Человек с железным оленем [Александр Александрович Харитановский] (fb2) читать онлайн

Александр Александрович Харитановский
Человек с железным оленем

Уважаемые читатели!

Перед Вами книга об уникальном человеке, Глебе Леонтьевиче Травине.

Г. Л. Травин

1975

В 1928–1931 годах молодой житель Камчатки, электрик, спортсмен, командир запаса Г. Л. Травин совершил необычайное путешествие. Он проехал на велосипеде вдоль границ Советского Союза, включая и арктическое побережье страны. Путешествие по Арктике на столь необычном для нее виде транспорта потребовало огромного мужества, выдержки, силы воли и целеустремленности. Пройдя вместе с путешественником этот удивительный маршрут протяженностью 85 000 километров, вы познакомитесь с жизнью и обычаями народов Советского Союза, с картинами природы тех мест, где пролегал путь Г. Л. Травина, с изменениями, которые происходили в экономике и культуре страны.

Написал эту повесть в 1957–1959 годах Александр Александрович Харитановский.

А. А. Харитановский приехал на Камчатку в июле 1956 года и проработал на полуострове в качестве собкора ТАСС девять лет.

А. А. Харитановский

О своей книге в автобиографии он пишет так: "Сначала ее напечатали в самом сокращенном виде в «Камчатской правде» в 1958 г., затем еще в двух камчатских газетах, в 1959 г. — в журнале «Молодая гвардия», а в 1960 г, — уже книгой в Петропавловске-Камчатском. По ней и еще двум книгам был в июне 1963 г. принят в члены Союза писателей СССР. Так я велением судьбы стал первым на Камчатке «официальным» писателем, как ранее оказался первым от Москвы центральным собкором на полуострове, т. е. не командированным на время, а постоянным. До этого жизнь Камчатки освещало Хабаровское отделение ТАСС".

Вспоминая те годы, писатель  Е. В Гропянов  пишет: "…как жадно была прочитана книга Александра Харитановского «Человек с железным оленем» о Глебе Травине, который в 1930-е годы на велосипеде объехал всю границу СССР по югу и северу".

Книга была издана только встававшим в то время на ноги издательством газеты "Камчатская правда", тираж ее 20 000 экз.

Вот уже почти полвека книга о Глебе Травина стоит у меня на книжной полке и время от времени перечитывается. Потрепанная, сшитая железными скобками "втачку", она занимает почетное место среди краеведческой литературы о Камчатке.

В книге много фотографий и рисунков. Иллюстрации выполнены художником  Ю. А. Аниловым .

Существует еще одно издание этой книги. В 1965 году Главной редакцией географической литературы издательства "Мысль" в серии "Путешествия. Приключения. Фантастика" была выпущена совершенно отличная от камчатского издания повесть под тем же названием. Сравнивая эти два варианта, заметно, что написанная и изданная первой книга насыщена любовью к Камчатке, второй же вариант расширен за счет более подробного описания мест и событий во время путешествия Г. Л. Травина по СССР.

Прочтите эту жизнеутверждающую повесть, и Вы, несомненно, получите заряд бодрости и оптимизма, восхищаясь подвигами нашего земляка Глеба Травина.

ОТ АВТОРА

На мысе Дежнева, в часе ходьбы от селения Уэлен, возвышается огромный пирамидальный камень. Он виден как с севера — с Чукотского моря, так и с востока — из пролива Беринга. На его вершине укреплен шрапнельный снаряд с высеченной керном надписью:

СССР.

Турист-путешественник на велосипеде

ГЛЕБ ТРАВИН

12. VII. 1931.

Велосипед и Заполярье!… Изящный лаковый параллелограмм дутых трубочек, тонкие никелированные струны спиц — и ни одного километра дорог?!… Кто он, этот Глеб Травин, выбравший столь странный способ передвижения по Крайнему Северу? Да было ли такое на самом деле?

— Было, — отвечает выдающийся советский летчик, пионер полярных полетов Борис Григорьевич Чухновский. — Могу подтвердить, что спортсмен Травин заезжал на Диксон.

– Было, — столь же решительно утверждает старейший гидрограф, руководитель морской Карской экспедиции 30-х годов, доктор географических наук Николай Иванович Евгенов. — С Травиным мы встретились в Югорском шаре — в бухте Варнека.

– Было, — говорит командующий полярной авиацией Герой Советского Союза Марк Иванович Шевелев, — Товарищи, рассказывавшие мне о Травине, видели его в устье Енисея.

– Да, я сама вместе с другими комсомольцами Уэлена ставила памятный знак на мысе Дежнева в честь полярного перехода Травина, — сообщила учительница Анастасия Семеновна Абрамова. Та самая Ася Абрамова, о которой с большой теплотой и уважением упоминает известный советский геолог, член-корреспондент Академии наук СССР Сергей Владимирович Обручев в книге "По горам и тундрам Чукотки"*.

[* Вот что пишет С. В. Обручев, который в тридцатые годы обследовал Чукотку и однажды встретился с учительницами Абрамовой и Волокитиной:

"У каждой из них было очень мало учеников - два, три, редко - до шести. Обстановка кочевки также мало способствует учению: чуть напьются чаю, полог убирается, и можно учиться лишь на морозе, где-нибудь у стада, или в дыму костра в яранге. А вечером, когда расставят полог, опять пьют чай, едят и ложатся спать. По-видимому, главной причиной отрицательного отношения чукчей были шаманы - они считали ученье опасным. Хозяин яранги, в которой жила Абрамова, вскоре вызвал шамана, виновато сообщил ему, что вот у него два несчастья: во-первых, его выбрали в нацсовет, а во-вторых, пришлось приютить русскую. И духи уже гневаются: волки задрали двух оленей. Но он обещает, что в нацсовете он будет делать только то, что соответствует чукотским обычаям, а что касается русской, то она безобидная и почти что чукчанка, и если что сейчас еще делает не так, то потом научится…

...Обе учительницы сжились с оленеводами, принимали участие в работах чукотских женщин и заслужили полное одобрение чукчей, так что к Волокитиной даже дважды сватались чукчи, считая ее вполне пригодной для ведения чукотского хозяйства.

Нельзя не восхищаться самоотверженной работой этих первых пионеров советской культуры, которым в таких тяжелых условиях пришлось вести преподавание и бороться с влиянием шаманов". ("По горам и тундрам Чукотки". С. В. Обручев, изд. Географиздат, 1957 г. стр. 34-35). ]

***

Самолет летел над центральной Камчаткой. Под крылом проплывали горные цепи. Величественные острые, как иглы, пики сменялись оранжевыми конусами умерших вулканов. В долинах-ядовито-зеленые пятна тундры, на взгорьях — дремучий лес. Ни дорог, ни тропинок….

– В этом краю только и остается что летать, — заметил я вслух.

– Думаете?… У нас, на Партизанской, проживает чудак этакий — Травин. Он пытался тут на велосипеде путешествовать, — усмехнулся мой сосед, старый петропавловский житель.

Краем уха пойманная фраза запомнилась. Захотелось увидеть этого человека, поговорить с ним. Как и многие из пишущих, я очень ценю встречи с так называемыми чудаками, с теми, кого нередко молва характеризует как людей странных, непрактичных лишь потому, что они берутся, казалось бы, за невозможное. В таких, к примеру, чудаках долго ходил Поликарп Михайлович Агеенко, тоже петропавловский житель, — пенсионер, "свихнувшийся" на камчатском фруктовом саде. Он все свои сбережения вложил в выписку бесчисленного множества саженцев, которые испытывал годами.

"Крайний Север - и фруктовый сад? - Чудачество", - говорили соседи. А вот минувшей осенью Поликарп Михайлович угостил меня с одного деревца настоящим яблоком, а с другого - горстью вишен. Вызрели-таки фрукты на камчатской земле!..

Да кого обыватели всех времен и народов не называли чудаками, фантазерами! И все лишь оттого, что мерили возможности человека на свой аршин...

Пришлось основательно покружить, поднимаясь по крутым переулкам на последнюю из улиц, венчавших Петровскую сопку, где, сказали мне, живут Травины.

"Ленивому, даже просто толстому, гипертонику от многолетнего сидения за канцелярским столом тут не ужиться. Надо определенно иметь крепкие ноги, - бормотал я, вытирая обильно струящийся пот. - Верно, энергичный старик...". Портрет человека вырисовывается задолго до встречи. Одно представляешь сам, другое - достоверное - усиливаешь. Свыкнешься - и трудно разочаровываться... Разочароваться, впрочем, не пришлось.

– Да, я Травин.

Чисто выбритое, с крупными чертами загорелое лицо. Среднего роста, но, судя по широкой груди, очень сильный человек, выжидательно смотрел на меня.

То, что это именно тот Травин, о котором шла речь в самолете, было уже ясно: в глубине комнаты, на стене, я успел заметить большой фотографический портрет — голову с гривой густых волос, перехваченных не то лентой, не то блестящим обручем. Фотография вмонтирована в кусок карты Северного Ледовитого океана. К рамке прибита костяная пластинка с той же надписью, что приведена вначале: "турист-путешественник…" и т. д.

И вот, после приветствия и предварительного объяснения, мы сидим за столом. На скатерти документы, старые пленки фотоаппарата "Кодак", Почетные грамоты. Все это Глеб Леонтьевич сносил из разных мест. Рылся в шкафах, в сундуке. Видимо, о "реликвиях" личной славы в доме вспоминали не часто.

– На чердаке остатки, точнее останки, велосипеда, — с улыбкой заметил он. — Можете посмотреть.

Больше всего меня заинтересовал паспорт-регистратор туриста, пухлая книжка в черном кожаном переплете. В паспорте гербовыми печатями государственных учреждений, главным образом исполкомов Советов, подтверждалось прибытие велосипедиста в каждый населенный пункт на огромнейшей трассе, от Камчатки до… Камчатки. Сначала по южным границам страны, затем по западным и, наконец, по береговой полосе Северного Ледовитого океана.

"Г. Л. Травин с 10.Х. 1928 по 24.Х.1931 г. совершил переход на велосипеде вокруг СССР в 85.000 километров, включая Великий Северный путь до мыса Дежнева, где и установлен знак в ознаменование данного перехода.

Областной комитет по делам физкультуры и спорта.".

Так сообщает итоговая запись в паспорте.

Я решил заняться изучением необычайного похода.

Г. Л. ТРАВИН (1928 год)

Часть I. ПСКОВ — КАМЧАТКА

ГЛАВА 1. ПРЯМО ПО КУРСУ — КАМЧАТКА

ПАССАЖИРЫ парохода "Астрахань", шедшего в последнюю неделю ноября 1927 года из Владивостока на Камчатку, удивлялись шумной компании, поселившейся в крайней кормовой каюте. Оттуда неслись то песни, сменявшиеся громкими спорами, то дробь каблуков. Компания была непьющая. Когда один из любителей спиртного сунулся туда, то на глазах пассажиров из двери вылетели по очереди — "сначала гость, затем его фуражка и, в заключение, жестяная банка японского спирта, которой тот тайком запасся во время стоянки в Хакодате.

Прошли деньки тяжелые, прошли года,

Но не забыть их восковцам уж никогда.

Как на границах СССР белогвардеец и эсер

Узнали удаль красного бойца.

Да эх!..

Через широко распахнутую дверь в каюте можно было увидеть группу молодых военнослужащих, в центре которой, стоя, дирижировал плотный командир, сероглазый, с красивыми правильными чертами лица. Статный, в отлично подогнанной форме, с красными кубиками в петлицах гимнастерки, он, в такт мелодии, рубил рукой воздух и вел хор несильным, но верным баритоном.

Вперед же, восковцы, вперед, вперед!

За наш Октябрь, за наш народ!..

– Предлагается перерыв для принятия пищи, — тоном опытного председателя объявил невысокий подвижный блондин — Кто "за", поднимите… ложки. Единогласно.

Другой, коренастый, широколицый, тряхнув курчавой шевелюрой, вытянул губы дудочкой и пропел бодрый сигнал, который в любых воинских частях означает одно: "Бери ложку, бери бак…"

– Значит, приступим, — пробасил третий, повертываясь медленно, словно по частям, к столу: сначала сунул длинные ноги, потом крутнул стриженную под бобрик лобастую голову и, наконец, не поднимаясь, вместе со стулом, двинул и туловище.

Но приступить удалось не сразу.

– Разрешите, товарищи пассажиры? — В дверях каюты встал пожилой моряк. — Вахтенный помощник капитана, — отрекомендовался он.

– Заходите, пожалуйста, — "председательствующий" гостеприимным жестом указал на свободное кресло.

– Подзакусите с нами.

– Только, уж извините, спиртного не держим, — с грубоватой прямотой заметил сероглазый командир, руководивший хором.

– Вот, я как раз по поводу спиртного, — сухо заметил моряк. — Мне сообщили, что вы злоупотребляете выпивкой…

– Мы!?..

– И мешаете соседям отдыхать. А когда один из них указал вам на это, вы его ударили и вытолкнули из каюты…

– Теперь понятно, откуда ветер дует, — догадался "председатель".

– Так было это? — спросил помощник капитана.

– Было другое, — и военные рассказали об инциденте со спиртоносом.

– Ну, я этому подлецу не позавидую, если вы его решили перевоспитать, — засмеялся моряк, когда все разъяснилось. — А вы откуда, товарищи?

– Мы — восковцы.

– Восковцы? Кто такие?..

– Извините, но вы, видно, не бывали в Ленинграде, — заспешил "председатель".

– Я, действительно, не ленинградец и не бывал там, — спокойно согласился моряк.

– Дело в том, что…

Не горячись, Сима, — снова вступил в разговор сероглазый. — Восковцы — это те, кто служил в тридцать третьем стрелковом полку, названном именем петроградского рабочего-революционера Семена Воскова, — разъяснил он. — Полк, как вы уже, наверное, поняли, находится в Ленинграде. Мы, все четверо, — однополчане. Демобилизовались в звании командиров взводов. Разрешите представиться. Вот этот, — указал говоривший на "председателя", — Серафим Вахомский. Коренной ленинградец и начинающий литератор… Курчавый — Михаил Быстров. Он из Сибири, геолог и плясун. Думает открыть на Камчатке золото. Этот, с ложкой, — уралец, Василий Барболин. Непризнанный пока проектировщик транскамчатской магистрали и любитель вкусно поесть. Наконец, разрешите о себе, — поклонился оратор в сторону своих товарищей, — Глеб Травин из Пскова. Электрик и спортсмен-велосипедист.

– Мечтает о кругосветном путешествии на двух колесах, — буркнул тот, кого назвали непризнанным проектировщиком.

– Короче говоря, — уточнил Вахомский, — в семье было четыре сына: трое умных, а четвертый… велосипедист.

– Едем мы на Камчатку, — не смущаясь, продолжал Глеб. — Думаем, там для нас дело найдется.

Пока шло это полушутливое представление, морщины на лице моряка разглаживались, он словно помолодел от улыбки. Усталые глаза тепло, по-отечески, смотрели на юных мечтателей.

– Ну что ж, товарищи, желаю удачи. Или, выражаясь нашим морским кодом, "иже, твердо, девятка" — счастливого плавания, — сказал он на прощание…

– Может быть, все же поедим, — нетерпеливо спросил Барболин, снова берясь за ложку.

Несмотря на порядочную качку, друзья не страдали отсутствием аппетита: с провизией было покончено в какие-то четверть часа. После обеда трое решили вздремнуть, а Глеб вышел на палубу.

…Океан, океан! Названный сначала Тихим, ты бережно нес на себе каравеллы Фернандо Магеллана, обманув на века полугодовым смирением мореплавателей, усыпив их настороженность. Это ты-то тихий — с твоими ураганами, смерчами, одиннадцатикилометровыми безднами, с копьями вулканов, ты-то, породитель ужаса прибрежных жителей — движущихся водяных гор цунами!

Бескрайние тяжелые волны, усыпанные стружками пены, громыхали по бортам корабля, злобно заглядывали зелеными глазами в иллюминаторы, запрыгивали на палубу… Опершись на поручни, Глеб подставил лицо могучему дыханию штормового ветра.

…"Великий океан. Любопытно, в Пскове тоже "Великая", но река. И улица, на которой жил, "Петропавловская". Почти дома, только теперь к слову "Петропавловск" надо будет добавлять — на Камчатке… Да, Псков, город родимый…".

Палуба то вздымается, заслоняя горизонт, то провали вается. И, как волны, наплывают воспоминания.

…Побитые шины старого ходка тарахтят по булыжной мостовой. Глебу шесть лет. Он первый раз в городе.

Красив Псков. Золотом горят маковки сорока его церквей. Весело и сытно смотрят большими окнами сложенные из красного кирпича дома, над белеными оградами — весенняя кипень садов.

– Это что, тятя? — показывает Глеб на длинные громоздкие здания.

– Солдатские казармы, сынок. Вот тут я и служил.

– Царю служил — костыль нажил, — хмуро замечает мать.

Домой, в деревню Косьево, затерявшуюся в псковских лесах, Леонтий Травин заявился неожиданно — демобилизовался "по-чистой".

На царском смотру ротному не понравилась выправка рядового Травина — носки, видите ли, не развернул. Офицер вырвал у солдата винтовку и ткнул прикладом по его затекшей от долгого стояния ступне.

С плаца Леонтия, с размозженной ногой, отнесли прямо в госпиталь.

"Калека — какой в крестьянстве работник, — решил отставной солдат. — Один выход — в город подаваться".

Так семья Травиных попала в Псков. Отец нанялся дворником и сторожем при квасном складе. В этом "высоком совместительстве" он пребывал и через два года, когда Глеб пошел в школу, а затем в реальное училище.

…В каникулы паренек с утра до ночи на реке, на Великой. Правда, она не столь уж велика, но несет баржи, пароходы-пузатые, голосистые с колесами до бортов. Из-за этих красных, с шумом шлепающих по воде мельниц пароходики кажутся очень сильными.

На реке Глеб открыл много любопытных мест. В дельте Великой, перед ее впадением в Псковское озеро, в тростниковых зарослях водится всякая живность: крякают утки, кричат выпи, порхают маленькие перевозчики, бьются по песчаным отмелям самцы-турухтаны, грозно распустив цветные воротники; прыгают длинноносые кроншнепы, носятся с криком чайки; по мелким илистым заводям важно разгуливают на ногах-ходулях цапли и журавли, высматривая зазевавшихся лягушек. В зарослях хорошо гнездиться: на мелких разливах — мириады жуков, головастиков, лягушек. Дельта — богатейшее место для жировки птицы. 

А вверх по Великой, по левому берегу, в каменоломнях, — царство ужей. Можно наблюдать, как они спят, едят, охотятся за мухами и плавают вблизи берега, вытянув вверх голову с открытой пастью. Тут же рядом поселились ежи. Соседство, по правде говоря, для безобидных пресмыкающихся неприятное. Глеб однажды видел, как один еж ухитрился расправиться с целым семейством ужей. Зверек — колючий комочек — выбежал из-под куста. Поводив из стороны в сторону вытянутой мордочкой, он вдруг свернулся в серый шар и, фыркая, начал кататься по каким-то черным пятнам на песке. "Пятна" неожиданно зашевелились — это были спящие ужи. А ежик катался и катался, прокалывая своими твердыми колючками нежное тело без защитных пресмыкающихся. Израненные, обессиленные, они замирали, становясь добычей маленького хищника. Вот оно какое соседство… Хрустнул кустик — Глеб переступил затекшей ногой — ежик мгновенно сжался, снова превратившись в тугой колючий клубок…

– Что за бродяга растет! — сетовала мать, выкидывая из комнаты то птенцов, то щенят, то ужей, то тритонов в банке. Все, что хочешь, можно было найти в углу за печкой, облюбованном Глебом для своих важных дел. Сегодня вы кинет, а завтра там снова плавают в тазу щурята, лежит груда ракушек, бьется под склянкой необыкновенно большая стрекоза.

На реке Глеб часто встречал учителя географии Якова Никандровича то с удочкой, то с ружьем, а то с книгой. И хотя мальчик за время своих странствований изучил оба берега Великой так же хорошо, как двор квасного склада, где помогал отцу наводить чистоту, всякий поход с учителем открывал ему что-то новое, замечательное…

Однажды Яков Никандрович пригласил его к себе.

В комнате у учителя оказался настоящий музей. С огромного книжного шкафа смотрели, как живые, чучела птиц; в специальном застекленном стеллаже, на белой вате, уложены самых разнообразных цветов, форм и размеров птичьи яйца. В другом месте — коллекция насекомых. В аккуратно переплетенных альбомах — гербарий.

У Глеба глаза разбежались: как Яков Никандрович во всем этом разбирается?

– Мил человек, да ведь есть специальные определители. Вот, гляди, "Атлас птиц России". — Учитель раскрыл перед мальчуганом большую книгу. Глеб увидел искусно нарисованных, хорошо знакомых журавля и уток, ласточку и любителя холодов — красногрудого снегиря, желтобрюхую иволгу, прозванную за мяукающее пенье лесной кошкой… Такие же определители были и по растениям, и по насекомым.

Интересно, оказывается, у всей этой живой "мелочи" имеются точные названия.

Так началась дружба между учителем географии и сыном дворника, продолжавшаяся все годы учения Глеба.

Яков Никандрович научил его искусно фотографировать, метко стрелять, разбираться в повадках птиц и рыб, в породах деревьев, в травах — что на пользу, что во вред. Дал первые уроки терпеливой наблюдательности, выдержки. Плыли ли они на лодке, брели ли по лесу или сидели на берегу у костра учитель всегда находил повод рассказать юноше о чудесах природы. Беседы дополнились книгами, которые Глеб брал из библиотеки Якова Никандровича и глотал одну за другой.

– Яков Никандрович, а почему в книгах о путешествиях чаше пишут про заграницу? — спросил как-то Глеб, крутя роскошный том в золоченом кожаном переплете. — Вот тоже какой-то охотник Городецкий из Киева, "В джунглях Африки".

"В течение последних двадцати лет я совершил пять экскурсий в разные районы Сибири, Средней Азии, но ни одна не удовлетворила меня, — читал, пожимая плечами, Глеб. — Ни один из пяти материков земного шара не может дать уму натуралиста такой богатой пищи, как тропическая часть Африки…".

– В нашей стране неисследованных мест не меньше, чем в Африке, — возразил Яков Никандрович. — Ты только глянь, — подвел он юношу к карте России. — В одну Архангельскую губернию вся Западная Европа войдет. Но Архангельск — это, так сказать, парадные двери Арктики. А что там за дверьми — толком до сего дня не знаем.

В этот вечер Глеб взял у Якова Никандровича сочинение академика Степана Крашенинникова, современника великого Ломоносова. Книга называлась "Описание земли Камчатки". Это было первое знакомство псковского паренька с Камчаткой, с Севером. Назавтра он уже декламировал вычитанную там легенду об острове Алаиде.

…"Сей остров от матерой земли верст на пятьдесят расстоянием"

…— "Сей остров от матерой земли верст на пятьдесят расстоянием, фигуру имеет круглую и состоит из одной превысокой горы… На самого ее верху примечается в ясную погоду курение дыму… Рассказывают курильцы, живущие около великого Курильского озера, будто помянутая гора стояла прежде сего посреди объявленного озера; и понеже она вышиною своею у всех прочих гор свет отнимала, то оные непрестанно на Алаид негодовали и с ней ссорились, так что Алаид принуждена была от неспокойства удалиться и стать в уединение на море; однако в память своего на озере пребывания оставила она свое Сердце камень…, который стоит посреди Курильского озера, и имеет коническую фигуру".

* * *

…Кончалась последняя гряда Курильских островов, слева по борту остался легендарный пик — Алаид. Шли к Первому проливу — воротам восточной Камчатки. Охотское море дымилось холодом: врезавшись кривым клинком в океан, Курилы отсекли от него теплые струи Куросио.

На десятый день после выхода из Владивостока замаячили камчатские сопки. Их ледовые вершины багряно сияли в лучах раннего солнца, охраняя подступы к тишайшей Авачинской бухте, на берегах которой Петропавловск.

ГЛАВА 2. ГОРОД "ТРЕХ БРАТЬЕВ"

– ГЛЕБ, приготовиться к встрече с Тремя Братьями! — вечно улыбающийся Серафим Вахомский, приложив к глазам ладони трубочкой, искал с помощью этого своеобразного "бинокля" что-то у входа в бухту. — Вот они!

Глеб, разглядывавший возвышающуюся справа на обрыве белую башню маяка, оглянулся. Вблизи берега из воды выступали три высокие остроконечные скалы. Они разнились только размерами — настоящие каменные братья. Далеко в глубине бухты, на заснеженном, круто поднимающемся в сопки берегу чернели домики.

"Петропавловск-Камчатский, портовый город, является административным, культурно-хозяйственным центром округа, с единственным на Дальнем Востоке незамерзающим, защищенным от ветров портом", — процитировал Сима. Перед отъездом на Камчатку он в Ленинграде запасся справочником и сейчас сыпал по всякому поводу цитатами из него: — "Население города: мужчин 765, женщин 425, лиц обоего пола — 1.190". По-моему, тут больше, а Глеб?

В глубине бухты, на заснеженном, круто поднимающемся 

в сопки берегу, чернели домики…

Деревянная пристань, устроенная в маленькой бухте-"ковше", усыпана народом. Слышны приветственные выкрики, переливы гармошки, смех, гомон. Одни от избытка чувств машут платками, другие сосредоточенно пробираются поближе к краю пристани. Пароход — это письма, товары, новости. А главное, новые люди, те, что стоят сейчас на палубе стеной возле борта и жадно рассматривают незнакомый берег, шумную пеструю толпу.

Еще десяток минут — загремел якорь, заскрипел трап — и два потока людей смешались.

К Глебу и его товарищам подошли военные с зелеными петлицами:

– Вы не к нам?

– Нет, мы демобилизованные.

– Все равно, пойдемте, расскажете, что там на материке. Пообедаем заодно,

Казарма пограничников тут же, возле берега. Выше — главная улица, Ленинская, на ней всего лишь один двухэтажный дом, бывшая резиденция камчатского генерал-губернатора. Гуще строения между Никольской и Петровской сопками, заросшими снизу доверху березняком. Ряды складов с цинковыми волнистыми крышами.

За Никольской сопкой поблескивает большое озеро, отделенное от моря узенькой намывной косой, а еще дальше высится дымящаяся зазубренная вершина Авачинского вулкана.

По скрипучему деревянному тротуару подошли к казарме пограничников. Рядом с ней — физкультурный городок. Всюду порядок, чистота.

– Велосипедисты у вас есть? — поинтересовался Глеб.

– Во всем городе один велосипед, — рассмеялся пограничник.

***

– Демобилизованные красные командиры из Ленинграда. Пожелали на Камчатку, — представились назавтра председателю окрисполкома четыре друга. — Вот наше направление и проездные документы.

– Что ж, товарищи, вы очень кстати. Включайтесь, как говорится, с ходу в строительство самого срочного объекта– городской электростанции.

В самом деле, небольшая, мощностью всего в пятьдесят киловатт, электростанция была для Петропавловска, в ту пору насчитывавшего лишь двести пятьдесят домов, подлинной новостройкой. До нее электричество имелось только на радиотелеграфе.

Пока плотники возводили здание, демобилизованные заготавливали в лесу дрова, а позже включились в электромонтажные работы. Травин взялся за главный щит, а его друзья тянули уличную и внутреннюю проводки. Другая бригада устанавливала двигатель, маховик которого, кстати сказать, везли от порта до электростанции на сорока собаках — основном городском транспорте.

Зимой Петропавловск тих. Пароход, доставивший Глеба "со товарищи", забрал на материк большинство любителей длинного рубля. С советизацией Камчатки (выборы Советов вместо ревкомов начались тут только в 1925–26 годах) масштабы деятельности разного рода ловцов удачи, скупщиков пушнины, браконьеров, торговцев резко сузились. Дали по шапке и иностранным гражданам, имевшим на полуострове имущественные и прочие, выражаясь дипломатическим языком, "интересы". Из 275 иностранцев в округе осталось всего одиннадцать.

Забурлила общественная жизнь. В Петропавловске организовалось краеведческое общество со столь широкими задачами, что его можно смело назвать колыбелью многих научных учреждений, работающих сегодня на Камчатке. В обществе были отделы историко-этнографический, экономический, естествознания и географии, даже отдел социологии. Ему же принадлежал музей с краеведческой библиотекой. Была создана сейсмическая станция — первая на северо-востоке страны. Краеведы завязали связь с Академией наук, с геофизической обсерваторией Дальнего Востока, начали геологические изыскания. Это было общество энтузиастов, патриотов далекого края. Оно включало 150 действительных членов и 40 членов-корреспондентов, раскиданных от мыса Лопатки до Чукотского "носа" и далее по полярному побережью до самой Чаунской губы, — в те годы вся эта огромная территория входила в Камчатский округ.

Не удивительно, что Травин через несколько дней после прибытия в Петропавловск зашел в музей — главную резиденцию общества.

– Прошу записать меня в отдел естествознания и географии, — обратился Глеб к подвижному брюнету, члену правления общества Слободчикову.

– Ознакомьтесь, пожалуйста, с нашим письмом, — протянул тот областную газету "Полярная звезда".

"Открытое письмо ко всем культурным работникам об участии в изучении края, — пробежал Глеб первые строчки. — Основной задачей общества является распространение знаний о Камчатке, вовлечение широких масс населения в дело познания и изучения производительных сил Камчатского округа"… — Извините, я это читал, вот и пришел "вовлекаться"…

– Тогда отлично, — кивнул Слободчиков. — Сейчас закончу с подсчетами. Казначеем, понимаете ли, выбрали.

– У нас своего рода кооперация в вопросах финансирования научной работы, — продолжал спустя некоторое время казначей. — Окрисполком, Наркомпрос, Акционерное камчатское общество — АКО, но главный ресурс — инициатива…

Вскоре молодые строители электростанции стали своими людьми и в комсомольской ячейке. Молодежь горячо обсуждала будущее Камчатки. Правда, не всегда мечты становились явью, и вместо строительства транскамчатской железнодорожной магистрали, поднятой над тундрой с помощью эстакадного полотна, о которой мечтал Барболин, приходилось пока срывать лопатами косогор в конце главной улицы. В этом месте намечалась городская площадь.

Будущее будущим, но Глеба, если говорить по совести, на молодежных собраниях очень заинтересовало и "настоящее" — высокая черноволосая девушка с выразительными, хотя и несколько грубоватыми, чертами лица. Он узнал ее имя — Вера Шантина, дочь смотрителя Петропавловского маяка. Ему теперь не раз снилась отвесная скала с белой башней, мимо которой он проплывал осенью на "Астрахани". Там живет она и сюда не боится одна за двадцать километров на лыжах приходить. Боится!.. Вера — делегат первой камчатской конференции комсомола. Всезнающий Сима сообщил, что у нее с отцом бывают крупные ссоры "по поводу политических разногласий". Глеб, легко сходившийся с людьми, в присутствии этой девушки как-то деревенел, или, по характеристике товарищей-электриков, становился похожим на столбовую траверзу…

А электрические дела подвигались хорошо. 18 марта 1928 года состоялся пуск первой на полуострове коммунальной электростанции. Вспыхнули огни в домах на трех улицах, на Ленинской — даже матовые уличные фонари. Этот день стал настоящим праздником. Демобилизованным воинам-ленинградцам и всем другим строителям горожане воздали должное.

– Конечно, пока наша электростанция работает на дровах, но скоро переведем ее на нефть, — толковал Михаилу Быстрову "нефтяной бог" — охотник Скурихин. Со своим дружком Вороновым он обнаружил еще в 1921 году в Кроноцком заповеднике, на восточном берегу Камчатки, нефтяной источник и застолбил это место с намерением создать "нефтяную кампанию". И в самом деле, "ключом" уже интересовались различные геологические инстанции.

Михаил Быстров, намеревавшийся специализироваться на поисках золота, прослышав о камчатской нефти, увлекся ею и твердо решил к лету с первой же геологической партией направиться на разведку.

18 марта 1928 г. состоялся пуск первой на полуострове 

коммунальной электростанции. (В центре Г. Травин)

– Нефть, она, понимаешь, лучше дров, — продолжал изрекать охотник, дыша водочным перегаром в лицо задумавшегося молодого геолога…

"Ее же можно по трубопроводу качать, порт-то всего один — Петропавловск", — думал свое Быстров.

– Но ключа нашего мало. Залежь надо искать, — бубнил Скурихин. — По-научному, "структуру". Во! — многозначительна заключил он…

Электричество горело в ту ночь до рассвета, и молодежь, словно под новый год, то танцевала и веселилась в маленьком клубе "Коминтерн", то выходила на Ленинскую, где сияли фонари. До них можно рукой достать, провода лежат чуть не на сугробах, наметенных мартовскими пургами. Посередине улицы "место дороги лоснилась укатанная лыжня, чуть в сторону — и провалишься по пояс, а то и по шею. Но сегодня в этой пуховой снежной обочине перебывали почти все. Играли в снежки, шутили, смеялись. Меньше в этой кутерьме досталось Глебу, так как при медвежьей силе он обладал еще и мгновенной реакцией, успевал отражать нападения.

На пути к дому Глеб встретил группу девушек, в центре которой стояла на лыжах Вера. Девушки громко спорили.

– Куда тебя несет под утро? Переночуешь и уйдешь. Была бы нужда… Глеб, проводи ее, — закричали они, заметив Глеба.

– Я, пожалуй, готов, — смущенно согласился молодой человек.

– Идите быстрей за лыжами, — косвенно приняла предложение Вера.

***

Зимой все спортивные занятия у Глеба сводились к катанию на коньках. А лыжи, считал он, чисто охотничий инструмент. Правда, на Камчатке он уже успел порядочно походить на них. Улицы регулярно заметали пурги. Чтобы перебраться из дома в дом, рыли траншеи. Кое-где эти ходы сообщения переметало сверху, и тогда они превращались в туннели. Короче, без лыж в это время года в Петропавловске не обойтись, в каждой семье их по несколько пар. В этих условиях Глебу казалось, что он лыжник не хуже других. Однако сейчас ему пришлось произвести переоценку своего умения.

Упруго переступая ногами и чуть помогая палками, девушка без малейшего напряжения брала подъемы, обходила рощицы, по отдельным камням перешагивала через незамерзающие ключи. Уже давно миновали радиостанцию, ее высокие мачты чуть темнели на фоне бледного предутреннего неба.

– Перевалим Сапун-гору и станет легче, — обернулась Вера.

– Спасибо за внимание, — буркнул Глеб. Ему было обидно, что девушка поняла его состояние. Он не то чтобы устал, просто тяжело с непривычки держать такой темп по лесистым косогорам. Глеб часто терял из виду фигурку девушки и нагонял ее, не столько надеясь на искусство езды, сколько на силу рук, тратя попусту много энергии. Надо полагать, его пыхтение и донеслось до Веры.

Лыжня, четкая и твердая, как тропинка, блестит под светом луны. Пересекая ее, лежат кривые тени деревьев. Чуть поскрипывает снег.

– Вера, вы давно на маяке живете?

– Как с Командорских островов приехали. Мне тогда десять лет было.

– Вы отлично на лыжах ходите!

– Да?..

– Знаете, о чем я хочу спросить?

– Конечно, знаю, — рассмеялась девушка. — Умею ли я ездить на велосипеде. Вы всех об этом спрашиваете.

Но Глебу не до обиды.

– Да нет, не смейтесь. Что если провести в Петропавловске соревнования по лыжному спорту и конькам? По всем правилам, мужские и женские.

И кто его знает, как получилось, только темп движения резко упал, и молодые люди толковали о соревновании столь детально, что, когда подходили к маяку, уже вставало солнце. Облитая лучами белая башня казалась невесомой, Скала под ней будто исчезла, а океанские волны, наступавшие издали, громыхали прямо у массивных стен.

Рядом, занесенный до крыши, дом смотрителя. Отрыты только окна да двери и проложена тропинка к маяку.

– Пойдемте, наши уже встали, — пригласила девушка. — Если хотите знать, по-камчатски будет даже неучтиво — уехать, не зайдя в дом, не поделясь новостями. Так что вам теперь деваться некуда. С отцом познакомитесь.

Высокий бритый старик с седыми густыми бровями, положив очки на раскрытую книгу, поднялся из-за стола.

– Шантин Иван Иванович, смотритель сего маяка, — сказал он, оглаживая потертый френч. — С кем имею честь?..

– Командир взвода запаса Глеб Леонтьевич Травин, — столь же церемонно представился Глеб.

– Откуда прибыли, Глеб Леонтьевич, в места столь отдаленные?

– Из Ленинграда.

– И по причине?

– Будет, отец, допрос-то чинить, — вышла из-за занавески старушка с самоваром. Она была противоположностью мужа — небольшая, круглая, очень моложавая брюнетка. — Сначала чаем угости.

За столом разговор, и верно, пошел душевней. Говорил в основном Иван Иванович. Это был интересной судьбы человек, патриот Камчатки. Занимая в молодости спокойную должность смотрителя морского госпиталя во Владивостоке, он, неожиданно для всех сослуживцев, уехал с гидрографической экспедицией на Камчатку и пожелал остаться служить в этом краю, но уже по гидрографическому ведомству. Участвовал в обследовании острова Беринга и прожил там несколько лет с семьей.

– Условия, спрашиваете? Могила сына-первенца осталась. Единственный железный крест на всем острове. Вот здесь уже полтора десятка лет смотрительствую. Сейчас бумаги привожу в порядок. Ухожу на пенсию. Хватит, пусть молодежь это дело поведет. Мы-то раньше: сразу и смотритель, и фельдшер, и метеоролог, и гидрограф. На Камчатке по-другому и нельзя было. Где специалистов взять? Да и дешевле. А теперь пора разделить задачи… Камчатке повезло, умные ученые сюда приезжали. Крашенинников ведь просто "одиссею" камчатскую закатил, скорее — энциклопедию. А доктор Слюнин?.. И чего бы ему браться за перо? Послало министерство финансов экспедицию в Охотско-Камчатский край, прикомандировало к ней врача Слюнина. Ну, и лечи. Так он два тома блестящего исторического, экономического и этнографического материала написал. А Комаров, один из организаторов нашего музея! Вы только посмотрите, — старик, разгорячившись, по-молодому подскочил к книжному шкафу и стал выдергивать толстые в кожаных переплетах тома. — Вот богатства… Но вглубь Камчатки, в недра, еще не заглядывали. А ведь здесь Урал! Железо, уголь, золото, медь… Пойдемте в кабинет, покажу образцы.

Обратная дорога в город показалась Глебу совсем легкой. Он шел, занятый мыслями. Так вот почему Вера, окончившая всего лишь семилетку, знает, пожалуй, больше его. С таким отцом поневоле образование получишь.

А девушка она славная. Все у нее просто, по-товарищески… Соревнования надо обязательно организовать. Это — начало спортивного коллектива. Чем Вера не спортсменка?

***

Вскоре на льду замерзшей в этом году до самых Трех Братьев Авачинской бухты образовался хороший каток. Желающих кататься оказалось очень много, а коньков нет. На базаре появились "снегурочки" конструкции местного кузнеца. Изделие предприимчивого кустаря пошло нарасхват. При клубе открылась секция гимнастов. Почти каждый выходной устраивались лыжные и стрелковые соревнования. Глеб был одним из организаторов и непременным участником всех этих спортивных дел.

Однажды жители Петропавловска увидали своего электрика на велосипеде. Глеб катил по центральной улице, по лыжне, превратившейся к весне в ледяную тропинку. Машину он приобрел у жившего в городе японца-парикмахера. Тот очень обрадовался неожиданному покупателю.

Велосипед низенький, чуть не детский, седло пришлось выдвинуть до отказа. Но Глеб не замечал неудобств. Истосковавшись по любимой машине, он раз за разом объезжал город, собирая стаи собак.

