Тайна девятки усачей [Александр Ефимович Власов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Александр Ефимович Власов, Аркадий Маркович Млодик Тайна девятки усачей

Первое знакомство


От железнодорожной станции до деревни добирались на колхозном грузовике. Шел хлесткий дождь. В небе погромыхивало. Мать сидела с шофером в кабине. Санька вместе с отцом ехал в кузове под брезентом. Когда машину подбрасывало на ухабах, отец ворчал что-то нелестное по поводу здешних дорог. А сын молчал. Он все еще чувствовал себя глубоко несчастным и держался так, будто ему нет никакого дела ни до дороги, ни до лесов и сёл, мимо которых проезжала машина.

Наконец грузовик остановился. Отец приоткрыл брезент, но светлее не стало: дождь и темные грозовые облака превратили сумерки в ночь.

— Здоро́во, агроном! — прозвучал чей-то басовитый начальственный голос. — С приездом!

— Здравствуйте! — ответил отец.

Потом кто-то большой, по-медвежьи неуклюжий, в широком дождевике с капюшоном на голове вырос над бортом грузовика, сгреб Саньку в охапку и, прикрыв полой от дождя, внес в дом.

С тоской оглядел мальчишка комнату. Керосиновая лампа, подвешенная над столом, сразила его окончательно. «И телека[1] нету! — горестно подумал он. — И приемник не включишь!»

Отошел Санька в темный угол, присел на влажный, только что принесенный из машины тюк, прислонил голову к стене и неожиданно для себя заснул. Он не слышал, как втаскивали остальные вещи, как мать с отцом перенесли его на матрац, временно положенный прямо на пол.

— Умаялся вояка! — произнес отец.

— Еще бы! — ответила мать. — С пяти утра трясемся: то в поезде, то в машине!

— Молчал всю дорогу. Дулся…

— Привыкнет! — уверенно сказала мать.

Санька родился в городе. Его отец, Семен Крыльев, тоже был городским человеком. А мать выросла в деревне.

После службы в армии Семен Крыльев устроился на работу в городской цветочный комбинат. Осенью послали его вместе с группой молодежи в пригородный колхоз на уборку овощей. Днем Семен грузил тяжелые ящики с картошкой, а вечером ходил в клуб на танцы.

Там и встретил он молодую доярку Дашу Гусеву. К зиме они сыграли свадьбу, и Дарья, теперь уже Крыльева, перебралась в город.

Родился и подрос Санька. Отец по-прежнему работал на цветочном комбинате, а мать была домохозяйкой. Она так и не привыкла к городу. И не без ее участия решил Семен поступить на вечернее отделение сельскохозяйственного института.

Все это было уже позади. Вместе с дипломом агронома Семен получил направление в самый глухой уголок области. Жена не скрывала радости и с удовольствием готовилась к отъезду из города. Она знала, что в любом колхозе для нее найдется дело.

Зато Санька поднял настоящий бунт. Когда соединенными усилиями отца и матери восстание было подавлено, мальчишка обиделся на родителей, ходил злой и насупленный, а в день отъезда не сказал ни слова.


Заснул Санька на новом месте обиженный и огорченный, а когда проснулся, в нем тотчас же пробудилось ничем не истребимое мальчишеское любопытство. Он приоткрыл один глаз и, вместо вчерашней горечи, почувствовал себя так, будто его ожидало что-то интересное, неизведанное.

Было светло. В доме стояла незнакомая горожанину особая тишина. На полу рядом с матрацем лежала записка: «Еда на столе. Ешь. Нас не жди — мы пошли в правление. Мама».

Санька прочитал записку, но сразу же забыл о ней. Быстро обежав две комнаты и кухню недавно срубленного дома, наполненного пьянящим запахом сосновой смолы, он выскочил на крыльцо. Его встретил тихий, теплый ветерок. Из-за леса доносилось неторопливое урчанье тракторов. В деревне не было видно ни души. Колхозники, составлявшие одну из бригад большой сельхозартели «Новый путь», давно ушли на работу.

Мальчишка огляделся. Вдоль дороги стояли дома, похожие друг на друга: слева — семь, справа — восемь. Кое-где за огородами чернели однооконные крохотные избенки — бани. Неподвижно и гордо высились над колодцами «журавли». Деревня была обнесена изгородью в три жерди. Улицу с обоих концов замыкали ворота, соединенные с изгородью проволочными кольцами. Густой зеленый лес подковой, с трех сторон, обступал деревню. Направо за воротами виднелись поля.

«Как же она называется? — подумал о деревне Санька и припомнил: — Усачи!»

— У-са-чи! — повторил он. — Выдумают же названьице!

В голосе прозвучала ирония, но в душе он уже не испытывал прежней горечи ни от названия, ни от самой деревни. Слишком доброе было утро, чтобы чувствовать хотя бы маленькое недовольство.

Ступил Санька босыми ногами на мягкую дорожную пыль и бодро зашагал к околице — туда, где виднелись поля и луга. Он не стал открывать ворота, влез на изгородь и спрыгнул на траву.

Высоко над головой висели жаворонки. Жужжали пчелы. Пестрели цветы. Зелеными брызгами во все стороны разлетались кузнечики. Санька погонялся за ними, постоял, запрокинув к небу голову, охваченный беспричинной радостью, перекувырнулся раз-другой и оказался у давно заброшенной заросшей силосной ямы.

Она была наполнена дождевой водой. Мальчишка присел на краю и осторожно опустил ноги в яму. Вода показалась ему очень теплой. Он удивился и пригнулся, чтобы достать до нее рукой. В эту минуту кто-то схватил его за шиворот и щелкнул пальцем по затылку.

— Ты чего тут шаришь? — раздалось над самым ухом.

Санька стремительно вскочил на ноги. Перед ним стоял мальчишка. Круглая стриженая голова с толстыми, будто надутыми щеками, покатые плечи, чуть кривые ноги придавали ему сходство с самоваром. Оно усиливалось еще и тем, что забавный паренек стоял подбоченясь, выкатив грудь колесом. Но как он ни старался придать себе воинственный вид, от его фигуры веяло миром и добродушием.

Сначала Санька сердито сжал кулаки, но, разглядев паренька, решил, что тот не из драчунов. И все же боязнь показаться трусом заставила Саньку шагнуть вперед. Презрительно оттопырив губы, он спросил для приличия:

— Что? Давно не били?

Паренек не успел ответить. Из деревни долетел приглушенный топот. Вздымая пыль, по улице неудержимым галопом неслась лошадь. Из-за домов наперерез бодро выскочил старик. Он кричал что-то, размахивая руками. Лошадь шарахнулась от него и продолжала мчаться к воротам.

До ворот осталось метров десять, но лошадь, свернув с дороги, метнулась к забору, за которым была силосная яма.

— Взбесилась! — крикнул Санька и бросился бежать.

А лошадь на всем скаку перемахнула через изгородь и помчалась прямо на мальчишек.

Санька в страхе зажмурился, втянул голову в плечи. Он не видел, как лошадь пробежала мимо и стремглав ринулась в яму. Над ней поднялась туча цветастых брызг. Одни упали вниз, а другие точно повисли в воздухе и закружились над водой. Крупная капелька с сердитым жужжанием долетела до Саньки. Он почувствовал жгучую боль, судорожно схватился за щеку и открыл глаза.




Из воды торчала только голова лошади. Уши были прижаты. Нежные ноздри дрожали мелко и жалобно. Глаза чуть виднелись из-под распухших век. Пчелы тучей летали над лошадиной головой.

Паренек, прикрыв руками лицо, бегал вокруг ямы, не зная, как помочь попавшему в беду коню.

Подоспел старик.

— Тпру, Соколик! Тпру! — крикнул он и ловко прыгнул на покрытую водой лошадиную спину. Сдернув с себя фуфайку, старик обмотал голову коня.

Еще одна пчела жиганула Саньку. Он присел и громко хлопнул по шее ладонью.

— Не бей! — крикнул старик. — Колхозные…

— Да! Не бей! — огрызнулся Санька. — Вам хорошо! Деревенских не кусают, наверно!

Щека у него покраснела и стала припухать, шею жгло, как огнем.

— А ты не торчи тут без толку. Не маши руками, как мельница, — ответил старик. — Пчелы этого не любят… Вовка! — обратился он к пареньку. — Слетай за ребятами! Да лопату прихвати. Соколика выручать надо! Сам отсюда не выберется.

— Я враз, дедушка Евсей! Ребята в штабе!

Кривые ноги Вовки переметнулись через изгородь и замелькали по обочине дороги.

Рой пчел редел. Постепенно успокаиваясь, они летали вокруг пасечника, но не жалили его и одна за другой покидали поле боя.

— Набедокурил, проходимец! — ласково приговаривал старик, поглаживая Соколика. — Покупаешься, дуралей, до вечера — запомнишь, как пчел дразнить!

Конь виновато шевелил ушами, как будто понимал, что его ругают. Старик уперся рукой о край ямы и, оттолкнувшись от лошадиного крупа, выскочил наверх.

— Дедушка, а почему они набросились на него? — спросил Санька.

— Почему? — переспросил дед. — Дом свой охраняли — вот почему. На пасеке травка погуще. Она, поди, и приманила Соколика. Я-то отлучился. А изгородь старая — с прорехами. Он и пришагал в гости к пчелам. А те духу лошадиного не терпят… Хорошо, догадался в воду кинуться, а то бы зажалили вконец… Животина всегда понимает, в чем спасенье… А тебя как звать-то?

Санька ответил. Его голос прозвучал глухо, в нос. Распухшая щека мешала открывать рот, один глаз заплыл, но другой глядел бойко и задорно.

— Ты земельки приложи — полегчает, — посоветовал старик и усмехнулся в бороду. — Они, чертяки, знают, кого жалить, — не любят чужих людей, особенно — дачников.

— Да никакой я не дачник! — выпалил Санька.

Дед удивленно приподнял лохматые брови, хотел еще спросить что-то, но к яме подбежали мальчишки. Четверым было, как и Саньке, лет двенадцать — тринадцать; остальным что-нибудь около десяти.

На Саньку никто не обратил внимания. Мальчишки держались так, будто его и не было. Только Вовка, увидев распухшее Санькино лицо, спросил:

— Больно?

— Ерунда! — беспечно ответил Санька.

— Вот что, гренадеры! — сказал старик. — Нужна уздечка, веревка и толстые доски! Распорядись-ка, Мишук! А я пока спуск вырою.

— Вовка — за уздечкой и веревками! Сема Лапочкин и остальные за мной — за досками! Пошли! Бегом! — скомандовал черноволосый красивый мальчишка с серьезным лицом.

— Айда с нами! — предложил Вовка.

Санька раздумывал недолго. Отбросив горсть земли, которую прижимал к щеке, он побежал за ребятами.

— Не забудьте топор и гвозди! — крикнул вслед старик.

— Не забудем! — ответил Мишук.

Когда мальчишки вернулись с досками, веревками, уздечкой и топором, дед Евсей заканчивал рыть канаву. Она, прорезав край ямы, круто спускалась к самой воде.

Санька выполнял все приказания Мишука. Это получилось как-то незаметно, само собой. Мальчишки безоговорочно слушались своего вожака. Подчинился ему и Санька, не успев подумать, на каком основании Мишук вдруг стал им командовать. Было не до раздумий. Ребята соединили доски поперечными перекладинами — получилось что-то вроде узкого трапа. Старик спустил его в канаву и стал толкать в воду, пока один конец не уперся в дно ямы.

Соколик нащупал копытом шаткую опору.

— Тпру! Рано! — одернул нетерпеливого коня пасечник.

Соколика взнуздали, продернули под брюхо веревку.

— Давай! — сказал дед Евсей и взялся за уздечку.

Мальчишки потянули с двух сторон за веревки, чтобы лошадь, ступив на доски не потеряла равновесия. Пасечник причмокнул губами Соколик взгромоздился на трап и под громкие крики ребят сделал отчаянный рывок. Обдав всех водой, конь выскочил наверх.

Дед Евсей повел Соколика к лесу, а ребята сполоснули испачканные глиной руки и лица и присели на траву. Санька почувствовал, что все восемь пар любопытных глаз уставились на него. «Сейчас начнут расспрашивать! — подумал он. — Кто, да откуда, да зачем явился в Усачи!»

Но мальчишки не торопились расспрашивать Саньку. Они дружелюбно пересмеивались, поглядывая на его опухшее лицо.

— В городе-то небось пчел нету, — ни к кому не обращаясь, сказал Вовка.

— Откуда же им там быть! — подтвердил Санька.

— Теперь будешь их знать! — добавил Мишук. — Ты еще терпеливый… Другой бы завыл на всю деревню. Городские они все такие: чуть что — в слезы. Был у нас тут один дачник, к тетке приезжал…

— Да какой я дачник! — вспылил Санька.

— Эй! Усачи! — крикнул кто-то от дороги.

Мальчишки разом повернули головы. По траве к яме шли трое ребят из соседней деревни Обречье, которую в шутку называли колхозной столицей, — там размещалось правление сельхозартели.

— Говорят, к вам новый агроном приехал с сыном? — спросил один из обреченцев. — Этот, что ли? — Не слишком чистый указательный палец нацелился в Саньку. — Ну и чучело!

Все трое, увидев оплывшее Санькино лицо, захохотали.

— Так ты насовсем приехал? — удивленно спросил Мишук. — И зимой жить с нами будешь?

— А куда ему деваться! — продолжал мальчишка из Обречья. — Отец-то все цветы в городе потравил! Выгнали!

— Что-о-о?

Саньку подбросило, точно пружиной. А через секунду босые ноги обреченца, получившего увесистый удар, мелькнули в воздухе, и он шлепнулся в траву. Но тут же упал и Санька — двое другие ребят свалили его и придавили к земле.

Замелькали кулаки. Все произошло так быстро, что усачи растерялись и несколько мгновений молча смотрели на потасовку.



Первым очнулся Мишук. Он выкрикнул только одно слово:

— Сема!

Сема Лапочкин, медлительный и грузный, не торопясь пошел к дерущимся. Он был местной знаменитостью. В школьном медпункте в Обречье имелся силомер. И не только мальчишкам, но и не всякому взрослому удавалось довести стрелку силомера до той цифры, до которой плавно доходила она под пальцами Семы.

Когда Сема подошел к мальчишкам, потасовка приостановилась. Обреченцы, не выпуская из рук яростно сопротивлявшегося Саньку, выжидательно посмотрели на Лапочкина. Они не знали, на чью сторону он встанет. Сема сам еще колебался и вопросительно взглянул на Мишука.

— Чего смотришь! — крикнул тот. — Он теперь наш — усач! Гони обреченских!

Сема выставил вперед свои сильные руки, но работы для них не нашлось. Мальчишки оставили Саньку и отбежали к дороге. Оттуда посыпались насмешливые, оскорбительные слова. Досталось всем. Вовку обозвали ржавым самоваром. Мишука — черным попугаем, Сему — безголовым бульдозером. Но самое обидное выкрикнул напоследок тот обреченский парень, из-за которого произошла драка.

— Усачи-трепачи! Бить своих ловкачи! — гнусаво пропел он и добавил: — Вроде Димки-гармониста!..

Санька не понял намека. А обреченцы вдруг припустились наутек. Они знали, что за такие слова их могут поколотить по-настоящему…

Домой Санька вернулся неузнаваемым. Рубашка была разорвана. Брюки измазаны в глине. Болела шея, ныла спина. По перекошенному одутловатому лицу разошлись красные и фиолетовые круги.

— Ого-о!

Этим восклицанием встретил сына отец.

— Кто же тебя так обработал?

— Пчелы! — буркнул Санька.

— А-а! Это еще терпимо… Даша! Поди сюда.

Мать ахнула, но, узнав, что сына ужалили пчелы, успокоилась.

— Ничего! — сказала она. — Это даже хорошо! Теперь пчелиным ядом лечатся — к врачам специально ходят. А тут, пожалуйста, без всяких хлопот… Хоть каждый день.

— Спасибо! — проворчал Санька. — Я не больной…

После обеда родители принялись развязывать тюки, мешки и узлы. Дом стал постепенно принимать жилой вид. Санька попытался было играть прежнюю роль обиженного, разочарованного человека. Но актер он был неважный и потому не смог скрыть своей заинтересованности. А когда отец сказал, что Санькина спальня летом будет на чердаке, он даже захлопал от радости в ладоши. Иметь отдельную, пусть даже чердачную комнату — об этом в двенадцать лет и не мечтают!

Санька быстро перебрал в уме все преимущества будущей спальни. Чердак — это уже что-то необычное. Туда можно попасть только снаружи — по приставной стремянке. Когда он уйдет из дома, когда вернется назад, — никто и знать не будет!

Оживившись, Санька стал помогать родителям распаковывать вещи.

Отец приметил, что настроение сына изменилось к лучшему.

— Обнюхался уже? — шутливо спросил он. — И дружков, наверно, завел? А дулся!..

— Все равно, как вырасту, в тот же день уеду! — упрямо ответил Санька.

Он еще твердо верил в это.

Знакомство продолжается


Из маленькой баньки, которая стояла в огороде Ивана Прокофьевича — секретаря колхозной парторганизации, вышла ватага ребят. Миновав грядки, они направились на деревенскую улицу.

Они шли как всегда — двумя четверками: впереди старшие мальчишки, сзади — младшие. Всеми усачами командовал Мишук Клевцов, а у младшей четверки имелся еще и свой, командир — Геня Соков. Ребята учились в одной школе, но в разных классах. Все были пионерами. На лето они объединялись в одно звено, а звеньевым вот уже третий год подряд выбирали Мишука. Его любили и уважали, хотя многим мальчишкам он казался излишне рассудительным и серьезным. На сборах и собраниях Клевцов вдруг начинал говорить чужим, казенным языком. За это Мишука иногда называли попугаем. Но зато никто лучше Клевцова не мог организовать любое дело. Он хорошо знал мальчишек, умел подойти к каждому, и если давал поручение, то был уверен, что оно придется по душе исполнителю.

Летом звено работало в колхозе. Мишук вместе с бригадирами получал в правлении задание и каждое утро приходил с ребятами на работу.

Сегодня усачи должны были окопать яблони в саду. По дороге они завернули во двор нового агронома.

Санька встретил их радостным возгласом:

— Здоро́во! Залезайте ко мне!

Он сидел на верхней перекладине высокой лестницы, приставленной к стене дома. В руке был карандаш. На уровне Санькиной головы чернело квадратное отверстие — вход в его спальню.

— Залезайте! — повторил он и весело юркнул на чердак.

Ребята по очереди забрались наверх и разместились кто на кровати, кто на бревенчатом полу.

— Ну, как дела? — по-взрослому спросил Мишук. Санька скорчил пренебрежительную гримасу.

— Какие здесь дела? Вот в городе я бы с утра…

Санька так и не сказал, что бы он сделал с утра в городе. Он только присвистнул, дав понять, что словами это выразить невозможно.

— После пчел-то болит? — заботливо поинтересовался Вовка.

— А-а! Чепуха! — отозвался Санька. — Пройдет!

— А что это у тебя за план? — спросил Гриша Лещук, указав на большой лист бумаги, лежавший на столе.

— Карта окрестностей! — важно ответил Санька.

Ребята окружили стол и стали рассматривать чертеж. Они узнали свою деревню — пятнадцать домов-квадратиков, раскиданных вдоль дороги и окруженных изгородью. За околицей виднелось голубое пятнышко — силосная яма с водой. Санька охотно давал пояснения.

— Я считаю, — веско сказал он, — уж раз где живешь — эту местность надо знать как свои пять пальцев: где что растет, где родник бьет, а где озеро или река. Я в городе знал все, даже что под землей находится!

В голубых глазах Гриши Лещука загорелась искорка.

— Под землей? — переспросил он. — И что там?

— Как что? — удивился Санька. — Где труба с газом, а где электрический кабель или телефонный. У вас тут этого ничего нет!

— Ну-у! — разочарованно протянул Гриша. — Я-то думал!.. — И добавил: — А карта — это все-таки здорово! С картой искать хорошо! Может, у нас за деревней…

— Золото? — съехидничал Санька.

— А что ж такого? В Якутии алмазы нашли? Нашли!

— Хватит спорить! — вмешался Мишук. — Карта картой, а дело делом!.. Мы в сад идем. Зашли за тобой…

— В сад? — воскликнул Санька и потянулся за брошенными под кровать ботинками. — Я мигом!

— Яблони будем окапывать, — добавил Мишук.

Санька сердито швырнул ботинки и свистнул. У него в запасе было штук сто разных присвистываний — на все случаи жизни. Сейчас его свист выражал полное разочарование.

А Мишук продолжал:

— В нашем звене — восемь человек. Я звеньевой. Ты будешь девятый. Мы тебя уже включили. А задание на сегодня такое: окапывать яблони.

— Ты эти штучки брось! — Санька даже задохнулся от негодования. — Я тебе что — рабочая сила какая-нибудь?.. С яблонями вы и без меня справитесь! Вот если что сложное попадется, — тогда приходите, консультация вам обеспечена!

— Консультация? — переспросил Мишук.

— Да! — гордо отрезал Санька. — Мы за тем и приехали. Отец научит вас урожаи делать, мать подскажет, как молока побольше добыть, а я по всем другим вопросам!

— Хы-хы! — хихикнул Геня Соков, но тотчас испуганно прикрыл рот ладошкой: младшим не разрешалось вмешиваться в дела старших.

— Он как кибернетическая машина! — насмешливо произнес Гриша Лещук. — Ему, значит, вопрос, а он глазами, как лампочками, поморгает — и — трык-трык — готовый ответ!.. А через год от такой работы он станет марсианином, как в «Войне миров». Одна голова — огромная!.. Ни рук, ни ног!

— Ни рук, ни ног? — грозно переспросил Санька. — А это что? — Он согнул руку и похлопал ладонью по мускулам. — Бицепс называется! Видали, как я вчера раскидал ту троицу? Кто хочет попробовать? Садись!

Санька кивнул головой на табуретку напротив себя и, поставив локоть правой руки на стол, с вызовом посмотрел на мальчишек.

— А что будет, если проиграешь? — многозначительно спросил Мишук и подмигнул Семе Лапочкину.

— Что хочешь! — беспечно заявил Санька. — Хоть яблони окапывать, хоть хвосты коровам заплетать!.. Садись любой!

За стол напротив Саньки сел Сема и неуклюже выставил руку. Только сейчас Санька заметил сильные, почти мужские пальцы Семы и широкую ладонь с загрубевшей кожей. Санька беспокойно заерзал на стуле, но руки со стола не убрал.

— Ну, давай, — лениво произнес Сема, и пальцы Саньки встретились с пальцами противника.

— Считаю! — предупредил Мишук.

Санька сгоряча не почувствовал боли, но у него заныло под ложечкой, когда он увидел налившиеся синевой кончики своих пальцев, зажатых в Семиной руке.

— Раз! — начал считать Мишук. — Два!.. Три!

И в то же мгновение рука Саньки оказалась прижатой к столу. Мальчишка не успел понять, как это произошло. Он с удивлением, как на чужую, посмотрел на свою ладонь.

— Э-э! Ты не по правилам! — растерянно пробормотал он. — Во-первых, начал раньше срока, а во-вторых… рывком!

— Считай сам, — покорно ответил Сема и принял исходное положение.

Ребята стояли вокруг них и молчали. Они знали, чем все кончится, и потому не испытывали спортивного интереса. А смеяться над Санькой не хотелось: слишком сконфуженным и растерянным было его лицо.

Но гордость не позволила Саньке сдаться без боя. Он второй раз вцепился в неподатливые пальцы Семы, сам сосчитал до трех и навалился на его руку, привстав со стула. Это было явное нарушение правил, но никто не запротестовал.

Рука у Семы дрогнула и остановилась в вертикальном положении. Как Санька ни тужился, она стояла свечой.

— Теперь можно мне? — спросил Сема.

Саньке ничего не оставалось делать, как кивнуть головой. И Сема начал медленно без особых усилий пригибать его руку к столу. На полпути Санька безнадежно махнул левой рукой и выдернул правую из Семиной ладони.

— Хватит! — буркнул он и подул на слипшиеся пальцы.

— Ну? — как ни в чем не бывало спросил Мишук.

— Чего ну? — огрызнулся Санька. — Я — человек слова!.. Сколько там у вас яблонь?

— Сотни три будет.

— Насажали на мою голову! — проворчал Санька и полез под кровать за ботинками.

Колхозный сад раскинулся на пологом спуске к неширокой речке, прозванной Болотнянкой. Она вытекала из огромного непроходимого болота, которое тянулось на многие километры к востоку от деревни. В центре сада стоял обширный новый дом — детские ясли. Сюда по утрам со всех пяти деревень колхоза свозили крикливую детвору и оставляли ее под присмотром нянек до вечерней зорьки.

Когда звено Мишука подходило к саду, Санька услышал разноголосый гомон.

— Гренадеры воюют! — объяснил Мишук.

— Кто-кто? — переспросил Санька.

— Гренадеры… У нас всех ребят гренадерами зовут.

— Дед Евсей рассказывал, — добавил Гриша Лещук, — до революции из нашей деревни в гренадеры брали! Тут парни росли здоровенные как Дима-гармонист… или Семка, например!

Санька оценивающе посмотрел на Сему, на его руки, с которыми успел познакомиться, передернул плечами и спросил:

— А кто этот Димка ваш, гармонист?.. Вчера его тоже вспоминали…

Ему не ответили, потому что из садовой калитки навстречу ребятам вышел председатель колхоза, за ним — Санькин отец. По обвислым, но очень широким плечам, по тяжелой медвежьей походке Санька узнал в председателе того человека, который перенес его из кузова машины в дом.

Ребята поздоровались и с любопытством уставились на нового агронома. Тот оглядел мальчишек, весело подмигнул сыну и вдруг повернулся к председателю.

— Да вот же тебе, Павел Николаевич, рабочая сила! — произнес он, продолжая начатый в саду разговор. — Уверен, что справятся. И лопаты у них наготове!..

— Сколько, по-твоему, земли нужно вынуть? — спросил председатель.

— Ты об этом не заботься — к сенокосу успеют! И такой силос из разнотравья заложим!.. Я хоть и не животновод, но уверен: коровы жевать да похваливать будут! Я и место для траншеи приглядел — рядом со старой силосной ямой…

Председатель подумал, посмотрел на ребят и спросил у них:

— Куда это вы, усачи, путь держите?

— Согласно наряду, Павел Николаевич! — ответил Мишук. — Яблони окапывать.

— Сколько ж в твоем звене голов буйных?

— Все тут… Девять!

— Так вот что, усачи… Временно будете звеном землекопов. А еще такая вам задача… Агроному свет нужен. Сделайте в доме проводку. Не успели, когда строили…

Не заходя в сад, ребята повернули обратно — к деревне.

— А я что говорил! — ликовал Санька. — Яблони окапывать — дело пустое! А траншеи — это как на фронте! Мужское занятие! Учтите — со мной на чепуху не пошлют!

— Сема! — очень торжественно произнес Гриша. — От имени звена пожми Саньке руку!

Сема Лапочкин повернул голову к звеньевому и, получив от него молчаливое одобрение, протянул Саньке широко раскрытую ладонь. Крыльев хотел увильнуть от опасного рукопожатия, но чувство мальчишеского достоинства толкнуло его навстречу Семе.

— Ну и что? — запальчиво крикнул Санька. — Ну и жми!.. На!

Сложив пальцы хитро — лодочкой, он вложил их в Семину ладонь и тотчас почувствовал, что кисть руки обхватил стальной обруч.

— Время есть? — лениво спросил Сема.

Вовка замигал глазами, замотал круглой, как арбуз, головой, подсказывая Саньке, что времени у него не должно быть. Но тот с вызовом ответил:

— Ну… есть!..

— Давай тресть, — спокойно предложил Сема и начал трясти Санькину руку, все крепче и крепче сжимая пальцы.

Санька попробовал неожиданным рывком выдернуть свою руку, но где там! От резкого движения стало еще больней.

— Ты не дергайся, — миролюбиво пояснил Сема. — Скажи: «Время кончилось» — и я отпущу.

— Да уж кончилось! — выпалил Вовка. — Кончилось!.. Не видишь, что ли!

Сема испытующе взглянул на Саньку. Голова у того беспомощно дергалась в такт рукопожатию, но он молчал, сжав зубы. Тогда Сема посмотрел на Мишука и спросил:

— Кончилось?

Звеньевой кивнул головой, и Сема выпустил Санькины пальцы. Они были белые и приплюснутые, будто лежали под прессом.

Санька поспешно сунул руку в карман и окинул негодующим взглядом ребят. Это была решающая секунда. Если бы Санька заметил хотя бы одну усмешку или услышал всего одно обидное словечко, он бы ушел. Но мальчишки и не думали смеяться над Санькой. В глазах у Вовки светилось явное сочувствие. Остальные ждали, когда Мишук скомандует двигаться дальше.

— Пошли! — обыденным тоном произнес звеньевой и тихонько хлопнул Саньку по плечу. — Ты только в своих ботинках не вздумай копать — порвешь! Я тебе старые сапоги дам.

И Санька пошел за всеми, удивляясь своей покладистости. Обида у него пропала. Осталось одно удивление: что за лапы у Семки? Любил Санька сильных людей. Только потому он и не рассердился на Сему.

Лапочкин шел впереди. Санька засмотрелся на его загорелую, крепкую шею и случайно наступил ему на пятку. Сема обернулся.

— Я нечаянно! — буркнул Санька.

Сема улыбнулся и вдруг сказал одобрительно:

— Терпеливый ты.

— А тебе бы в цирке с такими ручищами! — отозвался Санька.

— Мне и в колхозе хорошо.

Они пошли рядом.

— Покажи-ка! — попросил Санька и потянул к себе Семину руку.

Долго рассматривал твердую рабочую ладонь, потом сказал с восхищением:

— Законная рука!.. Ты, наверно, в колхозе любого побить можешь?

— Своих не трогаю, — ответил Сема, — а чужих могу.

— Я же тебе сигналил! — вмешался Вовка, обращаясь к Саньке. — Да ему только с медведями бороться!.. А ты полез!

Санька не ответил.

У силосной ямы, в которую вчера прыгнул Соколик, спасаясь от пчел, ребята подождали агронома. По его указанию были вбиты колышки. Получился длинный вытянутый прямоугольник, в середине которого голубел большой квадрат с оплывшими углами — заброшенная силосная яма с водой.

— Ну, землекопы! — сказал Санькин отец. — Ни пуха вам ни пера!

— А откуда начинать? — спросил Санька.

— Это вам прораб объяснит, — ответил отец и кивнул на Мишука.

Ребята остались одни.

Дело было незнакомое: силосных траншей никто из мальчишек не рыл. А тут еще яма с водой! Но Мишук не растерялся. Он разбил ребят на три группы. Самым сильным — Семе, Саньке и Вовке — звеньевой поручил откачивать воду. Гришу с младшими мальчишками поставил на правое крыло будущей траншеи — снимать дерн. А сам Мишук с двумя другими ребятами принялся за ту же работу на левом фланге.

Все взялись за лопаты охотно и дружно. И каждый в душе согласился с Санькой: рыть траншею интереснее, чем возиться с яблонями. В саду требовалась осторожность: глубоко не копни — корни повредить можно. А здесь загоняй лопату хоть на весь штык и отрезай любой кусок земли, лишь бы силы хватило поднять его и выбросить на сторону.

Поблескивали отшлифованные лезвия лопат. Корни травы сочно хрустели. Земля легко резалась ровными черными ломтями.

Вовка сбегал в деревню за ведрами. Началось осушение ямы. Зачерпнув по два ведра, мальчишки шли к придорожной канаве и выливали в нее воду. Сема легко справлялся с этой работой. Но Вовка и Санька вскоре почувствовали, что ведра с каждым разом становятся тяжелее. А уровень воды в яме, казалось, ничуть не понижался.

— Сколько же ее там! — вырвалось у Саньки. — Может, родник снизу бьет?

— Место сухое, — отдуваясь, возразил Вовка. — Это от дождя… Внизу глина. Вот вода и стоит, а то бы давно ушла в землю.

Работали часа три. Из воды, наконец, показалось верхнее ребро старой полусгнившей деревянной обшивки, сколоченной еще до войны. Мишук объявил перерыв. Мальчишки расселись на досках, по которым вчера выбрался Соколик.

— Ведер четыреста выкачали, — сказал Мишук. — Завтра к вечеру дно покажется.

— Завтра к вечеру? — переспросил Санька. — И все ведрами?.. Да разве это работа! Так предки — и те не делали! Я бы в городе за час все осушил — до капельки!

Гриша Лещук кашлянул и начал знакомым торжественным тоном:

— Сема! А не пожать ли еще раз усталую руку…

Мишук строго посмотрел на Гришу, и тот послушно умолк.

— Вот что! — сказал звеньевой. — Можно на воду поставить других, а вас на траншею перебросить, раз уж вы упарились. Я нарочно подбирал сюда самых сильных…

— Мне и на воде хорошо, — ответил Сема.

— Я тоже никуда не пойду! — крикнул Вовка.

— А я что — отказываюсь, что ли! — вспылил Санька и бросил на Гришу сердитый взгляд. — Я о механизации хотел сказать! Вы тут, в деревне, ничего не знаете! А механизация — железная штука! Работай одними извилинами, а руки и ноги отдыхают! Есть, например, центробежные насосы — они хоть озеро осушат! А вы ведрами!

— У тебя есть предложение? — холодно спросил Мишук. Санька сразу скис.

— Что тут предложишь?.. Вот если б в городе!..

— Ясно! — подхватил Гриша Лещук. — Там бы сразу прибыли центробежные насосы, шагающие экскаваторы, скреперы, бульдозеры — и пошло бы! — Гриша помолчал и добавил уже без иронии: — То в городе… А ты здесь придумай — шевели извилинами, если руки слабые!

Санька вскочил, но Мишук не дал разгореться ссоре. Он потянул его за штанину, заставил сесть и спросил у Гриши:

— А ты можешь придумать?

— Могу!

— Ну?

Гриша похлопал рукой по доскам, на которых сидели ребята.

— Надо сколотить лоток и в него выливать воду, — бегать с ведрами к канаве не придется!

— Принимаешь такую механизацию? — спросил Мишук у Саньки.

Тот посмотрел на доски, на луг, отделявший силосную яму от канавы, и вздохнул. Стало обидно, что неон додумался до этого простого способа. Очень не хотелось признавать, что Гриша дал полезный совет. Но Санька был честный парень.

— Это, пожалуй, мысля, — неохотно согласился он. — Можно попробовать малую механизацию… без автоматизации.

В деревню послали команду Гени Сокова. Ребята притащили еще две доски и гвозди. Сооружением лотков руководил Гриша. Доски попарно сколотили под прямым углом. Щели на стыках замазали глиной. У края ямы набросали земляную горку и укрепили на ней один конец лотка. Под другой конец, направленный к канаве, подвели второй лоток. А дальше до самой канавы прокопали неглубокий ровик.

Сема зачерпнул ведро, вылил воду, и ребята с радостными криками побежали вдоль лотков, стараясь не отставать от искусственного ручейка, заключенного в деревянные берега. Вода без задержек стекала вниз по желобу и, наполнив земляной ровик, устремилась в канаву.

— По местам! — скомандовал Мишук и, подумав, добавил: — Третий здесь теперь лишний! Сема, бери лопату — копать будешь!

У ямы остались Вовка и Санька. Работа пошла быстрее. Поддевай воду ведром и тут же, не сходя с места, выливай ее в желоб. Весело журча, вода торопливо бежала к канаве. Чтобы ручеек не прерывался ни на минуту, мальчишки старались вовсю.



— Как там у вас? — крикнул Мишук.

— Иде-ет! — бодро ответил Вовка.

— А голова у вашего Гришки варит! — произнес Санька.

— Еще как! — сказал Вовка. — Он иной раз такое загнет! На выдумку ловчее его нету!

— Так уж и нету! — усмехнулся Санька.

— А вот увидишь! Ты его еще не знаешь!..

К обеду к ребятам пришло неожиданное подкрепление. На дороге показалась лошадь, запряженная в телегу с какой-то странной поклажей. Прежде чем ребята догадались, что это такое, женщина завернула коня к яме и крикнула:

— Усачи! Получайте! Новый агроном прислал!

На телеге стоял поршневой насос. Его сняли, установили на краю ямы.

