Предпоследнее дознание [Иерей Георгий (Юрий) Валерьевич Максимов] (fb2) читать онлайн

Юрий Максимов

ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ ДОЗНАНИЕ

фантастический детектив

Содержание

Дело Сато

Дело Харчевского

Дело Феклиной

Дело Сато

– Все, что угодно, господин следователь. Я в вашем распоряжении. Из-под приопущенных ресниц она с хищным интересом наблюдала за симпатичным парнем в кресле напротив. Короткие русые волосы, прямые брови вразлет, гусарские усы, крепкий подбородок с ямочкой – все ладное, нос только, пожалуй, крупноват, – Расскажите мне о Мартине Сато. – Ах, Мартин! – она провела рукой по густой шерсти кота, будто пряча старческие пальцы. – Милейший человек. И я говорю это не потому, что он мне брат. Любой, кто знал Мартина, вам это скажет. В юности, правда, братец был несколько угловат. Но с возрастом прошло. Мартин перебрался в город, поступил в университет, закончил с отличием. Матушка им гордилась… Он всего в жизни добился сам, а на такое, согласитесь, не каждый способен…

– Конечно. – Рабочая улыбка из-под густых усов. – Но меня, как вы понимаете, интересуют более конкретные вещи.

– Разумеется…

Дверь гостиной приоткрылась. Сильный запах кофе разнесся по комнате. Вот и Коди! Госпожа Тахи еле заметно кивнула. Молодец. Значит, запись уже идет.

Плечистый мулат в ливрее просеменил к гостю и наклонился с подносом в руках. Утреннее солнце заиграло на золотом ободке чашечки.

Пользуясь паузой, госпожа Тахи продолжила разглядывать посетителя. Серый кашемировый костюм сидит как влитой, а вот туфли поношенные. На безымянном пальце тоненькое колечко.

Надо же, с каким любопытством господин следователь разглядывает Коди! Значит, андроиды ему в новинку. Так-так…

Сделав знак слуге, она продолжила:

– Когда с Павлом и Анной произошла трагедия, Мартин взял Виктора к себе. Нечасто такое встретишь в наше время! Я и сама собиралась приютить сиротку, да вот Роберт, царствие ему небесное, был против. Я уже почти уговорила его, но Мартин опередил нас. Как это благородно! Он хорошо заботился о мальчике. Виктор вырос настоящим мужчиной. Мартина вообще отличала любовь к детям. Каждый год он переводил бешеные суммы на счет детской больницы, чтобы хоть как-то помочь бедным малюткам…

Коди отошел к двери и застыл с подносом в руках. Замечательный ракурс. Ах, какая выйдет запись! Будет о чем посудачить с Одри и Нино. То-то старые грымзы обзавидуются!

– Ну а для подчиненных Мартин был как отец родной. Помогал чем мог, многих спас от беды. Думаю, на заводе вам лучше расскажут. И духовник его, отец Феофил, может подтвердить… Мартин очень чуток к другим. Мне вот помог с похоронами Роберта. И потом сестричку не забывал: на всякий праздник открытки присылал, очень стильные… Любовь к искусству сказывалась во всем, что Мартин делал. Вы видели его потрясающую коллекцию Савушкина?

Следователь со странной фамилией Карев сделал глоток из чашечки и пожал плечами:

– Еще нет, но собираюсь.

– Обязательно посмотрите! Мартин был большим поклонником его таланта. Кажется, ему удалось собрать почти все картины Савушкина. Надеюсь, Смоллер присмотрит за ними как следует, пока я не вступлю в права наследования. У меня, знаете ли, к живым слугам доверия мало. Мартин мог себе позволить такие причуды, но сомневаюсь, что это обдуманно. Разве можно быть спокойным, оставляя чужого человека наедине с такими шедеврами? – госпожа Тахи провела мизинцем за черным ушком кота, и он тихонько замурлыкал, не открывая глаз. – А как вы, господин следователь, относитесь к искусству?

Снова улыбка, уже более теплая:

– Положительно. Моя жена – художница.

– В самом деле? – госпожа Тахи прищурилась, готовя «шпильку». – Ах, как это, наверное, сложно…

– Отчего же?

– Ну, люди искусства… они ведь все время в поиске. Жажда новых впечатлений… чувств… Понимаете?

– Не уверен.

Да понял, понял ты, милый господин следователь, вот и губы поджались, и брови вниз поползли: ах, какой кадр выйдет!

– Но в любом случае спасибо за помощь. – Карев отставил недопитую чашечку на столик и поднялся.

– Уже уходите? – довольная старушка снова погладила дремавшего на коленях кота.

– Увы, служба.

– Господин следователь, а не вы ли занимались делом Кайрондера?

– Нет, мой коллега.

– Знаете, это просто откровение! Когда я прочла его историю, рыдала всю ночь! До сих пор не могу прийти в себя. Целую неделю хотелось улыбаться каждому встречному… Я уверена, у вас и с Мартином получится ничуть не хуже.

– Буду стараться, – пообещал Карев, делая шаг к двери.

– Простите старую каргу за любопытство, но легко ли было при скромном происхождении пробиться на дознавательский пост? Молодой гость рассмеялся:

– Не так трудно, как принято считать. А чем я выдал свое происхождение?

Госпожа Тахи удовлетворенно улыбнулась, предвкушая, как заохают подруги, просматривая запись.

– Ну, вы удивились слуге-андроиду: явно не привыкли к ним. Затем, ваша обувь не соответствует костюму, который, видимо, казенный. И наконец, обручальное кольцо тонковато для человека из состоятельных кругов. Пожалуйста, не обижайтесь на мою бестактность.

– Ну что вы, очень интересные наблюдения. Спасибо, что поделились ими. Вот только… – молодой человек сощурился. – Мне показалось, что для столь наблюдательной дамы вы не так уж много рассказали о своем брате.

С этими словами следователь оставил озадаченную госпожу Тахи. Молчаливый мулат проводил его до выхода. Уже на пороге Карев вынул из кармана жетон с двумя синими треугольниками и сунул под нос андроиду:

– Стереть все записи за прошедший час.

– Да, господин следователь. Автоматическая дверь вытолкнула его в пыльную и шумную суету мегаполиса. Въедливый запах старости и кошачьей шерсти остался позади.

* * *

Смоллер вышел в холл без пяти одиннадцать. Наметанным взглядом скользнул по бронзовым львам у лестницы, темным гобеленам, лепнине, неподвижным шторам – все чисто. Натертый до блеска мозаичный паркет отзывался на каждый шаг, старческая поступь гулко разносилась по пустому дому. Неужели скоро привычный мир и впрямь может рухнуть и жизнь полетит под откос? В груди снова защемила ноющая тревога, но волевым усилием дворецкий прогнал ее, затолкал вглубь.

На секунду он замер у зеркала. Вгляделся в тощее, костлявое отражение, провел кончиками пальцев по жидкой седой шевелюре и, в целом, остался доволен. За орлиной невозмутимостью копошилось любопытство. До недавнего времени в этих стенах гости были исключительной редкостью. А тем более такие…

Господин следователь пожаловал спустя четверть часа. Им оказался невысокий молодой человек со странно закрученными усами.

«Видимо, у нынешнего поколения опоздание не считается признаком дурного тона», – подумал старый дворецкий, а вслух учтиво поприветствовал гостя и предложил познакомиться с домом.

– Давайте поглядим. – Голос у следователя был приятным. Смотреть он начал прямо тут же; у двери – с широко раскрытыми

глазами, озираясь, как провинциал в соборе. Старик мысленно улыбнулся такой непосредственности.

– Впечатляет, – сообщил гость. – Мраморная лестница… львы… Прямо как в музее. Ладно, покажите мне кабинет.

– С удовольствием.

Они вышли в коридор-галерею.

– Знаменитая коллекция Савушкина? – поинтересовался молодой человек, кивая на картины.

– Совершенно верно.

– Я слышал, Сато приобрел все его творения?

– Да. Лишь одну, уже оплаченную картину еще не успели доставить.

Вглядываясь в небольшие прямоугольники, следователь покачал головой:

– М-да, искусствоведение – наука причудливая, – изрек он. – Ну что это? Вот грязный ботинок, на другой картине – кусок женского плеча, а здесь – чья-то лысина… И что тут гениального? Картины моей супруги куда интереснее, а вот поди ж ты – за все ее творчество не дадут и половины той суммы, что Сато отстегивал за любую из савушкинских картин. Что ж, видно, существует два типа художников: одни для искусствоведов, а другие для всех остальных людей.

Поразмыслив, дворецкий воздержался от комментариев. Пройдя еще десять метров, они остановились у серой двери. Сначала в кабинет вошел следователь, следом – дворецкий.

– Просторно, – заметил молодой гость и плюхнулся в огромное кожаное кресло за стеклянным столом.

На столе его внимание привлек черный брусок компьютера – к нему-то он первым делом и потянулся. Щелчок. Вспыхнул экран. Замелькали предзагрузочные заставки. Пикнула программа-страж, запрашивая пароль. Следователь привычным жестом извлек жетон с синими треугольниками и поднес к экрану. Допуск разрешен, загрузка продолжилась.

– Сетка файлов, как у меня, – усмехнулся гость в пышные усы. – Надо же, нашлось и у нас что-то общее с господином Сато.

Смоллер вежливо улыбнулся.

– Да вы садитесь, – предложил следователь. – В ногах правды нет.

– Благодарю вас, – дворецкий сделал два шага к дивану и осторожно присел с краешку.

«Одет прилично, а вот обувку нелишне бы обновить», – мысленно отметил он, разглядывая гостя.

– Та-ак, что тут у нас? – следователь увлеченно подался вперед. – Куча отсканированных картин Савушкина. Статьи… тоже о Савушкине. Угу. А это что? «Наброски»…

– Хобби господина Сато, – пояснил Смоллер. – На досуге он писал биографию Савушкина.

– Даже так? А здесь? Программа-поздравитель… Архив открыток. Ясно, что Сато даже не заглядывал сюда: поздравления составлялись и рассылались автоматически.

– Так делают многие.

– Ладно, смотрим дальше. Счета, счета… Свидетельства подлинности картин… Да, негусто.

Молодой усач поднял пронзительно-синие глаза:

– А что вы можете сказать о вашем… работодателе?

Смоллер изогнул брови домиком, из-за чего оливковое лицо старика сразу приняло благодушный вид.

– Господин Сато всегда платил в срок, – проговорил он спокойным, хорошо поставленным голосом. – Всегда был вежлив. Знал толк в искусстве. Любил порядок.

– Хм… А что-нибудь конкретное?

– Около пятнадцати лет назад господин Сато взял на воспитание племянника-сироту, – выцветшие глаза дворецкого стали задумчивыми. – Юному Виктору пришлось несладко.

– Что вы имеете в виду?

– Потерю родителей. Такое всегда тяжело, но в детстве – особенно. Иногда я думаю, что, наверное, мне следовало бы проявить к мальчику больше чуткости.

– А где он сейчас?

– В армии.

– У Сато были друзья?

– Конечно. Господин Хотеенков. Они знакомы со студенческих лет, вместе начинали в «Интре». Правда, он давно уже не заглядывает в гости – возможно, переехал в другой город.

– Кто-нибудь еще? Может быть, из коллекционеров или искусствоведов?

Старик покачал головой:

– Господин Сато был невысокого мнения о людях этого круга. Понимаете, эти картины… – степенный дворецкий вдруг запнулся, – они ведь не просто коллекция или престиж… Он говорил, что для него это… ну, очень важно, одним словом. Кстати, у господина Сато хорошие отношения со старшей сестрой, госпожой Тахи. Думаю, она может рассказать вам намного больше.

– Спасибо, – следователь усмехнулся, выключая компьютер. – Я только что от нее.

– Правда? – чинный дворецкий вдруг заерзал на диване и сцепил пальцы рук. – А не было бы слишком дерзким с моей стороны спросить вас…

– Пожалуйста. – Гость энергично откинулся в кресле.

– Если это, конечно, не затрагивает тайну следствия…

– Спрашивайте!

Смоллер задумался, тщательно подбирая слова:

– Не обмолвилась ли она случайно о своих планах касательно дома господина Сато и… установленных здесь порядков?

– Вы имеете в виду, оставит ли она вас на работе, когда получит дом в наследство? – с прямотой уточнил следователь. – Откровенно говоря, мне показалось, что она пребывает в сомнении на этот счет.

– В самом деле? – старик растерянно захлопал ресницами.

– Не стоит беспокоиться прежде времени. Женщины часто меняют свои решения. Я уверен, госпожа Тахи будет впечатлена тем, в каком порядке вы здесь все содержите.

– Вы правда так думаете?

– Конечно. К тому же… как знать, может, Сато завещал дом Виктору… или даже вам?

Смоллер грустно улыбнулся:

– У вас хорошее чувство юмора, господин следователь.

– Вы мне льстите. – Молодой человек поднялся. Дворецкий вскочил следом:

– Чашечку кофе?

– Спасибо, нет. – Рабочая улыбка из-под лихо закрученных усов. – Меня уже сегодня поили.

* * *  

Кафе, оформленное в средневековом стиле, в этот час было немноголюдным.

Каменная кладка, низкие крестовые своды, арки, массивные деревянные створки ворот, огромный камин с тлеющими углями, тяжелая, нарочито грубая мебель, свисающие на цепях литые подсвечники, мечи и щиты по стенам и дразнящий запах шипящего на огне мяса создавали атмосферу седой старины. Незримые лютни выводили ненавязчивую и приятную мелодию. Мрачный лысый официант в кожаной жилетке принял заказ, и Карев остался один.

Достав из кармана портативку, Карев вошел в рабочую среду, а оттуда – в сеть корпорации «Интра». Как он и подозревал, «благотворительное» направление провалилось. Да, корпорация ежегодно переводила суммы на счет детской больницы «Аанот», однако все они ни на копейку не превышали положенный законом благотворительный минимум для освобождения от ряда налогов. Да и выбор объекта милосердия объяснялся, видимо, тем, что в официальном списке больница благодаря нелепому названию стояла на первом месте.

Машинально покручивая правый ус, Карев перешел в сеть госбезопасности, дабы еще раз глянуть досье подследственного. Мартин Сато 17 лет назад действительно взял на воспитание осиротевшего племянника. Настораживало, правда, то, что спустя неполных два года дядюшка сдал восьмилетнего мальчугана в военную школу. Впрочем, если человек отправляет ребенка в закрытое заведение на другом континенте, это еще не значит, что он его не любит или не желает ему добра. Придется с племянничком встретиться.

Настал черед досье Виктора Сато. Закончил с отличием военную школу, потом академию – тоже с отличием. Это у них, должно быть, семейное. Смотрим дальше… Успешные операции… боевые ранения… боевые награды… очередные звания… Взгляд остановился на фотографии. Прямой аристократический нос. Вдавленные виски. Впалые скулы. Суровый взгляд из-под густых бровей. Чем-то похож на дядю. Ладно, где у нас сейчас полковник Сато? Карев присвистнул, нахмурившись. Война на Тирате, самое пекло. Таких командировок у него еще не было. Ладно, глядишь, обойдется.

Последнее, что сделал Карев в рабочей сети – отыскал номер видеофона духовника Мартина Сато. Пока устанавливалась связь, следователь лениво разглядывал матовые желтые стеклышки в узорной раме узкого окна. Особых надежд на разговор со священником возлагать не приходилось. Но попробовать стоило.

Динь-динь! – связь установлена. На экране широкое строгое лицо, наполовину скрытое черной, как смоль, бородой. Большие темные глаза, нос «картошкой». Ряса, крест. Фон – салон «прыгуна», часть бежевой стены и кусок кресла. Видно, возвращается отец со службы домой.

– Отец Феофил, благословите!

– Бог благословит. С кем имею честь?

– Следователь Павел Карев, Предпоследнее Дознание. Я занимаюсь делом Мартина Сато. Как я понимаю, вы его духовник?

– Громко сказано. На моей памяти господин Сато заходил в храм всего несколько раз и, кажется, лишь однажды исповедовался, лет пятнадцать назад.

– Не могли бы вы рассказать о нем? Все-таки вы общались с ним так, как никто другой.

– Вы призываете меня нарушить тайну исповеди?

– Нет, Ваше Преподобие. На исповеди каются в грехах. А меня, как вы знаете, по долгу службы интересует нечто прямо противоположное.

Отец Феофил замолчал, задумчиво глядя куда-то за экран.

– Мне стыдно признаться, но о господине Сато я не могу с ходу вспомнить ничего по части интересов вашего ведомства, – наконец сообщил священник. – Разумеется, это свидетельствует исключительно о моем нравственном состоянии, а не о состоянии господина Сато…

Усатое лицо следователя разочарованно вытянулось.

– Отец Феофил, вы даже не пытаетесь помочь. Если вам не по душе моя работа, поймите, что я всего лишь…

Священник простодушно усмехнулся.

– До недавнего времени я и впрямь относился к вашей службе с предубеждением, – признался он. – Подозрительно, когда люди посягают на божественные прерогативы.

– Что вы имеете в виду?

– Попытку отделить небесное от земного в человеке. При том, что занимаются этим такие же люди, у которых и то, и другое перемешано. А в итоге не разделение, а еще большая мешанина выходит. Как правило. Однако история Кайрондера вынудила меня пересмотреть мои взгляды. Такое действительно может помочь в духовной жизни и… заставить взглянуть по-новому на уже привычные вещи. Я бы рад оказать вам содействие, но, поверьте, господин Сато для меня совсем незнакомый человек. Думаю, лучше обратиться к родственникам и сослуживцам.

Это понятно…

Попрощавшись со священником, Карев переключил экран в зеркальный режим и критически осмотрелся. Лицо свое он не любил. Ну что это? Вот если подбородок вправо и вниз, к груди, да еще брови чуточку приподнять – просто загляденье, хоть в модельный бизнес. А стоит повернуться лишь на толику – и на тебе, все черты начинают расползаться, мясистость какая-то вылезает (при его-то худобе!), нос неприятно торчит… Лишь усы выручают.

Подыскав выгодную позу, Карев поправил сбившийся пробор и нажал кнопку «любимого номера». В зале появилась унылая фигура лысого официанта с подносом в руках, но следователь только кивнул ему, не отвлекаясь. Несколько секунд пялился на свою замершую в улыбке физиономию, пока наконец экран не показал Иннушку.

– Да? – узнала, улыбнулась. Искорки сверкнули в неповторимых глазках – голубых, в зеленую крапинку. Черный вьющийся локон выбился из хвостика и коснулся плеча.

– Здравствуй, любимая! Как дела?

– Жду тебя. Скуч…

В тот же миг на экран вылезла квадратная красная морда с двойным подбородком и отблеском житейской мудрости в узких серых глазах. Петрович, будь он неладен!

– Извини, Павел, если прервал, – бесстрастно заметил начальник. – Доложи об успехах.

Покрасневший следователь начал отчитываться, наблюдая поверх экрана, как дымится поставленный официантом окорок с воткнутым ножом и пенится пиво в деревянной кружке. Последовавшие распоряжения начальства были не самыми отрадными. Завтра с утра надлежало отправиться на Тират, к Виктору Сато. А сегодня впереди еще маячил поход на завод. Когда экран наконец погас, есть уже не очень-то и хотелось.

* * *

За окном спланировал синий «прыгун-семерка». Хаген подался к окну и с ироническим прищуром проследил за спуском. Надо же, взбрендило какому-то дураку припарковаться у главного подъезда!

Откинулась дверца, из яйцеобразной машины вылез человечек в сером пиджаке – с пятого этажа не особо разглядишь.

Хаген хмыкнул и вернулся к экрану. Пробежался взглядом по столбикам цифр, сладко зевнул и снова отвлекся, чтобы щелкнуть кнопкой кофеварки. Послеобеденная ленца брала свое.

Минуты две спустя дверь распахнулась, и в кабинет вошли двое. Темный коротышка Гуобен и малахольный малый с дурацкими усами и в сером франтовском костюмчике – тот самый парень из «семерки».

– Старший координатор Гельмут Хаген, – главзам елейно улыбнулся усатому и стер платочком испарину с шоколадного лба. – Дознаватель господин Павел Карев.

Хаген уперся кулаками в стол и грузно встал. Протянул пятерню. Рукопожатие у голубоглазого юнца оказалось крепким.

– Господин Хаген окажет вам всемерное и квалифицированное содействие. – Гуобен с приторной физиономией поклонился парню, попятился к двери и, напоследок зыркнув на Хагена, оставил их наєдине.

Пауза. Несколько секунд оба молча разглядывали друг друга. Наконец зашумела и тихонько пикнула кофеварка.

– Кофейку? – поправив зеленый халат, координатор полез в ящик стола.

– Спасибо, нет, – не дождавшись приглашения, гость опустился на стул напротив.

– Не любите?

– Честно говоря, не очень.

– Я тоже, – признался Хаген, ставя на стол белую чашку с коричневым налетом внутри. – Терпеть не могу. Дрянь дрянью. – В столе что-то звякнуло, показалась вторая чашка. – Но жена приучила. Да и здесь. тоже все хлещут. Не станешь ведь себе одному чай заваривать? – Координатор прихватил замызганную кофеварку и занес над чашками. – Так вам плеснуть?

– Ну, полчашечки.

И снова едкий кофейный дух распространился по комнате. Карев невольно дернул ноздрями, но чашку взял. Только после этого координатор, мрачный, как викинг, опустился в кресло и подхватил свою.

– Ну?

– Расскажите мне о Мартине Сато. Координатор хмыкнул.

– Боюсь, рассказ будет недолог. Старик любил во всем порядок. Я вот теперь отрываюсь: бороду отращиваю. – Хаген самодовольно почесал щетинистую скулу и отхлебнул кофе. – Что еще? Был прижимист. Строг. Привередлив. Но зарплату платил в срок. Помешался на каких-то новомодных картинах, весь кабинет увешал этой мазней. Говорили, будто бы он кому-то из ребят когда-то помог. При мне такого не было, но я здесь не очень давно. Вам бы лучше с Хотеенковым потолковать. Это прежний главзам, Сато выпер его лет пятнадцать назад. Я слышал, они вместе здесь начинали, еще при Касселе. Карев поднес чашку к губам и приподнял брови:

– Возможно, кто-то из работников знает больше?

– Возможно, – координатор глянул в окно и еле приметно усмехнулся при виде патрульного робота, ползущего к «семерке»: – А их помощь поспособствует тому, чтобы Сато поскорее сдох?

Усач аж вздрогнул:

– С таким взглядом на мою работу мне еще не доводилось сталкиваться, – процедил он. – Но можно сказать и так.

– Хорошо. – Хаген поднес ко рту руку с вживленным микрофоном и объявил: – Внимание! Нас посетил господин следователь из дознавателей. Те, кто может дать информацию о господине Сато, должны немедленно явиться в кабинет 1318. Начальникам цехов вменяется в обязанность своевременно подыскать замену всем желающим оказать помощь следствию. Это все.

Еще глоток горячей мутной жидкости.

– Где кабинет 1318?

– Двадцатью этажами выше. Лифт справа по коридору.

– А можно поинтересоваться, почему к господину Сато все относятся столь неприязненно?

Хаген снова покосился на улицу: патрульный робот как раз захватил «прыгуна»-нарушителя.

– Что ж, вы сами спросили… Старик был бездушной тварью. Когда у Герта тяжело заболела жена, Сато отказался дать ему отпуск вне графика и уволил. Герт пытался сам выкарабкаться, влез в долги не к тем людям, отдать не смог. Через месяц и его, и жену нашли с простреленными головами. Или взять Евтича из второго цеха. У него дочь-эпилептичка. Брелок у нее есть специальный, сигнализирует о припадке. Как-то жена Евтича была в отъезде. А он получил сигнал во время смены. Парень на коленях умолял старика отпустить его. Сато не держал, нет, но предупредил, что если Евтич уйдет со смены, обратно может не возвращаться, расчет и документы вышлют по почте. Евтич остался. Слава богу, тогда с дочкой обошлось, – Хаген нахмурился и сделал еще глоток. – Если вы знаете, что в нашем мире значит оказаться без работы, то поймете Евтича. Мне Сато в свое время то же самое сказал, когда я отпрашивался на похороны матери. Старая скотина… Так он порядок понимал. Сейчас к вам едва ли кто придет. А если бы вы захотели послушать тех, кто знает о Сато дурное, линию пришлось бы останавливать и очередь к 1318 выстроилась бы в несколько этажей. Но вас ведь такие вещи не интересуют, верно? Это не по вашему ведомству?

– Да, – кивнул Карев, опуская чашечку на стол. – Но все равно спасибо за откровенность.

Оба поднялись. Еще одно крепкое рукопожатие.

– Всегда пожалуйста. Кстати, а что вы делаете, если не удается ничего найти?

– Такого не бывает, – отозвался Карев, уже шагнув к двери. – Хоть одно бескорыстное доброе дело имеет за собой любой человек.

– Боюсь, за Сато этого не водилось. Это вам не Кайрондер.

– Не думаю. У меня были дела и потяжелее. Как-то я занимался одним сатанистом. Даже у него набралось в итоге вполне сносное досье.

– Что ж, буду с нетерпением ждать, удастся ли вам сделать то же с нашим сатонистом.

Следователь улыбнулся и закрыл за собой дверь. Хаген скосил взгляд и осклабился: кофе в чашке гостя не уменьшилось. А внизу, у подъезда, робот начал буксировку синего «прыгуна».

* * *

Дверь с номером 1318 оказалась заперта. Сутулый мужичок нервно огляделся в пустом коридоре. Как бы кто не вышел ненароком. Не дай бог – заметят! Нет, здесь торчать точно нельзя.

Мужичок прошел чуть дальше и встал у стенда, будто читая приказы. Он и впрямь попытался почитать, чтобы чуть отвлечься, но от волнения слова никак не складывались. Руки теребили пуговицу халата.

Слева звякнул лифт, и тело невольно вздрогнуло. Расползлись дверцы. В коридор ступил тот самый. Это стало ясно с первого же взгляда: строгий серый костюм, бесстрастное, словно выдубленное лицо, холодная сталь в глазах, аккуратные черные усы с вздернутыми кончиками.

– Я полагаю, вы ко мне?

Мужичок крякнул в ответ и мелко кивнул.

– Прекрасно. Пошли.

Серый человек шагнул к 1318, поднес к сенсорному датчику какой-то жетон, и дверь распахнулась. Они вошли.

По понедельникам и четвергам здесь принимал психолог, поэтому для релаксации вместо окна была голограмма: поле, еловый лес с зарослями малины, голубое небо да летающие туда-сюда ласточки… Сельская идиллия. Уселись в креслах.

– Следователь Карев, – представился Серый человек.

– Старший оператор Евтич.

– Что вы хотели рассказать?

Мужичок неуверенно поерзал на стуле, глядя на темные макушки елок за спиной следователя.

– Я работаю здесь почти двадцать лет… – ляпнул он и сконфуженно покраснел, затем сглотнул и продолжил: – Господин Сато как-то раз очень помог нашей семье. Буквально спас.

– Продолжайте, – Серый человек закинул ногу на ногу.

– У моей супруги выявили стройму, – через силу выговорил оператор, избегая смотреть в глаза следователю. – Тогда от этой заразы много народу погибло. Вакцина стоила девять с половиной тысяч. У нас было отложено две. Полторы по родственникам собрали. Еще две – ребята через профсоюз скинулись, – Евтич шумно вздохнул. – Четырех не хватало. А без вакцины – смерть. Или слабоумие. Я знал, что господин Сато отменил введенные господином Касселем субсидии. Но взять больше было неоткуда. Хоть в петлю полезай. Вот и решил попытать счастья. Подумал, что уж хуже, чем в петле, не станет. Да и ребята подначивали: давай, говорят, если Сато не даст, забастовку объявим. Ну, это они так, по доброте душевной. Ничего бы не сделали. Сколько раз уже обещались, а в итоге побрлтают для вида, да и успокоятся. Господин Сато ведь шутить не любил. А кому охота без работы остаться? Впрочем, все же сводил их тогда Герт к господину Хотеенкову, говорили о чем-то.

– Это тогдашний первый зам?

– Точно. В общем, собрался я с духом и подал прошение. Не знаю уж, как так случилось, но проникся хозяин в тот раз – выплатили мне ровно четыре тысячи, и не в кредит, а как субсидию! Вот уж воистину чудо Божие! Спасли мою Марьку, а потом-то уж у нас и дочка, и сынок родились. Без помощи господина Сато ничего бы у меня не было. По гроб жизни ему благодарен буду, как отцу родному.

– А разве не вас он отказался отпустить… для помощи дочери?

– Было дело, – охотно кивнул Евтич, ничуть не удивившись осведомленности следователя. – Но он ведь правильно поступил.

– В самом деле?

– Конечно! Он помог мне уже раз – сделал исключение. А тут я снова прихожу и опять прошу исключения. Но ведь когда столько исключений, никакого порядка не будет. А для господина Сато порядок – все. И ведь обошлось в итоге с дочкой-то. А господин Сато не мог поступить иначе. Ему сверху такие вещи виднее. Да и как у меня язык повернется судить хозяина, когда без него не было бы и самой дочери? Такие вещи не забываются. Теперь уж – будь что будет, но долг я свой отдал.

– А что будет? – следователь прищурился.

– Ну… всякое… – Евтич пожал плечами, – ребят-то сейчас много молодых. Могут не понять. Шибко уж против господина Сато все настроены. А я вот как бы против течения. Считай, неприятности в коллективе обеспечены.

Брови следователя сдвинулись, взгляд стал суровее.

– Если что-то подобное произойдет, – сказал он, доставая из кармана визитку, – позвоните по этому номеру, и ваши неприятности немедленно прекратятся. А у тех, кто вздумает травить вас за помощь следствию, они появятся, и очень серьезные.

