Том 2. Драматические произведения [Алексей Константинович Толстой] (fb2) читать онлайн
- Том 2. Драматические произведения (а.с. Собрание сочинений в четырех томах -2) 1.15 Мб, 316с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Алексей Константинович Толстой
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Алексей Константинович Толстой Собрание сочинений в четырех томах Том 2. Драматические произведения
Дон Жуан*
Посвящается памяти Моцарта и Гофмана
Но ужас грехопадения в том, что у врага сохранилась власть подстерегать человека и расставлять ему коварные ловушки даже в его стремлении к высшему, там, где человек выражает божественность своей природы. Это противоборство божественных и демонических сил рождает понятие земной жизни, точно так же, как одержанная победа — понятие жизни неземной.(с нем.) Гофман
Пролог
Красивая страна. Весенний вечер. Захождение солнца. Небесные духи спускаются на землю. ДухиИз иной страны чудесной,
Людям в горести помочь,
Нас на землю царь небесный
Посылает в эту ночь;
Принести живое слово,
Жатвы все благословить,
Человека к жизни новой
Ободрить и укрепить!
Жаль мне рода, что для хлеба
Маять век свой осужден;
Мысль его стремится в небо,
Сам над плугом он согбен;
Всем страданьям, без изъятья,
Должен дань он заплатить,
И не лучше ль было б, братья,
Вовсе смертному не жить?
Все явления вселенной,
Все движенья вещества —
Все лишь отблеск божества,
Отраженьем раздробленный!
Врозь лучи его скользя,
Разделились беспредельно,
Мир земной есть луч отдельный —
Не светить ему нельзя!
Бог один есть свет без тени,
Нераздельно в нем слита
Совокупность всех явлений,
Всех сияний полнота;
Но, струящаясь от бога,
Сила борется со тьмой;
В нем могущества покой —
Вкруг него времен тревога!
Мирозданием раздвинут,
Хаос мстительный не спит:
Искажен и опрокинут,
Божий образ в нем дрожит;
И всегда, обманов полный,
На господню благодать
Мутно плещущие волны
Он старается поднять!
И усильям духа злого
Вседержитель волю дал,
И свершается все снова
Спор враждующих начал.
В битве смерти и рожденья
Основало божество
Нескончаемость творенья,
Мирозданья продолженье,
Вечной жизни торжество!
Вечно вкруг текут созвездья,
Вечно светом мрак сменен:
Нарушенье и возмездье
Есть движения закон.
Чрез всемирное явленье
Бог проводит мысль одну
И, как символ возрожденья,
За зимой ведет весну!
Вот она, весна младая,
Свежим трепетом полна,
Благодатная, святая,
Животворная весна!
В неба синие объятья
Поднялась земли краса,—
Тише! Слышите ли, братья,
Все ликуют без изъятья,
Все природы голоса!
На изложинах росистых,
На поверхности озер,
Вдоль ручьев и речек чистых
И куда ни кинешь взор,
Всюду звонкая тревога,
Всюду, в зелень убрана,
Торжествуя, хвалит бога
Жизни полная весна!
Миновало холодное царство зимы,
И, навстречу движенью живому,
В юных солнца лучах позлатилися мы
И по небу плывем голубому.
Миновало холодное царство снегов,
Не гонимы погодою бурной,
В парчевой мы одетые снова покров,
Хвалим господа в тверди лазурной!
Снова небо с высот улыбается нам,
И, головки подняв понемногу,
Воссылаем из наших мы чаш фимиам,
Как моление господу богу!
По небесным пространствам спеша голубым,
Где нас видеть едва может око,
Ко знакомым местам мы летим и кричим,
Длинной цепью виясь издалека.
Видим сверху мы праздник веселый земли,
Здесь кончается наша дорога,
И мы кружимся вкруг, журавли, журавли,
Хвалим криками господа бога!
Зашумели ручьи, и расторгнулся лед,
И сквозят темно-синие бездны,
И на глади зеркальной таинственных вод
Возрожденных небес отражается свод
В красоте лучезарной и звездной.
И вверху и внизу все миры без конца,
И двояко является вечность:
Высота с глубиной хвалят вместе творца,
Славят вместе его бесконечность!
Нисходит ночь на мир прекрасный,
Кругом все дышит тишиной;
Любви и грусти полон страстной,
Пою один про край иной!
Весенних листьев трепетанье,
Во мраке веющие сны,
Журчанье вод, цветов дыханье —
Все мне звучит как обещанье
Другой, неведомой весны!
Блажен, кто прост и чист душою,
Чей дух молитве не закрыт,
Кто вместе с юною землею
Творца миров благодарит,
Но мыслью, вечно восходящей,
Не в жизни ищет идеал,
И кто души своей любящей
Упорно к ней не приковал!
Весны томительная сладость,
Тоска по дальней стороне,
Любовь и грусть, печаль и радость
Всегда межуются во мне;
Но в их неровном колыханье
Полны надежд мои мечты:
Журчанье вод, цветов дыханье —
Все мне звучит как обещанье
Другой, далекой красоты!
Чем тени сумрачней ночные,
Тем звезды ярче и ясней;
Блажен в беде не гнувший выи,
Блажен певец грядущих дней,
Кто среди тьмы денницы новой
Провидит радостный восход
И утешительное слово
Средь общих слез произнесет!
И тьму пусть терпит божья воля,
Явлений двойственность храня,—
Блаженны мы, что наша доля
Быть представителями дня!
Пути творца необъяснимы,
Его судеб таинствен ход,
Блажен, кто всех сомнений мимо
Дорогой светлою идет!
Прекрасно все. Я радуюсь сердечно,
Что на земле теперь весна.
Жаль только, что ее краса недолговечна
И декорация уж слишком непрочна!
Кем здесь нарушена святая тишина?
Чей голос разбудил уснувшие долины?
Я живописи тень. Я темный фон картины,
Необходимости логическая дань.
Я нечто вроде общей оболочки,
Я черная та ткань,
По коей шьете вы нарядные цветочки.
Зарницы блещут. Из болот
Седой туман клубится и встает,
Земля под нами задрожала,—
О братья, близко здесь недоброе начало!
Хотя не Слово я, зато я — все слова!
Все двигаю собой, куда лишь сам ни двинусь;
По математике я — минус,
По философии — изнанка божества;
Короче, я ничто; я жизни отрицанье;
А как господь весь мир из ничего создал,
То я тот самый матерьял,
Который послужил для мирозданья.
Клеветникам назло, прогресс во всем любя,
Чтоб было что-нибудь, я в дар принес себя,
Не пожалел отдать часть собственного теста,
Чтоб вылепиться мог вселенной сложный шар;
А так как быть нельзя, не занимая места,
То в остальное он вошел, как в свой футляр.
Когда вы, полные восторженной хвалою,
Поднявши очи к небесам,
Акафисты свои поете фистулою,
Я к звонким вашим дишкантам —
Фундаментальный бас.
По дерзостным речам
Тебя узнать легко. Явись же лучше к нам
И не веди происхожденья
Хвастливо от предвечной тьмы;
Увы, ты был, до дня паденья,
Таким же светлым, как и мы!
Мне грамоту мою отстаивать — бесплодно;
Во мне так много есть сторон,
Что быть готов я, коль угодно,
Не что иное, как бурбон[1].
Но если с этой точки зренья
Мы будем на мое смотреть происхожденье,
Тогда осмелюся сказать,
Вам не во гнев и не в обиду,
Что я, имев несчастье потерять
Архангельский мой вид, лишился вовсе виду.
Поэтому, коль я вам подлинно собрат,
То одолжите мне, любезные собратья,
Какой-нибудь наряд,
Приличный облик или платье!
Бери любой; явися нам
Как змий, как ворон иль иначе!
Вот так известен я певцам,
А живописцам наипаче.
Замолкнул соловей, поблекнули цветы,
Подернулися звезды облаками…
Скажи, погибший брат, чего здесь хочешь ты
И что есть общего меж нами?
Дух отрицания, безверия и тьмы,
Дух возмущенья и гордыни!
Тебя ли снова видим мы,
Врага и правды и святыни?
Ты ль, мной самим, как червь, низверженный во прах,
Теперь, с насмешкой на устах,
Дерзаешь в сонме сем являться?
Превосходительный! Не стыдно ль так ругаться?
Припомни: в оный день, когда я вздумал сам
Владыкой сделаться вселенной
И на великий бой поднялся дерзновенно
Из бездны к небесам,
А ты, чтоб замыслам противостать свободным,
С негодованьем благородным,
Как ревностный жандарм, с небес навстречу мне
Пустился и меня шарахнул по спине,
Не я ль в той схватке благотворной
Тебе был точкою опорной?
Ты сверху напирал, я снизу дал отпор;
Потом вернулись мы — я вниз, ты в поднебесье,—
И во движенье сил всемирных с этих пор
Установилось равновесье.
Но если б не пришлось тебе меня сшибить
И, прыгнув сгоряча, ты мимо дал бы маху,
Куда, осмелюся спросить,
Ты сам бы полетел с размаху?
Неблагодарны вы, ей-ей,
Но это все дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой[2] —
Кто вспомнит старое, того да лопнет око!
Какое ж ныне замышленье
Тебя из бездны вызвало опять?
Хотелось мне, для развлеченья,
Весной немножко погулять.
Но, впрочем, у меня есть и другое дело.
Коль вам беседовать со мной не надоело,
Охотно сообщу задуманный мной план.
Есть юноша в Севилье, дон Жуан,
А по фамильи — де Маранья.
Ему пятнадцать лет. Счастливые года!
Чуть пухом поросла младая борода,
Почти еще дитя. Но в мыслях колебанье
И беспокойство видны иногда.
Как размышляет он глубоко
И как задумчив он порой!
К какой-то цели все неясной и высокой
Стремится он неопытной душой;
Но если речь зайдет о воинской отваге
Или любви коснется разговор,
Его рука уже на шпаге,
Огнем горит орлиный взор.
Как он хорош в толпе придворной,
Одетый в бархат и атлас,
Когда он клонит так притворно
Свой взор при встрече женских глаз!
Зато как иногда он смело
На них украдкою глядит!
Сам бредит о любви, а кровь кипит, кипит…
О молодость моя, куда ты улетела!
Вы правы, господа! На утре бытия
Мечтателем когда-то был и я,
Пока не преступил небесного предела!
О Сатана, кого назвал ты нам!
Сей дон Жуан любимец есть природы,
Он призван к подвигам и благостным делам,
Пред ним преклонятся народы,
Он будет славен до конца,
Он стражей огражден небесной неприступно,
К нему ты не прострешь руки своей преступной —
Познай: сей дон Жуан избранник есть творца!
Мой также. Я давно его заметил.
Я знаю, сколь удел его в грядущем светел,
И, юношу всем сердцем возлюбя,
Я сделаю его похожим на себя.
Но где же власть твоя? Где сила?
Оно и не легко. И дорого, да мило!
Послушайте. Во всем я к точности привык.
Ведь каждый данный пункт, характер или лик
Мы можем мысленно, по нашему капризу,
И кверху продолжить и книзу.
Я часто сам от скуки наблюдал,
Как иногда моя меняется натура:
Взберусь наверх — я мрачный идеал;
Спущуся вниз — карикатура.
Теперь, как с кафедры адъюнкт,
Я вашего прошу вниманья:
Любую женщину возьмем как данный пункт;
Коль кверху продолжим ее мы очертанье,
То наша линия, как я уже сказал,
Прямехонько в ее упрется идеал,
В тот чистый прототип, в тот образ совершенный,
Для каждой личности заране припасенный.
Я этот прототип, не зримый никому,
Из дружбы покажу любимцу моему.
Пусть в каждом личике, хоть несколько годящем,
Какое бы себе он ни избрал,
Он вместо копии все зрит оригинал,
Последний вывод наш в порядке восходящем.
Когда ж захочет он, моим огнем палим,
В объятиях любви найти себе блаженство,
Исчезнет для него виденье совершенства
И женщина, как есть, появится пред ним.
И пусть он бесится. Пусть ловит с вечной жаждой
Все новый идеал в объятьях девы каждой!
Так с волей пламенной, с упорством на челе,
С отчаяньем в груди, со страстию во взоре
Небесное Жуан пусть ищет на земле
И в каждом торжестве себе готовит горе!
О дух неправды! Тот, кто ищет свет,
Кто жаждет лишь обнять, что вечно и прекрасно,
Над тем у ада власти нет,
И ты сгубить его надеешься напрасно.
Познает правду он, рассеется твой мрак,
Как ветром на луну навеянная тучка!
Вот в этом-то и закорючка.
Уладить дело надо так,
Чтобы, во что бы то ни стало,
Все под носом ловил далекий он призрак
И с толку сбился бы искатель идеала.
Ведь черту, говорят, достаточно схватить
Кого-нибудь хоть за единый волос,
Чтоб душу всю его держать за эту нить
И чтобы с ним она уж не боролась;
А дон Жуан душой как ни высок
И как ни велики в нем правила и твердость,
Я у него один подметил волосок,
Которому названье — гордость!
О братья, окружим незримою толпой
Младое сердце дон Жуана,
С врагом в упорный вступим бой,
Да не свершит над ним обмана!
Туман и мрак разгоним с юных дум,
Да явится им истины дорога!
К чему весь этот треск и шум?
Помилуйте, побойтесь бога!
Зачем кричать заране: караул!
Могу сказать вам непритворно,
Мое влиянье благотворно,
Без дела праведник, пожалуй бы, заснул.
Поверьте, для людей толчки полезны эти,
Как галванисм[3] полезен для больных.
И если б черта не было на свете,
То не было бы и святых!
Довольно. В сумраке земля уже почила,
Безмолвен лес, тиха поверхность вод,
Покой и мир для смертных настает…
Да сгинет Сатаны завистливая сила!
Покойной ночи всем! Увидим, чья возьмет!
В тревожном жизни колебанье
Всегда с душой враждует плоть;
Да озарит твое сиянье
Стезю блудящего, господь!
Но если, пламенный и страстный,
Он слепо вступит в мрак и ночь,
В час испытанья, в час опасный,
Дозволь нам слабому помочь!
Твои пути необъяснимы,
Твоих судеб таинствен ход,
Блажен, кто всех соблазнов мимо
Дорогой светлою идет!
Часть первая
Десять лет после пролога
Священный трибунал в Севилье
Заседание в Casa santa[4]. Инквизитор, три члена, фискал и секретарь. У дверей стража. ИнквизиторПредмет, о коем рассуждать мы будем,
Уже известен вам, святые братья:
Над исполнителями Sant’ officio[5],
Тому три дня, открыто свершено
Ужасное, неслыханное дело.
Прочтите обвинение, фискал.
«Три дня тому назад святое братство
Под стражею вело из Антекеры
В тюрьму отпавшего мориско. Вдруг,
Одетый в плащ, черты сокрыты шляпой,
На них напал какой-то кавалер.
С угрозами и шпагою махая,
Он многих ранил, прочих разогнал,
Преступника ж освободил и скрылся».
Мориско был назначен на костер —
Святая церковь вопиет о мести.
И не нашли виновного?
След найден.
При кавалере был его слуга.
Агент, узнав его по описанью,
Подговорил идти с собой в трактир;
Там схвачен он и ждет теперь допроса.
Дозволит ли священный председатель
Нам допросить агента и слугу?
Сеньор Мигель, введите их обоих.
Сними с себя повязку, сын мой. Кто ты?
Ай-ай! Где я?
А, господин Диего!
Так поступать нечестно. Вы меня
Своим недавно другом называли!
Преступник, отвечай, кто ты?
Позвольте —
Меня вчера на улице он встретил,
Подговорил с ним вместе отобедать
И угостил пуляркой. А теперь…
Теперь, когда ты отвечать не станешь,
Ты будешь пыткой угощен. Кто ты?
Я, господин почтенный? Я не знаю.
Позволите ль железные ему
Надеть ботинки?
Что за вздор? Зачем?
Я сущую вам правду говорю;
Я, господа, подкинутый ребенок.
Коль по моим наклонностям судить,
Я гранда сын, а может быть, прелата!
Сеньор Мигель! Железные ботинки!
Не будем торопиться.
Что с тобой
Он говорил, когда вы вместе пили?
Он хвастался, что с господином он
Преступника избавил от костра,
Слуга он дон Жуана де Маранья
И соучастник в деле.
Фуй, Диего!
Мы говорили вместе как друзья;
Что я тебе за рюмкой сообщил,
Должно остаться было между нами!
Его прозванье Лепорелло. Он
Уже лет десять служит дон Жуану.
Нехорошо, Диего; право, стыдно!
Я вижу, ты болтун. Но, господа,
Когда теперь вы знаете, кто я,
Нельзя ль скорей домой меня отправить?
Итак, ты, Лепорелло, признаешься,
Что вместе вы с Мараньей, на дороге,
Напали на святую инквизицью?
Кто? Я? Избави боже! Я был сзади!
Теперь ты должен все нам рассказать,
Что о своем ты знаешь господине:
Каких он лет? И кто его друзья?
И часто ль в церковь ходит он? И кто
В интриге с ним? И что он говорит?
И как он судит о священном братстве?
Все должен откровенно ты поведать
Или мученья пытки испытать.
Помилуйте, священный председатель!
Вы столько задали вопросов вдруг,
Что с памятью сперва собраться надо,
Чтоб по ряду на все вам отвечать.
Каких он лет? Я думаю, ему
Лет двадцать пять, а может быть, и боле,
Какие у него друзья? Их много,
Но, кажется, он им не очень верит…
И хорошо он делает! Что дружба?!
Вот этот господин меня сейчас
Пуляркой угостил; теперь же он
Показывает на меня. Диего!
Признайся, брат, что скверно?
К делу! К делу!
Ну, что ж еще? Да! Часто ль ходит в церковь?
Коль правду говорить — не слишком часто;
Так, разве для забавы; да и то
Когда в кого влюблен, то встречи ради.
В интриге с кем он?
Он-то? Правый боже!
Да с кем в интриге не был дон Жуан?
Подумать страшно! Верите ль, сеньор,
Из сил я выбился носить записки
И на часах стоять то тут, то там.
Мы ездили с ним вместе по Европе;
Не пропустил нигде он никого;
Что город, то интрига, а в иных
По десяти, по двадцати случалось.
Уж я ему, бывало, говорю:
«Сеньор, остепенитесь!» Так вот нет же!
Вот так и прет его в интриги, право;
И точно будто ищет он чего-то;
Попробует одной, давай другую!
Как будто женщины не все равны.
Ведь, согласитеся, отцы святые,
У курицы один и тот же вкус,
Что с черным ли хохлом она, что с белым!
Немножко дерзок этот Лепорелло,
Но вместе глуп. Из болтовни его
Нам кое-что, быть может, пригодится.
Твой господин великий греховодник.
Теперь в кого влюблен он?
В донну Анну,
В дочь командора дон Альвара. Но
Не слишком-то податлива она;
Уж с месяц мы волочимся напрасно.
Что говорит он про духовных лиц?
Об инквизиции святой как мыслит?
В его речах, с друзьями, за вином,
Или с любезной в тайных разговорах
Заметна ль ересь?
Правду вам сказать,
С любезными своими дон Жуан
Не много говорит о богословье.
Но быть не может, чтоб в его речах
Ты ереси преступной не подслушал.
Подумай, вспомни. Дай нам в руки нить,
Чтоб до его безверия добраться,—
Не то готовься к пытке. Выбирай.
Помилуйте, ведь я его слуга:
Нечестно доносить на господина!
Сеньор Мигель, железные ботинки!
Сейчас, сейчас! Я вспомнил! Погодите!
Дозвольте только мне один вопрос:
Беды ему от этого не будет?
Ведь это только так? Из любопытства?
Из любопытства.
А когда я вам
Все расскажу, меня вы отошлете?
Когда ты все расскажешь нам, мой сын,
И приведешь точь-в-точь его слова,
Тебе дарует церковь награжденье
И ты уйдешь свободно. Если ж ты
Хотя одно лишь слово утаишь,
Я должен буду, с сокрушенным сердцем,
На пытку согласиться.
Понимаю.
Итак, сеньор, я должен вам сказать,
Что дон Жуан говаривал не раз:
«Святые братья глупы. Человек
Молиться волен как ему угодно.
Не влезешь силой в совесть никому
И никого не вгонишь в рай дубиной».
Он говорил, что мавры и мориски[6]
Народ полезный был и работящий;
Что их не следовало гнать, ни жечь;
Что коль они исправно платят подать,
То этого довольно королю;
Что явный мусульманин иль еретик
Не столько вреден, сколь сокрытый враг;
Что если бы сравняли всех правами,
То не было б ни от кого вражды.
«Поэтому, — так говорит мой барин,—
Святые братья глупы». Даже стыдно
Передавать мне вам такие речи,
Но часто слышал я, как дон Жуан
Говаривал: «Святые братья глупы».
Когда не замолчишь ты, попугай,
Тебя в железную посадят клетку!
Вот этого уж я не понимаю:
Молчу — ботинки; рот разину — клетка!
Оставьте, брат фискал. Слова глупца
Святыни нашей оскорбить не могут.
Послушай. С господином ты своим,
Вы совершили вместе преступленье,
Которое заслуживает смерть.
Но, ради простоты твоей, тебя
Помиловать верховный суд согласен,
С тем чтобы свято нам ты обещал
Следить и наблюдать за дон Жуаном.
О каждом шаге должен ты его,
О каждом слове доносить — не то —
Увы, мой сын, — смерть и проклятье церкви!
Вот этого еще недоставало!
Извольте, я готов за ним следить
И доносить про все с благоговеньем.
Иди же с миром.
А червонцы эти
Дарит тебе святая инквизицья.
Беру — из уваженья. Господина б
Не продал я ни за какие деньги.
Ступай, мой сын, но помни обещанье!
Коль будешь ты болтать — костер и пытка!
Не беспокойтеся, отцы святые,
Все можно сделать лаской из меня.
Мое почтение всему собранью!
А вы, сеньор Диего, вы себе
Других друзей ищите; на меня
Вы боле не надейтесь. Ваш слуга!
Сомненья нет. Преступник был Маранья,
Еретик он, святого братства враг,
И на костре заслуживает смерть.
Давно пример остывшей вере нужен.
Везде сильнее ересь возрастает
И слабые колеблются умы.
Сожженье дон Жуана де Маранья
Спасет от казни тысячу других.
Так. Но принять в соображенье надо,
Что он испанский гранд, богат связями,
Что явной на него улики нет
И что от слов он может отказаться.
Когда его мы прямо обвиним,
Наделает процесс наш много шума,
А преступленье так невероятно,
Что ропот всех подымется на нас.
Пожалуй, сам король за дон Жуана
Заступится, и этим пошатнется
Религии святой авторитет.
Процесс начать неловко. Но нельзя ж
Еретика оставить на свободе.
Избавиться его есть много средств.
Цель освящает средства. Братство наше
Нам дозволяет в случаях подобных
К кинжалу или к яду прибегать.
Торжественную казнь в глазах народа,
Великолепное auto da fe[7]
Я предпочел бы этой темной казни;
Но если все согласны, то я также
Даю мое согласье на кинжал.
Итак, мы в настоящем заседанье
Торжественно, но тайно объявляем
Еретиком Жуана де Маранья,
Ему же ныне смертный приговор
Постановляем все единогласно.
Да будет так. Пишите, секретарь.
Комната во дворце Дон Жуана
Дон Жуан сидит в задумчивости и держит раскрытое письмо. Дон ЖуанОпомнись, дон Жуан! Какое чувство
В твоей груди проснулося опять?
Какой давно забытый, светлый мир
В тебе записка эта пробудила?
Чем донна Анна лучше всех других?
Такой же стан, и гибкий и прекрасный,
Не раз я обнимал; к устам таким же
Я прижимал горячие уста;
Такой же голос и такой же взгляд
Не раз меня Мадонной заклинали…
И этот взгляд, и голос, и моленья,
И мой восторг, и жизни полнота —
Все было ложь. Я обнимал лишь призрак,
От женщины, которую любил я,
Которую так ставил высоко
И на земле небесным исключеньем
Считал, — не оставалось ничего —
Она была такая ж, как другие!
А, кажется, я понимал любовь!
Я в ней искал не узкое то чувство,
Которое, два сердца съединив,
Стеною их от мира отделяет.
Она меня роднила со вселенной,
Всех истин я источник видел в ней,
Всех дел великих первую причину.
Через нее я понимал уж смутно
Чудесный строй законов бытия,
Явлений всех сокрытое начало.
Я понимал, что все ее лучи,
Раскинутые врозь по мирозданью,
В другом я сердце вместе б съединил,
Сосредоточил бы их блеск блудящий
И сжатым светом ярко б озарил
Моей души неясные стремленья!
И если бы то сердце я нашел!
Я с ним одно бы целое составил,
Одно звено той бесконечной цепи,
Которая, в связи со всей вселенной,
Восходит вечно выше к божеству
И оттого лишь слиться с ним не может,
Что путь к нему, как вечность, без конца!
О, если бы из тех, кого любил я,
Хотя б одна сдержала обещанье!
Я им не изменял — нет, нет, — они,
Они меня бесстыдно обманули,
Мой идеал они мне подменили,
Подставили чужую личность мне,
И их любить наместо совершенства —
Вот где б измена низкая была!
Нет, сам себе я оставался верен:
Я продолжал носить в себе ту мысль,
Которая являлась в них сначала;
Но вскоре я подлог их узнавал,
Одну покинув, я искал другую,
И, каждый раз все сызнова обманут,
С ожесточенным стал я любопытством
В них струны сердца все перебирать,
Когда ж они рвалися, равнодушно
Изломанный бросал я инструмент
И дале шел и всюду находил
Одни и те же пошлые явленья!
И в ярости тогда я поклялся
Любви не верить, ничему не верить.
Искал я в ней одно лишь обладанье,
Лишь чувственность одну в ней находил.
Да, я искал ее лишь для того,
Чтобы насмешкой мстить ее насмешкам…
А ныне? Что со мной? Что эти строки?
Зачем они надежду оживили?
Уж в третий раз прочитываю их,
И в сердце тог же непонятный трепет.
«Я к вам писать решаюсь, дон Жуан,
Решаюсь я исполнить вашу просьбу,
Но объясниться с вами я должна.
Успехи ваши, нрав непостоянный,
Отчаянье и слезы стольких жертв,
К несчастью, мне давно уже известны.
Для вас легко любить и разлюблять…
Ужель вы также и меня хотели б
Игрушкой сделать прихоти своей?
Нет, вопреки тяжелым обвиненьям,
Которых много так на вас лежит,
Мне говорит какой-то тайный голос,
Что уважать вас можно, дон Жуан!
Скажите ж, как должна я оправдать
Преследованья ваши? Может быть,
Вам самолюбье не дает покоя,
И требуете вы, чтобы я вам
Сама в любви, призналась? Если так —
Я притворяться доле не умею,—
Я вас люблю — да — высказано слово,
Но, заклинаю вас святой Мадонной
И честью вашей заклинаю вас,
Меня увидеть боле не ищите:;
Отныне я почла бы оскорбленьем
Старанье ваше сблизиться со мной.
Я вам призналась — вы достигли цели,—
Теперь не трудно вам меня забыть».
Как эти мне знакомы выраженья!
Такие ж строки часто я читал.
Вас заклинают честью, долгом, верой,
Потом свиданье робко назначают,
Потом придет развязка, а потом…
Исчезнет сон, и правды час наступит!
Все это я уж знаю наперед.
Но отчего ж записка донны Анны
Мне душу так волнует глубоко?
Встают опять чудесные виденья,
И манят снова призраки любви!
Так марево в пустыне аравийской
Пред путником рисует вдалеке
Озер и рек желанных очертанья;
Когда же он, собрав остаток сил,
Дотащится до них, изнеможенный,—
Исчезло все. Пред ним одна лишь степь,
Песков сыпучих пламенное море!
Слова все те же, но как будто смысл
Другой, и будто между этих строк
Читаю я невидимые строки.
А вот и слез следы. Как будто дождь
Кропил руки неверной начертанья.
И это мне знакомо. Часто я
Такие пятнышки видал на письмах.
Нет, это не любовь. То кровь играет,
Желанья дразнит ненасытный бес!
Так что же? Где ж преграда? Или вкралось
Мне в душу состраданье? Или совесть
Меня тревожит? Что такое совесть?
Пойми себя, Жуан! Когда любовь
Есть ложь, то все понятия и чувства,
Которые она в себе вмещает:
Честь, совесть, состраданье, дружба, верность,
Религия, законов уваженье,
Привязанность к отечеству — все ложь!
Религия! Не на любви ль ее
Основано высокое начало?
Но если основанье есть ничто —
Тогда и самое ничтожно зданье!
Двоякая в нем ложь заключена:
По мысли ложь и ложь по примененыо.
Вы, райского вербовщики спасенья,
Во имя ли любви вы громоздите
Для ваших жертв священные костры?
А вы, которых жгут благочестиво,
Вы, проповедники свободной мысли,
Вы для кого себя даете жечь?
Коль нет любви, то нет и убеждений;
Коль нет любви, то знайте: нет и бога!
Вы ж, за отечество в кровавых битвах
Бессмысленно губящие друг друга,
Вы можете ль сказать, кто приковал
К известному пространству человека?
Кто ограничил ваш свободный дух
Стеной, горами, морем иль заставой?
Когда б любовь оправдывалась в мире,
Отечеством была бы вся земля,
И человек тогда душою вольной
Равно любил бы весь широкий мир,
Отечеством бы звал не только землю,
Он звал бы им и звезды и планеты!
А совесть? Справедливость? Честь? Законы?
Все громкие и пошлые слова,
Все той же лжи лишь разные названья!
Что ж остается в жизни? Слава? Власть?
Но где венец, где светлая тиара,
Которые бы стоили труда
К ним руку протянуть? Какая власть
Того насытит, кто искал блаженства?
И если б все живущие народы
И всех грядущих поколений тьмы,
Все пали ниц передо мной — ужели б
Я хоть на миг ту жажду позабыл,
Которой нет на свете утоленья?
Все в мире ложь! Вся жизнь есть злая шутка,
И, если все явленья перебрать
И призраки пустые все откинуть,
Останется лишь чувственность одна,
Любви ничтожный, искаженный снимок,
Который иногда, зажмуря очи,
Еще принять мы можем за любовь.
К чему же нам зазреньями стесняться?
Нет! Я мириться не могу с судьбой
И рабски покоряться тени. Нет!
Не веря ничему, ничем не сдержан,
Моим страстям я отпущу бразды;
Не разбирая средств, я каждой цели
Достигну скоро, все попру ногами,
Унижу все и жизни отомщу!
Я не хочу искать, какое чувство
Меня теперь приводит к донне Анне!
Я к ней влеком — она моею будет!
Не нужно мне лукавить, ни хитрить;
Я и досель в любовных приключеньях
Не обольщал с холодностью бесстрастной
И никогда рассчитывать не мог.
Воображенью дать лишь стоит волю,
Оно меня на крыльях унесет,
Минутной верой мне наполнит душу,
Искусственной любовью опьянит;
Красноречиво жгучие слова
Из уст польются; как актер на сцене,
Я непритворно в роль мою войду
И до развязки сам себе поверю.
Так. Решено. Восстань же, дон Жуан!
Иди вперед как ангел истребленья!
Брось снова вызов призраку любви,
Условий пошлых мелкие сплетенья
Вокруг себя, как паутину, рви —
Живи один, для мщенья и для страсти!
Назло судьбе иль той враждебной власти,
Чьей силой ты на бытие призван,
Плати насмешкой вечным их обманам
И, как корабль над бурным океаном,
Над жизнью так господствуй, дон Жуан!
Ай-ай, сеньор! О, о! Ай-ай! О, о!
Откуда ты? И чем ты так встревожен?
Откуда я? Сейчас все по порядку,
Сеньор любезный, все вам расскажу.
По вашему когда я приказанью
Отнес вчера записку к донне Анне,
Дорогой я немного на мосту
Остановился посмотреть, все так же ль,
По-прежнему ль бежит Гвадалквивир?
Облокотяся на перилы, там
С час места я, не боле, оставался,
Как вдруг ко мне подходит господин
И в разговор со мной вступает; он
Наружности былсамой благородной.
Поговорив со мной о том о сем,
Он предложил мне вместе отобедать
И угостил пуляркой…
Что за вздор!
И угостил пуляркой. Вдруг меня
Схватили, завязали мне глаза
И повели — куда? Ей-ей, не знаю,
Но где б вы думали я очутился?
Ну, где же?
В Casa santa, ей-же-ей!
Ого! И что же там тебе сказали?
Расспрашивали вежливо меня
О нашем нападении на стражу,
Когда мориско мы освободили.
И, вероятно, ты во всем признался?
Во всем упорно заперся, сеньор.
Навряд ли. Но потом? Что было после?
Потом, сеньор? Потом мы говорили
О важных государственных делах;
Они со мной советовались, как
Искоренить еретиков в Испаньи.
Скажи, болтун, без лжи и отступлений,
О чем тебя расспрашивали там?
Сеньор любезный, будьте осторожны,
Поверьте мне: святая инквизицья
Участье в вас большое принимает.
Я по твоим глазам, мошенник, вижу,
Что ты болтал; но мне то все равно.
Чем кончился допрос твой?
О сеньор,
Они меня настойчиво просили
О каждом вашем слове, каждом шаге
Им доносить.
Ты принял порученье?
Что было делать? Там у них лежат
Какие-то железные ботинки.
Когда они хотят за мной следить,
Дела мои еще не слишком плохи.
Я к сведенью участье их приму;
Ты ж, Лепорелло, будешь к ним являться
И доносить им, слово в слово, то,
Что каждый раз тебе я продиктую.
Душевно рад, сеньор. Но хорошо б
На время вам Испанию оставить.
Теперь оставить? Ни за что на свете!
А донна Анна?
То-то донна Анна!
Из-за нее бы не нажить беды!
Ей-ей, поверьте мне, остепенитесь,
В опасную играем мы игру.
Сеньор, что я сейчас вам сообщил,
Не правда ли, останется меж нами?
Ведь это государственная тайна,
Я им честное слово дал.
Ступай.
Итак, я нахожусь под наблюденьем
Святых отцов. Мне по сердцу борьба!
Я обществу, и церкви, и закону
Перчатку бросил. Кровная вражда
Уж началась открыто между нами.
Взойди ж, моя зловещая звезда!
Развейся, моего восстанья знамя!
Дом Командора
Командор и дон Октавио. КомандорСеньор, мне тяжело, мне очень больно
Нежданным вас отказом огорчить,
Но дочери я не могу неволить.
Ее уж выбор сделан. Дон Жуан
Из уст ее уж получил согласье.
Я ваши чувства знаю и ценю;
Поверьте, я люблю вас, дон Октавьо,
Я сам, как вы, глубоко огорчен.
Ведь этот брак моею был мечтою,
Я вас давно хотел усыновить.
Но вы, не правда ль, будете нам другом
И братом донне Анне. Видит бог,
Я вам хотел отдать ее. Что ж делать?
Судьба не так решила. Дайте руку!
О мой отец! Могу ли я еще
Назвать вас этим именем священным?
Прощайте, дон Альвар. Скажите ей,
Что я иду — куда? И сам не знаю!
Иду я дале, дале от нее.
Забыть ее я не могу, но смерти
Могу искать. Прощайте, дон Альвар!
Постой, Октавио. Скажи, ты вправду,
Ты искренно, ты свято любишь Анну?
Что значат эти речи, дон Альвар?
Октавио, послушай. Если вправду
Ты любишь дочь мою — не уходи.
Я все скажу. Недаром сердце
Предчувствует беду. Ты знаешь Анну,
Ее душа пылка; воображенье,
Восторженность всегда ее влекли.
Напрасно я просил ее, напрасно
Молил отсрочить горькую помолвку —
Не помогли мольбы, ни увещанья.
Она бы помешалась иль зачахла,
Когда б я власть мою употребил.
Ее умом теперь Жуан владеет,
В ее душе лишь он один царит.
Быть может, я несправедлив. Быть может,
Он искренно отрекся для нее
От прежних заблуждений. Он святыней
Клялся мне отказаться навсегда
От бурной жизни юношеских лет.
Дай бог! Но сердце чует, дон Октавьо,
Что дочь не будет счастлива за ним.
Я стар, уже давно гляжу в могилу.
Случиться может, я умру сегодня ж
И дочь мою оставлю сиротой.
Будь другом ей, Октавио, будь братом;
А если он свою забудет клятву
И если оскорбит мое дитя —
Будь мстителем ее! Клянись мне, сын мой,
Своей сестры в беде не покидать!
Тяжелый долг, отец, на сердце мне
Ты просьбою своею возлагаешь.
Их счастья быть свидетелем я должен!
О, лучше б тысяча смертей! Но если
Она еще нуждается во мне,
Я принимаю это униженье,
Я остаюсь. Во всем, о дон Альвар,
Клянусь тебе, и честь моя порукой.
Комната Донны Анны
Донна Анна. У ног ее сидит дон Жуан. Донна АннаТак это правда? Это не обман?
Меня ты любишь искренно, сердечно?
Других ты женщин для меня забыл?
Меня одну всегда любить ты будешь
И не раскаешься?
О донна Анна!
Тебя одну и вижу я и помню.
Всю жизнь мою до этого мгновенья,
Все, что я прожил, все, что ощущал,
Я все забыл! И как впадают в море,
В бездонное, все реки и ручьи,
Так, без следа, мои воспоминанья
В твоей любви теперь поглощены!
Я часто так во сне тебя видала,
Как ты теперь у ног моих сидишь;
Во сне я так в глаза тебе глядела,
И было в них темно и глубоко;
И мне хотелось глубже в них вглядеться,
И я в них дна не находила; мне
Казалося, что в пропасть я гляжу;
И страшно было, и так сладко вместе!
Что, если и теперь я вижу сон?
Нет, жизнь моя! Все призрак и мечта,
Все дым и сон — одна любовь есть правда!
И любишь ты давно меня, Жуан?
Давно? Всегда! Твой образ, донна Анна,
Всегда носился смутно предо мной!
Когда один, в крушительной тревоге,
Я с жизнию боролся, как пловец,
Тебя мой взор отыскивал вдали,
Тебя увидев, берег я увидел.
О мой Жуан! И я была одна,
И мне тебя всегда недоставало!
Зачем отцу ты прежде не открылся?
Меня пугал его суровый нрав.
Боялся я отказа. И теперь
Я б не решился говорить, когда бы
Он не застал меня у ног твоих.
То, видно, нас соединило небо!
Но, милый друг, теперь, когда нашли
Мы оба в жизни твердую опору,
Скажи, куда направишь ты свой бег?
Какую цель своим поставишь силам?
Душе высокой, светлому уму
Какую ты задашь теперь задачу?
Весь мир открыт пред нами, донна Анна;
Моя душа свободна и ясна.
К чему бы мыслью я ни обратился,
Я до всего достигну. Но оставим
Мы этот разговор. Теперь любовь,
Одна любовь моею будет целью!
Ты сам себя не знаешь, дон Жуан,
Но сердцем я давно тебя постигла.
Я буду помогать тебе. Когда
Любовь твои стремленья заградит,
Я, я, Жуан, тебе о них напомню.
Я не хочу тебе преградой быть,
И твоему орлиному полету
Мешать я не должна. Но что с тобой?
Какая мысль твой омрачила взор?
Я вспомнил… да, прости мне..
Что ты вспомнил?
Что ты меня не первого уж любишь.
Как? Ты ревнуешь?
Дон Октавьо был
Тобой любим.
И ты ревнуешь? О,
Скажи мне все, расспрашивай меня —
Я отвечать на все тебе готова!
Чистосердечью твоему я верю.
Но ты, не правда ль, часто был обманут,
И оттого ты стал ревнив?
Напротив,
Когда меня любить переставали,
Сопернику счастливому охотно
Я место уступал; когда ж соперник
Мне докучал без повода и права,
Меж нами спор моя кончала шпага
И не давала времени созреть
Ревнивости. Я чужд ее остался.
Что ж значили сейчас твои слова?
Вот видишь ли: любовь я в мысли ставлю
Так высоко, так свято понимаю
И для меня ее так нежен цвет,
Что от малейшего прикосновенья
Легко мрачится он и увядает.
Когда любил я и когда во мне
Другой, неясный образ зарождался,
Я, чтоб любви священное начало
Борьбою двух явлений не нарушить,
Спешил расстаться с той, кого любил…
Расстаться, дон Жуан? Но отчего же
В тебе тот чуждый образ зарождался?
Не знаю сам. Но я с собой был честен
И двум идеям вместе не служил.
Просторно сердце женщины, напротив;
В нем резкие противоречья могут
Ужиться рядом. В нем бывает слышен,
Среди любви живой и настоящей,
Нередко запоздалый отголосок
Другой, отжившей, конченной любви.
Вины тут нет: подобные явленья
В природе женской. Но делиться я
И с тенью даже не могу тем сердцем.
Которое мне отдалося. В нем
Я должен быть один.
Ты в нем один.
То чувство, что тебя смущает, было
Одно ребячество, и я тогда
Сама себя еще не понимала.
Но, может быть, ты и теперь вполне
Себя не понимаешь?
Дон Жуан,
Не оскорбляй меня таким сомненьем.
Когда б я не уверена была
В себе самой, когда б я колебалась,
Я бы твоей любви не приняла,
Мне собственная гордость помешала б
Собой располагать. Нет, я твоя!
С сознанием твоя и без раздела!
О ангел мой, клянись мне в том скорей,
Клянися всем, что для тебя священно!
Клянусь тебе пречистою Мадонной,
Клянусь тебе Спасителя крестом,
Клянусь отца священной сединою,
Клянуся прахом матери моей —
Вся жизнь моя и все мои мышленья
Навек, Жуан, тебе принадлежат!
А если бы тебе я изменил?
В тебя я верю; мне того довольно —
Не требую я клятвы от тебя!
Однако если б?
Если бы в тебя
Я верить перестала, о, тогда…
Что б сделала тогда ты?
Дон Жуан,
Не спрашивай меня, мне страшно думать,
Я не хочу о невозможном думать!
И не тревожишься ты тем, что я
Уж изменил столь многим?
Сознаюсь,
Мне эта мысль не раз уж приходила.
Но для меня скрывается тут тайна;
Сейчас ты что-то намекнул об этом,
Но я тебя, Жуан, не поняла.
Не может быть, чтобы с подобным взглядом,
С улыбкой этой, с голосом твоим
Была совместна ложь. Не может быть,
Чтобы когда-нибудь ты притворялся
И мог смеяться над любящим сердцем!
Нет, не таким является обман!
В его очах заметно беспокойство,
Изысканна его бывает речь,
И самое старание казаться
Прямым, и откровенным, и правдивым
Его всегда невольно выдает.
Ты не таков. Не хочешь ты казаться,
Нет ничего поддельного в тебе;
Ты не старался предо мною скрыть
Своих ошибок или недостатков.
Когда тебя еще я не видала,
А знала только по одной молве,
Глубоко я была возмущена
И сильно на тебя негодовала;
Когда же я увидела тебя,
Невольное сомнение во мне
Насчет худой твоей возникло славы;
Я начала отыскивать тогда,
Придумывать старалась оправданья
Твоей преступной жизни. Ты в это время
Сближаться с нами понемногу стал,
И, чем с тобою чаще я встречалась,
Тем каждый раз мне делалось яснее
Противоречье меж твоей душой
И жизнию твоей. Я поняла,
Что есть в тебе какая-то загадка.
Да, дон Жуан, загадка есть в тебе.
Твоих бровей грозящая дуга
Являет самолюбие и гордость,
В твоих очах видна бывает грусть —
Но непритворен лик твой благородный,
И в этом сердце места нет для лжи!
О, проницательность души любящей!
Так. Для обмана не был я рожден.
Когда б из тех, кого я в жизни встретил,
Хотя б одна с тобой могла сравниться,
Я не был бы теперь у ног твоих!
Мне говорили также про тебя,
Что ты не уважаешь ни законов,
Ни церкви, ни святыни; но я знаю,
Твои ошибочно толкуют мысли.
Не правда ли, со временем, когда
Увидишь ты, что я тебя достойна,
Ты все мне скажешь?
Жизнь моя! Зачем,
Чего мне ждать? Теперь, не отлагая,
Я все тебе скажу. Ты не похожа
На прочих женщин; все тебе доступно.
Суди меня — и, если я виновен,
Я пред твоим склонюся приговором.
Тебя не обманули. Да, я враг
Всего, что люди чтут и уважают.
Но ты пойми меня; взгляни вокруг:
Достойны ль их кумиры поклоненья?
Как отвечает их поддельный мир
Той жажде правды, чувству красоты,
Которые живут в нас от рожденья?
Везде условья, ханжество, привычка,
Общественная ложь и раболепство!
Весь этот мир нечистый я отверг.
Но я другой хотел соорудить,
Светлей и краше видимого мира,
Им внешность я хотел облагородить;
Мне говорило внутреннее чувство,
Что в женском сердце я его найду,—
И я искал. Зачем тебя смущать
Рассказом долгих, горьких заблуждений?
Довольно. Жизнь мою ты поняла.
О, не страшися своего доверья!
Да, все я понимаю. Но скажи мне,
Чего ты ждал от тех, кого любил?
Чем был ты оскорблен иль чем обманут?
Чего ты требовал? Скажи мне все!
Чего я ждал от них, чего искал,
Определить уже не в силах я.
Теперь я все нашел, теперь я счастлив!
Неполно было б это чувство, если б
Его словами выразить я мог!
А я, Жуан, когда б мою любовь
Могла измерить или обозреть,
Мне было б страшно; я боялась бы,
Что до тебя она не досягнет.
Но меры нет в ней! Нет во мне боязни!
Сомнений нет! Я в будущее верю,
Как верю в бога и в тебя, Жуан!
Да! Верь, о ангел! Верь! Нам надо верить!
Лишь в вере счастье! Миг единый веры
Есть вечность. Пусть он нашу жизнь поглотит!
Прочь думы! Прочь сомненья хладный червь!
Забудем все! Весь мир! Себя самих!
В одном восторге и в одном блаженстве
Смешаем жизнь и смерть!
Сеньор, простите.
Вам долго вместе быть еще нельзя.
Никто еще не извещен в Севилье
О вашем сватовстве. Но я сегодня
Пошлю к родным и близким приглашенье,
Чтоб съехались на сговор; до того ж
Вам видеться лишь можно на гулянье.
Обычай так велит. Коль вам угодно,
Вы встретите нас завтра у фонтана
В тот час, когда взойдет луна.
Проклятье!
Холодною водой меня он обдал.
Он мне напомнил, что любовь есть призрак,
Что я сюда пришел лишь роль играть.
Перехитрил старик, поторопился
Накидывать аркан свой на меня!
Сеньор, тяжел ваш строгий приговор,
Но я во всем вам покоряться должен;
До завтра я изгнанью обречен.
Простите, дон Жуан. Мы у фонтана
Вас встретим завтра.
Я не опоздаю!
Как омрачилось вдруг его лицо!
Не в первый раз уже я замечаю,
Что выраженье ясное внезапно
В нем исчезает и вокруг бровей
И возле уст играет и змеится
Насмешливо-суровая черта.
Не нравятся мне эти перемены!
Ты все еще не примирился с ним?
Не бросил ты своих предубеждений?
Его любить готов я горячо,
Когда твою любовь он оправдает.
Но ты ему не веришь. Для меня
Свое ты пересилил отвращенье,
Свой нрав крутой с трудом переломил ты,
К улыбке принужденной приневолил
При встрече с ним ты свой враждебный лик;
О мой отец, не сожалей о том,
Что дал ты нам согласие. Ты знаешь,
Тебе во всем покорна я была;
Но сердцу я приказывать не в силах,
Любить я вполовину не могу.
Вот видишь ли, во мне частица есть
Твоей решимости. Когда бы ты
Нас разлучил, о, что б со мною было!
Тебя любить, отец, я перестала б,
С тобой остаться я бы не могла!
Ты никогда ни в чем не знала меры.
Бывало, до его знакомства с нами,
Когда о нем лишь заводили речь,
Ты слов не находила порицать
Его двуличный и коварный нрав;
Когда о нем упоминали только,
Ты изменялась вся в лице; тебе
Чудовищем казался он, а ныне…
Но я не упрекать тебя пришел.
Он твой жених; любить его ты вправе;
Но ты теперь в другую впала крайность:
Все совершенства ты находишь в нем,
На все ты смотришь лишь его очами,
От собственных суждений отреклась.
Дитя, поверь мне, крайности опасны,
Их избегать должно благоразумье
И среднею дорогою идти.
О, не брани меня! Я сознаюся,
Что не всегда так думала, как ныне;
Но я не вдруг переменила мысли,
Не ветрено ему я отдалась.
Нет, кровь твоя течет во мне недаром,
Моей любви, отец, я знаю цену
И важность всю поступка моего.
О нем, отец, я долго размышляла
И долго, перед тем чтобы решиться,
Испытывала я сама себя.
Припомни, как ты нынешней весною
Со мной садился ночью у окна
Дышать прохладой и внимать гитарам,
Которые вблизи, вдали, кругом
До самого рассвета раздавались.
Он часто мимо проходил тогда,
И останавливался у решетки,
И зачинал с тобою разговор,
Не много на меня вниманья он
В то время обращал; но я, напротив,
Уже тогда, молве не доверяя,
Его старалась втайне изучить.
Для вас обоих часто неприметно
И будто ненарочным словом я
Давала направление беседе
И вызывала вас на мирный спор;
Сама ж над ним я молча наблюдала,
Не пропускала ничего, и после,
Одна, в моем покое запершись,
Я проходила весь ваш разговор,
И каждое им сказанное слово,
И ударенье каждое его,
И каждый взгляд его припоминала
И долго, долго взвешивала их.
Так этот нрав, не понятый никем,
Себе я понемногу объяснила.
Но вспомни, мой отец, ты сам его
Не безусловно осуждал. Ты часто
Его благоразумию дивился
И говорил, шутя, ему не раз:
«Вы, дон Жуан, боюся, повредите
Себе во мненье дам: в тот час, когда
Другие им приносят серенады,
Теряете вы золотое время
Со мною, стариком!» Потом, когда
Ко сну я отходила, часто ты,
Со мной прощаясь, говорил: «Однако
Мне нравится довольно дон Жуан;
Гораздо он скромнее, чем я думал,
И старость он умеет уважать.
Его мне слишком черным описали».
Не так ли было, мой отец?
Все правда,
Обворожить умел он и меня;
Я был неосторожен. Но в то время
Не думал я, что ты его полюбишь…
Иные были у меня надежды.
Да, мой отец, его я полюбила,
Когда узнала сердце я его.
Сперва во мне проснулось любопытство,
Потом участье; а потом, лишь только
Я поняла значенье дон Жуана,
Участье обратилось в удивленье,
И волю я любви тогда дала —
Тогда лишь, но не прежде. И теперь,
Ты прав, отец мой, я его люблю
Без памяти, без воли, без сознанья!
Храни господь тебя, мое дитя,
От позднего раскаянья!
Я знаю,
Тебя страшит прошедшее его.
Но верь, отец, минувшие те бури
Порукой нам грядущих ясных дней!
Я не хочу оправдывать Жуана;
Он был преступен, но порочен не был.
Его дела нельзя равнять с другими,
И общей мерой мерить их нельзя.
Кто над другими так стоит высоко,
Чья мысль проникнуть алчет в недра жизни,
Кто в ней, как средь египетского храма,
Гиероглифы видит и загадки,
И объяснить себе их вечно хочет,
И вечно неудачей раздражен —
Тому невыносим условий гнет,
И тот не мог законам подчиниться,
Дорогою избитою идти!
Иных путей душа его искала,
Неясная звезда его вела,
Ему другой души недоставало,
Которая б понять его могла!
Из женщин не одна его любила,
Но их союз был слишком боязлив;
Пугала их его стремлений сила,
Его ума несдержанный порыв!
И робко все остались у преддверья,
Когда он смело шел во храма тьму,—
Жуана сердце требует доверья,—
И я, отец, поверила ему!
Я отдалась ему душою вольной,
И к правде путь мы вместе совершим;
Ему помочь есть сил во мне довольно —
Моя любовь меня сравняла с ним!
Мой милый друг, к чему нам снова спорить
И рассуждать о том, что решено!
Будь добр к нему! Оставь свои сомненья!
Дитя мое, я вас благословил,
И с той поры он сделался мне дорог.
О мой отец, поверь ему, как я!
Тот дон Жуан, который бурной жизнью
Негодованье наше возбуждал,
Не есть Жуан счастливый, возрожденный,
Который ныне любит дочь твою!
Будь добр к нему! Когда мы завтра ночью
С ним на условленном сойдемся месте,
Не оскорбляй холодностью его!
Я оскорблять Жуана не намерен.
Но… я сейчас с Октавьо говорил.
Узнав из уст моих, что для него
Надежды нет, хотел он удалиться,
Искать хотел он смерти где-нибудь.
Я удержал его — он был нам другом,—
Я упросил его остаться с нами —
Он здесь. Судьбе тяжелой он покорен.
Но рана сердца глубока. Ты, Анна,
Была к нему не без участья прежде.
Он в горести, и много облегчило б
Его твое приветливое слово…
Скажи, согласна, ль ты его принять?
К чему, отец мой? Что ему сказать?
Оставь свиданье до другого раза!
Любовь жестока и себялюбива;
Она собою только занята.
Ее, как сон, приятно опьяненье —
Но горестно бывает пробужденье!
Дворец Дон Жуана
Дон Жуан в богатой одежде. Лепорелло надевает на него кружевной воротник. ЛепореллоВот так. Лишь дайте эту цепь поправить,
И настоящий вы теперь жених!
Ну, слава богу! Мы остепенились,
И жизни безалаберной конец!
А знаете ль, сеньор, что вся Севилья
Завидует вам?
Право? Но откуда
Ты взял, что я хочу жениться?
Как?
Да разве не объявлена уж свадьба?
Нет, вы теперь жених, и, слава богу,
Вам на попятный двор уже нельзя!
Жениться не намерен я.
Позвольте,
Позвольте, что это такое? Как?
Досель вы изменяли, это правда,
Но не были ничьим вы женихом
И слово никому вы не давали;
А слово вещь святая. Быть не может,
Чтоб вы хотели взять его назад!
Его возьмет назад сама невеста.
Как? Донна Анна вас чтоб разлюбила?
Коль на нее рассчитывали вы,
То я совсем на этот счет спокоен;
Она вас любит, как досель никто.
Нет, вы теперь уже не отвертитесь,
Уж дело в шляпе. И позвольте мне
Вам принести покорнейшую просьбу:
Вы знаете, как честно я всегда
И бескорыстно вам служил, как ваши
Любовные я часто порученья
С опасностью здоровья исполнял.
Теперь за все заслуги я прошу,
Чтобы, когда у вас родятся дети,
Вы мне их воспитанье поручили
И жалованье положили б мне,
Приличное наставнику. Сеньор,
Я хвастать не хочу, я не ученый;
О нет! Но что касается до чести,
Поспорить я могу с великим Сидом[8],
Дурному я детей не научу!
Луна взошла. Дай плащ мне и гитару.
Решительным ударом кончить надо!
Старик откажет мне и нашумит;
А перед ней найду я оправданье
И без отца сойдуся с ней опять!
Задайте ж ей скорее серенаду.
Они ведь это любят. В женихе
Предупредительность всегда похвальна!
Ну, слава богу! Скоро отдохнем!
Его понудить к браку было надо,
Как робкого купальщика, который
Воды холодной до тех пор боится,
Пока его насильно не толкнут.
Ночь. Гулянье у фонтана
Два кавалера встречаются. Первый кавалерВы слышали ли новость? Дон Жуан
Посватан с донной Анной.
Быть не может!
Увидите; они сегодня вместе
Здесь будут на гулянье. Кто б подумал,
Что кончит так похвально дон Жуан?
Я этому поверю лишь тогда,
Когда увижу сам. Пусть кто другой —
Но дон Жуан — продать свою свободу!
Сеньор, напрасно вы так говорите,
Дочь командора хороша, как день,
Охотно был бы на его я месте!
И что они нашли в нем? Как отец
На то мог согласиться? Ни за что б
Не отдала ему я Инесильи!
Гм, гм!
За что его так все бранят?
Что в нем дурного, маменька?
Молчи,
Тебе рассказывать про это рано.
Как мог в нее влюбиться он? Скажи,
Что в ней хорошего?
Одно кокетство!
Она его кокетством завлекла!
Здесь подождем. Они сюда придут.
Но донне Кларе, может быть, теперь
Не хочется увидеть дон Жуана?
Зачем же, если донне. Консепсьоне
Приятно будет встретить вместе с ним
Счастливую соперницу свою!
Когда бы мне он сделал предложенье,
Я молча дверь ему бы указала.
Как жаль, что он не сделал вам его!
Вот он идет! Смотрите! И гитара
В его руке. Зачем теперь гитара?
То прежде кстати было бы, когда,
Вздыхая, он у дома командора
Простаивал до самого утра.
Как он глядит на эти окна. Кто
Живет над тем балконом?
Как, над тем?
Не смею вам сказать, сеньора, там…
Живет одна… одна… Не смею, право!
Смотрите, он остановился. Он
Гитару строит. Кто же там живет?
Глазам своим не верю! Там живет
Потерянная женщина одна
По имени Нисета. Целый город
Нисету знает, но никто б не смел
На улице ей поклониться. Право,
Я ничего не понимаю. Как?
Он сбросил плащ, он шляпу загибает,
Его лицо освещено луной,
Как будто хочет он, чтоб вся Севилья
Его узнать могла. О, это слишком!
Возможно ль! Он поет!
Какая наглость!
Гаснут дальней Альпухарры
Золотистые края,
На призывный звон гитары
Выйдя, милая моя!
Всех, кто скажет, что другая
Здесь равняется с тобой,
Всех, любовию сгорая,
Всех зову на смертный бой!
От лунного света
Зардел небосклон,
О, выйди, Нисета,
Скорей на балкон!
О дон Жуан, уйдите, ради бога!
Вы губите меня. Скорей уйдите!
Когда о том узнает командор,
Он заколоть меня велит. Молю вас…
От Севильи до Гранады,
В тихом сумраке ночей,
Раздаются серенады,
Раздается стук мечей;
Много крови, много песней
Для прелестных льется дам,—
Я же той, кто всех прелестней,
Песнь и кровь мою отдам!
От лунного света
Горит небосклон,
О, выйди, Нисета,
Скорей на балкон!
Как? Что? Не может быть! Не верю! Нет!
Так! Это он! Злодей! Бездельник! Изверг!
Прочь от меня!
Бездельник! Шпагу вон!
Сеньор, умерьте гнев ваш. Это шутка.
Вон шпагу, иль убью тебя!
О боже!
Сеньор, не горячитесь. Это шутка.
Я забавлялся.
Так умри ж теперь!
О, если так, извольте, я готов!
Я ранен! Дочь! Ко мне… Я умираю!
Отец, отец! О боже! Помогите!
Врача! Скорей врача!
Не надо, Анна.
Сюда, мое дитя… нагнись поближе…
Ко мне поближе, Анна. Милый друг,
Дитя мое, прости! Я умираю…
Одна теперь осталась ты на свете…
Ты сирота… но друг есть у тебя…
Октавио… Не отвергай его…
Быть может, после… через год… о Анна,
Нет сил… Я умираю…
Боже, боже!
Часть вторая
Окрестности Кадикса
Дон Жуан и Лепорелло, в разговоре. ЛепореллоОхота, право, вам была, сеньор,
Связаться с этим стариком. Извольте
С его семейством справиться теперь!
Я знать не мог, что он остервенится
И бросится со шпагой на меня.
Покойник бешен был не по летам.
А я хотел его лишь подразнить
И отучить настаивать на свадьбе.
Так только в том была его вина,
Что сделаться хотел он вашим тестем?
Ну, что ж? И слава богу! В добрый час!
Давно бы вам пора остепениться.
Что мы за жизнь ведем? Скажите сами.
А донна Анна чем была не пара?
Вы были бы теперь отцом семейства
И жили б смирно, тихо, хорошо,
Как бог велит, и прыгали б вкруг вас
Без счета и числа мал мала меньше.
Все маленькие дон Жуаны. Да.
Приятная картина в самом деле,
Но забываешь ты, что года нет
С тех пор, как я был женихом.
Так что же?
Вы в полгода успели б сделать то,
На что другим бывает жизни мало;
Вы время не теряете.
Глупец.
И кажется, ведь вы ее любили,
По крайней мере, больше, чем других.
Когда вы вашу выкинули штуку,
Вы были пасмурны дня три потом.
Я и теперь люблю ее.
Быть может,
Да проку-то от этого нам мало.
Теперь небось не сунетесь вы к ней.
Она моею будет. Так хочу я.
Я до моей достигну цели.
Ой ли?
Спровадивши отца, за дочкой вы
Уж не хотите ль снова волочиться?
Я никому ее не уступлю.
Ха-ха! Го-го! А дон Октавьо? А?
Я чай, уже теперь их свадьба близко;
Пожалуй, донна Анна уж за ним.
За ним иль нет, она моею будет.
Забавная была бы то исторья!
Ха-ха! Как, донна Анна?
Полно врать.
Смотри. Ты видишь этого гидальго,
В плаще и маске, что минут уж с пять
Взад и вперед все ходит перед нами?
Спроси его, чего он хочет.
Как?
Вон этого? Не лучше ль нам, сеньор,
Убраться от него подале?
Трус!
Спроси его сейчас, чего он хочет.
Поверьте мне, уйдемте лучше прочь,
Не нравятся мне новые знакомства.
Так оставайся. Я его спрошу.
Кого вам надобно, сеньор?
Сеньор,
Ищу я дон Жуана де Маранья,
К нему есть у меня письмо.
Подайте,
Я дон Жуан.
В другой раз будьловчее!
Мне голос твой знаком. Эй, Лепорелло!
Я говорил, сеньор, уйдем! Ну, что же?
Вы ль держите его, иль он вас держит?
Простите, я ошибся.
Вижу, друг.
Эй, Лепорелло! Подойди сюда!
Сейчас, сеньор! Башмак мой развязался!
Трус! Я держу разбойника. Иди!
Держите же покрепче. Да кольните
Его сперва немножко под ребро.
Сними с него скорее маску.
Как?
То наш приятель Боабдил? Мориско,
Которого спасли мы от костра?
Скажи, за что хотел меня убить ты?
Что сделал я тебе?
Сеньор, простите,
Я силою был вынужден к тому.
Освобожденный вами так чудесно,
Я пойман был опять. Святое братство
Мне обещало полное прощенье,
Когда я вас убью в известный срок;
Не то — я должен быть сожжен. Сегодня
Срок кончился.
Итак, любезный друг,
Тебя сожгут. Но кто ж тебе мешал
Уйти и скрыться где-нибудь?
Нельзя!
За мной следят. Меня б опять поймали.
Ты, видно, снова принял христианство?
Вторично; вам к услугам.
Но зачем
Ты в первый раз отрекся от Христа?
Торговлю я веду с тунисским беем,
В Берберию невольниц поставляю.
Причина недурна. Ты веришь в бога?
Смотря по обстоятельствам, сеньор.
А в совесть веришь?
В совесть? Как придется.
Я вижу, ты мошенник откровенный.
Философ ты, не зная сам того.
Без размышлений дальних и глубоких,
Ты до того же вывода дошел,
К которому меня приводит опыт
И логики неумолимой нить.
Куда ж ты денешься теперь?
Теперь?
Когда бы были у меня цехины,
Я где-нибудь фелуку бы достал
И сделался б пиратом.
Лепорелло!
Сейчас его в дворец мой проводи.
Пусть спрячется он. Там его не будет
Искать теперь святая инквизицья.
Да угости его как можно лучше,
Он мой приятель. В бога он не верит.
Я этаких людей люблю. Ступайте.
Дон Боабдил, слуга я ваш покорный!
Рекомендуюсь вам. Я в бога верю;
Но, может быть, я ошибаюсь. Если
Один лишь черт вселенной господин,
На том свету прошу вас мне у черта
В протекции своей не отказать.
Комната Донны Анны
Донна Анна (вся в черной одежде сидит у окна)Как в ясный день крушительная буря,
Так на меня обрушилась судьба.
О мой отец! Услышь меня из гроба!
Перед тобой его я обвиняю!
Да, он тебя не одного убил.
Он, он убил души моей святыню,
Надежды все и чистые мечты,
Заветные убил он убежденья,
Он все убил! В отчаянье он ввергнул,
В безверие низринул дочь твою!
То был дух тьмы, вид ангела принявший,
Но в нем не я ошиблась — нет, не я!
Отец мой, не вини меня! Предвидеть
Никто не мог того, ни угадать.
Здесь выводы нарушены событий,
Насилован предвечный ход судьбы;
То истин всех закон непогрешимый
Разбился о двуличие его!
Нет, не меня ты обманул, Жуан,—
Ты обманул и бога и природу!
Уж год к концу приходит, донна Анна,
С тех пор, как страшный вас постиг удар.
Ужели нет вам в горе облегченья?
Отчаянью ужели нет конца?
Все так же вы бледны и молчаливы,
Все так же смотрит ваш недвижный взор;
О, если бы на миг я вас увидел,
Какою я когда-то вас знавал!
Прошло то время, дон Октавьо. Ныне
Пора другая настает. Я стала,
Вы видите, спокойнее теперь.
Я в монастырь решилась удалиться.
Что слышу я? Возможно ль, донна Анна?
Я так решилась, дон Октавьо.
Нет!
Я не могу молчать пред вами доле!
Я дал себе святое обещанье
Не говорить вам о любви, но нет,
Молчать нет силы доле. Донна Анна!
Я вас люблю, как никогда никто
Доселе не любил еще на свете!
Я вас люблю не для себя. Бог видит,
Нет жертвы, нет такого униженья,
Которого б не принял я для вас.
Мученья ада были бы ничто
В сравнении с ревнивостью моею!
Но я ее насильно заглушил,
Обезоруженную подал руку
Сопернику. Я знал, о донна Анна,
Что он вас недостоин; но его
Любили вы — и он мне стал священен!
И самое мне ваше заблужденье
Священно было; и, чтобы для вас
Спасти того, кто жизнь мою похитил,
Я, не колеблясь, кинулся бы в пламя!
Забыв, кто он, забыв себя, весь мир,
Я вас лишь видел, вас одних лишь помнил;
Когда меня отвергли вы, когда,
Злодейства став неслыханного жертвой,
Вы на мое безмолвное участье
Холодностью одною отвечали,
Я вас любил, любил вас безнадежно!
Все действия мои и все мышленья
К одной я только цели направлял,
В себе самом давно уж не живу я,
Мою всю душу в вашу перелил!
Я вами лишь дышу, я вами мыслю,
Я все отринул, все в себе убил,
Все, что не вы, — мне все невыносимо!
Мне кажется, дня три уж, дон Октавьо,
Я не видала вас.
Дня три? Без чувств
Лежал я с месяц. Я был ранен.
Право?
Кем ранены вы были?
Тем, кого
Назвать при вас я не хочу.
И что же?
Вы ранены… а он?.. Убит?..
Два раза
Мы с ним сходились. Первый раз он шпагу
Из рук мне вышиб и хотел мириться.
Второй, лишь только мы скрестили шпаги,
Он выпал и насквозь мне проколол
Плечо. Нас разлучили.
Дон Октавьо,
Вы о любви сейчас мне говорили;
Как думаете вы, могу ли я
Спокойно вас и хладнокровно слушать?
Могу ли жить, смотреть на это небо,
На эту зелень, на природу всю,
Пока он жив? Как? Он, мой враг смертельный,
Убийца моего отца, губитель
Всего, что было свято для меня,
Он жив, он также видит это небо,
Он воздухом одним со мною дышит,
Он на одной живет со мной земле,
Своим присутствием он заражает
Тот мир, где жить я с ним осуждена,
А вы, вы о любви мне говорите!
Вы с ним дрались! Он вышиб вашу шпагу!
Он ранил вас! И думаете вы,
Что долг вы свой исполнили, что можно
Вам о любви теперь мне говорить!
Да разве все вы совершили? Разве
К нему законы чести применимы?
Дрались вы разве с человеком? Как?
Когда б с цепей сорвался хищный зверь
И в бешенстве весь край опустошал бы,
Ему бы также вызов вы послали?
О донна Анна, верьте, вам не нужно
Мою вражду насмешкой разжигать!
Меж им и мной не кончен спор кровавый,
Но те слова, что вырвались у вас,
Они не ваши были, донна Анна,
Отчаяние их произнесло!
Нет, он не так бы поступил, как вы!
Когда бы он любил меня, когда бы
Он был на вашем месте — о, давно
Сумел бы он от вас меня избавить!
Любить он мог бы, если б захотел!
Опомнитесь! В себя придите! Вам ли
Меня язвить так горько, донна Анна?
Какие только знаю я проклятья,
Я все зову на голову его!
Быть может, смертный грех я совершаю,
Но нам обоим места в свете нет!
Душою всей и каждым помышленьем,
Дыханьем каждым я его кляну,
Биеньем сердца каждым ненавижу,
Но ваше малодушье, дон Октавьо,
Я презираю. Слышите ли? Вас
Я презираю.
Да простит ей бог!
Дворец Дон Жуана близ Кадикса
Дон Жуан с приятелями за столом. ПервыйХа-ха-ха-ха! Забавное, дон Цезарь,
Вы рассказали похожденье нам!
И что же? Чем кончилось оно?
Инеса
В тот самый год от горя умерла.
И совесть вас не мучила?
Нисколько.
Ее вы разве не любили?
Нет.
А долго ли вы были женихом?
Пока моя к ней прихоть продолжалась.
Что скажет нам на это дон Жуан,
Учитель наш и мастер в волокитстве?
Святая церковь вас осудит.
Нет,
Мой дядя кардинал, и мне из Рима
Прислал он отпущений про запас.
Вы цените, как должно, отпущенья?
Я не язычник, и моей души
Я погубить нисколько не намерен!
Вас жизнь не тяготит? Вы ей довольны?
В явлениях ее вы ничего
Не ищете душою беспокойной?
Чего ж искать в ней, если не веселья?
Я жизнь люблю за то, что веселюсь.
Когда паспортом в рай вы запаслися,
А жизнию довольны, то с Инесой
Вы поступили как подлец.
Как? Что?
Что вы сказали?
Я сказал, что вы
Подлец.
Я проучу вас!
Берегитесь,
Я вас убью.
Стыдитесь, господа!
Я, дон Жуан, принес вам новый вызов
От дон Октавьо. Исцелясь от раны,
Он бой вам на смерть предлагает…
Стойте!
Я первый должен биться с дон Жуаном!
Сеньор, за дон Октавьо первенство —
Он первый оскорблен.
Я не согласен!
Я весь к услугам вашим, господа;
Решите это дело между вами.
Окрестности Кадикса. Двор перед дворцом Дон Жуана
Дон Жуан, Лепорелло в длинных сапогах, с плетью в руке. Дон ЖуанЧто нового?
Сеньор, я из Севильи
Скакал всю ночь. Я думаю, ваш конь
Поездку эту долго не забудет.
Фискала видел ты? Донес ему
О новых преступленьях дон Жуана?
Исполнил, слово в слово, все, что вы
Мне приказать изволили намедни.
И что же?
О сеньор, нам очень плохо!
Случайно я проведал стороною,
Что к ним из Рима будет новый член,
Какой-то дон Йеронимо. Он в Кадикс
На корабле на днях приехать должен.
Святых он братий хочет подтянуть;
Они его со страхом ожидают;
Чтоб избежать в бездействии упрека,
Формальный вам готовится процесс;
Арестовать должны вас очень скоро.
Меж тем разосланы во все концы
Глашатаи, чтоб ваше отлученье
От церкви и закона объявить.
Пропали мы совсем!
Где Боабдил?
Насчет его позвольте мне, сеньор,
Вам сообщить богатую идею.
Она пришла мне в голову, когда
Я к вам скакал с известьем из Севильи.
Кто этот Боабдил? И как ему
Вы можете так безусловно верить?
За то ль, что он хотел вас ткнуть кинжалом,
Ему от вас все милости идут
И наравне вы ставите его
Со мной, и даже выше, чем меня,
Который столько лет вам служит честно?
Ведь это вас к добру не поведет;
Увидите, еще бродяга этот,
Отступник, шельма, висельник и вор,
На вас беду накличет. Средство ж есть
Не только избежать беды, но пользу
Из шельмы этого извлечь, когда вы
Послушаетесь моего совета
И в рассужденье вникнете мое.
Мой взгляд на это дело очень прост:
Ведь Боабдил, не правда ль, осужден
Был инквизицьей на сожженье? Так ли?
Его мы свободили. Но потом
На нашу жизнь он покусился. Так ли?
Теперь спрошу вас: если бы мы знали,
Что он покусится на нашу жизнь,
Спасли ли б мы тогда его от смерти?
Нет, мы тогда его бы не спасли,
И был бы он теперь сожжен. Не правда ль?
Итак, коль мы сожжем его теперь,
Мы этим не возьмем греха на совесть,
Понеже все останется, как было.
А мой совет: схватить его сейчас
И на дворе публично сжечь. Мы этим
Докажем всем, в ком есть на нас сомненье,
Что добрые мы христиане. Ну,
Что скажете, сеньор, на эту мысль?
Что ты дурак и, сверх того, завистлив.
Прикажете ли разложить костер?
Поди и позови мне Боабдила.
Сейчас, сеньор. Я очень вас прошу
Мое серьезно взвесить предложенье.
У вас на шее новых два убийства:
Октавьо и дон Цезарь.
Первый мне
Своими вызовами надоел,
Второго же не жаль: он был подлец.
Но ты наскучил мне. Поди сейчас
И Боабдила позови.
Извольте.
Мне оставаться доле невозможно,
Испанию покинуть должен я.
Но мысль о донне Анне не дает
Покоя мне. Я не был никогда
Особенно к чувствительности склонен;
Не помню даже, чтобы мне ребенком
Когда-нибудь случалось плакать. Ныне ж,
В мучительных и сладких сновиденьях,
Когда ее я вижу пред собой,
Я делаюся слаб, и, пробуждаясь,
Я ощущаю слезы на лице.
Я сам себя не узнаю. Когда бы
Не горький мой и многократный опыт,
Я б это чувство принял за любовь.
Но я не верю ей. Одно желанье,
Одна лишь страсть во мне, и, может быть,
Я трудностью победы подстрекаем!
Чего же ждать? Не буду малодушен,
Чувствительность рассудком изгоню,
Без нежных вздохов и без колебаний
Пойду я прямо к цели и сомненьям
Развязкой скорой положу конец!
Тогда и этот новый призрак счастья
Исчезнет, как все прежние. Да, да,
Я излечусь; но это излеченье
Тяжеле будет самого недуга,
И я куплю спокойствие мое
Еще одной потерей идеала!
Не лучше ли оставить этот цвет
Несорванным, но издали дышать
Его томительным благоуханьем
И каждый день, и каждое мгновенье
Воздушною идеей упиваться?
Безумный бред! То было бы возможно
Другому, но не мне. Мечтатель я —
Но я хочу мечты осуществленья,
Неясных положений не терплю.
Я не могу туманным обещаньем
Довольствоваться в жизни. От нее
Я исполненья требую. Я знаю,
Что и теперь она не сдержит слова,
Но, чем скорее выйдет ложь наружу,
Тем лучше для меня. Я не хочу
Быть убаюкан этим заблужденьем.
В Испании да будет донна Анна
Моим последним, горьким торжеством!
