Голодная луна [Рэмси Кэмпбелл] (fb2) читать онлайн
- Голодная луна (пер. Олег Эрнестович Колесников) 439 Кб, 133с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Рэмси Кэмпбелл
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Рэмси Кэмпбелл Голодная луна
«Род людской страдает неизлечимой болезнью, называемой грех».Билли Грэм.
«Провались, Гари Муни, не мучай нас более, У нас есть цветы — умилостивить тебя, которые мы оставляем у твоего порога».Из старой дербширрской уличной песни.
«Ужасный культ, хранители которого предполагали, что чье-либо убийство ради веры было вершиной религии, особенно если вы съедали потом принесенную жертву…»Плиний Старший, «О друидах».
«…страшиться Луны, кормить ее до насыщения и никогда не наблюдать за тем, как она питается…»Друидское трезвучие из Посидония.
Глава 1
Ник Рейд вышел из здания редакции на безлюдную Манчестер-стрит и был поражен тем, что напомнило ему царившее вокруг безмолвие. Он вдохнул холодный воздух раннего утра и потянулся, поморщившись от боли, возникшей в теле от многочисленных ушибов и синяков, которые он заработал во время подготовки своего последнего репортажа о забастовочном пикете. В конторе на Динсгейт звонил телефон; одинокий автомобиль проследовал мимо универмагов на Пикадили, потревожив стаи голубей, испуганно взметнувшихся из-под колес на фронтоны домов. Ник запустил пальцы в свою взъерошенную шевелюру и попытался стряхнуть с себя тишину. Воспоминания сейчас не играли для него никакой роли; он хотел лишь придти в себя, чтобы доехать до дома и там уже отключиться. Он наблюдал за тем, как одинокий лучик солнца выхватил из темноты громадные крыши, пробившись сквозь облака, несшие бурю по направлению к Пикс. Потом им вновь овладели воспоминания, которым не мешала даже боль в области шеи. «Диана», — он задохнулся от волнения. Потом понял: что-то еще было не в порядке. Он заковылял обратно в здание редакции и, пройдя через фойе, многократно усилившее звук его шагов, поднялся по ступенькам в библиотеку. Пустые серые экраны мониторов тускло поблескивали под светом дневных ламп в маленькой белой комнате. Он должен позвонить Диане; боже, он даже не помнит, когда делал это последний раз. Однако сейчас не было необходимости будить ее. Он принялся перелистывать газетные подшивки за последние недели, пытаясь найти статью о Пикс. Наконец он обнаружил ее в номере за последний понедельник, который как обычно содержал одно из обращений Чарли Несбита к читателям с просьбой не проводить свои каникулы и отпуска за границей, когда Великобритания и сама может в этом плане многое предложить. Этот выпуск читался обычно в тот час, когда Чарли шумел в пивной во время ленча, тыча черенком своей трубки прямо в физиономии слушателей или делая очередную затяжку всякий раз, когда высказывал новую мысль, которую он сам расценивал как неопровержимую истину, не терпящую никаких возражений со стороны слушателей: Район Пикс — это наше сокровище, древнейший ландшафт, настоящий дар Господа всем путникам, к тому же еще не испорченный туризмом… Ник просмотрел абзацы, в которых перечислялись рекомендуемые для посещения места, потом медленно перечитал всю статью, надеясь на то, что он ошибался. Но он ничего не пропустил. В статье не упоминался Мунвэл. Он заставил себя вспомнить свое первое впечатление от зрелища этого маленького городка с пустыми улицами и странным пением на бывших вересковых пустошах. Он устал, и в этом была причина того, с каким трудом давались ему воспоминания; но разве Чарли тоже был слишком уставшим? Не приди Ник необычно рано — разве он узнал бы об этом так скоро? Он должен был знать. Он побрел обратно в контору, располагавшуюся недалеко от библиотеки, проходя через лабиринт стеклянных кабинок, чтобы занять место за своим рабочим столом. Рассыльный, швырнув на стол утренний выпуск, вывел Ника из дремоты. Его репортаж был напечатан, хотя в нем и не было сказано, что полиция, казалось, была возмущена его присутствием не меньше, чем присутствием самих пикетчиков. Несколько ведущих журналистов уже сидели за своими столами, однако он не заметил среди них Чарли Несбита. Возможно, он еще завтракает, подумал Ник и схватил телефонную трубку. К телефону подошла жена Чарли. «Минуту», — отрывисто сказала она и прикрыла рукой телефонную трубку. Где-то вдали Ник услышал ее жалобу: «Я думаю, опять какая-то чепуха», — а потом трубка плюхнулась на деревянную поверхность. Этот приглушенный аргумент прозвучал перед тем, как Чарли взял трубку: — Так, выкладывай, что там у вас произошло такое экстраординарное, что даже необходимо было меня отрывать от завтрака. — Чарли, это Ник Рейд. Извини, что побеспокоил тебя. — Безумно рад этому, скажу я тебе. Чем могу служить? Какой-то момент Ник собирался с мыслями, пытаясь вспомнить цель своего звонка: — Это может показаться несколько странным вопросом, но, все-таки, та статья, которую ты написал о Пикс… В нее вносились какие-либо поправки? — Ни в один из подготовленных материалов, никаких поправок, — голос Чарли звучал немного забавно. — Но почему ты спрашиваешь? Они опять пытались разжалобить тебя? — Не больше, чем обычно. Нет, я спрашиваю об этом, так как в своей статье ты ни слова не сказал о Мунвэле. — Где это? — Мунвэл… Ну, ты должен знать, это тот самый город, в котором я столкнулся со всей этой религиозной истерией. Даже ты сказал тогда, что они зашли слишком далеко, когда я рассказал тебе об этом. — Боже мой, сынок, ты все никак не слезешь с этого конька? Послушай, разве ты не можешь оставить в покое все эти культы? В наши дни таковых слишком мало, и не наше это дело заниматься их разоблачением. — Он фыркнул и продолжил свою тираду. — Так или иначе, у нас нет практически никаких связей, никаких зацепок в этой области. Я это говорю на тот случай, если ты все еще носишься с этим Мунвэлом. — Все это верно. Раньше там был древнеримский свинцовый рудник. Теперь они каждый год украшают эту пещеру или они делали это до нынешнего года. Ну же, Чарли, ты должен помнить это. — Сынок, вот что я скажу тебе. Я занимаюсь журналистикой гораздо дольше, чем ты, и прошло уже чертовски много времени с тех пор, когда кто-либо мог обвинить меня в недобросовестности или сказать, что я взялся не за свое дело. В настоящий момент я не знаю, на чем ты помешался, но ты застал меня врасплох посреди спора, и я чуть было не влез в другой. Послушай меня и заруби себе на носу, это и будет результатом нашей с тобой беседы: в районе Пикс никогда не существовало места с названием Мунвэл. «Оно есть, оно существует, я был там», — захотелось крикнуть Нику, но Чарли уже повесил трубку. Ник, пытаясь сохранять спокойствие, положил телефонную трубку и полез в карман пиджака за записной книжкой. Зачем он позвонил Чарли? Только для того, чтобы отложить разговор с Дианой? Что он боялся услышать? Возможно, только голос, который, после того, как он наберет номер, поприветствовал бы его высоким, холодным тоном, что означало бы для него недоступность. «Телефонная станция могла быть перегружена», — сказал он сам себе и позвонил оператору. «Мунвэл», — сказал он и, когда девушка-оператор вернулась за уточнениями, добавил, специально для нее произнося слова по буквам: «Мунвэл в Дербшире». — Я сожалею, сэр, — сказала она, — но здесь у нас нет города с таким названием. Ник уставился на мунвэлский номер, написанный рукой Дианы в его записной книжке, увидел как трясется книжка в его дрожащей руке, согнутой в локте. «Все в порядке», — сказал он, чувствуя странное спокойствие, словно все его страхи и опасения были бы разрешены, если бы он узнал, что делать. Он не знал этого, пока не достиг ступенек и бегом стал спускаться по ним. На улице моросил мелкий дождь, и бусинки воды успели окропить его лицо, пока он наконец не добрался до автомобильной стоянки. Когда он влез в свой «Ситроен», его усталость и желание хорошенько выспаться, казалось, улетучились, хотя его взгляд, который он поймал, поправляя зеркало заднего вида, а также его физиономия вряд ли выглядели достаточно убедительно; его большие, темные и немного насмешливые глаза пристально смотрели на круглое лицо с заметно выдающимися скулами, широкий нос и рот, квадратный подбородок, который, казалось, никогда не бывал чисто выбрит. Он завел машину и двинулся по направлению к окраинам Манчестера. Стокпортская дорога была запружена грузовиками, направлявшимися к Пикс. Один раз какой-то бойскаутский отряд задержал движение на пять минут, и Ник потерял счет числу красных огней светофоров, которые зажигались по мере его приближения к ним. У границы Стокпорта и Манчестера начался маленький городок с узкими улочками, задыхающимися от тесноты, и длинными рядами домов, которые плотно прилегали друг к другу. Одна из сторон улицы почти целиком была занята заводом, сдаваемым в аренду. Границей завода служила длинная глухая стена, сделанная из известняка, пожелтевшего словно глина под дождем. Пожилые люди в запылившихся машинах медленно двигались по середине дороги, неторопливо проезжая пешеходные переходы даже при отсутствии людей поблизости; и Ник подумал, что с такими темпами он никогда не достигнет вершин гор, которые проглядывали над шиферными крышами. Потом, уже на городской окраине, дорога выпрямилась и расширилась на несколько ярдов, и он с силой нажал на газ. Обогнав четырех «тихоходов», его машина помчалась прямо к вересковым пустошам. Отлогие склоны под угрюмым небом светились разнообразными оттенками пятнистой зелени. Вересковые заросли горели пурпурным огнем, известняковые обрезы разрывали зеленую завесу; зазубренные, иссушенные временем каменные стены разделяли округлые склоны, напоминая древнюю схему человеческого черепа. Когда сужающаяся дорога стала виться, поднимаясь все выше и выше, сокращая пространство для езды в местах пересечения с рекой, стены перед обрывом внезапно исчезли. Машина с грохотом проехала мимо стреловидного заграждения на крутом изгибе дороги и стала спускаться на пятьдесят футов. Очень скоро заграждения поредели, и теперь только канавы отделяли дорогу от круглых нагорий, где овцы мирно пощипывали траву с кочек и смотрели желтыми глазами на автомобиль Ника. На протяжении многих миль Нику не попалось ни одного дома или указателя, и вдруг он понял, что не знает, куда следует ехать дальше. Он остановил машину на горизонтальном участке дороги и выключил зажигание. На боковых окнах отпечатались многочисленные точки от ударов дождевых капель, которые смазали вершины гор впереди. Стеклоочистители при движении периодически издавали неприятный скрип. Под этот скрип Ник достал путеводитель и развернул карту дорог горного района. В конце концов он заложил между страницами указательный палец и обратил хмурый взгляд на указатель направлений. «Мункоин, Мун, Мунзай», — читал он, а потом искал и вверху, и внизу столбец на тот случай, если в название вкралась какая-нибудь ошибка. «Это было там», — свирепо сказал он самому себе, открывая путеводитель вновь на карте дорог. С большим трудом он сумел определить свое местоположение; место, в котором он сейчас находился, располагалось в стороне от большинства наиболее удаленных и мелких дорог. Зеленое пятно рядом с Шеффилдом должно быть обозначало поросшие лесом склоны, которые виднелись впереди. Он покрутил книгу и тряхнул головой, будто этими движениями мог избавиться от многочисленных вопросов, возникших при изучении маршрута. Сознание того, что название, которое он так искал, присутствовало на страницах справочника, если только он не потерял способности видеть, вызвало в нем желание кричать от волнения и радости, разразиться потоком самой страшной брани, на которую он только был способен, желание, чтобы появилось то, что в состоянии было разрушить чары. Он закрыл глаза, чтобы немного успокоиться и расслабиться. Неожиданно он осознал, что даже не знает, что же он будет искать. В слепой ярости он ударил по гудку, который протяжно заревел на пустынной дороге. «Диана», — закричал он, но его голос оборвался и потонул в пространстве автомобиля. «Диана из Мунвэла», — и он вспомнил как ее длинные, черные как смоль волосы развевались на ветру по вересковым зарослям, вспомнил ее бледное, заостренное как свеча лицо, огромные зеленые глаза. На одно мгновение рамки памяти расширились, и он вспомнил день, когда встретил ее; вспомнил, как он гнал машину прочь из Мунвэла через старый лес вдали от сосен. Да, вздохнул он. Решение было принято. Он завел машину и поехал в дождь, который барабанил по крыше автомобиля и полностью скрывал от взора силуэты гор. Он должен был положиться на свои чувства, которые говорили, что лес впереди был одним из тех объектов, которые он вспомнил; он должен был доверять своему инстинкту, верить в то, что пока чутье ведет его правильной дорогой. Сосны возвышались над ним, пока откос, на котором они росли, не стал почти вертикальным, и он подумал о зеленом братстве, гигантских стрелах в известковых колчанах и о зеленых ракетах. Погрузившись в свои мысли, он чуть было не проехал дорогу, которая уходила вглубь леса через каменное ущелье, петляя между его крутыми, поросшими мхом стенами. Деревья сомкнулись над его головой и приглушили звук дождя, словно он ехал по туннелю. Он отключил стеклоочистители и остался наедине с ревущим двигателем. Теперь, как и тогда, отдельные дождевые капли проскальзывали сверху сквозь ветки деревьев и брызгали на лобовое стекло, хотя он и не мог увидеть небо в просветах между ветвями. Должно быть, спад напряжения и тусклый цвет сплошной стены из зелени убаюкали его, так как он даже не заметил, когда сосны неожиданно сменились дубом и ясенем. Дорога, которая поначалу спускалась к лесу, стала подниматься по мере того, как деревья обступали ее со всех сторон. Теперь и облака, и ветви деревьев сгущались над его головой. Дорога стала такой тусклой и незаметной, что Ник вынужден был включить фары. Плотно сомкнутые ряды деревьев, не пропускающих ни одного луча света, заставили его подумать о стенах пещеры, являющихся основанием огромных горных кряжей, со стенок которых постепенно капает вода. Он вглядывался вдаль, пытаясь увидеть небо. Он должен был вот-вот выехать из леса, если, конечно, это был тот лес, а это был без сомнения тот самый лес. От переутомления ему казалось, что время идет слишком медленно. Он еще сильнее надавил на педаль акселератора, почувствовал, как быстро стали вращаться колеса. Глаза жгло от непрерывного блуждания в сырых темных стенах, на самом деле являвшихся деревьями. Неожиданно они отступили и исчезли, и он очутился под палящим небом, по которому неслись клочковатые облака. Неогражденная дорога вела прямо к горизонту, на котором виднелись многочисленные утесы, напоминавшие своими формами заостренные хребты динозавров. Позади них, как он вспоминал теперь, местность резко уходила налево вниз к заросшей части гигантского утеса. Однажды он уже поднимался на гребень этого утеса, чтобы увидеть сверху Мунвэл посреди сухой долины, а также единственную дорогу позади города, которая вела прямо к вересковой пустоши. Он уже снял ногу с акселератора, когда автомобиль плавно двинулся вперед, причем у него создалось неприятное впечатление от того, что несущиеся по небу облака словно застыли у него над головой. Он должен добраться до Мунвэла как можно быстрее, пока его утомленный рассудок не сыграл с ним очередную злую шутку, если то, что произошло, действительно было. Самое главное, он хотел увидеть Диану и убедиться, что с ней все в порядке и она в безопасности. «Торопись, но не слишком», — сказал он себе и аккуратно нажал на педаль. Впереди не было слышно ни звука, не видно ни признака какого-либо движения. Он выключил все фары, и в тот момент, когда он снова решительно нажал на педаль газа, и машина, и вся местность погрузились в полнейшую тьму.В прошлом году
Глава 2
Стоило только ребятишкам из класса, в котором преподавала Диана, очутиться на свежем воздухе в районе вересковых зарослей, они сразу же начали шуметь и кричать, выражая тем самым желание прогуляться до пещеры. Теперь, когда они оказались вдали от всевидящего ока школы, можно было расслабиться и стать более раскованными по отношению друг к другу. Не прошло и получаса, как все в них изменилось, и вот уже рыжий Томас отпускал плоские шуточки, заставляя хохотать своих закадычных дружков, а Салли водрузила очки с привязанным к ним шнурком на самый кончик носа, становясь при этом похожей на бабушку, и стала советовать своей подружке Джейн взять ее за руку. Рони даже попытался незаметно достать рогатку из кармана мешковатых брюк, доставшихся ему по наследству от старшего брата, пока Диана не бросила на него предупреждающий взгляд. — Мы обязательно сходим посмотреть пещеру, если у нас останется на это время, — сказала она своим сорока трем питомцам. — Теперь запомните, что мы хотим увидеть конкретную работу в ваших тетрадках. — Тогда мистер и миссис Скрэг обязательно узнают, что мы хорошо поработали, — сказала Джейн. — Тогда они смогут убедиться, какие вы хорошие ребята и какой у вас отличный класс. Может быть они были такими же детьми, усвоившими житейскую мудрость, как и те, которых она обучала в Нью-Йорке. Они должны были стать такими, особенно некоторые из них, которые после летних каникул были переведены в класс миссис Скрэг. Ребятишки были чересчур бойкими и шаловливыми, говорила она себе, однако стоило ей только подумать о тех, кого она передала в лапы миссис Скрэг, как временами ей хотелось плакать. Небо было чистое и яркое. Солнечный свет в конце весны, казалось, преображал местность, расширял вересковые поляны и выделял тенью иссохшие каменные стены, придавая облакам на горизонте легкий зеленый оттенок, демонстрируя как они вились вокруг вершин блестящими ручейками. Звуки и шум города остались где-то далеко позади. Две главные дороги, на Манчестер и Шеффилд, между которыми Мунвэл был единственным городом на протяжении многих миль, находились сейчас как вне пределов видимости, так и вне пределов слышимости. Диана на мгновение остановилась: ее руки были засунуты в карманы застегнутой на молнию шерстяной кофты, и солнце бросало яркий свет на ее лицо. Безмолвие, немного скрашивавшее пейзаж, воспринималось ею как первое впечатление от Мунвэла. Ее не покидало чувство, что она приехала домой. Когда облака скрыли солнце от взоров, ей захотелось руками раздвинуть в стороны мрачные тучи, однако вместо этого она протянула их к детям и спросила: — Кто из вас помнит, что я рассказывала вам о солнечном свете? Дюжина поднятых рук с криками: «Мисс, я помню, мисс!» — была ей ответом. Она надеялась, что Эндрю Бевэн сможет ответить на вопрос, однако он ловко спрятался за спинами матерей Салли и Джейн, помогавших присматривать за детьми во время прогулки. — Салли, это означает поднятую или опущенную руку? Ты можешь или не можешь ответить? — спросила она. — Поднятую, мисс, — запротестовала Салли обиженным тоном, поддерживая спадающие с носа очки. — Мисс, вы говорили, что у нас в