Вершина [Фредерик Браун] (fb2) читать онлайн

Вершина

Сборник американской фантастики

Зенна Хендерсон Цена вещей

Виат едва доплелся до поселка из лагеря пришельцев. Хохолок его был вырван, с куртки исчезло дэви, из разорванного рта сочилась кровь. Глаза его были совершенно пусты. Он просидел целый день на солнцепеке в центре поселка, глядя куда-то вдаль сквозь любопытных детей, которые, обступив его, наперебой о чем-то спрашивали своими пронзительными голосами.

Когда на Виата пала тень надвигающегося вечера, он, с трудом поднявшись на ноги, прошел два шага и рухнул замертво.

Потом пришла его мать. Идти ей было недалеко — скорчившееся в пыли тело лежало совсем рядом с ее домом. Она приколола к обрывкам куртки киом и тем самым подтвердила смерть сына. Это был киом, который она сама придумала и сделала в тот день, когда родился Виат. Родился, чтобы затем умереть.

Ее сын не успел еще никому отдать свое сердце, поэтому киом прикрепляла к его груди единственная дорогая для покойника женщина — его мать. Мать проводила сына в последнюю дорогу, оставив гореть пелу в центре киома, потому что Виат ушел, оставив о себе добрую память среди соплеменников и любовь в сердце матери. А тем, кто оставляет после себя любовь, освещает дорогу в Мир ушедших тусклый свет пелу. И если не прикрепить к груде умершего киом, он будет вечно блуждать по этой дороге наощупь и никогда не попадет в тот таинственный Мир, который ожидает каждого.

Только потому мать вначале приколола киом и лишь затем оплакала тело сына.

После того, как тело Виата было предано земле, собралась небольшая толпа поселенцев. Подставив спины лучам восходящего солнца, они замерли, думая о том, что же им готовит грядущий день. Когда же солнце прошло середину небосклона и начало светить им в лицо, поселенцы разом заговорили, прикрываясь ладонями от слепящего света.

— Пришельцы причинили нам зло! — первым воскликнул Доби, хлопнув обеими ладонями перед собой и подняв густой клуб пыли. — Из-за них не стало Виата! Он не вернулся из их лагеря. Пришло лишь его тело, которое дышало до тех пор, пока не поняло, что душа в него уже не вернется…

— Пришельцы пришли к нам с миром, — перебил Деси, — они даже посадили свой корабль на пустыре, чтобы не повредить наши посевы. Не нужно их бояться. — Деси мечтательно посмотрел на небо, оживляя в памяти тот миг, когда оттуда, с небес, спустился странный аппарат с не менее странными существами. — Не стоит, наверное, переносить место нашего поселка из-за них. Они не сделают нам зла.

— Да! — кивнул Доби. — Они не хотят нам зла. Но дыхание их ядовито для нас. И те беззвучные мухи, которые вылетают из их ладоней, приносят нам смерть! Лучше, если мы навсегда уйдем отсюда. И пусть пришельцы никогда не смогут нас найти!

— Но мы их совсем не знаем! — пронзительно закричал Деси, хохолок его вздыбился, словно от сильного порыва ветра. — Глупо не общаться с ними! Они принесут нам дары.

— Тот, кто приносит дары, обязательно чего-то просит взамен! Мы не можем отдавать жизнь наших юношей за один лишь взгляд на пришельца. — Доби в раздумьи пропускал между пальцев серую пыль и глядел, как ее относит вдаль внезапно поднявшийся ветер. Точно так же сегодня был унесен туда, откуда еще никто не возвратился, прах Виата.

— Но постойте, — раздался звонкий голосок Вети. Ее голубой хохолок весь напрягся от волнения. — Они знают то, чего не знаем мы. Нам не удавалось подниматься на небеса и потом возвращаться обратно!

— Да, и сто раз да! — воскликнул Деси, пожирая глазами Вети, державшую, в знак искренности своих слов, руку у самого сердца. — Они много знают, у них есть дары для нас!

— Знания — единственный дар, которого не стоит опасаться, — проговорил Тэфу своим низким голосом. — Но дары в их руках подобны яду, от которого мы оцепенеем. Их дары свяжут нас по рукам и ногам. Это говорю я, Тэфу!

— Старо как мир, — снова закричал Деси, — как тот старый мир, который вот-вот развалится, Придут новые времена!

— Хорошие слова, — кивнул своим полинявшим от времени хохолком старый Доби, — если только эти слова — камень, а не легкая пыль, которая улетает туда, куда подует ветер. Я не знаю пришельцев. Я хочу их узнать. Я пойду к ним.

— И я, — пророкотал Тэфу.

— А я, а я? — вновь затрещал своим пронзительным неокрепшим голоском Деси и вскочил на ноги, вздымая клубы пыли.

— Молод еще, — отрезал Тэфу.

— Молодые глаза могут заметить то, что проглядят старые, — резонно заметил Доби.

— Тогда у нас одна дорога! — закричал Деси, и его хохолок победоносно вздыбился.

— Деси, — прошептала изменившимся от волнения голосом Вети, — ты вернешься из стана пришельцев таким же, каким вернулся Виат. У тебя сейчас появилось новое сердце. Это не твое сердце, Деси!

— Я вернусь! — закричал Деси. — Я обязательно вернусь и наполню ваши ладони чудесными вещами! — Он склонился и поцеловал умоляюще протянутые к нему руки Вети.

Время — это не только часы и дни. Время — это не только шаги солнца по горизонту. Время — это еще и затаенное дыхание, это ожидание, чутко ловящее каждой шорох.

Это время проходит с неимоверной скоростью вместе с шорохом травы, шелестом тростника, отзвуком шагов, которых ждешь, но так и не можешь дождаться. Перед неумолимой поступью времени даже горы раздвигают своя твердыни, чтобы пропустить его туда, откуда оно уже никогда не вернется — в Вечность.

Впереди толпы медленно шел Тэфу, припадая на одну ногу, гребень его вяло спадал на затылок, тугая повязка, наложенная на голову, плотно закрывала глаза. Вслед за ним, наугад, шатаясь из стороны в сторону, брел Доби, пока, наконец, не наткнулся лбом на выступ знакомой с детства скалы и не сполз обессилено в дорожную пыль. Медленно садилось солнце.

— Деси?! — пронзительно воскликнула Вети, и от аз вопля толпа встречающих шарахнулась в сторону, сервиз несчастную наедине со своим горем.

— Он не захотев возвращаться с нами, — прошептал Доби, — Он лишь смотрел, как мы уходим.

— Он остался добровольно?! — Вери от ужаса прикрыла руками рот. — Его не заставили там остаться эти пришельцы?

— Добровольно? — переспросил Доби, глядя сквозь Вети незрячими глазами. — Заставили насильно? Нет. Ему никто не связывал рук и никто не стоял на его пути! — И Доби удивленно, словно впервые, потрогал свои незрячие глаза, из которых катились мелкие слезы.

— Ну откройтесь же, — умоляюще прошептал он, — где же свет?

— Расскажите мне! — воскликнула Вети. — Да расскажите мне наконец!

Доби бесцельно возил руками по бархатистой пыли.

— У них есть все, — начал он свой рассказ, — и они настоящие волшебники. Пришельцы могут дать нам много интересных и прекрасных вещей для наших дэви. Мы никогда не видели таких чудесных вещей. У них есть страшное оружие против кровожадных куту, у них есть орудия, при помощи которых мы будем возделывать наши поля…

— А Деси? Где же Деси? — с тревогой и болью в голосе переспросила Вети.

— Деси увидел все это, и ему захотелось всего, — пророкотал Тэфу. — Его дэви было сброшено с куртки еще до захода солнца. Он был как ребенок на цветущем лугу, который хватает цветок, но видит рядом еще более красивый и бросается к нему… Этой погоне нет конца.

— Нет. Он вернемся, — возразила Вети. — Его любопытство должно рано или поздно иссякнуть…

— Он вернется так, как вернулся Виат! — прорычал Тэфу. — Он вернется так, как возвратились я и Доби! — Протянув вперед руку, он закричал, едва, сдерживая слезы: — Сколько пальцев я держу перед собой, а?! Шесть? Два? Один?! Я их никогда не увижу!!

— Мы изменим место стоянки, — сказал кто-то из толпы. — Пришельцы нас никогда больше не найдут.

— Они не хотят зла, — слабо веря в свои слова, прошептала Вети, — они не сделают Деси ничего плохого. Он непременно вернется.

— Так, как вернулся я, — упрямо повторил Тэфу. — Я был среди них, и смертоносное дыхание пришельцев ослепило меня. И только Время и Ушедшие смогут ответить, вернется ли ко мне когда-нибудь зрение. Один из них долго говорил со мной. Он рассматривал мои глаза. Он заботился обо мне. Но я все равно ослеп.

— А ты? — обратилась Вети к Доби. — Ты тоже пострадал?

— Я не подходил к ним близко, — ответил тот, — но это не помогло. — Он обнажил ногу. От колена до бедра шла глубокая рана, рваные края которой блестели странным тусклым блеском. — Я был среди деревьев, — продолжал Доби, — когда услыхал за спиной вой куту. В это время в руках пришельца блеснула молния, и вой прервался. Я бросился в кусты, и… — его рука очертила контур раны.

— Но Деси…

— Деси вел себя как нищий маю, — оборвал восклицание Вети низкий голос Тэфу. — Он ходил за пришельцами с протянутой рукой. “Постойте, постойте, — кричал он нам вслед, — с помощью этих вещей мы будем править миром!” А зачем нам править миром? В мире нет ни первых, ни последних, и солнце светит всем одинаково. Почему мы должны грабастать вещи, цена которым — дорожная пыль, чтобы потом управлять нашими братьями?

— Оплачь его смерть, — прошептал Доби, — тысячи смертей окружают его сейчас. И даже если тело его вернется в поселок, то сердца его с нами уже не будет никогда. Оплачь его!

— Да! — пророкотал Тэфу. — Оплачь его и воздай хвалу небу за то, что поселок наш надежно укрыт от чужих глаз и пришельцы никогда уже не посеют здесь семена зла, из-за которых мы потеряли Виата и Деси.

— Табу, — тихо, но твердо произнес Доби. — Отныне тропа к ним закрыта навсегда.

Вети, распростершись в пыли на тропинке, оплакала Деси, сжимая в руках его киом, киом, который Деси, уходя, оставил ей, как часть своего сердца.

Почти неслышно к Вети подошла мать Виата и стала рядом, чтобы разделить горе, которое постигло их обеих.

— Твоя печаль не может сравниться с моей! — закричала Вети, заламывая руки. — Ты смогла приколоть киом к его груди, ты оплакала его тело и предала его земле! Не смей плакать со мной! Ты знаешь, что Виат на пути в Мир Усопших, а путь Деси мне сейчас неведом! Жив ли он? Может быть, он умирает сейчас в диких зарослях без пелу, который осветил бы ему путь после смерти! Может быть, он, слепой и искалеченный, ползет по нашей тропе? Я оплакиваю свою надежду. А это страшнее, чем оплакивать смерть! Уйди — я хочу остаться одна!

Вети рыдала до тех пор, пока слезы ее не истощились и рыдания не перешли в глухие стоны. Ее никто не трогал, зная, что Вети проводит свою печаль и снова станет прежней.

Жизнь в поселке шла своим чередом.

Но вот настал день, когда все жители поселка гурьбой высыпали на тропу, ведущую в лагерь пришельцев. Все, оцепенев, смотрели на то, как в поселок, стеная и прихрамывая, входил Деси.

— Деси?! — заголосила Вети, — Деси!

— Дай передохнуть, — тяжело проговорил тот и устало привалился к скале. Это был уже не тот Деси, чьи легкие ноги могли соперничать в быстроте с неутомимым куту. — Дорога забрала у меня все силы.

— Деси, — простонала Вети, прижав к груди киом. Потом она взглянула на свои ладони, рассмеялась и отшвырнула киом далеко в сторону. — О, Деси… — внезапно осеклась она, увидев его искалеченную руку, выщипанный хохолок и разорванную куртку. Глаза Деси уже не принадлежали ему. В них был какой-то странный тусклый блеск. В них отражались пришельцы.

Вети испуганно попятилась.

— Я обещал, — с трудом проговорил Деси, обращаясь ко всем, но глядя только на Вети, — я обещал вернуться, чтобы наполнить ваши дома волшебными вещами…

Но даже Вети в ответ на эти слова заложила руки за сипну — подарки пришельцев еще никому не приносили добра.

— Смотрите, — торжественно произнес Деси, кладя перед собой предмет какой-то странной формы, — в нем — смерть для всех кровожадных куту, будь они шести- или двуногими! И пусть теперь только попробуют эти наглецы из Дарло заявить, что они тоже могут ловить рыбу в ручье Клори! Все будут подчиняться только нам! Вети, — окликнул он подругу, — я дарю тебе власть над всеми.

Вети отступила еще на один шаг.

— А здесь, — положил он рядом с оружием стеклянный флакон, — здесь то, что приносит нам радость и смех. Пришельцы зовут это водой. Этому позавидуют даже жители Мира Ушедших! Один глоток — и все позади: боль, печаль, угреты и несбывшиеся желания… Вети, возьми его, и ты забудешь все свое горе!

Вети отрицательно покачала головой.

— А здесь, — он вытащил из-под куртки кусок блестящей ткани, которая, попав под солнечные лучи, на мгновение ослепила всех своими яркими бликами, — здесь, Вети…

Сердце Вети дрогнуло. Ни одна из обитательниц поселка не смогла бы остаться равнодушной, увидев подобную красоту. Она подалась вперед, чтобы получше рассмотреть чудесную ткань, попробовать ее плотность и качество…

— Это — дар твоей красоте, — продолжал Деси, — ты сможешь всегда любоваться собой. И вскоре мы — ты и я — будем править миром!

Вети вновь отшатнулась в сторону:

— Не подарков от тебя ждала я все эти долгие дни, — произнесла она глухо, пятясь от странных вещей, выложенных Деси прямо в пыль, — пойдем, я залечу твои раны.

— Да постой ты! — закричал Деси. — Ты что, не понимаешь, что с этими чудесными вещами наш поселок будет править всей долиной, а затем — всем миром!?

— Зачем?

— Как — зачем? — переспросил Деси, — У нас будет все, что мы только пожелаем! Мы не будем больше работать, мы будем только приказывать и получать все, что захотим! У вас будет Власть!

— Зачем? — повторила свой вопрос Вети. — Нам достаточно того, что у нас уже есть. Мы не голодны. У нас есть где укрыться от ветра. Мы работаем, когда это нужно. Мы отдыхаем, когда работа выполнена Зачем нам больше?

— Деси считает, что такая жизнь не для него, — сказал Доби. — Ему нравится много шума и суеты. Ничего, Деси, — скоро начнется сезон охоты на куту. Прибереги свой пыл для этого. Сейчас в твоем сердце — искушения, желания и сладкий страх. Если они поселяются в чьем-нибудь сердце, то между ними начинается борьба. Вечная борьба, Деси.

— Искушения, желания, страх, — очень похоже передразнил Деси старого Доби. — Вот, смотрите! — Он схватил оружие, лежавшее у его ног и, слегка поведя рукой, срезал верхушку дома, в котором жил слепой Тэфу. — Что останется от куту, если охотиться на них выйду я? Но если так можно разделаться с куту, — продолжал Деси, — то, что тогда можно будет сделать с жителями Дарло?

— Деси! — снова воскликнула Вети. — Пойдем, я перевяжу твои раны. Время залечит их на твоем теле и в твоей душе. Ты забудешь пришельцев, Деси!

— Не нужно меня лечить! — пронзительно завопил Деси, лицо его посерело, остатки вырванного хохолка встали дыбом. — И вам никогда не понадобится лечение, вы будете всегда здоровы, и у вас никогда не будет ран, если вы впустите пришельцев в наш поселок! Они дадут нам всем волшебные вещи, они напоят всех водой и одарят блестящими одеждами! И все это — взамен на паршивые, никому не нужные дэви. — Деси презрительно усмехнулся. — За дэви нашего поселка они готовы отдать даже свой собственный небесный корабль!

— Но они никогда не придут сюда, — возрази Доби, — путь к нашему поселку надежно спрятан от их глаз. — Он машинально потер свои ослепшие глаза. — Мы сейчас должны…

— Ожидать завтрашнего дня! — снова заверещал Деси, и голос его отражался каждой нотой в сердцах притихших соплеменников. — Завтра они будут здесь!

— Как — “здесь”? — переспросил кто-то.

— Ты указал им дорогу?! — раздался пронзительный крик.

— Ты им все рассказал?! — взревел поселок.

— Да, — недоуменно посмотрел на всех Деси. — А как бы я иначе мог получить от них подарки?

— Подарки?! — воскликнул Доби. — Ты принес нам смерть!

— Но я не предавал вас, — из последних сил, внезапно обмякнув, пробормотал Деси. — И не всем несут смерть эти страшные пришельцы! Я-то жив… — От внезапно нахлынувшей ярости его голос окреп: — Вы просто не хотите перемен! Но ведь все в мире меняется! Это же естественный ход вещей… — он на минутку замялся, вспоминая услышанное от пришельцев слово, — это прогресс!

— Не всякие перемены — прогресс, — возразил Доби, пряча в ладонях ослепшие глаза.

— Хотите вы этого, или нет, но завтра пришельцы будут здесь — голос Деси поднялся до пронзительного визга: — И вы пока что можете выбирать — или попрятаться по домам, как это сделали дураки из Печу, или прийти к пришельцам со своими дэви и получить взамен богатство и власть!

— Или опять перенести место лагеря, — сказал Доби, — как можно дальше от глупой жадности и предательства.

У Деси перехватило дыхание.

— Вети? — раздался его умоляющий шепот. — Нам с тобой не нужно уходить со всеми, мы дождемся пришельцев, и тогда… Мы завладеем всем миром, Вети! У нас будет все, что мы захотим… Останься со мной, Вети!

Вети долго смотрела в его глаза.

— Зачем ты вернулся? — прошептала она сквозь слезы. — Зачем? — И вдруг она пронзительно закричала: — Зачем?!

Внезапно наклонившись к подножию скалы, она подняла так недавно отброшенный ею в сторону киом. И прежде, чем Деси понял, что происходит, она прижала знак смерти к его куртке. Затем решительным движением оторвала пелу и отшвырнула его в пыль.

Глаза Деси расширились от ужаса, рука его потянулась к киому, но он так и не осмелился дотронуться до этой страшной печати, отделявшей мертвых от живых.

— Нет! — закричал он. — Не- е- е- е- т!!!

Рука Вети, дрожа от напряжения, тоже потянулась к киому, но страшным усилием воли она убрала ее…

Деси упал на землю, зная наверняка, что он сейчас умрет и умрет без любви, что он войдет в вечную тьму с неосвещенным киомом. Лежа в пыли, он чувствовал своей щекой твердый угол оружия, а солнечный свет, отраженный граненым флаконом с водой, пускал в его щеку веселых солнечных зайчиков.

Один, умерший без любви, — это как цветок, раздавленный на тропинке. Но к цветку, сломленному чужой волей, испытываешь жалость, а здесь…

Все обитатели поселка разошлись по своим делам, пребывая в полной уверенности, что Деси скоро умрет.

Вети шла позади всех неуверенной походкой и что-то тихо шептала про себя.

Подул ветер и занес толстым слоем пыли все подарки, принесенные Деси, а потом и его самого.

Деси лежал не шелохнувшись и ожидал того момента, когда его дыхание остановится навсегда.

Элджис Бадрис Закономерный исход

Фрэнк Хертцог из “Интернэшэнэл Туарс Инкорпорейтед” задумчиво почесал одно из своих непропорционально огромных ушей и приподнял косматую бровь, после чего заерзал в кресле, устраиваясь поудобнее. Посетитель, по-прежнему, не шелохнувшись, сидел в кресле напротив стола, на который Фрэнк закинул ноги еще в самом начале их беседы.

Взгляд Хертцога скользнул в сторону посетителя и, нисколько не задержавшись на нем, дальше, в окно, туда, где бесконечные просторы океана сливались с горизонтом.

— Дайте-ка я сам нее обмозгую, — неожиданно сказал он маленькому аккуратному человечку, терпеливо дожидавшемуся, когда Фрэнк заговорит. — Вы хотите аванс наличными?

— И не позднее полуночи с четырнадцатого на пятнадцатое июля, — подался вперед человек. — Поверьте, очень важно, чтобы деньги поступили в наш офис в Вэсле именно к этому сроку.

Произнеся эту тираду, человек вновь замер в кресле, вцепившись пальцами в колени. На нем был черный костюм и белоснежная рубашка с узким черным галстуком. Его бледное асимметричное личико обрамляли черные с проседью волосы, разделенные посредине идеальным пробором, На лбу выступили бисеринки пота.

— Значит, как только деньги попадут к вам, вы отправляете наш заказ первым турбопоездом?

— Совершенно верно, — подтвердил человек, который был представителем одной из фирм по производству и реализации спиртного.

— Чертовски интересный способ делать поставки, — недовольно пробурчал Фрэнк. — Уж очень все, знаете ли, неожиданно и вообще… Мы многие годы были хорошими партнерами, не так ли? Все корабли Ай-Ти-Ай перевозят продукцию только ваших марок.

— Естественно, — резонно возразил человек. — Наша продукция — лучшая в мире.

— Ко и ставки Ай-Ти-Ай тоже кое-что значат. Я затрудняюсь вас понять, мистер Келлер. Мы всегда регулярно оплачиваем счета, почему же именно сейчас вам вдруг понадобился этот аванс? Мне даже показалось, что вы не заинтересованы в сотрудничестве с нами. Ну что ж, на свете есть и другие торговцы!

Мистер Келлер в ответ на это лишь нервно развел руками.

— Как хотите, мистер Келлер, — продолжил Хертцог, — так и расценивайте мои слова, но я сейчас вынужден задуматься над тем, стоит ли продолжать наши деловые отношения? Не лучше ли отказаться от такого непредсказуемого партнера, каким является ваша фирма, и заключить крупный контракт с кем-нибудь другим? Разве крупный контракт не стоит разрыва, а, мистер Келлер?

— Мистер Хертцог, я… — маленький торговец вновь резко подался вперед, — моя откровенность может мне стоить места, вы понимаете?

Хертцог откинулся в кресле и принялся изучать Келлера так пристально, словно увидел впервые в жизни.

— Вряд ли, — наконец медленно произнес он. — Но все же я не могу остаться безразличным к намеку о том, что переданная мне информация может просочиться за стены этого кабинета. Жаль, очень жаль, что бы не хотите быть со мной откровенны до конца.

Уголки губ Келлера начали нервно подергиваться.

— Мистер Хертцог, вы поставили меня в крайне затруднительное положение… Конечно, вас можно понять, но тем не менее…

— Если же я не прав, мистер Келлер, — раздраженно перебил его собеседник, — так объясните мне наконец, черт возьми, что же происходит?!

Человек покорно вздохнул.

— Хорошо, мистер Хертцог. Вы, надеюсь, знаете, что в руководстве нашей компании произошли серьезные перемены? В результате всего этого новый Совет Директоров склоняется сейчас в сторону Кейптауна, а не Атлантиса.

— Чепуха! — воскликнул Хертцог, которому вторично не хватило терпения выслушать собеседника до конца. — Атлантис как порт чрезвычайно перспективен для Европы! Правда, транспортировка грузов через тоннель и в Бискайском заливе — довольно дорогое удовольствие, но разве можно его сравнить с переправкой грузов по суше от Кейптауна через всю Африку?

Келлер примиряюще развел руками.

— Да-да, мистер Хертцог. И вы и я прекрасно об этом осведомлены. Вскоре и наш Совет Директоров это поймет. Но сейчас они все ослеплены этой новой идеей — фрахтовкой дирижаблей. Конечно, выглядят они заманчиво — аппараты, которые обладают легкостью воздуха и грузоподъемностью парохода! Поэтому сейчас мои руководители ведут себя как дети, — Келлер пожал плечами. — Ничего не поделаешь — болезнь роста…

— Пусть попробуют переправить какой-нибудь груз дирижаблем из Кейптауна в Европу через всю Африку. Одна — две бури быстро заставят их переменить свое решение, — хриплым от сдерживаемого бешенства голосом проговорил Хертцог.

— Совершенно верно! — согласился Келлер. — Они уверены, что со временем Кейптаун станет крупным космополитическим центром. Крупнейшим в Восточном полушарии. Ну, а Атлантису суждено, по их мнению, зачахнуть, и процесс этот представляется им необратимым. Мистер Хертцог, — Келлер понизил голос до шепота, — одна — две выплаты наличными с вашей стороны — и они могут передумать снова. А после всего, мистер Хертцог, когда эта кейптаунская афера лопнет как мыльный пузырь… о, тогда вы сможете потребовать крупную скидку.

— Да, — сказал Хертцог, — я все понимаю. Он встал и принялся бродить по комнате, заложив руки за спину. — Хорошо, мистер Келлер, — наконец сказал он, остановившись возле дивана, на котором маленький торговец оставил свой атташе-кейс, — специальный посыльный доставит вам требуемую сумму не позднее оговоренного срока.

Произнеся эти слова, Хертцог принялся машинально поигрывать ручкой атташе-кейса, бесцельно перебрасывая ее из стороны в сторону. Келлер подошел к дивану и с чрезвычайно серьезным видом отодвинул свою собственность подальше от Хертцога.

— Большое спасибо, мистер Хертцог, — произнес он. — Я был просто уверен, что вы правильно оцените сложившуюся ситуацию.

— Да… — неопределенно протянул Хертцог, глядя, как посетитель покидает его кабинет.

Хертцог нажал кнопку вызова Хока Бэннистера и, подойдя к окну, принялся задумчиво насвистывать какой-то мотивчик. За окном вздымались на массивных бетонных блоках оснований разнообразнейшие строения Атлантиса. Вокруг них бушевал океан. Сегодня штормило. Небо было грифельно-серым, и от этого вода казалась ярко-зеленой с белыми полосами пены на гребнях высоких волн. Оконное стекло заливали потоки непрекращающегося дождя. В середине двухмильного бетонного периметра, окружавшего Атлантис, было спокойно. Но там, дальше, где огромные океанские валы, сталкиваясь друг с другом, пытались лизнуть белыми языками пены свинцовое небо, стихия бушевала вовсю.

Когда вошел Хок Бэннистер, Хертцог, не отрываясь от окна, тихо поинтересовался:

— Хок, что ты смог бы сделать за тридцать тысяч долларов?

— Вы имеете в виду, какие законы я смог бы нарушить за эту сумму? — уточнил Бэннистер, исследуя содержимое бара.

Это был крупный мужчина, во внешности которого, честно говоря, было крайне мало приятных; черт. Совсем недавно он пристрастился к пятидолларовым гаванским сигарам. Вот и сейчас, беседуя с Хертцогом, он умудрялся разговаривать лишь одной половиной своего лягушачьего рта. Вторая половина была занята курением и дегустацией напитка, извлеченного из бара.

— Тридцать тысяч, — продолжал развивать свою мысль Хок, — это сумма, которой при экономном расходовании кое-кому хватило бы на всю жизнь. Но для нас с вами этой суммы надолго бы не хватило, уж поверьте. Потому-то за такую сумму я смогу нарушить очень немногие законы, да и то, если в этом возникнет крайняя необходимость.

— А какие нарушения ты бы позволил себе за обыкновенные комиссионные с тридцатитысячедолларовой сделки?

— А-а-а, так вы имеете в виду Келлера! — воскликнул Хок и в восторге от собственной догадливости залпом осушил стакан, после чего вздрогнул и принялся подозрительно изучать содержимое бара.

— Недавно у нас появилось одно местное предприятие, которое занимается производством виски из планктона, — невинно улыбаясь, объяснил Хертцог, — а что касается Келлера, то ты был абсолютно прав, направив его ко мне. Хотя, во всем этом деле мне еще предстоит разобраться полностью. Полетт! — произнес он, подойдя к столу и нажав кнопку переговорного устройства. — Вы приготовили нужные материалы?

— Да, Фрэнк. Передаю.

Аппарат на столе Хертцога сыто заурчал и выбросил серию фотокопий.

— Самую, на мой взгляд, ценную информацию я положила сверху, — уточнила невидимая Полетт.

— Да, я вижу. Спасибо. — Хертцог склонился над фотокопиями и удовлетворенно хмыкнул. — Еще вот что, Полетт, свяжитесь, пожалуйста, с Тэдом Трэвеном из городского совета, Я хотел бы поговорить с ним кое о чем за коктейлем сегодня после двенадцати часов. Думаю, его устроит встреча в одном из залов “Плэжэр Хауз”.

Тэд Трэвен был высоким худым брюнетом. Время и житейские хлопоты растянули и сжали его бескровные губы таким образом, что в закрытом состоянии разрез рта как бы продолжался на несколько сантиметров с обеих сторон сверх границ, отведенных ему природой.

— Хочу отметить, Тэд, что вы на редкость здравомыслящий человек, — начал Хертцог. — Вы умеете планировать. Вы все взвешиваете перед тем, как предпринять какой-либо шаг.

— Никто не может сказать, что я когда-либо совершил неразумный поступок, — согласился Трэвен, попивая свей мартини и разглядывая потускневшую от времени русалку, вытатуированную на запястье Хертцога.

— А вы, в свою очередь, можете сказать про меня, что а не так уж и удачлив, — продолжил Фрэнк, — что-то типа “парень, зайди-ка попозже”. Если говорить серьезно, то я простой работяга, которому посчастливилось получить в наследство от отца бюро путешествий. О, — остановил он жестом собравшегося было что-то возразить Трэвена, — мне просто повезло, и я смог основать собственное дело, вот, пожалуй, и все. Сейчас у меня есть немного денег в кармане и достаточно здравого смысла в голове для того, чтобы не влазить во всякие сомнительные делишки. Я прекрасно понимаю, что сколько веревочке не виться, но рано или поздно кому-то все равно придется заплатить по счету. Ну, а когда мне нужно что-нибудь разузнать, когда мне нужна помощь опытного и умного человека, я прихожу к такому парню, как вы.

Трэвен растянул свои бледные губы в широкой ухмылке.

— Вы мне льстите больше, чем я этого заслуживаю…

— Нет-нет! — с жаром возразил Хертцог. — Я действительно так считаю, Тэд! Вот, кстати, что делать человеку типа меня, который владеет туристической компанией? Вполне естественно, что меня рано или поздно заинтересует не только Атлантис, но и другие точки планеты. Иногда мне кажется, что неплохо было бы начать какое-нибудь дело в Европе или Африке — в Севастополе, или, скажем, в Кейптауне. Я имею в виду не только открытие туристических контор, есть смысл копнуть там поглубже. Но если бы я так поступил, то вскоре оказался бы в довольно сложных отношениях с местными властями… Я не понимаю, почему нам следует держаться подальше от материка? И если уж я пришел к вам, объясните мне, пожалуйста, почему это происходит?

— Конечно, объясню, Фрэнк, — кивнул Трэвен, — вы же знаете, что основная доктрина консервативной партии заключается в том, чтобы максимально изолировать нас от материка Это — единственная возможность избежать повторения у нас их проблем, До тех пор, покуда единственным связующим звеном между нами и материком будет грузовой тоннель, мы будем играть роль расчетной монеты. Но если мы влезем в их дела, то вскоре окажемся запутанными во всех их безрезультатных попытках справиться с экологической разрухой. А в нынешнем положении мы продолжаем взымать посреднические проценты и вкладываем их в наше дело. И у нас нет и не будет ни малейшего желания взваливать на свои плечи дополнительную ответственность.

— Ну, теперь-то мне все стало ясно, — облегченно вздохнул Хертцог. — Раньше-то я думал, что поскольку мы являемся потомками тех людей, которые продолжили тоннель с материка сюда, то мы как-то связаны со всеми странами…

Трэвен вновь ухмыльнулся.

— Это было сто лет назад, Фрэнк. Ни одного правительства, которое финансировало тогда это строительство, уже нет в помине, так что никаких юридических оснований для подобной связи просто не может быть.

— Конечно, конечно. Теперь я все понял. Мне просто необходимо было все это растолковать. Спасибо, Тэд.

Трэвен с задумчивым видом сделал большой глоток.

— Да, — произнес он с легкой укоризной, — вы неплохо сработали в этом деле… Я имею в виду Уильяма Уоринга. Если бы ему разрешили организовать инвестиционный синдикат, то в результате этого, сосредоточив капитал, он бы выдвинул на всеобщих выборах кандидатов, выступающих за наше активное участие в делах материка. Вы тогда спасли многих людей, не забывая, впрочем, и о себе.

— О, но он и так полностью запутался в той афере, где пытался присвоить двадцать тысяч долларов, принадлежащих Ай-Ти-Ай. Согласитесь, это довольно большие деньги. Когда мне удалось выбить его из седла, я был немало удивлен, обнаружив, что это далеко не все, чем он занимался. А, в общем-то, мне просто опять повезло, Тэд. Но знаете, что я думаю?

— Да?

— Я вот что думаю. Уоринг, открывая здесь свое дело, мог подорвать мое собственное дело, а я не имел ни малейшего представления о том, что он затевает. Вот если бы у меня был свой человек среди политиков, который мог бы меня вовремя информировать обо всем… Да, Тэд, тогда бы я не оказался в такой щекотливой ситуации.

Фрэнк допил коктейль и взглядом указал на бокал.

— Может быть, еще?

— Пожалуй, да, спасибо, — осторожно произнес Трэвен.

Хертцог подал знак официанту и продолжал:

— Предвыборная кампания начинается на следующей неделе?

— Вообще-то, да — в первый четверг после четвертого июля. Но выборы этого года будут чистейшей формальностью. После разоблачения Уоринга все сторонники активного сотрудничества с материком сдали свои позиции без боя. Конечно, не все из них были его ставленниками, но замазаны Уорингом оказались все.

— Угу. Я не совсем хорошо разбираюсь в этих делах, но., Вы будете проходить по списку консервативной партии в этом году?

Трэвен плотно сжал губы.

— Да. Точно. Я, как обычно, буду баллотироваться на должность городского клерка.

— Извините, Тэд, но ваша должность не так уж и далека от того, чтобы прямо с нее забраться на верхушку, верно?

— Вы правы, — коротко ответил Тэд.

— Не знаю, насколько это хорошо. Я не встречался с мэром Филлипсом. Но мне сдается, что он не очень-то популярен.

— Он один вершит политику партии, — горько заметил Трэвен, — а всем остальным приходится довольствоваться объедками с его стола.

— Хм. Довольно интересный способ вести дела. Мне кажется, это не совсем честно.

— Конечно. Но чего вы еще ожидали, Атлантис населяют люди, которые не очень-то отрабатывают свои деньги, не говоря уж о том, чтобы всерьез над чем-то задуматься. Едва ли двадцать процентов из них удосуживаются принять участие в выборах, да и то большинство из них приходит на голосование только благодаря работе Филлипса. Мне, конечно, грех жаловаться на это. Но все же…

— Мне кажется, что вы-то имеете право жаловаться. Если вы не сможете договориться с Филлипсом, то у вас не будет никаких шансов пройти на выборах, по крайней мере, сейчас, когда процент поданных голосов остается таким низким.

— А у кого есть средства, чтобы организовать предвыборную кампанию, кроме консерваторов? А денься потребуются немалые — на рекламу, на избирательные плакаты, на совещания, да мало ли на что еще!

— Ну… — протянул Хертцог, — задумчиво поигрывая бокалом.

— Фрэнк! — воскликнул Трэвен. — Ваше “ну” свидетельствует о том, что вы что-то задумали. Но в любом случае в этом году уже ничего не получится. Слишком поздно.

— Чтобы зарегистрировать кандидата?

— Зарегистрировать — нет! Но сроки предвыборном кампании… Осталась всего одна неделя.

— Хорошо. Вы же знаете, Тэд, что Ай-Ти-Ай владеет морскими такси, одной из вертолетных площадок и четырьмя отелями. Мы покупаем половину полетного времени. У нас целая полоса в отделе рекламы — во всех трех ежедневных газетах! На телевидении у нас “Шоу Сонни Вимза”, а также “Кактус и Хещнайф Эл” и программа “А вы умнее своей жены?”

— Да, еще и новости дня Уильяматона Сэндберга Миллза. Что произойдет, если вы будете баллотироваться в мэры, скажем, как кандидат от прогрессивной реформистской партии? Плакаты “Иди и голосуй” с вашим изображением будут встречать всех пассажиров наших катеров и вертолетов. Вы станете героем телевидения и прессы. Как вы думаете, удастся ли вам набрать сорок — сорок пять процентов голосов?

Трэвен внезапно побледнел от волнения:

— Боже мой, Фрэнк, но это ж незаконно? Корпорация не имеет права вкладывать свои деньги в поддержку кандидатов. А что скажет ваш Совет Директоров?

— Если дело дойдет до этого, Тэд, то я и есть Совет Директоров.

— Но все равно, вы не имеете права…

— А если я хочу баллотироваться на должность ловца бешеных собак? Я сгораю от нетерпения приобрести эту должность! Я собираюсь участвовать в избирательной кампании со всей своей энергией. Но, — хитро улыбнулся Хертцог, — мне нужен человек, который бы возглавил список партии. Что вы думаете по этому поводу? — Хертцог запустил два пальца в нагрудный карман спортивной рубашки и достал две пятидолларовые купюры и клочок бумаги. Он развернул бумагу и положил на стол перед Трэвеном. Это был чек, заверенный Ай-Ти-Ай и выданный в фонд избирательной кампании прогрессивно-реформистской партии. Чек на двести тысяч долларов. — И, конечно, нам потребуется предвыборная программа. Что вы об этом думаете? Филлипс и консервативная партия не обращают никакого внимания на наши деловые интересы, связанные с материком. А там, кстати, многие раздражены как нашим отчуждением от их проблем, так и нашими расценками на транспортировку грузов. Мы теряем крупные суммы, Тэд. И надо доказать с цифрами в руках, что мы доставляем лишь мелкую, скоропортящуюся продукцию, а крупные грузы переправляются морем в Архангельск и затем — по железной дороге до Черного моря. Помяните мое слово, придет день, когда они проложат трансафриканскую железную дорогу Север-Юг. Да-да, через джунгли и пустыню, если мы вынудим их это сделать. Гарантируйте населению более короткий рабочий день и низкий налог на недвижимость, если окажется, что мы сможем повысить ежегодный доход за счет снижения расценок на перевозки.

На лице Трэвена промелькнуло сомнение.

— Я не уверен, что все это будет сходиться с тем, что звучало в моих прошлых публичных выступлениях.

— Ваших? Вы, видимо, имеете в виду, мэра Филлипса? Но сейчас же вы выступаете самостоятельно, борясь за наши идеи, сбросив, наконец, прежние одеяния. Бы не гангстер из команды Уоринга — вы уважаемый экс-консерватор, которому до чертиков надоела линия своей партии.

— Хм… — широко улыбнулся Трэвен, — я думаю, что у меня получится. Вы выбрали верное оружие.

— Я думаю точно так же. Хорошо, Тэд. Вы — опытный человек, так что я оставляю за вали право обустроить штаб-квартиру, нанять людей для связи с прессой. Я пришлю к вам одного парня из моей конторы, его зовут Бэннистер. Он обеспечит вам финансовую поддержку из фондов Ай-Ти-Ай на случай, если закончатся деньги. Но я лично вынужден держаться от этого подальше. Вот и все, пожалуй. Удачи.

Трэвен взял чек, зачарованно изучал его несколько секунд и затем положил в бумажник.

— Э… Спасибо, Фрэнк.

— Не за что, Тэд, — ответил, поднимаясь, Хертцог, Он оставил на столе две пятидолларовые бумажки и позвал официанта: — Надеюсь, Тэд, увидеть ваше имя в списках кандидатов.

— Фрэнк, а что, если Филлипс обнаружит источник финансирования?

— Ну, если тебя это волнует, то там все в порядке. Юридически все оформлено безупречно. Изучи бухгалтерские книги фирмы “Стендард и Пуа” и “Дан и Бредстрит” за последние 30 лет. Там все написано.

Хертцог помахал на прощание рукой и вышел из коктейль-холла.

Фрэнк Хертцог жил в круглом подводном доме, закрепленном на одной из опор здания Ай-Ти-Ай на глубине 120 метров. Туда было непросто добраться, возможно, поэтому там всегда было тихо и спокойно.

Фрэнк стоял в небольшой кухне и колдовал над кастрюлькой с какао. Когда жидкость достигла нужной температуры, он перелил какао в керамическую кружку, на дно которой загодя плеснул виски. Затем он направился в гостиную, откусив на ходу первый кусок от грандиозного бутерброда, из обильно сдобренного горчицей бекона с луком и помидором.

— Как идут дела? — спросил он Хока Бэннистера, который стоял посреди комнаты и тренировался в метании стрел в мишень.

— Старик Тэд Трэвен отправил консерваторов в нокаут! В городе все только об этом и говорят. По улицам просто невозможно пройти — всюду висят его плакаты. Сонни Вимз рассказывает анекдоты о Филлипсе, программа “А вы умнее своей жены?” завалена вопросами о грузовом тоннаже. Хещнайф Эл с “Кактусом” участвуют в гонке по Дакоте.

— Гонка в Дакоте! — мечтательно зажмурился Хертцог. — Эх! Были денечки, Хок. Если человеку хотелось путешествовать, он взбирался на свою верную клячу и ковылял по солнцепеку. Да… Кстати, подпиши вот здесь, хорошо? — Он достал из бокового кармана сложенную бумагу и протянул Хоку.

— Что это? — поинтересовался Бэннистер.

— Это финансовое обязательство нашего посланца. Его должен подписать один из руководителей компании.

— А ты почему не можешь?

— Так я и есть посланец. Я выезжаю через 20 минут с тридцатью тысячами долларов. Это немного раньше того срока, который установил Келлер, но я не думаю, что они будут очень возражать, если получат деньги раньше, чем они этого ожидали.

Бэннистер расписался против графы, в которой было указано его имя, и вернул обязательство.

— Ждет самолет?

— Нет. От такого быстрого перемещения не получаешь никакого удовольствия. У меня в запасе несколько часов. Я собираюсь ехать через тоннель.

— Не забудь вернуться до того, как закроются избирательные участки. Нам важен каждый голос, не мне тебе объяснять.

— Ну да! А я куда баллотируюсь?

— В районный совет. Это почти одно и то же, что и ловцы бешеных собак.

— Боюсь, что ты прав. — Хертцог взял свой дорожный саквояж и нажал на кнопку вызова лифта. Вскоре лифт спустился вниз. — Присматривай за домом, — попросил он на прощанье Хока.

— Гав-гав, — ответил Бэннистер.

Терминал тоннельного вокзала представлял собой сооружение площадью около ста квадратных метров и около девяти метров в высоту, с двумя массивными круглыми дверями, около десяти метров в диаметре каждая. Издали двери были похожи на два больших закрытых глаза.

Рельсовые опоры, покоившиеся на балках, отбрасывали затейливые тени на неровное покрытие пола. Там суетилась ремонтная бригада.

Край пассажирской платформы причудливо изгибался для того, чтобы пассажирам было удобнее подходить к рельсовым опорам. Хертцог спокойно ожидал прибытия поезда в толпе других пассажиров.

В это время ремонтная бригада подготавливала поезд к отправлению. Он состоял из трех вагонов: двух грузовых капсул и третьей, с небольшим пассажирским отделением с одной стороны. Сейчас все грузовые отсеки были открыты и напоминали створки раковины, распахнувшиеся как крылья по всей длине поезда.

Грузовые краны с большой точностью опускали в отсеки упакованный груз.

По форме поезд напоминал кокон бабочки, темное тело которого, сочлененное в двух местах, освещалось лишь тремя иллюминаторами пассажирского отделения.

Каждый удар инструментов или шум, производимый ремонтной бригадой, даже скрип ботинок пассажиров отдавались гулким эхом в решетчатых переплетениях платформ. Тросы кранов жалобно скрипели на шкивах, грузчики шумно переругивались.

Наконец погрузка была закончена.

Сирена взвыла, взяв максимально высокую ноту, раковины дверей с гулом захлопнулись, автоматические погрузчики скрылись в темных углах терминала, крюки подъемных кранов в последний раз взмыли вверх и замерли где-то там,на недосягаемой высоте.

Открылись двери пассажирского отсека, и Хертцог вместе с другими пассажирами устремился в нею. Как только последний пассажир вошел в отсек, двери тут же захлопнулись. Все расселись по местам, — и поезд осторожно тронулся в шлюзовую камеру.

Вскоре пассажиры очутились в кромешной тьме камера. Несколько минут работы насосов — и отворился вход в тоннель. Все услыхали при этом противный скрежет металла о металл.

“Несколько лишних долларов на смазку вряд ли разорили бы город”, — промелькнуло при этом в голове у Хертцога. Предупредительная сирена заставила его опустить ноги в скобы безопасности, расположенные под сиденьем.

Поезд, словно обретя почву под колесами, начал быстро забирать скорость. Двигатели его запели, учащая такт, пока поезд двигался в начальной части тоннеля. Затем, когда он вышел на основную линию пути., скорость достигла двухсот миль в час. Поезд мчался по тоннелю, проложенному по дну моря к черной, безжизненной прибрежной равнине, по которой ему предстояло пройти до самых гор, служащих западной границей цивилизации в Европе.

Колея была монорельсовой, исключение составляли терминалы, и только в том месте, где тоннель выходил на поверхность на территории Франции, была боковая ветка, где и остановился поезд, пропуская встречный.

Хертцог в это время с любопытством рассматривал сквозь иллюминатор запасную платформу, которая предназначалась для эвакуации в случае опасности. Он подумал, что, наверное, эта ветка оснащенная надежной электроникой и автоматикой, построена для того, чтобы избежать лобового столкновения поездов на случай выхода из строя управления одного из них. Стрелка надежно блокировала путь, не допуская встречного движения. Все, казалось, работало безупречно то ли потому, что было продумано до тонкостей, то ли из-за высокого профессионализма обслуживающего персонала.

Здесь, на запасном пути, рядом со стенкой основного тоннеля, поезд, как и на станции, находился в воздушном шлюзе, причем при надобности пассажиры могли укрыться в довольно сомнительного вида убежище.

Хертцог поднялся с кресла и нажал на кнопку открытия двери вагона. Раздался звук выходящего сжатого воздуха, и дверь медленно отъехала в сторону, открывая вид на грязную бетонную платформу, тускло мерцавшую несколькими огнями.

— Пожалуйста, — произнес записанный на пленку голос автоматической системы оповещения, — не выходите наружу без крайней необходимости. Пожалуйста, закройте дверь.

Хертцог пожал плечами и закрыл дверь. Затем он вернулся на свое место.

— Просто я интересовался, можно ли вообще выйти отсюда, — невинно сказал он, обращаясь в пустоту.

Вэсле всегда производил на Фрэнка Хертцога неприятное впечатление. Здания были беспорядочно разбросаны по вершинам холмов и так же хаотично спускались в долину. Все жители были одеты в строгие костюмы одинакового покроя. “Как будто здесь живут только банкиры”, — раздраженно подумал Хертцог, заходя в здание компании, занимающейся производством и продажей спиртных напитков.

— Извините, сэр? — елейно произнес лифтер, не сдержавший ухмылки при виде одежды Хертцога.

— Четырнадцатый этаж, Чарли, — сказал Хертцог.

— Да, сэр.

— Ты что, служишь в армии, Чарли?

— Извините, сэр.

— Да брось ты это “сэр”, парень!

— Извините… сэр.

— Лошадиная задница!

— Я бы попросил…

— Кончай, Чарли. Я этого терпеть не могу. Ты, что, не можешь приехать в Атлантис и найти себе нормальную работу?

— В Атлантис, сэр?

Трудно было ошибиться в интонации голоса лифтера.

— Ты же знаешь, мы лишь иногда едим детей, да и то во время ритуальных жертвоприношений. Многим из нас вообще все надоело, и нам просто приходится жевать через силу. Лично я вообще не могу на них смотреть, особенно на вареных, и тем более, если они по-дурацки приготовлены. Жареные, это совсем другое дело, но очень трудно сейчас таких найти.

— Четырнадцатый этаж, сэр, — сказал лифтер, еле сдерживая отвращение.

— Спасибо, Чарли, — сказал Хертцог, выходя из лифта и направляясь к дверям, ведущим в приемную компании. — Знаешь, не верь ты, парень, всей этой дерьмовой пропаганде.

Президента компании по продаже спиртного звали господин Мотт. Это был человек с крутым волевым подбородком и отличными, ровными зубами.

— Мистер Хертцог, — сказал он, потирая руки, — я прямо не знаю, как и с чего начать…

— Ну, с начала и начните, — посоветовал Хертцог, удобно располагаясь в кресле.

— Несколько необычно, что председатель Совета Директоров лично доставляет такую сумму наличными.

— Да, и еще за несколько дней вперед, — добавил Хертцог.

— А… да. Честно говоря, мистер Хертцог, я не знаю…

— Разве вы не ожидали этого?

— Ожидали? О, да, да, да, конечно, ожидали, но не раньше…

— Вы не можете отправить груз раньше 15-го, даже имея на руках деньги, не так ли?

— Ну да, — с облегчением сказал Мотт. — Я очень рад, что вы так хорошо все понимаете.

— Да, — согласился Хертцог. — Мы могли бы вечно ходить по кругу, не так ли? — Он встал и пожал руку Мотта. — Должен еще многое сделать. Был рад встретиться, Мотт. Он вышел из здания, поймал такси и поехал к вокзалу, насвистывая под нос игривую песенку, начинающуюся словами: “Если бы все маленькие девочки были похожи на Мерседес-Бенц…”

Прошло около недели с тех пор, как Фрэнк Хертцог был избран в районный совет. Он успел свыкнуться со своей должностью. Было девять часов вечера 14 июля, когда он спускался на лифте в свой дом вместе с Хоком Бэннистером.

— Все отлично устроилось, — сказал Фрэнк. — С приходом новой администрации в Атлантисе правительства на материке отказались от попыток наложить эмбарго на перевозку грузов по тоннелям. Уже три американские компании собираются переправить свои тяжелые грузы через нас, и если это произойдет, будут и другие заказы. Трансатлантические воздушные компании на нашу деятельность не обращают никакого внимания, по крайней мере, до тех пор, пока мы не построим свой собственный грузовой воздушный флот. Но этого мы пока делать не собираемся. Наш конек — качество, а не роскошь.

— Итак, у Атлантиса не осталось ни одного серьезного конкурента в мире, не так ли? — полувопросительно, полуутвердительно произнес Бэннистер.

— Да, пожалуй, — согласился Хертцог.

— Приехали.

— Давай спустимся вниз. Я хочу заскочить на минутку в зал ожидания.

— Как знаешь.

— Угу, кажется, Атлантис продержится еще некоторое время. Отлично. Я собираюсь остаться в этом городе.

Материк хорошо посещать на время, но я не хотел бы жить там, где слишком много внимания уделяют деньгам. Ты не представляешь, насколько жадными они могут быть. Они, пожалуй, отдадут все на свете, лишь бы не упустить куш в тридцать тысяч долларов.

— Да?

— У-гу.

Двери лифта открылись на уровне зала ожидания.

— Но я не хочу, чтобы ты думал, что любой житель материка только и думает о монетах. Возьми, например, этих ребят с линии дирижаблей из Кейптауна. Они отлично поставили дело. Скоро их ставки возрастут и даже смогут сравняться с нашими. А что если бы не было тоннеля? А-а-а… вот и мистер Келлер, — пропел Хертцог, хлопнув легонько по плечу маленького торговца спиртным. Аккуратный маленький торговец ошарашенно повернул голову и воскликнул:

— Мистер Хертцог! Вы тоже садитесь на этот поезд?