С чего ж начну? Еще не знаю сам,
Но чувствую, что уж готов мой демон
Мне снова помогать: в моей груди
Уж раздувает он губящий пламень,
К безумной страсти примешал вражду…
В моем желанье тайный гнев я чую,
Мой замысел безжалостен и зол,
На власть ее теперь я негодую,
Как негодует раненый орел,
Когда полет влачить он должен низко,
И не решу, что мне волнует кровь:
Любовь ли здесь так к ненависти близко
Иль ненависть похожа на любовь?
Ты все ли сделал, как я приказал?
Надежных удальцов до полусотни
На ваши деньги нанял я, сеньор.
Фелука также уж совсем готова:
Ходок отличный. Щегольски загнута,
Лихая мачта в воздухе дрожит;
Прилажен к ней косой латинский парус;
Мадонна шелком вышита на нем;
На флаге герб Тенорьо де Маранья,
И провианту вдоволь. По волнам,
Как ласточка скользя на них без звука,
Запрыгает разбойничья фелука!
Где вы на якоре стоите?
Близко
От вашего дворца. Скалистый мыс
От крейсеров пока нас закрывает.
По первому готовы будьте знаку
К дворца ступеням подойти. На пир
Я моряков удалых приглашаю.
Сегодня или завтра я намерен
Испанию оставить навсегда.
Ну что ж, сеньор? Обдумали вы план мой?
Седлай сейчас мне лучшего коня,
С тобою вместе я скачу в Севилью.
В Севилью? Боже мой!
Мой господин,
Мне кажется, немного помешался!
В Севилью скачем мы с тобой сейчас,
И прежде, чем настанет новый день,
В моих объятьях будет донна Анна.
Сумерки. Кладбище
Дон Жуан и Лепорелло слезают с лошадей. Дон ЖуанЗдесь жди меня.
Помилуйте, сеньор,
Нельзя ли выбрать вам другое место?
Ведь это есть то самое кладбище,
Где погребен убитый командор!
Смотрите — вон и памятник его!
Весь мраморный, на мраморном коне;
У, как на нас он сверху смотрит строго!
Ее отсюда вилла недалеко,
Сюда же ночью не придет никто.
Здесь жди меня, я до зари вернуся.
Брр! Дрожь меня по жилам пробирает!
Ведь, право, ничему не верит он,
Все для него лишь трын-трава да дудки,
А на меня могильный холод веет,
И чудится мне, будто меж гробниц
Уже какой-то странный ходит шепот.
Ух, страшно здесь! Уйду я за ограду!
Люблю меж этих старых плит
Прогуливаться в час вечерний.
Довольно смешанно здесь общество лежит,
Между вельмож есть много черни;
Но это не беда, а жаль, что посещать
Иные мне нельзя гробницы:
Здесь есть две-три отроковицы,
Пять-шесть еретиков, младенцев дюжин с пять
К которым мне нельзя и носу показать.
Под веденьем небесной силы
Их состоят могилы;
Мне портят ангелы житье.
Не нужно напрягать им слуха,
Сейчас проведают по духу,
Такое тонкое чутье!
Уж я их слышу приближенье…
Ну, так и есть, явилися сюда…
Мое нижайшее почтенье,
Слуга покорный, господа!
Оставь усопшим их забвенье,
Оставь гробы до Страшного суда,
Не преступай священного предела!
На этот раз до мертвых нет мне дела.
Иной заботой занят я.
Вы помните, друзья,
Наш давний спор про дон Жуана?
Я говорил, что поздно или рано
Он будет мой. И что ж? Свет победила мгла,
Не понял той любви святого он значенья,
Которая б теперь спасти его могла,
И слепо он свершит над нею преступленье.
В безмолвии ночи
Мы с ним говорили,
Мы спящие очи
Его прояснили,
Из тверди небесной
К нему мы вещали
И мир бестелесный
Ему показали.
Он зрел, обновленный,
В чем сердца задача,
И рвался к нам, сонный,
Рыдая и плача;
В дневной же тревоге
Земное начало
Опять от дороги
Его отвращало;
Он помнил виденье,
Но требовал снова
Ему примененья
Средь мира земного,
Пока его очи
Опять не смежались
И мы, среди ночи,
Ему не являлись;
И вновь он преступный
Гнал замысл обратно,
И мысли доступна,
И сердцу понятна
Стремленья земного
Была неудача,
И наш он был снова,
Рыдая и плача!
Я вижу из сего, что путь его двойной,
И сам он, кажется, двоится:
Во сне он ваш, но наяву он мой —
На этом я согласен помириться!
Высокой он душой на ложь ожесточен,
Неверие его есть только плод обмана.
Сгубить лишь на земле ты можешь дон Жуана,
Но в небе будет он прощен!
Тогда бы в небе толку было мало!
Он сердится на ложь, — сердиться волен всяк,
Но с правдой ложь срослась и к правде так пристала,
Что отскоблить ее нельзя никак!
А он скоблит сплеча, да уж едва ли
Насквозь не проскоблил все истины скрижали
Не верит на слово он никому ни в чем;
Веков работу предприняв сначала,
Он хочет все, что нам преданье завещало,
Своим исследовать умом.
Немножко щекотливо это!
Я сам ведь враг авторитета,
Но пообтерся меж людьми;
Беда все отрицать! В иное надо верить,
Не то пришлось бы, черт возьми,
Мне самого себя похерить!
Лукаво ты его смущал,
Ты истощил его терпенье,
И гнаться он устал за тою беглой тенью,
Что лживо на земле ему ты показал.
Прошу покорно извиненья!
Конечно, я его морочил много лет,
Но нынешний его предмет
Есть между всеми исключенье.
Могу вам доложить, без лести и похвал,
Она точь-в-точь на свой походит идеал,
И даже самому мне странно,
Что в форму вылилась так чисто донна Анна.
Когда б ее сумел он оценить,
Свершилось бы неслыханное чудо,
Моих сетей разорвалась бы нить
И со стыдом бы мне пришлось бежать отсюда.
Но слеп он, словно крот. К чему ж еще обман?
Уж нечего мне боле добиваться;
Могу я руки положить в карман
И зрителем в комедии остаться.
Без цели за него идет у нас борьба,
Теперь бы отдохнуть могли мы;
Влияний наших нет — влечет его судьба
И неизбежности закон неумолимый!
Вкруг дел людских загадочной чертой
Свободы грань очерчена от века;
Но без насилья может в грани той
Вращаться вольный выбор человека.
Лишь если он пределы перейдет,
В чужую область вступит святотатно,
Впадает он в судьбы водоворот
И увлечен теченьем невозвратно.
В тревоге дум, в разгаре мощных сул
Жуан блуждает, дерзостен и страстен,
Но за черту еще он не ступил
И к правде он еще вернуться властен.
Лукавый дух, бежишь ты со стыдом!
Святой любви таящееся чувство
Сознает он.
Я сомневаюсь в том.
Я отказался здесь от всякого искусства,
На гвоздик я свою повесил сеть;
Но к милой он пошел, совсем уж сбитый с толку,
И вам, я думаю, пришлось бы покраснеть,
Когда б на них теперь вы поглядели в щелку!
Он к истине придет! Его туманный взор
Уже провидел луч божественного света!
А что есть истина? Вы знаете ли это?
Пилат[9] на свой вопрос остался без ответа,
А разрешить загадку — сущий вздор:
Представьте выпуклый узор
На бляхе жестяной. Со стороны обратной
Он в глубину изображен;
Двояким способом выходит с двух сторон
Одно и то же аккуратно.
Узор есть истина. Господь же бог и я —
Мы обе стороны ея;
Мы выражаем тайну бытия —
Он верхней частью, я исподней,
И вот вся разница, друзья,
Между моей сноровкой и господней.
Когда, как хор одушевленный,
Земля, и звезды, и луна
Гремят хвалой творцу вселенной,
Себя со злобою надменной
Ему равняет Сатана!
Но беса умствованья ложны,
Тождествен с истиною тот,
Кого законы непреложны,
Пред чьим величием ничтожны
Равно кто любит иль клянет!
Как звездный блеск в небесном поле
Ясней выказывает мгла,
Так на твою досталось долю
Противуречить божьей воле,
Чтоб тем светлей она была!
Известно, что от всякого контроля
Должны выигрывать дела.
Два разнородные начала,
Тому равно подвластны мы,
Кого премудрость указала,—
Нам быть глаголом идеала,
Тебе же быть глаголом тьмы!
Согласен и на то. Без комплимента,
Мы, значит, вроде парламента;
Мы, так сказать, правления весы.
Сознайтесь, что господь здесь только для красы;
Он символ лишь замысловатый;
Делами ж правим мы, две равные палаты;
Точней: коль на него посмотришь с двух сторон,
Выходит, вы да я, мы совокупно — он.
Разрыв наш — только умозренье,
Но в самом деле мы одно;
А для пустого развлеченья
Дробиться целому смешно.
Пора двух половин устроить сочетанье;
Химически смешав со злобою любовь,
В итог бесстрастия сольемся вновь
И погрузимся в самосозерцанье!
А мир советую предать его судьбе,
Как заведенную раз навсегда машину.
Когда же внешности с себя мы смоем тину
И будем сами по себе —
Какое дело нам, каким путем к сознанью,
С какого именно конца,
С парадного иль с черного крыльца,
Придет какой-нибудь маркезе де Маранья?
Едино, цельно, неделимо,
Полно созданья своего,
Над ним и в нем невозмутимо
Царит от века божество,
Осуществилося в нем ясно,
Чего постичь не мог никто:
Несогласимое согласно,
С грядущим прошлое слито,
Совместно творчество с покоем,
С невозмутимостью любовь,
И возникают вечным строем
Ее созданья вновь и вновь.
Всемирным полная движеньем,
Она светилам кажет путь,
Она нисходит вдохновеньем
В певца восторженную грудь;
Цветами рдея полевыми,
Звуча в паденье светлых вод,
Она законами живыми
Во всем, что движется, живет.
Всегда различна от вселенной,
Но вечно с ней съединена,
Она для сердца несомненна,
Она для разума темна.
Замолкни, жалкий сын паденья,
И слов язвительных не трать —
Тебе святого провиденья
Душой холодной не понять!
Я только пошутил. Хотел вам доказать я,
Что всем системам, без изъятья,
Есть в беспредельности простор
И что, куда мы наш ни кинем взор,
Мы, метя в круг неизмеримый,
Никак попасть не можем мимо.
В той области, где центра нет,
Где центром служит каждый пункт случайный,
Где вместе явно все и тайно
И где условны мрак и свет,—
Там все воззрения возможны,
Все равно верны или равно ложны.
Поэтому и ваш я допускаю взгляд,
И если на явлений ряд
С известной точки посмотрю я,
Готов, как вы, кричать я: «Аллилуя!
Ура! Осанна! Свят, свят, свят!»
Усердья моего ничье не перевысит;
Досадно то, что результат
От точки зрения зависит.
Царь тьмы, к чему двусмысленная речь?
К тому, чтоб вас предостеречь
От бесполезного старанья
Спасти Жуана де Маранья.
Какую б нам систему ни принять:
Систему веры иль рацьоналисма,
Деисма или пантеисма,
Хоть все до одного оттенки перебрать,
Которыми привыкла щеголять
Философическая присма,—
Того, кто промысла отвергнул благодать,
Но сесть не хочет в кресла фаталисма,
А прет себе вперед, и в сторону, и вспять,
Как по льду гладкому скользя,—
Спасти нельзя!
Господь! Постигнуть дай Жуану,
Что смутно видел он вдали!
Души мучительную рану
Сознаньем правды исцели!
Но если, тщетно званный нами,
Он не поймет твоей любви,
Тогда сверкающий громами
Свой гневный лик ему яви,
Да потрясет твой зов могучий
Его, как голос судных труб!
На эти чудеса господь довольно скуп
И скромно прячется за тучей,
Когда гремит. На всякий случай
Позвольте мне сюда ту силу пригласить,
Которая, без воли и сознанья,
Привыкла первому служить,
Кто только даст ей приказанье.
Кто б ей ни овладел, порок иль благодать,
Слепа, могуча, равнодушна,
Готова сила та крушить иль созидать,
Добру и злу равно послушна.
Ты, что философы зовут душой земли,
Ты, что магнитный ток сквозь мир всегда струила,
Услышь теперь мой зов, словам моим внемли,
Явись, таинственная сила!
Ты, жизненный агент, алхимиков азот,
Незримое астральное теченье,
Твой господин тебя зовет,
Явись принять его веленья!
Ты, что людской всегда питаешь пот и труд,
Ты, что так много душ сгубила.
Усердье, преданность иль как тебя зовут,
Явись, бессмысленная сила.
Смотрите, вот она, покрыта пеленой,
Еще не знает, чем ей выйти из тумана.
Готовься ж петлю, спутанную мной,
Рассечь иль затянуть, по выбору Жуана!
Отныне будь ему во всем подчинена:
Что б ни задумал он от прихоти иль скуки,
Все слепо исполняй. Теперь я сторона,
Я совершил свое и умываю руки!
Смотрите: ревности полна,
Уже дрожит и зыблется она,
Все виды принимать и образы готова.
Терпенье, бабушка! Жди знака или слова,
Потом уже не знай ни страха, ни любви,
Свершай, что он велит, без мысли, ни пощады
И, воплотившись раз, топчи, круши преграды —
И самого его в усердье раздави!
Постой, внемли и нам! В то страшное мгновенье
Когда на бездны край уж ступит дон Жуан,
Последнее ему неси остереженье
И духа тьмы пред ним разоблачи обман.
Тогда лишь, если он от правды отвратится,—
Его судьба да совершится!
Место перед виллой Донны Анны
Офицер с патрулью. Первый солдатСейчас он промелькнул передо мною.
Уверен ты, что это точно он?
Я видел белое перо на шляпе.
Довольно белых перьев без него.
Мне кажется, он в этот двор вошел.
Не может быть. То вилла донны Анны;
Сюда войти не смел бы дон Жуан.
Я точно видел.
Мне так показалось,
Что за угол он повернул.
Пойдем
Сперва по этой улице, когда же
Там никого не встретим, то вернемся.
Вилла Донны Анны
Сначала сумерки. Потом луна освещает часть комнаты. Другая остается в тени. Донна Анна (одна)Все та же неотвязчивая мысль
Вокруг меня как черный ворон вьется…
Так поступить! Зачем он не сказал мне,
Что он во мне ошибся? Что не та я,
Которую искал он? Не сказал мне,
Что, полюбив, он разлюбил меня?
Я поняла б его, я извинила б,
Я оправдала бы его! Ужели
Моих упреков, слез или молений
Боялся он? Я не давала права
Ему так низко думать обо мне!
Все мог он сделать, все, но это — это,—
О боже, боже, пожалей меня!
Октавио нейдет. Я знаю, где он.
Но мысль о нем мне не тревожит сердца —
Я не страшуся друга потерять —
Страшуся только, чтоб его противник
Из боя вновь не вышел невредим.
Уже во мне иссякли без возврата
И жалость и участие. Меня
Он как поток схватил неумолимый
И от всего родного оторвал.
С боязнию теперь в себя гляжу я;
Там прошлого не видно и следа,
И чуждые мне чувства поселились
В опустошенном сердце. Страшно, страшно!
Лишь смерть его, лишь только смерть одна
Покой душевный возвратить мне может!
Пока он жив, ни здесь, ни на могиле
Отцовской, ни в стенах монастыря
Не в силах я ни плакать, ни молиться.
Но, кажется, послышались шаги…
Звенят по мраморным ступеням шпоры…
Идут сюда… Октавио вернулся!
Октавио!.. Ну, что же?
Это я.
Я знаю, донна Анна, что мой вид
Вселяет в вас и ненависть и ужас.
Вы правы. Для меня прощенья нет —
Нет никаких пред вами оправданий.
Я был для вас орудием судьбы
И не могу исправить, что случилось.
Но я пришел сказать вам, что навек
Я покидаю этот край, что вы
От близости избавитесь несносной
И можете свободнее дышать.
Что мне мешает в грудь ему сейчас
Вонзить кинжал? Какое колебанье
Мою бессилит руку?
Донна Анна,
Когда до вас известие дойдет
О смерти ненавистного Маранья,
Могу ли ожидать, что это имя
Не будете вы боле проклинать?
Он говорит о смерти! Боже правый!
О смерти он дерзает говорить,
Тот, кто всегда кровавой смертью дышит,
Кому она послушна, как раба!
Где дон Октавьо? Отвечайте, где он?
Октавио убит.
Я не искал
Его погибели. Он сам хотел
Со мною биться. Я не мог ему
Подставить горла, как овца; но я
Завидую теперь его судьбе.
Обрызган кровью моего отца,
Он моего еще зарезал брата
И хвалится убийством предо мной!
И не расступится под ним земля?
И пламя не пожрет его? Гром божий,
Ударь в него! Испепели его!
Увы, никто не слышит, донна Анна,
Проклятий ваших. Ясен свод небес,
Мерцают звезды, лавр благоухает,
Торжественно на землю сходит ночь,
Но в небесах все пусто, донна Анна.
В них бога нет. Когда б внезапно гром
Теперь ударил, я б поверил в бога,
Но гром молчит — я верить не могу.
Он богохульствует! Доколь, о боже,
Терпение твое неистощится?
О, если бы я мог в него поверить,
С каким бы я раскаяньем пал ниц,
Какие б лил горячие я слезы,
Какие бы молитвы я нашел!
О, как тогда его я умолял бы,
Чтобы еще он жизнь мою продлил,
И мог бы я, босой, и в власянице,
Простертый в прах, и с пеплом на главе,
Хоть долю искупить тех преступлений,
Которые безверьем рождены!
Каких бы я искал себе мучений,
Каким бы истязаньям предал плоть,
Как жадно б я страданьем упивался,
Когда бы мог поверить в божество!
О, горе мне, что не могу я верить!
Что слышу я? Тот самый, кто в других,
С рассчитанным, холодным наслажденьем,
Всегда святыню сердца убивал,—
Тот сожалеет о своем безверье!
Я разрушал, в моем ожесточенье,
Обман и ложь везде, где находил.
За жизнь мою и за мое рожденье
Слепой судьбе без отдыха я мстил.
Себя, других, весь мир я ненавидел,
Я все губил. Один лишь только раз,
В тот светлый день, когда я вас увидел,
В моей душе надежда родилась.
Но я уж был испорчен. Я не мог
Моей любви поверить. Слишком часто
Я был обманут. Я боялся вновь
Попасться в сеть; я гордо захотел
Убить в себе мучительное чувство,
И святотатно я его попрал.
Я сам себе безумно посмеялся,
И моего упорного безверья,
Моей насмешки горькой над собой
Вы сделалися жертвой. Не глядите
Так гневно на меня — увы, я знаю,
Что я преступник, но уж я наказан.
Не удалося мне торжествовать.
Я победить себя не мог. Ваш образ
Не в силах я изгладить, ни забыть,
Да! В бога я давно уже не верю,
Но верить в вас еще не перестал!
Когда б я мог, хоть изредка, вас видеть —
Не здесь — о нет, но в церкви где-нибудь;
Незримый вами, в темном углубленье,
Меж нищими, колонною сокрыт,
Когда б я мог, хоть издали, украдкой,
Ваш иногда услышать голос — о!
Тогда, быть может, был бы я спасен
И верить вновь тогда бы научился!
Уж слишком долго слушала я вас —
Меж нами разговоров быть не может.
Раскаялись когда вы непритворно,
Ищите утешенья в лоне церкви,
Меня ж оставьте — вам не место здесь.
Я церковью отринут. В этот миг,
Пока я с вами говорю, убийцы
Везде уж рыщут по моим следам,
И голова оценена моя.
От церкви не могу я ждать пощады!
Идите в Рим. К ногам падите папы.
Петра наместник может вас простить.
Когда не верю в самого я бога,
Чего у папы мне еще искать!
Не папа может воскресить надежду,
Не папа с жизнью может помирить!
Простите, донна Анна. Я безумец.
Увлекся я несбыточной мечтой.
Нет, для меня не может быть спасенья!
Идти я должен до конца. Нельзя
Остановиться мне на полдороге.
В отчаянье я брошуся опять!
Пусть опьянят мой разум преступленья,
В страстей тревоге пусть забуду я
Блеснувший мне отрадный луч надежды!
Как бешеный, неукротимый конь,
Я к пропасти направлю бег безумный
И, как шумящий водопад, с высот
Низринусь в бездну. Мне одна дорога:
Ничтожества спасающая ночь!
Слова безумья или ослепленья!
Я ненавижу вас… но долг велит
Вам указать убежище молитвы…
«Во имя короля и Sant’ officio!
Сим объявляется всем христианам,
Что дон Жуан, маркезе де Маранья,
От церкви отлучается Христовой
И вне законов ныне состоит.
Все для него убежища закрыты,
Не исключая божьих храмов. Всем,
Кому его известно пребыванье,
Вменяется в священный долг о нем
Немедленно начальству донести.
К кому ж он обратится, тот его
Обязан выдать в руки местной власти,
Под спасеньем вечного проклятья,—
Таков над ним церковный приговор».
Вы слышали? Могу ли я еще
Мириться с церковью или с законом?
Простите! Кончено! Моя судьба
Да совершится!
Стойте, дон Жуан!
Сеньора, офицер священной стражи
Желает вас увидеть.
Пусть войдет.
Прошу меня простить, сеньора. Я
С патрулью наряжен от Sant’ officio
Арестовать преступника.
Кто он?
Нам показалось, что он в эту виллу
Вошел недавно.
Как его зовут?
К несчастью, вам его известно имя:
То дон Жуан, маркезе де Маранья.
Как можете вы полагать, чтоб он
Осмелился сюда прийти? Вы, верно,
Заметили кого-нибудь другого.
Но я велю везде вас проводить
И позволяю осмотреть всю виллу.
Сеньора… этот плащ?..
Какую связь
Имеет с порученьем вашим чей-то
Оставленный здесь плащ? Надеюсь, вы
Не думаете, чтобы я скрывала
Убийцу моего отца?
Сеньора,
Я виноват, простите, мы ошиблись.
Кладбище, освещенное луною
Лепорелло (вбегая в ограду)Нет, страшно мне и там! Кругом везде
Все движется и шепчет! Рвутся кони
И фыркают, покрыты белой пеной…
Где господин мой? Уж пора б давно
Ему сюда вернуться!
Свершено!
Полуобман и полуоткровенность,
Обратное движенье бурной страсти,
Которому так сладко уступать,
Мне предали в объятья донну Анну,
Я победил! Не будет боле мучить
Меня любви обманчивая тень!
Скорей, сеньор! Ускачемте отсюда!
Как вновь во мне кипит и жизнь и сила!
Весь мир теперь я вызвал бы на бой!
Прочь, прочь отсель! Ускачем, ради бога!
Нечисто здесь, любезный мой сеньор!
Все тот же ты! Всегда труслив как заяц!
Поверьте мне, ускачем! Командор…
Что командор?
Глядите, как он смотрит!
Зови его ко мне на ужин завтра!
Ай, ради бога, не шутите так!
Я не шучу. Зови его на ужин!
Уйдем, уйдем!
Нет, надо проучить
Твою мне трусость. Подойди сейчас
И пригласи на ужин командора!
О, не могу!
Я заколю тебя!
Сейчас, сейчас! Исполню вашу волю!
Великая статуя командора!
Мой господин — не я, ей-ей, не я —
Вас приглашает… Нет, я не могу!
Кончай сейчас!
Вас приглашает завтра
Пожаловать к нему на ужин… Ай!
Ну что?
Она… ей-ей, она кивнула!
Постой же трус, я научу тебя
Бесстыдно лгать. Сюда! Смотри наверх!
Статуя командора! Я даю
Прощальный ужин завтра и желал бы,
Чтоб на него пожаловала ты.
Скажи, придешь на ужин?
Что за черт!
Я, кажется, не пьян, а вижу мутно.
Должно быть, я устал. То к голове
Кровь приливает и туманит зренье.
Эй, Лепорелло! Лошадей!
Дворец Дон Жуана
Зала окнами к морю. Дон Жуан (один, пасмурный и недовольный)Я победил. Но удовлетворенья
Ожиданного я не нахожу.
Она мне отдалася без сознанья;
Мне помогли внезапность и расплох;
Победу я украл, как вор. Не так
Мне овладеть хотелось этим сердцем!
Нет: шаг за шагом, медленно вперед
Все далее и дале подвигаться,
Вражду, и стыд, и совести боренье
В последние убежища теснить,
И гордую противницу мою,
Самой ей к изумлению, заставить
Мне сделаться послушною рабой,—
Вот где была бы ценность обладанья,
Вот что победой полной я б назвал!
Нет, недоволен я собою. Много
Нетронутых я в ней оставил струн,
И много темных сердца тайников
Я не изведал. Но теперь уж поздно!
Над головой моей сверкает меч,
И должен я Испанию покинуть!
Утешусь тем, что я б и в этом сердце
Открытья сделать нового не мог.
Жалеть о неисчерпанной интриге
Не все ль теперь равно, что сожалеть
О кой-каких местах моей отчизны,
Которых я не посетил? Отчизна,
И женщины, и целый род людской
Известны мне. Зачем же не могу я
Воспоминание о донне Анне
На дне души моей похоронить,
Как и другие все воспоминанья?
Но вот моей фелуки капитан.
Послушаем, что он принес.
Сеньор,
Исправно все. К отплытью мы готовы!
Вот так люблю тебя. Колпак, и куртка,
И абордажный на цепи топор,
Узорные морские шаровары
И туфли на босую ногу. Браво!
Ты молодец, разбойник хоть куда!
И хоть куда готов я вас доставить,
Лишь поскорей бы в море нам уйти?
Вот этого сомнения не мучат,
И нет разлада в нем с самим собой.
Мне любопытно знать, как на моем
Он поступил бы месте.
Постараюсь
Вопрос мой применить к его понятьям.
Скажи мне, Боабдил, тебе не жаль
Расстаться навсегда с твоей отчизной?
Сеньор, весь этот андалузский край
Был наш когда-то. Нам принадлежал
Весь кругозор, что обнимает око
С зубчатых башен царственной Альгамбры[10],
В ту пору я, быть может, пожалел бы
О родине, как о своем добре;
Но ныне проку мало в ней, и я
Давно пустые бросил предрассудки;
Я родиной считаю всякий край,
Где золото мне сыплется в карманы.
Ты судишь здраво. С этой точки зренья
Твой образ мыслей можно похвалить.
Но если бы внезапно ты нашел
Несметный клад, таких сокровищ груду,
Какие, по преданию, лежат
В заваленных подвалах под Альгамброй,
Что б сделал ты тогда?
Сказать вам правду,
Нашедши клад, я рассудил бы тотчас,
Что больший клад еще найти возможно,
И больший бы отыскивать я начал.
Я к этому мошеннику недаром
Сочувствие имел. Мы схожи нравом,
Но в клады я не верю уж давно!
А странно, что досель я не могу
О ней не думать! В память глубоко
Слова и голос врезались ее,
И этот взгляд испуганный, когда
Опомнилась она в моих объятьях.
Безумный дон Жуан! До коих пор
Играть тобой воображенье будет!
Стыдись хоть Боабдила. Этот ищет,
Что находить и добывать возможно,—
А ты? Стыдись! Тебя смущает сон!
Ты не забыл различною одеждой,
На всякий случай, запастися? Нам,
Я думаю, придется в Барселоне
Дня два иль три инкогнито прожить.
От капуцина и до пикадора
Припасены наряды всех сортов;
Лишь стоит их доставить на фелуку.
Я ночью сняться с якоря намерен,
Теперь же всех зову ко мне на пир.
Сеньор! Сеньор! Дворец ваш окружают
Со всех сторон святые familiares![11]
Весь двор уж полон стражи; все ворота,
Все двери ими заняты! Сейчас
Арестовать придет вас их начальник!
Ого! Должно быть, дон Йеронимо,
Тот новый член, которого из Рима
Они в Севилью ждут, шутить не любит!
Мы их принять готовы. Боабдил,
Твои одежды нам пришлися кстати:
Забавный мы затеем маскарад.
Ты будешь капитан, который в Кадикс
Йеронимо привез; ты ж, Лепорелло,
Ты — сам Йеронимо. Смотрите ж оба,
Я каждому его назначу роль.
Галерея во дворце
Боабдил и офицер стражи. БоабдилС утра они в молельне заперлись.
Я подходил на цыпочках ко двери:
Там тихо все; порой лишь слышны вздохи,
А иногда невнятное рыданье
Да увещанья честного отца.
Должно быть, дон Жуан великий грешник!
Во время рейса дон Йеронимо
Мне говорил, что у него от папы
Инструкция особенная есть
Насчет сего еретика, Жуана.
Я наряжен его арестовать;
Из уст дон Йеронимо я должен
О том услышать, как мне поступить.
Вы подождать должны, пока они,
Свою беседу кончив, из молельни
К нам выйдут.
Извините, капитан,
Ответственность и служба мне велят
Немедленно войти в молельню. Мне
Не можно ждать!
Я умываю руки.
Комната во дворце
Лепорелло в креслах, одетый доминиканцем. Перед ним на коленях дон Жуан. Входит офицер стражи. ОфицерОтец, простите…
Это что такое?
Кто смеет нас в молитве прерывать?
Я наряжен от Sant’ officio
Арестовать Жуана де Маранья.
Как? Что? Теперь? При мне? Ты знаешь ли,
Мошенник… я хотел сказать: мой сын,—
Что я с инструкцией от папы прислан
И сам могу тебя арестовать?
Простите. Вот мандат мой! Я обязан
Вам предъявить комиссию мою.
Где твой мандат? Давай его сюда!
Вот твой мандат! И знай, что булла папы
Дает мне власть Жуана де Маранья,
Заблудшую, но кроткую овцу,
Благословить и от грехов очистить;
Знай, что сей самый грешник, дон Жуан,
Которого арестовать пришел ты,
Моих словес проникнулся елеем,
Отверг душой мирскую суету
И поступает кающимся братом
В Севилию, в картозский монастырь!
Не так ли, сын мой?
Так, отец мой, так!
Мне мир постыл, я быть хочу монахом;
Моей беспутной, невоздержной жизни
Познал я сквернь, и алчет беспредельно
Душа молитв, а тело власяницы!
Ее ты примешь, сын мой, скоро примешь;
Тебе лишь испытанье предстоит —
И ты монахом будешь. Pax vobiscum![12]
Ну что! Чего стоишь, разиня рот?
Ты этого не ожидал, безбожник?
Отец…
Отец, отец! Скажи мне лучше,
Как исповедь ты нашу смел прервать?
Ты должен быть отъявленный еретик!
Распущенны вы все, я это вижу;
Но я вас подтяну. Ты знаешь ли
Железные ботинки? Пытку? Цепи?
Тюрьму? Костер? Проклятье церкви и…
И прочее, и прочее? А? Знаешь?
Я виноват, что вас прервал, но служба…
Нет, ты скажи мне, как ты не размыслил,
Что прерывать меня есть преступленье?
Отец мой, как я смею размышлять?
Начальству должен я повиноваться.
Начальству? Да. Но кто твое начальство?
Священный трибунал.
Так было прежде.
Но с той поры, как я ступил на берег,
Твое начальство я. Смотри мне в грудь
И выражай лицом подобострастье,
Доверье, благодарность и любовь.
Что есть повиновенье? Отвечай!
Повиновение, отец мой?
Да!
Повиновенье есть…
Неправда! Врешь!
Повиновение есть то, что если
Я прикажу тебе плясать качучу,
То должен ты ее плясать, пока…
Пока я не скажу: довольно! Если ж
Не хватит сил твоих и ты умрешь,
Ты должен умереть, а все плясать!
Вот что повиновенье. Понимаешь?
Отец мой…
Как? Ты смеешь отвечать?
Епитимью тебе! Епитимью!
Бей каждый день сто пятьдесят поклонов,
И на коленях тридцать патерностров
И пятьдесят читай Ave Maria![13]
Ну что? Чего стоишь? Беги в Севилью
И объяви, что видел!
Мой отец,
Мне письменное нужно приказанье.
Ну да, конечно. Я бы посмотрел,
Как ты посмел бы убежать отсюда
Без письменного приказанья!
Сын мой,
Встань, напиши сейчас к святым отцам
Цидулу. Я под ней поставлю крест,
Его в Севилье знают, слава богу!
Вот приказанье… На, ступай, да помни:
Ста два поклонов! Сорок патерностров!
И семьдесят Ave Maria в день!
Ушел, глупец. Счастливого пути!
И все они такого же покроя!
Он так привык все слушаться начальства,
Что размышлять совсем уже отвык.
Играть таким отродием нетрудно,
Лишь стоит подменить начальство. Право,
Как вспомню я, что целый род людской
Привычке служит, под привычкой гнется,
То стыд берет, на эту сволочь глядя,
Что к ней и я принадлежу!
Мороз
Меня теперь по коже подирает,
Когда я вспомню, чем я рисковал.
А славную мы выкинули штуку!
Ха-ха! Монахом будет дон Жуан!
Пожалуй, из монахов можно в папы!
Сеньор, когда вы сделаетесь папой,
Прошу и мне пожаловать местечко!
Ты был бы инквизитором в Севилье.
И строгим инквизитором, сеньор!
Иль думаете вы, я б не сумел
Безнравственность преследовать и ересь?
Пусть кто-нибудь осмелился б при мне
Жену чужую соблазнить! Пусть слово
Не в пользу б инквизиции сказал!
Будь он хоть шепетун, будь он заика,
Мне первого довольно было б слога,
Чтоб остальные отгадать. Да что тут!
Я мысль его узнал бы по глазам,
По шапке, по походке. Стой, брат, шутишь —
И тотчас на костер! Мне не учиться,
Уловки все я знаю наизусть,
На все я в вашей школе насмотрелся,
Меня б не провели. А с новым платьем
И правила б я новые надел,
Вы не узнали бы меня!
Не первым
И не последним был бы ты. Однако
Меня проделка эта развлекла,
А то с утра еще мне было как-то
Особенно и скучно и досадно.
Скорей, скорей прожить мне эту жизнь
И весело пробиться до конца!
Эй, Лепорелло! Весь чтобы дворец
Был освещен, чтоб музыка гремела
И чтоб вино всю ночь лилось рекой!
Мы на рассвете подымаем якорь!
Ночь. Открытая галерея у моря
В глубине видны мачты фелуки. Великолепное освещение и музыка. За убранными столами сидят пираты. Гости сходятся со всех сторон. Дон ЖуанВсех звать ко мне! Все дорогие гости!
Прошу моих соседей веселиться
И быть как дома!
Эй, играть фанданго!
Никто из крейсеров вас не заметил?
Никто, сеньор. Мы подошли к дворцу,
Когда уж все стемнело. Эти псы
Подозревать не могут ничего.
Им виден с моря блеск дворцовых окон
И музыка веселая слышна;
А убежать готовится не так,
Чья голова обречена на плаху!
Чтоб праздник наш и наше освещенье
Казались им еще великолепней,
Перед отплытьем я зажгу дворец —
Пусть это будет также утешеньем
Соотчичам моим, что не могли
Они Жуана сжечь. Но время терпит,
Я вдаль плыву, и требует учтивость
Спеть что-нибудь в честь родины моей!
Мирно ночь благовонная
Опустилась окрест,
На излучины сонные
Смотрят тысячи звезд;
Волн влюбленных лобзания
Раздаются кругом,
Тихо дремлет Испания
Упоительным сном.
Но нередко, прелестницу
Покидая средь сна,
Я изменою лестницу
Укреплял у окна.
Так и наш, о Испания,
Я кончаю союз
И с тобой, без прощания,
Навсегда расстаюсь!
Сеньор, два слова! Слова два, не боле!
То, что снилося мне, того нет наяву!
Кто мне скажет, зачем, для чего я живу?
Кто мне смысл разгадает загадки?
Смысла в ней беспокойной душой не ищи,
Но, как камень, сорвавшись с свистящей пращи,
Так лети все вперед, без оглядки!
Невозможен мне отдых! Несносен покой!
Уж я цели нигде не ищу никакой,
Жизнь надеждой мою не украшу!
Не упился я ею, как крепким вином,
Но зато я, смеясь, опрокинул вверх дном
Бесполезно шипящую чашу!
Сеньор, здесь маскированная дама
Желает с вами говорить!
Проси!
Люблю всегда я новые знакомства.
Не много времени осталось мне,
Но приключенье кстати на отъезде!
Пожалуйста, сеньор, поосторожней!
Не забывайте, что у жен мужья;
Хотя, признаться, было бы недурно,
Чтоб женщины замужние все были,
А все б мужчины были холостые!
Иди, болтун, проси ее сюда!
Сеньора, как я счастлив…
Дон Жуан…
Вы? Вы? Возможно ль?
Как она бледна!
Я навсегда пришла проститься с вами…
Услышьте умирающей слова…
В моей душе нет более упреков,
Я вас пришла предостеречь.
Сеньора…
Мой срок короток… Я должна спешить…
Послушайте внимательно меня:
Спасенья дверь для вас еще открыта,
Но скоро будет поздно, дон Жуан…
Я, перед смертью, вижу вашу участь!
Сеньора, что за речи? И зачем
Вам без нужды о смерти помышлять?
Надеюсь, вы не думали, что я
Жива останусь, дон Жуан?
Сеньора,
Быть может, вас тревожат спасенья…
Но будьте без боязни. Честь моя
Мне обо всем велит хранить молчанье,
А если б кто дерзнул подозревать —
Его молчать заставит эта шпага!
Оставьте, дон Жуан. Такие речи
Теперь уж неуместны. Боже мой,
Как все мне стало ясно и понятно!
С моих очей как будто спал туман,
И без труда я различаю нить
Запутанных событий и дорогу,
Которой вы к погибели пришли.
То, что случилось и что скоро будет,
Теперь я разом обнимаю. Время,
Мне кажется, исчезло для меня
И вечность началась. Я ошибалась,
Когда вас обвиняла беспощадно;
Преступной жизни вашей, дон Жуан,
Найдутся, я надеюсь, объясненья,
Которые смягчат господень суд,
Но вы спасетесь только покаяньем!
Она теперь вступила в период
Раскаянья и мыслей религьозных!
Но как идут к ней эти угрызенья!
Исчезла гордость с бледного чела,
И грусть на нем явилась неземная…
Вся набожно отдавшися Мадонне,
Она теперь не знает и сама,
Как живописно с гребня кружевное
Ей падает на плечи покрывало…
Нет, право, никогда еще досель
Я не видал ее такой прекрасной!
Покайтесь, дон Жуан! Еще не поздно!
Я знаю, что в вас веру погубило:
Искали вы блаженства — есть оно!
Но на земле гналися вы напрасно
За тем, что только в небе суждено.
Несчастная вдалася в мистицисм!
Но взгляд ее и голос музыкальный
Предательски меня обворожают…
Не думал я вчера, как мы расстались,
Что продолжится чувств моих обман!
О, если в вашей жизни, дон Жуан,
Хоть что-нибудь вам было свято — если
Кого-нибудь хоть раз любили вы,—
О дон Жуан, воспоминаньем этим
Я вас молю!
Еще единый миг—
И я паду к ее ногам. Рассудок
Уж начинаю я терять. Нет, нет!
Прочь глупый бред! Опомнись, дон Жуан!
Осмелюсь ли вам предложить, сеньора,
Участье в нашем празднике принять?
Несчастный! Ослепленный! Боже, боже!
Прости ему! Услышь молитву той,
Которая свою сгубила душу!
Я ухожу… Пора… Я умираю…
Уже светлеет небо на востоке,
Нам время плыть. Мы ждем!
Она сказала:
«Я умираю…» Вздор! Не может быть!
Однако, если… если в самом деле
Она решилась на самоубийство?
Бежать за ней! Догнать ее сейчас!
Следить за ней! Не выпускать из вида!
Пора, пора! Когда мы опоздаем,
Галеры все погонятся за нами!
Зачем мое так больно сжалось сердце?
Ужели вправду я ее люблю?
Скорей, сеньор! Мои матросы ропщут!
Ступайте к черту. Подымайте якорь.
Я остаюсь. Дарю тебе фелуку.
В уме ли вы, сеньор? А инквизицья?
Что мне до инквизиции, до смерти,
Когда, быть может, вправду я люблю!
Нет, он с ума сошел. С ним погибать
Нам не приходится.
Эй, на фелуку!
О, если я не брежу! Если вправду
Люблю ее любовью настоящей!
Как будто от ее последних слов
Отдернулася предо мной завеса,
И все иначе вижу я теперь…
Когда она так ясно повторила,
Что хочет умереть, во мне как будто
Оборвалося что-то; словно я
Удар кинжалом в сердце получил —
Еще доселе, длится это чувство…
Что ж это, если не любовь? Каким
Моя душа исполнилась волненьем?
Сомнения исчезли без следа…
Я снова верю, как в былые дни…
О, я с ума сойду от счастья! Я…
О боже, боже! Я люблю ее!
Люблю тебя! Я твой, о донна Анна!
Ко мне! Я твой! Ко мне! Люблю, люблю!
Ты звал меня на ужин, дон Жуан,—
Я здесь.
Во сне ли я иль наяву?
Молись.
Не может быть! Неправда! Сон!
Не он стоит из камня предо мной —
Воображенье мне на ум приводит
Убитого отца! Прочь, призрак! Прочь!
Статуя стоит неподвижно. Молчание.
Спирается дыханье… Бьются жилы…
Рассудок мой туманится…
Молись.
В ушах шумит… Темнеет зренье… Прочь!
Прочь! Пропусти меня! Где донна Анна?
Молись.
Где донна Анна?
Отравилась.
О, что со мною?
Ты любил ее.
Остыла кровь, и сердце холодеет!
Подумай о душе.
Смерть и проклятье!
К чему душа, когда любовь погибла!
Теперь мне боле нечего терять —
И смерть и ад на бой я вызываю!
Твой час пробил.
Любил я! Горе, горе!
В нее поверив, я поверил в бога,
Но поздно! Все погибло с нею — все,—
И злее прежних эта злая шутка!
В последний раз, молися.
Не хочу!
Кляну молитву, рай, блаженство, душу —
И как в безверье я не покорялся,
Так, верящий, теперь не покорюсь!
Погибни ж, червь.
Назад, слепая сила!
Оставь того, кто верует и любит!
Он мой! Отверг он покаянье!
Он богохульствует! Он мой!
Не кончен путь его земной!
Нет, это против договора!
Уж ад над ним разинул пасть!
Хватай его, статуя командора,
Как исполнительная власть!
Меж двух начальств колеблется усердье,
И преданность вдруг чувствует зазор?
Хватай его назло земле и тверди —
Иль провались, булыжный командор!
Пути творца необъяснимы,
Его судеб таинствен ход.
Всю жизнь обманами водимый
Теперь к сознанию придет!
Любовь есть сердца покаянье,
Любовь есть веры ключ живой,
Его спасет любви сознанье,
Не кончен путь его земной!
Сеньор! Очнитесь! Добрые известья!
Очнитеся, сеньор!
С чего вчера
Он в обморок упал?
Тяжелый сон!
Ужасные во мне воспоминанья
Остались от него.
Ты здесь?
Да, да,
Я с вами, здесь, и радостную новость
Я вам принес: во-первых, та галера…
Где донна Анна?
Кончена исторья!
Близ нашей виллы труп ее нашли,—
Но слушайте известия, сеньор:
Во-первых, та галера, на которой
Плыл дон Йеронимо, разбита бурей,
И сам он потонул; а во-вторых,
Все члены Sant’ officio сменены.
На место их назначены другие,
И ваш процесс покамест прекращен.
Вы можете свое обделать дело.
Да, да, сеньор, позвольте вас поздравить!
Она погибла. Это был не сон.
Изо всего, что в эту ночь случилось,
Мне ясно лишь одно: она погибла!
Все остальное, может быть, мечта —
Но это правда!
Стоит ли, сеньор,
Так долго размышлять об этом? Право,
Как будто это первый случай с нами?
Я мнил восстать как ангел-истребитель,
Войну хотел я жизни объявить —
И вместе с ложью то, что было чисто,
Светло как день, как истина правдиво,
В безумии ногами я попрал!
Что ж делать! Вы отыщете другую.
От вас зависит снова закутить!
Закон вселенной — это равновесье.
Возмездьями лишь держится она.
Но чем вознаградить что я разрушил?
На вашем месте я б сейчас в Севилью
Отправился, и прерванные связи б
Связал опять, да золота побольше
Рассыпал бы направо и налево!
Как я был слеп! Как счастье было близко!
Сеньор, развеселитесь! Ей же богу,
Я вас не узнаю.
Чем кончу я?
Искать любви мне боле невозможно,
А жизни мстить я право потерял.
Убить себя? То было бы легко:
Несостоятельные должники
Выходят часто так из затрудненья;
Но этим долга выплатить нельзя —
Я должен жить. Я умереть не смею!
Храни нас бог! Зачем нам умирать!
Давайте жить, сеньор, и веселиться!
Я должен жить. И жаль, что слишком скоро
Меня избавит смерть от этой муки.
О, если б мог я вечно, вечно жить!
class="poem">
Дон Жуан
Оставь меня.
Лепорелло уходит; дон Жуан облокачивается на стол и закрывает лицо руками.
(обратно)
По крайней мере, сколько можно доле.
Теперь, сеньор, нам нечего бояться!
Теперь все трын-трава!
Эпилог
Монастырь близ Севильи
Престарелый настоятель сидит в креслах. Перед ним стоит монах. НастоятельКак чувствует себя больной?
Отец мой,
Все в том же положенье брат Жуан:
Болезни в нем совсем почти не видно,
Но с каждым часом пульс его слабей.
Душевная болезнь его снедает.
Раскаянья такого постоянство
Высокий есть для братии пример.
До сей поры он ходит в власянице,
Ни разу он не снял своих вериг.
Я не видал подобного смиренья!
Вчера к себе он призывал всю братью,
У каждого прощенья он просил
И каялся в грехах передо всеми.
Нам исповедь его давно известна:
Владела им когда-то суета,
Шептала на ухо мирская прелесть
И нашептала много грешных дел.
Но он уж их загладил покаяньем,
А все еще покоя нет ему!
Доселе все не хочет он постричься —
Достойным не находит он себя.
Своей он смерти чует приближенье
И нас просил, в последнюю послугу,
Похоронить его на том кладбище,
Где тело командора дон Альвара,
Убитого им некогда, лежит
И где потом была погребена
Дочь командора, донна Анна.
Это
С уставом нашим было б несогласно.
У нас для братий общее кладбище;
Особенного места выбирать
Никто себе не волен. Впрочем, он
Не произнес последнего обета
И в этом смысле есть еще мирянин.
Да сбудется его желанье.
Отче,
Пожалуй в келью, брат Жуан отходит!
С нашей жизнью вечно смежная,
Вечно ищущая нас,
Смерть приходит, неизбежная,
В каждый день и в каждый час.
Благо, благо недремавшему,
Мирно гостью ожидавшему,
Неусыпно посылавшему
К небесам молящий глас!
Подайте мне мой посох. И сказать,
Чтобы в отходный колокол звонили.
В это страшное мгновение
Ты услышь его, господь!
Дай ему успокоение,
Дай последнее мучение
Упованьем побороть!
Мысли прежние, крамольные,
Обращенному прости,
Отыми земное, дольное,
Дай успение безбольное
И невольное и вольное
Прегрешенье отпусти!
Мы моление соборное
Ныне шлем к тебе, господь;
В жизни — доли непокорная,
Скоро прахом будет плоть,
В дни былые дерзновенного
Скоро кончится борьба;
Ты ж помилуй сокрушенного,
Ныне верою смиренного,
В вечный мир от мира бренного
Отходящего раба!
<1859–1860> (обратно) (обратно)
Смерть Иоанна Грозного*
Рече царь: «Несть ли сей Вавилон великий, его же аз соградих в дом царства, в державе крепости моея, в честь славы моея!» Еще слову сущу во устех царя, глас с небесе бысть: «Тебе глаголется, Навуходоносоре царю: царство твое прейде от тебе, и от человек отженут тя, и со зверьми дивними житие твое!»Кн. пр. Даниила, гл. IV. ст. 27.
(Трагедия в пяти действиях)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Царь Иван Васильевич IV. Царица Мария Федоровна, из рода Нагих, седьмая жена его. Царевич Федор Иванович, сын его от первой жены. Царевна Ирина, жена Федора, сестра Бориса Годунова. Князь Мстиславский, Захарьин-Юрьев (брат первой жены царя), Князь Шуйский, Бельский, Князь Щербатый, Князь Голицын, Князь Трубецкой, Князь Сицкий, Шереметев, Татищев, Салтыков, Михайло Нагой (брат царицы Марии Федоровны), Борис Годунов (шурин царевича Федора) — члены Боярской думы. Гонец из Пскова. Мария Григорьевна, жена Годунова. Григорий Годунов (родственник Бориса), Григорий Нагой (второй брат царицы Марии Федоровны) — окольничьи. Гарабурда, посол Стефана Батория. Битяговский, Кикин — дворяне. Схимник. Мамка царевича Дмитрия. Дворецкий Кремлевского дворца. Дворецкий Александровой слободы. Дворецкий Годунова. 1-й, 2-й — волхвы. Эльмс, Якоби — врачи 1-й, 2-й — пристава. Шут. Ключник. Стрелецкий голова. Стрелецкий сотник. Стольник. Лабазник. Сенная девушка. Слуга князя Шуйского. Бояре, окольничьи, рынды, стрельцы, народ, скоморохи, слуги.Действие — в Москве 1584 года. (обратно)
Действие первое
Прежде поднятия занавеса слышны на сцене шум и споры. Занавес подымается. Боярская дума. На лавках, стоящих вдоль стен и образующих фигуру покоя, сидят бояре: на средней лавке князь Мстиславский, Захарьин-Юрьев, Бельский и другие старшие бояре; на боковых младшие; на конце правой боковой лавки, у просцениума, Борис Годунов; с левой стороны, напротив Годунова, Михайло Нагой, схватив Салтыкова за ворот, старается стащить его с места.Нагой
Я государев шурин! Мне невместно
Быть меньше Салтыковых!
Бражник! Прочь!
Твой дед служил у деда моего
Знакомцем и держальником!
Неправда!
Держальников не знали Салтыковы!
За то ль в бояре ты попал, что вместе
С Голицыным сдал Полоцк королю?
Нет, это ложь! Я защищал посады,
А в городе сидел тогда Щербатый!
Ну да, сидел! И в то сиденье мы
В двенадцать дней семь приступов отбили,
А кабы ты посады отстоял,
К нам подошла б от Сокола подмога
И с тылу бы схватила короля!
А я ли виноват, что та подмога
Три целых дня тягалась о местах?
Я государев шурин! Я на свадьбе
Преди других нес царский каравай!
А я нес блюдо с золотою чарой!
Отец мой был оружничим! А твой
Кто есть отец? Великая то честь,
Что по седьмой жене ты царский шурин!
Да ты сестру-царицу не кори!
Я не корю ее! А все ж она
Не первая царица, а седьмая!
Вишь, царский шурин! Мало ли шурьев
Перебывало у царя!
Бояре!
Что вы чините? Вспомните, где вы!
Гораздо ль так чинить?
Царю я буду
В отечестве и в счете бить челом!
Ну, бей челом! Пусть выдаст головою
Он мне тебя!
Да полноте, бояре!
Вот я да Шереметев, всех мы больше,
А о местах не спорим!
Нас вы больше?
А чем вы больше нас?
Стыд вам, бояре!
Ты, князь Иван Феодорыч, ты старший —
Уйми же их!
Как их унять, боярин?
С ума сошли! Вишь, со Мстиславскими
Хотят считаться! Не велеть ли дьяку
Разрядные нам книги принести?
Теперь не до разрядов, князь!
Бояре!
Иль вы забыли, для чего мы здесь?
Возможно ль? Как? В теперешнюю пору,
Когда, свершив сыноубийство, царь
Терзается раскаяньем, когда
От мира он решился отойти
И мимо своего второго сына,
Феодора, его болезни ради,
Нам указал достойнейшего выбрать,
Кому б он мог державу передать,
Когда меж тем враги со всех сторон
Воюют Русь, — кругом и мор и голод,—
Вы в самую ту пору о местах
Тягаетесь? Опомнитесь, бояре!
Теперь должны мы каждый друг за друга
Держаться крепко, да не сгинет Русь!
Забудемте ж разряды! Без расчетов
К прискорбному приступим избиранью
И будемте без мест!
Без мест, пожалуй!
Без мест! Без мест!
Боярин князь Мстиславский!
Ты старший — открывай совет!
Бояре!
Вы слышали, что вам сейчас Никита
Романович сказал? Как нам ни горько —
А покориться надо царской воле!
Пойдем на голоса!
Позволь, боярин,
Последнее ль то слово государя?
Последнее! Напрасно мы его
Молили. Он нам указал немедля
Постановить наш приговор и с новым
К нему явиться государем.
Страшно!
Не верится!
Не верилось и мне,
Пока не топнул он на нас ногою
И не велел мне Думу собирать.
Когда его такая воля — что ж?
Да, если так, бояре, — мы не властны
Ему перечить!
Подлинно не властны!
Тому о Пасхе будет двадцать лет,
Великий государь задумал то же;
Хотел, как ныне, бросить свой престол
И в Слободу отъехал от Москвы.
Народ мутиться начал; мы ж решили
Всем ехать за царем, просить его.
Поехали. Царь принял нас сурово;
Сначала слушать не хотел; потом
Моленьям внял, вернулся на Москву
И снова принял государство.
Да!
И учинил опричнину! Мы помним!
Ужасное, не приведи Бог, время!
Но без царя еще бы хуже было:
Народ бы нас каменьями побил,
Вся Русь бы замутилась, и татары,
И ляхи нас, и немцы б одолели —
Согласья вовсе не было меж нас!
Завидное теперь меж нас согласье!
К чему ж ты речь, боярин, вел?
К тому,
Что, может быть, и ныне, как в ту пору,
Царь-государь смягчится.
Нет, боярин,
Теперь другое время — царь не тот.
Он опустился плотию и духом;
Не мненье на бояр, как было прежде,—
Раскаянье его с престола гонит!
Не ест, не пьет, давно не знает сна;
О тех переговорах, что так тайно
Он с английскою королевой вел,
Уж речи нет. Посол ее теперь
Напрасно просит у него приема.
Да, непохож он на себя теперь!
До этого греха недели за три
Он к Курбскому, к изменнику, писал,
Корил его жестоко и ответа
Ждал из Литвы, а сам дрожал от гнева;
Теперь же позабыл он и о Курбском,
И кроток стал, и милостив в речах.
Не нам царю указывать. От Бога
Его и гнев и милость. Что ж, бояре?
Приступим к избиранию!
Приступим!
Кого ж, бояре?
Да кого ж другого,
Коль миновать мы Федора должны,
Кого ж еще, как не царева ж сына,
Димитрия Иваныча?
Младенца?
А мать на что? Царица-то на что?
Когда же с вас сестры-царицы мало —
Правителя придать ей!
Не тебя ли?
Меня ли, брата ль, все равно — мы оба
Димитрию дядья!
Да нам не дядьки!
Избави Бог! Мы помним малолетство
Царя Ивана! От дядьев царевых
Избави Бог!
Не приведи Господь!
Не приведи! Нам нужен властный царь,
А не опека над царем!
Вестимо!
И сам Иван Васильич указал,
Чтоб из себя мы выбор учинили.
Кого ж тогда?
Да уж кого ни взять,
Он должен быть породы знаменитой,
Чтоб все склонились перед ним.
Нет, князь!
Пусть тот царит, кто доблестней нас всех!
Его искать недалеко — Никита
Романович Захарьин перед вами!
У царского кровавого престола
Он тридцать лет стоит, и чист и бел.
Он смелым словом тысячи безвинных
Спасал не раз, когда уже над ними
Подъятые сверкали топоры.
Себя ж он не берег. Всегда он смерти
Глядел в глаза — и смерть, нам всем на диво,
Его главы почтенной не коснулась —
И стелется пред нами жизнь его
Без пятнышка, как снежная равнина!
Захарьина! Захарьина! Никиту
Романыча! Захарьина на царство!
Кто против этого! Боярин чист!
Корить его не станем. По заслугам
И честь ему мы воздаем, но он
Не княжеского рода — быть под ним
Невместно нам, потомкам Гедимина!
Нам и подавно, Рюрика потомкам!
Нет, он не князь — нам быть под ним негоже!
Не князь он, правда, — но с царем в свойстве!
Не он один! С царем в свойстве и мы!
Ты брат седьмой жены, Захарьин — первой!
Из-за меня не спорьтеся, бояре!
Благодарю тебя за честь, князь Сицкий,
Благодарю и вас, бояре, но
Я чести бы не принял, хоть и все б вы
Меня хотели, я б не принял чести!
Я слишком прост, бояре! Не сподобил
Меня Господь науки государской.
А коль хотите доброго совета,
То есть один, который и породой
И службою нас будет выше всех:
Боярин воевода князь Иван
Петрович Шуйский, что теперь сидит
Во Пскове против короля Батура,—
Вот вы кого возьмите! Перед этим
Склониться не обидно никому!
Нет, Шуйского нельзя! Король недаром
Уж пятый месяц осаждает Псков!
А воевода князь Иван Петрович
Засел в нем насмерть, и на том он крест
Со всей своей дружиной целовал.
Бог весть, на сколько времени еще
Продлится облежанье; мы ж не можем
И часу оставаться без царя!
Так как же быть?
Не ведаю, бояре!
Царь ждет ответа — надо кончить выбор!
Борис Феодорыч! Ты что ж доселе
Не вымолвил ни слова? В трудном деле
Ты выручал нас часто из беды —
Скажи, как мыслишь?
Мне ль, отец названый,
Мне ль говорить теперь, когда исхода
Напрасно ищут лучшие из вас?
Но если вы мне речь вести велите,
То я скажу, бояре…
Громче! Громче!
Не слышно!
Мне казалось бы, бояре…
Не слышим! Громче!
Да зачем ты сел
Так далеко и ниже всех, Борис?
Иль места ты не знаешь своего?
Не слышно нам! Ступай сюда, поближе!
Вот где тебе приходится сидеть!
Бояре, вы великих предков внуки!
И ты, названый мой отец, Никита
Романович, наставник мой любезный!
Я б не дерзнул мое вам молвить слово,
Когда б вы сами мне не приказали!
Куда он гнет?
Хвостом вертит, лисица!
А забрался-таки на середину!
Небось он даром на конце сидел!
Те! Тише! Смирно! Слушать Годунова!
Вам ведомо, великие бояре,
Какие на Руси теперь настали
Крутые времена: король Батур
За городом у нас воюет город;
В его руках Усвят, Велиж и Полоцк;
Великих Лук уж взорваны им стены,
И древний Псков, наш кровный русский город,
Бесчисленным он войском обложил.
Меж тем в Ливонию ворвался швед,
Завоевал Иван-город, Копорье;
А там с востока и с полудня хан
Опять орду вздымает; сотни тысяч
Уже идут на Тулу и Рязань;
Болезни, голод, мор — и в довершенье
Нам черемисы мятежом грозят!
Бояре, можно ль при такой невзгоде,
При горестном шатанье всей Руси,
О перемене думать государя?
Положим, вы такого б и нашли,
Который был бы по сердцу всей Думе,—
Уверены ли вы, что и народ
Его захочет? Что угоден будет
Он всей земле? А если невзначай
Начнутся смуты? Что тогда, бояре?
Довольно ли строенья между нас,
Чтобы врагам, и внутренним и внешним,
Противостать и дружный дать отпор?
Великая в обычае есть сила;
Привычка людям — бич или узда;
Каков ни будь наследственный владыко,
Охотно повинуются ему;
Сильнее он и в смутную годину,
Чем в мирную новоизбранный царь.
Полвека будет, что Иван Василич
Над нами государит. Гнев и милость
Сменялись часто в этот длинный срок,
Но глубоко в сердца врастила корни
Привычка безусловного покорства
И долгий трепет имени его.
Бояре! Нам твердыня это имя!
Мы держимся лишь им. Давно отвыкли
Собой мы думать, действовать собой;
Мы целого не составляем тела;
Та власть, что нас на части раздробила,
Она ж одна и связывает нас;
Исчезни власть — и тело распадется!
Единое спасенье нам, бояре,
Идти к царю немедля, всею Думой,
Собором целым пасть к его ногам
И вновь молить его, да не оставит
Престола он и да поддержит Русь!
Он дело говорит! — Мы без Иван
Василича пропали! — Лучше прямо
Идти к нему! — Он государь законный! —
Под ним не стыдно! — Да! Идти к нему! —
Просить его! — Просить его всей Думой!
Бояре! Бога ли вы не боитесь?
Иль вы забыли, кто Иван Василич?
Что значат немцы, ляхи и татары
В сравненье с ним? Что значат мор и голод,
Когда сам царь не что как лютый зверь!
Что он понес? Да он царя бесчестит!
Князь Петр Ильич! Да ты с ума сошел!
Не я, а ты, вы все ума лишились!
Иль есть из вас единый, у кого бы
Не умертвил он брата, иль отца,
Иль матери, иль ближнего, иль друга?
На вас смотреть, бояре, тошно сердцу!
Я бы не стал вас подымать, когда бы
Он сам с престола не хотел сойти,—
Не хуже вас Писание я знаю —
Я не на бунт зову вас — но он сам,
Сам хочет перестать губить и резать,
Постричься хочет, чтобы наконец
Вздохнула Русь, — а вы просить его
Сбираетесь, чтоб он подоле резал!
Князь, про царя такие речи слышать
Негоже нам. Ты молвил сгоряча —
Доносчиков не чаю между нами —
Тебе ж отвечу: выбора нам нет!
Из двух грозящих зол кто усомнится
Взять меньшее? Что лучше: видеть Русь
В руках врагов? Москву в плену у хана?
Церквей, святыней поруганье? — Или
По-прежнему с покорностью сносить
Владыку, Богом данного? Ужели
Нам наши головы земли дороже?
Еще скажу: великий государь
Был, правда, к нам немилостив и грозен,
Но время то прошло; ты слышал, князь,
Он умилился сердцем, стал не тот,
Стал милостив; и если он опять
Приимет государство — не земле,
Ее врагам он только будет страшен!
Так! Так! Он прав! Он дело говорит!
Боярин, ты сладкоречив, я знаю!
Ты хитростным умеешь языком
Позолотить все, что тебе пригодно!
Вестимо: ты утратить власть боишься,
Когда другой наместо Иоанна
Возьмет венец! Бояре, берегитесь:
Он мягко стелет — жестко будет спать!
Бояре все! Свидетельствуюсь вами —
Не заслужил я этого упрека!
Вам ведомо, что власти не ищу я.
Я говорил по вашей воле ныне —
Но, может быть, я и не прав, бояре;
Меня князь Сицкий старше и умней;
Когда вы с ним согласны, я готов
Признать царем боярина Никиту
Романыча или кого велите!
Нет, не хотим Захарьина! Не надо!
Иль, может быть, Мстиславского, бояре?
Нет, не хотим! И сами мы не меньше
Мстиславского!
Иль Шуйского, бояре?
И Шуйского не надо! Быть под Шуйским
Мы не хотим! Хотим царя Ивана!
Идите же! Идите все к нему!
Идите в бойню, как баранье стадо!
Мне делать боле нечего меж вас!
Он бунтовщик! Он оскорбил всю Думу!
Он против всех идет! Он всем досадчик!
Не гневайтеся на него, бояре!
Он говорил, как мыслил. Если ж вы
Решили в мудрости своей всей Думой
Идти к царю — пойдем, не надо мешкать!
Когда бы не шатание земли,
Не по сердцу была б мне эта мера,
Но страшно ныне потрясать престол.
Пойдем к царю — другого нет исхода!
Кто ж будет речь вести?
Да ты, боярин;
Кому ж другому? Ты меж нами старший!
Неловко мне! Сегодня на меня
И без того разгневался уж царь.
Пусть Шуйский говорит!
И мне неловко!
Пожалуй, я речь поведу, бояре!
Мне гнев его не страшен — мне страшна
Земли погибель!
Нет, отец названый!
Не допущу тебя я до опалы!
Дай мне вести пред государем речь —
Меня не жаль!
Пойдемте ж! Годунов
Речь поведет; он всех нас лучше скажет!
А Сицкий-то был прав! Ведь Годунов
Так и глядит, как бы взобраться в гору!
Сел ниже всех, а под конец стал первым!
А говорили: быть без мест!
Дай срок!
И скоро всех татарин пересядет!
Царская опочивальня
Иоанн, бледный, изнуренный, одетый в черную рясу, сидит в креслах, с четками в руках. Возле него, на столе, Мономахова шапка; с другой стороны, на скамье, полное царское облачение. Григорий Нагой подает ему чару.Нагой
О государь! Не откажись хоть каплю
Вина испить! Вот уж который день
Себя ты изнуряешь! Ничего ты
И в рот не брал!
Не надо пищи телу,
Когда душа упитана тоской.
Отныне мне раскаяние пища!
Великий государь! Ужели вправду
Ты нас покинуть хочешь? Что же будет
С царицею? С царевичем твоим
С Димитрием?
Господь их не оставит!
Но кто ж сумеет государством править,
Опричь тебя?
Острупился мой ум;
Изныло сердце; руки неспособны
Держать бразды; уж за грехи мои
Господь послал поганым одоленье,
Мне ж указал престол мой уступить
Другому; беззакония мои
Песка морского паче: сыроядец —
Мучитель — блудник — церкви оскорбитель —
Долготерпенья Божьего пучину
Последним я злодейством истощил!
О государь! Ты в мысли умножаешь
Невольный грех свой! Не хотел убить ты
Царевича! Нечаянно твой посох
Такой удар ему нанес!
Неправда!
Нарочно я, с намерением, с волей,
Его убил! Иль из ума я выжил,
Что уж и сам не знал, куда колол?
Нет — я убил его нарочно! Навзничь
Упал он, кровью обливаясь; руки
Мне лобызал и, умирая, грех мой
Великий отпустил мне, но я сам
Простить себе злодейства не хочу!
Сегодня ночью он являлся мне,
Манил меня кровавою рукою,
И схиму мне показывал, и звал
Меня с собой, в священную обитель
На Белом озере, туда, где мощи
Покоятся Кирилла-чудотворца.
Туда и прежде иногда любил я
От треволненья мира удаляться;
Любил я там, вдали от суеты,
О будущем покое помышлять
И забывать людей неблагодарность
И злые козни недругов моих!
И умилительно мне было в келье
От долгого стоянья отдыхать,
В вечерний час следить за облаками,
Лишь ветра шум, да чаек слышать крики,
Да озера однообразный плеск.
Там тишина! Там всех страстей забвенье!
Там схиму я приму, и, может быть,
Молитвою, пожизненным постом
И долгим сокрушеньем заслужу я
Прощенье окаянству моему!
Поди узнай, зачем так долго длится
Их совещанье? Скоро ли они
Свой постановят приговор и с новым
Царем придут, да возложу немедля
Я на него и бармы и венец!
Все кончено! Так вот куда приводит
Меня величья длинная стезя!
Что встретил я на ней? Одни страданья!
От младости не ведая покоя,
То на коне, под свистом вражьих стрел,
Языцей покоряя, то в синклите,
Сражаяся с боярским мятежом,
Лишь длинный ряд я вижу за собою
Ночей бессонных и тревожных дней!
Не кротким был я властелином — нет!
Я не умел обуздывать себя!
Отец Сильвестр, наставник добрый мой,
Мне говорил: «Иване, берегись!
В тебя вселиться хочет сатана!
Не отверзай души ему, Иване!»
Но я был глух к речам святого старца,
И душу я диаволу отверз!
Нет, я не царь! Я волк! Я пес смердящий!
Мучитель я! Мой сын, убитый мною!
Я Каина злодейство превзошел!
Я прокажен душой и мыслью! Язвы
Сердечные бесчисленны мои!
О Христе-Боже! Исцели меня!
Прости мне, как разбойнику простил ты!
Очисти мя от несказанных скверней
И ко блаженных лику сочетай!
Великий государь! Сейчас от Пскова
Прибыл гонец!
Уж я не государь —
Пусть обратится к новому владыке!
Он говорит, что с радостною вестью
Его прислал князь Шуйский!
Пусть войдет!
Великий царь! Тебе твой воевода
Боярин князь Иван Петрович Шуйский
С сидельцами псковскими бьет челом!
Усердными молитвами твоими,
Предстательством угодников святых
И силой честного креста — отбили
Мы приступ их. Несметное число
Легло врагов. За помощью в Варшаву
Бежал король, а продолжать осаду
Он ближним воеводам указал!
Благословен Господь! Как было дело?
Уж пять недель они вели подкопы,
Копали борозды и неумолчно
Из пушек били по стенам! Князь Шуйский
Навстречу им подкопы рыть велел.
Сошлися под землею. Бой великий
Там закипел; в котлы пороховые
Успели наши бросить огнь — и разом
Взлетели с ляхами на воздух. Много
Погибло наших, но, хвала Творцу,
Все вражьи взорваны работы.
Дальше!
Подземных ходов видя неудачу,
Они тогда свезли на ближний холм
Все стенобойные снаряды вместе
И к вечеру пролом пробили. Тотчас
К нему мы подкатили пушки: Барсу
И Трескотуху, и, когда они
Уж устремились с криками к пролому,
Мы встретили их крупным чугуном
И натиск их отбили.
Дальше!
К утру
Великий приступ приказал король.
Мы ж в колокол ударили осадный,
Собором всем, хоругви распусти,
Святые мощи Всеволода-князя
Вкруг древних стен с молитвой обнесли
И ляхов ждали. Гул такой раздался,
Как будто налетела непогода…
Мы встретили напор со всех раскатов,
С костров, со стен, с быков, с обломов, с башен,
Посыпались на них кувшины зелья,
Каменья, бревна и горящий лен…
Уже они слабели — вдруг король
Меж них явился, сам повел дружины —
И как вода шумящая на стены
Их сила снова полилась. Напрасно
Мы отбивались бердышами — башню
Свинарскую обсыпали литовцы —
Как муравьи полезли — на зубцах
Схватились с нами — новые ватаги
За ними лезли — долго мы держались —
Но наконец…
Ну?
Наконец они
Сломали нас и овладели башней!
Так вот вы как сдержали целованье?
Клятвопреступники! Христопродавцы!
Что делал Шуйский?
Князь Иван Петрович,
Увидя башню полною врагов,
Своей рукой схватил зажженный светоч
И в подземелье бросил. С громом башня
Взлетела вверх — и каменным дождем
Далеко стан засыпала литовский.
Насилу-то! Что дальше?
Этот приступ
Последний был. Король ушел от Пскова.
Замойскому осаду передав.
Хвала Творцу! Я вижу надо мною
Всесильный промысл Божий. Ну, король?
Не мнил ли ты уж совладать со мною,
Со мною, Божьей милостью владыкой,
Ты, милостию панскою король?
Посмотрим, как ты о псковские стены
Бодливый лоб свой расшибешь! А сколько
Литовцев полегло?
Примерным счетом,
Убитых будет тысяч до пяти,
А раненых и вдвое.
Что, король?
Доволен ты уплатою моею
За Полоцк и Велиж? А сколько ихных
С начала облежания убито?
В пять приступов убито тысяч с двадцать,
Да наших тысяч до семи.
Довольно
Осталось вас. Еще раз на пять хватит!
Великий царь…
Что? Кончен их совет?
Один врагами полоненный ратник
С письмом отпущен к милости твоей.
Подай сюда!
Читай его, Григорий!
«Царю всея Русии Иоанну
От князь Андрея, князь Михайлы сына…»
Что? Что?
«От князь Михайлы, сына Курб…»
От Курбского! А! На мое посланье
Ответ его мне милость посылает!
Ступай!
Прочти!
Но, государь…
Читай!
«От Курбского, подвластного когда-то
Тебе слуги, теперь короны польской
Владетельного Ковельского князя,
Поклон. Внимай моим словам…»
Ну? Что же?
Не смею, государь!
Читай!
«Нелепый
И широковещательный твой лист
Я вразумил. Превыше Божьих звезд
Гордынею своею возносяся
И сам же фарисейски унижаясь,
В изменах ты небытных нас винишь.
Твои слова, о царь, достойны… смеху…
Твои упреки…»
Ну? «Твои упреки»?
«Твои упреки — басни пьяных баб!
Стыдился б ты так грубо и нескладно
Писать в чужую землю, где немало
Искусных есть в риторике мужей!
Непрошеную ж исповедь твою
Невместно мне и краем уха слышать!
Я не пресвитер, но в чину военном
Служу я государю моему,
Пресветлому, вельможному Стефану,
Великому земли Литовской князю
И польского шляхетства королю.
Благоговеньем Божиим мы взяли
Уж у тебя Велиж, Усвят и Полоцк,
А скоро взять надеемся и Псков.
Где все твои минувшие победы?
Где мудрые и светлые мужи,
Которые тебе своею грудью
Твердыни брали и тебе Казань
И Астрахань под ноги покорили?
Ты всех избил, изрезал и измучил,
Твои войска, без добрых воевод,
Подобные беспастырному стаду,
Бегут от нас. Ты понял ли, о царь,
Что все твои шуты и скоморохи
Не заменят замученных вождей?
Ты понял ли, что в машкерах плясанье
И афродитские твои дела
Не все равно, что битвы в чистом поле?
Но ты о битвах, кажется, не мыслишь?
Свое ты войско бросил…»
Продолжай!
«Свое ты войско бросил… как бегун…
И дома заперся, как хороняка…
Тебя, должно быть, злая мучит совесть
И память всех твоих безумных дел…
Войди ж в себя! А чтоб…»
Ну, что же? Дальше
«А чтоб»?.. Читай!
«А чтоб свою ты дурость
Уразумел и духом бы смирился,
Две эпистолии тебе я шлю
От Цицерона, римского витии,
К его друзьям, ко Клавдию и к Марку.
Прочти их на досуге, и да будет
Сие мое смиренное посланье
Тебе…»
Кончай!
О государь!
«Да будет
Сие мое смиренное посланье…»
«Тебе лозой полезною! Аминь!»
За безопасным сидя рубежом,
Ты лаешься, как пес из-за ограды!
Из рук моих ты не изволил, княже,
Приять венец мгновенных мук земных
И вечное наследовать блаженство!
Но не угодно ль милости твоей
Пожаловать в Москву и мне словесно
То высказать, что ты писать изволишь?
И нету здесь ни одного из тех,
Которые с ним мыслили? Ни брата —
Ни свояка — ни зятя — ни холопа!
Нет никого! Со всеми я покончил —
И молча должен проглотить его
Ругательства! Нет никого в запасе!
Великий государь! К тебе бояре
Пришли из Думы всем собором!
Добро пожаловать! Они пришли
Меня сменять! Обрадовались, чай!
Долой отжившего царя! Пора-де
Его как ветошь старую закинуть!
Уж веселятся, чай, воображая,
Как из дворца по Красному крыльцу
С котомкой на плечах сходить я буду!
Из милости, пожалуй, Христа ради,
Кафтанишко они оставят мне!
Посмотрим же, кому пришлося место
Мне уступать! Прошу бояр войти!
Воистину! Что им за государь я?
Под этой ли монашескою рясой
Узнать меня? Уж я их отучил
Перед венчанным трепетать владыкой!
Как пишет Курбский? Войско-де я бросил?
И стал смешон? И уж пишу нескладно?
Как пьяная болтаю баба? Так ли?
Посмотрим же, кто их премудрый царь,
Который заживо взялся по мне
Наследовать?
Бью вам челом, бояре!
Довольно долго совещались вы;
Но наконец вы приговор ваш думный
Постановили и, конечно, мне
Преемника назначили такого,
Которому не стыдно сдать престол?
Он, без сомненья, родом знаменит?