Мунвэле гораздо меньше солнечного света, чем где-либо еще в Англии. — Верно, меньше из-за высокой облачности и туманов. А поэтому вы никогда не должны… Ну же, смелей! Вы же знаете, что вы не должны делать… — Не должны ходить на пустоши и гулять там без сопровождения взрослых, — ответствовал нестройный хор голосов. — Вы сказали это сами. Помните, люди легко могут потеряться и навсегда пропасть там, на пустошах и в вересковых зарослях. Ну а теперь давайте найдем подходящее место, чтобы вы смогли уютно расположиться и приступить к работе и чтобы все мы могли наблюдать за наступлением полудня. Сказав это, она повела детей по маленькой лесной тропинке по направлению к насыпи, где они расселись группками в зарослях вереска и начали заниматься работой. Она же принялась болтать с мамами девочек, периодически бросая пристальные взгляды на детей и наблюдая за их работой. Местность притягивала ее взор — эти бесконечные мили вересковых зарослей и травяных пучков. Необыкновенное неземное единообразие нарушалось лишь редкой каменной стеной или присутствием пересохшего русла ручья, отмеченного россыпями словно бы обгорелых кусочков пробки, редким шелестом травы и полетом одинокой пичуги. Тропа могла так незаметно привести вас вниз, что вы просто бы не уследили бы за тем, как вершины гор исчезли из поля зрения, оставив на горизонте, куда ни кинь взгляд, сплошные вересковые заросли. Склоны опять очистились от дымки, и Диана поймала себя на мысли, что она создана именно для того, чтобы наблюдать, что происходит вокруг. Возможно, ее не покидало ощущение чего-то родного, домашнего из-за воспоминаний о родителях, которые происходили из этих мест, хотя сейчас она осталась совсем одна. Очень скоро все дети заполнили страницы дневников и тетрадок записями и рисунками. «Картина» Эндрю, на которой был изображен пучок вереска, была выполнена в цвете, но без соблюдения каких бы то ни было пропорций. — Хорошо, Эндрю, — сказала она, не давая ему стереть нарисованное. Потом похвалила и остальных, как только могла. Она улыбнулась, смотря на одухотворенные лица детей. — Ладно, а теперь я хочу, чтобы вы встали в два ряда позади меня, и каждый пусть возьмет за руку своего товарища. Как только она довела их до развилки, впереди показались утесы, взметнувшиеся ввысь словно разбуженные великаны. Одно ответвление тропинки вело прямо в вересковые заросли, другое же следовало к окраинам Мунвэла, минуя пещеру, которой, очевидно, город и был обязан своим названием. С поверхности почвы на протяжении нескольких сотен ярдов вокруг бесплодная земля сползла к пещере; вся пустошь была словно истерзана, обнажая сквозь слои земли травы и вереск, песок и гравий. Диана подошла к углублению в земле и движением руки остановила детей: «Дальше мы не пойдем». На расстоянии двух сотен ярдов от них, в центре каменной чаши, разверзлась пещера. Надо полагать, при взгляде на пещеру кто-нибудь непременно бы подумал, что она выглядит настолько широкой и глубокой, что, казалось, этого было достаточно, чтобы поглотить в своих недрах луну. Она действительно представляла из себя гигантскую выбоину в скалах, пятидесяти футов шириной в горловине, окруженную со всех сторон известняковой стеной. В самый первый раз, когда она пришла сюда и обошла всю стену, единственным, что она открыла для себя, было то, что даже ровно в полдень летом невозможно разглядеть дно этой котловины; отвесные стены, гладкие и скользкие, словно сало, погружались прямо во тьму, чей холод, казалось, вырывался из котловины и достигал того места, где она сейчас стояла. Хотя она и понимала, что рано или поздно шахта еще покажет себя, что здесь что-то нечисто, ее чувства, ее эмоции влекли ее вниз. Насколько больше она осознавала опасность, исходящую из шахты, настолько сильней ей хотелось спуститься прямо вниз и остаться там навсегда. Хотя дети были в полной безопасности здесь наверху, стоя на краю котловины, она ничего не могла с собой поделать, сознавая, что не должна брать их с собой туда. — Никогда не спускайтесь далее этого места, хорошо? — сказала она и подождала, пока все до одного не пообещали ей это. Потом они стали кричать, пытаясь вызвать эхо из глубин пещеры. Некоторые голоса создали какой-то шум внизу, не все, и Диана предположила, что такой эффект был достигнут только из-за высоты голосов. Она поглядела на Рони, который явно готовился выстрелить из рогатки, и готова была уже погрозить ему пальцем, когда мать Салли закричала: — Эндрю!? Диана обернулась, опасаясь, самого худшего. Однако ничего особенного не произошло: просто Эндрю отошел немного в сторону тропинки, склонившись над чем-то, что ползло прочь от котловины. Ребята столпились вокруг Эндрю. — Фу, это же ящерица, — взвизгнула Салли. Джейн отступила назад с возгласом отвращения: — У нее же нет глаз! Пока Диана бежала вслед за остальными детьми из своего класса посмотреть, что же случилось, Эндрю шагнул вперед и наступил ногой на существо, раздавив его каблуком. При этом он оглянулся назад, надеясь произвести должное впечатление на других детей, но те только с испугом отшатнулись от него. — Оно, должно быть, выползло из пещеры, — сказала Диана, всматриваясь в месиво из внутренностей и белой кожи. — Жаль, что ты раздавил его, Эндрю. Интересно и необычно, для чего это существо выползло на поверхность. Не беспокойся, — быстро сказала она, заметив как задрожали губы у мальчика. — Пока мы здесь, ты можешь рассказать нам, как ты поможешь пещере принарядиться. Его маленькое, худое и бледное личико с намеком на брови выглядело негодующим. — Я нарисую картинку с цветами, — пробормотал он, словно надеясь, что никто не услышит его. — Ты будешь использовать для этого лепестки, не правда ли? А потом мы сложим вместе все ваши произведения как картинку-загадку. — Везде в Пиксе стены украшались картинами, собранными из цветов и прочей растительности. Такова была традиция, сочетавшая в себе идеи язычества и христианства в знак благодарности Господу за воду, которая оставалась свежей и чистой во время эпидемий чумы и Черной Смерти. Каждый раз когда Диана наблюдала за тем, как горожане выносят из Мунвэла огромные цветочные панели, большие, как двери домов города, чтобы потом во время праздника Середины Лета собрать эти панели вместе у пещеры, ей начинало казаться, что она перенеслась назад, в прошлое, в покой, который терял нынешний мир. Но пока Томас шептал о лепестках, толкая локтями друзей и хихикая, Диана вдруг обнаружила, что она вовсе не чувствует такого покоя около зияющего пролома пещеры. — Я думаю, что нам пора возвращаться, — сказала она. — Палатки кругом, — пробормотал Эндрю, и тут же притворился, что ничего такого не говорил. Он был абсолютно прав. Диана увидела, что палатки, разбитые по склонам выше и ниже Мунвэла, образовали круг вокруг пещеры и города. Палаточники и путники покидали Мунвэл, и теперь, когда основные рудники были истощены и полностью разработаны, многочисленные железобетонные крышки покрывали брошенные стволы шахт на пустоши. Тропинка привела их обратно к границе пустоши, и неожиданно перед ними возник город, между часовней и церковью показались ряды плотно прилегающих друг к другу домов, напоминавшие ложу амфитеатра, послышался шум жизни маленького городка. Диана повела свой класс вниз до ближайшего изгиба тропинки, вдоль Хай-стрит, проходя мимо горожан, сплетничавших на углах улиц и приветствовавших ее и детей. Все дети замолчали, как только они подошли к каменному школьному двору, всего за несколько минут до последнего звонка. Мистер Скрэг находился в своем кабинете и бил розгами мальчишку, который был намного выше его самого. Некоторые из класса Дианы нервно захихикали при виде заплечных дел мастера, стоявшего на стуле. Матери Салли и Джейн остались снаружи, за воротами, и отвернулись, как только прозвенел звонок. Диана отвела детей в классную комнату. — Теперь ведите себя тихо, пока не выйдете из этого здания, — велела она ребятам и направилась в учительскую. Воздух в маленькой грязноватой комнатке был заполнен сухим дымом от сигарет миссис Скрэг. Миссис Скрэг сидела в кресле, которое выглядело слишком маленьким для ее могучих костей. Она, пережевывая хлеб, уставилась на Диану. Ее верхняя губа была даже краснее лица, так как ей частенько приходилось выщипывать над ней усики. Она смотрела на Диану присущим ей воинственным взглядом, который часто доводил детишек до слез. — Вы нормально добрались обратно, мисс Крэмер? Здесь находится некто, кого вы должны вспомнить. — Я надеюсь, что ученики мисс Крэмер не приучены своевольничать, — сказала женщина, сидевшая в другом кресле, наклоняя бутылку к своему крошечному рту. — Сейчас я здесь не для того, чтобы заниматься детьми. — Я уверена, что мисс Крэмер знает о том, чего мы сейчас ожидаем, миссис Хеливэлл. — Можете в этом не сомневаться, — мило улыбнулась Диана и занялась своим шкафчиком. Казалось, роды вовсе не улучшили отношения миссис Хеливэлл к детям. Лучше побыстрей уйти отсюда, подумала она, пока не пришлось наговорить кучу колкостей в их адрес. Подумав об этом, она стала разбираться к своем рабочем шкафчике, и в этот момент в комнату вошел мистер Скрэг. Его лицо было красным после произведенной им воспитательной работы. Он пнул дверь пяткой, чтобы она закрылась, и стал потрясать перед носом у женщин журналом, при этом пристально оглядывая его из-под серых бровей: — Нет, вы только посмотрите на эту мерзость, которую я обнаружил в парте у Кокса. Обещаю вам, что сегодня он не получит абсолютно ничего перед сном. — Я полагаю, что он взял это из книжного магазина, — не глядя на журнал, сказала миссис Скрэг. — А что хорошего можно ожидать от людей, которые торгуют книгами в церкви? Жаль, что никто в городе так и не прислушался к моим словам в то время, когда они могли это сделать. Теперь многие уже раскаиваются, что разрешили им переехать туда, однако сейчас уже слишком поздно. — Если вам интересно знать мое мнение — я скажу, что в последнее время в город приезжает слишком много чужих людей, — пожаловалась миссис Хеливэлл, и Диана почувствовала ее пристальный взгляд сбоку. — Не удивительно, что в городе резко увеличилось количество краж и актов вандализма. А те хиппи, которые самовольно селятся в дачных коттеджах? Это же просто грязные подонки. Боже, прости меня грешную за такое кощунство, но я бы не стала возражать, если бы все они отравились своими наркотиками и подохли. «Я бы не стала выдавать себя за местную с таким жутким ирландским акцентом,» — подумала Диана как в отношении всего сказанного, так и вообще о миссис Скрэг, однако вслух ничего об этом не сказала. — Новые времена наступают повсюду, — сказала она, стараясь все свести к шутке. — Но не в этом городе. Жители этого города достаточно отстали, чтобы мы могли увидеть их приход. Сейчас я покажу вам, что мы думаем здесь обо всем этом, — миссис Скрэг взяла у мужа журнал так, словно взяла в руки запачканную пеленку. Насколько Диана сумела разглядеть, это был журнал «Чудесная женщина», всего-навсего комикс, который она сама читала еще в детстве. Металлический бюстгальтер — и ничего больше. Миссис Скрэг ткнула сигаретой в лицо женщины, изображенной на обложке, ведя раскаленным кончиком по глянцевой бумаге журнала, пока весьма скромно одетая фигура не была перечеркнута крест-накрест. — Достаточно ясно теперь? А сейчас можете рассказать вашим дружкам из книжного магазина, что мы думаем о тех, кто сбивает с истинного пути невинные души, продавая им эту гадость. — Я вовсе не уверена, что Буфс продает комиксы, — сказала Диана, но с таким же успехом она могла и промолчать. — А теперь прошу меня извинить. — И она поспешила покинуть затхлую комнату. Она шла вдоль начищенного до блеска коридора, миновала свой класс. «Все, что я могла сделать, я сделала, — сказала Диана самой себе. — Я не только учу и воспитываю детей, но и укрепляю их дух, их жизнеспособность, готовлю их к тому, что им придется долгое время, может быть всю жизнь, быть один на один с такими типами как семейство Скрэгов. Хотя как я могу подготовить к этому таких детей как Эндрю?!» Она вышла из школы и повернулась лицом к солнцу. Со времени своего приезда в Мунвэл она все больше и больше чувствовала, что было что-то еще, что она не могла бы сделать, если смогла бы только подумать и понять, что же это могло быть.Глава 3
Дела у книжной фирмы «Буфс-бутс» никак не ладились, несмотря даже на приток в город массы новых лиц с наступлением лета, поэтому Джеральдина прогуливалась по магазину Бевэна. Джун Бевэн пылесосила ряды, заваленные рюкзаками, кухонными примусами, фляжками и альпинистскими принадлежностями. У нее были темно-русые волосы с первыми признаками седины. Волосы прядями свисали перед лицом. Когда она выпрямлялась, казалось, что она немного сутуловата. — Джерри, скажи мне, ты ведь пришла только поболтать. Ты не должна позволять Эндрю побеждать тебя. — Так или иначе, но я все равно собиралась пройти мимо школы, — солгала Джеральдина. — Нечего беспокоиться. — Хорошо, это очень мило с твоей стороны. Мы высоко ценим тебя и твоего мужа, который проявляет к нему такой интерес. Я надеюсь, что с вами он хотя бы говорит, если он вообще способен поддерживать разговор. — Когда ты узнаешь его лучше, он покажется тебе даже слишком болтливым. — Действительно? В таком случае я наверное не знаю его достаточно хорошо, — маленькое, морщинистое лицо Джун с выпирающими скулами выглядело несколько озадаченным. — Как бы то ни было, я лучше не буду задерживать тебя, иначе мы заставим его слоняться вокруг школы без дела, и у людей может создаться впечатление, что он никому не нужен. «У кого-нибудь, возможно, и создастся, — подумала Джеральдина, — и у тебя, может, тоже, но ты не должна делать такие поспешные выводы.» Бевэны относились к ней очень благосклонно и поддерживали ее в то время, когда миссис Скрэг в школе попыталась настроить всех против нее и Джереми, распространив обращение, в котором протестовала против сдачи внаем секуляризированной часовни под книжный магазин. И теперь некоторые из тех, кто в то время не подписал эту петицию, казалось, чувствовали себя виноватыми, даже те, кто вообще не ходил никогда в церковь, но в особенности те, чьи дети посещали класс миссис Скрэг. Джеральдину так и подмывало вывести ее на чистую воду, но не сейчас, не на глазах у Эндрю. Она шла по направлению к школе вдоль Хай-стрит, минуя магазины, заваленные тканями и шерстью, а также мазней местных «профессионалов», всем тем, что было собрано на вершинах гор. Эндрю скрывался за каменными столбами ворот и грыз ногти, чтобы их очистить. Он запустил руки в карманы длинных, серых, фланелевых шорт и смотрел в сторону Джеральдины, пытаясь улыбнуться ей. — Ты хорошо выглядишь, хотя и неряшливо, — отметила она. Эндрю посмотрел вниз на свои запачканные ноги и сползшие носки и, казалось, весь как-то подобрался и съежился. — Не волнуйся, вот придешь домой и все отмоешь, — поспешно сказала она, беря его за руку. Все восьмилетние дети к концу дня имели точно такой же вид, какой был у Эндрю — грязный и ужасно растрепанный. Джонатан тоже мог быть таким, но не следовало думать и вспоминать о нем в то время, когда она была рядом с Эндрю. — Ты собираешься поговорить со мной сегодня? — спросила она. — Да, — ответил он с неуверенной улыбкой. Но это было все, что он сказал до тех пор, пока они не очутились в поле видимости магазина его родителей. Его глаза на узком и бледном лице украдкой поглядывали на нее в те моменты, когда ему казалось, что она не замечает его взглядов. Поэтому он даже не обратил внимания на лепешки лошадиного помета у края мостовой, пока не вляпался в них. — Вот черт, — пробормотал он и непроизвольно отступил назад. Джеральдине удалось сохранить невозмутимое выражение лица и притвориться, будто она не слышала ничего особенного. Она поддержала его за локоть, пока он очищал подошву о бордюрный камень. Как только она отпустила его локоть, он выпалил: — Мне нравится учиться в классе мисс Крэмер и мне бы хотелось остаться у нее навсегда! — Я уверена, что и она хочет того же и была бы рада, что бы ты остался, Эндрю, — ответила Джеральдина и замолчала, не зная, что еще сказать. Она открыла перед ним дверь магазина Бевэнов, и его сразу встретил крик Джун: — Ты посмотри на себя, где тебя только носило? Джеральдина одарила Джун успокоительным взглядом и продолжила свой путь к своему книжному магазину. Часовня неоконформистов, построенная в семнадцатом столетии, перестала функционировать двадцать лет назад, но лишь недавно была секуляризирована. Она казалось им подходящим местом для книжного магазина, когда они вместе с Джереми переехали сюда из Шеффилда, подгоняемые чудовищно возросшими налогами, особенно с тех пор, когда около церкви уже были построены жилые кварталы. Однако, казалось, праведность горожан была недостаточно всеобъемлющей: они вынуждены были за деньги нанять Бенедикта Эддингса, чтобы он помог им переделать часовню под книжный магазин. Вспоминая об этом, она криво усмехнулась. Когда Джеральдина вошла в дом, Джереми безуспешно пытался связаться по телефону с Бенедиктом. — Ты могла бы сказать ему, что будильник опять зазвонил сегодня в три часа утра, — сказал он сердито, теребя свою черную как смоль бороду, закрывавшую его лицо от скул и ниже. — Я был бы чрезвычайно доволен, если бы он позвонил и дал нам знать, как только он закончит свою работу. Он положил трубку и улыбнулся Джеральдине, и морщинки рассыпались от его больших голубых глаз по квадратному лицу под высоким, открытым лбом. — Нет нужды ради его же интересов усложнять жизнь его жене. — Он обнял Джеральдину с осторожностью прирученного медвежонка и спросил почти деликатно и как-то небрежно: — Как там поживает Эндрю? — Временами лучше. Я хочу привести его сюда, чтобы он выбрал другую книгу, — наконец она освободилась от его объятий, почувствовав себя несколько удивленной скрытым участием Джереми в ее делах: если бы она решила порвать с ним, она бы сделала это еще год назад. Джонатан был где-то здесь, и это являлось тем единственным, что имело сейчас хоть какое-то значение, возможно, только в ее воображении или где-то там, далеко, напоминая бесконечное сновидение. — Ну же, давай повесим эту полку, — сказала она. Когда они закрепили книжную полку, покосившуюся буквально на следующий день после того, как Эддингс установил ее, Джеральдина стала укладывать на место книги, а Джереми принялся за ужин. Посередине ужина в маленькой белой столовой комнатке, из окон которой открывался вид на склоны, покрытые вереском, они услышали, как Бевэны возвращались домой. Джун еще отчитывала Эндрю: — Немедленно ступай наверх и познакомься наконец с горячей водой. Что должна была подумать о тебе Джеральдина, увидев тебя таким грязным, как маленький бродяга? Хоть немножко подумал бы обо мне, если тебе наплевать на самого себя. — Я бы никогда так не сделала, — резко проговорила Джеральдина, но если она скажет об этом Джун, то только причинит вред