Предел [Януш Анджей Зайдель] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Януш А. Зайдель Предел

Еще не поздно

Лучший мир искать…

Альфред Теннисон
Над водой висел прозрачный туман – тонкая вуаль, придающая мягкость очертаниям города, который отсюда казался узкой серой лентой, изрезанной поверху фантастическими зубчиками и выгнутой вдоль границы воды и неба.

Лодка слабо покачивалась на небольших волнах, мерно бьющих о борт. Ритм колебаний и плеск воды действовали расслабляюще.

«Люди слишком многого требуют от жизни, – размышлял Снеер, растянувшись на носу лодки. – Почти все в поте лица и, как правило, безрезультатно пытаются добиться того, что в принципе можно получить проще и легче. Ищут счастья и удовлетворения, не пытаясь вначале понять, что же вообще-то означают сии слова… Я, например, чувствую себя почти счастливым, когда вот так лежу на волнах, подставив грудь лучам солнца… и действительно чувствую уходящее время. Ритм волн создает иллюзию, будто единственное движение в окружающем пространстве – это движение времени, чистого, рафинированного времени, не замутненного ничем, кроме плеска волн о борт. Если можешь позволить себе не считать ударов волн и убегающих минут, если течение времени не повергает тебя в панику – ты действительно счастлив».

Он приоткрыл глаза и, не поворачивая головы, повел взглядом по озеру. Похоже, лишь немногие из миллионов обитателей Арголанда разделяли его взгляд на проблему счастья. В поле зрения Снеера покачивалось всего несколько парусников и две моторки, лениво дрейфующих с заглушенными двигателями. Остальные ловцы счастья толкутся, не вылезая за пределы рваной серой полоски, отделяющей темную голубизну озера Тибиган от светлой голубизны безоблачного неба над западным горизонтом.

«Как все-таки хорошо, когда человек может не считать уходящих минут», – подумал Снеер.

Когда всем хватает питания, одежды, жилища и даже увеселений – время само по себе становится ценностью и уже не образует только лишь подвижный фон жизни, второй план, безвозвратно убегающий за окном мчащегося поезда. Время – основной элемент действительности, неотъемлемое составляющее бытия. И однако люди словно не замечают этого, не могут оценить значения и значимости времени. Живут все еще по древней максиме: «Время – деньги». «Деньги» стали пустым звуком, умерли в процессе общественных преобразований, а бездумный, примитивный подход к проблеме времени продолжает бытовать во всеобщем сознании. Почему? Вероятно, потому, – отметил себе Снеер, – что подавляющее большинство людей – по сути дела, бездумные и примитивные существа. Ибо неужели так уж трудно заметить очевидную истину, которую он, Снеер, уразумел уже давным-давно, еще будучи студентом: время – это просто-напросто жизнь. А жизнь – конечный отрезок времени, подаренный тебе, словно чистый листок, который можно закрасить либо испачкать, смять и выкинуть в мусорную корзинку. Если время – это жизнь, то жизнь для отдельного человека – ценность столь большая и уникальная, что глупо пересчитывать ее на какие бы то ни было другие материальные блага…

Ну, а коли эти понятия – время и жизнь – связаны столь неразрывно, что в масштабах одной человеческой жизни означают абсолютно одно и то же, следовательно, «свободное время» и есть «свободная жизнь».

Свободное время – это то время, которым мы можем распоряжаться по собственному усмотрению. Самым большим богатством человека является то время, которое остается от жизни за вычетом часов, заполненных выполнением обязанностей перед обществом и неизбежными заботами по обеспечению себе возможности материального существования.

Стало быть, идеалом свободы следует считать ситуацию, при которой человек распоряжается всем своим временем. Снеер последовательно приближался к этому идеалу: обязанностями перед обществом он не был обременен в силу существующей в Арголанде обстановки. Его разряд не обеспечивал, да и не требовал от него обязательной работы, собственные же склонности и талант позволяли свести до минимума суету, связанную с добыванием средств, необходимых для приятного препровождения свободного времени, то есть, иначе говоря, свободной жизни.

Для него не было зазорным считать, что в этом мире ему везет больше и живет он значительно комфортабельней, нежели другие обладатели того же разряда – основная конечная цель общественной системы, в которой ему довелось родиться и существовать, выражалась словами: «максимум удобств и свободы при минимуме усилий и обязанностей».

Снеер считал, что он лишь на шаг… ну, может, на два опережает развитие общественной ситуации, несколько обогнав среднестатистического «четверяка», двигающегося – правда, медленнее – но в том же направлении. А ведь, как известно, история возвышает людей, опережающих свое время, даже если их и не признают современники.

Боковой порыв ветра сильнее качнул лодку. Снеер, лежа навзничь, непроизвольно раскинул руки, чтобы не очутиться в холодной воде озера. Рука натолкнулась на разогретое солнцем тело девушки, о которой он почти забыл, занимаясь своими размышлениями.

В принципе эта девица была излишним реквизитом на яхте. Снеер не собирался никого приглашать на сегодняшнюю прогулку. Течение свободного времени иногда хочется воспринимать в одиночестве.

Общества людей, а в особенности девушек, у Снеера было предостаточно – там, на берегу, в кричаще-цветастых джунглях Арголанда, в переполненных барах, на улицах, в гостиничных кабинах…

Снеер просто по привычке махнул рукой, поймав взгляды девушки, следившей за его движениями, когда сегодня в полдень он отваливал от буя в яхт-бассейне.

Он тут же пожалел, но было уже поздно: девушка быстро сунула пляжную сумку в багажную секцию, скользнула с набережной в воду и через несколько секунд вынырнула у борта лодки.

Она была вполне привлекательна – юная, самое большее лет двадцати, с красивым загаром и в меру полными формами, – но Снеер знал достаточно много подобных экземпляров, чтобы воспылать именно сейчас, при виде девицы, в одиночестве прогуливающейся по пристани. К счастью, пассажирка оказалась необременительной. Правда, не дожидаясь приглашения, стянула верхнюю часть костюма, как только лодка вышла за волнолом, – видимо, считая это минимальной платой, причитающейся организатору прогулки, – но потом, загорая на носу яхты, рядом со Снеером, она не затуманила хода его мыслей, разве что привлекательной формой бюста.

Из немногих фраз, которыми они обменялись за несколько часов ленивого покачивания на воде, Снеер узнал, что девушку зовут Грация, что она изучает исторические науки и специализируется на истории этических идей новейшего периода.

Девушка была раза в два моложе его, и ее оригинальные, достаточно смелые суждения на этические темы казались Снееру не соответствующими моменту.

Разговор на другие темы как-то не клеился, и Снеер вновь погрузился в размышления. Наслаждение чистым, ничем не замутненным временем настолько поглотило его, что лишь случайное прикосновение к руке девушки напомнило, что он на яхте не один.

Девушка сочла его прикосновение как нечто вроде приглашения к дальнейшей близости и ответила пожатием руки, однако Снеер игры не продолжил.

– Возвращаемся, – холодно сказал он. – Я немного проголодался.

Уже в следующий момент он пожалел о сказанном, потому что девушка без всякого смущения спросила – куда они пойдут перекусить.

Снеер не был скупцом, порой даже любил переплатить в хорошем ресторане за обед с хорошенькой девушкой – это возвышало его в глазах коллег из его круга и списывалось по статье расходов на рекламу. Однако он знал, чем это кончится: у девушки были прекрасные манеры, и она прямо-таки горела желанием отплатить ему услугой за отлично проведенный день, причем – учитывая студенческие доходы, это могло быть выражено лишь одним-единственным, вполне определенным образом. А как раз сегодня Снеер не был расположен к дамскому обществу в гостиничной кабине.

– Ну, что ж… – буркнул он, словно случайно держа Ключ так, чтобы она могла увидеть символ разряда. – Забежим где-нибудь на бульваре…

Его четверка не смутила Грацию. Совсем наоборот.

– Я думала, ты по меньшей мере двояк. В жизни не встречала четверяка, который нанимает яхту на шесть часов, – улыбнулась она, а Снеер только теперь заметил, что у нее красивые серо-зеленые глаза. – Видно, ты здорово изобретательный четверяк, если можешь так шиковать!

Судя по всему, она была готова к любым вариантам знакомства со случайно встретившимися мужчинами, потому что, когда на берегу вытащила из сумки потертые джинсы и дешевенькую трикотажную блузку, изнутри выпала зубная щетка.

– Для меня, – продолжала она, одеваясь, – разряд не имеет значения. При моей специальности я могла бы стать учительницей… Ну, может, тележурналисткой, но это уже требовало бы разряда повыше… Так что охотнее всего я хотела бы получить четверку и располагать временем…

– Хм, – насмешливо проворчал Снеер. – Ежели человек молод и хорош собой, достаточно четверки и немного самоуверенности.

– У меня никогда не было слишком высоких запросов, – сказала она, пожав плечами, а потом, внимательно взглянув в лицо Снеера, добавила: – Что-то мне сдается, я не очень тебе нравлюсь? Наверно, предпочитаешь интеллектуалок.

Снеер уловил в ее голосе нотку растерянности, а поскольку у него было мягкое сердце, он обнял девушку, и они направились к центру.

Будучи четверяком, он не мог сослаться на необходимость вставать рано, чтобы отправиться на работу… Девушка была в общем-то вполне приятна, и, быть может, у нее действительно не было пунктов на обед. Снеер прекрасно помнил свои финансовые проблемы студенческих лет, а к молодежи – особенно женской ее половине – всегда относился доброжелательно.


Филип проснулся значительно позже обычного, привычно взглянул на часы и мгновенно покрылся холодным потом. Так было всякий раз, когда он убеждался, что опоздания на работу, а значит и очередного объяснения с начальством, не избежать. Мысль эта всегда сопровождалась слабой тошнотой. Положение Филипа было не из лучших, все чаще шли разговоры об увольнении, о сложностях с работой у таких, как он. Когда он окончил курсы, все было проще: даже некоторых четверяков привлекали к работе. Теперь и тройка не давала никакой гарантии.

Внутренний голос говорил ему, что сегодня не выходной. Голова работала как бы на малых оборотах и подозрительно отяжелела. Лишь спустя довольно много времени, когда в воображении он уже пугливо пробирался мимо комнаты начальника и почти до конца продумал оригинальное объяснение своему опозданию… он неожиданно вспомнил, что может спокойно повернуться лицом к стене и вздремнуть еще несколько минут – тех самых лучших минут, когда можно, стиснув веки, закрепить в памяти эпизоды виденного сна…

Филип вот уже несколько дней был в отпуске. Правда, проводил он его здесь, в Арголанде, потому что выезд куда-либо превышал его финансовые возможности, но и так было приятно: спи, сколько влезет, потом весь день мотайся по агломерации, посещая районы, в которых не бывал годами, гуляй в полдень вдоль берега озера Тибиган и с некоторой завистью поглядывай на тех, кто нанимает прекрасные парусники и моторки, чтобы плавать в обществе загоревших девушек.

Сознание, что сегодня его не ждет встреча с шефом, позволило Филипу вновь спокойно углубиться в полусонные мечтания. Неприятные физические ощущения отступили, мышцы желудка ослабли, и только легкое давление в висках нарушало приятность минуты.

Что могла означать эта легкая головная боль? – Филип пытался было припомнить события вчерашнего вечера, но сон охватил его вновь, заполняя пробел в памяти фантастическими картинами.

Кажется, было какое-то пиво. Много пива, – пронеслось у него в голове, прежде чем он полностью погрузился в дрему.

Около девяти он проснулся окончательно, перескочив из сна в явь так же резко, как погруженный в воду мячик выскакивает на поверхность. Он еще пытался силой воли удержаться за краешек сновидения, но сон выдавливал его из себя решительно и бесповоротно.

Очнулся он со странным чувством разочарования и обиды: не удалось досмотреть до конца прекрасную историю, которую он переживал необычайно реалистично, будучи ее главным героем.

«Всегда так! – подумал он, лежа с закрытыми глазами. – Сон уходит на самом интересном месте, а человек хоть и знает, что это только сон, безуспешно пытается продлить его хотя бы на минутку… и это никогда не удается. А потом, даже если и заснешь, то видишь уже нечто совершенно другое».

Сон был действительно прекрасен. Филип воспроизводил его сейчас, упиваясь содержанием так, что даже перестал чувствовать все еще не отступившую головную боль.

Вдруг он открыл глаза и осознанно оглядел комнату. Одежда была чрезвычайно аккуратно уложена на стуле, туфли стояли ровненько… Да, видно, пива было предостаточно. Оно-то и вызывало у Филипа такой приступ педантизма. Привычка студенческих лет, когда отец укорял его за пивные посиделки с дружками и поздние возвращения домой. Ровненько уложенная одежда должна была свидетельствовать о том, что Филип абсолютно трезв…

Теперь отец уже не обращал внимания на эти, впрочем, довольно редкие, поздние возвращения сына из бара, но рефлекс остался, тем более сильный, чем больше кружек опорожнял Филип.

«Но ведь это было в действительности! – Филип приподнялся на локте и, потирая лоб рукой, пытался отделить истину от сонных видений. – Тот человек, тот автомат…»

Мгновенно он вспомнил все. Какой же чудесной была явь, повторившаяся во сне.

Вчера… Вчера… Да. Он, стало быть, возвращался домой после целого дня, проведенного на пляже, где украдкой из-под прикрытых век рассматривал стройные фигурки проходивших мимо девушек. Начались институтские каникулы, пляж был полон студенток – радостных, расслабленных после напряженной летней сессии, подставляющих солнцу и ветру все, что можно было открыть…

Филип, прикрывая сорочкой свои белые, веснушчатые плечи, подернутые розоватым загаром, мечтал о том, чтобы быть одним из тех высоких смуглых, темноволосых парней, которые бороздили своими яхтами озеро. Либо хотя бы иметь возможность нанимать лодки, по крайней мере раз в два-три дня на час, два…

Он знал, что это совершенно нереально – при его заработках, на его скромной должности… В воображении он то разрабатывал способы получения более высокой должности, а стало быть, и доходов, то выдумывал различного рода чрезвычайные события, приносящие ему неожиданные блага… но при этом отлично знал, что ничего подобного случиться не может. Во-первых, потому, что еще никто не добивался успеха, валяясь на пляже и придумывая самые что ни на есть нереальные варианты своего будущего… а во-вторых, – он прекрасно понимал это, – ему, как правило, недоставало храбрости, чтобы осуществить хотя бы самый малый из своих замыслов.

Филип боялся всего – даже того, что приносила обыденщина. В этом, как ни говори, безопасном мире он боялся громко говорить, чтобы никто случайно не услышал его голоса, выделяющегося над средним уровнем шума толпы. Он боялся шефа, и это было причиной утренних тошнот, когда ему приходилось мысленно составлять убедительную историю, объясняющую причину небольшого опоздания на работу, историю, совершенно не похожую на все придуманные раньше…

Филип частенько ненавидел себя за свою трусость. Он не раз давал себе слово когда-нибудь бесстрашно признаться, что попросту проспал… но продолжал трусить…

Там, на пляже, он тоже постоянно ощущал недостаток отваги. Он не смог бы присоединиться к студентам, играющим в мяч, заговорить с какой-либо из девушек… Он чувствовал себя маленьким, слабым, недостойным чьего-либо внимания…

«Вот если б заиметь единицу! Ну, пусть хотя бы двойку!» – думал он, в мечтах видя себя за рулем моторки, с Ключом, небрежно висящим на ленточке, пристегнутой к плавкам, чтобы все могли видеть, с кем имеют дело…

Он верил, что даже двойка создает впечатление, которого он со своей тройкой был не в состоянии произвести…

Когда солнце скрылось за стеной высотных зданий, дугой огораживавших пляж, он оделся и потащился по улицам, не надеясь, что случится одна из тех необычных историй, которые он выдумал, – приключение, несущее перемены в его жизни.

Пиво было эрзацем такой перемены. Принятое в большом количестве, оно позволяло ненадолго забыть о страхе. После нескольких кружек Филип чувствовал себя как в студенческие годы. Растроганно вспоминал свой студенческий убогий Ключ, содержащий только скромную стипендию… которую выплачивали одними красными…

Ключ этот, на котором пока еще не был обозначен разряд, казался ключом от настоящей, счастливой жизни: он сулил потенциально неограниченные возможности… Пустое место могло – теоретически – заполниться символом высшего разряда, а пустые в то время реестры – кругленькими суммами зеленых и желтых пунктов…

В студенчестве он недооценивал столь чудесного свойства своего Ключа. Мечтал поскорее разделаться с учебой, получить разряд (разумеется, высокий – в те времена это казалось реальным), обладать множеством пунктов столь милого сердцу зеленого и желтого цвета. Многое бы он сегодня отдал, чтобы вернуть то благостное ощущение уверенности в себе…

На экзаменах он едва натянул третий разряд, и это было началом его комплексов… Остальное докончило сознание постоянного балансирования на грани, отделяющей работающих от резервных. Сегодня тройка уже не гарантировала получения работы, а покупательная способность зеленых пунктов падала от года к году… Исчезающе малое количество желтых, которые он получал ежемесячно, таяло молниеносно…

«Я сказал бы шефу, что думаю о нем, – оправдывался он перед собой, проходя мимо витрины бара, – но тогда он наверняка воспользуется первой же оказией, чтобы отделаться от меня… И значит…»

Он знал, что это означает. У неработающих не бывает желтых пунктов. А на одних зеленых и красных далеко не уедешь. Последнее время даже автоматы с пивом перевели на желтые. За зеленые можно получить только какую-то отвратную горьковатую бурду, скорее всего, синтетик…

Не говоря уж о такой роскоши, как бутерброд с ветчиной или, наконец, восхитительные парусники на озере Тибиган, без желтых невозможно было пользоваться нормальными человеческими удовольствиями, которые Арголанд предлагал жителям, зарабатывающим желтые пункты. Ну, а как пригласить девушку в бар, коли у тебя нет желтых? А вдруг она пожелает что-нибудь съесть, выпить? Ведь не предложишь же ей лишь сандвич с сыром или мятный чай – единственное, что было доступно за зеленые пункты в барах для избранных на пристани… Это была бы первая и последняя встреча…

Да, второй разряд давал бы Филипу столь желанный для хорошего самочувствия уровень безопасности. Двойка гарантировала стабильность, и еще нескоро могло наступить то время, когда перед двойками замаячил бы призрак безработицы.

Эти невеселые рассуждения привели Филипа в бар к автомату с имбирным пивом. Он решительно подставил кружку под раструб дозатора и сунул Ключ в прорезь.

«Черт с ними, несколькими желтыми. Все равно и за сто лет не накопить на самое малое из того, о чем мечтаю…» – проворчал он, глядя, как коричневая жидкость наполняет стеклянный сосуд.

Быстро выпил, снова наполнил кружку и присел неподалеку от стойки рядом с игральным автоматом.

Маленький, круглолицый и сильно полысевший человечек стоял перед автоматом и глядел на мигающие световые надписи, приглашающие сыграть.

«Испытай счастье – умножь свои пункты», – прочел Филип.

Лысый искоса зыркнул на Филипа, явно ища предлога, чтобы начать разговор.

– Тридцать за один! – произнес он как бы про себя. – Будь у меня несколько желтых… Сегодня один тип поставил десятку и забрал три сотни… Сам видел.

– Желтых? – заинтересовался Филип.

– Ставил желтые, значит, и выиграл желтые. Такое случается редко, но и я бы поставил, если б у меня были…

– Сыграйте зелеными, – посоветовал Филип, понемногу потягивая пиво.

– Э! Чего ради искушать судьбу? Подожду, пока заведутся несколько желтых.

«Десять желтых! – подумал Филип. – Столько я получаю за месяц работы…»

Он неуверенно коснулся указательным пальцем желтой точки на пластинке Ключа. В окошечке загорелись желтые циферки.

– Ну, ну! А вы много накопили! – сказал лысый, глянув Филипу через плечо. – Пятьдесят желтых – не фунт изюму!

Он внимательно посмотрел на Ключ и добавил:

– А вы экономный. С тройкой нелегко насобирать полсотни желтых. Я б на вашем месте рискнул. Пункты к пунктам, как говорится.

– Попытаюсь, – промямлил Филип, хотя и побаивался рисковать. – Но не больше чем на один пункт.

Он вложил Ключ в прорезь автомата, нажал клавишу и потянул за ручку.

– Ну вот, извольте! – обрадовался лысый. – Выиграли три за один. Тоже недурно. Стоит поставить еще разок.

– Ладно! – проворчал Филип и сыграл на три пункта.

Дальше все шло как в мечте! Автомат раззвонился, разгорелся огнями.

– Сто за один! – захлебнулся от восторга случайный болельщик, а остальные посетители бара повернули к ним головы.

Филип уставился в желтые циферки на счетчике, словно хотел удостовериться, не исчезают ли они, как это частенько бывало в снах о великом приключении.

«Триста желтых! – лихорадочно повторял он про себя. – Два с половиной года работы!» За последние пять лет ему едва удалось наскрести пятьдесят… Триста желтых – целое состояние для такого молодого человека. Однако Филип прекрасно понимал, что даже самая большая сумма исчезнет бесследно, если ее периодически не пополнять. Раза два ему уже доводилось без особых трудов выдать по десятке за вечер. Это вовсе не так уж сложно.

Несколько человек, присутствовавших в баре, теперь стояли рядом, с удивлением и завистью глядя то на него, то на автомат, который все еще продолжал бренчать и подмигивать надписью: «Смелому везет – ты поверил и пытайся чаще!» – Ну, друг… Я, пожалуй, заслужил по крайней мере одну кружку! – проговорил лысый, забираясь на табурет у стойки.

– И даже две! – улыбнулся Филип, а потом подумал, что следовало бы как-то отметить такое событие, и, подойдя к автомату, наполнил сразу десятка полтора кружек.

– На всех! – бросил он зрителям, окружавшим игральный автомат. – Пиво для всех!

Ответом был гул одобрения, пили за удачливого игрока, Филипу было весьма приятно, тем более что угощение обошлось ему всего в один желтый пункт – как раз тот, который был обречен на потерю, когда он начинал игру…

При третьей кружке они уже были на «ты» с лысым субъектом, который назвался Карпом, к Филипу относился сердечно и вовсе не выглядел вымогателем. Скорее Филип уговаривал Карла взять очередную кружку, пока наконец тот не стал просить его умерить свою щедрость.

Все, что было позже, Филип вспоминал с трудом. Сидя на кровати, он пытался упорядочить факты. Наконец вытащил из кармана висевшей на спинке стула куртки Ключ.

Все верно. До трехсот пятидесяти четырех желтых пунктов, которые были у него в начале игры, недоставало неполных семи. Почти два он истратил в баре, на остальные пять…

Он еще раз полез в карман и нащупал листок плотной бумаги:

«Карл Прон, отель „Космос“, Арголанд, Т1». На обороте визитной карточки нетвердым почерком было написано: «Вторник, 14 часов».

Он машинально взглянул на Ключ. Был вторник, девять часов десять минут.

«Значит, все правда, – подумал он. – Разве что Карл обычный мошенник. Но даже если так… то я потратил немного. Велико дело – пять желтых!»

Еще вчера, примеряя эту сумму к прогулке на моторке или найму автомобиля, он бы так не подумал.

«Теперь все изменится», – припомнил он задержавшиеся в памяти обрывки беседы с Карлом.

Кто таков этот невзрачный человечек, достаточно обходительный и гладкий, но «смотревшийся» самое большее на четверяка? И действительно ли он может помочь? Надо быть неплохим психологом, чтобы так точно угадать запросы Филипа, проведя с ним едва три часа за пивом.

– Я знаю одного человека, – начал Карл с места в карьер, когда они уже познакомились, – который может организовать любой разряд.

Филип слегка удивился, хотя и слышал, что такие типы существуют. Однако, с другой стороны, было известно, что разрядизаторы находятся под особым контролем Сискома и ни один человек не может оказать на них влияния.

– Как это делается? – спросил он полушепотом, наклонившись к Карлу.

– Профессиональная тайна, – улыбнулся тот. – Но если хочешь… можно попробовать.

– Не помешало бы… – пробормотал Филип, покраснев, и отхлебнул два глотка.

– С тройкой далеко не уедешь.

– Знаю, черт побери.

– Подумай.

– О чем тут думать?

– А и верно. Не о чем. Только надо хорошо заплатить…

– Сколько?

– Ну… я думаю, мастер взял бы сотни две…

– Желтых?

– Хороший специалист охотнее работает за желтые. Разве что… пересчитать по высшему курсу, то есть… ну, пятнадцать к одному… Получится… три тысячи красных. Или восемьсот зеленых.

– Чертовски много… – задумался Филип, но тут же вспомнил о выигрыше, повеселел и снова наполнил кружки.

– Две сотни. Но поймать хорошего спеца трудно. Они очень осторожны, не рискуют. Сам до такого не доберешься, он не станет с тобой говорить, если кто-нибудь не порекомендует. А с кем попало не стоит и связываться. Таких сейчас полным-полно у Станций Тестов: расхваливают свои услуги, а потом исчезают, прихватив аванс… Или пальцем не пошевелят, только прикидываются, будто что-то делают, а если кому-нибудь случайно посчастливится, тут же тянут лапу за гонораром… Нет, не советую.

– А ты мог бы меня… связать?

– Можно попробовать. Но ничего не обещаю. Такие редко берутся за малую работу. Ожидают потруднее. Это в их силах. Поднимут одного-двух в месяц, и довольно. Риск одинаков при любой работе, так что они предпочитают ту, за которую лучше платят…

– Организуй мне… встречу с настоящим мастером, – сказал Филип, уже достаточно взвинченный.

– Если хочешь… Но и мне тоже причитаются…

– Ясно. Ты тоже должен заработать, – согласился Филип.

– Само собой. На что-то надо жить, если нет приличного разряда. Обычно я беру двадцать процентов за контакт. Если дашь пятерку на расходы, завтра постараюсь ответить.

Именно тогда-то Карл и вручил Филипу визитную карточку. Она вызывала уважение. Такие визитки можно было получить только в том случае, если номер в отеле был оплачен на месяц вперед. В «Космосе» это должно было обойтись примерно в пятьдесят желтых. Карл не походил на человека, способного на подобную роскошь, он не скрывал отсутствия пунктов и все время намекал, что едва сводит концы с концами, но, видимо, иногда у него были крупные поступления. Филип, разумеется, не расспрашивал, чем он промышляет, кроме посредничества между рейзерами[1] и их клиентами.

Может, Карл сам был рейзером – из тех, что поменьше, по более легким делам. Таких именовали чекерами[2].

«Все едино, – решил Филип. – Не думаю, что он просто собирался выудить у меня эти несчастные пять пунктов».

Карл действительно не был нахальным и оставлял неплохое впечатление. Пять пунктов, которые Филип перевел на его Ключ, когда они выходили из бара, он считал авансом, остальное должен был получить после окончания операции.

Все выглядело достаточно ясно, по крайней море вчера вечером, когда пиво шумело в голове и мир казался проще и веселее. Теперь, утром, мысленно возвращаясь к вчерашнему разговору с Карпом, Филип опять ловил себя на том, что снова проснулись его обычные ежедневные страхи, несколько смягченные сознанием того, что на Ключе появились триста с лишним желтых пунктов.

«Двести плюс сорок для Карла, – подсчитывал он, уже стоя в ванной под душем. – Страшная сумма… Но все равно разошлась бы бесследно».

Он еще раз припомнил слова отца, которые тот неоднократно повторял, когда Филип был еще школьником и, позже, когда уже стал студентом:

«Единственное, что дает уверенность в жизни в теперешнем мире, это высокий разряд. Не важно, сколько пунктов у тебя на Ключе. Самое главное, чтобы ты работал, к тому же работал хорошо, ибо учитывается прежде всего то, что ты получаешь ежемесячно».

Филип не со всем соглашался с отцом в оценке проблемы. Очень часто действительность вступала в противоречие с отцовской максимой. Филип знал многих молодых людей, которым низкий разряд и отсутствие работы не мешали транжирить желтые сотнями. Однако он понимал, что доходы «желтой молодежи», как их называли, проистекают из дотаций высокопоставленных родителей-нулевиков либо из других, неясных источников.

Родители Филипа были всего лишь трояками, а это не позволяло особо роскошествовать. Будучи студентом, Филип получал от них самое большее один, иногда два желтых в месяц, и этого ему должно было хватить на все удовольствия, недоступные за красные из студенческой стипендии и те несколько зеленых, которые иногда удавалось случайно подзаработать.

Мираж более высокого разряда, лучшего положения и по меньшей мере тридцати желтых в месяц повышал его настроение и придавал храбрости. Вскоре он перестал думать о расходах, связанных с задуманной операцией. В конце концов эти пункты все равно как бы свалились с неба…

Сможет ли он справляться с работой, получив двойку, Филип вовсе не думал, убежденный, что вполне заслуживает второго интеллектуального разряда.


Карл поднялся много позже девяти. Девушки уже не было, видимо, сбежала по-тихому, пока он спал. Заплатил он ей еще вчера, перед тем как пойти в кабину. Обошлась она ровно в те пять пунктов, которые он получил от юного счастливчика из бара.

Он встал и окинул взглядом гостиничную кабину.

«А здорово, что я оплатил жилье заранее», – подумал он и вздохнул. Проверил Ключ. Оставалось еще немного зеленых – достаточно, чтобы прожить несколько дней. Красных не было вообще. Обычно он сразу же обменивал их у менял на зеленые по действующему курсу черного рынка. В его кругу считалось дурным тоном обедать во второразрядных забегаловках и жить в дешевых домах.

Занимаясь до сих пор мелким рейзерством, он не знал материальных проблем. Однако с того момента, как дал уговорить себя на некое достаточно подозрительное дело, пришлось забросить привычные занятия.

«Дьявольщина! – выругался он, пряча Ключ. – Кто меня заставлял ввязываться в эту аферу?»

Его подмывало попытаться втихаря подзаработать на чекерстве, и он с удовольствием поднял бы какого-нибудь четверяка или даже пятиряка за несколько десятков желтых… Во всяком случае – лучше, чем ничего… Однако знал, что сейчас рисковать нельзя. Следовало выглядеть добропорядочным гражданином и не позволять себе никакой подозрительной деятельности. Ведь именно за это он взял двести желтых и намерен был получить еще гораздо больше…

Пункты разошлись за неполную неделю. Шикарный отель, приличные рестораны, девушки за пять и более желтых… Того требовали люди, планы которых он даже не пытался узнать. Решаясь на сотрудничество с ними, он знал, что дело это здорово отдает дерьмом, но утешался мыслью, что то, чем он занимался до сих пор, тоже попахивает преступлением, хотя риск был связан с гораздо меньшими выгодами. Ему пообещали тысячу, и он согласился без долгих размышлений. Со своим истинным разрядом он не мог рассчитывать на большие доходы в чекерстве. Пятиряки и шестиряки – не те клиенты, на которых можно сколотить капиталец. Они собирают свои желтые, скупая их по варварскому курсу, а потом со скрипом расстаются с каждым пунктом.

Особенно теперь, когда четверка не гарантирует получения работы, мало кто вкладывал желтые в возможность подняться до этого разряда ради нескольких дополнительных зеленых.

«Мелкое чекерство на низком уровне неизбежно кончится, – сказал он себе, зачесывая перед зеркалом жиденькие прядки на лысеющую макушку шарообразной головы. – Останутся только крупные акулы, специалисты высокого класса… „Организация“ нулевика стоит, я думаю, не меньше тысячи желтых, на такую сумму можно беззаботно прожить добрый кус времени… И конкуренция невелика… Ну, сколько может быть в Арголанде рейзеров с настоящим нулем? Три, четыре?»

Он вспомнил о Филипе, пятерке желтых, потраченных на девку, и возможности заработать еще тридцать пять. Взглянул на часы. Почти десять.

«Самое время поймать кого-нибудь в городе», – подумал он, заканчивая туалет.

Звякнул телефон. Карл поднял трубку и некоторое время слушал последние инструкции, которые зачитывал женский голос.

– Лады. Буду в час, – сказал он и положил трубку.

Итак – уже! Надо браться за дело, иными словами, подставлять свою шею за тех, кто обещал платить тысячи…

Он почувствовал слабость, присел на стул около столика с телефоном и, не поднимая трубки, нервно перебирал пальцами клавиши аппарата. Ему страшно хотелось позвонить по условному номеру и сказать, что он отказывается от участия в их афере. Однако он чувствовал, что это бесполезно. Он слишком много знал, а кроме того, у него уже не осталось ни пункта из тех, что ему выплатили авансом.

Возврата не было. Карл достал из кармана Ключ и принялся внимательно рассматривать его, словно впервые видел тонкую, заканчивающуюся колечком прямоугольную пластмассовую пластинку, в оконце которой помигивали циферки уходящего времени.

До сих пор он даже не пытался понять, как действует Ключ, – как никогда не раздумывал над работой телефона или калькулятора. Он предполагал, что никто в этом государстве – за исключением нескольких яйцеголовых нулевиков – не знает и не понимает, что происходит внутри тефлоновой пластинки, которая одновременно была удостоверением личности, кредитной карточкой, часами, калькулятором, дипломом, сертификатом интеллектуального разряда и бог знает чем еще.

Он непроизвольно начал припоминать, что слышал когда-либо о конструкции и свойствах Ключа. Какие-то полупроводники, интегральные схемы, цилиндрические домены, диполи, жидкие кристаллы… Нет, чересчур мудрено для Карла.

А однако ведь нашлись хитрецы – надо думать, тоже нулевики, – которые разгрызли это сложнейшее устройство… Карл знал, что вскрывать Ключ не положено. Уничтоженный либо поврежденный Ключ – всегда уйма хлопот и полная потеря личного запаса пунктов… А порой и необходимость подтверждать разряд заново…

Потеря пунктов ему не грозила; свой формальный невысокий разряд он тоже наверняка защитил бы без труда – многолетние занятия рейзерством позволяли ему запросто сдать любой тест на четверяка, но у Карла никогда не было ни намерения, ни желания заглядывать внутрь Ключа, так как он знал, что не увидит там ничего интересного.

Он с некоторой обидой смотрел на тефлоновую пластинку с круглым диском идентификатора папиллярных линий, который превращал Ключ в абсолютно индивидуальный предмет. Он знал, что пришла пора расстаться с этим почтенным предметом и получить взамен другой, изготовленный таинственными комбинаторами, которые сами не хотели рисковать, испытывая собственное изделие.

– Изумительная штука! – захлебывался от восторга тип, который неделю назад втянул Карла в эту историю. – Помнишь сказку «Столик, накройся!» или другую, об этаком мешочке, в котором рождались дукаты, стоило только им потрясти? Ну, так это именно такая штука!

Карл не мог представить себе, как такое возможно. Фальшивый Ключ? Да, попадались вполне приличные подделки, но обычно они годились лишь на то, чтобы включить автомат с пивом или пройти через турникет метро. Но изготовить нормальный Ключ, со всем, что положено?

Он хорошо помнил эксперименты, которые, еще будучи студентом, проводил с дружками, когда они получили свои первые студенческие Ключи. Чужой Ключ, вложенный в автомат, сразу вызывал дикий вой сигнализации, а уж о том, чтобы добыть что-нибудь превышающее по стоимости состояние счета, нечего было и думать: автомат всегда отвечал красной надписью, извещающей, сколько и каких пунктов недостает, дабы исполнилось пожелание клиента…

Карл в общих чертах был знаком с принципами пунктовых расчетов. Он изучал даже, хоть и не особенно прилежно, экономику торговли. Поэтому знал, что существуют автоматы разного рода: торговые, кассовые, расчетные. Все они действовали в ответ на Ключи. Автомат включался в том случае, если закодированные на Ключе папиллярные линии соответствовали линиям владельца, ну и, разумеется, если на Ключе были необходимые для операции пункты.

Карлу никогда не доводилось обманывать автомат, и он свято верил, что это невозможно. Некоторые пытались – иногда удавалось, но всегда оставался риск здорово влипнуть из-за какой-нибудь идиотской пачки сигарет…

«Но ведь должен же быть какой-то слабый пункт в системе контроля, какая-то ахиллесова пята, позволяющая обмануть Банк, – размышлял Карл, задумчиво глядя на мигающие циферки часов. – А эти ловкачи, видимо, нашли способ вписывать что-то дополнительное на банковский счет и на Ключ…»

Он прекрасно знал, что само по себе изменение записи на Ключе – если б это даже было возможно – ничего не решает. Сиском достаточно мудр, чтобы допустить столь наивные обманы. Впрочем, кто бы отважился экспериментировать с собственным Ключом? Ведь для этого необходимо знать внутренний код автоматов, а тот время от времени самопроизвольно изменяется. Один неверный магнитный импульс может полностью деформировать запись в памяти Ключа, он выдаст какую-нибудь глупость, и ты попался!

Карл вспомнил своего давнего дружка, «мастера – золотые руки», который, пытаясь что-то ошельмовать, подмагничивал Ключ и таким путем накомбинировал себе весьма приятное общение с полицией. Карл глубоко вздохнул и лениво поднялся с кресла.

«Итак, будем надеяться, что это мастера, а не какие-то любители-портачи», – сказал он себе.

В половине одиннадцатого он вышел из кабины. Захлопывая за собой дверь, вдруг остановился.

«А, черт! Ведь замок в двери срабатывает в ответ на Ключ, с которого взяты наличные на оплату кабины! А новый Ключ… может не подойти», – подумал он, но тут же вспомнил, что новый Ключ будет набит желтыми, стало быть, сейчас можно частично отказаться от резервации и получить в административном автомате оставшиеся пункты за вычетом стоимости операции. Он обрадовался: таким образом получал больше тридцати желтых, что, между прочим, означало возможность пообедать в автоматическом баре отеля высшего разряда, где шли только желтые!

Перед дверью бара он заметил зеленый мундир и тут же свернул к креслам, расставленным в холле. Сев спиной к полицейскому, некоторое время наблюдал за ним, поглядывая в зеркальную обшивку стены. Чувствовал, как пульс бьется в висках, слышал его в ушах, ладони вспотели.

«Нервишки!» – зло отметил он.

Полицейский смотрел в глубь бара, где перед автоматами крутились девушки – те, что всегда болтаются в поисках достойных гостей. Полицейский стоял здесь явно затем, чтобы зорким оком отцедить постоянных посетительниц гостиничного бара от тех, кто пришел случайно в поисках любителей заплатить за обед.

Карл увидел, как страж порядка на минуту скрылся в глубине ресторана и вывел двух молоденьких девиц, явно малолеток. Они послушно вышли. Полицейский еще раз осмотрелся вокруг и медленно направился к выходу.

«Вероятно, подзарабатывает у здешних дамочек за изгнание наглых конкуренток, – подумал Карл, входя в бар. – Каждый пашет, как может».

«Чего ты боишься, старый дурень! – обругал он себя. – Пока еще нет причин. В кармане у тебя собственный, настоящий, легальный Ключ. Вдобавок с минимальной суммой пунктов, что в здешнем обществе считается наивернейшим доводом твоей лояльности!» Он встал с кресла и лениво прошел в бар. За высокими столиками вдоль стен сидели девицы, выряженные в цветастые платья, словно манекены из магазина одежды высшего класса. Некоторые повернули головы, окидывая Карла быстрым, оценивающим взглядом, по, видимо, решили, что он недостаточно туго набит желтыми.

«Надо будет одеться как-то… подороже, – подумал он мимоходом, – если собираюсь пожить здесь подольше!..»

Он понимал намерения людей, которые должны были вручить ему для эксперимента фальшивый Ключ… Здесь, в приличном, достаточно дорогом отеле, люди, тратящие значительные суммы желтых пунктов, не вызывали подозрений. Трудно было бы проверять неограниченные возможности Ключа в отелях средней руки и дешевых забегаловках, где большинство автоматов настроено на зеленые.

Карл осмотрел бар. Кроме шумливых и пестрых, словно попугаи, девиц здесь, как обычно в эту пору дня, сидело множество субъектов, профессии которых можно было сразу и безошибочно причислить к нелегальным. Он заметил двух рейзеров, правда, знал их лишь в лицо, а этого было недостаточно, чтобы заводить разговор о деле Филипа. В углу сидел знакомый пожилой кимейкер[3], но Карл подумал, что с людьми этой профессии сейчас лучше не якшаться. Поэтому направился в противоположный угол, сунул Ключ в автомат, взял с выдвинувшегося податчика несколько бутербродов, взглянул на желтые циферки, появившиеся в оконце, и тихо выругался. Четыре бутерброда стоили почти один желтый. Он повнимательнее присмотрелся. Бутерброды были с черной икрой.

«Надо привыкать, – подумал он. – А лучше вообще не смотреть на цену…»

Он услышал, вернее, почувствовал кого-то у себя за спиной. Осторожно повернул голову, чтобы краем глаза оценить ситуацию. Всего лишь одна из девиц.

– Любишь икру? – начала она.

Он внимательно взглянул на нее и слегка усмехнулся.

– Хочешь? Мне уже приелась.

Она присела рядом и некоторое время молча жевала. Потом сказала:

– Соленая.

Когда он спустя минуту вернулся с двумя банками двойного пива, она уже доканчивала второй бутерброд.

– Мне что-нибудь оставишь? – спросил он резко.

– Угу. Ешь! – Она указала на поднос. – Ищешь кого-то? Может, я ее заменю?

– Не думаю. Мне нужен хороший рейзер.

– Не знаю, – осторожно буркнула она и открыла банку.

– Положим… Я тут вижу двоих, но они меня не знают…

– Что хочешь себе организовать? Пятерку? – насмешливо спросила она, щуря глаза.

– Ты должна мне за два бутерброда, – холодно сказал он.

– Прости, глупая шутка.

– Именно. Неужто я похож на шестиряка?

– Ну, так что ты хочешь получить?

– Двойку, но не для себя.

– Снеера знаешь?

– Знаю, – оживился Карл. – Он бы подошел!

– Был тут полчаса назад, с одной…

– Куда пошел?

– Не знаю. Заплатил за нее, а вышел один. Наверно, здесь живет. Видимо, решил прогуляться до центра. Он обычно в это время гуляет.

– Благодарю. Пойду поищу. Еще что-нибудь хочешь?

– Я бы выпила. Что сказать, если он вернется?

– Ничего. Найду сам.

Карлсоскочил со стула и принес девушке рюмку коньяка. Это обошлось ему в полжелтого, но информация стоила того.

«Только б найти… и уговорить», – подумал он, выходя на улицу.

На Ключе было пять минут двенадцатого. Он вспомнил о назначенной встрече и ускорил шаг, не переставая высматривать Снеера. Сейчас ему были важны даже не остальные тридцать пять желтых от Филипа. В ближайшее время он обойдется и без них, а потом… Потом их будет сколько душе угодно… Если, конечно, все пройдет нормально. Сейчас дело было в обыкновенной профессиональной порядочности. Кроме того, он чувствовал некоторую симпатию к тому молодому немного затюканному парню.


Как обычно, перед полуднем в баре была толкучка и гомон, но почти никто не засиживался дольше чем требовалось, чтобы выпить кофе или кружку пива. Снеер подождал несколько минут, пока освободится его постоянное место в углу, потом уселся на высоком стуле и погрузил усы в пену. Хлебнув первый сегодня глоток хорошего пльзеньского, постепенно успокаивался. Учащенный пульс приходил в норму. Немного алкоголя придавало ясность мыслям. Именно здесь, в шуме множества накладывающихся один на другой разговоров, звоне бокалов и бульканье дозаторов, отмеряющих напитки, он чувствовал себя прекрасно. Здесь он был в безопасности, надежно укрытый среди десятков постоянно сменяющихся лиц, в самом центре города. Как маленький мудрый змей в тропических джунглях, пользующийся данной ему способностью к мимикрии, он скользил, не замечаемый ни врагами, ни теми, благодаря которым мог существовать.

Он всегда выпивал свое предполуденное пиво, зная, что, если захочет, может получить и вторую, и третью, и даже четвертую кружку. Однако обычно он брал не больше двух. Он слишком ценил свой ясный, быстрый ум (которому, между прочим, был обязан и этим пивом), чтобы затуманивать его чрезмерной дозой алкоголя. Однако то, что он мог бы ограничивать себя в случае необходимости, давало ему особое удовлетворение. Сознание это было одним из основных элементов, от которых зависело ощущение безопасности в этом баре, в этом городе и вообще в этом мире.

С тщательно отмеренной медлительностью он время от времени поворачивал голову, когда звонок оповещал кого-либо из клиентов, что его месячный лимит пива или чего-то там еще истек на предыдущей порции. Порой, когда он был в особо хорошем настроении, а посетитель ему нравился, Снеер как бы нехотя сползал с высокого стула в углу (постоянное место в углу тоже относилось к элементам, придающим ощущение безопасности: он любил, чтобы у него были защищены тылы и один из флангов) и слегка отодвигал в сторону незадачливого потребителя, который обычно с глуповатой миной таращился на автомат. Потом вкладывал свой Ключ в прорезь и получал две большие кружки пива. Получал он их безотказно – безразлично, в понедельник или субботу – и небрежно пододвигал одну под нос изумленному гостю либо, слегка ударив кружкой о кружку, произносил какой-нибудь тост, как правило, ни к селу ни к городу.

Сегодня его такие номера не интересовали. На четвертой кружке он отметил, что даже пиво не доставляет удовольствия. В голове слегка шумело, а голоса вокруг начинали сливаться в монотонный гул.

Снеер отставил недопитую кружку и бездумно глядел сквозь витрину на людской поток, льющийся мимо бара. Он был раздражен и взъярен самым скверным из возможных способов, разъярен безнадежно, ибо виною всему был сам… Гораздо легче перенести любое разочарование, когда можно обвинить в этом кого угодно, только не себя…

«Как последний идиот! Как законченный шестиряк! – с отвращением думал он о себе. – Позволил поймать себя столь примитивным образом, клюнул на такой трюк!» С тех пор как он стал заниматься рейзерством, он прекрасно знал, что время от времени кто-то попадается по той или иной причине. Но до сих пор это были случаи довольно редкие. Среди коллег по делу относительно этого кружили разнообразнейшие легенды и анекдоты. Подобный провал – всегда нечто такое, о чем потом долго рассказывают. А тут – извольте! Глупое, идиотское дело…

Снеер еще раз пробежал мысленно все сегодняшнее утро (если так можно назвать время между десятью, когда он выбрался из постели, и двенадцатью).

День начался нормально. Он проснулся в ночевочной кабине средней руки (при его занятиях было нежелательно иметь постоянное место жительства, а пользоваться лучшими отелями значило вызывать подозрения), потом бесцельно направился в центр города, рассматривая магазинные витрины и девичьи ножки. Зашел в парикмахерскую, побрился в автомате и принял электромассаж, чтобы придать физиономии сорокалетнего мужчины вид тридцатилетнего.

Собственно, сегодня делать было нечего. Последний клиент вполне прилично расплатился с ним. Это давало возможность по меньшей мере месяц не утруждать себя, но Снеер не любил слишком долго бездельничать. Отнюдь не из жадности. Просто такой род занятий давал ему – кроме средств к удобной и в меру вольготной жизни – особый вид эмоций, неподдельную дрожь возбуждения, что было редкостью в его упорядоченном и почти идеально организованном мире.

Короче говоря, он вышел прогуляться перед обедом, выпить свое ежедневное пиво на углу Северной и площади Сатурна; потом предстояла встреча с человеком, который должен был ему несколько десятков желтых. Словом, ничего серьезного, никаких опасных операций. Он шел расслабившись, спокойный, чистый как слеза, и вдруг неожиданно этот субъект…

Виноват был, несомненно, Снеер. Просто слишком уж расслабился, чересчур дружественно настроился, к миру и людям – и на минуту забыл, что среди этих дружелюбных людей всегда может затесаться какой-нибудь шпик, этакий филер, инспекторишко, тьфу!

И вообще, неведомо зачем он остановился перед витриной, в которой были выставлены новейшие модели информационных микросхем…

Какое ему, четверяку, дело до микро… чего-то там? На одно это злосчастное мгновение он задумался, зазевался, не проконтролировал собственное подсознание, позволил ему выбраться на поверхность, пробулькнуться сквозь спокойную, плотную оболочку, которой окружил себя и с которой ему было так хорошо!

Каким образом этот сопляк уловил момент его рассеянности? Неужто идеально отработанная, среднетуповатая мина оказалась слишком умной? Это могло быть чистой случайностью, но Снеер знал, что такие случайности почти никогда не происходят сами по себе. В конце концов, никто не задевает первого встречного прохожего, чтобы с глупым видом задать невинный вроде бы вопросик…

Это, несомненно, была провокация, только почему нацеленная именно в него? Или он совершил какую-то ошибку? Может, донес кто-то из клиентов? Нет! Снеер всегда был очень осторожен, клиентов выбирал серьезно и никогда не брался за сомнительные дела. Никогда не угрожал, не шантажировал, не принуждал… Самое большее – не брался за дело, иногда тянул с получением гонорара или даже отказывался от каких-нибудь небольших доходов.

Трудно предположить, чтобы кто-то из клиентов заложил его из личных побуждений. Он всех держал в кулаке, кроме того, каждый из них прекрасно понимал, что рано или поздно ему может вновь понадобиться однажды установленная связь с мастером высокого класса. Такие знакомства весьма ценились теми, кто благодаря спецам вроде Снеера взбирался выше собственной макушки.

И все же был, видимо, какой-то донос, анонимка или что-то в этом роде. Может, кто-то из своих? Конкурент? Маловероятно. Конкуренции практически нет: клиентов достаточно, можно выбирать. Снеер относил себя в принципе к профессиональной элите: брал только высокие заказы, на это он был способен. Небольшая переработка, высокие гонорары, никогда никакой массовой дешевки, халтуры, чекерства для убогих. Он не брался за легкие дела, никаких «пятерка» на «четверку» или даже «четверка» на «тройку». Обычно он действовал между тройкой и единицей. Одно, два дела в месяц – не больше. Не следовало рисковать слишком часто, выставлять себя напоказ, впадать в рутину. Снеер предпочитал отрабатывать каждое дело индивидуально, понемногу, обдуманно и изобретательно. Он гордился тем, что редко повторял одни и те же приемы. Чувствовал себя артистом, а не каким-нибудь ремесленником.

Сегодняшний случай расстроил его вконец. Он не пошел на встречу с должником, не допил последнюю кружку пива.

«Черт его знает, что из этого получится, – думал он, все еще вспоминая случившееся несколько часов назад. – Что он может сделать? Не сказал ни слова, только осмотрел Ключ, что-то записал, вежливо поблагодарил и ушел… Может, надо было пойти следом, что-нибудь предложить…»

Снеер в состоянии был купить целую кошелку подобных субчиков-агентишек, но любая попытка дать такому на Ключ была равносильна признанию в чем-то… И тогда-то уж совсем неизвестно, какой фортель этот тип выкинет. Может, лучше официальный ход дела, нежели шантаж…

«Слишком мне было хорошо, слишком хорошо шли дела, – думал он, выходя из бара. – Подобное всегда случается с человеком в совершенно неожиданный момент и с самой, казалось бы, неожиданной стороны».

Снеер машинально оглянулся, словно опасаясь, что за ним уже пришли, хотя прекрасно знал, что это невозможно.

