не думать об этом.

И он был абсолютно прав.

Глава 4

Старый «сатурн» Бетси стоял перед домом. Я заглянул в него, когда проходил мимо, чтобы проверить, все ли в порядке. Наверное, Бетси и Мириам ездили в ресторан «У Уэнди» за гамбургерами, потому что сзади, там, где обычно сидела Мириам, был разбросан картофель фри и стоял недопитый коктейль. Впереди на пассажирском сиденье лежали газеты, пара книг и большая тетрадь с отрывными листами для занятий на курсах по веб-дизайну, которые Бетси по вечерам посещала в колледже южного Канзаса. Солнцезащитный щиток водительского сиденья был опущен, и я подумал, что Бетси смотрелась в зеркало, возможно, поправляла волосы. Она почти не пользовалась косметикой. Проверка показала, что ничего не случилось. Небольшой беспорядок в салоне, но в целом — все нормально.

Я собрал мусор в машине, поднял щиток, взял книги Бетси и пошел, прижимая их к груди, словно мы вместе возвращались из школы.

— Где вы были? — крикнул я, когда за мной захлопнулась дощатая дверь. Никто не ответил.

Страх пронзил меня, как электрический разряд. На кухне никого не было, в маленькой гостиной — тоже. Я прошел в холл и заглянул в комнату Мириам — пусто. Прислушался. Ни звука. Дверь в спальню открыта — на неубранной постели лежали сбитые в кучу простыни.

Не знаю, что я почувствовал в тот момент. Какая-то пустота. Как будто последние пять лет жизни бесследно исчезли. Словно ничего не было и ничего уже не будет. Ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, и сам я стал невидимым и невесомым как призрак.

Простыни зашевелились.

— Ну? — прозвучал голос Бетси. — Тебе нечем заняться?

— Ох, малышка. — Я тряхнул головой, чтобы отогнать мысли, владевшие мной секунду назад, скинул рубашку и расстегнул джинсы. — Где Мириам?

— Я оставила ее у тети Ли. Решила, что нам нужно немного отдохнуть и взбодриться. — Она окинула меня взглядом с головы до ног. — Похоже, ты не готов приободрить меня. Заключи меня в объятия, круглые, как солнышко!

От нее пахло жизнью. Моя Бетси. Я прижал ее к себе покрепче, вдыхая ее аромат. Мы целовались, слегка касаясь друг друга губами, и возникшая страсть наполняла нас, проникая через губы и глаза. У нее были маленькие и круглые груди, и, когда я стал ласкать их языком при свете дня, наполнявшего нашу комнату, она вдруг остановила меня.

— Нет, малыш, не смотри на растяжки, — смутилась она.

Я не мог сдержать смех.

— Ты выглядишь просто идеально, — ответил я, стараясь ее успокоить.

Не было смысла говорить, как сильно я любил каждый дюйм ее тела и эти почти незаметные растяжки у нее на груди, появившиеся потому, что она кормила молоком нашу дочь. И эти чудесные розовые соски, становившиеся твердыми, когда я касался их пальцами и языком. Живот у нее был слегка округлым, мягким и теплым, как земля в летний день. Ее светло-каштановые волосы между ног блестели и источали животный запах любви, а лоно имело привкус соли и железа, как кровь, как сама жизнь.

— Смотри мне в лицо и выполняй свой долг, — сказала она.

И когда я вошел в нее, наполняя собой ее тело, медленно впускавшее мое, для меня не существовало иного мира, кроме того, в котором я сейчас находился.

Канзасское солнце лилось сквозь маленький световой люк в крыше и высвечивало вокруг нас на кровати квадрат, такой яркий, что нам пришлось закрыть глаза, пока мы лежали обнявшись. И в этот удивительный момент покоя я вдруг понял, что еще никогда в жизни не был так счастлив и в то же время так напуган.

— Давай поболтаем, — предложила Бетси.

— Я хочу слушать твое дыхание, — прошептал я. — Давай просто полежим.

Меня всегда удивляло, что женщины любят говорить о таких вещах, как любовь, семья, дом, в то время как мужчинам достаточно быть уверенными в их существовании. Такие вещи не возникают из разговоров. Они — мир внутри мира, который мы создаем, пока живем вместе, пока строим его общими усилиями. «И этот мир такой хрупкий», — думал я, лежа рядом с Бетси в нашей комнате, в нашем доме, в четырехугольнике света. Ты строишь и делишься, ты любишь и мечтаешь, ты борешься и плачешь… и строишь дальше. А потом приходят какие-то люди. Просто появляются и все рушат, рвут на части.

Гриффин. Мы говорили с ним не больше десяти минут, и за это время он раз десять привел меня в ужас. Он угрожал мне законом, угрожал моей семье, моему достоинству.

— Расслабься, малыш. — Бетси провела пальцами по моей щеке. — Что случилось? Ты какой-то напряженный.

— Все думаю о вчерашних событиях. Меня как будто насквозь продырявили.

— Все ощущают нечто подобное, милый. Все.

Я поцеловал ее.

— Да.

Я не мог рассказать ей, какая угроза нависла над нами. Я не мог сказать ей, как много я знаю о терроризме и насколько тесно был с этим связан сам.


Я — Курт Куртовик, тридцати четырех лет, родился в Канзасе, видел войну и смерть и не раз смотрел смерти в лицо. Я был солдатом американского правительства и Бога всемогущего. Долгое время думал, что на свете есть справедливость, и порой верил, что с помощью Господа смогу изменить Америку и весь мир.

Пройдя подготовку в армейской школе, готовившей десантников военно-диверсионных частей, я в совершенстве овладел техникой убийства, доведя его до искусства, и специализировался в области подрывного дела. После участия в боевых действиях в Панаме и в войне в Персидском заливе я принял ислам — забытую религию отца-иммигранта — и отправился в Боснию, на родину предков, надеясь там отыскать свои корни и обрести себя. Но вместо этого судьба подсунула мне лишь еще одну возможность — совершенствовать технику убийства. Но я больше не мог убивать, и меня захватила идея остановить убийства раз и навсегда. Стремясь к этому всей душой, я, однако, позволил убедить себя в том, что обрести спокойствие и восстановить мир можно, лишь заставив Соединенные Штаты испытать ту боль, от которой страдал весь остальной мир.

Я держал в руках чуму, которая, как я тогда думал, могла положить конец всем страхам и угрозам, но все же не отважился сделать это, хотя и просил помощи у Бога в осуществлении своих замыслов. Я не решился выпустить в мир чуму, высвободить мор, который мог уничтожить будущее моей страны. И я убил человека, который мог сделать это безо всяких раздумий.

Я был уверен, что об этом никто не знает. Никто не видел этого. Я вернулся домой и жил в тихом неведении на Мэйн-стрит, где над домами развевается американский флаг. Уэстфилд, штат Канзас. Я уехал отсюда, потому что считал, что у меня здесь нет корней, но, вернувшись, понял, что это место стало мне родным и близким, как плоть моя. Я слился с городом и смотрел на мир глазами моих сограждан. И я полюбил Бетси. Когда уходил воевать, она была маленькой девочкой, на которую я не обращал внимания, но стала прекрасной женщиной, когда я вернулся. Мы построили собственную жизнь и обрели будущее.

Как защитить все, если лучше других знаешь, какая опасность может таиться в завтрашнем дне и нужно лишь мгновение, чтобы она обернулась ужасом?

— Бетси, — сказал я, — похоже, я возвращаюсь на службу в армию.

Она замерла.

Я перевернулся на бок и посмотрел ей в лицо, прямо в глаза.

— Я уеду ненадолго. Возможно, на несколько недель. Или месяцев. Мы будем регулярно получать жалованье. Это не так уж плохо.

— О Боже, Курт. — Она повернулась ко мне. — О Боже! Не надо… ну не надо. — Она долгое время молчала, и я почувствовал, как она каменеет у меня в объятиях. — Только возвращайся ко мне, — прошептала она. — Возвращайся к нам.

— Сам Бог не помешает мне этого сделать. — Я и представить не мог, что меня ждет.


— Пап, ну еще рано сказку рассказывать.

— Хочешь сказать, тебе еще рано ложиться спать?

— Да.

— А хочешь сказку я расскажу сейчас, а спать ляжешь попозже!

— Давай!

— Жил на свете злой старик. Он был очень злой?

— О да! Очень-очень!

— Верно. И этот злой старик жил на большой старой горе. А знаешь, как его звали?

— Горный старик.

— Да ты уже слышала эту сказку!

— Продолжай, папа.

— И все в округе, даже те, кто жил довольно далеко от горы, боялись этого старика. Они знали, что он превращал мальчиков и девочек в птиц.

— Больших птиц.

— Страшных птиц. С огромными когтями. Они падали камнем вниз с неба и…

— Не надо щекотать меня, папа! Не надо!

— Иногда птицы уносили маленьких детей и прятали их далеко в горах.

— Плохие птицы.

— Очень плохие.

— Бывало, что птицы проклевывали дырки в облаках, и начинался дождь, а дети хотели играть на улице. Иногда они создавали большие облака дыма, от которого щипало глаза. А еще они гадили людям на головы.

— Папа!

— Да, именно так все и было! Но однажды птицы совершили большую ошибку. Они похитили принцессу, которой было… ну, ей было столько же лет, сколько тебе. Они унесли ее в горы и бросили в пещеру. Знаешь, как звали принцессу?

— Мириам.

— Правильно. Мириам была очень красивой принцессой. Она носила такие же туфельки, как и ты, только они, как звезды, сверкали драгоценными камнями. Она носила шелковое платье, голубое, как небо. А в ее длинных золотистых волосах, таких же прекрасных, как у тебя, были две золотые заколки, сиявшие ярко, как солнце. Принцесса Мириам осмотрела пещеру и сказала: «Нет! Я не останусь на этой свалке!» Она ждала, пока не увидела луч света, проникший в пещеру сверху. Это был совсем слабый и тонкий лучик света. Но когда она поймала его своей золотой заколкой, он стал ярче и осветил всю пещеру так, что дети увидели друг друга, а главное, они заметили веревочную лестницу, которую все это время скрывала тьма. Один за другим, следуя за принцессой Мириам, они выбрались наверх и… Я расскажу тебе продолжение в следующий раз.

— Нет! Сейчас!

— Каждое утро старик завтракал за большим столом на крыше огромного старого замка, стоявшего на вершине горы. Оттуда он видел все земли и всех людей, которые страшно его боялись. Маленькие мальчики и девочки, превращенные им в птиц, сидели в клетках и на жердочках вокруг него и громко кричали. Поэтому старик не услышал, как Мириам и дети выбрались из пещеры и как они шли на цыпочках вдоль стен по коридорам его замка. Они подбежали сзади и толкнули его так сильно, что стол и древний стул, на котором сидел старик, свалились в черную пропасть, и пропасть поглотила их. Хлоп!

— А когда старик исчез, все птицы снова превратились в мальчиков и девочек. Пещера в горе превратилась в прекрасный, освещенный солнцем сад. И все решили, что Мириам должна стать королевой этих земель и править жившими в этих садах людьми. Мириам была очень счастлива, и с тех пор каждое утро она приглашала своего папу выпить с ней молока, и иногда они пили его прямо из пакета. И жили они все долго и счастливо.


Бетси стояла у книжной полки, занимавшей одну из стен нашей спальни, и водила пальцами по корешкам книг — многие из них потрескались, некоторые почти отвалились, — осторожно дотрагиваясь до них, словно могла что-то узнать по их фактуре и состоянию на ощупь.

— Ты долго этого ждал, — смущенно произнесла она.

Внутри у меня все сжалось. Бетси даже представить себе не могла, насколько она была права, как долго я ждал этого момента и как я его боялся. Она знала, что я десантник, знала, что был последователем разных религий и что я входил в «особый антитеррористический отряд». Я рассказал ей все это, еще когда мы только встречались. И я тогда не очень надеялся, что она мне поверила. Будучи падчерицей заместителя шерифа Уэстфилда, она привыкла к вранью военных. Не думаю, что я сказал ей что-то помимо этого. Во всяком случае, я не выложил всю правду.

— Посмотри на эти книги, — сказала она, — их здесь сотни.

В основном это были книги по истории. Они стояли в хронологическом порядке, начиная с Библии моей матери и Корана отца. Там была «Священная война» Карен Армстронг. «Крестовые походы глазами араба» Амина Маалуфа. Маленькая книга «Ассасины»[2] Бернарда Льюиса. Думаю, это была реальная история исмаилитов[3] и Горного старца,[4] который правил ими девятьсот лет назад. Я был потрясен, как насилие и воля могли слиться воедино и какой разрушительной силой они обладали. Эти книги помогли мне понять мир, с которым я соприкоснулся и от которого отвернулся. Они научили меня видеть разницу между верой и фанатизмом, между спасением и разрушением.

— Эти книги отняли у меня тебя, — продолжила она. — Помню, когда ты читал их, казалось, что ты где-то далеко.

— Они спасли меня, — ответил я, но тут же понял, что это слабое оправдание.

— Спасли от чего?

Это трудно было объяснить.


Я смотрел из окна служебного самолета на вспыхивающие внизу, в пяти милях от нас, огни. Маленькие городки, затерявшиеся среди больших ферм. Сердце Америки под покровом ночи.

— Как думаешь, есть шанс, что все уже кончилось? — поинтересовался Гриффин.

— Нет, — ответил я, — еще ничего не кончилось. И началось все это не вчера. Ты же знаешь. И я знаю. И убийцы это знают. О том, что идет война, не знают только люди внизу, под нами. Они до сих пор не знают, как им себя вести. Они всю свою жизнь провели в центре урагана. Вокруг них были смерть и разрушения, а они видели только голубое небо.

— Не знал, что ты такой сентиментальный, — усмехнулся Гриффин.

— Сейчас все стали такими, — отозвался я, отрывая взгляд от Америки и глядя в лицо человеку из управления. — Ты лучше мне скажи вот что, Гриффин. В нашем огромном мире полно людей, которые ненавидят США. И если раньше что-то спасало нас от них, некий магический щит, то его больше нет. Как ты собираешься обеспечить нам безопасность?

— Надо устранить плохих парней, — заявил он.

— Кого именно?

Я откинулся назад и закрыл глаза, пытаясь вспомнить прикосновения, запах, вкус Бетси и ее глаза цвета темного меда, в которых стояли слезы.

Лондон 20-22 сентября, 2001 года

Глава 5

Люди нечасто заглядывают к себе на задний двор, даже такие, как Абу Сейф, который, наверное, все время жил с оглядкой. Ранним вечером я стоял перед застекленной дверью двухэтажного дома на окраине Лондона. На неряшливом газоне валялись грязные пластмассовые игрушки и мокрые картонные ящики. Он их не замечал. Не заметил он и меня. Как будто я был невидимкой. Он даже глаз не поднял.

С тех пор как я видел его в Боснии, Абу Сейф прилично набрал в весе. Он был одним из проповедников, которые приходили в наш лагерь и призывали убивать и погибать. Я никогда не видел у него оружия, у него не было даже личных вещей. Но Господи, как заводили нас его речи! Он говорил нам, что мы сражаемся против самого зла. Мы несли слово и волю Божью.

И не важно, верили ли мы на самом деле в рай, который он нам обещал, во всемогущего Аллаха, которому, по его словам, мы служили, у нас не оставалось сомнений, что там, в темном холодном сердце Балкан, мы действительно противостоим настоящему злу. В каждой деревне, которую мы освобождали, выбивая оттуда четников,[5] мы видели последствия человеческой жестокости. Мусульманских девушек насиловали и рвали на части, мусульманских стариков калечили, а мусульманские дети сгорали заживо в своих укрытиях. Они лежали, съежившись, слишком напуганные, чтобы плакать, и слишком маленькие, чтобы молиться. Мы видели это везде, куда бы ни пришли. И конечно, мы рассказывали об этом Абу Сейфу, а он вызывал праведный гнев у очередных групп новобранцев, манипулируя их яростью, пока они… то есть мы… не доходили до состояния готовности пойти на что угодно, лишь бы остановить убийства. Для этого мы сами учились убивать. Мы преодолевали реки крови и учились любить огонь.

Потом Абу Сейф перебрался в Лондон, в пригород Илинг с серыми рядами полуразрушенных домов, где я его и нашел. Я следил за ним, сторожил его на улицах, наполненных запахом карри и сигарет, плесени и ванили, уже два дня и три ночи.

Абу Сейф попросил в Англии политического убежища. Он не мог вернуться в Алжир, где, как говорили, он родился. Здесь он собирал деньги на благотворительность. Абу Сейф взял в жены двух женщин, обе были еще подростками. За три года он усыновил четырех детей. И все это время продолжал проповедовать долг священной войны. Господи, какое возвышенное звучание он мог придавать словам, вдохновляя сыновей пакистанских лавочников и суданских таксистов, будоража неутомимых младших братьев палестинских банкиров и йеменских врачей. Он рассказывал истории об истинном мужестве, некоторые из которых он слышал от очевидцев событий, другие — придумал. Но он убеждал, что видел все своими глазами. Видеозаписи его проповедей распространялись по всей Европе. Даже сыны Франции, Италии, Испании и розовощекие англичане проникались его речами о правом деле. Когда Абу Сейф понимал, что новобранцы готовы идти сквозь кровь и огонь, он помогал переправить их в Пешавар, а оттуда в Афганистан, Чечню и Филиппины, но сам при этом оставался в своем безопасном убежище в Илинге.

Абу Сейф сидел за компьютером. На нем был короткий белый халат, вроде тех, что носили сподвижники Мухаммеда. Живот свободно свисал между широко расставленных ног. Борода у него была такой длинной, что накрывала почти весь огромный живот. Левой рукой он поправил яйца, но ему не удалось положить их так, как хотелось.

На столе около монитора стоял микрофон и лежали наушники, чуть поодаль — стопка арабских газет, стакан с чаем, пара ручек «бик», несколько конвертов и нож для разрезания бумаги в форме кинжала. Стальное лезвие около четырех дюймов в длину украшали красные и зеленые завитушки и кресты, а эфес был как у меча крестоносца, только крошечного. Абу Сейф надел наушники и заговорил в микрофон. «Бисмалла ал-рахман ал-рахим, — читал я по губам. — Во имя Аллаха, милостивого и милосердного». С этих слов начиналась каждая его проповедь о ненависти. Каждый субботний вечер он проповедовал джихад в прямом эфире. В тот вечер, когда я наблюдал за ним из темноты, стоя на заднем дворе, я видел на экране его монитора десятки имен аудитории чата. Он говорил и говорил. Новые имена сменяли старые. Бормоча в микрофон, Абу Сейф был похож на дрессированного медведя в стеклянной клетке, зверя из цирка, который абсолютно безвреден, если только не находиться с ним в одной клетке.

Я постучал в раздвижные двери. Абу Сейф повернулся быстрее, чем можно было ожидать от такого тучного человека. Он цепко взглянул на руки, увидев, что я безоружен, выключил микрофон. Теперь он наконец посмотрел мне в лицо, но не мог вспомнить, где именно меня видел. Я снова постучал, он отодвинул дверь дюймов на шесть.

— Салам алейкум, — сказал я. — Они следят за главным входом.

— Алейкум салам. Они повсюду. — У него пропал сильный североафриканский акцент, и голос звучал, как шорох гравия под водой. — А какое тебедело?

— Мы встречались в Цазине. Я американец.

Воспоминания пронеслись у него перед глазами.

— А теперь ты оказался у меня во дворе? Нет. Я тебя не знаю. — Он считал разговор законченным.

Я взялся за створки двери и с силой распахнул их. Абу Сейф отшатнулся, но сохранил равновесие, готовый дать мне отпор. Я вытянул руки, показывая, что оружия у меня нет.

— Ты знаешь меня, брат, и если ты не поможешь, мне больше некуда идти.

— Ты не прав, — возмутился он. — Тебе незачем было приходить.

— Послушай. Я был в Америке, когда все произошло. Кое-кто знал, что я был моджахедом, и за мной пришли. Я перебрался в Канаду, а потом приехал сюда. Но теперь я не знаю, что делать дальше.

— Как ты оказался в Англии?

— При моей внешности это несложно.

— Но ты приехал по своему паспорту?

— Да.

— Значит, они знают, что ты здесь.

— Это обязательно станет им известно, — согласился я. — Поэтому мне нужна твоя помощь. Мне нужен новый паспорт, и хотелось бы знать, куда ехать.

Абу Сейф окинул меня взглядом.

— Я разыщу тебя, — пообещал он.

Я снова поднял руки. Он хлопал меня по телу. Его лицо оставалось непроницаемым, и я не мог догадаться, о чем он думает.

— Хочешь чаю? — спросил он. — Садись. Я пойду приготовлю.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Я слышал, как он кричал что-то по-арабски, ему отвечал женский голос. Потом пару минут было тихо. Я взял со стола нож для бумаги и стал рассматривать его. Я провел им по подушечкам пальцев. Лезвие оказалось на удивление острым. Потом я увидел футляр, который раньше не заметил, потому что он был наполовину закрыт газетами. Витиеватым шрифтом на нем было написано: «Гранада». Сувенир.

Услышав тяжелые шаги Абу Сейфа, я повернулся к двери, не исключая, что он может привести с собой помощь или принести оружие. Но в руках у него был только поднос с двумя стаканами горячего чаю и вазочка с сахаром.

Абу Сейф глотнул дымящийся чай.

— С чего ты взял, что я могу тебе помочь? — Он вытер рукавом бороду и усы.

— Я очень на это надеюсь, — сказал я, пытаясь быть убедительным.

На лице у него отразилось понимание и сочувствие. Он снова окинул меня взглядом. Затем посмотрел на часы, похожие на «Ролекс», стальной браслет которых впивался в его толстую руку.

— Я должен вернуться к своей аудитории, — пояснил он. — Перерыв окончен… я ничем не могу тебе помочь.

— Только контакты, — взмолился я, пытаясь обуздать давно нараставший во мне гнев. Этот жирный, лживый сукин сын обладал нужной мне информацией и не собирался поделиться ею со мной.

— Можешь допить чай, — бросил он и надел наушники. «Бисмалла ал-рахман ал-рахим». На экране монитора появлялись все новые и новые ники: Замзан, Рабаллаха, САД412, Амир-20, Дружок, Альф-лейалах, Тигровый Глаз, Чудо-15. Абу Сейф положил палец на кнопку «Контрол» на клавиатуре и на секунду отключил микрофон.

— Я не стану помогать тебе, — произнес он и вернулся к монитору.

— Я понимаю тебя, брат, — не отступал я. — Прости, я вынужден… но я понимаю. Не дашь ли мне номер телефона, по которому можно вызвать такси? Я попрошу, чтобы машина припарковалась подальше от твоего дома.

— Такси? — Абу Сейф полностью повернулся ко мне спиной и погрузился в происходящее на экране. Он покачал головой, словно не мог поверить, что мне нужно такси. Я смотрел на складки жира у него на шее. Он развернул на экране программу с адресами и ввел пароль.

Я резко вонзил острие ножа для резки бумаг ему в основание шеи и стал вжимать его внутрь, точно над третьим позвонком, потом расширил отверстие, быстро отжимая нож вверх-вниз. Хрящ треснул, вместе с ним оборвался и нерв. Абу Сейф осел на стуле, затем его тело неловко скользнуло на пол, он несколько раз дернулся и затих. Пол был залит кровью и чаем, но чая было больше.

Это был первый человек, убитый мной за последние девять лет, и я испытал удовольствие от того, что все прошло чисто. Я сел перед микрофоном и прокрутил последние сообщения. «Не слышу тебя», — писал Альф-лейалах. «Наверное, проблемы с микрофоном», — написал Рабаллаха. «Минутку, — написал я. — Кто-нибудь еще может говорить?»

В наушниках послышался голос пользователя САД412. Он начал рассказывать о такфире — анафеме, которой предают лицемерных мусульман.

Я открыл свою домашнюю страничку в «Йеху» и стал загружать адресные файлы Абу Сейфа в виртуальный портфель. Затем я изучил профили всех посетителей чата. Тигровый Глаз носила хиджаб, чадру и искала мужа. Рабаллаха оказался студентом из Миннесоты. САД412 «был недоступен». Дружок не указал своего имени, но в профиле нашелся его адрес — Испания, Гранада. Уже это показалось мне странным — совпадение со словом на чехле для ножа. Я кликнул меню «Пуск» на панели Windows и запустил «Поиск», запросив все файлы со словом «Гранада».

Сняв один наушник, я прислушался: дети Абу Сейфа бегали по лестнице, а одна из жен шумела на кухне. Но я был уверен, что они нас не побеспокоят. Их учили ничего не видеть и быть невидимыми. В дом пришел странный человек, и Абу Сейф наверняка рассказал им о моем визите, когда вышел приготовить чай.

На мониторе высветилась маленькая иконка в виде двигающейся по часовой стрелке лупы вокруг иконки, изображавшей страницу. Она все крутилась и крутилась. Я слышал, как САД412 провозглашал власть арабов над кяфирами, то есть неверными. Лупа по-прежнему крутилась. На мониторе появилось сообщение: «По вашему запросу ничего не найдено».

Я напечатал «Гранада». Лупа снова закрутилась. Опять ничего.

Кто-то постучал в дверь. Я снял наушник, чтобы было лучше слышно. В дверь стучала маленькая рука. Детская. Стук не прекращался. «Баба?» Я слышал голос ребенка. «Баба?» На двери нет замка. Если она откроется, то ребенок с порога увидит мертвого отца и меня. Мной овладела паника, и я выдернул наушники из гнезда. Комната наполнилась голосом САД412, вещавшим о лицемерных правителях Аравии. Маленькая девочка перестала стучать. Услышав человеческие голоса, она удалилась.

Почти все файлы в «Моих документах» были на арабском. Я скачал все, созданные первого августа, на свою домашнюю страничку, чтобы иметь к ним доступ, где и когда бы они мне ни понадобились.

Кожа Абу Сейфа побледнела, даже под бородой. Черные выпученные глаза стали мутными, как вощеная бумага.

— Добро пожаловать в рай, — сказал я и вытащил нож у него из шеи. Затем вытер кровь о его халат, засунул лезвие под ножку стола и дернул вверх — лезвие треснуло. Из ножа получится хорошая отвертка. Я снял корпус компьютера, обнажив его внутренности.

* * *
— Ресторан «Джамп-старт», лучшие гамбургеры в Канзасе, чем могу помочь? — Голос Бетси перебивал стук тарелок. Время ленча уже окончилось, и вскоре ее смена тоже должна была подойти к концу.

— Привет, милая, — сказал я, стараясь не называть ее по имени и надеясь, что она не назовет мое.

— Привет. Как дела, солнышко?

Я рассмеялся. «Моя девчонка», — подумал я. Однажды она призналась, что считает нас больше чем просто любовниками, даже больше чем мужем и женой. «Мы — сообщники», — поделилась она со мной своим наблюдением. Я никогда этого не забуду, потому что это было точно подмечено.

— У меня все хорошо. Все замечательно, — поспешил успокоить ее я. — Клиенты платят по счетам?

Первый чек из конторы Гриффина уже должен был прийти. Это немного успокоило бы Бетси. Она всегда переживала из-за денег, и у нее были на то основания: частенько мы едва сводили концы с концами.

— Пока все хорошо, — сообщила Бетси.

— Рад слышать, а то эти типы могут посадить на голодный паек. Думаю, что лучше сразу обналичить чек и спрятать деньги в каком-нибудь надежном месте. Там, где их нельзя найти.

— Дельный совет, — согласилась Бетси. — Я могу для тебя что-нибудь сделать?

— Я хотел бы заказать у тебя столик для большой вечеринки в честь моего дня рождения.

— На какое число?

— Второе февраля, — сказал я. На самом деле день рождения у меня другого числа. — День сурка. К тому времени мне уже будет ясно, кончилась ли зима.

Я слышал, как упала и разбилась тарелка.

— О Господи! — вздохнула Бетси. — Ты планируешь все заранее. Но это еще так не скоро. Четыре с половиной месяца.

— Мне нужно многое сделать. Слишком многое. И я должен это сделать.

— И никто, кроме тебя, не справится с этим?

— Никто.

— Значит, тебе придется работать совсем одному.

— Совсем одному, — подтвердил я. — И мне будет очень одиноко.


Гриффин едва дышал, когда мы встретились с ним на тропинке и вместе побежали вдоль берега продолговатого мелкого озера в глубине Гайд-парка в центре Лондона. Он даже не поздоровался со мной. Гриффин пытался сохранить темп и полностью сосредоточился на этом.

— Тебе крышка, — проронил он наконец. — Ты убил не того человека.

— Ты так думаешь?

— Так считают британцы. Он был одним из их людей.

— Ни хрена.

— Нет, был.

— Он использовал их, — попытался я объяснить. — Использовал. — Я стал набирать темп, и надо было постараться дышать как можно глубже и поменьше говорить. — Они знают обо мне?

— Никто не увидел в этом связи… кроме меня.

— Тогда никаких проблем.

— Все кончено.

— Все только начинается. — Я ускорил темп. — Пять. Шесть. Их еще больше, таких, как он.

— Нет.

— Ты меня увольняешь?

— Отправляю тебя домой.

Несколько сотен ярдов мы бежали молча, миновали небольшой тоннель под дорогой и устремились вверх к огромному фонтану и пруду. Солнце уже взошло, и в парке стали попадаться люди.

— Что тебе сказали британцы? — спросил я.

— Убийство с целью ограбления. Это же Илинг.

— А жесткий диск?

— Они его забрали.

— Нет, дружище, вот — твой. Если, конечно, ты хочешь.

Мы находились на небольшой лужайке, в центре которой красовался каменный монумент, отдаленно напоминавший миниатюрный памятник Вашингтону. Отсюда все хорошо просматривалось, поблизости никого не было. Я, сделав рывок, добежал до памятника и остановился около него с таким видом, словно только что пересек финишную прямую. Гриффин остановился примерно в пяти шагах от меня.

— Ты вынул жесткий диск из компьютера?

Я кивнул:

— Считай, он твой.

Гриффин рассмеялся.

— Господи! — звенел его голос. — Господи! Все-таки справедливость существует.

Я тоже засмеялся.

— Когда речь зашла о нем, — сказал Гриффин, — англичане ничего не сказали. Но…

— Но?..

— Если серьезно, то тебе пора домой.

— Ты думаешь?

— Просто знаю.

Я сделал долгий глубокий вдох. Потом еще один.

— Пожалуй, это разумно, что ты нашел меня.

— Да, пожалуй.

— Очень разумно. Но ты не знаешь этих людей. Ты не знаешь, на что они способны.

— Я знаю их достаточно хорошо, как и все в нашей конторе, — сказал Гриффин. Он уперся руками в колени и пытался отдышаться. Мне показалось, что его сейчас вырвет. — Я имею представление об их вере. Ты тоже. Но я владею информацией, которой у тебя нет. И… — его лицо стало непроницаемым, как камень, — я видел граунд зеро.[6]

— Да. Они могут это повторить. — Я сделал еще один глубокий вдох. — Да еще несколько раз. — Снова медленный вдох. — Только все будет еще хуже.

— Они умны, — подытожил Гриффин. — Дьявольски умны. Абсолютно непредсказуемы. Вот поэтому… — он застонал, — вот поэтому мы должны согласовывать все наши действия, держаться вместе — англичане, немцы, даже эти чертовы французы… мы должны работать вместе с остальными службами.

— Понятно.

— А эта история с Абу Сейфом… Черт возьми! Твоя задача заключалась в том, чтобы внедриться в организацию, а не уничтожить ее своими силами.

— Позволь задать тебе один вопрос. Как ты думаешь, сколько у нас времени?

— Не знаю.

— Я тоже. Но сейчас кто-то отмечает на календаре дни, может быть, даже уже заводит часы. А ты из-за этих твоих международных связей даже не собираешься выяснять, кто это такой и что ему известно.

— Ты нарушил инструкцию, и я круто влип. Мне это не нравится.

— Мы четко следовали инструкциям, и нас всех обвели вокруг пальца. Звездный час. И ты это знаешь. Ты продолжаешь ловить рыбку на живца и делаешь вид, что взбираешься по пищевой цепи. Нам нужно действовать намного быстрее. Я сделаю все, что должен, и мне плевать, будешь ты мне помогать или нет.

— Ты — долбаный придурок!

— Конечно, придурок. Хуже того, у меня появился здравый смысл. Думаешь, эти уроды вроде Абу Сейфа такие уж сложные люди? Такие уж непредсказуемые? Ты считаешь так, потому что каждый шаг тебе приходится согласовывать с комитетом и тебе приходится действовать в соответствии со своими графиками. Вы привыкли получать зарплату, пенсию и премии, и вы думаете, что у них все точно так же.

— Прекрати.

— Ты знаешь, что для этих людей значит джихад, Гриффин?

— Священная война. Рай.

— Скорее, слава, — пояснил я. — Потому что невероятно, чтобы умные люди действительно верили, что, попав в загробный мир, они окажутся в окружении девственниц. А если это и случится, то для них это будет чем-то вроде премии. Но они знают и верят, что их имена окажутся в центре внимания — здесь, на этой земле, и прямо сейчас. Граунд зеро… его устроили не во славу Бога. Это своеобразный Голливуд. Десять заповедей встретились с Днем независимости. Мне доводилось испытывать нечто подобное. Я это хорошо понимаю. И тебе следует это понять.

— Мы гораздо умнее, чем ты думаешь, — сухо откликнулся Гриффин.

— Правда? Спроси у тех несчастных, которые погибли в Торговом центре, так ли уж вы умны!

— Иди ты… — прошипел Гриффин.

— Неужели? В течение трех лет вы захватывали людей по всему миру и ничего не знали о нападении?

— Я не собираюсь слушать твой идиотский треп, — возмутился Гриффин. — Мы знаем, что происходит.

— Скажи мне одну вещь, Гриффин. У каждой разведслужбы на Ближнем Востоке в тех лагерях были свои шпионы. У всех — у египтян, иорданцев, алжирцев, израильтян, британцев, французов, возможно, у русских и даже у вашей конторы. Так? — Это было всего лишь предположение, но на самом деле все это было совершенно очевидно. Гриффин лишь окинул меня отсутствующим взглядом, словно проверяя на благонадежность. — Готов поспорить, что половина телохранителей Усамы бен Ладена работала на «дружественные» разведки. Но вы и понятия не имели о том, что произошло десять дней назад.

— А ты, долбаный умник, значит, знал?

— Я знаю только одно. Когда вербовщик вроде Абу Сейфа замечает маленькую акулу среди рыбешек — а для этого нужно обладать определенным умом и хорошим чутьем, — то такого новобранца готовят по особой программе. Акулам обеспечивается особый уход, особая кормежка, они становятся частью другой пищевой цепи. Возможно, их вообще не отправляют в лагеря. А может, и нет. Кто руководит ими? Мы должны найти человека, который контролирует акул, который знает, где они плавают, и сам иногда плавает с ними. И я уверен, что сейчас он не пьет чай с Усамой. Потому что эти акулы уже в Америке. Они уже в Европе. Они — «кроты». Они ничего не делают, пока не получат сигнал. Сейчас они затаились и ждут, чтобы запустить вторую волну террора, а потом и третью, и четвертую. А пока они продолжают вести самую обычную жизнь, например в…

— В Канзасе, — закончил Гриффин.

— Возможно, — согласился я. — Или в Лэнгли. — Я выпрямился и хорошенько потянулся. — Хочешь получить жесткий диск? Тогда найди банкомат.

Глава 6

— Расскажи мне о себе, — попросил я.

— Что ты хочешь знать? — отозвался Гриффин.

— Правду.

Мы почти вышли из парка и направились шагом в сторону коттеджей и маленьких отелей. Помню, там была статуя генерала на коне.

— Мне тридцать шесть лет, — начал Гриффин.

— Понятно.

— Я родился близ Джексона, в штате Миссисипи.

— Понятно.

— В нашей семье, — продолжал Гриффин, — было много детей и не очень много денег.

— И много мусульман?

— Нет. Все были последователями африканской методической епископальной церкви.

— А что случилось с тобой?

— Я искал себя. И не мог найти. Остальное ты знаешь. После школы рейнджеров — работа в разведслужбе. Теперь это. Параллельно я получил ученую степень как специалист по Ближнему Востоку в Университете Джорджа Вашингтона.

— У тебя есть жена? Дети?

— Два маленьких мальчика. Они живут с матерью.

— Ты любишь их?

— Да, черт возьми!

— Можно сказать, что эти мерзавцы охотятся за американскими детьми.

— Чушь.

— Почитай их призывы к войне. Почитай, что они говорят о детях, замученных в Палестине или в Ираке. И знаешь что? Детей мучают в Палестине и Ираке. А они во всем обвиняют нас. Им будет несложно сменить принцип действий с «око за око» на «невиновность за невиновность».

— У тебя есть еще какие-нибудь доказательства?

— Надеюсь, что я ошибаюсь. А вот и банкомат. Мы хотим получить наличными. Можешь достать оттуда деньги прямо сейчас. По крайней мере ту сумму, которую он тебе позволит взять в качестве кредита. Мне бы хотелось вечером положить в карман пятьдесят тысяч долларов, и тогда ты получишь жесткий диск от компьютера Абу Сейфа.

— Да брось ты! — сказал Гриффин. — Ты и так получаешь жалованье. А премий тебе не полагается. И мы не платим убийцам за украденные вещи.

— Кажется, я предупреждал тебя, Гриффин… как и ты меня… я ни на кого больше не работаю. Не хочешь платить мне сейчас? Твое дело. Я позвоню тебе завтра в полдень.

Я вернулся в парк и побежал по узкой аллее, усаженной цветами, через широкий зеленый луг, затем — между деревьями в сторону гостиницы на Оксфорд-стрит, где я провел две последние ночи. Самое время было принять душ и собрать вещи.


Эскалаторы навели меня на мысль о войнах, которые произошли еще до моего рождения. Я нигде не видел такой глубокой подземки, как в Лондоне: движущиеся лестницы были настолько длинными, что терялось ощущение поверхности земли. Повсюду отвлекающие внимание постеры с рекламой мюзиклов и нижнего белья. Но когда наверху сходишь с эскалатора, то словно попадаешь в другой мир. И я вдруг понял истории, которые читал об англичанах, находивших убежище в подземке во время блицкрига. Ни одна сброшенная с самолета бомба не может разрушить эту созданную человеческими руками пещеру. Но сейчас был конец сентября 2001 года и люди вокруг меня были охвачены страхом. Они боялись, что смерть может прорваться в туннель и оказаться рядом с ними, что она может раствориться в окружающем воздухе, которым они дышат, что она прогремит взрывом в поезде рядом с ними. Когда мы на пару минут остановились в туннеле между станциями, все замолчали. Единственный доносившийся до меня звук исходил из наушников человека с плейером.

Насколько я мог видеть, в газетах, разложенных на стойках на станции «Педдингтон», не упоминалось о смерти Абу Сейфа. В заголовках по-прежнему указывалось количество жертв, погибших или пропавших без вести во Всемирном торговом центре. Казалось, никто не мог в это поверить. Возможно, около шести тысяч погибших. Может, и меньше. Но не двадцать тысяч, как считалось первоначально. И не десять тысяч. Восемь или шесть тысяч. Как будто меньшее количество может избавить людей от страха. Я взял номер «Нью-Йорк таймс» и читал на станции, пока ждал поезда. В подвале первой полосы была напечатана статья о людях, которые зарабатывали деньги, спекулируя на продаже авиабилетов и страховок незадолго до 11 сентября. Но кто это сделал? Или кто мог это сделать? Я никогда не встречал моджахедов, которые были бы настолько умны. По крайней мере в этом отношении.

— Простите, вы ведь американец, не так ли? — Голос принадлежал человеку с длинными, совершенно седыми волосами и такой же седой, коротко стриженной бородой. Он был одного со мной роста, но по-стариковски сутул. У него были темно-карие глаза с желтым ободком и тусклая, бледная, словно обескровленная кожа. Казалось, что он провел в этом туннеле всю свою жизнь. Его спортивная куртка и штаны были сильно помяты. Шарф на шее потемнел от грязи. И от него пахло пылью. Но он улыбался. — Американец?

— Да, — ответил я.

— Ужасно, — сказал он, кивая на заголовок. — Кошмар. Но вы это переживете. Господь, благослови Америку! Я всегда так говорил. — Старик поднес руку к голове, словно отдавал салют. — Господь, благослови вас, — повторил он, уходя.


Я хотел найти место одновременно уединенное и расположенное под открытым небом, хотел, чтобы оно хорошо просматривалось и легко можно было объяснить, как туда проехать. И мне хотелось, чтобы место это находилось не в Лондоне. Но в Англии я был лишь однажды, на учениях, которые проходил еще рейнджером вместе с солдатами специальной аэрослужбы где-то среди покрытых лесом холмов около Херфорда. Мы прилетели и улетели, и нам даже не поставили отметок в паспортах. Мои знания об Англии исчерпывались тем, что я читал о войнах, в которых она участвовала, еще я почерпнул кое-что за последние два дня в интернет-кафе в Сохо.

Место, которое я отыскал в Интернете, находилось по дороге в Бирмингем, рядом с деревней под названием Литтл-Комптон. Если верить интернет-сайту, то там часто бывали туристы, но сейчас всем было не до туризма. Если я приеду туда пораньше, то смогу как следует осмотреться. Я доехал на поезде до Оксфорда, где забрался в большое такси в лондонском стиле и бросил рюкзак на пол.

— Роллрайт-Стоунз, — сказал я.

— Значит, в Котсуордс, рядом с Чиппи? — Водитель посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

— Наверное, — согласился я. — Где-то рядом с Литтл-Комптоном.

— Точно. Вам это встанет около пятидесяти фунтов.

Все складывалось хорошо, и я предвкушал, как получу приличную сумму наличными. Пока мы ехали через город, я проверил маленький мобильный телефон, который купил в Лондоне за сто долларов. Отличная вещица — он принимал по всей Англии. Покупаешь скретч-карту и оплачиваешь разговор до того, как позвонишь. Никаких счетов, никаких отчетов, никакого удостоверения личности.

День выдался теплый — один из последних всплесков уходящего лета, — и стекла в такси были опущены. Мы ехали по сельской местности, причудливой, как в диснеевских фильмах, но реальной. Пахло сеном. На холмистых лугах, обнесенных изгородью, паслись овцы. Каменные коттеджи, окруженные большими старыми деревьями, выглядели так, будто им не менее пятисот лет. Здесь вполне могли жить эльфы.

Я подумал, что Бетси и Мириам понравилось бы это место. Мириам здесь почувствовала бы себя сказочной принцессой, а Бетси — настоящей леди. Пожалуй, какое-то время спустя можно будет показать им это место. Но потом меня поразила мысль, что «какое-то время спустя» меня уже может и не быть на этом свете, как и всех нас. Все, даже эта красота, может быть уничтожено.

— Что-то случилось, босс?

— Я просто вздохнул, — успокоил я таксиста.


Я рассказал Гриффину, как до меня добраться, проследив его маршрут по своей карте. Он доехал на машине до шоссе М40. Потом свернул на Банбери. Немного поплутав в Банбери, он поехал по шоссе А361 мимо Блоксхама. Я ждал его около выложенных кругом огромных камней, пролежавших здесь четыре тысячи лет.

Фары автомобиля Гриффина скользили по узкой дороге, пролегавшей через деревню, которая раскинулась внизу подо мной. Конусы белого света пробивались сквозь сгущавшиеся сумерки. Признаков другого транспорта поблизости не было. Я прислушался, ожидая услышать шум вертолета, но до меня доносилось лишь блеянье овец.

— Куда мне, черт возьми, ехать? — прокричал Гриффин в телефон.

— Ты почти на месте, — успокоил его я, занимая позицию и продолжая давать пояснения в микрофон, прикрепленный к моему телефону. — Когда увидишь небольшую поляну справа, съезжай на обочину.

— Понятно.

— Ты один?

— Да.

— Перешагни через веревку и иди по тропинке. Всего несколько футов.

— Где это, черт побери? — крикнул Гриффин в пустоту. Я слышал его уже без телефона, но он меня не видел. — Ты планируешь человеческое жертвоприношение? Поверь, я не лучшая кандидатура!

Его одинокий силуэт вырисовывался на фоне образующих круг камней. Он напомнил мне гладиатора в боевой стойке, не знающего, откуда ждать нападения.

Я продолжал тихо говорить в микрофон, стараясь, чтобы он слышал меня только по телефону.

— Положи мешок за большой камень. — Черное лицо Гриффина подсвечивалось зеленым светом телефона. — Повторяю, — сказал я, — положи сумку за самый большой камень в круге, слева от тебя.

— Сделал, — сообщил он то ли в телефон, то ли в пустоту ночи.

— Видишь три больших камня за пределами круга? — прошептал я.

— Какие именно?

— Слева от тебя. Тебе должны быть видны их очертания на фоне неба, они примерно в ста ярдах от тебя. Там в белом полиэтиленовом пакете лежит жесткий диск.

Гриффин убрал телефон в карман и, дав глазам привыкнуть к темноте, стал уверенно взбираться на холм, а я тем временем, сделав несколько шагов, вышел из-под высоких елей, окружавших поляну, и взял пакет с деньгами. Это был нейлоновый мешок, затянутый веревкой, как я и просил. Я почувствовал запах потертых купюр — запах бумаги и пота — и вернулся в темноту.

Гриффин спускался с холма с жестким диском в руках. Дойдя до середины круга, он остановился и стал внимательно оглядывать ветви, кусты, камни. Теперь его глаза были частью ночи.

— Ты еще здесь? — крикнул он. Гриффин потряс завернутым диском, как трофеем. — Спасибо за это. Береги себя, сукин ты сын. И выметайся поскорее из Англии.


Той ночью я спал среди деревьев, завернувшись в синтетическое одеяло, которое захватил с собой. Я видел, как взошел серп луны, и пару раз заметил вертолет, круживший в небе над этим местом, но без прожекторов. Вертолет вполне мог найти меня благодаря тепловому излучению, однако одеяло не пропускало его. Вероятно, он искал вовсе и не меня. Все может быть.

На следующее утро, когда взошло солнце, я пересчитал деньги. Все, как договаривались, — фунты и доллары. Здесь было достаточно, чтобы отослать часть Бетси, а остального вполне хватит на осуществление моих планов. Я прошагал две мили до Чиппинг-Нортона без всяких происшествий и взял такси до аэропорта Бирмингема.

Гранада 24-26 сентября 2001 года

Глава 7

Жена человека, с которым я хотел встретиться в Гранаде, была закутана, как монашка, но оказалась намного миловиднее, чем я ожидал. Когда я пришел, она сидела в одиночестве за прилавком маленького оптового магазина, где торговали восточной едой и специями. Это была одна из жалких лавчонок, которые во множестве расположились на окраине города.

Едва переступив порог магазинчика тем душным днем, я почувствовал, что нахожусь на верном пути. В адресной книге Абу Сейфа находилось много интересных записей. Кое-кого из этих людей я знал, но они находились далеко — на Балканах и в Африке. У меня не осталось права на ошибку, и этот адрес «дружка» в Испании, человека, которого должны были звать Бассам Алшами, показался мне наилучшим вариантом. Внутренний голос подсказывал мне, что нужно ехать сюда, и теперь с деньгами управления я мог это осуществить. Если что-то пойдет не так, я быстро это пойму и отправлюсь в Африку, где, надеюсь, смогу найти одного хорошего знакомого.

— Le puedo ayudar?[7] — спросила женщина за прилавком.

Она была немногим моложе меня и более рослой, чем большинство моих знакомых женщин. Меня поразили ее волевое лицо и удивительно сильные руки. Это и все, что я мог разглядеть. На ней было платье с длинными рукавами, манжеты застегнуты на все пуговицы, и, разумеется, она носила серый платок-хиджаб — символ скромности и благочестия. Это было своего рода униформой жен и сестер членов мусульманского братства. Платок полностью скрывал волосы и был заколот булавкой под подбородком. Тем не менее он эффектно обрамлял высокие скулы и оттенял яркие, темно-карие глаза, которые она не отвела, встретившись со мной взглядом. Кондиционер в магазине отсутствовал, и ей, наверное, было душно в таком одеянии. Она осторожно переступила с ноги на ногу.

— Le puedo ayudar? — повторила она.

— Вы говорите по-английски? — спросил я.

— Да, немного.

— Отлично. — Я старался быть дружелюбнее. — Могу я увидеть мистера Алшами?

— Его нет, — ответила она. Над верхней губой у нее выступила капелька пота.

— Он вернется сегодня?

— Нет. Его нет в Испании.

Я сохранил дружелюбный тон. Наши взгляды встретились.

— Надеюсь, он скоро вернется. Я от его друга.

— У Бассама много друзей, — заметила она.

— Наверное.

Я осмотрел магазин и вдруг подумал, что он может служить отличным укрепленным пунктом — слишком много пеньковых мешков стояло у стен. Но здесь пахло специями, а не песком. Некоторые мешки были открыты, чтобы покупатели могли попробовать содержимое: фисташки, черный перец, зеленый, незнакомый мне порошок, красно-оранжевый порошок, название которого я забыл, кусочки смолы, похожей на карамель, но пахнувшей, как духи. Я взял один и понюхал.

— Incienso,[8] — пояснила она.

— Что, простите? — Я немного говорил по-испански, но не понял, что она сказала.

— В церкви, понимаете? — Она сделала движение рукой, будто что-то раскачивала. — Humo… курить? — Теперь она беспомощно развела руками и рассмеялась.

Я снова поднес смолу к носу и закрыл глаза. Это был почти забытый запах церквей в Сербии, и я глубоко вдохнул его, закрыв глаза.

— Ладан, — сказал я и бросил кусочек назад в мешок.

— Ладан! — повторила она. — Спасибо.

Она достала блокнот и ручку из тумбочки, как школьница, готовящаяся к уроку. Пока она писала, я заметил, что у нее были очень сильные для женщины руки.

Вдоль противоположной стены стояли большие банки, наполненные чем-то жидким.

— Бензин? — спросил я.

— Нет, — рассмеялась она, — мед.

— Мед?

— Miel. Мед. Я правильно говорю? — Она вышла из-за прилавка и открыла одну из банок. Ее темно-серое платье было длинным и бесформенным и полностью скрывало ноги. Взяв пластиковую палочку, она макнула ее в мед, затем подождала, пока густая коричневая жидкость стечет обратно в банку, поймала пальцем последнюю каплю и протянула палочку мне.

— Нет, спасибо, — отказался я.

Она улыбнулась и, не придавая этому особого значения, слизнула сладкую каплю с кончика пальца.

— Сеньор Алшами — ваш отец?

— Он мой муж, — ответила она.

— Он надолго уехал?

— Я не знаю. Его нет уже две недели. Иногда он отсутствует по два месяца. Он не любит рассказывать о своих поездках.

— Разумеется. — Я еще раз обвел глазами магазин и достал из кармана пустой футляр из-под ножа для бумаги Абу Сейфа. — Не знаете, где можно найти нож, который подошел бы к нему?

— Думаю, их везде продают. Но… может, у брата моего мужа. В его магазине. В Альбаисине. — Она посмотрела на меня, затем на часы, висевшие на стене, и пожала плечами. — Сейчас я закрываюсь — время молитвы. Но я напишу вам адрес. Это рядом с церковью Святого Николая. — Она написала детским почерком название улицы. — Где вы остановились?

— Пока нигде.

— У вас есть машина?

— Нет.

— Хотите, я отвезу вас в этот магазин? И я знаю место, где можно остановиться. Встретимся здесь, около магазина… в четыре часа?

— Как вас зовут?

— Пилар. — Она пожала мне руку, задержав ее на несколько мгновений в своей.

— Пилар, — повторил я. — Мусульманское имя?

— Нет, испанское. Но я мусульманка, как и мой муж.

В магазине сотовых телефонов я купил испанскую сим-карту для мобильного телефона, потом уселся в кафе под открытым небом, заполненном рабочими-строителями. Напротив, рядом с кассой, был стенд с открытками — достопримечательности Гранады, которые я еще не осмотрел, виды Альгамбры, Хенералифе, Двора львов. В Боснии я часами слушал проповеди о величии мусульманского мира и о Гранаде. Когда Европа переживала мрачное Средневековье, у мусульман здесь было время расцвета. Но потом они как-то постепенно утратили былую славу. Возможно, христиане оказались более жестокими, безжалостными и голодными. Возможно, просто их время кончилось. Их поставили на колени и разбили на мелкие племена. Это было пятьсот лет назад, но им уже не суждено было по-настоящему подняться.

Большая часть открыток рассчитана на водителей грузовиков, которых не особенно волновали достопримечательности Гранады. На них были изображены женщины с огромными, как подушки, грудями, вылезавшими из крошечных бикини; девушки с голыми попками на пляжах Андалузии, пенисы со смешными нарисованными на них рожицами. «Вива, Испания!»


В «Джамп-старт» зазвонил телефон. Трубку взяла не Бетси.

— Рут? — спросил я. — Моя жена здесь?

— У нас сейчас завтрак в самом разгаре. Разве ты не знаешь? — удивилась Рут, которая была лучшей подругой Бетси в ресторане. — Это ты, Курт?

Я повесил трубку. Я мог перезвонить сегодня вечером или завтра. Не стоило спешить.

* * *
Стальная дверь магазинчика была заперта. Даже под конец дня солнечный свет, отражавшийся от белого здания из шлакобетонных блоков, слепил глаза, отчего зрачки превращались в точки — голова просто раскалывалась от этого света. Я постучал еще раз. К моему облегчению, замок загремел — кто-то вставил в него ключ изнутри.

— Adelante Un momento, por favor,[9] — сказала Пилар.

— Спасибо, — ответил я. — Так мило с вашей стороны.

В темноте магазина я едва различал ее силуэт, лица не было видно совсем. Она закрыла дверь и потянулась к выключателю, но очень медленно, словно чего-то выжидая… но чего?

— Не двигайся, — раздался мужской голос позади меня. — Стой, где стоишь!

