Юбер аллес [Юрий Леонидович Нестеренко Джордж Райт] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Юрий Нестеренко, Михаил Харитонов Юбер аллес

Разве я плачу о тех, кто умер?

Плачу о тех, кому долго жить...

Максимилиан Волошин
Die Knechtschaft dauert

Nur noch kurze Zeit!

(Неволе длиться

Долго не дано!)

Хорст Вессель

Ablehnungshinweis

Всякое совпадение имен и названий с известными реальными является неслучайным. Тем не менее, авторы напоминают, что в жанре альтернативной истории не только события, но и характеры могут получать альтернативное развитие, и персонажи романа могут существенно, вплоть до полной противоположности, отличаться от своих прототипов. Несмотря на то, что в романе приводятся в том числе и реальные сведения, авторы подчеркивают, что данная книга не может рассматриваться как источник информации о реально существующих физических и юридических лицах и торговых марках.

Большинство сведений по военной истории соответствует действительности.

Авторы также напоминают тем, кто прогуливал в школе уроки литературы, что взгляды писателя могут как совпадать, так и не совпадать со взглядами его героев.

Вы приступаете к чтению на свой страх и риск. Авторы не несут никакой ответственности за моральные травмы, которые могут быть нанесены вам содержанием романа.

VORWORT

9 сентября 1941 года, вторник. Берлин, Кёнигсаллее, 35. Раннее утро.

Вокруг был войлок, целые горы сырого войлока. Он давил на грудь, на лицо, вонял мокрой жарой. Откуда-то издалека, из-за войлочной завесы, доносилось непонятное «бу-бу», «бу-бу-бу».

Клаус попытался открыть глаза, но лучше не стало: в горячем тумане плавали какие-то белые пятна. Одно из них приблизилось, и коснулось его лба сухим и холодным. Потом войлок опять накрыл его с головой.

Постукивание серебряной ложки по зубам ненадолго привёло его в чувство. Он послушно разжал челюсти. Ложка скользнула внутрь, и во рту стало горько. Он с усилием сглотнул, и снова погрузился в беспамятство.

— Через два часа ребёнок умрёт, — сказал кто-то из-за войлока.

Клаус знал, что значит умереть. В прошлом году, летом, умерла его маленькая сестричка, Барбара. Мама сидела в гостиной и читала французскую книжку, и тут вошёл отец, высморкался, и сказал: «Господь забрал нашу малютку, Марта». Тут мама сразу начала плакать, а толстый семейный доктор, которого Клаус звал просто «дядя Вальтер», совал ей в руку флакончик с вонючей солью от обморока.

Клаус тоже плакал. Но, по правде говоря, ему не было особенно жалко сестричку: она всё равно была очень маленькая, и ничего не умела, даже говорить. Лежала себе в кроватке и кричала. Он потом спросил у отца, зачем Бог забрал её к себе — чтобы она лежала и кричала на небесах? «Это всё для нашего вразумления» — невразумительно ответил отец и дал ему конфету.

Потом Клаус долго приставал к отцу с вопросом, когда умрёт Бог. Отец сказал, что Бог никогда не умрёт, и опрометчиво добавил, что хорошие мальчики таких вопросов не задают. Клаус, конечно, начал ныть и просить папу рассказать про то, как Бог умрёт. Потом он сообразил, что если быстро-быстро говорить «Бог — сдох», то получается в рифму. И стал бегать по гостиной и кричать: «Бог сдох, Бог сдох! Бог сдох, Бог сдох, Gott ist tot, Gott ist tot» — пока отец не поймал его и не ударил. Он побежал жаловаться маме, но на этот раз ябедничество не возымело обычного действия: мама строго запретила ему говорить такие вещи. Мальчик надул губы, но замолчал, хорошо зная, что маму, в отличие от отца, надо слушаться...

— Gott ist tot, — услышал он совсем близко от себя. — Бог мёртв. Мы убили его.

На этот раз Клаус понял, кто говорит. Дядя Вальтер, вот кто.

— Это, кажется, из Ницше, — ответил отец. Клаус прислушался: да, это был отец.

— Я не читаю подобных авторов... — ответил доктор. — Но как предсмертная записка это сошло бы. Или как признание. Всё зависит от того, как угодно будет истолковать это «мы» господам из Комиссии. Скажите честно, Людвиг, — голос доктора стал масляным, просящим, — вы всегда всё знаете... ведь это же самоубийство? Это самоубийство, да?

Мальчику показалось, что войлок снова облепил его. Но это было просто молчание.

— Значит, вот как... — доктор вздохнул. Его вздох отозвался в ушах ребёнка шуршанием тысяч мягких иголок.

— Мы знаем друг друга много лет, — наконец, ответил отец, — и знаем жизнь. Есть вещи, о которых лучше не говорить.

— Мне нужно знать, Людвиг! Вы вхожи в эти сферы, а я нет. В то время как моё положение...

— Вальтер, подумайте лучше о моём мальчике, — тихо сказал отец, — давайте не будем хотя бы сейчас, у его постели, говорить о политике. Вы можете что-нибудь сделать?

— Медицина бессильна, мой дорогой друг. Давайте ждать и надеяться. Я не хочу обнадёживать, но, возможно, молодой организм...

Жар опять навалился на измученного ребёнка. Но на этот