Эндрю. Вместо этого она поставила пленку с музыкой Сибелиуса, и мелодия, унылая и безрадостная, подобно обнаженным вершинам гор, поглотила брюзжащий голос Джун. Не прошло и десяти минут, как она включила запись, а Джун уже звонила в дверь: — Будьте так любезны — уменьшите звук. Не потому, конечно, что мы не ценим истинную музыку, а потому, что мальчик только что отправился спать. И чем быстрее он заснет, тем быстрее мы, с божьей помощью, обретем спокойствие. Вероятно, его отправили спать без ужина, подумала Джеральдина, а вслух сказала: — Так пошлите его снова к нам ради мира и спокойствия, которых вы так жаждите, — предложила она, однако Джун уже шагала прочь к своему дому. Джеральдина приглушила звук и закончила ужин, хотя в животе уже чувствовалась тяжесть. Она помогала Джереми убираться, когда вновь раздался звонок в дверь. Это был муж Джун, Брайан. — Он дома? Не помешал? — спросил он и перешагнул через порог, даже не дождавшись приглашения со стороны Джеральдины. Какое же у него глупое круглое лицо со слишком выдающейся вперед челюстью, подумала она в то время, как он осторожно продвигался вперед. Кожа болезненно-желтого цвета, отливавшая синевой под глазами, вьющиеся баки, свисающие до челюстных суставов. Он вошел в кухню и обнаружил там Джереми, моющего посуду: — Ты что, делаешь ее работу? А она что же? Слушай, мне кажется, что моя никогда раньше не оскорбляла тебя. — Ваша?.. А, вы имеете в виду Джун. В тот момент там была Джеральдина, с ней то она и говорила. — Знаете, какой она становится, если выходит из себя. Эндрю поступил как полный идиот, противореча ей. Он даже не подумал о том, чтобы заткнуться. Как бы то ни было, слушайте, я хотел спросить, у вас есть какие-нибудь планы на сегодняшний вечер? — Мы вроде бы ничего такого не планировали. Хотя, — ответила Джеральдина, — как вы смотрите на то, чтобы мы увиделись с Эндрю? — А я то думал, что он вас уже достал за сегодняшний день. Ну, если вы никуда не собираетесь, милости просим к нам на огонек. — Мы хотели починить будильник, — сказал Джереми. — О, вы услышите из нашего дома, если придет Эддингс. Скажите, что вы пойдете, а то Джун будет думать, что оскорбила вас. Кроме того, — добавил Брайан, словно ставя их перед выбором. — Мы хотели бы поговорить с вами об Эндрю. Когда он ушел, Джереми позвонил Эддингсу с той лишь целью, чтобы удостовериться, что тот по-прежнему отсутствовал, занимаясь исправлением своей кустарщины. — Давай воспользуемся их гостеприимством, — с гримасой на лице проговорил Джереми. Около парадного входа дома Бевэнов жужжал пылесос. — Вы, наверное, думаете, что он вытер ноги после того, как вернулся от вас, — как бы между прочим объяснила Джун и провела их в гостиную. В ней повсюду были фарфоровые вещи: фарфоровые пастушки на каминных полках над серым кирпичным очагом, в котором полыхало искусственное пламя и лежали искусно выполненные муляжи брикетов; китайские болванчики на полках вдоль стен, коллекция китайского чая на валлийском кухонном шкафу. Джеральдина так и не смогла заметить, где была детская комната Эндрю за всем этим многообразием, за телевизором и видео, сосновым баром, за которым сейчас в полной боевой готовности стоял Брайан: — Чего желаете? Что-нибудь покрепче типа скотча, джин или мартини? Джун взяла бумажные подставки и подложила одну из них под свой стакан с мартини и, прежде чем сесть, вздохнула: — Возможно, хоть сейчас я смогу расслабиться после того, как провела целый день в тревоге за Эндрю. — А в чем дело? — спросила Джеральдина. Джун уставилась на нее, воспринимая вопрос как неуместную шутку: — А разве вы не знаете, куда повела их та американка? Не только на вересковую пустошь, но еще и к пещере. Если вас даже ненадолго занесет в это место, вы обязательно должны взять с собой карту, компас и еду на случай, если там потеряетесь. — Я думаю, что это необходимо только на случай длительного похода, — заметил Джереми. — Мой отец советовал мне делать это — даже если вас ненадолго занесет туда, на пустоши. А еще я думаю, что вы считаете своим долгом защищать учительницу Эндрю,так как всем известно, что вы с ней хорошие друзья. — Мы оповестили ее о том, что забираем Эндрю из школы, — заметила Джеральдина. — Как учитель она очень даже ничего, если не учитывать того, что она думает, будто все знает о детях, — сказал Брайан. — По-моему, все, что ей сейчас надо, это хороший, настоящий мужик, который научил бы ее некоторым вещам, — если вы понимаете, что я имею в виду. Джеральдина отвернулась, игнорируя его многозначительные подмигивания, и сказала: — По-моему, вы говорили, что желали бы побеседовать с нами об Эндрю? — Мы хотели бы знать ваше мнение, так как вы многое знаете о нем и, как нам кажется, изучили его, — Брайан отхлебнул немного скотча из своего стакана и тяжело взглянул на каждого из них по очереди. — Возможно, вы знаете об этом больше, чем мы могли предположить. Все, что я хочу знать, не думаете ли вы, что он педик? — Странный, вы хотите сказать, — поправил Джереми. — Не только странный, я имел в виду — педераст он или нет. Возможно, вы называете их геями, хотя черт меня побери, если я хоть что-нибудь знаю и о том, как они становятся геями, — лицо Брайана краснело все больше. — Как вы думаете, он… он не мужчина? — Но он ведь действительно не мужчина, не правда ли? — сказала Джеральдина. — Он всего-навсего маленький мальчик. Большинство из нас в его возрасте не могут понять до конца, кто они такие, пока не достигнут подросткового возраста. — Но люди вокруг знают это, уверены в этом. Поэтому позвольте мне вам сказать, что для его же блага лучше знать — кто он и что для него хорошо. — Я уверена, что он ничем не отличается от нормальных людей, — возразила Джеральдина, желая, чтобы он действительно был таким, и надеясь, что он таким станет. — Вот и я так думаю. Я просто не могу понять, как он сумел бы стать педиком. Это неправда, что кто-то может подчинить его себе, завладеть его волей, — Брайан повернулся к Джереми и усмехнулся. — А теперь я кое-что хочу сказать вам. Я считал, что вы могли быть одним из этих людей, если учесть, сколько времени вы проводите на кухне, и это ваше имя… Джун нарушила неловкое молчание: — Если в этом отношении Эндрю является нормальным ребенком, тогда что же, в конце концов, с ним происходит, что в нем ненормально? — В каком плане? — спросила Джеральдина. — Да в любом плане, который вы только можете придумать, да поможет вам бог. В школе он отстает от всех своих сверстников, плетется в самом хвосте класса, хотя его подруга-учительница и подтянула его немного за этот год. Я думаю, надо отдать ей должное. Но вне школы он становится даже хуже: всегда держится за мамину юбку и не желает выходить на улицу погулять, потому что никто не хочет с ним играть. Не удивительно, нельзя их обвинять в этом, ведь он сам ведет себя чересчур странно, совершая поступки, не свойственные детям в его возрасте. Временами просто разговаривает как младенец. — Возможно, если вы его подтолкнете, вселите в него немного смелости, он будет говорить больше… — Говорить больше! О Боже, когда я иногда проводила с ним целые выходные, мне казалось, что моя голова никогда не перестанет болеть… Я с ужасом жду наступления летних каникул, я не хотела говорить вам об этом. Если вы проведете с ним целый день, то я очень сомневаюсь, что вы будете потом заботиться о том, чтобы поддерживать с ним разговор. — Я так не думаю. — Хорошо, давайте не позволим ему испортить и этот вечер, — сказал Брайан, как только Джун замолчала. — Кто-нибудь желает посмотреть видео? Ведь у вас его нет, не так ли? У меня есть кое-что, что вам непременно понравится. Он зашел за бар и извлек оттуда ненадписанную пластиковую коробку. Его внезапное желание повеселиться встревожило Джеральдину, особенно после того, как он сказал: — Это не то, что можно было бы назвать «умным» фильмом, но немного больше, чем просто комедия. — Я не возражаю и против порнографии, — сказала Джун, будто храбрясь. — Если, конечно, в ней не участвуют дети. Джеральдина вздохнула про себя и взяла Джереми за руку, как только на экране появились вступительные титры фильма. Брайан начал фыркать, когда мишень для игры в стеклянные шарики оказалась на самом деле чьим-то влагалищем. Джеральдина не желала смотреть на него, хотя была уверена, что Брайан исподтишка бросал на нее взгляды, желая увидеть ее реакцию на то, что происходило на экране, заставляя ее думать о своих длинных ногах и больших грудях, о жаре, который распространялся вверх по ее заостренному лицу к коротко остриженным серебристым волосам, к краям ее слегка подведенных глаз. Негодуя, она надеялась, что не покраснеет. — Это как раз то, что я называю игрой в стеклянные шарики, — захлебывался от возбуждения Брайан, когда победитель овладел женщиной в качестве преамбулы к оргии. Как только ударила первая струя спермы, Джереми откашлялся и сказал: — Я думаю, что нам надо проверить, не пропустили ли мы Эддингса. — Вы не должны уходить сейчас, — запротестовал Брайан и вскочил со своего места. — Как бы то ни было, идите за мной! Я хочу вам кое-что показать. Джереми безнадежно оглянулся на Джеральдину и последовал за Брайаном наверх. Джеральдина хотела было попросить, чтобы он выключил фильм, однако Джун так пристально смотрела на экран, чуть улыбаясь поджатыми губами, что это отбило у Джеральдины всякое желание приблизиться к экрану. Наверху, над головой Джеральдины, слышалось невнятное жужжание голосов, которое невозможно было разобрать, к тому времени, когда мужчины спустились вниз, сплетение плоти на телеэкране уже выглядело для Джеральдины чем-то весьма отдаленным и абстрактным — В любое время, если вы устанете от Эндрю, приводите его к нам, — сказал Джереми тоном, подразумевавшим окончание их визита. Он, очевидно, так же, как и жена, желал побыстрее покинуть этот дом. Она взяла его за руку, и они поспешили прочь из дома, в тишину бархатистого вечера. Как только они очутились за воротами дома Бевэнов, Джереми пробормотал: — Ты никогда не догадаешься о том, что он мне показал. — Надеюсь, что это не вибраторы? — вырвалось у Джеральдины, едва сдерживавшей подступившее веселье. — Черт побери, ты абсолютно права! А еще он показал мне — какая большая у них кровать. Он намекал на то, что мы все могли бы поиграть в ту игру, когда мне наконец удалось боком выбраться оттуда. Я догадываюсь, кого он собирался выставить в качестве приза. — Было едва видно, чем вы там занимались за тюлевыми занавесками. — Я мог сделать это непроизвольно. А сейчас, не желаешь ли немного прогуляться? Эддингс вряд ли уже зайдет к нам так поздно, ну а если все-таки соберется, то пусть ему хоть для разнообразия будет причинено неудобство. А потом я кое-что хочу почитать тебе. Они часто читали друг другу по вечерам. Джеральдина сначала не почувствовала того напряжения, которое осталось у нее после визита к Бевэнам, пока они не вступили на вересковую пустошь за городом. Холодный ветер стал обдувать ее из тьмы, когда более крутые утесы отпечатались на фоне черного неба. Выступили, потому что что-то еще взошло из тьмы — неустойчивой белизны скат над пиком, за которым раскинула свои объятия пещера. Ее постепенно охватывало беспокойство, по мере того, как белый край начал расширяться и его очертания стали подрагивать. Конечно, это была всего лишь луна, увеличенная туманом. Она схватила Джереми за руку и остановилась там, где над ее головой находилась призрачно проглядывающая луна, полностью не проявляясь на небе. Это еще раз доказывало, как Бевэны воздействовали на ее нервы, — даже вид неполной луны над пещерой так необъяснимо взволновал ее.Глава 4
— Еще один только звонок, — сказала Гизел своим родителям, изучая телефонный справочник. Он был открыт на имени, еще не отмеченном ею. Она набрала номер и, придав своему голосу официальный оттенок, спросила: — Мистер Флетчер? Меня зовут Гизел Эддингс и я звоню вам в интересах безопасности нашего района. Мне интересно, есть ли у вас уверенность в том, что ни один грабитель никогда не сможет проникнуть в ваш дом… — Иди сюда, Грейг, — резко сказала ее мать, Вера, не успевшая воспрепятствовать звонку, когда отец Гизел просунул в комнату свое лицо с острым подбородком. — Всегда-то ты готова, — отозвался он, судорожно пытаясь поправить манжеты, завязывая при этом галстук-бабочку. — Тебе никогда не удастся сделать это, — стала укорять его Вера. — Дай-ка я попробую. — С этими словами она проследовала в гостиную, и теперь здесь остался только Грейг, который стал свидетелем того, как Гизел, с обиженным видом, отклонилась в сторону от телефонной трубки. — Не следует употреблять такие выражения, — пробормотала она и уронила трубку на рычаг, словно боясь вновь до нее дотронуться. — Что он сказал, дорогая? — стал допытываться Грейг. Она выглядела сейчас такой беззащитной, что его сердце просто разрывалось на части, как это было уже пятнадцать лет назад, когда он в первый раз увидел ее в вечернем платье. Но Гизел лишь моргнула глазами и улыбнулась ему, словно ничего не случилось. — Все в порядке, папочка, — ответила она и шагнула в гостиную. Одетая как сейчас, она еще больше походила на свою мать, а черные как смоль волосы, ниспадавшие на длинную белоснежную шею, только подчеркивали сходство ее темных глаз и нежных черт с глазами и обликом Веры. Грейг взял жену за руку и почувствовал, что она тоже слышала последние слова Гизел, сказанные по телефону, однако сейчас воздерживалась от каких-либо комментариев. Бенедикт открыл входную дверь и пропустил всех вперед, чтобы выключить сигнализацию. — Мне нужно немного размяться после ужина, — сказал он. — Если ты хочешь, Грейг, можете ехать одни. Эддингсы жили недалеко от пустынной дороги посреди вересковой пустоши, как раз вне пределов Мунвэла, в доме с голубыми ставнями и побеленными стенами. Местность на протяжении нескольких сотен ярдов по направлению к городу не была освещена, поэтому Грейг поддерживал Веру под руку. Один раз он поскользнулся на листе, который дождь принес на дорогу, и у него возникло ощущение, будто он катится на лыжах в полную тьму. Огни начинались около церкви, самого удаленного от городского центра здания. Уличные фонари отбрасывали тени ив через изрытое кладбище, утыканное надгробиями, на церковные стены. Маленькое остроконечное крыльцо, как заметил Грейг, было освещено. — Я хочу только получить информационный листок, — сказал Бенедикт. — А вы заходите, если желаете. Маленькие замаранные горгульи выглядывали из толстых стен под высокой наклонной крышей. Свет струился на блестящую траву из высоких, узких, арочных оконец, каждое из которых было сложено из трех фигур, выполненных из цветного стекла. Они размещались так близко друг от друга, что создавали ощущение целостности. На самом деле, словно почувствовав себя ребенком подумал Грейг, фигур было несколько, а не одна. Когда он проследовал за Верой через церковный портик внутрь, память заставила его окунуться в детство. Расположенный под сводчатым потолком, подпираемым колоннами, церковный неф был безмолвным и приветливым. Неверующим тоже открыта дорога сюда, подумал Грейг, когда Вера стала перелистывать книгу посетителей. — Жаль, что многие люди сюда не ходят, это же прекрасная церковь. Между прочим, число подписей в этом году возросло, — сказала она, а потом воскликнула: — Ох, дорогой! — Гизел заглянула через плечо матери и издала возглас отвращения. Кто-то нацарапал через всю страницу, заполненную подписями, непристойное ругательство. Все подписи были датированы прошлым месяцем. Прежде чем Грейг сумел собраться с мыслями и сказать что-нибудь по поводу увиденного, Гизел закричала: — Вот что случается, когда люди перестают верить. Они не уважают ничего, для них не свят даже Господь. — Я думаю, что Бог простит их, миссис Эддингс, — сказал священник, появившийся из глубины высокого дубового амвона. Он был приземистый, с раздутым «пивным» брюшком, краснолицый, с растрепанной седой шевелюрой. — Я больше беспокоюсь о том, что могут пострадать люди, подобные вам. Я думаю, это и будет грехом. Гизел с открытым от удивления ртом воззрилась на священника: — Вы, значит, считаете, что оскорбление Господа нельзя считать грехом? — Я точно не скажу, кто это написал, но суть написанного сводится к следующему: это попытка увидеть Бога во всем, употреблять его имя всуе. Я почти уверен, что человек, совершивший это, надеялся на эпатаж окружающих. Эта церковь стоит здесь вот уже почти восемь столетий, а фундамент и того дольше — вы можете в этом убедиться, не так ли? До сих пор это не было расколом в глазах Господа. Подумайте теперь, каким незначительным по сравнению со всем этим кажется это маленькое ребячество. — Вы уверены, что имеете право говорить так от имени Господа? — спросил Бенедикт. — Это приходит с опытом, вы знаете. Я верю во всепрощающего Бога, и думаю, что вы также сможете почувствовать это здесь. — Он повернулся к Грейгу и Вере: — Вы родители миссис Эддингс? Верно? Я слышал, что вы намерены присоединиться к моему приходу? — Извините, — вмешалась Гизел. — Отец О'Коннел, это Грейг и Вера Уайльды. Грейг пожал руку святого отца, сильную и теплую. — Хотя мы уже на пенсии, мы могли бы переехать в Мунвэл и даже заняться какой-нибудь деятельностью. Однако я должен предупредить вас, — сказал он, смутившись от собственной растерянности. — Что мы не относимся к числу регулярных посетителей церкви. — Если вы относитесь к числу постоянных посетителей пивных, то там вы и сможете меня часто увидеть. Вы родились в Мунвэле, не так ли? Вы когда-нибудь помогали украшать пещеру? Мы все еще украшаем ее цветочными панелями. Я лично считаю, что благодаря этому укрепляется мощь церкви… — Я бы хотела, чтобы вы поближе познакомились с отцом О'Коннелом, — тихо сказала Гизел, словно не хотела быть услышанной отцом. — Вы ведь не становитесь моложе. На улице Грейг сказал: — Мне почти понравился этот священник. По крайней мере, он не верит в то, что можно что-либо навязать насильно. — Может, он и должен поступать так, — заметил Бенедикт. — Нет ничего плохого в том, чтобы быть агрессивным во имя Господа. Он потерял большинство своих прихожан, когда начал выступать с проповедями, направленными против ракетных баз, словно не мог понять, что именно страх перед ними возвращает людей к Господу, в лоно церкви. Сейчас они желают более сильного руководства. Так как база расположена в непосредственной близости от Мунвэла, то люди и не хотят ходить в церковь, и не желают слушать такие вещи, которые он говорит, выступая против ракет. Мне кажется, он мог бы вернуть город к Богу, если бы не был таким мягким. Именно в этом причина такого количества преступлений у нас сейчас, потому что люди не выступают в защиту чьих-либо прав, во имя какой-нибудь правды. И нет ничего удивительного, когда их священник, кажется, боится этого. — Ты что, собираешься еще оказывать помощь в предотвращении преступлений, а? — сказал Грейг, почти уверовав в то, что Бенедикт