Душистый клевер Черной Шалги [Павел Григорьевич Кренев] (fb2) читать онлайн

Павел Кренев ДУШИСТЫЙ КЛЕВЕР ЧЕРНОЙ ШАЛГИ

ать сокрушалась и жаловалась соседке Калиничне:

— Чего на парня нашло? В деревне, говорит, буду жить, и все, трактористом захотел… Кабудто недоумок какой…

А уж Вальку самого пилила:

— Повыгребай навоз-от лопатой, повыгребай! Да хвосты-то кобылам порасчесывай! В колхоз ему захотелось… Пастухом-от и будешь всю жизнь, как Федька Маврын.

— Ничего худого в этом не вижу, — упрямился Валька, — пастухом не пастухом, а трактористом буду не хуже других. Должен же кто-то…

Мать не смирялась:

— Вот пускай кто-то и будет, а не ты! Учителя его вон нахваливают, и тебе пожалуйста — в трактористы ему приспичило! В мазуте да в бензине весь и будешь. Благодать!

Она всплескивала руками, всхлипывала и подносила к глазам платок.

— Не в бензине, а в соляре, — поправлял ее сын, — две большие разницы.

— В чем она разница-то, в чем?

— Соляр — это более грубая фракция обработки нефти, трактор на нем и работает.

— Ишь, начитался уж, механизатор, — со скрытым уважением ехидничала мать и подступалась с другой стороны. — Валька, ты же у меня летчиком хотел, а потом офицером. Ну и ехал бы в город, да учился на кого хочешь. Вон у Евдошихи ребята учились уж куда хуже тебя-то, а теперь — один курсант, другой инженер, приедут да идут по деревне носы кверху, думаешь: «Ладно-ладно! Мой-то Валька повыше вас запрыгнет! Не очень-то гордитесь!». Да и другие хорошо устроились…

— Ну и что, другие! Ну и что! — кипятился Валька. — Дезертиры они, чего на них смотреть.

Он, конечно, понимал мать. Она хотела, как лучше, потому что сама хлебнула горюшка, поднимая его, Вальку, и старшую сестру Татьяну, уехавшую в город и работавшую теперь парикмахером в мужском салоне. Но когда они росли, было другое время…

— Мама, но если все уедут, ведь некому будет в колхозе… А дом-то наш, дом-то без мужицкого догляда, думаешь, долго простоит? Вон уж северный угол в двух венцах подгнил! И тебе помочь надо, не молодая уж.

Материнское сердце соглашалось и не соглашалось с решением сына. Теплилась, правда, надежда, что вылетит из Вальки эта дурь, все-таки только седьмой заканчивает, в школе ему нравится, может, и одумается, пока учится. Да уж больно напорист Валька и тверд характером не по годам. Если решит чего — не своротишь! Все равно своего добьется.

Мать можно было понять.

Ей хотелось, как лучше.

* * *

В середине мая в школу вдруг пришел председатель колхоза Вячеслав Егорович Волохов и попросил, чтобы ему организовали встречу со старшеклассниками.

Как и все в деревне, Валька уважал председателя и побаивался его. Уважал за то, что тот был из местных, лучше любого приезжего знал здешние проблемы, вкладывал душу в их решение. Нравилось Вальке и то, что Волохов никогда и ни на кого не повышал голоса, но негромкое его слово всегда было решающим и, как потом оказывалось, правильным. Еще больше председатель вырос в Валькиных глазах, когда недавно, а точнее, 9 Мая надел все награды. В глазах зарябило от разноцветья орденов и медалей. Говорят, отчаянным солдатом был Волохов в войну. А побаивался его Валька потому, что председатель не имел привычки улыбаться и всегда выглядел сурово-неприступным.

Когда старшеклассников выстроили на линейку и перед строем вышел чем-то озабоченный Волохов, Валька первым делом подумал: «Ну сейчас будет какой-нибудь разнос!..».

Но председатель вдруг сказал:

— Выручайте колхоз, ребята…

Он помедлил перед застывшими в строю учениками, потом вздохнул и продолжал:

— Долго не буду объяснять. И так отнимаю у вас время. Скажу главное, знаю: вы поймете. Колхозу увеличили план поставок государству молока. — Председатель вдруг улыбнулся. — А коров-то надо, как известно, кормить. — И посерьезнел. — Вот в этом, ребята, и заключается причина моего сегодняшнего к вам прихода. Дело в том, что кормить скот нам будет нечем, если мы дружно без скидок на погоду не уберем все до травиночки сено со всех покосов. Травяные угодья у нас, как известно, небольшие. Мы их просто не разрабатываем, потому что колхоз-то у нас рыболовецкий и колхозное стадо всегда было вспомогательной, так сказать, отраслью. Это мы исправим, но для этого требуется время. В текущем же сезоне мы вынуждены пользоваться тем, что у нас есть. И не потерять, как я уже сказал, ни травинки. Поэтому на заготовку сена надо отправиться всем колхозом, всеми силами, действовать дружно и слаженно.

