Иронические стихи [Виктор Васильевич Жигунов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Виктор Жигунов ИРОНИЧЕСКИЕ СТИХИ

Ю

вступление к поэме
Нет, пора,
          похоже,
                    стать построже.
Не транжирить мыслей и чернил.
Вот вчера —
          о боже,
                    что за роже
я куплет на память сочинил!
А всерьёз писать берусь нечасто:
то пристанет вот такой нахал,
то сосед упросит, то начальство…
Сколько я всего напосвящал!
Горько, что эпохе бесполезны
те стишки…
          Прогрессу вопреки
через них в бессмертие полезли
лодыри и просто дураки.
Нет, преодолею мягкотелость!
Вот опять я разложил тетрадь,
но кандидатуру захотелось
истинно достойную избрать.
Подорвать снаряд, а не пистоны!
И заметил, гордость не тая:
песнопений многие достойны —
он и ты, оно и мы, и я.
Кстати, я. Ну справедливо ль это:
в честь кого мы только слов не вьём,
но никак не воспоём поэта,
если он имеется живьём!
А когда планета, мной удобрясь,
между звёзд помчит мой прах во тьму,
воссоздать мой многогранный образ
не под силу будет никому.
Да и ни к чему тогда награда.
Слава-то при жизни дорога.
Даже я, писатель, — мне бы надо —
не читал Гомера ни фига.
Сотню лет, ну две по крайней мере,
помнят, знают, а потом — провал…
Кто читает Данте Алигьери?
Очень нудно парень рифмовал.
Скажут: «Ограниченность мужичья!»
Нет, увы. Устаревает всё…
В общем, надо самообслужиться
(примечанье: странное словцо:
в нём приставка «само» и вторая
доля с тем же самым смыслом — «-ся»),
ценных мыслей в Лете не теряя
и чужого дядю не прося.
Кажется, не проще ли простого
даром не расходовать ума?
Пусть Наташа, например, Ростова
о себе писала бы сама.
А Толстой не ждал бы озаренья
о девичьей внутренней борьбе —
он в освободившееся время
тоже написал бы о себе.
Это было бы глубоко, правдиво!
Ну, итак:
          новатор и смельчак,
я нашёл героя всем на диво
и уже я не могу смолчать.
Чтобы счастьем род людской прогрелся,
усмотрев поэта на корню,
ради социального прогресса
о себе поэму сочиню!
(Если ж у моей могилы в плаче
лишь родня была бы — без венка, —
то необходимо мне тем паче
самому ввести себя в века.)
…Тема есть.
С названьем дело хуже.
«Я» — идею выразит мою.
Но нескромно. И старо к тому же.
Потому даю названье «Ю».

Про гроб

На взгляд привычный, косный —
чего тут парню жаль?
Шумят и мыслят сосны,
пытливо глядя вдаль.
В сети весенней сини
колышутся дубы…
А жалко древесины,
идущей на гробы!
Жестока смерть чертовски —
и как ей быть не злой?
Но для чего же доски
заваливать землёй!
Распелся соловейко:
да эх, да ой, да ну…
Хоронят человека,
подушку и сосну.
Ах, был он ярким перлом —
бесстыдно врут друзья…
А веке в двадцать первом
за ним пойду и я.
Не говорите глухо,
не капайте на труп,
скажите: жил он глупо,
хоть в общем был неглуп.
И, через щёлку пылко
взглянувши на вдову,
забитый, как посылка,
я в вечность отплыву.
Нет-нет. Иссякнут рощи.
Отправлюсь налегке:
не в дереве, а проще —
в пластмассовом мешке.
Не хочется мне так-то…
Пока я не угас,
для траурного акта
не выбрать ли сейчас
тесину подлиннее?..
Лопату я беру.
Вершись, озелененье!
Гуляю по двору,
закапывая шишки,
шепча: вот здесь одна…
А через месяц — ишь ты,
покажется сосна!
Солидный ли зажиток
доска — за жизнь, за труд?
Но вдруг и ту зажилят,
а самого сожгут?!
Вопросы горше редьки
уж не дают и спать…
Скорее помереть бы.
…И чуши не писать.

Умиление-ХХ

Двадцатый, век. Везде железо. Фиг ли:
моторы, скороварки, тормоза…
Мы в технику вросли, мы к ней привыкли.
Хотя былинку встретишь — и слеза
шибает в нос. Не выползет на щёки.
Мы в тайне умиление храним.
Но вот бегут по улицам потоки
машин. Я прилепляюсь сердцем к ним.
Ну что листок? Болтается на ветке,
а та из клумбы выперла