— Да, вот думаю.

— О!..

— Я всегда говорил, что ничто так не расширяет кругозор человека, как поездка за рубеж, — сказал Хертцог, жестом приглашая Келлера и Бэннистера войти в поезд. Он проводил маленького человечка к его креслу, нежно усадил его и застегнул ремни безопасности, одновременно продолжая болтать.

— Мне гораздо больше нравится путешествовать поездом, чем самолетом. Можно хорошо видеть, что происходит кругом, и из самолета и из дирижабля, но поезд — это совершенно другое. Здесь можно услышать таинственные шумы движения, работу частей и механизмов, а вокруг вас полная тьма и все, что вам остается — это сидеть и, доверившись машинисту, думать, что все выполняют свою работу хорошо и все обойдется как нельзя лучше. Это одна из тех вещей, свидетельствующая о том, что вы — человек XXI века, я имею в виду слепую веру в механизмы, которыми вы непосредственно не управляете. Вы со мной согласны, Келлер? Садитесь, Хок, кажется мы отправляемся.

Поезд выехал из воздушного шлюза.

Келлер был бледен и молчалив. Он отстранение глядел в иллюминатор, крепко сжав дорожную сумку костлявыми коленями.

— Есть, мистер Келлер, небольшие, но очень нужные механизмы, которые и определяют уровень нашего технического развития. Мы с легкостью способны поразиться какому-нибудь агрегату, все части которого ревут и стонут от напряжения, пытаясь показать нам, насколько они могучи и трудоспособны… Но по-настоящему полезные машины никогда не отвлекут человека от дел и никогда не привлекут к себе ничьего внимания. Вот, кстати, мистер Келлер, у нас есть чудесные фотостатические машины! Они с успехом справляются с горами документов, будь те спрятаны где угодно, хоть в чьем-нибудь атташе-кейсе, представляете? Мы можем встроить эту машину куда угодно и замаскировать под что угодно, а объектив фотоаппарата вмонтировать, скажем, в перстень, надеть на палец и… — Хертцог достал из нагрудного кармана снимки, которые в свое время получил от Полетт. — Это все ваше, мистер Келлер?

Дрожащими руками Келлер взял один из протянутых ему снимков и, мельком взглянув на него, отбросил снимок в сторону.

— Это ужасно! — воскликнул он. — Это просто ужасно!

— Не знаю, что вы под этим подразумеваете, — сухо ответил Хертцог и повернулся к Бэннистеру. — На снимке — финансовое соглашение между мистером Келлером как; частным лицом и компанией грузовых дирижаблей. Просто удивительно, что он хранил такой важный документ не в сейфе, а всюду таскал его с собой. Так вот, Хок, здесь говорится о выплате кругленькой суммы в сто тысяч долларов в случае — я цитирую — “… прекращения тоннельного сообщения между Атлантисом и материком, начиная с полуночи четырнадцатого июля…” В общем, обычная сделка. Мистер Келлер взвесил все шансы и пришел к выводу, что это мероприятие легко осуществимо. Грузовая компания, правда, придерживалась другого мнения.

— О! — воскликнул Бэннистер.

— Успокойтесь, Хок. Если вы потрудитесь заглянуть в дорожную сумку мистера Келлера, то, я уверен, вы непременно обнаружите в ней взрывное устройство.

— Простите, — прошептал Келлер, вжимаясь в кресло и еле шевеля посиневшими губами, — простите…

— Возьмите себя в руки, мистер Келлер, — холодно посоветовал Хертцог. Он встал и вывернул одну из лампочек, освещавших пассажирский отсек. Из кармана он извлек переговорное устройство и подсоединил его к патрону, после чего быстро набрал нужный номер.

— Мистера Трэвена, пожалуйста! Звонит Фрэнк Хертцог… Ну так разбудите его!..

Минутная пауза, во время которой Хертцог обаятельно улыбался ничего не понимающим пассажирам, а Бэннистер, ругаясь вполголоса, разряжал бомбу с часовым механизмом, наконец истекла.

— Трэвен? Мне необходимо, чтобы все тоннели были закрыты на ремонт. Да-да! Все. На двадцать четыре часа, начиная с сегодняшней полуночи. Да. Ремонт и профилактический осмотр на всех станциях. Заодно заставьте их начать как можно скорее проектирование второй колеи и расширение того узла, где отводная ветка. Да, как можно скорее. Спасибо. Спокойной ночи, Трэвен.

Хертцог отключил переговорное устройство и вкрутил лампочку на место. Протянув устройство Келлеру, он произнес:

— У всех служащих Ай-Ти-Ай есть такая штука. Это вам на память от нашей фирмы. Прекрасно действует на открытой местности и в помещении, может быть подключена к любой электрической сети как на суше, так и под водой.

— Как? А разве вы не собираетесь… — слабо пролепетал Келлер.

— Отомстить вам? Помилуйте! Вы же были только слепым орудием в руках компании! Кстати, я бы на вашем месте непременно подал на них в суд — вам просто необходимо стребовать с них эти сто тысяч. Вот их-то обязательно нужно потрясти!

— О…

— С бомбой все в порядке, — доложил Бэннистер. — Она должна была взорваться ровно в полночь.

— Да. Ты знаешь, что нас ожидает, когда тоннель закроют и мы не сможем им воспользоваться завтра?

— Что? — недоуменно спросил Хок.

— Это означает, что нам придется возвращаться на самолете, — с гримасой глубокого отвращения произнес Хертцог.

— Все очень просто, — объяснил Хертцог, уютно устроившись в кресле и забросив ноги на край стола. — Ребятам из компании грузовых дирижаблей нужен был человек, который знал бы тоннель как свои пять пальцев. Для этой роли превосходно подходил Келлер, но он работал на свою фирму, а не на них. Поэтому он все выложил своему Совету Директоров, когда к нему сунулись с этим предложением. А те, во-первых, недолюбливали Атлантис и его обитателей, может быть, больше всех жителей материка вместе взятых. А тут еще эта смена правительства… Ну, а во-вторых, их просто обуяла жадность! Они захотели сорвать куш до того, как тоннель будет взорван: получить аванс и не отгрузить товар. Ну, что вы на это скажете? Без тоннеля Атлантис был бы обречен, и вряд ли мы бы добились чего-либо, судясь на материке. Я мог бы вечно таскаться по судам, не получая ни цента компенсации и ни на дюйм не приблизившись к справедливости…

Что же касается Келлера, то он просчитал все на несколько шагов вперед. Этот парень получил бы свои сто тысяч, да еще, может быть, что-то и сверх того за то, что свел свою компанию с этой фирмой грузовых дирижаблей, плюс комиссионные с продажи спиртного, плюс деньги за последний груз, который бы мы никогда не получили… Одним словом, с миру по нитке!

Но он явился ко мне и принялся молоть всякую чушь и в конце концов проболтался. Он, сам того не подозревая, раскрыл мне даже время взрыва бомбы — как раз тот момент, когда последний ночной поезд отправляется из Атлантиса в Вэсле. В общем, парню хотелось получить слишком много и слишком со многих, вот он и шлепнулся мордой в грязь. Мы, конечно, могли бы взять его за горло — жадность, Хок, слишком вредное качество для человека, который хочет делать деньги.

— Но ему все-таки удалось заработать сто тысяч!

— Хм… Пока еще нет. И это дело будет ему стоить немалых хлопот. Видите ли, он слишком туп для того, чтобы заработать такие деньги обманным путем. И если эта сумма уже находится у него, то он очень скоро с ней расстанется — невежественный человек просто не имеет никакого морального права на такие деньги! Жаль, что я не обладаю Достаточной проницательностью, чтобы предсказать, каким именно способом отберут у мистера Келлера его деньги, — хихикнул Хертцог и продолжил после минутной паузы: — Когда я пронюхав, что боссы Келлера знают о его проделках и никаким образом не пытаются противостоять его замыслам, я настолько разозлился, что купил контрольный пакет акций этой компании. Так что теперь, Хок, нам придется заняться реализацией спиртного. Естественно, методы прошлого руководства нас никак не устроят, Вы только вдумайтесь — в погоне за тридцатью тысячами прибыли потерять миллионы! У подобных людей, — Хертц сокрушенно покачал головой, — нет никакого чувства ответственности.

— Так что, теперь Келлер тоже работает на нас? — поинтересовался Бэннистер, откупоривая бутылку. — к именно поэтому-то он, как и все служащие Ай-Ти-Ай, получил это переговорное устройство! А я все голову ломал, зачем вы ему его дали…

Хертцог улыбнулся.

— И поэтому тоже. Но, честно говоря, я… рассчитываю при помощи этого устройства услышать, как будет протекать процесс расставания Келлера с деньгами, При этом, как мне кажется, он поднимет страшный тарарам.

Джорж Самнер Элби Вершина

Джонатану Герберу от Л.Лестера Лита, — гласил меморандум, отпечатанный на бледно-зеленой бумаге, лежавший на письменном столе. — Настоятельно прошу вас посвятить все рабочее время мне. Лифт предоставляется в ваше полное распоряжение. Предлагаю вам этим утром посетить 13 этаж, но выше не поднимайтесь. Л.Л.Л.”

“Итак, в первый раз за многие годы”, — сказал он про себя, доставая из стеклянного футляра пропуск, который получил в фирме впервые в жизни после стольких лет работы. Он, конечно, знал, что пропуск выполнен в форме пирамиды. На одной металлической грани было выгравировано название фирмы “Объединенная корпорация”, на другой — его собственный, нанесенный фотоспособом портрет. Он даже не смог вспомнить, когда его сфотографировали, но, должно быть, не так уж давно, потому что на портрете он был в галстуке, купленном совсем недавно. Наверное, сняли скрытой камерой в тот момент, когда он входил или выходил из здания компании.

— Мисс Кайндхэндз, — сказал он секретарше по селектору, — отмените на сегодня все встречи. Меня вызывает мистер Лит.

Зажав золотую пирамиду в руке, Джонатан пошел по узкому коридору к лифту.

— Тринадцатый, — сказал он лифтеру.

Лифтер, знавший его в лицо и хорошо изучивший его ворсистый твидовый костюм от Харриса, обеспокоенно засуетился.

— Все в порядке. Не волнуйся, — успокоил его Джонатан и показал пропуск.

— Да, сэр, — ответил лифтер. Он почти пропел эти два слова низким мягким голосом, будто оперный певец.

Потом он превратился в воплощенную серьезность, закрыл бронзовые двери и нажал кнопку этажа.

“Четырнадцать, а, может, шестнадцать лет”, — прошептал про себя Джонатан и погрузился в воспоминания.

Лифт нес его наверх — к славе, власти, богатству, а он плыл по волнам памяти, обращаясь к тем дням, когда он впервые появился в этом здании.

Он вспомнил, как вначале испытывал подспудный страх перед лифтами. Утро за утром лифт поднимал его на восьмой этаж, где располагался отдел рекламы, но ему все время казалось, что происходит какой-то обман, и что его везут не вверх, а вниз, все ниже и ниже, прямо в катакомбы гигантской пирамиды “Объединенной корпорации”. Поочередно загорающиеся лампочки лифта — 1, 2, 3 — не убеждали его в том, что он движется вверх. Движение лифта было настолько плавным, что оно практически не ощущалось, и, когда открывалась дверь, никто с уверенностью не мог сказать, на каком этаже он находится. Длинные узкие коридоры напоминали галереи шахты: в здании компании не было ни одного окна. Свечение, которое шло от стеклянных кирпичей, из которых была сооружена эта гигантская пирамида, исходило, скорее всего, от надежно скрытых электроламп, и его было невозможно отличить от дневного света.

— Фантазер! — упрекнул себя Джонатан. — Я счастливчик, мне феноменально повезло. Мне только двадцать семь лет, и я служу в “Объединенной корпорации”! Многие отдали бы все свои зубы, чтобы оказаться в моем положении!

Если раньше он очень неуверенно использовал обороты такого типа, то сейчас частенько вставлял их в свои рекламные объявления, и это нравилось читателям, привлекало их внимание оригинальностью и новизной.

Раньше Джонатан писал объявления в нью-йоркской рекламной конторе. Однажды его вызвал к себе один из ее совладельцев и сообщил, что одна знаменитая фирма из Миннесоты желает его нанять. Если бы Джонатан отказался от этого предложения, то, вероятнее всего — и ему довольно прозрачно об этом намекнули — контора отказалась бы от его услуг. Так же поступили бы и другие рекламные агентства. И он, как будто выбранный судьбой для жертвоприношения, мучимый сомнениями и надеждами, сел в поезд, следовавший в Миннесоту. Приехав туда, он обнаружил в своей квартире коробку шоколадных конфет и букет чайных роз. И это почему-то вселило в Джонатана уверенность в правильности принятого решения.

Первая встреча с Л.Лестером Литом не произвела на Джонатана сильного впечатления. Офис мистера Лита, куда совершенно не проникал звук, был построен из стеклянных блоков, подсвеченных дымчатым светом, напоминавшим рассеянный солнечный, поэтому создавалось впечатление, что здание наполнено клубами тумана. Было трудно определить, где заканчивалась полоса тумана и где начинались очертания Лита. Лицо его было туманно-серым, оттенок волос напоминал своим светом алюминий с блестками сконденсировавшейся влаги, пальцы его бледных рук блуждали по рабочему столу как призраки, а его печальный мягкий голос был схож с гудком парохода на расстоянии нескольких миль в бушующем океане.

Джонатану понадобилось довольно много времени, чтобы привыкнуть к голосу своего начальнике и призрачным передзижекиям его рух.

— Что мне предстоит делать? — поинтересовался он.

Лит тут же в нескольких словах объяснил, что “делают” только работяги, и что словами нельзя разбрасываться, а нужно использовать их аккуратно и точно.

— Какую работу на меня возложат? — поправился Джонатан.

И Лит ответил:

— Вот именно — работу! Да, работу! Работа — вот что позволило отцам — основателям нашей страны достичь грандиозных свершений и вознести Соединенные Штаты на недосягаемую высоту. Работа позволила стать Америке тем, чем она является сейчас: светочем и маяком в нашем тревожном мире. Люди сейчас мягкотелы, они нуждаются в защите и безопасности. А лучшая защита от бед — это работа!

В третий раз. Джонатан попытался сформулировать фразу, и вновь неудачею, причем настолько неудачно, что Лит даже переспросил: “Какие изделия вы будете рекламировать, милый мальчик? “Объединенная корпорация” не производит изделий. Лучше сказать, что компания создает и разрабатывает полуфабрикаты, которые дают возможность мелким производителям, работающим в условиях свободного предпринимательства, добиться качественного или конструктивного улучшения некоторых изделий для более полного удовлетворения потребительского спроса.

Предметом вашей рекламы будет сама “Объединенная корпорация”! Я вас пригласил на работу, потому что у вас природный дар слова. Я был потрясен вашим заголовком к рекламе дробовика — “Лихой парень и его собака”. А ваша реклама пеленок? Как вы ее озаглавили?.. “Дети — это упавшие звезды”? Вы должны таким же образом сказать и об “Объединенной корпорации”. В ваших словах должны быть патриотизм, дружелюбие, благородство, любовь…

И с того момента четырнадцать, а может быть, и шестнадцать или даже семнадцать лет тому назад Джонатан начал писать для миллионов подписчиков и читателей газет маленькие рекламные заметки. Когда его первая реклама появилась в печати, он думал, что над ней будут хохотать до слез. Но никто не смеялся. Наоборот, благодарные письма стали приходить из всех уголков страны. В его рекламе цитировались мудрые слова Джорджа Вашингтона, из которых неопровержимо следовало, что “Объединенная корпорация” является современной наследницей славных американских традиций. Эта реклама завоевала платиновую медаль с рубинами — награду Национального Совета по рекламе.

А его реклама, которая гласила, что “Объединенная корпорация” в своей работе руководствуется принципами, заложенными благородным тружеником Абрахамом Линкольном, была отмечена и выделена среди прочих для занесения в памятный список, составляемый Торговой Палатой. С тех пор он и сам уверовал в значимость и необходимость своих рекламных объявлений и продолжал составлять их с еще большим рвением и тщательностью. Вскоре Л.Лестер Лит выразил Джонатану благодарность от имени компании, а затем повысил зарплату с 10000 долларов в год до 17500, а позднее и до 23200. Каждый год он получал какую-либо награду или премию в дополнение ко всему остальному: как правило — в виде акций класса С, которые давали возможность получить довольно крупную сумму к пенсионному возрасту.

На тринадцатом этаже его уже ожидали. Джонатана поприветствовал жестом крепкий молодой охранник в серой униформе, который наверняка в колледже играл в футбольной команде.

— Мистер Гербер, мне приказано показать вам все и рассказать вам обо всем, — ровным, безразличным голосом произнес он. — Что бы вы хотели увидеть?

— Понятия не имею, — развел руками Джонатан, — я ведь здесь впервые.

— Мистер Лит сообщил мне, что, вероятно, вы захотите познакомиться с руководителями отделов, сэр.

— Тогда давайте с этого и начнем.

Охранник шагнул вперед, распахивая перед Джонатаном бронзовые двери. Во время посещения всех пятнадцати отделов Джонатану пришлось поздороваться с восемью худыми и лысыми и семью толстыми, но тоже лысыми людьми, которые руководили этими отделами. Эти люди не были директорами компаний. Но они принимали решения и брали на себя весь риск. Они были безмерно преданы компании и получали по сто тысяч в год. Такие деньги даром не давались — все руководители отделов слишком рано умирали, в основном — от инфаркта. Джонатана провели по всем службам, включая конструкторское бюро, комнату связи, ресторан, а также показали небольшой, но отлично оснащенный госпиталь на три койки.

— Я заметил, что в госпитале имеется свой лифт, — заметил он охраннику, — даже если человек умрет за своим рабочим столом, его тело можно будет вынести из здания без лишнего шума.

— Бюро планирования продумало все до мельчайших деталей, сэр.

Джонатан вспомнил, что работая на компанию уже четвертый или пятый год, случайно столкнулся с тем, как в “Объединенной корпорации” решаются проблемы подобного рода. Однажды он видел, спускаясь в лифте, как один инженер, по имени Джекс, ехавший с ним в одной кабине, внезапно побледнел, у него начался приступ удушья, и наконец он упал на пол без чувств. Пока Джонатан, склонившись над телом, пытался привести коллегу в чувство, лифтер остановил кабину в пролете между этажами, позвонил дежурному по вестибюлю, и, спокойно сообщив о случившемся, получил какие-то указания; затем кабина быстро и плавно опустилась глубоко в подвал. Там уже ожидали охранники с носилками.

— Я боюсь, что бедняга скончался, — сказал Джонатан.

— О нет, сэр, — ответил начальник охраны, — он просто упал в обморок. Легкое недомогание, сэр, не более того.

— Его надо немедленно отправить к доктору!

— Мы так и сделаем, если вы отступите на шаг и пропустите нас к нему, сэр, — сказал начальник охраны.

Позднее Джонатану так и не удалось получить толкового ответа, что же все-таки произошло с Джексом потом, хотя он интересовался этим вопросом и у лифтера, и у охраны, и у многих других. На третий день в газете, в разделе некрологов, Джонатан прочитал небольшую заметку, которая проливала свет на недавние события. В заметке сообщалось, что Д.М.Джекс, инженер из нашего города, “отошел в мир иной”, но в ней ни слова не говорилось о том, что он работал на “Объединенную корпорацию”. Джеке просто исчез, перестал существовать. Если в компании человек умирает, его место автоматически занимает заместитель. В корпорации, где работают десятки тысяч людей, Почти каждый день кто-то умирает, но работа не должна прерываться ни на секунду.

Возвратившись на свой этаж, Джонатан приоткрыл дверь и, просунув голову в приемную мистера Лита, сказал секретарше:

— Если я ему понадоблюсь, то я уже вернулся на свое место.

— У него сейчас врач, — сказала мисс Тэблэйн, доверенная секретарша мистера Лита, — но вы все же находитесь все время рядом с телефоном, пожалуйста.

Джонатан сидел за своим письменным столом и, рассматривая висящие на стене графики потребительского спроса, ожидал звонка, размышляя над тем, что его ожидает.

Лит никогда не принимал скоропалительных решений, он не был импульсивным человеком: постоянный пропуск, приглашение посетить 13 этаж — во всем чувствовалось, что Джонатана собираются повысить в должности. Конечно, после тринадцатого этажа шел четырнадцатый, и никому из простых смертных не разрешалось подниматься выше, на пятнадцатый, где, на самой вершине пирамиды здания компании, размещался президентский кабинет. Неужели его хотят ввести в Плановый Совет директоров компаний? Но он никогда не получит эту должность до тех пор, пока не займет, по крайней мере, должность Лита…

— Рано или поздно все прояснится, — сказал себе Джонатан. Он снова вытащил из кармана пропуск и, внимательно рассмотрев его, рассмеялся. Прошли, пролетели незаметно молодые годы! Он почувствовал прилив сентиментальной ностальгии по прошлому, начал вспоминать, как он выглядел в двадцать семь лет, и никак не мог вспомнить. “Но одно я точно помню! — сказал он себе с улыбкой. — Я был большим скептиком. А, может, нет?”

Он вспомнил, как, боясь лифтов, часами ходил по этажам пирамиды, убеждаясь вновь и вновь, что нижние этажи гораздо шире верхних. Как-то от нечего делать, взобравшись на свой письменный стол, он тщательно исследовал потолки, — и, конечно, ничего не обнаружил. Затем он с улыбкой продолжал вспоминать, как, закончив исследование здания, попытался выяснить, что же производится в “Объединенной корпорации”. И ему удалось кое-что узнать, Он обнаружил, например, что 4 тысячи изделий, производимых компанией, обозначаются буквами, начиная с Аав — (детская молочная смесь), и заканчивая Zyz — моторами для тракторных двигателей. Но вскоре коллекционирование условных наименований надоело ему, и он его забросил.

Внезапно раздался резкий звонок на письменной столе. Джонатан заученным за годы движением снял телефонную трубку и поднес ее к уху.

— Гербер слушает, — сказал он.

— Доктор все еще у него, — раздался в трубке голос секретарши, — у Лита сильный приступ язвы и аритмия сердца. Но мне велено передать вам инструкции. После обеда у вас экскурсия по четырнадцатому этажу, а в два часа — доклад.

— Что готовится на нашей кухне, мисс Тэблэйн? — спросил Джонатан. Секретарши любят, когда с ними говорят на жаргоне, считая это признаком демократии. Обычно после этого они распространяют слухи, что вы очень привлекательны и просты в общении. А боссы любят, если их секретарши срезают ногти и смывают макияж с лица, когда идут на работу.

— Я не знаю, — ответила мисс Тэблэйн, — но это, кажется, очень важно. Очень важное задание.

— У меня обед в 12 часов с Младшей Исполнительной Группой, вы помните? Директора не уходят обедать раньше четверти второго. Если я попаду на 14 этаж в этот период, то там же никого не будет. Зачем мне туда идти, вы не знаете?

— Наверное, осмотреться, — сказала мисс Тэблэйн, — жалко, что я не могу пойти с вами. Мистер Гербер, обещайте мне, что исполните одну просьбу. Обещайте мне, что вы узнаете, есть лк золотая крышка на унитазе мистера Вэффена.

— Обязательно, — пообещал Джонатан, хотя знал, что ничего выспрашивать не будет.

Джонатан пообедал с двумя подчиненными, довольно молодыми людьми, мышление которых еще не было закрепощено. К своему удовлетворению, Джонатан обнаружил, что по “внутреннему телеграфу” давно все уже знали о том, что он получил золотой пропуск. Ребята всячески демонстрировали свое уважение, улыбались и ловили каждое слово; у них открывались рты от благоговения, когда Джонатан только начинал разговор.

В начале второго Джонатан поднялся на лифте на 14 этаж. Сразу бросалось в глаза, что он был значительно меньше 13-го. Верхний угол пирамиды оказался гораздо острее, чем это казалось с улицы. Охранник, отдав честь, сообщил, что здесь расположены восемь кабинетов директоров компании и конференц-зал. В конце сообщения он доложил, что мистеру Герберу разрешено осмотреть все, что он пожелает.

— Тут осмотреть стоит все, — добавил он, почтительно улыбаясь.

Охранник сказал правду. В кабинетах были и глубокие мягкие кресла, и телевизоры с огромными экранами, и бары, заполненные прекрасными коллекционными напитками. В одном из кабинетов он обнаружил специальную сигарную коробку размером с банковский сейф, в которой всегда поддерживается определенный процент влажности; в одном кабинете висела мишень для стрельбы из пневматического пистолета, а в другом была индивидуальная финская сауна. Но больше всего его поразила комната, которая напоминала кабину пилота боевого истребителя со всеми приборами и креслом с ремнем безопасности. В комнатах ничего и никого не было — ни секретарей, ни служанках. На длинных, отполированных до солнечного блеска столах было абсолютно чисто — ни одной бумажки, ни одного документа.

— Скажи-ка, — спросил Джонатан у охранника, — как часто собирается Совет по планированию?

— Ну, обычно они съезжаются раз в год, — ответил тот, — в других случаях только тогда, когда их лично вызывает мистер Сазервэйт.

Хэнском Людлов Сазервэйт II был президентом “Объединенной корпорации”. Его офис размещался на самом верху пирамиды. Из года в год на фотографиях он выглядел так, словно старость была бессильна перед всемогущим магнатом.

— А живет ли кто из них в Миннесоте? Извините, конечно, за любопытство, но это мой первый визит сюда.

Охранник понимающе кивнул.

— Ну зачем обязательно в Миннесоте, у них у всех есть свои реактивные самолеты и личные пистолеты. Мистер Айппингер, к примеру, владеет четырьмястами акрами земли в Луизиане, где он разводит креветок, поэтому он, как правило, живет там. Мистер Лэтчвелл владеет островом у берегов Мексики, там v него есть замок и небольшая армия. Появляется он всегда в изобретенной им самим сине-красной форме главнокомандующего, и в синих кожаных ботинках с пряжками в виде звезд.

— Да, я, кажется, как-то ехал с ним в лифте.

За время работы Джонатану удались повидать один или два раза большинство из директоров компании, которые выделялись своей гордой, независимой осанкой среди других. Но среди них был один, занимавшийся рыбной ловлей, судя по тому, что он был одет в белые холщовые штаны и белую фуражку с зеленым пластмассовым козырьком. А один предпочитал носить сандалии из сыромятной кожи на босу ногу, вероятно, считая эту обувь чрезвычайно полезной для здоровья. Конечно, они так одевались не только для того, чтобы подчеркнуть свою экстравагантность, но и желая продемонстрировать свою простоту и доступность простому люду. Так ему не единожды растолковывал мудрый старый Лит. Поблагодарив охранника, Джонатан снова спустился вниз.

— Уже 1:55, — сказал он, заглядывая в приемную Лита.

— Заходите и ждите, — сказала мисс Тэблэйн, уставившись на него сквозь стекла очков. — Ну же, скажите мне наконец. Вы просто не можете мне не сказать! Действительно ли…

— У наших директоров слишком много других проблем, чтобы интересоваться такими пустяками, — сказал неодобрительно Джонатан. — Но я понимаю, что вы просто хотели пошутить.

— О, но я действительно хотела узнать!..

Доверять ли мисс Тэблэйн? Вполне вероятно, что она окажется в дальнейшем довольно крепким орешком. Отложив решение этого вопроса на потом, Джонатан принялся читать газету “Дорогие друзья”, принадлежавшую “Объединенной корпорации”.

Через некоторое время зажглась сигнальная лампочка на столе, и мисс Тэблэйн сказала Джонатану, что он может войти. Какое известие ожидало его за дверью? Впрочем, отступать было уже поздно.

— Добрый день, сынок, — сказал мистер Л.Лестер Лит. Его лицо было таким же бледным, как кусок пломбировочного препарата “Гна”, который компания производила для дантистов. Тени под глазами выделялись темными полукружьями на этом бледном фоне. Один уголок дряблого рта устало опустился. Его левый глаз непомерно увеличился и стал формой и размером похож на совиный. Джонатан прочел в его глазах неутолимую боль.

— Лестер, — вскрикнул он, ужасаясь, — вы же больны!

— Я не болен, я умираю, — равнодушно ответил начальник рекламного отдела, — Я умру сегодня днем в своем рабочем кабинете, примерно через 5–10 минут.

— Давайте я отвезу вас домой.

— Не надо, мне хочется, чтобы все так и осталось, — слабеющим с каждым мгновением голосом, едва открывая рот, проговорил Лит.

— Я хочу, чтобы моя смерть, как и вся моя жизнь, была демонстрацией преданности “Объединенной корпорации”. Так что пусть все так и будет, как есть. Но времени остается все меньше и меньше, мой сынок. Завтра утром тебя объявят моим официальным преемником, это можно будет прочитать во внутреннем меморандуме, форма 114Б Блю. Ты начнешь с пятидесяти тысяч. Соответственно возрастает и получаемое тобой количество акций.

— Спасибо, мистер Лестер.

— И первое, что ты сделаешь, я надеюсь, это найдешь помощника, который был бы влюблен в наше дело. Я тебе предлагаю сделать то, что в свое время сделал я — порыщи по агентствам и найди молодого Джонатана Гербера. Обучи его всему, что знаешь ты сам, как я тебя обучал все это время — двадцать один год!

Это был серый, блеклый день. Солнце совсем не пробивалось сквозь стеклянные панели здания, и Джонатану казалось, что комната заполнена слоями тумана, которые пластами лежали друг на друге, как толстые поленья дров на дровяном складе. Поэтому лицо мистера Лестера то выплывало, то опять пряталось в тени, как бочка, которую несет по волнам в туманном море.

— Было настолько приятно работать и служить “Объединенной корпорации”, что я не считал года, — сказал Джонатан. Он хорошо понимал, что все, что бы он ни сказал, не поможет — Лит умирает, и ничем его не подбодришь, Он знал, что Лит был плох в последнее время, но, тем не менее, все произошло как-то внезапно.

— Неужели прошло так много времени? — переспросил Джонатан.

— Да, сынок, — безвольно отвисшая нижняя губа мешала ему четко произносить слова. — Но я знаю, что оставляю отдел в надежных руках. Ты ходил на тринадцатый этаж?

— Да, конечно.

— На 14-ый?

— Да. Это был ваш приказ.

Лит облизнул сухие губы. Собрав все свои силы, он сказал затухающим голосом:

— Но перед тем, как вступить в должность, тебе осталось сделать еще одну вещь, последнюю. Ты должен встретиться с нашим президентом. Так что поезжай на 15 этаж. — При этих словах его тело обмякло и слегка сползло в кресле.

— Лестер! — подскочил Джонатан.

Медленно Лит поднял свой белый указательный палец и показал на потолок:

— 15-ый, — прошептал он и скончался.

Джонатан аккуратно закрыл шумонепроницаемую дверь кабинета, который теперь перешел в его владение.

— Мисс Тэблэйн, — сказал он, — вызовите по телефону дежурного. Мистера Лита больше нет.

Как только он нажал кнопку лифта, который располагался в конце коридора, кабина подъехала, и двери распахнулись, как будто известие о его приближении каким-то ос разом распространялось по шахте.

— На 15-ый, — приказал он лифтеру, мельком показав свой пропуск.

Маленькие лампочки замигали, и дверь через несколько секунд открылась.

— Но я же сказал, что мне нужен самый верхний, — возмутился было Джонатан. Он уже чувствовал себя руководителем отдела с окладом 50 000 в год; его время теперь с Лидсом дорого стоило “Объединенной корпорации”, чтобы его тратить попусту. — Это же 14-ый, а не 15 этаж!

— Прошу прощения, сэр, — сказал лифтер. — Но лифт дальше не идет. Вам нужно поговорить с охранником.

— Я, конечно, поговорю! — закричал на него раздосадованный Джонатан.

Охранник уже был начеку, Это был тот же тип, что водил его по кабинетам директоров.

— Что происходит? — требовательно воскликнул Джонатан. — Мне нужен 15-ый, черт вас побери!

— Все правильно. Сюда, пожалуйста, сэр, — сказал охранник и подвел его к гладкой бронзовой двери, у которой не было ни ручки, ни замочной скважины, — Опустите свой пропуск в этот приемник. Он замыкает электрическую цепь, и дверь открывается. При уходе вы должны будете проделать то же самое.

— Вы хотите сказать, — спросил озадаченный Джонатан, — что мистер Сазервэйт тоже проходит пешком этот пролет, когда приезжает сюда?

— Я никогда его не видел, но, должно быть, это так.

От одного берега континента до другого бесперебойно работали сотни заводов “Объединенной корпорации”, 193 000 рабочих и служащих компании производили ежедневно 4000 наименований продукции. А здесь, в центре страны, стояло огромное пирамидальное здание, в котором размещался мозг компании, здесь, на самом верху, сидел гениальный руководитель и управлял всем происходящим. И вот он, Джонатан Гербер, вскоре пожмет руку этому человеку!

С блеском в главах, широко расправив плечи, Джонатан опустил свой пропуск в приемник и вошел в дверь, которая сразу закрылась за ним.

Перед ним была крашеная лестница с деревянными перилами. Взбираясь по ней, и видя, что стены, задрапированные оранжевым тюлем, кое-где ободрались, Джонатан не переставал про себя удивляться — почему мистер Сазервэйт, с его властью и неограниченными возможностями, выставляет все это напоказ? Много, много раз, создавая рекламы, Джонатан писал, что президент “Объединенной корпорации” очень простой человек; это оказалось правдой. Взобравшись наверх, Джонатан попал в комнату, где на голом бетонном полу валялись обрывки строительного мусора, банки из-под высохшей краски и мертвые мухи. В воздухе пахло чем-то похожим на сыр. Открыв левую от себя дверь, он обнаружил, что за ней скрывается темное помещение, в котором на больших барабанах были намотаны тросы лифтов. За правой дверью он обнаружил то же самое.

5 или 10 минут, стоя в душной жаре, он внимательно осматривал все вокруг, ища что-то, что он и сам не знал — потайную дверь, тайник, доску, наконец, на которой его предшественники оставили, за неимением ничего лучшего, свои заметки. Но он видел только банки с краской, мух и четыре маленьких окна, которые смотрели на него как четыре круглых глаза. Паутина и пыль покрывали окна, но там и сям на них были протерты места, как будто кто-то сделал это рукавом пиджака. Подойдя к ближайшему окну, он расширил протертое место рукой и посмотрел наружу.

Перед ним лежала часть города, которая напоминала нагромождение ветхих зданий, и за всем этим простирались бескрайние Миннесоты. И он вспомнил то, что давным-давно успел позабыть — зима пришла в прерии. Сухой снег, подхватываемый ветром, кружил над фермами и окружавшими их заборами. Все вокруг стало голубым от мороза. Но снег шел и шел, мороз становился крепче.

Да, лето — это отпуск, перерыв в работе, а зима — это реальность, постоянная наша спутница. Зима все уверенней завоевывала власть, и на несколько миль вокруг голубая изморозь лежала на земле, только белые полосы льда словно вены, разрезали ее.

— Холодно, очень холодно… — воскликнул Джонатан и поежился.

И затем, стряхнув пыль со своего теплого твидового костюма, поборов страх и собрав все свои мысли и силы, он начал спускаться по гулким ступенькам металлической лестницы, давя каблуками кусочки засохшего раствора, который сыпался вниз при малейшем сотрясении лестницы. Джонатан никакне мог заставить себя убрать руку с перил.

— Не время сейчас поскальзываться и падать, — подбадривал он себя. — Нет, нет, я не должен поскользнуться, я не имею права поскальзываться!..

Пол Андерсон Моя цель — очищение

Мы встретились для решения одного делового вопроса. Дело было в том, что фирма Майкла хотела открыть филиал в районе Эвастона, а именно я являлся владельцем наиболее удобной для застройки территории.

Они предложили мне довольно выгодные условия, но я отказался, тогда они значительно увеличили сумму, но я был непоколебим. В конце концов со мной решил встретиться сам босс. Хочу отметить сразу, что от встречи с ним я ожидал гораздо большего.

Это был типичный горожанин. По его напористой, хотя и не оскорбляющей достоинство собеседника манере общения, было нетрудно догадаться, что в свое время он так и не получил полного образования: Правда, было также заметно, что потом он пытался наверстать упущенное, посещая вечерние курсы и дополнительные занятия. Читал он, по-видимому, много, но бессистемно.

Мы отправились что-нибудь выпить и по дороге болтали о всяких пустяках. Он привел меня в один из таких баров, которых в Чикаго остались считанные единицы: маленький, обшарпанный, без музыкального автомата и телевизора. На стене была лишь одна полка, занятая полдюжиной шахматных коробок. Жулье и прочий сброд в такие места не заглядывал, это уж точно. Кроме нас в баре находилось еще семь-восемь человек, которые своим видом и манерами напоминали профессоров на пенсии, некоторые из них что-то увлеченно читали. Несколько человек спорили о политике, а один юноша азартно выяснял с барменом, кто же все-таки оригинальней — Барток или Шенберг. Мы заняли свободный столик в дальнем углу помещения и заказали голландского пива.

И я попытался объяснить своему собеседнику, что не придаю чересчур большого значения деньгам и, к тому же, являюсь принципиальным противником того, чтобы бульдозеры перепахивали прекрасную равнину для того чтобы воздвигнуть на ее месте очередную халабуду из бетона, хрома и “текла.

Майкл долго набивал трубку перед тем, как ответить. Это был худой стройный человек с длинной шеей и римским носом. В его смоляных волосах явственно виднелась седина, но глаза смотрели молодо и живо.

— Разве мои представители вам не объяснили, — после продолжительной паузы поинтересовался он, — что мы совсем не собираемся возводить квартал блочных свечек по стандартному проекту? У нас есть проекты шести строений различного типа. При необходимости мы легко сможем его модифицировать…

Майкл достал карандаш и принялся набрасывать на бумажной салфетке эскиз будущего комплекса. Чем быстрее он говорил, тем явственней в его речи слышался какой-то странный акцент.

— Хотите вы этого или нет, — убеждал он меня, — но сейчас середина двадцатого века, и от массового производства в наше время никуда не денешься. Человечеству иногда приходится жертвовать красотами природы для удовлетворения своих насущных нужд…

Майкл убеждал меня упорно, но ненавязчиво, и мы, не отклоняясь от основной темы нашего диалога, успели просто поболтать.

— А здесь неплохо, — заметил я, оглядываясь по сторонам, — как вы считаете?

Он пожал плечами:

— Я часто заглядываю сюда, особенно по вечерам.

— А это не опасно?

— Не идет ни в какое сравнение с другими местами такого рода, — с мрачной улыбкой ответил он.

— М-да… Вы, судя по акценту, не из наших краев?

— Да. Я приехал в Штаты только в 1946 году, как, э-э-э…дайте-ка вспомнить, а! — как перемещенное лицо. Тэдом Майклом я стал только потому, что мне в конце концов чертовски надоело всем выговаривать по буквам свое настоящее имя — Тадеуш Михайловский. Я безо всякого сожаления отрекся от старого имени потому, что совершенно не сентиментален и вообще не привык жить какими-то призрачными иллюзиями. Я активный приспособленец к новым условиям жизни!

В тот вечер о себе он больше ничего не рассказывал. Позже мне удалось добавить несколько штрихов к биографии своего нового знакомого. О том, например, как он начинал свое дело, мне поведали конкуренты Майкла; некоторые из них просто недоумевали, как можно продать дом с центральным отоплением менее чем за двадцать тысяч долларов и получить при этом неплохую прибыль. Так вот Майклу удалось найти такой способ. И вообще, для эмигранта он начал в свое время весьма неплохо.

Я навел кое-какие справки и выяснил, что Майкл приехал в США по специальной визе, выданной ему за какие-то выдающиеся заслуги перед американской армией в конце второй мировой войны. Заслужить такую визу, как я понял, можно либо имея стальные нервы и молниеносную реакцию, либо чертовское везение.

Со временем знакомство наше укрепилось. Землю я в конце концов ему продал, но встречаться после этого мы не перестали. Иногда в баре, иногда на моей холостяцкой квартире, но чаще всего — в его двухэтажном доме на берегу озера. У Майкла была жена — разговорчивая блондинка — и двое прелестных воспитанных сыновей. Однако, несмотря на семейный уют, он производил впечатление очень одинокого человека. Я заменял ему друга.

Примерно через год — полтора после нашей первой встречи он поведал мне следующую историю.

Как-то Майкл пригласил меня на обед в честь Дня Благодарения. После обеда мы разговорились. Беседа затянулась, и мы проговорили до позднего вечера.

После того, как мы обсудили обширный круг разнообразных проблем, — начиная от шансов кандидатов на предстоящих выборах мэра города и заканчивая многообразием путей исторического развития цивилизаций на других планетах, — Амалия, жена Майкла, встала и, извинившись, ушла спать.

Было уже за полночь, но мы никак не могли разойтись. Честно говоря, я никогда раньше не видел моего друга таким возбужденным. Не знаю, дала ли его возбуждению толчок последняя тема нашей беседы, или какое-то отдельное слово, но его словно прорвало.

Наконец, наполнив не очень твердой рукой наши стаканы в очередной раз, Майкл встал и бесшумно пересек толстый зеленый ковер, направляясь к окну. Я подошел и стал рядом с ним. Мы смотрели через стекло на город, оплетенный паутиной рубиновых, аметистовых, изумрудных и топазовых огней. Рядом с домом тускло блестела темная бездна озера Мичиган. Ночь была настолько ясной, что, казалось, можно было рассмотреть мельчайшие детали пейзажа на много миль вперед.

Над нашими головами сияло хрустально-черное небо, в бездонных глубинах которого сидела на хвосте Большая Медведица, и Орион шагал куда-то вдаль по Млечному пути. Я просто физически ощущал, каким ледяным холодом веяло на меня из Космоса.

Возвращаясь к прерванному разговору, Майкл запальчиво произнес:

— Уж я — то знаю, о чем говорю!

— Неужели? — слегка усмехнувшись, я опять отпил из стакана. Да, что ни говори, но “Кингз Рэнсон” — действительно благородный успокаивающий напиток, терапевтические свойства которого особенно хорошо проявляются именно в такую пору, когда земля вот-вот содрогнется от надвигающихся холодов.

— Что бы ты сказал, если бы я ответил — да, внеземные цивилизации действительно существуют? — Он испытывающе взглянул на меня.

— Я попросил бы тебя тогда объяснить свое утверждение.

Майкл криво улыбнулся:

— Я, как и ты, родился на Земле, — медленно произнес он. — Я — существо с земной философией и психологией. А человек, попавший туда, — он указал на звездное небо, — если бы он вернулся назад… Ты знаешь, он стал бы совершенно иным. Идеи другой цивилизации завладели бы его мозгом, проникли бы в его кровь! Он принес бы с собой что-то качественно новое, он смог бы вообще изменить жизнь на нашей планете!.. — горло его перехватило от волнения.

— Продолжай, — тихо попросил я, давая моему другу время успокоиться, — ты же знаешь, мне нравятся твои фантазии.

Он настороженно оглянулся по сторонам и внезапно залпом допил свое виски. Ему это было совершенно несвойственно. Было видно, что он колеблется, что-то взвешивая про себя.

Затем Майкл снова заговорил. В его хриплом голосе вновь появился сильный акцент;

— Хорошо, если тебе так этого хочется, я расскажу одну фантастическую историю. Рассказ как раз для темной холодной ночи — он тоже холодный и темный. Но, ради Бога, не воспринимай его всерьез!

Я раскурил великолепную сигару из запасов Майкла и, пустив клуб дыма к потолку, приготовился слушать. Майкл сделал несколько порывистых шагов взад-вперед по комнате, не отрывая глаз от пола, словно он что-то потерял и теперь пытается отыскать. Затем он наполнил свой стакан и сел рядом со мной. Я пытался поймать его взгляд, но мне это так и не удалось — Майкл смотрел, не отрываясь, на картину, висевшую на противоположной стене. Эта грубая мазня, выполненная в чрезвычайно мрачных тонах, бросилась мне в глаза еще во время моего первого визита в этот дом. Она, по-моему, не могла бы понравиться ни одному здравомыслящему человеку, кроме Майкла. Сейчас он глядел на нее и, казалось, черпал в ней силы и смелость для своего рассказа.

— В далеком-далеком будущем, — медленно начал он, — существовала одна цивилизация. Я не смогу сейчас тебе о ней рассказать, потому что ты все равно ничего не поймешь. Это все равно, что пытаться объяснить строителю египетских пирамид устройство современного города. Мало того, что не поверят ни единому твоему слову, вдобавок тебя просто не поймут! То, что для тебя является простым и понятым с детства, для жителей далекого прошлого — сплошная белиберда, и не более того! Я не имею в виду все эти башни, машины, здания — нет! Все это в конце концов можно как-то объяснить. Но как объяснишь, к примеру, тому же древнему египтянину поступки, мышление и убеждения современного человека? Люди вообще с трудом воспринимают чужое мировоззрение… А если вдобавок их разделяют века? Разве я не прав? Если я начну тебе рассказывать о людях будущего, пользующихся ослепляющей энергией, о генетических преобразованиях и страшных войнах, о говорящих камнях или о чем-либо еще, то ты, конечно, сможешь все это, или почти все, представить, но понять до конца ты это не сможешь никогда.

Я только прошу тебя представить на мгновение сколько миллионов раз обернулась наша планета вокруг солнца, сколько древних цивилизаций засыпано песком времени и забыто, сколько цивилизаций еще засыплет этот песок!.. И вот представь, что в далеком будущем люди начинают мыслить совершенно другими категориями и, пренебрегая вашими законами логики и естествознания, изобретают способ путешествия во рремени. В том будущем, о котором я говорю, каждый отлично знает, что миллион лет назад какие-то дикари расщепили атом. И лишь двое — трое из них побывали у нас, они жили в нашем времени, изучали его, а потом возвратились в будущее для того, чтобы занести информацию в центральный мозг, если, конечно, можно употребить этот крайне приблизительный термин. И — все! Больше нами никто не занимается. Ну, а из нас разве многие занимаются историей Месопотамии? Мы для будущего — лишь объект археологии, понимаешь? — Он сделал паузу и взглянул на свой стакан с таким видом, словно в нем находилось не виски, а какая-нибудь священная жидкость. Затем медленно поднес его к губам.

— Ну хорошо, — нарушил я паузу, — ради обещанного рассказа я приму твое вступление за правду. Но мне путешественники во времени представляются совершенно иными. Они должны быть невидимы, иметь специальные средства защиты от контакта с исследуемым обществом, Ну и все в таком роде. Они же могут своим вмешательством случайно изменить свое же собственное прошлое!

— Об этом можешь не беспокоиться, — заверил меня Майкл, — у них есть свой кодекс поведения. Они видимы и легко осязаемы, а попав, к примеру, в наше время, не путаются у всех под ногами и не орут на каждом углу, что они из будущего, а просто ведут себя как все нормальные люди нашего времени и собирают нужную информацию… Ну а, кроме археологических исследований, — продолжил он после небольшой паузы, — какую пользу обществу могут принести путешествия во времени?

— Ну… произведения искусства, — предположил я, полезные ископаемые… Представляешь, если вернуться в век динозавров, то можно добыть всю руду, например еще до появления на Земле человека!

— Подумай лучше, — охладил мой пыл Майкл. — Все виды энергии и металлов они получают, не прибегая к полезным ископаемым. Для их музеев, если, конечно, наше слово “музей” как-то соответствует тому понятию, которое они вкладывают в это слово, достаточно пары критских статуэток, нескольких ваз эпохи правления династии Мингов, карлика времен Третьего Мирового Господства, ну и еще чего-нибудь.

Майкл надолго замолчал, потом напрягся, словно перед броском и вдруг неожиданно спросил:

— Помнишь, как называлась та французская каторга, которую они недавно ликвидировали?

— Остров Дьявола, — не понимая, к чему он клонит, ответил я.

— Точно. А теперь представь, каким страшным наказанием для преступника будет высылка в прошлое!

— Мне, вообще-то, казалось, — осторожно начал я, — что люди будущего должны быть выше такого чувства, как жажда мести, да и преступлений к тому времени быть не должно… Даже сейчас уже человечество приходит к выводу, что жестокими наказаниями преступность не искоренить, — привел я последний аргумент.

— Ты действительно в этом уверен? — тихо спросил он меня. — Разве мы не видим, как параллельно со смягчением наказаний растет преступность? Тебя в свое время удивило, что я спокойно гуляю ночными улицами — настолько в твое сознание въелось чувство опасности. А наказание — это очищение всего организма общества. В будущем, например, считают, что публичное вздергивание преступников на площадях в свое время очень повлияло на снижение уровня преступности и, что самое главное, именно эти публичные казни привели в дальнейшем к расцвету гуманизма в XVIII веке. — При этих словах он саркастически приподнял бровь. — По крайней мере, они так считают. И не имеет значения, правы они или нет. Просто люди будущего очень рационально подходят к исправлению собственных недостатков. Да и не это важно. Тебе сейчас просто нужно понять, что своих преступников они высылают в прошлое.

— Довольно жестоко по отношению к прошлому, — заметил я.

— Не так уж жестоко, если исходить из того, что все, что им суждено было сделать, уже произошло… Черт! Английский язык совершенно не подходит для объяснения таких парадоксов. Ты еще должен понять, что они не распыляются на всяких мелких жуликов. Человек должен действительно совершить какое-то ужасное преступление, чтобы его изгнали в прошлое. А ты же знаешь, что опасность преступления для общества зависит от того времени, в которое оно совершается. Убийство, пиратство, предательство, ересь, распространение наркотиков, рабство, патриотизм… Все это в разные эпохи наказывалось смертной казнью, в некоторые времена к ним было более снисходительное отношение, а кое-когда вообще считалось добродетелью. Вспомни историю!

Я несколько минут наблюдал за ним, думая про себя о том, насколько глубоки морщины, испещрившие его лицо. Наверное, он много пережил в своей жизни, если судить по обильной седине, совсем не соответствующей его возрасту.

— Хорошо, — наконец сказал я. — Согласен. Но, разве человек из будущего, имея в своем багаже такие знания…

— Какие знания? — перебил он меня и со стуком поставил свой стакан на подлокотник кресла. — Подумай! Ты что, знаешь язык вавилонян? Сможешь ли ты определить, какая династия правит в стране? Как долго она продержится? Кто ее сменит? Каким законам ты должен подчиняться и какие обычаи соблюдать?

Можно, наверное, еще как-то помнить, что Вавилон захватят еще какие-нибудь ассирийцы или персы, или вообще черт знает кто, и будет грандиозное опустошение! Но когда? Каким образом это произойдет? Будет ли пограничная стычка незначительным конфликтом, или она приведет к войне не на жизнь, а на смерть? Кто победит в этой войне? Какими будут условия мирного договора?.. Конечно, есть в мире двадцать-тридцать человек, которые могут ответить на эти вопросы, не раскрывая учебника. Но ты же не один из них! Тебе даже учебника такого не дадут, уж будь уверен.

— Как только я мало-мальски выучу язык, — медленно произнес я, — я тут же пойду к ближайшему храму и скажу жрецу, что умею делать… м-м-м… фейерверк!

