Таинственное похищение [Иван Руж] (fb2) читать онлайн

Таинственное похищение

О КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ

Книга, с которой теперь знакомится молодой советский читатель, написана известным болгарским писателем Иваном Ружем. Он родился в 1909 году, когда Болгария была капиталистической страной. Жизнь крестьян и рабочих, вопросы экономики начали волновать будущего писателя со школьных лет. Окончив гимназию, он прошел курс Высшей кооперативной школы и юридического факультета Софийского университета. Его горячо интересовали проблемы экономики, но официальная буржуазная наука не могла дать ему ответа на волнующие вопросы. Ответ он нашел в коммунистическом движении, в учении марксизма-ленинизма, в рядах комсомола и Коммунистической партии. Несмотря на то, что Коммунистическая партия находилась в подполье и подвергалась жестоким гонениям со стороны фашистской власти, коммунистическое и рабочее движение в стране имело массовый характер, под его влиянием находился ряд литературных и политических газет. Иван Руж рано начал сотрудничать в этих изданиях, писал для них, статьи, рассказы, очерки и фельетоны.

С 1936 года он становится активным деятелем кооперативного движения, носившего организованный характер и объединявшего тысячи трудящихся. Болгарская коммунистическая партия старалась влиять на это движение, разъясняла членам кооперативных организаций, что в капиталистических условиях кооперативное движение само по себе не принесет им избавления от нищеты, что коренным образом изменить их положение может лишь победа социализма. Подобные вопросы затрагивал в своих произведениях на кооперативные темы и Иван Руж. Его книги выходили в свет, преодолевая рогатки царской цензуры.

9 сентября 1944 года Болгария ступила на путь социалистического развития. С капитализмом было покончено навсегда. Иван Руж, которому в то время было 35 лет, посвятил все силы экономическому и культурному расцвету молодой народной республики. Он становится доцентом Софийского университета, пишет ряд статей и исследований по экономическим вопросам и наряду с этим продолжает много работать в области художественной литературы и критики. Позднее получает доцентуру по болгарской литературе в Высшем институте театрального искусства, работает редактором ряда литературных журналов. В настоящее время Иван Руж является главным редактором сценарной комиссии Болгарской кинематографии и членом руководства Союза болгарских писателей.

Иван Руж написал ряд трудов, статей и книг, посвященных вопросам художественной критики: «Искусство и критика» (1947 г.), «Закон литературных джунглей» (о западной реакционной буржуазной культуре — 1959 г.).

Иван Руж является также автором многих рассказов и повестей. Большинство их посвящено кооперативному движению. Особенно значительны из них рассказ «Кооператоры-божиловцы» (1929 г.) и сборник «Кооперативные рассказы» (1944 г.) В них дана целая галерея портретов людей труда, главным образом крестьян, стремящихся объединиться в сельских кооперативах, чтобы дружными усилиями противостоять засилью и эксплуатации сельских кулаков и ростовщиков. Характерны и образы представителей сельской буржуазии — крупных землевладельцев, широко использующих почти даровой труд наемных батраков, кабатчиков, лавочников и заимодавцев. Словно кровожадные пауки, высасывали они жизненные соки из крестьян.

Одним из таких хищников является и Деню Солака в повести Ивана Ружа «Враги кооператива» (1932 г.). Писателю удалось передать его образ живыми красками, убедительно показать его отвратительный лик. Как живые встают перед нами и светлые образы народных защитников — учителя и его единомышленников. Несмотря на аресты и преследования, они показывают крестьянам путь к освобождению, и семя, которое они заронили в народе, дает обильные плоды.

Большой творческой удачей Ивана Ружа является его приключенческая повесть «Таинственное похищение». В Болгарии эта книга была издана дважды в серии «Юношеского романа» и оба раза большим тиражом. Она пользуется широкой популярностью среди молодых болгарских читателей.

Случай, о котором рассказывается в повести, произошел в первые годы народной власти на болгаро-греческой границе, которую в то время часто переходили враги народа и контрабандисты. За спиной у них обычно стояли еще не лишенные экономической силы сельские богатеи.

Действие повести развивается в Родопах, по которым проходит болгаро-греческая граница. Родопы описывались еще в эллинской классике. В одной из древних легенд говорится, что здесь жил мифический певец Орфей, очаровывавший всех своими песнями. Это обширный горный массив, поросший густыми лесами, большая часть его находится в пределах Болгарии, а южные отроги гор — в Греции. Дикая красота Родоп нашла широкое отражение в повести, в которой уделено много места описанию дремучих лесов, горных лугов, рек и ущельев.

Встретив в этой повести некоторые турецкие имена (Незиф, Лиман, Феиз, Ибрагим) читатель может подумать, что горы эти населены турками. Но это не так. Они болгары, как и все население этого края. Во время пятивекового турецкого ига, от которого Болгария избавилась в результате русско-турецкой войны 1877—1878 годов, часть болгарского населения была насильно обращена в мусульманство и переняла мусульманскую религию, однако сохранила в чистоте родной болгарский язык и старые народные обычаи. В условиях народной власти родопское население постепенно освобождается от религиозных заблуждений.

Во время описываемых событий реакционные силы Греции и Турции, при поддержке западных империалистов и активном участии болгарской контрреволюционной эмиграции, пытались вредить народно-демократической Болгарии, используя политическую отсталость части родопского населения. Нужно сказать, что с тех пор положение изменилось коренным образом. Широкая сеть школ, культурное и политическое просвещение возродили это население к новой жизни, и сейчас оно активно участвует в социалистическом строительстве.

Герой повести, молодой геолог — глашатай и поборник новой жизни в этом краю, пережившем бурное развитие и превратившемся в цветущий центр горнорудной промышленности с новыми социалистическими городами Рудоземом, Маданом, Велинградом, которые выросли на месте отсталых, затерянных в горах поселков.

В Родопы он отправился в поисках подземных богатств. Случайно геолог попадает в руки врагов, плетущих гнусные заговоры против социалистической Болгарии. Среди них сельский корчмарь Кыню Маринов, прежде державший в своих руках весь край, бывший майор царской армии Цветан Кунчев, ставший одним из руководителей контрреволюционной организации, и англичанин Хью Бреф — агент империалистической разведки. Заодно с врагами народа в повести действуют и контрабандисты Незиф и Лиман. Невежество заставляет их поверить, что геолог ищет не подземные богатства, а клад, легенда о котором давно живет у населения. Они похищают геолога и силой пытаются вырвать у него несуществующие «знаки», чтобы найти по ним клад.

Однако о похищении геолога узнает агент иностранной разведки Хью Бреф, мечтающий открыть запасы урановой руды и использовать это открытие для своего обогащения. Он также подвергает геолога истязаниям, но тот проявляет героизм и преданность своей социалистической родине и погибает от руки врага. Образ молодого геолога привлекает наши симпатии своей смелостью и силой духа.

В книге выведен и замечательный образ юноши из народа — Райчо, который в самых тяжелых обстоятельствах проявляет смекалку и храбрость.

Повесть написана увлекательно, исполнена романтики приключений.

Как коллега и друг писателя Ивана Ружа, я очень рад, что его книга выходит на русском языке. Будучи главным редактором журнала «Болгаро-советская дружба», который пропагандирует в нашей стране достижения советских людей, а также по моим личным наблюдениям во время поездок в Советский Союз я знаю, что советская молодежь очень интересуется Болгарией. Я убежден, что этот интерес побудит тысячи наших юных советских друзей прочесть одну из лучших болгарских приключенческих книг «Таинственное похищение».

Ангел Тодоров

Глава первая Золото

В один из летних дней 1947 года, перед рассветом, из леса в глухом уголке Родоп, где по непролазным зарослям и ярам петляет граница, вышли двое мужчин в потрепанной, рыжего цвета одежде, какую носят местные жители. Внимательно оглядевшись по сторонам и определив в полумраке по им одним известным приметам дальнейшее направление, они снова скрылись за деревьями и быстро зашагали на север, держась опушки леса.

В сумеречном свете холодного утра лица их выглядели серыми и безжизненными. Рубахи на них потемнели от пота, ноздри раздувались от учащенного дыхания — видно, шли они долго, не жалея сил. Оба были среднего роста, только шагавший впереди чуть ниже и шире в плечах. Руки у него были длинные, с крупными кистями и узловатыми пальцами. Несмотря на размашистый шаг, он шел легко и бесшумно по опавшей листве, ступая между сухими сучьями сперва на носки, а потом уже на всю ступню. Широкая могучая грудь, выпирающая из короткой куртки, жилистая шея, туго натянувшая ворот рубахи, и вся фигура — сбитая, коренастая, свидетельствовали о недюжинной силе этого человека. Квадратная голова, выступающий подбородок, прижатые к черепу уши говорили о непреклонной воле и твердом характере, а тонкие, загибающиеся книзу губы, встречающиеся чаще всего у людей, которые не привыкли бросать слова на ветер, — о нелюбви к болтунам. Низко нависшие брови, холодный блеск стальных глаз, едва различимых в неясном свете занимающегося дня, да и весь неприветливый облик показывали, что ему отнюдь не присуща склонность к душевным излияниям и мягкосердечию.

Шедший за ним был худ и костляв, с маленьким испитым лицом. Каждый раз, когда под его ногами раздавался хруст валежника и его товарищ, вздрогнув от шума, резко поворачивал к нему голову и бросал на него укоризненный взгляд, он смешно втягивал тонкую шею в торчащие плечи, поспешно отводил в сторону глаза и виновато моргал, походя в такие минуты на испуганную собаку. Вся его обожженная ветром и солнцем шея, насколько позволял видеть ворот расстегнутой рубахи — от острых, выпирающих ключиц до маленького подбородка и мочек прозрачных, покрасневших от быстрой ходьбы ушей, была в блошиных укусах. Видно, он провел зиму в одном из бедных родопских сел, где блох водилось великое множество, и пробыл там до тех пор, пока не сошел снег, все еще белевший редкими пятнами на скалистых северных склонах каменных громад, тянущихся до самого горизонта.

Отсутствие блошиных следов у первого и, въевшаяся в складки его дубленой кожи пыль говорили о том, что, хотя его жизнь и не была особенно привольной, ему не пришлось зимовать в царстве блох.

В часе ходьбы от места, где они впервые показались из леса, тот, что шел впереди, остановился и, повернувшись, сунул левую руку в карман. Когда он ее вынул, кончики его пальцев сжимали смятую пачку сигарет. Он протянул ее своему спутнику и грубым, сиплым голосом, вполне соответствовавшим его внешности, проговорил:

— Сюда-то мы легко попали, теперь посмотрим, как выберемся отсюда.

— Авось выберемся! Как кончилась война и границу провели по старым местам, ее не очень-то стерегут. Здесь еще стараются, а про ту сторону и говорить нечего.

— Стерегут — не стерегут, а нам лучше не лезть на глаза. Береженого бог бережет. Пошли, нечего время терять! Надо поспеть к месту, покуда совсем не рассвело. Никто не должен нас видеть.

Говоря это, он прижимал правую руку к куртке, под которой дулом вниз висел обрез.

И они снова быстро зашагали один за другим, не выбирая дороги. От брошенных на землю окурков некоторое время тоненькой струйкой вился голубоватый дымок, таявший в утреннем сумраке еще не проснувшегося леса.

Весь дальнейший путь шли молча. В молчании карабкались на кручи, спускались в глубокие овраги, перескакивали пенистые потоки, ни разу не проявив нерешительности, не усомнившись в правильности выбранного ими направления. Видно было, что в этих дебрях им бывать не впервые и что они непременно доберутся до нужного места.

Почти из-под самых ног у них выпорхнул глухарь, веером распустив хвост. Вытянув темную, с красными очками на глазах голову, он полетел прямо перед ними, шумно хлопая тяжелыми крыльями. Из травы показалась курочка; она то пряталась, то выглядывала из-своего укрытия, следя крохотными глазами-бусинками за движениями пешеходов.

Вот проворно вскочила косуля, всю ночь щипавшая молодые побеги и траву и улегшаяся на заре в густых зарослях. Она метнулась за стволы, взмахнула раза три белой салфеткой и исчезла. Только и осталось от нее, что небольшая, вырытая острыми копытцами ямка с белевшими по краям коротенькими ворсинками. Да еще стоял в воздухе некоторое время запах лесного зверя.

По толстому стволу высокой сосны спустились почти до самой земли две белочки, пошипели, пофыркали друг на друга, будто ссорясь, и снова быстро вскарабкались вверх, к густой кровле из раскидистых игольчатых ветвей.

Лес постепенно наполнялся жизнью, движением, но как-то тихо, исподволь. Коротким, пугающим эхом отдавался время от времени прерывистый стук — где-то долбил дерево дятел. Вот он, сизо-черный, с красными крапинками, мелькнул в воздухе, опустился на сухой сук, постучал по нему острым клювом и полетел дальше.

Иногда путь им преграждали поваленные бурей огромные сосны. Словно беспомощные великаны, лежали они, бессильно прижавшись к земле искалеченными во время падения верхушками, уныло простирая кверху короткие корни, на которых еще держались куски дерна с травой и цветами. Путникам приходилось перелезать через них или обходить их стороной.

Еще не взошло солнце, когда они вышли на едва заметную в траве среди камней тропинку. Петляя меж деревьев и почти совсем теряясь на голых осыпях, ныряя в кусты и снова четко проступая там, где чернела земля, она вела к одинокому домику, стоявшему на пологом склоне холма, откуда был виден весь горный массив. Издали передняя каменная стена дома выглядела внушительно, точно фасад трехэтажного здания, низкая задняя почти вплотную подходила к склону, и казалось, что стоит только подпрыгнуть, чтобы очутиться на замшелой крыше.

Вблизи дом имел жалкий вид. Камни высокого фасада во многих местах потрескались, цвет их приобрел от старости неприятный желтоватый оттенок, скрепляющая их глина давным-давно пересохла и угрожающе осыпалась. Узкая лесенка из почерневших, обшарканных досок вела на верхний этаж, где на окнах вместо стекол была источенная червями частая деревянная решетка, к небольшой двери с засовом и кольцом, заканчиваясь выщербленным, истертым наполовину порогом. Под ней виднелась низенькая дверца. Ржавая задвижка и покрытый пылью самодельный крючок, накинутый на петлю, в которую была воткнута щепка, показывали, что дверью этой пользуются, редко.

Неогороженный, заросший бурьяном двор пустовал. По раскиданным, покрытым травой камням, напоминавшим остатки древних развалин, с трудом можно было различить линию старой ограды. От ворот осталась лишь служившая их основанием серая песчаниковая плита. Кое-где в траве виднелись следы слежавшегося навоза, и зелень рядом была особенно густой. Видно, когда-то здесь разгуливал домашний скот. Двор огибала неширокая дорога. Извиваясь по горным уступам, она исчезала где-то внизу, в лесной чаще.

Дом казался необитаемым. Из полуразвалившейся трубы не вился дымок, небо над ней было голубовато-розовым, совсем чистым. И все же двое путников приближались, к дому со всеми предосторожностями. Пригнувшись к последним кустам, они осмотрелись вокруг.

— Лиман, — вполголоса сказал первый, — посмотри-ка, Ибрагим один или нет?

Лиман, просияв от оказанного ему доверия, в несколько прыжков очутился возле дама и, вытянув тонкую шею, окинул взглядом пустой двор. Ноздри его курносого носа смешно шевелились. Еще миг — и он был уже под лестницей, выдернул щепку из замочной петли и легонько толкнул дверь. Заржавевшие петли протяжно скрипнули. Лиман испуганно обернулся и скрылся внутри. В нос ему ударил спертый воздух, лицо облепила паутина. Помещение, в которое он вошел, довольна обширное и пустое, когда-то служила одновременно и кладовкой и хлевом. Из узкого оконца в глубине, заткнутого пучком сена, проникал слабый свет, прорезывавший темноту длинной воронкой с трепещущими краями. Лиман дошел до противоположной стены, задрал голову кверху, где в полумраке едва виднелась крышка какого-то люка, и два раза тоненько, едва слышно свистнул. Никакого ответа. Тогда он начал пристально всматриваться в потолок, стараясь что-нибудь увидеть сквозь щели между плотна уложенными балками, оплетенными густой паутиной. Балки эти одновременно служили полом для верхнего помещения. После повторного сигнала наверху послышалась какая-то возня, кто-то сдавленно кашлянул, шумна шмыгнул носом и спросил тихим, ровным голосом, словно говоря с собой:

— Кто там?

— Ибрагим, это я — Лиман.

— А-а! Входи, все в порядке.

Лиман проворно выскочил во двор и махнул рукой затаившемуся в кустах товарищу.

Старые деревянные ступеньки заскрипели под их ногами. Дверь перед ними приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить их, и сразу же захлопнулась, как только они юркнули внутрь. Их встретил высокий худой человек. Задвинув щеколду, он обернулся, чтобы рассмотреть гостей. По наспех заправленной в брюки рубашке из серого домашнего полотна, по растрепанным волосам и обвисшим светлым усам было видно, что, он только что проснулся и, даже не успел плеснуть в лицо водой. Он не стал протягивать вошедшим руку, даже не изменил выражения своего продолговатого лица, встретив их так, словно они вернулись после недолгой отлучки. Только карие глаза его, ненадолго остановились с плохо скрываемым удивлением на сбитой фигуре одного из пришельцев.

— Да это никак Незиф? Как ты сюда попал? Сказывали, будто ты на островах. Четыре года о тебе ни слуху ни духу, я и подумал: пропал человек. Мало разве народу погибло в эту войну. Значит, вернулся, а? Ну, присаживайтесь.

Он провел их внутрь низенькой комнаты с забранными решетками окнами и закоптелым очагом, усадил на пол на небольшие коврики и ловким движением придвинул к ним круглый выщербленный столик.

— Сейчас соберу вам поесть, — сказал он, не спрашивая, голодны они или нет, но, увидев, что оба с немым вопросом смотрят на дверь соседней комнаты, заметил:

— Жена и дети давно встали. У нас есть участочек кукурузы на нижней дороге к Арде. Далековато отсюда, вот они и вышли чуть свет, чтобы успеть управиться. Я один во всем доме. Ешьте!

Говоря это, он снял с полки над очагом разломленную краюху черного потрескавшегося хлеба, выпеченного из толченых бобов и смешанной с отрубями муки, глиняную миску с фасолевой похлебкой, две деревянные ложки, пододвинул из угла глиняный кувшин с водой.

— В этом году опять засуха нас скрутила, прямо хоть плачь. Ну, да чем богаты, тем и рады. Подкрепитесь, небось, долго, топали.

Он говорил немного нараспев, приглушенным голосом.

Лиман хотел было ответить, но, взглянув на холодное, непроницаемое лицо Незифа, только судорожно глотнул, сунул в рот кусок хлеба и принялся жадно есть. «Почему Незиф молчит? Почему не отвечает Ибрагиму? Что у него на уме?» — думал он, быстро орудуя ложкой. Незиф тем временем вытащил из-под полы куртки обрез и, перегнувшись назад, прислонил его к углу. Губы его были все так же плотно сжаты.

Хозяин, словно не замечая ни молчания Незифа, ни смущения Лимана, продолжал участливым тоном:

— Ты ешь, ешь и рассказывай — где пропадал, как удалось вернуться, скучал ли по нашим местам, туго ли приходилось.

— Всяко бывало, — неохотно ответил Незиф. — Пошел на рынок в Драму, а немецкие собаки в тот день облаву устроили — кто-то убил их офицера. Ну, переловили нас всех на скорую руку, расстреляли десяток у стены старого склада, а остальных на дорожные работы погнали. Потом отобрали человек тридцать самых здоровых и в Салоникский порт перебросили — фелюги грузить, что на Крит шли. Оттуда я сбежал на лодке в Моср^[1]. Трое нас было. Там, в Мосре, и пробыл я до конца войны. Грузчиком работал, голодал. И вспоминать неохота.

— Думаешь, здесь легче было? Пусть Лиман тебе скажет. Сколько горя хлебнули, одни мы знаем!

Квадратные челюсти Незифа двигались медленно, как у человека, который что-то сосредоточенно обдумывает.

Лиман отправлял в рот огромные куски, щеки его при этом раздувались, худое лицо становилось круглым и как будто веселело. Бросая взгляды то на одного, то на другого, он немного успокоился — разговор наладился.

— Пока не сняли границу, — продолжал Ибрагим, — мы, хоть и не сладко нам жилось, все же как-то сводили концы с концами — то кофе переправим, то еще какую-нибудь контрабанду, а как пришли швабы и сняли границу, совсем житья не стало. Табак им подавай, шерсть, сало, хлеб. И годы-то все неурожайные выдались — то засуха, то из-за дождей все сгниет. Натерпелись же мы. Жена, чтоб хлеба испечь, мучной ларь скоблила, траву с выскребками замешивала. Аж в Комотини ходил я за мешком кукурузы, на себе тащил его оттуда. Да и то тайком, по ночам. Запрещено было. Карточки нам выдали — муку по ним получать. Только до нас она не доходила. Что привезут, начальство меж собой поделит, а потом втридорога продают. Куда тут денешься? Перекинешь мешок за спину и айда на юг. Но и там не дешево. Потом тащишься домой среди ночи — ноги гудят от усталости, пот с тебя ручьями льется. И вдруг глядь — навстречу жандарм или лесничий: откуда да куда? Начнешь его тут упрашивать, деньжат подсунешь. Мулов я продал, коз продал, какая мелкая живность была — все со двора свел, гол как сокол остался. Потом, как установили границу, мы с Лиманом опять начали контрабандой промышлять. Выгоды особой нет. Все больше на Кыню Маринова работаем — то пакеты перетаскиваем, то.

— А Кыню зачем в эти дела впутался? Мало ему, что ли, своего?

— Кыню теперь уже не тот. Прежде он во всей округе делами заправлял. Сидит себе в корчме и правит. Что скажет, то и будет. Лесничии за него горой, староста от него зависит, с лесоторговцами он на паях — половиной леса владеет, учителей он назначает, с офицерами с заставы вместе ест, вместе пьет. А как прошли здесь русские, кончилось для него раздолье. Другие теперь люди у власти стоят. И Кыню совсем слинял, точно муху проглотил. Замышляет что-то с теми, за границей. Видать, хочется ему вернуть старое времечко, да не наше дело спрашивать его об этом. Мы люди бедные, нам бы только где деньгами разжиться. Совсем обнищали мы, Незиф, так обнищали, что дальше некуда. Доконала нас эта проклятая война. Сказать, что раньше жилось сладко — не скажешь, но сейчас совсем худо.

Видя, что гости наелись, он начал убирать со стола. И пока клал на полку миску и ложки, пока стряхивал в очаг крошки и, задвигал столик в угол, Незиф угрюмо следил за ним, и во взгляде его сквозила какая-то мрачная решимость.

Покончив с уборкой, Ибрагим подсел к ним, поджал под себя ноги и спросил Незифа:

— Ты как, за старое ремесло примешься или просто проведать нас пришел? Да и то сказать, кому охота в такую глушь забираться.

— Послушай, Ибрагим, — тихо, сквозь зубы начал Незиф, словно боясь открыть рот и сразу высказать все что у него было на уме. — Не затем я шел сюда из Мосра, чтобы кофе через границу переправлять и дрожать, как бы в меня пулю не всадил пограничник. Другое привело меня, и я скажу тебе что. Чтобы уж между нами все стало ясно. А потом вернусь назад. Там теперь буду жить, здесь не хочу. Задумал я одно дело, только денег у меня нет. Потому и пришел.

Лиман посмотрел на него с таким видом, словно перед ним сидел человек, собирающийся выжать воду из камня.

— Помнишь, как начали преследовать евреев, мы с тобой двоих в Турцию переправили?

— Да вроде многих мы с тобой переправляли, всех не упомнишь.

— Эти были с женами, а у одного еще и две дочки было. Я их до самого Эдирне довел.

— А-а, вспомнил.

— На прощанье тот, у кого дочки были, сунул мне в руки мелочишку и сказал: «Оставил я у высокого (стало быть, у тебя) золото, потому что не верил, что доберемся сюда живыми. Так вот, дарю его тебе». Я еще тогда тебя об этом спрашивал, помнишь? Ты засмеялся и головой замотал — мол, ничего такого не было. Почему ты смеялся? А потом меня немцы забрали. Эти деньги мои, Ибрагим, я провел людей в Эдирне. За этими самыми деньгами я и пришел.

Лиман смотрел Незифу в рот. Ибрагим слушал его, полузакрыв глаза и опустив голову. Одной рукой он опирался на пол, другую заложил за спину.

— А что, много золота было? — спросил Лиман с загоревшимися глазами и покрасневшим от волнения лицом. Одна только мысль увидеть золото, золотые монеты, разожгла кровь в тщедушном теле этого бедного, не вылезающего из нужды горца.

— Еще раз тебе говорю, Незиф: обманул он тебя, никакого золота он мне не давал. Разве стал бы я продавать своих мулов, будь у меня золото? Ведь им цены не было. Как выпустишь их отсюда, так они сами через границу перейдут и сами домой вернутся. А козы? Плакать хочется, как только вспомню про них. С каких пор детишки молока в рот не брали. Сохнут, горемычные, сердце переворачивается, глядя на них. Шейки совсем тоненькие стали. Будь у меня золото, разве б я допустил, чтобы дети на глазах у меня таяли?

Лицо Незифа совсем потемнело, брови сомкнулись, глубокая складка прорезала низкий лоб. Увидев ее, Лиман похолодел. Он знал, что только в сильном гневе так мрачнело лицо Незифа, а сам он становился страшным, как раненый медведь, который ни себя не щадит, ни того, на кого он пошел. Ибрагим оставался все таким же спокойным.

— Ты меня знаешь, Ибрагим, я слов на ветер не бросаю и что надумал, то и сделаю. Отдай золото по-хорошему!

— Скажи мне, где оно, и я сразу принесу его, — тихо ответил Ибрагим.

— Значит, не отдашь, а?

— Хоть убей, нет у меня золота. К кому ты за золотом пришел? К такому бедняку, как я?

Незиф ничего не ответил. Нагнулся, будто бы поправить обмотку на ноге и быстро размотал веревку. Глаза его налились кровью. Молча метнулся он к Ибрагиму, сгреб его своими длинными руками, повалил навзничь и с поразительной быстротой, как человек, который все тщательно обдумал заранее, стянул ему руки веревкой. Затем вынул нож, отрезал свободный конец веревки и связал под коленями ноги. Ибрагим лежал, не шевелясь. В глазах его застыло ожидание, в лице не осталось ни кровинки.

— Лиман, встань у двери! — сурово и властно приказал, Незиф.

Побледнев от страха, длинношеий Лиман встал и послушно, как собака, поплелся к двери. Он смотрел на происходящее расширенными от ужаса глазами. Что задумал Незиф? Ведь Ибрагим — самый надежный их укрыватель и соучастник.

— Где золото? — прерывистым голосом спросил Незиф.

Ибрагим не только не ответил, но даже не взглянул на него, словно вопрос был задан не ему.

— Послушай, Ибрагим, я тебя на мелкие куски искрошу, но заставлю заговорить Лучше по-хорошему отвечай, — сказал Незиф, играя ножом. Под обтянувшейся на его щеках кожей перекатывались желваки. — Эти деньги мои, мне обещаны.

— Нет у меня денег, — глухо, почти шепотом ответил Ибрагим. — Обманули тебя, Незиф. Зря лютуешь. Развяжи меня.

— Или я с золотом отсюда уйду, или ты с жизнью распростишься.

Лицо Ибрагима стало пепельно-серым. Глядя перед собой, он напряженно думал. Руки и ноги крепко стянуты. Дом пуст. Вокруг — ни души, только горы, лес, овраги. Кто придет к нему на помощь, если он начнет кричать? Никто. Ибрагим думал и выжидал. Все в нем было напряжено до предела. Он был готов в первый удобный момент вскочить, как дикое животное, и бежать, спасаться.

Схватив Ибрагима за ворот грязной рубахи, Незиф грубо его встряхнул. Рубаха лопнула, в руках Незифа остался вырванный клок. Он повернул Ибрагима к себе, размахнулся и стукнул его черенком ножа по лбу.

— Говори, где?

Ударенное место сначала побелело, а затем вздулось, как подошедшее тесто, и покраснело. Лиман хотел было закричать, но страх парализовал его волю, он стоял, оцепенев, у двери, не зная, что делать, и только изо всех сил сжимал обеими руками щеколду.

— Отдай по-хорошему! — снова прошипел Незиф.

Кадык Ибрагима шевельнулся, сухие губы дрогнули. Незиф подумал, что он сейчас заговорит, но Ибрагим не промолвил ни слова. Золото! Что знает Незиф о том, как жил Ибрагим все эти голодные военные годы, как боролся с нуждой? Ему-то, наверное, не приходилось собирать по стебельку траву и печь из нее лепешки, толочь в деревянной ступе бобы на муку. Слышал ли он хоть раз душераздирающий плач голодных детей, похожий на скуление маленьких, заброшенных щенят, видел ли, как скатываются слезы по высохшему лицу измученной жены, продавал за бесценок скот, домашний скарб — все, за что можно выручить хоть что-нибудь?

Мысли эти вихрем проносились в голове Ибрагима, жгли сознание. Он хорошо знал — от Незифа пощады не жди, и пока вернутся с поля жена и дети, его уже не будет в живых, труп его будет валяться на дне какой-нибудь пропасти, куда его бросит Незиф, чтобы замести следы, и только мухи, которые все так же назойливо будут кружиться над каплей засохшей на полу крови, подскажут о том, что здесь произошло. Но кто догадается, что это кровь Ибрагима?

— Ищи, Незиф, — сказал он не своим голосом, — перерой весь дом! Ты ведь его хорошо знаешь. Не впервой сюда приходишь. Не раз ты прятался в его темных углах, когда по пятам за тобой шли пограничники и лесники. Возьми все золото, что найдешь!

Слова его, словно каленое железо, обожгли Незифа. Он пришел в ярость, вскочил и бросился на Ибрагима.

— Отдай мои деньги! Из самого Мосра я за ними пришел. Где они? — прохрипел он и, надавив связанному на живот коленом, поднес к его обнаженной груди нож.

Ибрагим видел краешком глаза, как блеснуло тонкое острие, почувствовал его прикосновение к телу и затаил дыхание. Стоило ему вздохнуть, как грудь сама касалась кончика проклятого ножа. В комнате стало темней. «Солнце зашло за облака, — подумал Ибрагим. — Может, дождь соберется? И нынче рано началась засуха, а земле дождь нужен. Жена и дети, небось, уж в поле. Шагают по сухой земле, от мотыг пылища стоит. А торбу с хлебом, конечно, на какой-нибудь сук повесили, лес-то рядом. В торбе такой же черный, потрескавшийся хлеб, что ел и Незиф. Кукурузные листья шумят. Уродится ли в этом году кукуруза? Хоть бы уродилась, чтоб на хлеб хватило. А то снова придется бобы толочь и растирать мякину с травой, как прошлой весной».

Боль от уколов ножа усилилась, прервав поток его мыслей. Он еще плотнее стиснул побелевшие губы, глаза от напряжения вылезли из орбит. Горло конвульсивно сжималось, выдавая внутреннее состояние истязаемого.

— Где золото? — злобно шипел Незиф, всякий раз при этом покалывая его кончиком ножа. Лезвие покрылось мелкими капельками крови. Свертываясь, она словно ржавчиной покрыла его. Под рубашку стекали тоненькие алые струйки. Но Незифу этого было мало. Он с силой дернул края заношенной рубахи и оголил тощие, выпирающие ребра. Обтягивающая их кожа, вся в мелких пупырышках от боли и нервного напряжения, была серой и, холодной.

«Что Незиф надумал сделать с Ибрагимом? — недоумевал Лиман, продолжая неподвижно стоять у двери. — Неужто и впрямь у Ибрагима есть золото? Отдай его, Ибрагим, знаешь, какой лютый нрав у Незифа», — хотелось крикнуть Лиману, но у него будто язык к гортани прилип.

Вконец растерявшийся, перепуганный, он, как загипнотизированный, смотрел на то, что происходило лишь в нескольких шагах от него. По жестокому выражению, застывшему на лице Незифа, он читал, что Ибрагима ждет самое худшее. Отчего же Ибрагим не сопротивляется? Почему не плачет, не просит пощады? Кремень, не человек! В голове у Лимана гудело, мысли беспорядочно метались, один за другим возникали, оставаясь без ответа, вопросы. Собрав все силы, он едва выдавил не своим голосом:

— Незиф, что ты делаешь? Ведь это Ибрагим, наш Ибрагим!

Крылья нависших бровей Незифа приподнялись, и он впился в расширенные зрачки Лимана таким страшным взглядом, что тот залепетал в испуге:

— Ладно, Незиф, ладно, тебе лучше знать, что делать.

Незиф замахнулся ножом. Желание вскочить, бежать и спастись прогнало все мысли Ибрагима. Но тело его стягивала веревка. Проклятая пеньковая веревка, впившаяся в мясо! Эх, будь у него свободны руки, он бы вцепился железными пальцами в короткую шею Незифа и сжимал ее до тех пор, пока тот не перестал бы шевелиться! Если б он только мог, он бы отбивался изо всех сил, дрался бы, кусался, но он был не в состоянии что-либо сделать и лежал неподвижно, напрягая мускулы, с пересохшим от волнения ртом.

Незиф снова замахнулся ножом. Брызнула кровь. Ибрагим закусил губу, чтобы сдержать крик. В зрачках его мелькнула тень, но глаза оставались по-прежнему сухими.

— На мелкие куски искрошу, пока от тебя ничего не останется. Отдай золото! Подумай — у тебя дом, жена, дети. На кого ты их оставишь?

— Аллах велик, аллах все видит, — прошептал Ибрагим, едва шевеля сухими потрескавшимися губами. Взгляд его померк. Он скорчился, чтобы подавить стенания, но не смог. Из груди вырвался болезненный, сдавленный стон.

Лиману хотелось крикнуть: «Незиф, ты его убьешь, убьешь Ибрагима!», но свирепый вид Незифа парализовал его волю. Он только машинально дернул несколько раз свою кепку.

— Эй, Ибрагим!

Лиман услышал этот голос, но не шевельнулся Однако через мгновение до его сознания дошло, что это не был голос Незифа. От резкого движения его руки щеколда глухо звякнула. Всецело поглощенный тем, что происходит в комнате, он совсем позабыл, что его поставили у двери караулить. Неизвестный же, несколько раз крикнув, стал подниматься по лестнице, ударяя палкой по ступенькам.

— Есть в этом доме люди или нет?

Незиф поднял голову и сосредоточенно начал прислушиваться. И моментально весь превратился в движение. Засунул нож за пояс. Прикрыл голую грудь Ибрагима рубашкой. Кровь тут же впиталась в ткань, образовав большое темное пятно, которое быстро расплывалось, розовея по краям. Схватив брошенную у стены куртку, Незиф накинул ее на Ибрагима и кивнул головой Лиману Вконец растерявшийся Лиман не знал, что делать. Но когда, держа в руках концы веревок, которыми были связаны руки и ноги Ибрагима, Незиф еще раз угрожающе мотнул в его сторону головой, Лиман пришел в себя и ринулся вперед. Незиф шепотом приказал ему:

— Открой люк!

Лиман быстро опустился на колени и зашарил по полу руками, ища люк, ведущий в подполье.

— Бери обрез и прыгай! — скомандовал Незиф, когда он поднял крышку.

Не мешкая и ни о чем не думая, Лиман схватил прислоненный к углу обрез и спустил ноги в темную дыру. Было слышно, как он упал вниз, что-то пробормотал и затих. Ступеньки скрипели сильнее, шаги слышались уже почти у самой двери.

— Спят еще, что ли, или нет никого? — сказал кто-то снаружи и дернул несколько раз дверь.

— Ибрагим, ты здесь?

— Может, в поле ушел? — послышался голос со двора.

Незиф напряженно прислушался.

— Здесь он, здесь. Дверь изнутри заперта. Сейчас открою — сам увидишь…

Услышав скрежет, Незиф обернулся и заметил в щели двери острие перочинного ножика. Пыхтя, человек снаружи пытался поднять щеколду.

— Что ты делаешь? Разве так можно? — крикнул кто-то со двора.

— Можно, будь спокоен. Не знаешь ты наших людей. Как учуют пришлого человека, так сразу норовят затаиться, пока не узнают, с чем он к ним явился. А уж завидят, что из общины к ним пожаловали, так вовсе голоса не подают.

«По голосу вроде Ахмед», — мелькнуло в голове Ибрагима, но он не мог ни шевельнуться, ни крикнуть, боль жгла его тело. Незиф присел на корточки спиной к люку, свесил вниз ноги, оперся о него животом и начал быстро развязывать веревки, опутывавшие Ибрагима.

— Не думай, так легко, от меня не отделаешься, — шепотом сказал он ему. — Я вернусь за золотом. А обмолвишься хоть одним словом, все твое семя с корнем вырву. Так и знай. Встань теперь, закрой люк!

Перед глазами Ибрагима метнулась квадратная голова в кепке, жилистые пальцы, вцепившиеся в край люка, и Незиф исчез. Потом послышался стук падающего тела, и все стихло. Сжимая зубы, Ибрагим медленно поднялся, надел куртку, Запахнул ее поплотнее на груди, чтобы скрыть рану, обмотался длинным поясом и нагнулся, чтобы положить на место крышку люка. Затем, охнув от боли, направился к двери.

— Сейчас, сейчас, — глухо отозвался он в ответ на настойчивые возгласы человека, ломившегося в дверь.

— Здесь он, я ведь тебе говорил!

Ибрагим повторил еще громче:

— Сейчас открою, погоди!

Отперев щеколду и приоткрыв дверь, он увидел низенького человека с продолговатой головой, на которую была нахлобучена выгоревшая фуражка. Тот впился своими мышиными глазками в землистое лицо Ибрагима, смешно шевельнул реденькими усиками и, едва заметно улыбнувшись, воскликнул:

— Стучит Ахмед, кричит Ахмед, дерет глотку, а ты глядишь в щелочку и молчишь! Зашевелился только, когда понял, что я сам открою. Мы еще разберемся, в чем тут дело!

— Задремал я, бай^[2] Ахмед, не слышал, — давая ему дорогу, с виноватым видом ответил Ибрагим и смущенно посмотрел на вошедшего.

— Ага, значит, спящим прикидываешься?

Ахмед обернулся назад, посмотрел на двор, где виднелся другой человек, и позвал его. Пока тот поднимался по лестнице, Ибрагим успел его рассмотреть. Высокий, в полугородской одежде, в резиновых тапочках, через плечо перекинута потрепанная кожаная сумка с плоским замочком из белой жести. Опираясь на небольшую кирку с длинной тонкой рукояткой, незнакомец не спеша поднялся по лестнице. С приветливого лица дружески глядели из-под выгоревших бровей светлые глаза. Он вошел в комнату, поздоровался с Ибрагимом за руку и начал что-то говорить, но Ибрагим его не слушал, стараясь уловить малейший подозрительный шум снизу.

Заметив, что Ибрагим занят своими мыслями, Ахмед спросил:

— Нет, ты скажи, почему не открывал, когда я стучал и кричал? Не нравятся, ох не нравятся мне такие дела! — и засмеялся так, что даже фуражка у него на голове задвигалась. Желтоватая кожа лица собралась в мелкие морщинки. Он закрыл перочинный ножик, сунул его в карман и огляделся, ища глазами место, куда, бы присесть.

— Вздремнул на рассвете, с кем не бывает, — глухо ответил Ибрагим.

— Кто тебя знает, может, спал, а может, нарочно молчал. Небось, как услышал мой голос, подумал: «Бай Ахмед с хорошим не придет. Или поставки опять какие, или налоги, или еще что». А я на этот раз совсем с другим пришел. Председатель сельсовета послал меня. Сведешь, говорит, этого человека к Ибрагиму, ему как раз такие нужны.

Посыльный сельсовета был разговорчивым человеком и умел расположить к себе людей. Его широкая улыбка словно говорила: «Бай Ахмед человек народный, понимает, что к чему».

Однако Ибрагим испытывал исконное недоверие к представителям власти, прочно укоренившееся в народе в прошлом. Сжав челюсти, чтобы не выдать боли, он выжидающе смотрел на человека с киркой. Любезность Ахмеда казалась ему подозрительной.

— Этот человек хочет с тобой поговорить. Слушай его, как меня слушаешь, — важно сказал посыльный. — В наших горах, Ибрагим, скоро чудеса случатся. Клад будут искать здесь люди, большой клад, говорю тебе!

Он снова улыбнулся. Реденькие усы при этом зашевелились.

— И разве плохо будет, если и тебе перепадет кое-что от этого клада, а?

Внизу раздался едва слышный шум, будто скрипнула дверь. Ибрагим прислушался. «Ушли», — подумал он и посмотрел на пояс: ему показалось, что рана сильно кровоточит. Дотронулся ладонью до больного места. Кровь еще не пропитала куртку и пояс, и снаружи ничего не было заметно.

— Тебе что, нездоровится? — спросил посыльный, заметив, как осторожно он притрагивается к груди.

— Да вот, вчера сорвался с дерева и сильно зашибся, — соврал Ибрагим.

— И куда полез? Не дятел ты, чтоб по деревьям карабкаться.

Ибрагим молчал.

— Дрова, что ли, рубил?

Вопрос помог Ибрагиму выйти из затруднения.

— Дрова, дрова, — поспешно согласился он. — Хотел нарубить сухих сучьев, чтобы жена летом огонь разводила, да вот сорвался, долго ли до беды.

— Настой из ромашки помогает, — авторитетно произнес Ахмед и добавил в раздумье: — Выходит, напрасно мы к тебе притащились, раз ты хворый.

— А что? — нерешительно спросил Ибрагим.

— Рабочие требуются.

Незнакомец, до той поры с любопытством разглядывавший крепкую фигуру Ибрагима, предрасполагающе улыбаясь, заметил:

— Говорят, ты сильный человек и хороший работник.

Ибрагим только молча глотнул. Неспроста, конечно, его хвалит незнакомец, наверное, что-нибудь от него потребует, и ему, Ибрагиму, надо держать ухо востро, а то еще попадешь в ловушку…

— Говорят, болтать ты не любишь и вообще тихий ты человек.

— Чего только не говорят люди.

— Тебя Ибрагимом звать?

Ибрагим не ответил.

— Вот что, Ибрагим, прямо тебе скажу: государству нужны такие люди, как ты. Мы в горах руду будем искать. Заводы тут выстроят, рудники откроют, работу людям создадут. А нам землю бурить надо. Для буров же люди нужны, хорошие люди. Что ты на это скажешь?

Ибрагим опустил голову. Что сказать? Дома хоть шаром покати. Есть у него три клочка земли, так с ними и жена с ребятами управится. Раньше он лес рубил для лесоторговцев, а теперь и их нет. Он поднял глаза и, встретив взгляд человека с сумкой, сдержанно спросил:

— Платить как будете?

— Доволен останешься, поверь мне. Будешь стараться, заработаешь хорошие деньги. Попробуй хоть дней десять. Вот увидишь, не пожалеешь!

— Подумаю, — уклончиво ответил Ибрагим.

— Чего там думать? Соглашайся!

— Вот поправлюсь…

— Да чего там, ушибся ведь только! В понедельник поищешь меня в Мадане, в совете. Спросишь бая Петра — каждый тебе скажет, где меня найти.

Ибрагим не знал, что ответить, и кусал губы в нерешительности.

— А эти деньги даю тебе в задаток, — человек сунул руку в сумку и достал две новенькие хрустящие бумажки. Взгляд Ибрагима приковался к ним точно железо, притянутое магнитом. Сопротивление его заметно уменьшилось.

А человек, видно, знал силу денег. Повертев бумажки в руке, он протянул их Ибрагиму с таким видом, будто хотел поскорее отделаться от них. Казалось, он вот-вот швырнет деньги на землю, если Ибрагим невозьмет их.

— Я мало кому вперед даю, но ты мне кажешься дельным человеком.

Но Ибрагим все еще колебался. Он был не прочь подработать, но вот как быть с подписью? «Ведь за них нужно расписаться, — мелькнуло у него в уме. А кто его знает, под чем заставят подписаться. Потом иди, расхлебывай кашу». И он отдернул руку, которая почти против его воли потянулась к деньгам.

— Бери, Ибрагим! — вмешался Ахмед и прищелкнул языком. — Кто нынче наперед деньги дает? Бери, а то он, раздумает и пойдет других нанимать. Люди работу ищут. Скажи только, что рабочие руки требуются, и со всего голодного края сбегутся. Чего там раздумывать?

