Векы барбат [Нэнси Килпатрик] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Нэнси Килпатрик Векы барбат

Нита понуро сидела за исцарапанным столом, изучала черные бороздки, оставленные на нем ножами, ручками и твердыми, как когти, ногтями, и думала о словах и символах. Ближе к центру виднелись буквы И. Х. и схематичное изображение глаза с длинными ресницами, который казался то загадочным, то безумным, в зависимости от того, какое направление принимали мысли девушки. Ближе к правому краю Нита разглядела что-то вроде уродливого пениса — грубый рисунок дополняли два клыка и глубоко врезавшаяся в древесину столешницы надпись «Укуси меня». Поверх всего протянулись буквы к-a-с-, «дом» по-румынски.

— Мы почти готовы, — сказала доктор Зауэрс, как показалось Ните, несколько грубовато. Затем добавила: — Сиди лините!

Она перешла на родной язык Ниты, словно так приказ сидеть спокойно имел больше силы. На самом деле врачу не нравилось, что в комнате находится посторонний, к тому же она беспокоилась, как бы пациентка не начала вести себя «плохо», вопреки всем сделанным предупреждениям. Не то чтобы у Ниты была такая возможность. Даже если бы на нее не надели ручные и ножные кандалы, ее так напичкали подавляющими эмоции лекарствами, что девушке казалось, будто само ее сердце сковано тяжелыми цепями. Зауэрс всегда все держала под контролем, и Нита, к своему ужасу, быстро поняла, что это представление тоже пройдет под управлением врача.

Внезапно на сердце у нее стало еще тяжелей. Что бы ни произошло, сейчас все стало только хуже. Ей было так одиноко. Она не знала, сможет ли еще раз рассказать о том, что с ней случилось. В первый раз ей никто не поверил. И сейчас никто не верит. Или не хочет верить. Как же она скучала по дому!

Она посмотрела на доктора Зауэрс, но та, занятая настройкой видеокамеры, не ответила на ее взгляд. Наконец старшая женщина повернулась к стоявшему у двери седоволосому мужчине; на вид ему было не больше сорока, и с Нитой его еще не знакомили. Словно почувствовав ее неуверенность, он посмотрел на Ниту и мягко улыбнулся ей, затем перевел взгляд на Зауэрс и сказал по-английски:

— Проверьте заодно и звук.

Зауэрс, нахмурившись, покрутила рукоятки на треноге, навела объектив небольшой видеокамеры, проверила заднюю панель устройства и убедилась, что Нита находится в фокусе. А что, если объектив — это глаз всевидящего сурового Бога? Длинный твердый ноготь врача дважды ударил по кнопке на корпусе камеры. Быть может, Зауэрс тоже призывала Бога обратить на них внимание!

— Все в порядке, — отрывисто бросила Зауэрс и торопливо отошла от оборудования. Она нетерпеливо посмотрела на наручные часы с большим циферблатом. — Пора начинать.

Голос ее звучал так, будто Нита или, быть может, седоволосый мужчина специально задерживали ее.

Врач села справа от Ниты, мужчина в хорошо подогнанном сером костюме занял стул напротив нее, так что оба они оставались вне зоны охвата видеокамеры. «Хоть в карты играй», — с издевкой подумала Нита. В памяти всплыли старые потертые колоды карт в руках собравшихся за выпивкой мужчин из ее деревни. Эти образы быстро исчезли, вытесненные потускневшими пастельными изображениями на больших картах, которые ее бабушка — ее буник — хранила завернутыми в грязный кусок зеленого атласа. Сверток бабушка зарывала в жирную бурую землю и ставила поверх камень, словно это была могила с беспокойным мертвецом. Нита хорошо помнила только одну карту, черно-бело-серый рисунок с несколькими кроваво-красными мазками. Буник не раз повторяла, что карту нарисовали пять веков назад, если не больше. Danse Macabre, вот как она ее называла. Отвратительный скелет с прилипшими к черепу клочками волос и остатками мяса на костях одной рукой вцепился в богато разодетого короля, а второй обнимает за талию крестьянку в тряпье, и все трое изображены словно бы в движении. Ните казалось, что король и женщина пытаются убежать от скелета, но буник считала по-другому: «Он ведет в танце. Рано или поздно мы все с ним станцуем».

Воспоминания о пугающем и одновременно чарующем изображении и грубоватом, но успокаивающем голосе буник вызвали на лице девушки улыбку. Она настолько погрузилась в свои мысли, что пропустила первую часть речи сидевшего за столом мужчины, в том числе и его имя.

— … И, насколько я понимаю, вы говорите по-английски. Я — психолог-бихевиорист из Международного Исследовательского Центра по изучению преступ…

— Но я не преступница, — ровным голосом сказала Нита.

