Лекарство от измены [Кэролайн Роу] (fb2) читать онлайн

Кэролайн Роу Лекарство от измены

Памяти профессора Ульриха Лео

Пролог

Смерть добралась до Жироны летом 1348 года. Рассказывали, — при этом не слишком преувеличивая, — что в те жаркие летние месяцы человек, поднявшийся на рассвете полным сил и энергии, на закате легко мог оказаться в могиле. До прихода чумы в город, в Алхаме, — процветающем еврейском квартале города Жироны, — жило сто пятьдесят семей, то есть около семисот пятидесяти душ. Когда наконец эпидемия отступила, в живых оставалось чуть больше ста тридцати человек.

Мор — Черная смерть — свирепствовал повсюду: он возникал везде, где причаливали суда и моряки сходили на сушу, его переносили торговцы, путешественники и бродяги. Он стремительно распространялся по Средиземноморью, расползаясь вплоть до самых отдаленных уголков Италии и Франции. Затем он атаковал восточное побережье Пиренейского полуострова. Хотя повсюду читали молитвы и заклинания, жгли целебные травы и ладан, проводили искупительные обряды, он прорвался в Королевство Арагон, опустошил Каталонию и взялся за Барселону, а затем набросился на Жирону, подобно льву, разрывающему газель. Город пропах смертью; в воздухе не смолкали вопли плакальщиц. Смерть не признавала сословных различий. Перед ней все были равны: крестьянин, рухнувший в поле, нищий, умирающий на улице, и богач, испускающий последний вздох на шелковых простынях.

Педро, король Арагона, оплакивал молодую жену, умершую от чумы прежде, чем она смогла родить своему господину столь желанного наследника престола.

Через неделю после того, как у графа Хьюго де Кастельбо умерли жена, два сына и дочь, он, босой, в простой власянице, прошел семь верст до цистерцианского аббатства, неся сундук, полный серебряных монет. Ему предстояло ехать в Валенсию на службу к королю, а без искупления грехов никто не мог сказать, какая еще ужасная кара могла постичь его в дальнейшем.

Двенадцатилетняя донья Исабель д'Импури положила луговой цветок на свежую могилу матери и отправилась в женский монастырь Святого Даниила, чтобы присоединиться к другим осиротевшим девочкам, — отныне все они будут находиться под присмотром сестер-бенедиктинок.

В доме лекаря Исаака корчился в страшных муках молодой человек, умоляя о помощи Исаака, Бога и, наконец, по иронии судьбы, мертвую мать, у постели которой он и подхватил страшную болезнь.

— И ты ничего не можешь сделать для него, отец? — Девушка, стоявшая в дверном проеме, попыталась пройти внутрь.

Мать крепко обхватила ее за талию и втянула на внутренний двор.

— Не входи в ту комнату, Ребекка, — сказала она.

— Но, мама, ведь Вениамин так страдает, — ее голос сорвался на крик, и она захлебнулась рыданиями. — Дай

я сделаю ему примочки, чтобы снять жар, — бормотала она. — Мне все равно, я не боюсь умереть вместе с ним.

— Ребекка, это глупо, — произнес Исаак. Сквозь его обычную спокойную сдержанность прорвалось раздражение. — Единственное, что мы можем сделать сейчас — это не заразиться сами. Клянусь тебе, я бы спас его, если бы мог.

Ребекка снова зарыдала.

— Юдифь, дорогая моя, не знаю, как я теперь обойдусь без него.

— Ты найдешь другого ученика, муж мой, — успокаивающе сказала лекарю жена, вложив в свои слова максимум убедительности и при этом крепко удерживая дочь на месте.

— Где?

Вопрос повис в воздухе.

— Неужели так много людей умерло?

— Да. И я не знаю, почему она обошла нашу семью, за исключением твоего безрассудного племянника. — С этими словами он убрал руку с груди молодого человека, несколько мгновений прислушивался, а затем приложил ухо к тому месту, где только что лежала его рука. Затем он снова поднял голову. — Пошли за Наоми, Юдифь. Он мертв.

Его пятнадцатилетняя дочь внезапно перестала рыдать и повернулась к матери.

— Ты не позволила мне подойти к нему и помочь. Теперь он мертв. Мой Вениамин умер. — Она вырвалась у нее из рук и побежала через внутренний двор к лестнице, которая вела внутрь дома.

— Твой Вениамин, Ребекка? — поразилась Юдифь и повернулась к лестнице. — Ракель? — позвала она младшую дочь.

— Юдифь? — окликнул Исаак через дверь. — Ты где?

— Я здесь, Исаак, — сказала его жена, быстро пересекая дворик. — Я послала Ракель, чтобы она привела Наоми, а затем успокоила свою глупую сестру. Но неужели Вениамин… — ее голос сорвался.

— Да, он умер, — устало произнес Исаак. — Как и все другие. — Невидящим взглядом он уставился на столб света, заливающего внутренний двор. — Необходимо сразу же раздеть его и обмыть тело, — сказал он, привычно наклоняясь, чтобы не задеть верхний косяк двери по пути к фонтану. — Затем бросьте его одежду и постельное белье в огонь. Скажи Наоми, чтобы она сожгла несколько пучков очищающих трав, закрыла комнату на ключ и не открывала ее до тех пор, пока зараза не уйдет. И, пожалуйста, Юдифь, принеси мне широкое бумазейное платье, я вымоюсь и переоденусь здесь.

— Это правда необходимо? — спросила Юдифь, бледная от страха.

— Дорогая моя, до сих пор мор не затронул наш дом. Я надеюсь, что мы и дальше сумеем избегать заражения. — Исаак снял одежду и бросил ее в бадью с водой, стоявшую рядом с фонтаном. Затем он набрал полный ковш холодной воды и вылил ее на себя.

— Но ты приказал нам держаться подальше от комнаты, где он лежал. Значит ли это…

— Говорят, что заражение может возникнуть из-за пустяка, вроде кольца или кусочка одежды, от любой вещи, которая лежала возле больного. Если это верно, моя одежда может стать переносчиком болезни от меня к вам, и из нашего дома в чей-то другой. Именно поэтому я приношу микстуры для больных, но никогда не вхожу в их дома.

— Но ведь ты говорил, что зараза может быть смыта, как грязь? — Ее голос прозвучал скептически. — Я в это не верю.

— Никто этого не знает. Очень надеюсь, что это правда.

— Но тогда почему заболел Вениамин? Он всегда был чистоплотным мальчиком.

— Он пошел к Ханне, а она в то время уже была смертельно больна. Он сам признался мне в этом, когда у него начался жар.

— Моя несчастная сестра, — жалобно произнесла Юдифь. — Как ужасно, что сын может быть так страшно наказан лишь за то, что он чтил свою мать.

— Точно, — мрачно сказал Исаак и вылил на спину ледяную воду, чтобы смыть мыло. — Но у Черной смерти свои законы. Его сыновнее благочестие убило его самого и принесло болезнь в наш дом. Мы должны сделать все возможное, чтобы избежать худшего.

— Я принесу тебе чистую одежду.

Тело ученика вынесли из комнаты на плетеных носилках. Впоследствии его обмоют и обернут в чистое полотно. В огонь положили очистительные травы, и комната, в которой он умер, наполнилась густым дымом. Наоми закрыла дверь и протянула ключ хозяину.

— Исаак, — сказала жена из-за его спины. — Вот твоя одежда. Оденься. Наоми может смущаться твоей наготы. Я возьму ключ.

— Наоми уже видела меня голым, — ответил Исаак.

— Но это было давно, когда ты был еще ребенком, а не взрослым, сильным мужчиной, — сказала его жена с невольным смешком. — Подобные мысли, когда Вениамин лежит мертвый всего в нескольких шагах отсюда… — добавила она, краснея. — Вот… Оденься. Я закрою дверь.

Исаак стоял у фонтана, застегивая множество пуговиц на просторной блузе, приличествующей его статусу лекаря самых богатых и влиятельных семей в Жироне. Затем он снова начал неуверенно оглядываться по сторонам.

— Юдифь? — позвал он. — Ты где?

— Я здесь, Исаак. У лестницы. Что-то случилось? — она быстро подошла к нему с выражением тревоги на лице.

— Побудь со мной немного. Моя любимая, моя прекрасная Юдифь, постой здесь, где свет падает на твое лицо. Я хочу посмотреть на тебя.

— Мое зрение слабеет, — сказал Исаак, когда они сели на скамейку под деревом. — Ты знаешь это. Каждое утро приносит дальнейшее ухудшение. Много дней я жил в мире теней, но боюсь, что скоро я не смогу даже различать свет и тьму. Пока Вениамин не заболел, он мог описывать мне то, что я не мог разглядеть, и при необходимости его рука надежно направляла мой хирургический нож, но теперь он мертв. — Исаак взял жену за руку и удержал на мгновение. — Если он принес заразу в наш дом, это уже не имеет значения. Мы запремся, будем молиться и поддерживать друг друга до самого конца.

Юдифь тихо сидела под деревом рядом с мужем.

— Когда это станет ясно?

— Скоро. Сегодня среда. До вечера субботы мы уже всё будем точно знать. Три дня нам придется жить раздельно. Но что мне делать, если каким-то чудом мы избежим опасности?

Юдифь помолчала, чтобы справиться с голосом.

— Ты найдешь себе другого ученика.

— И как я его найду посреди смерти и опустошения? Он должен быть умным, у него должны быть чуткие руки и он должен уметь быстро учиться. Я не могу себе позволить потратить два или даже три года, обучая пустоголового мальчишку открывать дверь пациенту или нести корзину с травами, не опуская ее на землю. Перебери все семьи в квартале. Ни одного такого нет. Каждый, кто не умер, работает за двоих или даже за троих.

— Тогда я буду твоим учеником. Я пойду с тобой в лес и буду собирать травы. Ведь когда-то я это делала. Ты скажешь мне, что тебе нужно, и я найду это. Ты по-прежнему можешь различать вкус и запах, так что сможешь проверить мою работу.

— Ах, Юдифь, любовь моя. Сильная, как львица, и такая же храбрая. Но ведь ты не можешь ходить со мной к пациентам, — сказал Исаак. — Это неприлично.

— Тогда я пошлю с тобой Ребекку. Она быстра и умна. Тебе придется обойтись дочерьми, пока Натан не будет достаточно взрослым, чтобы выучиться и стать правой рукой отца.

Золотоглазый полосатый котенок вспрыгнул на колени Юдифи. Она нетерпеливо стряхнула его.