Председатель перед школьниками говорил, как офицер перед строем солдат: коротко и точно, будто ставил боевую задачу. Он опять секунду помолчал и внимательно оглядел строй.

— Время, когда надо заготовлять сено, будет горячим для рыбаков. Как раз пойдет селедка. А она пойдет, — с уверенностью в голосе сказал Волохов, — потому что лето по всем признакам и прогнозам будет ведреное. Это значит, что рыбаки не смогут помочь… они будут заняты другим делом. Итак, могу я на вас надеяться, ребята?

— Можете! — хором ответил строй.

— Другого ответа я и не ожидал от вас. Спасибо, — улыбнулся снова председатель и добавил: — Дело предстоит серьезное, взрослое, а коли так, значит, и расплатиться с вами колхоз должен, как со взрослыми.

И строй оживленно зашевелился разом, будто ему дали команду «вольно».

* * *

Деда Гаврилу Валька застал на берегу. Тот сидел у костерка, над которым кипела в котле смола, и подбрасывал в огонь чурочки. Глаза у деда слезились от дыма, в углу рта, как и всегда, торчала обмусоленная и помятая, невесть когда потухшая папироска. Поодаль, на песке, лежал перевернутый кверху килем подготовленный для просмолки карбас. Увидев Вальку, дед удивился и обрадовался, открыл рот, и папироска повисла на губе:

— Ишь ты! Стратег пожаловал!

Дед Гаврила любил посудачить с Валькой, уважал его за сметливость, за здравый взгляд на вещи и поэтому называл стратегом.

— Здравствуйте, Гаврила Логинович.

— Здорово, Валя, здорово! Помочь дедку пришел небось али как?

— Коли надо, помогу.

— А, значит, по делу. Ну садись. — Дед дружелюбно клюнул головой.

Валька сел рядом с ним, скрестил на груди руки, согнулся, молча уставился на горящие поленья, стреляющие мелкими угольками.

— Валяй свое дело. — Дед Гаврила помешал палкой смолу и удовлетворенно засопел. — Дошла, вон размякла как, счас мазать будем. Только железяку еще накалим. — Он достал из-за бревна «просмолку» — железку с загнутым концом, сделанную из толстого прута, и сунул крючком в огонь. — Не тяни, а то дырья не успеем законопатить, вон уж засумерничало.

Валька давно знал деда Гаврилу, был привязан к нему, хотя дед, своенравный, задиристый, не признавал никаких авторитетов, за что частенько ему доставалось и от жителей, и от всякого начальства. Но зато у него был на все свой, не зависимый ни от кого взгляд. Валька перешел к делу.

— Дедо, а чего это теперь сена коровам не хватает, раньше-то хватало?

Дед приоткрыл рот, отчего папироска опять повисла на губе, повернулся и внимательно глянул на Вальку, хмыкнул:

— Ну, стратег, даешь! До этого и взрослым-то дела вроде бы нет, а он уже вон интересуется. Чего это вдруг?

— Да так, разговор один был… — неопределенно ответил Валька. — Просто интересно, ведь раньше-то всем хватало. И коров держали, и коней…

— Вот заладил, раньше да раньше! — вдруг взъерепенился дед Гаврила. — Раньше и куры на юг летали! Чего вспоминать, только душу травить!

Он вдруг с кряхтением склонился, достал уголек и прикурил торчащий изо рта окурок. Помолчал, сощурился, отчего явственно проступили морщины старого, дряблого лица.

— Говорил я им, Валька, всем говорил, — с горькой интонацией посетовал дед, — да разве послушал кто.

Дед замолчал, уставился на костер, будто задумался о чем-то.

— Чего говорил-то, дедо?

— Надоть ли прошлое трясти, лет пятнадцать уж прошло, а то и поболе…

— Надо-надо, — поторопил его Валька.

Дед Гаврила покачал головой и тихо сказал:

— Собрание тогда было общее, в клубе. Представитель из района сидел… Председатель колхозный, не из наших он, приезжий, возьми да и брякни: надо, говорит, бросить нам суземки, то бишь — дальние луга. Нечего, мол, крестьянский труд там гробить. Хватит, говорит, нам окрестных да прибрежных пожен. Я выступил, конечно, возразил, что на дальних-то суземках самолучшая трава растет, что и деды и прадеды там косили да нам оставили: пользуйтесь, мол… Сказал и то, что не хватит колхозу сена-то, если суземки бросить.

— И что, не послушали вас? — заволновался Валька.