— Ты содержишься в заведении для признанных невменяемыми преступников, — напомнила доктор Зауэрс, словно Нита могла забыть суд, тюрьму, а теперь и больницу, унижение, отчуждение, все, что с ней произошло.

Она отвернулась от Зауэрс и посмотрела в холодные пепельно-серые глаза мужчины, напомнившие ей о зимнем небе над суровыми горами вокруг ее деревни. Неприступные, непоколебимые горы, которые некогда вознеслись над поверхностью земли в потоках рыжей и красной магмы и устремились к снежным тучам, подобно сталагмитам пронзили серо-голубую высь и в конце концов подчинили небеса почве, скальным породам и деревьям, способным выжить в суровом климате. Горы — свидетели древних катастроф. Они существовали до нее, и до ее бабушки, и до ее прапрапрапрабабки…

В конце коридора прозвенел звонок, заставив Ниту вздрогнуть. Украдкой она оглядела окружавшую ее стерильную комнату, единственным украшением которой был мертвый блеск нержавеющей стали, единственным признаком жизни — трупная белизна. Нет, совсем не похоже на горы. Здесь у нее почти не было сил; Нита опустила взгляд на колени, на скованные запястья и маленькие бледные руки, которые она стиснула так, словно им больше не за что было ухватиться, не во что вцепиться, и только сжав их между собой, можно было удержать душу в теле.

— Мы здесь не ради юридических формальностей, — седой мужчина, чье имя она не расслышала, подчеркнул успокаивающий тон своих слов легкой улыбкой. Но Нита знала: оба сидящих с ней в комнате человека считают ее не только виновной, но и сумасшедшей. Неизлечимо сумасшедшей. Тут уж ничего не поделаешь. Буник верила, что чужую точку зрения нельзя изменить словами — только действиями. «Доверяй только тому, что можно пощупать, понюхать или попробовать на вкус», — говорила она. — «В чужую голову ты не залезешь».

— Вас зовут Луминита, верно?

— Все называют меня Нита.

— Да, уменьшительная форма. Очень мило. Что означает «Луминита»? Что-то связанное со светом?

— С румынского это переводится как «маленький свет».

— То есть, яркая личность?

— Да. А также тот, кто освещает путь остальным.

— Светоч.

Нита с тоской вспомнила свою буник. Женщина, в честь которой ее назвали, которая заменила ей целый мир, теперь была мертва, и эта мысль ржавым ножом пронзила сердце. Юной Ните буник, с ее коричневым лицом, сморщенным, как побитые внезапными морозами балтийские фрукты, с волосами белыми, как снег или гусиный пух, с повязанной вокруг головы косынкой, чей багровый цвет напоминал о растущем во влажных низинах дербеннике, всегда казалась старой. Но ее улыбка старой не была. Улыбка освещала мудрые ласковые глаза, сглаживала морщинки вокруг рта и делала буник молодой, как сама Нита. Словно они были сестрами. Иногда Нита думала, что они и были сестрами, даже больше чем сестрами, полными копиями друг друга. В детстве ей хотелось вырасти и стать такой же, как буник.

— Что вы на это скажете?

Видения прошлого рассеялись, возвращая Ниту к реальности. Мужчина что-то говорил, но Нита не понимала, о чем ее спрашивают.

— Извините. Не могли бы вы повторить вопрос? — сказала она.

— Проснись! — раздраженно бросила Зауэрс.

Мужчина мягко ответил:

— Я спросил, не можем ли мы начать с самого начала. Не согласитесь ли вы рассказать мне, как вы оказались в Бухаресте.

Нита была уверена, что мужчина прочел ее дело и знал о ней все, что только удалось выведать суду и врачам. Она не понимала, зачем ему нужен ее рассказ.

Она уже собралась спросить его об этом, но тут вмешалась Зауэрс:

— Комплетат!

Нита решила, что подчиниться и в самом деле будет проще всего. Когда все это закончится, она вернется в тошнотно-зеленую камеру, которую в этом маленьком приюте называли ее комнатой, и погрузится в свой внутренний мир, куда посторонним нет ходу.

— Если позволите, я буду задавать вопросы, — предложил мужчина. — Возможно, так будет проще. Зачем вы приехали в Бухарест?

— Чтобы пойти учиться.

Она видела, что он пытается вспомнить информацию из ее дела:

— Если не ошибаюсь, учились вы очень хорошо. Даже превосходно.

— Да. У меня были отличные оценки.

Он улыбнулся:

— Девушки из маленьких горных деревушек нечасто поступают в университет.

— Я занималась с моей бабушкой. Она научила меня читать на трех языках и познакомила с цифрами. Она хотела, чтобы я была современной и хорошо образованной.

— Должно быть, бабушка гордилась вами, когда вы получили стипендию.

— Да. Вся деревня гордилась мной.