Покупка не была случайной. Шутливое замечание товарищей, тогда на пароходе, о том, что он "мечтает о кругосветном путешествии на двух колесах" было правдой. Для того, чтобы понять, как возникла у Травина идея подобного путешествия, нам придется вновь вернуться в Псков.

1923 год. Глеб — студент Псковского института народного образования. Учится и работает инструктором в губернском союзе охотников. Приняли его в союз из-за того, что организовал в городе клуб юных охотников-следопытов. Цель: не только научиться владеть оружием, но и познать природу края. В экскурсиях, иногда довольно продолжительных, у ребят вырабатывались выносливость, неприхотливость к пище, смекалка. Для члена клуба считалось законом — уметь в лесу, на реке ли добыть пищу, дичь или рыбу, найти съедобные коренья, ягоды и приготовить обед на костре, без кастрюль и сковородок.

Энергичного инструктора выдвинули делегатом на Всероссийский съезд охотников, который состоялся в 1923 году в Москве.

– Двужильный! — удивлялись Травину преподаватели и товарищи, не подозревая, как близки к истине. Глеб был на диво крепкий парень, гиревик и гимнаст, великолепный пловец. Он приучил тело к поздним осенним купаниям и не знал, что такое простуда.

В этой поездке в Москву Травин приобрел свой первый велосипед. Купил случайно в нэпманской комиссионке. На ободранной раме, на колесах, на сумке машины — всюду назойливо пестрело иностранное название фирмы — "Лейтнер".

Велосипед! Мечтал о нем с детства. Тогда это казалось чем-то волшебным: никель, яркая окраска, педали с металлическими носками для обуви, длинный сверкающий гудок с резиновой грушей, большущий красный насос, фасонные рогульки ручных тормозов. Кожа на седле и на сумке лакированная. А на педальной оси даже подножка для посадки. Не хочу — поедешь!

– Отныне другого транспорта не признаю! — заявил Глеб друзьям после первой дальней поездки по охотничьим угодьям.

Как инструктор губернского союза охотников он исколесил всю Псковщину. Буксовал на размытых дождями проселках, совершал кроссы по лесным чащобам, где каждый сук норовит кольнуть, схватить тебя за воротник, каждый корень бросается под колеса, чтобы остановить, сбить, запутать… А болота, а илистые, заросшие осокой речушки…

Но чем труднее, тем упорнее желание— победить! Так воспитывается воля. Именно в этих поездках и родилась у Глеба мысль — совершить дальнее путешествие на велосипеде. Может быть, вокруг света?.. А почему бы и нет! Писал же "Псковский набат" о каком-то "Летучем голландце", проделавшем велосипедное турне по Европе. Глеб хорошо запомнил фотографию полуобнаженного человека. Черное трико, какие-то позументы… Артист!

Нет, велопробег — это не цирковой номер. Это настоящий большой спорт.

Постепенно вырисовывался и маршрут. Старт — в Пскове. Затем — через всю страну до Чукотки. Прыжок через Берингов пролив на Аляску. Дальше — Северная Америка — Африка — Австралия — Япония — Владивосток. И снова по родной стране. Финиш — в Москве.

Планом задуманного путешествия, напоминавшего по очертанию виток грандиозной спирали вокруг земного шара, Травин поделился с товарищами по клубу. Мнения резко разошлись. При всем уважении юных натуралистов к вожаку многие маршрут оценили как фантастический, в особенности его этапы, проходящие через Камчатский полуостров, Чукотку и Аляску.

– Дорог нет, питаться нечем. А холода?.. Ведь не Псков, а Арктика!

– Здорово раздраконили, — признавался Глеб. — "Не Псков, а Арктика" — исключительно сильно звучит. Только зря, друзья, обижаете родной город. "Младший брат господина Великого Новгорода", вот как уважительно называли его в старину. Хотите знать, Псков — арктический порт! Да, да, это порт Белого моря. С Беломорья еще в одиннадцатом веке через карельские волоки доставляли соль в наш город, а отсюда она уже расходилась по всей России… А именем какого полярного исследователя назван один из самых северных и труднодоступных островов? — Фердинанда Врангеля, родившегося и выросшего в Пскове. Мы, пскобские, все можем, — так весело закончил тогда Глеб панегирик в честь родного города.

Решение твердо. Каждый свободный час теперь уходил на тренировки, на изучение автомотора, электротехники, слесарного дела. Последнее делалось по двум причинам: во-первых, чтобы не застрять где-либо в пути из-за неисправности велосипеда и, во-вторых, решало в какой-то степени вопрос о средствах. Глебу подвернулась книжица "Без гроша в кармане", в которой давалась подробная консультация, как вести себя путешественнику, если у него сложилась ситуация, обозначенная в заголовке. Оказывается, нужно владеть несколькими ходовыми специальностями, Они — верное средство для случайных заработков. Спорт смен знал, что общество охотников не в состоянии выделить ему необходимую для кругосветного путешествия сумму, поэтому совет книги не оставил без внимания.

Занялся он еще изучением модного тогда эсперанто — универсального международного языка. Язык удобный: алфавит латинский, но букв меньше. Запас слов нужен небольшой, что-то около тысячи корней. Узнать эсперантиста просто — носит зеленую пятиконечную звездочку с надписью "эсперанто". Увидишь такую эмблему у кого-либо на груди в любой стране — подходи и разговаривай.

К его ежедневным поездкам в любую погоду в городе быстро привыкли, и они не вызывали особого внимания. Разве что у машинистов паровозов… Глубокой осенью Глеб перенес тренировки на шоссе, проложенное параллельно железнодорожному полотну. Машинисты, заметив велосипедиста в трусах и в майке, мчавшегося под дождем, а то и под снегом наперегонки с поездом, выражали изумление продолжительными гудками…

Вероятно, этот 1925 год и был бы стартовым, но вышло по-иному. Однажды в институт пришел работник городского военкомата.

– Товарищи, у нас есть одно место на краткосрочные курсы командиров запаса Красной Армии. Сами понимаете, нужен активист и чтобы физически был подготовлен. Могли бы вы предложить кандидатуру?

Вся группа студентов, словно сговорившись, обернулась к столу, за которым сидел Глеб.

– Травин!

– Товарищ Травин, зайдите завтра в горвоенкомат, поговорим.

Через девять месяцев Глеб уже командовал взводом в 33-м стрелковом полку имени Семена Бескова, расквартированном в Ленинграде на Малой Охте. Но от мысли о путешествии он не отказался, менялись только сроки.

Поездка на Камчатку изменила и место старта: теперь он должен состояться в Петропавловске-Камчатском. И вот через два года снова начались регулярные тренировки, теперь уже не на шоссе, а на нартовых дорожках и даже на льду Авачинской бухты. В выходные дни Глеб выбирался еще дальше, за город, на весенний наст. Его спортивный костюм день ото дня становился легче: короткие штаны из "чертовой кожи" и куртка.

Да, но где же другие восковцы, чем они заняты? Михаил Быстров, пристроившись к охотникам, отправился на Кроноцкий, чтобы воочию убедиться в существовании нефтяного источника. Вася Барболин и Серафим Вахомский учились на курсах мотористов: с открытием навигации АКО ждало первые рыболовные катера, а кадров не было. Уральский железнодорожник Барболин с радостью взялся овладевать техникой нового для него морского транспорта, а у Симы были колебания. Вахомский мечтал пойти вместе с Глебом в велосипедное путешествие. Да и Глеб видел в Симе подходящего товарища: ленинградец был находчив, обладал острым глазом и литературным пером. А какое же путешествие без летописца?

Но получилось так, что эти же качества привлекли к Вахомскому внимание окрисполкома, точнее работника финансового отдела Михаила Гавриловича Аристова. Решающая беседа произошла случайно.

Дело было в клубе. Только что закончилось выступление "живой газеты", в которой критиковались пороки как международного, так и внутригородского масштабов. Артисты ушли за кулисы переодеваться. Скрипач Семенов, толстый и томный, начал вальс "Кисаньку". Пары закружились.

– Здравствуйте, гоэлровцы! — Аристов, среднего роста плотный мужчина, пожал друзьям руки. — Говорят, в путешествие собираетесь. Я вот тоже одно время чуть было не укатил.

– Куда?

– В Австралию. Да, да, в Австралию, — подтвердил он, заметив недоуменные взгляды. — Очистили мы в двадцать третьем году Дальний Восток от интервентов. Мировая революция, вижу, задерживается. Что делать? Свет неплохо бы посмотреть. Для начала выбрал Австралию. И знаете, уже визу во Владивостоке добыл, ждал попутного парохода. Да встретился случайно с товарищем по партизанскому отряду. "Ты что, — говорит, — Советскую власть завоевывал, чтобы потом у австралийских буржуев батрачить?" И пошел меня честить. "А может, тебе горы шерсти и золота понадобились?" А на чорта мне золото, просто мир поглядеть охота. В общем, пошли мы с ним к только что назначенному председателем Камчатского окрревкома товарищу Вольскому. Рассказали, кто мы такие, об Австралии, конечно, умолчали и с первым пароходом — сюда. Приехали, нас уже ждут. Денежную реформу проводить надо, менять всю валюту на полновесные советские деньги. На Камчатке тогда ходили и доллары, и английские фунты, и японские иены, и царские бумажки. Вручили мне двадцать два мешка с серебряными монетами — полтинниками, рублями, гривенниками. Каждый мешок больше пуда. Дали инструкцию, как менять, и отправили с нартовым обозом. Так я вместо Австралии на мыс Африка попал, что на нашем восточном побережье, — улыбнулся рассказчик, — А сейчас большое дело заворачивается с кооперацией. По боку даем американским купцам. По этой линии нам в отдел требуется уполномоченный, деловой парень, честный, чтобы жулика насквозь видел, а главное — с народом умел поговорить. Как, товарищ Вахомский, смотришь? Ты, по-моему, подошел бы…

Спалось друзьям плохо. Серафиму предложение очень понравилось, но ведь Глеб тогда останется один. Переживал и Глеб…

***

Весна в Петропавловске не бурная: сугробы становятся ноздреватыми, садятся, садятся — и вдруг проглянет земля. Снег отступает в горы, а следом за ним бежит юная зелень. Деревья, особенно березы, еще долго стоят нагие, Но когда настанет пора — конец июня — зеленый шатер зашумит по всем сопкам, раздолам, по берегам. И пусть эта пора захватит березку со стволом еще окруженным снегом, все равно такая березка зазеленеет, откликнется на зов поздней но верной камчатской весны.

Если подняться на сопки, окружающие с востока Петропавловск, то окажется, что между ними раскинулось плоскогорье с редким парковым лесом, высоченной сочной травой, с родничками. Это любимые места гуляний Веры и Глеба. Девушка, сильная, гибкая, поднималась по крутизне, словно под ногами были не скалы и осыпи, а асфальт. Она, как коза, прыгала с камня на камень, перебираясь через потоки. А поднявшись наверх, сразу же мчалась к какому-то, только ей ведомому роднику напиться.

Глебу нравилась вдохновенная порывистость Веры. Сам же он казался себе прозаично-обстоятельным…

Наклонившись над крошечным озерцом, образованным родниками, они пили, пили, ловя в водяном зеркале отражение лиц, глаз друг друга. Глеб, придерживая девушку, положил руку на ее плечи… Ох, и долго же они тогда пили!

Близилось лето. Глеб начал готовиться к намеченному велопробегу на север. Самое сложное — подыскать надежный велосипед, легкий на ходу, устойчивый и прочный. К сожалению, отечественных велосипедов пока не было, а иностранные…

Первый приобретенный Травиным велосипед был "лейтнеровский". Он легок на ходу, но капризен, требовал постоянного ремонта; второй — гоночный, немецкий, имел очень слабую раму; третий — французский — колеса уменьшенного размера, короткую раму, плоское седло. Приобретенный уже на Камчатке японский велосипед тоже не годился. Как быть? Глеб обратился в Акционерное камчатское общество, написал заявку с полной характеристикой необходимой машины. Туда же вписал просьбу о специальном оборудовании, рассчитанном на длительное путешествие: компас, счетчик километров, миниатюрная радиоустановка, метеорологические приборы, вместительные герметические багажники и запасные части. Через полгода, в Петропавловск пришел большой пароход-снабженец. Глебу сообщили, что заказанный им велосипед прибыл.

…Перед ним странная на первый взгляд машина. Рама низкая, передняя вилка двойная, да еще с дополнительным креплением, седло широкое с двойными пружинами, у колес дубовые обода с никелевой облицовкой, шины однотрубные, составляют единое целое с камерами. Велосипед ярко-красный с белыми эмалевыми стрелами, на раме марки американской фирмы "Принцетон". Из запасных частей с велосипедом пришли три циклометра — счетчики оборотов колеса, масляные сигнальные фонари, две запасные цепи, два ската, педали, насос, клей, изоляционная лента и плоскогубцы. И увы, ничего "специального". Пришлось заняться кустарным дооборудованием и брать с собой уже не миниатюрные приборы, а такие, какие можно достать. Приобрел фотоаппарат "Кодак" и запас пленки к нему, заготовил "железный паек" — неприкосновенный запас галет и шоколада. Из одежды — две пары носков, рейтузы, трусы, майки, полотенце, носовые платки. Все было аккуратно уложено в багажных сумках, с боку прикреплены запасные скаты. Общий вес загруженного велосипеда составлял восемьдесят килограммов, таков же и собственный вес. Итого — 160 кг. Нагрузка весьма солидная.

Первые испытания дали хорошие результаты. Очень практичным оказался педальный тормоз, позволявший спокойно спускаться с гор.

Но мы забежали несколько вперед. Пока еще пароход только ждали. Были тренировки, разговоры, обдумывания маршрута. В Петропавловске гадали, как отнестись к столь сногсшибательной спортивной инициативе.

Молодежь дружно проголосовала — за! Глеб был первым велосипедистом на Камчатке и как-то незаметно из псковского спортсмена превратился в камчатского. По крайней мере, петропавловская молодежь считала его твердо своим и путешествие рассматривала как свое общественное дело.

…— По-моему, надо твой маршрут обсудить на заседании секции краеведческого общества, — заметила как-то Вера.

В этот же день Глеб зашел к преподавателю географии и естествознания городской школы Прокопию Трифоновичу Новограбленову, известному камчатскому краеведу и председателю общества.

– Попробуйте для начала свои силы на Камчатке, — посоветовал Новограбленов. — Испытайте свое уменье, выносливость в местных, как говорится, условиях. Это, пожалуй, самый колоритный полуостров на земном шаре и, кстати, без единой дороги. Я только что вернулся из ботанической поездки вокруг Ключевского вулкана. Трудное, но поучительное путешествие. — Учитель встал и протянул небольшой, старинной работы топорик с рукояткой, прикрепленной ремнями. — В Ключах старик Чудин подарил. По бытующему там преданию, это первый железный топор, появившийся на Камчатке на смену каменным. Когда ительмены увидали, как он легко входил в ствол лиственницы, то пришли в ужас и в страхе шептали: "Наш лес сгнил!"…

– У меня есть деловое предложение, — подумав, заключил Новограбленов. — Я уже несколько лет не бывал на Аваче. Давайте проведем туда экскурсию. Подберите группу товарищей и в ближайшие дни двинемся. Как смотрите?

– Безусловно, согласен — ответил Глеб. — Из наших демобилизованных Василий Барболин пойдет, он железную дорогу через Камчатку проектирует, ему это полезно, — улыбнулся Глеб. — Наверное, Вера Шантина…

– Вера, конечно. Моя ученица, смелая и выносливая девушка. Остановимся на четверых. Заходите вместе и договоримся детально. Со своей стороны я добьюсь, чтобы поход был включен в план работы краеведческого общества.

ГЛАВА 3. УМНЫЙ В ГОРУ НЕ ПОЙДЕТ…

АВАЧИНСКАЯ сопка вместе с Козельской и Корякской образуют гигантский вулканический "трезубец". Шириной он чуть не в сотню километров, а высота каждой "зубца" приближается к трем километрам. Вокруг — тундра и лес. Охотничья тропа, по которой шли из Петропавловска экскурсанты, то кружила в зарослях кустарника, то тянулась аллейкой посреди залитого светом березняка. Потерявшись в болоте, она вновь выбегала на косогор. Сахарная голова Авачи сверкала совсем рядом, но до нее по прямой тридцать километров. К подножью подошли только к концу дня. Под ногами заскрипела растертая в порошок серая пемза. Громадные голые поля, пересеченные коричневыми полосами камней — вулканических бомб и потоками остывшей лавы, протянулись на десятки километров, спускаясь местами в океан. И все же среди этого царства мертвого камня нет-нет встречалась крошечная рощица искривленных березок, жимолости и кедрового стланника.

– Вот тут, пожалуй, и разобьем лагерь, — остановился' около такого оазиса с журчащей речушкой Новограбленов. Прокопий Трифонович с тревогой поглядывал на окутанную тучей вершину Корякской сопки — самой северной и самой высокой среди трех вулканов. — Коряка шапку надела — жди непогоды, — заметил он.

– Ну что же, отсюда полюбуемся вулканом и то неплохо, — возразил Василий Барболин. — На Урале говорят: "Умный В гору не пойдет, умный гору обойдет"…

Все рассмеялись.

– Это нас не касается, мы — пскобские, — отозвался Глеб.

– Предлагаю варить уху! — крикнула Вера. Она возилась у ручья со свежим, только что пойманным, точнее заколотым гольцом.

– Лучше по-псковски зажарим, — предложил Глеб. Вбив около костра два заостренных колышка, он насадил на них в виде перекладины распластанную тушку рыбы. — Таким методом мы все что угодно готовили в походах. Условие ставилось жесткое — никакой посуды.

– Свежекопченая юкола, — говорила Вера, уплетая зажаренного менее чем за полчаса гольца. — Вкусно!

Внизу смеркалось, а вершина Авачи, обложенная языками ледников, пылала костром в лучах невидимого солнца.

– Красиво! — загляделась девушка.

– Но пока бесполезно, — добавил Новограбленов. — А жаль. На Камчатке полтораста вулканов, из них три десятка действующих. Какая колоссальная энергия пропадает. В 1923 году мне посчастливилось участвовать вместе с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым в обследовании кратера этой сопки. Вместе с нами делал восхождение и первый председатель Камчатского губревкома товарищ Савченко… Картина, помню. Дышать нечем, бьют фонтаны горячей воды с паром, громадные камни пышут огнем. Ну, сейчас, думаешь, фыркнет древнеримский бог Вулкан, рассердившись на наше невежливое вторжение, — и поминай как звали. "Если бы отвести это тепло в Петропавловск, бухту можно согреть, — заметил Арсеньев". "Рациональнее на месте в электрическую энергию перерабатывать, а уж потом ее куда угодно отведешь", — возразил ему Савченко. Подключился и я к разговору. Словом, на дне кратера действующего вулкана открылась конференция по использованию вулканического тепла…

– А ведь, в самом деле, — помолчав, продолжал свою мысль Новограбленов, — природа, несколько обидев Камчатку солнцем, словно нарочно наставила повсюду в ней эти "печки", только надо уметь ими обогреваться. Пока же все подземное тепло вылетает, так сказать, в трубу. Если подсчитать калории, которые выделяют наши вулканы, то на Камчатке климат окажется не хуже кавказского… Впрочем, я вижу, что за лекцией несколько поотстал в насущных вопросах. Глеб Леонтьевич, вы не можете поджарить еще одного гольца замечательным псковским способом. Правда, когда я учился в Томском университете, мой товарищ отрекомендовал его "томским"…

Назавтра вышли чуть свет. Местность с каждым часом менялась. Уже далеко позади остались березняки и буйные заросли кедрового стланника, исчезли рощицы. Перед глазами — голое лавовое плато. Когда-то это был поток раскаленной густой массы, а сейчас — нагромождение каменные глыб серовато-зеленого цвета. Вверх тянулся крутой базальтовый гребень, упиравшийся в ледник.

Вдруг в лицо пахнуло резким запахом сероводорода.

– Фумарола, — отметил Новограбленов. — Трещина с выходом газа или пара.

В самом деле, неподалеку, у острого пика, прижалось небольшое газовое облачко. Оно казалось совсем легким, почти прозрачным.

К обеду следопыты достигли высоты двух тысяч метров. Первым шел Новограбленов. Ощупывая ледорубом каждую пядь, он осторожно обходил трещины, ненадежные камни и осыпи. За ним двигался Василий Барболин, затем Вера. Замыкал Глеб.

– Часам к пяти вечера будем на вершине, — заявил Василий.

Прокопий Трифонович в ответ показал ледорубом на Корякскую сопку, вокруг которой со вчерашнего дня кружился клубок туч. Сегодня он словно раскручивался, захватывая разрозненные мелкие облачки, становясь с каждым оборотом массивнее, плотнее и приближаясь к Аваче. Вскоре пошел снег, поднялся ветер, завьюжило, закрутило…

Непогода застала группу всего в пятистах метрах от кратера. Но дальше — ни шагу. Палатку натягивали под ураганным ветром на леднике. Площадка крошечная, а рядом сброс. Привязались ремнями друг к другу и легли.

…Пронизывающий холод, грохот срывающихся с утесов камней; темень, мокрый снег. Стены крохотной палатки обвисли и легли на прижавшихся друг к другу людей.

– Ну как, Глеб, пословица насчет "умный в гору"? — пробует шутить Василий.

– Советую вспомнить другую — не в свои сани не садись, — парирует Глеб.

– Это верно, я не высотник, — честно соглашается Барболин.

..Вася, Вася. Тебе в самом деле не повезло с "высотой". Не удастся тебе строить железную дорогу на Камчатке, но будешь ты мотористом на первых колхозных ботах. А потом пошлет тебя партия прокурором в Чаунский район, на Чукотку. Будешь ты сражаться с бандитами — остатками скрывающихся от народной кары белогвардейцев и всякими контрабандистами. Избежишь многих опасностей а погибнешь нелепой, случайной смертью — упадешь с коня…

Хуже всех в палатке Прокопию Трифоновичу: он самый высокий, длиннее даже Барболина, лежит, скорчившись в три погибели, но стоически переносит невзгоды.

…Ветер утих только к утру. Прекратился снегопад, снова установилась солнечная погода. Решено на штурм вершины идти по гребню. Правда, он пересечен базальтовыми столбами, но все же это лучший путь, ведь по сторонам — сбросы, крутые ледники, из которых выпирают острые ребра скал с расщелинами и камнепадами.

Придерживая друг друга ремнями, предупреждая об опасностях, альпинисты шаг за шагом приближались к кратеру. Теперь вершина уже выглядела по-иному. Ее конус через определенные промежутки времени заволакивали тучи дыма и газа. Иногда газовое облако вырывалось из жерла и, подобно лавине, скатывалось вниз по склону. Ближе к вершине под ударами ледорубов стали обнажаться слои потемневшего пепла. До кратера оставалась какая-то сотня метров. Его шумное дыхание, свист и шипение уже отчетливо слышны. Но вот снова путь преградила дымовая завеса.

– Давайте с тыла! — скомандовал Глеб. Он уже освоился с сюрпризами вулкана и дважды вставал ведущим, попеременно с учителем.

– Вера, заходи первой! — Глеб остановился, пропуская девушку.

Наконец у всех вырвалось дружное ура. Перед альпинистами зияла огромная зазубренная воронка кратера. Снега не было, под ногами хрустел темно-красный вулканический шлак. Отвесные стены в расщелинах. Дно кратера загромождено гигантскими остроконечными и круглыми глыбами. Из-под камней выбивались струйки пара и газа. В центре песчаная площадка. Песок удивительный: вся его зыбкая масса жила. На ней, как на манной каше, то и дело вздымались песчаные пузыри. Лопаясь, они рассыпались, выбрасывая газ. И любопытно, что то место, где они рождались и исчезали, сразу же покрывалось ярко-желтым пятном серы. Слышался подземный гул…

– Автор библейского ада, прежде чем описать его, наверное, побывал здесь, — полусерьезно заметила Вера. — А какая красота кругом!

И в самом деле: темно-зеленые просторы, окаймленные лентой океана на востоке, и горы, горы, горы…

Через день экскурсанты вернулись в Петропавловск. В Авачинской бухте стоял пароход, первый в эту навигацию. На нем и прибыл велосипед.

***

Каменным узлом перевязала природа начало двух главных камчатских хребтов — Срединного и Восточного. Их ветви, увенчанные конусами вулканов, протянулись отсюда далеко на север полуострова. Между хребтами широкая долина реки Камчатки. Когда еще никто в Европе не знал о существовании полуострова, эта река уже значилась на карте и получалось так, что текла она на материке, где то по соседству с Амуром…

Идея пройти из Петропавловска-Камчатского на велосипеде в долину Камчатки родилась как продолжение испытания в "местных" условиях, предложенного Новограбленовым.

Еще в 1910 году почтово-телеграфное ведомство, сооружая телеграфную линию с восточного побережья полуострова на западное, проложило от Петропавловска до села Большерецка дорогу протяженностью в двести верст. Проходила она через долину реки Авачи, куда и намеревался попасть прежде всего Глеб.

Август — лучший месяц на Камчатке, где природа передвинула времена года на три-четыре недели назад. Раннее утро в камчатском лесу отличается, может быть, тем что здесь не слышно голосов певчих птиц, во всем остальном оно такое же, как и на Псковщине. Но лес другой. Глебу полюбилась каменная береза, привольно раскинувшаяся по холмам. Он видел в ней своего товарища по духу. И мощный, закаленный холодными ветрами ствол с толстой бронзовой корой, и отсутствие плакучести у кроны, и своеобразное направление роста вершиной по ветру — все приспособлено к борьбе с суровым климатом. Ее массивы, перемешанные с подлеском из тальника, жимолости и рябины, уходили с одной стороны к морю и к гряде курившихся вулканов — с другой. Красно-оранжевые склоны Авачинской сопки, обложенной по лощинам длинными, лучами ледников, сияющая вдали синь океана и удивительно яркое солнце над головой — все неповторимо, прекрасно, величественно…

Дорога бежала вдоль телеграфных столбов. Она несколько раз спускалась в пади, кажущиеся сверху бездонными из-за темно-зеленого бархата густой растительности. От многочисленных спусков и подъемов Глеб порядочно вспотел, на ладонях отпечатался узор рукояток руля. Длинные волосы — он уже почти год ходил без кепки — пришлось стянуть ремешком. Но велосипед столь же быстро катил по дороге. Кое-где на колею выбегал какой-нибудь отчаянный куст красней смородины или жимолости — камчатской вишни. Тогда Глеб, не останавливаясь, только протянув руку, захватывал гроздья спелых сочных ягод и набивал ими рот.

Открылась дельта реки Авачи, окруженная с обеих сторон тундрой. Но дорога благоразумно вильнула в сторону вулканов и снова посуху заюлила меж камней к паромной переправе. На другом берегу Авачи-село Елизово, названное по имени погибшего в гражданскую войну командира партизанского отряда учителя Георгия Матвеевича Елизова. Село большое и богатое. Дома, как в Петропавловске, крытые тесом и даже железом. О достатке хозяина камчатского селения проще всего судить по крыше, так как срубить дом из дарового леса не трудно, но крыть… Если беден, то только корьем.

Живут в селе потомки русских, смешавшиеся с коряками, эвенами, ительменами. Речь русская, но с большой путаницей в шипящих, которые больше произносят, как "с" и "ц".

Впрочем, Глеб не ставил перед собой задачи вести этнографические изыскания, единственное, что он постарался точно разузнать, это как держаться, чтобы выйти на перевал — Начикинский косогор.

От Елизова дорога все уже и уже. В тени, в низинах — застоявшиеся лужи, на солнцепеках пыль. У небольшого селения Коряки она круто повернула влево и запетляла по падям. С юга вздымались лесистые сопки, с севера, будто крепостная стена, — Ганалы. Ганальский хребет, увенчанный пиками-"востряками", сплошной стеной падает в Авачинскую долину. В обход по его западным отрогам с незапамятных времен проложена тропа. На нее-то и хотелось попасть Глебу.

"…На севере, словно крепостная стена, поднимались Ганалы"

Чем дальше в горы, тем уже и глубже тропа и к тому же сильней ветер. Секрет прост — через ущелье ветру свободный проход с Охотского моря в Тихий океан. Вот он и дует, почти не переставая, в эту геологическую "трубу".

Через каждые тридцать-сорок километров — село, десяток строений у реки. Возле домов юкольники — в несколько рядов жерди с навесом, под которым сушат юколу, обезглавленную и распластанную пополам рыбу. Ловят ее во время массового хода на нерест. Река перегорожена нехитрой плотиной из кольев и жердей с несколькими проходами, которые ведут в небольшие огороженные решетками участки. Когда рыбы набьется полно, ее оттуда вытаскивают. Метод нехитрый, но очень вредный для нормального движения рыбы на нерестилища. Ведь икрометание лососей происходит один раз в жизни и обязательно в реках или озерах. Мальки подрастут и уходят в необъятный океан, чтобы возвратиться в свою колыбель взрослыми рыбами. Вымечут икру и тоже погибнут. Глеб видел их — уже потерявших силы, избитых о бесчисленные камни, с изменившимися уродливыми телами, но все еще стремившихся к верховьям реки, чтобы дать жизнь потомству.

Прошло уже три дня, как он выехал из города. От селения Начики, известного на весь полуостров горячими целебными ключами, начался подъем в горы. Перевал особенный: карабкаешься по крутизнам, пересекаешь заросли, гольцы — и вот, когда ты уже почти наверху, высоко под облаками, вглядываешься и видишь перед собой не спуск, даже не камень, а ядовито-зеленое море тундры. Это высокогорная Га-нальская тундра. Она раскинулась почти на сотню километров и лежит в чаше высоченных горных отрогов. До Ганальских востряков теперь вроде бы рукой подать. Пики, которые издали казались одинаковыми, приобрели каждый свои особые формы. Один напоминает крадущегося человека, другой — вставшего на дыбы медведя, в стороне камень поменьше, похожий на собаку, а в итоге — законченная экспозиция медвежьей охоты. Массивы хребтов уходят на восток и запад. Недаром этот горный узел назван вершиной Камчатки. Здесь скат на обе стороны полуострова. В Ганальской тундре начинаются многие реки, одни текут в Охотское море, другие — в Тихий океан. Река Камчатка, в долину которой направился Глеб, впадает в Тихий.

Поселков нет, но тропа, как и всюду, приводит к людям… Что там виднеется впереди? Сначала Глеб подумал, что это стога сена. Ехал быстро, не боясь проколов: тропа чистая и плотная, только колея ее глубока. Приходится иногда сходить с велосипеда, чтобы вытащить из спиц клок травы или прутик карликовой березы — прицепится тоненькая плеть иногда метра два длиной, а на конце торчком миниатюрная крона.

Только разглядев пучки шестов над "стогами", Глеб понял, что это юрты. А вот там, на зеленом склоне горного отрога, словно россыпь серых камней, — оленье стадо пасется. Оттуда слышно потрескивание сталкивающихся рогов.

Вскоре Травин окружен толпой черноглазых широкоскулых людей, одетых в красочные, порядком потрепанные одежды, — видно, издали прикочевали. Мужчины и женщины в пестрых, сшитых из ровдуги (оленьей замши) кафтанах, из-под которых выглядывают подолы обшитых мехом и бисером передников и ровдужные штаны с торбазами. На женщинах одежда ярче, богаче и звонче. Именно звонче. Каждый шаг эвенки, особенно если она молода, отзывался звоном. Брякали и звенели подвески: кольца, металлические бляшки, колокольчики и даже цветные камушки. Больше всего украшений на передниках, которые называются нэл.

Эвены только что прикочевали в Ганальскую тундру В горах меньше комаров, лучше оленям. Готовь сколько надо юколы — кругом реки. Истоки их так близки, что говорят: "Лосося живым из реки в реку можно перенесть".

Оленеводы налаживали жилье. Основное дело — установку яранг — производили женщины. Глеб хотел помочь, но его услуги выглядели поистине медвежьими. По-видимому, так они и характеризовались в болтовне женщин, которые, от души смеясь, позвякивая нэлами, пробегали мимо него с шестами, перекладинами, пологами, приставляя все точно на место, ловко завязывая бесчисленные ремешки.

Через какой-нибудь час на голом месте вырос поселок не то чтобы красивых, но для летней поры очень удобных жилищ. В юрте семья, а кое-где и две, отгороженные друг от друга пологами из оленьих шкур. Затрещали костры, на; которыми висели эмалированные и медные чайники, котлы с олениной.

Эвены, особенно молодые, собрались в большой юрте, куда пригласили Глеба.

После ужина хозяйка подала извлеченные из специальных кожаных мешочков чашки и мелко наколотый сахар.

Железный олень, быстрый олень.

На нем кочует приятель наш Травин.

У железного оленя ноги быстрые, тонкие,

Когда бегут, их совсем не видать, —

запел кто-то.

Глеб перекатал всех ребятишек. 

Поздно вечером танцевали норгали… 

Разряженные мужчины и женщины медленно-медленно пошли вокруг костра. Хоровод, подчиняясь ритмичным ударам бубна, убыстрял или замедлял движение. Танцующие при этом приседали друг перед другом, поводили плечами, бедрами, покачивали в такт головами. Гул бубна и мелодичный звон бесчисленных бубенчиков на нэлах, шуршание бус, яркие костюмы и гибкие ритмичные движения — все это слилось в единую симфонию. Часто слышались слова, похожие скорее на придыхание, — это со стороны танцующих, а зрители дружно вторили: "Норгали! Норгали!".

Чукчи, замечательные художники, вырезали на память 

спортсмену пластинку из моржовой кости

Говорят, норгали — танец, изображающий жизнь оленя. Вот видишь, табун мчится от опасности, вот он спокойно пасется. Вот табун устал, он идет все медленнее и медленнее. Вот табун спит. И снова утро!.. Танец становится стремительнее, движения смелее, рисунок жестов изящнее. Звонче и звонче подпевают бубну нэлы, выше поднимается костер, И декорацией этому удивительному, уходящему в далекое прошлое танцу-спектаклю служит тундровая даль, обрамленная кружевами скал.

– Мы орочелы-оленеводы, — подсел к велосипедисту пожилой эвен с худощавым энергичным лицом.

– На зимней стоянке у нас есть школа. Хорошая школа. И учительница славная — Ольга Порфирь Орлова. Не знаешь?..

Когда она ехала к нам на Быструю, пурга лютовала, три дня в юртах сидела. Ее вез Банаканов Конон. Знаешь?.. Как же, председатель Тузрика. Сейчас на Быстрой остался, большие юрты там строит из лиственницы — "эссо" по-нашему.

Приехала Ольга Порфирь. Поглядел шаман и сказал: "Из-за нее пурга: священный Алней — это сопка, перевал — не любит, когда баба по его тропе едет, да еще русская. Она не понимает, что духа задобрить надо, бросить кусочек юколы, листик табаку…".

В школе и печка есть. Чугунная. Мы ее разожгли, а пол горит. Что делать? А Ольга Порфирь помогла. "Надо, — говорит, — камни под печь положить, а вы ее на голый пол поставили". Смешная, не понимает, где взять камни, ведь они священны?.. Тогда я на теплую речку Уксичан сходил, достал со дна несколько камней. Спрятал их от духов в мешок и принес в школу. Потому, что в школе надо учиться, а без огня — все буквы на языке замерзнут.

Что, думаю, Ольга Порфирь с камнями будет делать? А она их по одному засунула под каждый угол печки, потом разожгла в ней костер. И верно, больше пол не горел, а в школе тепло и дыма нет, не то что в юрте. Все стали ходить в школу учиться — и ребята, и старики.

Ольга Порфирь студент была, она всех знала, каждого в книгу записывала — перепись народов северных окраин делала. Знаешь?

– Знаю. Эта перепись в прошлом году закончилась, — смог, наконец, проявить свои познания Глеб.

– Ты подумай и Ольгу Порфирь вспомнишь. Такая веселая, большая. Она из города Ленина.

***

На следующий день Глеб пробивался через заросли шеломайника — высокой трубчатой травы в истоках реки Камчатки. Внизу, насколько хватало глаз, простиралась обширная долина. Среди зелени поблескивали зеркала озер, речные петли — "кривуны". По обеим сторонам синели хребты — Срединный и Восточный.

Он решил идти вдоль берега реки. Протоки, заваленные плавником, корягами и телами погибших лососей, наводили на грустные сравнения. Нет, это не Великая, с ее песчаными пляжами, плесами и нежным воркованием на стремнинах, этот мутный горный поток с водоворотами, дышащий холодом, с берегами, где трава, как деревья, а деревья — карлики.

Шагая по отмелям, перебираясь через хрустящий под ногами пересохший валежник, с велосипедом на плечах переходя вброд протоки, Глеб все-таки держался главного русла. С каждым десятком километров река становилась шире, спокойнее. Спокойнее становилось и на душе.

Снова пошли березовые рощи, распрямился ивняк. Луга суше и обширнее. И снова рощи. Места настолько хороши для жизни, что кажется сейчас из-за соседней кущи выглянет большое село… Но ничто не напоминает о человеке.

Трудно только после захода солнца. Комары, которые и днем не давали покоя, вечером стервенели. Выручал костер-дымокур. А к утру — зубы выбивают дробь, волосы сырые от росы, а то и заиндевели. На Камчатке говорят: "Что сопка, то погода". В Камчатской долине, например, как на Алтае, родятся ячмень, рожь и даже пшеница. Но главное хозяйство — летом рыба, зимой — охота на соболя, на горностая, на горного барана… А хлеб, пшеничка — вроде баловства! Еще при царице Анне привезли сюда крестьян с Лены. Вместе с зерном, со скотом, чтобы хлеб сеяли. Привезли и забыли.

Мильково — в центре долины. Это одно из самых больших и старинных селений полуострова. Тут обосновались потомки казаков-землепроходцев. Обличием они не отличаются от коренного населения — результат смешанных браков. И хозяйство смешанное — рыба, соболь, а кое у кого — огороды. О русской старине села свидетельствует каменный круг для размола зерна — жернов, оставшийся от работавшей здесь когда-то мельницы, и редкие в наше время имена жителей: Ксенофонт, Клион, Ион, Конон, Венедикт…

Секретарь комсомольской ячейки Владимир Подкорытов попросил Глеба провести беседу с молодежью. Владимир — из самых боевых. Местная комсомольская ячейка под нажимом попа и богатеев чуть было не распалась. За то, чтобы ее сохранить, голосовало на собрании всего три человека, причем двое попросили не заносить их фамилии в протокол, боясь расправы богатеев. А Подкорытов сам вписал свою фамилию и на следующий же день начал борьбу за сколачивание новой ячейки…

Собственно, лекции не получилось, был просто душевный разговор. Сидели на берегу реки и мечтали, как эта долина покроется полями, а может быть, и садами, как здесь загудят тракторы. К сведению нетерпеливого читателя можно добавить, что уже в 1936 году большая группа мильковских колхозных хлеборобов будет отмечена орденами за высокие урожаи зерновых, ныне же Мильковский район снабжает семенами пшеницы и ржи полуостров и даже охотское побережье материка.

В Милькове Глеб взял бат — лодку, выдолбленную из ствола, тополя. Он решил спуститься отсюда по реке до океана. Трудно сказать, что легче, — продираться через лесные дебри на велосипеде или управлять вертким батом на стремнинах горной реки. Глеб плыл один. После третьего купания он кое-как освоился с коварным челном, и дальше все пошло нормально.

Сразу же за Мильковом лес изменился. Он подступил вплотную к реке и раскинулся вольготными чащами. Хозяйка — даурская лиственница. Кое-где светлые пятна березничков, тополевые рощи и осинники. Река становилась шире, протоки удлинялись. Убегая далеко в сторону, они казались новыми речками. И только перед выходом в океан река снова собрала их в единую могучую струю, пробиваясь через каменные щеки между вулканами Ключевским и Шевелучем.