«Теперь наверняка возьмут на проверку, – рассуждал он, идя по тротуару и не глядя даже на ноги проходивших мимо девушек. – Привет, сладкая жизнь! Влепят тройку, будь здрав… Куда там тройку! – тут же спохватился он. – Хорошо, если не пронюхают всей правды…»

Он слишком хорошо знал методы обследований, чтобы думать, будто сможет скрыть свою тайну. Одно дело – нормальный тест, совсем другое – проверка при подозрении.

«Интересно, что мне прикажут делать?» – раздумывал он, рассматривая худшую из возможных ситуаций. Он представил себе это весьма рельефно. Скривился при одной мысли, что ежедневно придется вставать в семь часов, бежать на полдня в один из этих паскудных домов… или того хуже…

Вкалывал бы как ишак, не зарабатывая даже половины того, что имел сейчас. Нет, не может быть и речи! Этого допустить нельзя!

Он вышагивал по улице, не видя и не слыша ничего вокруг. Выискивал в памяти ту единственную, разнесчастную минуту, когда совершил ошибку – а теперь он уже не сомневался, что эту ошибку совершил. Тот филер, конечно, ждал именно его. Несомненно, устроил засаду на обычной ежедневной трассе Снеера, как древний охотник на тропинке, по которой зверь привык ходить на водопой.

Снеер вынужден был признать, что приемчик оказался удачным, хотя и идиотски простым. Неужто полиция решила взяться наконец за рейзеров и Снеер пал жертвой новых методов?

«Почему именно я? – спрашивал он себя и, чтобы утешиться, отвечал: – Потому что я тот, с кем считаются, а не какой-нибудь мелкий рейзеришко. Чекер. Начав снизу, они, возможно, достигли бы количественного успеха, но наловили бы плотвичек, а рыбы покрупнее насторожились бы. Хватая таких, как я, они рассчитывают запугать остальных…»

Кто-то тронул его за плечо. Он оглянулся, может быть, немного нервно, но не сбавил шаг.

– У меня для тебя кое-что есть, – полушепотом произнес полный лысоватый человечек, следуя в одном шаге позади Снеера.

Снеер знал его. Тот, ну, как его, Пром. Нет, Прон. Мелкий рейзер из чекеров, вытягивающий каких-нибудь шестиряков в пятиряки. Мелюзга. Снеер в принципе не знался с такими. Но этот иногда поставлял хороших клиентов.

– У меня работа три на два. Я взялся бы сам, но для меня это высоковато, а для тебя – в самый раз. Обещающий тип.

– Сколько? – машинально спросил Снеер, но тут же вспомнил, что это его не интересует, по крайней мере сейчас.

– Две сотни.

– В желтых?

– В желтеньких.

– Недурно. Но не возьму.

Две сотни – действительно много, и даже очень много, особенно если все в желтых. Снеер представил себе бесконечный ряд кружек с янтарным содержимым, которые можно было бы получить.

– Не понял? – Прон даже остановился, потом догнал Снеера и вцепился ему в локоть. – Ты что?.. Отпуск взял, что ли?

– Отстань, черт побери… – Снеер колебался, но тут же добавил: – Накрыли меня. Могут забрать в любой момент.

– Тебя?!

Тон, которым это было сказано, и вытаращенные глазенки Прона пощекотали самолюбие Снеера. Несколько мгновений он чувствовал благодарность к облезлому типу за это изумление, свидетельствовавшее о том, что провал Снеера был в его понимании чем-то совершенно невероятным.

– Меня! – подтвердил Снеер, сопроводив это слово жестом, говорившим: «Ну и что тут особенного? Даже с лучшими случается!»

– За работой?

– Если б! Совсем по-глупому, на улице. Один чересчур умный ответ на глупый вопрос.

– И ты называешь это провалом? – Прон беззаботно махнул рукой.

– Он меня записал.

– Ну и что?

– Как «что»? Ясно же: когда я обращусь на перекодировку Ключа, меня пошлют на проверку и так перекодируют, что…

– До конца месяца еще уйма времени. Что-нибудь сообразишь.

– Ничего не сообразишь. Поздно, – вздохнул Снеер.

– Поздновато, но не поздно. Бывает хуже, – весело сказал Прон. – Со мной тоже бывало то да се, а ничего – преуспеваю. Слава богу, седьмой год в деле. Кто тебя записал?

– Какой-то парень. Филер.

– Самый эффективный способ уже того… упущен.

– Какой?

– Стукнуть. Ты небось даже не пошел за ним?

Вот оно. Именно в этом различие между рейзяками из низших разрядов и элитой, к которой принадлежал Снеер. Для тех «стукнуть» было само собой разумеющимся выходом, который Снееру даже и в голову бы не пришел. Впрочем, так было всегда. Раньше, в эпоху банков и бронированных сейфов, ни один серьезный, уважающий себя медвежатник не шел на «мокрое» дело, а какой-нибудь карманник без принципов сразу хватался за бритву.

– Две недели – прорва времени, – продолжал Прон. – Что-нибудь для тебя придумаю, а ты мне взамен сделай одолжение: возьми моего за две сотни. Честно говоря, он отвалил мне несколько желтых в задаток, потому как я пообещал уговорить самого лучшего спеца. Рассчитывал на тебя. Ты же меня знаешь. Я тебя никогда не подводил, а? Ну, как, согласен?

– Уговорил. Давай его. Через час в вестибюле отеля «Космос», – согласился Снеер.

– Благодарен. Он там будет в два. А о твоем деле я подумаю. Надо помогать друг другу, если начинают у нас по тылам шебуршить.

«Думай, думай, братец. Своей головешкой четвертого разряда много не надумаешь. А мне не помешает немного сбережений на черные времена. Что на Ключе – то мое. Даже если проверят и перекодируют, в любом случае обязаны все перевести до пункта. Разве что пришьют рейзинг… Тогда хуже, гораздо хуже. Но у них нет доказательств. Самое большее – накажут за сознательное и умышленное сокрытие истинного разряда. Да и то нет, кажется, такого параграфа не существует…»

Прон свернул в первую поперечную улицу. Глядя ему вслед, Снеер задумался, какой разряд у этого зазнайки в действительности. В тесном кругу рейзеров вопросы на сей счет считались бестактными. Снеер понемногу двигался в сторону отеля «Космос». С клиентом он должен был встретиться только через час. Это входило в профессиональный ритуал: клиент не должен думать, будто рейзер в любой момент готов к услугам. В результате он еще не очень-то знал, куда девать свободный час.

Шатаясь по боковым улицам центра, он вдруг заметил знакомое лицо. Матт, дружок, пожалуй, еще по институту. И даже неплохой дружок. Тот начал было отнекиваться, но все равно спустя несколько минут они уже сидели в небольшом бистро на углу. Снеер чувствовал потребность поболтать с кем-нибудь, оторваться от скверных мыслей сегодняшнего дня.

– У меня нет желтых, – откровенно признался Матт перед автоматом с пивом.

– Ерунда. Я приглашаю, – улыбнулся Снеер.

Они присели за столик в углу. Снеер дружески смотрел на товарища, вспоминая добрые времена, канувшие в Лету годков двадцать назад.

– Как дела, Матт? – начал он, но тут же пожалел. Такие вопросы не задают человеку, у которого нет желтых на пиво.

– Как видишь. Средне! – при этом Матт не изображал трагических мин, что настроило Снеера еще дружелюбнее. – Я как раз возвращаюсь с проверки. Не прошло.

– Что ты хотел получить?

– Шел на тройку, но…

– На кой тебе тройка?

– Чтобы получить работу. Я хочу наконец что-то делать!

Снеер молча покачал головой. Можно подумать, что у людей нет проблем посерьезней!

– Стало быть, ты ничего не делаешь?

– Нет. А ты?

– У меня тоже четверка. Но, как видишь, я не жалуюсь.

Матт глядел в кружку.

– Ты что-нибудь во всем этом понимаешь? – неожиданно спросил он полушепотом и при этом настороженно оглянулся. – Я, например, уже растерялся вконец.

Снеер не любил разговоров о политике, тем более в общественном месте. Однако товарищ явно требовал поддержки. Может, больше, чем он, Снеер, сегодня.

– Все в порядке, Матт, – сказал он. – Так должно быть, и так оно и есть. В соответствии с исходными принципами.

– То, что большинство ничего не делает?

– Но ведь во все века люди пытались переложить физические усилия на животных, на машины… Потом умственные усилия на компьютеры, на информационные системы… Ну и почти получилось! Если кто-то еще должен управлять, улучшать, то ведь это должны делать лучшие. Другим никакой работы не остается.

– Идиотская разрядизация… – проворчал Матт. – Неужели так необходимо?

– Послушай, – Снеер устроился поудобнее, закурил. – Если тебе ни о чем не говорят официальные статьи в прессе, я тебе объясню это проще. Есть несколько основных признаков, которыми должно обладать идеальное общество. Ясно, идеала достигнуть невозможно. Но следует максимально приближаться к нему. Первое – равные возможности. А значит, всеобщая доступность образования. Это условие мы выполнили. У нас всеобщее высшее образование. Раньше говорили: надо иметь бумажку, остальное приложится! У кого была такая «бумажка», тот имел большие шансы. У кого не было, тот считал ее отсутствие виной всех своих неудач. Этот источник общественного недовольства ликвидировали. Ввели всеобщее высшее образование. Обязательное! А коли оно стало обязательным, надо было обеспечить каждому окончание института. Обеспечить же – значит подстроить уровень требований к уровню студентов. Теперь уже никто не может сказать, что ему не дали шанса. Что же дальше? Вторым серьезным вопросом стали заработки. Пытались по-разному. Снабжение «по потребностям» – недостижимый идеал. Потребности неограниченны и возрастают по мере их удовлетворения. А средства для этого всегда конечны и ограничены. Снабжение «по труду», верно, – отличный принцип! Но осуществить его во всей полноте можно только тогда, когда у всех есть работа. Можно еще давать всем поровну. Тоже неплохо, но не совсем справедливо, да, кроме того, приводит к возникновению всяческих антираздражителей. В нашем обществе реализуется некий своеобразный «коктейль» из различных принципов распределения благ при одновременной дифференциации требований. Мы требуем от гражданина тем больше, чем выше уровень его умственных возможностей, способностей, интеллектуальной активности. Когда у всех одинаковое образование, единственным способом установить уровень интеллектуальной пригодности является всеобщая разрядизация с помощью системы тестов. Отсюда семь классов пригодности, от нуля до шестерки. Любой может быть призван на работу, хотя, как мы знаем, на практике потребны только те, кто размещается между нулем и тройкой. С разделением благ дело гораздо сложнее, но, согласись, проблему разрешили довольно удачно. По принципу «каждому поровну» любой, независимо от разряда, получает ежемесячно одинаковое количество красных пунктов. Безразлично, работает он или нет, ибо это от него не зависит. По принципу «каждому по способностям» гражданин дополнительно получает зеленые пункты. И тем больше, чем выше его интеллектуальный разряд. Это дает импульс к повышению своих способностей, достижению более высокого разряда, иначе говоря, к повышению своей потенциальной общественной значимости, пригодности. И, наконец, работающие вознаграждаются дополнительно, по принципу «каждому по его труду», желтыми пунктами. Ведь у них должен быть какой-то побудительный стимул для производительного труда. Вот тебе вкратце наша идеальная общественно-экономическая система. Никто не остается без средств к существованию, если даже для него нет работы, а природа не наделила его интеллектом высокого полета…

– Недурно ты это нарисовал, – язвительно заметил Матт. – Надо только добавить, что за красные можно получить лишь основные предметы, необходимые для жизни: одежду, самое простое питание и скромное жилье…

– Согласен, и это вполне справедливо, – иронически вставил Снеер. – Кроме того, каждый, в зависимости от разряда, получает больше или меньше зеленых пунктов, за которые имеет право приобрести более изысканные предметы: естественные материалы, настоящую ветчину… А те, кто производительно работают, могут за свои желтые пункты получить вещи пороскошнее, например, хорошее пиво… Тебе это не нравится?

Матт глядел на Снеера, все еще не в силах угадать, искренне ли тот защищает существующую общественную систему, или же посмеивается над ней.

– А ты как считаешь? – спросил он напрямик.

– Мне в такой системе удобно, – сказал Снеер, допивая пиво.

– Не понимаю, откуда ты берешь на пиво, если не работаешь, – вдруг заметил Матт.

Такие вопросы допускались только между очень близкими друзьями, но Снеер не думал обижаться.

– Ты же знаешь, что в частном порядке можно обменять зеленые на желтые…

– По курсу черного рынка?

– Разумеется. Даже красные на желтые иногда удается, хотя выходит дороговато.

– Но… это не разрешено…

– И не запрещено. До этого просто никому нет дела. Есть легальные расчетные автоматы, в которых можно переписать любое количество любых пунктов с Ключа на Ключ.

– Но… – Матт на мгновение замялся, потом понизил голос… – ты-то не покупаешь желтые на черном рынке?

– Угадал! – рассмеялся Снеер. – Надо иметь здесь нуль, – указал он на свою голову. – А здесь, – добавил, вынимая Ключ, – самое большее четверку. Это я могу тебе сказать, потому что ты не стукач.

– Откуда ты знаешь? – усмехнулся Матт.

– Оттуда, что у тебя нет на пиво.

– Ты прав. Достаточно убедительный показатель, – горько усмехнулся Матт. – Только у стукачей всегда найдется занятие, независимо от имеющегося разряда.

– Полиции необходимы информаторы. Но иногда такой шпик только прикидывается шестиряком. У него даже Ключ с шестеркой, а в действительности он гораздо выше.

– У тебя четверка, – проворчал Матт.

– Нет, нет! – Снеер похлопал его по плечу. – Будь спокоен. Я-то уж точно по другую сторону. У меня тоже свои заботы. Но когда я из них выкарабкаюсь, что-нибудь сделаю для тебя.

– Что ты можешь сделать? С четверкой я не получу никакой должности.

– Это уж мои заботы, Матт.

– Лады. Если дело чистое, буду тебе благодарен. Только чтобы никаких фигли-мигли с полицией.

– Я же сказал, что я по другую сторону. Верю, что ты заслуживаешь более высокого разряда, чем четверка, стало быть, если исходить из моих принципов, дело будет чистое.

– Я тебе кое-что скажу… – Матт замялся и долго молчал, глядя на крышку стола. – У меня действительно по меньшей мере двойка. Даже была. Только… было такое дело… Попросту мне кое-что предложили, а я отказался, и теперь вот… Сам видишь.

– Короче говоря, не захотел ни на кого капать? Когда это было?

– Три года назад. У меня украли Ключ. Я сообщил о потере, спустя какое-то время Ключ нашелся, но разобранный. Меня обвинили в попытке узнать его устройство и дали понять, что замнут дело при определенных условиях. Обещали даже дать на разряд выше. Я сказал, что не хочу ни единицы, ни ихней работы. Тогда они устроили мне проверку, и я упал до четверки.

– Интересно! – Снеер недоверчиво покачал головой. – Ничего подобного я не встречал. Тесты обычно осуществляются машиной. Обслуживающий персонал не вмешивается…

– В нормальных условиях да…

Снеер задумался. Если случаются подобные истории, значит, не все ладно в Арголанде…

– Мне всегда казалось, что в нашем мире царит образцовый, компьютерно-объективный порядок. Власти не занимаются отдельными гражданами. Управлению подлежат процессы, касающиеся общества, а не единиц. Все говорило за это. Я уже многие годы пользуюсь таким положением. Но видимо, порой бывает и так, как получилось с тобой… Это означает нарушение свободы личности. Установленный общественный порядок, царящий в Арголанде, всегда гарантировал индивидуумам свободу…

– Свободу? – прыснул Матт, поперхнувшись пивом. – Это ты называешь свободой? Слушай, в каком мире ты живешь? Желтые пункты тебе глаза застят или как? Не знаю, чем ты занимаешься ежедневно, но, пожалуй, должен бы замечать элементарную взаимозависимость порядка и свободы: они не могут сосуществовать. Если свобода – реальный факт, то порядок – только кажущийся, и vice versa![4] Та же самая картина, как в случае равенства и справедливости, о которых ты упоминал: равный раздел благ никогда не будет справедливым, и наоборот. Подумай над этим.

– В этом что-то есть, Матт… Я же сказал, мне удобно в существующей ситуации. Во всяком случае, так было до сих пор. Я понимаю, что такое положение удовлетворяет не всех… Это очевидно. У меня особые занятия. Можно сказать, моя профессия – болезненный налет на социальной системе Арголанда. Либо… возможно, логическая неизбежность подобной системы…

Снеер замолчал, осматривая небольшое помещение пивной. За соседним столиком трое подвыпивших мужчин вели оживленную беседу. Незачем было их долго слушать, чтобы понять, что это шестиряки. По другую сторону в одиночестве клевал носом над кружкой пива какой-то молодой человек. Снеер поймал его быстрый взгляд, слишком острый для пьяного.

– Чем ты занимаешься? – вполголоса спросил Матт. – Если можешь сказать.

– Могу. Но не здесь, – буркнул Снеер, не спуская глаз с типа за соседним столиком. – Как только я урегулирую свои дела, что-нибудь сделаю для тебя! Три года – большой срок. Может, уже не станут цепляться.

– Я пытался сегодня сделать тройку. Мне казалось, что тест был специально подработан. Либо результаты оценивали по более строгим критериям.

– Подумаем, что можно будет сделать. У меня кое-где есть серьезные ребята, которые мне кое-чем обязаны. Если не убедим машину, то попытаемся убедить операторов… Запиши мне свой телефон.


Магазин санитарии и гигиены размещался на боковой улице, пустой и затененной стенами небоскребов.

За стеклом входной двери висела табличка: «Просим извинить. Неполадки с электропитанием». Карл толкнул дверь. Она была не заперта. В глубине магазина стояли двое: девушка, копавшаяся в автомате с открытой передней стенкой, и мужчина, прислонившийся к другому автомату.

– Не работает! – буркнула девушка, мимолетно взглянув на Карла и не прекращая своего занятия.

– Мне необходимы лезвия для бритвы «Атра Супер Дубль Эдж», – сказал Карл.

– Порядок! – девушка подошла к входной двери, закрыла ее на засов, опустила жалюзи витрины и скрылась в помещении за прилавком магазина.

Только теперь мужчина, стоявший около автомата с косметикой, повернулся к Карлу. Верхнюю часть его лица прикрывали огромные противосолнечные очки, а нижнюю – обильная, густая растительность.

– Привет, Прон! – сказал он, подняв руку. – Садись и послушай.

Карл присел на стул, бородач продолжал стоять, опершись спиной об автомат, забитый разноцветными баночками и флаконами, поблескивавшими за оконцами подачи. Он помолчал с минуту, изучая Карла из-за очков.

– Все очень просто, Прон, – сказал наконец, улыбнувшись одними губами, что было едва заметно за густой бородой и обвислыми усами. – У нас здесь Ключ, персонифицированный на тебя. На нем твой номер и все персональные данные, а оптиметр папиллярных линий подогнан под твои пальцы. Это дубликат твоего легального Ключа, и ты можешь пользоваться им как своим собственным. Однако с определенными условиями. Слушай внимательно и запоминай, а прежде всего постарайся понять принцип нашего… хм… эксперимента.

Карл сглотнул и дважды кивнул головой в знак того, что готов слушать с полным вниманием.

– Не стану объяснять технических деталей, все равно не поймешь, да и… ни к чему тебе их знать. По образованию ты экономист, так что термины из области банковского дела и финансов тебе должны быть знакомы. Как известно, существуют две группы автоматов, предназначенных для производства операций с пунктами при помощи Ключа: в первую входят автоматы для мелких операций – продающие газеты, сигареты, входные жетоны метро, кино и так далее. Словом, те, в которых расходуют небольшие суммы пунктов, не позволяющие серьезно мошенничать. К этой группе относятся также автоматы расчетные, то есть те, в которых пункты с Ключа одного гражданина могут быть переведены на Ключ другого. Здесь тоже невозможно нанести вред обществу, поскольку ни один товар не передается в частные руки. Все автоматы этой группы действуют чрезвычайно просто. При закупке, когда ты вводишь свой Ключ в отверстие автомата, он считывает состояние пунктовых реестров, записанных на Ключе, то есть проверяет, располагаешь ли ты достаточной суммой, чтобы осуществить операцию. В момент, когда ты касаешься нужного сенсора на панели автомата, требуя выдать определенный товар, автомат вычитает из суммы, фигурирующей в соответствующем, предположим желтом, реестре Ключа, величину стоимости товара, записывает эту стоимость в другом, вспомогательном реестре текущих оборотов твоего Ключа и добавляет к той позиции, все еще только на твоем Ключе, номер автомата, в котором совершена покупка. Запомни, ибо это очень важно: автомат не контактирует с Банком, не проверяет соответствия пунктов на Ключе состоянию твоего счета в Банке. Он как бы принимает «на веру», что состояние Ключа правдиво. Также – и это тоже очень важно – автомат не записывает «у себя» номер Ключа, с которым осуществлена операция. Таким образом, единственный след данной покупки остается на твоем Ключе и сводится к переброске части пунктов с главного реестра на реестр текущих расходов, а также к записи номера автомата, на котором ты произвел закупку. Так же обстоит дело при личных расчетах: на Ключе дающего уменьшается показание главного реестра, в реестре текущих расходов появляется переданная сумма, а также помер Ключа, на который совершена передача. Ключ берущего регистрирует соответствующий приход и номер дающего. Тебе ясно?

– Конечно, все это давно известно! – с раздражением сказал Карл.

– Прекрасно. Посему скажи, как осуществляются подобные действия в другой группе автоматов, совершающих операции с более дорогими товарами? Прости, что экзаменую, но дело требует знания основных принципов, так что… понимаешь…

– Хм… – Карл откашлялся. – У них есть непосредственная связь с Банком. Когда я ввожу Ключ в прорезь, автомат считывает показание главного реестра и проверяет, соответствует ли оно записи в Банке. Если за время, прошедшее после последней такой проверки, на Ключе произошли изменения, поскольку я, например, получил от кого-то частным путем несколько пунктов или купил сигареты, о чем Банк еще не знал, тогда компьютер Банка проверяет вспомогательный реестр моего Ключа, записывает операцию на моем счете и отмечает у себя новое состояние счета. Если же на мой счет в Банке поступила какая-то сумма, которая еще не записана на моем Ключе (например, месячная выплата), тогда Банк записывает ее на моем Ключе, находящемся в прорези автомата. Таким образом, состояние Ключа и счета в Банке согласовываются и подтверждаются. Лишь тогда я могу выбрать и получить товар из автомата.

– Прекрасно! – похвалил бородач. – И ты – четверяк?

– Ну, вообще-то… мой разряд ближе к тройке… – усмехнулся Карл.

– А! Понимаю. Чекеришь?

– Помаленьку… Но последнее время, в соответствии с вашей инструкцией, ничего такого не делал…

– Порядок. Итак, возвращаемся к нашим ключебанковским операциям. Когда ты уже совершил покупку, торговый автомат… обрати внимание на эту деталь: сам автомат, не Банк, снимает с главного реестра твоего Ключа сумму наличности и записывает ее в реестр текущих операций Ключа вместе со своим идентификационным номером. Так делается потому, что операция покупки может содержать несколько позиций. Из одного и того же автомата ты можешь иногда брать несколько различных вещей либо одну и ту же вещь в нескольких экземплярах. Связи перегружены, поэтому нецелесообразно передавать Банку по каждой позиции. И теперь наступает последний этап операции: ты вынимаешь Ключ из прорези автомата. Лишь в этот момент, при этом движении Ключа в прорези, новое состояние твоего счета, израсходованные суммы, а также номер автомата, в котором совершена покупка, передаются в Банк! Вынув Ключ, ты имеешь некую новую сумму на главном реестре Ключа, и та же самая запись фигурирует в Банке, а реестр текущих расходов на Ключе освобождается. Так все выглядит в случае с твоим легальным Ключом. В том же, который мы сделали для тебя, – бородач широко улыбнулся, – введена небольшая модификация. Правда, состояние главного реестра изменяется при каждой платежной операции, а сумма расходов и номер автомата записываются в текущем реестре, но такое положение не стабильно!

Спустя несколько микросекунд, и это-то и есть наше изобретение, состояние реестра текущих оборотов стирается, а состояние главного реестра возвращается к некой постоянной, предварительно запрограммированной величине. Конечно, исчезает с Ключа и номер автомата, в котором совершена покупка! Понимаешь? Мы добавили в Ключ крохотный элементик, микрокалькуляторчик, который сам выполняет эту дополнительную операцию в промежутке между регистрацией наличной суммы торговым автоматом и извлечением Ключа из прорези! Таким образом в Банк поступает сообщение, что клиент… раздумал, ничего не купил и вынул Ключ из автомата! Если ты проследишь все операции поочередно с учетом этого маленького изменения, то заметишь, какие чудесные, прямо-таки сказочные свойства имеет наш изумительный Ключ: мало того, что он сам содержит постоянное количество пунктов, так он еще удерживает банковскую запись в одном и том же состоянии независимо от произведенных закупок. Расходные операции и номера автоматов, в которых ты покупал, нигде не зарегистрированы. Можешь черпать сколько угодно!

– И верно, как в сказке с неразменным пятаком! – изумленно поддакнул Карл.

– Аналогия еще полнее, чем ты думаешь. Если помнишь, владелец пятака мог им пользоваться сколько угодно, но не мог передавать ни гроша никому другому, потому что тогда пятак переставал бы одаривать своего хозяина! Тут та же история. Если ты захочешь, например, дать кому-нибудь сто желтых в подарок, тогда…

– Понимаю! – покачал головой Карл. – Правда, расчетный автомат запишет подарок вместе с номером моего Ключа на Ключ того, кому я дарю, но… на моем Ключе запись подарка и номера того человека исчезнут прежде, чем я выну Ключ из автомата! При первом же использовании обоих Ключей в торговых автоматах Банк сравнит счета и усечет, что у одного прибыло, а у другого… не убыло!

– Пожалуй, ты действительно трояк! – засмеялся бородач. – Ловкий тип! Конечно же, нельзя никому дарить пункты, которых… не существует! Такая операция повлечет за собой немедленное закрытие обоих счетов и контроль Ключей. А этого допустить нельзя. Впрочем, то же самое получилось бы и в случае, если б ты брал пункты от кого-то другого. Тогда у него убыло бы, а у тебя не прибыло, и Банк тоже рано или поздно выявил несоответствие…

– А как… с вкладами, производимыми непосредственно на банковский счет?

– Не может быть никаких вкладов! Именно поэтому нам потребовался человек, который не работает и не получает желтых. Наша модификация касается только желтых реестров Ключа. Состояние желтых в Банке и на Ключе должно быть постоянным и одинаковым.

– Каким?

– Это зависит исключительно от нас. Например, тысяча желтых… Можешь пользоваться своим Ключом совершенно спокойно как легальным, когда дело касается красных и зеленых пунктов. Наши запреты распространяются только на желтые пункты!

– Стало быть, покупай что и сколько хочешь, но никому ни одного желтого и ни от кого никаких желтых. Ну и, упаси боже, нельзя работать и зарабатывать желтые пункты.

– Совершенно верно. Притом самая дорогая одноразовая покупка не может превышать суммы, на которую настроен главный реестр Ключа.

– А… сколько это будет? – робко спросил Карл.

В мечтах он уже видел себя за рулем собственной яхты или личного автомобиля. Правда, и то и другое можно бы – имея желтые – брать ежедневно в прокат без ограничений во времени, но это совсем не то что собственные. Собственные могли иметь лишь немногие. Цены были умышленно завышены, чтобы избежать чрезмерной толчеи на шоссе и озере, особенно – на автостоянках и у пирсов.

– Тебе наверняка хватит! – усмехнулся бородатый. – Увидишь, когда получишь. А теперь бери свой Ключ и иди сюда.

Карл прошел вслед за бородачом к маленькому расчетному автомату в углу.

– Сначала надо полностью опорожнить твой счет в Банке. У твоего нового Ключа всюду одни нули, за исключением, разумеется, главного реестра желтых, где намертво вписана некая сумма, которая, наподобие того множество раз продаваемого пса из старого анекдота, всегда возвращается к хозяину. Надо сделать, чтобы точно такая же сумма желтых оказалась на твоем счету в Банке. Для этого мы воспользуемся твоим легальным Ключом. Вставь его сначала сюда, в прорезь расходов. Лучше всего, если ты отдашь мне пункты со всех реестров, зеленые и красные тоже.

Бородач вложил свой Ключ в прорезь поступлений. Карл на мгновение заколебался. Глупо отдавать все до последнего пункта. Однако он быстро взял себя в руки. Ведь они дали ему столько желтых, что трудно заподозрить, чтобы они польстились на те несколько желтых, которые у него остались. Он быстро проверил состояние реестров Ключа и отбил соответствующие суммы на красной, зеленой и желтой клавиатурах автомата.

– Вот и все. Теперь ты голенький, как новорожденный, – добродушно сказал бородач. – Проверь еще, не добавили ли тебе чего-нибудь в Банке, а то могут быть неприятности. Но сначала я подтвержу получение.

Они поочередно сунули свои Ключи в первый с краю торговый автомат, который на Ключ Карла отреагировал тремя – красным, зеленым и желтым – рядами нулей в оконцах.

– Эй, Сэнди! – крикнул бородач. – Иди-ка сюда с Ключом!

Девушка вынырнула из-за автоматов в глубине магазина, подошла к расчетному автомату, сунула Ключ в прорезь и отстукала что-то на желтой клавиатуре. Карл взглянул и вытаращил глаза от изумления. Потом замер с Ключом в руке.

– Ну, давай Ключ! – громко рассмеялась девушка. – Что, заело?

Он сунул Ключ в автомат и спустя минуту убедился, что ему не померещилось: десять тысяч желтых!

– Теперь еще раз вложи Ключ в торговый автомат, чтобы Банк записал это на твой счет, – сказал бородач. – А это… твой новый. На нем тоже записаны десять тысяч желтых.

– Те пункты… были настоящие? – спросил Карл шепотом, глядя вслед Сэнди, выходящей из магазина.

– А ты как думаешь? Разумеется, настоящие. Нам не до шулерства! – засмеялся бородач. – Банк должен знать, откуда на твоем счету появились десять тысяч. Эта девица – проститутка. У них бывают такие суммы, и это никого не удивляет. Десять тысяч мы вносили на ее счет небольшими суммами весь последний год. Они идут со счетов многих разных мужчин, так что все выглядит легально. А ты… можешь быть, например, ее дружком, которому она дала на сохранение свои сбережения. Последнее время участились случаи принуждения к закупкам. Банды подростков, шестиряков и студентов! Ловят набитую пунктами одинокую женщину и, угрожая бритвой, уводят на безлюдье, к какому-нибудь автомату с алкоголем, а там заставляют купить им много вина. Проститутки бывают их частыми жертвами и поэтому обычно предпочитают не держать на своем Ключе значительные суммы. Так что, как видишь, все выглядит вполне правдоподобно.

– А я стал «альфонсом по случаю»?! – скривился Карл.

– За десять тысяч.

– То есть?

– Очень просто. Это твой гонорар. Когда мы окончим наш эксперимент, ты получишь обратно свой легальный Ключ, а десять тысяч останутся на твоем счету в Банке. Сможешь использовать их по своему усмотрению. Не считая того, что возьмешь с нашего вечного Ключа за время действия эксперимента.

– Стало быть… – задумался Карл, – при таком Ключе надо для начала иметь много желтых?

– А как же? Не знаешь, что ли: пункты любят пункты. Если б ты подарил такой Ключ бедняку, он ничего бы с него не имел! Может, насобирал бы немного красных и зеленых, заменил их на несколько желтых, ну и что? Мог бы, самое большее, оперировать в пределах нескольких десятков желтых. Делать мелкие покупки, пить хорошие вина, но никогда не смог бы купить яхту или виллу, потому что для этого надо иметь на счету тысячи.

– Пункты, конечно, к пунктам… – согласился Прон, – но тогда, если у вас столько желтых, на… кой вам ляд Ключи? Будете продавать?

– Глупости! Зачем их продавать? Распространение таких Ключей быстро привело бы к раскрытию аферы. Мы делаем их исключительно для своих людей. Организовали коллектив для изготовления таких Ключей. Потом расстанемся, каждый пойдет своим путем и будет жить припеваючи.

– Пока не влипнет! – буркнул Карл.

Бородач направил на него темные кружки очков.

– Именно за это мы и платим тебе. Столько пунктов за красивые глазки не дают. Ты будешь нашим пробным шаром. Если где-то обнаружится ошибка, если чего-то мы до конца не предвидели, влипнешь ты, а не мы. Выбираться придется самому. До нас не дойдут, даже если обнаружат свойства Ключа.

– Понял, – кивнул Карл.

Они обменялись Ключами. Бородач спрятал в карман Ключ Карла.

– А теперь испытай.

– Где?

– Да хоть бы в этом автомате. Купи лезвия «Атра Супер». И побрейся. Владелец такого сокровища должен выглядеть элегантно.

Карл купил пачку лезвий, станок и крем для бритья. Потом проверил наличие желтых пунктов на новом Ключе.

Было по-прежнему десять тысяч.

«Десять лет роскошной жизни! – подумал он. – Либо десять лет тюрьмы за мошенничество. Параграф 784».

– Что я должен делать теперь? – спросил он, видя, что бородач снимает с двери табличку, извещающую о закрытии магазина.

– Жить. Нормально, как каждый состоятельный человек. Без всяких обманов и комбинаций. Только помни, ты не должен ни брать, ни давать желтых. Девкам плати зелеными или дари подарки.

– И долго?

– Посмотрим. Мы свяжемся с тобой.

Бородач вышел первым, оставив Карла с новым, волшебным Ключом в руках.

«Они держат меня в кулаке. В любой момент могут сделать какой-нибудь номер с моим настоящим Ключом, и полиция станетменя искать. Но и они у меня в руках…» – подумал Прон.

Впрочем, это было неправдой. Уже спустя минуту он понял, что не держит в руках ничего, кроме шулерского Ключа. «Благодетели» растаяли как в тумане, и теперь, не желая сдохнуть в джунглях Арголанда, он вынужден будет пользоваться этим Ключом. Без Ключа трудно прожить даже сутки, уж это-то он знал.

«Джунгли, дьявольщина!» – подумал он об Арголанде и его обитателях.

Он вспомнил – ни с того ни с сего – известный из приключенческих фильмов способ охоты на тигров: к дереву привязывают беззащитного блеющего ягненка. А охотники поджидают жертву, прячась в кустах.

Возможно, с ним было не так плохо, как с ягненком, но он чувствовал, что, прежде чем они поймают своего тигра, он, Карл Прон, может быть съеден совершенно походя и никто этим даже не заинтересуется.


«Как хорошо, – думал Снеер, когда, распрощавшись с Маттом, шел на условленную встречу, – что еще есть такие, у которых существует понятие чести и болезненное желание работать».

Когда он остался наедине со своими мыслями, всплыло то дело. Вернулись нервозность, неуверенность…

Жизнь рейзера только кажется сладкой и беззаботной. Для осуществления рейзинга желательней всего иметь четвертый разряд, который гарантирует достаточно приличные доходы, да к тому же не заставляет искать постоянную работу. Другое дело – истинный уровень интеллекта. Самое лучшее, конечно, быть нулевиком. Снеер имел и то и другое. Нулевиком он был несомненно, и знал об этом. Четвертый разряд он обеспечил себе уже давно и предусмотрительно не взбирался выше.

Занижение разряда не было преступлением. Трудно доказать, что кто-то обманул экзаменующий компьютер. Самое большее – можно потребовать пройти повторное испытание под усиленным контролем. Впрочем, властям нет особой нужды вскрывать такие случаи (в конце концов, даже не у каждого трояка есть работа), да и вообще немного найдется людей, старающихся скрыть свой более высокий разряд. Скорее наоборот, каждый стремился выглядеть во время теста как можно лучше, поскольку это давало осязаемые блага.

Для Снеера отнесение к соответствующему разряду означало необходимость работать и окончательно порвать с рейзерством. Однако не это было самым худшим.

Если бы властям удалось доказать, что он занимается такими делишками, то ситуация была бы незавидной. Рейзерство считалось преступлением крупного калибра.

«Нет, невозможно. Этого нельзя доказать, на этом можно только поймать», – утешал он себя, входя в вестибюль гостиницы.

Здесь было прохладно и приятно. Снеер развалился в кресле у окна и наблюдал за входящими и выходящими. Сунул руку в карман и достал Ключ. Вертел в руках пластиковую пластинку, бездумно рассматривая белую цифру «4», высвечивающуюся в оконце, когда палец касался соответствующего сенсора.

– Простите, – услышал он робкий голос.

Он поднял голову. Перед ним стоял юноша, блондин с коротко подстриженными волосами и розовой кожей. Своими голубыми глазами он с интересом рассматривал Снеера. В нескольких шагах позади ожидал Прон. Когда Снеер взглянул на него, он слегка наклонил голову и удалился в сторону лифта.

«Неужели этот чекер живет в таком отеле? – подумал Снеер, неприязненно глядя вослед Прону. – Ошибка. Впрочем, его дело».

– Ну, хорошо, – буркнул он все еще стоявшему юноше и указал на соседнее кресло. – Садись.

Немного пренебрежения в голосе, быстрый переход на «ты» с клиентом – все это входило в хорошо отработанный ритуал – должны были сразу создать определенную дистанцию и вызвать уважение. Кроме того, это было определенной моральной компенсацией, дополнительным гонораром за торговлю собственной индивидуальностью.

– Я пытался на двойку, но… – начал паренек, опуская глаза.

Он замер в кресле, стиснув руки на подлокотниках.

– Чем ты занимаешься? – равнодушно спросил Снеер.

– Я ассистент программиста. С тройкой ни на что больше не надейся.

– Хочешь быть программистом?

– Ну… возможно… – Блондин покраснел до корней волос.

– Одним словом, как можно выше. А у тебя амбиции, парень. Стыдиться нечего.

Снеер шлепнул его ладонью по колену.

– Я помогу тебе переступить этот порог. Дальше будешь управляться сам.

Блондин поднял глаза. Робко улыбнулся. Было видно, что он благодарен уже сейчас, за одно только обещание.

«Неужто кто-нибудь из них мог меня засыпать? – подумал Снеер. – Они же во мне души не чают!» – Пошли наверх. В кабине можно поговорить спокойно. Да, еще одна мелочь…

Он остановился перед расчетным автоматом и сунул свой Ключ в прорезь приема. Отстукал на клавише число «100» и нажал желтую кнопку.

– Половина – сейчас, остальное – после операции, – сказал он.

Парень потянулся за своим Ключом. Короткое, едва заметное колебание… Снеер улыбнулся. Известное дело. Почти все клиенты так переживают этот момент. Парень сунул Ключ в отверстие выдачи. Цифры в оконце подтвердили перевод ста желтых пунктов на Ключ Снеера.

– Хочешь о чем-то спросить? – Снеер позволил вопросу прозвучать иронично.

– Н…нет, – промямлил парень.

– Ну, так я тебе сам скажу, – рассмеялся Снеер. – Мы играем честно. В случае неудачи я возвращаю все до пункта. Но этого не случается, по крайней мере у меня!

Двести желтых могли показаться слишком большой ценой; но осуществление хорошего рейзинга требует немалых усилий и связано с риском. Для артиста, а Снеер, несомненно, был таковым, операция «три на два» не представляла сложности. Он несколько раз делал даже «один на нуль». Правда, как правило, он избегал столь высоких разрядов, но порой его заносило. Ведь игра с тестером – рискованный поединок законспирированного нулевика с другим, равным ему по интеллекту, но действующим явно и активно противодействующим завышению чьего бы то ни было разряда. Честолюбивый рейзер, зажавший в кулаке скромный (хотя и набитый желтыми пунктами) Ключ с четверкой, время от времени стремился сам себе подтвердить свой истинный разряд. «Организация» нулевика как раз была таким подтверждением, тестом для рейзера, ежедневно «одалживающего» свой высший разряд интеллекта менее способным клиентам. Но нельзя перетягивать струну. Кроме того, операции «один на нуль» случаются редко. Впрочем, и стоят немало. Одна такая операция обеспечивает рейзеру финансовое благополучие на полгода. Клиенты тоже не внакладе: с нулем можно пробиваться на самые высокие должности. Если человек любит работать, разумеется. Либо – если у него есть, так сказать, «рука, где надо». Снеер верил, что «рука, где надо» тоже имеет значение. Ничего, что вопросы о выделении работы объективно решает компьютер. У Снеера на счету было уже несколько побед над объективными экзаменующими компьютерами.

«Вроде бы раньше, – припомнил он, вытянувшись на диване в гостиничной кабине после того, как клиент ушел, – таких, как я, называли „неграми“. Они сдавали за других экзамены, писали кандидатские диссертации и научные труды. Почему они не могли или не хотели делать этого для себя, а поднимали в гору других? Видимо, это лучше оплачивалось. Как и мне».

Установив таким образом генеалогию своей профессии и поместив ее корни в давних временах, он почувствовал себя немного увереннее: не погибнет рейзерство, коль у него столь давние и богатые традиции.

Он пришел к выводу, что слишком обеспокоился инцидентом со шпиком. Ведь провокация, на которую он клюнул, не могла быть направлена на него как на рейзера. С таким же успехом это могла быть обычная проверка Ключа, последнее время ходили слухи о появлении фальшивых. Не исключен и выборочный контроль случайных прохожих. Вот только… тот вопрос! Вопрос был на уровне по меньшей мере двойки, словно извлеченный из контрольного теста. А он, Снеер, не раздумывая, машинально, с профессиональной легкостью ответил на него случайному прохожему! Он, известный всем как четверяк!

А может, всему виной Ключ? Проверяют их подлинность. У Снеера Ключ был самый что ни на есть настоящий, без каких-либо переделок, подмагничивания, ничего такого. Обычный легальный Ключ гражданина четвертого разряда, ежемесячно представляемый для перекодирования и никогда не вызывавший сомнения ни у властей, ни у торговых, кассовых или расчетных автоматов. А то, что на нем было много желтых пунктов, так за это еще никому головы не снимали. Дело личное. Можно, черт побери, иногда получить в качестве презента от хороших друзей.

Он поймал себя на том, что мысленно подготавливает оправдания, поэтому поскорее переключился на другую тему. Требовалось составить какой-то план для того паренька.

В ситуации малопонятной, когда неизвестно было, чего хочет от него полиция, Снеер решил не рисковать. С юношей он договорился на сегодняшний вечер в одной из Станций Тестов на окраине города. Он знал, что лучше действовать в поздние часы, когда техники утомлены, смотрят телевизор и не обращают особого внимания на посетителей. Он мысленно пробежал все уже испробованные на практике известные способы рейзинга и решил, что наиболее подходящим в данном случае будет метод «пилюли». Достал из кармана куртки, висевшей на стуле, аппараты и проверил их действие.

Было пятнадцать с минутами. До встречи оставалось еще много времени. Снеер лежал, подложив руки под голову. Однако для полного удовольствия чего-то недоставало. Не сразу он сообразил, что с тех пор как позавтракал в гостиничном баре, он ничего, кроме пива, не брал в рот. Он встал, накинул на плечи куртку и оглядел кабину. Он никогда ничего не оставлял в гостиничных комнатах, даже если выходил ненадолго. Профессиональная привычка. Все нужное оборудование рейзер носит в кармане. Кроме головы, разумеется, которую предпочитает держать на плечах.

Он спустился в бар, сунул Ключ в автомат и заказал сандвичи с икрой и апельсиновый сок. Немного постоял, дожидаясь выполнения заказа. Глянул на табло автомата и обмер.

В оконце горела надпись: «Ключ недействителен».

Уже десять лет, как с ним не случалось ничего подобного: когда-то он пропустил срок перекодировки, но это была чистая формальность, и за полчаса все было улажено. Он вынул Ключ из автомата и стал вертеть его в руке. Его Ключ. С его номером. Что такое? Неужели тот субъект? Нет, он только записал его номер. К тому же потом весь день Ключ был в порядке.

Могло быть только одно объяснение: Ключ зафиксирован в Централи, и с этого момента Снеер не получит ни капли пива, ни горбушки хлеба, пока не явится в ближайшую контрольную станцию. Таким образом его заставляют обратиться туда немедленно. Сколько можно выдержать без Ключа в центре города?

«Черт побери! Я же не могу туда явиться!» – подумал он, пряча Ключ в карман. Вспомнил о Проне. Подошел к пульту администрации и спросил о Карле. Да, Прон снимает здесь кабину и находится у себя.

Снеер позвонил ему и попросил спуститься.

– Мне заблокировали Ключ, – сказал он. – Одолжи несколько желтых.

– О чем речь! Благодарю за того парня. Что хочешь заказать?

Снеер повторил заказ, забрал все на поднос и направился к лифту. Его бесило, что он, король рейзеров, вынужден одалживаться у такой мелюзги. Но приходилось терпеть. Уже в лифте он сообразил, что с недействующим Ключом не попадет в снятую раньше кабину. Снова надо было просить Прона.

– Хорошо, идем, – пригласил его маленький жулик. – Постараюсь узнать что-нибудь о твоем деле. Однажды уже приходилось.

Снеер присел на краешек дивана и пережевывал бутерброды, а Прон звонил по телефону.

– Порядок, – сказал он, закончив краткий разговор. – В восемь вечера пойдешь на станцию на площади Астронавтов. Там будет ждать нужный спец. Он поможет. Это обойдется не очень дорого.

– Понятно, – согласился Снеер. – А кто он?

– Наш парень. Молодой, но толковый.

– Как он это сделает?

– Не бойся, дело чистое. Будет у тебя проверенный четвертый разряд и перекодированный Ключ. Достаточно?

– Вполне.

– Ну и славно. И живи себе спокойно до следующего провала.

– Тьфу, тьфу, – рассмеялся Снеер и постучал по крышке стола. – Думаешь, если появлюсь я сам, они проэкзаменуют меня, прежде чем продлить действие Ключа?

– Вполне возможно.

– Полагаешь, я не смог бы симулировать? Прикинуться идиотом?

– О, нет, дорогуша! – Прон широко улыбнулся. – Теперь уже нет. Они малость подучились. Знают, что некоторым очень важно занизить разряд. Таких, как ты, они подвергают испытаниям в состоянии электрогипноза. Перетряхнут подсознание и вылущат оттуда твой нуль, как ты его ни прячь. Рисковать нельзя.

– Пойду. Как выглядит твой человек?

– Он тебя узнает и подойдет сам, – заверил Прон. – А мне пора. Есть небольшое дельце. Можешь остаться здесь. Выходя, захлопни дверь.

Снеер поблагодарил. У него все еще оставалось много времени до встречи с клиентом. Он хотел немного передохнуть, расслабиться перед предстоящей работой. Когда Прон вышел, Снеер поудобнее расположился на диване.

Из дремы его вырвало мерное постукивание в дверь. Он взглянул на часы. Половина шестого. Через сорок пять минут – встреча.

«Кто бы это мог быть?» – подумал он, открывая. За дверью не было никого. Он хотел закрыть ее, и тут услышал тонкий голосок, идущий откуда-то снизу. Не успел он сообразить, что происходит, как почувствовал холодное прикосновение металла к запястью руки и услышал металлический звук. Попятился, захлопывая дверь, но прежде чем она замкнулась, в комнату вползло нечто, по форме и размеру напоминающее футбольный мяч на тонких паучьих ножках. Запястье Снеера было охвачено металлическим браслетом, соединенным тонкой цепочкой с этим странным творением. Только теперь до сознания Снеера дошла суть того, что говорил шарообразный уродец.

– Вы – задержаны. Прошу – подчиниться. Прошу – слушаться – распоряжений. Неподчинение – будет – наказано – электрошоком.

– Что за дьявольщина! – проворчал Снеер, пытаясь освободиться от браслета, но тут же получил предупредительный электрический удар и сразу же отказался от своего намерения.

– Я – арестомат – служебный – номер – ноль – ноль – один, – продолжал робот писклявым, прерывистым голоском. – Я – новая – форма – задержания – подозреваемого – до – времени – отдачи – приказа – об – аресте. Я – не – ограничиваю – свободу – задержанного – а – лишь – не – позволяю – укрыться – от – следственных – органов.

– Значит, я могу отсюда выйти? – Снеер глядел на робота, лихорадочно соображая, как поступить дальше.

«Какая-то адова модель. Ну и денек, черт побери. Чего им от меня надо?»

– Конечно – но – вместе – со – мной, – ответил робот.

Снеер взял куртку, перекинул ее через плечо и направился к двери. Арестомат, словно пес на поводке, последовал за ним на своих восьми паучьих ножках. Он шел вполне нормально и не затруднял движений задержанного.

«Каким чудом они отыскали меня? – подумал Снеер, выходя из кабины. – Неужели… О, дьявольщина, сейчас!» – Эй ты, легавый на спицах, или как там тебя! – Снеер не выбирал слов. Никто ведь не может его обвинить в оскорблении представителя власти в образе этого уродца. – Кого ты должен был задержать?

– Гражданина – Карла – Прона, – выговорил арестомат.

Снеер облегченно вздохнул:

– Тогда пусти меня. Я не Прон.

– Номер – комнаты – совпадает. Прошу – ввести – свой – Ключ – в – мое – контрольное – отверстие.

Снеер быстро вынул Ключ из кармана.

– Этот – Ключ – недействителен, – отметил робот.

– Но ведь на нем закодирован мой учетный номер. Мой, а не твоего Прона.

– На – такой – случай – у – меня – нет – инструкций. Прошу – следовать – за – мной – в – центр.

Снеер уже чувствовал, что эту скотину не переиграть. А время поджимало. Он оценил на глаз длину цепочки. В ней было метра полтора.

«Что бы я ни сделал, они не смогут обвинить меня. Прона тоже, потому что его здесь не было», – подумал он.

Он спустился лифтом вниз и боковыми улицами двинулся к Станции Тестов, где должен был встретиться с сегодняшним клиентом. Немногочисленные в эту пору дня прохожие, странно улыбаясь, оглядывались на него. Арестомат трусил у ноги. Какой-то ребенок объяснил матери:

– Мама, видишь, сумасшедший ведет робота на поводке!

Снеер уже знал, как поступить. Он медленно спустился по лестнице на перрон подземки. Там было пусто. Информационная таблица показывала, что ближайший поезд будет через три минуты. Снеер со своим электронным «грузом» встал на краю низкой платформы…

Через три минуты только метр цепочки свисал у него с запястья. Он надел курточку как следует, ради безопасности пробежал несколько улочек и только потом пошел на станцию обслуживания машин и попросил кусачки. Теперь лишь выполненный со вкусом браслет украшал его правое запястье. Цепочка была не слишком солидная. Конструкторы рассчитывали на электрошоки. Рейзеры же специализировались на том, чтобы перехитрять конструкторов.

С Филипом они встретились у Станции Тестов.

Парень был бледный и растерянный. Снеер дал ему последние указания, и Филип прошел в Станцию.

Не дожидаясь его, чтобы получить остаток гонорара (недействующий Ключ не позволял переписать пункты), Снеер направился к площади Астронавтов. Тамошней Станции он не знал, никогда в ней не работал, а перезапись своего Ключа обычно проводил в центре города.

Перед зданием крутилось – как обычно в таких местах – множество удивительнейших типов. Осведомители и комбинаторы, примерно в равном отношении, прекрасно сосуществующие и не перебегающие друг другу дороги. Пока ничего не происходило. Мелкие колорчейнджеры[5], чекеры, кимейкеры.