искал какой-нибудь довод для оправдания преступлений. — А как же наше дело? Или ты от него откажешься и поменяешь название компании? — Оно не стало бы и наполовину тем, что оно есть сейчас, без помощи Гизел, — ответил Бенедикт, поглаживая жену по голове. — Изменение имен, направления — это, конечно, обычное дело в бизнесе. Нашел повод, подумал Грейг. Ладно, будет достаточно возможностей вернуться к этому разговору. Только теперь он начал чувствовать присутствие города. По пути следования все дома располагались по разным линиям, не совпадая друг с другом, это были участки Хай-стрит, не имевшие тротуаров и мостовых, одни только земельные обочины, из которых высовывались канализационные раструбы. Улицы вели вниз через городскую площадь, через ряды домов к сухой долине. Зрелище изогнутых снопов света от фонарей, сходившихся в наступающем тумане, заставило его почувствовать ностальгию и умиротворенность. «Я не должен быть слишком благодушным», — напомнил он сам себе, как только они пересекли площадь Мунвэла по направлению к отелю. Отель достраивали, увеличивая число этажей, в различные периоды истории; самые маленькие комнатушки находились под крутой крышей. В ресторане было предостаточно места, чтобы обслужить всех клиентов, даже в то время, когда все номера бывали заняты, но всякий раз, когда они попадали сюда, Грейг никогда не заказывал стол. Возможно, он должен был это делать — ведь каждому предоставлялся стол в этом помещении, собранном из высоких блоков, с полированным полом для танцев. — Никогда мне не было так хорошо, — сказал Бенедикт. Для него это было сильно сказано. Возможно люди, многим из которых было под пятьдесят, были туристами, потому что они, казалось, все хорошо знали друг друга. Уайльды и Эддингсы нашли места за соседними столиками, но только стоило им занять свои места, как парочки за другими столами поднялись и стали пробираться к выходу. Через минуту ресторан опустел, и остались лишь отголоски разговоров, скомканные платки, использованные чашки и тарелки. — Хорошо, мы заказываем вино, — сказал Грейг официанту, который пришел, чтобы убрать со стола то, что оставили предыдущие клиенты. — А то вы так ничего и не продадите сегодня вечером. К тому времени, когда официантка почтенного возраста принесла им закуски, он и Вера уже успели выпить большую часть вина и заказать другую бутылку, несмотря на неодобрительные взгляды, которые бросал на них Бенедикт. После того, как Грейг разрезал своих цыплят по-киевски, он вновь подумал о Гизел и о ее первом вечернем платье. — Помнишь, когда мы в первый раз обедали в Шеффилд-таун-холле? Ты тогда заказала цыплят по-киевски. Ты не могла понять, что они положили внутрь чесночного масла, и сказала, что это похоже на корабль в бутылке. — Я действительно так сказала?! — улыбнулась Гизел. — Гизел, ты, должно быть, многое помнишь из своего детства, — заметил Бенедикт. — Я этому рада, — произнесла Вера, подмигнув Бенедикту, хотя его бесцветный голос был совершенно нейтральным. — Или я, по-твоему, не должна радоваться этому? — Хорошо, хорошо, — сдался Бенедикт, и тут в разговор вмешалась Гизел: — Только то, о чем мне доводилось говорить Бенедикту, — как ты и папа обычно одевались дома. — Ты хочешь наверно сказать, как мы обычно не одевались дома, — поправил Грейг, облизав языком губы. — Я знаю, что вы всегда старались выглядеть модно, даже экстравагантно, опережать время, но я думаю, ты не будешь возражать против того, что я скажу сейчас, не правда ли? Мне никогда не нравилось то, что ты разгуливала по дому в таком виде. Я довольна, что это наконец вышло из моды. Вспомни, что как раз на следующий день Бенедикту пришлось стучаться в чью-то дверь и просить их надеть хоть что-то из одежды на их маленького мальчика, который в это время играл в его саду. — Они отнеслись ко мне тогда не по-христиански, — добавил Бенедикт. Вера поставила на стол стакан, который так и не донесла до губ. — Ну, а что тебе еще не нравилось, когда ты была маленькой, Гизел? Разреши нам дослушать все до конца. — Мамочка, я совсем не хотела обидеть тебя. Я вообще не стала бы ничего говорить, если бы знала, что ты все воспримешь таким образом. — Нет, пожалуйста, — сказала Вера, отдернув руку, когда Гизел попыталась дотронуться до нее. — Я предпочла бы все узнать об этом. — Только пустяки. Я знаю, что ты не удерживала меня от религиозной деятельности в школе, но мне всегда казалось, что и папочка желал этого. Ну а я хотела, чтобы ты разрешила мне посещать воскресную школу, но думала, что если попрошу тебя об этом, ты подумаешь, что я считаю тебя недостаточно хорошей матерью. Но я никогда так не считала, надеюсь, ты не сомневаешься в этом. — Я догадываюсь, что ты думала так, хотя и не говорила этого. — О, мамочка, пожалуйста, — закричала Гизел, повысив голос до такой степени, что он прокатился по всему ресторану и заставил официанта выглянуть из кухонных дверей. — Скажи же, что ты не обиделась. Я всегда боялась, что мы испортим наши отношения такими разговорами. — Ты просто сильно удивила меня, вот и все, — ответила Вера, пытаясь подавить рвущиеся наружу слезы. Бенедикт откашлялся. — Я лучше поеду обратно и займусь работой, — сказал он Грейгу, расправившись с последним куском мяса. — Я поеду с тобой. Возможно ты сможешь подцепить меня, когда поедешь обратно на фургоне. — Как тебе угодно, — ответил Бенедикт таким тоном, словно намекал, что следовало оставить женщин наедине. Его шаги, зазвучав приглушенно и чопорно, постепенно затихли. После ухода Бенедикта Грейг попытался вмешаться в разговор: — Я знаю, что ты не хотела обижать маму, Гизел. Мы оба понимаем, что ты просто хочешь быть сама собой, и мы не имеем права вмешиваться в твою жизнь, желая превратить тебя в наше подобие, однако в конце концов ты должна хотя бы оставить нам наши иллюзии о самих себе. Гизел схватила его руку и руку Веры: — Вы — единственные люди в этом мире, которые меня волнуют и заботят, которые значат для меня все. Я сказала все это только потому, что беспокоюсь за вас. — Не нужно беспокоиться, — сказал Грейг. — Если там и есть Господь, он сможет сам нас обвинять в том, что мы не были наделены верой в Него. Обе женщины укоризненно посмотрели на него, и он вознегодовал. Когда наконец вернулся Бенедикт, он обрадовался. Когда Грейг очутился в фургоне, где были свалены в кучу инструменты и новый лесоматериал, он спросил: — Ну и о чем ты хотел поговорить со мной? Бенедикт вновь повернул ключ зажигания, когда машина заглохла: — Я думал, что тебе интересно будет увидеть, как я обслуживаю своих клиентов. Я надеюсь, ты согласен с тем, что мы заслужили успех и процветание. — Понимаю, — ответил Грейг, когда фургон двинулся вперед. — Но ты не можешь получить того, что, по-твоему, ты заслуживаешь. — Мы можем все сделать лучше. У нас и было бы все, если бы я не занялся теми сигнальными устройствами вместо платежей в то время, когда фирма становилась банкротом. Мне только следует оставить тот бизнес, купить новый фургон, привести в порядок нашу рекламу, может быть, нанять кого-нибудь на неполную ставку, чтобы разобраться с этой работой. Я в этом не очень хорошо разбираюсь. Потом подсчитаем начальные капиталы. Надеюсь, никто не будет внакладе. — Надеюсь, что твой банковский менеджер согласится с тобой. — Честно говоря, ему немного не хватает смелости. К сожалению, сейчас мы должны банку некоторую сумму денег. Бенедикт остановил фургон на окраине поселка. — Ну и что ты собираешься делать? — спросил Грейг. — Я бы очень хотел, чтобы вы с Верой немножко мне помогли. — Возможно. Что ты имел в виду, говоря о помощи? — Трех тысяч было бы достаточно для подъема нового дела, а потом надо будет вдвойне расплатиться с банком. Мы говорим сейчас о краткосрочном займе, как ты понимаешь. Я уверен, что мы в состоянии выплатить больше, если не все, и возвратим эти деньги уже к концу года. — Я не могу что-либо сказать по этому поводу, пока не поговорю с Верой. На твоем месте я не стал бы слишком завышать ставки, — ответил Грейг, когда они вылезли из фургона. Продавцы книг выглядели так, словно готовились ко сну. — Это мой тесть, — представил Грейга Бенедикт. Казалось, Бенедикт не особенно нравился хозяевам. Они прошли внутрь книжного магазина, и Бенедикт щелкнул замками, открывая микрокомпьютер, контролировавший всю систему сигнализации. — Я думаю, это именно то, что вы сломали, — объяснил он и стал показывать с преувеличенным терпением. Выходя из магазина, он остановился напротив книжного шкафа. — О, вам нужно исправить это? Я сделаю это для вас, — сказал он с нескрываемым раздражением. — Бизнес есть бизнес, — сказал он, как только завел мотор фургона. — Но я желал бы не делать никакой работы для таких людей, как они. Ты видел, что они поставили туда, где должен быть алтарь? Стол, забитый книгами о суевериях. Ты не находишь здесь некоторое несоответствие? Грейг уклончиво пробормотал что-то и Бенедикт направил машину обратно к отелю. Женщины уже ушли. — Запомни, что я просил денег не только для себя, — сказал Бенедикт по пути к дому. Туман стелился вдоль пустынной главной улицы, освещаемой светом фар. Вера уже давно спала. Грейг подумал о том, что ему нужно было поговорить с ней, и почувствовал необъяснимое одиночество. Он улегся рядом с ней, ощущая боль во всех костях, и попытался уснуть, пока ломота в них не помешала этому. Колющая боль в левой икре заставила его проснуться, задыхаясь от боли. Погружение в сон напоминало падение в заброшенную шахту — падение, которые всегда присутствовало в его детских сновидениях, когда он слишком нервничал. Он стал вглядываться в темноту комнаты, когда лунный луч слегка тронул занавески. Он закрыл глаза и поплыл по волнам сна, пока собственные видения не потревожили его. Там в отеле он мимоходом подумал, что посетители не просто знали друг друга. У него сохранилось чувство, что они все знали нечто, чего не знал он, и ждали это нечто.Глава 5
— Во что это мы сейчас чуть не врезались, мистер Глум? — Да в какого-то придурка, стоявшего на тротуаре, мистер Деспонденси. — Должно быть, мы промахнулись, если он все еще стоит там. Однако, разрази меня гром, что он сейчас делает? — Барабанит по багажнику машины, словно мы не должны были его заметить. Постойте-ка, да он его открыл! — Эй, эй, что за дела? Убери свои лапы от моей машины, а не то у тебя будут неприятности с законом. Слишком поздно Джасти понял, что не должен был начинать эту импровизацию, потому что в голову никак не лезла кульминационная фраза. — Со мной действительно что-то случилось сегодня в Шеффилде, но не говорите ничего, хорошо? — сказал он, пытаясь придать своему голосу нормальное звучание. То, что он услышал в наушниках, которые ему дали, так не похоже было на обычное звучание его голоса: слишком высоко и чересчур эмоционально, а также местный выговор, который казался гораздо заметнее, чем было допустимо. Он мог видеть отражение своего лица в окне студии, за которым мелькало терпеливое и бесстрастное лицо его продюсера; волосы Джасти встали торчком над вспотевшим лбом, а рот стал чуточку шире его плоского носа. Джасти округлил рот, превратив его в восклицательный знак, и тут продюсер в первый раз за все время рассмеялся. Но это не было телевизионной передачей: Джасти пробовался на радио. Самое главное, что он должен был делать, — уметь говорить, поддерживать разговор. Он понял, что не должен был так быстро разыгрывать эту сцену между Глумом и Деспонденси. Он должен был рассказать сначала об инциденте с машиной со всеми подробностями — как кто-то шлепал руками по багажнику, а водитель обвинил его в попытке ограбления, — потом мог свободно перейти к истории с банком. Рассказчик не был убежден, что подпись на выписанном ему чеке на получение наличности была на самом деле его, и когда он снова подписался, она еще меньше стала походить на подпись в его чековой книжке. Вот и фотография в его членском билете, она уставилась на него, словно он купил ее в магазинчике розыгрышей. До сих пор это был просто обычный день, но он упустил свой шанс воспользоваться этим. Все, что он смог бы сделать, — это перейти к другому сюжету, который, как он полагал, мог бы спасти представление от провала. — Как я люблю тебя? Дай мне перечислить способы, — начал он и уже больше не смог вынести звуки своего искаженного голоса. Он сорвал наушники, оставив их висеть на краю стола. — Раз… Два… Два с половиной по воскресеньям… Четыре, если ты считаешь, сколько раз я сталкивался со старыми проблемами… Пять, когда у меня… Он все еще слышал свой иной голос, пищащий в наушниках как мышь у его бедер. Он почувствовал, что слишком измучен для смеха, а еще почувствовал улыбку продюсера. — Не говорите больше ничего, хорошо? — сказал Джасти, надеясь, что хоть в этот раз тот поймет, что это была его ключевая фраза, и очень удивился, когда увидел палец продюсера, рисующий круги в воздухе. Когда же продюсер провел пальцем по горлу, изобразив петлю, Джасти сказал: — Спасибо, — и, оступившись и сбросив наушники на пол, зацепился за кабель и стал рвать на себя дверь, прежде чем понял, что пытается открыть ее в противоположную сторону. Он еще продолжал бороться с дверью, когда услышал слова продюсера: — Согласитесь, что эта пленка не заслуживает внимания, а теперь, не могли бы вы оставить меня на время… — Ему нужна подходящая аудитория, Энтони, — сказал его коллега, который и пригласил Джасти в радиостудию. — Ты хочешь, Стив, чтобы я отлавливал его на улице? — Нет, но я хотел бы, чтобы ты послушал его на его собственной площадке. Ты был одним из тех немногих, кто говорил, что мы должны пользоваться любой возможностью для привлечения местных талантов. Стив повернулся к Джасти, который стоял, потирая лоб. — Когда ты в следующий раз будешь выступать в том пабе, где я тебя тогда увидел? — В «Одноруком солдате»? В этот четверг. — Как бы то ни было, Энтони, мы все равно должны будем съездить в Манчестер на этой неделе. Ну же, поверь мне! Мы остановимся ненадолго, чтобы посмотреть Джасти, на обратном пути. И если ты по-прежнему так и не увидишь в нем того, что заметил я, за мной обед. — Я хочу, чтобы ты знал. Ко времени, когда нынешняя аудитория перестанет существовать, изменив свои запросы, мне надо хорошенько подготовиться к тому, чтобы дать ей по носу следующим клоуном, которого я протолкну. — Слышишь, Джасти? Он уже шутит, а значит еще не теряет надежду. — Стив взял Джасти под локоть. — Я знаю, ты не подведешь меня. Он не подведет, поклялся Джасти самому себе, когда автобус отошел от Шеффилда. Желтоватые углубления шахт изранили все склоны; водохранилище, словно кусок облачного неба, простиралось до самого горизонта, скрываясь от взора в тех местах, где автобус начинал карабкаться вверх. Нынешний четверг мог изменить всю его жизнь. Теперь он будет не просто почтальоном Мунвэла и приманкой для клиентов пивной; он будет человеком, чьи скрытые способности окажутся замечены. Он заслужит характеристику, данную ему Фэб Вейнрайт. Автобус высадил его на самом краю соснового бора. Он пошел сквозь зеленое безмолвие, стараясь по пути изменять свои репризы, когда находил это нужным: — Чай в чайнике, мистер Глум! — Чертовски подходящее место для чая, мистер Деспонденси! Они заключали в себе северную непреклонность во всех ее худших проявлениях. Их поведение и поступки не были такой уж пародией, так как предполагалось, что по ходу «действа» слушатели пивной должны были находить в них знакомые черты. Резкий ветер встретил его, как только он вышел из зеленой чащи. Над ним простирались горные кручи, с высоты которых город производил впечатление обугленной местности на фоне перистого, пестрого неба. — Не пропустите «Подарок Джасти» в «Одноруком солдате»! — объявил он, словно трубя себе в фанфары, когда добрался наконец до скалистого гребня. — Но ничего не говорите, хорошо?.. Он проглотил последние слова, так как обнаружил, что его подслушали. Какой-то человек расположился на отдых на самом краю дорожной насыпи, заросшей папоротником. Человек сложил длинные руки на коленях и встал, когда Джасти нерешительно приблизился к нему. Он был одет в деним-костюм, ботинки с толстыми подошвами и с рюкзаком. Лицо у него было несколько угловатое с выдвинутыми вперед скулами; волосы незнакомца плотно скреплялись на голове косичкой. Его глаза поражали своей холодной глубиной. Испуг заставил Джасти первым начать разговор: — Направляетесь в Мунвэл? — О да… Калифорниец, подумал Джасти, искушенный телевидением. Джасти заставил себя ускорить шаг, но незнакомец шел нога в ногу с ним. — Вы, надеюсь, не подумали, что я ненормальный, — случайно вырвалось у Джасти, чувствовавшего себя несколько неловко. — Ну из-за того, что я говорил сам с собой? — Нисколько. Я знал, о ком вы здесь говорили. Джасти почему-то не захотелось спрашивать о ком. — Что вас занесло в Мунвэл? — Хорошие новости. — О, отлично, хорошие новости, — пробормотал Джасти, не рискнув спросить о чем-нибудь еще. — И самая великая перемена в моей жизни. — Да? Это должно быть… — запнулся Джасти и не стал продолжать. Хвала небесам, они входили уже в Мунвэл. Заметив, какие грязные у незнакомца ботинки и брюки, Джасти стало интересно, откуда он мог идти. Он сделал шаг вперед к Мунвэлу, когда незнакомец схватил его за руку. — Как я смогу попасть наверх? — Идите прямо туда, — неохотно отозвался Джасти и указал ему на Хай-стрит. В конце немощеной улицы начиналась тропинка, которая вела прямо на вересковую пустошь. — Вы оказали бы мне большую услугу, если бы проводили меня туда, — попросил незнакомец. Джасти сжалился над ним, так как незнакомец выглядел довольно истощенным и уставшим. Теперь, когда они добрались до пустоши, где ветер свистел вдоль травянистых склонов, расчесывая кусты вереска, мужчина заметно оживился. — Теперь я знаю дорогу, — сказал он, а когда Джасти стал удаляться, обратился к нему: — Вы можете пойти со мной. Это недалеко. Вы же не хотите пропустить это. Он подождал, пока Джасти не повернулся и не поплелся за ним по тропинке, гадая про себя, во что же такое его сейчас втянули. Мужчина, выставив лицо вперед, двигался против ветра, пока кожа не покрылась мурашками и не побледнела, и Джасти стало казаться, что он в какую-то долю секунды почувствовал приближение чего-то, чего не было. Но он не думал о том, чтобы повернуть назад, когда на верху склона, над ними, показалась толпа людей, которая стала что-то выкрикивать и вдруг начала петь.Глава 6