— Не, не послушали. Председатель цыкнул на меня, говорит: «Гаврила Логинович, против общей линии выступаешь!». Я в возраженья: «Какой такой линии?». А он: «Против улучшения, говорит, условий труда колхозников и увеличения мясопоставок государству». Я спрашиваю: «А это каким боком?». Он спокойно и отвечает, что раз уж сократятся сенокосные угодья, значит, и поголовье стада надо будет сократить… Половину коровушек зарезать, значит, на мясо. — Дед крякнул, качнул головой. — Районный представитель председателя поддержал. И я понял, что спорить бесполезно.

Окурок давно догорел. Дед Гаврила со свистом пососал его и выплюнул в огонь. Достал из портсигара новую папироску, размял, закурил.

— Вот так, Валя, и перестали косить на суземках. А жалко, спасу нет, клевера какие-я там! Матерь наша…

— А теперь-то там можно косить?

— Э-ж, поди попробуй, — грустно усмехнулся дед. — Заросли они крепко, столько лет прошло…

— А очистить можно?

Дед Гаврила опять с любопытством глянул на парнишку:

— Ты, что ли, очищать будешь, стратег?

— А хоть бы и я, — улыбнулся Валька.

— Не, не справиться тебе. — Дед махнул рукой. — Вот колхоз бы взялся… Да только нет теперь никому ни до чего дела…

Валька поковырял каблуком песок, потом спросил:

— А какой суземок самолучший был?

— А все, считай, хороши, которы ближе, которы дальше…

— Ну а из ближних?

Дед Гаврила немного призадумался, потом уверенно сказал:

— Черная Шалга. Заливная пожня. Клеверу там много было.

— А где это, дедушко?

— Каменное озеро знаешь?

— Окуней там ловил в прошлом годе…

— С того конца ручей в него впадает, самый большой, Гремяка называется. По нему вверх версты две. А зачем тебе?

— Да так, — уклончиво ответил Валька.

Дед Гаврила надел брезентовые рукавицы и осторожно снял с огня котел, отнес его к карбасу. Вальке сказал:

— Ну-ко, бери из огня «просмолку», будешь помогать дырья шпаклевать. У тебя глаза-то небось лучше.

И пошла веселая работа.

Дед Гаврила мазал карбас кипящей смолой, а Валька водил раскаленным крючком по стыкам досок, по обнаруженным им щелкам, и их заливала расплавленная смола. Нос щекотал сладкий, такой желанный после долгой зимы смоляной дух.

* * *

Когда кончился учебный год и настал последний день занятий, в бывшем седьмом, а теперь уже восьмом классе, как и обычно, состоялось собрание. Выступила классная руководительница Зинаида Матвеевна, пожелала всем хорошего отдыха и в конце вдруг предоставила слово Вальке. Тот поднялся с парты, вышел к учительскому столу и встал перед классом необычно серьезный, решительный и даже немножко важный. Все примолкли.

— Ребята, — сказал Валька, — недавно перед нами выступал председатель колхоза и просил помочь в уборке сена. Все помнят?

— Все-е-е, — загудел класс.

— Он обещал, что колхоз заплатит нам за работу, помните?

— Да-а, — пронеслось по классу.

— А я предлагаю сделать колхозу подарок и поработать бесплатно.

Седьмой класс затих, обескураженный таким поворотом. Потом подал голос Шура Новоселов с задней парты.

— Ишь, щедрый какой за чужой счет. А я, может, хочу на фотоаппарат заработать.

— И мне велосипед надо купить, — крикнул сбоку Володька Веснин.

— И мне… И мне… — неслось со всех сторон.

— Погодите, ребята. — Валька поднял руку. — Дайте сказать до конца.

— Говори, да не заговаривайся, — предупредил Новоселов.

Валька понял, что его затея может в эту минуту прогореть, так ни во что и не воплотившись, и он начал с самого заманчивого.

— Я предлагаю поход в лес на несколько дней.

Класс опять умолк.

— Как сказал председатель, колхозу не хватает сенокосных угодий, а я знаю, что недалеко в лесу есть большая пожня, она не используется, потому что немного заросла (Валька специально говорил «недалеко» и «немного», чтобы заранее не пугать ребят). Вот я и хотел бы, чтобы мы расчистили ее. Думаю, что нам под силу, а колхоз получит сотни центнеров сена.

Класс молчал.

И опять засомневался Веснин:

— Но ведь я хочу на велосипед заработать…

— Я сам хочу «Зенит» купить, ну и что? Из-за этого я не должен колхозу помогать, да? — напал на него Валька. — А на велик свой еще успеешь за лето… Не переломишься!

Потом посыпались первые вопросы:

— А изба там есть?

— Есть, — ответил Валька, — я узнал.

— Сколько километров?

— Двенадцать.

— На сколько дней пойдем?

— На неделю.