Не меньше нас? Умом же, ратным духом,
И благочестием, и милосердьем
Нас и получше будет? — Ну, бояре?
Пред кем я должен преклонить колена?
Пред кем пасть ниц? Перед тобой ли, Шуйский,
Иль пред тобой, Мстиславский? Иль, быть может,
Перед тобой, боярин наш Никита
Романович, врагов моих заступник?
Ответствуйте — я жду!
Великий царь!
Твоей священной покоряясь воле,
Мы совещались. Наш единодушный,
Ничем не отменимый приговор
Мы накрепко постановили. Слушай!
Опричь тебя, над нами господином
Никто не будет! Ты владыкой нашим
Доселе был — ты должен государить
И впредь. На этом головы мы наши
Тебе несем — казни нас или милуй!
Так вы меня принудить положили?
Как пленника связав меня, хотите
Неволей на престоле удержать?
Царь-государь! Ты нам дарован Богом!
Иного мы владыки не хотим,
Опричь тебя! Казни нас или милуй!
Должно быть, вам мои пришлися бармы
Не по плечу? Вы тягость государства
Хотите снова на меня взвалить?
Оно-де так сподручней?
Государь!
Не оставляй нас! Смилуйся над нами!
Свидетельствуюсь Богом — я не мнил,
Я не хотел опять надеть постылый
Венец мой на усталую главу!
Меня влекли другие помышленья,
Моя душа иных искала благ!
Но вы не так решили. Кораблю,
Житейскими разбитому волнами,
Вы заградили пристань. Пусть же будет
По-вашему! Я покоряюсь Думе.
В неволе крайней, сей златой венец
Беру опять и учиняюсь паки
Царем Руси и вашим господином!
Да здравствует наш царь Иван Василич!
Подать мне бармы!
Подойди, Борис!
Ты смело говорил. В заклад поставил
Ты голову свою для блага царства.
Я дерзкую охотно слышу речь,
Текущую от искреннего сердца!
Второй уж раз я, вопреки хотенью,
По приговору Думы, согласился
Остаться на престоле. Горе ж ныне
Тому из вас, кто надо мной что-либо
Задумает, иль поведет хлеб-соль
С опальником, или какое дело
Прошедшее мое, хотя келейно,
Посмеет пересуживать, забыв,
Что несть судьи делам моим, бо несть
Верховной власти, аще не от Бога.
Я Сицкого не вижу между вами?
Не гневайся, великий государь!
Прости безумного!
Что сделал Сицкий?
Он не хотел идти тебя просить.
Он не хотел? Смотри, какой затейник!
Вишь, что он выдумал! Когда вся Дума
Собором всем просить меня решила —
Он не хотел! Он, значит, заодно
С литовцами? И с ханом Перекопским?
И с Курбским? — Голову с него долой!
Царь-государь! Дозволь тебе сегодня,
Для радостного дня, замолвить слово
За Сицкого!
Ты поздно спохватился,
Мой старый шурин! Если ты хотел
Изменников щадить — ты должен был
Сам сесть на царство — случай был сегодня!
Дать знать послу сестры Елисаветы,
Что завтра я глаз на глаз назначаю
Ему прием. Теперь идем в собор
Перед Всевышним преклонить колена!
Действие второе
Покой во дворце Иоанна
Захарьин и Годунов. Шуйский, Мстиславский, Бельский, Михайло Нагой и Григорий Нагой сидят у стола за кубками.Шуйский (наливая им вино)
Прошу вас, пейте, гости дорогие!
Во здравие Бориса Годунова!
Ведь он-то в Думе дело порешил!
Что ж, князь Иван Феодорыч? Иль, может,
Не нравится тебе мое вино?
Не выпить ли другого нам, покрепче?
Нет, князь, спасибо. Не вино, а здравье,
Признаться, мне не нравится.
Что так?
Про Годунова, князь, ты пить не хочешь?
Да вот и вы поморщились, бояре;
Иль он вам нелюб?
Выскочка! Татарин!
Вишь, ближним стал боярином теперь!
А мы, должно быть, дальние бояре!
Всем сядет скоро на голову нам!
Нет, он не сядет — он уже сидит!
Помилуйте, бояре, Годунов-то?
Его насильно ставят выше нас,
А он и сам не рад! Он нам всегда
И честь как должно воздает, и в Думе
Готов молчать иль соглашаться с нами!
Да, к этому вьюну не придерешься!
Поддакивает, кланяется, бес,
А все-таки поставит на своем!
Ну, этот раз ему за то спасибо!
Да этот раз не первый, не последний.
Покойный Сицкий правду говорил:
Он всех нас сломит!
Да — коль мы его
Не сломим прежде!
Как его сломить?
Кой-что шепнуть мы про него могли бы!
Да нам-то не поверят. Он же нас,
Как Сицкого, одним словечком срежет!
Нет, так нельзя; а можно бы иначе —
Да, вишь, князь Шуйский за него стоит!
Я? За него? Да что ж он мне, бояре?
Он мне ни кум, ни шурин, ни свояк!
Я лишь сказал, что он хлопот не стоит!
Ну, слеп же ты!
Нет, я не слеп, бояре!
Когда б дошло до дела, вы бы сами
Раздумали!
Нет, этого не бойся!
Уж друг за друга мы бы постояли!
Готовы крест на этом целовать!
Эх, вам охота даром в петлю лезть.
Ну, князь, прости мое худое слово:
Ты слеп как крот, и первого тебя
Татарин этот выживет как раз!
Ты думаешь?
Да уж наверно так!
Ну, коли так — тогда другое дело!
Так ты согласен?
Что ж мне одному
Быть против всех! Пожалуй, я согласен —
Да как же дело-то начать?
А вот как:
Теперь у нас везде, по всей Руси,
Поветрие и хлебный недород.
Уж были смуты: за Москвой-рекой
Два бунта вспыхнуло. В такую пору
Народ озлоблен; рад, не разбирая,
Накинуться на первого любого.
От нас зависит время улучить
И натравить их в пору на Бориса!
Оно б недурно! Пусть бы нас народ
Избавил от него — мы в стороне!
Да, в стороне! А как поднять народ?
Ведь не самим же нам идти на площадь!
Вестимо, нужен верный человек!
Или такой, которого бы мы
В руках держали непрестанным страхом!
А где его достать?
Войди, Данилыч!
Вот он, бояре, кто теперь нам нужен!
Я с ним уж говорил — он рад служить.
Так ты… Ну, князь, признаться, удивил!
Перехитрил нас! Нечего сказать!
А пил еще здоровье Годунова!
Так он берется сладить это дело?
Но кто же он? Его нам надо знать!
Он из дворян: Михайло Битяговский.
Прошу любить и жаловать его;
Он нас не выдаст!
Князь, конечно, ты
Нам доказал, что ты хитрить умеешь;
Мы положиться можем на тебя;
Но все ж дозволь, в таком опасном деле,
Тебе не в гнев, ему не в осужденье,
Спросить тебя: чем отвечаешь ты?
Бояре, дело просто: в зернь да в карты
Именье он до нитки проиграл;
В долгах сидит по шею; правежом
Ему грозят; исхода два ему:
Послужит нам — долги его заплатим;
Обманет нас — поставим на правеж.
Данилыч! Так ли? Ясен уговор?
Да, ясен.
Если ж ты уладишь дело,
Мы наградим тебя.
Само собой.
Я говорил тебе не в укоризну,
А чтоб бояре лучше веру взяли.
Теперь садись.
Могу и постоять.
На, выпей чару!
Чару выпить можно.
Так вправду ты сумеешь на Бориса
Поджечь и взбунтовать народ?
Сумею.
С кого ж начать ты хочешь?
С черных сотен.
Про что ж ты будешь говорить?
Про голод.
Что скажешь ты?
Что в голову придет.
А за успех стоишь ты нам?
Стою.
Народ не в шутку должен возмутиться.
Сначала подготовь его искусно:
Борис, мол, вот кто цены вам набил!
Он, мол, царем, как хочет, так и водит;
Все зло, мол, от него! Он зять Малюты!
Он и царя на казни подбивал!
Потом, в удобный день, на праздник, что ли,
Когда пойдет он в церковь иль из церкви,
Ты их и подожги! Да не мешало б
Тебе товарища найти.
Не нужно.
Тут надобны не крики и не шум;
А чтоб они, увидя Годунова,
Так на него б и кинулись и разом
На клочья б разорвали!
Разорвут.
Уж положитесь на него, бояре!
Он неохоч до слов, но он на деле
Собаку съел; ему ведь не впервой.
А вы меж тем изведайте бояр:
Чем больше будет с нами, тем мы легче
И подведем его!
На всяк случай
Я кой-кого еще пущу в народ.
Есть на примете у меня один:
Рязанский дворянин, Прокофий Кикин.
Коль за него ты можешь отвечать,
Пошли его, пожалуй, от себя;
Пусть с двух концов они волнуют город;
Не одному удастся, так другому.
Твоими бы устами, князь Василий
Иваныч, мед пить!
Ну, теперь недурно
Идут дела! Благослови Господь!
Боярин Годунов!
Ах, бес проклятый!
Борис Феодорыч! Вот гость любезный!
Челом тебе на ласке бью твоей!
Садись, боярин! Здесь, под образами!
Уважь домишко мой! Да чем же мне
Попотчевать тебя? Вот романея!
Вот ренское! Вот аликант! Вот бастр!
Благодарю, боярин князь Василий
Иванович! Не помешал ли я?
Быть может, ты с гостями дорогими
Был делом занят?
Делом? Нет, боярин!
Мы так себе балякали. Садись,
Прошу покорно! Да уважь, боярин,
Хоть чарочкой!
Во здравие твое!
Хозяин ласковый, пора домой мне;
Прости!
И мне пора домой, прости!
Пора и нам! Прости же, князь Василий
Иванович!
Что ж, гости дорогие?
Зачем так рано?
Дома дело есть.
Простите же, бояре! Много вас
За честь благодарю!
Ну, слава Богу!
Ушли! Спасибо же тебе, боярин,
Что навестил меня! Ты не поверишь,
Как на тебя отрадно мне глядеть!
Ведь мы с тобой издавна заодно!
Что ты — то я!
Спасибо, князь Василий
Иванович! А я вот за советом
К тебе пришел.
Приказывай, боярин!
Ты знаешь, князь, меня не любят в Думе —
Я новый человек.
Так что же в том?
Я за тебя горой стою; а правда,
Есть недруги у нас! Вот хоть бы этот
Мстиславский или Бельский — кто их знает!
Завидно им, что любит царь тебя!
Царь жалует меня не по заслугам;
Я скользкою тропою, князь, иду.
Пожалуй, на меня царю нашепчут;
А до беды у нас недолго, князь!
А я на что ж? Я за тебя готов
В огонь и в воду! Ты мне тот же брат!
Князь, царь прислал за милостью твоей!
За мной? Теперь? Ну, не взыщи, боярин,—
Царь ждать не может!
Не чинися, князь.
Ты дворянин Михаило Битяговский?
Да, дворянин.
Ни с места! Стой и слушай.
Ты разорился в карты. На правеж
Тебя хотят поставить — дело плохо,—
Но может выйти хуже для тебя.
Ты грамоту писал в литовский стан
И предлагал Замойскому услуги.
Нет, это ложь! Меня оклеветали!
Я грамоту твою перехватил —
И вот она от слова и до слова!
Ты лезешь за ножом? Не беспокойся!
Твоя бумага за семью замками,
А это только список. Слушай, друг:
С тобой вчера князь Шуйский сторговался,
Чтоб на меня поднять народ. Сегодня
С двумя Нагими, с Вольским и Мстиславским
Об этом вместе толковали вы.
Мне стоит захотеть — и через час
Твое клевать вороны будут мясо!
Боярин… я… я не хотел…
Молчи!
Теперь ты должен притвориться, будто
Ты служишь Шуйскому. Ступай шататься
По площадям, по рынкам, по базарам,
Но распускай молву, что Шуйский с Бельским
Хотят царя отравой извести;
Что погубить и Федора решили
И Дмитрия царевичей; что если б
Не Годунов — они бы царский корень
Уж извели; что Годунов один
Блюдет царя и охраняет царство.
Ты понял?
Понял.
Приходи сегодня
Ко мне, в мой дом, по заднему крыльцу,
Когда стемнеет. Там тебя дворецкий
Проводит дальше. Каждый вечер ты
Ко мне являться будешь. Все, что Шуйский,
Иль Бельский, иль другой тебе прикажут,
Ты будешь мне передавать. И помни:
Где б ни был ты, я за тобой слежу —
Не захоти и думать о побеге.
Различье ж, знай, меж мной и Шуйским то,
Что правежом тебя стращает Шуйский,
А я тебе грожу такою казнью,
Какой бы не придумал и Малюта
Скуратов-Бельский, мой покойный тесть!
Действие третье
Покои царицы Марии Фёдоровны
Царица и мамка царевича Димитрия.Царица
Что ж, мамка? Уложила ты его?
Заснул ли он, голубчик мой, царевич?
Заснул, царица-матушка, заснул!
Уж любовалась, на него я глядя:
Лежит смирнехонько, закрымши глазки
И этак ручки сжамши в кулачки.
Вишь, бегая, мой светик уморился;
Такой живой! Не в старшего он братца,
Не в Федора Иваныча пойдет!
Тот тих и смирен, словно не царевич,
Не то что братец был Иван Иваныч!
Тот, царствие небесное ему,
На батюшку похож был. Ох-ох-ох!
Подумаешь, как кончился-то он!
Ах, грех какой! Не верится доселе!
Не будем говорить про это, мамка.
Не присылал ли государь сказать,
Что он придет? Не присылал ли он
Кого спросить, здоров ли мой царевич?
Нет, матушка, не присылал.
Бывало,
Он каждый день наведывался сам!
Нет, матушка, не присылал. А вот
Когда мы давеча гулять ходили,
К нам подходил боярин Годунов,
Брал на руки царевича, ласкал
И любовался им.
И ты дала
Ему ласкать царевича? Никто
Его ласкать не должен. Слышишь, мамка?
Так, матушка. Боярин Годунов
Мне тоже говорил: смотри, мол, мамка,
Блюди царевича! Ты, говорит,
За каждый волосочек, мол, его
Пред Богом и землею отвечаешь!
Послушай, мамка, этак не годится
Болтать со всяким. Никому вперед
Ты не давай с ребенком говорить!
Так как же, матушка? А вот Никита
Романович к нам подходил намедни —
И с этим, значит, говорить нельзя?
Нет, с этим можно! Этому я верю,
Он все равно мне что родной отец!
Царица! Может ли к тебе Никита
Романович взойти, Захарьин-Юрьев?
Он здесь? Проси, проси его скорей!
Царица Марья Федоровна, здравствуй!
Как можешь?
Здравствуй, дядюшка Никита
Романович! Тебя сам Бог прислал!
Мне говорить с тобою надо! Мамка,
Ступай себе к царевичу, оставь нас.
Мне надо говорить с тобой, Никита
Романович! Садись, сюда, поближе:
Не знаю, что со мною, право, сталось;
Все эти дни так тяжело на сердце,
Как будто чуется беда! Скажи,
Ты ничего не слышал? Что случилось?
Что царь задумал?
Матушка-царица,
Ведь я пришел тебя предостеречь!
И сам уже не знаю, что с ним делать?
Беда, и только! Словно дикий конь,
Внезапно закусивший удила,
Иль ярый тур, все ломящий с разбега,
Так он не знает удержу теперь.
Подобная реке, его гордыня
Из берегов уж выступила вон
И топит все кругом себя!
Скажи,
Что он задумал?
Бог ему судья!
О чем-то страшном шепчут во дворце —
Он с английским послом наедине
О чем-то долго толковал, — я знаю —
Я догадалась — он жениться хочет
На чужеземке, а меня он бросить
Сбирается с Димитрием моим!
Будь, дитятко, готова ко всему!
Недаром сердце у меня щемило!
Царица, он хотел сегодня утром
Быть сам к тебе. Не покажи и вида,
Что я с тобой об этом говорил.
Я буду здесь. Ты ж выслушай его
С покорностью и, что б он ни сказал,
Не возражай ни слова — будь нема!
Единый звук, единый вздох, движенье
Единое твое — и ты пропала!
Дай буре прошуметь. Еще, быть может,
Смягчится он покорностью твоею;
А если нет — я на свою главу
Приму удар, скажу ему открыто,
Что он бессовестно чинит!
Боярин,
Спаси меня! Не за себя мне страшно!
Я хлопочу не о себе, ты знаешь!
Когда меня Иван Васильич взял,
Не радовалась я высокой чести;
И если бы со мной, тому три года,
Он развелся, я Бога бы за то
Благодарила — но теперь, боярин,
Я не одна! Теперь я стала мать!
И если он жену возьмет другую —
Ребенок мой — мне страшно и подумать —
Мой маленький Димитрий — о боярин!—
Сама не знаю, что я говорю,
Чего боюсь, не ведаю — но смутно
Мне чуется для Дмитрия опасность!
Усовести, уговори царя!
Тебя он чтит! Пусть он с тобою прежде
Обсудит дело!
Дитятко-царица!
Кого он чтит! Я, правда, перед ним
Еще ни разу не кривил душою,
Но сам не знаю, как я уцелел!
Лишь одного на свете человека
Порою слушается он: дай Бог
Здоровья Годунову! Он один
Еще его удерживать умеет!
О дядюшка! Не верь ты Годунову!
Нет, он не тот! Его смиренный вид,
Его всегда степенные приемы,
И этот взгляд, ничем не возмутимый,
И этот голос, одинако ровный,
Меня страшат недаром! Не могу я
Смотреть, когда ребенка моего
Ласкает он!
Что ты, царица, что ты?
Помилуй! Годунов-то?
Царь идет!
Сейчас здесь будет!
Дядюшка! Мне страшно!
Я не могу…
Оправься поскорей,
Чтоб не заметил он чего! Отри
Скорей глаза!
Ох, сердце замирает!
Уйди ж на миг! Принарядись, а я
Приму его!
Что делаешь ты здесь?
Царицы дожидаюсь, государь.
Какое дело у тебя с царицей?
Наведаться зашел к ней.
Где ж она?
Услыша голос твой, она пошла
Для милости твоей принарядиться.
Могла и так остаться. От нарядов
Пригожее не будет!
Продолжай!
Ты говоришь, что виделся с послами?
С обоими, великий государь.
Ну, что ж?
Посол Елисаветин, Баус,
Стоит на том, что выдать за тебя
Племянницу, Хастинскую княжну,
Согласна королева; но о том-де
Он подписать не властен уговора,
Пока с царицей всенародно ты
Не разведешься; да еще прибавил,
Чтоб на Руси ты запретил торговлю
Всем иноземцам всяких государств,
Опричь одних лишь английских гостей;
На этом, говорит он, королева
Нам обещает дружбу и союз
И цесаря немецкого упросит,
Чтобы на Польшу двинул он полки.
Благодарю сестру Елисавету,
Что нашей дружбой и худым родством
Не брезгает она! Но обойтись
Без милостей ее теперь мы можем
И цесаря не просим нам помочь.
Уже мы сами скоро за рубеж
Переведем полки. А что узнал ты
От польского посла? Какие земли
Сосед Степан за мир нам обещает?
Мы за вином, великий государь,
Сидели с ним до самого рассвета.
Гарабурда хоть не природный лях,
А пить здоров и говорить охотник;
Но выведать я у него не мог,
С чем он приехал. Одному тебе
Открыться хочет он.
Заране, видно,
Хвалиться нечем!
Утром прискакал
К нему гонец от короля. Напрасно
В глазах посла старался угадать я
Письма значенье. На лице его
Не двинулася ни одна черта;
Усталый же гонец, как выпил чару,
Так и упал на землю и заснул.
Я чай, не спал во всю дорогу! Видно,
Крутенько им пришлось и невтерпеж!
Когда бы только…
Что?
Когда бы он
Для нас недоброй вести не привез!
Недобрых я вестей не получал;
Чего ж не знаю я — того и нет!
Будь осторожен, государь!
Бориско!
Уж не опять ли ты советы мне
Давать изволишь? Струсил, говорю я,
Сосед Степан и новые уступки
Прислал в наказ Гарабурде! Гей! Марья!
Ты долго ль там укручиваться будешь?
Зачем твои заплаканы глаза?
Ты слышишь ли? Что сталося с тобою?
Мой господин, прости меня… я…
Ну?
Я видела недобрый сон.
Какой?
Мне снилось, государь… мне снилось, что…
Я разлучаюся с тобой!
Сон в руку,
Ты неугодна мне. Я объявить
Тебе пришел, что ты отныне боле
Мне не жена.
Так это правда? Правда?
Меня с Димитрием ты бросить хочешь?
С Димитрием моим? Ты хочешь…
Тише!
Я бабьих слез и криков не люблю!
Нет, господин мой, — я не плачу — нет —
Ты видишь, я не плачу — но скажи,
Как развестись со мною хочешь ты?
Что скажешь ты святителям? Какую
На мне вину найдешь ты?
Это что?
Ты, кажется, меня к допросу ставишь?
Кто ты? Какого ты владыки дочь?
Кому ответ держать мне о тебе?
Иль ты других пригожее и краше,
Чтоб мне тебя, как клад какой, беречь?
Иль я уж в доме у себя не властен?
Иль ты царица по себе?
Прости,
Мой господин! Прости! Я не ропщу —
Я не молю о милости — на все
Готова я — но бедный мой Димитрий
Чем виноват?
О нем не хлопочи.
Мой сын в удел получит город Углич.
Вины твоей не нужно мне. Тебя
Постричь велю я — вот и весь развод.
Святителей же, слава Богу, я
Не приучил в мой обиход вступаться
И требовать отчета от меня!
Царь-государь! Дозволь мне слово молвить!
Старик, я вижу, что сказать ты хочешь!
Что б я ни сделал, все не по тебе!
Я знаю вас!
Великий государь…
Я знаю вас! Вы рады бы мне руки
Опять связать, как при попе Сильвестре
Да при Адашеве! Ты был им друг!
Когда на них опалу положил я,
Каких уж бед ты не пророчил мне!
Тебя послушать — царство распадалось!
И что ж? С тех пор минуло двадцать лет —
Где твой Адашев? Где Сильвестер твой?
А мы меж тем благословеньем Божьим
Не уменьшили наших государств!
Без ваших наставлений, помаленьку,
Таки живем себе умишком нашим,
И руководства твоего, старик,
Не просим мы!
Великий государь!
Что мы мечом завоевали, то
Мечом же можно и отнять у нас.
Все в Божьей воле, государь; но Бог
Лишь добрые дела благословляет,
Ты ж, государь, недоброе затеял!
Твоя царица пред тобой чиста,
Чиста как день! Грешно тебе царицу
Хотеть менять на новую жену!
Чем с Англией искать тебе союза,
Взгляни на Русь! Каков ее удел?
Ты, государь, — скажу тебе открыто,—
Ты, в юных днях испуганный крамолой,
Всю жизнь свою боялся мнимых смут
И подавил измученную землю.
Ты сокрушил в ней все, что было сильно,
Ты в ней попрал все, что имело разум,
Ты бессловесных сделал из людей —
И сам теперь, как дуб во чистом поле,
Стоишь один, и ни на что не можешь
Ты опереться. Если — Бог избави —
Тебя оставит счастие твое,
Ты пред несчастьем будешь наг и беден.
Несчастье ж недалеко, государь!
Не радуйся победе над Батуром —
Есть на Руси другие тесноты!
Орда и швед грозят нам, а внутри
Неправосудье, неустройство, голод!
Их английским союзом не избыть!
Я стар, великий государь, и близок
Уже ко гробу. Незачем мне даром
Тебе перечить! Да и сам-то ты
Уж немолод, великий государь.
В твои лета о новом браке думать
Грешно, да и негоже. Бога б ты
Благодарил за добрую царицу,
А не искал себе другой!
Микита!
Я дал тебе домолвить до конца.
Ко гробу ближе ты, чем мыслишь. Мне
Наскучило тебя щадить. Легко б я
Мог отвечать на болтовню твою,
Но мой ответ: я так хочу! Довольно!
Ни слова боле! Время нам принять
Батурова посла. Ступай за мной.
Ты ж будь готова в монастырь идти!
Престольная палата
Весь двор, в богатом убранстве, входит и размещается вдоль стен. У дверей и вокруг престола становятся рынды с топорами на плечах. Трубы и колокола возвещают приход Иоанна. Он входит из внутренних покоев вместе с Захарьиным.Иоанн (к Захарьину)
Впустить посла! Но почестей ему
Не надо никаких. Я баловать
Уже Батура боле не намерен!
Не в первый раз тебя я вижу, пан
Гарабурда, перед моим престолом.
По смерти Жигимонта-короля
Ты с поручением ко мне от сейма
Был прислан?
Так, великий государь.
Мне помнится, что польские паны
Корону предлагали мне?
Так есть.
Но учиниться вашим королем,
Не сделав власть мою наследной властью,
За благо мне не рассудилось. Вы же
Условья не изволили принять.
Великий царь, не можно было нам
Республики нарушить привилегий:
У нас закон, чтоб всякий раз король
От сейма выбран был.
Хорош закон!
Достойного он в Генрике владыку
Доставил вам!
А бес его возьми!
То был совсем дрянной король! Когда
От нас утек он, мы рукой махнули
И выбрали другого.
Да! Батура,
Того, который дань платил султану,
Когда был князем Седмиградским. Ну,
Чего он хочет? С чем тебя прислал он?
Пресветлый мой великий господин,
Король на Польше, Седмиградский князь,
Великий князь Литовский…
Погоди-ка!
Ты православной веры? Мне сказали,
Что ты ходил к обедне в наш собор?
Так, государь.
Зачем же господином
Схисматика латинского зовешь ты?
А потому, великий царь, что он
Все вольности Украины утвердил,
Святую церковь нашу чтит и нам
Ксендзов проклятых дал повыгонять.
Все веры для него равны, я слышал;
И басурманов также он честит.
Ну, говори, какое челобитье
Он нам прислал? О чем просить изволит
Сосед Степан?
Он просит наперед,
Чтоб ты, пан царь, не звал его соседом,
А воздавал и письменно и устно
Ему ту честь, названия, и титул,
И почести, которые его
Пресветлому довлеют маестату!
Ах, он шутник! Теперь? В тот самый час,
Когда домой бежал он из-под Пскова?
Недурно! Дальше!
Дале от тебя
Он требует, чтоб из земли Ливонской
Немедля вывел ты свои полки
И навсегда б короне польской отдал
Смоленск и Полоцк, Новгород и Псков.
На этом мир с тобою заключить
Согласен он.
Посол! Ты много ль выпил
Ковшей вина? Как смел ты предо мною
Явиться пьяный?
Кто из вас дерзнул
Нетрезвого впустить в мои палаты?
Коли же милости твоей, пан царь,
Условия такие не смакуют,
Король Степан велит тебе сказать:
«Чем даром лить нам кровь народов наших,
Воссядем на коней и друг со другом
Смертельный бой на саблях учиним,
Как рыцарям прилично благородным!»
И с тем король тебе перчатку шлет.
Из вас обоих кто сошел с ума?
Ты иль король? К чему перчатка эта?
Не для того ль, чтоб ею мне тебя
Бить по лицу? Да ты забыл, собака,
Что пред тобой не избранный король?
Помазанника Божья смеешь ты
На поле звать? Я поле дам тебе!
Зашитого тебя в медвежью шкуру
Велю я в поле псами затравить!
Ни, этого, пан царь, не можно.
Что?
Да он не шутит ли со мной? Бояре,
Ужель забавным я кажусь?
Ни, ни!
Посла никак зашить не можно в шкуру.
Вон с глаз моих! Плетьми его отсюда!
Плетьми прогнать обратно к королю!
Вон из палаты! Вон, собака! Вон!
Поторопился ж ты, пан царь. Ты, видно,
И не слыхал еще того, пан царь,
Что из Варшавы прибыл с новым войском
Король Степан? Что на границе он
Уж в пух и прах разбил твои полки?
Ты, видно, не слыхал, что швед уже
Нарову взял и вместе с королем
Готовится на Новгород идти?
Дрянные ж воеводы у тебя,
Что не дали и знать тебе об этом!
Ты лжешь, злодей!
А, ей-же-богу, так.
Зачем мне лгать? Нет, лгать нехорошо.
Коли ж, пан царь, ты выехать не хочешь
На честный бой с пресветлым королем,
К тебе король, пожалуй, на Москву
Приедет сам. Теперь же будь здоров!
Великий государь! Что сделал ты?
Ты оскорбил Батурова посла?
Он лжет как пес!
Нет, государь! Все правда!
Сейчас гонцы от войска прискакали —
Я видел их — Нарову взяли шведы —
Полки разбиты наши!
Лгут гонцы!
Повесить их! Смерть всякому, кто скажет,
Что я разбит! Не могут быть разбиты
Мои полки! Весть о моей победе
Должна прийти! И ныне же молебны
Победные служить по всем церквам!
Действие четвертое
Площадь в Замоскворечье
Площадь наполнена возами. В стороне хлебные лабазы. За рекой виден Кремль. Вечереет. Толпа народа волнуется перед лабазом.Лабазник
Ступайте прочь! Чего наперли снова!
Ведь сказана цена вам: семь алтын
За полчетверки!
Батюшка, помилуй!
Скинь хоть алтын!
Четыре дня не ели!
Побойся Бога!
Смилуйся, родимый!
Отсыпь хоть в долг! О Пасхе заплачу —
Вот те Христос!
Проваливай! «О Пасхе!»
Вишь, в долг давай хозяйское добро!
Прочь, говорю вам!
Что ж ты, людоед?
Околевать нам, что ли?
Лучше прямо
Ножом зарежь!
Разбойник! Душегубец!
Жидовская душа! Ты разве сам
Свой съешь запас? Сам, что ли?
Караул!
Лабаз мой разбивают!
Что за шум?
Кто тут буянит?
Помогите! Бунт!
Ломают дверь!
Вступитесь, государи!
Велите цену сбавить, государи!
Не дайте с голодухи помереть!
Они меня сбирались грабить!
Врет!
Он сам дерется! Чуть не изувечил!
Как смеешь ты народ увечить? А?
В приказ его! К допросу!
Государи!
Помилуйте! за что меня в приказ?
Хозяйское отстаивал добро!
Ну, разве так.
Что ж сразу не сказал!
Прочь, вы, разбойники! Вот я вас! Прочь!
В застенок их! В приказ! К допросу!
То-то!
Христопродавцы! Ишь! Пошли по рынку
Выглядывать, с кого б еще содрать!
И поделом тебе!
С своим запасом
Чтоб лопнул ты!
Мы с голодухи мрем,
А он сидит, как крыса в закромах,
Да дуется!
А приставам пожива!
Порядок, вишь, приставлены блюсти!
Ну, уж порядок! Пусть бы царь узнал!
За взятки царь таки казнил их прежде!
Я видел сам; раз девять человек
Висело рядом, а на шею им
Повешены их посулы все были!
Да, царь в обиду не давал народ!
Бывало, сам выходит на крыльцо,
От всякого примает челобитье
И рядит суд, а суд его недолог:
Обидчик будь хоть князь иль воевода,
А уличен — так голову долой!
Так прежде было, сыне, прежде было!
Теперь не то! Теперь, грех наших ради,
Враг помрачил царевы очи. Ныне
Уже не царь, а Годунов всем правит,
Очами Годунова смотрит царь!
Вы слышали, что говорил лабазник?
Хозяйское, мол, не свое добро!
А кто хозяин? Тот же Годунов!
Кто цены набивает? Годунов же!
Легко сказать! Четырнадцать алтын
Четверка ржи! Кабы не Годунов,
Она всего пошла бы два алтына!
Ох, прогневили Господа мы, братья!
Нам мука поделом! Глядим на грех,
Сложимши руки, а еретик тот
Меж тем царя обходит да обходит!
Господь недаром знаменье явил:
Кровавую хвостатую звезду!
Чай, видели ее вы?
Как не видеть!
Котору ночь она восходит там,
Над тою башней!
Вот она сейчас
Взойдет опять, лишь небо потемнеет!
Великий гнев Господь являет ею!
То огненный подъят над нами меч
За то, что мы царя, а с ним всю землю
Еретику в обиду злому дали!
Отколе же то ведомо тебе?
Скитаюсь, сыне, по святым местам;
Был в Соловках и на горе Афонской,
В Ерусалиме был, всего наслышан,
Моря исплавал, земли исходил,
Тит-рыбу видел, птицу Евстрафиль
И Алатырь, горючий белый камень!
Теперь иду от Киева; там чудо
Великое свершилось; со креста
Софийского был слышан велий глас:
Пророчил гибель русскому народу
За то, что терпит Годунова!
Братцы!
Вы слышите, что странник говорит!
И глас вещал: восстаньте, христиане!
На Годунова чресла опояшьте,
Бо от него все беды на Руси!
Слышь, замечай! Все зло от Годунова!
Так, сыне, так! Все зло от Годунова!
Он держит хлеб, он язвы насылает,
Он короля призвал на Русь, он хана
Поднять хвалился на Москву!
А, братцы?
Что ж, в самом деле? Если вправду он
Всему виной — мы порешим его!
Да вправду ль так?
Воистину и вправду!
Грех, сыне, нам не верить в Божий глас!
Ты сам ли слышал, отче странник?
Сам!
Как раз когда народ валил из церкви
От всенощной. Софийский крест в огне
Явился весь, и глас с него раздался.
Не я один, весь киевский народ
Ему внимал, и ниц все пали в страхе!
Ребята! Что ж? Когда весь Киев-город
Тот слышал глас, так, стало быть, уж правда!
Вестимо, правда! Значит, Годунов
Изменник! Да! Изменник и колдун!
Он, стало, Божий гнев на нас накликал!
Антихрист он!
Один из народа
Эй, что вы, братцы? Полно!
Грех вам его порочить!
Вправду грех!
Опричь добра, о Годунове, братцы,
Мы не слыхали ничего!
Вороны!
Что слушать их! Они за колдуна!
Крепки ли ребра? Бей того, кто будет
За вора говорить! Он хлеб наш держит!
Антихрист он! Всех наших бед заводчик!
Так порешим его! Чего тут ждать!
«Ух ты, пьяница-пропойца, скажи,
Что несешь ты под полою, покажи?»
Кто там горланит? Что он, на смех, что ли,
В такую пору песню затянул?
«Из корчмы иду я, братцы, удалой,
А несу себе я гусли под полой!»
Великий грех в такую пору, чадо,
Когда на нас прогневался Господь,
Когда являет знаменья на небе,
На землю ж глад и скорби посылает,
Великий грех нам суете служить,
Веселию мирскому предаваться
И суесловием и песнопеньем
Диавола во аде потешать.
Красно, товарищ, сказано! Жаль только,
Что невпопад! Когда ж и веселиться,
Коль не теперь? Аль не слыхали, братцы,
Какую милость нам Господь явил?
Какую? Говори! Какую милость?
А вот, ребята, слушайте! Бояре
Князь Шуйский с Бельским — накажи их Бог! —
Задумали — чтоб им на том свету
В смоле кипеть! — задумали царя
Отравой извести!
Слышь, слышь, ребята!
Господь греху не попустил свершиться!
Проведал их злодейство Годунов
Да тот пирог, что для царя спекли,
Собаке бросил. Та его как съела —
Так и издохла!
Ах они, злодеи!
Ах окаянные! Да кто, сказал ты,
Кто спас царя? Кто бросил псу пирог?
Вестимо кто! Боярин Годунов!
Кому ж другому? Он и днем и ночью
Блюдет царя! А без него давно
Проклятый Вольский с Шуйским извели бы
Весь царский корень!
Что ж ты говорил,
Что Годунов изменник!
Да, изменник!
Иль даром нам Господь из-за него
И знаменья и голод посылает?
С ума ты, что ль, сошел аль пьян напился?
Какой же он изменник, коль царя
От смерти спас он?
Полно, так ли, брат?
Вот странник слышал сам, как обличал
С креста глас Божий Годунова!
Странник?
Какой? Вон этот, что ли? Ха-ха-ха!
Хорош он странник! Он Прокофий Кикин,
Рязанский дворянин! Мы с ним частенько
По кружалам таскались! Из Рязани
Он дале не ходил, как до Москвы!
Прокофий Силыч, ты кого морочишь?
Вишь, нарядился Лазарем каким!
Рехнулся ты?
Ты за кого стоишь?
Как за кого? За Вольского! Ведь Бельский
Нас торговал!
Пораньше было встать!
Так вот ты как, Иуда? Погоди-ка:
Я Бельскому скажу!
Небось не скажешь!
Вязать его, ребята! Шуйский с Вольским
Его к нам подослали!
Нет, неправда!
Его вяжите! Он от Годунова
Сюда подослан!
Кто их разберет!
Один из двух морочит нас! — Ребята!
Что долго думать! Вздернем их обоих! —
Зачем обоих! — Будет одного! —
Которого? — А первого! — Второго! —
Нет, первого! —
Постой, ребята! Тише!
Боярин едет с бирючами! — Смирно!
Он говорить к нам хочет! Тише! — Слушать!
Он говорит!
Зареченские люди
Московских черных сотен и слобод!
Слуга царев, его боярин ближний,
Борис Феодорович Годунов,
Шлет вам поклон. Скорбя о вашей доле
И ведая все ваши тесноты,
Поветрие и ржи дороговизну,
Он хлебные запасы, на Москве
Какие есть, из собственной казны
Скупает все и завтра приказал
Раздать их вам безденежно, а вас
Молиться просит о его здоровье!
Отец он наш! — Дай Бог ему здоровья! —
Кормилец наш! — Слышь, Годунов нам даром
Хлеб раздает! — Спаси его Господь! —
Воздай ему сторицей! — Да живет
Боярин Годунов! — А кто сказал,
Что он нам враг? — Кто подымал нас, братцы;
На Годунова? — Где он, вор-собака?
Да мы его на клочья разнесем!
Бей, бей его! Лови!
Что, дурень, взял?
Вперед смотри, откуда ветер дует!
Внутренние покои царя
Ночь. Царица Мария Федоровна, царевна Ирина Федоровна и Мария Григорьевна Годунова глядят в окно. На звездном небе вырезываются башни Кремля и церковные главы. Между церквами Благовещения и Ивана Великого видна комета.Мария Годунова (к Ирине)
Золовушка, смотри, как далеко
Звезда свой хвост раскинула! Как раз
Над городом полнеба охватила!
Она как будто ярче с каждой ночью
И больше все становится!
Оставь,
Аринушка! Довольно; отойди;
Глядеть на это долго не годится;
Оно ведь не к добру!
Где государь?
Ужели все на знамение смотрит?
Да, матушка. Стоит все на крыльце
И смотрит на звезду. Мне с ним хотелось
Заговорить, но страшно было. Он
Все молча смотрит, а кругом бояре
Очей поднять не смеют на него.
Уже который вечер ходит он
Все на звезду смотреть!
И каждый раз
Все пасмурней приходит и ни слова
Не вымолвит!
Нерадостные вести
Его тревожат.
Правда ли, что хан
Уж подошел к Оке?
Борис сказал,
Что точно правда. Страшно и подумать.
Я вот хотел бы к Троице пешком
Отправиться, молебен отслужить,
Да как спросить у батюшки, не знаю.
Ах, Господи! Беда со всех сторон!
Уж не затем ли и звезда явилась?
Бог весть! Недавно привезли сюда
Волхвов и ворожей, которых царь
Собрать велел, чтобы они ему
Поведали, зачем она явилась.
Волхвов? Помилуй Бог! Царь видел их?
Нет, матушка; но говорил Борис,
Что уж они гадали всем собором
И батюшке сегодня принести
Должны ответ.
Он, говорят, послал
За схимником каким-то?
Да, Арина;
Я от Бориса слышал, что послал.
То муж святой. Уж тридцать с лишком лет
Затворником живет он. У него
Царь-батюшка спросить совета хочет.
Дай Бог, чтоб схимник дал ему совет!
Дай Господи! Зачем бы государю
Сбирать волхвов и на душу брать грех!
Арина, те! В сенях шаги как будто
Я батюшкины слышу!
Царь идет!
Ступайте все сюда! — Все подойдите
И слушайте!
Я знамение понял!
Волхвы, которых я собрать велел,
Мне нового не скажут — сам я понял!
Царь-батюшка… дозволь тебя спросить,
Что понял ты?
Вы видите звезду?
Она мне смерть явилась возвестить!
Помилуй, батюшка! Помилуй, что ты!
Встань и не хнычь. Еще успеешь хныкать.
Сперва принять ты должен государство.
Встань, говорю тебе!
Молчите, бабы!
Успеете! Позвать ко мне врача!
Царица Марья, я с тобой намедни
Негоже говорил — забудь о том.
Сын Федор, ты в тяжелый, трудный час
Восходишь на престол — ты думал ли,
Что будешь делать, как меня не станет?
Царь-батюшка! Когда ты нас покинешь,
Не знаю, как и быть!
Ты должен знать!
Ты скоро царь. Не век на колокольне
Тебе звонить. Ты продолжать ли будешь
Войну иль мир с Батуром учинишь?
Как, батюшка, прикажешь!
По грехам
Мне наказанье послано от Бога!
Иван, Иван! Мой старший сын Иван!
Ты мне не так бы отвечал! — Врача!
А, вот ты! Что? К чему мне послужила
Твоя наука? Умереть я должен!
Скажи, когда умру я? Говори!
Я знать хочу!
Великий царь, ты болен,
Но умирать тебе причины нет!
Неправда! Я умру — я знаю верно!
Кровавая звезда — я разве слеп?
Я понял все!
Когда своим ты мненьем,
Великий царь, себе не повредишь,
Ты будешь здрав. Тебе я головою
Готов за это отвечать.
Ты лжешь!
Тебя бояре подкупили; Курбский
И все мои злодеи подкупили,
Чтоб умер я без покаянья. А?
Кто подкупил тебя?
Великий царь,
Твой мозг от долгих бдений раздражен,
И кровь твоя воспалена. Дозволь
Тебе напиток на ночь приготовить;
Он освежит тебя.
Я не умру
Без покаянья! Слышишь? Я успею
Покаяться!
Успею — вам назло!
Позвать волхвов! От них узнаю я,
Когда мой час придет. А до того
Я царь еще! Я наказать сумею
Того из вас, кто хочет, чтоб я умер,
Как пес, без покаянья!
Вот они.
Зачем вас только двое? Где другие?
Все вместе, царь, мы в Рафлях и в Зодее
Три дня читали. Ныне наш собор
Нас двух к тебе с ответом присылает.
Ну — что же?
Царь, нам страшно говорить!
Я знаю все. Мне смерть? Скажите прямо!
Так, государь.
Когда?
В Кириллин день.
В Кириллин день — осьмнадцатого марта.
Осьмнадцатого марта! Это скоро!
Я думал позже — я не ждал так скоро!
Откуда вы?
Я родом из карелов.
Я из Литвы.
А кто вас научил
Кудесничать и звезды толковать?
Из рода в род к нам перешло от предков.
Вы христиане?
Нас крестили, царь.
Проклятые! Вы знаете ль, что наша
Святая церковь ворожбы не терпит?
По твоему лишь царскому указу
Гадали мы.
По моему указу
Волхвов казнят! Зловещие уста
Я вам живым велю землей засыпать!
Мы не виновны, царь! Не наша власть
Из наших уст к тебе вещает.
Чья же?
Не спрашивай.
Не спрашивай нас, царь, —
Ты знаешь сам.
Нет! Бог свидетель мне,
От власти той я отрекаюсь! Вас же,
Богоотступников, я выдам церкви!
Сковать обоих и с другими вместе
Отвесть в тюрьму!
Осьмнадцатого марта!
Немного дней осталось мне. Явиться
Перед судьей пришла пора. Но я
Не дам моим врагам торжествовать
И с миром все мои покончу счеты!
Борис! Сходи в опочивальню — там
На полице лежит, под образами,
Начатый мной синодик. Принеси
Его сюда.
Ни одного из тех,
Которых я казнил за их измены,
Я не оставлю без поминовенья —
Ни одного! Последнему холопу
Назначу вклад за упокой! — Что, взяли?
Поди сюда. Так. Это тот синодик.
Прочти мне вслух — возьми перо — и, если
Кого-нибудь еще припомню я,
Того ты впишешь!
«Упокой, Господь,
Твоих рабов: боярина Михайлу,
Окольничих Ивана и Петра,
Боярина Василия с женою,
Да их холопей тридцать человек.
Помилуй воеводу князь Григорья
С княгинею, с двумя их дочерьми
Да с малолетним сыном, а при них
Холопей их сто двадцать человек.
Боярина князь Якова с княгиней
Мариею, с княжной Елисаветой,
С княжатами, с Никитой и с Иваном,
Да их холопей сорок человек.
Игуменов Корнилия, Васьяна,
Архиерея Леонида, с ними ж
Пятнадцать иноков…»
Постой — пятнадцать?
Их было боле — двадцать напиши!
«Помилуй, Господи, и упокой
Крестьян опальных сел и деревень
Боярина Морозова, числом
До тысячи двухсот. Трех нищих старцев,
Затравленных медведем. Девять женок,
Что привезли из Пскова. Всех сидельцев,
Которые сдалися королю
И были им отпущены на волю,
Числом две тысячи… Новогородцев,
Утопленных и избиенных,
Двенадцать тысяч, их же имена
Ты веси, Господи!..»
Постой! — За дверью
Там кто-то говорит!
Дворецкий твой
Из Слободы приехал, государь.
Об эту пору? Ночью? Что случилось?
Позвать его!
Зачем приехал ты?
Царь-государь! Гнев Божий нас постиг!
Вчерашнего утра в твой царский терем
Ударил гром и сжег его дотла!
Теперь? Зимой?
Гнев Божий, государь!
В морозное, безоблачное утро
Нашла гроза. В твою опочивальню
Проникла с треском молонья — и разом
Дворец вспылал. Никто из старожилов
Того не помнит, чтоб когда зимою
Была гроза!
Да! Это Божий гнев!
В покое том я сына умертвил —
Там он упал — меж дверью и окном —
Раз только вскрикнул, и упал — хотел
За полог ухватиться, но не мог —
И вдруг упал — и кровь его из раны
На полог брызнула…
Что это было?
Борис, оставь, оставь теперь синодик —
Мы после кончим! Слышите? Что там
Скребет в подполье? Слышите? Еще!
Еще! Все ближе! Да воскреснет Бог!
Я царь еще! Мой срок еще не минул!
Я царь еще — покаяться я властен!
Ирина, Федор, Марья! Станьте здесь —
Друг подле друга. Ближе, так, бояре!
Все рядом станьте здесь передо мной —
Чего боитесь? Ближе! Я у всех,
У всех у вас прощения прошу!
Помилуй нас Господь!
Остережемся —
Быть может, он испытывает нас!
Вы, верные рабы мои и слуги!
Меж вами нет ни одного, кого б
Не оскорбил я делом или словом!
Простите ж мне! Ты, Бельский, — ты, Захарьин,—
Ты, князь Мстиславский, — ты, князь Шуйский, — ты…
Помилуй, государь! Тебе ль у нас
Прощения просить?..
Молчи, холоп!
Я каяться и унижаться властен
Пред кем хочу! Молчи и слушай: каюсь —
Моим грехам несть меры ни числа!
Душою скотен — разумом растлен —
Прельстился я блещаньем багряницы,
Главу мою гордыней осквернил,
Уста божбой, язык мой срамословьем,
Убийством руки и грабленьем злата,
Утробу объядением и пьянством,
А чресла несказуемым грехом!
Бояре все! Я вас молю — простите,
Вы все простите вашему царю!
Царь-государь! Когда то Божья воля,
Чтоб ты от мира в вечность отошел,
Ты о делах теперь подумать должен
И о войне, которую оставишь
В наследство сыну, а грехи твои
Мы все тебе усердно отпускаем
И Господа все молим за тебя!
Ты прав, старик. Сын Федор, подойди!
Немного дней — и ты на царство сядешь —
Услышь теперь последний мой наказ:
Цари с любовию, и с благочестьем,
И с кротостью. Напрасно не клади
Ни на кого ни казни, ни опалы.
Моим врагам, которыми от царства
Я прогнан был и, аки бедный странник,
Искал себе приюта на Руси,
Не мсти по мне — Всевышний нас рассудит!
Мою царицу, мачеху твою,
Блюди и милуй; с Дмитрием же, с братом,
Будь заодин; не захоти никак
Присвоивать себе его удела,
Зане же Каин Авеля убил,
Наследства же не взял братоубийца.
Войну с Литвой старайся кончить миром
И силы все на хана устреми.
Советуйся с Борисом; верь ему;
Он ведает мои предначертанья
И в думном деле мной самим от млада
Был вразумлен. На первый раз тебе
Он делатель изрядный будет. После ж
Делам посольским, ратным и судейским
Сам навыкай, чтоб не тебе другие,
А ты б другим указывал во всем.
Опричнину ж ты снова ль учредишь
Иль будешь всей землею государить —
В твоей то воле — ты рассудишь сам,
Как то тебе и брату прибыльнее,
А образец вам учинен готов.
Ты все ли понял?
Батюшка! Даст Бог,
Ты не умрешь! Даст Бог, еще меня ты
Переживешь молитвами моими!
А мне куда на царство? Сам ты знаешь,
Я не готовился к тому!
Феодор!
Тебя не спросят: нелюбо иль любо —
Ты за меня на царство должен сесть,
Когда меня не станет!
Не гневись,
Царь-батюшка, но я молю тебя —
Поставь другого! Мало ль на Руси
Людей, меня достойнейших и лучших,
А я, царь-батюшка, доволен был бы
И небольшим уделом!
Пономарь!
Я говорю с тобой как с мужем, ты же
Как баба отвечаешь! Горе! Горе!
Сыноубийце мстит за брата брат!
Иван, мой сын! Мой сын, убитый мною!
Я для того ль всю жизнь провел в борьбе,
Сломил бояр, унизил непокорство,
Вокруг себя измену подавил
И на крови наследный мой престол
Так высоко поставил, чтобы вдруг
Все рушилось со мной!
Великий царь,
Две грамоты к тебе!
Отдай Борису —
Пусть он прочтет!
Великий государь, что чрез Оку
Переправляться хан уж начинает;
А из Казани, что кругом восстала
Вся луговая черемиса вместе
С ногаями.
Нет! Столько разом бед
Упасть не может на одну главу!
Не верю! Нет! Подай сюда листы!
Великий царь! К тебе пришел тот схимник,
Которого ты привести велел.
Впустить его. Вы все ступайте прочь —
Я с ним хочу наедине остаться.
Всевышний Боже! Просвети мой разум!
Благослови меня, отец!
Во имя
Отца и Сына и Святого Духа!
Я много слышал о тебе. Ты долго
Затворником живешь. В глубокой келье
Свой слух и зренье суете мирской
Ты заградил. Таким мужам, как ты,
Господь дарит чудесное прозренье
И их устами истину гласит.
Так, сын мой; есть в Минеях-Четиих
Тому примеры; но до тех мужей
Мне далеко.
Давно ты схиму принял?
В тот самый год, когда ты, государь,
Казань завоевал; а сколько лет
Тому прошло — не ведаю.
Тому
Уж тридцать лет. И с самой той поры
Ты заперся от мира?
Я сегодня
Его увидел снова впервый раз.
Из подземельной келии моей
Меня насильно вывели.
Прости,
Святой отец, что потревожил я
Твое уединенье и молитвы.
Но мне был нужен твой совет. Скажи,
Наставь меня, как отвратить мне гибель
От всей земли и от престола?
Гибель?
Какую гибель?
Разве ты не знаешь?
Не знаю, сын мой. Вести до меня
Не доходили.
Отче, за грехи
Господь меня карает. Королю
Он одоленье надо мной послал —
Ливонию воюют шведы — хан
Идет с ордою на Москву — ногаи
И черемисы бунтом восстают —
Что делать мне?
Великие ж с тех пор
Настали перемены! Ты в то время
Врагам был грозен. Ты стоял высоко,
Никто не смел подняться на тебя;
Мы ж знаменье не раз воспоминали,
Которым, при рождении твоем,
Свидетелями были: в самый час,
Как ты рождался, гром ударил в небе,
Весь день гремел при солнечном сиянье,
И было так по всей Руси; и много
Отшельников пришло из разных стран
Предвозвестить тебе твое величье
И колыбель твою благословить.
Так, мой отец. И милостив был долго
Ко мне Господь; но ныне от меня
Свою десницу отнял он. Престол мой
Шатается; враги со всех сторон
Меня теснят!
Пошли навстречу им
Твоих вождей. Довольно у тебя
Есть воевод. Они тебе привыкли
Языцей покорять.
Святой отец,
Вождей тех нет, которых ты знавал!
Ни одного? А где ж Горбатый-Шуйский,
Князь Александр Борисович, который
Разбил на Волге князя Япанчу?
Он изменил мне — и казнен.
Горбатый?
Он верный был тебе слуга. А где
Князь Ряполовский, тот, что столько славных
Побед над ханом одержал?
Казнен.
А Федоров, конюший твой, который
В земле Рязанской сокрушил орду
И полонил царевича Мамая?
Он мной убит за то, что захотел
Похитить у меня престол мой.
Царь,
В твоих речах я истины не слышу!
Все те мужи тебе служили верно —
Я знал их всех. Но у тебя остался
Боярин князь Михаиле Воротынский?
Когда Казань мы брали, первый он
Крест водрузил на вражией стене;
Врагам он ведом!
Он на пытке умер.
Князь Воротынский? — Царь! — А где же Пронский
Князь Турунтай, который в славной битве
Под Полоцком Литву разбил?
Утоплен.
Да будет милостив к тебе Господь!..
Но Курбский, князь Андрей Михайлыч, твой
Сподвижник добрый в славный день казанский?
Не спрашивай о нем! Меня он бросил —
Мне изменил — и ко врагам моим
Ушел в Литву.
В былое время, помню,
Тебя любили; от тебя никто
Не уходил; из дальних стран стекались
Тебе служить. Но где ж князья Щербатый,
Щенятев? Оболенский?
Мой отец,
Не называй их — их уж нет.
А Кашин?
А Бутурлин? Серебряный? Морозов?
Все казнены.
Как? Все до одного?
Все, отче, — все.
Всех погубил ты?
Всех.
Я каялся, отец мой. Мне недолго
Осталось жить — я должен умереть —
И срок уж мне назначен.
Кто тебе
Назначил срок?
Не спрашивай, отец мой,—
Не спрашивай — но вразуми меня,
Как царство мне спасти?
Когда б ты не был
И слаб и хвор, я бы сказал тебе:
Встань, государь! И за святое дело
Сам поведи на брань свои полки!
Но ты согбен недугом — я в тебе
Не узнаю воителя Казани,
И должен ты другому воеводство
Свое вручить, такому, чье бы имя
Одушевило Русь. Твой сын Иван
Теперь быть должен возмужалый воин —
Пошли его.
Монах! Ты для того ли
Его назвал, чтоб издеваться, мне?
Ты смел назвать Ивана? Я тебе
Велю язык твой вырвать!
Царь, твой гнев
Не страшен мне, хотя и непонятен.
Уже давно я смерти жду, мой сын!
Прости меня! Прости, отец святой!
Но неужель ты ничего не слышал?
Ужель в твою обитель никакая
Весть не проникла?
Дверь в мою обитель
До дня сего заделана была,
И проникал в глухое подземелье
Лишь дальний гул Господней непогоды
Да слабый звон святых колоколов.
Отец мой, я исполнить не могу
Совета твоего — мой сын Иван —
Преставился!
Кто ж твой наследник ныне?
Второй мой сын, Феодор; но и телом
И духом слаб он. Нечего и думать
Ждать от него пособия иль дела!
Тогда — у Бога помощи проси!
И никакого наставленья боле
Ты мне не дашь?
Царь, прикажи меня
Отвесть обратно в келию мою.
Святой отец, молися за меня!
Всемилостивый Бог да ниспошлет
Мир совести твоей!
Святого старца
Отвесть опять в его обитель! Вы же
Все можете войти!
Мстиславский! Бельский!
Захарьин! Годунов! Целуйте крест,
Что будете Феодору служить
До смерти и до крови! — Ты ж, Феодор,
Им четверым доверься. Ничего
Не начинай без их совета. Если ж
Господь дозволит, чтобы князь Иван
Петрович Шуйский уцелел во Пскове,
Он будет пятый. Им я завещаю
С тобою вместе Русью управлять!
Целуйте крест!
Целуем, государь!
Послов в Литву отправить сею ж ночью
И добрый мир, во что бы то ни стало,
Хотя на срок с Батуром учинить.
«Челом-де бью возлюбленному брату
Стефану-королю» — и полный титул
Весь прописать его, в конце ж назвать
Владетелем ливонским — так он хочет —
«Землею-де Ливонской бью челом
Возлюбленному брату и прошу
Оставить мне один лишь город Юрьев,
А достальное будет все его!»
Ему же уступаю города:
Велиж, Усвят, Озерище и Полоцк,
Изборск, Себеж, Холм, Заволочье, Остров,
Гдов, Невель, Луки, Красный и другие
Все города, им взятые у нас!
Помилуй, государь! Такое стыдно
Нам заключать условье!
Государь!
Вели нам всем идти на бой с Батуром,
Лишь не вели срамиться нам!
Дозволь,
Великий царь, мы все именье наше
Пожертвуем!
Все ляжем за тебя!
Все продадим! Заложим земли наши!
До смерти постоим! Прольем до капли
Всю нашу кровь! Умрем до одного!
Лишь наших русских, кровных городов
Не прикажи нам отдавать!
Молчите!
Я разве рад тому? Нельзя иначе!
Забыли вы, что хан уж под Москвой?
Что черемисы поднялись? Что шведы
Грозят идти на Новгород?
Но, царь,
Псков наш еще! Доколе он не сдастся,
Батур не может тылом стать к нему!
Он дале не пойдет! В его полках
Мятеж и мор, безденежье и голод —
Пожди еще — пожди — и скоро он,
Осаду сняв, уйдет и все свои
Завоеванья нам отдаст!
Нельзя!
Нельзя мне ждать! Кровавая звезда
Меня зовет! От Федора же боле
Еще Батур потребует! Нельзя!
Но, государь, ты слышишь: бунт, и голод,
И мор в их войске! Неужель теперь,
Теперь — когда напором дружным можно
Их разгромить — мы им уступим столько
Владений русских?
Нам не победить!
Забыли вы, что не ему, а мне
Вон та звезда погибель предвещает?
Царь-государь! Когда б и в самом деле
Ты сам погиб — зачем же хочешь ты
И Русь еще губить с собой?
Зачем
Унизить хочешь нашу честь?
Когда,
Мои грехи пред смертью искупая,
Я унижаюсь — я, владыко ваш,—
Тогда не вам о вашей чести думать!
Ни слова боле! — Шуйский! Ты к рассвету
Мне грамоту к Батуру изготовишь,
А Пушкину с товарищи велишь,
Чтобы, чем свет, они сбирались ехать;
Чтобы они в своих переговорах
Вели себя смиренно, кротко, тихо,
Чтобы сносили брань и оскорбленья
Безропотно — чтоб все сносили — все!
Нет, государь! Нет! Этого нельзя!
Ты в наших головах, в именье нашем,
Во всем волен! Но в нашей земской чести
Ты не волен! Нет, государь! Такого
Никто наказа не подпишет!
Так-то
Присягу бережете вы свою?
Так помните Писанье? В оный день,
Когда хотел с престола я сойти,
Зачем меня собором вы молили
Остаться на престоле? Иль в тот день
Я власть от вас условную приял?
Иль я не тот же царь, который вам
От Бога дан и вами ж избран снова?
Иль есть у вас иной ответ, как только
Повиноваться мне? Или, быть может,
Так мало дней осталося мне жить,
Что уж не стоит мне повиноваться?
Клятвопреступники! Мой срок не минул!
Я царь еще! Кто смеет говорить,
Что я не царь? Ниц! В прах передо мною!
Я ваш владыко!..
Государю дурно!
Позвать врачей!
Под страшной смертной казнью,
Послов немедля снарядить! Велеть им,
Чтоб все сносили — все терпели — все —
Хотя б побои!
Боже всемогущий!
Ты своего помазанника видишь —
Достаточно ль унижен он теперь!
Действие пятое
Дом Годунова
Годунов и жена его провожают с поклонами царевича Федора.Годунов
Прости ж, царевич! Много благодарны
Тебе за честь! Да не кручинься боле!
Ты видишь — вот Кириллин день настал,
Беды ж с собою не принес; напротив,
Сегодня стало государю легче,
И добрые все вести к нам пришли:
Царев гонец успел его посольство
Вернуть назад; разлив мешает хану
Прейти Оку; а что король со Пскова
Осаду снял, та весть еще и прежде
Оправила царя! Пожди немного,
И скоро здрав он будет.
Государь,
Куда ж спешишь ты? Я ведь и закуской
Попотчевать тебя-то не успела!
Уволь, невестушка! Хотя и легче
Сегодня стало батюшке-царю,
А все на сердце как-то неспокойно.
Вся на тебя моя надежда, шурин;
Не отрекись от слова своего;
Когда бы что, не дай Господь, случилось,
Я буду как в лесу! Тогда уж ты мне
Указывай, что делать!
Я, царевич,
Тебе слуга и верный твой холоп;
Но если б что случилось, посмотри:
Мне не дадут тебе служить; все будут
Меня чернить!
Я не поверю им!
Отец тебя мне слушаться велел,
И на тебя во всем я положуся.
Прости ж, Борис! Прости же, дорогая
Невестушка! Прошу не провожать!
О Господи! Когда бы этот день
Скорей прошел! Что муж ни говори,
А сам он неспокоен. Мне ж всю ночь
Каменье драгоценное все снилось
И крупный жемчуг — и руками царь
Все рылся в нем, и яхонты, любуясь,
Пересыпал. К беде, а не к добру
Такие сны!
Мария, что с тобою?
Прости меня. Мне страшен этот день!
Ворожеи…
Ворожеи солгали:
Царь стал бодрей. Я видел сам его.
Однако если б — если б не солгали
Ворожеи?
Когда бы то случилось —
Скажи, Мария, — мы теперь одни, —
Ужели б ты?..
Нет, Господин мой, нет!
Не за него, а за тебя мне страшно!
Как? За меня?
Не говорил ли Федор,
Что, если что случится, он не знает,
Как быть ему? Что должен будешь ты
Ему во всем указывать? Борис!
Что, если вдруг сегодня на тебя
Падет вся тягость государства? Если
За мятежи, за голод, за войну,
За все, за все перед землею будешь
Ты отвечать?
Когда бы в самом деле
Случилось то, чего боишься ты,
Не слабою рукою б я тогда
Приял бразды! Не власти я страшуся.
Я чувствую в себе довольно силы
Русь поддержать в годину тяжких бед!
Нет, я страшусь, что выпадет на долю
Неполная мне власть. Правитель царства,
Каков ни будь, он тень лишь государя;
Он с завистью других бороться должен
И мысль свою не может воплотить
Заветную всецельно, без ущерба,
Как мог бы я, когда бы не в подданстве,
А на престоле был рожден!
О, будем
Мы Господа благодарить за то,
Что не высоко рождены. Ужасен
Ответ царей!
А этого царя
Ответ еще ужасней будет. Но
Напрасно ты тревожишься. Недуг
Его прошел, и много лет, быть может,
Еще пройдет, пока ему придется
Свой дать ответ.
Ты неспокоен сам!
Спокоен я — все к лучшему — солгали
Ворожеи. Поди к себе, Мария,
Оставь меня; мне дело есть.
Сегодня
Кириллин день, осьмнадцатое марта!
Так, государь.
Царю сегодня лучше.
Спаси его Господь.
Вы, стало быть,
Ошиблися, когда ему сегодня
Кончину предсказали?
Что мы в звездах
Прочли, то и сказали.
Отчего же
Так скоро спал с него недуг?
Не знаем;
Но долог день и солнце не зашло.
А обо мне, как я вам указал,
Гадали вы?
Гадали, государь.
Вы можете здесь говорить открыто —
Нас не услышат. Что узнали вы?
Сплетаются созвездия твои
С созвездьями венчанных государей,
Но три звезды покамест затмевают
Величие твое. Одна из них
Угаснет скоро.
Говори яснее!
Чем дале путь твой стелется, тем шире,
Тем ярче он.
Куда он приведет?
Чего давно душа твоя желала,
В чем сам себе признаться ты не смел —
То сбудется.
Волхвы! Скажите прямо,
Что ожидает в будущем меня?
Когда на царский сядешь ты престол,
Своих холопей помяни, боярин!
В уме ли вы!
Так выпало гаданье.
Те! Тише! Тише! Стены нас услышат!
Кудесники! Когда б я мог подумать,
Что вы теперь морочите меня,
Для вас на свет бы лучше не родиться!
Мы говорим, что видим. Мы читали
В небесных знаках; прочие ж на кровь
И дым гадали, и во мгле туманной
Все на престоле видели тебя
В венце и в царских бармах…
Тише, тише!
Когда случится то, что вы сказали?
Когда — не знаем.
Много ли мне лет
Царить придется?
Твоего царенья
Семь только будет лет.
Хотя б семь дней!
Но чем достигну я верховной власти?
Не ведаем.
Кого бояться мне?
Не спрашивай.
Я знать хочу, кто главный
Противник мой?
Темны его приметы.
Скажите их!
Он слаб, но он могуч.
Сам и не сам.
Безвинен перед всеми.
Враг всей земле и многих бед причина.
Убит, но жив.
Нет смысла в сих словах!
Так выпало гаданье. Боле знать
Нам не дано.
С меня пока довольно.
В темницу вас обратно отведут;
Я ж вовремя вас выпустить велю
И награжу по-царски. Но смотрите!
Приказываю вам под смертной казнью
Самим забыть, что вы сказали мне!
Чего давно душа моя желала,
В чем сам себе признаться я не смел!
Да, это так! Теперь я вижу ясно,
Какая цель светила мне всегда!
Теперь вперед, вперед идти мне надо
И прорицанье их осуществить.
Нас не судьба возносит над толпою,
Она лишь случай в руки нам дает —
И сильный муж не ожидает праздно,
Чтоб чудо кверху подняло его.
Судьбе помочь он должен. Случай есть —
И действовать приходит мне пора!
Позвать сюда которого-нибудь
Из государевых врачей!
Семь лет!
Семь только лет! И ведать не дано мне,
Далек тот день иль близок? Между тем
Часы бегут. Безумьем Иоанна
Все рушится — и для моей державы
Готовятся развалины одни…
«Но солнце не зашло еще!» — сказали
Сейчас волхвы… Кто знает? Может быть!..
Умри сегодня этот зверь, сегодня ж
Мой слабодушный деверь власть свою
Мне передаст — я буду господином!..
Но то ли мне волхвы сулили? Нет!
Они в венце и в бармах, на престоле,
В венце и в бармах видели меня!
Они сказали: «Три звезды покамест
Мое величье затмевают — три!»
Одна из них — то Иоанн, другая —
Царевич Федор, третья — кто ж иной,
Как не Димитрий? Тот противник сильный,
Которого бояться должен я,
Кому ж и быть ему, как не младенцу
Димитрию? Он, он преграда мне!
«Слаб, но могуч — безвинен, но виновен —
Сам и не сам» — оно как раз подходит
К Димитрию! Но что могло бы значить:
«Убит, но жив»? Как дико мне звучит
Зловещее, загадочное слово:
«Убит, но жив»! Кем будет он убит!
Не может быть! А если б кто и вправду
Решился руку на него поднять,
То как ему, убитому, воскреснуть?
Я словно в бездну темную гляжу,
Рябит в глазах, и путаются мысли…
Довольно! Прочь бесплодные догадки!
Жив иль убит — судьба его в грядущем,
Мне ж дорог ныне настоящий миг!
К тебе пришел, боярин, царский дохтур.
Пускай войдет!
Роман Елиазарыч,
Я за тобой послал, чтоб ты подробно
Поведал мне, насколько государю
Сегодня легче? Можно ль уповать,
Что миновалась для него опасность?
Его болезнь, боярин, многосложна:
Не плоть одна страдает — болен дух,
От юности привыкший, чтобы все
Перед его державной гнулось волей,
Последнего не мог он униженья
Перенести. Но добрые его
Оправили и ободрили вести.
И будет здрав он, если нам удастся
От раздражений охранить его.
А если бы, не дай Бог, чем-нибудь
Он раздражился?
Мы бы не могли
Тогда ответить ни за что. Сосуды,
Которые проводят кровь от сердца
И снова к сердцу, так напряжены,
Что может их малейшее волненье
Вдруг разорвать.
Но чем же помешать нам,
Чтоб как-нибудь не опалился он?
Все случаи волненья и досады
Во что б ни стало надо удалить.
Пусть только то и видит он и слышит,
Что развлекать его способно.
Как
Оставил ты его?
Он после ванны
Прилег заснуть, но ключнику велел,
Чтобы меж тем в соседнюю палату
Сокровища из главной кладовой
Перенесли, дабы, по пробужденье,
Осматривать их мог он. Близь него
Остался мой товарищ, Ричард Эльмс.
Вы трудное условье положили
Для исцеленья царского недуга —
Вы знаете царя!
Боярин Бельский,
Чтоб от забот и дел его отвлечь,
Собрал толпу шутов и скоморохов.
Мысль недурна. Пусть в играх этот день
Пройдет и в смехе.
Мы стараться будем
Исполнить наставления твои.
Прости, боярин.
Здесь ли Битяговский?
Здесь, государь.
Пошли его сюда.
Что деется в народе?
Слава Богу.
На Шуйского и Вольского они
Озлоблены ль как надо?
Так и рвутся.
И стало быть, подымутся на них,
Когда мы захотим?
Коли б не прежде.
Ты должен быть готов перед царем
Свидетелем предстать, что возмущенье
Нагие подготовили.
Могу.
И присягнуть, что слышал ты своими
Ушами, как холопей подсылали
Они в народ.
Зачем не присягнуть!
Будь у меня сегодня под рукою;
Быть может, ты понадобишься мне;
Теперь ступай!
Я больно ошибаюсь,
Иль многое решится в этот день!
Богатая палата во дворце
Слуги вносят и расставляют драгоценную утварь. За ними надзирают дворецкий и ключник.Дворецкий (к слугам)
Живей! Живей! Кончайте поскорей!
Сейчас проснуться государь изволит!
Скажи, пожалуй, для чего он рухлядь
Сбирается смотреть?
Да говорят,
Невесте хочет за море подарки
Отправить.
Как? Он разве не раздумал
На ней жениться?
Да, раздумал было,
Да вот сегодня, кажется, опять
За прежнее взялся. Вишь, много легче
Сегодня стало милости его!
Ну, как он знает! Жаль царицы Марьи
Феодоровны! Добрая царица!
Народу-то! Народу-то! Кишмя
Так и кишат!
Да! Уж который день
У теремов с утра они толпятся:
Все о здоровье царском узнают!
Ну, слава Богу! Видно, обманулись
Ворожеи! Кириллин день настал,
А государю легче!
Что? Готово?
Все налицо!
Ну, с Богом! Уходите!
Вишь, как статьи подобраны подряд!
Чего тут нет! Каменьев самоцветных,
И золота, и шелку, и парчи!
Так вся палата и горит!
Те! Кто-то
Идет сюда!
Ах, Господи, не царь ли?
Нет, это Бельский.
Все ль у вас готово?
Все, государь.
Сейчас изволит царь
Пожаловать. Смотрите же, чтоб он
Остался всем доволен; чтоб ему
От нас досады в чем не приключилось!
Врачи сказали: Боже сохрани
Его прогневать чем-нибудь сегодня!
Кто там хохочет?
Дядюшка Богдан!
Я хоровод тебе привел! Послушай!
Ой, жги, жги, жги!
Настежь, баба, ворота!
Тащи козла за рога!
Ой, жги, жги, жги!
Пошла, баба, в три ноги!
Ну что? Как нравится тебе?
Изрядно!
Смотрите ж, хари! Пяток не жалеть!
Перед царем вертеться кубарями!
Теперь пока ступайте в ту палату,
Там спрячьтеся. Когда я крикну: «Люди!»,
Вбегайте все да эту песню гряньте
Повеселей!
Ты около царя
Все время будь — гляди ему в глаза,—
И только лишь он брови понахмурит —
Ты шутку выкинь посмешней!
Да! Выкинь!
Не хочешь ли сам выкинуть? А он
Тебя в окошко выкинет!
Вот он!
Поди шути!
Нельзя еще сегодня
Нам видеть королевина посла.
Пусть завтра к нам он, без меча и корда,
Откланяться придет. В опочивальне
Мы примем запросто его. Теперь же
Посмотрим, что назначить нам в подарок
Сестре Елисавете да ее
Племяннице, невесте нашей!
Вот
Из Персии, великий государь,
Узорочие разное. Быть может,
Оно пригодно королеве?
Нет,
Тряпьем ее не удивишь. Обычай
Ее не бабий. Писемский нам пишет
Из Лондона, что любит-де она
В лесах гонять оленей; любит также
Потеху птичью и звериный бой.
Мы припасем подарок ей по вкусу.
Подайте мне ту сбрую с бирюзою,
С жемчужными наузами, да к ней
Вон тот чепрак, что яхонтами сажен!
Еще пошлем ей двух живых медведей
На золотых цепях; да кречетов
Сибирских шесть. Пусть тешится сестрица
Да поминает нас! Княжне ж Хастинской —
Другое дело! Ей найдем наряд.
Подать сюда все кольца и монисты!
Вот это ожерелье из алмазов
И яхонтов лазоревых с червцами
Пошлем княжне. Лазорев темный яхонт,
Когда вглядеться в глубину его,
Покоит душу, скорби разбивает;
Червец же верность женскую блюдет,
Затем что цвет его сердечной крови.
Из перстней же вот этот ей пошлем:
Он всех ценней, зовется камень лал,
Привозится к нам из земли Индийской,
А достается нелегко, затем
Что страховидные там звери, грифы,
Его стрегут. От укушенья змей
Он исцеляет. Пусть его невеста
На пальчик свой наденет, нам в любовь!
А что до тканей, в них я не знаток;
О них спросить царицу Марью. Бабы
На том собаку съели. Что царице
Полюбится, то и послать княжне!
Царь-батюшка!
Что?
Ты когда жениться
Сбираешься?
Тебе на что?
Да так;
Хочу вот Мишке службу сослужить:
Нагих-то время при дворе прошло,
Так я хочу вот этого пристроить!
Что делаешь ты, шут?
По нитке с миру
Сбираю, царь, Нагому на рубаху!
Ха-ха! Вот это шут так шут! Не бойся,
Нагим не станет по прозванью.
Вы!
Коль будете по правде мне служить,
Я не оставлю вас!
Есть, слава Богу,
Казны довольно у меня; могу
Пожаловать кого хочу; надолго
Еще мне станет!
Что за крики там?
Народ шумит, великий государь,
И веселится о твоем здоровье!
Пусть веселятся! Выкатить на площадь
Им сотню бочек меду и вина!
А завтра утром новая потеха
Им будет: всех волхвов и звездочетов,
Которые мне ложно предсказали
Сегодня смерть, изжарить на костре.
Борис, ступай и казнь им объяви,
Да приходи поведать мне, какие
Они построят рожи!
Вишь, хотели
Со мной шутить! Кириллиным, вишь, днем
Хотели запугать! Никто не может
Кончины день узнать вперед! Никто!
Вы! Слышите ли?
Слышим, государь.
Что ж вы молчите? Разве может кто
Сказать вперед: я проживу вот столько?
Иль так-то жизнь окончу я мою?
Нет, государь!
Ну, то-то ж! Что же вы
Молчите, а?
