Встреча в бабушкином саду [Тынис Лехтметс] (fb2) читать постранично

Тёплый августовский день; на холмистом взгорье синеет рощица, где среди кудрявых яблоневых и кленовых крон местами виднеются серые драночные крыши. Туда, к этой рощице, со всех сторон окружённой колхозными нивами, идёт вдоль пшеничного поля паренёк в спортивном костюме. На холм нет другого пути, кроме тропинки, которую он сам когда-то протоптал. Узка тропинка — шагая по ней, приходится рукою отводить колосья в сторону.

Если смотреть издалека, то вся зелёная вершина пологого холма выглядит каким-то романтическим островом, который сулит неведомые приключения и неожиданности. Кажется, что там в самом соку ранняя летняя пора — жаркая и пышная. Только лишь листва у старой, молнией израненной берёзы, чьи ветви высятся над другими деревьями, отливает уже первыми красками осени. На сутуловатую старушку в светлом платке походит эта берёза.

Чем ближе подходит Пеэп к рощице, тем быстрее рассеивается мираж раннего лета: в зелени листьев краснеют зрелые яблоки, полыхают багрянцем переспевшие вишни. Со смородинных кустов вспархивает воробьиная стая. Взъерошенные птицы садятся на прогнувшуюся продолговатую крышу дома, на сухие заросли сирени под окнами и на кусты репейника у стен конюшни.

Пеэп останавливается у поросшего сорной травою колодца. На самом деле это уже никакой не колодец, а, вернее, просто яма. Не осталось тут ни сруба, ни ворота. Чья-то заботливая рука притащила сюда несколько ветхих вешал с поля и накрыла яму, чтобы, случаем, не свалилась в неё скотина, не упали ребята. Когда-то здесь был самый глубокий во всей деревне колодец — детская гордость Пеэпа. Никто из сверстников не мог похвастаться таким колодцем.

А нынче, взглянув в него, видишь в глубине только несколько развалившихся бревенчатых венцов да и на груде глины лужицу от недавнего дождя. Однако если задержать взгляд подольше, то в скудном водяном зеркальце можно различить волосы, торчащие ёжиком, и оттопыренные уши. Изображение в лужице смутное, чем-то напоминает оно жуткого арапа, про которого говорилось в страшных бабушкиных рассказах.

Только верхняя часть колодца уцелела. Дощатые распорки, которые сделал Реэмет, кое-как удерживают землю, напирающую,с боков. Доски тоже изрядно покривились, но всё-таки держатся.

Пеэпу, хотя он был тогда ещё малышом, ясно запомнился солнечный осенний день, когда сюда привезли эти доски. Реэмет сидел в колодце на лесенке, которую спустили туда на канате, и забивал в сруб длинные гвозди-костыли. Мать сверху подавала ему доски. Пеэп стоял возле матери и, несмотря на запрет, всё норовил глянуть вниз. Ребячье сердце замирало, он боялся за соседа, качавшегося над глубью.

Боялась и мать: она осторожно опускала доски в колодец, судорожно держа их на весу, пока снизу не раздавался раскатистый голос:

— Отпускай! Не то сама следом свалишься!

Материнское лицо тогда озарялось тихой улыбкой человека, много испытавшего на своём веку. Но следующую доску она подавала ещё осторожней.

И вот, очевидно из-за такой чрезмерной осторожности, мать оступилась на мокрых камнях, лежавших у колодца. Доска выскользнула у неё из рук и понеслась вниз. Материнское лицо с его мелкими чертами и едва заметным чёрным пушком на верхней губе побелело. Не помня себя от испуга, мать и сын склонились над краем колодца.

Но Реэмет уже крепко держал доску за конец, а другой рукой нашаривал гвоздь в нагрудном кармане солдатской гимнастёрки. Как будто ничего и не случилось. Только пилотка съехала у него на затылок и короткие тёмно-рыжие волосы топорщились во все стороны.

— Неужто голову зашибла? — произнесла мать, и на её снова зарумянившемся лице отразилось чувство величайшей вины. И так как Реэмет сразу не отозвался, она не переводя дыхания добавила: — Скажи, не очень больно тебе, милый?

Последнее слово, как бы невзначай сорвавшееся с материнских уст, заставило Пеэпа сначала отойти от колодца, а потом без оглядки пуститься наутёк. Уже у домашнего крыльца он услышал весёлое грохотанье Реэмета:

— Ерунда! Фриц сволота, бывало, покрепче по башке бил. Чего об этой дощечке толковать!

У мальчугана было несказанно скверно на душе: впервые он стал догадываться об отношениях между матерью и Реэметом. Ему показалось, что и мать такая хорошая до сих пор, и сосед их, такой славный сосед, обманули его ужасным образом. Он побежал в комнату к бабушке, чтобы спросить у неё совета и утешиться но тут же сообразил, что бабушке, наверно, ещё меньше понравится то, что сказала мать, и поэтому решил затаить в себе своё горе.

Ведь не зря всякий раз, когда на кухонном пороге возникала рослая фигура Реэмета, бабушка поднималась с чурбана, стоявшего у плиты, и говорила одно то же:

— Опять ты здесь, разбойник? Ладно! Уйду уйду, в комнату, надо Библию почитать.

Бабушка раскрывала эту толстенную книгу без переплёта всегда на одной и той же