Ибрагим глаз не мог отвести от денег. Увидев, что рука, сжимавшая их, готова отдернуться, он облизнул губы и решительно взял деньги. Осмотрел их со всех сторон, как бы не веря, что они настоящие и, аккуратно сложив пополам, сунул в карман.

— Писать умеешь?

Ибрагим отрицательно покачал головой.

— Приложи тогда палец. Вот сюда!

— Это можно, — сдержанно улыбнулся Ибрагим, но было неясно, доволен ли он удачной сделкой или еще не уверен, не прогадал ли.

— Я ведь тебе говорил, что Ибрагим толковый человек, — хвастливо заметил Ахмед. — Да кто же откажется от денег? Не служи я в совете, я бы и раздумывать не стал. Когда-то я работал на руднике. Хозяина Савовым звали. Только что-то не повезло ему. Ну, а теперь, раз за это взялось государство, на полдороге не остановится. Народная власть — она о другом печется.

Немного погодя они ушли. Ибрагим проводил их до конца двора, а когда они скрылись за первым поворотом дороги, быстро возвратился назад, дошел до угла дома, где кончалась тропинка, заглянул за кусты и, не увидев никого, поднялся наверх по лестнице. Вынул деньги, еще раз пересчитал их, постоял немного в раздумье и спрятал бумажки в укромное место над полкой.

«Хоть бы рана скорей затянулась, — подумал он, ощупывая окровавленное место. — Натаскаю им тогда хворосту, нарублю дровец и пойду. Может, и впрямь подзаработаю на зиму. Заодно и уберусь отсюда, ведь эта собака Незиф в покое меня не оставит. Лучше мне не быть здесь, когда он вернется».

Ибрагим осторожно размотал пояс, кривясь от боли, распахнул куртку: подкладка и рубашка густо пропитались кровью. Местами ткань присохла к ранам. Он потихоньку отодрал ее и, придерживая одной рукой одежду, чтобы она не касалась ран, другой принялся искать на полке лечебные травы. Достал несколько пучочков, выбрал из них то, что ему было нужно, и принялся за врачевание, как его учили дед и бабка.

Глава вторая Таинственное похищение

К вечеру того же дня, в то время, как Ибрагим лежал в клетчатой тени комнаты, отбрасываемой оконной решеткой, и лечил свои раны травами, к раскинувшемуся на берегу реки Горна-Арда небольшому горному селению, к которому числился и затерявшийся среди скалистых холмов одинокий домик Ибрагима, спускалось двое.

Один — молодой, с гладкими, чуть тронутыми летним загаром щеками, шагал по высеченной в скалистом уступе трассе нового пути, проложенного от селения до ближайшего центрального поселка, в четырех часах ходьбы отсюда, где была конечная остановка автобуса, доставлявшего почту, газеты и посылки. За спиной у него висел раздувшийся от поклажи рюкзак, на боку болталась новенькая брезентовая сумка, незастегнутая крышка которой подпрыгивала при каждом его шаге. В руке он держал молоток с длинной ручкой, раскачивавшейся в такт мерным движениям его руки. Поверх рюкзака была уложена туго скатанная походная палатка, а под клапан засунута куртка.

По тому, с каким интересом этот человек рассматривал скалы и ущелье, на дне которого, вдоль речного русла, были разбросаны сельские домики, можно было предположить, что он попал в этот край впервые.

Незаконченное шоссе, делая многочисленные повороты, бежало вниз, ко дну глубокого ущелья, рассекавшего горный массив на две части. Западный крутой склон был оголен. Лишь кое-где торчали на нем реденькие кусты, пучки травы и небольшие деревья, цеплявшиеся корнями за клочки земли и откидывавшие продолговатые тени на обожженные солнцем скалы. По противоположному склону, более пологому, почти до самого села тянулся редкий смешанный лес.

На дне каменистого ущелья вилась река, серебрившаяся там, где до нее достигали лучи солнца, и темневшая, как охлажденная сталь, там, где простиралась густая тень высоких утесов. Вспениваясь на стремнинах, она неумолчно шумела, питая влагой узкие прибрежные участки земли, сплошь зеленые от молодой кукурузы, из которой выглядывали стебли фасоли и выползшие из борозд кудрявые листья тыквы.

Вдоль утрамбованной трассы, со стороны пропасти тянулись ломаной линией груды щебенки. Ботинки юноши, ободранные спереди о камни, покрывал толстый слой пыли. На открытом лице его читалась легкая усталость, обветренные губы постоянно шевелились. Он то что-то напевал, то насвистывал, то разговаривал сам с собой. Спокойные темно-карие глаза смотрели открыто и дружелюбно. Голова с густой каштановой шевелюрой была обнажена. Величественный вид, волшебный закат, безмолвная тишина, нарушаемая лишь звуками его шагов, наполняли его душу восторгом. Он шел бодрым шагом, не ощущая тяжести рюкзака, ремни которого впивались в сильные плечи, то и дело останавливался у скал, вдоль которых шла трасса, тщательно осматривал пестрые слои пород, отковыривал от них с помощью молотка небольшие кусочки, обдувал их со всех сторон, надавливал ногтем, пробуя на твердость, и затем или отбрасывал в сторону, или осторожно опускал в сумку, отмечая что-то в записной книжке.

Другой путник, с грубым, сильно загорелым лицом, спускался к селению лесом, по противоположному склону. На вид ему было больше сорока, но шагал он, как хорошо натренированный спортсмен. За его широкой спиной мотался полупустой вещевой мешок. В длинных, болтающихся спереди, как у обезьяны, руках, ничего не было. При каждом подозрительном шуме он цепко осматривал всю окрестность своими желтовато-зелеными глазами. На нем был костюм из толстого грубого сукна, на голове помятая кепка, на ногах старые крепкие, башмаки. По виду его можно было принять за лесовода или закупщика древесины, каких городские торговцы посылали в отдаленные районы. Время от времени он с досадой посматривал на пламенеющее небо, не обращая внимания ни на косые лучи солнца, ласкавшие шершавую кору деревьев, ни на маленькие, залитые светом полянки, встречавшиеся ему на пути, ни на могучие скалы, отливавшие медью в этот предвечерний час. Оба были уже недалеко от села. Юноша зашагал быстрее. Он торопился попасть в село до сумерек. Другой же, наоборот, замедлил шаг, а потом юркнул в густой кустарник, выбрав место с таким расчетом, чтобы, оставаясь незамеченным, держать всю местность под наблюдением. Видно, он решил дождаться там темноты.

Шоссе вывело юношу на небольшую сельскую площадь. Он с любопытством осмотрелся. Слева возвышалась каменная постройка с трехстворчатыми окнами, черепичной крышей и высокими выбеленными трубами. «Школа, наверное», — подумал он. За постройкой шла дугой каменная ограда с воротами из толстых дубовых досок и широкой стрехой. Доски были обкованы старинными, ручной работы гвоздями с большими шляпками, покрытыми ржавчиной. Краска на воротах совсем поблекла и облупилась от дождей и ветров. За оградой виднелась замшелая крыша старой мечети. Над ней торчал минарет. Напротив, под углом к ограде с мечетью, начинался низкий забор из крашеных зеленых досок, над которым торчали красные и желтые головки распустившихся цветов. Они придавали площади веселый вид. К концу забора примыкал невысокий синий дом. Над дверью, выходившей на площадь, висела старая вывеска, надпись издалека нельзя было разобрать. Возвышающаяся за домом отвесная скала стеной загораживала с этой стороны село. Чуть поодаль от синего дома стояло довольно высокое здание с широкой деревянной лестницей. Над входом в него также была прибита какая-то вывеска с полустершейся надписью.

Юноша беспомощно озирался по сторонам, не зная что предпринять, когда навстречу ему выбежал мальчонка, шлепая босыми ногами по теплой пыли. Увидев незнакомого человека, он остановился, уставился на него в немом удивлении и засунул в нос грязный палец.

— Мальчик, где здесь у вас сельсовет? — спросил юноша.

Малыш сделал несколько шагов назад и, переборов смущение, показал рукой на здание с деревянной лестницей, подтвердив свой жест коротким возгласом:

— Там!

Тут он весь покраснел, будто сделал что-то недозволенное, круто повернулся и убежал.

Юноша, видно, вспомнив свое детство, улыбнулся и направился к сельсовету. Его темные окна смотрели неприветливо. Хотя он был почти уверен, что никого не застанет там в такой поздний час, но все же поднялся по скрипучим ступенькам, нажал ручку и несколько раз дернул дверь. Внутри эхом отозвался глухой шум. К ногам его упало с легким стуком несколько кусочков штукатурки. Дверь была заперта, внутри никого. Юноша в замешательстве обернулся.

Над селом быстро спускалась летняя ночь. На потемневшем небе зажглись первые звезды. В прозрачном горном воздухе блеск их был особенно ярким и красивым. Шум реки стал более отчетливым. Откуда-то совсем слабо доносились глухие голоса людей, мычание коров, где-то залаяла собака. Кругом царил покой, глубокий величественный покой, и юноша даже слышал биение собственного сердца. Он почувствовал ломоту в ногах. Ныли плечи, за которыми висел тяжелый рюкзак. Однако вечерний холодок, спускавшийся вместе с мраком с гор, приятно освежал разгоряченное тело, прогоняя усталость. Постояв еще немного на лестнице, юноша спустился на площадь. Из-за угла ограды мечети, в том месте, где ему показалось, что сразу же начинается зеленый забор, выскочила корова. Она почти бежала, мотая на ходу тупой мордой с черным носом и небольшими, загнутыми кверху рогами и роняя недожеванную траву. Вслед за коровой вышла, погрузив в пыль босые ноги, низенькая худая женщина, повязанная выцветшим платком. В одной руке у нее была длинная хворостина, которой она изредка хлестала тощие коровьи бока, другой она угрожающе размахивала, чтобы корова не сворачивала с дороги.

— У-у, паршивка! — сердито покрикивала женщина. — Все коровы давно уже в хлевах, одна ты не знаешь дороги и все норовишь в чужие луга забраться. Не напаслась за весь день, проклятая.

— Тетенька, где мне председателя сельсовета найти? — спросил юноша.

Женщина остановилась, окинула его быстрым взглядом, задержавшись чуть подольше на рюкзаке и молотке, и ответила немного нараспев, показав хворостиной назад:

— Вон там, третий дом по этой стороне. — И, не оборачиваясь, погнала свою корову.

Юноша двинулся в указанную ему сторону.

Тем временем другой путник, с нетерпением дожидавшийся темноты, поднялся с земли, отряхнулся и, поправив локтями вещевой мешок за спиной, начал уверенно спускаться к селению. Достиг околицы, прошмыгнул по улочке, стараясь как можно, ближе держаться к скале, где тень была особенно густой, остановился у длинной ограды из больших камней, ловко подтянулся и перемахнул через нее. Скоро его фигура исчезла среди смутных очертаний каких-то построек.

Юноша же немного погодя вернулся на площадь в сопровождении высокого человека, лица которого нельзя было различить в темноте. Они поднялись по деревянной лестнице, остановились перед дверьми. Щелкнул поворачиваемый в замке ключ, скрипнули дверные петли, и они вошли в темный коридор. Высокий, шедший впереди, толкнул какую-то дверь, чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу с мутным стеклом. Юноша, стаскивая рюкзак и снимая сумку, осмотрелся. Глаза его остановились на двух поставленных вдоль стен железных койках, застланных одеялами Пространство между ними занимали небольшой, грубо сколоченный стол и два простых стула. В одном углу, у самых дверей, стояла низкая железная печка с ржавыми трубами, покрытыми толстым слоем пыли. Больше в комнате ничего не было. Стены были выбелены известкой, но в мерцающем желтоватом свете лампы нельзя было разглядеть, чистые они или нет.

— Переночуете здесь. Гостиницы у нас нет. Приготовили вот на скорую руку эту комнату для приезжих. Не взыщите, здесь не город.

У говорившего было осунувшееся, нездорового цвета, лицо, темные, грустные глаза, горевшие странным лихорадочным блеском. Пригладив длинными костлявыми пальцами торчащие во все стороны, давно нестриженные волосы, он обвел взглядом комнату, как бы желая удостовериться, что все на месте.

Юноша неожиданно засмеялся.

Высокий резко обернулся и, уязвленный его смехом, резко спросил, перейдя вдруг на «ты»:

— Чего смеешься?

— Пополняю свое представление о сельском начальстве, — ответил юноша. — Да вы не обижайтесь, — прибавил он добродушно. — Я не над вами смеюсь. Так, вспомнил что-то.

— А что именно? — с вызовом спросил высокий и насупился, показывая всем своим видом, что он не выносит шуток и насмешек.

— В нашем селе одно время староста был, дядя Неделчо. Его к нам из города прислали — при фашизме старостами назначали чиновников. Так он франтом ходил. Тонюсенькие такие усы носил и крахмальный воротничок, правда, всегда грязный Посмотрел я на вас — бритого, но растрепанного, и смешно мне стало.

— А я вот дивлюсь, кто это доверил такому безусому мальчишке, щенку, молоток и сумку и послал в наши горы для серьезных дел, но, как видишь, не смеюсь.

— Я — геолог, — сделавшись сразу серьезным, вежливо пояснил юноша. — Учился в Советском Союзе, там и практику проходил — на Урале и в Сибири.

Брови председателя сельсовета взметнулись кверху, лицо его тотчас оживилось, повеселело, будто его коснулась мягким крылом сказочная птица.

— В Советском Союзе! Ты приехал из Советского Союза?

В этом восклицании, в этих словах, произнесенных прерывающимся от волнения голосом, было и удивление, и восхищение, и зависть. Посмотрев молча в открытое лицо юноши, он добавил:

— А я был связным нашего партизанского отряда.

Юноша понял это так: хоть я и не был в Советском Союзе, но достоин, чтобы со мной говорили, как с равным.

— Вот здорово! Значит, я попал на человека, который поймет меня с полуслова. Мне нужно обойти весь горный массив между Ардой, границей и дорогой в Ксанти. Найдите мне лошадь или мула для поклажи да проводника, который бы хорошо знал местность. Главное, чтобы мне на чужую территорию не залезть.

Последние слова произвели на председателя сельсовета особенное впечатление. Он отступил назад и, настороженно глядя геологу в лицо, строго сказал:

— Послушай, товарищ геолог, хоть ты и говоришь, что учился в Советском Союзе, покажи-ка мне свои документы.

— Вот это деловой разговор, — с улыбкой заметил молодой человек и сунул руку в задний карман.

Председатель сельсовета отступил от него на шаг, зорко следя за каждым его движением. Взяв документы, он долго изучал паспорт, смотрел печати удостоверений на свет. Чтобы совсем рассеять внезапно возникшее недоверие, геолог подробно объяснил:

— Нас здесь много. Во главе группы советские специалисты. Мы ищем руду. Все отправились в Средногорцы и Мадан. Там, в районе старых рудников, проводятся сейчас главные изыскания. А меня послали в ваши края для предварительной разведки. Потом, может, и здесь придется как следует поработать.

Убедившись, что геолог говорит правду, председатель сельсовета вернул ему все бумаги и сказал с затаенной тоской:

— Очень мне хотелось учиться в Советском Союзе, да ничего не вышло. Меня из шестого класса гимназии исключили. Провал по комсомольской линии произошел. И так меня тогда отделали в полиции, что на всю жизнь память оставили. С тех пор вот и завелась гниль в груди. Остался я жить в селе и все болею. Был связным у партизан… А как взяли мы власть, меня председателем сельсовета выбрали… Эх, если б я мог учиться!

В тишине комнаты эти слова прозвучали особенно грустно. Геолог сочувственно вздохнул:

— Учиться никогда не поздно. Сейчас каждый, кто хочет, может учиться.

— Тогда одно мешало, теперь другое, — озабоченно заметил председатель сельсовета. — Кто ж тебе даст сидеть дома и книжечки читать? Раз мы взяли власть, то должны показать, на что способны. А в нашей глухомани работы хоть отбавляй.

— Сможешь людей организовать, всего добьешься.

— Нелегко это.

— Всем нелегко. Думаешь, легко им было в Советском Союзе, пока не стали на ноги? Чего только не пережили!

Председатель сельсовета встрепенулся, глаза его снова заблестели.

— Сядь и расскажи о Советском Союзе… Ведь Советский Союз для нас мечта.

Он пододвинул ногой стул к геологу, взял себе другой, уселся на него верхом и приготовился слушать.

— Извини, но я целых четыре часа шел пешком и здорово проголодался, а сейчас уже девять. — Подняв руку, геолог показал председателю сельсовета на свои часы и добавил: — Нет ли здесь какой-нибудь корчмы? У меня есть еда, но лучше пусть на потом останется. А покуда буду есть, расскажу, что успею… О Советском Союзе без конца можно рассказывать, да только где взять время… Найдешь мне проводника и мула?

Председатель, сельсовета вскочил и сказал с досадой:

— Как же это я сразу не догадался, что ты есть хочешь? Корчма напротив. Пошли. Там и расскажешь. Пусть другие тоже послушают.

Они вышли и спустились по скрипучей лестнице. Перед синим домом с полустершейся вывеской председатель сельсовета остановился и взялся за ручку двери.

— Опять его черти где-то носят! — заметил он и в сердцах нажал дверь. Она задрожала, но не поддалась. — Заперся, подлец. Как увидит, что иду к нему с незнакомым человеком, сразу запирается. Саботирует. Если хочешь знать мое мнение, то все эти лавки давно пора советам передать.

— И это будет, частников не оставят.

— Что же теперь делать? Дома у меня ничего нет. Ну да ладно, пойдем, я тебе молока согрею.

— Я ж тебе говорил, есть у меня с собой еда. Ты мне только проводника найди. Завтра пораньше хочу тронуться в путь. Так что к рассвету пусть будет здесь.

— Это-то я сделаю. Только жаль, не вышло с ужином. Я ему, этому типу, покажу, кто я такой! Послушай, а ты на обратном пути не погостишь у нас хоть денек? Очень уж мне хочется послушать о Советском Союзе.

Умоляющий голос, никак не вязавшийся с суровым обликом его обладателя, заставил геолога поспешно согласиться:

— Обязательно, если буду возвращаться этой дорогой.

— Этой и вернешься. Проводника я тебе сейчас найду. Пришлю одного парнишку, у него и мул есть. Он скот в горах пас и всю местность, как свои пять пальцев, знает. Лучше его не найти. Он тебя и обратно сюда приведет.

Бросив еще раз недовольный взгляд на закрытую корчму, председатель сельсовета отправился за проводником. Вскоре его высокая фигура растаяла в темноте. Немного погодя затих и шум удаляющихся шагов. Геолог вернулся в отведенную ему комнату. И только тогда в крайнем неосвещенном окне корчмы мелькнула чья-то голова. К стеклу, расплющив нос, прижалось лицо, бегающие глаза зашныряли по площади. Затем оно скрылось во мраке помещения.

Ни председатель сельсовета, ни геолог не заметили, что пока они безуспешно стучали в дверь корчмы и разговаривали на площади, из окна за ними подглядывал человек. И если бы председатель сельсовета вгляделся, он непременно узнал бы в нем хозяина корчмы, богатея Кыню Маринова, с которым у него были старые счеты. Но новый председатель не знал до конца всех повадок этого проныры, совсем недавно бывшего в селе самой важной персоной.

Увидев, что по новой дороге к селу спускается нездешний человек, корчмарь сказал своим немногочисленным посетителям, что у него есть срочное дело, выпроводил их, заперся на ключ, толкнул дверь, чтобы удостовериться, что она заперта, потом покрутился беспокойно за стойкой, посмотрел еще раз на шоссе, где на фоне скал четко вырисовывалась в свете заходящего солнца фигура незнакомца, шмыгнул в заднюю комнату, затаился за окном и принялся следить за неожиданным гостем. Тот сначала скрылся за первыми домами, затем снова показался на улице, ведущей к площади. Кыню прошиб пот, когда он услышал, что незнакомец спрашивает председателя сельсовета.

С недавних пор бывший сельский туз, содержатель корчмы, бакалейной и мануфактурной лавок, совладелец лесопильни, комиссионер и лесоторговец, ростовщик и хозяин огромного лесного участка все чаще испытывал безотчетный страх. Просыпаясь среди ночи, он беспокойно ворочался в кровати. Стоило показаться в селе незнакомому человеку, как он терял покой и не спускал с него глаз; вид же милиционеров, которые изредка наезжали в их край, угнетал Кыню до крайности.

— Влип, теперь не выпутаюсь, — вздыхал он, когда возле него никого не было, наливал себе большую рюмку водки и опрокидывал ее в рот. Голова сельского кулака постоянно горела, словно ему в черепную коробку насыпали горячих углей.

Осторожно выглядывая из своего укрытия, он внимательно рассмотрел молодого человека с рюкзаком, стараясь ничего не упустить.

«Кто бы это мог быть? Уж не по торговой ли части?.. Пожалуй, нет… Может, из кооперативного союза? Нет, те не ходят с рюкзаками и молотками… И зачем ему этот молоток?.. Может, плотник или каменщик? Не похож вроде… А может, из партии, или Отечественного фронта? Ну да, станут они за спиной рюкзаки таскать!.. И сумку через плечо повесил… Нет, не простой человек… Тут что-то есть…»

Он терялся в догадках и то и дело прикладывал ладонь к горячему лбу.

«Был бы обыкновенным приезжим, небось, сразу бы в корчму завернул, а этот сначала в сельсовет заявился», — продолжал лихорадочно думать корчмарь, не спуская глаз с геолога. А когда тот расспрашивал женщину с коровой, Кыню бессильно опустился на пол. Колени сами собой подогнулись. Он облизнул губы, ему захотелось подойти к стойке и налить себе водки, но он не посмел из боязни, что его могут заметить.

— Эх, и надо же мне было в это дело ввязываться! — со вздохом сказал он, обвел страдальческим взглядом пустое помещение и опять уставился на площадь. — Возвращаются вместе с председателем. В сельсовет идут. Свет зажгли в комнате для приезжих. Стало быть, приезжий. Может, турист? Нет, туристы гуртом ходят. А молоток к чему? — бормотал он.

Увидев, что те двое спускаются вниз и направляются к корчме, он совсем перестал дышать.

— Скоро все откроется, все откроется, — беззвучно шевелил пересохшими губами Кыню. Эх, водочки бы сейчас! И как это он не догадался сунуть в карман бутылку, когда проходил мимо стойки? Лицо его побагровело, словно в него плеснули кипятком. Ползком, едва дыша, он добрался до входной двери и привалился к ней всем телом. А когда председатель сельсовета задергал ручку, Кыню показалось, что на голову ему обрушивается потолок, но он не смог сдвинуться с места, а только подпирал дверь изо всех сил… Сообразив через некоторое время, что они отошли, он снова ползком добрался до окна и выглянул на улицу. Слава богу, уходят! Председатель размахивает руками, говорит про какого-то проводника, мула, упоминает Советский Союз… Кыню не понял толком, о чем шла речь, и снова пригнулся. Страну эту он ненавидел, ненавидел даже эти два слова — Советский Союз. Он снова выглянул. Председатель уже ушел. Незнакомец поднимался по лестнице в сельсовет. В окне комнаты для приезжих зажегся свет.

«Перепугался я сдуру, — принялся ругать себя Кыню. — Наверное, какой-нибудь приезжий, а председателя искал, чтобы устроиться на ночлег».

Ему захотелось курить, и он начал ощупывать карманы. Руки все еще дрожали.

«И куда это я задевал сигареты?» — злился Кыню. Пальцы нащупали мягкую пачку, и через несколько секунд в темноте засветился крохотный огонек.

«Проводник и мул… Зачем проводник, зачем мул? — В сознании Кыню всплыли слова, которые он услышал от незнакомца. — Надо разузнать, что это за человек, откуда он пришел и куда идет».

Мысли его прервались. За дверью, ведущей во двор, послышался шум приближающихся шагов. Кто-то предупредительно кашлянул и едва слышно позвал его:

— Бай Кыню, выйди, лошадь недоуздок оборвала.

Кыню бросило в дрожь. Ему показалось, что голос гремит, словно из бочки.

— Тише ты, Феиз, тише, тебя кругом на семь верст слышно.

— Лошадь…

— Да замолчи ты, все ясно.

«Майора принесла нелегкая! Тоже, нашел время! Такая каша теперь заварится… Уж не из его ли людей этот, с рюкзаком? А тогда зачем ему председатель сельсовета понадобился? Для чего ему проводник, мул? Майору что! Ему терять нечего. А я зачем в это дело впутался? Господи, огради меня от беды, пока американцы сюда не придут…» Кыню перекрестился. Мысли в голове неслись, обгоняя друг друга, как сухой репейник, гонимый ветром в голом поле.

— Бай Кыню, — доверительно прошептал тот же голос.

— Я сейчас, сейчас.

Осторожно, стараясь не скрипеть, он открыл дверь и столкнулся с невысоким широкоплечим человеком с большой головой.

«Вот кто сделает это дело», — подумал Кыню и, нащупав в темноте плечо ночного гостя, протолкнул его внутрь.

— Феиз, ты у меня самый верный человек.

— Раз ты так считаешь, бай Кыню.

— Я хочу тебе одно дело поручить, но ты должен молчать, как рыба.

Феиз ничего не ответил.

— Вот что… Да ты поближе подойди, а то еще услышат!

И, глотая слова, чтобы его не могли расслышать в полушаге, зашептал ему почти в самое ухо:

— Видел человека с рюкзаком и молотком? Он с час назад появился в селе.

— Видел.

— А председателя сельсовета видел?

— Феиз все видит.

— Уж не за майором ли он пришел, а, Феиз?

— Вот этого я не знаю.

— Майору на все наплевать. Ох, Феиз, погубит нас этот барсук, если не будем смотреть в оба. И меня, и тебя заодно со мной… Кому ты тогда будешь нужен? Куда денешься?

— Не бойся, бай Кыню.

— Ты эти разговоры оставь. Не со страху я это говорю, а к тому, что должны мы знать, что это за человек, зачем пришел сюда, в нашу глухомань. Понял?

Феиз молча пожал плечами.

— Последи за ним, Феиз, ты один это умеешь. Тебя никто не заметит. Потихоньку, хитро, чтоб не догадался… Придумай там что-нибудь…

Польщенный Феиз задумался. Но, легкий и быстрый в движениях, соображал он туго.

— Что сделать-то, бай Кыню?

— Ну, стяни у него рюкзак или документы. Все что-нибудь да разнюхаем.

— Я его самого сюда приволоку, — решил внезапно Феиз.

— Ну-ну, не болтай! — с раздражением сказал корчмарь. — Как это живого человека приволочь?

— Феиз не шутит.

— Глупости!

Он вытолкал Феиза из комнаты, вышел сам, запер за собой дверь и направился к стоявшему позади корчмы дому, где в одной из задних, невидимых с улицы комнатушек, не зажигая лампы, его нетерпеливо ждал человек — тот самый, что шел лесом и дожидался темноты, чтобы спуститься в село.

Феиз, оказавшись во дворе, ощупью отыскал в темноте пустой мешок, выбрался на площадь, прячась в тени навеса, подкрался к сельсовету, притаился за углом и уставился на освещенное окно. В ветвях деревьев, росших у корчмы, прошелестел ветерок и затих. Феиз присел на корточки, под ногами у него хрустнул песок. Он жадно ловил все звуки и безошибочно различал их, как хищник, выслеживающий свою добычу.

Из освещенного окна донеслось звяканье консервной банки, шелест бумаги.

Феиз еще хорошенько не знал, что будет делать дальше, и лишь сидел неподвижно, не спуская глаз с окна. Но вот в коридоре сельсовета послышались шаги. Феиз прижался к стене. На лестнице показалась неясная фигура человека. Он узнал приезжего. Юноша спускался вниз.

— Как много звезд и какие они большие! — воскликнул он, подняв голову к небу.

Феиз машинально глянул вверх. «И правда, много. Есть большие, есть и маленькие», — подумал он. Небо прочертила падающая звездочка и исчезла, словно слетевшая с кончика папиросы горящая крошка табака.

«Кто-то умрет этой ночью», — подумал Феиз. Так говорили люди, видя падающие звезды. Но Феиз не был суеверным. Он вырос в доме корчмаря. Работал на него и зимой и летом. То на лесопильне, то в лесу, переходил границу с контрабандой, пас скот, возил дрова. Мускулы у Феиза были железные, кулаки — как молоты, он никогда не расставался с ножом, ни во что не верил, никого не боялся — ни зверя, ни человека.

Юноша шумно вдохнул несколько раз воздух и, напевая какую-то песенку, направился к углу здания.

Феиз замер. Еще полшага, и они бы встретились. Но юноша вдруг повернул назад. Феиз в тот же миг вскочил, словно подброшенный пружиной. Юноша не успел даже вскрикнуть. Что-то обмоталось вокруг его головы, в рот и нос забилась пыль, он потерял равновесие и почувствовал, как тело и руки ему стянул какой-то обруч, мешавший ему дышать. Что случилось? В яму он провалился, что ли? Он ничего не мог понять. Земля ушла у него из-под ног, он перестал быть хозяином своего тела и своих ощущений. Задыхался, напрягал все силы, чтобы ступить на землю, но напрасно.

Когда прошла первая волна внезапного испуга, он понемногу начал приходить в себя. Он понял, что его куда-то несут. Куда? Кто? Зачем? Попробовал высвободить руки, но они так крепко были прижаты к туловищу, что он не чувствовал пальцев. Уж не сон ли это? Его нередко мучали во сне кошмары, и он не всегда мог отличить сон от яви. И сейчас, наверное, стоит ему только проснуться, как все кончится… Но нет, он не спал. Он хорошо помнил, что председатель сельсовета ушел, после чего он наскоро поел при свете керосиновой лампы, думая о том, как бы поскорее лечь, так как очень устал. Вышел на улицу в поисках уборной и, не найдя ее, направился к углу дома… «Меня несут, нет никакого сомнения».

Сквозь звон в ушах он уловил звук торопливых шагов, чье-то учащенное дыхание. «Их двое или трое», — постарался определить он.

Между тем Феиз, сжимая в медвежьих объятиях свою добычу, пересек площадь, скользнул вдоль стены корчмы, толкнул коленом деревянную калитку, и только оказавшись под навесом за домом, опустил свою ношу на землю, перевел дух, внимательно осмотрелся в темноте и втащил юношу в крохотную кирпичную пристройку, служившую ему жильем. Здесь он спал на пустых ящиках, набросив на них старую подстилку из козьей шерсти и укрываясь рваным ватным одеялом без простыни, впрочем, довольный тем, что у него есть, так как в детстве, когда он забирался на ночь в чужие сараи и хлевы, он вообще не знал никаких одеял.

Положив свою жертву на земляной пол, он ощупью отыскал под ящиками веревку, обмотал ее вокруг ног и рук юноши и пошел сообщить об удачном похищении хозяину.

Перед дверью, ведущей в комнату, откуда доносились приглушенные голоса, Феиз остановился и прислушался. Хозяин и майор ругались. Голоса у обоих были сердитые, и хотя они старались говорить тихо, можно было разобрать совсем ясно каждое слово.

«И зачем только ругаются?» — подумал Феиз. Он не любил шума. Он все делал тихо — ходил тихо, говорил тихо, ни с кем не вступал в спор. Когда нужно было что-то сделать, он делал это, не задумываясь. Мог, недолго думая, зарезать человека, зарубить его топором или пришибить дубиной, но никогда не кричал, не поднимал шума. Уйдешь с его дороги, не станешь ему мешать — не тронет. Люди его боялись, ни за чем к нему не обращались, да и он не испытывал в них надобности.

— Кусается молчком, — говорили крестьяне о Феизе.

Он не раз слышал эти слова, брошенные ему вдогонку, а иногда и прямо в лицо, но не реагировал на них, словно они относились не к нему. Когда в корчме вспыхивала ссора, Феиз стоял в стороне. Но стоило хозяину подать ему знак, и Феиз тут же направлялся к спорящим и молча выталкивал их за дверь. Если они сопротивлялись, он сгребал их в охапку и вышвыривал за дверь, прямо на площадь. А если кто-нибудь из них принимался буянить и поносить корчмаря, Феиз молча следил за лицом Кыню. Стоило тому нахмуриться и гневно сощурить глаза, как Феиз выходил из своего угла, брал буяна под мышки, волоком тащил за высокую ограду мечети, откуда не было видно корчмы, и там отпускал его. Люди боялись силы Феиза. Не раз обозленные крестьяне нападали на него ночью с кольями, когда он возвращался с лесопильни или из леса, но необыкновенная сила и хладнокровие неизменно выручали Феиза. Как-то нападение было настолько неожиданным, что Феиз после первого же удара растянулся на земле, но, пока ему собирались нанести второй удар, он встал на колени и вытянул руки вперед. Удар пришелся по пальцам. Несмотря на страшную боль, он изловчился, ухватился за кол, вырвал его, а потом замахнулся им, словно перышком, ничего не видя перед собой. Послышался глухой стон, кто-то истошно крикнул: «Спасайтесь, не то всех перебьет!» Раздался топот ног, и снова все стихло в ночи. Две недели Феиз ни за что не мог взяться. Корчмарь грозился отомстить всему селу, лечил перебитые пальцы Феиза тестом и печеным луком и, пока тот не поправился, никому ничего не отпускал в долг ни в своей корчме, ни в бакалейной лавке. С тех пор слугу его оставили в покое. Молчали, когда он без разрешения возил на муле дрова из леса, когда контрабандой доставлял через границу для бакалейной лавки товары, которых не было в Болгарии, осуждали его между собой, однако все оставалось по-прежнему. Феиз знал, что крестьяне его ненавидят, но это его не трогало. Он никогда не думал об отношениях между людьми, о том, что он слуга, выполняющий любую работу и при этом почти даром. Отца своего Феиз не знал. Рассказывали ему, что однажды, когда он валил для торговцев лес, его придавило деревом, после чего отец так и не встал, умер спустя два месяца после женитьбы. В три с половиной года Феиз лишился и матери — она умерла от истощения. Он смутно помнил ее бледное, костлявое лицо с тревожными грустными глазами. С тех пор никто не заботился о Феизе. Он рос, как собачонка, скулящая у чужих порогов. Каждый кусок хлеба стоил ему неимоверных усилий. Родственники и соседи использовали его как бесплатного батрака, никогда досыта не кормили, спал он по сараям и хлевам, ходил в лохмотьях. Говорили, что он слабоумен, и взваливали на него непосильную для ребенка работу. Феизу исполнилось двенадцать лет, когда его взял к себе Кыню Маринов и поселил в недоконченной пристройке под навесом.

Кыню был очень скупой человек, но к своему батраку он отнесся сердобольно. Стремясь привязать к себе мальчика, он кормил его вдоволь остатками еды, тепло одевал, хотя и в старье, а поругивал лишь изредка. И Феиз ответил на эту милость сельского богатея собачьей преданностью, пекся о его добре больше, чем сам хозяин, не требовал денег, не имея привычки тратиться на себя.

— Подвезло мне с Феизом, — говаривал иногда Кыню своим приятелям, — не зря хлеб мой ел.

Мальчик рос, становился сильным, с лица его исчез землистый цвет. Ростом он не вышел, но был мускулистый, с большими жилистыми руками.

— Кто бы мог подумать, что из Феиза выйдет толк, — с завистью говорили его родственники. — Такой работник — прямо клад.

Пробовали было переманить его к себе, но Кыню был всегда настороже, да и паренек, намучившись в детстве, держался за хозяина. Таким он и вырос — молчаливым, замкнутым, чужим для мира людей, как домашнее животное, признающее только одно — своего хозяина.

Стоя у двери, Феиз слушал. Оба голоса были ему хорошо знакомы. Голос своего хозяина он мог различить даже среди воя бешеной снежной пурги, голос же майора помнил с тех пор, когда тот был еще капитаном и служил на пограничной заставе. Майор объезжал на лошади посты, спускался в село, кутил в корчме у Кыню. Иногда они с хозяином запирались в задней комнате, посылали Феиза за вином, а потом поручали ему встречать или переправлять людей через границу с контрабандой.

Затем капитан исчез. На его место назначили нового офицера, и Феиз слышал, как тот рассказывал Кыню, что капитана произвели в майоры и перевели в город. Два-три раза майор приезжал к Кыню в гости, они опять запирались в задней комнате, но дела у них уже не шли, как раньше. Кыню старался от него отделаться и прибрать все к своим рукам. Началась война. Границу сняли. Многие из села перебрались к Эгейскому морю. Кыню тоже отправился туда, сказав, что, может, там и останется. Феиз все время оставался в селе, замещал хозяина. Потом Кыню воротился. Когда крестьяне в корчме спрашивали его, почему он вернулся, Кыню отвечал:

— Положение еще ненадежное. Вот кончится война, тогда и переберусь насовсем.

Он посылал туда людей, заключал какие-то сделки, но и здесь не упускал случая скупить новые лесные участки, расширил свою лесопильню, вошел в долю с хозяином другой. О майоре несколько лет ничего не было слышно. Война кончилась, граница прошла по старым местам. Богатство Кыню росло, но это его уже не радовало. В сельсовет вошли те, о которых Кыню до сих пор говорил в своей корчме только плохое. Они смотрели на него косо и открыто угрожали, что отберут у него все награбленное и вернут народу. Потом в селе организовали артель лесорубов, открыли потребительский кооператив. Кыню совсем помрачнел. Феиз все видел, но держался в стороне и по-прежнему был готов при первом знаке хозяина, не жалея сил, сделать все, что тот пожелает.

Майор появился снова через год после окончания войны. Пришел в крестьянском платье. Его горбатый нос еще сильнее выделялся на похудевшем лице. Засел в задней комнате и никуда не показывался. Кыню подозвал Феиза и, сурово глядя ему в глаза, прошептал:

— Смотри, будь осторожен! Чтоб никто не знал, что майор тут, в моем доме! Что бы ты ни увидел, что бы ни услышал — молчок!

Ненужное предупреждение. Феиз и без того всегда молчал. Вскоре майор опять исчез, но затем начал приходить ночью и перед рассветом уходить. Как-то Кыню послал Феиза через границу. Там он снова увидел майора. Он был в штатском. Майор дал Феизу поручения, нагрузил его тяжелыми пакетами и отослал назад. Тогда же они условились, что в лесу над тем местом, где когда-то стояла часовня, майору будут оставлять знак в случае опасности в селе. Несколько раз они с Кыню переправляли через границу каких-то людей и возвращались обратно с тюками. Как послушная скотина, выполнял Феиз все, что приказывал ему Кыню, ни о чем не спрашивая и ни о чем не думая. Он понимал, что дело это тайное, и пуще прежнего старался, чтобы в селе ни о чем не догадались. Изредка он становился свидетелем перебранок между своим хозяином и майором, но никогда они еще не ругались так, как теперь. Майор отчитывал Кыню, а тот злобно огрызался. Феиз не знал, что делать. Войти или позвать хозяина? Он предупредительно кашлянул. Его не услышали.

— Посмотри, на кого ты похож! — кричал майор. — Как есть мокрая курица! А ведь самое главное только сейчас начнется. В Софии нас ждут. Союзники готовы, только знак им подай.

— Много ты видел мокрых кур, — язвительно ответил корчмарь. — Здесь тебе не казарма, чтоб скакать на лошади по плацу. Не будем глядеть в оба, так наглядимся потом на небо через решетку.

— Трус, вот ты кто, прямо в глаза тебе говорю, — сердито, заметил майор.

— Уж какой есть.

— Испугался первого встречного…

— Первого встречного? А что ж ты тогда подскочил, когда я сказал, что он приходил ко мне вместе с председателем сельсовета?

— Совсем заговорился! Это я-то подскочил? Да ты представить себе не можешь, что мне довелось перевидать за этот год! Сколько раз в переделки попадал.

— Лгать не устать, было б кому слушать.

— Хватит болтать. Я думал, что ты с сельсоветом все уладишь и всегда будешь в курсе, кто приехал, кто уехал… Сколько раз я тебе говорил: в сельсовете у тебя должна быть рука.

— Ты меня еще будешь учить, — обиженно ответил Кыню. — Есть у меня там рука, да этот прибыл, можно сказать, ночью, все уж по домам разошлись… А может, ты его на хвосте притащил?

— Ты совсем голову потерял.

— Мне-то есть что терять. Не то что тебе.

— Где твоей корчмарской башке понять, чего лишился офицер!

— И мы кое-что понимаем. Что у тебя было-то? Конь да ружье, и те казенные. А я свое добро по крохам собирал.

— Кому ты это рассказываешь? Что я, не знаю, как ты народ обирал?

Голос корчмаря, хоть он и старался его приглушить, перешел в визг:

— Я против закона ничего не делал!

— А кто эти законы издавал, а? Такие, как ты. Из-за вас все и получилось. Никак не могли насытиться, меры не знали.

Майор говорил с ненавистью и яростью.

— Не знали, не знали! — прохрипел задетый за живое корчмарь, не зная, что ему ответить. А бывший офицер все больше распалялся. Как он ненавидел этих «свиней», этих богачей, которые дрожали над своим добром и ничем не хотели жертвовать в борьбе за возвращение старого порядка!

— Вы были готовы все заграбастать себе. Потому народ и пошел за коммунистами. Терпеть вас больше не мог. Знали б вы меру, не дрожали бы мы сейчас из-за какого-то сопляка с рюкзаком и молотком.

Феиз совсем растерялся. Таких слов от майора он еще не слышал. Чем он недоволен? Почему бранится?

— Ладно, хватит! — повелительно отрезал майор. — Ты смотри, как бы не влипнуть! Проследите, куда это человек пойдет, что будет делать, с кем будет встречаться. Здесь самый важный участок нашего канала. Ответственность на нас лежит огромная. Отсюда мы переправляем и листовки, и оружие. Потерпим, делать нечего… Уже недолго осталось!

— Ох, господи, поскорей бы хоть, мочи нет больше! — простонал корчмарь.

— А то, что я принес, постарайся быстрей переправить в Асеновград. Как и раньше, с пустыми ящиками.

Феиз легонько постучался. Голоса тотчас смолкли.

— Бай Кыню, это я, Феиз.

— А-а, Феиз, что тебе?

— Бай Кыню…

Корчмарь показался в дверях, с испугом посмотрел на своего слугу и шепотом спросил:

— Уж не случилось ли чего?

— Ничего, только это… приволок я его…

Корчмарь не мог понять, о чем говорит Феиз; он совсем позабыл из-за майора о своем поручении, и потому переспросил:

— Что тебе?

— Выдь на минутку.

Заглянув в комнату, Кыню предупредил майора:

— Сейчас вернусь.

— Приволок я его, — пояснил, Феиз.

Корчмарь оторопел.

— Что? — чуть не крикнул он.

— Как ты мне велел, бай Кыню, так я и сделал.

— Да ты в своем уме?!

Феиз виновато замолчал.

— Скотина ты этакая, ведь я тебе велел рюкзак или документы стащить! Теперь от беды не уйдешь. Хватятся его утром, все село на ноги подымут… Услужил, нечего сказать!

Он вернулся в комнату и, волнуясь, рассказал майору о том, что случилось. Но майор не разделял страхов корчмаря. Он засмеялся и вышел во двор.

— Ай да Феиз, ну и молодчина! Сам все сделал, а? Сгреб его, как овцу, и притащил? По душе мне такие люди!.. Где же он?

Втроем они подошли к каморке Феиза. Майор осторожно открыл дверь и зажег карманный фонарик. Пленник Феиза, накрытый с головой мешком и опутанный длинной веревкой, неподвижно лежал на полу. Наружу торчали только его ноги, чуть согнутые в коленях. Почувствовавсвет, он зашевелился. Майор погасил фонарик и закрыл дверь. И тут же начал смеяться нервным смехом, трясся плечами.

— Молодчина! Таких бы нам побольше, а, Кыню?

Но корчмарь был не на шутку встревожен.

— Никто ничего не видел?

Феиз отрицательно мотнул головой.

— А теперь что? — испуганно спросил Кыню.

Майор молчал.

Феиз ждал, что ему прикажут делать дальше.

— Он видел тебя, когда ты набросился на него? — спросил майор.

— Ничего он не видел. Я сзади был.

— Вот это называется чистая работа, учись у него, — наставительно заметил майор, обернувшись к корчмарю.