Я, разумеется, оглянулся. Но выстрел из дробовика отбил у меня всякую охоту делать это, и я застыл как вкопанный. Что-то посыпалось из мешка, стоявшего у стены.

— Мне не хотелось бы убивать вас, — сказал мужчина с фальшивым британским акцентом. — Но вам придется ответить на несколько вопросов.

— Вы — коп? — спросил я, пытаясь рассмотреть его лицо, но не мог.

— Что вам нужно от Бассама Алшами?

— Помощь, — с готовностью ответил я.

— Я вам не верю. Где вы взяли ножны?

— У Абу Сейфа.

— Он умер.

— Нет! Когда?

— Не ты задаешь вопросы, — оборвал меня мужчина.

Я по-прежнему не мог разглядеть его лица и сконцентрировал все внимание на направленной на меня двустволке. Двустволка двенадцатого калибра на два патрона. Один уже израсходован. Я прикидывал расстояние между нами, когда мне на голову обрушился прут. Удар отшвырнул меня в глубь помещения. Била женщина, еще и еще, подаваясь всем телом при каждом ударе. Я опустился на колени. Ружье по-прежнему смотрело мне в живот. Оно было слишком далеко, чтобы я мог дотянуться до него, но достаточно близко, чтобы при выстреле меня разорвало пополам.

Страх обостряет восприятие, и теперь я вдруг вспомнил, как сладко пахли специи, почувствовал, как остро горячей волной желчь обдала желудок, ощутил солоноватый вкус крови разбитой губы и плитку пола, холодившего щеку.

— Ну-ка сядь! — скомандовал мужчина. — Чего развалился!

Я хотел выполнить его приказ, но всякий раз, когда я пытался это сделать, железный прут опускался мне на плечи или на поясницу.

— Сядь! — крикнул он снова, и я заметил, как он подал женщине знак остановиться. Я перекатился на спину, радуясь, что могу подчиниться ему, и медленно сел. Я посмотрел себе на ноги, удивляясь, что все еще чувствую их.

Мужчина передал оружие женщине. Она взяла его с удивительной легкостью и намного ловчее его. Мужчина хромал. Поначалу я этого не заметил. Быстро, насколько позволяла хромота, он направился в глубь магазина. Очень сильная хромота. Оба-на! Он волок что-то большое и круглое. Хромота стала еще заметнее. Да он просто калека. Я улыбнулся.

— Положи руки на бедра, — скомандовал он.

Я подчинился.

Меня сдавила шина, прижав руки к телу.

Глава 8

— Я знаю, что ты чувствуешь, — заговорил мужчина, — тобой начинает овладевать паника.

Концом стального прута он ткнул насаженную на меня шину. Я упал, как тряпичная кукла, набитая ватой, и мгновение спустя я попытался изогнуться, чтобы ступни, колени и плечи нашли опору на покрытом плиткой полу. Женщина положила ружье между двух больших раскрытых мешков и взяла железный прут. Она со всей силы била им меня по плечам и рукам, нанося удары снова и снова. Затем стала молотить меня по шее и голове, словно хотела вбить меня в пол. Я не мог защищаться и грохнулся лицом об пол. Шина давила на диафрагму, и я не мог вдохнуть. Поток воздуха был перекрыт. Мной действительно овладела паника. Я даже не мог пошевелиться.

— Тебе повезло, — продолжил мужчина. — Я хочу задать тебе несколько вопросов. Когда со мной вытворяли подобное, мне никто не задавал вопросов. Поэтому я не мог дать ответов, которые бы положили этому конец. Так что тебе повезло.

— Повезло, — повторил я, или мне показалось, что я это произнес.

— Ты работаешь на американское правительство?

Про себя я рассмеялся. Не знаю, какой звук был слышен на самом деле.

— Сними с него обувь, — приказал мужчина женщине. Я почувствовал, что у меня с ног стащили кроссовки, затем носки. Она саданула стальным прутом мне по пяткам, боль пронзила все тело.

— Еще раз, — послышался голос.

Новая вспышка боли. Мочевой пузырь не выдержал, затем и кишечник.

— Я… я…

— Ты… — выжидательно прозвучал голос.

— Я — один из вас.

— Ты пришел, потому что… Ах да, потому что Америка пострадала, и ты решил, что, возможно, Алшами к этому причастен. Ведь так? Знаешь, мне трудно понять тебя.

— Я — один из вас.

— Не испытывай моего терпения, — предупредил мужчина.

— Ла Аллах, — начал я вступление к молитве, — илла Аллах, Мухаммед. — Боль, от которой замерло сердце, лишила меня голоса.

— Богохульник! — возмутился он. — Мы не желаем это слушать. Где ты видел Абу Сейфа?

— В мечети Илинга.

— Когда?

— Месяц… месяц назад.

Удар. И еще. Вопросы повторялись. Снова и снова. Много раз. А вместе с ними — и боль. Потом на некоторое время я провалился в сон. Снилось ли мне тогда что-либо — не помню.


Когда я приоткрыл глаза, кошмар все еще был реальностью. Я лежал на полу лицом вниз в крови и дерьме. Шина перекрыла циркуляцию крови в руках, и я их просто не чувствовал. Все тело болело. Больше я ничего не чувствовал, только боль. Но теперь в помещении горел свет, который, как солнце, жег мне глаза сквозь веки.

— Нам надо отдохнуть, — послышался голос, — и как следует поразмыслить. — Я услышал, как он что-то пьет. — Сегодня тебе крепко досталось. Интересно, удастся ли тебе когда-нибудь поправиться? Или ты умрешь? А сейчас ты точно предпочел бы смерть. Видишь? Я знаю все этапы этого процесса. Я очень опытный в этом деле… очень опытная жертва.

Было слышно, как женщина ходит по комнате. Потом мужчина снова что-то отхлебнул.

— Десять лет я провел в тюрьме Тадмор. Ты знаешь, где это? Нет. Ты не знаешь. Это рядом с большой достопримечательностью Сирии. Маленькие английские старушки ходили к развалинам Пальмиры и восхищались языческой башней Баала. Они проходили мимо Тадмора и смотрели в другую сторону. Эти леди отправляли друзьям открытки с описанием потрясающей поездки и, полагаю, даже представить себе не могли, что рядом находилась тюрьма или что можно жить даже вот в такой шине, что на тебе. Выживешь ты или умрешь, мой американский друг, но ты никогда не сможешь сказать, что эта шина была чем-то обычным в твоей жизни. И ты должен быть благодарен мне за это.

Я услышал, как кто-то зевнул. Это была женщина. Она что-то сказала по-испански, и они пару минут переговаривались, затем я услышал, как она идет к двери. Я не знал, куда она направлялась, уйдет ли на всю ночь или скоро вернется. Я не знал ничего, кроме того, что в этот момент меня не били.

— Теперь ты сломлен, — снова заговорил мужчина. — Ведь так?

Я не мог говорить.

— Знаю. У пытки есть своя психология, свои составляющие. Нас никогда не учили этому в медицинской школе… Видишь ли, я врач… Но за десять лет человек может многому научиться и многое узнать о выносливости или ее отсутствии. И в этом есть какая-то… как вы говорите?.. Притягательность.

В Тадморе пытка была публичной. Ты мог понять, насколько сильную боль испытывали другие, глядя на их страдания, слыша их крики, еще до того, как пережил это сам. А раз понимаешь, что значат крики, потому что был свидетелем происходящего, то вырабатывается определенная реакция на определенные звуки… например, треск ломаемой кости.

Я слышал его слова очень отчетливо, но сам, похоже, не мог контролировать звуки, которые издавало мое тело.

— Знаешь, — поделился со мной мужчина, — сегодня я не слышал ничего подобного.

Он замолчал на некоторое время, и каким-то внутренним чутьем я понял, что сейчас избиение начнется снова. Говоривший поднялся, выключил бивший мне в глаза свет и вышел в другую комнату. Я лежал расплющенным лицом на скользкой черепице, и мне было не видно, что он делает, но я слышал, как льется вода.

Неожиданно в магазине зажегся верхний свет.

— Лежи и не двигайся, — приказал он, — и закрой глаза. — Поток холодной воды обрушился мне на голову и шею.

— Спасибо, — прохрипел я.

Вода слабым потоком стекала к сливу в полу. Она была красной от моей крови.

— Всегда пожалуйста, — по-доброму сказал мой мучитель. — Видишь ли, вода — одна из самых больших радостей для человека. Поэтому ее так много в раю и совсем нет в аду. Хочешь еще?

— Да, — выдохнул я.

Он ушел в другую комнату, где снова раздался шум воды. Я попытался изогнуться, чтобы рассмотреть его лицо, но не смог. Каждый мускул шеи и плеч был скован болью. Он встал позади меня.

— Послушай, — сказал он тоном врача, — ты грязный, и я собираюсь снять с тебя штаны, но только для того, чтобы смыть с тебя все это.

Он дважды плеснул воду мне на зад и на гениталии, и я увидел, как нечистоты с потоком воды уходят в сток.

Постепенно я стал понимать, что за игру он ведет. Когда он меня бил в темноте, то был плохим копом. Включив свет и обдав меня благословенной водой, он превратился в хорошего копа. Сначала он вызывал страх, теперь — признательность. Я прекрасно понимал, как работает его чертов ум, но был благодарен ему за воду.

— Скоро вернется Пилар, — сообщил он, — и нам придется начать все сначала, если только… — он подождал, пока я осознаю сказанное, — если только ты не расскажешь о себе чуть больше и о том, что ты здесь делаешь.

— Я… незнаю.

— Скверное начало.

— Я испугался…

— Продолжай.

— Я сильно испугался после того, что произошло в Нью-Йорке.

— С чего бы это?

— Я был моджахедом.

— Правда? Вот так неожиданность!

— Да, был! Мой отец родом из Боснии. Я был в Цазине, в Зенице.

— Среди моджахедов много шпионов.

— Я не знаю.

— Может, ты и моджахед. А может, шпион. Возможно, и то и другое. Это не так уж плохо. Во всех нас много чего намешано.

Он хотел внушить мне надежду, чтобы потом можно было отнять ее у меня. Допрос не должен был закончиться быстро, а к тому моменту, когда он все же кончится, я должен быть мертв. Я не знал, имело ли это для меня какое-нибудь значение. Мне здорово досталось. Очень здорово. И с чего это я взял, что смогу спасти Америку? Или хотя бы свою собственную семью? Бетси. Мириам. Мысль о них должна была бы придать мне сил, но на деле лишила меня последней надежды. Изможденное от боли и страха тело сдалось. Я больше не мог сопротивляться.

Мокрая шина стала слегка соскальзывать. Я попытался пошевелить пальцами рук, на которых лежал, но они потеряли всякую чувствительность. Ногами я чувствовал прижатые к ним руки, но руки не чувствовали ног. Нужно было сосредоточиться на этом. Я, насколько хватило сил, втянул живот, чтобы дать возможность восстановить циркуляцию крови в руках. Шина снова стала подвижной, но в этот момент у меня потемнело в глазах от боли.

— Мы все идем на компромисс с силой, — послышался голос. — Ты когда-нибудь заключал соглашение с Богом?

— Нет.

— Вижу, ты еще не утратил способность лгать. Я больше не стану задавать тебе вопросы до возвращения Пилар.

Он вышел и некоторое время отсутствовал. Вернулся он со стаканом чаю. Я почувствовал запах мяты. Тогда я заговорил:

— Я пришел к Абу Сейфу за помощью.

— Больше никакой лжи, — отрезал он. — Абу Сейф мертв. Убит. И из того, что мне известно, получается, что убил его ты. Ты ведь не убивал его?

— Нет.

— Ты — его убийца, не так ли?

— Да.

— А, — протянул мужчина. — Ну наконец-то. В этом главная проблема пытки: как понять, что человек говорит правду?

— Пожалуйста, — взмолился я. — Пожалуйста, выслушайте меня.

Он отхлебнул чай и никак не отреагировал. Я начал всхлипывать.

— Пожалуйста… пожалуйста… — Я продолжал повторять эти слова, пока они не утратили для меня своего значения.

— Люди скажут что угодно, лишь бы боль прекратилась, — сказал хромой. — Все. Если есть время, то полученную информацию можно проверить, посмотреть документы. Но если нет ни информации, ни документов, как можно определить, что правда, а что нет? В таком случае боль становится единственным мерилом истины. Боль да еще чутье следователя.

— Пожалуйста… выслушайте.

— Но ты понимаешь, что можешь угодить в еще одну ловушку. Наступает момент, когда следователь не верит уже ничему, если это не следствие боли. Ничему. Как ты думаешь, я тебе сейчас верю?

В пальцах стало покалывать, возникло болезненное ощущение, как это бывает после долгого онемения. Я лежал неподвижно и как мог пытался направить всю оставшуюся энергию в руки, чтобы можно было пошевелить пальцами.

На улице послышался звук подъезжающей машины. Дверь в магазин отворилась, и вошла женщина. Теперь на ней были голубые джинсы, кроссовки и что-то вроде рабочей блузы, а голову и шею прикрывал черный хиджаб. Она положила сумочку на прилавок, как будто ей предстояла обычная рабочая смена.

Они с незнакомцем пару минут переговаривались на испанском. Свет у меня над головой погас, а галогенная лампа снова светила мне в лицо, как солнце из черноты космоса. Но больше ничего не произошло. Они продолжали разговаривать. В магазине снова открылась входная дверь, значит, там кто-то оставался. Я слышал, как заработал двигатель и как звук становился все слабее и слабее, по мере того как автомобиль отъезжал. Кто-то прошел в дальнюю комнату и поставил кипятить воду. Ритуал пытки возобновится довольно скоро, но они заставят меня ждать его и постоянно думать о том, что это вот-вот начнется.

Глава 9

Когда понимаешь, что ты — покойник, уже ничто не сдерживает. Врач своими разговорами пытался зажечь во мне слабый огонек. Пока он говорил, я вел себя очень осторожно. Но я знал, что мне крышка. И моя уверенность в этом перевешивала все то, что он пытался мне внушить. Сейчас у меня было только одно представление о рае: я хотел взять то ружье и с большим удовольствием нажать на спусковой крючок. Вероятно, там больше не было патронов. Может, поэтому его и оставили на мешке с этими чертовыми фисташками, где-то там, в темноте. Наверное, его здесь вообще не было. Его могли забрать, когда я отрубился. Может, мне вообще не удастся вспомнить, где оно находится. Как знать? И кому до этого какое дело? Если мне пришел конец, то я и так уже получил по полной программе. Свобода была лишь другой формой фразы: «Мне нечего терять». И после разговора с врачом я чувствовал себя абсолютно свободным.

Из соседней комнаты донесся стон. Стонала женщина. Я задрожал. Что бы она там ни делала, я надеялся, что это займет ее на некоторое время.

Лицо и плечи заскользили по полу, когда я попытался, отталкиваясь ногами, продвинуться в сторону ружья, которое, как мне казалось, находится где-то слева от меня. Слишком медленно. Я перекатился так, что шина оказалась у меня под поясницей. Вспышка света, острая, слепящая боль. Но я продолжал двигаться. Я изо всех сил отталкивался ногами, и мне удалось передвигаться быстрее. Еще быстрее! Неожиданно я уткнулся лицом в пеньковую ткань мешка и вдохнул какие-то специи, похожие на истолченный в муку огонь. Я давился и кашлял, но удержался от падения и остался стоять на коленях. Затем, чуть повернувшись, я наткнулся на другой мешок. Еще один удушающий порошок. Потом фимиам. Щекой я почувствовал холод вороненой стали.

Внезапно зажегся верхний свет. Она шла из дальней комнаты. Пускай идет. Пусть подойдет поближе. Совсем близко. Опускаясь, я согнулся над мешком. Шина, облепившая меня вокруг живота, погрузилась в рассыпавшееся содержимое мешков. Я не ожидал такого поворота событий, но это спасло меня. Теперь у меня была точка опоры. Ружье оказалось подо мной, дуло направлено в сторону комнаты. Я согнулся над ним, погружая шину еще глубже в мягкое содержимое мешка, чтобы было удобнее взяться за ружье. Вот и спусковой крючок. Ружье ожило — горячий ствол упал мне на ноги, в ушах зазвенело. Я постарался, насколько позволяла шина, согнуться, ожидая, что меня забьют до смерти. Но ничего не произошло. Я встал и осмотрелся.

Она лежала на полу. Выстрел, как укус огромной акулы, вырвал большой кусок у нее в боку, кости правой руки почти полностью обнажились. Кровь и куски плоти забрызгали белые мешки с крупой, стоявшие у противоположной стены. Из-под разорванной рабочей блузы виднелась длинная белая обнаженная нога, спина неестественно изогнулась. Пару секунд женщина дрожала и извивалась в агонии, потом затихла и умерла. Ее платок, застегнутый под подбородком, намок от крови, текшей изо рта и из носа.

Я добрался до прилавка и, зацепившись шиной за его край, медленно содрал ее с себя. Руки дрожали, меня всего трясло, и я не мог двинуться с места. В дальней комнате рядом с аккуратно сложенными джинсами, которые она оставила на стуле, я нашел ее сумочку и вытряхнул содержимое. Мария Пилар Секо де Шами. Там был указан ее домашний адрес. Спотыкаясь, я подобрал с пола свои брюки и потащился к раковине, чтобы как можно тщательнее и быстрее их выстирать. Я натянул их мокрыми и вышел в жаркую ночь Гранады.


Полицейские в больнице, разумеется, мне не поверили, когда я рассказал, что я — обычный турист, которого избили и ограбили. Но город жил за счет туризма, и если жертва не хочет подавать жалобу, полицейские не станут превращать рутинные расспросы в допрос. Они не спросили меня о Пилар, и я подумал, что ее найдут только через несколько дней, когда запах трупа перебьет аромат специй.

Я отправился к ней домой на следующий день после ее смерти. У меня были ключи, которые я взял у нее в сумочке. Прежде чем войти в дом, я следил за обстановкой около двух часов, стоя на противоположной стороне улицы. Квартал был большим и современным, но здания выглядели обветшалыми. Утром здесь мало народу. Несколько женщин, изредка появлялись мужчины. Но никто из них не хромал, и никто не был похож на доктора, лицо которого я представлял смутно.

В квартире царила стерильная чистота. В маленькой спальне напротив двери стоял компьютер. Жесткий диск отсутствовал. Не было ни дискет, ни дисков. Все чисто.

Я стал рыться в шкафах, тумбочках, заглянул под кровать. Довольно странное жилище. Ни свадебных фотографий, ни альбомов. Я решил, что детей у них тоже не было.

На стене в гостиной висела раскрашенная табличка с надписью на арабском языке: «Аллах». Я заглянул под нее. Ничего.

Ничего.

Телевизор. Под ним коробка с дешевыми видеокассетами. В основном фильмы о кун-фу, о которых я никогда не слышал.

Проверил автоответчик. Никаких сообщений. Заглянул в мусорные ведра в поисках каких-нибудь клочков бумаги, рецептов, чего угодно, что дало бы мне хоть какую-нибудь зацепку. Но они были чистыми и пустыми.


Надпись на клочке бумаги, который дала мне Пилар, немного озадачил таксиста. «Альбацин?» — спросил он. Я кивнул. Он внимательно посмотрел на меня, словно пытался читать мои мысли по синякам у меня на лице. Он поехал вверх по узкой извилистой улочке. У переулка, куда его автомобиль уже не мог протиснуться, он остановился и заявил: «Алджибе дель Гато. Он небольшой. Вы найдете дом номер четыре».

Но дома номер четыре там не было.

Я осмотрелся в поисках магазина для туристов или какой-нибудь лавки, где могли продаваться сувенирные ножи для резки бумаги. Потом стал изучать вывески на улице подробнее. «Кале Алджибе дель Гато». В одном конце переулка находилась надпись: «Кале Мария де ля Миель». На другом — «Кале Пилар Секо». Опять ничего.


— Ресторан «Джамп-старт», лучшие гамбургеры в Канзасе, чем могу помочь?

— Привет, милая.

— Привет, незнакомец.

— Как вы все там поживаете?

— «Все» — хорошо. А моя маленькая девочка — не очень.

— Что это значит?

— Она скучает по своему папе.

— Он тоже скучает по ней. Он так по ней скучает, что ты и представить себе не можешь. И по ее мамочке тоже.

Повисла долгая пауза.

— Ты получила посылку?

— Еще вчера.

— Хорошо. Очень хорошо. Но, знаешь, кое-кто может перестать платить.

— Что это значит? О чем ты говоришь?

— Я хочу сказать… я хочу сказать, ведь это была хорошая посылка?

Там было двадцать пять тысяч долларов.

— Очень хорошая, но я не понимаю, что происходит. О чем ты говоришь? Ты перестанешь играть в эту дурацкую игру?

— Да.

— Мне не нужны эти проклятые деньги, я хочу, чтобы ты вернулся.

— Конечно.

— Тебе не кажется, что президент, армия и американское правительство смогут обойтись и без тебя?

— Нет. Я… я не могу сейчас говорить. Мне пора, милая.

— Трус! — крикнула она в трубку. — Ты просто трус!


Безумно хотелось спать, и на час или два я отключился, но потом действие обезболивающих кончилось, и ноги, плечи и грудная клетка болели невыносимо. Я вколол себе ибупрофен. «Леденцы для рейнджеров», как мы их называли. За неимением морфия это было самым лучшим средством. В соседнем номере был еще один американец. Такой пьяный, что едва держался на ногах, когда шел по коридору в ванную комнату, чтобы извергнуть содержимое желудка. Случалось это довольно часто. Один раз он прислонился к моей двери, и я подумал, что его вырвет прямо здесь. Я выключил свет и приготовился к драке. На нем были только кальсоны. Он уставился на меня блестящими синими радужками, которые выделялись на фоне красной паутинки сосудов белков глаз. Думаю, он меня даже не увидел, но сумел подавить тошноту и потащился дальше.

Комната в гостинице была похожа на камеру, наполненную неподвижным горячим воздухом. Ничто не могло отвлечь меня от крутившихся в голове мыслей, и когда я очнулся в темноте, думая о Бетси, то почувствовал, что сердце у меня словно рассыпалось в пепел.

Я думал, что не могу сдаться, но понимал, что и продолжать не в силах. Разве может быть что-то более важное, чем мое возвращение в Канзас? Если я не вернусь домой, то могу потерять все, что пытался защитить. Но как мне защитить их от моего прошлого? И что будет, если поднимется вторая волна террора? Я надеялся, что Гриффин, управление и эти проклятые федералы справятся со своими обязанностями лучше, чем я. Затем я подумал, что, наверное, самое время помолиться, но сразу же возненавидел себя за эту мысль.

После Боснии и после того, как я чуть было не выпустил в мир страдания и кошмар, я понял, что людям лучше не просить помощи у Бога, потому что ответы, которые, как им кажется, они слышат, ужасающи. Я лежал, глядя в потолок. Да. В этом я прав: лучше искать Бога, чем найти его. Я искал, и пока я искал, я был хорошим парнем. Но когда мне показалось, что я его нашел, я стал самым отпетым мерзавцем.

Курт, тебе нужны не молитвы, а аргументы. Должно же быть какое-то объяснение тому, что ты видел. Алшами может быть кем угодно — врачом, террористом, палачом, но он еще и бизнесмен. Импорт-экспорт. Он продает специи и продукты. Где их берет? Я был не в состоянии анализировать. Но я мог начать работу.

В коридоре пьяницу выворачивало наизнанку. Я заглянул в открытую дверь его комнаты — на полу перед кроватью валялся паспорт.


Маленькое, похожее на лавчонку интернет-кафе в центре Гранады было все еще открыто, и даже с улицы я слышал звуки выстрелов, взрывов и стоны умирающих. Несколько подростков с остервенением резались в «Квейк-3» или «Контр-страйк» — интерактивные стрелялки с темными коридорами, таинственными врагами и воображаемыми террористами. Шум раздражал меня и вызывал волнение. Несколько мальчишек погрузились в интерактивный американский футбол, и я часто ловил себя на том, что смотрю в чужие мониторы. Я чувствовал себя игроком, который бежит через поле, ожидая подачи. Вырываюсь вперед, но не знаю ни расстановки сил, ни даже как выглядит нападающий.

Сосредоточься. Читай. Прошло только две недели с момента нападения на Нью-Йорк и Вашингтон, и на бесплатных интернет-сайтах было выложено огромное количество информации: газетные статьи, судебные документы, бесконечные мнения аналитиков. Дома американцы все еще скорбели, все еще изучали сведения, известные им о людях, которые находились в самолетах смертников. Их скорбь вызывали не только гибель людей и разрушения, они не просто хотели мести. За их горем и гневом стоял вопрос, который они не переставали задавать себе: «Как получилось, что эти девятнадцать человек жили, работали, ели, пили и радовались вместе с нами, здесь, на земле Свободы, и не научились любить нас?»

За рубежом президент Буш привлек всеобщее внимание к Афганистану: Усама, «Аль-Каида», «Талибан» и все эти «агенты зла» в Кабуле и Кандагаре. Между тем европейцы арестовывали обычных подозреваемых в терактах — людей, за которыми они следили годами. Но существовала серьезная проблема, и достаточно было заглянуть в газеты, чтобы понять: люди, захватившие самолеты АА077, АА011, ЮА175 и ЮА093, действовали не из Афганистана. Их операциями руководили из Европы и из Америки. И они никогда не были обычными подозреваемыми. Теперь их миссия завершилась, а с ней и их жизнь. Этот след вел в тупик.

Я извлек немало информации из сообщений прошлых лет. Было много статей об алжирце, задержанном на канадской границе в конце 1999 года с бомбой, которой он собирался взорвать международный аэропорт в Лос-Анджелесе. Он выдал сообщников, стал свидетелем обвинения и давал показания в суде об операциях Усамы. Он сообщил, что лагерь для подготовки террористов в Афганистане был интернациональным, рассказывал, что видел там шведов и немцев, говорил, что видел, как собак убивали цианидом, и знает, что его собираются распылять вблизи больших зданий, и это приведет к смерти сотен людей. Еще он рассказал о человеке, который принимал добровольцев, отправляющихся на священную войну, когда они приезжали в лагерь, и давал указания, куда им направляться. Его звали Абу Зубаир. Новобранцев присылали к нему в Пакистан, где он осматривал их своим единственным здоровым глазом.

Абу Зубаир был тем человеком, который окончательно отделял акул от мелюзги. Но в 1999 году Абу Зубаир пропал из поля зрения. Похоже, никто не знал, куда он делся. Возможно, он находился сейчас в Афганистане, но точно так он мог находиться в одной из пакистанских тюрем. А может, он исчез, потому что был единственным человеком, который знал каждую рыбешку в море, и теперь получил новое предписание: подготовить вторую волну террора.

Но больше всего меня заинтересовало прикрытие Абу Зубаира. Он торговал медом. В книге Абу Сейфа было несколько адресов экспортно-импортных компаний. После того как я сверил информацию по всем этим фирмам, оказалось, что у них есть один общий продукт, независимо от того, где они находились — в Нью-Йорке, Гранаде, Адене, Пешаваре или Найроби. И не имело значения, как они назывались — «Товары Шами», «Сладости Асла». Это был мед.

Я ушел из интернет-кафе около трех часов утра. Выстрелы, стоны и взрывы все еще отзывались эхом на улице. Вдалеке я увидел Альгамбру. Возможно, это действительно было величайшим достижением ислама. Я не знаю. Не видел ее вблизи. Но с того места, где я находился, она соответствовала моим представлениям об Аламуте — городе, где Горный старец жил во времена крестовых походов. Там он создал рай и убеждал своих последователей в том, что у него есть ключи от него, прежде чем отправить их сеять ужас по всему миру и через века.


С наступлением ночи улицы спального квартала, где жили Пилар и Бассам Алшами, становились безлюдными. В одном или двух окнах горел свет, но на главной улице и в прилегавших к ней переулках царила мертвая тишина. Мои шаги гулко простучали на лестничной площадке, поворот ключа в замке отозвался эхом в пустом коридоре.

Придя сюда во второй раз, я не знал точно, что искать. С тех пор как я покинул квартиру, в ней ничего не изменилось. Шторы по-прежнему были опущены. Маленький восточный ковер в прихожей все еще был откинут. В комнате, где стоял компьютер, царил все тот же беспорядок.

В ящике около телевизора лежало около дюжины видеокассет, некоторые — в коробках, другие — без. Я стал вставлять их в видеомагнитофон и включал быстрый просмотр. Они были даже не из Гонконга. Большая часть выглядела так, словно их делали на Филиппинах. Единственным фильмом с Брюсом Ли был «Выход Дракона». Но, открыв коробку, я обнаружил, что на кассете не было этикетки.

Оказалось, что это домашнее видео. Первая сцена была снята на улице, люди в основном были черными. Мужчины в рубашках с короткими рукавами, некоторые — в галстуках. На паре магазинных вывесок красовалось слово «Найроби», поэтому я решил, что именно там все и снимали. Женщина — блондинка в шляпе-сафари, в рубахе и брюках цвета хаки — стояла на людной площади. За спиной у нее торчало два небоскреба и еще какие-то невысокие здания. Африканцы прогуливались позади нее, не обращая на женщину никакого внимания. Теперь она стояла на противоположной стороне улицы напротив магазина подарков и сувениров между двумя вырезанными из дерева жирафами и махала рукой. Затем она же на другой улице и по-прежнему махала рукой. Снова уже виденный небоскреб. Черное стекло в обрамлении белых каменных стен. Парковка с охраной у входа. Еще одно невысокое строение. Много машин. Шум движения. Африканцы в рубашках с короткими рукавами и в галстуках. Прошел уличный торговец с тележкой, на ней — разноцветные фрукты. Блондинка в шляпе снова махала рукой. Знакомый небоскреб и низкое здание за ним. Она обернулась, посмотрела на них, потом взглянула в камеру и помахала рукой.

Я промотал эту часть пленки. Женщина махала рукой и поворачивалась, а позади нее над невысоким зданием развевался американский флаг. Я промотал всю пленку и стал смотреть ее снова. За исключением сцены с жирафами во всех эпизодах фигурировало одно и то же невысокое здание. Теперь я разглядел охрану вокруг него. Еще одна сцена с парковкой, потом — эпизод с постом охраны перед ней. И на всех кадрах блондинка в шляпе махала рукой и смеялась. Из-за шума машин было невозможно расслышать, что она говорила, но, похоже, она считала, что человек с камерой, не проронивший за все время ни слова, был самым забавным существом на земле. На записи не было даты. Но я знал, что его сняли до августа 1998 года. Здание на заднем плане было американским посольством в Найроби. 7 августа 1998 года его взорвала группа боевиков из «Аль-Каиды».

Экран стал серым, по нему побежал «снежок». Я стал искать бумагу и ручку, чтобы сделать кое-какие заметки. В комнате с компьютером я нашел огрызок карандаша и желтую оберточную бумагу.

«Más lento. Muy, muy lentamento.[10] — Голос донесся из гостиной. Голос врача. — El cinturón». Я почувствовал, как у меня внутри все похолодело. Голос был записан на пленке. «Primero, el cinturón».[11]

Глава 10

Кассета все еще крутилась. Блондинка находилась в помещении, похожем на большую комнату в отеле. Белые шторы опущены, и все же в комнате достаточно светло. На ней уже знакомая шляпа-сафари. Она смотрела на свой живот и расстегивала пуговицы на рубашке, под которой была короткая футболка, не доходившая до пупка и плотно облегавшая тяжелые груди. На футболке было что-то написано. У нее был плоский живот, и она слегка напрягла мышцы, позируя перед камерой. Блондинка расстегнула парусиновый пояс.

Женщина стояла у кровати, а на переднем плане я видел голые мужские ноги. Правая была высохшей, ее покрывали шрамы. «Дай мне пояс». Он протянул руку. Она смотрела в объектив, раскачивая перед ним поясом. Только теперь я узнал в ней Пилар.

Она сняла рубашку, бросила брюки на пол и встала перед камерой, положив руки на бедра. На ней не было ничего, кроме трусиков, шляпы и футболки. На футболке я прочитал надпись: «Дружок». Потом она сняла шляпу и потрясла головой. Светлые крашеные волосы, густые и тяжелые, как грива, каскадом упали ей на плечи.

Это была женщина, которая так тепло пожала мне руку, так больно била меня металлическим прутом и так быстро умерла. Пленка продолжала крутиться.

Она сняла футболку и трусы и стояла перед камерой нагая. В ней не было ничего возбуждающего фантазию. Никакой скромности. Обнаженная, она была полна такой же решительной самоуверенности, как и задрапированная с головы до ног. На руках и животе у нее мягко вырисовывались мускулы. Ее тело было совершенно лишено волос.

В зеркале позади нее я увидел человека с камерой. Рубашка расстегнута, без брюк, и он был явно возбужден. Но камера скрывала его лицо. Я разглядел только седые волосы и черную, с проседью, бороду.

«Положи камеру на стол», — сказал он. Она взяла продолжавшую работать камеру. Теперь было видно всю кровать, но свет, падавший из окна позади нее, превращал мужчину в темный силуэт.

Пилар развела его ноги и стала тереться о его пах, опутывая поясом его талию и связывая руки. Она поднялась на коленях, он изогнулся под ней и перевернулся на живот. Она целовала и кусала его плечи, затем — поясницу, спускаясь все ниже. Когда она приблизилась к заднице, то просунула руку между его ног и сжала член. Теперь ее язык был у него между ягодиц. Она задержалась там на некоторое время, потом стала целовать его ноги, лаская языком шрамы, потом спрыгнула с кровати и стала лизать его ступни, пальцы и… конец пленки.

— М-да, — сказал я в пустой квартире, — да ты просто больной сукин сын! Но как же ты выглядишь?

Я снова стал просматривать отдельные фрагменты пленки, где, как мне казалось, можно было бы рассмотреть его лицо. Я настраивал цвет и контрастность; самое лучшее изображение, которое мне удалось получить, было в сцене, где он лежал, распростершись на кровати, глядя в объектив камеры. Но его лицо было сильно затемнено и искажено экстазом или ужасом, а может, и тем и другим. Поэтому я не был уверен, что смог бы узнать его при встрече.


На следующее утро я отправил кассету Маркусу Гриффину, здание ведомства № 2А, Лэнгли, Виргиния. К кассете приложил записку без подписи:

«Тебе это понравится. Обязательно посмотри кино до конца. Женщина — Пилар Алшами, она умерла. Мужчина — скорее всего доктор Бассам Алшами. Он провел десять лет в сирийской тюрьме Тадмор. Возможно, участвовал в исламском сопротивлении. Теперь он торгует медом. Я уверен, что он знает, где плавают акулы».

Я послал кассету обычной почтой. Это давало мне немного свободного времени.

Южная Африка Октябрь-ноябрь 2001 года

Глава 11

Мухи с ярко-красными глазами ползали по карте Кении, висевшей на стене благотворительного фонда помощи развивающимся странам. Карта была усеяна крошечными коричневыми точками в районе озера Виктория и на западе страны, но было трудно понять, какие из этих точек обозначали населенные пункты, а какие — засиженные мухами места. Однако опасная зона на востоке была обозначена четко: целая провинция у границы с Сомали, окрашенная в черный цвет.

— Похоже, по этой стране опасно путешествовать без охраны, — заметил я.

— Мистер Фаридун скоро примет вас. Не хотите присесть? — произнес с индийским акцентом секретарь.

— Спасибо, — сказал я и вернулся к карте. Даже в мирное время номады[12] кочевали по провинциям у границ Сомали. Но мирные времена остались теперь лишь в воспоминаниях. Войны стерли, перечертили, а затем снова стерли проходившую там границу. Сотни тысяч беженцев из Сомали прятались в окрестностях города под названием Дадааб. Засуха и наводнения, голод и жажда превратили это место в пустыню, где каждый мог найти убежище при наличии денег, оружия и покровительства правильно выбранного Бога. Посредине выкрашенного в черный цвет участка были воткнуты три маленькие булавки — проекты фонда.

— Мистер Фаридун готов принять вас, — сообщил секретарь.

За большим металлическим столом сидел человек лет сорока, в белой рубашке с короткими рукавами и галстуке, лицо — чисто выбрито. Его кожа имела серый оттенок. Он поприветствовал меня дружелюбной, но сдержанной улыбкой. Было видно, что он пытается вспомнить меня.

— Когда я был в Боснии, то носил бороду, — сказал я. — Но это было девять лет назад.

Он заглянул мне в глаза, потом посмотрел на руки, затем — снова в глаза.

— Подрывник! — вспомнил он.

— Меня так называли?

— Да, а еще Американец.

— Конечно.

— Вы были одним из тех, кто взорвал тюремный лагерь четников?

— Да.

— Потрясающе. Это, наверное, самый смелый поступок из тех, что были совершены в те дни. Вы многим спасли жизнь.

— Ладно, — отмахнулся я, — это давняя история.

Мистер Фаридун посмотрел на меня с улыбкой.

— История все учитывает, — заметил он.

— Каждый из нас получает свое, — сказал я.

— Да, — согласился он, — верно! — Он раздвинул бумаги на своем столе, словно убирал все, что разделяло нас. Затем жестом пригласил меня сесть. — Что привело вас сюда?

— Мне всегда хотелось побывать в Африке. Мой брак… понимаете, у меня возникли кое-какие личные проблемы и много свободного времени. Поэтому я и приехал.

— Зачем?

— Я прибыл сюда, как говорится, на честном слове и на одном крыле. А потом я вспомнил о вас.

— Правда?

— Да, — подтвердил я. Он знал, что я лгу. Ему просто хотелось узнать почему. — Да, — повторил я, — и пока я здесь, я могу быть вам полезен.

— Понятно, — протянул мистер Фаридун. — Хотите сказать, что вам нужна работа?

— Я хочу сказать, что если у вас найдется для меня какое-нибудь дело, которое может занять несколько недель или месяцев, то буду счастлив помочь вам. Даже на добровольных началах.

Мистер Фаридун рассмеялся:

— Вы хоть знаете, чем мы занимаемся?

Я не знал. Я даже не знал, на чьей они были стороне. Когда я увидел этого Фаридуна и его благотворительный фонд в адресной книге Абу Сейфа, то не был до конца уверен, что это тот самый человек, которого я встречал в Боснии. На Балканах было очень много благотворительных организаций, и с ними было связано слишком много народу из самых разных мест земного шара. Были люди из Саудовской Аравии, из Ирана, но попадались и более загадочные типы. Например, сотрудники Исмаилитской благотворительной конторы. А на тот момент я не имел ни малейшего представления о том, кто такие исмаилиты. Я не знал ничего о древнем культе ассасинов или современной благотворительной деятельности Ага-Хана. Мне было лишь известно, что у них был свой благотворительный проект в Боснии. Они помогали распространять среди населения пожаробезопасные печи, которые могли служить отличным прикрытием для перевозки тяжелых металлических предметов: ружей, гранатометов или даже минометов. Тогда я думал, что именно этим они и занимались. Помню, мне понравился Фаридун. Интуиция и то, что я читал об исмаилитах, подсказывали мне, что он мог дружить с британскими и индийскими спецслужбами. Или вести собственную игру. А может, он и на самом деле занимался добрыми делами. Не исключаю, что был и четвертый вариант. Я рассмеялся:

— Честно говоря, нет. Я не знаю, чем вы занимаетесь.

— Уверен, что не знаете. Мы главным образом занимаемся изготовлением ульев. Помогаем людям, у которых ничего нет, превратить их примитивную экономику в нечто большее. У нас вряд ли найдется работа для подрывника.

— Последние восемь лет я работал плотником.

— Полезные навыки, — признал Фаридун.

— И конечно, есть еще одна область, где я мог бы вам пригодиться. Обеспечение безопасности.

— Безопасность. — Фаридун откинулся на спинку стула и покачал головой, по-прежнему улыбаясь. Он о чем-то раздумывал. — Чем конкретно вы занимались после того, как покинули Боснию? Вы сразу порвали с джихадом?

— После Боснии… после того, как я провел ту ужасную ночь в лагере пленных… да, я ушел. Я понял, что подобная война ничего не решит. Я вернулся домой. Осел там.

— Вы со Среднего Запада, не так ли? Это заметно по акценту, хотя точнее определить не могу.

— Из Канзаса, — уточнил я, немного озадаченный.

— Ну конечно. — Он снова откинулся назад. — Совершенно верно. — Его улыбку было нелегко понять. — Мы многому научились в Боснии, не так ли, Курт?

— Но этого было недостаточно, чтобы остановить то, что случилось одиннадцатого сентября.

— А если бы вы могли это предотвратить, вы бы сделали это? — Он наклонился вперед. — Не торопитесь отвечать.

— Да.

— Я имею в виду тогда, — сказал он. — Стали бы вы делать это, если бы вернулись в то время? Когда вы были в Боснии? — Он прислушался к моему молчанию. — Вы были в доме Ансара в декабре 1992 года?

— Да.

— Высокий вежливый араб, который приходил туда. Очень высокий. Очень вежливый. И, говорят, очень богатый.

— Я видел его. Но издалека. Это было ночью.

— И вы знаете его имя?

— Усама.

— И если бы вы знали, что он сделает, убили бы его тогда?

— В то время я был совершенно другим человеком.

— Да. Наверное. — Фаридун откинулся на спинку стула, кивнул и улыбнулся: — Что вы делаете завтра утром? Я сомневаюсь, что смогу взять вас на работу, но, возможно… — похоже, он подыскивал нужное слово, — нам понадобится консультант.

* * *
— Ресторан «Джамп-старт», лучшие гамбургеры в Канзасе, чем могу помочь? — Рут снова работала в паре с моей женой.

Я повесил трубку и опять лег на огромную кровать в гостинице «Найроби-холидей». Боже, как я устал. Боже, как у меня все болело. Мини-бар манил меня, но подняться сил не было. Я закрыл глаза и попытался вспомнить вкус холодного пива. Прошло не так уж много времени с тех пор, как я в последний раз его пил, но это было в Канзасе. Еще до того сентябрьского четверга, когда все изменилось. Когда это было? Недели три назад? Чуть меньше трех недель. И я пил пиво… в воскресенье. Мы поехали с Мириам на пикник у озера. Туда вели безлюдные, даже по воскресеньям, тропинки. Несколькими годами ранее мы с Бетси нашли чудесное место, где деревья росли около самой воды, и нам казалось, что оно принадлежит только нам. Наверное, именно так это и было. Мы стали брать с собой Мириам, когда ей не исполнилось еще и года, а теперь она сама показывала нам дорогу. В то воскресенье мы ели приготовленные Бетси фаршированные яйца, жареного цыпленка и картофельный салат. Я запивал все это пивом «Корс-лайт» из кулера. Оно было таким холодным, что напоминало родниковую воду. О Боже, когда это было…

— Ресторан «Джамп-старт», лучшие гамбургеры в Канзасе, чем могу помочь? — снова подошла Рут, и я опять повесил трубку.

Взяв экземпляр «Кения лайф мансли» с прикроватного столика, я стал пролистывать страницы с фотографиями знаменитостей, приезжавших в страну на сафари или с благотворительными визитами. Среди них был бывший президент США Джордж Буш-старший, сфотографированный с Ага-Ханом на открытии культурного центра в Момбасе. На снимке старый Буш выглядел почти таким, каким я запомнил его на фотографиях времен войны в Кувейте. Он держался с достоинством, но был немного смущен. Ага-Хан стоял перед ним, преисполненный уверенности в себе, с улыбкой, уютной, как старые деньги. Преданные исмаилиты привыкли высоко ценить своего лидера. Так всегда писали о них; об этом складывалось много историй и мифов. Но теперь исмаилиты изменились. Они стали другими. Скрытными. Современными. Заботились о себе, защищали свои представления о вере. У них не было мечей, их заменили портфели.

Горный старец больше не руководил ими. Его крепость в Аламуте была разрушена монголами, а последователи превратились в малочисленную религиозную секту в Персии, которую объявили вне закона. В Британии решили, что они могут быть полезны, и перевезли их в Индию во времена Раджа. Британцам всегда нравилось работать с меньшинствами, которые видели в них защиту. В Индии исмаилиты не обрели ни одного друга, кроме английской короны, и поэтому служили ей верой и правдой более сотни лет. Они расселились по империи: от джунглей Уганды до самых далеких гор на северо-западе Пакистана. Когда империя рухнула, они пошли своим путем, стали отстаивать свои интересы, в чем бы они ни заключались. Агаханы превратились в плейбоев, филантропов и проводили время с экс-президентами. Но почему адрес Фаридуна был в компьютере Абу Сейфа?

Я погасил свет и, нащупав рукой пульт, стал нажимать на кнопки, пока не нашел Си-эн-эн. На экране выступал президент Буш. «Битва началась», — объявил он.

Глава 12

По мере развития военных действий в Афганистане в телевизионных выпусках сообщалось только о крылатых ракетах и истребителях. Из Кабула пришло несколько видеорепортажей на тему «бомбы разрываются в ночном небе», их крутили снова и снова. Они выглядели так, словно их хорошенько перемонтировали. Но ничего нельзя было сказать наверняка.

Я позвонил в Канзас.

— Ресторан «Джамп-старт»…

— Рут, я хочу поговорить со своей женой.

— Это ты, Курт?

— Рут, поскорее. Пожалуйста.

— Ты слышал, война началась?

— Я слышал. Пожалуйста.

— Ты где-то там, рядом? Понимаешь, о чем я?.. А, Бетси! Бетси, это Курт. Он говорит, что…

По-видимому, Бетси вырвала трубку из руки Рут.

— Курт, ты где?

— Это очень-очень далеко от Афганистана.

— Ах, — вздохнула она, — слава Богу! У тебя все хорошо?

— Все отлично, за исключением того, что я по тебе скучаю! У вас с Мириам все нормально?

Она на секунду заколебалась.

— Да. Все замечательно. Мириам скучает по тебе. И я тоже.

— У тебя точно все хорошо? — Мне хотелось успокоить ее, да и себя тоже. — Если что-то случилось, я вернусь, не важно что.

— Нет! — Голос у нее сорвался. — Нет, нет. Не говори так, Курт.

— Я…

— Послушай меня, Курт. Я не знаю, где ты, и не знаю, чем ты занимаешься, но ты ведь должен это сделать, не так ли? — В ее голосе слились ужас и сила, гнев и любовь, и на секунду я потерял дар речи. Затем слова стали приходить сами собой.

— Это надо сделать.

— И никто больше сделать этого не может. Скажи мне это. Скажи, что никто больше не сумеет сделать то, что делаешь ты.

— Это так.

Она заговорила, но у нее перехватило дыхание. Я тоже ничего больше не мог сказать. На мгновение мне показалось, что связь оборвалась.

— Бетси?

— Я слушаю, Курт.

— Бетси, в чем дело? Ты от меня что-то скрываешь?

— Курт, послушай. Нам здесь с Мириам очень одиноко. Ты это понимаешь?

— Но у вас есть друзья, и у вас есть…

— Послушай меня. Когда тебя нет, нам очень одиноко, — сказала она. — Я хочу тебе кое-что сказать. Мне страшно. Я боюсь за тебя, за наш мир, боюсь этой войны, и следующего платежа и… я так боюсь потерять тебя. Я могу это сказать? Я смотрю телевизор, и мне становится страшно. Ты слышишь меня?

— Я не в Афганистане.

— Послушай меня! То, что ты там делаешь… чем бы это, черт побери, ни было, и где бы ты ни был… ты должен это сделать. Так? Да? И не говори мне, что ты можешь просто взять и все бросить, чтобы приехать домой только потому, что переживаешь за нас!

— Но я просто хотел…

— Ты должен закончить то, чем занят сейчас. Я говорю себе это каждое утро и каждую ночь. Это единственное утешение. Единственное!

На линии снова стало тихо, и я снова испугался, что связь оборвалась. Потом она заговорила:

— Курт?

— Да.

— Просто возвращайся к нам, — сказала она. — Когда все будет кончено, просто вернись к нам.

Глава 13

Мы летели навстречу восходящему солнцу, и утренние тени очерчивали мельчайшие подробности местности, находившейся под нами. Около Найроби все было заполнено фермами, среди которых виднелись похожие на заплатки кукурузные поля, росшая рядами агава с листьями, похожими на скрещенные штыки.

— Я думал… — Мне пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум двигателя «сессны»… — Я думал, что увижу диких животных.

— Их здесь не много, — крикнул Фаридун. — Фермеры стараются прогнать их.

— А около лагерей?

— Шифта давно их перебили. Там, где много оружия, не может быть много животных.

— Шифта?

— Сомалийские рейдеры — воины, бандиты и браконьеры в одном лице. Сядь на место.

Я кивнул и сел назад. Не было смысла кричать.

— Не возражаешь, если я вздремну?

— Ты мой гость, — прокричал в ответ Фаридун.

Возможно, я уснул минут на десять. Неожиданно самолет резко накренился влево так сильно, что один из приборов издал предупредительный сигнал. Самолет продолжал крениться, и сигнал зазвучал более настойчиво, но Фаридун лишь улыбался. Сняв одну руку со штурвала, он указал вниз. «Слоны», — пояснил он. Мы сделали крутую спираль над ними, но «сессна» был явно не приспособлен к таким трюкам.

Я не сразу заметил животных, так как поначалу не мог понять, что это такое. Земля под нами была густого медно-красного цвета, и по ней двигались огромные существа. В тот момент мы находились всего лишь в нескольких сотнях футов над ними. Я никогда не видел животных такого размера. Они не имели ничего общего со слонами в цирках и зоопарках. Между ними была примерно такая же разница, как между машиной скаутов и боевым танком.

Самолет снова издал сигнал.

— Что это за звук? — крикнул я.

— Индикатор снижения скорости. Ничего страшного.

— Хорошо.

— Нет, правда, — сказал он, — не переживай.

Он выровнял самолет, и мы снова полетели навстречу поднимающемуся солнцу и земле, которая с каждой милей становилась все более плоской и пустынной. Самолет медленно набирал высоту, пока где-то на уровне трех тысяч футов мы не перешли в горизонтальный полет, а земля под нами не стала красной, как пустыня на какой-нибудь другой планете. Мотор «сессны» гудел уже не так громко, и нам было проще говорить.

— Какие у вас самые серьезные проблемы с безопасностью? — спросил я.

— Изнасилования, — ответил он. — Изнасилования — это самое худшее.

— Ты видел, кто это делает?

— Бывало.

— Разве нельзя от них просто избавиться?

По выражению лица Фаридуна я понял, что, видимо, провалил этот экзамен.

— Нам не нужна война. В этих местах круг мести никогда не замыкается, и мы не хотим в это ввязываться. Нам нельзя ввязываться, но надо что-нибудь придумать.

— Ты надеешься, что у меня есть какие-то идеи?

— Надеюсь, — подтвердил он. — Среди лучших сотрудников моей организации есть женщины. Но они не хотят… и даже думать не могут о том, чтобы работать здесь. За исключением… — Фаридун усмехнулся, — за исключением Кэтлин.

— И что же в ней такого особенного?

— Увидишь. — И Фаридун снова улыбнулся.


Солнце скрылось за облаками, и тяжелые капли дождя забарабанили по самолету, как автоматная очередь. Мы медленно и низко летели над умирающей от засухи и искалеченной наводнениями равниной. Наконец под нами появилась группа людей, напоминавшая рассыпанный на земле пепел. Самолет сделал круг над потрепанными палатками, маленькими хижинами, выстроенными на скорую руку из прутьев и мусора, и несколькими низенькими строениями, отделанными штукатуркой. Пока мы подлетали к скользкой от дождя посадочной полосе, я разглядел крупную фигуру в длинной белой рубахе и синих джинсах. Это была женщина с платком на голове, она разговаривала с тремя мужчинами в помятой форме, стоявшими рядом с пикапом «тойота». Фаридун осторожно посадил «сессну» на посадочную полосу, которую развезло от дождя, и мы не то катились, не то скользили по ней, пока не поравнялись со встречавшими. Через секунду мотор перестал работать и женщина открыла Фаридуну дверь.

— Ты должен поговорить с этими ублюдками! — потребовала она.

— Доброе утро, Кэтлин! — приветствовал ее Фаридун.

— Да уж. Доброе. Ты собираешься говорить с ними или нет?

— Для этого я и прилетел, — сказал он, выбираясь из самолета. — Кэтлин, познакомься с Куртом. Надеюсь, он поможет нам решить некоторые наши проблемы.

— Рада встрече! — бросила она и направилась обратно к солдатам.

Фаридун положил ей руку на плечо:

— Подожди.

Лицо ее покраснело, было видно, что ее раздирают эмоции: гнев и беспокойство, облегчение и опустошенность. Кэтлин была очень крупной женщиной с огромным бюстом, тяжелыми руками и такой силой в движениях, что казалось, она в любую минуту может взорваться. Но этого не происходило. Она ждала. Фаридун один пошел разговаривать с солдатами.

— В чем дело? —спросил я.

— Маленькие девочки, — ответила она. — Вы думаете, они щадят маленьких девочек? — Она покачала головой. Нет, она не собиралась ждать. Кэтлин двинулась к солдатам, и я последовал за ней. — Неужели они ни черта не могут сделать? — крикнула она Фаридуну и солдатам.

Фаридун повернулся и направился к ней.

— Мы обсудим это, когда вернемся в поселок, — сказал он Кэтлин. Несмотря на то что она выглядела взбешенной, Кэтлин подчинилась ему.

— А теперь давайте разгрузим самолет, — предложил он.

Перед зданием фонда, как гигантские блоки конструктора «Лего», были сложены коробки из-под патронов 50-го калибра.

— Создается впечатление, что вы готовитесь к войне, — заметил я. — У вас здесь боеприпасов для целой армии.

— Нет-нет, — возразил Фаридун. — Это пустые ящики. Но их очень много, особенно по ту сторону границы, и мы пришли к выводу, что из них получаются отличные ульи.

— Жаль, что у нас нет боеприпасов, — посетовала Кэтлин.