— Понятно. Значит, вы приехали сюда, чтобы поступить в университет.

— Нет. Сначала надо было получить среднее образование. Потом меня приняли в университет.

— Понятно.

Ей стало интересно, что именно ему понятно. Сизые глаза ровным счетом ничего не выражали. Он понял, какая бывает жизнь? Какой была ее жизнь? Смог ли он почувствовать столкновение миров? В этом она сомневалась.

— Вам нравилось учиться?

— Да.

— У вас были друзья?

— Да. Несколько, — больше она ничего не сказала, но он ждал, и ей пришлось заполнить повисшее между ними молчание. — У меня было две подруги, Магда и Аня, и приятель, Тома. Мы вместе ходили в кофейни и клубы. Слушали музыку, танцевали, много болтали… Больше, чем я привыкла.

Разговор и сейчас утомил ее, словно вытянул из нее все силы. И ради чего? Чтобы стать именем в научном исследовании, о котором другая девушка ее возраста прочтет в учебнике.

— У вас был молодой человек?

— Нет.

— А тот юноша, о котором вы только что говорили?

— Тома был мне другом. Только другом.

— А девушки? С ними вы тоже только дружили?

Нита не поняла, к чему он клонит, и потому не сразу нашлась с ответом. В конце концов она выбрала простейший путь:

— Мы были только друзьями.

— Близкими?

Она заколебалась:

— Пожалуй.

— И вы были с ними откровенны?

— Откровенна в чем?

— Во всем. Вы рассказывали им о своих мыслях, чувствах, о своей жизни? О прошлом?

Слово «прошлое» он произнес так, словно она могла случайно сообщить Ане или Магде, или даже Тома, о какой-нибудь грязной тайне, но они не говорили о прошлом, только о настоящем. И о будущем. Будущем, которого больше не существовало.

— Мы говорили об учебе, кинозвездах и музыке, — она надеялась, что его такой ответ устроит, и, похоже, угадала.

— Нита, скажите, в Бухаресте вы скучали по своей деревне?

— Конечно. Иногда, не все время. Мне надо было учиться.

Мужчина сделал какие-то пометки в блокноте, затем перевернул страницу. Нита не знала, зачем ему нужны эти записи, если у него будет видеопленка.

Воспользовавшись перерывом, она посмотрела на доктора Зауэрс. Та не спускала с нее настороженных глаз, и на ее лице с острыми чертами читалось обещание наказания, но Нита не понимала, за что. Она снова опустила взгляд и слегка улыбнулась, подумав: «Рано или поздно мы все с ним станцуем».

— Нита, расскажите мне о своей деревне. Можете описать, какая она? Я из Северной Америки, поэтому ничего здесь не знаю.

Она уставилась на него и подумала, что он хотя бы пытается выглядеть искренним. Да, о ее деревне он ничего не знает, и все же Нита не была уверена, что он не поймает ее на расхождениях. Она не бывала ни в Северной Америке, ни даже в Западной Европе, но видела его страну по телевизору и в кино и знала, как там все выглядит и как ведут себя люди. У него таких «вешек» для ее мира не было. Она может сказать ему что угодно, и он поверит. Разумеется, Зауэрс знала ее деревню или, по крайней мере, утверждала, что знает. Врач была немкой или австрийкой, но неплохо говорила на их языке и, скорее всего, прожила в Румынии некоторое время. Но даже если Зауэрс и не знала саму деревню, она могла знать тот регион; она наверняка проезжала через такие же деревни, как та, в которой выросла Нита. Хотя второй такой деревни не было, в этом Нита не сомневалась.

— А фи честной, — медленно произнесла Зауэрс.

Нита посмотрела в камеру, которая ей показалась самым человечным существом в комнате. По крайней мере, сегодня глаз-объектив Бога не был осуждающим. Или изучающим. Он фиксировал все происходящее безо всяких интерпретаций или скрытых целей. Так, как она научилась думать в университете.

— Деревня, в которой я жила, похожа на многие другие. Маленькая, простые люди, добрые и щедрые. Они заботились друг о друге. Там остались одни старики, потому что молодежь уехала, как и я, — сердце пронзила мгновенная острая боль. Воображение нарисовало образ деревни, бесцветной, покинутой всеми живыми обитателями, с пустыми домами, в разбитые окна которых дует холодный горный ветер. Ветер стучит о стены деревянными ставнями, перелетает во дворы, усыпанные костями мертвых цыплят, гонит по земле клочки бумаги и ткани и заметает их в ближайшую рощу. Деревня призраков. Нита почувствовала, как в правом глазу набухает слеза, и опустила взгляд. Она не хотела, чтобы эти двое видели ее слабость.

— Сколько там было жителей? — спросил мужчина.

— Не больше сотни.

— Ваши родители?