Вовка сбросил рубчатый резиновый хобот в воду. Гриша приладил лоток к железному желобу помпы. Сема и Санька встали по бокам, взялись за деревянные палки коромысла и качнули раз, другой, третий. В хоботе хрюкнуло, пискнуло, и вода, сердито фыркнув, вырвалась из насоса. Пенистый поток побежал вниз по лотку.

— Сила! — восхищенно воскликнул Санька. — А я что говорил! Это вам техника, а не ведра допотопные! Про то я и толковал! Когда говорят, слушать надо!

— Сема! — произнес Гриша. — А не пожать ли…

Но ему не дали докончить. Ребята громко рассмеялись. Санька на мгновение нахмурился, но потом и сам расхохотался во все горло.

После обеда порешили: как только яма будет осушена, все пойдут на речку купаться.

Но план был нарушен.

Когда показалось глинистое дно и в шланге зачавкало и захлюпало от попавшего вместе с водой воздуха, ребята побросали лопаты и подошли к помпе. Гриша заглянул в яму и приметил какой-то странный плоский холмик. Он был правильной формы и напоминал ящик.

— Смотрите-ка, клад! — крикнул Гриша.

Мальчишки столпились на краю ямы. Только такой выдумщик, как Гриша Лещук, мог подумать, что под слоем слежавшегося ила спрятан клад. А подумав, он заметил, что у холмика слишком четкие очертания — такие не возникают сами.

Дно вокруг было покрыто неглубокими лунками — заплывшими следами копыт Соколика. Плоский бугорок находился у самой стены, поэтому конь не наступил на него.

— Помоги! — дернув Сему за рукав, шепотом произнес Гриша и ухватился за лоток.

Помогать бросились все, даже Санька. Две сколоченные доски, которые служили лотком, теперь превратились в наклонные сходни, соединившие край ямы с дном. Первым спустился Гриша. За ним полез Санька, но Мишук остановил его.

— Подожди! Может, там мина!

О мине звеньевой подумал сразу же, как только увидел плоский холмик. Мишук и Гришу не пустил бы в яму, если бы в ней уже не побывал Соколик.

— Какая еще мина? — недоверчиво спросил Санька.

— Такая! Яма до войны выкопана!.. Осторожно, Гришка!

Увязнув чуть не по колено, Гриша Лещук легонько водил ладонью по странному бугорку. Из-под ила и глины показалась ровная темно-бурая поверхность таинственного предмета. Гриша колупнул ногтем. Верхний мягкий слой легко поддался. Это была перепревшая в воде кожа. Под ней показалось гнилое дерево.

— Футляр какой-то! — крикнул Гриша ребятам, замершим в выжидательных позах.

— Открой крышку! — нетерпеливо потребовал сверху Санька.

Гриша ухватился за угол облепленного илом предмета. Чмокнув, крышка приподнялась и осталась у него в руках. Бугорок исчез, под ним открылся маленький колодец с ржавой водой. Гриша не задумываясь запустил туда руку. И ребята увидели, как просияло его лицо.

— Что? — не выдержал Санька.

Гриша ничего не ответил. Он медленно вытащил из воды автомат. Под возбужденные крики мальчишек Лещук выбрался со своим трофеем из ямы. Автомат пошел по рукам.

— Фашистский! — определил Санька и потянул за рукоятку затвора.

— Осторожно! — предупредил Мишук.

Санька отмахнулся от него. Затвор хоть и с трудом, но все же отошел назад. В стволе вместо патрона виднелась слежавшаяся грязь.

— Пустой! — с сожалением произнес Санька и, направив дуло автомата в землю, нажал на спусковой крючок. Затвор не двинулся.

— Боевая пружина не работает! — пояснил Санька тоном знатока.

— Починим! — воскликнул Гриша. — Дай-ка посмотрю! Санька отдал оружие и, прыгнув на спущенный в яму лоток, крикнул:

— Где есть автомат, там должны быть и патроны!

Очень уж хотелось ему хоть в чем-нибудь перещеголять Гришу. На этот раз Саньке повезло. Запустив руку в мутную воду, он к полному удивлению ребят вытащил один за другим пять магазинов, набитых патронами.

— Вот так нужно искать! — произнес Санька и, положив магазины в валявшуюся рядом крышку футляра, выбрался наверх.

— Ты починишь автомат! — сказал он Грише. — А я приведу в порядок магазины и патроны! И будет у нас скорострельное оружие! Законненько!

Гриша почему-то не отозвался. Он пристально смотрел на гнилую крышку, обтянутую остатками сопревшей кожи.

— Знаете, что мы нашли? — взволнованно прошептал он. — Это же все — Димы-гармониста!.. Это футляр для баяна!

Гришина догадка ошеломила мальчишек. Один Санька ничего не понимал и потому рассердился. Ему думалось, что он станет героем дня. А тут опять какой-то Димка!

— Да скажете вы мне или нет, что за Димка-гармонист?

— Потом! — ответил Мишук и уже сам приказал Грише и Семе спуститься вниз и тщательно исследовать каждый сантиметр дна.

Жидкую грязь и ил вычерпали ведрами, вытащили из глины стенки и дно футляра. Больше в яме ничего не нашли.

— В штаб! — коротко скомандовал Мишук, и мальчики побежали в деревню, прихватив с собой находки.

Рождение тайны


Снаружи это была обычная деревенская бревенчатая баня, которую топят по-черному. Но она носила гордое название штаба. И Санька, переступая порог, почувствовал непривычную робость.

Внутри было чисто. Ни закопченного котла для воды, ни груды растрескавшихся от огня камней, ни полка для любителей париться.

Баней давно не пользовались. Посреди стоял стол. Вокруг — скамейки. На стене висел табель. Здесь Мишук ежедневно отмечал заработанные звеном трудодни. В углу виднелись какие-то сачки и палки. На узком подоконнике белела миска с солеными огурцами. Рядом лежала разрезанная на куски краюха хлеба.

— Откуда это? — спросил Санька, принюхиваясь к вкусному огуречному запаху.

— Иван Прокофьевич принес! — пояснил Мишук. — Хозяин бани.

— Зачем? — удивился Санька.

— Чтобы по огородам не лазили, — сказал Мишук. — Были у нас такие! — Звеньевой посмотрел на Вовку, который надул толстые губы и покраснел. Но Мишук не стал вдаваться в подробности. — Перекусим! — произнес он.

Мальчишки быстро разобрали огурцы и куски хлеба. Санька тоже не зевал и принялся уплетать за обе щеки. Такого аппетита у него давно не было.

Мишук подошел к подоконнику последним. Думал он, что ему на этот раз ничего не достанется: Иван Прокофьевич всегда оставлял восемь порций. Но и огурец, и кусок хлеба ждали Мишука. Секретарь колхозной парторганизации уже учел, что в звене стало девять человек.

— А я так и не понял, за что вам такой харч подносят? — произнес Санька, с трудом приоткрывая набитый рот. — В баню пустили, да еще и кормят!

— Умный он — Иван Прокофьевич! — ответил Мишук. — Знает: после этого у любого человека совесть заговорит. Только подумаешь в чужой огород сунуться, а она — цап тебя за штаны и назад! Лучше всякого сторожа!

Санька не поверил, но больше не расспрашивал.

— Бывает, — неопределенно сказал он. — Вы мне лучше про Димку расскажите.

— Ты его так не называй! — строго произнес Мишук. — Он герой! И все мы верим в это! Он из нашей деревни и предателем быть не может!

— Как это так: то герой, то предатель? — спросил Санька.

— А вот так!.. Люди всякое болтают, но мы верим, что герой, только доказать не можем!

И Мишук рассказал то немногое, путаное и противоречивое, что было известно о Диме-гармонисте.


В самом начале войны Дима Большаков остался сиротой. В теплый полдень с запада показалось несколько фашистских самолетов. Шли они строем и пролетали в стороне от деревни. Но неожиданно один из стервятников отделился от эскадрильи, коршуном пронесся над Усачами и сбросил бомбу.

Соседи видели, как Дима с неразлучным баяном за спиной подбежал к дымящейся воронке. На этом месте только что стояла изба Большаковых. На беду мать и отец были дома…

Через неделю из леса в деревню прибрели десятка два израненных бойцов — остатки саперной роты, попавшей в окружение. Передохнув, бойцы снова ушли в лес. Усачи оказались в тылу фашистских войск.

Как жил эти годы Дима Большаков, никто толком не знал. В памяти уобреченцев и жителей соседних деревень сохранилось лишь одно воспоминание. Чаще всего мальчишку видели с пьяными полицаями, с фашистскими солдатами, ездившими по селам в поисках самогона. Где пахло спиртным — там почти всегда появлялся Димка-гармонист. Он не расставался с баяном. Многие слышали, как он наигрывал немецкие песенки по заказу захмелевших фашистов, которые уже чувствовали себя полными хозяевами.

Вдруг на болоте за Усачами появился партизанский отряд. В Обречье взлетела на воздух изба, занятая полицаями. На дорогах стали подрываться на минах тяжелые фашистские грузовики. Обрушился в реку мост на шоссейной дороге, проходившей в десяти километрах от Усачей. Поговаривали, что это работают попавшие в окружение саперы.

Местные жители считали болото непроходимым. Но фашисты все же попытались устроить облаву. Зимой пригнали батальон солдат с тремя танками и двинулись в лес. Назад вернулись две машины и меньше половины батальона. Остальные остались в болоте: кто на минах подорвался, кого засосала трясина, не замерзавшая в самые лютые морозы.

И снова поговаривали в деревнях, что взять саперов врасплох не сумели. Слух подтвердился: партизаны продолжали действовать. Они появлялись неожиданно, и каждый раз в новом месте. Болото огромное — выходы в любую сторону. Риск попасть в засаду был невелик. Фашисты не могли держать под контролем всю береговую кромку, протянувшуюся на десятки километров.

Тогда гитлеровцы в одну из ночей окружили деревни, расположенные вблизи болота, истребили жителей, а избы сожгли. Так вокруг партизан была создана «мертвая зона». Входить в нее запрещалось. Нарушивших приказ ждала виселица.

В «мертвую зону» попала и деревня Усачи. На месте старого поселения, обжитого много веков назад, остались одни русские печи. Фашисты спалили дома, но расправиться с усачами им не удалось. Жители исчезли, как исчезли когда-то попавшие в окружение саперы. Только Димку-гармониста видели несколько раз в Обречье. Но вскоре и он пропал. Да и партизаны больше ничем не давали о себе знать. Видно, и до них добрались фашисты.

Кто же предал партизан? Невольно пришла мысль о Димке-гармонисте. Вспомнили, что еще до войны он водил ребятишек за клюквой на болото. Не он ли и показал фашистам тайные партизанские тропы?

И утвердилось бы мнение, что Димка Большаков — предатель, но тут в Обречье появилась старуха из Усачей. До войны она работала в колхозе сторожихой. В ночь, когда фашисты выжигали деревни вокруг болота, ее в Усачах не было. Услышав, что говорили в народе о Димке-гармонисте, она вступилась за парня и рассказала, что Дима Большаков был партизанским разведчиком. Ходил он с баяном не для того, чтобы развлекать пьяных гитлеровцев. Футляр служил хорошей маскировкой. Иногда в нем был настоящий баян, но чаще Дима переносил в футляре взрывчатку.

Недаром говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Все видели Димку-гармониста вместе с полицаями и гитлеровскими бандитами, поэтому слова старухи не могли до конца развеять дурную славу вокруг его имени.

В 1946 году на месте сожженных Усачей выросла новая деревня. Новыми были и жители — переселенцы из других областей. Еще через год в Обречье судили бывшего полицая. Следователя очень интересовала судьба партизанского отряда, исчезнувшего в 1943 году. В связи с этим вновь заговорили о Димке-гармонисте. И полицай прямо заявил, что партизан предал мальчишка из Усачей. Он провел гитлеровцев по болоту на сухие островины — в самый центр партизанского лагеря.

Показания полицая проверить не удалось. К тому времени старуха из Усачей умерла. Правда, во вновь отстроенной деревне жил еще один коренной усач — дед Евсей. Но он ничем не мог помочь следователю. За неделю до начала войны старик уехал в другую область к сыну. О событиях, которые происходили в Усачах в годы оккупации, дед Евсей ничего не знал.

Полицая осудили, а история Димки-гармониста так и осталась не выясненной.

Прошло много лет, но народная память крепка. Нет-нет да и вспомнят люди про эту историю. И снова разгорался спор.

Одни утверждали, что мальчишка предатель, другие, ссылаясь на рассказ сторожихи, защищали земляка. Но среди подростков Дима Большаков имел самых горячих и убежденных защитников.

Кому приятно жить в деревне, в которой родился предатель? И мальчишки из звена Мишука горой стояли за своего односельчанина. Любое непочтительное слово о Диме Большакове воспринималось ими как кровная обида. Сколько ссор и драк было из-за этого!

— Мне нынешней зимой чуть зуб коренной не высадили! — сказал Вовка. — Неделю шатался, а потом ничего — окреп!

— Так вам и надо! — выпалил Санька.

Пока Мишук рассказывал эту историю, Санька сделал свой выбор, и Дима Большаков приобрел еще одного надежного друга.

— Так вам и надо! — с искренним негодованием повторил Крыльев.

Всегда сдержанный и спокойный Мишук взъерошился:

— Что ты сказал? Повтори!

— А то и сказал! — Санька выскочил из-за стола. — Сколько здесь живете, а ничего не знаете! Да я бы из-под земли раскопал! Я бы его жизнь по дням расписал, по минутам, чтоб все знали про героя!.. Димка свойский парень был! Никого он не предавал!.. Мы бы в такую деревню и не приехали! И вообще мальчишки не предатели! Это потом — жиреют и, бывает, становятся такими!.. Но это все лирика! А предложение у меня вот какое: объявить поиск следов Димки-гармониста.

— Я — за! — решительно сказал Гриша Лещук и встал рядом с Санькой. — Я давно говорил: надо искать, да разве их уговоришь! Только и ответ: «Болото непроходимое… Мины. Взорваться можно…» — Гриша укоризненно посмотрел на Мишука.

— Разве болото высохло? — спокойно спросил звеньевой.

— Пройдем болото! — воскликнул Санька непререкаемым тоном.

— А мины?

— Обойдем мины! — тем же тоном ответил Санька.

Мишук был опытный вожак. Он чувствовал, что большинство мальчишек на стороне Саньки и Гриши. И все же звеньевой решил высказать еще одно возражение.

— Там есть гиблые места! — понизив голос, зловеще произнес он. — Лосей и тех засасывает! Одни рога торчат, как кресты на кладбище!.. Нас туда ни за что не пустят!

— Раз рога торчат — значит, не глубоко! — уверенно сказал Санька. — А насчет того, что не пустят — это еще посмотрим!.. Ты слышал такое слово: «тай-на»?.. Это будет наша тайна! Никто и не узнает!

— Тайна девятки усачей! — подхватил Гриша.

— А для безопасности… — продолжал Санька, — в лесу ведь всякое бывает… Медведь, например, или волк… Отремонтируем автомат! С ним ничего не страшно!

Мишук знал, что существует строгий приказ: сообщать в милицию о найденном оружии. Но в этот момент он поддался общему настроению. А Санька, поощряемый вниманием и поддержкой всех мальчишек, ткнул Мишука пальцем в грудь:

— Ставь вопрос на голосование! А то мы и без тебя оформим дело!.. Ну?

— Кто за? — неохотно спросил Мишук, чувствуя, что его власть поколеблена.

Взметнулось восемь рук. Девятым поднял руку сам Мишук.

Долго в тот вечер сидели ребята в штабе. Нашли для автомата укромное местечко под крышей бани, за балкой. Хотели туда же припрятать и патроны, но Мишук завернул магазины в тряпку и не выпускал из рук.

— Я их дома оботру и высушу! — заявил он и ловко перевел разговор на остатки футляра.

Ребята внимательно осмотрели стенки и дно футляра. Кто-то протер крышку тряпкой. Сопревшая кожа совсем отстала от дерева, и из-под нее вдруг выпала маленькая серебряная планочка. Она хорошо сохранилась, только почернела. Легко читалась дарственная надпись: «Пионеру Дмитрию Большакову — за активное участие в самодеятельности. Райком ВЛКСМ. 1940 год». Мальчишки догадались, что планка, которая когда-то украшала футляр, могла привлечь внимание фашистов, и Дима специально засунул ее под кожу.

Решили пластинку и остатки футляра спрятать вместе с автоматом. Санька, воспользовавшись случаем, попытался настоять, чтобы туда же положили и патроны… Но Мишук так и не уступил.

Договорились, что каждый обдумывает дома план поисков Димы Большакова. И стали расходиться.

Звеньевой попридержал Саньку за плечо.

— Поговорить надо! — произнес Мишук, когда остальные ребята вышли из огорода.

Они сели рядом на пороге предбанника.



— Мужской разговор! — предупредил Мишук. — По-взрослому…

— Я по-другому разговаривать не умею! — ответил Санька.

— Тогда скажи: ты признаешь меня звеньевым? Или, может, сам метишь на мое место?

— Я? — возмутился Санька. — Больно мне это нужно!

— Смотри! — продолжал Мишук. — А то давай — завтра и выберем. Мне оно тоже не очень нужно.

— Ты не пыли, приятель! — огрызнулся Санька. — Я в городе дружиной мог руководить — и то всегда отказывался. А тут!..

— Значит, не хочешь?

— И не проси!

— Тогда перестань мешать! — твердо сказал Мишук.

— Это я мешаю? — с негодованием воскликнул Санька.

— Ты можешь выслушать спокойно? — одернул его Мишук.

— Ну, валяй! — с вызовом произнес Санька.

— Только не перебивай! — предупредил Мишук. — И постарайся понять, о чем я говорю!.. Я это своими глазами видел!..

Звеньевой не преувеличивал. Все, что он рассказал Саньке, действительно произошло недавно — каких-нибудь два года назад.

В болоте увязла отбившаяся от стада корова. Пастух пытался вытащить ее, но подорвался на мине. Вызвали саперов, которые и до этого уже не раз были в Усачах. Солдаты снова прощупали каждый метр кромки болота и обезвредили еще две мины. Потом саперы хотели пойти в глубь болота, но там начиналась такая топь, что пришлось вернуться назад. С тех пор к болоту никто не ходил.

— Выходит, по-твоему, надо отказаться от поисков? — воскликнул Санька. — Признаем, что Димка предатель — и точка!

— А лучше будет, если кто-нибудь из нас утонет или: подорвется? Что ты этим докажешь?

Санька не ответил. Полчаса назад все казалось ему простым и ясным, а теперь его уверенность поколебалась.

— Но искать мы будем! — сказал Мишук. — Ты молодец, что предложил это дело! Только спешить не надо… Я ведь лучше тебя знаю наши места. Согласен?

— Еще бы! Я здесь второй день!

— А я родился тут…

Мишук помолчал, вспоминая что-то, а когда заговорил вновь, была в его тоне подкупающая простота.

— Батя у меня на Украине жил… Вернулся с фронта — ни кола ни двора… Мать и отец — мои дед и бабка — пропали неизвестно куда… Батя взял и махнул сюда, чтоб старое не вспоминалось. А оно все равно вспоминается… Когда похоронили того пастуха, что на мину напоролся, батя неделю хмурый ходил…

Мужской разговор закончился полным согласием. Санька обещал не подбивать ребят на поход в глубь болота. Поисками следов Димы Большакова решили заниматься только после работы, когда звено выполнит дневную норму.

Новая находка


На следующий день с утра ребята продолжали копать траншею. Работали усердно, а когда сделали короткую передышку, разгорелся спор. Всех волновал вопрос: каким образом футляр с автоматом и патронами очутился на дне силосной ямы? Мнения, разделились. Гриша Лещук считал, что Дима бросил футляр в воду в минуту опасности.

— Гнались за ним фашисты — вот ему и пришлось!

— Так только трусы поступают! — возразил Санька. — Димка бы не растерялся: вынул бы автомат и скосил всех гадов! У него же пять магазинов с патронами было!

Санька говорил уверенно, словно давным-давно дружил с Димой и знал, как бы тот поступил, увидев за собой погоню.

— Может, его у ямы… убили, а футляр сам упал, — произнес Вовка.

Досталось же ему за эти слова! Мальчишки не представляли себе, что Дима Большаков мог погибнуть так обыденно и бесславно у какой-то заброшенной силосной ямы. Предположение Вовки возмутило ребят, и они бы еще долго отчитывали своего приятеля, но вмешался Мишук. Он не любил фантазировать и не строил, никаких догадок.

— Не знаю, как футляр попал в яму, — рассудительно произнес звеньевой. — Но зато теперь ни один человек не скажет, что Дима — предатель!.. От кого он прятал автомат и патроны в футляре? Конечно, от фашистов!

Мальчишки приумолкли.

Никто раньше не подумал, что их находка снимает с Димы Большакова всякие подозрения. Серебряная планочка подтверждала, что футляр принадлежал ему. Значит, и оружие тоже его! Вместо баяна Дима в тот день нес куда-то автомат.

Но этого было мало, хотелось знать все, что произошло с Димой Большаковым. И теперь пионеры верили, что раскроют тайну.

В полдень, когда солнце нещадно припекало спины и плечи, Мишук разрешил сходить на речку. Вовка сбегал в штаб за сачками и колотушками.

— Зачем это барахло? — удивился Санька.

— Рыбу ловить! — ответил Вовка.

— Кто же попадется в такие снасти?

— Щуки, плотва! — невозмутимо объяснил Вовка. — Бывает, и язя, а то и налима вытащишь. Но больше щуки… Много их в Болотнянке! Они даже на лягушку берут. Нацепишь ее на крючок — а щука хвать! Так и дернет!.. Но с сачком лучше!..

Узенькая речонка Болотнянка протекала недалеко от деревни. Туда и направились ребята по тропинке, которая пересекала широкую пожню — большой заливной луг, растянувшийся по обоим берегам.

Весной, когда таял снег, Болотнянка вздувалась, до краев заполняла русло и выливалась на пожню. Все речное население спешило на простор. Щуки резвились в мелкой воде. Налимы, воровски изгибаясь, шныряли в затонувших зарослях прошлогодней травы.

Но вода быстро спадала, и зазевавшаяся рыба оставалась на пожне. Щурята, язи, красноперки скапливались в лужах и ямах. Мальчишки за один день вылавливали несколько пудов рыбы. Для этого не требовалось особого уменья.

Закатав штаны, ребята до тех пор месили ногами воду, пока очумевшая рыба не прибивалась к берегу. Здесь ее хватали за жабры и бросали в корзину.

Санька недоверчиво слушал рассказы Вовки о странной рыбной ловле. Но вскоре он убедился, что Вовка если и привирал, то самую малость. Когда стежка вывела рыболовов на берег и они пошли вдоль речки, в воде то и дело слышался торопливый всплеск. От этого звука у Саньки екало в груди, а кто-нибудь из ребят с притворным равнодушием замечал:

— Щуренок балует….

Тропинка вышла к переправе. С одного берега на другой были переброшены три нетолстые жерди. Такие шаткие мостки в деревне называли лавами.

— Стой! — сдавленно шепнул Вовка и замер, всматриваясь в темную торфяную воду.

Ребята остановились и затаили дыхание. Вовка считался главным рыбаком. На рыбалке все подчинялись ему, даже Мишук.

— Щука стоит! — тихо сказал Вовка, — Мишук, готовь петлю!

Звеньевой вытащил из кармана моток конского волоса, ловко связал скользящую петлю и передал Вовке.

— Где? — спросил Санька. — Не вижу ничего!

— У самой осоки, — ответил Вовка. — Справа от лавы!

Но Санька не видел притаившуюся рыбину.

— Ты и сам, наверно, ни шиша не видишь! — сердито буркнул он.

Вовка промолчал.

Он потихоньку подводил петлю под щуку. В этом деле нужна была большая точность и выдержка. Быстро поведешь — спугнешь. Промедлишь — тоже нехорошо: уйдет щука в самый последний момент. Петля должна встать так, чтобы голова рыбы оказалась внутри волосяного кольца. Затем надо рывком захлестнуть петлю и выбросить добычу на берег.

Все шло отлично. Вовка мастерски подвел петлю к самой щучьей голове. Ребята видели, как удавка медленно приблизилась к жабрам.

— Ну! — жарко шепнул Гриша.

Вовка вскинул руку вверх. Но мгновеньем раньше щука бросилась вперед, и петля успела захватить только хвост.

Тут и Санька увидел, наконец, продолговатое белое брюхо щуки.

Петля вытащила ее на воздух, но узкий хвост выскользнул из удавки. Щука ударилась боком о воду и скрылась.

Мальчишки загалдели так, что с дальних берез испуганно сорвались две вороны и, сердито каркая, улетели.

— Два кило! — кричал Санька. — Разиня! Эх, я бы!..

— Да не два, а полкило было, — сказал Вовка и вздохнул. — Пошли дальше.

Но уходить отсюда не хотелось.

— Давайте здесь попробуем! — предложил Мишук. — Она далеко не уплывет! Может, еще попадется!

Он погрозил кулаком щуке и сбросил рубашку. Остальные тоже стали раздеваться.

Вовка взял сачок и быстро распределил роли. Сема возглавил загонщиков, вооруженных колотушками — длинными палками, на концах которых было приколочено по колобашке. Второй сачок получил Санька.

— Попробуй! — сказал ему Вовка и предупредил: — Только делай все, как я!

Они вдвоем потихоньку спустились с берега в речку. Было неглубоко — вода не доходила до пояса. Сачки установили против течения поперек Болотнянки, прижав нижний край обруча к дну. Первым встал Вовка, сзади, метрах в двух, — Санька.

Гриша и Мишук тоже влезли в воду рядом с Санькой и перегородили ногами протоки слева и справа от сачка.

Пока ребята с колотушками занимали исходный рубеж, Вовка дал Саньке последние указания.

— Как только начнут баламутить воду колотушками, рыба бросится в нашу сторону. Но ты ничего не увидишь — муть поднимется. Тут чувствовать надо руками! Ударит что-нибудь в обруч или дернет за сетку — значит, есть! Выхватывай сачок и смотри!

— «Смотри!» — передразнил его Санька. — Какая дура в мой сачок попадется после твоего! Нарочно вторым меня поставил! Сам небось вперед полез!

— А ты слушай, раз не понимаешь! — прикрикнул Вовка. — Хоть и не видно, а рыба все же чует сачок. Которая поумнее, та обязательно обойдет меня. Ну, а как обойдет, — обрадуется: все, мол, ловушка сзади, теперь можно свободно улепетывать! Кинется со всех ног, — и в твой сачок угодит! Понял?

— Посмотрим! — отозвался Санька.

Загонщики отбежали метров на десять вверх по Болотнянке и встали по обоим берегам речки.

— Начинай! — крикнул им Вовка.

Колотушки дружно врезались в воду. Шум поднялся невероятный. Во все стороны полетели брызги. Вода замутилась от ила, поднятого со дна. Ватага ребят, не переставая работать колотушками, постепенно приближалась к сачкам.

— У тебя есть что-нибудь? — спросил Санька, чувствуя, что у него задрожали руки от напряженного ожидания.

— Рано еще! — ответил Вовка охрипшим голосом, — Налим — тот у самой колотушки идет. Вот щукам, пожалуй, пора…

И тут кто-то живой, сильный ткнулся под водой через сетку прямо Саньке в колено. Он вскрикнул от неожиданности и потянул сачок кверху. Когда нижний край обруча вышел из воды, небольшой щуренок стремительным красивым броском переметнулся из сетки в речку.

Санька взревел и со всей силы толкнул сачок вперед, чтобы подцепить ускользнувшего щуренка.

— Ставь на место! — крикнул Мишук. — Других упустишь!

Но Санька вошел в азарт. Он ничего не слышал и не понимал — пихал и пихал сачок вперед, пока не уперся обручем в чьи-то ноги. Это был Вовка. От толчка сзади он чуть не упал. Обернувшись, Вовка ухватился за Санькин сачок и вытащил его из воды. В сетке бился щуренок.

— А-а! Попался! — вскричал Санька. — Не уйдешь, голубчик! Я бы и ту щуку не упустил! У меня не попляшешь!

— Замолчи! — одернул его Вовка. — Бросай щуренка на берег! Ставь сачок на место! Сейчас рыба навалом попрет!

Щуренок полетел в траву. Санька отступил назад и вновь перегородил речку сачком. Мишук и Гриша снова встали по бокам и, высоко поднимая колени, затопали ногами по дну, чтобы рыба, которой удастся благополучно миновать Вовку, не прошла мимо второго сачка.

Сема со своей командой все приближался. Вспененная илистая вода так и кипела под колотушками. Когда между передним сачком и загонщиками осталось метра два, Вовка быстро пошел навстречу, толкая перед собой сачок. За шаг до того места, где колотушки бухали по воде, он привычным рывком выдернул сетку, в которой трепыхалась рыба, и выпрыгнул на берег.

А Санька, хоть и старался во всем подражать Вовке, не смог справиться с сачком. Он наполнился илом и грязью и не хотел двигаться против течения.

— Вытаскивай! — услышал Санька чей-то крик и рванул сетку вверх.

Как назло, обод зацепился за что-то, Санька покраснел от натуги. Гриша и Мишук стали ему помогать. На поверхности воды показалась черная коряга. Вытянуть эту тяжесть на берег не хватало сил. А рыба так и сигала из сачка.

— Ну что же вы! — в отчаянии завопил Санька, видя, как крупный налим лениво переваливается через обруч в речку.

Вовка тоже заметил налима и прыгнул в воду. Ребята вчетвером выволокли на берег сачок вместе с прицепившейся к сетке корягой.



Налим не успел удрать. Запыхавшийся и счастливый, Санька присоединил его к кучке рыбы, вытряхнутой из Вовкиного сачка.

Налюбовавшись уловом, мальчишки пошли дальше, чтобы повторить облаву на рыбье царство в другом месте.

Вскоре показался мостик, по которому проходила проселочная дорога.

— Под тем мостом, — сказал Вовка, — щуки толстенные, как бревна.

— Побежали туда! — загорелся Санька.

— Не выйдет! — ответил Вовка. — Там глубоко — сачок не поставишь!

— Боишься? — Санька насмешливо покосился на него.

— Глубоко! — повторил Вовка. — Не перегородить сачком!

— А за мостом? — не сдавался Санька.

— Помельче.

— Вот и поставь там сачки, а мне дай колотушку — я тебе всех щук из-под моста выкурю!

— Ты хоть плавать-то умеешь? — спросил Сема.

Никому другому Санька не ответил бы на этот оскорбительный вопрос, а Семе он простил обидное сомнение.

— Спрашиваешь!.. Конечно, умею!

— Пойдем! — коротко сказал Сема.

Он подал Саньке колотушку и, не оглядываясь, зашагал к мосту.

Болотнянка делала крутое колено и, расширяясь, уходила в тень от бревенчатого настила. Вода под мостом была черная, как тушь. Тянуло холодной сыростью и прелью. Но рыба тут водилась крупная. Проходя по мосту, усачи часто слышали тяжелый всплеск потревоженной щуки. По речке расходились широкие круги.

Однажды Вовка видел, как на камешек под мостом села какая-то пичуга. Она набрала в клювик воды и запрокинула голову. В реке у камня метнулась длинная тень, высунулась зубастая пасть, схватила зазевавшуюся птичку и пропала. Колыхнулись листья кувшинок. На поверхность всплыли пузырьки воздуха. Больше ничто не напоминало о маленькой трагедии. И Вовке стало страшно. Может быть, поэтому он здесь никогда не ставил сачки, хотя не раз мечтал поймать щуку, обитавшую под мостом.

Сегодня такой случай подвернулся. Вовка схватил сачок. Второй сачок взял Мишук, и ребята побежали за Семой и Санькой.

Сразу за мостом речка была довольно широкой. Лишь метрах в десяти вниз по течению она становилась уже, но и там пришлось ставить сачки не друг за другом, а рядом. И все же слева и справа у берегов остались неперегороженные протоки. Здесь Вовка расставил всех свободных мальчишек. Их ноги образовали в воде живой частокол.

— Дава-ай! — долетело до Семы и Саньки.

Они вошли в речку с другой стороны и забарабанили колотушками. Под ногами разъезжалось глинистое месиво. Было скользко, как на ледяной горке.

Молчаливый Сема сопел и напористо шел вперед. Молчал и Санька, стараясь не отстать. Так они и очутились под мостом.

Старый бревенчатый настил навис над самой головой, заслонил свет и будто придавил ребят. Сверху сыпалась труха перегнившего дерева. А внизу вокруг голых ног, как щупальца спрута, обвивались скользкие водоросли.

Санька яростно бултыхал колотушкой, стараясь заглушить в себе беспокойное чувство. Удары звучали под мостом глухо, как в бочке. Вода не мутилась, потому что палки не доставали дна.

«Никого отсюда не выгонишь! — подумал Санька, преодолевая противную дрожь. — Тут и рыба, наверно, никакая не водится!»

Но он ошибся. Впрочем, о своей ошибке он узнал уже потом, а сейчас до него донесся отчаянный вопль, за которым последовал взрыв испуганных голосов.

— А-а-а… И-и-и… О-о-о!.. — летело над водой. У сачков что-то произошло.

— Чего это они? — спросил Санька и посмотрел на Сему.

Тот только пожал плечами и заторопился, чтобы поскорее выбраться из-под моста. Заспешил и Санька, но поскользнулся, хотел опереться на колотушку, да не достал дна.

Сема обернулся, успел заметить уходящую под воду макушку кудрявой Санькиной головы и прыгнул к нему с таким всплеском, что эхо загуляло под настилом.

Санька плавал хорошо. Он даже не испугался, когда ноги соскользнули и вода сомкнулась над его головой. Просто было неприятно погружаться в темную, холодную глубину. И если бы Сема не поспешил ему на помощь, это вынужденное купанье ничем бы особенным не кончилось.

Ho когда Сема с шумом прыгнул за Санькой, тому показалось, что обрушился весь мост. Что-то опустилось ему на голову и сжало ребра, а затем какая-то сила выдернула Саньку на поверхность.

Раскрыв глаза, он в первую очередь со страхом взглянул вверх — на мост — и только потом увидел совсем рядом невозмутимо спокойное лицо Семы.

— Это ты? — удивился Санька и, догадавшись, что Сема его спасал, рассмеялся. — Я ж сказал: умею плавать! Зачем полез?

— Мало ли… — произнес Сема.

— А я думал — мост обрушился! — признался Санька и снова задрал голову.

Подгнивший настил опасно провисал между тремя стальными рельсами, перекинутыми с берега на берег и служившими опорой для бревен.

— Мостик еще тот! — усмехнулся Санька. — Нырять кому-нибудь придется!.. И скоро! Как груженая машина… — Он замолчал. Глаза у него остановились, прикованные к крайнему рельсу.

Сема потянул Саньку за руку.

— Идем!

Но Санька уперся и молча продолжал смотреть вверх. Тогда и Сема поднял голову. На нижней плоской грани рельса виднелись шесть букв: «Дим. Бол.».

Санька присвистнул.

— Видишь?.. Димка Большаков!

Сема беззвучно приоткрыл рот. Теперь уже Санька схватил его за руку и потащил из-под моста. Сердце у Саньки так и прыгало в груди. Он готов был спорить с кем угодно, что буквы поставлены не случайно. «Тут что-то есть! — думал Санька. — Опять тайник!»

— Ур-а-а-а!

С этим ликующим возгласом он выскочил из-под настила. Но поблизости никого не оказалось. Озадаченный, Санька прикрыл рукой глаза от солнца и увидел мальчишек. Они бежали прочь от моста вдоль речки и на ходу швыряли в воду камни, палки, комья земли.

Не сговариваясь, Санька и Сема бросились за ними и догнали у большого омута. Ребята стояли на берегу, пристально всматриваясь в воду. Но в темной глубине ничего не было видно. Вовка обернулся и на удивленный Санькин взгляд ответил односложно, с горьким сожалением:

— Ушла…

— Кто? Куда? — спросил Санька. — Рыбешка, что ли?

— Рыбешка? — обиделся Вовка. — В-во какая рыбешка! — И он во всю ширь раскинул руки.

— Больше! — горячо возразил Гриша.

— Смотри — протаранила! — произнес Мишук и показал Саньке прорванный сачок.

Заговорили все разом, возбужденно. И Санька с Семой поняли, наконец, что произошло. Старая громадная щука бревном ткнулась в сачок, прорвала сетку и выскочила на мелководье. Тогда и полетели в нее палки, камни — все, что попалось под руку. Мальчишки гнались за ней до самого омута, пока щука не скрылась в глубине.