— Давайте сначала выпьем чаю, — предложил Фаридун, когда мы вошли в самую просторную в доме комнату, выполнявшую одновременно функции гостиной и кухни. — Большая карта еще здесь, в шкафу? — Он развернул карту на старом, пятидесятых годов, столе с алюминиевыми ножками и столешницей из огнеупорной пластмассы. Мы сели на раскладные стульчики, ткань на которых истерлась, а в некоторых местах ее и вовсе не было. Кэтлин поставила на стол чашки, чайник и разлила чай.

— Это граница с Сомали, — сказал Фаридун. С востока на запад протянулась прямая розовая линия. — Вот здесь — мы. Сразу слева от границы, на расстоянии восьми километров в глубь территории. А теперь, — обратился он к Кэтлин, — расскажи, что случилось.

— Еще хуже, чем обычно, — начала Кэтлин. — Намного хуже. О, Фаридун, там маленькая девочка, которую принесли вчера вечером… О Боже, тебе надо пойти к ней. Ей десять лет, Фаридун. С каждой ночью их все больше. И мы все понимаем, что знаем лишь об отдельных случаях.

— Это дело рук шифты? — спросил я. — Этих сомалийских бандитов?

— Нет, — возразила Кэтлин. — Я здесь уже давно и знаю их лучше, чем своих кузенов из Дублина. Люди из шифты полагаются на удачу. Они берут то, что могут взять. Но эти похожи на организованную компанию. Какая-то специфическая безумная система.

— В смысле? — спросил я.

— Эти больные ублюдки пытаются взять нас «под крышу». И ни больше ни меньше как во имя Аллаха. Местные мужчины понимают, что не могут защитить своих жен и дочерей. Они видят солдат и полицейских, которые не выполняют свои обязанности. А здесь… — она указала на город, который назывался Волла-Джора и находился по другую сторону границы, — здесь много людей из группировки «Айтихаад». Когда число изнасилований возрастает, их проповедники появляются в лагерях. Очень тихо и незаметно. Они говорят, что будут выполнять работу, с которой не справляются полицейские. Они обещают людям защитить их достоинство и их женщин. Понимаете, ислам как своего рода решение проблемы.

— И никто ничего не делает.

— Нет. Несколько лет назад вот сюда, в северные области, приехали эфиопы. — Она показала в угол карты. — У них были свои счеты с «Айтихаад». Но понимаете, это все равно что мыть пол грязной шваброй. Только размазываешь грязь. Потом в прошлом году мы услышали, что сюда стали прибывать новые люди. — Она очертила пальцем круг. — Не знаю точно, кто они, но на людей из «Айтихаада» новые гости произвели сильное впечатление. Это можно понять. Они были лучше вооружены, и у них были более мощные грузовики. И знаете, изнасилований стало еще больше.

— «Аль-Каида»?

— Отборные части, — подтвердила Кэтлин.

— Они проделали очень долгий путь.

— Для них изнасилование — своего рода дополнительная плата. Разве вы не знаете?

Глава 14

Больница представляла собой примитивное строение из четырех покрытых штукатуркой стен и жестяной крыши, с которой свисала паутина. Внутри стояло восемь железных кроватей. Краска на них облупилась, потому что пациенты, мучаясь от боли, сжимали их руками, а железные ножки проржавели из-за стекавшего по ним на пол пота. Некоторые больные расположились на полу, скрываясь в помещении от дождя. Девочка, закутанная в грубое шерстяное одеяло, лежала на грязном матраце, свернувшись калачиком. У нее были высокий лоб, тонкие черты лица и большие ласковые черные глаза. Казалось, что она видит нас, но при этом глаза ее оставались неподвижными. На нее было жалко смотреть. Она улыбнулась, когда Кэтлин заговорила с ней, но не подняла головы. Кэтлин провела тыльной стороной ладони по щеке девочки и сказала что-то на ее языке. Я не понял ни слова.

У двери больницы под навесом крыльца стоял высокий мужчина с абсолютно черной кожей, сжимая в руках палку. Издали он был похож на часового; челюсти у него были стиснуты то ли от боли, то ли от гнева — трудно сказать. Фаридун приблизился к нему и сказал несколько слов, но мужчина ничего не ответил. Он лишь медленно, почти ритмично кивал. Примерно так же ведут себя атлеты на старте. Но этому человеку некуда было идти и нечего делать.

— Это отец девочки, — объяснил Фаридун, когда мы поехали назад в штаб.

— Малышка — его единственный ребенок, — сказала Кэтлин. — Ее мать умерла. В этих краях, когда с ребенком происходит такое, некоторые мужчины бегут от позора. Но не он. Думаю, он хороший человек.

— А чем он занимался до того, как пришел сюда? — спросил Фаридун. — Он не похож на фермера.

— Он из шифты, — объяснила Кэтлин. — В прежние времена он добывал слоновую кость.

— А, понятно, — сказал Фаридун.

— Матерь Божья! — воскликнула Кэтлин. — Это разбивает сердце! Нет на свете людей более сильных, чем они. Но подобная стойкость идет им только во вред. Они такие гордые и абсолютно беспомощные. — Она повернулась ко мне: — Вы хоть представляете, что пережила эта девочка?

— В Боснии я видел женщин, которых насиловали. Так что могу себе представить.

Кэтлин только покачала головой.

— В Сомали девочек уродуют, когда им всего шесть или семь лет от роду. Знаете как? Им вырезают ножом или лезвием гениталии, а потом зашивают почти наглухо.

— Зачем с ними такое вытворяют?

— Это делают женщины, матери — дочерям, поскольку этого хотят мужчины. И когда насилуют такую маленькую девочку, как эта, физические повреждения и боль, которую она испытывает, просто ни с чем не сравнимы. Ей очень, очень повезло, что она не умерла. Но угроза смерти еще сохраняется. Мы даже не взяли у нее анализ крови на СПИД. Такое тоже вероятно. Спрашивается, что за мужчины могли сделать с ней такое? Я не могу избавиться от мысли, что это — часть грязной, богомерзкой игры, которую ведут люди, находящиеся рядом с нами.

— Ты не знаешь наверняка, — напомнил Фаридун.

— Но я вижу, что происходит, — возразила Кэтлин.

— Вы слышали какие-нибудь имена? — спросил я.

— Только одно — Абу Зубаир.


Рано утром, как только небо немного прояснилось, я отвез Фаридуна в аэропорт.

— Посмотрим, что здесь можно сделать, — сказал он, вытаскивая блоки из-под шасси «сессны». — Нужно разработать план действий. Но ни при каких обстоятельствах нельзя пересекать границу.

— Ну раз ты настаиваешь…

— Да, я настаиваю. — Он забрался на место пилота, но оставил дверь открытой, чтобы можно было продолжить разговор. Фаридун осмотрел приборную доску. — Ты решишь, что нужно поговорить с Абу Зубаиром, но учти, здесь может быть ловушка… скорее всего именно так и будет.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю его… так же как и ты.

— Я?

— Ты наверняка встречал его в Боснии. Он очень тихий. Это было до того, как он ослеп на один глаз. Тогда его звали Сала.

— Сала? Тот самый, который ночевал в доме Ансара? Тот, кто сидел рядом с Усамой, когда мы пришли?

— Именно.

— Ты говорил с ним?

— Когда он только приехал, мы встречались в городе Волла-Джора. Он сказал, что теперь у него бизнес, связанный с медом.

— Сала.

— Оставь его в покое. По крайней мере сейчас. Договорились? Тебе все ясно?

Я кивнул, но не мог понять, почему вдруг почувствовал облегчение. Потом я осознал, что это было как-то связано с благотворительным фондом. Или могло быть связано.

Фаридун захлопнул дверь «сессны» и завел мотор. Пару минут спустя он уже летел под облаками.


Кэтлин поставила на стол фонарь Коулмана, и на карту брызнул голубовато-белый, ослепительно холодный свет. Она склонилась над ней, опершись руками о стол по обе стороны от карты, словно хотела схватить карту и изображенные на ней земли и раздавить их грудью.

— Волла-Джора — город. Но место, о котором ты хочешь знать подробнее, — сказала она, — ферма примерно в двух милях от него. Именно здесь известные нам визитеры останавливаются на постой и строят свои планы. Или что-то в этом роде. Мне рассказывали об этом люди из племени орормо, которые бывают там иногда. — Она провела пальцами линии через маленькие долины и русла рек. — Видишь, как просто им пересечь границу. Никто не следит за этим. — Она покачала головой и сделала глубокий вдох, изучая каждый завиток на карте, как колдунья, узнающая будущее по внутренностям курицы, и еще раз вздохнула.

Мне было трудно сосредоточиться на карте, потому что ее огромные груди колыхались у меня прямо перед глазами.

— Не хотите материнского молока? — прозвучал вопрос.

Она, видимо, заметила мое смущение.

— Я имела в виду виски, — пояснила она. — Вам налить виски?

— Да. Да, пожалуйста, — ответил я.


Мы с Кэтлин сидели в темноте на низких складных стульчиках со стаканами в руках и разговаривали, даже не видя лиц друг друга.

— Вы давно знаете Фаридуна? — поинтересовался я.

— Около шести лет. С тех пор как он в первый раз привез меня сюда из Ирландии.

— Как он нашел вас?

— Знаете, мир пчеловодов не так уж велик.

— Ему повезло.

— Ха! Мне тоже.

— Вы — исмаилитка?

— Нет, спасибо. У нас, католиков, хватает странных сект. — Я слышал, как она глотнула виски. — Конечно, если бы Ага-Хан сделал мне подобное предложение, я бы задумалась. Но я вижу его нечасто. Как я понимаю, вы тоже не принадлежите к числу посвященных?

— Нет.

— Вы много знаете об исмаилитах?

— Не очень. Читал кое-что.

— Я и сама не особенно просвещенный в этой области человек. Вы наверняка слышали, почему их называли «ассасинами» — или хашишинами. Они курили гашиш, что помогало им найти дорогу в рай. Но похоже, теперь с этим покончено. А жаль.

— Ха! Действительно.

— Вы знаете, что они до смерти напугали Ричарда Львиное Сердце и его воинов? А напугать Англию — это, пожалуй, кое-что. Только за одно это я отправила бы их на небеса. Вы слышали о том, как они прыгали с башен, если Горный старец повелевал им так поступить? Они безоговорочно выполняли его приказы. Прыгнуть с башни. Переодеться женщиной в целях маскировки. Годами работать при вражеском дворе и ждать приказа совершить убийство.

— Да, я читал об этом. — Я сделал большой глоток виски. — Похоже на сказки, но…

— Но что?

— Очень напоминает бен Ладена.

— Так и думала, что вы это скажете. Но знаете, старец хотел чего-то другого. Он изобретал новую концепцию рая. Это было не просто место, куда попадали после смерти, но и нечто такое, что можно было создать здесь при жизни. Знаете, что он говорил?

Я в темноте покачал головой.

— Нет ничего истинного. — Кэтлин сглотнула. — Все позволено.

Я пытался разглядеть ее лицо, но было очень темно.

— И Фаридун причастен к этому?

— О нет, что вы. Никто не был к этому причастен. Разве вы не знаете, что все это — выдумка. Исмаилиты никому не причиняют беспокойства. У них повсюду школы, фонды и благотворительные организации вроде этой.

— Получается, что Фаридун не убийца?

— Не больше чем вы, — констатировала она.

— Он говорил, что общался с Абу Зубаиром в Волла-Джора.

— Он вам это сказал?

— Так это правда?

— Да.

— И что ему сказал Абу Зубаир?

— О, думаю, это был сложный разговор. Абу Зубаир назвал его еретиком. Но этого вполне можно было ожидать, не так ли? А еще Абу Зубаир назвал его английским шпионом. Представляете? Фаридуна!

— Да, в это трудно поверить.

— И он сказал Фаридуну, что убьет его, если увидит еще раз.

— Он способен на это?

— Думаю, да.

Нас окружала тьма. Мой стакан был почти пуст.

— Скажите мне…

— Что? — спросила она.

— Существует ли истина? И действительно ли все позволено?

Кэтлин рассмеялась.

Глава 15

На краю лагеря стояла маленькая мечеть из глины и камней, с большим глиняным конусом вместо минарета, который венчал вырезанный из металла полумесяц. Она даже казалась мне в какой-то степени красивой. Имамом был чернокожий старик с белыми волосами. Он был горбат, но голос у него сохранился, и перед рассветом он громко и протяжно пел, убеждая нас, что молитва лучше сна. Затем несколькими минутами позже включался коротковолновый радиоприемник Кэтлин, и звучала классическая музыка, предварявшая выпуск новостей Би-би-си.

Если верить репортажам, которые мы слушали, то для американцев война в Афганистане разворачивалась очень медленно. По крайней мере пока. Однако сообщалось, что все идет хорошо. Американские бомбардировщики выполняли свою работу днем и ночью, поражая «тренировочные лагеря „Аль-Каиды“», которые в Вашингтоне называли «террористической инфраструктурой».

Мне было тягостно слушать это. Я узнавал о спутниковых наблюдениях и самолетах, о наших самолетах-разведчиках У-2 и о бомбардировщиках Б-52, о перехваченной информации и о беспилотных самолетах «хищник», которые летали над убежищами врага, словно гигантские стрекозы. Вашингтон действительно гордился всем этим. Но я знал, что они ничего не смогут сделать, пока война будет идти на земле. Все, что видел Вашингтон, — это здания, взрывающиеся перед объективами камер, или крошечные силуэты людей в тюрбанах, которые держали в руках ружья, группировались или перегруппировывались. А слышали они только то, что хотели слышать. Но на это нельзя полагаться, если хочешь знать, что происходит на самом деле. Такую войну надо вести, находясь непосредственно на месте действия и своими руками.


Мы с Кэтлин быстро включились в работу. Ночью, когда вокруг становилось тихо, она рассказывала мне все, что слышала от кочевников и беженцев, которые приходили в течение дня. Они располагали лишь обрывочной информацией, но, по ее словам, никто из них никогда не говорил: «Я не знаю». Поэтому многое из того, что она слышала, было выдумкой, рассказываемой, чтобы порадовать ее. Мы старались собрать информацию о ферме в пригороде Волла-Джора: кто там находится, что они замышляют и как она охраняется. Но одни рассказывали нам, что там, на ферме, были сотни незнакомцев, а другие — что их не было.

— У меня есть один человек, с которым нужно поговорить. Он иногда наведывается туда, — сказала Кэтлин однажды ночью. — Он часто бывает в Волла-Джора и достаточно умен, чтобы выяснить все, что нас интересует. Правда, прошло уже несколько недель с тех пор, как я его видела в последний раз, но в скором времени он снова должен здесь появиться.

— С удовольствием встречусь с ним, — выразил я надежду.

— О нет. Он — мой маленький секрет, — произнесла она.

Той ночью мы долго не ложились спать, разговаривая в темноте. Я рассказывал ей о Бетси и Мириам, а она просто слушала. Другой ночью мы выпили немного «материнского молока» и легли спать рано. Раз в несколько дней, поздно вечером, я просил у Кэтлин разрешения воспользоваться ее спутниковым телефоном, чтобы позвонить Бетси на работу.

Я беспокоился за нее из-за одиночества, которое съедало ее… и всех нас. Но кроме того, меня все больше и больше беспокоили мысли о контейнере, который я оставил в холодильнике в «Джамп-старт». Прошло уже много времени, и с каждым днем опасность, что его кто-нибудь обнаружит, возрастала. А если это случится, трудно представить, что тогда произойдет. Но я в это не верил. Однако я понимал, что он по-прежнему представляет смертельную угрозу — это был меч ангела смерти.

Когда Бетси брала трубку, мы разговаривали недолго и в основном об одном и том же, будто читали заранее выученный сценарий.

— У тебя все хорошо?

— Отлично.

— Я делаю кое-какие успехи.

— Замечательно.

— Я люблю тебя и очень по тебе скучаю.

— Мы тоже тебя любим и скучаем по тебе.

И все. Это было совсем не то, что я хотел и мне было необходимо услышать. Но по крайней мере я знал, что они живы, и у них все хорошо, и катастрофа, которая могла случиться, пока что не произошла. Звонки вселяли в меня надежду, что, когда я вернусь домой, мы сможем жить так же, как и прежде. Я верил, что, пока Бетси и Мириам живы и находятся в безопасности, у меня всегда будет такая возможность.

Каждую ночь, засыпая на своей койке в глиняной хижине посреди влажной африканской пустыни, я отправлялся к себе домой в Уэстфилд. В комнате с телевизором я проходил мимо большого дивана, который мы купили в дисконт-центре рядом с Витчитой. Он был достаточно широким — мы втроем умещались на нем и хрустели поп-корном. Я заглядывал в комнату Мириам, в ее маленькую двухъярусную кровать, которую сделал для нее сам из тонких брусьев. Она была не особенно похожа на девчачью кроватку, но я подумал, что ей будет весело забираться в нее. Так и было. Теперь на втором этаже жила кукла Барби со своими друзьями. Много раз я представлял Бетси с книгой на нашей кровати. Она лежала, натянув простыню до подбородка, и, кроме этой простыни, на ней ничего не было. Она никогда не верила рассуждениям о том, что спать в белье полезнее, хотя и старалась в это поверить. Я видел Мириам на кухне. У нее были молочные усы и растрепанные волосы. Она изучала сухой завтрак с осторожностью взломщика сейфов, кладя розовые хлопья на один край ложки, а желтые — на другой.

Мне казалось, что если я буду думать о доме, пока бодрствую, то рано или поздно он начнет мне сниться. Иногда мне казалось, что так оно и происходит.


Днем я выполнял работу плотника. У ящиков для снарядов 50-го калибра была подходящая форма и размер для изготовления ульев, но надо было делать рамки для сотов, которые вставлялись внутрь. Еще до моего приезда Кэтлин научила сомалийского плотника выполнять кое-какую работу, но когда он исчез, и никто не знал куда, она обучила меня.

— Знаешь, нужна большая точность, — говорила Кэтлин, — такая же, как у пчел. Верхняя часть рамки должна быть шириной тридцать пять миллиметров, чтобы она могла висеть, и при этом между рамками должно оставаться расстояние около семи с половиной миллиметров — пространство для пчел. Ты записываешь? Если расстояние будет больше, то пчелы начнут искать другое место для строительства сотов или станут неаккуратными. Нам ведь не нужно, чтобы пчелы вели себя неаккуратно? Если же оно будет чуть меньше, то это затруднит им движение. У этих малышей свои привычки. Как и у всех нас.

— Я пытался найти инструменты, — заметил я.

— М-м, инструменты? По-твоему, инструменты — это такая уж большая проблема? Разреши задать тебе один вопрос: ты видел здесь много пчел?

— Только тех, что позади офиса.

— А цветов?

— Нет, дай подумать. Ни одного.

— Верно, — сказала Кэтлин. — Хотя кое-какие цветы здесь все же есть. Но мы строим ульи не для этих мест. Большая часть людей приезжает сюда из провинций Сомали, где много зелени. Я знаю, в это трудно поверить, но здесь очень много пчел, но почти нет инструментов для изготовления ульев. Мы даем людям ульи, и показываем, как их делать, чтобы, вернувшись, они могли делать их сами. Дома они используют в качестве инструментов то, что у них есть под рукой, а не ждут у моря погоды.

Она достала из кармана рифленый патрон:

— Узнаешь?

— «Калашников».

— Молодец, мальчик. Гильза от «Калашникова» точно тридцать пять миллиметров в длину, а на конце у нее имеется небольшая бороздка, там, где вставляется пуля. Диаметр пули — 7,26 миллиметра. По-моему, прекрасный инструмент, чтобы отмерять пчелиное пространство. — Она была довольна собой. — Мы импровизируем с тем, что у них есть.

Так мы и делали. Я работал под растянутым на двух столбах брезентовым навесом, защищавшим меня от солнца, а иногда и от дождя. Но ничто не спасало от мух. Неповрежденные ящики для снарядов прекрасно подходили под ульи, но многие были сломаны. Я разбирал их на доски и еще получал гвозди. Кэтлин хотела, чтобы я подготовил себе помощника на тот случай, если уйду, но я никак не мог найти подходящую кандидатуру. В одиночку работа шла медленно, но это было хорошее дело, и оно помогало мне привести мысли в порядок.

Я понял, что в Лондоне и Испании совершил ошибку, действовал слишком быстро, и все же ухитрился попасть туда, куда надо. Но теперь я оказался в пустыне, и больше мне нельзя ошибаться. У меня было еще несколько дней на изучение особенностей местности и выяснение расположения сил на другой стороне. Всего несколько дней. А дальше — поглядим.


Через неделю после моего приезда Кэтлин вернулась из штаба Патриотического фронта Кении, куда ездила пообщаться с местным командованием. У нее был странный вид: то ли возбужденный, то ли расстроенный — мне трудно определить.

— Ты что-то узнала? — спросил я.

— За последние два дня не было ни одного изнасилования, — сказала она. — Но это уже известно.

— Хорошо.

— Пока рано радоваться. Здесь по-прежнему опасно. Кажется, они обнаружили два мужских трупа в восьми километрах от лагеря. Кто это — неизвестно. Капитан предположил, что это кто-то из шифты.

— Около границы?

— Точно.

— Как они умерли?

— Их расчленили.


В ту пятницу, примерно через час после призыва к полуденной молитве, я увидел мужчину с ребенком на руках, идущего к мастерской. Он нес девочку так, словно только что взял ее из кроватки. На расстоянии пятидесяти ярдов я узнал малышку из больницы и ее отца. Он шел, выпрямившись, и малышка обнимала его за шею, точно искала у него защиты. Она была легкой как перышко. Мужчина не смотрел по сторонам и направлялся прямо к офису фонда, куда и вошел. Я положил молоток и последовал за ним.

— И что тут у нас? — спросила Кэтлин, проводя тыльной стороной ладони по лицу девочки, так же, как в больнице. — Ты выглядишь намного лучше.

Мужчина говорил с Кэтлин на своем языке, она его внимательно слушала, потом долго говорила сама. Девочка уткнулась носом в плечо отца. Наконец мужчина кивнул, и Кэтлин повернулась ко мне.

— Кажется, мы нашли тебе помощника, — сказала она мне.

Глава 16

Фаридун вернулся утром, когда начала оползать мечеть. Шел сильный дождь, и глиняные стены стали разрушаться. Старый имам пытался удержать камни и глину, но разрушение невозможно было остановить.

Дождь размыл все дороги на западе. В больших лагерях к северу от нас в районе Дадааба кончились съестные припасы. Летать в такую погоду было практически невозможно, но все же Фаридун кружил на своей «сессне» под облаками и даже умудрился посадить самолет в грязь.

— Этот парень — профессионал в своем деле, — произнесла Кэтлин, глядя, как он выбирается из самолета, и я не мог не согласиться с ней.

Мы вытащили пару вещевых мешков из багажного отсека самолета, бросили их в «лендровер», и пока это делали, промокли до нитки. Но все равно мы были рады его видеть.

— У вас все в порядке? — спросил он.

— Все нормально, — заверил я его.

— Кэтлин сказала мне по телефону то же самое. Рад, что это действительно так. Мне не понравились слухи об убийствах в буше.

— Уже нашли шесть трупов, — сказал я.

Кэтлин собиралась включить зажигание, но внезапно остановилась.

— Поэтому ты и приехал так внезапно?

— Да, есть и еще кое-какие проблемы, которые я хочу обсудить с Куртом.

Фаридун вытащил из самолета все, что привез, и как будто ждал подходящего момента. Затем он сказал:

— Сейчас происходит много неприятных историй с американцами, особенно на побережье.

— Каких именно? — спросил я.

— В Момбасе, Малинди и Ламу полно твоих соотечественников.

— Каких соотечественников?

— Из ФБР. ЦРУ. Кем бы они ни были, солдаты Патриотического фронта Кении выполняли приказ. Произошло слишком много арестов. Без разбору. Все зашло так далеко, что в Момбасе люди взбунтовались.

Я покачал головой:

— Это похоже на федералов. Они умеют со всеми устанавливать дружеские отношения.

— Они пришли к нам в офис в Найроби. Задавали много вопросов о нашей работе, — продолжал Фаридун. — И не только здесь. В Йемене, Пакистане, Афганистане, Боснии. Они настойчиво расспрашивали о Боснии.

Мне не понравилось то, что он сказал. Наверное, они установили ту же связь, что и я. Координаты фонда в адресной книге Абу Сейфа и кенийская видеозапись, которую я послал из Гранады и которая должна была оказаться на столе у Гриффина.

— Что именно они хотели знать?

— О деньгах, о людях. Я сказал, чтобы они проваливали к дьяволу, и предупредил, что мы будем звонить своим друзьям в Вашингтон.

Я подумал о той фотографии из журнала, на которой были запечатлены президент Буш и Ага-Хан.

— Тогда из-за чего же ты переживаешь? — спросил я.

Кэтлин ответила за него:

— Понимаешь, сейчас совершенно непредсказуемое время.

Фаридун повернулся ко мне:

— Я хочу знать, что именно ты сказал своим соотечественникам?

— Я не говорил с этими парнями. Их здесь не было. Уж это точно.

— Думаю, тебе стоит вернуться в Найроби сегодня же днем, а потом можешь ехать куда хочешь.

— Нет! — воскликнула Кэтлин. Она посмотрела на него так, словно он дал ей пощечину.

— Мне кажется, это необходимо, — настаивал Фаридун. — Мы в состоянии выяснить все, что нам нужно, об Абу Зубаире и без твоей помощи. Нечего переживать. Это моя ошибка. Нам здесь не нужны американцы.

— Поехали домой, — сказала Кэтлин и завела мотор.


Похоже, Нуреддин не заметил нас. Дождь барабанил по брезентовому навесу и по железной крыше дома так громко, что трудно было услышать что-либо еще. Нуреддин сосредоточился на рамках, которые собирал. В доме дочка хлопотала у плиты, готовя для него чай. Увидев нас, она долила воды, чтобы хватило и нам.

Ее звали Уорис. Она заметно окрепла с тех пор, как ее выписали из больницы. Стоило слегка улыбнуться, как ее лицо сразу же освещалось такой яркой улыбкой, что настроение у всех мгновенно улучшалось. Теперь она улыбалась Фаридуну, и он не мог не ответить ей тем же. Но он был погружен в раздумья о делах, и улыбка его получилась мимолетной.

Кэтлин посмотрела на меня.

— Курт, мой мальчик, — начала она, — мне хотелось бы переговорить с Фаридуном с глазу на глаз. Если ты не возражаешь.

Едва я вышел, как услышал, что Кэтлин говорит на повышенных тонах, однако шум дождя не позволял понять, что именно она говорила, но ее голос мог перекрыть грохот водопада Виктория. Уорис тоже вышла и присоединилась к нам с Нуреддином. Она расстроилась из-за происходящей ссоры, и мне показалось, что она вот-вот расплачется, но отец взял ее на руки, и она прижалась головой к его груди. Он держал ее так, пока она не успокоилась.

Я смотрел, как капли дождя шлепали по лужам, как лужи превращались в прудики, потом перевел взгляд на мечеть. Она была в ужасном состоянии. Около дюжины человек из лагеря пытались помочь муэдзину остановить разрушение, но они проигрывали этот бой. Нуреддин тоже посмотрел на мечеть. Северная стена, указывавшая путь в Мекку, стала крениться. Мы переглянулись. Нужно было что-то предпринять. Но у нас не было достаточного количества больших досок, чтобы подпереть стены. Единственное, что мы могли, это присоединиться к муэдзину и мужчинам из лагеря и изо всех сил подпирать собой стены, надеясь, что облака наконец рассеются, а размокшая почва под ногами окажется достаточно твердой, и мы сможем продержаться довольно долго. А может быть, некое чудо веры или удача помогут стенам выстоять. Дождь продолжал лить. Я прижал руки к стене мечети и почувствовал под ладонями гравий, медленно оползающий, как мокрый песок на пляже, который скользит под ногами вслед за откатившей волной. Нуреддин стоял рядом со мной, тоже упершись спиной в стену. Теперь уже человек двадцать толкало, сдерживало, обнимало, но ничего не получалось. Мы были с ног до головы в грязи, а Нуреддин и другие мужчины, одетые в белые одежды, выглядели так, словно их вытащили из могил и они все еще завернуты в саван.

Я услышал голос Уорис. Она дрожала под дождем, что-то выкрикивая и показывая куда-то рукой. Она указывала вверх — на минарет. Он стал крениться. Металлический полумесяц упал с крыши в глубокую лужу. Конус на глазах таял, разрушался и оползал с разваливающейся крыши. Больше держать было нечего, и мы отступили. Маленькие ручейки воды бежали по лицу старого муэдзина, пока он смотрел, как сотворенный человеческими руками дом Бога превращается в груду камней и глины.

Фаридун стоял в дверях здания фонда, ожидая, когда я закончу сражение с природой.

— Две недели! — крикнул он.

— Спасибо, — поблагодарил я, все еще стоя на улице. Затем содрал с себя рубашку и дал дождю смыть с себя грязь.

— Благодари Кэтлин, — продолжал Фаридун. — Похоже, она в тебя верит.

— Она молодчина, — крикнул я сквозь дождь.

Фаридун бросил мне полотенце. Пока я вытирался под навесом, он смотрел на результат нашей работы: ульи, рамки. Он молчал, как будто ждал, пока тучи рассеются. Наконец все-таки заговорил:

— Ты мне нравишься, Курт, но те люди в моем офисе… — он покачал головой, — там был один черный, по фамилии Гриффин, кажется. Он все время говорил какими-то намеками. Но я так и не понял, на что он намекал. — Фаридун медленно покачивал головой. — Я чувствовал себя дураком, потому что на меня работает американский моджахед.

— Бывший моджахед, — поправил я. — Но я понимаю, о чем ты.

— Теперь тебе лучше убраться подальше отсюда.

— Возможно.

— Делай то, что должен. Через две недели я отвезу тебя назад в Найроби, и наши пути разойдутся.

— Понял, — сказал я.

— Мне нужен полный отчет. Об изнасилованиях и об этих убийствах в буше. Я должен знать, сворачивать нам работу или нет.

— Ты все узнаешь, — крикнул я.

— Хорошо, — крикнул он в ответ. Тема была исчерпана, но идти было некуда. Мы с Фаридуном просто стояли под брезентовым навесом и смотрели на разрушенную мечеть, и я пытался стряхнуть с себя песок.

— Доблестная попытка, — отметил он, кивая в сторону упавшего минарета.

— Мы должны были хотя бы попытаться.

— Бог не хотел, чтобы она стояла.

Холодок пробежал у меня по спине.

— Возможно, ее просто не очень хорошо построили.

— Конечно, — согласился Фаридун, голос у него охрип, так как мы почти все время были вынуждены кричать. — Но они поймут все иначе. Они увидят в этом Божью волю. И будут бояться своего Бога еще больше, чем когда мечеть стояла.

— Может, и так.

— О, я почти уверен в этом. Для того Бог и нужен, чтобы бояться его. Разве нет?

Ливень низвергался порывистыми потоками воды, громко стуча по брезенту. В воздухе вокруг нас образовался туман из брызг, а вода продолжала размывать находившиеся перед нами развалины. Фаридун зашел в дом, я последовал за ним.

— Ты говоришь о богобоязни? — продолжил я разговор.

Он покачал головой.

— Благоговейный страх — это то, что ты испытываешь перед чем-то настолько чудесным, или ужасным, или великолепным, что одни только мысли об этом полностью подавляют тебя. — Фаридун улыбнулся своей едва заметной улыбкой. — Например, Бог, пославший дождь, чтобы разрушить эту мечеть и одолеть всех людей, пытавшихся ее спасти. Знаешь, созидание и разрушение внушают благоговение. Но разрушать, конечно, легче. — Фаридун кивнул в сторону обрушившейся мечети. — Даже возводя здание вроде этого, люди хотели показать испытываемое ими благоговение… материализовать это чувство собственными руками, чтобы получить хоть какую-то власть над ним и причаститься им.

— Да, — согласился я.

— Подумай о памятниках мировой культуры, созданных благодаря богобоязни. Египетские пирамиды, огромные готические соборы, эти гигантские будды в Бамиане, взорванные последователями «Талибана». Все они были созданы, чтобы внушать страх и благоговение. — Он закашлялся и вытер тыльной стороной ладони брызги дождя с лица. — Они создавались на пределе возможностей человеческого общества. И даже выходили за пределы возможностей. Они выглядели так, словно их строило не одно поколение. Никто из увидевших конечный результат не знает, как они выглядели в начале строительства. Эта мечеть была не такой грандиозной, но она все-таки стояла здесь, — он посмотрел в сторону опустевшего лагеря, — она была создана на пределе возможностей здешнего общества.

— Да, — сказал я. — Здо́рово!

— Да. «Здо́рово». Стоит поразмышлять о таком понятии, как священный трепет. Разве не этого хотел бен Ладен? Подумай об этом. Он видел мир, где не только Аллах, но и Америка вызывала трепет. — Фаридун практически выкрикнул слово «Америка». — В Америке было все для всех, бесплатные красотки и деньги из воздуха. — Он рассмеялся. — Это было похоже на сон для плохих людей и на кошмар для хороших. А как выглядит величайший символ Америки, вызывающий благоговение перед ней? Во всей Америке не было соборов более грандиозных, чем небоскребы Нью-Йорка. И нет более очевидного символа американской силы, чем Пентагон. Но они оказались такими уязвимыми! Стоит поразить их, и благоговение перед Америкой испарится! Оно вернется туда, где ему и положено быть, к Богу. — Он забрал у меня испачканное песком полотенце и вытер им лицо. — Можешь представить, что думал по этому поводу бен Ладен.

— Да, представляю, — ответил я.

Фаридун грустно улыбнулся.

— Если бы я был американцем, — продолжил он, — я бы очень крепко задумался о природе благоговения. Потому что в конечном счете именно это может защитить.

Глава 17

Кабул капитулировал, и я уснул, положив под ухо радиоприемник. Три часа спустя я проснулся в том же положении, по-прежнему слушая его. В Кабуле был рассвет, и на улицах никого не было. Войска «Талибана» исчезли из столицы Афганистана, а я лежал и смотрел в африканскую ночь широко открытыми глазами. Дождь прекратился. Я выключил радио и вдруг понял, что впервые за несколько дней в поселке было тихо. Через час муэдзин призовет верующих на молитву к развалинам мечети.

Кто-то крался мимо нашего дома. Едва различимый силуэт проскользнул в темноте. Он двигался неторопливо и, словно призрак, не издавал ни звука. Потом исчез. В последнее мгновение, пока я еще видел его, я заметил, что у него было ружье. Спрыгнув с кровати, я припал к двери. Я ждал, как охотник в засаде, но не мог последовать за ним в темноту. Постепенно в предрассветном сумраке стали проступать очертания места событий: наша мастерская, припаркованный перед ней «лендровер». Но никто так и не появился, пока не пришел старый муэдзин, чтобы пропеть «Аллах акбар».

Я проверил комнату Кэтлин. Через дверь я слышал ее легкое дыхание. Будить ее необходимости не было. Радио было выключено, поэтому она будет спать еще какое-то время. В последние минуты перед восходом солнца небо было серебристым, чистым и ясным. Земля под ногами все еще сохраняла мягкость после дождя. Я пошел по следам босых ног в сторону палатки беженцев, затем — к длинному узкому сортиру, где сотни следов отпечатались вокруг воняющей аммиаком слизи из дерьма и мочи. Если он направился обратно в лагерь или прошел через него, то я его потеряю. Обойдя лагерь по периметру, я обнаружил еще с дюжину следов. Некоторые из них были женскими и детскими, другие — мужскими. Я сделал еще один, более широкий круг. И опять слишком много следов. Но только одна пара принадлежала бегущему человеку — передняя часть стопы была вдавлена в землю сильнее, а расстояния между следами — намного больше. Лучи восходящего на востоке солнца ударили мне в лицо. Следы вели к границе.

Когда я попытался идти след в след, то пришел к выводу, что у нас с ним ноги одинаковой длины. Незаметно для себя я стал ускорять шаг. Он перемещался по красной земле быстро и уверенно. Я двигался намного осторожнее. Он передвигался зигзагами, выбирая наиболее твердые участки все еще влажной земли, не замедлял шаг и ничего не искал. Он часто здесь бывал, хорошо изучил местность и знал, куда идти.

Под ногами стали появляться ярко-зеленые стебельки травы. С первым теплом жизнь стала пробиваться на поверхность. Попадались даже мелкие цветы. Я подумал, что пчел это обрадует. На три мили от лагеря не осталось даже намеков на деревья или кустарники. Их давно выкорчевали и сожгли. Только после того, как я, пробежав примерно сорок минут, оказался на расстоянии пяти миль от лагеря, появились торчащие кое-где кусты и стали попадаться группы женщин в черных платках, собиравших хворост. Они, наверное, вышли еще затемно. Надо было проделать значительный путь, чтобы набрать хворост для огня и приготовить еду. Выбора у них не было, а поскольку за последнюю неделю не было изнасилований, они немного осмелели.

Цепочка следов пересекла возвышенность, потом спустилась к мелкому ручью. Здесь следы исчезали. На другой стороне трава и цветы не были примяты бежавшим по ним человеком. Я походил вдоль ручья, но так и не заметил никаких следов. Осмотрелся вокруг, выискивая хоть какие-нибудь признаки человека с ружьем, но увидел лишь группу женщин, похожую на стаю ворон. Одна из них отделилась от остальных и побежала. Это было странно и красиво. Она словно летела, ее развевающиеся одежды обнажали длинные ноги. Она мчалась к лагерю. Очень быстро. Невероятно быстро. Остальные женщины разглядывали, судя по всему, нечто необычное. Девушка бежала, чтобы сообщить всем какую-то новость.

Когда я приблизился к ним, из центра круга, образованного женщинами, поднялся густой, как дым, рой мух и снова опустился. Одна из женщин толкнула что-то, лежавшее перед ней, и рой поднялся снова. Запах выпотрошенных внутренностей, сладковатый и выворачивающий наизнанку, перехватил мне горло. Я подошел поближе, и женщины расступились передо мной, отходя от роившихся на земле мух.

— Боже всемогущий! — воскликнул я.

Копошащийся и жужжащий покров из насекомых облеплял нечто похожее на ужасного рака, сделанного из останков человеческого тела. Земля вокруг почернела от крови. Разрубленные в каждом сочленении руки и ноги были уложены вокруг выпотрошенного тела, как бревна для костра. Всю конструкцию венчала голова, насаженная на длинную кривую ветку. Глаза на черном лице были широко открыты, белея сквозь ползающих по ним мух. Рот тоже был открыт. Из него, как язык сатаны, торчал отрезанный половой член.

Я отшатнулся, а женщины снова сошлись в круг. У них осталось какое-то незаконченное дело с этой склизкой, бурлящей жижей. Они переглядывались, выжидая, кто сделает первый шаг. Наконец самая высокая из женщин, придерживая левой рукой плащ, протянула правую сквозь роящихся мух и схватила ветку, на которую была насажена голова. Она стала ее раскачивать, чтобы вынуть из земли. Член выпал из застывшего в немом крике рта, и голова с широко раскрытыми глазами покатилась по земле. Женщины в ужасе издали пронзительный крик, походивший на стрекотание цикад в летнюю ночь, только более резкий и сердитый. Высокая женщина положила ветку в связку хвороста, лежавшую у ее ног, и все женщины, развернувшись, направились к лагерю. Когда они ушли, я откатил ногой отрубленную голову подальше от роя мух. Щеки были надуты, наверное, туда засунули яйца. Бросилось в глаза то, что я не заметил раньше. У мужчины была жидкая бородка, а волосы оказались не такими длинными, как у большинства здешних представителей шифты. Они были коротко острижены, как у моджахедов.

— Боже всемогущий! — снова сказал я вслух, пытаясь перекричать жужжание голодных мух.

За пределами круга следов, которые оставили женщины, я нашел следы мужчин и подумал, что по ним я смогу прочитать все, что здесь происходило. Перед тем как разрубить тело, крупный мужчина тащил его на себе — его следы уходили глубоко в землю. Он пятился, и я мог легко проследить его путь. Иногда появлялись следы человека, которого тащили. Они имели довольно странный вид.

— Он все еще сопротивлялся, — сказал я, желая, чтобы меня кто-нибудь услышал. У меня пробежал мороз по коже, и я пожалел о том, что не взял оружия. Сейчас оно мне не помешало бы.

Возвращаясь назад по следам мясника и его жертвы, я оказался рядом с небольшой низиной. Здесь можно было лежать, оставаясь незамеченным, если только за тобой не охотится кто-то знающий, куда ты идешь и как пролегает твой путь. Здесь повсюду были следы, и я не хотел ненароком их затоптать. В этом месте прошли двое… нет, трое мужчин: мясник, тот, кого тащили и расчленили, и третий, который пытался убежать. Судя по всему, на нем было что-то вроде кроссовок, и его следы хорошо отпечатались.

В африканском небе постоянно парят канюки. Они кружат над телами убитых диких животных или скота, и вскоре перестаешь их замечать. Но теперь я внимательно следил за их полетом. Стервятники кружили на фоне восходящего солнца примерно в полумиле от земли. Я изучил цепочки следов. Отпечатки ног бегущего человека глубоко уходили в мягкую почву. Несколько ярдов убийца следовал за ним, потом вдруг остановился. Он опустился на одно колено. Это было видно по отпечаткам. Поблизости лежала латунная гильза от пули калибра 7,62 миллиметра. Патрон войск НАТО. Я проследил последние шаги бегущего человека до того места, где кружили стервятники.

Я закричал и стал размахивать руками. Огромные птицы отпрыгнули в сторону, переступая с ноги на ногу и хлопая большими крыльями, но не улетели. Через тучу мух я увидел глаза мертвеца. Клювы и когти птиц уже разорвали ему живот, но большая часть тела осталась нетронутой. Голова была еще на месте. У него тоже была борода и коротко остриженные волосы. Теперь я заметил нечто напоминавшее третью окровавленную глазницу. Пуля поразила его сзади и вышла прямо посередине лба. «Мясник — крутой парень», — подумал я. Он попал в цель с расстояния пятьсот ярдов и израсходовал только один патрон. Потом он вернулся к человеку, которого разрубил на части. Но я так и не смог найти следов, указывающих, куда направился мясник, закончив свое дело. Должно быть, все произошло незадолго до рассвета, примерно за полтора часа до того, как я оказался здесь. Возможно, он все еще был где-то рядом, но я не знал, где именно. Я подумал, что вскоре сюда приедет полиция,и мне не хотелось попасться им на глаза. В то же время я надеялся уловить какое-нибудь движение поблизости. Увидеть птицу, вылетавшую из кустов, или тень самого человека. То, что могло бы выдать его. Я не знал, что буду делать, если вдруг его увижу. Я смотрел на пустой горизонт, как моряк, жаждущий увидеть землю. Но так ничего и не дождался.


Когда я вернулся в штаб фонда, Нуреддин, как обычно, стоял за рабочим столом. Я указал на дом: «Кэтлин?» Он махнул в сторону взлетной полосы. В отсутствие Кэтлин я мог общаться с Нуреддином только на языке жестов.

Он делал рамки для ульев. Я стал разбирать сломанные ящики на доски и гвозди. Уорис принесла нам кофе. Это утро почти ничем не отличалось от других за последние две недели. Во внешнем облике Нуреддина не было ничего особенного. Он стоял прямо, как солдат в строю, но в его позе не чувствовалось напряжения. У него было серьезное выражение лица, глаза смотрели строго, однако совершенно невозможно было понять, какие чувства его обуревают.

Меня интересовало, где он достал оружие. Вероятно, это была легкая автоматическая винтовка бельгийского производства. Их заряжали патронами войск НАТО, и многие африканские армии имели их на вооружении в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века. У этих винтовок был длинный ствол, поэтому из них было удобно стрелять на большие расстояния, но их нелегко было спрятать. Если только завернуть во что-то и закопать. Но вряд ли кому-нибудь захочется закапывать такую хорошую винтовку в сырую землю.

Нуреддин пришел из лагеря в наш поселок еще засветло, чтобы забрать винтовку. Если он не догадался, что я за ним следил, значит, она все еще должна быть там, где он ее обычно прятал. Возможно, у меня под носом. Только не на столе, где он работал. Здесь все было на виду. И не в доме, где его случайно могли обнаружить я или Кэтлин.

Я закончил разбирать ящик и пошел за другим к горе ящиков около стены. И тут я все понял. Мы всегда брали ящики либо сверху, либо из середины. Внизу они были плотно прижаты друг к другу. Но если их раздвинуть, то можно спрятать там снаряды, винтовку и все, что угодно.

Уорис вышла из дома. Она несла еще кофе отцу и мне. Он кивнул в знак благодарности, и она, поставив поднос на стол, обняла отца. Она иногда делала так, потому что просто радовалась тому, что он рядом.

Глава 18

Кэтлин улетела давно. Теперь, когда небо стало чистым, прибывало много самолетов с продовольствием, поставка которого задержалась на несколько дней или даже недель. Поэтому не было ничего удивительного, что Кэтлин до сих пор не вернулась. Но в этих местах ничего нельзя знать наверняка. Опасность подстерегала на каждом шагу. И не только здесь. Так было повсюду. И я чувствовал, что никому не могу полностью доверять.

Я решил, что настал момент действовать. С помощью Кэтлин я получил довольно точное представление о том, как выглядел Волла-Джора. Там было четыре низких здания, включая главное, и маленькая мечеть. Обычно там находилось около тридцати человек охраны, по большей части арабы. Все вооружены автоматами Калашникова или винтовками М-16, кроме того, имелось четыре внедорожника, оснащенных 50-миллиметровыми пушками. Однако число людей на ферме время от времени менялось, и их точное количество определить было невозможно. Контингент самой «Аль-Каиды» был невелик: три араба, покинувших Афганистан несколько месяцев назад и служивших в качестве личной охраны Абу Зубаира. Сам Абу Зубаир находился на ферме не постоянно. Ближе к побережью у него был еще один дом, куда он временами наведывался. А иногда Абу Зубаир просто исчезал.

Самое время было искать подкрепление. Значит, Гриффин идет по моему следу? Вот пусть Гриффин сам и придумывает, как поймать Абу Зубаира, хотя федеральные агенты, возможно, только бы все испортили. Однако я был на пределе возможностей и не имел ни приличного оружия, ни взрывчатки, ни поддержки, чтобы провести собственную операцию. Мне надоел этот мир, где не существовало ничего истинного и все было позволено. Я устал и больше всего на свете хотел вернуться домой.

Нуреддин стоял передо мной и как ни в чем не бывало, как будто сегодня утром ничего не произошло, распиливал доски.

Да, пора было действовать.

«Лендровер» с рычанием подъехал к поселку. Кэтлин улыбнулась мне, выходя из машины.

— Пойдем в дом, спрячемся от солнца, — позвала она. — Я только что встречалась со своим тайным осведомителем. Завтра мы все узнаем.

— Расскажи мне поподробнее.

— Мой источник информации летит сейчас над Волла-Джора. Я же говорила, он часто бывает в тех местах. Он покупает там мед.

— Что он знает об Абу Зубаире?

— Думаю, почти все. Знаешь, даже шутил по этому поводу. Сказал, что Абу Зубаир, возможно, самый охраняемый продавец меда на свете.

— О чем ты его спрашивала?

— Обо всем, что так хотела узнать в последние месяцы. Бассаму можно доверять в гораздо большей степени, чем остальным людям, с которыми я общаюсь.

— И все же о чем именно ты его спрашивала?

— Я спросила, кто такой Абу Зубаир и как долго он собирается здесь находиться. Самые обычные вопросы, я их всегда задаю.

— Он тебе ответил?

— Он собирает информацию, чтобы ответить на эти вопросы.

— Отлично. А кто этот человек? Он сомалиец? Кениец?

— Нет-нет. Он араб. Кажется, из Ливана или из Сирии. Очень воспитанный. — Она помедлила секунду. — О нет. Не надо больше вопросов. Кажется, я и так сказала слишком много.

— Кэтлин, ты должна подробно рассказать мне об этом человеке.

— Я так не думаю, Курт. У нас особые отношения, и я не хочу предавать их.

— Он врач?

— Если бы он был хирургом, зачем бы ему торговать медом?

— Он хромает?

— Ты знаешь Бассама?

Я покачал головой:

— Никогда не слышал этого имени.

Если это был Бассам Алшами, то мы были на верном пути. И если он помогал Кэтлин, значит, пытается заманить нас в какую-то ловушку. Я вдруг почувствовал, как уходит время. Примерно такое же ощущение возникает, когда просыпаешься незадолго до звонка будильника.


Код зоны 703 обязательно появится в счете за международные переговоры, и любой поймет, что звонили в Лэнгли. Но в тот момент это не имело значения. Раздалось два гудка, потом щелчок, затем тишина в ожидании нового соединения, потом еще один звонок, и наконец автоответчик заговорил женским голосом с британским акцентом: «Номер, который вы только что набрали, в данный момент занят или отключен. Пожалуйста, позвоните позже».

Полуденное солнце выжгло из земли всю воду, и не было никакого желания шевелиться в этой влажной жаре. Нуреддин устроил себе сиесту в тени мастерской. Уорис дремала в доме вместе с Кэтлин, которая включила работавший от дизельного генератора вентилятор, шум которого отдавался у меня в голове.

В Канзасе сейчас уже, наверное, опали листья и на землю опустилась прохладная осень. Неожиданно я понял, что мне очень хочется попасть на Хэллоуин и я даже не знаю, какой костюм наденет Мириам. Что у нас с Бетси было не так? Почему мы не могли поговорить нормально, чтобы сказать друг другу как можно больше, даже если у меня было совсем мало времени, даже если нас подслушивали?

Бетси. Я подумал, что Бетси сейчас, наверное, собирается на работу, возможно, даже принимает душ. Мне надо было услышать ее голос. Телефон звонил, но никто не брал трубку. Нужно было давно починить звонок. Почему я не купил новый телефон? Я подождал пять минут. Никакого ответа. Еще пять. Я звонил домой снова и снова. Возможно, она повезла Мириам к тете Лее. В этом случае в «Джамп-старт» она будет через пятнадцать минут.

Я лег на кушетку и попытался расслабиться. Ненадолго отключиться, чтобы наконец избавиться от усталости. Но мне так и не удалось забыться.

Я снова позвонил в Лэнгли. Звонки пересекали пространство и вели в никуда. Гриффин появлялся, когда мне не хотелось его видеть, но его никогда не было поблизости, когда он был действительно нужен. Я снова стал набирать номер, но затем остановился. «К черту!»

Я позвонил в «Джамп-старт».

Рут узнала мой голос и сразу же спросила:

— Бетси с тобой?

— О чем ты говоришь?

— Она пропала пару дней назад. Никто не знает, где она.

— Два дня назад?

— Она должна была оставить записку или еще что-нибудь.

— Где Мириам?

— Она тоже исчезла.

— Разве они не у Леи?

— Нет. Лея их тоже ищет. Я подумала… Курт, ты не знаешь, где они?

— Нет.

— Мне обратиться в полицию?

— Да. — Я задумался. — Кто-нибудь был в доме?

— Лея заходила к ним. Она сказала, что все в порядке.

— Машина?

— Она на месте.

— Рут…

— Да, Курт.

— Меня это очень беспокоит.

— Меня тоже, Курт. Я тут подумала, что после той кражи я стала очень переживать за Бетси. Но ты же ее знаешь.

— Какая еще кража, Рут?

— Она тебе не говорила? Это так похоже на Бетси. Она все держит в себе.

— Рут, расскажи мне, что именно случилось?

— Это была очень странная история. Мы все так подумали. Но потом, кажется, мы просто о ней забыли.

— Странная история… — Я вздохнул пару раз. — Что именно странного?

— Кто-то обчистил твой холодильник и морозильник. Наверное, какие-нибудь бродяги или мальчишки. Обкурившиеся подростки, — сказала Бетси. — Они после дозы часто бывают голодными.

— Когда?

— Точно не помню. Кажется, в конце сентября или начале октября. Посреди дня. Бетси была здесь. Но никто ничего не видел. Все были на работе. Они взломали заднюю дверь и обчистили холодильник. Разве это не странно?

— Они не забрали проигрыватель или телевизор?

— Нет, я же говорила, ничего больше.

— А что-нибудь из моего гаража? Инструменты?

— Нет-нет, не думаю. Они залезли в твой старый холодильник. Но Бетси сказала, что, возможно, там ничего и не было. О, Курт, я так переживаю.

— Вы не видели чего-нибудь или кого-нибудь подозрительного рядом с кафе?

— Ничего необычного. По крайней мере рядом с «Джамп-старт». М-м…

— Я перезвоню через несколько минут. Разузнай все, что сможешь, договорились? Мне понадобится пара дней, чтобы вернуться, но я приеду. Ты понимаешь?

— Да, Курт.


Я мало что мог сделать до тех пор, пока не прилетит Фаридун и не заберет меня. У меня даже не было возможности связаться с ним по радио или по телефону.

Я сел на кровать, прислонившись спиной к холодной стене, и стал смотреть сквозь москитную сетку на чистое небо. Все было неподвижно. Особенно воздух. Я хотел привести в порядок мысли, остановить их безумную скачку и обдумать все то, что сказала мне Рут. Но у меня было слишком мало информации. Бетси и Мириам куда-то уехали и никому ничего не сказали. Это было все, что я знал. За несколько недель до этого кто-то ворвался в мой дом; судя по всему, искали Меч Ангела.

Маленькое пятнышко, маячившее на южном горизонте, стало приобретать форму самолета. Он летел низко, очень низко. Даже не думая о нем, я бессознательно попытался определить, что это за самолет. Это не «сессна» или «бичкрафт». Слишком маленький. У него был V-образный, повернутый вниз хвост. Я наклонился вперед, словно это дало бы мне возможность лучше разглядеть его. Он летел в нашу сторону, но не к посадочной полосе. Я вышел из дома.

Во время войны в Заливе я видел крылатые ракеты и теперь подумал, что, может быть, это одна из них. Неужели снаряд летел прямо на нас? Однако предмет выглядел иначе. Он был похож на огромную стрекозу. «Хищник»!