— Пропаду я из-за вас, — буркнул тот. — Увидят, что вещи его на месте, а его самого нет, все дома в селе перероют. Ты не знаешь этих собак… Так ни за что и пропадем…

— Кто, это я-то их не знаю? — грубо, прервал его майор. — Что правда, то правда: кавардак начнется… Вот что, Феиз, снеси-ка его обратно — тем же манером, как притащил.

Сначала Феиз не понял майора.

— Ты что, не слышишь? — накинулся на него Кыню. — Немедленно отнеси его обратно!

Феиз не привык ни размышлять над словами своего хозяина, ни противоречить ему, но сейчас был явно поражен.

— Снимешь с него мешок перед сельсоветом и незаметно улизнешь, — приказал ему майор.

Феиз ничего не ответил.

— Понял? — угрожающе прикрикнул на него Кыню.

— Понял, — коротко ответил Феиз.

— Так и говори, чтоб было ясно… А теперь отправляйся!

Феиз вошел в свою комнатушку, а майор и корчмарь вернулись назад.

— Ну и медведище! — с восхищением сказал майор. — Такой силач всегда пригодится. Вот если бы ума ему побольше…

— Балда балдой! Еще, чего доброго, из-за него пропадешь, — недовольно проворчал Кыню, открывая перед майором дверь темной комнаты.

Глава третья В горах

Какие мысли волновали двух молодых людей, шагавших друг за другом по глухим горным тропам в этот ясный июльский день?

Все вокруг них сверкало в лучах солнца, над головой синело небо, под ногами похрустывала свежая, сочная трава. На темном одеянии хвойных лесов пестрела светлыми мазками зелень широколиственных деревьев. Повсюду, насколько хватал глаз, громоздились скалы, круто спускались вниз каменные осыпи, тянулись ущелья, голые или поросшие кустарником и деревьями. Дикую красоту этого застывшего моря каменных волн не нарушал ни один след человека. Над ним царил покой. Но покой этот не был мертвым. Повсюду ключом била жизнь. Невидимая с первого взгляда, она ощущалась в тишине, наполняла ее неуловимым шумом, и казалось, что тишина — живое существо, которое вот-вот придет в движение. В искрившихся лучах солнца кружилась мелкая мошкара. По траве сновали букашки, но лишь очень тонкий слух мог уловить легкий шум их движения. Вот на стебелек вскарабкалась божья коровка, доползла до конца, попробовала было раскрыть крылышки, но стебелек наклонился, и она полетела вниз, однако тут же выбралась из травы и снова настойчиво поползла вверх. На этот раз ей попался упругий стебелек. Она беспрепятственно добралась до самого верха, остановилась, подняла твердые крылышки, под которыми показались другие, прозрачные и шелковистые, и вот они уже затрепетали в нагретом солнцем воздухе и куда-то понесли букашку. Из кустов выпорхнула птица. Послышался тоненький писк. Из кроны высокого дерева ловко скакнула белочка и полетела с ветки на ветку, распушив хвост. Остановилась ненадолго, чтобы глянуть своими круглыми глазками на путников, потревоживших ее покой, и исчезла в густой листве. Только качнулась ветка, которую она задела лапками. На земле лежали с корнем вырванные бурей вековые сосны. Сквозь содранную кору обломанных при падении ветвей белела, как оголенная кость, еще не потемневшая древесина со следами ударов. Засохшая смола, вытекавшая из ран, образовала янтарные наросты. На скалах чудом держались, вцепившись корнями в расщелины, редкие деревья и кусты, протягивавшие свои зеленые руки-ветви над пропастью. На опушке леса, меж ржаво-красных замшелых стволов старых елей, рос низкий кустарник, напоминавший по форме причудливых чудовищ, которые выползли из лесного мрака к ногам великанов, чтобы погреться на солнце, осыпавшем золотой пылью соседние лужайки.

Впереди шел геолог. Его брезентовая сумка, раскачивавшаяся на длинном кожаном ремешке, ударялась о бедро при каждом шаге. Он часто закидывал ее за спину, но она упорно возвращалась на старое место. В руке он держал молоток и, словно дятел, долбящий своим твердым клювом кору старых деревьев, стучал по скалам, попадавшимся ему на пути. Пестрые квадраты его клетчатой рубашки жарко пылали на солнце, а складки были пронизаны тысячью крохотных светлых точечек, делавших ткань легкой и воздушной. От яркого света глаза его постоянно щурились, образуя вокруг густую сеть морщинок, и сквозь щелки виднелись одни зрачки, поблескивавшие горячими угольками.

Время от времени он спрашивал, как называется та или иная вершина, спускался к руслам маленьких речушек, отламывал своим молотком от скалистых берегов кусочки породы, заглядывал в трещины и все что-то записывал. Сумка его тяжелела и раскачивалась на ходу уже гораздо медленнее.

За геологом, ведя на поводу навьюченного мула, шел сухощавый крепкий паренек. У него было загорелое, обветренное лицо человека, проводящего большую часть жизни на открытом воздухе. Его ястребиные карие глаза неотступно следили за каждым движением геолога. Стоило тому скрыться в зарослях, как паренек бросался за ним напролом через кусты и груды камней, не щадя своей поношенной одежонки, и наверное, не отстал бы от своего спутника ни на шаг, если бы не ленивый мул, противившийся этому изо всех сил. Оседланный стареньким вьючным седлом, небольшой тонконогий горный мул с молчаливым упорством отказывался следовать за своим проворным хозяином и неохотно переступал ногами, словно раздумывая каждый раз, куда ему поставить свои узкие копытца. На седле покачивались туго набитый рюкзак, маленькая походная палатка, крестьянская торба, ямурлук^[3] с обтрепанными полами и острый топор. Сбоку к нему был привязан моток длинной пеньковой веревки. Самодельная, сплетенная из такой же веревки уздечка сильно оттягивала челюсть животного, так как паренек безжалостно дергал повод, и тогда мул, вытянув шею, бессмысленно прикрывал один глаз и подрагивал отвислой нижней губой. На спусках он широко расставлял задние ноги, упирался и останавливался. На подъемах тащился еще медленнее, словно нарочно хотел поддразнить своего нетерпеливого хозяина. А тот, в сердцах, то колотил его по бокам, то пинал ногами, оглядываясь каждый раз на геолога. Как только мул чувствовал, что повод ослабевал, он шевелил губами, стараясь дотянуться своими длинными желтыми зубами до травы или молодых листьев, так соблазнительно щекотавших на ходу его ноздри. В таких случаях его упорства уже не могло сломить даже самое яростное дерганье веревки. Он не трогался с места до тех пор, пока не набивал рот сочной зеленью и пока разъяренный паренек не набрасывался на него с кулаками.

Геолог видел, что проводник старается от него не отставать, но считал это в порядке вещей. Он не был настолько наблюдательным, чтобы объяснить себе это нетерпение и сердитые вспышки паренька, и шел, восхищаясь красотой гор, упиваясь кристальным, без единой пылинки воздухом. В ушах у него звенело. Со счастливым выражением, словно, ребенок, нашедший в уличной пыли монетку, он рассматривал на ладони отбитые кусочки пород, подбирал с земли кристаллики и опускал их в сумку. Изредка по лицу его пробегала тень под влиянием неприятных мыслей, то исчезавших, то вновь навязчиво всплывавших в его сознании. Он провел беспокойную ночь и теперь неотступно продолжал разбирать в уме вчерашнее происшествие.

До сих пор он ощущал во рту неприятный вкус и время от времени нащупывал языком ворсинки грязной мешковины, которые с отвращением сплевывал. Щеки его горели, ребра ныли. «На меня, кажется, накинули мешок, — думал он, — и куда-то понесли…»

Его опустили на землю и немного погодя, после того, как он услышал над собой приглушенные голоса, опять понесли. Чувствуя себя как в тисках, мешавших ему дышать, он впал в полузабытье и не сразу понял, что свободен и что с него сняли мешок. Его обдало волной холодного воздуха. Он неуверенно шагнул, машинально ощупал лицо, как бы удостоверяясь, что на нем ничего нет, глубоко вздохнул и осмотрелся. При бледном свете звезд туманно белела стена сельсовета. Он добежал до угла, и стена уплыла в темноту. Сверху свешивалось что-то черное. «Стреха», — догадался он. Кругом ни души. Он почувствовал, как по спине у него поползли мурашки. Настороженно осмотрелся. Быстро ощупал пояс, где обычно носил финку, но ее не было. Бросился назад, споткнулся о деревянную ступеньку, чуть не упал, но успел ухватиться за перила. Ощупью поднявшись по лестнице, вбежал в коридор, захлопнул входную дверь и закрыл ее на ключ. Из полуоткрытой двери комнаты для приезжих в коридор проникала, рассеивая темноту, узенькая желтая полоска света. Он перевел дух, толкнул дверь и вошел в комнату. Запер и ее на ключ и осмотрелся блуждающим взглядом. На столе тускло светила керосиновая лампа. Легкий ветерок, дувший в открытое окно, чуть пригибал тоненький язычок пламени. Он закрыл окно, стал на колени и пополз на четвереньках по грязному полу, заглядывая под кровать, за печку, будто там мог кто-то спрятаться. Стараясь перебороть в себе страх, разделся, бросил одежду на стул, сунул под подушку молоток, чтобы он был под рукой, задул лампу и юркнул под одеяло. Комната погрузилась в темноту. Только в верхней части окна, темневшего черным квадратом, проступал слабый свет, струящийся со звездного неба. Он крепко зажмурился. Скорее бы заснуть, позабыть все. Но он против воли стал напряженно прислушиваться, стремясь уловить подозрительный шум, скрип двери, оконной рамы, осторожные шаги. Кругом стояла глухая тишина. Даже мышь не шуршала на потолке. Постепенно он начал успокаиваться и корить себя за то, что так перепугался. Возбуждение, порождаемое хаосом самых различных ощущений, постепенно улеглось. Давала себя знать и усталость после долгого пути. Он незаметно задремал. Однако мозг его продолжал бодрствовать, воскрешая отдельные подробности пережитого. Время от времени он всем телом вздрагивал, подпрыгивал в постели, рука его безотчетно тянулась к молотку, затуманенная мысль нашептывала, что все это сон, но какой-то внутренний голос противился: а если нет? Он спрашивал себя, наяву это с ним произошло или во сне, но прежде чем ему удавалось понять это, сознание куда-то проваливалось, он опять впадал в забытье, пока снова какой-нибудь обрывок мысли не вспыхивал в мозгу, силясь вернуть к нему сознание, и тут же не угасал. Голова его металась по подушке, но глаза были крепко закрыты.

Утром память все восстановила, и он разозлился на себя.

«Хоть бы ударил их разок! — упрекал он себя, а потом спрашивал: — Почему они принесли меня обратно, ничего со мной не сделав? Может, у меня галлюцинации?»

Но как он ни старался отыскать ключ к этой странной загадке, у него ничего не получалось. Он привык отыскивать связь между явлениями, и любая неизвестность претила ему.

«Может быть, меня приняли в темноте за другого и, увидев, что ошиблись, отпустили? А может, я свалился во сне с кровати, одеяло упало мне на голову, и мне приснилось, что на меня что-то набрасывают и куда-то тащат?»

Он строил все новые и новые догадки и тут же отбрасывал их, так как ни одна из них не давала исчерпывающего ответа на все вопросы. Он сердился на то, что думает о посторонних вещах вместо того, чтобы думать о работе. В конце концов, это ему надоело и, чтобы рассеяться и освежиться, он умыл лицо холодной водой из ручейка, мимо которого они проходили. Постепенно горы, необъятные и могучие, захватили его своей красотой, разогнав тяжелые мысли.

Последние сельские домики остались далеко позади. Солнце поднялось высоко. Он пошел вдоль небольшой горной речушки, против течения. Он то шлепал прямо по воде своими тяжелыми ботинками, то перепрыгивал с камня на камень. Время от времени постукивал по скале своим молотком.

На поворотах вода откладывала песок, который ложился откосами. Он приседал, загребал горсть песку, рассматривал отдельные песчинки, поблескивавшие на солнце, выбирал среди них какие-то крошечные чешуйки, что-то записывал и шел дальше.

Мул неохотно тащился по дну речушки. Омытые водой копыта отливали темным блеском, с подков, сверкавших на солнце, стекала каплями вода. Как только геолог останавливался, паренек тоже замирал, повод повисал, и мул тотчас совал морду в щель отвесной скалы, где росла пучками длинная трава. Но только он принимался за еду, как хозяин сильно дергал повод, недожеванная трава повисала на губах, на землю капала зеленоватая слюна. Ночью мула пустили пастись на луг за селом, но рано утром снова заседлали, и он еще не успел набить брюхо. Потому теперь и жевал с таким хрустом сочную зеленую траву, пока геолог возился на речном берегу. Паренек, с лица которого не сходило недоверчивое выражение, удивлялся, глядя, как загорались глаза его спутника при виде цветной жилки в скале, как вздрагивали от радостного возбуждения его руки, когда он выковыривал пестрый камешек и рассматривал его потом, как драгоценность.

«Показать бы ему те камни, так он бы совсем ошалел», — думал проводник, стараясь припомнить, в каких местах он, бродя с козами и овцами, играл блестящими, красновато-коричневыми, величиной с грецкий орех, а то и с детский кулак камешками и молочно-белыми кристалликами, наросшими на синеватых и гладких, как стекло, обломках скал, покрытых зеленоватой землей. Но он молчал, насупив брови, и не спускал глаз с геолога. А тот, позабыв обо всем, торопливо переходил с места на место. Задерживался подольше там, где горы показывали кое-что из своих богатств, выбирал больше ручейки, речушки и карабкался к их истокам. Иногда, словно желая поделиться своим восторгом с проводником, он оборачивался к нему и улыбался.

Старание паренька идти за ним по пятам, его неотступный взгляд геолог считал проявлением интереса к богатствам земли, к его работе, и от этого настроение у него поднималось. Он почему-то вспомнил, с какой жадностью ловил каждое слово учителя геологии в гимназии, с какой страстью скитался вместе с ним и ребятами из их кружка по окрестностям родного городка и собирал образцы для гимназической коллекции. Вспомнил, как волновался во время первых студенческих экспедиций и не отрывал взгляда от руководителя, который показывал им пласты земной коры, хорошо видные на высоких берегах рек, зернистую структуру потрескавшихся скал в горах. Загадочная история образования земли разжигала в нем любопытство, усиливала жажду новых знаний, как ветер усиливает пламя костра. Ему казалось, что его проводник охвачен той же страстью и потому с такой настойчивостью погоняет за ним упрямого мула. Откуда ему было знать, что, вызвав паренька из дому, председатель сельсовета наказал ему:

«Слушай, Райчо! Только ты сможешь это сделать. Горы по обе стороны границы ты знаешь как свои пять пальцев. Среди наших ребят ты самый сознательный. Смотри же, чтоб нам не осрамиться. Пойдешь проводником с человеком, к которому я тебя сведу. Геологом назвался. Документы его я проверил. Может, и вправду геолог. Про границу выспрашивал. А нам нужно бдительность проявлять. Если удерет за границу, засмеют нас в селе. Ты все к Медвежьей реке забирай, а я тут свяжусь по телефону с околийским комитетом партии. Если что не в порядке, мы тебя там искать будем. Услышишь два выстрела из карабина — значит, это мы. А вздумает бежать — скрутишь его веревкой и будешь нас ждать. Если не придем до захода солнца, считай, что то, что, он сказал — правда. Веди его, куда захочет. Пусть делает свое дело. И на обратном пути отсюда его проводишь, он мне обещал о Советском Союзе рассказать…»

Сначала паренек старался идти гребнем горы, а геолог держался речушек. Чтобы не отставать от него, паренек шел за ним, срывая злость на бедном животном, которое не проявляло никакого желания добровольно карабкаться по узким руслам горных ручьев. Пареньку казалось, что геолог делает это нарочно. «Хочет меня перехитрить, но не будь я Райчо, если ему это удастся», — рассуждал он, сжимая зубы и дергая повод.

Он пользовался любым случаем, чтобы идти по высоким открытым местам, откуда была видна вся окрестность, но геолог все время спускался в каменистые ущелья. Как только тот скрывался за скалами или деревьями, паренек спешил за ним, не разбирая дороги, яростно подталкивал мула и позволял себе передохнуть только тогда, когда его непоседливый подопечный вновь оказывался в поле его зрения.

— Давай выбирать места поровнее, а то мул совсем измучился, — несколько раз говорил он геологу, но неизменно получал один и тот же ответ:

— Ты иди где хочешь, а я пойду там, где мне нужно. А потеряем друг друга из виду, так…

«Обвести вокруг пальца хочет», — решил паренек и снова погнал мула за геологом. Тот засмеялся:

— Этот лопоухий наполовину геологом станет, если облазит еще два-три ущелья.

Шутка не понравилась пареньку. «Ишь куда гнет! Все равно не проведешь», — подумал он.

Мул напрягался изо всех сил, ставил все ноги вместе, чтобы можно было оттолкнуться, и так перепрыгивал с камня на камень. Паренек в таких случаях ослаблял повод и выжидал, пока мул справится с затруднительным положением, а потом опять погонял его, поспешая за геологом.

Они вышли на широкое ровное плато, разделявшее два потока. По одному геолог уже прошел и собирался было спускаться к другому. Солнце стояло высоко в небе, и паренек на глаз определил, что время подходит к полудню.

— Может, спустимся в лес напротив, разведем костер и пообедаем? — предложил он, чтобы выиграть время.

Геолог осмотрелся вокруг, приложив к глазам ладонь. От быстрого подъема грудь его вздымалась, он с наслаждением вдыхал чистый воздух. Мул пощипывал молодую травку.

— Как называется вон та вершина, на горизонте? — спросил геолог. — Она мне кажется здесь самой высокой.

Паренек сощурился и неохотно глянул в ту сторону.

— Так как же? — повторил геолог.

— Ченгене-хисар.

— Граница где проходит — позади или спереди?

— Там проходит, — неопределенно ответил паренек. Он не умел врать, но так как не хотел вести разговоры о границе, отвечал односложно и неясно.

Однако геолог продолжал с любопытством расспрашивать:

— А дальше где? По зеленым вершинам к западу от Ченгене-хисар или же вон по тем двум голым холмам?

— Пойдем в лес, пора обедать, — настаивал на своем паренек, чтобы замять разговор о границе и увести отсюда геолога.

Но тот продолжал задавать все новые вопросы, словно ничего не замечая, и насвистывал какую-то песенку. Насупившись, как ребенок, на которого не обращают внимания, паренек облокотился на седло, и с рассеянным видом стал перебирать опущенные поводья. Уже несколько раз геолог принимался расспрашивать его, где проходит граница, но ни разу еще не стоял так долго и не рассматривал места, по которым она проходила. «Узнать бы, о чем он думает!..» Он смотрел на обращенное к югу лицо геолога, следил, с каким вниманием тот глядит в ту сторону, и думал: «Пусть только попробует…» — Под локтем он чувствовал прикосновение мотка веревки. А когда мул шагнул вперед, чтобы дотянуться до травы, в бок ему ткнулось топорище. Пареньку пришла в голову дерзкая мысль. Он смерил глазами расстояние, отделявшее его от геолога. Стоит сделать два прыжка, и он окажется рядом с ним.

«Нечего ждать. Свяжу его, пока не сбежал, а там будь что будет» Зрачки, его сузились, лицо покраснело, желваки отвердели, пальцы сжали веревку. Он набрал воздуху…

Геолог, даже и не подозревавший, что через секунду он мог бы лежать на земле, обмотанный, как шелковичный кокон, крепкой пеньковой веревкой, обернулся и, добродушно улыбаясь, беззаботно сказал:

— Не стоит тратить время и разводить костер. Пока светло, будем идти. А как стемнеет, выберем место получше, разведем большущий костер и устроимся по-царски.

Он засмеялся, вытянул руку к границе и добавил:

— Будешь вести меня в направлении, параллельном границе, а завтра или послезавтра свернем и по ней выйдем к Рудозему. Пошли! — и он, весело шлепнув мула по шее, начал быстро спускаться вниз, к потоку. Мул, не поднимая головы, скосил глаза, чтобы посмотреть, кто это его побеспокоил, помахал хвостом и, высунув язык, захватил зубами новую порцию травы.

«Что у него на уме? Почему он сразу не идет к границе? Отчего так долго нет наших?» — недоумевал паренек. Он оглянулся назад и внимательно осмотрел места, по которым они прошли, но не увидел никого. Затем дернул повод и потащил мула к пенистому потоку, подтачивавшему каменную грудь скалы, на которой они стояли.

Обедать они сели через час, устроившись прямо на берегу. Прохладная вода журчала у самых ног. Расседланный мул торопливо щипал траву. Над ним кружились, стараясь увернуться от ударов хвоста, мухи, залетевшие сюда неизвестно откуда. Геолог откусил порядочный кусок хлеба и принялся резать тоненькими ломтиками копченую колбасу. Он предложил колбасу своему проводнику. На срезанной гладкой поверхности соблазнительно поблескивали в лучах солнца белые крапинки жира. Паренек проглотил слюну, но отказался.

— Возьми! — настаивал геолог, пододвинув к нему несколько кружочков. — Знаешь ведь поговорку: дают — бери, а бьют — беги!

Паренек отсел в сторонку, порылся в своей торбе, вынул оттуда краюху хлеба и кусок домашнего овечьего сыра, набил рот и принялся медленно жевать. Есть ему не хотелось. Геолог же ел с аппетитом, как хорошо поработавший и проголодавшийся человек, который торопится восстановить силы, чтобы продолжить начатое дело. Он несколько раз предлагал пареньку колбасу и, так как рот его, был набит, издавал какой-то неопределенный звук, который должен был означать: «Хватит стесняться, бери и ешь!» Но паренек упорно отказывался, отрицательно мотая головой, Ему казалось, что стоит взять у геолога ломоть хлеба, и он потом не сможет поднять на него руку. В сердце не будет твердости, в руках — силы. К хлебу он испытывал благоговейное уважение, заложенное в нем дедами и прадедами, добывавшими себе пропитание непосильным трудом. Есть вместе, делиться с кем-нибудь куском хлеба значило для него связать себя с ним какими-то узами, а он не желал иметь ничего общего с человеком, которого, может быть, еще до того, как стемнеет, придется связать и передать властям. Он зачерпнул пригоршней воды из ручья, попил, проглотил последний кусок и аккуратно сложил остатки еды в торбу, потом оседлал мула, и когда геолог покончил с обедом, пристроил на седле его рюкзак.

— Ну и неподатливый же ты человек! — сказал геолог, пригнувшись и утоляя жажду прямо из ручья. — Сказал «нет» — и баста.

Паренек, не отвечая, взял повод, и они снова двинулись один за другим по каменистому руслу. Ярко блестели отполированные водой прибрежные камни, меж которыми кое-где пробивались мох и трава.

Медленно, очень медленно тянулось время. Паренек то и дело посматривал на небо, с нетерпением ожидая, когда стемнеет. Порой ему казалось, что солнце вообще не движется и что тени от скал после полудня не стали длиннее. На небе не было ни облачка. Поверх рюкзака сохла мокрая от пота клетчатая рубашка геолога. Он остался в одной майке, обнажив свои мускулистые руки и крепкую шею.

Паренек шел, не скинув с себя рубашки. Поглощенный слежкой за своим спутником, он совсем не чувствовал жары. Тут и там на нагретой солнцем земле застыли на припеке ящерицы. Заслышав звук шагов, они поднимали, свои маленькие головки и тревожно озирались, готовые при малейшей опасности юркнуть в ближайшую трещину. Извиваясь меж камней, прошуршала змея, несколько камешков сдвинулись с места, покатились и шлепнулись в воду. С высокой скалы, тяжело размахивая крыльями, снялся горный орел и взмыл высоко над их головами. Неожиданно выскочил заяц, глянул на них растерянно и помчался по крутизне большими скачками, прижав к голове длинные уши.

— Держи, у-у! — крикнул геолог пронзительно и свистнул. — В горах, наверное, полно дичи, а, Райчо? — обернулся он к пареньку, но тот молча приблизился, бросил повод и пристально посмотрел на геолога.

— Есть ли здесь дичь, спрашиваю? — повторил тот свой вопрос.

Паренек понял, что не может все время отмалчиваться, и неохотно ответил:

— Водится.

— А косули есть?

— Есть.

— Медведи?

— Встречаются.

— А ты встречал медведя?

— Случалось.

— И что? Он тебе ничего не сделал, а? Расскажи!

Геолог с живым интересом смотрел на своего проводника.

— Ничего не сделал. Прошел мимо.

— Как так — мимо?

— Так.

— А ты? Испугался и побежал?

— Я тоже прошел мимо.

Этот простой, лишенный всякого драматизма ответ вызвал на лице геолога разочарование. Но паренек внезапно оживился и начал рассказывать, придавал своим словам особый смысл.

— Здесь много медведей. Как увидят, что человек один, бросаются на него. В этих горах одному лучше не появляться. Задерут.

— А тебя-то как не задрали, Райчо?

Паренек немного смутился:

— Так я… был тогда не один…

— А ты сказал, что один.

— Двое нас было, тот шел позади…

— Когда зверя не трогаешь, он бежит от человека.

— Здешние медведи не бегут.

— Так ведь нас двое, а с мулом даже трое…

— И кабаны есть, — добавил паренек, поняв, что его сообщение о медведях не подействовало на геолога.

— И они такие же страшные, как медведи?

— Еще бы! Как увидят тебя одного, так и бросаются, клыками норовят кишки выпустить. Ты не знаешь здешних кабанов.

Говоря это, он напирал, главным образом, на слово  о д и н.

— Кабанам траву подавай и желуди, а мы все больше по скалам да по ущельям лазаем, — заметил геолог. Он перекинул за плечи сумку, чтобы она не мешала при ходьбе, и снова зашагал.

Тени, отбрасываемые высокими скалами, становились длиннее. Солнце склонилось к горизонту, небо на западе пламенело. Вдалеке синели мягкие очертания гор. После обеда геолог ни разу не спросил о границе, но паренек не мог успокоиться. Он гадал, удалось ли ему напугать геолога своими рассказами о медведях и кабанах, прислушивался, не раздадутся ли два выстрела из карабина, на возвышениях украдкой оглядывался назад, всматриваясь до боли в глазах, не покажутся ли там люди. А что, если они выйдут к Медвежьей реке не там, где надо? В этих горах не то что люди, поезд затеряется, как иголка в сене. Медвежья река — скалистая горная расселина — тонула далеко впереди в зареве заката. По ней хоть целый день иди, все равно конца не достигнешь. Беспокойство паренька росло. Горы стояли безмолвные и безлюдные.

Они вошли в глубокое русло еще одного небольшого потока. По обе стороны от них вздымались параллельно идущие гряды, смыкавшиеся где-то там, впереди, гигантской аркой. Склоны были почти совсем голые, лишь местами рос реденький кустарник, кое-где зеленела трава. Геолог почти непрерывно стучал по скалам молотком, временами карабкался, насколько было возможно, вверх. Видно, его особенно заинтересовали эти скалы. Он перепрыгивал через каменные глыбы, под которыми струйками пробиралась вода, и медленно двигался против течения. Мулу здесь идти было особенно трудно, и паренек, обмотав повод вокруг его шеи, пустил его одного. Из этого закрытого со всех сторон, словно коридор, ущелья геолог, при всем желании, не мог бы легко и незаметно выбраться.

Вечернюю тишину внезапно нарушил резкий крик хищной птицы, который оборвался прежде чем его подхватило и многократно повторило эхо. Быстрые, прозрачные струи воды звенели, вспениваясь на стремнинах и, образуя бесчисленное множество крохотных водоворотов и заливчиков, пробирались под обломками скал, шумели возле редко встречавшихся цветов и, трав и бежали дальше. Над успокоившейся в заливчиках водой вились мошки. Там, где еще не легла мрачная тень высоких скал, заходящее солнце отражалось в воде тысячью красных отсветов.

Что это? Паренек подскочил, словно выпущенная из рук пружина. Выстрел, или ему так показалось? Он прислушался, подняв голову кверху. Геолог постукивал молотком по скалам. Набитая камнями сумка тяжело свешивалась с его плеча. Мул позади фыркнул. Паренек все ждал, но выстрел не повторился. Неужели ему показалось? А может, он услышал только второй выстрел? Время шло. Геолога уже не было видно. Мул тоже скрылся за камнями. Вокруг стояла мертвая тишина. Внезапно, снова что-то щелкнуло — неясно, глухо, словно звук шел из-под земли, разорвало на миг тишину, как далекий ружейный выстрел. Но на этот раз, обратившись в слух, паренек не ошибся. Легкий, едва уловимый треск исходил от скал. Раскалившись за день, к вечеру они излучали тепло, издавая при этом слабый треск, и казалось, что это стонали, жалуясь на боль, великаны. Паренек прикусил нижнюю губу и побежал вдогонку за мулом и геологом. Солнце почти зашло. В ущелье стало сумрачно. Паренек догнал мула и подтолкнул, его, чтобы тот шел побыстрее. Под копытами захрупали мелкие камешки.

Геолог стоял, прижавшись спиной к теплому камню, и поджидал их, чтобы взять рубашку.

— Холодно становится, Райчо. Давай-ка выбираться отсюда и искать место для ночлега.

Райчо посмотрел по сторонам и подумал: «Пока мы отсюда выберемся, солнце совсем зайдет. Хоть бы уж поскорее наши пришли…»

На плато они поднялись совсем запыхавшиеся и усталые. Здесь два гребня сливались в огромный каменный узел. Под ним бил прозрачный родник, вода которого, перескакивая с камня на камень, стекала вниз ручейком. Геолог остановился в немом изумлении. На западе небо купалось в золоте. На востоке синева его приобрела лиловатый оттенок. Огромный кроваво-красный шар заходящего солнца стер черту горизонта. Со стороны ближайшего леса тянуло прохладой. Разгоряченный от тяжелого подъема, геолог зябко повел плечами, но продолжал стоять, позабыв обо всем, и только тогда, когда верхняя точка солнечного диска потонула за синеватой полоской земли, потихоньку двинулся дальше. Начало быстро смеркаться.

С последней надеждой паренек осмотрелся вокруг. Ему показалось, что позади мелькнула тень человека, но как он ни всматривался, больше ничего не увидел. Напрасно он напрягал зрение, напрасно прислушивался. Снова вспомнил слова председателя сельсовета: «До захода солнца» и в отчаянии посмотрел на запад, где сгущалась ночная тьма. Геолог медленно шел к лесу, А что, если он вовсе не собирается переходить границу? Если отправился в горы только затем, чтобы собирать разные камни? Или, может, за кладом? Ему трудно было поверить в это — ведь весь день он был убежден в обратном. А вдруг он хочет бежать ночью? Пожалуй, так оно и есть. А люди, посланные председателем сельсовета, что-то не появляются. Следов их не нашли, что ли? Нет, местные жители, зная, где они, не могут не найти их. Им помогут и следы копыт, и смятая трава. Правда, они много плутали по ущельям и теснинам, где не остается никаких следов.

«Надо развести большой костер, чтобы они увидели нас издалека».

Принятое решение немного успокоило его. Он натянул повод и заторопился за геологом. Выбрал ровную полянку возле леса, расседлал мула, привязал повод к его передней ноге и отпустил пастись. Потом отвязал от седла веревку, снял топор и отправился за дровами. Немного погодя весело заплясало, пламя, затрещали сырые ветки, кора на них лопнула, и оттуда с шипением начал вытекать сок. Кверху взвился, исчезая в темнеющем небе, легкий дымок. Паренек подтащил к костру трухлявые пни и толстые сучья и положил их на горевшие ветки; костер получился внушительный. Но он все не унимался, сновал по опушке леса и подтаскивал новое топливо.

— Люблю сидеть у костра, — мечтательно сказал геолог.

Паренек молча посмотрел на костер и, удостоверившись, что пламя достаточно высокое, сунул топор за ремень и пошел за водой.

— Нарви сухого папоротника, чтобы постелить в палатке! — крикнул ему вдогонку геолог.

Вскипятив чай, они сели ужинать. Паренек застенчиво взял несколько ломтиков колбасы, которые геолог настоятельно совал ему в руки. Поели, натянули палатку и снова подсели к огню. Геолог расстегнул сумку и высыпал на землю все, что собрал за день.

Паренек часто видел подобные камешки, попадались ему и разные кристаллы, но сейчас он просто разинул рот от удивления. При свете большого костра кучка камней играла тысячью красок, от самых ярких до самых темных; они переливались, как живые. Здесь были темные блестящие обломки, одни совсем черные, другие с едва заметным зеленоватым отливом, третьи — серовато-черные с ржавыми, как поджаренные кофейные зерна, пятнами, четвертые — серые, со стальным блеском, с неровными медно-золотистыми и желтоватыми крапинками. На некоторых можно было заметить зеленые пятнышки, словно кто-то обрызгал их краской, на других — белесые отметины, похожие на лишаи. Несколько молочно-белых кристаллов отливали перламутром. Геолог погрузил пальцы в это великолепие оттенков, холодных и теплых, блеклых и ярких, улыбнулся довольной улыбкой и начал разглядывать каждый камешек в отдельности. Просматривая свои записи, он обертывал куски породы в исписанные листки и аккуратно укладывал их в рюкзак.

— Это что, золото? — с любопытством спросил паренек, дотронувшись до сероватого камня величиной с кулак, покрытого блестящими желтыми чешуйками.

— Нет. А тебе что, золото нужно? — спросил геолог, подняв голову. В зрачках его заиграло отражение пламени. Он порылся в карманах, вытащил тщательно сложенную несколько раз бумажку и осторожно развернул ее на ладони. На бумажке лежали желтоватые чешуйки, смешанные с песчинками. — Вот оно, золото. Я нашел его в песке у ручья, где мы обедали.

Паренек не смог скрыть своего разочарования, геолог понял это по выражению его лица.

— Что, не нравится?

— Нет. Дунешь, и ничего не останется.

— Это ведь не клад. Это самородное золото.

— И клад можно найти, — сказал паренек и загадочно умолк.

Геолог не обратил внимания на его слова, свернул бумажку и осторожно положил ее в карман. И снова занялся своими образцами.

Совсем стемнело. На чистом безоблачном небе зажглись звезды. Ветер пошумел, пошумел и утих. Паренек встал, потянулся. Немного погодя он принес еще кучу дров. Подбросив в огонь сучьев, он задумчиво опустился на свое место. Оба лежали опершись на локоть и смотрели, как пламя с шипением и треском гложет сырые ветки, превращая их в угли и пепел. Паренек полежал еще немного, неспокойно поерзал, словно под рубашку к нему заполз муравей, встал и сказал, что пойдет проведать мула. Отойдя на несколько шагов от костра, он прислушался, походил вокруг, похлопал мула по шее, вернулся и опять прилег напротив геолога. Видно было, что ему хочется начать разговор, но не хватает смелости. Несколько раз он открывал рот, собираясь что-то сказать, пока, наконец не заговорил:

— Вот ты все ходишь и собираешь камни, а кем же ты будешь?

Геолог встрепенулся. Костер, тишина, уединение — все располагало к откровенному задушевному разговору. Усталость исчезла, уступив место радости по поводу удачно проведенного дня.

— Я читаю по камням, Райчо, — сказал он.

Проводник взглянул на него с обидой. Геолог, увидев, что задел его, поторопился загладить свою вину, задушевно и примирительно добавив:

— Историю земли читаю.

Где-то совсем близко послышался шорох — это мул подобрался к рюкзаку и принялся его обнюхивать.

— А ну пошел отсюда! — отогнал его паренек, не вставая.

— Ты видел сегодня, чем я занимался. Земля — она как книга. Сверху обложка — толстая кора, снизу страницы — земные пласты. Каждый период развития земли оставил свою страницу. Страницы эти гигантских размеров. Каждая из них писалась тысячелетиями. Но человек, будь он хоть самим Крали Марко^[4], не может их перелистать. Но там, где они выходят на поверхность земли — на берегах рек, на скалах, геологи видят, что за ними скрыто.

Паренек никак не мог представить себе землю в виде книги, и потому это сравнение ничего ему не подсказало. Мысли его двинулись совсем в ином направлении.

«Выходит, он и впрямь геолог. Так оно и есть, раз из села до сих пор никто не пришел», — мелькнуло у него в уме.

— Ты учил в школе про образование земной коры? — спросил его геолог. Вопрос был совсем неожиданный, и паренек смутился.

— Может, учительница нам и рассказывала, да разве запомнишь.

— Ты сколько лет учился?

— Как кончил четвертый класс, отец послал меня в горы овец пасти. Вот и все мое ученье.

Геолог уловил в его голосе грустные нотки, всмотрелся в смышленое лицо, озаренное пламенем костра, и участливо заметил:

— Ты еще совсем молодой, захочешь учиться — время есть.

— Наше дело со скотом возиться, какое тут ученье, — резко ответил паренек и подтолкнул в огонь недогоревшие концы сучьев.

— Ты что, думаешь, я в богатстве рос? Я такой же, как и ты. Когда учился в гимназии, летом на кирпичном заводе работал. Нелегко приходилось.

Он увлекся воспоминаниями, рассказал, в какой нищете жил в годы учебы, как стал ремсистом^[5], как ему удалось скрыться после провала в организации, как он уехал в Советский Союз и выучился там на геолога.

— Ты учился в Советском Союзе?

— Что, не верится? Мне бы тоже не верилось.

И он рассказал ему о советских студентах, о том, что большинство из них приезжает из деревень и рабочих поселков, о стипендиях и заочном обучении, о знаменитых ученых, выходцах из народа, которые выдвинулись благодаря своим способностям и трудолюбию.

Костер догорал. Раскаленные угли бросали на их лица красноватые блики, окрашивая их в медный цвет. Паренек так увлекся, что позабыл подбросить в огонь сучьев.

— А ты в Москве был?

— Москва! — мечтательно произнес геолог. — Я ведь в Московском университете учился.

Во взгляде Райчо появились восхищение и уважение. Москва была для этого, любознательного крестьянского паренька олицетворением всего самого прекрасного, о чем он мечтал, она возвышалась в его представлении над всем миром. Ему случалось перелистывать в сельской читальне иллюстрированные журналы, видеть там кремлевскую башню с часами, снимки заводов, комбайнов, тракторов, и все это сливалось в его сознании в нечто огромное, величественное, которому было имя Москва. Он вспомнил улыбающиеся лица советских людей, которые смотрели на него со страниц тех же журналов. Их он считал такими людьми, которые могут добиться всего, чего захотят.

Он совсем позабыл, что перед ним сидит человек, с которого он целый день не спускал глаз. И человек этот рассказывал так увлекательно и таким удивительным было все, что он рассказывал, что паренек старался не пропустить ни одного слова.

— А сколько подземных богатств, сколько руд, сколько минералов в Советском Союзе, Райчо!

Увлекшись, геолог начал рассказывать о богатствах болгарской земли.

— Эти горы, — и он похлопал кулаком по земле, — полны руд. Советские товарищи помогут нам сделать здесь чудеса. Мы установим буры, откроем рудники, построим заводы. Этот край станет совсем другим, помяни мое слово.

Паренек был взволнован до глубины души. Ему тоже захотелось рассказать что-нибудь. По натуре он не был молчаливым, а скорее застенчивым. Рос в горах, подолгу оставался наедине с собой, не с кем ему было поделиться волновавшими его мыслями. Он бывал в Асеновграде и Пловдиве, в Ксанти и Драме и знал, что за родными горами, за ущельями и лесными дебрями простираются равнины и моря, стоят большие города, полные неведомого. Но кого о них расспросишь, когда день-деньской бродишь по горам с козами да овцами? И вот теперь перед ним сидит человек, который много видел намного знает, который может рассказать обо всем, о чем его только спросишь. С чего же начать? Ему еще никогда не доводилось разговаривать с такими людьми, и потому он смущался, собирался сказать одно, а говорил другое.

— А я бывал на рудниках, — внезапно сказал он, услышав, что геолог говорит про рудники. Ему захотелось показать, что он понимает, о чем идет речь.

— На каких рудниках? — удивился геолог.

— И на фабрике, — добавил тот, довольный, что сумел чем-то поразить геолога.

— Где же это? — продолжал недоумевать геолог.

— На рудниках, которые за Маданом, и на фабрике под Златоградом.

— А-а, на старых рудниках, — понимающе кивнул тот головой. — Какая же там фабрика?

— Ну, не фабрика, а так постройки и контору называют.

— Вот оно что!

Видя, что геолог смотрит на него с интересом, паренек немного осмелел.

— Дед мой работал на этих рудниках.

— Смотри-ка, значит, ты потомственный горняк.

— Только он уже не работает, — виновато добавил он.

— Постарел, что ли?

— Он давно не работает. Там обвал случился, так ему пятку раздавило. На всю жизнь калекой остался. Все на солнышке ноги греет, говорит, что ему от этого легче, а сам все хромает.

Хотелось ему рассказать и о блестящих камешках, которые он находил в горах, но он боялся попасть впросак перед человеком, который учился в самой Москве всем этим вещам.

— А тебе хочется стать горняком? — геолог окинул взглядом его крепкую фигуру, мускулистые руки и добавил: — Нам сейчас люди потребуются. Бурильщиком тебя сделаем, хочешь?

Неожиданный вопрос смутил паренька.

— Да нет, как же это. — пробормотал он.

Снова где-то рядом стукнул копытами мул. Из леса донесся крик ночной птицы. Паренек испуганно вскочил, прислушался, шагнул в темноту, подошел к мулу, внимательно осмотрелся. Слова геолога согрели ему душу, пробудив в ней смутные мечты. Но в темноте они развеялись, и снова в сердце его закралось сомнение. «Мастер зубы заговаривать», — подумал он.

— Что случилось? — спросил геолог, когда паренек снова подсел к нему и подложил в костер длинный сук.

— Ничего. Мул спугнул птицу.

Геолог замолчал. На него напала дремота. Паренек, поразмявшись, снова почувствовал желание говорить.

— Вот ты все знаешь, а скажи, знаешь, где зарыт клад? — наивно спросил он, пристально вглядываясь в сонное лицо геолога. — Знаешь знаки, по которым его можно найти?

— Какие знаки?

Паренек замялся, но после недолгого молчания добавил:

— У нас в селе старик один живет. Тронутый вроде. Дедом Борилом звать. Так он все знаки в горах ищет.

Геолог улыбнулся и, зевнув, решительно произнес:

— Это все бабьи сказки, ты им не верь.

— Как знать, — обиделся паренек.

— Клад — это наш труд.

— Дед сказывал, что в давние времена одинпаша зарыл в землю котел с деньгами, которые за налоги собрал.

— Нет ни одного села, ни одного города, где бы не существовало такой легенды. А сокровище лежит у нас под ногами, и мы должны вырыть его. Вот станешь бурильщиком, сам увидишь.

Паренек не сводил с геолога глаз. Помешав угли, он сказал тихим, прерывающимся голосом:

— Я знаю, ты клад ищешь. Знаки высматриваешь. Потому и лазаешь по скалам и стучишь своим молотком.

Геолог громко рассмеялся:

— Что за глупости!

— Кого хочешь, спроси в селе… Все знают… Есть клад, — настаивал паренек.

Геолог ничего не ответил, глаза его слипались.

— А про Мехмеда Синапа знаешь? — спросил паренек.

— Читал в книге.

— В книге? — удивился паренек.

— Один писатель написал книгу о Мехмеде Синапе…

— Синап — он из нашего края.

— Знаю.

— И все это верно?

— Что именно?

— Ну, о Мехмеде Синапе.

— Верно.

— И о кладе тоже верно.

— Ну уж!

— Глянь-ка! — сказал паренек, вытянув руку вперед. — Вон Машер Гидик, вон Кушлар, Доспат. Тут было царство Мехмеда Синапа.

— Эти горы всяких людей видывали, Райчо. И народных заступников, как Мехмед Синап, и угнетателей. В древние времена сюда привозили рабов из Абиссинии. Руду они здесь добывали.

Паренек недоверчиво отодвинулся.

— Кто это тебе рассказывал?

— Прочел в одной книге.

— В книжках обо всем написано?

— Обо всем.

Паренек подумал о сельской читальне. Сколько там книг! Наверное, больше ста. Интересно, прочел ли их все геолог? Спросить или нет?

Мрак совсем сгустился. Казалось, тишина придавила огонь, сучья потрескивали слабее и глуше. Мула не было слышно. Паренек поднялся и пошел посмотреть, что он делает. Голова геолога свесилась на плечо. Сквозь дремоту он слышал, как паренек звал мула, и с усилием открыл глаза. Тот уже возвращался. Огонь выхватил из мрака сначала его колени, потом грудь, лицо, всю фигуру.