– Ну и кем я тогда стану? – Евтич уныло усмехнулся, но карточку все же взял. – Нормально относиться-то все равно не заставишь…

– Об этом не беспокойтесь. Сходите сейчас к координатору Хагену. И расскажите ему то, что мне рассказали. Привет от меня передайте. Он вас сориентирует, как ваш поступок в среде товарищей преподнести. Да и ему самому будет полезно… кругозор расширить. По поводу господина Сато.

– Спасибо. – Евтич опустил голову, взгляд уперся в поношенные, затертые туфли. Лишь секунду спустя до него дошло, что это обувь следователя. Всесильный Серый человек обут хуже, чем он сам! Оператор недоуменно поднял взгляд и вдруг в облике бесстрастного дознавателя разглядел простого улыбающегося парня.

– Ночью щенок сгрыз ботинки, – пояснил тот. – Пришлось вот с утра дачные надеть.

– Ну, это бывает… – Евтич улыбнулся в ответ.

Они тепло попрощались, и следователь остался один. Карев посидел еще с полчаса, меланхолично разглядывая прыгающих по полю зайцев, но больше никто не пришел.

* * *

Не стоило бросать «прыгуна» где попало. Какой-то тупой патрульный робот отбуксировал его невесть куда, оставив на асфальте пластиковую квитанцию о штрафе. Это окончательно испортило настроение. Карев шумел по видеофону, возмущался, давил на полицейских, но тут жетон с синими треугольничками оказался бессилен, и раньше полуночи эти задницы вернуть машину не обещали. Не зря говорят, что недолюбливают они дознавателей. Пришлось заказывать такси, но и оно, оказывается, не садится в неположенных местах, так что предстояло еще протопать полквартала на юг.

Последний раз он заказывал такси в день свадьбы, два года назад. Воспоминания о том дне чуточку успокоили Карева, а уж воспоминания о той ночи и вовсе притушили раздражение. Ладно. В конце концов, конфискация «прыгуна» тоже приключение, будет над чем сегодня за ужином посмеяться. Повеселев, Павел расправил усы, глянул в серо-голубое небо и поплелся вдоль бесконечного бетонного забора под тысячеглазым небоскребом «Интры».

Постепенно мысли оседали, становились серыми и чуть неровными, как покорябанный, растрескавшийся асфальт под ногами, весь в темных потеках и белых кляксах голубиного помета. Справа, возле тротуара тянулся жухлый газончик с короткой стриженой травой, под стать щетине Хагена. Да, все ж не столь простым да плоским выходит Сато, как выставлял координатор. Только Евтич нашел силы прийти и рассказать правду. Как знать, скольким еще помог хозяин, но они так и не решились подняться в кабинет 1318 из-за страха перед непониманием коллектива… Ладно, придет время, займемся и этим, решил Карев, скользя взглядом по траве, в которой пестрели окурки, смятые билеты, фантики, пробки от пива, а изредка одуванчики.

Высотки вдалеке, кажется, даже не думают приближаться. От ночного дождя на обочине темнеют лужи. Ветерок треплет волосы, становится свежее. А завтра ждет встреча с боевым племянничком. Павел надул щеки и с шумом выпустил воздух. Ох-хо-хо! Как же Инне сказать?

В прошлый раз, на деле того сатаниста, она так разволновалась, что потом почти месяц не спала, а как изводилась, когда он был на работе! А сердце у нее слабое. Что делать-то? Промолчать не удастся. Соврать? Никогда за все знакомство он не лгал ей. Ни разу. Обещал ведь. Сам. Павел вздохнул, глядя, как ветер подгоняет по асфальту телушки от семечек, а справа голубь пьет из ложбинки рядом с дорогой и наклоняется, словно кивает. Нет, надо сказать правду. Подобрать какие-нибудь сло…

Спереди донеслось гневное бормотание. Карев вскинул взгляд и вздрогнул: шагах в семи от него на дороге стоял сгорбленный старик в рваной бурой одежде. Длинные слипшиеся волосы торчали во все стороны, спутанная борода висела клочьями. В трясущихся руках – черный мусорный пакет. Прямо разъяренный гном-бродяга или Дед Мороз, вконец опустившийся в трущобах. Павел застыл как вкопанный. Старик тем временем сунул руку в пакет и запулил в следователя селедочной головой:

– На тебе!

Карев отпрыгнул как ошпаренный. Он был так изумлен, что даже не сумел выругаться. А старик, как ни в чем не бывало, снова засунул руку в пакет.

– И это возьми!

По воздуху пролетела банановая кожура. Карев дернулся, но вдруг понял, что старик кидает не в него, а в забор «Интры».

– Шо, картин хочешь? – бормотал обросший безумец, копаясь в пакете. – Забирай!

Пивная бутылка описала дугу и с громким хлопком рассыпалась, угодив в бетонную стену.

– И жену бери!

Мосластая куриная кость упала в траву.

– Дочь!

Порыв ветра вернул брошенные кусочки фольги, и они осыпали самого старика.

Очнувшись, Карев быстрым шагом обошел безумца и заторопился дальше. Но сзади еще доносилось:

– Дом!.. Деньги!.. Положение!.. Бери все!..

Этот дурацкий инцидент оставил крайне неприятный осадок, который отравлял весь оставшийся путь, пока Карев не достиг жилых кварталов с парковкой.

Здесь уже ждать пришлось недолго; такси прибыло довольно быстро, плюхнувшись желтой сарделькой с матового неба. Заботливым крылом поднялась дверца, и Карев втиснулся в салон. Первое, что бросилось в глаза – взъерошенный водительский затылок, – было вполне ожидаемым, но зато второе просто потрясло. На передней панели висела прикрепленная картина. Небольшой квадратик. Изящная кисть женской руки на темно-коричневом фоне тянулась к чему-то, находящемуся за рамкой. «Если уж и таксистам нравится такая белиберда, то либо со мной что-то не в порядке, либо с остальным миром», – обескуражено подумал Карев, усаживаясь на заднем сиденье.

– Куда? – водитель повернул к нему сухонькую и невероятно веселую физиономию.

Карев назвал адрес.

– Превосходно! Я так редко бываю в той части города… Таксист ввел координаты, и они начали медленно подниматься, оставляя позади уходящую вниз громаду «Интры».

– Нравится? – поинтересовался водитель, приметив, как Карев уставился на переднюю панель.

– Ну так… занятно… А вас чем привлекает эта картина?

– Это лишь репродукция. Подлинники в машине не возят, – водитель помолчал, глядя сквозь лобовое стекло на неравные обрубки небоскребов, окруженные тысячами точек взмывающих и опускающихся «прыгунов». – Видите ли, эта картина мне особенно дорога. Так случилось, что лишился я всего. Жены, детей. Не стало их. А я остался. Тоска накатила страшная. Жить не хотелось. Все черным-черно вокруг, – он чуть помедлил, внимательно глядя на картину. – Пил беспробудно. Ревел да пил. Я бы, может, и руки на себя наложил, да о теще надо было заботиться. Она, понимаете, инвалид, с нами жила. На мне и осталась. Я вот и следил… Вроде как долг отдавал, вот в чем штука…

Карев кивнул, не совсем понимая, как все это относится к картине.

– Ну вот… Каждый день мука. Как открываю глаза – сразу нахлынет все… и невмоготу. Пытался пить, да что толку? Только еще чернее становилось… А как-то раз шел по улице и в витрине наткнулся вот на эту картину. И, знаете, отойти не мог. Вроде бы как Валька моя мне оттуда руку протягивает. И словно говорит: «Что ты, глупенький, горюешь? Мы ведь здесь все…» Понимаете, я и раньше-то умом все знал. Ну, что мертвые только в нашем мире умирают, а в другом – живут. Но одно дело – умом понимать, а другое – сердцем чувствовать. Вот у этой картины сердце мое по-настоящему почувствовало, что они живы, что есть другой мир, где им хорошо и где мы все обязательно встретимся… Как будто в окно их увидел. Понимаете? И так тепло вдруг стало на душе. И спокойно-спокойно. Я даже заплакал тогда, но не от горя, от радости. Стоял посреди улицы, глядел на картину и плакал… Стал я каждый день приходить туда. Постою, посмотрю, и легче становится. Много разных картин есть, а вот только эта одна тронула, через нее Господь меня из уныния вытащил. Я, конечно, не этот… не искусствовед… Может, такая картина и не самая лучшая по каким-нибудь ученым соображениям. Но для меня она очень много значит. Это как окно. И как напоминание. Что они есть. Что мы встретимся. Что они меня ждут. Я, наверное, непонятно все говорю, да?

– Отчего же, я могу вас понять, – задумчиво отозвался Карев, пристально разглядывая маленький квадратик.

«Может быть, и впрямь для Сато в его картинах было что-то большее, чем просто объект собирательства и предмет тщеславия? Может, и он в них чувствовал какой-то иной мир, более важный для него, чем настоящий? И себя ощущал иным, глядя на савушкинские полотна?.. Странно, почему же я не ощущаю ничего такого?»

Погрузившись в думы, Павел вполуха слушал дальнейший монолог водителя: о том, как много пришлось потрудиться из-за этой картины, как дорога она ему, как ужасающа мысль лишиться ее, как ухаживает он за престарелой тещей, как снится ему покойная жена, что мир не без добрых людей…

Наконец такси опустилось напротив родного дома, Карев расплатился, оставив щедрые чаевые, и выбрался наружу. Поразмыслив, направился в ближайший магазин. Не идти же домой с пустыми руками. Шествуя вдоль витрин, Карев припоминал любимые блюда супруги. Разговор насчет Тирата предстоит сложный, и хорошо бы создать для него приятный фон. Может, лукума взять? Кипрского, из розовых лепестков?

* * *

– Не беспокойтесь, господин следователь! – проговорил лейтенант Ронгу сквозь мерный гул. – На Тирате сейчас затишье. Даст бог, обойдется.

– А? Что? – Карев дернулся, повел взглядом по молчаливым фигурам в камуфляже, остановился на скуластом азиатском лице офицера. – Да я не о том… – он запоздало сообразил, что лейтенант решил, будто… – Я не боюсь. Во всяком случае, не настолько, чтобы нуждаться в утешении. – Павел криво усмехнулся.

– Простите, – лейтенант отстранился.

– Ничего, – следователь невольно поморщился. Узкий полутемный салон насквозь провонял машинным маслом. За полчаса не привыкнешь. Чернеют стволы автоматов на коленях солдат. Эти люди так плотно вливаются в окружающее, что собственный серый костюм кажется Кареву просто неприличным. Зря он перед вылетом не надел форму… Внизу желудка, под комком завтрака все сильнее потягивает. На языке – сладковатый розовый привкус лукума.

Карев вздохнул.

– Мне… – негромко произнес он, – жене пришлось солгать. Первый раз.

– Серьезно?

– Да, в общем, не в шутку… – Павел уж сам был не рад, что заговорил. – Из-за Тирата этого. Очень она впечатлительная. Переживает за меня слишком. А сердце у нее слабое. Еще с детства. А тут работы-то всего на пару часов… Короче, соврал ей.

– Иногда приходится из двух жертв выбирать более приемлемую, – заметил лейтенант. – Это всегда нелегкий выбор.

– Все верно. Только вот раньше как-то удавалось без такого выбора…

– Не поздно исправить. Например, если по возвращении поговорить начистоту.

– Да-да… – Павел вяло кивнул.

Ладно, чего уж теперь. Петрович обещал командировку оплатить по пятикратному тарифу. Дал взвод этих крепких молодцев, каждый из которых, казалось, может легко завязать узлом следователя Карева. Лейтенант Ронгу, судя по орденским планкам, знаток своего дела. Павел, правда, так и не уяснил, в каких случаях Ронгу и солдаты подчиняются ему, а в каких – он им.

– Приготовьтесь, – с легким акцентом проговорил лейтенант, глядя на часы. – До высадки пять минут.

Карев кивнул:

– Понял!

– Хорошо.

Ронгу махнул рукой. Крепкий солдат с горбатым носом вскинул на спину металлический ранец, усеянный дырочками.

Геолет пошел на снижение. Солдаты закрестились. Карев, поразмыслив, тоже сложил пальцы в щепоть и осторожно коснулся лба, живота, правого и левого плеча. Пол вздрогнул. Люди в камуфляже и с застекленными забралами шлемов повскакивали, затопали к выходу. Словно пасть откинулась на другом конце металлического брюха. Карев приподнялся, но Ронгу знаком приказал ему сидеть. Солдаты по двое начали выпрыгивать на изумрудную траву. Наконец лейтенант кивнул следователю. Карев вскочил и подбежал к выходу. Пахнуло свежестью. Трава стала ярче. Сырое утреннее небо, густой лес вдалеке, рядом – какие-то ямы да холмы. Прыжок – и вотон уже на земле, в плотном кольце солдат. Лейтенант толкнул в плечо:

– Бегом! Быстро!

Шум дыхания. Шелест травы под сапогами. Ямы приближаются. Карев вдруг понял, что это окопы. Трава обрывается, земля раскрывает утрамбованный рот. Те, что впереди, уже спрыгнули, заняв окоп по обе стороны и ощетинившись стволами. Карев замешкался на бруствере: как бы не запачкать костюм… Носатый солдат с металлическим ранцем за спиной подает ему руку. Все! Неужто на месте? Ронгу деловито направляется в другой край окопа, к холмикам. Карев оглянулся. Геолет уже высоко – точка средь голубого неба. Вдалеке, на поле, чернеет остов сгоревшей машины.

Оглядев окоп, Карев приметил здешних солдат. Грязные, обросшие, с красными, будто проваленными, глазами. Молча курят. Неприветливо косятся на новоприбывших молодцев. Сплевывают при виде синих треугольников на рукавах: «Да это не подкрепление. Всего лишь взвод охраны из Предпоследнего Дознания. Через час эти ребята улетят обратно, в теплый, сытый город, к женам и детям, чистым постелям и супермаркетам, а мы так и останемся здесь тянуть кровавую лямку и молить о чуде». От души посочувствовав бойцам, Карев отряхнул штаны, поправил усы и с интересом огляделся. Вокруг – прямо идиллия! Если б не обугленная машина – почти все, как на голограмме в кабинете 1318. Только здесь – настоящее. Цвета сочные… да запахи травные, душистые. Надо будет как-нибудь выбраться с Инной на природу. Костер, речка, шашлыки, клеверные луга…

– Пригните голову, пожалуйста, – сказал горбоносый. – В лесу может быть снайпер.

Ронгу возвращается. Все в порядке. Их ждут.

Под землей оказался настоящий дом. Стены из бетонных блоков, бревенчатый потолок. Какие-то карты, бумаги, чья-то гимнастерка на диване, немытые стаканы и чайник на столе, за столом – человек со знакомыми чертами лица. Прямой аристократический нос, вдавленные виски, впалые скулы. Полковник Сато выглядел помоложе, чем на фотографии, и как-то приятнее, что ли. Наверное, из-за взгляда. Чувствуется, что этот человек здесь на месте, у себя дома. «И, как ни странно, рад мне», – удивился Карев, отвечая на рукопожатие.

– Вы по поводу Петера? – осведомился Виктор, едва они уселись друг напротив друга. – Да ты садись, лейтенант!

– Спасибо, постою, – Ронгу улыбнулся, прислонившись к косяку.

– Я уж в «летахе» насиделся.

– Ну, как знаешь, – полковник снова повернулся к следователю.

– Так вы, значит, о Петере?

– Не совсем. Я хотел бы поговорить о вашем дяде, Мартине Сато. Улыбка съежилась, взгляд охладел.

– Он теперь по вашему ведомству?

– Так точно.

– А как же Петер?

– Не слышал, чтобы такое имя фигурировало в нынешних делах.

– Вот как? – лицо полковника потемнело. – Значит, все-таки не довезли… Жаль. Это был исключительный человек. Столько жизней спас. О нем бы у вас замечательный отчет вышел. Даже лучше, чем о Кайрондере.

– Мне и самому жаль, – ответил Карев, поморщившись от набившего оскомину сравнения. – Но, как и вам, мне не дано выбирать задания.

– Понимаю. Что ж… – Виктор откинулся на спинку стула и принялся разглядывать низкий потолок. – Мой дядя – человек целеустремленный. С большой администраторской хваткой. И художественным вкусом. Очень любил порядок. И свою коллекцию картин. В моей жизни он сыграл огромную роль. Я необыкновенно благодарен дяде за то, что он взял меня на воспитание и определил в отличное военное училище с добрыми традициями. Тем, что у меня есть, я частично обязан ему.

Молчание.

– А не могли бы вы рассказать, как произошло переселение к дяде, как он вас принял, как относился?

– Я плохо помню тот день, когда дядя забрал меня из больницы, – скованно проговорил полковник. – Пока я жил у него, моим воспитанием занималась горничная, госпожа Хасс. Не сказал бы, что она меня горячо любила, но это и не входило в ее обязанности. Дядю я видел очень редко, и мы почти не разговаривали. Куда роднее мне был дядя Кирилл, дворецкий. Спасибо ему – иногда он со мной разговаривал. Еще дядя Роберт с тетей Марго заезжали пару раз. Такой большой был, веселый. Помню, я подслушал однажды, как он упрашивал жену взять меня к ним. Своих детей у них не было. Но тетушка отнеслась к этой идее прохладно. «У нас уже есть кот»… – Виктор помедлил, буравя взглядом пустой стакан перед собой. – А дядя Мартин спустя полтора года устроил меня в хорошую военную школу. С тех пор мы с ним не виделись, хотя я регулярно получаю от него открытки.

Снова напряженное молчание. Павел почувствовал, как внутри у него закипает. Солгать Инне, пролететь безумные расстояния, высадиться на передовой – чтобы выслушать десяток постных фраз о семейных визитах!

– Не могли бы вы вспомнить…

– Нет, не могу. И не считаю нужным, – полковник резко поднялся и вышел из-за стола. – Я сообщил все, что знал. Приятно было с вами познакомиться. Вы можете подождать здесь, пока не вернется транспорт.

Три решительных шага. Невозмутимый Ронгу посторонился. Хлопнула дверь, с потолка посыпались песчинки. Карев с досадой стукнул кулаком по столу и бросился следом. Лейтенант предупреждающе поднял руку:

– Господин следователь, вы уверены, что…

– Уверен!

Вырвавшись за дверь, он побежал по глубокой траншее.

– Полковник, стойте! Стоять!

Сато замер и развернулся. Сверкающие глаза, побагровевшее от ярости лицо.

– Кто вы такой, чтобы мной командовать? – еле сдерживаясь, процедил он сквозь зубы.

– Я следователь! Дознаватель! И вы не уйдете, пока я не скажу, что допрос окончен!

– Допрос, говоришь? – пальцы полковника вцепились в лацканы серого пиджака.

– А вот рук не надо, – веско сказал подоспевший Ронгу. Справа, и слева, и сзади выросли солдаты с синими треугольниками на рукавах, заклацали затворы.

Желваки заиграли на обтянутых скулах. Бросив тяжелый взгляд на лейтенанта, Сато, опустил руки.

– Уважаемый господин следователь! – отчеканил он. – Я сказал все, что считал нужным. Если вы ждали от меня дифирамбов в адрес старой бездушной жабы, то глубоко ошиблись. Всего хорошего.

И Карев снова увидел перед собой широкую спину и коротко остриженный затылок.

– Я доложу вашему командованию! – крикнул он.

– Пожалуйста, – не оборачиваясь, бросил полковник. Топнув в бешенстве ногой, Карев побежал за ним.

– Послушайте, вы! – почти нагнав полковника, он импульсивно вытянул руку и в тот же миг что-то ужалило ее.

– Ай!

Они одновременно остановились и посмотрели на рукав пиджака. Откуда-то на нем вылезло красное пятнышко. Виктор схватил следователя в охапку, и они вместе рухнули в окоп. Над ними что-то ударило в бруствер.

– Лежи и не двигайся! – прошептал Сато и, пригнувшись, побежал вправо.

Где-то вдалеке грохнуло. Застрекотали автоматы. Слева и справа. Мимо пробежали солдаты. Не дознавательские, здешние. Карев сидел на земле и думал о безнадежно запачканном костюме. Что он скажет Инне? Особенно про это пятно на рукаве. Кажется, оно увеличилось. Ну, пиджак точно пропал. И где же это его так угораздило? Внезапно правую руку пронзила жгучая боль. Даже дыхание перехватило. Карев с ужасом понял, что он ранен. Ранен! Огненная волна потекла от пятна к локтю. Затем к плечу. Там, где по ткани расползалось красное, кто-то принялся разрывать руку изнутри, дергая большими рыболовными крючьями, вроде тех, что они с отцом видели в детстве в магазине, когда зашли купить гвоздей, чтобы прибить скворечник… Как же больно! Ненасытный пламенный червь добрался до плеча и начал прогрызаться дальше. Вокруг шумело, мельтешило, вспыхивало, перекрикивалось. А он молчал, стиснув зубы и с ужасом ощущая, как раскаленная лава растекается внутри. «Так не должно быть! – отчаянно думал он. – Ведь это всего лишь рука… Я же… легкораненый… почему же болит все?» Откуда-то из глубин памяти донеслись обрывки не то разговоров, не то статей о новых отравляющих пулях. «Господи, я что, умру? – ужаснулся Карев. – Прямо сейчас? Здесь?» От леденящей мысли даже боль на мгновение утихла, но сразу же вернулась, нахлынув новой, нестерпимо колючей волной. Уже не один, а сотни жгучих червей грызли его изнутри.

Кто-то присел рядом. Карев видел только пуговицы. Мелькнуло лезвие. «Сейчас меня убьют!» Послышался треск распарываемой ткани. Горящее правое плечо ощутило прикосновение холодного острия. «Отрежут руку… Пусть! Лишь бы не умирать! Господи, как же я Инне-то покажусь без руки?.. Господи, помоги!»

– Болит? – донеслось откуда-то сверху. – Все болит, да?

Он беспомощно кивнул. За рукав дернули. Следователь не сдержался и взвыл.

– Расслабься, – зашептал над ухом чей-то голос с акцентом. – Не противься боли. Раскройся перед ней. Пусть она пройдет через тебя, как вода сквозь песок. Волна просочится и уйдет, схлынет обратно в морские пучины… Не борись с болью, Павел, прими ее. Скоро утихнет. Через полчаса станет легче.

К оголенному правому плечу прикоснулось холодное. Пшикнуло. Вниз, на утоптанную землю выпала пустая капсула. Снова ему что-то вкололи – упала вторая стекляшка.

– Дзирос, «угнетатель»! – крикнули сверху.

– Есть! – приближающийся топот.

Карев совсем сполз вниз и лег среди втоптанных окурков. Волосы смешались с песком и грязью. Он попытался расслабиться. Представил боль как волну, несущуюся на него. А потом мысленно убрал себя. Получилось. Он больше не противился волне. Он стал ею. Он постарался не думать ни о чем, тупо уставившись на лежащую перед глазами пустую капсулу.

Рядом что-то упало. Карев поднял взгляд. Неподвижная рука с двумя синими треугольниками. Плечо. Крепкий подбородок. Большой горбатый нос. А выше… Вместо стеклянного, забрала окрашенные красным острые осколки… И что-то глубокое, черное за ними… Со всех сторон загудело, задрожала земля…

..А потом Карев как-то сразу очутился в помещении. Карты, кусок стола, чайник. И тишина. Только снаружи чьи-то крики доносятся. Он приподнял голову и понял, что лежит на диване – в той самой подземной каморке, где его встречал Сато.

Полковник сидел рядом.

– Рад, что вы пришли в себя, господин следователь. Это хорошо… Я тут кое-что вспомнил для вас… – выдавил из себя офицер, пристально глядя на бледного, покрытого испариной следователя. – Не знаю, насколько это поможет. Как-то раз… Это случилось только однажды, потому и врезалось в память. Не знаю, что на него нашло. В общем, дядюшка как-то подарил мне коробку конфет. С орехами. Наверное, это мелочь. Но это самое светлое, что я запомнил из детства, – он нервно, ломано усмехнулся. – Больше никто никогда для меня такого не делал. В детстве. Вот и все, господин следователь. Простите за резкость. Я мог бы много другого рассказать о дяде, но это не по вашей линии. Желаю благополучно добраться до госпиталя. Не беспокойтесь, жар спал, с вами все будет в порядке.

Полковник поднялся и вышел. А Карев лежал и думал только об одном: что же будет с Инной, когда она узнает… И чем больше думал, тем страшнее становилось. От отчаяния он закрыл глаза, а когда открыл, оказался в узком полутемном салоне. Вокруг чьи-то колени, стволы… Рядом лежит что-то белое. Кто-то накрытый…

Он догадался, что теперь уже не умрет. По крайней мере, сейчас. Умер тот, другой, а он, Карев, следовательно, останется жить. В голове чуть прояснилось. Случилось ужасное. Горбоносый парень, который полчаса назад подал ему руку из окопа, теперь мертв. Сколько еще людей погибло там? Лейтенанта Ронгу ждет трибунал. А сам он, дознаватель Карев, ранен. Рука забинтована и почти не болит. Но Инне все станет известно. От отчаяния Карев заплакал. Если бы он не солгал, ничего бы этого не было… Черная клякса начала расплываться перед глазами. Это – его ложь. Она поглотила морщинистое лицо в сплетении трубок и проводов, седую старушенцию с голубым котом на коленях, небритого викинга в зеленом халате, лохматого безумца с черным пакетом в руках, грозного бородача в рясе, побледневшего от бешенства полковника, горбоносого солдата, смуглого лейтенанта, наконец, коснулась и омрачила ее образ, и он жалобно всхлипнул, а затем чернота поглотила его самого и все вокруг.

Осталось лишь одно светлое пятно: коробка конфет с орехами…

* * *

Когда Карев очнулся в следующий раз, вокруг было все белое, а в ноздрях – едкий запах хлорки и лекарств. А рядом сидела Инна, тоже в белом. Она улыбнулась.

– Иннушка… – с хрипотцой выдохнул он. – Прости меня, пожалуйста… Я обманул… Не сказал…

– Ну что ты, милый? Что ты такое говоришь? Ты у меня герой! Я так счастлива, что ты наконец проснулся! Я так скучала без тебя!

И, склонившись, она коснулась его губ своими… А потом не выдержала и расплакалась.

– Что, руку… отрезали? – прошептал он.

– Нет-нет. Все замечательно… Это я от счастья. Рука заживет, доктор сказал… Господи, я такая счастливая, что ты у меня есть!

* * *

Когда пациент Карев уже достаточно окреп, его посетило начальство. Начальство пришло с цветами, соком и апельсинами. Поздоровалось левой рукой. Посмотрело сверху добро, по-отечески.

– Ну, молодец! Не посрамил! После выписки – двойной отпуск. С четверными отпускными. И давай, готовься к представлению. Отдыхай. А дело твое кто-нибудь из ребят закончит. Халл, например.

– Ну уж нет! – Петрович даже вздрогнул от такого отпора. – Довольно с него и дела Кайрондера! А здесь я уже все сделал. Заканчивать нечего. Только уточнить кое-что у Хасса и у Хотеенкова. Самые главные сведения уже добыты и проверены.

– Ну-ка, – Петрович улыбнулся, качнув двумя подбородками.

– Черствым человеком был Мартин Сато, – заговорил вдруг Павел с каким-то благоговением в голосе. – И с каждым годом все больше. Но иногда прорывалось в нем нечто иное, настоящее. Когда взял племянника-сироту к себе на попечение. Он не знал, что с ним делать, а все же старался заботиться о мальчике. Любил, как мог… по-своему. Принес однажды конфет с орехами. Да, для любого нормального человека в таком поступке нет ничего особенного. Но для сухаря, каким был Сато, – это подвиг, потому что во имя него нужно было пойти против себя самого… То же самое, когда он помог сестре оплатить похороны мужа.

– И все же, помощь родственникам естественна для любого человека, – заметило начальство, – это не совсем «чистый» поступок.

– Но Сато пошел и дальше. За порядком и дисциплиной он пытался спрятаться от людей, стать неприступным сфинксом. И спрятался успешно. Из-за этого он оказался причиной многих трагедий. Хотя можем ли мы судить его, если о каждом из нас можно сказать то же самое? – Карев на секунду помрачнел, вспомнив неподвижное тело на дне окопа и разбитый окровавленный шлем. – Судить мы должны по тому, как пытался этот человек преодолеть стену собственного страха и равнодушия. Сато отменил выплату субсидий для сотрудников. Но все-таки пошел наперекор себе и бескорыстно помог оператору Евтичу, спасая его жену… К тому же Мартин Сато любил красоту и умел видеть ее по-особому. Под внешним бездушием й жестокостью скрывался несчастный и даже робкий человек.

Карев замолчал, утомившись от столь долгой речи.

– Неплохо! – одобрительно покачал массивной головой Петрович. – Ладно, встречайся с оставшимися свидетелями, после чего готовь рапорт. Думаю, комиссию он пройдет на ура. Если все как следует обоснуешь. И, наверное, сразу после твоего награждения Мартин Сато отправится на «определитель»…

– Какое награждение? – не понял Карев.

– Ты представлен к ордену Мужества. При исполнении обязанностей спас жизнь боевого офицера, загородив собой от пули. Пять свидетелей подтвердили. Честно говоря, Павел, не ожидал от тебя. Моя вина. Семь лет возглавляю отдел по расследованию лучшего в человечестве, а в собственном сотруднике такой важной черты не разглядел… Видно, даже возраст и опыт не уберегают от ошибки. Так что ты уж извини старика… Что недооценил раньше.

Откинувшись на подушке, Карев оторопело слушал. «Какая-то глупость… Или шутка…» Он захотел объяснить, что здесь недоразумение, простая случайность, но вместо этого губы произнесли другое:

– Что с лейтенантом Ронгу?

– Проходит по «черному» следствию. На предмет преступления. Поразительная халатность, которая привела к ранению следователя и гибели солдата. Ох-хо-хо, с его-то послужным списком!