— И это все? — небрежно спросил Санька, когда ребята поутихли. — Столько шума из-за одной щуки?.. Вот я вам сейчас скажу!.. Ахнете и закачаетесь! Я открыл новый тайник Димы Большакова.

Санька обвел всех глазами и остался доволен произведенным эффектом. Только Мишук был больше встревожен, чем изумлен. Санька по-своему истолковал выражение его лица. Ему подумалось, что звеньевой сомневается.

— Сема! Подтверди! — произнес он.

— Надпись видел, — Сема кивнул головой. — А про тайник не знаю.

— Не знаешь? — возмутился Санька. — А зачем же «Дим. Бол.» написано?.. Так просто, да?.. Делать было нечего, да?.. Залез Димка под мост и напильником дзык-дзык, да?

— Под мостом? — переспросил Мишук и насторожился еще больше.

— Под мостом!.. На рельсине!

— Знаешь, что под мостами в войну прятали? — Мишук сделал страшные глаза. — Ми-ны!..

Предположение звеньевого так было похоже на правду, что горячие головы мальчишек поостыли. Один Гриша поддержал Саньку.

— По-твоему, — сказал он Мишуку, — Дима заминировал мост и тут же подпись свою оставил, чтобы фашисты сразу могли узнать, кто это сделал!

Санька с благодарностью посмотрел на Гришу. Оживились и ребята.

Конечно, Дима не поступил бы так опрометчиво! Никаких мин под мостом не могло быть!

Оставив колотушки и сачки на берегу, все залезли под настил. С любопытством и волнением смотрели мальчишки на надпись.

— Неужели он напильником?.. — задумчиво произнес Гриша. — Ведь рельса-то стальная…

— Он же сильный был, как Сема! — ответил Вовка.

— А ты откуда знаешь? — спросил Санька.

— От деда Евсея!

Санька отметил про себя это важное обстоятельство, а вслух сказал:

— Надо послать в деревню за лопатами и ломами. Тут, наверно, такое запрятано!..

— А уговор? — напомнил Мишук.

— Какой еще уговор? — удивился Санька.

— Норма!.. Мы ее сегодня не выполнили.

Санька плюнул в воду и вылез из-под моста.

Его недовольство передалось всему звену. Траншею рыли вяло, без подъема. Было около восьми часов, когда ребята с грехом пополам справились с дневным заданием. Пошли в штаб. И опять старенькая баня допоздна гудела от мальчишеских голосов.

Иван Прокофьевич и его жена, возвращаясь с поля, услышали этот приглушенный гомон и остановились у крыльца своего дома.

— Парень-то у агронома заводной! — сказал Иван Прокофьевич. — Всего два дня здесь, — и оба дня в бане, как в улье. Всполошил он наших ребят!

— Они все трое, видать, такие! — добродушно ответила жена. — Мать на ферме бунтует: подавай ей новые доильные агрегаты! Подожди — и агроном развернется!

Вынужденное безделье


Саньке казалось в этот вечер, что стоит ему коснуться подушки — и он заснет. Но, когда после ужина он забрался на чердак и залез под одеяло, сон отлетел. Лежал Санька с открытыми глазами и смотрел в черный дверной проем, испещренный яркими звездами. А мысли были далеко. Они вели Саньку по болоту к сухим лесистым буграм — островинам. Он бесстрашно шел с автоматом на медведя, первым отыскивал таинственные партизанские тропы и с удивительной проницательностью указывал ребятам зарытые во мху мины.

Фантазия разыгралась вовсю. Уставившись на мерцающие звезды, он видел высокую гору, заросшую густым кустарником. Одинокий дымок курился над самой ее вершиной. У костра сидел Дима Большаков. Юный партизан забыл тропу через болото и много лет прожил робинзоном на островине, поджидая, когда Санька выручит его. И вот она — долгожданная помощь!

Заросший, грязный, в разорванной рубашке, Дима бежит навстречу мальчишкам, которых Санька провел благополучно через топи и трясины…

Поежившись от жутковато-сладкого чувства, Санька блаженно улыбнулся. С этой улыбкой он и заснул, честно признавшись самому себе, что в деревне не так уж плохо.

Но на следующий день Санька чуть не переменил свое мнение.

Он проснулся от страшной зубной боли. Вчерашняя рыбная ловля не прошла даром. Не привык он долго бродить по воде и простыл. Зуб не просто ныл или болел. Нет! Саньке казалось, будто зуб зажали раскаленными щипцами и дергают что есть силы из стороны в сторону.

Не видя перекладин стремянки, зажмурив от боли глаза, перед которыми вспыхивали лиловые и зеленые искорки, Санька спустился с чердака и мыча, как глухонемой, ворвался в дом.

Мать накрывала на стол.

— Зуб? — догадалась она, взглянув на сына, который руками придерживал щеку и мотал головой.

— Есть тут… больница? — выдавил из себя Санька и тоненько застонал.

— Купался вчера? — спросил отец и, не дождавшись ответа, добавил: — В городе надо было привести рот в порядок. Здесь больница далеко.

— О-о-о! — простонал Санька, плюхнулся на стул и свесил голову к коленям.

— Ложись на кровать — пригрейся! — посоветовала мать. — Я сейчас грелку тебе налью, а в обед принесу шалфея… Пополощешь — оно и пройдет к вечеру.

— К вечеру? — взвизгнул Санька, и вдруг его прорвало: — Почему нет больницы?.. Что это — не Советский Союз? Заболел — значит, умирай?

— Ничего! Я думаю, еще поживешь! — пошутил отец.

Санька взвыл.

— И чего ребенка дразнишь! — недовольно заметила мать. — Ложись, сынок! Пригрейся, потерпи…

Санька свалился на кровать и прикрыл голову подушкой. Во рту у него творилось что-то невероятное. Тупая раскаленная игла сверлила челюсть и выворачивала ее на сторону. Голова, казалось, распухла. Он даже не почувствовал, когда мать подсунула под щеку грелку, завернутую в полотенце, и не услышал, как ушли родители…

В восемь часов звено Мишука собралось у силосной траншеи.

— Опаздывает! — недовольно произнес звеньевой видя, что нет Саньки. — Начнем! — сказал он ребятам. — Ждать не будем!

Прошло пятнадцать минут, двадцать… Саньки не было. Мальчишки работали молча, оглядываясь на деревню в надежде, что Санька, наконец, появится.

Когда сделали перерыв и невесело расселись на куче выброшенной из траншеи глины, Вовка сказал, задумчиво рассматривая грязное колено:

— И задира, и хвастун, а какой-то он… С ним не скучно… И обижаться на него не хочется…

— Болен, может, — как всегда отрывисто и коротко произнес Сема.

— Ничего не болен! — возразил Гриша. — Я знаю, где он!.. Под мостом! Откопает что-нибудь и будет хвастать!

Это было похоже на Саньку.

— Если так!.. — Мишук не докончил угрозы. — Вовка, слетай на речку! Не найдешь — забеги домой! Узнай!

Вовка убежал, а ребята снова взялись за лопаты, и каждый от души хотел, чтобы Саньки под мостом не оказалось.

Прошло полчаса, прежде чем Вовка появился на деревенской улице. Он еще издали прокричал что-то. Подбежав к ребятам, Вовка весело повторил:

— Болен!.. Зубы у него!

— Чему же ты радуешься? — удивился Мишук, хотя и сам почувствовал какое-то облегчение.

— Значит, не виноват! — простодушно объяснил Вовка. — А болят — страсть как! Воет, точно бешеный!.. Ждет обеда — мать шалфея обещала принести! Деревню кроет — страх! За то, что больницы нет!

— А ты ему объяснил? — спросил Мишук.

— Ему объяснишь! — воскликнул Вовка. — Он и не слышит ничего: воет и ругается!

Звеньевой посмотрел на мальчишек.

— Отпустим Вовку в Обречье? — спросил он и добавил: — Только норму сбавлять не буду — придется работать и за Саньку, и за Вовку!

— Отпустим! — согласились ребята.

И Вовка колобком покатился по дороге в соседнюю деревню.

Ему посчастливилось: он застал председателя в правлении.

— Павел Николаевич! Меня звеньевой прислал! — тяжело дыша, сказал Вовка, без стука влетев в комнату.

Он нарочно начал со звеньевого. Строгий председатель не любил, когда колхозники без разрешения бригадира приходили в рабочее время в правление.

— Как траншея? — спросил Павел Николаевич.

— Роем… Только у нас Санька зубами заболел!

— Санька? Это… А-а! Агронома сын?

— Да! Воет волком!

— Перекупался?.. С непривычки и заболел! — Председатель хмуро посмотрел на Вовку. — Вы там не в траншее, а в Болотнянке целыми днями сидите! Знаю я тебя, рыболова! Ты первый заводила, насчет речки!

У Вовки разгорелись глаза: он вспомнил про щуку.

— Вчера в-во какая!.. — начал он и осекся.

— Проговорился! — с укором произнес председатель. — А ведь звеньевой наказывал, наверно, чтоб ни-ни! А?.. Сего дня к вечеру заеду на вашу ударную стройку. С метром приеду! Сам обмерю! За недодел — по спинам! Внял? Этим же метром! А он у меня стальной!

Вовка не отвечал — помаргивал белесыми ресницами и сопел конопатым носом. Он не очень-то боялся Павла Николаевича. Все в колхозе знали, что председатель хотя и строг, но справедлив и чуток, особенно к ребятам.

Павел Николаевич снял телефонную трубку и спросил:

— Зубы?

— Зубы! — подтвердил Вовка и придвинулся к столу. Председатель положил трубку обратно на рычаг, в упор посмотрел на Вовку и вкрадчиво сказал:

— Ты присядь… Отдохни… Может, раскладушечку принести?

Вовка отодвинулся, а Павел Николаевич показал на часы и внушительно произнес:

— Время-то рабочее! — И вдруг сердито крикнул, широко раскрыв совсем не злые глаза: — Футболь отсюда, пока цел!

— Про зубы не забудьте! — напомнил Вовка, выскакивая за дверь…

Санька не находил себе места. Он уже устал ругать деревню и теперь давал себе страшные клятвы, что никогда и ни за что не сунется больше в воду, что при первой возможности уедет обратно в город и будет жить обязательно рядом с зубным врачом. В ушах звенело и стреляло, и все же он услышал, как к дому подъехала какая-то машина. В надежде на чудо Санька выглянул в окно и увидел белый фургон с красным крестом на боковом стекле и всю восьмерку усачей.

Он вспомнил, что Вовка говорил про какую-то «летучку». Но тогда Санька не обратил внимания на его болтовню — больных всегда успокаивают. А теперь нельзя было не верить: перед домом стояла настоящая «Скорая помощь». «Свезут к врачу!» — с облегчением подумал Санька и пошел к двери.

На крыльце ребята подхватили его под руки. Вовка надул щеку и пробарабанил пальцами короткий марш. Гриша открыл заднюю дверцу машины. Санька поднялся по железной лесенке и очутился… в зубоврачебном кабинете. В фургоне стояла привинченная к полу бормашина. На стенах висели белые ящички с гнездами для инструментов и медикаментов. К кабине тянулись разноцветные электрические провода.

— Садись, мальчик! — услышал Санька и без колебаний сел в кресло.

Только сейчас он заметил тоненькую невысокую девушку в белом халате. «Не выдернуть ей! Замучает!» — ужаснулся он, но покорно раскрыл рот.



Мальчишки настороженно прислушивались снаружи к доносившимся звукам.

В деревнях эту машину называли «зубной летучкой». Она регулярно раз в месяц появлялась в каждой деревне, а иногда приезжала по срочному вызову. Хозяйничала в «летучке» Дина Юдина — молодая девушка, только, что окончившая институт. Первое время колхозники ей не доверяли, но очень скоро убедились, что у «врачихи» легкая рука, что она выдергивает зубы и ставит пломбы быстро и почти безболезненно.

В «летучке» было тихо, лишь металлически позвякивали инструменты. Вовка дотянулся до окна и попробовал заглянуть внутрь фургона. Но ничего не увидел через матовое стекло.

Прожужжала бормашина и тотчас умолкла. Из кабины выглянул шофер, посмотрел на мальчишек и спросил:

— Ждете? Сейчас начнется!

— Что начнется? — не понял Вовка.

— Концерт! — улыбнулся шофер. — Ваш дружок исполнит арию «Не тяни меня за зуб».

— А ему, может, и не будут дергать! — сказал Гриша.

— Будут! — уверенно произнес шофер. — Раз бормашина молчит, — обязательно будут!

Водитель оказался пророком. Не успел он предсказать Санькину судьбу, как раздался глубокий горловой звук. Санька выкрикнул всего один слог: не то «ма», не то «па», но сколько чувства было заключено в нем!

Потом прозвучал мягкий успокаивающий голос:

— Все, все! Уже все!.. Прополощи рот!.. Тут у тебя еще два зуба шалят, но их подлечим в следующий раз. Хорошо?

— Ага! Ага! — поспешил согласиться Санька.

— Дать тебе зуб на память?

— А ну его!..

Зуб был выдернут, но болезнь еще только начиналась. В тот день Санька так и не вышел из дома. К вечеру у него подскочила температура.

Когда председатель колхоза на газике подкатил к силосной траншее, он застал на работе лишь восьмерку усачей.

— Поредели ряды боевые! — насмешливо произнес он, грузно вылезая из машины. — Что у него, все зубы подряд вытаскивают?

— Горло у него еще прихватило! — ответил Мишук.

— Рыбка, значит, подвела? — усмехнулся Павел Николаевич и, вытащив из-под сиденья стальной метр, подошел к траншее. — Посмотрим, во что эта рыбка обошлась колхозу. Когда получили задание?

— Позавчера утром! — ответил Мишук.

Председатель спустился в траншею, измерил длину, ширину и глубину.

— Не хватает до нормы! — сказал он Мишуку.

— А воду считали? — спросил звеньевой.

Павел Николаевич прищурился, окинул взглядом яму.

— Сколько ведер?

— Миллион! — выпалил Вовка.

Председатель улыбнулся.

— Снимаю свои обвинения!.. А сейчас — кончай работу! Садитесь в машину — проведаем вашего больного!

Ребята не ждали повторного приглашения. Набитый до отказа газик медленно въехал в деревню и остановился у избы агронома.

Когда мальчишки, пропустив вперед Павла Николаевича, вошли в комнату, Санька лежал под двумя одеялами и выстукивал зубами отчаянную дробь. Отец и мать ужинали.

Ребята окружили кровать. Павел Николаевич присел к столу.

— Ангина? — спросил он, кивнув на Саньку. — Может, врача надо?

— Не надо! — ответила мать. — Я его болезни давно изучила. Горло слабое!.. Таблетки даю… Хорошо бы, конечно, меду с молоком.

— Или ремня с пряжкой! — добавил отец.

— Ты не серчай на парня! — сказал председатель. — Это у нас обычное дело. Бывает и со взрослыми. Сеть возьмут — и на озеро. Часов пять из воды не вылезают. А на следующий день — у кого живот, у кого горло!

Павел Николаевич сунул руку в карман, достал карандаш, пачку бланков, аккуратно переложенных листиками копирки, и заполнил накладную.

— Звеньевой!

— Я! — ответил Мишук.

— Пошли кого-нибудь к деду Евсею за медом.

На пасеку с накладной и кувшином побежал Вовка.

Павел Николаевич убрал карандаш, бланки и озабоченно покачал головой.

— Не возьму в толк! — произнес он задумчиво. — В колхозной столовой уху как-то из плотвы сварили… Ого, какой крик поднялся: и горькая, и кости одни, и чешуя попадается! Чего только не болтали! Повара чуть в котел не запихнули! А сами ту же плотву наловят — и едят за милую душу! Что это, по-твоему, Семен Егорович?

Санькин отец уверенно ответил:

— Ловля рыбы — это спорт. А где спорт — там здоровый азарт. А где азарт — там все сладко. Свари уху из одних желчных пузырей — будут хвалить!

— Пусть так! — согласился председатель. — Спорт, азарт — все это хорошо! А возьми такую штуку… Заехал я сегодня в передовую бригаду — в Осиновец… Народ вроде сознательный. Лучшие в колхозе люди. Решил: дай поговорю насчет одного дела… И поговорил! Раскричались, как вороны! Ухватились за свои избы намертво! Тронь — глаза выклюют!

Павел Николаевич не преувеличивал. Разговор в деревне Осиновец произошел бурный. И все из-за того, что председатель намекнул: не пора ли, мол, расстаться со старыми избенками. Он даже не предложил, а именно намекнул, что можно построить в одном месте современные типовые дома и переселиться в них всем колхозом. Была еще у председателя думка о газев баллонах и газовых плитах. Но ему и высказать всего не дали.

Расстроенный уехал из Осиновца Павел Николаевич. Зато здесь — в избе у агронома — он высказался напрямик: верил, что горожане поймут его.

Санька первый поддержал председателя.

— Ну и дураки эти… из Осиновца! — прохрипел он чуть слышным голосом. — Мы городскую квартиру на избу променяли — не побоялись, а они!.. Да я бы хоть сейчас!..

— Не с того края начал, Павел Николаевич! — произнес Санькин отец. — В Осиновце народ оседлый. Там каждая изба — памятник родовой. Ты представь: в той избе прадед родился и помер, дед в ней мальчишкой в длинной рубахе без штанов бегал, отец в сосунках весь пол животом отполировал. Не так-то легко от такой избы отказаться! Другое дело у нас — в Усачах. Люди понаехали отовсюду, корешков у них в этой деревне нет. Ты бы с Усачей и начал! А мы тебя, — отец подмигнул Саньке, — поддержим! В других областях многие колхозники уже переселились в дома городского типа. Живут — не нарадуются!.. Поймут и в Осиновце.

Санька приподнялся на локте, хотел что-то сказать, но голос пропал совсем. Тогда он поднял над головой руку — проголосовал за дома городского типа и выразительно посмотрел на ребят: давайте, мол, и вы голосуйте.

— А корова и огород? — баском спросил Сема.

— А у нас еще и поросенок! — добавил Мишук.

— А у нас — коза! — подхватил Гриша. — Ее тоже с собой в квартиру?

— Видал? — спросил председатель у агронома и повел глазами в сторону мальчишек.

— Ничего, убедим! — ответил Семен Крыльев. — Меня финансовая сторона беспокоит… Не получится так, что кирпичные дома построим, заживем культурно, по-городскому, а на удобрения и технику деньги у государства просить будем? Да и земля у нас кислая. Гажи много потребуется. А за нее по три рубля за тонну платить придется.

— А ты сверь дебет с кредитом! — сказал Павел Николаевич. — Заодно и нашей бухгалтерии помощь будет…

Председатель ушел. Ушли и мальчишки. А Санька все никак не мог успокоиться. Он боялся, что возражения ребят и сомнение, которое высказал отец, заставят председателя отказаться от строительства новых, благоустроенных домов.

— Ты просто бюрократ! — выдавил из себя Санька, метнув на отца негодующий взгляд.

— Больным ругаться не положено! — ответил отец. — И запомни: бюрократ и экономист — понятия разные.

— Про гажу какую-то выдумал!

— Не выдумал. Без нее на наших землях хороший урожай не вырастишь. А она дорогая. Найти бы свою!..

Санька молчал, но не потому, что сказать было нечего. Не позволяло больное горло. Он безропотно принял от матери кружку горячего молока с медом и маслом, выпил, закрылся с головой одеялом и всю ночь бредил небоскребами, выросшими на берегу Болотнянки.

Утром Санька чувствовал себя лучше, но температура держалась еще несколько дней. Ему не разрешали вставать с кровати. Он не очень скучал, потому что усачи навещали его по очереди.

Заходил Мишук, приносил Санькину порцию: огурец или квашеную капусту — в зависимости от того, чем Иван Прокофьевич угощал в тот день хозяев штаба. Объевшись медом, Санька с жадностью набрасывался на кислое. Но не только этим объяснялся его аппетит. Внимание ребят трогало его. Огурцы и капуста казались удивительно вкусными.

О делах с Мишуком почти не разговаривали. Лишь однажды Санька спросил:

— Больше ничего не нашли?

Мишук только по тону догадался, о чем идет речь.

— Нет. Роем… Глина одна!

— А у моста?

— Не были.

— Пойдете?

— Пойдем!

— Подождали б меня… — сказал Санька и заглянул Мишуку в глаза. — Я же быстренько поправлюсь! Раз-два — и готово! А?

— Да ты не бойся! — улыбнулся звеньевой. — Без тебя не пойдем! Некогда! Мы же за девятерых работаем. Еле-еле успеваем!

Санька натянул одеяло до подбородка и задумчиво уставился в потолок. Они помолчали. Потом Санька сказал:

— Я отработаю… Поправлюсь — и так вкалывать буду!

Больше почему-то он не мог произнести ни слова. Горло сделалось узеньким-узеньким, и Санька, усиленно заморгав ресницами, отвернулся к стенке.

— Спи… Поправляйся! — услышал он голос Мишука. — К мосту без тебя не пойдем, ребята так постановили!

Когда Мишук ушел, Санька сел на кровати, вытер пододеяльником мокрые глаза и сердито прошептал:

— С этой ангиной! Ослаб совсем, как девчонка!..

Приходил и Вовка. Разговор с ним всегда получался непринужденный. Болтали обо всем, но чаще — о рыбной ловле.

— А верно, — спросил как-то Санька, — что ты и в огородах ловить умеешь?

Вовка покраснел.

— Было, — смущенно сказал он. — А думаешь — почему? Не от жадности! Просто интересно! Ночью ползешь по крапиве — и хоть бы что! И боли не чувствуешь, точно она и не жжется! Лазейку в заборе отыщешь…

Вовка замолчал и посмотрел на Саньку.

— Договоривай, не бойся! — покровительственно произнес тот.

Почувствовав в Саньке единомышленника, Вовка разоткровенничался.

— Я везде был! — хвастливо зашептал он. — Только к учительнице в огород не лазал! Давай вдвоем? Как поправишься..

— А что у нее растет? — спросил Санька.

— Не знаю! — ответил Вовка. — А какая разница? У нее волкодавище вокруг дома ходит! Проползем, чтоб он и не учуял, — в-во здорово будет!

— Она из вашей школы?

— Ну да!

— К своим залезать неудобно.

— Какая она своя! — возразил Вовка. — Из нее двойки — как из сеялки — так и сыплются! Мы ее пифагоровой штаниной зовем — она с усами!! Маленькие такие, седые на верхней губе… А волкодава я знаю: два раза кости ему носил — приучаю! Поправишься, махнем, а?.. С нашими не договоришься — боятся…

Саньку подкупил презрительный Вовкин шепоток, которым он произнес это словечко — «боятся».

— Меня волкодавом не испугаешь! — сказал Санька. — Выздоровлю — посмотрим!

— Только не проговорись! — предупредил Вовка.

Санька фыркнул и снисходительно улыбнулся.

Встречи с Семой Лапочкиным отличались от всех других. С ним хорошо было молчать. Он садился на табурет возле кровати, опускал свои широкие ладони на колени и минуты через две спрашивал:

— Ну, как?

— Лучше! — отвечал Санька. — Скоро встану!

— Встанешь, — соглашался Сема и умолкал надолго.

Молчание — тоже искусство. Сема владел им в совершенстве. Помолчав минут пять, Сема заявлял баском:

— Поправишься.

Теперь соглашался Санька.

— Ну, я пошел, — после очередной паузы произносил Сема и протягивал руку.

Санька со страхом подавал свою, но Сема без боли, мягко пожимал ему пальцы.

— Приходи еще! — просил Санька.

Сема молча кивал и уходил.

Только раз он произнес довольно длинную фразу:

— Если кто пристанет, скажи мне.

Санька был польщен, но так и не понял, почему Сема заговорил об этом. Вероятно, это было наивысшим проявлением симпатии.

Самым интересным собеседником оказался Гриша. Санька знал немало всяких любопытных историй и происшествий, но перед неистощимым Гришиным запасом разных былей и небылиц он пасовал. На чем бы ни останавливались любопытные глаза Лещука, он тотчас припоминал что-нибудь, имеющее прямое отношение к этому предмету.

Как-то Санька повернулся неудачно в кровати и локтем столкнул с табуретки кружку с отваром шалфея.

Гриша поднял ее и тут же удивил Саньку рассказами о саркоцефалусе — лечебном дереве Либерии, о японском цветке, который распускает бутоны накануне землетрясения и предупреждает жителей о надвигающейся беде, о местном «корне смерти» — цикуте, очень ядовитом болотном растении.

— А что такое гажа, знаешь? — спросил Санька.

— Нет, — признался Гриша.

— Узнай! — попросил Санька.

Гриша обещал узнать.

В другой раз — это было уже в последний день болезни — они сидели вечером на крыльце. Санька все еще не терял надежды хоть в чем-нибудь взять верх и решил сделать это с помощью астрономии. Момент подвернулся подходящий: оба смотрели в небо, потому что за минуту до этого говорили о космонавтах.

— Ты можешь найти Большую Медведицу? — задал Санька коварный вопрос.

— Ковш-то? Вот он! — уверенно ответил Гриша и спросил в свою очередь: — Хочешь, я проверю, какие у тебя глаза?

Санька сердито передернул плечами, но согласился.

— Посмотри на ковш, — предложил Гриша, — и найди среднюю звездочку. Видишь? Она называется Мицар, а по-русски — Конь. Если у тебя глаза хорошие, ты обязательно догадаешься, почему ее так назвали. Смотри лучше!

Но сколько Санька ни вглядывался в далекую звезду, сколько ни ломал голову, чтобы выйти из трудного положения, ничего не получалось.

— Армянская загадка! — буркнул он. — Названия на звездах не пишут! Это тебе не реклама: «Ешьте мороженое!»

— А ковш? — возразил Гриша. — Не написано, а всем ясно, что это ковш! Так и Конь… Лучше смотри! И извилинами, как ты говоришь, шевели!

Санька разглядывал звезду, пока не разболелась шея, но догадаться, почему она называется Конем, не мог.

— Видишь что-нибудь рядом? Совсем-совсем близко… — подсказал Гриша.

Это помогло. Санька приметил рядышком со средней звездой, ковша крохотную, слабо светящуюся точку.

— Вижу! Там две! — воскликнул он.

— Молодец! — Гриша хлопнул Саньку по колену. — Их две! Вот и получается, что звезда на звезде сидит, как человек на лошади! Эту маленькую звездочку так и зовут — Алькор, или Всадник, если перевести с арабского. Понял?.. Раньше так зрение проверяли: кто видит всадника, тот может быть воином. Выходит, мы с тобой годимся в воины!

— И откуда ты все это знаешь? — вырвалось у Саньки.

— Читал где-то! — ответил Гриша. — А вообще-то… разве запомнишь, откуда узнал или где научился? Вот ты… Кто тебя карту научил чертить?

— Никто. Просто люблю! Потому и умею.

— А я не умею! — признался Гриша. — Нет у меня такого… знаешь… чтоб посмотрел, а потом на бумагу перенес.

— А я запросто! Взгляну — и как фотоаппаратом щелкнул! — оживился Санька. — Память зрительная и глазомер! Подожди, я за лето всю местность на карту нанесу! У меня же знаешь сколько сделано!..

Санька приврал. Сделано было мало. После первых двух дней он и не притрагивался к карте. Но сейчас он твердо верил, что начертит ее до конца.

— Не карта! Аэрофотосъемка будет!

— Ты бы побыстрей! — сказал Гриша. — Она пригодится! Искать без карты — все равно что слепому за грибами ходить!

Санька не понял.

— Чего искать? — спросил он.

— Ха! Чего?.. Да Диму Большакова! Забыл! Места тут глухие, болоту — конца нет! Без карты по одному и тому же месту кружить будем! А знаешь, почему кружат люди?

— С дороги сбиваются — потому и кружат!

— Я не про то! — возразил Гриша. — Когда по степи идут без компаса или на лодке плывут в тумане… Хотят прямо, а их все время в сторону заворачивает.

— Как же не заворачивать, раз ничего не видно?

— Не знаешь! — с легким укором произнес Гриша. — Правая рука и нога сильнее, поэтому человек всегда влево заворачивает.

— Ерунда! — не поверил Санька.

— Проверено! — ответил Гриша. — Левшу вправо тянет!..

Забегали к Саньке и младшие усачи, но не по одному, а всей командой — вчетвером.

Это была самая дружная часть звена. Сплотились мальчишки не случайно — так уж сложились обстоятельства. Два года назад, когда Мишука избрали звеньевым, Геня Соков и трое других малышей еще не были пионерами. Их все же приняли в звено, но поставили условие: в любом голосовании им предоставляется на четверых один решающий голос, и действительным он считается только тогда, когда внутри четверки нет разногласий.

Время шло.

Команда Гени Сокова получила красные галстуки, а несправедливость продолжала существовать. Зимой, в школе, все четверо были равноправными членами пионерской дружины. А летом приходилось довольствоваться одним голосом на четверых. Иногда команда Гени Сокова пыталась протестовать против нарушения демократии, но старшие мальчишки были неумолимы и пригрозили не считаться даже с единственным голосом.

Это неполноправное положение сплотило ребят. Они и ходили вчетвером, и думали вчетвером, а вслух общие мысли высказывал Геня Соков.

Последние дни команду младших усачей тревожило одно. Они понимали, что старшие все-таки соберутся в поход на болото. А как с ними, с младшими? Что, если их не возьмут с собой? И Геня Соков пошел на хитрость — решил заручиться поддержкой Саньки.

В первый раз мальчишки принесли больному земляники. Во второй раз — моченую прошлогоднюю клюкву, а разговор повели о морошке.

— Ты бы хотел морошки? — спросил Геня Соков.

Санька не знал такой ягоды, но сказал на всякий случай:

— Хочу!

— И мы хотим! — со вздохом произнес Геня.

Дружно вздохнули и остальные мальчишки.

— А на болоте ее — хоть лопатой загребай! — продолжал Геня. — Вот бы сходить туда!

Санька так и не догадался, куда клонится разговор.

— Сходим! — воскликнул он, чтобы обрадовать ребят.

— Все? — быстро спросил Геня.

— Все!

Мальчишки запрыгали от радости вокруг кровати.

— Потом не откажись! — предупредил Геня Соков. — А то верить тебе не будем!..

Неожиданное подкрепление


Наступил день, когда у силосной траншеи собралось все звено.

Санька держался степенно. Он не торопясь осмотрел траншею. Ребята хорошо поработали без него. От старой силосной ямы не осталось и следа. Вместо нее влево и вправо тянулся глубокий ров.

— Здо́рово? — спросил Мишук и с гордостью кивнул на высокие отвалы земли и глины, возвышавшиеся по бокам траншеи.

— Рванули крепко! — ответил Санька. — А ну, поднажмем еще! — И он спрыгнул на дно рва.

Навык — дело великое. Мальчишки уже привыкли работать лопатами. Траншея быстро углублялась. Санька тоже старался вовсю, но он пока не знал, почему так торопятся ребята.

— Что после обеда будем делать? — спросил Мишук и как-то особенно посмотрел на ребят.

Была у них договоренность: в день выздоровления Саньки сделать ему сюрприз — начать поиски под мостом.

Все оглянулись на Саньку.

— Можно еще поработать, — самоотверженно произнес тот.

— А можно и к мосту сходить, — загадочно улыбнулся Вовка.

— Решай! — сказал Мишук.

— Я — как все! — ответил Санька.

— К мосту! К мосту! — закричали ребята.

После обеда мальчишки с ломами и лопатами пришли на речку. Про щуку на этот раз никто и не вспомнил. Все девять усачей забрались под настил и, пригнув головы, огляделись.

Под мостом, как в погребе, было сумрачно. От воды тянуло холодком. Голоса ребят звучали настороженно.

Трудно искать, когда не знаешь, где и что надо искать. И Санька немножко растерялся, когда Вовка спросил:

— Что делать будем: копать иль нырять?

— Я думаю… — неуверенно начал Санька.

— Есть! — прозвучало под мостом.

Это крикнул Гриша. Он стоял напротив Саньки на другом берегу и рассматривал что-то на земляном склоне.

Все бросились к Грише. Санька тоже не раздумывал. Он плюхнулся животом в речку и в два гребка перемахнул ее.

Гриша держал в руке конец темно-зеленой медной проволоки. Второй конец уходил в землю.

— Дайте лопату! Лопату! — вскричал Санька.

Но копать не пришлось: Гриша легонько потянул за проволоку, и она, вспарывая сырой чернозем, побежала вверх — к настилу. На склоне берега под мостом осталась рваная бороздка. В руках у Гриши был теперь уже трехметровый кусок проволоки. Другой конец вел под самый настил. Гриша потянул еще раз, но проволока больше не поддавалась.

— Оборвешь! — испугался Санька. — Рыть надо, а не дергать!

Мальчишки посовещались. Как рыть?.. Проволока уходила под настил у среднего рельса. Нельзя же подкапывать центральную опору всего моста!

— Надо поднять одно бревно! — предложил Гриша. — Потом положим на место!

Мальчишки высыпали на мост. Сема поддел ломом крайнее бревно и выковырнул его из гнезда. Здесь было жилище целой армии разнокалиберных жучков. Они суетливо засновали туда-сюда, сердито поводя усиками. Тут же, в длинной вмятине от бревна, виднелась и проволока. Узкой зеленой змейкой тянулась она к крайнему рельсу, на котором Дима Большаков оставил свою подпись, и уходила под второе бревно.

— Что я говорил! — воскликнул Санька. — Все понятно! Где буквы — там и тайник!

Теперь никто, даже рассудительный и осторожный Мишук, не сомневался, что эта старая проволока указывает путь к тайнику. Ничто не могло остановить мальчишек. Сема втыкал лом между бревен и откатывал их одно за другим к берегу.

В воду падала грязь, слежавшиеся куски земли, обломки гнилого дерева, старые почерневшие щепки. Река неутомимо уносила прочь этот мусор.

Ребята, позабыв обо всем на свете, стремились поскорее добраться до бревна, под которым на боковом рельсе Дима выпилил когда-то буквы.

— Давай! — кричали мальчишки.

И Сема выворачивал и откатывал к берегу очередное бревно.

— Давай!

От настила отделялось новое бревно.

— Давай!

Лом легко входил между прогнившими бревнами. Полоса нетронутого настила сужалась, а у того берега, откуда мальчишки начали поиски, мост представлял собой груду перевернутых кругляков, брошенных как попало на стальные перекладины.

Сема откатил еще пару бревен.

— Стой! — крикнул Санька. — Дошли, кажется!

Он сел верхом на оголившуюся часть рельса, провел рукой по обращенной к воде поверхности, нащупал буквы и предупредил:

— Под следующим бревном!.. Смотрите в оба!

Сема осторожно отковырнул бревно. Ни под ним, ни на нем ничего не было.

— Еще одно! — скомандовал Санька.

Это бревно ничем не отличалось от всех других.

Но Санька не был обескуражен. Посмотрев на разочарованные лица мальчишек, он сказал:

— Знаю! Внутри надо искать!.. Знаю даже что — записку или карту!

— Бумага истлела бы давно! — возразил Вовка.

— А ты не слышал, как это делается? — сердито раздувая ноздри, спросил Санька. — Бумагу кладут в гильзу и забивают в дерево! Сто лет пролежит — и сохранится!.. Эх, топор бы!..

Топора с собой не взяли.

— Ломом! — сказал Гриша. — Сема, трахни! Надо бревно расколоть пополам!

Сема ударил острием лома в самую середину бревна. Полетели гнилушки.

— Еще!

Сема ударил второй раз. Что-то хрупнуло. Гнилое бревно разломилось на две части, но не вдоль, а поперек. Один кусок с плеском упал в воду. Нетерпение ребят возрастало.

— Бей! Бей! — кричали Семе.

Бревно глухо щелкнуло и распалось, как орех, обнажив круглую и тоже прогнившую сердцевину лилового цвета. Мальчишки со всех сторон осмотрели и обе половинки, напоминавшие длинные корыта, и круглую сердцевину, но ничего примечательного не нашли. Потом Сема расколол другое бревно. И опять ничего! Поиски зашли в тупик.

Санька пихнул ногой остатки расколотых бревен, и они плюхнулись в речку.

— Ты что, с ума сошел? — крикнул Мишук. — А чем мы мост накрывать будем!

— Не этой же гнилью! — ответил Санька.

— Да они и все такие! — воскликнул Мишук, посмотрев на развороченный настил.

Только сейчас мальчишки заметили, во что превратился мост. Наступила тишина. Ребята обменялись взглядами, которые выражали и разочарование, и страх, и полную растерянность.

— Сломали! — тихо и удивленно сказал Мишук и укоризненно взглянул на Саньку.