В смехе Майкла слышалась откровенная издевка:

— Каким образом? Гы что, забыл, что ты в Вавилоне? Где ты возьмешь серу и селитру? Но даже если ты и убедишь жреца, и он достанет тебе все необходимое, то как ты изготовишь порох, который бы искрился, но не взрывался? К твоему сведению, это целое искусство… Короче говоря попади ты в прошлое, тебе пришлось бы либо драить палубу какой-нибудь галеры, либо с утра до вечера гнуть спину на плантации. Ну, как тебе подобные перспективы?

— Все верно, — согласился я.

— Они очень продуманно выбирают столетие, — Майкл подозрительно оглянулся на окно. Звезд с того места, где мы сидели, видно не было. Огонь в камине начал постепенно затухать. За окном стояла непроглядная мгла.

— Когда человека приговаривают к забвению, собираются все эксперты по разным эпохам и сообща решают, какая эпоха наиболее всего подходит для приговоренного. Ты только на мгновение представь себе, что должен пережить привередливый интеллектуал, попади он в эпоху Гомера! Да это же будет для него сплошным кошмаром! Но жестокий грубиян там прекрасно приживется и, в конце концов, падет на поле брани как прославленный воин. Это, как ты знаешь, наиболее вероятный исход для мужчин того времени. Так вот, чем опаснее преступник, тем суровее эпоха, в которую его отправляют. И там он должен перенести все трудности, испытания, опасности, ностальгию. Боже! — внезапно воскликнул Майкл, — Самое страшное — это ностальгия!

По мере того, как он продолжал свой рассказ, лицо его становилось все мрачнее и мрачнее. Желая его немного успокоить, я заметил:

— Но, наверное, осужденному делается прививка какой-нибудь вакцины от всех древних болезней? Поступить иначе — значит, обречь его на верную смерть.

— Да, вакцина! — Майкл внезапно хрипло расхохотался — Она до сих пор действует в крови одного из изгоев! Представь — его забросили ночью в безлюдное место, машина времени тут же исчезла, и он остался один. Совершенно один, отрезанный от своего времени, от своей прошлой жизни! Все, что он знает — это то, что ему выбрала эпоху… ну, в общем, с характеристиками, которые полностью соответствуют его преступлению…

Черты лица Майкла вновь затвердели, в комнате воцарилась гробовая тишина. Казалось, что все звуки застыли в воздухе. Было лишь слышно, как тикают часы на каминной полке. Машинально взглянув на них, я отметил, что ночь подходит к концу и скоро рассветет.

— Какое же преступление ты совершил? — спросил я.

— А какое это имеет значение? — безучастно ответил он. Мой вопрос, казалось, его нисколько не шокировал. — Я же тебе уже говорил, что то, что считается преступлением в одну эпоху, легко сходит за героизм в другую. Если бы у меня получилось то, что я задумал, то все последующие поколения превозносили бы мою память, мое имя стало бы легендой! Но у меня ничего не вышло.

— И все-таки, ты, наверное, причинил боль многим людям. Наверное, все человечество будущего ненавидело тебя.

— Наверное, — согласился он и через минуту продолжил: — Но все, о чем я тебе рассказал — лишь моя фантазия, не более того. И рассказал я все это лишь для того, чтобы убить время. Запомни это.

— Я это знаю. А сейчас я просто подыгрываю тебе, — улыбнувшись ответил я.

Напряжение в комнате немного спало. Майкл расслабился и, вытянув свои длинные йоги по ковру, начал поуютнее устраиваться в кресле. Потом он внезапно спросил:

— А как тебе удалось установить, что я якобы совершил очень страшное преступление?

— Твое прошлое. Уже здесь, в нашем времени. Когда и где тебя высадили?

— В августе 1939 года недалеко от Варшавы, — произнес он таким замогильным голосом, какого я не слышал ни разу в своей жизни ни от кого.

— Не думаю, что тебе очень хочется рассказывать о военных годах.

— Ты прав.

Тем не менее, собрав всю свою решимость, он начал свой рассказ именно с этого периоде:

— Они просчитались. Неразбериха, которая возникла при немецком наступлении, позволила мне сбежать из полицейского участка. Правда, прямиком оттуда я попал в концлагерь. Постепенно я начал разбираться в сложившейся ситуации. Конечно, я ничего не мог предусмотреть, опираясь на исторические сведения, — это по плечу лишь нашим историкам или тем, кто всерьез интересуется подобными вещами. Я вступил добровольцем в немецкую армию, но вскоре понял, что войну они проиграют. Тогда я перешел линию фронта и, попав к американцам, выложил им все, что мог разузнать за время службы у немцев. Так я стал работать на американскую разведку. Рискованно, конечно, есть немало шансов на такой службе схлопотать пулю. Но, как видишь, — все обошлось. Меня пронесло. Я закончил войну, имея много друзей, которые потом помогли мне перебраться сюда. Ну, а все остальное — лишь следствие моего прошлого.

Моя сигара погасла. Я зажег ее снова. Сигары у Майкла были отменные. Их ему поставляли из Амстердама.

— Как зерно на чужой почве, — сказал я.

— О чем ты?

— Ты же знаешь. Руфь в изгнании. К ней плохо относились на родине, но ностальгия ее мучить все равно не переставала.

— Я этой истории не знаю.

— Она есть в Библии.

— Ах, да! Мне, наверное, стоит перечитать Библию. — Его настроение круто изменилось, передо мной в кресле сидел подтянутый, уверенный в себе человек — тот Майкл, которого я привык видеть.

— Да, — сказал он, проглотив остаток виски, — в прошлом у меня было немало упущений, да и условия теперешней жизни меня тоже мало радуют. Вот ты, например, наверняка вернешься назад, когда, пойдя в туристический поход, столкнешься с отсутствием горячей воды, электричества и многих других вещей, без которых, как утверждают их производители, просто нельзя жить. Мне бы тоже сейчас хотелось бы иметь аппарат для уменьшения земной гравитации или клеточный стимулятор, но этого у меня нет. и я прекрасно научился обходиться без этих столь необходимых для меня вещей. Но вот тоска по своему времени, по своему дому… Можно привыкнуть ко вкусу чужой еды, чужому языку и чужим обычаям, ко всем этим мелким дрязгам, которыми вы постоянно занимаетесь сейчас и которых не избежать в будущем. Но в будущем все будет иным — все абсолютно. Путь, который пройдет цивилизация, можно сравнить лишь с путем солнца за миллионы лет!

По своей ли воле люди во все времена перекочевывали с места на место? Мы исчисляем свой род от того поколения, которое сумело противостоять любой стихии, вынести все испытания и, прочно осев на одном месте, дать начало своему роду! — глубокая морщина пролегла между его бровей. — Я приспособился ко всему. Назад я уже не вернусь, даже если меня амнистируют и пригласят вернуться. Я ненавижу те методы, с помощью которых они правят страной.

Я допил виски и, ощущая на языке его божественный вкус, лениво поинтересовался:

— Значит тебе здесь нравится?

— Да, — твердо ответил он. — По крайней мере, пока. Я преодолел эмоциональный кризис. В этом мне помогла моя работа сейчас и стремление выжить — в прошлом. У меня было все эти годы слишком мало времени, чтобы жалеть себя. Сейчас мое дело, моя работа увлекают меня все больше и больше. Это увлекательная игра, в которой даже если что-то и не удается, человека все равно не наказывают высшей мерой! Я нашел здесь то, что безвозвратно утеряно людьми будущего. Я клянусь, что ты даже понятия не имеешь, насколько прекрасен и экзотичен город, в котором ты живешь! Только вдумайся — в то же самое время, когда мы здесь беседуем, всего в пяти милях отсюда, возле атомной лаборатории, на часах стоит солдат, а неподалеку от него в подъезде замерзает бродяга. А еще где-то идет оргия на вилле миллионера, где-то священник готовится к утренней молитве, недавно в город приехал арабский торговец, не спит шпион из России, прибывает корабль из Индии!.. — Он немного успокоился и, посмотрев на двери, ведущие в спальню, продолжил нежным, взволнованным голосом: — А моя жена? Мои дети? Нет, я не вернусь! Моя жизнь — здесь!

Я последний раз затянулся сигарой:

— Ты действительно неплохо приспособился к этой жизни!

Майкл, у которого от моих слов окончательно улетучились остатки плохого настроения, улыбнулся:

— Ты, я вижу, всерьез поверил во все эти россказни?

— Ты знаешь, — да! — ответил я и, затушив в пепельнице сигару, поднялся из кресла, — Уже поздно. Собирайся. Нам пора идти!

Вначале он ничего не понял. Но, когда до его сознания дошел смысл моих слов, он вскочил с кресла, словно разъяренный кот:

— Мы?!

— Конечно, — сухо ответил я, доставая из кармана пистолет с парализующими капсулами. — Остановись. Против этой штуки ты бессилен. Мы просто проверяли тебя. Ну, а теперь — пошли!

— Нет, — чуть слышно промолвил он, кровь отхлынула от его лица. — Нет, нет, ты не сможешь этого сделать, это будет нечестно по отношению к Амалии, к детям…

— Это тоже входит в твое наказание.

Я высадил его в Дамаске за год до того, как войска Тамерлана разорили этот прекрасный город.

Дж. Ф. Бон На четвертой планете

Перестав жевать мох, Ул Кворн на мгновение замер, затем выдвинул до пределов допустимого свой глаз и принялся осматривать предмет, перегородивший Тропу.

До самого последнего момента Кворн не замечал ничего вокруг себя, всецело занятый поисками наиболее лакомых кусочков, поэтому столкновение явилось для него полнейшей неожиданностью. Он не на шутку испугался того жара, который исходил от предмета — ничто из живого и неживого на этой планете не могло давать столько тепла!

Близился закат. Ул Кворн распахнул свою мантию, ловя каждой клеточкой живительное тепло, излучаемое грудой блестящего металла, глаз его пополз вверх, пытаясь рассмотреть вершину незваного гостя. Высота была небольшой, но достаточной, чтобы причинить Кворну серьезные неприятности. Предмет явно выходил за границы Кормовой Тропы, а это ничего доброго не сулило…

В Уле Кворне зароились смутные воспоминания о тех древнейших временах, когда Фольк жил совершенно по-другому, когда у него было время для отдыха и строительства, когда жизнь заключалась не только в ползании по Кормовой Тропе и Воспроизведении. Несомненно — перед ним артефакт, созданный далекими предками миллионы лет назад! Время скрыло этот предмет под многовековыми наносами песка, а бушевавшая недавно страшная буря вновь вернула его на поверхность. Такие штуковины иногда попадались Улу Кворну, но все они были значительно меньше и не горели таким ослепительным блеском на фоне иссиня-черного неба.

Когда глаз наконец достиг вершины, Кворн затрепетал всей мантией от ужаса и удивления — это был не артефакт!

Перед ним простиралась поверхность громадного металлического диска диаметром не менее пятидесяти радов. С этой поверхности высоко в небо вздымались толстые металлические колонны, которые, соединяясь в необозримой вышине, поддерживали цилиндр, не уступавший по размерам диску. На мгновение Кворну показалось, что вся эта конструкция вот-вот рухнет на него. К его горлу подкатил комок недавно съеденного мха, и он испуганно втянул глаз, успев напоследок заметить, что от цилиндра отходят во все стороны какие-то толстенные трубы, направленные прямо на его Кормовую Тропу.

Ул Кворн задумался. Должно быть, буря, которая обнажила такой громадный предмет, была самой сильной за всю историю Фолька. И нужно же было этой штуковине попасть именно на его Тропу! Ну почему, если что и случается, то непременно на его территории? Где же справедливость?! Эта штуковина забрала у него не меньше двух тысяч радов прекраснейшей земли! Нет, в этом мире ему никогда не везло. Теперь, чтобы перелезть через эту махину, ему придется потерять массу драгоценной энергии! Ну что стоило объявиться ей га участке Ула Каада или Ула Варси, или любого другого члена Фолька? Ну почему всегда он?!

Холод вечера спустился на землю. Многие уже завернулись в мантии, сохраняя тепло и энергию до той поры, когда рассвет вновь возвратит к жизни всех членов Фолька. Кворн в этом не нуждался. Тепла, которое исходило от этой странной штуковины, хватило бы с избытком не ему одному.

На поле, густо покрытом серо-зеленым лишайником с ярко-розовыми пятнами съедобных головок, выпали крупные кристаллы ночного льда. Ул Кворн увидел, как, завернувшись в мантии, лежали слева и справа от него соседи, образуя длинную ровную линию. Петляя по холмистой местности, она уходила за горизонт, в темноту. На расстоянии дневного пути назад лежала еще такая линия, за ней — еще одна, и еще, и еще… Впереди не было никого. Ул Кворн и другие Улы были старшими в Фольке.

Их старшинство и способность к Воспроизведешио поставили Улов на первое место. Так было определено а Законе.

Каад и Варси, возбужденные теплом, исходившим от штуковины, ерзали на своих местах. Но ни один, ни другой не рискнули покинуть свое место до восхода солнца — это было строжайше запрещено Законом. Их темно-малиновые мантии просто морщились от любопытства, когда они пускали псевдоподов к границам Тропы Кворна.

Но Улу Кворну в этот момент не хотелось общаться ни с кем. Он отполз подальше от преграды и послал в ее сторону небольшой псевдопод. Конечно, при этом тратилась драгоценная энергия, но изучить эту штуковину было просто необходимо, чтобы завтра каким-то образом перебраться через нее. То, что Кворну придется перелазить через неожиданную преграду, а не обползать ее стороной, не вызывало у него никаких сомнений — Закон был очень суров к нарушителям чужих границ:

“Никто из членов Фолька не имеет права вторгаться на чужую Кормовую Тропу без письменного разрешения ее владельца. Нарушитель изгоняется из рядов Фолька”.

Это было равносильно смертному приговору.

Он мог бы, конечно, попросить разрешения у Каада или Варси, но был полностью уверен, что не получит его ни от одного, ни от другого. Ул Кворн вообще не очень ладил с соседями.

Ворчливый себялюбивый старик Каад даже не воспроизвелся в этом сезоне, настолько низкой была его жизнеспособность! Он был постоянно голоден, вечно чем-то недоволен и был непрочь втихую пустить псевдопод, чтобы разнюхать, что творится на территории соседа. Кворн как-то предупредил его, что не допустит вмешательства в свои дела и обратится в суд, если Каад еще раз сунет нос на его территорию. Члены Фолька не знали, что такое ложь, и Кааду пришлось бы выложить всю правду о своих делишках. С тех пор он затаил на Ула Кворна обиду. Но еще хуже был Варси, сосед справа. Статус Ула он получил лишь год назад. Именно в это время по Фольку поползли упорные слухи о незаконном питании и о кражах эмбриональной плазмы у слабых и больных. Никакого фактического подтверждения эти слухи не получили, но очень много молодняка Фолька умерло в ту пору во время взросления. Кворн содрогнулся от этих воспоминаний. Если Варси как-то замешан в этой истории, и ему все сошло с рук, то общество летит на бешеной скорости прямо в Пустоту!

Кворн не переваривал этого молодого агрессивного выскочку, который всячески норовил урвать что-то от соседей и в то же время зорко стерег границы своей Тропы.

Плохо то, что Варси удачно воспроизвелся в этом году, а значит, и намного омолодился. У Кворна для этого не хватило запасов энергии. Потомство, которое он произвел, не отличалось высокой жизнеспособностью, поэтому и процесс омоложения прошел лишь частично. Но это все равно давало ему приличные шансы достичь Зимнего Стойбища. Тем более, что, подстраховавшись, Ул Кворн занял место рядом с Каадом. Старик не вынесет всех тягот пути и тогда…

Но кто же знал, что рядом с ним окажется и Варси!

Слабым утешением для Ула Кворна было то, что, судя по всему, не у него одного были такие дрянные соседи. И он ни за что на свете не обменяется с ними эмбриональной плазмой, как это было принято среди Улов. Нет уж, будьте спокойны — Ул Кворн такой глупости не совершит, пусть даже если от этого будет зависеть его Воспроизведение. Клеточный материал, который могли дать соседи, полностью развалил бы самодисциплину и саморегуляцию, которые так долго вынашивал в себе Ул Кворн. Ему сразу вспомнилось, что все его потомство пользовалось в Фольке большим почетом и уважением именно благодаря этому славному имени — Кворн. И когда его дети разовьются настолько, что сами смогут воспроизводиться, деду не будет стыдно за внуков, можете быть уверены! А то какие-то Варси и Каад!..

Напряжением синтетического контроля он подавил в себе раздражение. Такую роскошь, как лишняя трата энергии, он себе позволить сейчас не мог. Энергии у Кворна в этом году было в обрез — зима наступила слишком рано, весна запоздала, а лето выдалось на редкость засушливым. Поэтому съедобные головки мха так окончательно и не распустились. Путь к Зимнему Стойбищу был усеян жалкими ободранными растениями, которые в другие времена члены Фолька обходили стороной, но в этот год даже они шли в пищу.

Кворн принялся ощупывать возникшую перед ним преграду. Ресничками щупалец он ощущал теплую гладкую поверхность, па которой, впрочем, можно было обнаружить почти незаметные горизонтальные швы. Кворн облегченно вздохнул: в конце концов на эту штуковину можно вскарабкаться. Но в тот же момент он отпрянул в сторону, реснички его стали корчиться в агонии. Проклятая штуковина обожгла его! В тех местах, где Ул Кворн прикасался к блестящей поверхности, выступили капельки влаги, которые тут же замерзли и скатились вниз блестящими бусинками льда.

Ул Кворн включил автоматическое воспроизведение клеток ресничек. Боль постепенно стихала, но каждое воспоминание о ней заставляло Кворна конвульсивно подергиваться, сжимаясь всей мантией. Через некоторое время боль унялась полностью.

Кворн осторожно втянул в себя обожженные щупальца. Он понял, что преодолеть преграду ему не удастся. От этой мысли внутри у него все похолодело. Если он не сможет переползти через эту штуковину, его Тропа за ней станет свободной и этим обязательно воспользуются соседи!

“Если один из членов Фолька отстанет от других и потеряет свое место в рядах, то его земля становится свободной для доступа соседей по Тропе, Отставший не может заявить о своих правах на место в ряду, даже если он вновь присоединится к Фольку. Потеряв место в рядах, он теряет право на Кормовую Тропу”. Так гласил Закон.

Злая ирония судьбы! Именно в расчете на эту статью Закона Ул Кворн занял в свое время место рядом с Улом Каадом. В том, что соседи тоже прекрасно о ней осведомлены, Кворн ни на мгновение не усомнился — Закон становился частью всех членов Фолька еще до того, как их клетки отделялись от родительских. Нужно быть круглым дураком, чтобы рассчитывать на то, что эти соседи — Варси и Каад — разрешат ему пройти через их земли и тем самым удержаться в рядах Фолька…

Тревога, которую Ул Кворн источал каждой клеточкой своей мантии, была настолько сильной, что ее уловили на соседнем участке. Каад выпустил переговорный отросток и завибрировал:

— Что это за штуковина лежит на твоей Тропе? Вибрация была очень слабой. Ясно, что если в ближайшие дни питание не улучшится, то Каад долго не протянет.

— Не знаю, — раздраженно провибрировал Кворн, — какая-то металлическая ерунда перегородила мне путь. Я никак не могу ее пересечь, она жжется, как только я до нее дотрагиваюсь!

Импульс радости пробежал по переговорному устройству Каада и, хотя старик тут же прервал трансляцию, Кворн успел его уловить. Итак, помощи с этой стороны ожидать не приходится. Ну, а про жадность Варси в Фольке ходили легенды, к нему даже не стоило обращаться, Ул Кворн почувствовал, что теряет остаток надежды. Если он в ближайшее время не отыщет способа перебраться через эту штуковину, он обречен!

Кворн боялся Пустоты. Он видел слишком многих, ушедших туда, и повторить их путь ему не хотелось.

Несколько минут он напряженно думал, пытаясь подобрать слова, которые помогли бы ему упросить соседей пустить его на их земли, хотя разум его осознавал всю бесполезность этих просьб. Кроме того, он все-таки был Улом Кворном, и его гордость восставала против унизительных просьб!

Была еще призрачная надежда, что он выживет, если поплотнее завернется в мантию и пропустит все ряды Фолька. Затем он пристроится сзади и… Возможно, он доползет до Зимнего Стойбища, доедая остатки мха, которыми побрезговали остальные, хотя это очень и очень сомнительно.

А если все-таки попытаться перебраться через эту проклятую преграду, невесть откуда появившуюся на его Тропе? Тепла эта штука дает в избытке, так что в спячку он явно не впадет. Если он будет работать всю ночь напролет, то, наверняка, проложит через поверхность этой проклятой железяки дорожку из песка. Дорожка должна надежно защитить его мантию от ожогов.

Бодрствуя ночью, он тем самым нарушал Закон, но если при этом он не будет питаться, то это нарушение ему простят.

Ул Кворн придвинулся к штуковине, перегородившее ему путь, вплотную и начал сгребать песок у ее основания Работа продвигалась медленно, пересохший промерзший песок рассыпался и Кворну приходилось постоянно подгребать его с краев к центру кучи. Но вот наконец песчаная гора достигла верхнего края диска. Кворн посмотрел на ровную поверхность, открывшуюся перед ним.

Пятьдесят радов!

Но будь этот путь длиной хоть пятьдесят зетов, он бе его все равно не преодолел. Энергетический запас Кворн, был почти на нуле, он едва двигался. Проложить песчаную дорожку по этой бескрайней блестящей поверхности было сверх его сил. В полном изнеможении он рухнул на песок. Все оказалось тщетным! Оставалось одно — распахнуть мантию, испустить жалкие остатки энергии и уйти в Пустоту.

Он настолько увлекся работой, что не ощущал, как напряженно вибрируют переговорные отростки его соседей. И лишь теперь, лежа на песке, он уловил взрыв радости со стороны Каада и циничную фразу, брошенную Варси:

— Благородный поступок, Ул Кворн! Так должен поступать каждый на твоем месте.

Кворн понял, что соседям известны все его намерения. Его тело покрылось мурашками, мысли сковала безысходность. Он устал настолько, что у него не оставалось сил даже на злость. Энергия с каждой минутой покидала его обмякшее тело. Он равнодушно созерцал окружавшую его пустоту. Вот и все. Рано или поздно это случалось со всеми членами Фолька. Пришел и его черед. Он и так прожил дольше многих своих сверстников. Ул Кворн лежал на груде песка, мантия его была широко распахнута. Он лежал и покорно ожидал конца.

Но смерть словно забыла про него, и Ул Кворн начал понемногу приходить в себя. Его тела не коснулось разложение, этот страшный проводник в Пустоту. Он был просто истощен до предела, и сытная пища вдохнула бы в него энергию, вернула бы его к жизни.

Еда! Будь она у него, Кворн сумел бы проложить дорожку по металлической поверхности этой штуковины! Но еды не было.

Пролежав несколько минут, опустошенный и беспомощный, он вдруг почувствовал ритмичную вибрацию, которая, исходя от штуковины, через песок передавалась Улу Кворну. Чудо! Эта страшная вещь ожила! К нему возвратилась надежда. Если металл живет, значит с ним можно договориться! Собрав остатки энергии, превозмогая боль, Кворн приложил переговорный отросток к металлической поверхности.

— Помогите! — отчаянно завибрировал он. — Вы перегородили мой путь! Я не могу пройти!

Он уловил, как при этих словах с одной стороны злорадно захихикал Варси, а с другой раздалось довольное кряхтение Каада. Кворн завибрировал еще сильнее, пытаясь не обращать внимания на страшную боль в обожженном отростке.

Внезапно внутри штуковины что-то резко щелкнуло, и ритм ее вибрации ускорился, “Она просыпается!” — подумал Кворн, и сам поразился своей мысли.

Сверху раздался клацающий звук. Из цилиндра медленно выдвинулся стержень и уткнулся в территорию Варси. Над штуковиной появилась квадратная решетка, которая начала медленно вращаться. Внезапно на Ула Кворна обрушился целый поток слов. Да-да, это были именно слова! Они, словно молоты, били по сознанию Кворна, но смысл их был ему неясен. Видимо, язык Фолька здорово изменился с тех древних времен, из которых появился этот страшный артефакт!

Затем раздался пронзительный визг, от которого у Кворна, казалось, вот-вот разорвется мантия. Цилиндр изрыгнул пламя и дым; оттуда, с недосягаемой высоты, медленно поплыли к земле два серебристых шара и наконец приземлились рядом с ним. Кворн закутался в мантию и опрометью скатился с песчаной горки.

Стояла такая пронзительная тишина, что, казалось, Пустота окутала всю землю.

Медленно и робко Ул Кворн приоткрыл мантию.

— Заклинаю своими предками, — чуть заметно провибрировал он, — скажите, что это?

Он почти ослеп и оглох от страшного визга, прокатившегося над ночным полем. Это было пострашнее самшина, который время от времени налетал с юга и уносил с собой песок, мох и самых медлительных и беспечных членов Фолька, не успевших укрыться от ярости стихии. Осторожно, готовый каждое мгновение вновь съежиться в комочек Кворн принялся исследовав свою мантию. Ущерб, нанесенный ей, был значительно меньше, чем он предполагал, Мантия лишь чуть-чуть разорвалась в одном месте и срастить ее особого труда не представляло. Но только Ул Кворн собрал остатки сил для восстановления мантии, как его сознание уловило божественный сигнал! Он исходил от странных черных волокон, которыми блестящие шары соединялись где-то там, наверху, с цилиндром.

Еда!

Еда!!!

От предвкушаемого наслаждения его мантия сделалась пурпурной. Позабыв про все на свете, содрогаясь каждой клеточкой от нетерпения, он послал к волокнам псевдопод, после чего окутал их своей мантией, и волны наслаждения побежали по его телу. Позабыв про всякую осторожность, Кворн жадно прильнул своим поглощателем к волокнам, а всем истощенным, искалеченным телом — к серебристому шару. Такого с ним не было никогда! Ул Кворн ощутил, как энергия бурлит и пульсирует в его теле. Драгоценный источник начал понемногу иссякать, но в двадцати радах он заметил еще один, такой же, и метнул в него свой псевдопод, хотя и зарядился энергией до последней клеточки своего организма.

Кворн чувствовал, что еще немного — и он начнет воспроизводиться. Одна мысль об этомпоказалась ему настолько забавной, что он мелко завибрировал всем телом. Насколько он помнил, еще никогда и никто не воспроизводился во время передвижения к Зимнему Стойбищу. Это войдет в анналы Фолька и, может быть, даже приведет к изменениям в Законе!..

Посланный Улом Кворном псевдопод замер, выискивая цель, потом зарыскал по ночному полю. Вокруг ничего не было.

Его сознание клещами стиснул ужас. С головой уйдя в обжорство, Кворн не заметил, что волокно уменьшилось в диаметре и стало медленно всасываться назад в цилиндр. О ужас! Теперь он болтался высоко над металлическим диском, который совсем недавно не мог переползти.

Кворн отчаянно пытался оторвать свой поглотитель от страшного волокна, но оно словно было намазано каким-то невиданным клеем. Кворн намертво прилип к нему, теряя всякую надежду освободиться.

Волокно медленно, но уверенно поднималось все выше и выше, с каждой минутой приближая Кворна к тускло блестевшему в ночной темноте цилиндру, к черной дыре, которая разверзлась вдруг в нижней его части. Кворна охватила паника!.

Посланный им в припадке отчаяния псевдопод кружил в ледяном воздухе, не находя ни единой опоры, за которую он мог бы ухватиться и тем самым приостановить это кошмарное движение вверх к боли и ужасам, ожидавшим Кворна в страшном цилиндре.

И вдруг рыскающий псевдопод столкнулся с другим псевдоподом! Сознание Кворна пронзил импульс ужаса и отчаяния, посланный старым Каадом. Он тоже попался в ловушку и сейчас медленно отрывался от земли не в силах освободиться.

— Так тебе и надо, — удовлетворенно провибрировал Кворн, забыв на мгновение о собственном плачевном состоянии, — зачем ты браконьерствовал на моей территории?

— Освободи меня! — завизжал Каад. Его дряблое старческое тело извивалось, пойманное широкой лентой божественной еды, выползшей из волокна. Кворн удивился, насколько отчаянно сопротивляется это тщедушное тело. Видимо, старики испытывают перед смертью значительно больший страх, чем молодежь. Странно.

— Режь свою ткань, дурак ты эдакий! — послал он Кааду сильный импульс. — Полностью ты еще не прилип, так что много не потеряешь. Потом все восстановишь! Торопись!

— Но мне же будет больно, — заартачился Каад.

— Идиот! Кусок поглотителя не стоит жизни!

— А почему ты сам этого не сделаешь? — подозрительно поинтересовался Каад. Мерзкий старик был верен себе до последней минуты.

— Я не могу, — неожиданно спокойно провибрировал Кворн. — Я полностью прилепился к этому проклятому волокну.

Что ж! Кворн вдруг принял все как должное. Жадность привела его к такому бесславному концу; видимо, ему воздается по заслугам. Но зачем же погибать Кааду? Ведь он же еще может спастись, если, конечно, проявит хоть каплю мужества.

Придя к такому выводу, он опустил вниз свой глаз, чтобы разглядеть получше друга по несчастью. Тот, видимо, решил воспользоваться советом своего незадачливого соседа. Пища, ранее облепившая весь поглотитель Каада, теперь лишь несколькими квадратными зетами соприкасалась со стариком. Однако тот высвобождался крайне неуверенно, словно сомневаясь в правильности своих действий. Тело его уже начало подниматься над верхним краем диска.

— Быстрее, проклятый дурак! — яростно протелепатировал Кворн. — Если ты шлепнешься на эту железяку — тебе конец!

Но Каад уже ничего не слышал. Он наконец оторвался от пищи и, оставив на ней большую часть поглотителя, полетел вниз. Вниз — прямо на гладкую блестящую металлическую поверхность. Мантия его развевалась в полете. Несколько мгновений его тело корчилось в агонии, затем все скрыло облако холодного пара и страшный вопль возвестил о том, что Каад ушел в Пустоту.

При виде этой сцены Кворн затрепетал всей мантией. Да, Каад умер страшной смертью, а что же ожидает его? Вряд ли его судьба будет лучше судьбы соседа. Он в отчаянии плотно закутался в мантию и через несколько мгновений его тело медленно вползло в черную дыру, а затем — оказалось в раю!

Он погрузился в теплую мягкую жидкость, мгновенно растворившую мерзкий клей, сковывающий его тело. Пища! Он просто плавал в ней! Плавал в пище, окруженный необыкновенными запахами, незнакомыми и прекрасными, которые будоражили его сознание, которые просто одурманивали его! Еда, выходившая из черного волокна, при помощи которой его заманили сюда, была тоже необыкновенной, но это…

Ул Кворн распахнул мантию, поглощал, втягивая, впитывая невиданную жидкость, выделяя каждой клеточкой море энергии. Пришел его час!

Эмбриональная плазма разбухла, хромосомы разделились, образовался зародыш, который гут же отделился от тела Кворна. Он воспроизводился!

Сквозь плотный туман наслаждения, окутавший его, настойчиво пробивалась какая-то частичка сознания. Ул Кворн чувствовал этой частичкой, что происходит нечто страшное, непоправимое, что даже его нормальная реакция на хорошее питание — Воспроизведение — и та здесь выглядела как-то фальшиво, неестественно. Но ему было на все это наплевать.

Тысячи раз он проползал свой маршрут от экватора к полюсу в поисках паршивого мха, крепчая и омоложаясь с каждым хорошим годом и страдая и старея — с плохим. Он врос в эту землю, он стал рабом суровой жизни и неласковой природы. Но сейчас все это полетело в тартарары.

Он буквально купался в свободе и наслаждениях. Должно быть, именно так и жили в давние времена члены Фолька. Они не тратили всю свою жизнь на поиски пищи, они имели достаточно свободного времени для того, чтобы думать о чем-то неизведанном и мечтать, а затем — воплощать свои мечты и замыслы в реальных делах: в городах и машинах, в полетах к лунам, солнцам, к ночным звездам. Впрочем, это было так давно.

Ул Кворн полностью расслабился, ощущая, как его старые клетки отмирают и покидают его тело, а их место занимают новые — крепкие и упругие, которые тут же начинают делиться. Он рос и тяжелел. Он омолаживался.

Его молодые клетки, питаемые небывалым количеством пищи, позволили Кворну забраться в такие тайники памяти, о которых он даже и не подозревал, возвращая его к истокам возникновения расы, восстанавливая шаг за шагом, всю генетическую память, которую заложили в него предыдущие поколения. Некоторые вещи вспоминались крайне смутно, другие воспоминания были яркими и свежими, словно они только и ждали того момента, чтобы всплыть в сознании Ула Кворна. И вот он, этот момент наступил. Все, что для него было нужно — это наличие чудесной пищи и отсутствие тех уродливых условий жизни, в которых раньше прозябал Ул Кворн.

Оторвавшись от грязи и мха, переполняемый воспоминаниями, только сейчас он смог понять, каким был раньше его Фольк и каким он стал теперь, насколько иссох разум и изуродовались тела его соплеменников за столетия приспособленчества к постоянно усложняющимся жизненным условиям. Жалость и негодование захлестнули Ула Кворна.

Да, за миллионы лет они прекрасно приспособились к постоянно меняющимся условиям существования, они выжили только благодаря тому, что были умнее и выносливее других обитателей планеты. К каким прекрасным вершинам вел их Разум Фолька! Но Разум — это не всегда Добро. Ужасная война опустошила мир! Миллионы лет приспособления к жизни в мертвой пустыне — вот чем расплатился Фольк за былое процветание. Плоды его технического гения уничтожили все живое. И вот на планете появилась раса, влачащая жалкое существование, не думающая ни о чем, кроме удовлетворения своих мизерных потребностей.

Ул Кворн печально вздохнул. Наверное, лучше бы он этого не вспоминал. Но воспоминания нахлынули на него помимо его воли, подхлестываемые питательной смесью, в которой он плавал.

Рядом с Кворном рос его зародыш. Попав в благоприятные условия, зародыши всегда быстро развиваются, а уж этот… Скоро он станет таким же большим, как и его отец. Но сознание его всегда останется на уровне младенца. Он никогда не станет взрослым без обмена эмбриональной плазмой с другими детьми Фолька. Он будет расти и расти, так как в его клетках не заложен ограничитель роста, но останется полуразумным куском ткани. Страшная мысль поразила сознание Кворна — через некоторое время детеныш станет чрезвычайно опасен! Если отнять у него пищу, то он превратится в безумца, постоянно ищущего ее, в существо, одержимое лишь инстинктом пропитания. И он никогда не поймет, что Ул Кворн — его отец, а если даже и поймет, то плевать ему на это!

Ул Кворн беспокойно завозился, оценивая сложившуюся ситуацию. Ему стало ясно, что он должен бежать отсюда, бежать, пока его не уничтожило собственное дитя. Но как это сделать, не прикасаясь к страшному металлу, из которого сделана эта штуковина?

Он вдруг вспомнил этот металл — химический элемент с двенадцатью протонами в ядре. Он быстро окислялся и моментально вспыхивал при нагревании. Именно из-за этих свойств его редко использовали в период расцвета цивилизации Фолька. И тут Кворна осенило: этот страшный артефакт не что иное как гигантский фонарь!

Но тогда почему он так странно выглядит? Для чего он предназначен? Откуда он появился? И что за непонятная речь обрушилась на него, когда его втаскивали в цилиндр?

С того момента, как он сюда попал, на этом продуктовом складе стояла гробовая тишина, лишь изредка нарушаемая каким-то глухим шумом, доносящимся сверху. У Кворна появилось странное ощущение, что за ним ведется наблюдение и где-то в недрах этой штуковины накапливается информация о нем.

Внезапно раздался странный голос; непонятные слова, звучащие отрывисто и быстро, оборвались также неожиданно, как и зазвучали.

Таких слов Кворн не слышал никогда. Это не был язык Фолька, ни древний, ни современный. Что-то неживое, что-то механическое было в его интонации, в тональности и последовательности звуков. Казалось, говорила машина. Что ж, у Фолька в свое время были такие машины.

Как же наладить контакт? Может быть, повторить что-нибудь из произнесенного машиной? Если эта машина говорит, то она, наверняка, должна и слышать!

Ул Кворн попытался как можно точнее произнести наиболее запомнившееся слово, в точности копируя интонации машины.

И голос снова заговорил.

Кворн задрожал от возбуждения. Что-то заставляло эту машину издавать звуки. И не только звуки. Кворн был уверен, что эта машина фиксирует каждое его движение, каждое слово. Но кому и зачем это нужно? Над этим стоило поразмышлять. Впрочем, для этого у него еще будет достаточно времени, лишь бы выбраться отсюда.

Уровень питательной смеси заметно понизился, а зародыш разросся до необычайных размеров. Кворну стоило поторопиться. Кроме того, пришло время подумать, что ему делать со своим непомерно разбухшим телом. Он вот-вот. снова начнет воспроизводиться, а этого допускать было нельзя ни в коем случае!

Покряхтывая от сожаления, Ул Кворн сместил налитые клетки мантии к нижней части тела, к клеткам внутренних органов. Он плотно окутал мантией эмбриональную плазму и поглотитель. Казалось, все необходимые меры были приняты, но вскоре нестерпимое желание питаться и воспроизводиться захлестнуло его. Тело корчилось в невыносимом желании, взывало к рассудку Кворна, требуя вернуть отнятое у него право, но Кворн был неумолим. Вскоре сумасшедшее клеточное движение в его организме несколько поутихло.

Зародыш рядом с ним пульсировал от избытка острого физического наслаждения. Кворн ненавидел его и жалел одновременно. Это несчастное безмозглое существо, конечно, можно будет использовать при побеге — все равно ни на что большее оно не сгодится. Этот тупой здоровяк слишком велик и слишком глуп, чтобы выжить в жестоком мире.

Кворн выпустил серию тончайших псевдоподов и тщательно исследовал резервуар, в котором он находился. Гладкая поверхность, сверху свисает небольшой кусок волокна, затащившего его сюда, в нескольких местах какие-то странные бугорки. Видимо, именно там находились механизмы, следившие за ним.

Внезапно один из псевдоподов наткнулся на металлическую решетку в самой верхней части резервуара, из которой струился поток теплого воздуха. Кворн даже мурашками покрылся от возбуждения: прикосновение к металлу сулило смерть, но так хотелось узнать, что же происходит там, наверху! Впрочем, на это у него все равно не оставалось времени.

Ул Кворн отправил свой глаз вместе с псевдоподом в отверстие, обнаруженное им в стене резервуара. Снаружи по-прежнему была ночь, но горизонт понемногу светлел. Внизу тускло блестел диск с поднимающимися к цилиндру колоннами. У Кворна на мгновение затуманился рассудок, когда он взглянул на него с такой высоты. Там, не горячей поверхности диска, темнело едва различимое пятно — все, что осталось от Каада. Бедный старик! Он явно не заслужил такой страшной смерти.

Кворн еще раз пристально посмотрел на диск, оценивая свои шансы на успешное приземление, после чего выпустил переговорный отросток и, прижавшись к извивающемуся телу зародыша, послал мощный сигнал.

Несмотря на то, что клетки зародыша были прямым продолжением его собственных, установить контроль над его сознанием и подчинить этот кусок материи оказалось не так-то просто. У зародыша, несмотря на то, что существовал он всего несколько хэлов, успел сформироваться на удивление упрямый характер. Но в конце концов Ул Кворн все-таки подчинил его своей воле. Миллионы сезонов в эмбриональной массе формировались гены покорности двум основным заповедям Фолька — Дисциплине и Порядку. Именно с соблюдения этих заповедей начиналось превращение зародыша в полноправного члена Фолька.

Зародыш уловил сигнал Ула Кворна и с этого мгновения стал его детенышем. Подчиняясь воле отца, он вытянулся и прильнул к телу Ула Кворна, а тот, почувствовав, что детеныш надежно обхватил его своей мантией, начал пробираться к открытому отверстию в стене, постепенно сокращая расстояние между собой и своим глазом.

Как только они выбрались наружу, холод острыми кристалликами льда принялся колоть мантию Кворна и вялое тело детеныша.

Тот беспокойно заворочался: ему не понравился холод, ему очень захотелось назад, туда, где тепло и много прекрасной еды. Он изо всех сил затрепетал, пытаясь освободиться из цепких щупалец отца, но силы были неравны, и они оба в конце концов очутились на соединении цилиндра с одной из колонн, идущих от диска.

— Давай вернемся! — жалобно завибрировал малыш. — Мне здесь не правится!

— Потерпи! — оборвал его Кворн и стал медленно раскачиваться из стороны в сторону, повиснув на детеныше, который плотно прижался к цилиндру. — Помоги мне! Раскачай меня!

— Не могу, — снова заныл тот, — мне холодно. Мне больно. Отпусти меня!

— Помоги мне! — твердо приказал Кворн. — А потом возвращайся куда хочешь.

Детеныш принялся раскачиваться в такт движениям отца, все сильнее и сильнее; все выше и выше взлетал Ул Кворн, все дальше в сторону от проклятого цилиндра.

— Отпусти меня, — затрепыхался детеныш, — отпус…

Ул Кворн разжал щупальца в тот момент, когда понял, что упадет мимо страшного диска и, расправив мантию, камнем полетел вниз.

Он упал на землю с ужасным глухим стуком, уже здесь, внизу, испугавшись того, что в полете чуть было не зацепил диск краем мантии. Где-то там, в вышине, прилипнув к краю цилиндра, жалобно вибрировало толстое тело детеныша.

Несколько минут Кворн, словно завороженный, смотрел на странные знаки, появившиеся на поверхности цилиндра, после чего постарался вновь окунуться в привычную земную жизнь.

Не было никакого смысла лить слезы по оставшейся где-то там вверху безмозглой массе, которая когда-то была его зародышем. Это существо будет еще какое-то время счастливо в темноте, в изобилии вкусной пищи, пока не разрастется до такой степени, что его тело начнет упираться в металлическую решетку на потолке.

А тогда…

Ул Кворн, испытывая непреодолимый страх, начал быстро огибать место своего недавнего заключения по бывшей территории Каада. Сконцентрировав всю свою энергию, он послал сильный импульс соседям:

— Вставайте! Вперед! Скорее!

Ряды Фолька зашевелились. Вокруг все засуетились, расправляя красноватые мантии — такой сигнал тревоги без особой надобности не объявляют!

Кворн успел заметить, что Варси отреагировал на его сигнал быстрее всех. У этого юнца прекрасно развит инстинкт самосохранения, Надо будет предложить ему обменяться плазмой, когда придет время воспроизведения.

Фольк продвигался вперед гигантской подковой на фоне занимающейся зари. Оставшаяся позади штуковина вдруг снова начала извергать непонятные слова, но осеклась на полуслове. Затем Кворн уловил импульс, посланный его детенышем. Сознание его затуманилось от боли и страха смерти, посланных малышом. Но он уже ничего не мог поделать. Горечь страдания и бессилия охватили Кворна. Продолжатель его рода соприкоснулся с ядовитым металлом!

Кворн обернулся. Штуковина тряслась от судорог агонии, охватившей непомерно разросшееся тело детеныша, затем в небо взвился фонтан яркого света. Невыносимый жар воцарился на земле, сжигая мох, песок, испепеляя тех членов Фолька, которые не успели отползти подальше от этого странного сооружения. Свет стал похож на солнечный, а потом своей яркостью затмил его, из штуковины вырвалось облако пара и нависло над землей, словно страшный самшин… Потом все стихло.

Тропа стала свободна.

Кворн медленно передвигался, тщательно выбирая мох на тропе Каада и на половине своей собственной, которую он разделил с Варси. В будущем Кворну еще лридется обращаться к этому юнцу, поэтому он и пошел на такую уступку.

Ему не давали покоя новые мысли и пробудившиеся воспоминания. Нужно как-то выбираться из этого жалкого существования. Фольк достоин лучшей участи. Наверное, стоит попробовать вывести новые, более питательные сорта мха, проложить к искусственным полям каналы, Это бы увеличило количество пищи в тысячи раз! А уж если пищи будет достаточно для всех, то многие члены Фолька начнут задумываться над смыслом своего существования: они вспомнят, а затем и применят забытые науки, занесенные песками Времени, они начнут изменять Природу!

Все это вполне возможно. Нужно лишь, чтобы новое поколение было похоже на Варси: ему нужны смелые, сильные, напористые и разумно эгоистичные особи! И со временем они опять станут править миром.

Мысли его вновь вернулись к страшной машине. Воспоминания об этой штуковине и обо всем, что с ней связано, до сих пор волновали его. Жаль, что он так до конца и не исследовал ее. Одно было ясно — создал ее чужой разум. Но все-таки…

Глубоко задумавшись, Кворн нацарапал щупальцем на песке несколько странных значков, которые возникли в те последние мгновения на блестящем цилиндре.

Что же они обозначали?

Роберт Ф. Янг В сентябре было тридцать дней

Объявление в магазинной витрине гласило: “Школьный Учитель. По сниженной цене”, а внизу маленькими буквами — приписка: “Может готовить, шить, вести хозяйство”.

В памяти Денби всплыли парты, резинки, осенние листья; учебники, перемены, беззаботный детский смех. Владелец магазинчика подержанных вещей нарядил ее в яркое платьице и маленькие красные босоножки. Она стояла в витрине, словно Спящая красавица, ожидая того, кто вдохнет в нее жизнь.

Денби нужно было пройти на прилегающую улицу, где был припаркован его “Беби-бьюик” — Лора уже давно заказала по телефону столик в ресторане и, наверняка, ждала его там. Если он опоздает — не сносить ему головы! Но он продолжал стоять как вкопанный, не отводя мягкого взгляда своих карих глаз от витрины.

Он не мог объяснить сам себе причину этого странного оцепенения. Тысячу раз проходил Денби этой дорогой от стоянки к своему офису и обратно, но эта витрина привлекла его внимание впервые. Что же заинтересовало его? Денби не находил ответа на этот вопрос и потому злился.

Неужели ему нужен Школьный Учитель? Вряд ли. Правда, Лоре не помешала бы помощница по дому. Автомат-слугу они пока себе позволить не могут, да и за Билли не мешало бы присмотреть, пока он берет телеуроки, тем более, что впереди серьезные экзамены и вообще…

На город уже спускался легкий туман, но волосы ее продолжали хранить мягкое тепло осеннего солнца, а лицо отражало спокойную красоту погожего сентябрьского дня.

Денби стряхнул с себя оцепенение и решительно вошел в магазин.

— Сколько стоит Школьный Учитель? Я заметил его на вашей витрине, — небрежно поинтересовался он.

На полках магазина, в который он попал, пылился антиквариат, старые вещи и просто какая-то рухлядь. Навстречу ему выполз еще один экспонат этой музейной лавки — маленький старичок с гривой седых волос и глазками цвета имбирного пива.

При виде покупателя его сморщенное личико озарила небесная улыбка:

— Так она вам приглянулась, сэр? Не правда ли, милашка? — старикашка хитро подмигнул своему посетителю.

Лицо Денби вспыхнуло:

— Сколько стоит? — повторил он свой вопрос, словно не замечая ехидной ухмылки хозяина магазинчика.

— Сорок девять долларов девяносто пять центов плюс пять долларов за упаковку, — пробурчал старикашка.

Денби не поверил своим ушам. “Странно, — пронеслось у него в голове, — Школьный Учитель в наши дни становится почти музейной редкостью, а цена на него не только не возрастает, а наоборот — падает”. Ему вспомнилось, как не более, чем год назад он пытался сторговать чиненого-перечиненного Школьного Учителя III поколения для того, чтобы тот помогал Билли решать школьные телезадачи, но тогда, помнится, речь о сумме менее ста долларов даже и не заходила. Он, впрочем, выложил бы и такую сумму, но Лора отговорила его от этой затеи. Она никак не могла взять в толк, к чему эта покупка, так как имела весьма смутное представление о всех тяготах современного образования.

Всего лишь сорок девять девяносто пять! Плюс то, что она готовит и шьет! Лора никогда не стала бы возражать против такой покупки, тем более, что я все равно поставлю ее перед фактом.

— Скажите, а она, э-э-э… в хорошем состоянии?

Владелец магазина всплеснул руками.

— Да что вы! Она была полностью перебрана! Совершенно новые батареи и моторы! К пленкам прилагается десятилетняя гарантия, а за банк памяти я ручаюсь — ей его хватит на всю жизнь. Впрочем, о чем это я говорю? — старикашке кинулся к витрине. — Взгляните сами!

Несмотря на то, что коробка была снабжена специальными роликами, сдвинуть ее с места в одиночку было довольно трудно, поэтому Денби помог старику. Вдвоем от скатили ее с витрины магазина на пол и установили в наиболее освещенном месте — у входа.

Восхищенно прицокивая языком, старик отошел от коробки.

— Возможно, я покажусь вам несколько старомодным но лично я считаю, что все эти телеговоруны и в подметка не годятся старым добрым Школьным Учителям. Надеюсь вы заканчивали настоящую школу, сэр?

Денби кивнул.

— Я так и знал! — воскликнул владелец магазина, потряхивая седой гривой. — Я таких людей распознаю с первого взгляда!

— Включите ее, пожалуйста, — попросил Денби.

Продавцу пришлось потрудиться несколько секунд, пока он не нащупал маленькую кнопку за правым ухом робота. Раздался характерный щелчок, после которого Денби уловил слабый сигнал. Щеки робота покрыл слабый румянец, грудь начала вздыматься и опускаться, голубые глаза открылись.

Денби инстинктивно сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Заставьте ее что-нибудь произнести, — хриплым от волнения голосом сказал он.

— Она реагирует практически на все, сэр, — сказал старик, — на слова, жесты, прекрасно ориентируется в любой ситуации. Если вы ее купите и она вас чем-то не устроит — принесите ее в магазин, и я с радостью верну вам деньги. — Повернувшись лицом к коробке, он спросил: — Как тебя зовут?

— Мисс Джонс. — Ее голос напоминал сентябрьский ветер.

— Род ваших занятий?

— По техническим характеристикам я — учитель четвертых классов, сэр. Кроме того, я могу с успехом заменить роботов с 1 по 11 класс. Я специализируюсь на гуманитарных науках. К этому добавлю, что я выполняю любую работу по дому, являюсь высококвалифицированным поваром и способна производить несложные швейные работы; пришивать пуговицы, штопать носки, ставить заплаты.

— Когда стало ясно, что телеобразовательные компании обосновались всерьез и надолго, — шепнул старик на ухо Денби, — в конструкцию роботов пришлось внести кучу всяких усовершенствований, чтобы выжить в борьбе с конкурентами. Но это ни черта не дало. Выйдите из коробки, мисс Джонс, — обратился он к роботу, — покажите, как грациозна ваша походка.

Она прошлась, оставляя маленькие следы красных босоножек на пыльном полу. Темная обшарпанная комната словно осветилась радужными бликами ее платья.

Когда к Денби вернулся дар речи, он произнес:

— Хорошо. Я ее беру. Верните ее назад в коробку.

— А что ты принес, папа? — закричал Билли, как только отец переступил порог. — Это мне?

— Конечно, тебе, — ответил Денби, с трудом устанавливая коробку на веранде. — И тебе тоже, дорогая, — обернулся он к появившейся в дверях жене.

— Не знаю, что там, но, судя по упаковке, вещь, должно быть, стоящая, — с легко угадываемой в голосе иронией заметила Лора. — Между прочим, ужин давно остыл.

— Ну так разогрей его, — сказал Денби. — Посмотри-ка сюда, сынок!

Тяжело дыша, он наконец-то пересек прихожую и торжественно вкатил коробку в гостиную, со стены которой улыбался во весь рот игрок в крикет, призывая всех немедленно приобрести новую модель “Линкольнетта” с откидным верхом.