Ник вывел машину с территории ракетной базы и не поверил самому себе. Около базы находилось сегодня гораздо меньше забастовщиков, чем их было в последнюю неделю. Большинство пикетчиков приехало сюда из Шеффилда или из еще более отдаленных районов, очень немногие — из района Пикс и совсем никого — из Мунвэла. Это выглядело так, словно министру обороны в конце концов удалось доказать свою правоту. База располагалась на пути следования из Шеффилда, находящегося в живописной долине, к окраине района Пикс. Место пикетирования было в непосредственной близости от водохранилищ, а некоторые из пикетчиков находились недалеко от Мунвэла. Когда супружеская чета, владевшая книжным магазином в Мунвэле, написала министру обороны, — там, в министерстве, получили послание, но сказали, что Мунвэл слишком маленький городок, чтобы обращать на него внимание. Такая реакция способствовала появлению дополнительного количества пикетчиков из района Пикс, но не надолго. Нынешняя демонстрация целиком и полностью носила мирный характер, даже слишком мирный, как показалось Нику. Что бы он ни написал в своем репортаже, он уже представлял его заголовок крупным планом: «В Пиксе поддерживают ракетную базу». Похоже на совершенно иную работу, для людей в масках в воздушном пространстве, подумал он, потягивая кислый джин, когда с удивлением представил себе, сколько еще неприятностей доставит ему Джулия. В то время он уже почти год вел анонимные передачи с пиратской радиостанции, когда они встретились во время сбора средств в пользу Международной Амнистии. Джулия, незадолго до этого, также начала вести радиопередачи. Когда она узнала, что он репортер, то стала прощупывать его настроения; узнала о его недовольстве при виде своих смягченных или искаженных до неузнаваемости репортажей; о том, как он покорно смирялся со всем этим, когда газета позволяла пустить в печать символически левое обозрение. Самое лучшее, чего можно было ожидать и к чему он стремился, — это времени, когда газетами будет владеть как можно меньшее число хозяев и когда они наконец станут рупорами для больших глоток. «Но есть альтернатива», — сказала она тогда, и ее глаза заискрились. Но он мог быть не только репортером, который использует ее радиостанцию, чтобы говорить о том, о чем запрещалось говорить в газетах. Он свернул с манчестерского шоссе и повел машину вдоль вересковой пустоши. Если он не ошибался, то здесь, где-то посередине вересковых пустошей, должен был находиться городок или, наконец, какой-нибудь трактир или пивная, где можно было немного перекусить. Постепенно в нем росли интерес и симпатия к Джулии. С того времени, когда он в первый раз пришел с визитом в ее покосившейся особняк в викторианском стиле в Сэлфорде, в подвале которого было свалено всевозможное радиооборудование, они несколько раз занимались любовью. Но в последнее время ее отношение к нему несколько изменилось: люди должны знать, кто выходит в эфир, стала говорить она. Он должен сам создать себе репутацию, назвав себя, и посмотреть, что потом сделает его издатель: имя Ника заставило бы власти дважды подумать, прежде чем прекращать ее радиопередачи. Ник засом-невался было, что его имя обладает таким уж большим весом, однако ему стало приятно. Хотя она и обещала ему постоянное место у себя на радиостанции, он не был уверен, что ей удастся чего-либо добиться, на свой страх и риск продвигаясь вперед, помогая ему делать карьеру. Позднее, к удовольствию Джулии, он сам принял огонь на себя, назвав себя в эфире. Он включил радио на тот случай, если удастся услышать ее, однако ее волну забивала программа американских евангелистов, рок-группа, певшая: «Сегодня прекрасный день, Иисусе, прекрасный день». Он выключил радио и стал думать, чем же досадить самому себе, как испытать терпение Ника Рейда. Он думал о мягких губах Джулии, длинных и прохладных руках, стройных ногах, обвивающихся вокруг него. Автомобиль на полной скорости пересекал пустошь, находясь сейчас в сотнях милях от основной дороги. Ему стало интересно, не ошибся ли он насчет пивной. Он остановился на обочине, чтобы свериться с картой, когда вдруг услышал пение. Ник опустил окно. Необъятное пространство пустоши нарушалось редкими известняковыми вкраплениями, мрачно блестевшими под тяжелым сводом неба. Птицы, настигнутые ветром, стрелой падали вниз или плавно пикировали по ветру, вода журчала в канаве сбоку от дороги. Очередной порыв ветра донес до него новый обрывок песни откуда-то спереди. Это было похоже на хор. Он отложил в сторону путеводитель, так и не сверившись с ним. Должно быть, впереди был город, где служили благодарственный молебен не в церкви, а на улице, где-нибудь на городской площади, как часто делали это горожане в Пиксе. Он проехал очередной утес, миновав пару ферм и коттеджи с голубыми ставнями и побеленными стенами, и увидел город. Все выглядело вполне обыденно: тесные ряды домов из известняка; маленькие садики, полные цветов; узкая главная улица, которая отрезала взгляд от вида остального города, стоило ему только въехать на нее. Магазины были закрыты, а улицы безлюдны. Он поставил машину на городской площади и вышел, потягиваясь. Где-то звонил телефон, лаяла собака. Он обнаружил, что и пивная тоже была закрыта. Казалось, не стоило ехать дальше в поисках другого паба в этот неурочный час. Невидимый хор еще пел, находясь где-то впереди. Ник запер машину и стал подниматься вверх по улице. Тропинка в конце длинного ряда домов привела его на пустошь. Как только он вступил на пустошь, пение стало явственней. Был момент, когда ему показалось, что оно идет отовсюду с пустых склонов, а потом из маслянистого неба. Он шел один по протоптанной в траве тропинке через вересковые заросли к просвету в голом утесе, за которым, как ему казалось, звук становился более отчетливым. Он не был готов к тому, что увидел, как только достиг вершины. Бесплодная земля уходила вниз к огромной дыре в форме горшка, окруженной известняковыми стенами. Каменная чаша вокруг дыры была заполнена сотнями людей и звуками какого-то гимна. Напротив Ника, около стены, где края дыры были самыми высокими, молился какой-то человек. Дюжина людей повернулась и стала пристально изучать Ника. Он решил присоединиться к толпе, стараясь быть менее заметным. Пели не все, некоторые выглядели смущенными, даже подозрительными. Ник почти достиг рядов толпы, когда пение закончилось криком, отразившимся от голых утесов и вспугнувшим птиц из зарослей вереска. Ник остановился между полной женщиной с интересным и удивительно нежным лицом и парой с беспокойным ребенком. Человек, стоявший на коленях, закрыл глаза и обратил лицо к небу, безмолвно шевеля губами. Потом он пристальным взглядом окинул толпу, и его проницательные голубые глаза исследовали одно лицо за другим. — Я — Гудвин Мэнн, — сказал он пронзительным голосом. — И поэтому я нахожусь здесь. Полная женщина негромко фыркнула, то ли насмешливо, то ли нет, Ник не решился спросить. — Он хочет сказать, что пришел сюда, к нам, чтобы добиться признания людьми Господа, Эндрю, — прошептала своему сыну женщина по другую сторону от Ника. — Прошу вас, не молитесь и не становитесь на колени, пока вы сами не захотите это сделать, — продолжал Гудвин Мэнн. — Но сейчас я бы хотел, чтобы вы сели, пока я не попрошу вас подняться во имя Бога. Потом, когда люди, смотря на него и на голый утес позади него, стали садиться, подчиняясь его просьбе, он добавил: — Если кто-нибудь желает стул или подушку, достаточно поднять руку. Лес рук почти непроизвольно взметнулся вверх. В ответ на это большая часть толпы позади Мэнна направилась к ближайшему ряду палаток и шатров и вернулась назад, неся в руках кучи подушек и складных стульчиков. Некоторые подстелили в качестве сидений свои пальто, хотя они еще выглядели достаточно неуверенными в том, правильно ли они делают, оставаясь здесь. Ник подозревал, что некоторые из них сели, потому что были возмущены тем, что их вынудили стоять, возможно, возмущались вообще тем, что позволили привести себя сюда. Он начинал уже чувствовать интерес к тому, что заставило его придти сюда и в чем он сейчас участвовал, впрочем, подобно большинству из присутствующих здесь. В это время заговорил калифорниец: — Я полагаю, что многие из вас могут подумать, что я поступил невежливо, не предупредив вас заранее о своем приходе, но я не знал, сколько времени мне понадобится на дорогу. — Из Америки? — пробормотал мужчина, на котором был передник, какой обычно надевают мясники во время работы. Мэнн пристально посмотрел на него. — Нет, из аэропорта Хитроу. Я хотел удостовериться в том, что достоин говорить от имени Господа. Ник почувствовал, что те, кто раньше ворчал из-за сидения на земле, теперь были пристыжены. Счет один-ноль в пользу евангелиста, подумал Ник, когда Мэнн продолжил свою речь: — Не думайте, что я хочу сказать, будто я лучше вас всех. Слушайте, и я расскажу вам, каким я был до того, как Господь вошел в мою жизнь… Он вздохнул и взглянул на мрачное небо. — Я был воспитан в Голливуде. Моим отцом был английский киноактер Кевин Мэнн… Когда шепот, вызванный его признанием, прошел по толпе, он продолжил немного громче: — Я здесь не для того, чтобы рассказывать о дурной славе моего отца, однако я был воспитан в худших традициях Голливуда. Пяти лет отроду я уже употреблял алкоголь, в десять курил марихуану, в двенадцать начал нюхать кокаин. А пятнадцать лет я уже посещал проституток. А годом позже мужчина зашел в мою ванную, мужчина, с которым мой отец плавал там обнаженным. Боюсь, что отец вторично женился только потому, что его многочисленные поклонники ожидали от него этого шага. Так я узнал тогда, в ту ночь, чем мой отец занимался со своими друзьями мужчинами, а на следующий день я вскрыл себе вены на запястьях, и вы можете убедиться в этом сейчас… С этими словами он поднял вверх руку, демонстрируя потрясенной толпе розовые шрамы, похожие на стигмы. — Мой отец отправил меня в госпиталь, но я никому не сказал тогда, что явилось причиной моего поступка. Все, что я хотел тогда, к чему стремилась моя душа, было одно желание, желание, чтобы меня оставили в покое и чтобы после выздоровления я мог получить возможность уехать куда-нибудь далеко и мирно провести там свои дни. Женщина, стоящая перед Ником, приложила платок к глазам и резко оттолкнула руку сына, когда он спросил ее, что случилось. Ник почувствовал себя не очень уютно и заподозрил Мэнна в том, что тот применяет особую методику по «вышибанию слезы», особенно после того, как он сказал: — Вчера утром я попытался было покинуть госпиталь, чтобы убить себя, но Господь не допустил этого, — он улыбнулся с самодовольным видом. — Может, это прозвучит самонадеянно, но думаю, что Бог принимает на себя страдания всех, подобных мне. Однако позвольте мне сказать вам, что он делает это ради каждого, — стоит только обратиться к нему лицом и попросить. Видите ли, каждый день сотрудница Американской Миссии приходила ко мне в госпиталь, и я отворачивал от нее свое лицо, не зная, что отворачивался от Бога. Только в тот последний день я услышал, как Господь велел мне не отворачиваться, и я рассказал все ей и обрел Господа в жизни своей… Часть толпы позади него завопила и замахала руками. Они и являются основным хором, догадался Ник. — Некоторые из вас должны благодарить Бога за то, что они не являются такими как я, — обратился Мэнн к горожанам, стоящим перед ним. — Но все ли вы чисты и не запятнаны грехом? Стоит Господу взглянуть вниз на эту девственную, чистую и неиспорченную природу, и как вы думаете, почувствует Он гордость за все то, что увидит, или Он будет печалиться о своих величайших творениях, о нас с вами? Может ли кто-нибудь здесь встать и сказать, что грех прошел мимо вашего городка Мунвэл? Молчание было ему ответом. — Вы чувствуете, как много вы знаете, но не желаете об этом говорить. В эти дни стало немодным говорить о грехе и даже рассуждать о Боге. Рок-музыканты прославляют секс и насилие в своих песнях, священная музыка стала достоянием коммерческого телевидения, церкви обратились к рынку, словно человек перестал нуждаться в помощи Господа. Однако людям по-прежнему необходимо во что-то верить, и в этом кроется причина роста их интереса к магии, колдовству и наркотикам, ко многим другим более дурным вещам. Они стремятся этим заполнить брешь в своей жизни, однако все это только расширяет ее, и человек погрязает в грехе. Как они смогут смотреть теперь в лицо Господа, если бомба уже сброшена? Как вы думаете, какой вечной жизни они могут ожидать? Я здесь не для того, чтобы оспаривать правильность или ложность ядерной войны, однако если та ракетная база на другой стороне этой пустоши будет взорвана и взлетит на воздух прямо сейчас, я знаю, что тогда я попаду на небеса, потому что Евангелие от Павла сказало мне так… — Некоторые из горожан закивали при этом. — Возможно, что некоторые из вас скажут самим себе: все в порядке, потому что у меня есть вера. Но что это за вера, давайте разберемся. Вы обрели веру, когда этим утром обнаружили, что ваш дом не был обворован. У вас появляется вера, когда вы выходите на улицу и молитесь, чтобы не быть раздавленными или не попасть под колеса какого-нибудь украденного автомобиля или машины, водитель которой напичкан наркотиками. Теперь у вас есть вера в то, что вы не увидите ядерного облака над всеми этими зарослями вереска и что не будет землетрясения, которое побросало бы вас всех вниз в эту дьявольскую дыру. — Он заглянул в пещеру, как показалось Нику, с излишней страстностью. — Позвольте мне предложить иной путь, — сказал Мэнн, вновь поднимая взгляд на толпу. — Сколько человек из вас могут сказать, что у них нет вообще никакой веры? Вы действительно готовы умереть одни, во тьме, отвергая Господа? Христос принял смерть на кресте ради вас. Он сделал это из веры в то, что сумел показать, насколько сильно Бог любит вас и хочет, чтобы вы приняли Его. И если вы отвергните это, вы приговорите Его умирать в одиночестве без вас, умирать в одиночестве во тьме, восклицая: «Почему ты отринул меня?»…Вы можете сами назваться Христом; вы можете верить в то, что ведете праведную жизнь христианина, но послушайте: вы не можете брать у Христа только то, что вам нужно, оставляя что-то в остатке, и вы не в праве говорить: «Спасибо тебе, Господи, я получил от тебя все, что хотел; только отдай остаток кому-нибудь другому, кто нуждается в этом». Вы не можете думать, что это и есть путь к Богу. Прежде чем вы обретете Бога в своей жизни, чтобы он показал вам как надо жить, прежде чем вы примете Бога всецело как дитя, поверните к нему ваш народ Израилев… Он попал в самую точку, подумал Ник, уверенный в том, что кто-нибудь в толпе наверняка беспокоился по поводу обиды и вины. — Однако Бог желает, чтобы вы узнали его, — продолжал Мэнн. — Он хочет заставить вас понять, что Он видит все ваши сомнения; Он видит, если вы боитесь признаваться в ваших грехах; Он видит, если вы неуверенны и сомневаетесь в вашей вере; Он хочет, чтобы вы узнали о том, что не должны больше сомневаться в избранном пути. Одно действие, один шаг во имя веры приведет Господа в вашу жизнь. Помните, что разбойники на крестах должны были всего лишь повернуться лицом к Господу, и все их прегрешения были отпущены, и они попали в тот день в Рай вместе с Христом. — Его голос повышался, отдаваясь под сводами пещеры внизу. — Разве вы не чувствуете, что сейчас Господь наблюдает за вами? Он наблюдает за вами и любит вас, словно каждый из вас — единственная персона в этом мире. Он знает все ваши проблемы и сомнения, искушения и грехи, и, желает помочь вам, если только вы примете его, только обратитесь к Нему за помощью. Он знает, если вы думаете, что не можете жить по Христу, жить в соответствии с его заповедями. Поэтому заповеди так много просят от вас, заставляют вас повернуться к Богу, так как до тех пор, пока вы не позволите Господу войти в вашу жизнь, в ваш дом, вы не сможете жить по Нему. Можете ли вы почувствовать сейчас, как он вас любит, как он молится о том, чтобы вы поскорее повернулись к Нему? Верно, Господь молится за вас. Все, чего он добивается, это знака того, что вы впустили Его в свою жизнь, и сейчас я прошу вас дать Ему этот знак. Я хочу попросить вас встать во имя Господа. Он сложил руки на бедрах и тяжело поднялся с земли. Как только он поднялся, ноги его подвернулись, он покачнулся и задел за край известняковой стены, отколов кусок камня. Звук падения камня нарушил спокойствие голых склонов и проник под своды пещеры. Летящий вниз камень дважды стукнулся о края утеса. Ник почувствовал, что все в толпе напряглись и затаили дыхание, на что, вероятно, и рассчитывал Мэнн. Они услышали слабый звон там, далеко внизу. Звук мог быть таким слабым при условии, что камень провалился глубоко в бездну тьмы. Мэнн окинул взглядом стены, пристально всматриваясь в чернеющую бездну. Кто-то кашлянул, и тогда Мэнн поднял глаза на толпу: — Я прошу вас подняться, чтобы подтвердить вашу готовность признать Господа. Не бойтесь того, что ваши грехи слишком ужасны, чтобы исповедоваться в них. Нет такого самого страшного греха, который не был бы прощен Господом, и нет такого самого незначительного греха, из-за которого Христа не распяли бы на кресте. Встанете ли вы теперь в знак своей готовности к исповеди Господу, если он будет признан, или я здесь единственный грешник? Хор сразу же поднялся. Несколько мгновений никто из горожан не делал ни одного движения, потом люди стали с усилием подниматься на ноги, и вдруг неожиданно их оказалось сотни. Нику стало интересно, многие ли из них встали только из-за страха быть замеченными в рядах «отступников». Он сам продолжал сидеть на корточках и вдруг обнаружил, к своему огромному удовольствию, что полная женщина все еще сидела на земле позади него. — Я воспитывалась в христианской семье, — сказала тихим голосом одна женщина из хора. — Но мы никогда полностью не подчинялись Богу. Когда мои родители умерли, мне тоже захотелось умереть, потому что они не оставили мне определенной и полной веры; я обратилась к героину, пока слова Господа не спасли меня… Как только она замолчала, заговорил бывший алкоголик; потом мужчина, который раньше постоянно бил свою жену и детей. Глаза Мэнна оживлялись по мере того, как парад исповедей продолжался, словно он черпал энергию из такой публичной демонстрации веры. Казалось, он почти пылал — маленькая, очень четкая фигура на фоне мрачного небосвода. Неожиданно молодая женщина, стоявшая недалеко от Ника, покачнулась, теряя равновесие. — Миссис Бевэн, я крала деньги, пока работала в вашем магазине! — О, боже мой, Кэти, не обращайте на нее внимания, — сказала ее мать, стоящая впереди Ника, нервно похлопывая ту по руке. Но Мэнн заметил это. — Не стыдитесь этого, что бы то ни было, — стал призывать Мэнн. — Прощение приходит к вам раньше признания ваших грехов. Кэти взглянула на него и на всю толпу. — Я предала доверие других людей. Она дала мне работу, помогла мне свести концы с концами, а я… крала у нее! — закричала она и разразилась слезами. — Ты не должна придавать этому такого значения, Кэти. Это ничто по сравнению с тем, что совершила я, — запротестовала владелица книжного магазина и вырвалась из объятий своего мужа, когда он попытался успокоить ее. — У меня жажда плотских наслаждений, — заявила она, обращаясь к Мэнну, голос ее стал громче и увереннее. — Я и мой муж смотрим порнографические фильмы и используем в своей сексуальной жизни увиденное в них, как будто