— Мама… умерла, когда я была ребенком.

— А ваш отец?

Она покачала головой.

— Кто присматривал за вами?

Ниту охватило раздражение. Обо всем этом он должен был прочесть в ее бумагах. Но все же она постаралась говорить спокойно, чтобы избежать новых неприятностей:

— Меня вырастила бабушка. Мама мой мамы.

Не давая ему задать вопрос, она добавила:

— Семья моего отца была откуда-то издалека.

Он кивнул, словно счел какой-то ее ответ или поступок правильным. Нита не осмелилась посмотреть на Зауэрс.

Мужчина продолжил задавать вопросы, но теперь, когда он, как ему казалось, нащупал что-то важное, ему не удавалось скрыть нетерпение в голосе:

— В вашей деревне было что-нибудь необычное? Какой-нибудь человек, не похожий на всех остальных?

— Все люди разные, — она спрятала улыбку. Ей хотелось немного подразнить его.

— Да, конечно. Я хотел сказать, не было ли в вашей деревне кого-нибудь, кто чувствовал бы себя чужаком? Кому казалось бы, что он заперт в деревне, как пленник?

Нита знала, на что он намекает, и знала, какой ответ он хочет услышать. Он хотел, чтобы таким человеком она назвала себя. Вместо этого она сказала:

— Да, был один мужчина. Мы звали его векы барбат. Это значит «древний человек».

Этого седоволосый не ожидал. Краем глаза она заметила, как он слегка откинулся на стуле, словно для того, чтобы собраться с мыслями. Сидящая справа Зауэрс издала тихий звук, похожий на змеиное шипение.

Они привели ее сюда. Они управляли всей ее жизнью. У нее не было выбора. Все, что Нита могла, это играть с ними, пока хватало сил. И так она и сделает. Их не интересовала ни ее жизнь, ни ее деревня, ни векы барбат. А Ниту не интересовали они. Совсем не интересовали. О чем может мечтать пленник, как не о кончине своих мучителей?

Сидящий за столом мужчина подался вперед и что-то записал в блокноте. Когда он поднял голову, Нита посмотрела ему в глаза, постаравшись придать взгляду выражение невинности и простодушия. В то же мгновение его лицо озарилось надеждой, словно он принял верное решение. Еще до того, как он заговорил, Нита знала, о чем пойдет речь.

— Расскажите мне об этом векы барбат, — попросил он, чудовищно коверкая слова. И Нита поняла, что он решил пойти ей навстречу. Она улыбнулась, что он, судя по его реакции, воспринял как знак расположения. Но она не доверяла ему. Конечно же, нет.

— Когда моя бабушка была молодой, векы барбат уже был стариком. Она рассказывала мне истории, которые слышала от своей бабушки, а та — от своей.

— Понятно, — мужчина сделал пометку и ободряюще улыбнулся Ните. — Не могли бы вы описать этого векы барбат?

— Седые волосы, как у вас, только ломкие, — ответила она. — Он был худым, очень худым, потому что мало ел, и сутулым, но мне кажется, что ростом он был ниже меня. Он не мог смотреть в одну точку, а еще ему не нравился свет, в особенности солнечный.

— Где он жил? В деревне, я имею в виду. У него был дом?

— Он жил с нами. В клетке в задней комнате. Бабушка время от времени кормила его и выпускала погулять, если считала, что вреда от него не будет.

— Какого рода вреда? — в голосе мужчины звучало предвкушение, словно Нита вот-вот должна была сказать что-то очень важное.

— Он мог поранить кого-нибудь. Пока он оставался слабым, можно было его не бояться. Поэтому бабушка почти не кормила его.

— А ваши соседи? Они боялись его?

— Его никто не боялся.

— Но если он представлял опасность…

— Только если его досыта кормить. Но кормили его плохо, чтобы не дать набраться сил. А ночью мы привязывали его веревками и цепями. Днем он был неопасен.

Мужчина помолчал, потом спросил:

— Ваша бабушка когда-нибудь держала вас в клетке?

— Разумеется, нет! — вскинулась Нита, и тут же увидела, как напряглась Зауэрс. — Я была неопасна. Только векы барбат.

— Хорошо. Звучит логично, — мужчина боялся, что она перестанет с ним откровенничать, и потому постарался успокоить ее. — Расскажите мне о нем поподробней. Вы с ним разговаривали?

— Нет. Зачем бы мне это было надо? И потом, с ним невозможно было говорить. Его язык давно устарел. Ему нечего было сказать.

— Он пытался заговаривать с вами?

Нита на мгновение задумалась:

— Один раз. Я тогда была совсем маленькой. Я собирала в лесу грибы и задержалась допоздна. И тогда появился он.

— Вы испугались?

Она презрительно посмотрела на него:

— Конечно же, нет. Я же вам сказала, я его не боялась.