Мимо него проходил детина.

– Двенадцать красных за один желтый! – бросил он хрипло.

– За такую цену сам бы купил, – буркнул Снеер, не поворачивая головы. Он знал, что последнее время желтые шли по пятнадцать красных.

– За сто зеленых сделаю «четыре на три» с гарантией. Новый метод! – заверял какой-то чекеришко, не отрывая глаз от столба с объявлениями. Сам он выглядел не больше чем на пятерку.

– Ключик уважаемому? Четверочка, троечка? Отличная работа, подгоним под любой пальчик. Дешевле некуда, – нагло рекламировал свой товар какой-то кимейкер. – А может, отмычечку для винных автоматов?

– Снеер? – полувопросительно шепнул парень в бирюзовой ветровке.

– Да, – Снеер поднял глаза и замедлил шаги.

– От Прона? Хочешь удержать свою четверку, да?

Тот же покровительственный тон и чувство превосходства, которые Снеер так часто демонстрировал при встречах с клиентами.

– Сделаем, – продолжал бирюзовый. – Будь спок!

Снеер поморщился.

«Надо же, до чего докатился: быть клиентом такой вонючки», – подумал он, но тут же вымученно улыбнулся:

– Сколько?

– Пятьсот желтых. Или три куска зеленых.

– Ты что, рехнулся? – буркнул Снеер, но тут же добавил: – Дружок.

– Таков тариф. А что – не подходит?

– Какой у тебя разряд?

– Честная четверка. Ни на полразряда выше.

– У меня нуль, ясно? А за «три на два» я беру сто пятьдесят.

– Но я-то делаю «ноль на четыре». Тоже нелегко. Если кому-то нужна формальная четверка, без меня не обойтись. Твоему нулю тут нуль цена, хе-хе! А я даже под гипнозом не буду лучше чем на четверку!

– Но, черт побери, – не выдержал Снеер, – ведь одно дело рейзинг, и совсем другое этакий…

– Теперь это называется «даунинг»[6]. Новая специальность. С тех пор как начали проверять подозреваемых в рейзерстве, даунеры в цене. Ежели тебя разок накроют, то хана. Погонят на работу за парочку желтых, и уж тут тебе будет ни до рейзерства, ни до сладкой жизни.

Даунер замолчал, видя, что какой-то шпик заинтересовался их затянувшимся разговором. Они отошли в сторону.

– Так как? – спросил даунер. – Решайся. Время – пункты.

– Как ты это сделаешь? На подставку? Или…

– Не твоя забота. У каждого свои секреты.

– Четыреста.

– Для тебя пусть так. Ты дружок Прона.

«Черт возьми, тоже мне дружок! – Снеер закусил губу. – В хорошенькое общество попал».

Он был взбешен. Столько пунктов! И он, Снеер, вынужден покорно торговаться с этаким дерьмом!

– Прона вот-вот возьмут. Если уже не взяли, – бросил он мимоходом.

– Откуда знаешь?

– Меня поймали в его кабине. По ошибке.

– Фараоны?

– Нет, какая-то маленькая электрическая скотина.

Снеер отвернул манжет и показал браслет:

– Вот все, что от нее осталось.

– Видел я уже это новое изобретение, – сказал даунер. – Не приживется. Да, еще только небольшой авансик. Две сотни, остальное потом.

– Но у меня же Ключ того… Разве Прон не сказал? Ни один автомат не перепишет, все предупреждены по силовой линии.

– Ерунда. Я знаю тут одного скупщика, недалеко. У него в малине собственный расчетный автомат, домашней работы, на батарейках. За десятку сделает. Ну как? Идем?

Снеер молча кивнул. Даунер пошел первым.

– Здесь, – сказал он, останавливаясь перед дверью высокого жилого дома. – Подожди минутку.

Снеер оглянулся. Улица была застроена угрюмыми бетонными блоками с однообразными фасадами. На остатках вытоптанных газонов между домами играли дети, хотя время было уже довольно позднее. Видимо, родители были заняты более важными делами, чем присмотр за чадами.

«По статистике, – подумал Снеер, – работает только восемнадцать процентов взрослого населения. Остальные – это четверяки, пятиряки и шестиряки, для которых нет соответствующих занятий. Теоретически ни у кого нет серьезных материальных проблем. Даже у многодетных. И однако все резервные неустанно чем-то заняты. Чаще всего – подозрительными услугами в пользу более высоких разрядов, за желтые, разумеется».

Спустя несколько минут бирюзовая ветровка появилась в темном проеме двери. Снеер вошел следом в коридор, стены которого были покрыты всяческими каракулями. Вдоль одной бежала большая надпись: «Не трать желтых впустую. Дрянь можешь купить за красные!» На другой стороне Снеер прочел: «Даже если у тебя высший разряд, без пунктов ты…» Последнее слово было замазано.

Скупщик жил в двойной кабине на первом этаже. Когда они вошли, он заканчивал какое-то дельце с двумя прилично одетыми юношами. Снеер заметил, что у каждого было по несколько Ключей.

– Опорожняют чужие Ключи, – шепнул даунер. – Этой машинке начхать на сигнал идентификатора папиллярных линий. Можешь перевести все пункты с чужого Ключа на свой.

– Как? – удивился Снеер. – Ведь известно, с чьего Ключа идут пункты. Достаточно, чтобы владелец заявил о краже…

– Не заявит. Он уже в морге. Эти парни – больничные мародеры. Сотрудничают с медперсоналом. Когда пациент умирает, они сгоняют пункты с его Ключа, прежде чем больница заявит о смерти. Знаешь, какая это процедура? Когда пациент умирает, Сиском блокирует его счет в Банке и ждет распоряжений Отдела Наследований. После установления прав пункты умершего переходят на счет наследников. Пока нет сообщения, счет действует, но субъект уже мертв. Если в это время перевести пункты на чей-нибудь счет, то он уже не опротестует перевода, и действует юридическое правило, что он совершил перевод теплой рукой. Ты же знаешь, что датчики папиллярных линий проверяют температуру кожи и пульс в большом пальце.

Снеер прекрасно знал об этом, так как и сам неоднократно применял метод «на подмену», состоящий в использовании тоненьких, почти невидимых перчаток с искусственными папиллярными линиями, соответствующими линиям клиента. Они позволяли подделаться под другого человека во время проверки идентичности в тестовом автомате. Тогда бывает важно, чтобы температура внешней поверхности перчатки была в пределах средней температуры кожи ладони. Поэтому перед тем как войти в Станцию Тестов, следовало держать в руке нагреватель с термостатом, который снимали перед идентификацией.

Однако же способ этот требовал предварительного изготовления перчаток с согласия и при участии клиента, который должен был отправиться к специалисту, именуемому «перчаточником», чтобы снять мерку. Это стоило много желтых, обычно около пятидесяти, и сказывалось на гонораре рейзера, поэтому Снеер прибегал к такому методу лишь в крайнем случае.

Мародеры как раз кончили свои махинации с Ключами покойников, временно пребывающих между небом и землей. За Снеером уже ожидали трое следующих клиентов.

– Две сотни и десятка для тебя, – сказал даунер, втыкая Ключ в примитивно выглядевший аппарат.

Снеер вложил свой Ключ в другое отверстие. Машинка действовала безотказно. Переписка прошла прекрасно, в чем Снеер тут же убедился, взглянув на счетчик своего Ключа.

– Толковый парень, – сказал даунер, когда они вышли. – Видимо, нулевик, и уж никак не меньше единичника. Но официально – на пенсии. Ребята из больницы что-то подкрутили в медицинском компьютере, и тот объявил его непригодным к работе. За эту услугу он время от времени организует им перезаписи с покойничков.

– А с живых? Не случается?

– Почему ж. Только мародеры этим не занимаются, и вообще персонал больницы в такие дела не лезет. Это работа вампиров. Они пробираются в больничные палаты, симулируя тяжелое состояние с помощью соответствующих наборов химических средств и лекарств. Выкрадывают Ключи у пациентов и передают сообщникам, которые их опорожняют, а потом незаметно возвращают владельцам. Но это большой риск и малая выгода. В городских больницах лежат в основном пятиряки и шестиряки. Сколько из такого высосешь? Ну, несколько зеленых…

Снеер слушал объяснения со все возрастающим отвращением. Если до сих пор он занимался своим делом с некоторым старательно скрываемым от самого себя неприятным чувством, то теперь начинал убеждаться, что рейзерство по сравнению с махинациями, осуществляемыми в нижнем слое преступного мира Арголанда, – прямо-таки благородная игра.

Даунер забрал Ключ Снеера и скрылся в дверях Станции Тестов. Снеер присел на скамейке неподалеку от входа и наблюдал за кружащими поблизости людьми, забавляясь угадыванием их профессий.

Филеров распознать было проще всего. Они двигались довольно нервозно, внимательно посматривая по сторонам и избегая неосвещенных фонарями мест. Торговцы пунктами двигались медленно, как бы равнодушно приближались к прохожим и голосами чревовещателей бросали несколько коротких фраз, вроде: «Может, желтые на зеленые?» или «Могу кое-что уступить». Чекеры, или, как презрительно называли низкоквалифицированных представителей этой профессии, «рейзяки», искушали потенциальных клиентов цветастыми обещаниями сделать им пятый разряд вместо шестого.

Даунера не было уже добрых сорок минут, когда вдруг – словно их сдули – из сквера при Станции Тестов исчезли все лениво прогуливавшиеся комбинаторы, оставив растерявшихся тайных шпиков, мгновенно ставших явными. Вскоре Снеер обнаружил причину паники: из боковой улицы, направляясь к Станции, выехал небольшой серый фургон с сеткой в окнах и остановился перед входом. Двое гражданских и один полицейский в форме вошли в Станцию. Спустя буквально две минуты они вышли. Между ними мелькнула бирюзовая ветровка даунера.

– Чтоб ты провалился! – выругался Снеер, с бешенством плюнув на тротуар. – Ну и денек выдался!

Он машинально потянулся к карману, где обычно носил Ключ.

«Надо немедленно заявить о пропаже! – Подумал он, поднимаясь со скамейки. – Надеюсь, этот болван знает, что говорить в таких случаях!» Он двинулся к телефонной будке, чтобы позвонить в полицейский участок. Это было единственное, что он мог теперь сделать… даром.


Звонок не предвещал ничего хорошего. Банн недовольно поднял трубку:

– Наблюдение. Слушаю.

– Это я слушаю! – Говорил сам шеф.

– Видите ли, шеф…

– Вы наконец взяли кого-нибудь?

– Взяли… то есть… он, понимаете… исчез… – Заикаясь и нервно крутя шнур телефонного аппарата свободной рукой, сказал Банн.

– Что значит «исчез»?

– Пока не знаю. В шестнадцать еще был, и с этого времени ни следа.

– Ко мне, рысью!

Банн тяжело вздохнул и положил трубку. Кивнул технику, который прислушивался к разговору:

– Давай записи. Все со вчерашнего дня.

Техник сгреб со стола четыре кипы широкой бумажной ленты, уложив их гармошкой в картонную коробку, Банн взял ее под мышку и побрел к шефу.

– Я совершенно не понимаю… – Начал он с порога.

– Хорошо, хорошо. Покажи его!

– Кого?

– Ну, того, который исчез.

Банн вынул соответствующую ленту из коробки и развернул перед шефом на столе.

– Здесь, в десять ноль шесть, он брал четыре бутерброда с ветчиной и два кофе в баре отеля «Космос». Потом перевел восемь желтых на чей-то Ключ. Какая-то бабешка. Студентка. Впервые имел с ней дело. Мы проверили, на ее счету не было других переводов в этого Ключа.

– Неважно. Дальше! – Торопил шеф, передвигая ленту с записью.

– В десять пятьдесят покупал сигареты в автомате на углу аллеи Тибиган и Сороковой улицы, – бормотал Банн, – потом… да, зашел в бар… два пива… другой бар… опять два пива… Но он был один, пиво брал с перерывами в несколько минут… Сидел довольно долго, потому что следующая запись уже из турникета метро на станции рядом с баром… Потом… Несколько мелких покупок, все время в центре, опять пиво, но уже с кем-то, потому что брал по две кружки сразу… Не знаем, кто это был. Во всяком случае не из тех, за которыми мы следим… Они в то время находились совершенно в другом месте. Ну и наконец перевод… Не подтвержденный на его счету, потому что он не воспользовался Ключом ни разу после того, как… этот парень переписал ему сотню…

– Вероятно, задаток?

– Пожалуй. Потому что потом, около семи вечера, Ключ того парня был переделан на двойку.

– Где?

– На седьмой Станции. Но, повторяю, первый перевод не был подтвержден. Наш объект не пользовался Ключом с шестнадцати часов.

– Невероятно! Сейчас девять вечера! А что в отеле?

– Не вернулся. За комнату заплачено вперед, но там никого нет. Или его прикончили, или он потерял Ключ, или же…

– Блокада! – Шеф обрадовался собственной прозорливости. – Ты проверял, не заблокирован ли его Ключ?

– В записи нет такой информации.

– Я не о блокаде счета, а о блокаде Ключа! В таком случае блокирующий сигнал идет во все автоматы по силовой линии. Надо бы об этом знать! Банк тут совершенно ни при чем. Блокаду Ключей осуществляет служба Контроля Разрядов, а блокаду счетов – Банковская служба. Два разных отдела. Проверь немедленно!

Банн вернулся через несколько минут.

– Ну, видишь! – Возликовал шеф. – Обо всем приходится думать! У баранов из Контроля Разрядов было к нему что-то! Они устроили ему блокаду Ключа и испоганили нам дело. Теперь ищи ветра в поле.

– Может, он обратится в Контроль, чтобы разблокировали?

– Тогда чего ж ты ждешь? Уведоми все Станции Тестов!

Банн опять выбежал и вернулся через четверть часа.

– Ну, все! Теперь он наш! – Радостно завопил он, так что шеф подпрыгнул в кресле. – Он обратился за проверкой. Я велел продержать его как можно дольше, хотя контроль он уже прошел. Они обещали тянуть с выдачей Ключа до прибытия полицейского патруля. Они просто иногда проверяют, нет ли у кого заниженного разряда. На него наткнулись совершенно случайно.

– Нам наука на будущее, – заметил шеф. – Надо предвидеть и такие случаи. Как его зовут?

– Эд Черрисон. Известный также как Снеер. Четверяк, неопределенные занятия, большие доходы от частных лиц. Теперь ясно, что это рейзер высокого разряда. Получал большие переводы от нескольких человек, у которых сейчас нулевой разряд и высокие посты.

– Это уже не наш отдел! – Напомнил шеф. – Просто мне нужен хороший нулевик. Чтобы у него был настоящий нуль, а не какое-то многогранное колечко!

– Такого легче всего найти среди рейзеров. Дьявольски хитромудрые ребята. Наверняка будет то, что надо, шеф.

На столе забренчал телефон. Шеф поднял трубку. Банн видел, как его лицо постепенно наливается кровью, что у шефа было признаком бешенства. Спустя минуту трубка со звоном упала на вилку, а кулак шефа опустился на крышку стола.

– Идиоты! – прорычал он. – Его установили. Никакой это не нулевик и вообще не этот… Снеер. У него только Ключ Снеера. Он делал тому четвертый разряд. Обычный четверяк, даунер.

– Даунер? – Удивился Банн.

– Что? Не знаешь, что это такое? Что же ты вообще знаешь? Переведу в городскую полицию, ей-богу!

Банн плелся в свой кабинет, полон черных мыслей.

«Опять все сначала, – подумал он с горечью. – И кто напортачил? Друзья из другого отдела. Но ничего. Шеф почему-то торопится добыть нулевика, наверно, получил приказ сверху. Достанем другого, и снова будет тишь и гладь…»

Метод ловли «на живца» был разработан детально и обычно действовал безотказно. Не мог не действовать, ибо опирался на статистику. Желая обнаружить и сцапать хорошего рейзера с утаенным нулевым разрядом, достаточно было выявить несколько сотен молодых, честолюбивых людей с запросами по меньшей мере на двойку. Потом выделить несколько сотен мелких комбинаторов, действующих в том же районе. Затем передать соответствующие инструкции в Сиском и банковский контроль автоматов с пивом во всех барах района, имеющих игровые автоматы; если в том же самом баре с коротким промежутком времени заказал пиво один из юных честолюбцев и один из комбинаторов и если к тому же честолюбец стал играть на автомате – Сиском давал ему выиграть. Комбинатор не упускал случая заработать, а юный рассудительный молодой человек не пропивает несколько сотен желтых, а старается использовать их с выгодой для своего будущего. В девяноста случаях из ста встреч с организованным выигрышем юноша находит подход к хорошему рейзеру через случайного мошенника. Достаточно следить за движениями счастливчика, и – рано или поздно – его желтые пункты перекочуют на счет того, кто нужен Отделу.

Общество автоматизированной эпохи само становится единым огромным автоматом, действующим почти безошибочно. Бросаешь триста желтых – выскакивает рейзер с нулевым разрядом. Не нужны тщательный розыск, ведение картотек, слежка за каждым в отдельности. Каждый шаг гражданина обозначается цветными пунктами, остающимися на его пути: в магазине, автомате бара, кино, турникете метро… Достаточно посмотреть банковскую запись расходов искомого гражданина: ежели тратит, значит – живет. Ежели живет – должен тратить, оставляя пунктовые следы, словно раненый зверь, пока из него не вытечет вся кровь. Важно одно: у него всегда должно быть хоть немного, пусть даже красных, иначе его теряешь из вида.

Именно здесь скрывался ответ на сомнения Снеера, посеянные Маттом в его высокоинтеллектуальном, но ленивом мозгу: существование рейзеров и даунеров, четверяковых нулевиков и нулевых четверяков, разумнейших девок и интеллектуалов, продающих, как проститутки, свою порядочность и честь, – все было нормальными составляющими здешней действительности и даже – можно сказать – составляющими, необходимыми для ее функционирования, для существования этого полностью контролируемого Порядка. Ибо в мире Арголанда реальным был именно Порядок. Видимостью же была Свобода.


Выходя из отеля «Космос», Прон ощущал нечто вроде восхищения своим благородным характером. Он чувствовал себя добродеем, самаритянином, ангелом-хранителем и вообще святой фигурой в вонючем болоте всеобщей похотливости и беспощадности, которым считал сейчас Арголанд с его окраинами.

«Если б не чистые глубины озера Тибиган, ты не нашел бы во всем Арголанде ни одного квадратного метра, на котором не расцветала бы какая-нибудь погань», – припомнил он отрывок из речи какого-то проповедника, которого иногда слушал утром по воскресеньям.

Отношение Карла Прона к религии было – можно сказать – осторожным. Он был из числа тех, которых тот же проповедник назвал «верующими на всякий случай». Кроме таких, как Карл, священник еще различал искренне верующих, неверующих или атеистов, а также «антитеистов». Характерной чертой последних было – по мнению пастыря – то, что они почитают своей святой обязанностью по пятницам непременно съедать свиную котлету (даже если врач прописал им диету), дабы своим поведением противиться тому, в существование которого не верят.

При своем перестраховочном мировоззрении Карл не упускал случая совершить добрый поступок, тем более ежели это не стоило ему ни пунктов, ни особых трудов. Он не без основания считал, что всегда не вредно иметь рядом людей, которые ему чем-то обязаны. Правда, у него хватало ума не очень уж доверять человеческой благодарности, тем не менее – будучи экономистом по образованию – он нерушимо верил в статистику. Совершая мелкие услуги по возможности более широкому кругу лиц, он рассчитывал на то, что среди них найдутся – статистически рассеянные, как изюминки в тесте, – такие, которые, приняв услугу, чувствуют себя морально обязанными ответить взаимностью. Остальных он заранее списал в издержки производства, не жалея о совершенном им добре и не обижаясь на них. Определенный процент тех, к кому он отнесся доброжелательно, время от времени оправдывал себя, и этих он зачислял в близкие знакомые.

Метод не был изобретением Карла. Изучая историю торговли, он почитывал старые учебники по психологии клиента времен, когда еще существовали магазины с живыми продавцами. Железное правило, гласившее, что каждый входящий в магазин – даже если он просто хотел укрыться от дождя – есть потенциальный покупатель и с ним следует обращаться так же, как с совершающим крупные покупки, сейчас приносило плоды в бизнесе Карла. Вот почему он недурно существовал, принимаясь за разные занятия.

Правда, последние семь лет рейзерства подорвали его некогда значительные финансовые резервы, но это проистекало из объективных обстоятельств и специфики профессии: рейзинг требовал театральных декораций – дорогих отелей, первоклассных ресторанов, элегантной внешности. Когда у тебя – как у Карла Прона – низкий истинный разряд, расходы поглощают львиную долю не очень-то высоких гонораров. Но эта профессия дает в обществе позицию, какой не может дать никакая другая: рейзера не спрашивают, почему у него только четвертый разряд. Считается, что фактически его разряд гораздо выше, но из профессиональных соображений он это скрывает. Для честолюбивого трояка весьма ценное свойство.

Карл не верил в ад. По его мнению, существо, столь добродетельное, как Творец, не может оказаться скрупулезным, мелочным бухгалтером, регистрирующим каждую человеческую оплошность, уподобляясь в этом Сискому, регистрирующему каждый пункт, истраченный гражданином. По правилам существования, которые Карл для себя разработал, важен только конечный баланс плохих и добрых дел, которые – ежели они пребывают в равновесии – создают вовсе недурное «общее впечатление» в глазах Творца.

Уже давно (так, по крайней мере, ему казалось сейчас) он чувствовал в себе необычайную склонность к добрым свершениям. Беда в том, что до сих пор у него не было никогда для этого нужных средств. Все пункты – и получаемые законно и зарабатываемые на стороне – уплывали сразу, просачивались сквозь пальцы, прежде чем он успевал встретить нужного дружка. В результате он, Карл, частенько сам требовал поддержки в виде нескольких пунктов в долг.

Но сегодня утром все как-то изменилось, обернулось по-иному. Совершенно бескорыстное (если не считать полученной при этом информации) угощение для девушки, «организация» Филипу – практически даром – лучшего в городе рейзера и наконец бутерброды для голодного Снеера – вся сегодняшняя деятельность Карла складывалась в единую весьма похвальную полосу добрых дел.

Он старался забыть, что не мог бы – даже если б хотел – ни переписать себе остаток гонорара от Филипа, ни получить со Снеера за бутерброды, ибо того не позволял его новый Ключ. В свете данного факта филантропия Карла оказывалась в определенной степени вынужденной, однако же… разве не делал он всего этого исключительно по доброте сердечной?

Он решил еще раз утвердиться в чувстве собственной доброты, которое вполне однозначно смягчало, да что там – затушевывало в его совести факт участия в мошенничестве, какого еще не ведали уголовные хроники Арголанда. Оказия подвернулась сразу же за углом Седьмой улицы: двое малышей – темнокожий мальчуган и маленькая светловолосая девочка – с вожделением поглядывали на автомат с конфетами и жевательной резинкой.

Карл сунул в автомат Ключ и сыпанул пригоршню цветных пакетиков под ноги ошалевшим от восторга ребятишкам.

Преступная махинация с Ключом, направленная против анонимной серой массы, таинственно именуемой «толпой», не имела в виду конкретную личность. Эта разница в объекте позволяла Карлу вывести положительное сальдо своих действий.

Он прекрасно понимал, что где-то там, на верхних этажах управления хозяйством, словно шило из мешка вылезет эта мелкая в общехозяйственном масштабе нехватка товара по сравнению с наличием пунктов. Но прежде чем это случится, он, Карл Прон, будет уже нормальным порядочным гражданином с четвертым разрядом интеллекта и массой желтых пунктов на своем легальном Ключе.

Полный столь оптимистических мыслей, гордый своей искренней любовью к ближним, готовый и дальше оказывать услуги исключительно из чистого к ним расположения, Карл задержался перед банковским павильоном на аллее Тибиган, сразу за пересечением с Девятой улицей, для совершения операции, которую арголандец в здравом уме проводит, только когда уже нет иного выхода: замены определенного количества желтых пунктов на зеленые.

Такая замена легально была возможна лишь по номинальной стоимости: пункт за пункт. Можно было получить зеленые и красные за желтые, а также красные за зеленые. В обратном направлении банковские автоматы не действовали.

Учитывая весьма значительную разницу в стоимости пунктов различного цвета на черном рынке, банковский обмен был, разумеется, полнейшей бессмыслицей, и никто им никогда не пользовался. Однако же официальный курс, равный для пунктов всех цветов, имел определенное общественно-идеологическое обоснование, доходы нулевика, выраженные в количестве пунктов (без уточнения цвета), были в среднем лишь вчетверо выше, нежели доходы шестиряка. Это отлично маскировало истинный разброс доходов различных интеллектуальных разрядов, поддерживая – во всяком случае в статистике – миф об относительном материальном равенстве граждан.

В действительности же, с учетом рыночной стоимости желтых и зеленых, нулевик имел в несколько раз больше шестиряка. Правда, последний получал достаточно много, чтобы спокойно существовать на довольно приличном уровне, не будучи вынужденным искать источники дополнительных заработков – однако же сознание, что другие живут еще гораздо лучше, лишало покоя многих.

Замена желтых на зеленые либо красные – если уж кто-то вынужден был это делать, например, из-за отсутствия красных для оплаты квартиры в дешевом жилом блоке – обычноосуществлялась не в Банке, а рядом с Банком у одного из постоянно толкущихся там колорчейнджеров, или попросту хамелеонов.

В связи с ограничениями, действующими в отношении его нового Ключа, Карл не мог проделать операцию с профессиональным хамелеоном. Не мог он произвести и обычную – один за один – замену желтых на зеленые в банковском автомате, поскольку – как он сообразил – такая операция вызвала бы «рождение» определенного количества зеленых на его счету без уменьшения количества желтых. Такие пункты неведомого происхождения изобличали бы «левый» Ключ.

Карл придумал другой способ. У Банка – кроме торгашей – бывали люди, желающие получить немного желтых на конкретную покупку. Уже через несколько минут он нашел молодую женщину, пытающуюся приобрести две сотни желтых. Карл недолго побеседовал с ней, и они вместе пошли в ближайший магазин, похваляющийся ярко-желтыми драпри в витринах.

Вышли оттуда взаимно довольные: Карл с восьмьюстами зелеными на Ключе, а женщина с прекрасной шубкой из натуральной норки. Восьми сотен было недостаточно, поэтому Карлу пришлось еще дважды повторить подобную операцию, под злыми взглядами колорчейнджеров, у которых он отбивал клиентуру, предлагая более выгодные условия обмена.

Насобирав полторы тысячи зеленых, он потихоньку скрылся с глаз уже явно разъяренных хамелеонов.

Пункты ему требовались для урегулирования некоего частного долга. В принципе дело было довольно паскудное, и Карл, как говорится, плевал себе в бороду, сожалея, что дал себя уломать.

При одном воспоминании о сомнительном бизнесе, который он провернул, оказавшись в тот момент «на мели», он теперь краснел и покрывался гусиной кожей.

Он, Карл Прон, приличный рейзер – правда, невысокого полета, – две недели назад вошел в компанию – стыдно признаться! – с вампиром. Такое случилось с ним в первый и, как он себе клятвенно пообещал, последний раз…

Жалкий шестиряк подцепил его за пивом и совершенно выбил из колеи, пообещав пятьсот зеленых за мелкую услугу. Прон знал этого типа в лицо, но, упаси боже, понятия не имел, чем подлец занимается! Будучи по натуре человеком добрым, Карл пообещал свою помощь, кроме того… когда у тебя нет пунктов, любое предложение хорошо. Карл поверил, что дело легкое, а его роль – безопасна. В условленный день он отправился в больницу, получил от вампира сворованный Ключ, затем перевел у менялы две тысячи зеленых на свой счет, вернул вампиру ключ.

Шестиряку положено было подождать еще с недельку, чтобы присмотреть за дельцем. Потом они должны были встретиться и рассчитаться. Однако вампир не подавал признаков жизни еще десять дней, и пункты у Карла как-то разошлись.

«А если тот тип не помер?» – целую неделю занимался самоедством Карл.

И вот сегодня вампир позвонил. Требовал встречи, говорил намеками и был чем-то взвинчен. Карл предпочитал не думать, что бы случилось, если б ограбленный пациент неожиданно выздоровел и разобрался в состоянии своего Ключа.

Первое, что полиция делает в таких случаях, это устанавливает, кто выиграл от переписи пунктов…

«Надеюсь, этот идиот выбрал соответствующего пациента!» – утешал себя Карл, направляясь к станции метро, чтобы встретиться с вампиром.


Два штатских агента стояли перед комиссаром в позе полного отчаяния. Шеф был разъярен, и трудно ему было отказать в правоте.

– Не наша вина, комиссар… – мямлил один из шпиков. – Отдел Следственной Техники всучил нам этот чертов аппарат для опробования.

– Не надо было спускать с него глаз! – проворчал комиссар.

– Они уверяли, что задержанный не может сбежать. Арестомат излучает контрольный сигнал.

– Чтоб он сквозь землю провалился! – Комиссар бросил злой взгляд на валявшиеся на полу останки арестомата. – Не предвидеть такого простого трюка!

– Попытка отделаться от арестомата – нарушение, грозящее высоким штрафом или арестом, – сказал второй агент. – Но в данном случае нет даже доказательств. Произошла ошибка. Арестомат не идентифицировал того типа. Вероятнее всего, это был не Карл Прон.

– То есть? – нахмурился комиссар. – А кто же?

– Кто-то с недействительным Ключом. Арестомат не был запрограммирован на такие обстоятельства и не записал номера.

– Ну вот, извольте! Еще одна ошибка конструкторов. Упомяните об этом в рапорте. А Прон, насколько я понимаю, скрылся?

– Увы. Но, повторяю, мы тут ни при чем. Мы послали арестомат в отель, а сами отправились в больницу. Нам нельзя было лично задерживать подозреваемого, не имея доказательств. Арестомат же представляет собой юридический фортель, позволяющий держать человека в руках, не ограничивая его свободы.

– Но вампира вы не схватили.

– У нас есть несколько подозреваемых.

– Без всяких доказательств? Известно только, что кто-то отравил пациента, предварительно вытянув пункты с его Ключа. Единственным конкретным следом был ваш Прон. Необходимо его сейчас же найти и посадить! – злился комиссар.

– Все еще нет оснований, шеф! Владелец Ключа мертв. Перевод был сделан за десять дней до его смерти. В больнице стоит доступный всем расчетный автомат. Любой адвокат без труда докажет, что Прон мог совершить операцию легально с участием Бриски. Часто бывает, что пациент переводит свои пункты на счет знакомого или члена семьи с просьбой произвести какие-то операции. В данном случае у пациента не было близких родственников, значит…

– Ну да… – Комиссар почесал затылок. – Что известно о Проне?

– Тут у нас выборки из его банковского счета за последние две недели, – один из агентов разложил на столе бумажные ленты. – Семь дней назад он получил две сотни желтых от какого-то трояка, истратил их почти до последнего пункта. Жил в «Космосе», не скрывался, а даже, можно сказать, афишировал свои желтые. Сегодня утром, например, заказывал бутерброды с икрой и дорогой коньяк. Около полудня… вот здесь, отдал остатки пунктов тому, от кого получил те двести. А потом переписал десять тысяч с Ключа преуспевающей девицы…

– Можно предполагать, что это своего рода сберкасса. Они часто так делают, – добавил второй агент.

– А потом, около семнадцати, получил еще несколько сотен зеленых от одной женщины.

– Словом, никакой зацепки! – съехидничал комиссар.

– Ну… разве что то, что после получения большой суммы он не истратил ни пункта за весь день. Это, видимо, действительно сбережения той девицы. Отель оплачен вперед, но и оттуда он исчез.

– Еще один вампир выскальзывает из рук. Что делать, ребята? Организуйте постоянное наблюдение за счетом Прона. В конце концов он должен дать о себе знать, истратить несколько пунктов, вернуться в отель.

– А если… – начал было один из агентов.

– Ты думаешь, вампир, с которым он снюхался, постарался замести следы? – догадался комиссар.

– Вполне возможно. Только Прон, если он действительно соучастник, мог бы выдать вампира. А дело серьезное, так что…

– Ты, пожалуй, прав. Если не будет никаких операций со счетом Прона в ближайшую неделю, придется поставить на нем крест и начать поиски трупа, – согласился комиссар.

– Думаю, не будет. У него зафиксировано десять тысяч на Ключе! Чтобы убийца не попытался их присвоить?!

– Каким образом?

– Об их методах мы еще и понятия не имеем. Сумма стоит того, чтобы пошевелить мозгами. Например, можно снять кожу с пальцев покойника либо сделать папиллярную перчатку. А потом переписать пункты на десяток Ключей, принадлежащих разным людям с железным алиби. А еще лучше – на Ключи проституток или законопослушных на первый взгляд граждан. След размоется, разветвится и… ищи ветра в поле.

– Как бы там ни было, – решил комиссар, – не теряйте времени даром. Надо схватить еще нескольких стервецов, промышляющих в городских больницах. А с Проном подождем. Если не вынырнет за неделю, передадим дело в Секцию Исчезновений.

Зазвонил телефон. Комиссар долго слушал, потом беспомощно сказал:

– А что я могу сделать? Если он даже врет, этого не докажешь. Разве что отыщется вампир, и мы выбьем из него признания, но это еще сложнее. Отравить мог любой: больной, медсестра, какой-нибудь посетитель. Да, вот еще что: кого в таком случае пытался задержать этот идиотский арестомат? Да, понимаю… С Проном? Да пусть катится он к дьяволу.

Комиссар положил трубку и взглянул на агентов:

– Получайте своего «покойничка». Объявился. Старая лиса! Если он даже и был замешан в больничной афере, то теперь его ни в чем не обвинишь. Разумеется, он знал Бриски и, разумеется, взял его сбережения на сохранность. Покойник боялся, что его обкрадут.

– Звучит вполне правдоподобно. Последнее время в городских больницах творится черт знает что.

– А парня, который за несколько дней тратит две сотни желтых и держит десять тысяч на счету, трудно обвинить в намерении стащить у старичка несколько зеленых, – добавил второй агент. – Другое дело, что следовало бы проверить, откуда у четверяка такие доходы.

– Это уж забота Отдела Контроля Доходов. Незачем их подменять, у нас своих дел невпроворот, – обрезал комиссар. – Кстати, теперь мы знаем, кто обработал арестомат. Его зовут Снеер. Если Прон не путает. Но не думаю, чтобы он врал, зная, что его подозревают. Проверьте-ка Снеера.


Тени высотных домов, стоящих вдоль аллеи Тибиган, уже касались берега озера. От воды веял слабый, но прохладный ветерок, покачивавший разноцветные паруса на мелкой волне залива. Карл смотрел на озеро, опершись руками о парапет, отделяющий прогулочный бульвар от пляжа.

Он стоял так уже полчаса, боясь повернуться лицом к городу. Ему казалось, что именно с той стороны грозит опасность, что его узнают, раскроют, поймают… Озеро было чем-то нейтральным, не впутанным в темные махинации. Оно было чистым, спокойным, радостным.

Правда, порой в его водах обнаруживали жертвы расчетов преступного подполья. Но в большинстве случаев озеро само выбрасывало трупы на сушу либо на отмели неподалеку от пляжа, словно стремилось откреститься от грязных делишек, разыгрывающихся на берегу.

Карл впервые в жизни по-настоящему боялся города. Направляясь к озеру, где в эту пору уже не толпились отдыхающие, он крался вдоль стен, пряча лицо от случайных прохожих. Никогда раньше он не чувствовал такого страха. Толпа была для него безымянной, текущей массой. Он не различал в ней отдельных людей – за исключением хорошо знакомых, да и то лишь тогда, когда хотел их заметить.

Он не мог простить себе собственной глупости – входить в дело с таким типом! Что за кретин! Не мог выдержать еще нескольких дней на больничной жратве? Уж очень спешил получить свои зеленые! Сразу видно – портач и новичок. Старый спец переждал бы терпеливо, в крайнем случае тонко помогая предначертанию. А этот – сыпанул какой-то дряни, дающей характерные признаки.

Нет, такого Карл не ожидал! Дело было ясное и чистое, как слеза невинной девицы: пациент был человеком одиноким и неизлечимо больным. Его пункты все равно пошли бы в общественную кассу.

Но чтобы сразу убивать? Карл вздрогнул при одной мысли о следствии, в котором он будет первым подозреваемым, хотя даже пальцем не тронул покойного!

Располагая неисчерпаемым источником пунктов, Карл мог в любой момент попасть в крупные неприятности из-за глупых пятисот зеленых, на которые позарился в минуту слабости. Перспектива попасться именно теперь, когда перед ним раскрывались врата рая, повергала Карла на дно мрачного отчаяния.

«Семь лет рейзерства – и никаких серьезных неприятностей с властями. Чистая картотека в полиции, а тут – извольте присесть! – с отчаянием думал он, вбирая голову в плечи всякий раз, когда за спиной звучали шаги прохожего, гуляющего по бульвару. – Интересно, что грозит за соучастие? Да… но чтобы они считали меня всего лишь помощником, сначала надо найти действительного виновника!» Карл боялся допроса. Он знал, что грозит в Арголанде тому, кто завалил соучастника. Выдача вампира могла обернуться тем, что рано или поздно труп Карла отыщется в каком-нибудь канале или на пляже.

С другой стороны, он отчетливо представлял себе, что сделают изготовители фальшивых Ключей, когда поймут, что чудотворная машинка может вместе с Карлом попасть в руки властей. Тогда и он мог вполне рассчитывать на тихие похороны в озере Тибиган.

«Что ни говори, а мое положение все же получше, чем у Снеера. Мой Ключ действует, да к тому же не оставляет следов на банковском счете. У полиции нет в руках никаких фактов. Перевод на мой Ключ с Ключа покойника – не более чем косвенная улика. Минуточку… Но ведь я знаю имя того больного, я его видел, знаю о нем кое-что… Почему бы не сблефовать? Или… Лучше это, чем ожидать, прятаться и трястись несколько дней. Потому что, даже если я спрячусь, меня найдут, а тогда разговор будет совсем другой».

Он почувствовал себя совершенно свободным от обязательств перед той свиньей, которая не задумываясь сунула его в кабалу. «Если кому-то из нас и полагаются неприятности, то уж никак не мне!» – решил Карл и повернулся лицом к городу.

Обходя прохожих, двинулся вдоль бульвара, потом свернул в Шестую улицу и вышел на аллею Тибиган точно в девятнадцать ноль ноль, когда большие часы на здании Управления Автоматики стали наигрывать певучую мелодию. В это время уличное движение было уже слабее, люди заполняли увеселительные заведения, бары, видеозалы. Здесь, в центре, скапливалось по вечерам все лучшее общество Арголанда: «желтые разряды» – от нулевиков до трояков, а также граждане других разрядов, позволявшие себе истратить немного желтых.

Карл на минутку задержался перед входом в здание, известное как «Башня Арголанда». Это здание – одно из самых высоких строений мира – вмещало в себя, кроме многочисленных баров, сверхуниверсальный торговый центр, а также – почти на самом верху – изысканный ресторан. Проходя мимо «Башни», Карл припомнил, что сегодня еще не обедал.

«Всегда собирался устроить себе дорогой обед в „Башне“, как только насобираю тысячу желтых, – вспомнил он и вздохнул. – Никогда не думал, что можно еще о чем-то беспокоиться, когда у тебя неограниченный кредит!» Он миновал «Башню» с твердым намерением вернуться сразу же, как только исполнится его отчаянный план.

Когда он входил в приемную Комендатуры, там сидели несколько человек. Карл пробежал взглядом по лицам. К счастью, никого знакомого. Он подошел к дежурному полицейскому и сказал, что хочет дать показания. Спустя минуту его пригласили в небольшую кабину в глубине бюро.

– Присаживайтесь, – улыбнулся сидевший за перегородкой полный полицейский в небрежно расстегнутом мундире.

– Я Карл Прон. Четвертый разряд, – сказал Карл, положив на пульт свой Ключ.

Инспектор машинально сунул Ключ в идентификатор и взглянул на экран компьютерной системы, скрытый от глаз посетителя. Потом перевел взгляд на лицо Прона.

– Коллеги из Следственной Бригады ищут вас, – сказал он, не переставая вежливо улыбаться.

– Догадываюсь, в чем дело, – Карл старался говорить спокойно, но внутренне немного заволновался. – Как раз сегодня я узнал, что в больнице умер пожилой человек по имени Бриски.

Правая рука инспектора что-то отстучала на клавиатуре компьютерной системы.

– Да, да, говорите, я слушаю, – сказал он поощрительно, посматривая на экран. – Бен Бриски, правильно.

– Я немного знал его. То есть мы несколько раз встречались на северном пирсе, за полуостровом. Там прекрасное место для рыбалки, а я порой люблю посидеть у воды. Этакое шапочное знакомство, понимаете.

Инспектор кивнул и одобрительно улыбнулся. Возможно, сам был рыбаком.

– Так вот, недели две назад, когда я был на рыбалке, кто-то сказал, что Бриски лежит в Третьей больнице. Я подумал, что надо бы его навестить. Кто знает, есть ли у него родные. Человек был, понимаете, весьма симпатичный. Но я как-то все не мог выбраться. Наконец забежал в больницу спустя два дня. Бриски был в скверном состоянии. Вдобавок убедил себя, будто кто-то из больных охотится за его сбережениями. Он просил, чтобы я взял у него все зеленые. Я согласился, чтобы его успокоить. Ну а теперь я хотел бы вернуть эти пункты. Только не знаю кому.

– Хм… – Инспектор некоторое время задумчиво глядел на экран. – Можно внести на счет полиции. Дежурный покажет вам соответствующий приходный автомат. Кроме того, прошу сообщить место жительства. Вы можете понадобиться как свидетель.

– Свидетель? – Карл довольно естественно разыграл удивление.

– Да. Сегодня вас искал Отдел Убийств. Ваш приход частично снимает сомнения, но…

– Что случилось?

– Бриски отравили.

– В больнице? Невероятно! Это ж надо! – возмутился Карл. – Переборщили с лекарствами!

– Эээ… нет… – усмехнулся полицейский. – Впрочем, следствие идет, скоро мы выясним, в чем дело. Итак, где вы живете?

– Сейчас в отеле «Космос». Если сменю адрес – сообщу.

– Прекрасно. Благодарю за содействие.

«Можете поцеловать меня в зад, – подумал Карл, вставая. – Я сообщил все, больше ничего не знаю. Пункты отдал, и никто ни в чем меня не обвинит. Могу спать спокойно!» – Да, еще одно, – задержал его инспектор. – Когда пытались… хм… найти вас в отеле, кто-то чужой был в вашем номере. Кто такой?

– В моей комнате? – Карл сделал вид, будто задумался, и это дало ему минуту времени на молниеносный анализ ситуации. Если полиция застала там кого-то, значит, известно кого. – У меня сегодня было несколько человек. Может, та девушка, которую я оставил, выходя утром в город?

– Это было после обеда, – подсказал полицейский.

– Ага. Это мог быть только…

«Вместо меня сцапали Снеера. Вот невезуха! Надеюсь, он не подумал, что я его заложил?» – забеспокоился Карл.

– …один знакомый. Он был утомлен и вздремнул у меня.

– Имя.

– Господи. Откуда мне знать. Его называют Снеер.

– Ну, хорошо. – Полицейский снова пробежал пальцами по клавиатуре и взглянул на экран. – Да. Это все. Благодарю вас.

– Можно попросить мой Ключ?

– О, конечно. Простите. – Полицейский подал Карлу Ключ, выключил магнитофон и приветливо улыбнулся на прощанье.

Только на улице Карл вдохнул полной грудью.

«Если тот кретин не засыплет, можно спать спокойно, – подумал он. – Будь у них хотя бы признаки доказательств, меня б не выпустили так легко».

Он нащупал в кармане Ключ и двинулся к «Башне».


Уже давно пробило одиннадцать, когда Снеер встал со скамейки и направился к центру города. Холод проникал сквозь модную блузу и наимоднейшую белую сорочку, несколько уже помрачневшую после многочасового мотания в жару по улицам запыленного города.

Турникет подземки был неумолим, хоть Снеер использовал все трюки, испробованные еще в студенчестве. Видимо, с тех пор усовершенствовали контрольные механизмы так, чтобы никто не мог воспользоваться городскими коммуникациями бесплатно. Пришлось пешком добираться до тех районов, где он имел шансы встретить кого-нибудь из знакомых.

– Дорогуша! – пытался убедить его беспомощный полицейский, дежуривший у телефона в Комендатуре, которому Снеер заявил о пропаже. – Ничем не могу помочь! У меня уже десяток подобных заявлений. Завтра получу список всех Ключей, найденных за ночь. Позвоните утром.

«Ну, до утра я как-нибудь дотяну, а что будет, если они не пожелают отдать? – размышлял Снеер, проходя мимо открытых круглые сутки магазинов с продовольственными автоматами и автоматических столовых. – Черт знает, что показал тот юный идиот?»

Он утешал себя тем, что даунер попался всего лишь на использовании чужого Ключа. Такой вариант был бы наиболее удачным. Профессиональная этика требовала – во всяком случае у рейзеров, – чтобы незадачливый спец защищал клиента, принимая всю вину на себя. Даунер обязан был заявить, что нашел Ключ и пытался пустить его в ход для собственных нужд. В таком случае трудно что-либо вменить в вину клиенту, тем более если он не замедлил заявить о потере. А если даунера случайно задержали вместо него, Снеера, так же как Снеера – вместо Прона?

«Что за паршивое стечение обстоятельств! – зло думал Снеер, касаясь ладонью металлического браслета, который все еще охватывал его запястье. – Однако чего-то ведь они от меня хотели. Станция Тестов получила приказ задержать меня, когда я обращусь в Контроль. Хуже всего, что им совершенно безразлична история с арестоматом. Он, кажется, даже не зарегистрировал мой номер. Видимо, заблокированный Ключ не позволяет обычному автомату прочесть данные. Лишь идентификатор на Станции Тестов может добраться до данных на таком Ключе. Вот он и добрался, сравнил с реестром запретов, и получилось, что надо уведомить полицию. Парень влип из-за меня, а не наоборот. Что делать – профессиональный риск. За это он берет свои четыре сотни. Плохо, что так и неизвестно, что им от меня надо. Как бы там ни было, они „предъявят к оплате“ также и мою попытку воспользоваться услугами даунера, и еще неизвестно, не свяжут ли с моими занятиями. Надо быть дураками, чтобы не знать, кому даунеры потребны в первую очередь. А если я не освобожусь от этого идиотского браслета, то получу еще и за того полицейского дьявола».

Снеер прекрасно понимал, чем пахнет потеря Ключа. Однако, не попадая до сих пор в такое положение, он не предполагал, сколь это может быть неприятно в реальной жизни.

«Что за поганая система принуждения! – повторял он, пробираясь боковыми улицами к центру города. – Как легко призвать к порядку каждого, кто хоть на дюйм высунется за пределы предписанных ему рамок. Пока ты одобряешь все глупые и мудрые распоряжения администрации, не бунтуешь, не протестуешь, пока остаешься послушным бараном в ее овчарне, ты получаешь по крайней мере минимум того, что необходимо для существования. Но только попытайся выставить рога! Без Ключа ты сдохнешь, одинокий в миллионной толпе людей, гоняющихся за собственными выгодами».

Мир Арголанда теперь являл ему свое второе обличье, точнее, свое «дно», о существовании которого он знал, но которого никогда не видел, всегда оставаясь в верхних слоях здешнего общества.

Все более голодный и усталый, он затосковал о давних, известных из истории, добрых временах, когда можно было вытащить у кого-нибудь из кармана кошелек, набитый банкнотами, либо срезать болтающийся на поясе мешочек, полный дукатов. Или хотя бы стащить несколько яблок с прилавка!

Сегодня все стережет неошибающаяся чуткая электроника и автоматика. Можно украсть у ближнего Ключ, но пользы от того будет немного. При первой же попытке воспользоваться им любой автомат обзовет тебя грабителем.

За пределами центра улицы в это время суток были почти пусты. Снеер слабо знал район, поэтому наугад брел между жилыми блоками-близнецами, нацеливаясь – как на морской маяк – на ярко освещенную вершину «Башни Арголанда», мелькающую в просвете улиц, ведущих к центру.

Там, на сто двадцать пятом этаже, рассиживают разные субъекты, жрут сочные бифштексы… – он вздохнул, вспоминая прекрасную ресторанную кухню на вершине небоскреба.

На перекрестке улиц, перед входом в небольшой пустой бар он почти столкнулся с какой-то тощей растрепанной девчонкой. Она быстро отскочила к стене дома, скрывшись в тени между двумя освещенными окнами бистро. Снеер вошел внутрь.

За толстыми стеклами витрины буфета красовались аппетитные холодные и горячие закуски. Автоматы с напитками приглашали яркими зазывными рекламами. Он сглотнул и машинально потянулся к карману, хотя прекрасно знал, что сделать ничего не сможет. Гастрономические автоматы были не по его части…

Он провел кончиками пальцев вдоль края дверцы одного из подающих устройств. Щель была слишком узкой, чтобы удалось чем-нибудь подцепить дверцу, отгораживающую изголодавшегося человека от аппетитных блюд. Самым слабым местом было стекло, но Снееру не улыбалось выбирать из тарелки стеклянные осколки. Он со злостью ударил кулаком по стеклу.

– Осторожней! – Послышался у него за спиной хрипловатый голос.

Он оглянулся. В дверях стояла девушка. В ярком свете он видел ее худое, бледное лицо и лихорадочно блестевшие глаза.

– Даже не пытайся, – сказала она, указывая на автоматы. – Они установили предохранители. Смотри!

Она протянула Снееру узкую костлявую руку, покрытую множеством шрамов. Он вопросительно взглянул на нее.

– Они вмонтировали баллоны с аэрозолем. Как только разобьешь стекло, автомат опрыскивает тебя разъедающей кожу дрянью, и потом часа три чешешься. Аж до крови. Это проникает даже сквозь перчатки и одежду. Мне повезло, что только ладони…

Они стояли друг против друга. Потом девушка сказала:

– Я думала, у тебя есть пункты. Такой моднющий парень – здесь. В этой забегаловке дают на зеленые и красные. Желтяки сюда не заходят. Но ты… у тебя тоже нет?

– Потерял Ключ.

– Жаль. Я думала, подзаработаю. Не могу попасть в свою кабину. Не заплатила за предыдущий месяц, и мне заблокировали двери. Теперь плачу каждый день, понемногу, сколько удастся добыть. Когда долг небольшой, иногда удается открыть дверь и переспать дома. Но когда-то ведь надо выходить, иначе с голоду умрешь. А при возвращении опять платить, чтобы дверь открылась. И так изо дня в день. А на Ключе у меня нуль.

– До конца месяца еще далеко, – заметил Снеер.

Он никак не думал, чтобы кто-то в этом городе мог оказаться в столь плачевном положении. Месячная выдача худо-бедно обеспечивала существование даже шестирякам.

– В начале каждого месяца приходит один мерзавец и отбирает все до последнего красного, – вздохнула девушка.

– Муж?

– Не совсем. Но все равно бьет, если я не хочу переводить пункты на его Ключ.