Великий государь,
И день и ночь мы о твоем здоровье
Все молим Бога!
Исцели тебя
Скорей Господь!
Да разве я еще
Не исцелен? Что вы сказать хотите?
Я разве болен? Солнце уж заходит,
А я теперь бодрей, чем утром был,
И проживу довольно лет, чтоб царство
Устроить вновь! В мой смертный час, когда
Митрополит у моего одра
Молиться будет со святым синклитом,
Я им скажу: «Не плачьте, я утешен,
Бо легкую приимет сын державу
Из рук моих!» Так отойду я к Богу!
Надежа-царь! Вишь, куколки какие!
Волхвов за ложь на казнь я осудил.
Неправ мой суд, по-вашему?
Прав, царь!
А коли прав, так что же языки
Связало вам?
Великий государь!
Помилуй нас! Не знаем, что сказать!
Не знаете? Так, стало, я безвинных
На казнь обрек? Так, стало, не солгали
Ворожеи?
Солгали, государь!
Они солгали! По вине им мука!
За их вину и казни мало им!
Насилу-то! Вишь, рот раскрыть боятся!
Из них слова тащить клещами надо!
Что шепчетесь вы там?
Нет, государь,
Мы не шептались!
Вы как будтождете
Чего сегодня? А? Чего вы ждете?
Царь-солнышко! Да посмотри ж сюда,
На куколки!
Что это у него?
То шахматная, государь, игра,
Которую прислал тебе в подарок
Персидский царь.
Нарядные какие!
Вот и доска к ним!
Покажи сюда!
Давно в игру я эту не играл.
Садись, Богдан, посмотрим, кто сильнее!
Точь-в-точь твои бояре! Знаешь что?
Живых-то ты всех побоку, а этих
Всех в Думу посади. Дела не хуже
У них пойдут, а есть они не просят!
Ха-ха! Дурак не слишком глуп сегодня!
Иль вместо их меня поставь в бояре!
Я буду в Думе заседать один,
И разногласья у меня не будет!
Не то пошли меня, надежа-царь,
Послом в Литву, поздравить короля!
С чем, шут?
Да с тем, что о псковские стены
Он лоб разбил!
Тебя послать недурно;
Послал же он Гарабурду ко мне
С своей перчаткой! Чай, теперь идти
На Новгород раздумали!
Куда им!
На сейме ихном королю в пособье
Отказано! Достойно, право, смеху!
Свои же люди своему владыке
Да денег не дают!
У нас не так!
Понадобилось что — хап, хап! — и есть!
Шах, государь.
Шах ферязи твоей!
Что, взял, боярин? Ферязь-то пропала!
Да, кажется!
Как есть пропала ферязь!
Сдается нам, мы не совсем еще
Играть забыли! Наш недуг у нас
Еще не вовсе отнял разуменье!
Кириллин день! Вишь, выдумали что!
Проклятые! Куда пропал Борис?
Что он нейдет с ответом?
Ай-ай-ай!
Царь шлепнулся!
Шут! Ври, да меру знай!
Тебе ходить!
Каков он?
Больно гневен!
Уж раза два сердиться начинал!
Ты здесь? Ну, что? Ты видел чародеев?
Каков их был ответ? Зачем молчишь ты?
Что ж ты не говоришь?
Гм, государь!
Что ты так смотришь на меня?
Как смеешь
Ты так смотреть?
Великий государь!
Волхвы тебе велели отвечать,
Что их наука достоверна.
Как?!
Что ошибиться им нельзя и что —
Кириллин день еще не миновал!
Не миновал? — Кириллин день? — Ты смеешь —
Ты смеешь мне в глаза — злодей! — Ты — ты —
Я понял взгляд твой! — Ты меня убить —
Убить пришел! — Изменник! — Палачей! —
Феодор! — Сын! — Не верь ему! — Он вор! —
Не верь ему! — А!
Боже! Он отходит!
Позвать врачей! Скорей позвать врачей!
Духовника!
Бегите за попом!
Скорей бегите! Люди! Люди! Гей!
Ой, жги, жги, жги!
Тащи козла за рога!
Что это? Что? Назад! Побойтесь Бога!
Назад! Назад! Безбожники! Назад!
Царь умирает!
Дохтура зовите!
Где государь?
Вот он!
Не бьется пульс!
Не бьется — нет!
Не бьется сердце!
Умер!
Окончил жизнь!
Преставился!
Москва!
Царь Иоанн Васильевич скончался!
Свершилося! Так вот ты, царь Иван,
Пред кем тряслась так долго Русь! Бессилен,
Беспомощен лежишь ты, недвижим,
И посреди твоих сокровищ беден!
Чего же мы стоим и ждем, бояре?
Во прахе ли пред нами быть тому,
Пред кем полвека мы лежали в прахе?
Иль страшно вам коснуться до него?
Не бойтеся! Уж не откроет он
Своих очей! Уж острого жезла
Не схватит длань бессильная, и казни
Не изрекут холодные уста!
Царь-батюшка!
О Господи, помилуй!
О Господи!
Великий государь!
Народ бунтует! Лезут на крыльцо!
Что надо им?
Кричат, что Шуйский с Бельским
Отравой государя извели!
Народ царь-пушкой овладел! Хотят
Разбить дворец!
Вели по ним стрелять!
Где шурин мой? Борис! Борис! Что делать?
Великий царь!
А, вот ты наконец!
Решайся, государь!
Вот тот, кто должен
Теперь решать! Ему препоручаю
Отныне власть мою!
Феодор Иоанныч, Божьей волей
Великий князь и царь всея Руси,
Вам повестить велел, что от недуга
Скончался царь Иван. В его же смерти
Виновных нет. Но Шуйский с Бельским долго
Теснили вас; что ведая, царь Федор
Ссылает их далеко от Москвы!
Борис Феодорыч! Помилуй! Что ты?
За что нас в ссылку?
Вы вольны остаться —
Хотите ль выйти на крыльцо?
Помилуй!
Нас разорвут!
Нас разорвут на клочья!
Я думаю.
За крепким караулом
Бояр отправить из Москвы. В Покрове
Вас известят, куда их отвезти.
Ты скор, боярин. Мы еще не знаем,
Кто поднял бунт.
Нагие со Мстиславским.
Вот кто на них свидетелем стоит!
Как? Он?
Да, я!
Князь, ты достоин смерти,
Но царь тебя лишь в монастырь ссылает.
А вас обоих, из любви к царице,
Прощает он и в Углич вам велит
Отправиться с царевичем и с нею.
Вас всех блюсти вот этот наряжен!
Не верь ему! Не верь ему, Феодор!
Не отсылай нас, царь!
Нельзя ли, шурин,
Царице здесь остаться?
Государь,
Там лучше ей.
Боярин Годунов!
Я вижу, ты распоряжаться мастер!
Всем место ты нашел — лишь одного
Меня забыл ты! Говори, куда
Идти я должен? В ссылку? В монастырь?
В тюрьму? Или на плаху?
Мой отец,
Тебя царь просит оставаться с ним.
Спаси меня! Спаси меня, боярин!
Пропали мы!
Дай Господи, царица,
Чтобы не все пропало! Злое семя
Посеял ты, боярин Годунов!
Не доброй жатвы от него я чаю!
О царь Иван! Прости тебя Господь!
Прости нас всех! Вот самовластья кара!
Вот распаденья нашего исход!
Не плачь, царица-матушка! Что ж делать!
Так, видно, надобно!
Народ московский!
Великий царь Феодор Иоанныч
Прощает вас! Ступайте все молиться
За упокой души царя Ивана,
А завтра утром будет вам раздача
По всей Москве и хлеба и вина!
Крики на площади
Да здравствует царь Федор Иоанныч!
Да здравствует боярин Годунов!
<1862–1864> (обратно) (обратно)
Царь Фёдор Иоаннович*
(Трагедия в пяти действиях)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Царь Федор Иоаннович, сын Иоанна Грозного. Царица Ирина Федоровна, жена его, сестра Годунова. Борис Федорович Годунов, правитель царства. Князь Иван Петрович Шуйский, верховный воевода. Дионисий, митрополит всей Руси. Варлаам, архиепископ Крутицкий. Иов, архиепископ Ростовский. Благовещенский протопоп. Чудовский архимандрит. Духовник царя Федора. Князь Василий Иванович Шуйский, племянник князя Ивана Петровича. Князь Андрей, Князь Дмитрий, Князь Иван — Шуйские, родственники Ивана Петровича. Князь Мстиславский, Князь Хворостинин — ближние воеводы (сторонники Шуйских) Князь Шаховской, Михайло Головин — сторонники Шуйских. Андрей Петрович Луп-Клешнин (бывший дядька царя Федора), Князь Туренин — сторонники Годунова Княжна Мстиславская, племянница кн. Ивана Петровича и невеста Шаховского. Василиса Волохова, сваха. Богдан Курюков, Иван Красильников, Голубь-отец, Голубь-сын — московские гости, сторонники Шуйских Федюк Старков, дворецкий кн. Ивана Петровича. Гусляр. Царский стремянный. Слуга Бориса Годунова. Гонец из села Тешлова. Гонец из Углича. Ратник. Бояре, боярыни, сенные девушки, стольники, дьяки, попы, монахи, торговые люди, посадские, стрельцы, слуги, нищие и народ.Действие — в Москве, в конце XVI столетия. (обратно)
Действие первое
Дом князя Ивана Петровича Шуйского
На левом конце сцены — стол, за которым сидят все Шуйские, кроме Ивана Петровича и Василия Ивановича. Рядом с Шуйскими Чудовский архимандрит, Благовещенский протопоп и некоторые другие духовные лица. Несколько бояр также сидят за столом; другие расхаживают, разговаривая, в глубине сцены. По правую руку стоят купцы и люди разных сословий. Там же виден другой стол с кубками и сулеями. За ним стоит, в ожидании, Старков, дворецкий князя Ивана Петровича.Андрей Шуйский (к духовным)
Да, да, отцы! На это дело крепко
Надеюсь я. Своей сестрой, царицей,
Сидит правитель Годунов. Он ею
Одной сильней всего боярства вместе;
Как вотчиной своею, помыкает
И Думою, и церковью Христовой,
И всей землей. Но только лишь удастся
Нам от сестры избавиться его —
Мы сладим с ним.
Так князь Иван Петрович
Свое согласье дал?
Насилу дал!
Вишь, больно жаль ему царицы было:
Я в доме-де своем справляю свадьбу,
Племянницу за князя Шаховского,
Вишь, выдаю, — царицу же с царем
Я разлучу; у нас веселье будет,
У них же плач!
Зело он мягкосерд.
Такой уж норов: в поле лютый зверь,
А снял доспех — и не узнаешь вовсе,
Другой стал человек.
А как же он
Согласье дал?
Спасибо князь Василыо,
Он уломал его.
Не жду я проку
От этого. По мне: уж если делать —
Так все иль ничего.
А что б ты сделал?
Попроще б сделал, да теперь, вишь, нам
Не время толковать об этом. Шш!
Вот он идет!
Отцы! Князья! Бояре!
Бью вам челом — и вам, торговым людям!
Решился я. Нам доле Годунова
Терпеть нельзя. Мы, Шуйские, стоим
Со всей землей за старину, за церковь,
За доброе строенье на Руси,
Как повелось от предков; он же ставит
Всю Русь вверх дном. Нет, не бывать тому!
Он — или мы! Читай, Василь Иваныч!
«Великому всея Русии князю,
Царю и самодержцу, государю
Феодору Иванычу — от всех
Святителей, князей, бояр, попов,
Всех воинских людей и всех торговых,
От всей земли: царь, смилуйся над нами!
Твоя царица, родом Годунова,
Неплодна есть, а братец твой, Димитрий
Иванович, недугом одержим
Падучиим. И если б, волей божьей,
Ты, государь, преставился, то мог бы
Твой род пресечься и земля в сиротство
Могла бы впасть. И ты, царь-государь,
Нас пожалей, не дай остаться пусту
Отцовскому престолу твоему:
Наследия и чадородья ради,
Ты новый брак прими, великий царь,
Возьми себе в царицы (имярек)…»
Мы имя впишем после; со владыкой
Решим, кого нам указать. Читай!
«Неплодную ж царицу отпусти,
Царь-государь, во иноческий чин,
Как то твой дед покойный учинил,
Великий князь Василий Иоанныч.
И в том тебе мы, целою землею,
От всей Руси, соборне бьем челом
И руки наши прилагаем».
Все ли
Согласны подписаться?
Все согласны!
А вы, отцы?
Святой владыко нас
Благословил тебе дать руки.
Полно
Христову церковь Годунову доле
Насиловать!
А вы?
Князь-государь,
Уж нам ли за тобою не идти!
От Годунова нам накладной всех
С тех пор, как он дал льготы англичанам!
Прости ж мне бог, что я для блага всех
Грех на душу беру!
И полно, дядя!
Какой тут грех? Не по вражде к Ирине
Ты на нее идешь, но чтоб упрочить
Престол Руси!
Я на нее иду,
Чтобы сломить Бориса Годунова,—
И сам себя морочить не хочу!
Мой путь не прям.
Помилуй! Что Ирине
В мирском величье? Супротив блаженства
Небесного все прах и суета!
Я говорю тебе, мой путь не прям —
Но пятиться не стану. Лучше пусть
Безвинная царица пропадает,
Чем вся земля!
Прикладывайте руки!
Князь-государь, когда же мне позволишь
С невестою увидеться?
Тебе
Одна забота только о невесте?
Не терпится? Пожди, она сойдет
Тебя с другими потчевать.
Ты, князь,
Ведь при других мне только и даешь
С ней видеться.
А ты б хотел один?
Ты молод, князь, а я держуся крепко
Обычая. Им цело государство,
Им — и семья.
Обычая ль тогда
Держался ты, когда сидел во Пскове,
Тебя ж хотел Замойский извести,
А ты его, в лукавстве уличив,
Как честного, на поле звал с собою?
Не красная был девица Замойский,
Я ж не жених. Глаз на глаз со врагом
Быть не зазор.
Когда б ты захотел,
Князь-государь, короче б можно дело
И лучше кончить. Углицкие люди
Ко Дмитрию Ивановичу мыслят.
Ну, что же в том?
А на Москве толкуют,
Что Федор-царь и плотью слаб и духом;
Так если б ты…
Михайло Головин,
Остерегись, чтоб я не догадался,
Куда ты гнешь.
Князь-государь…
Я мимо
Ушей теперь намек твой пропускаю,
Но если ты его мне повторишь,
Как свят господь, я выдам головою
Тебя царю!
Нашел кого поднять
На прирожденного на государя!
Да он себя на мелкие куски
Даст искрошить скорей. Брось дурь!
Кабы
Он только захотел…
Кабы! Кабы
У бабушки бородушка была,
Так был бы дедушка.
Ну, гости дорогие,
Теперь из рук племянницы моей
Примайте чары!
Скоро ли поволишь
Мне свидеться с тобою?
Завтра ночью,
В садовую калитку!
Наперед
Во здравье пьем царя и государя
Феодора Иваныча! Пусть много
Он лет царит над нами!
Много лет
Царю и государю!
А затем
Пью ваше здравье!
Князь Иван Петрович!
Ты нам щитом был долго от Литвы —
Будь нам теперь щитом от Годунова!
Благослови тебя всевышний царь
Святую церковь нашу отстоять!
И сокрушить Навуходоносора!
Князь-государь! Ты нам — что твердый Кремль,
А мы с тобой в огонь и в воду!
Князь,
Теперь дозволь про молодых нам выпить,
Про жениха с невестой!
Много лет!
Благодарю вас, гости дорогие,
Благодарю! Она хотя мне только
Племянница, но та же дочь. Княжна!
И ты, Григорий! Кланяйтеся, дети!
Во здравье удалому жениху
И дорогой невесте!
Всем спасибо!
Теперь ступай, Наташа. Непривычна
Ты, дитятко, еще казаться в люди,
Вишь, раскраснелась, словно маков цвет.
Ступай себе!
Смотри же, не забудь:
В садовую калитку! Да гостинчик
Мне принеси, смотри же!
Медлить нам
Теперь нельзя. Пусть тотчас ко владыке
Идет наш лист, а там по всей Москве!
Не проболтаться, боже сохрани!
Избави бог!
Простите ж, государи,
Простите все! Владыко даст нам знать,
Когда к царю сбираться с челобитьем!
Мой путь не прям. Сегодня понял я,
Что чистым тот не может оставаться,
Кто борется с лукавством. Правды с кривдой
Бой неравен; а с непривычки трудно
Кривить душой! Счастлив, кто в чистом поле
Перед врагом стоит лицом к лицу!
Вокруг него и гром, и дым, и сеча,
А на душе спокойно и легко!
Мне ж на душу легло тяжелым камнем,
Что ныне я не право совершил.
Но, видит бог, нам все пути иные
Заграждены. На Федора опоры
Нет никакой! Он — словно мягкий воск
В руках того, кто им владеть умеет.
Не он царит — под шурином его
Стеня, давно земля защиты просит,
От нас одних спасенья ждет она!
Да будет же — нет выбора иного —
Неправдою неправда сражена
И да падут на совесть Годунова
Мой вольный грех и вольная вина!
Неправда за неправду! Ну, добро!
Так и меня уж не вини, боярин,
Что пред тобой неправду учиню я
Да на тебя всю правду донесу!
Палата в царском тереме
Годунов, в раздумье, сидит у стола. Близ него стоят Луп-Клешнин и князь Typeнин. У двери дожидается Старков.Клешнин (к Старкову)
И ты во всем свидетельствовать будешь?
Во всем, во всем, боярин! Хоть сейчас
Поставь меня лицом к царю!
Добро!
Ступай себе, голубчик, с нас довольно!
Старков уходит.
Что? Каково? Сестру, мол, в монастырь,
А брата побоку! И со владыкой
Идут к царю!
Семь лет прошло с тех пор,
Как царь Иван преставился. И ныне,
Когда удара я не отведу,
Земли едва окрепшее строенье,
Все, что для царства сделать я успел, —
Все рушится — и снова станем мы,
Где были в ночь, когда Иван Васильич
Преставился.
Подкопы с двух сторон
Они ведут. Там, в Угличе, с Нагими
Спознался их сторонник Головин,
А здесь царя с царицею разводят.
Не тут, так там; коль не мытьем удастся,
Так катаньем!
Боярин, не давай
Им с челобитием идти к царю!
Его ты знаешь; супротив попов,
Пожалуй, он не устоит.
Пожалуй!
Рассчитывать нельзя. Покойный царь
Пономарем его недаром звал.
Эх, батюшка ты наш, Иван Васильич!
Когда б ты здравствовал, уж как бы ты
И Шуйских и Нагих поуспокоил!
Из Углича к нам не было вестей?
Не получал. Пусть только Битяговский
Ту грамоту пришлет, что Головин
Писал к Нагим, уж мы скрутили б Шуйских!
А если он сам от себя ворует?
Нам нет нужды! С той грамотой они
У нас в руках.
Твоими бы устами
Пришлося мед пить. У меня ж со князем
Иван Петровичем старинный счет:
Когда во Пскове с голоду мы мерли,
А день и ночь нас осыпали ядра
Каленые, я, в жалости души
И не хотя сидельцев погубленья,
Дал им совет зачать переговоры
С Батуром-королем. Но князь Иван
На шею мне велел накинуть петлю
И только по упросу богомольцев
Помиловал. Я не забыл того
И вотчины свои теперь бы отдал,
Чтобы на нем веревку увидать!
Ему б к лицу! С купцом, со смердом ласков,
А с нами горд. Эх, грамоту б добыть!
Твоя судьба висит на волоске —
Тебе решиться надо!
Я решился.
На что?
На мир.
Как? С Шуйскими на мир?
Мы завтра же друзьями учинимся.
Врагам своим ты хочешь уступить?
Ты согласишься поделиться с ними
Своею властью?
Батюшка, дозволь
Тебе сказать: ты не с ума ли спятил?
Ведь ты козла в свой пустишь огород!
Когда, шумя, в морскую бурю волны
Грозят корабль со грузом поглотить,
Безумен тот, кто из своих сокровищ
Не бросит часть, чтоб целое спасти.
Часть прав моих в пучину я бросаю,
Но мой корабль от гибели спасаю!
А как сойдешься с ними ты? С повинной
К ним, что ль, пойдешь? Аль их к себе попросишь?
Кто мир устроит между вас?
Сам царь.
Стольник отворяет дверь.
А вот и царь!
Входит царь Федор. За ним стремянный.
Стремянный! Отчего
Конь подо мной вздыбился?
Государь,
Ты, вишь, в мошну за деньгами полез
Для нищего, конь подался вперед,
Ты ж дернул за поводья, конь с испугу
И стал дыбиться.
Самого меня
Он испугал. Стремянный, не давать
Ему овса! Пусть сено ест одно!
А я бы, царь, стремянного приструнил,
Чтоб милости твоей таких не смел
Он бешеных давать коней!
Помилуй,
Какой же бешеный он конь? Ему
Лет двадцать пять. На нем покойный царь
Еще езжал.
Я, впрочем, может быть,
Сам виноват. Я слишком сильно стиснул
Ему бока. Ты говоришь, с испугу
Вздыбился он?
С испугу, государь!
Ну, так и быть, уж я его прощу;
Но ездить я на нем не буду боле.
В табун его! И полный корм ему
Давать по смерть!
Из другой двери входит царица Ирина.
Аринушка, здорово!
Здорово, свет! Никак, ты уморился?
Да, да, устал. От самого Андронья
Все ехал рысью. Здесь же, у крыльца,
Конь захотел меня сшибить, да я
Дал знать себя! Бока ему как стиснул,
Так он и стих. Аринушка, я чаю,
Обед готов?
Готов, свет-государь,
Покушай на здоровье!
Как же, как же!
Сейчас пойдем обедать. Я от этой
Езды совсем проголодался. Славно
Трезвонят у Андронья. Я хочу
Послать за тем пономарем, чтоб он
Мне показал, как он трезвонит… Ну,
Аринушка, какую у Андронья
Красавицу я видел! Знаешь кто?
Мстиславская! Она пришлася Шуйским
Племянницей. Видал ее ты, шурин?
Нет, государь; мы с Шуйскими давно уж
Не видимся.
Жаль, шурин, очень жаль!..
Высокая, и стройная такая,
И белая!
Да у тебя уж, Федор,
Зазнобы нет ли к ней?
И брови, знаешь,
Какие у нее!
Да ты и впрямь
Уж много говоришь о ней!
А что ж,
Аринушка? Ведь я еще не стар,
Ведь я еще понравиться могу!
Стыдись, она невеста!
Да, она
Посватана за Шаховского. Шурин,
Ты Шаховского знаешь, князь Григорья;
Знавал когда-то, царь, но он ведь ныне
Сторонник Шуйских.
Шурин, даже грустно
Мне слышать это: тот сторонник Шуйских,
А этот твой! Когда ж я доживу,
Что вместе все одной Руси лишь будут
Сторонники?
Я рад бы, государь,
За мной не стало б дело, если б знал я,
Как помириться?
Право, шурин? Право?
Зачем же ты мне прежде не сказал?
Я помирю вас! Завтра же тебя
Я с князь Иван Петровичем сведу!
Царь, я готов, но, кажется…
Ни-ни!
Ты этого, Борис, не разумеешь!
Ты ведай там, как знаешь, государство,
Ты в том горазд, а здесь я больше смыслю,
Здесь надо ведать сердце человека!..
Я завтра ж помирю вас. А теперь
Пойдем к столу.
Аринушка, послушай:
А ведь Мстиславская-то на меня
Смотрела в церкви!
Что ж мне делать, Федор,
Такая, видно, горькая уж доля
Мне выпала!
Родимая моя!
Бесценная! Я пошутил с тобою!
Да есть ли в целом мире кто-нибудь,
Кого б ты краше не была? Пойдем же,
Пойдем к столу, а то обед простынет!
Миришься ты? В товарищи возьмешь ты
Исконного, заклятого врага?
Того, кем ты всех боле ненавидим?
А после что ж?
А после — мы увидим!
Уходят.
Действие второе
Царская палата
Царь Федор сидит в креслах. По правую его руку Ирина вышивает золотом в пяльцах. По левую сидят в креслах Дионисий, митрополит всея Руси; Варлаам, архиепископ Крутицкий; Иов, архиепископ Ростовский, и Борис Годунов. Кругом стоят бояре.Федор
Владыко Дионисий! Отче Иов!
Ты, отче Варлаам! Я вас позвал,
Святители, чтоб вы мне помогли
Благое дело учинить, давнишних
Мне помогли бы помирить врагов!
Вам ведомо, как долго я крушился,
Что Шуйские, высокие мужи,
И Годунов Борис, мой добрый шурин,
Напрасною враждой разделены.
Но, видно, внял господь моим молитвам,
Дух кротости в Бориса он вложил.
И вот он сам мне обещал сегодня
Забыть свои от недругов досады
И первый Шуйским руку протянуть.
Не так ли, шурин?
Твоему желанью
Повиноваться — долг мой, государь!
Спасибо, шурин! Ты Писанье помнишь
И свято исполняешь. Только вот
О Шуйском я хотел тебе сказать,
О князь Иван Петровиче: он нравом
Немного крут, и горд, и щекотлив;
Так лучше б вам помене говорить бы,
А чтобы ты к нему бы подошел,
И за руку бы взял его — вот этак,—
И только бы сказал, что все забыто
И что отныне ты со всеми ими
В согласии быть хочешь.
Я готов.
Спасибо, шурин! Он ведь муж военный,
Он взрос в строю, среди мечей железных,
Пищалей громоносных, страшных копий
И бердышей! Но он благочестив
И, верно, уж на ласковую речь
Податлив будет.
Ты ж, святой владыко,
Лишь только за руки они возьмутся,
Их поскорей благослови и слово
Спасительное тотчас им скажи!
Мой долг велит мне, государь, о мире
Вещать ко всем, а паче о Христовой
Пещися церкви. Аще не за церковь
Князь Шуйский спорит с шурином твоим,
Его склонять готов я к миру.
class="poem">
Дионисий
Отче,
Мы все стоим за церковь! И Борис,
И я, и Шуйский — все стоим за церковь!
Великий царь, усердие твое
Нам ведомо; дела же, к сожаленью,
Не все исходят от тебя.
Намедни
Новогородские купцы, которых
За ересь мы собором осудили,
Свобождены и в Новгород обратно,
Как правые, отпущены, к соблазну
Всех христиан.
Владыко, те купцы
С немецкими торгуют городами
И выгоду приносят государству
Немалую. Мы с ними разорили б
Весь Новгород.
А ересь ни во что
Ты ставишь их?
Избави бог, владыко!
Уж царь послал наказы воеводам
Той ереси учителей хватать.
Но соблазненных отличает царь
От соблазнителей.
Конечно, шурин!
Но самых соблазнителей, владыко,
Ни истязать не надо, ни казнить!
Им перед богом отвечать придется!
Ты увещал бы их. Ведь ты, владыко,
Грамматиком недаром прозван мудрым!
Мы делаем, сколь можем, государь,
Чрез увещанья. Но тебе еще
Не все известно: старосты губные
И сборщики казенных податей
В обители входить святые стали,
И в волости церковные въезжать,
И старые с них править недоборы,
Забытые от прежних лет!
Владыко,
Великий царь предупредил твое
Печалованье. Что нас крайность сделать
Заставила, уж то не повторится.
Вот грамота, владыко, о невъезде
В именья церкви никаким чинам
И о решенье всяких дел не царским,
Но собственным твоим судом.
Да, отче,
Он написал ее, а я печать
Привесил к ней!
Блаженны миротворцы!
Когда правитель обещает мне
И в остальных статьях все льготы церкви,
Ее права и выгоды блюсти —
То прошлое да будет позабыто!
Так, так, владыко! Отче Варлаам,
Ты помоги владыке!
Государь,
Что в деле сем святой владыко скажет,
Я повторю охотно.
Отче Иов,
И на тебя рассчитываю я!
Правитель твой, великий государь,
Незлобия и мудрости исполнен,
А наше дело господу молиться
О тишине и мире!
И тебя,
Аринушка, прошу я: если Шуйский
Упрется, ты приветливое слово
Ему скажи. Оно ведь много значит
Из женских уст и умягчает самый
Суровый нрав. Я знаю по себе:
Мужчине я не уступлю ни в чем,
А женщина попросит иль ребенок,
Все сделать рад!
Мой царь и господин,
Как ты велишь, так мы и будем делать;
Но наше слово, против твоего,
Что может значить? Если только ты
Им с твердостию скажешь, что их распря
Тебя гневит, то князь Иван Петрович
Ослушаться тебя не будет властен.
Да, да, конечно, я ему велю,
Я прикажу ему! А вы, бояре,
Скорей зачните с ними разговор;
Не стойте молча; хуже нет того,
Как если два противника сошлись,
Уж помирились, смотрят друг на друга,
А все молчат…
Мы рады говорить бы,
Царь-государь, когда б его лишь милость,
На Шуе князь, нам рты разинуть дал!
Что ты понес? Какой он князь на Шуе?
А то, что он себя удельным князем,
А не слугой царевым держит — вот что!
Твой дядька, царь, простить не может Шуйским,
Что за Нагих вступаются они.
И что тебя хотели б упросить
Царевича взять на Москву обратно.
Димитрия? Да я и сам бы рад!
Сердечный он! Ему, я чай, там скучно,
А я-то здесь его бы потешал:
И скоморохов показал смешных бы,
И бой медвежий! Я просил Бориса,
Не раз просил, да говорит: нельзя!
И в том он прав! Твой батюшка покойный
Нагим недаром Углич указал;
Он знал Нагих, он воли не давал им,
И шурин твой на привязи их держит!
Негоже ты, Петрович, говоришь,
Они дядья царевичу, Петрович!
Царевичу! Да нешто он царевич?
И мать его, седьмая-то жена,
Царица нешто? Этаких цариц
При батюшке твоем понабралось бы
И более, пожалуй!
Полно, полно!
Мне Митя брат, ему ж дядья Нагие.
Так ты при мне порочить их не смей!
А что же мне, хвалить их, что они
Тебя долой хотели бы с престола,
А своего царенка на престол?
Как смеешь ты?
И Шуйских тож хвалить,
Что заодно идут они с Нагими?
Я говорю тебе: молчи! Молчи!
Сейчас молчи!
Ну, что ж? И замолчу!
Не позволяй ему в другой раз, шурин,
Порочить мачеху и брата!
Царь,
Он человек усердный и простой!
Крики на площади.
Ну, вон идут!
Кто?
Шуйские идут!
Как? Уж пришли?
Да, вот уж у крыльца!
Крики слышны громче.
Вишь, впереди идет Иван Петрович,
А круг его валит с купцами чернь!
Ишь, голосят и шапки вверх кидают!
Еще, еще! Стрельцов сбивают с ног!
Держальников оттерли! Подхватили
Его под руки! Эвот, по ступеням
Его ведут! Небось и государя
Так не честят они!
Смотри же, шурин,
Не забывай, что ты мне обещал!
Аринушка, — смотри же, замечай!
Коль, неравно, у них пойдет негладко,
Ты помоги! Отцы мои, — я паче
На вас надеюсь!
Князь Иван Петрович!
Ишь, как идут! И шеи-то не гнутся!
Великий царь! По твоему указу
Пред очи мы явилися твои!
Встань, князь Иван Петрович! Встань скорее!
Тебе так быть негоже!
Мы с царицей
Давно тебя не видим. Ты, должно быть,
Семейным делом занят? Мне сказали:
Племянницу ты замуж выдаешь?
Так, государь.
Я рад, я очень рад!
Я поздравляю вас! Так вот я, князь,
Хотел сказать тебе, что мы давно
Тебя не видим — впрочем, может быть,
Тебе не время? Это сватовство —
Ты оттого и в Думу, вероятно,
Давно уже не ходишь?
Государь,
Мне в Думе делать нечего, когда
Дела земли вершит уже не Дума,
А шурин твой. Поддакивать ему
Довольно есть бояр и без меня!
Иван Петрович! Мне прискорбно видеть,
Что меж тобой и шурином моим
Такое несогласье учинилось!
Нам сам господь велел любить друг друга!
Велел, владыко?
Истинно велел!
Вот видишь, князь? Что говорит апостол
В послании к коринфянам? «Молю вы…»
Как дальше, отче Варлаам?
«Молю вы,
Да тожде вы глаголете, да распри
Не будут в вас, да в том же разуменье
И в той же мысли будете!»
Вот видишь!
А как в своем послании соборном
Апостол Петр сказал? «Благоутробни…»
Как дале говорит он, отче Иов?
«Благоутробни будьте, братолюбцы,
Не воздающе убо зла за зло,
Ни досаждения за досажденье!»
И шурин твой, великий государь,
Апостольское слово исполняет
Воистину!
Да, отче Иов, да!
Ты, князь Иван Петрович, будь уверен,
Он чтит тебя — мы все твои заслуги
Высоко чтим — так, видишь ли — когда бы
Ты захотел — когда бы ты с Борисом —
Кончай же, шурин!
Князь Иван Петрович!
Уже давно о нашей долгой распре
Крушуся я. Коль ты забыть согласен
Все прошлое, я также все забуду
И рад с тобой и с братьями твоими
Быть заодин. И с тем на примиренье
Тебе я руку подаю!
Боярин,
Упорно слишком враждовали мы,
Чтобы могли теперь без договора
Сойтися вдруг!
Какого договора
Ты хочешь, князь?
Боярин Годунов!
Виню тебя, что ты нарушил волю
И завещание царя Ивана
Васильича, который, умирая,
Русь пятерым боярам приказал!
Один был — я; другой — Захарьин-Юрьев;
Мстиславский — третий; Вольский был четвертый,
А пятый — ты. Кто ж ныне, говори,
Кто государством правит?
Царь Феодор
Иванович, его же царской воли
Я исполнитель.
Не хитри, боярин!
Его ты волей завладел лукаво!
Едва лишь царь преставился Иван,
Ты Бельского в изгнание услал,
Мстиславского насильно ты в монахи
Велел постричь; от Юрьева ж, Никиты
Романыча, избавили тебя
Болезнь и смерть. Осталися мы оба.
Но ты, со мной совета избегая,
Своим высоким пользуясь свойством,
Стал у царя испрашивать указы,
На что хотел, вступаться начал смело
В права бояр, в права людей торговых
И в самые церковные дела.
Роптали все…
Князь, дай мне слово молвить…
Роптали все. Но имя государя
Тебе щитом служило; мы же дело
Получше знали; люди на Москве
К нам мыслили — и мы за правду встали,
Мы, Шуйские, а с нами весь народ.
Вот нашей распри корень и начало.
Я все сказал. Пускай же в этом деле
Нас царь рассудит!
Князь Иван Петрович!
Великий царь меж нас желает мира,
Твоя же речь враждою дышит, князь;
Негоже мне упреком на упреки
Ответствовать, но оправдаться должен
Я пред тобой. Меня винишь ты, князь,
Что я один вершу дела? Но вспомни,
Хотел ли ты со мною совещаться?
Не ты ль всегда мой голос отвергал?
И, не снося ни в чем противоречья,
Не удалился ль ты от нас? Тогда
Великий царь, твою холодность видя,
Мне одному всю землю поручил.
Я ж, не в ущерб воистину для царства,
Ее приял. Война с Литвою миром
Окончена, а королю ни пяди
Не уступили русской мы земли.
В виду орды мы подняли на хана
Племянника его, и хан во страхе
Бежал назад. Мы черемисский бунт
Утишили. От шведов оградились
Мы перемирьем. С цесарем немецким
И с Данией упрочили союз,
А с Англией торговый подписали
Мы договор, быть может неугодный
Гостям московским, но обильный выгод
Для всей земли. И в самое то время,
Когда уж Русь от смут и тяжких бедствий
В устройство начинала приходить,
Ты, князь, — я то тебе не в укоризну
Теперь скажу, — ты, с братьями своими,
Вы собирали в скоп народ московский
И черный люд вы тайно научали
Бить государю на меня челом!
Не за себя мы поднялись, боярин!
Когда ломать ты начал государство,
За старину с народом встали мы!
Таких досад, как от тебя, боярин,
И при Иване не было царе!
Покойный царь был грозен для окольных;
Кто близок был к нему, тот и дрожал;
Кто ж был далек, тот жил без опасенья
По своему обычаю. Ты ж словно
Всю Русь опутал сетью, и покоя
Нет от тебя нигде и никому!
Когда земля, по долгом неустройстве,
В порядок быть должна приведена,
Болезненно свершается целенье
Старинных ран. Чтоб здание исправить,
Насильственно коснуться мы должны
Его частей. Но, милостию божьей,
Мы неизбежную страданья пору
Уж перешли, и мудрость государя
Сознали все; вы только лишь одни,
Вы, Шуйские, противитесь упорно
И жизни новой светлое теченье
Отвлечь хотите в старое русло!
Лишь мы одни? Владыко Дионисий!
Скажи ему, одни ли о насильях
Мы вопием Христовой церкви?
Княже,
С правителем до твоего прихода
Мы говорили. Все, о чем с тобою
Скорбели мы, — он отменил.
Нечисто!
А в остальном надеюся я с вами,
Князья, сойтись. Уж миновала ныне
Пора волнений; в уровень законный
Вошла земля, и не о чем нам спорить.
Ей вместе мы теперь послужим лучше,
Чем мог бы я один.
Такое слово
Смиренномудренно. Совет наш, княже,
Не продолжать вам распри, несогласной
С учением спасителя и вредной
Для государства.
Отче, я уверен,
Они того не захотят! Не правда ль?
Не правда ль, князь? Вот и моя царица
Тому не верит. Что же ты молчишь,
Аринушка?
Не верится мне вправду,
Что долго так князь Шуйский заставляет
Себя просить о том, что государь
Ему велеть единым может словом.
Скажи мне, князь, когда бы ты теперь
Не пред царем Феодором стоял,
Но пред отцом его, царем Иваном,
Раздумывал бы столько ты? Ужели ж
За то, что царь с тобою так негневен,
Так милостив, так многотерпелив,
Свой долг пред ним забудешь ты?
Царица,
Я говорил пред государем ныне,
Как говорил бы пред его отцом,
И, прежде чем от мысли отказаться,
На плаху я скорее бы пошел.
Но мне навряд бы при царе Иване
Так говорить пришлось — затем что вряд бы
Покойный царь так беззаботно отдал
Из рук своих в чужие руки власть!
Когда во Пскове, князь Иван Петрович,
Ты, окружен литовцами, сидел
И мужеством своим непобедимым
Так долго был оплотом для Руси —
Я, за твое спасенье и здоровье,
Дала тогда молитвенный обет:
На раку, где покоятся во Пскове
Святые мощи Всеволода-князя,
Вот этот вышить золотной покров.
Я шью давно — и вот моя работа
К концу подходит. Но ужель она,
Начатая во здравие того,
Кто землю спас, окончится, когда
Противником он станет государству?
Ужели тот, за чье спасенье я
Так горячо со всей молилась Русью,
Ее покой упорством возмутит?
Прошу тебя, не омрачи напрасно
Своей великой славы! Покорись
Святителям и царскому веленью!
Князь-государь,
моим большим поклоном
Прошу тебя, забудь свою вражду!
Царица-матушка! Ты на меня
Повеяла как будто тихим летом!
Своим нежданным, милостивым словом
Ты все нутро во мне перевернула!
Как устоять перед тобой? Поверь,
Веленье государево исполнить
Я рад душой — но наперед дозволь мне
Сказать два слова брату твоему.
Не в первый раз, боярин, хитрой речью
Обходишь ты противников своих.
Какой залог нам дашь ты, что не хочешь
Нас усыпить, чтоб тем вернее после
Погибель нашу уготовить?
Князь,
Залогом вам мое да будет слово
И вместе с ним ручательство царя.
Да, да, князья, я за него ручаюсь!
Какая участь ожидает тех,
Которые, защите нашей веря,
К нам мыслили?
Их ни единый волос
Не упадет, и ни единым пальцем
Не тронут их.
И будешь ты на том
Крест целовать пред государем?
Буду!
Как мыслите?
На что согласен ты,
Мы все согласны!
Вот моя рука!
Друзья мои! Спасибо вам, спасибо!
Аринушка, вот это в целой жизни
Мой лучший день! Владыко Дионисий,
Крест им скорее! Крест!
Клянусь отныне
Не враждовать ни мыслию, ни делом
К великому боярину, к Борису
Феодорычу Годунову; в том же
Я за себя, и за своих за братьев,
И за сторонников за наших всех,
За всех бояр и всех людей торговых
Целую крест спасителя Христа!
Целую крест, что с Шуйскими отныне
Мне пребывать в согласье и в любви,
Без их совета никакого дела
Не начинать, сторонникам же их:
Князьям, боярам и торговым людям —
Ничем не мстить за прежние вины!
Вот это так! Вот это значит: прямо
Писание исполнить! Обнимитесь!
Вот так! Ну, что? Ведь легче стало? Легче?
Не правда ли?
Крики на площади.
О чем они кричат?
Должно быть, царь, хотелось бы узнать им,
Чем кончилась сегодня наша встреча
С боярином. Дозволь, я выйду к ним.
Нет, нет, останься! Сами пусть они
Сюда придут. Пусть умилятся, глядя
На ваше примиренье!
Выдь, Петрович,
Выдь на крыльцо и приведи их!
Всех?
Да их, я чай, там сотен будет с двадцать,
Аршинников!
Зачем же всех? Зачем?
Пусть выборных пришлют!
Клешнин уходит.
Я с ними, шурин,
И не охотник, правда, говорить,
Когда они обступят вдруг меня
На выходе, кто с жалобой, кто с просьбой,
И стукотня такая в голове
От них пойдет, как словно тулумбасы
В ней загремят; терпеть я не могу!
Стоишь и смотришь и не знаешь ровно,
Что отвечать? Но здесь другое дело,
Я рад их видеть!
Государь, боюсь,
Тебе их вздорных жалоб не избыть;
Народ докучлив. Лучше прикажи мне,
Я выйду к ним!
Царь! Выборные люди!
От всех купцов, лабазников, ткачей,
И шорников, и мясников, которых
Привел с собой князь Шуйский! Вот они!
Царь-государь! Спаси тебя господь,
Что светлые свои повидеть очи
Ты нас пожаловал!
Вставайте, люди!
Я рад вас видеть. Я послал за вами,
Чтоб вам сказать, — да что ж вы не встаете?
Я осерчаю!
Что же ты, старик?
Что ж не встаешь?
И рад бы, государь,
Да не смогу! Вишь, на колени стать-то —
Оно кой-как и удалось, а вот
Подняться-то не хватит силы! Больно
Уж древен стал я, государь!
Возьмите ж
Его под руки, люди!
Ну, вот так!
Ты, дедушка, себя не утрудил ли?
Кто ты?
Богдан Семенов Курюков,
Московский гость!
Который год тебе?
Да будет за сто, государь! При бабке
Я при твоей, при матушке Олене
Васильевне, уж денежником был,
Чеканил деньги по ее указу
Копейные, на коих ноне князь
Великий знатен с копием в руке;
Оттоль они и стали называться
Копейными. Так я-то, государь,
В ту пору их чеканил. Лет мне будет,
Пожалуй, за сто!
Дедушка, да ты
Шатаешься! Бояре, вы б ему
Столец подставили!
Помилуй, царь!
Как при твоей мне милости сидеть!
Да ты ведь больно стар, ведь ты, я чаю,
Уж много видел на своем веку?
Как, батюшка, не видеть! Всяко видел!
Блаженной памяти Василья помню
Иваныча, когда свою супругу
Он, Соломонью Юрьевну, постриг,
Неплодья ради, бабку же твою,
Олену-то Васильевну, поял.
Тогда народ, вишь, надво разделился,
Кто, вишь, стоял за бабку за твою,
Кто за княгиню был за Соломонью.
А в те поры и меж бояр разрухи
Великие чинились; в малолетство
Родителя, вишь, твоего, Ивана
Васильича, тягались до зареза
Князья Овчины с Шуйскими-князьями,
А из-за них и весь московский люд.
А наш-то род всегда стоял за Шуйских,
Уж так у нас от предков повелось.
Бывало, слышишь: бьют в набат у Спаса —
Вставай, купцы! Вали к одной за Шуйских!
Тут поскорее лавку на запор,
Кафтан долой, захватишь что попало,
Что бог послал, рогатину ль, топор ли,
Бежишь на площадь, ан уж там и валка;
Одни горланят: «Телепня-Овчину!»
Другие: «Шуйских!» — и пошла катать!
То грех великий, дедушка!
А вот,
Как в возраст стал твой батюшка входить,
Утихло все.
Что? Видно, не шутил?
Избави бог! Был грозный государь!
При нем и все бояре приутихли!
При нем беда! Глядишь, столбов наставят
На площади; а казней-то, и мук,
И пыток уж каких мы насмотрелись!
Бывало, вдруг…
Я, дедушка, позвал вас,
Чтоб вам сказать…
Бывало, грянут бубны,
Чтобы народ на площадь шел…
Я вас
Велел позвать…
Тут, хочешь аль не хочешь —
Неволею идешь…
Богдан Семеныч!
Царь говорит с тобой!
Постой, племянник,
Дай досказать. Вот мы придем на площадь,
Ан там стоят…
Так ты — ему племянник?
Да, государь, я внучатный ему
Племянник есть!
Ан там уж палачи
Стоят и ждут…
Богдан Семеныч! Что ты?
Твое лицо мне кажется знакомо?
С секирами…
Где видел я тебя?
А о Миколе мы, великий царь,
Твое здоровье тешили: медвежий
Тогда был бой, а я медведя принял,
И милость мне твоя поднесть велела
Стопу вина!
С секирами стоят…
Да что ты, дедушка, одно наладил!
Что, в самом деле? Что тут вспоминать?
С секирами! С секирами! Не дашь
Мне слова вымолвить!
Так ты тот самый,
Что запорол медведя? Помню, помню!
Аринушка! Вот это тот купец,
О ком тебе рассказывал я, знаешь?
Синельников — ведь так тебя зовут?
Красильников, великий государь,
Иван Артемов!
Да, да-да, да-да!
Красильников! Аринушка, представь:
Медведь к нему так близко подошел,
Так близко — вот как ты теперь, владыко,
Ко мне стоишь, а он шагнул вот этак,
Да изловчил рогатину, да разом
Вот так ее всадил ему в живот!
Медведь-то прет, да все ревет: уу!
Да загребает лапами его,
Вот так его, владыко, загребает,
Пока совсем не выбился из сил
И на бок не свалился!
Государь,
Ты этим людям повестить хотел
О нашем примиренье.
У тебя
Был брат еще, который Шаховского
В бою кулачном одолел?
Он мне
Двоюродный есть брат, царь-государь,
Микитой Голубем зовут.
Микита!
Слышь, выходи к царю!
Здорово, Голубь!
Что, как живешь? Что сила-то? Что сила?
Не голубиная в тебе, чай, сила?
Не по прозванью?
Жаловаться грех,
Царь-государь, господь нас не обидел,
Мы силою своей довольны!
Князь!
Узнал его?
Как друга не узнать!
Ведь ты ребро сломил мне, Голубь, гладко!
По милости твоей недели три
Я пролежал!
Усердно, князь Григорий
Петрович, здравствуем тебе! Даст бог,
В великий пост мы на Москве-реке
Еще с тобою встретимся на славу —
Авось твоя удача будет!
Что ж,
Я встретиться всегда с тобою рад —
Теперь держись!
А что поставишь, князь?
Чеканный ковш! А ты?
Соболью шапку!
Свет-государь, не позволяй им биться;
Час неровен, недолго до беды!
Ты думаешь, Аринушка?
Смотрите ж,
Не крепко бейтесь! Паче же всего
Под ложку берегитесь бить друг друга,
То самое смертельное есть место!
Великий царь, дозволь, я повещу им,
Зачем ты их позвать велел!
Ну, ну,
Добро, скажи им!
Выборные люди!
Вам ведомо да будет, что боярин
Борис Феодорович Годунов
И я, князь Шуйский, с братьями моими,
Мы учинились в мире и в ладу
И обещали клятвою друг другу,
Чтобы ни нам, ни нашим меж собою
Сторонникам не враждовать отныне,
А быть в согласье!
Князь Иван Петрович!
Да как же это? Мы с тобою шли,
А ты нас бросил?
Я не бросил вас!
Мне обещал боярин без меня
Не начинать отныне ничего —
А я всегда за вас стою!
Эй, князь,
Остерегись!
Эй, не мирися, князь!
Не выдавай нас, князь Иван Петрович!
Не бойтесь, люди! Мне боярин клятву
Святую дал, что никого из вас
Не тронет он ни пальцем!
Дать-то клятву
Он даст ее, да сдержит ли?
Поволь
Худое слово, князь Иван Петрович,
Мне, старику, по-старому сказать!
Когда твои нас деды подымали
На Телепня-Овчину, при Олене
Васильевне, при бабке государя,
Они за нас, а мы за них тогда
Держались крепко; тем-то и силен
Твой дедушка Василий был Васильич!
А если б он на мир пошел с Овчиной,
Пропал бы он и мы пропали б с ним!
Когда ты, князь, с врагом своим исконным
Хотел мириться, незачем нас было
И подымать!
Эх, князь Иван Петрович!
Вы нашими миритесь головами!
Молчи, щенок! Знай, бейся на кулачках,
О деле ж дай старейшим говорить!
Как смеете не верить вы ему,
Когда он крест — вы слышите ли? — крест
В том целовал?
Заметь их имена
И запиши.
Царь-государь! Помилуй!
Не дай погибнуть нашим головам!
Царь-государь! Помилуй! Защити!
Помилуй, государь! Не оставляй нас.
Теперь пропали мы!
Да что вы? Что вы?
С чего вы взяли? От кого мне, люди,
Вас защищать?
От шурина твого!
От Годунова, государь!
Твой шурин
Ведь нас теперь совсем заест!
Как можно!
Кто вам сказал? Мой шурин любит вас!
Ты им скажи, Борис, что ты их любишь!
Вот он сейчас вам скажет! Он вам все,
Все растолкует! Мне же самому,
Мне некогда теперь!
Хочет уйти; выборные обступают его.
Царь-государь!
Одна надежда наша на тебя!
Мы дурна ни чинили! Мы за Шуйских,
За слуг твоих, стояли! Прикажи,
Чтоб нас Борис Феодорыч не трогал!
Вели ему!
Да, хорошо! Пустите!
Мне некогда! Скажите все Борису!
Ему скажите!
Как же, государь,
Ему же мы да про него же скажем?
Яви нам милость! Выслушай нас, царь!
Дозволь тебе…
Ай-ай, ай-ай, ай-ай!
Скажите все Борису! Все Борису!
Мне некогда! Скажите все Борису!
Действие третье
Ночь. Сад князя Ивана Петровича Шуйского
Василиса Волохова (выходит из дому)Ну, темь так темь! Ни звездочки не видно!
Пора б ему прийти! Уж он не там ли,
Не за оградой ли стоит?
Князь! Князь!
Нет никого! Прислушаться, нейдет ли?
Эх, соловьи проклятые мешают!
Расщелкались! Не слышно ничего!
Вот что-то хрустнуло! Идет, должно быть!
Княжна! Пожалуй!
Где ты, Василиса
Панкратьевна?
Здесь, матушка!
Не вижу!
Сюда, сюда пожалуй! Дай мне ручку!
Да как же ты, голубушка, дрожишь!
Свежо как будто!
Ноне-то? Помилуй!
Теплынь какая! Аж травою пахнет!
А вон оттоль, из монастырской рощи,
Березой и черемухой несет!
Уж подлинно весенняя-то ночка,
А ручка у тебя как лед!
Я лучше
Уйду домой!
Владычица святая!
Да ты чего боишься? Разве он
Тебе чужой? Ведь, слава богу, я
Сама тебе присватала его!
У дядюшки гостей полна палата —
Что, если вдруг кому придет на мысль
В сад заглянуть!
Великая беда,
Что с женихом застали бы невесту!
Вот если ты захочешь после свадьбы
С каким-нибудь молодчиком сойтись,
Вот тут так надо делать осторожно!
А впрочем, не диковина и то!
За добрую пригоршню золотых
Все можно сделать!
Полно, Василиса
Панкратьевна, стыдись!
А что стыдиться,
Голубушка! Все вертится на деньгах!
Для них и замуж отдают, для них
И женятся; для них брат губит брата,
А сын отца! Уж против них никто
Не устоит!
Панкратьевна, постой,—
Ты не слыхала ничего?
Позволь-ка!
Никак, плеснула рыбица в пруду…
Уж эти соловьи мне! Пши, пши, пши!
Насилу-то замолкли! А теперь
Пошли в траве кузнечики трещать!
Ты ничего не слышишь?
На Неглинной
Как будто мельница шумит…
Ау!
Ну, наконец!
Войди же, князь!
Пострел!
Ведь я ж тебе калитку отворила!
На что она? Жаль, что низка ограда!
С кремлевской я бы соскочил стены,
Чтоб поскорей мою увидеть радость!
Насилу-то мне удалось!
Вот так!
Целуй ее! Милуй ее! А я-то
За ручки подержу!
Княжна, не бойся!
Не подойду, доколе не поволишь!
Ну, сокол-князь! Ведь я сдержала слово,
А ты принес ли мне гостинчик?
На!
Сердечные! Звенят! Эх, жаль, темно!
Да что ж ты отвернулась от меня!
Иль нелюб я тебе?
Вишь, ждать заставил!
А страшно было ждать?
Вестимо, страшно!
В такую ночь!
Чай, бурная?
А леший?
А мало ль что? Вишь, он еще смеется!
Да как же не смеяться мне тебе?
В саду-то леший!
Да, тебе смешно,
А мне-то каково? А невзначай
Вдруг выйдет брат? Иль дядя? Что тогда?
Постылый ты!
А что же делать мне,
Когда тебя мне видеть не дают?
Кой раз увидишь, а поговорить
И думать нечего!
Вишь, ты какой!
А ты о чем хотел бы говорить?
О том, что нет тебя на свете краше!
Что без тебя мне стала жизнь не в жизнь!
Что невтерпеж мне ждать, пока сыграем
Мы нашу свадьбу!
Вишь, ты! Ну, а если б
Брат отказал тебе?
Тогда бы я
Тебя увез!
А если б не пошла я?
Насильно б взял!
А я бы убежала?
А я б догнал!
А я в Москву-реку
Прыгнула бы?
А я бы за тобой!
А водяной бы за меня вступился?
А я б его за бороду схватил
Да за усы моржовые!
Ха-ха!
Моржовые!
А вот ведь рассмеялась!
И смех-то твой — что рокот соловьиный!
Краса моя! Когда ты засмеешься,
Весь темный сад как будто просиял!
Смотри, вон там и звездочка явилась!
А вон другая! Третья! Вон еще!
Вишь, выглянули все тебя послушать!
Вон и в пруду зажглися! Берегись,
Расскажут водяному, как над ним
Смеешься ты!
Ха-ха!
Ну, вот пошла!
Слышен стук в калитку.
Aй, что это?
Стучат, никак, в калитку!
Кто там стучит?
Впустите, ради бога!
Кто там?
То я! Красильников, купец!
Беда случилась! Поскорей впустите!
Где Шуйский-князь! Где князь Иван Петрович?
На что тебе?
Князь! Князь Иван Петрович!
Что тут за шум? Кто звал меня?
То я!
Князь-государь, помилуй, защити!
Сейчас стрельцы вломились к нам в подворье!
К Ногаевым и к Голубю, ко всем,
Кто в выборных вчера был у царя!
Схватили всех!
Кто их схватил?
Клешнин,
По приказанью Годунова!
Как?!
Я сам насилу вырвался от них!
По приказанью Годунова?
Да!
Ты говоришь, что Годунов велел
Всех выборных схватить?
Так нам Клешнин
Сам повестил: «Вперед-де вам наука
Царю челом на Годунова бить!»
Что, князь, тебе я говорил? Ты видишь!
Ты видишь, дядя! Не хотел ты верить!
Больным сказаться не хотел, когда
Пришли тебя к царю звать!
Быть не может!
Не может быть!
Князь-батюшка, пошли
К нам во дворы узнать, как было дело!
Он дорого заплатит мне за то!
Сперва купцов, а там, смотри, и нас
Начнут хватать!
Бессовестный!
Безбожник!
Клялся на крест! На честный крест клялся!
Ведь это он недаром учинил:
Он разделить хотел с народом нас!
Он всей Москве тем показать хотел,
Что мыслить к нам и верить нам нельзя,
Что выдаем сторонников мы наших!
Чай, и теперь уж ропщут все на нас!
Да! Не во гнев сказать вам, государи:
Как наших-то на тройках повезли,
На шум людей сбежалося немало,
Не слишком вас честили!
Что тут думать!
Пока еще не все от нас отпали,
Поднять Москву!
Все слободы поднять!
Раздать купцам оружие!
К Борису
Идти во двор — убить его!
А в Углич
Послать к Нагим, чтоб Дмитрия сейчас же
Поставили царем! Чтоб на Москву
Шли с угличанами Нагие!
Тише!
Так, зря, нельзя.
С Нагими я списался,
Они лишь знака ждут!
Ты смел писать к ним?
Ты на царя смел Углич подымать?
Ты головой за то заплатишь!
Дядя,
В чем он виной, за то на нем одном
Лежит ответ; но ссориться теперь
Не время нам!
Князь-государь, виновен
Я пред тобой; однако ж пригодилась
Моя вина. Ведь поневоле звать
Царевича придется!
Никогда!
Накличешь ты беду на нас, боярин!
Поднять Москву!
Уж и Москву поднять!
Зачем? Пойдем, как мы вчера хотели,
Просить о царском о разводе!
Поздно!
Вчера владыко был за нас, сегодня ж
С Борисом он в миру; вчера купцы
Нам верили, сегодня уж не верят!
Убить его!
Да, так вот и убьешь!
Он караул теперь небось удвоил!
Вот подписи владыки и властей;
А вот дворян и всех людей торговых;
Все выдали себя — отстать не могут,
Хоть и хотели б!
Тем ли угрожать
Ты будешь им, что этот лист Борису
Покажешь ты?
Показывать его
Нам и не след. Он — что заряд в пищали:
Страшон, пока не выпущен! Заставит,
Коль захотим, всех на Бориса встать!
Убить верней!
Вы словно все в бреду!
К чему царя нам разводить с царицей?
К чему еще Бориса убивать?
Он сам себя позорным делом выдал!
Избавил нас отыскивать средь тьмы
Кривых путей! И можем ныне мы,
Хвала творцу, не погрешая сами,
Его низвергнуть чистыми руками!
Что хочешь сделать ты?
Идти к царю
И уличить обманщика!
Напрасный
То, дядя, труд. Что скажет Годунов,
Тому поверит царь.
Царь слышал клятву!
Все слышали ее! Себя очистить
Ничем не может Годунов!
Иди,
Скажи купцам, что государь велит
Их выборных вернуть, а что Бориса
Он отрешит сегодня же!
Звон к заутрене.
Светает!
Иду к царю! Не нужно много слов —
Наружу ложь! И сгинет Годунов,
Лишь солнце там, в востоке, засияет!
Ну, что, князья?
Да что ж? Признаться, я
Добра не жду!
Какое тут добро!
С чем он пошел, с тем и назад вернется,
Лишь время мы напрасно потеряем.
Зачем его не удержал ты?
Дядю?
Да нешто вы не знаете его?
Когда что раз он в голову втемяшил —
Не вышибешь. Знай, думает, я прав,
Так съем неправого, — младенец сущий!
Что ж делать нам?
Да быть, к его приходу,
Готовым всем по-прежнему идти
Вот с этой челобитней; приискать бы
Царицу нам да имярек вписать!
С владыкой он об этом сам хотел
Держать совет.
Да не успел. Позвали
Его к царю, мириться, вишь. Нам надо
Найти царицу до его прихода,
Чтоб не ломал он даром головы.
Она б должна царю прийтись по нраву
И быть из наших. А таких не много.
Есть на примете у меня одна.
Кто? Говори!
Да хоть твоя сестра.
Наташа? Что ты? Разве ты забыл:
Она посватана за Шаховского!
Посватана — не выдана еще.
Послушай, князь: нешуточное дело
Мы затеваем. От родни царицы
Зависит все. Уверены ли мы,
Что новая родня захочет быть
У нас в руках? Сестра ж твоя из наших!
Оно-то так. Пригодней нет ее,
Мне самому на ум уж приходило —
И если б не дали мы слова…
Князь!
Иль я не знаю, как ты слово дал?
Не по сердцу тебе был Шаховской,
Боец кулачный, ветром голова
Наполнена! Врасплох тебя застал
Он с дядею, бух в ноги, так и так,
Друг друга любим! Князь Иван растаял,
А ты смолчал.
Я то же говорил:
Зачем спешить? Наташа, слава богу,
Могла пождать.
Скор больно князь Иван.
Да, поспешил; Наташа бы могла
Царицей быть!
А будь она царицей —
Ты царский шурин, тот же Годунов,
Почище только.
Да, кажись, почище.
Над чем же думать?
Если бы не слово…
Так вот помеха? Слово дал ему!
А разве нам ты также не дал слова
Во что б ни стало вырвать у Бориса
И разделить его меж нами власть!
Как отказать ему?
Затей с ним ссору!
Что скажет дядя?
Он вернется в гневе
За то, что царь не даст ему суда;
Он будет рад племянницу свою
Царицей сделать.
Так! Назад он слова
Сам не возьмет, а ссора приключись —
Не время будет разбирать, кто прав,
Кто виноват.
И если быть Наташе
Царицею — так надо поспешить!
Позволь взглянуть мне, князь Василь Иваныч!
Решайся, князь!
Когда б на нем какую
Вину найти!
Тогда б ты был согласен?
Еще бы!
Князь! Спроси сперва меня,
Согласен ли невесту уступить
Другому я?
Откуда он? Как смел он
Здесь тайно быть?
Слышен крик княжны.
То вскрикнула сестра!
Они здесь вместе были!
Вот и сваха!
Ты помогала им?
Помилуй! Что ты?
Мы прогуляться только что сошли —
А он скакни через забор! Ей-богу!
Ей-богу, ну!
Так вот как бережешь
Ты нашу честь, сестрица! — Князь Григорий,
Твое негоже дело — я тебе
Даю отказ!
Мою невесту хочешь
Царю ты сватать? Берегися, князь!
Доколе жив я — не бывать тому!
А почему ж и не бывать? Смотри,
Как расходился! Невидаль какая,
Что он жених! Царь Федор-то Иваныч
Небось тебя почище! Негодяй!
Бессовестный! Срамник! Безбожник! Вор!
Прочь, ведьма, прочь! Посторонитесь все!
Ко мне, княжна! Она моя пред богом —
Ее сейчас веду я под венец,—
И первый, кто из вас…
В ножны кинжал!
Хорош жених! На брата замахнулся!
Сестра, ко мне! Князь, слышал ты меня?
Ступай отсель! Разорван наш союз!
Князь, не дури! Ступай! Его ты слышал!
Брат над сестрой волен!
Еще посмотрим!
Княжна, скажи: ты хочешь за меня?
Молчи, сестра!
О господи!
Княжна!
Ты хочешь ли, чтоб за царя тебя
Посватали?
Нет, нет! Я быть твоею,
Твоей хочу!
Иди ж со мной!
Ни с места!
Иди со мной!
Я не вольна, ты видишь!
Князь, покорись, ты силой не возьмешь!
Все кончено меж ними и тобой!
Иль думаешь, тебе Иван Петрович
Простит, что ты сегодня учинил?
Все кончено.
Смотри: княжны Мстиславской
Здесь имя вписано!
Ай да боярин!
Под грамотой ты этой с нами руку
Сам приложил — назад не можешь!
Дай!
Стой! Что ты? Стой!
В моих она руках!
Держи его!
Назад! Тот ляжет в прах,
Кто подойдет! Иду на суд великой
К царице я — вот с этою уликой!
Покой царя Федора
Входит Годунов в сопровождении дьяка, который кладет на стол связку бумаг и две государственные печати, большую и малую. Из другой двери входит Клешнин.Годунов (к Клешнину)
Ты все ль исполнил?
Сладил все, боярин;
Их до зари схватили на домах;
Эх, кабы нам из Углича прислали
Ту грамоту!
Ты мне ее немедля
Тогда подашь.
Сестра-царица, здравствуй!
Еще не вышел государь?
Недавно
С иконой духовник в опочивальню
К нему вошел.
Аринушка, здорово!
Здорово, шурин! А ведь я проспал
Заутреню! Такой противный сон
Пригрезился: казалось мне, я снова
Тебя, Борис, мирю с Иваном Шуйским,
Он руку подает тебе, — а ты —
Ты также руку протянул, но вместо
Чтоб за руку, схватил его за горло
И стал душить — тут чепуха пошла:
Татары вдруг напали, и медведи
Такие страшные пришли и стали
Нас драть и грызть; меня же преподобный
Иона спас. Что, отче духовник,
Ведь этот сон не грешен?
Нет, не то
Чтоб грешен был, а все ж недобрый сон.
Брат Дмитрий также снился мне и плакал,
И что-то с ним ужасное случилось,
Но что — не помню.
Ты, ложася спать,
Усерднее молися, государь!
Брр! Скверный сон!
А это что такое?
Надоедать мне хочешь снова, шурин?
Надоедать?
Недолго, государь,
Я задержу тебя; твое согласье
Лишь нужно мне для некоторых дел.
А без меня покончить их нельзя?
Я не совсем здоров.
Два слова только.
Ну, так и быть. Ты, отче духовник,
Угодника на полицу поставь,
Вчерашнего ж угодника прими
До будущего года. А какого
У нас святого завтра?
Иоанна
Ветхопещерника.
Я житие
Его в Минеях перечту, лишь только
Меня Борис отпустит; а теперь
Благослови меня заняться делом.
Ну, что там, шурин, в связке у тебя?
Уж так и быть, вытаскивай!
Нам пишут
Украинские воеводы, царь,
Что хан опять орду на север двинул.
Да это сон мой в руку! Недостало
Еще, чтоб ты стал Шуйского душить!
Вот, государь, наказы воеводам.
Прихлопни их!
А это, государь,
Царь Иверский землей своею бьет
Тебе челом и просит у тебя,
Чтоб ты его в свое подданство принял.
Царь Иверский? А где его земля?
Она граничит с царством Кизилбашским,
Обильна хлебом, шелком, и вином,
И дорогими, кровными конями.
Так ею мне челом он бьет? Ты слышишь,
Аринушка? Ты слышишь? Вот чудак!
Что вздумалось ему?
Его теснят
Персидский царь с султаном турским.
Бедный!
Он православной веры?
Православной.
Ну, что ж? Скорей принять его в подданство!
И знаешь, шурин, надо бы ему
Подарок приготовить. Что бы нам,
Аринушка, послать ему?
Сперва
Вот эту грамоту с твоим согласьем
И с вызовом послов его к Москве.
Ну, хорошо, привешивай печать,
Привешивай!
А это что такое?
То князю Троекурову наказ,
Как говорить ему на польском сейме,
Когда начнется выбор короля.
Ты знаешь, царь, что щедростью твоею,
По смерти нашего врага Батура,
Мы многих привлекли к себе панов
И что они поднесть уже готовы
Тебе корону.
Мне? Помилуй, шурин!
Что я с ней делать буду? Мне и так
Своих хлопот довольно. Вот еще!
И что их всех подмыло? Там какой-то
Царь Иверский свою дарит мне землю,
А тут паны корону суют! Нет!
Добро тот царь; а эти что? Латинцы!
Враги Руси!
Затем-то, государь,
Престолом их ты брезгать и не должен,
Чтоб слугами их сделать из врагов.
Ты думаешь? Ну, хлоп по ней! Вот так!
Что, все теперь?
Еще две челобитни
От двух бояр, при батюшке твоем
В Литву бежавших. У тебя они
Теперь вернуться просят позволенья.
Кто ж им мешает? Милости прошу!
Да их, я чай, туда бежало много?
Мое такое разуменье, шурин:
Нам делать так, чтоб на Руси у нас
Привольней было жить, чем у чужих;
Так незачем от нас и бегать будет!
Ты знаешь что? Ты написал бы к ним
Ко всем в Литву, что я им обещаю
Земли и денег, если пожелают
Вернуться к нам.
Я так и думал, царь,
И грамоту о том уж изготовил.
Ну, хорошо, прихлопни ж и ее!
Что, все теперь?
Все, государь.
Ну, шурин,
Тебя я доле не держу. А ты,
Аринушка, Минеи б разогнула
Да житие святого Иоанна
Ветхопещерника прочла бы мне!
Дозволь сперва мне, Федор, челобитье
Тебе подать. Письмо я получила
Из Углича от вдовой от царицы,
От Марьи Федоровны. Слезно
Тебя она о милости великой,
О позволенье просит на Москву
Вернуться с сыном, с Дмитрием, своим.
Аринушка, да как же? Ты ведь знаешь,
Ведь я давно прошу о том Бориса,
Ведь я бы рад!..
А как сегодня ты
Опальников простил своих литовских,
То я подумала, что ты вернуть
И мачеху и брата согласишься.
Аринушка, помилуй! Разве я
Не рад вернуть их?
Вот кому скажи!
Я знаю, Федор, что правленье царством
Ты справедливо брату поручил;
Никто, как он, им править не сумел бы;
Но здесь не государственное дело;
Оно твое, семейное, и ты,
Один лишь ты, судьею быть в нем должен!
Борис, ты слышишь, что она сказала?
Ведь это правда! Ты ведь, в самом деле,
И шагу мне ни в чем не дашь ступить!
На что это похоже? Я хочу,
Хочу вернуть Димитрия! Ты знаешь,
Когда я так сказал, уж я от слова
Не отступлю!
Не дельно ты, сестра,
Вмешалася, во что не разумеешь.
Царевича вернуть нельзя.
Как? Как?
Когда уж я сказал, что я хочу?
Дозволь мне, государь…
Нет, это слишком!
Я не ребенок! Это…
Князь Иван
Петрович Шуйский!
Царь его сегодня
Принять не может!
Кто тебе сказал?
Впустить его!
Я скоро у себя
Не властен в доме стану!
Здравствуй, князь!
Спасибо, что пожаловал! С тобою
Я буду говорить, с тобою, князь,
О Дмитрии, о брате!
Государь,
Я сам давно хотел тебе поведать
О Дмитрии-царевиче, но прежде —
На шурина на твоего тебе
Я бью челом!
Как? На Бориса?
Да!
Что сделал он?
Свою солживил клятву!
Что? Что ты, князь?
Ты слышал, государь,
Как он клялся, что ни единым пальцем
Не тронет он сторонников моих?
Конечно, слышал! Ну?
Сегодня ж ночью
Он тех купцов, с которыми вчера
Ты говорил, велел схватить насильно
И отвезти неведомо куда!
Позволь, позволь — тут что-нибудь не так!
Спроси его!
То правда ль, шурин?
Правда.
Помилуй, брат!
Побойся бога, шурин!
Как мог ты это сделать!
Я нашел,
Что их в Москве оставить не годится.
А клятва? Клятва?
Я клялся не мстить им
За прежние вины — и я не мстил.
Они за то увезены сегодня,
Что, после примирения, меня
Хотели снова с Шуйскими поссорить,
Чему ты был свидетель, государь.
Да, разве так! Но все же надо было…
Дивлюся я, что князь Иван Петрович
Стоит за тех, которые так дерзко
Пыталися меж нас расстроить мир!
А я дивлюсь, как ты, боярин, смеешь
Бессовестным, негодным двоязычьем
Оправдывать себя! Великий царь!
Он не в глаза ль смеялся нам вчера,
Тебе и мне, когда, в руках владыки,
Он честный крест на криве целовал?
Нет, шурин, нет, ты учинил не так!
Твои слова мы поняли не так!
Что будет думать о тебе земля,
Великий царь, когда свою он клятву,
Тобою освященную, дерзнул
Попрать ногами?
Этого не будет!
Купцов вернуть сегодня ж!
Только, царь?
А он, который обманул тебя,
Меня ж бесчестным сделал пред народом,—
По-прежнему землею будет править?
Но, князь, позволь… тут не было обмана…
Вы только ведь не поняли друг друга…
Да и к тому ж ведь вы уж сговорились,
Чтоб вместе вам обсуживать дела?
Он так клялся; ему на этом слове
Я подал руку — но ты видишь сам,
Как целованье держит он свое!
Великий царь, остерегись его!
Не доверяй ему ни государства,
Ни собственной семьи не доверяй!
Ты говорить со мной хотел о брате?
Ты знаешь ли, кто тот, кого приставил
Он в Угличе ко брату твоему?
Тот Битяговский? Знаешь ли, кто он?
Изменник он! И вор! И лжесвидетель,
Избавленный от виселицы им!
Не оставляй наследника престола
В таких руках!
Нет, нет, на этом, князь
Спокоен будь! Уж я сказал Борису,
Что Дмитрия хочу я взять к себе!
А я на то ответил государю,
Что в Угличе остаться должен он.
Как? Ты опять? Ты споришь?
Государь,
Дозволь тебе сказать…
Нет, не дозволю!
Я царь или не царь?
Дай объяснить мне…
Лишь выслушай…
И слушать не хочу!
Я царь или не царь? Царь иль не царь?
Ты царь…
Довольно! Больше и не надо!
Ты слышала, Арина? Князь, ты слышал?
Он согласился, что я царь! Теперь уж
Не может спорить он! Теперь он — цыц!
Ты знаешь, что такое царь? Ты знаешь?
Ты помнишь батюшку-царя? Ты, ты,
Князь, будь спокоен! Дмитрия к себе
Из Углича я выпишу сюда!
И мачеху, и мачехиных братьев,
Всех выпишу! Что это, в самом деле?
На что это похоже? Даже в пот
Меня он бросил! Посмотри, Арина!
Ну, а теперь, как я вас помирил,
Так полно вам сердиться друг на друга!
Ну, полно, шурин! Полно, князь! Довольно!
Ну, поцелуйтесь! Ну!
Великий царь,
Тебя постичь я не могу! Ты видел,
Из собственных его ты слышал уст,
Что клятвой он двусмысленно играет,
Его насилье сам ты отменил,
Ты согласился, что оставить брата
Нельзя в руках наемника его,—
А между тем ты оставляешь царство
В его руках? Великий государь,
Одно из двух! Иль я теперь обманщик,
И ты меня суди за клевету —
Или его за вероломство должен
Ты отрешить!
Да я ведь уж исправил
Его вину перед тобой? Чего же
Тебе еще? Ничем он не доволен!
Арина, слышишь?
Князь Иван Петрович,
Мне кажется…
Оставь его, сестра!
Царя избавлю я от затрудненья
Меж нас решать. Великий государь!
Доколе ты мне верил, я тебе
Мог годен быть — как скоро ж ты не веришь,
Я не гожусь. Князь Шуйский молвил правду:
Один из нас другому должен место
Здесь уступить. Свой выбор, государь,
Ты учинил, когда так благосклонно
Ты обвиненья выслушал его,
Мою же речь отвергнул наотрез.
Дозволь мне удалиться.
Что ты? Что ты?
Кому прикажешь, государь, дела
Мне передать?
Да ты меня не понял!
Ах, боже мой! Что ты наделал, князь!
Нет, государь, твою я волю понял:
Тебе угодно тех людей, которых
Я удалил, чтоб город успокоить,—
Вернуть назад. Тебе Нагих угодно,
С царевичем, в Москву перевести,
Хоть есть причины важные оставить
Их в Угличе. Когда, великий царь,
Ты так решил — твоя святая воля
Исполнится, но на себя ответа
Я не беру!
Да я не знал, Борис,
Что есть такие важные причины!