— У нас и так достаточно неприятностей, что заставило тебя притащить в дом это животное, Исаак?

— Наоми жаловалась, что мыши сильно расплодились, а недавно ей показалось, что она видела в кладовой крысу. Ты не можешь не признать, что котята прогнали крыс и мышей. И, кроме того, — сказал он прежним, поддразнивающим тоном, — старый Мордехай утверждает, что золотоглазые коты приносят удачу. Дома, в которых живут эти животные, меньше пострадали от мора, чем остальные. Но никому этого не говори, а то у нас украдут всех наших котов.

Юдифь поднялась и посмотрела на мужа одновременно с привязанностью и раздражением.

— Не надо так шутить, муж мой, когда Вениамин лежит мертвым всего в нескольких шагах отсюда и смерть нависла над нашими головами.

Исаак поймал ее за руку.

— Я не шучу, любовь моя. Это может быть правдой, такой же правдой, как и всё, что люди знают об этой ужасной напасти.

— Я пришлю тебе Ребекку. Если она должна стать твоим учеником, пусть начинает теперь же. Ей нужно заняться чем-то полезным, — резко сказала она.

Тем летом чума бушевала от Гранады до Жироны до тех пор, пока с севера не подули прохладные ветры и не вымели заразу из города. После ухода чумы население города сократилось на треть. Практически в каждом ремесле, от сапожника или торговца до писца или лекаря, не хватало мастеров.

Но она больше не тронула семью лекаря Исаака.

Глава первая

Жирона

Воскресенье, 22 июня 1353 года

В соборе было сумрачно и прохладно, хотя яркое летнее солнце и пыталось проникнуть внутрь через разноцветные витражи в высоких стрельчатых окнах. Колокола звонили, призывая прихожан к мессе, и они, смеясь и болтая, заходили внутрь. Молодые дамы нарядились в свои лучшие шелковые платья с яркой разноцветной вышивкой, некоторые женщины надели скромные платья из простой темной ткани. Падающие на плечи локоны блестели на солнце. Женщины сдвигали вуали, чтобы продемонстрировать причудливо заплетенные косы. Воздух был напоен любовью. Завтра был канун Дня святого Йохана, дня, когда молодые женщины пытались увидеть лицо суженого на поверхности воды, в очертаниях дальних лугов или просто в пятнах света. В этот момент многие из их поклонников также собрались в соборе, но вид соблазнительных тел отвлекал их от молитвы. Все перебрасывались кокетливыми взглядами, раздавалось хихиканье, но после осуждающего шиканья паства начала наконец успокаиваться и рассаживаться по местам.

Однако двое незнакомцев, стоявших в самом дальнем от алтаря углу, — мужчина и женщина, — не прекратили беседу. Красивое лицо мужчины выглядело довольно надменным. Он был одет в яркие, отлично сшитые шоссы^[1] и гармонирующий с ними по цвету камзол, из разрезов на рукавах которого выбивались полоски цветной ткани.

— Всё готово? — спросил он, наклонившись к ней требовательно и настойчиво, как привык делать всегда, и она тревожно отстранилась. Ее вуаль соскользнула, обнажив толстые косы из густых рыжих волос, сложным образом уложенные по бокам головы по моде, принятой при французском королевском дворе.

— Ничего не изменилось, — сказала она, отводя взгляд от лица своего спутника. — Я еще не убедила ее, но думаю, что ей скучно в женском монастыре и приключение манит ее. Говорят, что она бесстрашна.

— Значит, она не станет для него удобной женой, — заключил ее спутник. — Но это не наше дело. Волей или неволей, но ее надо привести между заутреней и обедней. — Он сделал паузу, явно поглощенный своим замыслом. — В случае необходимости дайте ей это, — сказал он, вручая женщине маленький пакетик. — Пару капель в вино, не больше, и она будет спать как мертвая. Надежный человек будет ждать с наружной стороны городской стены, около ворот, чтобы помочь вам. Но привести ее туда должны именно вы.

— А если меня заметят?

— Этого не случится. В городе будут такие беспорядки, что будет не до вас.

— Беспорядки? Откуда вы знаете? — Она пораженно посмотрела на него и замолчала. — Значит, я, как мы и договаривались, должна привести ее в арабские бани?

— Да. Это самое укромное место. Оттуда мы уедем. И это не игра, моя милая, — добавил он. — Если вы не приведете ее, все провалится.

Понедельник, 23 июня

В канун праздника святого Йохана, неофициального патрона летних пирушек, колокола женского монастыря Святого Даниила прозвонили вечерню, и монахини потянулись в недавно построенную часовню на последнюю службу уходящего дня. Несмотря на то что день уже заканчивался, тьма еще не торопилась пасть на землю. Последние лучи жаркого солнца соперничали с растущей луной за право освещать монастырь и город. И в то время как голоса сестер крепли, сплетаясь в чудесном печальном песнопении, вверяя душу и тело Господу до наступления нового дня, музыка города, пробуждающегося для праздника, вплела в это пение свой собственный, неустанный ритм.

Толпа в таверне Родриго, расположенной вниз по течению Онъяра, была беспокойной и капризной, как будто сумерки усилили ее ожидание удовольствия, не удовлетворив его. В зале таверны было очень жарко, в густом тумане еле виднелись мерцающие огоньки ламп. Слышались отрывочные реплики, посетители выглядели раздраженными и угрюмыми. Затем на лестнице прозвучали быстрые шаги, и в дверях, внеся с собой сырой речной воздух, появился незнакомец, который был в соборе на мессе. Таверна затихла.

Наружность незнакомца со вчерашнего дня претерпела заметные изменения. Теперь его плащ был уже не таким модным, а шоссы не сидели на нем как влитые. Он улыбался более открыто, и взгляд его уже не излучал прежнего высокомерия. Двое мужчин узнали его; они осторожно кивнули и замерли. Тот обратился к собравшейся толпе с радостной и беспечной улыбкой.

— Хосеп, — кивнул он в полной тишине состоятельному по виду человеку с мощным, практически квадратным, торсом. — Пере, Санч, — он кивнул и им. Тем не менее никто не произнес ни слова. — Хозяин, — заговорил он вновь, — кувшин вина моим друзьям, почтим святого. Нет, этого будет недостаточно. Три кувшина, для начала. Блаженный Йохан принес мне удачу, и я должен отблагодарить его.

— Спасибо, господин, — сказал человек, удобно устроившийся на подоконнике. — И кому я должен вознести свою благодарность? Помимо самого святого?

— Ромео, — ответил тот. — Ромео, сын Феррана, родом из Вика, солдат, путешественник, странник. Я только на прошлой неделе вернулся на родину.

Кувшины были наполнены и выставлены на длинные столы. Ромео налил вино в высокие кружки и стаканы, потребовал еще один кувшин, налил вина себе и поднял стакан.

— За прекраснейший город в мире, — произнес он, — да процветает он вечно! — Он выпил, и все остальные последовали его примеру. Он еще раз наполнил их стаканы и кружки; все снова выпили, на сей раз за удачу. Ромео пустил ближайший к нему кувшин по столу, и, когда его движение остановилось, прерванная беседа возобновилась. Ромео подошел к другому столу и толкнул кувшин в направлении огромного мужчины, который с трепетом, если не с пониманием, слушал худого гибкого человека с мрачным лицом и задумчивым взглядом.

— Позвольте мне наполнить ваши стаканы, — обратился Ромео к этим двоим, наливая вино в кружку крупного мужчины и протягивая руку к стакану худого.

— Я не пью, — сказал худой, убирая стакан. — У меня нет денег, чтобы оплатить вашу любезность.

— Он как раз рассказывал мне о своих неприятностях, — сказал здоровяк и снова замолк.

— Большой Иохан всегда терпеливо выслушает чужое горе, — заметил его друг.

— Терпеливый слушатель — большая редкость, — заметил Ромео, рассеянно наполняя стакан тощего. — У меня тоже бывали трудные времена. — Он понизил голос до заговорщического тона. — Ухищрения людей, чьи имена потрясли бы вас, привели к тому, что я потерял свою должность, доброе имя и мое скромное состояние. Три года я провел в изгнании, в нищете. Но, как вы можете видеть, колесо фортуны повернулось. Те, кто плел против меня интриги, потерпели фиаско. Я вернул себе положение и доброе имя. — Он снова наполнил стакан тощего.

— Я — переплетчик, — сказал тот. — Меня зовут Мартин.

— Отличное занятие, — сказал Ромео. — Неужели в Жироне нет больше книг, если вы не можете поднять бокал за святого?

— Да книг-то полно. Совсем недавно я выполнял все переплетные работы в соборе, в духовных судах, а также всю случайную работу для господ в городе. Это был отличный заработок. Я не старше вас, господин, и на меня работали подмастерье и двое учеников. А затем какой-то злобный каноник, и я даже знаю, кто именно, — сказал Мартин, на сей раз сам наполняя свой стакан, — пожаловался на плохо сделанную работу. Но это была работа ученика. Сейчас невозможно найти учеников, ведь очень многие умерли во время мора. Теперь каждый небрежный, ленивый бездельник думает, что стоит целого кошелька золота и что он может целый день спать на скамье в мастерской. — Он тряхнул головой. — Все верно, я был занят, а викарий — очень суровый человек — передал часть его работы другому, еврею, а затем мне сказали, что он сделал ее лучше, и за меньшие деньги.

— И они забрали твою работу…

— Совершенно верно, господин. Они передали ему всю мою работу. Еврею. Работу на епископа. — Он понизил голос. — Говорят, что этот еврей держит рабов. Он запирает их в переплетной мастерской, кормит объедками, и это позволяет ему брать за работу меньшие деньги. Это несправедливо. Работу для епископа должны делать христиане, а не евреи с их рабами-маврами.

— Слышали, Хосеп? — спросил Ромео. — Что же будет, когда все бумажные работы захватят евреи?

— Ну, этому не бывать, дружище, — сказал мужчина, который выглядел таким состоятельным. — Я знаю, как защитить свои интересы.

— Пришло время что-нибудь сделать, — произнес голос с противоположного конца стола.

— Мы здесь, Марк, — сказал третий. — Присоединяйся к нам.

— Тише вы, дураки, — пробормотал кто-то. — Кто знает, кто нас здесь может подслушать?

— Меч мести архангела Михаила сразит правителей-кровопийц, грязных священников и еврейских колдунов, — произнес голос из темноты. — Так же, как во времена наших дедов, в день его памяти он спас нас от французских захватчиков.