— Пожалуй, пора спать, — сказал геолог, широко зевнув, поднялся, вынул из рюкзака тонкое одеяло, забрался на четвереньках в палатку, устроился поудобнее на подстилке из папоротника и, укрывшись, предложил пареньку: — Ложись и ты.

— Ты спи, — ответил тот. — Я покараулю.

— Подбрось корягу потолще, чтоб дольше горела, и ложись. Ночью встанем, приглядим.

Настойчивость геолога показалась пареньку подозрительной, и недоверие проснулось в нем с новой силой.

— Нам это привычно. Когда пасем овец, бывает, до рассвета у костра сидим. А уснешь, так все может случиться. Горы, зверье всякое. — А про себя подумал: «В темноте он легче всего может сбежать. Знает, поди, в какую сторону».

— Ну, как хочешь, — вздохнул геолог и блаженно потянулся. Через откинутый полог палатки виднелось усыпанное звездами небо.

— Чудесная выдалась погодка, — заметил он.

Паренек поднял голову, посмотрел на небо, прислушался к ночным звукам и коротко сказал:

— Завтра дождь будет.

Геолог хотел было его разубедить, но веки его отяжелели — усталость брала свое. Он пошевелил губами, снова зевнул и прошептал:

— Спокойной ночи, Райчо.

— Спокойной ночи.

Но как только он начал погружаться в сон, ему показалось, что на него опять что-то набрасывают. Он испуганно подскочил, замахал руками и сел, озираясь по сторонам. Взгляд его остановился на проводнике. Лицо его, на котором изображалось недоумение, он не мог разглядеть при слабом, рассеянном свете костра, но силуэт видел отчетливо. Полулежа у костра в наброшенном на плечи ямурлуке, паренек походил на какую-то затаившуюся ночную птицу, вот-вот готовую взлететь… Сердце геолога бешено колотилось.

— Райчо, — спросил он, — были в вашем селе случаи, чтобы людей похищали?

— Как так — похищали?

— Очень просто. Схватят кого-нибудь в темноте, замотают ему голову и потащат. Ну там парень из-за девушки или что-нибудь другое. Были, а?

— Что-то не слыхал о таком, — сказал паренек, удивляясь вопросу геолога.

Тот больше не заговаривал, успокоился и затих. Паренек поправил огонь, обхватил колени руками и положил на них голову. В золе тлели угольки, от коряги, которую он подбросил в костер, поднимался легкий пар.

«А что если наши вышли и в дороге с ними что-нибудь приключилось? Тогда наверняка запоздают, — подумал он. — Буду-ка я караулить всю ночь».

Голова его отяжелела. Он смотрел на огонь невидящими глазами. Вдруг ему показалось, что из палатки донесся какой-то шум. Он сонно посмотрел туда. Откинув руку, геолог спал, глубоко дыша, открыв рот, и спокойное, безмятежное выражение его лица усыпляюще подействовало на усталого паренька. Он поерзал, встал, проведал мула, вернулся и снова скрючился у костра.

К рассвету он незаметно забылся крепким сном.

Разбудил его бодрый крик:

— Райчо, пора вставать!

Кто кричал? В первый миг паренек не понял, что случилось. В ушах у него звенело. Он вскочил.

— Сбежал?

— Да нет, здесь он, здесь, вон фыркает в кустах, — засмеялся геолог, подумав, что он спрашивает его о муле.

Паренек понял, что чуть не проболтался, и с недовольным видом занялся костром.

На западе небо было темным, а на востоке уже покрывалось румянцем. Узкая, словно лезвие сабли, серебряная полоска отделяла его от земли. Из леса тянуло утренним холодком.

— Принеси воды, чайку вскипятить. Пока мы соберемся, совсем рассветет, а сегодня нас ждет много дел.

Райчо схватил котелок и побежал к источнику. Когда он вернулся, геолог подбросил в костер сучьев, и пламя весело разгорелось. Небо быстро розовело, из мрака выплывали очертания далеких вершин.

— Сегодня будет солнечный день. Посмотри, какой вишневый цвет, — сказал геолог, глядя вверх.

Паренек отрицательно покачал головой.

Вода в котелке закипела, и они сели завтракать.

Глава четвертая Похитители людей

Утро выдалось ясное. Когда взошло солнце, геолог уже переходил от скалы к скале, которые стояли возле леса, где они провели ночь. Мул шел с обмотанным вокруг шеи поводом, время от времени его похлестывали гибкой хворостиной. Из лесных зарослей выпорхнула серая птичка, опустилась на макушку молоденькой елки и вопросительно посмотрела в сторону путников. Макушка елки слегка покачивалась, вместе с ней покачивалась и птичка, цепко держась за нее своими тонкими лапками. Спинка ее по цвету была такой же, как кора старых деревьев, а брюшко совсем светлым. Открыв клюв, пташка пискнула два раза, но мул фыркнул, и она тотчас вспорхнула и полетела зигзагами в прозрачную даль. Мул двигался гораздо быстрее, чем накануне. Всю ночь он щипал сочную горную траву и теперь изредка вытягивал шею, чтобы ухватить самые соблазнительные побеги. Геолог и его проводник все больше углублялись в глухое царство горных лабиринтов. Они шли, не выбирая дороги, то и дело спускаясь к каменистым руслам ручейков и речушек.

Час или два спустя на опушку леса вышли двое. Один, широкоплечий и коренастый, ступал бесшумно, делая ровные широкие шаги. Другой следовал за ним почти по пятам. Длинное худое лицо его было озабочено. Скоро они достигли того места, где ночевал геолог со своим проводником. Широкоплечий первый заметил следы костра и остановился, как вкопанный. Второй от неожиданности чуть не налетел на него и, всем своим видом выражая тревогу, испуганно спросил:

— Что случилось, Незиф?

Незиф не счел нужным ответить, опасливо огляделся и, убедившись, что вокруг никого нет, подошел к погасшему костру. Его спутник, увидев почерневшие головешки и утоптанную вокруг траву, тоже стал озираться. Незиф принялся обследовать костер.

— Видать, не спешили, — заключил он, показывая на тщательно залитые водой угли. Они были еще влажные — значит, люди ушли отсюда совсем недавно.

— Здесь пасся мул, — заметил его спутник, осматривавший место привала в нескольких шагах от него.

Незиф пошел по следам, четко отпечатавшимся на влажной от ночной росы траве. Там, где трава не была примята ногами, она блестела на солнце множеством сверкающих капель. Дальше почва становилась каменистой, и следы терялись. Незиф возвратился.

— Как думаешь, Лиман, наши? — спросил он.

Лиман отрицательно покачал головой.

— Наши не станут на таком открытом месте костер до небес разводить, — и он указал на большой круг выжженной травы.

— Их было двое, с мулом, — в раздумье сказал Незиф.

— Вижу, — кивнул Лиман.

Незиф постоял еще немного, глядя в землю, потом быстро нагнулся и поднял несколько камешков, выброшенных геологом. У ног его муравьи дружно тащили хлебную крошку. Зеленая муха кружилась над свернувшейся кожурой колбасы. Поодаль валялся обрывок газеты. Незиф поднял его, разгладил и принялся рассматривать.

— Взгляни-ка, Лиман, — сказал он, протягивая ему клочок газеты.

— По-болгарски написано.

— Значит, они идут к границе. Но кто бы эта мог быть?

В его, словах Лиман уловил сдержанную тревогу. Незиф еще раз обошел выжженный огнем круг, внимательно осмотрел следы мула, перебрал пальцами несколько примятых травинок и, остановившись у вороха сухого папоротника, указал на ямки от колышков.

— Смотри, палатку здесь разбивали. А один был в ямурлуке, — добавил он, поднимая с земли, где сидел паренек, несколько длинных ворсинок.

— Нам бы поскорей через границу перемахнуть, — озабоченно сказал Лиман.

Но Незиф не торопился.

— Как ты думаешь, может, это люди Кыню Маринова, о которых говорил Ибрагим?

— Что они, не в своем уме, чтобы разводить костер и ставить палатку в двух-трех часах ходьбы от границы?

Они еще раз осмотрелись. Место было укрытое, но пламя костра действительно могло быть замечено издалека. Паренек не зря выбрал это место. Брови Незифа нахмурились, в глазах появилась мрачная решимость. Он зашел за стволы деревьев, проверил свой обрез, снова повесил его дулом вниз под куртку, кивнул Лиману и решительно двинулся по следам. Шаги его стали совсем бесшумными. Лиман устремился следом за ним, стараясь не отставать и не шуметь. Вскоре они исчезли за скалами.

К полудню геолог обошел берега нескольких ручьев, пересек два плато и осмотрел торчащие гигантскими каменными иглами утесы. Его брезентовая сумка снова разбухла. Паренек старался не отставать, но уже не шел за ним по пятам и не дергал повод. Сделав большой крюк, они направились в сторону границы, повернули на восток и двинулись вдоль нее. Паренек почти совсем успокоился, видя, что геолог по-прежнему с огромным интересом осматривает расселины, энергично стучит своим молотком по скалам и набивает сумку камнями. Потеряв же его из виду, он опять становился нетерпеливым, погонял мула, а иногда принимался кричать и слышал ответный крик геолога еще до того, как успевало заглохнуть эхо его голоса.

Геолог огибал небольшую полянку, по краям которой лежали интересовавшие его огромные валуны, поросшие мхом и лишайниками, когда паренек, пересекавший ее с мулом напрямик, остановился и вскрикнул, показывая рукой на землю.

— Смотри-ка!

Но геолог, как ни всматривался, ничего не мог заметить.

Паренек озабоченно посмотрел вперед, притянул к себе мула за повод и вынул топор.

— У тебя есть оружие? — спросил он у геолога.

— Только нож и молоток, — удивленно ответил тот. — А что?

— Беда может быть.

Геолог ничего не понимал.

— Медведь здесь недавно прошел. Видишь, трава примята? А вот следы, как от человеческой ладони. Это он оставил. А где мухи густо насели — пятно крови. Тут он волочил добычу Вот и шерстинки. — Внимательно рассмотрев их, он добавил: — От барашка.

— Ничего не понимаю.

— Нам лучше обойти это место. Кто, его знает, может, испугается, а может, и кинется на нас. С медведем шутки плохи, да и мул с нами.

Они вернулись назад, свернули вправо и вошли в старый лес. Земля была покрыта толстым слоем опавших листьев, по которому ноги ступали, как по мягкому ковру. Поднимаясь все выше, лес постепенно редел, и скоро они очутились в подлеске. Паренек остановился, ковырнул носком в небольшой ямке и сказал:

— Здесь косуля лежала.

Геолог с любопытством нагнулся.

— Почему ты так решил?

— Смотри, тут она копытцем рылась. А здесь животом вдавила в землю камешки. И шерстинки тут.

Он поднял двумя пальцами короткий светлый волосок и повертел его перед глазами. Геолог смотрел на него с изумлением.

— Вон ты какой, оказывается! Прямо лесной хозяин!

Похвала обрадовала паренька, но, привыкнув молча переживать все радости и невзгоды, он промолчал. Только в глазах мелькнули искорки гордости и довольства.

Они двинулись дальше. Лес опять начал густеть.

— Бери правее, — сказал паренек, — чтоб к реке выйти.

Вот и опушка. Впереди тянулись осыпи, высились скалы, темнели леса, синели далекие горные вершины. Недалеко, за лощинами, блестя на солнце серебряной нитью, вилась меж камней река, исчезавшая за крутым возвышением. На западе, почти у самого горизонта, ползла, подбираясь к солнцу, туча, придававшая небу зловещий вид. Подул ветер, поднял клубы пыли на осыпях, раскачал ветви деревьев и кустов.

Они, спустились по каменистому ложу в лощину и взмокли от пота, пока добрались до реки. Небо становилось пасмурным. Посмотрев вверх, геолог поднес к глазам руку с часами и недовольно сказал:

— Скоро полдень. Давай где-нибудь перекусим на скорую руку, того и гляди дождь хлынет. Неси сюда рюкзак.

Паренек снял рюкзак и пустил мула пастись, не расседлав его. Тень над ущельем, куда они вошли, сгустилась. Стало, прохладно. Рваные облака громоздились друг на друга, сплошь затягивая небо. И вот его расколола первая молния, но она, видно, ударила где-то далеко, так как гром дошел до них через несколько секунд отдаленным гулом. Испуганный мул начал прясть ушами. Паренек быстро уложил все в рюкзак, хорошенько пристроил его на седле и взял в руки повод. Небо прорезала новая молния. Мул вздрогнул и покосился на своего, хозяина, словно ища у него защиты. Ветер крепчал с каждой минутой, но проникнуть сюда не мог — их защищало глубокое ущелье, куда время от времени врывался волнами взбудораженный воздух. Над головами у них неистовствовала гроза. Редкие деревья раскачивались из стороны в сторону, яростно размахивая ветвями. С одной из скал откололся камень и с грохотом полетел вниз, эхо его угрожающе прокатилось над ними… Над ущельем опять сверкнула молния, и тут же оглушительный гром заполнил все вокруг диким треском. Мул шарахнулся в испуге. Паренек похлопал его по шее, что-то сказал, а затем, сделав петлю, накинул повод на морду, чтобы легче было удержать животное, если оно снова испугается. На землю начали падать редкие крупные капли. Небо на западе стало аспидно-черным, тучи протянули к земле занавес — там шел проливной дождь. До них же долетали лишь брызги.

— А ты не хуже метеоролога, — пошутил без улыбки геолог. — Как предсказывал, так и вышло.

— Дождь скоро кончится, но мы до тех пор успеем промокнуть. Знаешь, нам надо выбраться отсюда куда-нибудь повыше, все может случиться.

По растерянному виду и торопливым резким движениям своего проводника геолог понял, что тот чего-то боится и на всякий случай хочет уйти подальше.

— Ничего, — сказал он ему, — мы с тобой бывалые люди.

— Ливень-то какой хлещет. Вода в речке может подняться, так что лучше наверх выйти, — настаивал на своем паренек.

— Вижу, — ответил геолог, смахивая с лица дождевые капли. — Ну ладно, веди мула к лесу. Я сейчас.

Паренек двинулся вверх по склону, за которым виднелся лес. На этот раз мул не стал ждать, пока его потянут за повод, а поспешил за человеком, словно понимал, что под густой кровлей деревьев сейчас безопаснее всего. Когда они добрались до леса, паренек привязал повод к нижнему суку молодой сосны, размотал веревку, стреножил мула и вернулся, чтобы встретить геолога.

Дождь усиливался. Тучи косматыми чудовищами ползли по небу, устремляясь к ущелью. Дно его все еще оставалось сухим. Только набухшая река быстрее катила свои волны, сердито пенясь. Геолог стоял внизу возле длинной узкой щели в гранитной скале, поглядывал на небо и быстро стучал своим молотком. Видно, что-то особенно заинтересовало его. Паренек видел, как он просовывает руку в щель, кончиком молотка старается отбить что-то, присматривается и снова стучит. Несколько кусочков, наконец, упали к его ногам. Он поднял их и бережно положил в сумку. Затем, улыбаясь, принялся что-то записывать. Издалека пареньку показалось, что обломки эти были черными и блестящими.

«Что он там копается?» — сердито подумал паренек и, вытянув шею, крикнул во весь голос: — Эй! Скорей, скорей давай!

Сильный рев заставил его обернуться и застыть в ужасе. По полого спускавшемуся дну ущелья катилась огромная, высотой с человеческий рост, масса мутной, пенящейся воды. Она волочила за собой камни, коряги, вырванные с корнем пучки травы. Паренек бросился к геологу, издавая отчаянные вопли:

— Вода! Вода!

В первый миг геолог не понял, что произошло. Он услышал голос, но не разобрал слов, потонувших в грохоте воды, а, подняв голову, увидел, какая ему грозит опасность. Метнулся к скале, начал, карабкаться по ней, ухватился за ветви какого-то куста, и в эту секунду на него обрушилась волна. Ему показалось, будто кто-то больно хлестнул его тяжелым мокрым полотнищем, придавил и запрыгал по спине. В легких не осталось воздуха. Волна оторвала его ноги от скалы и потянула за собой, ударяя о камни. Сделав отчаянное усилие, он высунул голову из воды и набрал воздуху. Брезентовая сумка тянула книзу. Ветки, за которые он ухватился, прогибались, скользили у него в руках. Он сжимал пальцы и изо всех сил старался подтянуться к мокрому кусту. Рванувшись, он почувствовал под ногами опору и, задыхаясь от напряжения, вскарабкался на скалу повыше куста. Здесь вода доходила ему до колен, но, хотя течение было не таким сильным, удержаться было нелегко. И все же главная опасность миновала. Геолог снова подтянулся и выбрался из бурлящего потока на противоположный берег. Еще несколько шагов, и он очутился в полной безопасности. С одежды его струйками стекала вода, промокшие насквозь ботинки чавкали. Он утер лицо рукой и отжал слипшиеся мокрые волосы.

Паренек же на противоположном берегу еще не мог прийти в себя. Он видел, как вода повалила геолога, и не поверил своим глазам, когда тот выскочил на берег, мокрый и перепуганный. Пока он оправился от изумления, геолог уже выбрался на берег. Между ними бесновалась водная стихия, но геолог был спасен, и с души паренька свалился камень.

Думая только о том, как бы спастись, геолог сначала не ощутил холода, ко когда двинулся по берегу и в лицо ему ударил ветер, он весь продрог. Мокрая одежда неприятно липла к телу, зубы выбивали дробь. Он осмотрелся и, увидев на другом берегу своего проводника, крикнул:

— Райчо! Рюкзак!.. Одежда!

Ветер уносил слова, и до слуха паренька доходили лишь отрывочные звуки. Только по движению рук он догадался, что геологу что-то нужно, и тоже принялся кричать. Геолог повторил. Ветер снова унес слова, но сейчас паренек слушал внимательнее. Геолог сделал движение, показывая, что хочет переодеться. Паренек понял, указал рукой вперед и крикнул ему, чтобы тот шел против течения и отыскал место, где можно перебраться на другой берег. Радуясь, что беда миновала, он повернулся к лесу и побежал за мулом. Но под низкой сосной с торчащими, словно стреха, ветвями никого не оказалось. Паренек подумал сначала, что ошибся, и бросился к соседней сосне. Мула не было и там. Он вернулся назад и в недоумении начал озираться. После дождя запахи в лесу стали острей. Сильно пахло прелой листвой, древесной корой, размокшей землей и плесенью. Паренек хорошо различал эти запахи и с закрытыми глазами мог определить, где поблизости находится трухлявое дерево, выкорчеванные заплесневелые пни, размытая почва и мокрая голая земля. Прислушался. В верхушках сосен свистел ветер. Ветви гнулись с натужным скрипом, издавая сильный запах смолы. Вдруг ему показалось, что где-то недалеко фыркнул мул. Он побежал в ту сторону, заглянул за кусты — никакого мула не было. С задетых веток дождем лилась вода, одежда его промокла, но он не обращал на это внимания.

— Сквозь землю он провалился, что ли? — сердился паренек.

Ботинки его намокли, мокрые штанины завертывались на ходу вокруг ног, мешая двигаться. Он снова вернулся к потоку. Геолог уже ушел далеко. Только голова его мелькнула еще раз и скрылась за скалами.

— Что же это я? Меня ждут, а я мотаюсь тут без толку! — с отчаянием воскликнул паренек и снова побежал к месту, где был привязан мул. Там он тщательно осмотрел траву и соседние кусты, сердито бормоча под нос: — Не змей же он, чтоб улететь, небось, все по земле шел!

И вдруг он замер от удивления. Не было никакого сомнения — следы!

«Может, я напал на собственные следы?» — подумал он и еще внимательнее стал присматриваться к ним.

Да, вот здесь шел мул, а здесь — человек. Порой следы человека и животного сливались. Все ясно. Кто-то увел мула. Паренек зажал ладонью рот, чтобы подавить невольно вырвавшееся восклицание:

— Так вот оно что!

Он решил пойти по следам и чуть дальше на голой земле увидел второй след. Кто-то шел за мулом сбоку, потому что на местах человеческий след покрывал следы копыт.

«Один вел мула, а другой его погонял», — догадался паренек и остановился.

Возвращаться назад не было смысла: геолога там уже не застанешь, он ищет удобное место, чтобы перебраться на этот берег. Лучше выяснить, кто увел мула.

Паренек снова двинулся по следам. Кусты, через которые он пробирался, царапали руки, хлестали по лицу. Следы вели в чащу леса, затем под острым углом поворачивали к зарослям у подножия отвесных скал. Он осторожно раздвинул кусты, обошел одну из скал и чуть не налетел на мула. Тот спокойно пощипывал траву. Повод волочился по земле. Вся поклажа, потемневшая от дождя, как и раньше, была на седле. Паренек протянул было руку, чтобы взять повод, но тут же отдернул ее, вспомнив о человеческих следах. В этот миг его крепко обхватили сзади чьи-то руки, и не успел он опомниться, как оказался обмотанным мокрой веревкой. Оглянувшись, он увидел за спиной двух мужчин.

В глазах паренька сверкнул дикий огонь. Как он мог так глупо попасться! Ведь они наверняка следили за ним! А вдруг они заодно с геологом? Тот остался на противоположном берегу, а эти поймали его — того, кто должен был помешать подозрительному человеку перейти границу. Эти мысли вихрем проносились у него в голове, не давая ни минуты покоя.

Они остановились в небольшой низине, окруженной со всех сторон высокими елями. Паренек заметил, что один из незнакомцев, тот, что был ниже и шире в плечах, сделал глазами знак другому, остролицему, и быстро исчез за деревьями. Остролицый тут же, не выпуская повода, встал рядом с пленником, как часовой. Веревка крепко стягивала его тело, пальцы рук немели.

— Зачем вы меня связали? — хмуро спросил паренек остролицего, но тот даже не взглянул на него. Немного погодя он потихоньку начал расслаблять веревку. Заметив его движения, остролицый молча ударил его по затылку. Паренек стиснул зубы.

«Хорошего мне ждать нечего, — мелькнуло у него в уме. — Надо удирать».

Он осмотрелся. Отсюда не сбежишь: остролицый, догонит его и изобьет, прежде чем он выскочит из лощины. Пока он лихорадочно обдумывал план побега, воротился широкоплечий. Его квадратное лицо было мрачным. Он бросил своему товарищу несколько коротких отрывистых слов. Паренек понял, что геологу удалось скрыться на противоположном берегу. «Стало быть, он не с ними, — обрадовался он, ничем не выдавая своей радости, позабыв о затылке и затекших руках, — и может, спасется».

Двое о чем-то тихо посовещались, подтолкнули паренька вперед, дернули мула за повод и двинулись лесом к реке. Не доходя до нее, тот, что вел мула, остановился и, схватившись за узел веревки, которой был связан пленник, притянул его к себе. Другой пошел дальше. Дождь давно прекратился, но с листьев все еще скатывались капли, с тихим стуком падая вниз, на опавшие листья. Постепенно в лесу посветлело. Сквозь влажную листву заглянул солнечный луч, осветивший пасмурный лес веселой улыбкой. Дождевые капли заблестели под ним брильянтами. Широкоплечий вернулся и в ответ на вопросительный взгляд своего товарища отрицательно покачал головой. Они снова двинулись в путь. Паренек радовался в душе, что им не удалось найти геолога, но немного погодя он понял, что они идут вдоль берега против течения, и радость его сменилась тревогой.

«Они заметили, что он пошел в ту сторону, и хотят его поймать», — решил он, оглядывая место, по которому они шли, и своих похитителей. Широкоплечий на ходу плотно прижимал к боку правую руку. Паренек догадался, что под курткой у него обрез.

«Плохо дело», — подумал он.

Перевалив лесистый кряж, они спустились в долину, перешли мутный ручей, вливавшийся где-то поблизости в реку. Паренек, заметив, что большая вода уже спала, подумал, что геолог, наверное, повернул назад и сейчас напрасно ищет его.

«Хоть бы он не стал звать меня, — молил он в душе. — Разойтись с ним — единственное спасение».

Деревья начали редеть. Меж ними проглядывало чистое небо. Солнце клонило к закату. От земли поднимались легкие испарения, плыли нежной дымкой между стволами старых деревьев и, не достигнув верхушек, таяли.

«Как им помешать схватить его? — лихорадочно думал паренек. — Впрочем, это можно сделать». Придя к такому решению, он приободрился. Шаги его стали увереннее. Постепенно он начал углубляться в лес, отходя подальше от берега, и оба невольно шли за ним. Остролицый время от времени дергал его, но он упрямо продолжал свое, напустив на себя глуповатый вид. Несколько раз широкоплечий вскидывал гневно глаза на остролицего, показывая головой к реке. Тот дергал мула за повод, подталкивал паренька, но он делал вид, что не понимает, и еще настойчивее тянул в лес. Лицо широкоплечего побагровело, желваки угрожающе задвигались. Он бесшумно приблизился к пареньку и, не дав ему сообразить, что последует за этим, изо всей силы ударил его по лицу. Удар пришелся по левой скуле. Ослепленный болью и яростью, паренек хотел кинуться на него, но в этот миг услышал далекий крик, остановился и в замешательстве поднял голову. Широкоплечий тоже прислушался. Крик повторился. Он шел откуда-то снизу, с противоположной стороны. Широкоплечий тут же повернулся и, быстро пошел в направлении голоса. «Я должен помешать им любой ценой!» Эта мысль овладела всем его существом, властно стучала в мозгу, подогреваемая жаждой мести за то, что его связали, насильно повели, ударили. Внезапно, втянув голову в плечи и подавшись всем телом вперед, он бросился бежать. Привязанные к телу руки мешали двигаться, он то и дело налетал на кусты, с трудом огибал попадавшиеся на пути деревья, спотыкался и снова бежал.

В первый миг остролицый только ахнул от неожиданности, но тут же поспешно привязал к дереву мула и помчался за беглецом. Его уже опередил широкоплечий. Он бежал легко и быстро, ловко обходя препятствия, и скоро догнал пленника. Услышав за собой тяжелое дыхание преследователя, паренек отскочил в сторону, но в ту же секунду его настиг кулак широкоплечего. Удар был настолько сильным, что паренек полетел вперед, болезненно изогнулся и повалился на землю, уткнувшись лицом вниз. Других ударов не последовало. Широкоплечий указал своему спутнику, ведущему мула, на упавшего и заторопился в ту сторону, откуда послышался крик. Заметив это, паренек часто задышал, уперся головой в мокрую землю и начал брыкать ногами. Остролицый удивленно вскрикнул. Человек с обрезом оглянулся, вернулся назад, схватил пленника за рубаху и резким рывком поставил на ноги. Но паренек сразу же снова повалился на землю и еще сильнее принялся колотить, ногами. Тогда он поднял его еще раз, влепил две звонкие пощечины, от которых тот зашатался и оперся о ствол дерева, уже ничего не соображая. Снова кивнув своему товарищу, широкоплечий ушел. Тот грубо подтащил паренька к мулу, присел на корточки и закурил. В ушах у паренька гудело, щеки горели от ударов. Вскоре широкоплечий вернулся. И опять один. Паренек вздохнул с облегчением. Ему хотелось крикнуть: «Бейте меня, сколько хотите, все равно вам его не поймать!» Ненависть, его перешла в ликование.

Они снова пошли и через несколько минут выбрались на высокий берег. Река шумела где-то далеко внизу. Вода еще не вошла в берега, но заметно спала, так что при желании можно было перебраться на другой берег. Широкоплечий скользнул по откосу, достиг прибрежной полосы намытого песка, тщательно осмотрел его, перешел на противоположную сторону и в раздумье остановился. Сверху он казался совсем низким с неправдоподобно большой головой. Махнув им рукой, чтобы они спускались вниз, он пошел по течению. Паренек похолодел. Ведь идя берегом, они дойдут до того места, где сейчас, наверное, плутает геолог в поисках своего проводника. Остролицый кивнул пареньку и дернул мула. Паренек ступил одной ногой вниз и начал искать глазами место, куда бы поставить другую. Мул нерешительно затоптался, мотнул головой, согнул задние ноги и осторожно заскользил передними по сыпучей каменистой почве, отыскивая опору для копыт. Все внимание остролицего было обращено на мула, которого он придерживал рукой за седло. Увидев, что на него не смотрят, паренек остановился. Не отрывая взгляда от человека с мулом, он осторожно сделал шаг назад. Тот даже не поднял головы. Тогда, пятясь задом, паренек сделал еще несколько шагов, повернулся и быстро юркнул за деревья. Под ногами у него предательски трещали сучья, но он бежал, ни на что не обращая внимания, горя единственным желанием оказаться как можно дальше отсюда и укрыться в безопасном месте. Сердце его бешено колотилось, в ушах шумело, привязанные к телу руки совсем онемели. Время от времени он оборачивался назад и, задыхаясь, продолжал бежать дальше. Выбившись из сил, он постепенно замедлил шаг и остановился, ловя воздух открытым ртом и тяжело дыша. Над головой у него высились ели, пушистые ветви их касались друг друга, образуя зеленый шатер. Сквозь них изредка пробивался одинокий солнечный луч, робко трепетавший в тени. Паренек присел к толстому стволу и попробовал освободиться от своих пут. Но напрасно он раздвигал локти, напрасно терся о дерево, стараясь протереть узел. На лбу его выступили капли пота и потекли вниз, оставляя дорожки на облепленном грязью лице, пальцы от натуги стали лиловыми. Избавиться от обмотанной несколько, раз вокруг тела веревки он так и, не смог. Уныло вздохнул и зашагал дальше. Подумал о геологе, осмотрелся и свернул в ту сторону, где, по его расчетам, должна быть река. Вышел на вытянутую в длину поляну. Под лучами заходящего солнца на ней блистали во всей красе умытые дождем горные цветы. Он пересек поляну, двинулся по пологому каменистому склону, кое-где поросшему травой и кустарником. Впереди виднелась узкая полоска леса, отделенная от склона, по которому шел паренек, глубоким оврагом. Река протекала где-то за лесом, в низине, отсюда ее не было видно, зато отчетливо были видны скалы, тянущиеся по противоположному берегу. Паренек, держась края оврага, пробирался между кустами в поисках удобного спуска. Вдруг шум легких крадущихся шагов заставил его замереть на месте. Несколько секунд спустя шум на миг прекратился и возобновился снова. Первой мыслью паренька было, что те двое выследили его и сейчас, выскочив из кустов, схватят его опять. Он инстинктивно попятился и осмотрелся. Куда бежать? Кустарник, откуда шел подозрительный шум, и овраг преграждали ему путь к реке, впереди высился склон. Оставалось одно — вернуться назад. Внезапно кусты раздвинулись, и из них вышел крупный медведь. Тыча мордой в камни, он обнюхивал их, переворачивал некоторые, слизывал розовым языком муравьев и личинки и снова принимался обнюхивать.

«Голодный», — испуганно подумал паренек. По спине у него поползли мурашки. Он пригнулся и начал медленно отходить назад, стараясь ступать как можно тише. Но медведь, словно что-то почуяв, задрал морду кверху и уставился своими крохотными глазками в сторону леса. Оттуда донесся слабый треск. Паренек повернул голову и тут же приник к земле. Па поляне шел широкоплечий. Скоро из-за деревьев показался и остролицый с мулом.

Неужели его заметили? Широкоплечий шел стороной и прошел бы мимо, но медведь вдруг предупреждающе зарычал и тот, вздрогнув, остановился. Остролицый что-то крикнул. Паренек с ужасом заметил, что тот показывает на него рукой.

«Все пропало, увидели!» — с отчаянием подумал он и, словно загипнотизированный, уставился в угловатое лицо широкоплечего.

Медведь зарычал еще раз. Тогда широкоплечий вынул из-под куртки обрез и направил его короткое дуло на хищника. Паренек не стал больше ждать и скользнул вниз по откосу. Хлопнул выстрел. Прежде чем он заглох, воздух потряс грозный рев. Обгоняя паренька, летели на дно оврага мелкие камни и комья земли. Связанные руки мешали удерживать равновесие. Зацепившись ногой за какой-то выступ, он упал и кубарем покатился с крутизны, больно ударяясь об острые камни. Глаза запорошило пылью, в рот набилась земля. Ему показалось, что прозвучал второй выстрел, но он не был в этом уверен. Все тело ныло. Напрасно он расставлял ноги, стараясь за что-нибудь удержаться, и наконец со страшной силой налетел на первый ряд кустов, растущих на дне оврага. Перед глазами у него стояла темная пелена. Он попытался встать, но зацепившаяся за ветви веревка не пускала. Стиснул зубы, дернулся изо всех сил и сломал ветку. Прополз между кустами, скрылся за их листвой и взглянул вверх, чтобы проверить, нет ли погони. Верхний край оврага скрывал от глаз все, что происходило на поляне. Паренек побежал к лесу, проскользнул за толстые стволы и только тогда почувствовал себя в безопасности. Снова посмотрел вверх. Его преследователи стояли на том месте, где показался из кустов медведь, и смотрели на землю. Довольно далеко от них виднелась голова мула с торчащим над ней рюкзаком. И вдруг с противоположного склона послышались крики. По нему быстро карабкался человек. Паренек узнал его, когда тот показался над обрывом, и похолодел. Это был геолог.

«Вот беда-то! — заволновался он. — На выстрелы прибежал…»

А тот быстро, приближался к поляне, оглядываясь и прислушиваясь.

Паренек видел, как широкоплечий со своим товарищем подстерегли геолога, притаившись за кустом, набросились на него и исчезли с ним в лесу.

Первой мыслью паренька было бежать в село и позвать людей, но он тут же отбросил ее: за это время геолога могут насильно переправить через границу, если они задумали это сделать. Внутренний голос твердил: «За ними, только за ними. Нельзя терять их из виду. Что делать дальше, решу потом. Сейчас нужно узнать, куда они пойдут и что будут делать. А если свернут к границе, я сбегаю на заставу. Уж пограничники-то задержат их».

Прячась за деревьями, он обошел овраг и вышел на поляну. Первые следы, на которые он напал, шли наискосок от леса в сторону убитого медведя.

Он догадался, что это его собственные следы. Примятая трава немного, распрямилась, но все еще была заметна проложенная им тропинка. В нескольких местах на траве обозначились длинные вытоптанные полосы, идущие от одного конца поляны до другого. Паренек двинулся по тем следам, которые вели к лесу. Между деревьями их почти не было заметно. Только опытный глаз мог определить по какому-нибудь смятому сухому листочку, обломленному сучку или поникшей былинке, что здесь кто-то прошел. Ориентируясь по этим знакам, паренек уверенно двигался вперед.

На дне небольшой ложбинки, где почва была вязкой и илистой, виднелись ясные отпечатки ног. Паренек принялся их изучать. Самыми четкими были следы мула. Ямки, от задних копыт были глубже, но паренек, заметив это, не придал своему открытию значения. Рядом со следами мула виднелись следы двух пар человеческих ног, обутых в резиновые постолы. Он уже хорошо знал ненавистные следы двух похитителей. Но где же следы геолога? Он старался открыть отпечатки подметок туристских ботинок, которые были на ногах у геолога, но напрасно. Может, ему удалось, бежать? Эта догадка мелькнула в его сознании светлым лучиком, который тут же погас. Если бы было так, то похитители бросились бы за ним, а не шли прямиком. Здесь крылась какая-то загадка. Он еще раз осмотрел следы, замел свои, сделав ложный двойной след, и пошел дальше. Следы то терялись, то едва видимо проступали. Лес кончился, дальше тянулась небольшая красноватая осыпь. Они прошли по ней наискосок, оставив ясные следы, и перевалили через возвышение, за которым виднелись верхушки деревьев другого леса. На песке и красноватой земле опять хорошо были видны отпечатки копыт и резиновых постол. И снова задние копыта мула вдавливались глубже. Значит, решил паренек, мул был тяжело нагружен, однако он не мог связать это с отсутствием следов геолога. К седлу мула была привязана палатка, рюкзак, его торба. Не такая уж тяжелая поклажа. В таком случае почему отпечатки задних ног мула глубже передних? Что случилось с геологом? Почему он не шел с ними? Может, его разули? Нет, он видел отпечатки лишь двух пар ног. Куда делся третий человек? Паренек всерьез забеспокоился, решив, что они убили, его, но сразу отогнал эту мысль — он непременно заметил бы по пути что-нибудь, что подсказало бы ему такой страшный конец. Он пошел по осыпи, осторожно ступая в оставленные следы, чтобы не было заметно, что здесь шел еще один человек, и поднялся на возвышение. Глазам его предстал смешанный лес, раскинувшийся на холмах. Кое-где над деревьями торчали одинокие скалы.

Черные мысли все настойчивее завладевали им. Он даже начал колебаться — идти ему дальше или вернуться. А что, если он плохо разобрался в следах и геолога убили и сбросили его, труп в пропасть? Эх, не были бы у него связаны руки! Он вошел в лес и снова двинулся по следам. Старые ели в пятнах лишайников тянулись одна за другой, широко раскинув свои ветви. Там, где они редели, буйно разросся кизил и орешник. Паренек внимательно осматривал молодые побеги и по тем, которые были общипаны, определял путь мула. В одном месте, где кустарник рос особенно густо, ветки были пригнуты к земле. «Напрямик лезли», — решил паренек и нырнул в заросли.

Вдруг он заметил что-то в ветвях на высоте человеческой груди и с волнением приблизился. Носовой платок. Он свисал вниз, как подстреленная птица, застрявшая на лету в кустах. Паренек узнал его. Такой платок, в белую, синюю и зеленую клетку, он видел накануне при свете костра у геолога.

Как же он очутился так высоко? Паренек решил его снять. Затекшие пальцы непроизвольно шевельнулись, но руки были крепко привязаны к телу. Обрушив на голову похитителей целый, поток проклятий, он дотянулся до платка ртом, ухватился за него зубами и дернул изо всех сил. Потом разжал зубы, присел и с трудом поднял платок с земли большим и указательным пальцами. Следы вели дальше, петляя между деревьями, и недалеко от границы уходили в сторону от нее. Пройдя еще немного, паренек понял, что похитители направились к Медвежьей реке. Лучшего места для убежища и не придумаешь. Глушь, непроходимые заросли, колючий кустарник. Спрячешься там, и никто тебя не найдет. Туда даже пограничная собака с трудом проберется. Земля устлана толстым слоем опавших игл. Как на мягком ковре, без звука глохнут там шаги.

«Если они доберутся до Медвежьей реки до захода солнца, то их и искать потом нечего».

Эта мысль заставила паренька ускорить шаг. Проклятая веревка! Как она стягивает тело, давит грудь, не давая вволю надышаться! Щеки горели под коркой грязи. Она постепенно отваливалась, и обнаженные места нестерпимо зудели. Он терся лицом о стволы деревьев, но облегчения почти не чувствовал. Солнце склонилось к горизонту и вот-вот должно было скрыться. Там, где лес редел, уступая место скалам, солнечные лучи отражались на них красноватым блеском, рдели ржаво-желтыми пятнами на покрывавших их лишайниках, отливали зеленоватым бархатом на мху. Удлиненные тени деревьев и скал, встречаясь, сливались друг с другом. Пареньку все чаще попадались на пути ободранные обмусоленные ветки, и он решил, что голодный мул то и дело тянулся к кустам, стараясь хоть немного пожевать на ходу, но его гнали так быстро, что он не успевал этого сделать.

«Угнали скотинку, — вздохнул паренек. — Да что тут скотину жалеть, когда хороший человек пропадает ни за что, ни про что!» — сразу же упрекнул он себя, к ему захотелось плакать.

Он пересек лужайку, пробрался между старыми дуплистыми стволами, достиг невысокой скалы, поросшей кустарником, из которого выглядывала голым теменем вершина, взобрался на нее и осмотрелся. Вправо от него тянулись каменистые ущелья и за ними лес, слева — короткий хребет, упиравшийся в острые отвесные скалы. Изредка на них крепились в самых причудливых позах кривые деревья, корни которых почти наполовину торчали наружу. Вниз бежала, теряясь в глубокой ложбине, едва приметная тропинка. Она, очевидно, вела в густой высокий лес, тянувшийся напротив. Выстроившиеся рядом разлапистые ели были похожи на нарядных девушек, собравшихся на хоровод. Со скалы они казались чуть склонившимися набок, словно чинно кого-то приветствовали. Паренек слез и двинулся по тропинке. Добравшись до скал, он увидел на дне ложбины тех, кого выслеживал, затаился за камнями и стал наблюдать. Остролицый шел впереди и вел за собой мула. Широкоплечий следовал за ним, часто тыкая в бок бедное животное зачищенной палкой. Мул устало тащился по узкой тропинке. Поперек седла на нем лежал геолог. Колени его стукались о живот мула, ноги равномерно покачивались. Связанные за спиной руки были вывернуты ладонями наружу, голова опущена, свесившиеся волосы закрывали лицо.

Они спускались все ниже, отдаляясь от него с каждым шагом. Но это уже не так тревожило паренька. Теперь он наверняка знал, что геолог с ними, понял, почему нигде не заметил его следов, как попал на ветви куста носовой платок и почему следы задних копыт мула были глубже.

Солнце коснулось горизонта. Задул ветерок. Люди скрылись из виду. Паренек выскочил из своего укрытия, бегом спустился по крутой тропинке и вскоре оказался в лесу, тенистом и прохладном. Сердце его сильно билось. С подкашивающимися от быстрого бега ногами он спустился на дно ложбины и, не останавливаясь, стал упрямо пробираться вперед, ожесточенный, приготовившийся ко всему. Он был почти уверен, что похитители устроят привал у невысоких зубчатых скал, густо поросших шиповником, орешником, кизилом и увитых вьюнком, у тех самых скал, притаившихся в потайных местах дремучего леса, откуда легко и незаметно можноперейти границу. Сумерки мешали ему хорошенько различать следы, но зато надежно его прикрывали, и он шел увереннее. До слуха его донеслись удары топора. Глухо затрещали упавшие ветви. Он бесшумно прокрался вперед и, увидев за стволами деревьев, фигуры, занял удобную для наблюдения позицию. Остролицый таскал хворост, а широкоплечий, присев на корточки, разжигал костер. Чуть поодаль от них на земле лежали какие-то темные предметы. Когда костер разгорелся, паренек увидел на земле седло и рюкзак, за которыми, скорчившись, лежал геолог. Мул пасся за кустами. На стволах деревьев затрепетали светлые блики, и паренек, испугавшись, как бы они не осветили его, бесшумно отполз в сторону и быстро двинулся назад. В тишине ясно был слышен треск горящих веток. Стянутое веревкой тело болело. Губы его пересохли. В груди пылал огонь. Рубашка на спине пропиталась потом, но он ни разу не присел отдохнуть. Сгущавшийся мрак не мешал ему ориентироваться — он хорошо знал нужное направление.

«Доберусь до старой дороги, — думал он, — обойду дом Ибрагима, а там до села рукой подать».

От усталости он временами как бы впадал в забытье, мысли его путались. Сколько раз ему хотелось броситься на землю и лежать, лежать не шевелясь. Веки тяжелели, на языке выступила горечь. Он напился холодной воды из ручейка, который попался на пути, и немного ободрился. Однако скоро почувствовал, что силы его на исходе. Пальцы на руках были словно чужие. Ноги то и дело задевали о камни. Он начал пошатываться на ходу. Но в сознании пламенела мысль — спасти геолога. Эта мысль толкала его вперед, придавала силы измученному телу. Он долго еще шел и, наконец, вышел на старую заброшенную дорогу, постарался прибавить шагу, но не смог. На темном небе безучастно мерцали далекие звезды. В неподвижном воздухе не колыхалась ни одна веточка. Звук его медленных, шаркающих шагов глухо отдавался в тишине. Он споткнулся и зло выругался. Ноги больше не повиновались ему. Тогда он присел передохнуть. Определить в темноте, где он находится, было трудно, но ему казалось, что он уже недалеко от дома Ибрагима. Внимание его привлек неясный шум — будто что-то волочилось по земле.

Подавив стон, он привстал, сошел с дороги и притаился в темноте. На дороге показалась высокая фигура. Человек шел согнувшись. Над его головой торчало что-то темное, спускавшееся по спине до самой земли. В первый миг паренек не мог понять, что это такое. Но как только человек приблизился, он узнал его и рассмотрел его ношу. Это был Ибрагим, тащивший вязанку хвороста. Концы сучьев с шуршанием волочились по земле.

— Ибрагим! — крикнул паренек и поднялся.

Ибрагим вздрогнул от неожиданности, бросил хворост на землю и крепко сжал в руке топор.