— А что! — огрызнулся тот. — Я и сейчас уверен: есть тайник.

Это было сказано из упрямства. Никакой уверенности Санька не чувствовал. Наоборот, вся затея казалась теперь до глупости наивной. Что можно спрятать в настиле из нетолстых бревен или на узких рельсах? Куда могла вести проволока, случайно зажатая бревнами и присыпанная землей?

Остальные мальчишки думали то же самое. Но их беспокоило еще и другое. Сломать мост — не шутка. Хотя по этой круговой дороге ездили редко, но все же мост есть мост. За такие штучки по голове не гладят.

— Натворили! — произнес Гриша.

— Это ты со своей проволокой! — сказал Санька.

— Я-я? — переспросил Гриша. — А кто первый про тайник болтнул?

— Хватит! — прикрикнул на них Мишук.

Хорошо все-таки, когда над тобой есть командир, который обязан в трудную минуту принимать решение и брать на себя всю ответственность. Услышав окрик звеньевого, все мальчишки испытали облегченье.

— Попробуем уложить на место, — сказал Мишук. — Впятером! А вы… — он повернулся к четверке младших усачей, — дуйте домой! Чтобы и не видели вас тут!

— Почему? — обиженным голосом протянул Геня Соков.

— Потому! Если что — уж вам-то дёры никак не миновать! Валяйте, валяйте!

Мальчишки засеменили прочь от реки. А пятеро старших начали укладывать бревна.

С опаской, как тяжелобольных, переносили ребята гнилые кругляки и прилаживали их к сохранившейся части настила. А на душе было тревожно. Бревна крошились под пальцами, прогибались под собственной тяжестью, поскрипывали и потрескивали.

— Обвалятся! — угрюмо сказал Сема.

— Держались же раньше! — возразил Вовка. — Мы их еще земелькой притрусим и притопчем — никто и не разберет!

Санька с Гришей подняли и понесли к настилу еще одно бревно. Оно вывернулось из рук, ударилось о рельсы и переломилось.

— Кончай! — сердито крикнул Мишук. — Первая же телега в реке будет.

— Западня получится, — добавил Сема.

Мальчишки устало уселись на берегу.

— Бревен новых надо напилить в лесу! — предложил Санька.

— Так тебе и дали без наряда! — возразил Вовка.

— Подождите! — произнес Мишук и прислушался. — Никак едет кто-то?

Из леса, откуда выходила дорога, пересекавшая Болотнянку, донесся отдаленный шум мотора.

— Машина! — прошептал Гриша.

— Что ей тут делать? — сказал Вовка. — По этому мосту на машинах не ездили!

— Председатель на газике! — высказал догадку Мишук. — Он такой — в любую дыру заглянуть может!

Мальчишки вскочили на ноги. Им захотелось бросить все и умчаться в деревню, подальше от этого злосчастного моста и председательского газика.

Но из леса выскочил не газик, а «Волга». Солнце блеснуло в стеклах машины и осветило кузов с шахматной дорожкой на боку.

— Такси! — крикнул Санька. Мишук перевел дух.

— Значит, не из наших. Со станции! И кого сюда черти несут? Такси по большаку всегда ходят!

— Заблудились, наверно, — предположил Гриша.

Ребята с любопытством рассматривали приближающуюся светло-серую машину, залитую красноватым светом заходящего солнца. Сквозь стекла было видно, что рядом с шофером сидит девчонка в белом платье, с розовыми бантиками в косах.

У разобранного моста водитель затормозил такси и, громко щелкнув дверцей, вышел на дорогу.

— Эй! Вас разбомбили, что ли? — спросил он у мальчишек.

Ребята не ответили.

Из машины появилась женщина. За ней — девчонка. Она скорчила смешную гримасу, сунула в рот кончик косички, рассмеялась и звонко крикнула, взглянув на Вовку:

— Смотрите, какой мяч! Футбольный прямо!

В другой раз она получила бы отпор, но сейчас ребятам было не до нее. Они и радовались, что приехали не свои, и в то же время сожалели. Все равно расплаты не миновать, так уж лучше поскорей!




— Как же мы теперь проедем? — спросила женщина у шофера.

— Умные люди здесь не ездят! — крикнул Вовка. — Скажите спасибо, что не провалились! А тебя бы я вытаскивать из реки не стал!

Последнюю фразу Вовка адресовал девчонке и в подтверждение своих слов погрозил ей кулаком.

— Меня? Вытаскивать? — Девчонка беззаботно рассмеялась и, ловко балансируя руками, перебежала на другой берег — к ребятам.

Закинув длинные косы назад, она озорно надула щеки, передразнивая Вовку.

— Смотри, как бы тебе не попало! — пригрозил ей Вовка и обругал: — Кукла косастая!

— Я не кукла! — без обиды, но твердо сказала девчонка. — Я — Катя! А тебя как зовут?

Вовка презрительно отвернулся.

— Ну и не надо! И не говори! Подумаешь?.. А тебя как зовут? — Катя бесцеремонно ткнула пальцем в Лапочкина.

— Сема, — спокойно ответил он.

— А почему все вы такие грязные и скучные?

— Работали, — невозмутимо сказал Лапочкин.

— Работали? — переспросила Катя. — Вот это?..

Она посмотрела на разбросанные бревна и расхохоталась так, что ей пришлось сесть на гнилой кругляк.

— Катя! — крикнула с того берега женщина. — Узнай у мальчиков, где тут объезд и далеко ли до Усачей?

— Я сейчас, мамочка! — откликнулась девчонка и по-птичьи закрутила головой, осматривая ребят.

Глаза ее, зеленые с искринкой, на секунду остановились на Саньке, а потом побежали дальше.

— Вот ты! — сказала Катя и подошла к Грише. — Во-первых, скажи, как тебя зовут, а во-вторых — где тут Усачи?

— Зовут Гришей, — вежливо ответил Лещук. — А Усачи рядом. И объезжать вам не надо. Если вещей немного, то пешком дойдете. Полкилометра не будет!

— Мамочка! Отпускай машину! Пешком дойдем! — крикнула Катя и снова обежала задорными зелеными глазами стоявших у разрушенного моста мальчишек.

Санька подтянул брюки, поправил воротник рубашки, смахнул с колен начавшую подсыхать глину. Он не отдавал себе отчета, почему вдруг занялся своим туалетом, и с негодованием отверг бы всякий намек, что это каким-то образом связано, с присутствием Кати. Но когда она опять лишь скользнула глазами по его фигуре и обратилась к Мишуку, Санька почувствовал обиду и присоединился к надутому Вовке. Они отошли в сторону и сердито поглядывали на девчонку, которая засы́пала Мишука вопросами.

— Значит, вы мост ремонтируете? И трудодни вам за это платят?

— Ремонтируем! — ответил Мишук и усмехнулся. — А насчет трудодней еще неизвестно.

— Как же так? — удивилась Катя, — Работаете, а не знаете, будут платить или нет! Кто у вас главный? Он шляпа, наверно?

— Он и есть главный! — сказал Гриша, кивнув, на Мишука. — Звеньевой!

— Выходит, ты — шляпа! — прощебетала Катя. — Только я не верю, что вам разрешили мост ремонтировать! Вы сами что-нибудь придумали! Сознайся! Я никому-никому не скажу!

Мишук нахмурился.

— Ты поменьше обзывайся! Раскричалась! Один у нее — мяч, другой — шляпа! И не суйся не в свое дело!

Но Катя не смутилась и не обиделась. Она рассмеялась.

— Можешь и не говорить! Вижу, что мост сами испортили, а теперь боитесь, что попадет! Но зачем? Скажи! Скажи, пожалуйста! Ведь интересно же!

Взревел мотор. Такси развернулось и покатилось к лесу. Женщина подхватила два чемодана.

— Кто поможет? — спросила Катя.

Вовка демонстративно засунул руки в карманы.

— Извините, здесь носильщиков нет! — съязвил Санька.

Один Гриша подскочил к Катиной маме и взял чемодан. Сема переглянулся со звеньевым и подхватил второй. Освободившись от груза, женщина осмотрела разбросанные бревна и сказала:

— Молодцы! Вовремя разобрали это старье! Наше такси могло бы провалиться… А вы сами из Усачей?

— Из Усачей, — отозвался Гриша и спросил в свою очередь: — Вы к кому приехали?

— К Ивану Прокофьевичу. Знаете такого?

— Знаем!.. Доведем!

И все пошли к деревне. Впереди с независимым видом шагали Вовка и Санька. Они посвистывали вразнобой, всячески подчеркивая полное безразличие ко всему, происходящему за их спинами. За ними шел Мишук. Он с тревогой думал о мосте.

Сразу же за Мишуком легко вышагивал Сема с чемоданом на плече. В хвосте шли Гриша, Катя и ее мама. Чемодан они несли по очереди и болтали без умолку.

В вечернем прохладном воздухе звонкий голос девочки разносился по всей пожне, и мальчишки узнали, что Катя и ее мама — родственники Ивана Прокофьевича и приехали к нему на лето отдохнуть.

«Дачница!» — презрительно подумал Санька и сказал:

— Теперь от нее отбоя не будет!

— Ничего! Мы ее живо отвадим! — ответил Вовка, но и он понимал, что это будет нелегко: очень уж напористой была девчонка.

А Катя вдруг вспомнила про мост и начала настойчиво выпытывать у Гриши, зачем понадобилось вскрывать настил, но тот ловко уходил от ответов.

Когда до околицы осталось метров двести, ребята встретили младших усачей. Геня Соков нес две пилы, а остальные тянули на веревке бревно. Оно было тяжелое, неровное и оставляло на тропке глубокие царапины.

— Генька! — крикнул Мишук. — Я тебя сейчас за уши оттаскаю! Тебе что приказано!

— А мы не маленькие! — ответил Геня Соков. — Были вместе — всем и отвечать!.. Бревно вот прихватили! Пригодится! И пилы…

Мишук оглянулся на Катю и ее маму. Они уже были близко.

— Пилы забрать — и бегом в штаб! — приказал он, не желая продолжать разговор при посторонних. — Бегом! Бегом!..

Младшие умоляюще смотрели на звеньевого. Но, заметив чужих людей, они повернулись, как по команде, и рысцой побежали назад.

В штабе собрались, когда совсем стемнело. Шли задворками, чтобы Катя не заметила. Разговаривали сначала тихо, но с каждой минутой спор становился горячее, и скоро осторожность, была забыта. Решали, где достать новые бревна для моста. Мишук предложил честно покаяться во всем председателю колхоза.

— И про Диму Большакова рассказать? — вскричал Санька. — Выдать нашу тайну?

— А что с нее толку? — ответил Мишук. — От этих тайн и тайников — одна беда! Оружие храним незаконно? Храним! Хорошо еще — пружина у автомата сломана, а то бы!.. Знаю я вас!

Гриша незаметно подмигнул Саньке, и тот по хитрому блеску глаз догадался, что Лещук успел починить автомат.

— Мост разрушили? Разрушили! — продолжал перечислять Мишук. — Вот она — ваша тайна!

— А ты считал, что тайна — это пустячок? — спросил Санька. — Тайна — это штука тяжелая! Она жертв требует! Сил требует!

— Что с тобой спорить! — Мишук безнадежно махнул рукой. — Несешь дурь всякую!

Остальные мальчишки молчали. И Мишук допустил ошибку. Он подумал, что большинство на его стороне.

— Кто за мое предложение — руки! — крикнул он.

Ни одна рука не дрогнула и не сдвинулась с места. Наступила полная тишина. И вдруг во всю ширь распахнулась дверь. Из предбанника в штаб впрыгнула Катя.

— Мальчики! — восторженно воскликнула она. — Можете надеяться на мою помощь! А за меня не бойтесь — я умею хранить тайны!

— Ты… под… подслушала? — хрипло спросил Вовка.

Все громко и сердито закричали. Казалось, что мальчишки сейчас набросятся на Катю. Но она шутливо прикрыла уши ладонями, озорно улыбнулась, тряхнула косами и выскочила вон.

Совещание звена, прерванное ее вмешательством, закончилось очень быстро.

— Надо перенести штаб! — сказал Вовка, когда ребята поутихли. — Тут не работа!

— Перенесем, — согласился Мишук и вяло спросил: — Переголосовывать будем?

— Незачем! — возразил Санька. — Все ясно!.. Ты сам-то как? Все еще председателю сказать хочешь?

— Что я! — Мишук вздохнул. — Большинство…

Санька подбежал к нему и дружески сгреб за плечи.

— Так командуй, звеньевой!.. Голову выше! С нами не пропадешь!

— Чего командовать! Приходите с утра к мосту — посчитаем, сколько бревен потребуется, а потом поглядим… Но если… эта сболтнет, — на меня не думайте!

— Не сболтнет! — уверенно сказал Гриша. — Не такая!

Санька тоже почему-то верил, что Катя не выдаст их тайну. Он даже перестал обижаться на то, что она ни разу не обратилась к нему.

Вернувшись домой, Санька не ложился спать, пока не нанес на карту ставшие знакомыми изгибы Болотнянки, мост, дорогу и лес за речкой. У моста Санька вывел контуры машины с шахматной дорожкой на кузове. Рядом с такси он нарисовал зачем-то крохотную фигурку с длинными косами.

Неожиданное появление Кати в Усачах стало настоящим событием. Хотя и по-разному, но о ней в тот вечер думали все ребята. В деревне среди подростков не было ни одной девчонки. Только у Семы и Вовки имелись сестры, но они в счет не шли — их еще водили в детский сад.

Катя была первой ласточкой.

Чудеса


На пожне лежала роса. Трава была седой. За мальчишками, спешившими к реке, оставалась сочно-зеленая полоса.

В хвосте деловито шагала четверка младших усачей. Сегодня Мишук не погнал их домой. Звеньевой знал; если придется заново строить мост, они не будут лишними.

Дошли до брошенного вчера бревна. Вовка и Сема ухватились за веревку и поволокли его за собой.

Тропинка вывела ребят к берегу. Болотнянка встретила их шумно: стая уток дружно поднялась над водой.

Мальчишки остановились. Отсюда открывался прекрасный вид на речку со всеми ее капризными изгибами и поворотами, на лес с зубчатым узором еловых макушек, будто выпиленных лобзиком в голубизне неба. Знакомая картина! И только мост нарушал привычные линии и краски. Издали он казался грудой больших старых поленьев, набросанных как попало поперек речки.

И еще приметили ребята: на той стороне у моста виднелось какое-то продолговатое пятно. Оно напоминало уложенные в штабель стволы деревьев. Но это было слишком невероятно, чтобы можно было поверить своим глазам. И все же предчувствие чего-то чудесного охватило всех. Ребята переглянулись и молча бросились к мосту. Не побежал только Сема. Он поплевал на ладони, поправил на плече веревку и один поволок бревно вдоль берега.

А мальчишки все бежали. Вот уже только развороченный настил отделяет их от чудом появившихся за ночь свежих бревен, аккуратно распиленных на трехметровые кругляки. Виден каждый сучок, каждая трещинка, а не верится!

Ребята в нерешительности остановились у моста. Они боялись перейти на тот берег: вдруг все исчезнет!

— Мальчики! Доброе утро! — долетело из-за речки.

На бревна вскочила Катя.

— Это мой вам подарок! Настоящие деревья! — Она притопнула туфелькой по гулкому бревну. — Только условимся: я тоже буду искать Диму Большакова! Ладно?

Так Катя стала героиней дня. Ей простили все: и обидные словечки, которые сорвались вчера с ее бойкого языка, и непрошеное вторжение в штаб. Как удалось добыть бревна, она рассказала, захлебываясь от восторга.

— Разрисовала я вас под конфетку! — весело щебетала она. — Говорю: «Какие у вас ребята! Сами мосты чинят! Только строительных материалов им не хватает!» Дядя мой — Иван Прокофьевич — удивился и не поверил. Но мама подтвердила. Тогда он позвонил куда-то по телефону, говорит: «Утром к тебе дед Евсей заявится за досками. Так ты ему скажи — пусть сначала два воза бревен к мосту подбросит, на Болотнянку!.. Там ремонт наши парни затеяли!» Вот и все! Еще похвалил вас и говорит про мост: «Давно за эту гробину побаивался! Да руки не доходили!» Утром я сюда прибежала, а тот дед уже сгружает бревна! Сердитый такой!.. Посмотрит на мост — да как заругается! Все каких-то гренадеров вспоминал! Скоро со вторым возом приедет!

Ребята слушали и удивлялись. Но Мишук не дал долго прохлаждаться. Выждав, когда Катя приумолкла, он ухватился за верхнее бревно и скомандовал:

— Взялись!

— Нет! — крикнула Катя и легла поперек бревен. — Объясните сначала, зачем мост разобрали, тогда получите!

— Ты же вчера все подслушала! — сказал Мишук.

— Про мост не поняла! — призналась Катя.

Пришлось показать ей надпись «Дим. Бол.» и объяснить в чем дело.

Буквы произвели на Катю большое впечатление, а над поисками тайника она только посмеялась.

— Какой здесь тайник? — сказала она. — Тут столько людей ездят! Кто из вас придумал, что под мостом тайник?

Все посмотрели на Саньку. Взглянула на него и Катя.

— А-а! — произнесла она очень неопределенно.

В этом протяжном «А-а!» Саньке почудилась усмешка.

— Ты, может быть, сквозь землю видишь? — ехидно спросил он. — Тебе, наверно, открыть тайник — что плюнуть!

— А я не плююсь! — отрезала Катя.

Ребята разделились. Одни сбрасывали с рельс старые бревна. Другие оттаскивали их в сторону. Нашлась и для Кати работа. Измерив веревкой расстояние между рельсами, она вместе с Гришей делала на новых бревнах пометки, по которым Сема с Санькой вырубали пазы, чтобы кругляки ровно и плотно ложились на стальные опоры.

За этим занятием и застал мальчишек дед Евсей.

Старик был рассержен не на шутку. После того как Соколик забрел к пчелам, дед Евсей решил залатать старый прохудившийся забор. Ему выдали накладную на доски. Старик в отместку за непрошеный визит на пасеку отыскал в конюшне Соколика, запряг его и ранним утром приехал на лесопилку. А получил он не доски, а бревна со строгим наказом: выгрузить их у моста через Болотнянку.

Дед Евсей ревниво относился к пасеке и не терпел пренебрежительного отношения к ней. А кладовщик, отпускавший бревна, неосторожно заметил, что пчелы подождут, мост важнее. Этого было достаточно, чтобы разозлить старика.

Соколик сразу почувствовал, что дед Евсей не в духе.

Старик погонял коня всю дорогу — и с первым и особенно со вторым возом. У моста он сердито осадил Соколика и, щелкнув кнутом по голенищу, сердито закричал на ребят:

— Вози тут на вас, окаянных! Вроде дел у меня своих нету — хожу, лысину почесываю! А как сладенького захочется, куда бегут? На пасеку!.. И мостишко-то этот доброго слова не стоит! По нему только черти по ночам катаются! Ан нет! Вези! Суньтесь теперь за медом! Не дам! Не-да-ам! Горлодеры…

Ребята знали: раз старик заменил «гренадеров» на «горлодеров», — значит, не скоро успокоится. Но Вовка давно нащупал слабое местечко пасечника.

— Дедушка Евсей! — елейным голосом произнес он. — Пожалей ты нас, бедных! Влопались мы с этим мостом, а ты еще и на пасеку пускать нас не хочешь! А мы бы пришли не за медом, а просто так… Заборчик помогли бы чинить…

Умел Вовка представляться этаким ласковеньким пай-мальчиком. Его лицо, круглое, щекастое, выражало в эту минуту полную покорность и готовность служить до гроба.

— Нужен мне твой забор! — проворчал старик и тут же вновь сорвался на крик: — Сгружайте к еловой бабушке! Иль ждете меня? Не дождетесь! Батрака наняли! Пальцем не пошевелю!

Рассерженный дед отошел от воза, уселся на берегу речки и полез в карман за кисетом.



Мальчишки разгрузили телегу, а дед Евсей все сидел, попыхивая самокруткой. Докурив до пальцев, он бросил окурок в воду, долго следил, как уносило его течением, потом встал и подошел к Соколику.

— Спасибо, дедушка Евсей! — крикнул Мишук. — А насчет забора — поможем!

Старик не ответил. Он неторопливо выпряг коня, хлопнул его ладонью по крупу.

— Пшел! Травяное брюхо!

Соколик переступил через оглоблю, уткнулся мордой в пожню и вкусно захрустел травой. А пасечник вынул из телеги топор и посмотрел на суетившихся у бревен ребят.

— Мишук! — позвал он. — Пошли кого-нибудь за проволокой… За амбаром валяется… Да не ту, что тонкая! В палец которая!

Руки у деда Евсея были коричневые, сухие и, казалось, бессильные. И топор он подымал невысоко. Опускал без кряканья. Но лезвие глубоко уходило в дерево и звенело звонко, радостно, будто понимало, что работает мастер. Глаза у старика видели плохо. Но топор ударял точно по отметкам, сделанным Катей и Гришей, и с каждым разом от бревна отлетала желтая щепка.

Когда команда Гени Сокова притащила из деревни два мотка толстой проволоки, дед Евсей показал, как надо прикреплять кругляки к рельсам. Он ловко, не хуже мальчишек, лазал по стальным балкам, быстро накидывал проволочную петлю и затягивал ее коротким ломиком. Бревно, прихваченное проволокой с обоих концов, накрепко прирастало к рельсам. А рядом впритык ложился следующий кругляк.

Мишук подсчитал, что на весь мост потребуется тридцать бревен. А пока на рельсах лежало двенадцать штук.

— Добьем сегодня, дедушка Евсей? — спросил он.

— Пустой загад не бывает богат, — ответил старик.

Мишук отозвал Катю, пошептался с ней, и она побежала в деревню.

Звеньевой точно объяснил, в какой избе он живет, где лежит хлеб, как открыть кладовку и какую взять кринку молока. Он предупредил, что дома никого нет. Но Катя решила продовольственный вопрос по-своему. Она не пошла в чужой дом, а забрала пшенку и консервы из маминых запасов.

К тому времени, когда у ребят засосало под ложечкой, у реки догорал костер, а в кастрюле, которая стояла на угольях, булькала каша, приправленная мясными консервами.

Плошка была одна, поэтому обедали по очереди. Первую порцию Катя торжественно поднесла деду Евсею. Старик снял кепку, пригладил волосы и сел на бревно с плошкой в руках. Лицо у него как-то помолодело, морщины стали не такие глубокие. Тронули пасечника забота и внимание. Ему давно никто не готовил и не подавал обед.

Накормив младших усачей, Катя пошла с полной плошкой к Саньке, но на полпути свернула к Грише. Санька сделал безразличный вид, но что-то потухло в нем. И день для него стал уж не таким солнечным, и зеленая трава будто пожухла. Да и аппетит вроде пропал. Но когда Катя после Гриши, Семы и Вовки принесла Саньке его порцию, он проглотил ее мгновенно. Кулеш был отличный, и только обида не позволила Саньке поблагодарить стряпуху.

К вечеру новый настил соединил берега Болотнянки. Плотно пригнанные бревна гофрированной плитой накрыли речку. Осталось обшить досками середину моста.

Солнце уже коснулось острых макушек, когда дед Евсей вколотил обухом топора последний длинный гвоздь и выпрямился.

— Ну, гренадеры!.. Шабаш!

Старик медленно прошелся по мосту, постукал каблуком по настилу и остался доволен.

— Хоть на грузовике… Балки б только сдержали… — произнес он.

А ребята молчали. Они впервые видели, как на пустом месте из каких-то разрозненных бревен, кусков проволоки и гвоздей вырос настоящий мост. Он отливал светлой желтизной свежего дерева и казался удивительно стройным, легким и, главное, родным. Еще утром кругляки и доски валялись в беспорядке на берегу, проволока ржавела за амбаром, гвозди пылились в ящике. А сейчас все это соединилось и стало полезным и красивым.

Ребята любовались и гордились; своим мостом. Он был для них великим открытием.

— Сила! — произнес Санька.

— Здо́рово! — согласился Мишук.

— Работнички! Прошу к чаю!

Это крикнула Катя. Оказывается, она прихватила с собой из дома заварку и сахар. Кастрюля вполне заменила чайник, а плошка сошла за чашку.

У костра собрались все строители. Даже насытившийся за день Соколик решил подойти поближе к огоньку. Конь осторожно шагнул передними ногами на настил, постоял, пошевелил ушами и бодро застучал копытами по доскам.

Его встретили восторженными криками — надо же было поприветствовать первого вступившего на мост «пешехода».

— Хорошая примета! — сказал дед Евсей. — Теперь мосту стоять и стоять! Добрая нога его обновила!

— А сколько лет стоял старый мост? — спросил Гриша.

— Много! — ответил пасечник и поднял лохматые брови. — Его еще перед войной построили… А раньше тут бродом ездили… Бывало, весной или осенью и вовсе непереправишься. Вот и построили Димкин мост…

— Димкин? — переспросил Мишук.

— Так его раньше величали, — добавил дед Евсей. — Димкин мост… Сейчас никак не называют. Мост и мост — без имени и отчества.

Ребята насторожились. Мишук придвинулся к старику.

— Но почему Димкин, а не Колькин?

— С чего ж ему Колькиным быть?.. Димка Большаков строил — ему и честь! Тоже вроде вас — гренадер. Собрал своих друзей, на станции рельсы выпросили, бревен напилили — и построили… Исстари у нас в Усачах парни крепкие росли. Их в армию в гренадеры брали. А потом, когда в городах понадобились на фабриках трубы высокие, — так их на трубы нанимать стали. Я сам не одну трубу в Петрограде клал… Ветер свищет, а ты под облаками кирпичиками поигрываешь… Внизу весь город — на пятаке царском уместится. Домишки крохотные… Урони кирпичину — она дюжину домов прихлопнет. Высота!.. Я, выходит, раньше Гагарина в поднебесье побывал.

Ребят мало интересовали воспоминания старика. Его все время прерывали, а он говорил и говорил о далеких днях своей молодости, о жене, застреленной кулаками в тридцатом году, о сыне-водолазе, погибшем на строительстве дамбы.

С пчелами не побеседуешь, потому и прорвало деда Евсея, соскучившегося на пасеке по людям.

Ребята выпытали у старика все, что он помнил о Диме Большакове. Узнали, что Дима любил бродить по лесам, окружающим деревню, что была у него самодельная карта, на которой он отмечал грибные и ягодные места. Когда дед Евсей упомянул о карте, Санька кашлянул, чтобы привлечь внимание ребят и напомнить про свою карту.

— А еще были у него лыжи, — сказал старик. — Карта — само собой, а без лыж в болото не сунешься! Ружьишко тогда у меня имелось… На островинах в болоте тетеревов и глухарей — прорва! Непуганые. Пару раз ходили мы туда с Димкой… Лыжи на ноги — и пошлепаем. Он впереди, я сзади… Лучше всех знал он болотные тропы… Теперь всякое о нем говорят… Только — брешут!.. Не верю! Одно слово — гренадер!.. Все усачи — гренадеры! А сама деревня почему так названа? Когда рекрутов выставляли — выстроятся, как один! В плечах — сажень косая! И усы! У каждого! И кверху загнуты! У меня тоже были… Пальцы квасом смочишь, возьмешься за правую усину…

Что делал дальше дед Евсей со своими усами, ребята не услышали. Из леса показался председательский газик.

Мальчишки повскакали на ноги. Поднялся и дед Евсей.

Машина остановилась у моста. Павел Николаевич вышел из газика, молча прошагал до середины настила, резко присел несколько раз, пробуя его крепость, и только тогда посмотрел в сторону ребят. Мальчишки ожидали похвал, но председатель не сказал ни слова и пошел обратно — к машине. Сел за руль.

Взревел мотор. Павел Николаевич высунул голову из кабины и крикнул:

— Евсей Митрич! Если провалюсь, деньги на венок с усачей соберешь — под расписку.

— Езжай! — добродушно, ответил старик. — На козле своем проскочишь!

Когда рубчатые шины газика медленно въехали на мост, ребята застыли. Это было серьезное испытание на прочность. Но все обошлось благополучно: машина спокойно прокатилась по мосту и остановилась среди мальчишек.

Председатель обошел усачей и каждому пожал руку.

— Магарыч с тебя, Павел Николаевич! — сказал дед Евсей.

— Не возражаю! — весело ответил председатель и обратился к ребятам: — Извините меня, товарищи строители! Думал — баловство… Траншея надоела — от работы отлынивают! Виноват, но… исправлюсь, как говорится! Садитесь, подвезу! Евсей Митрич, милости прошу — рядом со мной!

— Не могу! — ответил пасечник. — У меня тут и телега… И Соколика в конюшню спровадить надо.

И тут Гриша — или это только показалось Саньке — переглянулся с Катей и сказал:

— Я с Соколиком управлюсь, а ты, дедушка, устал, поезжай!

— И я останусь! — подхватила Катя. — На лошади интереснее!

Газик побежал по дороге, увозя деда Евсея, мальчишек и мрачного Саньку, который то и дело оглядывался назад, туда, где остались Катя и Гриша. На одном из ухабов машину подбросило и крепко тряхнуло. Санька ударился головой о спинку переднего сиденья, чертыхнулся и поклялся никогда больше не смотреть на эту противную девчонку.

Набег и поход в Обречье


Давно известно: стоит дать слово не делать чего-нибудь, как моментально захочется сделать именно это. Говорят, что у людей с сильной волей так не бывает. В таком случае, у Саньки воли не было ни на грош. Шея у него сама поворачивала голову в сторону Кати. Глаза то и дело косились на нее.

Санька с утра рыл силосную траншею вместе со всеми ребятами и пытался разобраться в совершенно новых для него ощущениях.

Подумать только! В городе этих девчонок — табуны! И хоть бы раз он снизошел до мало-мальски дружеских отношений с одной из них! Он разговаривал с ними лишь на пионерских сборах, да и то снисходительным тоном. А в обычные дни Санька воспринимал девчонок как неизбежное, но совершенно ненужное окружение.

«Это все из-за Гришки! — думал Санька. — Если бы не он, я и не взглянул бы на Катьку! Очень она мне нужна! Просто обидно! Что я — хуже Гришки?..»

— Санька! Послушай-ка!

Но Санька, занятый своими мыслями, не слушал. Тогда Вовка похлопал его по спине и прошептал на ухо:

— Может, сгоняем вечером в Обречье? Помнишь? К учительнице!..

Санька помолчал, хотел сказать: «Нет!» — а сказал неожиданно для себя:

— Ладно!

Почему он согласился? Зачем? Кто знает! Может быть, потому, что не отказался в первый раз — во время болезни. А может быть, потому, что это предложение застало его врасплох.

Опасная вечерняя вылазка в Обречье отвлекла мысли. Предстоящую операцию требовалось обдумать со всех сторон. Уж если совершить набег, то красиво, без неприятных последствий! И Санька стал разрабатывать подробный план. Он постарался предусмотреть любую неожиданность. Конечно, остались неясными кое-какие мелочи, но уточнить их можно было только на месте. Например, овчарка. Вовка клялся и божился, что она и не тявкнет.

— Я же две кости ей принес! — уверял он. — Она теперь что кошка — замурлычет от радости, когда меня учует!

— А меня? — спросил Санька.

— Ты ж со мной!.. Она не дура! Поймет! Овчарки — самые умные собаки!

— Посмотрим! — сказал Санька. — Если она не узнает тебя, я один приемчик применю! Живо успокоится!

Вовка навострил уши, но Санька не стал объяснять. Слышал он когда-то, что надо стоять спокойно и смотреть в глаза собаке, тогда она не залает и не укусит. Но как это сделать в темноте? Глаз-то не видно! Потому Санька и решил не вдаваться в подробности.

После работы усачи обычно уходили домой, а потом собирались в штабе. Но сегодня Санька заявил, что не придет в штаб.

— Отец просил помочь в одном деле, — серьезно сказал он.

— А мне велели печку побелить! — тотчас добавил Вовка.

Мишук распустил звено до завтра. И — странное дело — как только мальчишки стали расходиться, Санька испытал что-то похожее на сожаление. Это чувство усилилось, когда он вспомнил, что так и не успел расспросить об автомате. Все некогда было: то мост, то еще что-нибудь. А ведь Гришка дал понять, что автомат починен.

— Гриша-а! Подожди! — крикнул Санька. По деревенской улице они пошли вместе.

— Что ты тогда подмигивал? — спросил Санька. — Починил?

— Очистил от грязи, смазал — пружина и заработала!

— И… стреляет?

— Как пулемет! Только… Мишук зажал патроны и не дает ни штуки! Говорит: «Разорвет — отвечай за тебя!» Грозился председателю сказать, чтобы он забрал оружие!

— Трус несчастный! — выпалил Санька.

— Да не трус он! — возразил Гриша. — Мозги у него вывернуты, и думает он не как все мальчишки! Но меня ему не перехитрить! Я знаешь что сделал?

— Что?

— Перепрятал автомат!

— Куда?

Гриша не торопился отвечать.

— Ты что — мне не веришь?! — воскликнул Санька.

— Тебе скажу! Но без меня не трогай! — предупредил Гриша.

— И ты тоже! — поспешно вставил Санька. — Давай договоримся: пусть автомат будет нашим — твоим и моим, моим и твоим! И больше чтоб никто! А патроны мы выудим у Мишука!..

— Согласен! — ответил Гриша.

— Ну? Где ж ты его спрятал?

— Под полом в штабе… Под третьей от окна доской… Не проговорись!

— Ты сам не проговорись! Особенно этой… Катьке!

Гриша остановился и подозрительно посмотрел на Саньку.

— При чем тут она?

— Очень уж ты с ней… это… самое! — Санька повертел в воздухе пальцами.

— А что ты так беспокоишься? — прищурившись, спросил Гриша. — Влопался в нее, что ли?

Санька громко расхохотался. Пожалуй, слишком громко.

— Нашел что сказать! Мне они надоели вот так! — Санька провел ребром ладони поперек горла. — В городе их — как травы! Так под ногами и снуют! Ходить мешают!

— Тогда и вспоминать о ней нечего! — сказал Гриша. — Мне она тоже… как… дождь на сенокосе!

— А про гажу узнал? — вспомнил Санька.

— Ой, забыл!

— Узнай! — буркнул Санька. — Это что-то деревенское.

И они разошлись не очень довольные друг другом.

В сумерках на чердак к Саньке забрался Вовка, одетый во все темное.

— Так незаметнее! — пояснил он. — Пошли!

— Подожди! — шепотом ответил Санька. — Мои заснут — тогда! Сиди тихо!

Вовка устроился на полу, а Санька потушил лампу и сел на кровать.

— Ты лег, Саня? — послышалось снизу.

— Лег, мам! — крикнул Санька.

— Спокойной ночи, сынок!

— Спокночи, мам!.. Спокночи, пап!

— Спи, спи! — ответил отец.

Санька поерзал на кровати, чтобы родители услышали скрип железной сетки, и замер. Вовка терпеливо ждал.

Потом они крадучись спустились по лесенке, выбрались за околицу и растворились в темноте.


До Обречья было два километра. Когда мальчишки прошли больше половины, Санька спросил:

— Кость взял?

— С собой…

Еще минут десять они молча двигались по дороге. Нагретая за день пыль скрадывала шаги.

Впереди пролаяла собака.

— Это не та?

— Может, и та, — сказал Вовка, — От нечего делать… Сидит, караулит и тявкает!

— Что она караулит? — насмешливо спросил Санька. — Может, в огороде, кроме крапивы, ничего нет!

— А вдруг там клубника! — вкрадчиво произнес Вовка. — Тебе хочется ягод?

Санька подумал. Нет, ему не хотелось клубники!

— Не очень! — сказал он.

— И мне! — признался Вовка. — Я бы в этот огород и не полез! Из-за собаки все! Интересно, когда сторожат, а когда открыто, тогда и пачкаться не хочется!

Санька не ответил. Он рассуждал. В самом деле, какая сила тащит их в огород к учительнице? Усмехнулся Санька в темноте, удивленный странностью своего и Вовкиного характера. Он даже попытался подвести под эту странность научную базу. «Так жили в доисторические времена! — подумал он. — Мужской инстинкт охотника и воина. Совершается обычный набег на соседнее племя!» Саньке стало беспричинно весело, и он быстрее зашлепал босыми ногами по мягкой пыли.

Домик Марии Петровны стоял пятым слева от дороги, сразу же за колхозным клубом. Окна в доме, да и почти во всей деревне не светились. Только из клуба доносился шумок, слышалась музыка — там еще был народ. За клубом тарахтел движок.