— Осторожно, ковер! — закричала Лора.

— Ничего ему не сделается, — отмахнулся Денби. — Да выключите хоть кто-нибудь этот чертов телевизор, чтобы мы хоть раз могли поговорить спокойно.

— Сейчас выключу, па, — вмешался Билли. Он вприпрыжку подбежал к телевизору, и изображение на экране исчезло.

Денби возился с коробкой, чувствуя, что жена пристально наблюдает за каждым его движением.

— Школьный Учитель! — презрительно воскликнула она, как только коробка открылась. — Ты же взрослый человек! Неужели ты не мог выбрать что-нибудь более подходящее для своей жены? Школьный Учитель, — еще раз повторила она.

— Это не обычный Школьный Учитель, — робко возразил Денби, — она умеет шить и готовить, она… она может почти все! Ты же сама говорила, что тебе нужна служанка. Так вот — теперь она у тебя есть. Да и Билли не помешал бы помощник в решении телезаданий.

— Сколько стоит?

И тут-то Денби понял, насколько может вытянуться лицо его супруги.

— Сорок девять долларов девяносто пять центов, — обреченно ответил он.

— Сорок девять долларов девяносто пять центов? Ты что, Джордж, с ума сошел?! Я откладываю цент к центу, чтобы мы смогли наконец сменить наш “Беби-бьюик” Не новый “Кадиллак”, а ты пускаешь деньги на ветер и тащишь в дом всякий хлам! Что эта металлическая кукла понимаем в телеобразовании? Она же отстала от жизни минимум лет на пятьдесят!

— Мне она тоже не нужна, — пренебрежительно махнул рукой Билли в сторону коробки, — мой телеучитель сказал, что все эти старые андроиды ни к черту не годятся. Они даже могут ударить ребенка!

— Этого не может быть! — воскликнул Денби. — Уж я — то знаю. В отличие от тебя я заканчивал нормальную школу. — Он указал сыну на Лору: — И с твоей матерью, как видишь, тоже ничего не случилось, и она вовсе не отстала на пятьдесят лет в своем развитии, хотя учили нас именно андроиды! Поверь, сынок, что они знают гораздо больше, чем все твои телеучителя вместе взятые. Л этот робот, вдобавок, еще умеет, шить и готовить.

— Тогда пусть она пойдет на кухню и разогреет ужин, — прервала Лора поток его красноречия.

— Хорошо!

Денби полез в коробку, нажал маленькую кнопку за правым ухом своего драгоценного приобретения и, когда голубые глаза робота открылись, мягко сказал, направляясь в кухню:

— Следуйте за мной, мисс Джонс.

Он был приятно удивлен той отработанностью движений, с которой Учительница принялась за дело. Она безошибочно ориентировалась в сложной системе рычажков, кнопок и индикаторов кухонного автоматического комбайна, к которому даже Лора всегда подступала с некоторой опаской.

Через несколько мгновений ужин был на столе. Божественный запах разлился по столовой. Джордж и глазом не успел моргнуть, как пустые тарелки опять очутились на кухне. Даже Лора была умиротворена.

— Да… — только и смогла произнести она.

— А что я вам говорил? — торжествующе воскликнул Денби. — Теперь ты можешь забыть дорогу на кухню, дорогая! Кончились вечные жалобы на неполадки в кухонном комбайне и на обломанный маникюр, и на…

— Не трави душу, Джордж, — вздохнула Лора.

Недовольная гримаса наконец-то сошла с ее лица, уступив место выражению легкого каприза, которое всегда, нравилось Денби. Он не мог устоять перед шутливо нахмуренными бровями, из-под которых блестели лукавые темные глаза, перед капризно надутой нижней губкой красивого маленького рта. Она была просто восхитительна в своем домашнем костюмчике из блестящей золотистой ткани. В это мгновение Денби понял, что для этой женщины он готов на все. Джордж нежно привлек Лору к себе и поцеловал.

Поискав взглядом Билли, он увидел, что сынишка замер в дверях и настороженно следил за каждым движением мисс Джонс, которая в это время подавала кофе.

— Она меня не ударит? — робко спросил Билли, словно отвечая на взгляд отца.

Денби расхохотался. Половина битвы была выиграна, и он чувствовал себя превосходно. Правда, еще предстоит довести дело до конца.

— Да не собирается она тебя трогать, — весело произнес Денби, — иди сюда, кофе стынет!

— И поживей, — добавила Лора, — вот-вот начнется вестерн “Ромео и Джульетта”, и я не хочу пропустить ни минуты!

— Хорошо, — наконец решился Билли и направился к столу, осторожно огибая мисс Джонс.

Ромео Монтегю заскорузлыми пальцами свернул сигарету. Он чиркнул спичкой, и из-под обтрепанных полей сомбреро заструился легкий дымок. Затем он метнул лисий взгляд своих маленьких глазок к подножию холма — туда, где располагалось ранчо Капулетов:

— Черт! Стоит подумать о своей шкуре, — эти Капулеты, жалкие погонщики овец, давно на ножах с нашим славным ковбойским родом! Они не задумываясь подстрелят меня, если я распущу слюни. Но эта телка, что мне повстречалась вчера вечером, стоит риска.

Денби окаменел. Он не имел ничего против вольной трактовки классики, но на этот раз писаки явно перегнули палку. Тем не менее Лора и Билли смотрели с удовольствием всю эту чушь. Они буквально прильнули к стодвадцатисантиметровому экрану телевизора. Все-таки, наверное, эти писаки неплохо разбираются в человеческой психологии.

Даже мисс Джонс, казалось, заинтересовалась происходящим на экране, хотя Денби прекрасно понимал, что этого не может быть. Но в голубых глазах, устремленных на экран, горел неподдельный интерес. “Она только зря садит батареи, — раздраженно подумал Джордж, — уж лучше бы я отключил ее сразу после ужина, как мне это советовала Лора”.

Но, сам не зная почему, Денби очень не хотел этого делать. Скорее всего потому, что в этом, по мнению Джорджа, был какой-то элемент жестокости. Нельзя никого лишать жизни — считал он. Пусть даже робота. Пусть даже ненадолго.

Увлекшись наблюдениями за мисс Джонс, он совершенно упустил нить телеповествования. Когда же его взгляд переместился на экран, Ромео уже перебрался через ограду ранчо Капулетов и, прокравшись садом, затаился в густых кустах под балконом.

Старинные двери с витражами распахнулись, и на балконе появилась Джульетта Капулет. На ней был белый ковбойский костюм с длинной юбкой и широкополым сомбреро, из-под которого ниспадали белокурые локоны. Она перегнулась через балконные перила и посмотрела в сад.

— Ро-ом, где ты? — протяжно позвала она милого с жутким калифорнийским акцентом.

— Какая чушь! — внезапно воскликнула мисс Джонс. — Слова, костюмы, место действия — все такая фальшь!

Денби ошеломленно уставился на нее. Ему тут же вспомнились слова владельца магазина о реакции робота на сцены и ситуации. Но он-то считал, что старик имел в виду сцены и ситуации, непосредственно связанные с ее прямыми обязанностями, а не сцены и ситуации реальной жизни.

У Денби зародилось нехорошее предчувствие. Он заметил, что Билли и Лора отвернулись от экрана и с изумлением уставились на мисс Джонс. Казалось, они не верили своим ушам. Воцарилась напряженная тишина.

Джордж откашлялся:

— Это не то, чтобы фальшь, мисс Джонс, — возразил он. — Просто не совсем умелая переработка классики. Сейчас вряд ли кого увлечет Шекспир в его первозданном виде, да и спонсора на такую постановку не найдешь.

— Но зачем же делать из нее вестерн? — изумилась мисс Джонс.

Денби искоса глянул на жену. Изумление на лице Лоры постепенно сменялось яростью. Затем он снова обратился к мисс Джонс.

— Понимаете, — начал Джордж свои объяснения, — вестерны сейчас в большой моде. Это своего рода дань телевидению прошлого. Они нравятся зрителям, поэтому спонсоры охотно финансируют их, а писатели перерывают груды материала в поисках новых сюжетов.

— Но Джульетта в ковбойском костюме?! Это за гранью любой безвкусицы!

— Довольно, Джордж. С меня хватит, — холодно отрезала Лора. — Я же тебе говорила, что она отстала от жизни как минимум на пятьдесят лет! Либо ты ее выключаешь, либо я иду спать.

Денби сокрушенно вздохнул и поднялся из кресла.

Он подошел к тому месту, где сидела мисс Джонс и, виновато пожав плечами, нажал на маленькую кнопку за ее правым ухом. Она отреагировала на это совершенно спокойно. Ее руки неподвижно лежали на подлокотниках кресла, дыхание было ровным и ритмичным. Это было похоже на убийство. По крайней мере, Денби, содрогнувшись, подумал именно так.

— Это все ты и твоя мисс Джонс! — закричала Лора из своего кресла.

— Заткнись! — оборвал ее Денби.

Он смотрел, на экран, пытаясь разобраться в том, что там происходит, но у него ничего не получалось. Следующей телепередачей была ультрасовременная экранизация “Макбета”, по крайней мере, именно так назвал свое творение очередной “автор”. Эта постановка тоже ничем не заинтересовала Джорджа. Он продолжал виновато смотреть в сторону мисс Джонс. Она не дышала, глаза ее были закрыты. Казалось, что комната опустела. Эта пустота давила его.

— Я, пожалуй, немного прокачусь, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и вышел из гостиной.

Он спустился на своем “Беби-бьюике” по узенькой улочке и выехал на бульвар, все время спрашивая себя, что же так поразило его в этом роботе устаревшей конструкции. Конечно, это была ностальгия, но и не только она. Ностальгия по сентябрю и по старой доброй школе, по классу, в который он заходил ясным осенним утром, по учителям, которые приветствовали их со звонком: “Доброе утро, ребята. Подходящий денек для занятий, не правда ли?”

Нельзя сказать, чтобы он любил школу больше своих сверстников, но для него сентябрь всегда значил нечто большее, чем просто начало занятий. В этом месяце присутствовало нечто неуловимо ушедшее вместе с детством и так необходимое ему сейчас!

Денби продолжал ехать по бульвару, лавируя в потоке автомобилей. Свернув на улочку, ведущую к кабачку “У Фредди”, он заметил на перекрестке большой рекламный щит, призывавший прохожих посетить недавно открывшуюся закусочную.

Подъехав к кабачку, он остановился на стоянке и, выйдя из машины, шагнул в надвигавшуюся ночь.

В баре было тесно и накурено, но свободное местечко у стойки все же нашлось. Опустив в автомат двадцатипятицентовик, Денби получил банку пива. На столике, за которым он расположился, остались пятна вина от предыдущего посетителя. Медленно потягивая пиво, Джордж вспоминал старые времена, когда в баре совершенно невозможно было уединиться, когда завсегдатаи тесным полукольцом окружали стойку, выясняя, кто сколько выпил, и с интересом наблюдая действие выпивки на окружающих. Затем его мысли опять вернулись к мисс Джонс.

Над пивным автоматом был вмонтирован небольшой телеэкран. Надпись под ним гласила: “Проблемы, дружище? Поговори с барменом Фредди — он выслушает тебя”. И снизу примечание: “Всего двадцать пять центов за две минуты”. Денби опустил монетку в прорезь. После негромкого щелчка раздался звон падающей в автомат монеты и записанный на пленку голос:

— Я сейчас занят, приятель. Подожди минутку, хорошо?

В ожидании Денби успел выпить еще одну банку пива. Наконец экран засветился, и на нем появилась розовая улыбающаяся физиономия Фредди.

— Привет, Джордж! Как дела?

— Неплохо, Фред. Не совсем уж плохо, — после секундного раздумья поправился Денби.

— Но могло бы быть и получше, правда?

Денби кивнул.

— Точно, Фред. Конечно, все могло бы быть хоть чуточку получше. — Он окинул взглядом бар и отметил, что рядом с ним почти никого нет. — Я… я приобрел Школьного Учителя, Фред.

— Школьного Учителя?! — воскликнул тот.

— Я, конечно, понимаю, что это несколько странная покупка, — поспешил объяснить Джордж, — но я просто подумал, что эта штука поможет готовиться Билли к телеурокам, ведь на носу экзамены. Ты же знаешь, как болезненно в таком возрасте воспринимаются провалы на экзаменах. Кроме того, это не совсем обычный учитель, понимаешь? Я думал, что она поможет Лоре вести хозяйство и все такое… — Он поднял глаза на экран и заметил, что Фредди укоризненно качает головой.

— Послушай, Джордж, мой тебе совет — избавься поскорее от этого Учителя. Ты слышишь меня, Джордж? Избавься от нее — эти учителя-андроиды — такая же дрянь, как и настоящие, живые учителя. Ты можешь мне не поверить, но это действительно так, уж я — то знаю! Они, понимаешь ли, привыкли бить детей. Да-да, они их бьют! — Голос Фредди затихал по мере того, как изображение на экране постепенно исчезало. — Время истекло, Джордж. Если хочешь, брось еще монетку.

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Денби и, залпом допив пиво, вышел на улицу.

Неужели все на свете ненавидят школьных учителей? Но почему же к телеучителям совершенно другое отношение? Он ломал голову над этой проблемой весь следующий рабочий день. Ведь всего пятьдесят лет назад казалось, что учителя-андроиды запросто решат все вопросы, связанные с образованием, точно так же, как к этому времени с помощью других роботов были решены все проблемы экономики. Когда они появились, было покончено с нехваткой учителей, но тут же возник острейший дефицит школьных помещений. Что толку в учителях, которым негде преподавать? И кто даст деньги на строительство новых школ, если власти считают, что стране нужнее первоклассные автомобильные дороги?

Глупо спорить, что важнее — строительство школ или строительство дорог. Если пренебрегать строительством автомагистралей, — раздумывал Джордж, — то это неизбежно снизит спрос на новые машины, что, в свою очередь, приведет к свертыванию производства и ослаблению экономики. А уж тогда строительство новых школ вообще станет нереальным.

Если быть полностью откровенным, то мы должны снять шляпу перед телеобразовательными компаниями! Введя телеобразование и телеучителей, они сэкономили нам массу времени. Представьте себе учителя в классе перед двадцатью учениками и телеучителя, дающего такой же точно урок пятидесяти миллионам детей. Если ученика чем-то не устроит этот урок, он тут же может переключиться на урок другой телекомпании. А уж следить за тем, чтобы чадо не выключало телевизор и старательно готовилось к переводным экзаменам — это обязанность родителей.

Самым заманчивым в системе телеобразования было то, что за все программы платили компании-спонсоры; налогоплательщики, таким образом, совершенно безболезненно расставались с деньгами для уплаты других налогов. Тем самым стимулировался покупательский спрос на новые марки автомобилей. Оплачивая счета телепрограмм, компании-спонсоры создавали себе прекрасную рекламу среди самых широких слоев населения.

Так что ничего парадоксального в этой ситуации нет.

Школьный Учитель стал символом расточительства, а телеучитель воспринимался как полезный член общества, символизирующий экономию и бережливость. Но Денби понял, что причины этого антагонизма кроются в другом. Нелюбовь к школе вообще крылась во многих налогоплательщиках с детства, но основной причиной кампании ненависти, захлестнувшей страну, была та пропагандистская шумиха, которую подняли спонсоры телеуроков. Именно они несли полную ответственность за ложные измышления о том, что учителя-андроиды бьют детей. Этот миф периодически появлялся в средствах информации на случай, если кто-нибудь усомнится в его истинности.

Вся беда в том, что большинство получило именно телеобразование и поэтому просто не могло знать истинное положение вещей. Денби был исключением. Он родился в маленьком городке в гористой местности, где был затруднен прием телепередач. До того как его семья переехала, он успел поучиться в нормальной школе. Поэтому он-то точно знал, что Школьные Учителя никогда не били детей.

Не исключено, что компания “Андроид Инк.” продала когда-то несколько бракованых экземпляров, но это вряд ли. “Андроид Инк.” — очень солидная фирма. Вы только взгляните на их продукцию: вышколенные горничные, проворные официанты, квалифицированные механики на станциях техобслуживания…

Конечно, начинающий бизнесмен не может позволить себе такую роскошь, но… — тут ход мыслей Денби получил совершенно неожиданный поворот, — по идее, Лора должна быть рада такой покупке!

Но она вовсе не обрадовалась. Чтобы в этом убедиться, ему достаточно было одного взгляда на жену, когда он вечером пришел домой. Никогда он не видел более бледных щек и более плотно сжатых губ.

— Где мисс Джонс? — с порога спросил он.

— В своей коробке, — сухо ответила Лора. — Завтра утром ты вернешь ее тому, у кого ты ее купил и потребуешь назад свои деньги!

— Она больше не посмеет меня ударить! — закричал Билли из своего вигвама, разбитого прямо напротив телевизора.

— Она тебя ударила?! — побледнел Денби.

— Не то чтобы ударила, — протянула Лора.

— Так да или нет? — продолжал допытываться Денби, почуяв неладное.

— Расскажи, расскажи ему, что она сказала о моем школьном учителе, — снова подал голос из вигвама Билли.

— Она сказала, что наставник Билли годится лишь для того, чтобы дрессировать лошадей!

— И скажи ему, как она отзывалась о Гекторе и Ахилле, — продолжал вопить Билли из своего убежища.

— Она сказала, что мерзко делать из “Илиады” ковбойско-индейскую мелодраму и наглым образом называть это обучением! — ноздри Лоры затрепетали от гнева.

Постепенно все прояснилось. Интеллектуальный центр мисс Джонс целый день был на грани перегрева. Все началось с того, что она заявила миссис Денби, что в ее доме все поставлено с ног на голову, начиная с телеуроков для Билли и телепрограмм, которые смотрит сама Лора, и заканчивая рыжим крикетистом в гостиной. Досталось даже цветным стереозанавескам, закрывавшим окно в кухне. Но больше всего мисс Джонс поразило отсутствие книг.

— Ты представляешь, — с неподдельным удивлением говорила Лора, — она наивно полагает, что у нас до сих пор издаются книги!

— Единственное, что меня интересует, — прорычал Денби, — била она его или нет?

— Я как раз и веду к этому.

Около трех часов дня мисс Джонс пылесосила ковер у Билли. Тот в это время, как и подобает прилежному ученику, сидел за своей маленькой партой у телеэкрана. Он с головой ушел в урок по истории. На экране ковбои в который раз пытались взять приступом индейское поселение, называвшееся Троя. Вдруг мисс Джонс подскочила к телевизору, и выключила его, сопровождая свои действия бранью по поводу подобных издевательств над “Илиадой”.

— Представляешь, она выключила его посреди урока, — продолжала бушевать миссис Денби, — тут, конечно, Билли начал кричать, и когда я прибежала на шум, то увидела, как мисс Джонс схватила Билли и замахнулась на него. Хорошо, что я успела вовремя. Представляешь, что тут могло произойти? Она могла и убить его!

— Позволь усомниться, дорогая. Ну, хорошо. А что же было дальше?

— Я вырвала Билли из ее лап, а ей приказала убираться в свою коробку! Затем я ее выключила и заперла крышку на ключ. И, поверь мне, Джордж Денби, она там и останется, и, как я уже сказала, завтра ты ее отсюда уберешь. Иначе — выбирай: или она или мы!

Весь вечер Денби чувствовал себя не в своей тарелке. Он лениво поковырял ужин, продремал очередной вестерн, изредка поглядывая на коробку, сиротливо стоявшую у дверей тогда, когда Лора этого не могла заметить. Героиней вестерна была танцовщица — прекрасно сложенная блондинка по имени Антигона. Ее два брата продырявили друг друга в перестрелке, но местный шериф — тип по имени Креон — почему-то разрешил похоронить лишь одного из них, с ослиным упрямством настаивая, чтобы второго бросили в прерии на съедение грифам. Антигону это не устраивало, она сказала своей сестре Йемене, что второй брат тоже заслуживает человеческого погребения и поинтересовалась у сестры, не поможет ли та ей в этом деле. Но Йемена сдрейфила, так что Антигоне пришлось заниматься этим делом в одиночку. В это время в город въехал старый золотоискатель Терезиас…

Денби тихонько проскользнул на кухню и вышел через черный ход. Он сел за руль, выехал на бульвар и начал бесцельно гонять взад-вперед. В открытые окна автомобиля врывался свежий осенний ветер, который приятно холодил его разгоряченное лицо.

Потом он свернул у рекламного щита. В баре “У Фредди” оставалось несколько свободных мест, и он сел за столик.

Он выпил несколько банок пива, размышляя в одиночестве о чем-то своем. Дождавшись того момента, когда, по его расчетам, Лора и Билли должны были заснуть, Джордж вернулся домой и открыл коробку, в которой находилась мисс Джонс.

— Вы действительно собирались ударить Билли сегодня днем? — шепотом спросил он.

Голубые глаза мисс Джонс не мигая смотрели на него из-под длинных, аккуратно расчесанных ресниц. На мгновение Джорджу показалось, что вот-вот в гостиную войдут дети, рассядутся по местам, и начнется урок.

— Я не могу ударить живое существо, сэр. Об этом есть запись в моей инструкции.

— Ко со временем вы могли утратить это свойство, — на одном дыхании выпалил Денби, — но важно не это. Вы ведь схватили его за руку, не так ли?

— Я была вынуждена, сэр.

Денби перевел дух и, показав на гостиную, на ватных ногах побрел туда. На пороге он обернулся.

— Следуйте за мной, мисс Джонс. Проходите и садитесь Расскажите, как все было на самом деле.

Он увидел, как она вышла из коробки и вошла в комнату. В ее походке появилось что-то непривычное, она тяжело переступала по комнате, словно боялась потерять равновесие. Куда делись та легкость и грация, с которыми она передвигалась раньше. Джордж сразу заметил, что она прихрамывала.

Она расположилась на диване, и Денби подсел к ней.

— Так это он ударил вас? — внезапно осенило Джорджа.

— Да, сэр. Мне просто пришлось придержать его за руку, иначе он ударил бы меня вторично.

Розовый туман поплыл перед глазами Джорджа. Внезапно он ясно понял, что теперь ему есть что ответить на все претензии домочадцев по поводу пребывания мисс Джонс в его доме.

— Извините, мисс Джонс, — виновато улыбнулся Денби, — Билли иногда бывает слишком агрессивен.

— А другим он и не может быть, сэр. Я была поражена, когда узнала, из каких ужасных программ состоит это телеобразование. Если это — его единственный наставник, то… Кстати, его телеучитель — малограмотный школяр, которому нет дела до детей, так как он заботится лишь в том, как разрекламировать товары своего спонсора. Теперь мне понятно, почему ваши писатели калечат классику, — она просто служит прекрасной формой для воплощения их уродливых фантазий.

Денби был поражен. Ни от кого раньше он не слышал таких речей. Собственно, это даже были не ее слова, а воспроизведение информации, заложенной в банке ее памяти. Джорджа поразило то убеждение в собственной правоте, которое слышалось в ее словах.

Сидя рядом с ней, глядя, как она взволнованно дышит, каким мягким светом лучатся ее голубые глаза, он почувствовал, что в его сердце вновь поселился сентябрь. Он почувствовал полное умиротворение. Яркие краски сентябрьских дней возникли перед его глазами, и он понял, чем этот месяц отличается от других — красотой, спокойствием, надеждой на чудо.

Это мгновение было настолько восхитительным, что одна только мысль о том, что рано или поздно ему придет конец, причиняла Денби почти физическое страдание. Он совершил единственный, по его мнению поступок, который мог ПРОДЛИТЬ ЭТУ ПРЕКРАСНУЮ МИНУТУ — ОН НЕЖНО ОБНЯЛ МИСС ДЖОНС.

Она даже не шелохнулась. Ее грудь ритмично вздымалась в такт дыханию, ее ресницы, словно прекрасные птицы взлетали с голубых озер ее глаз.

— Тот вестерн, который мы смотрели прошлым вечером, — тихо спросил Денби, — “Ромео и Джульетта”, почему он вам не понравился?

— Он же был просто ужасен, сэр. Это был фарс, грубый, дешевый фарс! Искалечить такие прекрасные строки!

— А вы их помните?

— Немного.

— Прочтите, я прошу вас.

— Пожалуйста. Я прочту вам сцену на балконе. Монолог Джульетты:

А Ромео в этот момент ей отвечает:

Почему они это вываляли в грязи, сэр? Почему?

— Потому что мы живем в продажном мире, — сказал Денби, поразившись собственным словам. — В мире, где все продается, трудно определить ценность настоящего искусства. Повторите, пожалуйста, эти строки еще раз.

— …Так и твердить бы век: “Спокойной ночи”! — тихо произнесла она.

— Дайте-ка я закончу, — попросил Денби, напрягая всю свою память:

— Прощай! Спокойный сон к тебе приди…

Внезапно в дверях появилась миссис Денби. Мисс Джонс вскочила.

— Добрый вечер, мадам.

Джордж даже не потрудился встать. Да это ему все равно бы не помогло. Со своего места ему была прекрасно видна разъяренная супруга, замершая в дверном проеме. На ней была новая пижама “кадиллет”, ноги были босы, благодаря чему она появилась так бесшумно. Судя по вытянувшемуся лицу и беспощадным холодным глазам, Лора ничего не захочет, да и не сможет понять.

С обреченной отчетливостью Джордж понял, что в этом мире Сентябрь умер много лет назад. Он представил себе завтрашнее утро. Вот он погружает коробку в свой “Беби-бьюик” и мчит по улицам города, пестрящим яркой рекламой, вот он заходит в магазин подержанных вещей и просит старика принять назад мисс Джонс, вот он получает из его рук свои деньги… Денби посмотрел на мисс Джонс, которая одиноко стояла посреди гостиной и повторяла, словно испорченная пластинка:

— Я сделала что-то не так, мадам? Я сделала что-то не так?..

Прошло много времени, прежде чем Джордж вновь появился у Фредди. К тому времени Лора уже начала с ним понемногу разговаривать, и мир постепенно приобретал прежние очертания. Выпив пива, он гнал свой “Беби-бьюик” мимо разноцветных огней рекламы. Стояла ясная июньская ночь, звезды яркими кристаллами сияли на подсвеченном крикливой рекламой небе. Закусочная на углу торговала вовсю. Посетители толпились возле хромированной стойки, за которой суетилась официантка. Что-то в ее облике заставило Джорджа притормозить: то ли ее жесты, то ли полузабытое сияние сентябрьского солнца, исходившее от ее золотых волос.

Хозяин закусочной стоял недалеко от входа и, облокотившись о стойку, разговаривал с одним из посетителей. Войдя в закусочную, Джордж почувствовал, как сжалось его сердце.

Он подошел к хозяину и хотел было врезать по его толстой роже, как вдруг заметил на стойке маленькое объявление, прислоненное к хромированной горчичнице: “Требуется рабочий-мужчина”.

Конечно, стойке закусочной далеко до класса, залитого сентябрьским солнцем, а учитель, подающий закуски — это не то, что учитель, дарящий мечты, но если чего-то очень сильно хочешь, то будешь рад любой мелочи.

— Я могу работать только по вечерам, — сказал Денби толстяку, — предположим, с шести до двенадцати.

— Хорошо, парень, ты нам подходишь, — отозвался тот, — правда, поначалу я не смогу тебе много платить, понимаешь, мы не так уж давно открылись.

— Не имеет значения. Когда я смогу приступить к работе?

— Чем раньше, тем лучше.

Джордж поднял перегородку и, зайдя за стойку, повесил свой плащ на вешалку. Если даже Лоре и не понравится его идея, он просто пошлет ее к черту. Но вряд ли ему придется это делать, так как его дополнительный заработок поможет ей осуществить ее давнишнюю мечту — купить этот проклятый “Кадиллак”.

Он повязал фартук, который выдал владелец, и присоединился к мисс Джонс, которая хлопотала за стойкой.

— Добрый вечер, мисс Джонс, — сказал он.

Она повернула свою очаровательную головку, и ему показалось, что ее прекрасные голубые глаза вспыхнули, а волосы вновь засветились сентябрьским солнцем.

— Добрый вечер, сэр.

Его лицо освежил легкий сентябрьский ветер, и Денби показалось, что после целого лета томительных ожиданий он вновь попал в залитый мягким осенним солнцем школьный класс.

Бертрам Чандлер Клетка

Заключение всегда унизительно как бы философски не относился к нему арестант. Если ты — узник себе подобных, то это дрянная штука, но ты, по крайней мере, можешь поговорить со своими тюремщиками, сможешь объяснить им, чего ты хочешь, и, возможно, при случае, вызвать участие в их сердцах.

Но заключение становится вдвойне унизительным, если тюремщики считают тебя существом низшего сорта, причем делают это вполне искренне.

Наверное, можно извинить команду разведывательного корабля за то, что они не смогли распознать в выживших пассажирах и членах экипажа межзвездного лайнера “Лод Стар” разумных существ. Прошло, по меньшей мере, двести дней с того момента, как они приземлились на неизвестной планете. Вынужденная посадка произошла после того, как в результате перегрузок разладилась электронная система регуляции двигателей фирмы “Эренхафт”, которыми был оснащен “Лод Стар”, и корабль забросило очень далеко от маршрутов с интенсивным движением. Лайнер очутился в малоисследованной части Галактики. “Лод Стар” приземлился довольно удачно, но беда никогда не приходит одна, — вскоре вышла из-под контроля ядерная энергетическая установка, и капитан корабля приказал первому помощнику эвакуировать пассажиров и часть экипажа как можно дальше от корабля.

Первый помощник Хоукинс и пассажиры, отойдя на небольшое расстояние, увидели, как в районе посадки корабля внезапно взметнулся вверх столб вырвавшейся на свободу ядерной энергии, и послышался хлопок негромкого взрыва. Потерпевшие кораблекрушение хотели вернуться и посмотреть, что там произошло, но Хоукинс, подкрепляя крепкие выражения кулаками, заставил их идти вперед. Хорошо хоть двигались они с подветренной стороны, и радиоактивные осадки их не зацепили.

Когда бушевавший на месте взрыва пожар затих, Хоукинс в сопровождении доктора Бойла вернулся к пепелищу. Опасаясь радиации, они натянули защитные костюмы и принялись с почтительного расстояния разглядывать дымящийся кратер, образовавшийся на том месте, где еще недавно находился корабль. Им стало ясно, что капитан, офицеры корабля и технический персонал превратились в газообразное облако, которое не спеша плыло в нижних слоях атмосферы.

Вскоре неотвратимо начался процесс вырождения пятидесяти мужчин и женщин, оставшихся в живых после крушения “Лод Стара”.

Поначалу Хоукинс, Бойл и наиболее сознательные пассажиры пытались сплотить остальных, но все их попытки оказались тщетны.

Даже погода противостояла жертвам катастрофы. Все время стояла изнуряющая жара — около тридцати градусов по Цельсию, постоянно моросил противный липкий дождик. А воздух, казалось, был пропитан спорами какой-то странной плесени. К счастью, живая человеческая плоть оказалась ей не по вкусу, но металл и синтетика таяли, словно лед на мартовском солнце, а одежда путешественников, сделанная из натуральных материалов, просто распадалась на глазах.

Сплотить людей, закалить их дух и психику, могла бы какая-нибудь внешняя опасность. Но на планете совершенно отсутствовали хищники.

Здесь водились лишь гладкокожие существа, очень похожие на лягушек, которые так и шныряли в низкой траве, а в реках водились разнообразные рыбоподобные создания размерами от акулы до головастика, но настроены все они были исключительно мирно по отношению к пленникам планеты.

После нескольких дней полуголодного существования решился вопрос с едой. Несколько добровольцев вызвались отведать большие сочные грибы, которые росли на огромных папоротникообразных деревьях, и остались весьма довольны их вкусом. По прошествии пяти часов они не только не умерли, но даже не испытывали никаких неприятных ощущений в желудке. Эти грибы и стали постоянной пищей несчастных. Со временем они значительно разнообразили свой рацион ягодами и другими видами съедобных грибов, Несмотря на нестерпимую жару, люди очень нуждались в огне. С его помощью они могли бы внести в свой растительный рацион этих полулягушек или рыбу из ручьев. Кстати, некоторым настолько надоела вегетарианская пища, что они даже пробовали есть этих тварей сырыми, но под давлением остальных членов группы им пришлось умерить свои аппетиты. Кроме того, огонь помог бы хоть частично рассеять мрак долгих темных ночей, немного развеял бы ощущение холода, унял бы постоянный озноб, мучавший людей от постоянно падавших на них то с листьев, то с деревьев капель воды.

Когда пассажиры покинули разбившийся корабль, большинство из них имело зажигалки, но они, как и одежда, исчезли, разложившись под воздействием плесени. Но даже тогда, когда у некоторых зажигалки еще оставались целыми, все усилия развести костер закончились ничем, поскольку в лесу не было ни единого сухого кусочка дерева. Казалось, что вся планета промокла насквозь. Задача разведения костра была бы неосуществимой даже при наличии человека, умеющего это делать путем трения деревянных палочек — он не смог бы найти материал для своей работы.

Люди поселились на вершине невысокого холма. Гор, насколько они смогли исследовать местность, на планете не было. Лес на вершине холма был несколько реже, чем на окружающих его равнинах, грунт там был намного суше, чем в низинах, где ноги просто вязли в болоте. После долгих трудов им удалось, наконец, построить подобие шалашей из веток, оторванных от деревьев, — больше для того, чтобы как-то укрыться друг от друга, чем для каких-то удобств. И вскоре их потянуло обустроить свою жизнь по образцу государственного устройства той — земной жизни, оставшейся далеко позади. Был избран Совет во главе с доктором Бойлом. К удивлению Хоукинса, тот прошел в Совет с разницей всего в два голоса. Хорошенько поразмыслив, он понял, что многие поселенцы до сих пор продолжали считать оставшихся членов экипажа главными виновниками того положения, в котором они сейчас пребывали.

Первое заседание Совета проходило в хижине, специально сооруженной для этого. Члены Совета уселись неправильным кругом. Председательствующий Бойл медленно поднялся. Хоукинс с сарказмом подумал про себя о том, как не вяжется нагота Бойла с той помпезностью и важностью, которую он приобрел, вступив в эту должность. Какого не очень вязались достоинство, с которым он держался, и нестриженая, нечесаная седая копна волос на голове, всклоченная грязная бороденка.

— Леди и джентльмены, — начал Бойл.

Хоукинс посмотрел на окруживших его голых людей. Бледно-серые, тела, жирные волосы, грязные руки с трауром под ногтями у мужчин и ненакрашенные губы женщин. “Да я и сам, наверное, не очень-то похож на офицера, а уж тем более на джентльмена”, — промелькнуло в его голове.

— Леди и джентльмены! — повторил Бойл. — Как вы знаете, наш Совет был избран, чтобы представлять человеческую цивилизацию на этой планете. Поэтому я предлагаю на первом заседании обсудить вопрос о нашем выживании на планете не в узком смысле этого слова, а в широком — о выживании человеческого рода, расы.

— Я бы хотела спросить мистера Хоукинса, есть ли хоть какие-то шансы, что нас обнаружат и вывезут отсюда, — пронзительно закричала вдруг одна из двух избранных в Совет женщин — старая дева с остро выступающими ребрами и позвоночником.

— Слим, — примирительно сказал Хоукинс, — ты же знаешь, что, когда корабль движется по межзвездному пути, связь с земными станциями и станциями на других планетах невозможна. Когда мы сбились с курса и вышли за пределы межзвездного пути, когда стало очевидно, что нам придется экстренно садиться, мы послали сигнал бедствия, но мы не смогли им сообщить наши координаты. Более того, нельзя с уверенностью сказать, получен ли он.

— Мисс Тейлор, — раздраженно перебил Бойл, — Мистер Хоукинс! Должен вам напомнить, что председателем Совета являюсь я, и у нас еще будет время для общей дискуссии! Как многие из вас поняли, возраст этой планеты с биологической точки зрения примерно соответствует земному каменному периоду. Насколько нам известно, на планете отсутствуют животные, которые могут соперничать с нами в силе. К тому времени, когда такие животные появятся — ну, например, гигантские ящеры из триасской эры, — мы тут довольно хорошо обоснуемся.

— Мы к тому времени все вымрем! — выкрикнул один из мужчин.

— Да, мы будем мертвы, — согласился с ним доктор, — но будут жить наши потомки. И мы должны подумать, как подготовить наилучшим образом почву для их жизни. Мы им передадим наш язык…

— Да остевые в покое язык, док! — закричала невысокая стройная девушка с резкими чертами лица, Я пришла сюда только для того, чтобы обсудить вопрос о наших наследниках, детях. Я представляю здесь женщин, которые еще могут рожать детей, а таких у нас — пятнадцать человек. До настоящего момента нам приходилось предохраняться любыми способами. И у нас были на то причины. Можете ли вы как врач, принимая во внимание то, что у вас нет ни наркоза, ни лекарств, ни инструмента, дать гарантию того, что роды пройдут нормально? Можете ли вы гарантировать нашим детям, что они выживут?

При этих словах куда и подевалась вся помпезность Бойла.

— Я буду честен с вами, — сказал он. — У меня нет, как правильно заметила мисс Тейлор, ни медикаментов, ни инструмента. Но я могу уверить вас, что шансы на благополучный исход родов сейчас у вас будут значительно выше, чем у женщины, скажем, XVIII века. И я вам скажу почему. На этой планете, насколько нам известно, отсутствуют вредные для человека микроорганизмы (а здесь мы пребываем уже достаточно продолжительный срок, чтобы это заметить). Если бы они существовали, то наши тела за это время давно превратились бы в сплошные гнойные раны. А большинство из нас уже бы умерло от заражения крови. Этим я, как мне кажется, ответил на оба ваших вопроса.

— Я еще не закончила, — продолжила девушка. — Есть еще один момент, на котором я хотела бы остановиться. Нас здесь пятьдесят три человека — женщин и мужчин. Из них десять супружеских пар, так что их сразу придется отбросить. Итак, остается тридцать три человека, из которых двадцать мужчин. Двадцать мужчин на тринадцать женщин; все из нас не очень молоды, но мы все же женщины! Исходя из вышесказанного, какой тип брака мы предпочтем? Моногамный? Полиандрический?

— Моногамный, конечно, — резко сказал высокий худой мужчина. Он был единственным человеком из присутствующих на собрании, на котором оставалось жалкое подобие одежды. Ободранные полосы того, что раньше называлось одеждой, свисая с его боков, скорее подчеркивали, чем скрывали наготу их владельца.

— Хорошо. Моногамия так моногамия, — согласилась девушка. — Меня это тоже больше устраивает. Но хочу предупредить, что если вы собираетесь вводить такой вид брака, то ожидайте больших неприятностей. В том случае, если в ком-то взыграет ревность или страсть, женщина — самое незащищенное существо на земле — первая падет жертвой убийцы. А мне этого, как вы понимаете, совсем не хочется!

— Что вы предлагаете, мисс Хэрт? — спросил Бойл.

— Я могу предложить только одно, док. Если подойти к этой проблеме серьезно, то надо отбросить любовь к черту. То, что у нас при этом будет, называется просто — случка. Если двое мужчин захотят жениться на одной и той же женщине, то пусть они выяснят свои отношения в честной драке. Победитель получает в качестве приза девушку и начинает жить с ней.

— Естественный отбор… — тихо проговорил док. — Я — за! Но мы должны вынести этот вопрос на голосование.

На вершине холма, где располагался лагерь, была природная впадина, которая как нельзя лучше подходила для поединка. По краям впадины расселись все поселенцы лагеря. Отсутствовало четверо. Одним из этих четверых был доктор Бойл, который, поразмыслив, решил, что его должность председателя Совета как нельзя лучше подходит для обязанностей рефери. Поселенцы решили, что его знания как врача, наверняка, ему пригодятся, если один из участников соревнований получит травму или ушиб.

Еще одним человеком, державшимся особняком от остальных, была Мэри Хэрт. Она расчесала свои волосы колючей веткой и сплела венок из желтых цветов, которым потом украсит голову победителя. Хоукинс размышлял про себя, сидя среди других членов Совета, была ли эта церемония ностальгией по земной свадьбе, или это был возврат к чему-то древнему и мрачному?

— Жаль, что эта мерзкая плесень сожрала все наши часы, — заметил толстяк, сидевший рядом с Хоукинсом. — Если бы мы могли хоть как-то засечь время, то соревнования можно было бы проводить раундами или делать ставки на бойцов.

Хоукинс кивнул. Он посмотрел на четверых, стоявших на середине арены, — на огромную важную женщину, надувшегося как индюк старика и двух молодых бородатых людей, тела которых блестели от осевшей на них влаги. Он знал их обоих: кадет Феннет проходил практику на несчастном “Лод Старе”, а Клеменс, который был, по крайней мере, лет на семь старше своего соперника, являлся золотоискателем, промышлявшим благородный металл в отдаленных мирах.

— Если бы у меня осталось что-нибудь ценное, то я бы поставил на Клеменса, — сказал толстяк. — У этого кадетишки нет ни малейшего шанса. Он ведь привык драться честно, а Клеменс знает еще и всякие запрещенные приемы.

— Феннет в прекрасной форме, — заметил Хоукинс, — он ведь много тренировался, а Клеменс дрых целыми днями, время от времени набивая себе брюхо. Посмотри, какое у него пузо!

— Ничего нет плохого в том, что у человека прекрасное здоровье и много мышечной массы, — заметил толстяк, поглаживая свой живот.

— В борьбе не кусаться и не применять удушающих приемов! — воскликнул доктор. — И пусть победит сильнейший!

Несколько минут они, как бы еще смущаясь, стояли друг против друга с опущенными руками. Казалось, им самим было неловко, что дело приняло такой оборот.

— Начинайте! — наконец воскликнула Мэри Хэрт. — Вы что, не хотите получить меня? Вы что, хотите прожить здесь до старости в одиночестве, не зная женской ласки, а?

— Они могут подождать, пока подрастут твои дочери, Мэри, — прокричал кто-то из толпы.

— Если у меня родятся девочки! — ответила она. — А если дело пойдет таким образом, то у меня вообще никого не будет!

— Начинайте! Начинайте! — заревела толпа.

Феннет напал первым. Он быстро шагнул вперед и нанес резкий удар кулаком в незащищенное лицо Клеменса. Удар оказался довольно слабым, но болезненным. Клеменс поднес ладонь к разбитому носу и уставился на кровь, стекавшую по пальцам. Внезапно он зарычал от ярости и, широко раскинув руки, ринулся на своего соперника, готовый сокрушить его. Но кадет, протанцевав несколько шагов назад, нанес два прямых правых удара в лицо соперника.

— Почему Клеменс не ударил его? — чуть не зарыдал толстяк, явно симпатизировавший золотоискателю.

— Он переломал бы все пальцы. Драка идет без перчаток, — с видом знатока ответил Хоукинс.

Феннет явно избрал наступательную манеру боя. Легко пританцовывая, словно на настоящем ринге, он ринулся в атаку и снова нанес удар в лицо правой, а затем провел серию ударов по корпусу.

Хоукинс заметил, что золотоискатель оказался гораздо крепче, чем ему казалось; он мастерски держал удар и сохранял полнее хладнокровие.

Кадет на мгновение потерял осторожность и, поскользнувшись, плюхнулся навзничь в грязь, Клеменс мгновенно воспользовался этим и всем телом рухнул на своего соперника, испустив длинный протяжный вопль. Мощные руки золотоискателя крепко обхватили тело кадета, но тот нанес сильный удар сопернику в живот. Клеменс вскрикнул от боли, ко только крепче сжал свои руки, обхватив одной горло кадета, а скрюченными пальцами другой пытаясь выцарапать сопернику глаза.

— Применять удушающие приемы запрещено! — закричал Бойл.

Он упал на колонн рядом с борющимися и пытался за руку оттащить Клеменса от Феннета.

Что-то в этот момент заставило Хоукинса посмотреть на небо. Вряд ли его вниманье привлек какой-то звук — рев зрителей, которые вели себя как на настоящем боксерском матче, заглушал все вокруг. И их трудно было в этом винить, так как это было первое развлечение с тех пор как они попали на эту планету. Скорее всего, Хоукинса заставило поднять глаза к небу шестое чувство, которое хорошо развито у всех астронавтов. От увиденного он даже закричал.

Над ареной зависло нечто, напоминавшее вертолет. Конструкции такого рода Хоукинсу еще не доводилось встречать, ему срезу стало ясно, что это — творение неизвестной цивилизации. Внезапно из гладкого блестящего брюха вертолета вывалилась сеть бледно-стального дзета, напоминавшая металлическую. Она накрыла двух борющихся людей, доктора и Мэри Хэрт.

Хоукинс хотел было снова закричать, но вместо вопля из сдавленного горла вырвалось только шипение. Тогда он вскочил на ноги и ринулся на помощь своим товарищам. Сеть, словно живая, опутала его ноги и руки. На помощь попавшему в ловушку кинулись и другие поселенцы.

— Бегите прочь, — закричал Хоукинс. — Разбегайтесь в разные стороны!

Двигатели вертолета загудели еще пронзительнее, и машина начала подниматься. За невероятно короткий срок они поднялись настолько высоко, что люди, оставшиеся на зеленом холме, выглядели не больше муравьев, копошащихся в траве. Затем вертолет, пронзив слой белых облаков, поднялся еще выше, и Хоукинс словно поплыл, очутившись в непроницаемом белом тумане.

Когда, наконец, вертолет начал снижаться, Хоукинс увидел среди низкорослых деревьев блистающую серебром башню космического корабля, стоящего на пологом лесном плато. Хоукинс успел подготовиться к чему-нибудь подобному, поэтому совершенно не удивился открывшемуся перед ним зрелищу.

Надежды пленников на изменение жизни в лучшую сторону не оправдались. Мужчин посадили в клетку, создав им условия, полностью повторявшие климат злополучной планеты. Клетка была застеклена со всех сторон, сверху из маленьких отверстий шел мелкий теплый дождь. Несколько полузавядших веток, прикрепленных на стенах, были единственным местом, где люди могли укрыться от монотонно капающего дождя. Два раза в день в дальней стене клетки открывалась дверь, сделанная из материала, напоминающего бетон, и заключенным кидали несколько пригоршней грибов, опротивевших им еще в лесу. В полу клетки была проделана дыра. Как поняли пленники, она предназначалась для канализационных нужд.

Напротив располагались другие клетки. В одной из них сидела Мэри Хэрт. Слова до нее не долетали, и узникам приходилось общаться жестами. Рядом с Мэри находилась третья клетка, в которой обитало странное создание, напоминавшее омара. Арестанты видели, что и дальше идут клетки, но рассмотреть, кто в них заключен, было нельзя, Хоукинсу, Бойлу и Феннету не оставалось ничего другого, как сидеть на мокром полу и наблюдать сквозь толстое стекло за жизнью в других клетках.

— Если бы они были гумонидами, — вздохнул доктор. — Если бы они были хоть чуть-чуть похожи на нас, то наверняка мы смогли бы убедить их, что мы тоже разумные существа.

— Они явно не похожи на нас, — сказал Хоукинс. — И окажись в их положении, мы поступили бы так же. Попробуй убеди человека в том, что, например, существо с шестью ногами также обладает разумом, и более того, — является человеку другом. Феннет, попробуй-ка еще раз доказать им теорему Пифагора!

Безо всякого энтузиазма молодой человек отломил веточку от своего укрытия. Он очистил ее от листвы и разломил на несколько палочек, Вскоре на мокром грязном полу появился прямоугольный треугольник.

Хозяева корабля — один большой, другой поменьше и третий совсем маленький, наблюдали за его действиями своими спокойными и слегка грустными глазами, в которых не читалось ни капли заинтересованности. Большой запустил конец щупальца в карман — эти создания носили одежду — и, вытащив яркий цветной пакетик, передал его самому маленькому. Тот, оторвав уголок пакетика, начал засовывать ярко-синие шарики в отверстие, расположенное приблизительно там, где у людей находится рот.

— Жалко, что им не разрешают подкармливать животных, — вздохнул Хоукинс, — мне уже до чертиков надоели эти проклятые грибы.

— Давайте подведем итоги, — сказал доктор. — Все равно больше заняться нечем. Нас шестерых привезли сюда из лагеря на вертолете. Нас доставили на разведывательный корабль. Кстати, конструкция его не лучше устройства наших межзвездных лайнеров. Да, Хоукинс? Вы ведь говорили, что на этом корабле установлены такие же двигатели, как и на земных, не так ли?

— Все верно, — согласился Хоукинс.

— На корабле нас держат в разных клетках. К нам хорошо относятся, кормят и поят. Все это строго по графику. Мы высадились на этой странной планете, но мы так и не исследовали ее. А потом нас загнали в клетки как стадо коров в крытый фургон! Мы лишь знаем, что нас куда-то везут, но даже не знаем куда! Затем фургон останавливается, двери открываются, входит парочка этих тварей со щупальцами, и опять появляются эти сети! Они отлавливают Клеменса и мисс Тейлор и выволакивают их наружу. Больше мы их не видим. Затем всех нас рассаживают на сутки по разным клеткам и на следующий день отправляют в этот… зоопарк!

— Думаете, наши друзья были использованы для опытов? — срывающимся голосом спросил Феннет. — Мне никогда не нравился Клеменс, но…

— Боюсь, что все так и было, — ответил Бойл. — Видимо, наши тюремщики таким образом изучали различие в полах. К сожалению, при вивисекции невозможно исследовать интеллектуальный уровень подопытного.

— Подонки! — закричал кадет.

— Успокойся, сынок, — урезонил его Хоукинс. — Тебе не в чем их обвинить. Мы тоже много раз препарировали каких-то осьминогов.

— Проблема, — продолжал доктор, — в том, чтобы убедить этих, как вы говорите, “осьминогов”, что мы такие же разумные создания, как и они. Что входит в понятие “разумное существо”? Какое вообще значение люди вкладывают в него?

— Разумный человек, например, понимает и знает теорему Пифагора, — устало сказал кадет.

— Я где-то читал, — сказал Хоукинс, — что история эволюции — это история открытия и добывания огня, история овладения примитивнейшими инструментами…

— Тогда добудь огонь, — перебил его доктор. — Сделай какие-нибудь инструменты и покажи им, как ты ими пользуешься.

— Не будьте дураком! Вы же прекрасно понимаете, что у нас нет ничего, что было бы создано человеческими руками! Ни вставных челюстей, ни какой-нибудь металлической вещицы! Но… — первый помощник сделал многозначительную паузу, — когда я был молод, среди кадетов, в школе, прокатилось увлечение давно забытыми ремеслами. Мы считали себя наследниками древних мореходов и научились вязать морские узлы, сплетать веревки и все такое подобное… Зачем одному из нас пришла в голову мысль плести корзины. Мы тогда стажировались на пассажирском корабле и, втайне от начальства, стали плести корзины, раскрашивая их в самые немыслимые цвета, и продавать пассажирам как оригинальные сувениры с Потерянной Планеты из созвездия Арктур IV. Боже, как всем было стыдно, когда капитан и первый помощник раскрыли наш бизнес…

— К чему ты ведешь? — спросил доктор.

— Только к одному. Мы сможем доказать, что мы разумные существа, начав вязать корзины! Я вас этому научу.

— Попробовать можно… — медленно произнес Бойл. — Может, получится… Но не забывай, что многие птицы и животные делают почти то же самое. Вспомни хотя бы птиц, которые вьют гнезда во время свадеб.