путь, данный нам Господом, не достаточен для нас. — Ты никогда мне не говорила, что ты именно так думаешь об этом, — пробормотал ее муж и густо покраснел. — Я никогда и не подозревал, что заставляю тебя делать вещи, которые ты не хочешь делать. Значит, это мне, а не тебе, нужно исповедаться. — Ваш брак будет спасен, если вы хоть единожды попросите Бога об этом, — объявил Мэнн. Облака расступились над головой, и стремление признаться в грехах, желание исповедаться прошли сквозь толпу подобно прохождению солнечного луча. Все до одного люди желали исповедаться в молитве в своих самых тяжких и не тяжких грехах: мстительность, потеря веры, зависть, пьянство, эгоизм… — Чувствуете ли вы, как Господь любит вас? — воскликнул Мэнн. — Чувствуете ли вы, как он улыбается, глядя на ваше прозрение? Ник почувствовал, что Мэнн выгодно для себя использовал случайный проблеск солнечного света, однако люди вокруг него согласно кивали Мэнну, неуверенно улыбаясь, а иные — даже сияя от улыбки. — Так давайте возблагодарим Господа, — как бы не настаивая сказал Мэнн. — Мы благодарим Тебя, Господи, что дал нам слово Свое, которое учит нас жизни, все прояснил нам и наставил нас на путь истинный… Хор присоединился к нему, и горожане нестройно подхватили молитвы. Как только молитва подошла к концу, Мэнн воззрился на солнце. — Скоро наступит самый длинный день в году, — сказал он. — И я искренне верю в то, что к этому дню в вашем городе будет создана христианская община истинно верующих, что город ваш станет божьим городом. Христианская община истинно верующих не может допустить сохранение языческих традиций в вашем городе. Полная женщина позади Ника резко и неприязненно взглянула на Мэнна. — Я знаю, вы расцениваете это всего лишь как приятный, старый обычай, — продолжал проповедник. — Но это как раз та ошибка, которую допускает христианская доктрина в целом, пытаясь поглотить язычество вместо того, чтобы уничтожить его раз и навсегда. Я хочу попросить вас оказать мне услугу в интересах Господа. Подумайте о том, чтобы в этом году оставить эту пещеру и не украшать ее больше. Не отвечайте сейчас, но кто-нибудь из вас может сейчас сказать, что ваши цветочные панно не оскорбляют Господа?! — Я скажу, если никто не осмелится, — полная женщина поднялась на ноги, опираясь на плечо Ника. — Меня зовут Фэб Вейнрайт и я занимаюсь организацией церемонии по украшению пещеры. Мне кажется, вы преподносите вещи либо слишком в черном цвете, либо в слишком белом. В том, что мы делаем, есть доля традиции, и я уверена, что я не единственный здесь человек, кто так думает. Посему, многие из тех детей, которых я принимала при родах, помогают мне украшать пещеру… Где-то в глубине толпы Ник услышал шепот и бормотание: — Она не ходит в церковь даже по воскресеньям… В целом, горожане выглядели взволнованными и возмущенными тем, что она говорила. Мэнн обратился к ним: — Я не прошу вас решать сейчас. В следующий раз, когда мы вновь встретимся здесь, вы сможете оповестить Господа о своем решении. Я лишь хочу, чтобы вы поняли и запомнили, что язычество было исконным врагом христианства. Но город, в котором Бог будет приглашен в каждую семью, в каждый дом, есть надежная защита от дьявола, поэтому я хотел бы попросить вас еще об одном: в следующий раз, когда мы встретимся, я желал бы, чтоб те из вас, кто стоял здесь перед Господом, привели с собой еще кого-нибудь из тех, кто еще ни разу за свою жизнь не обратился к Нему. Некоторые из хора торопились к своим шатрам и палаткам за серебристыми шарами. Они отпустили шары в небо, и те некоторое время сверкали в солнечных лучах, озаривших надпись на каждом шаре: «Господь любит тебя!». Встреча завершилась. Ник заковылял к переднему ряду толпы, доставая диктофон из кармана: было несколько вопросов, которые он захотел задать Мэнну. Но он еще не вышел из толпы, часть которой скопилась около проповедника, когда кто-то схватил его за руку.Глава 7
Это была молодая женщина, с тонкими чертами лица, огромными зеленоватыми глазами, длинными черными волосами, которые развевались на ветру. Ник даже обрадовался, что именно она остановила его. — Можете вы мне сказать, что вы здесь делаете? — спросила женщина. — «Она из Нью-Йорка, — подумал Ник, — вероятно, одна из последовательниц Мэнна.» — Собираюсь лишь поговорить, — ответил Ник, указывая на проповедника. — О чем? Скажите точней, что вы собирались делать? Я думаю, мы имеем право знать это. — Пока что я только наблюдал, — ответил он. — Если все сторонники Мэнна такие же параноики, что они должны были скрывать в таком случае? Она уставилась на его диктофон. — Я бы не стал использовать это, если это то, о чем вы сейчас подумали, — сказал он, пытаясь отгадать ее мысли. — Тогда зачем вы вообще это притащили? — Я всегда ношу это с собой, это связано с моей работой. Теперь, если вы меня извините, я хотел бы обмолвиться словечком с вашим лидером. Может, он не откажется поговорить со мной, даже если вы так не считаете. Она опять схватила его за руку. — Вы из его общины? — Я здесь по чистой случайности. Мне случилось проезжать мимо. Полегче с моей рукой, вы не возражаете? Я хотел бы еще попользоваться ей после вашей стальной хватки. — Извините. Проходите сюда, пожалуйста, положите это куда-нибудь на всякий случай, — она взглянула на диктофон и хихикнула. — Надеюсь, у вас здесь нет полевого телефона, верно ведь? Я думаю, вы должны были бы использовать его для связи со своей редакцией. — Я думал, что именно это вы могли бы мне позволить ради интересов вашего божественного отряда. — Звучит так, словно мы оказались в одной команде после всего. Начнем сначала. Меня зовут Диана Крэмер, а вы, как я полагаю, репортер… — Ник Рейд, из Манчестера. Вы, конечно, не из здешних мест? — Я приехала сюда в прошлом году. Сейчас я преподаю в школе в Мунвэле. Пусть вас не смущает мой местный выговор, ведь я уже столько времени общалась с этими ребятами. — У вас есть сомнения относительно них, не правда ли? Могу я ссылаться на вас? — Когда она кивнула, он включил диктофон на запись. — Продолжайте… — Я могу сказать только то, что все это «действо» кажется мне хорошо организованным только для того, чтобы получить такие отклики, какие хочет получить этот парень Мэнн. Никто в Мунвэле до сей поры и не знал, что он собирается придти к нам в город, насколько мне известно. Если бы и знали, то не стали бы говорить. Но в отеле полно людей, которых он послал сюда раньше себя, а также все эти шатры и палатки вокруг города… Это не выглядит для меня как религиозная миссия, скорее это похоже на кровавое вторжение. — Я передам это Мэнну… Что-нибудь еще? Вы не желали бы присоединиться ко мне и послушать, что он скажет? — Конечно, как вам угодно. Может, я смогу вытянуть из него то, что пройдет мимо вас. Толпа вокруг них рассеивалась. Последователи Мэнна ожидали возле тропинки, чтобы поговорить с горожанами, вселяя уверенность, что никто не проскользнет мимо них без ответа. Одинокая фигура, наблюдавшая за происходящим из-за самого высокого утеса, повернулась и пошла прочь, к пустоши. — Кто это? — спросил Ник. — Это, должно быть, Натаниэль Нидэм. Он там живет. Я слышала, что он старожил Мунвэла… Они прошли через опустевшую котловину к Мэнну. — Не стесняйтесь рассказывать об этом вашим соседям, — говорил он. — Ибо это одно из дьявольских достижений нашего времени, когда люди стесняются говорить о боге или во всеуслышание заявить, что они верят в Господа. — Хотя его лицо и пылало от возбуждения, он выглядел уставшим и истощенным, особенно когда увидел диктофон Ника. — Вы хотите поговорить со мной? — Хотел бы, если у вас найдется немного времени. Ник Рейд из «Манчестера», Новости… Мэнн нахмурился: — Новости долетают быстро… — О том, что вы здесь, вы имеете в виду? Нет, я просто проезжал мимо… Вы не желаете огласки? — Если верующие в наше дело люди захотят придти и присоединиться к нашему братству, они знают, что будут приняты с распростертыми объятиями. Я не думаю, что должна быть какая-нибудь другая причина, по которой кто-либо пожелает присоединиться к нам, верно? Разве, чтобы мешать деятельности Господа. Но я надеюсь, что вы не пожелаете узнать что-то еще, больше того, что я смогу вам рассказать… — Извините меня, — сказала Диана. — Но вы, кажется, считаете, что отлично разбираетесь в том, чего хотят люди. Я имею в виду, что ваши люди, черт побери, почти оккупировали город, так что вас хорошо встретят там. — Я не думаю, что кто-то будет возражать против этого, если это значит, что Господь принят вашими сердцами, не правда ли? И мне кажется, что Он уже обладает большинством людей вашего города. Однако я полагаю, что вы не из этого большинства. — Я не родилась здесь, вы правы. До сих пор не могу понять, почему вы выбрали именно этот город. — Потому что я верил в то, что меня примут здесь. Если вы сможете принять это, то я скажу, что Господь велел мне придти сюда, потому что я нужен здесь. — Но для чего? Остановить их, не дать им проводить обряд, которому уже сотни лет? — Боюсь, что так, — казалось, что лицо Мэнна устремляется вперед, против ветра, глаза его засверкали. — Это один из древнейших друидических обрядов в Англии, возможно, вы и не знали этого. — Не знала, но все равно хочу сказать, что это лишь подтверждает мою мысль, что не надо вмешиваться в это. У нас нет традиций, которые старше нас самих, а поэтому не надо завидовать тем, у кого такие традиции есть. — Бог есть. Завистливый Бог, или вы не слышали об этом? — Но насколько значительна, на ваш взгляд, эта церемония? Я имею в виду, какое влияние это может оказывать на людей? — вмешался Ник. Мэнн сосредоточил на нем свой, яркий как разряд электрического тока, взгляд. — В то время, когда практиковались эти друидические обряды, Сатана одержал победу над миром. Говорить о том, что они не имели никакого значения, значит, утверждать, что во тьме никогда не было ничего такого, что могло вселить страх, — только недалекий человек может думать так. Разрешите мне рассказать вам кое о чем. Спустя год после того, как я посвятил свою жизнь Господу, Он направил меня против культа сатанистов в Голливуде, и некоторые из людей, которых я спас тогда, теперь здесь со мной. Господь наделил меня способностью обнаруживать дьявола. Поэтому он и послал меня сюда. — Казалось, он почувствовал, что сказал уже слишком много. — Это все, что я могу вам сказать для записи, — добавил он тихо. Ник стал задавать ему стандартные вопросы и получил стандартные ответы, которые он и ожидал услышать: Мэнн был против абортов, разводов, порнографии, «вседозволенности во всех ее формах», выступал за прочные узы брака, послушание властям, возвращение к порядку… Ник попытался вытянуть из него конкретную цель его пребывания в Мунвэле, но Мэнн резко оборвал разговор, понурив голову. — Теперь мне пора спускаться, — обратился он к двум своим последователям, которые должны были помочь ему добраться до города. Двое других поймали Ника и Диану на тропинке, чтобы спросить, убедила ли их проповедь Мэнна. — Я всего лишь журналист, а эта леди разделяет мои взгляды, — сказал Ник, а потом шепнул на ухо Диане. — Надеюсь вы не считаете, что я сказал так, поскольку вы задали многие из моих вопросов? — А я не должна так считать, верно? — она состроила шутливо-виноватую гримасу. — Чуть не сломала вам руку, а теперь еще отодвинула вас в сторону с вашим интервью. Вы должны были приказать мне заткнуться. — Никаких дурных предчувствий. Вы направили его как раз в то русло, в которое я не мог его направить; заставили его сказать больше, чем он хотел говорить, я так думаю. Разрешите мне купить вам что-нибудь выпить, чтобы доказать, что у меня нет на вас зуба. Однако пивная «Однорукий солдат» была все еще закрыта. Ник попытался найти телефон, чтобы передать репортаж о ракетной базе. — Вы можете воспользоваться моим телефоном, — сказала Диана. Она жила в маленьком арендуемом коттедже, ниже городской площади. Белые комнаты источали запах цветов, которые стояли в горшках повсюду на окнах. Он позвонил из прихожей с низким балочным потолком. Позвонив, он присоединился к ней в большой комнате, на стенах которой были развешаны детские рисунки. Она ждала, пока будет готов кофе. Скоро разговор опять перешел на Мэнна. — Чего я никак не могу понять, — говорила она, — это почему он уверен в том, что, выступая против одной церемонии только из-за ее древности, можно положить конец и другим? — Я не знаю, это ли он вообще имел в виду? — А что еще могло иметь для него значение и быть таким важным? Ник не мог себе представить. — Слушайте, мне надо идти, — сказал он и записал ей свой телефон на страничке, вырванной из записной книжки. — Если случится что-нибудь такое, о чем, по-вашему, мне следовало бы узнать, позвоните мне, договорились? Когда бы вы ни приехали снова в Манчестер, дайте мне знать, и я закажу для вас ленч… Когда он вернулся к своей машине, большинство магазинов уже открылось. Ему стало вдруг интересно, сколько на улице города было местных и сколько сторонников Мэнна. Как только он выехал из Мунвэла и стал спускаться ниже пустоши к лесу, вопрос Дианы стал беспокоить его. Он должен был спросить Мэнна, что в той пещере было такого, что принесло его через всю Калифорнию сюда. Ник почувствовал, что что-то помешало ему задать этот вопрос.Глава 8
Диана проснулась утром в понедельник, думая о друидах. Она наткнулась на материал о них совершенно случайно в библиотеке, где изучала данные о своих предках, живших в районе Пикс. Ее происхождение казалось ей теперь таким понятным, хотя вряд ли остался в живых дед ее матери, шахтер, разбросавший всю свою семью на просторах за пределами Бакстона. Но возможно, думала она теперь, ее чувство сопричастности было всего лишь частичкой мира, который она улавливала на пустошах; впервые она почувствовала какое-то душевное спокойствие, умиротворенность с тех пор, как приехала в Англию, пытаясь смириться со смертью своих родителей. Их последняя встреча у стойки аэропорта Кеннеди до сих пор стояла у нее перед глазами, словно произошла совсем недавно. Отец, обнимавший ее так, что чувствовался запах от его трубки, табак для которой он всегда покупал недалеко от нью-йоркской Публичной библиотеки; холодные руки матери на ее лице, когда она шептала: «Не волнуйся». Диана не понимала тогда, из-за чего она так волновалась. Огни самолета, постепенно теряющиеся в чернеющем небе, разбудили ее часом позже в панике, заставившей ее обратиться к Богу в молитве. Она не обращалась к молитве с детства. Молитве о спасении родителей. Когда она, поддавшись панике, позвонила в аэропорт, служащий сначала заподозрил что-то неладное, потому что голос ее звучал так, словно она заранее знала, что самолет упадет. Вплоть до того момента, пока полиция обстоятельно не допросила ее и ей сказали, что ее родители погибли. Ей стало интересно, какое отношение Мэнн мог иметь к этому — не такое большое, так как Господь вовремя не отреагировал на ее молитву. Но если он хотел забрать жизни ее родителей, он с таким же успехом мог забрать дюжину других жизней, стоило ему только захотеть. Или для Господа не имели значения отдельно взятые жизни, а только их число, статистика? Все это оправдывалось тем, что Бог мог жить после смерти. Она пришла к этому заключению, окруженная своим миром на пустоши. Бормотание окружающего мира увядало в звуках ветра в ее ушах; туман был унесен за безмолвные утесы, которым, казалось, не будет конца. Диана словно упивалась безмолвием и одиночеством, она начала ощущать спокойствие, умиротворенность и готовность смириться со всеми своими потерями. Она чувствовала себя словно в конце туннеля, где заканчивалось ее одиночество и что-то новое ждало ее впереди. Преподавание в Мунвэле и, на тебе, еще какой-то Мэнн с его ненавистью к друидам. По дороге в школу, которая проходила через сверкающие в тумане улицы, переливающиеся всеми цветами радуги, она подумала о том, как много оставили друиды после себя: поцелуи под белыми омелами, рассыпание соли по плечам, горгульи как цивилизованная альтернатива выставлению голов своих врагов над крышами домов; даже то, что период в две недели называли «четырнадцатиночием», так как друиды вели счет времени по ночам, а не по дням. Друиды никогда не делали никаких записей, полагаясь на свою память. Они часто изъяснялись трезвучиями, поскольку число три было их сакральным числом. Самый большой кельтский страх заключался в том, что небо могло упасть вниз и моря могли выплеснуться из своих берегов. К восемнадцатому столетию друиды стали романтическим преданием, мифом, однако реальность заключалась в том, что они казались более дикими, готовыми к самопожертвованию в битве — в этом трудно было убедиться, потому что никаких письменных свидетельств об их религии история не сохранила. Вероятно, пещера тоже была чем-то вроде сакрального места в из религии. Диана все больше приходила к мысли, что Мэнн должен был оставить все это в покое. Миссис Скрэг ждала ее на школьном дворе, который был необычно переполнен. — Мой муж желает видеть вас в своем кабинете… Мистер Скрэг сидел за своим столом, слишком большим для него, и читал памфлет «Встань во имя Господа», сложив вместе руки. Широкая улыбка словно свела судорогой его лицо между подбородком и кустистыми бровями. — У вас в классе теперь появились новые ученики, — сказал он. — Гудвин Мэнн обратился к нам с просьбой взять их. Моя жена возьмет девятилетних и десятилетних, я беру самых старших. Я надеюсь, что вы справитесь с ними. — Нет проблем, — ответила Диана, думая про себя, что этого не может быть, даже когда ее класс выстроился по сигналу пронзительного свистка миссис Скрэг, и она увидела, что их число фактически удвоилось. Все новые ученики выглядели веселыми, свежими и бойкими, хотя некоторые из них и шмыгали носами от холода, который, должно быть, прокрался в их шатры и палатки. Очутившись в своем классе, Диана сказала: — Я думаю, что теперь вы должны сесть за парты по двое. Ребята из ее класса подвинулись, шаркая ногами и ворча. Когда они освободили пространство, чтобы могли сесть новенькие, вновь прибывшие продолжали стоять, не шелохнувшись. — Можем ли мы сначала помолиться? — спросил мальчик с белокурыми волосами и сильным южным акцентом. — Конечно, если это то, что вы должны делать… Новые ученики встали на колени и обратили свои взгляды на других, видимо, ожидая от них того же, как показалось Диане. Однако Диана не воспринимала слишком серьезно этот заведенный в школе порядок. — Всего лишь нагните свои головки, — велела она остальным детям и сама чуть-чуть склонила набок голову. Наконец новые ученики закончили благодарственную молитву и сели на свои места. — Давайте начнем с того, что вы познакомитесь друг с другом, — предложила Диана. — Почему бы каждому из вас не представиться и немного не рассказать о себе?! — Меня зовут Эммануэль, — сказал белокурый мальчик. — Я приехал из Джорджии. Мои отец и дядя работали на ферме, пока не погибли, сражаясь в священной