— Еды много брать? — интересовался полненький Небоженко.

— Смотря по аппетиту, — острил Валька, — бери на месяц, не прогадаешь.

— Какой инструмент нужен? Во что одеваться? Брать ли косы и грабли? — вопросы летели один за другим.

Людка Петрова спросила:

— Девчонок берете?

Валька не хотел их брать. Вечно от них шум и бестолковщина, но в классе поднялся такой гвалт, что он замахал руками:

— Хорошо, хорошо.

Когда обо всем договорились, назначили сроки похода, вдруг вскочил Николай Агеев, вечный активист, любимчик всех учителей, молча до этого сидевший, встал рядом с Валькой и торжественно произнес:

— Ребята, мы должны все как один поддержать эту прекрасную идею! Надо помочь родному колхозу и обеспечить его сеном. Мы не должны оставаться в стороне…

Выступая в таком духе, Агеев время от времени посматривал на классную руководительницу Зинаиду Матвеевну, которая всякий раз кивала ему и даже улыбалась. «Чего вылез? — думал о нем Валька. — Ведь все уже решено».

Когда расходились, к Вальке подошел Шурка Новоселов, хлопнул по плечу:

— Так бы сразу и сказал, что в поход…

* * *

И вот позади веселые таежные километры, разделяющие деревню от Черной Шалги. Вот она сама в цветном цветочном сарафане, обрызганная запахами лесных трав, обзваниваемая со всех сторон птичьим щебетанием.

Когда поели, посидели у костра и напелись вдоволь всяких песен, никто не хотел укладываться спать, потому что кругом стояло тихое лесное раздолье, не было рядом строгих родительских глаз и еще потому, что над лугом висела прозрачная белая ночь.

Полночь сморила и уложила на старые поскрипывающие полати даже самых неугомонных. Древней пожней опять овладела тишина. Лишь в лесу изредка негромко и коротко пискала, будто вздрагивала во сне, ночная птаха да глухо урчал на перекатах ручей Гремяка. В высоком небе слабо поблескивали и позванивали серебряным светом маленькие летние звездочки.

* * *

Утром Валька разделил ребят на три бригады, подробно проинструктировал каждую. Назначил старших. Бригада номер один — лесорубы — мальчишки с топорами. Задача — расчищать пожню от деревьев и кустарника. Возглавить ее должен был сам Валька. Бригада номер два — «уборщицы» — все классные девчонки. Задача — сволакивать в лес и складывать в кучи то, что выкорчуют ребята, и вообще весь скопившийся на лугу хлам. Третья бригада — косарей — должна была сразу же начать выкашивать траву на открытых участках. В нее вошли четверо ребят, уже умеющих хорошо косить. Во главе этой команды Валька поставил Новоселова, парня ершистого, но работящего и толкового.

Итоги первого дня удовлетворили всех. Была скошена добрая половина луга и расчищена от деревьев и кустарника его основная часть. Вечером, поужинав, ребята уселись на пригорке возле избы и долго разглядывали преображенную пожню, будто не верили, что все это сотворено их руками.

С вечерней росой упала на землю прохлада, но ребята уже спали в теплой избе, и сон их был крепок как никогда.

А Володька Веснин — вот уж заядлый — выбрал из вырубленных деревьев самое тонкое, длинное и прямое, обрубил сучья и сделал удилище. Привязал к нему принесенную из дома удочку, вынул из-под угла избы баночку с невесть когда накопанными червяками и пошел на ручей. Валька сказал ему: «Выспался бы, завтра устанешь ведь…». Но Веснин все равно ушел. Рыбаки да охотники… они не разумом, они азартом живут. Зато наутро Людка Петрова сделала на завтрак уху из свежей пеструшки^[1], и ребята вовсю нахваливали Володьку Веснина.

* * *

Утром на работу не поднялся только один человек — Колька Агеев.

— Чего это с ним? — спросил Валька у ребят, когда завтракали. Никто толком не знал, что случилось. Кому Агеев сказал, что голова раскалывается, кому, что простыл вчера крепко, воды, мол, выпил холодной из ручья, а сам потный был, вот и простыл.

Болезнь есть болезнь. С каждым случается. Когда ребята разошлись на работы, Валька пошел в избушку к Агееву, чтобы помочь, если надо. Агеев почему-то не лежал, а сидел на полатях, свесив босые ноги, и пил чай, доедал завтрак.

— Привет больной команде! — бодро поприветствовал его Валька. — Чего вдруг расхворался, Коля?

Агеев слабо, как-то даже робко улыбнулся и махнул рукой, отвернулся.

— Ты бы накрылся чем, а то еще больше расхвораешься. Чаю попей и закутайся.

Агеев допил чай, шлепнул пустой кружкой о стол. Затем молча поднялся, снял с веревки, натянутой над печкой, просохшие носки, снова плюхнулся на полати, стал натягивать носки, сапоги, засобирался куда-то.