В самом устье реки — село Усть-Камчатск. На рейде — пароход, на берегу дымят два консервных завода: один советский, принадлежащий АКО, другой японский — концессия…

Между рейдом и берегом — бары, наносные песчаные мели. Даже при небольшом ветре бары страшны, образующиеся на них завихрения волн выворачивают иногда со дна камни. Для неосторожного или неумелого моряка на барах каждый вал может стать "девятым".

На рыбацком кунгасе Глеб добрался до парохода и через двое суток вернулся в Петропавловск. На удивление многим, спортсмен отказался от заготовленного уже заграничного паспорта для кругосветного путешествия. Посоветовавшись с товарищами, он объявил план нового маршрута, не менее интересного и сложного: пройти на велосипеде по границам Советского Союза, включая Заполярье, то есть по замкнутому кругу.

ГЛАВА 4. ЧЛЕН СПОРТИВНОГО ОБЩЕСТВА "ДИНАМО"

НЕ БЫЛО ни митинга, ни торжественных проводов.

– Рассматриваем твой поход, товарищ Травин, как агитационный, как первый камчатский велопробег! — Это, пожалуй, единственная фраза "высокого штиля", которую услышал Глеб на пирсе. Сказана она была от имени петропавловской молодежи.

Слова суховаты, но от них как-то потеплело на душе… Ведь по-всякому говорили в городе о его походе. Обидные эпитеты приходилось выслушивать не только от "стружек", как в Петропавловске называли небольшую группу "бывших", не раз выражали сомнения также и свои, уважаемые люди. Вот почему Глеб так ждал этих слов: одно дело — быть спортсменом-одиночкой, штурмовать пространства для личной славы, и совсем иным смыслом наполняется твой каждый шаг, когда действуешь ты от имени коллектива…

А прощанье шло своим чередом. Один за другим пожимали руку товарищи, старые друзья-восковцы — Василий Барболин, Михаил Быстров, Серафим Вахомский…

– Глеб, мы будем тебя ждать. Очень ждать, — сказала Вера.

Глеб сжал руль велосипеда так, что онемели пальцы. Ведь не сказано еще самое главное… Эх, вот так, прямо, при всех, очертя голову и бухнуть: "Я люблю тебя, Вера Шантина…". Но комсомольцы суровых тридцатых годов стеснялись "нежностей". И, уже зайдя на палубу парохода, на котором ему предстояло следовать до Владивостока, Глеб понял, как никогда отчетливо, что ему, в самом деле, невозможно сюда не вернуться…

Это было 10 октября 1928 года.

***

Передо мной карта Родины, на которой красными кружками проставлены пункты, где велосипедист регистрировал проезд. Они непрерывной цепочкой тянутся вдоль линии великой транссибирской магистрали, у Барнаула резко скатываются вниз, в Среднюю Азию; образовав тысячекилометровую петлю возле южных городов Узбекистана, уходят через туркменские пески к Каспию. Дальше яркая полоса кружков пролегла по Кавказу и Крыму, пересекла Украину и через Москву, Ленинград, Петрозаводск подошла к Мурманску — начальному пункту Северного морского пути.

Больше всего меня заинтересовал паспорт-регистратор туриста

Чем глубже в Арктику, тем сложнее цепочка маршрута, тем шире разрывы между ее красными звеньями. После Архангельска следы Травина видны в Большеземельской тундре, на Вайгаче, Диксоне…

В паспорте-регистраторе вытянутые, квадратные, круглые, эллипсовидные, большие и маленькие, всех цветов печати содержат надписи, которые звучат в наше время странно: "Временная организационная комиссия Ненецкого округа", "Большеземельский кочевой самоедский Совет", "Авамский родовой Совет" и так далее. Каких-то три десятка красных кружков на двадцати девяти тысячах километров арктической береговой полосы от Мурманска до самого Уэлена. Значит, в среднем каждый перегон, который преодолевал велосипедист от жилья к жилью, или, как говорят на севере, от дыма к дыму, составлял около тысячи километров.

Одним из основных принципов спортсмена было — провести путешествие с наименьшими затратами. У него имелось все необходимое для начала: хороший дорожный велосипед, некоторая сумма денег, навыки охотника, ну и, конечно, надежда, что в трудную минуту ему помогут, выручат. Второй принцип — это железный режим: двигаться при любой погоде, независимо от состояния дорог, не меньше 10–12 часов в сутки, питаться два раза в день, после подъема и перед сном; пить только во время еды, то есть тоже два раза. Ночевать там, где застанет установленное время. Одежда, как говорят моряки, "форма ноль" — трусы и майка. Зимой — дополнительно пара белья и легкая куртка.

Кто знает, была ли необходимость в таком спартанском режиме, но, думается, не пройди Травин самую суровую закалку в сибирских снегах и среднеазиатских пустынях, вряд ли выдержал бы он переход через арктический Север.

На начальном этапе велосипедист выглядел блестяще. Легкий спортивный костюм плотно облегал стройную мускулистую фигуру. Длинные, спадающие назад волосы перетянуты на лбу кожаным лакированным ремешком. На рукаве зеленая повязка с надписью "Турист-велосипедист" с буквой "Д" — "Динамо". В портмоне — запас визитных карточек.

Ярко-красный велосипед, с белыми эмалевыми стрелами, оборудован двумя герметически закрывающимися кожаными сумками. Перваяприкреплена к верхней части рамы, в ней хранится полный набор инструментов и запасные детали. Это — походная мастерская. Сзади, на багажнике, — еще одна сумка с пайком "НЗ" — семь фунтов прессованных галет плюс килограмм шоколада. Здесь же фотоаппарат и зимняя одежда. Емкость саквояжей рассчитана так, что при нужде могут для велосипеда служить понтонами, держать его наплаву. На колесах — циклометры.

Глебу казалось, что ориентироваться в сибирской части пути несложно: грунтовая дорога тянулась вдоль железнодорожной магистрали до самого Иркутска, а дальше, на Томск, шел старинный Сибирский тракт.

23 октября, зарегистрировавшись в Приморском обкоме комсомола, Глеб выехал по шоссе на Хабаровск. С этого момента он прочно на три года сел в седло машины.

Окрестности Владивостока схожи с камчатскими — сопки и пенистые гребни волн за береговой чертой. И зелень, зелень, зелень — причудливое смешение "двунадесяти языков" растительности: к березке прижались назойливые южане — лианы. Вынырнув где-то — од плакучей девственной кроны, они лихо перебросились на яблоню-китайку, По соседству с костром переспевшей рябины чернели кисти винограда, дерево-бархат, с нежной легкой корой, и корявый дуб, северная жимолость и легендарный лимонник — пососи его крошечные плоды, а то и просто пахнущую лимоном веточку — и усталости как не бывало.

Удивительная тайга!.. В лощинах зеленеет хвощ — зимняя пища кабанов, следы их то и дело пересекают пыльную дорогу; где-то далеко в падях слышно, как ревут изюбры.

Солнце пекло по-летнему. Очень тихо, ничто не шелохнется. Усевшись возле ручья под низкой корявой березкой, Глеб скинул майку и с наслаждением стал окатывать грудь, шею пригоршнями холодной воды. Внимание привлекло странное явление — прямо у ног появилась бегающая тень, а ветра нет. Отчего же куст шевелится? Глеб поднял голову и… пружиной отскочил в сторону, на ходу выхватив ружье… На дереве среди листвы шевелился странный толстый сук. Удав!.. Пресмыкающее обвилось вокруг ствола березки, его кольца почти не выделялись на темной коре. Вытянувшись на метр, удав поводил головой, раскачиваясь маятником…

Прозвучал выстрел. К ногам стрелка свалилась первая дичь — тоже одна из причуд дальневосточной тайги.

…Чем севернее, тем мягче рельеф. Сопки переходят в холмы, увалы, а у города Спасска — уже степь с озерами и болотцами.

На начальном этапе велосипедист выглядел блестяще

Похолодало. Пролетели на юг птицы. Вскоре начались дожди. Речушки вспухли, загремели, разлились. От шоссе осталась одна телеграфная линия. В такую погоду, в начале ноября, путешественник въехал в Хабаровск. Точнее, вошел — отказали скаты. Конструкция их, вероятно, не рассчитывалась на раскисшую дорогу. Шина и камера, как уже говорилось, представляли единое целое и крепились на ободе вентилем. Проколы чинились просто: обвертывались изоляционной лентой — и все тут. Но дефект оказался очень существенным: намокнув, шины начинали пробуксовывать на ободах, и вентиль вырывался "с корнем". Глеб не стал их чинить, а приобрел в Хабаровске новые, обычной конструкции скаты со съемной камерой.

И снова в путь. Что день дождливый — ничего: выезд в дождь, говорят, к счастью. Да вот, поднялся Амур. Паром не ходил. Как переправиться? Надежда только на железнодорожный мост. Охрана разрешила велосипедисту перебраться по нему на противоположный берег. Но проложенный рядом с рельсами тротуар настолько узок, что вести в руках тяжело груженный велосипед невозможно.

Самое безопасное — перенести сначала машину, а вторым заходом — груз. Это так называемое "медленно, но верно". Глеба устраивало "верно", что же касается "медленно"… Он посмотрел на уходящую вперед трехкилометровую галерею ажурных металлических арок, потом на узенький двухплашечный тротуар под ногами — и, толкнув велосипед вперед, решительно взмахнул на седло.

Тот, кто бывал в горах и пересекал по висячему мосту ущелье или жался к скале, двигаясь вдоль него по тропинке, может легко представить, какая требовалась выдержка, чтобы ехать строго по прямой над ревущей бездной…

А потом — снова по залитой водой колее или по обочине, мастеря в особо трудных местах перелазы из шестов и веток, на леденящем ветру, проламывая первый ледок. В попутных деревнях остолбенело дивились на полуголого парня, который быстро крутил мускулистыми ногами педали велосипеда, не обращая внимания на вылетавшие — од колес куски холодной грязи.

Осенняя распутица отстала от спортсмена где-то под нынешним курортом Кульдур, только начинавшим тогда свою жизнь. В Кульдуре Глеб прибавил к своему костюму заячьи перчатки, а под трусы натянул шерстяное трико.

Ударили морозы. Травин часто перебирается с набитых кочками дорог на покрывшиеся льдом речки, упорно выдерживая западное направление. Таким "шоссе" послужила, в частности, Зея. В среднем течении этот левый приток Амура почти параллелен железнодорожной линии, уходя от нее километров на сто пятьдесят. Глеб не ожидал ничего хорошего, поворачивая от города Свободного на север по льду незнакомой реки, но в его планы как раз и входило– на первом этапе похода испытать себя и машину в самых трудных условиях. Значит, испытаем…

Все оказалось проще. Молодой лед, чуть прикрытый снегом, а кое-где и вовсе голый, позволял ехать на предельной скорости. Опасны полыньи, но они выдавали себя парящим маревом. Дни стояли тихие. С низких, покрытых лесом берегов сбегали на реку тропы, пробитые в снегу. Вблизи больших сел они сливались в торную, раскатанную до блеска дорогу. Если такое село попадалось к вечеру, Глеб оставался в нем ночевать, если нет — устраивался там, где заставало установленное регламентом время. Впрочем, это не столь уж сложное предприятие — организовать ночлег в тайге. По крайней мере, в сибирском селе этим никого не удивишь. В лесу всегда можно найти удобную, широкую, как стена, корягу с навесом из корней; с избытком тут мягкой пахучей хвои на постель, вволю дров — расщепляй любой смолистый пень. Короче, на пружинистой хвойной постели, постланной между корягой и костром, будешь ночевать, как на пуховике…

Сложнее с питанием. Представляясь в райисполкомах, Глеб всегда имел основание рассчитывать на внимание к физкультурнику-туристу, совершающему переход по стране, тем более, что он никогда не упускал случая выступить с докладом на оборонную тему или с рассказом о далекой Камчатке. Но не только в селах, а и на любой таежной заимке, за крестьянским столом находилось лишнее место для путника. Такова уж чудесная русская "нерасчетливость", которая, как хорошо сказал друг Пушкина, путешественник мичман Матюшкин, "называется от Камчатки до Петербурга гостеприимством". Если же не было поблизости жилья, то выручал меткий глаз, сноровка следопыта. И не так уж беден сибирский лес, чтобы не отпустить смельчаку рябчика, глухаря, а то и зайца. Голодным Глеб никогда не ложился…

Через неделю, покрыв почти семьсот километров, велосипедист вышел к районному центру — селу Зее, расположенному от железной дороги километров на полтораста к северу. Дальше на запад дорога изменилась. Русло реки сузилось. Оно забито снегом, пузырится наледями. Села попадаются все реже. Добравшись до Якутского тракта, Глеб спустился по нему к железной дороге и от станции Невер Двинулся вдоль магистрали в Забайкалье.

Ветры, трескучие морозы и бесснежье. Песчаная, чуть приведенная равнина с прямой, как стрела, дорогой. Если метель, то воздух вместо снега наполняется летящим песком.

Кожа на лице путешественника задубела, волосы стали еще пышнее и гуще.

Ох, уж эти волосы!

– Послушайте, что за странное украшение у вас на голове? — спросили его в Читинском горисполкоме.

– Во-первых, шапки не надо, у меня жесточайший режим экономии, — пытался отшутиться Глеб. — Во-вторых, это своеобразный паспорт — уж ни с кем не перепутают.

– Паспорт все же лучше иметь настоящий, — не принял шутки служащий, просматривая печати в регистраторе. — то же касается поповской гривы, — одолжал он наставительно, — то я бы на вашем месте ее сбрил.

При этом он погладил выпачканной в чернилах ладошкой свою лимонно-желтую лысину. У Травина чуть не сорвалось с языка: "Вырастите сначала такую гриву, а потом и советуйте", но он сдержался.

– Видите ли, — сказал он спокойно, — мне так удобнее, с длинными волосами. Надеюсь, я тем самым не нарушаю каких-либо параграфов обязательных постановлений Читинского горисполкома? Если нет, то прошу вас, не задерживайте меня. Я спешу…

Но задержаться все же пришлось. Нет, не по метеорологическим условиям: не было ни песчаной бури, ни бурана. Просто дотошный служащий послал-таки запрос о путешественнике в Петропавловск. Ответом он был чрезвычайно огорчен.

– Поезжайте дальше. Пишут, что вы в самом деле спортсмен.

"Что ж, закалка нервов тоже входит в программу", — говорил себе Глеб, колеся по станицам Даурии. А у Хилока — снова материал для раздумий. Дорога здесь вплотную прижималась к железнодорожному полотну. Глеб еще издали заметил движущуюся по шпалам фигуру высокого человека. Столкнулись. Путник, как путник, с торбой на спине,

– Вам открыточку не надо? — таковы были первые слова пешехода.

– Открытку?..

– Да, да, мое фото. Я Коляков.

– Коляков!.. — Глеб слышал кое-что во Владивостоке о человеке, предпринявшем несколько лет назад пеший поход из Приморья в Москву.

– Ну, как же ваше путешествие?

– Как видите. Кормлюсь распространением собственных фотографий. Когда шел в Москву, жалобы у населения собирал. Был у Калинина, полную котомку заявлений передал… Теперь обратно иду.

– И долго так думаете?

– Михаил Иванович еще в Москве посоветовал закругляться. Но нравится. Вам легко на такой машине — этак всякий сумеет. А вы бы, как я, на своих-двоих…

– До свидания, — оборвал никчемную беседу Глеб. Ему стало горько: "Уж не думают ли и обо мне так же, как об этом горе-ходоке?".

В самом деле, разного рода "странников" по дорогам попадалось немало, и народ этот был никак не уважаемый. Первая пятилетка! — каждому определено твердое место, каждая пара рук нужна.

"Постой, да имею ли я право в такое время совершать переход?" — думалось иногда Глебу. Понятия — пропаганда физкультуры, туризма, — в подобные минуты ему казались легковесными. Но думалось и другое. Советский спорт — это что, не пятилетка? Чем сегодняшний велосипедист хуже какого-то зарубежного "летучего голландца" — рекордсмена? Разве сегодня выносливость и выдержка выпали из повестки дня? Нет! А если и в спорте встречаются Поляковы, то они есть в любом деле. Он не тунеядец, не любитель легкой жизни, он красный командир, пропагандист физической культуры.

Кстати, чтобы закончить с Коляковым. В 1933–1934 годах в Усть-Камчатске снимался фильм "Девушка с Камчатки". В массовых съемках участвовали почти все жители этого рыбацкого селения. И вот однажды режиссер не мог собрать добровольцев на вечернюю съемку. В чем дело?

На стене клуба висела отпечатанная типографским способом афиша:

"Кругосветный пеший путешественник, 

лекция!"

Лекция состоялась на самом деле. Путешественник, высокий сухощавый мужчина, говорил очень корявым языком, но, судя по рассказу, он действительно много видел. Сюда, в Усть-Камчатск, прибыл, обогнув Охотское побережье. По его подсчетам, он прошел что-то 30.000 километров и намерен двигаться дальше.

Назавтра путешественника в селе уже не было. Глебу о нем рассказали через несколько лет, но фамилии не помнили. Вероятно, это и был Коляков.

***

В конце января показались гольцы Хамар-Дабана, восточной каменной ограды Байкала. Славное море, священный Байкал!..

Дорога от Улан-Удэ пошла через горы, вдоль реки Селенги. Травин решил не огибать озеро. От села Кабанска, вблизи которого железнодорожная магистраль сворачивает на юг, он двинул прямиком через Байкал.

Ледяной покров испещрен торосами — красноречивое свидетельство битвы Байкала с оковами зимы. Глеб прислонил к одной из ледяных надолб велосипед и сфотографировал эту картину. Как же, первые торосы…

Снега мало, оттого дорога лишь угадывается. Проехав километров двадцать, Глеб заметил впереди движущиеся точки и вскоре нагнал небольшой обоз.

– Здравствуйте, товарищи!

Возчики, одетые в тулупы и огромные дорожные валенки, ошалело уставились на велосипедиста, на его трусы, легкую куртку и обнаженную голову.

– Здравствуй, коли не шутишь, — ответил один за всех, теребя заиндевевшую бороду. — Откуда такой смелый?

– С Камчатки.

– ???

Ничто не могло заставить поверить рыбаков, что он добровольно отважился на этакое путешествие.

– Физкультура!.. Ведь так и здоровья лишиться можно, — сетовал старший. — приисков, поди, бежишь, пропился вдрызг?

И только паспорт-регистратор убедил случайных попутчиков, что рассказ — истина.

– Ну ладно, товарищи, прощайте, думаю сегодня выйти к железной дороге.

– К Листвянке? Да и мы туда. Вот рыбу везем. И зачем тебе в Ледовитый океан, не пойму, оставайся с нами рыбу ловить. Чем наше море хуже?

– Рассказывают, — ввязался в разговор второй возчик, — там, где Селенга в Байкал впадает, потайной ход в Ледовитый океан есть. Через него и нерпа сюда пришла.

– Брехня. Наше море само по себе, — обрезал старший.

– Мне пора, — торопился Глеб. — до к вечеру поспеть на ту сторону.

– Ишь ты, шустрый, сто верст в день? — мился старик. — ы постой-ка, — хлопая на ходу шубинками, он потрусил к саням.

– Никишка, дай-ко копченого омулька, — говорил он через минуту. — Тпру!.. Простимся, как надо. Раз уж ты такое лихое дело задумал — все заграницы побить, так ветер тебе в спину" — говорил старик, взволнованно тряся Глеба за руку. — А это, парень, возьми с собой для сугрева, — и бережно извлек — хи поллитровку водки. — Мы обойдемся, а тебе надо. Да и Баргузин, чуешь, поддувать начинает…

– За пожелание спасибо, а вина не надо. У меня зарок, — улыбнулся Глеб. — До Камчатки только воду, да и то два раза в сутки.

– И чего человек казнит себя? — покачал головой дед, все не отпуская руки путешественника. — Ну, раз зарок, то понятно. Прощай, друг. Дай бог, чтобы тебе пофартило…

Через десяток минут возы рыбаков снова казались точками на горизонте.

Других встреч на Байкале не было. Поздно вечером Глеб прибыл в Листвянку, деревянный поселок, раскинувшийся у подножья поросших лиственницей горных отрогов. На другом берегу Ангары, у истока которой приютилась Листвянка, виднелась станция Байкал.

В первый раз Травин увидел сибирское озеро-море год с небольшим назад из окна поезда "Москва-Владивосток". И не только увидел. На одной из прибрежных станций Глеб, несмотря на осеннюю пору, попробовал искупаться. Тогда на Байкале гуляли волны, он властно ревел и швырял чуть ли не под колеса острые языки пены. Когда Глеб кинулся в клокотавший накат прибоя, то испытал чувство охотника, встретившего могучего, дотоле неизвестного зверя: и любопытно, и жутковато, и хочется немедля помериться силами…

А сейчас Байкал послушно подставил свою, закованную в ледяной панцырь, грудь: мол, пользуйся мной как мостом. Глеб и воспользовался, прочертил через озеро тонкую ниточку велосипедного следа. Только все равно мало нового узнал он о "славном море"…

На ночлег спортсмен остановился на Байкальской озерной научной станции. Сотрудник ее — близорукий толстяк, был влюблен в свое озеро.

– Наша станция очень молода, — рассказывал он вечером за чаем. — Открылась только в прошлом году. Теперь музей создадим… Байкал заслуживает собственного научно-исследовательского института. Озеро-загадка. Амплитуда споров о его прошлом колеблется так: одни говорят — озеру семьдесят миллионов лет, а другие — двести миллионов… Пять тысяч видов животных и рыб, причем, многие обнаружены только в Байкале и больше нигде. В общем — самое глубокое в мире, самое богатое живыми организмами, самое чистое, самое загадочное…

– А что это за причалы с арками на берегу? — спросил Глеб.

– Это тоже байкальская эпопея. До того, как были сооружены туннели, транссибирская магистраль прерывалась в Листвянке. Поезда отсюда перевозились на другую сторону на пароме, или правильнее, на ледоколе с рельсовыми путями. Два с половиной часа — и поезд на той стороне, на станции Танхой. Но ледокол во время войны сгорел, а береговые сооружения стоят, вроде памятника…

– Слушайте, а как бы вы посмотрели на такое: объехать на велосипеде весь бассейн вашего озера. Здорово?

– Еще бы! — научный работник от волнения снял очки и начал покусывать дужки. — Еще бы. Триста рек в него впадают и только одна вытекает — Ангара. И озеро, ничего, справляется с такой бухгалтерией, балансирует… Так, как вы сказали, объехать весь бассейн и со всеми реками, очевидно? Чудесно… Только на это не хватит жизни.

***

Если развернуть белоснежную ленту зимней дороги от Иркутска до Красноярска, вьющуюся бесчисленными петлями по обеим сторонам железнодорожной магистрали и еще раз обвитую лентой сплошной тайги, а затем прокрутить ее через киноаппарат, то увидим довольно однообразные кадры — тайга…

Передо мной старые потертые негативы фотоаппарата "Кодак". Снимки делал сам путешественник. На них заломы и мари, непроходимые чащи. А вот вид тайги с вершины горы — бескрайнее море, зеленое и зимой, дышащее морозным здоровьем и солнцем.

И в самом деле, никаких простуд, хоть мерзнуть приходится часто. Суровые, сдержанные люди, деревни в одну улицу, протянувшуюся на версту, ругань — "язви тебя в душу", дома из бревен толщиной в обхват, с белеными горницами, в которых не найдешь пылинки. Никаких фруктовых садов, зато зимняя ягода облепиха, зато сладкая сытная калина, зато медовое сусло, приправленное сухой клубникой. И не всегда в доме богато, не всегда половики шерстяные, а скатерти гарусные, но всегда в любом доме рады гостю… И такова она, неразговорчивая, работящая, хлебосольная коренная Сибирь от Иркутска до самого Приуралья.

Дорога то раскатанная, гладкая и блестящая, то просто колея, пробитая парой полозьев. Если буран — то и последний след теряется. Кое-где дорога перебита снежными увалами, гряды их идут на десятки километров. Едешь, как по волнам, ныряя из ложбины в ложбину. Разбег рассчитывай так, чтобы инерции хватило перелететь через следующий намет. А по обе стороны — обрывы. И тормоза на таком зеркале не помогут…

Разгон, взлет. Переднее колесо уже перевалило крутой гребень. Сейчас начнется спуск по заледенелому склону. И вдруг Травин увидел золотистый ствол кедра, лежащего поперек колеи!..

Удивительная вещь — самообладание перед опасностью. Когда ее видишь за версту, то столько колебаний смущает твою волю. Но вот она неожиданно выпрыгнула перед лицом — и достаточно мгновения, чтобы принять самое точное решение…

Глебу легче удариться самому, чем разбить велосипед. Он рванул руль и перед самым деревом загремел вместе с машиной под откос. Обрыв не столь уж велик, но когда каждый метр замеряешь синяками да шишками, расстояние как-то невольно увеличивается… Спортсмен несколько раз перевернулся, прежде чем ухватился за какое-то деревцо.

И первая мысль: велосипед цел? Цел, вот он, торчит наверху в сугробе… Что ж, будем выбираться потихоньку.

Цепляясь расцарапанными в кровь руками за голые ветки тальника, Глеб стал карабкаться на дорогу. Но что это?

Я страдала, страданула

И еще раз страдану,

А кулацкое отродье

По макушке садану, —

пел молодой звонкий голос. Послышался отчетливый скрип саней.

– Но-о! — раздалось совсем рядом. Из-за поворота вынырнула кошева.

– Куда спешите? — окликнул он сидящую спиной к лошади возницу.

– Уф. Вот напугал, — поднялась в санях закутанная по самые глаза в суконную шаль женская фигура. — Ты… вы кто? — повернулась говорившая, увидев странно одетого человека. — Эй, ты, в подштанниках, кто такой, говорю? — резко повторила она вопрос, хватая — од ног ружье.

– Положите, девушка, оружие, кулацкое отродье мне тоже не по нутру. Лучше подумаем, как вам через завал переправиться.

– Тоже завал! — и, спрыгнув с саней, возница обошла дерево. Заметив ободранный велосипед, она уже дружелюбно сказала:

– Сам-то хорош, воткнулся, поди, в комель, — и принялась распрягать лошадь.

– Вам помочь?

– Ишь, словно на танцах, спрашивает.

Наломав хвои, сделали своеобразный помост. Глеб взял за оглобли сани и перетолкнул их через ствол.

– Здоровый, — похвалила девушка. — А ты все-таки кто такой?.. Физкультурник?!.. Едешь с Камчатки через весь СССР?! Ой, интересно. Заедем к нам. Комсомольцев соберу. Клуб у нас большой, в церкви открыли.

– Поехали. Только я на велосипеде — теплей! — согласился изрядно продрогший путешественник.

– Как хочешь. Опять хлопнешься. Ха-ха-ха!

Паря по сено поехал,

Паря за угол задел,

Переметник оборвался —

Паря с воза полетел,

– озорно затянула сибирячка.

Через полчаса показалась деревня. В центре, на взлобке, шла горячая стройка.

– Видал? — гордо кивнула девушка. — кулацких дворов амбары свозим, колхозная усадьба будет…

***

Полтора месяца занял у Травина путь от Иркутска до сказочного сибирского богатыря, "брата полярных морей", — Енисея,

Преодолены последние километры снежных наметов, и за вечнозелеными соснами и кедрами, словно летя над замерзшей рекой, изогнулся ажурными фермами красавец железнодорожный мост. Там, где он заканчивал свой полет, на высоком Красном яру, разметался по взгорьям и овражкам большой беспорядочный город.

Медленно проезжая по его улицам, Травин дивился встречавшимся на каждом шагу контрастам. Рядом с тяжелым белокаменным собором приютился за кованой оградой терем-теремок, изукрашенный от завалинки до конька причудливым деревянным кружевом. Кажется, только что сошел этот терем с самоцветного полотна Васнецова. Слева от него высится безвкусный трехэтажный "доходный" дом, сляпанный в купеческом стиле "модерн". А вот целый квартал роскошных особняков, принадлежавших до революции лесопромышленникам, хлеботорговцам, владельцам золотых приисков и скупщикам пушнины. И все это окружено приземистыми домишками, подслеповатые оконца которых ревниво прикрыты от чужого взгляда толстыми ставнями. Но был и другой Красноярск — город боевого сплоченного рабочего класса, который в 1905 году смело поднял красное знамя революции в Сибири и хоть на короткое время, но взял тогда власть в свои руки. Был город смелых плотогонов и мореходов, давший нашей Родине едва ли не больше прославленных арктических капитанов, чем поморский Мурманск.

И в историю мировой культуры внес свою лепту Красноярск. Здесь жил и творил русский художник Суриков. Великий потомок енисейского казака воспел во многих чудесных картинах историю и красоту родного края, на просторах которого спрячется без остатка старушка-Европа: от Тувы на юге — до островов Северной Земли протянулся он.

В 1929 году, когда спортсмен Глеб Травин вступил на улицы Красноярска, город еще только расправлял плечи.

За Енисеем кончилась Восточная Сибирь, а дальше, до самого Урала, — великая Западно-Сибирская низменность. Отсюда Глеб поехал уже навстречу весне, навстречу иным, новым трудностям.

В начале апреля — Новосибирск с его цилиндрической бетонной обоймой нового элеватора. Обь в ноздреватом тяжелом льду, забереги, как реки. Молодой сибирский гигант еще не осмеливался перешагнуть через могучую реку, туда, где в настоящее время раскинулся его мощный промышленный район — Кривощеково.

Отсюда крутой поворот на юг, в степи.

С момента выезда из Владивостока прошло полгода. Все это время велосипедист прокладывал путь через метели, распутицу, снежные заносы, неуклонно выдерживал жесточайший режим. С рассветом — подъем, минуты на то, чтобы привести себя в порядок, умыться до пояса водой или обтереться снегом, смотря по условиям ночевки; завтрак, осмотр велосипеда — и в седло. Ни папиросы, ни чарки водки, никакой дополнительной одежды и, как всегда, собственная шевелюра в качестве головного убора. Закаленный организм не поддавался простуде. Но все же на юг Травин повернул с охотой.

ГЛАВА 5. НА ЮГ, НА ЮГ…

ЗА ИРТЫШОМ, через который велосипедист переправился в Семипалатинске, раскинулись казахстанские степи. Покрытая еще кое-где плешинами снега, бескрайняя равнина дышала весенней зеленой свежестью. Бинокль, пролежавший почти всю Сибирь в саквояже, приступил к службе. Но сколько ни гляди, кругом лишь степь и степь. Изредка на ней зачернеет войлочная юрта пастуха-казаха, проплывет россыпь овечьих отар и верблюжьих стад. Старый Сергиопольский тракт, идущий на Алма-Ату, вблизи которого уже намечалась стальная трасса Турксиба, высох и пылил. С каждым днем все дальше в степь, в пески. Привычка, выработанная в сибирской части пути — утолять жажду два раза в сутки, особенно пригодилась теперь. Глеб легко переносил жару, и если уж встречался ручеек "сверх программы", то только купался или умывался в нем.

Первого мая он прибыл в Талды-Курган: прямые, утопающие в садах улицы, арыки и шумная река Каратал — одна из семи, в бассейне которых раскинулась область, названная еще в старину Семиречьем.

Навстречу ему деловито шла пожилая казашка с улыбчивым скуластым лицом. Она взглянула на путника и, очевидно, вид загоревшего до черноты, полуголого мужчины, восседавшего на тяжелом исцарапанном велосипеде, показался настолько диким, что ее густые черные брови поднялись до самого цветастого платка, искусно охватившего голову.

У дверей своих домиков, на которых алели флаги, судачили молодые женщины в кокетливых войлочных и бархатных шапочках. Лица у всех были открыты.

"Где же восточный «домострой», о котором он так много читал в книгах? Где же закутанные до глаз в черные покрывала женские фигуры, которым шариат запрещает показываться посторонним мужчинам?" — думал Травин, проезжая в сопровождении вездесущих мальчишек по праздничным улицам.

Так что же это — Восток или не Восток?

Недоумение рассеялось лишь после обстоятельной беседы с секретарем городского Совета. К нему Глеб зашел поставить отметку в паспорте.

– Садись, друг. Приветствую тебя в нашем цветущем городе, — сказал Травину стройный молодой казах, подавая сильную руку. — Наш город — твой город. Живи, пожалуйста, сколько пожелаешь… — И, пытливо взглянув на посетителя, секретарь продолжал: — Республика наша, как сынок, — первые шаги делает. И люди нам нужны, ох как нужны. Салам нашим старшим братьям — русским большевикам: к счастью идти помогают… Да, люди нужны… Вот ты спортсмен. Это хорошо. А что ты еще можешь? Только ногами крутить или мозгами туда-сюда шевелить и руками работать можешь? — И, узнав, что Травин электрик и механик, хозяин даже языком зацокал от удовольствия:

– Слушай меня, оставайся. Жилье дадим. Жениться захочешь — сам твоим сватом буду. Чем наши девушки плохи? На коня птицей взлетит, гикнет — только пыль заклубится. Плясать пойдет — столетний старец и тот на месте не усидит… А как беш-бармак из барашка приготовит– язык проглотишь. Слушай, я сам недавно женился… Почему улыбаешься? Несерьезный ты человек немножко…

– А скажите, почему у вас женщины лица не закрывают? — спросил Глеб.

– Потому, что казахский народ был всегда кочевым народом, наша жизнь в степи, в седле проходила. Для нас женщина не забава, не гурия какая-нибудь, а друг верный, товарищ в труде, понимаешь?.. А представь всадницу, закутанную в паранджу, скачущей за табуном. Смеешься? Вот, теперь смейся, я не обижусь.

Слушая это, Травин невольно возвращался мыслью к Камчатке, где рука об руку с русскими строили новую жизнь корячки, ительменки, эвенки, где женщина также ни в чем не уступает мужчине. А секретарь исполкома продолжал:

– Казахская женщина, если надо, дикого жеребца усмирить может и против волка степного с одной камчей выйдет… А верность супружеская от паранджи и затворов не зависит. Слыхал, наверное, как Ходжа Насреддин к султану в гарем пробирался? Правда, мусульманский обычай и у нас признавали. Только наш народ немножко обманывал Магомета. Видел, у пожилых женщин шея и подбородок белыми платочками прикрыты? Вот тебе и паранджа.

"С умным человеком побеседуешь — словно воды ключевой напьешься", — права старая пословица. Слушал Глеб рассказы этого молодого советского работника, и словно сама душа народная раскрывалась перед ним. Узнал он о том, что ни гнет царских чиновников, ни зверская эксплуатация со стороны местных богатеев не сломили вольнолюбивый дух казахских тружеников.

Сюда, в суровые степи, ссылали царские власти "политических". Думали, наверное, что среди народа, говорящего на другом языке, не распространится великое ленинское учение. Но язык — не помеха для пламенного большевистского слева…

Ближе к Алма-Ате рельеф стал меняться на горный. Метод езды: вверх — на себе, а вниз — "слалом" на колесах. Места живописные. Но в первые же дни эта живописность обернулась неожиданной стороной.

Под вечер на пути встретился распадок. Глеб свернул в него и сразу попал в струю попутного ветра. Широкая спина — надежный парус, и наш путешественник мчался без особых усилий, радуясь удаче… Но что это? Склоны начали постепенно расти и сближаться. Через десяток минут все стало ясно: попал в ущелье. Перевалить — дело сложное. Куда же?.. Велосипедист остановился и, в поисках выхода, стал оглядывать скалистые, круто поднимающиеся вверх террасы. Перевала не нашел, но увидал нечто странное: серые ребра ущелья были покрыты темными клубками, свернутыми в удивительно однообразные спирали. На его глазах один из ближних клубков стал вдруг разматываться, и над ним, как какой-то отвратительный цветок, закачалась маленькая головка с извивающимся язычком. Змеи?! Велосипедиста прошиб холодный пот. В памяти встала прочитанная в детстве сцена из древнеримских времен, когда осужденного бросили в пещеру на съедение змеям. Травин замер и прислушался: сейчас раздастся характерный шипящий звук… Но кругом мертвая тишина, змеиное царство охватил глубокий сон. Не спуская глаз с камней, заполненных гадами, Глеб потихоньку начал пятиться, не разворачивая велосипеда. Отойдя от скалы, он вскочил в седло и так нажал на педали, что установил, наверное, рекорд скорости…

Наконец, Алма-Ата — "отец яблок", как любовно называют свою столицу казахи, зеленый город, с панорамой синих хребтов на юге, пересеченных черными зазубринами ущелий. Вскоре спицы его велосипеда засверкали среди зеленеющих рощ Чуйской долины. Средняя Азия!

"Если поверить, что есть рай, — благодушествовал Глеб, пробираясь между шершавыми стволами ореховых деревьев, пересекая миндальные рощи с журчащими горными ручьями, — то он должен быть где-то поблизости. Может быть, вот под этой дикой яблоней сделали свой первый привал Адам и Ева?..".

В этих "райских" районах разгоралась в те времена с особой силой классовая борьба, подогреваемая близостью сбежавшей за границу контрреволюции. Здесь еще было много от старого забитого Востока. Глеб проезжал по узким улицам глинобитных кишлаков с крадущимися, как тени, закутанными с ног до головы фигурами женщин, ловил косые взгляды стариков. Но уже шла земельно-водная реформа, бедняки-дехкане двинулись в поход против баев и манапов, создавались первые колхозы. Новое побеждало — советская власть выводила Среднюю Азию из-за глухих дувалов на простор большой жизни, помогала ей сбросить чадру вековой темноты и забитости.

***

Короткая южная весна кончалась. Яркий и пышный ковер, покрывавший равнину, редел, блек. Погасла киноварь диких маков, увяли розовые букеты горошка, пестрые шапочки татарника. Изумрудная степь стала голубеть, а затем побурела. К ее свежему дыханию с каждым днем все резче примешивалась горечь полыни. Над головой проносились на север последние, запоздавшие косяки птиц. Знойные лучи солнца жадно собирали оставшуюся от таяния снегов влагу. На песчаных буграх отогревались заспавшиеся ящерицы.

…Вот уже скаты велосипеда утопают в желтой пыли разбитых верблюжьих трактов Узбекистана. Над головой опрокинута чаша знойного бирюзового неба. Северный край ее покоится на красных барханах Кызылкумов, на зазубренных белоснежных хребтах — другой. С юга приходит прохлада, с севера — жара. Все перемешалось…

Подробной карты этих мест у Травина не было, а мекомасштабная, усеянная россыпями точек, показывала край в ложном однообразии. В действительности же, путешественник, как и прежде, мало заботясь о дорогах, пересекал не только сыпучие гряды песков, но и "адыры" — изрезанные оврагами предгорья, белесые острова солончаков, объезжал болотистые топи, возникшие на месте высохших озер, искал тень в безлиственных зарослях саксаула, дивясь этому троюродному родичу среднерусской немудрящей лебеды, и был благодарен, когда его колючие ветви вспыхивали жарким огнем костра на случайном ночлеге. Переправлялся вброд и вплавь через быстрые реки. Весной и осенью — это теряющиеся в песках ручьи, а сейчас — половодье: начал таять снег в горах. Пробираясь напролом через камышевые урочища, спортсмен вспугивал стаи птиц, а то и кабана. Скорпионы, фаланги, змеи и прочая нечисть, которую поначалу он видел во всяком причудливо изогнутом кустике, высохшем клочке травы или просто в неизвестно откуда взявшейся палке, уже примелькались.

Новостью была встреча с вараном. О существовании гигантских ящериц в Средней Азии Глеб не знал. А тут, взобравшись на бархан, столкнулся нос к носу со страшилищем в два метра длиной. Крокодил в пустыне?!