ЦРУ вело наблюдение с помощью одного из своих секретных устройств. Я слышал по радио, что эти штуковины были оснащены ракетами «Адский огонь» — любимые игрушки ЦРУ. Ребята и девчонки из управления считали их прекрасным орудием уничтожения. Можно сидеть где-нибудь с джойстиком перед экраном телевизора и направлять их на любого, кого хочешь поразить: смерть с помощью пульта дистанционного управления. На расстоянии, беззвучно, чисто, безопасно. Однако некоторые вещи трудно определить на расстоянии. Например, распознать, кто есть кто на самом деле.

Я подумал, что, возможно, «хищник» сканировал пустыню, чтобы обнаружить покрытые мухами останки, брошенные Нуреддином. И как все это воспримут в Лэнгли, когда увидят изображение на мониторах?

— Аномалия, — наверняка скажут там.

Белая стрекоза пролетела над штабом фонда на высоте около тысячи футов. Теперь они снимали нас. Или только меня.


— Рут, ты что-нибудь узнала?

— Я говорила с Бадом Николсом в офисе шерифа. Ой, Курт, я так переживаю. Где ты?

— Что сказал Николс?

— Он сказал, что ищет их. Ищет и обзванивает всех. Но пока ее нельзя считать пропавшей без вести. До завтрашнего дня. Ты представляешь?

— Скверная новость.

— Я ему так и сказала, Курт. Особенно после того, что произошло на прошлой неделе. Когда в доме появился тот мужчина.

— Какой еще мужчина? Рут, хватит сюрпризов!

— Разве Бетси тебе ничего не говорила? Она сказала, что он представился твоим другом. Но Бетси он не понравился. Она называла его скользким типом.

— Она не упомянула его имя?

— Нет. Только сказала, что он стоял в дверях — она не позволила ему войти — и задал ей несколько вопросов.

— О чем он спрашивал?

— Этого она не сказала. Честно. Она лишь упомянула, что он расспрашивал о тебе, и ей не понравились эти вопросы. А я решила, что это не очень важно. Но думаю, теперь все может оказаться важным.

— Она говорила тебе, как он выглядел? Сколько ему лет? Или еще что-нибудь?

— Только что он слишком скользкий. Да. Так она и сказала, и я подумала, что это какая-то шутка. Она не придала этому большого значения. Ты же знаешь Бетси. О, Курт, я так расстроена, что не могу сосредоточиться.

— Он был черным? Белым? Мексиканцем? Арабом? Эскимосом?

— Думаю, он был белым. Слишком скользкий, это все, что она сказала. И… подожди… она еще сказала… и даже пошутила по этому поводу… ты же знаешь Бетси… она сказала, что у него была весточка от твоего друга по имени… вот это самое смешное… по крайней мере казалось смешным, когда она об этом говорила.

— Что?

— Она сказала, что его звали… дай вспомнить… да, его звали Зу Беар.[13] Так Бетси и сказала. Какой еще Зу Беар? Мы обычно говорим просто мишка. Правда, странно? Мы над этим даже посмеялись. Ты знаешь кого-нибудь по имени Зу Беар, Курт?

— Нет, никого, — ответил я. — Что за весточка?

— Я спросила об этом Бетси, но она мне не ответила. Только сказала, что это очень личное.


Услышав щелчок затвора винтовки, Нуреддин открыл глаза, но даже не пошевелился. Я смотрел ему в глаза.

Я очень хорошо знал эту легкую автоматическую винтовку бельгийского производства, каждая деталь казалась мне знакомой. Я уже убрал магазин и теперь вынимал затвор, затем нажал на расцепляющий механизм около приклада — ствол опустился вниз, и я вытащил затвор. Нуреддин даже не взглянул на мои руки. Он смотрел мне в глаза.

Винтовка была чистой и хорошо смазанной. Я повернул затвор и вынул его, потом убрал поршень и задние предохранители. Теперь все детали оружия лежали на рабочем столе, но я не смотрел на них. Я поднял руки на уровень лица, показывая, что в них ничего нет, и, не глядя на винтовку, собрал ее, щелкнул магазином и, зарядив ее, поставил на предохранитель.

Нуреддин встал и, глядя мне в глаза, сделал шаг в мою сторону. Мы стояли лицом к лицу, нас разделял только рабочий стол. Он застыл, опустив руки.

Я положил винтовку на стол и отступил на шаг. Он взял ее и, не отрывая от меня взгляда, вытащил магазин и дернул рукоятку затвора — пуля выскочила и упала на землю. Теперь Нуреддин разбирал оружие, как и я, не глядя на руки, только на меня. Закончив, он собрал винтовку, зарядил, поставил на предохранитель, положил на стол и сделал шаг назад.

Я кивнул в сторону стены, где стояли ящики из-под снарядов. Он кивнул в ответ. Нуреддин знал, что я нашел все, что там было: еще одну такую же винтовку, три «Калашникова», винтовку М-16, три осколочные гранаты М-67 и дымовую шашку М-18. По внешнему виду гранаты относились ко времени проведения войсками США военной операции в Сомали в 1990 году. Еще я нашел пару ножей, почти таких же длинных, как мачете, маленький колчан, полный стрел с выполненными вручную наконечниками, и африканский лук. Винтовка М-16 была бесполезна — не было патронов. В обойме «Калашникова» всего несколько. Но магазин второй бельгийской винтовки был полон, и оставалось еще около сотни патронов про запас. Это был неплохой маленький арсенал, который, во всяком случае, увеличивал мои шансы на успех.

Я взял со стола винтовку и поставил ее между нами.

— Волла-Джора, — сказал я. И в первый раз за время моего знакомства с Нуреддином он улыбнулся.

Глава 19

Я следовал за шифтой-одиночкой, бегущим через темную пустыню, ориентируясь на звук его шагов, едва касаясь ногами земли, и мне казалось, что я затерялся в пространстве. Я ничего не видел и не чувствовал, что происходит вокруг. Мы растворились в безлунной ночи. Погруженный в транс, я долгое время не чувствовал боли в мышцах и слышал лишь свое тяжелое дыхание. Постепенно меня стал охватывать ужас. Если люди Абу Зубаира похитили Бетси и Мириам, тогда Абу Зубаир — единственная возможность спасти их. Ему придется сказать, где они находятся. Ему придется приказать своим людям, чтобы их освободили. И он должен будет сделать это в ближайшие часы. После 11 сентября я понял — все мы поняли, — что эти люди не берут пленных, и заложники никогда не остаются в живых. В мой странный сон наяву проникла рейнджерская речовка:

«Снова нас ждет боевой самолет.
Снова дана команда: „На взлет!“
Куда мы летим и с целью какой?
Мы даже не знаем, вернемся ль домой».
Цель неясна. Вернуться домой. Цель неясна.

Неожиданно появился свет. Теперь мы видели цель. Она была перед нами. Свет шел от одного из строений фермы, примерно в шестистах ярдах от нас. Плавным движением Нуреддин упал на землю. Я последовал его примеру. Появился еще один тускло освещавший землю источник света. Но этого было достаточно, чтобы мы разглядели человека, шедшего от одного строения к другому. Над пустынной землей, отделявшей нас от фермы, разнесся звук заработавшего генератора.

Нуреддин резко вздохнул, втягивая в легкие запах гниения, и указал на что-то, находившееся примерно на полпути между нами и первым строением. Но я не мог понять, что это. Большой неподвижный силуэт против света, льющегося от поселка. Труп животного, возможно, верблюда. И не один. Там было как минимум три обглоданных до костей скелета каких-то существ. Нуреддин сделал жест руками, изображая взрыв. Он по очереди указывал на зловонные останки, повторяя один и тот же жест, изображавший взрыв. Мины. Чертовы мины. Я мог бы пройти через поле, исследуя его дюйм за дюймом ножом, если только не потерял сноровку. Но к тому времени как я закончу проверку, взойдет солнце.

Должен быть другой способ. Что у нас есть? Один четырехдверный джип «тойота» с платформой для 50-миллиметровой пушки, но без оружия. Здесь должно быть еще четыре джипа. Но где они, черт побери? И где часовые? Где все? И почему человек, который в полусне брел от одного здания к другому, был таким расслабленным? Так ведет себя солдат, которому не надо нести охрану. Наверное, Абу Зубаир и большая часть его отряда уехали на остальных машинах. Черт! Что можно будет выжать из этих типов? Что они могут знать? Да ни черта они не знают!

— Абу Зубаир? — спросил я. Нуреддин кивнул. — Здесь? Сейчас? — Я показал вперед.

Он снова кивнул, протянул мне руку и встал. Повесил лук на одно плечо, а винтовку — на другое, затем подал мне знак следовать за ним и побежал вприпрыжку, как марафонец на финишной прямой, направляясь прямо к гниющим трупам. Наверное, он знал что делал, и если я буду держаться как можно ближе к нему и проявлять осторожность, то, возможно, мы пройдем. В противном случае мы оба погибнем или будем искалечены, а потом погибнем. Но если я замешкаюсь, то мне придется ползти дюйм за дюймом, пока не взойдет солнце. Я побежал за ним след в след, двигаясь как можно быстрее, и мне казалось, что я слышу, как у него из горла вырываются какие-то звуки. Низкие. Ритмичные. Не беговая речевка или песня. Молитва. «Проклятие, Нуреддин, неужели ты просишь помощи у Бога?!»

Нуреддин стал передвигаться зигзагами от скелета козы к двум разодранным скелетам канюков, затем к скелету другой козы и потом прямо к маленькому строению, которое, как мне показалось, было мечетью. Похоже, Нуреддин прекрасно знал дорогу к этому месту, и это придавало мне уверенности, но в то же время и пугало.

Мы обошли мечеть на расстоянии около двадцати ярдов и укрылись за длинным рядом ящиков. Каждый из них стоял на каменной подставке, и даже в темноте я узнал наши ульи. Пчелы еще спали, их слабое жужжание сливалось с отдаленным шумом работающего генератора. Мы затаились.

* * *
«Аллах акбар…» Через громкоговоритель, закрепленный над зданием напротив нас, разнесся записанный на пленку призыв к молитве. Ульи завибрировали от звука и ожили. Появились две пчелы, потом еще две, мне на лицо упал луч света. Мы с Нуреддином не шевелясь наблюдали, как жители поселка медленно собирались на молитву. Я насчитал двадцать четыре человека, все они вяло брели к зданию. Я не знал, кто из них Абу Зубаир и был ли он здесь вообще, но один из них хромал, как Бассам Алшами, доктор-палач, тайный осведомитель. Я буду рад встретиться с ним снова.

Нуреддин указал на рюкзак с гранатами, затем — на мечеть. Я кивнул. Мы подумали об одном и том же.

Имам начал свою декламацию. У входа в мечеть стоял единственный полусонный и усталый часовой с «Калашниковым». Он ковырял в носу и рассматривал то, что оттуда вытащил. Больше в поселке движения не наблюдалось. Нуреддин достал из колчана две стрелы и положил одну из них на тетиву. Она попал часовому в плечо — не смертельная рана. Нуреддин вытащил вторую стрелу, прицелился, но потом опустил лук. Часовой упал на землю, извиваясь, как человек, переживший апоплексический удар, но не подал при этом ни звука.

Мы поползли к открытой двери мечети. Пчелы стали сниматься с наших лиц и тел и возвращаться в ульи. Часовой лежал совершенно неподвижно. Его глаза были широко раскрыты, и вблизи было видно, что его сотрясают неконтролируемые спазмы. Нуреддин положил руку ему на грудь, туда, где находилось сердце, и кивнул. Часовой был жив и находился в сознании, но был полностью парализован.

У прихожан во время молитвы существует своя иерархия. Мы знали, что самые влиятельные люди в мечети находятся в первых рядах молящихся. Все стояли на коленях, уткнувшись головой в пол и повернувшись к нам задом. Я выдернул чеку из двух гранат и отпустил рычаг одной. Сосчитав «четыре», «три», «два», я бросил ее в угол помещения рядом с дверью, потом швырнул вторую гранату и отошел назад. Первый взрыв вынес на улицу облако пыли. Наступила тишина, раненые и оглушенные перевели дух. Потом прогремел второй взрыв.

Я посмотрел через плечо. В поселке никто не появился на звук взрывов. Все были в мечети. Нуреддин дал три очереди. Потом еще и еще. Здесь негде было спрятаться. Пять или шесть мужчин в углу мечети были убиты осколками гранат. Все остальные были оглушены, и все, за исключением людей, находившихся в первых рядах, получили ранения. Я бросил третью гранату к выходу. Неудача. Еще одну, но она взорвалась в воздухе. У одного мужчины взрывом оторвало пол-лица, другого бросило об стену, и у него из груди ручьем хлынула кровь. Повесив винтовку на плечо, я наблюдал за каждым из уцелевших, кто каким-либо образом мог дотянуться до оружия. Один из людей в тюрбанах успел снять с предохранителя «Калашников» прежде, чем я остановил его выстрелом в живот. Больше никто не двигался. Около дюжины людей еще могли держаться на ногах. Они медленно подняли руки вверх и встали к стене. На их лицах отразилась смесь замешательства и ярости. Половина из них закрыла глаза. Они молились.

Я боялся, что Нуреддин их всех убьет. Но он был спокоен… так чертовски спокоен, что волосы встали дыбом у меня на затылке.

Я посмотрел на хромого человека. Его лицо было мне незнакомо. Но я ведь никогда и не видел Алшами.

— Hola, — сказал я. Никакой реакции. — Qué tal?[14] — Опять никакой реакции. — Ты не помнишь Гранаду? — Ничего. Может быть, это и Алшами, а возможно, и нет. Он был слишком молод и у него было глуповатое лицо. — Я вернусь к тебе позже.

Бетси.

Мириам.

Один из этих ублюдков знал, где они, и я заставлю этого выродка сделать все, чтобы Мириам вернулась сегодня домой и могла поиграть со своей Барби.

Если я просто спрошу, кто здесь Абу Зубаир, никто не покажет мне его, и чем больше я буду спрашивать, тем упорнее он будет молчать. Я оторвал кусок ткани от одежды одного из трупов и вытер грязь со своего лица. Я хотел быть уверен, что он меня узнает, даже если я не смогу узнать его. Когда я шел вдоль ряда пленных, двое из них отвернулись. Некоторые смотрели мне прямо в глаза, но остальные, похоже, пребывали в молитвенном трансе и вообще не открывали глаз. Не сработало. Я вернулся назад.

— Абу Зубаир? Кто знает Абу Зубаира?

Никто из священных воинов не ответил. Я выпустил очередь в пах темнокожему арабу, который точно не мог оказаться Сала, и он с криком рухнул на залитый кровью пол. Молившиеся все до единого открыли глаза. Двое сделали попытку пошевелиться. Нуреддин уложил одного из них выстрелом в голову. Мы отошли на два шага.

— Абу Зубаир? — Я взглянул на мужчину, который продолжал стоять с закрытыми глазами. Черты его лица показались мне смутно знакомыми. Один из молодых сомалийцев тоже посмотрел на него.

— Вот и отлично. Открой глаза, Сала.

Кожа у него была покрыта оспинами и пятнами от прыщей, и казалось, что длинная, неопрятная борода растет из оспин. Губы — тонкие, нос — широкий и сломан. Только один глаз, левый, блестел жизнью. Другой был серый и мертвый, как израсходованный патрон.

Нуреддин подошел ко мне сзади и спросил:

— Абу Зубаир?

Мне бы не хотелось, чтобы он произнес таким тоном мое имя. Нуреддин вставил новую обойму в винтовку.

Араб, которому я выстрелил в пах, перестал кричать. Потом раздался легкий щелчок отпущенного рычага гранаты. Она уже катилась ко мне, как детская юла.

Мы с Нуреддином выскочили за дверь и встали по обе стороны от нее. Ничего. Никакого взрыва, но уцелевшие люди добрались до оружия и стали стрелять. Проклятие!

Ситуация слишком быстро вышла из-под контроля. Снова автоматные очереди. Мной овладела паника, и не из-за того, что нас могут убить, а из-за того, что нам придется убить человека, за которым мы пришли.

— Абу Зубаир, — крикнул я Нуреддину и сделал знак пальцем. Он выпустил еще одну очередь в дверь мечети и отступил.

Никакого движения. Мы с Нуреддином просчитали от восьми до двух. Моджахеды попытаются прорваться, но мы не знали, когда это произойдет. Инициатива перешла к ним. Но мы не могли отступить и не могли ничего узнать у них. Мы стали пленниками своих же пленных.

У нас осталась только дымовая шашка. Я вертел ее в руке и пытался придумать, как лучше ее использовать. Потом шашку взял Нуреддин. Он рассматривал ее, словно уже решил, что будет с ней делать. Не глядя дал пару очередей в сторону мечети и побежал за угол. Я стрелял, пытаясь удержать моджахедов внутри, не расходуя при этом много патронов. Не прекращая стрельбу, я пятился назад, чтобы отойти на расстояние примерно в тридцать ярдов и получить больше места для маневра.

Позади мечети показался столб густого желтого дыма. «Нуреддин, что ты, черт побери, делаешь?» Пару минут спустя он появился с ульем в руках. Ошалевшие от дыма пчелы ползали по его лицу и рукам. Он швырнул улей внутрь мечети, как будто это был большой камень. Я прикрывал его. Нуреддин снова исчез, вернулся с новым ульем и тоже бросил его внутрь мечети. Было слышно, как улей ударился об пол и разбился. Послышалось шарканье ног. Потом тишина. Затем крики. Пчелы проснулись.

Теперь Нуреддин тоже лег ничком напротив меня. Мы держали вход под прицелом и ждали. Первым из двери выскочил хромой. Лицо и руки у него были покрыты пчелами. Нуреддин уложил его. За ним последовали остальные. Они кричали и стреляли вслепую, пока мы с Нуреддином укладывали их одного за другим одиночными выстрелами. Когда появился Абу Зубаир, Нуреддин увидел его первым и прицелился ему в ноги. Пуля пробила ему колено, и он пополз. Человек, бежавший за ним, получил очередь в грудь и упал на него. Оказавшиеся на открытом воздухе пчелы улетели. Абу Зубаир оказался в ловушке. Теперь Нуреддин направил ствол винтовки ему в здоровый глаз.

— Ибн шармута, — сказал Абу Зубаир. — Сын шлюхи.

— Меня зовут Курт Куртовик.

— Я помню, — ответил он.

— Тебе придется вспомнить еще кое-что.

Нуреддин начал осматривать лежавших вокруг нас раненых и умирающих. Он достал из-за пояса длинный нож и стал по очереди перерезать им глотки. Абу Зубаир смотрел на происходящее с видом человека, который уже был свидетелем подобных сцен. Потом Нуреддин встал на колени у распростертого тела парализованного часового, в которого он выстрелил отравленной стрелой. Нуреддин убедился, что сердце у него бьется, и кивнул, как доктор, осматривающий пациента.

Глава 20

Ночь закончилась. Всходило солнце. Воздух был неподвижен. Теперь все кричавшие и стонавшие люди замолчали. Абу Зубаир лежал, схватившись за раздробленное колено, не издавая ни звука. Нуреддин ударил его по голове, пнул в лицо и связал ему руки за спиной куском проволоки.

Где-то далеко, вне поля нашего зрения, закашлял заводящийся мотор. Сначала я подумал, что это генератор. Но кто мог включить его? Самолет. Мы видели, как он быстро поднимается в полумиле от нас. Маленький. С одним мотором. «Сессна». Он сделал крутой вираж, словно собирался упасть на землю, и направился на юг. Абу Зубаир даже не отреагировал на этот звук.

— Кто это, черт возьми? — спросил я.

Он ничего не ответил.

— Кто это, дьявол тебя раздери, Сала?

Опять ничего.

— Нуреддин, — сказал я, указывая на свой глаз, потом — на Абу Зубаира. Я убедился, что Нуреддин понял мое распоряжение — он должен следить за ним. — Пойду осмотрюсь, — сказал я, показывая на другие строения. Нуреддин кивнул.

Лишь теперь я увидел, что́ мы натворили и сколько людей было убито. На мгновение я позволил этому чувству овладеть собой, ощутить груз всех этих смертей; оно обрушилось на меня, как волна, у меня сдавило горло и перехватило дыхание. Потом я повернулся. Пора было подумать о живых. Обо всех живых. О Мириам. О Бетси. И о тех, кто погиб в Торговом центре.

От наполовину уничтоженного генератора к дому тянулись провода. Я был почти уверен, что один из них подключен к спутниковому телефону, а другой — к ноутбуку. Экран ноутбука ожил. На нем появился развевающийся флаг фирмы «Майкрософт», затем — табличка программы антивируса. Я отключил ее. Компьютер стал медленно загружаться. Файлы в «Моих документах» были закодированы. Но может быть, эти ребята допустили небрежность и мне удастся отыскать какую-нибудь информацию в других папках. «Временные интернет-файлы» и «История» показали, что работавшие на ноутбуке люди много ходили по Сети. Я просмотрел ввод данных. Упорядочил их по датам, по именам. Там было много религиозных сайтов, а также порносайтов.

— Интересно, что сказал бы об этом Усама? — спросил я вслух.

Еще были сайты турагентств, банков. Но при отключенном Интернете я не мог их открыть. Был и сайт судоходной компании. Но страница оказалась пустой.

Что здесь еще могло быть интересного? Программа «Мэпкуэст». Это маленькие компьютерные карты штатов и городов, где указано, как добраться до любого места в Америке. Во «Временных файлах» их было много. Среди них был и Уэстфилд, Канзас, 6970, Пекос-уэй. Я закрыл ноутбук и сунул его под мышку.

Солнце Сомали палило нещадно, но никто из уцелевших даже не пошевелился. Нуреддин сидел на корточках напротив Абу Зубаира и смотрел на него пристально, словно видел адское пламя, сжигающее покрытую оспинами кожу араба, и явно наслаждался этим зрелищем.

— Где они? — спросил я Абу Зубаира. Он не сказал ни слова. — Где мои жена и ребенок?

Абу Зубаир улыбнулся, и его высохшие губы порозовели. Я ударил его в окровавленное колено. Он издал сдавленный крик, но опять ничего не ответил.

— Кто забрал их? — крикнул я.

Я стал изо всех сил бить его по ребрам, пока он не начал ловить ртом воздух, но он по-прежнему молчал.

Нуреддин тронул меня за плечо, и я отошел в сторону. Он вытащил из ножен свой длинный нож. Нуреддин жестом показал, чтобы я не двигался, и минуту стоял над Абу Зубаиром, просто глядя на него.

— Не надо, — сказал я.

Нуреддин посмотрел на бойца «Аль-Каиды», затем на меня. Потом он повернулся к парализованному часовому и подтащил его так, чтобы Абу Зубаиру было видно. Ногой Нуреддин стал поворачивать голову этого человека, пока его глаза — сухие, красные и горящие — не уставились прямо на Абу Зубаира. Нуреддин поддел пальцами левой руки правую руку часового, поднял ее вверх и натянул, а потом резким взмахом отрубил ему руку по локоть. Кровь брызнула из артерии, как красные чернила из водяного пистолета, а культя упала на землю. Нуреддин разжал руку и бросил отрубленное предплечье в сторону, потом оторвал кусок одежды и сделал жгут вокруг кровоточащего бицепса. Он хотел, чтобы часовой прожил еще какое-то время. Горящие глаза мужчины дергались в агонии, казалось, что они вот-вот вылезут из орбит.

Не знаю, о чем в этот момент думал Абу Зубаир; я сел в тени разбитой мечети, пытаясь подавить тошноту, поднимавшуюся к горлу. Мне надо было немного прийти в себя, прежде чем начать допрос. Я открыл ноутбук. Когда я коснулся клавиатуры, пальцы у меня слегка дрожали. Я сосредоточился на экране. На адресе в Уэстфилде. Я не поднял глаз, когда услышал свист лезвия Нуреддина, опускавшегося на сустав, но брызги крови попали мне на руки и на компьютер. Я вытер кровь как смог, однако на экране, клавишах и пальцах остались разводы.

— Сала, — начал я. — Не знаю, какую участь он тебе уготовил, и не уверен, что смогу остановить его, но попытаюсь, если ты мне немного поможешь.

— Ты слаб, — прошептал он.

— Да, — ответил я. — Наверное. — На экран села пчела, я махнул рукой, и она улетела. — Но знаешь что, Сала? Я устал убивать. Я настолько устал убивать, что сделаю что угодно, лишь бы остановить это. И все, что угодно, чтобы защитить своих. Что угодно. Давай начнем с пароля на закодированные системы.

— Америка слаба, — прошептал он.

— Все, что угодно, — повторил я.

— Америка… — Он осекся. Я поднял глаза. Нуреддин кастрировал часового.

— Ты не позволишь ему сделать это со мной, — сказал Абу Зубаир. — Ты слишком много хочешь от меня узнать.

— Все, что я хочу знать, находится здесь, — ответил я. — Но у нас мало времени. Батарейка заряжена только на пятьдесят семь процентов. Здесь написано, что она сядет примерно через час. Не знаю. Мой ноутбук отрубается очень быстро, когда остается меньше пятидесяти процентов заряда. И когда это случится с твоим ноутбуком, я отсюда уйду. Я заберу его с собой туда… где смогу на нем поработать. А Нуреддин останется с тобой.

Следующие несколько минут старый шифта продолжал делать краба из человека перед здоровым глазом Абу Зубаира. Кровь теперь не била фонтаном, а капала, и к тому моменту, когда Нуреддин отрубил голову, она уже совсем иссякла.

— Странный яд, — сказал я. — Он сохраняет жизнь, но полностью обездвиживает. Интересно, о чем думал этот бедный подонок, пока Нуреддин резал его на части?

Никакого ответа.

— Сала, я задам тебе всего один вопрос перед тем, как уйти. Где моя семья?

— Не знаю.

— Ты знаешь, они жили на Пекос-уэй, 6970.

— Я не знаю.

— А кто это знает?

Он покачал головой.

— Чушь! — сказал я.

— Я не знаю.

В ноутбуке, как в электронном будильнике, заработал предупредительный сигнал.

— Я ухожу, — напомнил я.

— Они умерли, Куртовик.

— Нет!

— Но ты всегда сможешь найти еще одну маленькую потаскуху.

Я выключил компьютер, аккуратно положил его на землю и вытащил из-за пояса нож.


Нуреддин увидел джипы издалека. Был уже конец дня, и они ехали к нам, обгоняя друг друга, подпрыгивая и объезжая грязные рытвины. Люди в черном держались за 50-миллиметровые пушки, как наездники на родео держатся за седла. Они не целились, просто жали на гашетку. Один снаряд попал в стену маленькой мечети и пробил ее в паре дюймов от моей головы. Но даже это не заставило меня сдвинуться с места. Я понял, что уже ничего не соображаю. У меня в голове крутилась только одна мысль: если мы сможем продержаться до ночи, то с нами все будет в порядке и мы вернемся назад через минное поле. Нам удастся это сделать. Уйти из этого места и от всего, что здесь случилось. Солнце висело низко. Еще один снаряд поразил мечеть, пробив ее насквозь. «Им надо было лучше строить этот храм, — подумал я. — Что подумает Господь?»

Нуреддин бродил по поселку. Он что-то искал. Нуреддин что-нибудь придумает. Он все время выручал нас. Нуреддин — мой друг. Мне стало интересно, что бы о нем подумала Бетси? Сказала бы, что у него очень забавное имя. Бетси. Это место совсем не подошло бы для Бетси. Мы были так далеко от Бетси и Мириам. Так далеко. Нет, Тотошка, это совсем не похоже на Канзас.

Нуреддин нашел гранатомет. Молодец, Нуреддин. Какой же ты умный, сукин сын. Как бы мне хотелось тоже что-нибудь сделать. Как мне хотелось помочь тебе. Но ты же знаешь, как я устал. Ты же видишь это? Прости, старик. У нас был очень долгий и трудный день. Я должен был уйти, когда собирался сделать это. Чему я научился за последние восемь часов? Все тянулось так медленно. Этот ублюдок оказался таким несговорчивым. Но потом он стал вежливым. Вежливость — это хорошо.

«Где ты, Нуреддин?» На мгновение вокруг стало тихо, а потом у меня зазвенело в ушах от взрыва. От мин всегда много шума. Один из джипов перевернулся. Отличный выстрел, Нур. Как бы я хотел тебе помочь. Эти два подонка будут здесь через пару минут. Думаю… да, мне надо поднапрячься и что-нибудь сделать. Посмотрим. Сначала ляжем ничком. Хорошо. Руки дрожат? Нет. Странно, но они уже не дрожат. Всего несколько минут назад они тряслись, как при болезни Паркинсона. Теперь я полностью ими владею. Пуля пробила лобовое стекло первого джипа. Наверняка попала в водителя. Машина должна перевернуться. Так всегда бывает, когда она мчится на полной скорости. Но пикап продолжал ехать, а потом остановился. Один из мужчин выскочил с заднего сиденья, оттолкнул убитого водителя и сам сел за руль.

Тень стрекозы, летевшей над землей, заскользила по стенам строений. Что-то двигалось к нам от солнца. «Здравствуй, „хищник“! Решил немного осмотреться? Привет из Лэнгли!»

Один из джипов остановился, и мужчина выпустил из пушки несколько снарядов в большое металлическое насекомое в небе. Огонь с джипа вдруг прекратился. Он был охвачен огнем. Адским пламенем. Но второй джип был еще на ходу. Это плохо. Я подумал, что мне придется вступить в бой. Возможно, меня застрелят. Возможно, я погибну. Слишком часто повторяется слово «возможно».

Мелькнул затылок сомалийца, и последняя пушка взорвалась, как в каком-нибудь боевике. «Хороший выстрел, Нуреддин». Джип повернул и скрылся за небольшой дюной. За дело взялся другой стрелок. Он стрелял намного лучше. Пули пролетали так близко, что я чувствовал кожей их жар.

Темнело. Занавес ночи опускался очень быстро. А может, я стал заторможенным. Стрельба прекратилась. Это хорошо. Но все расплывалось у меня перед глазами, и я не мог прицелиться.

Кто-то подошел ко мне сзади. Меня схватили за руки. Щелкнули пластиковые наручники. Откуда они у них? Это мы пользуемся такими. Обычная экипировка правительственных войск. Меня поставили на ноги, стали обыскивать. Прижали к стене внутри мечети.

— Боже! — крикнул кто-то. — Архангел, сюда! Посмотри на это.

Хлопающие звуки снаружи. Три выстрела из оружия с глушителем. Громко заговорила винтовка. Потом кто-то вошел, затем еще один. Я скорее чувствовал их движения, чем видел этих людей.

— Выходите! — крикнул один из них. — Выходите! Вас прикрывают снаружи.

— Но…

— Немедленно!

— Да, сэр.

Командующий операцией подошел ко мне. Я увидел его сухие губы. Свет фонаря. Холодный. Яркий. Ослепляющий. Он сделал круг по комнате. Потом замер, уставившись на обнаженное, окровавленное тело, лежавшее на полу неподалеку от меня.

«Боже всемогущий!»

Это был не мой голос.

— Это Абу Зубаир, — сказал я. — Он все еще жив. И может говорить. — Я посмотрел себе на грудь в белом свете фонаря. И на ноги. Они были в грязи и в крови. — Я… я больше не могу.

— Это я.

— Ты?

Человек навел луч фонарика себе на лицо:

— Это я, Гриффин.

— Гриффин. Хороший Гриффин. Гриффин, дружище, а-а. — Я стукнулся головой о стену. Я все никак не мог собраться с мыслями. — Мириам, — сказал я. — Мириам и Бетси. Мертвы.

— Нет, — возразил Гриффин. — Нет. Они у нас. С ними все в порядке. Но я понятия не имею, что нам делать с тобой!

Тюрьма «Рентген» Декабрь 2001-март 2002 года

Глава 21

Ощущение песка под веками и холодного пота, стекавшего по спине, говорило о том, что я все еще жив. Что-то похожее на резиновый ободок защитных очков давило на скулы. Вокруг была абсолютная темень, воздух насыщен запахом топлива и какого-то дезинфицирующего средства, а телом я ощущал вибрацию двигателя. Самолет. Я сидел на металлическом полу какого-то транспортного средства, привязанный брезентовыми ремнями. На руках — наручники, на ногах — кандалы, вокруг пояса — цепь. Голову, как тиски, сдавливали ни к чему не подсоединенные наушники. Когда я говорил, мой голос эхом отдавался у меня в голове. Но никто не отвечал. Я прислушался, но единственным различаемым мной звуком был шум моря. Почти такой же, как в морской раковине. Это в голове кровь шумела.

Я был близок к панике и попытался заговорить еще раз, но понял, что с губ у меня срываются не слова, а стоны, как у больного или раненого. Но был ли я болен? Или ранен? Мой мозг парил в темноте, как в той игре в восемь шариков, где короткие предсказания будущего всплывают на поверхность из черных чернил. К горлу подкатывала тошнота, и в первый момент я подавил ее. Но когда она вернулась снова, я широко открыл рот, чтобы избавиться от яда, что был у меня во внутренностях. Что-то горячее ударило мне в горло и в переносицу. Я покачал головой и закричал, чтобы прочистить легкие. Внезапно мне на голову плеснуливодой, моя одежда намокла. Я всей кожей почувствовал холодную и липкую ткань. Я был в сознании. Сколько времени прошло с тех пор, как я пришел в себя? Я сел. Прислушался к звукам моря в голове и стал ждать предсказаний, которые должны были выплыть из чернил.

Я вспомнил день ножей. Вспомнил, как допрашивал Абу Зубаира, но не мог вспомнить точно, что именно спрашивал. Мы говорили о свадьбах. О кораблях. О свадьбах. Я вспомнил, как Гриффин шептал мне что-то, глядя в лицо. А я повторил все, что смог, о свадьбах и кораблях. Имена и места. А Бетси и Мириам… он сказал, что они в безопасности. Да, именно так Гриффин и сказал. В безопасности. Но где они? И где я сейчас?

Я помнил, как вертолет улетал из Сомали (по крайней мере мне показалось, что это был вертолет), но остальные воспоминания заволокло облаками пыли и туманом сна. Кто-то дал мне пилюлю. «Тебе это поможет». От чего поможет? И почему я взял ее? Были и другие пилюли. Я тоже брал их в разное время, в разных местах, но я потерял чувство времени и места. День ножей мог быть вчера. Или на прошлой неделе. Или месяц назад.

Теперь я был пленником. И судя по тому, как меня связали, я был опасен.

У меня стало закладывать уши. Самолет начал снижаться, медленно опускаясь на землю. Шасси ударились обо что-то твердое, и по инерции меня сначала бросило влево, потом вправо, как на аттракционе «Осьминог» в парке. Потом все замерло. Не раздавалось никаких звуков, только море крови прибоем шумело у меня в голове и вибрация самолета, которую я ощущал всем своим телом. Потом ей на смену пришла другая вибрация — более низкая и отдаленная — снаружи тихо и глухо урчал какой-то механизм. Чьи-то руки схватили меня с обеих сторон и рывком поставили на ноги, но я едва стоял. «Куда мы идем?» Мои слова гулко раздались в голове. Никто не ответил. Меня потащили, ноги у меня скользили и передвигались медленно. Остановка, идем дальше, поворот, остановка, стоим, поворачиваем, опять останавливаемся. На секунду руки отпустили меня. Мы шли вниз, спускаясь по покатой поверхности, я чувствовал движение горячего влажного воздуха и на мгновение ощутил жжение, должно быть, от солнечных лучей. В нос ударил запах топлива. Затем опять холод, и я тащусь, едва переставляя ноги.

Чьи-то руки прижали меня к стене; стена оказалась мягкой. Я упирался лбом и попытался встать прямо, но руки с силой прижали мою голову к стене. Я стоял неподвижно. Кто-то снял с меня наушники.

— Ты понимаешь по-английски?

— Да, — сказал я. — Я… я американец. — Я старался говорить дружелюбным тоном, но язык у меня распух, и голос был как у пьяного.

Руки в очередной раз прижали мою голову к стене.

— Если ты все понимаешь, то делай, что тебе скажут. Сейчас тебя развяжут, но ты не должен поворачиваться и вообще шевелиться. Понял?

— Да, приятель. Откуда… откуда вы, ребята? Мне нужно кое с кем поговорить.

— Ты меня понимаешь? Да или нет? — Он говорил заученный текст.

— Да, — отозвался я.

— Стой как стоишь, пока не услышишь, что дверь закрылась, — проинструктировал меня конвоир, и наконец невидимые руки сняли с меня очки. Дверь закрылась. В помещении было совершенно темно.


Трудно думать, когда ты ничего не чувствуешь. Мозг не может работать в таком состоянии. Чтобы функционировать, ему нужны жесткие ориентиры: образы, звуки, запахи, вкусы, текстура. Убери их, и мыслям будет не за что зацепиться. Через некоторое время они вообще перестанут быть мыслями, превратившись в безотчетные приступы страха и волнения. Нам немного рассказывали об этом в курсе по выживанию, когда я был рейнджером. Цель следователя — снова превратить тебя в ребенка. Сделать тебя покорным и зависимым, чтобы тебе захотелось порадовать папу. Но к черту! Это был всего лишь учебник! В учебниках ничего не говорилось об обитых войлоком камерах, в которых не было ни света, ни даже койки.

Я хотел, чтобы передо мной появилась Бетси или Мириам, хотел увидеть в темноте их образы. Но когда они приходили ко мне, то от чувства тоски и страха потерять их я лишался остатка разума. Только лицо Гриффина помогало мне собраться. По крайней мере вначале. «Это продлится недолго, — сказал он в последний момент моего пребывания в реальном времени. — Это продлится недолго». И я так крепко ухватился за эти слова, что поначалу я повторял их про себя, как гимн. И даже столько времени спустя, хотя я и не знал точно, сколько дней прошло с тех пор, они все еще поддерживали меня.

Но что я сказал Гриффину? Я предупредил его? Сказал ли я ему все, что сообщил мне Абу Зубаир? И знал ли я сам что-нибудь? Было что-то о кораблях. Когда у Абу Зубаира больше не было сил выносить охвативший его безграничный ужас, он рассказал о кораблях. Или мне все это приснилось? Я видел много снов. Мне постоянно что-то снилось. В одном из них мы с Абу Зубаиром плыли по узкой длинной реке, которая проходила сквозь дома и падала вниз, образуя водопад. Мы погрузились в воду и выплыли, а Абу Зубаир вдруг превратился в Гриффина, и я стал кричать ему: «Корабли! Корабли!» — но он перевернулся в воде, как в кровати, и накрылся одеялом из воды. Я надеялся, что рассказал Гриффину все, что узнал о кораблях в тот день ножей. Это было очень важно. Но здесь, в темноте, я уже не отличал воспоминания от снов.

Я ждал, когда начнется допрос. Когда придут следователи. Я так хотел их увидеть, что мне пришлось одергивать себя, потому что именно это желание они и пытались у меня вызвать. Они заставляют желать этого. Они дают тебе совсем немного. Ты хочешь больше. Они заставляют тебя расплачиваться всем, что ты имеешь, то есть всем, что знаешь, а возможно, и тем, чего не знаешь.

Я знаю, они хотят получить информацию о том, о чем пока даже не догадывались. В Уэстфилде, в морозильнике «Джамп-старт», в глубине, рядом с забытыми серо-зелеными свиными отбивными, в красной канистре-термосе, похожей на огнетушитель, за пакетом со льдом, находился магический эликсир, который может стать Мечом ангела Господня. Я очень хорошо знал его возможности. И если бы следователи догадывались об этом, они бы все из меня вытащили. Если бы они догадывались, они бы навечно оставили меня здесь, в этой темной дыре, где мозг пожирает сам себя, как голодающая плоть начинает поглощать накопленный жир. Я должен рассказать им. Но не могу. Мы ведь избавимся от этих мыслей, не так ли? Мы выбросим их из памяти, как личинки из мяса, запрячем туда, где их никто не найдет.

Сон наконец-то пришел.

А следователь так и не появился.


Все вокруг осветилось яркой вспышкой белого света. Сначала я увидел свои руки, пытавшиеся прикрыть глаза, но свет жег глаза сквозь кроваво-красные пальцы.

— Встать. Лицом к стене, — приказал мужской голос. Теперь свет пробивался сквозь веки.

— Пора принимать душ, — сообщил голос. — Раздевайся.

Я неловко расстегнул застежку-липучку на комбинезоне, выбрался из него и оттолкнул ногой в сторону. Смрадный запах моего тела растворился. Я моргал, пытаясь привыкнуть к вредоносному свету. Я посмотрел на себя и испытал странное чувство, словно это было не мое тело, словно оно существовало само по себе. Я взглянул на свои руки в белом свете. Ногти — черные, а грязь между пальцами была бурой от крови Абу Зубаира. Затем перевел взгляд на двух охранников. Оба были в бронежилетах, шлемах и масках, скрывавших от меня их лица. Закутанные с головы до ног, они выглядели как нечто среднее между Дартом Вейдером[15] и Пряничным человечком. Но я не заметил, чтобы у них было оружие.

— Встать к стене!

Я сделал, как мне велели, и один из охранников защелкнул кандалы на лодыжках, а на пояс надел цепь, соединенную с наручниками. Меня схватили под руки с обеих сторон и потащили, голого и спотыкающегося, в коридор с металлическими стенами. Я и раньше подозревал, что находился на авианосце, а теперь убедился в этом. Однако я не имел ни малейшего представления, в каких водах мы были и куда плыли.

Первая остановка была около туалета. Оковы с меня не сняли, и пока я оправлялся, охранники стояли рядом. Потом мы пошли в душ, где, кроме нас, никого не было. Я стоял в наручниках под струей воды, от которой поднимался пар. Она обжигала лицо и плечи и стекала по груди. Но из-за цепей и наручников я не мог помыться или просто потереть руки, чтобы смыть кровь.

— Когда начнем разговор? — спросил я.

— Не сейчас, — ответил один из охранников, и я понял, что все это время слышал только его голос.

— Нельзя терять время, — настаивал я.

— Не сейчас. — Он по-прежнему придерживался заученного сценария, главная идея которого состояла в том, чтобы «не давать никакой информации». Но никто не собирался просить о чем-нибудь этих ребят или пытаться их в чем-то убедить.

— Когда же? — снова спросил я.

— Не сейчас!

Время отнимают в первую очередь. Они выключают и включают свет в таком режиме, чтобы ты утратил ощущение дня и ночи и чтобы всегда чувствовал усталость. Через некоторое время, даже если у тебя по-прежнему не будет желания отвечать на их вопросы, они сделают так, что вся информация будет исходить только от них. Вся. Закончилась ли война с террором? Да, если они хотят, чтобы ты так думал. Корабль плывет? Какой еще корабль?

Но проблема заключалась в том, что со мной вообще не разговаривали. Я мог судить о том, сколько прошло времени после моего ареста, только по длине своей бороды и волос, на что тоже нельзя было особо полагаться. Время от времени, не проронив ни единого звука, они брили меня — голову и лицо. Время от времени мне приносили еду и водили в туалет. Но как часто это происходило? Определить это было невозможно. В обитой войлоком камере свет периодически включался и выключался. Но только они знали, когда это произойдет. Они взяли на себя роль, которая в Коране отведена Богу: «Он превращает день в ночь, и ночь в день, и только Он знает тайну всех сердец». Но им было все равно, что было у меня на сердце. Им было плевать на мои желания. Их это не интересовало.

Причастность. Долгое время я хотел ощутить ее больше всего на свете. Я пытался стать частью армии и рейнджеров. Я пытался проникнуть в мир первой женщины, которую полюбил. Я пытался войти в ряды священных воинов Аллаха. Я овладел их мастерством, изучил их методы, знал тонкости их сознания. Но так и не стал одним из них. Единственное место, где я мог быть собой и ощущение причастности окружало меня теплом и уютом, был мои дом, где жили Бетси и Мириам. Но теперь они были так далеко, что я даже не мог себе этого представить. Где моя милая дочка с молочными усами? Где мой умный, любящий, заботливый, бесстрашный головастик, моя жена? Как она плакала и смеялась, целовала меня, а потом засыпала, положив голову мне на грудь, и ее дыхание щекотало мне лицо. О Господи! Я мог сойти с ума в минуты, когда мне хотелось увидеть их лица и оказаться дома. Но их образы так быстро ускользали от меня, и мне приходилось бороться с тенями, заслонявшими лица Бетси и Мириам. Этих теней было слишком много, и лица дорогих мне людей постепенно терялись среди них, оставляя мне лишь воспоминания о себе.

Пока я сидел в трюме корабля, со мной никто не разговаривал. Мне не давали ни книг, ни чего-либо еще, что могло отвлечь меня от выдаваемых порций света и тьмы. Ничего, даже возможности поиграть в допрос, который мог бы спасти меня от безумия. Некоторое время спустя я понял, что у меня остался только гнев, дисциплинированность и вера в силу ненависти. Вера, которую я почти утратил.

Ненависть была сильной и яркой, с четкими очертаниями, как у прожектора. И когда у тебя ничего не остается, то с ее помощью можно добиться своего. Эта ненависть вела меня и Нуреддина сквозь ночную пустыню. Именно она поможет мне пройти и через это испытание.

Я стал вспоминать строевые речовки, которые выучил в бытность рейнджером, стихи из Корана и даже из Библии, все, что я запомнил когда-то. Это помогало мне поддерживать ненависть. «Я сохраню гнев даже в смерти». Разве не так сказал Енох? Читая молитвы или выкрикивая их по пять раз в промежутках между сном и бодрствованием, я старался очистить мозг от всего, кроме мыслей о пламени. Самое главное — остаться человеком в собственных глазах, и не важно, что думают о тебе они или еще кто-то. «Они» — это те, кто убивал во имя Господа. «Они» — те, кто убивал во имя демократии. «Они» — те, кто поместил меня сюда в интересах государства, или безопасности, или потому что не знали, что делать со мной дальше. Все они хотели оторвать меня от родного дома, от моей жизни, отнять у меня мой мир. Но им это не удастся. Я буду жечь их взглядом, и они сгорят в огне. Это видение часто посещало меня в темноте: яркое пламя, голубое и горячее, стена огня, а за ней — мир и спокойствие. Когда по коже у меня начинали ползать мурашки, мысли о пламени успокаивали меня. Когда мою голову заполняли собственные вопли, пламя указывало мне путь, как обрести спокойствие. Ненависть заставит меня идти дальше. Ненависть даст мне силы лгать и говорить правду, бороться или отступать, делать все, что потребуется. Я пытался поверить в это. Ненависть освободит меня, а потом у меня еще будет время для любви. «Это продлится недолго, — произнес я вслух. — Недолго». Но потом и ненависть подвела меня.

Я умер.

Я уплывал куда-то.

В небытие.

Я погибал… когда вдруг дом начал строиться сам по себе.

Я видел заливной луг рядом с прудом и видел, как фундамент начинает подниматься над колышущейся на ветру травой. Не было ни лопат, ни экскаватора, и все же он вырастал из земли: появился глубокий, прохладный подвал с прочными стенами из колотого камня. Какой дом я мог бы построить в этом месте и на этом фундаменте? Я сразу представил себе его: два этажа с верандой, окружавшей дом с трех сторон, и мансардой с окнами в форме полумесяца. Дом был с высокими окнами, на веранде — почти до пола, и обит белыми досками. В гостиной — камин, и еще — большая кухня с широким деревянным столом. Но в доме никого не было. Дом еще не построен. Мне придется много работать, чтобы все это стало реальностью. Я должен сам забить гвоздь в каждую балку, положить каждую половицу и кровельную дранку. Только так я смогу закончить дом. А потом мы посмотрим… мы посмотрим, кто будет там жить.

Глава 22

— Вы провели с нами семь недель. — Мужчина за стальным столом взглянул на лежавшие перед ним документы, потом посмотрел на меня с видом санитара, разглядывающего очередное насекомое. Плоское лицо, старомодная прическа и очки в толстой черной оправе. На форме никаких знаков отличия, безымянный палец правой руки украшала белая полоса. Возможно, это след от кольца Морской академии. Но он, вероятно, не хотел, чтобы я догадался об этом.

— Да, — ответил я. — Да, конечно.

— Точно. — Он перевернул страницу. — Семь недель и один день.

— Я плохо ориентируюсь, — сказал я.

— Да.

— И…

— Что?

— Почему я здесь?

— У меня нет полномочий отвечать на подобные вопросы, — пояснил он.

— Конечно.

— Судя по медицинским отчетам, вы в прекрасной форме.

Я кивнул.

— У вас есть какие-нибудь жалобы на здоровье? — поинтересовался он.

Я покачал головой.

— Почему я здесь?

— Я же говорю, это вне моей компетенции.

— Почему меня… — я говорил очень медленно, так как давно уже ни с кем не разговаривал, — почему меня не допросили?

На лице мужчины появилось бесстрастное выражение, которое свойственно ребятам, прошедшим проверку на благонадежность. Он не хмурился и не улыбался, но и нельзя было сказать, что у него был совсем уж отсутствующий вид. Он вел себя так, словно и не слышал моего вопроса. Мне показалось, что от него пахнет мылом. Я припомнил, что так пахнут маленькие кусочки мыла, которые выдают в дешевых отелях.

— Я… я — гражданин Америки, — напомнил я.

— Да, мы это уже слышали много раз.

— Вы знаете.

— Я?

— Вы знаете, меня зовут Курт Куртовик, я армейский рейнджер США. Панама. Война в Заливе. Это должно быть у вас в досье!

Опять этот взгляд.

— А что насчет корабля? — спросил я.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Что насчет этого проклятого корабля?

— Я только могу сказать, что мы задержали вас для вашей же безопасности.

— Понятно. Я… могу увидеть кого-нибудь еще? — Я старался выговаривать предложения целиком.

— Нет.

— Гриффина?

— Кого?

— Кого-нибудь.

— Я вас не понимаю. Вы требуете адвоката?

— Да.

— Это невозможно. Вы не под арестом.

Судя по всему, говорить было не о чем.

— Что… что теперь будет?

— Через несколько минут вас увезут.

— Назад в Штаты?

— Давайте не будем играть в вопросы.

Я откинулся на спинку стула, посмотрел на свои наручники и оковы, на свой комбинезон с застежкой-липучкой сбоку, чтобы удобнее было надевать и снимать цепь, и на бумажные тапочки.

— У меня… у меня будет время собраться?

Мужчина не улыбнулся.

— Вы умеете держать себя в руках, — признал он.

— Да, — согласился я. — Мне… нужно… сделать… одно… дело.

— Что именно?

— Страна… возлагает… на меня… кхм… особые надежды как на рейнджера… и я должен… быть… быстрее… сильнее, — говорил я, повторяя клятву рейнджеров, которая была моей верой до того момента, как я обратился к Богу. Я вспомнил ее, пока сидел в этой дыре.

— Ладно, — сказал он, закрывая папку.

Я посмотрел на него, и на секунду его плоское лицо охватило пламя.

— Конечно, — улыбнулся я.


Оранжевый комбинезон, защитные очки, наушники и цепи. Теперь к ним добавились рукавицы и маленький колпак. Раньше меня лишали возможности видеть и слышать. Теперь меня лишили возможности осязать. Но чем больше впечатлений у меня отнимали, тем сильнее я впитывал еще доступные мне ощущения. Я шел, едва переставляя ноги в кандалах, и ни о чем не думал, как вдруг волна чувств обрушилась на меня. Наушники не блокировали все звуки, а лишь приглушали их, и вдруг на меня обрушился поток звуков, да таких громких, что я воспринял их всем телом. Я ощутил низкий рокот двигателей вертолета. Я почувствовал жар солнца, жгущего через одежду, влажный, тяжелый воздух наполнил мои легкие. И еще запахи… горючего и жженой резины, пота и моря окружали меня. Долгими неделями, проведенными в ионизированном воздухе камеры, я почти не ощущал запахов. Теперь я ловил их, как охотничья собака в кукурузном поле. И один из них был… таким свежим и приятным. Так странно было вдыхать его здесь. На секунду я остановился, чем привел в замешательство двух конвоиров, которые вели меня под руки. Что это за непонятный запах? Я повернул голову, стараясь уловить его. Вот. На мгновение я снова почувствовал его, когда повернул голову вправо. Я не мог описать его, но точно знал, что это такое: так пахли духи, которыми пользовалась Бетси. Маленький флакончик с двумя голубями. Их подарила Бетси бабушка, и от нее пахло ими во время нашей свадьбы, а иногда — когда мы занимались любовью. И я не мог вдыхать этот запах, не думая о Бетси. Конвоир двинул меня по голове — его рука пахла духами. Мне надели на лицо бумажную маску, вроде тех, какими пользуются маляры. Но я все еще чувствовал запах духов. И лицо Бетси вдруг выплыло из небытия, вытеснив все остальное. Я начал смеяться и уже не мог остановиться. Этот конвоир — должно быть, женщина-моряк, — у нее были такие же духи, как у Бетси. Разве это не безумие? Я все смеялся и смеялся, пока они приковывали меня внутри вертолета.

Полет был долгим. Наконец мы приземлились и меня пересадили на самолет, который летел так долго, что я засыпал и просыпался, засыпал и просыпался четыре раза подряд. Я все вспоминал запах духов и смеялся; резина на ободке защитных очков, а потом и бумажная маска намокли от пота и слез.


Самолет приземлился, и мы стали спускаться по трапу вниз к тверди земной и жаркому солнцу. Меня затолкали в какой-то автобус, потом вытащили, и я оказался среди других пленных. Нас втаскивали и вытаскивали из машин. Мы натыкались друг на друга, как слепые мышки в старом мультике. Кто-то завел мне руки за спину, закрепил наручники на опоясывающей меня цепи и заставил встать на колени на покрытую галькой землю. Я слегка откинулся и стал ждать. Если они хотят убить меня, то я как раз в нужном положении, чтобы получить пулю в затылок. Но я достаточно хорошо знаю армию США. Они не стали бы столько возиться со мной, чтобы потом просто взять и убить. По крайней мере это произошло бы не так. И все равно я вздрогнул, когда кто-то дотронулся до моей бритой головы.