— Ибрагим, это я, Райчо! — почти лишившись сил, простонал паренек.

— А-а, Райчо! Ты куда это отправился, на ночь глядя?

— Ибрагим, помоги! — взмолился тот.

В темноте Ибрагим не заметил веревки.

— Руки, руки! — задыхаясь, прохрипел паренек.

Ибрагим быстро опустился возле него, нащупал узел и ловко развязал его. Затем размотал веревку. Затекшие руки висели, как чужие. Пальцы еще сжимали носовой платок.

Освободившись от мучительных пут, паренек почувствовал, что его покидают последние силы и, как подкошенный, рухнул на землю. В сдавленные мускулы потекла кровь, и от этого руки и плечи нестерпимо болели. Грудь свободно вздымалась, вдыхая чистый воздух, но голова еще не прояснилась, во рту было по-прежнему сухо.

— Что, случилось? Кто тебя связал? — озабоченно склонился над ним Ибрагим.

— У тебя хлебушка не найдется? — прошептал в ответ паренек.

Ибрагим выпрямился.

— Сейчас схожу, принесу, — ответил он.

Паренек хотел сказать еще что-то, но пока он собрался с силами, Ибрагим уже бежал к дому, сжимая в руке топор.

Паренек шевельнул руками. Как хорошо, когда руки свободны!

Немного погодя он уже торопливо ел черствый хлеб и картофель, которые ему принес Ибрагим, и отрывисто рассказывал о том, что случилось.

Присев рядом, Ибрагим сосредоточенно слушал. Лицо его стало хмурым и злым.

— Какой из себя, говоришь, с обрезом? С длинными ногами и таким вот подбородком? — спросил он. — А тот, что вел мула, — длинношеий, остролицый, худой?

Паренек утвердительно кивнул головой.

— Ты знаешь их, Ибрагим?

«Незиф и Лиман, больше некому» — чуть не сорвалось с языка Ибрагима, но он вовремя сдержался. В таких делах Ибрагим был опытным. Глотнув, он осторожно ответил:

— Видел я эту пару…

С каждым новым глотком паренек чувствовал прилив сил. Закончив есть, он тут же поднялся, взял из рук Ибрагима топор и твердо сказал:

— Я собирался это дело сделать, но теперь его сделаешь ты, а я вернусь назад.

Ибрагим смотрел на него с недоумением.

— Сходи в село и разыщи председателя сельсовета. Если спит, разбуди. Расскажи ему все, что слышал от меня. Пусть приведет людей, надо спасти человека. И по телефону пусть пограничникам сообщит. Все может случиться. А я спрячусь за скалами и послежу за ними. Давай, Ибрагим, не мешкай!

Тог наклонился, чтобы подобрать с земли свою ношу, а паренек пустился в обратный путь, к Медвежьей реке.

Ибрагим дотащил хворост до своего двора, сбросил его на землю и задумался. Он вырос в горах, привык встречаться с опасностью лицом к лицу, не любил людской гвалт, не любил, чтобы кто-нибудь вмешивался в его дела. Идти к председателю сельсовета и поднимать на ноги все село? Это было ему совсем не по душе.

Сделав несколько неуверенных шагов вниз по дороге, Ибрагим вдруг решительно повернул назад, зашел за дом, сунул руку под каменные плиты и вынул из тайника обернутый в тряпки обрез и самодельный ящик с патронами. Убрал тряпки и ящик на прежнее место, щелкнул затвором, наполнил магазин патронами и быстро зашагал в ту сторону, куда отправился паренек, бормоча себе под нос:

— Сейчас самый удобный случай свести счеты с Незифом. Другого такого не подвернется…

Глава пятая Медвежья пляска

Выбравшись из воды, геолог был настолько ошеломлен, что в первый миг не смог удержаться на ногах, зашатался и сел. Мокрая земля холодила тело, в ногу впивался острый камень, но он ни на что не обращал внимания. С волос стекала вода, в бровях застряли мелкие капельки, вызывавшие зуд, он смахнул их ладонью и вытер лицо рукавом рубашки. Спина и правый бок, куда его ударило волной, болели, словно его топтали сапогами. Ободранные о куст ладони саднило. Передохнув немного, он встал. Ветер, уже не дувший с прежней силой, как в начале грозы, неприятно трепал мокрую одежду, и она липла к плечам, груди, ногам. Ему стало холодно, по телу пробежала дрожь. Крупные капли дождя продолжали падать, мягко зарываясь в волосы, били по носу, по щекам, по плечам и рукам.

На западе облака понемногу начали редеть, небо, темное и хмурое до этого, посветлело, мягче стали очертания вершин и лесов. Летняя гроза шла на убыль, и скоро совсем должно было проясниться.

Геолог поискал глазами паренька на противоположном берегу, чтобы согреться, принялся подпрыгивать на месте. Он не мог определить, когда спадет вода в реке, не знал и не видел отсюда, где можно переправиться через нее и взять из рюкзака сухие вещи. Напротив темнел лес, мокрые ветви деревьев свисали вниз, их тонкие верхушки, касавшиеся серой пелены неба, покачивались от ветра, со скрипом склоняясь друг к другу, и этот скрип сливался с шумом затихавшей грозы. Внезапно он заметил, что кусты на опушке леса зашевелились, зеленые ветви раздвинулись, и навстречу ему выскочил паренек.

— Райчо! — радостно воскликнул геолог. — Рюкзак!

Паренек остановился, всем своим видом выражая недоумение. Геолог понял, что тот его не расслышал, так как голос заглушал рев воды. Тогда, набрав в легкие воздуху и приложив ко рту ладони, он крикнул что было силы:

— Рюкзак! Одежда! — и показал жестами, что хочет переодеться.

Паренек махнул рукой, показывая на верховья реки.

— Понял, чертенок, — вздохнул с облегчением геолог и почти бегом бросился вверх по течению, отыскивая место, где можно было бы перейти на другой берег.

Вода в ботинках чавкала при каждом шаге. Из дырочек для шнурков брызгали струйки. Надо бы сесть, подумал он, снять ботинки и вылить из них воду, но тут же отказался от своего намерения и зашагал еще быстрее, надеясь, что скоро окажется на другом берегу и там уже переоденется и переобуется.

Пока он шел, небо на западе совсем прояснилось, засияло солнце. На востоке оно все еще было мрачным, но молнии уже не сверкали. Со дна ложбины поднималась прозрачная, быстро таявшая в воздухе дымка. Вода в реке заметно спала, но переходить ее все еще было опасно. Через несколько минут геолог добрался до места, где река разделялась на два небольших рукава. Он благополучно переправился через первый, повернул назад, подыскивая удобное место для переправы, перешел второй проток и, оказавшись на другом берегу, решил идти лесом, чтобы сократить дорогу. Шаги его глохли на мягкой влажной подстилке из хвои. Он вышел к каким-то кустам. Отсюда не было видно ни берега, куда, по его расчетам, он уже должен был выйти, ни поляны. Поплутав еще немного, он понял, что сбился с пути, и решил поскорее вернуться назад, к протокам, чтобы не разойтись со своим проводником. Задыхаясь от быстрого бега, геолог выскочил на берег. Место было незнакомое. Недолго думая, он побежал вниз по течению. Ноги скользили на мокрых камнях и влажной траве, несколько раз он падал на руки, ушибленные ладони горели, сумка билась о бедро, причиняя боль. Вот и место, где соединялись два рукава. Солнце, хотя и клонилось к горизонту, припекало довольно сильно. Волосы геолога просохли, одежда уже не прилипала к телу, ноги от ходьбы согрелись, но он чувствовал, что стоит ему остановиться, как он снова начнет дрожать. Наконец, он добрался до скалы, где его настиг поток. Река почти совсем успокоилась. Над притихшей водой темнели большие камни, волны легонько ударялись о них, разбивались без пены, омывали их с тихим клокотанием и стекали вниз. Перебраться на другую сторону было совсем не трудно.

— Райчо! — крикнул геолог.

Никакого ответа. Земля еще не высохла, и эхо было такое слабое, что он не мог услышать его. Кругом было тихо. Изредка едва слышно шелестела колеблемая ветром трава, оправляясь после грозы, или шуршала ветка, стряхивавшая последние капли дождя.

«Наверное, пошел к верховьям встретить меня, и мы разминулись», — подумал геолог и опять зашагал против течения.

Потоки воды во время ливня подмыли камни, обнажили корни растений, распластали на земле вывалянную в тине и песке траву. Но то, чего не коснулась водная стихия, сейчас возвращалось к жизни, согреваемое солнцем. И в этом возвращении к жизни на фоне опустошения, которое произвела буря, было что-то радостное.

Геолог в третий раз дошел до разветвления реки и в нерешительности оглянулся по сторонам. Если паренек двинулся по левому протоку, то они наверняка разошлись, и ему следует искать его не здесь. Если по правому, то возможно, они опять-таки разошлись, пока он плутал по лесу. Куда идти? Горы, умытые дождем, дышали свежестью. Подсыхающая земля нежилась в лучах солнца. Воздух, прозрачный и прохладный, придавал всему хрустальный блеск. Вылетели из своих убежищ тучи мошкары. Синее небо стало будто выше и необъятнее. Но сейчас у геолога уже не было того приподнятого настроения, какое владело им утром. Крикнув несколько раз, он прислушался. После воя ветра, рева воды, раскатов грома тишина казалась особенно глубокой.

Поколебавшись немного, геолог пошел по левому протоку. На излучине реки, куда поток нанес песок и тину, ботинки его наполовину завязли.

— Ну и грязища! — воскликнул он, миновав это место и счищая с обуви тину. Взгляд его случайно упал на следы. «Здесь никто, кроме меня, не проходил», — решил он и вернулся назад.

Ноги его оставили глубокие следы и в обратном направлении. Он осмотрел их еще раз и заторопился. Снова дошел до разветвления и двинулся вдоль правого протока. Теперь он внимательно, смотрел себе под ноги, стараясь открыть хотя бы малейший признак того, что недавно здесь кто-то прошел. Он оборачивался, чтобы увидеть, какие отпечатки оставляют его ботинки, и искал глазами подобные следы впереди. Чем больше он отдалялся от места слияния двух протоков, тем больше убеждался, что, здесь никто не проходил. Не на шутку встревожился и вернулся назад. Посмотрел на часы: до захода солнца оставалось всего два часа. Он уже совсем отчаялся, когда со стороны пологого склона, поднимавшегося за лесом, который тянулся узкой лентой по противоположному берегу, донесся выстрел. Геолог переправился вброд и бросился на звук, силясь припомнить, было ли оружие у его проводника. Раздался еще один выстрел, опять с той же стороны. Проводник или кто-то другой — все равно, важно, что стрелял человек, а люди — надежда на спасение для того, кто заблудился в горах.

Запыхавшись, он добежал до подножия пологого склона. С противоположной стороны леса тянулся овраг. Недалеко от него на поляне стояли двое. Один, что был поближе к нему сжимал в руке короткое ружье. Геолог закричал и побежал к ним. Но те почему-то нырнули в кусты. Неужели не заметили его? Он постоял немного и снова побежал. На поляне, где только, что стояли те двое, лежал, оскалив морду и открыв глаза, большой медведь. Он осторожно обошел его и побежал дальше, на ходу прижимая к бедру сумку, чтобы она ему не мешала. Неожиданно кто-то налетел на него сзади и повалил на землю, прежде чем он успел что-либо сообразить. Наученный горьким опытом, он тут же перешел в оборону, напряг мышцы, стараясь сбросить с себя противника, высвободил руку и перевернулся на бок. Но тот, навалившись на него, ловко схватил его за кисть и вывернул руку назад. Острая боль на миг лишила геолога сил. Пока он переводил дух, вокруг его запястий обвилась тонкая крепкая веревка. Он дернул руки изо всех сил, стараясь освободиться, но напрасно: узел был тугим.

Напавший на него человек рывком поставил его на ноги и подтолкнул к лесу. Он был невысокого роста, широкоплечий, с суровым квадратным лицом. В лесу к ним подошел второй с маленьким худым лицом и тонкой шеей сплошь покрытой следами блошиных укусов. За собой он тащил на поводу мула проводника. Геолог увидел свой рюкзак на седле. А где паренек? Сбежал? Или может, он с ними из одной шайки и, выполнив свою роль, скрылся? Те же это люди, которые капали на него позапрошлой ночью, или нет?

Бандиты отобрали у него сумку и часы, обшарили карманы, взяли деньги и документы, ощупали, чтобы посмотреть, нет ли у него оружия. Геолог молча ждал, что будет дальше. Остролицый подвел к нему мула. Они подхватили его — коренастый под мышки, а остролицый за ноги, и перекинули поперек седла, как мешок с картошкой. Его ноги повисли с одной стороны, голова и плечи — с другой. В первую минуту это положение не показалось ему неудобным. Но как только остролицый потянул за собой мула, геолог понял, что оно причинит ему страшные мучения. При каждом шаге животного деревянные дуги седла впивались ему в живот, вызывая резкую боль. Грудь от ушибов покрылась синяками. Кровь прилила к голове. Острый, неприятный запах пота разгоряченного животного ударял прямо в нос. Чтобы не стукаться подбородком о седло, он прижимался к нему то одной, то другой щекой, но очень скоро и они начали нестерпимо болеть. На спусках тело его заносило вперед, в правое бедро впивалась передняя дуга седла, ребра болезненно ныли. На подъемах ему становилось немного легче. Из-за непрекращающейся тряски он не мог собраться с мыслями, все его внимание было направлено на то, чтобы напрягать мускулы — так легче было переносить боль, но в конце концов он сдался и впал в какое-то мучительное полузабытье, изредка издавая глухие стоны. В мозгу его беспорядочно мелькали картины нападения в селе и здесь, в горах, фигура молоденького проводника, лицо широкоплечего. Он пытался как-то связать их, но не мог. Временами ему казалось, что он с головокружительной быстротой летит в бездонную пропасть, приходя же в себя, он обнаруживал, что лежит поперек мула, и затем снова проваливался куда-то. Он потерял счет времени и был уверен, что они двигаются так бесконечно долго. Перед его глазами, не различавшими ни земли, ни ног мула, мельтешило какое-то грязно-серое пятно.

Над горами опустились сумерки. Ветви деревьев хлестали его по телу, цеплялись за одежду, но он смутно ощущал это; в ушах у него стоял непрерывный звон.

Когда они остановились, вокруг почти ничего нельзя было различить. Сначала геолог даже не понял, что мул стоит. В его помутившемся сознании что-то качалось и беспорядочно двигалось. Его грубо стащили с седла и бросили на землю. Открыв глаза, он увидел смутные очертания деревьев, которые склонялись над ним и кружились, поднимая и кружа его вместе с собой. Но постепенно все стало на свое место, деревья остановились. Он увидел поблизости своих похитителей, которые ловко раскладывали огонь. Затрещали сучья. Заплясали языки пламени. Кисти рук, стянутые веревкой, сильно чесались. Он слегка пошевелил ими, чтобы хоть немного разогнать кровь по жилам, но веревка еще сильнее впилась в кожу. Вероятно, движение его было замечено, потому что над ним тут же склонился широкоплечий и ощупал веревку. Свет разгорающегося костра разогнал мрак. На стволах соседних деревьев заиграли блики, выхваченная из темноты кора выглядела кирпично-красной. Похитители сели у костра. За спиной у них вытянулись и закачались тени. Геолог увидел, что они пододвинули к себе его рюкзак и торбу проводника и начали жадно есть все, что в них нашли. Он смотрел, как раздувались их щеки, как двигались при каждом глотке кадыки. Чавканья их он не слышал — в ушах у него еще стоял глухой звон. При виде людей, уничтожавших снедь с волчьим аппетитом, у него потекли слюнки, и он судорожно глотнул.

Насытившись, остролицый подошел к геологу и буркнул:

— Вставай, Незиф тебя зовет!

Юноша не разобрал, что ему сказал склонившийся над ним человек, но догадался, что должен встать, с трудом поднялся и сделал несколько неуверенных шагов. Тепло, идущее от костра, манило к себе.

Широкоплечий кивнул головой.

— Сядь, — сказал остролицый. — Незиф приглашает тебя сесть.

Геолог показал на свои руки:

— Больно, — пожаловался он.

— Ты кто такой? — спросил широкоплечий, не обратив на это внимания. Суровое лицо его не дрогнуло.

— Никто. А вам что за дело? — раздраженно ответил измученный геолог.

Брови широкоплечего сомкнулись. Лиман, хорошо знавший, что это означает, и сам боявшийся вспышек Незифа, решил вмешаться и примирительным тоном спросил:

— Скажи, что ты делал целый день в горах?

Геолог подумал немного и, решив объяснить все одним словом, ответил:

— Я геолог.

Это слово им ничего не говорило, и широкоплечий в свою очередь спросил его бесстрастным, хриплым голосом:

— Что ты ищешь в горах?

— Я же вам сказал, что, я геолог, — с вызовом повторил молодой человек.

Наступило молчание, в котором слышалось лишь потрескивание огня, казавшееся зловещим. Широкоплечий подтолкнул в костер концы обгоревших сучьев. Дым то поднимался вверх, в безветренную ночь, то вился над их головами. Блики на лицах сидевших у костра людей сменялись тенями.

— Это что, работа? — тихо спросил широкоплечий, все с тем же недобрым выражением глядя на огонь.

Геолог подумал, что над ним издеваются. Лицо его залила краска.

— Что вы от меня хотите? — с возмущением спросил он. — Почему вы меня связали?

Ему стало, страшно. Он понимал, что остался совершенно один с этими людьми в глухих горах и рядом нет никого, кто бы мог ему помочь, что они могут сделать с ним все, что захотят.

Кисти рук нестерпимо зудели. Он пошевелил ими и неожиданно для самого себя сказал:

— Развяжите-ка мне руки, а то очень больно. Иначе не буду с вами разговаривать.

Бандиты переглянулись. Незиф привстал, ощупал узел и затянул его потуже.

— Ты скажи, зачем пришел в горы, тогда, может, и развяжем.

Но в молодом человеке заговорило упрямство. Он нахмурился и, повернувшись лицом к широкоплечему, резко проговорил:

— Я уже все сказал, и ничего, другого вы от меня не услышите, пока не развяжете руки. Я не скотина, чтобы так со мной обращаться.

Не успел он кончить, как широкоплечий размашисто ударил его по лицу, и он чуть не упал навзничь. Ноздри широкоплечего раздувались, губы были плотно сжаты.

— Или ты сам будешь отвечать на вопросы, или я тебя заставлю, — хрипло сказал он и, показав ему карту гор, которую нашел в рюкзаке, когда рылся там в поисках съестного, спросил: — Это тебе зачем? Что здесь написано?

Геолог чувствовал себя глубоко униженным, лицо его пылало от удара, на глазах от обиды и гнева выступили слезы.

Широкоплечий притянул к себе брезентовую сумку геолога, порылся в ней, выбрал образцы, отливавшие желтым блеском, и снова спросил:

— Это все золото?

Геолог отрицательно покачал головой.

— Ты что, клад нашел?

Этот вопрос очень его удивил: вот уже второй раз за последние два дня ему говорят о каком-то кладе.

— Ты расскажи, расскажи о кладе, — с подкупающей мягкостью предложил остролицый.

Они терпеливо ждали его ответа, но молчание их не предвещало ничего хорошего. Тишину ночи нарушало лишь шипение сырых веток да удары копыт мула, который пасся неподалеку, пофыркивая и время от времени стуча копытами о землю, чтобы отогнать комаров. На свет костра слеталась мошкара, дым отгонял ее, а неосторожные насекомые, налетавшие со стороны, где не было дыма, попадали в пламя и тут же сгорали.

— Будешь говорить? — спросил широкоплечий, и в голосе его была такая настойчивость, что геолог не выдержал.

— Что говорить? Что вы от меня хотите? Зачем меня мучаете? Кто вам дал на это право?

Он позабыл, что здесь, не действуют никакие человеческие законы, что право здесь на стороне сильного, что отношения между людьми в этой глуши решают сила мускулов, сообразительность и ловкость.

Похитители опять не обратили внимания на его слова.

— Где клад?

— Никакого клада я не знаю. Я геолог.

— Смотри, парень, пожалеешь, — мягко заметил остролицый. — Целый день мы шли за тобой и видели, как ты стучишь по скалам, чтобы открыть знаки. За этим кладом и другие ходили, да ты, видать, человек ученый, по книге ищешь, где про клад написано Скажи лучше по-хорошему.

Геолог смотрел на них с изумлением.

— В последний раз спрашиваю тебя, будешь ты говорить или нет? — решительно произнес широкоплечий.

Геолог стиснул зубы. Что можно ответить на такой дурацкий вопрос? А объясняться с людьми, о которых он ничего не знает и которые не хотят слышать ни о чем, кроме клада, ему казалось бессмысленным. Уж лучше молчать. Он и так сердился на себя за то, что сказал им, кто он такой.

Но и те больше не задавали ему вопросов.

Широкоплечий схватил его за шиворот и больно ударил по лицу. Из носа хлынула кровь, перед глазами поплыли огненные круги. Он бы упал, если бы широкоплечий не удержал его. Геолог хотел закричать, но тут на него обрушился второй удар. Верхняя губа тут же вздулась. Широкоплечий стал хлестать его по лицу.

— Говори, а то он убьет тебя! — донесся до геолога между двумя пощечинами, от которых в ушах стоял звон, голос остролицего.

Юноша почувствовал на губах струйку теплой крови. Колени его дрожали. В помутненном сознании проносились обрывки мыслей.

— Я геолог, геолог, — твердил он, не понимая, что говорит.

Удары сыпались один за другим, сильные, и безжалостные.

Обозленный вчерашней неудачей в доме Ибрагима, Незиф решил полностью себя вознаградить. Он думал, что стоит заставить заговорить этого упрямого парня, и в руках у него окажется ключ к зарытому в земле сокровищу. Незиф пришел за золотом издалека, и все, что заставляло его мысль работать в этом направлении, разжигало его воображение, возбуждало алчность. У Ибрагима он думал только о золоте. Случайно подслушанное там слово «клад» еще больше укрепило в нем решение не возвращаться назад с пустыми руками.

Целый день он выслеживал геолога и его проводника, и взору его мерещился клад. Он не мог себе представить, как, в сущности, выглядит клад, так как никогда в жизни не видел ничего подобного, но воображение рисовало ему, как он раскапывает землю, поднимает тяжелые каменные плиты и нащупывает под ними рукой тяжелые мешки, в которых позванивают золотые монеты… А этот негодяй не хочет открыть знаки, по которым он искал клад. Но Незиф узнает, силой вырвет у него тайну!

— Говори! — дико прохрипел он.

Он не ожидал такого сопротивления. Он думал, что стоит припугнуть парня несколькими ударами, и тот расскажет все, а чем знает. Его распухшее лицо, помутневшие от боли глаза выражали страх и нежелание сдаваться. С каждым ударом страх исчезал и росло упорство. В конце концов, широкоплечий швырнул геолога на землю и обратился к остролицему:

— Дров давай, побольше дров!

Остролицый вскочил, словно его кто-то кольнул шилом, забегал, торопливо застучал топором и скоро принес, целую охапку сучьев.

— Еще! — приказал Незиф, бросая всю охапку в огонь.

Поднялось буйное пламя. Круг света расширился, захватив высокие стволы гигантских елей, раскидистые ветви которых не давали ему проникнуть выше. У соседних кустов ясно обрисовался темный силуэт мула. Тепло ласкало избитое, измученное тело геолога.

Зловеще потрескивал в ночной тиши огонь. Сидевшие у костра бандиты молчали. Широкоплечий подкладывал в костер сучья. Когда они сгорели, он поднялся и прутиком отгреб угли в сторону. Земля, где пылал огонь, побелела. Редкая трава, росшая на этом месте, выгорела до корней.

— Разуй его, — приказал он остролицему.

Тот присел и принялся развязывать шнурки. Но они так затвердели, что корявые пальцы остролицего не могли с ними справиться. Высунув язык и пыхтя, он с трудом расшнуровал один ботинок и стянул его с ноги. Запахло потом и высохшей тиной. Шерстяной носок скомкался, в него набился грязный песок. Подошел Незиф и выругался:

— Эх ты, шнурки не можешь развязать! — Взмахнул ножом, разрезал шнурки другого ботинка и отрывисто отдал новое распоряжение: — Снимай носки!

Остролицый стянул с ног геолога носки и отшвырнул их в сторону. Распаренные ступни обдало прохладой, и юноше стало немного легче. Он непонимающе смотрел на своих мучителей.

— Вставай! — приказал ему Незиф, помог подняться и подтолкнул к костру.

Геолог, все еще не понимая, что от него хотят, нерешительно шагнул и остановился.

— Шагай, шагай! — грубо прикрикнул широкоплечий, и геолог в ту же секунду очутился на выжженном кругу земли, с которого только что убрали угли. В первое мгновение он ощутил приятное тепло, но оно очень скоро перешло в нестерпимое жжение. Он хотел было выскочить из страшного круга, однако широкоплечий тут же толкнул его назад. Ноги жгло, и геолог начал подпрыгивать.

«И это выдержу. Не так уж страшно», — подумал он, но немного погодя понял, что ошибся. Горячая земля излучала равномерное тепло, не очень сильное, чтобы сразу обжечь ступни, но и не настолько слабое, чтобы его можно было выносить, не поднимая ног. Он начал подпрыгивать на месте. Вся кровь прилила к ногам. Голова бессильно повисла, рот пересох. От лежавшей рядом кучи раскаленных углей, в которые широкоплечий подбросил несколько веток, полыхало зноем, и это усиливало его страдания. Постепенно от ступней жар пополз вверх, охватил все тело. Геолог покрылся потом. По его лицу и шее стекали тонкие ручейки, но он не мог даже вытереться, так как руки у него были связаны за спиной. Жгло ссадины, в которые попадал соленый пот. Он то и дело облизывался, и от этого распухшая верхняя губа болела еще сильнее. Скоро он начал задыхаться. Ему хотелось встать неподвижно и терпеть, несмотря ни на что. Но каждый раз, стоило ему хоть ненадолго остановиться, ступни начинало так жечь, что он снова принимался подпрыгивать. Его мучители стояли в двух шагах от круга, готовые толкнуть его обратно в это адское пекло, как только он попытается выскочить из него. Он начал рассчитывать каждое движение, экономить силы, распределять их равномернее, чтобы выдержать как можно дольше. Потная одежда прилипла к телу. Голова кружилась. Он чувствовал, что на ступнях образовались пузыри, но продолжал прыгать.

— Воды! — невольно прошептали его побелевшие губы.

Остролицый бросился за флягой, но широкоплечий выхватил ее у него, отпил глоток, вылил немного на угли и снова отпил. Зрачки геолога расширились, губы вытянулись, как у человека, который пьет воду из ручья, распухший язык еле ворочался во рту. Незиф сунул флягу остролицему и рукой дал знак унести ее.

— Воды! — жалобно простонал геолог.

— Скажи про знаки!

— Зверь! — хрипло выдавил из себя геолог, подскакивая из последних сил.

Его поддерживала одна мысль — не упасть, выдержать, показать этим извергам, что им не сломить его воли, что он не подчинится насилию. Ступней он больше не чувствовал. Сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди. Он часто и тяжело дышал, жадно ловя воздух открытым ртом. Терпеть было почти невозможно, но ненависть придавала ему сил.

— Говори! — мрачно настаивал широкоплечий.

— Нет! — гневно ответил геолог.

— Тогда подыхай!

— И подохну, но все равно ничего не скажу! — яростно прохрипел юноша.

Глаза его зло, сверкнули. В полумраке, чуть освещаемом раскаленными углями, подскакивающая фигура была похожа на огромную летучую мышь, которая пытается расправить крылья и полететь, но не может. На веках и губах геолог ощущал соленые капли пота. Ступни его распухли и сильно болели. Его мутило. Глаза закрывались сами собой. Больше выдержать он не мог. Хотел протянуть руки, чтобы ухватиться за что-нибудь, но они не шевелились. Он забыл, что они были связаны у него за спиной. Что это гудит вокруг? Где он? Куда он падает? Он открыл рот, чтобы крикнуть, но не издал ни звука и рухнул, как сноп. «Горю», — мелькнула в голове последняя мысль, и он потерял сознание. Голова с тупым стуком ударилась о землю. Ноги его конвульсивно дергались, словно он продолжал прыгать.

— Лиман, воды! — крикнул Незиф, подхватил геолога под мышки, оттащил его в сторону и отпустил. Безжизненное тело свалилось мешком. Лиман принес флягу. Налив воды на руку, Незиф смочил ею лоб и волосы юноши, сбрызнул грудь, полил ступни. Геолог шевельнулся, открыл глаза. Взгляд их был мутным. Постепенно к нему начало, возвращаться сознание. Незиф понял это по прояснившемуся взгляду, встряхнул его за плечи и заревел:

— В огонь!

Геолог в ужасе отпрянул назад. «Нет!» — хотелось крикнуть ему, но из горла вырвались лишь сдавленные нечленораздельные звуки.

Незиф приблизился к нему и протянул руки, чтобы схватить.

— В огонь! — еще более властно и дико прозвучал его голос.

На него смотрели глаза, в которых было страдание и презрение, мольба и твердость. Оттолкнув его руки, юноша сам ступил в белый круг.

— Про большое богатство, видать, знает, оттого и упрямится, — шепнул Лиман Незифу.

— Ничего, попляшет еще по-медвежьи, все скажет, — зло процедил сквозь зубы Незиф.

В тот же миг безмолвие горной ночи нарушил крик филина, от которого оба застыли на месте. Крик повторился и таинственно замер, ударившись о стволы деревьев.

— Это Чоку, — прошептал Лиман, облизнув губы, и в замешательстве уставился на Незифа.

— Филин, кажись, — нерешительно произнес Незиф.

— Нет, это Чоку так кричит. Я знаю. Сейчас в третий раз крикнет.

И действительно, тишину снова нарушил крик.

— Что ему здесь надо?

— Ищет кого-то, должно быть, и знак подает.

— Нас?

Лиман пожал плечами:

— Не знаю.

Раздраженный неудачным допросом геолога, Незиф пришел в неистовство из-за того, что так неожиданно спутались все его планы.

Испуганный, словно провинившийся в чем-то ребенок, Лиман стоял, опустив руки, и беспомощно сжимал в одной из них флягу. Она легонько подрагивала.

— Они знают, что мы в этих местах хоронимся, когда переходим границу. Может, нас и ищут.

— Знают, — прошипел Незиф. — Что ж ты не сказал раньше? Шкуру с тебя надо спустить.

Он бросился вперед, оттащил потерявшего сознание геолога в кусты, кинул туда же рюкзак, ботинки, носки.

— Чего уставился? — прикрикнул он на растерявшегося Лимана. — Набросай на землю веток! Прикрой угли золой! Тащи сюда ямурлук! Да поживей!

Спустя минуту оба, притворяясь спящими, лежали под ямурлуком на куче веток, накиданных на выжженный костром круг. Земля излучала приятное тепло. Веки их были опущены, но уши ловили малейший шум. Фыркнул мул, стукнув копытами. Незиф свирепо прорычал:

— Я этой скотине глотку перережу!

Тепло размягчало суставы, навевало сон, но похитители были настороже и чутко прислушивались к темноте. Их надежно укрывала в безлунной ночи тень высоких деревьев. Вдруг поблизости треснул сучок. Послышались тихие шаги. Зашуршали потревоженные ветви.. К ним кто-то шел. Еще ничего нельзя было разглядеть, но чувствовалось, что человек где-то рядом. Потом шаги ненадолго стихли — видно, идущий остановился и негромко проговорил:

— Дымом пахнет и скотиной… Тут они, если не снялись с места.

Шаги послышались снова. Человек ступил на потухший костер. Под золой засветились тлеющие огоньки.

— Лиман, Незиф! Спите вы, что ли? Не слышите, что я вас зову?

Люди под ямурлуком молчали.

Пришедший чиркнул спичкой, посветил ею и засмеялся:

— Ишь, как сладко спят. Вставайте, хватит дрыхнуть!

Он присел на корточки, собрал в кучку тлеющие угольки, положил сверху сосновых веток и начал дуть. Затрепетали робкие языки пламени, рассеивая мрак. Незиф и Лиман зашевелились.

Пришедший был человеком высокого роста, с маленькой головой, которую он поминутно вертел во все стороны. Видно, он был словоохотлив, потому что говорил без умолку, хотя ему никто еще не сказал ни слова.

— Будет притворяться-то. Полчаса хожу тут и не могу вас найти, а вы глухими прикидываетесь. — Он поднял над головой горящую ветку, чтобы получше их осветить, и добавил: — Лиман, дай-ка мне закурить, а то мои кончились. Во рту что-то все пересохло, да и спать страсть как хочется…

Лиман молча протянул ему сигарету. Он закурил и продолжал:

— Чуть ноги не переломал в этой чащобе. Хорошо, напоролся на вас.

Незиф сел, но так, что лицо его осталось в тени.

Говоря, пришедший не переставал вертеть головой, глаза его шныряли по сторонам, все примечая. Время от времени он ворошил угли, чтобы поскорей разгорелся костер и стало светлее. На его обтянутом сухой кожей костлявом лице пылали красные отсветы. Давно небритые впалые щеки были покрыты короткой щетиной. С жадностью втягивая табачный дым, он приговаривал: «Плохо, когда нет табачку», но сообщить, зачем пришел, не торопился. Те тоже не спешили его расспрашивать и терпеливо ждали, пока он сам скажет им о цели своего, прихода. Он чувствовал в их молчании враждебную настороженность, догадывался, что его появление помешало им кончить какие-то дела, но напускал на себя беззаботный вид.

— Я весь продрог, пока вас искал, — пожаловался Чоку, но, это было лишь предлогом, чтобы подбросить сучьев, в огонь.

Его маленькие глазки бегали вслед за движущимися бликами света, шарили вокруг. Он заметил ботинок, высовывавшийся из-под куста, обнаружил лежащий рядом продолговатый темный предмет, ясно различил стук копыт мула, но ничего не сказал. Глянул на обутые в резиновые постолы ноги Незифа и Лимана, хитро сощурил глаза и, уставясь на кончик своей зажженной сигареты, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Везет же этому Незифу!

Широкоплечий промолчал, но, по его слегка вздрагивавшему подбородку Лиман, который все это время не спускал с него глаз, понял, что он способен сейчас убить человека одним ударом своего мощного кулака. Не выдержав напряжения, Лиман спросил:

— Говори, зачем пришел?

Незиф же хорошо знал, что болтливые люди, как бы они ни старались придать себе важности, под конец всегда все выбалтывают: то, что им известно, гложет их, не дает им покоя до тех пор, пока они не выскажутся. Он хотел, не теряя времени, поскорее узнать, зачем за ними послали нарочного, но, верный своему характеру, удерживался от вопросов и молчал, весь обратившись в слух и ожидание.

А Чоку будто нарочно дразнил их любопытство — не торопился, говорил о разных вещах, ограничившись намеком, что пришел с особым поручением, медленно, с наслаждением курил и продолжал шнырять глазами.

— Зачем ты пришел? — еще раз спросил Лиман.

— Затем, что меня послали, — ответил Чоку с напускным безразличием. — Ну и намучился же я, пока вас нашел. А это местечко мне известно. Мы с Лиманом, как переходим границу, все тут отсиживаемся. Дашь мне еще сигаретку, Лиман?

Лиман бросил ему всю пачку.

— И чего это наши так хотят вас видеть? — все с тем же безразличием заметил он, зажигая новую сигарету от старой.

Незиф и Лиман молчали. Костер начал угасать, и Чоку снова подбросил в него несколько веток, на которых недавно лежали похитители. Они ярко, вспыхнули, осветив все вокруг.

— Неплохо вы тут устроились, — продолжал Чоку, пощупав ладонью все еще теплую землю. — Видать, потому и заснули так крепко, — и он опять лукаво сощурил глаза.

Незиф и Лиман насторожились. Незиф бросил быстрый взгляд на кусты, в которых лежал пленник. Ему показалось, что оттуда донесся тихий стон. Лиман смутился.

Все это не ускользнуло от зорких глаз Чоку, который проследил быстрый взгляд Незифа и тоже осмотрел кусты.

«Стало быть, там, — решил он. — Выдал себя, хитрец!» А вслух сказал равнодушным тоном:

— Ну, вроде отдохнул немного. Теперь можно и о деле поговорить, сказать вам, зачем я послан. — Он посмотрел на каждого в отдельности, словно хотел таким образом придать больше веса своим словам. — Поднимайтесь и пойдем! Вас зовут.

— Кто нас зовет? — с вызовом спросил Незиф.

— Там все узнаешь.

— Никуда я не пойду, — мрачно бросил Незиф.

— А зачем идти-то, Чоку? — спросил Лиман, заерзав на месте. В голосе его проскальзывали просительные нотки.

— Не знаю, — вздернул кверху свой короткие брови Чоку. — Мне велено вас найти и передать вам это.

Он поднял глаза к холодному темному небу, заслоненному ветвями, глянул неопределенно в темноту и сказал будто про себя:

— Опять топать в этой темени. До рассвета надо быть на месте.

Незиф и Лиман снова промолчали. Только поудобнее устроились на ветках, которые зашуршали под их тяжестью, и втянули головы в плечи. Усталость приковывала их к теплой земле.

— Вставать что-то неохота, — при этих словах Лиман лениво потянулся. Незиф же размышлял и выжидал. Самое главное еще не было сказано.

— Пойдем, Незиф, — заторопил его Чоку.

— Чего тебе надо? — враждебно спросил широкоплечий.

— Ничего, — в голосе Чоку звучала досада. — Никто меня не спрашивает, что мне надо и чего не надо. Приказали идти, я и пошел.

— Что тебе приказали?

— По три раза вам повторять, что ли? Давай, Лиман, собирайся!

— Катись, откуда пришел! — раздраженно крикнул Незиф.

Но Чоку даже бровью не повел.

— Ведь не ради лешего я топал четыре часа, — сказал он, примирительно усмехнувшись. И добавил уже тверже: — Без вас не вернусь.

— Проваливай отсюда! — прохрипел широкоплечий.

— Так и передать?

Незиф отвернулся. Лиман смотрел на него во все глаза, не зная, что делать. Ветки в костре догорали, пламя угасало, угольки отбрасывали тусклый свет, и в сгущающемся мраке люди казались огромными и грузными, словно медведи.

— Они убьют нас, если мы не вернемся, — прошептал Лиман. — Ты ведь знаешь, Незиф: кто ослушается, тому пулю в лоб.

— Тебя никто не спрашивает, — процедил сквозь зубы Незиф. — Сиди себе и помалкивай.

Чоку ковырял в золе тонким прутиком, следя за ними исподлобья.

— Я не пойду, — с расстановкой произнес Незиф.

Чоку встал, расправил плечи и с неожиданной твердостью в голосе сказал:

— Я вернусь с Лиманом. Вставай, Лиман, нам надо поспеть к рассвету. А ухарство до добра не доведет.

Незиф скрипнул зубами, но сдержался. Чоку же, потоптавшись на месте, сделал шаг к кустам.

— Ого, да вы, никак, медведя связали? — воскликнул он не столько с удивлением, сколько с насмешкой.

Незиф вскочил, как ужаленный. В два прыжка он очутился возле геолога и преградил Чоку путь. Тот повернулся и пошел к костру. Незиф двинулся за ним, тяжело дыша от гнева.

— Там знают все. — Тихо и как-то доверительно сказал Чоку. — И как ты его выследил, и как схватил мальчишку, и как тот сбежал, и как ты убил медведя, и как поймал этого. — И он кивнул головой в сторону кустов.

Незиф опешил. То, что Чоку были известны такие подробности, вызвало в нем замешательство. Упорство его рухнуло, словно срубленное одним ударом дерево. Он понял, что любое сопротивление бесполезно, что за ним следили в то время, как он сам выслеживал геолога. Молнией сверкнула мысль, что и сейчас, может быть, Чоку не один и в темноте за ним наблюдают чьи-то глаза, выжидая, какое он примет решение. Один шаг оставалось ему сделать до богатства, и вот оно выпорхнуло у него из рук, как птица из клетки, которую открыла чужая рука. Уступить или сопротивляться? Инстинкт бывалого человека говорил, что упорство к добру не приведет. Нужно покориться, выждать. Дальше видно будет, что делать. Складывать оружие он не намерен.

Не говоря ни слова, он начал собираться в дорогу. Лицо Лимана просветлело.

— Пойдем? — радостно спросил он.

— Собирайся! — глухо ответил Незиф, повесил на правое плечо обрез и подошел к пленнику. Геолог лежал, подобрав колени к животу. Он пришел в себя.. Веревка, впившаяся в кисти рук, причиняла невыносимую боль. Пальцы одеревенели. Ступни горели.

Лиман подвел мула, оседлал его, собрал в рюкзак: раскиданные по земле вещи, привязал его к седлу, сунул туда же топор и повернулся к своему товарищу.

— Все собрал? — глухо спросил Незиф.

— Все.

— Обуй его!

Лиман отпустил повод и зашарил по земле, отыскивая ботинки и носки геолога.

— Здесь они, возле меня, — сказал Незиф.

Грубо схватив ногу геолога, Лиман принялся натягивать ботинок. Как только он коснулся его ступни, геолог скорчился и простонал, словно его полоснули ножом.

— У него ноги распухли, — виновато сказал Лиман, безуспешно пытаясь обуть пленника.

— Тогда не обувай.

Лиман сунул ботинки и носки в торбу паренька, которую тоже привязал к седлу. Незиф кивнул ему, они схватили геолога и перекинули его поперек седла. Юноша простонал и сжал зубы. Начинались новые мучения. При одной только мысли, что поездка продолжится, он весь покрылся испариной.

— Трогаем? — спросил Чоку, следившийза их приготовлениями.

Лиман повел мула, за ним, отломав здоровый прут, двинулся Незиф. Чоку быстро затоптал огонь, наклонился, что-то поднял с земли, спрятал под пиджаком и нагнал их.

— Я ведь тебе велел все собрать, — сурово сказал Незиф Лиману. — Почему оставил флягу?

— Вернуться? — испуганно спросил Лиман.

— Чоку уже позаботился. Если ты все так будешь сеять, кому за тобой подбирать?

Чоку прикусил губу. «Шельмец этот Незиф, все примечает», — подумал он и ругнул его про себя.

Позади них, точно зрачки ночного зверя, мелькнули два уголька и тотчас погасли.

Глава шестая Незиф сопротивляется

Всю войну Хью Бреф выполнял секретные миссии на Востоке. Трижды пересек он Аравийский полуостров, дважды колесил по африканскому побережью от Бизерты до Александрии и дышал горячим зноем пустынь. После туманной и влажной Англии раскаленное небо Египта и Ирака, Ливана и Сирии показалось ему не лишенным известного очарования. И тогда, когда он уже думал, что может считаться специалистом по некоторым секретным военным вопросам Ближнего Востока и Северной Африки, на его имя пришел шифрованный приказ немедленно выехать на Пелопоннес. Темной ночью его доставили на подводной лодке к скалистому берегу. Хью и трое штабных офицеров уселись в надувную лодку. Щупленький моряк неслышно начал грести коротким веслом. То поднимаясь, то опускаясь на волнах, лодка приблизилась к берегу. Ее закругленный нос мягко стукнулся о песчаное дно. Люди выбрались на сушу. Из темноты перед ними выросли скалы с невидимыми вершинами. От их подножия отделилась неясная фигура и быстро подошла к ним. Они обменялись паролем. Хью оглянулся — резиновая лодка уже исчезла. Подводной лодки тоже не было видно.

У скал их встретило несколько человек. Они радостно пожали им руки, взяли у них поклажу и взвалили себе на спину. Затем все двинулись гуськом по каменистой крутой тропинке. Шли долго. Хью тяжело дышал от усталости и весь взмок от пота. Свежий ночной воздух прохладным покрывалом касался его лица и шеи там, где был расстегнут воротник мундира. Когда новый день осветил окрестности, глазам Хью предстал пейзаж, ничем не напоминавший пески и равнины Ближнего Востока и Северной Африки. Вокруг высились горы. Голые скалы и каменистые возвышения чередовались, скрещиваясь во всех направлениях. Между ними змеились глубокие ущелья. Никаких рек. Очень скудная растительность — кое-где хилые деревца с редкими листьями, колючий кустарник, низкая клочковатая трава. Ландшафт, правда, разнообразный, но такой же унылый, как пейзаж пустыни.