– Это не он! Лейтенант не виноват. Скажите им, что Ронгу все делал правильно!

– Ну, правильно или неправильно, это уже трибунал решит. Но ходатайство твое я направлю. Кажется, вакцину именно он тебе вколол. А ты молодец: слова, достойные героя. Ну, давай поправляйся! Не торопись с отчетом, как получится, так и приходи. Награждение через месяц.

И начальство бодро покинуло палату, оставив тяжкий, мутный осадок в душе.

* * *

К работе Карев вернулся через неделю. До этого Инна никуда не желала отпускать героя (а он, надо сказать, не очень-то и стремился), так что им удалось провести вместе семь восхитительных дней.

Но слишком уж откладывать дело не стоило. Госпожа Хасс уже шесть лет как скончалась, а ведь и господин Хотеенков давно не мальчик – в любой день может отойти в мир иной, минуя Предпоследнее Дознание. Компьютер подсказал, что старика можно найти с понедельника по пятницу с 10:00 до 17:00 на углу улиц Сиреневая и Флотская. «Прыгун» опустился на Сиреневой. После неприятного инцидента у «Интры» Карев стал куда более осмотрительным в выборе места для парковки.

Придерживая слабую правую руку, следователь вылез из салона и побрел вдоль улицы. Типовые округлые конструкции из бетона, стекла и стали. Пустая дорога. На заплеванном асфальте – пачки из-под сигарет, обертки жвачек, смятые пластиковые бутылки и прочие отходы городской жизни.

Рассеянно глядя под ноги, Карев подумал, что надо будет еще раз заехать во дворец Сато и отключить в компьютере «поздравитель». А то Виктор и госпожа Тахи немало удивятся, когда получат на следующий праздник открытку от лежащего в коме или уже мертвого родственника. Невольно вспомнился растерянный дворецкий. Надо бы замолвить словечко полковнику о Смоллере, чтоб не оказался бедняга на улице…

Но это все после, если будет время. После отчета. Павел поднял голову.

Как ни странно, на пересечении улиц действительно сидел старик, откинувшись в доисторическом шезлонге и молча созерцая приземистый магазин «хозтовары», аккурат через дорогу. Карев присмотрелся. Дряблые щеки. Водянистые глаза. Глубокие складки на лбу. Грубо остриженные волосы, на удивление, совершенно не тронуты сединой. У ног старика стояла большая банка из-под консервированных ананасов. Из нее выглядывало несколько смятых банкнот. Карев никогда в жизни не видел столь грязной, засаленной одежды. И запах… Следователь остановился, не доходя пары шагов до человека в шезлонге.

– Вы господин Хотеенков?

– Чему обязан? – проскрежетал сухой голос.

– Следователь Павел Карев, Предпоследнее Дознание. Я занимаюсь делом Мартина Сато. Вы могли бы рассказать мне что-нибудь об этом человеке?

Хотеенков молча пнул банку. Несильно, но она скрябнула по асфальту и красноречиво придвинулась к следователю. Порывшись в карманах, Карев нашел пятерку и бросил в металлическое жерло. Подумав, бросил еще десятку.

Выражение лица старика несколько смягчилось. Он поднес кулак ко рту и прокашлялся.

– Так что вас, господин следователь, интересует?

– Все о Мартине Сато. Я из Предпоследнего Дознания, так что, сами понимаете…

– Да, я слышал… – с удовольствием констатировал старик, – вы убиваете людей.

Карев вздрогнул.

– Ничего подобного!

– Вот как? А что же вы с ними делаете?

Следователь вздохнул, возвышаясь над стариком в шезлонге. Нехотя принялся выуживать из памяти абзацы вызубренного на курсах учебника:

– Наше ведомство занимается теми коматозными больными, в чьих телах жизнь поддерживается исключительно медицинскими аппаратами, хотя никаких шансов на возвращение в сознание уже не осталось.

– И зачем же?

– Ну… у них статус особый. С одной стороны, еще формально не умерли, а с другой – уже никогда не вернутся в мир живых… Так вот, еще лет триста назад встали острые вопросы: уместно ли подобное «милосердие», и если да, то до какого предела поддерживать растительное существование тел таких пациентов?

– Непростые вопросы.

– Ответы на них смог дать Виталий Тон. Основатель Предпоследнего Дознания. Он говорил, что человек попадает в коматозное состояние неслучайно. Это должно иметь смысл. И смысл в том, чтобы мы, живые, могли увидеть его с лучшей стороны, разглядеть даже в нравственно деградировавшем человеке, если он таков в глазах окружающих, нечто подлинно доброе.

– Хм! А как, интересно, подлинность добра у вас определяется?

– Критерий один, но довольно строгий: бескорыстие поступка. В жизни каждого человека внешне симпатичных дел набирается изрядно, но дотошную проверку на предмет бескорыстия выдерживают далеко не все. Поэтому по каждому попавшему в наше ведомство ведется тщательное следствие. С опросом свидетелей, анализом улик…

– Занятно. А потом?

– Когда удается найти два-три «чистых» поступка, следователь составляет отчет и подает его на комиссию. Если отчет неудовлетворителен, комиссия назначает дополнительное расследование…

– Ну а когда все в порядке?

– Отчет в сокращенном виде идет в печать, в наш бюллетень. Оттуда его перепечатывают центральные издания, лучшие отчеты кладутся в основу сюжетов книг и фильмов.

– Постой-ка! – старик сощурился. – Кажется, я что-то читал такое… Или слышал… Про этого, как его… Ка… Ка…

– Кайрондера, – подсказал следователь, поджав скрытые усами губы.

– Точно! Ну и имечко! А история хороша… Пробирает. Ты бы сразу сказал про Кайрондера, а то дознания какие-то…

– Наша служба играет огромную роль в поддержании стабильности и равновесия в обществе. Тону и его последователям удалось вернуть человечеству веру в добро, основанную на конкретных фактах. Негативные последствия работы «черных» следователей – полицейских, налоговиков, контрразведчиков, изобличающих во внешне добропорядочном человеке пороки и преступления, уравновешиваются позитивными последствиями работы «белых» следователей – дознавателей, вскрывающих объективно добрые, чистые стороны в каждом, даже самом безнадежном человеке.

Хотеенков молча покачал головой. Затем неторопливо почесал затылок.

– А что же все-таки с этим-то происходит… с подследственным?

– Если комиссия принимает отчет, то его герой отправляется на «определитель».

– Это что еще такое?

– Разновидность жребия. Если выпадает один вариант, значит, работа там, наверху, получила одобрение, и все аппараты отключаются.

– И человек умирает?

– Да. – Карев поморщился: об этом было не принято так говорить. – А если выпадает второй вариант, это свидетельствует, что главного о человеке мы еще не узнали, аппараты продолжают функционировать, и следствие возобновляется снова и снова, пока наконец работа не получает одобрения свыше, и душа не отпускается из бессознательного тела на последнее дознание, представ пред ликом Того, Кому не нужны никакие отчеты…

– Я и говорю: убиваете, – удовлетворенно резюмировал старик. – Что ж, господин следователь, я понял, что требуется. Мартин… Значит, в коме он? Ясно. Чего-то совсем определенного не припомню. Мы с ним вместе учились. Он уже тогда был замкнутый, все ему не нравилось. То есть где надо, мог и смеяться, и лебезить, и анекдоты вспомнить, и комплиментами сыпать – без этого не пролезешь в люди. Но это все ненастоящее было. Только иногда, по вечерам, когда разговоришься с ним по душам за кружкой пива, бывало, раскроется он и сам счастливый делается. Но потом уже такого я за ним не замечал. Вместе мы поступили в «Интру», вместе ползли наверх. Мартин опередил меня, я стал его помощником, а потом и заместителем. Чего он хорошего делал? Да вот, когда в молодости играли мы с ним в теннис, подавал он хорошо… Но это ведь не то, что вам нужно, так? А чтобы, там, ребенка из горящего дома вынести или вдове какой-нибудь тысчонку отстегнуть – не найдете вы такого за Мартином. Я, по крайней мере, не знаю.

– Он усыновил племянника, – напомнил следователь, переминаясь на подуставших ногах.

– Как же, помню усыновление, то бишь опекунство, да, – охотно закивал старик. – Тогда, еще при Касселе, скончался его главзам – Гонорио Табб. Ну и въедливый же был старикан, упокой Господи его мелочную душу! Словом, открылась вакансия второго лица в корпорации. Претендентов было двое: первый администратор Гуобен и второй администратор – Сато. По всему, Гуобен должен был пройти. Сложись так, и Мартин до сих пор бы ходил в администраторах. Но тут подвернулся случай, брат его вместе с женой разбились на «прыгуне». Мартин никогда дураком не был. Быстренько оформил опекунство, а господин Кассель-то имел слабинку – сантиментами баловался. Вот и проникся, решил, что Сато-де надо помочь, чтобы сироту содержать. Так и выбился хитрый лис в главные замы.

К мальчишке он относился строго. Помню случай: в честь какого-то очередного юбилея кто-то из начальников отделов подначил своих, и те поднесли Мартину коробку конфет с орехами. Дорогих, хороших. Но не знали лизоблюды, что у него аллергия на орехи. Хе-хе! И вот, как сейчас вижу: ходит он по кабинету и вопит, что они, значит, специально подсунули, что, мол, лучше бы и не дарили ничего, а затем взял да и бросил конфеты в урну. Я говорю ему: чего добро выбрасывать, ты бы лучше мальчонке снес… Ну, Мартин подумал и велел мне достать коробку из урны и завернуть в пакет. Очень был бережлив.

Ну а когда через полтора года и господин Кассель, добрая душа, отправился в лучший мир, совет учредителей назначил на его место Мартина. А тот на следующий же день отослал мальчишку в военную школу на Сицилии. Я сам подбирал, по его поручению. Больше я не слышал ничего о Вите, но, кажется, он хорошо учился. Мартин при мне никогда, не вспоминал о нем, разве что раз-другой спросил про оплату.

Карев озадаченно поднял глаза к небу. На фоне облаков между рядами сверкающих стеклом небоскребов плыла желтая сарделька «прыгуна»-такси.

– Может быть, Сато помогал работникам?

– Ха-ха-ха! – широкая стариковская ухмылка обнажила коричневые, стертые зубы. – Вы, должно быть, не заходили в «Интру», если такой вздор несете. Став директором, Мартин сразу повысил зарплату, но отменил все субсидии и строго следил за этим. Никому и ни в каких случаях. Однажды, когда он был в отлучке, взял я «грех» на душу – выплатил субсидию какому-то оператору на лечение жены.

– Вы?

– Я. Тогда главой профсоюза был Герт, умный малый. Он-то со мной и потолковал. Объяснил, что сотрудники недовольны и как они намерены действовать, если Сато этому оператору откажет. Как на совет станут давить, со СМИ работать… Грамотно объяснил. А в ту пору среди учредителей были те, кому новый директор очень не нравился. Понял я, что есть риск для Мартина. Не то чтобы уж смертельная опасность, но реальный риск – да. Вот и выплатил оператору через бухгалтерию. Ну и влетело же мне от Мартина, когда он вернулся! Как же он бесился из-за несчастных пяти тысяч! А ведь на пользу пошло… Но Мартина все равно крутило. Как и тогда, с похоронами мужа Марго. Я уж и на совет кивал, и на общественное мнение. Еле уломал. А он же потом целый месяц изводился, что я его по миру пустить хочу. И наконец пустил по миру меня. Видимо, в целях самозащиты. Я, конечно, немного преувеличиваю… побарахтался я еще несколько лет, прежде чем в руки соцслужбы ухнуть. Но под горку-то все же дружок меня толкнул.

Старик замолчал, со странной улыбкой вглядываясь в магазин на той стороне безлюдной улицы. Карев продолжал нависать столпом, ошарашенно пытаясь уложить в голове услышанное.

– А ведь сквозила у меня тогда соблазнительная мыслишка: договориться с Гертом да сообща скинуть Мартина. Теперь, глядишь, он бы вместо меня здесь торчал, на свежем воздухе, так сказать, – старик дернул щекой и прокашлялся. – Но жалко его как-то стало. Все-таки вместе к экзаменам готовились. Вместе в университетском сквере пиво пили. Не то чтобы Мартин злой был с самого начала, просто не знал, как себя с людьми вести, боялся людей. Он и с племянником-то, может, хотел по-хорошему, да не ведал, как надо. Ну а потом, когда уж до верхушки долез… Чего говорить, власть и не таких губила. Да еще в том беда, что ничего в жизни Мартин не любил, кроме дурацких картин этого Са… Са…

– Савушкина, – пробормотал Павел.

– Точно! У него прямо страсть была. Помню день, когда она родилась. Потащились мы как-то в галерею, уж не помню, по какому случаю, бродим, скучаем – и вдруг замер он. Смотрю: уставился в какую-то ерунду, вроде нарисованного башмака. И стоит, не оттащишь. Чего уж там он углядел, не знаю. Но еще тогда, помню, сказал, что все картины этого Савушкина обязательно приобретет. И сдержал клятву молодости. Когда я увольнялся, он оплатил последнюю, оставалось только привезти. На что Мартин только ни шел, чтобы заполучить очередную безделушку! Тут он не жалел никаких денег. А если кто противился, то уж совсем крут становился… Не сам, конечно, со специальными людьми договаривался. Вроде никого не убили, но жизней запороли порядочно. Одного мелкого банкиришку помню – тоже коллекционер, не хотел продавать какую-то лысину на холсте. Мартин проконсультировался кое с кем, провел пару операций, и банкир как-то раз проснулся разоренным и с кучей долгов. Приполз на коленях к Мартину и картину принес. Тот купил, но уже за полцены! Чтоб другим неповадно было. Я потом, когда сам опустился на дно, встретился с этим банкиром. Не выдержал человек, съехал с катушек. Семью бросил, из малогабаритки, куда его соцслужба поселила, сбежал. Бродяжничает теперь где-то рядом с «Интрой». Местная достопримечательность, у нас вообще таких мало. Можете найти, растрепанный, обросший весь, с бородавкой на носу, околесицу все время несет… Ах, да, я забыл: вас такие вещи не интересуют. Не по вашему ведомству… Поговорите с Марго, может, она что из детства Мартина упомнит, сестра как-никак. На «Интру» сходите, как знать, не учудил ли Мартин после моего ухода какого-нибудь доброго дела. Но это вряд ли… Совсем он от всего закрылся, единственное окно в душу оставил для картин этих… Хотя… – Хотеенков вдруг стал серьезен, – если бы он сидел сейчас на моем месте, то я, возможно, был бы на его? И сейчас меня бы дознавали? Ну уж нет. Так лучше, – и старик, наклонившись к банке, выгреб из нее купюры.

* * *

Всю дорогу до дома Павел остывшим взглядом скользил по крышам высоток, проплывавшим внизу. Вот и все. Как говорится: следствие зашло в тупик. Вспыхнуло, правда, на миг подозрение, что Хотеенков попросту лжет, чтобы отомстить Сато. Но пришлось его отбросить. Не мог он лгать. Старик рассказывал даже без вопросов. Да и ответы его уже никак не способны повредить Сато… А вот ему, Кареву, еще как способны! Не найти ни одного доброго дела – это гарантированный минус в послужном списке. Наберется их три – и прощай, следственная работа. Что там небритый викинг с «Интры» говорил о потере работы? Сердце сжалось, когда Павел подумай о том, что может стать с Инной…

Нет, это невероятно! Чтобы все добрые дела сложились случайно, помимо воли человека… Но вдруг как-то некстати вспомнилось совершенное им самим «спасение полковника Сато». За которое он готов получить орден, и всю жизнь пользоваться привилегиями, и раз за разом повторять ложь об этом, строя счастье на лжи и распространяя все ту же гибельную черноту вокруг себя, что так явно нарисовалась в бреду.

«Ну и что? – зашептал чей-то голос в голове. – Ведь на самом же деле спас. Какая разница, случайно или нет? А Хотеенкова просто выбросить из головы. Отчет-то уже почти готов. Кто узнает? Кому какое дело до того, кем был этот Сато? Правды ведь в любом случае не узнаешь. Все эти отчеты, даже о Кайрондере, не условность ли? В душу ведь никто не лез. Беллетристика одна. Так не лучше ли выбрать ту версию лжи, которая не поставит под удар семью?»

«А как же настоящая истина? – мысленно ответил Карев. – И тот мир, где она яснее ясного? Ведь и меня, придет время, будут расследовать. Если не здесь, на предпоследнем дознании, то уже там, на последнем?..»

«Да будет ли оно еще? – зашипел голос. – Это все далеко. Себя не жалеешь, так хоть о жене подумай! Или твоя гордость важнее ее счастья?»

Карев опустил голову и уткнулся в ладони. Вспомнилось отчего-то – сапоги по бокам, полутемный салон, накрытый тканью труп… «Я уже как-то лгал…»

* * *

Петрович слушал молча, подперев кулаком квадратную красную морду и спокойно шаря по лицу собеседника взглядом узких серых глаз.

– Ну вот что, Павел, – заговорил он, терпеливо дослушав до конца. – О геройстве твоем позже поговорим. Твоя профессиональная несостоятельность меня заботит больше. Ты отчет принес? Хотя бы черновик?

Дрожащей левой рукой Карев протянул широкое металлическое кольцо. Петрович принял, зачем-то посмотрел на свет.

– Здесь все?

– Все, что видел и слышал.

Петрович поднял кольцо к голове и прикрепил за ухом. Несколько минут невидяще смотрел перед собой. Кареву, по ту сторону стола, оставалось лишь нервно дергать левый ус, пригибать подбородок вправо и вниз, приподнимать брови и отчаянно бороться с мыслью бросить все, вскочить и уйти.

Наконец короткие толстые пальцы отлепили кольцо и швырнули на стол. Взгляд начальника приобрел осмысленность, стал насмешливым.

– Ах, дурак ты, Павлик, дурак! Всему-то вас, молодежь, учить надо! – Петрович довольно откинулся в кресле. – Что Халл, что ты… Сато твой, оказывается, без ума от картин Савушкина был, верно? И все их таки собрал? Только одну, уже оплаченную, еще не успели подвезти?

– Да… – осмелился проговорить напряженный Карев.

– А оплатили ее еще при Хотеенкове, которого выгнали пятнадцать лет назад! Какой же это фанатичный коллекционер будет ждать пятнадцать лет, пока привезут уже оплаченную и столь вожделенную картину?

Павел молчал, глупо хлопая глазами и уставившись на начальника.

– Ох-хо-хо! Все приходится делать самому! – выдвинув компьютер, Петрович навис над ним, бегая пальцами по сенсорным клавишам. – Та-а-ак, у кого он купил эту мазню?

Карев замер, навострившись. Внутри зашевелилась смутная догадка.

– Некий Александр Якимов, – провозгласил начальник, читая с экрана. – Работает таксистом. Интересно, откуда у таксиста деньги на такую картину? Ого, раньше был обеспеченным человеком. На покупку «Руки» Савушкина истратился до гроша. Еще один фанатик! Только, в отличие от Сато, нищий. Смотрим дальше. Живет в двухкомнатной халупе. Там же прописана Марфа Черниловская, его теща. А вот это уже интересно: госпожа Черниловская перенесла дорогостоящую операцию аккурат через неделю после того, как Якимов продал картину Сато. Любопытно: твой сухарь отвалил двадцать тысяч, а картина так и осталась у таксиста.

Память вдруг всколыхнула лица, образы… «Единственное окно в душу… и через это окно – увидеть того таксиста в момент, когда он от своей картины отказывается… ради тещи… вот она, тайна исповеди… пятнадцать лет…»

– Я знаю, – улыбнулся Павел. – Я знаю, почему он так сделал. Я видел этого таксиста…

– А теперь скажи мне: конечно, Мартин Сато – мерзавец, как и все мы, но разве это не дело, которое ты искал и должен был найти? Когда человек отказывается от своей выгоды и своей страсти ради другого – разве это не подвиг? Ну что, дальше тебе разжевывать или сам разберешься?

– Спасибо, Викентий Петрович! – Карев едва не захлебывался от радости. – Дальше я сам! Спасибо! Вы – гений!

– А вот это ты брось! Переговори с таксистом и завтра подашь нормальный отчет, А орден Мужества ты все же получишь. И не спорь. Для того, чтобы признаться в собственном бессилии и отказаться от незаслуженного, но лакомого куска, тоже нужно мужество. И немалое. К тому же… – Петрович заговорщицки улыбнулся, перегибаясь через стол, – если окажется, что ты не герой, придется инициировать «черную» комиссию, которая будет разбирать вопрос ответственности того, кто послал тебя на Тират. А зачем нам это надо?

Дело Харчевского

 

Пятница

Букет в университете, а теперь ещё и газетчик с диктофоном... Всё это более прилично для дам, нежели для серьёзных людей, занимающихся наукой. Как и полагалось серьёзному человеку, профессор Харчевский не знал, как к подобным вещам относиться. Поэтому пришлось и то и другое привезти к себе домой. Но цветы хотя бы стоят себе спокойно в банке на журнальном столике и не задают дурацких вопросов, как этот самодовольный усатый тип, рассевшийся на стуле:

- Какие из своих поступков вы могли бы поставить в пример вашим детям?

Профессор сощурился, с тоской оглядывая голубые стены холостяцкой малогабаритки.

- Позвольте мне приберечь ответ для моих детей.

- Разумеется. А какие-нибудь примечательные истории из вашей жизни?

- Простите, я не мастак рассказывать анекдоты. Не лучше ли перейти к разговору о моих научных трудах?

- Несомненно. - кивнул журналист, - Но у нас популярное издание. Наши читатели хотят за сухим перечнем достижений разглядеть живого человека, многогранную личность, с её бытом, проблемами, а главное, взлётами. То, что понятно каждому...

Профессор с сомнением скривил губы и дёрнул рукой, смахивая муху с рукава.

- Кажется, дознаватели поставляют в СМИ достаточно добродетельной жвачки, завёрнутой в увлекательную упаковку.

- Великолепно, что вы об этом вспомнили. - гость натянул рабочую улыбку, - Как по-вашему, попади вы под "Предпоследнее дознание", какие случаи из вашей биографии могли бы привлечь внимание следователей?

- Надеюсь, этого никогда не случится.

- Ну а всё-таки?

- У вас, случаем, нет других вопросов? Эта тема мне неинтересна. Я не отношусь к поклонникам указанной службы.

- Отчего же? Что плохого, когда люди раскрывают лучшие стороны человека и на реальных примерах учат видеть отблеск добра в каждом ближнем?

- Только, пожалуйста, не надо патетики. - профессор невольно поморщился от душистого запаха роз, - Указанная служба проституирует эти лучшие стороны человека, делает их товаром, инструментом оболванивания масс, и средством личной наживы.

- Даже наживы?

- А разве дознаватели работают бесплатно? Немалые суммы идут из бюджета и десятков фондов, - и это при том, что само существование такой службы абсурдно. Взять, например, полицию. Её существование обусловлено реальной потребностью общества в поддержании порядка. А на что способно это "Дознание", кроме слащавой демагогии? "Мы расследуем добрые дела". Абсурд! - слова вылетали веско и размеренно, как и подобает человеку, умеющему уважать своё мнение, - Я всегда относился с глубоким соболезнованием к тем несчастным, кого угораздило попасть на разделочные столы этих "дознавателей", присвоивших себе право решать, какой из добрых поступков человека сгодится для шоу, а какой - пойдёт на выброс. В былые времена коматозных больных милосердно усыпляли, без публичного издевательства. Что, позвольте, смешного вы находите в моих словах?

- Простите. Подумалось вот, что бы вы сказали, узнай, что в этот самый момент находитесь под следствием "Предпоследнего дознания"?

- Сказал бы, что эта беседа начинает меня утомлять.

- Если бы узнали, что лежите сейчас на одном из тех самых "разделочных столов", а окружающая обстановка - продукт психоэмулятора, разработанного учёными "ПД"?

Профессор поднялся:

- С вами было приятно познакомиться.

Журналист встал.

- Если бы узнали, что я - последний человек, с которым вы общаетесь?

- Не смею вас задерживать.

Журналист подошёл к окну.

- Неплохой вид. - сообщил он и ударил по раме кулаком. Стекло разлетелось вдребезги, сверкающие осколки полетели на пол, и на их месте открылась зияющая чернота. Комната погрузилась во мрак, диван вдруг вытянулся и почернел, дверца шкафа раскрылась и, сорвавшись с петель, рухнула. От испуга профессор сел.

Фигура молодого человека стала еле видна в наступившей темноте. Всё освещение комнаты исходило от тех осколков, что ещё сохранились в раме. В них, как в разбитом зеркале, по-прежнему виднелись освещённые полуденным солнцем верхушки деревьев, голубое небо и угол соседней высотки.

Молодой человек пересёк комнату и остановился в прихожей.

- Вопросы я задал. Вернусь чуть позже. Надеюсь, к тому времени вы успеете подумать над ответами.

И ушёл, хлопнув дверью.

*  *  *

Карев открыл глаза. Синие проводки перед лицом, выше - белый потолок с золотистыми кружками-лампочками. Стерильно-химический запах. А вот и руки в белых рукавах, десять минут назад они прикрепляли эти проводки, значит, сейчас... ага, оторвали. Довольно бесцеремонно. У висков защипало. Скосив глаза, следователь разглядел знакомую сутулую фигуру в белом халате и с высохшей, как доска, бородатой физиономией.

- Всё, можете встать, - проскрипел неприветливый голос.

Павел ухватился руками за края кушетки и резко сел, свесив ноги. В ушах зашумел морской прибой, перед глазами поплыли очертания чёрных ящиков, мониторов, вешалка у двери, стулья, стол, листы бумаги, мрачный Патканян уизголовья...

- Головокружение есть? - осведомился тот.

- Есть маленько.

- Через минуту пройдёт.

Карев назло лаборанту не стал дожидаться - поправив усы, спрыгнул на линолеум, сунул ноги в лакированные туфли и зашагал к вешалке. Покачнувшись, снял и надел серый кашемировый пиджак, выдвинул стул, плюхнулся, облокотившись о стол.

- По моей части замечаний нет? - спросил Патканян, не отрываясь от монитора.

Карев задумался, крутя между пальцами авторучку и глядя на стопку белых листов перед собой.

- Мужчинам дарят гвоздики или каллы. Но никак не белые розы.

- В эмуляторе прописаны просто "цветы". Конкретизирует их сам подследственный. Что насчёт вариантов?

- Я принял решение развивать контакт по варианту "б". Эмуляция успешно выдержала локально-деструктивное воздействие.

Реакция подследственного?

- Замешательство. Остальное узнаем завтра.

Бородач в белом халате резко обернулся:

- Я считаю, что вы неоправданно рискуете. В результате таких действий мы можем потерять контакт!

Что забавляет в учёных - так это фанатичная вера в истинность любого своего мнения. Если учёный считает, что запивать бутерброды можно только молоком, разубедить его можно лишь написав диссертацию по бутербродоедению.

Павел постарался сдержать улыбку и подобрал официальный тон:

- Я помню ваше мнение по варианту "б", уважаю его, но остаюсь при своём.

Патканян фыркнул и отвернулся к экрану.

Карев невольно перевёл взгляд дальше, на вторую кушетку, где с глухим колпаком на голове возвышалась пузом кверху внушительная фигура господина Харчевского. Из-за неё почти не было видно женщины с таким же колпаком на третьей кушетке. Следователь открыл колпачок и, поморщившись, принялся наносить значки на бумаге. Отчёты первого уровня секретности полагалось заполнять от руки. Пора привыкать.

*  *  *

Минута тянулась за минутой. Профессор сидел в темноте, словно оцепенев, и молча слушал, как гудят под потолком мухи. Почему-то встать и даже пошевелиться было страшно, будто от одного неверного движения всё окружающее могло разлететься на осколки и кануть в бездну.

Но долго так не просидишь, да и что в том проку? Он поднялся с дивана и осторожно просеменил к двери. Щёлкнул включателем и облегчённо вздохнул, когда электрический свет послушно брызнул с потолка, возвращая комнате привычный вид. Более-менее привычный. Если не считать окна, куда Харчевский смотреть избегал. Выйдя в прихожую, профессор нажал ручку - дверь не поддалась. Порылся в карманах брюк, извлёк ключи, руки тряслись, пока искал нужный. Нашёл!

Замолк щёлкнул. Но дверь не шелохнулась. Харчевский затряс ручкой. Потом отшагнул и с размаху грохнулся всем корпусом. Ещё раз! Бесполезно. Заперто наглухо.

Профессор повернулся в полутьме прихожей и отдышался, силясь думать логически, вспомнить... Вспомнил - телефон! Рука метнулась в карман, выдернула трубку... Работает! Пухлые пальцы забегали по кнопкам, выбивая номер полиции.

- Абонент находится вне действия сети или временно недоступен.

Харчевский оторопело посмотрел на экранчик. Сбросил вызов, набрал номер службы спасения.

- Абонент находится вне действия сети...

Сброс. Номер ректората.

- Абонент находится...

- Проклятье!

Трубка отлетела в комнату и шлёпнулась возле книжного стеллажа.

Эдуард Васильевич опустил руки и сполз по двери, усевшись на полу. Складки на лбу проступили резче. Снова потекли минуты в темноте. Сидел он долго, почти неподвижно, лишь изредка отмахиваясь от докучливых мух.

Затем профессор встал и вернулся в комнату. Осторожно подошёл к окну. В раме сохранились считанные куски стекла, в них по-прежнему виднелась улица - небоскрёб напротив, кривые тополя с желтеющими листьями, хотя ещё только август... Если изогнуться, можно разглядеть дорогу внизу, ряды припаркованных "прыгунов", редкие фигурки прохожих, даже коробочку робота-уборщика, как он подползает к урнам, опустошая их одну за другой, как заправский выпивоха.

А за этой щёлочкой в обычную жизнь стояла сухая, беспроглядная бездна, чернее, чем небо в пасмурную ночь. Смахнув с подоконника стекляшки, он выглянул наружу, чуть не по пояс. С этой стороны оконные осколки вели себя как положено, - были совершенно прозрачными. Чернота плотно обступала окно со всех сторон и не было ей ни конца, ни края. Профессор потянулся в нагрудный карман за авторучкой. Включив лазерную указку, попытался бросить вниз, но тьма поглотила ручку, едва та выскользнула из пальцев. Харчевский судорожно отпрянул от окна.

Взгляд упал на компьютерный столик. Профессор догадывался, что и здесь всё перекрыто, однако проверить труда не составляло - сделать два шага, щёлкнуть кнопкой на посеревшем от пыли бруске. Профессор догадывался, и всё же сердце заколотилось, когда экран вспыхнул и показал чаек над морем - предзагрузочную картинку... Но дальше дело не пошло. Харчевский переключил монитор на телевидение и заставка, моргнув, сменилась равнодушно-синим прямоугольником.

Эдуард Васильевич устало сплюнул и вернулся в прихожую. Входная дверь всё так же не поддавалась. Поразмыслив, он решил провести ревизию остальных помещений. Двери в туалет и ванную открывались. Из кранов, когда нужно, текла вода, горячая и холодная. Лампочки исправно загорались и гасли. А вот окно на кухне стало матово-серым, будто затянутое непроглядным смогом, и, естественно, не открывалось. В какую-то безумную секунду Эдуард Васильевич собрался было разбить его, но вовремя спохватился: ещё одной дыры в бездну ему не надо.

С холодильником был полный порядок, на полках лежал острый кусок сыра, обрезок копчёной колбасы, яиц неполный десяток, вскрытый пакет молока, цыплячьи окорочка и ещё кое-что по мелочи, вроде йогуртов и зелени. Но есть не хотелось. В раковине ждала помывки масляная тарелка, на плите - сковорода с ошмётками утренней яичницы.

Профессор вернулся в комнату. Подобрал с дивана пульт, выключил мерцающий синим экран. Какое-то время размышлял. Сосредоточиться мешало разбитое окно, чёрная дыра мозолила глаза и давила на нервы. Харчевский подошёл к стеллажу и, чтоб отвлечься, взял первую попавшуюся книжку. Оторопело полистал. Достал вторую. А потом раздражённо крикнул:

- Да что ж такое? Совсем уже ни в какие ворота не лезет!

*  *  *

Отчитавшись у Петровича, Карев спустился в отдел, на "палубу" - светлое вытянутое помещение, условно разделённое на шесть закутков шестью рабочими столами.

- Ну, с почином, мой друг! - подмигнул одинокий Халл, повернув от экрана узкое, точёное лицо с острым подбородком.

- Спасибо, Роберт! И тебя тоже. - улыбнулся Карев, шагая к себе в левый угол, - Что-то безлюдно нынче. Кроме тебя никого?

- Ещё София. Отлучилась ради полуденной трапезы.

- А остальные?

- Николая сковал недуг, а наш вьетнамский товарищ сбирает плоды на словесных пажитях.

- Ясно. - Карев уселся в кресло и откинулся, - Что ж, так даже лучше. Как твои дела... с клиенткой?

- Как по тонкому льду идти. Метафора не нова, но удивительно подходяща.

- А у меня скорее как быка за рога. Посмотрим, что выйдет. Ладно. Слушай, Роберт, хотел я с тобой посоветоваться. Тут у Инны день рождения грядёт, кстати, приходи в следующую субботу...

- Я польщён и тронут до глубины души.

- Ну да. А у тебя, случаем, нет идей... короче говоря, не могу придумать: что бы ей подарить?

Халл приподнял брови и развёл руками:

- Увы, Павел, от закоренелого холостяка в таком деликатном вопросе мало проку. На ум приходит только классика вроде парфюмерии, бижутерии, цветов, дорогого ресторана и заграничного путешествия.

- Да, в основном всё уже было. - Карев задумчиво поправил усы, поглаживая приподнятые кончики, - На счёт путешествия мысль правильная, это она любит, но я только что отпуск отгулял. А Петрович и выходных не даст из-за Проекта...

- Нередко случается так, что женщина сама намекает, чего бы ей хотелось...

- Может, и намекала, да я не понял. Я пытался вспомнить... - Карев сморщил лоб, - И почему женщины не могут прямо сказать: "хочу то или это"?

- Им хочется, чтобы избранник угадывал желания. - пожал плечами Халл, - В этом они видят проявление внимания.

Карев задумчиво поднял взгляд к потолку.

- В ближайшие мгновенья вернётся София, - продолжал коллега, - Вполне естественно было бы...

- Нет, Роберт, только не надо вплетать Соню...

Тут дверь распахнулась и ...

- Привет, Павлик! Что это вы тут про меня болтаете?

Долговязый Халл вскочил с кресла и галантно улыбнулся миниатюрной девушке с нарочито растрёпанной копной малиновых волос.

- София, не была бы ты столь любезна помочь мне разрешить одно затруднение?

Павел грохнул локти на стол и, простонав, уткнулся в ладони.

- Валяй. - Соня подошла к Халлу и уселась напротив, на пустующий стол Квана.

- Предположим, я захотел преподнести дорогой для меня женщине подарок, свидетельствующий об искренности и глубине моих чувств. - продолжал Халл, чуть склонив голову, - Что бы ты могла посоветовать?

- Ох, Роби, я бы не стала возражать против обручального кольца. - Соня многозначительно поиграла левой бровью и рассмеялась. Хмыкнул и Карев, наблюдая сквозь щелки меж пальцев, как смутился Халл.

- Что, Павлик, у Инны день рождения скоро?

Карев поперхнулся и опустил ладони.

- Глубина твоей проницательности, София, может сравниться только с великолепием твоей красоты. - заполнил паузу Халл.

- Только не надо пошлостей, Роби. И сядь, наконец, терпеть не могу, когда надо мной нависают! Павлик, спорим ты за всю семейную жизнь не подарил ей ни одного платья?

- Платье? - тот вскинул брови, - Но она же сама покупает себе одежду...

- Сама! - Соня соскочила со стола и всплеснула руками, - Ну конечно! А духи она тоже сама может купить! Разве нет? И цветы! А что, разве женщинам не продают цветов? И украшения тоже! А муж на что?!

- Постой-ка... - сосредоточенно сощурился Карев, подняв палец, - Кажется, вспомнил... Вроде, она намекала на что-то в этом духе... что, мол, у неё давно ничего нового из одежды не было...

- Ну до чего же тонкий намёк! - девушка аж задохнулась от возмущения, - Бедная Инночка! Судя по тому, что ты это запомнил, ей пришлось раз десять повторить! Какие же вы, всё-таки, мужики... чёрствые!

Халл отвернулся, пряча улыбку.

- Кстати, ты тоже приглашена. - пробормотал Павел.

- Конечно приду! Чтоб она не закисла в столь "внимательном" обществе. Бедная девочка!

- А вдруг я куплю, а ей не подойдёт? - сосредоточенно пробормотал Карев.

- Ты что, хочешь купить сам?!! - воскликнула Соня, - Кошмар! Как тебе вообще такая мысль могла в голову придти?! Без примерки! Я представляю, что ты купишь! Да вы, мужичьё, бального платья от скафандра не отличите! Вместе с Иннкой иди в бутик, вместе выберете, а ты оплатишь.

- Но ведь тогда...

- Что?

- Сюрприза не будет...

- Ой, да знаем мы все ваши сюрпризы наперечёт: духи с рынка, поломанные гвоздички, какие-нибудь чудовищные серёжки, которые ни к чему не наденешь или билет на непонятно что! Идите вместе, я тебе говорю! И помогай ей выбирать, подыгрывай, а не это - кислая рожа и монотонное мычание "ну нормально" после третьего варианта!

- Ладно, хорош кричать! - Карев рубанул ладонью воздух, - Спасибо за совет, обдумаю. А вы оба - никому ни слова. Всё. А мне ещё надо это... заняться плодами... на словесных пажитях. - он подмигнул Халлу.

- Чего? - недоумённо нахмурилась Сонька.

Некоторый люди хороши, когда их мало. И чем их меньше, тем они лучше. Кстати, говорливых среди них - большинство.

Карев включил персоналку и полез в блокнот, искать номерок госпожи Харчевской. Ещё очень неблизко до блаженных 18:00, когда можно будет наконец расслабиться и подумать о минувшем дне, глядя из салона прыгуна на проплывающий внизу город и даже, быть может, что-нибудь надиктовать для дневника...

*  *  *

Пятница. День, окрашенный предвкушением выходных, особенно после обеда. В пять уже никто толком не работает. В этот раз для меня не так. Проект тяготит сверхурочкой, контору придётся посетить и завтра и послезавтра.

Да и сегодня денёк выпал не по-пятничному хлопотный. Масса новых впечатлений, которые ещё не успели отлежаться в памяти, оставляя, как при литографии, отпечаток уходящего дня. Первая встреча с Харчевским, разговор с его женой. Оба по-своему тяжёлые люди. Особенно она. Наверное, стоило заехать к ней на дом, такие люди не любят говорить о личном по телефону. Но что толку, - результат был бы тот же, а неприятный осадок - сильнее.

Идея насчёт платья довольно свежа, спасибо Соне. Хоть что-то приятное за сегодня. Посмотрим, как отнесётся Инна, если ей понравится - одной горой на плечах меньше.

И ещё: не умею я брать интервью. И выдавать себя за кого-то другого тоже не умею. И не люблю.

*  *  *

Суббота

- Ну что, Эдуард Васильевич, давайте знакомиться заново. - послышалось из прихожей на следующее утро, едва часы показали одиннадцать, и тут же вчерашний усатый тип прошмыгнул в комнату, - Старший следователь Павел Карев, "Предпоследнее Дознание".

Харчевский не ответил и даже не взглянул в сторону гостя.

- Как вы уже, наверное, догадались, расследую я вашу нескромную персону. Кстати, впервые имею возможность общаться с подследственным.

Профессор по-прежнему молчал.

- Понимаю. - следователь неторопливо прошёлся по комнате, - Вы этого не ждали. И я помню ваше отношение к моей службе. Но работать-то надо! - усатый парень задержался у журнального столика и склонился над банкой с розами, - Ах, какой аромат! - Карев распрямился и снова посмотрел в спину профессора, - Поверите ль, мне и самому общение с вами удовольствия не доставляет. Не я выбирал вас. Начальство спустило. Теперь вот вожусь.

Лысый толстяк по-прежнему глядел в противоположную стену. "Ноль эмоций" - как говаривали древние.

- Вчера общался с вашей бывшей женой. - Карев продолжил прогулку по комнатке, - Экспрессивная женщина. Уж как я её ни уламывал, - наотрез отказалась сотрудничать. Сроду, говорит, за Эдиком добрых дел не водилось, и не ищите. Ну, тут уж ничего не поделаешь - искать надо. И я найду. - голос следователя на миг стал резким, - Супруга ваша ещё много чего говорила, но это уж... опустим.

Снова быстрый взгляд на неподвижного профессора - никакой реакции.

- А вы неплохо здесь со вчерашнего прибрались. - заметил следователь, остановившись у завешенной рамы, - Может, мне и оставшиеся осколки выбить, так сказать, для порядка?

- Нет! - заговорил хозяин, - Не надо!

Следователь выдержал паузу, глядя в требовательные глаза толстяка.

- Ну чтож, нет - так нет. Тогда, быть может, поговорим?

В три шага он вернулся к стулу и уселся, широко расставив ноги. Снова вчерашняя диспозиция: хозяин на диване, гость на стуле, друг против друга.

- О чём... говорить? - выдавил из себя профессор, отвернувшись к стене.

- Знамо, о чём. О добрых делах.

- Не знаю за собой таких.

- Эдуард Васильевич, ну зачем вы так со мной? Я ведь последний человек, с которым вы общаетесь в этой жизни. Неужели ещё не понятно? Вы в глубокой коме. Эти стены и предметы, равно как и моя проекция воссозданы в вашем сознании с помощью экспериментальной медицинской аппаратуры.

- Впервые слышу о подобных экспериментах.

- Ещё бы! Такие вещи не афишируются. Но не о том речь. Главное, что нам предстоит вместе поработать над вашей биографией. Покопаться, поискать доброе, светлое, вечное...

- А я, может быть, не хочу. - мрачно огрызнулся профессор, - Мне до вашей работы дела нет. Ну, что вы мне сделаете? Пытать будете? Ещё что-нибудь сломаете?

- Конечно, нет. Можете не говорить, не сотрудничать. Ваше право. Но тогда мне придётся самому копаться. Кто знает, что я раскопаю... попутно?

- Почему это должно меня трогать, если я больше не вернусь в настоящий мир?

- Резонный вопрос. Это должно вас трогать потому, что мой отчёт создаст образ, с которым вы останетесь в памяти потомков. И вам даётся уникальный шанс - самому определить своё место и облик в истории. Неужели вы им пренебрежёте? Не думаю, что вы столь глупы. - на руке следователя что-то пикнуло, и молодой усач, изогнув бровь, поднялся, - Ах, время, время. А мы ведь только начали! Но что делать, наши разговоры - удовольствие недешёвое. Продолжим завтра. - Карев замер у двери, - Подумайте над моими словами. А пока разрешите откланяться. Сегодня мне ещё предстоит разговор с вашей дочерью.

Дверь распахнулась, Харчевский импульсивно подался вперёд, вглядываясь сквозь прихожую. На секунду он различил зелёные стены коридора, синюю обёртку от мороженного на жёлтых плитках пола... Дверь захлопнулась. Словно во сне профессор поднялся и подбежал к ней. Вцепился в холодную ручку, задёргал, но уже понял - бесполезно. Дверь словно вросла в косяк.

*  *  *

- Викентий Петрович, можно?

- Заходи, Павлик. Дверь закрывай.

Помещение, в котором всегда чувствуешь себя школьником, пришедшим на экзамен.

Пройдя к здоровенному, в треть кабинета, столу, Карев протянул исписанные листки. Грузный начальник молча взял и, положив стопку перед собой, полез в ящик.

- Номера страниц проставил? - осведомился он, доставая печать.

- Простите, Викентий Петрович, забыл. Ещё не привык. С колледжа так много не писал от руки.

- Привыкай. - почесав второй подбородок, шеф наклонил красное лицо к отчёту и принялся визировать листы, прижимая печать к краешку каждого.

- Хочешь что-то спросить? - не поднимая головы, проскрипел он спустя десять секунд.

- Нет, я уже всё. - Карев попятился к двери.

- Павлик!

- Да, Викентий Петрович?

- Метод колации должен дополнять, а не заменять оперативную работу. Не забывай об этом.

- Разумеется. Вчера я общался с бывшей женой подследственного, на сегодня запланировал разговор с его дочерью, прорабатываю документы...

- Буду рад, если об этой линии следствия ты будешь своевременно уведомлять меня. Можно по сети. Это ведь тоже касается Проекта.

- Хорошо. Обязательно.

- Тогда у меня всё.

Карев вышел из кабинета и аккуратно прикрыл за собой дверь.

*  *  *

Чем всё-таки выгодна работа на выходных - можно побеседовать со свидетелями в более располагающей к тому обстановке - куда эффективнее, чем вырывая их из кофейно-стрессоидной сансары рабочего дня.

Динь-динь! Связь установлена. С экрана смотрела некрасивая девушка с вытянутым, будто кроличьим лицом в обрамлении густых кудряшек. Неприглядный плод несчастливого брака.

- Здравствуйте, Екатерина! С вами говорит следователь Павел Карев, "Предпоследнее Дознание".

- Да, я получила ваше уведомление. Мне нужно рассказать о папе?

- Совершенно верно.

- К сожалению, мы недолго жили вместе, мои родители разошлись, когда мне было одиннадцать. И я не очень много помню из детства. Папа тогда работал в институте и приходил поздно, когда я уже спала. Каждый вечер я боролась со сном. И если удавалось дождаться, я кричала из моей комнаты, и папа заходил пожелать мне хороших снов, а мама ругалась, что я не сплю.

Екатерина улыбнулась и на миг стала симпатичнее, словно потеплела изнутри.

- Может быть, вам запомнилось что-нибудь особенное?

- Наверное. Но я не знаю, подойдёт ли это вам, господин следователь.

- Продолжайте, прошу вас.

- Хорошо. Вроде бы, мне было около девяти лет. Тогда только открыли Фэнтези-Парк, его повсюду рекламировали. Как и все мои подруги, я мечтала там побывать и, конечно, все уши прожужжала родителям. И вдруг папа сказал, что отведёт меня в Парк! От одного предвкушения я была не седьмом небе. Ждала выходных и боялась, что у папы случится сверхурочка и поход не состоится.

Девушка теперь смотрела перед собой, разглядывая мысленно картинки прошлого.

- Но когда наступила суббота, мы действительно отправились в парк! Это было так здорово! Обычно папа много работал и редко проводил с нами время, а тут он подарил мне целый день! Аттракционы, виртуальные игры, восстановленные животные... Я молилась, чтобы тот день никогда не кончался, а потом ещё с месяц хвасталась подружкам. Мне так приятно, что папа это сделал для меня.

- Я вас понимаю. - кивнул Павел, - Некоторые воспоминания согревают всю жизнь. Хотите добавить что-нибудь ещё?

- Не знаю... Я готовилась к тому, что вы позвоните, и специально вспоминала. Но из детства я помню так мало... Память у меня как решето.

- Вы строги к себе. Я просто интересовался. Возможно, мы ещё вернёмся на днях к рассказу о Фэнтези-Парке, если потребуется уточнить какие-нибудь детали. Мой номер теперь у вас есть, если вдруг что-нибудь вспомните, не стесняйтесь позвонить.

- Буду очень рада. Господин следователь, а можно спросить...

- Конечно.

- Как там папа... сейчас? Вы его видели?

- Да. - Карев на мгновенье запнулся, подбирая слова: - Он лежит в хорошей палате. За ним осуществляется надлежащий уход. Но, сами понимаете, в его состоянии всё достаточно статично.

- Можно ли мне придти к нему? Я бы хотела увидеть его ещё раз до... ну, вашей процедуры. Просто подержать за руку. Поговорить. Вдруг он услышит?

Девочка с кудряшками, чего ты ждёшь увидеть? Неподвижное тело с катетером в подключичной вене, а ещё одним - на мочевом пузыре, с пищевым зондом в желудке, дыхательной трубкой в горле и ведре эмулятора вместо лица?

- Мне больно отказывать вам, Екатерина. Боюсь, это не получится. Доступ посторонних лиц в здания службы строго ограничен. Но я постараюсь походатайствовать перед начальством о вас.

- Огромное спасибо! Я вам так благодарна!

- Подождите, ещё не за что. Я не могу гарантировать положительного ответа.

Его и не будет.

- Нет, господин следователь, примите пожалуйста, мои благодарности за ваше внимание и... за то, что вы делаете для папы. Это очень важно для меня. Буду ждать публикации вашего отчёта о нём.

*  *  *

Суббота. Непривычно пусто в конторе. Не только в нашем отделе - даже в коридорах. Но главные лица на месте. Всё такой же мрачный Патканян в лаборатории, всё такой же угрюмый Петрович в кабинете, одинокий Халл на "палубе". Всё такой же непробиваемый Харчевский. Упёртый тип. Пытаться разговорить его - всё равно что куриным яйцом разбивать камень. Надо бы что-то другое нащупать, но что?

Хорошо хоть дочка его помогла. Пусть мордашкой не вышла, а из всей этой семьи самый приятный человек. Ниточку подкинула не совсем "чистую", но и то хлеб, на запаску сгодится. А то неизвестно, заговорит ли вообще Харчевский. Чем, интересно, занимается этот напыщенный толстяк, когда остаётся один в своей голове? Что делает в эту минуту?

Приятно, что работы на сверхурочке мало. А всё равно для отдыха день запорот, выходные ценны в своей цельности, когда можно спать хоть до обеда, а проснувшись, жить лишь семьёй. Эх!

*  *  *

Воскресенье

- Ну и как у нас продвигается? - прямо с порога поинтересовался следователь, явившись на третий день.

Профессор обернулся от книжного стеллажа и поджал губы.

- Что вы от меня хотите? Что вы тут всё ходите? Я не хочу вас видеть.

- И я вас не хочу. - парировал молодой усач, непринуждённо усаживаясь на облюбованный стул, - У меня вообще-то своих дел полно, куда как более интересных. Дома жена-красавица ждёт, сегодня ей платье пойдём покупать. Но - приходится вот с вами возиться. Работа такая. А нужно мне не так много: найти в вашей жизни хоть что-то достойное внимания. Чем скорее вы мне в этом поможете, тем скорее мы распрощаемся.

Харчевский отошёл от стеллажа, сжимая в руке тряпочку для пыли.

- Что я должен сказать? Я - учёный. Я занимался наукой. Совершал изобретения. Подготовил несколько поколений исследователей...

- Простите, речь немножко о другом. Семнадцатилетнее издевательство над студентами добром не назовёшь. А что до науки... Я смотрел ваше досье. Вы разрабатывали С-пули. Вот ваша заслуга перед человечеством и наукой. Поверьте уж, хвалиться здесь нечем.

Следователь замолчал и отвернулся к чёрному окну.

- Меня однажды подстрелили вашей пулей. - глухо проговорил он, глядя в бездну, - Было неприятно. Слава Богу, рядом оказался офицер с противоядием. Это, кстати, кто изобрёл? Вы?

- Нет. - отозвался профессор, - противоядием другой отдел занимался. Возглавлял работу доктор Гарр.

- Вот кому бы я от души спасибо сказал. - заметил Карев, - Скольким людям жизнь спас!

- Можете навестить его в тюрьме. Осуждён за убийство.

- Ох, люди-люди... - Карев поднялся и подошёл к окну. Взгляд скользнул по журнальному столику. Воды в банке поуменьшилось, но розочки смотрелись всё так же свежо. И благоухали.

Профессор плюхнулся на диван.

- Как все. - буркнул он, сцепив пальцы рук, - Кушать хочется, работаем. Я пули нового поколения разрабатывал, вы вот на чужом добре паразитируете, чтобы свои серебренники получить...

- Сейчас, - следователь развернулся и поднял вверх указательный палец, - на поддержание десяти минут этого разговора тратится больше денег, чем я получаю в месяц. Так что не надо, пожалуйста, тыкать мне моей зарплатой.

Они помолчали. Карев стоял у окна, глядя поверх уцелевших "дневных" осколков в непроглядную ночь.

- Зря вы так. - заметил следователь, не оборачиваясь, - Дело-то нехитрое. И... неужели вам самому не интересно? Неужто и впрямь отдадите мне право рисовать ваш облик для истории?

Профессор не ответил, разглядывая серую тряпку в руках.

Карев нехотя нагнулся, подобрал с пола треугольный осколок стекла. Пошарил взглядом по раме.

- Вроде, сюда...

Харчевский невольно вскинул взгляд и проследил, как усатый парень подносит кусок стекла к двум сияющим обломкам в раме. И вдруг произошло чудо: трещина исчезла, осколок словно врос в остальные, и зажёгся продолжением вида из окна, добавив ещё несколько этажей соседнему небоскрёбу.

- Как... - выдохнул профессор, - Как вам это удалось?

- Ловкость рук, - ответил Карев, оборачиваясь, - здесь совершенно ни при чём. Не пытайтесь сделать это самостоятельно. Поскольку моя проекция и эти декорации производятся одним источником, то я, естественно, имею особые меры воздействия на выстроенный у вас в голове мир.

Следователь нагнулся и поднял следующую стекляшку.

- Как вам такой вариант: за одно названное дело - возвращаю один кусочек. Идёт?

Профессор не сводил взгляда с осколка в руке Карева.

- Я... не знаю, что там у вас принято говорить...

- Ну, начнём с хрестоматийного: "алкал Я, и вы дали Мне есть; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне"... Случалось ли у вас что-то подобное?

- Брата я... навещал в больнице. - выговорил профессор, - Когда он после операции лежал.

- Великолепно! Когда это было?

- Лет десять назад.

- С чем он лежал?

- С геморроем.

- Видите, как всё просто? - следователь ободряюще улыбнулся и поднёс осколок к уголку рамы. И вновь заиграло волшебство: стекло срослось, картинка перетекла - теперь профессор видел отчётливо! - и мозаика полуденного вида пополнилась ещё одним фрагментом. Нечасто приходится видеть, как на твоих глазах латают расколотый мир.

На запястье следователя что-то пикнуло.

- Ну вот, уже пора. - резюмировал тот, - Эдуард Васильевич, позвольте откланяться!

Усач прошёл в прихожую. Скрипнула входная. Снова мелькнули на мгновение зелёные стены коридора и жёлтый пол с мятой обёрткой, но в этот раз профессор к двери не кинулся.

*  *  *

Карев осмотрелся. По первому взгляду - та же унылая холостяцкая малогабаритка с блекло-голубыми обоями и стеллажами, только на журнальном столике нет банки с цветами и, разумеется, окно целёхонько. Желтеющие кроны тополей, кусок облачного неба, многоэтажка напротив - знакомый видок. Карев задумался. Будто ещё чего-то не хватает. Усмехнулся, сообразив: привычного гудения под потолком.

Следователь прошёл в пустую комнату и дёрнул щекой, избавляясь от ощущения, будто Харчевский где-то здесь. Ещё раз огляделся. По второму взгляду различий набралось больше. Жилище оказалось грязнее и захламленнее, чем представлял себе профессор. Возле дивана валялись серые носки, стул был развёрнут к компьютеру. Компьютерный столик утопал под грудами распечаток, из них выглядывали визитки, клетчатый носовой платок, возле колонки лежал обломанный карандаш, а ещё монеты, конфетный фантик, зубочистка и россыпи крошек. Перед сканером стоял стакан, на дне которого темнело коричневое пятно и высохший чайный пакетик.

Карев пододвинул стул, уселся поудобнее, и щёлкнул кнопкой. Пыльный экран выдал предзагрузочную картинку - чайки, реющие над морем, а затем показал сетку файлов. Дальнейшая работа проходила по стандартной схеме и заняла без малого два часа драгоценного воскресного времени.

Что обычно дознаватель ищет в персоналке? Прежде всего, следы деятельности. Записи ежедневника, отчёты, иногда личный дневник, впрочем, это редкая удача. Как ни странно может показаться, но то, что человек отмечает или сохраняет для самого себя как важное, для "Предпоследнего Дознания" обычно оказывается "пустой породой". Хотя, конечно, бывают и исключения.

Затем идут электронные письма. Обязательна сортировка на деловые и личные. Как правило, полезные для следствия сведения встречаются в личной переписке. С помощью анализа почты уточняется круг "актуальных знакомств" подследственного, можно проследить развитие отношений, их конкретику. Именно здесь чаще всего кроются приятные сюрпризы.

И, наконец, заключительный пункт - проверка записей сети. У многих людей, особенно одиноких, есть хобби, увлечения или проекты, которые открывают новые круги знакомств, неизвестные повседневному окружению, и даже не отражённые в переписке. Бывает, что разработка этих кругов приносит свой плод, позволяя открыть неожиданные стороны личности и поступки.

Обычно проверка персонального компьютера даёт сразу несколько перспективных вариантов, по значимости она сопоставима с анализом официальных документов, - завещания, личного файла из Госконтроля и бумаг с работы. Но в случае профессора Харчевского всё оказалось безрезультатно.

Дневника он не вёл, ежедневник фиксировал заурядное расписание, в почте львиную долю занимала переписка с университетом (информация с кафедры, письма дипломников и диссертантов), консультации с другими специалистами по баллистике, немногочисленные праздничные поздравления от дочери и брата, роль хобби выполняли наброски к курсу лекций, которые Эдуард Васильевич, видимо, планировал опубликовать. И совершенно не за что зацепиться.

Карев выключил компьютер и помассировал виски.

Затем, поразмыслив, принялся перебирать стопки распечаток на столике. На всякий случай. Не хотелось верить, что поездка в эту халупу была напрасной.

Но пришлось. Время поджимало - сегодня ещё предстояло встретиться с Инной чтобы купить платье.

*  *  *

Громкое и назойливое жужжание от окна. Жирная тёмно-синяя муха колотилась о стекло, в левом нижнем углу. Глупое насекомое безуспешно пыталось вырваться наружу.

- Да, мне бы тоже туда хотелось. - сказал Харчевский мухе.

Протянув к стеклу левую руку, он нащупал большим пальцем копошащийся комочек и надавил. Жужжание смолкло. Затихший комочек упал, оставив белую кляксу на стекле.

Профессор долго и задумчиво смотрел на дорогу, пока не затекла согнутая спина, и ноги не стали постанывать от напряжения.

*  *  *

Воскресенье. Ещё один испорченный выходной. Вроде, разговорился этот товарищ. Хотя... кто его знает, что он завтра выкинет. Эх, подольше бы остаться, дожать... Но нет, Патканян чуть что шипит. Десять минут и точка. Ладно, не хочу об этом говорить. И думать не хочу. Сейчас за Иннушкой заскочу и полетим в бутик. Надо ещё список гостей уточнить, а она вроде меню подготовила, обсудим...

Конечно, чем больше гостей, тем больше подарков... но и хлопот куда больше. Ладно, лишь бы ей понравилось.

*  *  *

Понедельник

10:58. Эдуард Васильевич стоит в прихожей, скорчившись в темноте под вешалкой. Пальто, не убранное с весны, пахнет ветхостью и пылью, под потолком гудит муха, летая вокруг погасшего абажура. По лбу Эдуарда Васильевича стекает капля, внутренности будто стянуты в узел под ледяным прессом, руку оттягивает зажатый в ладони молоток.

10:59. Эдуард Васильевич вдруг понимает, что входная дверь откроется прямо на него и тогда всё пойдёт на смарку. Нет, нельзя чтобы он увидел или даже посмотрел. Профессор перебегает влево, за угол, и замирает, прислонившись к двери туалета. Рукоятка становится влажной под ладонью. От напряжения ноги почти не чувствуются. Муха наконец угомонилась наверху. Тихо. Из-за входной двери слышатся размеренные шаги. Всё ближе.

11:00. Шаги остановились. Скрежет задвижки, дверь открывается, ох, да почему же так медленно? Вот из-за угла выдвигается рука, плечо, профиль с крупным носом, вздёрнутые усы, лицо поворачивается...

замах, удар!

Под стриженной шевелюрой треснуло, и этот, в сером костюме, с грохотом распластался по паркету. Эдуард Васильевич замахнулся снова, но, присмотревшись, отбросил молоток. Упавший неподвижен, только из-за головы медленно расползается тёмное пятно.

Отдышавшись, Эдуард Васильевич выглянул за угол. Дверь открыта. Выход есть! Пустая лестничная площадка, жёлтый кафель, синяя обёртка от мороженного, лифт...

11:01. Переступив через вытянутые ноги в чёрных лакированных туфлях, Эдуард Васильевич шагнул вперёд, к дверному проёму. Вдруг левую лодыжку кто-то схватил снизу. Усатый. Поднимает замазанное кровью лицо:

- Далеко собрались, Эдуард Васильевич?

Крик.

*  *  *

Ровно в одиннадцать Карев толкнул дверь и, миновав прихожую, прошёл в знакомую комнату, не разобуваясь. Он ведь только что оставил туфли на полу лаборатории, а снимать одну и ту же обувь два раза подряд - уж слишком абсурдно.

Сидевший на диване Харчевский не поздоровался и в этот раз, но было видно, что следователя он ждал.

- Я буду сотрудничать с вами, - заявил профессор, - но не потому, что желаю играть в вашу игру. А исключительно потому, что результаты этого дела в конечном итоге будут касаться и моей научной репутации.

- Уважаю ваше решение. - Карев подошёл к окну и достал электроблокнот, - Итак?

- В 87-м я помог своему приятелю Тиму Котту найти работу. Я оформил его для участия в программе баллистики под грант по С-проекту. В то время Тим нуждался в деньгах, и моя помощь значительно поправила его финансовое положение.

- Замечательно! - следователь чиркнул несколько строк по экранчику, - Ещё?

- Другому подчинённому я как-то дал денег. Ему не хватало на дорогу к матери. Дело было под Рождество. Дорожные тарифы повысили, а зарплату задерживали до праздника. И я дал ему из своих личных. Не помню точно, когда это было, кажется, лет двадцать назад. Звали его, вроде бы, Семёном.

- Хорошо! - новая запись на планшетке, - Продолжайте.

- Ещё было как-то: студент один, кореец, со второго технологического, просил поставить автоматом за семестр. Я таких вещей обычно не делаю. Но ему уж очень было надо. На свадьбу опаздывал. И, в общем, вошёл я в положение. Поставил.

- Превосходно! - с деловой сдержанностью похвалил следователь, - Один пример лучше другого!

- Ещё вспомнил. За два дня до нового года, а было это в 91-м, - возвращался я поздно домой. Иду от парковки, гляжу - человек передо мною идёт. Весь шатается, ну, ясное дело, уже напраздновался. Я уж беспокоиться начал - как бы ко мне не полез. А он вдруг споткнулся - и прямо в снег. Копошится там, а встать не может. Я подошёл, гляжу: человек-то приличный, одет хорошо, но пьяный вдрызг. Без шапки, видно, успел потерять. А в руках зажал две поломанные гвоздички. И мне что-то мычит. Ну что? Не смотреть же, как человек погибает. В общем, поднял я его кое-как, довёл я до лавки перед подъездом, усадил. Говорю: очухайся здесь, дальше сам пойдёшь. Да попихал его, чтоб не заснул. Такая, значит, история.

- А вот это уже уровень. - следователь оторвал на миг взгляд от блокнота и взглянул с таким уважением, что у профессора аж защемило в груди.

Карев нагнулся и поднял с пола четыре больших осколка. Один за другим вставил их в раму, по краям. Один за другим вспыхнули новые кусочки дневного вида. Следователь даже не заботился, подходят ли они друг к другу, любые зазоры попросту зарастали на глазах. Почти вполовину окно было восстановлено.

- Знаете, я бы тоже кое-что хотел спросить. - Харчевский встал и обошёл диван.

- Спрашивайте. - повернулся Карев.

- Почему... - профессор достал с полки наугад книжку и продемонстрировал белые страницы, - Вот! Почти все пустые. Только отдельные фразы в разных местах. А на некоторых даже названия нет...

- А вы помните какую-нибудь книгу наизусть?

- Целиком? Нет, конечно. Вы намекаете, что здесь только то, что я помню из этих книг?

- Именно так. Комната, которую вы видите - это сложный продукт взаимодействия вашего сознания и, в том числе, памяти, с внешней программой. Ваш мозг испытывает воздействие особых волн и химических соединений, реагируя на которые, он порождает эмуляцию.

- Жаль. А то я хотел почитать что-нибудь на досуге. Чтоб отвлечься. Ладно. Есть ещё вопрос.

- Да?

- Нельзя ли мух убрать? А то прямо спасу нет. Кстати, не помню, чтобы в моей настоящей квартире когда-нибудь творилось подобное безобразие.

- Да, мухи сгенерированы специально, и поэтому, к сожалению, убрать их нельзя. Они усиливают чувство реальности. Это очень важно.

- Дурдом! - фыркнул профессор, - Другого ничего не могли придумать?

- А зачем? Мухи хорошо справляются. Это ёмкий образ, одновременно визуальный, звуковой и даже тактильный - когда они садятся на вас и касаются кожи своими маленькими лапками...

- Прекратите, а то меня сейчас стошнит!

- Я просто отвечаю на ваши вопросы. - пожал плечами следователь и отмахнулся от подлетевшей мухи.

- И ещё... - Харчевский присел на подлокотник дивана и наморщил лоб, - Как я умер?

- Вы не умерли.

- Ну, впал в кому. Не цепляйтесь к словам. Как это случилось? Когда?

- Почти три недели назад. Вы сели в университетский "прыгун", который прибыл за вами, а из него уже не вышли. При инсульте кома развивается стремительно. К сожалению, вас обнаружили слишком поздно. Из реанимации переслали к нам.

- Почему я этого не помню?

- Видимо, наши учёные сделали так, чтобы дать мне возможность манёвра. Я ведь мог и не сообщать вам правды, а постараться вытащить нужные сведения продолжая иллюзию полноценной жизни.

- Как они это делают? - Харчевский как-то весь подобрался, буравя собеседника взглядом.

- Если вы ждёте от меня подробностей, то вынужден вас огорчить. - следователь развёл руками, - В мои обязанности входит стандартное делопроизводство с поправкой на экспериментальные условия. А обеспечение этих условий - забота учёных.

- Хотелось бы всё же понять. Какое-то время мне казалось, что это сон. Иногда бывают такие сны, в которых успеваешь несколько лет прожить. Но здесь я тоже засыпаю. А видеть сны во сне... Это уж слишком.

- И что же вам снится?

Профессор усмехнулся.

- Сегодня мне приснилось, что я вас убил.

- Вот как? Почему?

- Просто хотелось выйти в коридор. Знаете ли, сидеть взаперти в четырёх стенах не очень-то весело. А кроме того... меня занимает идея проверить этот мирок на прочность. Раз он существует в моей голове, то должен подчиняться моей воле.

- Не советовал бы вам.

- Отчего же?

- Этот мир не так прочен, как кажется. Существует масса факторов, каждый из которых способен привести к полному разрушению эмуляции.

- Что же в том плохого?

- Предпочитаете вон там оказаться? - следователь, ткнул пальцем в зияющую дыру разбитого окна.

- А может, я наоборот, проснусь? Вернусь в настоящий мир...

- Это невозможно.

- Почему? Ведь ваши учёные сумели реанимировать моё сознание и даже вселить в него вас. Почему они не могут полностью вернуть меня к жизни?

- Затрудняюсь ответить. Честно. Вы же видите, Эдуард Васильевич, я с вами придерживаюсь принципа предельной открытости. Обещаю спросить об этом у наших учёных.

- Спросите. Хотя... - Харчевский усмехнулся, - придерживаются ли они с вами принципа предельной открытости?

Часы Карева пикнули.

- Как вовремя, не правда ли? - съязвил профессор, - Чтож, до завтра, господин следователь. Я уже привык к тому, что мне от вас никуда не деться. Вы, наверное, тоже?

*  *  *

- Скажите, а возможно ли с помощью колации полностью вернуть человека в сознание? - поинтересовался Карев, слезая с кушетки.

- Нет. - буркнул Патканян, глянув исподлобья.

- Даже чисто теоретически? - Павел "влез" в туфли.

- Да.

- Почему?

- Чтобы понять, вам нужно иметь соответствующее образование и степень.

- Кто ясномыслит, тот ясно излагает. Слышали такую поговорку? - Павел снял с вешалки серый пиджак, - Если вы не способны объяснить профану, значит сами не понимаете.

Патканян шумно вздохнул и отвернулся к монитору.

- Если говорить очень упрощённо, - недовольно проговорил он спустя минуту, - метод колации работает лишь с тем состоянием сознания, в котором уже находятся коматозные больные. Он не способен принципиально изменить это состояние, вернуть его на автономное существование, поскольку носитель - мозг - омертвел почти полностью и продолжает разрушаться.

- Но ведь Харчевский полноценно осознает себя и окружающее...

- Сознание связано с мозгом, но не тождественно ему. Известны случаи, когда удаление значительной части мозга человек переносил без ущерба для сознательной деятельности. Конечно, это исключения. Но эти двое - он кивнул на кушетки с неподвижными телами, - тоже исключения в своём роде. Раньше их состояние называли смертью мозга. На самом деле незначительная церебральная активность на четвёртой стадии комы сохраняется, она ничтожно мала, но всё же отлична от нуля. Нам удалось структурировать эту затухающую активность и в очень редких случаях добиться на короткий срок воссоздания подобия сознательной жизни в режиме психоэмуляции.

- Почему нельзя добиться большего?

Патканян опять вздохнул, как вздыхают люди, смертельно уставшие от непроходимой тупости окружающих, и обернулся к собеседнику.

- Представьте затонувшую подводную лодку, которая, погружаясь, замерла, балансируя на краю обрыва во впадину. Камешек, на котором она задержалась, может лишь отсрочить неминуемое погружение в бездну, но не способен поднять подлодку и уж тем более не способен залатать пробоины и вернуть её в строй. Понимаете? Мозг Харчевского продолжает разрушаться, и это процесс необратим. Именно поэтому у нас только восемь сеансов, после чего эмуляция ещё какое-то время будет поддерживать угасающее сознание, но вашего внедрения уже не выдержит.

- Да, теперь стало понятнее. - согласился Карев, усаживаясь за стол перед стопкой чистых листов, - Спасибо, что объяснили. Ещё вопрос: что будет, если во время сеанса Харчевский попытается меня убить?

- Он вам угрожал?

- Нет. И всё-таки?

- Для него вы - элемент эмуляции. С таким же успехом он может пытаться убить стену или свой диван.

- Неплохо сказано. Спасибо, что снизошли.

Когда через двадцать минут следователь ушёл, прихватив рукописный отчёт, лаборант, покосившись на дверь, вытащил из внутреннего кармана телефон и набрал номер.

- Алло, Викентий Петрович?

*  *  *

Занеся отчёт, Павел свернул направо и сбежал по лесенке к стеклянным дверям следственного отдела. Двери автоматически разъехались, пропуская на "палубу". За окнами темнело пасмурное августовское небо на фоне пеньков-многоэтажек. В ноздри ударил запах кофе.

- Привет всем!

- Здравствуй, Паша! - улыбнулся Кван, оторвав взгляд от экрана.

- Приветствую! - воскликнул Халл, приподняв дымящуюся кружку в руке.

- О, какие люди! - усмехнулась со своего места София, - Ну как там твой спецподопечный?

- Это вообще-то первый уровень секретности, Соня. - покачал головой Карев, - ты бы поосторожнее со своей проницательностью.

- Ха-ха-ха! - она понизила голос и картинно выпучила глаза, - Пока не угодила на Минусовой, да?

- Куда? - переспросил Кван.

- Минусовой этаж, новичок! - заговорила Соня "загробным" голосом, - Тех дознавателей, которые начинают совать нос не в своё дело и узнают слишком много, или тех, кто не уделяет достаточно внимания бедным девушкам, - она театрально зыркнула на Халла, - в один ужасный день Петрович вызывает к себе и выползает из своей берлоги...

- Петрович выходит из кабинета? - засмеялся Карев, усаживаясь в кресло.

- Не перебивай! Он берёт за руку этого несчастного, заходит с ним в лифт и спускается вниз, всё ниже и ниже, ниже первого этажа, на тот самый... Минусовой этаж!

- И что там?

- Сие неведомо. Ибо никого из тех, кто спускался в то подземелье, больше не видели в мире живых!

- В смысле? - обеспокоено заморгал Кван.

Халл добродушно хмыкнул.

- Профессиональная байка, мой друг. Однако, София, Павел прав. Позволь полюбопытствовать, откуда...

- Да успокойтесь вы, зануды. - махнула ручкой Соня, - Ничего я толком не знаю. Кроме того, что у вас подслушала. Вы бы с Павликом поменьше языками чесали об этой своей секретности, если не хотите, чтобы весь отдел знал!

Вьетнамец засмеялся. Карев покачал головой и включил компьютер. Предстояло вторично связаться с госпожой Харчевской, а также вычислить тех, о ком сегодня рассказал профессор.

За окном начало накрапывать. Маленькие капельки замирали на стекле, множились...

- Павлик, вы купили платье?

- Да, вчера. Спасибо за совет. Ой...

- Что?

- Вспомнил, что забыл выложить его из "прыгуна". Ладно, сегодня выложу.

- Оно что, здесь? Павлик, а можно мне взглянуть?

- Конечно. В субботу увидишь.

- Ну Павлик! До субботы я сгорю от нетерпенья!

- Было бы интересно посмотреть. Соня, я вообще-то работаю. И тебе советую.

- Зануда.

- Всё, включаю "заглушку".

Прекрасная чёрная кнопочка под столом. Одно нажатие - и ты в отдельном кабинете. Нет сониной болтовни, серых спин ребят, "палубы"... Только почему-то мерзкий кофейный запах остаётся, проникая виртуальность. "Свиное пойло" - так выругался первый европеец-конкистадор, отведавший этого мутного индейского напитка. И отчего товарищи не вняли его гласу, прихватив эту отраву в цивилизованный мир?

*  *  *

Понедельник. Наконец-то дело пошло! Слава Богу! У Халла тоже всё путём. Хотя он своей тётке так и не сказал, что она в коме. Представился писателем, желающим написать её биографию. Вот уж действительно, всё гениальное просто. Но с моим бы такое не прошло. Ох, язва. Сегодня начал сам спрашивать. Баш на баш, так сказать. Убить меня во сне хочет. Или это угроза? Суров дядька, ничего не скажешь.

А вообще ведь... с помощью колации, если даже нельзя реанимировать, то, по крайней мере, можно устраивать встречи, - допустим, с юристами, - чтобы завещание изменить, или с родными, думаю, Катя Харчевская не отказалась бы свидеться с отцом... кстати, надо Петровичу её просьбу передать, а то всё забываю. Странно, мне казалось, они хотят этот метод внедрить повсеместно, заместо обычного следствия. Теперь выясняется, если верить Патканяну, что работает колация в единичных случаях. Тогда чего ради было затевать Проект?

Как же льёт сегодня! А я, дурак, зонта не взял. И ведь Инна, вроде, предупреждала утром. Ничего, прорвёмся...

*  *  *

Вторник

День незаладился, едва начавшись.

На работу Карев прибыл раздражённым и подавленным. Кивнул коллегам, сунул под стол пухлый пакет, щёлкнул кнопкой. Из Госконтроля переслали документацию по С-проекту. Изучение материалов только ухудшило настроение. Наскоро чиркнув несколько строк о результатах, Павел отправил их по внутренней сети Петровичу и, машинально покручивая ус, осмотрелся. Кван снова на выезде, Колька всё ещё болеет. За столами сидели Халл - впереди, а слева - Соня, необычно тихая сегодня.

Звякнул динамик - пришло письмо от Петровича:

Павел, будьте внимательнее при составлении промежуточных отчётов. Кто-то пошутил с функцией "автозамена" в вашем компьютере.

Нахмурившись, Карев полез к сохранённому файлу, пробежался по строчкам и тут его прошиб холодный пот.

...из разговора со свидетелями мне удалось установить, хотя я и дурак, что подследственный навестил брата по принуждению, твою мать. Подробная проверка документации показала, хотя я и дурак, что...

Рука метнулась к панели "сервис", дальше "автозамена"... Вот оно! В графе "заменить" - запятая, а в соседней - ", хотя я и дурак,", а вместо точки...

Кулак грохнулся о стол.

- Твою мать, кто лазил в мой компьютер?! Сонька, ты?

Девица заржала - заливисто, с оттягом. Просто извержение хохота в перекошенное лицо Карева. Он вскочил, сжав кулаки. Тут же поднялся Халл, выставив ладони:

- Павел, успокойся...

Вдох-выдох.

- Дура! - сказал, словно плюнул, Карев и рухнул обратно в кресло, отвернувшись к стене.

Звонкий смех оборвался.

- Ой, Павлик, ты что, куда-то отослал это?

Молчание.

- Павлик, прости, я думала, ты заметишь. Ну прости, пожалуйста! Ты что, Петровичу отослал? Павлик, ну не молчи. Я ведь думала... Я действительно дура. Ну хочешь, я пойду сейчас к Петровичу и всё ему объясню? Хочешь, пойду?

- Да сиди ты! - отмахнулся Карев, - И так весь день под откос, а тут ещё ты со своими дебильными подколками! Замуж тебе пора, вот что!

- Прости, Павлик, ну пожалуйста, я же не знала... А что у тебя ещё стряслось?

- Слушай, отвали! И лучше не подходи ко мне!

- Павел, ты разговариваешь с леди...

- А ты, Халл, заткнись!

В комнате удушливым смогом повисло молчание.

- Я платье запорол. - наконец проговорил Карев и щёлкнул кнопкой перед собой. Экран погас.

- Как это? - Соня шагнула к нему, но, подумав, остановилась.

- Всё этот долбанный шёлк! Откуда мне было знать, что его нельзя гладить?

- Ты что же, на пару гладил? Павлик, да зачем?

- Пока вчера нёс в пакете... - сквозь зубы процедил Карев, - под ливень попал. Дома смотрю: всё пятнами пошло. Решил прогладить, пока Инны нет, а оно вообще... скукожилось...

- Так можно ведь мастеру отнести, он заменит пострадавшую часть той же тканью, Инна и не заметит.

- Если деньги нужны, только скажи. - кивнул Халл.

- Да когда мне всё это делать? - простонал Карев, - Только что с отчётом разобрался, а уже пол-одиннадцатого. Сейчас идти... на очередной сеанс. Потом опять отчёт. И где такого мастера найти? Я уже рыскал по сети, ничего толком не разберёшь в их рекламах. - он помолчал, глядя перед собой, - Да и денег, честно говоря, маловато осталось.

- Ой, нашёл о чём беспокоиться! Ты платье с собой привёз или дома оставил?

- Да здесь оно.

- Вот и чудно! Иди-ка на свой сеанс или что у вас там за секреты, а мы с Роби всё уладим. Я знаю одного мастера, просто волшебник, а Роби с деньжатами разберётся, правда?

- Почту за честь.

Карев поднял голову и нерешительно глянул ей в глаза. Только тут он заметил, что они у Соньки тоже малиновые. Линзы.

- Давай платье и ни о чём не беспокойся. Позволь мне искупить вину. Давай-давай сюда.

Павел потянулся вниз и достал из-под стола пакет.

- Та-ак, что тут у нас? Ну, не так уж и страшно. Павлик, выше нос! Да усы свои поправь, вон они как обвисли, впервые у тебя такой ужас вижу!

Он встал и заковылял к стеклянным дверям. Обернулся, словно подбирая слова, но, так и не подобрав, молча вышел.

*  *  *

Вновь коричневые стены, чёрные ящики, белые листы бумаги на столе, одна пустая кушетка и две с неподвижными людьми в шлемах, всё такой же мрачный Патканян перед монитором.

- Привет. - поздоровался Павел, снимая туфли.

- Вы пришли раньше.

- Я сказал "привет", ты что, не слышал? Что, так сложно поздороваться? Или для этого мне нужно иметь соответствующее образование и степень?

- Здравствуйте. Не надо тыкать. Вы пришли раньше положенного срока.

- Ну и ладно. - Карев лёг на кушетку и вытянул ноги, - Раньше начнём, раньше кончим. Давай, коли руку и цепляй свои проводки.

- Нет. Вы ничего не понимаете. Необходимо проводить сеансы в одно и то же время, поскольку точно отмеренные промежутки способствуют "якорению" сознания подследственного в эмуляции.

- Слушай, Патканян, ну что ты меня грузишь? Тут всего семь минут осталось. Что ты всё талдычишь, как заведённый? Мы пять дней вместе работаем, а ты мне ни одного человеческого слова не сказал! Что с тобой, парень? У тебя проблемы? Думаешь, у меня их нет?

- Господин Карев, перестаньте тыкать. И прекратите истерику. Если вы не в себе, то лучше сегодняшний сеанс отложить.

- Ага, а как же периодичность, "якорение" и прочая мутотень? Да коли уже! Я свою работу знаю, выполняй свою.

Бородач досадливо цокнул, взял шприц-пистолет и прислонил к оголённому локтевому сгибу дознавателя. Пшикнуло. Павел увидел проводки с присосками, почувствовал нажим у висков.

- Ну что ты такой сухарь, а? У меня вот подарок жене накрылся, всё из-за этого проклятого шёлка, дело сыпется, с отчётом в дурацкую ситуацию угодил...

- А почему вы решили, что я должен интересоваться вашими проблемами?

- Да потому что ты - человек, Патканян! - устало огрызнулся Павел, проваливаясь в бурый водоворот - У тебя характерные признаки человека: прямохождение, речь, отстоящий большой палец на руке... А если ты человек, то и относиться должен...

*  *  *

- ...по-человечески... - пробормотал следователь, вваливаясь в прихожую.

- Что? - переспросил профессор, вставая с дивана.

Дверь хлопнула.

- Да это я так... не обращайте внимания. Это я не вам.

- А кому? - в груди "ёкнуло", Харчевский невольно шагнул вперёд, - Там кто-то есть? В коридоре?

- Нет. - спохватился Карев, - не в коридоре. Там...

- Где?

- Ну, в этом... Внешнем мире. Когда я ложился на кушетку, перед погружением сюда, говорил с одним... товарищем. Он там за аппаратурой смотрит. Такой желчный тип с чёрной бородищей и в белом халате.

- Вот как? - профессор пожевал губами, - И о чём же вы беседовали?

- Да там... понимаете, у моей жены скоро день рожденья. Я ей купил платье в подарок. Вечером, выходя из "прыгуна", попал под дождь...

- Там дождь? А здесь всё ясно... - Харчевский оглянулся на солнечно-дневные осколки в раме.

- Да, у нас лило как из ведра. И сегодня сыро. В общем, платье намокло, пошло пятнами, я решил погладить и ткань совсем испортилась.

- А в чём проблема-то? - пожал плечами профессор, - Подарите ей духи или цветы. Или серьги, в конце концов.

- Так она уже видела платье. Вместе выбирали.

- Ну, скажите тогда, что платье испортилось не по вашей вине, и что вместо него она получит духи.

Карев поднялся и подошёл к разбитому окну. Вода в банке позеленела, бутоны склонились ниже, а кончики лепестков сморщились и пожелтели.

- Но ведь она расстроится.

- Женщины всегда чем-то недовольны. К этому надо относиться спокойно. Пообещайте, что в следующий раз купите новое платье. Вот и всё.

Вместо ответа следователь наклонился и поднял с пола сразу стопку осколков.

- Знаете, Эдуард Васильевич, неправ я был с этой игрой. - заговорил он, вставляя их в раму один за другим, - Глупо это всё.

Через полминуты дыра в ночь затянулась и исчезла. Без следа.

- Спасибо за окно. Знаете, Павел, я хотел бы спросить...

- Пожалуйста.

- После того, как вы наберёте достаточно материала... что дальше?

- Ну... денёк мне будет нужен, чтобы оформить отчёт. Затем бумаги уйдут на рассмотрение комиссии. А там уже решат, можно ли закрыть дело. Если сочтут, что отчёт мой негоден - назначат дополнительное следствие...

- А если годен? То - всё?

Карев нахмурился.

- Необязательно. Мы не принимаем таких решений. Вас отправят на "определитель". Это вроде жребия. Если выпадает один вариант - значит, там, наверху считают, что не всё про вас узнали, и нужно новое следствие. Так может происходить до нескольких раз.

- А если второй вариант?

Карев развёл руками:

- Тогда аппараты жизнедеятельности автоматически отключаются. Мне очень жаль.

Профессор надолго замолчал, сосредоточенно моргая.

- А сколько обычно уходит на всё это времени?

- Недели две на следствие. И примерно неделя на комиссию, иногда больше или меньше, в зависимости от очереди и сложности дела.

- Значит, я умру примерно через три недели? - медленно проговорил профессор.

- Необязательно. - повторился Карев, - Возможно ведь дополнительное следствие.

- И сколько бывает этих... дополнительных?

- Точно не помню, кажется, до пяти. Но это в исключительных случаях. А вот на второе следствие "определитель" отправляет довольно часто.

Профессор как-то ссутулился, заморгал, машинально потянулся к подбородку...

- Я не готов умереть.

Карев вздохнул.

- Что я могу сказать? Начинайте готовиться. Всё это - химера, цепляться за неё бессмысленно. А в наш мир вам путь заказан.

- Вы уверены? Разве не было ни разу, чтобы кто-то из подследственных выходил из комы?

- Нет.

- А вы узнавали?

- Да. К нам попадают только те, для кого уже точно нет возврата.

- Откуда вам знать? Сколько раз я слышал или читал, как люди выходили...

- Только не из четвёртой степени.

- Идеология... Конечно. Если такие случаи были, вам не скажут.

- Эдуард Васильевич! Поверьте, мне действительно жаль. Но вы уже не сможете вернуться к нормальной жизни. С этим нужно смириться. Я не могу вам помочь. Не могу напутствовать и всё такое. Я не священник. Я просто следователь и должен выполнять свою работу. Давайте вернёмся к нашим добрым делам. А то с ними у нас беда.

- Ну что там?

- Как-то не складывается всё, не выдерживает проверки.

- Что вы имеете в виду?

- Ну, например, про брата, которого вы навещали в больнице. - часы на руке следователя пикнули, но он продолжил: - Александр Васильевич подтвердил этот факт. Более того, сказал, что не ожидал от вас такого, и был глубоко тронут.

- И в чём проблема?

- В показаниях вашей бывшей супруги. Ираида Петровна утверждает, что вы наотрез отказывались его навещать. Что она уговаривала и заставляла вас это сделать почти неделю, прежде чем вы согласились.

Харчевский побагровел, вскочил с дивана, ногой топнул:

- У, швабра старая! Всю жизнь из меня кровь сосала, теперь и уйти спокойно не даст!

- Вы подтверждаете, что это имело место?

- Ну да, и что? Мымра! Стерва! Курва! Всё равно ведь сходил!

- Из-под палки. Против воли. Я не сужу, ни в коем случае. Не моя компетенция. Но для отчёта это не пойдёт.

- Безобразие. Психопатка хренова! Ну а с остальными что?

- Остальные проверяем. - часы снова пикнули, - Мне пора, Эдуард Васильевич.

*  *  *

- Вы задержались на пятнадцать секунд. - сухо сообщил Патканян, отрывая от висков синие проводки с присосками.

- Виноват, исправлюсь.

- Это очень опасно.

- Чем же?

- Продолжительное пребывание в состоянии контакта способно привести к необратимым последствиям. Вы можете не вернуться, попросту говоря, сами впадёте в кому.

- Да, серьёзно. - Карев поднялся и поболтал ногами, свесив их с кушетки, - Слушай, Патканян, прости, что я тебе наговорил перед сеансом. Просто тяжёлый день выдался.

- Ладно, проехали.

- Спасибо. И ещё: давай на "ты", ладно? Мы в дознавательском отделе все на "ты", даже Халла заставили. Одно ведь дело делаем. Хочется по-нормальному говорить. А лакированно-вежливый официоз уже в зубах навяз от болтовни со свидетелями.

- Ладно.

- Тебя Артуром звать, так?

- Да.

- А меня Павлом.

- Я помню. Так что у тебя там с женой?

- День рожденья у неё. В субботу. А я ей платье купил...

*  *  *

- Викентий Петрович...

- Что ещё?

- Харчевский спрашивал меня о нашей процедуре...

- И?

- Я ему, в общем, рассказал. И про комиссию, и про "определитель"...

- Правильно. Мы из этого секрета не делаем.

- Да. Но он говорит, что... пока не готов к смерти.

- Так в чём же дело? Пусть готовится. Время ещё есть.

- Я ему точно так и сказал.

- И?

- Одно дело - найти ловкий ответ, другое дело - с живым человеком разобраться.

- А чего разбираться-то? Ох, Павлик, увлёкся ты личным контактом, я смотрю. Не увлекайся.

Несколько секунд Петрович внимательно смотрел на подчинённого узкими серыми глазами, а потом вдруг опёрся обеими ладонями о столешницу и грузно поднялся:

- Пойдём!

Они вышли из кабинета. Миновали прихожую. Далее - по коридору до лифта. Роста начальник оказался совсем невысокого, отчего могучие плечи и свободная талия делали его почти квадратным. В серой лифтовой кабине он заговорил снова, пристально глядя на Карева:

- В нашем обществе тема смерти табуирована. Люди силятся забыть, что они смертны. Даже говорить об этом - неприлично. Разве что шутить. Чтобы завуалировать собственный страх. Идиотизм, не правда ли?

- Ну да. - пробормотал Павел, хмуро наблюдая, как под потолком проползают друг за другом полоски света от межэтажных ламп. Куда они едут?

Лифт звякнул и остановился, но шеф нажал что-то на запястье и кабина поползла вниз.

- Избегать мыслей о смерти - едва ли не величайшая глупость нашего времени. Ты можешь не жениться, не учиться, не работать, а вот можешь ли ты не умереть? Можешь?

- Нет. Не могу. - машинально отозвался Павел.

- Вот именно. - их снова дёрнуло, на этот раз двери раскрылись, и Петрович шагнул на площадку, Карев последовал за ним, - В средние века человека готовили к смерти с рождения. Это называлось ars bono morierti - искусство хорошо умирать. Люди не искали повода спрятаться от неизбежного, они готовились. И в итоге - могли выбирать, с каким выражением лица встретить смерть. А нынешнему человеку осталась лишь гримаса животного ужаса. Он сам лишил себя выбора. Всю жизнь старается не думать о конце, а когда конец наступает, остаётся одиноким, испуганным и растерянным. Как и твой Харчевский. Ишь ты, видите ли, "не готов" он! Интересно, как он своим студентам отвечал на эту фразу? Отменял ли экзамен? Сомневаюсь. Не ты, Павлик, и не наша служба виноваты в том, что господин Харчевский оказался "не готов". Времени на подготовку у него было предостаточно. Лет пятьдесят, или сколько ему там?

- Пятьдесят четыре. - отозвался Павел, сосредоточенно разглядывая пустой коридор, по которому они шагали.

- Ну вот. Давно уже не мальчик. А вообще ему многие бы позавидовали. Знать точно, что у тебя есть в запасе три недели. На полное овладение ars bono morierti не хватит, но худо-бедно подготовиться - вполне можно. Всё, пришли.

Петрович остановился перед плотно закрытой дверью с ручкой-вертушкой, как у сейфовых замков.

Карев хотел спросить, но сдержался.

- Многие дознаватели рано или поздно приходят к этому вопросу. - буркнул начальник, повернувшись затылком и прикладывая палец к чёрной пластине, - Ты - почти подошёл. Так чего тянуть?

Замок щёлкнул. Руки с короткими пальцами обхватили колесо, крутанули влево - раз, другой, и дверь отошла. Дохнуло застоявшимся воздухом, пылью.

- Иди. - скомандовал шеф.

Карев шагнул внутрь и сердце невольно вздрогнуло...

*  *  *

- София, не стоило так огорчать нашего друга.

- Ну я же не знала, Роби, что так обернётся! Я думала, он заметит. Реально! Это же древняя шутка. Ну ладно, хватит об этом, ты же не хочешь привить мне комплексы?

- Парочка бы не помешала. - подметил Халл, почёсывая подбородок.

- Перестань, Роби! Давай-ка платье посмотрим.

Соня достала тёмно-зелёный ворох и разложила на столе отсутствующего Квана. Халл склонился, приподняв брови.

- Твой диагноз? - осведомился он спустя пару секунд.

- Кошмар! Ну разве можно что-нибудь доверить мужчинам? Это же надо было так изудоровать вещь!

- Восстановлению не подлежит?

- Да можно сделать, я думаю...

- Ты не уверена?

- Откуда мне знать, найдётся ли у мастера такая же ткань? Довольно качественный шёлк и сложный рисунок. Хм. Неужели Инна это выбрала сама? Ни за что не поверю, что современная молодая женщина по доброй воле наденет на себя такую аскетику. Наверняка это Павлик на неё давит! Бедняжка!

- В какую цену может встать работа мастера?

- Понятия не имею. Работы здесь много, ткань дорогая, да ещё накинь за срочность - вот тебе и цена, сопостовимая с покупкой ещё одного платья.

- В самом деле?

- А у тебя напряг с деньгами? Давай я помогу, хочешь вскладчину?

- Нет-нет, мой вопрос продиктован чистым любопытством. Ты говорила, у тебя есть мастерская на примете?

- Да, знаю одного старичка. О, привет, Кван!

Халл от неожиданности поперхнулся. В свою очередь вьетнамец застыл на входе, при виде коллег, разложивших платье на...

- Здравствуйте, Соня, Роберт. Рад, что вам пригодился мой стол.

- Кван, ради Бога, прости нашу беспардонность. Всему виной форс-мажорные обстоятельства, которые, разумеется, лишь объясняют, но никак не оправдывают нашего проступка...

- Роби, умоляю, не погребай Квана под грудами твоего красноречия. Мы уже убираем. - Соня начала складывать рукава, - Понимаешь, дело в том, что у Инны, жены Павлика, в субботу день рождения...

- София!

- Я помню, Роби, что Павлик просил нас об этом не распространяться. Но одно дело - молчать, а другое дело - лгать в глаза. Разве мы можем солгать Квану? К тому же здесь ведь ничего постыдного нет. Ну, почти ничего. Впрочем, что взять с мужчин!

Халл развёл руками и сник.

- Короче, Павлик купил жене в подарок платье. Потом оно попало под дождь, он его вздумал гладить и вот, результат налицо.

- Шёлк нельзя гладить. - закивал вьетнамец.

Соня удивлённо оглянулась на него и продолжила, чуть медленнее:

- А мы взялись помочь ему. Я подскажу адресок и договорюсь с мастером, а Роби даст денег и отвезёт сейчас платье.

Глаза Халла округлились.

- Прости, София, но я никак не могу выехать в город. Павел уже на Проекте, а мне нужно идти следом. Я освобожусь не ранее, чем через два часа.

- Ну надо же! А у меня в полвторого встреча со свидетелем. Это сенатор, он не поймёт, если я перенесу встречу...

- Необязательно так делать. Я отвезу платье в мастерскую. Только скажите адрес.

- Кван, ты - чудо! Записывай...

*  *  *

Павел невольно вздрогнул - посреди серой от пыли комнаты высился стеклянный саркофаг с мужчиной внутри.

- Знакомься - самый древний человек из ныне живущих на Земле. - проговорил Петрович, проходя к саркофагу и недовольно морщась, - Господин Каменцев. Родился ещё в ХХ веке. В конце. Да ты проходи, не бойся. Не укусит. Он уже лет двести как не кусается.

Карев отшагал положенные пять метров. Бесшумно мигали лампочки на коробке стабилизатора. Под стеклом бледнело мясистое круглое лицо с закрытыми глазами. Чуть пожелтевшая, словно высохшая, кожа. Острый нос, капризные морщинки у рта. На вид мужчине было не больше сорока. Тело скрывала длинная бежевая рубаха.

Петрович скривил губы, осматриваясь по сторонам.

- А ведь должны каждый месяц прибираться. - пробормотал он, доставая из кармана клетчатый платок и протёр стекло. Черты лица проступили яснее.

- Как он... - заговорил Павел и замолчал.

- Прошёл 27 дознаний. - сообщил Петрович, - Первое - ещё при самом Тонне.

- И что же, все...

- Да, все эти разы "определитель" отправлял на дополнительное следствие. Не принимают его наверху. - шеф невесело хмыкнул, - Каждый начальник следственного отдела при вступлении в должность обязан прочитать дело Каменцева. Я тоже читал в своё время. Все двадцать семь томов. Следователи нескольких поколений нарыли всё, что только можно. По внешним источникам.

Оглядевшись, Карев увидел, что комната не такая уж и пустая, как показалось сначала. В правом углу стоял стул, чуть ближе, вдоль стены тянулся шкаф, где за стеклянными створками теснились ряды пухлых папок - должно быть, материалы предыдущих дознаний, - а напротив, из левой стены, выступал пластиковый короб с пультом и матовым табло сверху.

- А почему об этом никто не знает?

Петрович поднял насмешливый взгляд:

- Потому что плохо учат курс "полной истории ПД". Небось, к экзаменам по "краткой" готовился?

Карев озадаченно кивнул.

- То-то и оно! Данный факт никто не скрывает, но и не афиширует. В своё время вокруг этого господина большой ажиотаж был. Загадка века и тому подобное. Один богатый сумасброд даже положил миллион кредиток на счёт для того, кто её разгадает. Так они и лежат до сих пор. Но уже лет сто журналюги утихомирились. И все забыли. Попытки дознания были прекращены за исчерпанием доступного материала. Последняя предпринималась, кажется, полвека назад. Да и она, как и ещё пять-шесть перед ней, строилась на различных интерпретациях материала предыдущих дознаний. Новое-то откуда взять? Все свидетели давно истлели в земле, все документы перерыты.

Карев заворожено вглядывался в щетинистый подбородок, губы, нос, брови, веки, - которые последний раз открывались, когда не родился ещё его прадед. Сокрытые ими глаза видели древний мир, может быть, самого Гитлера, или Ленина, или Эйнштейна, или даже Пушкина, или... кто там ещё жил в конце ХХ века?

- Как же он смог так... сохраниться?

- А что ему станется? В летаргическом сне люди не стареют. Аппаратура поддерживает жизнь.

- Но это же невероятно. - пробормотал Карев, вглядываясь в небритое круглое лицо, - Всё равно что монетка двадцать семь раз подряд выпадет орлом!

Петрович кивнул:

- Этот Каменцев - словно заноза, которую никак не выковыряешь. Как издёвка над всем, что мы делаем, над всей системой "Предпоследнего Дознания". Мы знаем о нём всё, что можно, и добра накопали столько, что на десятерых хватило бы. Но вот не принимают работу - и всё тут.

Петрович поднял взгляд на подчинённого и многозначительно сощурился.

- А метод колации мог бы открыть дорогу к новому материалу. - догадался Карев, - От самого Каменцева!

- Соображаешь. - одобрительно усмехнулся шеф, - но для начала метод надо обкатать как следует. А то не хотелось бы, чтобы господин из XXI века просто умер на наших глазах.

- Такое уже бывало?

- Да. Когда пытались с помощью колации вернуть подследственного в сознание. Спроси у Патканяна, если захочешь испортить ему настроение.

Петрович чихнул и, повернувшись, пошёл к двери, утирая платком нос. Карев ещё раз глянул на лицо под стеклом и зашагал вслед начальнику. Вышли в коридор. Петрович коснулся пальцем квадратика, крутанулась ручка, дверь пошла обратно, закрывая комнату с неподвижным человеком в стеклянном ящике.

- Всё, что ты услышал и увидел в этих стенах, Павлик, не подлежит разглашению.

- Да, Викентий Петрович! Я понял.

- Вот и чудненько.

Они пошли по коридору. Гулко отдавались шаги неприятным эхом, будто кто-то идёт тебе вслед. В пустых коридорах всегда неуютно. Глядя на плотно закрытые двери с сенсорными замками, Павел не удержался:

- А что в других комнатах?

Петрович хмыкнул, не оборачиваясь:

- До этих вопросов ты ещё не дорос.

Больше не было ни лекций, ни нравоучений. И наверх они поднялись молча. Только уже выходя из лифта, Петрович негромко заметил:

- На самом деле, ты помогаешь ему подготовиться. Больше, чем ты думаешь.

*  *  *

Вторник. Господи, я думал, этот день никогда не кончится. Платье, Патканян, Харчевский, Минусовой этаж... А что в сухом остатке? Оборваны ещё несколько нитей. Новых нет. Хорошо хоть мастера нашли, но ещё не известно, в какую копеечку это встанет. Проклятый шёлк!

А Каменцев этот... вот, значит, какова цель Проекта. Чтож, залезть к нему в голову и впрямь соблазнительно. Интересно, сколько процентов набежали на тот миллион за сто лет?

Но... мне кажется, в эксперименте есть что-то изначально неправильное. Ребята, которые придумали колацию, начальники, которые подписывали проект, не учли чего-то... чего-то важного...

Много надо обдумать, но сил нету, голова будто камнями набита. Скорее бы домой!

*  *  *

Среда

Профессор стоял у стеллажа, на фоне разноцветных корешков книг, и читал книгу в чёрной обложке с золотым крестом.

- Доброе утро, Эдуард Васильевич! Всё-таки нашли что почитать?

- Здравствуйте, Павел! Тут отрывки, как вы и предупреждали. "Не судите, да не судимы будете". - он перелистнул страницу, - И даже это, то что вы мне говорили: "алкал Я, и вы дали Мне есть; был странником, и вы приняли Меня". А я и забыл, что это из Библии. Надо же, как моя память всё ловко рассортировала. Жаль только, контекста не сохранилось. Хотелось бы всё это в контексте перечитать. - Харчевский закрыл книгу и аккуратно вернул её на полку, - Кстати, Павел, можно личный вопрос?

- Ну... задавайте. - Карев сел на стул, и против воли принюхался: в воздухе витал неприятный прелый запах.

- Знаете, когда мне прежде доводилось слышать о вашей конторе, я был уверен, что вы просто сидите и пишите в своих отчётах то, что в голову взбредёт. А теперь вижу, что всё куда основательней. Мне интересно... зачем это вам?

Вонь исходила от гниющих роз в опустевшей банке.

- Работа такая.

- Работ много. Почему вы избрали именно такую?

- Чтобы увидеть другую изнанку жизни.

- Что вы имеете в виду?

- Лакированная шкатулка с червями.

- Простите?

Следователь нахмурился и закинул ногу на ногу.

- Мои родители были нигилистами. Так они себя называли. Культура, в которой меня воспитали, да и не только меня, с детства вколачивала веру в то, что жизнь состоит из лакированной поверхности лицемерной показухи, под которой скрываются лишь грязь да черви порока - и больше ничего.

- Так...

- А я чувствовал за этим ложь. Не может жизнь человека ограничиваться только коробкой и червями. Должно быть что-то иное. Совсем иное. И вот Тонн, основатель "Дознания", словно вывернул и показал иную, светлую изнанку жизни и сказал: "вот, ребята, вот оно, то самое, что вы чувствовали, но боялись признать, о чём вам столетьями лгали болтуны, придите и потрогайте. Оно реально!" И мне, в общем, захотелось придти и потрогать.

- Не разочаровались?

- Напротив! Это затягивает. Конечно, рутина утомляет, когда нужно перекапывать "блестяшки"...

- Что?

- Так мы называем корыстные добрые дела. Как правило они всплывают первыми, среди них и приходится искать настоящее золото. Скурпулёзно перебирать, проверять, испытывать. Корысть - главный принцип, лакмусовая бумажка, по которой можно отличить элемент лакированной коробки от той самой светлой изнанки.

- А вам не кажется, что для многих людей ваши отчёты по дознаниям - тоже лишь элемент коробки?

- Может быть. Тут уж каждый решает сам. Но кто захочет ощутить - ощутит. Потому что мы действительно стараемся откопать настоящее. Наверное, как древние золотоискатели. Перекапываешь кучу грязи и пустой породы, зато какая радость, когда находишь настоящий слиточек!

- И обязательно находите? - сощурился профессор.

- Как правило. Хотя и не всегда. Настоящие добрые дела тяжело искать. Их не документируют. О них забывают. Свидетелей как правило нет, или очень мало. Обстоятельства... неоднозначны. И метод колации как раз должен помочь. Ведь сам человек знает о себе заведомо лучше других.

Харчевский приподнял уголки губ, а потом неожиданно посерьёзнел.

- Ещё я хотел спросить. Вы сказали, что встретились с Катей...

- Ваша дочь? Не встречался, разговаривал по связи.

- И как она... там?

- Мне сложно с чем-то сравнивать. Судя по всему, глубоко переживает то, что с вами случилось.

- Вот как... А Саша что? Вы вроде и с ним говорили.

- Наш разговор был достаточно официален.

- Понятно. А на кафедре вы были?

- Нет. Сегодня собираюсь заглянуть. Учебный год уже начался.

- Интересно, кого они там вместо меня поставили? - Харчевский помедлил, разглядывая поцарапанные плитки ламината под ногами, - А эта как живёт? Ну, моя бывшая?

- Эдуард Васильевич! Думаю, у меня нет той информации, которая вас интересует. Мы слишком много времени пускаем на посторонние разговоры. Вот уже который день. Давайте вернёмся к нашему делу.

- Но ведь я назвал вам факты. Разве этого мало?

- Сегодня мы не успеваем уже толком поговорить. Но прошу вас: подумайте ещё. Повспоминайте. Чем больше, тем лучше. Кстати, куда вы дели мух?

- А, заметили наконец? Выгнал их наружу, когда ещё дыра была.

- Хм! Умно. - часы пикнули, - Мне пора.

*  *  *

Семь высоких окон, залитая светом профессорская с массивной мебелью, запах высохшего дерева и бумажных книг, интеллигентные старцы в пиджаках, вежливые улыбки.

- Ну конечно, Эдуард Васильевич... замечательный человек... отличный специалист... опытный преподователь... интересный собеседник...

Много общих слов, но любые попытки перейти к конкретике сразу упирались в стену замешательства и недоумения.

Проректор по учебной части, солидный мужчина с совиным лицом и внушительными бровями, проводил следователя на курс, где преподавал Харчевский. Пока шли через длинный людный коридор, мимо дверей и стендов с расписаниями и списками, Павел успел набрать на мобильнике и отправить приглашение младшей сестре на субботу.

В старых университетах поневоле чувствуешь себя маленьким. А всё оттого, что пространство увеличено. Бесконечные лестницы, колоссальные поточные аудитории, коридоры с высокими потолками, и ты, букашка, ползаешь где-то внизу, у подножия этого святилища науки... Или это, напротив, чтобы юные пытливые умы не привыкли стеснять себя низкими потолками?

Вошли в аудиторию одновременно со звонком. Огромный зал с портретами деятелей науки по стенам. Пёстрые группки усталых студентов на уходящем вверх амфитеатре парт. "Надо будет Соне сказать, что она неоригинальна" - ехидно подумал Павел, приметив во втором ряду девицу с малиновой гривой.

Карева подвели к кафедре. Разумеется, и проректора и молодого преподавателя пришлось попросить удалиться. Не смотря на это, вытащить что-то из "юных пытливых умов" оказалось ещё сложнее, чем из интеллигентных старцев.

Студентки хихикали и рисовались, парни зевали и морщили лбы

- Ну, преподавал... Зверь-мужик, выше четвёрки никому не ставил... Читал с "планшетки", удавиться можно было... Да не, нормальные лекции...

На вопрос, помогал ли профессор Харчевский кому-либо из них - переглядки и смешки.

"Если бы с каждым отдельно поговорить, наверняка что-нибудь всплыло бы", - подумал Карев, закрывая за собой дверь аудитории, - "Но где столько времени? Харчевский преподавал здесь тринадцать лет, через него уже прорва студентов прошла".

Проректор любезно вызвался проводить следователя до выхода, но Павел "не счёл себя вправе утруждать", рассеянно поблагодарил, попрощался и сошёл вниз. Минуя проходную, достал трубку и нажал кнопку "любимого номера".

- Здравствуй, милая, как ты там? Умница! Я пригласил Веру. - он вышел на улицу, с наслаждением вдыхая свежий воздух. - Да. Нет, сегодня буду поздно, прости, не получается. Много дел по работе. Перешли мне список, я куплю в круглосуточном. Только всё подробно, а то забуду. Ага. И я тебя! До встречи!

А вот что приятно в старых университетах - парковая зона вокруг, с ларьками, клумбочками, скамейками и редкими желтеющими деревцами... А ведь ещё позавчера было лето. Вокруг конторы "ПД" тоже есть что-то паркообразное, но куда скромнее по размерам.

Рука привычно полезла в карман за пять шагов до "прыгуна", нашарила пульт, кнопку, и дверца поднялась как раз перед самым носом следователя. Карев залез в салон, уселся в одинокое кресло. Поразмыслив, набрал на панели координаты конторы и достал из кармана "персоналку". Дверца мягко закрылась, машина оторвалась от газона, на котором так по-наглому приземлился Карев, и начала подниматься, набирая скорость. Обычно Павел любил в этот момент отвлечься от дел и глядеть в окно, на уходящие вниз многоэтажки, уменьшающихся людей, деревья... Но сейчас было не до релаксаций.

Уставившись в экранчик на коленях, он вошёл в сеть и сделал запрос на адреса сотрудников лаборатории Харчевского за те года, что он там работал. Ожидая ответа, проверил почту, и тут его вдруг осенило. Найти сайт выпускников было делом минуты. Показались зелёные полосы поверх квадратиков фотографий. В рубрике "Объявления" он, недолго думая, оставил сообщение для тех, кто желает помочь следствию "Предпоследнего Дознания" по профессору Харчевскому.

Инна тем временем переслала список продуктов. Павел едва успел поставить на список "напоминалку", как пикнуло новое сообщение: ответ из Госконтроля на запрос, список на восемь фамилий с личными номерами. С Коттом уже беседовали, оставалось семь.

Вздохнув, Карев на секунду оторвался от персоналки и глянул из окна на проплывающий внизу город. Предстояло связаться со свидетелями, семь раз кряду повторяя одно и то же разным лицам в квадратике и, в свою очередь, выслушивая одни и те же недоумения, извинения, общие фразы и ссылки на плохую память.

Карев продолжал разговаривать и когда "прыгун" приземлился возле огромного белого куба с двумя синими треугольниками, говорил он и проходя по коридору, а закончил с последним свидетелем уже за своим столом, кивнув по дороге озабоченному чем-то Халлу.

Всё впустую. Ни одного нового "задела". Пришлось вернуться к проверке старых и отослать запрос в полицию.

*  *  *

Среда. По программе осталось всего два сеанса. Надеюсь, Эдуард Васильевич мне ещё подкинет ниточек, ато совсем дело плохо. Давно такого запутанного дела не было. Надо бы отвлечься от стандартных схем, которые в подобных случаях только мешают увидеть то настоящее, что лежит у тебя под носом.

Но вот парадокс - общение с самим подследственным совсем не помогает отвлечься. Даже напротив. Думаешь уже не о деле, а о человеке. Оно вроде звучит красиво, а реально ведь ни делу ни человеку лучше от этого не становится.

А ведь иначе и не могло быть. Да.

Кажется, я понял, что неправильно. Понял, почему ничего не выходит. Книга. Контекст. Оказывается, знание контекста может дать куда больше, чем кондовый цитатник с курсов. Только что мне теперь с этим делать? Как быть со следствием?

Господи, скорей бы всё кончилось. Теперь я действительно жду субботы с нетерпением. Пусть будет много гостей. Чем больше, чем лучше. Скорей бы!

*  *  *

Ночь. Лунный свет струится от окна, контрастно выделяя предметы. В коридоре Барон поскуливает своим собачьим снам. Тёплое дыхание любимой у плеча. Она тоже не спит, шепчет:

- Милый, ты совсем вымотался. Что у тебя? С работой сложности?

- Ты угадала.

- Не получается найти, да?

- Опять угадала. Дело непростое. Все ниточки обрываются, а новых нет, и не могу придумать, где их искать.

- Что же делать?

- Копать глубже. Ничего страшного, такое и прежде бывало. Кажется, что уже всё, тупик, а потом - раз, и находишь. И здесь найду. Обязательно найду. - Карев улыбнулся в темноте, - Не дождётся Роби своего "Кникера".

- Зачем Роберту шоколадка?

- Мы с ним поспорили на батончик "Кникера", кто из нас двоих первым получит минус. Ладно, не будем об этом. Наш инструктор на курсах говорил, что если дома начинаешь думать о деле, значит тебе пора в отпуск. А отпуск мы только что отгуляли.

*  *  *

Четверг

Всё тот же прелый запах в комнате. На журнальном столике полукругом белеют опавшие лепестки.

- Эдуард Васильевич, сегодня у нас предпоследняя встреча, - сказал Карев, усаживаясь на привычный стул, - Поэтому давайте сразу к делу. Вам удалось что-нибудь вспомнить?

- А что с теми фактами, которые я уже назвал?

- Не прошли проверки.

- Как это понимать?

- Эдуард Васильевич, право же, не стоит об этом.

- Что значит: не стоит? Я вам свою жизнь выложил, а вы приходите и просто заявляете, что это идёт на выброс. Потрудитесь объяснить!

- Ну что ж... Господин Котт безмерно признателен за то, что вы устроили его на работу. Спасителем называет. Но я-то проверял отчётность по С-проекту и видел, что вы представляли разработки Котта как собственные, и забирали себе 60% из той суммы, которая причиталась ему.

Ещё пара лепестков упала на столик. Профессор нахмурился и покраснел одновременно.

- Это... секретные документы. Вы не могли их видеть.

- Для "предпоследнего дознания" открыты документы почти всех уровней секретности. Мне на самом деле жаль. Отчёт не складывается. Со студентом тоже. Хризостом Ким, я говорил с ним, жизнерадостный такой молодой бизнесмен. Тоже очень вам благодарен. Не проставь вы тогда автоматом, выперли бы его с университета. Или свадьбу пришлось бы переносить. А вы помогли, и, по его словам, всего за 300 кредиток.

- Он дал мне денег? - Харчевский выглядел озадаченным - Я не помню. Честно, забыл.

- Нисколько не сомневаюсь. - заверил Карев, - Меня такие нюансы волнуют в чисто практической плоскости: пройдёт или не пройдёт. И оплаченные добрые дела у нас не проходят. Только бескорыстные.

- Я помню. Ну а с Семёном что? Уж ему-то точно я давал, а не наоборот.

- Да нет, не дали вы их в итоге. Обещали, собирались - это он подтвердил. Однако ему удалось выбить из бухгалтерии аванс. Поэтому денег он у вас так и не взял. Я верю, что вы готовы были ему их отдать, но всё таки между тем, чтобы сделать доброе дело, и обещать его сделать - большая разница. - ещё один увядший лепесток оторвался от бутона, - Честно говоря, больше всего я надеялся на тот случай с пьяницей. Но и тут всё сорвалось.

- Почему? - Харчевский вдруг ощутил, как холод пробирается по спине.

Карев отвернулся к окну.

- Ну, сорвалось и сорвалось. Так ли теперь важно - почему?

- Да нет уж, вы договаривайте!

Следователь вздохнул и пожал плечами:

- Чтож... Утром 30 декабря 2291 года господин Никос Икономидис был найден мёртвым на скамейке. Смерть наступила ночью, от переохлаждения.

Профессор побледнел.

- Я же говорил ему: "не спи!" - прошептал он, уставившись перед собой.

- Не расстраивайтесь. Вы же не знали, что так случится.

Харчевский будто не слышал. Какое-то время они сидели молча. Тихо. Было слышно даже как шелестят опадающие на столик лепестки.

- Не расстраивайтесь. - повторил Карев, почему-то остро захотелось поддержать этого поникшего человека, - Есть кое-что, добытое в ходе стандартного расследования. Хотя ещё и не проверено, но, думаю, здесь порядок. Ваша дочь сообщила о походе в Фэнтези-Парк. Как вы отвели её туда, и это стало самым ярким воспоминанием детства.

Харчевский сидел на диване, склонив голову.

- Катя правда вам так сказала? - молвил он, глядя в пол.

- Да. А что?

- Этого не было.

- Простите?

- Я не водил её в Фэнтези-Парк. Да, она всё время просила об этом и я действительно обещал отвести. Но в ту субботу наш отдел повели в ресторан, отмечать день рожденья начальника. И я вспомнил про Катю и своё обещание только когда возвращался. Вечером.

- Вот как... Ясно. Ложные показания. Такое бывает. Иногда люди думают, что так лучше.

Сухие бутоны уронили сразу три лепестка.

- Вот и цена всем этим дознаниям, - горько усмехнулся профессор, не поднимая головы, - Не скажи я вам, вы бы, небось, написали трогательный рассказ о любвеобильном папаше, не так ли?

- Нет. Не всё так просто. Все подобные "заделы" тщательно прорабатываются. Чем я, собственно, и планировал заняться сегодня после обеда. Думаю, рассказ Екатерины опровергла бы, во-первых, ваша бывшая жена, а во-вторых, анализ входных оплат с кредитных карточек в Фэнтези-Парке за соответствующий год.

Харчевский не отозвался.

- Эдуард Васильевич, давайте вернёмся к тому, с чего начали. Вы можете дать новые факты?

Профессор покачал головой, глядя в пол:

- Я же говорил ему: "не спи!"...

Часы пикнули.

*  *  *

Отключив связь, Соня выбрала в записях следующий номер. Узкое лицо с острым подбородком вылезло на экран. Тонкие губы изогнулись в улыбке:

- О, София! Услада и отдохновение для моего сердца лицезреть тебя в водовороте суеты.

- А вне водоворота? Ладно, Роби, не бойся, не буду тебя надолго отрывать. Я говорила только что с мастером, он сказал, что платье готово. Пора перечислить денежки. Четыре триста.

Брови Халла еле заметно дрогнули, но он остался невозмутим:

- Превосходно. Как только я получу от тебя номер счёта, немедленно сделаю перечисление.

- Молодец! А сможешь завтра к десяти утра заехать в мастерскую?

- София, мне ужасно стыдно, но обилие дел не позволяет выкроить даже лишнего часа.

- Правда? Что ж ты так загрузился? Ну ладно, попробую попросить Квана.

- Ни на минуту не сомневаюсь в твоём таланте убеждения.

- Ага, рассказывай. Будь так, ты бы уже давно предложил мне руку и сердце. Ладно, чао!

Соня отключила связь, затем напустила на личико просительно-невинное выражение и повернулась к Квану. Тот уже смотрел на неё, обнажая белые зубы в улыбке:

- Да, Соня, я смогу. Я ведь отвозил, почему бы не забрать?