Но с меня лишь сняли наушники.

— Имя? — спросил мужчина, говоривший с сильным южным акцентом.

— Курт Куртовик.

— Национальность?

Я ничего не сказал. Я не знал, где я и кто меня допрашивает.

— Встать! Пошевеливайся!

Я попытался выполнить приказ, но единственный способ встать, когда ты скован по рукам и ногам, это сделать рывок назад, удержать равновесие и лишь потом выпрямить на ноги. Галька заскользила у меня под ногами, и я упал на землю. Очки сползли, и я увидел оранжевые комбинезоны двух других пленников, стоящих на коленях неподалеку от меня, и ноги конвоиров в армейских сапогах. Это было первое впечатление от тюрьмы, которая должна была стать моим домом.

— Помочь? — прозвучал все тот же голос с южным акцентом.

Чьи-то руки схватили меня, подняли и потащили вперед. Благодаря зазору между лицом и маской я видел проволочную изгородь, стальные столбы и клетки с дверцами, похожие на собачьи вольеры. Я не мог понять, что это такое. Дверь открылась. Собак внутри не было. Там оказался я. Цепи сняли, и я получил возможность двигаться. Очки тоже сняли, и я снова видел. Конвоиры закрыли дверь.

Клеток было много. Я видел по крайней мере десять, они стояли плотно, по пять штук в два ряда. За ними был еще один ряд, а потом — еще. Стен нигде не было. Все вокруг было из проволоки, поэтому, оглянувшись по сторонам, можно было увидеть все, что происходило вокруг. Как в собачьем питомнике.

Но, мой Бог, какой здесь был воздух! День клонился к закату, и дул прохладный ветер. Морской бриз. Я стащил оранжевый комбинезон, обнажив руки и плечи, чтобы почувствовать воздух обнаженной кожей. Я сел на прохладный цемент в дальнем углу своей клетки и схватился пальцами за проволочную сетку над головой. Как хорошо, что можно было потянуться. Как хорошо снова дышать свежим воздухом и оказаться под открытым небом. Неожиданно жизнь стала возвращаться ко мне, хотя я уже не осмеливался думать о том, что когда-нибудь это случится. Мой разум стал постепенно сбрасывать паутину снов, словно выбираясь из кокона наружу.

По дорожке перед клетками чинно вышагивал офицер. Полковник морской пехоты, который выглядел так, словно большую часть времени проводил в тренажерном зале. Он осматривал клетки, словно изучая вражеские войска. Кое-кто из людей за проволокой разглядывали его, другие, напротив, не обращали никакого внимания. Никто не кричал. Никто не тряс проволоку. Создавалось впечатление, что пленные только что проснулись после долгого сна и еще не поняли, могут ли они двигаться и говорить. В воздухе слышались лишь крики чаек, летавших у нас над головами, далекий шум самолета да шуршание гравия под ботинками полковника. Я сидел в дальнем углу клетки.

— Вы находитесь на военно-морской базе США в Гуантанамо на Кубе, — начал полковник. — Вы оказались здесь, потому что состояли в сговоре с террористическими организациями, которые нападали на граждан Америки. США находятся теперь в состоянии войны, и вас будут держать здесь до ее окончания. С вами будут обращаться по-человечески, но вас будут допрашивать, и мы рассчитываем на ваше сотрудничество. Через несколько минут вам выдадут все необходимое. Капитан Джексон расскажет о распорядке дня в лагере.

Полковник развернулся и ушел. Капитан Джексон отдал ему честь и проводил взглядом. Теперь мы смотрели на капитана Джексона, у которого было длинное, вытянутое злобное лицо, как у голодранцев из Джорджии, которых можно встретить на ночной стоянке грузовиков. К тому же он выглядел слишком старым для своего ранга.

«Гитмо, — подумал я. — Это же Гитмо! Чертова Куба!» Глядя через проволочные стены, я попытался определить, сколько здесь пленных. Сидел ли Нуреддин в одной из соседних клеток? Был ли здесь Абу Зубаир, точнее, то, что от него осталось? А как насчет Алшами? Похоже, его здесь не было. Он был где-то в другом месте. Но почему не здесь? В клетках, окружавших мою, были все незнакомые мне люди. Справа сидел высокий чернокожий мужчина с острым арабским носом. Он напомнил мне суданца, которого я знавал в боснийском лагере, но это был другой человек. Левый глаз у него был закрыт, а кожу вокруг него покрывали шрамы. Среди моджахедов было немало одноглазых. Они теряли зрение от осколков и при взрывах собственных же самодельных бомб. Правый глаз суданца беспрерывно двигался. Он осматривал все вокруг, но ни на чем не останавливался.

— Слушайте! — крикнул капитан Джексон.

Одноглазый суданец повернулся к нему спиной и стал мерить шагами камеру: она была два с половиной шага в длину, а в ширину — меньше двух.

Слева от меня сидел человек, который мог сойти за пакистанца или индуса. У него были очень темная кожа и черные глаза. Он сидел на корточках в углу своей клетки, как лягушка, готовая к прыжку, оставаясь совершенно неподвижным. Я посмотрел ему в глаза. Его мысли были очень далеко отсюда.

— Слушайте! — повторил капитан-голодранец, доставая из кармана небольшой блокнот на пружине. — Каждый из вас получит следующие предметы, — сказал он и начал читать: — Одежда: два тюремных комбинезона оранжевого цвета. Включая тот, который на вас. Одна пара резиновых сандалий, которые мы называем шлепанцами. Для сна: один пенопластовый матрац. Это стандартная принадлежность. Точно такими же мы пользуемся в полевых условиях, поэтому мы не принимаем жалоб по этому поводу. Одно одеяло. Так. Средства гигиены: мыло, бутылка шампуня и тюбик зубной пасты. Зубные щетки вы не получите. Будете чистить зубы пальцем.

Суданец по-прежнему мерил камеру шагами, а индус был готов совершить прыжок вдаль.

— Вам дадут два ведра, — продолжал капитан Джексон. — Одно — для воды, его будут наполнять несколько раз в день. Другое — для нечистот. Будете в него справлять нужду: его выносят два раза в день. Теперь слушайте внимательно — это очень важно. Я понимаю, что некоторые из вас используют воду, чтобы мыть задницу. Это ваше дело. Но не заставляйте меня повторять — воду из этого ведерка нельзя пить. Вам выдадут фляги, из которых можно пить. Кроме того, вам будут давать воду в бутылках и еду. И, — он заглянул в блокнот, — у вас будет достаточно воды, чтобы умыться перед молитвой, или что вы там собираетесь делать. Кстати, о молитвах. У нас на базе есть священник. Он мусульманин, и он… — капитан Джексон повернулся к сержанту и посмотрел на него, тот покачал головой, — и он будет говорить с вами позже. Сегодня или завтра. — Капитан Джексон посмотрел по сторонам, ожидая увидеть хоть какую-нибудь реакцию, но ее не последовало. Он кивнул, словно это что-то значило. — Каждый получит мочалку и два полотенца. Если хотите, можете использовать одно из них в качестве коврика для молитв. — Он снова кивнул своему блокноту. — А еще каждому выдадут Коран. Я также с радостью хочу сообщить вам, что у нас есть и Библии для тех, кто хочет открыть для себя Евангелие и Слово Божье. — Он захлопнул блокнот и убрал его в карман. — Вопросы есть? Тогда ладно. Минут через двадцать вам принесут еду.

Джексон уже собрался уходить, когда заметил меня. Он подошел к моей клетке и посмотрел мне в глаза, которые были такими же холодно-голубыми, как и у него.

— Откуда ты, черт возьми?

Я не собирался с ним разговаривать. Только не с ним, только не сейчас, на глазах у остальных заключенных. Я просто смотрел ему прямо в глаза. Потом он развернулся и последовал за сержантом и двумя рядовыми.

Еду принесли в чистых пластиковых контейнерах, где помещались пластиковые коробки меньших размеров. Там были жареный картофель, пачка арахиса, пара зерновых хлебцев, коробка с глазированными кукурузными хлопьями и маленький пакетик с изюмом. Глядя на все это, я словно вернулся в Америку — старую Америку моего детства. Вспомнил, как я лежал на диване перед телевизором и объедался всякими вкусностями. На упаковках были изображены тигр Тони и мистер Арахис, а еще Солнечная девушка, улыбавшаяся мне с этикетки. Черные локоны выбивались из-под красного чепца и падали ей на плечи, а руки обнимали большую корзину с виноградом. Но с тех пор она изменилась. Кожа у нее стала светлее. Но почему? Что это за Солнечная девушка, которая никогда не знала солнца?

— Босниец? — раздался голос у меня за спиной. Громкий шепот прозвучал у меня прямо над ухом. — Ты босниец? — В клетке позади моей сидел араб с мальчишеским лицом. Он был похож на одного из тех приезжих студентов Канзасского института, которые носили бейсболки козырьком назад и проводили больше времени в ночных клубах, чем в мечети. — Ты — босниец, брат? — снова спросил араб. — Или албанец? Откуда ты? — Я легко понимал его английский, он говорил почти без акцента, как будто всю жизнь провел в Калифорнии. Но все же было ясно, что он иностранец. Я запомнил этот акцент со времен войны в Заливе. — Я из Кувейта, — сообщил он. — А ты откуда? Где они тебя взяли?

Я только слегка улыбнулся кувейтцу, но ничего не сказал. Пусть среди пленных пройдет слух, что я боснийский мусульманин. А ведь когда-то я и считал себя таковым. Пусть они верят, во что хотят верить.

Сумерки стали сгущаться, и воздух раскололся от сильного электрического разряда. Электрический ток загудел у нас над головами, и холодные лучи прожекторов залили клетки светом. Потом затрещал громкоговоритель. «Аллах акба-а-а-ар!» Бог велик. Они крутили кассету, призывавшую к молитве. «Проклятая политкорректность», — подумал я. На авианосце такого и в помине не было. Один за другим мы стали подниматься.

Я отличался от окружавших меня людей, но в тот момент я понимал, что значит быть частью уммы — великого мусульманского собрания верующих. Во что бы я ни верил, обряд я знал. Водой из ведра я вымыл ступни, руки и лицо, а затем повернулся лицом к солнцу. Я склонил голову в молитве и приготовился преклонить колени в знак повиновения перед Господом, обратившись лицом условно на восток.

— Квибла? — крикнул кто-то. Направление на Мекку. Я поднял голову. Одноглазый суданец, который мерил шагами свою клетку, как судья на поле, посмотрел в направлении севшего солнца, потом — в сторону наползающего из-за горизонта ночного сумрака и сделал круг по клетке, словно что-то искал. Так поступают дервиши, когда ищут знак, который подскажет им, где находится Мекка.

Видимо, начальство капитана Джексона не учло этого момента. В Саудовской Аравии и в Афганистане, в Пакистане и в Индонезии Мекка находится на Западе. Ну а здесь, в этом затерявшемся во времени и пространстве месте? Верующие не знали, в какую сторону им обратить лицо. «Квибла!» — кричал суданец снова и снова, с каждым разом все громче. «Квибла!» — раздался другой голос в соседнем ряду клеток. Остальные подхватили клич. Квибла! Где находился самый святой и любимый мусульманами город? В какой стороне Кааба — святилище города Мекки? Конвоиры орали на пленных, приказывая им успокоиться. Но на них не обращали внимания. Некоторые из заключенных трясли проволочные стены клеток, действуя одновременно, чтобы расшатать всю конструкцию. Другие стояли, полуголые, с полотенцами в руках, пытаясь найти место и возможность помолиться. Суданец справа от меня с размаху ударил ногой в дверь клетки. Человек слева от меня сделал то же самое. Теперь вся умма Гуантанамо кричала, улюлюкала и скандировала. Голос, призывавший к молитве, потонул в вое сирены.

Отряд морских пехотинцев в шлемах и бронежилетах, вроде тех, что носят на кораблях, выбежал на гравийную дорожку перед клетками. Скандирование продолжалось. Солдаты повернулись лицом к клеткам. Они искали зачинщика. Но зачинщика не было. Позади них, за ограждением, развернулся отряд с автоматами М-6 и гранатометами М-79, чтобы обеспечить прикрытие, в случае если охрана потеряет контроль над ситуацией. Один из замотанных Дартов Вейдеров вышел вперед и приблизился к моей клетке.

— Что это за дерьмо? — спросил он.

Я улыбнулся, но не ответил и, повернувшись на восток, расстелил полотенце для молитвы.

— Ты! — крикнул охранник.

Я покачал головой и закрыл глаза, показывая, что общаюсь с Богом, а затем услышал, как на грунтовую дорогу за ограждением выкатили тяжелую машину. Я прочитал первую строку Фатиха — исламской молитвы Богу:

— Слава Аллаху, милостивому и милосердному…

Они привезли водяную пушку.

— Прекратите! — прокричал в громкоговоритель женский голос.

Люди в соседних клетках переглянулись и посмотрели на ближайшую сторожевую башню, где стояла полная женщина со светлыми, собранными в хвост волосами, одетая в форму, с фуражкой на голове. Она пыталась перекричать их. Черный араб взобрался вверх по прутьям своей клетки и стал бить кулаком по рифленой крыше. Остальные пленные последовали его примеру. Это продолжалось, пока по лагерю не прокатился раскат грома.

Сначала из водяной пушки текла тонкая вялая струйка воды, но мгновение спустя вырвалась мощная струя, нас отбросило от стен клеток, сбило с ног, и мы отлетели назад, как ветки, смытые с тропинки водой из шланга. После первого выстрела большинство людей отступило в дальний угол клеток. Но я по-прежнему стоял в центре, повернувшись на восток, и, послав их всех куда подальше, продолжал обряд молитвы. Я замер с закрытыми глазами, но слышал, как вода приближается ко мне, словно маленький шторм. Струя ударила мне в грудь и в голову, но я наклонился и сумел удержаться на скользком цементном полу и снова встал. Вода опять обрушилась на меня, но я поднялся, вернулся на середину клетки и продолжил молитву. Новый удар воды — на этот раз они не отводили струю, и она сбивала меня с ног, бросала из угла в угол, и я захлебывался. Группа из четырех конвоиров собралась около двери в клетку. Кувейтец из дальнего угла своей клетки наблюдал это, а потом стал передавать какие-то знаки суданцу и остальным пленникам, которых я не видел. Какой-то человек неподалеку снова стал призывать к молитве. Неожиданно поток воды прекратился. Я видел, что в соседних клетках все пленные поворачивались на восток — в том направлении, что и я. Потом Дарты Вейдеры набросились на меня, прижали к мокрому цементному полу. На мгновение мне показалось, что я лежу в луже на шоссе Уэстфилда, вокруг жара, а мне только три или четыре года. Просто запах воды и цемента будил во мне приятные чувства и словно возвращал домой.

На меня надели наручники, сковали ноги и унесли.

Глава 23

— Хорошо спали? — Надо мной склонился врач в зеленом халате. Все расплывалось, и я видел лишь его темный силуэт на фоне белой брезентовой крыши больничной палатки.

Я покачал головой и вытянулся на носилках, к которым был привязан.

— Я решил, что вам что-то дали, — сказал он.

— Дали.

— Понятно.

Зрение сфокусировалось, и теперь я мог разглядеть доктора. Ему было лет тридцать пять или сорок, крупный мужчина с воспаленными и настороженными глазами, у которого начало расти брюшко. Когда он говорил, голос его заполнял все вокруг. Он был небрит, а мятый халат наводил на мысль, что он в нем спал. Глядя на врача, я бы не сказал, что он следует всем этим глупым правилам и инструкциям. Его внешний вид совершенно не вписывался в обстановку военной базы. Но если он хорошо справлялся с работой врача — а возможно, это было единственное, что он умел делать хорошо, — то этого было вполне достаточно.

— Док…

— Да?

— Я — американец.

— Конечно, — сказал он. — Очень похоже на то.

— Я должен выбраться отсюда. У меня жена и маленькая дочка.

— Не могу вам помочь. Как вы себя чувствуете?

— Как будто оказался под водой и не могу выбраться на поверхность.

Он посмотрел на диаграмму, висевшую над носилками.

— Да, могу себе представить. Похоже, они немного переборщили с дозой.

Врач кинул на меня взгляд. Я был совершенно голым, не считая полотенца, которое мне накинули на бедра.

— Почему у вас синяки справа?

— Водяная пушка.

Он дотронулся до них, и я почувствовал прикосновение его пальцев. Он слегка надавил, я ощутил боль.

— Вы доставили некоторые неприятности капитану Джексону, не так ли? — спросил он.

— Я занимался своими делами.

— Вот поэтому вы и здесь. Вы — обычный женатый американец, который занимается своими делами.

— Док?

— Да?

— Почему вы здесь?

— Я состою в резерве военно-морских сил.

— Вы выполняете свой долг перед Америкой?

— Да.

— Я тоже.

— Тогда почему же вы здесь?

— Потому что… потому что правительство было сбито с толку.

— Сбито с толку? — Он улыбнулся. — Какая интересная формулировка.

— Док?

— Да.

— В Америке все в порядке?

Он на секунду задумался.

— Да, — сказал он.

— Были ли еще атаки после…

В его глазах вспыхнул огонек подозрения.

— Не пытайтесь выведать у меня подобную информацию, — оборвал он меня.

— Если вы знаете кого-нибудь…

— Я не могу помочь вам в чем-либо, кроме того, что касается вашего здоровья. — Он послушал меня через стетоскоп.

— Маркус Гриффин, ЦРУ, — сказал я.

— Кто?

— Просто передайте сообщение Маркусу Гриффину из ЦРУ о том, что я здесь.

— Он здесь?

— В Лэнгли должны знать, где он.

— Не могу помочь.

— Знаю, — настаивал я. — Знаю. Но если вы все-таки сможете…

— Вы будете лежать смирно, или мне дать вам еще успокоительного?

— Я буду лежать смирно.

— Вот и лежите, а я посмотрю, что смогу сделать, — сказал он мягким голосом, который успокаивал, но звучал не совсем убедительно. Потом он направился к другим носилкам, где лежал без сознания еще один заключенный. Я подумал, что он просто хочет, чтобы я заткнулся. Он совершал обычный обход в тюремной больнице.

— Док?

Он посмотрел на меня через плечо, но не остановился.

— Моя фамилия Куртовик, — сказал я. — Курт Куртовик.


К полудню меня вернули в клетку. Когда конвоиры сняли с меня цепи, я услышал, как пара других пленных закричали:

— Квибла! Квибла!

Но сейчас было не время молитвы. Я ничего не понимал.

— Квибла! — орали они.

— Это твое имя, — сказал кувейтец в соседней клетке.

Одноглазый араб с другой стороны услышал его и усмехнулся.

— Квибла! — крикнул он.

— Видишь? — сказал кувейтец. — Ты указал нам путь в Мекку. И смотри, — он показал на сторожевую башню, ту самую, где вчера стояла женщина-охранник с хвостиком и кричала на нас, — они написали твое имя на сторожевом посту.

Большая белая тряпка свешивалась с башни, стоявшей по отношению к нам на востоке. На ней зелеными буквами было написано всего одно слово — «квибла».

Я сел в противоположном углу клетки и посмотрел на северо-запад, в сторону Канзаса. «Это продлится недолго, — прошептал я про себя. — Это продлится недолго».

Я положил голову на колени и мысленно вернулся в свой дом на лугу около пруда: мой большой пустой дом, над которым еще нужно было много работать. Стены еще не покрашены. Еще не было кухни. Еще надо принять столько решений, что мне казалось, я не справлюсь с этим, по крайней мере в одиночку.


Небо потемнело. Молитва закончилась. Время было уже за полночь, а я все наблюдал за москитами базы Гуантанамо, кружившими вокруг прожекторов. Я впал в некий транс, глядя на облако насекомых-самоубийц, несущихся навстречу золотистому жару, кружащихся вокруг него, постепенно подлетающих все ближе и ближе к своей гибели.

— Квибла? — снова сказал кувейтец. — Квибла, ты не спишь?

— Нет, — отозвался я.

— Давай поговорим, — предложил кувейтец.

— Хорошо.

— Как думаешь, они нас здесь долго продержат?

— О да.

— Квибла, ты босниец?

— Да.

— Ты — брат?

— А ты?

— Я не помню тебя по Кандагару.

— Нет.

— Или Гардежу. Или Тора-Бора.

— Да.

— Где они тебя взяли?

Это было не его дело. Не нужно было это говорить.

— Когда они тебя взяли? — спросил он.

— А тебя?

— В конце Рамадана.

— Получается, ты знаешь.

— О чем?

— О свадьбах, — сказал я.

— Много свадеб, — подтвердил он.

Внутри у меня все сжалось.

— Много, — повторил я.

— О да. Больше, чем Нью-Йорк. Больше, чем Вашингтон.

— Да! Но когда, брат?

— Скоро.

— Хамдулиллах, — сказал я. — Хвала Господу.

— Скоро, брат.

— Тсс, — произнес я.

— Я слышу тебя, — отозвался он и замолчал.

Он сказал «скоро». Значит, второй атаки еще не было. Хамдулиллах за это. И информация от Абу Зубаира, вероятно, поможет остановить ее. Но какую я получил награду? Свет прожекторов, проволочная клетка, изоляция от людей, которых я любил. Свет погас. Москиты улетали, утратив огонь, но мне казалось, что в темноте я вижу, как продолжает собираться рой смертников.

Глава 24

Раза два в Гуантанамо мне снился мой отец и Чарльз Атлас.

В нашем доме в Канзасе отец никогда не говорил об исламе, который был его религией и с которым была связана его жизнь, совершенно не известная мне в детстве. Тогда мне казалось, что отец преклонялся только перед одним человеком — Чарльзом Атласом. «Он был одним из тех, кто помог мне попасть в Америку», — говорил отец, хотя это было не совсем так. В детстве Чарльз Атлас был для меня прекрасным примером того, чего может добиться человек своими силами. Отец всегда пользовался одним и тем же выражением. «Это настоящее воскрешение. — Да, именно так он и говорил: — Понимаешь, этот Чарльз Атлас был слабаком, который весил девяносто семь фунтов. Но он сделал свое тело одним из самых совершенных в мире». Когда отец был ребенком, он заказал себе по почте одну из брошюр Атласа, и каким-то образом она дошла до него. Он говорил мне, что это была первая книга на английском языке, которую он прочитал. И когда он мне ее показывал — а это случалось довольно часто, — она всегда напоминала мне о том, каким он был старым и сколько всего пережил.

В семье я был любимчиком и намного младше сестер. Мне было всего четырнадцать, когда отец умер в возрасте шестидесяти четырех лет. Поэтому, когда я разглядывал те страницы, исписанные коричневыми чернилами, мне казалось, что они пришли из другого века. Не думаю, что отец читал это по моим глазам. По крайней мере я на это надеюсь.

«Метод Атласа заключается в динамическом напряжении, — говорил отец, сжимая руки вместе так, что мускулы вздувались буграми у него на груди и плечах. — Никакихподъемов тяжести. Тело разрабатывает само себя. Теперь этому способу дали мудреное название. Но смысл все равно тот же. Один мускул развивает другой. Вел-ликолепно. — Его акцент давал о себе знать, когда он произносил „л“. — Вел-ликолепно. А знаешь, где он этому научился?» — «В зоопарке, папа». — «В зоопарке. Правильно. Он наблюдал за пантерами в клетках и не мог понять, как им удается оставаться такими сильными и у них такие мускулы, несмотря на то что они все время сидят в клетках. Он видел, как они упирались в стены клетки и толкали их. Это и есть динамическое напряжение».

Я думаю, что Чарльз Атлас был кумиром моего отца, и теперь, когда я оказался в клетке, его идеи внушали мне оптимизм. Я очень давно не вспоминал о динамическом напряжении и об Атласе и очень долго не позволял себе думать об отце. Но человеческий зоопарк в Гитмо был словно создан для подобных тренировок.

Через три дня наконец-то появился священник: маленький человечек с таким круглым животом, словно он проглотил пляжный мяч. Форма сидела на нем почти без единой морщинки. У него была темно-серая, как хорошо прожаренный бифштекс, кожа, бороду тронула седина, а коротко остриженные волосы покрывала тюбетейка. Тем утром священник останавливался перед входом в каждую клетку, представляясь как Ахмед Ал-Бакш, и говорил с теми, кто хотел с ним пообщаться. Одноглазый суданец не стал к нему обращаться, а когда он подошел ко мне, я просто уставился в рифленую крышу своей клетки. Но индиец заговорил со священником на языке, понятном только им обоим. Мне было интересно, как этот божий человек получил свою работу. И меня интересовало, проверили ли его при приеме на службу.

— Он шпион, — прошептал мне однажды утром через проволоку кувейтец.

Я молча кивнул. Да. Но на кого он работает?

Шли дни, и мы хорошо изучили нашу охрану и их обязанности, особенно полной блондинки с конским хвостиком. Она стояла на смотровой башне с биноклем и наблюдала за всем, что происходило внизу с 6 до 11 часов. Мы справляли большую и малую нужду, спали, а она смотрела. Большинство из нас больше не носило комбинезоны — нам вполне хватало полотенец. И когда дама с хвостиком оставалась на башне одна, кривой суданец разыгрывал для нее представление.

У него был самый большой член, какой я когда-либо видел. Даже в вялом состоянии он выглядел как дубинка. Когда у дамы с хвостиком было дежурство, суданец наблюдал за линзами ее бинокля и ждал, пока они окажутся направленными в его сторону. А это обязательно происходило, потому что она следила за всеми. Тогда полотенце падало. Он хватался руками за проволоку у себя над головой и просто смотрел на нее, слегка покачивал бедрами, заставляя эту штуку мотаться туда-сюда. Член быстро твердел и увеличивался, набухая, как пожарный шланг. Линзы бинокля уходили в сторону, но суданец знал, что чуть позже дама-надзиратель обязательно повернет бинокль в его сторону. Надо было просто подождать. Как миномет под углом в шестьдесят градусов, его член точно целился в сторожевую башню. Одним глазом суданец следил за дамой с хвостиком. Когда он видел, что бинокль возвращается, то наконец-то хватался рукой за свой член. Одного прикосновения было достаточно. Толстая струя выплескивалась на проволоку его клетки. На башне не было никакой реакции. Бинокль продолжал осматривать клетки и животных внутри их.


Примерно через две недели заключения конвой стал использовать каталки с большими колесиками. Путешествие со скованными ногами занимало слишком много времени. Постоянно спотыкавшиеся люди были слишком неуклюжи. Поэтому конвоиры клали заключенных на каталки, как тела в морге, и везли их в помещение для допроса. На восемнадцатый день после моего прибытия в Гуантанамо каталка приехала за мной.

Меня привезли в холодную от работающего кондиционера комнату без окон и посадили спиной к двери напротив стального стола. Двое конвоиров крепко связали меня и ушли. Долгое время никто не приходил. Холод начал пробирать меня до костей. Потом дверь позади меня открылась. Влажное тепло наполнило комнату легким, прозрачным туманом.

— Это продлится недолго, — послышался знакомый голос. Ужас и надежда, отчаяние и гнев прокатились во мне, как приступ тошноты. Гриффин сел на край стола, лицом ко мне. — Это продлится недолго, — повторил он.

Я покачал головой.

— Где мои жена и ребенок?

— У них все хорошо. Очень скучают по тебе, но Бетси держится молодцом.

Каждое слово давалось мне с трудом:

— Ты видел их?

— Последний раз — на прошлой неделе.

— И ты не лжешь?

— Не лгу.

— Они знают, что я здесь?

— Никто не знает, что ты здесь. Им известно только, что ты на задании.

— Где они?

Гриффин отвел взгляд и стал смотреть в угол потолка и на пол.

— Когда ты выйдешь, мы отвезем тебя к ним.

— Когда?

— Я не могу тебе сказать.

— Тогда кто мне сможет сказать, когда я выйду?

— Возможно, президент.

Шум кондиционера наполнил комнату.

— Пока все идет хорошо, Курт. Очень хорошо. Мы остановили корабли, о которых ты нам говорил.

Я кивнул.

— Хамдулиллах, — сказал я.

— Да, — согласился Гриффин. — С твоей и с Божьей помощью.

— Хватит вешать дерьмо мне на уши.

— Это правда. Я не хочу говорить тебе, что ты спас Америку. Но, черт возьми, это действительно так! По крайней мере на данный момент.

— Так дай мне медаль.

— Когда-нибудь в другой раз.

— И вытащи меня из этой дыры.

— Скоро.

— Да.

— Давай я расскажу тебе, что случилось с кораблями.

— Это поможет мне быстрее отсюда выйти?

Он снова осмотрел углы помещения, в котором мы разговаривали.

— Возможно.

— Тогда рассказывай.

— В информации от Абу Зубаира, которую ты сообщил нам, указывалось шесть возможных целей и три корабля.

— Да.

— И на каждом корабле было по бомбе.

— Да.

— Мы захватили все три корабля.

Я кивнул.

— Мы перехватили одно грузовое судно в Ла-Манше сразу после Рождества. Его держали в течение трех дней, пока проводился «досмотр». Все это время мы пытались понять, что нам делать с тем, что мы нашли на борту в первые часы обыска.

Я кивнул:

— Нитраты? Как в Найроби или в Йемене?

— И кое-что похуже.

— Насколько хуже?

— Цезий и другие радиоактивные изотопы.

— Чертова бомба.

— И не говори. Взрыв был бы очень мощным. Возможно, в пятьдесят раз сильнее, чем в Оклахома-Сити. А потом возникла бы паника, вызванная выбросом радиации. И это было бы намного хуже. Счетчик Гейгера начал бы зашкаливать, людей прямо у них дома настигала бы медленная беззвучная смерть; всеми овладел бы ужас от возможности заражения, которое длилось бы… кто знает, сколько времени? Не исключено, что целое поколение.

— Их целью был Лондон?

— Целью была американская атомная подводная лодка, находившаяся в устье Темзы. Это идеально подходило для «Аль-Каиды»: уничтожаешь военный объект, нападаешь на символ американской мощи, терроризируешь мирных граждан и вбиваешь мощный клин между Соединенными Штатами и их ближайшим союзником — Великобританией.

— Но вы это остановили.

— Остановили. Мы наблюдали за кораблем из Джибути, а потом захватили, когда он доплыл до канала.

— А два остальных?

— Вторым оказалось грузовое судно у побережья Японии. Японские моряки потопили его во впадине глубиной в милю. Говорили, что оно было северокорейским. Говорят, что вся команда погибла. И знаешь что? Сейчас об этой истории уже совсем забыли.

— У него была какая-нибудь цель?

— Точно такая же. Американские военные корабли в районе Окинавы.

— А номер третий?

— В море постоянно исчезают корабли. Они выходят из одного порта и никогда не приходят в другой, — улыбнулся Гриффин. — Этот мы взяли сами, и гораздо тише, чем британцы или японцы. «Аль-Каида», возможно, до сих пор его ищет.

— А матросы?

— Они все утонули.

— Хорошая новость. Правда, хорошая. — Я посмотрел на путы, привязывавшие меня к стулу. — Так ты вытащишь меня отсюда или нет?

— Скоро.

— Гриффин, посмотри на меня.

— Да.

— Ты спас мне жизнь.

— Думаю, что да.

— И ты сказал, что спас Мириам и Бетси.

— Мы заботимся об их безопасности.

— Но это не удержит меня от того, чтобы убить тебя, в случае если ты лжешь. Последние два месяца я провел в аду. А в аду быстро учишься ненависти.

— Я слушаю тебя.

— Так меня вытащат отсюда?

— Да. И если кто-нибудь прислушается к моим словам, ты выберешься отсюда гораздо быстрее.

— Мне не нравится это «если».

— Мне тоже не нравится. Ты и я, Курт, мы оба впутались в это дело.

— Но я в цепях, а ты — нет.

— Это твое прикрытие.

Я посмотрел на него.

— Мы нужны тебе, Курт. А если говорить точнее, то я нужен тебе. И я нужен тебе прямо здесь и сейчас, в этом месте. Потому что эта война еще не закончилась. — Он остановился и посмотрел в угол комнаты, а потом — на поверхность стола.

— И мне придется торчать здесь всю войну?

— Если только я не помешаю этому… и ты не поможешь мне… всем нам.

— Пошел ты! Я оплатил свои долги с лихвой!

— Помоги Бетси. Помоги Мириам.

— Это угроза? Только тронь их, и ты — труп! — предупредил я.

— Нет, приятель, — сказал Гриффин. — Ты должен помочь нам всем выжить.

Я покачал головой.

— Курт, есть и еще корабли. Вероятно, их гораздо больше. Может, девять, десять, двенадцать. Некоторые из пойманных нами матросов рассказали достаточно, чтобы мы поняли это. Тогда эти корабли еще не были готовы. Но сейчас, возможно, все изменилось. И единственный способ остановить их — это получить информацию. Если один из них с полным грузом войдет в порт Бостона или Нейплс, в Гибралтар или Майами… даже если они окажутся в отдалении от этих мест, нам всем придется туго.

— Я ничего не могу поделать.

— Думаю, у нас есть один человек, который знает об этом больше.

— Абу Зубаир?

— Нет. От него ничего не осталось, кроме оболочки. — Гриффин сглотнул, как будто в горле у него застряло что-то горькое. — Есть еще один человек. Когда мы только подобрали его, то думали, что это просто матрос с корабля, затопленного у побережья Японии.

— А теперь?

— Теперь один из пленных сказал, что именно он все планировал. Но он не говорит на допросах.

— Продолжай.

— Мне кажется, что некоторые из здешних заключенных уважают тебя. Думаю, что они могут разговориться с тобой. Похвастать перед тобой.

— И?..

— И они могут посвятить Квиблу в происходящее.

— Вот почему я провел семь недель в той дыре, где мне не задавали ни единого вопроса? Да? Вы опять хотели сделать меня одним из них?

— Ты находился в «этой дыре» для твоей же безопасности.

— А кто мне угрожает?

Он лениво развел руками, словно показывая на окружавшие нас стены.

— Никто не поверил мне, когда я сказал, что я американец, — произнес я.

Гриффин кивнул.

— Ни у кого не было данных на меня, — продолжил я.

— Возможно, так было лучше для тебя, — сказал Гриффин. — Не исключено, что нам это пошло только во благо. Американца должны были доставить в тюрьму на территории США, не так ли? Американцу должны были предъявить обвинения, судить его.

— Но неамериканец… он — никто… с ним вы можете делать все, что угодно.

— Верно, — согласился Гриффин. — Все, что угодно. И знаешь что? Мы даже можем отпустить его.

— Скажи мне только одно: кто теперь мой враг? Засранцы в клетках или засранцы за их пределами?

— Я — твой друг, Куртовик.

— Я это запомню.

— Тебе придется это сделать. — Без предупреждения он со всей силы ударил меня кулаком в лицо.

На мгновение у меня потемнело в глазах. Я почувствовал соленый привкус крови во рту.

— Ты умрешь, урод, — сказал я, сплевывая кровь.

— Ты уверен, чванливый кусок дерьма? Дай я тебе кое-что скажу. — Он нагнулся надо мной и, обнажив зубы в гневе, заговорил шепотом: — Сейчас мы с тобой против всего мира. Мира, где дерьмо исчезает и снова всплывает наружу. И я твой друг. Твой единственный друг.

Я только кивнул, чувствуя, как боль отпускает лицо и челюсть, и слыша страх в его шепоте.

— Теперь ты очухался, урод? — крикнул он.

Я снова сплюнул.

— Послушай меня, парень, — сказал Гриффин. — Ты хочешь выбраться отсюда… значит, ты должен сыграть в одну игру. — Он плюнул на пол. — Подумай об этом.

После долгой паузы я только сказал:

— Я должен быть быстрее, сильнее и выносливее.

Гриффин улыбнулся:

— Теперь ты понял, рейнджер.

— Если я дам то, что тебе нужно, ты меня вытащишь? Без трепа?

— Так точно.

— Да. Конечно.

Он лгал. Но, насколько я понимал, это был единственный способ выбраться из этого места через недели, а возможно, месяцы или даже годы. Мы могли рассчитаться за ложь и свести счеты потом.

— С кем ты хочешь, чтобы я поговорил?

— Он уже разговаривал с тобой. Он сидит в соседней клетке.

— Суданец? Кувейтец?

— Пакистанец… на самом деле белудж.

— Индус, — произнес я.

Глава 25

— Американцы напуганы, — прошептал кувейтец через проволоку, когда погасили свет. — Они наконец-то боятся. Поэтому, Квибла, они разбили тебе губу на прошлой неделе. Поэтому сегодня они так долго допрашивали меня. Они… как там, в Америке, говорят? Просто наклали в штаны.

Повисла долгая пауза. «Наконец-то боятся». Эта ломаная фраза эхом отразилась у меня в голове: «Наконец-то боятся. Наконец-то боятся». Боже всемогущий… «Наконец-то боятся».

— Они знают о свадьбах, — сообщил я.

— Они ничего не знают.

— Им известно достаточно, чтобы испытывать страх.

— Хамдулиллах, — засмеялся кувейтец.

— После свадеб начнется настоящий джихад, — сказал я.

— Война повсюду, — прозвучало в ответ.

— «Неужели жители селений полагали, что Наша кара не настигнет их ночью, когда они спят?» — Я процитировал строку из Корана, которую запомнил когда-то и снова прочитал в книге, оставленной в моей клетке американскими моряками. — «Неужели жители селений полагали, что Наше наказание не настигнет их засветло, когда они предаются потехам? Неужели они не остерегались замыслов Аллаха?» Слова, сказанные Пророком, да прибудет с ним мир.

— Да пребудет с ним мир, — повторил кувейтец.

— Скоро замысел Аллаха откроется. Но…

— Но?

— Думаю, одна свадьба была остановлена, — сказал я. — Возможно, и не одна.

Кувейтец молчал.

— Когда они задают вопросы, — сказал я, — ты кое-что узнаешь. Начинаешь понимать, что они хотят выведать у тебя.

— Да.

— Они спрашивали о кораблях. А я ничего не знаю о кораблях.

— Да. Они говорили о кораблях. — В соседней клетке воцарилась тишина. Наконец кувейтец заговорил: — А они не очень-то умные.

— Не говори им ничего, — сказал я. — Молчание во имя джихада.

Примерно час спустя, уже засыпая, я услышал, как кувейтец, сидя в углу своей клетки, перешептывался с индусом на неизвестном мне языке. Но, несмотря на шепот, его тон был очень настойчивым.


Почти весь следующий день кувейтец держался поодаль от меня. Я даже не пытался заговорить с ним. Но что бы ему ни было известно и что бы он ни узнал от индуса, он обязательно скажет мне в свое время. Я знал, что он это сделает. Он любил поговорить. Этот кувейтский ребенок. Я понимал, что все произошедшее в сентябре и в последующие месяцы казалось ему не совсем реальным. Мне было интересно, видел ли он когда-нибудь мертвого человека, а если и видел, задумывался ли о том, что увидел. Кровопролитие во имя его вымышленного Бога было для него чем-то вроде кровавой видеоигры. Он говорил о нападении на Америку, как подросток, который только что с успехом прошел очередной игровой уровень.

Индуса было почти невозможно раскусить. Он часами сидел на корточках и очень медленно осматривался по сторонам, словно птица на проводах. У него были черные глаза и черная кожа, но не как у африканца, а как будто она была обуглена, словно он был дьяволом, сидевшим на скале в аду. Иногда я смотрел, как он сидел так часами, эта блестящая черная жаба, эта покрытая сажей ворона, и я чувствовал, как по коже у меня начинают бегать мурашки, почти так же, как в корабельной тюрьме. Тогда я закрывал глаза и начинал один за другим забивать гвозди в доски в своем доме около пруда. У меня сложилось впечатление, что индус вообще не говорил по-английски, и за все время, что мы провели с ним в соседних клетках, он ни разу не посмотрел мне в глаза. Но каждое утро, когда священник начинал обход, индус поднимался, чтобы поговорить с ним.


После допроса Гриффина прошло, наверное, два или три дня. Наконец ночью я снова услышал шепот кувейтца.

— Они говорят, что ты американец, — сказал он. — Я ответил, что нет, ты босниец. Но они утверждают, что уверены в этом.

— Откуда они знают?

Парень замолчал.

— Им об этом сказал имам?

— Нет-нет, — быстро возразил он.

— Послушай, я — босниец, но у меня американский паспорт. А ты?

— У моего брата есть паспорт.

— И кто он — кувейтец или американец?

— Да. Ты прав. Но Ахмед все равно не доверяет тебе.

— Ахмед? Тот человек в соседней клетке? Я тоже не доверяю Ахмеду. Слишком много он говорит с имамом. Но мне от него ничего не нужно. Поэтому какое мне дело?

Повисла пауза.

— Он говорит, что ты шпионишь на американцев.

— А имам — нет?

— Он сказал только о тебе.

— Тогда он не очень умный.

— Ты не прав. Он очень, очень умен. Он знает о свадьбах. Он знает о свадьбах очень много.

— Тогда да благословит его Аллах. Я его друг, доверяет он мне или нет. А теперь давай немного поспим, пока стало чуть-чуть прохладнее.

Кувейтец замолчал на пару минут.

— Только две свадьбы были отменены.

— Хамдулиллах, — сказал я. — Теперь я могу спать спокойнее.


Через две недели после первого посещения Гриффина, тридцать два дня спустя после моего прибытия в Гуантанамо и восемьдесят два дня спустя после того, как на меня впервые надели кандалы, Гриффин привязал меня к каталке и покатил в помещение для допросов на нашу вторую встречу. Он прислонился к столу, глядя на меня сверху вниз. Конвоиры хотели привязать меня к стулу.

— Оставьте нас одних, — сказал он им.

— Сэр? — спросил один из конвоиров.

— Оставьте нас одних. Следователь имеет эту привилегию. И я хочу воспользоваться ею. — Гриффин посмотрел в нетерпении на свои часы.

Конвоиры ушли. Дверь за ними закрылась, и мы остались запертыми в комнате для допросов. Я стоял, но ноги у меня по-прежнему были в кандалах.

— Им бы пришлось остаться, если бы они сняли это дерьмо, — объяснил он. — Не могут оставить меня один на один с таким опасным сукиным сыном, как ты.

— Кажется, у меня есть кое-что, — сказал я.

— Правда?

— Еще шесть кораблей.

— Мы это знали.

— Хочешь сказать, что вы слышали об этом? А я это подтверждаю. Есть и еще кое-что, но сначала расскажи мне, как там Мириам и Бетси.

— У них все хорошо, — сказал Гриффин, но его лицо тронула какая-то легкая грусть.

— Что-то не так?

— С твоей семьей все в порядке. — Он уже владел своим голосом. — А теперь рассказывай, что у тебя.

— Гриффин, дружище… что-то не так?

— Скажи, что у тебя есть. — Он снова посмотрел на свои часы — большой стальной «Ролекс». — Ты знаешь мишени, по которым будет нанесен удар? Сколько кораблей?

— Шесть.

Он кивнул.

— Из какого порта они вышли?

— Думаю, где-то в Индонезии. Не могу точно назвать остров. Но с тех пор прошло время. Идея заключалась в том, чтобы потерять корабли, а потом полностью изменить их названия и всю документацию во время долгого путешествия вокруг света.

— Мишени?

— Две новые цели в США: Хьюстон — из-за Буша и нефти.

Гриффин опять кивнул.

— И Чикаго, потому что он находится в центре страны. «Самое сердце страны», — так они говорят. Но в любой момент все может измениться.

— Где еще?

— В Нью-Йорке и в Бостоне, как нам уже известно. И за пределами США — в Гибралтаре и Панаме.

— Отличный результат, — воскликнул Гриффин. — Что-нибудь еще? Имена? Даты? Способы?

— Индус со мной не разговаривает. Он общается с кувейтцем. И он считает, что я американский шпион. Кто-то сказал ему, что я американец. Как думаешь, кто, мать его, это сделал?

— Не знаю. Но я проверю.

— Хорошенько проверь этого гребаного имама, которого прислал нам морской флот.

— Обязательно, — заверил Гриффин, не глядя на меня.

— Все развивается очень медленно, но все-таки развивается, — продолжил я. — Но мне неизвестно, много ли знает индус о том, что сейчас происходит. Корабли отправились в плавание в ноябре. А скоро уже март. Они плывут медленно, делая множество остановок в маленьких портах. Названия кораблей меняются. Бумаги подделываются. Но настоящий груз остается прежним — вроде того, что вы нашли в Англии и Японии. Сейчас так много нитратов и радиоактивных отходов, что их вполне хватит, чтобы вызвать панику, когда облако пыли рассеется и заработает счетчик Гейгера. Вы не поймали другие корабли, потому что они сильно отстают от первых. Те, которые вы захватили, были чем-то вроде пробного запуска. Остальные шесть ждут приказа.

— Когда он будет отдан? И кто это сделает?

— Я не знаю. И я не уверен, что кто-нибудь из пленных знает об этом. Но я скажу тебе, что они думают. Они уверены, что человек, который все это спланировал, находится в США.

Гриффин посмотрел на часы. Потом заглянул мне в глаза.

— Да, — сказал он, медленно кивая головой, — «крот».

— Может, и так, — согласился я. — Мозг всей операции. Человек, который умеет смешаться с толпой, и никто не замечает его. Он ведет все шоу. А может, это все сказки, которые они придумали в лагерях Афганистана.

Гриффин посмотрел на меня, выжидая чего-то.

Затем свет в помещении погас.

В маленьком домике не было окон, поэтому теперь мы находились в кромешной тьме. Кондиционер тоже отключился.

— Не двигайся, — сказал Гриффин. Его голос гулко прозвучал во внезапно воцарившейся тишине. — Микрофоны и камеры не будет работать, пока не дадут электричество. Все заработает через пару минут. Но пока мы можем говорить откровенно.

Я решил, что это представление разыграно специально для меня. Небольшой психологический трюк, чтобы вызвать мое доверие.

— Говори, — сказал я.

— Сейчас в правительстве идет война, — начал он. — Война из-за будущей войны. Это я и пытался сказать тебе во время нашей последней встречи.

— Что значит — «война из-за будущей войны»?

— Ты ведь борешься до победного конца? Я тоже. Ты сражаешься до полной победы, чтобы тебе больше не пришлось сражаться в будущем. По крайней мере с этим врагом.

— Да, черт побери!

— Но некоторые люди считают иначе. Они хотят, чтобы война продолжалась, а если эта война кончится, они будут стремиться начать новую.

— Это безумие.

— Да. И тем не менее это так. Я до сих пор не могу понять, что их к тому побуждает. Жажда власти? Денег? Послания Господа? Они живут в своей отдельной безумной вселенной политической тусовки Вашингтона. И кроме всего прочего инициаторы войны в Вашингтоне считают, что могут создать новый мир. А для этого нужно постоянно поддерживать горение.

Тьма сгустилась вокруг меня.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Потому что этим выродкам плевать на плохих парней… по-настоящему плохих парней. Мы охотимся на них, некоторых удается поймать. Тебе удалось сорвать пока самый большой куш. Но типам, заинтересованным в войне, плевать на Абу Зубаира. Знаешь, что я тебе скажу? Если бы мы поймали самого Усаму, думаю, они обосрались бы от огорчения, потому что это могло бы положить конец их мечтам о непрекращающейся войне.

— Продолжай.

— Так что те, кто знает о тебе…

— Ты сказал, что никому не известно, что я здесь.

— Почти никому. Их немного. Но те, кто знает, очень влиятельны и не хотят, чтобы ты отсюда выбрался.

— Получается, они не хотят, чтобы я охотился на плохих парней? Но ведь я делал все это не ради них. И я могу остановиться. Отправь меня домой, и я буду сидеть там.

— Курт, послушай, я твой друг. Но, признаюсь, будет чертовски трудно вытащить тебя отсюда.

— Вот проклятие!

— Могут возникнуть большие проблемы. Им нужно еще несколько побед, чтобы подогреть аппетит перед надвигающейся войной. Они ищут «кротов» в США. Людей, на которых они смогли бы указать как на внутреннего врага.

— «Кроты» есть, и они очень опасны.

— Но они могут не найти их.

— Хорошо. Я их найду.

— Ты не понимаешь. Они не могут найти настоящих «кротов» или не хотят этого делать, но они должны указать на кого-то. И сделать это как можно быстрее. Учитывая твое окружение, думаю, они собираются выбрать тебя. Если это случится, то для общественности ты станешь врагом государства, чем-то вроде «американского талиба». И тебя уже никогда не освободят.

На этот раз мне нечего было возразить. Гриффин обладал только частью информации… но то, чего он не знал… и что я уже почти узнал, было гораздо хуже.

— Не сдавайся, — сказал Гриффин, — у меня есть пара идей, и я уже начал продвигать их. Надеюсь, все получится.

— Что?

Зажегся свет.

— Сеанс окончен, — сказал Гриффин.


Дверь, ведущая в одну из спален на втором этаже моего дома около пруда, имела для меня особое значение. Это была самая обычная дверь, в верхней части ее я выпилил три сердечка. Я подумал, что раз это будет комната маленькой девочки, это прекрасный способ проверять, как у нее дела, не заходя к ней слишком часто. И я надеялся, что сердечки понравятся Мириам, когда она их увидит. Но дверь висела неправильно. Когда я попробовал закрыть ее, она уткнулась в притолоку. Я снял ее с петель, кое-что поправил, но она по-прежнему не закрывалась. Сколько мне еще предстояло работы. Так много работы! И у меня все никак не получалось!

Крики в соседней клетке разрушили мои видения. Прожекторы не горели, значит, было где-то между двумя и четырьмя часами утра, но света со сторожевой башни было достаточно, чтобы увидеть, как голый индус корчился на цементном полу своей клетки, сдавливая живот, словно пытался удержать разливавшийся внутри огонь. В уголках его рта слюна пузырилась, а по полу растекалась лужа мочи. Я отодвинулся от его клетки и сел, наблюдая за происходящим из другого угла. Теперь индус только тяжело дышал, боль стала слишком сильной, чтобы кричать. Его тело резко согнулось, потом разогнулось. Он яростно сжимался и разжимался в ужасных конвульсиях.

— Яд. — Голос суданца прозвучал у меня прямо над ухом. — Это наверняка яд. — Он потряс проволоку клетки. — Убийцы! — закричал он.

Зажглись прожекторы, и отряд конвоиров высыпал на дорожку около клеток.

— Убийцы! — кричал суданец, и остальные присоединились к его скандированию.

Неожиданно из громкоговорителей прозвучал призыв к фаджр — утренней молитве: «Бог Велик. Молитва лучше, чем сон…», — заглушая вопли пленных. Четверо конвоиров распахнули дверь клетки индуса и попытались прижать его к полу, чтобы надеть на ноги кандалы и цепи, но он извивался, как одержимый, словно в него вселился джинн, более сильный, чем он сам и окружавшие его люди. Имам, пришедший, чтобы совершить молитву, заглянул в клетку индуса. Он обошел вокруг конвоиров и корчащегося, извивающегося на земле человека, словно судья на чемпионате по командному бою.

— Убирайся! — крикнул один из конвоиров, но имам продолжал ходить по кругу. Он прошел мимо перевернутого ведра с нечистотами и матраца. Индус всегда складывал пластиковые коробки из-под еды по углам своей клетки. Имам-рефери нагнулся, подобрал пустой пакетик из-под изюма и положил «Солнечную девушку» в карман своей формы. Если бы клетка не находилась так близко, я бы не догадался, что он делает.

— Яд, — сказал я так, чтобы суданец услышал меня. — Они отравили его пищу.

— Это так, Квибла, — сказал суданец. — Яд за разговоры.

— Разговоры?

— Ты говоришь слишком много, ты говоришь слишком мало, — пояснил суданец, — но разговоры все равно убивают тебя.

Я понял, что никто не будет давать объяснение случившемуся. Индуса унесут, и он просто исчезнет. Возможно, умрет. Возможно, его отвезут в больницу. А может быть, в другую клетку на другой стороне лагеря. Возможно, его подвергнут суровому допросу. Никто не узнает об этом. Имам отравил его, чтобы заставить молчать? Я посмотрел на кувейтца, который, похоже, первый раз в жизни потерял дар речи. Наконец на индуса надели цепи. Привезли каталку. Да, мы не должны были ничего знать, и мне больше не удастся получить от индуса новые сведения, ни сейчас, ни когда бы то ни было.

Вскоре после восхода солнца имам вернулся. Он осмотрел пол в клетке. Там не осталось ничего, кроме перевернутых ведер, потрепанного пенопластового матраца, кучи грязных полотенец в углу, коробок из-под еды и вонючей лужи жидкого дерьма. Похоже, имам искал что-то определенное. Он нагнулся и подобрал одну изюмину, затем — другую и продолжил поиски. Потом его словно осенило. Он поднял валявшееся в углу полотенце и вытряхнул из него Коран. Все пленные, в поле зрения которых была клетка индуса, наблюдали за тем, как имам вытер ладонью Коран, прижал его к груди и ушел.

— Внимание! — пролаял через громкоговоритель невидимый армейский чин. — Соберите свои вещи. Сегодня вас переведут в новые камеры. Повторяю, соберите вещи. Вы больше не вернетесь сюда.

Ни у кого из нас не было вещей, но сообщение повторялось каждые пятнадцать минут, и некоторые заключенные начали медленно скатывать постельные принадлежности и завязывать их полотенцами. Другие прижимали к себе Коран. Большинство же, в том числе и я, ничего не делало. Незадолго до полудня началось движение. Одного за другим пленных выводили из клеток, опутывали цепями и тащили в автобусы — те, что много недель назад доставили нас сюда из аэропорта. За мной пришли в четыре часа дня. Я был одним из последних. Восемь или девять пленных и примерно столько же конвоиров уже сидели в автобусе. Этих людей я никогда не видел.