Главный надсмотрщик, наверное, знал о повадках птиц в брачный период. После трех дней усиленного плетения корзин, на которые ушли все ветки, находившиеся в клетке, к Феннету, Хоукинсу и Бойлу перевели из отдельных апартаментов Мэри Хэрт. После того, как она наконец-то после долгого молчания выговорилась, Хэрт начала проявлять характер, которое одиночное заключение явно не пошло на пользу.

“Хорошо, — лениво думал про себя Хоукинс, — что Мэри перевели к нам. Если бы ее еще несколько дней продержали в одиночке, она бы наверняка чокнулась окончательно”.

Появление Мэри внесло определенный разлад в жизнь мужчин. Теперь Хоукинсу приходилось постоянно следить за молодым Феннетом. Более того, старик Бойл тоже начал подбивать к Мэри клинья, старый козел!

Однажды ночью Мэри пронзительно завизжала. Хоукинс мгновенно проснулся. Он явственно видел в темноте белые очертания тела Мэри, — на этой чертовой планете полный мрак никогда не наступал — а в другом углу — Феннета и Бойла. Хоукинс вскочил на ноги и шагнул к девушке.

— Что случилось? — спросил он.

— Я… Я не знаю… Что-то маленькое с острыми зубками… Оно пробежало по мне…

— О, — облегченно вздохнул Хоукинс, — это всего лишь Джо…

— Джо? — спросила Мэри. — Кто он?

— Я не знаю точно, он это или она, — сказал Хоукинс.

— А я вполне уверен, что это самец, — вмешался доктор.

— Так все-таки, кто же такой Джо? — переспросила Мэри.

— Что-то вроде нашей мыши, — объяснил доктор, — хотя внешне Джо на нее очень мало смахивает. Он вылазит из-под пола и пожирает остатки пищи. Мы пытаемся его приручить, но…

— Приручить эту тварь?! — завизжала Мэри. — Я требую, чтобы вы немедленно что-то сделали с ней. Слышите, — не-мед-лен-но! Сейчас же! Отравите ее или поймайте! В общем, сделайте что-нибудь!

— Хорошо, завтра, — устало вздохнул Хоукинс.

— Сегодня!

— Завтра, — твердо отрезал первый помощник.

Поймать Джо оказалось довольно просто. Две плоские корзины связали с одного края и расположили таким образом, что они напоминали распахнутые створки моллюска. Приманкой послужил кусок гриба, положений в нижнюю корзину так, что при легчайшем прикосновении к нему, ловушка срабатывала. Хоукинс долго ворочался на своем мокром ложе, пока не услышал глухой хлопок из угла, где стояла ловушка. Затем раздался испуганный писк и скрежет зубок о стенки корзины.

Мэри Хэрт крепко спала. Он ее разбудил.

— Мы поймали его!

— Так убейте, — сонно пробормотала та.

Но Джо не убили. Трое мужчин успели крепко к нему привязаться за время заточения. Днем Хоукинс сплел клетку, и Джо был торжественно водворен в нее. Даже кровожадная Мэри сдалась при виде беспомощного комочка разноцветной шерсти, ошалело метавшегося по своей тюрьме. Она, не доверяя этого никому, захотела кормить зверька сама и радовалась как дитя, когда Джо принялся брать своими тонкими щупальцами кусочки гриба прямо из ее рук.

Три дня они провозились со своим пленником. На четвертый к ним в клетку вошли четверо надзирателей, и, опутав арестантов сетью, унесли с собой Джо и Хоукинса.

— Все бесполезно, — вздохнул Бойл. — С Хоукинсом произойдет то же, что и с Тейлор и Клеменсом. Из него набьют чучело и выставят в каком-нибудь музее.

— Нет, — ужаснулась Мэри, — они не посмеют этого сделать.

— Еще как посмеют, — сказал доктор.

Внезапно дверь их клетки распахнулась. Люди не успели даже забиться в угол, как раздался человеческий голос:

— Все в порядке. Выходите!

В дверном проеме появился Хоукинс. Он был чисто выбрит, на его бледном лице появились даже признаки загара. На нем были брюки, сшитые из какой-то яркой ткани.

— Выходите же, — повторил он. — Наши хозяева приносят свои извинения и просят переселиться в более подходящее жилье, которое они уже приготовили для нас. А затем, как только будет готов корабль, мы вернемся и заберем остальных.

— Не торопитесь! Объясните-ка все это поподробнее, пожалуйста! Как они все-таки поняли, что мы — разумные существа?

Лицо Хоукинса потемнело.

— Только разумные существа заключают других живых существ в клетки.

Дж. Т. Макинтош Бессмертие… Для избранных

Он опять находился в бегах. Сейчас в этом не было никакого преувеличения, и он с тоской предчувствовал поражение. Невозможно скрываться от общества, постоянно находясь среди людей.

Обычно он имел преимущества. Во-первых, он пользовался наивностью полиции, которая всегда свято верила, что неизвестных ей или нераскрытых преступлений просто не существует. По той же причине полицейские неохотно заводили дела, если не были уверены, что совершенное деяние находится в их компетенции.

Другим благоприятным для него обстоятельством являлось то, что он всегда действовал в одиночку. Но в этот раз ему не повезло.

И теперь здесь, во Флориде, загорая на пляже, приходится делать вид, что беззаботно отдыхаешь. Он рассеянно махнул рукой девушке в серебряном купальнике, плескавшейся у берега.

Да, если бы сейчас его не разыскивала полиция, он бы находился в полной безопасности. Но он понимал: все обернулось иначе, и полицейские будут гнаться за ним по пятам, и тяжелая рука закона в любой момент может лечь ему на плечо. Тогда придет конец не только его свободе, но и самой жизни.

Прокручивая в памяти случившееся, он никак не мог понять, где он совершил ошибку, ошибку, которой можно было избежать. Конечно, не пойди он тогда в клуб “Голубая ночь”, может, все сложилось бы иначе. Но шестое чувство не сработало, и он не сумел предвидеть неудачу. Наверное, нужно было дать Марите фальшивое имя. Правда, впоследствии это могло оказаться вдвойне опасным: вдруг встретятся знакомые, знающие тебя под совершенно другим именем.

Какой-то бронзовый от загара Адонис вошел в воду прямо напротив девушки. Даже не удостоив его взглядом, она послала воздушный поцелуй кому-то на берегу. Самоуверенность Адониса сразу исчезла, и он быстро поплыл мимо.

Мужчина с берега махнул рукой в ответ девушке. Было видно, что она влюблена в него. Мужчина размышлял о том, знает ли девушка, что он ее не любит, и будет ли ей больно это узнать.

В нескольких шагах от него раздался характерный щелчок, который означал одно: где-то рядом заработала видеокамера. Мужчина напрягся, собираясь тут же убежать, но затем подавил в себе этот порыв. Если снимает ТТУ, то чем раскованней будешь себя вести, тем лучше. Но еще лучше, конечно, избегать разного рода съемок. На это у него выработался рефлекс такой же верный, как на появление полицейского. Разумеется, не стоит убегать при виде каждого легавого, но, с другой стороны, велик риск рано или поздно попасть в их цепкие лапы.

Щелчок означал, что кто-то смотрит на него сквозь объектив камеры. Это может стать твоим концом или твоим началом, а может стать просто обыденным эпизодом, так как телевизионщики — народ переборчивый. В любой момент тебя могут забраковать и возобновить поиски более подходящего персонажа.

Мимо него не спеша прошли две женщины, которые без одежды выглядели бы намного эффектнее. Тем не менее обе были в купальниках.

— Видишь ту, в серебряном купальнике? Я хорошо знаю этих девочек такого типа, — сказала одна.

— Что же это за тип? — поинтересовалась другая.

— Слишком наивна, чтобы казаться естественной. Ах, эти детские голубые глазки! Бьюсь об заклад, что она успела позабыть мужчин больше, чем ты и я вместе взятые.

Человек, лежавший на пляже, был удивлен тем, как проницательны порой бывают женщины в своих суждениях. Последняя реплика напомнила ему о Сюзан Зонненберг.

Сюзан Зонненберг… В какой-то мере из-за нее он сейчас находился в бегах. Хотя Сюзан исчезла больше недели тому назад, именно благодаря ее беспечности он оказался в таком трудном положении. Почему она никогда не думала, прежде чем что-то предпринять?

— Прямо к парадной двери, пожалуйста, — уверенно сказала Сюзан Зонненберг, когда такси начало спускаться к “Музикосмос Билдинг”.

— Извините, леди, у меня нет лицензии на подвоз очень важныхособ, — сказал таксист. — Если я приземлюсь возле входа в “Музикосмос”, то вокруг зарябит от синих полицейских униформ еще до того, как вы откроете дверь.

— Но у меня есть пропуск для очень важных лиц.

— О’кей, дайте взглянуть.

— Я не собираюсь еще полчаса искать его в своей сумочке. Поверьте мне на слово, пожалуйста.

— А я не собираюсь рисковать, леди. Отсюда вам придется пройти пешком.

— Я, естественно, не пойду пешком и не хочу даже обсуждать это. Я уже не в том возрасте, чтобы каждую минуту менять свои решения.

Шофер улыбнулся.

— Ну, если у вас есть пропуск, я, должно быть, знаю ваше имя. Как вас зовут, леди?

— Я же сказала, что у меня есть пропуск, — сказала Сюзан. — С вашей стороны просто неучтиво сомневаться в моей правдивости. Вы же мне не поверите, если я скажу, что меня зовут Марта Вашингтон, не так ли?

Шофер внезапно нахмурился, что-то соображая, затем уставился на ее руки. Сюзан сразу спрятала их за спину.

Лицо шофера просияло.

— Вы — Сюзан Зонненберг, пианистка. У меня есть пластинка, где вы играете сонату Шопена. Ну-ка, дайте вспомню — “Ре бемоль”.

— “Си бемоль минор”.

— Пусть будет по-вашему. Но должен заметить, что похоронный марш в отдельных местах вы играете очень быстро. Конечно, у вас есть пропуск. Я вас подвезу прямо к входу.

Такси, перелетев один квартал, мягко опустилось на свободное место стоянки.

— Это не я играла его слишком быстро, — уколола шофера Сюзан. — Скорее вы слушали его слишком медленно.

— Но у вас бывает и по-другому, — не унимался шофер. — Ведь за несколько тактов до этого, когда вступают хроматические аккорды, вы играете нормально. А как доходит до того момента, когда нужно играть быстрее, вы продолжаете играть с прежним темпом.

— Вам нужно послушать, как я играю менуэт в тональности соль, — зло заметила Сюзан. — Там-то я как раз иногда играю как надо.

Шофер нажал кнопку открывания двери. Когда Сюзан открыла свою сумочку, чтобы достать деньги, шофер отрицательно качнул головой.

— Денег не надо, мисс Зонненберг. Когда я говорил, что вы играете несколько тактов медленнее, чем надо, а несколько — чересчур быстро, то это не означало, что мне не понравилось.

— Да, конечно, не стоит вопить от восторга, а то как бы не перехвалить, — с сарказмом сказала Сюзан и стала выбираться из такси, опираясь на свою тросточку.

“Музикосмос Билдинг”, словно памятник человеческому тщеславию, возносился высоко в небо. С помощью музыки, даже очень серьезной, сейчас можно было делать деньги. Некоторые утверждали, что перелом наступил в тот момент, когда в школах начали учить самостоятельно думать, свободно выражать свою индивидуальность, любить культуру и искусство. Другие говорили, что в условиях полной победы закона над преступностью, не остается ничего иного, кроме как любить, читать книги, смотреть телевизор или даже слушать Бетховена и Брамса. Ну а третья группа, законченные оптимисты, утверждали, что человечество наконец повзрослело.

Через шестьдесят лет после смерти Бородина его музыка была аранжирована. Был создан мюзикл, в котором не было ничего другого, кроме длинноногих стройных блондинок, брюнеток и шатенок, которые танцевали, имея на себе лишь призрачное бикини и украшения из фальшивых драгоценностей. А через двести лет после смерти Бородина вторая симфония в своем первозданном виде заняла первое место в хит-параде. Это, конечно, что-то значило.

Когда Сюзан вошла в вестибюль, старик Бенни отдал ей честь. Никто не знал, сколько ему лет, но выглядел старик гораздо старше Сюзан.

— Все готово, вас ждут в седьмой студии, — сказал Бенни, кивая при этом головой. Он подал ей руку, чтобы она могла на нее опереться. Сюзан благодарно улыбнулась старику.

Восемь месяцев назад она неудачно поскользнулась, и, хотя кость ноги быстро срослась, Сюзан все еще чувствовала себя гораздо хуже, чем раньше. Довольно странно, что наука, достигнув больших высот в борьбе с различными болезнями, так и осталась бессильна против хромоты. Хромым стало жить еще труднее. В XIX веке, если ты была немолода и богата, но упаси Бог, хромала — ты могла в любой момент нанять слуг, которые бы тебе во всем помогали, а при необходимости — даже носили на руках. Но сейчас в Соединенных Штатах не осталось ни одного личного слуги, и ты вынуждена много ходить пешком, так как существует проблема стоянки автомобиля, подниматься по лестницам, по ступенькам такси, автобуса и эскалатора. В XIX веке женщина в преклонном возрасте вряд ли могла так страдать.

Сюзан любила этого неуклюжего, но вежливого старика, готового прийти ей на помощь в любой момент. Но в этот день помощь Бенни требовалась последний раз, поэтому она внезапно остановилась. Впрочем, она и раньше никогда не проходила мимо старика, не сказав ему пару добрых слов.

— Бенни, — сказала она, — я ведь пожилая женщина и к тому же старая дева. Почему ты всегда так хорошо ко мне относился?

Вопрос ошарашил Бенни. На его простом открытом лице отразились смущение и непонимание. Ему казалось, что от него чего-то хотят, но он был не в силах угадать, что именно.

— Не волнуйся, — нежно сказала Сюзан, что совсем было на нее не похоже, — я просто хотела сказать, что очень ценю твою доброту.

— Доброту? — в вопросе Бенни прозвучало неподдельное удивление.

— Ну да. Ты же всегда ловишь для меня такси и заставляешь шофера подлетать прямо к двери. Ты же снял для меня комнату, когда я стала себя плохо чувствовать. Ты ведь отпилил кусочек моей палки, когда я сказала, что она слишком длинна. Ты ведь приносил мне бутерброды, когда репетиции затягивались допоздна. Ты…

— Но ведь это моя работа, мисс, — искренне не понимал Бенни. — Я же администратор, я обязан заботиться обо всем. Большую часть дня я просто слоняюсь без работы. Поэтому я…

— Поэтому ты помогаешь всем, кто нуждается в твоей помощи. Я это знаю. Многие годы я тоже считала это твоей обязанностью и как-то не обращала на тебя внимания, но только сегодня я наконец поняла, как много ты сделал для меня.

Она сомневалась, говорить ли ему то, что она намеревалась сказать. Это, наверное, все равно, что поведать голодному о том, как ты только что плотно отобедала, а вечером собираешься на банкет. Но ведь невозможно было просто так пройти мимо. Старый, заикающийся, глуповатый и неуклюжий Бенни нравился Сюзан.

— Сегодня я здесь последний раз, Бенни, — тихо сказала она. В голосе Сюзан отсутствовал обычный для ее речи сарказм, — Сегодня у меня последняя запись, а потом меня ждет операция. Мне предстоит заново родиться.

В глазах старика вспыхнул огонек, который несколько насторожил ее. Бенни только вымолвил:

— Да, мисс Зонненберг.

— Когда-то я тебя очень обидела, предложив чаевые. Я не собираюсь снова повторять ошибку. Я знаю, ты делаешь все абсолютно бескорыстно. Но знаешь ли ты, что такое гонорар?

— Г-г-онорар?

— Иногда, когда кто-нибудь делает что-то сверх того, что он обязан делать по службе, ему хотят каким-то образом выразить свою признательность. И это вовсе не чаевые. Любой человек может получить гонорар.

— А как он выглядит? — все еще сомневаясь, спросил Бенни.

— Я могу дать тебе только деньги. Но ты можешь на них купить себе все, что захочешь, и эта покупка будет тебе напоминать обо мне. Спасибо тебе за все, милый Бенни. До свидания.

И она вошла в седьмую студию, оставив Бенни с тремя мятыми банкнотами в руке. Он с неприязнью разгладил их. “Сверхслужебная” доброта Бенни была оценена в 250 долларов.

Оказалось, что к приходу Сюзан в седьмой студии не успели как следует подготовиться. Дирижер Коллини, итальянец, не закончил запись оркестровой партитуры. Вообще, любая запись — это сплошная нервотрепка. Что-нибудь постоянно не устраивает звукорежиссера. И хотя многие старомодные дирижеры и исполнители до сих пор предпочитали на записи идти методом проб и ошибок, был разработан способ, при котором предварительно создавалась звуковая матрица, оркестровая партитура идеального качества. Если механически соединить все матрицы, то таким образом еще не создать настоящей музыки. Музыка получится неживой, безликой.

Когда создана механическая матрица, начинается запись оркестра. Затем происходит сопоставление оркестрового исполнения и матрицы. Анализирующая машина не обращает никакого внимания на тонкости индивидуального исполнения, но обязательно отметит фактические ошибки, например, если вместо ми трубы начинают играть ми бемоль, вторые скрипки заглушают первые или деревянные духовые инструменты вдруг вступают не вовремя. В таких случаях звукоинженеры, дирижер и солисты переигрывают заново эти места, звукорежиссер объясняет, что не в порядке и что необходимо доработать. Разумеется, таким образом не создавалась выдающаяся музыка, но записывалось все очень быстро и исключительно качественно.

Коллини не успел дописать оркестровую матрицу, так что Сюзан пришлось ждать в комнате отдыха, пока он закончит работу. К ее огорчению к ней присоединился мистер Вейгенд.

— Итак, сегодня последняя запись Сюзан Зонненберг в этом сезоне, — сентиментально вздохнул Вейгенд.

— Когда вы так говорите, мистер Вейгенд, с вами трудно не согласиться, — заметила Сюзан.

Мистер Вейгенд был маленьким суетливым человеком, который соглашался со всем, что ему говорили. Он работал одним из директоров “Музикосмоса” и, если говорите о его вкусах, ему нравилось все, что было модно и все, чем восторгались другие.

— Моцарт. Соль мажор, сочинение 453, — пропел Вейгенд. — Жаль, конечно, вам было бы лучше записать какое-то крупное торжественное произведение, например, “Император” Бетховена. Правда, у нас уже есть ваша запись Бетховена, сделанная четырнадцать лет назад.

— Вам виднее…

— Вы немного огорчены? Да, после операции вы, скорее всего, уже не будете пианисткой. А может, и вообще забудете музыку, да и вас, возможно, забудут, — посочувствовал Вейгенд.

Сюзан очень захотелось прогнать этого зануду.

— Но, с другой стороны, я, по крайней мере, не буду спать одна в кровати.

— Да, через несколько лет. Если точнее, то через четыре года, — согласился дотошный Вейгенд.

К неудовольствию Сюзан разговор затягивался. Она была честна с собой и поэтому, поразмыслив, признала, что единственной причиной, из-за которой она не любила Вейгенда, было обычное отвращение музыканта-практика к музыканту-теоретику. А если принять во внимание то обстоятельство, что Сюзан всегда знала наперед, что ей скажет Вейгенд, неприязнь только усиливалась.

— Я сыграла в музыке все, о чем только может мечтать настоящий музыкант. Мне не хочется переигрывать все заново.

— Неужели? — деланно грустным тоном спросил Вейгенд.

— Может, в этот раз я окажусь трубачом в джазе или певицей блюзов.

Вейгенд вздохнул.

— Это будет несправедливо. Вы великая пианистка, мисс Зонненберг.

— У меня есть наклонности к естественным наукам. Может, на этот раз я стану физиком или врачом…

— Ученым! — в ужасе вскричал Вейгенд.

— О, все будет нормально, — оживилась Сюзан. — Исходя из моего умственного рейтинга, я не стану очень уж хорошим ученым. Вас это хоть немного успокаивает?

Вейгенд потерял дар речи. Раньше Сюзан только мечтала об этом. Сейчас же она наслаждалась наступившей тишиной. Ей вдруг пришла мысль использовать Вейгенда.

— Мистер Вейгенд, — спросила она, — вы знаете старика Бенни?

— Администратора? Конечно!

— Тогда, может быть, сделаете мне одно одолжение? Обследуйте его, пожалуйста. Мне бы хотелось, чтобы Бенни прошел через Возрождение.

— Через что?!

— Через Возрождение, — с трудом выговорила Сюзан.

Идея казалась слишком фантастичной. Разрешение на операцию Возрождения было прерогативой Совета Десяти. По шкале ЦДО (ценность для общества) на такую операцию могла рассчитывать только десятая часть населения.

Десять процентов — это не такое уж малое количество людей. Сюзан, конечно, находилась в их числе. Все ее знакомые и друзья входили в заветные десять процентов. Любой инженер, управляющий, художник, писатель, музыкант, конструктор, врач и даже медсестра, добившись большого успеха в своем деле, с большой долей гарантии могли рассчитывать на Возрождение.

Да, все знакомые Сюзан имели счастливый билет, все, кроме Бенни. Конечно, Сюзан не могла объяснить Вейгенду, почему она проявляет такую заботу об администраторе. Интуиция подсказывала ей, что Бенни способен на большее, ей это открылось с первого взгляда. Она прекрасно понимала, что ее отношение к Возрождению Бенни субъективно — просто он ей нравился. Он ведь может умереть в любой момент, хотя для своего преклонного возраста выглядит достаточно сильным и здоровым. Да, он хороший человек, этот Бенни, и естественно, что Сюзан захотела предложить ему Возрождение.

Но все же, кроме этих причин, Сюзан находила еще что-то. В шкалу ЦДО входили интеллект, различные навыки и умения. Но среди многих достоинств выделялся и уровень сострадания к чужой беде. Значит, у несчастного Бенни есть гораздо больше шансов на Возрождение, чем, скажем, у человека, отрывающего мухам крылья, при равенстве всех других показателей. У Бенни будет очень высокий рейтинг по уровню сочувствия другим.

— Тест на музыкальные способности?

— Да, это подойдет, — сказала Сюзан.

Проверка музыкальных способностей вообще-то преследовала совершенно другие цели, но в нее входило краткое исследование интеллектуальных способностей и еще более поверхностное тестирование характера человека. Если у Бенни обнаружится какой-нибудь талант или способности, высокий интеллект или потенциальные возможности развития личности, исследование покажет это, а дальше можно будет направить его данные на получение рейтинга по шкале ЦДО.

— Я постараюсь сделать все, о чем вы просите, мисс Зонненберг, — пообещал Вейгенд. — Вы думаете, Бенни обладает какими-то способностями?

Сюзан не ответила на этот вопрос.

— Значит, вы выполните мою просьбу?

— Конечно.

Один из звукоинженеров постучал в дверь и, зайдя в комнату, сказал:

— Все готово, мисс Зонненберг.

Это была необычная запись. Всем было известно, что как только она закончится, Сюзан прямиком направится в Институт Возрождения. Эта операция не была равносильна смерти, скорее наоборот, и только женщины и близкие родственники зачем-то оплакивали своих родных, отправляющихся за новой молодостью. Очень многие мечтали попасть в Институт, но было в Возрождении что-то пугающее, неподвластное человеческому разуму.

Великая пианистка Сюзан Зонненберг умрет в тот момент, когда ее руки, сыграв последние аккорды, оторвутся от клавишей рояля. Она никогда не узнает, кем была когда-то, если, конечно, психологи не разрешат. Это должно делаться при условии, что память не нанесет ее сознанию никакой травмы, и психологи, как правило, никогда не давали такого разрешения.

Звукорежиссер был очень внимателен, тщательно и точно записывал музыку, понимая, что дублей больше не будет, по крайней мере, в партии, исполняемой Сюзан. Все приготовились к длительной и трудной работе, но к удивлению музыкантов все как-то сразу сложилось в одно целое, и им осталось переписать заново лишь очень короткие эпизоды.

Как только Сюзан удостоверилась, что ее солирующая партия записана, она встала из-за рояля и, пройдя через комнату отдыха, вышла к лифту. Она настолько спокойно и привычно это проделала, что Коллини, Вейгенд и другие музыканты подумали, что она идет в ванную комнату. Спустившись вниз, Сюзан вышла из здания, стараясь не встречаться со знакомыми, даже не попрощавшись с Бенни. Ее утомляли долгие проводы.

Шофер непринужденно сказал ей по пути в Институт:

— Конечно, вы — пианистка. Наверное, лучше везти вас помедленнее, с максимальной осторожностью. Не хочется, чтобы вы попали в катастрофу по пути в Институт Возрождения.

— Вы правы, — согласилась с ним Сюзан.

— Наверное, я сам пойду туда лет через шестьдесят. Как вы считаете, есть ли шансы на Возрождение у шофера такси?

— Вам лучше смотреть вперед и быть внимательным. Нам обоим не стоит терять свои шансы на бессмертие, не так ли?

По дороге ничего не случилось. Как только такси приземлилось на широком квадратном дворе Института Возрождения, Сюзан удовлетворенно вздохнула, подумав, что в следующий раз, когда ей придется идти пешком, она уже сможет бегать, а не хромать с палкой в руках.

Вейгенд снял трубку.

— Да, это Вейгенд из “Музикосмоса”. Институт Возрождения? Да, конечно… Бенджамин Райс?

Это имя ему ничего не говорило, хотя, очевидно, он работал в “Музикосмосе”.

— Мы обычно опрашиваем людей, которые являлись друзьями наших пациентов, — у звонившего был тихий, спокойный голос. — Информация пациентов о себе зачастую бывает слишком субъективной. Мисс Зоннекберг сказала, что этот Бенджамин Райс из “Музикосмоса” может нам помочь.

— Дайте подумать… Понимаете, прошло три дня с тех пор, как она отправилась на операцию. Как у нее дела?

Незнакомец удивился.

— Все идет по плану. Обычная операция. Никаких осложнений. Да, так что Бенджамин Райс?..

— Минутку. А-а, это, наверное, старик Бенни. Я наведу справки и пошлю за Райсом, как только выясним, кто он и где работает. О’кей?

— Благодарю вас, мистер Вейгенд.

Вейгенд тут же позвонил директору по кадрам:

— Кто такой Бенджамин Райс?

Через несколько минут последовал ответ:

— Это один из администраторов, мистер Вейгенд. Вам нужно его личное дело?

— Нет, спасибо.

Найдя в справочнике интересующий его офис, Вейгенд набрал номер.

— Бенни? Говорит Вейгенд. Только что звонили из Института Возрождения. Мисс Зонненберг упомянула там твое имя. Кажется, они хотят задать тебе несколько вопросов. Не волнуйся, все в порядке. Обычное дело. Можешь ли ты направиться туда прямо сейчас? И, Бенни…

Он вдруг осекся, вспомнив свое обещание провести тестирование Бенни, и почувствовал себя виноватым. Ну, бывает, запамятовал в суете дел.

— Ну, ладно, это пока все, — Вейгенд повесил трубку.

Надо позвонить Уолтеру Дженингсу из исследовательского бюро и попросить его послать за Бенни, как только будет можно. И чтобы не забыть, он нашел в записной книжке домашний телефон Дженингса и снял трубку.

Бенни снял пальто с вешалки и начал медленно одеваться, думая над разговором с Вейгендом. При упоминании Института Возрождения в голову лезли неприятные мысли. Ехать не хотелось, но отказываться было поздно. Он оставил на столе записку, что ушел по делам и вышел из кабинета.

Бенни Райсу перевалило за сто, но ему редко давали столько. Когда он шел пешком в Институт Возрождения, ему даже в голову не пришло взять такси или сесть в автобус, хотя расстояние составляло более двух миль, и Институт или “Музикосмос” наверняка оплатили бы ему дорогу. По мере того как он шел, фигура его выпрямлялась. Когда он прошел около мили, глаза его заблестели, грудь выдалась вперед, ему уже нельзя было дать больше пятидесяти. При средней продолжительности жизни в более, чем сто лет, Бенни можно было назвать молодым человеком.

Бенни был в прекрасной физической форме. В “Музикосмосе”, где все знали, сколько в действительности ему лет. он, как бы отдавая дань своему возрасту, привык ходить слегка сгорбившись и медленно переставляя ноги, хотя мог бы обойтись и без демонстрации старческих недугов.

Со стороны Институт Возрождения выглядел как холодное белое гладкое здание, без каких-либо характерных деталей. Но внутри все было иначе. По мебели к обстановке он больше напоминал роскошный отель, чем больницу. В вестибюле Института Бенни встретил молодой клерк.

— Бенджамин Райс? Вас ждет доктор Мартин. Он сейчас в саду. Сэмми вас проводит.

Сэмми оказался рыжеволосым молодым человеком. По дороге он не проронил ни звука. И хотя у Сэмми было вполне дружелюбное и открытое лицо, что-то насторожило Райса.

— Что происходит, сынок? — спросил он Сэмми по дороге в сад, который располагался с тыльной стороны института. — Ты что, проглотил язык?

Сэмми посмотрел на Райса, в его взгляде было столько ума и озорства, что Бенин напрягся, ожидая какой-нибудь шутки, но у Сэмми только и вырвалось: “Да, да”.

До Бенни наконец дошло, кто такой Сэмми, и он выругал себя за собственную тупость. Конечно, Сэмми был одним из заново родившихся. Он абсолютно все понимал, потому что наследовал весь свой разум, но еще не научился заново говорить.

Клерк в вестибюле был, наверное, тоже заново родившимся. Естественно, если в Институте наблюдают за пациентами в течение четырех лет, то лучше параллельно давать им возможность работать.

Доктору Мартину было не более двадцати, но вряд ли он был пациентом Института. Для того, чтобы пациенты скорее могли повзрослеть и восстановить основной объем знаний, необходимых современному человеку, нужно держать их вместе до тех пор, пока этот процесс не завершится и они не войдут в реальную жизнь, где им придется жить среди других людей. Мартин не мог быть Возрожденным, так как ни одному молодому заново родившемуся доктору не разрешили бы работать в Институте. У него просто не хватило бы элементарных знаний и опыта. Да он и не пополнил бы свою память новой информацией, работая в замкнутом пространстве Института. Это было похоже на нахождение в чреве матери.

Улыбнувшись, доктор посмотрел на Бенни.

— Бенджамин Райс?

— Все называют меня Бенни.

— О’кей. Сэмми, ты можешь возвращаться на свое место.

Они стояли на большой лужайке перед ровными рядами деревянных шезлонгов, в которых сидели люди. И хоть поблизости не было ни медсестер, ни врачей, кроме, разумеется, доктора Мартина, лужайка все равно напоминала место для отдыха больных в санатории. Бенни заметил, что возраст сидевших в шезлонгах людей, очевидно, не превышал четырнадцати лет. Все они были погружены в глубокий спокойный сон. На всех сидевших мальчиках и девочках были белые свободные комбинезоны. Все выглядело, по меньшей мере, странно, так как комбинезоны были скроены без малейших намеков на красоту. Ни один подросток в возрасте четырнадцати лет не наденет подобную вещь на себя, будь у него хоть малейший выбор.

У всех пациентов был прекрасный, здоровый цвет кожи, но в головах этих переростков ветер гулял так же легко, как он гулял бы в голове огородного пугала. Мальчики не знали, что они мальчики, а девочки не имели понятия, что они девочки.

— Вы работаете в “Музикосмосе”, Бенни?

— Да, я — администратор.

Мартин, казалось, был немного растерян.

— Как вы ладили с мисс Зонненберг?

— Великолепно, доктор. Она была прекрасная женщина. Я очень сожалел, когда она отправилась сюда.

— Простите? Вы же не хотели, чтобы она умерла, не так ли?

— Что вы, доктор. Она была прекрасным человеком.

Мартин еще более задумался. Имя Бенни было вписано в личное дело Сюзан на случай, если понадобится консультация о ее характере, привычках, поведении, темпераменте. Доктор думал, что Бенджамин Райе скорее всего коллега Сюзан, музыкант, писатель, художник или что-то в этом роде.

— Расскажите мне о ней, — попросил Мартин.

— Она всегда была очень добра ко мне. Она еще говорила, что я тоже был добр к ней, но я так до конца и не понял, почему. Конечно, она не могла свободно передвигаться, особенно после того, как получила травму при падении. Поэтому я ей помогал, выполнял ее мелкие поручения. Говорили, что она была выдающаяся пианистка, но я в этом мало что смыслю. Все, что мне известно — это то, что она была замечательной женщиной.

Мартин молчал. Было ясно, что Бенни вряд ли расскажет что-нибудь ценное о Сюзан. Наверное, Сюзан Зонненберг внесла в анкету имя ради шутки, как, в частности, в графе “Другие виды деятельности” написала: “Строю глазки”.

Найти десяток людей, которые хорошо бы знали Сюзан Зонненберг, не составит большого труда. Но все же интересно, почему Сюзан вписала именно имя Бенни, а не чье-нибудь другое. Что за этим скрывается — глупая шутка или нечто другое?

— Скажите, как долго вы знаете мисс Зонненберг?

— Год… Нет, чуть меньше. Я начал работать в “Музикосмосе” в прошлом сентябре.

Да, он ошибся. Мартину пришлось отбросить идею о том, что этот старик и мисс Зонненберг когда-то были любовниками.

Мартин поднялся. Ему придется поискать кого-то другого, чтобы составить правильный портрет мисс Зонненберг. Бенни был добрым стариком, но не очень умным.

— Хотели бы вы сейчас взглянуть на мисс Зонненберг?

Бенни невольно попятился.

— Кет! — в ужасе вскрикнул он.

“Очень интересно, — подумал Мартин, — Может, они все-таки были любовниками? Может быть, очень давно?”

— Ради бога, успокойтесь, Бенни. Она давно уже не мисс Зонненберг. Ко если она вам нравилась, я думаю, вам необходимо на нее взглянуть. Конечно, она не такая, как была. Но, я думаю, если бы ее увидите, то не будете так переживать за ее судьбу. Ведь у нее впереди столько счастья.

Бенни безвольно поплелся за доктором. Мартин остановился у деревянного шезлонга и знаком подозвал старика. У Бенни перехватило дыхание.

Девушке, спавшей глубоким, спокойным сном, было, как и всем пациентам, лет четырнадцать. Ее прекрасное лицо с гладкой светлой кожей весьма отдаленно напоминало черты Сюзан. В лице девушки отражался интеллект, но читалось и полное отсутствие опыта. Так что, несмотря на видимость ума и чувства юмора, все-таки хотелось сказать, что это лицо красивой дуры.

“Возрождение” было чисто условным названием того, что не имело к этому никакого отношения. Люди не возвращались. Все стиралось, чтобы быстро обновиться и отремонтироваться. Часы их жизни как бы переводились на восемьдесят лет назад. Их старые клетки заменялись новыми, старость заменялась молодостью. Платить приходилось своими знаниями.

Девушка, слабо напоминавшая Сюзан, была одета в тот же белый комбинезон, различий для полов здесь не делалось. Ее тело было так же прекрасно, как лицо. Она выглядела ребенком, который каким-то странным образом вселился в тело подростка.

Бетти Роджерс — Мартин предупредил Бенни, чтобы тот ни в коем случае не использовал ее старое имя, — обладала всеми талантами, способностями и умом Сюзан Зонненберг. Но кем она станет позднее, никто предсказать не мог. Во всяком случае нелегко определить, что в характере человека передается по наследству и какие его стороны формируются под влиянием окружающей среды. У Бетти и Сюзан были одни гены, но формирующая характер среда не могла быть одинаковой. Вероятно, Бетти будет счастливее Сюзан, но достигнет меньшего в развитии своих талантов. А может, все сложится по-другому…

— Я думал, что увижу ребенка, — сдавленно произнес Бенни.

Мартин покачал головой.

— Мы могли бы сделать ребенка, но это не нужно и даже не желательно. Мы немного подправили природу. В природных условиях ребенку требуется двадцать лет, чтобы повзрослеть умственно и физически. Мы же обучаем их всему за четыре года. К восемнадцати годам она будет знать не меньше, чем ее сверстница, родившаяся и воспитывавшаяся в естественных условиях. Четырех лет вполне достаточно, чтобы дать нашим пациентам образование во всех областях, включая половое воспитание, и при этом избежать эмоциональных стрессов.

Доктор Мартин замолчал и посмотрел на Бенни. Как он и ожидал, вид у старика был совершенно отсутствующий. Создавалось впечатление, что он совсем отключился, и по глуповатой физиономии старика Мартин понял, что напрасно теряет время. Он взял Бенни под локоть и повел обратно.

— Спасибо, что пришли, Бенни, — сказал он. — Вы нам очень помогли. Но мне бы еще хотелось поговорить с людьми, которые хорошо знали мисс Зонненберг. Может, вы подскажете, к кому мне можно обратиться?

— Наверное, к мистеру Коллини, — Бенни обрадовался, что хоть один человек спросил его совета. — Он — дирижер. Мисс Зонненберг много работала с ним.

— Благодарю вас, Бенни. Я обязательно свяжусь с ним.

Чем ближе подходил Бенни к “Музикосмосу”, тем больше ощущал он тяжесть своих лет. Открывая двери офиса, он снова выглядел сутулым и больным.

Да, Сюзан Зонненберг уже нет. Прекрасная девушка была уже не Сюзан и никогда ею не станет. Странно, думал Бенни, почему мне так грустно? В конце концов, Сюзан уже миновала период, когда смерть может наступить в любую минуту. Она была в возрасте, когда смерть просто неизбежна. Бенни вдруг вспомнил, что Сюзан моложе его на пять лет, но не испытал чувства страха, С его точки зрения состояние, в котором сейчас пребывала Сюзан, было ничем не лучше обычной смерти.

Вернувшись вечером в свою однокомнатную квартиру, он выну л из кармана те 250 долларов, которые дала ему Сюзан. “Купите себе что-нибудь на память обо мне”, — вспомнил Бенни. Ему уже не хотелось оставлять какую-то память об этой женщине. Для этого он не находил оснований. Здравый смысл подсказывал положить их вместе с другими деньгами и забыть, откуда они взялись. Из ящика старого стола он достал большой конверт и, открыв; заглянул в него. Две тысячи долларов. Сейчас они не были нужны, да и вряд ли в ближайшее время ему понадобятся деньги. Бенни положил конверт на место и задумался, уставившись на лежавшие перед ним доллары Сюзан.

Все, ее больше нет. Нужно побыстрее избавиться от этих денег, а память развеять по ветру, как пепел, чтобы не осталось ничего, кроме какой-нибудь фирменной коробки спичек с названием ночного бара.

Ночной бар… Лет двадцать он туда не заглядывал. Да, наверное, и здоровье легче сохранить, не шатаясь каждый день по злачным местам. Но сегодня это был лучший способ избавиться от денег, если, конечно, не сжигать их в буквальном смысле.

Из платяного шкафа он достал вечерний костюм из дешевой ткани, но великолепного покроя. Никто в мире не догадался бы из какого он материала. В костюме Бенни почувствовал себя моложе. Если человек в семьдесят лет может танцевать джигу, то он выглядит даже юным по сравнению с шестидесятилетним, сидящим в кресле-качалке инвалидом. Бенни понимал, что людей трудно обмануть по поводу своих лет, но он не сомневался, что еще может вписаться в компанию двадцатилетних девчонок.

Довольно правильно насвистывая какую-то мелодию, Бенни оглядывал себя перед зеркалом. О Сюзан он старался не думать. Очень легко стать сентиментальным хлюпиком, когда твои знакомые умирают или отправляются на Возрождение, что, впрочем, одно и то же. За последние двадцать лет никто не стал близким другом Бенни. В этом он отказывал себе и другим. Конечно, можно позволить женщине влюбиться в себя, можно иметь приятельские отношения с мужчиной, но не более. Он пытался не думать сейчас о Сюзан, потому что именно она могла бы стать его другом.

Чтобы набраться сил перед ночным весельем, Бенни загодя подкрепился в ближайшем ресторане. Выбрав немного блюд, он, тем не менее, проделал это с большим вкусом. Из напитков Бенни предпочел “Югославский Рислинг”.

После ужина он направился в “Голубую ночь”. Войдя в бар, он на несколько минут задержался у эстрады. На сцене какой-то фокусник проделывал разные электронные штучки, но не привлекал большого внимания зрителей. Все его волшебные атрибуты контролировались радиосигналами. Когда этому чародею завязывали глаза, он явно пользовался встроенным радаром. Все его дрессированные животные были прекрасно сконструированными роботами. Наверное, кто-то посоветовал ему включить в свое шоу пару девочек для привлечения публики, но их присутствие как-то не вязалось со всем остальным.

В баре сидели две девушки. Фигуру одной из них Бенни не смог разглядеть сквозь свободное розовое- платье. Вторая была сложена прекрасно. Всей своей фигурой она как будто показывала идеал, к которому нужно стремиться.

— Привет, — сказала ему девушка в розовом.

Бенни улыбнулся гораздо шире и искренней именно девушке в розовом, чем той, что была в красном. Это был лучший способ безболезненно показать девушке в розовом, что она его абсолютно не интересует; Девушка философски вздохнула.

— Это — Марита, — кивнув на подружку, сказала она. — Купи мне что-нибудь выпить, и я тут же испарюсь.

Марита не была похожа на проститутку, как, впрочем, и другие наиболее высокооплачиваемые представительницы этой профессии. На ней было красивое платье, и выглядела она довольно интеллигентно. Может, только немного переусердствовала в загаре.

Когда на следующий день он пришел в “Музикосмос”, от денег Сюзан не осталось и следа. Голова побаливала с похмелья и чувствовалось общее недомогание.

Дженингс положил тонкую папку на стол Вейгенда.

— Я протестировал Бенни Райса, как вы и просили. Хотите узнать результаты?

— Ну, если там есть что-нибудь интересное…

— Смотря что подразумевать под интересным!

Дженингс, высокий, неряшливо одетый мужчина всегда выглядел смертельно усталым. Он мало чем интересовался, движения его были медленными, словно он работал на малых оборотах. Если же что-нибудь вдруг привлекало его интерес, он мгновенно преображался: энергия начинала бить из него, как шампанское из бутылки.

Дженингса огорчало безразличное, а иногда и насмешливое отношение коллег к делу, которым он занимался. Половину своей жизни Дженингс потратил на выявление потенциала личности. Если кто-нибудь обладал огромным музыкальным потенциалом (МП), например, в сто восемьдесят пять единиц, это, конечно, еще не означало, что он обязательно станет гениальным композитором, известным исполнителем или выдающимся дирижером. Это просто означало, что МП человека — сто восемьдесят пять единиц. Но при правильном воспитании и образовании, если заниматься музыкой с раннего возраста, можно значительно развить свои данные. Если же таких условий нет, из человека может получиться или хороший водитель автобуса, или просто заурядный служащий.

— Он что, — полный профан в музыке? — спросил Вейгенд.

— Не совсем так. У полного профана МП — семьдесят — восемьдесят единиц, а у Бенни — сорок две единицы. Это означает, что в музыке он просто полный идиот.

Вейгенд вздохнул:

— Спасибо, Дженингс.

— А все-таки, что вы хотели узнать, дав указание на тестирование?

— Сюзан Зонненберг этого хотела. Какая-то женская логика, я думаю.

Выражение усталости и безразличия моментально слетело с лица Дженингса, и он с энтузиазмом заговорил:

— Если этого хотела Сюзан Зонненберг, то я, кажется, подозреваю, что она имела в виду. Возрождение!.. Она чувствовала, что Бенни не такой уж болван, как может показаться на первый взгляд. И вы знаете, она права!

— Вы хотите сказать, что он кандидат на Возрождение? С таким-то МП?

Выражение усталости снова появилось на лице Дженингса.

— У президента Фуллера МП составляет шестьдесят одну единицу. И это ему ничуть не мешает пребывать в числе десяти процентов кандидатов на Возрождение по шкале ЦДО.

Лицо Вейгенда выразило легкое недоумение:

— Между прочим, мой МП соответствует моему месту по шкале ЦДО.

— Вы же занимаетесь администраторской работой в музыкальном заведении!

— Ну и что из этого?

Дженингс болезненно поморщился. Этот зануда Вей-генд уже действовал ему на нервы.

— Нужно ли проводить тестирование Бенни по шкале ЦДО?

— Если бы у него был высокий рейтинг, это бы уже выяснилось, не так ли?

— Да, но…

— Тогда забудем все, о чем мы тут с вами говорили. Просьбу Сюзан я выполнил.

Но Дженингс не мог так просто забыть этот разговор. По пути в свой отдел он прокручивал в уме данные тестирования Бенни. Кто-то посчитал, что МП администратора Раиса должен быть высоким. Оказалось, что это, мягко говоря, не так.

Дженингс хорошо знал Сюзан Зонненберг. С одной стороны, он знал ее даже лучше всех остальных, так как МП пианистки составлял 141 единицу. Как-то Вейгенд, узнав ее рейтинг, сказал: “Всего лишь 141. Это показатель стоимости ваших тестов. Вы так низко оценили величайшую пианистку мира”. Дженингс тогда попытался объяснить, что это две абсолютно независимые величины. Музыкального потенциала в 141 единицу, а, может, даже и меньше, вполне достаточно для развития интеллекта и способности человека. Но, чтобы добиться успеха в какой-то области, необходимо что-то еще. Он вспомнил другие показатели Сюзан: интеллектуальный уровень (ИУ) 155, физическое развитие (ФР) — 139, ЦДО — 198. Черт возьми, в тестах все было логично, если, конечно, использовать их правильно. Все три показателя Сюзан создавали правильное представление о ней. Было очевидно, что у Сюзан сильно развита интуиция. Еще не была разработана методика тестирования интуиции, и уровень ее развития определялся в результате сопоставления различных показателей.

Дженингсу, математику и ученому, очень хотелось доказать, что в отношении Бенни Сюзан не ошиблась. Конечно, старик был ему абсолютно безразличен. Дженингса интересовала только проверка собственной методики.

Вернувшись в свой отдел, он позвонил в Институт Возрождения, чтобы узнать рейтинг Бенни по шкале ЦДО. Через пятнадцать минут ему сообщили — 31 единица.

От такого сообщения у Дженингса перехватило дыхание. Оно так взволновало его, что он сразу завелся, как бульдозер. Что-то было не так, что-то было неверно в этой информации!

ЦДО в 31 единицу — просто невероятный случай! Да, Бенни был полным идиотом в музыке. Другие показатели говорили о том, что он не блещет и в иных областях знаний. Но рейтинг ЦДО в 31 единицу мог быть только у дебила, а никак не у администратора “Музикосмоса”, иначе он бы не смог работать в такой должности. Что-то непонятное было во всем этом, непонятное и интригующее.

Дженингс снова вызвал Бенни. Тот сразу явился.

— Вызывали, мистер Дженингс?

— Да, присядь, пожалуйста. Наверное, тебя удивили тесты, которым ты подвергался сегодня утром? Скажу тебе честно: этого хотела Сюзан Зонненберг. Полагаю, она считала тебя достойным Возрождения.

— Нет, — скромно ответил Бенни. — Если вы не против, мистер Дженингс, я больше туда не пойду.

— Из чистого любопытства я проверил твой рейтинг ЦДО. Он составил 31 единицу. Это просто невероятно. Я думаю, что где-то произошла ошибка. Может, ты помнишь какие-нибудь подробности предыдущего тестирования?

— Немного. Прошло ведь семьдесят лет с того момента.

Дженингс подскочил в кресле.

— Если бы у тебя была 31 единица, Бенни, ты бы не смог вспомнить, когда это происходило. Понимаешь?

— Как вам угодно, мистер Дженингс.

— А что ты еще помнишь о том тестировании? Что-то особенное тебе не запомнилось? Может, ты был болен или что-нибудь в таком роде?

— Не помню, мистер Дженингс.

— Хочешь, мы еще раз проведем тестирование?

— Нет, мистер Дженингс.

Простой, но очень четкий отказ сбил Дженингса с толку.

— Но, Бенни, твой рейтинг — это чушь, поверь мне. Я, конечно, ничего не могу обещать, но мне кажется, что он гораздо выше. И нам нужно узнать, насколько он выше.

Первые места среди десяти процентов счастливцев занимали те, у кого показатель ЦДО превышал 120 единиц, и Дженингсу не хотелось понапрасну давать надежду старику, даже если интуиция Сюзан Зонненберг частично оправдывается. Сначала нужно провести исследования.

— Понимаете, мистер Дженингс, — в голосе Бенни послышалась мольба, — всю свою жизнь я считал, что Возрождение — не мой удел. Я знаю, что многие люди мечтают о нем, но только не я. Я смирился с этим очень давно и теперь просто не хочу никакого Возрождения.

— Да, но людей не заставляют вопреки их воле идти на Возрождение, конечно, если их ЦДО настолько высек, что общество просто не имеет права терять их. Бенни, мне очень хочется, чтобы ты опять прошел тестирование. Нам просто необходимо установить истину. Твой показатель ЦДО не может давать 31 единицу, он таким никогда и не был. Вероятно, он может быть, ну, положим, 70 или 100, или даже 110 единиц. Разве тебе не интересно это узнать?

Бенни только пожал плечами.

— Как хотите, мистер Дженингс. Я сделаю все, что вы требуете.

К концу рабочего дня у Дженингса на столе уже был результат. Обхватив голову руками, он тупо смотрел на цифру. ЦДО — 30 единиц…

Дженингс не знал, что теперь говорить Бенни. Когда исследования были проведены и не осталось никаких сомнений в правильности результатов, объяснения напрашивались сами.

Если у Сюзан Зонненберг общий показатель ЦДО увеличивался за счет сложения его составляющих, то у Бенни он, наоборот, снижался. Его показатели были таковы: ИУ — 96, ФР — 116, музыкальные способности — 42, математические — 126 единиц. Невероятно высокий уровень для театрального администратора! Способность отстаивать собственные права — 41, очень низкий показатель. И, наконец, память — 110 единиц.

В отдельности ни один показатель не опускался ниже отметки 41, поднимаясь даже до 126, и все равно уровень ЦДО оставался 30 единиц. Только криминальные, антисоциальные наклонности, а также психическая неустойчивость исследуемого могли так снизить показатель ЦДО. Ко показатель антисоциальных наклонностей оставался на нейтральном уровне.

Дженингс решил проблему с Бенни простым образом. Послав старику записку, что новый тест подтвердил старые результаты, он стал избегать встреч с администратором. Тем самым Дженингс не только внял Вейгенду, советовавшему забыть тот разговор о Возрождении Бенни, но и пытался совсем не думать о существовании Бенджамина Райса.

Квартира Бенни была в двадцати минутах ходьбы от “Музикосмоса”, и по дороге домой он размышлял, бросать ему эту работу или нет. Бенни был хладнокровен и спокоен, как всегда, и как всегда трезво оценивал сложившуюся ситуацию.

С одной стороны, думал он, если тобой кто-то очень заинтересовался, он может и не успокоиться, пока не докопается до истины. Но с другой стороны, если ты устоишь, то скоро любопытство пройдет, и ты только укрепишь свои позиции. Люди обычно не перепроверяют то, что только что исследовали. Раньше он так не считал и поэтому всегда пускался в бега, когда обстановка вокруг накалялась.

“На этот раз буду держаться до последнего”, решил Бенни, и сразу почувствовал, что за ним следят. Он не испугался и продолжал спокойно идти. Кто это может быть? Только тот, кто ничего о нем не знает. Всем известно, что он любит ходить домой пешком, так что не было никакой нужды следить за ним.

Может, он сделал какую-нибудь ошибку в тестах? Зачем же все-таки они его исследовали? Наверняка все делалось с подачи Сюзан Зонненберг, которая считала, что этим делает ему большое благо. Но все равно непонятно, почему кто-то наблюдает за ним? Сюзан Зонненберг уже в Институте Возрождения и давным-давно забыла, кто такой Бенни Райс.