войне против коммунизма. Два английских мальчика и двое ребят из Калифорнии тоже утверждали, что участвовали в священном походе против коммунизма. Салли вдруг ощетинилась и сказала: — Мой папа состоит в профсоюзе и он ходит в церковь. — Вы можете ходить в церковь, но вы уже выбросили Господа из своего сердца, — ответил Эммануэль. — Мы помолимся за него и за тебя, чтобы Господь вывел вас на верный путь. Салли показала ему язык и наморщила нос, чтобы поправить сползающие с носа очки. — Моя мамочка говорит, что если и возникнет другая война, это будет последняя война, — сказала Джейн. — Потому что бомбы убьют всех. — Ты не должна больше заботиться об этом, так как Господь будет твоим лучшим другом, — сказала девочка-валлийка. — Но если он не твой друг, ты отправишься прямиком в преисподнюю, когда умрешь. — Не отправлюсь. Ты ничего не знаешь об этом. Моя лучшая подруга — Салли. — Джейн поймала между партами руку Салли, и та сказала вызывающе: — Я тоже очень люблю Джейн! — Девочки не должны любить девочек, а мальчики не должны любить мальчиков, — возразила соседка Джейн по парте. — Так говорит Гудвин Мэнн. Вы должны отдавать всю свою любовь Господу. — Если ты решила принять участие в споре, я думаю, тебе лучше встать и назвать себя, — сказала Диана, сдерживая растущее раздражение и напоминая себе о том, что не их вина, что они рассуждают не как нормальные дети их возраста и так нетерпимы; это был метод их воспитания. — Теперь я хотела бы услышать, как новые ребята читают, а другие смогут увидеть, как много вы в состоянии прочесть сами. Она прослушала уже двух чтецов, когда соседка Томаса по парте громко сказала: — Ты не должен говорить так. Сейчас же скажи мисс Крэмер ту гадость, которую ты говорил! — Не здесь, Томас, ладно? Мы ведь не хотим никого оскорбить, когда нет причин для этого. — Я прощаю тебя и буду молиться за тебя, — сказала соседка Томаса по парте, и у Дианы возникло неловкое ощущение того, что эти слова были обращены не только к Томасу, но и к ней. Так началось утро. Новые дети не столько рассказывали сказки, сколько добивались от своих соседей признания всех своих грехов, которые те когда-либо совершили, вплоть до самых незначительных. Во время обеда Диана вышла на школьный двор, надеясь, что новенькие перестанут быть такими пуританами, когда включатся в игру. Радио передавало диско-музыку, в которой вместо лирического текста, как предполагала вначале Диана, все повторялись и повторялись слова: «Под этим утесом я должен построить свою церковь». Некоторые из мунвэловских ребят начали с энтузиазмом танцевать, но владелец приемника выключил его. — Вы не должны так танцевать, — упрекнул он их. Некоторые из класса Дианы учили новичков играть в «Гари-в-яме». Девочку-валлийку, Мэри, выбрали находиться в «яме»; ей завязали глаза, и она должна была выхватывать «жертву», находясь в кругу, которым была обведена ее «яма», удерживая ее руками. Если она угадывала свою «жертву», этот ребенок должен был присоединиться к ней в «яме», ему также завязывали глаза, потом процесс повторялся до тех пор, пока круг не заполнялся «жертвами» полностью. Но не успела игра начаться, Мэри стащила повязку и спросила: — А кого я должна изображать в «яме»? — Великана, который живет на самом дне колодца, — ответил Томас. — Он хотел сказать, на дне пещеры, — нетерпеливо возразил Рони. — Мы выкололи тебе глаза и швырнули туда, в пещеру. — Нет, мы отрубили тебе руки и ноги и вкатили тебя туда, — дополнил Томас со смаком. Мэри выглядела так, словно собиралась броситься наутек. Диана утихомирила Салли и Джейн, которые держались за руки и слишком громко рассказывали друг другу свои секреты, и захотела вмешаться, но мальчик с портативным радиоприемником уже опередил ее. — Что случилось, Мэри? — стал допытываться он. — Они хотят, чтобы я изображала того, кто живет на дне пещеры, Даниэль. — Никто из вас не должен играть в эту игру. Разве вы не знаете, кто он? Он — дьявол, ожидающий вас там, внизу. Он придет за вами, если вы не будете молиться Господу и не убедите своих близких в необходимости этого. Неожиданно над городом показалось облако, закрыв солнце. Его тень быстро накрыла коттеджи и нахлынула на школьный двор, вызвав у всех внезапный, каменный ужас. — Он не дьявол, он великан, — ответил Томас. — Что бы то ни было, оно выйдет и достанет вас первым в ваших шатрах и палатках там, наверху. Он схватит вас всех и загонит внутрь, заставит вас замолчать или сделать что-нибудь еще, а потом вы должны будете вечно пресмыкаться перед ним. Тут в первый раз заговорил Эндрю, запинаясь от волнения: — Он не может быть дьяволом, потому что пещера — святое место. Мой дед говорил, что они сбросили великана туда, потому что это было святое место, и он не мог оттуда выползти. — Твой дед говорил неправду, — сказала Мэри с резким валлийским акцентом. — Ты должен слушать, что говорит Гудвин Мэнн. Он говорит от имени Господа… Он говорит голосом божьим… — Что же он тогда, — спросил Эндрю. — Телефон? «Молодец,» — подумала Диана, и вдруг увидела в дверях школы мистера Скрэга. — Ладно, дети, не воспринимайте эту игру слишком серьезно, в конце концов, это действительно лишь игра, — сказала она, удостоившись презрительного взгляда Даниэля. В какой-то момент ей захотелось даже отхлестать его по щекам и она была сильно шокирована возникшим в ней чувством, когда свисток нарушил ход ее мыслей. Как только установилась тишина, мистер Скрэг спросил холодно: — Кто-нибудь из вас, кто не проживает в лагере на пустоши, был сегодня там? — Его взгляд заскользил по лицам мунвэловских ребят, отыскивая либо опущенное лицо, либо виноватый взгляд, хотя бы намек на вину. — Если кто-нибудь и побывал, я все равно узнаю об этом, поверьте мне. Мне только что сообщили, что кто-то пробил оградительную стену перед пещерой. Это можно расценить как попытку прогнать наших друзей из города, но я предупреждаю, что для вас было бы лучше, чтобы в будущем таких инцидентов не повторилось, или, Бог мне свидетель, я не успокоюсь, пока не найду преступников и не накажу их должным образом. Закончив свирепо сверкать глазами, он повернулся и гордо прошествовал обратно в здание школы. — Я хотел сказать вам, почему они не были правы, сбросив дьявола вниз, в пещеру, — сказал Даниэль, уводя Мэри прочь. — Но сейчас, я думаю, вместо этого нам лучше помолиться за вас за всех вместо этого. Он и его друзья стали молиться, в это время Томас и его компания шумно играли, хотя недостаточно громко, чтобы заглушить молящихся. Новые дети словно чувствовали, что Диана была не на их стороне. В течение всего полудня она ловила их неодобрительные взгляды. Один раз, когда мел сломался на шероховатой доске, и она прошептала: «Черт побери!» — то сзади на ее спину подобно волне нахлынуло неодобрение. Могло ли это неодобрение как-то помешать проведению очередной цветочной церемонии у пещеры во время праздника Середины Лета, и если могло, то какое значение имело бы это? Конечно, во время праздника проводилось очень многое: публичные костры, танцы ряженых на улице. Последнее празднество отмечалось в качестве баптистского дня Святого Джона. Конечно, Мэнн не будет терпеть все эти средневековые обычаи, криво усмехнулась она, задохнувшись от угрозы новой волны неодобрения в классной комнате. Она еще никогда так остро не чувствовала необходимости уроков разрядки и развлечений, которые каждый понедельник вечером организовывала Хелен из почтового отделения. Гуляя вдоль по Хай-стрит, когда туман начинал спадать, она проходила мимо пар, которых не узнавала, возможно, сторонников общины Мэнна. Тревожная мысль зашевелилась у нее в сознании: что-то зловещее появилось теперь в городской дороге. Прежде чем она сумела уловить это, она увидела Хелен, прикреплявшую объявление к входной двери актового зала. — Что случилось, Хелен? — спросила удивленная Диана. — Ничего. Все прекрасно, не может быть лучше, — круглое лицо Хелен, которая всегда пользовалась косметикой, теперь было словно отдраено щеткой. — Но я решила бросить занятия йогой и надеюсь, что мне удастся убедить тебя сделать то же самое. Ты не будешь уже нуждаться в этом, когда впустишь Господа в свою жизнь…Глава 9
Джеральдина посадила последний цветок из тех, которые она высаживала по всему периметру ограждения ракетной базы, когда полиция начала оттеснять всех назад. — Уходите сами, мадам, — сказал вежливый констебль. — Вы же знаете, что это собственность правительства. Я надеюсь, что у вас помимо цветов есть другие средства в запасе, чтобы встретить врага. — Что именно вы имеете в виду? Он бросил на нее проницательный взгляд. — Я думаю, вы наверняка знаете тех, кто желает сделать весь мир коммунистическим. Вы хотели бы, чтобы и ваши дети выросли под коммунистическим гнетом? — У нас нет детей, — раздраженно ответил Джереми. — Единственного, которого могли бы иметь, мы потеряли. Возможно, нам надо отблагодарить за это ядерное лобби. С тех пор, как они стали проводить эти сраные испытания бомб, количество выкидышей у женщин намного возросло. — Сделайте подарок леди, сэр, если не возражаете. Уйдите сейчас сами, без принуждения, здесь есть крутые парни. Его глаза были менее настойчивы, чем его слова. Казалось, он неожиданно погрузнел и обмяк. — Все в порядке, Джереми, — прошептала Джеральдина, подумав о том, что подобные столкновения были причиной того, что большинство ракетных баз пикетировались, в основном, женщинами. — В любом случае, мы должны уже собираться. Здесь проверены уже все стволы. Они направились по грязной, истоптанной траве долины к своему фургону. Машина од-иннадцатилетней давности лишь закашляла и зачихала, когда Джереми попытался завести ее, однако Джеральдине удалось сделать это с первого раза. Джереми вскинул обе руки вверх: — Это лишь показывает, на многое ли я гожусь… — Ты очень много для меня значишь, Джереми… Честно, у меня все в порядке. Полицейский не потревожил ее чувства, хотя день рождения Джонатана должен был быть уже через несколько недель. Это был бы скорее всего Эндрю, она не была убеждена в этом, но точно не Джонатан. Она вела машину через горы над вересковыми пустошами. Как только фургон был припаркован у дома, она заглянула к Бевэнам. — Заходи, что ли, — сказал рассеянно Брайан, двигая челюстью, пока вел Джеральдину в кухню, где готовился ужин. Сушеные бобы и сосиски шипели на сковороде, сырые чипсы чернели под грилем. Над грилем висел новый плакат, гласивший: «Бог живет здесь». — Не думай, что я часто это делаю, — сказал он, словно оправдываясь. — Только когда она помогает в магазине Гудвина Мэнна, мне приходится закрываться с полдня. В магазине Гудвина Мэнна продавались плакаты, Библии, памфлеты, на обложках которых были изображены улыбающиеся и сияющие люди, словно в жизни они никогда не делали ничего дурного. — Позвольте мне тогда спасти ваш ужин, — смеясь, сказала Джеральдина. — Ничего нельзя доверять мужчине, кроме открывания консервов и размороженных пакетов. — Джун всегда готовит такой ужин. — Хорошо, я надеюсь, что и Эндрю это понравится, — быстро сказала Джеральдина, вынимая чипсы из гриля. — Как у него идут дела? Что им сделано для шоу Господа? — Ему еще рано принимать участие в таких вещах. — У нас появились некоторые новые детские книжки, если он захочет выбрать себе что-нибудь. — Если вы опять собираетесь дарить ему книги, которые продаете, вы не сможете мне помешать остановить вас, — он, казалось, придвинулся к ней слишком близко в маленькой, душной и задымленной кухне. Повернувшись, он пробормотал: — Мы действительно весьма вам признательны. Я знаю, что вы уделяете ему больше времени, чем мы, проявляете по отношению к нему больше терпения и нежности. Возможно, теперь наша жизнь изменится… Эндрю играл на ступеньках в солдатиков. Он отломал пластмассовый ствол от пушки для противовоздушной обороны и теперь выставил вперед подбородок, как отец, чтобы не заплакать. Он оживился, когда увидел Джеральдину. — Хочешь посмотреть, что у меня здесь? — Что с тобойслучилось? — спросил Брайан. — Или ты хочешь чтобы Джеральдина подумала, что мы совсем не занимаемся твоим воспитанием и не учим тебя говорить правильно? «Посмотреть, что у меня здесь», — передразнил он идиотским голосом. — Джеральдина хотела бы дать тебе книжку для чтения. Я не стану на нее сердиться, если она даст тебе книжку для самых маленьких детей. — Мы найдем для тебя что-нибудь, и ты сможешь показать своим родителям, как хорошо ты умеешь читать, — сказала Джеральдина, когда привела Эндрю в книжный магазин, где Джереми вскрывал новые книжные упаковки ножом Стэнли. — Я думаю, тебе очень хочется, чтобы они увидели твою школьную работу… — Они сказали, что не смогут ее увидеть. Джеральдине показалось, что она неправильно поняла или ослышалась. — Они же должны встретиться с мисс Крэмер на следующей неделе, не так ли? — Моя мама должна будет в это время пойти в магазин Гудвина Мэнна, чтобы молиться с ними, а у отца будут дела по дому… Джеральдина стала показывать книги, потому что не знала, что и сказать, не могла доверить словам то, что хотела выразить. Когда он выбрал «Книгу джунглей», какой-то внутренний импульс заставил ее последовать за ним к следующей двери. Джун уже ждала его на садовой тропинке. — Спасибо, что проводила его домой, Джеральдина. Только небесам известно, что он еще мог бы потом натворить. — Не нужно утрировать, Джун. Диана Крэмер интересовалась, будешь ли ты на «открытой ночи». — Я хотела бы пойти, но мы должны будем пойти на встречу верующих и не можем оставить мальчика дома одного. — Мы с Джереми можем посидеть с ним, если ты хочешь. Если не… — сказала она, желая пристыдить Джун. — Тебе все-таки лучше было бы сходить в школу, и мы на твоем месте пошли бы… Брайан встал у входной двери. — Пожалуй, почему бы и нет? Вы должны знать его учителя лучше нас… Он взглянул на обеих смущенно и с выражением стыда на лице, но Джеральдину меньше всего интересовало его мнение. — Я думаю, — покачав головой, сказала она, — вы должны позволить Эндрю самому решить, к кому он хочет пойти. Эндрю уставился на свои сбитые ботинки. — Ты что, язык проглотил? — цыкнула на него Джун, и он поднял глаза на Джеральдину. — Ты и Джереми, — сказал он тихо. — Тогда все улажено, — сказала Джун с нотками горечи и триумфа в голосе одновременно. Джеральдина уже готовилась было возразить, что ничего страшного не случилось, что это ничего не значит, когда сигнализация в книжном магазине пронзительно зазвенела… Она не могла себе представить причину шума. Она добежала до магазина, когда Джереми уже выключил сигнализацию. — Я позвоню Эддингсам, — сказала она ему, стремясь подавить некоторое раздражение. Эддингса не было дома. — Я скажу ему, что вы звонили, — ответила его жена Гизел. — Что, кому-то еще он нужен больше, чем нам? — Можно сказать и так. Он навещает своих соседей в интересах Гудвина Мэнна. — Боюсь, что молитва не поможет исправить нашу сигнализацию. — Вы уверены? Может, вам стоило бы попытаться, пока вы ждете его?! Джеральдина состроила самую ужасную гримасу, на которую только была способна, телефонной трубке и бросила ее на рычаг. — Когда он помолится и закончит божественную работу, он вернется к себе домой, — сказала она Джереми. — Жаль, что мы не можем попросить Господа гарантировать качество работы Бенедикта… Но что могут подумать о нас Бевэны? Пожалуйста, в следующий раз постарайся держать себя в руках! — Я и не теряю контроля над собой. Почему я должна потерять контроль? Нет причин для этого, разве что только люди. Она закрыла глаза, заскрежетала зубами и зарычала, почти завизжала, а потом рассказала ему, что случилось. Он, казалось, не знал, что можно было сделать еще помимо того, что она сделала: что бы они ни предпринимали, Эндрю все равно будет в проигрыше. Они говорили об этом на протяжении всего ужина, хотя Джеральдина и пыталась спорить и возражать самой себе. Наконец она позволила себе сказать: — Я не могу думать об этом. — Может быть нам следует пойти и выпить чего-нибудь или прогуляться, или сделать что-нибудь еще? — Мы не можем, а вдруг придет Эддингс. — Поступай, как знаешь. У тебя был сегодня плохой день во всех отношениях. Я закончу проверять счета и, возможно, догоню тебя позднее. Уличные фонари отражались на столе. Зазубренное лезвие пустоши тлело под тускнеющим пурпурным небом. Джеральдина быстро продвигалась по тропинке, пытаясь стряхнуть с себя растущий страх. Как ей заставить Бевэнов поступать правильно в отношении Эндрю? Ведь все-таки он находится под их опекой, а не под ее. Он не был ее ребенком. Он не был Джонатаном Джонатан был в безопасности, где бы он сейчас ни находился. Так она говорила себе, находясь в том ужасном госпитале с белым кафелем в Шеффилде: Джонатан был жив, жил где-то, рос. Ей не нужно было видеть его, хотя иногда она видела, в своих сновидениях. Она хотела бы поделиться этим с Джереми, но когда один единственный раз она попыталась сделать это, он поднял ее на смех, пробовал отшутиться. Джонатану, казалось, вначале что-то угрожало, он находился в опасности, которая теперь была уничтожена, и поэтому она никогда больше не упоминала его имени в разговорах с Джереми. Она смогла обезопасить его жизнь. Но был еще Эндрю, который жил в реальном мире и должен был справиться со всем, что его окружало, что могло бы причинить ему вред. Она вступила на пустошь и пошла по тропинке, которая отсвечивала зеленью в наступавших сумерках. Страх, исходящий от известняковых утесов, просачивался внутрь словно туман сквозь траву. Она пошла быстрее, подгоняя себя и удивляясь, почему страх должен заставлять ее нервничать. Она была уже на голом склоне над пещерой, когда очнулась и вспомнила об этом, задрожав всем телом. Вернувшись домой из госпиталя, она заставила себя тогда избавиться раз и навсегда от одежды Джонатана. Она открыла комод в комнате, которая должна была стать детской, влезла туда, чтобы достать груду детской одежды, которая казалась ей холодной как лед, и стала ее до боли в зубах засовывать в мешок. Она могла почувствовать кончики своих пальцев, сжавшихся от холода, когда задрожала всем телом. Она оставалась там, не в силах уйти прочь и оторваться от его одежды, пока Джереми не обнаружил ее. Позднее, когда он уже избавился от одежды, она поняла, что он ничего странного в этих одеждах не чувствует, вообще не чувствует никакого чрезмерного холода, исходившего от них. Полная луна распространяла радужный ореол над облаками на горизонте. Вновь появилась тропинка в страну пустошей, возникшая под небом в лунном свете. Небо сделалось почти черным. Шатры и палатки на самом высоком склоне стали похожи на застывшие куски льда. Она не знала тогда, что значил холод, и не знала этого сейчас. Конечно, там, где бы сейчас Джонатан ни находился, не должно быть так холодно, однако ей не захотелось оставаться наедине с этой мыслью здесь наверху, особенно когда лунный свет делал пейзаж еще безжизненней и холодней. Она поспешила быстрее пройти мимо пещеры, взяв курс на тропинку, ведущую вниз к дальнему концу Мунвэла, но споткнулась обо что-то в том месте, где уже не было известняковой стены вокруг пещеры. В лунном свете пещера выглядела даже глубже. Даже стоя на краю каменной ограды, она все равно почувствовала себя слишком близко к зияющей тьме. Она отпрянула назад, и кусок камня вылетел у нее из-под ног, скатившись вниз за ограждение. Безо всякой причины она вся сжалась, ее охватил страх, что этот камень мог упасть в пещеру. Она побежала по тропинке, часто спотыкаясь, почти падая. Лунный свет окутал город под ней, отражаясь на крышах коттеджей пятнами уличных фонарей. Он следовал за ней, когда она вышла на городскую окраину к церкви. Он осветил три лица в узком окошке из цветного стекла, заставив их поворачиваться на единственной шее. Среди новых надгробий под дубами одно было ярче других. В лунном свете казалось, что оно почти горит. Лунный свет скопился в церковном дворе, когда она дошла до тротуара. Столбики теней тянулись вдоль посеребренной светом травы, проецируясь в конце на церковную стену. Джеральдина всматривалась в темноту вдоль дороги, когда пересекла мостовую, ограничивающую церковный двор. Она все еще не могла разглядеть имени на светящемся могильнике, не могла определить, что за камень мог давать такой яркий свет. Она быстро приблизилась к церковной ограде и подняла щеколду железной калитки. Вероятно, калитка была недавно смазана, потому что она не издала ни звука. Возможно, ее стремление прочитать надпись на светящемся камне в тени дуба было скрыто от ее понимания и побороло другие чувства, потому что, когда она вступила на дорожку из гравия, освещенную лунным светом, она даже не чувствовала своих шагов. Свет, который казался замороженным в каменном спокойствии, заставил ее задрожать. Она сошла с тропинки и стала пробираться между рядами замшелых надгробий, ее ноги заскользили по могильным холмикам, напоминавшим ей постели. Она была уже достаточно близко, чтобы прочитать надпись на могильнике теперь, то немногое, что было там, и ее ноги неожиданно задрожали. Она попыталась удержаться, ухватившись за надгробие, которое крошилось у нее под пальцами. Когда она упала на колени перед светящимся камнем, сверкающим еще сильнее, чем камни по другую сторону от него, казалось, что это должно было остановить ее дрожь как ничто другое, однако она продолжала трепетать, словно не в силах была остановиться. Одна только дата на безупречно чистом надгробии — 11 лет назад, и одно только имя — ДЖОНАТАН.Глава 10