Опутанных по рукам и ногам цепями, нас отвезли в большой ангар рядом со взлетной полосой. Через перегородки из грубой фанеры было слышно, как в соседних помещениях открывались и закрывались двери. Некоторые заключенные кричали, кто-то жаловался. Я сидел молча и в своем воображении все еще делал дверь с сердечками для комнаты Мириам.

Позже, наверное, несколько часов спустя, фанерная дверь бокса, где я находился, открылась, и меня забрали двое конвоиров. Мы вышли на улицу, уже наступила ночь. Несмотря на слепящие огни взлетной полосы, было видно усеянное звездами небо, и сердце у меня заныло. Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз видел звезды! Мы тащились через огромную приангарную площадку, и я все время оглядывался, надеясь увидеть автобус. Я устал. Мне не хотелось долго идти в этих чертовых цепях. Наконец мы остановились около одного из двух военных самолетов, стоящих перед ангаром.

Конвоир открыл и снял цепи с ног.

— Залезай, — приказал он.

— Что, черт побери, происходит?

— Залезай, — повторил он.

Я взобрался по трапу в темную кабину и увидел Гриффина, в одиночестве сидящего на заднем сиденье. Через маленький иллюминатор он разглядывал стоящих внизу конвоиров.

— Все! — крикнул он.

Конвоиры спустились и отошли в сторону. Трап поднялся. Зажегся свет.

— Иди сюда, дай я сниму с тебя наручники, — улыбнулся Гриффин, доставая ключ.

— Что происходит?

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— Ты летишь домой, в Канзас.

— Не шути со мной.

— А я не шучу.

— Ты говорил, что это почти невозможно сделать.

— Да. Если только кто-нибудь не позвонит президенту.

— Безусловно.

— Вот кое-кто и позвонил.

Канзас Апрель-июнь 2002 года

Глава 26

— Президенту Соединенных Штатов? О чем ты, черт возьми, говоришь?

Гриффин сидел ко мне лицом, но если он как-то и отреагировал на мои слова, то я этого не заметил. Единственными источниками света были узкая тусклая светящаяся полоска, тянувшаяся по полу, и огни на крыльях самолета.

— Кто звонил президенту? — снова спросил я.

— Не могу сказать. Наверное, твой друг.

— У меня нет таких друзей.

— Так, значит, у тебя нет друзей? Тогда у тебя есть ангел-хранитель.

— Никто не знал, где я нахожусь. Если только ты не рассказал.

— Давай не будем об этом, — предложил Гриффин. — Не будем переживать по поводу твоего освобождения. Лучше подумаем о том, как удержать тебя в стороне от происходящего. Но при этом ты всегда должен быть готов действовать, на случай если понадобишься.

Я вспомнил кенийский журнал с фотографией Буша-старшего и Ага-Хана. Вспомнил долгие ночи, проведенные вместе с Кэтлин, и все, что она рассказывала о друзьях своего босса в высших кругах.

— Фаридун, — осенило меня. — Фаридун вытащил меня.

— Не будем об этом. Не стоит к этому возвращаться, — повторил Гриффин. — Не говори больше о Гуантанамо. Потому что ты там никогда не был.

— Да. Я никогда не был там целых пять месяцев. Это ты позвонил Фаридуну.

— Когда-нибудь я тебе все расскажу. Но не сейчас. — Гриффин повернул свою черную голову и посмотрел в окно.

Я уснул и проснулся, когда мы взлетали, и снова погрузился в сон.

— Мы летим над Миссисипи, — сообщил Гриффин. Два освещенных огнями корабля плыли сквозь ночь по черной реке. Похоже, мы следовали за ними вверх по течению.

— Большая мутная река, — ответил Гриффин.

В этот момент я понял, что мы действительно летели домой. «Большая мутная река». Помню, как повторил эти слова, а потом — все. Я погрузился в такой глубокий сон, что проснулся, только когда мы катили по посадочной полосе.

— Курт.

— Да?

— Ты почти дома.

В кабине зажегся свет, и я стал моргать, пробуждаясь ото сна.

— Что?

— Мы почти дома. Мы в Макконнелле.

— Хорошо. Слава Богу!

— Тебя здесь ждут. Думаю, ты хотел бы их увидеть.

Они стояли перед большим старым «шевроле-сабербаном» в свете прожекторов, ярких, как на концерте. Я помахал им рукой через крошечное окошко самолета, и Бетси сказала что-то Мириам, поднимая ее на руки и указывая куда-то. Но Мириам смотрела по сторонам. Она выглядела немного растерянной — вокруг все было таким незнакомым.

Трап самолета опустился, и Гриффин взял меня под руку, словно мне была нужна помощь. К моему удивлению, именно так оно и было.

— Я понял, я понял, — сказал я.

Мы вышли из самолета. В воздухе пахло только что вскопанным черноземом. Наверное, мы находились на окраине базы, потому что здесь пахло фермами, землей и сеном, и это был лучший запах на свете. Потом Бетси бросилась ко мне вместе с Мириам. Я взял своего ребенка на руки, обнял Бетси, крепко прижал их к себе и не хотел отпускать. Волосы Бетси пахли духами из маленького флакона с хрустальными голубями. На мгновение я отстранился из-за неприятных воспоминаний о том происшествии на палубе корабля. Бетси вскинула на меня глаза, а потом посмотрела очень серьезно:

— Это ты, Курт? Тебя трудно узнать из-за бороды.

Мириам стирала поцелуи с лица и выглядела немного напуганной.

— О, малышка! Я сам не могу поверить, что это я. И что вижу тебя и Мириам. Иди сюда, кроха, давай поцелуемся, как эскимосы.

Она отстранилась.

— Я не могу… не могу поверить в это. Пойдем, малыш. Пойдем отсюда к чертовой матери… Пойдем скорее домой.

— Нам придется остановиться на ночь в мотеле.

— Раз мы вместе — значит, мы дома.

— Нам нужно о многом поговорить, — сказала Бетси.

— Да, — отозвался я. — Наверное.


Той ночью в «Рамаде» мы не занимались любовью. Мириам лежала на кровати рядом с Бетси, с другой стороны — ее сон был беспокойным. Но это была не единственная причина. Мы не ссорились, но что-то повисло в воздухе между нами, и мы молчали.

— Расскажи, как ты жила все это время, — нарушил я молчание.

— Мне было одиноко, — ответила Бетси. — Так одиноко, что это не передашь словами. Вот так я и жила.

— Но Гриффин заботился о вас.

— Так это был Гриффин? Кто-то побеспокоился о том, чтобы нам было где жить, чтобы были пища и телевизор. Мы жили в Арлингтоне, в штате Виргиния. Но с тем же успехом можно сидеть и в тюрьме. Ни друзей, ни работы, никаких телефонных звонков без присмотра. Боже всемогущий! Курт! Ты уехал, а мы с Мириам оказались за сотни миль от дома под арестом, и я до сих пор не имею понятия, где ты был, чем занимался и зачем.

— Я хотел бы рассказать тебе все, Бетси, но если я начну, то уже не смогу остановиться. А мне нельзя этого делать.

— Тогда скажи мне только одно, — начала Бетси, но в этот момент Мириам издала протяжный стон — ей снился какой-то кошмар. — Просто ответь мне, — снова прошептала Бетси. — Ты спас мир?

— Я остановил нескольких мерзавцев.

Мы лежали рядом, и я чувствовал тепло ее тела, но между нами как будто образовалось силовое поле. Время от времени к парковке подъезжали автомобили. Свет их фар скользил по оштукатуренному потолку, как луч прожектора. Маленькая красная лампочка на телевизоре горела змеиным глазом. Я старался думать о доме на холме около пруда. Но мысли путались. Теперь это была просто мечта, а мне хотелось жить в реальном мире.

Я думал о Гуантанамо, вспоминал обитую войлоком камеру в трюме корабля, я думал о пустыне и о пыли, об ульях и о Нуреддине, идущем в ночи, о Кэтлин и о ее бутылке «материнского молока», о Фаридуне, об исмаилитах и об их друзья, некоторые из которых, возможно, находились в Белом доме. Я удивлялся, как мне удалось побывать в стольких местах и сделать столько дел, но я не мог заговорить с женщиной, которую любил. Я видел Уорис и руки ее отца и снова вдыхал запах смерти, витавший вокруг нее в госпитале. Я вспомнил видеоигру в Гранаде, снова ощутил, как холодная вода льется на мое разбитое тело, лежащее на полу погреба, и снова вонзал лезвие в бычью шею Абу Сейфа…

— Что случилось? — взволнованно спросила Бетси.

— Ничего, — ответил я. — Наверное, дурной сон.

Пленка воспоминаний продолжала крутиться у меня в голове, образы сменяли друг друга, и каждый следующий хуже предыдущих, пока я не дошел до видеозаписи из Гранады. Женщину, которую я убил, и едва различимое лицо Алшами, кем бы он, черт побери, ни был. Алшами был в Гранаде. И я совершенно уверен, что он приезжал и в Сомали. Теперь он пробрался в мой сон. Везде, где бы я ни оказывался, он был со мной.

Окончательно проснувшись, я все еще лежал, глядя на шероховатый потолок.

— Бетси?

— Что, Курт? — Она тоже не спала. Ее шепот выдавал беспокойство. Мириам, повернувшись во сне, обняла маму за шею.

— Почему вы уехали из дома, Бетси? Гриффин мне ничего не рассказывал.

— Забудь об этом, Курт.

— Пожалуйста, расскажи мне… что произошло?

— Я так хотела тебе все рассказать, Курт. Обо всем. Я была так напугана. Но тебя не было рядом.

— Теперь я с тобой.

Еще одна машина подъехала и припарковалась неподалеку от нашего окна. На нас упал луч света. Я услышал, как открылась и закрылась дверь в соседнем номере. Наконец фары погасли.

— Пожалуйста, постарайся, — попросил я, пытаясь совладать с охватившим меня волнением. — Пожалуйста.

— Однажды к нам пришел человек. Он сказал, что он твой друг.

— Как он выглядел?

— Я никогда его раньше не видела, да он и не походил ни на кого из твоих знакомых. Не местный. Не военный. Одет слишком хорошо, как бы он ни старался это скрыть. Он был похож на богатого человека, который пытается выглядеть не слишком шикарно.

— Могу представить…

— Черные волосы с проседью. Волчьи голубые глаза. Средний рост. На вид сорок пять-пятьдесят лет. Он немного похож на актера Алека Болдуина, если знаешь такого. На нем были отглаженные брюки и мягкие коричневые мокасины, хорошо выглаженная голубая рубашка и блейзер, который сидел так, словно сшит на заказ. Тебе это о чем-то говорит? Он никак не подходил на роль твоего знакомого.

— Американец?

— Думаю, да. Мне кажется, он с восточного побережья. Возможно, из Нью-Йорка.

— Гриффин что-нибудь говорил о нем?

— Гриффин показал мне пачку фотографий. Много бородатых мужчин или обритых на компьютере, ты же знаешь, как это делается. Задавал очень много вопросов и все спрашивал, что тот парень говорил о Зу Бере.

— Так.

— Тот человек только однажды упомянул это имя. Сказал, будто ему известно, что ты его ищешь, и он думает, что сможет тебе помочь.

— Бетси, как тебе показалось, он не араб?

— У него такие же голубые глаза, как у тебя, Курт.

— У арабов такие тоже бывают…

— Вам с Гриффином виднее.

— Он хромал?

— Хромал? Нет. Не припомню такого.

— Он запугивал тебя? Угрожал?

— Он напугал меня только тем, что оказался перед дверями моего дома. Это было уже слишком. Этот незнакомец появился после тех мужчин, которые приходили ночью незадолго до твоего отъезда. Но разница в том, что теперь тебя не было, а он стоял на пороге. Знаешь, к нам ведь еще грабители забрались. Думаю, подростки. Но, Курт, я так люблю свой дом и не хочу, чтобы всякие незнакомцы стучались ко мне в дверь. Понимаешь? Нет, он не угрожал. Ничего такого. Он был очень вежлив. Сказал, что нам звонил, но никто не брал трубку. Может, так оно и было. Нам давно следовало выбросить тот телефон.

— Но ты запомнила его лицо?

— Да, черт возьми.

— Гриффин распорядился сделать фоторобот?

— Да.

— У тебя есть?

— Нет. Курт?

— Что?

— Я так давно не видела наш дом. Даже не хочется думать, во что он превратился.

— Да.

На этот раз пауза была слишком долгой. Мириам перестала ерзать на краю кровати, и дыхание у нее стало ровным и спокойным. Но как дышит Бетси, не было слышно — она, как и я, не могла уснуть.

— Бетси?

— Спи, Курт.

— Он сказал, что ему было нужно?

— Он сказал, что хочет помочь тебе, и что-то про Зу Бера. И еще он сказал, что одолжил тебе кое-что.

— Что?

— Думаю, деньги.

— Он так и сказал — деньги?

— Он сказал «кое-что».

— А что ты сказала?

— Я сказала: «О чем это вы говорите?» А он рассмеялся и ответил: «Я просто хочу увидеть его до того, как кто-нибудь выпустит джинна из бутылки».

— И после этого ты позвонила Гриффину?

— Нет. Это он почти сразу же позвонил мне. Я даже не знала, кто он такой. Понимаешь? Он позвонил и сказал, что работает на правительство, сотрудничает с тобой. И хочет поговорить со мной. Потом этот черный парень, «мистер Гриффин», пришел сюда и сказал, что нам придется переехать на некоторое время. Что-то вроде защиты свидетелей. Я, конечно же, отказалась. Но он сказал, что у нас нет выбора. Он сказал, что может увезтинас силой, но не хочет, чтобы дошло до этого. И знаешь почему? Потому что он тоже оказался твоим старым другом, Курт. У тебя столько чертовых дружков, что я не могу этого вынести!

Глава 27

Мы выехали затемно. Бетси молча, с закрытыми глазами сидела на переднем сиденье. Мириам спала позади нас. От земли поднималась легкая дымка тумана, восходящее солнце скользило у меня по щеке. В двадцати милях от дома я свернул в глубь штата, машина понеслась навстречу рассвету. Около семи утра мы уже подъезжали к дому.

Я ожидал увидеть скопившиеся на лестнице газеты, коричневые кленовые листья, которые никто не убирал, и рекламные листовки — все признаки долгого отсутствия хозяев. Так оно и оказалось. Но я был абсолютно не готов к царившей в доме атмосфере безжизненности. Как будто душа покинула это жилище.

Бетси проснулась. Она посмотрела на дом и увидела ту же картину, что и я.

— Посидишь в машине, пока я все осмотрю? — попросил я ее.

Она вышла из машины и отдала мне ключи. Я повертел их в руках, но дверь оказалась незапертой. В доме не было света. Ковер в гостиной намок там, где на него попадала вода через разбитое окно, прикрытое куском фанеры; телевизор и видеомагнитофон из гостиной исчезли. Холодильник на кухне был распахнут, и цыпленок настолько прогнил, что выглядел как ископаемые останки.

Маленький телевизор, стоявший на кухонном столе, тоже пропал. Пропал и мой компьютер. Воду отключили. Наверху, в нашей комнате и комнате Мириам, постели были не убраны. Должно быть, они выглядели так в то утро, когда жена с дочерью уехали. Все ящики туалетного столика были выдвинуты, одежда разбросана. В туалете и ванной комнате было сухо. Аптечный шкафчик открыт, внутри пусто. Из спальни исчез сломанный телефон.

— Мы все приведем в порядок, — сказал я. — Мы…

— Вряд ли, — ответила Бетси. — Я не смогу…

— Ну что ты, сможешь, конечно. Мы все сделаем. У нас будет отличный дом, как раньше.

— Теперь все уже не так, как раньше. И никогда не будет таким.

Мне следовало убедить ее, что мы устроим все по-новому, еще лучше, чем раньше. Но я промолчал. У меня не хватило духа сказать это, я сам в это не верил.

— Пойду в машину… к Мириам, — сказала Бетси. — Попробую оставить ее у Рут. Сегодня у нее выходной. Если я ничего не путаю.

Я позволил ей уйти. Просто позволил уйти. Наша жизнь была разрушена незнакомцами, пришедшими из ниоткуда, о которых Бетси ничего не было известно и о которых я больше не хотел вспоминать. Федеральные агенты. Моджахеды. Гриффин. Долбаные уроды. Что за человек разговаривал в мое отсутствие с Бетси? Инстинкт подсказывал мне, что это сириец, но он не хромал. А Бетси обязательно заметила бы это.

Бетси… Боже! Она выглядела такой растерянной. Для меня она была компасом, моей глобальной системой навигации. Но теперь у нее такой потерянный вид, а я не знал, с чего начать, чтобы помочь ей.

Я прислонился к стене в прихожей и сполз на пол. Мой взгляд блуждал по двери. Я сделал ее своими руками. В правом верхнем углу был небольшой скол. Поначалу я не мог понять, откуда он взялся. Я никогда не видел его прежде. Казалось, что его сделали специально. По краям скола виднелись небольшие частицы шпаклевки. Из этого отверстия что-то вытаскивали, возможно, микрофон, через который прослушивали разговоры со всеми, кто приходил. Если поискать, то наверняка найдутся и другие следы. Возможно, здесь все опутано проводами, после того как к нам вломились «подростки». Наверное, вот так Гриффин и узнал о визите моего неизвестного друга, предупредившего Бетси о джинне в бутылке. Я опустил голову на колени и принял позу, в которой часто сидел в Гуантанамо. Мой неизвестный чертов дружок.

Я прислушался. Почему я не слышал, как Бетси завела машину? Двигатель не работал. Нет… ничего. Я выбежал. Она никуда не уехала. Бетси, ссутулившись, сидела на переднем сиденье, а Мириам плакала сзади. Я с такой силой распахнул дверь машины, что она чуть не оторвалась. Бетси посмотрела на меня, ее медовые глаза были полны слез.

— Я уезжаю, — тихо произнесла она.

— Не уезжай.

— Я вернусь, Курт. Я вернусь… скоро. Прости. Я… я не знаю. Я обязательно вернусь. Только отвезу Мириам. Честно.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Конечно, — отозвалась она.

— Возвращайся, я буду ждать.

Она вяло улыбнулась, захлопнула дверь машины и, дав задний ход, выехала на шоссе.


Я навел в доме порядок быстрее, чем предполагал. По четвергам у Рут по-прежнему был выходной, и она взяла Мириам к себе. Потом мы с Бетси купили все необходимое по кредитной карте Бетси, ее карта все еще действовала, так как в последнее время ею пользовались нечасто. Мы даже купили новый телевизор и видеомагнитофон. День прошел гораздо приятнее, чем я надеялся. Разговаривали мы мало, все ходили вокруг да около, но так и не сделали шага навстречу друг другу. Когда в пять часов вечера Рут привезла Мириам, дом выглядел уже вполне пригодным для жилья.

— Да, Господь милосерден, — сказала Рут, когда я открыл дверь. — Не могу поверить, что ты все еще жив и даже вот — стоишь передо мной.

— Я сам с трудом этому верю. Но знаешь, я чертовски рад тебя видеть, Рут.

— Расскажешь, чем занимался все это время?

— Выполнял обязанности резервиста.

— Это мне Бетси сказала. Но этого мало. А какие именно обязанности?

— Самые обычные. Убивал время. Кто-то же должен делать это.

— Ты был в Афганистане?

— Нет. Никаких захватывающих подробностей.

— Так ты не был там? А я всем говорила, что ты в Афганистане.

— Я никого не стану разубеждать.

— Рут, зачем ты так? — воскликнула Бетси, приходя мне на помощь. — Не надо было привозить Мириам. Я как раз собиралась ехать за ней.

— У вас и так много забот, — возразила Рут. — Я говорила тебе… я говорила ей, Курт, я приходила пару раз, но у меня не было ключей и я не могла войти… и я поняла… ой даже не знаю, что я поняла. Я только осознала, что вы покинули это место. Понимаешь? Я хочу сказать, что касается тебя… было так странно, когда ты вдруг исчез. Ты, а затем Бетси и Мириам.

— Я же тебе все рассказала, — скучно произнесла Бетси. — Командировка Курта была опасной… не спрашивай почему, я сама этого не знаю… и вокруг творится столько странного. Не только здесь, но и по всей Америке. Поэтому они решили охранять нас.

— Я знаю, знаю. То есть теперь я все знаю. Но тогда я этого не знала. Ты ведь могла бы хоть намекнуть. Правда, Курт? Ведь могла бы?

— Мы все подчинялись приказам, — сказала Бетси.

— Я не думала, что это касается и жен, — заметила Рут.

— Да, ты будешь удивлена.

— Мириам сказала, что вы втроем были в Вашингтоне.

— Я брала ее туда пару раз, когда уезжала с базы. Но, Рут, сейчас мы хотим думать только о будущем.

— Но я просто умираю от любопытства.

— А я умираю с голоду, — сообщил я. — Может, поужинаем все вместе в какой-нибудь забегаловке?

— Ой, подождите! — крикнула Рут. — Стойте здесь. — Рут побежала к своему старому «Эксплореру» и открыла багажник. — Я привезла поесть.

— Ты прелесть, — улыбнулась Бетси.

— Курт, не поможешь мне дотащить окорок?

— Он такой большой? — удивился я.

— Для вас мне ничего не жалко.

— Ну зачем это… — сказала Бетси.


Ничто не делает дом таким уютным, как вкусная еда. Через несколько минут, несмотря на то что мы ели с бумажных тарелок пластиковыми вилками, ветчина, картофельный салат, кола и фаршированные яйца придали мне стабильности и даже вселили надежду.

— Курт, война закончилась? — спросила Рут.

— Насколько я знаю, до этого еще далеко.

— А нам здесь кажется, что все уже кончилось, — поделилась Рут.

— Правда?

— Посмотри новости, — продолжила она. — Теперь говорят совсем о другом. Но я хотела бы, чтобы они поймали бен Ладена.

— Да.

— Думаешь, это он за всем стоит?

— Я не знаю.

— Если они поймают бен Ладена, то все образуется.

— Конечно.

— Но остается еще Саддам Хусейн. Он тоже доставляет много хлопот.

— Да, — согласился я.

— Ты ведь участвовал в войне в Заливе?

Бетси опять спасла меня.

— Откуда у тебя этот окорок, Рут?

— Мне подарили его на Рождество. Он висел в подвале, я думала приготовить его на Пасху, но так ничего и не сделала, а потом решила… ну, я подумала, что лучше приберечь его до праздника. Честно говоря, сначала я хотела принести свиные отбивные или еще что-нибудь из «Джамп-старт», но, похоже, они у нас кончились. Я даже посмотрела в углу морозильной камеры… помнишь, у нас там оставалось немного?

— И что с ними случилось? — насторожился я.

— О, они все еще там. Но там такой толстый слой льда, я удивилась, как это морозильник все еще работает. Мне даже не захотелось смотреть, что там с этими отбивными.

— И правильно! Этот окорок — просто объедение, — сказал я.

Глава 28

«Сатурн» Бетси по-прежнему стоял в гараже, а мой пикап — за домом, но ни одна из машин не была на ходу. Все следующее утро я провел, пытаясь завести их. Наконец часов в десять, в перерыве между завтраком и ленчем, я отвез Бетси в «Джамп-старт» — она хотела поговорить с Биллом Тьюнингом по поводу возвращения на работу.

— Бетси! Курт! Привет, Мириам! А ты, кажется, подросла! Рад вас снова видеть! — поприветствовал нас Билл — толстый краснолицый мужчина. При первой встрече он всегда производил впечатление весельчака. — Знаешь, Бетси, мы все так переживали. Я оказался в трудном положении, когда ты так неожиданно исчезла. Куда ты увез эту девушку, Курт?

— Билл, — сказал я, — сейчас вы наговоритесь всласть. Рут здесь? Хочу поблагодарить ее за вчерашний ужин.

— Мы должны поддерживать друг друга, — сказал Билл.

Оказывается, все это время Рут стояла у черного хода и курила.

— Привет, Рут, — сказал я. — Хочешь, пока Бетси разговаривает с Биллом, я вытащу тебе свиные отбивные из морозильника?

— Они там так долго лежат, что не знаю, можно ли их теперь есть. Билл обещал разморозить холодильник и освободить его в эти выходные.

— Думаю, лучше достать то, что еще пригодно для еды, — настаивал я, и Рут подмигнула мне.

— Ну, — протянула она, — ты достаточно худой, чтобы пролезть туда. А Билл — слишком толстый. Поэтому там все так и запущено. Тебе дать пакет?

Морозильник по-прежнему был покрыт изнутри инеем и походил на ледяную пещеру. Большой отверткой я шумно скалывал лед, пока не добрался до полки над свиными отбивными и старыми булками для гамбургеров. Здесь несколько месяцев назад я оставил свой «огнетушитель», так как думал, что уеду не больше чем на пару недель. Мешочек со льдом лежал на месте. Я стал освобождать его отверткой. Колол, кромсал, отковыривал. Несмотря на холод, я вспотел. Я вытянул руку и стал искать на ощупь. На мгновение, которого оказалось достаточно, чтобы сердце едва не выскочило у меня из груди, мне показалось, что «огнетушитель» исчез. Затем мои пальцы нащупали его — он вмерз в слой льда. Я поверил в существование ангела-хранителя. Я изо всех сил дернул «огнетушитель», пытаясь вынуть его, но он не сдвинулся с места. Я ухватил его покрепче и стал раскачивать, но он не поддавался.

— Курт, что ты там делаешь? — послышался голос Бетси.

— Ничего, малышка. Пытаюсь вытащить изо льда старые продукты.

— Давай быстрее. Билл хочет, чтобы я поработала сегодня в дневную смену, а мне еще надо вернуться домой.

От тепла моей руки лед наконец-то подтаял, и «огнетушитель» выскочил, издав чавкающий звук. Я положил его в рюкзак. Затем, достав коробку со свиными отбивными, а заодно и коробку с булками для гамбургеров, я бросил их в бумажный пакет и, как только выбрался из морозильника, передал Рут.

Бетси улыбнулась мне.

— Ты похож на Снежного человека, — сказала она, и Мириам рассмеялась.


Днем я поехал на старую водопроводную станцию, находившуюся на северо-восточной окраине Уэстфилда. Помню, как ездил туда с классом на экскурсию; мне было восемь лет. Тогда меня больше всего поразило, что на водопроводной станции была большая, пышущая жаром топка. Не могу сказать, для чего она служила, но я надеялся, что она все еще там есть. Я хотел разведать обстановку. И вдруг я увидел на двери кабинета управляющего имя Сэма Перкинса — того самого Сэма Перкинса, который был моим лучшим другом в третьем классе, как раз когда мы ездили на ту экскурсию. Потом его родители переехали, и мы стали ходить в разные школы. Странно, как теряются следы людей даже в маленьком городке. Сначала по инерции продолжаешь наводить о них справки, но постепенно они исчезают из твоей жизни.

Повзрослев, Сэм оказался намного серьезнее, чем могли предположить те, кто знал его ребенком. В городе было полно людей, которые стремились жить правильно, и Сэм старался не отставать. Я ушел в рейнджеры, но время от времени слышал о нем. Он женился, завел двух детей, каждое воскресенье ходит в церковь и еще что-то в этом же духе. Он не был похож на человека, который стучал Библией по кафедре и призывал преследовать негров и евреев. Сэм хотел производить впечатление хорошего христианина и порядочного семьянина. Возможно, он таким и был. Я не знал, каким он был сейчас.

— Курт! Дружище! Ты вернулся! — радостно воскликнул Сэм, когда я появился на пороге его офиса. Он выглядел так, как я и представлял себе: белая рубашка с короткими рукавами, полосатый галстук, правда, лицо у него несколько оплыло и стало каким-то печальным. — Я слышал, что ты уезжал защищать страну.

— Я был в резерве армии, не более, — скромно ответил я.

— После твоего исчезновения ходило много слухов.

— Ты же знаешь, как бывает в армии, — сказал я. — Планируется сделать кое-что по-тихому, а поднимается столько шума. Но уверяю, со мной ничего особенного не случилось.

— Опять рейнджеры?

Меня удивило, что ему известно о моих делах. Но Сэм всегда интересовался окружающим миром.

— Да, примерно. Но говорить об этом не положено…

— Если ты мне расскажешь, то тебе придется убить меня?

— Верно. — Я рассмеялся и слегка покачал головой.

— Как Бетси и Мириам?

— Хорошо. Да, у них все нормально. — Я так и не смог запомнить имя его жены и детей. — А твоя семья?

— Каролина и дети в порядке, спасибо. Бог мой, Курт, я так рад тебя видеть!

— Я тоже. Очень.

— Что я могу для тебя сделать? — Он искренне хотел мне помочь, и я уже собирался попросить его о небольшой экскурсии по станции. Хотелось узнать, чем он занимается. Но тут Сэм задал еще один вопрос: — Ты ищешь работу?

— Вообще-то нет.

— Если хочешь, я могу тебя устроить.

— Сэм, я просто пришел поздороваться, так как проходил мимо, и еще я подумал, что мы с тобой давно не виделись.

— Да, я рад, что ты зашел, — сказал Сэм. — И я знаю, что ты снова начнешь работать по контракту, и тебе, возможно, придется уехать. Но я подумал… что ты мог бы мне немного помочь.

— Что ты задумал?

— Понимаешь, здесь очень плохо обстоят дела с дисциплиной. — Он встал и закрыл дверь офиса. — Как посмотришь на людей, которых приходится брать на работу, то плакать хочется. Те, кто соображает, что слишком умны для такой работы, а другие, слишком ту… ладно, не достаточно умны. Но главное, что никто из них не придерживается старой доброй дисциплины.

— И в чем проблема?

— Это персонал среднего звена. Они наблюдают за компьютерами, проверяют оборудование, сверяют графики. Одна из главных обязанностей — следить за подачей хлора и не допускать утечки. Есть аварийная система, но излишняя осторожность никому еще не вредила. Понимаешь, мы не на атомной станции, и тебе не обязательно быть инженером, так что особенно не переживай. Но нам нужен человек, серьезно относящийся к работе, а главное — умный. Ты имел дело с водопроводной системой?

— Я собирал кухни и кое-что делал сам.

— Этого достаточно. По крайней мере на небольшой срок. Но это очень ответственная работа. Если мы не будем все делать как должно, у людей не будет чистой воды. Или хуже того, она будет плохого качества. А что касается хлора… к нему нужно относиться с уважением. Поэтому когда я увидел тебя в дверях своего офиса, то подумал: «Сэм, твои молитвы услышаны!» Я уволил последнего ночного инспектора на прошлой неделе. С тех пор работаю по две смены. И просто с ног валюсь. — Сэм нагнулся над столом. — Курт, ты мне сделаешь большое одолжение, если поработаешь у нас пару месяцев. Просто освободишь меня ненадолго, пока я не найду кого-нибудь на эту должность. Вот и все. Если решишь уйти, это твое право. А если захочешь остаться, я оформлю тебя на полную ставку.

— Я могу подумать?

— Конечно, — ответил он. — Сообщишь о своем решении завтра?

Я посмотрел на своего друга, который сильно изменился за эти годы, но все равно оставался моим старым другом.

— Пожалуй, ответ уже готов: принимаю твое предложение.

Когда я вернулся домой, в большой комнате работал телевизор и перед ним сидела Мириам. На кухне работала посудомоечная машина. На нашем новом телефоне в спальне мигал сигнал о полученных звонках; Бетси нигде не было.

Я вернулся в комнату к Мириам.

— А где мама?

Заканчивался повтор мультфильма «Скуби-Ду», и Мириам ждала, пока пройдут финальные титры.

— Мама в душе, — ответила она, не отрывая глаз от экрана.

Бетси, заматывая вокруг себя полотенце, показалась в дверях ванной.

— Привет, малышка, — сказал я.

— Нет времени, — отозвалась она. — Ты опоздал, мне надо успеть в «Джамп-старт». Не могу поверить, Билл оказался таким милым.

— У меня тоже приятная новость.

— Неужели?

— Сэм Перкинс с водопроводной станции взял меня на работу. Это поможет нам подняться. Придется работать в ночную смену, зато хорошо платят.

Бетси пыталась понять, серьезно ли я отношусь к этому предложению и действительно ли хочу его принять.

— Очень хорошо, — заключила она.


На вторую ночь я взял с собой на работу Меч Ангела. Печка на водопроводной станции нагрелась сильнее, чем паровой двигатель, и сквозь старое слюдяное окошко пробивалось желто-красное сияние. Через несколько месяцев должны сменить оборудование. Сэм сказал, что ему чудом удалось работать на этом оборудовании так долго при таком низком бюджете. Он едва сводил концы с концами. Я открыл маленькое окошко и затолкал «огнетушитель» в печку, как снаряд в пушку, а потом закрыл и запер заслонку с оконцем. Через секунду раздался хлопок: контейнер взорвался и стал плавиться. Вот и все, Меча Ангела больше не существовало. Моя старая война, моя святая война, наконец-то кончилась. Но я был единственным, кто знал об этом.

Глава 29

В первые недели после возвращения в Канзас каждый раз, когда раздавался звонок телефона, я ожидал услышать голос Гриффина. Но на маленьком дисплее телефона так и не появился ни код 703, ни 202. И лишь однажды, когда высветились цифры 917, оказалось, что звонит Гриффин с мобильного телефона. Случилось это около полуночи на второй неделе мая.

— Просто проверка, — сказал он.

— Понятно, — ответил я.

— У тебя все хорошо?

— Да. А у тебя?

— Вроде ничего, — заметил он и, помолчав, добавил: — Мне пора.

Я потом пытался перезвонить по этому номеру, но всякий раз попадал на автоответчик. После такого разговора было непросто уснуть.

В последнее время меня мучила бессонница. Мы с Бетси лежали в постели, но не прикасались друг к другу, не прижимались и не толкали друг друга во сне. И не разговаривали.

Чем занимался все это время Гриффин? Он серьезно рисковал собой, когда вытащил меня из Гуантанамо. С точки зрения его боссов, он заступился за террориста. И хуже всего для него было то, что он одолел бюрократическую систему. Если бы они могли, то заставили бы его заплатить за все сполна. А теперь он даже не использовал меня. Он позволил мне сидеть здесь и ждать, взорвется наш мир или нет, придут ли ко мне опять представители закона или нет, начнется ли моя новая жизнь или нет.

Он выжидал, не произойдет ли здесь что-нибудь. Я понял это, глядя в пустой потолок. Он не станет рассказывать мне, чего он ждет. Возможно, он и не предупредит меня, если что. Или моих жену и ребенка.

Я вспомнил поцарапанную старую пленку, которую мне показывали во время учений по проведению химической атаки. Козу связывают как приманку для тигра где-нибудь в горах на поляне. Но никаких тигров нет. Раздается небольшой взрыв, и в воздухе появляется едва различимое облако. Находящийся в снаряде зарин не виден. Коза не может разглядеть или почуять его. Потом появляются симптомы отравления — слюнотечение, понос, судорога. И через тридцать семь секунд коза умирает.

Теперь я в роли этой козы. Бетси и Мириам тоже. Мы — приманка, часть эксперимента. У меня не было доказательств, но я не сомневался, что все именно так.

— Бетси?

— М-м-м… в чем дело?

— Нас ждут тяжелые времена.

— Что?

— Может, нам стоит уехать? Прямо сейчас сесть в машину и уехать.

— Я же сказала, что хочу остаться дома.

— Здесь небезопасно.

— А где безопасно?

— Только не здесь.

— О Боже, Курт! Ты помнишь, что говорил мне, когда уезжал в сентябре? Ты сказал, что сам Бог не помешает тебе вернуться домой. А теперь ты говоришь, что тебе снова нужно уехать? Потому что боишься, сам не зная чего, и хочешь, чтобы мы уехали с тобой? Ну так поезжай, Курт, куда тебе вздумается. Делай, что считаешь нужным. А я останусь здесь. И если кому-то надо, чтобы я снова покинула это место, то у него ничего не выйдет, пусть хоть в лепешку расшибется.

— Нас могут…

— Что? Убить?

— Нас могут использовать как приманку, чтобы заманить кое-кого в ловушку.

— Тебе что-то известно, но ты не хочешь об этом рассказывать? Да о чем я вообще говорю? Ты и так никогда мне ничего не рассказывал. Но меня это не волнует!

— Я знаю только то, что сказал.

— Я буду очень осмотрительной, — огрызнулась Бетси. — И если понадобится, достану оружие. Отчим научил меня стрелять, и я очень неплохо это делаю.

— Знаю.

— Так что поступай как знаешь, но я никуда отсюда не пойду. Ты обещал вернуться ко мне и сдержал слово. Я сказала, что останусь, и останусь. Я должна и хочу остаться, заметь, в своем доме. Здесь — мой очаг, вот — моя кровать, в соседней комнате — моя дочь, да и мой муж спит в одной постели со мной… если, конечно, останется. А что до остального мира — пусть проваливает к чертям собачьим! Слышишь, Курт?

— Я слышу тебя, малыш.

— Это что — забавно? — спросила она озадаченно.

— Нет, я просто рад. Что бы ни случилось… здесь или где-то еще, я никуда не уйду от тебя. Мы никуда не уйдем.

Я почувствовал, как Бетси зашевелилась. Она нежно поцеловала меня в щеку и снова легла.

— Я люблю тебя, Курт.

— О Господи, Бетси, я тебя тоже люблю.

— Ведь все будет хорошо, правда?

— Когда-нибудь — обязательно. Все будет хорошо. Скоро. — Я хотел верить в то, что говорил. И мне казалось, что Бетси тоже не особенно верит моим словам. Но она снова поцеловала меня, потом отвернулась и, наверное, уставилась в темную стену, думая о своем.

— Давай спать, пока есть такая возможность, — сказала она.

На следующее утро я пошел в супермаркет «Уол-март» с кредиткой Бетси и потратил оставшиеся деньги. Купил дробовик «моссберг» двенадцатого калибра и патроны к нему, «мини-ругер-14» и патроны к нему и, кроме того, компьютер фирмы «Хьюлетт-Паккард» и принтер. Всего на сумму три тысячи долларов.

Глава 30

Месяцы, проведенные в клетке, подточили мою выносливость. И ежедневные пробежки давались мне с большим трудом. Когда я в первый раз попытался одолеть свои старые добрые десять миль, то, пробежав около трех миль, где-то в районе Джефферс-Рокс почувствовал себя таким уставшим, что решил перейти на шаг и, прихрамывая, поплелся домой. После этого я изменил программу тренировок и почти весь май и начало июня устраивал легкие пробежки по городу.

Поскольку я работал на водопроводной станции в ночную смену, которая заканчивалась в шесть утра, то бегал, когда Уэстфилд только начинал просыпаться. Вместо того чтобы бежать из центра к дому, как я делал бы в прежние времена, я, наоборот, отправлялся в самый центр города. Пробегая мимо маленьких кирпичных домиков, где всегда горел свет, я видел сквозь кухонные окна, как сонные люди заканчивали завтракать или как отцы семейств садились в пикапы и отправлялись на работу за город на ферму.

У многих перед домами развевался американский флаг. Иногда флаги свешивались с шестов, закрепленных перед входом, а у некоторых шест с флагом стоял во дворе. К почтовым ящикам были привязаны маленькие флажки. Мне пришло в голову, что после 11 сентября в Уэстфилде, как, вероятно, и всюду в Америке, каждый день был Днем независимости. Флажки были прикреплены к багажникам и дверям автомобилей, украшали задние стекла джипов, соседствуя с лежавшим там оружием. Пробегая мимо них по утрам, я думал, что это совсем другие флаги, не те, что я видел в Гуантанамо. Здесь, в Уэстфилде, они были воплощением гордости и веры в нашу страну, что неразрывно связано с верой в самих себя. Теперь я любил этот флаг, олицетворявший тихую гордость. Здесь их было множество, и они развевались вокруг меня каждое утро, когда я бежал по городу.

Часто по утрам, когда я, выбирая самую прямую дорогу, бежал от водопроводной станции мимо мотеля «Супер-8» и по Кофей-роуд, мой путь пролегал мимо супермаркета «Кей-март». Перед зданием супермаркета стоял огромный флагшток, но самого флага не было. «Кей-март» закрыли, когда меня не было. Вход заколочен, вывеску убрали. Компания обанкротилась и стала закрывать магазины, где дела шли особенно плохо. Теперь почти все в городе ходили в «Уол-март». Он был больше, чище, современнее. Поэтому парковка перед «Кей-март» пустовала, здесь стоял только старый раздолбанный «бьюик» да четыре никому не нужных прицепа. И флаг сняли.

Я даже не представлял, что стану переживать из-за «Кей-марта», но, пробегая мимо него, я испытывал нечто подобное. Я помнил время, когда он еще работал: мне было десять и мой отец был еще жив. Мама устроилась туда работать кассиром, и мы приходили к ней, притворяясь обычными покупателями. Нам не хотелось, чтобы в первые дни работы у нее возникли неприятности из-за того, что она разговаривает с посетителями. Но отец и мать давно умерли, и этот магазин, куда мы так часто ходили и который казался мне таким красивым, теперь заколочен.

Я бежал дальше.

Когда я добирался до центра города, то около здания суда и памятника ветеранам мне начинали встречаться люди. Они шли по улицам, и почти каждый из них кивал мне или махал рукой, и я махал им в ответ. Еще только начинало светать, но фермерский городок просыпался рано. Иногда вокруг меня оказывалось столько народу, что я, наверное, выглядел несколько странным, постоянно взмахивая им рукой, как марафонец, приветствующий зрителей на финише. Но в этот момент я чувствовал себя чертовски здорово лишь потому, что вокруг были все эти люди, даже те, которых я едва знал или не знал вовсе, и все же они находили возможным уделить мне немного внимания и кивнуть вслед.

Странно, что достаточно пробежать по городу, чтобы почувствовать, как он тебе дорог. Когда идешь пешком, все совершенно иначе, твое внимание отвлекают разные мелочи: газета на крыльце или товары в витринах магазинов. Когда бежишь, такие мелочи не захватывают внимания надолго. Запах бекона из кафе сменяется заголовком газеты, на смену ему приходит стая ворон, которая будит всех своим карканьем, а твой взгляд уже ловит иногородние номера взятой напрокат «импалы». Во время бега впечатления отрывочны, одни из них вполне предсказуемы, другие — нет, но вместе они создают атмосферу города. Возможно, для этого и бегают, потому и работают не покладая рук, чтобы почувствовать, что это — твой город и ты это заслужил.


Каждый день после непродолжительного сна я садился за компьютер и собирал информацию обо всем, что произошло в мире, пока я был на корабле и в тюрьме. Мне пришлось поплутать по сайтам, но в конце концов я нашел несколько статей о корабле, затонувшем у побережья Японии, и о грузовом судне, задержанном в проливе Ла-Манш. В заметках не было никаких намеков, насколько опасны могли оказаться эти суда. Об остальных кораблях мне не удалось найти информации.

Я читал все, что в свое время прошло мимо меня. Это касалось паники, охватившей мир после событий в Америке. Время от времени попадались сообщения о новых арестах. Абу Зубайда, который находился в подчинении у Абу Зубаира, долгое время считался крупной фигурой. Газеты писали, что его поймали в Пакистане, и через некоторое время он заговорил. Но похоже, никто не знал, насколько правдивы его показания. Время от времени появлялась тревожная информация о банках или атомных станциях. Писали, что эти сведения получены от Абу Зубайды. Но он ничего не говорил о кораблях, по крайней мере в статьях этого не было. Затем, как я понимаю преднамеренно, в прессу просочилась информация о захвате Абу Зубаира. В газетах писали, что и его взяли в Пакистане, что, разумеется, было ложью, и что «его тяжело ранили».

Ну конечно!

Я читал об Израиле и Палестине и об устроенной там резне. Я никогда не бывал в тех местах, и тамошние войны никогда не трогали мою душу. Но я знал, что моджахеды будут использовать их, чтобы подогревать в себе ненависть. Если смотреть на мир с точки зрения мусульманина, то получается, что мусульмане повсюду оказываются под ударом. Везде. Но центром событий была Палестина. Так же как если смотреть на мир с точки зрения евреев, то все евреи подвергаются преследованиям, но центром всего является Израиль. В Интернете также сообщалось о серьезных потерях среди христиан, они тоже не хотели, чтобы о них забывали. В одной из церквей Уэстфилда собирали пожертвования для братьев и сестер во Христе, которые подвергались преследованиям в мусульманском Египте.

Я сидел у себя дома в Уэстфилде, смотрел на экран монитора, а через него — на мир, полный опасностей. Я думал о том, что люди полагали, будто они многое знают, но на самом деле они не знали ничего. Потом я отворачивался и смотрел в окно на лужайку, на дорогу, на велосипед Мириам с Барби и на поливочную машину соседей, из которой били струи воды. И все это казалось мне таким далеким, как будто мы снова оказались в центре урагана и нам как-то удается здесь жить. Но я хотел этого. Это было сильнее, чем мое желание познать Бога и восстановить справедливость. Больше всего я хотел просто не подпускать ураган. Но стоило мне закрыть глаза и прислушаться, я слышал, как завывает ветер. И если я буду беспечен, то ураган обрушится на меня, закроет от меня весь свет, лишит возможности двигаться и говорить даже с самим собой.

Алшами был все еще жив и где-то творил свои дела. Он по-прежнему был опасен. Фаридун сейчас где-то очень далеко, и чем бы он сейчас ни занимался, для кого бы это ни делал, я понимал, что многим ему обязан. Иногда мне становилось интересно, что именно замышляет Кэтлин. Она была прекрасным, замечательным другом. Увижу ли я ее снова? Или получу хоть весточку от нее? Что случилось с Нуреддином? Уцелел ли он тогда? И что стало с Уорис? Нет, не думаю, что я увижу кого-нибудь из них. Я устал. Моя война завершилась. Мне больше нечего делать в тех краях.

Каждый день, примерно в три тридцать, компьютер издавал сигнал. И чем бы я ни занимался, как бы себя ни чувствовал, я вставал и шел за Мириам на летнюю игровую площадку, находившуюся примерно в полутора милях от нас. Потом мы возвращались домой, и все это время она рассказывала о том, что сделала или нарисовала и кто теперь ее лучший друг.

— Как дела у Карлин? — спрашивал я ее.

— Мне не нравится Карлин. Она противная.

Но на следующий день, когда я спрашивал:

— Как там Карлин? Она сегодня не вредничала?

— Папа! Мы с Карлин — подруги навечно!

Я даже не пытался этого понять.

Обычно вскоре после того, как мы с Мириам возвращались домой, с работы приходила Бетси. Иногда мы ели то, что она приносила из «Джамп-старт» или закусочной «Чак-вэгон». Бетси старалась избегать «Макдоналдса». «Кормушка для жиртрестов» — так она называла эти заведения. Иногда я устанавливал на заднем дворе маленький гриль и готовил для нас хот-доги или гамбургеры, и мне казалось, что они получались достаточно вкусными. Но однажды Бетси дала мне пластиковую коробочку из «Уол-марта». «Думаю, тебе это понравится», — сказала она и поцеловала меня в щеку. Это была книга под названием «Рожденные для гриля: американские праздники». Я внимательно почитал ее, и, похоже, после этого моя стряпня стала лучше.

Мы с Бетси старались жить обычной семейной жизнью, и со временем у нас это стало получаться. Но мы так и не могли окончательно наладить отношения. Мы больше не были сообщниками, и мы уже не были любовниками. Когда я дотрагивался до нее, она отстранялась, а если она прикасалась ко мне, я вдруг ловил себя на мысли, что не хочу близости с ней. А иногда она вдруг безо всякой видимой причины пыталась начать разговор с фразы: «У нас проблемы, Курт». Но я ничего не отвечал, потому что это был тот камень, который мне не хотелось переворачивать.

Однако мы старались все наладить, но на это уходило больше времени, чем я предполагал. Наступила середина июня. Гриффин больше не звонил, никто не расставлял ловушек, я освоился со своими обязанностями на водопроводной станции и стал понемногу заниматься плотницким ремеслом. Но временами я по-прежнему слышал вой ветра и тьма сгущалась надо мной, особенно когда я оставался один. И все же мир Уэстфилда вызывал у меня все меньше подозрений, и постепенно я стал терять бдительность, потому что… нельзя же все время быть начеку.

Глава 31

— Курт, дружище, прости, что беспокою тебя.

— Сэм, уже полночь! Что ты делаешь в офисе в такой час?

— Я не по работе.

— Я думал, ты пришел помочь мне поменять баллоны с хлором.

— Нет, — сказал Сэм с некоторым удивлением. — Обычно мы не меняем их по ночам. С этой работой справится и один человек.

— Знаю, — ответил я. — Но люди потребляют много воды, и баллоны нужно менять почаще. А раз ты здесь…

— Это может подождать до завтра?

— Только до утра.

— Да. — Сэм вытер лоб тыльной стороной ладони. — Я давно этим занимаюсь, но всегда переживаю из-за этих баллонов. Ты проверил систему безопасности? Маски, дыхательные аппараты? Конечно, проверил. Но давай оставим это до утра. Я хочу поговорить с тобой о другом.

— Давай.

— Я о Четвертом июля. Нам нужен человек, который возглавит шествие и понесет флаг.

— Обратись в Организацию ветеранов войн. Там полно парней, обожающих подобную работу.

— Конечно, Курт. Но когда я говорил кое с кем из них, они предложили… понимаешь, они хотят, чтобы флаг нес человек, который участвовал в войне с террором.

— Ты имеешь в виду меня?

— Других у нас нет.

— Сэм, я не могу рассказывать о том, что делал, и не хочу, чтобы люди расспрашивали меня об этом.

— А нам и не нужно знать, чем ты занимался. Нам достаточно того, что ты в этом участвовал.

— Сэм… — начал было я, но не мог придумать, что сказать. Речь шла об обычном городском параде. Но дело в том, что в детстве я каждый год смотрел его, и, определяясь в рейнджеры, в глубине души надеялся, что, возможно, когда-нибудь смогу его возглавить. Я уже очень давно не вспоминал об этом. — Для меня это будет большой честью, — вырвалось у меня прежде, чем я это осмыслил.


Отработав смену, я поехал домой и припарковался на подъездной дорожке перед домом. В окнах горел свет, но я не стал входить, потому что не знал, что сказать Бетси, и вообще, хочу ли я с ней говорить. У меня была хорошая и довольно забавная новость, касающаяся парада, но я не мог поделиться ею, и меня вдруг охватила грусть, словно кто-то наложил на меня заклятие. Я заставил себя вылезти из пикапа. Я стоял около машины и смотрел на спортивную сумку, лежавшую на сиденье, на старые рейнджерские ботинки, в которых бегал. Что со мной случилось? И почему мне так тяжело? Я не испытывал ничего подобного, когда был на войне. Даже когда находился в плену. А теперь я наконец вернулся домой, и для меня это было настоящим счастьем. Мне доверили возглавить этот дурацкий парад в честь Дня независимости. Все складывалось наилучшим образом. Но что-то во мне говорило: «Пора умирать, Курт. Все кончено». Я не представлял, что именно кончено. Я не знал. Я держал в руках футболку и шорты, которые собирался надеть, и просто прижимал их к себе, как Мириам прижимает тряпичную куклу.

— Курт? — крикнула мне Бетси из окна.

— Да?

— У тебя все в порядке?

— Да, малыш. Думаю, мне стоит пробежаться.

— Ты уверен?

— Конечно.

Я переоделся прямо на подъездной дорожке, а потом побежал старым маршрутом, по которому давно уже не бегал. Он пролегал мимо ручья Круклег в сторону Джефферс-Рокс. Где-то мили через три я понял, что смогу пробежать весь маршрут. Непрерывное движение разрушило тяготевшие надо мной злые чары. Я нашел в себе силы, дыхание выровнялось. Прохладное утро и бег помогли мне преодолеть себя. К тому времени, когда я достиг небольшой тополиной рощицы у камней в пяти милях от дома, я чувствовал, что могу бежать целую вечность.

Неподалеку от деревьев стояла машина «шевроле»-седан, но она была слишком далеко, чтобы ее можно было рассмотреть. Да мне и не хотелось наблюдать, как кто-то трахается, или что еще они собирались делать в этом месте в такое время. Поэтому я продолжал бежать по полю и в который раз восхищался великолепием восхода.

Куда дальше? Я хотел сделать большой круг и направиться к перекрестку на 70-й трассе. По моим подсчетам, я должен пробежать миль двенадцать-тринадцать, пока не вернусь домой. Но я не был до конца уверен, что выбрал правильную дорогу. Я изучал незнакомый мне путь, пробираясь через заросли кукурузы, которая была мне по плечи. Земля достаточно мягка и податлива, по ней приятно ступать. Оказалось, что на другой стороне поля — искусственный пруд, в котором отражалось нежно-голубое небо. Пруд занимал площадь примерно с акр, я обогнул его, а затем легко поднялся по пологому склону на противоположной стороне.

Прошло пятьдесят две минуты с тех пор, как я начал пробежку. Преодолев около семи миль, я размышлял, какой дорогой возвращаться, и я сделал небольшой круг на вершине холма, обдумывая дальнейшие действия. Куда ни посмотришь, домов нигде нет, только поля и пруд с большой ивой на другом берегу. Трудно представить себе более приятное и умиротворяющее зрелище. И вдруг меня осенило: это было то самое место, которое я рисовал в своем воображении.


Утро было ярким и жарким, и, возвращаясь домой, я дышал раскаленным воздухом и обливался потом. Машина Бетси стояла на подъездной дорожке. Видимо, она уже отвезла Мириам на игровую площадку. Я стянул с себя футболку, носки, шорты и бросил все в стиральную машину. Войдя в спальню, я услышал шум воды в душе.

— Бетси? Ты здесь?

— Выйду через минуту.

Я открыл дверь кабинки. Ее мокрые волосы были откинуты назад, открывая лицо, глаза — полуприкрыты, а соски затвердели от прикосновения воды.