– Ты пыталась подать жалобу в полицию?

– А какой толк? Он на них работает. Они пользуются его услугами, он им нужен, и они никогда не поступят с ним плохо. Его целыми ночами не бывает дома, он почти не живет со мной, ему наплевать, что квартирные не уплачены.

– Ничем не могу тебе помочь, – развел руками Снеер. – Сам не знаю, где буду спать сегодня.

– Ничего, обойдется, – улыбнулась девушка. – Не сегодня, так завтра вынырнет кто-нибудь с несколькими пунктами. Как говорится, пока Ключ в руке – в сердце надежда. Хуже, когда даже Ключа нет. Вот тогда-то и разверзается геенна огненная. Я знаю, у меня однажды украли. Последнее время, кажется, все чаще воруют. Пока человек получит новый, сдохнуть можно из-за ихней бюрократии.

Еще более удрученный жалобами девушки, Снеер ускорил шаги, чтобы поскорее попасть в знакомые, дружественные районы центральной части города. Сокращая путь, он свернул с главной магистрали, проходящей широкой эстакадой над низкими домами древней застройки. Забрался в узенькие улочки старого района и уже спустя минуту пожалел, что не держался хорошо освещенной артерии.

– Эй, мистер! – услышал он за спиной тонкий детский голосок.

Он обернулся. Паренек лет десяти, не больше, шел следом на расстоянии нескольких шагов.

– Чего тебе? – Снеер украдкой огляделся по сторонам.

– Купи шоколадку. За углом есть автомат.

– Понимаешь, – Снеер дружелюбно улыбнулся мальцу, – так получилось, что у меня стащили Ключ.

Обескураженный мальчонка молча стоял перед ним. Видимо, на такой случай его не проинструктировали.

– Ну почему ты не хочешь купить ребенку шоколадку? – произнес чей-то голос из мрачного подъезда дома. – Научить тебя вежливости?

Из темного проема вышел высокий, широкоплечий парень. За ним еще двое, пониже ростом и не такие видные. Зато в руках у них были металлические прутья.

– Я же сказал, что у меня нет Ключа, – буркнул Снеер, делая шаг им навстречу. – Не веришь? На, ищи!

Дылда нерешительно приблизился.

– Только без фокусов! – неуверенно предупредил он.

Чувствовалось, что у него нет навыка. Он ощупал спокойно стоявшего Снеера, проверил все карманы и кинул дружкам:

– Нету!

– Брось, – посоветовал один из них. – Может, фараон.

– Я знаю тут всех стукачей, – проворчал высокий. – Ты кто такой?

– Пожалуй, лучше тебе не знать, сынок, – процедил Снеер, – а то еще помрешь со страха.

Парень мгновение колебался, потом отступил шага на два.

– Ну, лады, лады, – примирительно сказал он. – Дела не было.

Снеер развернулся на пятках и, не оглядываясь, не очень быстро пошел в сторону ближайшей поперечной улицы. Лишь за углом, приметив вдалеке стоящую у тротуара полицейскую машину, облегченно вздохнул.

Номер прошел. Начинающий «выжимала» прекрасно знал, кто – кроме некоторых тайных функционеров полиции – может ходить ночами по улицам Арголанда без Ключа. Будь у Снеера при себе Ключ, приключение неизбежно закончилось бы принудительными покупками.

«Выжималы» обычно не наносили телесных повреждений прохожему, оплачивающему в автоматах заказанные ими товары. Как правило, они ограничивались несколькими бутылками спиртного, двумя-тремя банками пива, какой-нибудь небольшой закуской. Учитывали состояние счета жертвы и не опустошали его до конца. На умеренности требований они строили свою безопасность и ненаказуемость. Клиент, «ощипанный» в меру мягко, как правило, не обращался в полицию, понимая бесполезность жалобы. Разумеется, выжимала никогда не требовал никаких переписей на свой Ключ, и его след обрывался за углом улицы.

Только если жертва отказывалась удовлетворить требование выжималы, дело обычно заканчивалось белее или менее сильными побоями в целях предупреждения потенциальных клиентов. Но и в этом случае установить личность нападавших было чрезвычайно сложно, так как они действовали вдали от мест своего постоянного жительства, где обычно пользовались неплохой репутацией у соседей и тамошних полицейских.

«Уж лучше бы потерять несколько пунктов, только б иметь Ключ! – подумал Снеер. – Хорошо, что они отцепились. Могли бы меня порядком отделать!» Он сыграл рискованно, но эффективно. Внушение подействовало, в их шестиряковых мозгах взыграл страх. Элегантно одетый субъект, прогуливающийся без Ключа по боковым улицам, мог быть обдиралой. Снеер почувствовал озноб, подумав о встрече с настоящим бандитом. Он не знал никого, кто вышел бы невредимым после такой встречи. Об обдиралах иногда говорилось в полицейских сообщениях, поэтому их действия были известны многим.

Обдиральство – процедура, которую не одобряли даже самые дегенерировавшие преступники Арголанда. Обдирала – это вконец выродившийся бандюга, который одним ударом кулака ухитряется убить человека, а потом, пользуясь специальной, только ему известной техникой, тонко содрать кожу с руки покойного – как снимают перчатку.

Обдирала не носит собственного Ключа. На дело идет, принарядившись в приличный вечерний костюм. Обычно в его распоряжении всего одна ночь на то, чтобы опорожнить Ключ жертвы, прежде чем полиция узнает об убийстве и заблокирует счет. Поэтому он не успевает подготовить папиллярную перчатку. Впрочем, ни один уважающий себя «перчаточник» не изготовляет перчаток с мертвой руки, а обдирала никого не берет в компанию. Используя кожу жертвы в качестве перчатки, он до утра ведет активную ночную жизнь в лучших ресторанах, ни у кого не вызывая подозрений.

Возможность использовать чужой Ключ обычно заканчивается на следующее утро, но тогда обдирала уже спит в своей самой надежной малине, набираясь сил для очередной ночной вылазки. Преступник до такой степени анонимен, что в Арголанде не удалось еще ни разу схватить ни одного обдиралы.

Снеер слышал, что порой жертвами обдирал оказывались люди с мизерным содержанием счета. Ведь преступник не проверяет Ключа перед нападением, а жертву выбирает скорее всего по внешнему виду. Поэтому отсутствие Ключа не является защитой от такого негодяя.

Приближаясь к южной части центра города, где полицейские патрули тщательно очищали улицы от подозрительных личностей, Снеер почувствовал себя безопаснее. Сейчас полицейские были его сообщниками и опекунами. Он, как положено, заявил о пропаже Ключа, это можно было в любой момент проверить в Комендатуре. А доказательство его идентичности – папиллярные линии руки – были, как и у каждого гражданина, зарегистрированы в центральной картотеке Сискома. Он облегченно вздохнул, оказавшись в знакомом районе, где с ним не могло приключиться ничего плохого ни днем, ни ночью. Здесь он прожил почти всю сознательную жизнь, здесь чувствовал себя уверенно и безопасно.

Он плелся на гудящих от усталости ногах, проклиная размеры агломерации. Арголанд, раскинувшись вдоль западного и юго-западного берегов озера Тибиган, постепенно поглотил бывшие пригороды и несколько старых, обнищавших городков в радиусе десятков километров. Теперь это было огромное скопище старых городских районов, пригородов с низкой застройкой и кольцом окружающих центр многочисленных микрорайонов с мрачными однотипными жилыми блоками.

Дальше, за границей агломерации, уже не было ничего… То есть ничего – с точки зрения прямых интересов обитателей города. Там на сотни километров вширь раскинулись сельскохозяйственные угодья и скотоводческие фермы, в которых хозяйничали устройства, требующие лишь надзора немногочисленных специалистов. Кое-где среди культурных полей можно было встретить странные строения – полностью автоматизированные перерабатывающие центры, фабрики, почтя целиком упрятанные в глубь земли, чтобы они не занимали ценной поверхности полей и пашен. Для среднего арголандца внегородские территории как бы и не существовали. Мало кто задумывался над тем, откуда берется все то, чем он пользуется ежедневно, хотя каждый в свое время все это изучал. Однако знания эти, для большинства бесполезные в жизни, быстро выветривались из памяти, и многие люди, опрошенные о происхождении предметов питания или повседневного употребления, не смогли бы сказать ничего сверх того, что происходят они из соответствующего автомата или склада.

В ситуации, когда почти каждый арголандец всю свою жизнь не вылезал за пределы агломерации, поглощенный легальным либо нелегальным приумножением пунктов, трудно было удивляться такому положению. Проблемы созидания благ могли интересовать самое большее каких-нибудь наимудрейших нулевиков – тех, что напридумывали все эти смешные машины, отлучающие человека от земли и фабрики. Важнее было то, что за свои пункты каждый мог получить все, что ему необходимо, да еще и оставалось на экспорт в другие агломерации, откуда взамен поступали разные импортные деликатесы и предметы роскоши, доступные за желтые тем, кто умел их добывать.

Шоссе и железные дороги служили исключительно подвозу товаров в город и вывозу скапливающихся в нем отходов для переработки или уничтожения на предприятиях, производящих энергию. Агломерация была огромным живым организмом, полипом, развалившимся среди гигантского простора и высасывающим из него все, что удавалось. Где-то далеко, разбросанные по большому континенту, существовали подобные. Столь подобные, что ни у кого, собственно, не было достаточно серьезных поводов наведываться туда. Тем более что это обошлось бы в головокружительную сумму пунктов.

Давние исторические причины миграции населения – желание обрести более легкую жизнь, высокие заработки – перестали действовать с момента повсеместной унификации принципов хозяйствования и введения единой интеллектуальной разрядизации. Теоретически можно было зарегистрироваться в любой агломерации, но связанные с этим формальности и расходы оказывались эффективной преградой против перемещения людей. Мировая хозяйственная система выровняла уровень жизни обитателей планеты столь тщательно и результативно, что граждане одного и того же разряда чувствовали себя одинаково в любой точке земного шара.

С того момента, когда промышленность и сельское хозяйство подверглись полной механизации, исчезли мелкие центры – города, села, поселки вокруг больших промышленных предприятий. За пределами агломерации люди оказались совершенно излишними, площади были необходимы под поля. Бывшие жители небольших населенных пунктов были поглощены огромными агломерациями, увеличив тем самым массу «резервных», которым не находилось занятий в городах. Но здесь можно было жить, даже не работая. Здесь же находились автоматы, склады, культурно-увеселительные заведения, жилища.

Для некоторых неработающих – таких, например, как Снеер, – агломерация была благодатным полем для развития в нелегальной, но прибыльной деятельности по оказанию услуг, умножающих сравнительно скромные доходы из фонда общественных дотаций. Но чтобы получить такие дополнительные доходы, надо было иметь соответствующий разряд. Не на Ключе, а в голове, как говаривал Снеер. Большинство неработающих с разрядом от четвертого до шестого, а также некоторые трояки, обладающие не слишком потребными профессиями, без протеста принимали материальный статус, следующий из их положения на интеллектуальной лестнице. Одинаковое для всех разрядов количество красных пунктов гарантировало удовлетворение ежедневных потребностей, а определенное количество давало возможность пользоваться дополнительными утехами, представляемыми городом.

Таким образом, каждый был не только материально обеспечен, но и имел возможность улучшить свое положение путем совершенствования собственного интеллекта. Это давало каждому столь потребную в жизни надежду на «нечто лучшее».

Надежда эта была – откровенно говоря – достаточно иллюзорной, однако понимали это только те, кто взобрался немного выше других, получив средний разряд. Уровень требований, которые ставились перед кандидатами на работу, убегал от людей быстрее, чем они были в состоянии поднимать свой интеллектуальный разряд. Большинство всю жизнь буксовало на месте, столкнувшись с непреодолимым пределом собственных возможностей. Иные – для которых даже стена официальной этики не была преградой – преодолевали барьер возможностей с помощью спецов, подобных Снееру.

Было трудно разобраться, то ли степень сложности технических комплексов и общественных проблем возрастала так резко, что все меньше людей удовлетворяли требованиям, предъявляемым к управлению и контролю, то ли слишком быстро понижался интеллектуальный уровень всего общества, и власти ради поддержания хорошего тонуса вынуждены были втихую занижать разрядификационный барьер, вследствие чего теперешний трояк или двояк был уже не столь интеллектуален, как прежний.

В принципе все в этой системе действовало в согласии с первоначальными замыслами: автоматизация производственных процессов и торговых операций для того и была осуществлена, чтобы освободить людей от физических и умственных усилий и тем самым обеспечить им нормальный быт и блага. Стало быть, пределом такого процесса было бы состояние, при котором никто не работает, но все получают продукты автоматизированных процессов по потребностям. Первоначально считалось, что сей предел будет достигнут в некоем невообразимо далеком будущем. Урбанизацию восприняли как неотъемлемый побочный продукт проводимой программы. Проблему занятости предполагали разрешить путем постепенного сокращения времени ежедневной работы и повышения сменности.

Однако очень скоро выяснилось, что это не более чем утопия. В теоретических выкладках перепутали реальность с благими пожеланиями: слишком прямолинейно трактовали аксиому о равенстве всех людей. Ибо что означает фраза: один человек равен другому? Человек – можно сказать – существо многомерное, так которое же из его свойств следует признать наиболее представительным для целей сравнения? В конце концов ни возможности, ни потребности людей не унифицированы и унификации не поддаются.

Введение всеобщего высшего образования, имеющего целью сравнять возможности, обнажило лишь неоспоримую разницу умственных уровней и способностей. Система разрядизации стала необходимой для определения, кто и в какой степени способен выполнять требования, предъявляемые сложной системой. Заполнение должностей людьми с низкими способностями было бы абсурдом. Гораздо проще и дешевле обеспечить им жизнь без работы, нежели создавать фиктивные рабочие места!

В ходе введения повой экономической системы пали многие неточные либо вообще ошибочные понятия, издавна бытовавшие в человеческом каноне социальных воззрений. Оказалось, например, что вопреки убеждению, имевшему хождение со времен раннего капитализма, люди вовсе не жаждут работы ради нее самой. «Работа» всегда была неким лозунгом, условным символом, означавшим по существу то же, что и другой условный символ – «деньги». Оба эти понятия обозначали одно и то же: объем благ, которые работник ожидает получить в свое распоряжение. Требуя работы, работник намерен получить – что вполне понятно – оплату. В те времена, когда подавляющие массы в основном честных и осознающих свои общественные обязанности людей не имели иных путей для получения денег, то есть в конечном счете благ, оторванные от жизни теоретики создали доктрину, согласно которой работающий люд нуждается только в работе, ибо жить без нее не может.

Но по сути дела, каждый человек в определенной степени – более или менее – ленив, так же как каждый бывает лучше или хуже, глупее или умнее других; это его естественное человеческое состояние, свидетельствующее о его принадлежности к роду людскому. Можно даже – как хотят некоторые – приписать лени творческую роль в формировании человеческой цивилизации. Ибо, говорят они, если б не лень наших предков, стремившихся достичь того же результата меньшими усилиями, сегодня у нас не было б даже простых машин.

В долгой истории человечества можно отыскать упоминания об экспериментах различных реформаторов, направленных на то, чтобы обеспечить людям работу, минуя оплату. Однако такие опыты в принципе оканчивались плачевно, причем обычно становилось ясно, что работающий человек не считает достаточным вознаграждением то, что использует для простого воспроизводства собственных физических сил, расходует на жилище, одежду и другие потребности своего «единоличного предприятия».

Зато обратный эксперимент не ведет к катастрофе: обеспечив человеку только лишь оплату, мы видим, что работу он находит себе сам в соответствующей области и соответственно степени собственной лености. При этом активность, как правило, оказывается пропорциональна умственному уровню индивидуума. В крайнем проявлении – человекообразная обезьяна, которую кормят досыта, не проявит никаких склонностей к организации себе какого-либо занятия, давая выход своей энергии в делах, ничего общего с трудом не имеющих.

Следует заметить, что история продемонстрировала также легковесность другой точки зрения, имеющей корни в древности и гласящей, что народ требует якобы только хлеба и зрелищ. Самые различные правители и владыки более поздних времен имели возможность не раз убедиться, что, получив хлеб, народ неизбежно тут же начинает требовать масла и колбасы,бойкотируя самые увлекательные зрелища.

Система, царившая в обществе Арголанда, не противоречила естественным законам: работой занимались самые разумные – по необходимости либо по выбору действуя в легальных и нелегальных отраслях общественной и хозяйственной жизни – и в принципе не чувствовали себя обойденными; люди с более низким уровнем интеллекта, живущие на дотации, также отнюдь не домогались возможности отрабатывать получаемые блага. Одним словом, система выглядела вполне стабильной и в меру справедливой.

Так, по крайней мере, оценивал ситуацию Снеер, стоявший несколько в стороне от основного течения жизни подавляющего большинства арголандцев. До сегодняшнего несчастливого дня, обычно располагая крупной суммой пунктов на Ключе, он нечасто вдавался в рассуждения, касающиеся оценки действительности, позволяющей ему вполне сносно существовать в среде хорошо знакомых явлений и процессов.

Подумав, Снеер счел случайным свое теперешнее положение и решил, что из него надо с большими или меньшими потерями, но выбираться. Это еще не катастрофа. В конце концов и у других тоже время от времени пропадают Ключи.

Хуже было с ближайшим будущим. Снеер сразу вычеркнул Прона из перечня людей, у которых можно было бы поискать крыши на сегодняшнюю ночь. Если даже полиция его до сих пор не задержала, что вполне вероятно, он, несомненно, постарался бесследно исчезнуть, во всяком случае на какое-то время.

Однако оказавшись перед отелем «Космос», Снеер все же вошел в вестибюль и на всякий случай проверил список гостей. Да. Кабина Прона все еще была зарезервирована и оплачена, но в данный момент пустовала. По крайней мере так сообщал информационный монитор гостиничного компьютера.

Комната Снеера тоже была оплачена на очередные трое суток, что в теперешней ситуации выглядело как насмешка. Вдобавок ко всему из гостиничного ресторана долетали звуки музыки и запахи горячих блюд.

Снеер присел на диванчике в вестибюле и лакомо поглядывал на стеклянные двери, за которыми веселящиеся мужчины ели и пили под аккомпанемент радостного щебетанья женщин, основную часть которых составляли здешние «дамочки». Снеер видывал их тут каждую ночь. У некоторых, тех, что преуспевали лучше других, в отеле были постоянные кабины, другие приходили из города.

«Еще одна профессия, при которой высокий разряд только мешает, – подумал он, рассматривая танцующих на паркете. – Ведь трудно работать и день и ночь; к тому же избыток интеллекта тоже, вероятно, не к месту в данной профессии. Мужчины предпочитают брать умом даже в постели».

Мысль о постели вызвала у него вполне определенные ассоциации, тепло гостиничного вестибюля мягко охватило его. Откинув голову на спинку диванчика, он прикрыл глаза.

– Одинокий? – вдруг услышал он глуховатый голос за спиной, одновременно чувствуя на плече чью-то легкую руку.

Осторожно обернулся. За спинкой диванчика стояла девушка. Немного наклонившись, в легком платьице, застегнутом почти до шеи, она не походила на ночную «приживалку» гостиничного кабака. Однако ему показалось, что он ее уже где-то видел: эти большие голубые глаза, светлое лицо, обрамленное золотистыми, довольно коротко подстриженными вьющимися волосами.

– Осечка, – улыбнулся он. – Сегодня фирма не работает.

– Знаю. У тебя неприятности, – ответила она, прищурившись.

– Откуда знаешь?

– Видела сегодня после обеда. Тебя отпустил этот… механический легавый?

– Стало быть, видела, – буркнул Снеер. – Ну, так уже знаешь и понимаешь, что…

– Сегодня утром, – прервала она шепотом, – один тип, этакий небольшого роста и лысоватый, спрашивал о тебе. Вернее, не о тебе конкретно, а о спеце по твоей профессии. Я сказала, что был здесь такой, и спросила, знает ли он тебя. Он обрадовался и пошел искать. Не знаю, правильно ли я поступила?

– Откуда ты знаешь, чем я занимаюсь? – Снеер уже совсем пришел в себя. Изучающе смотрел на девушку, еще раз пытаясь припомнить, при каких обстоятельствах мог ее видеть.

– Не нервничай. Если в твоих неприятностях виновата я – скажи. Я действительно ничего о тебе не сказала. Он тебя знал.

– Порядок. Мы встретились. Может, лучше б нам с ним не встречаться, но все это в общем ерунда. Не истязай себя.

Снеер слабо улыбнулся и прикрыл глаза. На него снова накатилась сонливость, которая была сильнее чувства голода и жажды.

– Ты скверно выглядишь. Тебе надо выспаться, – сказала девушка.

– Надо. Поужинать, выспаться… Но ничего не получится, – буркнул он. – У меня нет Ключа.

Она некоторое время молчала, словно не понимая.

– То есть? Вообще нет? Впрочем, это не имеет значения. Пошли, у меня здесь кабина. Правда, утром придет один тип… который…

Снеер спал. Она тряхнула его за плечо, потом на минуту отошла к бару. Вернулась с пластиковой коробкой.

– Пошли. Я взяла малость перекусить. У меня не очень много желтых, но я не могу видеть, как ты мучаешься.

Он встал и безвольно дал затащить себя в кабину лифта, а потом в спальную кабину. Только здесь он проснулся совершенно. Цыпленок был что надо, а бокал вина полностью привел его в чувство.

Кажется, девушку по-настоящему мучила совесть. Она считала, что по ее вине Снеер попал в переделку, и хотела это как-то загладить. Его умилила заботливость совершенно чужой девушки, которую он не знал даже по имени.

– Я случайно проведала, как тебя зовут и чем ты занимаешься, – объясняла она быстро и беспорядочно. – Этот тип искал хорошего рейзера. Понимаешь, здешние девочки кое-что знают о всех, кто проживет несколько дней. Сплетничают в баре. А этот лысый угостил меня закуской, так что… я хотела как-то отплатить… Это был кто-нибудь из полиции?

– Нет. У него и у самого какие-то неприятности, – сказал Снеер, не переставая жевать, – а я случайно впутался в его дела. Но ты тут ни при чем, да и он тоже.

Он заметил, что девушка смотрит на его правое запястье.

– О, видишь, – усмехнулся он. – С этим покончено. Осталось кое-что похуже. Но это уж совсем особое дело.

Он положил ей руку на ладонь:

– Во всяком случае благодарю тебя. Как тебя зовут?

– Алиса.

– Я мешаю тебе работать, Алиса. Сейчас уйду.

– Не мешаешь. Утром должен прийти один парень, который хранит мои пункты. Знаешь, я не держу их на собственном Ключе. Сегодня я не хотела бы работать… за пункты, и вообще охотно занялась бы чем-нибудь другим. Если б можно было честно зарабатывать хотя бы две сотни желтых в месяц, я не стала бы терять здоровье в этом кабаке.

– Две сотни? – Снеер удивленно взглянул на нее. – Столько не получает даже нулевик на руководящем посту.

Она загадочно улыбнулась:

– Разные есть нулевики. Ты даже не подозреваешь, до какой степени они отличаются друг от друга. Я знаю многих из них. Они разговаривают со мной. Некоторым я не дала бы даже двойки; не нулевики, а истинные нули!

– Знаю. Сам сделал несколько таких.

– У тебя ноль?

– Что-то вроде этого.

– Почему не работаешь?

– За сто желтых в месяц? – поморщился Снеер. – От рейзинга я имею в четыре-пять раз больше. А если попадается кандидат на ноль, то даже больше.

Он вытер губы салфеткой и вытянулся на диване. Алиса присела рядом. Темное окно очерчивало ее профиль с маленьким носом и аппетитными губами. Снеер посматривал на нее с удовольствием.

«Нажрался, – подумал он с неприязнью, – и уже начинаешь лакомо разглядывать девочек».

– Подвинься, – сказала она. – Занял весь диван.

– Напоминаю, у меня нет Ключа, – буркнул он, когда она укладывалась рядом.

– Люблю поболтать с настоящим нулевиком. Но сначала ты должен выспаться, – сказала она и прижалась к нему.

Снеер не был бы собой, если б сумел уснуть при таких обстоятельствах, близость Алисы расслабила его окончательно.

– Ты говорила о нулевиках. Что среди них много подрейзерованных. Откуда ты знаешь? – спросил он, глядя ей в глаза. – Когда ты открывала дверь кабины, я заметил четверку на твоем Ключе.

Она немного смутилась, но тут же виновато улыбнулась:

– Я солгала. То, что я делаю здесь, среди девушек из бара, не единственное мое занятие. Это… что-то вроде ширмы для крупных сумм, поступающих на мой Ключ. Мной начали интересоваться инспекторы из Контроля Доходов, пришлось прикинуться девицей легкого поведения. Но вскоре я убедилась, что это занятие оплачивается лучше, чем предыдущее, и… сменила профессию.

– А чем ты занималась до того?

– У меня тоже ноль. Я делала то же, что и ты…

– Ты – рейзерка? – Снеер аж приподнялся на локтях, чтобы получше присмотреться. – Не может быть!

Первый раз в жизни он видел девушку-рейзерку на нулевом уровне.

– Надеюсь, на этот раз ты не выдумываешь?

– Поэтому-то я и знаю тебя и еще нескольких других. Кто же из рейзеров Арголанда не знает Снеера, мастера своего дела? – сказала она, прикрывая огромные глаза с радужницами цвета неба над Тибиганом в ясный июльский день.

Снеер не мог оторвать взгляда от ее глаз, казалось, таких наивных, но удивительно притягательных и обессиливающих. Ему вдруг показалось, что девушка могла бы сделать с ним все, что захочет. Такого с ним еще не случалось. Ее взгляд мгновенно растопил прочный ледяной панцирь, которым он, словно щитом, отгородил свою душу от проникновения посторонних раздражителей. Душу – как он считал – слишком впечатлительную, чтобы существовать в этом беспощадном механизированном мире без достаточной защиты.

Оболочка цинизма, натянутая на душу и совесть, защищала Снеера от избытка сочувствия к другим людям, от искусов со стороны предприимчивых девиц, которые – после успешного наступления на органы чувств – ожидали столь же легких побед над телом и кошельком. Кроме того – и это уже было побочным эффектом, – такая оболочка заслоняла от Снеера его собственное Я, позволяла не задумываться слишком глубоко над собственными поступками, не анализировать собственных эмоций и истинного отношения к окружающему.

Сейчас, один на один с Алисой, Снеер чувствовал себя все более обнаженным, беззащитным, мягким, словно устрица, извлеченная из раковины.

– Скажи мне сразу, чем ты еще занимаешься, – выдавил он хриплым полушепотом, пытаясь поцеловать ее в щеку. – Гипнотизируешь? Обольщаешь? Околдовываешь?

– Нет! – рассмеялась она, отстраняясь от поцелуя. – Но могу ворожить. Дай левую руку!

Она некоторое время смотрела на его ладонь.

– Вижу большие перемены! – сказала наконец утробным голосом хиромантки. – Вижу ноль на твоем Ключе!

– Ты имеешь в виду состояние моего счета? – рассмеялся он. – Так со мной уже бывало не раз. Нет ничего проще, как истратить все до пункта.

– Я говорю о твоем разряде. Ты станешь нулевиком, очень весомым нулевиком… На твои плечи ляжет огромный груз. Ты узнаешь правду. А когда увидишь, что для мира нет спасения, когда не будешь знать, что делать, когда поймешь, что во всей вселенной нет существа, способного помочь тебе, подумай об Алисе. Никогда не забывай об Алисе! – Она сжала ему руку и добавила уже своим обычным шутливым тоном: – За ворожбу не благодарят, но разрешается поцеловать гадалку.

Снеер незамедлительно воспользовался разрешением.

– Знаешь ли ты песенку, которую когда-то исполняла Дони Белл? – спросила она, когда они лежали рядом в темноте кабины, то и дело освещаемой цветными розблесками неоновой рекламы за окном. – Балладу о звездах над Тибиганом?

– Не припоминаю… Дони Белл? Это которой запретили выступать по телевидению?

– Да. Обязательно когда-нибудь послушай. Обязательно. Запомни!

– Угу! – сонно буркнул он. – Запиши мне название.

– Я помню номер записи. Запишу тебе. Помни, ты должен это послушать!

За окном было уже совсем светло, когда Снеер открыл глаза, разбуженный легким прикосновением к волосам.

– Вставай. Тебе надо идти, – сказала Алиса мягко. – Будет лучше, если тебя никто здесь не увидит.

– Почему? – пробормотал он спросонья.

– Встань, пожалуйста! – Алиса подтолкнула его к ванной.

Он ополоснул лицо, взглянул в зеркало на свои небритые щеки и покрасневшие глаза. Быстро оделся. Алиса открыла ему дверь и на прощанье провела рукой по его лицу.

– Я вернусь, – сказал он, глядя ей в глаза.

Она едва заметно кивнула, закрывая дверь кабины.

Он осторожно спускался по лестнице. Спал он слишком мало и чувствовал себя отвратительно. В вестибюле взглянул на часы. Было семь тридцать четыре.

«Варварская пора, чтобы выкидывать человека из постели», – подумал он и упал на мягкий диван у стены напротив замкнутых дверей ночного ресторана.

Очнулся он без четверти девять.

«Какая девушка! – была первая мысль, пришедшая ему в голову. – Нулевичка, рейзерка, к тому же еще и…»

Он не мог отыскать нужного определения. Алиса понравилась ему, как никто раньше. Покорила холодным безразличием, и уже одного этого было достаточно, чтобы он решил, что она исключительная девушка.

«Мы были бы неплохой парой! Конечно, ей пришлось бы отказаться от своего ночного… камуфляжа», – думал он, выходя из гостиницы. И неожиданно остановился.

«Черт побери! Да я ведь ревную ее! – отметил он с беспокойством. – Что с тобой, старик?»

Из ближайшей телефонной кабины позвонил в полицию и узнал, что его Ключ нашелся и его можно получить в Комендатуре Города.

Он помчался к ближайшему полицейскому участку, по по дороге опомнился и начал размышлять над ситуацией.

«Может, лучше сначала отыскать даунера и узнать, как он разыграл дело?» – подумал он, но почти тут же отбросил эту мысль. Даунера могли задержать в участке. К тому же без помощи Прона его не отыскать. А Прон тоже, наверно, сидит или скрывается.

Снеер чувствовал себя неуютно: утром, в несвежей сорочке и небритый, в том районе города, где в любой момент мог встретиться коллега по профессии… Суток жизни без Ключа, без собственной кабины, без возможности позавтракать и выпить утренний кофе – было предостаточно.

«Все едино, – решился он. – Если это ловушка, то меня так и так сцапают, не сегодня, так завтра».

Часы на Управлении Автоматики пробили девять. Арголанд только еще начинал жить нормальной дневной жизнью. Снеер редко бывал на улицах в эту пору.

Между восемью и девятью движение было небольшое. Граждане желтых разрядов уже по меньшей мере час торчали на своих рабочих местах либо отсыпались после ночных увеселений, если сегодня у них была вторая смена. Резервники и такие симулянты, как Снеер, только-только выбирались из постелей и еще не успели заполнить бары и пивные.

Снеер вообразил себя в толпе людей, направляющихся на работу перед восемью часами, поспешно глотающих бутерброды в автоматических буфетах, покрывающихся потом при одной мысли об опоздании. Сейчас, прожив неполные сутки без Ключа, он им не удивлялся, по тем более жуткой казалась ему возможность оказаться в подобной ситуации.

«Что за кретинский парадокс! – размышлял он. – Если ты родился слишком умным или тебе захотелось совершенствовать свой ум, ты вынужден вкалывать как осел, иначе тебе заблокируют Ключ, и ты фигу с маслом что получишь. Но достаточно быть глупым или прикидываться дураком, и общество тут же берет тебя на содержание. А ежели к тому же ты еще проделываешь что-то нелегально, то живешь себе припеваючи, даже если ты шестиряк. Алиса права: этот мир катится вниз, что-то здесь не в порядке. И однако это его падение настолько затянулось, что уже обладает свойствами устоявшегося. Стабильного.

Если мы здесь, изнутри, замечаем, что не все у нас в порядке, то не может быть, чтобы еще лучше этого не видели нулевики из высших уровней иерархии, бдящие над всей этой трухой. Пожалуй, они только прикидываются, будто в соответствии с разработанным планом все здесь идет напрямик к намеченной цели!

Но почему они так поступают, терпят такое положение? Может, забрели слишком далеко и уже не могут вернуться? Ведь немало доказательств тому, что идеальный план общественного устройства и тотального осчастливливания человечества приводит к возникновению побочных эффектов, которых никто не предвидел. Так почему же авторы и исполнители этого плана стараются любой ценой удержать видимость, будто все здесь реализуется при их одобрении и точно в соответствии с первоначальными предпосылками?»

Снеер был убежден, что хорошо знает законы функционирования арголандского общества. И он действительно знал их, правда, лишь в такой степени, которая позволяла ему безошибочно использовать их в своей деятельности. Сейчас – он и сам не знал почему – он чувствовал, что перед ним разверзается пропасть неведения, возникают вопросы, которых он никогда раньше себе не задавал и – естественно – не искал на них ответа. До сих пор в его сознании размещалось нечто вроде модели этого общества, феноменологическая теория, позволяющая уяснить взаимозависимость вещей и явлений, не вникая в их сущность, причины и цели. Он принимал этот мир таким, каким он был, изучал его и черпал лишь «позитивное знание», которое было необходимо – непосредственно либо косвенно – для «выколачивания» пунктов.

Почему вдруг разум Снеера начинал требовать более глубоких решений, откуда взялись сомнения и проблемы? Неужели несколько минут беседы со случайно встретившейся девушкой, – беседы, которую утомленный ум не был даже в состоянии полностью зафиксировать, – вызвали это странное интеллектуальное беспокойство? А может, попросту суточное выключение из жизни общества («выключение – какой удачный каламбур!» – подумал Снеер) вынудило его пересмотреть укоренившиеся взгляды? Этого он решить не мог. Засунув руки в карманы, он брел по тротуару в сторону Комендатуры, непроизвольно разглядывая улицу, словно надеясь встретить одного из тех, кто был ему сейчас нужен: даунера или Прона.

«Ерунда! – обругал он сам себя. – Мы не верим в чудеса. Оба сидят, это уж точно». Перед тем как войти в полицию, он вовремя вспомнил о браслете и натянул рукав. Вошел решительно, направляясь прямо к дежурному, зевающему за перегородкой. Через минуту он уже держал в руках свой Ключ. Внимательно посмотрел на него. Все совпадало: номер, состояние счета… ну, и это было самое главное – четвертый разряд!

Полицейский даже словом не обмолвился, только кивнул в ответ на вежливую благодарность Снеера.

«Прямо-таки невероятно, – подумал тот уже на улице, вводя Ключ в автомат с сигаретами. – Действует! Провались я на этом месте, если я что-нибудь понимаю…» После стольких перипетий, комбинаций, нервотрепки, неуверенности ему отдают, словно ничего не произошло, действующий Ключ! Из большой тучи малый дождь. Много шума из ничего. Гора родила мышь. Невольно напрашивались истрепанные поговорки.

«Либо этот мир компьютерного порядка в действительности один неописуемо огромный бордель, либо… это еще не конец неприятностям», – подумал он, пряча Ключ и распечатывая полученную пачку сигарет. Когда закуривал, украдкой осмотрелся. Никого подозрительного в пределах видимости не заметил, но на всякий случай обошел несколько боковых улиц, останавливаясь перед автоматами, заходя в магазины и подъезды. Нет. Пожалуй, за ним никто не следил.

Он повернул к отелю. Минуя один из небольших павильонов на боковой улице, увидел группку развеселившихся мужчин, выходивших из магазина. Он задержался перед витриной, забитой цветными рекламами, приглашающими войти.

«Какой-то новый секс-шоп»[7], – подумал он и хотел пройти дальше, но его заинтересовали взрывы смеха, долетающие изнутри.

Внутри стоял полумрак, играла тихая музыка. Группка лодырей, привыкших в это время шляться по ближним пивным, окружала расположенное посредине возвышение, покрытое красным плюшем. Люди потягивали пиво из банок и вполголоса обменивались замечаниями и шутками. Снеер подошел поближе и заглянул между головами зрителей.

На возвышении в лежачем положении двигались две человеческие фигуры. Красный свет придавал неестественный оттенок коже нагих тел. Снеер некоторое время смотрел на два тела, выделывающие какие-то немыслимые выкрутасы, больше напоминающие акробатические приемы, нежели нормальные человеческие сексуальные действия.

«Неужто отменили даже этот параграф Кодекса поведения? Раньше нельзя было показывать такое в общедоступных торговых местах», – подумал он и отступил на шаг к выходу.

Музыка резко оборвалась, потоки ослепительного белого света залили возвышение. Фигуры замерли в неподвижности, сплетенные в странной, неестественной позе. Снеер увидел, что опадающие длинные волосы женщины, наклонившейся над лежащим мужчиной, прикрывают только гладкую розовую выпуклость, перерезанную внизу красной щелью рта.

– Просим осмотреть наше последнее изделие, – произнес динамик над возвышением. – Представляем вам новую модель универсального идеального сексомата в двух версиях – мужской и женской, в зависимости от потребностей. Наша безотказная человекообразная машина удовлетворяет любые требования клиента. Она более совершенна, нежели самый идеальный живой партнер. Она неисчерпаема в идеях, что гарантируется богатым набором программ, бесплатно прилагаемых к каждому экземпляру. За дополнительную плату можно получить по абонементу сменные подобия лиц популярных в настоящее время и широко известных по фильмам и телевидению особ. Наши автоматы питаются от собственных микроаккумуляторов большой емкости и низкого напряжения, гарантирующих непрерывное действие в течение восьми часов, а также полную электробезопасность. Зарядка аккумуляторов от городской сети с помощью выпрямителя, включенного в стоимость комплекта. Затраты на эксплуатацию минимальные, безотказность гарантирована, цена удивительно низкая. Удовлетворение – полное!

– А теперь, – после недолгой паузы продолжал динамик, – просим лично убедиться в достоинствах наших изделий. Просим оценить несравненную качественность действия, а также точность программирования наших сексоматов. Обращаем внимание на беспрецедентный факт, что оба экземпляра – мужской и женский – абсолютно синхронно выполняют общие действия, для которых они сконструированы, совершенно без участия живых партнеров!

Из динамика вновь полилась музыка, а две розовые пластичные куклы начали свои механические выкрутасы, издавая при этом серию соответствующих звуков и посапываний.

Снеер постоял еще немного, чувствуя, как в нем поднимается истерический хохот, которого он не в силах сдержать, язвительный хохот какого-то отчаянного радостного удовлетворения. Он выбежал, давясь этим внутренним пароксизмом смеха. Несколько минут стоял согнувшись, оперев лоб о холодную стену здания и держась руками за живот. Тело сотрясали конвульсии дикого хохота, по щекам текли слезы.

– Вот оно! – прохрипел он, с трудом сдерживая спазм диафрагмы. – Это и есть полный синтез, вершина всего, первый признак окончательного конца. Вот куда мы мчимся в нашем безнадежном, слепом, бараньем беге. Автоматы для всего! Все автоматизировано! И неожиданно мы оказываемся перед дилеммой: если один автомат может совокупляться с другим столь совершенно и столькими способами, то что еще, черт побери, делают люди на этой планете?


Фред Банфи, сотрудник Отдела Контроля Доходов, сидел в буфете над второй чашечкой кофе и с приятностью рассматривал округлости Салли, склонившейся к автомату с газированными напитками.

Девушка была новым программистом пищевых автоматов в столовой Правления агломерацией. Она работала здесь едва две недели, и все шептали, что это девушка одного из Высоких Шефов, по неведомо которого. Мнения на сей счет разделились, но сам факт не вызывал сомнения. У девушки был третий разряд, однако же количество неисправных автоматов в столовой свидетельствовало о ее истинной квалификации наилучшим образом. Предполагалось, что она вовсе не электроник и не точный механик. Зато у нее была идеальная фигурка и сама она была чрезвычайно привлекательна.

«Если б ее друг был Высоким Шефом из Управления Массовых Развлечений, он наверняка без труда устроил бы ее на штатную должность диктора телевидения, – подумал Банфи саркастически. – Она гораздо больше подходила бы для такой работы, а получала бы максимально возможное количество желтых. Собственно, можно бы установить, чья она подружка. Достаточно проверить, кто из зарегистрированных рейзеров последнее время получил сто желтых от кого-нибудь из шефов».

Это дело Банфи мог без труда провернуть в собственном отделе, так как имел доступ к счетам всех жителей Арголанда, имеющих частные доходы за некие услуги, предоставляемые другим гражданам. Однако сделать это он мог бы лишь ради удовлетворения собственного любопытства, потому что было бы самоубийством вступать в контры с кем бы то ни было из Высоких Шефов, то есть важным нулевиком из высшего эшелона администрации.

Да и что мог сделать такой персоне он, обычный двояк? Ведь не пойти же и не спросить попросту, почему эта сопливка сразу после института получает почти столько же желтых, как и он, старый работник на ответственной должности, вдобавок стоящий на разряд выше нее?

– Чем-то обеспокоен? – услышал он за спиной и узнал голос Бастона, инспектора из Отдела Контроля Разрядов.

– Совсем наоборот. Ублажаю очи свои, – ответил Фред, не поворачивая головы, и указал подбородком на выдающийся зад девушки.

– Ну-ну! – усмехнулся Бастон. – Не нагоняй себе аппетит. Не для тебя кусочек.

– Знаю, и именно это вызывает у меня скрежет зубовный. У человека просто руки опускаются при виде некоторых… действий в нашей фирме, – сказал Банфи, понизив голос.

– Дорогой мой! Не думай об этом, наживешь гастрит, – посоветовал коллега, присаживаясь со своим кофе рядом с Банфи, чтобы тоже держать в поле зрения округлости Салли. – Знаешь, что ничего здесь не изменишь, не исправишь. У меня на душе тоже кошки скребут. Человек бессилен против нулевиков сверху. Делаешь что тебе положено, набегаешься как последний идиот, чтобы выполнить свои обязанности, все законы на твоей стороне, а тут вдруг в последний момент звонят тебе из Централи и говорят: «Прекратить все действия, оставить человека в покое, никаких выяснений». Вот хотя бы только что. У меня в руках был Ключ одного типа. Зарегистрированного. Из тех, что рейзерят или того хуже. Похоже, у него занижен разряд, он проводил какие-то махинации с даунером. Я хотел его допросить, а тут вдруг телефон: никаких допросов, отдать Ключ так, словно он действительно был потерян.

– Что за тип?

– Есть тут один из центрального района. Снеер или как-то так.

У Банфи еле заметно дрогнули веки.

– Что-то не припоминаю, – сказал он с притворным безразличием.

– У него значительные поступления с разных Ключей.

– Будете его раскалывать?

– Зачем? Верх его защищает. Может, у него есть кто-то свой среди начальства?

– Думаешь, некоторые из них предпочитают парней вместо девчат? – рассмеялся Банфи, уже совершенно успокоившийся.

Было бы скверно, если б начали обрабатывать этого Снеера. Запросто нашли бы на его счету в Банке запись о передаче ста пятидесяти желтых с Ключа жены Банфи. Теперь он жалел, что не попросил об услуге кого-нибудь из дальних родственников. Трюк с оплатой через Ключ жены был очень примитивным и, собственно, ничего не скрывал. Однако тогда, два года назад, он предпочитал, чтобы дело осталось в семье.

– Наша правовая система совершенно связывает нам руки, – Бастону не терпелось порассуждать на профессиональные темы. – Даже когда у тебя в руках тип, чуть ли не схваченный за руки на рейзерстве, мало что можешь ему предъявить. Вчера разведчик привел мне одного. Номинально четверяк, но по разговору сразу видно, что хитрая бестия. Прикидывается примитивным дурачком, но законы знает наизусть. Ни в чем не хотел признаваться. Тогда я воспроизвел ему запись его разговора с нашим человеком. У Станции Тестов он предлагал тому «четыре на три» с гарантией. А он мне в ответ: «Не понял? Разве нельзя давать частные уроки? Ведь власти одобряют повышение интеллектуального уровня граждан». Тогда я спрашиваю, знает ли он, что для частной практики требуется разрешение городской администрации. Разумеется – знает. «Но, – говорит, – правила не запрещают общественную деятельность и действия в порядке любезности». Я расхохотался ему в лицо и говорю: «Не станешь же ты, братец, убеждать меня, что хочешь кого-то задаром поднять на тройку?» А он, понимаешь, с этакой ухмылочкой: «Что это ты, братец названый, собираешься мне пришить? Я имел в виду репетиторство, а не рейзинг. Кроме того, нет закона, запрещающего кому бы то ни было выражать и принимать благодарность в любой форме. Или, по-вашему, если б девушка предложила мне несколько приятных минут взамен подъема ее интеллектуального уровня, то это тоже была бы нелегальная деятельность по предоставлению услуг?» Ну, вижу, типчик тот еще, тогда начинаю с другого конца: «У вас лишь четверка, – говорю. – Как же вы собираетесь помогать получить тройку?» А он: «Я считаю себя трояком. Кажется, не преступление иметь о себе хорошее мнение? А то, что ваши тесты годятся на помойку, так это не моя вина. Можете мне повысить разряд, не имею ничего против. Никогда не мешает иметь парочку зеленых. Но предупреждаю – найти для меня работу нелегко, и Отдел Трудоустройства вряд ли поблагодарит вас! По образованию я археолог. А вообще-то, убедительно прошу отцепиться». Буквально так он мне и сказал – и пошел, а я даже не мог его задержать.

– Что значит « пришить»? – заинтересовался Банфи.

– Понятия не имею, – проворчал Бастон, и оба принялись обозревать стройную фигурку девушки, беспомощно копавшейся в испорченном автомате.


Ни посещение кабинета биорегенерации, где он принял ванну, массаж, побрился и переоделся в чистое белье, ни даже обильный обед в «желтом» баре на аллее Тибиган не стерли из памяти Снеера неприятные воспоминания о прошедших сутках. Он усиленно старался привести все в норму, даже – как ежедневно полчаса прогуливался по центральным улицам, но оказалось, что не так-то легко забыть о том нагромождении событий, которые так неожиданно сгустились вокруг него. Вроде бы все закончилось благополучно, теперешнее положение ничем не отличалось от того, которое было сутки назад, перед тем, когда какой-то странный шпик, а может, контролер посеял беспокойство в его душе, потребовав показать Ключ и записав его личный номер. И однако…

Остановившись на том же месте, перед той же витриной большого магазина с электронным оборудованием, Снеер пытался воспроизвести вчерашнюю ситуацию. Сегодня в витрине стояли уже другие новинки – дорогие игрушки для взрослых: какие-то приспособления для регистрации и воспроизведения цветного и подвижного топографического изображения. Вчера здесь предлагали компьютерную микросистему, в которой Снеер разбирался гораздо лучше, чем следовало нормальному четверяку, презирающему извращенные фортели нулевиков.

«Прямо-таки не верится, что они так легко отпустили меня», – подумал Снеер, осматриваясь, словно ожидая опять увидеть того молодого человека, который вчера спросил его о каких-то нюансах в области структуры компьютерных систем.

Инстинкт подсказывал ему, что тут что-то не так, что недостает какого-то звена в цепи событий, в которые его впутал… случай или целенаправленные действия каких-то неведомых сил.

История с Ключом, арестоматом и полицией требовала иного, более логичного финала. Этот же был каким-то искусственным хэппи-эндом, как в хорошем фильме ужасов или детективе, когда героя – уже уверенного, что окончились леденящие кровь в жилах переживания, – подстерегают еще несколько неожиданностей, разрушающих кажущийся покой и порядок.

К тому же еще девушка. Снееру не требовалось даже закрывать глаза, чтобы увидеть лицо Алисы; ее голос звучал у него в ушах на фоне уличного шума, проникая сквозь визг надземки – археологической древности прошлого века, курсирующей по эстакаде над улицами центра Арголанда.

Кто такая Алиса? Только ли случай вплел ее в ход событий, в которые был замешан Снеер? А может, она появилась именно для того, чтобы впутать его в эти события? Нет, ерунда! Ведь началось все со шпика. Тем не менее Прон отыскал Снеера благодаря указаниям Алисы. Если б не это, события потекли бы иначе. Впрочем, кто знает?

«В нашем автоматизированном мире человек тоже становится этаким маленьким автоматиком, не замечающим даже, до какой степени он подчиняется управлению со стороны вышестоящей системы контроля», – вздохнул Снеер, все смелее вышагивая по главной улице Арголанда.

Он пытался думать о своих обычных ежедневных занятиях, разрабатывать какие-то планы, обдумывать новые, более тонкие рейзерские приемы, которые можно будет использовать при ближайшей оказии, но непослушное воображение все время подсовывало ему образ девушки, явившейся в тот момент, когда у него было по горло забот, и – словно этого было недостаточно – совершенно отуманившей его своими голубыми глазами, которые невозможно забыть.

Он почувствовал крайнюю необходимость немедленно увидеться с Алисой. Ускорил шаги, но вскоре остановился и свернул в поперечную улицу. Вошел в магазин с товарами для женщин и набил полную сумку разными мелочами, которые – как ему казалось – могли бы обрадовать любую девушку. Ему неоднократно доводилось удовлетворять капризы своих мимолетных партнерш, так что он неплохо разбирался в таких делах.

Кассовый датчик на выходе из магазина, обнюхав сумку, переписал с Ключа Снеера сорок с небольшим желтых, что показалось тому совершенно мизерной суммой, потраченной на подарки такой изумительной девушке, поэтому он еще раз зашел в магазин с импортной косметикой и бижутерией и округлил потраченную сумму до сотни. Теперь все выглядело вполне достойно. Две сумки с покупками за сто желтых не могли не убедить даже самую требовательную арголандку в искренности чувств и намерений дарителя.

«Совсем поглупел, – обругал он себя. – В жизни не тратил ни на одну девку больше десятки за раз…»

Но сегодня был особенный день, а Алиса ему представлялась чем-то из ряда вон выходящим. Кроме того, Снеер все еще не был уверен, не потеряет ли неожиданно полученный Ключ свои нормальные свойства. Может, его вернули только по недосмотру не выспавшегося после ночного дежурства полицейского? При каждой покупке он убеждался, что Ключ действует.

«Алиса! Только б застать ее в отеле!» – Снеер почувствовал неожиданное беспокойство. Сердце начало биться сильнее, когда он вбегал в вестибюль гостиницы.

«Что со мной происходит?» – повторял он, напрасно стараясь отогнать сам собой напрашивающийся ответ. Он не хотел признавать ту простую истину, тот очевидный факт, что Алиса взломала его до сих пор железное правило: не придавать значения такого рода связям.

Он положил на пульт администрации сумки с покупками и тут же сообразил, что не знает номера кабины, в которой провел ночь. Не знал он и фамилии Алисы, даже не помнил, на котором этаже она живет.

На каждом из шестидесяти этажей отеля располагалось по меньшей мере сто жилых кабин.

Дрожащей рукой он набрал на клавиатуре информатора «Алиса». На экране загорелось несколько строчек. В отеле жили полтора десятка Алис.

«Четвертый разряд», – дописал Снеер.

Надписи словно сдуло с экрана. На их месте появилась строчка, информирующая, что среди обитательниц отеля нет – и не было в течение недели – ни одной четверячки с таким именем.