Но когда все повернулись, чтобы посмотреть, кто это говорит, там уже никого не было.

Глаза Ромео блеснули, он улыбнулся, держа в руке стакан с вином, который он даже не допил. Он поставил стакан на стол, перекинулся несколькими словами с владельцем таверны, заплатил за вино и выскользнул в теплую ночь. Его работа только начиналась.

Уже наступила полночь. Луна низко скользила над холмами, а дневной жар все еще окутывал бархатную темноту Жироны, как одеяло. От реки сочились миазмы грязи и мертвой рыбы, соединяясь с ароматами самого города — запахами кухонных остатков, гниющего мусора, уборных и умирающего дыма кухонных печей.

Город затихал. Только несколько самых отпетых гуляк еще не нашли себе ночлег — ароматный луг, пару мягких рук, или даже их собственные убогие лежанки. Стоя в северных городских воротах, лекарь Исаак попрощался со своим эскортом, перебросился со стражником парой слов и, сунув тому монету, целеустремленно направился в сторону еврейского квартала. Его башмаки из мягкой кожи привычно ступали по булыжной мостовой, и эхо его шагов разносилось в неподвижном июньском воздухе. Неожиданно он остановился. Эхо слышалось еще несколько мгновений, а затем исчезло: кто-то крался за ним в ночи. Исаак почувствовал в неподвижном воздухе дуновение страха и вожделения, а затем ощутил сильный запах зла. Он покрепче перехватил посох и ускорил шаги.

Теперь шаги слышались на значительно большем расстоянии, и лекарь мысленно вернулся к больному ребенку, от постели которого он только что ушел. За последнюю неделю его состояние определенно улучшилось: тот стал лучше есть и снова стремился пойти поиграть около конюшен или у реки. Больной больше не нуждался в лекарствах; хорошая еда и свежий воздух, и к концу лета он снова станет таким же сильным и живым, как любой мальчишка его возраста. Большая радость для его отца.

Ворота Еврейского квартала давно были заперты и заложены засовом. Исаак постучал посохом по толстым доскам. Никакого ответа. Он заколотил сильнее.

— Яков, — позвал он глубоким, пронзительным голосом, — ты, ленивый бездельник, проснись. Ты что, хочешь, чтобы я простоял здесь всю ночь?

— Вы пришли, мастер Исаак, — заворчал Яков. — Заходите. Неужели я должен был всю ночь держать ворота открытыми, ожидая, когда вы наконец появитесь? — Его голос становился все тише, и к концу был уже почти не слышен.

Исаак поставил корзину на землю, оперся на посох и стал ждать. Легкий ветерок принес густой аромат роз из сада епископа, сдунул прядку волос с лица Исаака и затих. Где-то залаяла собака. Ночной воздух квартала прорезал тонкий плач ребенка. Судя по болезненному тону крика, скорее всего, это был первенец раввина Самуила, которому не было и трех месяцев. Исаак тряхнул головой. Он сочувствовал раввину и его жене. В любой момент их служанка могла появиться в дверях его дома, чтобы позвать к ребенку.

Наконец тяжелый брус был снят, в замке заскрипел ключ и послышался визг открывающейся калитки.

— Уже слишком поздно пускать кого-либо внутрь, господин, — сказал Яков. — Даже такого уважаемого человека, как вы. Сегодня тревожная ночь, полно пьяных мужланов, не поймешь, что у них на уме. Вы уже второй раз вытащили меня из постели, — добавил он многозначительно. — И еще я впустил чужих людей, которые пришли за вами.

— Ах, Яков, если бы остальная часть мира проводила ночи в покое, и ты, и я могли бы провести ночные часы, предаваясь мирному сну, так ведь? — Он вложил монету в руку привратника. — Но как бы мы тогда заработали себе на хлеб? — добавил он немного раздраженно, направляясь к дому.

Когда он уже стоял в дверях, его окликнул незнакомый ему голос. Похоже, это был голос подростка. Он говорил с акцентом каталонских горцев.

— Мастер Исаак, — сказал незнакомец, — меня прислали из женского монастыря Святого Даниила. Одна из наших послушниц серьезно заболела. Она кричит от боли. — Он говорил так, как будто с трудом запомнил слова и теперь мучительно вспоминал обрывки фраз. — Мне велели привести вас и сказать, чтобы вы принесли лекарства.

— В женский монастырь? Сегодня ночью? Я только что пришел.

— Мне сказали, что я должен привести вас, — сказал незнакомец, и в его голосе послышалась паника.

— Успокойся, парень, — мягко сказал Исаак. — Я приду, но сначала мне нужно собрать все необходимое. Давай не будем будить все семейство. — Он отпер дверь и вошел внутрь дома. — Подожди здесь, во внутреннем дворе, — сказал он, показывая вперед. — У меня еще дела в доме.

Помощник садовника из женского монастыря наблюдал за Исааком с любопытством, граничащим со страхом. Верно о нем говорили в городе. Мастер Исаак мог пройти пролет каменной лестницы, не издав ни звука. Перешептывались также, что Исаак мог пролететь рядом, а вы бы почувствовали только легкий ветерок. Мальчик напряг зрение, чтобы увидеть, поднялся ли лекарь сам, или прислуживающие ему демоны вознесли его на верхний этаж дома.

Что-то мягкое, бесформенное и угрожающее, прижавшееся к ноге, отвлекло его от наблюдения. Он подпрыгнул, героически подавляя вопль ужаса. Ответом на его придушенный крик было вопросительное мяуканье. Кот. Устыдившись, он наклонился, чтобы почесать его за ухом, и снова стал ждать.

Исаак достиг верхней площадки лестницы, немного постоял, прислушиваясь, около двери в комнату жены, пересек холл и подошел к другой двери. Он тихо постучал.

— Ракель, — прошептал он. — Ты не спишь? Ты мне нужна.

Услышав тихий голос своей шестнадцатилетней дочери, он прислонился к стене, поджидая ее.

— Исаак! — В ночной тишине это слово прозвучало как труба Иерихона, и он даже напрягся, чтобы не дать стенам обрушиться. Внимание и забота Юдифи настигали его всегда в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал, и окутывали, как плотная ткань, отнимая силы и энергию. — Что случилось?

Он услышал, как она встала с постели и быстро прошла по комнате. Заскрипела, открываясь, дверь, позволяя прохладному ветру ворваться в душный холл.

— Ничего, любовь моя, — сказал Исаак. — Все хорошо. Просто за мной послали из женского монастыря, и нужно, чтобы Ракель помогла мне.

— Где ты был? — спросила Юдифь. — Тебя всю ночь не было, ты где-то ходил один, даже без сопровождающего. Это небезопасно.

Он протянул руку, чтобы коснуться ее лица и остановить поток ее недовольства.

— Сын раввина скоро умрет, дорогая моя. Его жена в отчаянии. После того, как они три года ждали сына, это будет для них большим ударом. Если они пошлют за мной, скажи, что мы придем сразу же, как только я вернусь из монастыря.

Юдифь стихла, пойманная в ловушку своими же жесткими правилами поведения. Вслух ни он, ни она ничего не говорили по поводу помощи раввину. Но Юдифь сама потеряла двух сыновей в младенчестве, прежде чем родились близнецы, и в душе считала, что в горе все равны. Душевные терзания и сомнения относительно того, что ей теперь следует делать, отвлекли ее настолько, что она даже не заметила, что Исаак не ответил на ее вопрос.

— Я не могу понять, почему вся семья не должна спать только потому, что какая-то монахиня заболела, — сказала она. — Разве монахини когда-нибудь хоть что-то сделали для тебя, муж мой?

— Ш-ш, — сказал Исаак. — Епископ был нам добрым другом.

К счастью, Ракель выскользнула из своей комнаты прежде, чем ее мать успела высказаться по поводу епископа. Она быстро обняла мать и, несмотря на то что воздух был довольно теплым, плотно завернулась в плащ.

— Подождите минутку, — сказала Юдифь.

— Что такое? — сказал Исаак с ноткой нетерпения. — Мы должны поторапливаться.

— Я пойду с вами до дома раввина, — сказала она. — Идите. Я встречу вас во дворе.

Ракель последовала за отцом вниз по лестнице. Он открыл дверь в широкую комнату с низким потолком, служившую ему сушильней для трав, кладовой, операционной и, когда он ожидал ночного вызова, спальней.

Исаак снял со стены новую корзину и начал заполнять ее пузырьками, завернутыми в ткань корешками и травами.

— Эй, парень, — тихо позвал он через открытую дверь. — Что ты знаешь о болезни госпожи?

— Ничего, мастер, — сказал тот. — Я передаю сообщения и приношу все необходимое из города. А в остальное время я работаю в саду. Мне ничего не рассказывают. — Он остановился, задумавшись. — Я слышал, как она кричала, когда аббатиса давала мне поручение. Она сама велела мне привести вас.

— Как она кричала? Громко?

Он задумался на мгновение.

— Громко, мастер. Как свинья, которую режут, или… или как рожающая женщина. Она так рыдала. Затем затихла.

— Отлично. Ну, Ракель. Я слышу, идет твоя мать.

Надо же, возле тяжелой двери стояла, ожидая, сама аббатиса Эликсенда, вместе с казначеем, сестрой Агнетой и привратником, поддерживающим сестру Марту.

— О, мастер Исаак, — сказала она. — Спасибо. — Поспешно пробормотав сдавленным от беспокойства голосом имена двух монахинь, она пресекла попытку завести легкую вступительную беседу. — Я буду краткой. Донья Исабель находится под опекой нашего монастыря. Болезнь наступила внезапно. Она приходит в себя очень ненадолго; остальное время она бредит, ее беспокоят тревожные видения. Боюсь, что она может не пережить эту ночь. Если вы не сможете сделать ничего больше, я прошу вас хотя бы немного уменьшить ее страдания. Я уже послала за епископом. Сестра Марта отведет вас к ней.

Сестра Марта не дала Исааку времени задуматься над вопросом, почему именно его друг-епископ, а не обычный монастырский исповедник, вытащил его из постели, чтобы он помог этой умирающей в монастыре девушке. Она быстро провела его вверх по винтовой лестнице, а потом направилась вниз по длинным коридорам, ее мягкие кожаные башмаки быстро ступали по каменным плитам. Затем шаги замедлились. Исаак услышал громкий крик, рыдание и захлебывающиеся звуки сухой рвоты. Сестра Марта постучала в тяжелую дверь и вошла, пробормотав, что вскоре сюда придет сестра Бенвенгуда, работающая в лечебнице.