Он намеренно прошел мимо газетного киоска, гдеобычно покупал газету. Бенни внезапно остановился, как будто вспомнил что-то, и, резко развернувшись, пошел назад к киоску. За это короткое время ему удалось хорошо рассмотреть свой “хвост”. Им оказался мужчина в возрасте от тридцати до сорока лет, совершенно неприметный. Бенни решил, что такая внешность очень соответствует занятию незнакомца. Взгляды их встретились. Неизвестный смотрел га него спокойно и даже безразлично, и Бенни уже готов был признать, что ошибся в своих подозрениях.

Но ошибки ее было. Перед ним был профессионал высокого класса. Райс задумался, не специально ли детектив открыл ему свое присутствие? Может, он хотел узнать, какая будет реакция? Спокойствию пришел конец, и Бенни стал лихорадочно обдумывать план дальнейших действий. В первую очередь он должен зайти домой и взять деньги, которые припрятаны на случай внезапного побега. Но вряд ли можно надеяться, что следящий за ним детектив, увидев, что Бенни Райс вернулся домой, оставит его в покое. Пока это был единственный способ избежать опасности. Когда за тобой следит опытный детектив, нет смысла продолжать притворяться, что ты старый, дряхлый администратор с ЦДО в 30 единиц. Не имеет никакого значения, кто нанял сыщика и зачем. Если дошло до этого, пора рвать когти.

Детектив — не глупый полицейский, непременно норовящий заснять тебя на видеопленку. Детектив добьется своей цели еще до того, как полиция что-нибудь узнает. Но зачем, кому это нужно? Времени на поиски ответа не было. Его вновь вынуждали удариться в бега.

Когда на следующее утро Бенни Райс не пришел на работу, это никого не встревожило и не заинтересовало. О его отсутствии не докладывали ни Вейгенду, ни Дженингсу, ни кому-либо из начальства.

Наконец, какая-то женщина спросила о Райсе у носильщика, работавшего вместе с Бенни последнее время. Тот сопоставил факты и понял, что администратор отсутствует уже несколько дней. Только после этого он позвонил мистеру Дженингсу.

— Тут какая-то женщина спрашивает Бенни, мистер Дженингс, — сказал он. — Вы его часто вызывали в последнее время. Вот я и подумал, может…

— Что значит — спрашивает Бенни? Разве он не на работе?

— Нет. Не было с самого утра, и я думал…

— Что за женщина? Как выглядит? Пожилая?

— Да нет, сэр, еще молодая, — ответил носильщик, правильно оценив возраст спрашиваемой. Его собственная молодость была далеко позади.

— Пришли ее ко мне.

Дженингс был удивлен, увидев красивую девушку двадцати лет, которая скорее всего была либо профессиональной манекенщицей, либо кем-то в этом роде. Она представилась Маритой Герберт.

— Извините, что отвлекаю вас от работы, мистер Дженингс, — сказала она. — Мне нужен Бенни Райс. Я хотела бы с ним поговорить.

— Зачем?

Марита продолжала улыбаться, только губы сжались.

— Честно говоря, мистер Дженингс, я не понимаю, почему это должно вас волновать?

Дженингс пожал плечами.

— Если вы хотите, чтобы я помог вам его отыскать, вы тоже должны мне кое-что рассказать. Меня не интересуют ваши интимные отношения и прочая ерунда, мисс Герберт. Меня по-прежнему интересует сама личность Бенни.

— По-прежнему?

— Зачем вы ищете его?

Марита раздраженно дернула плечом.

— Я с ним встречалась недавно. Он старше меня минимум в три раза, но он кое-что сделал для меня. Я бы хотела его снова увидеть. Я просто обязана. Я даже наняла для этого частного детектива.

Дженингс проглотил комок во рту.

— Вы, что, его любите? — с любопытством и недоверием спросил Дженингс.

— Да нет. Не совсем. Ну, разве я не могу просто встречаться с человеком без того, чтобы обязательно быть в него по уши влюбленной?

— Вы сказали, что наняли частного детектива? Разве вы не знали, где он живет?

— Я знала только его имя. Детектив узнал, что он работает в “Музикосмосе”. Мне сказали, что он работает всего лишь администратором, но этого просто не может быть.

— Почему же, мисс Герберт?

— Потому что прошлой ночью мы тратили деньги налево и направо.

— Может, он выиграл их на скачках?

— Может, но… Знаете, он такой славный! Все понимает. Очень умный, но не в том смысле, каким бывает, например, профессор. Он образован, но с ним не скучно. У него очень развита интуиция. И вкус у него отменный, — девушка мечтательно закатила глаза.

Пораженный, Дженингс только и смог промямлить:

— Да, у нас много таких администраторов.

— Вы что, шутите? Вы, наверное, думаете, что я полная дура, что я не могу отличить класс и респектабельность от дешевого позерства? Понимаете, мистер Дженингс, я хочу его увидеть еще и потому, — она на секунду задумалась, что после нескольких часов общения с ним я на многие вещи стала смотреть по-другому. Он вернул мне чувство собственного достоинства, я стала уважать себя, понимаете? Мне он нужен так же, как некоторым необходимо ходить в церковь. Вы хоть что-нибудь поняли из того, что я вам тут наговорила?

Да, Дженингсу было отчего призадуматься. Рано он сдался. ЦДО в 30 единиц. Конечно, этого просто быть не могло, как, собственно, он и говорил самому Раису перед повторным тестированием.

— Оставьте свой адрес и телефон, мисс Герберт. Как только мы наведем справки, то сразу сообщим вам. Сейчас мы кого-нибудь пошлем к нему домой.

— Вы можете сэкономить свое время. Его там уже нет. Мне кажется, что я знаю о нем гораздо больше, чем вы.

— Что же вы еще знаете, мисс Герберт?

— Я уже вам рассказала. Бенни нет дома. Сильвер, детектив, которого я наняла, позвонил мне вчера вечером и сказал, что только что “довел” Бенни до его квартиры. Мне кажется, что, когда он набирал мой номер, Бенни уже выходил из нее. Больше его никто не видел. Мой частный сыщик говорит, что у него есть соображения по этому поводу, но мне все это кажется чушью собачьей.

В глазах Дженингса зажегся прежний интерес. Значит, Бенни здорово притворялся во время тестирования. Бенни, которого знал Дженингс, был совершенно не похож на того, о ком говорила эта девушка.

В любом случае Бенни удалось сделать что-то невероятное. Любая попытка соврать при проверке ЦДО сразу же становится очевидной. Но с другой стороны, он потрясающе туп. Как может человек, который обвел вокруг пальца ученых, проводивших тестирование, оказаться таким идиотом, чтобы получить рейтинг в 30 баллов? Если Бенни нужно было прятаться по каким-то причинам, он должен был, наоборот, набрать баллов 90–100. Чем обычней, тем непримечательней человек. А он дважды получает такой низкий показатель, который может только шокировать и озадачить многих.

Бенни никогда не блистал особым интеллектом в присутствии Дженингса. Но, видимо, все было иначе, когда он общался с Маритой или Сюзан Зонненберг. Тем временем его уровень по шкале ЦДО не превышал 30 единиц. Зачем умному человеку притворяться полным идиотом? Дженингс находил только один ответ.

Полицейские были вежливы, но абсолютно безучастны. С Дженингсом встретился сержант Бэш. Бэш оказался молодым парнем, который так и показывал всем своим видом, что не собирается долго оставаться в этой должности.

— Насколько я понял, этот человек, как его — Райс, исчез? — спросил Бэш.

— Он, как обычно, пришел после работы в свою квартиру, но вышел оттуда примерно через пять минут. Больше его никто не видел.

— Я не совсем понял то, что вы рассказали мне о тестировании, мистер Дженингс. Почему вы так уверены, что Райе повлиял на его результаты?

— Как и все индивидуальные тесты, — пояснил Дженингс, — этот тоже носит эмпирический характер. Его результаты постоянно сопоставляются с другими, уже имеющимися фактами. Если с этой точки зрения рассматривать ответы Раиса, то они явно неверны. Мы ведь сравниваем результаты тестирования сотрудника с тем, как он справляется со своими служебными обязанностями. Понимаете, Бенни не руководил “Музикосмосом”, но даже для выполнения функций администратора необходимо, как минимум, 80 баллов.

— А тест показал 30?..

— Да.

— Ну и что?

— Да то, что все это подозрительно. Зачем он притворялся идиотом?

— Кажется, я понимаю. Так вы думаете…

— Наверняка, у него были причины казаться глупым и к тому же беспомощным и дряхлым. Он явно совершил какое-то преступление.

Бэш отрицательно покачал головой:

— У нас нет нераскрытых преступлений, мистер Дженингс. Вы должны это знать не хуже меня, Если кто-либо из преступников появится в округе, мы первые узнаем об этом.

— Да, если, конечно, вы установите, что преступление совершено.

Но Бэша невозможно было переубедить.

— Благодаря видеокамерам, установленным повсеместно, преступления сошли на нет, — уверенно сказал сержант. — Конечно, я не говорю о преступлениях на почве ревности или в состоянии аффекта. Но корыстные преступления исчезли навсегда. Они просто перестали приносить доход.

— Мне кажется, сержант, вы не до конца поняли мою мысль. Бенни сейчас за сто лет. И если он фальсифицировал тест недавно, то он так же поступил и семьдесят лет назад.

— Намекаете на тупость полицейских? Лучше объясните толком…

— Если Бенни совершил преступление сейчас, — терпеливо разъяснил Дженингс, — то он обязательно совершил его и семьдесят лет назад.

— Ага! — Бэш прищелкнул пальцами. — То есть вы хотите сказать, что это произошло в те времена, когда еще не было видео?

— Ну не совсем так, но, очевидно, это было еще до того, как покончили с преступностью, до того, как все поняли, что совершать преступления бессмысленно, так как расплата неминуема, — на одном дыхании проговорил. Дженингс. Бэш по-детски рассмеялся.

— Если этому старикану удавалось так удачно скрываться семьдесят лет, я могу его только поздравить с этим.

— Да не в этом дело. Разве вам не интересно узнать правду? Меня разбирает любопытство, как это Бенин удалось всех одурачить?

— Наверное, если бы мне нужно было заполучить низкий рейтинг, я бы просто на большинство вопросов дал заведомо неправильные ответы, вот и все.

— Нет, у вас бы ничего не вышло. Это ведь не просто анкета, где нужно ответить “да” или “нет”. Вопросы хитро связаны между собой и расставлены, как ловушки, так что при подведении итога выявляется коэффициент лжи. Непоследовательность в ответах сразу становится очевидной, и намерения обмануть тест не проходят.

— Но вы только что сами сказали…

— Есть только один способ обмануть тест, И только я могу это сделать, так как знаю последовательность вопросов и помню ответы.

— Значит, это возможно?

— Да, как правило. Человек не гложет запомнить огромное количество мелких деталей, многие вопросы ему кажутся незначительными. Но если он держит их в голове, да еще и прослеживает взаимосвязь между ними, видит ловушки, если он знает, когда писать правильный ответ, когда ничего Не писать, а когда городить всякую чушь, — обмануть тест можно.

— Но это должен быть чрезвычайно умный человек, не так ли? — Бэш явно делал успехи.

— Да.

— Вы хотите сказать, что Райе заслуживает Возрождения, но не хочет его, притворяясь слабоумным идиотом?

— Точно так.

Бэш задумался.

— Если вы правы, если было совершено преступление, то оно должно быть очень серьезным. По меньшей мере — убийство. Хорошо, я скоро все выясню.

— Каким образом?

— Я перекопаю всю предыдущую жизнь Раиса и прослежу, не умирал ли кто-нибудь из его знакомых или родственников. Затем исследую каждую смерть и удостоверюсь в причинах.

— Разве можно сейчас это сделать?

— Конечно!

— И как же?

— Существуют тысячи способов. Положим, вы меня здесь сейчас застрелили. Пластик, металл, дерево и стекло в этой комнате срезонируют, и в их молекулярной структуре произойдут изменения. Даже через десятки лет можно определить, стреляли здесь или нет, а время выстрела можно определить с точностью до месяца. — Пороховой газ осядет, пыль покроет его сверху, и, даже если в этой комнате потом неоднократно убирали, все равно останется незаметный слой. И при его тщательном обследовании можно узнать тип пороха и соответственно оружия. Конечно, стопроцентной гарантии здесь нет, ведь будет масса всякой лишней информации. Например, если я сейчас упаду на пол, через годы это тоже можно будет обнаружить.

— Вы хотите сказать, что стоит вам посмотреть на место предполагаемого преступления, и вам сразу станет известно все, что здесь когда-то происходило?

— Приблизительно так. Нам еще придется повозиться с расшифровкой полученной информации.

— Значит, вы хотите проверить таким образом все прошлое Бенни?

— А разве это не то, что вы хотели?

Дженингс находился в растерянности. Он уже ничего не имел против старого Бенни, а в этом способе расследования было что-то антигуманное: выяснять, что произошло в комнате десятки лет назад, даже если хозяева этой комнаты давно мертвы.

Марита медленно поднималась по ступенькам своего дома, размышляя, не дура ли она. Марита ни разу не была в “Голубой ночи” с того вечера, как повстречала Бенни. Если бы она была неудачливой дешевой проституткой, а не фешенебельной девочкой, приезжавшей по вызову, то, наверное, были бы основания для крупных перемен в судьбе. Но где еще ей так легко будут даваться деньги? Ответить на этот вопрос она не могла.

В дверях торчала записка от миссис Гернстайнер: “Дважды звонил человек, назвавшийся Дж. С.”

Дж. С. — это Джон Сильвер, тот самый детектив, которого она наняла, чтобы отыскать Бенни. Ей очень хотелось найти его.

Она вошла в ванную и открыла кран. Раздеваясь, она хотела позвонить Сильверу, но решила сделать это после купания. Лежа в ванной, Марита ощутила небывалый прилив легкости в своем молодом и красивом теле. Ей казалось, что душа ее стала такой же чистой, как и тело.

Сильвер позвонил сам. Марита потянулась к телефону, чуть было не выпустив светло-кремовую трубку из скользких рук.

— Мисс Герберт? У меня для вас есть новости. Я к вам скоро приду.

— А вы не могли бы рассказать все по телефону?

— Как хотите. Так что, мне рассказывать?

Секунду поколебавшись, она сказала:

— Не надо. Я жду вас.

Быстро закончив купание и смыв пену, Марита долго вытиралась полотенцем. Когда прозвенел звонок, она еще даже не одевалась. “Сильвер — самый быстрый человек в мире”, — подумала Марита. Накинув халат и надев теплые домашние тапочки, она пошла открывать дверь.

Сильвер вошел в квартиру, оценивая Мариту с головы до ног.

— Мне нравится это дело, — наконец сказал он.

— Давай, выкладывай быстрее, что тебе известно.

Не сводя игривого взгляда с Мариты, Сильвер начал рассказывать.

— Райс все уже решил для себя, когда зашел домой. Я это понял недавно. Если бы он захотел сбросить меня с хвоста, то начал бы шататься по городу. Мне кажется, из дома он сразу направился в аэропорт и улетел первым подходящим рейсом.

— Бенни не стал бы делать этого. Это скоро будет всем известно. Нет! Слишком уж открыто!

— Неужели? Видишь ли, красотка, иногда наступают времена, когда нет дела до мелочей, иначе тебе накинут удавку на шею. Так, может, и удастся смыться, если, конечно, полиция не начала действовать со своим видео.

— Но полиция ничего не знает об этом деле!

— Не знает? Как бы не так! По крайней мере Раису так не казалось. Иначе зачем бежать, как нашкодивший кот?

— Это все, что ты хотел мне сказать? — прервала его Марита.

— Да, почти все. Он сел на первый попавшийся самолет, летящий, скажем, во Флориду с пересадкой в Вашингтоне. Я подозревал, что он пересядет в Вашингтоне, чтобы избавиться от возможного хвоста. Так оно и было! Любопытно, что пересел-то он опять на самолет, летевший в ту же Флориду.

— Продолжай!

— Да, он не дурак. Если ты сначала летишь во Флориду, а затем перепрыгиваешь на другой самолет, то вряд ли тебя будут ждать во Флориде. Конечно, если за тобой не следят все это время.

— Так, значит, Бенни Райс во Флориде?

— Он живет под Майами. Из моих людей за ним никто не наблюдает.

— Почему?

— А куда он денется? Если он появится в Майами, мои парни быстро его засекут. Но он еще не сошел с ума, поэтому будет сидеть тихо, как мышь.

Агрессивная самоуверенность Сильвера раздражала Мариту. Он говорил с таким апломбом, словно был ясновидящим. Но ей нужно было узнать еще кое-что.

— А почему он должен сидеть, как мышь?

— Если полиция ищет кого-то, то, как правило, в первую очередь проверяет транспорт: воздушные и морские порты, автобусные и железнодорожные вокзалы. Дураки так и попадаются.

— Предположим, что Бенни Райс на один шаг быстрее тебя.

— Ну, тогда он не в Майами. Скажи мне, красотка, кем тебе доводится этот старикашка?

Он придвинулся ближе к Марите, как бы для того, чтобы лучше слышать ответ. Марита почувствовала, как его рука плавно обняла ее за талию. Она хотела было стряхнуть его руку, но у нее ничего не вышло.

— Убирайся вон! — раздраженно закричала она. — Не можешь вести себя по-человечески, лучше убирайся!

— Кого ты пытаешься обмануть, детка? Я никогда не работаю с женщиной, прежде чем не узнаю, кто она такая.

— Я наняла тебя для выполнения определенной работы. Обо всем остальном забудь. Ты для меня мертв в других отношениях.

— Но ведь я могу и воскреснуть, а?

Марите удалось выскользнуть из цепких пальцев Сильвера, Она метнулась к столу и быстро вытащила из ящика маленький пистолет.

— Убирайся! — на лице ее уже не было ни страха, ни интереса, ни отвращения.

Сильвер продолжал улыбаться.

— Ты должна мне кучу денег. Тебе не придется их платить, если…

— Я лучше заплачу.

Улыбка слетела с лица детектива.

— О’кей. Чем же я тебя не устраиваю? Неужели я теряю свое неотразимое очарование?

— Не знаю. Я как-то и раньше его не замечала.

Сильвер был просто потрясен и смотрел на Мариту неверящими глазами.

— Да ты просто втюрилась в своего старикашку, — наконец проговорил он. — Может, я неправ?

— Адрес! Быстро! — крикнула Марита, целясь в грудь Сильверу.

Марита махнула рукой ему в ответ и пошла к берегу. Ее серебряный купальник переливался, отражая яркие лучи солнца. Бенни спокойно наблюдал за ней, как бы оценивая Мариту с высоты своих лет. В таком возрасте смешно строить из себя пылкого любовника. Ему доставляло удовольствие смотреть на ее стройное тело, хотя, наверное, он получил бы не меньше наслаждения, будь она сейчас не с ним, а с кем-нибудь другим, например, со своим любовником или мужем. Вода золотым дождем стекала по загорелой коже Мариты.

— Почему ты не купаешься, Бенни?

— Мне кажется, за мной следят, — тихо проговорил он.

Марита переплела пальцы рук и вытянула их ладонями вперед, как бы отгораживаясь от всего мира.

— Они нас никогда не найдут, — пропела она.

— Мне кажется, наоборот, — спокойно заметил Бенни, — они обязательно нас найдут, если ты останешься со мной, Марита. Если ты действительно хочешь помочь мне, то уезжай немедленно.

— Нет. Ни за что.

Бенни тяжело вздохнул. Он чувствовал приближение беды, и нужно было что-то немедленно предпринять. “Ты же всегда мог так легко расставаться с женщинами, Бенни”, — подумал он.

— Марита, — начал он нежным, проникновенным голосом. — Ты же знаешь, что я тебя не люблю.

— Нет, этого не может быть. Ты единственный в мире человек, о котором я мечтала и которого я люблю, поэтому ты просто врешь, ты не можешь меня не любить.

— Ты слишком молода, чтобы говорить такие вещи. Я старше тебя в четыре раза и повидал больше, чем ты.

— Бенни, почему ты молчишь все время? Может, я могу тебе чем-то помочь? Что мне сделать для тебя?

— Я тебе уже говорил. Отправляйся домой. Тогда, может, у меня и появится шанс.

— Зачем ты так говоришь? Что я тебе сделала?

— Этот детектив, которого ты наняла, знает, что я был в Майами. Если они начнут искать меня, то обязательно найдут. Вскоре они обнаружат, что ты тоже направилась в Майами. Они начнут искать тебя, а найдут меня.

— Но мы же уехали из Майами!

— Да, но если они будут искать нас серьезно, то обязательно найдут и здесь. А если мы попытаемся воспользоваться самолетом, автобусом или поездом, то это произойдет еще раньше.

— Бенни, какое преступление ты мог совершить? Что тебя ждет, если ты попадешь в руки полиции?

— Смерть, — совершенно спокойно ответил Бенни.

От этих слов у Мариты перехватило дыхание. Ей хотелось заплакать, но она так давно этого не делала, что просто разучилась.

— Я еще люблю жизнь, — вздохнул Бенни. — Я стар, но здоров. Если бы они оставили меня в покое, я смог бы прожить еще лет двадцать, а может, и все тридцать. Я, наверное, смогу пережить и тебя, Марита, если меня не будут преследовать. Либо я буду стареть душой и телом, либо буду сражаться. Я дам тебе уйти, а сам найду другое убежище.

— Но ты ведь этого не сделаешь? Обещай мне!

Он только отрицательно покачал головой.

— Я не могу этого тебе обещать, Марита. Я должен продолжать драться, и как только наберусь сил и энергии, я продолжу борьбу с ними. Я еще могу их победить…

Вдруг чья-то рука легла ему на плечо. Марита вскрикнула, и вместе с ее криком раздался голос:

— Бенджамин Райс, я обвиняю вас в убийстве Ральфа Чарльза Колмена.

Бенни оглянулся, Улыбка застыла на его лице.

— Позвольте вам заметить, мистер Райс, — холодно сказал незнакомец, — что подобное поведение не улучшит вашего положения. Меня зовут Кенсел. Я приглашен быть вашим адвокатом, и я сделаю все, что от меня зависит, как бы вы меня не оскорбляли.

— Да, вы все стерпите, — сказал Бенни. — Вы даже готовы принять в качестве гонорара деньги, заработанные проституткой.

Кенсел тяжело задышал.

— Принимая во внимание отношение к вам мисс Герберт, могу заметить, что последняя реплика не делает вам чести. Она еще раз показывает, как далеко вы зашли в своей моральной деградации.

— Я сказал правду.

Кенсел перенес и эту оплеуху.

— Райс, неужели вы не видите, что эта девушка любит вас, — сказал адвокат, с усилием выдавливая слова и заливаясь краской показного смущения.

— Мне не дадут забыть это, — ответил Бенни.

Он продолжал бороться. Бежать было поздно, и у него ничего не оставалось в резерве, кроме собственного ума и сообразительности. Сначала нужно побыстрее избавиться от этого адвоката.

— Марита Герберт — самая прекрасная женщина, которую я когда-либо знал, — продолжал Кенсел. — Я до сих пор не понимаю, как она может оставаться преданной такому человеку, как вы. И если она еще с вами, я попытаюсь поверить в то, что в вашей душе осталась хоть капля доброты.

— Великодушно с вашей стороны, — заметил Бенни. — А вообще, Кенсел, я не нуждаюсь в ваших услугах. Я собираюсь полностью признать свою вину и даже явиться с повинной.

— Это вам уже не удастся.

— Тогда я буду защищаться сам.

— Это ваше право.

— Почему бы тогда вам не убраться прочь?

— Повторяю, что ради мисс Герберт я сделаю для вас все, что в моих силах. Думаю, вы отправитесь в газовую камеру, но я все же попытаюсь принять меры, чтобы до этого не дошло.

Бенни молчал, обдумывая свои действия. Ему явно не везло, Марита неплохо повлияла на Кенсела. Если она и не склонила его на сторону Бенни, то, по крайней мере, заполучила на свою.

— Уж если говорить без обиняков, — сказал адвокат, раздувая свои ярко-розовые щеки, — то я бы хотел добавить кое-что к вышесказанному. Двадцать лет назад вы убили человека по имени Ральф Чарльз Колмен невероятно жестоким способом, и мне очень жаль, что я не могу выступить в роли прокурора. Вы прекрасно осознавали, что делаете. За какие-то три тысячи долларов вы убили величайшего человека современности.

— Он был старый осел, — огрызнулся Бенни.

— Самый крупный специалист в мире по борьбе с малярией… Человек, который мог бы, как никто другой, заботиться о спасении человеческих жизней…

— Они не могут ничего доказать. Вы это прекрасно знаете, — заметил Бенни.

— Как раз наоборот, у них есть гораздо больше оснований для оптимизма, чем вы думаете. В свое время, расследуя самоубийство Колмена, полиция ничего не обнаружила, но последние исследования показали с полной очевидностью, что сначала он упал на пол, и только затем был произведен выстрел. В этом нет никакого сомнения, и от улик вам не открутиться. Вы не сможете доказать свою невиновность.

— Почему я должен что-то доказывать?

— Потому что, если вы этого не сделаете, вас признают виновным. Как может человек сначала упасть, а потом застрелиться?

Бенни пожал плечами:

— Наверное, он встал, застрелился, а потом шлепнулся на пол.

— Нет. Исследования в комнате Колмена, в которой, к счастью, с тех пор никто не жил, показали, что произошло только одно падение. А затем его застрелили. Лежа на полу, он никак не мог сделать это сам.

“Конечно, не мог, — думал про себя Бенни. — Это сделал я. Интересно, почему они так уверены в своей правоте? Они ведь так и не нашли дюжину мелких улик, которые были бы куда нагляднее и важней. Не так уж непогрешимы полицейские методы. Двадцать лет они тешили себя одной ложью, теперь — поверили в другую. Может, лет через двадцать им и удастся узнать правду”.

Тюремщик, подойдя к двери камеры, сказал:

— Райс, тебя хочет видеть мисс Герберт.

— Может, вы оставите нас, — обратился к адвокату Бенни.

Бенни не мог быть жестоким с Маритой, и, если Кенсел увидит, как он ведет себя на свидании, то сможет догадаться о его намерениях.

— Мисс Герберт пожелала, чтобы я остался. Она хочет говорить с вами в моем присутствии.

Марита осветила камеру, будто солнечным лучом. Что-то опять надломилось в душе Бенни. Что будет, то будет. Все равно, как видно, он не избавится от этого адвокатишки.

Бенни взял ее за руки. Стоявший рядом Кенсел был поражен изменениями, происшедшими с Бенни.

— Три четверти прессы на твоей стороне, — радостно сообщила Марита. — Все твердят, что тебе за сто, и ты давно перестал быть опасным. За последние двадцать лет ты не совершил ни одного преступления. Бенни, я до сих пор не могу поверить. Неужели ты убил человека? Ты не мог этого сделать!

— Но я сделал это, — спокойно ответил Райе. — Я очень рад, что ты здесь. Я тут пытаюсь возбудить у Кенсела ненависть ко мне, чтобы он отказался защищать меня. Но он никак не поддается. Давай тогда попробуем предпринять что-нибудь другое. Скажи, ты можешь выполнить одну мою просьбу?

— Да, конечно.

— Я хочу умереть.

— Нет, — вскрикнула Марита.

Кенсел озабоченно смотрел на Бенни, думая о том, как быстро меняется настроение у старика. Сейчас он был сама нежность и доброта.

— Ты не можешь этого сделать, — убежденно произнесла Марита. — Ты должен жить! Ты ведь любил жизнь до сих пор!

— Да, — согласился он, — но если мне разрешат жить на свободе. Марита, ты ведь знаешь, что меня не оправдают. Если полиция начала копаться в предыдущей жизни Бенни Раиса, он — конченый человек. Они проследили всю мою жизнь с того момента, как я стал администратором у Колмена, и заново расследовали его самоубийство. Двадцать лет назад Колмен написал несколько писем и позвонил нескольким своим друзьям. У тех создалось впечатление, что он собирается покончить жизнь самоубийством. А так как я это знал, мне нетрудно было направить расследование в нужное русло. Мог ли я знать тогда, что будут изобретены все эти фиксаторы резонансов, с помощью которых и через двадцать лет можно восстановить кое-что из того, что случилось?

— Кое-что из того, что случилось? — задумавшись повторил Кенсел.

В его позе было столько скрытой значимости, что Марита, застыв, уставилась на адвоката.

— Если бы вы не были таким талантливым преступником, я бы давно догадался, — наконец сказал Кенсел. — Ну, конечно, вы — Колмен!

Бенни чувствовал, что события только развиваются, и поэтому решил не противиться их ходу.

— Да, вы правы. Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я хочу умереть? Да, я — Колмен. Величайший человек современности. Если я не ошибаюсь, это ваши слова? Но убийство остается убийством независимо от того, кто кого убивает, Колмен ли убивает старого идиота Раиса, или наоборот. Я прожил двадцать лет в шкуре Бенни Райса, и если мне суждено умереть или, что еще хуже, сесть в тюрьму, то лучше мне остаться стариком Бенни.

Марита вышла из оцепенения.

— Мне не важно, кто ты такой на самом деле. Я знала тебя как Бенни Райса, и меня не интересует твоя настоящая фамилия.

— Я знаю, Марита. Но меня она очень интересует. Кенсел, вы можете сделать так, чтобы меня приговорили к смертной казни?

— Я бы хотел, чтобы вы прошли Возрождение, — вдруг совсем тихо сказал тот.

При этих словах Марита вскочила. Бенни только засмеялся.

— Нет, ничего не выйдет. Чтобы попасть на операцию, мне нужно выбраться отсюда, а для этого нужно доказать, что двадцать лет назад никакого убийства не было. А потом вам еще нужно будет доказывать, что я Колмен, а не Райс. Ну, а затем…

— Минутку, — прервал его Кенсел. — Мне кажется, я знаю, как это сделать. Если я сумею доказать, что вы — Колмен, то отпадет основной мотив убийства. Вы же не могли убить Райса, чтобы украсть у самого себя три тысячи долларов, крохотную часть вашего состояния. Нам просто необходимо доказать, что вы — Колмен.

— Да нет же, — сказал Бенни. — Я должен оставаться Райсом. Райс по всем статьям был слабоумным. Его можно обвинить только в жестоком убийстве. А Колмена обвинят в преднамеренном, хорошо придуманном убийстве с телефонными звонками и письмами, имевшими цель выставить мертвого Раиса за свое собственное тело. Меня обвинят в том, что я специально взял Раиса на работу за несколько недель до убийства, сделал ему пластическую операцию, чтобы создать двойника, и убил его, выдав его тело за свое. По возрасту он подходил как нельзя лучше.

Марита стояла ошеломленная и потерянная. За эти секунды она потеряла Бенни. Ее любовь была необычной во многих отношениях, но ее можно было кое-как объяснить. Теперь Марита ясно видела, что ничего подобного не может быть между ней и Ральфом Чарльзом Колменом, который, может, и был великим человеком, но оказался и не менее великим занудой.

Кенсел тоже растерялся.

— Ну, ладно, а зачем вы это сделали? — спросил он, зная заранее, что Райс никогда не расскажет всей правды.

Кенсел ошибся. На суде только однажды было упомянуто, что Бенни мог быть и Колменом. В один момент даже создалось впечатление, что Бенни Райе может получить пожизненное заключение вместо смертного приговора.

Наконец, судья предоставил подсудимому последнее слово. Вина была доказана, наказание не давало большого выбора: либо пожизненное заключение, либо — смерть.

— Да, — сказал Бенни. — У меня есть, что сказать.

По залу прокатился легкий ропот. На протяжении всего процесса подсудимый молчал. Отвечая на вопросы, он был настолько косноязычен, что это только подтверждало его низкий рейтинг. Сейчас Райе говорил спокойно и уверенно, полностью преобразившись.

— Здесь была упомянута версия, согласно которой я могу быть не Райсом, а Колменом. Она показалась вам настолько сумасшедшей, что вы сразу ее отвергли, Что же вы скажете сейчас?

Гул в зале нарастал. Все знали о низких умственных способностях подсудимого. Такие слова Бенни Райе сказать не мог.

— Я вам расскажу, — продолжал уже Ральф Чарльз Колмен, — почему я убил Бенни Райса. Я не хотел Возрождения. Мне хотелось прожить жизнь до конца и умереть естественным образом. Разве возрождается человек, проходящий через эту операцию с громким названием? Нет! Он лишен памяти, он не знает, кем он был в предыдущей жизни! Разве это не смерть? В результате ведь получается физически новый индивид, которому только предстоит развиваться духовно, Мне не хотелось становиться молодым стерильным болваном. Я хотел прожить ровно столько, сколько отмерено природой. Многие думают так же, но голос их разума заглушается страхом перед вечной ночью и собственным тщеславием, которое успешно культивируется гимнами о Возрождении. Людям кажется, что, если они не помнят ничего из своего прошлого, то это, по крайней мере, лучше, чем смерть. Они торопятся, боясь опоздать. В семьдесят — восемьдесят лет они уже бегут в Институт, чтобы не рисковать собственной жизнью.

Когда мне исполнилось восемьдесят, на меня стали оказывать сильное давление. Они уговаривали меня согласиться на операцию, Я отказывался. Я хотел прожить своей собственной жизнью лет двадцать — тридцать. Я бы еще многое успел. Но Ральф Чарльз Колмен уже не принадлежал себе. Я был слишком ценным членом общества. Домогания становились невыносимыми.

— Нужно было бежать. Да, я — эгоист. Мне было плевать на шкалу ЦДО. Прежняя жизнь была куда важнее для меня, чем все остальное. И единственный выход я нашел в том, чтобы перестать быть самим собой. Мой план отлично сработал, вы это знаете. И если бы люди оставили в покое старого, несчастного, безобидного Бенни Райса, все продолжалось бы по прежнему сценарию. Зная, что у меня нет природных музыкальных данных, я пошел работать администратором в “Музикосмос”. Там, мне казалось, что я был в полной безопасности. Но я имел несчастье понравиться одной женщине, а другая даже полюбила меня. Все остальное вы знаете, Наконец выяснилось, что человек, погибший двадцать лет назад, вовсе не убит, а, наоборот, сам совершил убийство.

В зале царило гробовое молчание. Колмен в упор посмотрел на судью. В голове быстро, как в старом кино, пронеслись события двадцатилетней давности. Старый Бенни умер. Колмен выстрелил в него, но не он убил старика. Бенни умер незадолго до этого от апоплексического удара. Ральф Чарльз Колмен только использовал его труп для выполнения своего блестящего замысла. Единственное обстоятельство, которое пока было выяснено, — это то, что падение предшествовало выстрелу. Колмена могут оправдать, и это неминуемо приведет его в Институт Возрождения.

— Я сделал это заявление, — продолжал после паузы Колмен, — для того, чтобы сказать вам, что тюремное заключение будет для меня ничем не лучше Возрождения. Меня ждет либо тюрьма, либо смерть, либо Возрождение. Вы не отпустите меня доживать последние дни на Свободе. Я убил человека, чтобы избежать Возрождения. Я надеюсь, преступление, совершенное мною, убережет меня от этой перспективы. Значит, остается пожизненное заключение или смерть. Я хочу просить вас лишь об одной милости. Я прошу, чтобы мне вынесли смертный приговор.

Ральф Чарльз Колмен получил смертный приговор. Прошло уже девять дней после приведения приговора в исполнение, но слухи не утихали. Люди, говоря о процессе, по-прежнему называли Колмена Бенни. У многих остался неприятный осадок, и они пытались поскорее забыть откровения Колмена. Некоторые считали, что даже такие выдающиеся люди, как Ральф Чарльз Колмен, должны иметь право на лучшую жизнь и на свободный выбор — умирать или возрождаться. Другие считали, что ценными своими членами должно распоряжаться само общество. Но почти все считали, что эта история подрывает престиж и славу Колмена, поэтому удобнее было называть его по-прежнему Бенни Райсом.

К удивлению многих, Марита вышла замуж за Кенсела через три недели после суда. Он был немного стар для нее, но все же на шестьдесят лет моложе Бенни.

В Институте Возрождения царила умиротворенность. Доктор Мартин стоял рядом со спящим подростком и вспоминал, как один старый “идиот” обвел его вокруг пальца. “В нем умер великий актер”, — думал доктор. Подошла Бетти Роджерс.

— Новичок? — кивнув на спящего, спросила она.

Бетти уже неплохо разговаривала. На ней было красивое белое платье, так как она уже осознала себя девушкой и заботилась о своем внешнем виде.

— Да, новичок, — оторвавшись от своих мыслей, сказал доктор Мартин.

— Как его зовут?

— Дик Герман, — ответил Мартин и подумал: “А может, Бенни Райс или Ральф Чарльз Колмен. Бедняга! Он так не хотел Возрождения, скрывался от него весь остаток своей жизни, но так и не избежал”.

— А почему он спит дольше, чем другие?

— Мы не были уверены, что он у нас задержится. Понимаешь, Бетти, он должен был попасть к нам, как и все вы, но совершил проступок. А такой человек может и не задержаться у нас. Дика привезли сюда, потому что здесь ему самое место, и еще потому, что кто-то посчитал: если он был таким прекрасным парнем до своего проступка, то он просто не мог его совершить, несмотря на то, что сам в нем признался.

Так, не травмируя детскую психику, доктору Мартину удалось рассказать, почему старик Бенни был вытащен из газовой камеры уже без сознания, но еще живой, а затем предан Возрождению.

— Как же они могли подумать, что он совершил проступок, если он его не совершал? — не унималась Бетти.

Отвечать на вопрос, заданный человеком, прошедшим Возрождение, — все равно, что пытаться втолковать что-то ребенку. Но Мартин был терпелив.

— Он хотел убедить всех в своем проступке, так как очень не хотел сюда попадать.

Полиция, наконец, выяснила, что Бенни Райс умер естественной смертью. Блестящий план Колмена принес ему дополнительных двадцать лет жизни и чуть было не привел к смерти в газовой камере. Получалось, что Колмен приговорен к смертной казни за преступление, которого не совершал. Чтобы не допускать шумихи вокруг конфуза, полиция предпочла тихо вытащить старика из газовой камеры и переправить в Институт. А, может, и наверху решили, что не стоит лишать жизни такого человека, как Ральф Чарльз Колмен, из-за того, что он отправил на тот свет старого болвана Бенни Райса. Сказать такое вслух было, конечно, страшно.

— Почему он не хотел здесь оставаться? — снова спросила Бетти.

— Он не знал, как это происходит, — спокойно объяснил Мартин. — Вернее, он не мог себе этого представить.

— Откуда вы знаете? А я тоже не хотела сюда?

— Нет, вы как раз не возражали. Смотрите, Дик просыпается.

Бетти наклонилась над ним, как над своим ребенком.

— Тебе здесь понравится, Дик, — тихо прошептала она.

“Хорошо бы, — мысленно отреагировал Мартин. — Может, стоит через год — другой самому жениться на Бетти Роджерс. Конечно, Институт Возрождения — не брачная контора. Браки заключаются на небесах. Ио Институт дает для этого достаточно материала”.

— Ты еще не можешь говорить, — заговорщицки прошептала Бетти, — но мы научим тебя, — Посмотрите, доктор Мартин, какая у него прелестная улыбка. Он мне начинает нравиться!

Дик Герман смотрел на облака. Сейчас он даже не знал, что это облака, они просто забавляли его. Дик не знал, что за облаками есть звезды. Может быть, в будущем он сможет определить по ним свою судьбу. Но даже самые яркие звезды не в состоянии соединить своим мерцающим светом разорванную нить преемственности. И никогда не узнает Дик Герман о странной причастности к судьбе его двух имен — Ральфа Чарльза Колмена и Бенни Райса.

Кордвейнер Смит Баллада о несчастной Си-мелл

Она была совсем юной девушкой, а они — взрослыми солидными мужчинами, настоящими Лордами-Вершителями. И все-таки она обвела их вокруг пальца! Такого никогда не случалось и вряд ли случится. Но факт остается фактом — она победила.

А она ведь даже и человеком-то не была: просто обычная человекокошка — человеческий облик и кошачьи повадки. Ее отца звали Си-макинтош, а ее Си-мелл². И вот именно эта Си-мелл победила могущественных и грозных Лордов-Вершителей.

Все произошло в Земнопорте, самом большом здании мира и самом маленьком городе на Земле. Махина Земнопорта возвышалась на 25 км ввысь на Западном побережье Малого Земного моря.

Джестокосту, в отличие от других Лордов-Вершителей, очень нравилось утреннее теплое солнце. Он вставал раньше всех и тут же погружался в дела, поэтому ему было нетрудно содержать свой офис и роскошную квартиру. Офис Джестокоста занимал огромную площадь в 1800 квадратных метров. Сразу за ним располагался Четвертый Клапан площадью почти в 1000 гектаров, спиралевидной формой напоминавший улитку. Несмотря на внушительные размеры, офис Джестокоста казался маленьким голубиным гнездом на громаде Земнопорта, который вздымался из земных недр к небу, словно гигантский хрустальный бокал.

Это монументальное сооружение было построено во время последней технической революции, коренным образом изменившей уклад жизни на планете.

С незапамятных времен человек использовал для своих ракет ядерные энергетические установки, в период технических преобразований они были полностью заменены химическими двигателями, значительно увеличившими скорость передвижения ракет по межзвездной ионной трассе. Автомобиль на ядерном топливе и фотонная ракета стали такими же обыденными вещами в жизни каждого землянина, какими, наверное, были в XX веке двигатель внутреннего сгорания и самолет.

Людям не терпелось поскорее освоить космос, и они построили ракету миллион тонн весом. Единственное, что они при этом достигли — это убедились в том, что ракета при посадке уничтожает все живое в радиусе нескольких миль.

Незадолго до этого на Землю вернулись многие даймони — потомки первых астронавтов, которых разбросало по всей Галактике. Они пустили корни на многих планетах и их земная кровь постепенно смешивалась с кровью аборигенов. Даймони помогли землянам построить эту ракету из прочнейшего металла, который не поддавался ни коррозии, ни времени, ни перегрузкам. Потом они разлетелись по своим планетам, и с тех пор их никто никогда не видел.

Джестокост вспоминал те времена, когда Четвертый Клапан использовался по своему прямому назначению — аккумулировал газы, выбрасываемые ракетой при взлете. Ему становилось не по себе, когда он представлял, как белый пар, прорвав Клапан, врывается в его офис и заполняет остальные 64 помещения, размещающиеся в этом крыле здания. Слава Богу, что теперь-то он избавился от постоянно висевшей над ним угрозы — на ракету наконец-то махнули рукой, и ее уже давным-давно не запускали. Сейчас Клапан стал своеобразным заповедником — в нем поселилось несколько животных. Делая ремонт офиса, Джестокост приказал обшить заднюю стену, прилегающую к Клапану, деревом, чтобы не слышать их возню.

Ракеты новой конструкции продолжали садиться в Земнопорте практически ежечасно, но не издавали при этом никакого шума и не выбрасывали клубы горячего газа. Клапан бездействовал.

Джестокост стоял возле стеклянной стены и смотрел на проплывающие по небу облака.

— Сегодня прекрасный день. Чистый воздух. Меня ничто не волнует. Я обязан хорошо поесть.

Джестокост частенько занимался аутотренингом. Некоторые называли его эксцентриком. Будучи членом ЗемногоВерховного Совета, он каждый рабочий день решал множество проблем, но ни одна из них не была связана с его личной жизнью. Личная жизнь и работа всегда существовали для Джестокоста независимо друг от друга.

Над его постелью висела картина кисти Рембрандта, — наверное, последний сохранившийся подлинник великого мастера. Джестокост оставался, пожалуй, последним в мире ценителем этого великого живописца. На задней стене его спальни висели гобелены, сотканные в незапамятные времена в одной из империй, давным-давно канувшей в лету. Каждое утро, когда солнце врывалось к нему в комнату, сцены на гобеленах казалось, оживали, цвета и оттенки плясали на рисунке и создавалось впечатление, что жестокие времена, когда человеческая кровь текла рекой, на мгновенье вернулись на Землю. В ящике прикроватного столика он держал старинные копии Шекспира, Кольгрова и чудом сохранившиеся две страницы книги Экклезиаста. На Земле оставалось всего лишь 42 человека, которые могли читать на староанглийском, и Джестокост был одним из них. Он любил пить вино, которое производили роботы на его плантациях, занимавших значительную часть Закатного берега. Одним словом, он был сибаритом, любившим роскошь и делавшим все для того, чтобы поудобнее обустроить свою жизнь. Но это совершенно не мешало ему часть своих талантов направлять в русло государственной деятельности.

Когда Джестокост пробудился этим утром, он, конечно, и не подозревал, что прекрасная девушка скоро безнадежно влюбится в него и он узнает — после ста лет пребывания у власти, что есть на Земле другое правительство, такое могущественное и древнее, как и то правительство, в которое он сам входил. Джестокост пока и не подозревал, что он совершенно добровольно станет участником заговора и подвергнется страшному риску в борьбе за дело, смысла которого он до конца так и не поймет. К счастью, время пока скрывало все это от него, так что Джестокоста тем утром мучил единственный вопрос — выпить или нет. Маленький бокал белого вина перед завтраком. Раз в полгода он всегда баловал себя яйцами. К этому времени они стали ужасной редкостью. Конечно, Джестокост мог себе позволить такое лакомство значительно чаще, но тогда бы они ему вскоре надоели, а он не хотел лишать себя удовольствия. Он бесцельно слонялся по комнате, механически повторяя:

— Белое вино! Белое вино!

Си-мелл уже входила в его жизнь, но он пока об этом не подозревал. Судьбой ей было предназначено победить, но она тоже еще не знала об этом.

Как только была заново открыта человеческая Сущность, государства, деньги, газеты, языки, болезни и случайные смерти — все это бесследно исчезло из жизни землян, исчезло, чтобы больше никогда не появиться. Открытым, правда, оставался вопрос о недочеловеках, то есть существах, имевших человеческий облик, но происшедших от различных животных и сохранивших все повадки своих родителей. Они могли разговаривать, петь, читать, писать, работать, любить и умирать; но они не подпадали под человеческие законы. Человеческое общество наделило их статусом гомункулов и уравняло в правах с роботами и животными.

Людей, чьи предки давным-давно покинули Землю и, живя в других мирах, превосходно приспособились к местным условиям, которые полностью изменили их облик, называли “гумонидами”.

Большинство недочеловеков исправно исполняло порученную им работу и с покорностью влачило свое полурабское существование.

Некоторые даже привлекали к себе внимание всего общества, как это удалось, например, Си-макинтошу, который первым на Земле прыгнул на 1000 метров в длину при обычном уровне гравитации. Его портрет разошелся в тысячах экземпляров по всем мирам Галактики. Си-мелл, его дочь, зарабатывала себе на жизнь, развлекая прибывших в Земнопорт людей и гумонидов, чтобы те сразу чувствовали, что они вернулись домой.

Работа была не из легких, но все равно сводить концы с концами удавалось с трудом, и это все при том, что работа в Земнопорте считалась очень престижной для гомункулов. Люди и гумониды давно купались в роскоши и напрочь забыли, что такое бедность. Но Лорды-Вершители издали закон, согласно которому недочеловеки должны жить по экономическим законам Древнего Мира: у них были свои деньги, которыми они оплачивали свое жилье, еду, получение должностей и образование детей. Если недочеловек становился полным банкротом, его отправляли в Дом Призрения, где должника безболезненно умерщвляли в газовой камере.

Парадоксально, но, окончательно решив все ключевые жизненные проблемы, человеческая цивилизация оказалась неспособна разрешить этим получеловекам-полуживотным, как бы ни приблизились они по уровню своего развития к людям, сравняться в правах с человеком.

Но Лорд Джестокост, потомок в седьмом поколении славного древнего рода, был не согласен с существующим положением вещей. Он никого не любил и никого не боялся. Он был свободен от всяческих комплексов, и у него на первом плане всегда была работа. Но Джестокост обладал неумолимой жаждой власти, которая, как известно, может сравниться лишь с силой любви. Два столетия он продолжал считать свои принципы единственно правильными и давно хотел переделать все согласно им. В последний раз Лорда забаллотировали на выборах в Совет, и эта капля переполнила чашу.

Джестокост был одним из тех немногих, которые считали, что недочеловеки должны обладать равными с людьми правами. Он был убежден, что человечество не сможет исправить свои собственные ошибки прошлых лет до тех пор, пока недочеловеки, создав подпольную организацию, не заставят людей задуматься над сложившимся положением. Джестокост не боялся бунта, он жаждал справедливости, и это страстное желание заглушало в нем голос разума.

Когда до Лордов-Вершителей дошли слухи о том, что среди недочеловеков существует подпольная организация, они свалили расследование на роботов-полицейских.

Джестокост поступил иначе.

Он организовал собственное сыскное агентство, используя для этой цели самих же недочеловеков в надежде, что они смогут встретиться с заговорщиками и расскажут им, что он, Джестокост, — не враг, а друг.

Но даже если заговорщики и существовали на самом деле, то, должно быть, они были очень осторожными ребятами. Разве могло прийти в голову, что Си-мелл, эта девушка из обслуживающего персонала, является руководителем агентов, которые проникли даже в Земнопорт? Но почему не забили тревогу телепатические мониторы, как автоматические, так и управляемые человеком, которые подвергали частным выборочным проверкам все мысли работавших в Земнопорте? Даже сложнейшие компьютеры показывали, что, кроме недостаточного количества радостных эмоций, в головах недочеловеков ничего подозрительного не было. Да и откуда взяться-то этому подозрительному? Успокоенность Лордов грозила обернуться самыми непредсказуемыми последствиями. Смерть отца Си-мелл, знаменитого спортсмена, самого известного из всех спортсменов-недочеловеков, дала наконец Джестокосту возможность наладить контакт с этими существами. Он лично засвидетельствовал свои соболезнования. Тело покойного было положено в ледяной саркофаг похоронной ракеты. Си-макинтоша должны были похоронить в космосе.

Родственники и близкие, глубоко переживавшие горестную утрату, стояли вперемежку с зеваками, пришедшими поглазеть на погребальную церемонию. Спорт интернационален, для него не существует ни расовых, ни государственных, ни родовых барьеров, поэтому Си-макинтоша знали все. На похоронах присутствовали и гумониды. Глядя на них, было невозможно поверить, что это — прямое продолжение человеческой расы, так изменила их облик борьба за существование в отдаленных мирах, нисколько не похожих на родную планету их предков.

Гомункулы, пришедшие проводить покойного в последний путь, больше походили на людей, чем гумониды. Возможно, это было потому, что в среде гомункулов существовал жесточайший отбор. Особей, которые не достигали половины среднего роста человека, либо, наоборот, превышали его в несколько раз, безжалостно уничтожали. Все они обязательно должны были иметь человеческий облик и голос. Если гомункул не сдавал экзамен в начальной школе, его ждала смерть.

“Создавая для них самые жестокие нормы выживания, испытывая их самым надежным способом — жизнью, мы тем самым создаем условия для их быстрого развития. Мы будем дураками, если не признаем, что сами формируем предпосылки для того, чтобы они нас обогнали во всем!” — думал Джестокост. Но большинство людей не разделяло его убеждение, привычно относясь к гомункулам как к ограниченным, недоразвитым существам. Даже сейчас они властно тыкали своими палками в недочеловеков, как будто не они явились на похороны гомункула, а наоборот, и человекомедведи, человекобыки, человекокошки безропотно расчищали им дорогу, робко извиняясь и униженно кланяясь при этом.