«Это просто невозможно, – лихорадочно думал Снеер. – Ведь она открывала дверь собственным Ключом, комната явно была снята на ее имя». Он не сразу сообразил, что девушка могла воспользоваться псевдонимом либо вообще выдуманной фамилией.

Вопрос о молодой женщине с четвертым разрядом, живущей в отеле, породил на экране свыше сотни фамилий и номеров. Компьютер был терпелив, но Снеер сдался, оказавшись перед перспективой проверки всех кабин.

«Если она живет здесь… – подумал он, забирая сумки и направляясь к лифту, – я ее в конце концов встречу, хотя бы в баре на завтраке. Разве что…»

Он резко остановился у входа в лифт, блокируя механизм двери.

– Вы входите или нет? – шикнул на него какой-то нетерпеливый пассажир, поэтому Снеер вошел в кабину и нажал кнопку восемнадцатого этажа, где была его кабина, в которой он не был со вчерашнего полудня.

«Неужели всего этого вообще не было? – раздумывал он, в то время как кабина давно уже миновала его восемнадцатый этаж и задержалась на шестидесятом. – Приснилось или как? Там, в холле, на диване?»

Немного подумав, он не обнаружил никакого противоречия в своей гипотезе. Ни один материальный довод не подтверждал реальности встречи с Алисой. Это его обеспокоило. Неужто его мозг, утомленный столькими событиями, в сновидениях создал образ чувственной ласковой девушки – единственного в городе человека, которого искренне интересовала судьба Снеера в ту фатальную ночь? Он нуждался в таком человеке и… увидел его во сне?

«Если это был сон, значит, я начинаю постепенно сходить с ума! – подумал Снеер и со злостью вновь нажал кнопку лифта, чтобы попасть на свой этаж. – Истратить целую сотню из-за сонных галлюцинаций!» Однако поверить, что Алиса в действительности не существовала, он не мог. Слишком хорошо он помнил ее слова, слишком реально представлял себе ее лицо. Почему она назвала себя вымышленным именем, замела следы? Ведь она же сама вбивала ему в голову это имя, настойчиво убеждая помнить о ней.

Все было слишком реально даже для самого что ни на есть реалистичного сна.

«Я ее найду! Если она существует, я должен ее найти!» – решил он, бросая сумки с покупками на диван.

Очередного напоминания о вчерашней истории долго ждать не пришлось: в коктейль-баре, куда он зашел в поисках Алисы, его ждала новая неожиданность.

У автомата с пивом как ни в чем не бывало сидели те, кого Снеер предполагал увидеть в полицейском изоляторе. Карл Прон и даунер в бирюзовой ветровке весело болтали и казались вполне довольными жизнью. Когда Снеер остановился в дверях, Прон поднял руку, словно именно здесь и сейчас они договорились встретиться.

– Сдается, я тебе кое-что должен за вчерашнее, – начал Снеер, доставая Ключ, но Прон замахал руками:

– Упаси боже! Дружеская услуга. Никаких расплат. Ставлю пиво за вчерашние неприятности в моей кабине.

Он подал Снееру полную кружку, пододвинул стул и добавил беззаботно:

– Надо обмыть нашу милую встречу! Еще немного, и мы встретились бы в таком же составе, но там, где пива не подают.

– Да-а, – протянул даунер. – Все хорошо, что хорошо кончается. Мне полагается двести.

– То есть? – Снеер искоса взглянул на него.

– А вот так. Ключ при тебе?

– Да.

– Действует?

– Действует.

– Я свое сделал. Гони пункты.

Снеер даже растерялся, настолько неожиданной была наглость парня. Однако рассуждал он вполне логично, хоть и прямолинейно.

– Лады. От фактов не уйдешь, – наконец сказал Снеер. – Дело ты сделал, хотя, провалиться мне на этом месте, если я что-нибудь понимаю… Каким чудом тебя отпустили?

– Очень просто! – рассмеялся даунер. – Никого нельзя арестовывать без оснований. Я был чист как хрусталь.

– Выплачу тебе двести желтых и добавлю еще пятьдесят, если ты объяснишь, как это сделал.

– Профессиональные секреты не продаю. Могу сказать задаром, все равно ты не воспользуешься таким трюком в своей практике, а для даунера у тебя слишком хороший разряд. Только не проболтайся.

– Договорились! – сказал Снеер. – Но сначала рассчитаемся.

Очередные двести пунктов уплыли с Ключа Снеера.

«Триста за один день, – мысленно подытожил он. – Не считая мелких расходов. Сейчас десять тридцать. Если и дальше так пойдет, к вечеру я стану бедняком».

– Значит, тебя все-таки не взяли? – спросил он Прона, когда они снова уселись рядом.

– Я сам заявил. Это производит хорошее впечатление.

– И конечно, тоже оказался чист как стеклышко? – усмехнулся Снеер.

– Само собой. Как хрусталь.

– А если серьезно?

– Когда-нибудь расскажу, – Прон прищурился. – Если все хорошо закончится.

– Да, вот еще что! – вспомнил Снеер. – Вчера утром ты разговаривал обо мне с девушкой из бара.

– Точно. Блондинка, большие голубые глаза.

– Сегодня не встречал?

Прон ненадолго задумался:

– Нет. Сегодня ее не было. Во всяком случае после девяти. Ищешь?

– Да. Если встретишь…

– То что?

– Скажи, что я просил ее телефон. Я живу здесь, в «Космосе».

Прон вертелся на стуле, словно хотел еще что-то сказать, и не решался.

– Слушай, Снеер… – выдавил он наконец. – Должен тебя честно предупредить, что полиция знает, кто разделался с арестоматом. Они меня прижали, я не мог отвертеться. Понимаешь, я думал, в кабине тебя застали полицейские… Только Абер сказал мне… о приключении с арестоматом.

– Мда… – приуныл Снеер. – Знал, что это может скверно кончиться. Надо поскорее отделаться от браслета.

– Он все еще у тебя?

– Не могу открыть. Придется идти в «Рай мастерового» на Четвертую улицу и попытаться распилить ножовкой.

– Покажи, как он выглядит? – заинтересовался Прон.

– Здесь показывать не стану, – Снеер оглянулся по сторонам. В баре по углам сидело несколько человек. – Мою фамилию сообщил?

– Да ты что! – обиделся Прон. – Я тебя знаю только как Снеера.

– Ну, тогда еще полбеды. Ничего они мне не сделают. Псевдоним на Ключе не закодирован. А их глупое устройство даже не могло установить, кто я такой. Ну, так как же там было на Станции Тестов?

Даунер, которого Прон назвал Абером, отставил пустую кружку.

– Вы, рейзеры, – начал он, ухмыльнувшись, – в работе используете свой интеллект и чужую тупость. Мы же стараемся использовать свою тупость и чужую лень. Ну, может, я немного переборщил с тупостью, но четверяк официально не считается орлом интеллекта, и именно это помогает нам объегорить гордых своим разрядом двояков и трояков, обслуживающих Станции. Есть разные методы даунинга. Не стану объяснять, ты и сам применяешь индивидуальный подход к каждому делу. Расскажу, как я сделал твою четверку. Довольно просто. Компьютер, который выпытывает просителя под электрогипнозом, не обманешь. Поэтому надо обмануть операторов. Первым делом надо выбрать нужный момент. Я выбрал тот час, когда по ТВ передавали интересный матч: команда «Медведи Арголанда» против «Зеленых Касок». Как я и думал, в тот момент, когда я вошел в Станцию, оба дежурных техника сидели с «гляделками» на глазах и в наушниках, следя за очередной комбинацией нашей прославленной команды. Один из техников глянул из-под «гляделки» и чуть слышно спросил, чего мне надо. Я подал ему твой Ключ, он сунул его в контрольную щель, взглянул на экран и буркнул: «Проверка разряда в срочном порядке. В кабину!» Теперь я уже знал, в чем дело. Попросту на твоем Ключе было закодировано распоряжение Отдела Контроля Разрядов проверить, действительно ли у тебя четверка. Техник отдал мне твой Ключ и перестал мной интересоваться,уставившись на экран. Я пошел в кабину, надел каску и сунул в тестер мой собственный Ключ, правда незаблокированный, но это не имеет значения для испытательного автомата, в задачу которого входит, во-первых, проверить соответствие папиллярных линий их изображению на Ключе, а во-вторых, испытать просителя и оценить его интеллектуальный уровень.

Поскольку техник нажал на своем пульте клавишу «срочный контроль», тестер дал мне электрогипноз и задал тест, который показал мою истинную четверку. Когда я вышел из кабины, на пульте оператора светилась цифра «4», означающая положительный результат.

Я снова подал оператору твой Ключ, он проверил, есть ли на нем «четверка», сунул в щель трансмиттера и передал в главный реестр сообщение, что определение разряда окончено и Ключ можно разблокировать.

– Чертовски просто! – проворчал Снеер.

– Конечно. Только это надо придумать… самому имея четверку! – Даунер гордо стукнул себя в грудь. – Кто бы ожидал такого от четверяка!

– А почему оператор прохлопал?

– Потому что смотрел игру, – засмеялся даунер. – Кроме того, дело в лени и рутине. Заметь, как это выглядит со стороны: приходит человек и показывает Ключ с четверкой; оператор связывается с Сискомом и узнает, что Ключ заблокирован. Теперь он должен удостовериться, что Ключ принадлежит тому, кто его принес. Но зачем, думает оператор, которому не терпится смотреть матч, коли все равно через минуту испытательный автомат проверит тождественность клиента и не станет проверять не того человека? После теста, когда субъект отдает Ключ, на нем стоит «четверка», как и на контрольном пульте. Значит, все в порядке: тест окончен, проверяемый подтвердил четверку. Ключ можно разблокировать. Техник разблокирует Ключ, который только что проверяли в тестере, хотя должен был бы вначале уточнить, тот ли это Ключ. Но, во-первых, коль он уже однажды решил пропустить контроль на тождественность, то у него нет причин ни с того ни с сего начинать подозревать клиента. А во-вторых, он все время одним глазом смотрит телевизор. Сидит удобно в кресле, на расстоянии вытянутой руки у него только пульт Сискома, а чтобы дотянуться до контрольного щитка, надобно оторвать зад и проделать три шага. Ставлю сто против одного, что он этого не сделает! Отблокирует Ключ и отдаст клиенту, втихую кляня типа, которого черт принес как раз во время передачи матча!

– Ну, а если он все-таки проверит?

– Бывает и такое. Тогда я запускаю спасательный вариант: «Ах, простите великодушно! Конечно, это же не тот Ключ! Знаете, так нервничаешь, так нервничаешь, когда идешь на этот тест. Совсем забыл, что этот Ключ я только что нашел здесь, перед домом. Видимо, какая-то растеряха посеяла, а теперь волнуется. Я хотел отдать и, чтобы не забыть, все время держу его в руке. А мой-то Ключ, простите, у меня в другой руке. Конечно, он же только что был в аппарате!» И подаю свой настоящий Ключ, а техник, уже вконец обозленный, потому что прозевал несколько интересных стычек у ворот, теперь, однако, проверяет все как следует. Ну и, конечно, клиент не лжет. Он проверял свой Ключ, а второй, видимо, действительно нашел. Техник разблокирует мой Ключ, хотя он вовсе не заблокирован (но простым глазом этого не видно). Излишнее «разблокирование» попросту ничего не изменяет на действующем Ключе. Но чтобы проверить, действительно ли мой Ключ был заблокирован, оператору пришлось бы снова пересаживаться к другому пульту, который в нормальных условиях должен был бы обслуживать третий техник, в данный момент отсутствующий, потому что пошел за пивом. А вообще-то, зачем бы клиенту приходить разблокировать незаблокированный Ключ? Кроме того, вначале, когда оператор проверял Ключ, до теста, он был заблокирован (о том, якобы найденном, оператор забыл тотчас, как только отложил его в сторону, к тому же «Медведи» как раз забили гол).

Да и вообще, какой смысл забивать себе голову проблемой найденного Ключа? Если ты явишься через час и спросишь о потере, тебе выдадут твой Ключ, не проверяя ничего, кроме тождественности папиллярных линий.

– Только в таком случае не я тебе, а ты мне должен был бы двести, – вздохнул Снеер. – Ну, ладно. А теперь скажи, за что тебя сцапали?

– Странное дело. Когда у меня в руках уже снова был твой Ключ и все прошло без сучка без задоринки, влетели полицейские и, не сказав ни слова, отвезли меня в Комендатуру. В кармане у меня были оба Ключа, но это никакая не трагедия. Я сказал, что второй нашел, а проверял собственный. Они посмотрели в тестере, все совпадало. Немного попридержали меня, порасспрашивали, но, в конце концов, что они могли сделать? Выпустили, не сочтя виновным!

– А мой Ключ? Не удивились, что он разблокирован?

– Может, и удивились, но это уж не мое дело! Думаешь, техник признался бы, что отблокировал твой Ключ, не проверив тождественность хозяина? Будь спок! Он отрицал бы даже, что вообще держал его в руках!

Снеер удивленно качал головой. Четверяку трудно было отказать в смышлености. Но с другой стороны, все вместе взятое еще не объясняло, почему полиция так легко оставила Снеера в покое. Блокада, арестомат, афера с даунером – и ничего, никаких последствий! Слишком хорошо, чтобы быть окончанием серии неприятностей.

«Как получается, что в столь идеально заорганизованном мире могут свободно и безнаказанно действовать такие паразиты, как Прон или этот, как его, Абер?» – размышлял Снеер по дороге в «Рай мастерового».

Большой склад инструментов и материалов кроме торговых отделов предоставлял в распоряжение клиентов многочисленные мастерские и лаборатории, где любители помастерить могли за несколько пунктов предаваться любимому занятию. Здесь были механические, электротехнические, химические мастерские, студии записей, фотолаборатории. Посетители были преимущественно молодыми, но встречалось довольно много людей и в возрасте. Было секретом Полишинеля, что именно здесь создается большинство инструментов, которыми пользуются люди, занимающиеся нелегальным промыслом. Здесь конструировались хитроумные отмычки для автоматов, самые разнообразные устройства и аппараты для махинаций с пунктами, химические композиции – симуляторы, которыми пользовались подозрительные личности для того, чтобы попасть в городскую больницу или психиатрическую клинику.

Снеер также довольно часто пользовался кабинами «Рая». Укрывшись от нежелательных взглядов в снятой на время кабине, он реализовал здесь свои задумки: микроскопические трансмиссионные приспособления, уникальные микросхемы из суперминиатюрных кристаллических элементов. Идеи и схемы ложились на бумажные салфетки в кафе во время его многодневных шаганий по кабакам Арголанда. Здесь же они превращались в готовый продукт одноразового пользования.

Снеер был специалистом по микроэлектронным системам. Эту дисциплину он изучал с истинной любовью, не ограничиваясь узкой специализацией, требовавшейся в училищах. Благодаря этому он мог свободно соперничать с профессионалами из нескольких смежных областей, присматривающими за различными сторонами работы Всеобщей Компьютерной Системы, сокращенно именуемой Сиском.

Благородная идея развития технических способностей молодежи, оправдывающая существование «Рая мастеровых», как и множество других не менее благородных идей, порождала побочные общественные эффекты, ускользающие из-под контроля властей агломерации.

«Действительно ли? – задумался Снеер, входя в „Рай“. – Действительно ли власти не ведают, что здесь творится? А может, сознательно оправдывают такое положение? Ведь каждый пользующийся инструментами мастерских платит за это со своего Ключа. Банк регистрирует его расходы на материалы, аренду мастерской. При необходимости нетрудно воспроизвести по банковским записям, чем занимается хозяин Ключа».

Снеер давно понимал это и был не столь наивным, чтобы нужные материалы покупать в автоматах. Электронные микроэлементы он приобретал у работников, занимающихся ремонтом и программированием автоматов, и даже особо не вникал в происхождение таких мелочей.

Сегодня он не намеревался ничего конструировать. Просто ему нужна была хорошая ножовка по металлу. Он поискал свободную кабину, заплатил с Ключа и тщательно заперся изнутри. Из комплекта инструментов выбрал соответствующую ножовку, поискал кусочек жести для защиты кожи от повреждения и отвернул манжет блузы.

– О, черт побери! – вырвалось у него, когда он взглянул на запястье правой руки.

Вместо стального кольца, являющегося частью полицейского автомата, руку охватывал медный браслет с гладкой полированной поверхностью, снабженный обычным, легко открывающимся замком-защелкой.

Снеер отложил ножовку, некоторое время рассматривал браслет, потом открыл защелку и снял браслет с запястья. Браслет был выполнен в виде тора, состоящего из двух полукруглых частей, соединенных шарниром.

«Когда? – лихорадочно думал он, стараясь уразуметь, как это произошло. – Вчера вечером я показывал даунеру… А потом… Да! Конечно! Алиса!» Только Алиса могла заменить браслет, когда он спал в ее кабине. Но каким образом она открыла секретный полицейский замок? И зачем? Или она работала на полицию? Что означает это медное кольцо?

Снеер внимательно осмотрел браслет. На его внутренней стороне, приклеенный кусочком липкой прозрачной ленты, виднелся обрывок бумаги с шестицифровым номером. Рядом, на гладкой поверхности металла, была выгравирована надпись: «Помни обо мне».

Он задумчиво защелкнул браслет. Значит, все-таки Алиса. Что, собственно, имела в виду девушка, столь странным образом старающаяся напоминать о себе?

Подсознательно он чувствовал, что тут есть какая-то связь с ночным разговором. О чем они говорили? Он поочередно вспоминал ее слова.

– Есть! – обрадовался он наконец. – Запись! Она говорила о какой-то песенке, балладе. Номер диска! Она обещала записать… Оригинальный способ, но это надо проверить!

По пути на третий этаж, где размещалась студия звукозаписи, он купил в автомате чистый акустический диск – тонкую пластинку размером с небольшую пуговицу, на которой можно было поместить запись полуторачасовой программы.

Вложил диск в автомат и набрал на клавиатуре номер. Спустя несколько секунд кружок выпал в подставленную ладонь. Снеер поискал свободное место для прослушивания, но все были заняты молодыми людьми, подрыгивающимися в такт модным шлягерам.

– Снеер! – услышал он знакомый голос и оглянулся. Около устройства для копирования записей стоял Матт с каким-то незнакомым пареньком.

– Привет, Матт! Я обещал позвонить, но, прости, у меня были неприятности.

– Не беда! – улыбнулся Матт. – Справляюсь понемногу.

– Играешь в записи?

– Не совсем, – Матт вроде бы смутился.

Его спутник собрал в коробочку кучку акустических кружков и вопросительно поднял глаза на Матта.

– Иди, встретимся вечером, – сказал тот и выудил из коробочки один из кружков.

Юноша забрал коробочку с оставшимися кружочками, а Матт взял Снеера под руку и повел в угол зала, где стояло несколько столиков и ряд автоматов с напитками.

– Сегодня угощаю я, – сказал Матт, ставя перед Снеером пластмассовую кружку.

– Получил работу?

– У меня к тебе просьба, – ответил Матт тихо, оглянувшись. – Если тебя кто-нибудь спросит обо мне, ты меня здесь не видел.

– Грязная работенка? – догадался Снеер.

– Прослушай дома, – Матт сунул ему в руку звуковой кружок.

– Что это?

– Несколько вопросов для тех, кто отучился их задавать. Противовес ежедневной порции информационной жвачки, которой нас кормят.

– Забавляешься конспирацией, Матт? – скорее отметил, чем спросил Снеер. – Раньше это называлось «нелегалка».

– Увы, – вздохнул Матт. – С тех пор как изобрели саморазлагающуюся бумагу, невозможно делать листовки. Настоящая, стойкая бумага совершенно недоступна. На ней печатают только учебники и произведения, которые считаются классикой.

– Нестойкая бумага – прекрасное изобретение. Не надо убирать с улиц старые упаковки, не накапливаются старые газеты.

– Вот именно. Очень удобно для администрации: через неделю не остается ни одного официального следа от высказываний властей, и можно не краснея излагать нечто прямо противоположное. Акустическая запись вытесняет другие способы записи информации, но люди так привыкли к информационному шуму, что тут же выпускают через правое ухо то, что вошло в левое. Им гораздо эффективнее можно что-либо сообщить в письменном виде. Но из-за отсутствия бумаги нам приходится записывать эти кружочки.

– С кем воюешь, Матт? – покровительственно усмехнулся Снеер.

– Что значит с кем? Разумеется, с администрацией, с теми нулевиками из Правления, которые превращают нас в дураков, разыгрывая этот сумасшедший цирк.

– Это все равно что воевать со мной.

– А ты работаешь на Правление?

– Нет. Но живу благодаря тому, что ты называешь цирком.

– Не знаю, чем ты занимаешься. Но если используешь ситуацию, которую создали нулевики из Правления агломерацией, то ты просто паразитируешь на тех, кому живется в этом городе хуже, нежели тебе.

– Я им нужен.

– Пока существует эта выродившаяся общественная система.

– Именно поэтому я и сказал, что ты воюешь со мной, – рассмеялся Снеер. – Хочешь разорить мои охотничьи угодья и разогнать дичь.

– Ты паршивый циник.

– Мои клиенты иного мнения. Все до единого благодарят меня.

– Чем ты занимаешься? Ключики, перчаточки, даунинг?

– Рейзерую помаленьку. Могу соорудить тебе самый лучший разряд, если захочешь.

– Ты говорил, что находишься «по другую сторону». Я думал – по ту же, что и я.

– Возможно, я по третью, – пожал плечами Снеер. – Я не могу подрубать ветку, на которой сижу и с которой собираю вполне приличные плоды.

– Ты ничего не понимаешь! – Матт сжал кулаки, и было видно, что он теряет терпение. – Этот мир падет, завалится! Сидя на своей ветке, ты не видишь, что корни твоего дерева гниют на глазах. Мало кто понимает ситуацию, все ослепли, у всех перед глазами только разноцветные пункты. Мы должны как-то противодействовать созданной здесь телевизионно-пивной псевдокультуре. Ты не задумывался, почему они поят нас пивом и кормят дешевыми массовыми увеселениями? И то и другое содержит в своей основе одно и то же – оглупление! Посмотри на окружающих тебя людей! Что они видят? Жизнь, заполненную пивом и бессмысленными увеселительными программками. Изучают то, к чему их принуждают. Мастерят, потому что скучают. Но постоянно сознают, что их знания и приобретенные мыслительные способности никогда не будут использованы для дела. Человек перестал быть необходимой составляющей мира.

– Отнюдь, – вставил Снеер. – Он по-прежнему необходим. Как потребитель. Без него все теряет смысл.

– Уже давно потеряло. Все, что ты видишь вокруг, – один огромный цирк, комедия, которой дирижирует группа нулевиков на потребу не сознающей этого толпы. Все это один гигантский блеф!

– Преувеличиваешь!

– Ничуть. Вскоре убедишься сам. Убедятся все, даже самые тупые в этом городе поймут, что являются объектами бессмысленных манипуляций.

– Послушай, Матт! – не сдержался Снеер. – Наша администрация достаточно мягка. Сносит бог знает что, порой прикрывает глаза на крупные махинации и не очень чистый бизнес. Однако, боюсь, она не доймет тех, кто хочет вызвать всеобщее замешательство или недовольство. А именно на это, насколько я понял, направлена ваша конспирация.

– Не в том дело, Снеер. Забудем о нашем разговоре, – вздохнул Матт. – Знаешь новый анекдот о нулевиках? Их еще называют «кругляками».

– Не слышал.

– Их… собираются перекрестить в эллиптиков.

– Почему?

– Потому что они понемногу расплющиваются[8].

– Перед кем?

– Ну, знаешь! – Матт недоверчиво покрутил пальцем у виска. – Ты что, и вправду не улавливаешь сути?

Снеер действительно не понимал ни анекдота, ни смысла всех этих намеков.

«Матт влип в какую-то глупую детскую аферу, – думал он, уже возвращаясь в отель. – Не удивительно, что его переразрядизировали. Надо парня вытаскивать. В принципе он неглупый человек. Сделаю ему хотя бы тройку и какую-нибудь приличную работу».

Снеер знал, что может рассчитывать на некоторых довольно влиятельных чиновников, благодаря ему занимавших неплохое положение в администрации Арголанда. Организовать работу для трояка не было для них проблемой.

«При условии, что этот кретин перестанет заниматься заговорами против порядков в агломерации!» – раздраженно подумал он о друге.

По сути дела Снеер вовсе не был на сто процентов уверен, что в Арголанде все обстоит так уж благополучно. Пожалуй, Матт в определенной степени прав: либо свобода, либо строго регламентированный порядок. А может, и то и другое – ненастоящее?

Снеера осенило в тот момент, когда, направляясь к отелю, он стал случайным свидетелем происшествия у здания Банка.

Среди болтающихся там, как обычно, торгашей и хамелеонов крутился невзрачный маленький человечек. Снеер заметил, что, как и другие местные комбинаторы, он тоже незаметно задевал прохожих. Подошел он и к Снееру, держа в полураскрытой ладони маленький пластмассовый кружочек для акустических записей.

– Почти даром! – тихо произнес он хриплым шепотом. – Платишь как за чистый диск.

– Благодарю, – буркнул Снеер, не задерживаясь.

Не успел он пройти и двух десятков шагов, как услышал позади топот и звуки борьбы. Оглянулся. Двое гражданских тащили маленького торгаша к стоявшему в боковой улице автомобилю. Остальные махинаторы – как ни в чем не бывало – продолжали свою деятельность.

«Понимаю! – хмыкнул Снеер, наблюдая за случившимся. – Понимаю, что за порядок в Арголанде. У нас попросту тщательно контролируемый балаган, в котором создается видимость и порядка и свободы».

Сформулированный таким образом – парадоксальный на первый взгляд – алгоритм функционирования Арголанда неожиданно оказался плодотворным для объяснения многих явлений – как тех, с которыми Снеер уже сталкивался в городе, так и тех, с которыми ему еще предстояло познакомиться в ближайшем будущем.

«Таково единственное логичное объяснение многих кажущихся несообразностей, с которыми человек сталкивается в повседневной жизни, – продолжал он свои рассуждения, оказавшись в жилой кабине. – Просто трудно поверить, чтобы администрация, располагающая столь тонкой системой контроля и управления людьми, не могла справиться с отрицательными явлениями и нелегальной деятельностью всяческих комбинаторов и жуликов».

Сцена у Банка свидетельствовала о том, что служба порядка намеренно не замечает одних, но немедленно реагирует на появление других подозрительных типов. Вывод отсюда напрашивался сам собой: некоторые мошенники властям просто необходимы, их деятельность вкалькулирована в схему функционирования системы, быть может, даже играет на руку администрации, в чем-то помогает, создает какие-то специфические общественные либо хозяйственные ситуации.

Многие явления выглядят совершенно иначе, если взглянуть на них сквозь призму этого принципа. Взять хотя бы рейзерство: может быть, не столь уж важно, имеет ли высокий чиновник администрации либо директор какой-то организации нулевой или же, скажем, второй разряд. Однако коли выдвигаются требования, касающиеся разряда, – значит, кандидат на данное место должен любой ценой добиться требуемого нуля. Если б не рейзеры, многие из таких кандидатов не имели бы шансов пробиться. А ведь среди них есть, например, сыновья или братья высокопоставленных особ, важных «кругляков»! Формально никому нельзя делать исключений, перекладина установлена одинаково высоко для всех. Подрейзеренный нулевик – фактически двояк – справляется лучше или хуже со своими обязанностями, но никто – формально – не может упрекнуть его в несоответствии разряду. С другой стороны, если б компетентным контрольным органам пришла охота покопаться в банковских записях, они б запросто выявили, кто и когда пользовался услугами рейзера. Поэтому рейзерованный чиновник послушен и не противоречит начальству, им легко управлять, оказывать на него необходимое давление, ибо он сделает все, чтобы только не копались в его прошлом и не проверяли разрядизации.

Настоящий нулевик, у которого интеллект в мозгах, а не на Ключе, чихал на все давления и персональные системы. Он справится сам, никто не упрекнет его в интеллектуальной импотенции, а контрольное тестирование не грозит деразрядизацией. Такой работник, действительно способный и самостоятельный, оказывается нежелательным элементом в иерархии общественных институтов либо научных центров.

Как и рейзеры, другие «спецы» тоже должны выполнять какую-то – позитивную с точки зрения властей – роль в Арголанде. К примеру, хамелеон: если б не он, откуда неработающему четверяку взять желтые пункты для выплаты гонорара рейзеру либо чекеру? И так далее… Вся эта подкожная общественная инфраструктура действует при негласном одобрении администрации, то есть так или иначе – в интересах властей. Как знать, не полезны ли для чего-то выжималы, вампиры, обдиралы? Может, для функционирования данного общества необходимо, чтобы наряду с сознанием физической и социальной безопасности люди временами ощущали некую угрозу? Определенное количество бандитов – заранее запланированное и поддерживаемое на нужном уровне – может выполнять роль щуки, запущенной в пруд с карасями. Такая щука убирает слабых, больных индивидуумов, а остальных принуждает к внимательности, осторожности, движению, бегству, заставляя развивать мускулы вместо того, чтобы обрастать жиром.

«Отличная аналогия! – решил Снеер, лежа на кушетке. – Наш Арголанд – именно такой пруд с карасями. Есть в нем рыбы покрупнее и поменьше, более важные и менее значительные. Система разрядизации с одной стороны и неформальная структура – с другой принуждают нас постоянно двигаться, чтобы мы не слишком зажирели телом и не застоялись духом. Меня тоже погоняли немного, принципа ради. Видимо, я слишком разленился последнее время, и кто-то решил, что мне полезно движение».

Он вспомнил о дисках с записями, которые лежали в кармане куртки, встал, сунул капсюли наушников в уши, вложил один из дисков в воспроизводитель, купленный по дороге в отель, и включил аппарат.

«Мы обращаемся к тебе, гражданин Арголанда, независимо от того, какой у тебя разряд и сколько пунктов на Ключе! – говорил голос с диска. – Мы хотим задать несколько вопросов, которых сам ты себе не задашь из-за умственной лености или врожденного нежелания думать. Мы хотим нарушить сонный покой твоего разума. Не замечал ли ты до сих пор, что тебя систематически оглупляют? Не чувствуешь ли, не замечаешь ли, что с каждым днем все больше уподобляешься автоматам, которые тебя окружают?

Почему ты не спрашиваешь, кому надо, чтобы ты был послушной пешкой, позволяющей переставлять себя на шахматной доске жизни? Почему разрешаешь самозваным силам манипулировать твоей судьбой во имя целей, которые тебе не дано познать?

Разве ты не видишь, что тебя обманывают и принуждают к обманам, что ты участвуешь в трагическом фарсе, в недостойной человека пародии на общественную жизнь? Неужели тебе достаточно того, что просто существуешь, ведешь жизнь растения, отданного на милость неведомым садовникам?

Почему ты позволяешь держать себя в путах вырожденной социальной модели, не находящей обоснования во всей достойной уважения истории нашей цивилизации, – модели, не соответствующей человеческим существам, созданным для жизни на свободе? Зачем уничтожены достижения веков культуры и цивилизации? Люди, которые управляют нашим городом, континентом, всем миром, должны ответить на эти вопросы. Почему они молчат? Почему затыкают рты вопрошающим, вместо того чтобы дать ответы?

Спрашивайте все. Громко! Ваши объединенные голоса не удастся заглушить и игнорировать. Спрашивайте и не позволяйте отделаться общими словами! Спрашивайте и требуйте ответа».

– Мда… – проворчал про себя Снеер. – Уж если начнут спрашивать, то скорее о причинах повышения цены на пиво.

Он сменил диск, но вместо ожидаемой баллады в исполнении Дони Белл мужской голос оповестил:

«Нам чрезвычайно неприятно, но запись, которую ты хотел бы услышать, запрещена Отделом Массовых Развлечений распоряжением от третьего июля текущего года. Ее распространение задержано в связи с низким артистическим уровнем исполнения и отсутствием общественно-воспитательных качеств. Просим выбрать другую позицию из каталога записей».

– Черт побери! – Снеер выключил аппарат. – Такого еще не бывало. Запрещенная песенка?

В сочетании с содержанием первой записи этот факт выглядел интригующе. Снеер ненадолго задумался, потом поднял трубку телефона.

– Бенни? У меня к тебе дело, – сказал он. – Ты мог бы отыскать запись номер 378245?

– Это ты, Снеер? – послышалось в трубке. – А что за запись?

– Дони Белл.

– Послушай, старик! – Голос Бенни зазвучал официально. – Я – приличная фирма. Выискиваю разные удивительные вещи, и мне безразлично, зачем они потребовались клиенту. Но таких дел я не веду. Дони Белл запрещена. Официально она нигде не выступает, не записывается, на телевидении не воспроизводят даже ее старых шлягеров. Это что-то значит. Не знаю что. Я в политике не разбираюсь. Ходят слухи, будто она отказалась назвать автора текста одной из своих песенок. Упорно твердит, что его не знает, а текст был ей подброшен. Это все, что мне известно. Да, некоторые говорят, будто она выступает в каком-то кабаре. Этакая завалящая забегаловка, где собираются разные отбросы. Ну, понимаешь? Те, кого выкинули из массовых развлечений, этакие… ну… артисты. Третья улица налево за магазином обуви на Семидесятой улице, считая от озера. Страшно трещит телефон, словно кто-то что-то исправляет на линии.

– Благодарю, Бенни! – Снеер положил трубку, поняв намек. Телефон мог быть подключен к полицейским регистрирующим устройствам, а Бенни, видимо, решил, что разговор не совсем безопасный.

На мнение Бенни можно было положиться. Старый спец по отысканию всяческих потребных предметов и информации уже не раз помогал Снееру добыть разные мелочи или получить нужные адреса. Официально он занимался посредничеством в торговле коллекционными предметами: старыми монетами времен денежного обращения, мелкими безделушками. По образованию он был историком искусства, разряд у него был достаточно высокий – Снеер никогда не спрашивал какой, но ввиду отсутствия соответствующей должности власти охотно отделались от забот, выдав Бенни разрешение на мелкую торговлю старьем. Под таким покрывалом Бенни многие годы промышлял дигерством[9] – одним из наиболее доходных нелегальных занятий.

Снеер прекрасно понял ответ дигера – Бенни принял заказ, но одновременно уведомлял, что об этом больше не следует говорить по телефону. Последние фразы могли быть информацией, где можно услышать запретную балладу, но с таким же успехом могли быть просто маскирующим трепом для тех, кто подслушивал разговор.

Снеер взглянул на Ключ. Было только шесть часов вечера. Рано начатый день тянулся немилосердно, а Снеер как-то подсознательно старался сегодня не показываться в многолюдных местах и охотнее всего вообще не выходил бы из кабины. Однако сейчас он почувствовал небольшой голод и усталость от безделья.

«Надо отправляться в город, – подумал он. – Переломить пассивность, делать что-то, заработать несколько пунктов. Жизнь продолжается!» Когда он подошел к двери, кто-то в нее постучал. Снеер попятился, памятуя вчерашний опыт с арестоматом, потом все же открыл, быстро отступив назад.

На пороге стоял мужчина в светлом костюме из натуральной шерсти, какие продают только в самых лучших центральных магазинах.

– Можно? – спросил мужчина, смущенно улыбаясь.

«Не полицейский, – подумал Снеер. – Те в одиночку не ходят и не так вежливы».

– Прошу! – сказал он, приглядываясь к посетителю в свете, падающем из окна кабины. Пришедший был немного старше Снеера, ему было что-нибудь около пятидесяти. Он сел в кресло, не осматривая кабину, что тоже произвело на хозяина хорошее впечатление.

– Я сотрудник администрации, – представился посетитель, показывая Ключ, на котором Снеер увидел символ нулевого разряда, – и хотел бы прежде всего извиниться за некоторые неприятности, которые вы испытали за последние сутки.

– Вероятно, какая-то ошибка? – проговорил Снеер, присаживаясь на краешек дивана напротив гостя.

– Мистер Эд Черрисон, или Снеер, неправда ли? – удостоверился посетитель и, не ожидая подтверждения, продолжал: – Чтобы облегчить нашу беседу, условимся, что я буду говорить, вы же не станете ни подтверждать, ни отрицать. Прошу учесть, что я знаю о вас достаточно много, но не имею ничего общего с отделениями, занимающимися разрядизацией, доходами, трудоустройством, общественным порядком и всеми теми административными органами, с которыми гражданин вообще, а гражданин вашей… хм… профессии в частности, не любит иметь дела. Так вот, прежде всего поясню, что мы намерены обратиться к вам с неким предложением и одновременно просьбой, мистер Снеер, если позволите воспользоваться тем неформальным именем, под которым вы известны также и у нас.

– Это значит где? – насторожился Снеер.

– Скажем, в Правлении агломерацией. Так вот, зная определенные ваши достоинства, в особенности же ваш высокий разряд…

– У меня четверка, – холодно заметил Снеер.

– Прошу выслушать до конца, – терпеливо улыбнулся чиновник из Правления. – Мы знаем, что вы – нулевик, к тому же не из рядовых. Нам известно несколько нулевиков, которые лишь вам обязаны своим разрядом и положением. Я мог бы представить перечень, но, в конце концов, это не имеет никакого отношения к делу. Более того, вы – человек не только высокого интеллекта, но наделены сметкой и изобретательностью. Надо быть гением в рейзерском искусстве, чтобы сделать нулевика из такого… например… ну, не стану называть имени, ибо теперь это директор серьезной организации, хотя, между нами говоря, совершенный кретин.

Итак, как видите, мы отдаем должное вашей квалификации и достоинствам. Открою карты: нам необходим такой человек, как вы. Формально имеющий четвертый разряд, не обращающий на себя внимания, я бы даже сказал, прошу не обижаться, прикрывающийся туповатым, но в то же время имеющий острый и быстрый ум и притом хорошо разбирающийся в микроэлектронике. В Арголанде таких немного, поэтому не удивительно, что Сиском указал именно на вас. Сегодня каждый кто как может взбирается на высокие посты, но все труднее найти настоящего нулевика. Наши конфиденциальные исследования показывают, что среди граждан с формальным нулем, занимающих ведущее положение в Правлении, опасно растет процент таких, кто уже с трудом прикидывается нулевиком. Это, разумеется, результат вмешательства таких, как вы. Но мы не занимаемся регулированием такого рода деятельности. Для нас вы в данный момент не рейзер, а человек, который нам нужен. Задание же, которое мы хотели бы вам поручить, чрезвычайно важно в интересах всей агломерации.

Незнакомец на минуту замолчал, внимательно взглянув на Снеера, тот с каменным лицом бросил на него изучающий взгляд.

– Одним словом, мы предлагаем вам работу на должности, соответствующей четверяку, однако с вознаграждением в желтых пунктах, как было принято говорить, «по штатному расписанию». Но чтобы компенсировать убытки, которые вы понесете, дав согласие на такую работу, мы, кроме того, намерены дополнительно выплачивать вам средний ежемесячный размер ваших доходов от… хм… теперешней деятельности.

– Четыреста желтых в месяц, – буркнул Снеер как бы про себя.

– Ну, скажем, пятьсот, – усмехнулся посетитель. – Если же вам понравится сотрудничество с нами, вы сможете получать еще и дополнительные блага.

– А другие занятия? Я должен буду их прекратить?

– Чего ради! Нас интересует только то время, за которое мы платим. Вне его вы можете делать что вам заблагорассудится. Мы даже постараемся, чтобы вас никто не беспокоил, разумеется, при условии, что вы будете придерживаться определенных правил игры.

– Что я должен буду делать?

– Вы станете чем-то вроде сторожа или вахтера в одном научном учреждении. Мы хотим знать, что там творится. Нам необходим у них свой человек.

– Доносительство – не моя профессия! – возмутился Снеер.

– Вы плохо меня поняли! – Чиновник покачал головой и снова улыбнулся. Его тонкие нежные пальцы играли золотой зажигалкой, которую он вынул из кармана. – Мы имеем в виду не доносы. Мы хотим, чтобы кто-то тонко и профессионально присматривал за деятельностью этого научного учреждения. Вы понимаете, мы не можем послать туда человека с формальным нулем. Все должно быть сделано скрытно, с соблюдением обычной процедуры. Отдел Трудоустройства должен направить туда «истинного» четверяка. Нулевиков нам постоянно недостает, тем более таких, как вы, закамуфлированных. А среди этих… ученых… попадаются всякие. Порой трудно установить, кто настоящий, а кто рейзованный. Необходимо смотреть им на руки. Детали вы узнаете после того, как дадите согласие. Дело это секретное. Мы, разумеется, не можем вас заставить, но от имени Правления прошу нам помочь. Обещаем нашу глубокую благодарность и дальнейшее сотрудничество с интересными перспективами, если мы взаимно понравимся друг другу.

– Неудобства, которые я испытывал до сего времени, были увертюрой к нашей сегодняшней беседе? – Снеер быстро взглянул в лицо посетителя, но тот снова только улыбнулся.

– Я начал с извинений, – напомнил он. – Частично это была неприятная случайность, частично же результат чрезмерной прыти либо неловкости низшего административного персонала. Понятно, надо было проверить кое-что касающееся вашей особы, и не удалось обойтись без помощи соответствующих отделов. Сами знаете, кто работает в некоторых конторах. Чем ниже разряд, тем более значительным хочет показать себя такой чиновник. Поэтому порой случаются незапланированные эффекты. Но это наверняка не повторится. Вы находитесь под нашей специальной опекой, и не скрою – нам чрезвычайно нужна ваша помощь.

– Можно подумать?

– Конечно. Вот мой номер, прошу позвонить через два, три дня. Наш разговор, вы понимаете, был доверительным.

– Само собой. – Снеер сунул в карман визитную карточку посетителя. – Еще один вопрос. Женщина, назвавшая себя Алисой, ваша сотрудница или имеет какое-то отношение к моему делу?

– Алиса? – Чиновник Правления задумался. – Нет. Наверняка нет. Какие-то сложности?

– Э, вероятно, простая случайность, – улыбнулся Снеер. – В суматохе последних суток я готов был приписывать значение любой мелочи.

Он проводил гостя до двери, потом на минутку присел, чтобы подумать.

«Хороша случайность. Если Алиса не от них, то откуда, черт побери, она знала о предложении, которое еще только будет мне сделано? Ведь не вычитала же она этого взаправду по моей руке!» Снеер был закоренелым рационалистом и ни в какую ворожбу не верил.

После ухода представителя Правления он долго собирался с мыслями, разбегавшимися в поисках ответа на несколько вопросов, возникших во время беседы. Предложение было чрезвычайно заманчивым с финансовой точки зрения, но Снеер прекрасно понимал, что нигде и никогда в этом мире, а тем более в Арголанде, никто никому за мелочевку не станет платить так высоко. Значит, если только в предложении не было какого-то подвоха, если оно не было попыткой уничтожить Снеера с помощью соответствующих органов, созданных для того, чтобы призывать к порядку таких, как он, – то речь должна была идти о деле большого значения.

Предложение было очередным звеном в цепи необычных событий, происходивших последнее время вокруг Снеера, но было ли это их естественным продолжением? А может, все предыдущие факты следует интерпретировать как психологическую подготовку к посещению незнакомого нулевика?

Вполне даже вероятно. Вначале Снееру показали, как неприятно потерять, даже ненадолго, возможность пользоваться Ключом. Потом продемонстрировали, что при желании со стороны властей они могут свести на нет все попытки выкрутиться с помощью широко известных способов. Одним словом, ему дали понять, что отсутствием осложнений он обязан только тому, что кто-то милостиво прикрывал глаза на его деятельность. А деятельность эта – как следовало из разговора – была прекрасно известна соответствующим органам.

В конце концов, отдавая ему Ключ, они показали, что власти могут закрыть глаза на все его предыдущие делишки – разумеется, на определенных условиях. Именно эти условия были обрисованы неизвестным, выдающим себя за представителя Контрольного Правления.

Несмотря на все это, Снеер был убежден, что ни один приличный орган юстиции не нашел бы достаточных поводов, чтобы его покарать легально. Но одновременно он прекрасно знал, сколь сильно могут осложнить и даже сделать невыносимой жизнь постоянные стычки с полицией. В его профессии избыточный интерес со стороны властей был бы катастрофой.

Так что предложение, изложенное в форме просьбы, могло быть в действительности обычным шантажом.

«Неужто, черт побери, я и вправду настолько гениальный нулевик, что именно меня им пришлось вылущивать из массы других? – вздохнул он, выходя из кабины. – Если настоящего нулевика теперь можно отыскать только среди рейзеров, то, значит, весь Арголанд со всеми его потрохами и вправду один гигантский обман и блеф, как утверждает Матт. Только вопрос – кто кого здесь обманывает?»

Он, задумавшись, спускался по лестнице с восемнадцатого этажа. Он любил проделывать этот путь пешком, особенно когда хотел на чем-то сосредоточиться и остаться наедине со своими мыслями. Лестницы – в отличие от жилой кабины, кабины лифта или бара – имели то ценное свойство, что давали возможность выбирать два направления бегства – вверх либо вниз. Снеер, конечно, прекрасно знал, что как это ни печально, но в Арголанде в принципе невозможно никуда убежать, ибо рано или поздно человек вынужден будет подойти к какому-либо автомату, воткнуть Ключ в прорезь и тем самым раскрыть свое теперешнее местоположение. Однако лестничная клетка была для него местом, где человек находится между двумя контролируемыми пунктами в пространстве, то есть как бы нигде. Это давало, по крайней мере теоретически, ощущение некоторой независимости. Его удивляли люди, предпочитающие давиться в лифтах, даже когда надобно было спуститься всего на два-три этажа.

«Кто кого здесь обманывает, если каждый понимает, что его обманывают? – продолжал он рассуждать, перепрыгивая на одной ноге сразу по две ступеньки. – Нулевики из Правления прекрасно знают, что на многих важных должностях работают учтенные, подрейзованные люди, но прикидываются, будто верят в их разряд. Так что если весь Арголанд – фарс, в котором участвуют все его жители, то для кого – дьявольщина! – в таком случае разыгрывается это представление?»

Еще не спустившись в холл, он уже почти решил принять предложение, сочтя его отличной оказией познакомиться с закулисной стороной фарса. Взяться за предложенную роль – значит узнать много поучительного; Снеер никогда не упускал случая узнать что-нибудь новое о мире и жизни. Такие знания обычно приносили солидные проценты в дальнейшей деятельности, а в данном случае само «обучение» могло дать немалую пользу в виде кругленькой суммы желтых пунктов.

С того времени, как он подсознательно начал ревизовать свою феноменологическую теорию мира, он обнаружил множество деталей, на которые раньше не обращал внимания. Уже давно он достаточно хорошо знал, как функционирует общество, составляющей которого он был. Очередной вопрос, напрашивающийся сейчас с вызывающей тревогу силой, звучал: почему? Почему именно так?

В общей атмосфере города он улавливал нечто странное – хоть не новое, а как бы издавна знакомое, но воспринимавшееся ранее спокойно, как нормальная часть реальности, – и эта странность требовала неожиданного ответа на вопрос. Он инстинктивно чувствовал, что для полной картины мира ему недостает еще какого-то элемента, информации, факта, позволяющего рационально прояснить ситуацию, в которой все перед всеми притворяются, будто не происходит ничего особенного, будто все здесь в порядке. Такой парадокс не содержал ответа в самом себе, он требовал расшифровки, ключа.

Может, этот ключ лежал на поверхности, возможно, его знали многие из актеров ежедневно разыгрываемой комедии, а может, он был старательно укрыт? Снеер все явственнее ощущал потребность отыскать этот ключ, чтобы пополнить свои знания об окружающей действительности. Его раздражали непонятные намеки, неясные иносказания анекдотов, злило то, что, используя свои способности исключительно ради того, чтобы извлекать блага из объективно существующей ситуации, он до сих пор не попытался обрести более глубокие знания о мире.

«Как знать, не такой ли и я самоуверенный дурак, как те вознесенные мною наверх псевдонулевики, которые, достигнув высоких служебных уровнен, забывают, чем являются в действительности?» – подумал он и решил проверить, подтвердить свои возможности, посвятив себя познанию истины.

Окружение нулевиков, связанных с Правлением, могло быть очень полезным, а возможно, и просто необходимым для достижения этой цели.

За остекленными дверями ресторанного зала, куда он заглянул в поисках Алисы, он заметил знакомую лысину Прона, окруженного хороводом размалеванных девиц.

«Откуда он берет пункты на такую жизнь? – подумал Снеер, окидывая взглядом уставленный снедью столик. – Высиживает здесь с утра до ночи!» Прон заметил его, окликнул и, привстав, широким жестом пригласил к себе. Он был навеселе и тут же упал на стул, с трудом удержав равновесие. Снеер неохотно подошел к столику.

– Эт-то мой сер-рдечный друг! – представил его Прон девушкам, а потом, указывая на них, жалобно сказал: – Помоги, старик. Эти девки изничтожат меня вконец!

– Нисколько не сомневаюсь! – Снеер поднял со стола пустую бутылку и некоторое время демонстративно рассматривал наклейку. – Тебя ждет финансовый крах. Кассовые автоматы доконают тебя.

– Это-то мне как раз не грозит, – пробормотал Прон, размахивая Ключом. – Это никому не удастся, пока Ключ… Эх, Снеер! Если б где-нибудь был такой автомат, чтобы человек мог… ну… в общем, отступить лет на двадцать… и еще немного здоровья… А! Выпьешь? Заказывай. Я плачу! «Четверяком я смог родиться! Никто не гонит нас трудиться!» – пропел он, сильно фальшивя, и свалился на пол под дружный смех девчонок.

Снеер наклонился над ним и, воспользовавшись тем, что Прондержит Ключ в зажатом кулаке, проверил состояние его реестров. С трудом удержался, чтобы не свистнуть:

«Десять тысяч! Откуда столько желтых у этого бездельника? За одно только обладание такой суммой его следовало бы засадить. Разве что работает на полицию».

– Присмотрите за моим… коллегой, – бросил он развеселившимся девушкам и вышел из зала.

«Определенно надо сменить отель. Слишком долго я здесь сижу и завел ненужные знакомства», – отметил он, идя по улице и поглядывая в поисках какого-нибудь местечка потише, чтобы можно было перекусить.

Немного погодя вспомнил, что основной причиной его пребывания в отеле «Космос» сейчас является Алиса. Неизвестно почему, он ждал ее появления или хотя бы весточки от нее.

Стемнело. На улицах зажглись фонари и цветные рекламы. Прохожие, заполнившие шумные улицы центра, выбирали из сотен возможностей какой-нибудь увлекательный способ провести вечер. Рекламы приглашали в зрелищные залы, кино, кабаре, дансинги.

У Снеера сегодня не было охоты на шумные сборища веселящихся людей. Хотелось сесть и спокойно подумать либо поговорить с кем-нибудь, кому можно бы довериться. Посещение нулевика из Правления сплелось в его воображении с личностью Алисы. Отбросив веру в ее вещие способности, приходилось принять, что она знала планы Правления. Проще всего было бы считать, что она сознательно и преднамеренно участвовала в цепи событий, разыгранных специально для Снеера. Однако если организаторы дела хорошо знали свойства его натуры, то не могли не знать и о его скептическом отношении к ворожбе и предсказаниям. Снеер, например, никогда не пользовался столь популярными в Арголанде автоматами, выдающими гороскопы. Поэтому трудно было предположить, чтобы Правление подставило Алису в качестве человека, долженствовавшего убедить его в том, что его будущее – неизбежность, изначально записанная в скрижалях судеб.