— И что он сделал?

— Он хотел прикоснуться к моему лицу и уже протянул руку, но я просто отошла от него. Цепи и веревки были обмотаны вокруг дерева, так что догнать меня он не мог. В том лесу деревья росли близко друг к другу и почти не пропускали солнечного света. Наверное, темнота придала ему сил.

— Что вы сделали, когда он попытался притронуться к вам?

— Подобрала ведро и пошла домой.

— Он шел за вами?

— Да, пока позволяла привязь.

— Вы кому-нибудь рассказали об этом?

— Да, бабушке.

— И что она сделала?

— Побила его.

В комнате повисло молчание. Нита вспомнила малиновые рубцы на голой спине векы барбат, которого буник хлестала толстым черным кожаным ремнем. Кровь была не красной, как у Ниты и буник, а бледной, почти бесцветной, едва заметного розового оттенка. Векы барбат перенес наказание без единого стона, только все сильнее сутулился и горбился, пока наконец не свернулся в клубок, как ребенок. Ните было его жалко.

— И что вы об этом тогда думали?

— Бабушка сказала, что ему надо было преподать урок. Иначе он навредил бы кому-нибудь.

Мужчина сделал еще несколько пометок. Доктор Зауэрс встала и проверила камеру. Нита смотрела на кандалы на своих запястьях и лодыжках и думала, что здесь она почти такой же пленник, каким векы барбат был в деревне. Ее тоже держали в клетке. Управляли ее поведением, пусть не через голод, но через ежедневные дозы лекарств. Она знала, как сильно векы барбат хотел вырваться на свободу. Теперь она научилась понимать его.

Когда Зауэрс вернулась на свое место, а безымянный мужчина закончил писать, он повернулся к Ните и спросил, не желает ли она воды или сока.

— Нет, спасибо.

— Хорошо. Продолжим?

Она знала, что он не ждет ответа, поэтому промолчала. Он все равно продолжит, хочется ей этого или нет. Такова судьба всех пленников.

— Я бы хотел поговорить о вашей последней поездке в деревню. Этим летом.

Воображение нарисовало перед ней картину, похожую на открытку. Деревня в ярко-зеленых тонах с щедрой примесью охры и разлитой поверх небесной лазурью. Там были люди: симпатичная загорелая Оана с четырьмя розовощекими детьми и выпирающим животом. Раду, ее белобрысый муж-трудяга. Малыш Георге, который так хорошо играл на флейте, и Илие, чьи длинные ловкие пальцы, почерневшие от его любимых русских сигарет, шили красивую удобную обувь. Ей они все казались мазками на холсте, элементами натюрморта из человеческих фигур, застывших в толще времени. Они отпечатались в ее памяти такими, какими были всегда, какими должны были стать их дети, если только не уехали бы из деревни вслед за Нитой.

— Расскажите мне о той поездке. Почему вы вернулись домой?

— Учебный год закончился. Я работала в одной бухарестской таверне, разносила еду и напитки, но наплыв туристов должен был начаться только через три недели, а до тех пор хозяин обходился без меня, вот я и поехала домой, повидать бабушку.

— Вы были рады возвращению и встрече с бабушкой?

— Да, конечно.

— А как вас там встретили?

— Всем было интересно посмотреть на меня. Они хотели знать, каково это — жить в Бухаресте и учиться там.

— И что вы им рассказали?

— Что в городе много людей, которые носят одежду всех цветов и оттенков и в любое время суток гуляют по узким улицам, а по ночам здесь светят фонари, похожие на звезды. Я сказала им, что школа многому научила меня и что я теперь знаю то, о существовании чего раньше даже не подозревала.

— Например?

— Мифы. Легенды. Предания разных народов.

Мужчина сверился с папкой, в которой, по всей видимости, содержалась информация о Ните.

— Ах, да, вы изучали культурную антропологию, верно?

— Да.

Он закрыл папку, положил на нее руки и посмотрел на Ниту. Девушка отвела взгляд.

— В вашей деревне были легенды, предания и мифы?

— Да, — внезапно ей стало стыдно. Одиноко. Как она раньше не догадалась, чем все закончится?

— И одна из них была связана с векы барбат, я угадал?

— Да, — она постаралась прогнать мрачное воспоминание и вернуться к настоящему.

— Расскажите мне легенду о векы барбат.

Нита тяжело вздохнула, и грудь сдавило с новой силой, словно легкие вдруг окаменели и не желали впускать чистый свежий воздух.

Доктор Зауэрс постучала ногтями по столу. Она не признавала то, что называла «разговорной» терапией. Она верила в лекарства. И в тихих пациентов. Давайте им нейролептики. Постепенно уменьшайте дозу и следите за результатом. Если есть улучшения, пациентов можно выписывать. Если нет, продолжайте лечение. Так как Нита никогда не покинет больницу, надеяться ей не на что.