— Да не надо, Коля, — замахал руками Валька. — Ты полежи, поболей, тебе нельзя вставать. Мы управимся!

— Да не болею я, — спокойно сказал Агеев. — Чего шумишь? Ухожу я, ну вас к черту.

— Че ты, сдурел? — не нашелся сразу что сказать Валька.

— Не знаю, как насчет меня, но вы-то точно сдурели!

— Да о чем ты, не пойму никак?

— А о том, я думал, ты прикидываешься, когда ляпнул всем, что бесплатно работать будем. Думал, ладно, пусть покрасуется. Потом все равно свое загребет. Вчера потолковал с одним, с другим, третьим — точно, говорят, решено. Бесплатно и все! — Агеев презрительно сморщился и сплюнул. — Нет уж, в придурки не записывался. Ишачьте сами!

Вальке что есть мочи захотелось врезать Агееву по физиономии, но он все же сдержался.

— Слушай, Агеев, ты же у нас в самых активных ходишь, говоришь красиво… Поддержал меня, помнишь? Как же тебе не стыдно, Агеев?

Тот поднялся и с вызовом глянул на Вальку.

— Уж молчал бы! Не стыдно! — Агеев скривился. — Дураку же понятно, что ты не зря ломаешься. Выгоду какую-нибудь хочешь от колхоза получить, вот и строишь из себя тимуровца… Славы хочешь?

Валька все же врезал дезертиру. Тот заверещал, будто обиженный поросенок, и попытался выскользнуть из избы. Валька схватил его за шиворот и рванул к себе.

— Во-первых, не трогай тимуровцев, не тебе в их дела нос совать! Ну а во-вторых, проваливай быстрее, а то и от других схлопочешь.

Минут через десять Агеев уже собрался и ушел с пожни.

* * *

После обеда расчистка луга была завершена, и освободившиеся мальчишки, кто умел косить, взялись за косы.

Вжик, вж-ж-ижк, вж-жж-жжик… — стальная коса едва не касалась земли, вонзалась в траву, и та ложилась рядок за рядком. Валька, как все ребята, раздетый до трусов, шел позади и чуть сбоку Сашки Новоселова, за ним шли другие. Валька немного нервничал, потому что Новоселов был посильнее и косил лучше, но он старался изо всех сил.

* * *

По мере высыхания трава быстро превращалась в сено, желтое, шуршащее под ногами и тоже душистое, но с более тонким, сладковатым ароматом. Ребята сгребли сено и застоговали в четыре огромные кучи, управившись за два дня. Укрепили кучи кольями, чтобы не разметал ветер. Теперь сену не страшен и дождь.

Особенно старались девчонки. Как только пожня была расчищена, ребята хотели отправить их домой, сказали им: «Устали вы, без вас теперь обойдемся…». Они ни в какую, остались до конца. И хорошо, что не ушли. С девчонками как-то веселее, и готовят они хорошо.

* * *

— Валя, зайди в правление, тебя Вячеслав Егорович дожидается.

— Чего это вдруг?

Валька шел к дому с берега, нес в согнутой в локте руке корзинку. В ней хлестал друг друга хвостами дневной улов — камбалки да наважка. Прямо у крыльца его и нашла Шура Сметанина, секретарша председателя колхоза Волохова.

Валька и спросил вроде бы небрежно, мол, чем это его малозначащая персона могла заинтересовать всегда занятого председателя, но встречи с ним он давно уже в тайне желал. Хотелось отчитаться, рассказать про поход, про заготовленное сено. Сказать, между прочим, главное, что это не для заработка, никакой тут нет корысти, а это подарок родному колхозу от гвардейского седьмого класса.

Поэтому в правление Валька пошел в приподнятом настроении.

В приемной пришлось маленько подождать. За дверьми шумно говорили. Секретарша Сметанина вздыхала:

— Вот ведь жизнь у Вячеслава Егоровича, а? Ни сна, ни отдыху! Вон приперлись, раскричались. Поди, курят опять. А у него сердце…

Потом из председателева кабинета вывалились гурьбой рыбаки, оживленные, жестикулирующие.

Сметанина тогда сказала:

— Можешь входить, Валя.

Валька торопиться не стал: основательно вытер о коврик ноги, покашлял, наконец решительно потянул дверь.

Волохов стоял у окна, вдыхал уличный воздух через раскрытую форточку.

— А, Валентин Ермолаевич, заходи, заходи.

Валька отметил про себя: надо же, даже отчество знает. Волохов есть Волохов.

Председатель бодро закивал, сразу же пошел к своему креслу — видно было, что этого посетителя он ждал. Усадил напротив себя и Вальку.