Стало быть, оставалась другая возможность. Алиса знала о предстоящем предложении, не имея в то же время ничего общего с Правлением. Она информировала Снеера о будущем, представляя его как свершившийся факт, и при этом предлагала свою помощь или же поддержку в случае возникновения неуточненных трудностей. Что же это могло означать? От чьего имени она обращалась к нему, избрав для этого шутливую форму ворожбы, которая уже начинала исполняться. Если она не была связана с Правлением, не действовала от его имени, то, может быть… вела какую-то игру против него?

Таинственное исчезновение девушки, странный презент в виде медного браслета, песенка, как оказалось, изъятая из обращения, – все вместе взятое укладывалось в такую гипотезу. А может, Алиса намеревалась использовать Снеера для чего-то еще до того, как он окажется в кругу нулевиков, связанных с высшими властями агломерации? Может быть, ей – или некой группе, которую она представляла, – нужен на столь высоком уровне «свой» человек?

Либо все это просто-напросто случайное стечение обстоятельств, – пытался он упростить проблему, потому что так легче было убедить себя в том, что Алиса – обыкновенная девица, проявившая к нему благосклонность без каких-либо тайных намерений.

Однако на дне сознания притаилось подозрение, что вокруг его особы идет какая-то странная игра скрытых сил, которую он не в состоянии уразуметь. Он подумал, что – быть может – браслет и песенка Дони Беля могут содержать недостающие элементы головоломки, которую следовало разгадать.

Несколько секунд он постоял перед витриной огромного продуктового магазина, бездумно рассматривая полки, заставленные различными упаковками, корзины с овощами, ряды банок и бутылок. Эта картина пробудила в памяти воспоминание о давно минувшем времени, неопределенную, вызывающую спазм в горле тоску. Снеер вошел в магазин, выбрал из кучи пластиковых корзин самую большую и, двигаясь вдоль полок, наполнил ее по края. Подольше задержался у небольшого автомата, искушающего цветастыми коробочками со сладостями и пачками жевательной резинки. Улыбнулся своим воспоминаниям, долго выбирая нужную кнопку. Спрятал в карман полученную пачку, положил сумку на пульт и сунул Ключ в кассовый автомат.

Сумма, показанная кассой, поразила его размерами. Почти все шло на желтые. Питаясь в ресторанах, он не представлял себе, что цены на основные продукты питания так сильно возросли с того времени, когда он но поручению матери совершал домашние закупки.

Он заплатил, забрал корзину и подземкой поехал в Северный район.

Он знал здесь каждый закоулок, хотя последнее время нечасто навещал эти места. Здесь стояли старые дома, помнящие еще дореформенные времена. Они все еще держались, окруженные новыми постройками, хотя их состояние было уже явно безнадежным. Нетиповые, строившиеся по старой технологии, они не подлежали ремонту с использованием современных машин и материалов, поэтому их бросили на произвол судьбы и опеку жителей – в основном пожилых людей, пенсионеров, которые не хотели перебираться в новые районы, упрямо оставаясь в своих понемногу разваливающихся жилищах.

Снеер вошел в один из таких домов. Лестничная клетка стыдливо скрывала во мраке свои обшарпанные стены. Он шел, по привычке нащупывая ногами ступеньки лестницы, подсознательно пересчитывая их и избегая выщербины на их краях. На площадке третьего этажа остановился перед окрашенной коричневой краской деревянной дверью. Несколько секунд колебался, прежде чем нажать кнопку звонка.

За дверью медленно приближались тяжелые шаги. Низкий тихий голос спросил: «Кто там?», потом дверь широко распахнулась.

Снеер переступил порог и оказался в объятиях старика.

– Пошли, сынок! Мама лежит, чувствует себя неважно, но страшно обрадуется. Мы часто говорим о тебе. Давненько ты не заглядывал!

– Дела, заботы, – улыбнулся Снеер. – Знаешь, как бывает, когда у человека четвертый разряд.

– Эх, ты! – погрозил пальцем отец. – Пора бы уж перестать играть! Жить по-другому.

Они вошли в небольшую кабину, где на кровати лежала мать Снеера. Она сильно сдала с того времени, когда он был здесь последний раз. Уже тогда она болела, но сейчас ей, видимо, стало хуже.

– Я кое-что принес, мама! А на остаток купил себе жевательной резинки! – сказал он, подражая голосу ребенка. – Здравствуй, мама! Ты совсем не меняешься, сколько я тебя помню!

– Ах ты, лгунишка! Ну, иди сюда, покажись! – улыбнулась она, протягивая к нему руки. – Зато ты стареешь.

– Но не становлюсь серьезней, мама! – сказал он, наклоняясь.

Она обняла его и поцеловала, а он, сидя на краю кровати, почувствовал себя странно далеко от всего, что совсем недавно занимало его мысли.

– По-прежнему не работаешь? – спросила она, держа его руку.

– Да что ты! Работаю. Я – артист! – рассмеялся он.

– Ты лентяй без гордости. Всегда был способным мальчиком, но лень родилась раньше тебя.

– Мама! Я действительно артист. Согласись, разве не искусство – делать гения из осла? Впрочем, вероятно, вскоре я займусь кое-чем другим. Мне сделали интересное предложение. Буду зарабатывать столько, что и мне хватит, и вам смогу организовать приличную квартиру.

– Нам ничего не надо, – сказал отец. – У нас есть все.

– Но маме необходим хороший врач. Я пришлю одного знакомого. Кроме того, я хотел бы поговорить с тобой, папа.

– Поговорите на кухне. Ты, наверно, не завтракал, возьми себе что-нибудь, – сказала мать.

Они перешли в небольшую кухоньку. Отец заварил чай, нарезал хлеб. У Снеера было такое ощущение, будто время отступило лет на тридцать. Он снова был маленьким мальчиком, не понимающим многого, то и дело сталкивающимся с новыми проблемами, выраставшими перед ним в этом сложном мире.

Еще несколько дней назад он был убежден, что знает мир во всех его проявлениях. Сегодня же он снова чувствовал себя как тот десятилетний маленький Эди, расспрашивающий отца о разнице между желтыми и красными пунктами.

– Папа, – сказал он, глядя в серые глаза отца, который помешивал чай древней серебряной ложечкой и улыбался ему из-под очков. – Ты помнишь, как все выглядело до того…

– До чего?

– Ну, прежде чем начали повсеместно вводить автоматизацию. Это произошло как-то так… неожиданно. В школе, на уроках истории, мне всегда казалось, что слишком много серьезных событий втиснулось в чересчур малый промежуток времени. Международные соглашения, открытие способа аннигиляции материи, унификация экономического уровня, разрядизация, урбанизация, автоматизация – все произошло почти одновременно.

– В том-то и состояла комплексная программа Великой Реформы, – улыбнулся отец. – Исходные позиции были разработаны очень детально.

– Кто их разрабатывал?

– Ну, разумеется, ученые. Со всего света.

– Вот именно! Как получилось, что великие державы, до того столь осторожные в отношении друг друга, нагромоздившие невероятное количество вооружений, вдруг приступили к образцовому сотрудничеству? Каким чудом политики и дипломаты, обычно неуступчивые, так легко пришли к согласию?

– Победил рассудок.

– Нет, папа. Не в том дело. Конечно, в нашем Арголанде и, надо думать, в других агломерациях, случается, что заржавевший двояк вдруг мудреет и становится единичником. Но за этим всегда стоит рейзер! Не верю, что политические руководители вдруг все одновременно в одночасье поумнели!

– Не все, не все, сынок! Только немногие! Те, кто не хотел умнеть, – сошли с политической арены.

– Этому меня на уроках истории не учили.

– Но так было. Честно говоря, в созданном тогда Контрольном Совете Мира очень немного оказалось бывших руководителей из отдельных стран. Появились новые люди, мыслящие по-новому, иначе. Было немало столкновений, конфликтов, но в конце концов… победил разум, люди поумнели.

– Что-то у меня не укладывается в голове такая метаморфоза. Иногда политики изменяют взгляды, но толчком к тому редко бывает рациональный довод или интересы народа. Гораздо чаще раздражителем оказывается попросту страх за собственное положение либо собственную шкуру… Чего же могли бояться те, кто тогда так неожиданно поумнел? Кто и чем их напугал, чтобы заставить работать сообща в разобщенном мире?

Отец усмехнулся. Некоторое время смотрел в глаза сыну, потом сказал со странной, иронической ноткой в голосе:

– Не забивай себе голову. Это было давно, сынок. Если современность желает что-то скрыть от людей, история спустя десятки лет почти наверняка не сможет докопаться до истины. Вместо правды она находит только артефакты, мастерски сотканные легенды, модифицирующие правду, препарированные соответствующим образом и столь глубоко укоренившиеся в сознании поколений, что они становятся заменителями правды, разрушение которых спустя годы зачастую не нужно никому, поскольку это может разрушить фундаменты много лет создававшейся реальности.

– Значит, ты все-таки думаешь, что история не сообщает нам полных знаний о событиях, предшествовавших Великой Реформе?

– Я родился до Реформы, но с самого начала, насколько помню, никто не знал наверняка, что, собственно, произошло, что было причиной неожиданного поворота в мировой политике и экономике. Официально, ты, конечно, знаешь, это объясняли изобретением способа получения дешевой энергии в практически неограниченных количествах. Но уже тогда ходили сплетни и слухи. Говорили о какой-то мафии, о группе ученых-террористов, шантажирующих политических деятелей и принуждавших их договориться под угрозой всеобщей гибели. Но до сего дня никто этого официально не подтвердил. Однако же факт, что некоторые известные политики в те годы неожиданно сошли со сцены. Позже такое тоже случалось, особенно с теми, кто критиковал принятые направления и решения. Мне тоже не все нравилось. Больше того, теперь я вижу, что люди, мыслившие подобно мне, во многом были правы. Но что они могли сделать? Я сам, всю жизнь будучи лишь трояком, честно работал на порученном мне скромном участке, веря, что за нас думают более пригодные к тому нулевики. На критику реформ смотрели косо. Бесследно исчезали не только известные политики. Их судьбу разделило много простых граждан, слишком смело указывавших на ошибки либо подвергавших сомнению результаты предпринятых социальных либо технических мероприятий. В лучшем случае, они неожиданно спускались до шестого разряда, теряя все перспективы в жизни. Теперь редко слышно о таком. Впрочем, большинство людей, особенно молодых, рожденных после Реформы, одобрили ту модель мира, которую застали, заняв в ней те или иные позиции. Все заинтересованы, в основном, чтобы по возможности удобнее прожить свои несколько десятков лет, нежели раскапывать некую абстрактную истину. Почти никто не думает о возможности улучшить этот мир.

– Именно! Неужели наш мир – лучший из возможных? – вставил Снеер.

– Прежде всего он гомогенен, однороден с точки зрения условий жизни. А поскольку при этом он – единственный существующий, то невозможно оценить, хорош он или плох. Он таков, каков есть. Нет шкалы сравнения.

– Ты думаешь, лучше добывать пункты, нежели пытаться улучшить мир?

– Трудно сказать, что лучше. Но по своему опыту я знаю, что безопасней одобрять действительность. И наверняка опасно, даже сейчас, много лет спустя, копаться в тех историях, что случились перед Реформой.

– Считаешь, что это опасно?

– Да, сын. То, что ты говорил о факторе страха, может продолжать действовать. Нулевики, правящие миром, по только им понятным соображениям не любят тех, кто хотел бы вникнуть во все механизмы и условия их власти.


Внизу раскинулся океан света – играющий огнями, живущий беспокойной, неустанно пульсирующей жизнью. Более близкие пятна, образующие прямоугольники, разбивались на отдельные точки, и далекие облачка тянулись до самого горизонта, покрывая всю видимую площадь континента. Их пересекали шнуры ярких бусинок, вычерчивающих широкие петли на фоне правильных прямоугольников застройки центра города и выпрямляющихся в радиальные, прямые линии, выбегающие в разные стороны через погруженные в туман отдаленные районы предместий.

Ночная картина агломерации Арголанда, если на нее смотреть со сто двадцать седьмого этажа, неизменно производила на Снеера столь же сильное впечатление, как и раньше, когда родители впервые показали ему тот кусочек мира, в котором ему предстояло прожить всю жизнь. Такое ограничение жизненного пространства – так же, впрочем, как и ограничение времени самой жизни – он воспринял тогда как само собой разумеющееся. Мысль выйти за пределы агломерации была для него тогда – и еще многие годы спустя – игрой фантазии с такой же степенью реальности, как идея «эликсира жизни», гарантирующего человеку возможность переступить предначертанную границу существования во времени.

Лишь позже, когда детское восприятие времени, превращающее десятилетия в бесконечность, уступило место осознанию, что время мчится все быстрее, Снеер начал задумываться над соотношениями размеров пространственно-временного объема, в котором замкнут каждый житель агломерации. Несколько десятков лет жизни в районе радиусом в сорок километров стали казаться каким-то печальным недоразумением. Конечно, он знал все – во всяком случае, так ему казалось – о причинах и целях, ради которых несколько миллионов людей заперли на площади в пять тысяч квадратных километров. Правда, не так уж плохо, если на каждого жителя приходится сто квадратных метров поверхности – принимая во внимание, что такой ценой от этих миллионов отогнали призрак голода. Территории, окружающие агломерацию типа Арголанда, слишком ценны, чтобы их занимать под жилые постройки.

Снееру частенько приходило в голову, что жизненное пространство, в котором ему довелось существовать, весьма напоминает клетку, причем несколько перенаселенную, однако, поскольку такое положение обеспечивало сносные условия быта всем гражданам, трудно было усомниться в правильности выбранного решения, не имея в запасе лучшего.

Сейчас, стоя перед окном галереи обзора на вершине «Башни Арголанда», Снеер снова подумал об агломерации как гигантском загоне, забитом зверями, которых кормят и защищают от неприятностей, но, увы, лишают возможности куда-либо уйти.

Ассоциация с загоном имела еще один аспект, который сейчас, в свете последних событий, проявлялся со всей остротой.

«В состоянии ли звери, находящиеся в загоне, понять намерения загонщиков? Кормят ли нас лишь по доброте, или же мы предназначены для выполнения каких-то неизвестных действий? А может… – Снеер почувствовал спиной неприятный озноб. – Может, мы всего лишь подопытные животные? Может, Арголанд – что-то вроде экспериментального питомника? Или резервации, созданной для какого-то необычного, выродившегося человеческого клана, изолированного от остального нормального мира? Может, мы какая-то боковая, дегенерировавшая ветвь человечества, для которой здесь создали экологическую нишу, гуманно позволили этим квазилюдям существовать, думая, будто они точно такие же, как все остальные на целом свете?»

Конечно, это были фантастические придумки родом из научной фантастики, из фильмов ужасов, демонстрировавшихся в кинотеатрах Арголанда, на которые он хаживал в юности. Разумеется, это не могло быть правдой! Ведь Арголанд, по сути дела, не замкнут и не изолирован от мира! Имея достаточно желтых пунктов, можно – при определенной дозе терпения и выносливости – получить разрешение на выезд в другую агломерацию, купить авиабилет и полететь. Если почти никто так не поступает, то только потому, и именно потому, что везде все одинаково! Стало быть, идиотские измышления о резервате и изоляции, об особом положении Арголанда – глупость, рожденная мозгом Снеера в результате нагромождения непонятных событий и того, что он наслушался сообщений, сплетен, домыслов.

«Однако если правда, как сказал человек из Правления, – раздумывал Снеер, уставившись на клубящуюся под его ногами ночную жизнь агломерации, – что надо контролировать даже ученых, что все труднее выискивать настоящих нулевиков… то не означает ли это, что подобный цирк, фарс того же самого рода разыгрывается повсюду, во всех агломерациях этой планеты? А из этого, в частности, следовало бы, что они, нулевики из Правлений различного уровня, находятся вне игры, вне тех клеток и загонов, в которых под их чутким оком день за днем разыгрывается фиктивная действительность, прикидывающаяся, будто нормально все, что там творится».

Единственным логическим объяснением подобной ситуации было бы предположение, что все человечество по какой-то причине подверглось резкой или постепенной умственной дегенерации, а те, кто остался более или менее нормальным, стараются теперь удержать порядок, управляя несчастными, поглупевшими ближними с помощью хитрой комбинации автоматики и фикции, позволяющей не пропустить страшную правду во всеобщее сознание.

Это тоже была одна из апокалипсических картин, «открытых» уже давно авторами кинофантастических сценариев. Разум Снеера отказывался принять столь трагическое объяснение судеб человечества, хотя оно несло в себе все признаки правдоподобия. Ибо сколько же неизученных до конца факторов, связанных с новыми технологиями – агрохимией, фармакологией, радиологией и десятками других областей деятельности человека на Земле, – могло подспудно, невидимым образом повлиять на развитие – не только физическое, но и духовное – следующих одно за другим поколений.

«Идиот по природе своей не в состоянии оценить степень собственного кретинизма, даже путем сравнения с другими нормальными людьми. Что же говорить, если все неожиданно начинают превращаться в идиотов! – подумал Снеер с беспокойством. – Если именно это случилось с человечеством за последние десятилетия, то надо утешаться хотя бы тем, что я принадлежу к элите. Ведь мне предложили сотрудничать с людьми, которые, надо думать, среди всего этого сумасшествия чувствуют себя наиболее разумными. Однако же ликовать мне следует с соблюдением некоторой умеренности. Как среди слепцов одноглазый – король, так и среди идиотов мудрецом может оказаться дебил».

Его развеселило придуманное сравнение, да и собственные гипотезы тоже, но теперь он был почти уверен, что не должен игнорировать предложения Правления. Это был единственный способ взглянуть снаружи на «загон», на Арголанд и его обитателей, возможность увидеть всю жизнь агломерации, охватить взглядом происходящие в ней процессы – так, как видишь ее разбросанность и урбанистическую структуру со сто двадцать седьмого этажа «Башни».

Снеер обошел смотровую галерею вокруг, время от времени задерживая взгляд на скопище огней к югу, западу и северу от центра. Восточную часть галереи он, как всегда, оставил под конец, так как то, что он видел там, было совершенно особым, личным после слепящей ночной панорамы агломерации. Здесь, на востоке, взгляд, еще ослепленный оргией света, тянущийся к земле с ее пульсирующим огненным молохом, раскинувшимся под ногами на трех четвертях видимого пространства, неожиданно упирался в бесконечную, черную, молчаливую пустоту, отделенную от реального мира – словно лезвием серебристого клинка – ярко освещенной полосой бульвара. Взгляд сам устремлялся ввысь в поисках какой-нибудь опоры в этой мрачной молчаливой бездне. Почти физически ощущалось, что ноги теряют опору в твердом бетоне пола, а тело возносится в пространство, ничем не связанное с землей.

Только спустя некоторое время глаз привыкал к темноте, а звезды проявлялись на черном фоне маленькими серебряными остриями, нацеленными в смотрящего. Внизу – тоже черная, но без серебристых точек – широкой полосой раскинулась спокойная гладь озера Тибиган. Только там, на темном небе над озером, можно было отчетливо увидеть звезды. Над городом их забивало зарево огней, над озером же они царили безраздельно, увлекая этот мир в бесконечность.

«Мир насчитывает сорок километров в каждую сторону, за исключением этой одной», – подумал Снеер, глядя в небо над Тибиганом.

Ему вспомнился разговор с Алисой о песенке, которую она упоминала, – именно о звездах над Тибиганом. Он бессознательно кончиками пальцев левой руки коснулся медного браслета.

«Где ты, Алиса?» – вздохнуло в нем что-то помимо его воли.

К «Башне» ноги принесли его сами в силу многолетней привычки. Сейчас, около полуночи, в верхнем ресторане можно было встретить все «сливки» арголандского «профессионального подполья». Самых известных рейзеров, кимейкеров, скупщиков и других «желтых пташек», которые могли себе позволить ежедневно просиживать до поздних ночных часов в этом дорогом кабаке, доступном только обладателям желтых пунктов. Если б полиция действительно захотела очистить город от мошенников крупного пошиба, достаточно было закинуть сети здесь и в двух-трех подобных ресторанах. Богатый улов был бы гарантирован. Быть может, в сети попались бы и какие-то честно работающие граждане, но их без труда можно было отличить по разряду. Остальные, относящиеся к резервным разрядам, не подымались с постелей в семь утра, чтобы отправиться на работу, которую в большинстве случаев лишь весьма условно можно было назвать полезным трудом.

Нелегальщики же не прикидывались, будто работают. Они работали действительно – от полудня до полуночи, все время мысля и действуя, рискуя и чутко избегая ловушек. Ибо только эти – по терминологии завистников – «паразиты» были действительно единственным необходимым составляющим общества Арголанда, его бактериальной флорой, облегчающей протекание общественно-экономических процессов, смазкой, позволяющей функционировать выдуманной, искусственной системе, которая без них скрипела бы гораздо громче и катастрофически заклинивалась бы.

Именно эта их благородная роль – не запланированная проектировщиками общественной системы, но являющаяся ее вторичным продуктом, – заставляла власти прикрывать глаза на деятельность профессионального подполья. Они попросту восполняли недочеты и затушевывали просчеты и ошибки модели, которая по идее должна была быть идеальной. Очищение Арголанда от спецов вроде Снеера обнажило бы все многочисленные ошибки, а этого наверняка никто не желал.

Каждый арголандец интуитивно отличал «мастеров» от обычных преступников. Вампир, выжимала, мародер или обдирала порицались всеми без исключения. А вот, например, хамелеона принимал без особого морального сопротивления каждый, даже правовернейший из правоверных обывателей, особенно если был принужден добыть немного желтых взамен своих честно заработанных зеленых. Точно так же воспринимались рейзеры и чекеры, хотя никто из клиентов, как правило, не признавался в том, что пользовался их услугами.

К таким выводам Снеер приходил уже неоднократно, но лишь теперь в его голове все начало складываться в некое единое целое.

Стоя у входа в ресторанный зал, куда он спустился со смотровой галереи, он пренебрежительно свысока смотрел на этот зверинец, в котором отыскивал лица коллег по профессии, постоянных посетителей, как всегда окруженных вечно околачивающимися здесь юными девицами неопределенного разряда и вполне однозначной профессии.

«Как мог я годами удовольствоваться столь жалким существованием!» – повторял он, ощущая себя человеком, достигшим более высокого уровня сознания, нежели вся здешняя братия, продающая свои мозги наподобие того, как крутящиеся тут же девицы продавали свои прелести.

Предложение, полученное от Правления, возвысило его в собственных глазах. Он еще больше уверовал в свои возможности, ценность своего разума и почувствовал что-то вроде почтения к самому себе. Правда, он еще окончательно не решил, следует ли считать роль Правления положительной или же отрицательной, но это можно было сказать лишь после того, как его допустят в круг верховной власти агломерации.

Из мешанины голосов чем-то выделялся знакомый голос, покрикивающий в конце зала. Снеер взглянул туда.

– А, черт! Опять Прон.

Маленький чекер шествовал по середине зала, о чем-то рассуждая с двумя сопровождавшими его мужчинами. Он был слегка в подпитии, но хорошо держался на ногах.

«Ну и здоровый тип, – подумал Снеер. – С самого утра шляется по кабакам. Откуда у него столько желтых? Не иначе – нечистый бизнес».

Он хотел тут же повернуться и уйти, но быстрые вылупленные глазки сразу же выследили его.

– Прекрасно? – обрадовался Прон. – Пойдем вместе, если ты не имеешь ничего против.

Снеер не успел придумать отговорки, пришлось спуститься и вместе с Проном отправиться в отель.

– Не видел девушку? – спросил Снеер.

– Нет. Но она наверняка появится в «Космосе». Это одна из тамошних.

Снеер несколько минут молчал. Свернули в одну из узких боковых улочек, сокращая путь к отелю. Улицы были пустынны, только изредка попадался какой-нибудь запоздалый прохожий. Трудно было поверить, что в центре столь многолюдной агломерации почти никто не ходит по улицам после полуночи.

Сзади задуднили тяжелые шаги. Снеер оглянулся. Их догоняли двое высоких широкоплечих мужчин. Больше на улице не было ни души.

Шаги приближались. Снеер увидел длинные тени по обе стороны тротуара, словно приближавшиеся хотели обойти их с двух сторон. Неясное ощущение опасности запоздало на мгновенье. Он почувствовал, как тяжелая лапа охватывает его сзади, толстое предплечье прижало подбородок.

– Тихо, – сказал напавший. – Нужен не ты, но если пошевелишься – сверну шею!

Снеер замер. Краем глаза он видел, как второй детина, прихватив одной рукой вырывающегося Прона, а второй зажимая ему рот, тащил его к ближайшему подъезду старого каменного дома. Снеер знал, что не справится с бандюгой, державшим его в железных объятиях. Он не был умелым драчуном, наоборот, предпочитал скорее интеллектуальные, нежели боксерские поединки, и – именно поэтому – всегда старался держать свои ноги в состоянии, позволяющем молниеносно удрать.

«Только б вырваться!» – подумал он, изучая пальцы державшей его руки.

Его правая рука была свободна. Противник верил в силу своего предплечья и прочность обхвата левой руки Снеера.

Второму нападающему без особого труда удалось затащить верещащего Прона в темный подъезд. Снеер понимал, что должен что-то сделать – не столько из особой симпатии к Прону, сколько из чувства справедливости. Он всегда считал, что применение грубой силы против человека, единственным оружием которого является голова на плечах, есть свинство, и его следует карать по меньшей мере смертью, по возможности предваряя ее пытками. Всякий раз, когда кто-нибудь, используя физическое преимущество, позволял себе применить против него силу, Снеер – не располагая другими средствами – в воображении свершал над виновником изощренную экзекуцию. Это позволяло ему легче проглотить горечь бессилия и перейти к нормальному существованию. Он много раз обещал себе, что вместо электронных приборчиков когда-нибудь придумает чудесное, бесшумное и безотказное оружие, которое послужит ему для покарания всех, кто когда-либо осмелится его тронуть. Однако порой он не выдерживал напряжения и реагировал иррационально, без самоконтроля, особенно в случаях разительного свинства.

Он почувствовал, что захват немного вроде бы ослабел, напряженные до того мускулы, сжимающие шею, чуточку помягчели.

«Если успею добежать до Третьей улицы… – подумал он. – Там часто стоит полицейский».

Резким движением правой руки он схватил мизинец державшего его дылды и рванул вверх. Результат был ошеломляющий. Налетчик душераздирающе заорал, отскочил назад и, споткнувшись, уселся на тротуаре. Снеер отбежал на три шага, оглянулся и замер как вкопанный.

Грузный детина сидел, держа левой рукой запястье правой и всматриваясь в растопыренные пальцы. Так продолжалось едва несколько секунд. Мужчина на тротуаре воздел очи горе и повалился навзничь, словно потерял сознание. Снеер осторожно подошел. Правая рука лежавшего покоилась на бетоне тротуара, вокруг нее на глазах образовывалось темное пятно крови. Снеер наклонился и увидел, что на руке не хватает мизинца.

Только теперь он почувствовал, что зажал в кулаке что-то мягкое. Он медленно разжал пальцы и с отвращением отбросил то, что держал. Это был мизинец нападавшего.

Не понимая, что произошло, но полный ощущения собственной вины, Снеер побежал к подъезду, в котором скрылся второй бандит. Они столкнулись в темном проходе. Видимо спугнутый криком, тот бросил свою жертву и побежал проверить, что случилось. Снеер в последний момент отскочил в сторону, пытаясь вслепую ударить бегущего по голове.

Рука его едва задела челюсть, но, несмотря на это, бегущий покачнулся и упал на колени. Снеер повторил удар. Послышался треск ломающихся костей, противник рухнул на землю и замер.

Снеер вбежал в подъезд, второй выход из которого вел на небольшой дворик между домами. У стены, свернувшись в клубок, стонал Прон. Видимо, получил удар в желудок. Снеер наклонился.

– Вставай, быстро! – сказал он, поднимая Прона.

Тот открыл глаза, но сразу встать не смог. Снеер перекинул через плечо его руку и потащил к двери, ведущей на улицу.

– Что… с ними? – пробормотал Прон, держась свободной рукой за живот. – Ну и долбанул он меня. Не иначе сломал ребро.

– Он свое получил. Кажется, я пробил ему череп.

– А второй?

– Оторвал ему палец.

Прон взглянул Снееру в лицо. Его глаза вылупились еще больше:

– Шутишь?

– В том-то и дело, что нет, – задумчиво сказал Снеер. – Сам не знаю, как это получилось. Подробности завтра сообщат утренние газеты! – добавил он и неожиданно рассмеялся.


Правая рука Снеера несомненно обладала невероятными свойствами. Легкость, с которой он, вернувшись в свою кабину, сплющил двумя пальцами металлическую трубку кровати, убедила его в этом. Потом он провел еще несколько опытов на мелких предметах, но, не желая превращать в негодность оборудование кабины, решил прекратить эксперименты.

Сила руки была связана с браслетом. Когда он надел его на левое запястье, левая рука приобрела те же свойства, правая же потеряла их полностью.

Он заметил, что эффект не ограничивался кистью, а распространялся на все мускулы предплечья и плеча. Больше того, это не проявлялось, когда он действовал нормально, с умеренной силой, и лишь значительное напряжение мускулов и даже просто желание вызывали необычную силу.

Что же представлял собой браслет? На глаз обычный кусок металла. Снеер пробовал представить себе механизм его действия, но не мог, и это наполняло его странным страхом. Он никогда не слышал ни о чем подобном.

Кто, в таком случае, девушка, подарившая ему столь странную памятку и тем самым снабдившая инструментом, придающим невероятную силу руке? Неужели она хотела продемонстрировать возможности тех, от имени которых действовала? А Алиса несомненно представляла какую-то тайную организацию либо группу. Но где эта группа могла взять предмет, неизвестный человеческой технике?

Именно это было поразительно. Снеер чувствовал, что его затягивает механизм какой-то машины, прокатывает между могучими валами, которые в любой момент могут раздавить.

Как все это понимать? Получалось, что кто-то как бы вручил ему оружие. Против кого? Почему вместо того чтобы усиливать руку, они не помогли его уму понять, о чем, собственно, идет речь, кто и чего ожидает от него?

Или это должно было означать: «Мы даем силу твоей руке, а разума, которым ты обладаешь, достаточно, чтобы применить ее с пользой».

Или, может: «Тебе придется защищаться одному – поэтому мы усиливаем твои физические возможности».

Последней мыслью Снеера было фантастическое предположение, что ясновидящая Алиса выполнила его глубоко укрытую мечту о безотказном оружии, позволяющем незамедлительно карать мерзавцев, которые, используя свое физическое преимущество, безнаказанно измываются над теми, кто слабее их.

С этой мыслью и образом Алисы перед глазами он уснул в своей кабине на восемнадцатом этаже отеля «Космос».


Заметка в утренней газете совершенно успокоила Снеера: оба ночных налетчика числились в списках полиции. Объяснения, приведенные в больнице, куда отвез их ночной патруль, были туманными и противоречивыми, что направляло следствие на совершенно безопасный для Снеера путь. Полиция сочла происшествие результатом взаимных расчетов в преступном мире, а единственной не поддающейся объяснению деталью был оторванный палец одного из пострадавших. У второго налетчика, доставленного в больницу в тяжелом состоянии, была раздроблена височная кость и трещина в нижней челюсти. Полицейский эксперт установил, что удары были нанесены кулаком, а их последствия говорят о чрезвычайной силе. Поэтому виновного искали среди субъектов, пользующихся карате и подобной техникой борьбы, что ставило и Снеера и Прона вне круга подозреваемых.

«Если у них и были какие-то претензии к Прону или кто-то их на него науськал, то они тем более не вспомнят ни о неудачном нападении, ни о хозяевах», – подумал Снеер, просматривая газету за утренним кофе в баре отеля. Он читал только заголовки статей, которые не обещали ничего сенсационного – так, обычная ежедневная порция информационного шума, имеющего целью удовлетворить жажду среднего арголандца и на целый день зарядить его уверенностью, что он проинформирован абсолютно обо всех важных делах, случившихся в агломерации и мире. К этим квазиважным информациям обычно подбрасывали щепотку любопытных вещиц совершенно мелкого калибра, как бы давая понять, что ничего больше уже добавить не имеют, а просто заполняют оставшиеся в номере пустые колонки.

Средний шестиряк без замечаний принимал к сведению картину мира, нарисованную утренним выпуском «Зори Арголанда»; пятиряк порой сомневался, исчерпали ли газетные сообщения весь объем событий; четверяк же читал только заголовки, не теряя времени на то, чтобы углубляться в суть заметок, а потом концентрировал внимание на объявлениях, которые содержали максимум информации о том, чем в данный момент живет агломерация.

Как пристало истинному четверяку, Снеер тоже не забывал просматривать мелкие объявления. Из них можно было добыть массу полезных и поучительных сведений.

В рубрике «Купим», например, последнее время появились десятки одинаковых объявлений: «Куплю канареек». Сие отнюдь не означало какого-то особого интереса к выращиванию певчих пичужек. Каждый прекрасно знал, что слово «канарейки» в данном случае обозначает желтые пункты. Торговля пунктами официально не разрешалась, но с их помощью можно было совершать частные расчеты или преподносить в виде подарков. Так что проведение трансакции было делом совершенно простым, но, обращаясь в газеты, следовало пользоваться криптонимом, известным, впрочем, соответствующим властям также.

«Все обманывают всех и все знают, что их обманывают», – подумал Снеер, одновременно отметив, что этот вывод вызывает у него все меньше удивления. Теперь он уже понимал, что негласный всеобщий уговор образует один из столпов, на которых зиждется система.

Рубрика «Обучаем» содержала предложения такого рода: «Если хочешь добиться более высокого разряда, звони…», либо «Поднимаю интеллект ускоренным методом – специалист высокого класса, телефон…». Так поступали чекеры среднего уровня, работавшие, как правило, «пять на четыре».

В рубрике «Работа» в основном публиковались такие объявления: «Дам заработать шестиряку, желательно бывшему боксеру», либо что-нибудь похожее. Разумеется, речь шла об одноразовом мордобитии либо подобном «мероприятии». Нередко работодатель на поверку оказывался уважаемым и хорошо оплачиваемым нулевиком.

Но больше всего неожиданностей приносила рубрика «Разное». Сегодня она также не разочаровала ожиданий Снеера, как всегда оставлявшего ее «на десерт». Кроме типичных объявлений вроде «За пункты сделаю, что надо» и «Подам руку помощи, недорого», Снеер нашел здесь таинственное предложение: «Дальтоник. Телефон… Звонить вечером».

Он как раз размышлял, что бы это могло значить, когда к его столу подошел Прон. Выглядел он паршиво, но бодрился. В руках держал газету.

– Читал? – спросил он, усаживаясь напротив Снеера с кружкой пива.

– Угу. Кажется, они пошли в другую сторону. Можем спать спокойно.

– Ты – да. А у меня только еще началось.

– Во что ты влип, Карл?

– Меня хотят прикончить. – Лицо Прона выдавало внутреннее напряжение, глаза беспокойно бегали по бару. – Я думал, они ведут со мной честную игру, делал что велели. А теперь, вместо того чтобы платить, они хотят избавиться от свидетеля.

– Какое-то большое дело?

– Для них чертовски большое.

– Для тебя, кстати, тоже. Десять тысяч – не фунт изюму.

– А… ты откуда знаешь? – перепугался Прон.

– Пункты глупых не любят. Помни об этом и держи Ключ на заднице, а не размахивай перед глазами всего Арголанда.

Прон опустил глаза.

– Ты прав. Во всяком случае, благодарю за помощь. Не думал, что у тебя такая тяжелая ручища.

– Потому что я пользуюсь ею умеренно, что и тебе советую в отношении Ключа и пунктов. Я уже дважды против воли вляпался в твои паршивые делишки и больше не намерен подставлять за тебя лоб. Впрочем, я теперь буду занят.

– Нашел работу?

– В полном официальном значении этого слова.

– Ты?

– Представь себе! – Снеера забавляло изумление Прона. – Платят хорошо, почему не попробовать?

– Как нулевику?

– Нет. Как четверяку.

– Не понимаю.

– Если б только это, – буркнул Снеер.

– Ну так объясни.

– Мы не выдаем наших секретов, – резко бросил Снеер, а Прон покраснел.

– Ну, пойми, я не могу тебе сейчас ничего объяснить, – промямлил он. – Сам видел. Боюсь.

– А, брось. Что же до той девушки, то все остается по-прежнему. Через несколько дней сообщу тебе свой новый телефон. – Снеер заглянул в газету. – Кстати, вот что… Не знаешь, кто такой «Дальтоник»?

– Человек, который не различает цветов.

– Это-то и я знаю. А вот тут, взгляни.

Прон прочел указанное Снеером объявление и усмехнулся:

– Ах, это… Не слышал? Совершенно новое изобретение. Генератор электромагнитного поля. Если его приставить к расчетному либо кассовому автомату, он нарушает его функционирование. Владелец такого прибора за соответствующую оплату отправляется с клиентом на закупки. Когда тот расплачивается, этот приставляет генератор к определенному месту на корпусе кассового автомата, тот на секунду глупеет и превращается в «дальтоника»: берет с Ключа красные пункты, хотя покупка требует зеленых. Обнаружить это невозможно, потому что после выключения генератора автомат приходит в нормальное состояние, а на счет клиента в Банк идет информация об изменении реестра красных пунктов.

– Отлично! – бросил Снеер.

– Для меня без разницы. Я не пользуюсь красными! – поморщился Прон.

– Потому что глуп! – сочувственно покачал головой Снеер. – Когда этот метод распространится, зеленые упадут в цене…

– Не понял…

– Подумай! Если за красные можно купить то же, что и за зеленые, то разница в стоимости упадет до уровня комиссионных, которые берег владелец дальтонизатора. На твоем месте я сейчас же помчался бы к Банку и продал все зеленые по четыре красных, если они еще не упали ниже.

– Знаешь, – удивленно сказал Прон, – у тебя нулевиковая голова! Я б не догадался!

– Между прочим, из нас двоих экономист не я, – с ехидством проворчал Снеер.

– Филип тебя вчера искал, – сменил тему Прон. – Он тебе еще должен пункты. Придет сюда около одиннадцати.

– А и верно. Там есть несколько пунктишек. Сотня желтых, – меланхолически заметил Снеер.

– Ничего себе – пунктишки!

– Ты, Карл, никогда не соберешь большой суммы! – Снеер сочувственно покачал головой. – Если хочешь иметь много пунктов, ты должен относиться к ним легко. А ты холишь и голубишь каждый пунктик, даже если их у тебя вон сколько!

– Значит, по-твоему, десять тысяч не так уж много?

– У меня бывало и побольше. Не успеешь оглянуться, как они будут стоить половину. Пункты надо тратить!

– Верно! Еще два года назад за желтые покупали только деликатесы да товары роскоши, а сегодня уже на одних зеленых не проживешь.

– Сами виноваты! Все больше дурней с завышенным разрядом, которые получают желтые и прикидываются, будто работают. А от их «работы» товаров в магазинах не прибывает.

Прон наморщил лоб и глубоко задумался.

– Когда мы дойдем до цели, – сказал он немного погодя, глядя в окно, – тогда достигнем нашего идеала всеобщего счастья, когда все, независимо от разряда, будем получать столько желтых, сколько сейчас зарабатывает толковый нулевик. Но тогда нам их хватит ровно на то, что сегодня может иметь шестиряк за свои красные.

– Вундеркинд! – рассмеялся Снеер. – Однако ты не все растерял, кое-что еще осталось от институтской экономики.

– Чихал я на такое счастье, –буркнул Прон.

В одиннадцать Снеер встретился с Филипом. Парень был счастлив, радовался своему второму разряду и возлагал массу надежд на грядущие успехи. Сейчас он еще был в отпуске, окрашенном приятной перспективой удивить начальника, который тоже был двояком.

«Напрасно радуешься, – думал Снеер, приходуя остаток долга с Ключа Филипа. – И ведь мучают тебя угрызения совести. Ты слишком порядочен, чтобы достигнуть чего-либо в нашем мире».

В полдень он отправился в амбулаторию. В эту пору врачи принимали в основном неработающих, так что большое количество пациентов не удивило Снеера. Он терпеливо выстоял очередь к знакомому врачу.

Когда вышел предыдущий пациент, Снеер скользнул в кабинет. Не успел он прикрыть за собой дверь, как услышал:

– Разряд? На что жалуетесь?

– Четвертый, как всегда, – весело сказал он. – Как дела, Дан?

– Ах, это ты! – врач поднял голову. – Как дела, старый мошенник?

– Неплохо, клепальщик! По-прежнему пунктики клепаешь? У меня дело за желтые.

– Ну? – Врач потянулся к блокноту. – Свидетельство о смерти? Справка о здоровье? Надо думать, не бюллетень о временной нетрудоспособности?

– Ни боже мой! Я хотел, чтобы ты занялся моей матерью. У нее неважно с желудком.

– А у кого сегодня хорошо? – вздохнул врач. – Всему виной стьюпидаторы[10].

– Что-что?

– Дрянь, которую добавляют в жратву и пиво, идущие за красные. Дает непредвиденные побочные эффекты.

– Что еще за добавки? Не слышал.

– Оглупляторы. Об этом не говорят, но они уже перестали быть тайной. Придется нашим гениям придумать что-нибудь новенькое. Шестиряки начинают шуметь. Так мать, говоришь?

– Да. В Северном районе, но я покрою все издержки, если согласишься.

– Лады. Поговорим позже, только кончу с теми, за дверью. Это недолго. Сядь за ширмой и подожди.

Снеер прошел за ширму, а врач крикнул следующего пациента. Он спешил, чтобы не заставлять дружка ожидать, и прием выглядел примерно так:

– Разряд? На что жалуетесь?

– Шестой. Сильные головные боли и…

– Пьете?

– Нет.

– Курите?

– Да.

– Много?

– Двадцать в день.

– Слишком много. Когда бросите курить, зайдете снова. Пять пунктов. Следующий.

– Разряд? На что жалуетесь?

– Пятый. Болят коленные суставы.

– Пьете?

– Да.

– Курите?

– Немного.

– Перестаньте пить и курить. Пять пунктов. Следующий.

– Разряд? На что жалуетесь?

– Шестой. Желудок у меня болит.

– Пьете?

– Немного.

– Курите?

– Самую малость.

– Снотворное принимаете?

– Случается.

– Не пить, не курить, порошков не принимать. Пять пунктов. Следующий.

Через несколько минут за дверью не осталось никого.

– Это был сверхскоростной вариант, – оправдывался врач. – Обычно я разговариваю с ними немного дольше.

– И не осматриваешь? – удивился Снеер. – Я гляжу, у тебя полный набор самой лучшей диагностической аппаратуры!

– Жаль времени. Ты же слышал, каждый пьет либо курит. Думаешь, легко бросить пить и курить? Они должны верить, что сами виноваты в своих недугах. Я не могу тратить время на пациентов, которые платят по официальному прейскуранту пять красных за консультацию. Моя ставка не зависит от того, сколько я их приму. Работающие разряды считают себя обязанными вручать дополнительный гонорар в желтых, а этим, даже если они и захотят, нечем!

– Любопытно, что бы ты сделал, если б оказалось, что кто-то из них не курит и не пьет? – засмеялся Снеер.

– О, это мелочь! Велел бы вылечить или вырвать несколько зубов. Самый простой способ отделаться от пациента надолго. Они боятся дантиста как огня. И не зря. Вероятно, тебе не доводилось пользоваться услугами стоматологов за красные пункты? Вот у них – способы! Не чета нашим. Так что когда я посылаю кого-то к дантисту, то знаю наверняка, что он не вернется ко мне, пока у него зубы сами не выпадут от старости!

– И что тогда?

– Говорю, что против его болезни нет лечения. Старость – дело нормальное, в человеке все когда-нибудь кончается.

Врач был явно оживлен и в хорошем настроении, которое еще больше улучшилось, когда Снеер назвал размер аванса.

– Скажи, Дан, – спросил Снеер, прежде чем попрощаться, – возможно ли такое воздействие на мускулы человека, при котором они во много раз увеличивают свою силу?

– Тренинг или фармакология?

– Ни то, ни другое. Речь идет о каком-то биоэлектрическом стимуляторе или чем-то подобном.

– Знаю, что, например, под гипнозом человек может проявлять определенные физические свойства, не выступающие в нормальном состоянии. Стимуляция? Возможно. В определенной степени. Это, пожалуй, требовало бы довольно сложной аппаратуры, включенной в нервную систему. Ты знаешь, в человеческом организме скрывается масса неизведанных возможностей. Когда-то занимались такими исследованиями, но последнее время как-то поутихло.

Выйдя от врача, Снеер направился на Двенадцатую улицу, где дигер Бенни держал антикварный магазин. В магазине было несколько человек. Бенни явно нервничал, и Снееру показалось, что он подает незаметные знаки. Тогда он стал просматривать полки с мелочью, искоса наблюдая за остальными посетителями. Двое из них – пожилая женщина и седовласый мужчина, выглядевшие по меньшей мере на двойку, интересовались графикой, развешанной на одной из стен. Третий, молодой мужчина с туповатым выражением лица, внимательно просматривал старинные книги, стоящие на стеллаже в глубине магазина. По тому, как его тонкие руки держали и открывали том за томом, можно было сделать вывод, что нечасто он брал в руки столь необычный предмет, как книга.

Именно на него были направлены беспокойные взгляды хозяина, щуплого подвижного старичка с бледно-голубыми пронзительными глазками, бегавшего вокруг стола, заваленного старыми журналами, керамикой, древними часами и множеством иного старья.

Снеер медленно подошел к столу, Бенни бросил ему короткий, выразительный взгляд, потом, продолжая следить за мужчиной у стеллажа, немного приподнял гору старых еженедельников, показывая спрятанные там бумаги, а сам направился к полкам с книгами, вероятно, чтобы отвлечь внимание клиента.

Перекладывая еженедельники, Снеер вытащил из-под них несколько тонких брошюрок, медленным движением сунул себе под блузу и лениво направился к выходу. Эти манипуляции не ускользнули от внимания типа, копавшегося в книгах.

– Простите, – услышал Снеер за спиной, когда брался за ручку двери. – Минуточку!

Он остановился и повернул лицо к парню, стоявшему теперь на середине магазина. На лице у Бенни, оказавшегося позади него, отразилась растерянность. Остальные посетители, бросив быстрые взгляды назад, вернулись к картинкам на стене, прикинувшись, будто ничего не заметили.

– Извольте показать, – потребовал юноша, сделав два шага к Снееру.

– Что именно?

– Бумаги, которые вы спрятали.

Его вытянутые руки едва успели ухватиться за клапан кармана Снееровой блузы, как тот стиснул юноше запястье и не отпускал, пока не услышал хруст ломавшейся лучевой кости. Увидев перед собой искривленное от боли лицо, разжал пальцы, рука противника бессильно упала, а Снеер повернулся к двери и не спеша направился к подземке. Спустя мгновение до него долетел скрипучий голос Бенни, выкрикивающего что-то относительно мерзавцев, среди бела дня нападающих на мирных граждан. Снеер усмехнулся, ускорил шаги и скрылся в подземном переходе.

В отеле он просмотрел брошюры. Это были экземпляры одного и того же текста, озаглавленного «Недостающая глава», отпечатанного примитивным способом на твердой бумаге. Одну он сунул в карман, остальные спрятал в постели. Он знал, что очередной визит к Бенни придется отложить на потом. То, что он сломал руку работнику администрации, каковым, несомненно, был юный «библиофил», должно было повлечь за собой следствие и наблюдение за хозяином магазина, и без того уже подозреваемым в хранении нелегальных произведений.

Он выглянул в окно. Был ранний вечер. Арголанд высыпал на улицы, толпы разноцветных мурашек сновали по тротуарам, заполняли магазины и увеселительные заведения.

С высоты восемнадцатого этажа он смотрел на этот беззаботный и счастливый мир предвечернего города, напоминающий гулянье или луна-парк, где все в конце каждого дня забывают о дневных заботах и забавляются, как дети.

Он чувствовал себя именно таким ребенком, которого кто-то за ручку вывел в мир ярких каруселей, забавных игр, необычных увеселений. Ему казалось, что он вот-вот покинет этот мир навсегда, а если даже и вернется когда-нибудь, то уже не в состоянии будет полностью принять условия его существования.

«И однако, – думал он, вглядываясь в густеющие потеки прохожих, – несмотря на всю условность, именно этот мир оказывается самым настоящим, реальным, ведь в нем живут миллионы единиц, составляющих народ. Если даже существуют другие места, выдающиеся обители разума, то что они по сравнению с этими луна-парками, забитыми людьми, где протекает настоящая жизнь почти всего человечества?»

Взрослый человек, возвращающийся в страну детства, уже не сумеет беззаботно радоваться игрушкам, которые некогда были так привлекательны. Он уже разучился не замечать, что некогда прекрасные дворцы построены из неряшливо раскрашенного картона, а из старой куклы сыплются опилки.

Снеер прекрасно понимал это, и ему было тоскливо, когда он, взяв в одну руку визитку, положил пальцы на клавиатуру телефона.

«Почему я соглашаюсь? Что меня заставляет?» – задумался он, и в этот момент его взгляд упал на медный браслет.

В подсознании промчалась неуловимая цепь ассоциаций, которую он не мог бы сознательно, шаг за шагом, воспроизвести, но спустя секунду он уже знал ответ: так хотела она. Она ожидала этого от него. Этого и чего-то еще, неосознанного, что он узнает в свое время.

Быстрыми движениями пальцев Снеер набрал номер, отпечатанный на визитной карточке.


Дежурство, начинавшееся в три часа пополудни, было не столь неприятным. Разумеется, роль вахтера в Институте Ключа не была занятием увлекательным. С каждым днем Снеер ощущал это все сильнее. Сейчас, после нескольких недель работы, это начинало ему надоедать.

Вечернюю смену еще можно было выдержать. Гордые собой ученые, с плохо скрываемым презрением глядевшие на недалекого, по их мнению, четверяка, кончали работу в три, и тогда можно было спокойно браться за выполнение порученных обязанностей.

Снеер по опыту своему знал, что нельзя запускать дело, иначе потом придется в поте лица перелопачивать кучи глупостей, выданных на-гора этими чересчур умными и самоуверенными недоумками.

Полученные перед началом работы инструкции невероятно удивили Снеера. Уже освоившись с мыслью о фиктивности действий большинства работающих в Арголанде, он все еще верил в важную роль ученых, тем более нулевиков, на которых – как он считал – зиждется вся цивилизация современного мира.

По рейзерскому опыту он знал, что многие из них не соответствуют своему официальному разряду, но полагал, что, по крайней мере, уж люди, стоящие наиболее высоко в научной иерархии, действительно умны и полезны.

Хватило нескольких недель наблюдений, проводимых как бы «скрытой камерой» – с позиций четверяка, на которого не обращают внимания, – и Снеер полностью изменил мнение: способности, знания и результаты работы, похоже, находились в обратной зависимости от выполняемых функций. Так что жизнь всего без исключения Арголанда сверху донизу здорово смахивала на разыгрываемую по условным законам комедию абсурда: все делают вид, будто верят в значительность собственной общественной роли, при этом тщательно скрывая от окружающих тот факт, что до этой роли не доросли. И в то же время каждый понимает, что другие прикидываются тоже.