— Я выйду через минуту, — сказала она, но я встал под душ и обнял ее, прижимая к себе ее скользкое от воды тело. — Нет, — сказала она. — Нет, Курт, я должна…

Я закрыл ее рот поцелуем и почувствовал, как ее тело вдруг отозвалось на мои объятия. Бетси прижалась ко мне, покрывая поцелуями мои глаза, лицо, шею. Она схватилась руками за мои плечи и обвила ногами бедра. Я сжал ее ягодицы и, нежно лаская, стал поднимать ее вверх — мои руки стискивали, гладили, погружались в нее, возбуждая и вызывая у нее все большее желание. Я прислонился спиной к мокрому кафелю и стал ритмично поднимать и опускать ее, чувствуя, как мой член набухает у нее внутри и я погружаюсь в нее все глубже и глубже. Вцепившись в меня, она выкрикнула:

— Ублюдок! — и укусила меня в плечо. — Ублюдок! Ублюдок! — повторила она, задыхаясь, впиваясь в меня зубами, всхлипывая, извиваясь и отдаваясь мне до дрожи.

Я вынес ее из душа и положил на кровать. Я был все еще внутри ее и сжимал ладонями ее лицо, целовал глаза, губы, ритмично погружался в нее, возбуждаясь еще больше.

— Хватит, — сказала она.

— Нет, малыш, — ответил я. — Я хочу еще.

Я чувствовал, как внутри каждого из нас нарастало напряжение и волны наслаждения обрушивались на нас снова и снова. Она вскрикивала и дрожала, а я продолжал делать движения, ведущие нас к блаженству, и у меня вырывались бессвязные звуки, такие примитивные, беспомощные, банальные, простые и полные радости.

Когда я открыл глаза, то увидел лампочку сообщения, но не помнил, чтобы слышал звонок телефона. Возможно, мы были тогда в душе. Какая разница. Я не собирался подниматься с постели сейчас, когда лежал рядом с любимой женой, чтобы услышать очередное предложение о качественном обслуживании при междугородных разговорах.

— Нам пришло сообщение, — сказала Бетси слабым голосом. Она лежала поверх простыней, прижимаясь ко мне.

— Может подождать.

— Может, это Мириам? — сказала она. — Проверь, а то я буду волноваться.

— Ладно. Сейчас.

Я скатился с кровати и нажал на кнопку. Сначала была тишина, как будто ошиблись номером, потом глухие щелчки переключения, а затем — мужской голос. Я не разобрал первых слов, но потом мужчина сказал: «Давай». А затем прозвучал голос Мириам: «Папа?» У меня перехватило дыхание.

Еще одна пауза на линии, как будто связь прервалась, а потом опять мужской голос, но, похоже, принадлежащий другому мужчине. Незнакомец говорил очень четко, и я не мог уловить никакого акцента: «Мы перезвоним через десять минут и скажем тебе, где искать твоего ангела и куда принести наш Меч».

Бетси сжала зубы, руки у нее дрожали.

— Голос. Проклятый голос! Это голос того человека около двери! — крикнула она. — Я поеду в школу, узнаю, что с Мириам.

— Мы вместе поедем.

— Нет! Оставайся здесь, Курт. Ты ответишь на этот звонок и дашь им все, что они хотят.

Я кивнул, и она уехала.

Второй звонок раздался, наверное, минут через пять. Я поднял трубку после первого сигнала.

— Да, — сказал я, записывая номер, высветившийся на дисплее. От волнения рука у меня дрожала так сильно, что я едва смог разобрать свои каракули. Код зоны был 207. Я понятия не имел, где это.

— Знаешь место, которое называется Джефферс-Рокс? — Тот же голос без акцента, с интонацией, как у диктора телевидения.

— Да, — сказал я.

— Принеси его ровно в полдень.

— А вы привезете мою дочку?

— Мы совершим обмен.

Раздался щелчок.

В дверь постучали, и секунду спустя передо мной стояла Бетси, ее лицо было искажено гневом иотчаянием.

— Ее там нет! Там никого нет! Что ты наделал?

— Все кончится, — сказал я. — Сегодня. Здесь. Сейчас. Но тебе надо будет сделать все, что я скажу.

— Где мой ребенок?

— Я поеду на встречу.

— Я с тобой!

— Мириам там не будет.

— О чем ты, мать твою, говоришь?

— Они не привезут ее. Они попытаются забрать то, что им нужно, но ничего не отдать.

Бетси сначала оттолкнула меня, а затем стала молотить меня, словно хотела вбить в стену.

— Кто ее забрал, Курт? Один из твоих чертовых «дружков»? Один из тех мерзавцев, о которых ты мне никогда не рассказывал?

Я схватил ее за руки.

— Сейчас ты поедешь к Сэму Перкинсу и уговоришь его отдать тебе один из баллонов. Он сначала откажется, но ты должна убедить его. Баллон с хлором. Попроси, чтобы он помог тебе. Придумай что-нибудь… что угодно. Лишь бы это помогло. Потом привези баллон в старый «Кей-март» и положи где-нибудь в здании супермаркета, но так, чтобы его легко можно было найти.

— О чем ты, Курт?

— У меня нет того, что им нужно. Но баллон поможет выиграть время, — я обнял Бетси и улыбнулся, — и Мириам вернется домой к тому моменту, когда будут показывать ее «Скуби-Ду».

Я подбежал к чулану, открыл его и достал дробовик и «ругер».

— Я возьму один из них, — сказала Бетси непривычно ледяным тоном. Она посмотрела мне в глаза. — Ты говоришь, Сэм может отказаться дать мне баллон, значит, мне придется убедить его.

— Ты уверена?

— «Ругер». — Она вырвала у меня оружие, сняла с предохранителя и открыла затвор. — Патроны?

— Здесь. — Я указал на коробку с патронами. Бетси заряжала патронник такими привычными движениями, словно складывала ложки в ящик стола. Она вытряхнула все из своей сумочки и бросила туда патроны. Потом взяла сотовый телефон и пошла через кухню в гараж.

— Один баллон в старом «Кей-марте», — сказала она, хлопнув дверью «сатурна».

Машина резко сорвалась с места и, шурша шинами, помчалась по дороге.

Я наблюдал за ней, пока она не свернула на Гарт-роуд. По крайней мере я убедился, что за ней никто не ехал. Я положил «моссберг» и коробку с патронами на заднее сиденье пикапа, сунул нож за пояс джинсов и поехал к 70-й трассе мимо ручья Круклег.

Мне было интересно, следил ли за нами Гриффин? Видел ли он, как эти подонки забирали мою маленькую девочку? Знал ли, что случилось с ее друзьями? Может, он сидел где-нибудь в фургоне или в одном из пустых домов в паре кварталов отсюда и смотрел на маленький экран, слушая через наушники и попивая кофе? А может, он все бросил? И поблизости не было ни Гриффина, ни его дружков? Возможно, у него был потрясающий план действий, но какие-нибудь бюрократы отвергли его и забыли, а вместе с ним забыли про меня, Бетси и Мириам. Кому было дело до наших жизней?

В зеркале заднего вида никого не было. Никаких признаков слежки.

— Гриффин, теперь ты счастлив? — крикнул я. — Они проглотили наживку. Да. Но поможешь ли ты мне вернуть Мириам?

В зеркале по-прежнему отражалась пустая дорога.

Канава, около которой я припарковался, находилась примерно в четверти мили от рощи и Джефферс-Рокс, на самом верху пологой возвышенности. Русло ручья было довольно глубоким и, когда мне придется преодолеть последние шестьдесят ярдов, могло послужить отличным укрытием. Я полз незаметно, как охотник, пока не подобрался достаточно близко, чтобы изучить их диспозицию. «Шевроле-импала», который я видел на рассвете, был припаркован в тени тополей. Других машин поблизости не было. Кто бы там ни находился, он провел здесь как минимум последние четыре часа, то есть приехал до того, как была захвачена Мириам. Похоже, за рулем сидел мужчина. Еще один курил примерно в пятнадцати футах от машины и ждал чего-то.

Здесь наверняка был как минимум еще один. Возможно, двое.

Точно — я увидел маленькую вспышку, как от блеснувшей на солнце монетки, и понял, что среди стеблей кукурузы, примерно в сотне ярдов от деревьев, сверкнула линза оптического прицела. Стрелок лежал на земле — поле было прекрасным местом для засады. Но был ли здесь кто-нибудь еще? И если был, то где он находился?

Две вороны кружили над верхушками деревьев, яростно выписывая в воздухе фигуры высшего пилотажа, каркая и спускаясь все ниже. Неожиданно они разлетелись в разные стороны и камнем упали вниз. Было похоже, что они атакуют кого-то, как будто пытались защитить свое гнездо. На ветке самого высокого тополя, словно лягушка, сидел на корточках человек с «Калашниковым» наготове. Да, это место хорошо простреливалось со всех сторон. Но я нигде не видел Мириам.

На часах было 11.48. Я вернулся к своему пикапу, спрятал ружье с патронами под задним сиденьем и положил нож в отделение для перчаток. Затем я побежал к 70-й трассе и добрался до поворота к Джефферс-Рокс. Я подошел к роще безоружным и с пустыми руками.

Мужчина с сигаретой увидел меня издалека. Он был невысокого роста, смуглым и худым. Возможно, индус или пакистанец. Его чисто выбритое лицо немного напоминало мордочку хорька. Когда я подошел поближе и увидел, что у него черные глаза, он вытащил из-за пояса пистолет и направился ко мне.

— Принес? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Где моя дочь?

— Ты принес Меч?

— Нет. Вы привезли мою дочь?

— Меч! Сейчас же! — Он выдернул из кармана телефон и поднял его в левой руке. — Я позвоню, и твоя дочь умрет, — процедил он сквозь пелену сигаретного дыма.

— Ваши руки в крови невинных, — напомнил я ему, — и ад станет вашим уделом.

На долю секунды у меня перед глазами возник образ истекающего кровью, но все еще живого Абу Зубаира. Я вспомнил, что сделал с ним после того, как он стал угрожать жизни моего ребенка. Это мрачное видение придало мне уверенности.

— Где Меч? — спросил человек с сигаретой.

— Когда моя дочь будет в безопасности, я отведу вас туда, где его спрятал.

Мужчина выплюнул сигарету. Он обвел глазами поле и, вероятно, понимая, как хорошо нас видно, указал пистолетом в сторону деревьев. Пока мы шли, он приложил к уху мобильный телефон и стал ждать, когда наберется номер, установится соединение, затем — еще одно. Я подумал, что эти переключения на линии были сделаны для того, чтобы полиция не смогла отследить место звонка. Поэтому-то я и не смог определить код зоны. Возможно, он звонил из обычного автомата на заправочной станции, находившейся неподалеку отсюда.

— Руки за голову! — приказал курильщик, когда я оказался впереди него. Мы прошли мимо машины. У водителя было круглое смуглое лицо и нестриженая борода, как у мусульманских фундаменталистов из группировки Салафи. Я не стал смотреть ни в сторону кукурузного поля, ни на верхушки деревьев. В этом не было необходимости. Я знал, что оба стрелка держали меня на мушке.

Глава 32

Человек с волчьими глазами, которого Бетси видела около нашего дома, человек, чей голос она узнала на автоответчике, — я был почти уверен, что его не было в Джефферс-Рокс. Но именно его я жаждал увидеть. Я понимал, что приказы отдавал он. Это он был на другом конце провода и разговаривал с курящим пакистанцем. Но он мог быть где угодно: на шоссе неподалеку или на другом конце света.

— Дай я поговорю с ним, — обратился я к нему.

Курильщик бросил на меня не то сердитый, не то удивленный взгляд, но продолжал говорить по-арабски. Потом он слушал, его лицо исказилось в попытке расслышать и понять то, что ему говорили.

— Дай мне поговорить с ним, — повторил я.

Курильщик махнул пистолетом, показывая, чтобы я отошел.

— Я знаю, что тебе нужно.

Курильщик по-прежнему был сосредоточен на разговоре по телефону, но теперь он неотрывно смотрел на меня, а правой рукой с пистолетом целился мне прямо в лицо. Повинуясь рефлексу, я прижался к дереву, понимая, что это тот самый тополь, в ветвях которого сидит стрелок с «Калашниковым». Теперь он не будет сидеть неподвижно, так как ему надо держать меня в поле зрения. Тяжело целиться в мишень сквозь ветки. Снайперу в поле тоже будет нелегко достать меня, пока мы в роще.

Курильщик направил дуло пистолета мне в грудь на уровне своего лица, затем немного отошел, но продолжал целиться мне в сердце с вытянутой рукой. «Тамам, — сказал он в трубку. — Ладно…» Он скрупулезно выполнял приказы. Ему не нужно было думать. Но что-то его беспокоило. Он стал крутить в руке пистолет легким движением запястья. Что-то в духе рэперов. Этот жест здорово смотрится по телевизору и придает исполнителю мужественности, но в жизни он выдавал охватившее пакистанца нервное напряжение. Я подумал, что если он продолжит в этом же духе, то может пристрелить меня раньше времени. Он не отрываясь смотрел на меня и слушал, что ему говорят по телефону, но, видимо, было плохо слышно. Он потирал корпус пистолета большим пальцем, сгибал и разгибал пальцы, обнимавшие рукоятку. Я следил за спусковым крючком. И за его глазами. Он отвел их, словно пытался смотреть сквозь пространство и читать по губам команды своего босса.

Я сделал шаг в сторону, схватил руку, державшую пистолет, за запястье и скрутил за спину старым приемом кунфу. Я вывернул ему руку из сустава, как ножку индейки. От боли он лишился голоса и, беззвучно открывая рот, выронил пистолет. Но в левой руке он по-прежнему сжимал телефон, словно надеялся, что «моторола» или человек на другом конце провода спасут ему жизнь.

Пули градом посыпались на нас сквозь ветви, но толстая ветка меня спасла. Пакистанскому выродку повезло меньше. Он выглядел так, как будто верхняя часть головы и лицо у него оплавились. Я вытер со своего лица ошметки его мозгов. Кровь попала мне в рот, и я ощутил солоноватый привкус. В воздухе, как осенью, кружились листья, сорванные дождем пуль. Я прижался к стволу дерева, меняя позицию. Прятавшийся в ветвях человек не имел представления об элементарных правилах ведения стрельбы. Похоже, он решил расстрелять все патроны сразу.

Щелчок магазина был самым громким звуком, раздавшимся в кроне дерева. Я нагнулся, поднял пистолет курильщика, прицелился и выстрелил. Стрелок начал падать, но застрял в нижних ветках и повис, как распятый, а пустой «Калашников» раскачивался у него на плече.

Бородатый водитель стал заводить «шевроле». Распластавшись на земле, я выпустил пулю в лобовое стекло. Он откинулся назад. Мотор закашлял, дернулся и замолк.

Снайперу в поле вряд ли удастся хорошо прицелиться в меня, пока я среди деревьев, если, конечно, он оставался там, где я его заметил. Но он мог сменить позицию. Возможно, он уже сделал это. Если я побегу к ручью Круклег, то, может быть, мне удастся туда добраться. Но тогда он начнет преследовать меня, и если он достаточно хороший стрелок, то прикончит меня прежде, чем я доберусь до канавы.

Я вытащил маленькую «моторолу» из темных от табака и крови пальцев курильщика. На другом конце линии было тихо. Я нажал на кнопку звонка, выбрал последний набранный номер и стал ждать. Прошло около минуты. Я смотрел на кукурузное поле, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки движения, но стебли лишь слегка покачивались на ветру. Я не заметил ничего, что выдало бы присутствие снайпера.

— Мистер Куртовик, — раздался голос в трубке.

— Верно, — ответил я с удивлением, но еще больше удивился, услышав, как мой голос с небольшой задержкой повторился глухим отзвуком: «Верно».

— Что случилось, мистер Куртовик?

— Ваши люди… ваши люди… мертвы… мертвы, — сообщил я незнакомцу. Эхо было таким громким, что это сводило меня с ума.

— Только некоторые из моих людей, — уточнил он. — У меня их очень много, и они убьют вас, мистер Куртовик. И ваша дочь тоже умрет.

— Я готов отдать вам… отдать вам… то, что вы хотите… вы хотите.

— Вы должны были принести это с собой.

— Вы ничего не получите, если не вернете мне дочь… дочь.

— Что вы предлагаете?

— Отзовите человека, который прячется в поле… в поле. Отзовите его… отзовите его.

— А что потом?

От ствола у меня над головой отлетел большой кусок, и щепки впились мне в щеку. Я упал на землю и пополз к камням, ожидая следующих выстрелов. Но их не последовало. Я снова почувствовал вкус крови. На этот раз своей собственной.

— Похоже, у вас перехватило дыхание, — усмехнулся мужчина.

— Отзовите его, — повторил я, стараясь перебить эхо и не обращать на него внимания. Сквозь стволы деревьев я видел поле, но по-прежнему не мог обнаружить снайпера.

— Сначала мне хотелось бы ознакомиться с вашим планом, мистер Куртовик.

Мне стало интересно: а не говорил ли я со снайпером?

— Сейчас двенадцать часов девять минут, — начал я. — Если Мириам войдет в холл мотеля «Супер-8»… ровно в час и я смогу в этом убедиться, то тогда… тогда я скажу, где найти Меч Ангела… Ангела.

— Почему мы должны тебе доверять?

— А у вас есть выбор… выбор?

— Убить всех, кого ты любишь, а потом тебя.

— Но вы всегда можете обратиться к этому варианту, не так ли… не так ли? Это ваша единственная возможность получить оружие, которое вам нужно… вам нужно.

Пуля отскочила рикошетом от камня и просвистела в двух футах от меня.

— Близко пролетело? — поинтересовался мой собеседник.

— Вы хотите получить Меч… Меч?

— Да. Не выбрасывай телефон. И позвони из мотеля.


Когда я вернулся к машине, меня трясло от напряжения так, что я не владел собой. Снайпер сидел где-то рядом, наблюдая, следя за мной, ожидая приказа. Я плеснул холодной воды из ручья в лицо и смыл кровь. Потом вытерся футболкой и надел старую голубую джинсовую куртку, которую держал под сиденьем. Потом положил телефон убийцы в карман и позвонил со своего телефона Бетси.

— Мириам у тебя? — Это первое, что она спросила, взяв трубку.

— Пока нет. Но скоро будет. Ты все взяла?

— Да.

— Тогда встретимся…

— Я получила все, что ты сказал, и положила туда, куда ты хотел. За старым фотоателье есть комната. Там все лежит. Но я не хочу тебя видеть, пока ты не вернешь Мириам. — Она повесила трубку и больше по телефону не отвечала.

* * *
На шесть мониторов комнаты службы безопасности мотеля «Супер-8» передавалось изображение, получаемое с двадцати четырех камер, которые контролировали пространство вокруг здания, основные помещения внутри его, а также кухню и прачечную. Заместитель управляющего мотелем Айра Якобсон учился в одной школе с Бетси. Я сказал ему, что собираюсь установить у себя дома систему наблюдения, и попросил показать, как она работает. Айра оказался довольно дружелюбным парнем.

— Разумеется, — сказал он, — похоже, тебе и вправду нужна охрана. Тебя здорово приложили.

Я лишь улыбнулся и сел, глядя на экраны.

На крыльце у входа в мотель никого не было. На парковке позади здания стояло около дюжины машин. Все коридоры выглядели почти одинаковыми. В одном из них горничная толкала перед собой тележку. На дороге у центрального входа тоже никого не было. Я видел, как машины мчались по трассе. Но ни одна из них не замедляла ход и не сворачивала к мотелю.

Я так сосредоточился на входе, что вначале не заметил детей, идущих по пешеходной дорожке через парковку позади мотеля. Они шли строем, как на параде и как их учили на школьных экскурсиях. Наконец я обратил на них внимание, они выглядели напуганными. Некоторые плакали. Это были дети с игровой площадки Мириам. Но с ними не было их учительницы миссис Уоткинс, и среди них не было Мириам.

— Айра, — позвал я управляющего. — Айра, куда направлена эта камера?

— На северную парковку, — ответил он, — позади мотеля.

Дети были уже в здании. Они оглядывались по сторонам и выглядели растерянными. Одна девочка с длинными рыжими косичками, Карлин, несла свернутый в трубочку лист бумаги.

— Где Мириам? — спросил я ее.

Карлин покачала головой:

— Она ушла.

— Куда?

Карлин заплакала и протянула мне листок бумаги:

— Миссис Уоткинс сказала нам передать вам вот это.

Я взял свиток и развернул его, прижимая девочку к груди. Там было написано: «Позвони немедленно». Слова были выведены большими неровными буквами, словно писали пальцем, и написано было чем-то красновато-коричневым, напоминавшим засохшую кровь.

Я нажал кнопку набора номера на телефоне убийцы и в отчаянии стал ждать, когда мне ответят.

— Мистер Куртовик? — раздался мужской голос.

— Да.

— Мы на служебной стоянке.

Я помчался мимо парковки позади мотеля, перепрыгнул через деревянный забор и подбежал к стоявшему там единственному транспортному средству — старому такси «Додж»-пикап с пайкером сзади. Машина стояла с работающим двигателем, капотом к дороге.

На заднем сиденье расположился сухощавый белый мужчина с бритой головой, пустым взглядом и татуировкой в виде колючей проволоки, обвивавшей шею и бицепсы. У водителя была смуглая кожа, и он походил на мексиканца или жителя Центральной Америки. На щеке у него было вытатуировано три слезинки. Эти типы напоминали скорее бандитов, чем набожных мусульман. Потом тот, что сидел сзади, посмотрел вниз. У него на коленях лежала Мириам. Он слегка придерживал ее одной рукой, направив ствол «магнума» ей в затылок и прижимая лицом к сиденью.

Я почувствовал, как вместе с сильнейшим гневом мной овладевает ледяное спокойствие, похожее на транс. Довольно редкая форма ненависти. Очень тихая.

Водитель сделал жест рукой, словно собирался взять телефонную трубку. Я приложил «моторолу» к уху.

— Садись в машину, — произнес все тот же незнакомец. — Ты с девчонкой отвезешь нас в нужное место. А потом мы завершим наши дела.

— Совсем?

— Окончательно, мистер Куртовик.

Глава 33

— Послушайте… — начал я.

Но водитель с татуировками-слезками не собирался меня слушать. Он смотрел вперед на движущиеся по шоссе автомобили, ему мои слова были так же неинтересны, как мне — проезжающие машины.

— Послушайте меня, — повторил я. — Вам не справиться с этим дерьмом, за которым мы поедем, без специального оборудования. Вы понимаете?

— Если мы не получим то, что нам нужно, то убьем тебя и твою дрянную девчонку.

— Вам лучше следить за своими словами.

— Заткнись и говори, куда ехать.

— Эта вещь очень опасна… вы хоть представляете себе, насколько она опасна?.. Вы и глазом моргнуть не успеете, как все будет кончено. В канистре, которую я вам отдам, вирус оспы. — Я лгал. — Если он вырвется наружу, то вы все погибнете. Это лихорадка, сжигающая заживо. Кожа начнет кровоточить и отслаиваться…

— Заткнись!

Мириам застонала на заднем сиденье.

— Cállate![16] — крикнул державший ее сукин сын. Он шлепнул ее по затылку. Мириам всхлипнула, потом успокоилась.

Мириам, моя маленькая девочка, никогда этого не забудет. Она не забудет своего ужаса, не забудет того, что увидела и свидетельницей чего ей еще предстоит стать. И я не мог оградить ее от ужасного зрелища… от того, что собирался сделать… у нее на глазах.

— Не трогай ее, — прошептал я.

— Куда? — спросил водитель.

— Прямо. Пока не увидишь справа от себя «Кей-март».

— «Кей-март»?

— Он закрыт. Но эта штука находится там.

— Значит, мы едем в «Кей-март»?

— Да.

Водитель нажал кнопку на сотовом телефоне.

— Hay un «Kmart». Dice que tiene la cosa alli.[17] — Он замолчал на секунду, слушая ответ. — Bueno. Ладно.

— Вот он, справа, — показал я.

Окна были по-прежнему закрыты фанерой, а парковка пустовала, не считая старого фургончика со спущенными шинами. Но большой американский флаг развевался на флагштоке перед зданием.

— Вот здесь, — сказал я.

Он затормозил у крытой погрузочной платформы.

— Он там?

— Да.

— Мы подождем здесь, — бросил водитель.

— Почему?

Он ничего не ответил, но я услышал, как Мириам снова застонала на заднем сиденье.

— Заткнись, — сказал человек с татуировкой в виде колючей проволоки и снова шлепнул ее.

— Это уже второй раз, — прошептал я. — Отдайте ее мне.

— Она такая милая и мягкая. Возможно, я оставлю ее себе.

— Закрой свою пасть, — крикнул водитель.

За нами притормозил фургон «крайслер». Потом подъехал взятый напрокат «шевроле»-седан. Из фургона выскочило пять человек, и еще трое — из «шевроле». Большинство из них походило на бандитов, но у одного была жидкая бородка и короткая стрижка, как у членов группировки Салафи, которые считали себя первыми последователями Мухаммеда. Все, кроме одного типа, стали вытаскивать из багажников винтовки. Я рассмотрел его — кожа на лице у него была почти коричневая, как у мексиканца, и он держал снайперскую винтовку с оптическим прицелом. Я заглянул в его черные глаза. Вполне возможно, что именно он стрелял в меня с кукурузного поля. Но мне был нужен не он.

У меня в руке зазвонил телефон.

— Да.

— Вы на месте, — утвердительно произнес все тот же незнакомец.

— Где ты?

— Братья пойдут с тобой и заберут Меч.

— Я никуда не пойду без моей девочки.

— Ты получишь ее, когда у меня будет Меч.

Стрелки́ расположились на погрузочном помосте и по углам здания. Один из салафистов прижимал к уху наушник. Похоже, он ждал приказа.

— Я заберу ее сейчас, — сказал я твердо.

На линии стало тихо, и мне даже показалось, что связь оборвалась. Потом голос зазвучал опять:

— Передай телефон брату на заднем сиденье.

Человек с татуировкой выслушал все, что ему сказали. Он взвел курок пистолета и улыбнулся, а потом направил дуло мне в лицо и передал телефон.

— Вылезай из машины, — услышал я. — Возьми девочку. Но иди медленно.

Выходя из машины и закрывая за собой дверь, я неотрывно смотрел на дуло пистолета. Сукин сын с татуировкой схватил Мириам за волосы и потянул.

— Иди к папочке, — процедил он, и тут я заметил, что на лице у нее синяки. Я взял ее на руки и прижал к себе. В этот момент мне казалось, что я держу в руках будущее всего мира. Она плакала тихо и беззвучно.

— Пошли, — сказал я.

Один из салафистов выбил фанеру, закрывавшую вход, а трое остальных вошли в образовавшийся проем. Они двигались, как люди, обученные ведению боевых действий в условиях города, — уверенно держались и понимали поставленную перед ними задачу. Главный салафист поднял руку к наушнику, прислушался, а потом жестом приказал мне войти. Человек с татуированной колючей проволокой шел за мной.

Внутри «Кей-марта» было темно и жарко, в затхлом помещении пахло пылью. Сквозь пробитое нами отверстие и трещины в фанере пробивался свет, но его было недостаточно, и мои глаза постепенно привыкали к темноте. Все товары исчезли, на полу валялись обрывки чего-то и обломки ящиков. Но высокие стальные полки в центре магазина сохранились. Они тянулись бесконечными рядами. В конце торгового зала вдоль стен висели более широкие полки для тяжелых товаров. Они, как леса, поднимались до самой алюминиевой крыши.

Дуло пистолета уперлось мне в затылок. Я прижал к себе Мириам и услышал голос в телефонной трубке:

— Ты уже в здании?

— Да.

— Отдай то, что нам надо. Живо!

Я стал как можно быстрее передвигаться в темноте, по бокам от меня шли двое вооруженных мужчин, а сзади — татуированный. Другие стрелки проникли в помещение и рассредоточились, прочесывая помещение в поисках тех, кто мог прийти сюда раньше и устроить засаду. Фотоотдел находился недалеко от входа. Печатную аппаратуру увезли, но прилавки остались. В конце помещения находилась дверь в комнату без окон, где обычно хранились химикаты.

— У кого-нибудь есть фонарик? — спросил я. — Он там.

Салафист вытащил из кармана зажигалку «Бик». Большой баллон стоял вертикально в дальнем углу комнаты. Он был обвит тяжелой цепью, которая удерживала его в вертикальном положении и приковывала к водопроводной трубе. На полу валялся полупустой пакет для мусора. Он выглядел так, будто его здесь только что оставили — на нем совсем не было пыли.

— Замок внизу, — сказал я.

— Отстегни его, — приказал мужчина с татуировкой в виде колючей проволоки, он так и держал пистолет у моего затылка. Тот самый подонок, который бил мою девочку. Я опустился на колени, прижимая к себе Мириам, и оттолкнул пакет в сторону. Я почувствовал, что в нем было что-то резиновое, какие-то ремни, и одна, возможно две, канистры.

— Мне нужно больше света, иначе не смогу набрать комбинацию, — обратился я к татуированному.

Он сделал шаг вперед и выстрелил в цепь из пистолета.

— Нет! — крикнул я. — Так баллон расколется, и мы все погибнем!

Он отступил.

Я вертел в руках замок, изучал цепь, осматривал мешок с мусором, пытаясь понять, что мне в нем оставили. Комбинацией на замке должны были быть либо нули, либо день рождения моего отца 31-08-20. Бетси знала об этом. Нули не сработали. Один из салафистов позади меня заговорил в микрофон по-арабски. День рождения тоже не сработал. Возможно, цифры нужно было набирать справа налево. Мириам слегка вздрогнула, впадая в полузабытье. На руках у своего папы она чувствовала себя в безопасности.

У меня в руке опять зазвонил телефон.

— Баллон слишком большой. — В голосе звучало подозрение.

— Это дополнительная защита, — объяснил я.

— Что ты сделал с Мечом? Это не он.

— Нет, он.

— Выходи из маленькой комнаты, — приказал незнакомец по телефону.

— Черт побери, где ты? — спросил я, отбрасывая мешок с мусором через дверь. — Ты меня видишь? Ты видишь меня?

Я уже вышел из комнаты, держа на руках Мириам и оглядываясь по сторонам, пытаясь обнаружить своего преследователя. Двое из салафистов были еще в комнате, они возились с канистрой и цепью.

— Посмотри на эту штуку сам! — крикнул я. — Баллон под высоким давлением. Меч внутри.

Салафист, стоявший рядом со мной, слушал голос в наушниках и смотрел то назад, то вперед. Он стоял между мной и татуированным. Потом он сделал рукой простой жест — как будто нажимал на воображаемый спусковой крючок. Я посмотрел на ствол пистолета.

В руке у татуированного мужчины взорвался пистолет и упал на пол вместе с пальцами. Мужчина уставился на меня, словно я был в этом виноват. Он был в шоке и не мог кричать, даже испытывая адскую боль.

В следующее мгновение раздалось еще несколько выстрелов, послышался свист пуль, и в маленькой комнате взорвался газовый баллон и его осколки поразили двух находившихся там салафистов. Густой хлорный туман стал просачиваться через дверь. Я схватил пакет с мусором, закрыл глаза, задержал дыхание и прижал лицо Мириам к своей мокрой от пота джинсовой куртке. Правой рукой нащупал маску и ремни. Затем надел ее и сделал глубокий вдох. Воздух был чистым. В пакете была еще одна канистра размером с банку из-под кока-колы — защитное средство при работе на водопроводной станции. Мириам отталкивала мои руки, она была во власти страха и отчаяния. Я вытряхнул пластиковое покрывало, надел ей на лицо и завязал шнурки вокруг ее шеи. Пластик окутал ее, зажав ей нос и рот, перехватил крик и дыхание, но секунду спустя маленькая банка наполнила пакет воздухом. Теперь она тоже могла дышать. Но она не хотела и не могла успокоиться.

Прозвучал еще один выстрел, — и снова звук взорвавшегося баллона с газом. Повсюду в густом хлорном облаке слышались сдавленные крики стрелков. Пули свистели в воздухе, оставляя звездный узор на алюминиевой крыше.

Я упал на бетонный пол, прижимая к себе Мириам. Прямо передо мной кто-то хрипел и бился, но я не видел его. Потом сквозь туман я увидел человека с татуировкой. Его тело корчилось и извивалось, как змея, ползущая через дорогу. Он бился об пол головой, пытаясь избавиться от боли. Глаза у него вылезли из орбит, на губах выступила розовая пена, а на раненой руке выступили красные пузыри. Смешиваясь с кровью, хлор образовывал соляную кислоту в его обнаженных венах.

— Это возмездие, — сказал я.

Где-то зазвонил мобильный, который я бросил, когда возился с маской, и теперь не мог отыскать.

Я подумал, что все, наверное, поползли к проему в фанерном щите. Возможно, кто-то добрался до него. Возможно, они ждали меня снаружи. С Мириам на руках я не хотел подвергаться риску, но она расходовала кислород слишком быстро. Я должен был вытащить ее из этого ядовитого облака. Хлор тяжелый. Если я взберусь по стропилам вверх по стене, то смогу оказаться над ним. Горло и нос у меня были обожжены — перед тем как надеть маску, я все же вдохнул немного хлора и теперь кашлял. Мириам все еще сопротивлялась, пот бежал у нее по лицу, из глаз текли слезы. Мне пришлось прижимать ей руки, чтобы она не сорвала капюшон, я старался держать ее крепко. Очень крепко.

Леса были прямо передо мной. Я карабкался вверх, к свежему воздуху, балансируя и хватаясь руками за балки. Взобравшись на высоту примерно футов пятнадцать, я посмотрел на ядовитое облако, которое стелилось внизу, как туман в горной долине. Мои глаза уже привыкли к темноте. Я видел все, что происходило внутри. На верхнем уровне лесов, рядом с дверью, кто-то зашевелился. Маленькая фигурка. Головастик. Бетси. Наверняка это была Бетси. На ней была газовая маска, и она лежала ничком. Перед ней была заряженная винтовка с оптическим прицелом. Но в руках у нее был «ругер». Она следила за тем, что происходило внизу, но не видела меня и Мириам. Вдруг леса слегка задрожали у меня под ногами. Здесь был кто-то еще.

— Мириам, милая, я спущу тебя вниз. Пожалуйста, пожалуйста, не снимай мешок с головы. Пожалуйста, малышка, оставайся здесь. Просто полежи здесь. Пожалуйста.

Ее красные от слез глаза были широко распахнуты, челюсти сжаты, а тело напряжено. Она смотрела на монстра в маске. На своего отца.

Я перебрался на следующий уровень лесов под самой крышей и вдруг увидел, что мексиканский снайпер целится в Бетси. Он вытирал глаза, чтобы лучше видеть, но в остальном полностью владел собой. Он замер. Через секунду он ее снимет.

Снаружи завыли сирены.

Моим единственным оружием был нож, спрятанный в ботинке, но я не мог остановиться, чтобы достать его. Я закричал, но маска заглушала мой голос. Снайпер снова вытер глаза, сосредоточился. Я на бегу сорвал маску, давая крику, полному гнева и страха, разнестись эхом под огромной металлической крышей, как вопль баньши. Снайпер прилип к оптическому прицелу и нажал на спусковой крючок. Я прыгнул на него, и мы оба едва не скатились с лесов. Он извивался и пытался освободиться, но я прижал его, навалившись всем телом, он размахивал руками, но не мог ухватиться за леса. Одним движением я выхватил нож и быстро полоснул им по сонной артерии. Струя почти черной в темноте крови брызнула вниз на серо-зеленое облако.

На улице прогремели выстрелы, и поток дневного света прорвался через туман. Пули проделали новые отверстия в фанере, еще больше звездочек появилось на металлических стенах и крыше здания.

Бетси сидела на лесах напротив меня. Она махнула рукой, указав на уровень подо мной, на Мириам. Я хватал ртом воздух, вдыхая яд. Тело лежавшего подо мной снайпера завибрировало. Потом затихло. Потом опять завибрировало. Телефон. Он был намного больше обычного, размером почти с кирпич. Я не стал отвечать, но аппарат забрал.

Бетси держала перед собой руку и смотрела на черные пятна у себя на пальцах. Она нагнулась, чтобы посмотреть, что происходит внизу, но у нее не осталось сил.

Стрельба на улице прекратилась. Через разбитую фанеру ворвался свет, затем в проеме появились силуэты людей, одетых в черное, в резиновых масках и вооруженные, как военные. Я пытался крикнуть им, но горло у меня горело от хлора и крови. Я оставил труп снайпера и спустился к Мириам. Внизу кто-то кричал мне через громкоговоритель. Но я не мог разобрать слов. Я не слышал их. Моя маленькая девочка лежала на платформе неподвижно, как мертвая. Она закрывала ручонками лицо. Она не сняла маску. Она сделала так, как ей сказал папа. А потом она перестала дышать.

Глава 34

За стеклом задней двери «скорой помощи» мелькало небо и городские виды: шпиль церкви, красные сигналы светофора, указатель перед «Канзас-инн» — последним мотелем на окраине города. Потом Уэстфилд стал удаляться, дома становились все меньше и меньше и наконец совсем исчезли.

Чья-то рука прижимала к моему лицу респиратор. Горло и легкие жгло, и каждый вдох казался мне последним.

— Моя дочь, — прохрипел я. — Моя жена…

— Они едут в Арк-Сити в машине, которая едет впереди нас, — ответил сопровождающий. — Бетси и ваша маленькая дочка, кажется, ее зовут Мириам, да?

Теперь я узнал Джека Уиттена — владельца ювелирного магазина «Уиттен», где я купил для Бетси кольцо. Это был старый спившийся холостяк, но несколько дней в неделю он вел жизнь настоящего праведника, целиком посвящая себя работе добровольца в Службе спасения.

— Они живы? — спросил я.

Джек помедлил минуту.

— Да, — сказал он. — Да. Только не разговаривай. Все будет хорошо.

Я попытался сесть, но он удержал меня. Он по-прежнему придерживал маску у меня на лице.

— Я слышал, что Мириам в реанимации. А Бетси… Курт, с Бетси все будет хорошо, но она ранена в плечо.

Над нами завыла сирена.

— Вы там такого натворили! — продолжил Джек.

Я открыл было рот, но тут же закрыл его — мучительная боль заставила меня замолчать.

— Кто бы мог подумать, что эти ублюдки приедут в Уэстфилд? И нападут на наших детей! Курт, одному Господу известно, что бы они сделали с этим газом, если бы ты не остановил их!

Он убедительно и с гордостью рассказывал эту наполовину выдуманную историю про «их» отравляющий газ. Возможно, ее попытаются выдать за правду.

— Знаешь, помощник шерифа Николс был зол как черт. Он сказал, что Бетси предупредила его и он позвонил в ФБР, и он считает, что это была самая большая ошибка, какую он когда-то сделал. Ему сказали ждать, пока они не приедут на место событий, и ничего не предпринимать. Представляешь? Черт, если бы Николс ждал, вы, возможно, были бы все еще там.

Я положил руку на голую грудь, собираясь нащупать карман джинсовой куртки, но ее на мне не было, везде были только резиновые трубочки.

— Что тебе нужно? — спросил Джек.

— Телефон.

— Подожди-ка. — Он убрал руку с моего лица, взял с лавки куртку и стал смотреть в карманах. — Давненько не видел таких больших телефонов, — сказал он. — «Иридиум». Что это за телефон?

— Спутниковый.

— Ух ты! Серьезная вещь. Как его выключить? Он может создать помехи в работе приборов.

Я взял телефон и прижал к себе. Мое сердце стучало, а мониторы в карете «скорой помощи» пищали, как автоматы в игровом зале.

— Что ты, черт возьми, делаешь, Курт?

Если его выключили, то скорее всего я больше не смогу его включить. Я нажал кнопку и вызвал меню.

— Прекрати, Курт.

Я прокручивал номера телефонов, просматривая последние звонки. Их было шесть, и все до единого с одного и того же номера — 212-555-3728. Я показал его Джеку:

— Пожалуйста, запиши это.


Свет в больничной палате был тусклым, и единственным доносившимся до меня звуком было шипение кислородного аппарата. Я попытался посмотреть на часы, но у меня на запястье был только пластиковый браслет с моим именем и штрихкодом.

— Прости меня, Курт. — Голос, доносившийся со стула, стоявшего рядом с моей кроватью, был мне знаком.

— Гриффин?

— Я очень извиняюсь.

— Где Бетси? Где Мириам?

— Я не должен был допустить, чтобы их впутали в эту историю.

— Где они, мать твою?

— На этом же этаже.

— Я хочу увидеть их.

— Ты увидишь их, как. только встанешь на ноги.

Я вытащил кислородную трубку из носа и, согнувшись, встал с кровати.

— Держись, — сказал Гриффин.

Кровь закапала на маленький больничный столик, на который я оперся.

— Пошли, — сказал я.

В палате, где лежали мои девочки, царил полумрак. Там было только две кровати. Кровать Мириам стояла ближе к двери. Бетси — на дальней. Мои девочки были в кислородных масках, а боль и страх стерли краску с их лиц. Мириам лежала с открытыми глаза и смотрела в потолок. Я хотел поцеловать и обнять ее, но боялся причинить ей страдания. Она увидела меня и заерзала на кровати. Я отошел. Она снова замерла, глядя на меня полными ужаса глазами.

— Она поправится, — попыталась успокоить Бетси.

— Ты — самая смелая женщина на свете, — сказал я.

— Женщина?

— Нет, ангел-спаситель.

Она улыбнулась, но улыбка быстро исчезла с ее лица.

— Ангел смерти, — сказала она.

— О, милая! — Я обнял ее, стараясь не отключить какой-нибудь из аппаратов. — Сегодня ты спасла столько жизней. Мою, Мириам и тысяч других людей, которых хотели убить эти засранцы.

— Мы остановили нескольких мерзавцев.

— Конечно, мы сделали это.

— Но мы не спасли мир. — Она посмотрела на меня, потом на Гриффина.

— Мы сделали все, что могли, — уточнил я. — Все, что должны были сделать.

— Давай больше не будем возвращаться к этому, Курт.

— Конечно, — ответил я.

Я обнял ее покрепче, и мы долго сидели, прижавшись друг к другу. Мне хотелось, чтобы этот момент длился вечность.


На обратном пути к себе в палату, в темном пустом коридоре, я повернулся к Гриффину и прижал его к стене. Он не сопротивлялся, просто подождал, пока мгновение спустя у меня не перехватило дыхание, и тогда я оказался перед ним совершенно беззащитным, с красным от напряжения лицом.

— Не стоит убивать меня, Курт. Я ухожу из управления, — сказал он. — Сейчас я в самовольной отлучке, пока они не хватились меня.

— Мне плевать, на кого ты работаешь!

— Я ухожу с правительственной службы.

— Почему бы тебе не убраться отсюда и не оставить меня… и всех нас в покое?

— Я ухожу со службы, потому что видел, как тебя предали, и ничего не мог с этим поделать. Я ухожу, потому что после того, как ты вернулся… мы должны были следить за тобой двадцать четыре часа в сутки, чтобы иметь возможность защитить тебя.

— И что?

— Но мы этого не сделали. Управление было вынуждено свернуть деятельность, а ФБР не пришло нам на смену. Я пытался проверить, как у тебя дела, но…

— Хочешь сказать, что я и моя семья были приманкой вроде куска гнилого мяса в ловушке для краба, и никто не потрудился ее вытащить?

— Хуже того. Мне запретили делать это.

— И почему же?

— Проблема юрисдикции. Мне сказали, что у меня нет доказательств, что кто-то может преследовать тебя.

— Что ты сказал в ответ?

— Я сказал, что у тебя есть какое-то незаконченное дело с плохими парнями, что-то насчет джинна в бутылке. Я сказал, что кое-кто из них уже наведывался к тебе домой.

— А они…

— Они ответили, что этого недостаточно, чтобы продолжать работу. И раз мы не смогли вытащить из тебя информацию об этом в Гуантанамо, то нам больше нечего делать.

— Ты должен был меня предупредить.

— Мне не позволили это сделать. Поэтому я ухожу.

— Когда было принято решение?

— Несколько недель назад. И еще раз — вчера, когда мы получили данные наружного наблюдения о странных людях, направлявшихся в твой город. И сегодня, когда узнали, что они здесь. Всякий раз они принимали решение оставить тебя одного.

— Совсем одного.

— Да.

— Они не послали людей, даже когда началась стрельба?

Он кивнул. Я открыл дверь своей палаты.

— Это бессмысленно. — Я просто не знал, что сказать. — Я все еще не понимаю почему.

— Возможно, предполагалось, что эти гады получат то, за чем они приходили.

Груз переживаний придавил меня, как свинцовая пластина.

— Мне нужно отдохнуть, — сказал я. — Но если ты считаешь, что обязан мне чем-то, сделай одно одолжение.

— Какое?

Я вытащил телефон «Иридиум» из висевшей на двери куртки. Он был отключен. Я развернул клочок бумаги, на котором Джек Уиттен записал номер телефона, пока мы ехали в «скорой», и передал аппарат и номер Гриффину.

— Останься в управлении, — попросил я, — по крайней мере еще на несколько недель.

Граунд зеро 29 июня-4 июля 2002 года

Глава 35

Солнце только взошло, но над половиной Америки еще стояла ночь. Выпитый на заправочной станции кофе осел у меня в желудке, как электролит кислотного аккумулятора, а легкие все еще болели от хлора. В зеркале заднего вида отражались мои глаза, красные, как небо на рассвете. Я окончательно проснулся, лишь когда подъезжал к Голландскому туннелю и увидел пустое пространство на месте башен-близнецов. Я услышал свой голос, который принадлежал как будто кому-то другому, услышал, как этот кто-то воскликнул: «О Боже! — и еще раз: — О Боже!» И я радовался всему, что сделал и чего не смог сделать в своей жизни. И я с нетерпением ждал того, что мне еще предстояло совершить.

Я уже и думать не смел о том, что можно закончить эту войну. Я не был уверен, что те, кого я люблю, когда-нибудь будут чувствовать себя в безопасности. Но с каждым днем мы приближались к концу этого кошмара, к столь долгожданному спокойствию. Теперь мы были к нему намного ближе, чем в тот день, когда рухнули обе башни. Я верил в это, пока мой пикап тащился через туннель под Гудзоном.

Гриффин ждал меня на Манхэттене. Он проверил спутниковый телефон, и оказалось, что тот принадлежал компании, зарегистрированной на Багамах. С помощью базы ЦРУ он изучал ее руководство, пока его внимание не привлек финансовый консультант из Нью-Йорка. Это все, что он мог сказать по телефону. «Довольно странный тип, — пояснил Гриффин. — Думаю, он может оказаться „кротом“. Нам нужно… я бы хотел, чтобы ты приехал как можно скорее».

Мне тяжело было расставаться с Бетси и Мириам. Очень тяжело. Они пошли на поправку, но все еще оставались в больнице Арк-Сити. Народ защищал нас: врачи, офицеры шерифа — все. И мы решили, что будет лучше, если они останутся там — в самом безопасном для них месте. Подальше от репортеров, досаждавших своими вопросами о «банде из Уэстфилда», после того как по телевидению показали репортаж о ней.

Помощник шерифа Николс рассказал эту историю прессе. Банда преступников из Уитчиты пыталась совершить нападение на наш город. Они оглушили прикладом Сэма Перкинса, связали его и украли хлор, и никто не знал, что они собираются с ним сделать. Никто также не понимал, почему они взяли в заложники детей и убили учительницу. «Чокнутые, жестокие выродки, — назвал их Николс. — Они, наверное, думали, что Уэстфилд — легкая добыча. Но они ошиблись. Шестеро было убито в перестрелке».

Помощник шерифа не привлекал к этому салафистов и людей, убитых у Джефферс-Рокс. Он вообще не упомянул о них. И не собирался делать этого. В наши дни в Америке часто пропадают тела убитых. Особенно иностранцев. Никто их не разыскивал и никто о них не говорил. Никто даже не знал об их существовании. В ФБР сообщили, что все еще расследуют это дело, но никак не прокомментировалито, что находилось «в ведении полиции штата».

— Был ли это террористический акт? — спросила Николса одна из репортерш с «Ченнэл-2».

— Они терроризировали нас, — ответил он ей. — Но к настоящему терроризму это не имеет никакого отношения.

В Уэстфилде были рады услышать подобную историю, а через пару дней о ней узнала и вся страна.

Я бы предпочел, чтобы об этом не трепали на каждом углу. Я хотел, чтобы мы могли защитить наш народ, наши семьи, наших детей и чтобы никто даже не узнал об этом. Я хотел, чтобы моя маленькая дочка никогда не увидела бы того, что ей пришлось увидеть, и не испытала того, что ей пришлось пережить.

Теперь я находился на Манхэттене, где даже ранним утром в воздухе стоял запах мусора — неприятно сладкий и гнилостный, как пахнут разлагающиеся трупы на поле боя. Час пик еще не наступил. На Восьмой авеню было свободно. К шести тридцати я был около Коламбус-серкл. Оставив машину на парковке, я пошел в Центральный парк. На аллеях и тропинках было полно бегунов. Как будто город выплеснул всю свою неутомимую плоть на мостовые. Молодые мужчины и женщины участвовали в забегах на время. Они смотрели на часы и пили воду из бутылок. Старики тихонько бродили по тропинкам, а велосипедисты гоняли, как камикадзе. Чтобы сделать пробежку приятнее, некоторые бегуны слушали рок-н-ролл, другие — утренние новости. Собаки бежали трусцой рядом со своими хозяевами. Матери бежали с трехколесными детскими колясками, а их дети рассекали воздух, как маленькие автогонщики.

Я часто видел эту картину, когда жил несколько месяцев в Нью-Йорке, с 1992 по 1993 год. Я тогда бегал вокруг резервуара. Но, глядя на них, я никогда не думал о том, как просто уничтожить массу народа. Были ли они свидетелями того, что произошло здесь 11 сентября? Осознавали ли они опасность? Боялись ли, что это может повториться сейчас? Или завтра? И вообще в любую минуту. Им не было нужды волноваться. Они были защищены счастливой забывчивостью и неведением, которое, вполне возможно, и есть наш самый главный дар.

Я встретился с Гриффином на узкой дорожке, пролегающей через деревянные мостики в той части парка, которая называется «Прогулка». Он сидел на лавке около пруда, где мы и условились встретиться. На нем была белая рубаха с короткими рукавами, галстук расслаблен. Рядом с ним на скамейке лежал пиджак, в руке он держал пластиковый стаканчик с кофе. Он протянул мне второй.

— Дерьмово выглядишь, — сказал он.

— Я пришел, как мы и договаривались.

— У тебя есть другая одежда? Что-нибудь кроме этой футболки?

— В рюкзаке. Ты хочешь мне что-то сказать?

— Многое, — сказал он, ожидая, пока мимо пройдет пара туристов в бермудах, говорившая по-итальянски. — Этот телефон зарегистрирован на багамский холдинг, принадлежащий компании, которая находится на Каймановых островах…

— Имя владельца?

Гриффин кивнул:

— Ладно. Тебе говорит что-нибудь имя Райан Хандал? — спросил он.

— Ничего. А кто это? Где он?

— Ты можешь посмотреть на него в «Нью-Йорк таймс». Там есть о нем интересная статейка.

— Там указан его адрес?

— Да, указан.

— Где он сейчас?

— А где все они? Умерли. Превратились в прах. Не осталось ничего, кроме драгоценных украшений и зубов.

— Что ты мелешь?

— Я хочу сказать, что Райан Хандал был в числе трех тысяч.

— Один из трех тысяч, погибших в Торговом центре?

Гриффин кивнул.

Я откинулся на спинку скамейки и стал смотреть на старика с собакой. Он бросал в пруд палку, а его черный лабрадор прыгал туда за ней и приносил ее хозяину.

— И ради этого я потратил целые сутки, чтобы добраться сюда? Это и есть конец истории?

— Только начало, — возразил Гриффин. — Только начало. Есть и еще кое-что, но я точно не знаю, что бы это могло значить. И ты вряд ли найдешь этому объяснение.

Гриффин отхлебнул кофе и посмотрел, как лабрадор отряхивается от воды. Гриффин вытащил из кармана распечатанную на принтере страницу «Таймс» с их официального сайта. Фотографии не было, только заголовок: «Всегда готов прийти на помощь».

* * *
«Одни люди обретают известность благодаря своим словам, а другие — благодаря делам, — сказала Виктория Бернштейн, шесть месяцев работавшая ассистентом Райана Хандала в „Нова венчурс“. — Мистер Хандал был человеком дела. Он любил свою работу, но еще больше он любил помогать людям».

Хандал, 53 года, родился в Эль-Сальвадоре, в 1989 году иммигрировал в Соединенные Штаты. «Он говорил мне, что потерял семью и почти все, что имел, во время гражданской войны в своей стране», — сказала мисс Бернштейн. Как и многие иммигранты, он видел в Соединенных Штатах страну, где можно построить новую жизнь, и благодаря упорной работе и разумным вложениям ему удалось это сделать. В начале 90-х Хандал стал одним из самых известных и успешных в Нью-Йорке инвесторов в развитие медицинских технологий.

Одним из первых он смог предугадать спрос на аппараты магниторезонансной томографии и другое капиталоемкое диагностическое оборудование. В 1990 году Хандал основал лизинговую компанию «Скай-тек» и два года спустя представил ее широкой общественности. В конце десятилетия благодаря своей офшорной компании «Нова энтерпрайзес» он стал одним из крупнейших инвесторов в области здравоохранения и развития биотехники. По словам мисс Бернштейн, он также регулярно выделял щедрые пожертвования благотворительным медицинским организациям. «Он жертвовал деньги на изучение рассеянного склероза и заболеваний костной системы. Он всегда был готов прийти на помощь и выписать чек, — рассказывает мисс Бернштейн. — Но он не стремился к тому, чтобы о нем говорили. „Я делаю добро, чтобы помочь нуждающимся людям, — говорил он, — а вовсе не для того, чтобы потешить свое самолюбие“».