— Картину крутят! — сказал Вовка. — Давай поскорей! Проскочить надо, пока сеанс не кончился!

Но проскочить не удалось. Двери клуба распахнулись, и люди стали выходить на улицу. Вовка потащил Саньку в какой-то узенький проулок. Там они и присели под забором в темном углу.

По дороге к Усачам прошли два человека.

— Переждем! — шепнул Вовка.

Но остальные не торопились расходиться. У многих были фонарики. Веселые огоньки бегали туда и сюда по улице точно играли в пятнашки. Слышались крики ребятишек.

— Мальчики! Девочки! Спать пора! — раздался у клуба властный голос.

— Она! — шепнул Вовка.

— Кто? — спросил Санька.

— Да учительница! Не понимаешь! Мария Петровна! Теперь долго ждать придется — пока она не уляжется!

Голоса притихли. Санька понял, что учительницу уважают и побаиваются.

На дороге показался мальчишка с фонариком. Светлый зайчик метнулся вперед — мимо проулка, в котором прятались Санька и Вовка. Потом, описав широкую дугу, луч умчался назад — к клубу. Мальчишка остановился, похлопал себя по ноге и крикнул:

— Шарик! Шарик!.. Домой!

Откуда-то из придорожной канавы выкатился темный клубок и побежал следом за хозяином. Был пес обычной дворняжкой, но все же уловил косматым ухом подозрительный шорох и, повернув голову к проулку, повел носом.

— Никак заметил! — шепнул Вовка.

— Молчи! — тоже шепотом произнес Санька.

— У тебя же… приемчик! — ответил Вовка. — Попробуй! А?..

— Тихо! — Санька зажал ему рот. — Приемчик! Понимать надо! Он на таких собак не рассчитан! Это же дворняга! Глупая как пробка! Ты ей смотришь в глаза, а она тебя — за ногу!

Шарик ощетинил шерсть на загривке и с лаем бросился в проулок. За ним заскользил по земле светлый зайчик фонарика. Когда он коснулся Вовкиных ног, Санька понял, что им не отсидеться. Он вскочил и пнул подбежавшую собаку. Лучик фонарика переметнулся с Вовки на Саньку и на мгновение ослепил его.

— Усачи! — удивленно воскликнул обреченский мальчишка.

Санька по голосу признал в нем одного из тех, с кем подрался у силосной ямы.

— Ребята-а-а! — заорал мальчишка. — Я усачей поймал! Сюда! Ко мне!..

— Где? Держи-и-и! — долетело от клуба.

— Бежим! Не отставай! — крикнул Санька и кинулся прямо на мальчишку.

Шарик, заливавшийся лаем, шарахнулся в сторону. Его хозяин отчаянно завопил:

— Скорей! Скорей! Уходят!

Но Санька был уже рядом. Он ударил кулаком по выставленному вперед фонарику, вышиб его из рук мальчишки.

— Направо! — крикнул Вовка.

Санька повернул направо и помчался по дороге к Усачам.

Пронзительно орали мальчишки. Кто-то свистел, Саньке показалось, что проснулась и высыпала на улицу вся деревня. Потом прозвучал уже знакомый властный голос учительницы:

— Что происходит? Что за свист?

Свистеть и кричать перестали.

— Жми! Жми! — сдавленно шептал сзади Вовка. — У них велосипеды есть! Могут догнать!

Довод был веский, и Санька быстрей заработал ногами. Больше мальчишки не услышали ничего — в Обречье стало тихо. Но они продолжали бежать, пока из-под дуба, одиноко росшего на обочине дороги, их не окликнули:

— Вы куда бежите, мальчики?

Санька и Вовка испуганными зайцами перемахнули через канаву на противоположную обочину. И только здесь, поскользнувшись и свалившись в густую траву, Санька осознал, что ничего страшного не произошло, что спрашивала женщина.

— Г-г-гнались за нами! — ответил Вовка и добавил, обращаясь к Саньке: — Вставай! Это не они!

Возле дуба раздался веселый задорный смех. Саньку обдало жаром: смеялась Катя.

— Я думала, вы смелые! — долетело до Саньки.

— Ну, хватит! — произнесла Катина мама. — Посмеялась и довольно!

Но Катя успокоилась не сразу.

— Идите к нам, трусишки! — сквозь смех сказала она. — Мы вас проводим до дому!

— Сама, смотри, не заблудись! — зло выкрикнул Санька и, перескочив через канаву, побежал по дороге.

Его гнал уже не страх. Стыд и обида несли его вперед. «Подожди! — думал он. — Я покажу тебе трусишку! Ты еще увидишь! Узнаешь!..»

— Отдохнем! — взмолился Вовка. — Ты как с цепи сорвался! Плевать на них!.. Эта косастая смеется, а сама небось испугалась! Знаешь зачем они под дуб забрались? Услышали, как мы бежим, и струсили!

Санька перешел на шаг, но до самых Усачей оглядывался и ворчал какие-то угрозы.

Показалась силосная траншея.

— Дома! — произнес Вовка, словно вернулся в деревню после кругосветного путешествия. — Повезло нам: не попались! Обреченских учительница задержала! Слышал, как ее боятся? Ее и взрослые слушаются!

— Почему? — спросил Санька.

— По привычке! Они ведь тоже у нее учились! Говорят, она еще до войны сюда приехала. В колхозе полно ее учеников! Старая, а злющая! Минус вместо плюса поставишь — все: пара обеспечена!

Санька повернулся к Вовке.

— До войны?

— Чего? — не понял Вовка.

— До войны она приехала?

— Говорят… Я не видел! А в войну она на Урале жила, сама рассказывала…

— И больше в колхозе школ нет?

— А куда их? Одной хватает.

— Поздравляю! — насмешливо произнес Санька. — Лопухи вы все до одного! И не простые, а развесистые! И ты — лопух!

Вовка остановился, пораженный тем, что произошло с Санькой: то молчал всю дорогу и ничего не слушал, то вдруг ругаться начал! А Санька возбужденно сказал:

— Завтра же пойдем к учительнице! Все пойдем! Вместе!

— Так тебе Мишук и пойдет! Скажи спасибо, если он про нас не узнает! — усмехнулся Вовка. — Да и глупо! Такую ораву любой заметит! А овчарка лопнет от злости и всю деревню переполошит!

— Иди ты со своей овчаркой! — добродушно ругнулся Санька. — Дела есть поважнее! Если она приехала еще до войны, то должна знать Димку Большакова! Дошло? А про огород забудь! Нашел к кому лазать!

Санька, посвистывая, пошел к дому. Вовка как стоял, так и остался посреди дороги напротив силосной траншеи.


На следующее утро Вовка и Санька выкинули фокус. Мальчишки ничего не понимали, когда увидели смешную пару. Взявшись под руки, Санька и Вовка торжественно подошли к траншее.

— Внимание! — важно произнес Санька. — Когда будете качать, не поломайте нам ноги: они пригодятся. Вчера мы выяснили, что в колхозе есть еще один человек, который хорошо знает Диму Большакова! — Затем Санька небрежно добавил: — А теперь можете качать.

— Кто? Кто? — закричали ребята.

— Кто? — заинтересованно спросила Катя и подошла поближе.

Но Санька игнорировал слова Кати полностью. Он и бровью не повел в ее сторону. Он обращался только к мальчишкам:

— Ваша учительница — Мария Петровна!

— В войну ее тут не было! — после короткого замешательства возразил Гриша.

— А перед войной? — спросил Санька.

— Ах, вот зачем вы в Обречье ходили! — воскликнула Катя. — Неужели учительница так вас напугала? Бежали, как от волков!

Санька предвидел этот коварный вопрос и по дороге к траншее научил Вовку, как ответить на него.

Вовка, подражая Саньке, тоже не взглянул на Катю и сказал мальчишкам;

— На нас все обреченцы навалились! Собак даже натравили! А мы чуть их клуб не разворотили! Дрались н-на смерть! Я двоих…

Видя, что Вовка увлекается и, завравшись, может испортить все, Санька прервал его:

— В общем, есть такое предложение: сегодня после работы пойдем всем звеном в Обречье — к учительнице! Как, Мишук, поведешь?

— Конечно! Это по-моему! — ответил Мишук.

Выполнив дневную норму, усачи выступили в поход. Шли той же дорогой, по которой бежали вчера Вовка и Санька.

Сегодня ночные происшествия казались не столько страшными, сколько смешными. «Хорошо, что нам помешали забраться в огород! — мелькнуло у Саньки в голове. — А что Катька трусом обозвала — ничего! Я ей покажу, какой я трус!»

Слева от дороги зеленел лужок. От него шел пряный медовый аромат. Пчелы деда Евсея густо летали над цветами. В воздухе висел легкий гул, словно высоко-высоко в безоблачном небе летел невидимый самолет.

Катя шла по обочине впереди мальчишек и собирала цветы. Она остановилась у дуба, окунула лицо в душистый букет, большой, как сноп, и крикнула, прислонившись к стволу дерева:

— Мальчики! Как жаль, что у вас нет фотоаппарата!

— Очень жаль! — насмешливо сказал Вовка, подделываясь под ее восторженный тон. — Я просто плачу! Волосы на себе рву! Такая картина — и не снять… Ужас…

Вспомнил Вовка, что как раз около этого дуба ночью произошла неприятная история, потому и нагрубил Кате.

Но та не осталась в долгу.

— Конечно, жаль! — повторила она. — Фотоаппарат и вчера бы пригодился! Отличная была картинка!

Катя рассмеялась, стрельнув глазами в сторону Саньки. Вовка не нашел, что сказать. Но Санька не мог оставить без ответа этот выпад.

— Помолчала бы лучше, глупая! — холодно произнес он. — Не понимаешь! Заваруха была серьезная! Догнали б нас, так и тебе заодно всыпали!

Катя выскочила из-под дуба, подбежала к мальчишкам и с поклоном протянула букет Саньке.

— Герою-защитнику! От меня и моей мамы!

Санька отшвырнул букет в канаву. Катя взглянула на рассыпавшиеся цветы. Глаза у нее потемнели, но потом в них снова забегали озорные огоньки. Она опустила голову и посмотрела на Санькины ноги. Лицо стало озабоченным и немного испуганным.

— Ой! Что это у тебя? — произнесла она и указала пальцем вниз.

Все посмотрели туда же. Санька невольно переступил с ноги на ногу.

— На левой! На левой! — тревожно сказала Катя. Санька растерянно приподнял левую ногу.

— А-а-а! — разочарованно воскликнула Катя. — Да это душа! Она у тебя так и сидит со вчерашнего дня в пятке!

Мальчишки рассмеялись.

Санька сначала похолодел, а в следующую секунду сжал кулаки. Сема на всякий случай вышел вперед и заслонил Катю, а Мишук строго сказал ей:

— Еще такую штуку выкинешь — исключим из звена! Это тебе — первое предупреждение!

— Не буду! — тотчас согласилась Катя.

Она уже поняла, что ее шутка получилась очень злой и обидной. Озорные огоньки в ее глазах превратились в теплые искорки.

— Давай мириться! — предложила она Саньке и протянула руку.

Санька обжег Катю презрительным взглядом и пошел вперед.

— У-у! Косастая! — прошипел Вовка и зашагал за Санькой.

За ними потянулись и другие ребята. Гриша и Катя остались на дороге вдвоем.

— Ты не обижайся! — сказал Гриша. — Он парень ничего, только гордый больно и задавала!

У самого въезда в деревню Обречье стоял председательский газик. Около машины Павел Николаевич разговаривал с Санькиной мамой.

Увидев ребят, он дал пронзительный гудок и строго спросил:

— Почему не на работе?

— Норма выполнена! — ответил Мишук. — А сюда мы по своим делам!

— Проверю! — пригрозил председатель и сказал Дарье Петровне: — Видала, свои дела завелись! Мост без спроса разломали!

— Мост?.. — Она взглянула на сына.

— Ну да… Гнилой, старый… На телегах опасались ездить! — пояснил председатель. — А построили — хоть на танке кати!

— Чем же ты недоволен! — спросила она.

— А кто недоволен? — удивился председатель и засмеялся.

Они сели в машину и помчались по дороге на ферму. Дарья Петровна приветливо помахала ребятам рукой.

Миновав клуб, пионеры подошли к светлому нарядному домику с невысоким редким забором. Между реек высунулась большая собачья голова с умными глазами.

— Плюс! — крикнул Вовка.

Пес присел, без разбега перескочил через забор и с достоинством подошел к Вовке.

— Видал? — спросил тот у Саньки. — По-омнит! Он днем шелковый, а ночью — не знаю!

— А ты узнай! — предложил Мишук.

Вовка замолчал, сообразив, что сболтнул лишнее.

Плюс обнюхал ребят и затрусил к калитке. Там он тявкнул пару раз. Открылось окно. Выглянула старая, седая, но еще крепкая женщина.

— Здравствуйте, Мария Петровна! — нестройным хором произнесли ребята.

— Здравствуйте, дети! Если ко мне, — заходите!

— К вам! — ответил Мишук.

— Заходите! — повторила учительница и отошла от окна.

— Дети! — проворчал Санька.

Ребята поднялись на крыльцо и по одному прошли в дом. Мария Петровна усадила их за стол. Наступила неловкая тишина. Комната чем-то неуловимым напоминала класс, и Санька поежился, как перед контрольной работой.



— У вас новенькие? — спросила учительница.

— Да! — ответил Мишук. — Один насовсем. С нами учиться будет. А другая — на лето только… К осени уедет.

Мария Петровна повернулась к Саньке.

— Как тебя звать?

— Санька!

— Такого имени не знаю!

— Александр Крыльев! — поправился Санька и встал, как на уроке.

— Класс?

— Шестой окончил!

— Математику любишь?

— Люблю! — соврал Санька.

— Сколько будет, если разделить единицу на ноль?

— Ничего! — выпалил Санька, и уточнил: — Ничего — в смысле ноль!

— Не любишь! — определила учительница. — Но полюбишь! Это я обещаю твердо! Садись!

Мария Петровна посмотрела на Катю. Не ожидая, когда ее спросят, девочка встала и сказала:

— Катя Иванова.

Ей повезло: Мария Петровна не задала ни одного вопроса. Она велела ей сесть и вызвала Гришу Лещука.

— Может быть, ты разделишь единицу на ноль?

— Будет бесконечно большое число! — уверенно ответил Гриша.

— Докажи!

— Один разделим на одну десятую — будет десять, на одну тысячную — будет тысяча… Чем меньше делитель, тем больше частное. Если делить на ноль, частное будет бесконечно большим.

Мария Петровна удовлетворенно кивнула головой.

— Сейчас меня! — шепнул Вовка.

— Владимир Груздев!

Вовка вскочил.

— Как твои задачи, которые ты обещал решить летом?

— Решаю, Мария Петровна! Честное слово, решаю!

— Покажи правую руку.

Вовка растопырил пальцы. На среднем сбоку, в том месте, куда ложится перо, виднелось чернильное пятно.

— У меня больше вопросов нет, — произнесла Мария Петровна, — Я готова ответить на ваши.

Ребята облегченно вздохнули. Теперь можно было приступить к самому главному. И Мишук прямо спросил учительницу, знает ли она что-нибудь о Диме.

Мария Петровна помнила всех своих учеников, где бы они ни находились.

— Славный был мальчик! — сказала она. — А в отношении слухов, я уверена — ложь! Кто знал Дмитрия, тот не поверит этой клевете!..

Учительница надела на нос старомодное пенсне и посмотрела в окно, припоминая далекие довоенные годы.

— Дмитрий был не в ладах с математикой… Мы не раз с ним ссорились, прежде чем он оценил ее по достоинству. И с вами мира не будет, пока вы не почувствуете вкус к математике! В наше время…

Мария Петровна села на своего конька и могла бы говорить о математике до самого утра, но, заметив, как поникли ребята, она понимающе улыбнулась.

— Ладно, не буду. Каникулы еще не кончились… Только один пример — с тем же Большаковым.

Это вполне устраивало ребят. И перед ними раскрылась маленькая страничка из биографии Димы.

Большаков был из тех мальчишек, которые с ранних лет определяют свою будущую профессию. Он хорошо играл на гармошке, потом на баяне, но стать музыкантом не собирался. Дима твердо верил, что будет мелиоратором. В колхозе до войны не многие знали, что скрывается за этим словом. А из всех возможных мелиоративных сооружений в деревнях встречалось одно — канава. Почему у Большакова появилась тяга к этой профессии, никто не мог объяснить.

Дима строил запруды на Болотнянке, делал стоки у коровников, установил на чердаке бак для дождевой воды и провел трубу к умывальнику. И еще он любил географию, а математику и физику учил кое-как: думал по-наивности, что эти науки мелиоратору не нужны. Мария Петровна не прощала пренебрежения к своему предмету и упорно воевала с Димой.

Он постоянно носился с какими-то картами, а в седьмом классе удивил учителя географии подробным планом болота за Усачами. Географ похвалил Диму и поинтересовался, почему тот выбрал именно болото.

Разговор происходил после уроков рядом с учительской комнатой. Подошла Мария Петровна, а Большаков горячо, убежденно доказывал, что болото можно осушить. Для этого он и чертил карту.

— Как ты думаешь, сколько в болоте воды? — спросила Мария Петровна.

— А это неважно! — ответил Дима. — Надо расширить и углубить русло Болотнянки — и вода сама вытечет постепенно!

— На сколько углубить и расширить?

— Чем больше, тем лучше! Скорее осушится!

— Значит, ты хочешь работать вслепую! Как крот! — жестко сказала Мария Петровна. — Я предполагала, что ты задумал серьезное дело! Можно было бы в правлении поговорить — земли колхозам очень нужны!.. А у тебя — пустая фантазия! Маниловщина! Цифры, цифры давай!

И Мария Петровна отошла.

— Ничего не скажешь — правильное требование! — произнес учитель географии. — Дело серьезное, и подход серьезный должен быть!

Дима обиделся, но обида не заслонила главное. А оно заключалось в том, чтобы подкрепить свою мысль математическими расчетами. Задача непосильная для самого блестящего ученика седьмого класса, а тем более для Димы. Но он был настойчив и засел за учебники по геометрии и алгебре.

В восьмом классе Большаков догнал ребят и даже ушел вперед — стал заглядывать в программу девятого и десятого классов. А на весенних экзаменах Дима второпях вместо квадратного корня написал на листке контрольной работы знак интеграла. Мария Петровна поняла, что ее ученик добрался до высшей математики, и в порыве радости вывела жирную пятерку с плюсом…

— Верю, — сказала учительница усачам, — если бы не война, Дмитрий сделал бы расчеты по осушению болота!

— А той карты… не сохранилось? — спросил Санька. — Иль, может, тетради какие?

— Карты у меня не могло быть, а тетради… — Мария Петровна посмотрела куда-то вверх. — Возможно… На чердаке. Там архив всякий… Давно надо бы разобраться!

Ребята повскакали со скамеек.

— Разрешите, мы вам поможем! — воскликнула Катя.

— Тихо, дети! Тихо! Я понимаю ваше нетерпение! Сейчас подымусь наверх и посмотрю, а вы пока идите в сад — погуляйте.

— А Плюс? — спросил Вовка.

— Плюс верит людям и никогда на них не набрасывается.

— И ночью?

— Ночью он спит у моей кровати.

Вовка и Санька смущенно переглянулись.

Весь приусадебный участок Мария Петровна заняла под цветы. Особенно много было роз: красных, белых, черных — всяких.

Ребята разбрелись по саду. А Плюс, как радушный хозяин, расхаживал между клумбами и будто показывал, где растут самые редкие сорта роз. Но цветы сейчас не привлекали ребят. Найдет учительница что-нибудь или не найдет — эта мысль волновала каждого.

Ждать пришлось недолго. Архив у Марии Петровны был в порядке. Тетради учеников, устаревшие учебники, письма — все это хранилось в большом сундуке, который стоял на чердаке с довоенного времени. Слой за слоем из года в год накапливались здесь всякие бумаги. На дне, среди пожелтевших тетрадей, Мария Петровна нашла контрольную работу Димы с жирной пятеркой и пару его тетрадок с домашними заданиями.

Не трудно понять, с каким чувством прикоснулись ребята к этим тетрадям. На одной из них было написано: «Дмитрий Большаков, ученик 7-го класса Обреченской школы». Надпись на другой отличалась только классом — Дима перешел в восьмой класс. Но внутри это были совершенно разные тетради. Первая пестрела поправками, сделанными твердой рукой Марии Петровны. Отметки не превышали тройки. Вторая отличалась чистотой. Помарки встречались редко, а к концу они совсем исчезли.

Ребята больше рассматривали тетрадь восьмого класса. Она переходила из рук в руки. А вторая тетрадь, с двойками и тройками, осталась у Саньки. Он перелистал ее до конца и на последней странице увидел странные знаки. В нижнем углу была нарисована ладонь с пятью пальцами, чуть выше — крутая горка с елками, еще выше — что-то вроде дерева с большим кольцевым наростом на стволе. Все три значка соединялись пунктирной линией, которая тянулась до верхнего обреза страницы. Вдоль пунктира выше дерева было написано незнакомое слово: «белоус».

У Саньки захватило дух. Кто-кто, а уж он-то в таких делах ошибиться не мог! Он сразу догадался, что это не простые рисунки. Пунктир — это тропа, а пальцы, горка и дерево с наростом — ориентиры.

Санька захлопнул тетрадь и присоединился к остальным ребятам, которые рассматривали контрольную работу с жирной пятеркой.

— Это и есть интеграл? — спросил Гриша, указав на завитушку, отдаленно напоминающую знак параграфа.

Учительница что-то ответила, но Санька не слышал. Он думал о своем открытии. Убедившись, что никто на него не смотрит, Санька вырвал страницу с рисунками и спрятал в карман. Он решил пока никому не рассказывать о находке.

Случайно рядом с Санькой очутилась Катя. Он с вызовом посмотрел на ее косы, отошел в сторону и подумал: «Ты узнаешь, где у меня душа: в пятках или… где ей положено!»

«Были сборы недолги…»


Всю следующую неделю Санька был безоблачно весел и чуточку задумчив. А о чем он думал — легко догадаться по песенке, которую он насвистывал: «Были сборы недолги…» Этот бодрый, зовущий вперед мотив накрепко привязался к нему. Санька насвистывал его в траншее — во время работы, в штабе — на коротких сборах звена, дома — на чердаке, когда в сотый раз рассматривал знаки Димы Большакова. Песня окрыляла, и Санька бы полетел, но пока не знал куда. Знаки не поддавались расшифровке. Что скрывается за растопыренными пальцами и наростом на дереве? Что такое «белоус»? Где бегут пунктирные стежки-дорожки и куда они ведут? Десятки вопросов — и ни одного ответа!

Знаки стояли перед глазами и точно подмигивали Саньке, но не насмешливо, а по-дружески. Они будто говорили ему: «Думай, думай! Шевели извилинами!» И Санька верил, что разгадает их. Оттого и настроение было у него хорошее.

Конечно, помогало еще и то, что Катя перестала «колоться». Чуть заметное предпочтение она отдавала теперь Семе. Молчаливый, всегда ровный, невозмутимый Лапочкин относился к ней как к мальчишке, только с косами и послабее. Мишук, например, приказывал Кате принести доски для обшивки траншеи, а Сема молча, но с таким видом, что ни у кого не поворачивался язык возразить ему, подзывал ее и давал работу полегче. Катя подавала ему гвозди, молоток, поддерживала доски, когда Сема приколачивал их к стоякам, врытым в дно траншеи.

Саньку не тревожила их дружба. Но стоило Грише подойти к Кате, как Санька начинал беспокойно вертеть головой.

Много в жизни непонятного!..

Катя дважды попыталась помириться с Санькой. Один раз, выбираясь из траншеи, она попросила его:

— Саша, дай руку!

Санька нарочно не услышал ее просьбу. Руку подал Гриша.

В другой раз, узнав от ребят, что Санька чертит карту, Катя подошла к нему и спросила:

— А зачем тебе эта карта?

Тут уж нельзя было сделать вид, что не слышишь, и Санька произнес:

— Подлизываешься? Не выйдет! Вот когда узнаешь, где у меня душа, — тогда и поговорим!

— Чудак! — примирительно сказала Катя. — Души у тебя нет совсем!

Санька насупился. Это прозвучало как новое оскорбление.

Катя добавила:

— Ее ни у кого нет.

В эту минуту Санька готов был отрицать все, что скажет Катя, даже самое неоспоримое.

— Нет? — переспросил он. — А вот увидишь!

И Санька отошел, насвистывая «Были сборы недолги…»

Но сборы затянулись. Знаки не торопились раскрывать свои секреты, хотя кое-что прояснилось. После долгих раздумий Санька сделал несколько правильных выводов. Если пунктир — тропа, то тропа незаметная. Только в этом случае нужны ориентиры, определяющие направление. Но ориентиры в густом лесу не видны. Значит, они находятся где-то на открытом месте, скорее всего — на болоте.

Санька рассуждал дальше. Растопыренная пятерня — знак совершенно непонятный. Нарост на дереве — тоже что-то загадочное. А само дерево не вызывало сомнений. Оно было нарисовано с ветками и даже с листиками. Такое дерево, вероятно, росло где-нибудь на болоте. Но если один из ориентиров — настоящее дерево, то и другие знаки должны быть похожими на определенные предметы.

Эти догадки требовали проверки. Потому Санька и насвистывал про сборы: он собирался побывать около болота. Разговоры о минах Санька не принимал всерьез. Прошло столько лет — какие там мины! Если они и были, то болото давно засосало их! И потом — он не полезет в болото. Он только дойдет до него и с берега посмотрит, не видно ли чего-нибудь, похожего на знаки Димы Большакова.

Ребятам Санька ничего не сказал. Он боялся, что Мишук будет против этого плана. Санька мечтал о том счастливом часе, когда он вернется с болота, соберет усачей в штабе и удивит их новыми открытиями. Пусть тогда звеньевой попробует возразить! И Катя пусть увидит, кого она обозвала трусом!

С этими мыслями и отправился Санька как-то вечером на пасеку к деду Евсею, чтобы разузнать, как пройти к болоту.

Пасечник без сетки и рукавиц стоял около улья и прикреплял к нему какую-то коробочку, похожую на школьный пенал. Занятый своим делом, старик что-то бормотал про себя.

Санька подошел совсем близко и остановился, заинтересованный странной коробочкой.

Пчелы готовились к отдыху после трудового дня и были настроены миролюбиво. Мимо Саньки они пролетали не задерживаясь, а вокруг деда Евсея делали по два-три круга.

— Лети, лети! — приговаривал старик. — Крылья-то не казенные! Отдыхайте — налетались… А я вас от воровок сохраню.

Старик помолчал, а потом спросил тем же тоном:

— Ты небось и не знаешь, что я делаю?

Санька думал, что дед Евсей продолжает разговаривать с пчелами. Но старик, не поворачиваясь, снова спросил:

— Слышь?

И опять Санька не догадался, что дед обращается к нему.

Груженная медом пчела тяжело пролетела у самого Санькиного уха. Он невольно отклонил голову.

— Не дергайся, — сказал пасечник. — Не дразни. Им спокойнее, и тебе безопасно.

Санька растерялся и, глядя на острые стариковские лопатки, оттопыривавшие рубаху, смущенно произнес:

— Добрый вечер, дедушка…

— Добрый, добрый, — ответил старик. — Отгадал, что я мастерю?

— Нет!

— Кутузку для воровок! Погляди!



У летка был привязан деревянный ящичек. С одной стороны поблескивало стекло, а сбоку виднелась дырочка.

— Для чужих пчел, — пояснил дед Евсей. — Повадились, дармоедки! Летят и летят! Заберутся в улей — и к сотам, на готовенькое. Меда наворуют — и домой, окаянные!

— А этот ящичек зачем? — спросил Санька.

— Это и есть ловушка. Чужая пчела — она норовит не через леток в улей забраться, а через щель… Оно и понятно: боится! Воры всегда лазейку ищут! А тут вот дырочка в ящике… Видишь? Пчела туда заползет, а обратно ей не выбраться. Бьется о стекло, злится! День посидит взаперти, а вечером я ее выпущу. И больше она на мою пасеку не прилетит. Ученая! Я ее на путь истинный наставил: трудись, а не воруй!

— Как же ты узнаешь, которая чужая?

— А чего мне узнавать? Пчелы сами за себя говорят… Раз в ловушке, — значит чужая! Своя в ящик не полезет. Для нее леток есть! Зачем ей лазейку выискивать?

— А твои пчелы на другие пасеки залетают?

Это уже был не простой вопрос. Санька готовил незаметный переход к разговору о болоте.

— Не! — серьезно ответил старик. — Воровок не держу!

— А на болото они летают или очень далеко?

— Две версты хорошей пчеле пустяк! А только делать там нечего — мох да клюква. А клюква с медом и рядом не лежала.

— Ты же, дедушка, про островины какие-то рассказывал. А там цветы, наверно.

— Куда махнул! — удивился дед. — До болота — две версты, до следовика — верста, а от него до первой островины — еще две. Пять верст задарма крыльями махать?! Таких пустопорожних летунов между пчел не водится!

— А следовик — это что? — спросил Санька.

— Следовик-то? Камень. Большой — с избу! И след на нем: как в тесто пальцы вдавлены.

Если бы вместо деда Евсея появился сейчас Дима Большаков, это чудо поразило бы Саньку ничуть не больше, чем слова старика. Санька не рассчитывал на такую удачу. Наверно, его лицо в эту минуту было очень странным, потому что дед успокоительно произнес:

— Да ты не бойся… Камень как камень — лежит себе во мху и никому вреда не причиняет. Я еще мальчишкой был, а он лежал. Болтали: архангел Михаил шел по болоту, приустал, на камень рукой оперся и след оставил… По праздникам ходили к болоту и на камень молились с берега. В трясину не лезли: хоть камень и святой, но боязно: засосет — и никакого архангела не докличешься… А старики поумнее другое говорили. Может, тоже врали — не знаю. Будто давным-давно не болото, а озеро было. На одном берегу наш народ жил, на другом — чужие. Съедутся на челнах — и ну драться, топить друг друга. А потом порешили поделить озеро. Провели границу по камню — он и тогда из воды высовывался. Вырубили на нем руку — мир, мол, на веки вечные. Хорошо зажили! Наши приплывут ночью, оставят на камне свои подарки. Приплывут на другую ночь, а подарков уж нет — вместо них гостинцы с того берега лежат.

— А после? — спросил Санька.

— После? Заросло озеро, заплыло. В болото превратилось. Люди породнились, и стал один народ — русский. А от тех времен только камень-следовик остался.

Долго еще дед Евсей рассказывал Саньке всякие легенды. Старик любил родной край и хорошо знал его. Но ничего похожего на дерево с кольцевым наростом он не встречал ни в лесах, ни на болоте. А про непонятное слово «белоус» Санька не спросил — опасался, что дед заподозрит неладное. Старик и так почувствовал что-то и на вопрос, по какой дорожке ходили раньше к болоту, неохотно показал рукой в сторону леса.

— Ты не вздумай, — предупредил он. — Ее и не найдешь — заросла. Никто не ходит в ведьмячье царство. Оттуда по ночам — то визг, то плач, то скрежет зубовный, а то и труба иерихонская! Услышишь — по коже мороз так и дерет!

— В архангела не веришь, а в ведьму веришь! — подзадорил старика Санька, надеясь выпытать еще что-нибудь полезное.

Дед Евсей вздохнул и сказал доверительно:

— Нет, Санюшка! И в ведьму не верю…

— А что ж тогда про визг и скрежет говоришь?

— Что слышал, то и говорю… Медведь кабана задерет — вот и визг. Как шилом в ушах сверлит. А когда затрубит за лесом, — это лось в беду попал. Провалился в окно на болоте — и кричит, зовет, да таким голосом, что все в тебе наизнанку выворачивается. Был бы помоложе, схватил бы веревку — и туда.

— А мины? — не вытерпел Санька.

— На доброе дело пойдешь — на мину не наступишь.

— Мне говорили, что пастух у вас подорвался. А ведь он корову спасал!

— Не так было, — возразил старик. — Он не спасал, а испугался: недоглядел — отвечать за корову придется! И понесла его нелегкая в другую сторону. Вот и нарвался.

— Ну, а на фронте? — не унимался Санька. — Там на минах подрывались часто!

— Подрывались, — согласился дед. — Только на войне счет иной. Там смерти выбирать некогда: косит и правого и виноватого. Слепа она и глуха на войне… А только и там правый да добрый верх берут.

Лес за пасекой посинел. Стволы деревьев точно сдвинулись в сплошную стену. Сгущались сумерки.

Санька слушал немудреные рассуждения старика и смотрел на этот таинственный лес, по которому бежала где-то неприметная заросшая тропинка, ведущая к болоту.

«Были сборы недолги…» — тихонько насвистывал Санька, возвращаясь домой.

В разведке


Принимать силосную траншею пришли Санькин отец и председательколхоза.

Ребята встретили их так, будто ничего особенного не произошло. Но они только внешне были спокойны и сдержанны, а на самом деле чувствовали небывалый прилив сил. Им казалось, что вместе они могут все! Что-то крепкое, властное и бесконечно дорогое объединяло их сейчас.

Санька испытывал раскаянье. Ему даже стало стыдно перед друзьями. Как обрадовались бы ребята, если бы он вдруг рассказал о рисунках в тетради, о камне-следовике! Собрались бы все в штаб, заперли дверь и долго обсуждали бы, как поступить. Осторожный Мишук сдерживал бы ребят. Гришка — тот голосовал бы за любое самое отчаянное предложение. Кричал бы и Санька, рассчитывая на молчаливое согласие Семы, на привязанность Вовки и даже на единственный голос команды Гени Сокова.

Представив все это, Санька заколебался. Было мгновение, когда он уже решил во всем признаться ребятам.

Пока в Саньке происходила внутренняя борьба, председатель и агроном медленно шли по дну траншеи и придирчиво осматривали ее. Ребятам бояться было нечего. Они честно выполнили работу и знали, что упрекнуть их не в чем, — траншея сделана по всем правилам.

Короткая заминка произошла на месте старой силосной ямы. Председатель многозначительно притопнул ногой, взглянул с каким-то загадочным выражением на Санькиного отца и постучал косточками пальцев по деревянной обшивке.

Мальчишки замерли. Как раз тут был найден футляр с автоматом и патронами.

— Здесь? — спросил Павел Николаевич, приподняв голову, чтобы видеть лица ребят, стоявших наверху.

— Ч-чего здесь? — спросил Вовка — Здесь яма была, — произнес он с притворным безразличием.

— Я про яму и спрашиваю! — сказал председатель и, еще раз переглянувшись с агрономом, пошел дальше.

Все, что было потом, заставило ребят забыть этот подозрительный случай. Председатель и агроном поздравили усачей с окончанием работ и долго считали, сколько вынуто кубометров земли.

Один Санька запомнил двусмысленный вопрос и многозначительное переглядывание. Как раз это и вынудило его отбросить благие намерения — рассказать ребятам о своих открытиях. «Отец и председатель что-то знают! — решил Санька. — Надо торопиться! Некогда обсуждать со всеми! И автомат нужно перепрятать! Баня — разве это место…»

— Придется вас премировать! — сказал Павел Николаевич, закончив подсчет кубометров. — Но за вами есть еще дельце! Помните? Два дня отдохнете и…

— Электропроводка? — вспомнил Мишук и подмигнул Саньке.

— Справитесь? — спросил председатель.

— Справимся! — весело закричали ребята.

Кричал и Санька. «Два свободных дня! — подумал он. — Везет! Завтра же махну на болото!»

Спал Санька в ту ночь плохо: в голову лезли мысли одна приятнее другой. Камень-следовик он, конечно, найдет сразу! Ведь на него с берега молились — значит, издали видно. А дальше… Дальше Санька знал, что делать! Он нанесет на бумагу лес, болото, ориентиры, тропу. Придет с картой в штаб, выложит ее перед удивленными ребятами и скажет небрежно: «Я тут наметил, где искать следы Димы Большакова. Мишук, назначай, когда пойдем. Поведу я!» Тут он посмотрит на Катю, на младших усачей и добавит: «Команду Гени Сокова возьмем — я обещал! А девчонок брать не стоит. Места гиблые, зверья полно. Автомат надо прихватить. Мишук, выдай десять патронов! Я за все отвечаю!»