Дверь снова открылась и закрылась. Прошелестела одежда, явственно почувствовалось присутствие больничной сестры.

— Мастер Исаак, мы благодарны вам за помощь, — произнес ее язык, хотя в голосе отразились гнев и негодование. — Сам епископ порекомендовал нам обратиться к вам. Вы, вероятно, захотите узнать, что с ней случилось?

Дверь открылась, чтобы выпустить кого-то из комнаты больной в коридор. С ним частично ушел запах лихорадки, обезвоживания и слабое зловоние гниющей плоти.

— Я сам могу сказать вам, что ее беспокоит, — резко сказал Исаак. — Она страдает от гнойника, вызвавшего сильную боль и жар.

Одна из сестер, стоявших в коридоре, резко вздохнула от изумления.

— Прежде чем я могу сказать больше, — добавил он, — я должен обследовать ее, чтобы определить причину и оценить, смогут ли мои скромные знания помочь ей.

Сестра Бенвенгуда была не поражена. Нет, она была оскорблена.

— Это невозможно. Ее стыдливость…

— …Не будет оскорблена пристальным взглядом слепого человека.

Больничная сестра сбилась, не находя слов.

— Я не знала, мастер Исаак, — наконец произнесла она. — Я недавно в этом монастыре и еще плохо знакома с его правилами. Раньше я жила в монастыре в Таррагоне, — затем она глубоко вдохнула и возобновила сопротивление. — Однако не годится даже слепому мужчине раскрывать…

— До нее будет дотрагиваться только моя дочь. Она расскажет мне обо всем, что обнаружит.

— Мы не можем допустить такого. Это не могут делать даже сестры нашего монастыря.

— Это совсем другое дело, — решительно сказал Исаак. — Ваши сестры обязаны следить за тем, чтобы не оскорбить их собственное целомудрие. Моя дочь осторожна и добродетельна, но она не давала никаких клятв, которые не дали бы ей возможности прийти на помощь этой несчастной госпоже.

— Это невозможно.

Послышались шаги еще двух человек, прошедших по коридору и остановившихся около двери.

— Что невозможно, сестра?

— Я не могу позволить этому человеку и его дочери обследовать донью Исабель, матушка.

— Донья Исабель — племянница нашего епископа, — резко сказала аббатиса. — Он поручил ее нашей заботе; мы в ответе за ее здоровье и благополучие. Я прошу вас помнить о том, что его святейшество счел возможным сообщить нам, сестра, — добавила она. — Он желает, чтобы мастер Исаак обследовал его племянницу и сделал все возможное, чтобы излечить ее. Я думаю, что мы не можем игнорировать его пожелания. — Ее голос прорезал тяжелый воздух комнаты, как острая сталь.

— Да, госпожа, — пробормотала сестра Бенвенгуда.

— Принесите лампы и все, что им может понадобиться.

— Лампы? Но ведь он слепой…

— Совершенно верно, сестра. Но она-то зрячая. — В коридоре зазвучали удаляющиеся шаги. — Как тебя зовут, дочь моя?

— Ракель, госпожа. — Исаак услышал, как ее легкое бумазейное платье прошуршало по полу, когда она присела в поклоне.

— Мы будем благодарны вам и будем молиться за успех, независимо от результата усилий, ваших и вашего отца. Если это может помочь, знайте, что донье Исабель семнадцать лет, пять из которых она провела в нашем монастыре. Все это время она отличалась превосходным здоровьем. Если вам что-то понадобится, пошлите за мной. Сестра Агнета останется здесь, чтобы незамедлительно передать мне ваше сообщение.

Ракель вошла в лечебницу и подвела отца к узкой постели, стоявшей посередине комнаты, где лежала больная. С правой стороны комнаты, в стене, находился большой камин со свисающим крюком для чайника. Несмотря на то что ночь была жаркой, в очаге горел огонь, а неподалеку от него пылала жаровня с древесным углем. Древняя монахиня сидела на табурете между очагом и жаровней, размешивая в медной кастрюле нечто похожее на овсянку. Время от времени она протягивала руку к стоявшей около нее на полу корзине, брала из нее немного трав и бросала на жаровню. Ее сладкий аромат, плывущий по комнате, слегка скрывал запах заражения. В простенке между двумя узкими окнами стояла послушница с сильными руками, осматриваясь с таким сварливым выражением лица, будто за нею послали, чтобы обмыть тело, а она пришла и увидела, что еще слишком рано. Просторная комната тускло освещалась светом одной свечи и мерцанием огня в камине. Две молоденькие монахини, вспотевшие и бледные от усталости, стояли около камина рядом с лазаретной сестрой, а сестра Агнета свирепо смотрела на происходящее, не отходя от двери.

— Вот кровать, отец, — сказала Ракель, — стол слева от тебя. В ногах кровати есть еще один стол, достаточно большой для корзины. Я поставлю ее туда? — Не дожидаясь ответа, она поставила принесенную корзину в ногах кровати.

— Расскажи мне что-нибудь о пациентке, дитя мое. — Исаак обратился к ней настолько тихо, что ожидающие монахини едва поняли, что он сказал.

Ракель взяла свечу и поднесла ее поближе к девушке. Когда свет упал на тонкие нежные черты ее лица, она с удивлением втянула в себя воздух.

— Она выглядит… — тачала Ракель, заметила, что монахини наблюдают за ней, и повторила: — Она выглядит больной, отец. Глаза запали, губы сухие и потрескавшиеся, у нее бледная кожа и… — Дверь отворилась, впустив немного прохладного воздуха и двух монахинь с большим количеством свечей. Они установили их на столах около кровати и зажгли. — Они принесли больше свечей. Теперь я могу видеть, что кожа у нее серая, но без желтизны. На щеках лихорадочные пятна. Она мотает головой из стороны в сторону, как будто страдает от сильной боли, но лежит на спине, и спина твердая и прямая.

— Спроси ее, мягко и осторожно, где она чувствует боль.

Ракель встала на колени около кровати, приблизив лицо к больной.

— Госпожа, — прошептала она, — вы слышите меня? — Голова, больше похожая на череп, слегка шевельнулась. — Скажите мне, где болит?

— Попроси ее, чтобы она указала, если сможет, место, где чувствует боль. И встань между нею и этими надоедливыми монахинями.

Донья Исабель услышала и протянула руку. Она притянула Ракель поближе к себе и хрипло зашептала ей на ухо.

Ракель встала на цыпочки и зашептала отцу на ухо:

— Она говорит, что опухоль находится на бедре, отец.

Исаак повернулся, двигая головой взад-вперед, чтобы определить, где находится больничная сестра.

— В этой комнате слишком много народа, сестра, — властно сказал он. — Они загрязняют воздух и нарушают покой больной. Отошлите их.

Сестра Бенвенгуда посмотрела на сестру Агнету; та мрачно кивнула.

— Как скажете, мастер, — сказала больничная сестра. — Но, конечно, это не касается сестры Теклы? Она была нашей опытной и уважаемой больничной сестрой и может оказать вам огромную помощь. — Ее голос упал до шепота. — Она работала здесь одна после того, как все ее помощники были унесены смертью. Она будет очень огорчена, если ее отошлют прочь. — Она снова возвысила голос. — Сестра Текла готовит припарку из отрубей и овса, возможно, это будет необходимо.

— Я тоже потерял ценного помощника во время чумы, — сказал Исаак. — Но Господь в Его мудрости дал мне умную дочь с ловкими пальцами, которая заняла его место. Конечно, сестра Текла может остаться. Она не помешает.

— Я тоже останусь, — сказала сестра Агнета. — Больше никто не нужен. Я останусь здесь, возле двери, и буду сообщать все, что надо будет передать. Сестра, вы можете подождать снаружи, пока вы не понадобитесь.

Сестра Бенвенгуда бросила на нее злобный взгляд и направилась к двери.

— Спасибо, сестра, — сказал Исаак. Он подождал, когда шаги стихнут и дверь закроется, после чего снова повернулся к больной.

Весьма учтиво Ракель развернула покрывающую тело ткань, а затем приподняла тонкую льняную рубашку, открывая огромную, блестящую, красную опухоль, расположенную высоко на бедре доньи Исабель, довольно близко к паху. И при этом Ракель спокойным, уравновешенным голосом продолжила описание того, что она видела и делала.

Исаак остановился, чтобы обдумать сказанное.

— Что за опухоль?

— Это гнойник, я уверена, а не чумная опухоль, — сказала Ракель. Она наклонилась. — Как давно это появилось здесь? — спросила она.

Донья Исабель замигала, с трудом пытаясь сосредоточиться.

— В пятницу, — прошептала она. Ее глаза снова закрылись; она откинула голову и невнятно забормотала.

— Опухоль распространяется? — спросил Исаак.

— Нет еще, отец. По крайней мере, я так не думаю.

— Я должен коснуться этого, моя храбрая донья Исабель, чтобы знать, что делать. Но я слеп и не могу видеть вас. Мои пальцы видят вместо меня.

Молодая женщина застонала, широко открыла глаза и потянулась, чтобы поймать руку Ракель. Она попробовала притянуть ее к своему лицу.

— Мама, — прошептала она.

— Постарайтесь не кричать, — сказал Исаак, — или добрые сестры решат, что я вас тут убиваю.

— Она больше не понимает тебя, отец, — сказала Ракель.

— Возможно. А может быть, и нет. Но сначала мы уменьшим боль.

Ракель взяла флягу с вином из корзины, налила половину чашки, а затем добавила туда воды и темной жидкости из пузырька. Она поддержала голову доньи Исабель и поднесла чашку к ее губам.

— Вы должны выпить это, донья Исабель, — твердо сказал Исаак.

Она услышала его из глубины своего бреда и проглотила половину смеси. Исаак подождал, считая секунды и наклонившись к кровати, а затем Ракель направила его пальцы к краю опухоли. Он нащупал ее и кивнул.

* * *

Уверенные руки Ракель вскрыли нарыв и очистили пораженный участок. Она промыла рану вином, добавила кое-какие листья и высушенные травы в припарку старой монахини и приложила ее к ране.

— Как вы себя чувствуете теперь, госпожа? — спросил Исаак.

Теперь, когда боль ушла, донья Исабель, измученная истощением, под воздействием вина и сильных опиатов, не ответила. Впервые за несколько дней она глубоко спала.