«Перед кем же, дьявольщина, разыгрывается эта комедия? – думал Снеер, часами просиживая за своим столиком вахтера во время нудных дневных дежурств. – Ведь „настоящие“ нулевики, которые меня сюда посадили, прекрасно разбираются в общей ситуации. Так что явно не они сидят в зрительном зале».

Выполняя поручение шефов, Снеер, когда ему выпадала вечерняя смена, шатался по всему зданию с универсальным Ключом в руках, отворяющим любые двери, и просматривал плоды дневных работ научных сотрудников института. Без особого труда обнаруживал их достойный сожаления уровень, вторичность, даже фиктивность. «Научные» отчеты были разбавлены ненужным многословьем, псевдонаучной болтовней, фабрикованной как бы в надежде, что ни один компетентный человек никогда не заглянет в толстенные томища документации, заполняющей шкафы. Не лучше обстояло дело и с экспериментальными работами. Фальсифицирование и подгонка результатов стали нормой, а все вместе взятое было в принципе лишено какой-либо научной ценности и познавательности.

Узловой проблемой, вокруг которой концентрировались исследования, была проблема Ключа – тончайшего инструмента, без которого не мог обойтись никто. Ключ – прибор величайшей сложности. По сути дела, это миниатюрный компьютер, входящий в систему разнообразных автоматов, применяемых во всех областях жизни современного человека. Он и кошелек, и паспорт, и сертификат, он заменяет все давние удостоверения, документы, чеки и другие бумаги. Он – элемент, включающий каждого человека во Всеобщую Компьютерную Систему, регулирующую общественную жизнь. Взаимодействие столь различных по своей природе систем требует определенной стандартизации одной из них. Ключ – как бы «трансформатор», подгоняющий естественный – а стало быть, несовершенный и индивидуализированный – продукт биологической эволюции, каковым является человек, к тончайшему творению кибернетики.

Эта важнейшая роль Ключа в жизни современного общества требует – так до сих пор казалось Снееру – неустанного совершенствования прибора в целях расширения его возможностей, предотвращения злоупотреблений, обогащения функций. Начиная работать в Институте Ключа, Снеер был уверен, что именно эти проблемы занимают умы научных сотрудников. Считал, что они совершенствуют микросистемы, конструируют хитроумные датчики и блокировки, придумывают новые области применения Ключа.

К своему удивлению, он очень скоро убедился, что даже самые высокопоставленные институтские нулевики, имена которых стоят на большинстве научных работ, имеют весьма приблизительное представление о проблеме в целом. Создавалось впечатление, что они не знают даже основной идеи связей между отдельными элементами Ключа!

Работа ученых заключалась именно в расшифровке элементов, составляющих Ключ, в обнаружении и изучении принципов его действия, отыскивании содержащихся в нем, но не использованных еще возможностей.

Поразительно! Ключ был объектом изучения, как некогда им была структура клетки, а потом молекулы для биологов; строение и действие человеческого мозга для неврологов! Ключ был – так получалось! – объектом данным, сконструированным кем-то неопределенным, неведомым, кто вдобавок забыл приложить полную документацию на изделие.

При этом исследования, проводившиеся в институте, напоминали исследовательскую деятельность ребенка, который с помощью молотка и кусачек пытается проникнуть в тайны кварцевых часов. Результаты таких исследований адекватны методам и возможностям исследователей.

Когда, проработав несколько дней, Снеер поделился своими сомнениями с Барном, сотрудником Контрольного Правления, завербовавшим его, тот усмехнулся и сказал:

– Ты попал в самое яблочко, Снеер. Изучая Ключ, они должны быть убеждены, что их работа неимоверно важна и значительна. То же относится и к ученым, работающим в других областях и занимающимся другими, но столь же мнимыми проблемами. Все же остальные должны свято верить, будто от результатов работы ученых зависит состояние хозяйства агломерации и личное благосостояние каждого гражданина. Твоя роль состоит в том, чтобы, во-первых, наши ученые ни на минуту не усомнились ни в собственной гениальности, ни в смысле и значимости своих занятий, а во-вторых, чтобы случайно им не удалось вскрыть проблему до конца, ибо тогда нам пришлось бы придумывать им новые забавы.

Лично я сомневаюсь, чтобы им удалось хотя бы частично раскрыть устройство Ключа, если ты не станешь им очень помогать. В случае чего, ты должен даже им немного мешать, путать, направлять на ошибочные пути. Словом, ты от нашего имени станешь неофициально управлять их деятельностью. Мы старательно подбирали их. Среди них, скорее всего, нет истинных нулевиков, так что, пожалуй, особых хлопот они тебе не доставят. Но ты не должен спускать с них глаз!

– Какой в этом смысл? – допытывался Снеер, не понимая цели подобных мистификаций. – Или речь идет о том, чтобы создавать видимости, в которые верят сами их создатели? Или, может, о том, чтобы, занимаясь бессмысленной, никому не нужной деятельностью, они не имели времени на решение настоящих, реальных проблем?

– К чему объяснять тебе мотивы наших действий, если постепенно ты сам раскроешь их своим нулевиковым мозгом? – рассмеялся Барн.

Таким образом, Снеер должен был придерживаться инструкции: днем он прикидывался не очень расторопным четверяком, подслушивая разговоры, которые – теоретически – не должен был понимать. Когда же выпадало послеобеденное либо ночное дежурство и он оставался в здании один, он обходил лаборатории и кабинеты ученых и просматривал результаты их работы. К счастью, это не требовало особого труда, потому что в ящиках большинства письменных столов лежали только листки бумаги, поисчерканные бессмысленными завитушками – плодами дневной симуляции научной деятельности.

«Если так выглядит деятельность ученых, то можно себе представить, что творится на более низких уровнях, где в основном сидят двояки и трояки, – с ужасом размышлял он, но ему тут же приходили в голову утешительные выводы. – Но если это явление всеобщее, а общественно-хозяйственный механизм все-таки действует, значит, труд всех работающих граждан Арголанда абсолютно никому не нужен, а представляет собой не более чем камуфляж… Но перед кем? Какова цель этой комедии? Перед кем она разыгрывается? Или все прикидываются перед всеми, что все здесь делается всерьез, все необходимо и потребно? Для кого настоящие нулевики, та неуловимая группа, которую именуют Контрольным Правлением, поддерживает в действии эту фикцию, это общественное «перпетуум-мобиле» абсурда?»

Снеер вспомнил рекламный показ сексоматов. Да, уже тогда у него родилось подозрение, что автоматизация всех отраслей жизни делает ненужным присутствие человека на этой планете. Или речь шла о том, чтобы любой ценой удержать в обществе убежденность, будто дело обстоит не так? Ведь если как следует подумать, то – учитывая мнимость и условность действий «работающих» разрядов, можно исключить из трудового процесса еще несколько процентов населения, оставив на рабочих местах только тех, кто необходим для присмотра за автоматами! По сути дела, это было бы достижение цели, коей является общество всеобщего благосостояния, занятое только потреблением благ, уже даже без необходимости создавать видимость какой-либо производственной деятельности.

И однако Контрольное Правление – по каким-то только ему ведомым причинам – оттягивает этот момент. Похоже, даже пытается поддерживать такое положение! Терпит хорошо известные и легко устранимые отрицательные социальные явления, даже преступность, дабы не ограничивать величину административно-управленческого аппарата! Поддерживает институты, которые ничего не создают, организации, которые ничему не служат.

«Принимая, что в Правлении сидят люди действительно умные, знающие, следует сделать вывод, что такое положение по каким-то причинам оказывается оптимальным. Такого рода общественная фикция должна чему-то служить, коли ее поддерживают правления всех агломераций! – размышлял Снеер, кружа по пустым коридорам института. – Невозможно, чтобы миром управляли одни сумасшедшие! А те, кто хочет помочь людям увидеть условность и искусственность существующего положения, действуют против намерений Правления, против оптимального состояния вещей и поэтому их присутствие нежелательно. Видимо, вскрывая ситуацию – а именно это они пытаются делать в своих прокламациях, – они приводят к каким-то серьезным осложнениям».

Снеер вспомнил о записи, о которой просил Бенни несколько недель назад. Занятый новыми обязанностями, он до сих пор не явился в магазинчик дигера. Поиски Алисы тоже – пока что – не увенчались успехом. Располагая достаточным количеством желтых – хозяева честно выполнили свои обязательства, – Снеер забросил «профессиональную» деятельность, реже встречался с друзьями по «делу». Несколько часов ежедневной работы в институте – несмотря на то, что она была не особо обременительной – вконец разбивали ему день, принуждая изменить распорядок жизни и привычки.

Сегодняшнюю смену, начатую в три часа, когда сотрудники покидали институт, Снеер начал с нормального обхода групп и отделов. Его «подопечные» не очень-то выкладывались. Середина лета не располагала, видимо, к творческой работе. Больше думалось об отпусках, отдыхе у озера, нежели о раскрытии тайн микроконтуров Ключа. Поэтому нечего было ни корректировать, ни затуманивать.

Закончив обход лабораторий и мастерских, Снеер, как обычно, заглянул в секретариат. Ему уже давно не терпелось ваяться за директорский сейф, в котором – судя по словам начальника отдела кадров – должны были находиться наиболее серьезные, секретные документы и результаты научных разработок. Сейф пребывал под особой опекой вахтера и был дополнительно снабжен специальными аварийными датчиками, соединенными с устройством, блокирующим выходы из здания на случай грабежа со взломом.

«Что такое особенное они могут здесь держать? – раздумывал Снеер. – Судя по содержанию ведущихся работ, ничего бы не произошло, если б кто-нибудь опорожнил этот сундук».

Учитывая роль «тайного нулевика», специально внедренного Контрольным Правлением, Снеер чувствовал себя вправе перетрясти сейф. Специальный Ключ, полученный от Барна, открывал любой замок в институте. Однако для того чтобы открыть сейф, следовало отключить аварийную сигнализацию, центральный щит которой находился на первом этаже. Всякий раз, оказавшись в секретариате на третьем этаже, Снеер откладывал осмотр сейфа на потом, уж очень не хотелось спускаться.

Однако сегодня он решил наконец покончить с этим делом. Спустился на первый этаж, отключил сигнализацию, вновь поднялся на третий, отворил стальную дверцу сейфа и вытащил на стол пухлую красную папку.

Бумаги оказались настолько интересными, что Снеер просидел над ними не меньше двух часов.

– Вот стервецы! – воскликнул он, дойдя до последнего листа. – Уж чего не ожидал, того не ожидал!

Из бумаг следовало, что ученые, ежедневно исписывающие никому не нужной чепухой кипы бумаг, тем не менее иногда ухитрялись придумать отнюдь не глупые вещи. Правда, трудно было назвать это научными достижениями, но с практической точки зрения то, что они сделали, давало им немалые личные выгоды!

– Ах, хитрецы! – ворчал Снеер, еще раз просматривая рукопись и содержащиеся в ней схемы.

Его рейзерская душа не могла не воздать должное дружкам по мошенничеству. Будучи спецом как в электронике, так и в шельмовстве, он мог должным образом оценить тонкую махинацию, артистически проведенное мошенничество.

– Отличная работа! – восхищался он, все больше удивляясь по мере того, как сейф раскрывал перед ним свои секреты. – Все-таки несколько настоящих нулевиков среди них оказалось! Может, не гениев, но с головой на плечах. Не зная схемы Ключа, они разгрызли нелегкую проблему! К тому же все время разыгрывая из себя недоумков! Усыпили бдительность Правления, которое наверняка не позволило бы им работать в этой отрасли, знай оно их истинные возможности.

Снеер еще раз заглянул внутрь сейфа и извлек оттуда Ключ. Осмотрел и записал его учетный номер. Потом поднял трубку и вызвал Бюро Учета.

– Кто?! – подскочил он в кресле, услышав ответ. – Повторите!!

Минуту он стоял неподвижно, задыхаясь от беззвучного смеха. Снова поднял трубку, набрал номер коммутатора отеля «Космос» и номер комнаты.

– Эй ты, старый мошенник! – смеясь, сказал он. – То есть как «кто говорит»? Снеер говорит. Послушай, это очень важно, прежде всего для тебя. Жди меня в отеле. Ни шага из кабины, понял?

Он переждал несколько минут и позвонил Барну:

– Есть нечто интересное. Здешние парни создали прекрасную штуку: универсальную отмычку в страну чудес. Но, видимо, чтобы туда проникнуть, надо немного везения. Им, увы, не повезло. Пришлешь кого-нибудь или коротенько передать по телефону? Да, да… Лучше, если кто-нибудь приедет. До завтра ждать нельзя, надо их всех сразу… Да, есть перечень номеров Ключей всей шайки. Они приготовили один опытный образец. Хотели его испытать, но здесь не сказано, кому его передали. Хорошо. Жду.

Снеер осмотрел комнату, потянулся за пепельницей, потом вырвал из скоросшивателя последний лист и сжег. Некоторое время вертел в руке Ключ Прона, наконец спрятал его в карман и медленно спустился по лестнице.

– Нет, ты только взгляни! – Младший из приехавших нулевиков переворачивал листки из красной папки. – Я всегда говорил, что кто-нибудь когда-нибудь это сотворит!

– Добыча хороша! – Старший улыбнулся Снееру. – Наши ученые оказались умнее, чем мы думали. Они создали Вечный Ключ. Пожалуйста, сменщику ни слова. За ваше дежурство ничего не случилось. Дверцу сейфа мы оставим приоткрытой, пусть думают, что кто-то забыл его замкнуть.

– Не велите их арестовать? – поразился Снеер.

– Арестовать? Мы не можем никого арестовывать, коллега. Это может сделать только полиция. В этой группе есть несколько нулевиков. Полицейские же в основном – трояки.

– Ведь это же преступники! Они прикидывались «сделанными» нулевиками, чтобы никто не подумал об их истинных способностях.

– Но это нулевики и фактически и формально! – сказал младший. – Мы не можем публично подрывать авторитет нулевиков, к тому же еще и ученых из серьезного института. Как бы на это посмотрели граждане других разрядов? Они должны верить не только в интеллект, но и в абсолютную порядочность нулевиков. Это основное условие доверия к нам, веры в нашу пригодность управлять агломерацией.

– Значит, все сойдет им с рук и они останутся здесь?

– Пока да. – Старший нулевик кивнул, пряча бумаги в папку. – Останутся здесь, и это будет для них наказанием.

Видя изумление ничего не понимающего Снеера, нулевики обменялись взглядами, а старший пояснил:

– Вы у нас человек новый. Позже вам станет понятно, в чем дело. Сейчас мы можем сказать лишь, что вся группа останется на своих местах, вас же мы отсюда уберем. Когда обнаружится пропажа документов, они почувствуют опасность, но не будут знать, кто в настоящее время владеет их секретом. Сначала будут предполагать, что предатель среди них. Перестанут доверять друг другу. Будут выжидать, а всякое ожидание мучительно. Повысят осторожность, лояльность к властям, пальцем не пошевелят против нас, будут во всем одобрять наши решения. Словом, будут полностью в наших руках. Теперь вы понимаете?

– А… если они подумают, что вор не разобрался в значимости документов?

– Мы посеем в их умах неуверенность, прикажем полиции задержать нескольких мелких плотвичек, имена которых нам известны. Велим начать аресты снизу, с последних агентов и посредников, действующих по приказу главарей. Они будут дрожать от неуверенности, не зная, сколь высоко пойдет полиция.

– Но нулевиков арестовывать не прикажете?

– Я уже сказал, что это могло бы испортить репутацию нашего разряда.

– Стало быть, главные аферисты останутся на своих местах?

– Ненадолго. Директора мы вскоре отправим на пенсию. Впрочем, он виновен только в том, что прикрывал глаза на аферу взамен обещанию получить Вечный Ключ. Остальных постепенно переведем на другие, более высокие посты.

– Более высокие?

– Да. Для того чтобы все время держать их под наблюдением и лучше использовать их фактические возможности. Есть такие места, где надо работать, на комбинирование времени не останется. Думаю, это понятно без объяснений, ведь вы были рейзером. У нас, в пределах континуума, то же самое.

– Простите… – вставил Снеер. – Что значит «пределы континуума»?

– Слишком долго объяснять. – Старший нулевик взял папку под мышку, скоросшиватель положил в сейф и направился к выходу. – Прошу послезавтра явиться на работу, как всегда, в девять утра. Мы пришлем связного. Остальное узнаете по другую сторону.

– По другую сторону чего?

– По другую сторону нуля, – усмехнулся нулевик, кивнул спутнику, и оба направились к выходу. Снеер пошел следом, чтобы выпустить их из здания. В голове была сумятица. Он чувствовал, что из тщательно построенной модели сложнейшей действительности, в которую он был вплетен вместе со всем окружающим миром, снова вынули несколько кирпичиков.

В девять вечера Снеер покинул институт, оставив на службе ночного сменщика. Взял на стоянке автомобиль и через несколько минут уже был в «Космосе». Прон ожидал его в кабине. Было видно, что он трясется со страха.

– Давай свой Ключ! – сказал Снеер без вступлений, протягивая руку.

Прон отступил на шаг, глядя на него выпученными глазами с таким изумлением, что Снеер невольно рассмеялся.

– Давай! – повторил он. – Я знаю правду. Если отдашь его мне, то, возможно, спасешь свою шкуру и свои десять тысяч.

Прон подал Снееру Вечный Ключ, а тот достал из кармана его оригинал.

– Получай, ловчила! – сказал он саркастически. – Ты мне ничего не должен, хотя я и вытащил тебя из больших неприятностей. Получай свои пункты и дальше действуй сам. На некоторое время тебе надо скрыться. А лучше всего – позвони завтра тому, от кого получил это чудо, и скажи, что полиция вернула тебе твой собственный Ключ. Не уверен, что такое объяснение их удовлетворит. Они захотят вернуть свои пункты. Но, возможно, их вскоре возьмут. Но крайней мере тех, с кем ты имел дело непосредственно.

– А я? Что сделают со мной?

– Понятия не имею. Думаю, до тебя добраться можно только по показаниям членов банды. Но единственной уликой может быть лишь перечисление, которое они сделали на твой Ключ.

– Это были пункты с ключа какой-то девки, – буркнул Прон. – Может, лучше отыскать ее и вернуть… Или… половину на половину…

– Это уж твои заботы. Быть может, ее не установят. В списке участников аферы не было ни тебя, ни той женщины.

– Откуда ты знаешь?

– Не важно. Будь осторожнее на будущее.

– Разрази меня гром, если я позволю себя еще во что-нибудь втянуть! – поклялся Прон. – Пропади они пропадом, эти тысячи! Черт меня попутал. С завтрашнего дня занимаюсь только честным чекерством!

– Ты прав. Тем более что я надолго исчезаю, и никто не станет вытягивать тебя из болота.

– А… та девушка? Если появится?

– Скажешь, что гадание исполнилось. И еще что я благодарю за практичный сувенир.

– Ничего больше?

– Спроси, не хочет ли она мне что-нибудь передать. Если будет возможно, я попробую связаться с тобой через некоторое время. Пока ты все равно должен как следует спрятаться. – Снеер поднялся со стула.

Прон пожал ему руку.

– Благодарю еще раз! – сказал он прочувствованно.

Снеер молча улыбнулся. По сути дела, этот лысоватый лупоглазый четверяк – а может, даже трояк – был симпатичнее, чем казалось вначале. Снеер почувствовал, что там, «по другую сторону нуля» – что бы это ни означало, – ему будет недоставать неудачника Карла Прона, как и всего того мирка, в противоречиях которого бултыхался маленький чекер.


Телефон у Бенни не отвечал. Снеер еще раз набрал номер антиквариата, переждал минуту и положил трубку. Некоторое время раздумывал, держа в руках пачку брошюр.

«Надо туда заглянуть», – решил он, засовывая бумаги в карман.

Он сбежал по лестнице и поискал глазами свободный автомобиль. Стоянка была пуста, поэтому он направился к ближайшей станции подземки.

Начав работать, он поселился в одном из старых домов в центре города. Это было неудобно, но как истинный четверяк он вынужден был соблюдать видимость. Того требовали шефы, правда, пообещав, что это ненадолго. Снеер не сожалея покинул тесную кабину в перенаселенном доме. Последнюю ночь он решил провести, как и раньше, в отеле «Космос». Он не пытался установить, тянет ли его туда привычка к удобствам, или надежда встретить Алису. Вероятно, обе причины играли здесь роль, потому что стандартное жилище четверяка уже здорово давало о себе знать, а воспоминания об Алисе не ослабли, хотя после единственной встречи с ней уже шла шестая неделя.

Около станции метро увидел свободную машину и быстро пошел к ней, опередив мужчину, приближавшегося с другой стороны. Он захлопнул дверцу, сунул Ключ в прорезь и дунул в пробник трезвости. Двигатель тихо заурчал, Снеер рванул с места и помчался по пустой улочке, мелькнув перед носом несостоявшегося пассажира.

Магазинчик Бенни был закрыт. Табличка в окне извещала, что хозяин в отпуске, но когда магазин откроется, не сообщалось. Снеер догадался, что это могло означать, и решил повременить с посещением.

Взглянул на Ключ. Было два часа дня.

«Черт побери! – подумал он. – Все время такое ощущение, будто я прощаюсь с этим городом».

С самого утра он чувствовал себя как-то странно. Сегодня у него был свободный день. Завтра утром он должен явиться на работу, но, как пообещал нулевик из Правления, это будет последний день его карьеры вахтера в Институте Ключа.

Он, не думая, свернул к отелю «Космос». Вылез из машины и захлопнул дверцу. Автомобиль медленно покатился на стоянку.

В ресторане как ни в чем не бывало сидел Прон в обществе двух девиц. Снеер подошел к столику.

– Ты все еще здесь?

Прон, пошатываясь, встал и, взяв Снеера под руку, отвел немного в сторону.

– Мне в голову пришла мысль получше! – сказал он шепотом. – Видишь двух мальчиков у автомата с пивом?

Снеер незаметно обернулся. «Мальчики» были метра по два ростом. Лица – последних шестиряков.

– Лучше, чем скрываться, – пояснил Прон. – Да и где спрятаться? Сейчас, когда у меня нормальный Ключ, я могу платить им желтыми.

– И во что же тебе это обходится?

– По желтому ежедневно плюс жратва.

– Дороговато, – заметил Снеер, окидывая критическим взглядом обоих горилл.

– Надеюсь, скоро я смогу их уволить.

– Крикни сюда одного из своих защитников, – Снеер хитро усмехнулся.

Прон махнул рукой. Подошли оба.

– Посмотрим, стоите ли вы тридцати пунктов в месяц! – Снеер поставил локоть на крышку ближайшего стола.

Через минуту оба лежали. Их мины, как и Прона, выражали совершеннейшее изумление.

– Надо вам еще потренироваться, детки! – небрежно бросил Снеер.

– Как ты это делаешь? – Прон не мог прийти в себя от удивления, а пристыженные гориллы ретировались в угол зала.

Снеер оставил вопрос без ответа. Спросил об Алисе, но Прон последнее время не видел ее ни разу. В автомате администрации Снеер узнал, что в почтовом ящике его ждет письмо. Он сунул Ключ в контрольную прорезь и спустя минуту держал в руке конверт. Фамилии отправителя не было.

На маленьком клочке неразрушающейся бумаги оказалось несколько написанных в спешке слов:

«То, что ты взял, спрячь получше. Отдашь потом. На обороте твой заказ. Б.»

На оборотной стороне карточки был отпечатан на машинке текст песенки. Снеер спрятал листок в конверт и сунул в карман, так как со стороны ресторана приближался Прон.

– У меня просьба, – сказал Снеер, вынимая пачку бумаг. – Спрячь в свой ящик. Когда-нибудь забегу.

– Нечисто?

– Пожалуй, да.

– Лады! – Прон сунул брошюры за пазуху. – Надолго исчезаешь?

– Понятия не имею. Но до утра буду здесь. А если та девушка…

– Я помню, что надо сказать, – усмехнулся Прон. – Ну, удачи, старик!


Снеер шел по пляжу, поглядывая на озеро. Ветер был крепкий, паруса яхт шныряли по заливу, какой-то женский экипаж с писком тонул у самого берега, пытаясь поставить на киль перевернувшуюся лодку.

Только что, по дороге сюда, Снеер приметил в уличной толпе девушку, которая издали показалась ему Алисой. Он погнался за ней, проскальзывая между прохожими, но догнав, убедился, что это ошибка.

Теперь он не мог отделаться от мысли о ней. Чувствовал, что где-то далеко позади остаются и этот город, и эта девушка. Ощущение было такое, будто заканчивается определенная глава в его жизни, что-то радикально изменяется, отрезая ему возможность возврата к ленивому, беззаботному существованию человека, использующего лишь частицу своих возможностей. Он предчувствовал, что именно теперь начнется «настоящая» жизнь, отличающаяся от того условного спектакля, в котором он до сих пор выполнял роль статиста. Чувствуя это, он одновременно понимал, что отступать уже не может.

Тайна, лишь уголок которой он приоткрыл, манила его самим существованием, притягивала точно так же, как та, не до конца познанная голубоглазая девушка, которая мелькнула в его жизни в одну из коротких летних ночей.

– Простите! – услышал он за спиной несмелый голос.

Он обернулся. Светловолосый юноша остановился в двух шагах. Это был Филип.

– Как дела? – протянул ему руку Снеер.

– Прон сказал, что скорее всего я найду вас здесь. Я хотел спросить… – робко затянул Филип.

– Давай присядем! – Снеер подошел к бетонному парапету, отделяющему пляж от набережной яхт-бассейна. – Как дела с твоей двойкой?

– Об этом я и хотел спросить. – Филип сотворил жалостливую мину. – Скажите, сколько надо, чтобы сделать первый разряд?

– Хо-хо! – засмеялся Снеер. – Уже? Что случилось?

– Ну, видите ли… Когда я пришел на работу со своей двойкой, то, правда, мне дали пятнадцать желтых прибавки, но… мой шеф, у которого тоже была двойка, за неделю поднялся до единицы… Поэтому, собственно… все осталось по-прежнему. Пятнадцать пунктов не так уж много. Последнее время цепы подскочили, за все надо платить желтыми, а зеленые катастрофически упали.

– Ну, зато некоторые девочки тебя больше любят? – усмехнулся Снеер. – Двояк – это уже что-то!

– А!.. – Филип покраснел до кончиков ушей. – Если человек не умеет болтать с девушками, то и нуль не поможет. Вот вы – умеете. Карл мне говорил.

– Не верь. Он хороший парень, но страшный трепач! Значит, хочешь купить себе единицу. Думаешь, поможет, будешь доволен?

– Не знаю. Наверно, есть смысл попробовать?

– Это стоит пятьсот желтых.

– Много. Но может, удастся скопить. Года через полтора, два.

– Прон подыщет тебе хорошего рейзера.

– А вы?

– Я этим больше не занимаюсь. Во всяком случае сейчас. Но есть другие. Желаю удачи.

Он глядел вслед уходящему Филипу. Хотелось крикнуть: «Успокойся, парень, все это ерунда, обман, фарс! Не трать впустую пункты! Не пыжься! Не пробуждай в себе желаний и амбиций, которых никогда не удовлетворишь. Попросту живи, ибо не успеешь оглянуться, как жизнь кончится, и ты даже не успеешь ее распробовать!» Однако он молчал, зная, что это не поможет. Ведь сам он тоже лез куда-то вверх, на скрывающуюся в облаках вершину пирамиды, в неведомую даль, туда, где обитают таинственные силы, которые неизвестно ради чего дергают за невидимые веревочки, вдыхая жизнь в безвольные толпы человеческих марионеток, именно таких, как Филип и ему подобные, играющих в бессмысленные игры, целей которых сами не понимают, зная только правила отдельных движений.

«Трагифарс, – подытожил он, ища глазами свободную лодку. – Вдобавок разыгрываемый в театре марионеток!» Он сунул Ключ в швартовый автомат и спрыгнул в небольшую моторку. По набережной приближались две длинноногие любительницы покататься за чужой счет, одна даже махнула Снееру рукой.

«Не приведи господь, знакомые!» – подумал он и на полном газу рванулся вдоль волнолома в сторону открытой поверхности озера. Только когда Арголанд превратился в узкую серую полоску, растянувшуюся на горизонте, он заглушил двигатель и взял в руки конверт. Раз и другой прочел четыре строфы текста песенки:

Когда осеннею порой
Срывает листья ураган
И снег метет полусырой,
Взгляни, мой друг, на Тибиган.
Не зная горя и забот,
В сон крепкий, сладкий погружен,
В безделья путах спит народ,
Как будто снегом занесен.
Когда развеется туман,
Взгляни на звезд далеких свет –
Их отражает Тибиган, –
И в звездах ты найдешь ответ.
Со звезд на мир сошла беда,
Но звезды и надежду шлют…
Взгляни на звезды иногда…
Там твой покой, там твой приют.
Снеер пожал плечами и спрятал карточку в карман.

– Аллегории, метафоры, – проворчал он себе под нос.

Вместо ожидаемых объяснений или указаний он находил лишь туманные, мистические бредни. Что имела в виду Алиса, когда настойчиво советовала послушать эту песенку? Может быть, дело не в тексте, а в мелодии? Вряд ли.

В другом кармане лежал Вечный Ключ, который он забрал у Прона, пачка сигарет, зажигалка и экземпляр брошюры от Бенни. Снеер прочел несколько первых фраз и решил, что это научно-фантастический рассказ.

Но зачем надо было издавать его нелегально? Видимо, старый дигер счел брошюру небезопасной, коли явно хотел спрятать от всевидящего ока властей.

Снеер закурил, осмотрел Вечный Ключ и выкинул его за борт. Потом лег поудобнее на дне лодки и взялся за брошюру.

«НЕДОСТАЮЩАЯ ГЛАВА», – прочел он название, повернулся на бок, оперся на локоть и стал читать дальше:

«Редактор утреннего выпуска „Вашингтон пост“ поморщился при виде фотографий, которые фоторепортер разложил на столе.

– За последнюю неделю у нас было, кажется, четыре снимка НЛО, – сказал он, неодобрительно глядя на репортера. – Не можешь ли ты, наконец, направить свой объектив немного ниже? На земле тоже происходят довольно любопытные вещи!

– Согласен, шеф! – защищался фотограф. – Верно, об этом последнее время пишут много, но на сей раз прошу взглянуть! Прекрасный снимок! Летающие тарелки над Белым Домом!

– Хм… Два дня назад был снимок НЛО над Пентагоном, в четверг над Капитолием, – скептически заметил редактор. – Как ты это делаешь, Билл? Раскрой секрет.

– Это честнейшие снимки, без всяких трюков, шеф! – возмутился репортер. – Если не хотите, я продам другим. Редактор с воображением сделает из этого отличный материал! У меня есть даже заголовок: «НЛО – или коммунистическая разведка?»

– Ты не в курсе, Билл. Я тебе говорил: учись по-иному смотреть на вещи. Несколько дней назад наметился явный прогресс в переговорах по снижению военной напряженности. Ну, хорошо… Дам твой снимок с Белым Домом на второй полосе.

На столе зазвонил телефон. Редактор поднялтрубку, несколько секунд слушал, и выражение его лица менялось с каждым словом.

– Прекрасно! Давай немедленно! – выкрикнул он и положил трубку.

– Тебе не повезло, Билл! Твои снимки не пойдут в утреннем выпуске. У нас куча сенсаций на первые две полосы. Можешь радоваться: кроме тебя, я вынужден выкинуть из номера по меньшей мере одного сенатора и трех конгрессменов.

– Что случилось?

– Все сразу! Сенсационное сообщение Госдепартамента! Серьезные решения о разоружении, парафирование пакта о ненападении между основными военными группировками, реальная перспектива объединения мирового хозяйства! Небывалое дело! После стольких бесплодных, бесконечных конференций! Кажется, президент лично разговаривал с Москвой, Пекином, Парижем, и пахнет каким-то эпохальным совместным заявлением ядерных держав. К тому же еще Рейтер сообщает об открытии способа получения энергии практически из любого доступного сырья. Прости, Билл! Я буду страшно занят, придется перемакетировать весь номер!

Фоторепортер забрал снимки и вышел, хлопнув дверью.

……

– И не думай! – Главный редактор решительно покрутил головой. – Забирай свое хозяйство, Николай! Никогда мы не давали такого рода сенсаций, начальству это не очень нравится. Летающие тарелки над Кремлем! Вот пошли бы звонки! Из Комитета, из Совмина!

– Можно снабдить соответствующим комментарием, например, «Новая попытка империалистического шпионажа».

– Эх, Николай, Николай! Не ходишь на занятия?! Не знаешь, что последнее время мы стараемся избегать подобных эпитетов? Идут серьезные переговоры на высшем уровне.

– Тогда, может… назвать по-другому: «Гости из космоса, или Шутка фоторепортера», например.

– Не путай меня! У меня и без того нет места в номере. Не выкину же я заметку об успехах совхоза «Новая жизнь» или сообщение о межнациональных конфликтах в…

В кабинет влетела секретарша, размахивая полоской бумаги с телетайпа:

– Иван Иваныч! ТАСС только что передал!

Редактор пробежал глазами текст телетайпограммы.

– Топай, Николай, со своими НЛО! Здесь, на Земле, творится такое, что не только для тебя, но даже для товарищей из ЦК и академика Колочкина в завтрашнем номере не будет места! – возбужденно сказал он, указывая фоторепортеру на дверь.

В тот день газеты всего мира на первых полосах поместили сообщения о подписании международных соглашений, создающих основу для дальнейших интеграционных действий и чрезвычайно быстрых перемен в политике и мировом хозяйстве.

В общей эйфории и плотном потоке информации не хватило места для сообщений о замеченных над столицами многих государств многочисленных неопознанных летающих объектах. Впрочем, в то время сенсации такого рода уже приелись читателям и телезрителям».

Снеера разбудили яркие лучи солнца, светившего прямо в лицо. Он прикрыл глаза и поднялся со дна лодки. С севера сильно дуло, моторка дрейфовала на крупной волне. На воде белело несколько листков намокшей бумаги.

«Наверно, уснул, – подумал он. – Видно, чтение было не из увлекательных».

Он взглянул на плавающие листки. Брошюра была плохо сшита, и ветер разметал ее по воде. Снеер сел за руль и, запустив двигатель, направился к берегу.


День в институте проходил нормально. Если б Снеер не знал, что произошло, то даже озабоченные мины некоторых довольно значительных персон, шнырявших по коридорам, не привлекли бы его внимания.

Никто не спрашивал, как прошло последнее дежурство, полиция не появлялась. Те, кто понимал серьезность положения, явно старались любой ценой сохранять покой и видимость, будто ничего не случилось.

Около трех часов дня к столику вахтера подошел молодой человек и сказал, что ожидает Снеера в автомобиле на стоянке за институтом. Снеер без труда нашел длинную, элегантную машину, горящую отполированным лаком. Редко доводилось видеть такие машины, проносящиеся над улицами центральной части города по эстакаде, закрытой для общего движения и зарезервированной в основном для автоматических грузовиков, снабжавших агломерацию всем необходимым.

Поговаривали, будто на таких огромных автомобилях ездят только очень важные нулевики самого высокого ранга, но, по правде говоря, никто толком не знал, кому они принадлежат. Во всяком случае, автомобиль был явно крупнее и шикарнее тех маленьких городских машин, на которых за зеленые пункты ездили в границах центральных районов, а за желтые можно было выехать даже за пределы плотной застройки, в пригороды, заставленные индивидуальными виллами и домиками, в которых жили более зажиточные граждане из работающих разрядов, по сути единичники и нулевики. Для шестиряка или пятиряка экскурсия в те районы была ненужным транжирством ценных желтых пунктов, которые с большей пользой можно было истратить в городе. О том, чтобы поселиться в этих дорогих районах, ни один из них не мог и мечтать. Даже имея достаточно желтых, приобретенных в результате разного рода нелегальных операций, нельзя было высовываться за пределы стандарта своего разряда, не обратив на себя чересчур большого внимания инспекторов полиции и Отдела Контроля Доходов.

Таким образом, отсутствие желтых и определенные соображения личной безопасности оказывались действенной преградой, ограничивающей и даже сводящей на нет наплыв неработающих разрядов в пригородные районы.

Снеер иногда бывал здесь, когда-то даже собирался спять или купить собственный домик в одном из таких просторных зеленых районов. Однако характер «работы» и необходимость действовать в различных участках центра города принуждали его часто менять место жительства.

«Отыскать Алису», – пронеслось у него в голове, когда он вспомнил о давнем замысле купить домик.

Воспоминание о девушке, вызванное мыслью о собственном домике, убедило его, что он не может позволить себе подобные мысли, чтобы не впасть в меланхолию несбывшихся надежд.

– Прошу, – сказал мужчина, приехавший за ним, открывая дверцу машины. – Нам надо спешить.

– Куда поедем? – Снеер не торопился сесть.

– За город на юг. Впрочем, увидишь сам, – улыбнулся тот, обходя автомобиль и усаживаясь за баранку. – Это будет, я думаю, приятная неожиданность.

Снеер занял место рядом с ним, машина выбралась со стоянки на улицу, потом по крутому пандусу поднялась на эстакаду. Барьер, заграждающий проезд обычным городским автомашинам, поднялся сам, и спустя секунду красный лимузин мчался по левой стороне, опережая тащившиеся по правой полосе грузовики.

Снеер никогда еще не ездил с такой скоростью. Машины, которые он нанимал, двигались значительно медленнее. Теперь он видел их с эстакады – маленькие, неловкие жучки, пробирающиеся улицами с давно не ремонтированным покрытием.

За десять минут красный лимузин вынес их за пределы плотной застройки центральных районов Арголанда. Еще несколько минут они мчались по автостраде, с обеих сторон обнесенной высокими стенками. Рядом с автострадой бежали подъездные пути, время от времени с ней перекрещивались поперечные виадуки. Весь район был застроен домами разной величины, окруженными зеленью кустов и газонов. Перед многими стояли разноцветные автомашины. Снеер знал эти районы по предыдущим посещениям, но приезжал сюда всегда общедоступными городскими дорогами либо платным скоростным шоссе.

– Здесь почти ничего не изменилось за сто лет, – заметил водитель. – Те же дома, садики… Только автомобили теперь с моторами другого типа и нет проблем с горючим.

Автострада выбежала за пределы невысокой застройки, оборвались сетки по ее сторонам. Здесь Снеер не бывал никогда. Городские автомашины могли доезжать только до определенной черты, где кончались пригородные районы. Дальше двигатели просто переставали работать. Снеер вспомнил, как однажды по инерции заехал слишком далеко и потом пришлось несколько десятков метров толкать машину назад до начала зоны работы двигателей.

Следующие четверть часа они ехали среди зеленых полей, по которым курсировали огромные автоматические машины для сбора овощей. Снеер удивился, что автомобиль выезжает за пределы агломерации. Он знал, что в другие города можно попасть исключительно воздушным путем, и, кстати, обходилось такое путешествие весьма дорого. Так куда же вез его неразговорчивый юноша, представившийся связным Контрольного Правления и вручивший ему вызов от шефа Отдела «С»?

Автомашина притормозила и съехала на правую сторону автострады, потом свернула на боковую дорогу, ведущую к группе белых строений, возвышающихся среди поля кукурузы и окруженных густой живой изгородью. Въездные ворота водитель открыл своим Ключом.

Они остановились перед одним из домов в глубине огороженного участка. Сразу за ним раскинулась просторная бетонированная площадка для вертолетов. Несколько машин разной величины стояло перед огромным металлическим ангаром, вокруг них копошились несколько человек в авиационных комбинезонах.

– Сюда, – водитель указал Снееру вход в здание. – Если у тебя при себе есть еще что-нибудь, кроме Ключа, надо положить в ящик, прежде чем пройдешь контрольный пункт. Надеюсь, у тебя нет никаких искусственных органов?

– Только два пластиковых зуба в верхней челюсти. Выкрутить? – Снеер насмешливо улыбнулся. – Последнее время бомб я не заглатывал.

– Здесь не шутят, Снеер! – связник погрозил ему пальцем, но улыбнулся. – Здесь командует мозг Арголанда!

– Почему аж так далеко?

– Потому что здесь воздух здоровее, – буркнул связник, многозначительно подмигнув, и проверил время на Ключе. – Иди. Шеф ждать не любит. Комната номер шесть.

В кабинете царила приятная прохлада. Сквозь деревянные пластины оконных жалюзи проникали струйки солнечного света, рисуя светлые полоски на толстом ковре, покрывающем центр комнаты. Остальное тонуло в полумраке, и лишь спустя некоторое время, когда глаза привыкли к скупому освещению, Снеер заметил тяжелый деревянный письменный стол в глубине и седую голову сидящего за ним человека.

– Добрый день, – сказал он, обращаясь к сидевшему. – Меня вызвали сюда.

– Приветствую тебя в континууме, Снеер! – голос из-за стола был мягкий и дружелюбный. – Позволь называть тебя этим именем?

– Меня все так называют.

– Прекрасно. Меня зовут Вито Раскалли. Я руковожу Специальным Отделом.

Он вышел из-за стола и протянул руку Снееру, все еще стоявшему на краешке ковра.

– Всегда рад повидать кого-нибудь по эту сторону, – сказал Раскалли, указывая Снееру на кресло в углу рядом со столом и садясь напротив него в другое.

Снеер почти ничего не понимал из его слов, но помалкивал, надеясь, что в конце концов что-нибудь да прояснится. При этом он украдкой рассматривал комнату.

Вдоль стен стояли шкафы, забитые старыми книгами. На столе – два древних телефонных аппарата и совершенно не гармонирующий с этой обстановкой компьютерный дисплей с зеленоватым экраном; Снеер распознал на экране очерченный толстой линией контур Арголанда.

– Как тебе нравится фантастическая наука? – спросил Раскалли после долгого молчания, словно переждав, пока Снеер закончит осмотр помещения.

Снеер не понял вопроса:

– Вы имеете в виду научную фантастику?

«О брошюре он, что ли? – подумал он изумленно. – Откуда он знает?»

– Нет! – рассмеялся Раскалли. – Я имею в виду институт и фиктивные науки, которыми там занимаются.

– Я был поражен. Многое я до сих пор не могу себе объяснить.

– Постараюсь, чтобы ты знал все, что надо. Мы проверяли тебя. Твоя работа в институте, кроме всего прочего, была определенного рода испытанием. Теперь мы знаем, что ты нулевик с высоким показателем нулевости.

– Не понимаю, – бросил Снеер, глядя на улыбающегося из-под густых бровей собеседника. – Нулевик, мне думается, просто нулевик. Что еще за показатель?

– Верно. Имеешь право не понимать. Даже для интеллектуальнейшего нулевика все это чрезвычайно сложно. Охватить и понять до конца трудно даже старикам с этой стороны, а что говорить о сидящих там? Пожалуй, начну с некоторых… тонкостей номенклатуры. Видишь ли, с нулевостью дело обстоит примерно так же, как с густым лесом: когда глядишь издалека, то не различаешь отдельных деревьев, видишь только темную стену, некую монолитную массу. Чем ты ближе, тем четче она распадается на отдельные деревья. И лишь с очень малого расстояния ты замечаешь, что одни из них ближе, другие дальше, одни побольше, другие поменьше. То же и с нулевиками. Для шестиряка они одноликая масса, где-то там, на далеком горизонте. Чем ближе, однако, человек стоит к нулевому разряду, тем полнее понимает, что нулевик нулевику рознь. А когда оказывается среди нулевиков, то видит, сколь сильно разнятся.

Только наивный трояк или двояк может завистливо вздыхать: «Ах, вот быть бы нулевиком!», и при этом думать, что принадлежность к нулевому разряду решает все проблемы и обеспечивает легкую жизнь без неприятностей. В действительности же только здесь, по эту сторону нуля, начинаются настоящие, существенные различия. Однако, чтобы их заметить, надо оказаться среди настоящих нулевиков. Ты как раз здесь, но не радуйся раньше времени. Это действительно очень трудная и ответственная роль. До сих пор ты выполнял наши требования. Последнее время серьезно усложнилась проблема настоящих, нерейзованных нулевиков! Система образования не способствует развитию интеллекта у молодежи, а экономическая система не обладает необходимыми стимулами. Словом, настоящего нулевика – парадокс, характерный для нашего времени, – легче всего найти среди рейзеров, а не на должностях, требующих нулевого разряда, потому что там-то расположились всяческие карьеристы, комбинаторы и псевдоученые. Тебе кое-что уже известно относительно нашей социальной политики, поэтому ты понимаешь наши цели. Основное – удержать равновесие в арголандском обществе. В других агломерациях, естественно, то же самое. Мы не можем разрушить сказочное строение, которое создали для людей, находящихся по ту сторону нуля! Не можем в открытую сказать этакому рейзованному нулевику, что он дуб. Дело не в нем самом или его амбициях, просто это был бы взрыв, пролом в общественном мнении относительно смысла и правильности наших действий. Такого мы допустить не можем. Для тебя, вероятно, уже не секрет, что в нашем мире ценны только нулевики, настоящие нулевики. Лишь они одни необходимы для функционирования мира в том его виде, в каком он сформировался за последние десятилетия.

– Получается, что все остальные граждане могли бы перестать существовать, ибо они никому не нужны?

– Именно тут мы приходим к забавной, или, если тебе больше нравится, трагической дилемме. Ибо если бы все инертные, по сути дела, потребители перестали существовать, тогда не было бы нужды уже вообще ни в чем: ни в сельхозугодьях, ни в изготовлении чего бы то ни было, ни во всей автоматике и организации, ни, наконец, в нас, нулевиках, лишенных объектов для управления. Все они, бедные, недоученные шестиряки, благоденствующие трояки и гордые собою фальшивые псевдонулевики, являются единственным оправданием нашему существованию, единственной целью нашей деятельности. Ты достаточно хорошо знаешь правила функционирования арголандского общества. Но то, что ты о нем знаешь, лишь первая ступень посвящения. Ты здесь для того, чтобы достичь второй ступени сознания. Нам известно, что твой ум в состоянии воспринять и понять некую истину, известную лишь немногим, даже не каждому истинному нулевику. Но прежде чем я покажу тебе эту величайшую тайну нашего мира, ты должен понять свое в нем положение. Ты вступаешь на тропу, с которой нет возврата, и должен это понять! А сейчас немного информации, чтобы ты знал, в каком мире мы живем в действительности. Ты наверняка удивлялся, еще будучи ребенком, почему шестиряк – это человек с низшей степенью интеллекта, а нулевик – с высшей. Вроде бы логика подсказывает обратный порядок. Совершенно верно. Однако всему есть свое объяснение. Во-первых, шестиряков не называют «низшим» разрядом, ибо цифра, означающая их разряд, как раз наивысшая. Таким образом, мы избежали столкновения понятий «высшие» и «низшие» разряды, что имеет определенное, хоть и не решающее, значение для самочувствия тех, у кого более низкий интеллект. Во-вторых же, в действительности нам разрядизация представляется иначе, чем то видят остальные граждане. Объясню наглядно. Вспомни модель атома, простейшую, так называемую «планетарную». Электроны в ней размещены на строго определенных орбитах, более или менее удаленных от ядра. Положение электрона, связанного с данным атомом, квантовано. Это означает, что электрон не может занимать промежуточного положения. Он может принадлежать первому, второму либо более далекому слою, или «оболочке». Чем ближе к ядру расположена оболочка, тем труднее вырвать из нее электрон. Человеческое общество в агломерациях «квантовано» подобным же образом. Оболочек, или разрядов, семь. Их могло быть больше либо меньше, но семерка просто красивая цифра. Любой гражданин, мыслительные способности которого не превышают уровня, условно принятого нами за границы шестого разряда, является шестиряком, он приписан к определенной оболочке этой системы, причем ближе к пределу расположена оболочка «минус» шестая, считая от нулевой вниз. Таким образом, шестиряки расположены ниже уровня минус шесть, а так называемые нулевики, те, кого мы помещаем на разных серьезных должностях в агломерации, имеют интеллект, расположенный в пределах от минус единицы до нуля. Чтобы не вызывать ненужных комплексов у «отрицательных» граждан, в официальной номенклатуре разрядов мы опускаем знак минус! Так объясняется кажущийся парадокс: по той, отрицательной стороне нуля мы имеем семь отрицательных разрядов, отражающих скорее умственные, нежели интеллектуальные свойства граждан в сравнении с уровнем, определяемым «эталонным», или «нулевым» интеллектом. Поэтому наш «нуль» – это предел, нижняя граница интеллектуальных уровней, потребных человеческой единице для активного участия в какой-либо полезной деятельности в нашем столь сложном мире. Ниже этого уровня, увы, а может… к счастью, мы вынуждены поместить почти всех граждан города. Выше же «нуля», как и в модели атома, раскинулся континуум, или бесконечно плотная область состояний неквантованного, «положительного» интеллекта. Сюда мы можем зачислить лишь немногих, ум которых проявляет некий избыток интеллекта над необходимым минимумом. Надеюсь, теперь тебе станут яснее некоторые проблемы и понятия. Понимаешь, у нас есть две категории нулевиков: те, кто находится по «ту» сторону и которых можно было бы назвать «поднулевыми нулевиками», и находящиеся по «эту» сторону, то есть «наднулевики». О первых грубо можно сказать, что они неглупы, лишь о вторых мы можем говорить, что они умны, хоть и в различной степени, ибо их мудрость может принимать различные состояния, от условного нуля до бесконечности, которой соответствует уровень абсолютного интеллекта, гения гениальности. Такого разума, конечно, не существует, так же как не существует бесконечно большой величины. Однако можно приближаться к этому идеалу, достигать все большего показателя нулевости. Вероятно, ты встречался с загадочным, шутливым на первый взгляд выражением «квадратный нулевик». Это действительно некий словесный каламбур, но не лишенный смысла. В среде наднулевиков, которые являются людьми с большим чувством юмора, таким термином определяют человека с показателем нулевости, близким к четырем. Что, с точки зрения геометрии, есть символ нуля? Окружность. А окружность должна быть круглой. Истинная, идеальная окружность, разумеется. А не идеальная, приближенная? Как можно ее представить? Конечно, с помощью какого-то правильного многоугольника, вписанного либо описанного вокруг идеального круга. Чем больше сторон у такого многоугольника, тем больше он приближается к окружности, то есть к идеалу. Отсюда – «треугольный» нулевик менее мудр, чем «шестиугольный», а «двадцатичетырехугольный» гораздо «качественнее», нежели оба первых. Согласись, все звучит достаточно остроумно… Поэтому о нулевике с низким показателем порой презрительно говорят, что его нуль – это многоугольная окружность. Описанную систему разрядизации мы ввели для удобства, однако же она не означает квантования интеллекта наднулевиков. В случае нужды показатель, обычно выражаемый целым числом, можно определить с точностью до любого десятичного знака.

– Неужели… это так важно? – Снеер был ошеломлен всем услышанным.

– Невероятно! Убедишься сам. Я думаю, не надо объяснять, что мы считаем тебя наднулевиком. От показателя нулевости зависит положение на служебной лестнице, количество голосов, которым каждый из нас располагает при голосовании в Правлении, а также – мы ведь тоже люди – количество желтых пунктов, получаемых ежемесячно. Иногда третий знак после запятой может оказаться решающим в твоей карьере!