Выставив перед собой велосипед, человек приготовился к защите, но ящер, словно в насмешку показав длинный раздвоенный язык, зашипел и, отпрыгнув, словно провалился сквозь землю. Намерения у "крокодила", надо полагать, были самые мирные.

В конце мая — Ташкент с первым в Средней Азии государственным университетом. Их нельзя было не заметить — глазастых комсомолок со смело открытыми лицами, с рассыпанными по плечам десятками черных косичек и парней в полосатых халатах, спешащих с книгами в руках в свой вуз, названный именем Ленина… Студенты!

Из Ташкента Глеб в тот же день выехал по древней караванной дороге — Большому Узбекскому тракту далее на юг. Его твердое правило: нигде не задерживаться, будь то большой город или крошечное селение. 22 мая он прибыл в Ташкент и в тот же день дважды отмечался в пунктах, расположенных почти в ста километрах от города.

Двадцать второе мая для Травина было знаменательно и тем, что в этот день он впервые познакомился с великой рекой Сыр-Дарьей, кормилицей Узбекистана. Ибо в том краю слово "вода" звучит не менее торжественно, чем в России — "земля". Можно было подумать, что вся зелень, уже покинувшая степи, сбежалась от жары вот сюда, на берега реки, чтобы поклониться ее бешеному мутному потоку, попросить влаги… А уйди на какой-то десяток километров южнее — и по обочинам разбитой, пыльной колеи тракта уже не зелень, а белые кости павших "кораблей пустыни" — верблюдов…

Визитная карточка Г. Л. Травина

Еще раз Глеб увидал Сыр-Дарью у Беговатских порогов, тех самых знаменитых камней, которые Алишер Навои мечтал свалить силой рук каменщика Фархада, вдохновленного на такой подвиг любовью прекрасной Ширин: камни не пускали реку к людям.

Народная мощь, воодушевленная Советами, превратила мечту в явь. Построена Фархадская плотина, направившая могучий поток в пустынную прежде степь, тосковавшую веками, а возможно, и тысячелетиями о влаге.

Глеб жмет на педали, оставляя за спиной один десяток километров за другим. Мелкая песчаная пыль впивается в поры обнаженного тела. Глаза жадно обшаривают горизонт.

Впереди, несколько в стороне, показался зеленый коврик, он резко выделяется среди желтизны равнины. Велосипедист сворачивает туда. Вот она, вода! Оставил велосипед — и бегом к озерцу. Прозрачная поверхность, как зеркало, отражает измученную фигуру путника с всклокоченными вьющимися волосами, со скуластым бронзовым лицом, по которому размазаны потеки пота.

Погрузив руки в озерце, Глеб невольно первым движением освежает лицо, а затем делает несколько жадных глотков и… ощущает жгучую горечь. В недоумении всматривается в источник — на дне среди песка белеют камешки. Соль!.. Ну что ж, не впервой. И он вновь садится в седло… Все-таки чертовски хочется пить. Почти понимаешь, путников, которые восклицали: полжизни за глоток воды…

А солнце печет…

К вечеру Травин добрался до увала, покрытого карликовым кустарником. Куртку под бок и с наслаждением вытянулся.

За кустами мелькнула какая-то тень. Очевидно, шакал. На всякий случай надо организовать оборону. Глеб встал и зажег велосипедный фонарь. Но только улегся — снова шорох. Теперь с разных сторон. Послышался ноющий вой.

"Зовут подкрепление", — догадывается Глеб. Всякий сон проходит, нужно принимать серьезные меры. Масла в фонаре мало, а без света придется туго.

Звери осмелели, видны их частые перебежки от куста к кусту. "Что ж, я вам придумаю угощение", — шепчет Глеб. Он вытаскивает рулон фотопленки и подносит спичку.

Хищники, ошеломленные ярким светом, с визгом шарахнулись в разные стороны. А Глеб, держа зажженную пленку как факел, мчится сквозь кусты вниз, на равнину.

Поспать так и не удалось. Загорелась заря. Брызнули первые лучи солнца. В бинокль Травин заметил силуэт одинокого дерева. Значит, там вода. Набирая скорость, он несется с увала на увал, стремясь к большей инерции. Быстрое движение создает встречное освежающее течение ветра. Расстояние между ним и деревом заметно сокращается. Но откуда там камни, целая россыпь! Да нет, это не камни, а бараны, очевидно, отдыхающие после длительного перехода. Их так много, что добраться до дерева напрямую невозможно. Обходя одних, перешагивая через других, Глеб пробивается к дереву, неподалеку от которого впадина с мутной водой. Расположившиеся вокруг нее овцы неохотно поднимаются, лениво потряхивая жирными и широкими, как лопаты, курдюками, другие вообще не встают, задирая только головы.

Когда Глеб оторвался от источника, то увидал за спиной невысокого смуглого узбека. Он был бос и одет в изодранную грязную рубашку, короткие потрепанные штаны, подпоясанные кушаком, на голове сдвинутая на самую макушку войлочная шляпа с широкими полями.

Глеб дружелюбно протянул руку.

– Салям алейкум!

– Алейкум салям! — услышал в ответ.

Запас знакомых слов исчерпан. Но пастуху и без того понятно, что человек очень голоден и хочет пить. Он сорвал с дерева и подал Глебу несколько продолговатых красных ягод. Это был тутовник. Спортсмен с жадностью накинулся на сочные медовые плоды. Пастух, порывшись в торбе, достал пару жестких лепешек и кусок овечьего сыра. Когда путник утолил голод, начался разговор. Объяснялись больше жестами, но это не мешало сердечности беседы. Глеб узнал, что овцы не принадлежат этому человеку, он только пастух, а бай — хозяин платит ему десять баранов в год, что живет он при стаде и сейчас перегоняет отару на горные пастбища. Из-за жары идут только по ночам.

Потом занялись географией.

– Джизак, джизак! — толковал Глеб, раскладывая карту.

– А-а-а, — понял пастух. — Джизак. Янги-Курган. Булунгур, — повторял он названия городов, лежавших но Узбекскому тракту.

– А где сейчас мы? — пытался спросить с помощью жестов и карты Глеб.

– Мальгузар, — ответил узбек, показав на синеющие впереди горы. — Мальгузар, — еще раз повторил он.

– А, горы Мальгузар, отроги Туркестанского хребта, — понял Глеб. — Спасибо, друг. Теперь займемся прокладкой.

Глеб остался ночевать под деревом. Распрощавшись с пастухом, он устроил себе постель и мгновенно уснул.

Назавтра велосипедист снова выбрался на тракт и пересек долину реки Зеравшан. 25 мая — Самарканд. Говорят, если хочешь узнать Самарканд — посмотри Регистан. Площадь Регистан, окруженная старинными зданиями с куполами и минаретами — немой, но красноречивый рассказ о таланте строителей древнего узбекского народа.

Вместо того, чтобы ехать и дальше по испытанному Большому тракту, Глеб чуть южнее города Гузар снова свернул на восток, задумав побывать в Таджикистане. Он пересек живописные горы Байсантау и перевалил в Гиссарскую долину. Если взглянуть на пункты, отмеченные в паспорте: Гузар, Тенги-Харам, Байсун, Денау, Сары, Кара-таг, то по карте совершенно очевидно, что ехал он по караванным тропам. Цепи хребтов и адыры — изрезанные горными потоками увалы, сменяются зелеными террасами. В кишлак Дюшамбе, где строилась почти на голом месте столица Таджикистана, вел так называемый Сурхан-Дюшамбинский тракт, представляющий из себя по сути верблюжью тропу. Но по ней уже шли грузовики с сельскохозяйственными орудиями, С медикаментами, с товарами для жителей горного края. К городу подводили железную дорогу.

В наследство от прошлого юная Таджикская республика не получила ничего, кроме пестрых лохмотьев нищеты и разрушенных басмаческими шайками селений. Даже древний город Гиссар, бывшая резиденция правителя этого края — гиссарского бека, был сравнен с землей врагами трудового народа, когда они под напором Красной Армии бежали за границу.

По горам и лесам еще бродили банды одноглазого вора Ибрагим-бека. Из сопредельных стран нет-нет, да прорывались группы диверсантов. Надо ли удивляться тому, что население было всегда начеку…

Проезжая мимо развалин старого Гиссара, Травин залюбовался на руины крепости, возвышавшейся над долиной. Он свернул с тропы и направился к большим круглым башням, между которыми темнели широкие ворота.

Крепость была воздвигнута на большом холме правильной пирамидальной формы. От ворот внутрь ее вела круто поднимающаяся дорога, на которой еще не стерлись глубокие колесные колеи. Глиняные полуобвалившиеся стены густо поросли травой и кустарником. На правой башне, недвижимый, как изваяние, сидел гриф. Его голая шея казалась пурпурной под лучами солнца.

Глеб решил сфотографировать крепость. Но едва успел подъехать к воротам, как его окружили возбужденные дехкане, вооруженные чем попало.

– В чем дело, друзья? — спросил оторопевший от неожиданности спортсмен.

Не отвечая ему, вооруженные люди знаками приказали двигаться вперед, к видневшимся в какой-нибудь сотне метров старым развесистым чинарам.

Из отрывистых восклицаний, которыми обменивались конвоиры,Травину были понятны лишь слова "шайтан инглиз", произносимые гневно и презрительно.

"Кажется, меня приняли за английского шпиона, — подумал Глеб. — Веселенькая история".

Он даже приостановился от возмущения: еще бы, его — советского человека, красного командира считают врагом.

– Товарищи… — начал он. Но солидный тычок в спину шестигранным дулом старинного ружья заставил его ускорить шаги.

Под густой листвой деревьев хрустально звенел арык. На покрытом ковром деревянном помосте, скрестив ноги, восседали седобородые старцы в чалмах и полосатых ватных халатах. Здесь же в черных с белым шитьем тюбетейках пили зеленый кок-чай молодые таджики. Проворный чайханщик, лавируя между сидящими, разносил цветастые чайники и низенькие широкие чашки — пиалы.

Когда шумная группа с Травиным в центре вступила под тень чинар, мирное чаепитие сменилось удивленными вопросами и восклицаниями.

Один из сидевших на ковре отставил пиалу и встал, оправляя гимнастерку. По его знаку все замолчали.

– Говори ты, — указал он на человека с ружьем.

Тот стал что-то быстро объяснять. И опять в его речи замелькали слова "шайтан инглиз".

– Неправда, никакой я не англичанин! — крикнул Глеб. — Я советский физкультурник.

Толпа заволновалась, но человек в гимнастерке снова сделал знак и вдруг обратился к Травину по-русски:

– Кто вы и как сюда попали?

Через несколько минут все разъяснилось, и путнику уступили почетное место на ковре. Те, кто раньше предлагал применить к незнакомцу самые суровые меры, старались сейчас услужить ему от всей души. Один принес кованый таз для умывания, другой зачерпнул из арыка воды, третий подвигал блюдо с хрустящими лепешками и покрытыми нежным пушком абрикосами… Человек в гимнастерке, оказавшийся председателем районного исполкома, увлеченно рассказал о том, как дехкане восстанавливают и развивают дальше свое хозяйство.

…От Ленинграда до Холмогор

Потом начал говорить один из стариков. Он говорил и печально качал головой, а окружающие молча вздыхали, как бы подтверждая правильность его слов.

– О прошлом, о тяжкой доле бедняка говорит Садриддин-ата, — пояснил председатель. — Тяжелая была доля. Спасибо русским большевикам, Ленину спасибо. Помогли они нам стать на правильный путь. И не свернем мы с этого пути никогда.

После чаепития Глеб принял деятельное участие в ремонте старинного локомобиля, приводившего в движение виноградные прессы.

Назавтра велосипедист добрался до Дюшамбе — "города наркомов", как называли строящуюся столицу Таджикской республики. Попади он сюда несколько месяцев поз же, в паспорте-регистраторе появилась бы печать уже не со словами "Дюшамбе", а "Сталинабад".

Затем Травин направился к югу по Вахшской долине, и, свернув на запад, поехал по границе с Афганистаном вдоль Аму-Дарьи.

ГЛАВА 6. "ЗЕЛЕНАЯ УЛИЦА"

И СНОВА Узбекистан. Крайний юг республики. Город Термез. Термометр показывает пятьдесят градусов выше нуля.

Травин планирует остановку на сутки — надо подремонтировать велосипед и, откровенно говоря, тянет попариться в настоящей русской бане. Такая имеется в городе.

На юге вечер наступает сразу, без обычных для центральных районов сумерек. Кажется, только что светило солнце, а сейчас уже небо полно звезд, и темнота такая, что только столкнувшись нос к носу с человеком, угадываешь его силуэт. Путь лежит через узкий, извилистый переулок, напоминающий коридор. Завернув за угол, Травин неожиданно сталкивается с какой-то тенью в халате и белой чалме.

– Который час, скажите, пожалуйста, — вкрадчиво спрашивает тень, заступая дорогу.

Травин смотрит на светящийся циферблат часов.

– Двадцать три часа двенадцать минут по московскому времени.

– Вы приезжий?

– Да.

– А откуда?

– Издалека, — несколько раздраженно отвечает Глеб, которому надоела эта анкета в темноте.

– Зачем сердиться, душа любезный, зачем обижаться, для твоей же пользы спрашиваю… Курить хочешь?

– Спасибо, не курю.

– Ты сначала послушай, а потом отказывайся. Я не простой табак предлагаю, а за-гра-ничные сигареты. Понял? Контрабанда! Высший класс!

Не раздумывая, Глеб железной хваткой берет спекулянта за плечо.

– А ну-ка, пошли. У нас на Камчатке с такими не церемонятся.

Тень бешено вырывается, но где уж сладить с натренированным спортсменом. Травин неумолимо волочет жулика к светящимся окнам отделения милиции.

– Слушай, ты, псих, — рычит уже на чисто русском языке спекулянт, — отпусти. Слышишь!

Глеб приподнимает задержанного над тротуаром и про должает движение.

– Слушай, отпусти. Я же пошутил. Никакой контрабандой я не занимаюсь. Не веришь? Вот пачка, посмотри.

В милиции выяснилось, что мужчина действительно под видом "заграничных" спекулировал сигаретами ташкентской фабрики.

Выполнив гражданский долг, Глеб занялся своими делами, а спекулянта отвели в "холодную", которую в термезском климате правильнее было называть "горячей".

***

Пески. Растительность — верблюжья колючка да изредка полузаметенные кусты саксаула. Абсолютное безветрие. Равнина взбита барханами.

Глеб, обливаясь потом, через силу продолжает крутить педали. Вдали от источника делать привал ни в коем случае нельзя, совсем разомлеешь…

По щеке ударил какой-то жучок. Глеб поймал его — кузнечик? Но вот еще один, за ним еще и еще. Долгоногие, пучеглазые насекомые тянулись с левой, юго-восточной, стороны. Они издавали скрипучий звук… "Да это же саранча!" — дошло, наконец, до Глеба. Дойдет!.. "Жучки" все чаще ударялись о голову, об обнаженные руки и ноги, застревали в волосах, в складках трусов и майки. Вначале велосипедист стряхивал их, но вскоре стало невозможно. Это была уже туча. И она все сгущалась. Резкие бесчисленные удары вынудили спешиться. Окруженный со всех сторон живой массой саранчи, Глеб продвигался с большим трудом. Саранча висела гирляндами на спицах, на раме, на седле, багажнике и лезла, лезла, лезла…

Уже и ноги начинают скользить, колеса с трудом проворачиваются между щитками. "Хорошо, что саранча не кусается, — рассуждает Травин. — А что если она все-таки вздумает попробовать его потное тело — никакого спасения". В голове возникает страшная картина. Невольно пытается он убыстрить движение. Циклометр отсчитывает новые и новые километры, а на голову, как дождь, сыплется саранча. Сколько ее ни бей — бестолку. Лицо и руки покрылись отвратительной маслянистой жижей. Надо садиться на велосипед, все же попытаться вырваться из этой живой каши. Ноги соскальзывают с мокрой педальной резины. Вперед, не обращая внимания на удары и почти вслепую! Велосипед втыкается во встречный песчаный вал. Колеса буксуют. Глеб слезает, перебирается и снова — вперед. Вот она, наконец, показалась серая, потрескавшаяся равнина, такая теперь желанная. Очистив от остатков саранчи велосипед, спортсмен мчится на запад. Но что это? Цвет почвы внезапно потемнел. Подъехал — снова саранча, но более мелкая и ползущая…

Придется двигаться против течения. Может быть, живой поток не столь уж широк. Но не тут-то было. Только тогда, когда на циклометре выпрыгнула новая цифра (Глеб рассчитал, что промчался по саранче двенадцать километров), поток паразитов начал ослабевать. Теперь можно и осмотреться. Поднес к глазам бинокль. Какая-то точка. Юрта? Не похоже. Во всяком случае, курс туда. Постой, да ведь это грузовик…

Путь перегородил неглубокий арык, на противоположном краю которого торчали жестяные щиты. На дна арыка белела порошковая масса. Что все это значит?!

А дальше еще арык, затем третий… Велосипедиста тоже заметили. Когда он перебирался через последнюю канаву, к нему шел от грузовика человек, высокого роста, сухощавый в широкополой шляпе, с биноклем и термосом.

Незнакомец прежде всего предложил Глебу несколько глотков прохладного мятного напитка из термоса, а затем спросил, кто такой. Не успел спортсмен и рта раскрыть, как человек стремительно нагнулся к велосипедному колесу, на котором зеленели остатки раздавленной саранчи.

– Где она?!

Глеб собрался дать обстоятельную картину своего движения в потоке насекомых. Но незнакомцу, видно, не до подробностей. По его сигналу весь лагерь поднялся точно по тревоге. Затарахтел мотор автомашины, нагруженной железными щитами, бочками. Люди забрались в кузов, и грузовик пошел в указанном Глебом направлении. Следом двинулся и сам Травин. Он понял, что это экспедиция по борьбе с саранчой и что разговаривал он, по-видимому, с начальником.

Ехать пришлось недолго, саранча уже приблизилась, но шла мимо подготовленных заградительных линий. Тогда участники экспедиции, растянувшись фронтом, принялись поспешно рыть новые канавы, ограждая их железными щитами. Саранча, стремясь перепрыгнуть через канаву, ударялась о щиты, падала на дно. Другая группа людей осыпала ее химикатами и зарывала. Вместе со всеми орудовал лопатой и Глеб.

– Как на фронте, — заметил кто-то.

– Это и есть фронт. Что будет, если такая орда прорвется на хлопковые поля, на виноградники?..

Авральные работы продолжались день и ночь. Вскоре стали прибывать на помощь отряды, разбросанные в других направлениях. Фронт! Длиннейшие ряды канав — как окопы. В них засыпаны, сожжены легионы страшных вредителей.

Такие заставы по борьбе с саранчой в те дни были организованы по всей Средней Азии. Уничтожали ее и на территории Афганистана, где работали советские самолеты.

На второй день Глеб попрощался с экспедицией и, посоветовавшись с начальником, выбрал дальнейший маршрут.

***

26 июня путешественник прибыл в Бухару. Купола мечетей, плоские крыши, лес минаретов. По соседству городок-спутник Каган или Новая Бухара. Он обязан своим возникновением мнимой святости эмира Бухары, не разрешившего "неверным" вести железную дорогу через свою столицу. Парадокс — невежество создает города. В ста километрах западнее — Аму-Дарья, граница Туркмении и Узбекистана. В школе Глеб всегда путал, какая Дарья течет западнее: "Сыр" или "Аму". То же самое получилось и в действительности. Он стоял на берегу Аму, глядел на ее полноводную ширь и стремительное течение, на поросшие камышем и кустарником берега и видел перед собой "Сыр". Реки-сестры.

Травин решил побывать в Крыму…

За Аму-Дарьей начались Каракумы. Путь через пески, вдоль железной дороги, по тракту. Этапы — древние оазисы. Заглядываем в паспорт. 29 июля — Чарджоу, 4 июля — Байрам-Али, 7 июля — Мары, 8 июля — Теджен. За околицей каждого оазиса, за садами и арыками сразу нее начиналась пустыня. "Где вода — там жизнь", — часто слышишь на Востоке.

Громадные массивы бугристых песков сменялись барханами, сыпучими горами, над которыми даже при легком ветре начинали дымить струйки песка. Нередко встречались на пути такыры — ровные и твердые, как асфальт, глинистые площадки с потрескавшейся верхней коркой. Иногда они тянулись цепями друг за другом… После сыпучих песков велосипедист чувствовал себя на такырах, как танцор на блестящем паркете.

11 июля — Ашхабад, один из молодых городов Средней Азии, история которого началась по сути дела лишь после Октябрьской революции. Столица Туркмении встретила спортсмена ливнем. Первый дождь за всю его поездку по Средней Азии! На улицах — реки, вода достает до педалей. Любопытную фигуру велосипедиста, боровшегося с потоком, поймал объектив киноаппарата. Позже Травину говорили: "Мы вас видели на экране".

Насытившись впечатлениями "страны солнца" и получив с избытком закалку, путешественник теперь держит путь вдоль линии железной дороги. К концу июля перед ним раскинулись темно-синие просторы величайшего на земле озера-моря.

Нефтеналивное судно "Марат" вышло из Красноводска в Баку. Капитан, пожилой полный грузин, сидя на мостике, пил чай из самовара. В руках у него был паспорт Глеба.

– Интересно, — молвил он. — Расскажите-ка экипажу о своем путешествии. Время есть. Двое суток дальше палубы никуда не уедете.

Миновали Красноводскую косу, вскоре потонула в море волнистая линия берега. Танкер лег на курс.

Эта была первая беседа Глеба Леонтьевича с моряками о своем путешествии. Впоследствии он такие беседы проводил не раз на судах, плавающих по тихоокеанским трассам. Многие из его встреч зафиксированы благодарностями все в том же паспорте-регистраторе…

Вот показался и Баку. Бесконечный лес нефтяных вышек, башни нефтеперегонных установок. За две недели Травин пересек Азербайджан, Грузию, Северную Осетию, Кабарду. После песчаных пустынь, линии Кавказского хребта, уходящие в заоблачные высоты, окаймленные полосой вечных снегов, поражали суровой грандиозностью. Дороги вились среди поросших буковыми лесами горных отрогов, по зеленым долинам, по ущельям, пересекали многочисленные реки. Отовсюду несся аромат фруктов-дичков: яблок, груш, алычи, кизила, дикого винограда и барбариса. Глеб объедался фруктами после каракумского "великого поста".

Вот и старейшина кавказских рек — Терек, берущий свое начало в ледниках Казбека.

"Чем не Корякская сопка?" — удивился Глеб сходству кавказского вулкана с его камчатским собратом.

Из Тбилиси путь обычен — Военно-Грузинская дорога. Это еще далеко не сегодняшняя благоустроенная асфальтированная магистраль, но после среднеазиатских горных троп и караванных путей она казалась Травину идеальной.

Г. Л. Травин — физрук Камчатской совпартшколы. 1934 г.

ГЛАВА 7 . СНОВА В ПСКОВЕ

ГЛЕБ спешил на север. Проносились мимо чудесные места, воспетые Пушкиным и Лермонтовым. Спортсмен хотел хоть немного нагнать упущенное время. Но под Пятигорском случилась непредвиденная задержка. Причина смешна: путешественник встретился на узкой дороге с быком. Красный велосипед обозлил животного, и Глебу пришлось совсем неожиданно стать тореадором. О себе в данном случае он думал меньше, чем о машине. В результате велосипед остался в полном порядке, а у хозяина — в кровь разбита нога. Заехал в первый попавшийся на пути санаторий. Отдыхающие, увидев немыслимый загар и папуасскую прическу, провожали его удивленными взглядами.

Бронзовый, с выпирающими мускулами, полуголый, с шапкой густых волос — Глеб действительно казался странной фигурой среди нарядных отдыхающих.

И снова — "Эх, ты степь, да степь Моздокская…".

Добравшись до Ростова (22.VIII), Травин решил побывать в Крыму. Обогнув за пару дней южный курортный берег, он через Симферополь и Джанкой двинулся на Украину. Теперь поездка казалась ему чистейшим отдыхом. Спортсмен даже забеспокоился. Как бы не растерять приобретенную закалку — никаких препятствий, хорошие дороги, нормальная температура…

23 сентября у Рогожской заставы в Москве постовой милиционер остановил странного велосипедиста.

– Ваши документы, — произнес он традиционную фразу, поднося руку к козырьку.

Раскрыв протянутую ему книжку в кожаном тисненном переплете, страж порядка впал в недоумение.

– Вы с Камчатки?… И все на велосипеде?…

– Да, почти год, как оттуда.

– Куда же направляетесь?

– На Чукотку.

– На Чу-кот-ку?… Прошу извинить за задержку — благожелательно пошутил милиционер и опять-таки традиционным жестом дал Глебу "зеленую улицу", перекрыв дорогу транспорту.

В Высшем совете физической культуры, куда Глеб заехал, чтобы представиться и зарегистрировать проделанный маршрут, замысел камчатского спортсмена — пройти северным путем вызвал улыбки.

– Я этого не представляю, — заключил товарищ, ставивший печать в паспорте. — Зачем такой сверхсложный переход? Какая польза от него? Да и сумеете ли?..

Глеб зло посмотрел на пробор говорившего, подумав: "Вот же чиновник от физкультуры".

– Вы говорите так, точно я приехал сюда не с Камчатки, а из Тулы. И второе — какая польза от того, что Анисим Панкратов объехал на велосипеде весь земной шар? Или зачем Ивану Поддубному надо было швырять на всех аренах мира зарубежных чемпионов?.. Спросите еще у Знаменских, чего они носятся по стадионам, ходили бы шажком по Тверской… Вы, надеюсь, знакомы с таким понятием, как честь советского спорта?

– Но, согласитесь, что велосипед совсем не пригоден для подобного путешествия.

– Главное, по-моему, в том, чтобы человек был пригоден…

Были и другие, так сказать, деловые разговоры.

– "Автодор" организует автомобильный пробег "Москва — Владивосток". Пойдут три "форда". Для связи намечено взять еще мотоцикл. Может быть, попробуете договориться?

– Нет, — решительно отклонил предложение Глеб. — Я попрошу у вас металлические обода для колес. Если можно, выручите.

Глебу были выданы и обода, и комплект запасных покрышек… Через два дня вдали показался Псков.

И вот он едет по Петропавловской улице. И вот блеснула река Великая.

"Почти как на Камчатке, — невольно улыбнулся он, вспомнив раздумья в Тихом океане на палубе "Астрахани".

Он едет, и не улицы развертываются перед ним, а годы детства, отрочества, юности.

…Ботанический сад, с остатками древней крепостной стены. "Стена раздора", — вспоминает Глеб. Традиционное место, где сводили счеты реалисты, гимназисты и учащиеся духовной семинарии. На этой стене в феврале 1918 года он наклеил по заданию Якова Никандровича листовку с ленинским декретом о защите Советской республики от интервентов. "Социалистическое отечество в опасности!.. — так начинался этот исторический документ.

…Здание бывшего кадетского корпуса. Сюда в те тревожные дни шли записываться в Красную гвардию рабочие, солдаты, железнодорожники, а затем, уже с оружием в руках, направлялись занимать оборону на крутых берегах Череха и Многи — притоков Великой. Тут он в последний раз видел своего учителя — Якова Никандровича. Этот глубоко мирный человек стал комиссаром отряда и умер, как герой, защищая подступы к колыбели революции — Ленинграду.

Словно это было вчера. Глеб до мельчайших подробностей помнит, как он, узнав, что Яков Никандрович ранен, бежал в госпиталь, чтобы повидать его. Госпиталь тогда размещался в реальном. Классы, превращенные в палаты, напоминали о прежнем своем назначении только черными ученическими досками на стенах. На узких койках лежали раненые.

– Комиссар?.. Шестая палата. — Юная девушка, в косынке с красным крестом показала ему, как пройти. — Хотя, погодите. Его уже нет в шестой.

– А где же он?

Девушка посмотрела в глаза и повторила: — Его нет, совсем нет, понимаете, товарищ…

…Любимый учитель! С годами память теряет постепенно одного человека за другим, знакомых, близких — они уходят в сумерки прошлого. И только он — любимый учитель, тот, кому ты подражал во всем, от манеры носить фуражку до взглядов на жизнь, незабываем. Яков Никандрович — замечательный натуралист — на всю жизнь вложил в руки Глебу планшет с картой и компасом, научил любить, понимать живую географию Родины…

Сколько лет прошло с той поры? Меньше десятка. Глеб и улыбается, и чуть-чуть грустит, вспоминая недавнее прошлое… Юность…

Но и сейчас, даже более страстно, чем в школьные годы, он говорит себе:

– Как хорошо идти и идти, вперед и вперед.

***

Псков, Луга, Гатчина, Ленинград…

Автор предвидит недовольные возгласы некоторых читателей:

– Хорош гусь! Как быстро проскочил весь участок маршрута от Ростова-на-Дону до Ленинграда. Что!.. Он уже вытолкнул своего велосипедиста за ленинградские заставы?!..

Автор готов принести любые извинения за эту торопливость, которая (и это еще усугубляет его вину перед любителями обстоятельных описаний) допущена сознательно. Но погодите винить. Вспомните, читатель, сколько раз вы слышали и читали о Харькове, Курске, Орле, Туле… да нет, пожалуй, такого пункта на автомобильной магистрали Москва-Симферополь, который не описан подробно. Конечно, в 1929 году трасса выглядела иначе, но и об этом говорилось сотни раз.

А столица наша — Москва! А чудесный Ленинград! Тома займет рассказ об этих городах…

И, конечно же, Глеб Леонтьевич Травин, за те короткие часы, что провел в Москве, успел побывать на Красной площади у мавзолея Ленина и, конечно же, любовался чудесной панорамой Кремля, испытывая, как всякий истинный сын России, радостный трепет сердца в груди…

Но почему в таком случае он не задержался в Москве?

Причин было две. Первая — это то, что переходы по степям и пескам Средней Азии заняли значительно больше времени, чем предусматривал жесткий график пробега, выработанный Травиным еще в Петропавловске. Попросту говоря, он опаздывал на два месяца.

Вторая же причина более тонкого свойства. Дело в том, что проезжая по столичным улицам, ловя на себе изумленные взгляды деловито спешащих москвичей, спортсмен, может быть, впервые почувствовал излишнюю экзотичность своего облика. Он посмотрел на себя как бы со стороны и подумал: "Диковато ты, брат, выглядишь. Тарзан в Охотном ряду! Ну, что же, — переодеться, остричь волосы? Жалко, привычка… Пусть все остается так, как есть, до самого финиша.

***

Карелия. Последний этап к Полярному кругу. Узкая дорога огибает громадные, гладко отесанные древними ледниками валуны — "бараньи лбы", крадется вдоль до сказочности голубых холодных озер, кружит по гатям, проложенным через зыбкие болота. Шумят над ней высоченные сосны, хранители удивительных тайн русской вольности, смелости и прозорливости людей, двигавшихся первыми к берегам Студеного моря.

Спеша, Травин, где можно, спрямляет путь. Во всю использует замерзшие озера, форсируя их с ходу по молодому льду. Между озерами тропы пролегают по гористым, поросшим лесом, сухим перемычкам, по-местному — "тайболам".

Знакомство состоялось прямо на улице…

В Мурманске, куда путешественник прибыл в конце ноября, он неожиданно услыхал легенду о самом себе: по Карелии, мол, едет голый человек с железным обручем на голове, не боится ни болот, ни чащоб, ни лесного зверя.

Из городка Колы в Мурманск специально приехал старый врач, пожелавший взглянуть на феномена, пересекшего зимой Кольский полуостров. Знакомство состоялось прямо на улице. Спортсмен, в куртке и трусах, с неизменной двухколесной машиной, и маленький толстый доктор, в фуражке с огромным козырьком, вели оживленную беседу, Так их и заснял подвернувшийся фотограф.

Врач, с согласия спортсмена, тщательно обследовал его и от удивления только развел руками:

– Вас, батенька, на два века хватит. Благословляю во славу русского спорта. Как говорится, ни пуха, ни пера!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Часть II. ЛИЦОМ К АРКТИКЕ

ГЛАВА 1. "СТОЛИЧНЫЙ" ТРАКТ

ИТАК, запомним дату — 21 ноября 1929 года. Заполярный город Мурманск.

Немногим более года потребовалось Травину, чтобы пройти сорок пять тысяч километров вдоль сухопутных границ Родины, трактами и караванными тропами, степными шляхами и болотными гатями; пробиться по бездорожью через озерный Северо-Запад и Лапландию. И вот теперь предстоял новый бросок по необъятным просторам Арктики, по мало изученному краю.

В самом деле. На географических картах тех лет не всегда увидишь даже столь привычное теперь название "Северный Ледовитый океан", некоторые ученые склонны были именовать его Полярным морем, считая этот гигантский бассейн частью Атлантического океана. Известный этнограф В. Г. Богораз, основываясь на общности культур народов круговой арктической области, не прочь называть его Арктическим Средиземным морем. Море, носящее славную фамилию русских исследователей Арктики Харитона и Дмитрия Лаптевых, называли иногда именем Норденшельда. Границы нынешнего Восточно-Сибирского моря обычно отодвигались до Аляски. Вовсе нет Чукотского моря…

Острова?.. Неуверенным пунктиром намечена даже Северная Земля! Только в 1932 году будет опубликована ее первая карта, составленная советским полярным исследователем Г. А. Ушаковым. До сороковых годов будут искать легендарную землю Санникова, в существование которой горячо верил академик Владимир Афанасьевич Обручев. Это он писал: "Земля Санникова существует и ждет своего отважного исследователя, который первым вступит на ее почву и поднимет на земле флаг, будем надеяться, советский".

Радиостанции имелись лишь на Югорском шаре, Вайгаче, в поселке Морресале на полуострове Ямал и на Диксоне А далее, до Уэлена, на всем огромном пространстве Северо-Восточной Азии — ничего. Только через два года пройдет в одну навигацию сквозным рейсом этот путь ледокольный пароход "Сибиряков".

Но если береговая арктическая полоса все же была описана довольно точно, то карты материкового Заполярья мало чем отличались от карт, составленных еще Великой Сибирской экспедицией XVIII века. Всего пару лет прошло с тех пор, как геолог С. В. Обручев-младший открыл в Якутии одну из величайших горных цепей, назвав ее хребтом Черского. Так плохо в те годы знали северный край. И по нему-то предстояло двигаться в одиночку велосипедисту Травину.

Как бы то ни было, Глеб радовался повороту на восток. То, к чему он так готовился, началось. Ничто не омрачало его настроения: велосипед служил исправно, здоровье отличное. А там, на Камчатке, ждала удивительная девушка, сказавшая тогда в Петропавловске, на пирсе:

– Когда тебе будет особенно трудно, ты обязательно думай о нас, о твоих петропавловских товарищах, обо мне. Мы все будем тебя очень ждать.

Ждет! Горячей волной прошла по сердцу радость. Хорошо спешить, когда тебя ждут!..

Зима в Мурманске много теплее сибирской. Да и полярная ночь, начавшаяся с ноября, далека от того, что он представлял по многочисленным описаниям — серые туманные сумерки, а в полдень и вовсе светло. Только сполохи северного сияния удивляют своей необычностью.

Внимательно изучив карту Кольского полуострова, посоветовавшись со старожилами, Глеб решил двинуться на Архангельск по берегу.

…Вот и скрылись за спиной огни Мурманска, мигнул в последний раз луч маяка. Так буднично начался полярный маршрут спортсмена. Подогретый Гольфстримом, океан дышал сыростью, без устали катил в неведомую даль свинцовые волны. Льды, чувствовавшие себя в этом краю в гостях даже зимой, жались в устьях речушек. Снег на самом берегу тоже не держится — убит прибойной волной, смыт частыми моросями, сдут ветрами. Сугробы только в тундре, в заветренных местах, в расщелинах, а рядом-голый обледенелый гранит. "Вело-пеше-пробег", — чертыхался про себя Глеб, слезая с машины через каждые сто-двести метров, чтобы обойти очередное препятствие.

Пустынно. Тресковый сезон кончился, рыбацкие станы, с соляными складами, бараками, пристанями и небольшими рыбозаводами пустовали.

Прибрежные скалы, высокие и обрывистые, постепенно снижались, кое-где выходя в море срезанными мысами или отмелями. Чем дальше на восток, тем дорога легче. Пологий берег Беломорского горла в некоторых местах так слит со льдом, что отличить, где море, где суша, можно по торосам. До восточной стороны горла каких-то четыре десятка километров… И как всегда, неожиданное "но". Торосистый припай, нарастающий постепенно с обоих берегов, еще не сошелся — в середине пролива зияли трещины и полыньи. Прежде чем сделать очередной шаг, приходилось прощупывать снег и осторожно перебираться по качающимся под ногами льдинам…

Но как ни труден путь, а через пятнадцать дней велосипед Травина уже катил по заснеженной набережной Архангельска. Город начался лесопильным заводом, штабелями леса, раскинувшимися на десятки километров вдоль Северной Двины. Параллельно реке тянулись улицы, пересеченные множеством коротких переулков. Планировка ленинградская, только дома в большинстве деревянные, из северной сосны.

По улице Павлина Виноградова — главной городской магистрали — звенели трамваи. "Смотри-ка, наоборот ходят", — удивился Глеб левостороннему, на английский манер, движению транспорта.

У здания крайисполкома бряцал на лире полуголый мраморный мужчина, слегка задрапированный в римскую тогу. "Михаил Васильевич Ломоносов, — прочел Травин на постаменте. — Вот каким вас спортсменом изобразили, Михаил Васильевич, закаляетесь?".

В исполкоме заинтересовались оригинальным путешественником. И не только заинтересовались. Понимая, с чем он столкнется, оказали необходимое содействие. Это традиционная черта города отважных поморов — встречать и провожать полярных следопытов. Если бы стольких он встретил, скольких проводил в полярные льды…

Травина снабдили легкой и вместе с тем очень теплой меховой одеждой, выдали новые карты, пополнили запас шоколада. В сумке-мастерской прибавилась инструмента. В удачу похода мало кто верил, но желали ее все…

Нет, не оставались люди безучастными к смелому спорт смену, пославшему вызов северной природе. И в этой дружеской поддержке он черпал уверенность, столь необходимую перед свершением всякого серьезного и опасного дела.

Камчатский областной совет физкультуры и спорта вручил спортсмену личный вымпел

Первая задача — пробраться на Печору была осуществлена за три недели. На этом участке зарегистрировано четыре пункта: Холмогоры, Пинега, Лешуконское и, наконец Усть-Цильма на Печоре (27.XII).

От Архангельска двигаться было сравнительно просто — почтовая дорога, которую по старой памяти еще называли "Столичной": болотистые места замощены бревнами, мосты, насыпи… Часто попадаются большие села, плотно застроенные высокими домами, с непременной площадью в центре и с пашнями за околицей. Через леса, в которых лиственница перемежалась с сосновыми борами, пробита просека. Здесь же тянулась телеграфная линия.

Но вот позади крутые берега Мезени. Дорога еще есть, но ее тоненькая ниточка то и дело рвется проталинами, разливами невидимых под снеговой шубой болотистых речек и речонок, заторами льдин, взломанных напором ключей. Все мельче и реже селения, все дремучее лес. Пройдя низины, просека стала подниматься — начались отроги Тиманского хребта, водораздела бассейнов Мезени и Печоры. Глебу приходится часто слезать с велосипеда, взбираясь по крутым подъемам, обходя обрывы. В одном распадке он наткнулся на заимку. На берегу озера, окруженного лесом, стояло несколько строений. Большой двухэтажный дом, срубленный из толстых, почерневших от времени и сырости бревен, с высоким крыльцом, украшен флюгером, резным карнизом и наличниками.