Уж если ты…
Прости, великий царь!
Князь! Князь! Куда?
Куда-нибудь подале,
Чтоб не видать, как царь себя срамит!
Князь, погоди, мы все уладим…
Царь
Всея Руси, Феодор Иоанныч,
Мне стыдно за тебя — прости!
Князь! Князь!
Ах, боже мой, — ушел! И этот вот
Меня оставить хочет! Шурин, ты —
Ты пошутил! А что ж с землею будет?
Великий царь, могу ль тебе служить я,
Когда ты руки связываешь мне?
Да нету, шурин, нету! Будет все
По-твоему. Ну, что ж? Согласен ты?
Да, шурин? Да?
На этом уговоре,
Великий царь, согласен я, но помни,
Что только так могу я продолжать
Тебе служить.
Спасибо же тебе!
Спасибо, шурин. Знаешь ли, теперь
Нам Шуйского бы надо успокоить!
Ведь он тебя не понял; я ведь тоже
Тебя вчера не понял!
Государь,
Сперва прочти вот это донесенье
Из Углича и тайное письмо,
Которое Михаило Головин,
Сторонник Шуйских, написал к Нагим;
Его прислал с нарочным Битяговский.
Ну, что же тут? «И в пьяном виде часто
Ругаются негодными словами…»
Да кто же слов не говорит негодных,
Когда он пьян? «И деньги вымогают
С угрозами…» Да ты уж им не мало ль
Назначил, шурин? Ведь они привыкли
Жить широко при батюшке! Ты им бы
Поболе дал! Ну, что же тут еще?
«И хвалятся, что с помощию Шуйских
Они царя…» Помилуй, быть не может!
Ты грамоту прочти Головина.
Меня согнать с престола? Боже мой,
Зачем бы им не подождать немного?
Всем ведомо, что я недолговечен;
Недаром тут, под ложечкой, болит.
Не то хоть Мите подрасти бы дали!
Уж как бы я охотно уступил
Ему престол! А то теперь насильно
Меня согнать, а малого ребенка
Вдруг посадить, а там еще опека,
Разрухи, смуты, разоренье царству —
Нехорошо!
Теперь ты видишь, царь,
Зачем Нагим нельзя позволить было
Вернуться на Москву?
Нехорошо!
Ты благодушно, царь, об этом судишь,
А между тем великая опасность
Грозит земле. Не терпит время. Нам
Решительное надо сделать дело!
Какое дело, шурин?
Государь!
Из грамоты Головина ты видишь,
Что Шуйские с Нагими в заговоре.
Ты должен приказать немедля Шуйских
Под стражу взять.
Под стражу? Как? Ивана
Петровича под стражу? А потом?
Потом — когда себя он не очистит —
Он должен быть…
Что должен быть?
Казнен.
Как? Князь Иван Петрович? Тот, который
Был здесь сейчас? Которого сейчас я
Брал за руку?
Да, государь.
С которым
Тебя вчера я помирил?
Тот самый.
Он? С братьями казнен?
Со всеми, кто
Причастен к их измене.
И с Нагими?
Без Шуйских эти не опасны, царь.
Того казнить сбираешься ты, шурин,
Кто землю спас?
Того, кто посягает
На твой престол.
И это все затем,
Что в пьяном виде на меня Нагие
Грозилися? Что вздумалось кому-то
К ним написать, без ведома, должно быть,
И самых Шуйских? Шурин, ты скажи мне,
Ты с тем лишь мне служить еще согласен,
Чтоб я тебе их выдал головой?
Лишь только так могу я, государь,
Тебе за целость царства отвечать.
Когда тебе мне верить не угодно,
Раз навсегда дозволь мне удалиться,
А на себя за все возьми ответ!
Да, шурин, да! Я в этом на себя
Возьму ответ! Вот видишь ли, я знаю,
Что не умею править государством.
Какой я царь? Меня во всех делах
И с толку сбить и обмануть нетрудно.
В одном лишь только я не обманусь:
Когда меж тем, что бело иль черно,
Избрать я должен — я не обманусь.
Тут мудрости не нужно, шурин, тут
По совести приходится лишь делать.
Ступай себе, я не держу тебя;
Мне бог поможет. Я измене Шуйских
Не верю, шурин; если ж бы и верил,
И тут бы их на казнь я не послал.
Довольно крови на Руси лилося
При батюшке, господь ему прости!
Но, государь…
Я знаю, что ты скажешь:
Что через это царство замутится?
Не правда ли? На то господня воля!
Я не хотел престола. Видно, богу
Угодно было, чтоб немудрый царь
Сел на Руси. Каков я есть, таким
Я должен оставаться; я не вправе
Хитро вперед рассчитывать, что будет!
Но, государь, подумай…
Что тут думать?
Что думать, шурин? Дело решено.
Мне твоего не надо уговора;
Свободен ты; оставь меня теперь;
Мне одному остаться надо, шурин!
Я ухожу, великий государь!..
Аринушка! Родимая моя!
Ты, может быть, винишь меня за то,
Что я теперь его не удержал?
Нет, Федор, нет! Ты сделал так, как должно!
Ты ангела лишь слушай своего,
И ты не ошибешься!
Да, я тоже
Так думаю, Аринушка. Что ж делать,
Что не рожден я государем быть!
Ты весь дрожишь, и сердце у тебя
Так сильно бьется!
Бок болит немного;
Аринушка, я не пойду к обедне.
Ведь тут греха большого нет, не правда ль,
Одну обедню пропустить? Я лучше
Пойду к себе в опочивальню; там
Прилягу я и отдохну часочек.
Дай на руку твою мне опереться;
Вот так! Пойдем, Аринушка; на бога
Надеюсь я, он не оставит нас!
Действие четвертое
Дом князя Ивана Петровича Шуйского
Князь Иван Петрович и княжна Мстиславская. В стороне стол с кубками, за которым стоит Старков.Кн. Иван Петрович
Не плачь, Наташа, я ведь не серчаю;
Тебе простил я; баба та тебя
Попутала, а бог и наказал.
Князь-дядюшка, а с ним-то что же будет?
С Григорьем-то? Да в гору, чай, пойдет,
Когда захочет выдать нас. Два раза
Я посылал за ним, чтобы его
Усовестить, да не могли найти.
Вот голова! Когда б меня дождался,
Так не дошло б до этого.
Ты, дядя,
Его простил бы? Ты бы за царя
Меня не стал неволить?
За таким
Тебя мне жаль бы видеть было мужем!
Я пожурил бы вас обоих, слова ж
Назад не взял бы. Ошалели братья.
Он не пойдет к царице! Не захочет
Он выдать вас!
И самому мне что-то
Не верится; но выдаст иль не выдаст,
Мы ждать не будем; прежде, чем вернулся
Я от царя, все было решено.
Не мучь меня — скажи мне, бога ради,
Что ты решил?
Не девичье то дело,
Наташенька; узнаешь после.
Дядя,
Твой мрачен вид — ты смотришь так сурово —
Со мной одной по-прежнему ты ласков,
Ты добр со мной; но страшно мне смотреть
Тебе в глаза — хотелось бы по ним
Мне отгадать, что ты задумал?
Тотчас
Князья придут, мне дело с ними есть;
Поди к себе, Наташа.
Дай остаться
С тобою мне! Дай потчевать гостей!
Нельзя, Наташа.
Господи, ужели
Недаром сердцу чуется беда!
Вам ведомо, как дело повернулось:
Схватить нас могут каждый миг. Хотите ль
Погибнуть все или со мной идти?
Князь-государь, приказывай что хочешь —
Мы все с тобой!
Так слушайте ж меня!
Князь Дмитрий, ты сейчас поедешь в Шую,
Сберешь народ, дворян и духовенство
И с лобного объявишь места им,
Что Федор-царь во скудоумье впал
И государить долее не может;
Царем же нам законным учинился
Его наследник Дмитрий Иоанныч,
Пусть крест ему целуют. — Князь Андрей!
Тебя я шлю в Рязань. Сбери войска
И на Москву веди их. — Князь Феодор!
Ты едешь в Нижний! — Князь Иван, ты в Суздаль!
Боярин Головин! Тебя избрал
Я в Углич ехать. Там с Нагими вы
Димитрия объявите царем
И двинетесь, при звоне колокольном,
С ним на Москву, хоругви распустя.
Я со Мстиславским и со князь Васильем
Останусь здесь, чтоб Годунова взять
Под караул.
Федюк, подай братину!
Во здравье каждому и в добрый путь —
И да живет царь Дмитрий Иоанныч!
Да здравствует царь Дмитрий Иоанныч!
Князь-дядюшка, не в гнев тебе сказать —
Не скоро ль ты решился? Вспомни только —
Сего утра еще ты не хотел
Дойти до этого!
Я был дурак!
Пред кем хотел я уличить Бориса?
Перед царем? Нет на Руси царя!
Обдумай, князь…
Я все обдумал. Голубь!
Я виноват перед тобой — ты прав!
Как малого мальчишку, тот татарин
Меня провел — он лучше знал царя!
Как удалось тебе уйти?
Дорогой,
Князь-батюшка, веревки перетер,
А на плоту, на Красной переправе,
Сшиб двух стрельцов, с повозки прыгнул в воду
И вплавь утек!
Ты вовремя вернулся!
Сегодня же с Красильниковым ты,
И с этими другими молодцами,
Торговых вы подымете людей!
Уж положись на нас, князь-государь!
Все поголовно встанем на Бориса!
Лишь смеркнется, готовы будьте все;
Когда ж раздастся выстрел из царь-пушки —
Входите в Кремль.
Федюк, подай стопу!
Во здравье всем!
Князь-батюшка! Ты нам
Родной отец! Тобою лишь стоим!
Дай господи тебе сломить Бориса —
И да живет Димитрий-царь!
Аминь!
Ты, князь, сейчас же выбери надежных
Пятьсот жильцов. Пусть крест они целуют
Царю Димитрию; когда ж стемнеет,
Веди их в Кремль. Я с князь Васильем вместе
Меж тем схвачу Бориса на дому.
Эй, дядюшка! Ты знаешь, я не трус,
Опасного я не боюся дела —
Но все ж подумай лучше!
Много думать —
От дела отказаться. Нам теперь
Уж нечего раскидывать умами —
И ясен путь открылся перед нами!
Дом Годунова
Годунов в волнении ходит взад и вперед. Клешнин стоит, прислонясь к печи.Годунов
Я отрешен! Сам Федор словно нудит
Меня свершить, чего б я не хотел!
Нагие ждут давно моей опалы,
И весть о ней им дерзости придаст.
Они теперь на все решатся. Дмитрий
Им словно стяг, вкруг коего сбирают
Они врагов, и царских и моих.
Того и жди: из Углича пожаром
Мятеж и смуты вспыхнут. Битяговский —
Мне на него рассчитывать нельзя —
Меня продаст он, если не приставлю
За ним смотреть еще кого-нибудь.
Я принужден — я не могу иначе —
Меня теснят…
Ты хорошо ли знаешь
Ту женщину?
На все пригодна руки!
Гадальщица, лекарка, сваха, сводня,
Усердна к богу, с чертом не в разладе —
Единым словом: баба хоть куда!
Она уж здесь. Звать, что ль, к тебе?
Не нужно.
Ты скажешь ей, чтобы она блюла
Царевича, а паче примечала б,
Что говорят Нагие. Как царя
Оставил ты?
Над кипой тех бумаг,
Которые отнесть ему велел ты;
То лоб потрет, то за ухом почешет,
И ничего, сердечный, не поймет!
Не выдержит.
Мне все на ум приходит,
Что в оный день, когда царя Ивана
Постигла смерть, предсказано мне было.
Оно теперь свершается: помеха
Моя во всем, вредитель мой и враг —
Он в Угличе…
Скажи ей, чтоб она
Блюла царевича!
А посмотреть
Ее не хочешь, батюшка?
Не нужно!
«Слаб, но могуч — безвинен, но виновен —
Сам и не сам — потом — убит!»
Скажи ей,
Чтобы она царевича блюла!
Чтобы блюла! Гм! Нешто я не знаю,
Чего б хотелось милости твоей?
Пожалуй — что ж! Грех на душу возьму!
Я не брюзглив — не белоручка я!
Пока он жив, от Шуйских и Нагих
Не будет нам покоя. Вишь, как крылья
Подрезали! Не ждал я этой рыси
От Федора Иваныча! Конечно,
Не выдержит — а если между тем
Случится что?
Сударыня, войди!
Благослови, владычица святая!
Поклон тебе, боярин, принесла
От Трех святителей, просвирку вот
Там вынула во здравие твое!
Садись сюда, голубушка, спасибо!
Тебе сказали, для чего послал
Я за тобой?
Сказали, государь,
Сказали, свет: боярин Годунов
Сменяет, мол, царевичеву мамку,
Меня ж к нему приставить указал.
Уж будь спокоен! Пуще ока стану
Его беречь; и ночи не досплю,
И куса не доем, а уж дитятю
Я соблюду!
Бывала в мамках ты?
Лгать не хочу, боярин, не бывала,
А уж куда охоча до детей!
Ребеночек ведь тот же ангел божий!
Сама сынка вскормила своего,
Двадцатый вот пошел ему годок,
Все при себе, под крылышком, держала
До морового года; лишь в тот год
Поопасалась вместе жить.
Что так,
Голубушка!
А в этакую пору
Недолго до греха: как раз подсыплет
Чего-нибудь, отпел, похоронил,
Наследство взял — и поминай как звали!
Кому в такое время разбирать!
Ты свахою, голубушка, теперь?
Бываю в свахах, батюшка-боярин,
Хвалиться грех, а без меня не много
Играется и свадеб на Москве!
Какую же последнюю ты свадьбу
Устроила?
А Шаховского князя
С Мстиславскою княжною, государь.
Не с тою ли, которую вчера
Ты при живой царице за царя
Хотела сватать?
Боже упаси!
Какой тебе разбойник то сказал?
Какой собака, вор и клеветник?
Чтоб у него язык распух! Чтоб очи
Полопались!
Молчи, старуха! Цыц!
Мы знаем все! Покойный государь,
Блаженной памяти Иван Васильич,
На медленном огне тебя бы, ведьму,
Изволил сжечь! Но жалостлив боярин
Борис Феодорович Годунов:
Он вместо казни даст тебе награду,
Когда свою исполнить службу ты
Сумеешь при царевиче.
Сумею!
Сумею, батюшка! Сумею, свет!
Уж положися на меня! И мухе
Я на дитятю сесть не дам! Уж будет
И здрав, и сыт, и цел и невредим!
Но если б что не по твоей вине
Случилось с ним…
Помилуй, уж чему
При мне случиться!
Он тебе того
В вину бы не поставил!
Слушай, баба:
Никто не властен в животе и смерти —
А у него падучая болезнь!
Так как же это, батюшка? Так — что же?
В толк не возьму?
Бери, старуха, в толк!
Да, да, да, да! Так, так, боярин, так!
Все в божьей воле! Без моей вины
Случиться может всякое, конечно!
Мы все под богом ходим, государь!
Ступай, карга! С тобой перед отъездом
Увижусь я — но помни: денег вдоволь —
Или тюрьма!
Помилуй, государь,
Зачем тюрьма! Уж ты не поскупись,
Ведь наше дело вдовье. Да дозволь уж
Сынка забрать!
Ты в том вольна, ступай!
Прости же, государь; уж будешь нами
Доволен! Так! Конечно, так, конечно!
Час неровен, случиться может всяко!
Один лишь бог силен и всемогущ,
Один господь, а наше дело вдовье!
Федюк Старков!
Зови его сюда!
Царский терем. Половина царицы
Федор сидит за кипою бумаг и обтирает пот с лица. Перед ним стоят государственные печати, большая и малая. Ирина подходит и кладет ему руку на плечо.Ирина
Ты отдохнул бы, Федор.
Ничего
Понять нельзя! Борис нарочно мне
Дела такие подобрал! Один лишь
Толковый лист попался: наш гонец
Из Вены пишет: цесарь-де готовит
Подарок мне — шесть обезьян мне шлет.
Аринушка, я их отправлю к Мите!
Так ты его не выпишешь?
Вот видишь,
Аринушка, когда бы согласился
Борис остаться…
На его ты место
Еще не выбрал никого?
Ведь ты же,
Ты ж говорила: лучше подождать.
Ты думала, он сам придет мириться,
А он прислал мне этот ворох дел!
Уж я над ним измучился, и вот
Еще беда: за Шуйским я послал,
За князь Иваном, чтоб помог он мне
Все разобрать, а он велел ответить,
Что нездоров; упрямится, должно быть.
Я вновь послал: челом-де бью ему,
Такое-де есть дело, о котором
Не знает он!
А, это ты, Петрович!
Откуда ты?
От хворого.
Откуда?
От хворого от твоего слуги,
От Годунова.
Разве он хворает?
А как же не хворать ему, когда
Его, за все заслуги, словно пса,
Ты выгнал вон! Здорово, мол, живешь!
Помилуй, я…
Да что тут говорить!
Ты, батюшка, был от младых ногтей
Суров и крут и сердцем непреклонен.
Когда себе что положил на мысль,
Так уж поставишь на своем, хоть там
Весь свет трещи!
Я знаю сам, Петрович,
Что я суров…
Весь в батюшку пошел!
Я знаю сам — но неужель Борис
Не помирится, если я скажу,
Что виноват?
Он столького не просит.
Лишь прикажи мне приложить печать
Вот к этому листу о взятье Шуйских
Немедленно под стражу — и он снова
Тебе слуга!
Как? Он не перестал
Подозревать?
Царь! Тут не подозренье,
Тут полная улика налицо!
Старков, дворецкий князь Ивана, нам
Сейчас донес, что князь Иван сегодня
Решил признать царенка государем,
Тебя ж решил с престола до утра
Согнать долой. Ты, батюшка, Старкова
Хоть сам спроси!
Уж эти мне доносы!
Я в первый раз Старкова имя слышу,
А Шуйского звучит повсюду имя,
Как колокол. Ужели хочешь ты,
Чтоб я какому-то Старкову боле,
Чем Шуйскому, поверил?
Верь не верь,
Я говорю тебе: когда их всех
Ты не велишь сейчас же…
Князь Иван
Петрович Шуйский!
Как? Он сам?
Пришел!
Пришел, Аринушка!
Вели его
Под стражу взять!
Стыдись, стыдись, Петрович!
Пускай войдет!
Я при тебе его
Сейчас спрошу.
Здорово, князь Иван!
Вообрази: есть на тебя донос —
Кн. Иван Петрович смущается.
Но я ему не верю. Я хочу,
Чтоб ты мне сам сказал, что предо мною
Ты чист теперь, как ты пред целым светом
Всегда был чист, и слова твоего
С меня довольно.
Государь…
Ты, князь,
Меня пойми: ведь я не сомневаюсь,
Я лишь хочу…
Нет, батюшка, позволь!
Уж коль на то пошло, дай лучше мне
Его спросить: князь-государь! Ты можешь
Поцеловать царю вон ту икону,
Что изменить не думал ты ему?
Допрашивать меня не признаю
Я права за тобой.
Князь, то не он —
То я прошу тебя!
Вот я икону
Сейчас сыму…
Не нужно тут иконы.
Скажи по чести мне, по чести только!
Ну, князь!
Уволь меня!
Свет-государь,
Зачем таким вопросом оскорблять
Того, чья доблесть всем давно известна?
Не спрашивай его — потребуй только,
Чтоб он тебе святое слово дал
И впредь остаться верным, как он верен
Доселе был!
Нет, я хочу, Арина,
Вот этого порядком пристыдить.
Скажи мне, князь, по чести мне скажи:
Задумал ты что-либо надо мною?
Да говори ж!
По чести! Слышишь, князь?
А по иконе было бы вернее!
Свет-государь…
Ну, князь?
Уволь меня!
Нет, не уволю!
Ты, чай, трусишь, князь?
Какое трусит? Он упрям и крут,
Да я его и круче и упрямей!
Нашла коса на камень, и, доколе
Он мне не даст ответа, я его
Не выпущу отсель!
Так знай же все!
Что? Что ты хочешь?..
Да! Ты слышал правду —
Я на тебя встал мятежом!
Помилуй…
Ты слабостью своею истощил
Терпенье наше! Царство отдал ты
В чужие руки — ты давно не царь,
И вырвать Русь из рук у Годунова
Решился я!
Тс! Тише!
Не при нем!
Не говори при нем — Борису он
Расскажет все!
Да продолжай же, князь!
Молчи, молчи! Глаз на глаз скажешь мне!
Царь ждет ответа!
Да! Сегодня брата
Я твоего признал царем!
Петрович!
Не верь ему! Не верь ему, Арина!
За прежние заслуги я прошу:
Один лишь я виновен! Не вели
Сторонников моих казнить — не будут
Они тебе опасны без меня!
Что ты несешь? Что ты городишь? Ты
Не знаешь сам, какую небылицу
Ты путаешь!
Не вздумай, государь,
Меня простить. Я на тебя бы снова
Тогда пошел. Царить не можешь ты —
А под рукою Годунова быть
Я не могу!
Вишь, княжеская честь!
И подгонять не надо!
Князь, послушай:
Лишь потерпи немного — Мите только
Дай подрасти — и я с престола сам
Тогда сойду, с охотою сойду,
Вот те Христос!
Прихлопнуть, что ль, приказ?
Какой приказ? Ты ничего не понял!
Я Митю сам велел царем поставить!
Я так велел — я царь! Но я раздумал;
Не надо боле; я раздумал, князь!
Ступай! Да ну, ступай же!
Все на себя беру я, на себя!
Да ну, иди ж, иди!
Нет, он святой!
Бог не велит подняться на него —
Бог не велит! Я вижу, простота
Твоя от бога, Федор Иоанныч,—
Я не могу подняться на тебя!
Иди, иди! Разделай, что ты сделал!
Царь-батюшка, вели скрепить приказ!
Не дай ему собрать войска! Царица,
Скажи ему, что участь государства
В приказе сем!
В нем нет уже нужды!
Гроза прошла, не враг нам боле Шуйский!
Петрович, слышишь? Слышал ты, Петрович?
Аринушка, ты ангел! От тебя
Ничто не скроется, ты все заметишь
И все поймешь! Да, Шуйский нам не враг!
Царица, спрячься! Схоронись! Какой-то
Вломился в терем сумасшедший!
Прочь!
Прочь! Не держите! Я хочу к царице!
Прости меня, прости меня, царица!
Напрасно я от самого утра
К тебе прошусь!
Да это Шаховской!
Хватайте вора!
Тише, тише, люди!
Здесь вора нет!
Скажи мне, растолкуй,
Чего ты хочешь?
Царь! Казни меня —
Казни меня, но выслушай! Тебя
Хотят с твоей царицей развести!
Ты бредишь, князь!
Так вот оно в чем дело!
Царь, выслушай его!
Мою невесту
Они хотят посватать за тебя!
Кто? Кто они?
Дядья моей невесты,
Княжны Мстиславской, Шуйские-князья!
Да ты и впрямь помешан, князь!
Вот, вот
Их челобитня! Матушка-царица!
Вели невесту мне отдать! Вели,
Царь-государь, сегодня же — сейчас же
Нас обвенчать!
Об этой челобитне
Слыхали мы. Позволь-ка поглядеть!
Вот, батюшка, ты говорил сейчас,
Твоя царица знает князь Ивана —
А на поверку вышло, что не знает!
Ее, сердечную, ее, голубку,
Ее, которая сейчас, как ангел,
Стояла за него, — ее он хочет,
Как грешную, преступную жену,
Как блудницу, с тобою развести,
Тебе ж свою племянницу посватать!
Не веришь, батюшка? Смотри, читай!
«Ты новый брак прими, великий царь,
Мстиславскую возьми себе в царицы…
Ирину ж Годунову отпусти
Во иноческий чин…»
Ты руку знаешь
Иван Петровича? Читай же подпись!
«И в том тебе соборне бьем челом
И руки прилагаем: Дионисий,
Митрополит всея Руси… Крутицкий
Архиепископ Варлаам… Князь…» Что?
«Князь… Князь Иван… Иван Петрович Шуйский»!
Его рука! Он также подписался!
Аринушка, он подписался!
Федор…
Он! Он! Пускай бы кто другой, но он!
Нас разлучить с тобой!
Опомнись, Федор!
Тебя сослать!
Мой царь и господин!
Не ведаю сама, что это значит,—
Но ты подумай: если князь Иван
Сейчас хотел свести тебя с престола,
Он мог ли мыслить выдать за тебя
Мстиславскую?
Тебя — мою Ирину —
Тебя постричь!
Ведь этого не будет!
Не будет! Нет! Не дам тебя в обиду!
Пускай придут! Пусть с пушками придут!
Пусть попытаются!
Свет-государь,
Напрасно ты тревожишься. Кто может
Нас разлучить? Ты царь ведь!
Да, я царь!
Они забыли, что я царь! Петрович,
Где тот приказ?
На! На! Отдай Борису!
Что сделал ты…
Под стражу их! В тюрьму!
Мой господин! Мой царь! Не торопись!
В тюрьму! В тюрьму!
Царь-государь, помилуй!
Я не того просил! Я о невесте
Тебя просил!
Борис вас разберет!
Он изведет их! Он погубит Шуйских!
Всех разберет он!
Я палач им буду!
Царь, смилуйся!
В тюрьму! В тюрьму их!
Боже!
Что сделал я!
Свет-государь, послушай —
Верни его! Верни ты Клешнина!
Не торопись! Не посылай ты Шуйских
Теперь в тюрьму, теперь, когда они
Обвинены в измене!
Ни-ни-ни,
Аринушка! И не проси меня!
Ты этого не разумеешь! Если
Я подожду, я их прощу, пожалуй,—
Я их прощу — а им нужна наука!
Пусть посидят! Пусть ведают, что значит
Нас разлучать! Пусть посидят в тюрьме!
Берег Яузы
Через реку живой мост. За рекой угол укрепления с воротами. В стороне рощи, мельницы и монастыри. По мосту проходят люди разных сословий. Курюков идет с бердышом в руках. За ним гусляр.Курюков. Стой здесь, парень, налаживай гусли, а как соберется народ, зачинай песню про князь Иван Петровича! Господи, благослови! Господи, помоги! Вот до чего дожить довелось! Гусляр строит гусли; Курюков осматривает бердыш. Ишь, старый приятель! От самого от блаженной памяти от Василь Иваныча не сымал тебя со стены, аж всего ржавчина съела. А вот сегодня еще послужишь. Ну, перебирай лады, парень, вона народ подходит! Посадский (подходит к Курюкову). Доброго здоровья дедушке Богдану Семенычу! Что это у тебя за бердыш? Курюков. Внучий бердыш, батюшка, внучий бердыш! Татары, слышно, оказались. Внуку-то, вишь, некогда, так я-то вот и взялся его бердыш на справку снести, да вот парня послушать остановился. Посадский. А близко нешто татары? Курюков. Близко, слышно. Другой посадский. А кого навстречу пошлют? Третий посадский. Чай, опять князь Иван Петровича? Курюков. Годунова пошлют! Первый. Что ты, помилуй, Богдан Семеныч! Курюков (злобно). А что? Чем Годунов вам невоевода? Третий. Где ж ему супротив Иван Петровича? Курюков. Ой ли? (К гусляру.) Ну, что ж песня-то? Песня? Гусляр (поет)
Копил король, копил силушку,
Подходил он под Опсков-город,
Подошедши, похваляется:
«Уж собью город, собью турами,
Воеводу, князя Шуйского,
По рукам и по ногам скую,
Царство русское насквозь пройду!»
То не божий гром над Опсковом гремит,
Бьют о стены то ломы железные,
Ядра то каленые сыплются!
А не млад то светел месяц зарождается,
Государь то Иван Петрович-князь
На стене городской проявляется.
Он идет по стене, не сторонится,
Ядрам сустречь глядит, не морщится.
Целовали мы крест сидеть до смерти —
Не сдадим по смерть Опскова-города!
И пять месяцев король облегает Псков,
На шестой повесил голову.
А тем часом князь сделал вылазку
И побил всю силу литовскую,
Насилу король сам-третий убежал.
Бегучи, он, собака, заклинается:
«Не дай, боже, мне на Руси бывать,
Ни детям моим, ни внучатам,
Ни внучатам, ми правнучатам!»
Слава на небе солнцу высокому!
Слава на земле Иван Петровичу!
Слава всему народу христианскому!
Действие пятое
Покой в царском тереме
Годунов и Клешнин.Годунов
Сторонники захвачены ли Шуйских?
Быкасовы, Урусовы-князья,
И Татевы, и Колычевы все
Уже сидят. Не удалось накрыть лишь
Головина — пропал, как не бывало!
Мстиславского ж ты трогать не велел.
По твоему боярскому указу,
Василь Иваныч Шуйский приведен.
Впустить его.
Ты нас одних оставишь.
Здорово, князь. Мне ведомо, что дядю
От заговора воровского ты
Удерживал. Хвалю тебя за это.
Царю быть верным крест я целовал.
И доводить на ворогов на царских.
Но ты на князь Ивана не довел.
Я знал, боярин, что через Старкова
Все ведомо тебе.
А знал ли ты,
Что этот лист мне также ведом?
Знал.
Ты сознаешься в подписи своей?
Не в ней одной. Я сознаюсь, боярин,
Что челобитня эта мной самим
Затеяна. Зачем мне запираться?
Тебе хотел я службу сослужить:
Когда дядья в союз вошли с владыкой,
А к ним Москва пристала, каждый свой
Давал совет; нашлися и такие,
Что в Угличе признать царем хотели
Димитрия. Чтоб отвратить беду,
Я предложил им эту челобитню.
Зачем ее ты не дал нам подать?!
Ты знал о ней! Царя б ты подготовил,
Он нас бы выслушал, нам отказал бы,
И все бы кончилося тихо.
Гладко
Ты речь ведешь. Я верю ли тебе
Или не верю — в этом нет нужды.
Ты человек смышленый; ты уж понял,
Что провести меня не так легко
И что со мной довольно трудно спорить.
В моих руках ты. Но не буду трогать
За прошлое тебя и обещаний
Не требую на будущее время.
Как прибыльней тебе: со мной ли быть
Иль на меня идти — об этом ты
Рассудишь сам. Подумай на досуге.
Борис Феодорыч! О чем мне думать?
Я твой слуга!
Мы поняли друг друга.
Прости ж теперь, на деле я увижу,
Ты искренно ли говорил.
Боярин,
Царица к милости твоей идет!
Великая царица, я не ждал
Прихода твоего…
Оставьте нас.
Боярыни уходят.
Брат, не тебе — мне на коленях быть
Перед тобой приходится!
Сестра,
Зачем ко мне пришла ты без доклада?
Прости меня — мне дорог каждый миг —
Тебя просить пришла я, брат!
О чем?
Ужели ты погубишь князь Ивана?
В своей измене сам сознался он.
Он в ней раскаялся! Его мы слову
Поверить можем. Благостью царевой
Он побежден. Чего боишься ты?
Ужель опять ко дням царя Ивана,
К дням ужаса, вернуться ты б хотел?
Им срок прошел! Не благостью ли Федор
Одной силен? Не за нее ли любит
Его народ? А Федорова сила —
Она твоя! Для самого себя
Ее беречь ты должен! Ею ныне,
Лишь ей одной, мы с Шуйскими достигли,
Чего достичь не смог бы страхом казни
Сам царь Иван!
Высокая гора
Был царь Иван. Из недр ее удары
Подземные равнину потрясали
Иль пламенный, вдруг вырываясь, сноп
С вершины смерть и гибель слал на землю.
Царь Федор не таков! Его бы мог я
Скорей сравнить с провалом в чистом поле.
Расселины и рыхлая окрестность
Цветущею травой сокрыты, но,
Вблизи от них бродя неосторожно,
Скользит в обрыв и стадо и пастух.
Поверье есть такое в наших селах,
Что церковь в землю некогда ушла,
На месте ж том образовалась яма;
Церковищем народ ее зовет,
И ходит слух, что в тихую погоду
Во глубине звонят колокола
И клирное в ней пенье раздается.
Таким святым, но ненадежным местом
Мне Федор представляется. В душе,
Всегда открытой недругу и другу,
Живет любовь, и благость, и молитва,
И словно тихий слышится в ней звон.
Но для чего вся благость и вся святость,
Коль нет на них опоры никакой!
Семь лет прошло, что над землею русской
Как божий гнев пронесся царь Иван.
Семь лет с тех пор, кладя за камнем камень,
С трудом великим здание я строю,
Тот светлый храм, ту мощную державу,
Ту новую, разумную ту Русь,—
Русь, о которой мысля непрестанно,
Бессонные я ночи провожу.
Напрасно все! Я строю над провалом!
В единый миг все может обратиться
В развалины. Лишь стоит захотеть
Последнему, ничтожному врагу —
И он к себе царево склонит сердце,
И мной в него вложенное хотенье
Он изменит. Врагов же у меня
Немало есть — не все они ничтожны —
Ты наглость знаешь дерзкую Нагих,
Ты знаешь Шуйских нрав неукротимый —
Не прерывай меня — я Шуйских чту —
Но доблесть их тупа и близорука,
Избитою тропой они идут,
Со стариной сковало их преданье —
И при таком царе, каков царь Федор,
Им места нет, быть места не должно!
Ты прав, Борис, тебе помехой долго
Был князь Иван; но ты уж торжествуешь!
Его вина, которой ныне сам
Стыдится он, порукой нам, что нет
У Федора слуги вернее!
Верю;
Он вновь уже не встанет мятежом,
Изменой боле царского престола
Не потрясет — но думаешь ли ты,
Перечить мне он также отказался?
Ты поборол его, тобой он сломан,
В темнице он; ужели мщенья ты
Послушаешь?
Я мщения не знаю,
Не слушаю ни дружбы, ни вражды;
Перед собой мое лишь вижу дело
И не своих, но дела моего
Гублю врагов.
Подумай о его
Заслугах, брат!
За них приял он честь.
К стенам Москвы с ордою подступает
Ногайский хан. Кто даст ему отпор?
Не в первый раз Москва увидит хана.
От Шуйского от одного она
Спасенья ждет.
Она слепа сегодня,
Как и всегда. Опаснее, чем хан,
Кто в самом сердце царства подрывает
Его покой; кто плевелом старинным
Не устает упорно заглушать
Величья нового посев. Ирина!
В тебе привык я ум высокий чтить
И светлый взгляд, которому доступны
Дела правленья. Не давай его
Ты жалости не дельной помрачать!
Я на тебя рассчитывал, Ирина!
Доселе ты противницей моею
Скорее, чем опорою, была;
Ты думала, что Федор государить
Сам по себе научится; тебе
Внутри души казалося обидным,
Что мною он руководим; но ты
Его бессилье видишь. Будь же ныне
Помощницей, а не помехой мне.
Недаром ты приставлена от бога
Ко слабому царю. Ответ тяжелый
Есть на тебе. Ты быть должна царицей —
Не женщиной! Ты Федора должна
Склонить теперь, чтоб отказался он
От всякого вступательства за Шуйских!
Когда б могла я думать, что нужна
Погибель их для блага государства,
Быть может, я в себе нашла бы силу
Рыданье сердца подавить, но я
Не верю, брат, не верю, чтобы дело
Кровавое пошло для царства впрок,
Не верю я, чтоб сам ты этим делом
Сильнее стал. Нет, тяжким на тебя
Оно укором ляжет! Помогать
Избави бог тебе! Нет, я надеюсь
На Федора!
Со мною хочешь снова
Ты врозь идти?
Пути различны наши.
Придет пора, и ты поймешь, Ирина,
Что нам один с тобою путь.
Царица
Зовет своих боярынь!
Брат, прости!
Прости меня, великая царица!
Площадь перед Архангельским собором
Нищие толпятся у входа. В глубине сцены виден народ.Один нищий. Скоро ль выйдет царь? Слепой. Слышишь, панихиду служат по покойном государе; уж вечную память пропели; должно быть, сейчас выйдет. Другой нищий. А кто служит панихиду-то? Слепой. Иов служит Ростовский. Его, слышно, и в митрополиты поставят, а владыку сведут. Первый нищий. Дионисия-то сведут? Слепой. Да, сведут. И Дионисия и Варлаама Крутицкого сведут. Годунову, вишь, неугодны стали, за Шуйских вступались! Четвертый (на костылях, протесняется вперед). Братие! Слышали, что на Красной площади деется? Слепой. А чему там деяться? Четвертый. Купцам головы секут! Первый. Каким купцам? Четвертый. Ногаевым! Красильникову! Голубю, отцу с сыном! Еще других повели! Все. Господи, твоя воля! Да за что ж это? Четвертый. За то, что за Шуйских стояли. Сами-то Шуйские уж в тюрьме сидят! Первый. Боже их помилуй! А царь-то что же? Четвертый. Годунов обошел царя! Все. Место! Место! Царица идет! Нищие сторонятся, Ирина подходит со Мстиславской; за ней боярыни. Стольник идет впереди и раздает милостыню. Ирина. Стой здесь, княжна. Выйдет царь, поклонись ему в ноги и проси за дядю. Княжна. Государыня-царица, награди тебя господь, что привела ты меня! Ирина. Не бойся, дитятко, царь милостив. Что же ты так дрожишь? Дай я тебе поднизи подправлю; и косу-то растрепала ты свою! Княжна. Царица-матушка, сердце замирает; научи меня, как царю сказать? Ирина. Как у тебя на сердце, так и скажи, дитятко. Где жених твой? Ему бы теперь с тобою быть! Княжна. Не видала я его, царица, с той самой ночи, с того часа, как… (Закрывает лицо и рыдает.) Ирина. Бедная ты! И ему-то каково! Чай, теперь умереть бы рад, чтобы свое дело поправить! Княжна. Воздай тебе матерь божия, что жалеешь ты нас! Трезвон во все колокола. Бояре выходят из собора. Двое из них раздают милостыню. За ними идет Федор. (Вполголоса.) Теперь, царица? Ирина. Нет еще, подождем, дитятко; видишь, он помолиться хочет. Федор (становится на колени, лицом к собору)
Царь-батюшка! Ты, скольким покаяньем,
Раскаяньем и мукой искупивший
Свои грехи! Ты, с богом ныне сущий!
Ты царствовать умел! Наставь меня!
Вдохни в меня твоей частицу силы
И быть царем меня ты научи!
Княжна, теперь!
Царь-государь, помилуй!
Чего тебе, боярышня? Встань, встань!
Помилуй дядю моего!
Кто ты?
Кто дядя твой?
Иван Петрович Шуйский!
Так ты княжна Мстиславская? Да, да,
Я узнаю тебя!
Свет-государь!
Она тебя со мною вместе молит
За князь Иван Петровича!
Арина,
Что ты, Арина? Встань! Вставайте обе!
Я князь Иван Петровича прощу,
Но надобно, чтобы в тюрьме немного
Он посидел!
Свет-государь, прости
Его теперь! Пошли за ним сейчас же!
Вели ему оборонять Москву,
Как некогда он Псков оборонял!
Ну, хорошо, Арина, я и сам
Хотел послать за ним — немного позже
Хотел послать — но для тебя, Арина,
Пошлю сейчас.
Борис, пошли за ним!
Великий царь, ты сам же нам дозволил
Начать сперва над Шуйскими допрос.
Он начался…
Он должен прекратиться.
Но, государь…
Ты слышал мой приказ?
Великий царь…
Не вовремя ты вздумал
Перечить мне. От нынешнего дня
Я буду царь. Советы все и думы
Я слушать рад, но только слушать их —
Не слушаться! Где пристав князь Ивана?
Где князь Туренин?
Эвот, он идет!
Подходит Туренин.
Сейчас всех Шуйских освободить! Ивана ж
Петровича ко мне прислать!
Туренин не трогается с места.
Ты слышишь?
Чего ты ждешь?
Великий царь…
Как смеешь
Еще стоять ты предо мной, когда
Тебя я шлю!
Великий государь,
Не властен я твою исполнить волю…
Иван Петрович…
Ну?
Он сею ночью…
Что — сею ночью? Говори! Ну, что?
Он сею ночью петлей удавился!
Святая матерь божья!
Государь,
В том виноваты, что недосмотрели;
Мы береглися, как народ его бы
Не свободил; вчера толпу отбили;
Привел ее с купцами Шаховской,
Да кабы я не застрелил его,
Вломились бы!
Князь Шуйский удавился?
Иван Петрович? Лжешь! Не удавился —
Удавлен он!
Ты удавил его!
Убийца! Зверь!
Ты ведал это?
Бог
Свидетель мне — не ведал.
Палачей!
Поставить плаху здесь, перед крыльцом!
Здесь, предо мной! Сейчас! Я слишком долго
Мирволил вам! Пришла пора мне вспомнить,
Чья кровь во мне! Не вдруг отец покойный
Стал грозным государем! Чрез окольных
Он грозен стал — вы вспомните его!
Из Углича, боярину Борису
Феодорычу Годунову!
Дай!
Когда сам царь стоит перед тобой,
Так нету здесь боярина Бориса!
Аринушка, мое неясно зренье —
Не вижу я — мне кажется, я что-то
Не так прочел — в глазах моих рябит —
Прочти ты лучше!
Боже милосердый!
Что там, Арина? Что?
Царевич Дмитрий…
Упал на нож? И закололся? Так ли?
Так, Федор, так!
В падучем он недуге
Упал на нож? Да точно ль так, Арина?
Ты, может быть, не так прочла — дай лист!
До смерти — да — до смерти закололся!
Не верится! Не сон ли это все?
Брат Дмитрий мне заместо сына был —
У нас с тобой ведь нет детей, Арина!
Всю Русь господь бедою посетил!
Его любил, как сына, я — его —
Хотел к себе я взять, но там оставил —
Там, в Угличе. — Иван Петрович Шуйский
Мне говорил не оставлять его!
Что скажет он теперь? Ах, да бишь! Он
Уж ничего не скажет — он удавлен!
Великий царь…
Ты, кажется, сказал:
Он удавился? Митя ж закололся?
Арина, а? Что, если…
Государь,
Тебе сейчас отправить в Углич надо
Кого-нибудь…
Зачем? Я сам отправлюсь!
Я сам хочу увидеть Митю! Сам!
Я никому не верю!
По дороге
Серпуховской маячные дымы
Виднеются!
Великий государь,
То хан идет. Чрез несколько часов
Его полки Москву обложат. Ехать
Не можешь ты теперь.
Царь-государь,
Пошли меня, холопа твоего!
Я, батюшка, хоть прост, а что увижу,
То и скажу!
А розыск учинить
Об этом деле мог бы князь Василий
Иваныч Шуйский. Пусть поедут оба
И разберут, чьей в Угличе виной
Беда случилась!
Вправду? Вправду хочешь
Послать ты в Углич Шуйского, Василья?
Послать племянника того, кого ты —
Кого они сегодня ночью…
Шурин!
Прости меня! Я грешен пред тобой!
Прости меня — мои смешались мысли —
Я путаюсь — я правду от неправды
Не отличу! Аринушка моя,
Поди ко мне. Петрович, поезжай
Со князь Васильем. Князь Василий, что бишь
Тебе хотел сказать я? Позабыл!
Да, вот что: я послал на той неделе
Игрушек Мите —
я хотел бы знать —
Хотел бы знать, успел ли он — успел ли…
Все кончено! Жених застрелен мой…
Удавлен дядя…
Дитятко, тебя
К себе возьму я, будешь ты отныне
Мне вместо дочери!
Царица, я
Постричься бы хотела…
Да, княжна,
Да, постригись! Уйди, уйди от мира!
В нем правды нет! Я от него и сам бы
Хотел уйти — мне страшно в нем, Арина,—
Спаси меня, Арина!
Боярыни уводят княжну.
Свет мой, Федор,
В молитве мы у бога утешенья
Должны просить!
В молитве? Да, Арина!
Я в монастырь пойду, молиться буду —
Посхимлюсь там…
Нельзя тебе, свет-Федор!
Венец наследный некому тебе
Твой передать.
Да, я последний в роде —
Последний я. Что ж делать мне, Арина?
Свет-государь, нет выбора тебе;
Один Борис лишь царством править может,
Лишь он один. Оставь на нем одном
Правления всю тягость и ответ!
Так, так, Арина! Не вмешаюсь боле
Я ни во что!
Пути сошлися наши!
О, если б им сойтись не довелось!
Полки тебя, боярин, в поле ждут!
Все по местам!
Бояре уходят.
Ты сам ли встретить хана
Нас поведешь?
Боярин князь Мстиславский!
Я муж совета, ты же муж войны!
Отныне будь верховным воеводой —
За честь Руси, как вождь, веди нас в бой —
Я ж следую, как ратник, за тобой!
Бездетны мы с тобой, Арина, стали!
Моей виной лишились брата мы!
Князей варяжских царствующей ветви
Последний я потомок. Род мой вместе
Со мной умрет. Когда бы князь Иван
Петрович Шуйский жив был, я б ему
Мой завещал престол; теперь же он
Бог весть кому достанется! Моею,
Моей виной случилось все! А я —
Хотел добра, Арина! Я хотел
Всех согласить, все сгладить, — боже, боже!
За что меня поставил ты царем!
Царь Борис*
(Трагедия в пяти действиях)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Царь Борис Федорович Годунов. Царица Мария Григорьевна, его жена, дочь Малюты Скуратова. Царевич Федор, Царевна Ксения — их дети. Царица Ирина Федоровна, во иночестве Александра, сестра царя Бориса, вдова царя Федора Иоанновича. Царица Мария Федоровна Нагая, во иночестве Марфа, вдова Иоанна Грозного. Христиан, герцог датский, жених царевны Ксении. Гольк, Браге — его советники. Семен Годунов, ближний боярин. Князь Василий Иванович Шуйский. Петр Федорович Басманов, боярин и воевода. Федор Никитич Романов, Александр Никитич Романов, Князь Репнин, Князь Черкасский, Князь Сицкий, Князь Голицын, Салтыков — бояре. Андрей Петрович Луп-Клешнин, во схиме брат Левкий. Василиса Волохова, боярыня. Афанасий Власьев, думный дьяк. Воейков, воевода Тарский. Дементьевна, барская барыня. Ричард Ли, посол английский. Миранда, папский нунций. Барон Логау, посол австрийский. Лев Сапега, посол литовский. Эрик Гендрихсон, посол шведский. Авраамий Люс, посол флорентийский. Гермерс, любский бургомистр, присланный от ганзейских городов. Архимандрит Кирилл, посол иверский. Лачин-Бек, посол персидский. Челибей, посол турецкий. Хлопко-Косолап, атаман разбойников. Решето, Наковальня — его есаулы. Митька, разбойник. Посадский. Мисаил Повадин, Григорий Отрепьев — беглые монахи. 1-й, 2-й — часовые. 1-й, 2-й — сыщики. 1-я, 2-я, 3-я, 4-я — бабы. Врач. Стрелецкий голова. Спальник. Стольник. Крилошанка. Пристав. Бояре, боярыни, стольники, рынды, стрельцы, посольская свита, монахи, беглые крестьяне, разбойники, нищие, сыщики, слуги и народ.Действие — в Москве и ее окрестностях, в конце XVI и начале XVII столетий. (обратно)
Действие первое
Престольная палата
Салтыков и Воейков.Салтыков
Ты вовремя, боярин, с доброй вестью
Вернулся из Сибири: угодил
Как раз попасть в тот день, как государь
Венчается на царство!
Богу слава!
Довольно он откладывал венчанье
Со дня, как Земской думою соборной
На царство был избран!
Да, да, в шеломе,
А не в венце, с мечом заместо скиптра,
Он ждал татар. Но хан, им устрашенный,
Бежал назад! И то сказать: пятьсот
Нас вышло тысяч в поле. Без удара
Казы-Гирей рассыпан — и ни капли
Не пролилося русской крови!
Слава
Царю Борису!
Слава и хвала!
Подумаешь: как царь Иван Васильич
Оставил Русь Феодору-царю!
Война и мор — в пределах русских ляхи —
Хан под Москвой — на брошенных полях
Ни колоса! А ныне, посмотри-ка!
Все благодать: амбары полны хлеба —
Исправлены пути — в приказах правда —
А к рубежу попробуй подойти
Лях или немец!
Что и говорить!
Воскресла вся земля! Царю недаром
От всех любовь. Такого ликованья,
Я чай, Москва отроду не видала!
Насилу я проехал чрез толпу;
На двадцать верст кругом запружены
Дороги все; народ со всех концов
Валит к Москве; все улицы полны,
И все дома, от гребней до завалин,
Стоят в цветах и в зелени! Я думал:
Авось к царю до выхода проеду!
Куды! Я чай, от валу до Кремля
Часа четыре пробирался. Там
Услышал я: в соборе царь Борис —
Венчается!
Сейчас вернется в терем!
Ты что ж не там?
Послов примать наряжен.
Каких послов?
Да мало ль их! От папы,
От цесаря, от Англии, от Свеи,
От Персии, от Польши, от Ганзы —
Не перечтешь!
И всех их примет царь?
Всех с этого престола слушать будет!
Пора, пора воссесть ему на нем!
Семь месяцев венчания мы ждали!
А до того, чай, целых шесть недель
Приять венец его молили!
Да,
Смирению такому нет примера.
До нас дошло, как вашим он моленьям
Внять не хотел!
И если бы владыка
От церкви отлучением ему
Не угрозил — быть может, и доселе
Мы были б без царя!
А говорили:
Честолюбив!
Поди ты! Мало ль что
О нем толкуют! Говорили также:
Он Дмитрия-царевича извел!
Безбожники! Бессовестные люди!
Когда б извел Димитрия Борис,
Он стал ли бы от царства отрекаться!
Вестимо, нет! Когда скончался Федор,
Рыдали все, но скорбь ничья сравниться
Со скорбию Бориса не могла.
Я был уже в походе; не сподобил
Меня Господь к усопшего руке
С другими приложиться. Говорят,
Был чудно светел лик его?
Тиха
Была его и благостна кончина.
Он никому не позабыл сказать
Прощальное, приветливое слово;
Когда ж своей царицы скорбь увидел,
«Аринушка, — сказал он, — ты не плачь,
Меня Господь простит, что государить
Я не умел!» И, руку взяв ее,
Держал в своей и, кротко улыбаясь,
Так погрузился словно в тихий сон —
И отошел. И на его лице
Улыбка та последняя осталась.
Царь благодушный!
После похорон
Постриглася царица.
И тогда же
С ней заперся правитель?
В тот же день.
Молениям боярским не внимая,
Он говорил: «Со смертию царя
Постыли мне волнение, и пышность,
И блеск, и шум. Здесь, близ моей сестры,
Останусь я; молиться с ней хочу я
И здесь умру!»
Идут, идут! Народ
Волнуется! Вот уж несут хоругви!
А вот попы с иконами, с крестами!
Вот патриарх! Вот стольники! Бояре!
Вот стряпчие царевы! Вот он сам!
В венце и в бармах, в золотой одежде,
С державою и скипетром в руках!
Как он идет! Все пали на колени —
Между рядов безмолвных он проходит
Ко Красному крыльцу — остановился —
Столпились все — он говорит к народу…
Целует крест — вот на крыльцо вступает —
Как светел он! Сияние какое
В его очах! Нет, сам Иван Васильич
В величии подобном не являлся —
Воистину, то царь всея Руси!
Соизволеньем Божиим и волей
Соборной Думы — не моим хотеньем —
Я на престол царей и самодержцев
Всея Руси вступаю днесь. Всевышний
Да укрепит мой ум и даст мне силы
На трудный долг! Да просветит меня,
Чтобы бразды, мне русскою землею
Врученные, достойно я держал,
Чтобы царил я праведно и мудро,
На тишину Руси, как царь Феодор,
На страх врагам, как грозный Иоанн!
Великий царь! Господь тебя услышал:
Твои враги разбиты в пух и прах!
Воейков я, твой Тарский воевода,
Тебе привезший радостную весть,
Что хан Кучум, свирепый царь сибирский,
На Русь восстать дерзнувший мятежом,
Бежал от нас вкровопролитной битве
И пал от рук ногайских мурз. Сибирь,
Твоей опять покорная державе,
Тебе навек всецело бьет челом!
Благодаренье Господу! Да будет
В сей светлый день нам знамением добрым
Благая весть! Встань, воевода Тарский,
И цепь сию, в знак милости великой,
От нас прими!
Мой сын, царевич Федор,
Вам здравствует со мной, бояре! Он
Летами млад, но ко святой Руси
Его любовь равна моей. В нем буду
Готовить мне достойного на царство
Преемника. Любить его, бояре,
Я вас прошу!
Да здравствует царевич!
Живет царевич!
Государь, послы
Ждут позволенья милости твоей
На царствии здоровать!
Пусть войдут!
Посол Елисаветы, Ричард Ли!
Британии Великой королева
Царю Борису дружеский поклон
Усердно шлет, его на русском троне
Приветствуя как друга своего,
Как кровного, возлюбленного брата.
Великий царь! Ей дорог несказанно
С тобой союз, и, если бы избрать
Для сына ты меж юными княжнами
Британии невесту захотел,
Твое свойство вменила б королева
Себе в любовь и видела бы в нем
Залог союза наших двух народов
И совершенье мысли Иоанна,
Который был ей другом… Графа Дарби
Младая дочь красою превышает
Красавиц всех, а кровь ее одна
С Елисаветы королевской кровью!
Благодарю сестру Елисавету.
Ее союзом боле дорожу,
Чем всех других высоких государей,
Писавших к нам о том же. Но мой сын
Феодор млад еще о браке думать —
Мы подождем.
Миранда, нунций папы!
Великий царь всея земли Московской!
Святой отец Климент тебе свое
Апостольское шлет благословенье
И здравствует на государстве! В знак
Особенной своей к тебе любви
Он утвердить твой титул предлагает,
Как титулы богемских королей
И польских утвердил он. Если ж ты
Своей душой, миролюбиво-мудрой,
Столь ведомой наместнику Христа,
Как он, о царь, скорбишь о разделенье
Родных церквей — он через нас готов
Войти с твоим священством в соглашенье,
Да прекратится распря прежних лет
И будет вновь единый пастырь стаду
Единому!
Святейшего Климента
Благодарю. Мы чтим венчанных римских
Епископов и воздаем усердно
Им долг и честь. Но Господу Христу
Мы на земле наместника не знаем.
Наш царский сан, по воле Божьей, мы
От русской всей земли прияли — боле ж
Ни от кого не просим утвержденья.
Когда святой отец ревнует к вере,
Да согласит владык он христианских
Идти собща на турского султана,
О вере братии наших свободить!
То сблизит нас усердием единым
К единому кресту. О съединенье ж
Родных церквей мы молимся все дни,
Когда святую слышим литургию.
Барон Логау, цесарьский посол!
Великий царь! Рудольфус, римский цесарь,
Тебе на царстве братский шлет поклон,
Моля тебя помочь ему войсками
И деньгами, чтобы могли султану
Мы дать отпор, безбожному Махмету,
Грозящему из Венгрии идти
На Австрию!
Не в первый раз султану
Австрийским мы обязаны посольством.
При Федоре, покойном государе,
Мы учинили с вами договор:
От турок вам помочь казною нашей,
С тем чтобы вы взвели Максимильяна,
Рудольфа брата, на литовский трон.
Вы приняли исправно наши деньги,
Но, под рукой, с Литвою сговорились —
И Жигимонта свейского признали,
Врага Руси, литовским королем!
Великий царь, мы не были вольны!
Наш претендент, Максимильян, Замойским
В Силезии был полонен.
И вместо
Чтобы его оружьем свободить,
С Литвой скорей вы заключили мир
И даром нас поссорили с султаном.
Не мы, о царь! Султан твой давний враг,
И на Москву он хана насылает
Не в первый раз. Когда ты дашь ему
Нас одолеть, ты своего ж злодея
Усилишь, государь!
Поход крестовый
Я на него Европе предлагаю.
Он враг нам всем, не мой один. Испаньи,
Сицилии и рыцарям Мальтийским,
Венеции и Генуи он враг,
Досадчик всем державам христианским!
Пускай же все подымут общий стяг
На Турцию! Тогда не из последних
Увидят нас. Но до того мы будем
Лишь наши грани русские беречь.
Мы не хотим для Австрии руками
Жар загребать. Казною, так и быть,
Мы учиним вам снова вспоможенье,
Войска ж свои пока побережем.
Посол литовский, канцлер Лев Сапега!
Великий царь! Твой брат, король на Польше,
Король на Свее и великий князь
Земли литовской, Третий Жигимонт,
Прислал тебе со мною, Львом Сапегой,
Его короны канцлером, поклон
И гратуляцию на царстве! Наше
К концу приходит скоро перемирье,
Но Жигимонт и мы, паны, хотим
Уже забыть вражду с Москвою. То
Король Батур с царем Иваном прались —
На души ж их пускай тот ляжет спор!
Ты ж новую вчинаешь династию,
И твоему величеству не нужно
Литигиум тот старый пильновать.
Коль Жигимонта свейским королем
Признаешь ты и титул обещаешь
Ему давать, который у него
Его ж правитель, Карлус, отымает,
Эстонию ж землей признаешь польской —
То мы тебе Ливонию уступим
И грамоту согласны подписать
На вечный мир с Москвою!
Пан Сапега!
Ты шесть недель в Москве, кажися, ждал,
Пока тебе перед собой явиться
Дозволил я. Ты времени довольно
Имел узнать войска и силы наши.
Сдается мне, мир будет Жигимонту
Нужней, чем нам. Ливонская земля
С Эстонией есть вотчина Руси
От Ярослава Первого, от сына
Владимира Святого. Род мой нов,
Но я с державой русскою приял
Права ее древнейших государей.
Доколе жив, не уступлю из них
Ни одного. Я Жигимонта свейским
Не признаю владыкой. Герцог Карлус
Владеет Свеей. Титулов пустых
Я не даю.
Тогда, великий царь,
Осталось мне, всев на коня, до дому
Скакать без мира?
Доброго пути!
Но, царь великий, я ж не за войною —
За миром прислан я!
Борис
Из уваженья
Ко брату Жигимонту, перемирье
Я вам продлю. В моей Боярской думе
Ты можешь мой услышать уговор.
Посол от Свей, Эрик Гендрихсон!
Преславный царь! Правитель свейский Карлус
От всей души тебе на государстве
Свой шлет поклон и просит, чтобы в споре
Его чинов с литовским Жигимонтом
Ты свейскую корону поддержал!
Его зовут на королевство?
Царь…
Да, да, я знаю! Свейские чины
Уже ему корону предлагали!
Когда тебе земли желанье нашей
Уж ведомо…
Я знаю все.
Но герцог
Чинам ответа не дал и короны
Еще не принял…
Он корону примет.
К престолу Карлус призван всей землей —
Он отказаться от него не может.
Приветствую отныне королем
Его я свейским, Карлусом Девятым!
И если брат наш Карлус с нами хочет
Пребыть в любви — пусть продолжает он
Вести войну с Литвою неуклонно,
Ливонию ж с Эстонией признает
Землею русской. Мы ему на том
Наш вечный мир и дружбу обещаем!
Аврамий Люс, Флоренции посол!
Тебе, царю Московский державы,
Избранному любовью всей земли,
Шлет Фердинанд, из рода Медицеев,
Приветствие и дружеский поклон.
Был дед его любовию народной,
Равно как ты, к правлению призван —
Достоинства сроднили оба рода:
Как Козимо и как Лоренцо наш,
Ты друг наук и вольного искусства.
То ведая, тебе великий вождь
Флоренции услуги предлагает
И рад тебе художников своих,
Ваятелей прислать и живописцев,
Литейщиков и зодчих, да цветет
Твоя земля не только славой бранной,
Но и красой художества вовек!
Любезного я брата, Фердинанда,
Благодарю душевно; принимаю
Его любовь и добрую услугу
Признательно. Суров наш русский край;
Нам не дал Бог, как вам, под вольным небом
Красой искусства очи веселить;
Но что над плотью высит человека,
Что радует его бессмертный дух,
От Бога то ведет свое начало,
И верю я, оно на пользу будет
И радость нам!
Прими же, государь,
В знак непременной дружбы Фердинанда,
Сей небольшой фиал. Иссечен он
Из горного кристалла и оправлен
Искуснейшим из наших мастеров:
Ему Челлини имя.
Будет мне
Двояко дорог этот дар. Поведай
Великому Флоренции вождю,
Что если есть в земле моей русийской
Что б ни было пригодное ему —
Оно его!
Любчанский бургомистер,
От всех имперских вольных городов!
Земли русийской светлый император
И славный царь! Любчанские купцы
От имени Ганзы высокохвальной
На государстве здравствуют тебе!
Усердье наше ведомо Русии:
Когда еще голландцы и французы,
И англичан пронырливый народ
В твой славный край не знали и дороги,
Уже Ганза исправно, аккуратно
И дешево все лучшие ему
Товары доставляла; и за то
Она была русийскими князьями
Избавлена от пошлин. Государь!
Вели ж и ты, чтоб неприличных пошлин
Не брали с нас! А мы, в усердье нашем,
Тебе дары посильные несем.
Из серебра литого вот фигуры:
Фортуна вот — в ней двадцать фунтов с лишком —
А это вот богиня Венус — в ней
Есть тридцать фунтов — это птица струс —
А вот павлин — вот лев — вот два еленя —
Вот два коня — петух — и славный бог
Меркуриус — всего сто десять фунтов
И двадцать три золотника!
Издавна
Нам другом был почтенный город Любек.
Благодарю Ганзу за поздравленье
И за дары. Имперских городов
Избавить мы от пошлины не можем,
Зане у нас купцы иных земель
Ее несут. Но, в уваженье древней
С любчанами приязни, мы велим
С них пошлин брать отныне половину,
Товары ж их избавим от осмотра,
С тем чтоб они, по совести, их сами
Нам объявляли.
Виват царь Борис!
Великий государь! От шах-Аббаса
К тебе посол персидский, Лачин-Бек!
Великий, грозный и пресветлый царь!
Твой друг и брат, Аббас, владыка перский,
Здоровает тебе на государстве
И братский шлет поклон. Ты держишь Русь
Единою могучею рукой —
Простри, о царь, с любовию другую
На моего владыку и прими
От шах-Аббаса, в знак его приязни,
Сей кованный из золота престол,
В каменьях самоцветных и в алмазах.
Наследье древних шахов — изо всех
Ценнейшее Аббасовых сокровищ!
Благодарю великого Аббаса.
Его приязнь тем более ценю,
Что слышал я, быть может ложно, будто
Он хочет мир с султаном заключить,
Иверию ж, подвластную нам землю,
И Александра, подданного нам
Ее царя, теснит.
Великий царь,
То клевета! Тебе сказал неправду
Царь Александр. Он сам дружит султану,
Как твоему, как нашему врагу!
Впустить сюда султанского посла!
К царю посол султанский, Челибей!
Всея Руси могучий повелитель!
Султан Махмет, твой друг и брат, тебе
Через меня на воцаренье шлет
Приветствие и, в знак своей приязни,
Седло и златом кованную сбрую
В каменьях драгоценных. Государь!
Султан Махмет, добра тебе желая,
Предостеречь тебя велит, что твой
Неверный раб, царь Александр, замыслил
Тебя предать и к перскому Аббасу
В подданство переходит!
Пусть войдет
От Александра присланный посол!
Великий, благоверный государь!
Царь Александр, твой ревностный слуга,
Тебе на царстве кланяется земно.
Не попусти, о царь всея Руси,
Ему вконец погибнуть! Шах-Аббас
Безжалостно, безбожно разоряет
Иверию! Султан Махмет турецкий
Обрек ее пожарам и мечу!
Ограблены жилища наши — жены
Поруганы — семейства избиенны —
Монастыри в развалинах — и церкви
Христовые пылают!
Славный царь,
Не верь тому — не мы, а персы грабят
Иверию!
Великий государь,
Не верь послу суннитского султана!
На языке суннитов клевета,
Обман и ложь! Не разоряют персы
Иверию — они лишь турок гонят
Вон из нее и только лишь твоих
Изменников карают!
Боже правый —
Иверия моя!
Шеит неверный!
Султан тебе покажет в Испагане,
Как гоните вы нас!
Суннитский пес!
В Стамбуле мы с тобою разочтемся!
О государь, от злобы их обоих
Будь нам защитой!
Слушайте! Кто б ни был
Подвластной нам Иверии теснитель —
Шах иль султан — клянусь, не попущу
Ничьей руке касаться русских граней!
Дьяк Афанасий! Ты напишешь ныне ж
Бутурлину с Плещеевым приказ
Вести полки на Терек. Лачин-Бек!
Тебе был путь немалый к нам от моря
Хвалынского. Ты видел нашим войском
Покрытый край от Волги до Москвы.
Пятьсот и с лишком тысяч поднялося
На мой призыв. Когда я захочу,
Я вдвое их могу поставить в поле.
С Аббасом рад я в дружбе пребывать,
Но должен ты в моей Боярской думе
Дать за него нам клятвенный обет:
От перских войск Иверию очистить.
А ты, султана турского посол,
Неси ему дары его обратно!
Нам ведомо, на нас кем поднят, шел
Казы-Гирей, кичася силой ратной!
Но он бежал! Прошли те времена,
Когда Руси шатание и беды
Врагам над ней готовили победы!
Она стоит, спокойна и сильна,
Законному внутри послушна строю,
Друзьям щитом, а недругам грозою!
Наш царский долг окончен. Вот царица
С царевною пришли принять, бояре,
Здорование ваше!
Бьем челом
Царице и царевне! Им на царском
Здороваем венчанье! Много лет
Вам, матушки вы наши!
Государи,
Благодарим за ваше пожеланье!
Прошу любить и жаловать меня
С царевною!
Господь благослови
Тебя, царевна наша! Божья пташка!
Весенний цветик наш!
Не заслужила
Великой вашей ласки я, бояре,
И не себе любовь примаю вашу,
Но батюшке-царю!
Касатка наша!
Кто за царя не рад бы умереть?
Но любим мы тебя не за него —
За разум твой! За ласковый обычай!
За тишину! За ангельские очи!
Господь с тобой!
Великий государь!
Народа мы не можем удержать!
Врываются насильно, голосят:
«Хотим царю Борису поклониться,
Царя Бориса видеть!»
Настежь двери!
Между народом русским и царем
Преграды нет!
Отец родной! Поволь
Нам светлые твои повидеть очи!
Друзья мои, входите! Дорогие
Вы гости мне! Зови, царевна Ксенья,
Зови мирян к почестному столу!
Пожалуйте, миряне! Просим всех
К нам на хлеб, на соль!
Матушка-царевна!
Дай на тебя полюбоваться! Очи
Порадовать!
Назад! Не будет места!
И нищие полезли!
Всем сегодня
Свободный вход! Кто нищим вступит в терем,
Имущим тот воротится домой!
Входите, Божьи люди! Вы ж, бояре,
Ведите всех к почестному столу!
Царица и царевна, — ты, Феодор,—
Гостей моих идите угощать!
Вино и мед чтобы лились реками!
Идите все — я следую за вами!
Свершилося! В венце и в бармах я
Держу бразды Русийския державы!
Четырнадцать я спорил долгих лет
Со слепотой, со слабостью, с упорством —
И победил! Кто может осудить
Меня теперь, что не прямой дорогой
Я к цели шел? Кто упрекнет меня,
Что чистотой души не усумнился
Я за Руси величье заплатить?
Кто, вспомня Русь царя Ивана, ныне
Проклятие за то бы мне изрек,
Что для ее защиты и спасенья
Не пожалел ребенка я отдать
Единого? Мне на душу не раз
Ложилось камнем темное то дело,
И думал я: «Что, если не достигну,
Чего хочу? Что, если грех тот даром
Я совершил?» Но нет! Судьба меня
Не выдала! Я с совестию счеты
Сегодня свел — и не боюсь поставить
Моих заслуг и винностей итог!
Могу теперь идти стезею чистой!
Прочь от меня притворство и обман!
Чрез пропасти и смрадные болота
К престолу днесь меня приведший мост
Ломаю я! Разорвана отныне
С прошедшим связь! Пережита пора
Кромешной тьмы — сияет солнце снова —
И держит скиптр для правды и добра
Лишь царь Борис — нет боле Годунова!
Келья в Новодевичьем монастыре
Крилошанка вводит Бориса. За ним входит Семен Годунов.Борис (к крилошанке)
Ты говоришь: царица на молитве?
Не сметь ее тревожить. В этой келье
Мы подождем.
Крилошанка уходит.
Давно ли здесь, в печали,
С сестрою я беседовал вдвоем!
Вот терем тот, где я хотел провесть
Остаток дней! Судьба не так решила
Заместо рясы плечи багряницей
Мне облекла. Чу! Радостные крики,
Сюда нас провожавшие, опять
Послышались! Ты с Шуйским объезжал
Сейчас Москву. Что молвят? Все ль довольны?
Кому ж не быть довольным, государь?
На перекрестках мед и брага льются,
Все войско ты осыпал серебром;
Нет из бояр ни одного, кому бы
Ты не послал иль блюда золотого,
Иль ценной шубы с своего плеча;
Всех должников ты выкупил из тюрем —
Кому ж не быть довольным? Только, царь,
Не в гнев тебе: ты без разбора начал
Всех жаловать; ни на кого опалы
Не наложил; и даже самых тех,
Которые при Федоре хотели
Тебя сгубить, ты наградил сегодня.
Так, государь, нельзя. Обидно то
Покажется твоим усердным слугам,
Что со врагами в милости своей
Ты смешиваешь их!
Врагов уж боле
Нет у меня. Прошла пора борьбы,
И без различья ныне изливаться
Должна на всех царя Русии милость,
Как солнца свет.
И волю языкам
Ты всем даешь. Романовы доселе
Мутят бояр!
Что говорят они?
Да то же, что и прежде говорили:
Не дельно, мол, при Федоре крестьян
Ты прикрепил; боярам недочет-де
В работниках; пустуют-де их земли
От той поры, как некого к себе
Им сманивать!
Я жалобу ту знаю.
Дворяне мыслят как?
В огонь и в воду
Готовы эти за тебя; немало
Поправились с тех пор, как Юрьев день
Ты отменил. А тоже бить челом
Сбираются тебе, что в лес от них
Бегут крестьяне.
Сами виноваты;
Сверх моготы с них требуют они;
Крестьяне не рабы; не в кабалу
Я отдал их. На днях указ объявят:
Что за какой надел кому нести.
Владельцы, царь, роптать начнут.
Пусть ропщут,
Всем угодить не властен человек;
И если целой выгода земли
В ущерб пришлася стороне единой,
Ту сторону не вправе я беречь.
Начни же, царь, с Романовых. Строптив
Их больно род, Феодор вот Никитич
Ведет такие речи…
Он в отца;
Не может мысли утаить. Тем лучше!
Я не боюсь того, кто говорит,
Что думает. Охотно я прощаю
Их речи тем, чьи у меня в руках
Теперь дела. Уже не нужно мне
И день и ночь, без отдыха, как прежде,
За каждым словом каждого следить.
К иным теперь могу я начинаньям
Мысль обратить. Иван Васильич Третий
Русь от Орды татарской свободил
И государству сильному начало
Поставил вновь. Но в двести лет нас иго
Татарское от прочих христиан
Отрезало. Разорванную цепь
Я с Западом связать намерен снова;
Для Ксении из многих женихов
Недаром мною датский королевич
Уже избран. С державами Европы
Земля должна по-прежнему стать рядом,
А в будущем их, с помощию Божьей,
Опередить.
Великий государь,
Ты смотришь вдаль и царственной высоко
Ты мыслию паришь, а между тем
Вокруг тебя не все идет так гладко,
Как кажется. Романовых за речи
Их дерзкие ты трогать не велишь;
Но есть другой, опасливый на речи,
На вид покорный, преданный слуга,
Который вряд ли милости твоей
Усердствует в душе: Василий Шуйский.
Не мнишь ли ты, усердию его
Я веру дал? Он служит мне исправно
Затем, что знает выгоду свою;
Я ж в нем ценю не преданность, а разум.
Не может царь по сердцу избирать
Окольных слуг и по любви к себе
Их жаловать. Оказывать он ласку
Обязан тем, кто всех разумней волю
Его вершит, быть к каждому приветлив
И милостив и слепо никому
Не доверять.
Боярин князь Василий
Иваныч Шуйский!
Милости прошу.
С объезда ты заехал, князь Василий?
Что нового?
Да что, царь-государь,
Не знаю, как тебе и доложить!
На Балчуге двух смердов захватили
Во кружечном дворе. Они тебя
Перед толпой негодными словами
Осмелилися поносить.
За что?
За Юрьев день.
Что сделала толпа?
Накинулась на них; чуть-чуть на клочья
Не разнесла; стрельцы едва отбили.
Где ж эти люди?
Вкинуты пока
Обои в яму.
Выпустить обоих!
Растолковать им, что на время только
Прикреплены они, затем что всюду
Шаталися крестьяне и скудела
Чрез то земля. Когда же приобыкнут
Сидеть на месте, снимется запрет.
Помилуй, царь!
Помилуй, государь!
Дозволь пытать их, государь! Должно быть,
Подучены они; другие могут
Найтись еще!
Не трогать никого.
Хотели б вы, чтоб омрачил я день
Венчанья моего? День этот должен
Началом быть поры для царства новой;
Светить Руси как утро должен он
И возвещать ей времена иные
И ряд благих, безоблачных годов!
Царь-государь, дозволь по правде молвить,
По простоте: ведь страху-то ни в ком
Не будет так!
Надеюся, не будет.
Не страхом я — любовию хочу
Держать людей. Прослыть боится слабым
Лишь тот, кто слаб; а я силен довольно,
Чтоб не бояться милостивым быть.
Вернитеся к народу, повестите
Прощенье всем — не только кто словами
Меня язвил, но кто виновен делом
Передо мной — хотя б он умышлял
На жизнь мою или мое здоровье!
Прости меня, великий государь,
Я не ждала тебя сегодня. В церкви
В день твоего венчанья за тебя
Молилась я.
Царица и сестра!
По твоему, ты знаешь, настоянью,
Не без борьбы душевной, я решился
Исполнить волю земскую и царский
Приять венец. Но, раз его прияв,
Почуял я, помазанный от Бога,
Что от него ж и сила мне дана
Владыкой быть и что восторг народа
Вокруг себя недаром слышу я.
Надеждой сердце полнится мое,
Спокойное доверие и бодрость
Вошли в него — и ими поделиться
Оно с тобою хочет!
Мир тебе!
Да, мирен дух мой. В бармы я облекся
На тишину земли, на счастье всем;
Мой светел путь, и как ночной туман
Лежит за мной пережитое время.
Отрадно мне сознанье это, но
Еще полней была б моя отрада,
Когда б из уст твоих услышал я,
Что делишь ты ее со мною!
Брат,
Я радуюсь, что всей земли желанье
Исполнил ты. Я никого не знаю,
Опричь тебя, кто мог венец бы царский
Достойно несть.
В годину тяжких смут,
Когда, в борьбе отчаянной с врагами,
Я не щадил их, часто ты за то
Меня винила. Но, перед собой
Одной Руси всегда величье видя,
Я шел вперед и не страшился все
Преграды опрокинуть. Пред одной
В сомнении остановился я…
Но мысль о царстве одержала верх
Над колебанием моим… Преграда
Та рушилась… Не произнесено
До дня сего о том меж нас ни слова.
Но с той поры как будто бездны зев
Нас разделил… В то время, может быть,
Ты не могла судить иначе, но
Сегодня я перед тобой, Ирина,
Очистился. Ты слышишь эти клики?
В величии, невиданном поныне,
Ликует Русь. Ее дивится силе
И друг и враг. Сегодня я оправдан
Любовию народной и успехом
Моих забот о царстве. Я хотел бы
Услышать оправдание мое
И от тебя, Ирина!