Разговор чего-то не начинался. Председатель одной рукой перебирал какие-то бумаги, пальцами другой дробно постукивал по столу. Взгляд у него был рассеянный.

Валька терпеливо ждал.

— Ко мне тут Николай Агеев приходил, — начал медленно Волохов, он поднял голову, посмотрел Вальке в глаза. Взгляд теперь был тяжелый, смурной, из-под самых бровей. — Вы что, правда, Черную Шалгу скосили?

— К-ха, расчистили и скосили, это правда, — Валька подрастерялся. Такое начало разговора ничего хорошего не предвещало.

— Ну и скажи ты мне, дорогой Валентин Ермолаевич, кто вас на это уполномочил?

Тут Волохов даже повысил голос и покраснел. И Валька осознал, что чего-то он натворил, что-то не то сделал.

— Я именно тебя об этом спрашиваю, ты ведь зачинщик этого безобразия!

Валька подумал: вот зараза Агеев, чего-то натрепал председателю, но сейчас он все объяснит, все встанет на свои места…

— Тут, Вячеслав Егорович, вы чего-то не так поняли, мы действовали согласно вашей рекомендации.

Волохов округлил глаза:

— Какой-такой рекомендации?

— Вы же выступали у нас в школе, помните? Просили помочь на сенокосе.

— Н-ну, было это…

— Вот мы и помогли. Центнеров сорок, не меньше. Считай, чистый клевер!

Валька был уверен: сейчас все прояснится. Это Агеев чего-то наболтал… Все же ясно…

Председатель покачал головой, помолчал.

— Н-ну и чего вы хотите за этот клевер? — спросил он настороженно.

«А-а, вон в чем дело?» Валька все понял: Волохова интересуют, конечно же, деньги, затраты, так сказать, дебет-кредит. Он же хозяйственник, прежде всего, этот Волохов. А Агеев, видно, наплел ему…

— Да ничего нам не надо, Вячеслав Егорович, — сказал Валька обрадованно, — это наш подарок колхозу! Вы сказали нам, что надо — мы и сделали! Вот и все.

Волохов вдруг стукнул ладонью по столу, вскочил со стула и подошел опять к форточке, стал в нее глубоко дышать.

— Кто просил! — сказал он, повернув к Вальке голову, сказал с такой искренней горечью, что Вальке стало не по себе. — Ну кто вас просил!

И Валька окончательно понял, что они с ребятами действительно чего-то натворили.

— Мы чего-то не так сделали, Вячеслав Егорович?

— Пода-арок! Очень нужен этот ваш подарок!

Председатель, видимо, совсем вышел из себя, резко заходил по кабинету. Валька таким его еще никогда не видал и, признаться, струхнул, втянул голову в плечи, сидел тихо, как мышка. А Волохов гремел:

— Всю картину нам испортили, умники! Колхоз только-только вышел из прорыва, а они обратно его туда, в дыру! Пода-арок! Это вы мину под колхоз подложили, а не подарок сделали!

На «мину» Валька обиделся, и робость стала из него улетучиваться. Валька не любил, когда на него кричали, да еще вот так, ни за что. Даже если и Волохов, крепко уважаемый им Волохов.

— Это как же сорок центнеров дармового клевера могут быть для колхоза миной? — спросил он и вытянул голову из плеч, распрямился на стуле.

Волохов зыркнул на него красными глазами.

— Тимуровцы! — крякнул он с горечью, подошел к своему креслу и грузно в него осел. — Не хочется, да ладно, объясню, чтоб наперед знал и не совался, куда не след.

Он выдернул из подставки красный карандаш, размашисто нарисовал посередке бумажного листа кружок.

— Я, когда перед школой выступал, сказал хоть слово про суземки, где мы давно не косим?

— Нет, не говорили, — согласился Валька.

— Так, не говорил, а почему, как ты думаешь? Не знаешь, да?

— Не знаю, — вынужден был опять согласиться Валька. Он действительно не понимал, как можно не пользоваться для благой цели тем, что само идет в руки.

— Объясняю для авантюристов: для колхозного стада вполне достаточно укосов, которые находятся вокруг деревни.

И Волохов еще раз обвел карандашом нарисованный им круг. В центре нарисовал квадрат.

— Вот в центре деревня, вокруг луга. Этого достаточно. Я и просил-то школьников помочь убрать сено именно с этих сенокосьев. Понимаешь, умник? А вы вон куда залезли.

И он нарисовал еще один кружок в самом углу листа. Кружок этот действительно был далековат от середки.

— И что теперь получается, — продолжал греметь Волохов, — план по сенозаготовкам выполнен и без того, а теперь вы еще с клевером этим сунулись. Куда мне его девать, скажи, пожалуйста, тимуровец?