Мисс Бернштейн вспоминает, что утром 11 сентября мистер Хандал вернулся из деловой поездки в Лас-Вегас. «Он позвонил мне в понедельник и сказал, что возвращается в город и что приедет в офис рано. — Мисс Бернштейн сказала, что с утра у нее назначен прием у дантиста и она будет только днем. — Он сказал, чтобы я не переживала и взяла выходной. Ему нужно было сделать лишь несколько звонков. Я ушла от дантиста в девять тридцать. К тому времени уже было известно о случившемся, но я не смогла добраться до Торгового центра. Я пыталась звонить, но никто не отвечал. Когда я вернулась домой, то у меня на автоответчике было сообщение».

Как и большинство сообщений, оставленных тем утром, оно было коротким и грустным. «Все кончено, — сказал мистер Хандал. — Я думаю, что все кончено. Господи, спаси нас и благослови Америку!»

Я передал листок Гриффину.

— Телефон снайпера принадлежал этому деятелю?

— Его компании. Да.

— А номер, который я тебе дал?

Гриффин улыбнулся.

— Это сотовый телефон Виктории Бернштейн.

— Что она сказала?

— Немного. Ей было уже за шестьдесят. В конце сентября она уволилась и уехала в Мэн. В прошлом месяце она поскользнулась на пляже, ударилась головой и захлебнулась.

— Ты шутишь!

— Нет. — Гриффин вылил недопитый кофе на землю и положил пустой стаканчик в пакет. — Я не шучу.

— Но ведь мы подобрались близко, не так ли?

Гриффин очень медленно кивнул, словно боялся показаться чрезмерно самоуверенным.

— Ты еще не слышал самое важное, — сказал он. — Когда читаешь некролог, складывается впечатление, что Хандал поставил все средства на развитие индустрии и выиграл. На самом деле это был лишь один из способов, которым он добывал деньги. Довольно значительную сумму он заработал на продаже акций.

— Это означает…

— По существу, это значит, что он ставил на падение курса акций. И если это происходило, то разницу между процентными отчислениями, которые он мог платить за акции, и стоимостью, за которую он их на самом деле продавал, он клал себе в карман. Банк удерживал акции, которые он использовал в качестве обеспечения, и сохранял его деньги. Он проделывал это последние десять лет и сколотил приличное состояние на паре страховых и здравоохранительных фондов. Говорят, около пятидесяти миллионов долларов.

— Приличные бабки.

— Но это ничто в сравнении с тем, что он мог бы заработать, если бы остался в живых. Чуть меньше года назад он начал активно продавать акции страховых компаний и акции тех сфер бизнеса, с которыми он никогда раньше не соприкасался. Например, авиаперевозки. И все эти акции упали после одиннадцатого сентября. Причем упали — это мягко сказано. Если бы он снял эти деньги в конце сентября или в начале октября, то сгреб бы триста пятьдесят миллионов долларов.

— Но он погиб.

— Да, он погиб.

— И что ты хочешь сказать?

— Некоторые из этих махинаций привлекли внимание после одиннадцатого сентября. Помнишь, об этом еще писали?

— Я видел пару заголовков. Но тогда я был занят другим.

— Да. Тогда даже призывали начать расследование, потому что кое-кто сколотил огромное состояние на трагедии, и эти люди могли заранее знать о предстоящих событиях. Потом выяснилось, что самым крупным дельцом был покойный Хандал, тот самый Хандал, который погиб в офисе на девяносто третьем этаже в северной башне, и на этом они закрыли расследование.

— Но не ты.

— Нет. Компании, принадлежавшие Хандалу, забрали почти все деньги. Созданный им благотворительный фонд «Ла Мерсед» получил около трехсот миллионов долларов. Если присмотреться к «Ла Мерсед» повнимательнее, то напрашивается вывод, что это довольно странная контора. Им руководит всего один человек — душеприказчик Хандала, юрист по имени Хосе Ориенте.

— Итак, Хандал мертв. Что будем делать?

— Займемся Ориенте. Он приехал в США из Панамы примерно в то же время, что и Хандал, и ему также сопутствовал успех. Ориенте редко появлялся на публике, но был хорошо известен в деловых кругах. Отец президента приглашал его в Кеннебанкпорт.

— Наверное, я не рассчитал своих сил и слишком устал, Гриффин. Как это связано с «Аль-Каидой»? И с джихадом? Я не понимаю.

— Не знаю. Но что-то в этом есть. Разве ты не чувствуешь? Откуда взялись все эти деньги на вторую атаку, предотвращенную с твоей помощью? Думаю, большую часть взяли из мешка с золотом «Ла Мерсед». Но чем больше я узнаю обо всем этом, тем больше препятствий встает у меня на пути. Ты даже не представляешь, сколько у этого Ориенте влиятельных друзей. Он финансировал политические компании обеих партий.[18] Никто в правительстве не хочет его трогать. Никто даже говорить о нем не хочет. Какой бы канал ты ни выбрал, он всегда окажется заблокированным.

— И тут появляюсь я.

— Ага.

— Чтобы отработать все эти каналы.

— Верно. А разве есть еще какая-нибудь подходящая кандидатура? — Гриффин улыбнулся и покачал головой. — В управлении знают о том, что я подумываю об отставке, им это не нравится, и они мне не доверяют. Мне не следовало здесь появляться. И уж точно я не должен был говорить с тобой. Но я знаю одно: в Канзас приехало одиннадцать человек, они похитили твою дочь и убили бы ее… и тебя… и Бетси, если бы смогли. И они хотели убить сотни тысяч американцев. Ими руководил неизвестный, пользовавшийся телефоном компании Хандала, а номер принадлежал секретарю Хандала. Поскольку от мистера Хандала не осталось ничего, кроме пепла в граунд зеро, а от мисс Бернштейн — ничего, кроме пепла на кладбище, то мне кажется, что Ориенте — руководитель фонда и душеприказчик Хандала — и есть тот парень, который говорил с тобой. Но никто не хочет, чтобы я помогал тебе, и никто не поможет мне. Что нам делать? Что собираешься делать ты? — Он посмотрел на пруд, словно ища вдохновения. — Прежде всего тебе нужно надеть рубашку и повязать галстук, если он у тебя есть. — Гриффин посмотрел на часы. — Ориенте будет завтракать этим утром на пересечении Шестьдесят шестой улицы и Парк-авеню. Я выяснил, что он выйдет из здания через тридцать минут. Этого достаточно, чтобы добраться туда.

— Завтрак в Совете?

— Да, тебе знакомо это место. Ты работал там ассистентом в девяносто втором году, когда крутил роман с этой женщиной-научным сотрудником, верно?

— Да, я хорошо знаю это место, — подтвердил я.

— Но мы не станем входить в здание. Мы будем ждать снаружи.

Пока мы ходили по парку мимо шлюпок и беседок и расположившегося под большим вязом магазина, на улице становилось все теплее.

— Куда уходят деньги?

— Из «Ла Мерсед»?

— Да.

— Они идут на медицинские исследования, бесплатные столовые, летние лагеря для ребятишек из неблагополучных семей и все такое в том же духе.

— Прямо спаситель человечества какой-то.

— Только его религиозной части. От «Ла Мерсед» деньги получают только религиозные организации.

— Какая религия?

— Иудаизм, христианство, мусульманство. Это называется благотворительностью, основанной на вере. И не важно, какой именно.

— Это крупные организации?

Гриффин улыбнулся:

— Не настолько, чтобы ты мог слышать о них. И все довольно фундаменталистские.

— Какая еще есть информация?

— Реабилитационные центры. «Ла Мерсед» выделяет много средств центрам по реабилитации наркоманов и мелких наркодилеров. Одна такая сеть называется «Дом воскресения». Это довольно крупная организация, находится на Среднем Западе. Они работают с заключенными городских тюрем, а когда те выходят на свободу, их собирают в общежитиях для реабилитации. Большую часть денег они получают от «Ла Мерсед».

— Это имеет отношение к участникам той банды?

— Можно сказать, что да. Тела шестерых из них до сих пор лежат невостребованными в морге Арк-Сити.

Глава 36

Черные лимузины выстроились в ряд вдоль Парк-авеню и вокруг квартала на Шестьдесят шестой улице. Шоферы лениво ждали, стоя около автомобилей, многие из них сняли пиджаки и ослабили галстуки.

— Никаких спецслужб, — отметил Гриффин. — Сегодня здесь не будет никаких правительственных тяжеловесов.

Мужчины в костюмах и официально одетые женщины стали выходить через парадные двери. Я узнал Тома Броко из «Ночных новостей» и еще пару деятелей, которых видел по телевизору. Я узнал Джеба Картона, с которым когда-то работал в Совете, но не думаю, что он заметил меня, а даже если и заметил, то вряд ли узнал. А потом я вдруг увидел Шанталь. Она была такой же высокой, грациозной и одинокой, как маленькая девочка, у которой не было друзей. Шанталь была старше меня больше чем на десять лет, и прошло почти десять лет с тех пор, как я видел ее последний раз. Она прошла мимо меня. Вряд ли она меня узнала. Наверное, подумала, что я — один из водителей. Она явно куда-то спешила.

— А вот и он, — сказал Гриффин.

Худощавый мужчина с черными, с проседью, волосами и почти седой бородой, в элегантном, как у Фреда Астера, костюме, обменивался рукопожатиями с двумя членами Совета и смотрел на длинный ряд лимузинов и толпившихся около них шоферов. На мгновение его взгляд задержался на мне. У него были необыкновенные светло-голубые глаза, так что издали они казались почти белыми. У меня создалось впечатление, что он узнал меня, но потом он отвернулся и направился к выстроившимся на Парк-авеню машинам. Он спокойно прошел мимо нас, но на предпоследней ступеньке стал вдруг подволакивать левую ногу, как будто перенес в детстве полиомиелит, или кости ноги были раздроблены железным прутом и так и не срослись правильно…

Мужчина в форме шофера открыл заднюю дверь большого черного «мерседеса», но он оперся руками о крышу машины, как будто нуждался в опоре или ждал, что его начнут обыскивать. Он стоял так несколько секунд, склонив голову и размышляя. В пространстве между нами над раскаленными крышами автомобилей забилось марево. Потом он повернулся и выжидающе посмотрел мне в глаза сквозь струящуюся завесу раскаленного воздуха.

Я шел по Парк-авеню вдоль лимузинов, пока мы не оказались на расстоянии вытянутой руки, но ни один из нас не проявил намерения протянуть руку для рукопожатия.

— Самое время поговорить в более спокойной и цивилизованной обстановке, — произнес Ориенте и отошел от двери автомобиля, жестом приглашая меня в обитый кожей салон. — Не присоединишься ко мне?

— Я сяду с другой стороны, — ответил я и оглянулся, пытаясь найти в толпе Гриффина, но его нигде не было.

— Фултон и Бродвей, — сказал Ориенте шоферу. — Отвезите нас в самый центр острова. — Он повернулся ко мне. — Мы должны оценить все великолепие города.

— Пока ты его не уничтожил.

— Ха! Вот, что ты обо мне думаешь.

— Да.

— Нет. Разрушать — это так просто. Куда сложнее спасать. Этот город, эту страну и весь мир. Полагаю, ты не будешь возражать. Посмотри перед собой, оглянись по сторонам. — Мы ехали к зданию Мет-Лайф. — Господь создал горы, а люди — небоскребы. Их крыши уходят за облака. Знаешь, Курт, трудно понять, где здесь кончается творение рук человека и начинается Царство небесное. Вавилонская башня была ничем в сравнении с этим. Но это… — Он покачал головой. — Как и Вавилон, эти небоскребы создал не Бог.

Из освещенного солнцем пространства мы погрузились в густой сумрак извилистого туннеля, огибавшего Центральный вокзал.

— Кто ты? — спросил я.

— Верующий человек.

— В Гранаде ты был сирийским врачом, выдававшим себя за торговца специями. В Панаме — юристом. Кто же ты на самом деле?

— Да, это был долгий день в Гранаде. Тогда мы многое узнали друг о друге. Бедная Пилар. Она не понимала тебя так хорошо, как я. А ты забыл про Кению? Я думаю, Кэтлин просто обожала тебя. Она была из тех женщин, которые созданы для работы в разведке. Тебе так не показалось? Полагаю, она и мистер Фаридун вернулись в огромный улей Лондона. Не удивляйся. Ты должен был догадаться. Но, знаешь, бюрократическая система так консервативна. Им не удалось бы ничего сделать в Сомали, если бы ты не подогрел ситуацию. Удивительно, но ты стал катализатором многих событий, Курт.

Лучи полуденного солнца, казалось, пробивали опущенные солнцезащитные щитки. За окнами мелькали дома Нижнего Манхэттена. Долгое время мы ехали молча, но я решил продолжить разговор.

— Да, мы знаем друг друга.

Он посмотрел вперед и кивнул. На его лице не отразилось никаких эмоций, только тихая целеустремленность.

— Конечно, — согласился он.

— И куда мы теперь направляемся?

— Я покажу тебе свое любимое место в Нью-Йорке.

— Граунд зеро?

— Не совсем, — сказал он.

— А потом?

— Дальше — посмотрим.

— Мы должны покончить с этим, — напомнил я. — Ты же знаешь. И я это знаю. Что бы ты ни задумал, твои планы не осуществятся. Тебя раскрыли. Тебя арестуют. Все кончено.

— Курт, возможно, ты имеешь представление о том, что я такое. Но ты очень плохо знаешь свою страну. Ты не знаешь мир, в котором живешь. Откуда ты взял, что слышен вой сирен? И где полицейские, которые должны меня арестовать?

— Ты больше не причинишь вреда моей семье.

— Верно, Курт. Мы оба понимаем это.

— Я давно уничтожил Меч.

— Да, я подумал, что скорее всего так и есть. Но разумеется, мне надо было убедиться в этом. Эта неуклюжая выдумка о газовой атаке в твоем городе… ты не мог предоставить мне лучшего доказательства. Я знал, что ты отдал бы мне то, что я хотел, если бы мог. Ты не стал бы хитрить. Семья для тебя все. Ради них ты предашь свою страну и правительство. Даже Бога. Ты позволил бы сотням тысяч маленьких детей погибнуть, лишь бы спасти свою дочку, и не стал бы раздумывать. Когда-то ты любил Бога. Теперь ты любишь… Бетси, кажется? И Мириам? Скажи, Курт, ты можешь сказать, что любишь одну из них больше, чем другую? Ты, наверное, и мысли такой не допускаешь? Но разумеется, если ты проживешь достаточно долго, все может измениться. Возможно, ты вернешься к Господу. Думаю, так и будет.

— Сколько времени ты работаешь на бен Ладена? Или на Саддама? Это ведь он дал нам Меч?

Мы проезжали Сохо, и за окном колыхалась на ветру бахрома Чайнатауна. Разглядывая пеструю толпу туристов, покупателей, курьеров, бродяг и школьниц, Ориенте заговорил:

— Многие люди работают со мной или на меня ради правого дела. Одним известна их роль в игре, другим — нет. Бен Ладен — всего лишь один из игроков на поле. Как и Саддам. Но это лишь отдельные игроки. И что самое… я мог бы сказать, грустное, но не хочу говорить с тобой снисходительным тоном… самое обидное, что ты не видишь всей картины, Курт. Тысячи и тысячи людей работают ради одной цели, и гораздо большее число людей помогает им, даже не подозревая об этом. Но всех их направляет одна рука.

Я посмотрел на чистое небо над Уолл-стрит.

— Часть одного большого заговора, одного громадного плана. Ты это хочешь сказать?

— Одного большого замысла. Все работают ради достижения единой цели. Ради заключительного действия. Сценарий был написан еще до их рождения. До того, как все мы появились на свет. Все, что от нас требуется, это осуществить его. Но… мы уже почти приехали. Посмотри на название улицы: «Каньон героев». Ты же всегда хотел быть героем? Вот мы и на месте. На том самом месте, где ты хотел бы оказаться. Возможно, когда-нибудь тебя будут приветствовать как победителя.

Неожиданная нотка грусти в голосе Ориенте придала мне уверенности.

— Я тебя прикончу, — пообещал я. — Мы оба знаем это.

— Мы на месте, — сказал Ориенте. Машина остановилась перед каменными колоннами у входа в сложенную из кирпича церковь. — Здесь ответы на вопросы, которые ты никогда не задавал себе. В этом месте ты поймешь, что знаю я… и сравнишь с тем, что знаешь ты сам.

Мы поднялись по ступеням и подошли к стеклянной двери с вывеской: «Капелла Святого Павла временно закрыта на реставрацию». Ориенте постучал в дверь.

— Ты же мусульманин, — произнес я. — Зачем мы пришли в церковь?

— Бог един, — ответил Ориенте.

К двери подошел молодой негр с серыми от штукатурки волосами и маской маляра. Увидев Ориенте, он открыл дверь и сказал несколько слов по-испански, жестом приглашая нас войти. Маляры и штукатуры ремонтировали церковь от пола до потолка.

— Здесь все нужно обновить, — объяснил Ориенте. — Я пожертвовал на это крупную сумму. — Он обвел глазами рабочих и фронт работ. — Это историческое место, — продолжил он. — Здесь молился Джордж Вашингтон. — Он улыбнулся. — Здесь отец-основатель встречался с Создателем. — Ориенте впился в меня своими волчьими глазами. — Но оставим экскурсы до лучших времен. Напротив окна здесь есть алтарь. Я хочу, чтобы ты взглянул на него. Сейчас мы попросим рабочих убрать с него брезент. — Ориенте крикнул что-то по-испански рабочим на лесах. Они крикнули ему что-то в ответ, и двое из них стали спускаться вниз. — Это займет всего минуту, — заверил он меня. — Давай сядем в первом ряду.

Несмотря на жару, меня обдала холодная дрожь суеверного страха.

— Помнишь, — спросил Ориенте, — где ты был, когда упали башни?

Я вспомнил свой дом в Уэстфилде, кухню и Мириам, пьющую молоко из пакета. Но ничего не сказал.

— Конечно, помнишь. Все это помнят. Помнят, как утром смотрели телевизор, попивая кофе, или как бросились к телевизору в кабинете шефа, или как лихорадочно жали на кнопки магнитол в машинах, переходя с одной радиостанции на другую, чтобы убедиться, что не ослышались. Все это помнят. И будут помнить всегда.

— А где был ты?

— Сидел здесь. — Он оглянулся на рабочих, они ставили лестницы по бокам алтаря. Добравшись почти до потолка, они отцепили верхнюю часть брезентового покрытия, потом спустились вниз и сдернули его. Я ожидал увидеть распятие, по крайней мере крест. Но изображение на алтаре отличалось от тех, что я обычно видел в церквях. Это было вырезанное из дерева белое грозовое облако, а из него вырывались золотые молнии, имитировавшие не то лучи света, не то огонь. В центре облака — в центре взрыва — было выгравировано одно-единственное слово на неизвестном мне языке. Под облаком, принимая на себя удар молний и пламени, находились две черные каменные таблички с начертанными на них золотом десятью заповедями.

— «Огонь обрушится с небес!» Этот алтарь выглядел так со времен Джорджа Вашингтона. Он стоял здесь в ожидании, — сказал Ориенте. — Ты знаешь иудейские письмена? ЙХВХ. Яхве. Йехова. «Я есть суть всего». Имя, возникшее раньше всех имен Бога, первое имя Аллаха, повелителя мира, милостивого и милосердного. Царя в Судный день. О да. «Я — альфа и омега, начало и конец, который был, есть и будет. Я — Всемогущий». Ты чувствуешь? Глядя на алтарь, чувствуешь ли ты, что так оно и есть? «Знайте, придет он в облаках, и все его увидят».

Я смотрел на алтарь и на солнце за окном, на живые лучи света, пронизывающие висящую в воздухе пыль.

— Я слышал первый взрыв, — сказал он. — Скамьи задрожали, но я не сдвинулся с места. Я склонил голову и ждал. Восемнадцать минут спустя прозвучал второй взрыв. Тогда я пошел во двор церкви. Пойдем. Пойдем со мной. — Мы пошли по проходу к приоткрытой стальной двери. Ориенте толкнул ее, и она распахнулась настежь.

— Я покажу тебе удивительную вещь, — сказал он. — Посмотри на алтарь, а теперь взгляни, что находится за этой дверью.

Перед нами было старое церковное кладбище с разрушенными и перевернутыми мощными корнями старых деревьев надгробиями. Кладбище окружала железная ограда, увешанная флагами и какими-то плакатами, но из-за дальности расстояния прочесть их было невозможно. За оградой, на значительном расстоянии, виднелось несколько высоких зданий.

— За этими могилами, за забором, поражая воображение своими размерами, стоял Всемирный торговый центр. — Он посмотрел на меня, желая убедиться, что я понимаю его. — А я стоял здесь, — продолжил он. — Я смотрел на пламя и на падающих вниз людей. Я слышал вой сирен и человеческие крики. Я чувствовал запах серы, исходящий от горящих зданий, и вонь авиатоплива. Меня покрыл пепел преисподней, пока я наблюдал, как падала одна из башен. Ведь тогда рухнуло не два здания, а все семь. Как семь свечей, семь церквей, семь печатей Откровения. «Знайте, придет он в облаках, и все его увидят».

Я противился чувству ужаса и ощущению красоты, которые вызывало пустое пространство за оградой, где когда-то стояли башни Торгового центра. Но меня захлестнула волна воспоминаний, и все, что я видел по телевизору и на фотографиях в газетах, все, что мне являлось в кошмарах во сне и наяву, неотступно стояло у меня перед глазами.

— Бога нет, — сказал я.

— Ты не веришь своим словам, — возразил он без удивления и гнева. Простая констатация факта.

— А твой клиент Райан Хандал, во что он верил, когда сгорел заживо на девяносто третьем этаже?

Душеприказчик Хандала и директор фонда «Ла Мерсед» задумался над ответом, но предпочел промолчать.

— Давай перейдем улицу, — предложил он.

— А много ли еще таких, как ты? — спросил я, пока мы ждали зеленый свет светофора на пересечении улиц Везей и Черч. В воздухе пахло горячими кренделями, и Ориенте купил бутылку «Снэппла» у уличного торговца.

— Много ли? — повторил он вопрос, предлагая и мне купить напиток, потом пожал плечами и поставил бутылку на место, когда я отказался. — В этой стране и по всему миру достаточно верующих мужчин и женщин.

— А если бы я был верующим, что бы ты предложил мне?

Зажегся зеленый свет, мы перешли дорогу и направились вдоль улицы Везей к месту, где велись восстановительные работы. Охрана у ворот, как и рабочие в церкви, похоже, были старыми знакомыми Ориенте. Они выдали нам каски, и мы спустились вниз, проходя мимо трейлеров, к месту, бывшему когда-то нижним уровнем парковки. Поблизости никого не было, да и смотреть там было особенно не на что, кроме огромного котлована и стоящего на другой стороне котлована полуразрушенного здания, на стене которого было нарисовано панно: большое сердце, раскрашенное в цвета американского флага, и подпись под ним: «Человеческий дух измеряется не значением его поступка, а величиной его сердца».

— Что бы я предложил тебе? — Неподалеку лежали две катушки от электрического кабеля, и он указал на них, предлагая присесть. — У меня устала нога. Давай сядем и поговорим. Ты точно не хочешь пить? Нет? Ладно, Курт. Что бы я тебе предложил? Просто послушай… вот здесь. — Он приложил руку к сердцу. — Не собираюсь отдавать тебе приказы или привлекать к участию в организации. Никто не отдает приказов. И нет никаких организаций. Есть боговдохновенность, Божья воля. Есть указующий перст. Было бы хорошо, если бы ты разрешил себе быть ведомым. Я хочу, чтобы ты спасся.

— Собираешься стать моим спасителем?

— Нужно, чтобы Бог стал твоим спасителем. Но, признаю, мне хочется, чтобы ты играл на моей стороне.

— Скажи мне, кто ты?

Он пожал плечами:

— Я — это я. Я — человек, говоривший с твоей женой на пороге твоего дома в Уэстфилде. И я — голос, который ты слышал в телефонной трубке.

— Так это ты приказал убить меня и моего ребенка?

— Это неправда.

— Ты — Хосе Ориенте из Панамы.

— Да. И я — Райан Хандал из Эль-Сальвадора. — На секунду он замолчал, давая мне осмыслить сказанное им. — Я думал, что ты догадался.

— А кто еще?

— Человек, у которого много друзей.

— Это ты позвонил в Белый дом, чтобы вытащить меня из Гуантанамо?

Человек, у которого было много друзей, улыбнулся и покачал головой, но я так и не понял, что именно он хотел этим сказать.

— Я не знал тебя, когда мы впервые встретились в Гранаде, Курт, но уже хорошенько изучил тебя к тому времени, когда нашел в Африке. Я знал, каким даром ты обладаешь.

— Ты звонил в Белый дом?

— Хочешь, я нарисую схему твоего вызволения на этом пепле? — спросил он. — Все равно это будет ложью. Совершенно бесполезной ложью. Тебя это ничему не научит и ни в чем не убедит. Правда лишь в том, что я уже сказал тебе. Да, я был врачом, который провел десять лет в тюрьме Тадмор. Мои кости по-прежнему болят, но иногда мне удается снять боль, хотя самая сильная боль та, что наполняет душу. Я страдал за любовь к Богу. Страдал долго и жестоко. Но благодаря страданию я многому научился. Когда я сидел в тюрьме, лишь две вещи удерживали меня на этой земле: одной из них была моя вера, другой — один странный сон. Ты же знаешь, что такое сны? Особенно сны в тюрьме. Мне снилось, что я свободен, что могу быть кем угодно и чем угодно, если захочу. Зачем ограничивать себя одной жизнью, если у тебя этих жизней много? В Америке можно воссоздавать себя снова и снова, можно жить несколькими жизнями одновременно. Так я и поступал, готовясь вместе с братьями к Судному дню.

— С помощью террора.

— Он уже так близок. Нужно быстро усваивать уроки. Конец света приближается.

Я посмотрел на огромную яму, где погибло столько людей.

— И все ради наступления какого-то дерьмового Апокалипсиса? Не так ли?

— Послушай меня. Послушай. Грядет столкновение между верующими и неверными. Но это не сравнится с тем, что будет потом. То, что ты видишь здесь, было сотворено верующими всего мира. Мусульманами, иудеями, христианами — они были свидетелями ужаса, они познали страх, они страдали от войн с незапамятных времен, и они обратились к Богу за помощью.

— Боже всемогущий, — сказал я.

— Тебе придется понять, Курт. И я думаю, что это у тебя получится. Мы достигли последней ступени развития человечества, и сейчас Господь дает нам силы исполнять его Божью волю. Мы можем создавать горы, а потом разрушать их, мы можем зародить человеческую жизнь в стеклянной пробирке и с помощью той же науки можем стереть жизнь с лица земли. Что это значит? Это значит, что мы тысячелетиями ждали Судного дня, даже не зная, когда он наступит. Но теперь мы можем пометить его в календаре.

Я смотрел в лицо человека, преисполненного спокойной удовлетворенности и абсолютной уверенности в себе.

— Когда в девяносто втором году нам в руки попал Меч Ангела, мы думали, что получили ключ. Когда ты украл его… ты, Куртовик… мы решили, что проиграли. — Он посмотрел на меня и одарил полной сострадания улыбкой. — Потом мы нашли кое-что получше. Бог указал нам путь. Он привел нам четырехкрылых чудовищ с множеством глаз. — Он поднял голову и посмотрел на небо, словно прослеживал путь двух самолетов.

— Когда?

— Что — когда?

— Когда наступит конец света?

Он покачал головой.

— Ты еще не готов узнать это. Нужно много работать. Нести слово Божье. Больше огня. Больше чумы. — Он жестикулировал, как артист на сцене, разводя руками в воздухе. — Гораздо больше. Но с каждым новым актом террора на земле будут появляться новые люди, способные найти свою дорогу к небесам. Ты знаешь это. Я вижу, что ты это понимаешь. Ты только посмотри.

На ладони его левой руки появилась красная точка света. Он посмотрел на другую руку — там была точно такая же красная точка. Даже две. Он помахал руками, но точки почти не двигались. Потом он посмотрел себе на грудь — там плясали светящиеся красные глазки лазерных прицелов. Они были где-то наверху, в закрытом брезентом здании через дорогу или в окнах, закрытых сердцем, раскрашенным в цвета американского флага. Люди-невидимки держали нас на прицеле.

— Они не станут стрелять, пока я не нападу на тебя или не побегу, — сказал Ориенте. — Слишком многое им нужно узнать. А у меня очень много друзей. Так что мы можем продолжить разговор. Для нас это намного важнее. — Он посмотрел себе на грудь и сосчитал дрожащие красные точки, как будто это были просто пятна грязи. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь световых точек, — сказал он, и его губы искривились в странной улыбке. — Теперь ты стал таким благоразумным, — продолжил он. — Ты был не так полезен для нас, Курт, когда считал себя посланником Аллаха на земле. Ты был ребенком. Теперь ты все видишь. — Он провел рукой над местом катастрофы, превратившимся в граунд зеро. — Ты видишь все двери, которые приведут тебя к спасению…

Он вздрогнул. Одна из красных точек на его груди окрасилась в темно-красный цвет, и из нее потекла кровь.

— Друзья! — неожиданно резко выкрикнул он. Еще одна красная точка взорвалась на его груди. — Братья!

Потом еще и еще. Семь беззвучных выстрелов прошили его насквозь. Пули разрывали его элегантный костюм, рубашку, галстук, плоть, кости, внутренности, пока он не упал на цементный пол рядом с котлованом, как пес, попавший в молотилку. Бледные глаза неподвижно уставились в небо.

Через несколько минут появился Гриффин в сопровождении группы мужчин в одежде санитарных рабочих. У них в руках были пластиковые мешки для мусора, куда они должны собрать все улики.

— Твои стрелки? — спросил я.

— Из ФБР, — ответил он. — Они не должны были стрелять.

Глава 37

Я поцеловал Бетси и пожелал ей спокойной ночи. Больничную палату заливал мягкий синеватый свет.

— Мы пока побудем здесь, — прошептала она.

Мимо кровати Мириам я прошел, стараясь двигаться как можно бесшумнее. Я боялся разбудить ее и опять увидеть ужас на ее лице. Затем я поехал из Арк-Сити в Уэстфилд.

В доме было темно, и стояла мертвая тишина. Стиральная машина так и осталась открытой, и моя потная после бега одежда все еще лежала внутри. Простыни на кровати, где мы с Бетси занимались тогда любовью, были все еще смяты. На автоответчике беспрерывно мигал огонек. Я швырнул телефон через комнату и вернулся к их машине.


— Сэм? — крикнул я, стуча в его дверь. — Сэм? Ты дома?

Открыла Каролина — жена Сэма. Впереди нее стояла его младшая дочь, и Каролина гладила девочку по голове.

— Привет, Курт! Ты вернулся! — воскликнула Каролина. — Слава Богу, о, слава Богу! Как Бетси и Мириам?

Маленькая девочка подняла голову.

— Мириам? — спросила она. Теперь и другие дети Сэма столпились позади мамы, с любопытством меня разглядывая.

— У них все хорошо, — ответил я. — Они набираются сил.

— Слава Богу, — повторила Каролина.

— Я хотел бы поговорить с Сэмом насчет четверга.

— Он рассчитывает на тебя.

— Правда? Он дома?

— Нет. Теперь ему снова приходится работать по две смены. Поезжай на водопроводную станцию. Он будет счастлив видеть тебя.

Когда я въезжал на парковку, то увидел Сэма, сидящего на ступенях.

— Приятель, как же я рад тебя видеть, — сказал он.

Он протянул руки, и я тоже, но ему это показалось недостаточным. Он обнял меня и прижал к себе, как родного брата.

— Спасибо, Сэм.

— Все получилось, правда, Курт?

— Да, — ответил я. — Ты и Бетси… не знаю, как вы это сделали.

— Она мне только сказала, что в город пришли какие-то подонки.

— Знаю.

— У нее появился план. Мне бы так хотелось быть там, когда все это случилось. Я помог ей отвезти баллоны и хотел остаться. Но она велела мне вернуться, чтобы все выглядело правдоподобно, как будто меня действительно избили. — Он потер челюсть. — Она хорошенько дала мне прикладом.

Минуту мы оба молчали.

— Это точно, — сказал я, и мы рассмеялись.

— С ней все в порядке? Как Мириам?

— Они поправятся.

— Ох, Курт, и кто бы мог подумать, что здесь может случиться такое?

— Да… Сэм?

— Что?

— Нет ли у тебя выпить? — Я не ожидал, что у него найдется выпивка. У о́круга была слава антиалкогольного, и никто из прихожан местной церкви не пил, потому что не имел такого права.

— Посмотрю в сейфе. — Он достал пару чашек из кулера и вытащил из дальнего угла сейфа голубую бархатную коробку. — Лучшего бурбона не найти, — сказал Сэм. — Он такой дорогой, что бутылки мне хватает на пару лет. — Он наполнил обе чашки до краев.

— Я насчет четверга, — сказал я.

— Все с нетерпением ждут его, Курт.

— Ты все еще хочешь, чтобы я принял участие?

— Да, конечно, — ответил он. — Да, черт возьми!

— После всего, что произошло, мне кажется… Понимаешь, очень много людей пострадало. Из-за меня.

Он посмотрел на меня, кивнул и немного отпил из своей чашки.

— Они приходили именно за мной, — сказал я.

— Но ведь они усвоили урок?

— Я думаю, что нам нужно куда-нибудь уехать. Мне, Бетси и Мириам.

— Нет, дружище. Ни в коем случае. — Он посмотрел на меня своими заслезившимися от виски глазами. — Здесь твой дом. И знаешь, у человека может быть только один дом. То есть ты можешь скитаться всю жизнь, но лишь одно место — не обязательно там, где ты родился или где прошло твое детство — может стать тебе настоящим домом. — Он сделал еще один глоток. — Ты чувствуешь, что это место стало частью тебя. Понимаешь? Здесь ты можешь быть самим собой. Тем, кто ты есть на самом деле. А знаешь ли ты хотя бы еще одно место, кроме этого, где все это возможно? Знаешь? Нет. Только в Уэстфилде, Курт. Твой дом — здесь. — Он снова обнял меня и слегка покачнулся. Я помог ему облокотиться о стол. Он допил бурбон из чашки. — Хорошая вещь, — сказал он.


Бетси и Мириам выписались из больницы в четверг, но домой не вернулись. Они поехали к Рут. Бетси считала, что наша дочь пока еще не готова жить под одной крышей со своим папой. Бетси сказала, что это ей посоветовали врачи в больнице. Они объяснили, что все нужно будет делать очень осторожно и постепенно. Под вечер я медленно проезжал мимо дома Рут, надеясь увидеть Мириам во дворе или как она мелькнет в окне. Но так и не увидел и машину не остановил.

Я хотел сразу же выйти на работу, но Сэм убедил меня, что может подождать до следующей недели. Он хотел, чтобы я немного отдохнул. Я не мог просто оставаться дома. Не мог сидеть там и думать. Я не подходил к компьютеру. Не смотрел телевизор. В новостях по-прежнему говорили о надвигающейся войне с Ираком. Я не хотел ничего об этом знать. Поэтому я бегал. Но старая пробежка до ручья Круклег уже не вызывала во мне прежних чувств. Я больше не хотел разгадать тайну Джефферс-Рокс. Она перестала для меня существовать. Я бежал по полям и пытался, но без особого рвения, отыскать холм над прудом. Но наверное, я побежал не той дорогой среди высоких зарослей кукурузы и так и не нашел то место.


Во вторник днем я поехал к моей сестре Селме, которая жила в трейлере. Я уже очень давно не навещал ее, и когда она открыла дверь, я удивился, как сильно она постарела. Волосы у нее были странного коричневого оттенка и наполовину седые. Кожа приобрела серый оттенок и стала сухой от курения.

— Вот и наш местный герой пожаловал, — приветствовала она меня.

— Нет, всего лишь твой брат, — ответил я.

— Рада, что ты вспомнил о своей старой сестре. Что тебе нужно?

— Хотел повидать тебя, я так давно здесь не был.

— Ну так смотри. Вот она я. — Она оглядела свой спортивный костюм, который, похоже, давно не был в стирке. — Хочешь кофе? — Она нацедила в пластмассовую кружку холодной воды и поставила ее в микроволновку. — Как жена и малышка Мириам?

— Все в порядке, они потихоньку приходят в себя.

— И все-таки, Курт, что тебе нужно?

— Хочу посмотреть мамин кедровый сундук.

Глаза Селмы сузились, и в них появились какие-то звериные огоньки.

— Что ты ищешь?

Я направился в спальню трейлера, где, как я помнил, Селма хранила сундук. Он занимал почти треть этой крошечной комнатушки. Но сестра обогнала меня и загородила дорогу.

— Форма, — поинтересовался я. — Она еще здесь?

Селма облизнула языком верхнюю губу, делая вид, что она размышляет. Она знала каждую памятную вещицу, хранившуюся в этом сундуке, потому что часто доставала их оттуда, перебирала, рассматривала и снова убирала. Форма, которую мама хранила для меня, лежала на самом дне. Но я боялся, что Селма ее выбросила.

— Да, — сказала она, подумав, — кажется, она сохранилась.


В среду я проснулся до рассвета и еще какое-то время лежал в кровати голышом. В открытые окна проникали ночная прохлада и все звуки улицы. Напротив, через дорогу на лужайке, шипели поливальные машины, время от времени выбрасывая вверх струи воды, потом, незадолго до восхода солнца, они отключились. Где-то перекликались две птицы. Было слышно, как по нашей улице едет машина, вдруг она остановилась и дала задний ход. Двигатель тихо заворчал около дома, и его выключили. Сегодня я никого не ждал в гости и не хотел никого видеть, по крайней мере только не в этот утренний час. Левой рукой я нащупал «моссберг», лежавший на полу около кровати. Я вставил магазин, встал с кровати и вышел в коридор. Зазвенел звонок. Я направил дуло на дверь и стал ждать, пока непрошеный гость уйдет.

— Курт?

— Гриффин? Это ты?

— А кто же еще!

— Ты один?

— Да, конечно.

— Хорошо, — сказал я, открывая дверь. — Я сейчас оденусь. Может, пройдешь на кухню?

— Ружье для меня принес?

— Нет. Так же, как и член.

— Пошел ты!

Когда я вернулся на кухню, на столе стояли две большие чашки кофе, коробка пончиков и лежал большой пакет из коричневой манильскойбумаги.

— Итак? — спросил я. — Как идет война в Вашингтоне?

— Она будет долгой и тяжелой, — ответил он. — Но если хочешь, можешь держаться от нее в стороне.

— Я стараюсь, — сказал я. — Но всякие засранцы из Лэнгли продолжают врываться ко мне в дом.

— Это в последний раз.

— Хочешь сказать, что собираешься распрощаться со мной навсегда?

— Возможно.

— Тогда, хамдулиллах.

— Это тебе, — сказал он, пододвигая чашку с кофе ко мне. — И это. — Он толкнул сверток.

— Досье? — Я не хотел даже прикасаться к этим бумагам.

Гриффин покачал головой.

— Посмотри, — предложил он.

Там были небольшие пачки стодолларовых банкнот. Судя по всему, крупная сумма. Я сел.

— Что это, черт побери, Гриффин?

— Сто тысяч долларов, будь они неладны.

— Ясно. И?..

— Для Бетси и Мириам.

— Наличными?

— От самого директора ЦРУ.

Что-то здесь было не так. Совсем не так.

— Хочешь, чтобы я расписался за них?

— Нет.

Я разложил купюры на столе.

— Ух ты, здорово, — сказал я. — Никогда не держал в руках столько бабок.

— Да. Очень здорово.

— Но, Гриффин, откуда они?

— Главное, что они — твои.

— Гриффин, а что с деньгами из «Ла Мерсед»?

— Не знаю. Думаю, что счета долгое время будут находиться под арестом.

— Это ведь деньги не оттуда?

— Нет. Конечно, нет. Мне выдал их сам директор.

— Ты с ним на короткой ноге? И что он знает обо мне?

— Он знает достаточно.

— Верно, — сказал я. — Верно. Спасибо за кофе.

— Не за что.

— Забери деньги.

— Курт, что с тобой? Здесь хватит денег, чтобы как минимум построить новый дом. Бетси так хотела новый дом. И Мириам он нужен. Кроме того, здесь хватит на оплату ее обучения в колледже.

— Ага. В некотором роде комиссионные.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю о трехстах миллионах проклятых денег.

— Да пошел ты! Это то, что ты заработал. Я не знаю человека более достойного их, чем ты.

— Но мне так не нравится. Мне не нравится, что ты приходишь ко мне, как коммивояжер.

— Хочешь получить их в Лондоне? Тебя это больше устроит?

— Забудь, Гриффин. На этот раз все иначе. Я не могу их взять.

Гриффин положил на деньги свою широкую ладонь.

— Не можешь взять сейчас. Ладно. Но полагаю, они тебе еще пригодятся. Может, через какое-то время, когда ты все хорошенько обдумаешь, ты согласишься со мной.

Я глубоко вздохнул.

— Хорошо. — Я сделал пару глубоких вздохов, думая о Бетси и Мириам. — Обязательно. Я сообщу тебе. — Я положил деньги назад в конверт. — У тебя все нормально? Еще не оставил мысль уйти из Управления?

— Похоже, я остаюсь.

— Это все, что я хотел знать.

— Да. За последнюю неделю многое прояснилось. Люди, которые умеют анализировать… они поняли, что мы должны идти своим курсом. ФБР убрали из игры.

— Хочешь сказать, это случилось после того, как их стрелки вывели Ориенте из игры?

— Да, это долбаное Федеральное бюро расследований.

— Но ты был с ними, когда это произошло.

— Я приказал им не стрелять. Только если он нападет на тебя или побежит. Но ты же знаешь, у них нет привычки слушаться, особенно тех, кто работает в Управлении.

— Это точно. Ясно. Вот почему он получил семь пуль в живот, когда спокойно сидел рядом со мной.

— Я не знаю, что произошло, — сказал Гриффин. — Я в этом еще не разобрался. Но обязательно все выясню.

— Рад слышать это. — Пару минут мы просто сидели и пили кофе.

— Думаю, тебе пора, — сказал я.

Около двери мы обменялись рукопожатиями.

— Спасибо за все, Гриффин. Я очень благодарен тебе. — Я передал ему конверт. Он взял его, не сказав ни слова. — Только… больше не возвращайся.

Пока Гриффин шел к машине, я держал руку на стволе «моссберга», стоявшего около дверного косяка. Внезапно он обернулся, лицо у него было напряженным. Я поднял обе руки, показывая, что безоружен. Он улыбнулся. Сделав рукой жест, напоминавший салют, Гриффин сел в машину, взятую напрокат, и уехал.


С северо-запада надвигалась сильная гроза, и воздух на закате солнца стал тяжелым. В спальне было совсем темно, и я вдруг обратил внимание на мерцающие огоньки на участке за домом.

— Светлячки, — сказал я вслух. Они кружились, как искры невидимого костра, холодные и волшебные. — Только посмотри на них, милая, — продолжил я в пустой комнате. — Это светлячки.

Секунду спустя гроза разразилась мощной вспышкой молнии и громким раскатом грома. Я подошел к окну и стал слушать шум дождя, вдыхать его запах, приносимый ветром. Дождь шел стеной, его тяжелые капли прибивали насекомых к траве, лишая их сияния. Зигзаг молнии разрезал небо. Белый огонь обрушился на поля, осветил деревья и столбы изгородей, а потом над землей разнесся звук, похожий на грохот небесной битвы.

— Курт.

Я повернулся и увидел стоявшую позади меня Бетси.

— О, малышка, — почти простонал я.

Одежда, волосы и лицо у нее были мокрыми от дождя. Я прижал ее к себе.

— Осторожнее, — сказала она. — Бинты.

Но я все так же прижимал ее к себе, согревая теплом своего тела.

— Мне скоро нужно возвращаться к Мириам, — прошептала она. — Но я не хочу, чтобы ты всю ночь оставался один.


Парад должен был начаться в десять часов утра. Но в девять около парковки «Уэстфилд-хай» уже толпился народ. Оркестр играл весьма вольный вариант песни «Где-то там». Девушки в военной форме подбрасывали жезлы в воздух и ловили их, но иногда не успевали. Было шесть или семь платформ, на одной из них установили пещеру, из которой выглядывала голова бен Ладена из папье-маше, а сверху на него смотрел американский орел. Другая была оформлена в ковбойском стиле. На ней собрался настоящий цветник — девушки-ковбои из выпускного класса 2003 года. Повсюду были дети на двух- и трехколесных велосипедах. Через спицы колес их велосипедов были продеты красные, белые и голубые креповые ленточки, и на рулях закреплены вымпелы. В этом году я увидел и кое-что новенькое: из постоянных членов клуба «Здоровый образ жизни» кто-то собрал группу роллеров. Одним из роллеров была Рут. Она надела красные сатиновые шорты, красно-бело-синюю рубаху, а на голове красовался блестящий золотистый шлем велосипедиста.

— Разрази меня гром! — воскликнул я, когда она проезжала мимо.

— Потрясающе выглядишь, — не осталась в долгу она. — Вот уж не думала, что тебе так пойдет форма. О, ну ты и…

— А я никогда не думал, что ты увлекаешься роликами, Рут.

— Ну ты меня просто плохо знаешь. Разве Бетси тебе не рассказывала? — Она приняла эффектную позу.

— Нет.

— Ну конечно. Она всегда думает только о тебе, переживает, как бы с тобой чего не случилось. Но ты — самый сильный и смелый, а также самый красивый парень в добром старом Уэстфилде.

— Она здесь? Мириам с ней?

— Они ждут у памятника ветеранам. Мне пора, — сказала Рут и покатилась дальше.

Члены Общества ветеранов собрались в самую дисциплинированную группу. Некоторые из них, как и я, были в синем, но большинство одело свою старую форму или хотя бы китель. Около пятидесяти человек служило во Вьетнаме и почти столько же участвовало в войне в Заливе, в том или ином качестве. Человек двадцать пять прошло Вторую мировую или Корею. Я окинул их взглядом, надеясь увидеть стариков, воевавших в Первую мировую. Но все, кого я помнил по парадам своего детства, давно уже умерли. Ровно в десять часов они встали неплотными рядами. Я развернул флаг и вышел вперед. Маленький оркестр уэстфилдских флейтистов и барабанщиков заиграл марш, и мы двинулись по Мэйн-стрит.


Я часто слышал эту историю в детстве. Особенно в дни парада. Сначала я считал, что это была своего рода городская легенда, пока однажды кто-то не написал длинное письмо в «Уэстфилд-диспэтч», которое пролило свет на это дело. Это случилось в 1903 году. Говорили, что все произошло четвертого июля, но на самом деле — в августе. Тогда в городе был оркестр, который летними вечерами играл в парке, напротив здания суда. Теперь там, где когда-то звучал оркестр, стоит памятник ветеранам. Это было удивительно мирное место, почти как Мэйн-стрит в Диснейленде. Тогда же в Уэстфилде жил молодой человек по имени Уэлбурн. Он долго отсутствовал, участвуя в войнах на Кубе, на Филиппинах, и домой он вернулся совершенно другим человеком. Все любили его. На заводе он считался хорошим работником и был своего рода городским героем, поскольку вернулся с войны. И никто не подумал ничего дурного, когда Уэлбурн купил себе в хозяйственном магазине двустволку и восемь коробок с патронами.

Больше всего из той статьи, которую я прочитал лет в четырнадцать, мне запомнилось подробное описание, как Уэлбурн стрелял с Девятой улицы, расположенной рядом с Мэйн-стрит. Он опустился на одно колено и стал палить из обоих стволов в продавца поп-корна, в женщин, прогуливающихся в больших белых шляпах, музыкантов оркестра, которые вдруг сбились с такта. Потом он отступил на два шага, как его научили в армии, перезарядил ружье, снова опустился на колено и продолжил стрельбу, перезаряжал ружье и снова стрелял. А затем он вытащил из-за пояса револьвер и покончил с собой. Помню, я думал тогда, что никто во всей Америке не знает об этой истории, кроме жителей Уэстфилда. И мне было интересно, жили ли в других городах Америки такие же Уэлбурны, которых все хотели забыть.

Я уже очень давно не вспоминал об этой истории, произошедшей в 1903 году. Однако теперь, когда я возглавлял парад и мы шли по Мэйн-стрит, приближаясь к пересечению с Девятой улицей, я почувствовал, что начинаю крепче сжимать древко флага. Но оказалось, что на углу стояло лишь несколько мальчишек, они размахивали флагами и выкрикивали приветствия. Потом я услышал взрыв. И еще один. Дробный стук, похожий на автоматную очередь. Но я продолжал вести колонну. Мальчишки засмеялись, и снова раздался грохот их фейерверков.

На Десятой улице я остановился, маршируя на месте, и процессия у меня за спиной замерла. Флейтисты и барабанщики играли торжественный марш. Я повернул налево и направился мимо низких трибун к гранитному обелиску, на котором были высечены имена жителей Уэстфилда, погибших на войнах. Я поставил флаг около памятника, сделал шаг назад и отдал честь. Оркестр умолк. Из громкоговорителя раздались треск, шипение, а потом женский голос запел американский гимн: «О, скажи, видишь ли ты…» Я смотрел вперед, высоко подняв голову. «…Это земля свободы, и колыбель мужества!»

— Папа! — Мириам бежала ко мне через лужайку. За ней шла Бетси. — Папа! Ты вернулся!

Я поднял ее на руки. Для меня парад закончился.

— Папа, где ты был? — Она словно забыла про удушающий газ, про свой страх. Как будто эти воспоминания стерлись. Исчезли. По крайней мере в этот момент.

— Я уходил сражаться с Горным старцем, — сказал я.

— Папа, тетя Рут сказала, что это всего лишь сказка. А ты веришь в нее?

— Конечно, милая, — сказал я.

Но по правде сказать, я уже почти перестал верить. Мне было достаточно того, что я просто мог жить.

От автора

При написании этой книги я всецело полагался по известным, возможно, лишь мне одному причинам на мнение двух друзей. Один из них — новеллист и эссеист Джон Грегори Данн, чья горячая приверженность американскому образу жизни и чей патриотизм поразили меня и вызвали у меня бесконечное восхищение. Другой — Садриддин Ага-Хан — потрясающий боец за гуманизм, разум и примирение в нашем жестоком мире, где царит хаос. К сожалению, оба они скончались в 2003 году. Ни один из них не увидел эту книгу, и я очень сожалею об этом.

Основная часть книги была написана в первые месяцы после трагедии, потрясшей Нью-Йорк, Вашингтон и весь мир 11 сентября 2001 года. Все действующие лица и ситуации, в которых они оказываются, вымышлены, но в книге упоминаются и реальные события и факты. Так же, как в «Крови невинных», которая была написана в середине девяностых, я с помощью художественного вымысла попытался рассмотреть возможный вариант развития событий. В работе над книгой я использовал свои репортажи и материалы о деятельности террористических организаций, партизанских войнах и правительственных заговорах, которые вел начиная с 1980 года. Хотя я и не привлекал к работе над романом редакторов журнала «Ньюсуик», тем не менее мне хотелось бы выразить признательность за оказанную мне поддержку в попытке выяснить правду. Особую благодарность хочу высказать своему старому другу Джеффри Бартолету, чей критический взгляд на политические и социальные нюансы всегда делал освещение международных новостей в журнале неординарным и выдающимся.

Мне также хотелось бы поблагодарить моего редактора из издательства «Саймон и Шустер» Элис Мэйхью и моего агента Кэти Роббино за их замечательную, полную энтузиазма поддержку в это трудное и опасное время. Без них книга, возможно, никогда не была бы закончена.

Но, как мы знаем, реальная история продолжается.

Примечания

1

Покахонтас — главный персонаж одноименного мультфильма. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Ассасины от араб, «хашшишан», букв. — «потребители гашиша»; тайная сектантская организация неоисмаилитов-низаритов, возникшая в Иране в конце XI в. в результате раскола исмаилизма.

(обратно)

3

Исмаилиты — приверженцы шиитского ислама.

(обратно)

4

Горный старец — глава ассасинов Хасан ибн Саббах, известный европейцам как Горный старец.

(обратно)

5

Четники — в XV–XIX вв. участники национальной борьбы партизанских отрядов (ЧЕМ) против османского ига. В XX в. — участники националистического великосербского движения. В годы Второй мировой войны боролись против национальных освободительных сил.

(обратно)

6

Граунд зеро — эпицентр. В данном случае имеются в виду события 11 сентября, свидетелем которых стал Гриффин. В американской прессе уничтожение башен-близнецов Всемирного торгового центра стали называть «граунд зеро».

(обратно)

7

Чем могу помочь? (исп.)

(обратно)

8

Ладан (исп.).

(обратно)

9

Входите. Подождите минутку, пожалуйста (исп.).

(обратно)

10

Не спеши. Еще, еще медленнее (исп.).

(обратно)

11

Сначала пояс (исп.).

(обратно)

12

Номады — кочевники-скотоводы.

(обратно)

13

От англ. Zoo Bear — медведь из зоопарка.

(обратно)

14

Привет. Как дела? (исп.)

(обратно)

15

Дарт Вейдер — персонаж кинофильма «Звездные войны», отрицательный герой.

(обратно)

16

Заткнись! (исп.)

(обратно)

17

В «Кей-марте». Он говорит, что эта штука там (исп.).

(обратно)

18

Имеется в виду демократическая и республиканская партии США, составляющие так называемую двухпартийную систему.

(обратно)

Оглавление

  • Канзас 11-12 сентября 2001 года
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  • Лондон 20-22 сентября, 2001 года
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  • Гранада 24-26 сентября 2001 года
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  • Южная Африка Октябрь-ноябрь 2001 года
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  • Тюрьма «Рентген» Декабрь 2001-март 2002 года
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  • Канзас Апрель-июнь 2002 года
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Глава 34
  • Граунд зеро 29 июня-4 июля 2002 года
  •   Глава 35
  •   Глава 36
  •   Глава 37
  • От автора
  • *** Примечания ***