Си-мелл стояла рядом с ледяным саркофагом. Джестокост принялся внимательно рассматривать девушку. Что считалось не совсем приличным для обычного человека, было нормальным для Лорда-Вершителя. Он постарался прощупать ее сознание.

И тогда, когда саркофаг оторвался от Земли к звездам, Джестокост уловил крик, раздавшийся в душе Си-мелл: “Е-телли-келли, помоги мне, помоги!”

Теперь у Джестокоста появилась хоть какая-то зацепка, с которой можно было начинать свои поиски. Он никогда бы не стал Лордом-Вершителем, если бы у него был менее дерзкий и отважный характер. Его реакция была, пожалуй, слишком быстрой для чересчур глубокого мышления. Он руководствовался догадками, предположением, а не логикой. Он реагировал, а не рассуждал. Джестокост тут же решил навязать этой девушке свою дружбу.

Вначале он хотел дождаться более подходящего случая, но, немного поразмыслив, решил сразу брать быка за рога.

Когда Си-мелл возвратилась с похорон домой, Джестокост свободно прошел сквозь толпу добровольных охранников, которые плотным кольцом окружали ее дом, отгоняя назойливых и невоспитанных поклонников таланта отца, которым непременно хотелось выразить свои соболезнования.

Си-мелл узнала Джестокоста и встретила его с должным почтением.

— Мой Лорд! Никак не предполагала увидеть вас сегодня. Вы что, знали моего бедного отца?

Джестокост печально кивнул головой и сказал несколько приличествующих моменту слов, которые вызвали шепот одобрения как среди людей, так и в толпе недочеловеков. Джестокост, незаметно для окружающих, несколько раз соединил большой и средний пальцы левой руки. На языке жестов службы безопасности Земнопорта этот знак гласил: “Внимание! Тревога!” Охранники им часто пользовались почему-то для того, чтобы смениться на дежурстве, не привлекая внимания.

Но девушка была настолько расстроена, что чуть было все не испортила. Она, заметив знак, прервала Джестокоста на средине соболезнующей речи и довольно громко воскликнула:

— Это вы мне?

Но Джестокост сумел выйти из положения.

— Да-да, я имею в виду именно тебя, Си-мелл. Ты являешься достойнейшей наследницей отцовской фамилии. Именно к тебе обращаемся мы в эту горестную минуту скорби и печали. Кого еще я мог иметь в виду, когда сказал, что Си-макинтош никогда ничего не бросал на полпути и все доделывал до конца? Поэтому и умер он, бедняга, от вечного беспокойства своей большой души, близко принимавшей все боли окружающих его. До свидания, Си-мелл, я возвращаюсь в свой офис.

Она приехала к нему через 40 минут. Джестокост смотрел на Си-мелл в упор, внимательно изучая ее лицо.

— Это очень серьезный день в твоей жизни.

— Да, мой Лорд, и очень печальный.

— Я не имел в виду смерть твоего отца и похороны. Я имел в виду будущее, которое ожидает нас — тебя и меня.

Ее вертикальные зрачки стали круглыми от удивления. Раньше Си-мелл не видела его среди других Лордов. Для нее он всегда был большим начальником, имевшим свободный доступ во все уголки Земнопорта, который часто встречал важные делегации из других миров и который, помимо прочего, руководил Бюро Церемоний и Протокола. А она была всего лишь одной из очень многих девочек, задача которых состояла в том, чтобы развеселить прибывавших гостей и безропотно сносить все мелкие неприятности, связанные с этой работой. У Си-мелл была почетная профессия, как у гейш в древней Японии, — она не была проституткой, ее задачей был легкий флирт и приятная беседа с гостями.

Ничего не понимая, она, тем не менее, ответила Лорду Джестокосту таким же внимательным взглядом. Тот, однако, сидел с таким видом, что совершенно невозможно было угадать, что же крылось за его словами.

— Вы хорошо изучили мужскую психологию, — сказал Джестокост, уступая инициативу в разговоре девушке.

— Наверное, вы правы, — лицо Си-мелл выразило живой интерес. Она одарила Джестокоста улыбкой № 3 — манит, привлекает внимание мужчин., которой ее обучили в школе для обслуживающего персонала. Почувствовав, что сделала неправильный ход, она тут же сменила ее на стандартную вежливую улыбку. Не хватало, чтобы Джестокост подумал, что она корчит ему рожи!

— Посмотри на меня внимательно, — сказал тот, — и реши для себя, можно ли доверять мне или нет. Учти — тебе придется вверить свою жизнь моим рукам!

Си-мелл продолжала рассматривать Джестокоста. Что может связывать ее, недочеловека, и Лорда-Вершителя? У них нет ничего общего! И не будет…

— Я хочу помочь недочеловекам.

Она вздрогнула от неожиданности. Это была грубая лобовая атака и Си-мелл не ожидала от нее ничего хорошего. Но лицо Джестокоста было сама серьезность. Си-мелл замерла и ждала дальнейшего развития событий.

— Вы, недочеловеки, не обладаете достаточной политической организованностью, чтобы начать переговоры с людьми. Я не собираюсь предавать интересы человеческой расы, я просто хочу вам помочь. Если вы сейчас вступите с нами в переговоры, то обезопасите и улучшите свою жизнь.

Си-мелл перевела взгляд на пол, ее мягкие рыжие волосы словно шерсть персидского кота, красивыми волнами спускались на плечи, вниз. Ее зеленые глаза были похожи на человеческие, но могли отражать свет, словно зеркало. Наконец она, оторвав их от пола, метнула острый взгляд на Лорда-Вершителя.

— Что вам от меня нужно?

Джестокоста подобная резкость нисколько не смутила.

— Посмотри на меня. Посмотри на мое лицо. Ты веришь, ты веришь в то, что я не ищу никакой личной выгоды от тебя?

Она была потрясена.

— А что же можно от меня хотеть? Я девушка из обслуги, глупый недочеловек, получивший плохое образование. Вы, сэр, знаете больше, чем мне удастся узнать за всю свою жизнь.

— Возможно, — согласился Джестокост.

Она вдруг представила себя равноправным гражданином Земли, а не девочкой на побегушках, и от этих мыслей ей стало как-то неуютно.

— Кто? — неожиданно резко спросил Джестокост. — Кто твой руководитель?

— Комиссионер Тидринкер, сэр. Он занимается приемом гостей из других миров, — ответила Си-мелл, наблюдая за реакцией Джестокоста, который вроде бы вел двойную игру.

Лорда несколько озадачил подобный ответ.

— Я не его имел в виду. Кто твой руководитель среди недочеловеков?

— Для меня руководителем был мой отец, но он умер, — с достоинством произнесла Си-мелл.

— Прости меня… Садись, пожалуйста, — спохватился Джестокост. — Но я сейчас не об этом.

Си-мелл так вымоталась за день, что присев в кресло, совершенно забыла, что ее вид может выбить из колеи любого мужчину на весь день. Она была одета в униформу обслуживающего персонала, которая, когда девушка стояла, выглядела как довольно модное, но скромное платье. Но стоило Си-мелл присесть, как это платье так подчеркнуло все достоинства фигуры девушки, что равнодушным не остался бы и каменный столб. Для этих целей и шилась униформа девушек — обслуги.

— Я попросил бы тебя одернуть платье, — сухо сказал Джестокост. — Этот разговор слишком важен для нас обоих. Давай отбросим все лишнее.

Си-мелл испугалась его тона. Она совершенно не собиралась соблазнять Лорда-Вершителя. Нужно быть не Лордом, а круглым дураком, чтобы считать, что она способна на это в такой день… Просто у нее нет другой одежды!

Джестокост тут же все прочитал на ее лице. Он повторил свой вопрос, настойчиво направляя беседу в нужное русло.

— Девушка, я спросил тебя о твоем руководителе. Ты назвала своего начальника, потом — отца. А мне нужно знать руководителя твоей организации…

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Си-мелл. — Не понимаю…

“В таком случае, мне придется что-то предпринять”, — подумал Джестокост и, отбросив все недомолвки, медленно произнес, вонзая слова, словно кинжалы, в ее сознание:

— Кто такой Е-телли-келли?

Лицо девушки из светло-коричневого стало абсолютно белым. Она отпрянула от него, а глаза ее запылали, словно два костра.

“Как два пылающих костра… Ни один недочеловек не сможет меня загипнотизировать… — подумал Джестокост, ощущая, что начинает раскачиваться. — Ее глаза… как два костра…”

Комната пошла кругом. Он больше не видел Си-мелл. Перед ним в тумане ярко горели два глаза белым холодным огнем.

В этом огне возник человек. Его руки были похожи на птичьи крылья, хотя и заканчивались человеческими пальцами, Он был бледен до мраморной белизны, словно античная статуя. Глаза его были совершенно непроницаемы.

— Я — Е-телли-келли! Ты поверишь в мое существование. Ты можешь говорить с моей дочерью Си-мелл, — После этих слов, огненными буквами возникшими в сознании Джестокоста, человек исчез.

Девушка еще находилась в трансе и продолжала тупо смотреть в одну точку перед собой. Он хотел было отпустить какую-нибудь шуточку по поводу открывшихся в ней способностей, но вдруг заметил, что она до сих пор не может прийти в себя, даже тогда, когда Джестокост полностью освободился от впечатления, произведенного на него этим неожиданным сеансом гипноза. Платье Си-мелл дразняще распахнулось, обнажая прекрасное тело. Но теперь на Джестокоста это не произвело никакого впечатления. Он решил использовать подходящий момент и заговорил, не давая девушке опомниться.

— Кто ты? — спросил он для начала, осторожно прощупывая ее гипнотическое поле.

— Я тот, чье имя нельзя произносить вслух, — сказала каким-то резким, свистящим голосом Си-мелл, — Я тот, чью тайну ты познал, Теперь я навеки запечатлел в твоей памяти свой образ и имя.

Джестокосту еще не приходилось вступать в разговор со столь самонадеянными духами, но решение пришло само собой.

— Если я открою свое сознание, ты сможешь его исследовать, пока я на тебя смотрю? Ты обладаешь такой силой?

— Для меня это не составит никакого труда, — просвистел голос.

Си-мелл встала и, положив руки на плечи Джестокосту, посмотрела в упор в его глаза. Джестокост отвернулся, Он сам обладал недюжинной силой внушения, но мощный поток мыслей, обрушившийся на него, смел все волевые барьеры, которые он пытался установить.

— Я бессилен перед тобой, — сдался Джестокост, — ты можешь узнать все, что я думаю о недочеловеках.

— Да, я читаю все твои мысли, — согласилось существо, вселившееся в Си-мелл.

— Теперь ты веришь, что я желаю гомункулам добра?

Джестокост слышал, как девушка тяжело дышала, когда существо поглощало информацию, получаемую от Джестокоста. Он старался сохранять спокойствие и попытался определить, какой участок мозга прощупывается в этот момент. “Черт возьми, — пронеслось в его голове, — на Земле существует такой сильный интеллект, а мы даже не подозревали о его существовании!”

Си-мелл сухо усмехнулась. Чужой разум прочитал последнюю мысль Джестокоста, и она его, по-видимому, развеселила.

— Могу ли я, — звучал в его сознании чужой голос, — полностью узнать о твоих планах?

— Ты прочел все, что я думаю, — мысленно ответил Джестокост.

— Позволь тебе не поверить, — в голосе прозвучала плохо скрываемая ирония, — назови мне шифр Банка и кнопки, предназначенные для уничтожения недочеловеков!

— Ты будешь их знать при условии, что их узнаю я, — возразил Джестокост.

— Справедливо, — телепатировал его незримый собеседник, — но чем я должен буду заплатить за это?

— Ты поддержишь меня в моей борьбе с другими Лордами-Вершителями. Ты будешь сдерживать недочеловеков до того момента, пока не настанет время для переговоров. Ты обещаешь заключить на этих переговорах честный и справедливый договор. Но как мне достать эти шифры? Если мне придется самому подбирать их, то на это уйдет не менее года…

— Пусть девушка хоть один раз взглянет на них; я в тот момент буду вместе с ней. Хорошо?

— Хорошо, — телепатировал в ответ Джестокост.

— Конец связи?

— Как мне с тобой связаться? — ответил вопросом на вопрос Лорд-Вершитель.

— Как и раньше. Через девушку. Никогда не произноси мое имя. Если сможешь, вообще не вспоминай его. Конец?

— Конец! — передал Джестокост.

Си-мелл, не убирая своих рук с плеч, слегка наклонилась и уверенно, тепло и нежно поцеловала Джестокоста. Он никогда раньше не дотрагивался до недочеловеков, а уж о том, чтобы поцеловаться с кем-нибудь из них и речи быть не могло!

— Папочка, — счастливо вздохнула девушка.

Вдруг ее тело напряглось, она ошеломленно взглянула на него и бросилась к дверям, пронзительно закричав:

— Джестокост! Лорд Джестокост!! Как я сюда попала?

— Ты исполнила свой долг. Теперь ты можешь идти. Она шатаясь, прошла несколько шагов по комнате.

— Мне плохо, — пожаловалась Си-мелл, и ее вырвало прямо на пол.

Джестокост нажал кнопку вызова робота-уборщика, после чего заказал кофе. Си-мелл понемногу приходила в себя. Вскоре они с Лордом-Вершителем приступили к обсуждению вопросов, связанных с борьбой за права гомункулов. К концу беседы у них выработался четкий план. Ни Си-мелл, ни Джестокост не упоминали имени Е-телли-келли, они старались не говорить в открытую о своих замыслах, отделываясь понятными лишь им двоим намеками. Если их и подслушивали, то мониторы не зафиксируют ничего подозрительного.

Когда Си-мелл ушла, Джестокост подошел к окну. Он смотрел на белые облака и думал о вечерних сумерках, которые скоро опустятся на землю.

Он хотел просто помочь недочеловекам, а столкнулся с силами, о существовании которых даже не подозревала человеческая цивилизация. Пожалуй, ему удалось сделать значительно больше, чем он рассчитывал. Надо продумать до конца. И кто его партнер? Сама Си-мелл! Знала ли история мировой дипломатии более странного партнера по переговорам?

Не прошло и недели, как договаривающиеся стороны пришли к полному соглашению во всех вопросах. Решено — они начнут с Совета Лордов-Вершителей, с мозгового центра. Риск был громадный, но если бы им удалось добраться до Кнопки, все дело заняло бы не больше минуты. Джестокост и не подозревал о том смешанном чувстве, которое он вызвал у Си-мелл, Настороженное отношение к людям, заложенное в девушке с детства и стократно умноженное ее нынешним положением — положением разведчика, окруженного врагами, начало сменяться другим, более сильным чувством. В Си-мелл прогнулась женщина со всеми присущими только этому полу свойствами.

Она была самым очаровательным существом, Так считали не только недочеловеки, но даже и гумониды. Она знала цену своей улыбке, прекрасной рыжей копне волос, своему стройному молодому телу с упругой грудью и будоражащей воображение плавной линией бедер. Она ясно представляла, какой восторг вызывают ее длинные стройные ноги у гумонидов-мужчин.

И даже люди для нее почти не представляли загадки. Мужчины предавали друг друга под напором страстей, которым зачастую не суждено было реализоваться, а женщины — из-за страшной ревности, направленной как всегда, не на ту, на которую следовало бы. Да, она прекрасно изучила людей, но в этом не было никакой заслуги ее знаний и логики. Она училась на чужих ошибках, не повторяя их, во всем руководствуясь интуицией, доставшейся ей от далеких предков. Тысячи различных ситуаций, в которых обычная женщина ведет себя так, как, на ее взгляд, должны поступать все, у Си-мелл подвергались тщательному и скрупулезному анализу. Наверное, разумной она стала в результате ассимиляции, но по своей генетической природе она была пытливой кошкой.

Но сейчас она чувствовала, что все больше и больше влюбляется в Джестокоста.

Она тогда не подозревала, что эта любовь обрастет слухами и в конце концов станет легендой. Она не представляла, что, спустя много лет, об этой любви сложат балладу, которая станет широко известна не только на Земле. Но все это будет потом, сейчас же она об этом не знала. Она помнила свое прошлое до мелочей. Недавно ей вспомнился гумонид, принц одной из планет другой Галактики, который, склонив голову на ее плечо, пил “Мотл” и говорил:

— Удивительно, Си-мелл! Ты ведь не человек, но ты — самое разумное существо, которое мне здесь встретилось. Знаешь, чего стоило жителям моей планеты послать меня сюда? И что я им привезу взамен? Ничего, ничего и еще раз ничего! Но вот я встретил тебя. Да, возглавляй правительство Земли ты, я бы, наверняка, получил то, что нужно жителям моей планеты, да и вы не остались бы внакладе. Родина, так, кажется, они ее называют? Подумать только, выдумали — Родина! А единственным разумным созданием на ней осталась человекокошка!

Си-мелл вспомнила, как, нежно обняв ее за плечи, он ласкал ее колени. Она не остановила его руку. В общем-то для этого она и служила. А уж способ избежать того, чтобы дело не зашло слишком далеко, Си-мелл могла найти в любой ситуации. Для людей она Всегда была еще одной услугой, которыми окружали гумонидов, прилетавших с других планет. Таким же удобством, как, например, мягкое кресло в вестибюле Земнопорта, или фонтанчик с водой, разбавленной кислотой специально для тех, кто не переносил чистую воду. Полицейским, которые контролировали ее, даже в голову не приходило, что у нее могут быть какие-то чувства и эмоции. Ну, а если по ее вине случится какая-нибудь накладка в обслуживании гостей, то последует жестокое наказание, ожидавшее не только ее, но и всех недочеловеков в таких случаях: после недолгого разбирательства без адвоката ее бы уничтожили, согласно букве и духу Закона.

Она в своей жизни целовалась с тысячью, а, может, и с полутора тысячами. Она знала все для того, чтобы они чувствовали себя как дома. Ей изливали душу, ей открывали самые сокровенные тайны, с ней делились мечтами и надеждами. Боже, как ей было тяжело! Но эта жизнь обогатила ее таким опытом и такими знаниями человеческой природы, каких вряд ли она бы достигла на другой службе. Иногда она смеялась про себя над женщинами Земли с их вечно задранными носами и непомерной гордыней, прекрасно понимая, что ей известно о мужчинах-землянах гораздо больше, чем их жены смогут узнать за всю жизнь.

Как-то женщина-полицейский сидела и читала докладную записку, составленную Си-мелл. В записке говорилось о двух пионерах-первопроходцах с Нового Марса; Си-мелл было приказано поближе сойтись с ними. Когда женщина закончила читать записку, она с искаженным от ревности и показного ханжества лицом накинулась на Си-мелл:

— Кошка?! Ты еще смеешь называть себя кошкой! Ты — свинья, собака, мокрица!! Если ты работаешь на людей, то это еще не значит, что ты такая же, как и они! Я считаю преступлением то, что правительство доверяет встречу людей из других миров выродкам типа тебя! Жаль, что я не могу с этим ничего поделать! Но тебя сможет остановить Кнопка, если ты хоть раз дотронешься до настоящего человека или слишком близко подойдешь к нему! Упаси тебя Бог флиртовать с кем-нибудь из землян! Понятно?!

— Да, мэм, — сказала Си-мелл, подумав про себя: “Это убожество даже понятая не имеет о том, что значит со вкусом одеваться. Она не может даже выбрать подходящую прическу! Что ж, неудивительно, что она ненавидит всех, кому это удается”.

Наверное, женщина-полицейский решила, что ее атака устрашит Си-мелл. Но она ошиблась. Недочеловеки давно привыкли к окружавшей их ненависти; для них гораздо страшнее была ненависть, замаскированная вежливостью и сочувствием. Впрочем, им приходилось мириться и с тем и с другим.

Но сейчас все изменилось. Она полюбила Джестокоста.

Но любит ли он ее?

Это невероятно. Хотя, нет ничего невозможного. Это может быть противозаконно, странно, даже противоестественно, но в конце концов на свете нет ничего невозможного! Она чувствовала, что и Джестокост был к ней неравнодушен, но он это не проявлял.

Люди и недочеловеки тысячи раз влюблялись друг в друга. В каждом случае недочеловеков уничтожали, а людям делали промывание мозгов. Закон был особенно строг ко всему, что касалось этого.

Когда ученые создали недочеловеков и наделили их способностями, которыми не могли обладать люди (к примеру, они могли прыгать на 300 метров и передавать мысли на расстояние до двух километров), то многим гомункулам был придан облик гомо сапиенс. Просто, так было удобно. Человеческие глаза, руки с пятью пальцами, размеры человеческого тела, — все это устраивало новоявленных творцов с инженерной точки зрения. Создавая недочеловека по образу и подобию людей, ученые ускорили процесс “сборки”, используя лишь 2–3 десятка основных частей тела. Строение человека как нельзя лучше подходило для гомункула.

Но ученые забыли о человеческом сердце. И вот теперь Си-мелл полюбила человека, настоящего землянина, который годится ей в пра-пра-прадедушки!

Но, несмотря на разницу в возрасте, чувства, которые она испытывала к нему, никак нельзя было назвать дочерними. Она помнила свои отношения с отцом: честная дружба, привязанность, которой несколько мешало то, что в ее отце было гораздо больше от кошки, чем в самой Си-мелл. Для того, чтобы понимать друг друга, им были вовсе не нужны слова; даже больше — они инстинктивно понимали то, что не могли порой высказать, то, о чем нельзя было говорить открыто. У них были прекрасные взаимоотношения, самые прекрасные из тех, которые могли возникнуть между отцом и дочерью.

Но теперь отца уже не было. И появился землянин, такой непохожий на всех остальных…

“Он очень добрый человек, никто раньше так хорошо ко мне не относился. Он очень умный и знает все на свете! Никому из нашего племени не постичь того, что постиг он. И не потому, что они не обладают умом и способностями. Нет, просто они родились в грязи, воспитывались в грязи и уходят в грязь. С чего же выработается у них эта глубина познаний, настоящая доброта? Доброта — это волшебство. Это — то лучшее, что должно быть в человеке. А в нем — океан доброты. Странно, но почему он никогда по-настоящему не любил ни одну земную женщину?”

Она оборвала поток своих мыслей, почувствовав как внезапно похолодело у нее в груди.

Потом Си-мелл успокоилась и опять вернулась к своим мыслям.

“Но даже если он и любил кого-то, то это было так давно, что теперь не имеет никакого значения. Сейчас у него есть я!.. Знает ли он об этом?”

Лорд Джестокост об этом знал и не знал. Он привык к той преданности, которую всячески демонстрировали ему окружающие в благодарность за то, что он всегда защищал их интересы. Ему даже нравилось, когда эта преданность проявлялась в каких-то ярких формах, будь то женская любовь, собачья преданность какого-нибудь недочеловека, счастливая рожица улыбающегося ему ребенка.

Но сейчас — другое дело. Он был вынужден использовать в своих интересах преданность Си-мелл, прекрасной и умной девушки, которая могла принести ему большую пользу, так как работала в отделе обслуживания гостей полиции Земнопорта. Она должна была научиться контролировать свои чувства.

“Мы слишком поздно родились, — думал он. — Я наконец-то встретил самую умную и красивую женщину, о которой мог только мечтать, но мы, вместо того, чтобы жить друг для друга, должны в первую очередь подумать о деле, цели и задачи которого мне пока не совсем ясны. Все эти разговоры о людях и недочеловеках — чепуха. Мы просто должны отбросить наши личные переживания на задний план…”

Так думал Джестокост. Кто знает, — возможно, он был прав. Если тот, имя которого нельзя упоминать, в самом деле нейтрализует Кнопку, то это действительно стоит того, чтобы рискнуть жизнью. Стоят ли того чувства? Сейчас значение имеют лишь Кнопка, справедливость и прогресс! Он особенно не дорожит жизнью, потому что он успел сделать почти все, что наметил. Си-мелл тоже не придает ей большого значения, потому что в случае поражения она, как и другие недочеловеки, навечно останется рабыней. Уж лучше смерть! Так что Кнопка — это единственное, за что сейчас стоит бороться и умереть. За поражение, конечно, придется слишком дорого заплатить, но в случае успеха все дело займет не более нескольких минут, и тогда…

Не стоит, конечно, буквально понимать название “Кнопка”. На самом деле это был стереоэкран в три человеческих роста. Он располагался под залом собраний и имел форму большого старинного колокола. В крышке стола, за которым собирались Лорды-Вершители, был вырезан круг; таким образом, каждый Лорд мог рассмотреть в деталях, телепатически или с помощью пульта управления все, что происходит в данный момент в любой точке Земли. Банк Данных располагался под краном. Он служил ключом ко всей этой системе. Дубликаты шифров хранились в тридцати разных точках Земли. Еще два дубликата были спрятаны на космическом корабле, а один — на трофейном межпланетном крейсере, захваченном еще в ходе войны с Раумзогами. Последний дубликат был замаскирован под астероид.

Большинство Лордов сейчас находилось за пределами Земли; они разлетелись по служебным делам. На заседании рядом с Джестокостом сидели лишь трое — Леди Джоанна Гнэйд, Лорд Исаак Оласкоога и Лорд Вильям — Чужак, который происходил из древней ностральской династии, возвратившейся на Землю много столетий назад.

Е-телли-келли успел посвятить Джестокоста в план предстоящих действий. По его замыслам, Джестокост должен был каким-то образом привести Си-мелл на Совет для суда. Обвинения для этого должны быть самыми серьезными. Сознанием Си-мелл в это время полностью завладеет он, Е-телли-келли! Джестокосту поручалось во время суда включить экран, чтобы Е-келли-телли засек шифры-ключи. Для этого достаточно будет лишь одного включения. На первый взгляд все казалось просто. Но в действительности сразу же возникла масса осложнений. Джестокосту план казался слишком шатким, слишком сильно зависящим от многих “если”, но он уже ничего не мог поделать. Он уже начал сожалеть, что влез в это дело и всячески ругал свою жажду власти, из-за которой он оказался втянутым в эту авантюру. Но идти на попятную было поздно. Все равно, он уже не смог бы с честью выйти из данной ситуации; кроме того, он дал слово. А еще — ему нравилась Си-мелл, не как девушка из обслуги, а как человек, равный ему, Лорду-Вершителю. Джестокосту было бы неприятно знать, что она в нем разочаровалась. Он знал, с каким благоговейным трепетом недочеловеки относятся к своим верованиям и убеждениям.

С тяжелым сердцем он зашел в комнату Совета, на ходу обдумывая свои дальнейшие действия. Девушка-собака, которая уже несколько месяцев работала посыльной при Совете, вручила ему повестку на заседание.

Как удастся Си-мелл или Е-келли-телли попасть сюда, в комнату Совета, окруженную со всех сторон плотной сетью телепатических мониторов?

Он устало уселся в кресло… и тотчас же подскочил, как ужаленный!

Заговорщики сами внесли коррективы в повестку заседания, первым пунктом значилось: “Си-мелл, дочь Си-макинтоша, человекокошка. Уголовное дело, том № 1136. Обвинение: заговор с целью экспорта гомункулярного материала на планету Де Принзенсмахт”.

Леди Джоанна Гнэйд уже потянулась к Кнопке межпланетной связи.

Так как Джестокост немного опоздал, то, просматривая повестку дня, он даже не заметил, как в комнату ввели Си-мелл.

Лорд-Чужак предложил Джестокосту председательствовать на Совете, но тот вежливо отклонил его предложение.

— Я прошу вас, сэр, поддержать мою просьбу, с которой я хочу обратиться к Лорду Исааку — председательствовать на Совете.

Председательство было чистой формальностью, а Джестокосту с места председателя было бы хуже видно Кнопку и Банк.

Си-мелл была одета в арестантскую робу, но даже эта одежда великолепно сидела на ней. Джестокост никогда не видел ее в другом наряде, кроме того фривольного платья обслуги. Бледно-голубой халат из грубой ткани подчеркивал ее молодость и нежную свежесть юного лица, на котором читался неподдельный испуг. О ее происхождении говорила только густая копна рыжих волос и кошачья грация, с которой она села на стул.

Лорд Исаак торжественно провозгласил:

— Вы уже признали себя виновной. Повторите свое признание перед уважаемыми Лордами.

— Этот человек, — и тут Си-мелл показала на портрет Сумеречного Принца, который сейчас отсутствовал на Совете. Он вылетел в другую галактику для улаживания каких-то дипломатических и торговых дел, — захотел пойти в заведение, в котором всем показывают истязания человеческих детей…

— Что?! — вскричали одновременно все три присутствовавших здесь Лорда.

— Какое еще заведение? — недоверчиво спросила Леди Джоанна, славившаяся своей добротой.

— Его владелец — один джентльмен, очень похожий вот на этого сэра, — сказала Си-мелл, указывая на Джестокоста. Вскочив со стула так проворно, что ее никто не успел остановить, она грациозно пересекла комнату и дотронулась до Джестокоста. Он почувствовал телепатический контакт и услышал тихое птичье пение. Е-телли-келли установил с ним связь. — Тот владелец заведения на несколько фунтов легче этого и на несколько дюймов ниже, и у него рыжие волосы. Заведение находится в районе Колд Сансэт Земнопорта. Вы его легко найдете, если пойдете вниз по бульвару, а потом опуститесь в Подземный Ярус. Там, как правило, живут недочеловеки с очень плохой репутацией.

Включившись, экран начал поиск, и на его матово-белом фоне начали мелькать сотни различных эпизодов из жизни города. Джестокост поймал себя на мысли, что он чересчур внимательно наблюдает за экраном. Вскоре разноцветный калейдоскоп событий сменился четким изображением: комната, в которой сидели дети и играли в какую-то игру.

Леди Джоанна облегченно рассмеялась:

— Это же не люди. Это роботы.

— Затем этот джентльмен, — продолжала, словно не слыша, Си-мелл, — захотел взять с собой доллар и шиллинг. Настоящие. Ему их дал один робот.

— А что это такое? — спросил Лорд Исаак.

— Да это же древние деньги! Они были в обращении в Древней Америке и Австралии! — вскричал Лорд Вильямс.

— У меня есть лишь копии, все сохранившиеся оригиналы находятся в Государственном Музее. — Он был страстным нумизматом. — Робот нашел их в старом убежище прямо под Земнопортом. — Лорд Вильямс закричал не своим голосом, посылая приказ экрану: — Обыщи все убежища, но найди мне эти деньги!!

Экран опять затуманился, и по нему побежал поток постоянно меняющихся кадров. Он обшарил все закоулки и норы Северо-западного сектора как над, так и под землей, пока, наконец, из многих тысяч изображений не остановился на одном, — старой мастерской. Там находился робот, полирующий круглые кусочки металла.

Когда Лорд Вильямс увидел, что они собой представляли, то взревел от ярости:

— Доставьте мне это сюда! — в бешенстве закричал он.

— Я хочу это купить!

— Хорошо, — сказал Лорд Исаак, — это не совсем обычное требование, но пусть так и будет.

На панели под экраном что-то переключилось, и все находившиеся в комнате увидели, как робот начал подниматься на лифте вверх, в направлении той части здания, где находился кабинет Совета.

Си-мелл вдруг захныкала. Он была отличной актрисой.

— Затем он захотел, чтобы я достала гомункулярное яйцо Е-типа, из которого рождаются человекоптицы. Он собирался взять его с собой…

Исаак снова нажал на кнопку поиска. Джестокост чувствовал, что его нервы напряжены до предела. Никто из живых существ не смог бы запомнить тысячи комбинаций, которые мелькали на экране так быстро, что их было невозможно уловить человеческим глазом, но мозг, который глазами Джестокоста сейчас поглощал информацию с экрана, уже не был человеческим. Не пристало все-таки Лорду-Вершителю быть орудием чужой воли. Машина ничего не обнаружила.

— Ты соврала! — закричал на Си-мелл Лорд Исаак, — Никаких улик не обнаружено.

— Может, этот гумонид только пытался вывезти яйцо? — спросила Леди Джоанна.

— Засеки его, — согласился Лорд Вильямс, — если он мог украсть древние монеты, то он способен на все.

Леди Джоанна повернулась к Си-мелл.

— Ты — дурочка. Ты заставила нас убить столько драгоценного времени и оторвала от решения серьезнейших проблем межзвездной важности!

— А это тоже проблема межзвездной важности, — хитро возразила Си-мелл. Рука ее соскользнула с плеча Джестокоста, на котором находилась до этого. Телепатическая связь прервалась.

— Только мы можем судить об этом, — оборвал ее Лорд Исаак.

— Тебя бы стоило хорошенько вздуть… — начала Леди Джоанна.

Лорд Джестокост молчал, ощущая прилив радостных чувств в своей душе. Если Е-телли-келли окажется таким же хорошим организатором, как и телепатом, то скоро недочеловеки, обладая списками убежищ и путей спасения, сумеют спрятаться от карающей руки человека, несущей смерть.

В кварталах, где жили недочеловеки, в ту ночь долго не смолкали песни. Казалось, они просто с ума сошли от радости без всякой видимой причины.

Си-мелл в тот вечер станцевала танец дикой кошки для своего клиента, очередного гумонида, прибывшего на Землю. Вернувшись домой, она встала на колени перед портретом своего отца и вознесла хвалу Е-телли-келли за то, что сделал Джестокост.

Вся эта история получила огласку лишь несколько поколений спустя, когда Лорд Джестокост при поддержке всех недочеловеков заставил власти, которые до последнего момента не подозревали о существовании Е-телли-келли, принять, наконец, официальных представителей гомункулов для переговоров.

Но Си-мелл к этому времени давно умерла. Она прожила долгую и счастливую жизнь. Когда она уже вышла из возраста девушки для обслуживания гостей, она стала руководительницей бригады девушек. Еда, которой она питалась, была всегда отменной. Как-то Джестокост зашел к ней. В конце обеда он заметил:

— Среди недочеловеков ходит дурацкий стишок, но среди людей его знаю только я один.

— Мне плевать на эти стишки, — ответила Си-мелл.

— Он называется “Что она сделала”.

Си-мелл вспыхнула от смущения и снова стала похожа на ту молодую девушку, которую когда-то зналДжестокост.

— Вы про эту чушь!

— В нем говорится, что ты была влюблена в гумонида.

— Нет, — ответила Си-мелл, посмотрев своими огромными красивыми зелеными глазами на Джестокоста.

Он почувствовал себя под этим взглядом довольно неуютно. Тут дело пахло личными переживаниями, от которых Джестокосту всегда становилось не по себе. Другое дело — политика.

Света в комнате поубавилось, кошачьи глаза блестели напротив него, и он вспомнил прежнюю рыжегривую Си-мелл.

— Я не была влюблена. Это немного не так называется… — Ее сердце вырывалось из груди: “Неужели ты не понимаешь, что я любила именно тебя”, — стучали слова у нее в голове.

— В стихе говорится, что ты любила гумонида. Неужели того, принца ван де Шемеринга?

— А кто он? — тихо спросила Си-мелл, еле сдерживая свои чувства: — “Дорогой, неужели ты никогда, никогда так и не узнаешь?” — пронеслось у нее в голове.

— Такой здоровяк.

— Да? Не помню.

Джестокост встал из-за стола.

— Ты прожила прекрасную жизнь. Ты руководитель и лидер Комитета. Кстати, знаешь ли ты, сколько у тебя детей?

— 73, — резко выпалила Си-мелл. — Если вы считаете, что мы размножаемся, как звери, то это еще не значит, что мы не знаем своих детей и внуков.

Его игривое настроение тут же улетучилось, голос его стал мягким, лицо посерьезнело.

— Я не хотел тебя обидеть, Си-мелл.

Он никогда не узнал, что она еще долго плакала после его ухода. Ведь именно его так долго и безнадежно любила Си-мелл. Когда она умерла, Джестокост еще долго-долго, проходя этажами Земнопорта, гнал шальную мысль, что вот-вот из-за угла появится Си-мелл. Несколько ее внучек были очень похожи на свою бабушку. Некоторые успешно работали в том же отделе, в котором начинала и сама Си-мелл.

Все они уже были полноправными гражданами, а не полурабами. У них были фотопаспорта, которые обеспечивали защиту их собственности и прав. Джестокост стал для них всех крестным отцом, но его часто шокировало, когда проходящая мимо фривольная особа посылала в его сторону воздушный поцелуй. Он, конечно, хотел известности, но не такой. Джестокост всегда жаждал только одного — власти. Власти и полной реализации своих замыслов. Он всегда был влюблен лишь в… справедливость.

Наконец, настало и его время, и он почувствовал приближение скорой и легкой смерти. Ему было не жаль расставаться с жизнью. Он женился сотни лет тому назад, он любил свою жену, и у них были дети, которые пополнили ряды человеческой расы. Ему внезапно захотелось узнать еще что-то, и он воззвал к тому, Безымянному. Джестокост продолжал телепатировать до тех пор, пока не уловил сознанием слабый птичий крик.

— Я помог твоему народу.

— Да, — раздался тихий шепот.

— Я умираю. Я должен узнать. Она меня любила?

— Она ушла из этой жизни одна, хотя так сильно тебя любила. Она тебя освободила от себя, ради тебя самого. Она действительно любила тебя. Больше жизни. Больше времени. Но вы никогда не расстанетесь.

— Никогда не расстанемся?

— В человеческой памяти, — сказал голос и замолчал навсегда.

Джестокост закрыл глаза, моля смерть поскорее прийти к нему.

Фредерик Браун Земляне, дары приносящие

Дэр Pay одиноко сидел в своем кабинете и медитировал. Уловив чье-то желание войти, он послал мысленный импульс входной двери. Дверь отворилась.

— Заходите, мой друг, — радушно произнес Pay. Безусловно, он мог обратиться к вошедшему и на телепатической волне, но разговор на Марсе считался более учтивой формой для личной беседы.

— Однако вы сегодня засиделись, Лидер, — заметил Ээкон Кии, удобно устраиваясь в низком кресле.

— Да, Кии, — улыбнулся Pay, — я жду. Примерно через час ракета, посланная с Земли, достигнет поверхности Марса. Это произойдет в тысяче милях отсюда, если, конечно, земляне ничего не напутали в расчетах. Но будь расстояние вдвое больше, мы все равно разглядим вспышку атомного взрыва. Сколько лет я ждал нашего первого контакта! Пусть в ракете не будет землянина — все равно, Кии, наступило время первого контакта! Для них, по крайней мере.

— Да, именно для них. Наши телепаты читают мысли землян уже много веков, — согласно кивнул Кии, — жаль, что мы никак не можем подать им какой-нибудь знак…

— Ничего, — мечтательно произнес Pay, — Вот она — первая встреча. Пусть не с землянами, а лишь с их посланцем…

— Извините, Лидер, — прервал его Кии, — я совершенно не следил за последними сообщениями. Почему земляне в качестве посланца используют атомную бомбу? Я знаю — они считают планету безжизненной, но все же…

— Они хотят произвести этот, как они его называют… э… спектроскопический анализ, — объяснил Pay. — Земляне будут наблюдать вспышку через мощные телескопы, расположенные на Луне. Этот анализ дает им дополнительные сведения об атмосфере и структуре почвы нашей планеты. Так сказать, дополнительная информация о Марсе к уже имеющейся у них, которую наивно считают верной во всем. — Pay и Кии обменялись улыбками: — И это, мой друг, — лишь пробный выстрел. Через несколько противостояний они сами сюда прилетят. И вот тогда…

Маленький городок с населением около восьмисот существ, все, что осталось от некогда цветущей марсианской цивилизации, замер в ожидании посланца с Земли. Городок ожидал встречи, рассчитывая на помощь.

Марсианская цивилизация была намного древнее земной, но развивалась она совершенно по другому пути. Обитатели Марса в процессе эволюции достигли такого совершенства, что в обществе за последние 50 тысяч лет не было зарегистрировано ни одного преступления, не говоря уже о войнах. Познания марсиан в парапсихологии достигли небывалых высот, как, впрочем, и в других областях изучения возможностей Разума, к которым земляне только начинали подступать.

Марсу было чем поделиться с Землей. Вначале — учение о том, как избежать преступлений и войн, затем — телепатия, телекинез, внушение, медитация…

Но и Земля могла помочь Марсу. С помощью земных познаний в области науки и техники, которые на Марсе было ужа слишком поздно развивать самостоятельно, марсиане надеялись вернуть к жизни агонизирующую планету, возродить вымирающую цивилизацию.

От этого контакта никто бы не проиграл. Гармоническое сочетание познаний в области разума и науки должно было принести свои плоды.

Земля отправляла разведывательную ракету на Марс. Следующий запуск — ракета с землянами или, по крайней мере, с землянином — должен был произойти через два планетарных противостояния, то есть два земных года или приблизительно четыре марсианских. Обитатели Марса давно об этом знали благодаря работе специального отдела телепатов, улавливающих мысли землян. К сожалению всего населения планеты, связь эта была односторонней; марсиане никак не могли не только передать на Землю данные о своей планете, но даже заявить о своем существовании.

Лидер Pay и Кии, его официальный заместитель и ближайший друг, погрузились в медитацию, ожидая заветного часа, Затем они подняли тост химической смеси на основе ментола за светлое будущее двух цивилизаций.

Поднявшись на смотровую площадку, которая находилась на крыше, Pay и Кии принялись напряженно всматриваться в черноту марсианской ночи — туда, на север, куда должна была упасть ракета по их расчетам. Звезды подмигивали им своими блестящими глазами.

На Луне, в обсерватории № 1, Рот Эверетт, отведя глаз от объектива, торжественно произнес:

— Она попала в цель и взорвалась! Вилли! Сейчас проявят фотографии, сделают спектрограммы, и мы узнаем кое-что новенькое о старине Марсе!

Рот расправил широкие плечи и сладко потянулся, оторвавшись от телескопа. Затем он подошел к Вилли Сэнгеру и молча пожал ему руку, поздравив таким образом с историческим событием, участниками которого они стали.

— Надеюсь, ракета никого не убила? Ну, я имею в виду марсиан, — объяснил свой вопрос Вилли. — Рот, она точно попала в кратер уснувшего вулкана Сиритс Мейджор? Все, как мы и рассчитали?

— Почти, Вилли. Я думаю, что она отклонилась южнее где-то на тысячу миль. Мы произвели чертовски точный выстрел, если учесть дистанцию в 50 миллионов миль! Вилли, ты что, всерьез веришь, что там могут быть разумные существа?

Вилли задумался на мгновение и ответил:

— Нет.

К тому времени он был прав.

Вильям В. Стюарт Межпланетная любовь

Помогите мне, я же не дьявол и не кровожадный убийца! Конечно, птицей счастья меня тоже не назовешь. Честно говоря, я даже не маньяк от науки, который пытается оживить Франкенштейна, колдуя над его телом. Все мои знания почерпнуты из колонки “Новости науки” в “Сэнди мэгэзин”. Что же касается всех этих женщин, фотографии которых заполнили первые полосы газет, и всех утверждений, будто я разрубил их тела на кусочки и закопал, как последний дурак, рядом со своим гаражом, — это выдумка чистейшей воды.

Надеюсь, что такой же выдумкой окажется уже заказанный для меня билет на электрический стул. В противном случае, это будет последний финт в моей жизни, в реальность которого я верю все больше и больше. Это маленькое шоу должно состояться сразу же после небольшой формальности — суда.

В действительности я есть (или уже был?) обычный представитель среднего класса. Я всегда отличался дружелюбием, добротой, уживчивостью и фатальной невезучестью. И как же такой добрый малый как я попал в такую переделку?

Я просто помог одной старушке перейти дорогу. Всего-то!

Я, конечно признаю, что уже насколько староват для бойскаутских подвигов. Но эта старая кошелке выглядела такой растерянной и озадаченной, стоя на перекрестке Йорк и Гранд-авеню и вертя головой по сторонам, слоено пугало. Проснувшийся во мне бойскаут заставил меня обратиться к старушенции с вопросом: “Могу ли я чем-нибудь вам помочь, мадам?”, хотя меня так и подмывало ненавязчиво поинтересоваться; “А что ты тут делаешь, старая дура?”

Мне все равно нужно было перейти на ту сторону. Движение, как всегда, было сумасшедшим, и я решил, что мне будет как-то поспокойнее, если эта старушенция будет болтаться у меня под рукой. Просто так — на всякий случай. С моей стороны было, конечно, дуростью считать, что эта старая рухлядь сможет сдержать поток машин, но попытка — не пытка. Классно я придумал, правда?

Был конец рабочего дня, вот-вот должен был начаться час пик. Я довольно рано смылся с работы. Был прекрасный день и не стоило гробить его в редакции, тем более, что редактор опять меня уволил. Мне кажется, что он последнее время только этим и занимался. И я решил, за неимением ничего лучшего, прошвырнуться к “Максиму” и выпить рюмочку — другую. Вот тут-то мне и подвернулась эта старуха.

Она представляла собой довольно жалкое зрелище. Я никогда не видел более унылой картины. Старая перечница стояла как вкопанная, даже не пытаясь дернуться, чтобы перейти дорогу. Она была похожа, как бы это помягче выразиться, на труп трехдневной свежести, хозяин которого, перед тем, как скончаться, добрую сотню лет мучился самыми страшными болезнями. Сначала мне даже пришла мысль дать этой старой кошелке хорошего пинка, чтобы она вылетела на дорогу под колеса какого-нибудь автобуса. С моей стороны, наверное, это был бы очень гуманный поступок.

Я первый заговорил с ней. “Вот-вот развалится”, — пронеслось у меня в голове, когда она начала поворачивать голову в мою сторону, Клянусь, мне даже послышался скрип шейных позвонков. На ее лице, если так можно было назвать эти останки, вплотную прилегали к клювообразному носу два громадных глаза, горевших зеленым бесовским огнем. Явно эта ведьма их у кого-то сперла, уж очень они не шли ко всей ее внешности.

Оки прямо-таки привораживали. В них было какое-то требование, что ли?

— Я… э… так вот, значит… Не будет ли мадам возражать, если она перейдет эту дорогу вместе со мной?

Она молча взяла меня под руку. Тут как раз в потоке несущихся машин образовался просвет и я, успев сказать несколько слов молитвы, вышел с ней — рука об руку, словно к алтарю, — на проезжую часть. Старушка, как оказалось, бегала довольно шустро. Все шло к тому, что нам удастся-таки безболезненно перескочить на другую сторону. Мы уже прошли три четверти пути, как вдруг я, словно пьяная корова, поскальзываюсь на каком-то масляном пятне! А тут, ко всему прочему, на нас вылетел рычащий грязный бензовоз!.. Пока мои ноги перемещались вверх, а тело мешком падало вниз, я все-таки успел подтолкнуть к тротуару эту старую ведьму и закрыл глаза, потому что только от одного предчувствия возможной крови, меня начало тошнить.

Этот ходячий труп вместо того, чтобы дать стрекача или, стоя на тротуаре, прикидывать мои шансы на спасение, ринулся мне на помощь, обливаясь потом. Мгновение — и я уже в воздухе. Сильные руки оторвали мое тело от земли и понесли. Такого скоростного перелета я еще никогда не испытывал!

Итак, мы оказались на тротуаре, в полной безопасности. Боже ты мой! Вы бы видели, что творилось на дороге: машины, сбившись в кучу, бешено сигналили, а шофера заглушали эти сигналы отборной руганью, пока старушенция переносила меня в безопасное место. Я никогда не был толстяком. Конечно, мне доводилось злоупотреблять пивом, да и на десерты я никогда равнодушно не смотрел, поэтому, может быть, и потяну килограммов на семьдесят — восемьдесят. Но все же я не пушинка, чтобы всякие там божьи одуванчики таскали меня, словно куклу. Либо я отстал от жизни, либо старушки пошли нынче не те, что были раньше.

Я ошарашенно уставился на нее: у этой старой карги даже не появилось и намека на одышку! Кстати, я что-то не помню, дышала ли она вообще все это время.

— Мадам! — торжественно произнес я, когда ко мне вернулся дар речи. — Искренне восхищен и приношу вам свою благодарность. Если вы не опаздываете на тренировку бейсбольной команды или чего-нибудь в этом роде, то почему бы нам не пойти куда-нибудь, чтобы перемолвиться парой словечек?

Чутье репортера подсказывало мне, что из этой истории можно выжать что-нибудь интересное. Если мне удастся вытрясти из нее пару жареных фактов, то, может, редактор “Сэнди мэгэзин” сменит гнев на милость.

В глазах старой вороны загорелся живой интерес:

— Вы меня выслушаете? Вы мне поможете?

— Мадам, я вряд ли смогу вам чем-то помочь, но вот выслушать — это сколько угодно! Это мой конек. Тут я всегда к вашим услугам.

Я прикинул, что несколько стаканчиков виски со льдом в “Максиме” мне бы не повредили.

— Мне не хотелось бы идти в ресторан, — неожиданно сказала старуха. — То, что я собираюсь вам рассказать, молодой человек, вы, наверное, поймете с трудом. Может, мне придется вам кое-что продемонстрировать.

— Угу, — промычал я, сам не понимая, что заставило меня изменить прежнее решение. Я, конечно, предпочел бы провести вечер с более молодым и симпатичным созданием, но у меня престо не повернулся язык отказать этой старушенции, с такой мольбой она смотрела на меня.

— Ну ладно. О’кей, поедем ко мне.

Добравшись до стоянки, я усадил ее в автомобиль, и мы покатили в мой славный домик в Оакдейле, который мой дядя Джон и тетя Белла оставили мне, когда полтора года назад им стукнуло поехать посмотреть мир на машине с прицепным трейлером.

Конечно, никуда они не поехали, а, скорее всего, остановились где-нибудь под Гедлибергом, где и торчат до сих пор. Они тем самым полностью утолили жажду странствий, а мне дали возможность вот уже полтора года жить в их прекрасном домике.

Тетя Белла предлагает мне свой дом, наивно полагая, что я остепенюсь и перестану таскаться по девочкам. Тайной целью ее было женить меня на какой-нибудь энергичной особе, которая бы наконец сделала из меня человека. При этих мыслях в моей памяти всегда всплывала фотография дяди Джона, стоящего в фартуке возле мойки. Я буду всегда помнить этот снимок.

Старая кошелка по дороге ко мне не сообщила ничего интересного, мы только тем и занимались, что болтали — она задавала вопросы, а я отвечал на них. Единственное, что я понял — это то, что она впервые посетила наш город. Ее интересовало буквально все, я чуть не захлебнулся в потоке ее дурацких вопросов.

Я оставил машину у входа и галантно пропустил свою новую подружку вперед. Пока старуха мостилась на диване, я открыл бар — единственное мое приобретение из мебели за полтора года проживания здесь — и начал смешивать себе коктейль, лихорадочно припоминая, есть ли в доме хоть щепотка чая. Но, здраво рассудив, я смешал и второй коктейль. Повернувшись к старушенции, я важно провозгласил:

— Теперь можете начать сбой рассказ.

— Хорошо, — проскрипели эти обломки кораблекрушения. — Дело в том, что я прибыла с другой Галактики.

— Да ну! — недоверчиво хмыкнул я. — И как же вы к нам прибыли? На тарелке или на метле?

Это было довольно остроумное замечание. По крайней мере, мне так показалось. Правда, слегка грубоватое. Но все же я не рассчитывал, что оно произведет такой эффект! Кожа ее лица мгновенно одрябла, и она повалилась на бок, заняв почти весь мой любимый диван. Ее большие зеленые глаза невидяще уставились в потолок. Нащупывать пульс или прикладывать ухо к сердцу было уже напрасным делом. Более мертвого человека я не видел!