Оправданья
Ты ожидаешь, брат? В тот страшный день,
Когда твой грех я сердцем отгадала,
К тебе глубокой жалости оно
Исполнилось. Я поняла тогда,
Что, схваченный неудержимой страстью,
Из собственной природы ею ты
Исхищен был. Противникам так часто
Железную являя непреклонность,
Круша их силу разумом своим,
Ты был дотоль согласен сам с собою.
Но здесь, Борис, нежданный, новый, страшный
В тебе раздор свершился. Высоту
Твоей души я ведала; твои
Я поняла страданья. Не холодность —
Нет, лишь боязнь твоей коснуться раны
Меня вдали держала от тебя.
Когда б ты мне открылся — утешеньем,
Любовию тебе б я отвечала,
Не поздними упреками. Но ты
Молчал тогда — теперь же хочешь мною
Оправдан быть? Брат, я за каждым днем
Твоим слежу, моля всечасно Бога,
Чтоб каждый день твой искупленьем был
Великого, ужасного греха,
Неправды той, через нее же ныне
Ты стал царем!
Отвороти свой взор
От прошлого. Широкая река,
Несущая от края и до края
Судов громады, менее ль светла
Тем, что ее источники, быть может,
В болотах дальних кроются? Ирина,
Гляди вперед! Гляди на светлый путь
Передо мной! Что в совести моей
Схоронено, что для других незримо —
Не может то мне помешать на славу
Руси царить!
Цари на славу ей!
Будь окружен любовью и почетом!
Будь праведен в неправости своей —
Но не моги простить себе! Не лги
Перед собой! Пусть будет только жизнь
Запятнана твоя — но дух бессмертный
Пусть будет чист — не провинись пред ним!
Не захоти от мысли отдохнуть,
Что искупать своим ты каждым мигом,
Дыханьем каждым, бьеньем каждым сердца,
Свой должен грех! И если изнеможешь
Под бременем тяжелым — в эту келыо
Тогда приди…
Твой приговор жесток.
Безвинным я себя не мню. Безвинен
Не может быть, кто с жизнию ведет
Всегда борьбу, кто хоть какую цель
Перед собой поставил, хоть какое
Желание в груди несет. В ущерб
Другому лишь желанья своего
Достигнет он! То место, где я стал,
Оно мое затем лишь, что другого
Я вытеснил! Не прав перед другими
Всяк, кто живет! Вся разница меж нас:
Кто для чего не прав бывает. Если,
Чтоб тьмы людей счастливыми соделать,
Я большую неправость совершил,
Чем тот, который блага никакого
Им не принес, — кто ж, он иль я, виновней
Пред Господом? Ирина, от тебя
Мое принять пришел я оправданье —
Я жду его — тебе до дна я душу
Мою открыл — еще ли не оправдан
Я пред тобой?
Все ту же на тебе
Я вижу тень. Куда бы ни пошел ты,
Везде, всегда, зловещая, она
Идет с тобой. Не властны мы уйти
От прошлого, Борис!
Постричься должен,
Кто мыслит так! От дела отказаться!
Отшельником в пустыню отойти!
То не мое призвание. Мой грех
Я сознаю; но ведаю, что им лишь
Русь велика! Оплакивать его
Я не могу! Мне некогда крушиться!
Не под ярмом раскаянья согбен,
Но полный сил, с подъятою главою,
Идти вперед я должен, чтоб Руси
Путь расчищать! Прости, сестра. Кто прав —
Ты или я — то времени теченье
Покажет нам. Злодейство ль совершил
Иль заплатил Руси величью дань я —
Решит земля в годину испытанья!
Действие второе
Покой во дворце
Царевич Федор, царевна Ксения и герцог Христиан датский.Федор
Вот уж который день, брат Христиан,
Мы сходимся с тех пор, как ты помолвлен
Со Ксенией, и каждый раз тебя,
Мне кажется, мы оба больше любим,
Могли б тебя мы слушать без конца,
Но ты досель о родине нам только
Рассказывал своей…
Да, королевич,
Пора, чтоб ты нам о себе поведал.
Уже давно спросить тебя хочу я:
Как вырос ты? И как доселе жил?
И как во Фландрии сражался?
Все,
Все расскажи нам, Христиан. Мы стали
Теперь с тобой родные; вместе нам
Пришлося жить, так надо знать друг друга!
Начни сначала. Детство нам свое
Сперва скажи!
Несложная то повесть,
Царевна, будет: мой отец, король,
Со мной простясь, услал меня ребенком
Из города в норвежский дальний замок
И указал там жить — зачем? — не знаю.
Мрачны картины первых лет моих:
Среди туманов северной природы,
Под шум валов и сосен вековых
Прошли мои младенческие годы.
Мне помнятся раскаты непогоды,
Громады гор, что к небу вознеслись,
С гранитных скал струящиеся воды
И крутизна, где замок наш повис.
Ребенком там, в мечтанье одиноком,
Прибою моря часто я внимал
Или следил за ним веселым оком,
Когда в грозу катил за валом вал
И, разбиваясь о крутые стены,
Отпрядывал потоком белой пены.
И с ранних пор сказанья старины,
Морских бойцов походы и сраженья
Отважные мне навевали сны,
И вдаль меня манили приключенья.
В один покой случайно я проник;
Висели латы там под слоем пыли,
А на столе лежало много книг —
Норвежские то летописи были.
Я стал читать — и ими, как огнем,
Охвачен был сильнее с каждым днем,
И ярче все являлись мне виденья:
Богатыри, и схватки, и сраженья.
Так время шло. Четырнадцати лет
Я призван был в столицу. Новый свет
Открылся мне. Я с радостию детской
Предался жизни суетной и светской —
Но ненадолго. Праздности моей
Стыдиться стал я скоро. Прежних дней
Воскресли сны и прежние виденья:
Все те же сечи, схватки и сраженья.
И думал я: настанет ли тот день,
Когда мечта, которую с любовью
Я все ловлю, как веющую тень,
Оденется и плотию и кровью?
И он настал. Вскипел великий бой,
Священный бой за веру и свободу:
Испании владыка встал войной,
Грозя цепями вольному народу.
Во Фландрию тогда Европы всей
Стекалися единоверных рати —
И из тюрьмы я вырвался моей
На выручку преследуемых братий.
Да, Христиан, мы слышали про то,
Как ты с испанцем бился под Остендом.
Счастлив же ты! Тебе уж двадцать лет!
Ты мог уже своиизведать силы,
Ты сам себя на деле испытал —
А я!
Тебе, царевич, суждена
Блистательнее доля. Ты стоишь
Близ своего отца, чтоб у него
Державою учиться управлять,
Как те князья, которые отвсюду
Съезжалися в испанский стан, учиться
У Спинолы, у пармского вождя,
Как управлять осадою.
Ты прав;
Отца пример перед собою видеть —
То счастье для меня, и лучшей доли
Я б не желал, как только научиться
Ему в великом деле помогать.
Но не легко дается та наука,
А праздным быть несносно. Ты ж успел
Узнать войну, ты отражал осаду,
Ты слышал пушек гром, пищалей треск,
Вокруг тебя летали ядра…
Да,
И я узнал, что мужество и сила
Должны теперь искусству уступать;
Что не они уже решают битвы,
Как в славные былые времена,
И грустно мне то стало. Но меня
Поддерживала мысль, что я служу
Святому делу.
И за это мне
Ты, королевич…
Сразу полюбился?
Так, Ксенья?
Так. Но я бы знать хотела,
Его спросить хотела б я: как он
Чужую мог заочно полюбить?
Легко мне дать ответ тебе, царевна:
Ты не была чужая для меня!
Царя Бориса чтит весь мир. Далеко
О нем молва в Европе разнеслась;
Кому ж его вблизи случалось видеть,
Обвороженный возвращался тот
На родину; но прославлял он столь же
Величие правителя Русии,
Сколь совершенства дочери его.
Кто б ни был то, посланник, или пленный,
Или купец ганзейский, — ни один
Не забывал царевну Ксенью славить,
Ее красу и ум превозносить
И неземную, ангельскую кротость.
Рассказы те в мою запали душу;
А дальний твой, несхожий с нашим край,
Все, что молва о нем к нам приносила:
Разливы рек, безбережные степи,
Снега и льды, обычай, столь отличный
От нашего; державы христианской
Азийский блеск, с преданьями отцов
Нам общими, — все это, как нарочно,
Набросило волшебный некий свет
На образ твой. Ты мне предстала тою,
С кем связан я таинственной судьбою…
Тебя добыть не мыслил я тогда,
Но образ твой светил мне как звезда,
Приковывал мои невольно взоры —
И в шуме битв, в пылу кипящих сил,
Я, рыцаря заслуживая шпоры,
Тебе, царевна, мысленно служил!
Брат Христиан, как странно и как ново
Мне речь твоя звучит! Не думал я,
Чтоб можно было полюбить кого,
Не знаючи иль не видав. Но правда
Мне слышится в твоих словах, и вместе
В них будто что-то чуется родное;
И хорошо с тобой мне, Христиан,
Так хорошо, как будто после долгой
Разлуки я на родину вернулся.
И Ксенья вот задумалась, смотри!
Задумалась я вправду. Новый мир
Ты, королевич, мне открыл. У нас
Не любят так. У нас отцы детей
Посватают, не спрашивая их,
И без любви друг к другу под венец
Они идут. Я, признаюсь, всегда
Дивилася тому.
Обычай этот
К нам от татар привился, а до них
Вольна была невеста жениха
Сама избрать.
Гаральд норвежский наш
Дочь Ярослава русского посватал.
Но не был он в ту пору знаменит
И получил отказ от Ярославны.
Тогда, в печали, бросился он в сечи,
В Сицилии рубился много лет
И в Африке, и наконец вернулся
В град Киев он, победами богат
И несказанной славою, и Эльса
Гаральда полюбила.
Да, в то время
Стекалось в Киев много женихов.
Другая Ярославна за Индрика
Французского пошла, а третья дочь —
За короля венгерского Андрея.
Всем трем отец дал волю выбирать.
Тогда у нас свободней, Христиан,
И лучше было. В те поры у немцов
Был мрак еще, а в Киеве считалось
Уж сорок школ. Татары все сгубили.
Отец твой то, царевич, воскресит,
Вознаградит потерянное время!
Да, Христиан. Но, верь мне, ты не знаешь
Еще отца! Доселе видел ты
Его дела; но если б видеть мог ты
Его любовь к земле, его заботу,
Его печаль о том, чего свершить
Он не успел, его негодованье
На тех людей, которые б хотели
Опять идти по-старому, — и вместе
Терпенье к ним, и милость без конца —
Тогда бы ты узнал его!
Хотя бы
Его не знал я вовсе — и тогда
Он за любовь великую твою
Мне б дорог стал!
Не потому его
Люблю я, Христиан, что он отец мне;
Нет, я за то люблю его, что он
Так мало мыслит о себе!
То правда;
Лишь об одной земле его забота:
Татарщину у нас он вывесть хочет,
В родное хочет нас вернуть русло.
Подумаешь: и сами ведь породой
Мы хвастаться не можем; от татар ведь
Начало мы ведем!
Но двести лет
Вы русские. Татарской крови мало
Осталось в вас.
Ни капли не осталось!
И вряд ли бы нашелся на Руси,
Кто б ненавидел более татар,
Чем мы с отцом.
Они навряд ли также
Царя Бориса любят с той поры,
Как он разбил, при Федоре, их силу!
Ведь вот теперь сидим мы здесь втроем
И говорим свободно, а в народе
Ведь думают, что Ксеньи и доселе
Ты не видал, что ты ее увидишь
Лишь под венцом! А вместе показаться
И думать вам нельзя, того обычай,
Вишь, не велит! Хотелось бы мне знать:
Когда она не пряталась, пока
Невестой не была, зачем теперь
Ей прятаться!
Нельзя, сказал отец,
Все разом переделать; глубоко
Пустил у нас чужой обычай корни
И медленно выводится.
К прискорбью!
И матушка вот следует ему.
Ей нелюбо, что видеться дозволил
Вам двум отец. Она бы под замком
Тебя держать хотела!
Не вини
Ты нашу мать за это, королевич.
Не всякому дано так ясно видеть,
Как батюшке.
Не то одно. Что грех
Уж нам таить! Еще за то косится
На Христиана наша мать, что он
Не нашей веры.
Но ведь нашу веру,
Не правда ль, примешь ты?
Не торопи
Меня, царевна. В этом Бог волен.
Учителей я ваших обещал
С благоговеньем выслушать, но только
По убежденью откажусь от веры
Моих отцов.
Тогда спокойна я.
Не можешь, королевич, не принять
Ты нашей веры. Без греха могу я
Тебя любить.
А я уж и подавно!
Дадим же мы втроем обет друг другу
Любить друг друга, помогать друг другу,
Не мыслить врозь и вместе жить всегда!
Ты, Ксения, согласна?
Всей душой!
Ты, Христиан?
И сердцем и душою!
Но в тайне пусть союз наш остается!
Тем крепче будет он. Подумай только,
Чего не сможем сделать мы втроем!
Ты нас учи всему, чем превосходна
Твоя земля, а мы со Ксеньей будем
Тебя знакомить с Русью!
Дай мне Бог
Ей вместе с вами послужить!
Втроем
Мы воскресим то время, о котором
В старинных книгах ты читал, когда
Так близки были наши деды. Боже!
Продли отцу его надолго дни,
Чтоб Русью стала снова Русь!
Господь
Услышь тебя, Феодор!
Царь идет!
Я перервал ваш, дети, разговор.
Вы горячо о чем-то толковали.
Что, Христиан? Успел ты на Руси
Обжиться с нами?
Да, отец! Он русский!
И русский он обычай перенял:
Он на пути к Москве, себе в забаву,
Смирял неезженых коней!
Нам Власьев
И Салтыков так донесли. Ты любишь
Искать везде опасность, Христиан,
То укрощать коней, то по волнам
Ладьею править в бурю?
Государь,
Я датчанин. Нам, как и русским, любо,
Когда не трубит бранная труба,
Изведывать уменье или силу
Над чем пришлось.
Но Ксении моей
Твоя отвага даровая может
Не по сердцу прийтись.
Царевна Ксенья!
Скажи сама, по правде: жениха
Ты робкого могла ли б полюбить?
Нет, королевич.
Если бы у нас
Была война, тогда бы, Христиан,
Ты удаль мог свою нам показать!
О, помяни ж ты это слово, царь!
И если кто войну тебе объявит,
Дай русскую вести мне рать! Клянусь,
Я победить врагов твоих сумею
Иль умереть, отец мой, за тебя!
А мне, отец, дозволь идти с ним вместе!
Обоим нам дай кровью послужить
Родной земле!
Любезен мне ваш пыл
И ваша доблесть, юноши, но Русь
Ограждена от войн теперь надолго.
Не чаем мы вторжения врагов;
Соседние наперерыв державы
Нам предлагают дружбу и союз;
Совместников на царство мы не знаем;
Незыблем наш и тверд стоит престол —
И мирными придется вам делами
Довольным быть.
Великий государь,—
Боярин Годунов, Семен Никитич!
Пускай войдет!
Пойдем, брат Христиан,
Пойдем, сестра. У батюшки дела!
Что сталося с тобой? Чем так, Никитич,
Встревожен ты?
Великий государь,
Есть чем тревожиться! Возникнул слух:
Царевич жив!
Жив кто?
Царевич Дмитрий!
С ума ты, что ль, сошел?
И сам бы рад
Так думать, царь; но с разных к нам сторон
Все та же весть приходит: жив Димитрий!
Кто слышал эту весть?
На площадях,
В корчмах, везде, где только два иль три
Сойдутся человека, тотчас шепчут
Они о том промеж себя.
И что ж
По-ихнему? Как тот царевич Дмитрий
Воскреснуть мог?
Все та же басня, царь!
Какая басня? Говори!
Ты помнишь —
Когда, падучим схваченный недугом,
Упал на нож и закололся он —
Ты помнишь…
Ну?
Нагие оболгали
Тебя, что будто…
Помню басню их.
Ну, что ж? Когда б и вправду так случилось,
Как мог воскреснуть он?
Убийцы, мол,
Ошиблися — зарезали другого.
Кто смеет это говорить? Его
Весь Углич мертвым видел! Ошибиться
Не мог никто! Клешнин и Шуйский, оба
Его в соборе видели! Нет, нет,
То слух пустой; рассеется он скоро,
Как ветром дым. Но злостным на меня
Я вижу умысел. Опять в том деле
Меня винят. Забытую ту ложь
Из пыли кто-то выкопал, чтоб ею
Ко мне любовь Русии подорвать!
Романовы Черкасских угощали
Вчерашний день. За ужином у них
Шла речь о том же. Слуги донесли.
Романовы? Которых я щадил?
Они молву ту распускают? Нет —
Нет, этого терпеть нельзя!
Давно бы
Так, государь!
Не будем торопиться —
Их чтит народ…
Лишь развяжи мне руки!
Преступником в глазах народа царь
Не может быть. Чист и безгрешен должен
Являться он, чтобы не только воля
Вершилася его без препинанья,
Но чтоб в сердцах послушных как святыня
Она жила!
С Романовыми я
Повременю. Но если кто в народе
Дерзнет о слухе том лишь заикнуться —
В тюрьму его! Ступай разведай, как
И кем тот слух посеян на Москве?
До корня докопайся — и о всем
Мне донеси!
Нет, этого нельзя,
Нельзя терпеть! Хоть я не царь Иван,
Но и не Федор также. Против воли
Пришлось быть строгим. Человек не властен
Идти всегда избранным им путем.
Не можем мы предвидеть, что с дороги
Отклонит нас. Решился твердо я
Одной любовью править; но когда
Держать людей мне невозможно ею —
Им гнев явить и кару я сумею!
Покой царицы Марии Григорьевны
Царица и дьяк Власьев.Царица
Скажи мне все; не бойся молвить правду;
Твои слова не выйдут из покоя
Из этого. Когда ты с Салтыковым
Был в датскую посылан землю сватом,
Что ты узнал о женихе?
Все вести
О нем я, матушка-царица, прямо,
Как слышал, так и отписал к царю,
Не утаил ни слова.
Не хитри
Со мной, голубчик. Ты, чай, боле знаешь,
Чем отписал. Зачем король покойный
Услал его ребенком от себя?
Не ведаю, великая царица.
Я ведаю. Король не почитал
Его за сына. Так ли?
Видит Бог,
О том не знаю.
Афанасий Власьич,
Тебе со мной ломаться не расчет.
Ты думный дьяк, да только ведь и мы
Не из простых. Иным словечком нашим
Тебе не след бы брезгать. В гору может
Оно поднять, да и с горы содвинуть!
Ну, говори ж, да не утаи, дружок:
Ведь до рожденья этого Хрестьяна
В совете быть король уж перестал
С своею королевой?
Были толки.
Ну, видишь ли!
Великая царица,
Где ж толков не бывает? Мало ль что
Болтает люд! По смерти королевы
Король вернул его к себе; и жил же
Он при дворе с своим со старшим братом,
Как королевский сын!
Не зауряд ли?
И старший брат, теперешний король,
Кажись, не больно жаловал его.
Так, что ли?
Всяко люди говорят;
Язык-то, благо, без костей. Не знаю,
Как было прежде, ноне же они
В согласии; король его зовет
Своим любезным братом.
А когда
Захочет царь, как он уже задумал,
Его эстонским сделать королем,
Тогда его как братец будет звать?
Дороже, чай, эстонская земля
Ему родства покажется с царем!
Найдутся и улики. Ксенья ж наша
Очутится за неким басурманом
Без племени и роду!
Эх, царица!
Бояться волка — не ходить и в лес!
Что толковать, когда царевна Ксенья
Помолвлена!
Помолвка не венец.
Когда бы ты, голубчик, согласился
Сказать царю, что мне ты повестил…
Побойся Бога, матушка-царица,
Я ничего не говорил тебе!
Ну, ну, добро! Мы знаем то, что знаем;
Ступай, дружок, не бойся ничего!
Власьев уходит.
Дементьевна!
Здесь, матушка-царица!
Ну, что ты там про них узнала?
Встали
Ранехонько; на Воробьевы горы
Поехали; с царевичем жених
Все ехал рядом; много говорили
Промеж собой; смеялися; потом
Скакались вместе; обскакал жених
Царевича; но этот ничего,
Сам будто рад; души, вишь, в нареченном
Не чает зяте!
С толку вовсе немчин
Его уж сбил.
Вернулися к закуске;
Откушавши с царевною втроем,
В покое царском вместе оставались,
Как царь поволил.
Новые порядки
Заводит царь. Он с ними, что ль, сидел?
Нет, матушка; спустя часок изволил
Войти в покой; пришел Семен Никитич,
Они ж ушли: царевич с женихом,
Царевна во светлицу.
А часок
Таки сидели вместе? Ну конечно,
Коль выдают за немчина ее,
Так и обычай надо ей немецкий
Перенимать. Что слышала еще?
Боярыня вернулась Василиса
Из Киева. Твои повидеть очи
Ждет позволенья.
Милости прошу.
Пускай войдет.
Здорово, Василиса!
Вернулась с богомолья своего?
Ну что, голубушка? Как можешь?
Терпит
Господь грехам, великая царица!
Что ж? Видела Печерскую ты лавру?
Чай, хорошо?
Ох, матушка-царица,
Как хорошо! Ох-ох, как хорошо!
Просвирку вот там вынула во здравье
Твое, царица; а вот эту вот
За упокой родителя твого,
Григория Лукьяныча!
Спасибо,
Голубушка. Ну, что путем-дорогой
Узнала ты?
Чудесное настало,
Царица, время. Знаменья являет
Везде Господь: всходили три луны
Намедни враз; теленком двухголовым
Корова отелилась; колокольни
От ветра падают. И все то мне
Печерский некий старец толковал:
Великие настанут перемены,
И скоро-де совсем не будет можно
Узнать Руси!
Да. И теперь ее,
Пожалуй, не узнаешь. Чай, слыхала?
Посватали царевну!
Как не слышать!
От радости, поверишь ли, царица,
И ноги подкосились!
Ну, немного
Тут радости.
Как, матушка?
Да разве
Своих князей-то не было? Не то
В Литве князей довольно православных!
Чай, каждый рад бы выехать к царю,
Аксиньюшку посватать!
А еще бы!
Еще б не рад!
Чем немчина Бог весть
Отколь выписывать.
Ах, свет-царица!
Сказать ли правду? Как узнала я,
Что немчин он, так и кольнуло в сердце!
Ей-Богу, право!
Слушай, Василиса:
Ведь неспроста оно могло случиться!
А именно, что неспроста, царица!
Не с ветру, матушка!
Он, окаянный,
Приворожил царевну. И царя
С царевичем, должно быть, обошел.
Я Федора не узнаю с тех пор,
Как на Москву жених приехал. Смотрит
Ему в глаза, и только!
Право дело,
Царица-матушка! Вестимо, так!
Признаться, я о том лишь услыхала,
И говорю: «Владычица святая!
Тут приворот!»
А как по-твоему?
Помочь нельзя?
Как, матушка-царица,
Как не помочь! Разведать только надо:
В чем сила-то его? Да эту силу
И сокрушить. Следок его, царица,
Дай вынуть мне и погадать на нем.
Ну, а потом?
Потом его и силу
Мы сокрушим. Есть корешок такой.
Спасибо, мать. Прости ж теперь. Об этом
С тобою после потолкуем мы.
Спесив уж больно стал со мной Борис
Феодорыч. Дочь вздумал, не спросись
У матери, за басурмана выдать!
Нет, погоди! Еще поспорим вместе!
Лес. Разбойничий стан
Атаман Хлопко-Косолап сидит на колоде. Перед ним есаул Решето. Другие разбойники стоят или сидят отдельными кружками.Хлопко. Хорош бы день, да некого бить. Кто сегодня на Калужской засеке? Решето. Саранча с десятью молодцами. Хлопко. А у Красного Столба? Решето. Шетопер с Поддубным. Митька сидит коло московской дороги. Хлопко. Один, что ли? Решето. Кого ему еще? Он и один десятерых стоит! Подходит есаул Наковальня. Наковальня. Атаман! Обходчики еще пять человек крестьян привели; к тебе просятся. Вот уж третья артель на этой неделе. Хлопко. Эк их подваливает! Кажинный день новые! Давай сюда. Наковальня уходит. (К Решету.) А повесили тех молодцов, что к нам воевода вчера подослал? Решето. Чем свет обоих вздернули. Хлопко. Ладно. Наковальня возвращается с пятью крестьянами. Они кланяются Хлопку в пояс. Голоса. В ноги! В ноги! Крестьяне кланяются в ноги. Хлопко. Зачем пришли? Крестьяне. К твоей милости! Хлопко. Чего просите? Один крестьянин. Защити, отец родной. От вотчинников своих утекли. Хотим служить тебе вольными людьми! Хлопко. Что, солоно, чай, на привязи пришлось? Другой крестьянин. Невмоготу, родимый. Работы ну-тебе, а уходить не смей. Напред того, бывало, нелюбо тебе у кого — иди куда хошь! Который вотчинник будет пощедливей, к тому и иди! А ионе, каков ни будь, где тебя указ тот застал, там и сиди; хошь волком вой, а сиди. Хлопко. Спасибо царю: о нас постарался; нашего полку прибыло. Все крестьяне. Защити, отец! Прими к себе! Хлопко. Много вас приходит; да так уж быть, приму. А уговор такой: что прикажу — то, не разговаривая, делать. А кто что не так — одна расправа: петля на шею. Согласны? Крестьяне. Согласны, батюшка! Будем служить тебе! Хлопко. Ну, ступайте в курень! Крестьяне уходят. Является посадский. Посадский. Кто здесь Хлопко? Разбойники. Этот откуда выскочил? — Кто он такой? С неба свалился? — Да ты знаешь ли, куда попал? — Смотри, и шапки не ломает! Посадский. Глухи вы, что ли? Где атаман ваш? Один разбойник. Вишь, какой шустрый! Да ты разве о двух головах? Посадский. А вы, чай, с придурью? Да я и без вас найду его! (Осматривается и идет прямо на атамана.) Ты Хлопко-Косолап! Хлопко. Косолап и есть. Неладно скроен, да крепко сшит. Побываешь в моих лапах — узнаешь меня! Посадский. Хаживали на медведя, не в диковину нам. Ропот. А коли ты атаман, так чего смотришь? За полверсты отсель меня с двумя товарищи остановил тюлень какой-то, здоровее тебя будет. Я ему толкую: мы к тебе; а он, увалень, не говоря ни слова, сгреб их двух да и потащил. Разбойники. Ха-ха-ха! Да это они на Митьку наткнулись! Посадский. Я бы разбил ему череп, да с тобой ссориться не хотел. Хлопко. Эй, милый человек! Да ты, я вижу, без чинов! Посадский. Не в моем обычае. Хлопко. А вот я тебя, душа моя, сперва на сук вздерну, а потом спрошу об имени-прозвище. Посадский. Ну, нет, шутишь. Раздумаешь вздернуть! Хлопко. Да кто ж ты такой? Посадский. Сперва пошли свободить товарищей, а пока дай горло промочить. (К разбойникам.) Эй! Вина! (Садится рядом с Хлопком.) Я к тебе за делом, дядя; ты нужен мне. Как по-твоему, кто у нас царь на Руси? Хлопко. Да ты и вправду не шутишь ли со мной? Посадский. Я не шучу. А ты не отлынивай, говори: кто царь на Руси? Хлопко. Как кто? Борис Федорыч! Посадский. Неправда! Не отгадал! Дмитрий Иваныч. Хлопко. Какой, шут, Дмитрий Иваныч? Посадский. Да разве их два? Вестимо какой! Сын царя Ивана! Тот, кого вор Годунов хотел извести, да не извел! Тот, кто собирает рать удальцов, на Москву вернуться, свой отцовский стол завоевать! Не веришь? Я от него к тебе прислан. Он жалеет вас; зовет тебя, со всеми людьми, к литовскому рубежу! Разбойники столпляются вокруг посадского. Говор. Слышь, слышь! Царевич зовет! Недаром шла молва, что жив царевич! Хлопко. Молву-то мы знаем, да кто ж мне порукой, что этот к нам не подослан? Посадский. Какой тебе поруки? Через месяц, много через два услышишь о Дмитрии. Чем тебе здесь от Борисовых воевод отстреливаться, иди ко Брянску лесными путями, становись под царский стяг! Великий государь пожалует тебя; у него с тобой один супостат — вор Годунов! Хлопко. А, черт возьми, пожалуй, и правда! Шум за сценой. Является Митька, таща за шиворот одной рукой Мисаила Повадина, другой — Григория Отрепьева. Разбойники. Вот он и Митька! Ай да Митька! Ай да тюлень! Тащи, тащи! Не давай им упираться! Тащи их сюда, посмотрим, что они за люди! Митька (подтащив обоих к Хлопку). Пущать, что ли? Хлопко. Погоди пущать: допросим их сперва. Кто вы такие? Ты кто? Мисаил. Смиренный инок Мисаил! Хлопко. А ты? Григорий. Смиренный инок Григорий! Хлопко. Зачем пришли? Мисаил. Не сами пришли, пресветлый и многославный воевода! Влекомы есмы силою хищника сего! Хлопко. Да в лес-то мой как вы попали? Григорий. От немощи человеческий плотскими боримые похоти, из монастыря пречестного Чуда, что на Москве-реце, бежахом! Мисаил. А простыми словами: из-под начала ушли; яви нам милость, повелитель, дай у себя пристанище! Хлопко. Биться дубинами умеете? Мисаил. Не сподобил Господь. Хлопко. А на кулаках деретесь? Григорий. И сей не вразумлены мудрости. Хлопко. Так на кой вы мне прах? Мисаил. Прийми нас, славный витязь, душеспасения ради! Григорий. Насыти нас, гладных, паче же утоли жажду нашу соком гроздия виноградного, сиречь: вели пеннику поднести! Хлопко. Пеннику вам поднесут; только у меня такой обычай: кого к себе примаю, тот сперва должен свою удаль показать. Выходите оба с Митькой на кулачки. Коли вдвоем побьете его, будет вам и пристанище. Хохот между разбойниками. Митька. Пущать, что ли? Хлопко. Пущай! Мисаил. Умилосердись, повелитель! Григорий. Не обреки, воевода, членов наших сокрушению! Хлопко. Да разве он один вам двоим не под силу? Мисаил. Свиреп и страховиден! Григорий. Дикообразен и скотоподобен! Посадский (вставая). Оставь их, дядя Косолап! Где инокам смиренным кулачиться? Вот я, пожалуй, выйду заместо их! Хлопко. Ты? Посадский. Ну да, я. Хлопко. На Митьку? Посадский. На Митьку, коли он Митька. Хлопко. Один? Посадский. А то как же еще? Хлопко. Да ты знаешь ли Митьку? Ведь коли ты подослан, я успею повесить тебя, а коли ты вправду от царевича, так не след тебе убиту быть. Посадский. За меня не бойся! Хлопко. Ой ли? Ну, как знаешь, посмотрим. Становись, Митька! Митька. Чаво становиться-то? Хлопко. Ну, собачий поп, не разговаривай, становись! Посадский. Померяемся, тезка! Побей меня. Митька. А что ты мне сделал? Посадский. Так тебе надо что сделать сперва? Изволь! (Сшибает с него шапку.) Митька. Что ж ты это? Посадский. Мало с тебя? (Толкает его в бок.) Митька. Не замай — тресну! Посадский. А я тебя! Митька. А ну, подойди! Разбойники хохочут. Бой зачинается. Митька и посадский, став друг против друга, ходят кругом, левая рука на тычку, правая на маху. Мисаил и Григорий садятся на землю и смотрят. Посадский. Что ж не бьешь? Митька. А вот постой! Хочет ударить Посадского; тот увертывается и бьет его в плечо. Мисаил. Эх! Григорий. Раз! Разбойники хохочут. Митька. Ты чаво вертишься? Посадский. Не буду, тезка. Изловчись, я подожду. Митька (размахнувшись). Так на ж тебе! Бьет сплеча, Посадский сторонится, Митька с размаху падает оземь. Посадский (притиснув его коленом). Убить аль жива оставить? Разбойники. Ай да молодец! — Вот лихо было! — Невиданное дело! — Митьку оседлал! Посадский (отпуская Митьку). Кого люблю, того и бью. Вставай, тезка, помиримся! Приходи в Северскую землю, под царский стяг! Царевич Дмитрий пожалует тебя! Хлопко. Так ты, что ли, вправду от царевича? Побожись! Посадский. Как Бог свят, сам Дмитрий зовет вас! Много ль у тебя беглых крестьян, дядя Косолап? Хлопко. Довольно есть, да мне все не верится… Посадский (к толпе). Православные! Когда сядет Дмитрий на свой отцовский стол, всем Юрьев день отдаст, все кабалы порешит, всем свобода постарому! Крики. Воздай ему Господь! Помоги ему на престол! Посадский. Казну Борисову меж вас разделит! Крики. Живет Дмитрий Иваныч! Посадский. А теперь, ребята, атаман велит про его царское здоровье допьяна напиться! Выставляйте чаны! Выкачивайте какие там у вас бочки! Дядя Косолап угощает! Общее смятение, шум и крики. Посадский незаметно скрывается. Хлопко. Эй ты, пострел! Да где ж это он? Один разбойник. Кто? Хлопко. Как кто? Тот, кто взбудоражил нас! Разбойник. Он сейчас тут стоял. Хлопко. Куда ж он пропал? Насатанил да и провалился! Эй вы, отцы святые, кто это был? Мисаил. Не вем. Григорий. Не сказался ми. Хлопко. Как, черти, не сказался? Ведь вы с ним пришли, наплешники? Мисаил. На исходище путей стеклися, повелитель! Сладкоречием мужа сего прелыщенны есмы! Григорий. Он же убеди нас купно с ним пред очеса предстати твоя, имени же своего не объяви! Хлопко. Ну, диковина! Крики. Эхма! Царевич в Северскую землю зовет! На Москву хочет вести! — Нам Борисову казну отдает! — К царевичу! К царевичу! Веди нас, атаман! — Когда к царевичу поведешь? Хлопко. Ну, добро, добро, дьяволы! Завтра тронемся! Шум и смятение (обратно)
Действие третье
Покой во дворце
Борис сидит перед столом, покрытым бумагами.Борис
Нелепая, безумная та весть —
Не выдумка! Неведомый обманщик,
Под именем Димитрия, на нас
Идет войной; литовскую он шляхту
С собой ведет, и воеводы наши
Передаются в ужасе ему!
Кто этот вор, неслыханный и дерзкий?
Селения к нему перебегают —
Молвой Москва встревожена — его
Нам презирать нельзя! Доколь не сможем
Назвать его по имени, он будет
Димитрием в глазах толпы! Возможно ль?
Меня бродяга изменить заставит
Исконное решение мое!
Не благостью, но страхом уже начал
Я царствовать. Где ж свет тот лучезарный,
В котором мне являлся мой престол,
Когда к нему я темной шел стезею?
Где светлый мир, ценою преступленья
Мной купленный? Вступить на путь кровавый
Я должен был или признать, что даром
Прошедшее свершилось. Колебаться
Теперь нельзя. Чем это зло скорей
Я пресеку, тем мне скорее можно
Вернуться будет к милости.
Ну, что?
Что ты узнал? Кто этот человек?
Сам сатана, я думаю! Нигде
Я до следов его не мог добраться.
Под стражу мы людей довольно взяли,
Пытали всех; но ни с огня, ни с дыба
Нам показаний не дал ни один.
Мы знать должны, кто он! Во что б ни стало
Его назвать — хотя пришлось бы имя
Нам выдумать!
Найти такое можно.
Был в Чудове монах, Григорьем звали,
Стрелецкий сын, из Галича. Бежал
Недавно он и, пьяный, похвалялся:
«Царем-де буду на Москве!»
Зачем
Меня не известили?
Государь,
То был пустой, беспутный побродяга,
Хвастун и враль; монахи все ему
В глаза смеялися.
Но, может быть,
То он и есть?
Нет, государь, не он.
Тот вор умен, мечом владеть умеет,
А этот только бражничал да лгал.
Каких он лет?
Лет двадцати иль боле.
Куда бежал?
На Стародуб. Оттоль
Ушел в Литву.
Как прозывался он?
Отрепьевым.
Он нам пригоден. Им
Того пока мы вора назовем.
Лишь то, что нам является в тумане,
Смущает нас; что осязать мы можем
Или назвать — свою теряет силу.
Гонца в Литву отправить к королю:
Чтобы скорей свою унял он шляхту;
Что стыдно-де пособие чинить
Негодному, беспутному бродяге;
Что Гришка-де Отрепьев, беглый инок,
Морочит их; что если в мире быть
Со мной хотят — чтоб выдали его!
Разведчиков умножить. Знать я должен,
Что говорят, что думают бояре.
Им на руку пришлася эта весть!
Романовым избрание мое
Досель как нож; ближайшею роднею
Они себя Феодору считают;
А Шуйские мне рады б отомстить
За князь Иван Петровича; все ж вместе
Мне Юрьев день простить они не могут!
Что слышно в городе?
По вечерам
К Романовым съезжаются бояре
И шепчут много, но от слуг они
Хоронятся. И чью-то чашу пили
В молчании.
Изменничье гнездо!
Я знаю чью! Награду обещать
Тому, кто мне на них найдет улику!
Улика будет.
Голод между тем
Досель еще свирепствует. Напрасно
Народу я все житницы открыл,
Истощены мои запасы. В день,
Когда венец я царский мой приял,
Я обещал: последнюю рубаху
Скорей отдать, чем допустить, чтоб был
Кто-либо нищ иль беден. Слово я
Теперь сдержу. Открыть мою казну
И раздавать народу: царь-де помнит,
Что обещал. Когда казны не станет,
Он серебро и золото отдаст,
Последнюю голодным он одежду
Свою отдаст — но чтоб лихих людей
Не слушали; чтобы ловили всех,
Кто Дмитрия осмелится лишь имя
Произнести!
Мстиславскому сказать,
Чтоб воеводство над войсками принял.
Украинским уж боле воеводам
Не верю я. Ступай, исполни все,
Как я велел.
Отец, так это правда?
Земле грозит опасность? Этот дерзкий,
Безумный самозванец в самом деле
Мог обмануть украйны? Мог рубеж
Переступить? И на тебя войною
Теперь идет?
Недолго будет он,
Надеюсь я, торжествовать. Улики
У нас в руках.
Но между тем у нас
Он города берет? Отец, пошли,
Пошли меня и брата Христиана
К твоим войскам! Вели, чтоб под начало
Он взял меня!
Сын Федор, если б враг
Достойный шел на Русь, быть может, я
Послалбы вас; но с этим темным вором
Царевичу всея Руси сразиться
Не есть хвала. Кто плахе обречен —
Не царскими тот имется руками.
Не княжескими также. Ты, однако,
Мстиславского на этого врага
Сейчас послал. Его ты, стало быть,
Ничтожным не считаешь. Ты велишь
Хватать всех тех, кто произносит имя
Покойного царевича; отец,
Нам правосудье ведомо твое —
Ты мог ли бы то сделать, если б ты
Опасности не чаял? Мы со Ксеньей
Об этом долго толковали; горько
Казалося и непонятно нам,
Что ты, отец, который столько раз
Нам говорил: я лишь дела караю,
Но ни во чью не вмешиваюсь мысль,—
Что начал ты доискиваться мыслей,
Что ты за мысль, за слово посылаешь
Людей на казнь! Но мы решили так!
Насилуешь свое, отец, ты сердце
Затем, что Русь в опасности. И если
Оно так есть — и если в самом деле
Опасность ей грозит, — кому ж, отец,
Встречать ее, кому, коли не мне?
Кипит в нас быстро молодости кровь;
Хотел бы ты во что б ни стало доблесть
Свою скорее показать; но разум
Иного требует. Ты призван, сын,
Русийским царством править. Нам недаром
Величие дается. Отказаться
От многого должны мы. Обо мне
Со Ксенией вы вместе толковали —
В одном вы не ошиблись: неохотно
Ко строгости я прибегаю. Сердце
Меня склоняет милостивым быть.
Но если злая мне необходимость
Велит карать — я жалость подавляю
И не боюсь прослыть жестоким.
Видишь!
Ты говоришь: необходимость — стало,
Опасность есть!
Она явиться может —
И, чтоб ее предупредить, я должен
Теперь быть строг. Когда придет пора,
Я к милости вернусь. Где Ксенья? Мы
Не виделись сегодня. Пусть она
Ко мне придет.
Мне кажется, когда
Ее услышу голос, легче будет
Мне на душе. Царенья моего
Безоблачна взошла заря. Какую
Она, всходя, мне славу обещала!
Ее не может призрак помрачить!
С минувшим я покончил. Что свершилось,
То кануло в ничто! Какое право
Имеет прах? Земля меня венчала,
А хочет тень войти в мои права!
Я с именем, со звуком спорить должен!
Федор возвращается со Ксенией.
Поди ко мне, дитя мое, садись —
Но что с тобой? Ты плакала?
Отец…
Ты так глядишь, как будто ты какую
Утрату понесла?
Да, мой отец,
Ты молвил правду — понесла утрату
Я страшную! Не я одна — мы все —
Все понесли ее! Тебя, отец мой,
Утратили мы все — ты стал не тот!
Куда твоя девалась благость? Ты ли,
Ты ль это предо мной? Когда, бывало,
Народу ты показывался — радость
Во всех очах сияла; на тебя
С любовию смотрели и с доверьем —
Теперь же — о, какая перемена!
Теперь со страхом смотрят на тебя!
Взгляни вокруг: везде боязнь и трепет —
Уж были казни — о доносах шепчут,
Которые ты награждать велишь,—
Москва дрожит — так было, говорят,
Во времена царя Ивана…
Ксенья…
Ты стал жесток…
Опомнись, Ксенья. Ты
Меня довольно знаешь. Если я,
Которого терпение тебе
Так ведомо, решаюся карать —
То, стало быть, я не могу иначе!
Ты то пойми.
Нет, этого понять
Я не могу, нет, не могу, отец!
Зачем твой гнев? Чего боишься ты?
Тебя в убийстве гнусном обвиняют?
Ты чист как день! Презрением лишь должен
Ты отвечать на эту клевету!
Так на нее доселе отвечал я.
Но, Ксения, презрение мое
Почли за страх. Ты слышала, какую
Они сплели об этом деле басню,—
Неведомый воспользовался вор
Молвою той, и ныне…
Государь,
Могу ли я?..
Войди.
Великий царь,
Дозволишь ли мне молвить?
Говори.
Отец и царь! Уверен ли ты в том,
Что человек, который на тебя
Идет войной, — не истинный Димитрий?
В уме ль ты, королевич? Кто в тебя
Вселил ту мысль?
Молва такая ходит —
За тайну мой советник Гольк сегодня
Мне повестил, что слышал где-то он:
Не сам царевич Дмитрий закололся,
Но был убит. Иные ж говорят,
Что не его убили, но другого,
Ошибкою. Один противоречит
Другому слух. Кто знает, государь,
Не скрыто ль что в сем деле от тебя?
И все ль тебе подробности известны
Димитриевой смерти? Может быть,
В те дни и вправду было покушенье
На жизнь его и спасся он? Я тотчас
Подумал, царь, что если в самом деле
Димитрий жив — ты первый поспешишь
Его признать!
И ты не обманулся.
Когда б нежданно истинный Димитрий
Явился нам — я первый бы навстречу
Ему пошел и перед ним сложил бы
Я власть мою и царский мой венец.
Но Дмитрий мертв! Он прах! Сомнений нет!
И лишь одни враги Руси, одни
Изменники тот распускают слух!
Забудь о нем. В Димитриевой смерти
Уверен я.
Но так ли он погиб,
Как донесли тебе, отец? В том слухе
Об углицком убийстве часто правда
Мне чуялась. Со дня ж, как мамку ту
Увидел я…
Где встретился ты с ней?
У матушки.
Ей во дворце не место.
За клевету Нагих ее в ту пору
Я щедро наградил; с нее довольно —
Ей здесь не место!
Стало быть, и ты,
Отец, ее подозреваешь?
Нет!
Нет, никого подозрить не могу.
Доказано мне верно: закололся
В недуге он!
Великий государь,
Царица к милости твоей идет!
Что надо ей? Мне некогда!
Она
Уж у дверей.
Оставьте, дети, нас!
Не прогневись, свет-государь Борис
Феодорыч, и на свою рабу
Не наложи опалы за докуку!
А вы, голубушки, ступайте в сени,
Пождите там.
Какой тебя, царица,
Приводит спех?
Ох, свет мой государь,
Мы все спешим! Ты Ксеньюшку посватать
Вот поспешил, а королевич твой
Спешит проведать, как пропал царенок
Там в Угличе. И немчины его
Промеж себя толкуют: уж не вправду ль
Зарезан был царенок? Как оно
По-твоему? По-моему, негоже;
Им толковать не след.
Их толкам я
Не властен помешать; все ж речи их
Мне ведомы.
Все ль, свет мой? А вот мне
Оно не так сдается. Не смекнул ли
Чего жених? Он эти дни с чего-то
Стал пасмурен.
Не мнишь ли ты, он слухам
Поверил тем?
Где мнить мне, государь!
Ты лучше знаешь. Не хотел ты слушать,
Что про его рождение тебе
Сказала я. Когда ты положил,
Чтоб этот безотецкий сын детей
Сбил с разума, — твоя святая воля!
Так, значит, быть должно!
Царица Марья,
Куда ты гнешь? Коли что знаешь ты,
Скажи мне прямо!
Батюшки мои!
Что ж я скажу? Ты разве сам не видишь?
Жених с детьми толкует целый день;
Те слушают; сомнение на них
Уж он навел. Пожди еще немного,
И скоро все они узнают.
Марья!
Я запретил тебе напоминать
Об этом мне!
Я, батюшка, молчу;
Четырнадцать вот скоро лет молчала,
Да не пришла ль пора заговорить?
Не поздно ль будет, если немчин твой
Доищется улики на тебя?
Чего ж ты хочешь?
Мне ль чего хотеть,
Свет-государь! Свое я место знаю.
Мне, бестолковой бабе, и негоже
Советовать тебе. Ты дочь посватал
Без моего совета; без меня же
Ты сам найдешь что сделать!
В Христиане
Уверен я.
Уверен, так и ладно.
По моему ж, по бабьему уму,
Не от народа ждать беды нам надо,
Не от бояр — не в городе для нас
Опасность есть, а в тереме твоем,
Доколе в нем останется твой немчин —
Спокойно спать не можем мы!
Довольно!
Молчи о том. Царю Руси нет дела,
Что дочери Скуратова Малюты
Не по сердцу жених, избранный им,
Не твоему то племени понять,
Что для Руси величия пригодно!
Где, батюшка, нам это понимать!
Родитель мой служил царю Ивану
По простоте. Усердие его
Царь жаловал. А ты меня посватал,
Чтобы к царю Ивану ближе стать.
Что ж? Удалось. Ты царским свояком,
Ты шурином стал царским, а потом
Правителем, а ныне государем.
Где ж дочери Скуратова Малюты
Указывать тебе! Перед тобой
Поклонную я голову держать
Всегда должна. Прости же, государь,
Прости меня за глупую мою,
За бабью речь. Вперед, отец, не буду!
Какие вести? Ну?
Чернигов взят!
Не может быть!
Изменники связали
В нем воевод и к вору привели.
Путивль, Валуйки, Белгород, Воронеж
Ему сдались, Елец и Кромы также.
Один лишь Северск держится. Басманов
Засел в нем насмерть. Лаской и угрозой
Старался вор склонить его, но он
На увещанья отвечал ему
Картечию.
Я не ошибся в нем!
Я говорил тебе: не верь боярам!
Верь только тем, кто, как и мы с тобой,
Не древней крови!
Что еще принес ты?
Мятежный дух как будто обуял
Не только край, но самые войска.
Что день, к врагу они перебегают,
Скудеет рать…
О чем же воеводы
Там думают? От страху ль потеряли
Рассудок свой? Наказ послать им строгий,
Чтоб вешали изменников! Чтоб всех,
Кто лишь помыслит к вору перейти,
Всех, без пощады, смертию казнили!
Не то — я сам явлюся между них!
Боярин князь Василь Иваныч Шуйский!
С чем старая лисица приплелась?
Пускай войдет!
Ты слышал вести?
Слышал,
Царь-государь.
Что скажешь ты на это?
Неладно, царь.
Неладно — вижу я!
А кто виной? Бояре продают —
Да, продают меня!
Суди их Бог!
Им Божьего суда не миновать.
Но до того я в скорых числах буду
Их сам судить. Мстиславского меж тем
Я к рати шлю.
Ему и книги в руки.
Он старше всех. Голов там больно много.
Не прогневись, великий государь,
За простоту, дозволь мне слово молвить.
Скажи.
Когда б ты захотел туда
Поехать сам — все снял бы как рукою.
А вам Москву оставить? Знаем это.
Нет, оставлять Москву царю не час.
Придумай лучше.
А не то еще
Вот что, пожалуй: вдовая царица,
Димитриева мать, теперь на Выксе,
Пострижена сидит. Ее бы, царь,
Ты выписал. Пускай перед народом
Свидетельствует крестно, что Димитрий
Во гробе спит.
Послать за ней! Но долог
До Выксы путь. Восстановить покорность
Мы здесь должны. Пример я над иными
Уж показал. Что? Утихают толки?
Нет, государь. Уж и не знаешь, право,
Кого хватать, кого не трогать? Все
Одно наладили. Куда ни сунься,
Все та же песня: царь Борис хотел-де
Димитрия-царевича известь,
Но Божиим он спасся неким чудом
И будет скоро…
Рвать им языки!
Иль устрашить тем думают меня,
Что много их? Но если б сотни тысяч
Меня в глаза убийцей называли —
Их всех молчать и предо мной смириться
Заставлю я! Меня царем Иваном
Они зовут? Так я ж его не в шутку
Напомню им! Меня винят упорно —
Так я ж упорно буду их казнить!
Увидим, кто из нас устанет прежде!
Дом Федора Никитича Романова
Федор Никитич, Александр Никитич, князь Сицкий, князь Репнин и князь Черкасский за столом.Федор Никитич (наливая им вина)
Ну, гости дорогие, перед сном —
По чарочке! Во здравье государя!
Которого?
Ну, вот еще! Вестимо,
Законного!
Не осуди, боярин,
Не разберешь. Разымчиво уж больно
Твое вино.
Законному царю
Мы служим все, да только не умеем
По имени назвать.
А коли так —
И называть не нужно. Про себя
Его пусть каждый разумеет. Нуте ж:
Во здравие царя и государя
Всея Руси!
Храни его Господь!
Дай всякого врага и супостата
Под нозе покорить!
А уж немало
Он покорил.
Ты о татарах, что ли?
Аль, может, о татарине?
Нет, этот
Еще крепок.
Чернигов, слышно, взят.
Еще по чарочке!
Про государя!
Челом, бояре, вам! Чью пьете чару?
Царя и государя, князь Василий
Иванович. На, выпей!
Эх, Феодор
Никитич, чай, указ-то государев
Ты позабыл? Не так, бояре, пьете.
«Великому, избранному от Бога,
Им чтимому и им превознесенну,
И скифетры полночныя страны
Самодержащему царю Борису,
С царицею, с царевичем его
И всеми дома царского ветвями,
Мы, сущие в палате сей, воздвигли,
В душевное спасенье и во здравье
Телесное, сию с молитвой чашу.
Чтоб славилось от моря и до моря
И до конец вселенныя его
Пресветлое, царя Бориса, имя,
На честь ему, а русским славным царствам
На прибавленье; чтобы государи
Послушливо ему служили все
И все бы трепетали посеченья
Его меча; на нас же, на рабех
Величества его, чтоб без урыву
Щедрот лилися реки неоскудно
От милосердия его пучины
И разума!» Ух, утомился. Вот,
Бояре, как указано нам пить.
Уж больно кудревато, не запомнишь.
Я выдолбил.
Не все его меча,
Кажись, трепещут.
Да и не на всех
Его щедроты льются.
Исчерпал
Пучину милосердия.
Ты с Верьху?
Был на Верьху.
Ну, что ж?
Все слава Богу.
Рвать языки велел.
Что ты? Кому?
Помилуй Бог, кому?
Да всем, кто скажет,
Что Дмитрия извел он аль что Дмитрий
Не изведен, а жив.
Так как же быть?
Что ж надо говорить?
А то, что было
При Федоре приказано: что Дмитрий
В недуге закололся.
Вот как! Видно,
Уж он чиниться перестал. Да разве
Он казнями кого переуверит?
Пускай казнит; мешать ему не надо.
Как не смекнет он, что, когда к Москве
Подступит тот, ему несдобровать?
На каждого на мудреца довольно
Есть простоты. Когда ж мудрец считал,
Да все считал, да видит, что обчелся,
Тут и пошел плутать.
Ты, князь Василий
Иванович, ты в Углич был посылан
На розыск тот. Скажи хоть раз по правде,
По совести: убит аль нет царевич?
Убитого ребенка видел я.
Да Дмитрия ль?
Сказали мне, что Дмитрий.
Да сам-то ты?
А где ж его мне знать?
Что ж мыслишь ты о том, который ныне
На нас идет?
А то же, что и вы.
Язык нам враг. И батюшка Борис
Феодорыч, должно быть, это знает;
Нас от врага он избавлять велит.
Хозяин ласковый, да так, пожалуй,
И до тебя он доберется?
Трудно.
Что скажет он? Романовы признали
Димитрия царем? Да вся Москва
Того лишь ждет, чтоб мы его признали.
Аль что его убийцей мы зовем?
Да пусть о том лишь слух пройдет в народе —
Его каменьями побьют!
А мы
Пока молчим. Народ же говорит;
Романовы поближе Годунова
К Феодору-царю стояли. Если б
Романов сел на царство — Юрьев день
Нам отдал бы!
Романовым не нужно б
Заискивать у меньших у дворян;
Народ боярство любит родовое
За то, что выгоды у них одни.
А мелких он не терпит. Нет, до нас
Добраться трудно.
Бьем челом, бояре!
Вы, государи, Федор с Александром
Никитичи, по царскому указу
Под стражу взяты!
Мы? Под стражу взяты?
За что?
За то, что извести хотели
Царя и государя колдовством.
Довел на вас ваш казначей Бортенев.
Коренья те, что вы уж припасли,
Он предъявил. У патриарха вам
Допрос немедля учинят. Вы также,
Князья Черкасский, Сицкий и Репнин,
Обвинены.
Мы в чем же?
Заодно
С Романовыми были. Вас под стражу
Беру я с ними.
Князь Василь Иваныч!
Тебе велит великий государь
Вести допрос над ними.
Видит Бог,
Насилие и клевета!
Возможно ль?
По одному извету казначея,
Которого за кражу я прогнал
Тому три дня?
Вот он тебе и платит!
А царь ему, должно быть? Боже правый!
Да это в точь, как при царе Иване!
Негоже так, бояре, говорить!
Царь милостив. А мне Господь свидетель,
Я вашего не ведал воровства!
Помыслить сметь на батюшку царя!
Ах, грех какой! Пойдем, Семен Никитич,
Пойдем к владыке начинать допрос.
Помилуй Бог царя и государя!
Покой во дворце
Борис (один)«Убит, но жив»! Свершилось предсказанье!
Загадка разъяснилася: мой враг
Встал на меня из гроба грозной тенью!
Я ждал невзгод; возможные все беды
Предусмотрел: войну, и мор, и голод,
И мятежи — и всем им дать отпор
Я был готов. Но чтоб воскрес убитый —
Я ждать не мог! Меня без обороны
Застал удар. Державным кораблем
В моей спокойной управляя силе,
Я в ясный день на бег его глядел.
Вдруг грянул гром. С налету взрыла буря
Морскую гладь — крутит и ломит древо
И парус рвет… Не время разбирать,
Чей небо грех крушением карает,—
Долг кормчего скорей спасти корабль!
Беда грозит — рубить я должен снасти!
Нет выбора — прошла пора медлений
И кротости! Кто враг царю Борису —
Тот царству враг! Пощады никому!
Казнь кличет казнь — власть требовала жертв —
И, первых кровь чтоб не лилася даром,
Топор все вновь подъемлется к ударам!
По твоему, великий государь,
Являюся указу.
Князь Василий!
Ты избран мной быть старшим у допроса
Романовых. Мне верность показать
Даю тебе я случай.
Заслужу,
Царь-государь, великое твое
Доверие!
Издавна злоба их
Мне ведома. Но за мое терпенье
Я ожидал раскаянья от них;
Они ж бояр с собою на меня
Замыслили поднять, а мне погибель
Готовили.
Недаром от меня
Таилися они!
Твой розыск ныне
Явит: как мыслишь ты ко мне.
Помилуй,
Царь-государь! Уж на мое раденье,
Кажись, ты можешь положиться…
Прежде ж
Чем Дмитриева мать, царица Марфа,
Свидетельствовать будет на Москве,
Что сын ее до смерти закололся
И погребен, ты выедешь на площадь
И с Лобного объявишь места: сам-де,
Своими-де очами видел ты
Труп Дмитрия, — и крестным целованьем
То утвердишь. Меж тем я со владыкой
Велел везде Отрепьеву гласить
Анафему: в церквах, в монастырях,
На перекрестках всех, его с амвонов
Велел клясти! Быть может, вразумится
Чрез то народ.
Навряд ли, государь.
Не в гнев тебе, а диву я даюся,
Как мало страху на Москве!
Досель?
Ты кой-кого и пристрастил, пожалуй,
А все же…
Ну?
Да что, царь-государь!
Хоть бы теперь: Романовых под стражу
Ты взять велел. И поделом. Да разве
Они одни?
Другие также взяты.
Кто, государь? Черкасский с Репниным?
Да Сицкий-князь? Всего три человека!
А мало ль их? И думают они:
Всех не забрать!
Так думают у вас?
Так ведайте ж: что сделано досель —
Одно лишь вам остереженье было,
Острастка то лишь малая была —
Гнев впереди!
Святая простота!
Дает понять: тебя насквозь я вижу,
Ты заодно с другими! А меж тем,
Что ни скажу, за правду все примает.
Боится нас, а нам грозит. Борис
Феодорыч, ты ль это? Я тебя
Не узнаю. Куда девалась ловкость
Твоя, отец? И нравом стал не тот,
Ей-Богу! То уж чересчур опаслив,
То вдруг вспылишь и ломишь напрямик,
Ни дать ни взять, как мой покойный дядя,
Которого в тюрьме ты удавил.
Когда кто так становится неровен,
То знак плохой!
Входит Христиан, за ним Гольк и Браге.
Высочество! Подумай:
Сомнений нет, исход в сем деле ясен —
Царем Димитрий будет, а Борису
Погибели не миновать. Что нужды,
Что ложный то Димитрий? Он победно
Идет к Москве — и Русь его встречает!
А в преступлении Бориса, принц,
Достаточно теперь ты убежден:
Нам присланные тайно показанья
Тех в Данию бежавших угличан,
Все, что мы здесь узнали стороною,
Чего не мог ты не заметить сам,—
А сверх всего, народный громкий голос
И казни те жестокие — все, все
Его винит, ему уликой служит!
До короля ж дошла молва, что царь
Эстонию, короны датской лену,
Не Дании намерен возвратить,
Но дать тебе. Король за это гневен.
Спеши его умилостивить, принц!
Ждать от Бориса нечего нам боле —
Его звезда зашла!
Земли русийской
Царевну ты, высочество, посватал,
Не дочь слуги, злодейством на престол
Взошедшего. Когда законный царь
Иль тот, кого земля таким признала,
С него венец срывает — обещаньем
Не связан ты. От брака отказаться
Ты должен, принц!
Довольно! Все, что вы
О нем сказали, сам себе сказал я —
Но я не в силах слушать вас… Моя
Кружится голова…
Ты бледен, принц,—
Ты нездоров…
Да, да, я нездоров…
Вы совершенно правы — точно так —
Убийца он… Мне холодно сегодня…
Она не знает ни о чем.
Дозволь
Позвать врача, высочество!
Не надо.
Оно пройдет. Но отчего сегодня
Зеленое такое небо?
Принц,
Ты вправду болен…
Вы сказать хотите,
Что брежу я? Нет, я здоров. Оставьте
Меня теперь — я дам ответ вам скоро.
Гольк и Браге уходят.
Под этим кровом доле оставаться
Не должен я. Мне детский крик предсмертный
Здесь слышится — я вижу пятна крови
На этих тканях… Я ее люблю!
Да, я люблю ее! Теперь меж нами
Все кончено.
Один ты, Христиан?
С кем говорил ты?
Ксения, постой —
Не уходи — тебе сказать мне надо —
Ведь ты еще не знаешь? Мы должны
Расстаться, Ксенья!
Что с тобой? Зачем
Расстаться нам?
Да, да, зачем расстаться?
Кто хочет нас с тобою разлучить?
Ты не моя ль? Кто говорит, чтоб душу
Я разорвал? Нет, требовать того
Не может честь!
Опомнись, Христиан;
Твои слова без смысла. Что случилось?
Беги со мной!
Святая матерь Божья!
Ужель я отгадала? Христиан,
Кто виделся с тобой? Чьей клевете
Ты на отца поверил?
Ксенья, Ксенья!
И жизнь и душу я б хотел отдать,
Чтоб эту скорбь, чтоб эту злую боль
Взять от тебя!
И ты поверил? Ты?
Ты, Христиан?
Нельзя остаться мне —
Нельзя — ты видишь!
Выброси скорей
Из сердца эту мысль! Она тебя,
Тебя чернит, а не отца! Как мог ты
Поверить ей!
Не правда ль? Ей поверить
Я сам не мог? Она вошла насильно!
От лобных мест кровавыми ручьями
В меня влилась!
Да, он жесток во гневе!
Я не хочу — я не могу его
Оправдывать! Но разве ты не видишь?
Негодованьем гнев его рожден
На клевету! Таким он не был прежде!
Ты знал его! Ужели ты забыл,
Как был высок, как милостив душою
Он был всегда! Как мог — как мог — как мог
Поверить ты! О Христиан, какую
Ты пропасть вырыл между нами!
Нет!
Разъединить чужое преступленье
Нас не должно! Душа моя с твоею
В одно слилась! Когда б земля под нами
Расселася — когда бы это небо
Обрушилось на нас — не врозь, а вместе
Погибли б мы!
Уж мы разлучены!
Да, Христиан! Иль мнишь ты, не должна я
Мою любовь из сердца вырвать вон?
Когда отца кругом теснят враги,
Друзья ж бегут — ты также переходишь
К его врагам!
Но если б от него
И все ушли и если б целый мир
Его винил — одна бы я сказала:
Неправда то! Одна бы я осталась
С моим отцом!
Нет у тебя отца!
Твоим отцом убийца быть не может!
Ты сирота! Как я, ты сирота!
Беги со мной! Я не на счастье, Ксенья,
Тебя зову, не на престол! Быть может,
Я осужден к лишеньям и к нужде,
Быть может, я скитаться буду — но,
Где б я ни стал, то место, где я стану,
Оно всегда достойно будет нас!
А этот терем, Ксенья…
Королевич!
А, ты был здесь? Ты слышал все? Тем лучше!
Я не скрываюсь от тебя — ты должен
Меня понять!
Тебя я понял. Ты
Царя Бориса оскорбил смертельно —
Ты наглый лжец!
Брат Федор…
Гнусный ты,
Бесстыдный лжец и клеветник!
Царевич!
Войди в себя!
Предатель! Переметчик!
Иуда ты!
Войди в себя, царевич!
Опомнися! Когда ты оскорблен —
Не бранью мстить ты должен! На Руси
Так в старину не делали!
Ты прав —
Спасибо, что напомнил…
Бейся насмерть!
Побойтесь Бога! Что вы, что вы? Стойте!
Как? Брат на брата!
Нет, не стану биться!
Ты брат ее!
О, до чего дошли мы!
Давно ли мы втроем, в покое этом,
Так мирно говорили, так хотели
Служить Руси — а ныне!
Что со мной?
Кругом меня все потемнело вдруг —
Меня не держат ноги…
Христиан,
Ты нездоров?
Вы оба здесь? Со мною?
Как счастлив я! Друзья, скажите, что
Случилося?
Он болен!..
Слава Богу,
То был лишь бред! Сестра, останься с ним,
Я за врачом пойду!
Не уходи —
Мне хорошо. Но что-то надо мною
Как облако внезапно пронеслось —
Был шум в ушах — так, говорят, бывает,
Когда дурману выпьешь… Я припомнить
Стараюсь что-то… сам не знаю что…
Ловлю, ловлю… и все теряю…
Вспомнил!
Бежим отсель!
У пристани корабль
Норвежский ждет — уж якорь подымают —
Скорей на палубу, скорей!
Он бредит!
Я говорю вам всем: неправда то!
Всех, кто дерзнет подумать, что царевна
Убийцы дочь, на бой я вызываю!
Прижмись ко мне — не бойся, Ксенья, этих
Зеленых волн! — Я слушать вас устал —
Я знаю сам. — Прибавьте парусов!
Какое дело нам, что на Руси
Убийца царь! — Вот берег, берег! Ксенья,
Мы спасены!
Брат, брат, что сталось с ним?
Друзья мои, мне кажется, я бредил?
Мне очень дурно. Голова моя
Так кружится, а сердце то забьется,
То вдруг замрет…
Ты болен, Христиан!
Встань, обоприся на руку мою…
Я поведу его!
Спасибо, брат,
Спасибо, Ксенья, это все пройдет —
Как хорошо мне между вас обоих!
Действие четвертое
Красная площадь с лобным местом
Несколько переодетых сыщиков.Главный сыщик (наряженный дьячком)
Сейчас народ повалит из церквей!
Вмешайтеся в толпу; глаза и уши
Насторожить! Сегодня панихида
Царевичу Димитрию идет,
Отрепьева ж клянут; так будут толки!
Какие толки! Всяк теперь боится
Промолвиться.
А мы на что? Зачем
Двойную нам награду обещал
Семен Никитич? Зачинайте смело
Тот с тем, тот с этим разговор,прикиньтесь,
Что вы к Москве Отрепьевым тем тайно
Подосланы; когда ж кто проболтнется —
Хвать за ворот его! А если будет
Кому из вас нужна подмога — свистом
Подать маяк! Ну, живо, рассыпайтесь!
Идет народ!
Великий грех служить
Живому человеку панихиду!
Тяжелый грех!
А кто же тот Отрепьев,
Кому они анафему гласили?
Монах какой-то подвернулся.
Что ж,
Какое дело до того монаха
Царевичу Димитрию?
Молчи!
Нас слушают.
О чем вы, государи,
Ведете речь?
Да говорим: дай Бог
Изменщика, Отрепьева того,
Что Дмитрием осмелился назваться,
Поймать скорей!
Гм! Эти-то с чутьем!
Подходят несколько других.
Вишь, изворот затеяли какой!
Безбожники!
Знать, плохо им пришлось,
Губителям!
Романовы в тюрьму
Посажены.
Помилуй Бог, за что?
Боятся их за то, что много знают!
Проходят.
Проваливай, бабье! От вас ни шерсти,
Ни молока!
Федюха! А Федюха!
Смотри, у энтого какая сзади
Коса болтается! Чай, из духовных?
Божественный, должно быть, человек.
Покажем лист ему!
Нешто, покажем!
Отец родной, позволь тебя спросить:
Ты грамотный, никак?
Господь сподобил.
Так сделай Божескую милость: вот
Какой-то лист нашли у подворотни;
Прочти его, родимый!
Предъяви!
«Мы, Божиею милостью, Димитрий
Иванович, царь и великий князь
Всея Руси, ко всем русийским людям:
Господним неким превеликим чудом
Сохранены и спасены…» Гм, гм!
«И первых тех, которые навстречу
Со хлебом-солью к нам придут, тех первых
Пожалуем». Эй, люди, говорите:
Кто дал вам лист?
Нашли под воротами,
Ей-Богу-ну!
Под самой подворотней!
А кто подкинул?
Видит Бог, не знаем!
Не знаете?
Хватайте этих двух!
В застенок их!
Отец родной, за что?
За что, помилуй?
Вам в застенке скажут!
Да что, почтенный, что за торг у нас?
Себе в наклад ведь продаем сегодня.
А с немцов пошлин половину снял!
Какой тут торг!
Так, так, родимый: сами
Концов свести не можем. Разоренье
Пришло на нас!
Одна надежда ноне —
Царь Дмитрий Иоаннович. Не терпит
Ни немцов он, ни англичан. Пусть только
Пожалует!
А что?
Подметный лист
Попался мне: всех, говорит, купцов
От пошлин свобожу!
Подай-то Бог!
Так вот ты как! Так ты стоишь за вора?
Эй, наши! Эй!
Да что вы! Бойтесь Бога!
За что его?
А вы чего вступились?
Хватай их всех!
Раздайтесь! Место! Место!
Боярин князь Василь Иваныч Шуйский!
С чего, миряне, подняли вы шум?
Грех вам мутиться!
Опомнитесь, миряне. Царь Борис
Феодорыч так приказал. Он знает,
Кого хватать. А вы пройти мне дайте
До Лобного до места; по указу
По царскому я речь скажу.
Нет, этот
Не вступится!
Да, не чета Иван
Петровичу!
Какую ж речь он скажет?
А вот послушаем.
Народ московский!
Вам всем: гостям и всем торговым людям,
Всем воинским, посадским, и слободским,
Митрополичьим всем, и монастырским,
И вольным, и кабальным всяким людям,
Я, князь Василь Иваныч Шуйский, бью
Напред челом!
Вам ведомо, что некий
Еретик злой, расстрига, чернокнижник
И явный вор, Отрепьев Гришка, Бога
Не убоясь, диаволу в угоду,
Дерзнул себя царевичем покойным,
Димитрием Иванычем назвать…
И с помощью литовской рати ныне
Идет к Москве, а с ним немало наших…
Из Северской земли…
Слышь, с ним и наши!
Изменников. И хочет он, расстрига,
Великого, почтенного от Бога
Царя Бориса Федорыча свергнуть,
И церковь православную попрать,
И вовлекти в латинскую нас ересь.
Что ведая, великий государь
Мне повелел вам повестить сегодня
Все, что своими видел я очами,
Когда, при Федоре-царе, посылан
Я в Углич был, чтоб розыск учинить:
Как там царевич Дмитрий Иоанныч
Упал на нож и закололся.
Знаем!
Слыхали то!
И по приезде мы,
С Андреем со Петровичем, в собор
Отправились, с Луп-Клешниным, и там
Увидели младенца бездыханна,
Пред алтарем лежаща, и его
Пресечена была гортань.
Да кто же
Младенец был?
Что Гришка же Отрепьев
Не Дмитрий есть, а некий беглый вор,
От церкви отлученный и проклятый,—
В том я клянусь и крест на том целую,
И не видать мне царствия небесна,
И быть на Страшном Божием суде
Мне прокляту, и в огнь идти мне вечный,
Когда солгал!
Да в чем же он клянется?
Что Дмитрий не Отрепьев.
Без него
Мы знаем то!
Постой, он говорит!
И ведомый еретик тот и вор
Великого, почтенного от Бога
И милосердного царя Бориса
Кусательно язвит, а от себя
Вам милостей немало обещает,
И Юрьев день обратно вам сулит.
И вам велит великий государь
Тому расстриге веры не давать;
А кто поверит или кто посмеет
Сказать, что он есть истинный Димитрий,—
Великий царь тому немедля вырвать
Велит язык. Я все сказал — простите!
Вот те и речь!
К чему он вел ее?
Знать, близко тот.
И наших с ним довольно.
И милости, слышь, обещает нам.
Да, Юрьев день, слышь, отдает.
Так что же?
А то, что, слышь, язык свой береги.
Побережем.
А не идти ль туда?
Куда туда?
Навстречу-то?
Ну, ну,
Чай, подождем.
Да долго ль ждать?
А здесь-то
Спужались, чай.
Да, есть с чего спужаться:
Ведь тот-то прирожонный!
Подождем!
Ну, подождем.
И вправду подождем.
Покой во дворце с низким сводом и решетчатым окном
Вдовая царица Мария Нагая, во иночестве Марфа, одна.Марфа
Четырнадцать минуло долгих лет
Со дня, как ты, мой сын, мой ангел Божий,
Димитрий мой, упал, окровавленный,
И на моих руках последний вздох
Свой испустил, как голубь трепеща!
Четырнадцать я лет все плачу, плачу,
И выплакать горючих слез моих
Я не могу. Дитя мое, Димитрий!
Доколь дышу, все плакать, плакать буду
И клясть убийцу твоего! Он ждет,
Чтоб крестным целованьем смерть твою
Я пред народом русским утвердила —
Но кто б ни был неведомый твой мститель,
Идущий на Бориса, — да хранит
Его Господь! Я ни единым словом
Не обличу его! Лгать буду я!
Моим его я сыном буду звать!
Кто б ни был он — он враг тебе, убийца,—
Он мне союзник будет! Торжество
Небесные ему пошлите силы,
Его полки ведите на Москву!
Иди, иди, каратель Годунова!
Сорви с него украденный венец!
Низринь его! Попри его ногами!
Чтоб он, как зверь во прахе издыхая,
Тот вспомнил день, когда в мое дитя
Он нож вонзил! Но слышатся шаги —
Идут! Меня забила дрожь, и холод
Проникнул в мозг моих костей — то он!
Убийца тут — он близко, матерь Божья!
Дай мне владеть собой! Притворством сердце
Исполни мне — изгладь печаль с лица —
Перероди меня — соделай схожей
Коварством с ним, чтоб на моих чертах
Изобразить сумела бы я радость
О мнимом сыне, возвращенном мне!
Царица Марья Федоровна, бью
Тебе челом!
Пострижена царица
По твоему указу. Пред тобой
Лишь инокиня Марфа.
Твой обет
Не умаляет званья твоего.
Я пред тобой благоговею ныне,
Как некогда благоговел, когда
Сидела ты с царем Иваном рядом.
Благодарю.
Царица, до тебя
Уж весть дошла…
Что сын мой отыскался?
Дошла, дошла! Благословен Господь!
Когда его увижу я?
Царица,
В уме ли ты? Твой сын, сама ты знаешь,
Четырнадцать уж лет тому, в недуге
Упал на нож…
Зарезан был. Ты то ли
Хотел сказать? Но я лишилась чувств,
Когда та весть достигла до меня —
Его я мертвым не видала!
Но
Он мертв, царица, — он убился, в том
Сомнений нет…
Так мнила я сама…
Его весь Углич мертвым видел…
Я
Не видела его!
На панихиде
Ты у его молилась трупа…
Слезы
Мои глаза мрачили; я другого
За сына приняла. Теперь я знаю,
Димитрий жив! Приметы мне его
Все сказаны — он жив, он жив, мой Дмитрий!
Он жив, мой сын!
Возможно ль? Радость блещет
В твоих очах? Ужель ты вправду веришь,
Что жив твой сын? Ужель мне сомневаться?
Ужели был и Клешниным и Шуйским
Обманут я?
Не прогневись, Борис
Феодорыч. Твой разговор с царицей
Я слышала за дверью. Невтерпеж,
Свет-государь, мне стало: поклониться
Царице Марфе захотелось.
Земно
Тебе я, матушка-царица Марфа
Феодоровна, кланяюся. Слышу:
Царевича ты мертвым не считаешь?
Так, стало, тот, кто в Угличе убился,
Тебе не сын?
Не знаю, кто убился,—
Димитрий жив! От ваших рук он Божьим
Неведомо был промыслом спасен!
Хвала творцу и матери пречистой,
Мой сын спасен!