Исаак собрался и направился через комнату больной к двери. Но прежде чем — он дошел до незнакомой ему двери, сестра Агнета открыла ее перед ним и пожелала ему спокойной ночи. В коридоре его схватила большая сильная рука, и знакомый голос поприветствовал его.

— Мастер Исаак, старый друг. Я очень благодарен вам за внимание к моей племяннице. Как она?

— Она спит, господин Беренгуер. Ракель останется, чтобы присмотреть за ней. Не буду искушать небеса, уверяя, что она уже вне опасности, но, однако, я не чувствую, что Господь готов взять ее к себе. Утром я вернусь, чтобы понять, стало ли ей лучше. Ракель пошлет за мной, если я понадоблюсь раньше.

— Ну что ж, — произнес епископ Жироны. — Это хорошие новости. Давайте немного пройдемся вместе.

Когда они спускались по лестнице, похожее на колокольчик сопрано взлетело, разлетаясь эхом в коридорах. К нему присоединились еще два или три голоса, чьи богатые, более низкие тона подхватили печальное пение. Исаак остановился.

— Это сестры, — сказал Беренгуер. — Они уже оставили свои постели и поют хвалу Господу. Епитимья, налагаемая на некоторых из них за то, что их голоса лучше, чем у прочих, — добавил он со смешком.

— Небольшая цена за такую красоту. Донья Исабель — ваша племянница, ваше преосвященство? По-моему, я не слышал, чтобы вы говорили о ней.

— Для этого есть причины, мой друг. Чтобы все было ясно, она действительно моя племянница, дитя моей сестры, а не ошибка моей юности, — сказал епископ, когда они ожидали сестру Марту, чтобы та открыла им ворота монастыря. — Рожденное в самый благоприятный час семнадцать лет назад. Скромная девочка, но смелая, с ясным умом и острым язычком. Я привык к ней. — Он помедлил, чтобы они могли идти рядом. — Я стал ее опекуном после смерти матери. Чтобы проследить за ее образованием, я поместил ее здесь.

Мимо них, рядом с Исааком, скользнула фигура, оставив после себя густой аромат мускуса и жасмина, смешанных с животным страхом. Поспешные, нервные женские шаги потерялись в шуме внутреннего двора, где епископа ожидала его свита и кони в нетерпении грызли удила. Аромат женских духов поглотил ночные запахи: запах коней, горящих факелов и потеющих мужчин. Исаак хотел было сделать шутливое замечание, но промолчал. Если монахиня решила отправиться посреди ночи на тайное свидание, то это совсем не его дело.

— Ночь темная? — спросил он епископа.

— Как в подмышке у черта, — ответил Беренгуер, хлопая своего друга по плечу в порыве хорошего настроения. — Луна спряталась, и звезды, похоже, исчезли вслед за ней. Вам придется вести меня по улицам. — Епископ помахал своей свите, чтобы они несколько отстали, и двоемужчин пошли пешком по дороге, шедшей вдоль притока Галлиганта и упиравшейся в северные городские ворота.

Монахиня со страхом пробежала мимо толпы, собравшейся возле главных монастырских ворот. Она накинула вуаль, чтобы скрыть бледное лицо и белое льняное монашеское покрывало, и сразу же потерялась на фоне стены. Она нащупывала путь, ведя дрожащими пальцами по стене и глядя в ночную тьму, пока не достигла открытого пространства между лугом и рекой. Путь от монастыря до моста, ведущего к баням, показался ей бесконечным; она чувствовала себя столь же заметной, как черный кот на снежной равнине. Наконец она наткнулась на дорожку, ведущую к двери, и попала прямо в руки Ромео. Он зажал ей рот рукой, чтобы задушить крик, и втянул ее в здание.

— Где она? — яростно прошептал он.

— У меня не получилось проникнуть туда. Она смертельно больна. Говорят, что нет никакой надежды. Возможно, я не смогу… — Она разразилась бурными рыданиями.

— Вы с вашим другом могли бы принести ее.

— Она лежит в лазарете, там лекарь и целая куча монахинь, не спускающих с нее глаз. Вы получили ребенка?

— Няня несет его. К восточным воротам.

— Как вы убедили ее сделать это? — с удивлением спросила она.

— Ей сказали, что это приказ его величества. Она нам нужна. Нам ведь не нужен плачущий ребенок на руках, не так ли?

— Пожалуйста. Давайте оставим этот план, — сказала она с настойчивостью в голосе. — Это слишком опасно. У нас не получится.

— Слишком поздно. На восходе няня будет у ворот. А кроме того, в этом деле участвуют и посторонние. Если сейчас попытаться отступить, это будет слишком опасно. Для всех. — Его рука изобразила в воздухе неопределенную волну. — Вы что, раньше не знали, что донья Исабель умирает? — жестко добавил он.

Ответом ему была тишина. Молчание затягивалось. Он встряхнул ее, и она заговорила снова.

— Я возьму ребенка и пойду к ее величеству. Я скажу ей, что услышала слух о заговоре, что я боялась за жизнь принца и поэтому взяла его из того места, где его должны были принести ей. Она простит меня. У нее вспыльчивый характер, но она отходчива.

— Вы не только плохо осведомлены, но еще и глупы, — сказал он. — А что вы скажете, когда вас спросят, кто же вам помог в этом деле?

— Я никогда не предам вас. Никогда.

— К счастью для меня, — холодно произнес он, — у вас и не будет такой возможности.

— Как вы смеете говорить со мной подобным образом? — сказала женщина, пытаясь собрать остатки достоинства.

— Смею, потому что должен, если мы оба хотим выжить. Будьте благоразумны, госпожа моя. Подождите меня здесь. Мне еще надо кое-что сделать. Если я не вернусь на рассвете, то мы встретимся за городскими стенами, около восточных ворот. Я принес вашу одежду. Пока меня не будет, переоденьтесь.

— А что вы можете сказать о причине болезни моей племянницы? — спросил епископ Беренгуер чересчур небрежным тоном, когда они уже медленно двигались в темноте. Факелы, горящие у них за спиной, создавали достаточно света для того, чтобы Беренгуер мог видеть дорогу. Для Исаака же улица была слишком знакомой, чтобы ему потребовался поводырь.

— Есть много возможных причин, ваше преосвященство, — очень осторожно ответил Исаак. — Это мог быть укус насекомого, впоследствии нагноившийся и воспалившийся: если бы донья Исабель была солдатом или драчливым парнем, я бы сказал, что это последствия небольшой, но запущенной раны.

— А могла ли эта рана быть следствием чьего-то злого умысла?

Исаак остановился.

— Я так не думаю. Это было бы трудно. — Он обдумал вероятность подобного события. — Когда донья Исабель придет в себя, Ракель узнает обстоятельства болезни. У вас есть причины опасаться преступного намерения?

— И нет, и да. Это единственное дитя моей сестры — сводной сестры, если быть точным. Доньи Констанцы д’Импури. Но, Исаак, друг мой, если бы вы могли видеть, вы бы знали то, что понимает каждый, кто смотрит на нее. У нее на лице написано, кто ее отёц. — Епископ остановился и посмотрел вокруг. Откуда-то внезапно налетел холодный ветер, и он поплотнее завернулся в плащ.

— Ее отец хорошо известен?

— Следует признать, что Педро Арагонский достаточно известен, — сказал он с легкой иронией. — О моей умершей сестре напоминает только выражение глаз, все остальное она унаследовала от отца. Если бы дети его жены были похожи на своего отца хотя бы вдесятеро меньше, чем донья Исабель, их мать уже была бы очень довольна, — сказал Беренгуер. Он остановился и положил руку на рукав Исаака, чтобы остановить его. — Вы что-нибудь слышите, друг мой? — прошептал он.

— Беспорядки, — сказал Исаак. — Где-то в городе.

— Мужланы празднуют канун Святого Йохана с бурдюком вина на каждого. В старые времена они бы уже обосновались с какой-нибудь женщиной на краю поля и не нарушали покой честного люда. — Беренгуер засмеялся и возвратился к собственным проблемам. — Подозреваю, что моя племянница — бельмо в глазу нашей молодой королевы. У нее и так уже достаточно неприятностей. Больше всего она боится, что инфант Йохан, новый герцог Жироны, умрет.

— Но у нее, конечно, будут еще сыновья.

— Говорят, она боится, что станет бесплодной, или, как ее предшественница, будет рожать только девочек. Достойный брак дочери доньи Констанцы может напомнить ей, какой непостоянной может быть фортуна.

— А это возможно, ваше преосвященство? — сказал Исаак. — Этот брак?

— Да. Дон Педро восхищен ее красотой и образованностью. Он планирует выдать ее замуж за очень влиятельного человека. — Он остановился и засмеялся. — Когда я произношу все это вслух, все опасения кажутся мне глупостью. К тому же ее величество — наименее кровожадная из дам, — добавил он. — Но кое-кто из ее сторонников сделал бы что угодно, чтобы избавить ее от неприятностей.

— Например, чтобы принести ей известие, что донья Исабель погибла от… укуса насекомого? — сказал Исаак.

— Монахини преданны и осторожны. И я знаю, что вы будете заботиться о моей племяннице, как если бы она была вашим собственным ребенком. Если Исабель выживет, мы будем вам очень благодарны. — Епископ сделал паузу. — Теперь, когда нас никто не может услышать, скажите, как там Йохан — наш молодой принц? Вы подтверждаете опасения его матери?

— Не сегодня вечером, и вообще не в ближайшее время. Над ним не витает запах смерти. Когда я оставил его, небольшая лихорадка уже прошла, он хорошо поел и спал спокойно, как любой другой трехлетний ребенок. Конечно, — добавив Исаак, — в свое время смерть придет к каждому из нас.

Ветер усиливался, трепля подолы их одежд. Епископ плотнее сжал плащ.

— Слава Господу, ветер прохладный. Он необходим этим летом, чтобы мор обошел нас стороной. Но, возвращаясь к молодому принцу, для его величества и доньи Элеоноры будет достаточно, если смерть подождет, пока он не будет назван королем Арагона и не родит собственных сыновей.

— День или два отдыха, и он снова будет прежним, — сказал Исаак. — Полагаю, он становится все крепче, а в том месте, где он сейчас, воздух сладок и хорош. Ее величество может не беспокоиться.

Епископ остановился.

— Боюсь, что в своем эгоистичном наслаждении нашей беседой я увел вас довольно далеко. Мы почти во дворце. Здесь я покину вас, друг мой.