— Ого, — присвистнул я и поставил один из стаканов на столик рядом с диваном. Да, задала мне бабуся задачу!

“Успокойся, — зазвучал в моем сознании странный голос, — со мной все в порядке. Я просто покинула эту сморщенную оболочку, в которую на время вселилась. Я всегда считала, что наладить контакт с существами типа вас легче, если принять образ одного из них…” Удивительно, но самого голоса я не слышал. Слова, минуя уши вливались прямо в мозг.

Я уставился на то место, откуда, по моим расчетам, раздавались эти странные сигналы. Там маячило что-то, отдаленно напоминавшее точку и испускавшее холодный зеленый свет. Ко всему прочему у меня начала раскалываться голова — поток слов переполнял каждую клеточку моего бедного мозга. Я знал, я чувствовал, что кем бы ни был мой гость, он наверняка принадлежит к женскому полу. Причем, это была женщина, чем-то взволнованная, потому что она подняла такую трескотню, что я слышал только слова, почти не улавливая их содержания. Мои мозги оказались забиты такой ерундой, словно я часа два просидел на заседании какого-то женского клуба.

Я тихо застонал и оперся спиной о дверцу бара.

— Хорошо-хорошо, — взмолился я, — я тебе верю! Ты прилетела из другого мира. Ты потрясная, торчковая баба, и я просто счастлив развлечь тебя. Но, пожалуйста, вернись в тело этой старухи, если уж ты не смогла найти ничего поприличнее!

Глаза старой карги снова открылись, она пару раз моргнула и села, одергивая выцветшее платье.

— Пожалуйста, не кричи так громко, я тебя и так прекрасно слышу.

Ее коктейль я тоже проглотил залпом и поставил оба стакана в бар:

— Угу. Так-то лучше. А теперь — кто? откуда? зачем?

— Помолчи и хоть минутку подумай, — сказала старая ведьма. — Если ты включишь электрохимические процессы в своем мозгу, то обнаружишь, что я уже ответила на все твои вопросы — кто я, откуда взялась и зачем прилетела.

— Чушь какая-то… — начал было я, но вдруг понял, что она абсолютно права. Я просто не успел извлечь всего этого из лавины обрушившейся на меня информации.

Я попытался разложить все по полочкам. Конечно, многое из того, что я узнал, просто не укладывалось у меня в голове.

Насколько я понял, она — существо с карликовой планеты, находящейся у черта на куличках — где-то в созвездии Ориона. Я так и не врубился, как они там живут, но то, что их форма жизни совершенно не похожа на нашу, я все-таки понял. У них организм работал на атомной энергии или на чем-то в этом роде. Тем более странно, что другая форма жизни, отличавшаяся от нашей и способом существования, и уровнем развития, имела такую же общественную структуру, как и наш славный мир.

Они работали, отдыхали, у них были различные общественные организации. Они воспроизводились каким-то “полярным способом”, смысл которого до меня не дошел ни тогда, ни сейчас, но им для этого тоже был необходим противоположный пол. В общем, к проблеме секса они относились по-нашему.

Искусство их было основано на изменении форм и видов энергии. Но я в это так и не вник. Она сказала, что по силе воздействия это смахивает на наши литературу, музыку и живопись, и я поверил ей на слово. Потом она, правда, пожаловалась, что их искусство за последнее время пришло в сильный упадок.

У них тоже существовала масса проблем. Общество с каждым годом теряло свою жизнеспособность, культура разрушалась. Совсем недавно, по их временным меркам, им наконец удалось преодолеть тяготение их солнца, и они получили возможность выйти в космос. Было обнаружено, что там не так уж много планет с химическими формами жизни, а уж подобных себе они не отыскали нигде.

Было сломано немало копий в жарких спорах относительно пользы межпланетных контактов. Сразу же образовалась партия, выступающая за контакты, и другая — против, плюс к ним еще парочка, которые выжидали, готовые в любой момент примкнуть к победителю. В общем, все умели, а дело так и оставалось на мертвой точке. Впрочем, не совсем, иначе я не смог бы сейчас лицезреть свою гостью.

Партия, выступавшая за установление межпланетных контактов, решила действовать, не дожидаясь официального разрешения. Все свои делишки они, естественно, держали в строжайшем секрете. Была создана специальная группа, по всем углам наконец-то наскребли энергии, достаточной для полета. Шансы на то, что из этой затеи выйдет что-либо путное, были очень невелики, но… в результате всей этой возни передо мной на диване сидела старая рухлядь и сверлила меня своими молодыми сверкающими зелеными глазами, в которых горела мольба и надежда.

Вот так, в общем, выглядела та информация, которую я сумел уловить. Но все-таки я с трудом верил во все это.

— Мне, что, опять выйти наружу? — уловила она мои сомнения.

— Нет-нет! — запротестовал я. — Не надо! Я тебе верю.

— Или скоро поверишь, — загадочно добавила она. — Это, по крайней мере, подтверждает, что между нами хотя бы один уровень коммуникации. Многообещающее начало. В дальнейшем оно может развиться во взаимовыгодное сотрудничество между нашими формами жизни…

Да, тут было над чем призадуматься! Перспектив такого рода передо мной еще никто не открывал!

— Кстати, о формах, — заметил я. — Ты умудрилась выбрать самую ужасную из всех, существующих на нашей планете. Почему?

— О, я только сейчас начинаю понимать ваши представления о красоте и привлекательности! Я выбрала эту структуру, — и она ткнула своим корявым пальцем в то, что когда-то было грудью, — потому что, если бы я появилась в своем настоящем обличьи, то со мной бы никто не стал разговаривать. При виде меня вы бы подняли жуткий вой, утверждая, что видите атомную вспышку, короткое замыкание, шаровую молнию, — в общем, все, что угодно, только не меня! Поэтому я и взяла это тело, предварительно сделав в нем некоторые усовершенствования и изменения. И вот, если со мной заговорил ты, то, значит, и другие сделают те же самое…

— М-да… И где же ты его подцепила?

— Я нашла его в одном из ваших заведений, где вас складывают после смерти. Вы, по-моему, называете это моргом. Когда я в него вселилась, то среди персонала возникло легкое замешательство.

Я охотно ей поверил.

— Ваше мышление и ваши обычаи не так уж отличаются от наших. По крайней мере, не так, как мне казалось раньше. Точно такая же неповторимая жизнь и такие же дурацкие общественные противоречия и несовершенства! Странно и в то же время очень волнительно… Подойди ко мне и сядь рядом! — Она ласково кивнула головой, словно флиртуя со мной, и подмигнула своим молодым зеленым глазом. Произведенный на меня эффект был прямо противоположный тому, на который она, видимо, рассчитывала. Я остался стоять столбом на прежнем месте.

— О… — обиженно протянула она. — Я тебе не нравлюсь? Но сначала ты был такой внимательный и галантный!.. Как мы сможем обсудить план дальнейших действий, если ты так напряжен?.. — Она наконец-то заткнулась и принялась рыскать по мне своими блестящими глазищами. Я почувствовал себя так, словно в мои мозги воткнули рашпиль!

— Черт подери! — не смог сдержаться я. — Прекрати! Слышишь? Хватит шарить в моем мозгу, мне жутко хреново!

— Хорошо-хорошо, — сказала она, — я больше не буду, обещаю тебе. Извини, если я чем-то тебя расстроила.

Как это было похоже на типичные бабские штучки!

— Теперь я, понимаю, что тебя смущает это тело, — продолжила она. А кроме него тебя ничто во мне не отвращает? Ты готов меня полюбить?

Тут она явно перегнула палку. Хотя, кое-кому это предложение могло бы показаться очень заманчивым и пикантным. Да, в этом что-то было…

— Глупо придавать такое значение химической стороне существования. Но, если ты хочешь, я могу просто ее сменить! Мне не хочется, чтобы у нас с тобой возникали разногласия из-за подобной мелочи.

Она произнесла все это таким тоном, словно речь шла о смене платья. Как оказалось позднее, все было не так-то просто.

— Ты должен мне растолковать, какое тело ты предпочитаешь. А-а-а, понимаю! Вон ту высокую стройную блондинку! Да, я хорошо ее себе представила, ведь на ней так мало одежды. Я добуду это тело для тебя!

Она снова копошилась в моем мозгу, где, в самом укромном уголке сохранилась парочка воспоминаний о Венере де Лит, очаровательной длинноногой звезде стриптиза из ночного клуба “Рим”.

— Это, — сказал я с ноткой сожаления в голосе, — живое тело. Ведь ты же не можешь поселяться в живых телах? И прекрати, наконец, читать мои мысли!

— Извини, больше не буду, — тут же ответила она и продолжила их чтение. Вот чертова баба!

— Мне нет нужды вселяться в оригинал. Я могу просто продублировать его.

— И как же ты это сделаешь, позволь спросить?

— Элементарно. Структура моего нынешнего тела состоит из того же, из чего и объект твоих мечтаний. Строение тела — всего лишь оболочка, которую легко скопировать. Все дело в переходе одного из видов энергии в ее химическую форму… А теперь ты просто должен сводить меня посмотреть на тело, которое столь привлекло твое внимание.

Вывести ее на люди оказалось весьма трудной задачей. Я из кожи вон лез, пытаясь придать старой карге более-менее сносный вид и перемерив на нее с этой целью все тряпки, которые остались от тети Беллы. А сколько я извел на нее косметики! Страшно даже представить.

В результате всех моих стараний, из заурядной старой ведьмы она превратилась в скандального краснорожего упыря. “Рим” за всю свою долгую историю, начинавшуюся еще во времена “сухого закона”, повидал многое. Но я голову даю на отсечение, что мы выглядели самой дурацкой парочкой, которая когда-либо заходила туда.

— Это… э… моя бабушка, — улыбаясь во весь рот, сказал я двум громилам, скучающим у входа, — она заскочила ко мне на денек из психушки. Извините, ребята, но старушке необходимо прямо сейчас влить в себя двойную порцию виски, или я за нее не ручаюсь.

Очевидно, мои слова произвели на них должное впечатление. Мы нашли свободный столик прямо возле дверей на кухню и принялись смотреть представление.

— Хорошо, — кивнула моя подружка, когда стриптиз подходил к концу, и Венера начала сбрасывать с себя одежды, отчаянно извиваясь в голубом свете прожектора, — Я уже скопировала структуру ее тела. Кстати, она несколько отличается от той, что засела в твоей голове: возраст не тот, да и химия, которой покрыто ее лицо…

Венера удалилась под бурные аплодисменты. В зале зажегся свет, и джаз начал наигрывать какую-то, только ему известную вариацию композиции Джо Миллера “Мужской сортир”. Я задумался. Бабка была права — чем красивее выглядит женщина, тем больше достоинств мы ей приписываем.

— Ты нашла эти несоответствия, сравнивая свою копию с образом в моем сознании, правда? — поинтересовался я.

— Верно, — радостно согласилась карга, поглаживая мою руку, лежавшую на столе и посылая мне самую что ни на есть похотливую улыбку, которую только может себе представить человек с буйной фантазией.

За соседними столиками послышалось осуждающее шушуканье.

— Мне продолжать? Наверное, тебе лучше закрыть глаза, — посоветовала она, — я…

— Нет! Только не здесь! — Я схватил ее в охапку и попытался поднять со стула.

Внимание всего бара полностью переключилось на нас. В раздававшихся вокруг голосах появились угрожающие нотки.

— Да поднимайся же! Ради Бога, пойдем домой, — взмолился я, не имея никакой уверенности в том, что она согласится выйти наружу. Нет, ночной бар совершенно не подходил для ее фокусов. Не хватало еще, чтобы она прямо тут начала свое представление!

— Некрофил! — это была самая безобидная реплика в мой адрес из тех, которыми меня осыпали со всех сторон, когда я тащил этот дряхлый, не перестающий похотливо хихикать, катафалк к выходу. Да, в женских шуточках нет золотой середины: либо это безмятежная радость идиота, либо черный юмор гробокопателя.

По дороге домой она была спокойна и задумчива. Мне тоже что-то расхотелось с ней разговаривать. Я вел машину и мрачно размышлял о том, что за мной прочно закрепилась сомнительная репутация.

Войдя в дом, она спокойно и деловито вытащила из холодильника целую кучу всякой консервированной жратвы.

— В ней масса энергии, — ответила она на мой безмолвный вопрос. — И вообще, если бы я трансформировалась в ночном клубе, го это избавило бы тебя от многих лишних хлопот. А теперь я вынуждена воспользоваться энергией твоего дома, так-так, ты же понимаешь, я должна беречь собственные запасы.

— Все в порядке, располагайся, — я обреченно махнул рукой.

Все, что произошло потом, походило на сон. Но вы знаете, какими иногда бывают сны? Их действие и сюжет просто фантастичны! Умом ты понимаешь, что все происходящее — чистейшая выдумка. Можно, конечно, напрячь волю, оборвать сон и закончить все представление. Но ты, как околдованный, плывешь по течению, не в силах расстаться с прекрасной сказкой, желая досмотреть ее до конца. Я чувствовал себя именно так.

— Да, вот еще одна мелочь, — сказала старая ведьма. — Как насчет глаз? Глаза твоей шлюхи из дешевого борделя меня не украсят.

Она сейчас не только говорила, но и думала, как обыкновенная земная женщина. Глаза? Хм, я попытался вспомнить, какие были глаза у Венеры, но не смог.

— Почему бы тебе в таком случае не оставить собственные глаза, ну, то есть те, которые у тебя сейчас? — предложил я.

— Хорошо, — охотно согласилась она. — Я их сама выдумала. Итак, я начинаю. Зажмурься, вспышка может быть очень яркой!

Я покорно закрыл глаза. Несколько минут стояла звенящая тишина. Затем — на секунду, не больше — я почувствовал даже сквозь плотно сжатые веки ослепительную вспышку. Затем наступил полный мрак.

— Теперь все о’кей! — раздался игривый голосок. — Можешь открыть глаза!

И я их открыл.

Беда в том, что было совсем темно. Свет вырубился. Единственное, что я смог рассмотреть при слабом лунном сиянии, просачивающемся сквозь кухонные гардины, — это туманную фигурку, застывшую возле стола.

Как я выяснил позже, внезапное повышение потребления электрической энергии вывело из строя районную подстанцию, и свет вырубился во всем пригороде.

Я щелкнул зажигалкой. Да, это зрелище стоило временного затемнения! Я увидел Венеру де Лит, которая, ослепительно улыбаясь, глядела на меня. Сходство было поразительным! Даже бикини на ней было то же самое, что и во время ее последнего выступления в “Риме”.

— Я построила себя, — усмехнулась ока, — точно по твоему заказу. Итак, что мы сейчас собираемся…

Я, вообще-то, человек не очень решительный. Но тут ситуация вынудила меня к немедленным действиям. Не выпуская зажигалки, я буквально набросился на нее.

— Ага, — прозвучал в моем сознании ее мягкий голос, — теперь мы, значит, сможем нормально пообщаться…

Я могу заверить вас, что общение проходило на высочайшем уровне. Хотя она была из чужого мне мира, но умудрялась при этом оставаться самой прекрасной девушкой Земли, моей мечтой. О, эти девушки! Ну какой нормальный мужик думает лишь о жене или только о своей любовнице?

Она очень быстро всему научилась, нежно и страстно лаская мое тело. Может быть, она и не отличалась в постели от сотен местных девчонок, но все-таки в ней было и то, чему могли позавидовать очень многие…

Все вышло как нельзя лучше. Эта ночь была полностью посвящена установлению самых тесных контактов между двумя цивилизациями. К счастью, мне с завтрашнего утра не нужно было вскакивать чуть свет и бежать в редакцию.

Мы проснулись около одиннадцати часов. Моя мечта легко соскочила с кровати, такая прекрасная и такая женственная! Я поплелся за ней на кухню, чтобы посмотреть, удастся ли что-нибудь приготовить на завтрак из тех жалких остатков консервов, которые уцелели после ее перевоплощения.

Возле кухонного стола я споткнулся об ужасный изуродованный труп. Клянусь, мне не доводилось видеть такого в самых кошмарных снах! Конечно же, это было тело старухи, которое пролежало здесь всю ночь.

— Ты только взгляни, дорогая! — завопил я не своим голосом. — Что же нам теперь с ним делать?

Она обворожительно повела плечиком. Далее в безразмерной ночной рубашке тетушки Беллы эта прелесть выглядела очень аппетитно.

— А что? — довольно равнодушно поинтересовалась она.

— Почему ты не использовала этот э… материал для своего перевоплощения, а вместо этого извела все мои припасы?

— Но мне нужен был свежий материал.

Я все понял и ничего не смог на это возразить. У меня даже язык не поворачивался сказать что-либо против, когда она спокойно смотрела на меня своими огромными зелеными глазами, в которых я легко читал сильную волю.

— Ну хорошо. А что же теперь со всем этим делать?

— А что вы вообще делаете с телами, пришедшими в негодность? — невинно поинтересовалась она.

— Чаще всего мы их хороним.

— Ну так о чем же ты тогда спрашиваешь?

Да, эта непредсказуемая женская логика! Хорошо же, будь что будет — я закопаю эту старуху!

Этой же ночью, вооружившись лопатой и ломом дядюшки Джо, я похоронил многострадальные останки рядом с цветочной клумбой, разбитой возле гаража, любимой клумбой тетушки Беллы. Тусклая луна едва освещала окрестности и мне было довольно жутковато, но моя очаровательная подружка все время вертелась неподалеку и беззаботно болтала, слоено я сажал розы, а не рыл могилу. В общем, все походило, как и прежде, на сон, в котором труп был частью ночного кошмара. Я махал лопатой и представлял, что меня ждет дальше.

— Звездная детка, — осторожно начал я, — иногда в жизни каждого мужчины наступает момент, когда ему хочется задать женщине один-единственный вопрос. Что-то типа: “Ты же не собираешься внезапно смыться и покинуть меня навсегда?” У-ф-ф! Чертова глина… Как тут только копалась тетя Белла — уме не приложу! Да, так вот, что ты думаешь о нашем будущем?

— Дурацкий вопрос. Теперь я начинаю понимать ваши обычаи. Конечно же, мы поженимся. А потом посмотрим, что из этого получится. У меня, по вашим меркам, есть еще масса времени. Я должна полностью ассимилироваться, постичь тебя и вашу прекрасную форму жизни! Мы будем жить вместе, как муж и жена. Мне кажется, что наш я цивилизации только выиграют от этого.

То, что она мне предложила, если, конечно, я ее правильно понял, меня вполне устраивало. Это было самое выгодное предложение из всех, которые мне когда-либо делали. С моей стороны было бы полным свинством отказать такой прекрасной маленькой одинокой девушке, которую занесла нелегкая за тысячи световых лет от родины.

— Это так неожиданно, — начал я. — М-да, я думаю, что теперь в яме достаточно места для старой карги… Я согласен на тебе жениться. Но как мы будем зарабатывать на жизнь?

Я вылез из ямы и поцеловал свою будущую жену, одновременно подпихивая старуху ногой к краю могилы. В общем, мы успели похоронить ее до того, как наступил рассвет.

На следующий день мы подали заявление, а еще через три дня сыграли свадьбу — насколько я знаю, первую в истории земной цивилизации межпланетную свадьбу!

Как вскоре выяснилось, проблема денег решалась довольно просто. Сначала, правда, супруга подошла к ней по-женски наивно. Дело в том, что она прекрасно умела делать их из старых газет, точно так же, как в свое время она смоделировала себя. В виде эксперимента она произвела несколько купюр. Но я начал возражать;

— Да, это, конечно, простой способ делания денег, дорогая. Но нельзя же все понимать столь буквально! Видишь ли, наше правительство не может равнодушно смотреть на людей, которые тоже умеют печатать деньги. Ему нравится тешить себя мыслью, что никто кроме него до этого не додумался…

Я боялся, что она не поймет меня, но, к счастью, ошибся.

Государственный контроль, бюрократия и тотальная слежка, — все это было ей хорошо знакомо.

— У нас дома то же самое, контроль за производством и распределением энергии, — пожаловалась она в свою очередь. — Ты даже не представляешь, какого труда моей партии стоило накопить энергию, достаточную для полета. Наверное, нам стоит найти другой способ делать деньги. Кстати, сколько их у тебя?

На моем счету в банке лежало 37 долларов 62 цента, но дом был переписан любящими родственниками на меня, и мне удалось занять под его залог пять тысяч, которые я тут же вложил в дело.

Наверное, со времен царя Мидаса, я был самым удачливым вкладчиком. Если я покупал землю, то из нее уже через неделю били нефтяные фонтаны, Правда, еще через неделю выяснялось, что на этой земле по всем законам геологии нефти нет и быть не может, но я к этому времени всегда успевал смыться. Для меня не имело никакого значения, во что вкладывать деньги — в акции или в недвижимость. Я просто греб их лопатой. Правда, случались и накладки. Один раз моя жена так довела налогового инспектора, что у бедняги случился сердечный приступ.

Мы много путешествовали, но всегда возвращались в наш старый домик, нас просто очень тянуло туда. Наверное, мы были слишком сентиментальны!

Свободное время мы проводили в музеях и библиотеках, на концертах и всяких шоу. Как только в культурной жизни появлялась какая-нибудь новинка, мы обязательно были в числе первых зрителей. Наверное, это жена заразила меня своей страстью к операм и симфониям, если не сказать — заставила их полюбить, потому что, если мне, человеку с убогим музыкальным вкусом, казалось, что какое-нибудь произведение слишком шумно или слишком длинно, она тут же исправляла эти недостатки. Но наше познание мира не ограничивалось одним искусством.

Как-то мы поехали в Европу. Я всегда вел себя как любящий муж, абсолютно преданный своей жене. Но там, как на грех, мы попали на концерт одной певички, маленькой брюнетки с круглым упругим задом и постоянной улыбкой на чувственных губах. Дело было, кажется, на Ривьере. Певичка эта пела испанские песни на английском языке со страшным итальянским акцентом.

Я даже не пытался подбить к ней клинья. Я даже не пробовал с ней заговорить! Просто у меня в голове проскочила парочка мыслей о том, что было бы неплохо познакомиться с ней поближе — вот и все.

— Ага! — сказала мне моя жена однажды вечером, когда мы, уже успев возвратиться в Америку, находились в нашем славном домике. Она сидела в кресле и слушала музыку. По приемнику передавали какую-то рок-оперу, которую она тут же окрестила “вторым самым прекрасным достижением человеческой цивилизации”. Я сидел рядом, беззаботно попивая виски.

— А-га, — еще раз многозначительно протянула она. — Значит ты можешь сидеть и спокойно мне улыбаться, а в то же время думать об этой дешевке, об этом поющем тореадоре! Да ты же видел ее всего два раза в жизни! “Ты дважды обо мне подумал”, — пропела она, копируя голос и акцент певички.

— Ну, знаешь, — слабо возмутился я, — ты же обещала не шарить в моих мозгах, словно в своей сумочке! Мужчине необходима личная жизнь, дорогая!

— Как же ты мог думать об этой шлюхе? Ты… — и тут она всхлипнула, — ты больше меня не любишь?!

Ох уж эти женщины! Когда наступает время ссоры, всегда приходится занимать глухую оборону, потому что наступление выбирают они.

— Успокойся, дорогая. Это же так — шальные мыслишки, не более того. Я просто…

— Я знаю, что это были за мыслишки! Прекрасно знаю!

— Она вскочила и выбежала на кухню. Я даже не успел заметить в первую секунду, куда она подевалась, так быстро все произошло. Внезапно домик затрясло, с полок посыпалась посуда и всякая рухлядь.

Затем меня ослепила яркая вспышка, ч свет погас точно так же, как в тот раз. Я перепугался не на шутку — а вдруг она исчезнет, вдруг она вернется домой, на свою планету? Я ринулся на кухню. Возле порога я споткнулся об очередное тело и грохнулся под кухонный стол. Неужели?.. И тут я услышал обворожительный голосок, в котором слышался слабый акцент. На этот раз я даже не стал искать зажигалку. Я бросился к ней, притянул свою маленькую брюнеточку к себе и нежно поцеловал.

— Дорогая, верь мне — я люблю тебя! Неважно, чей облик ты принимаешь, как ты выглядишь — я люблю именно тебя!

Такого чувства не испытаешь ни к одной земной женщине!

На следующую ночь мне пришлось копать за гаражом еще одну могилу, на этот раз побольше — для прекрасного длинноногого тела. Забегу вперед — все потом наперебой кинулись обвинять меня еще и в том, что своими захоронениями я испортил прекрасную клумбу. Но я к ней даже не прикасался! Розы эти начали загибаться сразу после того, как уехала тетя Белла. Ну ладно — все это такая чепуха!

Через полгода пришел черед и маленькой брюнетки занять свое место на моем маленьком семейном кладбище за гаражом, Мы решили снова возвратиться к блондинкам. Как я был прав, когда говорил своей жене, что она для меня — все женщины мира одновременно!

Последний вариант оказался среднего роста с эффектной и в то же время не вульгарной фигурой. В общем, получилась очень дружелюбная, сексапильная девушка с прекрасным телом, созданным для любви.

В области конструкции человеческих тел моя жена была прекрасным дизайнером. Вспоминаю, как однажды ночью, примерно через три недели после свадьбы, я почувствовал легкое недомогание — насморк, головную боль и прочие прелести. Конечно же, это была не чума, а обыкновенная простуда. Я болел ею обычно два раза в год: зимой и осенью. Пришлось выпить несколько стаканов горячего чая с лимоном, а потом объяснить своей, тогда ещевысокой и белокурой жене, причину такого несвойственного мне поступка.

— Да, — ответила она, — я понимаю.

У меня тут же создалось впечатление, что она быстренько прошвырнулась по моему мозгу, но у меня уже не было сил с ней ругаться по этому поводу.

— Я пошел спать, — сказал я и отправился в постель. Странно, но вместо бессонной ночи, как водится обычно в таких случаях, я проспал, как убитый. На следующее утро я великолепно себя чувствовал! Душа просто пела от какой-то непонятной радости, переполнявшей мой организм. Клянусь, мне еще ни разу в жизни не было так хорошо безо всякой на то причины!

Когда я, умываясь, взглянул на себя в зеркало, то остолбенел: оттуда на меня вытаращился молодой здоровяк, каким я себя не помнил уже лет десять!

В тот же день я полез на крышу, чтобы установить там телеантенну. Мне-то самому телевизор до лампочки, но вот моей любознательной супруге нужно было знать о нашей жизни буквально все. Поскользнувшись на этой чертовой крыше, я шлепнулся, как жаба, с четырехметровой высоты, Но… встал, отряхнулся и пошел в дом. Никаких травм, ни единого ушиба!

— Медведь, — сказала мне жена, стоя на веранде.

— Ты не права, — возразил я. — Это все проклятая дранка. Если бы она не подломилась… Я, между прочим, мог разбиться, а ты даже не посочувствовала! Удивительно, как это я не сломал руку. Кстати, я не пойму, почему этого не случилось…

— Потому что я этой ночью внесла в твой организм некоторые усовершенствования.

— Что?!

— Дорогой, я повторяю: я внесла в твой организм некоторые усовершенствования. Конечно, ты был очень славным и обаятельным. Просто душка! Но строение твоего тела — это твое самое слабое место. И теперь, когда я хорошо изучила строение человеческого организма, я… просто перестроила тебя!

— Вот как?! Слушай, кто тебе, черт побери, позволил это делать?

В то время меня раздражала ее назойливость. Это качество было ее слабостью. Но, справедливости ради, отмечу, что те усовершенствования, которые она внесла, пошли мне на пользу.

Крепкие кости из какого-то металлического сплава были куда лучше тех, которыми меня наделила природа. Да и иммунитет ко всем болезням — неплохая штука! Моя нервная система теперь работала как часы, а мускулы просто рвались из-под кожи. Я стал новым человеком.

Конечно, любая женщина хочет сделать из мужа, какой бы недоносок ей не попался, идеальный экземпляр. Мне же посчастливилось встретить такую женщину, которая не только хотела, но и могла исправить своего благоверного, причем делая это изнутри, а не досаждая упреками извне.

Это был, наверное, самый идеальный брак, который только можно было себе представить. Мне не на что было пожаловаться ни сейчас, ни раньше. Она создавала меня заново для того, чтобы я прожил несколько столетий. А я, в свою очередь, хотел все время прожить с ней одной.

Но в этой жизни никогда не бывает так, чтобы все было хорошо.

С нами произошло то, что случается с большинством семей. Через три года совместной жизни она забеременела. Обычное дело, скажете вы, чему же тут удивляться? Верно. Только, если бы это произошло с обычной женщиной.

Ночью мы лежали в постели и, как я понял немного позднее, это была каша последняя ночь.

— Дорогой, — вдруг тихо произнесла она и нежно меня поцеловала, я должна тебе что-то сказать…

— Ну? — сонно пробурчал я.

— Я всегда об этом мечтала и надеялась, что это произойдет, но до последнего момента не была абсолютно уверена…

— А? Что?

— Дорогой, мы скоро станем родителями.

— Что? — встрепенулся я. Сон с меня как рукой сняло! — И у нас будет ребенок?! Превосходно, дорогая! Как ты считаешь, он будет на меня похож? Я, кстати, давненько задумывался над этой проблемой. Если у нас будут дети, то чьи гены они унаследуют?

— Это не твоя забота, милый, — чуть слышно прошептала она.

Мне показалось, что в ее голосе звучали грустные нотки. По крайней мере, мне так вспоминается сейчас.

— Это удел женщин. Позволь все решать мне.

Я поцеловал ее. Никогда еще она не была такой нежной и любящей, как в эту ночь. Потом я заснул и мне снилось, что я — один из сиамских близнецов, который сражается со своим братом не на жизнь, а на смерть за право обладать своей женой.

Утром я проснулся от ужасного, холодящего душу чувства одиночества, словно одна из моих половин действительно умерла.

Я пошарил рядом с собой и заорал во весь голос!

Такое любимое, такое дорогое мне тело, лежавшее рядом со мной, было холодным и окоченевшим!

— Не бойся! Все в порядке. Все нормально, — раздался в моем сознании голос. Что-то в его звуках насторожило меня. Он был и очень знакомым, и чужим одновременно. Нет, не все было в порядке! Я поднял голову и принялся изучать воздух над постелью. Прямо надо мной висели две ослепительно яркие точки!

— Кто?! Что?!

— Отец, — раздался тог же голос, что и говорил минуту назад. — Мы — твои дети!

Я ожидал чего угодно, но не этого. Такими своих детей я представить не мог никогда.

— Нет! О, нет! Любимая, где ты?!

— Здесь. Мы — это она. Ты и она стали нами… Она разделилась и нас стало двое. Мы — твои и ее дети!

— Чепуха! Довольно пудрить мне мозги! Расскажите толком, что же все-таки произошло!

Это было какое-то наваждение. Уж если это была чепуха, то чепуха самого неприятного свойства и верить в нее мне никак не хотелось!

Придя немного в себя и успокоившись, я попытался разобраться во всей этой чуши, но у меня опять ничего не получилось. В душе я начал понимать, что все, что я услышал от голоса — чистейшая правда. Просто это был их способ размножения. Моя жена разделилась и в результате образовались эти точечные младенцы, мои дети.

Я никак не мог очухаться. Никогда я не чувствовал себя так одиноко! Мне совсем не нужны были эти два сверкающих детеныша, мне нужна была лишь моя жена!

— А разве не может один из вас…

— Ты что, отец, — в голосе зазвучал страх. — Это же будет кровосмешением! Нет! Мы должны улететь. Ты же помнишь, зачем наша мать прилетала сюда — чтобы обновиться и возродить нашу расу качественно новой жизненной силой…

— Да, я все прекрасно помню, — печально произнес я. Конечно, приятно знать, что твои гены способны возродить целую расу, но все равно, это было слишком слабым утешением.

— Вы собираетесь улететь в космос и оставить меня в полном одиночестве?

— Да, отец.

— Подождите еще минутку! Вы говорите, что я — ваш отец. В таком случае, я приказываю вам…

— Ну, пожалуйста, пойми, отец.

— Но вы хоть иногда будете ко мне прилетать?

— Конечно! Если мы своим примером докажем преимущества межпланетного обмена, то совсем скоро мы вернемся сюда и с нами прилетят другие. Мы надеемся, что это произойдет очень-очень скоро. Может, мы найдем способ полностью переделать твою форму существования в нашу, и тогда мы заберем тебя к себе.

— Но постойте!..

Мои последние слова канули в пустоту. Издалека, из самых отдаленных: глубин сознания, до меня донеслись их прощальные слова:

— До свидания, отец… — Мне показалось, что они немного сожалели о том, что им приходится улетать, но желание поскорее покинуть Землю, тоска по Родине, которую они никогда не видели, уже всецело овладели ими. — Береги себя, отец…

Я еще никогда не чувствовал себя таким покинутым. Вокруг — никого. Полное одиночество. Что же мне теперь делать?

Мне оставалось одно — надраться до чертиков. Что я и сделал. Немного полегчало. На следующую ночь я, обливаясь пьяными слезами, закопал последнее тело моей жены возле гаража, рядом с остальными. Это, конечно, было опрометчивым поступком с моей стороны. Я был обязан позвать докторов и агентов из похоронного бюро, чтобы они удостоверились, что жизнь покинула это тело без постороннего вмешательства, и затем дать им возможность похоронить усопшую по всем земным правилам. Но, с одной стороны, я был пьян. А с другой — как-то привык за последнее время сам производить все ритуальные церемонии.

Днем, примерно в полтретьего, раздался звонок в дверь. “Кого это черти принесли в такую рань?” — подумал я, страдая от жесточайшего похмелья. Я сидел и пил холодное пиво, слушая ту самую рок-оперу, которой так восхищалась моя покойная жена.

Я долго не подходил к двери, пока, наконец, в нее не начали барабанить кулаками. Удары отзывались болью в моей голове и я, не выдержав, поплелся открывать.

На пороге стояла моя соседка, старая подружка тетушки Беллы — мисс Шмерлер. Из-за ее спины выглядывало двое полицейских.

Вся компания подозрительно уставилась на меня. Они нагло ворвались в мой дом, даже не спросив разрешения.

— Празднуешь? — потянув носом воздух, спросил один из полицейских, пока мисс Шмерлер и другой коп осматривали комнату.

— Нет, — ответил я, даже не удосужившись подумать, — не праздную, а наоборот — поминаю. Недавно я потерял жену и детей.

— У него никогда не было никаких детей! — пронзительно взвизгнула мисс Шмерлер. — Только одни бабы! И то — дешевые шлюхи! Что скажет тетя Белла, самая порядочная из всех женщин, которых я знаю? Поинтересуйтесь, что он там закапывал — закапывал и напевал “Звездную пыль”! Это было прошлой ночью!

От одной мысля о том, к чему могут привести археологические раскопки возле гаража и как все это будет воспринято с точки зрения закона, меня прошиб холодный пот. Я только и смог безмолвно открыть и закрыть свой рот, словно рыба, выброшенная на сушу. Вместо слов от меня потянуло многодневным перегаром. Мисс Шмерлер с отвращением и ужасом уставилась на меня. Наверное, для нее этот эпизод навсегда останется самым ярким воспоминанием в ее жизни.

Полицейские шагнули ко мне и крепко, без лишней суеты, взяли меня за руки. Со стороны это выглядело так, словно три любящих брата наконец-то встретились после долгой разлуки.

Нет нужды рассказывать о том, что произошло дальше. Была вызвана полицейская команда, которая тут же принялась за раскопки. Потом меня арестовали. Я все сносил молча. Они отправили меня в тюрьму. Параграф 50-1 Федерального уголовного законодательства. Это могло означать не только смерть. Но мне было наплевать на все!

Газетчики чуть с ума не посходили. Со времен недавних выборов я стал сенсацией номер один. Все мои коллеги по работе в газете зашибали неплохие деньги, кропая статьи под заголовками типа: “Даже тогда в нем было что-то пугающее”.

На следующий день, когда я протрезвел окончательно, я задумался над своим положением и решил действовать. Время капитуляции еще не пришло! Мне нужен был адвокат.

Я постучал по двери своей камеры:

— Эй, дежурный! Подойди на минутку!

Раздались неторопливые шаги.

— Ну? Неужели синяя борода уже скис? Хочешь во всем сознаться?

— Не-а. Мне не в чем сознаваться. Я только хотел поинтересоваться — эти тела, их, что, собираются вскрывать?

— Да, сегодня.

— Понимаешь, тут такое дело…

Я с трудом уговорил его выслушать меня. Я рассказал ему все относительно первого тела, той старой кошелки. В морге, наверняка, сохранились кое-какие записи на этот счет — покойники, все-таки там оживают не часто. Так что тут они не смогут пришить мне ничего серьезного.

А что касается других тел, то я живо представил, как вытянутся морды патологоанатомов, когда они начнут тыкаться скальпелем в кости из нержавейки, когда они увидят кровеносную систему из пластика, металлизированную нервную систему и другие новшества, внесенные моей женой. Да, они немало поломают голову над результатами моей дорогой и любимой половины!

Такова моя история, по крайней мере — до настоящего момента. Я до сих пор сижу в маленькой холодной камере и чувствую себя покинутым и одиноким. Но я не боюсь. Я подсчитал, что у меня как минимум четыре различных способа доказать свою невиновность.

Первым, и самым важным обстоятельством, является мое тело. Да-да, мое тело со всеми усовершенствованиями, которые сделала в нем моя изобретательная женушка! Я даже сомневаюсь, можно ли казнить меня на электрическом стуле. Скорее всего, я вырублю сеть, устроив короткое замыкание. Подобный факт моментально сделает меня объектом научных исследований. Быть подопытным кроликом, по-моему, намного лучше, чем трупом.

Вторым обстоятельством является то, что они не могут так быстро отправить меня на электрический стул — меня, человека с миллионным состоянием. Нет, они вначале будут долго выведывать, каким образом я сколотил такой капитал.

Кроме того, меня пока можно приговорить к заключению, но не к смертной казни. Ведь я никого не убивал, на трупах нет никаких следов насильственной смерти! Я, кстати, не удивлюсь, если они меня в конце концов отправят в психушку. Я не возражаю — мне все равно, где ждать моих малышей.

И, наконец, четвертым обстоятельством является именно это — возвращение моих детей, моих и ее. Они прилетят. Очень скоро и, я надеюсь, не одни.

“Прилетайте поскорей”. — Это были мои последние слова перед их отлетом. — “И пусть с вами вновь появится такая же прекрасная девушка, как та, что когда-то вышла замуж за вашего несчастного отца!”

Я, конечно, признаю, что нехорошо заставлять своих собственных детей сводничать в своих же интересах. Но, но крайней мере, я могу утешиться тем, что мои дети — это очень необычные создания, и они поймут меня правильно.

Мне привезут новую невесту! Мои дети просто обязаны это сделать!

Мне вдруг пришло в голову, что высокая стройная длинноногая блондинка — это как раз то, что мне нужно. По крайней мере, на первое время, а потом посмотрим. Мне нужно будет хорошенько подумать. Единственное, что меня смущает, так это долгое ожидание.

Современные дети не так уж плохи и на них можно положиться, как вы думаете?

Альфред Элтон Ван Вогт Эрзац вечности

Грейсон щелкнул замком и освободил руки. Немного помедлив, отпер замок на ногах. Тяжелые цепи с грохотом обрушились на пол.

— Хэрт, — раздраженно позвал он.

Молодой человек, лежавший на койке, даже не пошевелился. Разозлившись, Грейсон пнул его ногой.

— Какого черта, Хэрт! К кому я обращаюсь?.. Я тебя расковал. Я ухожу и могу не вернуться.

Джон Хэрт не пошевелился. Он лежал неподвижно, как статуя, глаза его были закрыты, и только по тому, что он слегка дернулся при ударе, можно было определить, что он еще жив. Бескровные щеки Хэрта были белы, как снег. Грязные жирные волосы космами свисали с головы.

— Скажу тебе честно, Хэрт. Я иду искать Мелкинса, Помнишь, он ушел четыре дня назад, а говорил, что задержится не более, чем на сутки?

Не дождавшись ответа, Грейсон раздосадованно сплюнул и направился к выходу, но, отойдя несколько шагов, остановился и продолжил:

— Хэрт, если я не вернусь, то тебе все-таки придется узнать, куда мы попали. Планета не исследована, понимаешь? Ни одна земная экспедиция никогда не была здесь раньше. Но корабль потерпел крушение. Нам троим удалось выскочить из этого ада на спасательном челноке, но нам нужно топливо. Именно за этим Мелкинс пошел на разведку, а сейчас и я отправляюсь на поиски, но теперь уже его самого.

Человек, лежавший на койке, по-прежнему не реагировал. С удрученным видом Грейсон вышел наружу и пошел в сторону видневшихся невдалеке холмов. Он почти не верил в успех своего похода. Так уж получилось, что они втроем оказались в этой дыре, о существовании которой вряд ли кто-нибудь подозревал. Один из них от всего пережитого сошел с ума. Да, трудно было не свихнуться, но не выдержал почему-то один Хэрт.

Грейсон с удивлением разглядывал окружавший его пейзаж, который внешне очень напоминал земной: трава, Заросли, деревья, горы, возвышавшиеся вдалеке и покрытые такой земной синеватой дымкой тумана. Все это было вдвойне странно, так как во время высадки Мелкинса приборы четко зафиксировали, что они спускаются на мертвую планету, лишенную даже атмосферы.

Мягкий порыв ветра принес знакомый аромат цветов. Грейсон видел, как на деревьях суетились птицы, и ему уже казалось, что он различает пение канарейки.

Грейсон шел весь день. Он не нашел ни следов Мелкинса, ни каких-либо признаков того, что планета заселена разумными существами. Но когда опустились сумерки, он вдруг услышал женский голос, доносившийся издалека и звавший его по имени. Пройдя немного вперед, Грейсон остановился, как вкопанный. Перед ним стояла его мать, которая выглядела значительно моложе, чем восемь лет назад, когда он ее видел лежавшей в гробу в день похорон. Она приблизилась к нему и строго сказала:

— Билли, ты опять забыл свои резинки.

Грейсон выпучил глаза от удивления и минутку стоял не двигаясь. Затем, чтобы убедиться, что это не сон, он подошел к ней поближе и дотронулся до нее. Она взяла его за руки. Пальцы ее были теплыми и живыми.

— Билли, пойди напомни отцу, что обед давно готов, — снова произнесла она.

Высвободив руки, Грейсон резко отпрянул назад и боязливо оглянулся вокруг. Они стояли на широкой поляне, покрытой зеленым ковром травы. Вдалеке виднелась узкая серебристая полоса реки.

Грейсон повернулся к матери спиной и пошел в сумерки, погружаясь в них все глубже. Оглянувшись назад, он увидел, что на месте, где только что стояла мать, никого нет… Но в двух шагах от Грейсона таким же непонятным образом возник мальчик. Скорее всего, он шел с Грейсоном давно, просто тот не разглядел его в темноте. Что-то в лице мальчика показалось ему знакомым. Грейсон пристально вгляделся в попутчика. Ну, конечно, это был он сам. Это был сам Грейсон в пятнадцать лет!

Когда ночь спустилась на землю, в сгустившейся темноте он рассмотрел рядом с первым еще одного мальчика, одиннадцатилетнего. Это опять был он сам — Билли Грейсон. “Трое Биллов Грейсонов — недурная компания!” — подумал он и дико захохотал.

Затем он побежал. Оглянувшись, он обнаружил, что мальчики исчезли, а может быть, отстали. Грейсон постепенно перешел на шаг, с трудом переводя дыхание. И тут же в темноте раздался детский смех. Смех тоже был ему знаком, и он окончательно вывел Грейсона из равновесия.

— Слышите вы, Грейсоны разного возраста! Убирайтесь к черту! Я знаю, что вы — только галлюцинации и ничего более! — заорал он. Когда голос сорвался и перешел в хрип, он с горечью подумал: “Были бы это только галлюцинации…” — Грейсон только сейчас почувствовал, как он уста за последние дни.

— Мне, как и Хэрту, — громко и отчетливо сказал он, — наверное, заказано место в сумасшедшем доме. — И тут ж добавил про себя: “Добраться бы до этого дома”.

Наступал рассвет, но было еще довольно прохладно, Грейсон надеялся, что с появлением солнечных лучей ночные кошмары исчезнут. Солнце медленно взошло над планетой, и Грейсон в растерянности посмотрел вокруг себя. Он стоял на холме, а внизу простирался его родной городок Калипсо, штат Огайо.

Грейсон стоял, как зачарованный, не веря собственным глазам: очень уж естественно выглядел город! Не выдержав, он побежал вниз. Да, это был его Калипсо, но в те времена, когда Грейсон был еще подростком. Он направился прямо к себе домой и сразу обнаружил там десятилетнего Билли Грейсона. Грейсон-старший хотел поговорить с мальчуганом, но тот, быстро взглянув на него, шмыгнул в дом. Грейсон лег на траву и закрыл лицо руками.

— Кто-то, — сказал он себе, — или что-то фотографирует мои воспоминания и затем показывает их мне. И, если я хочу остаться живым и в здравом уме, мне лучше попробовать скрыть свои мысли.

Прошло шесть дней с тех пор, как ушел Грейсон. Джон Хэрт пошевелился и открыл глаза. Он по-прежнему находился на борту космического челнока, все так же валяясь на койке.

— Мне хочется есть, — безразлично произнес Хэрт.

Полежав некоторое время и ничего не дождавшись, он медленно поднялся с койки и побрел в пищевой отсек. Подкрепившись, Хэрт направился к выходу. На пороге он замер и долго рассматривал открывшуюся картину, которая была настолько похожа на земную, что разум его начал проясняться. Затем он внезапно спрыгнул на землю и пошел к ближайшему холму. Мрак быстро сгущался вокруг него, но ему и в голову не пришло повернуть обратно. Вскоре корабль полностью скрылся из виду.

Первой с ним заговорила подружка его молодости. Она неожиданно вышла из темноты и позвала его. Они долго беседовали, а потом решили пожениться.

Свадьба была сыграна незамедлительно и с огромной помпой. Даже сам министр, приехавший на правительственной машине, подыскал молодоженам прекрасный дом в предместье Питсбурга, кстати, рядом со своим особняком. Благословлял молодых тот самый старичок-священник, которого Хэрт знал еще с детства. Во время свадебного путешествия молодожены отправились сначала в Нью-Йорк, затем — на Ниагарский водопад. Взяв авиатакси, они отправились в Калифорнию, чтобы найти подходящее местечко для своего собственного дома. У них сразу родилась тройня, они стали владельцами роскошного ранчо, ста тысяч акров плодороднейшей земли, а также миллионного стада бычков. Разумеется, стадо пасли ковбои, прискакавшие из голливудских фильмов.

Для Грейсона жизнь, возникшая из небытия, из того, что раньше он считал безжизненной пустыней, оказалась сплошным кошмаром. Здесь, как и на Земле, средняя продолжительность жизни составляла семьдесят лет, а дети появлялись на свет через девять месяцев. Но за время пребывания на планете он успел похоронить шесть поколений династии, которую сам же и основал.

Однажды, переходя Бродвей в Нью-Йорке, он увидел человека, который своей походкой и легкой сутулостью кого-то ему очень напоминал. Грейсон остолбенел.

— Генри! — закричал он. — Генри Мелкинс!

— Да… Черт возьми, да это же Билл Грейсон! — просиял тот.

Оба были удивлены. Они пожали друг другу руки и немного помолчали, не зная с чего начать. Мелкинс заговорил первым:

— Тут за углом есть небольшой бар.

После второго стакана, разговорившись, Мелкинс упомянул имя Джона Хэрта.

— Чужая жизненная сила, всепоглощающая субстанция, использует сознание для воспроизведения этих иллюзий в действительности, но ведь ими она и живет, — внушал Грейсон, пропустив мимо ушей реплику о Хэрте. — Очевидно, у нее просто нет идей, которые она могла бы материализовать. Поэтому она использует меня, мое сознание, Грейсон закончил говорить и вопросительно посмотрел на Мелкинса.

Тот согласно кивнул:

— И меня тоже.

— Думаю, мы оказали сильное сопротивление ее действию.

Мелкинс вытер платком вспотевший лоб.

— Билл, — сказал он, — все это очень похоже на сон. Я женюсь и развожусь каждые сорок лет. Я женюсь на двадцатилетней девушке, а через пару десятков лет она уже выглядит на все пятьсот.

— Ты что, считаешь, что все это происходит только в нашем сознании?

— Нет, в том-то и дело, что нет. Я думаю, что эта цивилизация действительно существует, если, конечно, такое состояние можно назвать существованием. — Мелкинс сокрушенно вздохнул. — А, ладно. Давай не будем углубляться в эти дебри. Когда я читаю философские трактаты, толкующие мне о жизни и смерти, мне кажется, что я стою у края пропасти. Если бы нам только удалось избавиться от Хэрта…

Грейсон печально улыбнулся.

— Так ты до сих пор не понял?

— Что ты имеешь в виду?

— При тебе есть какое-нибудь оружие?

Мелкинс молча достал лазерный излучатель. Грейсон взял его в руки и приставил ствол излучателя к своему виску, Мелкинс опоздал лишь на мгновение, успев только в ужасе взмахнуть руками, когда Грейсон нажал на спусковой крючок.

Тонкий белый луч пронзил голову Грейсона. Пройдя навылет, он оставил круглую, черную, дымящуюся дыру на деревянной стене бара. Но Грейсон остался жив и, как ни в чем не бывало, продолжал сидеть на своем месте.

— Хочешь, сам попробуй, — сказал он, усмехаясь, и направил треугольный ствол на своего приятеля.

Мелкинс побледнел.

— Отдай мне его! — испуганно попросил он.

Все так же посмеиваясь, Грейсон вернул ему излучатель. Мелкинс понемногу пришел в себя.

— Я обнаружил, что абсолютно не старею, Билл, что мы будем делать?

— Думаю, нас держат в резерве. Он встал и протянул руку.

— Был рад тебя встретить, Генри. Как ты насчет того, чтобы в следующем году встретиться здесь снова в этот же день? А что, посидим, выпьем, обменяемся впечатлениями, А потом можно и каждый год так встречаться.

— Да, но… я не уверен…

Грейсон высокомерно улыбнулся и сказал:

— Не вешай нос, дружище. Неужели ты не понимаешь? Все, что здесь происходит, — величайшее достижение Вселенной. Мы будем жить вечно! Все в этом мире зависит от нас. Если что-то начнет развиваться не так, мы сразу понадобимся субстанции для какого-нибудь нового варианта.

— Да, но на что же она еще способна?

— Спроси меня об этом лет эдак через миллион. Может, у меня и будет ответ.

Грейсон махнул рукой товарищу по бессмертию и вышел из бара. Уходя, он ни разу не оглянулся.

1

Пер. Б. Пастернака.

(обратно)

2

“Си” — русское произношение начальной буквы слова “cat” (анг.).

(обратно)

Оглавление

Вершина

  Зенна Хендерсон Цена вещей

  Элджис Бадрис Закономерный исход

  Джорж Самнер Элби Вершина

  Пол Андерсон Моя цель — очищение

  Дж. Ф. Бон На четвертой планете

  Роберт Ф. Янг В сентябре было тридцать дней

  Бертрам Чандлер Клетка

  Дж. Т. Макинтош Бессмертие… Для избранных

  Кордвейнер Смит Баллада о несчастной Си-мелл

  Фредерик Браун Земляне, дары приносящие

  Вильям В. Стюарт Межпланетная любовь

  Альфред Элтон Ван Вогт Эрзац вечности

*** Примечания ***