Царица, если веришь
Ты истинно тому, что говоришь,—
Поведай мне: кто подменил его?
Кем он и как из Углича похищен?
Где он досель скрывался? Чтобы веру
Тебе я дал, я должен ведать все!
Какое дело мне, ты веришь, нет ли?
Верь или нет — довольно: жив мой сын —
Не удалось твое злодейство!
Нет!
Не может быть! Неправда! Быть не может!
Как спасся он?
Дрожишь ты наконец!
Как спасся он? Царица, берегися —
Тебя могу заставить я сказать
Всю правду мне!
Свет-государь Борис
Феодорыч, быть может, обойдемся
Без пытки мы! Ты, матушка-царица,
Его убитым не видала?
Нет!
А полно, так ли, матушка? Подумай.
Могла ль его убитым видеть я,
Когда убит он не был?
А посмотрим.
Войди, голубка!
Входит Волохова.
Знаешь ты ее?
Она! Она! Прочь, прочь ее возьмите!
Возьмите прочь!
Что, матушка, с тобой?
Что взволновалася ты так? Зачем
Тебя приводит в ужас Василиса?
Прочь! Прочь ее! Кровь на ее руках!
Кровь Дмитрия! Будь проклята вовеки!
Будь проклята!
Довольно, Василиса,
Ступай себе.
Ну, батюшка Борис
Феодорыч? Уверился теперь,
Что нет в живых ее царенка? То-то!
Уж ты за пытку было! Ты умен,
А я простая баба, дочь Малюты,
Да знаю то, что пытки есть иные
Чувствительней и дыба и когтей.
Чего ж ты, свет, задумался? Забыл ли,
Зачем пришел?
Опомнися, царица!
Опомнись, мать. Ну, государь?
Царица,
Ты выдала себя. Теперь мы знаем,
Не можешь ты за сына почитать
Обманщика, дерзнувшего назваться
Димитрием. Как ни погиб царевич —
Хотя б о том мне ложно донесли,—
Но он погиб. Твоя печаль, поверь,
Почтенна для меня, и тяжело
Мне на душу твое ложится горе.
Я б много дал, чтоб прошлое вернуть,
Но прошлое не в нашей власти. Мы
Должны теперь о настоящем думать.
Великую, царица, можешь ты
Беду от царства отвратить: лишь стоит
Перед народом клятву дать тебе,
Что Дмитрий мертв и погребен. Согласна ль
На это ты?
Я выдала себя —
Мой сын убит. Но как о том народу
Я повещу? Ты в том ли мне велишь
Крест целовать, что на моих глазах
Тобою купленная мамка сына
Убийцам в руки предала?
Клянусь,
Я не приказывал того!
Мой сын
Тобой убит. Судьба другого сына
Послала мне — его я принимаю!
Димитрием его зову! Приди,
Приди ко мне, воскресший мой Димитрий!
Приди убийцу свергнуть твоего!
Да, он придет! Он близко, близко — вижу,
Победные его уж блещут стяги —
Он под Москвой — пред именем его
Отверзлися кремлевские ворота —
Без бою он вступает в город свой —
Народный плеск я слышу — льются слезы —
Димитрий царь! И к конскому хвосту
Примкнутого тебя, его убийцу,
Влекут на казнь!
Пророчит гибель нам
Твоя гортань?
Так подавись же, сука!
Отчаянью прощаю твоему.
Размыслишь ты, что месть твоя не может
Царевича вернуть, но что в твоей,
Царица, власти помешать потокам
Кровавым течь и брату встать на брата.
Не мысли ты, что до Москвы без боя
Дойдет тот вор! Нет, он лишь чужеземцев
К нам приведет! Раздор лишь воспалит он!
Утраченный тебе твой дорог сын;
Но менее ль тебе, царица, дорог
Покой земли? Молчанием своим
Усобице откроешь ты затворы,
Тьма бед, царица, по твоей вине,
Падет на Русь! За них пред Богом будешь
Ты отвечать. О том раздумать время
Даю тебе — прости! Свети мне, Марья!
Ушли — и жало жгучее уносят
В своих сердцах! Я ранила их насмерть,
Я, Дмитриева мать! Теперь их дни
Отравлены! Без сна их будут ночи!
Лишь от меня спасения он ждал —
Я не спасу его! Пусть занесенный
Топор падет на голову ему!
Прости, мой сын, что именем твоим
Я буду звать безвестного бродягу!
Чтоб отомстить злодею твоему,
На твой престол он должен сесть; венец твой
Наденет он; в твой терем он войдет;
Нарядится он в золото и в жемчуг —
А ты, мой сын, мое дитя, меж тем
В сырой земле ждать будешь воскресенья,
Во гробике! О Господи! Последний
Ребенок нищего на Божьем солнце
Волен играть — ты ж, для венца рожденный,
Лежишь во тьме и в холоде! Не время
Твои пресекло дни! Ты мог бы жить!
Ты вырос бы! На славу всей земле
Ты б царствовал теперь! Но ты убит!
Убит мой сын! Убит, убит мой Дмитрий!
Покой во дворце
Борис сидит в креслах. Перед ним стоит врач.Борис
Не легче королевичу?
Увы,
Великий царь, припадки стали чаще!
Надежда есть?
Не много, государь.
Но чем он так внезапно заболел?
Неведомые признаки сбивают
Нас с толку, царь.
Послушай! Жизнь его
Мне собственной моей дороже жизни!
Сокровища не знаю я такого,
Которого б не отдал за него!
Скажи своим товарищам, скажи им —
И помни сам, — нет почестей таких,
Какими бы я щедро не осыпал
Спасителя его!
Великий царь,
Не почести нам знанья придадут.
По долгу мы служить тебе готовы;
Награда нам не деньги, а успех.
Но случая подобного ни разу
Никто из нас не встретил.
Воротись
К нему скорей. Блюди его; науку
Всю истощи свою! Во что б ни стало
Спаси его! Скажи другим: пределов
Не будет благодарности моей!
Ступай, ступай!
Ужели нас Господь
Еще накажет этою потерей!
Он то звено, которым вновь связал бы
Я древнюю, расторгнутую цепь
Меж Западом и русскою державой!
Через него ей возвратил бы море
Варяжское! Что Ярослав стяжал,
Что под чужим мы игом потеряли —
Без боя то, без спора возвратил бы
Я вновь Руси! Со смертию его
Все рушится. А Ксения моя!
Чем чистая душа ее виновна,
Что преступленье некогда свершил
Ее отец? Ты, бедная! Легко
Жилось тебе, и понаслышке только
Ты ведала о горестях людских.
Ужели их на деле испытать
Так рано ты осуждена? Ужели
Все беды съединятся, чтобы разом
На нас упасть? Здесь умирает зять,
А там растет тот враг непостижимый —
Моя вина, которой утвердить
Навеки я хотел работу жизни,
Она ж тяжелой рушится скалой
На здание мое!
Великий царь…
Какую новую беду еще
Ты мне принес?
То не беда, а дерзость,
Великий государь; к тебе писать
Осмелился тот вор…
Подай сюда,
Вид царской грамоты имеет сверток;
И царская привешена печать…
Искусно все подделано. Прочти!
«Великий князь и царь всея Русии
Димитрий Иоаннович, тебе,
Борису Годунову! От ножа
Быв твоего избавлены чудесно,
Идем воссесть на царский наш престол
И суд держать великий над тобою.
И казни злой тебе не миновать,
Когда приимем наши государства.
Но если ты, свою познавши мерзость,
До нашего прихода с головы,
Со скверный своея, сам сложишь
Наш воровски похищенный венец,
И в схиму облечешься, и смиренно
Во монастырь оплакивать свой грех
Затворишься, — мы, в жалости души,
Тебя на казнь не обречем, но милость
Тебе, Борису, царскую мы нашу
Тогда явим. Путивль, осьмого марта».
Тебя кручинит этот дерзкий лист?
Не оттого, что после всех трудов
И напряженья целой жизни тяжко
Лишиться было б мне венца! Всегда
Я был готов судьбы удары встретить.
Но если он мне милость предлагает,
Рассчитывать он должен, что вся Русь
Отпасть готова от меня! И он,
Быть может, прав. Те самые, кто слезно
Меня взойти молили на престол,
Они ж теперь, без нуды и без боя,
Ему предать меня спешат! И здесь,
Здесь, на Москве, покорные наружно,
В душе врагу усердствуют они!
А что я сделал для земли, что я
Для государства сделал — то забыто!
Мне это горько.
Государь, что может
Тот наглый вор?..
Таким его считал я,
Таким считать велит его рассудок —
Но после всех невзгод моих невольно
Сомнения рождаются во мне.
Свидетеля мне надо, кто бы видел
Димитрия умершим!
Но царица
Созналася…
Сознание ее
Могло испугом вынуждено быть.
Я ведаю, что было покушенье,
Но знать хочу: была ли смерть?
Его
Василий Шуйский мертвым видел…
Шуйский!
Могу ли верить я ему?
Тогда
Вели призвать Андрея Клешнина.
Он схиму принял, Богу отдался,
Он не солжет.
Послать за ним! Но тайно
Пусть он придет. И говорить ни с кем
Чтобы не смел!
Великий государь,
Врачи тебе прислали повестить:
Отходит королевич!
Боже правый!
Нет никого — войди, сестра!
Как мне
Наедине с тобою быть хотелось!
Что ты узнал о нем?
Не допустили
Меня к нему; но я у двери слушал:
Тебя зовет с собою громко он
В Норвегию и то же обвиненье
Твердит о нашем об отце…
Ужасный,
Ужасный бред!
Бред, говоришь ты?
Как?
Ты думаешь, он вправду верит?
Ксенья,
Когда б одно лишь это мог я думать!
Но что ж еще?
Нет, нет, об этом знать
Ты не должна! Не спрашивай меня!
Брат, слышишь?
Что?
На половине той
Забегали!..
Отец идет сюда…
Мне страшно, Федор!
Ксения моя…
Отец, что там случилось?
Будь тверда —
Крепися, Ксенья!
Пощади ее!
Да, я тверда! Я все могу услышать —
Надежды нет? Нет никакой? Скажи!
Все кончено!
Ксения шатается и падает.
Господь с тобою, Ксенья!
Действие пятое
Престольная палата
Ночь. Луна играет на стенах и на полу. Двое часовых.Первый
Что, долго ли до смены?
Чай, устал?
Нет, жутко как-то.
Да и мне, признаться,
Не по сердцу в палате этой. Все
Как будто ходит кто-то. Поглядишь —
Нет никого!
Ну, Бог с тобой! Не к ночи
Об этом речь.
Часок еще, пожалуй,
Стоять придется.
То-то. А ей-Богу,
Двойную смену на дворе бы лучше
Я простоял!
Вишь, сам заводишь речь!
Нет, чур меня! О чем-нибудь другом
Заговорим. Заметил ты сегодня,
Как пасмурен был царь?
И впрямь, он был
Еще мрачней, чем эти дни.
Кручина…
Да, есть о чем. А говорят, Басманов
Того разбил недавно вора.
Что же
Все мрачен царь? Не верит, что ли?
Лик-то
Как страшен стал!
Глядит и не глядит…
Я б не хотел теперь его увидеть!
Избави Бог!
Постой — ты слышал?
Что?
Дверь скрыпнула!..
Ну, ври себе!
Шаги!..
И впрямь шаги…
То из покоев царских
Сюда идут… Все ближе…
Кто идет?
Молчи, молчи! Он сам!
«Убит, но жив»!
Меня с одра все тот же призрак гонит.
Даны часы покоя всякой твари;
Растение и то покой находит,
В росе купая пыльные листы!
Так быть нельзя. Чтобы вести борьбу,
Я разумом владеть свободным должен.
Мне нужен сон. Не может без наклада
Никто вращать в себе и день и ночь
Все ту же мысль. И жернов изотрется,
Кружась без отдыха… «Убит, но жив»!
Я совершил без пользы преступленье!
Проклятья даром на себя навлек!
Когда судьбой так был обманут я —
Когда он жив — зачем же я, как Каин,
Брожу теперь? Безвинностью моей
Я заплатил за эту смерть — душою
Ее купил! Я требую, чтоб торг
Исполнен был! Я честно отдал плату —
Так пусть же мой противник вправду сгинет
Иль пусть опять безвинен буду я!
Куда зашел я? Это тот престол,
Где, в день венчанья моего, я в блеске
Невиданном дотоле восседал!
Он мой еще. С помазанной главы
Тень не сорвет венца!
Престол мой занят!
Нет, это там играет лунный луч!..
Безумный бред! Все та же мысль! Рожденье
Бессонницы! Но нет — я точно вижу —
Вновь что-то там колеблется, как дым,—
Сгущается — и образом стать хочет!
Ты — ты! Я знаю, чем ты хочешь стать,—
Сгинь! Пропади!
Святая сила с нами!
Помилуй Бог нас!
Кто здесь говорит?
Кто вы? Зачем вы здесь? Как смели вы
Подслушивать?
Великий государь,
Наряжены мы терем караулить!..
Вы на часах? Так где же ваши очи?
Смотри туда! Что на престоле там?
Царь-государь… я ничего не вижу!..
Так подойди ж и бердышем своим
Ударь в престол! Чего дрожишь? Иди —
Ударь в престол!
Часовой подходит к престолу.
Стой! Воротись — не надо!
Я над тобой смеялся! Разве ты
Не видишь, трус, что это месяц светит
Так от окна? Тебе и невесть что
Почудилось?.. Смотрите же вы оба:
О том, что здесь вы слышали сейчас
Иль видели, — молчать под смертной казнью!
Вы знаете меня!
Кто там?
То я,
Великий государь! Тебя ищу я…
Кто право дал тебе за мной следить?
Андрей Клешнин, по твоему веленью,
К тебе пришел.
Ступайте оба прочь!
Никто не видел Клешнина?
Никто.
По тайному крыльцу его я в терем
Сам проводил.
Впусти его!
Под схимой
Он от мирских укрылся треволнений,
А я, как грозный некогда Иван,
Без отдыха мятусь. Как он, средь ночи
Жду схимника, чтобы сомненье мне
Он разрешил. И как при нем, так ныне
При мне грозит Русии распаденье!
Ужель судьба минувшие те дни
Над нею повторяет? Или в двадцать
Протекших лет не двинулся я с места?
И что я прожил, был пустой лишь сон?
Сдается мне, я шел, все шел вперед
И мнил пройти великое пространство,
Но только круг огромный очертил
И, утомлен, на то ж вернулся место,
Откуда шел. Лишь имена сменились,
Преграда та ж осталась предо мной —
Противник жив — венец мой лишь насмешка,
А истина — злодейство есть мое —
И за него проклятья!
Это ты?
Я сам. Зачем меня ты потревожил?
Спокойно не дал умереть? В чем дело?
Давно с тобою не видались мы.
И лучше бы нам вовсе не видаться.
Ты нужен мне.
Еще? Кого зарезать
Задумал ты?
Твоя не в пору дерзость,
Ее терпеть я не хочу!
А я
Хочу быть дерзок. Или, мнишь ты, после
Того, что я видаю по ночам,
Ты страшен мне?
Оставь обычай свой.
Дай мне ответ по правде: в Углич ты
На розыск тот посылан с Шуйским был,
Дай мне ответ — и царствием небесным
Мне поклянись: убит иль нет Димитрий?
Убит ли он? Дивлюся я тебе.
Или мою не разглядел ты схиму?
Так посмотри же на мое лицо!
Зачем бы я постился столько лет?
Зачем бы я носил вериги эти?
Зачем живой зарылся б в землю я,
Когда б убит он не был?
Ты его
Сам видел мертвым?
Будь спокоен. Мы
Его убийц названье не украли —
Оно, по праву, наше: на гортани
Зияет рана в целую ладонь!
И не было подмена?
Нет. Когда бы
Его черты забыть я мог — мне их
Мои бы сны напомнили…
Кто ж тот,
Кто называет Дмитрием себя?
Почем мне знать! Дух, может быть, иль хуже,
Но говорить с тобой об этом ночью
Я не хочу. Об эту пору чуток
Бывает тот!
Андрей…
Забудь Андрея!
Четырнадцать уж лет в болоте черти
Играют им. Брат Левкий пред тобой.
Постригся ты, но схима не смирила
Твой злобный дух. Не кротостию речь
Твоя звучит.
Не в кротости спасенье.
Ты мягко стлал, но не помог себе
Медовой речью в горькую годину.
Не помогли и казни. Над тобой
Проклятье Божье. Мерзость ты свою
Познай, как я; прими такую ж схиму;
Сложи венец; молися и постись;
Заприся в келье…
Русскою землею,
Блюсти ее, на царство я избран!
В невзгоды час с престола моего
Я не сойду, как скоморох с подмосток!
С мечом в руках, не с четками, я встречу
Врага земли!
Земля тебя клянет!
А враг у нас с тобой один: оружью
Он твоему смеется! С ним сразиться
Ты можешь, только павши ниц во прах
Перед крестом!
Когда придет мой час,
Я принесу за грех мой покаянье.
Теперь грозу я должен встретить. Если
Тебе еще что ведомо в сем деле,
Скажи мне все!
Я все тебе сказал.
Убийца ты. Волхвы тебе когда-то
Семь лет царенья предсказали. Близок
Твой смертный час. Прости — я ухожу.
От инока от Левкия прими
Благословенье днесь.
Перед твоей
Священною склоняюся я схимой —
Не пред тобой, монах!
Лобзай же руку,
Благословляющую тя!
Твою?
Она в крови? Так что ж? Ты разве чище?
Сложи венец!
С судьбой бороться буду
Я до конца!
Так умирай как пес!
Утро. Покой перед царской опочивальней
Спальник слушает у дверей. Входит Семен Годунов.Семен Годунов
Что государь? Каков он?
До рассвета
В постелю не ложился. Все ходил
По-прежнему и сам с собою все
Как будто разговаривал.
Басманов
Сей ночью прибыл; о своей победе
Царю отчет привез он. Царь его
Не принимал?
Нет. Грамоту к себе
Потребовал; прочтя, перекрестился,
Ему ж велел быть к лобному столу.
И лег в постель?
Лег, только ненадолго;
Чрез краткий час встал снова и велел
Царевича позвать; а нам дал строгий
Запрет за два покоя никого
К ним не пускать.
Они доселе вместе?
Досель… Но вот, кажись, идут!
Уйдем!
Мы трудные с тобою времена
Проходим, сын. Предвидеть мы не можем,
Какой борьба приимет оборот
С врагом Руси. Мои слабеют силы;
Престол мой нов; опасна смерть моя
Для нашего теперь была бы рода;
Предупредить волненья мы должны.
Я положил: торжественною клятвой
Связать бояр в их верности тебе.
Сегодня, сын, тебя венчать на царство
Я положил!
Отец, помилуй! Как?
В тот самый день, когда ты честь воздать
Басманову за славную победу
Готовишься?
Изменчива судьба.
Мы на лету ее всечасно ласку
Ловить должны. Усердье к нам людей
С ней заодно. Сегодня прежним блеском
Мой светит скиптр. В Бориса счастье снова
Поверили. Сегодня уклониться
От царской воли никому не может
И в мысль войти. Но знаем ли мы, что
Нас завтра ждет? Я на обеде царском
От всех бояр хочу тебе присяги
Потребовать.
Прошу тебя, отец,
Уволь меня!
Приять венец русийский
Назначен ты в тот самый час, когда
На царство я взведен был Земской думой.
Себе и роду своему престол
Упрочить ты обязан.
Нет, отец!
Я не могу — уволь меня!
Сын Федор,
Что значит это?
Не гневись, отец,—
Венчаться не могу я! На престол —
Я не имею права!
Как?
Отец,
Прости меня! Ты борешься упорно —
Я ж не уверен, что противник твой —
Не истинный Димитрий!
Не уверен?
Ты, Федор, — ты?
Я углицкое дело
Читал, отец, и Шуйского тот розыск.
Бессовестно допрос был учинен!
Отыскивать не так бы должен правду,
Кто б искренно хотел ее узнать!
Но правда та мне ведома!
Ты мог
Обманут быть!
Нет, не был я обманут!
От Шуйского лишь углицкое дело
Ты то узнал!
Я прежде знал его!
Ты?
Я!
Отец! Как мог его ты знать?
Когда тебе улики дам я в руки,
Что Дмитрий мертв…
Как? У тебя иные
Улики есть, чем те, что собрал Шуйский?
Иные — да!
И ты доселе их
Не предъявил?
Я их не предъявлю!
Мне на слово поверить должен ты!
Димитрий мертв!
Нет, прежде не поверю,
Чем сам увижу те улики!
Ты —
Их требуешь? Ты хочешь их, сын Федор?
Так знай же все!
Нет, нет, отец! Молчи!
Поверил я! Не говори ни слова —
Поверил я!
Недолго мне осталось
На свете жить. Земли мне русской слава,
Свидетель Бог, была дороже власти.
Но, вижу я, на мне благословенья
Быть не могло.
Нет, нет! Оно не может
Быть на тебе!
Ты чист и бел. Тебя
От прикасанья зла предохранить
Мне удалось. Господь твою державу
Благословит.
О, если б не пришлось мне
Ее принять!
Неизлечим недуг
Душевный мой. Он разрушает тело —
И быстро я, усильям вопреки,
Иду к концу. В страданье человек
Бывает слаб. Мне ведать тяжело,
Что все меня клянут… Услышать слово
Приветное я был бы рад…
Столовая палата
Великолепно убранные столы в несколько рядов. За ними, в ожидании, сидят бояре. На правой стороне просцениума царский стол с пятью приборами. Несколько лиц разговаривают на просцениуме.Салтыков
Нам не везет!
Победу над собою
Мы празднуем!
Неволей торжествуем!
Да полно, так ли плохо? Ведь виной
В победе этой лишь один Басманов;
Не будь его, Димитрий смял бы нас!
Он нас и смял. Уж наши отступали,
Как враг того Басманова принес.
Окрысился, уперся — а к нему
Как раз на помощь немцы подоспели.
Проклятые!
Какое горе им!
Борису присягали, за Бориса
Кладут живот!
Басманов за него же!
А то небось за нас? Собака знает,
Чей ела корм!
О чем, бояре, вы?
Да все о том же, князь Василь Иваныч,
О радости великой.
Как бы только
Не горевать пришлося нам! Мне пишут:
Он вновь собрать успел свои дружины,
К нему идет подмога от Литвы,
А Роща-Долгорукий со Змеевым
Передались ему; Мосальский также
И Татев тож!
Ты шутишь, князь?
Ей-Богу.
Царь ведает?
Зачем его тревожить?
Пожалуй, пир сегодняшний та весть
Испортила б.
Ну, слава Богу! Лишь бы
Басманова царь не послал опять!
Нет, нет, зачем! Нельзя нам на Москве
Быть без него!
Признайся, князь Василий,
Ведь это ты царя-то надоумил
Басманова призвать?
А кто ж еще?
Ведь он себе награду заслужил!
Хитер же ты!
Ну, где уж нам хитрить!
А вот и он!
Челом, боярин Петр
Феодорыч, тебе от всей от Думы!
Утешил нас, ей-Богу-ну! А то
И батюшке-царю кручинно стало;
Как с вором, мол, не справиться-то с тем,
С расстригою!
Навряд ли он расстрига.
Расстрига, нет ли — тот же вор. Теперь,
Чай, не начнет!
Нет, князь Василь Иваныч,
Боюсь, начнет. Хоть он и вор, а удаль
Нам показал свою. И любо видеть,
Как рубится! В беде не унывает:
Когда его войска погнали мы,
Последний он, и шаг за шагом только
Нам уступил. Так, говорят, косматый,
Осиленный ловцами, покидает
Добычу лев!
Да ты, никак, боярин,
Не в шутку хвалишь вора!
Не таюсь,
Мне по сердцу и вражая отвага!
А за твою тебе сегодня царь
Воздаст почет!
Храни его Господь!
Но лучше бы меня теперь у войска
Оставил он. Не надо б дать врагу
Опомниться.
И без тебя, боярин,
Его добьют. Ты ж для совета нам
Здесь надобен.
Недаром государь
Пожаловал тебя в бояре. Будешь
Нас разуму учить!
Нам будешь в Думе
Указывать!
Боюся, не сумею
Вам быть под стать.
Мы славимся породой,
А ты умом!
Кто чем богат!
Боярин
Петр Федорыч! Великий государь,
До своего до царского прихода,
Мне приказал приветствовать тебя
И эту шубу, с своего плеча,
Прислал тебе в подарок!
С царской лаской!
Стольники надевают на него шубу.
Не заслужил я милости великой!
То лишь почин. Угодно государю
Тебе такие почести воздать,
Каких еще он никому доселе
Не воздавал!
Мое взыграло сердце!
Кому ж и честь, когда не воеводе,
Что от врага лютейшего вконец
Избавил нас!
Но успокой, родимый,
Скажи, Семен Никитич, правда ль: ночью
Недужил царь?
Нет, миловал Господь,
Одна была усталость.
Богу слава!
И то сказать, ни день ни ночь покоя
Нет милости его. Зато теперь
Он от хлопот уж может отдохнуть!
Как бледен он!
Мертвец!
Боярин Петр
Феодорыч!
За доблесть за твою,
За славную за службу и за кровь —
Прими от нас великий наш поклон
И от земли русийской челобитье!
Великий царь! За малую ты службу
Чрез меру мне сегодня воздаешь!
Дозволь мне, царь, вернуться к войску. Там,
Быть может, мне твою удастся милость
И вправду заслужить!
Пожди еще.
Тяжелое принудило нас время
Быть строгими. Москва все эти дни
Опал довольно видела и казней.
Она должна увидеть на тебе,
Как верных слуг, за правду их, умеет
Царь награждать. Садись со мною рядом.
Мне на царевну Ксенью жаль смотреть,
Вошла в палату, на ногах едва
По женихе тоскует.
Чай, нелегко сидеть в алмазах ей
Да в жемчуге, когда на сердце смерть!
Царевич также невесел.
А царь-то!
Не в радостный ты час к нам прибыл, Петр.
Семейное меня постигло горе,
Затем порой задумчив я кажусь;
Но славная твоя победа нас
Оправила.
Великий государь,
Дай Бог тебе веселья и здоровья
И всех врагов под ноги покорить!
Мы похоронный точно пир справляем.
Смотри, как он веселым хочет быть,
А сам не свой!
Ему недуг, быть может,
Невмоготу.
Кабы да тот недуг
Нам впрок пошел! Царевны Ксеньи жаль.
Да, жаль ее.
Что с братом и с сестрой
Мы сделаем, когда на царство тот
Пожалует?
Царевна Ксенья, встань
И дорогому гостю поднеси
Заздравную стопу!
Уважь, боярин!
Во здравие царя и государя!
Во здравие царя и государя!
Во здравие боярина Петра
Басманова! Пусть долго он живет,
На образец другим, земле на славу,
Врагам на страх!
Во здравие его
И много лет!
Да славится вовеки
Святая Русь и да погибнут все
Ее враги!
Анафема врагам!
Семь лет прошло, что я земли русийской
Приял венец. Господня благодать
Была над ней — доколь, подобно язве
Египетской, тот не явился враг,
Над ним же мы победу торжествуем.
Час недалек, когда, проклятый Богом,
Он на земле достойную себе
Приимет мзду. Господь дела карает
Неправые; в сердцах читает он,
И суд его, как громовая туча,
Всегда висит над головою тех,
Что злое в сердце держат умышленье.
Бояре все! Что заслужили б те,
Что, сидя здесь, за царскою трапезой,
В душе своей усердствовали б тайно
Разбитому Басмановым врагу?
Помилуй, царь!
Моей бы ждали смерти,
Чтоб перейти к тому, лихому вору,
Наследника ж хотели б моего
Ему предать?
Царь-государь, помилуй!
Возможно ли! — И в мысль то не вместится! —
Нет между нас предателей!
Пусть встанет,
Кто верен мне!
Мы все тебе верны!
Что, встал небось?
А ты-то?
Поневоле
Подымешься. Не выдать же себя!
Клянитесь мне, что будете служить
Феодору по вере и по правде!
Клянемся, царь!
Что будете его
Оберегать до смерти и до крови,
Когда меня не станет!
Все клянемся!
Клянитесь мне, что, если между вас
Кто-либо держит злобу на меня,
Он злобы той на сына не захочет
Перенести!
Во всем тебе клянемся!
Уж положися на своих рабов,
Царь-батюшка!
В соборе вашу клятву
Вы целованьем крестным утвердите.
Мы в животе и смерти не вольны —
Я Федора хочу еще при жизни
Моей венчать. От младости он мной
Наставлен был в науке государевой.
Господь ему превыше лет его
Дал светлый ум, и с духом твердым кротость
В нем сочетал, и правоты любовь,
Нетронутую мудрствованьем ложным,
В него вложил. Его царенье будет
На радость вам, на славу всей земле!
Чего я сделать не успел для царства —
То он свершит —
и за него теперь
Заздравный сей я кубок подымаю!
Да здравствует царевич! Много лет
Царевичу Феодору!
Что с ним?
Шатается!
Басманов…
Государь!
Отец! Отец!
Мне дурно…
За врачом
Бежать скорей!
Не надо… смертный час
Мой настает…
Ах, Господи! Не просто
Случился грех! Знать, тут была отрава!
Отравлен царь!
Нет — не было отравы!
Иль мните вы, бессильна скорбь одна
Разрушить плоть?
О, велика твоя
Пред Богом скорбь!
Сын Федор, Ксенья, дети!
Храни вас Бог! Князь Шуйский, подойди!
Друг друга мы довольно знаем. Помни,
В мой смертный час я Господа молю:
Как ты мне клятву соблюдешь, пусть так
И он тебя помилует! Басманов,
Спеши к войскам! Тебе я завещаю
Престол спасти! О Господи, тяжел,
Тяжел Твой гнев! Грехи мои Ты не дал
Мне заслужить!
Клянусь тебе, отец,
Не забывать, что искупить я должен
Их жизнью всей!
Блюдите вашу клятву!
Вам ясен долг — Господь карает ложь —
От зла лишь зло родится — все едино:
Себе ль мы им служить хотим иль царству —
Оно ни нам, ни царству впрок нейдет!
Свет-государь! Прости меня, в чем я
Грешна перед тобой!
Мой меркнет взор…
О Господи! Будь милостив к нему!
Простите все! Я отхожу, сын Федор,
Дай руку мне! Бояре! Вот ваш царь!
1868–1869 (обратно) (обратно)
Посадник
Драма
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Боярин Глеб Мироныч, степенный посадник новгородский. Посадница, жена его. Вера, дочь их. Боярыня Мамелфа Дмитровна, вдова прежнего посадника. Вышата, Рогович, Жирох, Кривцевич — новгородские бояре. Василько, жених Веры, дочери посадника. Ставр, Головня, Радько — товарищи его. Боярин Фома Григорьич, бывший новгородский воевода. Боярин Андрей Юрьевич Чермный, новый новгородский воевода. Наталья, полюбовница Чермного. Рагуйло, брат ее, из неприятельского стана. Кондратьевна, няня ее. Девушка, прислужница ее. Мечник. Гридень. Подвойский. Один из бояр, Другой, Третий, Четвертый Один из народа, Другой, Третий, Четвертый, Пятый, Шестой, Седьмой, Восьмой Граждане. Бояре. Гридни. Огнищане.Действие в Великом Новгороде, в XIII столетии. (обратно)
Действие первое
Улица
Толпа народа возвращается с площади.Явление 1
Первый из народа. Конец вечу! Договорились до дела! Второй из народа. По шеям боярина Фому! Третий из народа. Давно бы так! Что он был за воевода! Суздальцам хотел ворота отпереть! Не можем-ле доле держаться! Четвертый из народа. К черту его! Боярин Чермный не отопрет! Третий из народа. Не таковский! Первый из народа. А и у Фомы сильна сторона! Я как увидел, что плотницкие один за другим в доспехах подседают, ну, думаю, в топоры пойдут. Второй из народа. И пошли бы в топоры, когда б не посадник! Дай бог ему здоровья, Глебу Миронычу! Не речист, да метко его слово: «Не о том, говорит, спор, кому воеводой быть, а о том, вольным ли нам городом оставаться! Хотите ли послушаться Фомы? Хотите ли суздальским пригородком учиниться?» Тут мы первые закричали: «Не хотим! Долой Фому!» Первый из народа. А плотницкие-то свое несут, как Фома их учил, так и долбят: «Не можем держаться! Приступом нас возьмут!» Второй из народа. А как осерчал это на них Глеб Мироныч! «Неправда! — говорит, — три дня еще продержимся, пока псковичи на выручку подойдут! Кто смелует мне, посаднику Глебу, не верить?» Так и сказал: «Кто смелует мне, Глебу, не верить?» Третий из народа. Велик его почет в Новегороде! Как сказал: «Кто смелует мне не верить?» — так вся Добрынина улица в один голос: «Верим тебе, верим! Долой Фому! Тебе, Глебу, воеводой быть!» Четвертый из народа. Нет, то не Добрынина, а наша Люгоша-улица напред всех закричала: «Тебе воеводой быть!» Второй из народа. Обе улицы закричали. Да спасиба-то он никому не сказал: «Не мне, говорит, а Чермному быть воеводой! Чермный лучше всех дело знает, нет супротив Чермного во всем в Новегороде!» Четвертый из народа. А молодые, молодые-то и обрадовались. Во всех концах заголосили: «Чермного! Чермного!» Они-то и перекричали плотницких! Первый из народа. Не они одни, все мы их перекричали. Заставили язык прикусить! Третий из народа. Куда одному концу против всех! Первый из народа. А в кольчугах было подсели! Думали Новгород надвое разделить. Тут бы они и ударили за Фому, да не удалось, когда посадник сказал: «Кто смелует мне, Глебу, не верить?» Второй из народа. Даром их, значит, Фома угощал! Четвертый из народа. Ни про что исхарчился! Первый из народа. Ну, не простит же он посаднику! Четвертый из народа. Не простит! Первый из народа. А тому — какое горе! Когда Глеб смотрел на кого? Второй из народа. Тем-то себе и недругов нажил! Третий из народа. Правда, шеи гнуть не умеет! А уж что до порядков, не приведи бог! Первый из народа. Спуску никому не даст. Говорит: «Я не просился в посадники, а выбрали меня, так уж знайте, кого выбрали!» Четвертый из народа. За то ему, видно, и Чермный по нраву. Этот также не гнется. Первый из народа. Ну, Чермный посаднику рознь. В ратном-то деле нет супротив его, а дома уж больно до женского пола охоч; от своей от Натальи души не чает! Четвертый из народа. Кому до того нужда, коли он в строю не бабится!Явление 2
Другая толпа — иные в кольчугах.Пятый (в кольчуге). Что за оторопь на вас нашла? Дали сменить Фому Григорьича, теперь напляшемся с Чермным! До осени миру не будет, до весны кораблей своих не увидим! Шестой из народа. Чего ж вы, кольчужники, сложа руки сидели? Пятый. Какой сложа руки! Мы, кричамши, животы надсадили! А как побожился тот чертов посадник, что Чермный город отстоит, тут все, как шальные, пошли реветь: Чермного! Чермного! Не со всем же Новым-городом на драку лезть! Седьмой. И подлинно шальные. Эка беда, что Фома за князя говорил! Не все ли равно торговать, что на своей ли, что на княжой ли воле? Без торгу-то небось лучше? Восьмой. А стал бы князь опять власть забирать, опять бы ему путь указали! Важно было время выиграть. Пятый. Разорит нас этот Чермный!.. Не отстоим города. Суздальцы на щит возьмут!
Первая толпа. Первый. Как города не отстоим? Второй. Да разве нам впервой низовых бить?
Вторая толпа. Седьмой. Вам-то, чай, от войны не накладно, так вы и горланили за Чермного!
Первая толпа. Второй. А вам бы мошну набивать, а Новгород пропадай!
Вторая толпа. Пятый. Глеб-то вам перед вечем, чай, из своего погреба по стопе поднес?
Первая толпа. Третий. А много вам князь заплатил за Фому стоять?
Вторая толпа. Шестой. Крысы подпольные!
Первая толпа. Второй. Суздальские собаки!
Обе толпы бросаются одна на другую. Является Чермный в сопровождении бояр.
Явление 3
Чермный, Василько, бояре, Ставр. Головня, Радько и воины, потом посадник.Чермный
Что тут за шум? Кто смел затеять ссору?
Забыли вы, что Новгород мне дал
На время облежания расправу
На жизнь и смерть?
Второй. Вишь, этот не Фоме чета! Третий. С ним несдобровать! Первый (увидев посадника). А вот и посадник идет. Второй. От этого еще хуже будет.
Посадник (к Чермному)
Что тут опять горланили они?
Повздорили маленько, Глеб Мироныч,
Да ничего, уж я им погрозил;
Сам ведаешь, народ ведь вольный!
Вольный!
Они вольны на вече говорить,
А приговор когда постановили,
Он должен быть, как божье слово, свят!
Ты не грози тому, кто спорить станет,
А с жерновом на шее кинуть в Волхов
Его вели!
Так им и будет, если
Опять начнут!
Великую от вас
Я честь приял сегодня, государи,
А с ней ответ великий. Не должны
Мы забывать, какая угрожает
Опасность нам. Князь не с одной своей
Дружиною для мщенья к нам вернулся;
Его дядьев дружины с ним пришли,
Не пошлиной, на древлих Ярославлих
На грамотах, обратно стол княжой
Он требует, но вотчиной своею
Уж нас зовет. Все пригородки взял,
Посады сжег. Уж турами бьет стены.
От приступов его все боле наша
Редеет рать — и если псковичи
На помощь к нам не подойдут, придется
И впрямь княжой нам вотчиною стать
Или за вольность нашу без остатка
Всем лечь костьми!
Все, все за вольность ляжем!
Но если мы дня три лишь иль четыре
Продержимся, то Псков им в тыл ударит.
Мы ж вылезем — и правому тогда
Поможет бог!
С тобой нам бог поможет!
Ты наша бронь!
Живет боярин Чермный!
А чтобы дать их множеству отпор,
Все за один теперь стоять должны мы.
Не для того вы сами воеводой
Поставили меня, чтобы сиденье
Держали мы, как было при Фоме!
На сонных мух под ним мы походили!
Теперь не так! Теперь не оставайся
Никто в дому! На стены стар и млад!
Кто годен в строй, тот надевай кольчугу,
Кто нет, таскай тот землю и песок
На новый вал! Передние ли люди
Иль младшие — бояре или чадь —
Всяк топором, мечом или лопатой
Теперь служи, и если б даже кто
И дьяком был, и было б уж гуменце
Пострижено, все винны за святую
Софию стать!
Все станем за Софию!
Измрем с тобой!
За Новгород Великий!
За грамоты!
За волю!
Станем все
Живой стеной!
Ступайте ж, государи,
К своим местам — вам ведомы они.
Всяк знай свое, в чужое не мешайся,
Перебегать не смей от места к месту,
Как при Фоме. Не ваша то печаль,
Коль на какой облом иль вежу приступ
Услышите. Ответ за все на мне.
Простите же; сейчас приду на вал
Осматривать работы.
Явление 4
Чермный и посадник.Чермный (к посаднику)
Глеб Мироныч!
Что, государь?
Сей ночью из тюрьмы
Один из пленных суздальцев ушел.
Вели его сыскать во что б ни стало,
Теперь опасность велика. Нельзя
Врага оставить в городе. Поджог
Он учинит или маяк, пожалуй,
Своим подаст. Сыскать его вели.
Велю сыскать. Еще что мне прикажешь?
Ни в ворота, ни из ворот чтоб стража
Не пропускала никого. Объезды
По улицам чините день и ночь.
Неслушливых хватайте. Только, Глеб
Миронович, тебе не в укоризну:
Пожалуй, ты уж через меру крут.
Остерегись, теперь такое время,
Друг, за друга держаться все должны.
Не возбудил бы строгостью излишней
Ты ропота. Ино — кто делом вор,
Ино — кто только словом провинился:
Не всяко лыко в строку!
Всяко в строку!
Когда наш враг под городом стоит,
Когда его прихлебники бесстыдно
Мутят народ, когда Фома чуть-чуть
Уже ворот ему не растворил —
От слова тут до дела недалеко,
И никому мирволить нам нельзя!
Чини ж, как знаешь; вечером тебя
Прошу к совету; вместе потолкуем
И подкрепим себя чем бог послал.
Три дня с тобой очей мы не смыкали,
И голова кружиться начала.
Пусть также зять придет твой нареченный,
Ему работу на ночь я задам.
Придем.
Постой, я было позабыл!
В монастыре во Спасском со двора
Есть тайный ход, ведет он под землею
За городскую стену и выводит
В Свенельдов враг. Ключ от дверцы железной
Там в ризнице. Пожалуй, у игумна
Его возьми и принеси ко мне.
Не слыхивал про этот ход.
Да вряд ли
Кто и слыхал. Случайно прошлым летом,
Охотясь, я на устие набрел.
Игумен говорит, что при варягах
Он вырыт был.
Засыпать бы его.
Напротив, он теперь нам пригодится:
Через него лазутчика пошлю
Иль сам пойду, переодетый, ночью
Во вражий стан.
Как знаешь. Принесу
Тебе тот ключ. Еще чего сказать,
Не вспомнишь ли?
Одно сказать осталось:
Поклон тебе, боярин Глеб Мироныч,
Что воеводство мне ты уступил,
Что, о себе не мысля, за меня
Стоял на вече!
Не на чем поклон.
Не за тебя, за Новгород стоял я.
Будь кто тебя получше, за того бы
Я и стоял.
Не в гнев тебе я молвил,
Но от души. В твоих руках, боярин,
Пусть будет город. Ты ж его блюди
По своему по разуменью.
Буду
Блюсти, как знаю, государь.
Прости ж.
К вечере до свиданья!
До свиданья.
Явление 5
Чермный и Наталья.Наталья. Золотой ты мой! Ненаглядный мой! Насилу-то времечко вылучила! Чермный. Наташа! Ты зачем здесь, сумасшедшая! Наталья. Невтерпеж стало, свет Андрей Юрьич! Двое суток домой не приходишь! Как ударили к вечу, я выбежала на площадь; все время позади народу с бабами стояла. Слышала, как тебя в воеводы поставили. Думаю: господи! Теперь и того меньше придется видеть его! Хоть на улице на света моего посмотрю! Чермный (ласково). Сумасшедшая, право сумасшедшая! Наталья. Издали все шла за тобой, а тут к воротам прижалась, покуда ты с посадником говорил. Насилу-то он ушел! И что это ты затеял! Один во вражий стан идти! Я все слышала! Чермный. А тебе нужно знать! Ступай домой, я о вечерни приду. Приготовь ужинать, Наташа, гости будут. Наталья. Да не гони же меня, успею приготовить! Чермный. Непригоже нам на улице вместе быть. Наталья. Иду, иду. Да ведь уже и нет никого, все разошлись, а мне бы только еще посмотреть на тебя: ведь двое суток не видела! Чермный. Увидимся вечером, а теперь ступай; мне самому идти надо. Наталья. Да скажи мне хоть словечко-то ласковое! Чермный. Ведь знаешь, что люблю тебя. Чего ж тебе еще? Наталья. Тяжело уходить-то мне ноне, ведь ты целый день все под стрелами! Долго ли до беды, до вечной разлукис тобой. Ох ты, болезный мой! Дай же мне хоть обнять тебя, — ведь кто знает? — может быть, в последний раз! Свет ты мой! Голубчик ты мой! (Бросается ему на шею и уходит.) Чермный идет в другую сторону. Является боярин Фома с Кривцевичем и Жирохом.
Явление 6
Фома, Жирох и Кривцевич.Фома
Вы видели?
Как не видать!
Каков!
Ай да боярин! Ай да воевода!
Знай, времени не тратит!
Целоваться
Нашел с своей Наталкой место!
Что ж!
Такого, видно, надо воеводу!
Чай, государь-то Новгород Великий
На то его и выбрал. Исполать!
Мы с бабами не зналися; о том лишь
Заботились, как город бы сберечь,
До грабежа б не довести; хотели,
Чем суздальцам на щит себя отдать,
Добром отдаться князю; так вот нет!
Посаднику, вишь, стали неугодны!
А что велит посадник, то у нас
И деется и свято!
Эх, Фома
Григорьевич! Эх, если бы тебя
Послушались! Смотри, коль не возьмут
Нас приступом. Ведь силы-то такой
Не видано доселе.
Ничего!
Боярин Чермный справится.
Хорош!
Еще принять и гридьбы не успел,
А с ним уж и Наталка!
Человек,
Вишь, молодой. Оттоль и порубиться,
И показать хотелось бы себя.
Мы на своем рубилися веку,
За новыми не гонимся рубцами;
Ну, а ему в диковинку.
Уж будут
Ему рубцы! И Новгороду будут!
Не скоро мы залечим их.
Поди ты!
А вот посадник говорит, что Чермный
Все отстоит; Фома-де не умел,
А мы сумеем с Чермным; ото Пскова,
Вишь, рать придет, осаду сымет! Знаем
Мы псковичей. Чай, пьяны напилися
От радости, что плохо нам пришлось.
Ну, да посадник обещает — значит,
Оно и так. И Новгород за ним
Твердит: побьем, побьем низовых! Ну-тка!
Посмотрим, как побьете их!
Хорош
И Новгород! Баранье стадо, право!
Давно ли был им хуже горькой редьки
Посадник Глеб? Боярам не давал
Созванивать народ, помимо веча;
А безземельных с площади гонял:
«Не вечники вы, дескать!» И стоя.
Всем поперек. А стоило сказать,
Что грамоты похерят, — и пошли
Кричать за ним. Вот приступом возьмут,
Тогда увидят грамоты!
Смотри,
Когда и тут не выйдет прав он!
Выйдет,
Коли молчать мы будем. Смирны очень
Уж стали мы.
Да мы, Фома Григорьич,
На вече не молчали-то!
Эх вы!
Богатыри! Да разве в крике дело?
Иное так словечко мимоходом,
Как невзначай, проронишь, а оно
И во сто крат сильней, чем если б горло
Ватага целая драла. А вы
Наладили себе одно: не можно
Держаться нам! Не можно да не можно!
А что ж нам было говорить?
Про Глеба
Про самого сказать вам было, вот что!
Свою-де он, Глеб, выгоду блюдет!
Догадлив, чай; он знает, что не правят
Долгов в войну. Ведь от войны кому
Живет наклад? Тем, у кого в подвалах
Товар лежит! А много у него
Товару есть? А? Много ли товару?
Так, так, Фома Григорьич, все его
Разбило в море корабли!
Вот то-то!
Одной святой Софии тысяч тридцать
Стоит должен. А с любскими купцами
И до ста наберется.
Будет до ста.
Так мира-то зачем ему хотеть?
Он не дурак. Теперь небось не правят
С него долгов; а Новгород возьмут —
Так что ему? С него-то взятки гладки!
Вестимо так.
Вот мы — другое дело.
Что день, то нам убыток от войны.
Ты, например: на сколько у тебя
Лежит парчи?
На сорок будет тысяч.
А у тебя скатного жемчугу?
На столько же, пожалуй.
Так смотрите ж:
По малому вам счету, по сту в месяц
На каждого червонцев из мошны!
А приступом коль Новгород возьмут,
Так ты и вовсе без парчи, а ты
Без жемчугу! В софийские подвалы,
Чай, суздальцы найдут дорогу! Как,
По-вашему?
Что тут и говорить?
По-нашему, так поскорей бы дело
Помимо тех двоих поладить. Князь бы
За то спасибо нам сказал.
Смекнули?
Оно бы можно, если б этот Чермный
Тут был один, да старого-то пса
Не проведешь, глазаст уж больно!
Гм!
Большой тебе приятель он?
Приятель?
Кто? Глеб? Да я б туда его послал,
Куда крятун костей не заносил!
Ах да бишь, помню! То, никак, ведь он
В голодный год тебе нажиться не дал,
Скупил весь хлеб?
Когда б одно лишь это!
Уж перехват ему бы я простил;
Бери себе да подавися — дело
Торговое. Но он не для себя,
А назло мне! Скупил запас да тотчас
За полцены спустил его в народ.
Смотрите, мол: Жирох хотел нажиться,
А я, мол, вам задаром отдаю!
Вишь, старый черт!
И вече созвонил:
Тяжелый-де настал для смердов год,
От глада мрут. Велите, государь
Великий Новгород, чтобы по прошлым
У нас запас по ценам продавался,
А то уж вот хотел было Жирох
Повысить хлеб!
Эх, удружил тебе!
Проклятый ворон! Так меня ославил,
Хоть выходи из сотни. Уж ему бы
Припомнил я!
Да что, не одного
Тебя он, чай, ославил. Уж кому
Досадчиком он не был!
Так зачем же
Его жалеть?
Да кто ж его жалеет?
А коли так, то слушайте вы оба:
Покуда Глеб посадником, а Чермный
Детинец держит, нечего о сдаче
И думать нам. А можно это дело
Так повести, что Новгород и сам
Их отрешит. Ведь если правду молвить,
Не сразу князь нас приступом возьмет;
А до того могли бы мы проруху
На них найти. Старик уж больно крут,
Он и своих не милует; как раз
Обидит город; ну, а молодой —
Вы видели каков: опричь сиденья,
Бабье на мысли у него; так вот
Подвесть бы их, когда ж один слетит,
Так и другой удержится недолго.
Пусть только Глеб слетит, а с Чермным нам
Полегче сладить будет!
Все едино:
Пусть только промах Чермный даст, сейчас
Начнем кричать: кто посадил его?
Никто как Глеб! Тащить к ответу Глеба!
На вече-то расправа недолга —
Не усидит!
А коль обоих ссадим,
Кому ж тогда и воеводой быть,
Коль не тебе ж опять, Фома Григорьич!
Ты думаешь? Гм! Дай хоть на часок
Детинец мне, теперь уж не на вече
Я толковать о мире буду. Настежь
Все ворота! Князь-то батюшка, пожалуй!
Челом тебе на вотчине твоей!
Держись тогда и Глеб и Чермный! Праздник
На нашей будет улице! Услуг
Князь не забудет наших!
И тогда
С тобою, Глеб Мироныч, мы свои
Покончим счеты!
Так-то, государи.
Ну, а теперь поклонную пока
Нам голову приходится держать.
Пойдем приказ принять от воеводы
От нового; авось еще удастся
И на его Наталку поглядеть!
Дом посадника
Посадница и боярыня Мамелфа Дмитровна.Боярыня
Что ж это значит, матушка? Чай, вече
Уж отошло, а Глеба твоего
Мироныча доселе нету? Полно,
Уж ведомо ль ему, что у тебя
Сижу я?
Как же, матушка Мамелфа
Димитровна! Перед его уходом
Твой посланный нам повестил, что ты
Пожаловать изволишь.
Дивно мне,
Что он не поторопится; чай, знает —
О вечевом услышать приговоре
И мы хотим! Ну, а невеста где ж?
Вишь, у ее кормилицы вчера
Убили мужа; утешать вдову
Она пошла, сударыня.
Да; много
Теперя есть в Новегороде вдов,
Да и сирот не мало. И затем-то
Советовал Фома Григорьич мир
Нам учинить. Он дело говорил.
Его же вздумали сменять. Пустое
Затеяли!
Да, говорят, он город
Сбирался сдать?
Кто это говорит?
Не верь тому! На всей новогородской
На воле он хотел мириться с князем!
От самого слыхала.
Статься может.
Его-то, чай, ты лучше знаешь.
Знаю,
Сударыня: благочестив и вежлив;
Почтителен и скромен; вхож ко мне
Не первый год; а я ведь не со всяким
Вожу хлеб-соль.
Кто ж этого не знает!
Кого к себе примаешь ты, того
Весь город чтит.
Да, матушка; на деньги
Да на породу не смотрю. Кто прям,
Боится бога да живет по правде,
Хоть черный будь он — милости прошу!
Кто ж в чем не чист, так будь он хоть сам князь —
Не прогневись, ворота на запоре!
Боярину намедни Аввакуму
Дверь указала.
Право? А за что?
Проведал, вишь, что корабли разбило
Путятины, да с долговым листом
Пристал к нему; притиснул так Путяту,
Что тот ему за полцены товары
Свои отдал; а Аввакум возьми их
Перепродай да ссуду ровно вдвое
И выручи!
Ах, стыд какой!
И после
Бессовестного дела своего
Он, скаредник, еще не побоялся
Ко мне прийти; да я ему при всех:
Пей, батюшка, свою сегодня чару
И помни вкус — вперед не поднесут!
Что ж? И ушел?
Небось не засиделся.
Жена-то, бедная!
Та ни при чем;
Я в тот же день сказать велела ей:
По-прежнему ко мне пускай-де ходит,
Ей рада-де!
Да как же ей теперь-то
Ходить к тебе?
А держится за мужа,
Ино вольна и не ходить. Одно
Могу сказать: Варуху моему
Буслаичу покойному жена
Покорная и добрая была я;
Но если б он, господь меня прости,
Что студное бы учинил, я с ним бы
Не стала жить, пошла бы в монастырь!
Так, матушка; но ведь сама же ты
Пускать к себе, кажися, перестала,
Как бишь ее?.. Что с мужем-то не ходит?
Якуниху? Я выгнала ее
За то, что стыд и обык позабыла:
Пока Якун в Новегороде был,
Они ни разу с Чермным не видались,
А только лишь уехал муж в Торжок,
Что день, то к ней таскаться начал Чермный!
По моему жена по разуменью
Должна пред мужем голову держать
Поклонную: хранить не только верность,
Но так вести себя, чтоб про нее
Никто не смел худого и подумать.
Но если муж бесчестный — брось его,
Вернись к родным, не то — вселися в пустынь
Иль постригись!
Так, матушка, вестимо…
И матерям твержу, для дочерей
Чтоб женихов богатых не искали;
Напред всего, чтоб зять боялся бога
И правду блюл!
Вестимо…
А не то
Пусть лучше в девках дочери сидят!
Вестимо так; да где ж найти такого,
Чтоб не было на нем укору?
Значит,
Есть и на вашем?
Грех его винить,
А посмирней, конечно бы, хотелось
Для нашей Веры.
Значит, сорванец?
Зачем же ты дала согласье?
Я-то?
И, матушка! Да мне ль со Глебом спорить
С Миронычем? Согласья моего
Не спросит он. К тому ж и полюбились
Друг другу молодые…
Не причина!
Опричь тебя, тут некому решать;
Коль матери не по сердцу жених,
Так прочь его! Тебе, чай, лучше ведать,
Что дочери пригодно. Не хочу —
И кончено!
Да не за что его
Корить-то, матушка.
Благочестив?
Благочестив, сударыня.
И вежлив?
Почтителен как следует к тебе?
Уж как же зятю к теще нареченной
Почтительну не быть!
Одно мне в нем
Не нравится: в повольниках бывал.
Что ж делать, матушка! Муж говорит:
Не удержать боярам молодежи;
Коль нет войны, где ж удаль показать?
Да удаль-то безбожная. На Волгу
Твой, что ль, ходил?
На чудскую, кажись,
Ходил на емь аль на Студено море.
А то поход затеяли на Волгу
Повольники при муже. В Костроме
Урвали девок, отвезли в Сарай,
Да там и продали татарам. Что?
Чай, добрая повольница?
Помилуй,
Какие же повольники то были!
То воры, матушка!
Не велика
Меж ними рознь. Повольнику до вора
Рукой подать. И Чермный вот, что ноне
Толкается по женам по чужим,
Он также был в повольниках; на Пермь,
Никак, ходил.
Что, Верушка, с тобой?
Чего дрожишь ты?
Что те приключилось,
Сударыня? Не видишь, что ль, меня?
Прости, прости, боярыня Мамелфа
Димитровна! С испугу я… прости!
На улицах такая давка, крик,
Бегут, шумят, толкаются, чуть с ног
Не сшибли…
Только? Больно ты труслива,
Сударыня. Всегда бывает так,
Когда народ от веча по домам
Расходится.
Хлебни водицы, Вера,
Да расскажи, не слышала ль чего?
Чем кончилось?
Поставлен воеводой
Боярин Чермный.
Чермный? Воевода?
На Фомино на место?
Меж собой
Так говорили встречные; о том-то
У них и спор.
Ну, нечего сказать!
Ну, признаюсь! Не чаяла того!
Еще б кого другого — пусть бы так!
Но Чермного!
Я, матушка, слыхала,
И Глеб Мироныч также говорит,
Что доблестней нет Чермного во всей
Земле Новогородской.
Сорванец!
Прихвостник бабий! Человек без страху
Без божьего!
Но, кажется, его
И рать и город любит…
А за что?
За то, что лих вертеться на коне,
Да каждый день на площадь в новом корзне
Выходит к ним! Да медом угощает
Все пять концов! Да уличан своих
Знай кормит до отвалу! Вот за что
Ему любовь! А чтоб он смог сидеть,
Когда Фома не может, — нет, не верю!
Он сгубит нас! То Глеб Мироныч кашу
Твой заварил! Уж не взыщи, а я
В глаза ему скажу!
Но может статься,
Оно не так, сударыня; быть может,
Ослышалася Вера…
Чермный! Вот уж
Сокровище нашли! И водит им
Всегда не та, другая баба. Ноне
Какая-то Наталка завелась;
Что вздумает, то и чинит; казну
Его пиявка, высосала всю!
Прогнать ее, бесстыжую, велела б
Я метлами из города!
Наталью?
Нет, матушка-боярыня, должно быть,
Тебе не так сказали; не такая
Она совсем! Неправду про нее
Тебе сказали!
Что ты, что ты, мать!
Отколе знать тебе? Да про нее
И говорить тебе не след, ни даже
Упоминать! Не девичье то дело,
Сударыня!
Я видела ее…
Что-о? Ее? Ослышалась, никак, я?
Где видела ее ты, Вера?
В церкви,
На той неделе, матушка. Стояла
Она одна, прижавшись к уголку,
Молилась так усердно, и на ней
Была одежа бедная, простая;
Когда же служба кончилась, тихонько
И робко так к иконе подошла,
Украдкою жемчужное монисто
Повесила на венчик и скорей
Из церкви вон. Отца Захарья кто-то
О ней спросил; вздохнул отец Захарий
И говорит: «Наталья это, та,
Которую боярин Чермный любит;
Все, что б он ей ни подарил, на церковь
Она несет; казну ж, какая есть,
Меж нищих делит; духом, вишь, сама
Есть нищая, и многое за то
Простится ей!»
Пусть так, но все ж тебе
Знать про нее негоже…
Что подарки
Она свои на церковь отдает
И нищую жалеет братью — это
Зачтется ей, на том свету зачтется;
Ты ж неразумна, дитятко, еще;
Не ведаешь, о чем бывает вместно
Боярышне, о чем невместно знать.
Коль при тебе вперед о той Наталье
Заговорят, ты, дитятко, молчи.
Как ушкуйники по морю
Славить Новгород пошли,
Они, славя, проходили
Аж до Мурманской земли!
Ай люли, люли, люли,
Аж до Мурманской земли.
Кто это там в сенях твоих горланит?
Опускайте стяг, мурмане!
Выдавайте корабли…
Боярыня, прости! Не чаял я,
Что здеся ты…
А если бы меня
И не было, все ж, государь, не входят
Так в честный дом. На приступ, что ль, ты лезешь?
Аль думаешь, что с вражьим кораблем
Ты обагрился?
Боярыня, прости!
С разбегу мы, на радости вошли,
Что побоку спровадили Фому,
А Чермный стал над нами воеводой!
Ступайте, братцы! Тестя лишь дождусь
И тотчас к вам!
Смотри ж, не заживайся!
Заклада не забудь!
Небось!
Простите,
Боярыни!
Обычай наш веселый
В вину нам не поставьте!
Бьем челом!
Мы, ушкуйники, с баграми
Славить Новгород пришли…
Боярыня
Ну, хороши вы, батюшка! И впрямь
Повольницкая шайка!
Виноваты,
Сударыня!
Дай на тебя скорей
Полюбоваться, радость ты моя,
Бесценная!..
Постой-ка, государь,
Пожалуй-ка сюда! С тобой, кажись,
Я говорю, так ты сперва постой
Да выслушай меня, а уж потом,
Когда я кончу да скажу: ступай! —
Тогда иди к невесте.
Виноват!
Что, матушка, прикажешь?
А чтоб ты
Обычай помнил, батюшка. С чего
У вас сегодня головы вскружились?
Нашли чему обрадоваться! Чермный
Стал воеводой Новгородским! Шут он
Гороховый, твой Чермный!
Уж на этом
Нас извини, боярыня! Позволь,
Тебе не в гнев…
Да ты меня, отец,
Перебивать-то не моги! Тебя
Я разуму учу, так стой да слушай,
Авось умнее будешь. И не только
Тебе скажу, беспутному повесе,
А всем скажу, и наперво твому
Скажу я тестю…
Легок на помине!
Поклон тебе, боярыня Мамелфа
Димитровна! Как, матушка, живешь?
С находкой поздравляю, Глеб Мироныч!
Ну, батюшка, уж есть чем похвалиться!
Убил бобра!
Ты это про кого,
Сударыня? Про Чермного? Он вечем
Поставлен есть. Об этом толковать
Уж нечего.
А кто мне запретит?
Я с той поры, как помню лишь себя,
Всем в очи правду резала; и ноне
Скажу тебе: где был у вас рассудок
Фому сменить?
Про то тебе ответ
Я после дам, сударыня. Теперь
Дозволь мне дело кончить.
Там подвойский
Ждет у дверей. Проси его войти.
Боярыня
Смотри, пожалуй! Вечем, вишь, поставлен!
Да разве все апостолы сидят
На вече-то? Чай, сторона твоя
Перекричала тех, кто был разумней!
Да, слава богу, Новгород не весь
По дудке пляшет по твоей! Доселе,
Слышь, спорят как! Опомнятся, даст бог,
Еще до завтра!..
Посадник
Государь подвойский!
Дай знать кончанским старостам, что я
Прошу их всех пожаловать, приказ
По городу услышать, да вели,
Чтоб бирючи по улицам кричали:
Боярину-де Чермному дана
От веча власть на жизнь и смерть, а он
Смерть положил от нынешнего дня
Всем, кто ему нарушит послушанье.
Коль делом кто иль словом провинится —
Хватать строптивых!
От часу не легче!
С которых пор в Новегороде слово
Уж не вольно? Не в Ироды ль цари
Вы Чермного поставили?
Сей ночью
Бежал один из пленных. Повестить
По всем концам, чтобы во что б ни стало
Его нашли.
Да долго ли ты будешь
Еще свои приказы раздавать?
Я все ему толкую, он же словно
Меня и нет!
Что, матушка, тебе
Угодно от меня?
Ушам не верю!
На жизнь и смерть судить нас будет Чермный!
Приказано на улицах хватать,
Кто Чермного не хвалит! Да ведь этак
Ты, государь, пожалуй, и меня
Схватить велишь?
Нет, матушка, мы баб
Не трогаем. Кричи себе, коль хочешь,
Во здравие!
И буду, государь!
Кому вы город отдали-то в руки?
Беспутному, шальному сорванцу!
Да не ему — его Наталке город
Вы отдали! Не знаем разве мы,
Кто держит верх над кем? Не воеводу,
А воеводшу, господи прости,
Вы над собой поставили!
Ты все ли,
Сударыня, сказала?
Нет, не все!
За что Фому сменили вы? За то ли,
Что мир хотел он учинить? Чай, лучше,
Чтоб приступом нас взяли? Из церквей
Иконы потащили б? Да на щит
Дружиннику б досталась дочь твоя?
Вот до чего не допустить хотел
Фома, а вы его же очернили,
Иудой обозвали! Да пока
Я, батюшка, жива, пока язык мой
Еще к гортани не присох, дотоль
Кричать не перестану, что напрасно
Отставлен он! Уж не взыщи, а кто
Безвинно терпит, да к тому ж мне друг,
Уж за того до самой смерти буду
Горой стоять!
Ты кончила ль теперь,
Сударыня?
Могу еще и боле
Тебе сказать, отец мой…
Не трудися.
Хотя Великий Новгород тебе
Ответа и не держит, но за то,
Что вдовью честь твою он уважает
И поделом тебя за правду чтит,
Я, так и быть, тебе отвечу. Слушай,
Боярыня: Фому сменили мы
За то, что сдать советовал он город,
Когда еще держаться можно нам.
Который же верховный воевода
Не верит сам, что он побьет врага, —
Уж тот побит заране. Чермный верит
В себя и в нас, в него же верит рать.
Неправда то, что им Наталка водит, —
Никто еще досель им не водил.
А что живет он в Новгороде весел —
То до поры, пока ответа не взял
Он на себя. Ты, матушка, пойми:
Он словно шелк блестящий, шамаханский,
Что и цветист и гибок: поглядеть —
Уж ничего нет мягче; а попробуй
Его порвать — лишь руки натрудишь!
Хвали, хвали его, отец, а я
Скажу тебе: нет божьего на том
Благословенья, кто не верит в бога!
Не ходит в церковь, батюшка, твой Чермный,
Второе воскресенье не видала
Его в соборе!
Некогда ему
В соборе быть. Уж две недели с валу
Он не сходил. Под прыском вражьих стрел, —
От приступов спасая город, служит
Он господу!
Что? Некогда быть в церкви?
Нет времени молиться? Стало быть,
Нам не нужна молитва?
Не криви
Моих речей, боярыня. Молитва
Всегда нужна. Но если воле нашей
Грозит беда, ее одной молитвой
Не изживешь. Защитник нужен нам!
И не о том мы спрашивать должны:
Он часто ли, не часто ль ходит в церковь,
А как он в бой полки свои ведет!
Сударыня-посадница, ты слышишь?
О теле он велит лишь помышлять,
А душу ставит ни во что! Ступай
В свою светлицу, Вера, уходи!
Отца не слушай, уходи сейчас!
Безбожницей тебя он сделать хочет!
Сударыня-посадница, скорей
Дочь уведи!
Боярыня! Тебе
Корить меня, кажися, и порочить
Я вдоволь дал. Но при себе учить
Мою жену и дочь я не позволю.
Не прогневись, а в доме я своем
Сам господин!
Здесь доле оставаться
Невместно мне. Другим давать уроки,
А не себе их слышать от других
Привыкла я. Учиться благочестью
И вежеству сбирается ко мне
Весь Новгород. Самой же научаться,
Как мне вестись, — на это я стара,
И отвыкать молиться богу также!
Я, матушка-посадница, тебя
За мужнины за речи не виню,
Одно тебе на память только слово
Еще скажу: дочь от него держи
Подале, матушка, подале — слышишь?
Теперь прости — прошу не провожать!
Посадник (следит за ней глазами)
Тьфу, взбалмошная баба!
Глеб Мироныч!
Свет мой, голубчик! Что б тебе пойти
Догнать ее, пред ней бы извиниться?
Нам, право, с нею ссориться не след,
Она в великом гневе!
Как? Еще
Пред ней мне извиняться?
Свет, подумай:
Все на тебя подымутся теперь!
А мне какое дело?
И слова
Твои перетолкуют!
Мне-то что ж?
Иль в самом деле я безбожник?
Сила
Святая с нами! Но тебя, мой свет,
Осудят все! От недругов твоих
Бог весть теперь пойдут какие толки!
Бояться толков — шагу не ступить!
Ведь чтил же ты и сам ее доселе!
Я чту ее, но гнуться перед ней —
Уж не взыщи! Нашла коса на камень!
И подлинно! Такого не встречала
Она отпора!
Новгород старуху
Избаловал!
А выплыла каким
В дверь кораблем!
Шабаш о ней — довольно!
О чем вы тут шептались меж собой?
Мы, государь…
Они хотят…
В чем дело?
Вишь, вылазку затеяли они!
Как вылазку? Кто вылазку затеял?
Мы, государь, словенские ребята,
С гончарскими побились об заклад.
Те говорят: не пустит воевода!
Мы ж говорим: зачем его спрошать?
Мы вылезем в полуночь о себе,
А после скажем воеводе!
Кто
Вам отопрет ворота?
Не в ворота —
Мы по веревкам, государь. За нами
Их приберут, когда ж вернемся, снова
Нам выкинут!
Изрядно! И могли
Подумать вы, что я и с воеводой
Позволим то?
Пожалуй, государь,
Нам не мешай; у нас уже все дело
Улажено.
С ума вы, что ль, сошли?
Когда нам князь готовит новый приступ,
Тут каждый дорог человек, а вы
Ребячиться затеяли? Брось дурь!
Не можем, Глеб Мироныч! Об заклад
Побились мы!
Так я перевязать
Вас прикажу.
Не в гнев тебе, а нас
Вязать не след. В Новегороде было
Так искони, что молодежь могла
Всегда как хочет тешиться, и воля
У нас на то от прадедов идет!
Великое ты выговорил слово;
А знаешь ли, какой его есть толк?
В чем воля-то? В том, что чужой мы власти
Не терпим над собой! Что мы с князьями
По старине ведем свой уговор:
Се будь твое, а се будь наше. В наше ж
Ты, княже, не вступайся! А когда
Тот уговор забудет князь, ему
Мы кажем путь, другого ж промышляем
Себе на стол. Вот наша воля в чем.
И за нее с низовыми мы ноне
Ведем войну, и за нее, коль надо,
Поляжем все! И чтобы воля эта
Была крепка, и чтоб никто не мог
Над нами государем называться —
Мы Новгород Великий государем
Поставили и головы послушно,
Свободные, склонили, перед ним.
Вот наша воля! Прав своих держаться,
Чужие чтить, блюсти закон и правду,
Не прихоти княжие исполнять,
Но то чинить безропотно и свято,
Что государь наш Новгород велит, —
Вот воля в чем! А чтобы всякий делать
Волен был то, что в голову взбредет, —
Нет, то была б не воля — неурядье
То было бы! Когда б такую волю
Терпели мы, давно княжой бы стали
Мы вотчиной иль разделили б нас
Между собой соседи! Выкинь дурь
Из головы!
Сам вижу, Глеб Мироныч,
Что виноват, и, если только прежде
Подумал бы, заклада б не держал.
Но посуди: словенские меня
Начнут корить; гончарские же на смех
Меня подымут!
Что тебе за дело?
Как что за дело? Трусом обзовут!
Стыд будет мне, бесчестье понесу я!
Ты разве трус?
Ты знаешь сам, что нет!
А коль не трус, о чем твоя забота?
Не пред людьми — перед собой будь чист!
Так, государь, да не легко же…
Что?
Чужие толки слышать? Своего,
А не чужого бойся нареканья —
Чужое вздор!
Тебе-то благо, Глеб
Миронович, так говорить! Высоко
У каждого стоишь ты в мысли. Твой
Велик почет. Но что бы сделал ты,
Коль на тебя бы студное что-либо
Взвалили люди?
Плюнул бы на них!
Вот что бы сделал. Иль уж сам себе
Неведом я? Себя я, благо, знаю,
Сам чту себя. Довольно мне того.
Ах, свет мой Глеб! Вот этим-то и нажил
Ты недругов! Ни за что никому
Не сделаешь уступки! Ни других,
Ни самого себя, вишь, не жалеешь!
А так нельзя! Живем ведь не одни,
С людьми живем. Ужели ж на людей
И не смотреть? Когда б ты захотел,
Иной бы раз друзей себе словечком
Нажить бы мог!
Не в норове моем
За дружбою гоняться. Если б я
Пошел на то, чтоб людям угождать,
Не стало бы меня на угожденья,
Все мало б им казалося. Людей
По шерсти ль гладь иль против шерсти — то же
Тебе от них спасибо! Я ж хочу
Не слыть, а быть. Для собственной своей
Чинить хочу для совести и сам
Свое себе спасибо говорить.
А что болтать они про это будут,
То для меня равно, какесли дождь
По крыше бьет!
Поди к своим, скажи:
Посадник Глеб вам запретил и думать
О вылазке. А к вечеру вернись;
С тобой пойдем мы вместе к воеводе,
Укажет он, как удаль показать!
Василько (топнув ногой)
Хоть утопиться, право, в ту же пору!
Топись, когда врагов от наших стен
Прогоним мы, — теперь же и топиться
Ты не волен! Ты Новгороду держишь
Теперь ответ! Как смеешь ты иметь
Хотение свое, когда я сам,
Я, Глеб, себя другому подчинил,
Из рук Фомы мной вырванную власть
Тому вручил, кто лучше всех защиту
Умеет весть? Как смеешь о стыде
Ты помышлять, когда у нас свобода
Шатается? Что значит честь твоя
Пред новгородской честью? Двадцать лет
Посадничью мою храню я честь —
Но если б только ей спасенье наше
Я мог купить — как свят господь, я б отдал
Ее сейчас! Все ныне позабудь —
Одну беду грозящую нам помни!
А стыд тому, чья подлая душа
Иное б что, чем Новгород, вмещала,
Пока беда над ним не миновала!