Когда они поднимались к собору и дворцу епископа, они услышали далекий шум человеческих голосов. Затем он внезапно перерос в шквал криков и проклятий. Позади себя, на другой стороне площади, Исаак услышал острый стук камня, ударившего по булыжнику или по стене, сопровождаемый глухим звуком ударом кулака или палки по мягкой человеческой плоти. Он вздрогнул.

— Это больше, чем просто пьяный кутеж, ваше преосвященство. Там повсюду бунтовщики.

— Точно, — сердито сказал епископ. — В ночь Святого Йохана пьяных дураков влечет на улицу. И некоторые из этих дураков, как мне кажется, живут слишком близко к дворцу. Если я не ошибаюсь, некоторые из этих голосов принадлежат моим школярам. Он посмотрел на свиту за спиной. — Эй, стражник, — позвал он.

Ближайший всадник из свиты епископа дал шпоры своей лошади.

— Да, ваше преосвященство…

Епископ положил руку на лошадиную холку.

— Немедленно поезжайте, друг мой, и разбудите капитана стражи. Передайте ему, пусть он проследит за тем, чтобы толпа держалась подальше от дворца. Затем пригласите каноника, в обязанности которого входит наблюдать за всем, что происходит в жилой части семинарии. — Он огляделся. — Ну ладно, мастер Исаак, мне все это не нравится. Но мы очень быстро уберем школяров с площади и отправим их по постелям. Если вы пройдете прямо через площадь и вниз, то избежите улиц, где, похоже, собирается городской сброд. Я пошлю с вами сопровождающих.

— Скоро рассветет? — спросил Исаак.

— Первые лучи рассвета только начинают освещать крыши.

— Холодный ветер и свет дня приведут гуляк в чувство, — сказал Исаак. — Я прошу вас не беспокоиться. Я хорошо знаю город и в темноте вижу так же, как и любой человек, которого вы пошлете вести меня.

— Вы, без сомнения, правы, мастер Исаак. Через час-другой поднимется солнце и разгонит их по домам. Но мне было бы легче на душе, если бы я послал с вами одного-двух своих людей.

— Ваше преосвященство, нам пора уже спать, а я боюсь, что до этого мне придется навестить еще одного пациента, — сказал Исаак. — Позвольте вашим многострадальным спутникам отправиться на покой. Господь и мои оставшиеся чувства будут направлять меня. А в узких переулках я буду в безопасности.

Исаак уверенно пошел через площадь в сторону лестницы, ведущей вниз, к Еврейскому кварталу, выставив перед собой посох, кончик которого точно показывал ему, где он находится. Когда он достиг центра площади, он остановился. Шум усилился. Его слух, более острый, чем у епископа, определил два источника звука — пьяные семинаристы в парке и городская чернь у реки — задолго до того, как его друг заметил непорядок. Теперь он услышал и шаги по каменной лестнице, ведущей к собору. До него донесся звук открывающихся дверей и ставней, топот большого числа людей, сердитые крики, призывающие к тишине, и ответные громкие проклятия. За несколько минут ситуация резко изменилась. Если бы он продолжал идти прежним путем, то попал бы прямо в толпу пьяных гуляк, намерения которых он не мог определить. Исаак изменил направление и пошел по диагонали площади в сторону самого спокойного ее угла. Когда он прошел около половины пути, брошенный кем-то камень упал рядом с ним, отлетел от земли и болезненно ударил по руке. Он непроизвольно отклонился от намеченного пути. С другой стороны от него с резким звуком упал еще один камень.

— Это еврей, — прокричал пьяный голос, и новый камень просвистел у него мимо уха. — Убейте его! — Теперь в его сторону полетел целый град камней. Некоторые из них попали по спине, один ударил по руке. Быстро летевший камень зацепил висок и отлетел в сторону. Прижав руку к лицу, лекарь ощутил теплую и липкую кровь. Он опустил голову и пошел быстрее.

Внезапно Исаак оказался посреди бурлящей толпы из озлобленных мужчин, вооруженных палками. Он поднял посох, чья-то рука ухватила его за плащ. Он развернулся, пытаясь освободиться. Кто-то — возможно, напавший на него человек, — споткнулся. Рядом прозвучал громкий голос:

— Марк, пьяная свинья, убери от меня свои лапы!

Исаак услышал звук рвущейся ткани — это нож пробил его плащ, — и гневно махнул посохом. Посох с глухим звуком ударил по чему-то мягкому. Послышался болезненный вскрик.

— Я достал его, — сказал чей-то торжествующий голос.

— Да нет, не достал, дурак, — сказал другой. — Это я. Ты попал мне по руке.

Драка вспыхнула совсем рядом.

— Здесь, — завопил чей-то голос.

Что-то со стуком упало на мостовую. Чья-то рука схватила Исаака за руку. Он снова развернулся, ударив кого-то посохом. Внезапно в него со всех сторон вцепилось несколько рук. Используя то, что нападавшие были по большей части ниже него, Исаак с силой ударил посохом сверху вниз. Его удар достиг цели, но затем кто-то вцепился в посох. Он вырвал его, снова со всей силой ударил им сверху вниз. Затем он высвободил его и снова со всех сил опустил его. Со всех концов площади доносился цокот копыт по булыжнику и крики. Толпа начала смещаться, увлекая его за собой через площадь. Исаак попытался поднять посох и расчистить себе путь, но давление тел обращенных в паническое бегство людей прижимало ему руки к бокам, как стальная лента.

Он споткнулся, сумел удержать равновесие и почувствовал, что рисунок камней под ногами изменился и теперь незнаком ему. Толпа вокруг него на мгновение поредела. Он потянулся и коснулся стены, которая уже не была стеной с другой стороны площади. Он неуверенно остановился. Толпа снова стала нажимать. В это время маленькая крепкая рука схватила его и потянула.

— Сюда, господин, — шепнул ему на ухо чей-то голос. — Быстрее, пока они не растерзали вас.

Глава вторая

Маленькая рука настойчиво тянула Исаака. Он спотыкался, наталкивался на людей и предметы, сползал по лестнице вдоль совершенно незнакомых его пальцам стен. Он поворачивался и наклонялся в разные стороны, совершенно не понимая, где находится. Ему оставалось только молиться, чтобы намерения владельца тянущей его руки были добрыми.

— Стойте тут, господин, — сказал голос, и рука втащила его в дверной проем.

Он остановился и понял, что рядом никого нет, за исключением того, кто его вел.

— Кому я обязан спасением своей несчастной жизни? — спросил он.

— Меня зовут Юсуф, господин.

— Ты носишь благородное имя, Юсуф, но ты произносишь его, как мне кажется, на мавританский манер. Ты мавр?

— Из Валенсии, господин!

— И что делает мавританский парень по имени Юсуф в самом центре беспорядков в канун христианского церковного праздника, помогая еврею? Тебе опасно находиться здесь, впрочем, так же, как и мне.

— Я просто шел мимо, господин.

— Откуда и куда, Юсуф? Где твой хозяин?

— Я сам себе хозяин, господин.

— И поэтому ты бродишь ночью, не так ли? Тогда тебе будет безопаснее провести остаток ночи в моем доме.

— О, нет, господин. Я не могу сделать этого! — В голосе зазвучали нотки паники.

— Ерунда. Поскольку ты увел меня с пути, теперь это твоя обязанность — помочь мне найти дорогу. Это серьезный проступок — сбить с пути слепого человека.

— Я не знал, что вы слепы, господин, — сказал Юсуф с дрожью в голосе. — Клянусь, я верну вас на прежнюю дорогу.

— Не волнуйся. Отведи меня к дверям моего дома, и можешь снова отправиться, куда пожелаешь. — Он вытянул руку, и ее снова схватила маленькая рука.

— Вы действительно слепы, господин? — спросил Юсуф, как только они двинулись по тихому переулку. — Я думал, что вы также чужой в этом городе, и решил, что ужасно, если толпа жестоко расправится с вами. — Он остановился и отпустил руку Исаака. — Куда мы идем?

Исаак, все еще не доверяя ему, протянул руку и коснулся маленького голого плеча. Оно было болезненно тонким и подрагивало от страха.

— Ты сможешь найти ворота Еврейского квартала? Оттуда уже я могу повести тебя, и мы позавтракаем вместе хлебом, фруктами и мягким сыром, а потом немного отдохнем. А затем ты можешь продолжить свое путешествие.

— Да, господин. Я смогу провести вас по переулкам, где на нас никто не обратит внимания.

Юсуф сдержал слово и теперь стоял во внутреннем дворе дома Исаака, возле запертых ворот. У южной стены двора росло дерево, увитое виноградными лозами, под ним стоял стол, едва заметный в первых лучах рассвета. В центре двора тихо плескался фонтан, и у Юсуфа закружилась голова от жажды.

— Уже светло? — спросил Исаак.

— Еще ночь, господин, — сказал мальчик. — Но на востоке уже занимается рассвет. Солнце скоро встанет. А пока еще темно.

— Ты не побоишься подождать здесь в одиночестве?

— Нет, господин. Здесь безопасно.

— Отлично. Подожди под деревом. Я скоро вернусь.

Исаак снова начал подниматься по лестнице. В это время кухарка шаркающей походкой начала спускаться вниз из своей комнаты под самой крышей.

— Наоми, — тихо позвал он.

Он услышал резкий всхлип.

— Слава Господу на небесах, — хозяин, — ответила она. — И раненый! Хозяйка будет…

— Хозяйка присматривает за женой раввина. Надеюсь, она скоро вернется. Не могла бы ты перевязать мне рану, а затем принести немного хлеба, сыра и фруктов для двух голодных? А еще теплую одежду парнишке — он достает мне до локтя. — Исаак жестом уточнил его рост.

— Конечно, хозяин, — заверила его кухарка. — Я…

Взрыв дикого, необузданного хохота не позволил ей продолжить. Исаак подошел к окну, раскрыл ставни и высунулся наружу. Прозвучал резкий звук, отозвавшийся эхом в ночи, а затем дребезжание разбитых плиток, падающих на вымощенный двор. Наоми втиснулась рядом, почти оттолкнув его с места, где его могли увидеть.

— Камни? — спросил Исаак.

— Нет. Битые плитки, — ответила Наоми. — Несколько камней. — Она втянула голову внутрь. — Они хотят убить нас, господин, — серьезно добавила она.

Вокруг них все чаще раздавались звуки бьющихся плиток. Отовсюду доносился грубый хохот.

— Возможно, все обойдется, — сказал Исаак. — Хотя не хотел бы я быть снаружи, — и он отступил от окна.