Хью связался с группами партизан. Днем они прятались в скалах, а ночью устраивали вылазки, разрушали линии связи, дороги, нападали на части оккупационных войск. Офицеры штаба собирали переносную рацию, Хью передавал сведения, получал указания. Затем рацию разбирали и переносили на другое место. Из Каира ночью прилетали самолеты, сбрасывали на парашютах оружие и обмундирование, партизанские части перегруппировывались, действуя все более активно.

Хью сопровождали невысокие худощавые мужчины в английских хаки, с автоматами на груди и засунутыми за ремень пистолетами. Они тихо переговаривались на своем непонятном для Хью языке, а он листал выданный в служебном порядке тоненький англо-греческий разговорник, стараясь запомнить отдельные выражения.

Иногда он слышал близкое или отдаленное эхо перестрелок, трескотню пулеметов, гул длительных боев между борцами за свободу и гитлеровскими частями, проверял свое оружие и не снимал палец со спуска, пока опасные места не оставались позади.

Много ночей подряд они спускались в ущелья, карабкались на скалы, шли по краям бездн, еле видных в темноте.

Месяц спустя Хью уже был в Родопах, недалеко от старой болгаро-греческой границы. Здесь росли леса, в складках гор журчали веселые потоки. Округлые вершины были покрыты высокой травой. Солнце не палило так нещадно. Местные жители, сопровождавшие Хью, рассказывали ему, что в далекие времена здесь бродил Орфей и околдовывал своими песнями людей и зверей.

В горах севернее Ксанти Хью получил по воздуху приказ связаться с болгарскими партизанскими частями, действовавшими у северных отрогов гор, организовать переброску английского оружия для них и согласовать их действия с действиями греческих партизан.

После трех тяжелых ночных переходов четверо англичан в сопровождении болгарина укрылись в крохотном каменном здании сельской электростанции. Ее крытая плитами крыша почти вплотную подходила к полотну магистрали, пересекавшей массив и связывавшей Фракийскую низменность с побережьем Эгейского моря. Магистраль была очень оживленной. По ней то и дело проносились грузовики, стучали сапогами солдаты, шли эшелоны и артиллерия, тарахтели крестьянские повозки, брел на пастбища скот. Втиснувшись между кожухом динамо и стеной, четверо сидели вплотную друг к другу и весь день слушали этот неумолчный шум, от которого временами дрожало все здание и поскрипывала в проеме дверь, сбитая дубовыми досками. Мелодично шумела бежавшая рядом река. Ветви ив и фруктовых деревьев, росших у самой электростанции, качались на ветру, шаркая по неоштукатуренной стене. Проводник оставил им еду и исчез. Англичане переглянулись, тщательно проверили оружие и настороженно стали ждать. Сидели молча, боясь быть обнаруженными. Хью верил в свою звезду. Ему еще ни разу не приходилось попадать в такие переделки. Он и боялся, и в то же время с любопытством ждал, чем все это кончится. На исходе дня болгарин вернулся, открыл шлюз, вода, пенясь, потекла по желобу, приводной ремень замелькал в воздухе, помещение затряслось, наполнилось резким шумом, зажглась контрольная лампочка. Проводник снова вышел и вернулся в сумерках, но не один, а с каким-то человеком, который повел их за собой. Они перешли реку, быстро пересекли шоссе и начали подниматься в горы.

Следующий день они провели в деревенском доме, стоявшем на отшибе, вместе с представителями болгарских партизан и переводчиком. Подробно обо всем договорились, отдохнули. Хью осторожно выглянул в окно. У подножия скалистого склона вилась лента шоссе. Скала заслоняла собой часть деревушки, но зато другая ее часть была видна как на ладони. Домики, аккуратные и чистенькие, карабкались по противоположному склону, образуя красивую панораму. За ними высился холм, покрытый небольшими рощицами, между которыми пестрели участки обработанной земли.

Вечером партизаны проводили своих гостей в путь. К полуночи после подъема, продолжавшегося несколько часов, англичане оказались далеко от всякого жилья, в огромном лесу. Они шли лесом весь следующий день и ночью прибыли в лагерь греческих партизан. Хью тотчас распорядился собрать рацию и передал сведения о своей встрече. Ему приказали ждать дальнейших инструкций и ничего не предпринимать, пока не будет новых указаний. Тогда наступили те несколько недель, о которых Хью всегда вспоминал с удовольствием. Указаний все не было. Хью и его люди отлеживались под ласковыми лучами солнца, наслаждались прохладой тихих горных ночей, любовались чистым небом. Хью осмотрел и привел в порядок свои вещи, часами перебирал немногочисленные, но дорогие сердцу фотографии, записки, которые он вез с собой из Англии, предавался воспоминаниям или же бродил среди живописных каменных теснин.

Он знал, что это бездействие долго не продлится, что это лишь короткая пауза в полной напряжения военной жизни, догадывался, что там, в верхах, не спешат с разрешением вопросов, выжидая хода событий, или же проводят какую-то сложную политику, но не хотел ломать над этим голову, предпочитая заниматься собой. По образованию он был геологом, во время учебы мечтал побывать в далеких и неведомых странах, найти подземные богатства и открыть сеть предприятий с центром в Манчестере и с филиалами в Александрии, Басре и Бомбее, изучал индийский и арабский языки. Но когда он получил диплом, поехать никуда не удалось. Скончался отец, и Хью пришлось занять его место в торговой фирме, где отец был одним из компаньонов. Через три года началась война. Хью мобилизовали, и поскольку он знал арабский язык, послали в Египет, зачислив в особый отдел. Оттуда, как это часто случается на войне, он попал в качестве специального уполномоченного Каирского штаба в горы Орфея — Родопы.

Хью отлично использовал вынужденную передышку. Чудесно отдохнул и заинтересовался породами окрестных скал. Для серьезных геологических изысканий у него не было возможностей, но он все же сумел с помощью самых примитивных подручных средств предпринять кое-какие исследования. Эти горы многое обещали. Он собрал образцы свинцовых, цинковых и медных руд и предполагал, что здесь наверняка есть и другие, еще более ценные. Вел записи, но о своих находках не сказал никому ни слова. Болгарские партизаны посылали к нему связных, настаивали на получении оружия в условленные сроки, сердились и спрашивали, что случилось. Хью пожимал плечами и в свою очередь запрашивал по рации начальство. Ответ был один — ждать указаний. Как-то раз самолет сбросил партию оружия, но это было каплей в море. Болгарские партизаны вели тяжелые бои с немецкими оккупантами, которые, по-видимому, располагали сведениями, что самолеты будут сбрасывать где-то здесь оружие и боеприпасы, так как рыскали по ближайшим селам и дорогам. За несколько легких пулеметов и автоматов болгары поплатились жизнью семерых партизан. Весть об этом Хью принял равнодушно. Он был занят своими минералами. У рации круглосуточно сидели дежурные с наушниками, ждали сообщений из штаба. Через месяц Хью получил приказ отправиться с одним из своих людей на Пелопоннес, двое других должны были остаться на месте с рацией. На дно вещевого мешка Хью тщательно уложил заботливо завернутые образцы и записи об их местонахождении. Этот вещевой мешок он сумел сохранить до конца войны. Демобилизовавшись, он передал образцы в лабораторию для подробного исследования. Результаты были обнадеживающими. Хью вернулся в Египет и отплыл в Афины как частное лицо. В голове у него был подробный план. В Афинах он встретил своих сослуживцев из особого отдела. Они пили за старую дружбу, за победу. Хью вскользь упомянул, что собирается ехать к северной границе. В тот же вечер его вызвал к себе начальник особого отдела, полковник, которого Хью знал с войны, но не был с ним близко знаком. Полковник вынул бутылку виски, наполнил рюмку и, чокаясь с ним, сказал:

— У нас, дорогой Хью, есть для вас замечательная работа.

Хью поперхнулся, так как меньше всего ожидал услышать такое предложение.

— Я уезжаю на север, — предупредил он.

— Мы и не собираемся вам мешать. Работу, которую мы вам предлагаем, нужно вести как раз на севере. Стучите себе там по камням. Нам это только на руку.

«Ого! — воскликнул про себя Хью. — Им известно, для чего я приехал! Ничего не скажешь, осведомлены они отлично».

— Но я все же склонен заниматься своими делами, — подчеркнул он.

— И нашими, — вставил полковник и опять наполнил рюмки.

То, что ему предложили, было вполне приемлемым. Хью согласился. Это облегчало ему передвижение вдоль границы, при необходимости он мог бы обратиться за содействием к пограничным, полицейским и другим властям.

Так он снова отправился в царство Орфея со специальной миссией, но на этот раз ему уже не нужно было пробираться темными ночами по скалам и ущельям — теперь он ехал в легковой машине по асфальтированному шоссе.

Хью прибыл в городишко с узкими улочками и маленькими площадями, притулившийся у подножия гор. Там ему представили высокого сухощавого смуглого мужчину. Тот протянул ему длинную руку и сказал по-английски с твердым американским акцентом: «Майор болгарской его величества армии».

Хью был приятно поражен. «Начало хорошее, можно будет обходиться без переводчика», — подумал он.

Штатское платье висело на бывшем майоре мешком. Видно, он еще не приспособился к нему, да и вообще штатское ему было не по душе.

Хью заказал пива. Беседовали долго. Оказалось, что майор неоднократно переходил границу и имел в этом отношении опыт.

Вечером майор отправился к границе, подробно проинструктированный Хью в соответствии с новыми задачами, полученными им.

В этом городке Хью провел две недели, а затем выехал на легковой машине в горы в сопровождении переводчика, щупленького тихого человека. Машина остановилась в условленном месте, где, усевшись в тени деревьев, их ждало человек десять местных жителей. Хью разделил их на две группы, одним велел отправиться в город за материалами, которые обещал прислать полковник, других взял с собой и двинулся с ними пешком по узеньким петляющим тропинкам, которые вели в центральный район гор, в пограничную зону.

В числе тех, кто был послан в город, находились Лиман и Незиф. Когда они начали спускаться вниз, Незиф отвел Лимана в сторону и сказал остальным, что позабыл свое ружье в селе и хочет вернуться за ним. Но как только группа скрылась за ближайшим скалистым уступом, он приподнял полу своей куртки, и Лиман с удивлением увидел под ней укороченный ствол карабина.

— Пусть они себе идут, а мы с тобой обделаем одно дельце у Ибрагима, а потом разыщем их в городе. Время есть, успеем.

— Но у меня нет оружия, — возразил Лиман.

— Хватит с нас и моего.

Ночью по тайным тропам они перешли границу.

Со стороны небольшой отряд Хью походил на группу рабочих, нанятых для валки леса или копки руды в горных ущельях. Но у половины из них под старенькой одеждой были обрезы. Хью носил в кармане пистолет, а в багаже у него был спрятан автомат.

Некоторые из сопровождающих показались Хью знакомыми. Он как будто видел их в партизанском отряде в тот чудесный месяц, который провел в этих краях во время войны. Он старался вызвать в памяти их имена, но вспомнил, что тогда не спрашивал, как их зовут. «Им лучше не знать, что тот человек и я — одно лицо, а если они и догадываются, то пусть не будут уверены».

Дорогой и во время привалов он разговаривал с ними, интересовался, чем они занимаются. Те, видно, были этим довольны. Хью смотрел на их лица, свидетельствовавшие о постоянном недоедании, поношенную одежду, слушал их рассказы о тяжелой жизни. Война закончилась победой, но это их совсем не радовало. Больше всего говорили они о том, как трудно заработать себе на хлеб. Не скрывали, что занимаются контрабандой, так как нигде не могут найти работу — ни в городе, ни в селе.

Хью был поражен тем равнодушием, с каким они говорили о своих невзгодах, и заметил, что, они не пропускают случая, чтобы не намекнуть насчет платы. Они надеются, передавал их слова переводчик, что мистер Бреф не будет дрожать над кошельком, и заверяли его, что готовы за него в огонь и в воду. Хью насмешливо улыбался. «Но вы предпочитаете обойтись без этого, не так ли?» — спрашивал он. В ответ люди смеялись вместе с Хью и снова повторяли, что мистер Бреф не похож на скрягу.

«Хорошие ребята. И подвести, правда, могут, но зато и голову снесут любому, если им прикажешь», — думал он.

Больше всего ему нравилось в них то, что они знали горы, как свои пять пальцев. Их осведомленность помогла ему на месте организовать широкую сеть агентов для перехода границы и переброски материалов. В городе он сумел привлечь всех старых агентов, список которых ему передал полковник, и завербовать новых, организовал явки и наладил контроль. Работа, несколько замершая до его приезда, оживилась. Особенно радовался этому майор. Он сразу почувствовал организаторские способности Хью. В горах они часто встречались. Хью познакомил майора с некоторыми новейшими методами военного шпионажа и подрывной деятельности, поручал ему самые сложные задания. А когда ему надоедало одиночество, задерживал его в своей палатке, пил с ним коньяк и вел длинные беседы. Захмелевший майор бормотал заплетающимся языком:

— Мистер Бреф, у вас золотые руки. Вы все привели в движение. И люди приободрились, ждут только знака союзников, чтобы начать действовать. Посмотрите еще, что будет!

Хью тоже едва держался на ногах, подливал в рюмки, покровительственно хлопал майора по плечу и нес в ответ чепуху.

На следующий день после таких встреч Хью информировал полковника об имевшем место разговоре и отправлялся за образцами. Он подробно разузнал историю всех старых свинцовых и цинковых рудников в Восточных Родопах, но, больше всего задержался в центральной части гор. Здесь и пейзаж был красивее, и главный канал шел рядом, а кроме того, что-то подсказывало Хью, что именно в этих местах он найдет редкие руды. Он подолгу просиживал над своими образцами, хмурил брови, сосредоточенно о чем-то думал, но не разрешал себе верить в свои выводы, решив, что сперва надо убедиться в их правильности, прежде чем предаваться порывам фантазии.

Смертоносные облака, поднятые сброшенными на Хиросиму и Нагасаки бомбами, еще несли над океаном свою ядовитую пыль. Мир возбужденно комментировал силу нового оружия. Американская военщина ликовала. Американская дипломатия запугивала человечество, призраком атомного взрыва, стремясь поставить его на колени. Англичане делали все, чтобы разгадать секрет производства этого оружия. И если Хью (при одной мысли об этом сердце его радостно подскакивало) предложит сырье, руду, из которой… К черту догадки! Ему надо знать наверняка. Пусть майор заботится о переброске всех этих пакетов, у Хью есть собственные задачи! Что значит дюжина автоматов, ящик взрывчатки, коробка капсул с ядом или пачка листовок по сравнению со всепобеждающим, страшным оружием, полученным из атома? Хью будет искать новые образцы, набьет ими чемоданы, тайно пошлет их на анализ в лучшие лаборатории Великобритании.

Он сидел в своей палатке и обдумывал результаты проделанной работы. Позавчера его посетил майор. Хью обошел несколько новых участков почти у самой границы, куда раньше не смог заглянуть. Он предупредил в городе, что намеревается побывать в этих местах, чтобы его не беспокоила пограничная охрана. В сильно потрескавшейся сиенитовой цепи, пересекающей перпендикулярно пограничную полосу, Хью обнаружил пеструю жилу и с замирающим сердцем отбил от нее смолисто-черные с медно-желтыми и свинцово-серыми крапинками кусочки. Неужели действительно урановая руда? Или каприз природы?

Летняя гроза, внезапно налетевшая в полдень, заставила его вернуться. Сильно заинтересованный, он набил свою трубку и принялся рассматривать эти образцы и перечитывать записи наблюдений, чтобы проверить свое предположение.

Хью и не заметил, как прошла гроза. Когда он поднял голову, глухой шум хлопавшего под порывами сильного ветра брезента прекратился. Палатка уже не раздувалась. С деревьев, распростерших над ней свои ветви, скатывались капли и легонько постукивали по полотнищу. Выглянуло солнце, и Хью поднялся, чтобы продолжить обход, но, подумав, что везде очень мокро, снова занялся своими записями.

Стемнело. Он зажег фонарь. Принесли ужин: мясо, зажаренное на углях, фрукты и бутылку вина. Утолив голод, Хью решил лечь, а наутро встать пораньше, чтобы закончить поиски.

Кто-то легонько кашлянул за палаткой, и голос переводчика сообщил:

— Мистер Бреф, пришел Феиз. Он хочет сообщить вам что-то важное.

Хью вынул трубку изо рта.

— Где он?

— У костра. Ест. Что ему передать?

— Я сейчас иду.

Хью накинул на плечи куртку и вышел. В темноте почти ничего не было видно. Он постоял немного, чтобы привыкнуть к ней, и вскоре начал различать расплывчатые очертания предметов. За палаткой сплошной массой чернел лес. На густо-синем покрывале неба едва заметно проступала линия гор. Высоко над головой мерцали звезды. Над небольшой впадиной, где горел костер и спали люди, играли легкие отблески пламени, но во мраке трудно было определить, где это — близко или далеко.

Хью зашагал прямо к костру. Приход Феиза обеспокоил его. Он запомнил этого сильного коренастого парня с руками, похожими на лопаты, с преданными глазами, молчаливого и скрытного, который понравился ему с первого взгляда. Первое впечатление подтвердилось сведениями о нем. Узнав, что Феиз слуга сельского корчмаря по ту сторону границы и первое звено нелегального канала на чужой территории, Хью приказал не занимать его переброской материалов и людей.

— Мы будем использовать Феиза лишь в особых случаях — при большой опасности, при провале и для особых поручений, — сказал Хью майору.

Неожиданный приход Феиза говорил о том, что что-то произошло.

У костра лежало, кутаясь в ямурлуки, несколько человек. Феиз сидел сгорбившись, подогнув под себя ноги, и молча дожевывал остатки еды, которую ему дали. Хью присел рядом с ним на корточки, положил ему руку на плечо и заглянул в глаза; в них не было и тени тревоги. Хью кивнул переводчику.

— Что случилось, Феиз?

— Его утащили, — ответил Феиз с набитым ртом.

— Кого? — рука Хью сжала плечо Феиза. — Майора или твоего хозяина?

Феиз отрицательно мотнул головой, глотнул и, вытирая рукой губы, пояснил:

— Незиф и Лиман его утащили.

Люди у костра внимательно слушали, внешне не проявляя никакого интереса к разговору и всем своим видом показывая, что это их не касается.

— Да кого же, кого?

— Этого… Ну, который камни отбивает.

Хью непонимающе заморгал глазами. Переводчик что-то сказал Феизу, и Феиз начал рассказывать по порядку. Необходимость говорить, очевидно, затрудняла его, и он торопился в немногих словах передать то, что считал самым важным. Задавая ему время от времени наводящие вопросы, Хью, наконец, выяснил в общих чертах, в чем дело. Два дня тому назад в селе появился молодой человек с рюкзаком и молотком. Рано утром он отправился с одним деревенским пареньком и мулом к границе. Кыню приказал Феизу следить за ними и дать знать, если что-нибудь случится. Ночевали они в палатке. Феиз не спускал с них глаз. Пришли Незиф и Лиман. Феиз и за ними стал следить. «Смотри-ка, а его считают полоумным», — подумал Хью. Незиф и Лиман связали паренька. Паренек сбежал. Потом схватили геолога и остановились с ним на Медвежьей реке у скал. Феиз же поспешил сюда.

Хью попросил его описать наружность пойманного человека, спросил, как он был одет, было ли у него оружие, нес ли он что-нибудь в руках. Выслушав его, он задумался. Судя по рассказу Феиза, человек, вызвавший столько беспокойства, был геологом. Хью недоверчиво поджал губы. «Хотя я-то ведь тоже геолог», — подумал он. Его заинтересовал поступок Незифа и Лимана.

— Зачем они его утащили? — спросил Хью.

Феиз пожал плечами.

— И что с ним собираются делать?

Феиз сказал что-то, и переводчик сообщил:

— Он повторил, что они пошли к Медвежьей реке.

— Они будут здесь сегодня ночью? — спросил Хью.

Феиз отрицательно мотнул головой.

— Откуда ты знаешь?

Феиз пояснил, что те расседлали мула и разожгли костер.

— Нужно во всем этом разобраться, — озабоченно сказал Хью.

Люди молчали.

— Вы знаете Незифа и Лимана? — обратился он к ним.

— Они из тех, что вы послали в город, — услужливо сообщил кто-то.

— А что им понадобилось на той стороне? — строго спросил Хью.

Лежавшие у костра вопросительно переглянулись.

— Они немедленно должны быть здесь. И человека пусть с собой приведут.

Люди зашевелились.

— Кто пойдет к Медвежьей реке за Незифом и Лиманом? — спросил переводчик.

Самый старший обвел всех взглядом и сказал:

— Чоку.

С земли поднялся высокий худой мужчина с впалыми щеками, подтянул брюки, застегнул куртку, проверил, хорошо ли завязаны резиновые постолы, и сказал:

— Где их искать-то?

— Слышал, чай. У Медвежьей реки. И без них не возвращайся!

— Когда они будут здесь? — нетерпеливо спросил Хью.

— Чоку за три часа туда доберется. Он самый быстрый из нас. На обратный путь, с мулом и человеком, им часа четыре понадобится. Стало быть, к рассвету.

По лицу Хью скользнула тень разочарования.

— Я думал, раньше.

Пожилой начал ему объяснять, где находится Медвежья река, но Хью махнул рукой, и переводчик понял его.

— Хватит, — сказал он. — Пусть Чоку отправляется.

Хью, недовольный, возвратился в свою палатку. Допил вино, остававшееся на дне бутылки, разделся, загасил фонарь, лег и накрылся с головой.

Разбудили его перед рассветом.

— Пришли, — сообщил переводчик.

Хью спросонок не мог понять, о ком идет речь, и спросил:

— Кто?

— Незиф и Лиман.

— А-а… — Хью засуетился. — Где мои спички? У тебя есть с собой? Зажги фонарь! Я сейчас оденусь.

Когда фонарь был зажжен, он уже застегивался. Быстро оправил кровать и выглянул из палатки. Рассвет едва брезжил. Горы выплывали из ночного мрака вершинами. На востоке небо побледнело. По нему постепенно разливалась заря. Легкий дымок, как подвижная тень, колыхался над впадиной, где горел костер. На поляне у леса жадно щипал росяную траву мул. Стволы и ветви деревьев еще сливались в темную массу. Слышалось щебетанье, птиц. Хью бросил вокруг нетерпеливый взгляд. Нигде ни души. Разбудивший его переводчик стоял у палатки, и его маленькая фигурка очерчивалась на фоне светлого брезента силуэтом, словно вырезанным из черной бумаги.

— Я никого не вижу, — недовольно сказал Хью.

— Они в лесу, — пояснил переводчик. — Позвать?

Хью мысленно упрекнул себя за то, что проявляет такое нетерпение, вернулся в палатку, поднял несколько раз руки над головой, глубоко вдыхая воздух, пока не почувствовал, что успокаивается и что к нему возвращается хладнокровие, которому завидовали многие его знакомые. Да, он всегда хотел, чтобы нервы слушались его, и умел этого добиваться, хотя не всегда это давалось ему с легкостью, но зато он каждый раз испытывал удовольствие, как волевой человек, поборовший минутную слабость.

В палатке становилось все светлее. Скоро должно было взойти солнце. Хью подождал еще, но никто не шел. «Что же они медлят?» — с досадой подумал Хью и снова высунул голову наружу. С стороны леса послышались шаги. Он быстро прошел внутрь палатки. На светлом брезенте мелькнули неясные тени, и в палатку вошел переводчик. За ним следовал приземистый широкоплечий человек с квадратным лицом и холодным стальным взглядом. Одет он был бедно. На ногах резиновые постолы, брюки заправлены в толстые шерстяные носки, обмотанные бечевкой. Хью ожидал увидеть городского жителя, а перед ним стоял горец, какими были и сопровождающие его люди. Ему даже показалось, что он видел его в начале своей поездки в горы.

— Он? — спросил Хью у переводчика, с трудом скрывая разочарование.

— Да, это я, — опередив переводчика, сказал вошедший на ломаном английском языке.

— Вы знаете английский? — поразился Хью.

— Немного.

— Где вы его учили?

— В Мосре.

— Где?

— В Египте, — вмешался переводчик. — Здесь так называют Египет. В старину еще так называли.

— Значит, вы были в Египте.

— Да, три года.

Изумление Хью росло. Он ожидал всего, что угодно, но только не встречи с человеком, который три года был в Египте.

— Когда?

— Во время войны.

Это было новой неожиданностью.

Хью глубоко вздохнул.

— Что вы собираете в горах?

— Ничего не собираю.

— Это Незиф, — вмешался переводчик, поняв, что произошло недоразумение.

— Какой Незиф? А-а! Незиф! Значит, вы Незиф? — Хью больше не удивлялся. — Почему вы не в городе? Если там узнают, как вы выполняете мои указания, вам не поздоровится.

Незиф молчал. Желваки играли у него под кожей.

Но, находясь еще под впечатлением, что он разговаривает с человеком, который три года был в Египте и знает английский, Хью не очень рассердился и спросил:

— Кого вы поймали?

Незиф помедлил, вспоминая незнакомое слово.

— Геолога.

— Геолога?

— Так он сказал.

Хью оживился.

— Приведите его ко мне!

Незиф исчез. Переводчик встал снаружи у входа. Хью поднял руки над головой — ему хотелось успокоиться. Как ему был нужен геолог, чтобы посоветоваться относительно своих образцов, поговорить и осторожно проверить свои предположения!

Но вместо незнакомого человека снова вошел Незиф. Он принес рюкзак и брезентовую сумку и молча положил их перед Хью.

— Что это? — спросил Хью.

— Его вещи.

— А где он сам?

Незиф не сдвинулся с места. Его суровое лицо было каменным.

Хью расстегнул сумку, открыл рюкзак и начал доставать оттуда и выкладывать на стол образцы. Вдруг рука его дрогнула. Среди образцов показалось несколько смолисто-черных кусочков, почти таких же, какие Хью нашел накануне.

Скорее узнать, что о них записано! Он схватил бумажки, в которые были завернуты образцы, и сунул их под нос переводчику.

— Читайте!

Тот пробежал записи глазами и пожал плечами.

— Не понимаю. Они написаны по-болгарски.

— Сейчас же приведите его сюда!

— Ты слышал, Незиф? Поторапливайся! — сказал переводчик.

Незиф упрямо смотрел перед собой. Почему этот неприятный иностранец проявляет такой интерес к геологу? Потом скрипнул зубами и в нерешительности вышел.

Хью еще раз осмотрел образцы, набросил на них рубашку и сел на кровать.

— Идут, — предупредил его переводчик.

Незиф ввел молодого человека лет двадцати пяти с измученным продолговатым лицом, покрытым ссадинами и кровоподтеками, со светлыми грязными волосами и красными глазами. Плечи его были опущены, руки он держал перед собой и легонько растирал кисти.

Хью пристально посмотрел в мрачное лицо Незифа.

— Это и есть геолог?

— Он самый.

— Вы били его?

— Не было такого.

— Что же он такой растерзанный?

Незиф критически осмотрел своего пленника. Вид его не оставлял никаких сомнений, хотя он постарался привести его немного в порядок, прежде чем доставить в палатку. Он это понял и тут же соврал:

— Упал по дороге с мула.

— Спроси его, — обратился Хью к переводчику, — кто он.

Переводчик спросил, но пленник оставался безучастным, словно вопрос не относился к нему.

— Он не понимает греческого, — заметил Незиф.

— Какой язык знает?

— Болгарский.

— Спроси его, может, он другой язык знает, — нетерпеливо проговорил Хью и внезапно обратился к геологу: — Вы говорите по-английски?

Ожидая ответа, он внимательно следил за выражением его лица.

На Хью смотрели понимающие глаза, но распухшие губы были плотно сжаты.

— Эти славяне учат иностранные языки. Может, вы его оглушили по дороге? — сверкнул он гневными глазами на Незифа.

— Не было такого, — холодно произнес Незиф.

— Знает ли кто-нибудь болгарский? Спросите всех!

— Я немного знаю, — обеспокоенно сказал Незиф и посмотрел на переводчика.

— Спроси его, кто он, — сказал Хью Незифу и показал глазами на геолога.

Незиф повторил вопрос на мягком родопском наречии.

Юноша молчал.

Хью задал еще несколько вопросов, но молодой человек продолжал стоять с тем же враждебным видом, явно не желая отвечать.

«Кто его знает, что ему переводит Незиф, — подумал Хью. — Был бы здесь майор…»

— Отведите его и хорошенько стерегите. Да связать не забудьте!

— Постережем, — обрадованно сказал Незиф и быстро вытолкал пленника из палатки.

— Незиф! — окликнул его Хью, делая знак вернуться. Незиф с недовольным видом воротился, не спуская глаз с вышедшего наружу геолога.

— Пусть его другие стерегут, а вы мне прочтите, что здесь написано, — сказал ему Хью, протягивая несколько листков.

Незиф отрицательно покачал головой.

— Не могу.

— Как так? — удивился Хью. — Ведь вы только сейчас говорили.

— Я не умею читать..

— Идите, — хмуро буркнул Хью и, когда Незиф вышел, обернулся к переводчику: — Этот Незиф не внушает мне доверия. Смотрите, охраняйте молодого человека как следует!

— Они так его отделали, что он еле двигается.

Хью подумал и спросил:

— Феиз ушел?

— Нет еще. Ждет ваших приказаний.

— Пусть немедленно отправляется и передаст майору, что он мне нужен как можно скорее. Хорошенько растолкуйте это Феизу!

— Иду! — услужливо откликнулся переводчик, и его маленькая фигурка скрылась за палаткой.

Хью сел, убрал со стола рубашку, которой были накрыты образцы пород, и засмотрелся на них. Металлический блеск одних, нежная жемчужная матовость других, всевозможные переливы третьих ласкали его глаз. Он просто не мог оторваться от этих крупнозернистых и мелкозернистых, жирных, как чернозем, и совсем сухих камешков самой различной окраски и оттенков. Вдоволь налюбовавшись на них, он приступил к работе. Вынул лупу, перочинный ножик, пластмассовую коробочку с ампулами разных кислот, неглазурованную фаянсовую плитку, несколько резцов. Полистал свою записную книжку, открыл чистую страницу, проверил, есть ли в ручке чернила. Прежде всего отделил те образцы, которые не нужно было проверять — он узнал их с первого взгляда, а затем по порядку занялся остальными.

Переводчик, который пришел сообщить ему, что Феиз отправился в обратный путь, в нерешительности остановился, не зная, отрывать его от дела или нет. С удивлением и любопытством смотрел он, как Хью вертит в пальцах цветные камешки, царапает их ножом или ногтем, как наносит ими короткие черточки на белую фаянсовую плитку. Иногда Хью подносил к лицу тот или иной камешек и, к изумлению переводчика, лизал его языком или нюхал. «Хоть бы поскорее пришел майор, — думал Хью, — он мне прочтет документы и все, что здесь написано».

В палатке стало жарко. Переводчику надоело смотреть, и он тихонько вышел. Хью снял куртку, расстегнул рубашку.

Солнце стояло в зените, когда переводчик пришел сказать Хью, что обед готов. Он застал его все таким же поглощенным своей работой.

— Принести вам обед? — спросил переводчик, осторожно кашлянув, чтобы привлечь его внимание. Хью, не поднимая головы, махнул рукой.

— Не сейчас, попозже.

— Мы подождем.

— Накройте у костра, а то у меня на столе беспорядок, — сказал Хью.

Он вышел из палатки лишь спустя час.

На краю костра, на горячих углях дымились две кастрюли. Люди отошли в сторонку. На траве белела чистая скатерть, постланная для Хью. На ней стоял обеденный прибор. Садясь, Хью осмотрелся и заметил, что Незифа и молодого человека с другими не было.

«Наверное, они в лесу», — подумал он и приступил к еде.

Глава седьмая Побег

Он не верил своим ушам.

— Беги! — повторил Незиф, подтолкнул его и, указав большим пальцем на север, пояснил: — Граница там.

Геолог смотрел на него с изумлением.

— Беги!

И он опять легонько толкнул молодого человека. Геолог пошатнулся и, чтобы не упасть, отступил на два шага. Пальцы рук сводило от боли, заставляя его забыть об израненных обожженных ступнях. Но эти два шага напомнили ему, что ходьба тоже будет причинять страдания.

— Не хочу, — резко бросил он. Однако каждая клеточка его существа кричала: «Беги! Беги как можно скорее от этих бандитов!» И только благоразумие удерживало его. Неужели можно верить в доброту самого страшного своего мучителя, который поступил с ним так жестоко? За предложением широкоплечего явно крылась новая неожиданность. «Это западня. Стоит мне повернуться, и он выстрелит мне в спину», — пронеслось в его сознании. Пятясь, он опять сделал несколько шагов назад. Незиф не сводил с него настороженного взгляда, но ничто не говорило о том, что он собирается стрелять. И снова молодого человека охватило властное желание спастись. Подчиняясь этому чувству, он снова попятился. Незиф шевельнул рукой, как бы поощряя его, повернулся, и его коренастая широкоплечая фигура скрылась в сгущавшемся мраке за елями. Сердце геолога бешено забилось. В голову бросилась кровь, и сомнения рассеялись — так внезапно набежавшая волна смывает все на своем пути. Он облизнул потрескавшиеся губы. Все доводы разума исчезли. Ноги будто сами понесли его. Ступни резала тупая боль, но он не обращал на нее внимания. «Подальше, подальше отсюда!» — билась в голове мысль, придававшая сил изнуренному телу. Он то принимался бежать, то шел быстрым шагом, жадно ловя воздух открытым ртом, и ему все казалось, что идет он слишком медленно и что за ним неотступно следят чьи-то глаза. Несколько раз, запыхавшись, он останавливался, оборачивался назад, всматривался в чернеющую пасть леса и снова бросался вперед. От напряжения на лбу выступили мелкие капельки пота. Постепенно первое чувство, которому он подчинился, как подчиняется инстинкту животное, улеглось, и он стал внимать голосу разума. Нужно ли ему идти на север? Не готовят ли ему новые мучения? Далеко ли до границы?

В мозгу теснились беспорядочные, отрывочные мысли, вертевшиеся вокруг одного — скорее уйти отсюда подальше. Руки он держал перед собой, слегка согнув в локтях; острая боль в вывихнутых пальцах не проходила. Он то и дело спотыкался о коряги и камни, ветки хлестали его по лицу и плечам, и юноша жмурился, боясь выколоть себе глаза. Изредка он замедлял шаги, чутко прислушивался к шорохам леса, но сквозь учащенные удары сердца, гулко отдававшиеся в ушах, не улавливал ничего тревожного, успокаивался и снова шел вперед, досадуя на шум собственных шагов.

Шел он долго. Позабыв обо всем в стремлении оказаться как можно дальше, дважды поднимал руку, чтобы взглянуть на часы, и оба раза опускал ее, вспоминая со злостью, что часы у него сняли еще до того, как связать руки. Стоило ему замедлить шаги, и покрытые волдырями, стертые от ходьбы ноги начинали гореть, как разбереженные раны. Лес поредел, и вскоре геолог выбрался на опушку. С неба струился блеклый свет, постепенно рассеиваясь и сливаясь у земли с темнотой, которая обволакивала все вокруг таинственностью. На темно-синем куполе неба белели звезды. Он до боли в глазах всматривался вперед, чтобы увидеть, куда он попал, но напрасно; в нескольких шагах от него чернела бездна, из которой выплывал лишь клочок земли неопределенных очертаний. Лес, поднимавшийся сплошной черной стеной, казался подозрительно загадочным и словно таил в себе неведомую угрозу. Молодой человек решил изменить направление, чтобы запутать своих преследователей, не идти туда, куда послал его широкоплечий. Он ненавидел этого уверенного в себе, сильного человека, который сбил его с ног, точно мальчишку, связал и перекинул через седло, как козленка, мучил его, заставив прыгать по раскаленной земле, приволок сюда и под конец чуть не силой приказал бежать. Но где же север? Геолог запрокинул голову, поискал глазами Большую и Малую Медведицу и по ним определил Полярную звезду. Она едва мерцала. Повернулся к ней спиной, скользнул за деревья и зашагал в глубь леса. Он пойдет на юг, обманет их, если они его преследуют или где-нибудь поджидают. Думая об этом, он вдруг увидел между темными, напоминавшими неподвижные тени стволами деревьев неясный человеческий силуэт. Человек стоял, выпрямившись во весь рост и не двигаясь, на его плечи была наброшена длинная накидка, вроде ямурлука, доходившая, насколько можно было разглядеть во мраке, почти до самой земли. Во рту у геолога сразу же пересохло, он весь напрягся, сжал в кулаки вывихнутые пальцы, решив отбиваться до последнего. Но человек не двигался. «Может, у меня галлюцинации?» — подумал юноша. Но нет, там, напротив, на том самом месте, где он собирался пройти, действительно стоял человек. «Заметил он меня в темноте или нет?» Стараясь ступать неслышно, он сделал несколько шагов влево. Под ногой треснул сухой сучок. Он вздрогнул. Ему показалось, что человек напротив тоже шевельнулся. Начал всматриваться, нет ли у него оружия. Как будто нет. Кто же пойдет в лес в такую пору без оружия? Он осторожно двинулся вперед, не отрывая взгляда от загадочной фигуры, обошел ее. Странно, фигура не двигалась. Может, это вовсе и не человек? Геолог нащупал тонкую веточку, зажал ее в ладони, чтобы заглушить звуки, сломал и бросил в сторону фигуры. В темноте он не увидел, куда упала ветка, не услышал и шума. Фигура продолжала стоять все так же неподвижно. Тогда он сунул правую руку в задний карман брюк с видом человека, нащупывающего рукоятку пистолета, осторожно подошел к фигуре и, выругавшись, зло рассмеялся. «Ну и дурак же я! Как я не догадался, что это дерево?»

Протянув руку, он коснулся того, что принимал за человека. Это было молодое деревцо, переломанное на высоте человеческого роста. Верхушка его свисала вниз, короткие ветви топорщились, напоминая в темноте человека с накинутым на плечи ямурлуком. Он ухватился за тонкий ствол деревца, собираясь пройти мимо, но боль в пальцах тут же заставила его разжать руку. Он стиснул зубы и, шагнув, снова прислушался. Ничего подозрительного. От сердца немного отлегло, и он заторопился дальше. Деревья возникали перед ним внезапно; казалось, они прячутся в темноте и неожиданно выскакивают навстречу, стоит ему приблизиться. Недолго, и ушибиться, если не глядеть в оба. Слух и зрение его были напряжены до предела. Небольшая елочка, ростом с четырехлетнего ребенка, вновь заставила его испытать дикий страх. Она показалась ему притаившимся и готовым к прыжку человеком. Геолог остановился и закусил губу. В висках у него стучало. Вот он, тот, что все время незаметно следил за ним и, наконец, решил напасть на него. «Не дамся, нет!» Пригнувшись, он отошел в сторону. Странно — присевший не шевелился. Он тоже присел, дрожащей ладонью ощупал землю. Пальцы коснулись чего-то округлого и шершавого. «Шишка», — мелькнуло у него в голове. Прицелился и бросил шишку. Она пролетела, не видимая во мраке, и прошуршала, задев тень, похожую на человека. Геолог поднялся. «Опять дерево!» Он ощупал его ветви, выругал себя и пустился дальше. Лес густел. Стволы выплывали уже не поодиночке, а по два — по три сразу. Над головой он ощущал их простертые ветви, но лишь изредка видел их верхушки. Вдруг он провалился куда-то, обо что-то ударился, протянул руку и на ощупь определил, что перед ним возвышается прямой, как стена, склон. Он тронулся вдоль него и попал в густой кустарник. Остановился. Прислушался. Удивительная тишина. Ни ветерка, ни шороха — неподвижен заснувший лес. Он лег на землю и начал ползти. Убедившись, что со всех сторон его окружает сплошная стена зарослей, решил остаться здесь до рассвета. Прислушался еще раз и успокоился. Под ним была бугристая земля и твердые сучки. Раньше он долго бы ворочался на такой необычной постели, но сейчас она показалась ему лучшей из всех, на которых ему когда-либо приходилось лежать. Быстро пульсирующая кровь стучала в висках. Он пожевал какой-то лист, щекотавший ему нос. Во рту стало горько, и он выплюнул его. Все вокруг было окутано непроницаемым мраком. И сколько он ни всматривался, ничего не мог различить. Руки повсюду нащупывали ветки и листья. Прошлонемного времени, и ему снова начало казаться, что за ним следят и непременно обнаружат. Но, опираясь на доводы разума, он заставил себя успокоиться, заключив, что в такой темноте найти его невозможно. Улегся поудобнее и окончательно решил провести здесь ночь, а на рассвете, осмотрев местность, двинуться в путь и тогда уже постараться узнать, следят ли за ним или ему удалось ускользнуть. С этой мыслью он задремал. В ветвях соседних деревьев прошуршала птица. Звук донесся откуда-то со стороны, и он опять весь обратился в слух. Страхи его снова ожили. Но рассудок твердил: «Они не могут обнаружить меня здесь. Я так укрыт ветвями и темнотой, что они, даже если наткнутся на меня, то все равно пройдут мимо. Нужно только не шевелиться и не шуметь». Сердце его успокоилось. Кругом царило безмолвие. Очевидно, он или ушел от своих преследователей, или за ним вообще не гнались. Но почему широкоплечий велел ему бежать? От кого бежать? Утром он во всем разберется. Но ведь утром им легче будет обнаружить его следы и снова схватить. А помощи ждать неоткуда. Он совершенно один в незнакомой местности, в нескольких днях ходьбы от своих товарищей, от всякого жилья. Во всяком случае, ему надо сохранить самообладание. Это единственная возможность спастись. И он спасется! Ни на секунду — и тогда, когда голова его беспомощно металась из стороны в сторону, свешиваясь с седла, затуманенная от прилившей крови, и тогда, когда он прыгал с бьющимся, готовым разорваться сердцем по горячей земле, и даже тогда, когда в палатке ему выкручивали пальцы, — он не допускал, что может погибнуть. Мозг его лихорадочно работал, пока истерзанное тело набиралось сил. Он перебрал в уме события последних дней, пытаясь отыскать связь между ними, постарался припомнить все обстоятельства, связанные с подготовкой и отправкой геологической партии. Может быть, ниточка ко всем невзгодам, что ему пришлось пережить, ведет оттуда? Невозможно! Пока он не добрался до села, откуда они с пареньком отправились в горы, ничего подозрительного не случилось. Похищение в селе? Да, вот оно, начало. Но какую связь оно имело с событиями, разыгравшимися впоследствии? Он вспомнил, что спросил насчет похищений у своего, проводника, но тот ничего толком ему не сказал. Этот паренек или опытный мошенник или он вообще не замешан во всех этих событиях. Интересно, куда он исчез? Ведь он стоял на противоположном берегу, когда геолог выбрался из воды, потом побежал вроде бы за рюкзаком и будто сквозь землю провалился.

Ночь остужала пылающую голову, глаза слипались, но он боялся закрыть их, чтобы не заснуть; инстинкт заставлял бодрствовать весь организм, мысли не покидали его.

Что же случилось потом? Ах да, выстрелы! Он решил, что стрелял проводник, но не мог вспомнить, было ли у него оружие. Не началось ли все оттуда? Он позволил выследить себя и повалить, как щенка. Был ли связан паренек с бандитами?

Легкое шуршание прервало ход его мыслей. Он открыл рот и затаил дыхание — так можно уловить даже самый слабый шум. Но оказывается, это разогнулась, прошуршав в листве, ветка, которую он подмял под себя.

Странные люди! Какой клад они ищут, какие знаки требовали от него? Он напряг мозг, стараясь вникнуть в смысл их действий. Для чего его похитили? Зачем заставили ступить босыми ногами в круг от костра? Ведь он же сказал им, что он геолог. Он потер лоб и поерзал, устраиваясь поудобнее, — снизу давили камешки. Почему кто-то говорил, что ботинки не лезут ему на ноги? Кто это сказал и где? Кажется, потом его снова взвалили на мула, и мучительная поездка продолжилась. Он попытался вспомнить, долго ли они ехали, чтобы определить, куда его завезли, но в памяти осталось лишь смутное чувство, будто он несся в лодке по бурному морю, поднимался вверх, опускался вниз, и его все время мутило. Затем он увидел свет, перед глазами выплыли ноги мула. Помнится, он удивился: откуда вдруг появились ноги мула, раз он был в лодке? И снова все провалилось куда-то.