Подумав об автомате, Санька вспомнил, что стоило бы его перепрятать. «Не взять ли автомат с собой? По дороге бы и запрятал в лесу!..» Эта мысль понравилась ему. Смущало одно — договоренность с Гришей. Но тут же нашлось оправдание: «Перепрячу, а как вернусь, — скажу и сведу на то место… Он радоваться должен: в лесу — не то что в бане! Никто не возьмет!»

Заснул Санька под самое утро, да и то часа на два.

Рассвет только подкрадывался к деревне с востока, а Санька уже открыл дверь бани. На цыпочках подошел он к окну, наклонился, просунул пальцы в щель и приподнял третью от стены половицу. Пахнуло сыростью. Санька посветил фонариком, ожидая увидеть волнующий блеск металла. Но автомата не было. Санька сунул руку под пол и пошарил под другими досками. Пальцы нащупали жестяную банку. Он оттолкнул ее в сторону и присел на перевернутую половицу. Было обидно и не хотелось верить, что Гришка мог поступить так нечестно.

Санька еще раз обшарил неглубокое подполье и снова наткнулся на жестянку. Он хотел зашвырнуть ее в самый дальний угол, но что-то заставило его открыть крышку коробки. Внутри лежала записка. «Автомат изъят по решению партбюро, — с удивлением прочитал Санька. — Захотите поохотиться — приходите, дам ружье и патроны». Внизу стояла подпись Ивана Прокофьевича — секретаря колхозной парторганизации.

Санька почувствовал облегчение. Лучше потерять автомат, чем веру в товарища. Но как они узнали? Может, Мишук рассказал?

Так и не ответив на этот вопрос, Санька положил коробку с запиской под пол, подвинул доску на старое место и вышел из штаба в огород.

Весело чирикали ранние птички. Утро несло с собой свежесть и бодрость.

«Плевать!.. Обойдусь без автомата!» — подумал Санька и пошел по задворкам к зеленеющему невдалеке лесу.

Дорога вела мимо пасеки. Линялая рубашка деда Евсея уже виднелась среди пчелиных домиков. Санька свернул в кусты и под их прикрытием миновал пасеку.

Лесную тропу он нашел быстро. Не так уж она и заросла. Уплотненная земля противилась натиску трав и мхов.

В лесу стоял негромкий гомон. Шептались деревья. Дятел отбивал мерную дробь. Пернатые жители верхних этажей зеленого царства устроили утренний концерт.

Солнце зажгло на верхушках деревьев яркие зеленые костры. Вниз, на тропу, оно еще не светило. Но и здесь, в первом лесном этаже, все пробудилось и радовалось утру. Вышли на работу рыжие муравьи. Зашевелилась кучка земли. Кто-то невидимый, но сильный, выталкивал наружу черный перегной.

Санька топнул ногой — получился звонкий шлепок. Подземные работы прекратились. Хозяин норки решил переждать опасность. А лягушка, потревоженная шлепком босой ноги, выпрыгнула из-под кустика на тропу и снова нырнула в траву.

Санька не чувствовал никакой тревоги. Он шагал и шагал, посвистывая про недолгие сборы, и два километра быстро остались позади. Чаща поредела. По бокам тропинки стали попадаться кочки, густо поросшие пучками колкой травы.

Из-под ног вдруг взметнулась тетерка и полетела над самой землей. Санька услышал, как она с шумом опустилась где-то неподалеку в кустах.

Еще одна птица тяжело отлетела в сторону. Санька не любил охоту, и его сердце не дрогнуло. Он только подумал, что тут давно не гремели выстрелы, поэтому тетерки и не боятся человека.

Еще сотня шагов — и перед Санькой раскинулось болото. Это была однообразная зеленая равнина. Он остановился, пораженный резкой сменой картины. В лесу под каждым кустиком, под каждым деревом кто-то щебетал, попискивал, постукивал, посвистывал. А над болотом висела густая липучая тишина. Здесь расстилалось однообразное мертвое пространство. Взгляд скользил и ни на чем не мог остановиться. Лишь где-то далеко виднелись купы живой зелени, отрезанной от леса ровным покрывалом мхов. Ничто не двигалось на болоте, и все настораживало. В самой неподвижности таилась какая-то опасность, а в тишине — тревога. Болото угрожало. Этот мертвый мир давил и вселял безотчетный страх.

— Чего испугался? — шепотом спросил Санька, чтобы подбодрить себя. — На то и болото! Ты думал, что это вроде танцплощадки? А ну, давай двигай дальше!

Тропка, выйдя из леса, раздваивалась влево и вправо, берегом огибая болото. Санька решил направиться влево: эта тропка показалась ему более заметной.

Чтобы не заблудиться, он шагнул к осине и надломил ветку. Деревце громко хрустнуло. Санька вздрогнул и посмотрел на болото. Оно было прежним — необозримым, неподвижным и чужим. Но Санька преодолел минутную робость и пошел по тропинке, которая змеилась в прибрежных зарослях.

Он заставлял себя думать о чем-нибудь приятном, но мысли не подчинялись ему. Как назло, вспоминались всякие страшные рассказы: о предсмертных криках лосей, провалившихся в трясину, о погибшем пастухе…

«Тропку наверняка разминировали!» — успокаивал себя Санька, но каждый шаг вперед давался ему с трудом. Очень хотелось повернуть назад и припуститься по лесной дорожке к деревне. «А камень? Прийти к болоту и вернуться ни с чем? Нет! Я должен его увидеть! Должен! Должен! — твердил Санька. — Увижу — тогда вернусь!»

Впереди на болоте виднелась жиденькая цепочка карликовых деревцев. Казалось, что лес выслал в топь маленьких, но отважных разведчиков. Кривые низенькие осинки и березки бесстрашно вышли вперед, вытянулись в цепочку и, нащупывая тонкими ножками дорогу, двинулись к середине болота. Они были предвестниками наступления неисчислимой зеленой рати, которая окружила трясину, готовясь завоевать безжизненные болотные пространства.

Санька проследил глазами цепочку деревцев и заметил вдалеке темно-серое круглое пятно.

«Камень! — догадался Санька. — Следовик!»

Камень огромной кочкой возвышался над трясиной. Березки и осины тянулись как раз к нему. Болото здесь не казалось таким мрачным. Жиденькие деревца шевелили листвой, покачивали ветками. Это была жизнь. И Санька почувствовал себя увереннее. Он прибавил шагу, а потом побежал к зеленому мыску.

Внезапно тропка расширилась. В нее влилась из леса другая дорожка, сплошь избитая острыми раздвоенными копытами. Здесь недавно прошло стадо диких свиней.

Санька читал где-то, что кабаны, разозлившись, нападают на человека. Но у каждого мальчишки свое отношение к животным. Волков и кабанов Санька не боялся. Они представлялись ему обычными собаками и свиньями, только более осторожными, хитрыми и сильными. Санька даже обрадовался: значит, он не один в этой глуши, да и о минах теперь можно было не думать. После стада кабанов шагай смело: мин нет!

Тропа привела Саньку к небольшому полуострову, узким языком вдававшемуся в болото. Отсюда и начиналась зеленая цепочка березок и осинок. Тропа сворачивала на полуостров, а дальше шла прямиком по трясине вдоль хилых деревцев. Следы раздвоенных копыт вели туда же.

«Молиться они к камню ходят, что ли?» — подумал про кабанов Санька и улыбнулся, но не своей шутке, а оттого, что все сложилось самым чудесным образом. Санька догадался: протоптанная тропа соединяла берег болота с островинами. Не к камню же на поклон ходили кабаны! Их тянуло другое — пища. А найти ее они могли только на сухих лесистых возвышенностях, зеленые шапки которых виднелись на горизонте.

Смело шагнул Санька на примятый мох. О возвращении в деревню он уже не думал. Подойти так близко и не побывать у камня, не пощупать его своими руками? Он не пропустит такого случая! Он и до островины дойдет! Только б времени хватило!

Санька посмотрел на солнце. Было часов двенадцать. «Если до камня километр, а до островины еще два, — считал он, — то туда и обратно шесть. До деревни два — восемь… Два часа ходу! Чепуха! В три буду дома, а в пять назначу срочный сбор в штабе и…» Санька даже зажмурился, представив, какую бурю восторга вызовут его открытия.

Тропка напоминала узкий выгон для скота. Деревца стояли то справа, то слева. Они, как жиденький забор, ограждали тропку с боков. Хлюпала вода под ногами. Рыжая жижа прорывалась сквозь мох и упругими фонтанчиками выдавливалась между пальцев. Санькины штаны скоро покрылись грязью. Он закатал их повыше и больше не останавливался.

Следовик рос на глазах. Из большой кочки он превратился в бугор. А когда Санька подошел еще ближе, камень вымахал с избу. Тропа огибала его слева. И с этой же стороны отчетливо виднелась широкая ладонь, и пять растопыренных пальцев.

Санька подбежал к каменной глыбе, остановился на секунду, разглядывая удивительный отпечаток, и осторожно, ощущая легкий озноб, вложил правую руку в гранитные пальцы.

— Здоро́во, ар… хангел! — произнес он, стараясь придать голосу шутливый оттенок, но слова прозвучали уважительно и робко.

Время пощадило работу древнего скульптора. Сохранились линии, пересекающие ладонь, бугорки у основания пальцев. Это была рука труженика — мускулистая и добрая. Снизу камень порос мхом, а выше он был начисто оглажен ветрами и дождями. От него веяло теплом. Осмотрев следовик, Санька определил, что на него можно забраться. Высеченная рука послужила первой ступенькой. Над ней виднелись две выбоины. Несколько ловких движений — и Санька очутился на плоской макушке, нагретой солнцем.

Отсюда, с трехметровой высоты, было видно далеко. Но Санька вначале не смотрел по сторонам. Вползая на животе на вершину следовика, он заметил неглубокие выдолбленные в граните буквы. Вглядевшись, Санька узнал знакомую отметку — «Дим. Бол.» Он не удивился, а обрадовался, будто встретил верного товарища. Бережно обвел Санька пальцем все буквы, выдул из углублений песчинки и семена, занесенные ветром, и только после этого посмотрел вокруг.

Лес обступал болото и сзади, и слева, и справа. Впереди бугрилась кочками бесконечная топь, прорезанная темной линией звериной тропы. Эта дорожка вела к далекой островине. Поросшая вековыми елями, она издали была похожа на горку с елками, нарисованную в тетрадке Димы.

Санька принял новое открытие очень спокойно. «Вот она — горка! — подумал он. — А дерево с наростом будет на следующей островине! К дереву я не пойду, — надо ребятам хоть что-нибудь оставить! Туда вместе отправимся. А до горки доберусь!»

Он нащупал ногой выбоину в камне и стал спускаться, но вторая нога никак не могла найти опору. Руки заскользили по гладкой поверхности. Чувствуя, что сейчас упадет, Санька оттолкнулся от следовика, спрыгнул на мох и, стараясь сохранить равновесие, попятился. Ноги наткнулись на что-то мягкое, и он плотно уселся на пружинистую подушку. Эта кочка стояла в метре от тропы между двух березок. Хилые деревца склонились над Санькой, протянули к нему ветки, точно хотели помочь подняться. Но он не торопился. Как в удобном кресле, сидел на кочке и смотрел под ноги. Такого он еще не видывал. Мох был сплошь усеян клюквой. Казалось, кто-то только что просыпал ее из корзины. Санька взял одну ягодку, но она крепко держалась на тонком, как ниточка, стебельке, который натянулся и вытащил за собой еще несколько клюквин.

А березки все ниже и ниже склонялись над Санькой, пока одна из веток не коснулась его головы. Он посмотрел кверху. В этот момент что-то щелкнуло под ним, будто в кресле лопнула пружина. Санькины колени поехали вверх. Так ему показалось, хотя ноги остались на месте, а сам он вместе с кочкой стал опускаться вниз. Санька почувствовал сквозь штаны холодную обжигающую воду. Ухватившись за ветку березки, он успел вскочить на ноги и испуганно прыгнул на тропу.

Так Санька усвоил первую болотную заповедь: «Никогда не сходи с тропинки!»

Он стоял и смотрел на то место, где только что сидел удобно и спокойно. Трясина вновь настраивала свою ловушку. Опустившаяся кочка медленно подымалась, принимая прежние очертания. Склонившиеся березки распрямлялись. Мох затягивал Санькины следы. Все двигалось, как живое, хищное, бесформенное чудовище.

Страх снова шевельнулся в Саньке. «Никакого архангела не докличешься!» — вспомнил он слова деда Евсея и подумал: «Метко старик сказал! С тропы больше ни на шаг!»

Но болото приготовило для Саньки еще один урок. Слишком долго простоял он на одном месте, потрясенный случившимся. Под ногами у него забулькало, зашипело, и Санька, подстегнутый ужасом, инстинктивно бросился к камню. А от тропки во все стороны пошла по трясине ленивая пологая волна.

Прижавшись спиной к следовику, Санька запомнил и вторую болотную заповедь: «Нельзя стоять даже на тропинке!» Передохнуть можно только тут, у камня, вокруг которого образовался неширокий пояс довольно плотной почвы. И Санька долго не решался покинуть его.

«Лучше всего бегом! Одним духом!» — думал он, измеряя на глаз расстояние от камня до берега. На школьной спартакиаде Санька бегал и на три километра. Но там была хорошая ровная дорожка, а здесь — зыбкий пружинный матрац. «Зато не три, а всего километр!» — утешал себя Санька. «А как же с островиной? — ехидно спросил тайный голос. — Решил дойти, а теперь ноги задрожали?»

Санька посмотрел на зеленую шапку островины и задумался. Он понимал, что идти одному в глубь болота неразумно. А тайный голос твердил одно: «Ты просто трусишь!» Санька видел, что за островиной на горизонте показалась туча, парило, как перед дождем. А голос неумолимо повторял: «Трусы всегда найдут отговорку!» Санька знал, что у него не хватит сил добежать до островины без передышки. А голос язвительно подсказывал: «Трусишка, а ты слышал что-нибудь про марш-бросок?»

И Санька сдался. Отклеив спину от камня, он ступил на тропу и с отчаянной решимостью зашлепал к поросшей елями островине. Он шел, согнув руки в локтях, часто семеня ногами. Он весь отдался одной цели — безостановочному движению вперед. Только вперед! Он не смотрел ни на островину, ни на тучу. Глаза скользили по тропинке, выбирая место поровнее, посуше. Чтобы не сбиться с ритма, Санька в такт своим шагам тихо повторял:

— Марш-бросок… Раз-два! Марш-бросок… Раз-два!

Босые ноги скользили. Сердито чавкал и брызгал грязью мокрый болотный мох. Вдруг чавканье усилилось и как-то раздвоилось. Санька делал шаг — мох хлюпал, и сразу же, точно эхо, долетало повторное хлюпанье и чавканье.

Санька поднял голову. Ему навстречу по тропке двигалось что-то длинное, приземистое, резко отличающееся по окраске от окружающего болота.

— Ой! — вырвалось у Саньки, и он остановился.

Этот испуганный возглас был услышан. Длинная пестрая живая лента, заслонившая тропу, замерла, настороженно вытянув тупые морды. Солнце, висевшее на краю черной тучи, блеснуло на двух загнутых клыках. Клыкастая морда мотнулась из стороны в сторону и злобно хрюкнула.

Перед Санькой стояли дикие свиньи, возвращающиеся в лес с островины.

Вожак — старый клыкастый секач — хрюкнул еще раз. Инстинкт подсказывал ему, что стоять на тропе опасно, и кабан снова двинулся вперед. Дружно захлюпали по болоту остальные свиньи. Шли они плотным вытянутым стадом. Ничто не могло их остановить. На Саньку надвигался многоногий могучий таран, готовый все опрокинуть и растоптать. Санька не помнил, как повернулся и побежал назад, как забрался на камень.




Вожак, яростно сверкая налитыми кровью глазами, поравнялся со следовиком и, не останавливаясь ни на секунду, повел стадо к берегу. Промелькнули длинные загнутые клыки, широкие спины, покрытые жесткой щетиной, толстые ноги с острыми раздвоенными копытами.

Добежав до берега, стадо кабанов скрылось в лесу.

Санька шумно выдохнул воздух и заметил, как потемнело на болоте. Туча упрятала солнце и, постепенно разрастаясь, заняла бо́льшую половину неба. Налетел ветер, принес первые капли дождя. Нагретый камень покрылся темными веснушками. Они быстро высыхали, но новые капельки падали чаще и чаще. Так начинается не ливень, короткий и обильный, а затяжной скучный дождь. Вокруг зашумело монотонно и тоскливо. В такую погоду хорошо спать в сарае на сене. А Санька лежал на камне один-одинешенек под темным хмурым небом. Лежал и с опаской глядел на лес, укрывший кабанов, которые теперь не казались похожими на безобидных домашних свиней.

«Сосчитаю до ста — и спущусь!» — решил Санька. Он уже не думал об островине. Внутренний голос больше не насмехался над ним, не называл трусом. Всему есть предел! Домой, в деревню, к ребятам — вот о чем мечтал Санька. И только боязнь снова встретиться с кабанами удерживала его на камне.

Прежде чем он досчитал до ста, дождь разошелся. Но Санька добавил для страховки еще двадцать и только потом начал сползать вниз. Рубашка зацепилась за какой-то выступ, затрещала, брызнули оторвавшиеся пуговицы. Но Санька их не заметил. Он бросился к берегу по раскисшей болотной тропинке. Почувствовав, наконец, под собой твердую землю, он дал себе минутную передышку — огляделся, прислушался и побежал по прибрежной дорожке.

А дождь все поливал и поливал, неторопливый, нудный. Ветер лениво стряхивал капли с листьев, раскачивал еловые лапы. Слева лежало тяжелое и угрюмое болото. Но Санька смотрел лишь вправо. Где-то здесь поблизости должны быть надломленная осинка и поворот на тропу, ведущую к деревне.

Да вот, кажется, и она! В глубь леса уходила дорожка, но осины на повороте не было! Не та!..

Санька побежал дальше вдоль берега, а в груди у него нарастало беспокойство: может быть, он уже проскочил свою метку?..

Но вот еще одна дорожка сворачивает в лес! И опять вблизи ни единой осины!

Санька повертелся на месте, потом повернул назад. Он запыхался, ноги у него заплетались. Но он добежал до того места, откуда были видны и камень-следовик, и цепочка хилых деревцев. Здесь Санька остановился. «Не торопись! — ободрял он себя. — Иди теперь прочь от камня, иди медленно, шагом, и смотри вправо! Не сгорела же эта проклятая осина!» И он пошел, внимательно вглядываясь в мокрые заросли.

Потемнело еще больше. То ли тучи сгустились, то ли наступал вечер — Санька не знал: он потерял представление о времени, но еще храбрился и надеялся, что найдет осинку с надломленной веткой.

Три дорожки попались ему на пути. Все они вели от берега в лес, но ни на одном повороте не было Санькиной метки. Тогда он вернулся к средней дорожке и свернул на нее, оставив позади прибрежную тропинку. Он чувствовал, что делает не так, но бродить около болота было бессмысленно.

Мрачный и мокрый лес проглотил Саньку, сомкнулся над его головой и обступил со всех сторон. Шлепал по листьям дождь. Вокруг поскрипывало, булькало, шуршало. Пугающие звуки неслись отовсюду.

Тропинка виляла то вправо, то влево. И за каждым поворотом в сумеречном обманчивом свете Саньке чудилось что-то страшное. Кусты казались лохматыми чудовищами. Корни превращались в толстых удавов. Пни напоминали притаившихся осьминогов.

Но не эти ужасы сломили Саньку. Собрав в кулак всю свою волю, он шел вперед, пока не увидел просвет. Тут уж Санька не пожалел ног и вихрем вынесся из лесного тоннеля. Последняя ветка мокрой плеткой хлестнула его по щеке, и он очутился на краю болота.

Снова вместе


Ребята не сразу заметили отсутствие Саньки.

Рано утром колхозники подвезли к готовой траншее силосорезку и для пробы пропустили через нее полвоза травы.

Тарахтенье машины разнеслось по всей деревне. Сбежались мальчишки. Пришла Катя. Ребята вертелись около силосорезки, смотрели, как острые ножи превращают траву в сочную зеленую массу, спорили, сколько возов потребуется, чтобы доверху заполнить траншею.

Был тут и Санькин отец. Он мял в руках изрезанную траву, даже нюхал ее.

— Ты на язык попробуй! — пошутил один из колхозников.

— Будем солить — попробую! — серьезно ответил агроном.

— Дядя Сеня, а Саша ушел куда-нибудь? — спросила Катя.

— С утра гоняет где-то! — недовольно буркнул агроном.

Мальчики покрутились у траншеи, потом начали расходиться.

— Кто видел сегодня Саньку? — снова спросила Катя.

Одни пожали плечами, другие отрицательно мотнули головой и разошлись: день-то у них был выходной!

Вовка завернул к Саньке во двор и призывно свистнул, подняв голову к чердачной дверце. В темном проеме показался Мишук.

— Чего свистишь? — сердито сказал он. — Нету его! Думал — спит. Залез — нету!

Мальчишки вышли на улицу и увидели Катю. Она тоже шла к Санькиному дому, но, заметив ребят, поспешно свернула в сторону.

— Ишь ты! — усмехнулся Вовка. — То лается, а тут скучно стало!

— Девчонки все такие! — произнес Мишук и добавил: — А вообще-то ни к чему эти выходные дни… Разбалтывают только! Вот где он все время пропадает? Завтра с утра соберемся — отменим второй выходной! Хватит одного дня! Согласен?

— Давай! — ответил Вовка. — Вместе веселее!

— Решили? — оживившись, спросил Мишук.

— Решили!

— С утра?

— Ага! — подтвердил Вовка. Но собрались усачи раньше.

После обеда из-за леса поднялась туча. Заволокло все небо, и пошел обложной дождь. Все стало одинаково серым и скучным. Нигде не было уютного местечка. И ребят потянуло в штаб.

Шлепая по лужам, пробежала по улице команда Гени Сокова. Катя увидела их из окна и, накрыв голову цветастым платочком, тоже пошла в баню. За ней — Вовка. Потом пришел Мишук. Гриша и Сема появились вместе: они встретились у калитки.

В штабе сразу стало тепло и весело. Было бы еще веселее, да не хватало Саньки. О нем думали уже все.

— Где его носит? — произнес Вовка.

— Дождь… Скоро придет! — уверенно сказал Гриша.

Снаружи послышался какой-то шум. Ребята высыпали в огород. По Усачам ехал дед Евсей с досками. Старая шапка-ушанка прикрывала от дождя голову старика. Мокрая рубаха прилипла к сухоньким плечам. Пасечник бодро понукал Соколика. Настроение у старика было хорошее. Он получил со склада доски для забора. И не какие-нибудь бросовые горбыли, а прямые, как линейка, тесины!

Увидев ребят, дед Евсей погрозил им вожжой и крикнул:

— Небось забыли? А кто обещал с забором пособить?

— Помним, дедушка! — отозвался Мишук. — Хоть сегодня! Вот дождь пройдет…

— То-то! — Старик поправил съехавшую на затылок намокшую шапку. — А я думал — забыли… Санька тут ваш забегал. И хоть бы полслова про забор. Мол, помним, — доставай, дед, доски, а мы тут как тут!

Услышав про Саньку, мальчишки выскочили за калитку.

— Когда он был?

— Да вчера! — ответил старик и чмокнул.

Конь прибавил шагу.

— Вечером… — долетело до ребят. — Про болото все расспрашивал… Любопытный, что белка!

Ребята вернулись в штаб, молча уселись у стола и прислушались к однообразному шуму дождя.

— Мальчики! — тихо и тревожно сказала Катя. — А ведь он к болоту пошел!

Никто не возразил. После разговора с пасечником все подумали то же самое.

— Что же мы сидим? — возмущенно воскликнула Катя. — Он там… А мы!

От волнения у нее перехватило горло, и она замолчала.

— А ты поплачь! — грубовато произнес Вовка и добавил: — Он из-за тебя в болото полез! Это ты его дразнила: «Трус, душа в пятках!»

— Чего привязался? — сказал Гриша. — Катя не виновата! Он и сам гусь хороший!

— Ты сам гусь!

— Хватит вам! — строго прикрикнул Мишук. — Вернется — мы ему покажем!

— А вдруг не вернется? — вырвалось у Кати, и она умоляюще посмотрела на звеньевого.

— Подождем до вечера, — сказал Мишук. — Не придет — пойдем искать. Деда Евсея попросим — он лес и болото хорошо знает.

— До вечера? — спросил Геня Соков. — А почему не сейчас!

— Помолчи! — цыкнул на него Мишук. — Уж вы-то ни сейчас, ни вечером искать не пойдете!

Младшие усачи беспокойно задвигались на скамейке. Один из них недовольно шепнул командиру:

— Чего лез? Может, взяли бы!..

Геня Соков щелкнул своего подчиненного по лбу.

— Помолчи! А то живо домой отправлю!

В штабе на секунду стало тихо. Из-за стола медленно поднялся Сема.

— Пошел, — произнес он и двинулся к двери, и хотя Сема не сказал, куда пойдет, все догадались, что он решил идти к болоту.

— Стой! — крикнул Мишук.

Сема остановился и так посмотрел на звеньевого, что тот понял: приказывать или спорить бесполезно.

— Подожди! — изменив тон, сказал Мишук. — Ты хоть возьми кого-нибудь… Зачем одному? И давай договоримся: только до болота — и обратно!

— Ладно, — ответил Сема и спросил у Вовки: — Пойдешь?

— С тобой пойду!

— Возьмите и меня! — попросила Катя.

Вовка презрительно фыркнул.

— Пускай, — сказал Сема.

По тропке, ведущей к болоту, никто из усачей не ходил с того самого дня, когда колхозники принесли в деревню подорвавшегося на мине пастуха. Да и не было особой нужды ходить туда. Лес в той стороне грибами не славился. Для охоты на болотную дичь у колхозников не оставалось времени. А ради клюквы не стоило рисковать.

Но все знали, где эта тропа, и Сема вскоре вывел на нее Вовку и Катю.

— По сторонам не рыскать, — сказал Сема, обращаясь к Кате.

Больше не разговаривали. И настроение было не то, и надоедливый дождь не располагал к разговору. Поднялся ветер. Деревья закачались, заскрипели, обдавая ребят водой. Лес наполнился гулом, точно заработал огромный вентилятор.

Катя посмотрела на сердитые разлапистые ели. «А ведь он — один!» — подумала она о Саньке. И ей стало страшно. Катя чувствовала себя виноватой: «И зачем я дразнила его!»

Первую остановку Сема сделал у вывороченной с корнем сосны.

— Кричи, — сказал он Кате. — У тебя голос звонкий.

Та не поняла.

— Что кричать?

— Так и кричи: «Са-нька».

— Са-а-ша-а-а! — пронзительно закричала Катя. Прислушались. Лес гудел строго и тревожно.

— Еще, — произнес Сема.

— Сашо-о-ок!

Высокий голос Кати вплетался в лесной гул и придавал ему какую-то страдальческую нотку.

— Еще, — потребовал Сема.

— Са-ашенька-а!

Вовка усмехнулся и сказал:

— Ты еще как-нибудь придумай! Разнежничалась!.. Поздно только!

Катя печально посмотрела на Вовку. Она не обиделась. Она боялась, что Санька никогда не отзовется.

— Теперь вместе, — скомандовал Сема. — Раз… Два!

— Са-анька-а-а!

Ветер подхватил их крик и унес куда-то к Усачам.

Ответа не было.

— Пошли дальше, — сказал Сема.

Когда они вышли к болоту, дождь прекратился, но ветер разыгрался не на шутку. Он несся над трясиной и упругой стеной наваливался на лес, зачесывая в одну сторону листья и ветви.

— Сашо-ок! — крикнула Катя, но Сема безнадежно махнул рукой: ветер заглушал все звуки.

Долго смотрели на болото. Оно было пустынно — мертвая равнина. Казалось, что этот яростный напористый ветер вымел оттуда все живое.

Ребят волновал один и тот же вопрос: неужели Санька пошел в глубь болота? Но если бы они произнесли этот вопрос вслух, он прозвучал бы по-разному. У Вовки в нем была бы не только тревога, но и восхищение. «Вот это парень! Я бы побоялся!» — честно признался он самому себе. Катя с ужасом думала: «Неужели он из-за меня? Только бы ничего не случилось! Пусть все будет хорошо! А я больше никогда насмехаться над ним не буду!» У Семы были деловые мысли: «Если он в болоте, то придется искать всей деревней. Втроем не найдешь. Мы посмотрим только на берегу».

Сема указал на пенек и сказал Кате:

— Сиди. Жди.

Повернувшись к Вовке, он махнул рукой направо:

— Идем.

— Может, разделимся? — предложил Вовка. — Ты направо, а я налево! Скорее будет!

— Идем! — требовательно повторил Сема.

Он не хотел отпускать Вовку одного, и они пошли вдвоем, а Катя осталась сидеть на пеньке.

Ветер дул ей в лицо, но она смотрела на пустынное болото, пока не заслезились глаза. Катя прикрыла их и, как во сне, увидела Саньку. Он то проваливался в трясину, то бегал внутри круга, образованного минами.

Катя больше не могла сидеть молча и ждать.

— Сашо-о-ок! — крикнула она и испугалась.

Подумала, что Сема и Вовка могут услышать ее и повернуть назад. Она теперь была убеждена, что Санька бродит где-нибудь как раз в той стороне, куда направились ребята. Но они не дойдут до него, вернутся, подумав, что она зовет их. Кате послышались даже какие-то звуки, похожие на шлепанье босых ног по грязи.

Шлепанье повторилось, но совсем с другой стороны. Катя порывисто обернулась. По тропинке бежал странный человечек в изодранных штанах, в мокрой, заляпанной илом рубашке.

Это был Санька. Увидев Катю, он остановился и несколько раз повторил:

— Ты!.. Ты!..

— Я! Я!.. — отвечала Катя.

Они стояли на грязной тропинке и смотрели друг на друга растерянно-счастливыми глазами.

Санька провел ладонью по лицу.




— Не плачь! — сказала Катя. — Ведь все хорошо!

— Я не плачу! — хрипло ответил Санька. — А голос у тебя!.. Ты простыл?

— Нет… Я кричал долго звал…

Вернулись мальчишки, встревоженные криком Кати. Вовка затормошил своего дружка.

— Где был-то, чудило!.. Катька тронулась со страха! Мишук шипит ужом! Ну и даст он тебе жизни!

— Цел? — сдержанно спросил подошедший Сема. — Ну и ладно… Пошли.

Он ничем не выразил своих чувств, если не считать дружеского шлепка по плечу, которым он наградил Саньку.

А Санька молчал, расслабленный и счастливый. Так хорошо ему еще никогда не было. Он улыбался беспомощно и виновато, как ребенок.

— Пошли, — повторил Сема.

— Да подожди ты! — воскликнул Вовка. — Дай поговорить!

— Посмотри, — Сема взял Вовку за подбородок и заставил взглянуть на солнце. — Садится.

— Ну и что?

— Мишук деревню всполошит.

— Деревню? — встрепенулся Санька и мгновенно представил встречу с колхозниками, с перепуганными отцом и матерью. И откуда силы взялись у Саньки. — Скорей! Скорей! — заторопился он. — Где тут дорожка к дому?

Тропка оказалась совсем рядом. Присмотревшись, Санька увидел осинку с обломанной веткой. Он несколько раз пробегал мимо этого места. Но страх — плохой попутчик. Не заметил Санька свою метку.

Когда лес остался позади и Сема вывел ребят на пригорок, откуда была видна деревня, Мишук, Гриша и команда Гени Сокова шли на пасеку.

За этот показавшийся очень длинным день усачи побывали везде, куда мог уйти Санька: в Обречье у Марии Петровны, на Болотнянке, на ферме у доярок. С каждым часом беспокойство за Саньку усиливалось. К вечеру мальчишки стали тревожиться и за ребят, отправившихся к болоту. Мишук решил больше не ждать. Усачи пошли посоветоваться к деду Евсею. Еще несколько минут — и об исчезновении Саньки знала бы вся деревня.

Судят ли победителя?


Саньку судили.

Главными обвинителями были Мишук и Гриша, который чувствовал себя незаслуженно обиженным. Ведь он рассказал Саньке, что починил и перепрятал автомат! А чем тот отплатил ему? Не только не предложил пойти вместе к болоту, но даже не намекнул на это!

Оглядев грязного, измученного Саньку в мокрой порванной рубашке, на которой не осталось ни одной пуговицы, Мишук сказал:

— Отправляйся домой! Завтра разговор будет!

Санька взмолился:

— Ребята! Я целый день вас не видел! Пойдемте в штаб! Там что хотите со мной делайте! Ну, виноват! Не спорю… Зато я кое-что узнал! — Он заискивающе смотрел на ребят.

— Что ты мог узнать! — сердито произнес Мишук. — Радуйся, что на мину не наскочил! Тогда бы узнал!

— Нет, мальчики! — сказала Катя. — У него есть новости!

После такого заявления Саньку не отпустили бы, если бы даже он сам просился домой.

В штабе расселись чинно. Мишук поставил в угол табуретку для подсудимого. Остальные сели вокруг стола и уставились на Саньку.

Всем своим покорным видом он вызывал не только жалость, но и симпатию. И грозная речь не получилась у Мишука.

— Это что же такое! — на высокой ноте начал он. Санька хлюпнул носом и опустил голову, приготовившись терпеливо выслушать любые обвинения.

Но Мишук запнулся, а когда заговорили снова, это была уже не речь.

— Ты нам правду скажи: будешь еще… так делать?

Санька вскочил с табуретки и прижал грязные руки к порванной рубашке.

— Никогда! Если хоть раз, — то пусть хоть на мину!.. Я без вас никуда больше! Там одному невозможно! Я хоть и не трус… Кто скажет, что я трус? — Санька посмотрел на мальчишек, на Катю и закончил: — Не трус, а боялся! Говорят, от страха седеют. Ну-ка, посмотрите: может, и я?

Ближе всех сидел Геня Соков. Он привстал, взъерошил пальцами волосы на Санькиной голове и серьезно сказал:

— Не-е… Они просто выгорели и грязные.

— Хватит в театр играть! — воскликнул Гриша. — Дело говори!

Санька смутился.

— Почему в театр? Я думал — седые… Мне не видно было. А вот что шевелились — слово даю! Так и двигались, как тараканы в них ползали!

— Ты с самого начала говори! — потребовал Мишук.

И Санька начал с того момента, когда увидел в тетрадке непонятные рисунки. Он не скрыл ничего. Не мог скрыть. Неизвестно, как бы он поступил завтра, но сегодня он не произнес ни слова, которое приукрашивало бы или искажало факты. Лишь одно опустил он — то, что было связано с автоматом. Тайна принадлежала двоим, и он не хотел открывать ее без согласия Гриши. Но такой уж выдался вечер, что и этот секрет выплыл наружу.

Рассказывая о своих приключениях, Санька видел, как разгорались глаза у мальчишек. Ребята переживали такое же волнение, какое испытал он сам. Перед ним сидели друзья, живущие его радостями и огорчениями. Разве таких обманешь еще раз? Разве утаишь от них хоть капельку правды?

«Скажу про автомат! — решил Санька, но тут же подумал: — А Гриша? Его тоже ругать будут! Как бы выгородить его?»

Рассказав о встрече с кабанами, Санька ловко вернулся назад — к разговору об автомате.

— Когда я их увидел, — сказал он, — жалко стало, что нет со мной автомата. А я хотел его взять.

Мальчишки невольно посмотрели вверх — на балку, за которой были спрятаны остатки футляра и автомат.

— Нет его там, ребята! — со вздохом произнес Санька.

Гриша шумно задвигал под столом ногами. Санька выразительно посмотрел на него и пояснил:

— Я его перепрятал! Положил под пол. А оттуда… Сейчас покажу.

Он подошел к окну, приподнял третью половицу и вынул жестянку.

Записка Ивана Прокофьевича облетела стол. Она обрадовала одного Мишука. Оружие без его вмешательства ушло от ребят. «Теперь и патроны можно сдать!» — подумал он. Остальные расшумелись. Такой острой критики секретарь колхозной парторганизации не слышал даже на отчетно-выборном собрании.

Не знали ребята, что Иван Прокофьевич в это время горячо защищает их интересы на заседании правления колхоза.

Речь об усачевских мальчишках зашла в конце — после того, как было принято решение: созвать в Усачах в ближайшую неделю общее собрание, чтобы обсудить вопрос о строительстве жилого дома городского типа.

Уже стали расходиться, когда председатель спросил у Ивана Прокофьевича:

— Автомат сдал?