Хозяин, краснолицый кряжистый старик, принял путника приветливо.

– Гляжу и думаю, что за чудо-юдо о двух колесах, — говорил он, дивясь на машину, — тонка, а сколько несет!

В просторной чистой избе, опоясанной деревянными лавками, с необъятной русской печью в углу и полатями над дверью, разговорились. Первые вопросы Глеба, как обычно, о дорогах.

– Ты, парень, в самую точку попал. Я ведь из бывших почтальонов. От Мезени до самой Усть-Цильмы круглый год через Тимак гонял во всякую погоду, днем и ночью. Зимой, конечно, легче, зато летом — лошадь по пузо вязнет, комары, мошка. А перевалы! Шестнадцать ведь гор на пути. Влезешь наверх, а там опять в болото. Неделю назад ехал — гатили, а сейчас топь — засосало, значит, бревна-то. Дорогу эту еще перед японской войной строили. Подрядчик — такой фармазон, станционные домики как игрушки понаставил, чтобы начальнические глаза радовались, а дорога — одна видимость.

…Значит, на Тихий океан стремишься. Вояж славный. По нашим сказкам выходит, что мезенцы еще в старину ходили чуть не до Чукотского носа, а на Грумант, на Новую Землю — так это бессчетно. Лет тому тридцать приходила сюда заморская экспедиция на пароходе "Виндворт", на полюс собирались. Давай наших вербовать. Двое согласились. Дело встало за урядником, не пускает. "Не могу, — говорит, — полюс он за границей, надо специальный паспорт". А ребятам подработать охота — зяблый год был, посевы вымерзли. Пошли к губернатору.

– Так и так, ваше превосходительство, на полюс собираемся, а урядник препятствует. Выдайте нам такие паспорта, чтобы можно за границу отправиться.

Губернатор разобрался что к чему. "Ладно, — говорит, — поезжайте". А те ни в какую. "Прикажите, ваше превосходительство, выдать нам виды, а то на полюсе заграничный урядник арестует". Понимаешь, никак не могли поверить, что есть такое место, чтобы без урядников… Эту сказку-быль я тебе к тому рассказал, что нонче вам, молодым, при новой власти на любую сторону путь открытый… До Печоры тебе будет ехать не мудрено. Дорога пробита, держись телеграфной линии.

Ехать бы действительно просто, но помешал снегопад. Попал в него Глеб, когда уже перевалил Тиманский кряж. Дорогу завалило рыхлыми сугробами. Если бы не просека и не телеграфная линия, можно легко заплутать в лесных дебрях. Глеб пытался, как было в Сибири, спускаться на лед, на речки, но и на них — пухлая вата. Пришлось в одном из сел добыть широкие охотничьи лыжи, две пары: на одной шел сам, а на другой тянул за собой велосипед.

В Усть-Цильму — большое село, раскинувшееся на правом берегу Печоры, Травин добрался в конце ноября. Здесь он сшил себе палатку и две пары трусов из оленьей замши. Отметив новый, 1930-й год, он двинулся по печорском у льду на север, к морю.

Печора уже около Усть-Цильмы в два километра шириной, а ниже разливается еще вольготнее. Но чем севернее, тем тоскливее ее берега. Леса сменяются рощицами корявых деревцев, а затем тундрой. Веером, из десятков проток, выходит река в Баренцово море. В ста километрах от устья, в крошечном поселке Белощелье, Глебу была поставлена печать, можно сказать, с исторической надписью: "Временная организационная комиссия Ненецкого округа". Теперь на этом месте расположен город Нарьян-Мар — "Красный город", центр Ненецкого национального округа, крупный порт. А тогда председатель оргкомитета по современным понятиям даже рабочего места не имел: вся власть на ходу, бумаги в кармане.

– Как бы не ошибиться, — говорил он, отыскивая печать при неверном свете спички, зажженной Глебом, — керосина, понимаешь, не завезли. Лучше бы на завтра это дело отложить.

– А что изменится завтра?

– Как что? Ночь кончается.

И действительно, на следующий день впервые после долгой полярной ночи показалось солнце. Сначала над темно-серым горизонтом возникли огненно-желтые полосы. Словно зарево далекого пожара, охватили они часть неба — и вдруг из пламени выскочил приплюснутый, и оттого кажущийся непомерно широким, красный солнечный диск. Он почти тотчас исчез, а вскоре погасло и само зарево. Но все-таки свершилось: давящая все живое ночь побеждена!

С каждым днем солнце поднималось выше и все дольше держалось на небе. Но оно не было похоже на старое доброе солнце, какое Глеб привык видеть. Нет, красное, зловещее. А однажды вдруг появились сразу два солнца. Одинаковые красные шарики подпрыгнули над снежными наметами тундры, словно подброшенные рукой невидимого жонглера. Затем они начали сближаться и — вот уже слились в один огненный шар…

Потрясенный велосипедист не скоро вспомнил, что о подобном явлении "ложного солнца", так называемом "гало", возникающем как результат преломления солнечных лучей в атмосфере, он когда-то читал.

ГЛАВА 2 . ШКОЛА ВЫДЕРЖКИ

В ОДНОЙ из печорских проток Глебу попался полуразрушенный лесопильный заводик. Впереди искрилось застывшее море, а справа — бескрайняя скатерть Болшееземельской тундры. Через нее-то и рассчитывал пробиться велосипедист к Югорскому шару. Хорошо бы приспособить машину к движению по рыхлому снегу. Задержавшись на лесопилке, он занялся переоборудованием велосипеда.

Главное в придуманной им конструкции — так называемые "коньки-лыжи". Переднее колесо велосипеда он поставил прямо на лыжу, которую прикрепил на вилке. Заднее — ведущее — имело пару лыж. Они располагались с боков, по обе стороны колеса и чуть выше шины, упиравшейся благодаря этому в снег. Для того, чтобы лыжи шли и по льду, Глеб вбил в полозья лезвия, приспособив для этой цели куски старых поперечных пил.

Теоретически все казалось правильным. Конструктор считал, что сможет ехать даже под парусом. И в самом деле, на льду это довольно громоздкое сооружение — "велосани", говоря по аналогии с аэросанями, пошло довольно хорошо. Но на берег не выйдешь: как рыхлый снег, так ведущее заднее колесо прокручивается, буксует. Очевидно, его сцепление со снегом перекрывается торможением лыж. Изобретение оказалось неудачным. Жаль потерянного времени…

Шел февраль, день прибывал, можно учитывать кое-какие видимые ориентиры. На морской карте их наставлено немало: приметные скалы, мысы, возвышенности, становища, часовни и даже кресты. Тот, кто ставил их над могилами товарищей, даже и в таком случае проявлял заботу и о живых: если встать лицом к надписи на кресте, то перед тобой будет восток, позади — запад, а концы перекладины направят соответственно на север и юг.

Возле берегов — россыпь мелких островов и скал, тянущиеся в море мысы. Но первые же десятки километров показали, что определяться по островкам очень трудно. То они засыпаны снегом, то сливались с грядами торосов или с прибрежной тундрой. Отсчитывая километраж по циклометру, Глеб кружил по извилистому берегу от ориентира к ориентиру, сверяясь с картой. На компас глядел не часто. Его роль отлично выполняет путевой флажок на руле. Он всегда натянут ветром и имеет определенный угол к движению велосипеда. Остается мимоходом следить за этим углом. Но самое трудное, настоящая беда — это рыхлый снег. В низинах можно утонуть. Движение исключительно медленное, в иные дни по десять-пятнадцать километров. Неважно и с питанием. Промышлять тюленей он еще не научился, а запас галет и масла, взятый в Усть-Цильме, кончался.

На мысу, расположенном против острова Песякова, узкого и длинного, вытянувшегося параллельно берегу, Глеб встретил становище ненцев (печать — "Большеземельский кочевой самоедский совет").

Велосипедиста окружили люди, одетые в просторные меховые одежды, с румяными смуглыми лицами. Председатель совета на ломаном русском языке объяснял, что такую же машину он видел в прошлом году в Архангельске, куда ездил на большое собрание… Он даже попробовал взобраться на велосипед, чтобы пояснить сородичам принцип движения на нем, но не удержался, вызвав своим падением дружный смех.

Глеб немало прочел о Севере, о его народах, несчастных-де уже по той причине, что живут в Арктике. А перед ним были веселые, жизнерадостные люди, одетые в самобытное красивое и удобное платье, трудолюбивые и гостеприимные.

После ужина и рассказов о Большой земле спортсмен стал держать совет, как лучше пройти на Югорский шар.

Председатель, внимательно разглядывавший его карту, ткнул пальцем в остров Долгий.

На северной трассе

– Через него иди, морем. Держись дальше от берега, там лед ровнее и снега меньше. Рыбы тебе дадим.

Так и решили. Глеб спустился на лед. Но опыта движения по полярному льду у него еще нет. Снежные заструги и торосы, мокрая наледь — "рассол", трещины — все это преодолевалось с очень большой затратой сил.

Вечерний отдых теперь поистине заслуженный. У Глеба с собой палатка-восьмиклинка, сшитая из двойной бязи. Основанием для нее служит велосипед. Поставит спортсмен свою верную машину по направлению движения, колеса зароет в снег, а на седле укрепит насос. Получалась мачта, на которой растягивалась вкруговую палатка. Засунет в один торбаз обе ноги, другой под бок, под голову — куртку. И, не снимая мехового комбинезона, вытягивается вдоль велосипеда. Иногда даже свечу зажжет. Светло и тепло. Растяжимо понятие о комфорте…

Но недаром говорят: хорошо то, что хорошо кончается. Как-то проснувшись, путешественник обнаружил, что не может пошевельнуться в своей постели: примерз ко льду, да еще спиной. Ночью, по-видимому, где-то рядом образовалась трещина. Выступившая морская вода намочила одежду, которая, застыв, превратилась в ледяной склеп.

Втянув руки из широких рукавов под куртку, Травин с трудом добрался до закрепленного на поясе ножа и, двигая одной лишь кистью, начал методично обивать себя массивной ручкой. Освободив рукава, принялся работать уже лезвием, окалывая лед вокруг туловища…

Наконец, смог сесть — на спине, как ранец, повис кусок выколотого льда. Оставалось выручить ноги, вернее торбоза. Поспешил ли он или сказалось утомление, только последнюю операцию провел менее аккуратно. Когда поднялся, лед оказался усыпанным шерстью и даже клочками кожи.

О сне уже не приходилось думать: страх обморозить ноги гнал на восток, к жилью. Но ориентироваться в открытом море, когда береговая линия тонула то в тумане, то в предвечерней мгле — дело сложное.

Иногда Глебу казалось, что он уже не в море, а в тундре. Для того, чтобы разобраться, приходилось разгребать снег до самого льда. Туго пришлось ему в эти дни. Выручил случайный нартовый след. Следы попадались и раньше, но спортсмен уже познакомился с обычаем ненцев — в каждую поездку прокладывать новый путь. Такая колея могла увести за сотню километров и в любой момент оборваться. Но сейчас он решил попробовать, тем более что след совпадал со взятым им направлением. Глеб шел более суток, пока не увидел остров, а на нем — дымок. Обострившийся слух перехватил собачий лай. Это был остров Долгий.

Неожиданный приход и необычный вид длинноволосого человека с "железным оленем" напугал хозяев чума — ненцев. "Келе-дух!" — решили они. В самом деле, блестящий изогнутый руль с трехцветным фонарем чем не рога неземного творения?

"Дух" между тем быстро разулся и принялся стаскивать комбинезон. Вытертый и смерзшийся, с многочисленными дырками, он словно прирос к нижней одежде. Раздевшись догола, Глеб выскочил на улицу и стал торопливо растирать тело, лицо и особенно ожесточенно — большие пальцы ног. Они совсем белы. Он их тер, мял, толкал в снег… Вот они загорелись, заныли, но самые кончики оставались по-прежнему нечувствительными.

Рассмотрев сброшенные незнакомцем, прохудившиеся торбаза и потертый пыжиковый комбинезон, старик, по-видимому, глава рода, покачал головой: ему стало ясно, что "дух" — это занесенный к ним каким-тонесчастным случаем путник. Он бросил в темный угол чума, где затаились остальные члены семьи, короткую повелительную фразу — и вскоре пожилая женщина поставила перед Травиным поношенные, но еще прочные торбаза.

– Надевай.

Общеизвестна удивительная отзывчивость людей Севера, их бесхитростность и радушие. С каким вниманием отнесется северянин к попавшему в беду человеку! Он не станет допытываться, кто и что ты, нет, просто примет, накормит, просушит одежду. И будет терпеливо и деликатно ждать твоего рассказа…

Несколько дней пробыл Травин в стойбище на островке. Задерживали обмороженные пальцы. На них страшно взглянуть — распухли, посинели. Не началась бы гангрена…

И вот еще раз ненцам пришлось принять человека за "келе". Вынув из ножен остро отточенный нож, гость принялся обрезать концы своих потемневших пальцев. Операцию он завершил несложной перевязкой, смазав раны глицерином, который хранил для велосипеда.

После операции Травин решил немедленно идти через Хайпудырскую губу к селению Хабарову, вблизи которого располагалась радиостанция Югорский шар. Ненцы снабдили его на дорогу легкой малицей, дали тюленины и вяленой рыбы.

От Долгого до Хабарова — пустяки, что-то около ста километров, но это, пожалуй, самая тяжелая сотня на всем пути. Особенно трудно утром. Первые шаги — пытка. Остановиться страшно: ступни словно чужие, боль непрерывно спорит с волей. Но все же она, воля, заставляла кровоточащие ноги двигаться вперед: раз идешь, значит и дальше можешь идти; сделал шаг, обязан и второй… Длительный отдых теперь грозил гибелью — либо замерзнешь, либо гангрена…

Иногда на ходу он словно терял сознание. В памяти возникали отрывочные картины детства.

…— Что же ты, брат, на четвереньках? — говорит трехлетнему сыну прибывший с действительной солдат Леонтий Травин.

Глеб, краснощекий крепыш, сидя на отцовских коленях с большой городской баранкой во рту, не отвечает ни слова. Это так здорово — сидеть на коленях, главное — высоко.

Глебу всегда приходится задирать голову: ходить он еще не умеет и в избе, и на улице передвигается только ползком.

– Что за болезнь прицепилась? — сетует мать, собирая на стол. — Говорить рано начал, вроде бы здоров, а на ноги никак не поднимается.

Глеб внимательно прислушивается к разговору родителей и искоса поглядывает на отца. Он очень боится, что этот бородатый дядя в серой суконной гимнастерке, с такими вкусными кренделями, вдруг скажет: "А ну, слазь!". Но отец молчит, у него свои заботы. Замолчала и мать, понимая его невеселые мысли.

– В город пойдем, в Псков. А, ползунок? — обращается вдруг отец к Глебу. — Только вот как, оба безногие? — невесело шутит он.

А назавтра происходит необыкновенное. Мать идет с водой от колодца.

– Мам, а мам, — окликает ее сидящий на траве Глеб. — У меня есть ножки.

– Ножки-то есть, да вот, напасть, ходить ими не умеешь.

– У-умею. — Глеб встает и, потоптавшись, словно пробуя крепость ног, делает несколько шагов.

– Леонтий, скорее сюда. Глеб пошел! — кричит мать.

А малыш ступит раз-другой и победоносно оглянется.

– Ай да Илья Муромец! — смеется отец, хватая Глеба на руки. — Сидел, значит, сиднем тридцать лет и три года и поднялся, как нужда пришла…

Резкая боль в ноге, словно удар тока, возвращает путника к действительности. И снова холод, лед и одиночество…

Когда на горизонте показались прибрежные скалы Югорского полуострова, Травин почувствовал, что запас сил иссякает. Он не может сейчас сказать, как шел, вероятнее всего полз. Из полуобморочного состояния вывело тявканье и урчание. Кто-то хватал его за торбаза, за малицу и даже за волосы.

"Собака?" — Травин поднял голову — в сторону отпрыгнул небольшой с белым пушистым хвостом зверь. Песец!"

Ослабевший человек и наглый, но трусливый зверь, кравшийся за ним, по-видимому, уже давно пристально следили друг за другом. Травин, вынув нож, лег на снег и замер. Песец подумал, что человек безопасен, и снова подбежал вплотную. Ошибка стоила ему жизни…

Но где же Хабарово? По карте должно быть тут, рядом. Оставив на берегу велосипед и ружье, Травин пополз дальше. Час, два… Порыв ветра донес откуда-то аромат свежею хлеба. Галлюцинация? Нет, с каждым шагом хлебный дух настойчивее, ядренее.

Я уже говорил, что запас сил у путника иссякал, но кто знает, где он — предел этих последних сил у человека?! Травин увязал в снегу, падал, поднимался, но шел и шел за своим невидимым, но верным проводником…

Хабарово представляло что-то похожее на торгово-продовольственную базу: склад госторга, пекарня… Госторговцы, увидев состояние незнакомца, сделали ему перевязку и, разыскав велосипед, повезли на радиостанцию.

Пуржило, но собаки, не сбавляя темпа, мчались по хорошо укатанной дороге. Показались высокие фермы радиомачт. Зимовщики — начальник, радист, моторист и врач были чрезвычайно поражены, когда в дверь вместе со снежными космами пурги ввалились соседи из Хабарова с больным незнакомцем, державшим в руках велосипед.

"Сегодня к нам прибыл путешественник на велосипеде Глеб Травин, — отстукивал на морзянке радист. — У него обморожены ноги. Оказана первая помощь".

– Это какое-то безумство, а не спорт, — ворчал медик, бинтуя кровоточащие пальцы.

– Никчемное геройство, — прямо и резко уточнил пожилой начальник зимовки. — Мальчишество.

Понятно, несмотря на все заботы, Травин чувствовал себя неловко. Каждый день мораль и перевязка — сразу два мучения. Кроме того, терзала мысль, что находится на положении иждивенца.

Спортсмен твердо решил, как подживут раны, продолжать маршрут. Через десяток дней он уже занялся велосипедом.

– Куда собираетесь с такими ногами? — убеждал врач.

– Вы же сами говорили, что гангрены я избежал потому, что находился постоянно в движении. Вот и дальше пойду. Получится что-то похожее на лечебный курс, — отшучивался Травин, собирая машину. — Думаю на Вайгач съездить, на радиостанцию.

– На Вайгач?!. Ну, знаете, — развел руками врач.

***

Отпраздновав на Юшаре, как ласково называли свою станцию зимовщики, Первое мая, поблагодарив за помощь, Травин отправился по льду через пролив Югорский шар на остров, на северной окраине которого расположена радиостанция.

Снова один на один с суровой пустынной землей. В зимнее время всего-то населения на Вайгаче две-три ненецких семьи. Кочуют, как правило, в его северной части. Голый, плоский и какой-то безликий остров. Даже широко распространенных на севере крестов и гуриев — каменных небольших пирамид — не видать. Единственное строение — это домик, поставленный давным-давно экспедицией военного гидрографа Варнека. Он находится на южном берегу, в бухте, названной именем ученого. Здесь Глеб переночевал.

Остров вытянулся напрямую с севера на юг немногим более чем на сто километров. Для поездки Глеб выбрал его восточную, карскую сторону, менее изрезанную. Он считал, что на дорогу уйдет не более двух-трех дней…

Все тело было наполнено бодрящим ощущением весны. Правда, не видать еще ни ручьев, ни проталинок. Но жесткийй панцырь наста уже просел и на возвышенностях покрылся чешуйчатыми, сияющими под солнцем зеркалами. Тепло. В полдень можно переходить на облегченную одежду.

Глеб жал на педали, стараясь не терять из вида излома береговой полосы — главного ориентира. Вдруг в привычной музыке шуршания скатов он уловил под ногой какой-то иной, тревожный звук. Спешился, осмотрел передачу. Все ясно — лопнул левый педальный шатун, очевидно, сказалась перегрузка велосипеда. Сложность в том, что в запасе такой детали нет. Надо спешить к радиостанции, там будет легче что-либо придумать.

Но ускорить движение не удавалось — машина вышла из строя. Дорога, на которую велосипедист намеревался потратить два-три дня, растянулась на целую неделю. Вот и высунувшийся в море мыс — Болванский нос, самая северная точка острова. Существует легенда, что на этом мысу главный идол стоял. Сюда ненцы не только с Вайгача, но и из Большеземельской тундры, с Ямала приезжали поклониться. Еще несколько десятков километров западнее, на другом мысу, — радиостанция "Вайгач".

Снова изумленные лица, снова расспросы. Как же! Человек с материка и со сломанным велосипедом. Зимовщики поймали около месяца назад радиограмму с Югорского шара о прибытии Травина, но приняли это сообщение за апрельскую шутку соседей. И вот спортсмен здесь.

Глава местной власти, степенный ненец Георгий — становище находилось рядом с мачтами рации — начертал в регистраторе свою подпись — две печатные буквы "Г. Т." и дату — 24 мая 1930 года. Затем, подышав на печать, вырезанную из моржовой кости, пришлепнул красный оттиск: "Вайгачский островной Совет".

На станции Глеб узнал новость. Пришла радиограмма с известием, что в Югорском шаре побывал ледокол и высадил там геологов и что в ближайшее время ожидается приход Карской экспедиции.

Карские экспедиции — групповые транспортные рейсы из Архангельска в устья Оби и Енисея являлись важнейшим мероприятием в развитии советского арктического мореплавания. Начаты они были по инициативе Владимира Ильича Ленина. Первый караван организовали в 1920 году для переброски сибирского хлеба голодающему европейскому северу страны. Для этой экспедиции с трудом собрали около двух десятков разношерстных изношенных судов. Но задание республики моряки выполнили — доставили в Архангельск две тысячи тонн хлеба, много сала и масла, С тех пор Карские экспедиции формировались ежегодно, обслуживая промышленными товарами север Западной Сибири до Енисея и вывозя хлеб, пушнину и лес. В экспедиции текущего, 1930 года уже участвовало более пятидесяти транспортных кораблей. Основная масса судов шла в Игарку, в новый советский арктический порт, за лесом. Движение в ледовых условиях обеспечивали ледоколы "Ленин" и "Малыгин". Экспедицию возглавлял известный полярный гидрограф Николай Иванович Евгенов.

Глебу надо бы спешить назад, на юг острова, посоветоваться с полярными моряками о дальнейшем выборе пути, а тут как назло авария. Мастерская на рации беднее, чем в его саквояже, самое ценное что там есть — это походный горн. Потолковав с мотористом, он решил сам отковать средник шатуна. Познания, приобретенные в псковской механической мастерской, пригодились. Деталь, изготовленная из куска подручного металла, не казалась изящной, но размерами вполне соответствовала поломанной. Самое трудное, пожалуй, нарезать резьбу. Но смекалка и здесь выручила. Вместо метчика Травин рискнул использовать саму педальную ось, и получилось очень удачно. Новая педаль на "техническом совете" радиостанции была признана надежной.

Закончив сборы, Глеб отправился в стойбище попрощаться с оленеводами. Но что за странная картина? Все население толпилось у костра. Возле огня сидел пожилой ненец с широкой костью в руке. Время от времени он совал ее в костер, затем внимательно осматривал.

– Что это? — обратился Глеб к мотористу.

– Гадают, куда оленей гнать на лето, — мрачно ответил парень. — Это оленья лопатка. Вот треснет на огне — и результат готов: куда трещина — в том направлении и табун гони… А ведь каждый день рассказываем, что в стране происходит и за рубежом…

Старик выхватил кость. Послышался ропот.

– Трещина на Болванский нос показала, — комментировал моторист.

– Опять шаманишь! — ворвался в круг председатель Георгий. — Хочешь снова, как в прошлом году, на наст оленей пригнать, — гневно говорил он старику. — На радиостанции сказали, что снега будет мало на западном берегу. Советская власть никогда не обманывает, не то что твоя лопатка.

Старик что-то пытался возражать, но авторитет председателя быстро взял верх, и гадальщик, со злостью бросив кость в огонь, пошел к чуму.

В этот же день Травин направился в обратный путь, к Югорскому шару.

***

Бухта, названная именем Варнека, врезается в Вайгач как раз напротив поселка Хабарова. Когда Глеб шел на север Вайгача, берег был пуст, сейчас же здесь белели палатки. Возвышались под брезентом штабеля мешков и ящиков. Это был лагерь промышленной геологической экспедиции, первой на этом клочке земли. Уже начались съемки, бурение, взрывные работы. Каждый взрыв обнажал сероватые, пробитые ледяными иглами вечной мерзлоты горные породы. Травин познакомился с геологами.

– Оставайтесь с нами, — предлагал начальник.

– Нет, я уже на Камчатке решил жить, там, кстати, богатств такого рода не меньше. Да и пройти осталось сущие пустяки…

– Ну да? тридцать тысяч километров, если считать по берегу, — уточнил геолог…

Назавтра Глеб направился в Хабарово, чтобы выяснить у радистов время прибытия Карской экспедиции.

Крошечное сельцо сейчас было шумным и многолюдным. Сюда, для сдачи пушнины, добытой за зиму, один за другим приезжали с семьями оленеводы и охотники. Ставили остроконечные чумы и начинали торг. В обмен на меха мешками закупали сухари, плиточный чай, табак, брали винтовки, патроны, посуду, мануфактуру. И каждый глава семьи шел первым долгом в кочевой Совет, расположившийся в бывшей часовне с кумачевым знаменем на штыре. Садились прямо на пол и, спустив до пояса верхнюю одежду, начинали разговор. Главная тема — коллективизация.

– Работать вместе, помогать друг другу, школы-интернаты строить, — говорил недавно побывавший в Архангельске председатель. — Советская власть даст нам боты с моторами, поставим дома большие, электростанцию. Электричество, как солнце, даже лучше — оно и в полярную ночь светит.

– Баню построим. Будем бороться с болезнями, с грязью, — прозвучал высокий голос.

Собравшиеся обернулись к стоявшей у стены кареглазой девушке.

– Правильно, товарищ фельдшер, — подтвердил председатель.

Травин уже знал, что эта девушка прибыла сюда вместе с геологической экспедицией. Геологи направились на Вайгач, а ее оставили в Хабарове для организации постоянного медицинского пункта.

– А "железные олени" будут? — крикнул кто-то помоложе, глянув на далекого гостя.

Слава о том, что Травин пересек зимой на "железном олене" Большеземельскую тундру, уже гуляла по всем становищам. Когда велосипедист вернулся с Вайгача, то о его походе рассказывали с такими подробностями, словно кто-то сопровождал каждый его шаг, начиная с устья Печоры. Это действовал "беспроволочный телеграф" передачи из уст в уста новостей в бескрайних пространствах тундры.

– Я для того и еду на велосипеде по вашему краю, — вступил в беседу Глеб, — чтобы все северяне могли видеть, какая хорошая машина — велосипед. И, конечно, у вас много будет таких машин. В Москве, в Харькове заводы уже начали выпускать тысячи велосипедов или, как вы говорите, "железных оленей".

– О-о, целые стада! — рассмеялся любопытствующий, — ягеля такому олешку не надо…

– А следом за велосипедом придут мотоциклы, аэросани, вездеходы — продолжал Глеб. — И вы научитесь управлять ими.

Молодое — к молодому тянется.

Пока в Совете велись обстоятельные беседы, Травин приглядывался к фельдшерице и, наконец, подсел к ней:

– Вас как звать?

– Клава… то есть Клавдия Васильевна, — поправилась фельдшерица.

– А я, Глеб Травин, командир запаса, спортсмен.

– Я слышала о вашем переходе. Кажется, в каком-то журнале читала сообщение о вас. По совести сказать, не поверила.

– Хотелось вам на Север?

– Конечно, — загорелась девушка. — Я приехала по направлению Комитета Севера при ВЦИКе. Но дела пока идут неважно… Главное, нет подходящего помещения под меддпункт.

– Так где же ваш пункт? Пойдемте, посмотрим.

Вопрос этот Глеб задал больше для вида. В Хабарове всего пять избушек, склад и часовня, в которой они сейчас находились. Этот "храм" имел любопытную историю. Лет пятьдесят назад сюда прибыли из Соловков семь монахов-миссионеров с целью просветить заблудшие души северян в обмен на меховую дань. Ненцам было недосуг заниматься своим "спасением". В Хабарове они бывали только тогда, когда приходил корабль купца Сибирякова, того самого, который снаряжал экспедицию Норденшельда на судне "Вега", об этом речь впереди… Вместе с ненцами занимались торговыми операциями и монахи. Как-то священнослужители закупили в качестве "христовой" крови не пару бутылок традиционного кагора, а целую кладовую спирта. Теперь им стало не до треб… И вот, рядом с Хабаровым, одна за другой, в эту зиму появились шесть могил. История умалчивает — то ли спились и сгорели от спирта святые схимники, то ли свалила их цинга. Могилы седьмого нет, хоронить его, видно, было уже некому.

В монашеской избушке и разместили пока медпункт.

– Ну что ж, вымыть, выскоблить — это ваше дело, — говорил Глеб, пригибаясь, чтобы не стукнуться головой о притолоку. — А печку и прочее попытаюсь оборудовать.

Рядом с пекарней валялись старые кирпичи. Глеб перетаскал их к медпункту, намесил глины и принялся за работу. Через три дня мастер, фельдшерица и пекарь опробовали печь. Дым пошел вверх, в трубу, — это было, по словам Клавы, самым главным. Затем Глеб из старых ящиков сбил полочки для медикаментов, сколотил стол и даже нарисовал вывеску: "Медпункт".

Клава, пригласив в помощь двух девушек-ненок, навела в избушке идеальный порядок.

Стоял полярный день. Круглые сутки кружилось по небу солнце, освещая и согревая бурную жизнь прибрежной тундры. Тонко пахла полярная сирень. Желтым пламенем горели крупные маки, голубели поля незабудок, белели, розовели тысячи различных ярких цветов.

Все побережье заполнено стаями пернатых: гусей, уток, куликов, куропаток. Носились над волнами красноносые, с виду неуклюжие тупики, стремительные белокрылые чайки, хромоногие гагары. Все это гнездится в отвесных скалах или просто на сухих холмах в самой тундре. Бескрайни дали, прозрачен воздух, как осколки неба, — озера…

В августе полностью очистился ото льда Югорский шар. Торопливо поспевали ягоды. Пройдешь по тундре — следом тянется сиреневая полоса от раздавленной голубики. Налилась соком оранжево-красная морошка. Над карликовыми березками поднялись шляпки подберезовиков и сыроежек.

Пришла, наконец, долгожданная телеграмма, в которой сообщалось, что ледокол "Ленин" — база Карской экспедиции, прибыл в Югорский шар и находится у южной оконечности Вайгача, в бухте Варнека.

Глеба мучили обмороженные пальцы, раны на них часто открывались, но оставаться в Хабарове до полного выздоровления он не мог: срывались все графики пробега. Спортсмен решил снова направиться на Вайгач, надеясь побывать на ледоколе и посоветоваться там о лучшем варианте маршрута.

Лодки в Хабарове не было, Глеб за неделю сбил из старых досок небольшой бот с мачтой. На нем он намеревался переправиться через пролив.

– Сообщите, пожалуйста, морякам, чтобы подкинули медикаментов, — обратилась с последней просьбой фельдшерица. — Вот здесь список. И берегите свои ноги…

Провожало велосипедиста все население поселка — русские и ненцы. У многих дрогнуло сердце, когда сшитый из мешковины косой парус заплясал над волнами, лавируя между льдинами. Казалось, сейчас пенистый вал захлестнет ботик. Но сильная рука крепко держала шкоты, кормчий менял галс, и крошечная посудинка, подпрыгивая, благополучно взбегала на гребень волны…

***

Добрался человек с "железным оленем" до Вайгача или нет? Через несколько дней с Юшара пришла успокаивающая весть. Радист ледокола "Ленин" сообщал своему коллеге на берегу, что к ним на судно прибыл с велосипедом спортсмен Травин.

Глеб в эту минуту стоял, вытянувшись по-военному, перед начальником экспедиции Н. И. Евгеновым, докладывая о себе.

Это было довольно интересное и, если бы другая ситуация, даже забавное знакомство. Опытнейший полярный деятель, автор первой лоции Карского моря, участник всемирно известного плавания через арктический бассейн на судах "Таймыр" и "Вайгач" в 1913–15 годах, с удивлением слушал рассказ молодого и похоже очень самонадеянного спортсмена, взявшего на себя задачу за год-полтора пересечь Арктику на машине, менее всего приспособленной для движения по Северу.

– Итак, вы хотите проделать арктический поход, который, мягко выражаясь, можно назвать фантастическим как по организации, так и по транспортным средствам?

– Почему фантастическим? Насколько помню, велосипед стоял на вооружении последней экспедиции Скотта к Южному полюсу в 1911–1912 годах.

– Вот именно "последней". Одна из причин, что она оказалась гибельной для Роберта Фалькона Скотта, отважного и хорошо подготовленного полярника, заключается в том, что он выбрал не те средства передвижения по пространствам Антарктики: лошадей и моторные сани. Что касается велосипеда, раз уж вы о нем напомнили, то в экспедиции Скотта это была просто прогулочная машина для поездок на главной базе. И вообще, зачем вам ссылаться на такие примеры, вы же не исследователь, а спортсмен?!

– Что ж, рассматривайте мой поход как спортивный велопробег по северу Республики. А потом, если говорить по правде, то Амундсен, который тогда всего лишь на четыре недели опередил Скотта в достижении Южного полюса, тоже ведь был скорее спортсмен, чем ученый. Вспомните его слова из дневника о том же путешествии на полюс: "Наука во время этой маленькой прогулки должна была сама позаботиться о себе".

– Ну, а опыт?

– Пройденный путь — достаточное свидетельство моего умения ориентироваться.

– Вы, молодой человек, начитались романов. Поймите же, баз дальше нет, питания нет. Радиостанция последняя на Диксоне. Я обязан вас задержать, теперь я отвечаю за вашу жизнь

– Если задержите, то усугубите мое положение.

– Вам предлагают остаться, — сделав ударение на "предлагают", Евгенов выжидательно замолчал.

– То есть, бросить сделанное и отказаться от плана, — уточнил по-своему Глеб. Он подумал: "Хорошо, что не рассказал о своих ногах, тогда бы положение действительно "усугубилось".

– Но ведь девяносто девять шансов за то, что вы погибнете, — сверкнул очками начальник экспедиции. — Только один процент за вас.

– Ну вот, я один и еще один процент — вдвоем-то как-нибудь дотянем, — грустно сострил путешественник.

Николай Иванович попытался повлиять другим приемом, предложив Травину дать подписку, что трудности ему известны, что с ним провели соответствующую беседу и что ответственность лежит на нем самом.

Можно ругать этого спортсмена за несговорчивость, называть безумством идею велосипедного путешествия по Арктике, но в душе нельзя было не восхищаться такой целеустремленностью и отвагой…

– Что ж, в таком случае познакомимся детально с вашим планом. — Евгенов подошел к огромной карте советского сектора Арктики…

– Нет, ни в коем случае не огибайте Таймыр берегом моря, зимой он совершенно пустынен. Не возражайте…. Советую дойти с нашими пароходами до Дудинки на Енисее, а оттуда есть тропа на Хатангу… Далее, о путях к устьям Оленека и Лены. Десять лет назад в этих местах я руководил гидрографическими работами. Я напишу вам рекомендательные письма к некоторым знакомым, живущим в низовьях этих рек.

– Да, Таймыр, — оторвался от карты Евгенов, — это орешек. Вот здесь, — ученый показал на мыс Челюскина, — в 1915 году мы долго стояли во льдах. Могилы товарищей оставили… Лейтенант Жохов, совсем мальчик, перед самой смертью стихотворение написал:

Под глыбой льда холодного Таймыра,

Где лаем сумрачным непуганый песец 

Один лишь говорит о тусклой жизни мира,

Найдет покой измученный певец, —

с чувством продекламировал Евгенов. — Эту строфу вырезали на его кресте. Так, запомните, через Таймыр путь только с низовьев Енисея на устье Хатанги, — дал последний совет Николай Иванович. — Желаю удачи. Встретимся ли…

…Встретились они через четыре года.

На ледоколе Глеб познакомился с корреспондентом какой-то французской газеты парижанином Транэном (в экспедиции участвовало много иностранных судов). Журналист предложил на память обменяться визитными карточками. Вот они:

Физкультурник-турист

вокруг света на велосипеде

Глеб Леонтьевич ТРАВИН

Псков — Арктика — Камчатка.

Эдмун ТРАНЭН

Журналист и географ.

Париж

От капитана ледокола Глеб узнал, что в нескольких десятках миль, во льдах, стоит пароход "Володарский", который пойдет на Диксон. Туда же пробивается с караваном ледокол "Малыгин". Заручившись разрешением начальника экспедиции, Травин решил перебраться на "Володарском" через открытые воды Карского моря.

20 августа поствлена печать ледокола "Ленин", и велосипедист по штормтрапу снова спустился с машиной на лед… Только вчера — тепло, душ, вкусные обеды, беседы с моряками в роскошной, отделанной красным деревом кают-компании, а сегодня — вой ветра, битый лед, плохая видимость и близкая ночевка в снегу…

На исходе пятнадцатых суток пути по торосистому льду Травин заметил над горизонтом дымок парохода. Вовремя добрался! Через сутки ледяные поля, среди которых застрял "Володарский", начала ломать зыбь — отголосок далекого шторма. Судно, не дожидаясь ледокола, самостоятельно пошло по образовавшимся разводьям к открытому морю. Четырьмя днями позже на горизонте показались скалы острова Диксона.

В морской бинокль можно было разглядеть высокие мачты радиостанции и маленькие домики, белевшие на фоне диабазовых осыпей. Остров вытянулся длинной дугой вдоль таймырского берега, образуя глубоководную внутреннюю бухту.

Сюда через узкий пролив Превен заходят корабли. Здесь снабжаются они топливом и водой, здесь спасаются от штормов.

Взгляните на карту Карского моря, и вы поймете, почему приобрел такое важное значение этот небольшой островок, прилепившийся к северо-западной оконечности Таймыра. Видите, через Енисейский залив он непосредственно связан с великой сибирской рекой — основной транспортной магистралью колоссального хлебного, лесного и рудоносного района нашей страны. Диксонский порт принимает и перерабатывает потоки грузов, идущих морем и рекой. Отсюда расходятся они по побережью и островам центральной и восточной Арктики.

Не менее важено и другое. Мореплавателям, идущим по Северному морскому пути, больше всего хлопот доставляют проливы Карские ворота и Вилькицкого. Они частенько в разгар навигации оказываются забитыми льдом, и тогда движение приостанавливается. Как раз на полпути между этими проливами находится Диксон, с его базой снабжения и ремонтными мастерскими.

Значение этого острова понимало даже царское правительство, которое, вообще говоря, почти ничего не делало для развития Севера. В 1915 году тут была построена радиостанция — одна из самых мощных в то время. Небольшая воинская команда, обслуживавшая станцию, много сделала для расширения наших знаний об этом районе. Здесь служили честные патриоты, понимавшие свой долг. В 1918 году контрреволюционное "Северное правительство" предложило диксонскому гарнизону присягнуть на верность "Единой, неделимой", грозя в случае отказа жестокими карами. В ответ в эфир полетели слова: вас не признаем, присягаем Советской республике, подчиняемся Ленину.

В летопись Диксона вписан и такой факт. В годы Великой Отечественной войны фашистский линкор "Адмирал Шеер", пробравшийся в Карское море, появился неожиданно на траверзе острова. Без предупреждения гитлеровцы открыли огонь, намереваясь вывести из строя порт и радиостанцию.

Ответ диксонцев был столь быстрым и решительным, что пират счел за лучшее ретироваться…

На радиостанции велосипедист Травин встретился с летчиком Б. Г. Чухновским. На Диксоне организовывалась одна из первых баз советской полярной авиации. Самолет Чухновского так и назывался "Комсеверпуть-1".