Люди, бросавшие камни, пришли от собора. Епископ или каноники вряд ли забрасывали бы квартал камнями или битыми плитками. Правда, это могли быть семинаристы, еще сильнее упившиеся, чем вчера вечером. Он закрыл ставни.

— Пошли. Перевяжешь мне раны. И мы с моим маленьким другом готовы позавтракать.

Юсуф сидел под колоннадой, полукругом окружавшей внутренний дворик. Он слышал звуки нападения на квартал.

Крепкая крыша над ним казалась довольно надежной, и, когда нападавшие отказались от дальнейших попыток, снова пересел под дерево. Он уставился на грозди крошечных, твердых, зеленых, кислых виноградин, свисавших с лозы и жестоко напоминавших ему о голоде, и обтер руки. Его темная туника была сделана из теплой ткани, но она была сшита на того ребенка, каким он был пять лет назад. Теперь порванная ткань почти не закрывала тонкие руки и ноги. Он устал, проголодался и очень замерз.

Он не мог поверить, что оказался таким дураком. Ведь только дурак позволил бы слепцу заманить себя в запертый дом. Он с безопасного расстояния наблюдал за этими двумя мужчинами, когда они поднимались по площади к собору, за их эскортом, бдительно смотревшим по сторонам. Их неяркое платье и сдержанные манеры, их вооруженная охрана, — все это просто кричало о богатстве и важности.

Когда начались волнения, он ухватил высокого человека с добрым лицом за руку, потому что надеялся получить в награду пару монет. Перед тем как попасться в эту ловушку, он уже хотел сбежать, но никогда не покидавшая его бдительность на мгновение дала осечку. Теперь он задавал себе вопрос, решил ли этот слепой человек держать его как раба, продать или передать властям. Он давно понял, что люди, неважно, доброе у них лицо или нет, предлагают ему свою помощь только тогда, когда это им удобно или доставляет удовольствие. Он подтянул голые ноги под изодранные лохмотья и обхватил их руками, чтобы согреться. Затем он услышал глухой удар по скамье рядом с собой и повернул голову. На него серьезно глядел маленький, темно-рыжий полосатый кот с большими золотыми глазами. Затем кот потерся о ноги Юсуфа и пристроил на его ледяных ступнях теплую голову и лапы.

Слепец вернулся в сопровождении слуги, несущего поднос с мягкой лепешкой, тремя видами сыра, сушеными финиками и изюмом, тарелкой миндаля, свежими абрикосами и прочими фруктами. Позади него шла Наоми и несла кувшин с горячим душистым мятным напитком. В руках у Исаака был ком коричневой ткани.

— Юсуф? — позвал он.

— Я здесь, господин, — сказал Юсуф, выпрямляясь и вставая. Поймав жадный взгляд, промелькнувший в глазах слуги, он задрожал.

— Я полагаю, что каменный дождь с небес закончился, с вершины холма, по крайней мере, — сказал Исаак. — Давай сядем под деревом и поедим? Я, например, провел на ногах большую часть ночи и зверски проголодался. — Он встряхнул ткань, висевшую у него на руке, и она превратилась в просторный плащ с сильно обрезанными рукавами. Сможешь использовать это? — спросил он. — Мне кажется, что твоя одежда маловата и сильно истрепалась. — Он протянул плащ. — Надень это. Рассвет довольно холодный. И поешь.

Дон Томас де Бельмонте, двадцати трех лет от роду, секретарь ее величества Элеоноры Сицилийской, королевы Арагонской и графини Барселонской, подъехал нахмуренный к большому дубу, стоявшему в полях к югу от Жироны, — он спешил и ощущал сильное раздражение. Этим утром пришлось проехать на пустой желудок больше шести миль и быть готовым каждую минуту встретить смерть или беду, а что в результате? На месте встречи с внешней стороны южных городских ворот никого не было. Дон Томас поглядел на небо. На востоке солнце уже поднималось, и первые его лучи уже коснулись холмов за городом. Жирона все еще казалась спящей.

Грохот копыт позади него заставил его вздрогнуть и схватиться за меч, наполовину вытянув его из ножен. Его слуга быстро соскользнул с седла.

— Сеньор. Мои извинения. Я задержался.

— Где донья Санксия?

— В этом причина моего опоздания. Ее не было на условленном месте встречи, и к тому же я не смог обнаружить никаких известий от нее. Тогда я подумал, что она, возможно, приехала прямо сюда, чтобы встретить вашу светлость.

— Где ты должен был встретиться с ней?

— С наружной стороны городских стен. В заброшенной лачуге. — Он неопределенно махнул рукой в направлении северо-востока. — Я ждал ее там до рассвета. Возможно, с ней что-то произошло, в городе вчера вечером были беспорядки. Мне следует вернуться, сеньор, и справиться о ней?

— Нет, идиот, — рявкнул Томас. — Этим утром она не собиралась выходить за пределы Жироны.

Ромео, а это был он, поклонился и остался стоять.

— Мы ждем ее час после восхода солнца, — сказал Бельмонте, — даем отдых лошадям и стараемся не привлекать к себе внимания. Затем возвращаемся в Барселону.

— Без нее? — потрясенно сказал Ромео.

— Без нее. — Челюсть Бельмонте упрямо напряглась.

— Но ее величество, безусловно, захочет…

Бельмонте смотрел вдаль на рощи за городом, как будто надеясь прочитать решение задачи в темных кронах деревьев. Ее величество, безусловно, захочет узнать, почему он оставил донью Санксию в Жироне и уехал, даже не попытавшись поискать ее. Но возможно, она будет в еще большем гневе, если он поставит под угрозу тайну их предприятия, пытаясь отыскать даму, не пришедшую на условленную встречу? Он повернулся, чтобы посмотреть на восход солнца. По-видимому, Ромео был прав. Он обычно бывал прав.

— Ладно, отправляйся в город, если уж ты так хочешь, — сказал ему Бельмонте, — и оглядись там, но, ради бога, будь осторожен. И не задерживайся. Я останусь здесь с лошадьми.

Солнечный свет, бивший прямо в глаза, заставил Большого Йохана немного прийти в себя. Одновременно с сознанием вернулись ощущения; а вместе с чувствами пришло страдание. Голова Йохана пульсировала и готова была лопнуть, а во рту было сухо, как в Аравийской пустыне.

Затем из хаоса выплыли воспоминания. Вчера вечером, когда он вышел из дому, в его кошельке было полно денег. И вчера вечером он выпил невероятно много дешевого молодого вина. Он с ужасом пощупал кошелек, висевший внутри его просторного одеяния.

Кошелек был на месте и по-прежнему полон. Это было непонятно. Он помнил, правда, нечетко, господина, покупавшего ему вино, но наверняка трактирщик не держал свое заведение открытым всю ночь напролет. В голове бились бессвязные воспоминания о неистовой толпе, мечущейся по городу и тащившей его за собой. Последнее, что он помнил — это как он свалился, вытянувшись во весь рост, на углу у бань. Как же он оказался в собственной постели? И почему солнце бьет ему в глаза?

— Святая Дева, — завопил он. — Бани!

Арабские бани были жизнью Большого Йохана с того самого дня, когда он впервые вошел в них двадцать лет назад, в год Великого Голода. Его родители умерли или бросили его на улице, и Старый Педро, хранитель бань, подобрал того в канун Святого Йохана, плачущего от голода. Назвал Йоханом в честь святого, дал ему хлеба и сыра, уложил на толстую соломенную подстилку и взял с собой работать в банях. Йохан был таким маленьким, что ему приходилось забираться на табурет, чтобы посмотреть через край ванны. Постоянные клиенты посмеивались над ним и называли его Большой Йохан. Они давали ему несколько медяков, которые он мог потратить или отложить. Впервые в жизни у него была приличная одежда и достаточно еды, чтобы как следует набить живот. Десять лет спустя Большой Йохан уже полностью оправдывал свое прозвище, теперь уже он возвышался над своим учителем. Когда Старый Педро умер, уважаемый медик, управляющий банями, дал молодому Йохану лачугу и должность хранителя. И целых десять лет он всегда приступал к работе еще до того, как монастырские колокола звонили к заутрене. Отпирал здание, подметал полы и чистил ванны, а затем следил за ними до вечерни — а иногда, по особой договоренности, и позже, — после чего закрывал здание на ночь. Это была очень важная и ответственная должность. Двадцать лет назад, в трудный час, Господь вложил ее ему в руки; теперь же Йохан сам бросил ее, как старый капустный лист! Он застонал.

Йохан сполз с постели. Отчаяние охватило его душу, а боль скрутила живот. Он вышел наружу и изверг остатки вчерашних излишеств. Теперь живот болел значительно меньше, да и отчаяние немного отступило. Если он поспешит, то, возможно, никто и не заметит опоздания. В конце концов, вчера большая часть города до полуночи наливалась вином.

Йохан бросился вниз по тропинке, виляющей между деревьями и кустарниками, цепляясь ногами за корни. Во рту было сухо, живот все еще болел. Он потянулся за ключом, который целых десять лет висел на кольце у него на поясе.

Ключа на кольце не было.

Он сел перед дверью, пристально уставившись на кольцо. Ключ не появлялся. Возможно, он потерял ключ вчера вечером. Йохан упал на колени и начал искать. Ничего! Возможно, ключ был внутри. Он открыл дверь и начал искать там. В том жалком состоянии, в котором пребывал Йохан, потребовалось некоторое время, чтобы понять, что без ключа в бани попасть не представляется возможным.

Йохан тяжело осел на деревянную скамью, стоявшую около нижней ступеньки лестницы, ведущей от двери вниз. Он изумленно огляделся. Мягкий зеленоватый свет проникал через проемы окон, пробитых высоко вверху в куполообразном потолке, отражался от бело-синих плиток и мерцал на белых столбах, окружающих главную ванну и поднимающихся до самого купола. Как и в тот день, двадцать лет назад, когда он впервые увидел это, свет вымыл беспокойство из его измученной души и влил в нее мир и покой. Здесь, в окружении этой красоты, он был в безопасности. Машинально он встал и подобрал метлу, после чего направился к дальней стене комнаты и начал добросовестно мести в сторону двери. Когда Йохан дошел до ванны, расположенной в центре комнаты, то наступил на ее край, ухватившись за прохладную колонну, и наклонился. Ощущение камня под рукой и вид чистой воды над блестящими плитками казались ему более красивыми, чем высокие арки, дорогой гобелен и яркие, разноцветные окна собора.