- Кван, ты просто душечка!

В задорных малиновых глазах он задержал взгляд чуть дольше, чем обычно.

*  *  *

- Вот отчёт, Викентий Петрович!

- Клади сюда, Павел.

Карев насторожился. Обычно шеф вспоминал полные имена подчинённых когда был недоволен. Поговаривали, что при увольнении он даже переходил на "вы"

Толкнув нижний край, Петрович развернул монитор. В глаза бросились зелёные полосы, квадратики фотографий...

- Будь добр, прокомментируй это.

- Это объявление, которое я разместил на сайте выпускников университета, где преподавал профессор Харчевский.

- И что здесь сказано?

- "Просьба к тем, кто располагает информацией по профессору Э.В. Харчевскому, обратиться по адресу..."

- Нет, Павел, ты ошибаешься. Это объявление гласит: "я, следователь из "Предпоследнего дознания", слишком ленив, чтобы выполнять свою работу. Пожалуйста, кто-нибудь, сделайте её за меня".

Школьный экзамен, так и есть. Также душа стынет в пятках. И билета, как всегда, не знаешь, а рыпаться всё равно надо...

- Если позволите, я мог бы объяснить.

- Попробуй.

- Специфика работы моего подследственного предполагала экстраординарно широкий круг людей, которым он мог оказать помощь. Проработка каждого человека заняла бы неоправданно большое количество времени и сил. Поэтому мне показалось примлемым решением использовать средства массовой информации. Ведь аналогичным образом действуют и полицейское ведомство, и госконтроль...

- К твоему сведению, там это делают люди из специальных отделов по связям с общественностью. И, кстати, у нас тоже есть такой отдел. Ты согласовывал своё объявление с его начальником?

- Нет.

- У меня точно такая же информация. Что касается другого твоего аргумента, Павел, то хочу тебе напомнить, что каждый наш подследственный за свою жизнь общается с тысячами людей. Сотни в школе, сотни в институте, сотни на работе. Ты, случаем, не собираешься теперь выступать с обращением к нации каждый раз, когда получишь новое дело?

- Простите, Викентий Петрович. Я облажался.

- Следи за речью, Павел! - строго сказал шеф, подняв указательный палец, - здесь тебе не базар.

- Простите.

- Ты понимаешь, что наделал? Слава Богу, ребята из общотдела вовремя засекли и стерли сообщение. Павел, подобные выходки уродуют общественный имидж "Предпоследнего Дознания". Если вернуться к делу, то твою задачу можно было решить массой других способов. Например, просто поговорить со старостами курсов. Это вполне обозримый круг людей, при том, что особо выдающиеся события студенческой жизни они, как правило, знают и помнят.

- Я виноват, Викентий Петрович. Такого не повторится.

Шеф властно поднял ладонь, приказывая замолчать и, выдержав паузу, продолжил:

- Я постараюсь уладить инцидент и, думаю, мне это удастся. Без внесения минуса в послужной список. Но, Павел, попрошу тебя об одном личном одолжении: в следующий раз думай о последствиях.

- Непременно.

- Мне бы твою уверенность. Ладно, с этим закончили. Теперь собственно к делу. Я прочёл твои отчёты по сеансам. Чем ты занимаешься? На обеспечение одного сеанса уходит моя квартальная зарплата. А ты уже несколько сеансов кряду тратишь на то, чтобы разъяснить господину Харчевскому структуру нашего ведомства, ход следствия или поболтать о его снах, твоём детстве...

- Прошу прощения. Я считал, что установление личного контакта будет способствовать эффективному сотрудничеству.

- Да. Ты вправе самостоятельно выбирать тактику в отношениях с подследственным, при условии, что она даёт положительный результат. Она даёт?

- Эдуард Васильевич пошёл на сотрудничество и назвал целый ряд перспективных "заделов".

- Перспективы этих "заделов" упёрлись в мусорную корзину. Это всё "блестяшки", Павел. За прошедшие три дня Харчевский не предоставил тебе никакой новой информации.

- Он тяжело воспринял результаты проверки уже оговоренных направлений.

- Это издержки выбранной тобою тактики общения. Но дело не только в разговорах с Харчевским. Павел, твоя работа по внешнему следствию на данный момент столь же бесплодна. Это после недели предварительной работы и ещё недели колации. Завтра у тебя последний сеанс. Я жду к понедельнику хотя бы один "задел". В противном случае... ты знаешь, что это означает.

- Да, Викентий Петрович! Буду стараться.

- Опять пустые слова! - раздражённо сморщил пухлые губы Петрович и взмахнул пальцами: - Всё, Павел, свободен.

*  *  *

На выходе из белого куба "ПД" его кто-то схватил за рукав.

- Господин следователь!

Карев вздрогнул, обернувшись. Справа застенчиво смотрела сутулая девушка с вытянутым лицом и чёрными кудряшками до плеч.

- Здравствуйте, Екатерина. Что вы здесь делаете?

- Простите, я не могла вам дозвониться.

Врёт. Просто думает, что в живом разговоре большего добьётся. Надо отойти куда-нибудь, а то ребята ходят, неизвестно ещё что подумают.

- Давайте присядем. - он показал на далёкую пустую скамейку среди желтеющих осинок и решительно сбежал по ступенькам. Девушке осталось лишь поспевать.

Скамейка оказалась сыровата, да и грязновата, но оба сделали вид, что всё в порядке и присели.

- К сожалению, встретиться с отцом вы не сможете.

- Это точно? Мне очень нужно его увидеть.

- Зачем?

- Чтобы поблагодарить. За тот день, в Фэнтези-Парке. Я понимаю, звучит странно, но для меня это важно. Это было... настоящее счастье. Мы пробирались по средневековым замкам и чужим планетам, скакали на лошадях и летали на драконах, папа показывал мне восстановленных животных и мы играли с ними...

Карев глубоко вдохнул и, зажмурив глаза, прижал веки ладонью

- Если всё было так замечательно, - медленно проговорил он, - неужели вы не поблагодарили отца, когда возвращались из Парка? Екатерина, мой рабочий день кончился, у меня много дел дома, если вы хотите продолжить разговор, прошу вас, говорите прямо. Зачем вы хотите встретиться с отцом?

- Я читала про его состояние. Очень много. И я... я думаю... если он услышит...

Ох, ну только девичьих слёз не хватало.

- Не волнуйтесь, пожалуйста. Мы ведь просто разговариваем.

- Да. Да. Простите. - решительно вытерла глаза, размазывая тушь, - Я подумала, что если смогу поговорить с ним, и... если он услышит меня, то сможет проснуться. Я знаю, такие случаи были...

В голубом небе ползла чёрная точка чьего-то "прыгуна".

- Екатерина, поверьте, мне очень жаль вас огорчать. Но это невозможно. Процессы разрушения мозга вашего отца стали необратимы.

- Что значит: необратимы?

- Посмотрите на эти деревья. Сейчас самое начало сентября, а уже так много жёлтых листочков. Через неделю мы увидим их ещё больше, и ещё, они станут опадать... Это необратимо. Мы не можем вернуть листья на деревья и сделать их опять зелёными, свежими.

- Но... весной ведь они снова зазеленеют...

- Верно. Но только после зимы. Зима неизбежна для каждого из нас. От нас зависит лишь, с каким выражением лица мы её встретим. - нагоняй от начальства, следственный тупик и даже проблемы с платьем в этот миг вдруг уподобились крошечной чёрной точке, плывущей среди бескрайнего неба, - Екатерина, вы верующая?

- Да.

- Тогда просто помолитесь за него.

*  *  *

Четверг. Надо же было так лажануться с объявлением. И с Харчевским тоже. Не следовало ему всё рассказывать. Хотя при его толстокожести не ожидал, что он настолько сильно примет к сердцу. Да и с объявлением в другое время я бы сообразил, не будь всего этого напряга. А всё от того, что нагрузка увеличилась минимум вдвое, а выходных вовсе нет. Сделали бы сеансы через день...

И Катя Харчевская... ох уж эти девочки. Много она читала про кому, ага. Десяток газетных статеек из серии "десять фактов, которые потрясли мир". Ладно, Бог с ней.

О премии придётся забыть. Не о том уж речь, лишь бы дело довести. Послезавтра иннин день рожденья. Ещё неизвестно, что там с платьем сделает этот сонькин портной. Устал я от всего. Всё, кончаю запись, надоело.

*  *  *

Пятница

- Привет, Соня! Салют, Роберт!

- Ой, Павлик, ты какой-то замученный уже с утра.

- Мало спал ночью. Бессонница.

- Можешь расслабиться. Платье готово.

- Ох, спасибо, друзья! Вы просто спасли меня! Первая приятная новость за два дня. Где оно?

- Кван поехал в ателье, уже должен подвезти, но что-то задерживается.

- Вы и ему сказали?

- Нам пришлось. Ты не сердишься?

- Ну что ты, Соня? Роберт, сколько я тебе должен?

- Нисколько, Павел. Пусть это будет моя скромная лепта в ваш с Инной праздник.

- Ой, такая ли скромная? Соня, сколько мастер запросил?

- Четыре триста.

- Однако! - Павел присвистнул, - Четыре штуки за трое суток! В такие моменты жалеешь, что не пошёл в портные. Роберт, спасибо, я обязательно верну. Только чуть позже, сейчас совсем с деньгами сложно, день рожденья, сам понимаешь...

- Павел, прошу, не беспокойся о таких пустяках. Честно.

- Ещё раз спасибо вам обоим. И Квану!

- Я ему сейчас позвоню.

*  *  *

Кван вышел из ателье в четверть одиннадцатого, и тут же у груди завибрировал мобильник. Следователь аккуратно опустил пухлый пакет с платьем на асфальт и полез в карман. Глянув на определитель номера, Кван заметался: неподалёку стояли мусорные баки, которые как раз обрабатывал замызганный робот-уборщик - не лучший фон для видеосвязи. Пара шагов - и фоном стали нависающие с обеих сторон башни-небоскрёбы. Кван судорожно поправил причёску. Теперь можно было ответить. Улыбнуться.

- Здравствуй, Соня!

- Привет! Ну что, забрал платье?

- Да. Через полчаса буду в конторе.

- Умница! Я у тебя в долгу. Чао!

Экранчик погас. Ещё не расставшись с улыбкой, Кван обернулся и увидел, как металлическая коробка подползла к оставленному пакету и буквально за секунду проглотила его.

- Стоп! Стоп! - заорал Кван, выхватывая на бегу жетон с двумя синими треугольничками.

Робот остановился, подчиняясь, разумеется, не символике "Предпоследнего Дознания", а сигналу встроенного в жетон микрочипа.

- Открой мусорный отсек!

Крышка гулко отскочила, выпуская облачко дыма и сажи в лицо дознавателю.

- О нет! - Кван рухнул на колени.

Прохожие с удивлением оглядывались на странного чумазого человека, который в дорогом сером костюме стоял посреди улицы на коленях и осыпал свою голову ударами.

*  *  *

- Здравствуйте, Павел! Пожалуйте за стол.

Карев оторопело уставился на журнальный столик, который стоял теперь между диваном и стулом. Банка с мёртвыми цветами исчезла, уступив место двум чашкам, чайнику и тарелке с неровными бутербродами, где жёлтые треугольнички сыра чередовались с колбасными кружочками.

- Садитесь-садитесь. - настаивал Харчевский, - Лучше сюда, здесь мягче.

Следователь послушно сел на диван. Хозяин взялся за чайник.

- Вам покрепче?

- Нет. Эдуард Васильевич, спасибо за угощение, но сегодня у нас последняя встреча и будет досадно, если не удастся вывести следствие из тупика.

- А вам это чем-то грозит? - профессор сел на стул и аппетитно отхлебнул из чашки.

- Не найти ни одного доброго дела это гарантированный минус в послужном списке. Если их наберётся три, меня снимут со следственной работы.

- Уволят?

- Вообще-то увольняют. Но меня не смогут, я орденоносец. Поэтому скорее всего переведут на низшую должность в какой-нибудь из неследственных отделов. Зарплата меньше, соцстатус ниже, и карьеры никакой.

- Вот как... Знаете, я думал. Честно пытался вспоминать. Ничего не приходит на ум. Только...

- Что?

- Котёнок. Но это несерьёзно. - Эдуард Васильевич сделал долгий глоток и отставил чашку.

- Расскажите, пожалуйста.

- Да что тут рассказывать. В детстве, когда мы с мамой гостили у бабушки, я спас котёнка. У соседки была кошка, она окотилась, а соседям котята были не нужны и они хотели их закопать. Живьём. В мешке. А мне было жаль котят, и я, в общем, украл одного. Спрятал его на сеновале. Носил ему тайком молока. Мой секрет раскрыли на следующий день. Но бабушка растрогалась и решила котёнка оставить. Вот и вся история.

- Ясно. - Карев прижал указательный палец к наморщенному лбу, - Ваши мама и бабушка уже мертвы. А брат был тогда с вами?

- Нет. Саша сильно обжёгся за неделю до того и его отправили в город.

- А как звали соседей?

- Тётя Валя и дядя Миша. Звонковы.

- Сколько вам было лет?

- Кажется, семь.

- Название деревни напомните.

- Да бросьте, Павел, вы что, всерьёз собираетесь об этом писать?

- Почему бы нет? Вполне нормальный "задел". Только свидетелей найти будет сложно.

- Ладно, не издевайтесь. Это же позор. Единственное доброе дело профессора Харчевского. Ему стоило умереть в семь лет, потому что после этого он всё равно не жил, а лишь перерабатывал воздух и пищу. И отравлял жизнь окружающим.

- Не стоит абсолютизировать результаты следствия. Мы ведь не ставим цели узнать о всех добрых делах подследственного. Наверняка есть что-то ещё, о чём вы просто пока не можете вспомнить.

- Не надо, Павел. Во-первых, я действительно все последние дни только и делал, что вспоминал. А во-вторых, вы ведь разговаривали с Катей, Ирой, Сашей, с коллегами из университета и лаборатории... Они ведь тоже не смогли вспомнить, судя по тому, как вы цепляетесь за эту жалкую историю с котёнком. А то, что Катя сказала... шкатулка с червями. Это и есть моя жизнь. И котёнок её не спасёт.

Харчевский поднял голову и посмотрел прямо на собеседника:

- Павел, мне очень жаль, что вас подстрелили моей пулей. Простите меня.

- Не берите в голову, Эдуард Васильевич. Вашей вины здесь не больше, чем вины изготовителя кухонных ножей. К тому же... - Карев рассмеялся, - именно за это мне и дали орден.

- Может быть... Вы правы были, когда говорили о моём следе в истории человечества. Много ли людей благословляли изобретателей пороха или атомной бомбы? Ладно, не будем тратить время на пустое. Павел, я хотел попросить вас.

- Да?

- Я понимаю, что сейчас нельзя. Но, быть может, потом, лет через десять, рассекретят эту методику. Если это случится, не могли бы вы тогда передать моим родным, что я... Передайте Ираиде... - Харчевский запнулся и с усилием выговорил: - Мне стыдно за то, что я загубил ей жизнь. Да, так и есть. Именно так. Я знаю, она за меня не по любви вышла. Так сложилось. Я помню, как она старалась полюбить. Чтобы семья наша стала "мы", а не просто два "я" под одной крышей... А мне это тогда казалось... неважным. Главное - карьера, статьи, возня на семинарах... Суета сует. А жизнь-то ведь совсем другою могла бы стать...

Часы пикнули.

- Пора мне, Эдуард Васильевич. Если смогу - передам.

- Спасибо! - горячо выдохнул профессор, - И Кате передайте. Я бы всё сейчас отдал, лишь бы съездить тогда с ней в Фэнтези-Парк. Скажите ей, что она самая лучшая дочь, какая только может быть.

- Пойду я, Эдуард Васильевич. - Карев поднялся, - Простите меня.

- Но вы даже не съели ничего. Хоть чаю допейте.

- Не могу. Надо идти.

- Давайте я вас провожу.

Они вышли в прихожую. Следователь открыл дверь, и остановился на пороге.

- Эдуард Васильевич...

Часы снова пикнули.

- Да, Павел?

- А хотите, выйдем отсюда вместе?

- Выйдем? Куда?

- Ну... помните, наш первый день знакомства? Неделю назад? Я подошёл к вам в университете, оторвал от друзей-профессоров, мы сели в университетский прыгун, перелетели через полгорода к вашему дому... Это всё создавал эмулятор, думаю, он сможет создать ещё раз. Пойдёмте!

- Можно? Правда?

Часы на руке дознавателя запикали часто-часто. Карев нахмурился, сорвал их с руки и, отойдя к лестнице, бросил вниз, меж перилами.

- Думаю, да. Вы ведь хотели бы... ещё прогуляться? Выйти отсюда?

- Да...

Профессор осторожно занёс ногу и переступил через порог, недоверчиво оглядывая зелёные стены. Засмеялся.

- И правда вышел...

Он посмотрел под ноги, на жёлтые плитки, а затем, шагнув ещё, присел на корточки, над синей обёрткой от мороженного.

- Пойдёмте, Эдуард Васильевич, времени всё-таки действительно мало.

- Нет.

- Что?

- Нет, Павел. Спасибо вам. Но не надо.

- Почему?

- Фантики... - профессор поднялся и показал обёртку, - Помню, в детстве я слышал сказку про одного бедного мальчика. Он никогда не пробовал настоящих конфет, от богачей ему доставались лишь фантики, которые он собирал и облизывал в темноте, когда никто не видел. Жалко было мальчика. Да, я бы очень хотел ещё раз выйти на улицу, ощутить свежесть воздуха, даже запахи города, хотел бы ещё раз съездить в университет, попрощаться с друзьями, очень, очень хотел бы увидеть Ираиду и Катю, и... попросить у них прощения... Но ведь всё это будут фантики. Всё будет ненастоящее. Знаете, всю неделю я избегал думать об этом, а вот теперь, глядя на обёртку, понял, что мысли о смерти - единственное настоящее, что у меня осталось. Не хотелось бы променять это на фантики. Спасибо вам, Павел, спасибо большое. Простите меня, мне очень жаль, что я не смог помочь вам со своим делом...

- Эдуард Васильевич... - Карев поднял руку и запнулся, - Я постараюсь... я выбью для вас лишнюю неделю...

И тут дознаватель исчез, словно растворился в воздухе...

*  *  *

- Ты что, рехнулся, Карев? - кричал взмокший Патканян, сжимая в трясущихся руках отсоединённые синие проводки, - Ты что делаешь? Пятнадцать минут! Ты же мог там остаться! Сам оказаться в коме! Я же говорил тебе!

- Я помню, Артур. Не надо кричать, голова болит.

- Ну скажи, о чём ты думал? И чем ты думал? Я тут чуть не поседел! Двойное превышение допустимой нормы!

- Да всё ведь в порядке. Видишь, я установил новый рекорд. Запиши себе...

- Ай, иди ты!

Патканян наконец отбросил проводки и рухнул в кресло, утирая рукавом лоб. Карев глубоко вдохнул и медленно сел на кушетке, глядя на лакированные чёрные туфли внизу.

- Ты же мог там остаться, Павел. - отдышавшись, заговорил Артур, - Ну зачем ты это делал? У тебя ведь жена, дети...

- Детей пока нет.

- Будут! А мне, думаешь, мало... этого... Вирхофа... на моих глазах... остановка дыхания, смерть мозга...

- Прости, Артур. Ну прости. Ну надо было договорить. Это же последний мой сеанс. А он ведь... живой! - Карев мотнул головой на соседнюю кушетку.

Затем неуклюже поднялся и кое-как сунул в туфли сначала одну, потому другую ногу.

- Погоди, рано тебе вставать! Мутит, небось?

- Да... есть немножко... как в первый раз... Нормально.

Павел надел пиджак и, подобрав авторучку, склонился над столом. Для написания самого короткого своего отчёта ему хватило минуты.

- Я сейчас в буфет. - сказал он Артуру, складывая листок, - Хочешь принесу тебе чего-нибудь?

Тут Карев впервые увидел, как Патканян улыбается.

- Не, Паш, не надо. Спасибо. У меня есть тут. Мама приготовила.

*  *  *

"Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?" (Евангелие от Матфея, 25 глава, 37-39 стихи)

Примечание: они не помнят.

Петрович неторопливо прочистил горло и поднял на подчинённого бесстрастный взгляд.

- Что это, Павлик? Ты решил заняться моим просвещением?

- Это отчёт, Викентий Петрович. Официальный сдам в понедельник, как вы и велели. Туда подошью предыдущие материалы. Но ничего принципиально иного там не будет.

- Ты понимаешь, что это для тебя значит?

- Да, Викентий Петрович. Мне бы хотелось, чтобы авторы Проекта тоже кое-что поняли. Нельзя заставлять человека самого рассказывать о своих добрых делах. Одно дело сказать: друг меня выручил деньгами, а совсем другое дело сказать: я выручил друга деньгами. Если человек это помнит, и говорит вслух, то дело автоматически становится "нечистым", загрязняясь корыстью пусть даже элементарного тщеславия. Настоящие добрые дела человек забывает. То, что подсознание подкинуло господину Харчевскому сплошь дела с червоточинкой - весьма показательно. Я считаю, что метод колации вреден для нашей службы. Это изначально порочный путь. Его нельзя использовать в следственной практике. Таково моё официальное мнение. Не знаю, что скажет Халл.

- Много патетики, Павлик. Но сквозь неё я слышу лишь оправдания плохой работы.

- Викентий Петрович, я глубоко уважаю вас как мудрого и опытного человека. Уверен, что на моём месте вы бы пришли к тем же выводам гораздо быстрее, чем я. А я на вашем месте, скорее всего, никогда бы к ним не пришёл.

Шеф усмехнулся.

- Ловко сказано. Ладно, отдохни, Павлик. Вернёмся к этому разговору в понедельник.

*  *  *

Карев прошёл стеклянные ворота и спустился на "палубу", к Соне и Халлу.

- Слушай, не знаю, куда Кван запропастился. - нечасто можно увидеть на сонином личике озабоченное выражение, - И на звонки не отвечает...

- Надеюсь, с ним всё в порядке. - ответствовал Павел, - Кстати, Роберт... это тебе к кофе.

Проходя мимо стола Халла, он достал из кармана батончик в красной упаковке и небрежно уронил на столешницу.

- Да? Спасибо. Эй, ты же не хочешь сказать, что... - Халл обеспокоенно оглянулся, - Это из-за нашего глупого спора?

- В самую точку. Официально всё будет в понедельник, но к чему ждать?

- Погоди. - Халл поднялся и подхватил со стола шоколадку, - Возьми обратно. Ты что? Давай подумаем вместе, поищем...

- Эй, ребята, о чём вы?

- Павел хочет закрывать дело с "нулём".

- Павлик, ты что, не сдавайся! Тебе же отметят...

- Да ладно вам. Это ведь просто минус на бумажке. Или в файле. К тому же первый, а не третий. Небо на землю не упадёт из-за этого. О, а вот и Кван! Привет!

Соня и Роберт обернулись ко входу, уставившись на помятого коллегу с измазанным в саже лицом и пухлым пакетом под мышкой.

- Где это ты так изгваздался? - удивилась девушка, - А платье-то принёс?

- Да. - кивнул вьетнамец.

Павел взял у него ношу и подошёл к пустующему шестому столу. Зашуршал пакет. Халл и Соня обступили его, все трое склонились, касаясь друг друга плечами.

Пауза.

- Эй. Это же другое платье.

- Да. - повторил Кване с убитым видом, - Прости, Паша, я на секунду оставил пакет и его уничтожил робот-уборщик. Прости меня. Я взял у мастера мерку и купил новое. Для запасного варианта. Прости...

Халл молча схватился за голову.

- Мужчины! - простонала Соня и обмякла в кресле.

Карев расхохотался и хлопнул Квана по плечу:

- Ну и дела! То-то будет смеху завтра! Только извини, старик, но третье платье я оплатить не смогу.

- Паша, я и не претендовал. Лишь бы ты не сердился...

- Расслабься. Это всего лишь платье. - и едва Павел произнёс эти слова, вдруг почувствовал себя легко-легко, будто отпустило что-то внутри, - Ох, поеду-ка я домой. Ещё успеем что-нибудь с Инной придумать до завтра. А это... хм, мне кажется, это точно не в её вкусе. Да и маловато будет. Соня, не хочешь примерить?

- Карев, ты с ума сошёл?

Кван покраснел. Халл засмеялся. Карев посмотрел за окно, где по голубому небу ползла чёрная точка чьего-то "прыгуна"...

Дело Феклиной (Чёрный снег)

 

- Если вы смотрите эту запись, значит, дело моей жизни осталось незавершённым. - пожилая женщина строго глядела с экрана. - Мне горько сознавать, что я так и не смогла найти подлинных единомышленников или учеников. С пониманием отношусь к тому, что мой сын не разделяет этих целей, однако не вижу другого выхода... - госпожа Феклина на миг запнулась и отступила к серой громадине камина. - ...кроме как поставить ему условием... Если Серёжа хочет получить наследство, он должен отыскать человека, который мог бы адекватно донести до сведения общественности собранные мною материалы. Прости, сынок, но я действительно не знаю, кому ещё это поручить.

Госпожа Феклина вопросительно посмотрела куда-то вправо, и запись прервалась.

-А что за материалы имеются в виду? - поинтересовался щеголеватый следователь с вздёрнутыми кончиками усов.

- Это касается темы диссертации моей клиентки. - уклончиво ответил нотариус Иваненко, и нервно поправил одинокую прядь волос на лысине. Вторжение усатого господина из Предпоследнего Дознания ему было крайне неприятно. Пусть представитель спецслужбы, пусть с ордером, а факт остаётся фактом: пришлось огласить завещание постороннему лицу, да к тому же до фактической смерти клиента. А теперь ещё и материалы...

- Я бы хотел взглянуть на них.

- Не вполне уверен, что ваш ордер даёт такие полномочия. - осторожно возразил нотариус, разглядывая бланк с характерной эмблемой - два синих треугольничка в круге. - Ведь Ольга Фёдоровна ещё даже не умерла... окончательно.

- Из четвёртой стадии комы никто не возвращается. - буднично ответил следователь, оглядывая аскетичное убранство офиса. - Вам, надеюсь, доводилось слышать о специфике нашей службы? Если сомневаетесь в моих полномочиях - проконсультируйтесь с начальством.

Начальство уже дало инструкции: оказать всяческое содействие. Вздохнув, Иваненко смирился с неизбежностью беспорядка. Что ж, отчего бы в этот слякотный ноябрьский день и впрямь не случиться какой-нибудь пакости?

Он отыскал формуляры в базе, вывел бланки, положил на стол:

- Заполните здесь и здесь, господин...

- Карев. - напомнил следователь, доставая из кармана пиджака серебряную ручку.

Пока он расписывался, Иваненко с кислой миной на лице открыл сейф. Нотариус был человеком педантичным, поэтому обстоятельства, вынуждавшие не только мириться с нарушением, но и самому его совершать, казались издёвкой судьбы.

- Вот и чудненько. - Карев поднялся и протянул руку за инофоконом. Отдавая холодный металлический шарик, Иваненко с удивлением подумал, что для следователя эта ситуация, как раз напротив, выражает привычный порядок. Так при столкновении двух разнонаправленных жизненных векторов, воплощение идеала одного неизбежно предполагает нарушение идеала другого...

По такой-то погоде - вещь вполне закономерная.

*  *  *

Свинцовое небо едва удерживалось от дождя, словно всматриваясь в бесчисленные точки аэромобилей-прыгунов, хаотично сновавших под низкими тучами. Мрачный, сырой мегаполис проплывал внизу вереницами стеклобетонных башен, разбавленных красно-желтыми кляксами деревьев, осыпающих на асфальт последние листья. Но в салоне прыгуна было сухо, тепло и светло, и накрытый промозглой осенью город за окном совсем не занимал следователя, - Павел Карев читал текст с экрана миникомпьютера-планшета.

Огромные абзацы, отягощённые научной терминологией, списки, цитаты, сноски, гиперссылки... Ко всему прочему госпожа Феклина явно не была мастером словесности, - читать её материалы приходилось с трудом. Но чем больше перед мысленным взором его вырисовывалось то самое дело жизни подследственной, тем сильнее крепло ощущение, что здесь - перспективный задел.

Неделя стандартных поисков с опросом свидетелей не дала ничего выдающегося. Пожилая и одинокая учительница истории особыми добродетелями не блистала, жила замкнуто, с сыном и его семьёй не общалась, с единственной подругой встречалась не чаще двух раз в год, ученики её не любили, коллеги по школе считали сухой и нелюдимой, впрочем, ценили за аккуратность и обязательность.

Вот и вышла загвоздка: добрые дела совершаются всегда по отношению к кому-то, а где их взять, если подследственная, считай, ни с кем не контактировала? Пришлось запросить ордер и познакомиться с завещанием. И, кажется, не зря. Но точно определить это можно лишь после консультации со специалистом.

*  *  *

Со специалистом удалось встретиться три дня спустя. Профессор Аркадий Петрович Радужный оказался человеком внушительной комплекции. Жёсткая, аккуратно подстриженная борода и цепкий взгляд придавали ему разительное сходство с ликами светил науки, чьи портреты украшали стены его просторного кабинета в Институте Истории. Тепло приняв следователя, он уселся в кресло, с почтением взял стопку привезённых распечаток, но, едва скользнув взглядом по титульному листу, отбросил их на стол.

- Ах, Ольга Фёдоровна, - с грустной улыбкой молвил профессор. - Как же, как же... Наслышан. И даже как-то лично имел случай беседовать. Одиозная личность. Притча во языцех, так сказать.

- Что вы имеете в виду? - поинтересовался Карев из гостевого кресла.

- Разумеется, её, скажем так, своеобразные идеи, а также то невероятное упорство, безусловно, достойное лучшего применения, с которым она свои, так сказать, идеи пыталась навязать научному сообществу, и, параллельно с этим - популяризировать.