– Какой же величиной определяется мой показатель?

– Точно еще не знаем. Это не так просто, как те наивные тесты-головоломки для пятиряков и четверяков. Там – игра, фикция, занятие для изнывающих от безделья поднулевиков. Здесь же идет речь о судьбах мира, о подборе руководящих кадров. Необходимо учитывать множество свойств. Человек – существо многопараметровое, и его показатель зависит не только от способностей, но и от психических данных и свойств характера. Тебя еще тщательно обследуют.

Снеер сидел молча, мысленно переваривая услышанное. Всего за несколько недель уже второй раз переворачивали вверх ногами всю картину мира, которую он сумел сконструировать в собственном сознании. Каким же наивным он был, когда беззаботно разгуливал по веселым улицам центра Арголанда, думая, что понимает этот мир. С каким удовольствием вернулся бы он к благодатному неведению номинального четверяка, убежденного в своем совершенстве «истинного» нулевика. «Тот» его нуль, казавшийся с «той» стороны золотистым кружочком, сиявшим в зените, здесь оказался нулем в буквальном значении этого слова.

– Наверно, я тебя утомил, – сказал Раскалли, сочувственно взглянув на Снеера. – Пойди пообедай. Буфет налево от выхода. Немного передохнешь и явишься в Персональную Секцию, корпус номер два. Позже поговорим о других, еще более важных делах.

Территория, на которой располагались постройки Правления, была в действительности более обширной, чем Снееру показалось на первый взгляд. В этом он смог убедиться, когда в поисках столовой забрался слишком далеко по одной из аллеек. Миновав маленький тихий парк, полный цветущих кустов и незнакомых, экзотических растений, он вышел к группе красиво расположенных домиков и вилл покрупнее, значительно более роскошных, чем даже самые богатые из тех, что можно увидеть в пригородах Арголанда. Все это было погружено в благостный – почти осязаемый – покой. В садиках, вокруг разноцветных бассейнов, играли дети и отдыхало множество взрослых.

По контрасту с пляжами Арголанда, забитыми людьми, с его плотной – даже в пригородах – застройкой здешний комфорт и обилие свободного, открытого пространства казались гигантской несправедливостью, чуть ли не злоупотреблением.

Снеер понимал, что урбанизация со всеми ее отрицательными последствиями в определенный момент истории стала единственным выходом из тупика. Ему неоднократно вколачивали в голову эту очевидную истину: внегородские территории кормят обитателей агломерации, каждый акр земли слишком ценен, чтобы занимать его под личное пользование малых групп людей.

Здесь этот принцип был явно отвергнут. Наднулевики исключили самих себя из сферы действия общих законов и правил, обязательных для поднулевой интеллектуальной голытьбы. Быть может, они рассматривали это как частичную компенсацию за труды, свершаемые во имя существования агломерации, однако вряд ли такая точка зрения получила бы одобрение остальных граждан.

Вот почему, вероятно, центр Правления агломерацией разместили так далеко от города и от глаз его жителей. Именно ради того, чтобы сохранить эту маленькую тайну наднулевых деятелей, города были плотно закрыты. Дорожные машины – за исключением тех, которыми распоряжались наднулевики, а также грузовиков, подвозящих продукты питания, – не могли пересекать определенной границы на окружности города: специальный электромагнитный барьер парализовал работу двигателей. Выйти из города пешком? Снеер никогда не пробовал, но сейчас начал подозревать, что скорее всего и это было невозможно. Другое дело, что никто в городе и не стремился посетить районы, покрытые полями – раскинувшейся на километры кукурузой или плантациями огурцов. За городом – с точки зрения его обитателей – не было ничего: ни одного автомата, ни одной прорези, в которую можно было бы сунуть Ключ, чтобы получить что-либо за свои пункты.

Прежде чем он отыскал здание столовой, точнее, вполне приличного ресторана, Снеер пришел к еще одному заключению. А именно, отметил, что сокрытие наднулевиками своего жизненного уровня, их изоляция от общества приводит к тому, что сами они – управляя жизнью агломерации со столь значительного расстояния, вдобавок через более или менее подрейзованных поднулевиков из городской администрации, – силой вещей неизбежно теряют ясность видения проблем миллионов людей, заселяющих города. Больше того – проблемы эти ни в коей степени не касаются их самих, безопасно укрытых в комфортабельный гнездышках. С каким же нежеланием они совершали служебные «вылазки» в гудящий улей, каковым по сравнению с их обителью был Арголанд. Отсюда, словно из-за толстого стекла, они наблюдали за творящимися там делами, чужими и не влияющими на их собственное положение в мире.

Способ, с помощью которого они восполняли потребности в кадрах – выбирая из нулевиков, обнаруженных в городе, – возводил отличную плотину против любых попыток проникновения нежелательных элементов, которые могли бы явить «городу и миру» тщательно скрываемую сущность их бытия – вроде бы сурового, полного тяжких трудов, связанных с исполнением общественно значительных обязанностей.

«Почему они высмотрели именно меня?» – задумывался Снеер с того момента, как оказался здесь. Там, в Арголанде, он худо-бедно мог сойти за гения. Однако он не терял чувства самокритичности и как-то не мог поверить, что только умственным способностям обязан их выбору.

Должно в этом быть что-то еще, какие-то дополнительные критерии, которым – не зная о том – он соответствовал.

Ответы на сомнения начали вырисовываться уже с того момента, когда, собираясь взять с податчика поднос с обедом, он не обнаружил прорези, в которую следовало бы ввести Ключ. Растерявшись, он немного отодвинулся, чтобы посмотреть, как это делают другие. Оказалось, достаточно было нажать ручку, чтобы получить еду. Здесь все было бесплатно! Каждый, кто удостоился чести попасть сюда, мог удовлетворять свой аппетит, не тратя ни пункта.

Очередной неожиданностью было качество блюд. Снеер, бывалец наилучших ресторанов Арголанда, в жизни не едал подобных деликатесов. У здешней еды действительно был вкус! С ней не могли соперничать даже самые дорогие блюда, которые можно получить за добытые тяжким трудом желтые пункты. Фирменные кушанья ресторанов в «Башне» или «Космосе» по сравнению со здешними можно было смело назвать дрянной жратвой.

«Кто любит хорошую еду и в состоянии оценить ее прелести, тот наверняка не откажется от возможности столоваться здесь, – отметил он, беря себе вторую порцию отличных вареников. – Постараюсь сделать все, чтобы меня не отправили обратно в город».

Спустя некоторое время до него дошло, что не может быть даже и речи о том, что кого-нибудь отсюда отослали в Арголанд: такой человек мог распространить среди поднулевиков нежелательную информацию! Стало быть, ежели кого-то пригласили сюда, то он наверняка соответствует критериям и условиям, позволяющим включиться в деятельность Правления.

«Значит, одной из причин выбора, – подумал он, запивая последний вареник отличным апельсиновым соком, – наверняка было мое сибаритство. Но это не все… Что еще, кроме интеллекта и сметливости? А может, интеллект здесь считается критерием второстепенным, менее значительным? Раскалли говорил о многообразии личных свойств, учитываемых при классификации наднулевиков. Во всяком случае, любовь к удобствам и хорошей пище наверняка играет роль. Что же еще? Отсутствие моральных устоев? Конформизм по отношению к произвольной системе условий, дающих личные выгоды?»

Это начинало отдавать самоанализом совести, поэтому Снеер отер губы салфеткой и, откинувшись в кресле, закурил.

«А если кто-то „выскакивает“ из схемы? Если, несмотря на тщательный отбор, проскользнет кто-то не вписывающийся в этот коллектив? Если нельзя отослать его обратно, то остается только одна возможность».

Последняя мысль пронзила его неожиданным беспокойством и, несмотря на то, что ему и в голову не пришло покинуть то прекрасное место, в котором он оказался благодаря какому-то волшебному распоряжению судьбы (старательно направляемой, как судьбы всех людей в его мире), он вдруг почувствовал себя мухой, невнимательно присевшей на привлекательную сладкую гладь густого меда. Бедной мухой, в порыве эйфории лакомо слизывающей сладость, которая спустя минуту полностью прихватывает ее лапки. Наивной мухой, которая – прежде чем попытается развернуть крылышки – еще может верить и убеждать себя, будто она торчит в этом меде исключительно по собственной воле и ей достаточно захотеть, чтобы умчаться вдаль, вернуться на свою чудесную изумительную вонючую городскую свалку, к обществу себе подобных, свободных мух! Ан – ничего подобного! Попытки освободиться только ухудшают положение мухи, ее тоненькие крылышки прилипают к меду, и мухе… конец. Трудно не измазаться, попав в баночку с медом.

Снеер с жестоких безразличием смотрел на муху, которая – пытаясь присесть на десерте одного из посетителей за его столиком – стала источником красочных параллелей в его размышлениях.

«Доиграешься и ты», – погрозил он мухе и, чтобы отогнать навязчивые мысли, стал прислушиваться к шедшим вокруг разговорам.

– Слышала, что сделал тот тип из лесного хознадзора? – похохатывая, говорил сидевший поблизости мужчина соседке, поглощавшей фрукты в креме.

– Говорят, спятил.

– Вполне возможно. Но это не все! Послушай! Сижу я сегодня у начальника территориального хознадзора, а тут влетает кто-то из воздушного патруля и кричит: «Шеф! Этот кретин – водитель вырубных машин, спятил!» Начальник ему: «Прежде всего, не кретин, ибо у него семнадцатиугольник, а у тебя только шести, и не тебе его оценивать». На это патрульный: «Но, шеф, он так запрограммировал машины, вырубающие деревья в Западной Пуще, что вместо того чтобы вырубать квадраты, они пошли по всей площади и повалили деревья по линиям, образующим огромную надпись, видимую с воздуха». Тут начальника взорвало. Он выскочил из-за стола и рявкнуло «Что? Что он написал?!» А тот в ответ, что, дескать… – Тут рассказчик наклонился к девушке и театральным шепотом сказал: – «…поцелуйте нас в задницу!» Девушка поперхнулась кремом. Разговор оборвался на время, необходимое на то, чтобы ликвидировать последствия мелкого происшествия. Спустя немного мужчина продолжил рассказ:

– Ну вот, патрульный говорит шефу, что-де не удивительно. Он бы и сам спятил, сидя в одиночестве в диспетчерском центре среди дремучего леса. Начальник отделался кратким замечанием, что, мол, тот прекрасно знает, за что оказался в изоляции, и вообще не время ахать над сумасшедшим, когда угроза нависла над всей страной и всеобщей безопасностью. «Немедленно закрыть!» – говорит, а патрульный ему: «Шеф! – говорит. – Буковки-то по два километра высотой, а вся надпись длиной тридцать!» – «Ничего не поделаешь, – бьет начальник кулаком по столу. – Валить все подряд, весь район». – «Но это шесть тысяч гектаров прекрасного старого леса! Всего нам не использовать, не хватит перерабатывающих мощностей, древесина погибнет. Это же огромные потери!» – возражает патрульный. «А ты знаешь, что будет, если они прилетят? Они же могут прочесть и понять! А ты толкуешь о потерях. Что толку, если будет лес, да не будет нас! Ты же знаешь, какие они раздражительные! Если надпись хорошо видна с большой высоты, то они ни на минуту не усомнятся, что это сделано специально для них!» – Ну и что дальше? – спросила девушка.

– Того парня, что из леса, поместили в клинику. А лес валят сплошняком.

– Начальник был прав. Прочли бы и обиделись. Хороши б мы были!

Они встали и направились к выходу. Столовая пустела, заканчивалась обеденная пора. Снеер тоже встал и пошел искать корпус номер два, где его должны были подвергнуть каким-то испытаниям. Он полагал, что это не будет походить на разрядизационные испытания для поднулевиков, в которых он неоднократно участвовал от имени своих клиентов. Однако то, что произошло в корпусе номер два, вообще не имело ничего общего с тестовыми исследованиями. Он отвечал на вопросы, исходя при этом из предположения, что ответы заранее известны вопрошающим. Они действительно знали о нем много, доказательством Чему мог быть, например, вопрос, заданный одним из собеседников:

– Когда-то ты выразился в том смысле, что общественная система, действующая в Арголанде, тебя вполне устраивает и ты вовсе не хотел бы, чтобы она в какой-либо степени изменилась. Ты по-прежнему придерживаешься этого мнения?

– Я так говорил, – ответил Снеер, – потому что мое материальное положение и доходы были обусловлены существованием именно такой системы.

– Мотивы не имеют значения, – усмехнулся спрашивающий. – Ты должен быть полностью убежден, что в Арголанде не следует и нельзя ничего изменить, ибо любое изменение может привести к всеобщему краху, а теперь, когда ты здесь, такая катастрофа самым непосредственным образом коснулась бы именно тебя. Так ты убежден или нет, что в обществе Арголанда любой ценой следует поддерживать равновесие?

– Да.

– Хорошо. Ты еще больше утвердишься в этом, работая с нами.

После беседы и последовавшего за ней электрогипноза Снееру позволили вернуться к Раскалли.

– Если ты составил себе какое-то мнение относительно нас, – сказал, добродушно улыбнувшись, шеф Отдела «С», когда Снеер снова явился к нему, – то отбрось его немедленно. Если же считаешь, будто все понимаешь, то позволь сказать, что ты ошибаешься. Впрочем, незачем заниматься догадками. Ты узнаешь все, всю правду, без прикрас и умолчаний. Эта правда слишком сложна, слишком запутана, чтобы ее мог полностью воспринять даже такой интеллектуальный наднулевик, как ты. Ты знаешь много, догадываешься еще о большем. Почти каждый, даже шестиряк, там, в городе, что-то знает, догадывается, до него доходят разные слухи. Но всю правду о нашем мире можно понять и охватить взглядом только отсюда, с позиций наднулевика. Чрезвычайно трудно сложить рассыпанную мозаику с неизвестным рисунком из маленьких камушков, которых вдобавок еще и недостает, а среди оставшихся попадаются кусочки из совершенно другого набора. А если кто-то еще, прикидываясь помощником, в действительности мешает тебе, то дело становится безнадежным. Поэтому я убежден, что ты не знаешь еще очень многого и воссозданная тобою картина мира, в котором мы живем, неполна.

Раскалли надолго замолчал, поглядывая на экран, словно ожидал сообщения. Немного погодя его губы пошевелились, видимо, он читал краткое сообщение.

– Все в порядке, – сказал он с явным облегчением. – Есть одобрение. Не возражают. Можем включить тебя в нашу группу. А теперь слушай внимательно. То, что я тебе скажу, – тайна, доступная только наднулевикам. Тебе следует ее знать, чтобы верно выполнять обязанности, которые мы намерены возложить на тебя в Правлении. Ты наверняка задаешь себе вопрос: зачем мы создали и поддерживаем в Арголанде и других агломерациях такую странную искусственную систему общественный отношений? Почему, стремясь к ее сохранению, мы тем не менее терпим хорошо известные нам негативные явления, которые могли бы без труда пресечь? Вероятно, считаешь, что, располагая лучшими умами планеты, мы могли бы придумать для человечества гораздо лучшую, более эффективную модель существования вместо этой великой мистификации. Ты заметил, сколько усилий мы прилагаем, чтобы для среднего гражданина поднулевых разрядов все выглядело как можно естественнее? Все средства массовой информации стремятся убедить их в том, что именно эта модель оптимальна, а ее реализация близка к идеалу. Большинство, притом большинство значительное, верит, что это соответствует действительности. Одних данная им реальность удовлетворяет больше, других – меньше, но и те и другие живут в ней и стараются, не выходя за рамки модели, достичь своих целей. Поскольку мы живем в мире неисчерпаемых источников энергии и полной автоматизации, постольку деятельность поднулевиков не оказывает никакого влияния на количество поставляемых благ. Существенна лишь проблема такого их разделения, при котором человек ощущал бы, что его материальное положение однозначно зависит от факторов, одобренных всем обществом: его пригодности к труду и вклада в работу. Люди должны в это верить, иначе они утратят единственную мотивацию действий, влияющих на функционирование модели как целого…

– Но наверняка ли эта модель единственная, правильная и наилучшая из возможных?

– Не знаем. Мы не пытались придумывать другой.

– Почему вы выбрали именно эту, а не другую?

– Других не было.

– Значит, разрабатывая схему функционирования нового общества эпохи автоматизации, вы не пытались обсуждать различные решения?

– Нет. Эту модель никто не обсуждал. Она была нам дана… в форме, готовой для осуществления.

– Не понимаю.

– Работая с нами, поймешь это быстрее, чем думаешь! – Раскалли непроизвольно оглянулся и, понизив голос, добавил, перегнувшись через стол к Снееру: – Эта преудивительнейшая система организации и управления обществом была нам навязана!

– Кем?

– Силой, о которой мы знаем только одно: она почти всемогуща! Именно она приказала нам организовать все таким образом, возложив на нас, наднулевиков, ответственность за осуществление программы!

– Что это за сила, способная навязать свои планы целой планете? Какая-то группа террористов, располагающая средствами глобального уничтожения? Мафия, союз спятивших ученых? Или, может, взбунтовавшийся суперкомпьютер, управляющий всей энергетикой?

– Нет, нет… Все, что ты перечислил, даже вместе взятое, давало бы хоть надежду, тень возможности вырваться из-под влияния. Увы! Сила эта пришла извне.

– Не понял.

– Она не с нашей планеты.

– Интервенция из космоса?

– Мы мало знаем о них и не сможем узнать больше того, что они пожелают сообщить. – В голосе Раскалли прозвучали меланхолия и горечь. – В противоборстве с ними у нас нет никаких перспектив на победу. В давние времена рассматривали варианты различных видов контакта с разумными пришельцами из глубин вселенной. Обсуждалась возможность вторжения, приводящего к уничтожению нашей цивилизации, вероятность помощи со стороны высокоразвитых существ, колонизация и братское сотрудничество, непонимание и дружба. Но во всех случаях исходили из наших человеческих представлений. Варианта, который был бы конгломератом всех перечисленных версий, никто не предвидел. Те, которым мы вынуждены подчиняться, не являются, sensu stricto, ничьими врагами. Они попросту фанатики, возгордившиеся собственным интеллектом, который несомненен, и убежденные в собственной непогрешимости! Они прибыли сюда, чтобы осчастливить нас придуманной ими моделью общества разумных существ, по их мнению – универсальной и наилучшей для всех существующих в космосе цивилизаций, достигших высокого уровня развития и автоматизации средств производства. Эту модель они насаждают где только могут, рассматривая свою деятельность как миссию расы, которая первой в космосе достигла наивысшего уровня развития. Считая себя мудрейшими, они не вступают в дискуссии относительно правильности своих убеждений, а действуют, как некогда крестоносцы, несшие истинную веру идолопоклонникам с фанатической преданностью своим идеям, ставшим чем-то вроде религии!!!

– А мы не… пытались противодействовать им, не принимать их советы?

– Это не были советы. Одобрение их идей любым зрелым обществом для них вопрос, не подлежащий дискуссии.

– Но… ведь каждое общество имеет собственную специфику! То, что оправдано у них, не обязательно должно быть хорошо для нас!

– Они утверждают, что как на их планете, так я на многих других, которые они одарили светом своей мудрости, разработанная система действует безотказно, принося счастье различнейшим обществам разумных существ.

– И действительно все так и есть?

– Мы не знаем даже, где находится их родная планета. Вероятнее всего, так далеко, что мы не смогли бы добраться туда без их помощи – а если б это даже удалось, то неизвестно, показали ли бы они нам свое идеальное общество.

– А другие «осчастливленные» планеты, на примеры которых они ссылаются?

– Тоже точно не установлены, но, судя по нашему опыту, можно предположить, почему они убеждены в счастливой судьбе тех планет. Позже мы к этому еще вернемся. Пока же тебе достаточно знать, что человечество вынуждено было подчиниться. Учти, что они обладают невообразимой силой, так что нечего и думать вырваться из их лап.

– Они что, грозятся погубить нашу цивилизацию?

– Нет, напрямую они этого не сказали. Их методы более дипломатичны. Нельзя не согласиться, что в первой фазе преобразования нашей цивилизации они несли весьма крупные расходы, доставляя много ценных технических средств и ничего не требуя взамен. Желали исключительно одного: чтобы мы, не сопротивляясь, применили на практике испробованную ими систему организации общества.

– И… это никому не показалось подозрительным? Их бескорыстие?

– Вначале нет. В этом видели результат их фанатизма, глубокой веры в собственные идеи, непреодолимой жажды постоянного подтверждения собственной гениальности. У человечества, вернее, у тех, кто за него отвечал, не было выбора. Однако теперь мы, наднулевики, почти убеждены, что все их действия преследуют некую далеко идущую цель. Результаты функционирования введенной ими системы совершенно четко указывают на это. За всеми ее положительными свойствами все более явно просматривается конечный эффект.

– Признание нашего общества неполноценным! – Воскликнул Снеер, сжимая кулаки. – Оглупление, лишение человеческого облика, автоматизирование, атомизирование, разделение на отдельные элементы, преследующие мелкиечастные интересы. Разрушение человеческой общности, чувства принадлежности к роду человеческому.

– Да, мы не ошиблись, выуживая тебя из многих других! – Раскалли улыбнулся, с нескрываемым удивлением и удовлетворением глядя на Снеера. – Ты умен и сообразителен, ты будешь очень полезен в нашем кругу! Но при одном условии: откажись от бунта и сопротивления. Иначе они уничтожат тебя, а возможно, и нас, и весь земной шар. Каждому из нас нелегко удалось смириться с реалиями нашей действительности, заставить себя перестать биться головой о бесконечно толстую стену. Откажись и ты и прими наши методы, присоединись к нам, одобри наш путь борьбы. Даже если тебе будет казаться, что это не борьба, а оппортунизм и отказ от радикальных действий. Еще не раз случится, что ты с самыми лучшими намерениями захочешь сделать что-то доброе для нашей несчастной загубленной планеты, но ты не сделаешь того, что намеревался. Тебе помешает какой-то нечеловеческий, но явный, понятный, ох как понятный Голос, звучащий в тебе и вне тебя, который скажет тебе: «Нет!» – и ты послушаешься его, даже если и не захочешь, ибо поймешь безнадежность сопротивления. Поймешь тот простой факт, что, не подчиняясь, ты мгновенно погубишь себя самого и уже навсегда потеряешь какую-либо возможность свершить даже самую малость во имя добра жителей Земли. При этом ты будешь понимать, что всегда отыщется кто-нибудь, кто слабее тебя и кто послушно выполнит пожелания этого Голоса, а твоя жертва не принесет пользы, ничего не изменит. – Раскалли закашлялся и замолчал. Потом налил себе воды из графина и запил какую-то таблетку.

– Так что же делаете вы, нулевики, чтобы в конце концов не бросить человечество к ногам космических фанатиков? Ведь они наверняка рано или поздно спустятся сюда и поработят нас окончательно, ибо такова, вероятно, их конечная цель! Не верю, чтобы то, что они делают, было бескорыстным служением идее!

– Мы можем сделать не так уж много. Вероятнее всего, уже с самого начала, когда в своих блужданиях они наткнулись на нас и решили и здесь воплотить свои идеи, ничего нельзя было сделать. Нам не избежать своей судьбы. В конце концов, они сделают все, что захотят. По сравнению с нами они всемогущи. Единственное, что мы можем делать, это оттягивать конец. Именно этим мы занимаемся с того момента, как началось их поразительное, неожиданное «вторжение».

– Когда это случилось? Я ни разу не слышал ни о каком вторжении извне.

Раскалли громко, истерически рассмеялся:

– Конечно, не слышал! Не мог слышать! Именно мы, наследники тех, кого они принудили к повиновению, оказались хранителями тайны. Мы выкорчевали из истории человечества одну единственную деталь: контакт с чужаками. Люди должны пребывать в убеждении, что то, чем они живут теперь, создали наши предки, сами, без чьей-либо помощи и принуждения. Только мы, мудрейшие из людей, можем знать правду. Остальные, узнав ее, не в состоянии были бы оценить опасность. Начались бы выступления против нашей деятельности, но это еще не самое страшное; зато выступления против них погубили бы человечество. Пусть уж массы поднулевиков считают, что это мы, наднулевики, независимые яйцеголовые руководители земной цивилизации, сами создали эту систему, руководим его и отвечаем за ее достоинства и недостатки. Мы готовы принять на себя всю ненависть, лишь бы только массы не догадывались о существовании Внешней Силы, которой мы подчинены. Мы должны взять все на себя, быть запорной плотиной, препятствием, изолирующим правду о существовании чужаков от сознания человеческой стихии. Надеюсь, ты понимаешь, что это необходимо!

Снеер задумчиво покачал головой:

– Значит, то, что творится в Арголанде, – фарс, разыгрываемый перед пришельцами из космоса только для того, чтобы они поверили, будто их планы реализованы вами без отклонений и с положительным результатом?

– Не «вами», а «нами», – поправил Раскалли. – Теперь и ты несешь ответственность за этот мир. Наша роль напоминает своеобразный фильтр: не пропускает к человечеству правду о космических надзирателях и одновременно пропускает к ним не всю информацию о том, что фактически творится на Земле. К счастью, они ограничиваются общей картиной, то есть принимают как истину то, что мы ни преподносим. Верят, что все идет в нужном направлении, мы же всячески пытаемся утверждать их в этом, должным образом препарируя сообщения и сводки. Пока что это удавалось, хотя порой они дают понять, что мы слишком медленно продвигаемся к их идеалу. Тогда нам действительно приходится сделать что-то, разыграть, чтобы они видели прогресс. А потом мы опять ослабляем давление на общество. Чем больше оно будет сохранять человеческие свойства, тем дольше продержится, прежде чем они придут и выловят нас, как раков из садка. Однако если нам не удастся сохранить видимость, если они раскроют нашу игру – тогда они начнут действовать активно, последовательно реализуя свои планы переделки людей в телеуправляемых роботов. Осуществят свои идеалы социального равенства: сведут всех до уровня шестиряка! Вот их конечная цель! Нам с трудом удалось несколько модифицировать их планы. Мы старались сохранить некоторые элементы исторически сложившихся черт нашего общества. Хотели сохранить некоторые наши человеческие ценности и завоевания. В тот момент, когда они сюда пришли, мир был разделен на две принципиально различные социальные системы. У каждой были свои достоинства и свои недостатки. Пришельцы потребовали создания однотипной общественной системы. Мы старались сохранить максимум наилучших черт обеих систем. Увы… Каждый, кто знает общественно-экономические проблемы, стоявшие перед миром на пороге Великой Реформы, легко заметит, что сейчас в агломерациях найти можно почти одни только недостатки обеих противостоявший систем старого мира. Мы не хотим ничего трогать в существующей системе. Наша мечта – удержать существующее положение как можно дольше. Не потому, что мы считаем его хорошим, а потому, что это единственный способ защитить себя от еще более худшего. К сожалению, среди поднулевиков есть люди, которые, зная слишком много, распространяют неточные и безответственные слухи, словно не понимают, что действуют во вред всему человечеству. Эти несчастные глупцы из низших разрядов не понимают, ибо понять не в состоянии, наших условностей и мотиваций. А пришельцы постоянно наблюдают за нами. Если до их сознания дойдет вся правда о реальной ситуации, о расхождении между действительностью и придуманной ими моделью, то первыми пострадаем мы, неудачные, по их мнению, руководители операции по улучшению человеческой породы. На нас обрушится первый удар, а потом… потом уже ничто не спасет человечество… Кто знает, каковы их планы? Этого мы не узнаем до тех пор, пока они не пожелают реализовать последнюю фазу своих намерений.

– Они здесь, среди нас?

– Если б это можно было знать! Никто даже не знает, как они в действительности выглядят. С нами они общаются только по радио. Иногда мы видим в воздухе их машины. Они дают нам ощутить свое присутствие, хотя в принципе не появляются в пределах агломерации. Порой, как бы для того, чтобы напомнить о себе, демонстрируют невероятные технические возможности, наподобие тех, которые использовали, когда принуждали руководителей государств старого мира к полному послушанию в обмен на существование человечества…

– Сейчас, уже зная все, – продолжал Раскалли после небольшой паузы, – ты легко поймешь, что любое противодействие тому, что делаем мы, наднулевики, означает умерщвление человечества на Земле. Надеюсь, ты понимаешь, что все сказанное мной должно остаться в пределах континуума.

– Поднулевики распространяют… тексты, говорящие о вторжении из космоса, – сказал Снеер, припомнив не дочитанную до конца брошюру.

– Мы знаем, – Раскалли пренебрежительно махнул рукой, – то, что пишут в подрывных брошюрках, далеко от полной истины. Правда гораздо сложнее. Эти примитивные, упрощенные описания закулисных действий, сопровождавших Великую Реформу, к счастью, не очень-то убедительны даже для туповатых поднулевиков.

– Их… специально оглупляют, чтобы они не понимали ничего и были послушны?

– Неизбежная необходимость, – сказал Раскалли, опуская глаза. – Лучше… туповатое общество, нежели гибель человечества.

– Значит, правда то, что говорят об оглупителе в пиве?

– И не только в пиве, – усмехнулся Раскалли. – Во всем, с чем они сталкиваются ежедневно. Но это единственным способ держать в повиновении человеческую стихию, чтобы показать нашим «добродеям», будто мы, наднулевики, выполняем все их предписания. Ну, что ж… Теперь ты вместе с нами несешь груз ответственности. Нам надо омолаживать кадры. Кто-то должен продолжать нашу игру, лавировать, балансировать между необходимостью и возможностями, оттягивать, сколько удастся, тот печальный неизбежный конец человечества, который, надеемся, наступит уже не при нашей жизни. Хотя кто знает? Их намерения неведомы. Теперь иди в Персональную Секцию, корпус номер один. Там тобой займутся, предоставят жилье и дадут задания. Для начала станешь младшим инспектором общественного равновесия, а потом… посмотрим.

Здание, в котором Снеер получил временное пристанище, стояло немного поодаль от остальных построек. Комната была очень просторной, больше, чем даже самые дорогие, роскошные кабины в арголандских отелях. В ней было не меньше двадцати квадратных метров, вдобавок большой туалет с настоящей длинной ванной, в которой можно было удобно вытянуться. Такая роскошь встречалась только в виллах самых значительных нулевиков в кольце пригородных «желтых» районов.

Снеер пытался представить себе, как выглядят жилища в поселке, который он видел перед обедом. Вероятно, вершины комфорта, как и все здесь, в этом оазисе действительно удобной жизни.

Как же убого по сравнению со всем этим выглядели нищенские условия существования человеческих пешек, передвигаемых на гигантской доске Арголанда, в его мире миражей.

Теперь, когда перед Снеером полностью открылись все слои действительности, он уже не удивлялся ничему. Открывшаяся ему картина мира наверняка была уже окончательной версией, не могла скрывать еще более глубинных секретов, разве что какие-то детали, которые рано или поздно ему доведется узнать. Надо было принять мир таким, каким он оказался, вместе со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Теперь Снеер понял, что имел в виду Раскалли, когда говорил о необратимости перехода в этот – как здесь говорили – континуум. Такое определение, как бы увязанное с моделью атома, с которым старый наднулевик сравнивал общество агломерации, имело несколько переносных значений. Прежде всего оно означало допустимость перескоков людей-электронов с орбиты на орбиту с одновременным поглощением либо выделением энергии, во-вторых, понятие континуума предполагало наличие области свободного движения, свободы и относительной независимости в смысле чисто пространственном. Агломерации были «атомами» человечества, связывающими миллионные толпы единиц, неспособных – как и принадлежащие атому электроны-освободиться от пут потенциала, удерживающего их вокруг ядра, которым был город. Зато положение наднулевика напоминало условия существования свободного электрона, способного перемещаться вне жесткой орбиты.

«Как же бесчеловечен должен быть интеллект, который ухитрился выдумать столь бездушную модель общества, полностью пренебрегающую индивидуальными характеристиками человеческой единицы, – подумал Снеер о мифических пришельцах из неведомых глубин Галактики. – Принужденный ежедневно бессмысленно вращаться на предначертанной орбите, человек действительно уподобляется неразумной частице, отданной на милость случайной игры сил, действующих в этой сложной системе. Иллюзорное изменение собственного общественного статуса основывается лишь на смене одной орбиты на другую, где по-прежнему существует сумасшедшее вращение – интенсивное движение по замкнутой кривой, не передвигающее объект ни на шаг в сторону какой-либо реальной цели.

Несомненно, такая организация общества Земли, реализованная последовательно и до конца, должна служить определенным целям. Среди этих целей трудно было бы попытаться отыскать счастье для объектов манипуляции. Истинная цель галактических фанатиков достаточно ясно просматривалась сквозь фразеологию, утверждающую оптимализацию всех видов и типов обществ разумных существ. Если б они хотели овладеть планетой миллиардов человеческих индивидуальностей, это была бы задача столь же трудная, как слежка и надзор за каждым в отдельности электроном в многомиллиардной толпе. Гораздо легче присматривать за непослушными частичками, когда – будучи связанными в пучки, удерживаемые на своих орбитах, – они кружат в вынужденном коловороте.

Такой объект, как атом, управляется собственными законами, то есть как бы сам за собой следит. Достаточно следить за ним как за целым, управлять им глобально и не допускать распада на составляющие. Тогда не надо заботиться даже о выделении отдельных элементов, ибо они становятся чуть ли не идентичными, усредняют свои характеристики и перестают существовать как индивидуальные объекты.

Человечество скоагулировало в комочки, слепленные в кучки, которые можно отцедить и удалить в уверенности, что ни одна частичка не проскользнет сквозь сито, – вздрогнул Снеер, пораженный этим сравнением. – Они хотят получить нас в кусочках, чтобы тем легче ликвидировать, уничтожить либо использовать для каких-то неведомых целей. Вместо того чтобы выбирать по одному рассеянных по всей планете, они могут брать нас гуртом, как муравьев вместе с кусочком сахара, кинутым для приманки.

В контексте такой интерпретации их целей галактические миссионеры превращались попросту в чудовищных экспансионеров, жаждущих распространить свою власть на все планеты, до которых сумели добраться».

Наиболее оптимистичной из гипотез, с помощью которых Снеер пытался объяснить мотивы действий таинственной сверхцивилизации, было предположение, что все это они делают в порядке самообороны, глуша в зародыше развитие всех разумных обществ вокруг, оберегая себя от вырастающих под боком каких-то сил и разумов, способных со временем угрожать им.

Но даже максимально сдерживаемые в развитии общества могут выскользнуть из-под оглупляющего контроля. Если б их интересовало только очищение округи от потенциальных врагов, они попросту ликвидировали бы жизнь на таких планетах. Раскалли говорил о принуждении, о демонстрации силы и фантастических возможностях… Если они не воспользовались ими, чтобы раз и навсегда покончить с человечеством, если прилагали столько усилий и стараний, чтобы осуществить свои намерения, значит, человечество им потребно, к тому же именно в том виде, каковой они пытаются ему придать. Зачем? Вероятно, для более легкого управления миллиардами единиц, собранными в лишенные свободы, изолированные друг от друга скопления.

Когда-то уже было нечто подобное… – Снеер с трудом выскребал из памяти остатки исторических знаний. Это называлось «концентрационные лагеря». Однако там речь шла о массовом уничтожении. Кто знает, чего они хотят?

Дать ответ на этот вопрос можно будет лишь тогда, когда проявится окончательная цель действий космических демонов. Этот вывод наполнял тоской, нес в себе ощущение безнадежности. Теперь Снеер понимал точку зрения наднулевиков.

Совершенно ясно, что комфорт, которым они окружали себя, не был единственной причиной, из-за которой они оберегали тайну, возводя плотину между массами населения агломерации и Космической Силой. Неразумная стихия толпы не поняла бы их аргументов, не уверовала бы в непреодолимую мощь пришельцев. Само сознание подчиненности чуждой силе могло бы разрушить инертность человеческой массы. Разорвались бы узы общественного порядка. Наднулевики, окрещенные предателями, выслуживающимися перед налетчиками из космоса, первыми пали бы жертвой толпы. Остальное легко додумать. Это было бы всеобщее самоубийство человечества, подвигнувшегося на безнадежное неравное сопротивление.

То, что до сих пор казалось Снееру недобросовестным в поведении наднулевиков: поддержание неестественно отрежиссированного мира агломерации, дезинформация, оглупление людей, теперь, в свете полной правды о мире, в котором он жил, оказывалось единственно возможным и правильным.

Именно сознание всей опасности положения заставляло наднулевиков молчать. Создавая неправдивый мир для толп не знающих истины обывателей, глуша крохи правды о ситуации, они притворно улыбались тем, в подчинения которых оставались вместе со всей планетой. Они, наднулевики – хотя уровень их жизни мог быть объектом зависти и вожделения остальной части общества, если б оно могло увидеть это вблизи, – по сути дела находились за той же колючей проволокой лагеря всеобщей гибели, отличаясь от других только тем, что были отягощены грузом истинного знания о ситуации и добровольно взятым на себя бременем ответственности за поддержание тонкого равновесия между хрупкой тканью человечества и способной без труда уничтожить ее силой интервентов.

Высокой или низкой ценой, выплачиваемой за комфортную жизнь, является сознание угрозы и груз ответственности – трудно судить. Человек в своем индивидуальном существовании достаточно рано осваивается с неизбежностью смерти, но это не мешает ему действовать, добывать блага, стремиться к жизненным успехам. Или, может быть, неизбежность краха и неведомого конца человечества затрагивает человека сильнее, нежели собственная смерть? Скорее всего нет. Именно поэтому наднулевики больше заботились о том, чтобы удерживать равновесие сегодня, нежели о будущих, к тому же предрешенных, судьбах рода человеческого. Поэтому они не колеблясь влияли даже на психику членов осужденного на гибель общества, не заботились о морали, социальных и культурных последствиях творимых действий. Отупление, деморализация, направление мыслей только на повседневные проблемы – все способствовало поддержанию покоя, отдаляло призраки недовольства, которые, несомненно, не понравились бы космическим пришельцам и привели бы к отлучению наднулевиков от их руководящей роли. Убедившись в неэффективности действий отобранных людей, интервенты старались бы ускорить достижение запланированного общественного состояния, взяв руль в свои руки.

С другой стороны, то, что наднулевикам удалось сохранить многие человеческие – хотя несомненно отрицательные – свойства общества и отдельно взятых единиц, стабилизировало темп обесчеловечивания на минимальном уровне. Космитам можно было время от времени объяснять низкие темпы преобразований ссылками на мелкие преходящие технические трудности – не настолько сложные, чтобы требовалось их вмешательство.

Продолжая рассуждать о судьбах мира, находящегося в столь безвыходном положении, Снеер вынужден был признать правоту наднулевиков, по крайней мере, в одном: отсутствии альтернативы. То, что они делали, можно было оценивать с разных точек зрения и с различными результатами. Но, учитывая бессилие мира, над которым нависло могущество чужаков, принятая тактика была наилучшим выходом: давала надежду на жизнь еще нескольким поколениям людей. Отсрочка конца света имела такой же смысл, как отсрочка неизбежной смерти больного даже ценой определенных повреждений в его организме.

В прямоугольнике темнеющего окна был виден кусочек чистого неба, на котором уже проступили первые точечки наиболее ярких звезд. Ведомый силой подсознательных ассоциаций, Снеер коснулся левой рукой запястья правой и обнаружил отсутствие браслета. Он тут же вспомнил, что оставил его в ящичке у контрольного турникета при входе в здание Отдела «С».

«Звезды – песенка – браслет», – мысленно воспроизвел он ряд ассоциаций, сбегая по ступенькам.

По непонятной причине отсутствие браслета повергло его в легкую панику. Он бежал, чтобы вернуть его как можно скорее, словно потеря могла означать утрату последней материальной связи с девушкой, о которой он все еще не мог и не хотел забыть.

Корпус Отдела «С» был открыт и ночью. Наднулевики бдели круглые сутки, ни на минуту не прекращая усилий, направленных на поддержание шаткого статус кво. С сегодняшнего дня Снеер тоже был включен в это непрерывное бдение. В соответствии с детальными инструкциями, переданными ему в секции, к которой он был прикреплен, ему предстояло «наблюдение за равновесием», что попросту означало обнаружение и ликвидацию всех тех явлений, которые могли бы этому равновесию угрожать.

– Не занимайся мелочами, – объяснял Снееру сегодня после обеда руководитель секции, энергичный молодой мулат с добродушным взглядом. – Не подменяй полицию или администрацию. Они управятся сами, а если нет, то ничего не случится. Твоя задача состоит только в обнаружении того, что могло бы угрожать глобальному равновесию в агломерации. Злоупотребления и преступность граждан, коррупция чиновников, неспособность ученых, глупость функционеров низшего уровня – все это мелочи, не угрожающие основам существования уравновешенной системы. Скажу больше, эти явления даже во многих случаях оказываются стабилизатором, действующим в нужном направлении. У людей, занятых мелкими нарушениями, организацией собственных повседневных дел и решением индивидуальных проблем, нет времени на размышления общего характера. Если ты услышишь, что кто-то вешает лапшу на нулевика, имея в виду Правление и весь административный аппарат, не реагируй. Очень хорошо, что поднулевики видят в нас причину всех неприятностей, считают нас ответственными за недостатки созданной нами общественной системы. Пока они верят в нашу вину, ситуация не вызывает тревоги. Важно только, чтобы они ни слова не говорили о ком-то, находящемся над нами, безразлично, как они себе этого кого-то рисуют. Следует глушить всяческие высказывания относительно существования Великих Чужаков. Люди, не имеющие достаточного представления о нашей теперешней ситуации, то есть все, кроме нас, должны пребывать в убеждении, будто Земля – суверенная планета, хорошо ли, плохо ли, но управляемая людьми, только людьми.

– Некоторые кое о чем догадываются, у них возникают определенные подозрения, – заметил Снеер.

– Им-то прежде всего следует затыкать рты. Это люди безответственные. Своими выдумками, распространяемыми меж согражданами, они не делают ничего хорошего. Могут лишь вызывать нарушения, заметные для наших галактических «друзей»…

Снеер понял ситуацию уже раньше, во время разговора с шефом Отдела. Полученные от него разъяснения заполняли пустые до того места в модели, интерпретирующей механизм столь хорошо знакомого функционирования мира Арголанда. Чужаки из космоса были тем недостающим звеном, которое позволяло понять все, что творится на Земле. Даже странно, что столь немногие из жителей агломерации приходят к подобным выводам и догадкам. Или действительно они столь заняты повседневностью, что не имеют времени задуматься? Или так эффективно действуют оглупляющие снадобья? Или деятельность инспекторов равновесия, удушающих в зародыше любое проявление небезопасных рассуждений?

Теперь Снеер понимал, почему много-много лет из массовых изданий вырезали любые сообщения о появлении неизвестных объектов на небе, не пропускали гипотез, касающихся существования иных разумных цивилизаций в пределах возможного контакта. Авторов таких гипотез публично обвиняли в неразумности и безжалостно высмеивали.

И однако даже среди поднулевиков случаются люди, которые приходят к определенным выводам, строят различные предположения и гипотезы. А может быть…

Он задумался.

Ну конечно! Весьма правдоподобно! Взять хотя бы Матта! Неужели разрядизация учитывает только интеллектуальный уровень? Может, и она впряжена в общую систему превентивных акций? Может, тот, кто слишком умен, чтобы не заметить чего-то подозрительного в этом мире и при этом не желает прикидываться, будто этого не видит… автоматически объявляется шестиряком, пятиряком независимо от истинного уровня разумности? Может, одним из критериев разрядизации является отношение к предполагаемой истине?

Да, это могло быть так! Некий дотошный умник, который не может держать свои выводы при себе, просто разрядизируется как шестиряк. Шестиряк, по идее, глупее пятиряка, и даже неизвестно, насколько глупее, ибо шестой разряд не ограничен снизу. Он просто – потенциально – бесконечно глуп. Его глупость не имеет пределов. Он может болтать что угодно, но… – кто станет слушать идиота?!

«А ведь недурно придумано! – зло, но не без уважения отметил Снеер. – Трудно отказать наднулевикам в тщательности разработки методов удержания в тайне важнейшего факта существования Чуждой Силы».

Теперь и он тоже должен был участвовать в укрытии этой трагической истины. Он признавал логику вывода наднулевиков, видящих единственный выход именно в таком поведении, и знал, что обязан включиться в сизифов труд поддержания мира на наклонной, по которой он неустанно и неуклонно скользил вниз.

Доставая браслет из ящичка во входном вестибюле Отдела «С», он еще раз внимательно взглянул на него. Все, что он узнал до сих пор, необъяснимым образом связывалось в его голове с каким-то туманным воспоминанием о чем-то неуточненном – может, с каким-то сном, с чьими-то словами… Сейчас, защелкивая браслет на запястье, он мысленно возвращался к встрече с Алисой, ища ключ к шифру, записанному в подсознании.

Теперь Снеер понимал, что, увлеченный предчувствием разгадки, забрел в ловушку, из которой не было выхода. Став обладателем горького знания о механизмах, правящих человечеством, он терял возможность восстановить свою первородную, удобную и беззаботную позицию в упрощенном обществе, проблемы которого казались теперь смешными заботами дошкольника по сравнению с опасностью, нависшей над не знающим ситуации человечеством Земли.

«Кто заставлял меня, черт побери, впутываться?» – задавал он себе вопрос, то и дело возвращавшийся вместе с приливами ностальгии по бетонно-пластиковой родной среде, из которой его неожиданно вырвали и перенесли в настолько естественное окружение, что оно казалось совершенно чуждым человеку, выросшему между лабиринтом улиц и безбрежностью вод Тибигана.

Ответ напрашивался сам собой. Не наднулевики принудили его покинуть город. Во всяком случае, не только они.

«Все из-за этой девчонки! – раздраженно подумал он, машинально поворачивая браслет вокруг запястья. – Одурманила меня, воздействуй на самые глупые, иррациональные слои мужской психики… Стала объектом вожделения и тоски, исчезла, оставив надежду на исполнение чего-то прекрасного, единственного в своем роде… Я мог… И я могу быть таким дурнем, чтобы все еще оставаться под влиянием ее ворожбы?»

Однако эти мысли пришли явно с запозданием. Здесь, в главной квартире арголандских наднулевиков, опутанный и прикованный к этому месту знанием всего до конца и сознанием беспомощности перед лицом обстоятельств, он мог только ругать себя за безрассудство в момент слабости.

«Что делать дальше? – размышлял он, зная, что даже если снова окажется в агломерации, то не сумеет включиться в тамошнюю смешную игру – игру в общественную жизнь. – Неужто действительно нет никакого выхода, спасения для нашего несчастного мира?»

Он знал, что нет… Не мог отыскать ни единой бреши, щели, позволяющей усомниться в очевидности выводов Раскалли, а однако мысль все время возвращалась к этому. Неужели и вправду люди не упустили какого-нибудь шанса, какого-нибудь способа?

Он вдруг сообразил, что опять исполняется предсказание Алисы: вот она, та минута, неизбежность которой была предсказана в приоткрытом ему будущем.

«Ты узнаешь правду, – фразы приходили из глубины памяти, словно были эхом только что произнесенных Алисой слов. – А когда увидишь, что для мира нет спасения, когда не будешь знать, что делать, когда поймешь, что во всей вселенной нет существа, способного тебе помочь…»

– Во всей вселенной? – повторил он громко.

Во всей огромной вселенной не нашлось бы… еще большей… или хотя бы равной Силы?

«Никогда не забывай об Алисе», – опять эти слова, настойчиво проникающие в сознание. Тогда, в отеле, засыпая от усталости, он регистрировал их почти бессознательно. Спустя минуту уже спал мертвецким сном. Что он тогда видел во сне? Не помнил, но зная, что должен был видеть какой-то необычный сон. Сейчас он знал это наверняка…

Картины того сна вдруг накатились волной. Не только картины… Мелодия и слова должны были быть элементом, сопровождающим сонные видения. Откуда он знал эту мелодию? Потому что слова… да, это были слова песенки, которую пел голос Дони Белл… Текст, прочтенный два дня назад, возвращался из подсознания…

…со звезд на мир сошла беда,
Но звезды и надежду шлют…
Взгляни на звезды иногда…
Там твой покой, там твой приют.
Да! Это как раз и был тот пропущенный вариант, тот единственный шанс, которого засидевшиеся в своих удобных креслах наднулевики не смогли – либо, возможно, не хотели – заметить или предвидеть. Теперь он показался Снееру столь очевидным, что его просто невозможно было не увидеть.

А она, Алиса, была свидетельством реальности этого шанса. Она была здесь затем, чтобы он знал… и действовал!

Но какая роль была ему предназначена?

Защелка браслета вдруг отстегнулась, одна из частей замка отделилась от тороидальной половинки медного обруча, открыв внутреннюю полость. Оттуда выпал маленький овальный предмет, напоминающий желатиновую капсулку с каким-то лекарством. Он взял ее пальцами. Она была прозрачной, внутри переливалась капля голубоватой жидкости. На поверхности капсулки виднелись малюсенькие буковки:

«Выпей меня», – прочел Снеер.

Из глубины прошлого всплыли фразы, которые читал голос матери:

– «Если б я только знала, с чего начать…» Видишь ли, в тот день столько было всяких удивительных происшествий, что ничто не казалось ей теперь совсем невозможным»[11].

…Он стоял вместе с Алисой перед маленькими дверцами, за которыми раскинулась манящая бездна звездного неба. На губах еще таяли остатки желатиновой капсулки.

– Это проход в иной Мир, куда не доходит их мощь. Я обещала тебе помочь, и вот я здесь. Идем со мной.

– А они? – Он показал рукой за спину.

– Их мы тоже заберем через это отверстие, соединяющее две вселенные.

– Как?

– Защелкни браслет, возьмись рукой за что-нибудь, сожми сильнее и тяни за собой эту несчастную, измученную планету. Для того я и дала силу твоей руке.

Он взглянул на светлое лицо Алисы, пребывая в радостном предчувствии озарения и понимания, на границе сна и яви, не зная уже, где тут явь, а где сон, но уверенный, что только со смертью последнего из людей умирает надежда.


Варшава – Чикаго – Закопане – Рацибор.

Июль 1979 – август 1980.

Note 1

От raise (англ.) – возвышать, поднимать, повышать в звании.

(обратно)

Note 2

От jack (англ.) – подъемник, домкрат, а также парень.

(обратно)

Note 3

От key (ключ) и make (делать) (англ.) – изготовитель ключей.

(обратно)

Note 4

Vice versa (лат.) – наоборот.

(обратно)

Note 5

От colour (цвет) и change (перемена) (англ.) – менялы пунктов.

(обратно)

Note 6

От down (англ.) – вниз.

(обратно)

Note 7

Магазин по продаже предметов секса (англ.).

(обратно)

Note 8

Здесь непереводимая игра слов: «plaszczyc sie» означает и расплющиваться, и пресмыкаться, то есть из круга превращаться в эллипс, раболепствовать.

(обратно)

Note 9

От dig (англ.) – копать, откапывать, разыскивать.

(обратно)

Note 10

От stupe – дурак, stupefy – притуплять (англ.).

(обратно)

Note 11

Льюис Кэрролл «Алиса в стране чудес», пер. Н.Демуровой.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***