Борис Григорьевич, занимавшийся ледовой разведкой, подшучивал над спортсменом: "На каких координатах разыскивать зимой ваш двухколесный вездеход?".

Неподалеку от Диксона, в Енисейском заливе, стоял "Малыгин". Приведенные им транспорты ушли за лесом в Игарку. Молодой полярный город давал первую партию продукции на экспорт.

13 сентября 1930 года Травин побывал на ледоколе, а утром следующего дня он уже на берегу материка, на Таймыре.

ГЛАВА 3 . ЧЕЛОВЕК И СТИХИЯ

НЕПРИСТУПНАЯ земля Таймыр, самая северная на Евразиатском континенте. Сколько раз о нее разбивался замысел мореплавателей — проложить вдоль берегов Сибири путь на Восток. Только в 1878–79 годах удалось пройти эту трассу экспедиции, возглавляемой шведским ученым Эриком Норденшельдом, да и то за два года с зимовкой. А первый сквозной рейс в одну навигацию совершит лишь полвека спустя, в 1932 году, легендарный "Сибиряков".

Таймыр с уходящей за восьмидесятую параллель Северной Землей, будто глухой стеной, отделял западную сторону полярного бассейна от восточной, деля его судоходную часть почти пополам. В советское время этот колосс был зажат, что говорится, в клещи. В 20–30-х годах началось планомерное освоение арктических морей, С запада наступали Карские экспедиции, а так называемые Колымские и Ленские рейсы — тоже регулярные и крупные транспортные экспедиции — пробивались со стороны Берингова пролива, осваивая Колымо-Индигирский край. Вдоль этих трасс на берегах и по островам создавались гидрометеорологические станции, базы, фактории; порты. Морские "ветки" постепенно удлинялись, приближаясь с двух сторон к Таймыру. Наконец, их сомкнул исторический рейс "Сибирякова". Северный морской путь отныне превращался в постоянно действующую водную магистраль.

Начали осваиваться и сухопутные пространства гигантского полуострова, считай, на два века забытого наукой после выдающегося штурма Великой Северной экспедиции 1733–43 годов. Настолько забытого, что в середине XIX века всерьез обсуждался вопрос о возможности отдать в аренду весь район среднего и нижнего Поенисейя, как совершенно бесполезный и лишь обременяющий казну.

Таймырская земля восхищала Травина примерами доблести Челюскина и Прончищева, Лаптевых и Миддендорфа, она скорее манила, чем пугала…

Сентябрьский утренник наложил серебряную чеканку изморози на уходящее вдаль полотно тундры; на северо-востоке висели голубые снежники отрогов хребта Бырранга. Рядом звонко плескались о гальку волны Енисея, раскинувшегося в этих местах километров на шестьдесят. Все было залито лучами яркого солнца. Лишь иногда по земле пробегали длинные косые тени, отбрасываемые отлетавшими на юг табунами гусей, уток, куликов и других крылатых кочевников.

И вот удача: недалеко от места высадки, на крутом берегу, пара рубленых избушек — по-северному уже селение, станок.

Русские живут на Енисее по три-четыре семьи. Дома и хозяйственные постройки сложены из плавника: ниже Дудинки строевого леса уже нет. Из кривой, потрескавшейся от мороза лиственницы дом не построишь. Плавник — это, главным образом, бревна-кругляк. Где-то выше по реке разбило плот, а то и целую запань прорвало, и побежали бревна к студеному морю. Или Енисей в половодье подмыл берег — и кусок земли обвалился с целой рощей. И все это плывет вниз, частью оседает в протоках, на мелях, но основная масса выносится течением в океан. Деревья трутся друг о друга, теряют кору на камнях и в песке, костенеют от морской соли и штормами выбрасываются вновь на берег. Так появляется плавник в устьях тундровых рек, где вообще никакого леса не растет. Из такого вот плавника и была сложена избушка, к которой подошел Глеб. Возле нее запряженная оленья нарта.

Владельцем упряжки оказался председатель Карасинского самоедского Совета — старичок-нганасан, направившийся из своего стойбища, расположенного неподалеку от Дудинки, к месту летнего выпаса оленей: наступала пора перегонять животных к югу. На станок он заехал за новостями, дав крюку сотню-другую километров. По северным масштабам — это не расстояние…

Глеб познакомился и с хозяином избушки — кряжистым; промышленником: узкие острые глаза, полуприкрытые складками век, изучающе щупали путника и его машину.

"Возможно, потомок первых русских поселенцев, — подумал Глеб, — тех, кто еще в начале семнадцатого века двинулся из полулегендарного города Мангазеи на Оби за "мягкой рухлядью на незнамую реку".

Первая чукотская культбаза, 1931 г.

По просьбе велосипедиста, карасинский председатель поставил ему в паспорте печать и роспись — нечто напоминающее вилы. Знак, по-видимому, у неграмотного нганасана заменял русский крестик. |

После продолжительного чаепития было решено, что путешественнику лучше всего двигаться не на Дудинку, расположенную отсюда к югу в восьмистах километрах, а следовать вместе с председателем на восток до реки Пуры — правого притока Пясины, где сейчас пасутся олени, затем выйти на Авамскую тундру, а оттуда до Хатанги тропа.

– Только бежать придется, паря, — предупредил старик. — Снега нет, олешкам, однако, тяжело.

Ехали по местам, где почти не встречались топи. Через речки переправлялись на "ветке" — легком челноке, который везли с собой. В долинках собирали сухой тальник, разводили костер и чаевали. Чаевка в тундре — это этап пути, по количеству чаевок можно без верст сказать, сколько ехал.

Через пять дней, преодолев около трехсот километров, спутники подъезжали к Пуре. Отсюда их дороги расходились. Председатель сворачивал на север, к стадам, а Глеб — на юго-восток, в Авамскую тундру.

Нганасан внимательно следил за движением ножек циркуля — Глеб прокладывал на карте полуострова предполагаемый маршрут в тундре.

– Тут гора со скалой, похожей на гусиный нос… тут озеро, круглое, как птичий глаз. Через две чаевки юрта. Долган Никита охотится…

Все эти приметы Глеб помечал значками.

– У нас в Дудинке жил Никифор Бегичев, он тоже с картой ездил. И в Аваме бывал, и на Хатанге… Смелый человек и добрый, его вся тундра знала.

– А где же он теперь? — поинтересовался Глеб.

– Умер. Два года назад. Зацинговал зимой в низовьях Пясины. Там и могила. — Старик задумался. — Только мы не больно этому верим. Ушел Никифор, видно, на свой Сиз-остров, а может, и, дальше. Он смелый, удачливый…

Глеб слышал кое-что о полярном следопыте Никифоре Бегичеве. В двадцатых годах газеты были полны сообщений о русско-норвежской экспедиции по розыску спутников Амундсена — Кнудсена и Тессема, которую фактически возглавлял Бегичев.

Известный полярный исследователь Амундсен предполагал на судне "Мод", по примеру знаменитого дрейфа нансеновского "Фрама", пройти через полярный бассейн. Судно вышло в 1918 году из Норвегии, но уже в начале плавания вынуждено было дважды зимовать — у мыса Челюскина и острова Айон. Во время зимовки у Челюскина Амундсен решил отправить отчеты о плавании на родину, в Норвегию. Матросы Тессем и Кнудсен взялись доставить почту до Диксона, где перекрещивались пути — морской через Карское море и материковый — через Енисей. Направились они берегом Таймырского полуострова на запад и исчезли. По поручению Советского правительства, поисками норвежцев занялся Бегичев. И он нашел останки обоих матросов. Труп Тессема был обнаружен на берегу бухты Омулевой, в четырех километрах от острова Диксона. Там и сейчас, среди камней, окруженный желтыми и голубыми северными цветами, возвышается изъеденный ветрами деревянный крест с надписью на норвежском языке.

Погибнуть у самой цели?!. По окончании розысков правительство Норвегии наградило Н. Бегичева именными золотыми часами. И вот теперь Глеб случайно узнает, что отважного спасателя постигла судьба тех двух норвежцев.

***

Переправившись через Пуру, спортсмен собирался следовать вдоль ее берега на юг, а затем, как станут реки, по притокам Пясины на Авам. Поправку в план внесла погода. К вечеру следующего дня пошел мокрый снег, сменившийся проливным дождем. Тундра разбухла, раскисла, растеклась. Речки поднялись.

Глеб, меся сапогами бескрайнее болото, мокрый до нитки, мечтал о морозе, как о лучшем друге. Сбоку, по-собачьи верно, катился велосипед. С кочки на кочку с ним не попрыгаешь, надо тянуть напрямую. И ругнет его Глеб, и погладит холодный металл — ведь столько вместе пройдено…

А тучи слились с туманом, навалились сырой липкой ватой. Бесцветный тяжелый воздух просто физически хотелось раздвинуть руками, вылезти из-под него на свежий ветер, на простор. Идти трудно, но и остановиться — отдыха не жди, сразу начинают донимать "союзники" — сырость с холодом. Глеб уже не стремится к точной ориентировке, главное — не кружить, держать на юго-восток. Реки, озера при такой обстановке уже не приметы, их стало бесчисленное множество, все соединены протоками. И ждать — не переждешь: затопит или с голоду помрешь — все живое исчезло из тундры… Может быть, за этой рекой становище долгана Никиты, а может быть, просто бугор, на котором можно установить палатку…

Глеб, опершись на велосипед, внимательно вглядывался в противоположный берег. Туман скрадывал расстояние. Будь плавник, сделал бы плот, но нигде ни палки, единственный "валежник" — это сброшенные оленьи рога. Попробовать переплыть? Это не страшно, но есть ли смысл? Возможно, лучше двигаться вдоль речки на юг…

– Слишком много рассуждений,-тряхнул головой Глеб, — это, пожалуй, признак усталости. А глубина, наверное, порядочная. Любопытно, что это за черные точки на воде? Уж не утки ли?.. — Глеб замер, присев на сырой мох… Постой, да ведь это олени, множество оленей. Он уже ясно различает ветвистые рога над водой. Основная масса плывет в стороне, а с десяток животных — прямо на него. Что делать? Можно, конечно, распаковать ружье, но малейший звук вспугнет оленей да и убьешь в воде, все равно без толку — унесет или утонет.

А животные почти рядом, пахни ветерок — они учуют человека. Один четвероногий пловец уже выскочил на берег и стал отряхиваться в каких-то трех метрах от Глеба, под ним. Помотав головой, олень оглянулся на реку, и в эту минуту человек, с непостижимой для самого себя быстротой, словно пружина, метнулся вниз.

Животное взвилось. Глеб, слетев с него, увидал над собой вытянутую морду с огромными ветвистыми рогами и машинально ухватился за них. Надо сказать, что дикий олень, о котором много написано, как об очень робком и миролюбивом животном, когда надо — умеет защищаться и даже нападать. И не только рога в таких случаях служат ему оружием, но и острые, очень крепкие копыта передних ног. Ведь этими копытами олень разбивает зимой твердый, как лед, наст, добывая питание. И все же подбросить вверх человека, весящего почти центнер, олень оказался не в состоянии. Он волочил охотника по земле, по воде, пытался проткнуть его рогами, но Глеб каждый раз изворачивался так, что наиболее опасные, центральные, отростки проходили мимо тела…

Постепенно человек набирался уверенности в своих силах, а олень слабел. Он хрипел, широко раскрывал рот, глаза у него наливались кровью. И думал он, видно, уже не о нападении, а о том, как бы самому унести ноги. У Глеба теперь задача — добраться до ножа. Только как высвободить руку? Резко повернувшись, он всей тяжестью налег на рога, стремясь завалить животного. Олень сделал попытку вырваться но, увы, человек оказался более ловким. Глеб еще и еще прижимал к земле голову зверя. Новое усилие — и тот упал. Понадобилась доля минуты, чтобы нож довершил дело.

А стадо, напутанное шумом борьбы, форсировало уже новую протоку.

Теперь у Травина есть пища. Пожалуй, можно и палатку поставить, переждать непогоду. Но за ночь похолодало, пошел снег, ударил мороз, запуржило — так за один сентябрьский день на Таймыр пришла зима.

Миновал Глеб и скалу Гусиный нос, и круглое озерцо Птичий глаз, и еще одно очень длинное и узкое озеро, добрался до становища долгана Никиты. Хозяин был в отъезде. Встретила спортсмена жена. Травин с любопытством оглядывал жилище, такого он еще не видал. Дом сооружен на санях: два полоза, а на них каркас из прутьев тальника. Сверху он покрыт нюком — своеобразным чехлом, сшитым из оленьих шкур шерстью наружу. Внутри — ситцевый полог, наподобие обоев, в углу — небольшая железная печь.

Женщина по облику и по бойкости походила на якутку, а возможно и была ею. Говорила по-русски. Глеб узнал, что они тоже скоро откочуют на Авам. Хозяйка предлагала подождать мужа и далее ехать вместе. Но Глеб не стал задерживаться.

В конце октября он подошел к Пясине. Это самая большая река полуострова, на север от нее высится хребет Бырранга и полярные пустыни — голые тундровые пространства. На зиму даже дикие олени, а за ними и волки покидают тундру, расположенную за этой рекой. "Пясина самой природой огорожена от посягательств человека", — писал один исследователь в 20-х годах.

Но в 1936 году в Пясину с океана войдет караван речных судов с… паровозами и вагонами для строителей Норильска. Поведет его прославленный енисейский капитан Мецайк. Следует добавить, что это тот самый Мецайк, который привез в 1915 году из Красноярска на Диксон первую в этом краю радиостанцию.

Значит, Пясина. На блестящем, чуть запорошенном снегом льду играли алые блики полуденной зари. Велосипедист осторожно опустился на лед, потоптался на нем — даже не хрустит. Сел на велосипед и нажал на педали. Вот уже позади середина. Выходить надо левее, где берег пологий. Он круто повернул руль и… грохнулся на затрещавший лед. Подвели поношенные шины, велосипед поскользнулся. Но выяснять причину падения, барахтаясь в проруби, пробитой тяжестью собственного тела, — занятие, конечно, несвоевременное….

Вцепившись пальцами и подбородком в острую кромку, бешено работая в воде ногами, Травин стремился выбраться на лед, Тянула вниз одежда, отяжелевшие торбаза…

Нельзя позволить себе ни минуты на раздумье. Одно неловкое движение — и конец. Как можно шире разведя руки, Глеб грудью оперся о кромку и вытолкнул вперед плечо. Еще один толчок — еще десяток сантиметров. В воде остались только ноги…

Распластавшись на льду, перебрасывая тело с боку на бок, путешественник по-пластунски продолжал путь, волоча за собой велосипед. Подняться рискнул лишь у самого берега. И только теперь почувствовал усталость, холод, сырость, страх. Как огнем жгло израненные в кровь лицо и дрожащие от напряжения руки.

Скинул обувь и вылил воду. Пока выжимает чижи, меховые чулки, босой танцует на снегу. Танец неописуем, главное в нем — максимум движений. Наконец, все выжато и мокрым снова надето. После этой операции — кросс…

Таймыр, словно испытав мужество спортсмена, решил вознаградить его. Мчась от реки с велосипедом, Глеб наткнулся на какие-то полузанесенные снегомкочки. При ближайшем рассмотрении "кочки" оказались тушами оленей, воткнутыми в снег. Тут же горой лежали шкуры. Это было заготовленное ненцами, жившими в этом районе, про запас мясо диких оленей. Почему на берегу? Осенью олени начинают переход на юг, ближе к лесам, где теплее и легче кормиться. При этом они форсируют многие реки. Охотники хорошо изучили маршруты кочевок и поджидают животных в местах широких переправ, бьют их в воде с лодки.

Травин прежде всего залез в шкуры и отогрелся. Потом досыта наелся мороженого мяса и уснул.

Новый день путешественник встретил бодро, будто не было ни купания, ни кросса в мокрой обледенелой одежде, которую он сумел выморозить почти досуха.

25 октября посчастливилось встретить людей. В дорожном паспорте появилась печать — "Авамский родовой самоедский Совет". А накануне 13-й годовщины Октябрьской революции Травин по оленьему тракту достиг реки Хатанги. Таймырский полуостров, переход через который занял в общей сложности два месяца, остался позади.

ГЛАВА 4 . БЕРЕГ ЛЕЙТЕНАНТОВ

В СТА ПЯТИДЕСЯТИ километрах от выхода реки Хатанги в море Лаптевых, на ее правом берегу, расположилось село Хатанга.

Заместитель председателя райисполкома Федот Васильевич Необутов очень обрадовался приезду путешественника, Собственно то, что Травин — путешественник, для него было неважно, он сам всю жизнь путешествовал по побережью: пас оленей, ловил песцов. Правда, транспорт иной, и это уже дело хозяина — бежать ли ему за нартой или ехать на ней. С большим уважением Федот Васильевич отнесся к военным документам Травина, к тому, что он командир Красной Армии.

– Помоги, друг, организовать торжественное собрание. Есть у нас учитель, но больно молодой, — говорил зампред, путая русские слова с эвенскими. — Председатель уехал в Якутск за культбазой. Госторг мы уже открыли. Всяких скупщиков как пургой смело, куда только попрятались…

Пока шел разговор, помещение райисполкома, разместившегося в небольшом срубе, оказалось забитым народом.

– Познакомимся, я местный учитель, — тряс Глебу руку совсем юный паренек, — Выступите, в самом деле, вы же столько повидали.

Глеба и не требовалось уговаривать. Оратор, правда, он неважный, но готов сколько угодно рассказывать о том, как поднимается страна, что купцам и другим мошенникам поставлена точка, что культбаза — это форпост борьбы с невежеством, с болезнями. Что сейчас всюду организуются колхозы, артели. Что советская власть все делает для того, чтобы простой оленевод, рабочий, крестьянин, все трудовые люди жили хорошо.

"Держи на память", — протянул Глебу фотографию зампред РИК'а Необутов

В заключение он поведал о своем путешествии, о виденном на пути, о приключениях, в частности, о купании в Пясине. Среди собравшихся звучали то возгласы сочувствия, то такой громкий смех, что подпрыгивало пламя свечей. А молодой учитель, узнав, что часы спортсмена после пясинской "купели" стали барахлить, предложил свои.

– Вам точность нужна, а эти я с первой оказией в Якутск направлю, там починят.

Глеб тут услыхал интересную историю. Оказывается, в 1921 году из бухты Кожевникова — это в Хатангском заливе, один промысловик выехал на собаках в Москву и таким же способом вернулся обратно. Он был на приеме у товарища Ленина, которому сообщил о всех бедах жителей Севера. Глебу не удалось установить его фамилию, но сам случай послужил хорошим поводом для разговора о Владимире Ильиче, о том, какие вопросы мог обсуждать вождь мирового пролетариата с посланцем Крайнего Севера…

Северяне не знакомы с традиционным обычаем "посидеть" перед отъездом. И когда назавтра спортсмен, наладив свой велосипед, повернул трепещущий красный флажок на Север, вся Хатанга была на ногах. Каждому хотелось пожать руку человеку с "железным оленем".

Предстоял большой путь на Лену. Местные жители, как правило, ездили через тундру, раскинувшуюся вперемежку с горными кряжами между реками Анабаром и Оленеком. Но в такую погоду пускаться без проводника полярной ночью опасно. Надежнее двигаться берегом, по испытанной морской карте.

– Держи на память, — протянул Глебу фотографию зампред РИК-а Необутов. Правда, у него получилось "на вамят", но дружественный жест и фотография, на которой была изображена вся семья — сам, жена и двое ребят — уточняли не совсем правильный выговор оленевода.

Поднявшись по льду Хатангской губы к морю Лаптевых, Глеб направился на восток, почти копируя береговую линию.

Последний раз, в виде сплющенного кровавого диска, показалось солнце. До обеда еще светло, а потом смеркается и наступает ночь,

В один из таких полудней Глеб, пересекая бухту Нордвик, увидел севернее какой-то массив. Он не знал, что это и есть Сиз-остров, открытый Бегичевым еще в 1908 году, тот остров, который на сегодняшних картах именуется "Большой Бегичев".

Перейдя по льду через залив, Глеб вышел к высокому далеко вдающемуся в море узкому полуострову. Чтобы обойти его, надо сделать по меньшой мере двести километров. Если же пересечь напрямую, то сразу попадешь в устье Анабара. И еще удача — твердый наст.

Вторая половина ноября — начало полярной ночи. Впрочем, по-северному ночь вовсе не означает темень, о которой говорят "хоть глаз выколи". Солнце до какой-то степени заменяет луна, удивительно яркая в чистой атмосфере Арктики.

Велосипед легко катится по сверкающему полотну тундры. Над необозримыми пространствами из конца в конец небесного купола перекинулся бело-голубой шарф Млечного пути. Мир в зимней тундре, когда нет северного сияния, отчетлив и изображен в двух цветах — черном и белом. Тишина…

И вдруг с Травиным произошло непонятное. Все началось с того, что у него замерзла нога. Глеб сошел с велосипеда и начал прыгать на твердом снегу. Чтобы усилить циркуляцию крови в ступнях, он энергично пошаркал ногами. Ремешок, стягивавший волосы, сдвинулся, и длинная прядь упала на глаза. Глеб поднял руку к голове и почувствовал, что волосы у него поднимаются торчком вслед за ладонью. Снова поднял руку, и опять то же самое. "Что за чертовщина! — ругнулся спортсмен и, энергично отбросив прядь, наклонился к велосипеду. Но едва его пальцы приблизились к рулю, как он получил чувствительный электрический разряд, сопровождавшийся синеватой искрой…

Вскоре лица коснулось легкое дыхание ветра. Щеки ощутили уколы сухих снежинок. Пространство начало быстро меркнуть, порывы ветра следовали один за другим — надвигалась пурга. Глеб уже не раз встречался с ней, укрываясь обычно в снежной пещере, соорудить которую в сугробе очень просто. Но где искать убежища на обледенелой возвышенности?… Надо во что бы то ни стало успеть до непогоды пересечь мыс и укрыться под берегом. Подбадривая себя, он изо всех сил жал на педали, стремясь противостоять натиску ветра. Но тщетно. Быстро нарастающий разгул бури вынудил слезть с машины.

Наклонив голову, вцепившись обеими руками в руль, Глеб шагал на северо-восток, в лоб ветру. Порывы слились в сплошной бушующий шквал. С каждой минутой становилось понятнее, что до моря не дойти. Снег, жесткий, как песок, хлестал лицо, слепил глаза, захватывал дыхание. Его бесконечная лавина с бешеной скоростью скользила под ногами. Она толкала, рвала из рук велосипед, пронизывала одежду. Мечта — врыться в снег. Но под ногами ледяная корка.

Очередной свистящий удар пурги — словно подножка. Велосипедист упал как подкошенный. Ветер подхватил его и поволок вместе с машиной.

Напрягая мускулы, Травин стремился удержаться, но разве уцепишься за лед?.. Нет, только бы не потерять самообладания, должен же попасться хоть бугорок на этом проклятом мысу. "А что если…" — в голове молнией пронеслась мысль. Выхватив из-за пояса нож, он с размаху всадил его в наст. Широкий и длинный клинок пробил гололед и застрял в нем. Скольжение прекратилось.

Травин готов закричать ура и, возможно, закричал бы, позволь пурга открыть хоть на секунду рот: он зацепился, опора есть! Прочный наст из врага стал союзником.

Держась за нож и не выпуская из другой руки велосипед, Глеб затаскивает машину перед собой, укрыв голову за багажными сумками. Только бы не вырвался нож, только бы хоть несколько минут удержаться…

Снежные вихри бурлили в колесах машины, струями текли вдоль тела. Но напор заметно слабел. Глеб чуть приподнял голову — перед велосипедом образовался небольшой холмик. Снег мчался поверх него, нужда в опоре миновала. Высвободив нож, он вырубил несколько пластин слежавшегося тяжелого снега, нарастил спасательный барьер и прижался к нему спиной. Ветер в какие-то минуты снова замел его. Приподнял машину — сумки снова оказались на поверхности снежного бугра. Потом еще раз… Вскоре он уже смог сесть за этим терпеливо возводимым укрытием.

Постепенно над путешественником вырос сугроб с пещерой, каркасом которой, столь необычайным образом, оказались рама и колеса велосипеда.

Расширив и уплотнив телом берлогу, он, наконец, почувствовал себя в безопасности. Теперь можно поразмышлять. Сопоставив "электрические эффекты" с тем, что за ними последовало, Травин пришел к выводу, что все объясняется концентрацией электричества в атмосфере в результате трения больших масс быстро летящего сухого снега.

Наверху неистовствовала буря, тут же было тихо и сравнительно тепло. Закусив куском захваченного из Хатанги мяса, Глеб поплотнее завернулся в малицу и уснул. Смекалка, мужество человека и на этот раз оказались сильнее стихии.

***

21 ноября Травин отмечался в Хатанго-Анабарском районном наслеге. Дальше рейс на реку Оленек. На тот самый Оленек, куда был в 1667 году отправлен нести службу атаман Семен Дежнев после свершения исторического плавания вокруг Чукотского полуострова и походов по Анадырскому краю. Травин не раз встречал в селениях на северных реках потомков русских казаков-землепроходцев, которые по образу жизни мало чем отличались от оседлых якутов. Прапрадедовское наследство у них заключалось в старинных оборотах речи и кремневых ружьях…

Переход с Анабара на Оленек занял лишь неделю.

Выбор дороги у нашего спортсмена прежний — по мысам, где твердый наст, либо через бухты и заливы. Впрочем, ледовые нагромождения столь велики, что их легко принять за возвышенный берег. Но все же лучше обходить препятствия по твердому припаю, чем "плыть" по рыхлым сугробам. Места пошли сравнительно обжитые — Якутия. "Обжитые ли?! — средняя плотность населения Якутской АССР в то время — десять человек на каждые сто квадратных километров, а в бассейне Оленека — 0,5 человека. Обжитые места!

На берегу попадаются "пасти" — ловушки из бревен для промысла песцов. Стоят они через каждые двести-триста метров точно батареи, нацеленные на океан, фронт их прерывается только скалами. В устьях рек — охотничьи землянки, срубы или чумы, обложенные дерном. Где речушка — ищи такое жилье. В нем найдется небольшой запас дров и продуктов.

Опять случилась неудача — треснул руль. Ни о какой сварке в этих местах не приходилось, конечно, и мечтать. Выручили мастера из Оленека, куда Глеб прибыл в конце ноября. Смекалке северян можно только удивляться. Самый бросовый кусок металла в искусных руках превращается в очень нужную в быту вещь. Увидит ненец или эвен на берегу ржавый барочный гвоздь — обязательно поднимет его. Очистит, расклепает в пластинку, потом свернет желобком, вчеканит сверху медь и серебро от монет, вырежет из корневища плавника мундштук. Соберет все — и готова красивая трубка.

Один из таких умельцев и предложил Глебу смастерить руль из старого винтовочного ствола. За два дня он выгнул чуть ли не копию заводского. Пристроил к нему старью ручки — и велосипед снова на ходу.

За Оленеком арктический берег круто уходит в океан. Это начинается огромная дельта Лены. Бесчисленное множество проток, островков, озер раскинулось на пространстве шириной в триста километров. По одной из проток, тянувшейся почти параллельно берегу, Глеб направился на восток к селу Булун, откуда снова поднялся на север, но уже по восточному ответвлению реки до станка Быково, расположенного неподалеку от нынешнего полярного порта Тикси. В середине декабря он был в Усть-Янске.

Село внешне ничем не отличалось от многих виденных Глебом — десяток разбросанных там-сям по высокому берегу домишек.

– …Знаете, Глеб Леонтьевич, не много городов в нашей стране повидали столько прославленных путешественников, как наш Усть-Янск, — сообщил Глебу при знакомстве секретарь улусного исполкома. — После основателя села боярского сына Ивана Реброва, открывшего Яну, здесь с истинно научными, гуманными целями побывали лейтенанты Семен Лаптев, Фердинанд Врангель, мичман Федор Матюшкин. А экспедиция лейтенанта Петра Анжу так и называлась "Усгь-Янской". Анжу, описывая берег между Оленеком и Индигиркой, прошел в этих местах десять тысяч километров на собаках. Так что вы у нас не первый лейтенант, — улыбнулся секретарь. — Бывали тут и боцман Бегичев и барон Толь, геолог Волосович и ученый Миддендорф… Нет, нет, это, пожалуй, самый знаменитый берег Арктики, что от Таймыра до нас. Я бы его назвал "берегом лейтенантов". Поглядите, чьи подписи стоят под знаменитой генеральной картой Сибири, составленной по описям Великой Сибирской экспедиции: капитаны флота Степан Малыгин и Дмитрий Лаптев, а затем снова наши лейтенанты — Харитон Лаптев, Дмитрий Овцын, Сафрон Хитрово, Иван Елагин. Вообще, вся эта лейтенантская "великая" сибирская экспедиция — воистину великая, если не героическая! Ведь ни один народ, ни одно государство в те годы не пытались, да, по моему, и не могли предпринять такого. Это как раз то, что называется русским размахом… Посудите о масштабах этой экспедиции, продолжавшейся десять лет, с 1733 по 1743 годы. Возьмем для примера только август-октябрь 1740 года. Представьте себе, Глеб Леонтьевич, карту Севера. Вы увидите, как на Крайнем Востоке страны, в Авачинской бухте, на Камчатке, отдают якоря пакетботы "Святой Павел" и "Святой Петр", прибывшие из Охотска под командой Беринга и Чирикова. А на другом конце страны в петербургской Адмирал-коллегии лейтенант Скуратов докладывает об окончании съемки берега вокруг Ямала. В те же дни команда бота "Иркутск", на капитанском мостике которого стоит Дмитрий Лаптев, отважно бьется со льдами вблизи Колымы, стремясь к неведомым землям Чукотки. А возле восточного берега Таймыра, сплющенный торосами, идет ко дну бот "Якутск". Его экипаж, по распоряжению своего командира Харитона Лаптева, направляется по льдам к пустынному берегу полуострова… Я вам покажу маршруты экспедиции, — и секретарь выложил на стол вычерченную от руки карту северных и восточных берегов России с пунктирами походов…

Так, совсем неожиданно, Глеб прослушал курс истории северных открытий и нанес на свою карту много новых знаков.

Секретарь так обрадовался неожиданному собеседнику, что готов был всю ночь рассказывать о делах давно минувших. На Север, по его словам, он приехал задолго до Октябрьской революции с какой-то комиссией. Весь его облик — очень аккуратный европейский костюм, гладко выбритые щеки, трогательная чеховская бородка и пенсне, за стеклами которого близоруко щурились добрые глаза, — так не подходил к суровому и диковатому пейзажу янского устья. И в то же время чувствовалось, что человек этот, похожий больше на ученого, чем на канцеляриста, доволен своей судьбой и своими занятиями.

Смотрел на него Травин и думал: "Как же богата, как прекрасна душа нашего народа. Вот заберешься куда-нибудь в глушь, "куда Макар телят не гонял", и обязательно встретишь такое самородное дарованье".

***

Начиная от селения Оленек, Глеб каждые четыре-пять дней имел возможность пить горячую воду, есть горячую пищу, наслаждаться человеческим жильем. Теперь же ему предстояло пройти более тысячи километров по безлюдью. В самом деле, на всем протяжении этого участка в паспорте сделано всего лишь две отметки: 13 декабря — Кокуора в устье реки Хромы и 23 декабря — еще одно маленькое селение, которое не найдешь на карте.

На участке от Яны до Индигирки — равнина, хребтов тут нет. Но в темный декабрь опаснее всего одиночество.

Только километрах в двухстах к востоку, вблизи берега Селяхской губы, Глеб увидал конус чума и, конечно, завернул к нему.

Хозяин-юкагир, после традиционного угощения и обмена новостями, пожаловался гостю на болезнь старого отца. Так как недомогание оказалось довольно заурядным — старика мучили глисты, Глеб, не задумываясь, поделился с больным ампулами сантонина, который ему прописала фельдшерица еще в Хабарове: "На всякий случай, питайтесь все время сырым". К утру следующих суток лечение произвело такой поразительный эффект, что юкагир стал просить Травина предпринять поездку в тундру к его другу, страдающему подобным же недугом. Дело в том, что хозяева решающую роль придали не лекарству, а самому лекарю. Разубедить он их не смог. Пришлось согласиться. Оленья упряжка помчалась на юго-восток.

В этом стойбище спортсмен впервые увидел настоящего шамана, который в момент приезда как раз занимался врачеванием.

Просторный чум. Хозяева и гости расположились возле стен, в центре горит костер. Перед ним стоит, как изваяние, полуголый старик в шапке с перьями. Вдруг его горбоносое размалеванное лицо исказилось гримасой, дрогнули побрякушки на шее, звякнул бубен — и словно вихрь пронесся по чуму…

Трещит костер, освещая смуглые застывшие лица, беснуется шаман, ритмично звучит бубен, то звенит, то глухо рокочет, словно гипнотизируя зрителей… Но вот шаман заговорил, тыча грязным пальцем туда, где сидел русский. Поймав несколько косых взглядов, Глеб понял, что шаман болтает что-то неладное.

– О чем это он? — обратился спортсмен к своему знакомому.

– Ты, дескать, вредный человек, — перевел тот. — Только мы ему не больно верим. Давай лекарство.

Взяв из рук Глеба ампулы сантонина, юкагир встал и горячо заговорил. Он показывал на Травина, на себя, на лежавшего за пологом больного. В его речи часто повторялись слова "русский друг", "человек с железным оленем".

…Шаман, оттесненный к самому выходу, бормотал про себя какие-то ругательства, кляня приезжих…

***

И снова человек с велосипедом остается один на один с тундрой.

Низина. Не всегда отличишь, где море, где земля. Только по нагромождениям плавника можно разобраться, что находишься на берегу. Круглые сутки темень. Выручает верная спутница — Полярная звезда. Глебу теперь смешно вспомнить, как еще недавно для ее обнаружения он сначала отыскивал ковш Большой Медведицы, а затем уже по нему брал прямую на звезду.

Под ногами заструги. Беспрерывные ветры прессуют снег, он ложится застывшими волнами; переменится ветер — поверх старых заструг набегут новые. И так за зиму много раз. Разрезай снег — и читай, какие ветры и когда здесь дули. Если засечь по компасу или просто на флажок велосипеда угол, под которым пересекаешь заструги, то можешь легко выдерживать желаемое направление.

У Глеба главная забота — не проскочить случайно устье Индигирки. И хотя низкий берег слит со льдом, глаз привычно отбивает линию раздела воды и суши: береговой снег более пухлый, а на льду он влажнеет от выступающей соли… Снежный покров — это та же карта. Ненец, например, по характеру заструг, по глубине покрова определит не только направление дувших ветров или вчерашнюю погоду, но и скажет, какой выдастся будущая весна…

На этот раз Глеб устраивал ночевку, по всем приметам, на берегу, вблизи от залома из плавника. Он так истосковался по воде. Да, да! Просто хотелось попить, а если нет плавника, то воды не натаешь. Разведя костер, спортсмен принялся ставить палатку, ту самую восьмиклинку, что сшил себе еще в Усть-Цильме. Каждый из восьми швов кончался прочным шнурком. Опорной мачтой, как всегда, служил велосипед. Смастерив из тлеющих углей посреди палатки подобие азиатского мангала (и тепло, и дыма нет), Глеб улегся вдоль велосипеда на торбазах — их, кстати, теперь две пары — одни сушатся, другие в работе. Не проспал и десятка минут, как почувствовал непривычный жар. Оказалось, ветер, подкравшийся из-за гряды торосов, хлестнул резким порывом по палатке. Край ее, видимо, слабо закрепленный, свалился прямо на угли. Сухая бязь вспыхнула, как порох, охватив огнем и пышные волосы велосипедиста. Глеб вскочил и, еще не очнувшись как следует, начал торопливо вминать в снег горящую палатку. Несколько кусков обгорелой ткани — вот и все, что осталось от прежнего убежища.

Теперь спортсмену перед каждой ночевкой приходилось строить "зимовье". Выкопает яму, утрамбует площадку. Нарежет пластины плотного снега и сложит из них круглый шатер. Велосипед, по твердо заведенному правилу, ставится так, чтобы утром сразу же знать направление, по которому шел. Все строительство продолжалось обычно час-полтора. Работать уже тем хорошо, что не замерзнешь. Отдых обеспечен даже в мороз — желанье спать спорит с холодом. Утром спортсмен встает, пробивая головой снег, словно мифологическое существо, рождающееся, правда, не из морской пены, а из полярного сугроба. Обтеревшись до пояса снегом, он начинает завтрак. Обычное блюдо — мороженая рыба, которую ест, по примеру северян, нарезав мелкими стружками, либо мороженое мясо. Обеда, как и в начале пути, нет. Режим остается законом, в который лишь пурга может внести поправки.

Так получилось, например, когда Глеб находился уже неподалеку от Индигирки.

Проснулся он в своем убежище как обычно в семь. Наверху гудело. Тундру, отмалчивавшуюся целых полмесяца, как говорится, прорвало. Она высказывала на своем свистящем языке массу пренеприятнейших новостей. "Во-первых, — говорила она, — ты, товарищ Травин, потеряешь, может быть, день-два, а может быть и неделю; во-вторых, тебе следует экономить пищу, то есть отсиживаться впроголодь; в-третьих, можешь замерзнуть; в-четвертых…" и так без конца.

Прошли сутки, и еще одни. Нельзя сказать, чтобы уж особенно холодно, но снег все же не пуховое одеяло. Съежившись в своем логове, Глеб от скуки начал даже сны видеть. Возникали картины, весьма далекие от его сурового арктического бытия… Но однажды какой-то полудремавший нерв дал необычный, тревожный сигнал — мозг, все тело наполнилось от этого толчка ощущением опасности.

Еще не проснувшись, Глеб открыл глаза. Что это? С низкого сводчатого "потолка" на него глядели черные зрачки… Он страшно закричал и рванул нож. Виденье исчезло. Но наверху осталась дыра, через которую лился лунный свет.

Он все же подумал бы, что все это приснилось, но в море, к торосам, уходил след, оставленный будто валенками.

Так впервые встретился Глеб с белым медведем. Случилось это в канун нового, 1931 года.

Через десяток дней Травин уже двигался по западному рукаву Индигирки и 31 января увидел впереди огоньки селения.

ГЛАВА 5 . НЕТ, СЕВЕРНЫЙ ПАРНАС — ЭТО НЕПЛОХО

ЦИКЛОМЕТР отщелкал от морского берега немногим более сотни километров. Судя по карте, именно на этом расстоянии и находится село с многообещающим названием Русское устье. Но перед глазами снова чернеют лишь хорошо знакомые якутского типа срубы с плоскими крышами. Постучал в светящееся оконце.

Хлопнула дверь с нарисованным у притолоки черным крестом, на улицу вышла женщина. Глеб уставился на ее костюм: обыкновенная российская кацавейка и длинная широкая юбка. Он настолько уже привык к одеяниям из меха и ровдуги, что от неожиданности растерялся.

– Заходи, странник, гостем будешь, — пригласила женщина певучим голосом.

Глеб шагнул по пробитой в снегу лесенке в сени, а затем через порог в жилье.

В небольшой, единственной комнате горел в углу жирник. Стояли кровать, покрытая ситцевым лоскутным одеялом, стол и лавка.

– Нам еще лонись один якут из Казачьего баил, что "темир таба" — "железный олень" сюда идет, да мы не поверили, — произнесла женщина. — Ты у председателя был?

– Нет. А это далеко?

– Тамотка, — неопределенно махнула рукой хозяйка. — У церкви. Ступай за мной.

– Вот он, странник-то с колесницей! — представила она через пять минут гостя председателю — рослому черноволосому налитому силой человеку.