— Бабушка рассказывала мне о векы барбат. Он пришел в нашу деревню много веков назад. У реки он встретил деревенскую девушку, и они влюбились друг в друга. Они поженились. Потом его жена умерла из-за поветрия, которое пришло из-за гор и убивало всех, и людей, и животных. Кроме векы барбат, в деревне осталось только двадцать человек, и люди не знали, как им уцелеть. Векы барбат не был старейшиной, но у него была власть. К тому же он хорошо соображал, и люди надеялись, что он подскажет им, как быть дальше. Но он был охвачен горем и не смог возглавить их. Это сделал другой выживший человек, который спас оставшийся скот и зерно, так что люди не погибли от голода, родили новых детей, и число их умножилось.

— А векы барбат? Вы сказали, он был охвачен горем. Из-за умершей жены?

— Да. Он очень сильно любил ее. Так сильно, что сделал бы что угодно, лишь бы снова быть с ней. И кое-что он действительно сделал.

— И что же?

— Ночью он бродил по лесу и взывал к злым древним богам, которым поклонялся до прихода в деревню, пока жил с цыганами, до того, как христианский бог стал его единственным богом. Он заклинал темные стихии и умолял о помощи зловещих природных духов. Он обещал выполнить любое их желание, если только они вернут ему жену.

Нита чувствовала, как бьется сердце. Она знала, что ее взгляд блуждает по комнате в поисках — чего? Пути к бегству? Да, она хотела убежать. Из этой комнаты, от этих людей. От истории с плохим концом.

— И что произошло потом?

— Налетела буря. Деревня расположена в долине, так что ее затопило. С неба ударила ослепительная молния и поразила векы барбат. Его кожа почернела, светло-карие глаза стали белыми, волосы и борода тоже побелели. Когда он вернулся в деревню, он уже был… другим.

— Что значит «другим»?

Она притворилась, что не замечает его вопросов:

— Люди в деревне, они потратили так много сил, чтобы спастись самим и спасти урожай и животных, чтобы вернуться к прежней жизни. Из-за наводнения со склона горы сошел грязевой поток и уничтожил многое из того, что удалось сохранить. Грязь была красной, словно гора истекала кровью. Людей стало еще меньше. И тогда они решили, что в деревне есть демоны. Из-за векы барбат их жизнь едва не пошла прахом. Разумеется, люди во всем обвинили его.

Повисла тишина. Потом мужчина тихо спросил:

— Что они сделали с векы барбат?

Нита с трудом сглотнула застрявший в горле ком:

— Они не могли убить его. Он много лет прожил рядом с ними и теперь был одним из них. Но им надо было защитить себя.

— От чего?

— От проклятия.

— Какого проклятия?

Нита ощутила внезапную дрожь в ногах. Стягивавшая лодыжки цепь тихо звякнула. В комнате вдруг стало очень жарко, стены окрасились в обжигающе-желтый цвет.

— Если можно, дайте воды, — попросила она, снова пытаясь отвлечь седоволосого от вопроса.

Мужчина встал, подошел к боковому столику и налил ей чистой воды. Потом поставил стакан перед Нитой, но та даже не притронулась к нему.

Снова усевшись за стол, мужчина сказал:

— Расскажите мне о проклятии.

Может быть, подумала она, может быть, если я обо всем расскажу, может быть, хоть кто-нибудь поймет. До этого все, с кем она разговаривала — полиция, врачи, доктор Зауэрс, — все они были слишком нетерпеливы, верили в то, во что хотели верить, а не в ее слова, хотя она знала, что произошло на самом деле. Этот мужчина с мышиными волосами и глазами, который сказал, что слушает ее, — может быть, он и в самом деле выслушает ее. Может быть, он ей поверит.

Доктор Зауэрс снова постучала по столу длинными, как у животного, ногтями со слоем густо-фиолетового лака. Казалось, они только и ждут, чтобы вонзиться в плоть.

— Доктор Зауэрс, как вы отнесетесь к тому, что я на несколько минут останусь с Нитой наедине?

— Зачем? — сердито спросила Зауэрс. — Это не по правилам.

— Да, я знаю. Но я хотел бы испробовать один прием, который, как я обнаружил, приводит к отличным результатам. Если вы не возражаете…

Зауэрс неохотно встала из-за стола. Такое изменение планов ей явно не нравилось. Прежде чем уйти, она проверила пленку в камере.

— Спасибо, — бодрым тоном произнес седоволосый.

Врач вышла за дверь и с треском захлопнула ее за собой, не посчитав нужным ответить.

Когда она ушла, мужчина посмотрел на Ниту и улыбнулся:

— Вот так. А теперь расскажите мне, что же там произошло.