— Что, он лишний, что ли, клевер-то? Куда-нибудь пригодится… Сено ведь, — подавленно сказал Валька. Картина, которая стала раскрываться, его обескуражила.

— Да, лишний! Лишний! Как я его вывезу теперь? Технику надо гробить, зимники к дальним пожням заросли, расчищать их надо, кусты да деревья валить, золотой клевер-от получится. Продать тоже потом не смогу, скажут, Волохов совсем заелся, клевером торгует… Куда мне с ним?

Валька сидел растерянный, сказал горько:

— Ну так и не вывозите, чего там, пусть себе гниет.

Это председателя совсем разъярило. Он опять шарахнул кулаком по столу.

— А вот и бросить-то его я тоже не могу! Беда-то и есть в этом вся!

— Почему не можете?

— Ты что думаешь, не узнают об этом в районе? Узнают! Кто-нибудь все равно языком ляпнет. Тогда со всего правления штаны снимут, с меня-то уж точно. Четыре тонны клеверу, шутка сказать…

Волохов уставился в листок с красными кружками, замолчал. Ситуация его крепко разволновала. Валька тоже молчал, он не знал, что сказать, потому что был потрясен разговором. Они с ребятами так старались, так радовались своему успеху, хотели помочь, а оказалось, навредили. Нелепо все и обидно. И Валька сказал то, что его больше всего в эту минуту волновало:

— Тут что-то не так, Вячеслав Егорович. Не может же сено оказаться в хозяйстве лишним. Сена больше, значит, и скота больше, а раз так — значит, и денег в колхозе больше. Это же простая арифметика…

— Пифагор, так тебя! — взорвался опять Волохов. — Тебя бы на мое место, посмотрел бы я, как ты стал эти задачки с лишним сеном решать!

— Так и стал бы решать, как решаю, — сказал с затаенной злостью Валька. — Как же иначе?

Волохов посмотрел на него тяжело и устало, махнул рукой.

— Ладно, иди домой. Я думал, Агеев наврал на тебя за то, что ты ему нос расквасил, ан нет, вижу, вы и впрямь натворили черт-те чего.

Валька поднялся, шагнул к двери.

— Постой, — остановил его председатель. — Кое-что объясню, а то уйдешь с черной душой. Как бы, чтоб было доходчивее. — Он сграбастал со стола листок с красными кружками, смял в кулаке, бросил под ноги, в корзину. — Вывезти, конечно, можно. Это, конечно, проблема, но не такая уж, техника будет. Дело в другом. — Он встал, сплел пальцы рук за спиной, заходил. — Вот у нас есть стадо, столько-то голов, мы обязаны, исходя из количества этих голов, сдавать ежегодно столько-то мяса, столько-то молока. Значит, есть план и мы его выполняем, кровь из носу. Это раз.

Волохов выставил вбок левую руку, загнул на ней мизинец, так и продолжал ходить по кабинету.

— В этом году нам сильно повезло: одно из хозяйств района не выполнило план по поставкам мяса. Попросили нас помочь. Мы согласились, но с условием, что план по молоку тоже будет урезан и на этот, и на следующий год. А может, и на последующие года, если мы всех обхитрим. Это два. — К мизинцу присоединился безымянный палец. — Значит, если стадо сократилось, сена и без того хватает. И тут вдруг выступаете вы с вашим так называемым подарком и ставите рядом с заготовленным сеном еще один стог самолучшего лесного клевера. Какое решение после этого принимает район, как ты думаешь, стратег?

— Не знаю, — пожал растерянно плечами Валька.

— Вот ты не знаешь, а я-то, волк стреляный, и догадываюсь, что решение будет одно: план скорректируют в сторону увеличения, заставят увеличить стадо, да еще и движение начнут за восстановление суземков. А нам только этого и не хватало! Людей не поднять, разленились…

И председатель загнул третий палец. Потом устало махнул рукой: иди, мол, все тут ясно… И Валька ушел. Ушел с тяжелой душой, потому что ему так и не стало до конца ясно, как это клевер может оказаться лишним в хозяйстве? Ведь дополнительный клевер — это увеличенное стадо, а чем больше стадо, тем больше доход… И что это за хозяйство, которое такая арифметика не устраивает?

* * *

После разговора с председателем колхоза Валька долго сидел на берегу за баней, на бревне, и глядел на море. Тут ему никто не мешал. Вокруг него, как тяжелые и холодные мухи, летали всякие безрадостные мысли, занудно гудели, садились на сердце, бегали по нему своими мохнато-липкими и острыми ножками, оставляя крохотные, кровоточащие ранки. И сердце ныло. Валька не выдержал, маленько поплакал. Хотя был он парень крепкий, как и полагается единственному в доме мужчине, и распускать слезы ему не пристало.