– Глебом Леонтьевичем Травиным величаешься? А я Егорий Щелканов, председатель охотничьей артели. Ты, Василиса, поди другим расскажи про новость, — обратился председатель к женщине, которая привела Глеба.

Вскоре в доме нельзя было протолкнуться. Набралось человек двадцать. Все в матерчатой одежде из ситца, сатина и даже из плиса. Ничего типичного северного, отмечал Глеб, кроме торбазов. Да и речь настоящая русская, только с каким-то старославянским выговором.

– Спрашиваешь, почто мы так баим, почто такую лопотинку и обутку носим? Так мы же Русское устье, — объяснял Егор Щелканов. — И никому толком не ведомо, когда мы пришли сюда. Бати, старики, говорят, что по преданию быдто с Лукоморья, с Белого моря то есть. Быдто еще при Иване Грозном по Студеному морю на кочах приплыли. И песни поем про Москву да про Володимир. Не веришь?.. Василиса, а ну спой про Володимир.

Женщина приподняла пестрый кашемировый платок, скинула его на плечи и, опустив глаза, затянула:

Ой да, солнышко-свет, ясный Володимир-град,

Терема твои из чиста серебра,

На них крыши златокованые.

Ох, да куда девал ты мово молодца,

Мово сокола перелетного!?

Уж такая доля разнесчастная,

Сиротинкой я осталась, одинокою,

Жалобилася и плакала,

Горючими слезами умываючись.

Ох, как худо мне одинокою

Без желанного, без мил-дружка.

Ой да, солнышко-свет, ясный Володимир-град,

Уж отдай ты мне мово Иванушку.

Глеб вслушивался в печальный певучий речитатив и представлял себе не бескрайнюю тундру, что раскинулась за стеной из струганного плавника, а псковские, не то вологодские, окруженные дремучими лесами, места. И мужики в подпоясанных ремешками широких портах, заправленных в пимы, и женщины в ярких сарафанах — все это коренное русское.

– А теперь, брат, рассказывай, что нового на белом свете есть.

Глеб, уписывавший за обе щеки лепешки из икры, поставленные предусмотрительной хозяйкой, запил угощение крепким дочерна кирпичным чаем и начал свой обычный рассказ про все, что знал о жизни в центре страны и на полярном побережье.

В этом русском сельце, закинутом еще в старину за Полярный круг, сохранилось почти все как в родном краю Жители его даже обличием не разнились от своих далеких земляков. Удивительно! Ведь казакам-землепроходцам, которые оседали в сибирских краях, приходилось, как правило, брать в жены местных женщин. Так, например, появились на Камчатке камчадалы, живущие в прибрежных и центральных районах полуострова. Многие думают, что это национальность, в действительности же, они — потомки от смешанных браков казаков и других русских служилых людей с ительменами, эвенами и коряками. Язык у камчадалов русский со своеобразным цокающим выговором, а внешне они напоминают коренных обитателей этой земли. Так же и в других районах Севера… А в Русском устье жили настоящие русские. Надо полагать, переселенцы, двигавшиеся сюда в старину, перебирались на новые земли капитально, захватив с собой семьи, а женщины лучше умеют хранить бытовой уклад, чем мужчины. Судя по тому, что на северных берегах Индигирки подобных русских селений насчитывается порядочно, переселение было по тому времени значительным. Мало вероятно, чтобы оно производилось на традиционных русских телегах, а на судах можно сюда было попасть из России лишь Северным морским путем. Работники Севморпути в 1940 году обнаружили на острове Фаддея, а несколько позже на берегу залива Симса, то есть в местах, расположенных юго-восточнее мыса Челюскина (!), остатки старинных судов, потерпевших крушение. Там нашли много вещей, оловянную посуду, пищали, стрелы, компас, шерстяные и шелковые ткани… На берегу залива Симса сохранилась избушка, в которой лежали скелеты владельцев этого добра, из них один женский… Короче, задолго до "Беги" путь вокруг Таймыра использовался русскими мореходами. Этот северный проход, признанный Чорденшельдом в канун XX века "непрактичным", считался вполне практичным еще на Руси до петровско-ломоносовских времен… Кто знает, возможно, загадочная находка на острове Фаддея как раз и связана с переселением русских жителей с беломорских берегов на Лену и Индигирку.

Естественно, наш спортсмен не мог не удивляться Русскому устью, быту его жителей, уменью стряпать традиционные русские пироги и оладьи из… рыбьего теста и икры, использовать для приправы тундровый "овощ", так называемую макаршу — траву с мучнистым корнем.

В селе насчитывалось пятнадцать домишек — "дымов", все окнами на юг. Имелась тут и школа, в которой занималось двенадцать мальчиков и девочек. Глеб даже преподал им несколько уроков географии — учитель был в отъезде. И как знать, возможно, кто-либо из этих малышей, наслушавшись тогда о стране вулканов Камчатке, о тайнах озера Байкал, о просторах полуспящих пустынь, сейчас сам учит ребятишек увлекательной науке — географии…

Была в селе и метеостанция, вернее оборудование для нее. Ждали специалиста.

Русско-устьинцы одними из первых на побережье объединились в артель, выбрав председателем бывалого человека, незаурядного охотника-следопыта Егора Щелканова. Хозяйство немалое. Пасти, принадлежавшие артели, раскинулись по обе стороны побережья от Индигирки на шестьсот километров. На восток они тянулись до самой Колымы. При выезде на осмотр ловушек охотник собирался на месяц. В нарту клал мороженую сельдь в расчете — по две штуки на каждую собаку в день и чуть больше — себе. Месяц трудился в пургу, в мороз, в темень, а привозил иногда всего два-три песца… Летом — рыбалка и так называемое гусевание — отстрел гусей. Когда-то их заготавливали тысячами в период линьки, загоняя бескрылых, как рыбу, в сети и охотясь… палками. Добывали еще по берегам мамонтовую кость. Бывает в вечной мерзлоте тут обнажаются целые кладбища мамонтов. Но не всегда вовремя заметишь — унесет река в океан или похоронит на дне. Такие кладбища дали повод сочинить легенду о мамонте– подземном звере. "Когда идет он, то земля и лед вспучиваются буграми. А как дыхнет воздуха — так смерть"…. Сами русско-устьинцы из мамонтовой кости ничего не вырезали, разве что грузила для сетей — клык тяжел.

***

После русско-устьинского сельсовета Булунского округа регистрационная печать в паспорте будет поставлена в Уэлене. Последний участок арктической трассы наш велосипедист прошел большей частью… морем.

"Щелканов подарил Травину небольшую нарту"

"По пути на Чукотку зайти на Медвежьи острова, а ее ли удастся — на остров Врангеля", — так коротко выглядел план, которым Травин поделился с Егором Щелкановым. Тот не выразил особого удивления. Индигирские охотники бывали на Ляховских островах и на Медвежьих. Но для страховки — не исключалась возможность зимовки во льдах — Щелканов подарил Травину небольшую нарту с упряжкой в десять собак, на которую погрузили запас мороженой рыбы. Собак Глеб надеялся кормить, как и себя, охотой. Русско-устьинцы дали спортсмену и нартовый чум — своеобразный меховой чехол для клади, который при случае мог служить спальным мешком.

Берег Восточно-Сибирского моря к востоку от Индигирки — скалистый и без поселений. Травин ехал мысом. Плотно убитый ветрами снег хорошо держал велосипед, позади бежала прихваченная за пояс длинной веревкой упряжка.

С юго-запада, почти параллельно побережью, тянулась цепь гор, местами подходившая вплотную к морю, обрываясь в него крутыми скалами. Такие "недоступы" Глеб огибал по прибрежному льду.

Так было и на этот раз. К береговой полосе вел удобный пологий скат. "Что ж, начнем спуск", — решил спортсмен. И вдруг почувствовал, что летит куда-то в тартарары…

Очнулся — все замыто снегом: ни нарты, ни велосипеда, ни собак. Сугроб по горло, а перед глазами крутая стена высотой метров в десять. Сорвался с обрыва: ветер намел на обрезе берега снежный карниз, очертания которого сливались с застывшим морем. Еще повезло! Лавина пухлого снега вместе с путешественником оторвалась от скалы и в момент падения на лед послужила своеобразным амортизатором: снег разбился, а человек сверху — и цел.

Куда же его занесло? По карте место называется Северный Парнас. Однако ничего поэтического в своем положении спортсмен не находил: поломана нарта, разорвана упряжь, ушибы. Собак не видать… Начал торопливо разрывать сугроб, нашел пять псов, остальных придавило.

"Хорош Парнас!" — велосипедист окинул взглядом мыс, а потом огромную, расстилавшуюся к северу, ледяную пустыню. Хотя "пустыня" — это, пожалуй, не то, скорее — горная страна. Хребты полузаснеженного всторошенного льда поднимались высоко к небу. Безмолвные, они напоминали фантастические развалины какого-то древнего города — своеобразной арктической Атлантиды. Сверху, из бездонных глубин вселенной, спадали на них самоцветные покрывала северного сияния. Колыхались бесчисленные бледно-зеленые, розовые и серебристые занавеси, то тончайшие, как батист, то подобные тяжелому бархату. Все переливалось, горело, перемещалось в пространстве, подчиняясь своему особому космическому ритму.

Выразителен язык неповторимой северной красоты, доступной еще не многим и почти не воспетой поэтами. Силу вселяет она, удивительную гордость и преклонение перед человеческой настойчивостью, умом и прозорливостью. Той прозорливостью, которая дала Фритьофу Нансену основание назвать Арктику страной будущего. Это "будущее" в нашей стране уже превращается в явь!

Вроде бы и боль полегчала и спорилась починка нарты, "Нет, "Северный Парнас", в конце концов, совсем неплохое название. — Глеб снова уткнулся в карту. — Но кто именовал здешние реки: Блудная, Волчья, Вшивая?.. "Парнас" — и вдруг рядом "Вшивая"…

Шел март, но весны в Восточно-Сибирском море еще не чувствовалось. После аварии. Травин направился прямиком к Медвежьему архипелагу. Он двигался вблизи мест, где мореплаватели в течение двух веков искали загадочный остров, открытый в 1764 году сержантом-гидрографом Степаном Андреевым, современником купца-морехода Санникова — первооткрывателя еще более легендарной земли.

Нет, не чувствовалось весны. Воздвигнутые полярными ветрами и морозами, облицованные солнечной глазурью, ледяные скалы непрерывными грядами тянулись в северо-восточном направлении. Велосипедисту же необходимо двигаться строго на восток. В поисках перевалов ему приходилось иногда уклоняться на многие километры в океан, а затем опять возвращаться уже по другой стороне "хребта", чтобы не сбиться с курса. Утешало лишь то, что между айсбергами встречались поля ровного льда по десять-пятнадцать километров шириной, удобные для проезда на велосипеде. Опасны трещины — замаскированные сверху снегом, они представляли настоящие ловушки. В одной из них Глеб побывал. Выручила оригинальная "техника безопасности", придуманная им еще после купания в Пясине. Выезжая в море, он закреплял на велосипеде веревку, а другой конец ее перехватывал петлей через плечо. "В случае, если провалюсь, — рассуждал спортсмен, — машина задержится на льду, в сугробе".

Велосипеду он предназначал роль якоря: якорь маленький, а держит большое судно.

Испытать "технику" пришлось только однажды. Сработала она, правда, несколько по-иному: велосипед застрял рамой между краями трещины, а Глеб, мотнувшись маятником между трехметровыми ледяными стенками, повис над водой. Опомнившись, он в несколько приемов выбрался по веревке наверх. Вряд ли необходимо говорить здесь о его переживаниях.

***

Через месяц после выхода из Русского устья велосипедист увидал скалистый массив острова Четырехстолбового, одного из южных в группе Медвежьих. На его восточном берегу возвышаются четыре гигантских камня, вытесанных ветрами и морозами из гранита. Проезжая вблизи крайнего "столба", спортсмен на высокой, свободной от снега площадке заметил необычные предметы: корабельный топор, четыре фарфоровые чашечки и бутылку — традиционный конверт морских следопытов. Внутри белела бумажка с ясной надписью крупными латинскими буквами: "Амундсен".

Около острова в 1924–25 гг. провело десять месяцев экспедиционное судно Руала Амундсена "Мод" под командованием известного норвежского ученого и мореплавателя профессора Харальда Свердрупа. Вещи, по-видимому, принадлежали этой экспедиции. Любопытно заметить, что именно в то самое время, то есть весной 1931 года, когда советский спортсмен Травин рассматривал находку на Четырехстолбовом, Харальд Свердруп готовил в США подводную лодку "Наутилус" к первому в истории подводному арктическому плаванию. Экспедиция, увы, оказалась неудачной. "И разве не может случиться, что следующая подводная лодка, которая сделает попытку нырнуть под полярные льды, будут принадлежать СССР!" писал несколько позже этот выдающийся полярный исследователь. Он оказался прозорлив. В конце 1958 года в Баренцовом море, то есть почти в тех же водах, где плавал "Наутилус", успешно работал первый в мире советский научно-исследовательский подводный корабль "Северянка"…

Глеб не тронул находки. И, следуя обычаю, оставил там же стеклянный флакон с запиской о проделанном им спортивном маршруте.

Скатившись на морской лед, Травин продолжал путь и на второй день заметил впереди себя человека. Мир поистине тесен… Егор Щелканов был прав — человек представился как охотник с Индигирки. Приехал промышлять тюленей, сейчас проводит вокруг Четырехстолбового разведку. Промышленник был из "культурных", называл велосипедиста на "вы" и умел читать.

– Как вас сюда занесло? — удивился он — На Четырехстолбовой с Камчатки?.. Чудеса. И сейчас куда?

– На Камчатку.

– Сколько же вы проехали?

– Судя по циклометру, за семидесятую тысячу перевалило… Посоветуйте, как ближе на Колыму пройти?

– Зачем вам на Колыму? Это же громадный крюк. Следуйте прямо на Чаунскую губу, — советовал охотник. Там, на мысе Певек, открылась фактория.

При расставании индигирец, в память о встрече, подарил велосипедисту серебряную ложку, хранящуюся в семье Травиных по сию пору.

ГЛАВА 6 . ОБГОНЯТЬ ГОЛОД ИЛИ ЖДАТЬ У МОРЯ ПОГОДЫ…

ЭТОТ участок пути остался в памяти спортсмена как "голодный". Тюлени, которых он подкарауливал возле лунок-отдушин, исчезли, скверно ловилась рыба. А для того, чтобы прокормить пятерых собак, требовалось ежедневно пять-шесть килограммов рыбы, или мяса. На льду не подстрелишь оленя, не найдешь ни песца, ни куропатки. Попадались следы медведей, но идти за ними — дело почти безнадежное. Порции тюленины сокращались и сокращались. Отощавшая свора едва тянула нарты, на которых лежали велосипед, завернутая в нартовый чум одежда, боеприпасы и остатки продуктов.

Началась весенняя карусель. Вчера оттепель, сегодня проснулся — метель и на термометре минус двадцать. Это называется май. На следующий день снова тепло, над головой пронеслась на север стая уток. Куда? На землю Санникова?.. Собакам из-за сырости негде прилечь, лед, как каша, а к вечеру мороз — режут лапы о рашпиль ощетинившегося иглами снега.

Мучила жажда. Снег сползал, солонел. Донимала снежная слепота. Наконец, догадался спустить на лоб часть своей гривы. Никаких остановок. Сколько бы ни прошел, но только вперед — требовалось обогнать голод…

Нигде ни трещины, ни полыньи — сплошная, изрытая многолетними ледяными нагромождениями равнина. Это так называемый Айонский ледяной массив. От него в значительной степени зависит погода в Восточном секторе Арктики. В наши дни за состоянием льдов следят расставленные там автоматические радиометеорологические станции. Они работают по заранее заданной программе, регулярно передают сигналы о силе и направлении ветра, температуре воздуха и воды. А в 1931 году, в начале мая, на Айонском массиве вся механика, тонкая и грубая, была представлена в виде… велосипеда, а метеослужба — обыкновенным термометром, который Травин вез вокруг СССР от самого Петропавловска…

Берег открылся, когда человек уже отчаялся его увидеть. Глеб решил, что дрейфует со льдами к северу. И вдруг сильный порыв норд-оста сорвал белесую вуаль тумана — и перед взором открылся мыс, похожий на каравай. По самому его краю идет песец. Картина столь неожиданная, что Травин заподозрил мираж. Но четвероногие, по-видимому, обладают меньшей долей скептицизма: громыхнула нарта — и упряжка помчалась к земле.

Берег оказался самым настоящим, песец же — хозяином льдов, белым медведем. Зверь стоял на одной из скалистых террас и равнодушно взирал с высоты на беснующихся под берегом собак. Тут его и настигла пуля.

Глеб опустил винчестер, подождал. Выстрел удачный, второго не понадобилось. Впрочем, у него на счету вообще мало вторых выстрелов. Медведь — матерый самец: шкура от задних ног до морды вытянулась на шесть шагов.

Накормлены досыта и отдохнули собаки, запас свежего мяса погружен на нарту.

– Как думаешь, Бурый, двинемся? — мягко спросил Травин, поглаживая рукой лобастую голову вожака упряжки.

Пес неторопливо встал, потянулся и, твердо ставя на снег мускулистые, покрытые старыми шрамами лапы, направился к нарте.

…За время пути от Русского устья человек хорошо изучил характер этого мрачноватого индигирского зверя. Бурый уже в летах. Не одну тысячу километров отмахал он по льдам и тундрам. И не первый год ходит в вожаках. Ему, наверное, немало пришлось испытать на собственной шкуре. Потому он так мрачен и недоверчив, потому так решительно расправляется с каждым своим сородичем, если заметит, что тот финтит и ленится в упряжке. С коротким хриплым рыком бросается он на провинившегося, сшибает его грудью и треплет, выбирая самые чувствительные места собачьего тела. Вместе с вожаком за лентяя берутся все остальные, да так, что только шерсть летит по ветру.

И пусть не вздумает каюр разнимать дерущихся. Травин уже испытал на себе, к чему это приводит. Больше недели не могла зарубцеваться его правая ладонь, прокушенная острыми клыками. Сейчас, если Бурый начинает расправу с нарушителем даже во время движения нарты, Глеб ждет, стараясь не обращать внимания на перепутавшуюся упряжь. Через несколько минут, когда вожак сочтет урок достаточным, он сам поможет человеку расставить упряжку по местам…

Что ни пес, то свой нрав. Особенно коварна белая Веста — так и норовит украсть пищу у зазевавшегося растяпы. Но вожак всегда настороже. Он и спит вполглаза. При нем не забалуешь.

Сколько раз в трудную минуту, когда приходилось десятки километров пробираться по мокрому снегу или всторошенному льду, когда, кроме неприкосновенного запаса шоколада, в багажнике не оставалось никакой пищи, у Глеба появлялось желание обрубить потяги и распрощаться с упряжкой. Но нет, не мог он этого сделать. Он чувствовал, что все эти животные — их осталось пять — стали его верными друзьями. А друзей в беде не бросают. "Потерплю еще", — говорил Глеб себе и двигался дальше, подталкивая по существу ненужную нарту. И терпение его вознаграждалось: кончался торосистый участок, мороз стягивал снег прочной коркой. А вскоре путешественник находил и пищу…

Бодро бежит упряжка рядом с велосипедом. Ярко светит весеннее солнце. Сверкает снег. И наш путник думает о тех, кто ждет его на Камчатке, теперь уж не такой далекой.

***

Обойдя остров Айон, запирающий с севера Чаунскую губу, Травин вышел к двугорбому Шелагскому мысу — границе Чукотки, входившей тогда в Камчатскую область. У этого, круто спускающегося в море мыса Глеб увидел несколько приземистых жилищ, покрытых шкурами. Навстречу ему вышли люди, одетые почти как ненцы: расшитые торбаза, штаны из молодой оленьей кожи, сверху кухлянка — своеобразного покроя свободная меховая куртка. На поясе амулеты, волосы заплетены в косы. Среди них и русский.

– Травин, Глеб Травин, путешественник на велосипеде? — раздумчиво протянул русский. — Извините, не слыхал. Давайте знакомиться. Я — учитель.

Молодые люди крепко пожали друг другу руки.

– Что ж, пойдемте в ярангу к моим хозяевам. Прошу, — учитель откинул меховую полость, заменявшую дверь.

Глеб огляделся. Жилище — шатер из моржовых шкур, натянутых на деревянный каркас. Над горящим костром висел чайник. Довольно темно, дымно и прохладно. Но учитель провел его в глубь шатра, где виднелась еще одна меховая дверь. Она вела в небольшое помещение, со всех сторон закрытое чистыми оленьими шкурами. Лоснящаяся моржовая кожа, наподобие линолеума, заменяла пол. По углам горели жирники. Тепло, чисто и светло.

– Это, так сказать, гостиная и одновременно спальня,– пояснил учитель. — Если учесть конструкцию яранги и материалы, довольно скудно отпущенные северной природой, то надо признать, что это весьма практичное жилище.

Занавеска то и дело отбрасывалась, пропуская внутрь чукчей, жителей стойбища. Когда в полог уже нельзя было протиснуться, наиболее предприимчивые гости, оставаясь снаружи, в холодной части яранги, просовывали под меховую "стену" только головы, стремясь не пропустить рассказ необычайного гостя.

Беседа затянулась надолго. Хозяин уже несколько раз костяными щипчиками подправлял скрученные из моха фитили жирников, а гости все не расходились…

– Спать тут по пословице: в тесноте, да не в обиде, — сказал учитель. — В этой комнате я и ребят учу. Обещают в нынешнюю навигацию привезти сруб для школы.

– Не беспокойтесь, я лягу в холодной яранге, не замерзну, — отговаривался Глеб.

– Смотрите как удобнее. — Могу предложить меховой спальный мешок… Вы не очень устали, товарищ Травин?

Глеб устал. Глаза слипались, но в голосе чернявого сов сем юного педагога было что-то такое, что не позволило ответить утвердительно.

– Не очень…

– Правда? Видите ли, мне хочется у вас спросить.. Только не удивляйтесь… Как вы думаете, я привыкну к Северу?

– ?..

– Но поймите: я здесь почти год. Зимовал… и все время мне кажется, что это сон. Вот сейчас проснусь — и нет до воя ветра, ни льдов, ни этого запаха рыбьего жира…

– И снова вы в родном Ленинграде. И мама над вами склонилась…

– Смейтесь, я не обижусь. Только помогите понять, как же так получается? Я комсомолец. Мечтал забраться куда-нибудь в Арктику, приносить пользу. Добивался, чтобы послали. Вот чукотский язык выучил… А сейчас… не могу. Тоскливо как-то.

– Слушайте, друг мой, — сказал Травин, чувствуя жалость к этому растерявшемуся парню. — Вы же не один. Вокруг вас — люди. И какие люди! Честные, правдивые, благожелательные. Они же последним готовы делиться. И взамен ждут только ваших знаний.

– Все понимаю. Но тоска, одиночество….

– Да ты что, парень? — вдруг озлился Глеб. — Одиночество, говоришь? А как же сам я?.. — Он осекся, подумав: "Хвастаться начинаешь, товарищ Травин".

– Вот, вот, поэтому я и спросил, — подхватил юноша. — Вы в моих глазах герой. Научите…

И столько было искренности в этой просьбе, что Глебу стало совестно за свою вспышку. Вспомнилось, как бережно наставлял его самого на путь истинный Яков Никандрович. Вспомнилось, сколько мучительных раздумий, неуверенности в своих силах испытал за долгие месяцы похода. И ведь, действительно, он далеко не сразу привык к Северу. Что же помогло?

– Научить я вас не берусь, — сказал Глеб, словно продолжая свои мысли вслух. — Но главным мне кажется: ясное понимание цели и упорный труд. Остальное придет само собой…

В стойбище подтвердили сообщение встреченного Травиным охотника о фактории на Певеке. Назавтра Глеб двинулся туда по берегу Чаунской губы.

…Фактория — одинокий дом, построенный у подножья горы, оказалась заметенной до крыши. К дощатой двери проложена в сугробе траншея.

– Есть живые?

– Есть, есть!

Открывается дверь и появляется знакомая круглая фигура петропавловского культработника, скрипача Семенова. Воистину, гора с горой…

После приветствий, обеда, разговоров об общих знакомых заведующий факторией вспомнил, наконец, о служебных обязанностях.

– Послушай, сдай-ка мне медвежью шкуру, — говорил он, вороша чудесную белую шерсть с перламутровым блеском. — За нее экипируешься самому себе на зависть. А то одет ты, прямо скажу, неважно. — Заведующий критически посмотрел на травинские трусы из оленьей замши и выглядывавшее из-под них толстое шерстяное трико.

Велосипедист, нервы которого закалили не только ежедневные обтирания снегом, но и подобные скептические взгляды, отказался от костюма. Внимательно оглядев полки, где лежали "штуки" мануфактуры, сахар, чай, кули с мукой, табак, оружие, боеприпасы и многие другие товары, он попросил тысячу патронов к винчестеру и допотопную подзорную трубу — по всей видимости, копию той, которой владел известный Паганель. Колена ее выдвигались в общей сложности более чем на метр, диаметр объектива составлял три дюйма. Как она попала в факторию, заведующий не знал. Скорее всего принесли чукчи. По-видимому, это была находка, возможно, даже след какой-нибудь полярной трагедии.

Уже перед самым уходом Глеб задал Семенову вопрос:

– Как там Вера Шантина, не уехала?

– Нет, в Петропавловске. А сам Шантин Иван Иванович что придумал? Вышел на пенсию и вдруг предлагает: пошлите меня, говорит, фельдшером в колонию прокаженных. Знаешь, на той стороне бухты. И пошел работать. Отчаянный старик!.. Вера в нарсуде работает. — Все это Семенов выпалил одним духом, помогая Глебу укладывать нарту. — А что тебя так интересует Вера?.. — Но взглянув на Глеба внимательнее, счел не лишним добавить: — Замуж еще не выходила.

Из Певека Травин направился к мысу Биллингса. Он по-прежнему намеревался попасть на остров Врангеля: от Биллингса до острова через пролив Лонга самый короткий путь, всего лишь полтораста километров.

Недалеко от мыса спортсмен обнаружил под берегом нагромождение каких-то предметов и, спустившись, раскопал целый склад. Вперемежку с камнями, льдинами валялись обледенелые бочки с бензином, тюки сукна, вязаное белье, табак в свинцовой упаковке, сгущенное молоко в узких банках, масло… Позже Глеб узнал, что наткнулся на остатки раздавленной во льдах американской шхуны. Команда судна спаслась, а груз море время от времени выбрасывало на берег.

***

Что ж, пора направляться к острову. Но прежде необходимо найти проход среди многолетних прибрежных торосов. Уложив велосипед на нарту — ехать по крутым застругам тяжело — Глеб бежал рядом с упряжкой, останавливаясь лишь затем, чтобы глянуть в подзорную трубу. В одну из таких "оптических разведок" спортсмен обнаружил движущуюся по тундре упряжку. Вскоре можно было различить и пассажиров.

От Быкова до Камчатки…

– Каменев из Лаврентия, — представился высокий сухощавый мужчина. — Моя жена, — показал он на закутанную в меха женщину, — Евдокия Арефьевна.

Представился и Травин.

– Давайте чаевать, товарищи мужчины, — предложила Евдокия Арефьевна. Откинув капюшон, она спрыгнула с нарты и принялась развязывать баул. — Набери снега, — сунула мужу чайник. — Мы на Чукотке с прошлого года, в культбазе. Иван Семенович заведует факторией, а я в столовой, — продолжала она, разжигая примус. — А вы издалека?

– Судя по собакам, да, — ответил за велосипедиста Каменев. — Это ведь не чукотские, а индигирские псы? — спросил он довольно хмуро.

– Вы не верите, что я в самом деле спортсмен?' — в упор спросил Глеб и вынул из-за пазухи привязанный на кожаном ремешке паспорт-регистратор. — Смотрите.

– Другое дело, — потеплел Каменев. — Сами понимаете, граница.

– Да уж, шевелюра и сложение у вас, надо сказать, разбойничьи, — рассмеялась Каменева, глядя на почерневшее от загара, обветренное лицо Травина. — Пожалуйте к столу. — И она гостеприимным жестом указала на кружки с дымящимся чаем и хлеб с сахаром.

Глеб раскрыл банку со сгущенным молоком и вынул масло.

– Одеты вы слишком легко. Как можно без головного убора?

– А как ненцы да и чукчи без шапок зимой ездят?.. Вы куда сейчас направляетесь? — спросил Глеб у Каменева.

– В Певек. К Семенову. Фактория у нас сгорела. Едем взаймы просить. Нельзя оставлять людей на весну безо всего. Отчего загорелась фактория? Вот что непонятно. Неосторожность сторожа или хуже…

– Слушайте-ка. Зачем так далеко тащиться? Я укажу более близкий адрес, — спохватился Травин и рассказал о "кладе", обнаруженном им вблизи мыса Биллингса.

Попрощались и направились каждый в свою сторону.

Удобного прохода через стамухи Травин так и не нашел. Но решение идти на остров Врангеля — не изменилось.

Пролив Лонга, отделяющий остров Врангеля от материка, по многочисленным свидетельствам полярных мореплавателей, одно из самых трудных мест Ледовитого океана. Здесь капризнейший ледовый режим и чуть ли не самые высокие торосы. Но оставшиеся позади десятки тысяч километров, преодоленные препятствия давали основание для оптимизма. Наконец, попытка не пытка, хотя, по правде говоря, попытки у Глеба не раз походили именно на пытки…

Видимости никакой, туманы сменяются снегопадами, а хаос мелких торосов — ледяными хребтами. Обходить их не всегда удается, тогда приходится прибегать к альпинизму. Велосипед из средства передвижения снова превращается в тяжелый груз: пять пудов переправлять через остряки, в придачу еще груженую нарту…

Но где же Врангель? Прошла целая неделя, а острова не видать. Запасы тают. На десятый день показалась полоса воды. Травин направился вдоль ледяной кромки. Странное дело, он стремится на север, получается же, что с каждым километром спускается к югу. Загадка разрешилась через сутки, когда кромка повернулась еще и на запад: он попал на гигантскую льдину, даже на архипелаг смерзшихся льдин, — и кружит. Вскоре это подтвердили его же старые следы: кольцо сомкнулось. Оставалось ждать, куда ветер прибьет льдину.

Ждать, когда в лицо хлещет ледяная крупа с дождем, неумолчно звучит в ушах отдаленный гул торошения, когда над головой, что над головой, — над душой, вместо солнечного неба, нависла какая-то тяжелая сырая муть…

Ждать, когда может разразиться бешеный шторм, расколоться подтаявшая льдина, и унесет тебя черт знает куда, будешь болтаться поплавком посреди моря… — Сколько этих "против" при одном "за", да и то собственном.

К ночи Глеб снова вышел к южной кромке. Ветер усилился. На этот раз — норд-ост. Можно надеяться, что льдина переместится ближе к берегу. Кругом скрипело, трещало. Тяжелый лед гнулся, как стекло, лопаясь, становился дыбом, куски его вылетали вместе с фонтанами воды.

Собачий холод с промозглой сыростью. На лице нарастает ледяная корка. Брови покрылись сырыми снежно-ледяными валиками.

Выпить бы горячей воды. Но на чем ее согреть? Чукчи, те умеют разжигать костер из чего угодно, даже из костей… Может быть, пожертвовать сливочным, маслом? Он достал из нартового чума ленту сухой парусины, которую хранил в качестве бинта, завернул в нее кусок масла и поджег. Факел крошечный, можно накрыть ладонью, но его огонек веселит душу и достаточен, чтобы согреть немного воды. Зажав кружку в кулаке, Глеб бережными глотками выпил горячую воду. Он даже замурлыкал свое: "Вперед, восковцы, вперед!" — верный признак хорошего настроения. Собаки, тонко улавливавшие настроение хозяина, завиляли хвостами. А море гудело. Ветер и снег казались нескончаемыми…

И все же оно проглянуло. Да здравствует солнце! Опять заискрились, заиграли радугами ледяные пики, зажурчали весенние ручьи, образуя там и сям озерки. И, наконец, самое важное — восточная часть льдины уперлась в выступающий высокий берег.

Через несколько часов спортсмен стоял уже перед сушей. Нет, это не мыс Блоссом — южная оконечность Врангеля, это материк. Но теперь уже все равно — лишь бы земля. И надо же случиться такому: между льдиной и береговым припаем — разводье. Ширина его не более десяти метров, однако этих метров вполне достаточно, чтобы пойти ко дну. Так что же, сдаться перед стихией?.. Травин решительно стал раздеваться. Укрепил на голове паспорт-регистратор. Велосипед и одежду, плотно завернутую в нартовый чум, привязал к нарте.

Собаки тревожно скулили, глядя на непонятные манипуляции хозяина, а когда он начал их по одной сталкивать в воду, подняли дикий визг… Вот и сам нырнул.

Свора, замолчав, буксируя нарту, поплыла за человеком. Один взмах, другой, третий… Рука коснулась кромки берегового припая. Лед толстый, до верхнего обреза еще дотянешься, но как зацепиться? Вода, кажется, леденит сердце… Надо не только выбраться, но и вытащить нарту. Нарту?.. А что если превратить ее в опору? Расчет на то, что пока нарта будет погружаться, он успеет выскочить на лед. Упершись в полоз ногой, Травин резко подбросил тело и упал грудью на кромку.

Кажется, ушибся, но разглядывать некогда, надо выручать полузатонувших собак, имущество…

ГЛАВА 7 . НЕ УЗНАЕТЕ? ГЛЕБ ТРАВИН — ГОЭЛРОВЕЦ

ПРОЩАЛЬНЫЙ взгляд на север, где остался остров Врангеля. И снова на восток! На велосипеде ли, бегом ли за нартой — на восток! Берег — хаос скал и льда. Все чаще встречаются люди — береговые чукчи.

– Раа пынг'ль!? — Что нового?! — их первая фраза и одновременно гостеприимное приглашение в ярангу, отдохнуть.

Но однажды Глеб увидел европейца, одетого в кожаную куртку. Бросилось в глаза, что у него нет кистей обеих рук. Человек был явно озадачен приездом велосипедиста, тот же с удивлением смотрел на его култышки: как жить на Севере такому?..

Безрукий на ломаном русском языке предложил путнику зайти в юрту. Это уже не чукотская яранга без окон, с дырой вместо дымохода, шкурой взамен двери. Тут имелась дверь и железная печка и даже дощатая перегородка, делившая помещение на две небольшие комнаты.

– Моя фамилия Воль, — сказал хозяин. — Я здесь живу с дочерью Рултыной.

Действительно, из-за перегородки вышла черноволосая девушка, одетая в цветной сарафан.

Хозяин был сдержан и насторожен. На вопросы отвечал не очень охотно, отрывисто.

– Да, да, я иностранец, норвежец. Американский норвежец. Давно ли здесь? Давно, с 1906 года. Слышали о таком Северо-Восточном обществе? Вот оно и направило сорок проспекторов-золотоискателей с Юкона на Чукотку для разведки золота. Нашли, правда, только серебро и графит. Кое-кто так и осел тут. Одни охотились, другие торговали. Я тоже остался, поселился у мыса Сердце-камень. Женился на чукчанке. А руки потерял на охоте… Как живем?.. Ничего живем. Хотите, граммофон заведу? Как его… Шаляпин.

От предложения послушать музыку Глеб отказался. Гостеприимство норвежца казалось наигранным. Немного отдохнув, спортсмен направился далее. Неподалеку от Сердца-камня его ожидала еще одна любопытная встреча. В свою паганелевскую трубу Глеб заметил в море шхуну. Среди сверкающих торосов виднелись одни мачты. Через час с небольшим он уже карабкался по обмерзшей палубе к люку.

В свою паганелевскую трубу Глеб заметил в море шхуну

Навстречу выскочил человек с намыленной бородой. В руках у него винчестер.

– Мы подумали, медведь. Заходите. Аристов, — протянул он руку. — Уполномоченный Камчатского окружкома. А вы?..

– Не узнаете? — усмехнулся велосипедист. — Глеб Травин…

– Надо же! Гоэлровец! — поразился Аристов. — Пойдемте вниз. Сейчас же все расскажите.

Травин старался придерживаться народной мудрости, гласящей "в многоглаголении несть истины" и был предельно краток. Но все же рассказ занял несколько часов.

– Слушайте, так это же рекорд. Мировой! — восторженно крикнул Аристов. — Знаете, когда "торбазное радио", как у нас в шутку называют слухи, донесло весть, что с запада едет человек с "железным оленем", мы серьезно встревожились. Что бы это могло означать? На Чукотке еще много "стружек", выражаясь нашим, камчатским языком. Вот, например, эту шхуну конфисковали у одного американского контрабандиста. Есть еще тут такой Воль. Тоже иностранец. Явно торгует, но ловок, не придерешься.

– Я у него два дня назад был, — обмолвился Глеб.

– Или Алитет. Это уже свой, коренной притеснитель. Маскируется. Ведь надо же додуматься — умер у него сын, так он на могиле крест поставил с надписью "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". И вашим, и нашим. А у самого в долговой кабале полберега ходит… В общем, мы как до своего, так и до пришлого кулачья доберемся. Сейчас организуем первую зверопромысловую базу в Пловере. Это будет вроде морской МТС. С ее помощью артели создадим. Культбазу в Лаврентии строим. Я решил несколько подзадержаться на Чукотке, — сверкая крупными белыми зубами, говорил Аристов.

Михаил Гаврилович Аристов действительно "подзадержался" на Чукотке. Организовав Пловерскую зверопромысловую станцию, он проработал там двенадцать лет, а на Камчатку вернулся только в 1950 году.

…Наступило северное лето. Короткое, прохладное, но все же лето. Зеленая трава, голубые незабудки на проталинах, и день, бесконечный полярный день — утренняя заря встречает вечернюю.

Слишком много воды. Ее шумные потоки разрубают снежные карнизы обрывистых утесов — кекуров, пробиваются под сугробами, образуя арки и мосты. Все развезло, ручьи превратились в речки, низины — в болота и озера. Дорогу приходится выбирать по косогорам или уходить на припай, хотя и он ненадежен — ожившее море отламывает и уносит целые поля.

Но теперь словно сам ветер помогал велосипедисту. Вот уже десятки километров отделяют его от крайней северо-восточной точки страны — мыса Дежнева.

Сначала засинели воды Берингова пролива, затем на косе показалась россыпь домиков и яранг — Уэлен.

Все население вышло встречать путника с невиданной в те времена на Севере двухколесной машиной.

– Член общества "Динамо" Глеб Травин, с Камчатки, — коротко и официально представился Глеб первому председателю Северного туземного РИКа народов чукчей Камчатского округа Владимиру Подкорытову. Да, да! Тому самому Подкорытову, организатору комсомольской ячейки в Милькове, с которым спортсмен встречался во время поездки по Камчатке. Владимир закончил Владивостокскую совпартшколу и был направлен на Чукотку…

11 июля 1931 года "полярная одиссея" камчатского велосипедиста Травина закончилась. Оставалось ждать оказии в Петропавловск.

Уэлен тогда был районным центром. Здесь имелись школа, радиостанция, магазин. Русских в селении жило человек десять — молодых энтузиастов, отправившихся по зову партии на крайний Северо-Восток: председатель исполкома Володя Подкорытов, Михаил Аристов, кооператор Александр Тарасов, секретарь РИКа Владимир Баум, учитель из соседнего поселка Наукан Евгений Головин, комсомольский работник Сычев, уэленская учительница, выпускница Ленинградского педагогического института имени Герцена, Анастасия Семеновна Абрамова, она же секретарь местной партийной организации. Жили молодые коммуной, вносили деньги в "общий котел", делились чем могли и ничего не боялись, кроме цинги.