Отчего-то Ниту его поведение одновременно и обнадежило, и напугало. Дрожащими руками она взяла стакан, сделала небольшой глоток и снова поставила воду на стол, стерев рукавом несколько пролитых капель. Пальцы она по-прежнему сжимала вокруг стакана, словно отпустить его значило уплыть в бесцветную вселенную.

— Как жители деревни поступили с векы барбат?

— Они посадили его в клетку. В этой клетке он жил все время. Иногда ему давали чуть-чуть крови, чтобы он не умер. Так он продолжал существовать.

— А когда те люди умерли?

— Поначалу за ним присматривали все жители деревни, но потом, когда наступила зима, одна женщина предложила забрать векы барбат к себе домой, и с тех пор он постоянно жил в клетке. Она… заботилась о нем, а потом ее дочь, и так далее. Со временем сложилось так, что за него отвечает только один человек. Одна женщина в каждом поколении. Она передавала эту обязанность следующей в роду, самой старшей из своих потомков. В конце концов пришел черед моей бабушки.

— А когда ваша мать умерла, следующей в роду стали вы?

Ее руки похолодели и начали дрожать.

— Да.

Мужчина немного помолчал:

— А вы сами хотели этой ответственности? Присматривать за векы барбат, жить рядом с ним?

— Я… Я не знаю, — ответила она. Никто раньше не спрашивал ее об этом. И буник не спрашивала. Считалось само собой разумеющимся, что Нита поедет учиться, а потом вернется в деревню и родит детей, вырастит одну дочь и станет присматривать за древним существом, которое будет жить рядом с ней, в клетке, как жило со всеми женщинами ее семьи до нее.

— Вы сказали, что векы барбат ходил по деревне и что в лесу он пытался дотронуться до вас. Значит, из клетки его выпустили.

— В свое время одна из присматривавших за ним женщин решила, что если его не кормить, он будет слабым, а значит, по вечерам его можно выпускать на прогулку, надо только привязать его за лодыжку длинной веревкой. Так как вреда от этого не было, все с ней согласились. В любом случае, он не выносил солнца и всегда возвращался в клетку на день.

— Как вампир, — сказал седоволосый. — И он питался кровью.

— Да.

— Чьей кровью?

— Всей деревни.

Мужчину это откровение несколько шокировало:

— Не животными?

— Нет. Его тело не переносило крови животных. Только людей.

— Вашу кровь он пил?

— Иногда.

— Как… как это происходило? Он кусал вас?

— Конечно, нет! — ответила она, чувствуя нарастающее напряжение. — Мы все по очереди резали себе руки и ноги и каждый день приносили ему кружку с кровью. Ему этого хватало, чтобы не умереть.

— Но зачем вам нужно было сохранять ему жизнь на протяжении нескольких веков?

— Потому что убить его значило навлечь несчастье.

— Но из-за него ваша деревня пострадала, разве не так?

— Его убийство принесло бы еще больше горя. Он был цыганом. Он знался со злыми духами. Духи пришли к нему, выслушали и дали ему то, о чем он просил. Люди не знали, что произойдет, если убить его или отпустить на волю, но знали, что на них падет проклятие и в деревню придет беда. Им было неизвестно, что это за беда, вот и все.

— Но вы в это не верили, не так ли? Что это проклятие принесет с собой беду. Что ему было очень много лет. Что он сумел вернуть свою умершую жену.

С губ Ниты сорвался тихий вскрик. Она попыталась стереть стоявшие в глазах слезы, но одна искрящаяся многоцветная капля все же сползла по щеке. Может быть… может быть, он понял!

— Я… Я… Университет. Там сказали, что ничего подобного быть не может. Что он не был старым. Что он был всего лишь сумасшедшим, которого держали в клетке и морили голодом, и что его мертвая жена не вернулась, просто женщины из деревни — моя бабушка, а потом и мама — спали с ним, чтобы забеременеть.

— Как умерла ваша мать?

На Ниту нахлынул ужас. Она не могла признаться в том, что мать покончила с собой. Вместо ответа на вопрос она торопливо продолжила, словно мужчина не прерывал ее:

— Профессор в университете сказал, что моя история — пример мифа, понятого совершенно неправильно. Людям хотелось возложить на кого-нибудь вину за свои беды, чтобы было кого мучить, — она подняла взгляд на седоволосого. — Я вернулась туда, чтобы все исправить.

Мужчина невозмутимо кивнул.

Теперь слова лились из Ниты потоком, словно обжигающая лава, изменившая очертания гор:

— Я пыталась объяснить это остальным. Я говорила, что он не может быть настолько старым. Что он не виноват в случившихся несчастьях. Что боги не возвращали ему жену. Я сказала, что моя бабушка, которая присматривала за ним, на самом деле была его женой. Они мне не поверили.