Павел мысленно оценил умение профессора под напыщенным многословием скрывать неопределённость ответа, и решил прояснить:

- Эти идеи как-то связаны с темой её диссертации?

- Скажем так, они выросли из неё. Кандидатскую работу Ольга Фёдоровна защищала... - Радужный глянул на стопку листов. - Ещё в 2187 году. Насколько я слышал, сама работа касалась вполне конкретного эпизода Второй Мировой Войны ХХ века, и, хотя уже тогда имели место некоторые тенденциозные моменты, всё же она пока не выходила за рамки академической традиции... Ох, Лидочка, благодарствую!

Последняя реплика относилась к некрасивой носатой девушке, что внесла в кабинет подносик с японским чайником, чашками, сахарницей и блюдцем печенья.

- Павел Сергеевич, надеюсь, не откажетесь? Натуральный зелёный чай. С жасмином.

-Не откажусь. - кивнул следователь. Чай намного лучше кофе, которым его обычно норовят напоить свидетели.

Пока молчаливая Лида разливала горячий напиток по чашкам, кабинет наполнился душистым ароматом.

- Без сахара пьёте? - заметил профессор, позвякивая ложечкой. - Очень правильно. А я вот, знаете ли, к сладкому неравнодушен, никак отвыкнуть не могу.

Цокая каблучками, девушка удалилась и аккуратно прикрыла за собой дверь.

- Так вот, Феклина. - Аркадий Петрович стал серьёзен. - Чего уж греха таить, многие учёные хотят совершить заметное открытие в своей области. Такое, в общем, нормально. Но у кое-кого это желание доходит до крайности, за которой говорить о научной состоятельности уже невозможно. Появляются какие-то фантастические, революционные идеи, под них наспех подгоняются факты, остальные игнорируются, критика не воспринимается...

- Это случилось и с Ольгой Фёдоровной? - уточнил следователь, сделав глоток чая.

- Увы. - профессор потянулся за печеньем. - Да. Она пыталась пересмотреть всю историю Второй Мировой Войны. В частности, утверждала, будто войну развязал не Советский Союз, а гитлеровская Германия, и что победную точку поставили не США и Англия, а тот же СССР, и что зверства советских войск и неудачи командования якобы сильно преувеличены... В общем, делала сильный крен в сторону коммунистов.

- Я, конечно, не специалист, и пока что не очень внимательно ознакомился с материалами Ольги Фёдоровны, - заговорил Карев. - Но мне показалось, что она довольно убедительно обосновывает свои гипотезы, опираясь на источники...

- Да-да! - кивнул профессор. - Как раз в этом и заключается опасность лженауки. Правдоподобность и правда - далеко не одно и то же. Вы, безусловно, знаете это не хуже меня. Иногда отличить одно от другого способен только специалист. Ведь любой источник можно вывернуть так, что всё с ног на голову встанет. К примеру, возьмём какой-нибудь дневник филиппинского интеллигента времён той войны, и что увидим? А то, что основные действия происходили на Филиппинах между Японией и США, а вся трагедия Европы была лишь малозначимым фоном. И вот, чтобы подобных казусов не приключалось, существует такая дисциплина, как источниковедение. Которая изучает обстоятельства возникновения данного памятника, объясняет его особенности, сопоставляет с другими памятниками эпохи... И этим занимается уже, простите, не одно поколение учёных. Накоплена аргументация, какие-то взгляды обоснованно стали общепризнанны, другие, напротив, не выдержали критики и оказались отвергнуты. Чтобы в этом ориентироваться, следует знать хотя бы основную научную литературу по данному периоду...

- А Ольга Фёдоровна, получается, не знала? - Павлу снова пришлось вернуть собеседника к теме разговора.

- Может, и знала, да не учитывала. Не могу сказать, что следил за всем её творчеством, но одну статью меня как-то просили отрецензировать. Там госпожа Феклина всю аргументацию строила на так называемых Мемуарах Жукова. Между тем, в науке вообще долгое время считалось это произведение псевдоэпиграфом, написанным много лет спустя после войны коллективом анонимных авторов по заказу компартии. Кстати, обычная для Советского Союза практика. Да, ряд исследователей, например, мой учитель Алексей Иванович Лапшин, высказывались в пользу подлинности авторства маршала Жукова. Но и они признают, что памятник нужно понимать в контексте его эпохи. Мемуары Жукова - это продукт тоталитарного общества, написанный с пропагандистскими целями в рамках советской историографии, тенденциозность и несостоятельность которой была доказана уже в конце ХХ века, сразу после падения коммунистического режима. И воспринимать такой источник некритично, это, сами понимаете... - Аркадий Петрович развёл руками.

Следователь молчаотхлебнул чаю, размышляя над словами Радужного. А профессор тем временем управился с очередным печеньем, погладил бороду, стряхивая крошки, и продолжил:

-Поначалу Ольгу Фёдоровну пытались переубеждать, дискутировать... Семинар целый устроили. Напоминали бесспорные исторические факты. То, что Вторая Мировая началась со вторжения СССР в Финляндию - факт! То, что коммунисты четыре года подряд не могли победить гитлеровцев, пока в дело не вступили США - тоже факт! Но она этого словно не слышала, и упрямо держалась за свои фантазии. Да притом ещё пыталась навязать их научному сообществу. Как понимаете, при таких условиях она была обречена стать фигурой комической. Печально. Знаете, я с особым интересом буду ждать вашего отчёта по ней, и приложу все усилия к тому, чтобы этот выпуск Бюллетеня Предпоследнего Дознания прочитали мои коллеги. Думаю, это будет правильно. Им полезно узнать с новой, лучшей стороны человека, чьё имя они превратили в анекдот. Ничуть не удивлюсь, прочитав, что Ольга Фёдоровна была прекрасной женой, идеальной матерью, отзывчивым и милосердным человеком...

Профессор хрустнул печеньем...

- Я вообще с большой симпатией отношусь к вашей службе. Искать и показывать реальное, осязаемое добро в нашем современнике - великое дело, оздоровительный эффект от которого охватывает всё общество. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, и всё же... как знать, появись такая служба не в XXI веке, а лет на сто-двести раньше - быть может, удалось бы избежать многих бед. Если бы Ленин, Гитлер, Сталин и Мао Цзе Дун регулярно читали ваш Бюллетень, возможно, им не пришло бы в голову начинать те злодеяния, которые теперь приходится изучать в курсе истории мрачного ХХ века. Тоталитарные режимы, - и фашистский, и коммунистический, исходили из постулата, что человек плох, и его надо насильственно улучшить. А ваша служба не словами, но самой деятельностью доказывает, что человек всё-таки хорош сам по себе. И это хорошее в нём надо просто уметь увидеть. Я уверен, что у Ольги Фёдоровны было много такого хорошего. Но искать это в её околонаучных штудиях - пустое дело.

Карев одним глотком допил подостывший чай и поднялся.

- Спасибо за добрые слова, и за консультацию.

- Очень рад был познакомиться и оказаться полезным. - с готовностью отозвался Аркадий Петрович.

Поставив чашку на поднос, Павел взял со стола кипу распечаток и попрощался с профессором.

Выходя, поморщился - чай отдавал горечью.

*  *  *

- Тебе чёрный, зелёный, красный?

- Красный. - ответил Павел жене и добавил: - Зелёным сегодня меня уже поили.

- Свидетели? - осведомилась высокая брюнетка, поднимая чайник.

- Нет. Консультировался со специалистом. Снова пришлось посетить научное заведение. Вот странное дело: снаружи их здания вроде как разнообразны, а внутри везде одно и то же. Что-то неуловимо общее...

- Учёный дух! - рассмеялась Инна, ставя перед мужем огромную чашку каркаде.

- Да уж... Скажи, а ты бы назвала современного человека - хорошим?

- Тебя, что ли?

- Не только. Собирательный образ. Я серьёзно.

Инна задумалась, глядя на струйку пара, вьющуюся над кружкой, а потом улыбнулась:

- Я бы назвала его удовлетворительным. С минусом. А что?

- Мне кажется, нынешний человек хорош не сам по себе, а вопреки себе. Пара добрых дел на семьдесят лет жизни, которые нам удаётся откопать в процессе дознания - не такой уж большой повод для тотального оптимизма.

- Тотального я что-то не замечала, - сказала Инна. - Людям просто нравится читать ваш Бюллетень. Повышает настроение. Считается делом хорошего вкуса. Да и вообще интересно... Ваши имиджмейкеры стараются на славу. Ну ладно, поболтали и хватит. Пора заняться делом.

Карев поднялся из-за стола и послушно проследовал за женой в соседнюю комнату. Здесь он сел на стул возле окна, а она встала у мольберта и взяла кисть.

- На меня не смотри. Вон, лучше... на вазу!

- Но ты намного интереснее. - Павел поиграл бровями.

- Ещё насмотришься. А сейчас нужно, чтобы твой взгляд был устремлён за рамки картины, а не на зрителя. И руки сложи на груди.

Карев подчинился, скрестил руки и послушно уставился на пузатую хрустальную вазу - ветерана многих натюрмортов. К пятой годовщине совместной жизни талантливая, но пока малоуспешная художница наконец решилась написать портрет супруга. Глядя на вазу, Павел мысленно возвращался к событиям рабочего дня. Вспомнилась Феклина с видеозаписи завещания - спокойный голос, упрямый взгляд, замкнутое, почти бесстрастное выражение лица... Кажется, за её спиной, на камине, стояла похожая ваза...

Нет, не была эта женщина ни прекрасной женой, ни идеальной матерью, ни фонтаном альтруизма. Семейная жизнь окончилась ранним разводом, сына Ольга Фёдоровна воспитывала одна, причём, в довольно авторитарной манере. Вырос он слабохарактерным, затюканным парнем, который чуть позже покорно перешёл в руки не менее властной, чем мать, супруги. Разумеется, невестка и свекровь друг с другом не сошлись - и Феклина осталась одна. Павел помнил допрошенного неделю назад Сергея - болезненно-тощего молодого мужчину с тусклым взглядом и страдальчески изогнутыми губами. Такой точно не найдёт преемника идеям матери. Хотя толстуха-жена заставлять будет - ведь на кону квартира в Центре, а у них - двое детей.

Дело жизни Феклиной останется незавершённым. Потому что, как оказалось, её материалы - псевдонаучный бред. Адекватно донести его до общества - невозможно. А значит, чопорный сухарь Иваненко позаботится о том, чтобы наследство никогда не досталось Сергею.

Карев задумался, каково это - когда дело твоей жизни оказывается пшиком? И каково это вообще - подчинить всю жизнь какому-то определённому делу, идее? Необычной жертвенностью и обстоятельностью веет от самой установки...

- Инна, скажи, у тебя есть то, что ты могла бы назвать делом своей жизни?

- Конечно, - откликнулась красавица, склонившись над холстом. - Рисовать мужа.

- А если серьёзно?

- Если серьёзно, - то ещё кормить и обстирывать его.

- Что ж, буду иметь в виду.

Сидя у окна, скрестив на груди руки и глубокомысленно пялясь на пузатую вазу, Карев понял, что ему всё-таки стоит самому изучить материалы Ольги Фёдоровны.

*  *  *

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Даже в очень активном режиме на освоение ушло несколько дней. Стоя в ванной и начищая щёткой зубы, Карев слушал, как в правом ухе бесстрастный голос программы рассказывает о бомбардировках Киева, пролетая в прыгуне над городом, читал с экранчика планшета про оборону Сталинграда, вернувшись с работы домой, ковырялся правой рукой в тарелке с рисом, а левой перелистывал распечатку, вникая в перипетии Курской битвы...

Древние сражения, гибель тысяч и миллионов людей, великие города, лежащие в руинах, концлагеря, чудовищные преступления, невероятный героизм, сотни источников, тысячи голосов...

Все статьи прочесть не удалось - начальник требовал внятных результатов по делу Феклиной. Но и того, что Карев успел освоить, было достаточно, чтобы поколебать однозначные суждения профессора Радужного. Назрела необходимость повторной консультации, причём, на этот раз с таким специалистом, который не побрезгует ознакомиться с материалами, доводами и аргументами Ольги Фёдоровны.

В цитатах у неё особенно часто мелькало несколько фамилий учёных, из которых, как подсказала справочная, в Москве проживал только один: Алексей Иванович Лапшин.

*  *  *

Кабинет профессора Лапшина располагался в том же Институте Истории, но в другом крыле, и по размерам был существенно скромнее, чем у Радужного. Алексей Иванович оказался сурового вида старцем, почти лысым, но с роскошной седой бородой и скептическим прищуром блекло-зелёных глаз.

- Ах, Оленька... - проговорил он, листая распечатки. - Ну, это я читал, ранняя вещица. Её тогда ещё публиковали... А вот это она мне сама приносила. Обсуждали с ней. Ага, подправила... И на меня ссылается... Да... А здесь что-то новенькое... Так, понял. Материалы к учебнику. Ясно. А что, собственно, требуется от меня? - старик посмотрел на следователя.

- Я бы хотел понять, насколько взгляды Ольги Фёдоровны соответствуют, или не соответствуют истине.

- Вот как! Истина. Хм... Сильное слово. Скажите прежде, а насколько официальна наша с вами беседа?

- Совершенно неофициальна. Я просто хочу уяснить вопрос для себя.

- Ага... Что ж... раз так, то могу ответить прямо сейчас. Большинство Олиных статей я знаю... Не считая некоторых частностей, в целом она права.

Карев даже вздрогнул:

- Но почему тогда профессор Радужный убеждал меня в противоположном?

- Да потому, что он - не учёный! - хмыкнул Алексей Иванович. - Он болтун! Или, как это нынче называют, популяризатор. Учёным Аркаша был лет двадцать назад, когда опубликовал свою книжку по НЭПу. Так себе работка, анализ ниже плинтуса, но хоть материал собран и рассортирован добротно... А потом Аркаша подался в когорту болтунов, что занимаются не той историей, которая была на самом деле, а той, какой её должен представлять обыватель. Только и всего. А настоящие спецы по Второй Мировой всё то, о чём Оля писала, знают и сами, причём, не только знают, но и, в целом, разделяют.

- Почему же тогда она не могла донести свои взгляды до общественности? И почему над ней смеялись?

Алексей Иванович сощурился:

- Вы и в самом деле не догадываетесь?

- Нет. До этого следствия мне не приходилось знакомиться с миром историков.

- В наши дни этот мир негласно разделён на две части: исследователей и популяризаторов. Первые пытаются узнать, как оно было, а вторые определяют, как это надо представить для внешних. Определяют, естественно, не сами, - основные ориентиры им спускают сверху. Из этих частей никто друг к другу не лезет. Мы печатаем в профильной периодике статьи, каждая из которых столь узка по теме, что для неподготовленного читателя почти ничего не скажет. Специалист же, который знает контекст, разгадывает ссылки и намёки, понимает, что, допустим, статья об особенностях применения зенитной техники советскими войсками в 1941 г. на самом деле предъявляет новый аргумент в пользу того, что нападение Гитлера на СССР было неспровоцированным, и Союз даже не был толком готов к войне. Мы это знаем, и нам этого достаточно. А ребята типа Аркаши - дают интервью, пишут учебники и популярные книжки для широкого круга читателей, где излагают историю так, как считается полезным для обывателя. Они - пастухи общественных стереотипов. Ошибка и вина Оли была в том, что она захотела вынести, так сказать, эзотерическое знание на профанный уровень, покусилась на чужое поле. Разумеется, она была обречена, как и любой, кто захочет в одиночку бороться со стереотипом. Или с системой.

Несколько секунд Карев ошарашено осмыслял услышанное. Жизнь, труды и усилия Феклиной предстали в совершенно новом свете.

- Но если она была права... почему вы молчали? Почему не поддержали её... все эти спецы?

Алексей Иванович впервые улыбнулся, на миг превратившись из грозного старца в доброго дедушку.

- Знаете, я не ожидал, - признался он, - что в служебных структурах работают столь открытые и чистосердечные люди. Мне очень приятно это видеть. И, независимо от того, что я сейчас скажу, помните, что теперь я очень рад нашей встрече, которую первоначально воспринял как повинность. А сейчас - к сути вопроса. Давайте-ка вот на что посмотрим: вы - в школе, в институте, по телевидению, - годами слышали одно и то же: что в мрачном ХХ веке ваши предки развязали самую кровопролитную войну в истории, что демократическому миру пришлось выбирать из двух зол - фашистского и коммунистического, и что лишь вмешательство свободного мира спасло тоталитарный СССР от поражения... Вы годами ели эту чушь, и не подавились. И ни разу не задумались - а не вешают ли вам лапшу на уши? Вы и палец о палец не ударили, чтобы узнать правду. Мы, якобы, молчали? Нет, молодой человек, мы совсем не молчали. Мы кропотливо, по крупицам доказывали истину, публиковали статьи и монографии - все они лежат в свободном доступе, возьми, да узнай. Так почему же вы не озаботились, не взяли, не узнали? А я скажу, почему. Потому, что вам, и таким, как вы, - наплевать на правду, на историю, на прошлое, на своих предков. Скажут вам в школе, или институте, что русские произошли от слонов, и вы послушно будете строчить глубокомысленные рефераты об экзистенциальной слоновости русской души! Вы не знаете правды не потому, что от вас её скрывают, а потому, что она вам - не нужна. Вот, Оля в лепёшку расшиблась, чтобы до вас её донести - и что? А ничего, кроме потраченной зря жизни. Свою научную состоятельность, своё будущее она принесла в жертву - чему? Равнодушному обывательскому...

Алексей Иванович не договорил, полез в стопку распечаток, дрожащей от волнения рукой выдернул оттуда листок:

- Вот, посмотрите список её публикаций - это же слёзы одни! Несколько первых статей - в солидных научных изданиях: Вопросы источниковедения, ХХ век и так далее. Один раз ей удалось пробиться в научно-популярный Голос времени. История была почти детективная. Популяризаторы после этого целый семинар устроили по её разоблачению. Аркашка, кстати, проводил. С тех пор ей путь в научные издания был заказан. А она всё пыталась пробиться к широкому читателю, и пробивалась, вот, поглядите: Тайная жизнь, Секреты и загадки, Оракул и прочая бульварная дрянь, где её вымученный крик о правде совали между россказнями о похищенных инопланетянами идиотах или обнаружении Атлантиды в Бермудском треугольнике... Спрашиваете, почему мы её не поддерживали? Отчего же. Я ей много раз говорил, когда ещё было не поздно: Оля, брось ты это, плетью обуха не перешибёшь. Повлиять на стереотип можно лишь если новая концепция будет поддержана сверху: то бишь, переписываются учебники, идут новости по серьёзным телеканалам, пишутся популярные книги, снимаются блокбастеры - вот тогда обыватель заметит и худо-бедно усвоит. Но кто на такое пойдёт? Вы что, думаете, ложные стереотипы существуют только в отношении Второй Мировой? Да их пруд пруди. А вы всё это кушаете, и не давитесь, уж простите за прямоту. Я Оле говорил: зачем ты губишь свою карьеру, ради кого? Им ведь - всё равно! А она...

Профессор досадливо махнул рукой:

- Я, мол, делаю, не только ради нынешних, но и ради прошлых, ради тех, чья память, подвиг и жертва поруганы... А им-то что? Мёртвые сраму не имут. Кто о них помнит сейчас? Мало у кого семейная память уходит глубже, чем на сто лет. А тут - больше двухсот! Вы вот, к примеру, знаете, что ваши предки делали во время той войны?

- Нет. - машинально ответил следователь.

- То-то и оно... А ведь что-то делали... Мне мой дед рассказывал, что когда его дед был ребёнком, ещё жили последние ветераны той войны. И саму её тогда называли - знаете, как? - Великая Отечественная... Нда. Почему мы молчали... Вот, Оля не молчала - кричала об этом. И что? Хоть одного ученика или единомышленника она нашла?

- Думаю, что одного - точно нашла. - медленно проговорил следователь, глядя перед собой. - Знаете, что, Алексей Иванович? Подготовьте, пожалуйста, подборку научных статей наиболее признанных специалистов, которые хотя бы косвенно, хотя бы в частностях подтверждали то, о чём она говорила. Сделайте ради памяти своей ученицы.

Профессор Лапшин нахмурился, задумчиво погладил бороду, и, наконец, кивнул:

- Сделаю.

- Спасибо. - Павел поднялся. - Большое спасибо.

На прощанье они обменялись крепким рукопожатием.

*  *  *

За окном шумел дождь, слева Инна, закусив губу, касалась кистью холста, а прямо напротив тускло блестела пузатая ваза.

- Ну Паш, опять улыбаешься! Я же просила...

- Извини-извини...

- Потерпи ещё полчасика, пока я лицо закончу, а потом - улыбайся на здоровье.

- Всё, больше не буду.

- Полчасика... А что ты такой весёлый-то?

- Да там... по работе. Очень удачно дело сложилось.

Глядя на вазу, Карев думал о том, как, порою, под правильным ракурсом может открыться удивительно гармоничное совпадение разнонаправленных векторов. В самоотверженном служении правде и заключался подвиг Феклиной - как раз то, что ему нужно было найти для отчёта, который, как и прочие, будет опубликован в Бюллетене ПД - самом популярном издании. Правда достигнет, наконец, широкого круга читателей, причём в авторитетной и адекватной форме; дело жизни Ольги Фёдоровны будет завершено, а её сын беспрепятственно получит наследство.

Можно сказать, провиденциальное совпадение. Осталось только как следует всё описать, приложить подготовленную Лапшиным библиографию, и подать начальству.

*  *  *

Вежливый стук, скрип двери.

- Викентий Петрович, вызывали?

- Да, Павлик. - ответил шеф, однако привычного проходи, садись, не последовало, вместо этого начальник сам поднялся из-за массивного стола, и сказал: - Пойдём-ка прогуляемся.

Викентий Петрович крайне редко покидал свой кабинет вместе с подчинёнными - Павел испытал такое лишь однажды, когда шеф отвёл его на засекреченный Минусовой этаж. Недобрые предчувствия охватили Карева, пока он шёл по коридору за упитанным коротышкой-начальником.

Они остановились у лифта, подождали, втиснулись в кабинку, поехали вниз. На первом этаже двери не раскрылись. Викентий Петрович нащупал на запястье браслет, надавил, и кабинка продолжила спуск. Предчувствия не обманули.

Минусовой этаж.

Как и в прошлый раз, тут было пусто и тихо. А ещё, кажется, пахло пылью. В коридоре гулко раздавались их шаги. Теперь шеф остановился у другой двери, начал набирать код. Пару секунд спустя дверь плавно отъехала, открывая взгляду комнату с высокими стеллажами.

- Заходи. - позвал начальник, ступая внутрь.

Едва Павел вошёл, дверь бесшумно закрылась за ним.

- Видишь ли, Павлик, с отчётом твоим проблемка нарисовалась. - Викентий Петрович внимательно разглядывал корешки папок, теснившихся на полках стеллажей. - Как ты помнишь, задача нашей службы - искать и показывать то лучшее, что реально есть в современниках. Но при этом - не залезая на чужое поле, понимаешь? То есть, устраивать всякие революции в науке, или общественных представлениях - не надо. О, вот и оно!

Начальник вытащил одну из папок и показал Кареву серую обложку:

- Девятнадцать лет назад я был простым следователем, как и ты. Мне попалось дело одного обрусевшего китайца - Григория Шу. Он всю жизнь бережно хранил дневник своего прадеда, который в XXI веке воевал в составе китайского контингента на индо-пакистанской границе. Дневник с довольно непривычной стороны показывал тот конфликт. Мне это показалось интересным и ярким фактом. Однако старик Егоров, возглавлявший тогда наш отдел, объяснил, что такое не пройдёт. Поскольку не соответствует официальной концепции истории. Понимаешь, эти стереотипы всякие, они ведь не с потолка берутся. Дневник моего китайца обелял интервенцию коммунистической державы. Материалы твоей училки воспевают далёкое коммунистическое прошлое нашей страны. А это, скажу тебе прямо, совсем не то, что требуется нашему демократическому обществу в условиях идеологического противостояния с Азиатским Блоком. Так что, мой тебе совет, - поищи у неё в биографии что-нибудь менее политизированное. Ну, там, тонущего котёнка спасла, или из хулигана-двоечника достойного человека воспитала...

Начальник вздохнул и продолжил:

- Ты, конечно, можешь на мой совет наплевать, и послать отчёт в том виде, в котором подал его мне сегодня утром. Помню твой демарш по делу Харчевского. Собственно, я девятнадцать лет назад тоже так поступил. Только знай, что опубликован он никогда не будет. Его распечатают и поставят сюда.

Викентий Петрович втиснул папку с делом Шу обратно на полку и повернулся к следователю.

- Спорить со мной не надо. Я знаю, что ты прав. Ты хорошо поработал. Но, увы, далеко не всё в нашей власти. Есть вещи, которые подчиняются нам, а есть вещи, которым подчиняемся мы. Этого не изменить. Видишь, не одни мы с тобой пытались. - начальник показал на ряды папок у себя за спиной.

Карев ничего не ответил. Возвращался он в крайне подавленном состоянии духа. Только в лифте, несущемся вверх, решился заговорить:

- Викентий Петрович, можно вопрос?

- Конечно.

- Правильно ли я понимаю, что теперь на месте Егорова - вы?

- Да.

- И что именно вы решаете, отправить отчёт в Бюллетень, или в ту комнату?

- Не только я. Отчёт будет смотреть комиссия. А после неё - выпускающий отдел. Впрочем... в последнее время место цензора у них вакантно... Но это ничего не значит. Да, если я пропущу, пройти в печать это может, а что тогда? На оплошность обратят внимание люди из компетентных органов. А там уж - последствия непредсказуемые, но вряд ли положительные. Ты хочешь, чтобы я рисковал своими коллегами ради прихоти старой учительницы истории?

- Нет. Я просто спросил, - двери раскрылись, двое мужчин вышли из лифта. - Викентий Петрович... нельзя ли мне сегодня уйти пораньше? Я хотел бы всё обдумать...

- Да, конечно.

*  *  *

Павел брёл под дождём, наступая в лужи. Холодные капли били в лицо, стекали с мокрых волос за шиворот. Деревья с поредевшими кронами роняли на асфальт последние листья, добавляя всё новые фрагменты к жёлто-красной мозаике под ногами.

Наверное, точно так же листья падали и в ноябре 1941-го, когда враг мчался по Родине, сея смерть, боль и разруху, с каждым днём подбираясь к столице. И, должно быть, так же они падали в ноябре 1944-го, когда враг был отброшен за границу и всё сильнее ощущалось дыхание победы...

Дело жизни Феклиной останется незавершённым. Не вписывается в спущенные сверху ориентиры. И всё же Павлу думалось, что читатели Бюллетеня станут чуть обделённее, когда получат выпуск, в котором могла быть, но не оказалась правда об их предках и великой войне.

А ещё откуда-то родилось предчувствие, что не получится у Инны его портрет. По возвращении домой Карев увидит очищенный от краски холст и печальное лицо жены. Не вышло. Хотя она старалась. Как и он с этим делом.

Да, не вышло. Хотя могло бы.

*  *  *

Викентий Петрович одиноко сидел в кабинете, сжимая в руке холодный металлический шарик инфокона.

Хороший парень - Павлик. Идеалист. И это, в общем, правильно. Но иногда чревато казусами. Этическими. Вот Кван бы на его месте спокойно переписал отчёт. А Халл, пожалуй, на это место бы и не угодил - соображает сам, что к чему. Потому-то никого из них Викентий Петрович на Минусовой и не водил. А идеалиста Карева - уже два раза. Ему иначе не объяснишь. Хотя всё равно завтра подаст отчёт в том же виде. Переложив тем самым бремя выбора на совесть начальника.

А начальник что сделает? У него инструкции...

Вспомнилась одна из историй, слышанных в детстве. Незадолго до Второй Мировой бабушка бабушки слышала предание, что перед концом света пойдёт чёрный снег. И однажды, в декабре 1941-го, выйдя на Лубянскую площадь, девушка увидела, что с неба сыпятся чёрные хлопья, оседая тёмными сугробами на обледеневшей мостовой. Это падал пепел от миллионов документов, сжигаемых НКВД в преддверии ожидаемой сдачи Москвы...

А вот сейчас, по сути, в такой же чёрный снег ему придётся превратить отчёт Павлика. Электронные циферки и буковки, сокрытые в шарике инфокона...

А если всё-таки?... Ведь не уволят же его. Ну, выговор гарантирован. Ну, поставят нелестную отметку в личное дело. Ну, дальше начотдела не повысят - да не больно-то и хотелось... Но зато в том, девятнадцатилетней давности споре, он сможет последнее слово оставить за собой. Сможет доказать, что, очутившись на месте Егорова, способен поступить по совести, а не по инструкции...

Что до остального... даже если комиссия пропустит отчёт, и выпускающий внимания не обратит - великого переосмысления истории всё равно не случится, что бы там ни фантазировал Павлик. Люди из компетентных органов позаботятся о том, чтобы широкого резонанса не было. Историки и журналисты послушно промолчат. А значит - просто каждый из читателей узнает правду, и сам для себя решит, принимать её, или нет. Разделив тем самым груз выбора, который поочерёдно взваливали на себя Викентий Петрович, Павлик, и эта его упёртая историчка... как её там... Феклина.

Или всё-таки не стоит? Что, если, наоборот, силы, враждебные Дознанию воспользуются этим и раздуют скандал?

Впрочем, он всё равно не пройдёт комиссию...

*  *  *

- Привет! Как ты сегодня рано...

- Петрович отпустил.

- Ой, как же ты вымок, бедняжка! Я же тебе зонтик давала...

- Прости. Забыл на работе. Ничего, сейчас обсохну. Как там... мой портрет поживает?

- Сейчас увидишь. По-моему, удался!