Приезд Травина пришелся очень кстати. Всех, конечно, заинтересовали его рассказы о путешествии вокруг СССР, в особенности полярный переход. Но, пожалуй, больше всего молодежь осталась благодарной Глебу за организацию в Уэлене спортивной работы, которая началась с массового пошива трусиков. Теперь каждый день, после подъема, коммуна занималась физзарядкой, бегом. Устраивались стрелковые соревнования. Лето хоть и нежаркое, но для спорта прохлада — не помеха. Постепенно к русским присоединились и молодые чукчи.

В один из дней вся уэленская молодежь направилась в эскимосское селение Наукан, расположенное на мысе Дежнева. Науканцы справляли "праздник кита". Отважные зверобои, они не только промышляли моржа и медведя, но даже китов. Животных перехватывали у мыса Дежнева, где проходит "морской тракт", по которому киты движутся из Чукотского моря в Берингово. Охотники гарпунили с байдарок, затем окружали и добивали. Чтобы раненый кит был приметнее, к гарпуну привязывались поплавки — надутые нерпичьи шкуры или моржовые желудки.

Когда уэленцы добрались до Наукана, то застали все его население — взрослых и детей, стариков и женщин на берегу. Ждали охотников.

Вот показалось с моря множество байдарок, буксировавших затравленного морского великана. На первой — лучший стрелок. На носу этой лодки, в качестве благодарственной дани морю, прикреплен кусок бледно-розового китового сала.

Берег встретил флотилию звоном бубнов, громкими песнями. Кита разделывали прямо в воде, затем начался пир. В воздухе реял аромат жареного и вареного. Кругом танцевали, пели, состязались в борьбе, беге, играли в кожаный мяч…

Какой живучестью, каким характером и умом надо было обладать народам, оказавшимся по разным причинам исторического, геологического и другого порядка на побережье Ледовитого океана, чтобы выжить и не только выжить, но и закалить здоровье, создать свою небольшую, но своеобразную культуру!?..

Вскоре после приезда в Уэлен Травин зашел на рацию и попросил передать радиограмму в Петропавловск. Начальник радиостанции вместо ответа показал на мачту. Там на клотике болтался обрывок антенны.

– Я немного понимаю в радиопроводке, — заметил клиент, оценивая взглядом высоту раскачивающейся на ветру обледенелой мачты. — Если не возражаете, попробую починить.

Согласие было охотно дано. Момент, когда Глеб достиг клотика, запечатлен фотолюбителем.

Момент, когда Глеб достиг клотика, запечатлен фотолюбителем

Повреждение устранено, в Петропавловск полетела депеша о том, что на мыс Дежнева прибыл камчатский велосипедист Глеб Травин, успешно завершивший велопробег вокруг границ СССР.

Наконец, в августе в бухту Провидения пришел китобойный пароход, который должен был следовать на Камчатку. Глеб начал спешно собираться.

Молодежь поселка решила в честь его похода установить памятный знак. Место выбрали на высоком берегу мыса Дежнева, вблизи Уэлена. Затащили туда чугунную станину, в которой закрепили снарядную гильзу с флагом из оцинкованного железа. На снаряде выбили зубилом надпись: "Турист-велосипедист Глеб Травин" и дату, а на флаге — "СССР". Внутрь замуровали записку с сообщением о пробеге Травина и поломанную велосипедную деталь.

Чукчи, замечательные художники, вырезали на память спортсмену пластинку из моржовой кости, о которой уже упоминалось в начале повести, и вышили бисером нарукавный знак. Глеб Леонтьевич бережет эти подарки до сегодняшнего дня.

…Сданы в райисполком собаки, оружие. Последнее прощание с товарищами, и снова в путь по побережью, но теперь на юг, к бухте Провидения. 30 сентября Травин отмечается в Чукотской культбазе Комитета Севера при ВЦИК — первой на Чукотке, а 3 октября — в Провидении. По льду добрался он до китобоя, стоявшего в бухте Эмма. Капитан подтвердил, что в ближайшие дни отправляется в Петропавловск-Камчатский.

24 октября 1931 года перед взором Травина снова открылись тихие воды Авачинской бухты в ожерелье оранжевых вулканов, покрытых папахами ледников. В этот же день спортсмен поставил в паспорте-регистраторе последнюю печать — копию первой — "Камчатский окружной исполнительный комитет". Но первую от последней отделяли три года!..

Утренняя физзарядка в Чукотском море

Путешествие на велосипеде вокруг Родины было завершено. Мужество, целеустремленность, железное здоровье, в сочетании с поразительной силой воли победили стихию.

Травин остался жить на Камчатке. "Турист-велосипедист", совершивший великий переход на велосипеде по северному краю, встал после полярного рейса в ряды ударников Камчатки", — сообщает нам Почетная грамота Осоавиахима, выданная ему в день XV годовщины Великого Октября. Местный областной совет физкультуры и спорта зарегистрировал протяженность маршрута — 85 тысяч километров и вручил спортсмену личный вымпел с надписью:

"Камчатский облсовет физкультуры активному ударнику физкультурного движения Камчатки". 7.10.1932.

Велосипедист Травин, первым на Камчатке, получил серебряный значок ГТО, значок, который в те годы носил на груди вместе с боевыми орденами Народный комиссар обороны СССР Климент Ефремович Ворошилов.

***

Весной 1934 года Петропавловск, первым в стране, принимал участников исторической эпопеи — коллектив "Челюскина" и героические экипажи летчиков Водопьянова, Доронина, Слепнева, Молокова, Бабушкина, Каманина, Леваневского, Ляпидевского, которые следовали на пароходах "Смоленск" и "Сталинград" во Владивосток.

После торжественной встречи в каюту ответственного работника Совморпути Н. И. Евгенова вошел стройный, подтянутый человек в осоавиахимовской форме. Он протянул Евгенову телеграмму. В ней содержалось распоряжение оставить для аэрофлота Камчатки самолет.

– По этому вопросу следует обратиться к командиру звена Каманину. Простите, ваша фамилия, товарищ?..

– Травин.

– Да?! — вскинул очки Евгенов. — Так все-таки прошли!.. Чем же сейчас занимаетесь?

– Опять спортом, только с иным уклоном. Заместитель председателя областного комитета Осоавиахима.

– Очень рад за вас. А в отношении самолета — к Каманину.

– Выгрузите для камчатского Осоавиахима один "У-2" и один "Р-5", — приказал Каманин, ознакомившись с телеграммой.

Эти два самолета, оставленные звеном Героя Советского Союза Каманина, положили начало созданию на Камчатке гражданского аэрофлота.

***

Глебу Леонтьевичу исполнилось пятьдесят восемь. Более половины из них прожито на Камчатке. Глубокие, добрые человеческие корни пущены за это время псковским парнем в чудесную северную землю. И один из самых прочных — его дружная семья: два сына, две дочери, зять и внучата. Всем им хватает места в доме, построенном руками самого хозяина на солнечном склоне Петровской сопки. Жилище свое Глеб Леонтьевич беспрестанно совершенствует — такая уж натура — то перестраивает чердак, то перекладывает печи. Однако жена, Вера Ивановна, подвергает его строительную деятельность самой нелестной критике — дом, по ее мнению, холодный. Глеб Леонтьевич отмалчивается: холод, в его глазах, до сего дня, как "солнце, воздух и вода", является фактором здоровья. Впрочем, Вера Ивановна ворчит больше для вида, ей ли не знать, за кого выходила замуж дочь смотрителя Петропавловского маяка…

Первые значкисты ГТО на Камчатке (третий слева — Травин)

Ветеран советского велосипедного спорта, неутомимый следопыт Г. Л. Травин много лет работал в Осоавиахиме. Он — один из организаторов спортивной работы на полуострове. За заслуги в оборонной работе награжден именным оружием. Сейчас Глеб Леонтьевич — инспектор по заготовкам пушнины и активист областного добровольного общества охотников Камчатки.

СПОРТИВНЫЙ ПОДВИГ (вместо послесловия)

ЭТА повесть закончена мной около года назад. Причиной того, что я дописываю ее только сейчас, послужило плавание весной прошлого года на дизель-электроходе "Енисей". Мощный ледокольный корабль спешил в пролив Литке, где застрял в торосистом льду небольшой старенький ледокол "Добрыня Никитич".

Воспользовавшись любезностью капитана дизель-электрохода Анатолия Матвеевича Кашицкого (ныне — старшего штурмана атомного ледокола "Ленин"), я отправился из Петропавловска в эту спасательную экспедицию.

Слева по борту мелькнули огни маяка на мысе Африка, справа, где-то вдали, осталась каменная громада Командор. "Енисей" вошел в Берингово, море. Штормовой ветер гнал навстречу тяжелые льды, шугу. Постепенно снежно-ледяная каша густела и, наконец, вовсе сомкнулась. Вблизи острова Карагинского перед кораблем вырос, казалось бы непреодолимый, барьер всторошенного льда. Но недаром судно только что завершило куда более сложное плавание — пересекло за полтора месяца Арктику сквозным рейсом из Архангельска в Провидение. Экипаж смело пошел на штурм барьера.

Прочный стальной корпус дрожал. Для того, чтобы пробиться вперед на метр-другой, приходилось дважды и трижды отступать, снова и снова таранить с разбега ледяную преграду. Свирепствовал норд-ост, над судном все чаще проносились плотные снежные заряды, шквальный ветер поднимал в воздух водяную пыль, брызги. Эта влажная масса облепляла корабль и тотчас схватывалась морозом. В лучах прожектора сверкали побелевшие палуба, мачты, надстройка, покрытые лохматым инеем, отяжелевшие тросы. Корабль принял сказочный вид, но внутри производилась обыденная работа. В штурманской рубке, в машинном отделении и на других постах бдительно стояли вахтенные. На "Енисее" собраны воедино многие достижения науки в борьбе с извечным врагом мореходов — полярным льдом: массивный, особо прочно сконструированный корпус, мощные двигатели, комплекс совершеннейших навигационных приборов — все это сейчас было пущено в действие…

Лучи прожекторов настойчиво прокладывали через торосистые поля световую линейку, по которой врубался форштевень дизель-электрохода. Бегавший по темному экрану радиолокатора тонкий луч вырисовывал искрящимся потоком точек дальнейший путь, своевременно предупреждая об опасностях.

Прорывом руководил сам капитан. Отдавая спокойным голосом указания рулевому, он одновременно поворотами ручки машинного телеграфа посылал электросигналы на двигатель. И по этой автоматической команде тысячи лошадиных сил, скрытые где-то в недрах стальной коробки корабля, крошили двухметровый лед.

Я глядел через окно закрытого от ветров и мороза мостика на бесконечное, уходящее во мглу нагромождение торосов и вдруг представил среди них крошечную, одинокую фигурку человека с велосипедом…

Позже в кают-компании удалось завести разговор о Травине. Опытные полярные моряки, не раз пересекшие Северный Ледовитый океан, восприняли мой рассказ как "охотничью историю", решительно заявили, что проделать такой маршрут вообще одному человеку не под силу, что же касается велосипеда, знака на мысе Дежнева, то это легенда.

Надо полагать, мои доводы, основанные только на устном рассказе самого путешественника, звучали недостаточно убедительно. Беда в том, что записок у Глеба Леонтьевича не сохранилось, а памяти не всегда можно довериться, тем более что речь шла об истории тридцатилетней давности.

Вот тогда-то мне стало ясно, что не поверят и другие. В самом деле, поверить не легко. О трудностях похода дает представление любая из книг полярных исследователей, книг, часть которых издавалась нередко в виде дневниковых записей, найденных на могилах смельчаков. В красноречивой статистике, приведенной в работе доктора исторических наук М. И. Белова "Северный морской путь", сообщается, что из 122-х плаваний, совершенных между 1876–1919 гг., только по Карской трассе 36 прошли неудачно, а 11 окончились гибелью судов.

Что касается сухопутных арктических трасс, то можно сослаться на пример экспедиции датского исследователя Кнута Расмуссена, который пересек на собачьей упряжке так называемый "Северо-Западный проход" по берегу Северной Америки. На этот маршрут, протяженностью в 18 тысяч километров, названный "Великим санным путем", специально снаряженная экспедиция, в которой участвовало несколько человек, потратила четыре года (1921–1924). Правда, это было научное предприятие. Но все же коллектив и плюс четыре года!.. А Травин был один. Кто видел его во время путешествия по тяжелому северному пути? Помнят ли о нем? Я обратился с этим вопросом к ряду уважаемых полярных деятелей.

Первое письмо пришло от летчика Чухновского. Борис Григорьевич сообщал следующее:

"…Травин был на Диксоне, очевидно, в 1930 году, но не позднее 1931 года. Это я могу подтвердить, так как в эти годы базировался на острове Диксон".

Затем был получен ответ от командующего полярной авиацией Героя Советского Союза Марка Ивановича Шевелева.

"…Помню, что в 1930 году кое-кто из полярных исследователей рассказывал мне о т. Травине, который пытался проехать на велосипеде вдоль побережья Северного Ледовитого океана. Товарищи, рассказывавшие мне о нем, видели его в устье Енисея.

Где-то в архивах Комсеверпути должен был сохраниться фотоснимок Травина тех времен. Сам я, к сожалению, с т. Травиным не встречался и более подробных сведений сообщить не могу."

Молодежь Уэлена в честь похода Травина установила на мысе Дежнева памятный знак

Из Ленинграда прислал письмо доктор географических наук профессор Николай Иванович Евгенов.

"…Исполняю вашу просьбу о подтверждении моей встречи с т. Глебом Травиным. Мы с ним встретились в Югорском шаре — бухте Варнека. Он приехал ко мне с велосипедом на ледокол, на котором я находился как руководитель морской Карской экспедиции…

Я обеспечил Травину переезд на одном из судов экспедиции через Карское море до Диксона. Дал Травину, сколько помню, рекомендательные письма, бегло ознакомил его с условиями и обстановкой, которую он встретит на пути на восток от Енисея, пояснив при этом, что намечавшееся им продвижение по морскому побережью Таймырского полуострова невозможно. Указал также, что ему следует продвигаться от низовьев р. Енисея (Дудинка) на нижнее течение р. Хатанги, сообщил коротко о дальнейших путях к устьям рек Оленека, Лены, Яны и затем в Индигирско-Колымское Приполярье… Прошу передать ему мой поклон."

Одновременно у меня завязалась телеграфная переписка с Уэленом о памятном знаке. В надежде на любознательность молодежи телеграмму направил Чукотскому райкому ВЛКСМ. Вот ответ:

"Памятный знак Глеба Травина не сохранился тчк Местных жителей есть его фотокарточка которую он подарил память тчк Сторожилы подтверждают пребывание Травина сентябре 1931 года селе Наукан тчк Секретарь райкома Кузнецов."

Почти одновременно пришло сообщение от работников полярной станции.

"Очевидцы местные сторожилы наличие знака подтверждают тчк. Медведев,"

Короче говоря, материала для утверждения, что такой знак имелся, у меня собралось достаточно. Вопрос о его сохранности уточнил старший инженер отдела добычи Камчатского управления рыбной промышленности О. И. Орехов:

– В 1952 году мне случилась командировка в Уэлен. Там я и услышал о любопытном памятнике велосипедисту и захотел взглянуть на него, — рассказывал тов. Орехов. — Памятник находится на возвышенной части мыса Дежнева, в полутора-двух километрах от поселка, собран из металла и довольно хорошо сохранился. Только железный флажок погнут.

Любопытно отметить, что на знаке нацарапано большое количество автографов, видимо, его посещали и раньше.

Бывшая уэленская учительница Анастасия Семеновна Абрамова, работающая ныне на Камчатке, подробно рассказала о пребывании велосипедиста Травина в Уэлене и об установке молодежью в честь его спортивного достижения этого памятного знака.

Наконец, в минувшую навигацию я познакомился на ледоколе "Адмирал Макаров" с полярным капитаном Яковом Михайловичем Карташовым, который много лет плавает в Арктике. Капитан сообщил, что о велосипедисте он слышал, а его знак видел сам.

Много интересного рассказал пенсионер Михаил Гаврилович Аристов, с которым спортсмен встречался в Чукотском море, на шхуне.

Удалось разыскать и Евдокию Арефьевну Каменеву, сейчас работницу Петропавловского морского порта.

Так, шаг за шагом, я заручился свидетельствами живых людей по отдельным этапам незаурядного похода. Заручился повторно, так как имеется паспорт-регистратор. Южная же часть трассы, от Владивостока до Баку, столь подробно отражена в документе, что, на мой взгляд, не требовала каких-либо дополнительных сведений.

Любопытный разговор произошел с инспектором Камчатского облфинотдела С. Н. Вахомским, сослуживцем Травина по 83-му стрелковому полку. Он рассказал о поездке четырех восковцев на Камчатку. Кстати, четвертый восковец геолог Михаил Быстров, как сообщил Вахомский, тоже долго работал на Севере. В Великую Отечественную войну он погиб на фронте.

Постепенно у меня скопилась папка документов, подтверждающих подвиг спортсмена Травина.

***

В заключение следует остановиться на трех "но", которые весьма часто возникали во время бесед об этом путешествии.

Как много на своем пути пользовался велосипедист другими видами транспорта?

– Пароходом пять раз, — коротко отвечает Глеб Леонтьевич. — Плыл от Камчатки до Владивостока (2.600 км.), затем переправился через Каспийское (340 км) и Азовское (220 км) моря. Пароходом же пересек Карское море (900 км) и, наконец, из бухты Провидения плыл до Петропавловска (2.100 км). Было несколько эпизодических поездок на оленях, общая протяженность которых составила пару сотен километров. Собачья упряжка, взятая уже на последнем участке, перед Чукоткой, явилась чисто грузовым транспортом и, в лучшем случае, везла велосипед. На нарте лежал запас пищи, если таковая имелась, одежда, нартовый чум, оружие и боеприпасы. На выходе в Новосибирское море упряжка сократилась наполовину: пять собак погибли.

Несложный подсчет показывает, что в общей протяженности маршрута "инородным" транспортом преодолено всего лишь восемь процентов пути.

Теперь, второе "но". Как питался Травин на Севере? Где доставал пищу, как избежал цинги. Слово вновь Глебу Леонтьевичу:

– Представление об Арктике, как о какой-то пустыне, совершенно неправильно. Пустыня она для неподготовленного, незакаленного человека. А если у тебя есть навыки следопыта-охотника, меткий глаз, выдержка, то всегда на снегу найдешь "роспись" следов, которые приведут тебя к пище, начиная хотя бы от крошки-леминга до дикого оленя; тебя накормит встречная река, в которой терпением и сноровкой подсечешь какую-нибудь рыбу, в море найдешь тюленя и опять-таки рыбу…

Это я говорю о зиме, а летом, когда тундра кишит птицами, покрыта ковром морошки, грибами испытывать голод может разве слепой. Теперь цинга. Средство борьбы с ней очень простое: надо мясо и рыбу есть сырыми. Это вовсе не является чем-то чрезвычайным. У народов Севера свежая, невареная оленина или строганина — нарезанный мелкими стружками замороженный сырой балык — обычные блюда. Сырая рыба, сырое мясо — мой витаминизированный стол, и я ни разу в нем не раскаялся а строганину люблю до сего дня.

Г. Л. Травин во главе колонны камчатских спортсменов. 1932 г.

Рассказ Глеба Леонтьевича напомнил о трагедии экспедиции американского мореплавателя Джорджа де-Лонга Двигаясь на материк после гибели корабля "Жаннета" в Восточно-Сибирском море, преодолев исключительные трудности перехода в шлюпках через этот полярный бассейн и достигнув уже берега Якутии, члены экспедиции де-Лонга погибли от голода в нескольких сотнях километров от жилья, от людей. Конец стал неотвратим тогда, когда заболел индеец Алексей, следопыт, регулярно доставлявший дичь и оленей для своих товарищей. Умер он, еды не стало совсем, заменить индейца на охоте некому. И как результат этой беспомощности — смерть от голода.

Полную возможность питания сырой рыбой подтвердило смелое плавание в резиновой шлюпке через Атлантический океан французского врача Алена Бомбара. Путешественник в течение более чем двух месяцев питался лишь сырой рыбой и утолял жажду дождевой и морской водой. При этом оставался вполне здоровым и трудоспособным.

И последнее, третье "но".

Не раз, наряду с возгласами восхищения отвагой и находчивостью велосипедиста, приходилось слышать такие резюме — "никакой пользы для науки".

Будем же объективны. Прежде всего, сам Глеб Травин не претендовал и не претендует ни на какие научные открытия, он спортсмен. Впрочем наука и спорт шествуют довольно часто рука об руку. Говорят даже о чисто спортивной страсти первых походов на земные полюса. Но не будем тревожить великих, возьмем пример из работы скромных камчатских альпинистов. В 1956 году они совершили восхождение на недосягаемую до этого вершину Ичинской сопки. Ича считалась потухшим вулканом, а спортсмены нашли там на высоте трех тысяч метров фумаролу — мощный выход газов и паров через гигантскую трещину. Вулкан оказался "живым". Помогли альпинисты ученым-вулканологам и в обследовании Корякской сопки. Кстати сказать, одно из первых восхождений на этот действующий вулкан совершил в 1934 году все тот же неугомонный Глеб Травин, организовавший специальную альпинистскую группу.

Повторяю, Травин не ученый. Во время путешествия он не занимался научными наблюдениями и представлялся повсюду как физкультурник. Так будем же искать в энциклопедии спорта равных достижений, потребовавших не меньших усилий, не меньшего мужества. Говоря конкретно о велосипедном спорте, это путешествие можно сравнить только скругосветным маршрутом Онисима Панкратова. Но если у Панкратова венцом перехода были Альпы, то у Травина — полярная пустыня! Панкратову потребовалось два года, чтобы преодолеть 48 тысяч километров, — Травин прошел 85 тысяч километров менее чем за три года.

Да нет же, речь идет вовсе не о снаряженной всем необходимым научной экспедиции. О спортивном достижении, делающем честь советскому велоспорту, вот о чем речь!

Не будет новостью, но и не лишне здесь сказать, что Россия — родина не только велосипеда, но и велопробегов на дальние расстояния. Изобретатель этой чудесной легкой машины, уральский мастер Е. М. Артамонов является и первым велостайером: в 1801 году он прибыл с Урала, из Верхотурья в Москву на своем двухколесном самокате и на нем же вернулся домой, преодолев в два конца пять тысяч километров. А через сто с немногим лет из Харбина провожали в путь кругосветника Онисима Панкратова, награжденного позже, от имени Международного спортивного союза, бриллиантовой звездой. Выехав в 1911 году из Харбина на велосипеде в Петербург, он затем пересек Германию, Францию, Испанию, Англию, Америку и, наконец, через Японию и Китай возвратился к исходной точке — в Харбин.

В истории советского спорта записан большой велопробег пограничников в 1936 году, который возглавлял чемпион Украины Л. Людомирский. Пять спортсменов проехали по маршруту Киев — Одесса — Керчь — Новороссийск — Баку — Красноводск — Среднеазиатские республики — Иркутск — Хабаровск — Владивосток, с заездом в Якутск. Пробег закончился в Москве, была пройдена 31 тысяча километров.

Об участке маршрута Хабаровск — Усть-Кут — Якутск говорят как о "совершенно фантастическом для велосипедного спорта". Отдавая должное мужеству и мастерству велосипедистов-пограничников, можно эпитет — "фантастический" применить и к пробегу Глеба Травина. Подумайте, если вытянуть воображаемую ленту проложенной им колеи, то она дважды опояшет земной шар!

Пробег Травина был одним из первых, если не самым первым советским велопутешествием на большое расстояние и, пожалуй, единственным в мире полярным велопробегом.

***

Осенью минувшего года в ряде молодежных газет публиковалась моя корреспонденция о Травине. Она заинтересовала читателей. С разных концов страны велосипедист получил письма с выражением восхищения. "Это был действительно героический переход по неизведанным дорогам и в летний зной, и в зимнюю стужу, — писал одессит В. М. Можаровский. — Очевидно, одной закалки для осуществления такого перехода было недостаточно. К этому следует добавить наличие сильной воли и высокое моральное состояние…".

"Несколько дней назад в ленинградской газете "Смена" мы прочли статью "Полярный переход на велосипеде" о вашем поистине героическом путешествии, — писали Глебу Леонтьевичу ленинградские суденты-спортсмены тт. Слепокуров и Буторин. — Мы ничего не знали об этом спортивном подвиге до этой коротенькой статьи…" и т. д.

Не знают о Травине не только тт. Слепокуров и Буторин, не знает о нем и спортивная общественность, возможно, и общество "Динамо", чей знак он с честью пронес через тайгу, пустыни и Заполярье. Переход Травина остался "областным рекордом", известность отважного следопыта не вышла за берега далекого Камчатского полуострова. Причина этого кроется, главным образом, в том, что Травин рассматривался как "самодеятельный турист" — корявый термин, которым пользуются до сего дня составители справочника "Туристские маршруты по СССР", начисто игнорирующие, замечу, удивительный заповедник природы — Камчатку.

Путешествие камчатского велосипедиста безусловно спортивное дело. Тем не менее инициатива была воспринята не по сущности, а по наименованию. По правде сказать, в те годы в нашей стране французское слово "турист" не казалось благозвучным, ассоциируясь чуть ли не со словом "праздношатающийся". "Путешествие ради удовольствия, развлечения" — так трактовал понятие "туризма" настольный энциклопедический словарь 1927 года.

Как бы то ни было, но идея путешествия не была сразу понята. Сам же Глеб Леонтьевич не поднимал этого вопроса из скромности. Теперь, через тридцать лет, он даже склонен несколько иронически смотреть на свой юношеский порыв. "Романтика! Надо было задержать меня на Турксибе или Беломорканале, их как раз тогда строили", — говорил он вполусерьез в день нашего знакомства.

Тут уж приходится защищать Травина от него самого, от пробравшегося с годами в душу скепсиса. Без светлой целеустремленной романтики, помноженной на знание цели и труд, мы не построили бы в столь короткий срок тот же Турксиб, не освоили бы Северный морской путь, не двинулись бы в едином порыве в атаку на целину и уж, конечно, не привезли бы из Мельбурна сто семьдесят олимпийских медалей — свидетельство нашей закалки, выносливости, а главное, любви к Родине, к партии. А разве советская ракета, запущенная на Луну, это не ожившая мечта? Как нам жить без романтики, без мечты, зовущей вперед, не сгибающейся ни перед природой, ни перед любыми темными силами, воодушевляющей на борьбу за прекрасное?!

Г. Л. Травин среди моряков Петропавловск-Камчатского военно-морского гарнизона, 1959 г.

К числу отважных, возможно романтических вызовов стихии, относится и полярный переход Глеба Травина. Только поэтому его горячо встретила славная молодежь Уэлена, поэтому ему помогали чем могли в селениях, на радиостанциях Севера.

Спортивный подвиг — так назвали юные корреспонденты из Ленинграда беспримерный велопробег. А подвиги старших всегда остаются с сегодняшним поколением как важнейшие этапы в героической эстафете человеческих дерзаний, эстафете, которая не знает финиша.

***

В Петропавловском краеведческом музее висит рельефная карта Камчатского полуострова: цепи коричневых хребтов, сверкающие льдами конусы вулканов, ущелья стремительных рек, тундра… Суровый край… Поворот рубильника — и карта загорается сотнями разноцветных огней Светящиеся точки видны в центре полуострова — это сельскохозяйственные колхозы Мильковской долины, северной житницы. Гирлянда огней тянется вдоль морских побережий: рыболовецкие колхозы, рыбокомбинаты, консервные заводы. Камчатка из отсталой окраины превратилась в крупнейший рыбопромышленный район Советского Союза и дает более 10 процентов всей рыбной продукции страны.

Огни убегают к Полярному кругу, к Чукотке и далее в Арктику: крупный порт Тикси, полярная база и научный арктический центр — поселок Диксон, города Игарка, Норильск, Воркута, Нарьян-Мар…

Карта Ледовитого океана пронизана пунктирами регулярных морских трасс от Камчатки до Мурманска, обставлена сотнями полярных станций. Север перестал быть "белым безмолвием". Но этот край по-прежнему ждет жадных на дело, умных и гордых людей, которые с уважением приемлют то, что сделано предшественниками — моряками, геологами, строителями, врачами, связистами, рыбаками, пе дагогами, полярными следопытами — всеми, кто вложил частицу себя во всенародный подвиг освоения Советской Арктики.

Петропавловск-Камчатский.

Март 1957 — июль 1959 г.

СПИСОК НАСЕЛЕННЫХ ПУНКТОВ, ГДЕ ОТМЕЧАЛСЯ Г. Л. ТРАВИН ВО ВРЕМЯ ПУТЕШЕСТВИЯ
1928 год

10 октября - Петропавловск-Камчатский

23 октября - Владивосток

25 октября - Никольск-Уссурийский

29 октября - Спасск

01 ноября - Калининский РИК

04 ноября - Бочарово

06 ноября - Хабаровск

10 ноября - Ин

13 ноября - Тихонькая

19 ноября - курорт Кульдур

25 ноября - Архара

01 декабря - Алексинский РИК

03 декабря - Свободный

11 декабря - Тыгда

17 декабря - Зея

29 декабря - Могоча

1929 год

06 января - Чернышевск

08 января - Нерчинск

09 января - Шилка

12 января - Карымский РИК

14 января - Чита

20 января - Хилок

23 января - Петровск-Забайкальский РИК

28 января - Кабанск

04 февраля - Иркутск

21 февраля - Усолье

22 февраля - Черемхово

24 февраля - Зимской РИК

26 февраля - Куйтун

28 февраля - Тулун

07 марта - Тайшет

09 марта - Нижне-Ингашский РИК

10 марта - Канск

12 марта - Рыбинский РИК

13 марта - Уярский РИК

17 марта - Красноярск

20 марта - Козулька

22 марта - Ачинск

24 марта - Боготол

25 марта - Итат

26 марта - Тяжинск

27 марта - Сусловский РИК

27 марта - Мариинск

29 марта - Ижморск

30 марта - Анжерское

31 марта - Тайга

01 апреля - Соломешенский РИК

02 апреля - Болотнинский РИК

04 апреля - Алексеевсий РИК

05 апреля - Новосибирск

07 апреля - Черепаново

08 апреля - Тальменский РИК

09 апреля - Белоярск

10 апреля - Барнаул

13 апреля - Алейск

14 апреля - Шипуновский РИК

15 апреля - Поспелиха

16 апреля - Рубцовск

18 апреля - Больагачский

19 апреля - Семипалатинск

21 апреля - Мариянск

23 апреля - Аягуз

29 апреля - Бсеренбоевский РИК

30 апреля - Бион-Ансуйский РИК

01 мая - Талды-Курган

02 мая - Или

12 мая - Чуйский РИК

13 мая - Алма-Ата

14 мая - Фрунзе

14 мая - Калининский РИК

15 мая - Меркен

16 мая - Сырь-Дарьинский аульный Совет Аулиэ-Атинского района

18 мая - Аулиэ-Ата

19 мая - Джувалинский РИК

20 мая - Беловодский волостной исполком

21 мая - Сыр-Дарьинский округ

22 мая - Каратасский РИК

22 мая - Ташкент

23 мая - Янги-Юль

24 мая - Мирзачульский РИК

25 мая - Хавастский РИК

25 мая - Джизакский РИК

26 мая - Янги-Курганский РИК

27 мая - Булунгурский РИК

29 мая - Самарканд

29 мая - Китабский РИК

30 мая - Шахрисибский РИК

31 мая - Янка-Багоний

01 июня - Тенги-Харамский РИК

02 июня - Байсунский РИК

03 июня - Денаузский РИК

04 июня - Сары-Ассиянский РИК

05 июня - Каратак

06 июня - Дюшамбэ

13 июня - Джар-Курганский РИК

14 июня - Сурхан-Дарьинский окружной исполком

18 июня - Чаршаргинский РИК

20 июня - Керкинский РИК

22 июня - Карши

25 июня - Кассанский РИК

26 июня - Ново-Бухарский РИК

26 июня - Бухарский исполком

27 июня - Каракульский РИК

29 июня - Чарджоу

29 июня - Старо-Чарджуйский РИК

04 июля - Байрам-Алийский РИК

07 июля - Мерф

08 июля - Тедженский РИК

10 июля - Гинзбургский РИК

11 июля - Ашхабад

16 июля - Бахардинский

21 июля - Кизил-Арватский горный сельсовет

22 июля - Казанджикский РИК

25 июля - Красноводск

27 июля - "Марат" — пароход

28 июля - Баку

30 июля - Шемаха

01 августа - Уджарский РИК

03 августа - Ганджинский окрисполком

04 августа - Тауз-Данра

06 августа - Тбилиси

07 августа - Мцхета

09 августа - Владикавказ

10 августа - Правобережный округ

11 августа - Кабардино-Балкарская АССР

11 августа - Прималкинский окружной исполнительный комитет Кабардино-Балкарской АССР

12 августа - Георгиевский РИК

12 августа - Терский окружной исполнительный комитет

13 августа - Ессентуки

13 августа - Кисловодский станичный совет

13 августа - Кисловодск

14 августа - Исполком Нагорного округа

15 августа - Минеральные воды

15 августа - Железноводск

16 августа - Курсавский исполнительный комитет

16 августа - Невинномысский РИК

17 августа - Армавирский окрисполком

18 августа - Кропоткинский РИК

19 августа - Тихорецкий РИК

21 августа - Кушевский РИК

22 августа - Батайский РИК

22 августа - Ростов

23 августа - пароход "Феодосия"

24 августа - Мариуполь

24 августа - Бердянск

25 августа - пароход "Франц Меринг"

25 августа - Керчинский РИК

26 августа - Ялтинский РИК

28 августа - Севастополь

29 августа - Бахчисарай

30 августа - Симферополь

01 сентября - Джанкой

02 сентября - Акимовский РИК

03 сентября - Мелитополь

05 сентября - Запорожье

06 сентября - Софиевск

07 сентября - Павлоградский РИК

07 сентября - Лозиевский РИК

09 сентября - Тараниевский РИК

09 сентября - Червоно-Боварская раона рада

10 сентября - Харьковский окрисполком

11 сентября - Весело-Лопанский РИК (ЦЧО)

11 сентября - Белгород

11 сентября - Прохоровский РИК

13 сентября - Солнцевский РИК

14 сентября - Курск

14 сентября - Ямской поселковый Совет

16 сентября - Поныровский РИК

16 сентября - Свердловский РИК

17 сентября - Орел

18 сентября - Мценск

18 сентября - Черньский РИК

19 сентября - Плавский РИК

19 сентября - Щекинский РИК

20 сентября - Тула

21 сентября - Серпухов

21 сентября - Лопаснинский РИК

23 сентября - Москва (Высший совет физической культуры)

25 сентября - Солнечногорский РИК

25 сентября - Клинский уездный Совет

26 сентября - Тверь

26 сентября - Ново-Торжский горсовет

27 сентября - Вышний Волочок

28 сентября - Волдайский сельсовет

30 сентября - Польский РИК

01 октября - Волотовский РИК

02 октября - Дновский РИК

03 октября - Порховский РИК

11 октября - Карамышский РИК

12 октября - Псковский окружком

16 октября - Луга

17 октября - Гатчина

17 октября - Детское село

18 октября - Ленинград

18 октября - Выборгский РИК

19 октября - Шлиссельбургский горсовет

20 октября - Волховский РИК

22 октября - Нашский РИК

22 октября - Лодейно-Польский РИК

27 октября - Петрозаводск

28 октября - Кондопожский РИК

31 октября - Медвежьегорский РИК

01 ноября - Повенецкий РИК

06 ноября - Сорока

07 ноября - Кемь

11 ноября - Лоухи

16 ноября - Кандалакшский РИК

21 ноября - Кольско-Лопарский РИК

21 ноября - Мурманск

05 декабря - Архангельск

07 декабря - Холмогорский РИК

13 декабря - Пинежский РИК

18 декабря - Лешуконский РИК

27 декабря - Усть-Цильминский РИК

Временная организационная комиссия ненецкого округа (без даты)

1930 год

03 апреля - Большеземельский кочевой самоедский Совет

24 мая - Вайгачский островной Совет

20 августа - ледокол "Ленин"

06 сентября - пароход "Володарский"

11 сентября - "Узбекосибирь" — радиостанция "Диксон"

13 сентября - ледокол "Малыгин"

14 сентября - Карасинский самоедский родовой Совет Туруханского района Красноярского края

25 октября - Авамский родовой самоедский Совет Хатангского района

06 ноября - Хатангский туземный РИК

21 ноября - Хатангско-Анабарский районный наслег

28 ноября - Оленекский наслег Булунского улуса

02 декабря - Хатангский райсовет Булунского улуса

06 декабря - Быков

14 декабря - Усть-Янский улусный исполком

18 декабря - Кокуора

1931 год

11 июля - Уэлен — Северный туземный РИК

16 июля - мыс Дежнева

30 сентября - Чукотская культбаза комитета Севера при ВЦИК (Бухта Лаврентия)

02 октября - Чаплино-Эскимосский райисполком Камчатского округа

03 октября - Провидения

17 октября - Усть-Камчатский РИК

24 октября - г. Петропавловск-Камчатский

А. ХАРИТАНОВСКИЙ

ЧЕЛОВЕК С ЖЕЛЕЗНЫМ

ОЛЕНЕМ

(Повесть о забытом подвиге)

Редактор А. Б. Сомах

Технический редактор

Б. А. Потрепалов

Корректор Л. С. Полякова

·«/emphasis ·

Сдано в набор 1/XII-59 г.

Подписано к печати 16/II-60 г.

Бумага 60х84 1/16. Печатных

листов 11,56. Авт. листов 8,6.

ВИ03152. Тираж 20.000.

Цена 6 р. 50 к.

·«/emphasis ·

Петропавловская типография

Камчатского облполиграфиздата.

Заказ № 5222.

Оглавление

ОТ АВТОРА

Часть I. ПСКОВ — КАМЧАТКА

ГЛАВА 1. ПРЯМО ПО КУРСУ — КАМЧАТКА

ГЛАВА 2. ГОРОД "ТРЕХ БРАТЬЕВ"

ГЛАВА 3. УМНЫЙ В ГОРУ НЕ ПОЙДЕТ…

ГЛАВА 4. ЧЛЕН СПОРТИВНОГО ОБЩЕСТВА "ДИНАМО"

ГЛАВА 5. НА ЮГ, НА ЮГ…

ГЛАВА 6. "ЗЕЛЕНАЯ УЛИЦА"

ГЛАВА 7 . СНОВА В ПСКОВЕ

Часть II. ЛИЦОМ К АРКТИКЕ

ГЛАВА 1. "СТОЛИЧНЫЙ" ТРАКТ

ГЛАВА 2 . ШКОЛА ВЫДЕРЖКИ

ГЛАВА 3 . ЧЕЛОВЕК И СТИХИЯ

ГЛАВА 4 . БЕРЕГ ЛЕЙТЕНАНТОВ

ГЛАВА 5 . НЕТ, СЕВЕРНЫЙ ПАРНАС — ЭТО НЕПЛОХО

ГЛАВА 6 . ОБГОНЯТЬ ГОЛОД ИЛИ ЖДАТЬ У МОРЯ ПОГОДЫ…

ГЛАВА 7 . НЕ УЗНАЕТЕ? ГЛЕБ ТРАВИН — ГОЭЛРОВЕЦ

СПОРТИВНЫЙ ПОДВИГ (вместо послесловия)

СПИСОК НАСЕЛЕННЫХ ПУНКТОВ, ГДЕ ОТМЕЧАЛСЯ Г. Л. ТРАВИН ВО ВРЕМЯ ПУТЕШЕСТВИЯ 1928 год

1929 год

1930 год

1931 год