Действие второе
Дом боярина Чермного
Наталья прибирает горницу и ставит посуду на стол.Наталья. Уж эти мне гости! Не дадут и часочка с ним посидеть! Вернется усталый: чем бы отдохнуть, а тут разговоры пойдут, а там, глядишь, опять приспело время на вал идти. Девушка. А много ль будет гостей? Наталья. И сама не знаю. Девушка. Ты что ж не спросила? Наталья. До того ли мне было, как после двух суток его увидала. Кондратьевна. Что ж ты, государыня, сама-то на стол ставишь? Дай, мы и без тебя соберем! Девушка. Кто же сегодня прислуживать будет? Челядь ведь вся брони надела, на завалы ушла, а нам с Кондратьевной в кухне быть. Наталья. А я разве не сумею? Девушка. Сама, нешто, будешь посуду носить? Наталья. А почему же не сама? Что я за боярыня такая? Девушка. Вестимо — боярыня! Не сегодня, так завтра будешь боярыней. Пора Андрею Юрьичу в закон вступить. Наталья. Просила я тебя не говорить мне о том. Сколько раз просила. Коли опять начнешь, ей-богу, осерчаю. Девушка. Ну, да! Таковская. Кондратьевна. Молчи, ты, постреленок! Ей слово, а она тебе два! Пошла в кухню, смотри пирог — не пригорел бы. Девушка уходит. Ox, ox, дитятко! Избаловала ты нас, страху-то нет к тебе, к государыне к нашей. Наталья. И ты туда же! Этакие вы, право. Кондратьевна. По душе говорю, голубонька, по любви своей, не по одному приказу боярскому. Все мы любим тебя за милостивость твою. Наталья. А я-то и в глаза смотреть вам не смею. Сама ведь кружевницей в Новгород пришла, думала через год домой вернуться, да навсегда и осталась; хожу себе в золоте, а как подумаю, что и мать и отец плачут теперь по мне, так иной раз сама себе противна стану, что руки бы на себя наложила. Всех я вас хуже, а вы же меня государыней величаете. Кондратьевна. Родимая ты наша! Служить-то тебе не в труд, а в радость. Уж кротче тебя и не видывали. Наталья. А иной раз как вспомню, что ведь это для него я своих бросила, просветлеет у меня снова на сердце и опять все кажется трын-трава! Кондратьевна. Кто богу не грешен, дитятко! Господь помилует тебя за простоту за твою. Наталья. Вишь, как я нарядилась сегодня. Ведь это он так велит, а мне и самой совестно. Кондратьевна. Уж горазда ты наряжаться, нечего сказать! Лучшие окруты по церквам пораздала. Вишь, и повязки-то новой не надела. Надень, дитятко, повязку — краше будет, а я в кухню сбегаю, не то эта егоза, пожалуй, пирог просмотрит. (Уходит.) Наталья садится к окну, задумывается и напевает песню. Голос (под окном). Подайте, Христа ради! Подайте убогому! Подайте калике перехожему, Христа ради! Наталья (в окно). Войди, божий человек! Вот тут направо, по крылечку! (Берет со стола хлеб и наливает кружку.) Входит нищий. На тебе, дядюшка, присядь на лавку, отдохни себе… (Вглядывается в него.) Господи! Что это? Нищий. Узнаешь меня, Наталья? Наталья (бросаясь к нему). Рагуйло! Брат! Рагуйло (отталкивая ее). Прочь, негодная! Разве ты сестра мне? Разве ты не отреклась от родни? Разве ты не полюбовница воеводы новгородского? Наталья. Брат, брат, дай в себя прийти! После кори меня — скажи скорей про отца, про мать… Живы ли они? Рагуйло. Так вот где ты, бесстыдная, отыскалась! Что ж, хорошо тебе жить у боярина? Наталья. Ругай меня, бей меня, но скажи мне про отца, про мать! Скажи, как ты сам попал сюда? Рагуйло. Как попал? На той неделе в полон твои новгородцы взяли меня; сею ночью из тюрьмы вылез, нищим нарядился, пришел на сестру свою посмотреть, на честь ее великую порадоваться. Наталья. Господи, если увидят тебя! Рагуйло. Что ж, выдай меня своему полюбовнику. Наталья. Спрячься, спрячься скорей! Пойдем со мной! Рагуйло. Куда? Наталья. Сама не знаю — на сеновал, в кладовую, в анбар! Рагуйло. А потом? Наталья. Потом? Ты ночью из города выйдешь. Рагуйло. Ай да бабий ум! Как я выйду, когда все ворота заняты? Наталья. Нищего, может, пропустят… Рагуйло. Ай да сестрица! При Фоме еще, пожалуй, пропустили бы, а я слыхал, каков он, твой полюбовник, есть! И поставлен в воеводы за то, что не дремлет. В тюрьме, чай, спохватилися меня, ищут теперь по городу. Наталья. Пресвятая богородица! Как же быть нам? Рагуйло. Выдумай! Найди! Ты стала теперь новгородкой, чай, знаешь свой город. Можно ли где через стену перелезть? Нет ли где выхода какого мимо сторожей? Наталья. Выхода? Постой — да! Есть выход! В Спасском монастыре, со двора, ход подземный. Рагуйло. Куда ход? Наталья. За стену, в овраг какой-то… Рагуйло. Что ж там? Дверь? Решетка? Как мне найти этот ход? Наталья. Не знаю, боже мой! Ничего не знаю, а ключ сегодня посадник принесет… Рагуйло. Кому принесет? Наталья. Боярину Чермному… Рагуйло. Полюбовнику-то? Достань мне ключ. Наталья. Как я его достану? Рагуйло. Украдь! Наталья. Да я не видала его, не знаю, какой он. Рагуйло. Узнай! Проведай! Напой своего полюбовника. Задуши его. Зарежь его, а ключ достань. Наталья. Да если б и достала я, как же тот выход найдешь? Рагуйло. В монастырь пустят нищего. На погосте ночевать останусь, там как-нибудь проведаю. Наталья. Ну, а он-то? Рагуйло. Что он? Наталья. Коли на него ответ падет? Коли, неравно… через тот ход вороги ворвутся? Рагуйло. А и в самом деле! Вот надоумила! Да кого ж ты это ворогами зовешь? Наших, что ли? Наталья. Брат, я не могу дать тебе ключа. Рагуйло. Так ты хочешь, чтобы меня смертью казнили? Наталья. Я тебя иначе спасу — иначе; а этого я не могу — не проси, пожалей меня! Рагуйло. А разве сама ты жалела нас, негодная? Мать свою ты уморила! С горя она померла! Наталья. Господи! Рагуйло. Проклинаючи тебя, померла. Отец твой помешанный ходит, сестры твои без пристанища, а ты с новгородским воеводою заурядной боярыней живешь. Сторонятся, чай, от тебя, плюют на тебя люди. Да тебе все равно, миловал бы тебя воевода новгородский. Наталья. Что же мне делать? Боже мой, что мне делать? Рагуйло. А как надоешь ты ему да прогонит он тебя из дому, сором один на тебе останется, блудница, отщепенница! Женище боярское! Наталья. Да скажи же сам, что делать мне? Научи сам меня. Что мне делать? Рагуйло. Как что делать? Ключ достать! Брата спасти! Грех свой искупить перед богом! Наталья. Не могу, видит бог, не могу! Приказывай что хочешь, но этого не могу! Рагуйло. Так будь же ты проклята и в этом свете, и в будущем! Погуби еще брата, как ты мать и отца погубила! Живи себе в сраме и стыде на земле, а по смерти ступай на муки вечные, где блудницы и убийцы в адовом огне горят! Наталья. Постой… Да не кляни же меня!.. Не кляни… Дай дух перевести… Рагуйло. Полюбуйся завтра на мою голову, как она будет над городскими зубцами на копье торчать! Наталья. Да пожалей же меня… Дай опомниться… голова кругом идет… Рагуйло. Зови свою челядь! Выдай меня, и будь над тобой анафема божья! Наталья. Брат, брат, не кляни! Все, что хочешь, сделаю, все сделаю — достану тебе ключ! Рагуйло. Побожись! Наталья. Божусь, божусь! Только и ты побожись, что суздальцев не впустишь, — побожись и ты! Рагуйло. Добро, побожусь! Наталья. Постой! Слышишь? Рагуйло. Что? Наталья. Конский топ на улице — это он! Рагуйло. Куда спрятаться? Наталья. Иди за мной! (Подходит к двери и останавливается, прислушиваясь.) Нельзя! Он уж на крыльце! Рагуйло. Куда же? Наталья. Сюда! Скорей сюда! Отсюда лесенка на вышку. (Толкает его в боковую дверь.) Входит Чермный. Чермный. Здравствуй, Наташа! Вот, теперь поцелуемся! Да что с тобой? Что ты так дрожишь? Ты на ногах еле держишься. Наталья, рыдая, бросается к нему на шею. Что с тобой? С беспокойства ты это, что ли? Али с радости, что я не убит? Наталья. С радости, с радости, дорогой мой! Чермный. Экая ты неразумная! С радости плачет! Да пусти же меня, я из сил выбился; дай мне вина, Наташа, горло засохло. (Садится.) Наталья подает ему стопу. Чермный (выпив). Ну, что? Успокоилась? Наталья (рыдая). Не могу! Прости меня, не могу, силы нет! Чермный. Экой же ты ребенок! Да быть не может, чтоб ты с радости так плакала. Тут что-нибудь другое. Обидел тебя кто, что ли? Наталья. Свет ты мой, разве можно меня обидеть? Чермный. Так, стало, горе у тебя? Наталья. Да! Горе, горе! Да что я сказала! Сама не знаю, что говорю. Неправда, нет у меня горя! Так, по глупости, плачу. Чермный. Не верю, Наташа, ты проговорилась. Что у тебя на душе? Скажи мне, авось помочь можно. Наталья. Нет, мой родимый, нет! Никто, никто мне не поможет! Чермный. Так есть же оно у тебя, горе-то! Скажи, не бойся, ты знаешь меня, я ни в чем тебе не отказываю. Наталья. Ни в чем, ни в чем, свет мой, никогда не отказывал ты мне! Ты уж так добр, так жалостлив ко мне, — а я-то, я-то! Чермный. Не о родных же ты плачешь? Ведь ты сказала, нет у тебя родных? Да говори же, Наташа, болен ли кто? Убит ли кто? Есть у тебя кто близкий в городе? Наталья. Да, свет мой, прости меня — я солгала тебе — я не одна на свете; есть у меня. Чермный. Ну, говори же! Кто у тебя? Отец? Мать? Брат? Наталья. Нет, нет, не думай, нет! Тетка есть — только тетка одна — при смерти больна! Чермный. Ну, выговорила наконец! В бедности она, твоя тетка? Наталья. В бедности, государь, да, в бедности! Чермный. Что ж ты сразу не сказала? Глупая ж ты, глупая! Или не знаешь меня? (Отворяет поставец.) На, возьми, отнеси своей тетке, купи для нее все, что надо. Что хочешь в доме возьми, отнеси больной, да и сама останься с ней на ночь, тебе спокойнее на душе будет!.. Ну, что опять с тобою? Наталья. Государь ты мой! Дорогой мой! Ты как господь бог — как господь бог ко мне, — а я-то, я-то негодная, окаянная! Да как ты меня не убьешь, окаянную, негодную меня! Чермный. С ума ты сошла, право! Уж чересчур ты совестлива! Перестань же плакать, у меня и без того голова кругом идет. Дай-ка еще вина, надо быть пободрее, сейчас гости придут. (Выпивает стопу.) Входит посадник. А, вот уж и один! Оправься, Наташа! (К посаднику.) Здорово, Глеб Мироныч! Милости просим! Посадник. Здравствуй, Андрей Юрьич! Наталья подает ему чару. Спасибо, матушка. Во здравие твое, Андрей Юрьич. А сам-то что же ты? Чермный. Дай мне чарку, Наташа. Во твое, Глеб Мироныч! Все благополучно в городе? Посадник. Слава богу. Беглого того только не отыскали, словно сквозь землю провалился. Чермный. Вели еще искать. Так оставить нельзя. Надо над ним пример показать. Посадник. Уж велел. По всем домам ищут. Вот тебе ключ от монастыря, от тайного хода. Чермный. Спасибо. (Вздевает ключ на пояс.) Так будет вернее. Ступай же, Наташа, ступай к своей больной, завтра увидимся. Наталья уходит. Посадник. Что с ней? Чермный. Тетка у нее захворала, так вот и кручинится. А иной раз и так себе плачет. Чудная такая! То словно пташка поет, заливается, то вдруг плакать начнет. Посадник. Дурь бабья. Избаловал ты ее. Чермный. Нет, она не то, что другая; и не просит никогда ни о чем, скромная такая. Посадник. А все ж не след тебе нянчиться с ней. Поискал бы себе ровни, в закон бы вступил. Чермный. И сам иной раз так думаю, и сказать ей даже собирался, да посмотришь на нее — жалость берет, язык не поворотится. Посадник. Ну, это твое дело. Чермный. А где ж Василько? Посадник. Сейчас придет. Чуть было беды не накурил, вылазку с своими затеял. Я пригрозил им. Чермный. Хорошо сделал, Глеб Мироныч, а то пришлось бы их смертию казнить. Входит Василько и кланяется молча. Чермный. Здравствуй, Василько! С повинной пришел? Благодари тестя, что блажить не пустил, а то бы я вас в Волхов кинуть велел. Дружба дружбой, а дело делом. Ты знаешь, я с делом не шучу. Василько. Прости нашу дурость, Андрей Юрьич! Чермный. Жаль было бы тебя, а не пощадил бы. На, выпей чару, не кручинься, без дела не останешься. Входят Вышата и Рогович.
Поклон, Бояре, вам! Что видно с валу?
Смирно
Покамест все; с моей лишь стороны
Огней у них прибавилось как будто.
С моей убавилось огней.
Должно быть,
К Словенскому концу хотят стянуться,
Под Городище.
Там у них стоят
Владимирцы. Туда же перешли
И костромцы сегодня.
По всему
Должно смекать: они готовят приступ.
Входит Жирох.
Боярину Андрею бью челом!
Всем по поклону! Я, никак, последний?
Не осудите — путь мне дале всех!
Какие вести?
Все благополучно.
Движенья нет?
Не видно ничего,
Костры зажгли на старых на местах,
По-прежнему.
Садитесь, государи!
Во здравье вам!
Все садятся за стол.
Во здравие тебе!
Тобой, Андрей, мы, Юрьевич, из мертвых
Воскрешены.
Простите за прислугу,
Моя вся челядь на валу.
Да чья же
Теперь в дому? Ведь мы уж, слава богу,
Не при Фоме! Кишит, как муравейник,
Весь Новгород!
Кажися, ты на вече
Был за Фому? Так отчего ж теперь
Не то ты говоришь?
Был — не таюсь;
Да, вижу, обманулся. Видит то
И сам Фома. Когда при нем бы гридьба
Держалась так, как держится теперь,
Не говорил бы он о мире.
Гридьбу
Винить грешно. То не она, а он
Отходную нам затянул.
На ком
Прорухи не бывает, Глеб Мироныч!
А благо то, что подняли вы нас
С Андреем Юрьичем.
До псковичей
Продержимся, даст бог!
Я ж говорю:
Мы и без них продержимся. Ведь каждый
Десятерых стал стоить, словно рубль,
В рост пущенный.
Ты в росте знаешь толк.
Куда уж мне! Лишь не нажить долгов бы!
Ни у кого в долгу мне оставаться
Не по сердцу.
Откуда, государи,
По-вашему, ждать приступа?
Последний
От Прусских мы ворот отбили. Вновь
Там не начнут. Чай, кинутся к Торговой;
Затем они, должно быть, к Городищу
Стянулися.
Глаза хотят отвесть.
Там топь кругом; не провезти им туров.
Настелют путь. За Волховом весь день
Владимирцы рубили лес. Нам слышен
Стук топоров был и дерев паденье.
По мне, скорей к Баяним воротам
Их надо ждать.
По мне ж, не будет вовсе
И приступа. Чай, колокол был слышен
Им вечевой! Чай, видели они,
Как закипел Детинец, и смекнули,
Что новый воевода ноне в руки
Сиденье взял. Теперь одна осада
От них пойдет, морить нас будут гладом,
А приступа не будет.
Глеб Мироныч,
Как мыслишь ты?
Спроси-ка Василька;
Пусть скажет он, а я отвечу после.
Как, Василько, по-твоему?
Когда
Ты, государь, мне говорить велишь,
То мне сдается: ведомо им вправду,
Что новый избран воевода, он же
Не кто, как ты, которого нет лучше;
Но ведомо им также, что идет
На выручку нам Псков; когда ж доспеет,
Плохая им останется надежда
Взять Новгород. Теперь иль никогда!
Затем они, не дожидаясь Пскова,
На приступ завтра же полезут.
Слышал?
Не старый то и не бывалый молвит,
А молодой. То ясно есть как день,
То всякая понять сумеет баба.
Зачем же ты, бывалый, говоришь,
Что приступа не будет?
Нет, теперь-то
Нам их и ждать.
Теперь-то и начнут.
О том и речи нет!
Пусть, государи,
По-вашему. Я что же? Я сказал:
Коль при Фоме нахрапом нас не взяли,
То при Андрее Юрьиче подавно
Нас не возьмут. Они, чай, сами знают,
А захотят попробовать — пожалуй,
Пусть сунутся!
Вопрос: откуда нам
Их ожидать? Урону слишком много
Мы понесли. Не хватит нашей рати
Все стороны успешно боронить.
Великая была б нам льгота, если б
Разведчика послать.
Уж сколько было
Посылано! Перехватали всех.
Небось они не дремлют: днем и ночью
Объезды их круг города кружат:
Что ни увидят, все хватают; пса бы
Не пропустили. Где ж тут посылать
Разведчика.
Авось нам бог поможет
Объезды их сей ночью миновать.
Как так, боярин?
Есть подземный ход
Ко самому их стану…
Отошли-ка
Ты лучше баб: что слушать им!
И то!
Возьмите по корзине, отнесите
Вина и хлеба челяди. Без вас
Мы справимся.
Кто ж, батюшка-то, в доме
Останется? Окроме нас двоих,
Все на валу; и бабы наши землю
Таскают, вишь!
Не бойтесь, не украдут
Меня без вас. Ступайте!
О каком
Ты это ходе говорил?
В овраг
Свенельдов он, под городской стеною,
Из Спасского ведет монастыря;
Кустарником густым оброс вкруг устья
И неприметен даже днем. А стан их
Стоит к оврагу тылом.
Не слыхали
Про этот ход.
Я сам узнал случайно.
Его б засыпать лучше. Неравно
Проведают они.
Как им проведать?
Искать его нарочно — и тогда
Дня три овраг обшаривать бы надо;
А если б кто случайно и набрел,
То все ж ему пройти неможно в город:
Ключ у меня — вот он!
Позволь спросить:
Давно ль тебе тот ход, боярин, ведом?
С той осени. А что?
Да так; я только
Подумал: жаль, что прежде не сказал ты.
Из головы он вышел у меня:
То было до войны.
Оно и лучше,
Что ты в свое лишь вспомнил воеводство,
А то Фома, пожалуй, только дело
Испортил бы.
Кого ж послать ты хочешь
Разведчиком сей ночью?
Сам пойду,
Дождуся только, чтоб темнее стало.
Час неровен; пошли другого лучше.
Нельзя! Себе могу лишь одному
Довериться.
Но вот уж третьи сутки
Ты на ногах; ты отдохнуть бы должен;
Хоть на часок приляг.
Избави бог!
Когда теперь прилягу, то мертвецки
Сейчас засну, а надо до зари
Наверно знать, откуда будет приступ,
Чтоб силы все в ту сторону собрать;
У нас и впрямь осталось мало рати.
Сам о себе пойдешь?
Нет, одного бы
Товарища взять надо.
Василько!
Что делает твоя сей ночью сотня?
Наряжены к дозору, государь.
Поставь над ней другого; наперед же
Всем сделай перекличку; обойди
Сперва свои притины, а потом
Ко Спасскому ступай монастырю.
Там жди меня. Тебя беру с собой
Ко вражьему я стану.
Государь,
Воздай господь тебе за эту честь!
Последнюю теперь, бояре, чару —
И по местам! За Новгород Великий!
Все встают и пьют.
За Новгород — и доброго успеха
Тебе, Андрею Юрьевичу! Любо
Смотреть, как все кипит в твоих руках!
Везде ты сам, на все тебя хватает!
Прости, боярин, — доброго успеха!
Простите все — и помните приказ:
Очередной никто чтоб не помыслил
Очей сомкнуть; чтобы глядели в оба,
О каждом бы движении во стане
Сказали мне, как только я вернусь,
Мы на валу увидимся зарею.
Спокоен будь, мы знаем наше дело.
Направляются к двери.
Ты что же, Глеб Миронович?
Идите,
Я догоню вас.
Посадник (проводив их глазами)
Надо бы Жироха
Сменить.
А что?
Сдается, ненадежен.
Мне самому сдается.
Злобы он
Не может скрыть — с Фомою заодно.
Переместить его могу я завтра.
Перемести; поставь его туда,
Где приступа не будет; ты заметил,
Как он искал, какую б на тебе
Найти вину? Они с Фомой бы рады
Тебя подвесть.
Беречься буду их.
Еще один совет. Боярин Чермный!
На волоске повисла воля наша.
Тобой одним лишь Новгород стоит:
Когда тебя убьют или захватят —
Вразброд как раз сидение пойдет
И легкая добыча будет князю!
Не забывай, что ты святой Софии
И щит и стяг и что друзья княжие
В самих стенах новогородских ищут
Тебя избыть. В опасность не хоти
Соваться даром.
Милостив господь!
Но не идти в разведку не могу я:
От этого отпор успешный завтра
Зависит наш.
Не лучше ль Василька
Отправить одного?
Нет. Молод слишком;
Удерживать приходится его;
Мне ж не впервые: суздальцем оденусь
И, от костра переходя к костру,
Узнаю все.
Блюди ж тебя господь!
Ты сам куда?
Прилягу до рассвета,
А то совсем не чую ног.
Прости ж,
Чем свет с тобою свидимся.
Блюди
Тебя господь!
Да, надобно Жироха
Переместить. Предвидеть надо все!
Ему с Фомой я как бельмо на око.
Прав старый Глеб! Проклятая дремота;
Вино и то сегодня-не бодрит.
Сейчас пойду…
Что бишь ему сказал я?
Да! Суздальцем оденусь… а Жироха
Перемещу… Не надо позабыть
Переместить Жироха… надо помнить…
Две вещи помнить… Суздальцем одеться…
И что еще? Вот так ко сну и клонит…
Сменить Жироха… Суздальцем одеться…
Сейчас пойду… На миг присяду только…
Сейчас пойду…
Ну, что ж ты?
Не могу…
Бери же ключ. Отвязывай!
Брат, руки
Мои дрожат!..
Иль мне уж самому?
Сейчас, сейчас!
Давай.
Нет, шутишь! Встань!
Остаться с ним тебе не дам — разбудишь.
Пускай он спит! Ты проводи меня
Иди со мной!
А ты — спокойной ночи!
Действие третье
Дом боярина Фомы
Ночь. Фома, Жирох и Кривцевич разговаривают.Фома (ходит по комнате)
Подземный ход! И этого не знал я!
Как он его проведал?
Говорит,
Случайно будто.
А с которых пор?
С той осени; и будто он о нем
Совсем забыл, сегодня только вспомнил!
Поверю я!
Хитер! Молчал небось
Да про свое припас про воеводство.
Хотя б одним деньком мне ране знать!
Хоть утром бы нам знать, Фома Григорьич,
Успели б князю весточку подать,
Как приступ весть.
И на разведку хочет
Он сам идти?
Так нам сказал.
Один?
Нет, с Васильком.
Кабы на той разведке
Ухлопали его!
Не уповаю:
Вернется здрав!
О чем еще шла речь?
Все об одном: откуда князя ждать?
Кто говорит: пойдет на Городище,
Кто — к воротам Баяним. Я пытался
Их с толку сбить, да срезал старый черт!
Я, правда, тож ввернул ему загвоздку:
Его долгами здорово кольнул.
С ума сошел? Какие тут загвоздки!
Ты должен был поддакивать ему,
Ласкать его, быть мягче шелка с ним,
Кадить ему!
Что ж делать — сорвалось,
Не вытерпел. Когда б ты только видел,
Как на меня смотрел он! Вспомнишь — сердце
Так и вскипит!
А ты его рассудком
Придерживай. Взгляни хоть на меня:
Ко Глебу разве мене сердце злобой
Во мне кипит? А разве волю я
Даю ему? Нет, злобу приглушать
Умею я! Боярыня Мамелфа
Сегодня вот мне говорит про Глеба:
Он то и то! И в бога-то не верит,
И в церковь-то заказывал ходить,
И даром-то безвинного меня
Оклеветал! Я что ж? Небось помог ей
Чернить его? Нет, я не так-то прост!
Горою встал за Глеба! Он-де мне
Хотя и враг, хоть вправду благочестья
Немного в нем, а все ж его я чту
За то, что он душою не кривит,
По-своему, вишь, Новгород он любит,
Неведеньем меня лишь оскорбил,
И прочее, и прочее! Старуху
Так умилил — чуть-чуть не прослезилась,
А Глеб чрез то и вдвое стал черней!
Вот надо как!
С тобой кому тягаться,
Фома Григорьич! Бог тебя сподобил,
А мы себе по простоте!
Вот то-то
По простоте!
Ругал ли ты меня,
Как я тебе наказывал?
Ругать-то
Неловко было; за тебя на вече
Ведь я стоял, а я сказал: Фома, мол,
И сам смекнул, что был не прав.
Не то!
Ругать меня ты должен был; звать бабой,
Звать дураком, звать вором, трусом звать!
Фома, мол, трус! Фома — княжой прихлебник.
Фома, мол, вор! Фома — христопродавец!
Он и меня лукавством обошел!
Пересолил бы так, Фома Григорьич,
Заметили б расчет!
Эх, простота!
Пересолишь, когда щепотку соли
Ты передашь; когда же опрокинешь
Солонку всю, тогда ошеломишь.
Что нужно нам? Чтоб мнили бы они,
Что сторону мою ты бросил. Так ли?
А из чего ты им передался —
Вопроса нет — вестимо, из расчета!
Своим ты их усердьем не обманешь,
Ни у кого святым не прослывешь;
Не чистотой ты в Новгороде ведом,
Так чистого не корчи из себя.
Всяк должен знать, о нем что мыслят люди,
В чем можно их уверить, в чем нельзя.
А с Чермным Глеб тебе лишь в том поверят,
Что ты меня из выгод продаешь.
Так продавай! И чем наглей, тем лучше!
Не очищай — черни меня пред ними,
Черни сплеча.
Я думал понемногу
В их мнении отречься от тебя.
Нет времени нам делать понемногу —
Железо куй, пока красно! У нас
Псков на носу! Мы пень через колоду
Валить должны! Мы Чермного подсечь
Должны теперь, покуда псковичи
Не подошли, и для того теперь же
Нам заодин работать, а наружно
Врозь надо быть.
Так иль не так?
Фома
Григорьевич! Царь Соломон глаголет
Из уст твоих; придай же нам ума:
Как Чермного подсечь?
Рыбак, закинув
Свою уду, глядит на поплавок;
А не клюет его наживы щука —
За лодкою волочит он лесу
Иль с берега нахлесткой дразнит рыбу.
Так или так — под промах подведем
Мы Чермного; иль улучу я случай,
Иль сам рожу. Вы ж помните одно:
Наружно врозь, на деле ж тесно вместе;
Что ни скажу, навстречу говорить;
А между тем смекать из полуслова,
Куда я гну, и спорить так, чтоб я
Всегда был прав…
Жирох
Позволь — никак, набат!
Набат и есть!
И зарево пожара!
Кривцевич
С оружием по улице бегут!
Не ворвались ли суздальцы?
Без боя?
Не может быть!
Пойдемте посмотреть!
Нежданное нам что-то приключилось —
Пригодное, пожалуй, что-нибудь!
Все трое поспешно уходят.
Площадь с лобным местом
Ночь. Зарево пожара. Набат и стук сечи. Граждане с оружием бегут через сцену. Крики. Суздальцы! Суздальцы! Измена! Новгород взяли! Режут! Где суздальцы? Бей их! Пробегают. Из боковой улицы выходит Василько в схватке с Рагуйлом, одетым в кольчугу. Набат умолкает, зарево гаснет. Василько (наступая на Рагуйло). Сдайся! Все твои перебиты! Рагуйло. Не таковский, чтоб сдаться! Кому бог поможет! Дерутся. Рагуйло падает. Из той же улицы выбегают Ставр и Головня. Ставр. Ай да Василько! Последнего растянул! Василько. Где наши? Головня. Пожар гасят. Радько (подходя). Уже погасили. (Указывает на нескольких людей, выходящих из той же улицы.) Вот эти нам помогли! Один из народа. Да что это за притча была? Откуда они взялись? Другой. Словно с неба упали! Головня. Из земли словно выросли. Ставр. Нет, они из монастыря выскочили, как раз когда мы дозором шли. Василько. Да точно ли все перебиты? Радько. Всех положили! Немного их и было, человек пятьдесят! Третий. А поджечь-таки успели! Ставр. Кабы не наш дозор, они с разных концов подожгли бы: у каждого связка смоленого хворосту была. Головня. А тем часом и приступ начался бы. Внутри пожар гаси, а снаружи врагов отбивай! Радько (к Васильку, указывая на Рагуйло). Смотри, твой жив еще! Четвертый. Пришибить его, что ли? Рагуйло (приподнимаясь). Православные… Дайте по-христиански умереть… Отнесите в церковь али попа позовите… Пятый (замахиваясь). Я тебе поп! Благословлю как раз! Василько (отталкивая его). Прочь, зверь! Лежачего не бьют! Спросим его, как они в город вошли? (К Рагуйлу.) Эй, молодец! Ставр. Обмер, должно быть, али уж кончился? Василько. Нет, жив еще, да говорить не может! Отнесите его в монастырь. Радько и Головня уносят Рагуйло. Народ шумно собирается на площадь. С одной стороны входит посадник, с другой — Фома с Жирохом и Кривцевичем. Посадник. Что это было? Что случилось? Василько. Толпа суздальцев ворвалась, государь. Да уже все перебиты. Посадник. Ты как здесь? Отчего не с воеводой? Василько. Я по его указу сделал: после переклички сотню по дорогам разделил, а сам пришел к монастырю дожидаться его. Часа три у ворот стоял, как из них ратники показались; я их окликнул, а они на меня с мечами бросились. Тут наш дозор подошел, и мы вместе перебили их. Посадник. А воевода? Воевода? Василько. Не видали его, не приходил. Фома (к Жироху и Кривцевичу). Смекайте! Тут что-нибудь для нас! Ведь это его ходом суздальцы пролезли. Чермный вбегает с мечом в руке. Чермный. Не может быть! Не верю! Где они? Где суздальцы? Голоса. Без тебя справились! Чермный. Как они вошли? Быть не может! Радько и Головня, отнесшие Рагуйла, возвращаются. Радько. Ход подземный в монастыре есть. Мы видели — монахи его заваливают. Фома. Ход подземный? Который это ход? Жирох. Да не тот ли, про который воевода вчера говорил? От которого ключ у него? Чермный хватается за пояс. Кривцевич. Ловко прикинулся! Головня. Вот ключ! Он в дверце снутри торчал. Ропот. Чермный. Господи — что это? Он у меня на поясе был! Фома. А теперь в дверце очутился? Гм! Странное дело! Жирох. Что, странное дело? Уж ты, прости господи, не держишь ли подозрения на воеводу? Кривцевич. Ты, чай, зол на него за то, что он на твое место сел? Жирох. Рад безвинного чернить! Фома. Что вы, что вы, побойтесь бога, с чего вы накинулись? Я не черню его, а надо бы спросить, как с его пояса ключ в дверцу попал и ворогов в город впустил? Крики. К ответу воеводу! К ответу! Посадник. Постойте, люди! Разве можно так спрашивать? Подождем утра, соберем вече, воевода Новугороду ответ даст. Голоса. Дело, дело! Подождем утра, на вече спросим. Посадник (к Чермному). Кто это учинил? На кого ты мыслишь? Чермный. Ума не приложу! Посадник. Голову отдам, чтоб вора найти! Кривцевич. Да зачемже воеводу к ответу ставить. Воевода никому не держит ответа. Это не простой воевода; он и смертную казнь наложил всем, кто не слушает его: какой же на нем ответ? Крики в народе. Что ж, он князь над нами, что ли? Мы и князей судим, а его и подавно! Говори! Отвечай! — У тебя был ключ? — Кому ключ отдал? — Зачем ворогов впустил? — К ответу! К ответу! Посадник. Молчите, смерды! Воевода одному вечу повинен! Крики. Так соберем вече! Чего тут ждать! Бегите на колокольню! — Ударьте в колокол! — Вече! Вече! Крики и возрастающее смятение. Рассветает. Фома (к Кривцевичу). На ловцов зверь набежал! Станем вразбивку, чтоб не сказали: стачка! И держать ухо востро! Расходятся. Удар в колокол. Площадь наполняется все боле. Впереди черного народа становятся бояре и огнищане. Каждая улица под своим стягом. Колокол умолкает. Посадник всходит на лобное место. Молчание. Посадник. Государь Великий Новгород! Повелите ли вечу быть? Общий крик. Вече! Вече! Вече! ПосадникВеликий Новгород! Открыто вече!
Горсть суздальцев сей ночью ворвалась
Чрез тайный ход подземный, от него же
У воеводы Чермного был ключ.
Тот ход уже завален, и враги
Побиты все. А кто у воеводы
Похитил ключ — не ведаем. Велите ль
Ему ответ держать?
Пусть говорит!
Кому вести прикажете допрос?
По грамотам держал по Ярославлим
Доселе князь в Новегороде суд;
В бескняжие ж и в смутные годины
Всегда судил посадник.
И теперь
По старице! По пошлине! Посадник,
Допрашивай!
Кому же, государи,
Как не ему? И кто же лучше Глеба
Мироныча очистит воеводу?
Ему он друг; его ж на воеводство
Он посадил.
Так как же правду мы
Через него узнаем? Он не может
Допрашивать — он будет выручать!
Нельзя ему! Нельзя! Фома пусть будет
Допрашивать!
Увольте, государи!
Когда посадник Чермному есть друг —
Я не таюсь: ему я другом не был;
Я говорил, что молод слишком он
И доверять нельзя ему сиденье.
Коль он себя, не дай бог, не очистит,
Подумают, пожалуй, на меня:
Нарочно-де я недруга запутал.
Кривцевичу вы лучше прикажите —
Он сторона!
Придумал бы хитрее!
С Кривцевичем вы словно два перста.
Он или ты — едино! Государь
Великий Новгород! Коли не мне —
Вышате прикажите — этот чист!
Вышате! Да! Вышате весть допрос!
Сойди долой, а Чермный стань к ответу!
Боярин Чермный! Новгород знать хочет:
Как суздальцы сей ночию вошли
Чрез тайный ход, от коего был ключ
В твоих руках?
Как свят господь, не знаю!
Кого-нибудь подозреваешь ты?
Нет — никого!
Чрез этот самый ход
Вчера идти хотел ты на разведку —
Ходил ли ты?
Нет.
Отчего?
Судите,
Как знаете, меня! Не помню сам,
Что сделалось со мной, когда ушли вы;
Стыд вечный мне! Один на лавке сидя,
Забылся я — забылся и заснул,
Очнулся лишь, когда набат услышал!
Сильный ропот.
И не нашел на поясе ключа?..
Я, не глядя, бежать сюда пустился —
Лишь здесь увидел, что с меня он снят.
С кем виделся по нашем ты уходе?
Ни с кем.
Кто был из челяди в дому?
Никто. При вас я отослал прислужниц,
А прочие с утра ушли на вал.
Боярин Чермный, дома ли Наталья
Твоя была, когда ты нам тот ключ
Показывал?
Нет. К тетке ночевать
Пред тем ушла. Посадник слышал, как
Я сам ее отправил.
Слышал, точно, —
Но вправду ли она ушла — бог весть!
Никто ее не видел.
Видел я!
Кто говорит? Коль послух — выступай!
Поведай все, что знаешь о Наталье!
От смены я во Спасский монастырь
Вчера пришел ко всенощной. Там, вижу,
Стоит она меж нищих, горько плачет
И молится. И говорю я ей:
«О чем ты, горемычная душа,
Так горько плачешь?» — «К тетке, говорит,
Иду к больной, путем же помолиться
Сюда зашла».
Ну, значит, не Наталья!
Кого другого не было ль в дому?
Я был один.
Один, в пустых покоях,
На поясе с ключом! Ключ, стало, сам
С него снялся и отпер супостату
Тот самый ход, о коем ни душа,
Опричь его, не ведала!
Возрастающий ропот.
Постой,
Не радуйся, Фома Григорьич! Было
Нас пятеро вчера у воеводы;
Нам пятерым показывал он ключ.
Когда судить доводится измену,
В допросе нет обиды никому,
Пусть спросят нас: все ль вместе мы ушли
Иль с Чермным кто последний оставался?
Последний я остался. Что ж с того?
Гм! Ничего! Я только так!
На Глеба
Он говорит! Каменьями его!
Вор! Клеветник!
Оставьте, государи!
Я не из тех, до коих клевета
Могла б достичь!
Еще б! Иль мы не знаем
Посадника? На Чермном на одном
Лежит ответ!
Тогда изменник Чермный!
Изменник он! Изменник! Смерть ему!
В уме ли вы? Когда б он замышлял
Нам изменить, не стал бы нам он ключ
Показывать. Он не сказал бы нам
О ходе том.
Зачем о нем он прежде
Нам не сказал? Он знал его давно.
Боярин Чермный, отвечай на это!
Что вам ответить! Летом, на охоте,
Я на него набрел случайно; было
То до войны; не показался важным
Он мне тогда — и я о нем забыл.
В свое ж опять припомнил воеводство?
Когда ответ я принял на себя,
К сиденью все пригодное мне ясно
Представилось.
Свидетельствуюсь богом,
Когда бы я об этом ходе знал —
Все, что враги на нас ни замышляли б,
Я б ведал все! Мне б не было нужды
Со князем мир для нашего спасенья
Советовать.
Вишь, хвастается чем!
Да разве сам не собирался Чермный
Сей ночью на разведку?
И заснул!
И кстати ж сон напал на воеводу:
Как раз когда все из дому ушли!
И кстати вор нашелся в самый миг,
Как он заснул! И кто же этот вор?
Как он о том о потаенном ходе
Проведать мог, когда никто из нас
О нем не знал? И как он догадался,
Что самый ключ на поясе висит
У воеводы? Новгород Великий!
Боярина Фому вы отрешили
За то, что мира с князем он хотел, —
Что ж Чермному вы за его измену
Положите?
Смерть за измену! Смерть!
По грамотам! По пошлине! Во имя
Святой Софии! Дайте, государи,
Посаднику к вам слово молвить!
Тише!
Глеб говорит! Молчите! Слушать Глеба!
Великий Новгород! Нельзя казнить
Без обыска! Нам надо сделать обыск,
Его домашних надо допросить.
Вор сыщется! Как вору не сыскаться?
За Чермного ж я головой стою.
Я за него ручаюсь честью! Я,
Посадник Глеб! Коль смените его —
Все пропадет! Один он держит город,
Лишь одному ему послушна рать!
Лишь им одним — лишь им свобода наша
Теперь жива!
Вишь, голос как трясется
У старика!
Слеза по бороде
Скатилася! Диковина! Никто
Не видывал, чтоб плакал старый Глеб!
Хоть на два дня оставьте воеводство
Вы Чермному! Хоть до прихода Пскова!
Когда ж дотоль мы вора не найдем —
Казните нас обоих!
А меж тем
Он нас продаст? Какой еще тут обыск?
Окончен суд!
Шепни скорее нашим,
Чтоб за меня кричали!
Пусть он вора
Нам назовет — не то на казнь его!
Пусть назовет! Пусть назовет! Не то
Смерть Чермному!
Фому на воеводство!
Фому! Фому! Хотим Фому опять!
Живет Фома! Фому на воеводство!
Дозвольте слово, Новгород Великий,
Последнее!
Ну, что еще? Скажи!
Я господом спасителем Христом
Молю того, кто ключ у воеводы
Уворовал, — святой молю Софией —
И собственной души его спасеньем
Его молю — и страхом вечных мук
Грожу ему — пусть сам он назовется!
Кривцевич
Не так-то прост, чай, воевода Чермный,
Сам на себя не скажет!
Смерть ему!
Что долго с ним чиниться? В Волхов пса!
Веревку, братцы! И на шею камень!
Во двор к нему! Разграбим дом его!
Живет Фома! Фому на воеводство!
Что, взял теперь? Мой город!
Нет еще!
Вам нужен вор? Вы вора знать хотите!
Добро ж! Так я вам вора назову!
Кто? Назови! Скажи, кто вор?
Я вор!
Так вот оно! Ведь говорил же я!
Ведь изо всех вчера последний с Чермным
Остался он.
Молчи! Его сгубить —
То Чермного очистить! Город этак
В его руках останется!
Вы, вящие, и вы, простые люди!
Ужели вы поверите ему?
Вы видите, он на себя клевещет.
Изменником ужели может быть
Посадник Глеб?
Отдельные голоса
Нет, нет! То быть не может!
Не верим! Нет!
Что взводишь, Глеб Мироныч,
Ты на себя? Никто из нас тебе
Не хочет в том, не может веры дать!
С которых пор мне Новгород не верит?
Боярин Глеб, не дам тебе губиться,
Твою я правду докажу!
Не смей!
Не за тебя, за Новгород гублюсь!
Великий Новгород! Я — Глеб Мироныч —
У сонного вчера у воеводы
Ключ отвязал от пояса.
Неправда!
Лишь по его уходе я заснул.
А разве я не мог вернуться?
Люди!
Бояре! Братцы! Не дадим ему
Себя сгубить! Кричите, что неправда!
Неправда! Нет! Не верим!
Почему же,
Коль Чермный мог, посаднику не мочь?
Не то! Не то! Ты только портишь дело!
Молчи совсем иль говори за мной.
Нет, уж позволь мне в петлю супостату
Влезть пособить! Долг платежом красен!
Да ты с ума никак сошел? Нам надо
Так говорить, чтоб воеводство вновь
Досталось мне. Ты Чермного — не Глеба
Должен винить.
С тобою спорить мне
Ты сам велел — так не мешай!
Иуда!
Ты выручаешь Чермного!
Зато уж
Мироныча я выручить не дам!
Злодей! Дай срок, с тобою мы сочтемся!
Бояре! Земцы! Гридни! Огнищане!
Ужели тот, чья доблесть, правда, честь —
Всем ведомы, на ком никто не мог бы
Ни пятнышка единого найти, —
Ужели бы тот самый человек
Мог Новгород продать?
Еще б не мог,
Коль дорого ему за это дали.
Типун тебе на лживый твой язык!
На свой погон посадника ты меришь!
А что ж? С тобой высчитывали мы
Его долги: довольно есть на нем.
Неужто ж он продешевил Софию?
Нет, он не глуп! Ему досталось, чем
И новгородцам и любчанам все
Отдать сполна.
Боярин Глеб! Зачем бы
Ты продал нас?
Жирох уж вам сказал:
Чтоб заплатить долги.
Тогда зачем бы
Ты признавался в том теперь?
Затем,
Что с князем торг не удался — придется
Мне в кабалу идти; так пусть один
Я пропаду, безвинного ж очищу.
Нет, в этом нас ты не уверишь? Нет,
Боярин Глеб! Из нас бы кто охотно
Твоих долгов не заплатил? Не нужно
Тебе от князя было брать. Нет, нет!
Я сам моих достатков половину
Тебе бы с радостию дал. Тяжеле,
Я чай, врагу продаться, чем услугу
От своего в беде принять.
От черта
Скорее бы услугу принял я,
Чем от мерзящей гадины такой,
От гнусного такого подлеца,
Продажного предателя и вора,
Каков есть ты!
Вы слышите его?
Вы слышите? Воистину, к лицу
Ему еще предателем ругаться!
— Чрез меру горд!
— Таков он был всегда!
— А совесть в нем таки заговорила!
— Сам назвался!
— Что вы, побойтесь бога, Он чист как день! Не он, не он нас продал!
— Не может быть!
— А почему ж и нет?
— Долги кого на грех не наводили?
— Да черт не шутит!
Новгород Великий!
Когда вы мне не верите, когда
Вы вашими не видите глазами,
Что на себя наклеп посадник держит —
Велите крест ему поцеловать
В своих словах.
Ну, что ж, и поцелует!
Что крест ему? Чтоб выручить тебя,
Побочного, что ль, сына своего,
Не морщася, он поцелует крест.
Известно, нам, не верует он в бога!
Вчера еще боярыне Мамелфе
Он говорил…
То правда — от нее
Я слышал сам.
Я также.
Тож и я!
Слышь, братцы! Глеб не верит в бога!
Стало,
Изменщик он?
Изменщик, стало быть!
Так, значит, нам не Чермного, а Глеба
Теперь топить?
А то кого ж еще?
Хватай его — иди!
Ступай ты прежде,
Я за тобой!
Что ж ты? Небось полез
На Чермного?
То Чермный был, а этот,
Вишь, как глядит.
Так кинемся все вместе!
Ребята! Глеб не верит в бога! Глеб
У воеводы ключ стащил! Низовым
За деньги продал Новгород! Пойдем
Его топить!
Да! В Волхов, в Волхов Глеба!
Топить его! А после грабить дом!
Ну, навались!
Крики в глубине площади
Свет Глеб Мироныч!
Небось! Тебя в обиду не дадим!
Твои мы уличане! За тебя
Одни на целый Новгород полезем!
Отец ты наш!
Гоните этих прочь!
То уличане подошли его,
Редятинцы, которых он кормил;
То улица одна кричит, а мы
Все говорим: он вор!
Вышата
Назад! Не вам, а вечу
Его судить.
Так что ж не судит вече?
Грех налицо! Умора, право. Он
Сам говорит: я вор. Они ж ему:
Не верим да не верим. Если б я
То на себя сказал, небось ведь мне бы
Поверили.
Не удержать нам черных.
Вот так и прут. Хотят суда над Глебом.
Сбивают с ног. Пойдем на голоса.
Начнемте суд, тогда они уймутся.
По улицам, бояре, по концам.
На голоса.
На голоса.
Говор в разных кучах
За это
Один ответ. — Когда он продал нас,
Так смерть ему. — Сам никого на свете
Он не жалел. — В падежный год меня
В пух разорил! Гурты остановил
За Волховом; скот даром передох!
— С меня три виры взял! — Меня два раза
Послал в тюрьму! — А сборы-то как правил?
— В срок не отдашь — опишет животы!
Нет, жалости в нем не было!
Бояре!
За волю он себя не пожалел,
Чужой взял грех, чтоб не достался город
Изменникам!
Коль обелить его
Не сможем мы — бегите поскорей
За гридьбою!
Одно из двух: иль вор —
Иль Чермного он ложно очищает!
— Посадником его уже нам доле
Не след держать! Напрасно на себя
Показывать никто не станет! — Он же
Не верит в бога! — От такого ждать
Чего нельзя? — Безбожник, так и вор!
— А коль не вор, то все же нам досадчик!
— Досадчик всем! — Пора его долой!
— Давно пора! — Пусть он и чист, пожалуй,
Да нам он не угоден! — Благо, случай
Сам подает! Не мы его черним,
Не наш и грех-то будет!
Еще пора — мы все поправить можем, —
Скажи им, что не ты.
Иди на вал,
Новогородский воевода! Приступ
В сей самый миг, быть может, не далек.
Послушай нас…
О Новгороде думай,
Не обо мне.
Боярин Глеб Мироныч,
Молю тебя!..
Ну, что же, государи?
Я все сказал — кончайте приговор!
Боярин Глеб Мироныч, тяжело
Мне говорить и больно…
К делу!
Обиняков не нужно! Говори,
Как велено тебе от веча!
Бывший
Посадник Глеб! На явную измену,
В которой ты сейчас сознался сам, —
Кладется смерть. Но Новгород Великий,
Прошедшие твои заслуги помня,
Тебя от казни милует и только
Из города и волости своей
По жизнь тебе указывает путь.
С закатом солнца Новгород оставить
Сегодня ж должен ты.
Не признаю
Такого приговора! Я со гридьбой
Его заставлю отменить!
Не смей!
Свят приговор! Чти вечевое слово,
Как божие!
Не чту неправды я!
Гей, Василько! Беги скорей с своими —
Зовите рать!
Где воевода Чермный?
Враги идут на приступ с двух сторон!
Ты слышишь? Прочь! Твое в раскатах место!
Иду — но правду покажу твою —
Иль в божью правду верить перестану!
За мной, на вал!
Посадник (с поклоном)
Я Новгород Великий
Благодарю за милостивый суд!
Толпа перед ним раздается. Занавес опускается.
1870–1871 (обратно) (обратно)
Комментарии
Дон Жуан* В первоначальной редакции драма заканчивалась раскаянием и перерождением Дон Жуана: он монах и умирает в монастыре. Отвечая на критические замечания Б. М. Маркевича, Толстой следующим образом раскрывал свой замысел: «…В ранней молодости он любил по-настоящему, но, постоянно обманываясь в своих чаяниях, он в конце концов перестал верить в идеал и горькое наслаждение стал находить, попирая ногами все то, чему он некогда поклонялся. Я изображаю его в этот второй период. Привыкнув отрицать добро и совершенство, он не верит в них и тогда, когда встречает их в образе донны Анны. Свое чувство он принимает за похотливое желание, а между тем это любовь… Дон Жуан больше не верит в любовь, но наделен воображением столь пылким, что эта вера возвращается к нему всякий раз, как он отдается своему чувству, и в сцене с донной Анной он ему отдался, несмотря на то, что раньше намеревался ее соблазнить… Он верил во все, что говорил донне Анне, пока командор… не вернул его к действительности, ко всем его минувшим разочарованиям и к его теперешнему скептицизму, о котором он на минуту позабыл… Каждый, впрочем, понимает „Дон Жуана“ на свой лад, а что до меня, то я смотрю на него так же, как Гофман: сперва Дон Жуан верит, потом озлобляется и становится скептиком; обманываясь столько раз, он больше не верит даже и в очевидность» (письмо от 10 июня 1861 г.). Об истолковании образа Дон Жуана см. также во вступительной статье (И.Г. Ямпольский. А.К. Толстой). В «Письме к издателю» (т. е. М. Н. Каткову, в «Русском вестнике» которого «Дон Жуан» появился) Толстой полемически истолковал свою драму как явление чистого искусства, противостоящее тенденциозной, социально направленной литературе. «Это был случайный и невольный протест против практического направления нашей беллетристики», — заявил он. Серенада Дон Жуана «Гаснут дальней Альпухарры…» понравилась Ф. И. Тютчеву, между тем как сам Толстой ставил ее не очень высоко (письмо к Маркевичу от 11 июня 1861 г.).Эпиграф — из рассказа Э.-Т.-А.Гофмана «Дон Жуан».
Пролог. Выя — шея. Слово — здесь: бог. Акафист — хвалебное церковное песнопение. Бурбон — грубый, невежественный человек; первоначально — офицер, выслужившийся из солдат. «Не держусь и за словечко „бурбон“, — писал Толстой Маркевичу 11 июня 1861 г., — которое… озадачило публику. Если Вы принадлежите к тем, кому это выражение неизвестно, — сообщу Вам, что на армейском языке оно означает выскочку». Сонм — собрание, общество… Дела давно минувших дней… и т. д. — Цитата из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила». Адъюнкт — помощник профессора. Галванисм (гальванизм) — электрические явления при соприкосновении разнородных металлов, открытые итальянским физиологом Л. Гальвани: в середине XIX в. широко применялись с медицинскими целями.
Часть первая. Мориски — мавры, принявшие христианство. Это не спасло их от преследований инквизиции, и впоследствии они были также изгнаны из Испании. Строки «Он говорил, что мавры и мориски» и т. д. Толстой использовал через несколько лет как аргумент против националистических взглядов Каткова, Маркевича и Щербины (письма к М. М. Стасюлевичу и Маркевичу от 7 февраля и 26 апреля 1869 г.). В.И.Ленин вспомнил слова Толстого в статье «Нужен ли обязательный государственный язык?» «Мы не хотим загонять в рай дубиной» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 24, с. 295), — писал он. Тиара — головной убор древних восточных царей, а также корона папы римского. Сид — прозвище Родриго (Руи) Диаса де Бивар (1040–1099), испанского рыцаря, прославившегося своими военными подвигами, героя испанских народных преданий.
Часть вторая. Гидальго — испанский дворянин. Прислал он отпущений про запас. — Речь идет об индульгенциях — папских грамотах об отпущении, прощении грехов, которые продавала верующим католическая церковь. Пилат — римский наместник в Иудее. Во время его правления, по евангельскому рассказу, Иисус Христос был предан казни. Вопрос «Что есть истина?» Пилат, по евангельскому преданию, задал Иисусу Христу в связи со словами последнего, что он пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине. Аллилуйя!.. Осанна! — молитвенные возгласы, славословящие бога. Петра наместник. — Католическая церковь считала папу наместником апостола Петра на земле. Альгамбра — старинная крепость и дворец мавританских халифов в испанской провинции Гренада. Доминиканцы — члены католического монашеского ордена св. Доминика; в их ведении находились инквизиционные трибуналы. Эпитимья — церковное наказание. Патерностер (Pater noster — Отче наш) и Ave Maria (Радуйся, благодатная Мария) — католические молитвы.
Смерть Иоанна Грозного* Иван Грозный издавна интересовал Толстого. Писатель изобразил его в «Князе Серебряном» и балладах. В течение всего XIX века к образу Ивана IV часто обращались и историки, и писатели. При этом в первой половине века господствовала концепция Н.М. Карамзина. Автора «Истории Государства Российского» интересовала главным образом морально-психологическая сторона личности Грозного, его загадочный, противоречивый облик: «разум превосходный», неутомимая деятельность — с одной стороны, и жестокость «тигра», «бесстыдное раболепство гнуснейшим похотям», крайняя подозрительность — с другой. Тесно связан с карамзинским образ Ивана IV и у Толстого. О другой точке зрения на Грозного, отвергнутой Толстым, см. на с. 605. Ни Карамзин, ни Толстой не относились к Ивану Грозному с академическим бесстрастием, но относились по-разному. Карамзин мысленно противопоставлял ему «просвещенных монархов», какими были в его глазах Александр I и Екатерина II. В сознании Толстого от деспотизма Ивана IV тянулись нити к современным ему политическим порядкам. Главным историческим источником «Смерти Иоанна Грозного», как и всей драматической трилогии, является «История Государства Российского». В основе всего первого действия трагедии лежит небольшой отрывок «Истории», рисующий переживания Ивана IV после убийства сына, его отказ от престола и настроения боярства в связи с этим, наконец, согласие «носить еще тягость правления». Отдельные же мотивы, фразы и слова этого отрывка отразились в обращении Захарьина к боярам, в мечтах Ивана о принятии схимы и пр. Материалом для рассказа гонца во второй сцене первого действия послужило описание осады Пскова. Толстой заимствовал из него целый ряд сюжетных моментов и описательных деталей, но хронологически сблизил их, между тем как у Карамзина они отнесены к разным моментам осады. Основным источником первой сцены четвертого действия является отрывок о комете и произведенном ею на Ивана впечатлении, вызове волхвов и пр. В качестве примера словесного заимствования можно указать на слова Грозного, обращенные к Федору: «Цари с любовию, и с благочестьем, // И с кротостью». Ср. у Карамзина: «Убеждал Федора царствовать благочестиво, с любовию и милостию». Кроме «Истории» Карамзина Толстой — правда, в несравненно меньшей степени — воспользовался «Сказаниями князя Курбского» (письмо Курбского во второй сцене первого действия, чтение синодика в четвертом действии). Главные действующие лица трагедии — лица исторические. Однако большинство членов Боярской думы — это не исторические лица, а лица, лишь наделенные историческими фамилиями. Результатом художественного вымысла является вся роль Сицкого. Как почти все исторические драматурги, Толстой уплотнял события во времени, объединял факты, относящиеся к разным, иногда довольно далеким моментам. Действие пьесы происходит в 1584 году — в год смерти Ивана Грозного. Но к нему отнесен целый ряд событий, имевших место и раньше и позже. Так, убийство сына и отречение Ивана от престола, осада Пскова и пожар в Александровской слободе относятся ко второй половине 1581 года. Кроме того, Толстой нередко придавал иной смысл некоторым фактам, создавал иные связи между событиями, устанавливал иную их последовательность, менял характеристики и психологические мотивировки, исходя из своего понимания героев и эпохи и из своих идейных и драматургических заданий. Борис Годунов, например, резко выдвинут на первый план, он является у Толстого участником целого ряда эпизодов, к которым в действительности не имел отношения. Вся роль Бориса в первом действии, противодействие браку Ивана Грозного с Гастингской княжной, совет Ивана Федору во всем слушаться Бориса, наконец, самое «убийство» Грозного — все это художественный вымысел. Предсказание Борису престола отнесено летописцем ко времени царствования Федора, а Толстой перенес его на несколько лет назад, когда Борис вряд ли мог мечтать о престоле. Вообще «Смерть Иоанна Грозного» написана с ориентацией на дальнейшую биографию Бориса. Характерно, что уже здесь выведен Битяговский, связь которого с Борисом относилась современниками к более позднему времени. В сознании читателя и зрителя от участия Битяговского в борьбе Бориса с боярами, от возбуждения народа против Шуйского и Бельского тянутся нити к убийству Дмитрия. Вся карьера Бориса дана в «Смерти Иоанна Грозного» в катастрофическом нарастании. Сам Толстой писал в «Проекте постановки», что «по праву драматурга… сжал в небольшое пространство несколько периодов жизни этого лица, которых историческое развитие требовало гораздо дольшего времени». Противники Бориса, несмотря на некоторые разногласия между ними, показаны все же как единый лагерь. Между тем Бельский, так же как и родственники царицы Нагие, был не меньшим врагом Шуйского, чем Годунов. Особенно показательно переосмысление фигуры Захарьина. Он нарисован Толстым согласно народным песням и характеристике Карамзина. В «Смерти Иоанна Грозного» Захарьин является своего рода мерилом благородства и честности. Приписанные Толстым Захарьину дружба с царицей, которую он защищает от Ивана, и осуждение расправы Бориса с боярами не имели места в действительности. Захарьин был далек и от царицы и Нагих, и от круга «княжат» — Шуйских, Мстиславских и др. Он был союзником Бориса. В частности, ссылка Нагих после смерти Ивана — дело рук не одного Бориса, не имевшего еще большой власти, а всей так называемой «пентархии» и прежде всего Захарьина, игравшего в первые месяцы царствования Федора руководящую роль. Таким образом, прославленный народным преданием образ сделан выразителем близких Толстому исторических тенденций.
Эпиграф — из Библии: «Царь сказал: „Это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силою моего могущества, во славу моего величия“. Еще речь сия была в устах царя, как был с неба голос: „Тебе говорят, царь Навуходоносор: царство отошло от тебя, и отлучат тебя от людей, и будет обитание твое с полевыми зверями!“» Навуходоносор (605–562 до н. э.) — вавилонский царь, имя которого стало нарицательным для обозначения злодея на троне. По библейскому преданию, Навуходоносор сошел с ума, вообразив себя быком, и несколько лет жил среди животных.
Действие первое. Образующих фигуру покоя. — Покой — старинное название буквы «п». Знакомцем и держальником. — Держальниками или знакомцами назывались молодые люди из бедных дворян, проживавшие на полном содержании в домах знатных людей, использовавшиеся для разных поручений и впоследствии назначавшиеся на разные должности. Посад — в Древней Руси торгово-промышленная часть города за пределами крепостной стены. Три целых дня тягались о местах. — Тягаться о местах — спорить о своих преимущественных правах на то или иное место, должность и пр. (о древнерусских боярах). Эти споры были связаны с так называемым местничеством — порядком распределения государственных должностей в XV–XVII вв. в зависимости от знатности рода и степени важности должностей, занимавшихся предками. «Отечество» — унаследованное от предков отношение по службе данного лица как к родичам, так и представителям других фамилий. В спорах между представителями разных родов прибегали к разрядным книгам, или разрядам, которые и велись с целью определения чиноначалия. Особую их часть составляли «дворцовые разряды», основным содержанием которых были отметки о местах службы бояр, преимущественно придворной, во время выхода царя, приема послов и других придворных церемоний. В отдельных случаях (главным образом при отправлении воевод на театр военных действий) боярам приказывалось «быть без мест», иногда они и сами откладывали споры о местах до возвращения из похода. Оружничий — высокий придворный чин, заведующий оружейной палатой царя. Пусть выдаст головою. — Выдать головою — старинный правовой термин, обозначающий: отдать виновного (должника, обидчика) в полную волю того лица, кому он выдается и относительно которого он совершил какое-либо преступление. И в Слободу отъехал — в Александровскую слободу. Гедимин (ум. в 1341 г.) — великий князь литовский. Батур — польский король Стефан Баторий (1533–1586). Облежание — осада. С полудня — с юга. Мономахова шапка — венец московских царей. Поганым — нечестивым, язычникам. Схима — высшая монашеская степень, требующая от посвященного в нее выполнения суровых аскетических правил. Языцей покоряя — покоряя другие народы. Синклит — собрание высших сановников. Прости мне, как разбойнику простил ты! — По евангельской легенде, Христос простил одного из распятых вместе с ним разбойников и, принимая во внимание его раскаяние, обещал ему, что он попадет в рай. Со всех раскатов и т. д. — Раскат — плоская насыпь или помост под валом крепости для установки пушки. Облом — выступ на городской крепостной стене. Костер — то же, что облом, а иногда раскат, башня. Зелье — порох. Машкера — маска. Афродитские — любовные. Несть… власти аще не от бога — т. е. всякая власть от бога, слова из Евангелия (Послание апостола Павла к Римлянам).
Действие второе. Сосед Степан — польский король Стефан Баторий. Попу Сильвестру с Алексеем уж показал… — Священник Сильвестр (ум. ок. 1566 г.) и думный дворянин А.Ф.Адашев (ум. в 1561 г.) в первые годы царствования Ивана Грозного входили в кружок его приближенных, «Избранную раду», и оказывали активное влияние на государственные дела. Адашев умер в ссылке, а Сильвестр был удален из Москвы и постригся в монахи. Зернь — игра в кости или в зерна. Правеж — в древнерусском судопроизводстве битье батогами несостоятельных должников как средство принуждения к уплате. С черных сотен. — Городское население делилось на сотни. Торговцы и ремесленники московских посадов назывались торговыми людьми черных сотен.
Действие третье. Жигмонт — польский король Сигизмунд II Август (1520–1572). Генрик — французский король Генрих III (1551–1588); до вступления на французский престол, в 1574–1575 гг., был польским королем; узнав о смерти своего брата Карла IX, открывшей ему путь к французскому престолу, тайно покинул Польшу. Схизматика латинского. — Схизма —церковный раскол, ересь; схизматик — человек, принадлежавший к схизме. Православные считали схизматиками католиков, а католики православных. Маестату (польск.) — величеству.
Действие четвертое. Велий — великий, громкий. Чресла — бедра. Чресла опояшьте — готовьтесь в путь. Кружало — питейный дом, кабак. Нарядился Лазарем — т. е. несчастным, бедняком (имя из евангельской притчи о нищем Лазаре). В Рафлях и в Зодее три дня читали. — «Рафли» и «Звездочетец и Зодий» — гадательные книги. Синодик — книга с записями имен умерших для поминания их во время богослужения. Минеи Четий — книга для чтения на каждый день, содержащая жития святых православной церкви.
Действие пятое. Корд — кортик.
Царь Фёдор Иоаннович* Исходным пунктом замысла был захвативший поэта образ Федора, и Толстой прежде всего стремился понять его и найти для его изображения соответствующие краски. Об этом он вспомнил в августе 1870 г.: «В „Федоре“ я написал много сцен прежде, чем закрепил канву, — только чтобы установить характер Федора» (письмо к жене). Первоначальная редакция, существенно отличавшаяся от окончательной, до нас не дошла. Однако некоторые сведения о ней имеются в письмах В. А.Соллогуба к С. А. Толстой (19 февраля 1867 г.) и К. Сайн-Витгенштейн к Толстому (декабрь 1868 г.). Из них мы узнаем, в частности, что сначала Углич занимал значительно большее место в трагедии и лишь впоследствии был отодвинут на задний план. Главные исторические факты, послужившие основой сюжета трагедии, заключены на нескольких страницах «Истории Государства Российского». У Карамзина заимствованы и многие детали, отдельные выражения и пр. Так, упрек, брошенный Шуйскому Голубем: «Князь Иван Петрович! Вы нашими миритесь головами!» — цитата из Карамзина лишь с перестановкой слов: «нашими миритесь» вместо «миритесь нашими». Вместе с тем Толстой многое изменил и перестроил в соответствии со своим замыслом. Описывая, например, примирение Шуйского с Борисом Годуновым, Карамзин не противопоставлял так резко, как Толстой, искренность и откровенность первого коварству второго. Борис, пишет он, «скоро увидел, что они, не уступая ему в лукавстве, под личиной мнимого нового дружества, оставались его лютыми врагами». Уменьшена в примирении роль митрополита Дионисия и в значительной степени передана Федору; поэтому оно происходит не у Дионисия, а во дворце. Княжна Мстиславская у Толстого не насильно пострижена Борисом, а сама хочет уйти в монастырь под впечатлением гибели жениха и дяди; отсюда — последняя сцена пятого действия, существенная для идейного смысла всего произведения и для характеристики Федора и Ирины. Вся сюжетная линия «Шаховской — Мстиславская», роль Шаховского в гибели Шуйских, размолвка Федора с Борисом из-за Шуйских и т. п. — все это продукт художественного вымысла Толстого. Три элемента сюжета — примирение Шуйского с Борисом, челобитная и заговор против Федора — связаны у Толстого совсем не так, как в «Истории Государства Российского». У Карамзина примирение не имеет никакого отношения к челобитной и заговору, а связь челобитной с заговором такова: узнав о челобитной, Борис поступил относительно мягко — добился покаяния Дионисия и ограничился пострижением Мстиславской, но вскоре после этого, желая ликвидировать враждебные ему боярские круги, создал мнимый заговор против Федора и погубил Шуйских и их сторонников. В «Царе Федоре Иоанновиче» последовательность и взаимозависимость этих событий иные. Трагедия начинается с челобитной, затем следует эпизод примирения, который тесно вплетен в сюжет и который именно и приводит к заговору. Заговор Шуйских и их желание посадить на престол Дмитрия в пьесе не выдумка Бориса, а реальный факт, но вызван он обманом того же Бориса. Арест же и гибель Шуйских — следствие не раскрытого заговора, а челобитной; последняя предшествует заговору, но Федор узнает о них в обратном порядке. Таким образом, отдельные события, лежащие в основе сюжета, являются историческими, но большинство мотивировок и пружин драматической интриги принадлежат Толстому. Кроме ряда эпизодических и безыменных действующих лиц, в «Царе Федоре Иоанновиче» есть и другие вымышленные персонажи. Григорий Петрович Шаховской — лицо историческое, он известен как сподвижник обоих Лжедмитриев, но он вовсе не был сторонником Шуйских, и герой Толстого не имеет с ним ничего общего, кроме имени. Михайло Головин — тоже лицо историческое, но и ему приписаны такие поступки, которые не имели места в действительности, в частности сношения с Угличем (основной факт, характеризующий фигуру Головина в пьесе); ни в исторических сочинениях, ни в документах об этом ничего не говорится. Действие трагедии происходит «в конце XVI столетия», но не прикреплено к определенному году. Отдельные события, изображенные в ней, относятся: примирение Шуйского с Борисом — к 1585 году, челобитная — к 1585–1586 годам, заговор Шуйских — к 1587 году, смерть И. П. Шуйского — к 1589 году, смерть Дмитрия — к 1591 году и т. д.
Действие первое. Думой — т. е. Боярской думой, совещательным органом при царе. И всей землей. — Слово «земля» часто употребляется в трагедии в смысле: страна, государство или народ. Зело — очень. Преставился — умер. Во иноческий чин — в монахини. Соборне — все вместе. Когда сидел во Пскове и т. д. — Речь идет об обороне Пскова в 1581 г. от осаждавшего его польского короля Стефана Батория. Упоминание имени польского коронного гетмана и канцлера Я. Замойского (1541–1605) связано с эпизодом, о котором Толстой рассказывает в «Проекте постановки» «Царя Федора Иоанновича». Скоро ли повалишь — дозволишь, разрешишь. Что твердый Кремль — т. е. крепость. Нагие. — Мария Федоровна Нагая была последней женой Ивана Грозного и матерью царевича Дмитрия. А если он сам от себя ворует? — От старинного значения слова «вор» — обманщик, изменник. Батур — Стефан Баторий.
Действие второе. Пещися — заботиться, радеть. Грамматик — здесь: ученый. Губные старосты ведали судебными делами губы, судебного округа в Московской Руси. Править (недоборы) — взыскивать, взымать. Да тожде вы глаголете — чтобы вы говорили одно. Благоутробны — усердны, добры. Убо — поэтому. Гостям московским — московским купцам. Аршинник — купец. Тулумбас — большой турецкий барабан. Поял — взял в жены.
Действие третье. Дьяк — чиновник, исполнявший секретарские обязанности. Царь Иверский. — Иверия — Грузия. Царство Кизилбашское — Персия. Латиниы — католики.
Действие четвертое. Хоругви — знамена. Братина — сосуд для вина. Жильцы — разряд служилого люда в Московском государстве. Просвира — особый хлебец, употребляемый в православном богослужении.
Действие пятое. Клирное… пенье. — От слова «клир» — духовенство какой-нибудь церкви или прихода. Поднизи — жемчужная или бисерная бахрома на женском головном уборе. Маячные дымы — дымовые сигналы, подававшиеся в случае тревоги. Розыск учинить — произвести следствие.
Царь Борис* В течение семилетней работы над трилогией понимание личности Бориса Годунова и отношение к нему Толстого менялись. Во второй и особенно в третьей трагедии поэт с гораздо большей определенностью увидел в Борисе мудрого государственного деятеля, а также близкие ему самому идейные устремления: желание вывести Россию из национальной замкнутости на арену мировой истории и культуры. Последнее является одним из существенных моментов идейного содержания пьесы. В противоположном направлении был изменен образ жены Годунова: ей в значительной степени были переданы «злодейские» черты Бориса. Если в «Смерти Иоанна Грозного» Мария искренне пугается неожиданно открывшихся ей честолюбивых планов мужа, то в «Царе Борисе» она его верный помощник и даже превосходит его жестокостью, причем ею руководят отнюдь не государственные, а чисто личные побуждения. Усложнению внутреннего мира Бориса сопутствовало еще более обнаженное, чем в первых двух частях трилогии, разрешение историко-политической проблемы на морально-психологической основе, и это не могло не повлиять на структуру пьесы. Толстой сознательно оставил непроясненным вопрос о Лжедмитрии, отвергнув лишь версию о Григории Отрепьеве. Сюжетная линия Лжедмитрия, которая по первоначальному замыслу должна была занимать существенное место, была вовсе уничтожена. Конкретный образ Лжедмитрия был не только безразличен для замысла «Царя Бориса», но даже помешал бы его осуществлению. «Бой, в котором погибает мой герой, — писал Толстой Сайн-Витгенштейн 17 октября 1869 года, — это бой с призраком его преступления, воплощенным в таинственное существо, которое ему грозит издалека и разрушает все здание его жизни». Толстой отмечал, что многие сцены и эпизоды имеют значение «одних реплик царю Борису, чтобы доставить ему случай выказать себя со всех сторон» (письмо к Стасюлевичу от 7 октября 1869 г.). Напрашивается сопоставление «Царя Бориса» с «Борисом Годуновым» Пушкина. В них есть ряд сходных деталей, восходящих к общему источнику — «Истории» Карамзина. Есть в трагедии Толстого также несколько мест, связанных непосредственно с Пушкиным. Так, в первой сцене четвертого действия разговор народа о Дмитрии и Отрепьеве похож на аналогичный разговор в «Борисе Годунове» в сцене «Площадь перед собором в Москве». Однако общий замысел Толстого значительно отличается от пушкинского. Герой Толстого опирается на карамзинскую концепцию Бориса. Постигшую Годунова катастрофу Карамзин рисует как роковое возмездие за его преступление, причину перемены в отношении к нему народа видит в самом Борисе, в его все возраставшей подозрительности, жестокости и пр. Пушкин же понимал, что ключ к событиям Смутного времени и трагедии Бориса нужно искать в массовых движениях той эпохи, в борьбе социальных сил и интересов. Перед лицом угрожавшей ему опасности Борис не нашел опоры в собственной совести, но из трагедии Пушкина видно, что он погиб бы и в том случае, если бы не совершил убийства. Ему приходится бороться не только с самозванцем, но и со своим народом. «Царь Борис» еще более насыщен заимствованиями из Карамзина, чем первые две трагедии. Вся сцена приема послов в первом действии, целый ряд мест в разговоре Бориса с Семеном Годуновым о прикреплении крестьян, сцена «Лес. Разбойничий стан», слова Семена Годунова об Отрепьеве и многое другое восходят к «Истории Государства Российского». Сопоставления обнаруживают подчас и большую словесную близость. Например, слова Воейкова в начале трагедии «И все дома, от гребней до завалив, // Стоят в цветах и зелени!» взяты из описания встречи Бориса в Москве: «Все домы были украшены зеленью и цветами». Иногда Толстой пользовался отвергнутыми Карамзиным свидетельствами. Так поступил он, изображая свидания Ксении и Христиана, вносящие яркие штрихи в характеристику Бориса. Он брал и из основного текста «Истории», и из насыщенных документами, отрывками из летописей, мемуаров и пр. примечаний все, что соответствовало его замыслу. Кроме Карамзина, Толстой использовал мемуары голландского купца И. Массы, работу. Н. И. Костомарова «Смутное время Московского государства в начале XVII столетия» и полубеллетристическую книгу М. П. Погодина «История в лицах о царе Борисе Феодоровиче Годунове». Под воздействием Массы он воспроизвел общий облик Марии Годуновой и сцену свидания Бориса с бывшей царицей, матерью убитого Дмитрия. Толстой «согласно Погодину и Костомарову, выставил Лжедмитрия иным лицом, чем Григорий Отрепьев» (письмо к Стасюлевичу от 30 ноября 1869 г.). Борис в трагедии Толстого, заведомо не веря в справедливость версии об Отрепьеве, использует ее в борьбе с Лжедмитрием. В этом Толстой расходился с Карамзиным и следовал за Костомаровым. По сравнению с первыми двумя частями трилогии в «Царе Борисе» меньше вымышленных сюжетных связей и ситуаций, измененных психологических мотивировок. Но и здесь есть ряд вымышленных персонажей: Дементьевна, Решето, Наковальня, посадский, Митька и пр. Василию Шуйскому, в соответствии с его обликом, намеченным в «Смерти Иоанна Грозного» и особенно в «Царе Федоре Иоанновиче», приписано участие в следствии по делу Романовых. В «Царе Борисе» также нередко смешена хронология. Так, второе, третье и четвертое действия должны быть датированы, с одной стороны, 1602 годом — годом приезда в Россию и смерти датского принца, а с другой — 1604–1605 годами — по событиям, связанным с Лжедмитрием; Клешнин, умерший в 1599 году, действует в пьесе через несколько лет после своей смерти и пр. Толстой прибегал в к контаминации разновременных фактов: например, для речи папского нунция Миранды он использовал наказ, данный легату Комулею, который был в Москве еще при Федоре Иоанновиче.
Действие первое. Свея — Швеция. Ганза — торговый и политический союз северогерманских городов в XIV–XVIII вв. Хоругви — здесь: церковные хоругви, полотнища на длинном древке с изображениями Христа, святых и пр. Рудольфус, римский цесарь. — Представители австрийской династии Габсбургов были в то время и императорами так называемой Священной римской империи. Мальтийские рыцари — старейший духовно-рыцарский орден иоаннитов, с 1530 г. находившийся на острове Мальте. Жигимонт — польский король Сигизмунд III (1566–1632); до 1599 г. был также шведским королем. Гратуляция (польск.) — поздравление. Литигиум (лат.) — ссора, тяжба. Пильноватъ (польск.) — здесь: сохранять. Карлус (1550–1611) — шведский штатгальтер, правитель (при Сигизмунде III), а затем король Карл IX. Из рода Медицеев — т. е. Медичи, правителей республики Флоренции. Наиболее известными из них были Козимо (1389–1464) и Лоренцо (1448–1492), по прозвищу «Великолепный». Челлини Б. (1600–1671) — знаменитый итальянский скульптор, ювелир в медальер. Ратсгерр (нем.) — советник. Сунниты и шииты — два враждующих направления в магометанской религии. Хвалынское море — древнерусское название Каспийского моря. Почестный — почетный. Крилошанка (клирошанка) — монастырская послушница, поющая во время богослужения. Багряница — царская одежда багрового цвета как знак верховной власти. Юрьев день — 26 ноября, когда крепостные крестьяне имели право переходить от одного помещика к другому. Смерд — в Древней Руси крестьянин-земледелец. Кружечный дом — питейный дом, кабак. В яму — в тюрьму.
Действие второе. Спинола А. (1569–1630) — испанский полководец. В 1604 г., после трехлетней осады, взял Остенде, который был одним из оплотов Нидерландской революции и борьбы за независимость. Гаральд норвежский наш и т. д. — См. «Песню о Гаральде и Ярославне» и примеч. к ней в т. 1-м. Индрик (1011–1060) — французский король Генрих I. Вотчинник — владелец вотчины, крупного родового имения, переходившего от отца к сыну. Посадский — житель посада (см. с. 594).
Действие третье. Украины — окраины. Полночныя страны — северной страны, т. е. России. С Верьху — из дворца, от царя.
Действие четвертое. Подать маяк — т. е. знак, сигнал. Варяжское море — древнерусское название Балтийского моря.
Действие пятое. Живот — жизнь. Грехи мои ты не дал // Мне заслужить — т. е. искупить, загладить. (обратно)
Последние комментарии
6 часов 31 минут назад
12 часов 15 минут назад
13 часов 22 минут назад
14 часов 20 минут назад
14 часов 34 минут назад
23 часов 45 минут назад