Когда ниточка сознания связала все его представления воедино, он понял, что лежит на земле в лесу. Грудь и живот болели уже меньше. Очень хотелось пить.

— Воды! — простонал он.

— Подожди, сейчас вернется Незиф, — ответил чей-то голос, и он узнал голос остролицего.

Повернулся. Остролицый сидел в двух шагах от него и дремал, опершись о седло. Ни широкоплечего, ни мула не было видно. От земли веяло прохладой. Он захватил губами стебельки мокрой травы. Капельки росы смочили сухой язык, но от этого жажда усилилась, и он устало закрыл глаза. Но скоро его растолкали. Пришел широкоплечий, поднял его на ноги, кое-как привел в порядок, обул и отвел в какую-то палатку.

— Ничего не говори! Ни о кладе, ни о знаках! — тихо, но властно сказал Незиф, пока они шли к палатке, и глаза его при этом мрачно сверкнули.

Он едва держался на ногах. В ушах звенело, голова кружилась. О чем его спрашивали, он не помнил, помнил лишь, что изо всех сил старался молчать. Потом его оставили в покое. Он лежал в лесу в полузабытьи. Ему принесли кусок мяса и ломоть хлеба, которые он с жадностью съел. Слабость почти прошла, силы постепенно восстанавливались. И тогда ему пришлось пережить то, чего он не забудет до конца своей жизни. Широкоплечий повел его к той же палатке. Было жарко. На поляне пасся мул.

В палатке его встретили двое. С одним из них, человеком среднего роста, с расчесанными на пробор волосами, он разговаривал утром; другого — высокого, широкоплечего, со смуглым лицом и горбатым носом — видел впервые.

Как только они вошли, те дали знак широкоплечему выйти. Геолог заметил, что он выполнил приказание неохотно и встал недалеко от входа в палатку.

Тот, что был пониже, указал высокому рукой на складной стул и взглянул при этом на молодого человека.

— Сядь! — сказал высокий, пододвинув стул геологу.

Но он стоял, не двигаясь, и вопросительно смотрел то на одного, то на другого.

— Тебе говорят, сядь! — повторил высокий. Его нос с горбинкой при этом устрашающе вздернулся.

Молодой человек сел.

— Значит, геолог, а?

Он не ответил, решив молчать, как утром. Горбоносый обратился к другому и что-то ему сказал. Геолог не разобрал, что именно, но понял, что он говорит по-английски. Утром с ним тоже пытались говорить на этом языке. Он изучал английский в институте, но, хотя читал в оригинале американскую и английскую литературу по своей специальности, не считал, что хорошо владеет им.

Горбоносый приблизился к геологу, впился в его лицо цепким взглядом и спросил с издевкой в голосе:

— Ты что, оглох?

В тоне его и во всех движениях было что-то до омерзения наглое, что сразу же вызвало у молодого человека ненависть к нему.

— Я не глухой, — сказал он.

— Ага, заговорил! Отлично! Говори теперь, кто ты и зачем забрался в горы?

— Я ничего не скажу, — упрямо ответил молодой человек и рассердился на себя. «Зачем я разговариваю с ним? Нужно было молчать».

— Значит, не хочешь. Тогда я тебе скажу, кто ты такой. — Горбоносый произнес это с подчеркнутым превосходством и высокомерием.

— Ты окончил геологический институт в Советском Союзе. — Он с ненавистью повторил: — В Советском Союзе.

Ноздри его гневно раздувались.

— Отвечай, а то я тебе такое покажу, что навсегда у меня забудешь Советский Союз! — неожиданно взревел он с дикой злобой.

Молодой человек упрямо сдвинул брови и сжал губы.

— Говори пока не поздно, товарищ Тодор Драганов!..

Геолог удивленно заморгал. «Они знают мое имя», — подумал он, и вдруг у него возникло желание рассказать им все, объяснить, что здесь какое-то недоразумение. Может, они его поймут. С виду как будто культурные люди.

Губы его дрогнули.

— Ты заговоришь у меня.

Самоуверенность, с какой были сказаны эти слова, разозлили геолога.

«Не буду говорить!» — упрямо решил он. И тут же догадался, откуда они знают его имя: все документы, конечно, у них в руках, их передали похитители.

Тот, что был пониже, внимательно следил за происходящим и не спускал глаз с геолога. Отстранив рукой горбоносого, он сдернул со стола рубашку. Под ней, поблескивая и переливаясь всеми красками, лежала груда камней. Это были его образцы, помеченные и описанные его собственной рукой. Рядом с ними, у края стола, лежала чужая лупа.

Горбоносый язвительно усмехнулся:

— И мы кое-что понимаем в геологии. Прочли, какой образец откуда. А вот эти, без записей, где ты нашел? — и он показал на несколько темно-серых камешков с наросшими на них черными кристаллическими кубиками.

Геолог, почувствовав на себе слишком пристальный взгляд второго из допрашивающих, смутился. Он напряг зрение, чтобы получше рассмотреть образцы. Да, это были они. Черные, со смолистым блеском. Он как раз положил их в сумку и собрался записать данные, когда на него обрушился поток воды. Записная книжка, карандаш, молоток — все унесло. Понимают они или нет, что это урановая руда? Находка, о которой нужно молчать.

Мозг его лихорадочно заработал. «Если это враги, то об этой руде они ничего не должны знать…»

— Ну как, будешь говорить, или нам придется портить с тобой отношения? — грубо спросил горбоносый.

Геолог кивнул головой и медленно проговорил:

— Я все скажу, только…

— Вот это дело! Так мы, пожалуй, сговоримся.

— Только сперва хочу знать, с кем я говорю и где нахожусь, — тихо, но решительно продолжал молодой человек, подняв голову к обветренному смуглому лицу человека, задающего ему вопросы.

Горбоносый подскочил, словно его стегнули крапивой, сверкнул на геолога желтовато-зелеными глазами.

— Ты что, издеваешься над нами? Здесь мы спрашиваем, а ты должен отвечать, ясно?

— Тогда я ничего не скажу. Я не Тодор Драганов, я не геолог, и образцы не мои.

Он не успел докончить — майор протянул к нему длинную костлявую руку и тыльной стороной ладони ударил по губам.

— Смотри, а то без языка останешься!

Удар был не очень сильным, но пришелся по больному месту. Лицо геолога исказилось от боли.

— Не смей бить! — ощетинился он.

— Майор, что вы делаете? — по-английски заметил тот, что был пониже.

— Он тут смеется над нами, а мы его по шерстке гладим! — кипя злобой, прошипел горбоносый и повернулся к иностранцу. Лицо его приобрело землистый оттенок и не предвещало ничего хорошего. — Сейчас он все расскажет.

— Вы грубы, майор, — попытался осадить его иностранец.

В голосе его звучали властные нотки.

Молодой человек оглядел поношенную домотканую одежду горбоносого, его крепкие, ободранные на носках башмаки.

«Неужели он майор? Переодетый майор?» В памяти его всплыли отрывочные воспоминания о прочитанных в студенческие годы книгах, где рассказывалось, как японские и другие диверсанты пытались проникнуть в Сибирь, нападали на советских геологов, как иностранная разведка хотела помешать развитию советской горнорудной промышленности, и он весь внутренне подобрался. «Ни слова больше. От меня они ничего не узнают, — твердил он себе. — Враг не должен знать о наших богатствах… о наших планах… о наших стремлениях… Он будет мешать, стараться сорвать их. Пусть меня убьют, но я не скажу про это ни слова.

— Вы не знаете наших людей, мистер Бреф, — нервно сказал горбоносый. — Их только палкой можно пронять. А этот подозрительный субъект.

— Можете ли вы спросить его, майор, — прервал тот вкрадчивым голосом, в котором слышались одновременно и укор и приказание, — он один или с ним целая группа?

Горбоносый перевел эти слова лаконично:

— Где твои товарищи?

— Я один, — ответил геолог.

— Видите? — торжествующе заметил горбоносый, переводя Хью слова геолога. — По-хорошему от него ничего не добьешься, мистер Бреф.

Тот пропустил эти слова мимо ушей и задал новый вопрос.

— В вашей группе есть советские специалисты? — перевел горбоносый и прикрикнул: — Отвечай, тебя спрашивают!

Лицо геолога озарила затаенная улыбка. Перед глазами его встало худощавое доброе лицо главного геолога, опытного, закаленного в сибирских просторах разведчика земных недр. Хотя он и не был на фронте во время войны, но вынес не меньше испытаний и трудностей в тылу, два раза был ранен в тайге бандитами, служившими у японцев, однажды попал в объятия сибирского медведя, от которого его спасла меткая пуля проводника-удэгейца.

Подумав немного, геолог решил обмануть их.

— Нет, — сказал он, отрицательно качая головой.

— Врешь, по глазам вижу, что врешь! — закричал горбоносый.

В зрачках человека, которого горбоносый назвал мистером Брефом, мелькнул угрожающий огонек, который тут же погас. Он произнес все тем же ровным голосом:

— Спросите его, он только геологическую разведку производил или имел и другие задачи?

Нетерпеливый майор перевел этот вопрос так:

— Ты не только собираешь камни, ты — шпион. Скажи, что ты здесь делал?

Геолог посмотрел на него с презрением. Несколько минут в палатке царило молчание.

— Пусть скажет, где он расстался со своими товарищами, — снова подал голос мистер Бреф.

«Устраивают мне перекрестный допрос, хотят сбить с толку… Не буду отвечать», — решил молодой человек, плотно сжимая губы. Но видно, терпение мистера Брефа истощилось. Сопровождая свои слова коротким энергичным жестом, он приказал:

— Заставьте его заговорить!

— С этого и следовало бы начинать, — мрачно усмехнулся горбоносый и с каким-то наслаждением нанес в челюсть геолога сильный удар кулаком. Ударенное место сразу же покраснело. Защищаясь, геолог поднял руки над головой, но тут же последовал второй удар — майор пнул его ногой под колено. Тело прорезала острая боль, будто в ногу ему забили гвоздь. Не давая ему опомниться, майор ударил его кулаком в живот, и молодой человек зашатался на своем стуле.

— Не так, не так. Это варварство, майор, — сквозь шум в ушах донесся до геолога голос мистера Брефа. — Так он ни в чем не признается… Пальцы… пальцы…

Молодой человек не понял последних слов и мысленно упрекнул себя за то, что в свое время не занимался как следует английским.

— Вы разве не знаете приемов джиу-джитсу?

Горбоносый что-то буркнул в ответ, и геолог опять не понял.

Мистер Бреф встал, приблизился к геологу, схватил его за большой палец и с такой быстротой вывернул его, что тот не успел оказать никакого сопротивления. Перед глазами у него засверкали искры, потом их застлала черная пелена. Он охнул и сжался от боли.

— Вот так, майор, — вздохнув, произнес мистер Бреф, отпустил палец геолога и вернулся на свое место с видом человека, который вынужден был сделать что-то оскорбляющее его достоинство.

Майор бросился к геологу, словно сорвавшаяся с цепи собака, схватил его руку и начал выворачивать пальцы.

Из груди юноши вырвался болезненный стон.

В палатку заглянул Незиф. Вид у него был мрачный.

— Убирайся! — заорал майор. Лицо его исказило демоническое исступление. — Говори! Говори! — шипел он, но уже не ждал ответа, и даже не слушал, говорит тот или нет.

Геолог сполз со стула. Кричать он больше был не в силах. Из открытого рта вырывалось хриплое стенание. В помутившемся сознании мерно постукивала, как заведенные часы, одна-единственная мысль: «Не буду говорить не буду».

Охваченный диким опьянением, майор схватил другую руку и стал ломать на ней пальцы. По всему телу геолога разлилась горячая волна, и это было последнее, что он ощутил. Голова его свесилась набок, и он в бессознании рухнул на землю.

Что произошло дальше, он не знал. А события развивались так.

Склонившись над своей жертвой, майор задыхался от бессильного гнева. Вот он перед ним, новый человек, один из тех, кого он ненавидел до смерти, один из тех, кто разрушил его мир, лишил его власти, растоптал все, чем он дорожил, опозорил его. Безотчетное чувство, что он мстит за унижение, за то, что ему пришлось уйти из армии, за все страхи неустроенной подпольной жизни, за поверженные кумиры, наполняло его злобным удовольствием.

Незиф, не говоря ни слова, стоял у входа в палатку. Вид его был страшен. В устремленных на майора и иностранца глазах горела лютая ненависть.

Пронзительный крик, разнесшийся над поляной, услышали и люди у костра, но они лишь боязливо, как суслики, повернули головы к палатке. Лиман, который сидел там же, увидел Незифа у входа в палатку и подбежал к нему.

— Оставь их, уйдем отсюда! — шепнул он, дернув Незифа за полу куртки.

— Они его убьют, — мрачно бросил тот в ответ.

— Это их дело, а нам лучше убраться.

— Сам убирайся! — прикрикнул на него Незиф.

Лиман огорченно отпустил его куртку и присел на траву. Ему хотелось быть поближе к товарищу, чтобы предостеречь его от необдуманных поступков. Он знал, что Незиф так не выпустит добычу из своих рук.

А в голове Незифа созрел уже новый план. «Я им не дам прикончить его. После допроса отведу в лес и отпущу, пусть бежит. А потом поймаю опять. Я узнаю, где клад. С пустыми руками назад не вернусь».

Мистер Бреф, увидев Незифа, приказал ему:

— Облейте его водой!

Незиф обернулся к Лиману, но тот уже бежал к костру, где лежали фляги.

Геолог издал глухой стон. Взгляд его прояснился. Он пришел в себя. Майор возбужденно дышал. В глазах Хью сквозила досада.

Лиман подал фляги. Майор взял их и отложил в сторону, заметив при этом:

— Упрямый, черт!

— Он пришел в сознание и без воды. Действуйте! — приказал мистер Бреф.

Мучения продолжались. Из побелевших бескровных губ геолога не вырвалось ни звука. Он потерял всякую чувствительность и даже не стонал.

— Зачем ты пришел на границу? — хрипло спрашивал майор. Первый приступ ненависти миновал. Теперь в нем заговорил хладнокровный следователь. — Ты не геолог. Геологи едут в Мадан. Ты — шпион Где твои записи? Почему у тебя нет с собой молотка? Даже карандаша, и того нет… Я же не слепой… Ты — шпион!

«Они хотят узнать… о наших богатствах… о наших планах… никогда… никогда…» — твердил про себя геолог.

Упрямство молодого человека озлобило Хью, но твердость, с какой он выносил истязания, восхищала.

«Видно, одним насилием здесь ничего не добьешься, по крайней мере, в данный момент, — подумал он. — Нужно сломить его волю к сопротивлению, нужно придумать нечто более тонкое и заставить его заговорить».

— Майор! — сказал он громко. — Перестаньте!

— Я ему… он у меня заговорит… — сгорая со стыда за свой неуспех, пробормотал горбоносый.

— Хватит! — твердо заявил Хью. — Он сам все расскажет… Пусть соберется с силами. Эй! — крикнул он, повернувшись к входу в палатку. — Незиф, отведите его, — и он указал рукой на лежавшего геолога. — Да смотрите, хорошенько стерегите! Мы с ним еще поговорим…

Незиф поспешно наклонился, сунул руки под мышки молодого человека, поставил его на ноги и, поддерживая, поволок к лесу. Лиман плелся сзади. Оставшиеся в палатке Хью и майор о чем-то оживленно говорили.

Над лесом опускались сумерки. Люди у костра готовили ужин. Мул, утолив голод, дремал на краю поляны. Над ним назойливо кружились мухи, и он то и дело крутил хвостом, выгибал свою короткую шею, чесался мордой или же встряхивался всем телом и стучал копытами.

Когда все вокруг окутал мрак, из леса вышли Незиф и Лиман. Они обменялись несколькими словами, затем Лиман отошел к костру и молча уселся на землю, а Незиф, бросив взгляд в сторону палатки, быстро скрылся за деревьями.

Геолог стоял, опустив руки. Распухшие пальцы болели. Незиф подошел к нему, подтолкнул его локтем и шепотом сказал:

— Ты держись, ничего не говори этим волкам, не выдавай знаки! — Помолчав немного, он еще тише добавил: — Беги, не то тебя убьют Беги! Граница там.

Геолог хорошо расслышал слова широкоплечего, но они как-то не дошли до его сознания.

— Беги! — повторил Незиф, подтолкнул его и скрылся за деревьями.

Лежа под щекочущими ветвями в зарослях кустарника, куда он забрался ночью, юноша старался восстановить пережитое, сопоставлял и анализировал все факты и обстоятельства, ни на минуту не переставая прислушиваться к тишине, чтобы уловить малейший подозрительный звук. Мало-помалу усталость взяла свое, и он задремал. Несколько раз он превозмогал дремоту, но вскоре вновь забывался, пока, наконец, не заснул крепким сном. Мозг его продолжал бодрствовать, однако картины появлялись уже без всякой связи, как кадры разорванной киноленты.

Разбудил его утренний холод. Ощутив на веках свет, он испуганно вздрогнул.

«Они здесь… майор… Незиф… иностранец!» — было первой его мыслью. Сердце часто-часто забилось. Он осмотрелся. Со всех сторон его окружала густая листва. Он лежал на бугристой земле, подмяв под себя редкую траву. В лесу пели птицы. Он успокоился. Осторожно, ползком выбрался из своего убежища. Солнце еще не взошло, но все вокруг уже было видно. Прямо перед ним белела отвесная крутизна. Он зашагал вдоль нее.

Граница на севере — так сказал ему Незиф. «Если меня перебросили через нее на муле, то он прав. А может, все-таки обманул?..»

Геолог подумал и решил идти на север, добраться до высокого места и сориентироваться. Посмотрел, с какой стороны растут на деревьях мох и лишайники, определил по ним направление и, прихрамывая, зашагал вперед. Скоро он спустился в глубокий овраг. В утренней тишине звенел быстрый ручеек. Он наклонился и жадно приник губами к воде. Она была холодная. Опустив в нее руки до запястий, он почувствовал некоторое облегчение. Подержал их немного в воде, встал, перешагнул через ручей и двинулся на север.

Глава восьмая Хозяин леса

Паренек шел быстро, но Ибрагим, меривший землю саженными шагами, скоро, его догнал. Увидев его, паренек от удивления открыл рот и затем принялся упрекать. Ибрагим молча показал ему на свое ружье.

— Где все это произошло? — спросил он, выслушав упреки.

— Его схватили на поляне возле Могилишской реки, под Козьей скалой.

— И после куда подались?

— Я видел только, что они потащили его в лес.

— А откуда ты знаешь, что они на Медвежьей реке?

— Догнал их по следам у Соколиных камней.

— Они тебя не заметили?

— Нет, они спускались вниз, а я стоял наверху.

— Он-то с ними был?

— Лежал поперек седла с завязанными руками.

Сказав это, паренек в нерешительности остановился. Перед ними стояли высокие скалы. С левой стороны тянулась глубокая пропасть, справа полого, поднимался лес.

Ибрагим смело шагнул к пропасти.

— Куда ты, Ибрагим? Ведь там не пройти. Расшибемся.

— Иди за мной! — не останавливаясь, уверенно ответил Ибрагим.

По каменному козырьку, свисавшему над пропастью, шла едва заметная тропинка шириной в две человеческие ступни, извиваясь дальше с уступа на уступ. Даже при ярком свете дня человек вряд ли решился бы ступить на нее. Над головой высилась почти отвесная каменная стена, под ногами зияла пропасть. Со стороны казалось, что тропинка местами исчезает, а местами настолько сужается, что по ней может пробраться лишь дикая коза. Но опытные контрабандисты пользовались этой тропинкой ночью. Тогда по ней можно было ступать увереннее, потому что не было видно ни нависших сверху скал, ни зияющей внизу пропасти. Не раз ходил по ней и Ибрагим с грузом за спиной, и теперь он решил воспользоваться ею, чтобы попасть на Медвежью реку кратчайшим путем.

После недолгого колебания, зараженный решительностью Ибрагима, паренек двинулся следом за ним. В темноте тропинка не казалась такой уж опасной. Он видел перед собой лишь выступающую из мрака белесую полоску, глаз не отвлекался ничем посторонним. Впереди тенью мелькал силуэт Ибрагима. Они шли долго и, обойдя скалы, выбрались на неровный гребень. Ибрагим ускорил шаги.

Паренек все время озирался по сторонам, чтобы определить, где они находятся. Он и раньше бывал в этих местах и, будь сейчас светло, смог бы быстро сориентироваться, но в эту безлунную ночь, при скудном свете звезд, в густой тени деревьев и скал чувствовал себя беспомощным и только смутно догадывался, что они приближаются к Медвежьей реке.

Ибрагим шел молча, стараясь держаться поближе к деревьям и скалам. Когда им приходилось пересекать открытые места, он пользовался для прикрытия, кустами или высокой травой.

«Вот молодец! — подумал паренек. — Тени держится».

Немного погодя Ибрагим остановился.

— Мы уже на Медвежьей реке, — шепнул он. — Где их искать?

— Они у зубчатых скал костер развели.

— Прямиком туда и пойдем. Ты смотри, потише ступай и не разговаривай.

Паренек удивился уверенности, с какой Ибрагим пробирался в темноте сквозь густые заросли. «Видно, не впервые ему здесь ходить», — решил он.

Ибрагим ступал тихо, как кошка, и все время прислушивался.

— Нету их тут, — с досадой произнес он немного погодя. — Может, по ту сторону оврага окажутся.

Он прибавил шагу, но был все так же осторожен. Они спустились в небольшой овраг, перешли мелкую речушку, взобрались на крутой склон, поросший колючим кустарником, и оказались в дремучем лесу.

— Чуешь, дымом пахнет? — шепнул Ибрагим, остановившись и настороженно прислушиваясь и принюхиваясь. — Где-то здесь горел костер. Стой, я проверю.

Он бесшумно двинулся вперед. Паренек, потеряв его из виду, сразу же почувствовал себя одиноким и заброшенным среди этого черного безмолвия и крепче сжал в руках топор. Ибрагим вернулся, фигура его вынырнула из мрака на расстоянии полушага от паренька.

— Здесь они были. Костер недавно погас, — сказал он.

Они нашли место, где горел костер. Возле ног их смутна белел выжженный круг земли. Под тяжестью шагов зашуршали наброшенные ветки.

— Большой костер был, — заметил паренек.

Ибрагим присел и принялся в темноте ощупывать сломанные сучья и примятую траву.

— Эти сучья погашены и затоптаны прежде, чем сгорели до конца. Видно, кто-то поднял их с места, и они поторопились уйти, — задумчиво сказал он.

— И куда же? — спросил паренек.

— Не знаю.

Ибрагим опять принялся обследовать землю, водя по ней ладонью с растопыренными пальцами.

— Ничего не разобрать в темноте. Здесь вроде мул ступал. Копыта повернуты к границе.

— Пошли, Ибрагим! — заторопил его паренек.

— Рассвета надо дождаться. Айда за мной!

Ибрагим повел его через кусты к невысокому валуну, выбрал там укромное местечко и сел. Паренек прижался к нему.

— Ты сосни маленько, — предложил ему Ибрагим.

— А ты?

— Мне неохота, а ты спи. Небось, умаялся.

Паренек хотел сказать, что им нужно спать по очереди, но веки его сами собой сомкнулись, и он, что-то пробормотав, тут же уснул.

Ибрагим опустил голову на колени и замер в такой позе, не закрывая глаз.

Было еще совсем рано, когда паренек почувствовал, что кто-то легонько трясет его за плечо.

— Кто это? — крикнул он спросонок.

— Не ори! Это я, Ибрагим.

Паренек протер глаза.

На востоке небо слегка розовело. Сумерки еще не растаяли, но на близком расстоянии было видно достаточно ясно. Ибрагим снова подошел к тому месту, где горел костер, и принялся внимательно осматривать все вокруг него.

— Они, и думать нечего, — сказал он. — Вот следы мула. Прямиком к границе отправились. Идем!

— Давай сообщим пограничникам!

— Некогда. Пока им все объяснишь, пока они поймут, что к чему, будет поздно. Мы с тобой так перейдем границу, что никто ничего не заметит.

Старый контрабандист, он не хотел иметь никаких дел с пограничниками даже тогда, когда мог воспользоваться их помощью, и быстро придумал предлог, чтобы отговорить паренька.

Они двинулись по следам. Спустя примерно час Ибрагим притянул к себе паренька.

— Видишь впереди тропинку? По ней наряд пограничников проходит. Но сейчас еще рано.

Тропинка вилась между кустами шиповника, кизила, ежевики, дикими яблонями, низкорослыми елями и соснами. Пробраться через них было очень трудно, и, пожалуй, лишь опытный контрабандист мог бы благополучно преодолеть эту живую изгородь. Бросив настороженный взгляд по сторонам, Ибрагим схватил паренька за руку и потащил его за собой сквозь заросли, перешагнув тропинку широким шагом, отпустил его руку и, не останавливаясь, побежал дальше. Паренек едва за ним поспевал. Он уже совсем запыхался, когда Ибрагим замедлил шаг. Граница осталась позади, метрах в двухстах-трехстах от них. Через некоторое время Ибрагим пошел зигзагами вдоль границы, внимательно глядя себе под ноги. Внезапно он остановился и махнул рукой пареньку, подзывая его. Он напал на следы — небольшие ямки от копыт мула и неясные отпечатки резиновых постол. Опустившись на одно колено, Ибрагим осмотрел их, задумчиво поднялся, отошел назад и снова склонился над следами. Паренек не сводил с него глаз.

— В чем дело? — спросил он. — Здесь шли трое.

— Стало быть, его заставили идти.

— Нет, мул был опять тяжело нагружен. Смотри, как глубоко ушли копыта в рыхлую землю. Много поклажи было у твоего геолога?

— Рюкзак, маленькая палатка, молоток, сумка.

— А мул навьючен порядком Он тоже был, в постолах?

— Почему же в постолах? В ботинках.

— А потому, что третий тоже был в постолах. Плохо дело!

Паренек смотрел на него выжидательно.

— Деньги у него с собой были? — неожиданно задал новый вопрос Ибрагим.

— Что-то не заметил.

— Зачем же его тогда уволокли через границу? Ты как думаешь, а?

— Не знаю, — ответил паренек и тоже задумался.

Ибрагим снова пошел по следам, которые вывели их из леса к поросшему травой холму.

— Здесь они не таились. Шагали прямо. Знали, что их ждут.

— Почему ты так думаешь? — удивился паренек.

— Если б они не торопились, то шли бы лесом, а не гнали нагруженного мула по холму. А раз выбрали холм, значит, знали, что их ждут.

— Может, за ними гнались?

— Тогда уж им совсем ни к чему переть напрямик. Холм-то отовсюду видать.

Они поднялись на гребень, тянувшийся довольно далеко. Горизонт перед ними расширился.

Вдруг Ибрагим бросился ничком на землю.

— Ложись! — крикнул он пареньку.

— Зачем? — спросил тот и лег, не дожидаясь ответа.

— Плохо дело, — заметил Ибрагим немного погодя.

— А я ничего не вижу, — сказал паренек.

— Ты, может, и не видишь, зато тебя видно так, что лучше и не надо.

Солнце поднялось над горизонтом. Трава стряхивала с себя ночную росу, и она стекала по стебелькам, блестя мелкими слезинками.

— Дальше все голый холм, — недовольно покачал головой Ибрагим. — Напрямик идти нельзя.

— Нельзя, — согласился с ним паренек. — Что же делать?

Ибрагим огляделся по сторонам и пополз назад. Паренек последовал за ним. Когда вершина холма заслонила горизонт, они поднялись и быстро направились к лесу, росшему у его подножия. Паренек то и дело оборачивался назад и с грустью смотрел туда, где они обнаружили следы. Очутившись в лесу, Ибрагим не стал забираться вглубь, а двинулся вдоль опушки.

Начало припекать, когда они вышли к цепи обнаженных горных вершин. Ибрагим начал карабкаться вверх по осыпи между двумя каменными скатами. Паренек лез за ним, опираясь на топор.

— Куда мы идем? — крикнул он.

Ибрагим не ответил. Он добрался доверху, прижался к скале и осторожно высунул голову, чтобы посмотреть, что делается впереди. Паренек дополз до него и пристроился рядом.

Перед ними, насколько хватал глаз, тянулись зеленые возвышения, кое-где между ними темнел лес.

— Смотри-ка, дым! — воскликнул паренек.

— Где? — повернул к нему голову Ибрагим.

— Вон там, на той вершине, возле леса!

Ибрагим приставил козырьком руку к глазам и посмотрел в ту сторону. Потом решительно произнес:

— Они.

— Может, пастухи?

— Это мы сейчас посмотрим, — задумчиво сказал Ибрагим и скользнул вниз по осыпи. Паренек спустился за ним.

Они снова пошли лесом.

К полудню оба лежали среди зарослей, в нескольких стах метрах от костра, дым от которого заметили издалека. Место, где они укрылись, находилось на возвышении, и они могли беспрепятственно за всем наблюдать. Ибрагим отломал две ветки попушистее, накрыл одной голову паренька, а другой — свою. Паренек лежал на животе, опираясь подбородком на сложенные руки. Топор он положил перед собой. Ибрагим устроился на боку, чтобы не беспокоить раны. Дуло его ружья было направлено на костер и слегка приподнято кверху, чтобы туда не набилась земля.

Паренек, нетерпеливо шнырявший глазами по сторонам, взволнованно воскликнул:

— Смотри, у них и палатка есть!

— Вижу, — откликнулся Ибрагим.

За костром простиралась довольно широкая поляна, на краю которой, возле леса, белела палатка.

— Они? — спросил паренек.

— Не знаю, — ответил Ибрагим.

— О чем ты думаешь?

— Не видно ни Незифа, ни Лимана.

— Геолога тоже там нет.

Солнце палило нещадно. Паренек почувствовал, как за воротник ему стекает пот, и заворочался. Ибрагим лежал неподвижно.

— Давай вернемся и пойдем по следам, — предложил паренек.

Ибрагим не ответил.

— Ну давай, — понизив голос, настаивал паренек. — Они, может расправляются с ним сейчас, а мы тут отлеживаемся.

— Да уймись ты и лежи спокойно! — приказал ему Ибрагим.

Паренек с недовольным видом снова начал смотреть в сторону костра. И вдруг тихо сказал:

— Глянь-ка, мой мул! Видишь?

Из-за палатки показался мул. Он медленно переступал ногами, пощипывая траву. Люди у костра задвигались.

— Молчи!

Ибрагим придавил голову паренька к траве. В нос ему ударил запах земли, корней и зелени. Он высвободил голову и снова впился взглядом в палатку.

— Мул тут. А где же геолог?

Из ложбинки, где горел костер, выскочил человек, пересек поляну, взял мула за повод и подвел его к группе людей. Там его оседлали, навьючили на него разные мешки, привязали к седлу два ящика и повели куда-то вниз.

— Эх, увели моего мула! — вздохнул паренек.

— За провизией пошли. Вернутся.

— А геолог-то пропал! Убили, не иначе, — с отчаянием сказал паренек.

— Хватит ныть! — сердито заметил Ибрагим.

— Вот что: я проберусь лесом к палатке и посмотрю, что там, — предложил паренек.

— Заметят тебя, и тогда — все, пиши пропало.

— Что же, так и сидеть, сложа руки?

На этот вопрос он не получил ответа.

Низенький человек, сидевший у костра, подошел к палатке, заглянул в нее и вернулся. Разостлал на траве что-то белое — видно, скатерть, расставил на ней приборы и сел.

Ибрагим зорко следил за палаткой, но не упускал из виду и того, что происходило у костра.

Спустя некоторое время из палатки вышел человек среднего роста. Потянувшись, он подошел к костру и сел на траву. Все другие отошли в сторонку, остался только низенький, который ему прислуживал.

— Тебе хочется есть? — спросил Ибрагим.

Паренек проглотил слюну и храбро ответил:

— Нет.

— А я бы не отказался, — простодушно признался Ибрагим.

Паренек снова начал настаивать на том, чтобы пробраться ползком к палатке.

— Да там никого нет, — сказал Ибрагим.

— Откуда ты знаешь? Ведь не видно же.

— Был бы внутри человек, так ему еду бы снесли туда, — рассудительно заметил Ибрагим.

— А если там лежит связанный геолог?

— Сейчас мы это выясним. Если он там, его кто-нибудь караулит. И тогда, как только этот наестся и вернется в палатку, к костру придет другой.

Человек у костра, видно, закончил свой обед, попил воды и вернулся в палатку. Но оттуда никто не показался.

— Стало быть, он там один, — прошептал словно про себя Ибрагим.

— Я все ж махну туда.

— Сиди, а то все дело испортишь.

— Мул-то пропал, — со слезами в голосе сказал паренек.

— Ты о человеке думай!

Спустя несколько часов люди с мулом возвратились, развьючили его и пустили пастись на поляну.

Когда солнце склонилось к западу, ноги у обоих одеревенели. Ибрагим лежал все так же неподвижно, опершись щекой о приклад карабина.

Из-за скал, окаймлявших поляну с севера, показался высокий человек и направился к палатке.

— Ты его знаешь? — спросил Ибрагим сдавленным голосом.

— Как будто знаю.

— Майор… Плохо дело!

— Это разве не капитан, который раньше служил на заставе?

— Да, его еще тогда в майоры произвели.

— Я его лет пять не видел.

Ибрагим задумался. Он знал, какие дела заставляли майора постоянно переправляться через границу. Он даже как-то переносил пакеты по просьбе Кыню, но отказался встречать и провожать перебежчиков, когда Кыню попытался вовлечь его в группу майора.

«Незиф и Лиман где-то здесь, — решил Ибрагим. — И похищение это — дело рук майора».

Солнце садилось. Его косые лучи бросали красноватые отблески на скалы. Зелень поляны как бы смягчилась, стала более сочной. Из палатки выскочил майор и что-то крикнул людям у костра. Низенький тут же подбежал к нему. Майор, видно, отдал ему какое-то распоряжение, и тот быстро исчез в лесу. Немного погодя оттуда вышли двое.

— Незиф! — прошептал Ибрагим и стиснул зубы.

— Геолог! — удивленно произнес паренек и подался вперед. Ибрагим тут же прижал его голову к земле.

Они вошли в палатку, но Незиф сразу же вышел и встал чуть поодаль, лицом к ней.

— Плохо дело! — пробормотал Ибрагим.

— Стреляй! — возбужденно предложил паренек.

— Их много.

— Много, а оружия ни у кого нет.

— Ерунда. У них, поди, и автоматы есть.

— Ты уверен?

— Знаю я их.

Паренек закусил травинку, принялся нервно ее жевать и, замолк.

Внезапно люди у костра приподнялись и повернули головы к палатке.

— Что там происходит? — спросил паренек, выплюнув травинку.

— Не знаю.

— Чего это они все уставились туда?

Ибрагим неопределенно пожал плечами.

— Смотри, один побежал к палатке!

— Лиман.

— Это он вел мула…

Человек, подбежавший к палатке, остановился возле Незифа, обменялся с ним парой слов, вернулся к костру, схватил несколько фляг и бегом отнес их в палатку. По лицу Ибрагима скользнула тень тревоги.

«Избили его до полусмерти, а теперь водой отливают, чтобы в чувство привести. — Он бросил быстрый взгляд на паренька: — Хоть бы не догадался…»

— Выходят! — нетерпеливо воскликнул паренек.

— Тише ты! — шикнул на него Ибрагим.

— Они.

У входа в палатку показались Незиф и геолог. Они вышли как будто в обнимку и скрылись в лесу.

— Что это, Незиф его обнял? — удивился паренек.

— Не знаю, — глухо ответил Ибрагим, и лицо его совсем потемнело.

Начало смеркаться. Скалы, поляна, лес — все слилось в синевато-серую пелену, на фоне которой белела неясным пятном палатка. В сгущающемся мраке ярче вспыхнуло пламя костра.

— Видишь, сколько дров припасли? Здесь, видать, заночуют, — прошептал Ибрагим почти в самое ухо пареньку. — Пошли отсюда, только тихо!

Они выбрались из своего укрытия, доползли до леса, поднялись и зашагали дальше. Ибрагим взял карабин на изготовку, указательный палец его правой руки лет на спуск. Паренек крепче сжал в руках топор, чтобы быть готовым в решительный момент.

Пока они подходили к палатке с другой стороны леса, совсем стемнело. Дальше чем на два-три шага ничего не было видно. Паренек открыл было рот, чтобы задать Ибрагиму какой-то вопрос, но тот толкнул, его локтем в бок, и он промолчал. Ибрагим шел впереди, у самой опушки леса — не углубляясь и не выходя из него. Так он не терял направления и в точности знал, где находится в данную минуту.

Вдруг паренек пригнулся к земле и быстро двинулся к поляне. Ибрагим с удивлением посмотрел на него, догнал и дернул его за рукав.

— Ты куда? Спятил, что ли?

— За мулом, — умоляюще прошептал тот в ответ.

— Все дело испортишь!

— Не могу я бросить мула!

Ибрагим рассердился.

— Из-за мула человека погубишь!

Паренек грустно поник головой.

Послышались шаги. Кто-то шел со стороны леса. Ибрагим присел рядом с пареньком и направил на звук шагов дуло карабина. Недалеко от них остановились две неясные фигуры, послышался хриплый голос. Они сразу его узнали — Незиф.

— Ляжешь между палаткой и костром, — приказывал Незиф, — и будешь глядеть в оба. Я выпущу его и пошлю к границе, а там снова поймаю. Не то эти здесь могут его прикончить. Хватятся его — подыми тревогу, мол, сбежал он, а я за ним вдогонку пустился. Только смотри у меня, не завари какой-нибудь каши!

— Не бойся, — ответил другой голос.

— Лиман, — шепнул Ибрагим, подтолкнув локтем паренька.

Они расстались. Лиман вышел из лесу, Незиф вернулся назад. Как только заглохли его шаги, Ибрагим быстро вскочил. Лицо его искривилось от боли, он ощупал живот и грудь.

— Что с тобой? — спросил паренек, заметив движение Ибрагима.

— Ничего… Понял, о чем они говорили?

— Кого это Незиф собирается выпустить?

— Твоего геолога. Незиф что-то задумал. И не к добру…

— Что теперь делать?

— Там видно будет. Пошли!

— Куда?

— За Незифом.

Прислушиваясь и держа ружье наперевес, Ибрагим начал осторожно пробираться между темными стволами деревьев. Паренек бесшумно последовал за ним. Скоро лес кончился. Они вышли на широкую полосу каменистой земли, загадочно белевшую перед ними под холодным светом звезд. Дальше начинался какой-то подъем, едва видимый отсюда. На полосе земли мелькнула тень человека и тут же растворилась в темноте.

— Видел? — возбужденно прошептал паренек.

— Незиф, я его по походке узнал, — тихо ответил Ибрагим и двинулся в сторону, где скрылась мелькнувшая тень.

Они дошли до подножия возвышения, не очень высокого, но на фоне ночного неба выглядевшего внушительным. Ибрагим и паренек переглянулись. Незиф будто сквозь землю провалился.

— Эх, упустили! — с сожалением сказал паренек.

Ибрагим с беспокойством осмотрел землю.

— Ты подальше от меня иди! — шепнул он и стал подниматься вверх, ускоряя шаги.

Над темной четкой линией вершины на порядочном расстоянии от них вырос человеческий силуэт.

«Он!» — сказал себе Ибрагим и побежал. Паренек бросился за ним, но вдруг оступился и растянулся во весь рост. Мигом вскочив, он побежал дальше, подгоняемый единственной мыслью — помочь геологу, спасти его. Совсем другие мысли волновали спешившего впереди Ибрагима. Для него случай с похищением геолога подвернулся очень кстати. Чтобы Ибрагим мог жить спокойно, Незифа нужно было убрать. Чужая территория, темная ночь — чего же лучшего он мог еще желать, собираясь навсегда расквитаться с Незифом?

Но тьма снова поглотила человека, за которым они охотились. Наверху, куда Ибрагим и паренек поднялись, тяжело дыша, не было ни души. Но Ибрагим не отчаивался.

— Поживей! — прикрикнул он на паренька. — Мы ему перережем путь. — И он пустился дальше, разгорячившись от погони, но ни на минуту не забывая об осторожности.

Звезды в небесной выси стали отчетливее. Порыв холодного ветра пронесся над вершиной, всколыхнул заснувшие травы и затих вущельях.

Всю ночь Ибрагим и паренек плутали возле границы, но Незифа и след простыл.

Утреннее солнце осветило их бледные от усталости и бессонницы лица. Обоих мучил голод.

— Надо вернуться назад, — предложил несдававшийся Ибрагим.

— Куда?

— Туда, где мы видели его ночью.

Они молча пошли.

На гребне холма Ибрагим присел на корточки, заметив несколько примятых стебельков травы.

— Здесь прошел, — заметил он, осматриваясь вокруг в поисках других следов.

— Может, это твои или мои, — недоверчиво протянул паренек.

— Мы прошли стороной, — возразил Ибрагим, продолжая упрямо осматривать каждый клочок земли.

Они спустились вниз. На каменистой земле, скудно поросшей травой, трудно было различить какие-нибудь следы, на Ибрагим не унывал.

И вдруг утреннюю тишину разорвали далекие выстрелы.

— Слышишь? — возбужденно спросил паренек.

— Два, три… — считал Ибрагим. — Это пограничники.

— Наши! — радостно воскликнул паренек. — Айда к ним!

— Плохо дело, — озабоченно пробормотал Ибрагим. — Теперь загремят и эти… Как мы выберемся?

Но паренек не обратил на его слова никакого внимания и ускорил шаги. Ибрагим шел за ним с недовольным видом.

Скоро путь им преградила скалистая горная гряда. Одним концом она упиралась в травянистый холм, с другой стороны тянулась крутая осыпь, у подножия которой бежал ручеек, блестевший в утренних лучах солнца тонкой серебряной ниточкой.

— Давай обойдем ее стороной, — предложил Ибрагим.

— Лучше напрямик, — нетерпеливо махнул рукой паренек.

Вдруг он остановился как вкопанный и впился глазами в торчащие камни. Ибрагим глянул туда же, и сердце его гулко забилась. За одним из камней виднелась фигура широкоплечего человека в кепке. Приложив козырьком руку к глазам, он всматривался в сторону, откуда слышались выстрелы.

— Незиф! — беззвучно шевельнулись губы паренька.

Руки Ибрагима сами собой подняли ружье.

Но человек у камней, видно, почуял опасность и резко обернулся. На лице его выразилось недоумение. В двадцати шагах от него стоял паренек, сбежавший от него позавчера. Зрачки его холодно сверкнули. Но в тот же миг он заметил человека с ружьем, стоявшего немного позади и целившегося в него.

«Ибрагим!» — молнией мелькнуло у него в сознании, и он мгновенно бросился на землю и затаился за камнем.

С той же быстротой залег и Ибрагим. Глаза его гневно сверкнули. Хриплым, злым голосом он крикнул пареньку:

— Ложись, чего рот разинул!

Паренек кинулся на землю, не выпуская из рук топора.

— Стреляй! — крикнул он. Ибрагим прижал приклад к плечу.

— Стреляй! — повторил паренек и поднял голову к Ибрагиму.

— Береги голову! — сердито прошипел он в ответ.

Прошло несколько напряженных секунд. Глаза Ибрагима не отрывались от места, где скрылся Незиф. И вот он заметил, как из-за камня, словно головка змеи, показалось и выползла немного вперед дуло обреза. Ибрагим взял его на мушку, прищурил левый глаз. Указательный палец правой руки лег на спуск. Правым глазом он увидел, как Незиф, чтобы прицелиться, осторожно, точно высматривающий добычу кот, приподнял голову. Ибрагим выждал, пока покажутся кепка и полоска лба настолько, чтобы мушка слилась с ними, и нажал спуск.

Резко прозвучал выстрел. Над дулом карабина всколыхнулось небольшое облачко. Паренек возбужденно вскочил.

— Ложись! — яростно взревел Ибрагим.

Паренек хлопнулся на живот.

— Убит, убит! — закричал он, прижимаясь к земле.

— Ты не знаешь Незифа, — глухо сказал Ибрагим. — Потерпи, еще ничего не известно.

Он выждал немного, не отводя ружья. Над головой Незифа закружилось несколько мух. Ибрагим отодвинулся в сторону и пополз, чтобы со стороны заглянуть за камни. Показались ноги бандита. Они были неподвижны.