— Я надеюсь, что увижу вас в пивной сегодня вечером, миссис Вейнрайт… Фэб… Если бы он назвал ее просто миссис Вейнрайт, подумал Джасти, она наверняка попросила бы назвать ее Фэб. Он точно знал, что ей скажет, пока не повернул за угол по направлению к Черч-роу, сильно дернув себя за воротник так, что пуговица, треснув, полетела на дорогу прямо под колеса почтового фургона. Миссис Вейнрайт, решил он для себя. И теперь ему оставалось только пройти вдоль Роман-роу; снять щеколду с ее блестящей зеленоватой деревянной калитки; пройти вдоль шпалер цветущих виноградных лоз и поторопиться по гравийной дорожке по мере того, как сторожевая собака давала ей знать, что кто-то приближается; поднять руку к дверному звонку; глубоко вздохнуть, задержать воздух в легких до тех пор, пока она не откроет дверь, и потом, выпустив его, сразу же заговорить. Он уже вдохнул, когда понял, что забыл вытащить журнал, который намеревался вручить. Он стал вытаскивать его с такой поспешностью, что рассыпал половину содержимого своей почтовой сумки на ступеньки у входной двери, и в этот момент она открыла дверь. Ползая на коленях, он думал о том, как он выглядит: деревенский парень, коленопреклоненный перед своей дамой сердца, которую он любил, даже как следует не зная, кто она такая. Когда она опустилась на корточки помочь ему, ее платье задралось на полных бедрах, и он это увидел боковым зрением. Он отлично знал, какими духами она пользуется: они пахли так же остро, как вереск на пустоши. Он видел ее светлые обнаженные веснушчатые руки, обнаженный участок над изгибами ее больших грудей, глубоко посаженные карие глаза, маленький нос, ярко-розовые губы, белокурые волосы, завязанные конским хвостом, которые свисали вниз по ее спине. Ее мягкие, теплые руки дотрагивались до него, когда она передавала ему письма. — Огромное спасибо, — пробормотал он и вскочил на ноги как можно быстрее, только сейчас осознав, что выглядел так, словно смотрел снизу ей под юбку. Она поднялась с грацией, что одновременно озадачило и тронуло его. — Можно рассортировать письма на моем столе… Большая комната была такой же опрятной и чистой, как и его собственная комната, комната одинокого человека. Очертания ископаемых окаменелостей отпечатались кое-где на камнях, из которых был сложен камин, сделанный ее собственными руками. Джасти вывалил письма на тканную скатерть и бросил взгляд на фотографию ее бывшего мужа — длинное лицо, разделенное усами на две части, — и на фотографию самой Фэб, крошечной и почти незаметной, во время прошлогодней церемонии украшения пещеры, на цветочную композицию, изображавшую одетого в золото мужчину с нимбом, напоминавшим солнце, который окружал его голову, и размахивающего мечом. — Ты еще занимаешься этим, верно? — он вдруг представил ее обнаженной и поэтому теперь не знал, куда девать глаза. — Не беспокойся, я знаю, что ты имеешь в виду, — засмеялась она и потом сразу стала серьезной. — Некоторые из тех, кто обычно помогал мне в этом, теперь начали придумывать всевозможные отговорки и извинения. Я надеюсь, что этого вполне достаточно. Мне не хочется думать о том, что судьба нашего города, его традиции зависят теперь от тех, кто никогда не видел церемонии. — Точно, — проговорил он, думая о том, что надо попросить ее сейчас. Его голос был громким и шумным, словно на нем снова были наушники. Но рот у него казалось был склеен каким-то суперклеем, а умелые руки успели рассортировать все письма, прежде чем он смог что-либо выговорить. Он задержал дыхание и услышал то единственное, что оказался способен произнести его язык: — Спасибо тебе за помощь… Он неуклюже заковылял к двери, желая лишь уйти отсюда, когда она сказала: — У тебя была какая-либо иная причина, чтобы позвонить мне, кроме как разгрузиться на ступеньках у моей двери? — Извини, я как раз думал об этом все это время, — он протянул ей журнал и вдруг вспомнил, что ее муж работал санитаром в мужском отделении и был убит почти два года назад, когда съехал с дороги в гущу окутывавшего район Пикс тумана. — Я не думаю, что ты умрешь от чтения этого, — сказал он и ему сразу же захотелось спрятать голову в почтовую сумку. Она одновременно улыбнулась и нахмурилась, когда зазвенел звонок. Он последовал за ней, когда она открыла дверь двум женщинам с сияющими открытыми лицами, за плечами у которых висели ранцы, набитые всевозможными памфлетами и книгами. — Пустите ли вы Господа в ваш дом? — спросила одна. Джасти проскользнул мимо них со словами: — Я ухожу, и теперь здесь станет для него больше места. — Вы тоже должны меня извинить, но, боюсь, что нет, — обратилась Фэб к женщинам. Как только она закрыла за ними дверь, она крикнула вслед уходившему Джасти: — Я с удовольствием приду в паб на твое шоу, Джасти! Он пришел в такой восторг, что почти сразу же направился домой, не закончив работу. Он разнес некоторые из оставшихся у него писем по ближайшим домам, потом двинулся к своему дому, который располагался между Хай-стрит и крутым спуском к пустоши. Там повалился на кушетку и стал смотреть по телевизору, как Стэн Лорел поджег дом Харди, когда пытался помочь тому убраться в доме после веселой вечеринки. Это его несколько успокоило, потому что он понял, что бывают люди и более бестактные, нежели он. Позднее он принес домой рыбу и чипсы из магазина на Хай-стрит, потом направился через темнеющие улицы города по направлению к «Однорукому солдату». Паб был переполнен, лица за низкими дубовыми стойками были по большей части незнакомы ему; многие специально приезжали на такие народные вечера как сегодня или когда Эрик, владелец пивной, крутил фильм по видео. В углу, увешанном лошадиной упряжью, Джасти заметил продюсеров с радиостанции Шеффилда. Энтони, который полагал, что его не стоит записывать, покачивал головой на жилистой шее, откинув назад седые волосы. У Джасти не было времени, чтобы поговорить с ним сейчас, хотя он и чувствовал необходимость сделать это: он всегда приходил с небольшим запасом времени, чтобы набраться уверенности в себе перед выступлением. Но когда Эрик купил ему пинту эля и призвал всех занять места с криком: «Леди и джентльмены, займите свои места, начинаем шоу „Подарок Джасти“», — Фэб еще не появилась. Джасти протиснулся между столами, мелкими глотками опустошая содержимое кружки, чтобы не расплескать, и вскарабкался на импровизированную сцену. В конце концов, он хотел показать этому Энтони с шеффилдского радио, что он настоящий комедиант. Он обнаружил это однажды, когда беседовал с Эриком о своей обычной рабочей неделе с таким энтузиазмом, что они не заметили посторонних слушателей, пока те не поприветствовали его аплодисментами и не угостили всевозможными напитками. Он не мог больше ждать Фэб, шоу должно было начаться. — Привет, это я, — сказал он, усаживаясь на стул прямо в центре пустой сцены. — Джасти по имени, Джасти по природе! Маленькая женщина за столом у окна хрипло засмеялась. — Джасти, дорогуша, означает потешный, — сказал он, обращаясь к ней, вызвав этой репликой лишь сдержанный смех. Он стал искать глазами кого-нибудь еще, с кем можно было поболтать, разыгрывая свои сценки. Заставь одного смеяться, верил он, и ты заработаешь себе благодарного слушателя, кто бы заразил бы всех своим смехом. В этот момент дверь открылась и вошла Фэб. Она казалась запыхавшейся после быстрой ходьбы. Возможно, она бежала, боясь опоздать на его шоу. Она одарила его мимолетной извиняющейся улыбкой, от которой он сразу почувствовал себя намного выше и уверенней. — Я доставляю в Мунвэл письма, в то время как Фэб Вейнрайт доставляет сюда детей. Счастье, что нет другого пути, иначе я мог бы оказаться гражданином второго сорта… Это вызвало очередной сдержанный смех. Все, чего он был удостоен от радиопродюсеров, — это было лишь незначительное движение губ в жалком подобии улыбки. Подошло время преподнести им что-нибудь поострее. — Вещи могут изменяться теперь, когда в город пришла Миссия Мунвэла. Я думаю, что в скором времени, мы будем опускать друг другу в почтовые ящики письма-послания. Нет, не такие послания, как те, что вы делаете, когда выходите из пивной… Отец О'Коннел, сидевший рядом с Дианой Крэмер, засмеялся над этим, то же сделали и радиопродюсеры. — Я слышал, что Гудвину Мэнну понадобился отдых в своей комнате в отеле после того, как он говорил перед нами в Мунвэле, — продолжал Джасти с невинным взглядом. — Но не говорите никому, ладно? Возможно, головная боль у него возникла из-за того, что он постоянно прислушивается к божественному голосу. Милая работенка, которой мне ни разу не случалось заниматься. Когда же мне случалось столкнуться с этим, я слышал голос, говорящий: «Пристегни ремни…» или «Какого цвета у тебя нижнее белье?» Он дотянулся до кружки, но тут рука его повисла в воздухе. Смех, который по его расчетам должен был разразиться в воздухе, его шутка вновь не вызвала, лишь несколько запоздалых смешков, которые прозвучали скорее поощрительно, нежели спонтанно. Сделав быстрый глоток эля, он увидел мясника, который опирался на стойку бара и пристально, без всяких эмоций, смотрел на Джасти, словно желал несколько изменить тематику его юмористического шоу. Не могло быть, чтобы мясник был слишком скептически настроен к шуткам. — Теперь это выглядит так, словно в комнате мистера Мэнна стало слишком тесно, — сказал Джасти. — Поэтому он и посылает людей, чтобы они ходили по городу и просили, не пустит ли кто-нибудь Господа в свой дом, а то ему тесно. Когда Стив, другой парень с радио Шеффилд, засмеялся на эту остроту, головы повернулись посмотреть на него. Как бы то ни было, кругом царила мертвая тишина, хотя, конечно, это не должно было производить такое болезненное ощущение, как воспринимал это Джасти. Он был на пределе, казалось еще немного и он потеряет контроль над собой, понимая, что безвозвратно теряет аудиторию. Глум и Деспонденси, на помощь, подумал он с отчаянием, выкидывая свой последний козырь для спасения шоу. — Эй, вставай, мистер Глум, они хотят, чтобы вы разрешили Господу войти в ваш дом! — Скажите им, что мы не берем квартирантов, мистер Деспонденси. — Они говорят, что мы не можем прогнать Его, ибо он слишком велик… — Великий сгусток энергии, вы знаете, что это означает, не правда ли? Каждую ночь булки и рыбка к чаю… Никто не рассмеялся. Джасти обнаружил, что смотрит на женщину, которую никогда раньше не видел, отчаянно желая хотя бы слабой улыбки. Она неприязненно посмотрела на него, задавая немой вопрос о том, как долго она должна еще ждать следующего номера программы. Ответ на этот вопрос показался ему спасением в последнюю минуту. — Во всяком случае, на сегодня довольно с меня и с фирмы «Глум и Деспонденси», — сказал он, заикаясь. — Подошло время послушать музыку в исполнении нашего собственного Билли Белла! Очень многие посмотрели на него, думая, что он вновь пытался сострить и придумать новую сценку. Но нет, он отлично осознавал смысл того, что им было сказано. Это эхом отдалось в его невидимых наушниках. Он слез со сцены и на заплетающихся ногах направился в темный угол, чтобы дать лицу остыть. Бородатый Билли, сын владелицы почтового отделения, уже поднял свою гитару над головой, чтобы протиснуться к сцене, когда молодая женщина поднялась со своего места и преградила ему дорогу. — Могу ли я рассказать занятную шутку? Билли замешкался. — Давай! — раздались голоса кругом. Она была довольно худой, но у нее было свежее юное лицо, обрамленное волосами, заплетенными в косичку, и улыбка, которая словно говорила, что за шуткой дело не станет. Люди непринужденно ожидали, пока она не уселась на самом краю сцены. — Жил-был такой ирландец по имени Симон О'Сайрен, — начала она и захихикала. — Однажды он обнаруживает, что ему нечего делать, поскольку он не работает во время летнего отпуска. Ну что ж, сказал он тогда себе, я счастлив: я потрачу все свои сбережения, чтобы провести отпуск за границей вместо того, чтобы бездумно сидеть и плевать в потолок, изнывая от безделья. Так он очутился летом в Израиле, и однажды решил поехать в Иерусалим, так как слышал, что там должно было состояться шествие. Итак, он стоит в толпе, одинокий и никому незнакомый человек, и дожидается, когда пройдет шествие. Вот тут-то карманный вор и крадет все его деньги, пока он отвлечен чем-то. И Симон сказал себе: «Боже, что же это такое? Ведь если бы этого не случилось, я готов был уже поклясться себе, что это был самый счастливый день в моей жизни…» Джасти был совсем озадачен и сбит с толку. Он не только не видел ничего смешного в этой истории, особенно с грубым ирландским акцентом ее рассказчицы, но и считал, что она сама убивала смысл своей шутки, постоянно заливаясь хохотом над ее продолжением. Однако все вокруг теперь заулыбались, а некоторые засмеялись открыто, как только она сказала: — Так он осматривался в поисках полицейских, когда услышал звуки приближающегося шествия. Тогда он сказал себе: он приехал сюда ради того, чтобы посмотреть на шествие, таким образом он сможет возместить ценность украденных денег. В тот момент, когда уже показалась приближающаяся процессия, он вдруг видит шестипенсовик, лежащий на середине дороги. Тогда он выходит на дорогу и уже почти нагибается, чтобы схватить монету, но в это время подходит процессия, и ему что-то надевают на спину. В следующий момент он говорит: «Все, что я совершил, — это нагнулся за этой монетой, потому что я чувствовал себя счастливым, а кто-то окрестил мне спину». Но Иисус отвечает тогда ему: «Хочешь услышать еще одну хорошую новость? Это действительно твой самый счастливый день». Джасти широко разинул рот не столько из-за ее «шутки», сколько из-за смеха и аплодисментов, которыми приветствовали кульминационную фразу. Только теперь он заметил, что многие люди в пивной пили некрепкие напитки, и начал понимать, что видел многих из этих людей на сборище у Мэнна, в хоре. Он должен сообщить об этом продюсерам из Шеффилда, но прежде чем ему удалось пробраться к ним, они боком вышли из пивной. Джасти поплелся обратно в свой угол. Они даже не дали ему шанса оправдаться. Молодая женщина рассказывала анекдоты о Фоме Неверующем и Дне Пятидесятницы, чем увеличивала число аплодисментов. Закончив рассказывать истории, она сказала: — Желаете ли вы еще послушать историю? — Я думаю, что всем нам не помешало бы немного музыки, — возразил владелец пивной, явно недовольный развитием событий этого вечера. Билли Белл уже подхватил свою гитару, когда голос в глубине бара сказал: — Есть древняя баллада, которую я хотел бы вам напомнить перед праздником Середины Лета… Это был Натаниэль Нидэм, старожил Мунвэла, который жил в доме на вересковых пустошах. Хотя люди и утверждали, что ему было больше ста лет, он на многое еще был способен. Он поднял свое длинное, сморщенное лицо к дубовым перекладинам, его белые волосы рассыпались по воротнику, и он начал петь сильным, чистым, но немного гнусавым голосом:Три смелых парня отправились гулять, когда солнце еще было в зените,
Поклявшись, что они найдут Гари Муни и выколют ему очи…
Провались, Гари Муни, не мучай нас боле,
У нас есть цветы умилостивить тебя, которые мы оставляем у твоего порога…
Три смелых парня отправились гулять, пошли в лес.
Они отыскали Гари Муни, когда света было еще много.
. .
Провались, Гари Муни…
Три смелых парня, они срубили его ветвь за ветвью,
Они скатили его вниз, когда свет уже стал меркнуть…
Три смелых парня отправились гулять, когда взошла луна вновь,
Они пошли назад убедиться в победе своей…
Они услышали хохот Гари Муни, который мертвых пробуждал:
«Эй, ребята забрали мои глаза, но заплатят за это головами своими»…
. .
Один храбрый парень сложил голову в дыре:
Гари Муни получил его голову и душу…
Два храбрых парня закрыли накрепко свои дома,
Но засов и замок открываются на стук мертвеца…
«Кто стучит? Дай мне услышать твой крик!»
«Это твой друг, пришел и зовет тебя, и нет у него ничего над воротником…»
. .
Прыгай в окно и беги как заяц!
Где бы ты ни прятался, Гари Муни услышит, где ты…
. .
Два храбрых парня сложили свои головы:
Два тела гуляют, и еще одно идет…
Старая луна смеется, скаля зубы:
Священник в колодце и ночь на солнце…
И никто не уходит, пока жив Гари Муни…
Провались, Гари Муни, не мучай нас боле,
У нас есть цветы умилостивить тебя, которые мы оставляем у твоего порога…
Последние комментарии
1 час 56 минут назад
1 час 58 минут назад
8 часов 40 минут назад
8 часов 48 минут назад
15 часов 1 минута назад
15 часов 4 минут назад