— А как же! Съездил специально! — ответил секретарь. — Кстати… Товарищи! Раз заговорили об этом… Задержитесь на пару минут!

Заседание продолжилось.

— Автомат я сдал, — повторил Иван Прокофьевич. — А заодно попросил еще раз прислать саперов. Пусть делают, что хотят, но запрет с болота за Усачами надо снять! Сколько лет после войны прошло! Долго мы еще с оглядкой по своей земле ходить будем? Да и запрет этот силу теряет! Парни растут! Не сдержишь их! Особенно твоего! — Секретарь посмотрел на агронома. — Такой заводила! И сам уйдет, и других уведет!

— Не пойму, зачем их в болото тянет? — спросил Павел Николаевич. — Лесов хороших мало? Или из-за этой истории с Большаковым?

— Все мы мальчишками были. Знаем: где запрет, туда и тянет! — сказал Иван Прокофьевич. — А с Большаковым… Пусть поищут. Дело важное — чести пионерской касается! Он учился в их школе, жил в Усачах. Я предлагаю помочь ребятам! Парни они хорошие. Траншею выкопали! А мост? Безотказные парни! Поощрять таких надо! Давайте снарядим мальчишек по всем правилам: чтоб палатки были, продукты, лошадь. Дадим проводника — того же деда Евсея. Он еще крепок, да и места знает. И пусть с недельку походят по лесам, по болоту полазают!

— Ты займешься этим? — спросил Павел Николаевич. — Организуешь?

— Займусь!

— Как, товарищи? — обратился Павел Николаевич к членам правления.

Никто не возражал.

— Порешили! — сказал председатель.

На этом заседание закончилось.

Санька и его отец вернулись домой почти одновременно. Семен Крыльев, выпив кружку молока, лег в кровать и заснул как убитый. А Санька Крыльев, хоть и устал зверски, уснуть сразу не мог. Не лес и не болото стояли перед его глазами. Он вспоминал заключительную речь строгого Мишука.

— Ты много узнал, — выслушав Саньку, согласился звеньевой. — Но если бы мне сказали, что я узнаю во сто раз больше, я бы все равно не сделал, как ты. Я боюсь!.. Не мин и не болота… Я боюсь обмануть ребят! А ты считаешь это геройством! Зачем тогда ты лезешь к нам? Валяй один!

— Ребята! Этого не будет больше! — произнес Санька с такой искренностью, что даже Мишук поверил.

И сейчас, лежа в кровати на чердаке, Санька готов был повторить эти слова и поклясться, что сдержит обещание…

Разбудил его громкий шум мотора. На краю деревни разворачивалась крытая брезентом грузовая машина. Из кузова выпрыгивали солдаты.

Санька съехал вниз по приставной лестнице и хотел выскользнуть на улицу.

— Завтракать! Гулена! — крикнула из окна мать.

Пришлось вернуться.

На столе дымились оладьи. Отец макал их в присыпанную сахарным песком сметану.

— Пап, зачем солдаты приехали? — спросил Санька.

— Из-за вас, ветрогонов!

Санька удивленно поднял брови.

— Пушка у вас, случайно, нигде не припрятана?.. Говори сразу: найдут — плохо будет!

Отец шутил, загадочно поглядывая на сына.

— Да-а, спрячешь тут! Вы же следите за нами! Автомат выкрали!.. А еще парторг называется!

— Выкрали? Помалкивай лучше, пока не попало! — уже строго сказал отец. — Очень умный стал! То-то на тебя жалуются! Смотри у меня, заводила!.. Говорят, всех мальчишек на штучки разные подбиваешь?

Санька промолчал.

— Не вздумай к болоту ходить! — заботливо произнесла мать. — Пока солдаты не проверят, — держись подальше! Там под каждым кустом мина сидит!

— Да врут, мам! — воскликнул Санька и вдруг догадался, что́ за солдаты приехали в деревню.

Зажав в руке несколько оладий, он бросился к двери и крикнул уже из сеней:

— Спасибо, мам!

Грузовик стоял у изгороди, а солдаты с миноискателями и лопатами ходили вдоль силосной траншеи. Там же шныряли возбужденные усачи из команды Гени Сокова. Старших ребят еще не было.

Офицер с двумя звездочками на погонах подозвал к себе Геню Сокова, внимательно посмотрел на него, улыбнулся и спросил с подходцем:

— Ты, конечно, все знаешь. Это сразу видно! Скажи, пожалуйста, здесь вы нашли автомат?

— Автомат? — переспросил он.

— Да-а, автомат. Наверно, и еще что-нибудь нашли?

Офицер наклонился и с располагающей улыбкой заглянул Гене в лицо. Мальчишка приоткрыл рот.



— Ну-ну! Смелей! — подхватил лейтенант.

— Тикайте! — крикнул Геня и прыгнул в сторону.

Ребята испуганными воробьями разлетелись прочь от траншеи.

Этот крик остановил и Саньку. Но, подумав, он все же подошел поближе. Приободренные его присутствием, вернулись и другие мальчишки.

Офицер погрозил Гене пальцем.

— Конспиратор! Можетбыть, ты скажешь? Вопрос относился к Саньке.

— Здесь больше ничего нет, — сказал Санька.

— Где же это место? Только точно!

Санька понимал, что скрывать незачем, и показал, где был найден футляр.

Лейтенант подозвал бойцов с миноискателями. Пока солдаты «прослушивали» дно и стенки траншеи, пришли все усачи. Мишук собрал их у изгороди.

— Надо отдать патроны! — предложил он.

— Конечно! На что они? — поддержала его Катя и, повернувшись к Саньке, сказала: — Соглашайся!

— Я разве против? — Санька смутился. — Как решим, так и будет…

— Автомата нет — и патроны ни к чему! — произнес Гриша. — А жалко!

— Надо было лучше прятать! — воскликнул Вовка. — Под крышей надежнее было — не всякий полезет! Лежал бы и лежал.

Санька молча проглотил упрек. А Гриша не выдержал. Его давно подмывало выложить ребятам всю правду.

— Ты не скули! — сказал он Вовке. — Без тебя обидно! Если хочешь знать, я тут виноват! Санька и не дотрагивался до автомата! Это я починил и перепрятал его!

Все посмотрели на Гришу — не шутит ли он.

— Ну, знаешь! — начал было Мишук, но не договорил и, возмущенно махнув рукой, пошел в деревню за патронами.

Когда он вернулся, лейтенант уже знал о патронах. Получив магазины от Мишука, он спросил:

— Сознайся, парочку патрончиков оставил на память?

— Ни одного! — сердито ответил Мишук.

— Ой ли?

Мишук серьезно посмотрел на лейтенанта, и тому стало неловко.

— Я к тому спрашиваю, — пояснил он, — что такие игрушки хороших следов не оставляют.

Лейтенант засучил рукав гимнастерки и показал глубокий рубец повыше локтя.

— Был мальчишкой, задумал зажигательную пульку из гильзы выковырнуть, а она взяла да меня самого ковырнула…


Обследовав траншею, взвод саперов направился за деревню. Ребята дошли с лейтенантом до тропки, ведущей к болоту.

— А вдруг они по островинам пойдут и без нас все разузнают? — тревожно сказал Санька.

— Не пойдут! — сказал Геня Соков. — Я знаю! Лейтенант по карте смотрел и говорил солдатам, а я слушал… «Все болото, — говорит, — никто минировать не стал бы… Будем искать на подступах и по кромке. Ну, и по тропкам, если они сохранились!»

— Работы на неделю! — огорченно воскликнул Санька. — А то и на две!

— Хватит гадать! — сказал Мишук. — Вернутся саперы, скажут, что мин нет, — на другой же день возьмем выходной и пойдем в болото! А сегодня — работать! Вчера нагулялись! Пойдем к деду Евсею! Обещали забор починить — надо сделать!

Пасечник встретил их радушно. Не так нужна была ему помощь, как чье-то присутствие. Он уже заколотил одну дыру. Свежие доски желтели яркой заплатой, но еще много прорех виднелось в ветхом заборе.

Дед Евсей пошел за сотами, чтобы угостить ребят медом. Воспользовавшись этим, Санька спросил у Мишука:

— Поговорим с дедом про болото? Может, еще что-нибудь вспомнит…

— Попробуй! — согласился Мишук. — Ты теперь знаешь, что спрашивать.

— Дедушка! — начал Санька, когда вернулся пасечник. — А к нам саперы приехали, в болото пошли!

— Слышал, — сказал старик. — Пускай. Дело доброе.

— Как думаешь, они все болото пройдут или только по бокам?

— Вглубь им не пройти — топко.

— Ты же ходил! Сам рассказывал!

— Рассказывал, — согласился дед Евсей. — А ты плохо слушал. Я на лыжах ходил.

— Значит, зимой?

— Экий ты непонятливый! — добродушно ответил старик. — Не зимой, а летом.

— На лыжах?

— На лыжах.

Ребята рассмеялись.

— Шутишь, дедушка! — сказал Вовка.

Пасечник пошевелил косматыми бровями и пояснил:

— На лыжах-то не только по снегу ходят. Бывают болотные лыжи — на них не провалишься.

Болотные лыжи! Это что-то совсем неслыханное. Сема и тот удивился. Ребята долго выпытывали, что это за лыжи, из чего они делаются и как на них ходят.

Весь день только и разговоров было, что о лыжах. Они казались чудесным ковром-самолетом, который поможет об: следовать болото вдоль и поперек.

Новая профессия


Наступило мирное, дружное время. Санька по-прежнему был заводилой. Но он теперь ничего не предпринимал без товарищей, не сердился, когда с ним не соглашались, не заключал тайных союзов.

Ребята будто повзрослели. Они видели, как их пионерское звено становится хотя и маленькой, но настоящей колхозной бригадой, у которой есть свой особый счет трудовых побед.

Эти победы были у всех на виду. Например, силосная траншея. Проходя мимо нее, ребята обязательно сворачивали с дороги к силосорезке. Машина неутомимо пережевывала траву, которую подвозили с лугов. Зеленая масса постепенно заполняла траншею. Усачи подолгу следили за работой. Было приятно стоять и смотреть, вспоминая недавнее прошлое. Здесь они, когда с охотой, а когда и без всякого желания, выбрасывали землю, откачивали воду. И не то чтоб не понимали, а просто не старались представить, что получится. А теперь они видели: их труд пошел на пользу людям.

Придет зима, вскроют траншею и повезут корм на ферму. Летом на будущий год траншея опять будет служить колхозу. И так из года в год. А кто ее вырыл? Они — усачи! Здорово!

И мост — тоже здорово! Сколько лет прошло, а дед Евсей помнит, что старый мост строил Дима Большаков. Так же долго будут помнить, что новый мост строили мальчишки из Усачей.

Теперь землекопы и плотники должны были превратиться в электротехников. В наряде, который получил Миша в правлении колхоза, председатель написал в графе «Задание» коротко и многозначительно: «Электрифицировать дом и хозяйственные пристройки агронома тов. Крыльева». На эту работу давалось три дня.

— И в один справимся! — сказал Санька.

— В два, — возразил Мишук. — Гриша и Катя работать не будут — в командировку просятся.

Санька обиделся.

— Как для меня, так — командировка!

— А теперь все для тебя! — внушительно произнес Мишук. — Силосную траншею для дяди копали? Командировка тоже для всех нас, по общему делу.

— Вместе поедут?

Мишук улыбнулся.

— В разные места.

Прежде чем приступить к работе, надо было запастись проводом, изоляторами и другим электрооборудованием. Чтобы от основной линии подвести ток к дому Крыльевых, требовалось установить два столба. Весь день ушел на всякие хлопоты. Лишь к вечеру и столбы, и оборудование привезли из Обречья в Усачи. С этой же машиной приехал и Гриша.

— Приветик! — усмехнулся Санька. — Я думал, тебя в Москву откомандировали.

— В библиотеке сидел, — ответил Гриша. — Ботанику изучал. Завтра доклад вам сделаю.

Санька удивился.

— Мы — за электротехнику, а он — за ботанику взялся!

— Пригодится… Завтра узнаешь! А Катя вернулась?

— Нет! Она танцы народов Севера поехала изучать!

— Совсем не танцы! — Гриша засмеялся. — В соседнем районе геологи работают. Катина мама — тоже геолог. Вот они и поехали вдвоем на консультацию.

— Ври дальше! — проворчал Санька и, махнув рукой, отошел от Гриши.

Мальчишки сгрузили оборудование. Уже смеркалось. Мишук сказал, что работать начнут завтра с утра. Геня Соков предложил сбегать к деду Евсею. У него ночевали саперы. И все усачи наперегонки побежали к пасеке.

Лейтенант встретил ребят шутливым рапортом:

— Товарищи хозяева болот, лесов и всех окрестностей! За истекшие сутки чрезвычайных происшествий не было! Обследована тропа между берегом и камнем с контурами человеческой руки и дальше — между камнем и высоткой, расположенной в болоте, а также сама высота. Обнаружены остатки оборонительных сооружений. Мин нет! Когда мы закончим, — добавил он, — обязательно сходите к камню — посмотрите. Очень любопытно! Надо будет в краеведческий музей сообщить…

Лейтенант рассказал и об островине. Там саперы нашли обвалившийся блиндаж и две заросшие ячейки для ручных пулеметов. Островина, вероятно, была форпостом партизанского отряда. Нацеленные на единственную тропу, пулеметы надежно охраняли подступы к лагерю, который, наверно, располагался дальше — на других островинах. Они зеленели в глубине болота, но ни одной тропки, ведущей к ним, не было видно. Проход, конечно, существовал, но саперы не стали его искать. Какие там мины! Непроходимая трясина надежно ограждала островины, а минировать тайные тропы, известные лишь партизанам, было неразумно…

На следующий день с утра Гриша опять ушел в обреченскую библиотеку. Мишук разбил звено на две части. Санька с командой Гени Сокова делали проводку внутри дома, а Сема Лапочкин и сам Мишук должны были вырыть ямы для двух столбов. Но они не успели приступить к делу.

В деревню въехала машина с надписью на кабине «Геологоразведка». В кузове сидела Катя, придерживая длинную металлическую штангу, торчавшую над задним бортом.

— Мальчики! Принимайте аппаратуру!

Усачи высыпали на улицу. Катина мама вышла из кабины, помогла удивленным мальчишкам снять тяжелую штангу и попрощалась с водителем. Машина уехала.

— Для турника? — спросил Геня Соков, рассматривая четырехметровую штангу.

— Это бур, — сказала Катина мама.

— Гажу искать будем! — не вытерпела Катя и взглянула на Саньку. — Помнишь, ты про гажу у Гриши спрашивал? Теперь найдем — мама поможет!

Никто из мальчишек ничего определенного про гажу не знал, а Санька впервые это слово услышал от отца. Пришлось Катиной маме прочитать ребятам короткую лекцию про агротехническую руду, необходимую для удобрения кислых почв.

Санькин отец был прав. Привозная гажа стоила довольно дорого — от трех до четырех рублей за тонну. Стоимость складывалась из расходов на разведку, добычу и доставку этого удобрения. Если бы гажу удалось найти поблизости от колхоза, а еще лучше — на его территории, ее цена была бы невелика — копейки за тонну.

Катина мама сказала, что гажа похожа на толченый мел. Чаще всего она встречается около болот, ручьев и озер. Но гажа не лежит на поверхности. Нужно заглянуть в глубь земли метра на три. Вот для чего требовался бур, который привезли от геологов.

— Дали на две недели! — предупредила Катина мама.

— А мы сегодня и начнем! — воскликнул Санька. — Электричество — потом!

Мишук покачал головой.

— У нас наряд.

— Дом-то мой! — возразил Санька. — Поживем еще две недели без света!

Но звеньевой был неумолим.

— Хоть бы попробовать! — с огорчением произнес Санька.

Попробовать хотелось всем. И тогда решили пробурить скважину там, где будет яма для столба.

Бур с крепким черпачком-ложкой на нижнем конце установили вертикально. Санька и Сема взялись за ручки — жимки — и стали крутить штангу. Ложка сразу же погрузилась в мягкую почву. И вся штанга, как огромный винт, стала углубляться в землю.

Первый метр бур преодолел легко. Потом штанга пошла тяжелее. Саньку подменил Мишук. Только Сема продолжал поворачивать жимки без отдыха. Бур на три метра ушел вниз.

— Хватит, мальчики! — сказала Катина мама. — Не тратьте силы зря. У вас впереди много скважин.

Штангу вынули. В ложке был чистый красноватый песок. Сема растер его на ладони, понюхал.

— Песок.

— Будет и гажа! — уверенно заявил Санька.

— Будет! — воскликнула Катя.

— Возможно, — ответила мама.

Бур внесли в сени Санькиного дома и больше не отвлекались. Весь день прикрепляли к стенам изоляторы, сверлили отверстия для электрических проводов, ставили выключатели, розетки, привешивали патроны для ламп. Вечером с помощью взрослых установили столбы. Работы хватило и на половину следующего дня.

Часа в четыре из Обречья приехал на велосипеде монтер. Внимательно проверил проводку, похвалил ребят и, забравшись на столб, подключил Санькин дом к общей электрической линии.

Было еще светло, но мальчишки зажгли в доме все лампы. Им казалось, что они никогда не видели такого яркого электрического света. Даже Гриша, который только что вернулся из библиотеки с какой-то книгой, прибежав к ребятам, забыл на минуту о своем открытии и вместе со всеми восторженно щелкал выключателями.

Когда радостное волненье улеглось, он положил книгу на стол, сел и гордо сказал:

— Я тоже не валял дурака! Слушайте! — Гриша откашлялся и начал читать: «Он заметил, что нога его, опускаясь в грязь, сейчас же собирает туда, в ямку, воду. Так и каждый человек, проходя по тропе, спускал воду из мха пониже, и оттого на осушенной бровке, рядом с ручейком тропы по ту и другую сторону, аллейкой вырастала высокая сладкая трава…»

— Ты в затейники записался? — насмешливо спросил Санька. — Долго эта декламация продолжаться будет?

— Сейчас кончаю! — ответил Гриша и повторил последнюю фразу: — «…аллейкой вырастала высокая сладкая трава бе-ло-ус».

— Что? — воскликнул Санька.

Гриша даже не посмотрел на него и продолжал читать:

— «По этой… траве можно было далеко впереди себя понять, где проходит тропа человеческая…»

— Как ты догадался? — восхищенно спросил Санька.

— Читал когда-то. Потом забыл, — сказал Гриша. — А все-таки в голове что-то осталось… Я белоусом бредить даже начал — все вспоминал, где слышал это слово. Ну и нашел! Это у Пришвина!

— Покажи!

Гриша протянул книгу, но в это время стекла в окнах тревожно зазвенели.

Взрыв услышали не только в Усачах, но и во всем колхозе. Люди насторожились. Вспомнив о саперах, каждый пожелал им счастливого возвращения.

Звено Мишука примчалось на пасеку в полном составе. Час прождали ребята, и он показался им бесконечным. Но вот из леса долетела походная песня. Запевала выводил знакомые слова о полевой почте.

Дед Евсей широко и радостно улыбнулся, а ребята наперегонки бросились к лесу.

— Товарищи хозяева болот, лесов и всех окрестностей! Взвод выполнил поставленную задачу! Путь открыт! Смело ходите по свей земле! — торжественно отрапортовал лейтенант и добавил: — Только в трясину не лезьте и на клыки кабанам не попадайтесь!

Подробности ребята узнали уже на пасеке. Еще несколько дней назад саперы обнаружили в Болотнянке немецкий танк. Лейтенант поручил двум солдатам обследовать затонувшую машину, а остальные бойцы продолжали прочесывать лес и болото.

Танк весь был под водой, и только ржавый ободок откинутой крышки верхнего люка выходил на поверхность. Десятки раз ныряли саперы вокруг танка. Они работали на ощупь в темной воде и выяснили, что в танке лежит почти весь боекомплект, а один снаряд даже загнан в ствол пушки.

Посоветовались и решили взорвать танк со всеми снарядами прямо в речке. Этот взрыв и слышали колхозники расположенных вблизи деревень.

— Но мы не до конца довели дело, — сказал лейтенант. — Надеемся, что вы закончите.

Ребята недоверчиво заулыбались.

— Вполне серьезно! — подчеркнул лейтенант. — Железа там осталось — тонны! И на берег выбросило, и в воде есть… Будет время, запрягите лошадку — и туда! Место найдете — не маленькие! О том, что металлолом нужен заводам, вы лучше меня знаете.

Саперы уехали. Запрет с леса и болота за Усачами был снят.

В тот же вечер Иван Прокофьевич подошел к штабу усачей, в котором проходило очередное совещание, и крикнул:

— Принимайте стройматериалы!

Ребята выскочили в огород. Парторг снял с плеча четыре доски и пояснил:

— Это для лыж. Попробуйте! Если подойдет древесина, получите на всех.

Лыжи


— Гренадеры, смирно! — Так дед Евсей встретил, ребят, когда они на следующий день пришли с досками на пасеку. — Кончилась ваша вольница! Я теперь генерал над вами!

Мальчишки подхватили шутку и закричали:

— Маршал!

— Генералиссимус!

Старик довольно погладил усы.

— Ладно, — сказал он. — Не генерал и не маршал… Я старшина! Это поважней любого генерала!

Пасечник словно помолодел за последние недели. Он сменил потерявшую цвет рубаху на новую гимнастерку, которую подарил ему командир взвода саперов. Дед Евсей и сам мог бы купить себе любую одежду, но не считал это нужным. Другое дело — подарок! Значит, оценили человека! И хотя гимнастерка была великовата, старик носил ее с удовольствием и, ложась спать, аккуратно расправлял складки, заутюженные еще на фабрике.

За гостеприимство саперы наградили бы деда Евсея и брюками, но во всем взводе не нашлось новых, а поношенные дарить не хотелось. Из-под новенькой гимнастерки у старика вылезали заляпанные воском и медом мешковатые штаны.

Одернув гимнастерку, дед Евсей спросил у ребят:

— С Иваном Прокофьевичем говорили?

— Говорили! — ответил Мишук.

— Все узнали?

— Все! Только кто еще с нами пойдет, — он не сказал. Не решено окончательно… Ты не слышал, дедушка?

— Кого назначат — тот и пойдет, — уклончиво сказал старик. — Вот меня назначили — и иду! Потому — приказ!.. И не пошел бы, а иду потеху вам справлять. И что с вами возятся? Помню, когда мне двенадцать было…

— Дедушка! — перебил старика Вовка, зная, что сейчас пойдут бесконечные воспоминания. — Ведь утонем в болоте без тебя!

Пасечник посмотрел на благообразную Вовкину рожицу. На ней не было и тени каких-то других, невысказанных мыслей.

— Что верно, то верно! — произнес польщенный старик.

Любил дед Евсей чувствовать, что он нужен людям, что без него нельзя обойтись. Хорошее чувство, светлое! Как раз оно и заставило уступить Ивану Прокофьевичу, который попросил пасечника возглавить поход по болотным тропам. Не стариковское это дело, но раз просят, значит, надо забыть о больной пояснице и о ногах, которые ноют по ночам. И пасечник согласился, проворчав почти то же самое, что и ребятам:

— И что ты с ними возишься, баловство разводишь? Помню, когда мне лет двенадцать…

Иван Прокофьевич был более терпелив, чем мальчишки. Он выслушал старика до конца и сказал:

— Евсей Митрич, давай тогда вернемся к прошлому! Согласен? Оденем наших парней в домотканые рубахи и…

— Это зачем? — возмутился пасечник.

— Вот и я говорю: зачем? И не баловство мы разводим! Это поощрение за хорошую работу! Ребята-то у нас молодцы, умельцы! И поощрение им потому не простое, а хитрое, с начинкой. Болото — это не парк для прогулок. Сходят — и еще кой-чему научатся, а ты вроде учителя будешь. Хотя бы лыжи, о которых ты говорил… Их еще сделать надо! Вот оно какое баловство получается!

«Лыжная фабрика» открылась под навесом, где старик мастерил новые и ремонтировал старые ульи. Первую доску он обстругал сам. Ребята стояли вокруг и внимательно смотрели.

— Уме-ельцы! — ворчал дед, вспоминая разговор с Иваном Прокофьевичем. — Вы мне рубанок да стамеску научитесь в руках держать!

Старик не пользовался никакими измерительными инструментами. Левый глаз и толстый, как маленькое копытце, ноготь на большом пальце заменяли ему и линейку, и циркуль, и карандаш. Ногтем он делал пометки, проводил прямые и закругленные линии. Объяснял отрывисто, но понятно.

— Болотная лыжа пошире снежной должна быть. И короче: лишняя длина ни к чему. По мху шибко не побежишь! Шагать надо, а не ехать. Носок загнуть покруче. С малым носом обязательно зацепишься. А как зацепишься, — своим носом в болото уткнешься!

— Чем же его загнешь, нос-то? — спросил Вовка.

— Это свой нос задирать не следует! А у лыжи загнем! — ответил старик. — На что у меня спина неразгибчива, а и то, как попаришься, — полегчает… Парить лыжи будем… Носок к тому же потоньше делать надо — послушней станет.

— Способ… дедовский! — вырвалось у Саньки.

Он не хотел обидеть старика. Язык сам выболтнул это слово. Но пасечник не обиделся.

— Дедовский! — согласился он. — Надежный!

Иван Прокофьевич приказал сделать тринадцать пар лыж. Усачей было девять. С Катей и дедом Евсеем — одиннадцать. Кто же еще пойдет в поход? Иван Прокофьевич держал пока это в секрете, и ребята никак не могли догадаться. Но они не спорили и готовили лыжи на тринадцать человек.

Верстак под навесом рядом с избой деда Евсея никогда не пустовал. Столярные работы выполняли трое: Сема, Мишук и Вовка. Все остальные занимались другими делами. За пасекой, у колодца, ребята сложили из валунов печку, вмазали большой котел и парили над кипящей водой заостренные концы досок.



Дед Евсей сколотил станок: две обтесанные плахи, между которыми была оставлена узкая щель. Распаренный конец доски вставляли в эту щель, а к пятке будущей лыжи привязывался груз. В таком положении доска высыхала. Получалась лыжа с задорно отогнутым кверху носком. Оставалось приделать ременное крепление.

Как-то к вечеру Иван Прокофьевич попросил ребят обежать деревню и напомнить колхозникам, что в восемь часов — собрание. Обычно всякие мероприятия проводились в Обречье — в правлении или в клубе. А в тот вечер колхозников из Усачей приглашали в избу секретаря парторганизации.

— Семейный разговор будет! — пошутил он. — Народ уже знает, но стоит напомнить… И вы приходите — это всех касается…

В восьмом часу ребята пошли по домам собирать народ на собрание. Помог автобус универмага. Он остановился посреди деревни и призывно загудел, созывая колхозников.

Распахнулась задняя дверь. Под потолком в автобусе зажглись матовые плафоны и осветили два прилавка. Слева у входа белела кабинка. Здесь закройщик принимал заказы на пошивку верхней одежды и выдавал готовые платья и костюмы.

Первыми на зов гудка вышли женщины. Потом показались и мужчины. Ребята забрались в автобус и медленно прошлись по узкому проходу между прилавками. Товаров было много. Лежали рулоны разноцветной материи. На отдельной полке поблескивала обувь. За стеклом искрились бусы, часы, кольца, серьги.

— Мальчики! — сказала Катя. — Смотрите!

Она взяла с прилавка брюки защитного цвета и прикинула их на Саньку.

— Хорошие? — спросила она.

— Мне не надо! — грубовато возразил Санька.

— А деду Евсею надо! — воскликнула Катя.

Санька выхватил у нее брюки и уже сам прикинул их длину.

— Сколько? — спросил он у продавщицы.

— Семь сорок!

У меня полтора есть! — сказал ребятам Санька. — Кто богатый?

— У меня два! — отозвалась Катя. — Могу еще у мамы попросить!

Мишуку это предложение не понравилось.

— У мамы!.. Дома и я могу попросить! Надо на свои! Подарки на чужие не покупают! По копейке, а соберем!

Видя финансовое затруднение ребят, продавщица спросила:

— Вы что — в колхозе не работаете? Трудодней у вас нету?

— Есть! — сказал Мишук.

— Много?

— Хватит!

— На брюки хватит?

Мальчишки зафыркали.

— Да мы весь автобус купить можем! — сказал Вовка.

Продавщица достала из-под прилавка чистый лист бумаги.

— На кого записать?

— На всех! — ответил Мишук. — У нас и трудодни общие! Так и пишите: звено усачей. В правлении знают!

Звеньевой размашисто подписался внизу листа, и ребята, забрав покупку, с достоинством протопали к выходу.

Начало собрания задержалось. Прибыл на газике Павел Николаевич. В избе Ивана Прокофьевича осветились окна. В большой комнате расставили скамейки.

Наконец автобус с товарами уехал, и колхозники прямо с обновками вошли в дом. Здесь собралось все население Усачей. Явился и дед Евсей. Не обращая внимания на удивленные взгляды односельчан, никогда не видавших старика таким нарядным, он пробрался вперед и, прежде чем сесть, несколько раз провел по скамейке ладонью. Он был в новых брюках.

— Нарядился-то! — ахнул кто-то. — Будто за ордером на новую квартиру пришел!

— Евсей Митрич! — крикнул женский голос. — Тебе какую: двух- или трехкомнатную?

— Ему с залой для пчел, а на крыше — оранжерею с цветами, чтоб далеко не летать!

Дед Евсей слушал, слушал, а потом встал и повернулся лицом к собравшимся.

— У моих пчел жилье привольное! — сказал он. — Один дом на каждую бригаду, и живут они, считай, при коммунизме. А мы после работы, что мыши, по своим норам разбегаемся! А мне она — халупа моя — опостылела! Сидишь один, как сыч сумеречный!

— Правильно, дедушка! — не вытерпел Санька.

В комнате зашумели. С этого и началось собрание. Дед Евсей, минуя вступительную часть, высказался по основному вопросу и нарушил план, тщательно продуманный председателем колхоза. Павел Николаевич хотел сделать обстоятельный доклад, но после пасечника ему не дали говорить.

— А сам переедешь в новый дом? — спросил кто-то.

— Если пустите! — ответил председатель. — Но чтоб потом упреков не было: председатель, мол, отхватил квартирку незаконно, вне очереди!

Шутка несколько разрядила напряженность, но вопросов было много и дельных, и наивных: что будет с огородами, с личным скотом, куда денут старые избы, что скажут другие бригады колхоза, кто будет строить дом. Павел Николаевич отвечал без запинки. Он все продумал, предусмотрел.

— Избы, — говорил он, — разберем и построим общий двор для личного скота. Которые получше, — оставим! Вот эту, например, нашего парторга… Откроем тут магазин без продавцов — за товары сами отвечать будем! Под огороды отрежем единый клин хорошей земли. А каменный дом заложим около сада с окнами на речку, с балконами! Каждой семье — отдельную квартиру! А в отношении других бригад не беспокойтесь. Деньги тратим общие — без их согласия правление на такие расходы не пойдет! Согласие получено! Я убежден, что через два — три года около сада вырастет многоэтажный поселок, в котором будут жить все труженики нашей большой сельскохозяйственной артели!

Пока председатель отвечал на вопросы колхозников, Санька и Катя вели агитацию среди мальчишек. Те соглашались, что большой каменный дом вообще-то лучше избы. И все же им было как-то не по себе от мысли, что придет день — и деревни исчезнут. Будут стоять восемь — десять домов, вмещающих в себя все население колхоза.

Часа три продолжалось собрание. Охрипший председатель поставил, наконец, вопрос на голосование.

— Давай, давай! — зашептал ребятам Санька и высоко вскинул руку.

Мишук нерешительно поднял свою. Остальные мальчишки не шелохнулись. Среди взрослых тоже не было единогласия. За новый дом проголосовали Санькины родители, дед Евсей, Иван Прокофьевич, отец и мать Мишука.

— Н-да-а!.. Напрасно, значит!.. — произнес Павел Николаевич.

Во втором ряду поднялся отец Семы Лапочкина.

— Не напрасно! — сказал он. — Дай нам, председатель, еще несколько дней. Подумаем!

Загремели скамейки. Продвигаясь к выходу, колхозники оживленно переговаривались между собой. Только сейчас и начался настоящий спор, который должен был решить судьбу нового дома.

Санька так рассердился на своих приятелей, что ушел не попрощавшись. Но на следующее утро он вовремя появился на «лыжной фабрике» и весь день «пилил» мальчишек. Те больше отмалчивались. Наслушавшись и спокойных, и горячих разговоров, не прекращавшихся и после собрания, они вконец запутались. А Санька все подливал масла в огонь.

— Почему к вам, в деревню, ехать не хочется? — спрашивал он и отвечал: — Потому, что живете не по-человечески!

— Сашок! Зачем ты так грубо! — сдерживала его Катя.

— А ты не защищай! — набрасывался на нее Санька. — Сама уедешь осенью, а мне жить здесь!

Мишук лишь изредка и очень осторожно вставлял свое слово в защиту общего дома, за что тоже получил от Саньки нагоняй.

— Какой робенький стал! — возмутился Санька после одного из таких нерешительных замечаний. — Звеньевой ты или кто? Есть у нас дисциплина или нет? Приказал — и конец!

Споры о новом доме велись и в поле, и на ферме — везде, где сходились колхозники. Конца затянувшемуся обсуждению не было видно. И мальчишки не скоро бы перестали волноваться. Но когда тринадцать пар лыж выстроились у стены в штабе, мысли о новом доме сами отошли на второй план. Если и будет это переселение, то еще когда! А в поход можно было выступать хоть завтра, хоть сейчас!

Иван Прокофьевич огорчил ребят, назначив день выхода на послезавтра, а на завтра он объявил последний организационный сбор.

Команда Гени Сокова пришла в штаб чуть не с солнышком. Все как будто складывалось в их пользу. Никто пока не заикнулся о том, что их оставят дома. И лыж сделали тринадцать, и родители помалкивают. Но вдруг в самый последний момент что-нибудь изменится? Не знали они, чего стоили Ивану Прокофьевичу переговоры с каждой из четырех матерей!

К восьми часам подошли и остальные ребята. К удивлению мальчишек, Катя привела с собой маму. Потом к огороду подкатил председательский газик. Первым из него выскочил Плюс. Пес брезгливо отряхнулся. Поездка в машине ему явно пришлась не по вкусу. Газик привез Павла Николаевича, Ивана Прокофьевича и учительницу Марию Петровну. Одновременно к калитке подошел дед Евсей.

Мальчишки растерянно встретили многочисленных гостей.

— Чего застыли? — весело спросил Павел Николаевич. — Ведите в штаб!

Все направились в баню.

Председатель встал у стола, где обычно становился Мишук, и оглядел всех по очереди.

— Кажется, отсутствующих нет? Тогда распределим обязанности. Командиром назначается Евсей Митрич!

— Я! — по-военному ответил пасечник и приподнялся со скамейки.

— Помощником будет Мишук Клевцов!

— Я-а! — все еще растерянно произнес звеньевой.

— Начальником по научной части, — продолжал председатель, — геолог Ксения Даниловна!

Встала Катина мама.

— Я!

— Ну, а инспектором — Мария Петровна!

Учительница поднялась и строго напомнила председателю:

— С правом вето!

— Да-да! — подтвердил Павел Николаевич. — Это непременное условие всего похода! Выдвинуто оно вашими родителями! Если Мария Петровна скажет «нет», никто не может отменить это решение. Оно окончательное и обжалованию не подлежит! Вопросы есть?

Какие после этого могли быть вопросы у мальчишек? Они чувствовали, что все получается не так, как бы им хотелось. Вместо девяти человек в поход отправлялось тринадцать. Против деда Евсея и Катиной мамы ребята возражений не имели. Но присутствие учительницы не обрадовало их.

Болотными тропами


Походную колонну открывал Плюс. За ним шел дед Евсей с двустволкой Ивана Прокофьевича. Пасечник выбрал кружный, но зато удобный путь, по которому могла проехать телега. Во всем колхозе только дед Евсей знал эту дорогу, пролегавшую вдоль Болотнянки.

Чуть поодаль тянул телегу Соколик. Ступал он почти бесшумно, — дорога совсем заросла травой. Правила конем Катя. Рядом с ней сидела Мария Петровна в высоких резиновых сапогах. А сзади громоздилась довольно объемистая поклажа: три палатки, котел, полуведерный медный чайник, лыжи, бур и вещевые мешки, туго набитые полученными на колхозном складе продуктами и собственными вещами.

Катина мама шла за телегой вместе с мальчишками и как-то сразу завоевала их симпатию. Она двигалась легко, пружинисто, привычным размеренным шагом геолога. Да и сидевшая на телеге Мария Петровна теперь не казалась ребятам обузой. Во-первых, она пока ни во что не вмешивалась, не делала никаких замечаний, не приставала со своей математикой. А во-вторых, с нею был Плюс. Ради него мальчишки могли пойти и на большие жертвы. Какой же поход без собаки!

Распорядок первого дня был такой. Отряд должен дойти до болота и разгрузить телегу. Вовка и Катя уедут на Соколике в деревню и сразу же возвратятся пешком назад. За это время остальные разобьют на берегу, временный лагерь и начнут бурить скважины. Уже все ребята знали, что гажа обычно встречается около источников и на дне высохших озер и болот.

Тихо поскрипывали колеса телеги. Белка, завидев Плюса, уронила шишку и рыжей молнией переметнулась с дерева на дерево. Гриша загляделся на нее и споткнулся о горку вырытой кротом земли. Расковыряв ботинком земляной холмик, Гриша спросил:

— Тетя Ксюша, а верно, что лисица помогла найти алмазы в Якутии?

Ребята рассмеялись. Но Катина мама неожиданно поддержала его:

— Я тоже это слышала. Говорят, геологи заметили около лисьей норы голубую глину, в которой часто встречаются алмазы. Отсюда и пошло…

Гриша взял горсть земли, поднес к глазам. Катина мама тоже заглянула в его ладонь.

— Где мы стоим, когда-то был берег большой реки, — сказала она. — В половодье вода заносила сюда песок, глину, ил. Потом река обмелела, стала узенькой и превратилась в речку.

Болотнянка протекала метрах в двадцати от дороги, посередине широкого луга.

— Это пойма. По-местному, — пожня, — объяснила Катина мама. — А много лет назад вместо травы там росли водоросли — луг был дном реки.

Санька шел сзади всех. Ему мешала карта. Свернутая рулоном бумага не хотела слушаться хозяина. Чтобы нанести на карту какой-нибудь значок, приходилось звать на помощь. Охотнее всех помогал Геня Соков. Он придерживал край листа, стремившегося свернуться в трубку, и Санька начерно делал пометку.

Это была не работа, а мучение. Санька сердился и нервничал: не любил он плестись в хвосте, но и от карты отказаться не хотелось.

Пока мальчишки стояли у кротовой норы, Санька догнал их.

— В каком мы квадрате находимся? — спросила Ксения Даниловна.

Санька хотел показать карандашом точку на карте, но упругий лист выскользнул и выбил карандаш из руки.

— Ты бы сложил карту, чтобы нужный квадрат был наверху! — посоветовала Катина мама.

— Мять неохота!

— Зато удобно. Это же рабочая карта, тут красоты не нужно. Можно я?

Санька кивнул головой, и Ксения Даниловна быстро сделала из рулона гармошку. Квадрат с голубой лентой Болотнянки очутился наверху.

— Посмотри… Лучше?

Санька взял карту, а Ксения Даниловна вытащила из кармана круглую коробочку и протянула ее Саньке.

— Держи. С ним еще удобнее.

Это был компас.

До болота было уже совсем недалеко, когда дед Евсей остановился. Встал и Соколик. Подошли мальчишки. У речки из осоки торчали какие-то черные зазубренные куски металла.

— Танк! — вспомнил Гриша. — Это же танк взорванный!

Ребята сбежали с дороги на пожню. Обломки фашистского танка валялись по всему берегу. Взрыв был очень сильный. К тому же саперы закладывали взрывчатку с таким расчетом, чтобы побольше осколков вылетело на берег. В траве и осоке валялись помятые шестерни, обрубленный конец пушечного ствола, обломки брони. Распластался покореженный обрывок гусеницы. Крышка люка торчком вошла в землю. На этом диске было написано мелом: «Звену усачей от взвода саперов».

Мишук посовещался с дедом Евсеем. Они оба подошли к Марии Петровне. Получив ее одобрение, звеньевой скомандовал:

— Тащи к дороге что полегче! С Соколиком обратно пошлем Сему и Саньку! Они погрузят и отвезут часть металлолома в деревню! Остальное заберем потом! Быстро!

Через полчаса у дороги выросла горка мелких металлических обломков.

— Кончай! — приказал Мишук. — Хватит на одну телегу!

Отряд двинулся дальше. Впереди лес становился гуще. Дорога чуть приметно поднималась на небольшую возвышенность. Это была прибрежная гряда, за которой начиналось болото.

Поднявшись на гребень, прорезанный неглубоким руслом Болотнянки, ребята очутились на краю болота. Оно лежало внизу — в котловине. Маленькое голубое оконце чистой воды виднелось слева, как раз в том месте, где прибрежная возвышенность понижалась и образовывала седловину. Из этого оконца и вытекала речка.

Отряд подошел к самому истоку Болотнянки.

— Когда-то тут была широкая и полноводная река, — сказала Ксения Даниловна. — Вместо мхов плескались воды глубокого озера. Потом уровень в нем понизился. Река обмелела, а озеро стало зарастать и превратилось в топкое болото. Но воды в нем еще много — сток плохой. Берега у болота высокие, а русло у речки мелкое.

— А если прорыть поглубже? — спросил Гриша.

— Вот об этом и мечтал Дмитрий Большаков! — произнесла Мария Петровна. — Чертил карту и думал, как осушить болото.

— Я не мелиоратор, — сказала Ксения Даниловна, — но и мне кажется, что это не пустая фантазия!

Гриша скинул ботинки, вошел в ручей и, поднатужившись, вытащил со дна камень. Вода зажурчала веселее. А может быть, это только показалось мальчишкам, но они зажглись. Еще двое вошли в реку, ухватились за торчавший из воды валун и откатили его к берегу. Теперь уж, без сомнения, Болотнянка оживилась. Полоса мутной воды помчалась вниз, увлекая за собой хворостинки и листья, плававшие в болотном окошке.

— Сюда бы саперов! — сказал Вовка. — Как бы рванули — вода бы водопадом пошла!

— Высохло бы болото! — подхватила Мария Петровна. — Зазеленели бы здесь поля! А ширь-то какая: конца-края не видно. И все это пока не приносит людям никакой пользы!

Ребята понимали, куда клонит учительница. Они сами видели, что Болотнянка могла бы стать быстрой и глубокой. Нужно только прорыть дно ручья. Вода не осилила каменистый прибрежный гребень, а человеку все под силу! И тогда болото с каждым днем начнет высыхать…

— Но на авось работать нельзя, — сказала учительница. — С умом, с расчетом… Может быть, одной Болотнянки будет мало. Возможно, придется прорыть несколько искусственных каналов. Но этот труд окупится! Попробуйте представить, что даст колхозу осушение болота! Предположим, что оно круглое, а диаметр — тридцать километров. Это — семь тысяч гектаров! Тут вам и топливо, и удобрение, и новые посевные площади. Вы только подумайте!

Семь тысяч гектаров! Эта цифра поразила ребят. Неужели они когда-нибудь подарят колхозу такой огромный кусок земли? Это не какой-то мостик через Болотнянку, не силосная траншея!

И не было в ту минуту в звене ни одного мальчишки, которого не увлекла бы идея осушить болото…

Телегу разгрузили на берегу Болотнянки — дальше лошадь не могла пройти. Санька с Семой завернули Соколика и поехали обратно. Им предстояло забрать по дороге часть металлолома, сбросить его в Усачах у штаба и пешком вернуться в отряд.

— Быстрей! — крикнула Катя. — Без вас обедать не начнем!

Вот когда усачи оценили присутствие женщин, которые взяли на себя все заботы об обеде. Мальчишки только подвесили котел на двух рогатинах с перекладиной, натаскали дров и наносили воды.

Пока женщины хлопотали у костра, дед Евсей обучал мальчишек ходить по болоту на лыжах. Наука не сложная, а для тех, кто зимой катался на лыжах, и вовсе простая. Требовалось соблюдать три правила: не скользить по мху, а шагать, следить, чтобы лыжи опускались на поверхность болота всей плоскостью, и точно распределять свою тяжесть.

Дед Евсей тряхнул стариной: он довольно бойко шлепал по болоту, показывая технику ходьбы.

— Лыжи лыжами! — покрикивал он. — А главное — ноги! Как с берега сошел, так считай, что отдыха не будет до островины! Хоть тысячу верст, а иди без остановки! Не терпит болото стоячих. Зазеваешься — хап! — и проглотит!

Часа через два из деревни вернулись Санька и Сема. Все сразу же сели обедать. Пни служили стульями, колени заменяли стол. Над головой нависал шатер еловых лап. Суп попахивал дымком и хвоей. Аппетит был зверский.

— Не еда, а потрясуха! — воскликнул Санька.

— Что это такое! — возмутилась Мария Петровна. — Что за жаргон?

— Я хотел сказать: потрясающий суп! — поправился Санька.

— А я хотела сказать, что тебе, Александр Крыльев, надо иметь переводчика!

В «столовой» дружно захохотали и подсмеивались над Санькой до конца обеда. А потом Ксения Даниловна повела ребят в поиск. Пошли все, кроме деда Евсея и Марии Петровны. Сема и Санька несли бур. Прибрежная тропа то приближалась к краю болота, то отдалялась от него и сворачивала в кусты.

Первую буровую скважину заложили на ровной сухой площадке, поросшей бледно-серым ломким, хрустящим мхом. Здесь тоже раньше была трясина, а теперь вода отступила. Бур под собственной тяжестью ушел вниз на полметра. Когда Санька с Семой взялись за жимки, штанга быстро погрузилась в торф на всю длину.

Бур вытащили. В ложке, привинченной к нижнему концу, была темно-коричневая спрессованная масса перегнивших водорослей.

Санька вытер лоб.

— Пусто! Тут гажой и не пахнет!

— А место хорошее, — сказала Ксения Даниловна. — Когда-то был залив со спокойной стоячей водой. Как раз то, что нужно для выпадания и оседания углекислого кальция. Только глубоко очень — бур не достал дна.

До второй скважины штангу несли Мишук и Гриша. И опять, затаив дыхание, с надеждой смотрели усачи, как бур погружается в торф. Но и во второй, и в третьей, и в пятой скважине гажи не обнаружили.

— А вы как думали? — улыбнулась Ксения Даниловна, взглянув на приунывших ребят. — Геолог — профессия, конечно, романтическая. Но без труда романтики не бывает. Сегодня по плану — еще две скважины… Или устали очень?

Мальчишки устали, но никто не признался в этом.

— Хоть десять! — храбрился Санька.

— Две! — повторила Ксения Даниловна. — Впереди два хороших места.

— Вы уже были здесь? — удивился Мишук.

Ксения Даниловна многозначительно переглянулась с Катей.

Шестая скважина была в тот день последней. Ее бурили не на берегу болота, а в густом кустарнике. Ксения Даниловна сказала, что на этом месте был небольшой водоем, который соединялся протокой с основным озером. Постепенно водоем зарос мхом, а теперь — и кустарником.

Прорезав двухметровую толщу торфа, заостренная ложка бура вошла во что-то более твердое. Мальчишки сразу почувствовали это — штанга углублялась не так быстро.

— Вытаскивайте! — сказала Катина, мама. — Неужели повезло?

Бур вытащили.

— Ура-а-а! — завопил Санька.



В ложке был белый порошок. Сема растер его на ладони, понюхал, сказал, будто много раз находил гажу и мог узнать ее по запаху:

— Она!

— Гажа! — подтвердила Ксения Даниловна. — Но сколько ее здесь?

— А сколько нужно для колхоза? — спросил Мишук.

— Много. На каждый гектар шесть — семь тонн.

— Жаль, что лопаты с собой не взяли! — сказал Санька.

Он был готов хоть сейчас копать гажу. Но Катина мама объяснила, что до добычи далеко. Прежде всего надо узнать, какую площадь занимает пласт гажи и толщину ее слоя. Для этого придется бурить десятки скважин…

Радостные, счастливые вернулись ребята к деду Евсею и Марии Петровне. Ужин ждал юных геологов. Когда они поели, усталость взяла свое. Еще только смеркалось, а все уже спали вокруг костра. Зато проснулись рано — с восходом солнца. Дед Евсей доваривал на костре гречневую кашу.

После завтрака пасечник повел отряд вправо вдоль берега. Вскоре дошли до знакомого Саньке зеленого мыска, от которого протянулась к камню цепочка хилых осинок и берез. Прежде чем ступить на кабанью тропу, сделали короткий привал и надели лыжи. Санька знал, что до камня-следовика можно идти и без них. Но таков был приказ пасечника, и никто не смел его не выполнить.

Добралисьдо следовика. Дед Евсей не разрешил долго рассматривать на камне большие растопыренные пальцы. Безопасное расстояние до раскинувшегося вокруг камня мха было узкое — всем не разместиться.

— Не задерживайся! — покрикивал старик. — Не скапливайся! Придете налегке — насмотритесь!

Мальчишки с сожалением проходили мимо. И никто, кроме Саньки, не заметил спичечную коробку, лежавшую внизу у самого следовика. Он мог бы поклясться в том, что прошлый раз коробки здесь не было. Сойдя с тропы, Санька подхватил ее и потряс. Внутри что-то перекатывалось. Он открыл коробку. Там лежали четыре пуговицы от его рубашки и записка:

Парень, забери свои пуговицы!

И запомни, что ты не герой, а глупец.

Я скажу это всякому, кто без нужды пойдет туда, где могут быть мины.

Лейтенант Косарев


Санька покраснел, торопливо засунул коробку с запиской в карман и быстро посмотрел по сторонам. Впереди чернел закопченный бок котла. Он, как каска великана, целиком закрывал голову Семы. Сзади шла Катя. Она поправляла лямки вещевого мешка с привязанным к нему чайником и тоже не видела, как Санька поднял коробку.

Преодолели большую половину пути. Плюс неожиданно остановился, пропустил вперед деда Евсея, а сам побежал в хвост отряда, к Марии Петровне. Он будто почуял, что ей трудно.

— Ничего. Иди, иди! — успокаивала его учительница.

Но пес не захотел отходить от нее ни на шаг.

Катина мама предложила Марии Петровне разгрузиться — отдать вещевой мешок. Учительница отказалась от помощи. Не мешок мешал ей, а лыжи, но она так и дошлепала на них до островины.

Переход по болоту отнял много сил. Мальчишки не сразу приступили к оборудованию лагеря. Даже на осмотр островины они пошли после получасового отдыха.

Дед Евсей зарядил ружье и повел ребят вверх по лесистому склону. Лес с этой стороны был хвойный.

— А на том склоне — дубы, — вспомнил пасечник. — Из-за них кабаны на островину повадились — желудями лакомятся.

Под стройными мачтовыми елями ребята обнаружили обвалившийся блиндаж и подковообразные углубления, которые лейтенант назвал пулеметными ячейками. Отсюда, с высоты, тропа просматривалась до самого берега. Здесь два пулеметчика могли отразить атаку целого батальона.

В другую сторону видимость была тоже отличная. Внизу лежало нехоженое болото. Ни одна тропа не нарушала унылого однообразия мхов. Виднелись три островины: две правые — поближе, а левая — далеко.

— На этих я бывал, — сказал пасечник, указав вправо. — Вдвоем с Димкой. А на ту и с ним не хаживал…

— А тропка туда есть? — спросил Вовка.

— Никакой тропы и тогда не было, — ответил старик. — Не ходили туда ни люди, ни звери. Мы шли сначала вроде к этой — левой островине… А где-то посередке шест из мха торчал… Сгнила давно Димкина вешка. Около шеста сворачивали к правым островинам. Вел-то он, а я больше сзади. По его следу и топал. Тут в сторону ни-ни! Есть такие зыбуны, что и на лыжах в тартарары провалишься…

— Дедушка, я у тебя про нарост на дереве спрашивал, — сказал Санька. — Может, ты сейчас припомнишь что-нибудь похожее? Как найдем это дерево, так и дорогу на островины отыщем!

Старик недоуменно покосился на Саньку.

— Чего там в прятки играть! — произнес Мишук. — Надо доложить нашему командиру обо всем!

И Санька, помявшись, рассказал деду Евсею о знаках Димы Большакова и о своей вылазке в болото.

— Ах ты, блудник окаянный! — Пасечник даже притопнул ногой от возмущения. — Вот зачем ты меня обхаживал!

— Не ругайся, дедушка! Мне они уже всыпали за это! — Санька посмотрел на мальчишек. — А сегодня еще раз попало. От лейтенанта! — Он вытащил из кармана коробок. — Нашел у камня… Только им не рассказывайте!

Санька показал под гору, где остались Катя и женщины, и подал деду Евсею записку. Старик прочитал ее, и лицо у него подобрело.

— Ишь как искали! Аж пуговицы заметили! Ни единой, поди, мины в нашем краю теперь не осталось!!

Мальчишки тоже с любопытством прочитали записку лейтенанта. Вовка спросил:

— Как же ты пуговицы поотрывал?

— Гнались бы кабаны за тобой, ты бы и штаны в болоте оставил! — буркнул Санька. — Это, наверно, когда на камень лез. Не помню!

Рассказ о знаках Димы Большакова не помог. Дед Евсей никакого дерева с кольцевым наростом не видел и ни от кого не слышал, что белоус растет вдоль болотных троп. Старик знал только луговой белоус — растение со щетинками и маленькими колосьями.

Дед Евсей повел мальчишек к дубам. Выбрав удобное место, ребята вернулись к женщинам, перетащили в дубовую рощу весь груз и под присмотром опытной в этих делах Ксении Даниловны разбили палатки.

Весь день ушел на устройство лагеря. А когда поужинали у костра и стали расходиться по парусиновым домикам, ноги, как и вчера, заплетались, а веки были свинцово-тяжелые — хоть пальцами поддерживай.

Последними по заснувшему лагерю прошлись Мария Петровна с Плюсом. Зачерпнув в ковшик воды, учительница залила угольки костра, заглянула в обе мужские палатки, прислушалась к спокойному дыханию и потом долго стояла под дубом.

Утро пришло спокойное и ясное. Мальчишки проснулись и, еще не протерев глаза, услышали где-то рядом, за брезентом палатки, потрескиванье костра.

Пахло блинами. Тихо переговаривались женщины. Бодрые выскочили ребята из палаток.

Лагерь ожил.

И роща, и вся островина наполнились веселым гомоном и движением. Блины исчезли за пять минут. И тут же, у костра, ребята принялись обсуждать план дальнейших поисков.

Еще в деревне условились не спешить и тщательно обследовать все, что попадется на пути. Поэтому сегодняшний день решено было провести на первой островине.

— А как мы ее назовем? — спросил Гриша.

— Еловая! — не задумываясь, сказал Санька. — Я и на карте уже написал! И у Димы Большакова на ней ели нарисованы.

— Почему у Димы? — спросила Мария Петровна.

Мишук положил руку Саньке на плечо и по-дружески попросил:

— Расскажи… А то неудобно получается…

Пришлось Саньке снова вспоминать, как он нашел в тетрадке чертеж Димы Большакова и как тайком от всех ходил по болоту. Шутка ли — третий раз признаваться в своей вине! Неприятные были минуты. И Санька с завистью подумал о тех счастливчиках, которые ничего не делают тайком от друзей и которым ни в чем не надо признаваться.

Мария Петровна погрозила Саньке пальцем, а Ксению Даниловну заинтересовала болотная трава.

— Как ты ее назвал?

— Белоус.

— Пожалуй, и я с этой травой встречалась… Искали мы руду. Двое чуть не погибли в трясине, и тогда местные жители показали нам отличного проводника по болоту. И, по-моему, ту траву тоже называли белоусом.

— Конечно, — подтвердил Гриша. — Пришвин врать не будет! Он эту природу наизусть знает! Надо поискать белоус вокруг островины.

— Здесь его нет! — сказал Санька. — Он дальше!

— А может, есть! — возразил Гриша.

Ребята заспорили. Санька доказывал, что белоус растет за второй островиной. В тетрадке Димы между еловой горкой и деревом с наростом ничего, кроме пунктира, не было. А вот за деревом Большаков написал слово «белоус». Санька считал, что незачем терять время на поиски травы-проводника у первой островины, а надо хорошенько посмотреть, не видно ли какого-нибудь странного дерева на следующих островинах. Если оно найдется, — к нему и нужно идти по болоту.

Когда высказались все, заговорила Мария Петровна. Она вернулась к началу разговора.

— Название Еловая утверждаем? — спросила учительница.

Возражений не было.

— Единогласно… А день сегодня проведем так, — продолжала она. — Побываем у камня-следовика. Потом часть ребят поищет белоус, а самые зоркие пусть осмотрят дальние островины. Возможно, им удастся заметить дерево с наростом.

Для нетерпеливого Саньки эта программа была скучной, но с Марией Петровной не поспоришь. До обеда пришлось сходить к камню. А после обеда все поднялись на самую высокую точку островины — к разрушенному блиндажу. Здесь началось соревнование на зоркость. Договорились: кто первый увидит дерево с наростом, тот и придумает название новой островине.

Видимость была хорошая. Справа за угрюмой равниной трясины возвышались две зеленые горушки, слева — одна. На эти три островины и смотрели ребята, стараясь отыскать ориентир Димы Большакова. Левую рассматривали больше других, потому что дед Евсей бывал на двух первых островинах.

— Бинокль бы! — сказал Гриша. — Дедушка, а у Димы не было бинокля?

— Не было, — ответил пасечник.

— А если взять и пойти на островину без всякого ориентира? — спросил Вовка.

— Провалишься.

— И на лыжах?

— И на лыжах! — сказал старик и снова вспомнил, как он ходил по болоту за Димой Большаковым.

Из слов старика выходило, что, пробираясь к правым островинам, они держали курс сначала на левую островину, доходили до вешки и лишь у нее сворачивали вправо. Путь до вешки был прямой. После поворота тоже шли как по линейке. Чуть свернешь в сторону — и лыжи начинают продавливать мох. Ногой и не ступи — сразу провалишься!

Санька внимательней всех слушал эти рассказы. Он представил вешку и вдруг подумал, что дело совсем не в ней. Ее не увидишь издали в болоте. Не случайно Дима Большаков даже не нарисовал вешку в тетрадке. Скорей всего, она служила указателем поворота к правым островинам, а путь определялся большими заметными ориентирами. Один ориентир — Еловая островина, а другой — дерево с наростом. Но где оно?

Ребята так долго смотрели вдаль, что зарябило в глазах, но ориентир не хотел показываться.

— Пошли лучше белоус искать, — предложил Мишук.

Это было веселое занятие, и ребята согласились. На вершине остались двое: Санька и Катя. Вскоре они увидели, что мальчишки надели лыжи и разбрелись вокруг островины.

— Ничего не найдут! — сказал Санька и спросил у Кати: — А ты почему не пошла с ними?

— Так!

— Тогда помогай!

Санька развернул свою карту, а компас отдал Кате.

— Ты мне говори направление и расстояние до островин.

— Правая островина, — произнесла Катя и, подумав, сказала: — Метров восемьсот… Юго-восток…

Санька стал вычерчивать контуры правой островины.

С болота долетали голоса. Где-то далеко прокричала птица. Вечерело. Над мхами подымалась легкая дымка. Но воздух оставался прозрачным. Он только уплотнился, потяжелел. Удлинились тени от деревьев. Островины словно приподняли зеленые шапки. Косые лучи солнца осветили стволы.

А птица все кричала, отрывисто и беспокойно.

— Как-то непонятно тут, — сказала Катя. — И красиво, и печально, как осенью. И одной остаться страшно. Как ты не побоялся…

— Сколько до центральной островины? — перебил ее Санька.

— Тоже метров восемьсот… А скажи, Саша… Неужели ты тогда из-за меня?

— Не только! — буркнул Санька.

— Значит, из-за меня тоже? А я перетрусила — ужас!

— Сколько до левой? — спросил Санька.

— Сейчас, только ты мне еще вот что скажи: ты и на будущий год здесь останешься?

— А что?

— Да так!

— Ну и останусь! Здесь не хуже города будет! Хочешь знать — тут даже ванны в новом доме установят!

— Я не о том… Ты не будешь сердиться, если я летом опять приеду?

— А мне что — жалко, что ли? Даже интереснее…

— Интереснее? — оживилась Катя. — А почему?

Санька отмахнулся от нее.

— Привязалась! Потому что ты не как все девчонки… Не пищишь и с мальчишками везде бродишь!

Катя почему-то рассмеялась.

— Ты скажешь, сколько до левой островины или нет? — рассердился Санька.

Катя прикрыла рот ладошкой, посмотрела на островину сияющими глазами да так и застыла с немножко смущенным счастливым лицом. На одном из далеких деревьев, освещенных сбоку заходящим солнцем, виднелся какой-то нарост.

— Смотри! — шепотом произнесла Катя. — А я загадала: если мы с тобой увидим, будет все хорошо! И увидела! Смотри!

Санька тоже разглядел странное дерево, на ствол которого будто надето что-то вроде колеса.

— У-са-чи-и! — закричал он во все горло. — Ви-жу-у… Что я говори-и-ил?

И снова все собрались на верху островины. Но мнения разделились: одни видели нарост, другие нет. Не видел его и дед Евсей. А через несколько минут нарост вообще исчез. Солнце опустилось еще ниже, и ориентир снова стал невидимым. Хорошо, что Ксения Даниловна и Мария Петровна успели заметить необычное дерево. И судьба завтрашнего похода к островине была решена.

Утром восемь лыжников по одному опустились с берега на мох. Дед Евсей впереди, сзади — Катина мама. Команда Гени Сокова и Мария Петровна остались в лагере.

Нарост по-прежнему прятался где-то в густой зелени. Вероятно, издали его можно было видеть только под вечер, да и то всего несколько минут — когда солнце находилось невысоко над горизонтом, в каком-то определенном положении. Но Санька заметил вчера, что нарост виднелся на дереве, которое стояло слева. На левый край островины и ориентировался пасечник. Остальные шли по его следу.

— Ждем вас! — долетел голос Гени Сокова.




Ребята шли и чувствовали под ногами что-то живое, неустойчивое. Но лыжи держали отлично, и, когда первые сто метров остались позади, мальчишки перестали опасаться.

— На лыжах по самой трясучей трясине пройдешь! — крикнул Вовка.

— Не останавливайся! — сердито сказал дед Евсей. — Хвастать потом будешь!

Болото было удивительно бедно растительностью — однообразные мхи. Даже кочки встречались не часто. На них топорщились какие-то колкие щетинки, зеленели листки клюквы, изредка попадался стебелек морошки.

Под ногами хлюпало. Пропитанный влагой мох легко проминался. Стоило чуточку задержаться, как на лыжи наплывала ржавая болотная жижа.

Дед Евсей вел отряд быстро. Старик и сейчас еще не видел никакого колеса на дереве. Но вскоре все поняли, что идут правильно.

Во мху лежала жердь.

— Димкина вешка! — весело сказал пасечник.

Старик приободрился и пошлепал на лыжах дальше, а все остальные, проходя мимо вешки, невольно замедляли шаги. Когда-то эта жердь стояла торчком, но нижний конец сгнил, и она упала. Дерево обесцветилось от времени, стало серым, как оберточная бумага. Мальчишкам хотелось рассмотреть вешку получше, но дед Евсей сердито покрикивал:

— Не стой! Не стой!

Островина приближалась. Теперь уже и старик видел на дереве серый кольцевой нарост. Это была береза. Она росла вбок, будто какая-то сила пригибала ее к земле.

Подошли еще ближе, но прибрежные заросли заслонили дерево. Нетерпение ребят все возрастало. Последние метры преодолели бегом. Сбросив на берегу лыжи, мальчишки пробились сквозь густой кустарник и выскочили на поляну. Береза стояла в центре пестрой от цветов лужайки. На ствол дерева было насажено большое каменное кольцо.

— Силища! — воскликнул потрясенный Санька. — Кто его туда надел?

— Жернов! — узнал дед Евсей. — А кто надел?.. Никто! Сама береза надела. Проросла сквозь дырку и подняла жернов. Вот ее и повело в сторону от тяжести…

— Силища! — повторил Санька.

— Вы ниже посмотрите! — тихо произнесла Катина мама.

Под березой возвышался продолговатый холмик. К стволу дерева была прибита жестяная планка. Рука предусмотрительного человека сделала на ней надпись не карандашом и не краской, а ровными дырочками, аккуратно пробитыми гвоздем. Дырочки почти слились, перемычки перержавели и раскрошились, но слова еще читались: «Партизан Дим. Бол. Погиб 09.11.43. Память о тебе не умрет».

Печальные вернулись ребята в лагерь.

Цель была достигнута. Но никто не испытывал радости. Отправляясь в поход, ребята, конечно, не рассчитывали на чудо. В том, что Дима погиб, не сомневался никто. И все же могила и надпись потрясли усачей.

Остаток дня прошел невесело. На островине не было слышно ни шуток, ни смеха. Говорить старались тихо. На болото и на еще не исследованные островины поглядывали без прежнего волнующего чувства. Даже костер не подбодрил ребят. Сидели вокруг и задумчиво смотрели в огонь.

— Завтра оградку временную поставим, — сказал дед Евсей.

— Памятник бы… — добавил Вовка.

— Памятник есть — жернов… Лучше не придумаешь, — ответил старик.

— Да… Памятник удивительный, — согласилась Катина мама.

— А мы и не увидим! — жалобно произнес Геня Соков.

— Увидите! — возразила Мария Петровна. — Завтра же сходим на могилку. Это наш долг!

Мальчишки из команды Гени Сокова хоть и оживились, но приняли эти слова без обычной восторженности.

Утро было пасмурное и хмурое, будто и у погоды испортилось настроение.

Неторопливо позавтракали, забрали с собой еду, топоры, пилы, и весь отряд покинул островину. Плюсу Мария Петровна приказала остаться и сторожить палатки: пес завяз бы в болоте.

У могилы Димы Большакова все было как вчера. Пестрели на поляне цветы. Шелестела, листвой береза. Жернов козырьком прикрывал низкий земляной холмик. Краснела на белом стволе жестяная проржавевшая планка.



Долго стояли вокруг могилы. Ребята думали о Диме, старались представить, как он выглядел, как разговаривал, как погиб. А Мария Петровна вдруг почувствовала какую-то тревогу за доверенных ей ребят. Хотя ей очень не хотелось огорчать усачей, но она решила, что больше никуда их не отпустит и как можно скорее выведет из болота.

Ксения Даниловна тоже считала, что ребятам незачем подвергаться опасности. Судьба Димы Большакова выяснена. Что же еще нужно? Узнать, что произошло с партизанским отрядом? Для этого пришлось бы идти дальше — в глубь болота.

Катина мама отвела в сторону Марию Петровну. Они о чем-то посовещались, и учительница объявила отряду, что Ксения Даниловна отправится в разведку — на поиски белоуса, а остальные пока займутся оградкой вокруг могилы.

Санька с завистью проводил глазами Катину маму. А та взяла лыжи и пошла к противоположному берегу островины.

Болото здесь было не такое унылое. Кое-где росла осока. Мох, то зеленый, то светло-желтый, чередовался с голубыми оконцами чистой воды.

Невдалеке темным массивом стоял лес — там был большой остров.

Ксения Даниловна прошлась на лыжах у самой кромки берега, припоминая, как выглядит белоус, и неожиданно увидела знакомое растеньице. Чуть дальше стояли второй и третий стебелек. Еще не веря в удачу, Ксения Даниловна отдалилась от берега, а стебельки все бежали и бежали в глубь болота — в сторону большого острова. Они, как крохотные маячки, указывали дорогу…

Ребята закончили ограду, проверили лыжи, а Катина мама все не возвращалась. Она пришла часа через три. Потерявшие терпение усачи уже собрались на берегу, обращенному к большой островине. Ксению Даниловну увидели издали и почувствовали, что она чем-то взволнована.

— Мамочка! Что случилось? — крикнула Катя.

Ксения Даниловна горестно махнула рукой. Когда она вышла из болота на берег, всех поразили ее печальные потемневшие глаза. Руки нервно перебирали пучок травы.

— Белоус, — сказала она.

Но ребята поняли, что не это сейчас главное, что Катина мама принесла какую-то страшную весть.

— Я была в партизанском лагере, — произнесла она наконец. — Еще одно ужасное преступление фашистов!..

Ксения Даниловна вытащила из кармана куртки клеенчатую тетрадь.

— Это журнал партизанского дозора… Здесь всего полторы страницы… Слушайте…

«Девятое ноября. Двенадцать ноль-ноль. Похоронили Большакова. Был в разведке. Две огнестрельные раны. На рассвете с переднего поста его заметили на болоте. Был без памяти. Умолял кого-то достать автомат из ямы, бредил какими-то газами. Умер, не приходя в сознание.

Два года назад Дима вывел нас из окружения и помог превратить болото в партизанский лагерь. Сумел войти в доверие к гитлеровцам и доставлял нам ценные разведданные. Он узнал, что гитлеровцы готовятся к расправе над местными жителями, и привел к нам своих односельчан.

Спи, маленький герой!..

Четырнадцать ноль-ноль. Командир отдал приказ покинуть лагерь. Весь отряд убежден, что Дим. Бол, не случайно говорил в бреду о газах. Противогазов у нас нет…

На островине остается дозор — я и Кудрявцев. Наша задача — дождаться возвращения двух боевых групп, выполняющих задание, и вместе с ними идти на соединение с основными силами отряда.

Семнадцать сорок. Возвратилась первая группа. Немедленно отбыла к месту нового расположения отряда.

Девятнадцать ноль-ноль. Второй группы нет. Все спокойно.

Двадцать один ноль-ноль. Второй группы нет и не будет до утра: на болоте густой туман — не видно ориентиров. Придется нам ночевать на островине.

Двадцать три семнадцать. Островина подверглась артобстрелу. Взрывы снарядов необычно глухие. Туман густеет».

Ксения Даниловна умолкла перед заключительной строкой, нацарапанной наспех нетвердой рукой:

— «Газы! Газы!.. Снаряды химические!.. Спасибо тебе, Дим. Бол., за товарищей!.. Мстите за нас, друзья!..»

Возвращение


К деревне подходили поздно вечером. Темнело быстро. Тропинки не было видно. Брели за дедом Евсеем, руководствуясь больше слухом, чем зрением. Каждый слышал впереди идущего и держался этого направления. Старик не сбивался с дороги, ориентируясь по каким-то невидимым для других приметам.

Разговаривать не хотелось. Слова не могли выразить всех чувств. Встревоженные мысли подсказывали все новые и новые подробности гибели двух партизан: разрывы химических снарядов, туман, смешанный с ядовитыми газами, ночное болото…

Не страх, а большая недетская скорбь охватила ребят. Хотелось помочь кому-то, но как? Хотелось кричать, бежать куда-то, кого-то предупредить. Но вокруг были мир и тишина. Просвечивали сквозь ветки спокойные звезды. Шептались листья.

А где-то совсем рядом отдыхала родная деревня. Ей ничто не угрожало. Не угрожало потому, что много лет назад в болоте на островинах, в лесах, в полях, в городах — везде и всюду стояли насмерть советские люди, защищая будущее своей Родины.

И скорбь уступила место благодарности. Ребята переводили дух, глубоко вдыхали прохладный лесной воздух. Они знали, что скоро, очень скоро будут дома, а все ужасы так и останутся там, в прошлом, остановленные мужеством павших…

В ту ночь Санька долго рассказывал родителям о походе. Раньше, рассказывая о звене Мишука, о строительстве моста, о силосной траншее, Санька обычно пользовался местоимениями: они, у них. Теперь он все чаще произносил: мы, у нас.

Отец улыбнулся.

— Кто-то недавно клялся: «Как вырасту — в тот же день в город уеду!»

Санька смутился и пробурчал:

— Посмотрим!.. Дел у нас много! — Он стал загибать пальцы. — Обелиск нашим партизанам поставить — раз! Болото осушить — два! Гажу достать — три!.. А ее для нашего колхоза по семь тонн на гектар нужно! Понимаешь?..




Примечания

1

Так Санька называл телевизор.

(обратно)

Оглавление

  • Первое знакомство
  • Знакомство продолжается
  • Рождение тайны
  • Новая находка
  • Вынужденное безделье
  • Неожиданное подкрепление
  • Чудеса
  • Набег и поход в Обречье
  • «Были сборы недолги…»
  • В разведке
  • Снова вместе
  • Судят ли победителя?
  • Новая профессия
  • Лыжи
  • Болотными тропами
  • Возвращение
  • *** Примечания ***