Паренек с волнением следил за осторожными движениями Ибрагима. А тот приподнялся и, прячась за камнями, приблизился к Незифу. Он лежал, прижавшись лицом к прикладу обреза. На гладком дереве приклада и каменистой почве алели капли еще не свернувшейся крови. Но Ибрагим все еще не верил. На цыпочках подошел поближе, наклонился, схватил дуло обреза и выдернул его резким движением. Голова Незифа беспомощно откинулась в сторону. Зрачки его холодных стальных глаз были недвижны — пуля продырявила лоб под самым козырьком кепки. Ибрагим облегченно вздохнул и выпрямился. К нему тотчас подбежал встревоженный паренек.

— Пошли скорее к пограничникам! — испуганно воскликнул он.

— Подожди. Не оставлять же нам его здесь, — ответил Ибрагим.

Они оттащили труп в щель между скалами и закидали камнями. Затем Ибрагим взял свой карабин, подал обрез Незифа пареньку и решительно сказал:

— А теперь пошли за твоим геологом.

Глава девятая Бывший майор

Для бывшего майора Цветана Кунчева эта ночь была одной из самых неспокойных.

Он проснулся еще затемно. В закрытой палатке почти ничего не было видно. Англичанин слегка похрапывал на своей походной кровати. Бывший майор закрыл глаза и попытался заснуть, но сон не шел. Он злился на себя и еще больше на англичанина.

«Если бы он не вмешивался, я бы развязал ему язык», — думал он, и недовольство его с каждой минутой росло. Равномерное дыхание человека, спавшего рядом, раздражало майора.

«Пусть он моей бабушке рассказывает, что он геолог. Все это сказочки».

После ужина англичанин попросил майора, чтобы тот перевел ему все до последней строчки из бумаг и документов, найденных в рюкзаке и брезентовой сумке геолога. Они перебрали их по листочку. Хью Бреф подробно записал содержание листков, которыми были обернуты образцы пород. К блокноту и документам особого любопытства не проявил. Зато у бывшего майора они возбудили самый большой интерес. Он изучал каждую букву, просматривал страницы на свет, прогревал их при помощи зажигалки. В коротеньких строчках, в адресах и датах, записанных на листках самого обыкновенного блокнота, какие носят с собой многие люди, ему чудились условные знаки, шифрованные обозначения, какие-то тайны. Вспоминая сдержанные и обдуманные ответы геолога во время допроса, он старался вывести из них убедительное доказательство, что этот человек совсем не тот, за кого себя выдает. Подозрительный ко всем и крайне осторожный, майор заранее видел в этом юноше, который так неожиданно появился в селе и сразу же отправился в горы, врага, опасного разведчика. А врага он был готов рвать зубами и ногтями, чтобы выжать из него признание. Когда-то в казарме он сам вел допросы солдат, заподозренных в коммунистической деятельности. Молодые пареньки, незадолго до призыва в армию впервые соскоблившие нежный пух со своих щек, превращались в его руках в бескровные привидения с переломанными костями. Дважды ему ставили в вину то, что он убивал людей, не доведя до конца следствия. Но зато всегда, когда следствие слишком затягивалось из-за того, что жертвы молчали или же говорили не то, чего от них требовали, их передавали майору.

Его боялись и офицеры, и солдаты. И, очевидно, он был обязан этой славе тем, что ему предложили командовать одним из жандармских отрядов, организованных для борьбы с партизанами. Он отказался.

— Я солдат его величества, а не полицейский, — заявил он тогда.

Но когда против партизан были брошены войсковые части, в том числе и его подразделение, он проявил больше жестокости, чем самые свирепые жандармы. Солдаты прозвали его Страшилищем.

После народной победы 9 сентября 1944 года ему удалось скрыться. Несколько месяцев он прятался у родственников, всю зиму никуда не показывался, а весной ушел в горы.

Скоро он стал активным членом тайной военной организации, состоявшей из уволенных и еще не уволенных из армии царских офицеров. Организация эта была связана с владельцами фабрик и крупными торговцами. По поручению центра майор ездил по городам страны, передавал указания доверенным людям, сплачивал их на борьбу. Встревоженные и озлобленные тем, что народная власть ограничивает их деятельность, но все еще сильные благодаря своим капиталам, богачи охотно принимали майора и помогали ему. Они тряслись за свои богатства и жаждали вернуть утерянную власть, он же думал о царе, которому присягал на верность. Самые горячие и нетерпеливые из сообщников требовали оружия и решительных действий. И ему поручили переправиться через южную границу, чтобы связаться с американцами и англичанами.

Всю войну он ненавидел союзников, но теперь беспрекословно отправился в горы, встретился с перебежчиками, установил связь с представителями иностранной разведки. Так был создан первый канал, затем второй. Поглощенный этим делом, он не замечал того, что происходит на его родине. Но когда люди, прежде встречавшие его с радостью, начали просить его подыскать себе другую квартиру, так как они, мол, уже на подозрении, он понял, что положение осложняется. Одну из центральных организаций раскрыли. Удар был тяжелым. Несколько его ближайших друзей попало в тюрьму. Но это только удвоило его энергию. Однако многие двери уже не открывались перед ним так услужливо, как раньше. Все чаще ему жаловались, что власти ограничивают источники доходов и что с каждым днем все труднее выделять средства на организацию. Требовали, чтобы союзники как можно скорее пришли на помощь. Инструкции же извне гласили: «Только начните, и мы немедленно вмешаемся». Но начать было не так-то легко. Заговорщики постепенно становились менее активными под предлогом, что нет достаточно оружия. Он снова отправился в горы, чтобы ускорить переброску оружия и боеприпасов. Избегал мест, где мог встретить человека, шел больше лесом, горные хребты переходил ночью. Дважды при этом сталкивался с людьми, представителями новой власти. Первая его встреча была с молодым лесничим. Когда в прохладной тени леса навстречу лесничему, маркировавшему подлежавшие рубке деревья, вышел незнакомый человек, он громко крикнул ему: «Стой!» Бывший майор поспешил укрыться за деревьями, но лесничий направил на него, ружье и предупредил: «Стрелять буду!» Вокруг не было ни души. Майор поднял руки. По тому, как молодой лесничий держал ружье, он понял, что тот не из искусных стрелков, и, чтобы выиграть время, миролюбиво спросил:

— В чем дело? Ты что со мной, как с разбойником, разговариваешь?

Скользнул своим наметанным глазом по ружью и радостно вздрогнул. Лесничий забыл освободить предохранитель.

— Документы! — сказал лесничий.

Майор не счел нужным больше сдерживать свою ненависть.

— Молоко у тебя на губах еще не обсохло, чтобы стрелять! Посмотри на свое ружье! Ты даже предохранитель не освободил!

Лесничий глянул на затвор. В тот же миг правая рука майора сделала молниеносное движение, в ладони блеснул пистолет. Листья деревьев качнулись от двух выстрелов. Лесничий пошатнулся, словно хотел шагнуть вперед, но на это ему не хватило сил. Ружье выпало у него из рук и мягко стукнулось о настил опавшей листвы. Руки его взметнулись в стороны, судорожно ища опоры, и он тут же рухнул на землю.

Майор презрительно сплюнул и зашагал дальше, даже не подняв ружья.

Во второй раз его обстреляли два объездчика. Это были немолодые, видавшие виды люди. Они сразу же направили на него, свои ружья и приказали остановиться. И прежде чем майор сообразил, как ему поступить, мимо головы его просвистели первые пули. Лес загремел от выстрелов. Он бросился на землю, ползком добрался до ближайшего дерева и, яростно рыча, направил на них свой пистолет. Те тоже залегли. Майор выпустил в них половину обоймы и отполз назад. Объездчики ответили ему новыми выстрелами. Пули их тупо ударились о соседние стволы, почти бесшумно входя в мягкую древесину. Он выпустил всю обойму, перепрыгнул низкий кустарник и бросился бежать, на бегу заряжая пистолет.

Наступила третья весна его беспокойной жизни. Майор, не дожидаясь, пока с горных вершин сойдет снег, покинул город, где провел зиму. Ему надоело слушать осторожные намеки тех, кто его укрывал. «Время идет, — говорили они по самым различным поводам, союзники медлят, а новая власть крепнет. Что делать? Становится опасно».

«Эх вы, жалкие твари!» — думал он, стискивая зубы, чтобы сдержать презрение, готовое прорваться наружу.

Лучше всего он чувствовал себя возле границы. Здесь ему была знакома каждая пядь земли. За пограничной полосой находились союзники. Там он отдыхал от всех забот. Изредка ездил в большие города, неистово предавался разврату. Возвращался в горы подавленным, с притупившейся волей, презирал себя и, чтобы заглушить это чувство, окунался с головой в работу.

Корчмарь встречал майора перепуганный до смерти нерадостными новостями, которые он узнавал от односельчан. Группа из семи человек, в том числе две женщины, должна была бежать из центральной части страны, но всех до одного схватили… Голосом, выдававшим панический страх, Кыню рассказывал майору о том, что слышал за последние дни.

«Мышиная душонка!» — ругал его про себя майор, а вслух успокаивал, говоря, что там, за линией границы, все готово и что они скоро начнут действовать.

Лето принесло новые тревоги. Погибло еще двое, третий был пойман живым, но, к счастью, не знал всех подробностей и не смог раскрыть ничего, кроме своего участия в заговоре. Из внутренних районов страны все чаще стали поступать нетерпеливые распоряжения: торопиться с оружием, усилить предохранительные меры. Торопились и те, по другую сторону границы. Он особенно почувствовал это с приездом Хью Брефа.

За короткое время было сделано очень много. Он радовался. А тут, как на грех, почти у самой границы, в том месте, где проходил их главный канал, нежданно-негаданно появился этот малый. От него нужно во что бы то ни стало добиться признания, получить исчерпывающие объяснения насчет того, зачем он отправился за минералами именно туда, где проходят самые безопасные тропы, по которым переносят оружие и материалы. Уж не пронюхали ли что-нибудь власти? А что, если его под видом геолога послали на разведку?

Бывший майор беспокойно заворочался, повернулся на другой бок, поправил пистолет, мешавший ему, и уставился в пустоту. Со стороны леса стена палатки сливалась с темнотой. Сквозь щели виднелась темная полоска неба.

Чувство недовольства, от которого майор проснулся, усилилось. Во рту у него был неприятный привкус. Он пошарил рукой, ища сигареты. Не найдя их, зажег карманный фонарик и осмотрелся. Англичанин спал сном праведника. Ему, видно, было жарко, так как одеяло было откинуто, и из-под него высовывалось плечо в пижаме.

Бывший майор с отвращением подумал о себе. Он лежал на земле, в ногах у иностранца, завернувшись в одеяло, которое Хью распорядился достать из своего чемодана.

«До каких пор я буду валяться, как скотина? — подумал он. — Скорее бы уж началось, все это мне начинает надоедать».

Увидел сигареты на столе, протянул за ними руку, погасил фонарик. Затем ощупью отыскал пиджак и ботинки и ползком выбрался наружу.

Ночь была на исходе. Он поднялся, накинул на плечи пиджак. Немного погодя послышалось щелканье зажигалки, запахло табачным дымом. За палаткой темнел лес. Спереди расстилалась поляна, теряющаяся во мраке. Над ложбинкой, где горел костер, дрожало едва заметное зарево.

Он немного поразмялся. Холод освежил его. От выкуренной сигареты неприятный привкус во рту исчез. Майор снова почувствовал себя бодрым.

«Интересно, стережет его кто-нибудь, или все храпят?» — мелькнуло у него в уме. Он направился к костру. Люди все до одного спали. Он не увидел среди них геолога, и это его удивило «Куда они его дели? Надо найти его и побеседовать с ним с глазу на глаз». Он повернул к лесу, покружил возле деревьев и, не найдя никого, снова вернулся к палатке. На мгновение в душу его закралось сомнение, но тут же рассеялось. В нескольких шагах от костра он заметил скрюченную фигуру. Человек спал, поджав колени к животу. Майор растолкал его.

— Ты сторожишь? — тихо спросил он его. Тот сразу проснулся, но не понял, о чем его, спрашивают.

— Здесь был человек, которого привели с той стороны. Где он?

Еще не придя в себя со сна, Лиман — а это был он — не соображая, что нужно сказать, забормотал:

— Сбежал к границе. Незиф погнался за ним.

— Как сбежал? — крикнул майор, встряхнув его за плечи.

Лиман, очнувшись, поднялся на ноги и быстро заговорил:

— Сбежал, сбежал! Незиф за ним вдогонку пошел…

— Что ты болтаешь? — майор оттолкнул его, подбежал к костру и принялся пинками будить спящих.

Люди зашевелились.

— Скоты безмозглые, животные! — ругал он их. — Упустили! Разини проклятые!

Лиман тоже подбежал к костру. Глаза его неспокойно перебегали с одного лица на другое.

— В чем дело, Лиман? — спросил Чоку. — Из-за чего такой шум?

— Да сбежал..

— Кто сбежал?

— Тот, кого мы с Незифом приволокли… Незиф догонять его побежал.

Люди переглянулись и, не говоря ни слова, принялись складывать одеяла, которыми укрывались. Майор бросился к палатке.

— Мистер Бреф, мистер Бреф! Геолог исчез.

Хью соскочил с койки.

— Это невозможно! Где переводчик? — крикнул он и начал торопливо одеваться.

Майор крикнул в темноту:

— Эй, вы, у костра! Переводчика сюда, немедленно!

Голос его понесся над поляной, ударился о противоположные скалы и заглох. Люди, сидевшие у костра, выскочили из ложбинки и в растерянности уставились в сторону палатки.

Переводчик тотчас прибежал и с испуганным видом встал у входа. Хью сурово посмотрел на него.

— Где человек, которого привели сюда вчера?

— Он… Незиф… — залепетал переводчик.

— Разве я не приказал его хорошенько стеречь?

— Да… приказали.

— Почему же мое приказание не выполнено?

Переводчик виновато заморгал и пробормотал что-то невнятное.

— Пеняйте на себя, если он не будет пойман! — и Хью угрожающе замотал головой.

— Вы думаете, его удастся поймать после того, как он был в их руках и они его упустили? — недоверчиво спросил майор.

— Сообщи всем, — приказал Хью переводчику, — тысячу драхм дам тому, кто доставит его живым.

Растерянное лицо переводчика немного оживилось. Он затрусил к костру.

— Думаете, это поможет?

— Вы удивительный скептик, майор. Я уверен, что за тысячу драхм эти босяки сделают все, что в их силах.

Мрачное лица майора побагровело. Он взглянул на иностранца из-под насупленных бровей и, еле сдерживая раздражение, заметил:

— Деньги их развращают.

— Да, но заставляют шевелиться.

Одевшись, Хью вышел из палатки.

— Давайте позавтракаем, — сказал он.

— Я предлагаю двинуться за ним немедленно, не теряя времени, — возразил майор.

— Вы очень нетерпеливы, майор. Вот позавтракаем и пойдем.

— Не слишком ли спокойно вы относитесь к происшествию, мистер Бреф?

— А вы, майор, не слишком ли беспокоитесь? Вряд ли он успел уйти далеко в этих зарослях.

— Оптимизм не всегда хороший советчик.

— Зато полный желудок — лучший советчик, чем пустой.

Люди у костра уже были готовы, когда Хью и майор подошли к ним. Через переводчика Хью приказал им разбиться на две группы. Одна должна была отправиться к границе лесом и устроить засаду во всех местах, где, по предположениям, беглец мог попытаться пройти. Другой нужно было прочесать горы.

— Он уже, наверное, выбрался отсюда, — подал голос майор.

— Увидим, — ответил Хью.

Люди, стараясь показать свое усердие, не мешкая, двинулись в путь. Лиман отправился с первой группой.

— Подайте завтрак, — обратился Хью к переводчику. — Затем соберите вещи и отправляйтесь вслед за ними. Мы с майором присоединимся ко второй группе.

— Нет, — отрицательно покачал головой майор. — Я с вами не пойду.

— Почему? — явно задетый, спросил Хью.

— Мне надо перейти границу и предупредить наших людей. Если он доберется до границы, то может с заставы позвонить по телефону куда нужно и создать нам массу неприятностей.

— Гм… Это мне не приходило в голову… Ну что ж, ешьте скорее и ступайте!

Глава десятая Выстрелы

Стоило несколько лет назад вспомнить кому-нибудь о Медвежьей реке — будь то по эту или по ту сторону границы — как у всех охотников разгорались глаза. Охота в этих местах тогда была запрещена — в пограничную зону пускали, только по специальным пропускам и стрелять не разрешалось. Поэтому в обширных лесах водилось много дичи. Но началась война, граница отодвинулась куда-то, пограничники покинули заставы. Пастухи выгнали стада на тучные поляны. В лес повалили охотники и браконьеры. За ними потянулись и крестьяне, жившие впроголодь. Хлеба и мяса не хватало, цена на дичь поднялась. Они шли в горы, в лесные дебри, чтобы выследить косулю или на худой конец подстрелить зайца, тайком нарубить вязанку дров для продажи. Почти каждый день то, в одном, то в другом горном уголке гремело эха ружейных выстрелов. Алая кровь косуль обагряла опавшие листья. Люди разделывали тушу убитого животного, набивали мясом свои ветхие мешки и торопились поскорее убраться восвояси. Лесные объездчики боялись показываться в лесу, делали вид, будто не знают, что там творится, и лишь время от времени кого-нибудь штрафовали, проявляя свое рвение ровно настолько, чтобы показать, что они не совсем забросили службу.

Зимой, когда горы укутывал глубокий снег, волчьи стаи довершали темные дела людей. За четыре года косули почти перевелись и, вероятно, исчезли бы совсем, если бы не кончилась война. Граница вновь прошла по старым местам. В свежевыбеленных казармах молодые солдаты запели новые песни и марши. По тропинкам, заросшим травой, снова зашагали пограничники. Но уцелевшие косули, напуганные в годы войны, ударялись в бегство, почуяв человеческий запах. Обычно они паслись по ту сторону границы — ветер реже доносил туда грозный запах людей и пороха.

Небольшое стадо косуль, каждый день пасшееся на лугах, раскинутых к югу от пограничной черты, встревоженно промчалось здесь в это ясное июльское утро. Их широко, расставленные чуткие уши ловили малейший звук в кристальном воздухе, мягкие влажные ноздри различали самый слабый запах. На опушке леса косули почуяли человека. Вожак стада испуганно встрепенулся и полетел вперед. За ним немедленно последовали остальные. Грациозными прыжками они пересекли луг и затерялись в противоположном лесу, примыкавшем к цепи скалистых возвышений, которые сверкали под лучами яркого восходящего солнца расплавленным металлом.

Человек, прокладывавший себе путь сквозь чащу, не заметил стада. Он шел на север, прихрамывая на обе ноги. Его молодое лицо было измученным и усталым. Руки бессильно висели вдоль тела, пальцы на них были раздвинуты, будто он боялся их соединить.

У подножия скал косули повернули на восток и вскоре выбрались на открытое место. Впереди простирался продолговатый холм, поросший травой. Над ним синело чистое небо. Солнце заиграло в карих глазах косуль, их короткая прямая шерстка заблестела, словно лакированная, под его лучами. Вожак стада замедлил бег, поднял свою узкую мордочку, повел ею во все стороны, принюхиваясь, и остановился. Остальные смотрели на него выжидающе. Утренний ветерок стих. Подозрительный запах исчез. Вожак, немного успокоившись, глядел на гребень холма. Внезапно он насторожился. На гребне холма неожиданно появились черные точки. Одна, две, три, четыре. Они с каждой минутой увеличивались. Сюда шла небольшая группа людей. Фигуры их вырастали на фоне небесной синевы зловещими тенями. Отталкивающий запах человека еще не достиг чувствительных ноздрей косуль, но старый вожак уже повернулся спиной к холму и неохотно побрел к лесу, изогнув назад свою длинную шею и с недовольным видом следя за тем, что там происходит. Затем пустился бежать и скрылся за стволами деревьев. Все стадо дружно помчалось за ним.

Люди быстро спустились вниз.

— Видели косуль? — спросил самый высокий, шагавший впереди.

Глаза его быстро обшаривали лес, кожа, обтягивавшая запавшие, давно небритые щеки, порозовела от волнения.

— Видел, — равнодушно отозвался второй. Его худое лицо с заостренными, чертами было озабоченным и угрюмым. Он шел молча, втянув в плечи искусанную блохами длинную шею.

— Чоку, может, пальнуть по ним, а? — обратился к высокому третий, облизывая потрескавшиеся губы. Его лисьи глазки при этом затаенно сверкнули.

— В пятистах-шестистах метрах граница. Только этого нам не доставало — поднять тревогу на заставах, чтобы с постов начали стрелять, — сердито набросился на него остролицый.

— Будет тебе, Лиман, и ты, небось не откажешься от дичинки, — заметил человек с лисьими глазками и лукаво подмигнул высокому.

— Что будем делать? — спросил Лиман, положив тем самым конец разговору о косулях.

— Что велели, то и будем. Слышал ведь? Разойдемся, и все тут, — насмешливо сказал высокий, вынул пачку сигарет и закурил.

— Смехота! Четыре человека на всю границу! — вступил в разговор до сих пор молчавший четвертый и потянулся за сигаретой.

— Что сказано, то и выполняй! — отрезал Чоку, давая ему прикурить.

— Я к Медвежьей реке подамся, — объявил Лиман.

— Тебя что-то все туда тянет, — язвительно, но беззлобно заметил Чоку.

Лиман промолчал, задумчиво глядя на лес.

— А я туда пойду, — Чоку указал рукой на запад, где скрылись косули.

Двое других заговорщицки переглянулись.

— Иди, иди, Лиман! — недружелюбно сказал обладатель лисьих глазок.

Лиман, недолго думая, вошел в лес и скрылся из виду.

— За косулями, а? — ухмыльнулся человек с лисьими глазками, обращаясь к Чоку. — Ты на это дело мастак. Смотри, хоть одну подстрели. А Лиман пусть себе болтает.

На обветренных губах Чоку мелькнула улыбка, но он поспешил прикрыть ее зевком.

— Какие тут косули, человека ловить надо.

— Ну и лови, одно другому не мешает, — наставительно заметил другой.

И они разошлись в разные стороны.

Лиман шел, занятый своими мыслями. До сих пор он ничего не знал о Незифе. Догнал он геолога или нет? Успел ли скрыться с ним в зарослях Медвежьей реки? Незиф оказался самым умным. Всех перехитрил. Захотели отнять у него человека, который знает, где зарыт большой клад, да Незиф не позволил. Он больше сюда не вернется. Лиман его найдет, поможет ему укрыться. Незиф этого заслуживает. Он выследил геолога. Он его поймал. И заставит показать место, где зарыт клад. А чужеземец хотел прийти на готовенькое. Как бы не так!

Мысли беспорядочно метались в голове Лимана.

Перед ним с юга на север тянулась небольшая лощина, кончавшаяся на той стороне границы глубоким оврагом, заросшим орешником, шиповником, боярышником и разными колючими кустарниками. Раньше в овраге было волчье логово, но охотники убили волчицу и переловили всех волчат. Непроходимая чаща больше не привлекала ни зверей, ни людей. Контрабандисты пользовались этим оврагом для перехода границы, пробираясь едва заметной волчьей тропой.

Лиман свернул к лощине, по привычке осмотрелся по сторонам и, юркнув в кусты, осторожно начал пробираться вперед, где ползком, где пригнувшись. Раздвигаемые им ветви легонько вздрагивали, листья на них колыхались и снова замирали, упиваясь лаской жаркого солнца.

Граница была совсем близко. Лиман выпрямился и стад зорко всматриваться вперед. Лес тонул в безмолвии, его сочная зелень, с особенной расточительностью сверкавшая в этот ясный летний день, наполняла все вокруг каким-то радостным ликованием. Внезапно рядом с Лиманом что-то прошуршало. Он испуганно присел. Сердце его бешено забилось. Шорох прекратился, но скоро он вновь услышал его. Медлительная черепаха, царапаясь ногтями, пыталась взобраться на склон. Он злобно пнул ее ногой. Черепаха перевернулась, ее коротенькие шершавые лапки, похожие на высохшие обрубленные ветки, вздернулись кверху.

Лиман снова осторожно двинулся вперед, хотя был почти уверен, что никого не встретит. Но внезапно тишину нарушил суровый оклик:

— Стой!

Опыт контрабандиста научил его, что остановиться в подобных случаях — это, все равно, что самому сунуть ноги в стальную пасть капкана, из которой уже не вырваться. Он молниеносно бросился на землю и пополз назад, раскачивая кусты и высокую траву. Прозвучал выстрел. Гром его эхом отдался в лощине и понесся над лесом. Пуля впилась в склон оврага над самым ухом Лимана, отбив ком земли. Рядом с ним испуганно прошелестела ящерица и скрылась в кустах.

«Попался!» — тревожно щелкнуло в мозгу. В висках стучало молотом: «Назад, назад!» Царапая грудь и живот, прижимаясь как можно плотнее к земле, он полз, не останавливаясь. Ноги его то и дело застревали в тонких ветвях, и, чтобы освободиться, он извивался, как змея, прижатая палкой к земле. Нос его ободрался, на лбу и щеках появились царапины, сухой сучок разорвал губу, кепка зацепилась за колючку и повисла на ней. Грянул новый выстрел. Лиман замер. Но еще не отзвучало эхо, как он снова пополз. «Назад, назад!» Вся его энергия, все его помыслы, вся его воля были сосредоточены на этом. Отойти как можно дальше, как можно скорее! Густые кусты мешали ему продвигаться, но они мешали также целиться преследователю. Лиман понял это едва после второго выстрела и пополз смелее. За воротник ручьями стекал пот. Лицо было мокрым, губы запеклись, язык словно одеревенел. Последовало еще несколько выстрелов. Пули зловеще свистели рядом с ним, хлестая по кустам, будто крупные градины. Сорванные листья взлетали кверху и плавно опускались на землю. Срезанная пулей ветка с силой стегнула ногу. «Все, конец!» подумал Лиман и испуганно принялся ощупывать ногу. Но штанина была цела. Крови тоже не было. Сердце его бешено колотилось, ему не хватало воздуху.

Он передохнул, лишь оказавшись за надежным прикрытием толстых стволов в старом лесу.

— Уф, на этот раз унес ноги! — пробормотал он. — Метко стреляют, черти!

Невольно оглянулся назад. Залитая солнцем лощина, казалось, дремала на припеке. Ни один листочек не шевелился на кустах. Ничто не говорило о том, что всего минуту назад там полз человек, объятый смертельным страхом. «Как же это я ничего не заметил? Они, видно, сидели в засаде, а может, и выследили меня», — подумал он.

Передохнув, Лиман пошел лесом, удаляясь от границы. Мысли его снова вернулись к Незифу. «Надо найти его во что бы то ни стало!»

Сделав большой крюк, он снова повернул на запад, к границе. Вдруг недалеко от себя он услышал крик сойки. Она перелетала с дерева на дерево и тревожно верещала. Лиман остановился. «Чего эта чертовка горло дерет? Уж не затаился ли где-нибудь поблизости Чоку?» Он не имел ни малейшего желания встречаться с ним и потому спрятался за толстыми стволами и стал выжидать. Сойка прокричала еще несколько раз и улетела. Все опять стихло. Лиман решил было продолжить путь, как вдруг в пятидесяти шагах от себя заметил человека. Тот шел на юг. Лиман узнал его, хотя видел только спину. Сердце его радостно подпрыгнуло. «Где он, там и Незиф!» Он выскочил из своего укрытия, но тут же остановился. Геолог был один. Сколько Лиман ни всматривался, больше никого не увидел. «Где же Незиф? Отчего его нет? Может, геолог опять сбежал? Задержать его, что ли?» Он ощупал нож — другого оружия у него не было. «С одним ножом, пожалуй, рискованно», — решил он и двинулся за ним, стараясь оставаться незамеченным.

Геолог шел на север, когда в лесу раздались выстрелы. Подняв голову, он прислушался. Стреляли впереди и чуть правее. С какой целью? Чтобы он услышал и побежал на выстрелы, как это уже сделал однажды? Нет, он не станет повторять своей ошибки, из-за которой начались все его мытарства.

Вернулся назад. Силы его были на исходе. Невыносимыми стали муки голода. Боль в ступнях и пальцах не проходила. И скоро ему показалось, что он кружит на одном месте, хотя он ориентировался по мху, наросшему на деревьях, и по солнцу. Но он так долго созерцал вокруг себя одни стволы, толстые и тонкие, распростертые над головой ветви, зеленые листья и клочки синего неба, что запутался. Пока он шел на север, ему казалось, что он все делает правильно. А как повернул назад, потерял уверенность. И чем дальше он удалялся от места, где слышались выстрелы, тем больше росла эта неуверенность. Если бы можно было откуда-нибудь окинуть взглядом всю местность и понять, где он находится, узнать, далеко ли до границы!

Тени леса начали редеть, и он прибавил шагу.

Когда геолог вышел из лесу, глазам его предстал знакомый вид: горные вершины, крутые осыпи, скалы, ущелья. Над ними дрожало жаркое марево. Было очень заманчиво подняться на одну из вершин. Если двинуться по ближайшей осыпи, можно без труда взобраться вон на ту вершину. А если его увидят? Ведь место-то открытое!.. После недолгого колебания он все же двинулся к осыпи.

Лиман, крадущийся сзади, на миг потерял его из виду, подбежал к опушке леса и затаился в тени деревьев. Геолог ковылял вверх. Подъем был не очень крутым, и он почти добрался до вершины. «Спустится вниз, и поминай как звали!» — подумал Лиман и беспокойно затоптался на месте. Бежать за ним боязно — осыпь белеет на солнце, все видно, как на ладони.

Пока Лиман раздумывал, что делать, геолог достиг вершины, но вдруг отпрянул назад, будто наступил на змею, и начал быстро спускаться.

«Увидел кого-то, — решил Лиман. — Уж не Незифа ли? Только бы не Чоку, разбойника!»

Наверху показались двое. Лиман не поверил своим глазам — Ибрагим и давешний паренек. В руках у них были карабины.

«Что им здесь нужно?» — удивился Лиман, раздосадованный и разочарованный.

Паренек указывал рукой на геолога и что-то кричал. Он и Ибрагим бегом заскользили вниз, впереди них покатились камни и комья земли. Лиман отошел поглубже в лес. Геолог обернулся и, увидев, что те догоняют его, побежал быстрее, сильно прихрамывая. «Ноги, видно, еще не прошли», — подумал Лиман. Те двое тоже прибавили шагу. Лиман осмотрелся. Сейчас они приблизятся к лесу и увидят его. Он быстро юркнул в кусты.

— Погоди, погоди! — кричал паренек.

Лиман, раздвинув руками листья, проделал себе щелочку для наблюдения.

Геолог не останавливался. Он уже достиг первых деревьев, когда паренек и Ибрагим нагнали его. Лица геолога выражало сильное волнение.

Неожиданно он сел и с нескрываемой враждебностью уставился на своих преследователей.

Паренек устало перевел дух.

— Чего ты от нас бежишь?

Но тот только крепче сжал побелевшие губы.

— Со вчерашнего дня тебя разыскиваем, чтобы вызволить от этих бандитов, — торопливо продолжал паренек и, увидев, что геолог враждебно поглядывает на Ибрагима, объяснил: — Это Ибрагим. Он убил Незифа. Незиф выпустил тебя, а сам пошел следом, чтобы поймать по пути к границе.

У Лимана потемнело в глазах. «Незиф убит… Они и меня могут пристрелить, как собаку». Он замер. До слуха его доходили слова, но он не понимал их. Старался лишь не шевелиться, чтобы не выдать своего присутствия. Ведь те были всего в каких-нибудь пяти-шести шагах от него.

— Пошли! — сказал Ибрагим. — Здесь место открытое, отовсюду видно.

Геолог все еще колебался.

— Вставай, — сказал паренек. — Я в лесу тебе все расскажу: как меня связали, как я потом бежал, как поймали тебя, как мы с Ибрагимом целый день лежали в кустах напротив палатки, куда тебя втащили… — Помолчал немного, как бы что-то обдумывая, и добавил: — Хочешь, возьми этот обрез. Это от Незифа осталось. А у меня есть топор, мне его дал Ибрагим.

Лицо геолога смягчилось. Только сейчас он поверил, что они не преследовали его, а хотели спасти. Вскочил, протянул за обрезом руку, но тут же опустил ее:

— Не могу… они мне вывернули пальцы…

— Бандиты! Мы с ними еще расквитаемся! — гневно воскликнул паренек.

Ибрагим вошел в лес.

— В той стороне стреляли, — заметил геолог.

— Это наши стреляли, пограничники.

Скоро они затерялись в тени деревьев.

Удостоверившись, что они ушли, Лиман выполз из кустов и в отчаянии осмотрелся. «Чоку сказал, что пойдет в эту сторону. Где ж он?» Решил двинуться лесом вдоль границы. Шел быстро, время от времени крича:

— Чоку! Чоку!

Лес безмолвствовал.

Между деревьями мелькнули какие-то тени. Раздался треск сучьев. Обернувшись, он увидел, что прямо на него несутся косули. Видно, кто-то их спугнул — они мчались большими прыжками, ничего перед собой не видя. Но вот первая заметила его, остановилась шагах в десяти, бросилась в сторону и понеслась дальше. Ее тонкие ноги словно не касались земли, казалось, она плыла по невидимым воздушным волнам. Перед глазами Лимана мелькнули еще четыре косули и исчезли. Он почти машинально подумал: «Где же еще одна пара?» Но тут его снова охватила тревога. «Незиф убит… Геолог на свободе…» Он пошел дальше. Немного погодя из-за деревьев, с той стороны, откуда выскочили косули, показался высокий горбоносый человек.

Он шел уверенно, быстро переставляя свои длинные ноги. Лиман бросился ему наперерез. Услышав шаги, человек круто остановился и сунул правую руку в карман.

— Это я! — обрадованно закричал Лиман.

— А-а, ты! Тот самый, что ночью уснул, а?

Лиман смутился. Его большие оттопыренные уши покраснели.

— Я не спал, — виновато сказал он, — Незиф…

— Незиф, Незиф, — передразнил он его. — Упустили, дураки.

— Они вон там, — обескураженно добавил Лиман, показывая в сторону, где скрылся геолог с Ибрагимом и пареньком.

— Кто? Где? — встрепенулся горбоносый.

— Человек, которого мы разыскиваем. — И тут же, не удержавшись, грустно добавил: — Незифа-то убили!

Горбоносый не обратил внимания на это сообщение Лимана.

Кто с ним был?

— Ибрагим и паренек.

«Ибрагим… По ту сторону границы живет какой-то Ибрагим. Его дом мы использовали для переброски материалов», — мелькнуло в голове у горбоносого.

— Какой Ибрагим? Тот, что…

— Наш Ибрагим, он… — всхлипнул Лиман.

— Куда они пошли?

Лиман показал рукой.

— Давно?

Лиман отрицательно мотнул головой.

Глаза горбоносого сверкнули.

— Оружие у тебя есть?

— Нету.

— Скотина!

Лиман виновато заморгал глазами.

— Беги скорее к красным скалам! Там один из ваших стоит с ружьем. Пусть сразу же идет сюда! Да поскорей! Ты передай и другим, чтобы сюда подтянулись!

Лиман помчался во всю прыть.

Бывший майор проверил свой пистолет и проворно, словно борзая, бросился туда, куда показывал Лиман.

Он догнал их почти у самой границы.

Они шли цепочкой — Ибрагим впереди, за ним геолог, за геологом паренек.

Майор видел их спины, то показывавшиеся, то скрывавшиеся за стволами елей. В груди его кипела ярость. Он зашел сбоку, обдумывая, что предпринять.

Те ненадолго остановились.

— Оттуда мы сможем незаметно пробраться, — сказал Ибрагим, показывая в сторону, где лес сгущался.

— Давай прямо к пограничникам! — нетерпеливо возразил паренек.

— Неизвестно, кто стрелял. Может, это не наши. Еще напоремся на них.

Этот довод, видно, смутил паренька.

— Если напоремся, то будем отстреливаться, — сказал он.

— Зачем рисковать? Еще, чего доброго, попадут в кого-нибудь из нас.

Ибрагиму совсем не хотелось встречаться с пограничниками, ни со своими, ни с чужими.

Бывший майор бесшумно приблизился к ним и осторожно вытащил руку из кармана. В его ладони сверкнула холодная сталь смертоносного оружия, словно грязно-серый зверек, готовый кусаться.

— Скорей! — торопил Ибрагим своих спутников.

Он свернул в сторону и уверенно зашагал. Паренек последовал за ним. Геолог остался позади. Фигура его четко вырисовывалась в прогалине между высокими прямыми стволами.

Сухо щелкнул пистолетный выстрел. Ибрагим бросился на землю. Паренек удивленно завертел головой и тоже залег. Геолог рухнул, словно подкошенный. Наступила тишина, в которой был слышен топот бегущих ног.

Ибрагим приподнял голову и оглянулся. Позади мелькнула знакомая высокая фигура и быстро исчезла. Смутная догадка обожгла его. Он вскочил и бросился к геологу. Тот лежал, прижавшись лицом к старым пожухлым листьям. Одна рука его лежала вдоль тела ладонью наружу, другую он подмял под себя. Ибрагим похолодел. Лицо его помрачнело.

— Убит! — простонал он.

Паренек не понял. Он встал и встревоженно спросил:

— Кто стрелял?

— Смотри! — сказал Ибрагим и показал на геолога. Паренек склонился над ним, отшвырнул обрез, схватил упавшего за плечи и перевернул. Голова геолога беспомощно откинулась в сторону. На губах алела полоска крови. Глаза остекленели.

— Ранен! — с надеждой в голосе вскрикнул паренек.

— Убит, — глухо промолвил Ибрагим и своими шершавыми пальцами закрыл ему глаза.

— Не может быть! — в отчаянии воскликнул паренек и весь сжался от горя.

Ибрагим молча поднял руку геолога и отпустил ее. Она тяжело упала. Пальцы с глухим стуком ударились о землю.

— Давай перенесем его через границу, пока сюда не пришли здешние пограничники, — тихо сказал Ибрагим.

Из глаз паренька неудержимо катились слезы.

Он лежал на зеленой поляне перед небольшим белым зданием заставы. Лицо его было обращено к чистому горному небу, но он ничего не видел. Глаза его закрылись навсегда.

В рассыпавшейся по земле пряди каштановых волос запутался крохотный муравей. Побелевшие губы были плотно сжаты, словно он и сейчас боялся раскрыть их и невольно произнести то слово, которого от него добивался враг.

Солдаты молчали.

Командир заставы крутил ручку старого телефона. По проводу неслись встревоженные голоса — спрашивали, отдавали распоряжения, командир отвечал.

В сторонке, засунув свой обрез под куртку, сидел Ибрагим, ожидая, когда ему разрешат уйти. В руке он держал топор.

С высокого небесного купола светило солнце. Горы искрились под его щедрыми лучами. Трава, листья, земля — все живое жадно впитывало в себя воздух и свет.

Флаг на небольшом здании свисал неподвижно и скорбно в этот жаркий безветренный день.

Эпилог

Их пришло пятеро — пятеро молодых парней, красных, взмокших от долгого пути в душный августовский день. Платан, росший посреди площади, бросал огромную тень. Под ним расточительно журчал влагой фонтан.

Они не зашли в тень, не освежили запекшихся губ прохладной струей. Пересекли площадь и направились к кладбищу.

— Вот его могила, — сказал тот, кто их вел. — Я обо всем вам рассказал. Мы оставили его на заставе. Солдаты взяли на караул. Я заплакал и сказал себе: он погиб за нас, и мы должны встать на его место, мы — рабочие, крестьяне, народ! Всех нас им не убить! Он знал много, мы — ничего. Но мы будем трудиться день и ночь, чтобы исполнилось то, ради чего он пришел в наш бедный край.Мы обещали в селе не бояться никаких трудностей. Давайте поклянемся в этом над его могилой!

Они поклялись продолжать начатое им дело. Затем пошли к платану, ополоснули запыленные лица, напились холодной воды. А потом тот, кто их вел, вошел в сельсовет и спросил, кто здесь бай Петр.

За грубо сколоченным деревянным столом сидел немолодой мужчина со светлыми глазами и выгоревшими бровями.

— В чем дело? — спросил он. — Я бай Петр.

— Мы хотим стать горняками.

— Сколько вас?

— Пока пятеро. Но скоро придут и другие.

— Зови своих товарищей!

Они встали перед ним — застенчивые деревенские парни с открытыми лицами и живыми глазами. Он сдержанно улыбнулся и подумал: «Вот она, наша смена. Наше будущее. Молодость». Взял карандаш и сказал:

— Я запишу вас бурильщиками, они сейчас нужнее всех.

Над раскаленной землей повисло выбеленное августовским зноем небо. Много дней уже не выпадало ни капли дождя. Земля на небольшой полоске возле нижней дороги к Арде ссохлась и стала похожа на песок. Уныло повисли длинные листья кукурузы. Сморщились недозрелые початки.

Ибрагим не стал дожидаться уборки кукурузы. Скатал старенькое одеяло, перекинул через плечо ветхий кожушок и отправился в далекий путь.

В Мадане на небольшой площади под тенью платана его увидел бай Петр и отвел в общежитие. Здесь Ибрагим встретился с Райчо. Тот обрадовался, так как успел полюбить этого сильного немногословного человека. Ибрагим тоже был рад земляку.

Они сели на длинные нары и заговорили о селе.

— Знаешь, Феиз тоже здесь, — сказал паренек. — Работает на новом руднике.

Ибрагим осмотрелся и, понизив голос, спросил:

— Ты слышал о майоре?

— Слышал.

— Если б не Феиз, его бы не поймали. Это он навел на след.

Он замолчал, но видя, что паренек ждет, продолжал:

— За Кыню из города пришли — они там сами весь заговор раскрыли. Феиз сразу же отправился известить майора. Оказывается, у них возле старой часовни тайник был, где майору оставляли еду и всякие сообщения. А я в тот день как раз там был. Увидел Феиза и думаю: дай-ка я за ним подгляжу. Феиз оставил знак майору и ушел. Я, конечно, убрал этот самый знак и сообщил, кому следует. Через три дня майор проведал тайник и, ничего не подозревая, спустился в село — прямехонько к Кыню. Ну и схватили его, так что он пикнуть не успел.

Прошло несколько лет. Изменился Мадан. Нет больше невзрачного горного селения. Цветущий городок белеет среди гор. Вечером над горными хребтами сияет электрическое зарево. Наполненные доверху рудой, круглые сутки спускаются по канатной дороге, связывающей рудники с флотационной фабрикой, вагонетки. От зари до зари кипит там труд.

Через двенадцать лет после описанных событий, ранним июньским утром, высокий пожилой человек растолкал толпу у остановки автобуса, идущего в Пловдив, постучал заскорузлым пальцем в стекло, за которым удобно устроился на сиденье молодой человек лет двадцати семи.

— Ну Райчо, в добрый час! И смотри, не подведи нас!

— Постараюсь, Ибрагим. Я ведь дал клятву!

Зашумел мотор, длинный автобус качнулся и тронулся с места. Ибрагим на прощанье махнул рукой и пошел назад. У входа в один из жилых корпусов, где он жил со своей семьей, он встретил невысокого, но могучего телосложения мужчину лет тридцати.

— Куда это ты так рано, Феиз?

— На работу, в первую смену. Я ведь после обеда хожу на курсы, — смущенно ответил он, уставившись в землю.

— А я Райчо провожал. Поехал экзамен сдавать. Он ведь заочно на геолога учится.

Феиз, все так же глядя себе под ноги, робко спросил:

— Как ты думаешь, бай Ибрагим, я смогу выучиться?

— Еще бы, Феиз! Вы с Райчо молоды, все дороги перед вами открыты, было б желание… Другое дело я. Стар уже стал, так вот и помру неучем.

Вершины гор осветили первые лучи солнца. Над Маданом, над Родопами занимался новый день.

Примечания

1

Местное название Египта.

(обратно)

2

Обращение к старшему по возрасту и по положению.

(обратно)

3

Ямурлук — пастуший шерстяной плащ.

(обратно)

4

Герой болгарского эпоса — богатырь.

(обратно)

5

Ремсист — член РМС (Рабочего молодежного союза).

(обратно)

Оглавление

О КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ

Глава первая Золото

Глава вторая Таинственное похищение

Глава третья В горах

Глава четвертая Похитители людей

Глава пятая Медвежья пляска

Глава шестая Незиф сопротивляется

Глава седьмая Побег

Глава восьмая Хозяин леса

Глава девятая Бывший майор

Глава десятая Выстрелы

Эпилог

*** Примечания ***