Но был он, как и все подростки, совсем еще маленьким мужчиной, можно сказать, начинающим. И как все подростки, очень уважал мнение взрослых, старался всегда сделать дело так, чтобы взрослые сказали ему: «Молодец, Валька!».

Он и на этот раз старался. Они все старались, весь седьмой гвардейский класс. Старались не за деньги, не за что-то там еще, а просто очень хотели, чтобы взрослые им сказали: «Молодцы, ребята! Вы нам здорово помогли!». Этого было бы достаточно, чтобы сворачивать новые горы.

Но взрослые все оценили иначе. Они сказали: «Вы подложили под нас мину…». Это было несправедливо и обидно.

Не-ет! Надо уезжать отсюда, уезжать к чертовой матери! Все тут у них шиворот-навыворот, набекрень все. То, что со всех сторон должно быть выгодным, оказывается, «портит картину родному колхозу» и, значит, тянет его назад. Он, Валька, и тянет, топит, можно сказать, колхоз «Заря» в пучине разорения, после того как заготовил сверх плана клевер. Не глупость это разве? Надо уезжать… Вон и дядя Женя, брат отца, в город зовет учиться на сварщика, обещает устроить… Не так у них тут все, не так… Пускай как хотят, без него…

Он еще долго сидел на берегу и глядел на море.

Когда сели ужинать, мать оказалась уже в курсе его проблем. Наверно, с ней поговорил сам Волохов, а может, кто-то еще. Мать есть мать, ей всегда все известно.

— Ну что, получил свое, самоуправник?

Вся происшедшая история вызвала у нее противоречивые чувства. В суть ее она не вдавалась, потому что если уж Волохов остался недоволен ее сыном, значит, виноват сын, а не Волохов. Председатель прав всегда — это известно любому колхознику. За все годы руководства «Зарей» он еще ни разу не сделал ничего такого, что повредило бы людям. А с другой стороны, мать тихо радовалась, что уж теперь-то Валька точно не останется в деревне, после такого нагоняя… А то в трактористы надумал… Видали?

— Угу, получил, — ответил Валька, нахлебывая наважью уху.

Вид у него был самый что ни на есть обычный и даже как бы решительный, бодрый вид, совсем не такой, какой должен быть после крутого разговора с председателем. Это мать и насторожило.

— Ну и что, вкрутил он тебе, как полагается? — допытывалась она.

— Вкрутил, вкрутил…

— Во, допрыгались, комсомольцы-добровольцы! — обрадовалась мать. — Правильно он вас! А то развольничались, управы на вас нет! — И тут же решила воспользоваться моментом, знала: на этот раз наверняка. — Не-е, Валя, не надо тебе здесь оставаться, зачем? Скандалить-то, да ну их! Учиться надо тебе, на летчика или еще кого. Вон у Евдошихи-то, а! Пройдесся по деревне в форме-то, все скажут: «Вот Валя какой стал…». И мне гордость, а как же… — И мать всплескивала руками, улыбалась.

Валька дохлебал уху, выпил через край остатки, уха была вкусной.

— Да нет, мама, не доставлю я им такой радости, не дождутся.

Мать перестала улыбаться… Ну вот, опять за свое… Невпопад спросила:

— Кто это они-то?

— Да хоть бы Волохов, к примеру.

Она замахала руками, сказала сурово и непререкаемо, потому что твердо верила в правоту своих слов:

— Ты, Валя, Вячеслава Егоровича не трогай, молодой ты еще, не дорос до этого. Требовательный он, да нельзя без этого, зато и справедливый, всяк это знает.

Валька наливал из самовара кипяток в большую цветастую кружку, когда-то отцовскую. Теперь он всегда пил из нее чай.

— Ничего себе справедливость: поменьше делать, побольше денежек получать!

Мать не поняла, о чем это сын судит, но возразила твердо:

— Если что Волохов и «химичит», так уж только не для себя старается, а для людей…

— А что, люди только в нашем колхозе живут? Всех остальных можно обманывать, да?

— Слова ты, Валя, используешь нехорошие, не нравится мне…

Валька мешал в кружке сахар и какое-то время молчал, был он угрюм, потом сказал с горечью:

— Закостенелый он, нельзя так больше…

Он шумно отхлебнул чай и высказал то, что до конца осознал сегодня на берегу.

— Не уеду я никуда, пускай так и знают, менять тут все надо, живут одним днем…

Мать молчала, она глядела на сына, слушала его и удивлялась: подросток ведь совсем еще, а уже судит вон как, погляди ты… Но спорить с Валькой не стала. Знала, что бесполезно, чего задумал, не свернешь.

Взрослый стал совсем.

Примечания

1

П е с т р у ш к а — речная форель.

(обратно)

Оглавление

Павел Кренев ДУШИСТЫЙ КЛЕВЕР ЧЕРНОЙ ШАЛГИ

*** Примечания ***