— И что вы сделали?

— Когда солнце село, я сняла с него цепь и увела его из деревни в горы. Мы шли почти всю ночь. Я оставила ему еду, которую привезла с собой, — жидкую пищу, питательные растворы, немного крови, потому что он привык к ней, все, что можно было выпить. Если он и ел твердую пищу, я об этом не знала. Я попыталась скормить ему гранулы, но он не смог переварить их. А потом я указала ему на большую деревню сразу за вершиной горы и сказала идти туда, чтобы начать новую жизнь. Сказала, что он свободен. Что больше никто не будет держать его в клетке.

Нита покачала головой. По ее лицу текли слезы, голос дрожал, но она продолжала говорить, не дожидаясь ободрения:

— К себе в деревню я вернулась на следующий день. Бабушка сильно разозлилась на меня. Она ударила меня и назвала дурой, а потом начала причитать, что я навлекла на них проклятие и теперь они все в опасности. Жители деревни тоже были сердиты и испуганы. Кто-то хотел убежать подальше, другие искали оружие, чтобы защититься. Один даже предложил посадить в клетку меня вместо векы барбат, будто так можно было все исправить. Я говорила им, что бояться нечего, что старик, векы барбат, ушел, и все они теперь свободны. Как я сама была свободна от той жизни, что ожидала меня. Никакие неправильно понятые легенды больше не управляли их жизнями — нашими жизнями. Я могла вернуться в университет. Мне не придется выходить замуж за векы барбат или потратить всю жизнь на присмотр за ним.

Но людям не нравилось то, что я говорила. Они были очень злы. И напуганы. Бабушке едва удалось удержать их, чтобы они не набросились на меня.

После непродолжительного молчания мужчина спросил:

— А что случилось потом?

— Он вернулся. На третью ночь. Он убивал людей в их кроватях и на улице, когда те пытались убежать в лес. Женщин, детей, мужчин, даже самых сильных, тех, кто решился остановить его. Мою… мою бабушку. Та еда, которую я ему оставила, придала ему сил, и он пил кровь до тех пор, пока не начал раздуваться, а потом снова пил. Он всех убил, и виновата в этом я!

Ее била крупная дрожь. В комнате было очень холодно. Все цвета, даже белый, померкли, словно на них образовалась корка льда, и эта мерцающая мгла, подобную которой Нита видела в глазах векы барбат, взвилась вокруг нее снежным вихрем.

— Но вас он не убил, — сказал мужчина.

— Нет, — выдохнула она — Он пощадил меня.

— Почему?

Она уставилась на него, наблюдая за тем, как плывут и меняются очертания серой фигуры, как его лицо вдруг обретает животные черты, а потом из звериной морды превращается в нечто темное и чуждое, и так до тех пор, пока возникшие образы полностью не парализовали ее.

— Нита, когда вас нашли, вы были покрыты кровью. Вы, не векы барбат. Вы убили жителей деревни, потому что там вы чувствовали себя в ловушке и были обречены на жизнь, которая вас не устраивала.

Ее голова дернулась из стороны в сторону.

— Нита, если там был векы барбат, почему его не нашли? Где он сейчас?

Она закричала:

— Я не знаю!

— Спокойно. Здесь вы в безопасности.

Но его слова не могли унять ужас, от которого сжималось сердце.

— Он исчез. А я осталась рядом с телами, с красными от крови телами, с кровавыми пятнами, которые впитывались в голодную бурую землю, словно та была ртом и долго ждала, когда же ее накормят. Землю моих предков, всех селян, тех, кто пленил векы барбат. Разве вы не понимаете? Кровь вернулась в землю. Куда она должна была уйти много веков назад! Потому что они пленили его!

Доктор Зауэрс, заслышавшая ее крики, ворвалась в комнату:

— Что здесь происходит? Вы расстроили мою пациентку! — она с силой ударила по кнопке внутренней связи на стене и приказала медсестре как можно скорее принести все нужное для укола.

— Нет! Не надо больше лекарств! Отпустите меня! — Нита вскочила на ноги. — Снимите эти цепи! Я ничего вам не сделала, почему вы держите меня взаперти? Помогите! Кто-нибудь, помогите мне! Векы барбат, освободи меня, как я освободила тебя!

Но ее крики утихли вскоре после того, как игла вошла в тело. Окружающий мир отступил, цвета потускнели и почти исчезли, и она уже не видела и не слышала тех, кто был рядом с ней, со всеми их требованиями, суждениями и ограничениями. Зато она ясно слышала векы барбат, потому что теперь он мог говорить, и он разговаривал с ней, называл ее своей невестой, уверял, что никогда не оставит ее. Что она не всегда будет пленницей. — Однажды, — пообещал он, — ты тоже станцуешь со мной.