Но что это? Йохан вытаращил глаза и дважды моргнул. Прохладная, чистая вода ванны была темной и больше не казалась прозрачной.

В ней на дне, лицом вниз, лежала, немного всплывая к поверхности, бенедиктинская монахиня. Тело ее в ореоле черных одежд напоминало грозовую тучу.

Глава третья

Большой Йохан погрузил мускулистые руки в воду, обхватил монахиню и потянул. Когда он вытащил ее из воды, из его груди вырвался крик невыразимой радости. Он перебросил ее через край ванны, снова сунул руки в воду и выловил со дна ключ. Его кошмар закончился. Ключ от бань вернулся к нему.

С другой стороны, вода в ванне имела зловещий розоватый оттенок. Он отстранился и осмотрел монахиню, свисающую с бортика ванны. На ее голове и плечах уже появились трупные пятна, а тело уже начало коченеть. Это определенно был труп, душа из которого отлетела уже некоторое время назад. Он подхватил тело и положил его на спину на пол. Ее одеяние, покрытое ужасными пятнами, было порвано и откинулось, открывая зияющую рану на горле. Большой Йохан встряхнул головой. Он накрыл горло влажной тканью, уложил ее и расправил одежду так, чтобы она выглядела пристойно, и, подумав некоторое время, решил спросить у епископа, что ему теперь делать.

Последние часы этой долгой ночи Исаак провел в доме раввина Самуила. Сразу же после прихода он отослал домой свою зевающую жену и, с помощью служанки, сделал для ребенка все, что было возможно.

Но этого оказалось недостаточно. Дыхание младенца становилось все слабее и слабее. Обезумевшая мать хватала Исаака за руку, умоляя его возложить руки на ее дитя и помолиться, чтобы вернуть его к жизни.

— Госпожа моя, — огорченно произнес Исаак. — Я не знаю таких молитв, которые могли бы спасти душу от смерти.

— Мы заплатим, — сказала она в отчаянии. — Золотом. Всем, что у нас есть. Все, что угодно.

— Если бы я имел такую власть, то с удовольствием использовал бы ее, и не принимал бы блюдо чечевицы в оплату. Но у меня нет такой власти.

— Это неправда, — прошептала она. — Каждый знает, что вы — преемник, новое воплощение Исаака, великого мастера каббалы, и в вас его сила. Именно в обмен на нее у вас отняли зрение. Как знак. Пожалуйста, попытайтесь.

Исаак тревожно отодвинулся. Подобный шепот и прежде достигал его ушей, когда это говорили некоторые легковерные люди, но услышать такое от жены раввина — совсем другое дело.

— Не говори такие глупости, женщина. Это опасно. Я — всего лишь человек, и делаю лишь то, что могу сделать. Не больше. Твой муж не должен слышать, что ты произносишь подобные богохульства.

— Он сам и сказал мне, — ответила женщина. — Но я не могу заставить вас. Я могу только просить и молиться, — горько сказала она.

Исаак положил мертвого ребенка в колыбель.

— Ни я, ни кто-либо другой, никто не может больше ничего сделать, — сказал он. — Он мертв, госпожа. Вы обязательно вскоре родите другого сына, который порадует вас, обещаю.

Заслышав ее крики, в комнату с утешениями набилось множество людей. В этой суматохе Исаак накинул плащ и, чувствуя себя предателем, удалился.

Юдифь наверняка вернулась в постель, а Юсуф, поевший и согревшийся, спал в маленькой каморке рядом с рабочей комнатой. К счастью, Исаак мог позволить себе проскользнуть туда и поспать час-другой, прежде чем вернуться в монастырь. Он тихонько отпер ворота дома.

Внутренний двор казался совершенно безлюдным. Певчие птицы в клетке соревновались со своими дикими собратьями, пытаясь наполнить воздух пением. Цветы распускались на солнце, насыщая воздух ароматом. Откуда-то с глухим стуком, издав приветственный крик, на землю спрыгнул их кот, Фелиц. Из верхней части дома доносились вопли ссорящихся близнецов, которых Лия, их няня, безуспешно пыталась угомонить. Из кухни доносились ароматы чабера, перестук горшков и женский смех. Юдифь, как всегда жизнерадостная и неунывающая, явно уже пришедшая в себя после печальных ночных событий, хозяйничала и сплетничала с Наоми. В эти мгновения они жили своей защищенной, счастливой и благополучной жизнью, в иллюзии безопасности, которую обеспечивала им защита сильных мужчин. Но именно так чувствовали себя евреи Барселоны и мавры Валенсии, а теперь… Исаак обдумал ночные события и мрачно покачал головой. Затем он тихо прошел рядом с фруктовым деревом в свое убежище. Завернувшись в плащ, поскольку утро все еще было прохладным, он лег на узкую кушетку и сразу же погрузился в сон.

— Ваше преосвященство, — произнес голос. — Ваше преосвященство, — настойчиво повторил он.

Епископ Беренгуер де Крюилль открыл один глаз и подавил раздраженный ответ, уже готовый сорваться с его губ. Не в первый раз он пожалел, что его каноники не способны сами справиться с небольшими проблемами, не требуя его одобрения на каждом шагу.

— Да, Франциско, сын мой. Что случилось на этот раз?

Франциско Монтеррано также подавил приступ раздражения. Он был на ногах большую часть ночи, справляясь с толпой пьяных безответственных пятнадцатилетних переростков, удостоенных звания семинаристов. Но, будучи каноником и помощником епископа, он не имел права переживать из-за такой мелочи, как потеря нескольких часов сна.

— Примите мои извинения за то, что я нарушил ваш сон, ваше преосвященство. Но пришел человек, который желает очень срочно поговорить с вами.

— Человек? Какой человек?

— Некто, известный как Большой Йохан, который является…

— Я знаю, кто это, Франциск. Что привело его сюда?

В комнату епископа вошел послушник и, неуклюже спотыкаясь, начал открывать ставни и назойливо перекладывать вещи с места на место. Франциско Монтеррано бросил короткий взгляд в его сторону, а затем наклонился, чтобы прошептать мрачные новости, принесенные Большим Йоханом.

Беренгуер несколько секунд обдумывал это сообщение.

— Кто еще это знает? — спросил он невыразительным тоном, указывая на резную деревянную вешалку, на которой висела его скромная черная одежда.

— Никто, ваше преосвященство, — очень тихо сказал каноник. — Он принес одежду епископа и помог ему одеться. — Хранитель бань — тихий и благоразумный человек.

— И, как я подозреваю, его голова сегодня разламывается с перепоя, — сказал Беренгуер. Его пальцы машинально застегивали длинный ряд пуговиц, который шел от подбородка до коленей. — Я очень хорошо помню, что видел его хрупкий силуэт на площади — он пел там похабные песни, когда нас вытащили из постели, чтобы усмирять семинаристов.

— Неужели вы думаете, что он…

— Нет. Я думаю, что он был слишком пьян, чтобы даже осознанно помочиться, не то что убить монахиню в бане. — Беренгуер де Крюилль и Франциско Монтеррано долгое время были друзьями. Епископ повернулся к кувшину воды и полотенцу, разложенному для него. — Мне надо смыть сонливость, затем мы поговорим с этим хранителем, прежде чем пойдем завтракать.

Личный кабинет Беренгуера был пуст и похож на крепость. Оштукатуренные стены украшало только грубо вырезанное распятие, сделанное для него семейным садовником еще в те дни, когда он был мальчиком. В комнате стояли письменный стол, три стула и полка для его личных книг. На одном конце полки лежали несколько проповедей и экземпла — веселые и поучительные рассказы, без которых проповедь будет казаться унылой и скучной. С другой стороны стоял том с работами «Ангельского Доктора» — Фомы Аквинского. Между ними уютно устроились книги, милые сердцу и уму епископа: рыцарские романы, любовная лирика, философские и научные работы на каталанском, кастильском, провансальском, латинском и греческом языках. Документы, лежащие на письменном столе, были придавлены побелевшим от времени черепом, унаследованным после Арно Монтродо, его предшественника.

— Он считал, что его преемнику понадобится напоминание, что он прежде всего смертный, затем уже священник, и лишь в последнюю очередь епископ, — говорил он тем немногим, кто когда-либо попадали в эту комнату.

Стены комнаты были очень толстыми; дубовые двери надежно заглушали звуки. Одна из них вела в главный коридор; другая была заперта на ключ и заложена перекладиной, она никогда не открывалась и вела в никогда не использовавшееся помещение рядом с кабинетом. Подслушать беседу в этом помещении было практически невозможно.

Беренгуер де Крюилль сел у окна; Франциско Монтеррано закрыл дверь на ключ, вынул его и передал епископу. Он жестом приказал Большому Йохану сесть, а сам поместился на оставшийся стул. Большой Йохан в волнении сжимал руки; епископ зевнул; каноник ободряюще наклонился вперед.

— Расскажи его преосвященству, что случилось. То, что ты рассказал мне.

Йохан начал рассказ с отчаянной поспешностью:

— Этим утром я запаздывал с открытием бань. В первый раз за двадцать лет ваше преосвященство, — добавил он, предварительно взглянув на своих следователей.

— Это так, — сказал Беренгуер.

— Я прибежал туда поздно, намного позже заутрени, и отпер дверь, как обычно, — продолжил он, и, от усилия солгать этим двум серьезным мужчинам, его лоб покрылся испариной, и струйки пота потекли по спине. — Я начал уборку, и, когда я дошел до центральной ванны, я заметил, что в ней вроде что-то черное. Я подошел поближе и увидел эту бедняжку. Я достал ее и положил на пол, так аккуратно, как только мог. Затем я прибежал сюда, чтобы сообщить вам. Это была монахиня.

— Вместо того, чтобы пойти в монастырь? — спросил каноник.

Хранитель бань посмотрел на него с тревогой.

— К донье Эликсенде? — спросил он. — О, нет. Я не потревожил бы донью Эликсенду.

— Трус, — весело сказал епископ. — Ты узнал эту монахиню?

— Я никогда не видел ее прежде, — быстро сказал Йохан.

— Тогда надо посмотреть, кто она — то есть, кем она была, — поправился епископ. — Пойдем с нами, покажешь нам свою мертвую даму…

— Вы ее знаете? — спросил Беренгуер после осмотра.

Каноник отрицательно помотал головой.

— Я тоже нет, — сказал епископ. — Странно. Сейчас их всего двенадцать. Полагаю, что мы с вами в разное время видели всех сестер. