Прощай, Рузовка! [Юрий Николаевич Пахомов] (fb2) читать постранично

ЮРИЙ ПАХОМОВ. ПРОЩАЙ, РУЗОВКА!

Моим однокашникам по Военно-медицинской академии. Тем, кто жив и кого уже нет с нами.

…Многие считали, что на втором курсе будет легче. Второй курс всё-таки — привыкли, пообтёрлись. Да и жить нам предстояло не в полуподвальном помещении бывшей Обуховской больницы, а в Рузовской казарме. И почему-то это обстоятельство рождало в юных душах особую надежду.

Казарма, как нетрудно догадаться, называлась так потому, что стояла на улице Рузовской. Тем, кто подзабыл Петербург, напомню: сразу за Витебским вокзалом на Загородный проспект, стекающий вниз от центра, выплескиваются несколько улиц, названных в честь городов русских, — Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая. В стародавние времена на них размещались роты его Императорского Величества лейб-гвардии Семёновского полка. Если сложить начальные буквы названий этих улиц, то выходило: «Разве можно верить пустым словам балерины?» Только лихой лейб-гвардеец, оставленный возлюбленной, мог создать такой печальный акростих. Некоторые исследователи утверждают, что вместо «балерины» воины чаще всего использовали более крепкое словцо. Вот в таком историческом месте нам суждено было жить.

А отпускники всё прибывали и прибывали. Возмужавшие, загорелые, с двумя серебристыми галочками на левых рукавах белых форменок, на погонах посверкивали якорьки, нередко не те, что выдавали баталёры, а неуставные, заказанные в мастерских. Стояло начало сентября, гроздья ягод боярышника свисали с колючих ветвей, в парке академического городка кое-где уже проступала желтизна, пахло сырыми дровами и «Тройным» одеколоном — запах накатывал из парикмахерской, где орудовал доктор парикмахерских наук Макс.

Ребята, свалив рюкзаки и чемоданы в кучу, разбрелись по парку. На скамейках у памятника Пирогову сбилась стайка курсачей: Вилли Цовбун, Женя Журавлёв — Джага, Толя Соловьёв, Ваня Палёный, Витя Родин, Толя Брюховецкий. В центре — Славка Филипцев по прозвищу Конь, кликуху ему прилепили за успехи в беге на длинные дистанции, соревноваться с ним мог только чемпион Олимпийских игр Куц да ещё Витька Шостак. Филипцев помахал мне бескозыркой и крикнул:

— Юрец, подгребай!

Славке очень подходило прозвище, он и в самом деле был похож на коня и одновременно на актёра Фернанделя. Начальник кафедры анатомии профессор Годинов как-то сказал ему:

— Вы избрали не ту профессию, Филипцев. Из вас получился бы блестящий актёр.

Славка скорчил уморительную рожицу:

— Герой-любовник?

— Берите выше — комик. Редкостный дар. Героя-любовника может сыграть и мой шалопай, — профессор вздохнул. Его сын Руслан учился на нашем курсе. У нас вообще было много отпрысков академической профессуры и высокого начальства. Отец Ярослава Караганова — вице-адмирал, начальник управления в Москве, Виктор Подолян — сын заместителя начальника академии по научной работе, Сашка Нецветаев — сын начальника кафедры физкультуры и спорта и так далее. Всех перешиб Эдик Новиков — его отец занимал должность заместителя начальника Тыла Вооруженных Сил, появление бонзы столь высокого ранга всегда вызывало у академического начальства панику. Генерал ходил по кубрикам, хмуро заглядывал в тумбочки, а его порученец измерял линейкой расстояние между койками. Посещение высочайшего папаши неизменно заканчивалось указанием начальнику курса: наказать сына за… Повод всегда находился. Деньги на карманные расходы Эдик получал тайком, от матери. Отец считал это баловством. Основная же курсантская масса — безотцовщина, бедолаги из провинций и блокадного Ленинграда.

Догорало питерское бабье лето. Я прислушивался к разговорам товарищей, а сам был ещё там, в нашем краснодарском дворике, где пряно пахли петуньи и ночная красавица, а в сумраке светились белёные известью печки, на которых соседи готовили летом еду. Как приятно было сидеть на скамейке, чувствуя спиной теплоту кирпичного дома. На крыльцо выходила тётя Маня и, вытирая руки о фартук, звала: «Иди ужинать, моряк, красивый сам собою».

Во мне ещё жило ощущение простора, что открывался с высокого берега Кубани: зелёное болотистое заречье, а за ним у слоистого горизонта проступали синие горы. Могучая река, стиснутая берегами, стремительно несла жёлтые воды, закручиваясь в водоворотах и всплескиваясь на перекатах. Отсюда, с высоты, лодка черкеса-перевозчика выглядела маленькой, хрупкой, и, хотя перевозчик напряженно грёб, казалось, что плоскодонка стоит на месте. Утонувшие в садах белые домики Дубинки, высохшая за лето старица Кубани — «первуха», ощущение свободы…

Мне не верилось, что на втором курсе будет легче, что-то подсказывало, что нас ждут большие перемены. Первый курс я одолел легко, не смутили меня и лагерные сборы, я был хорошо подготовлен физически, окончил двухгодичную школу бокса при юношеской спортивной школе, выиграл первенство академии, был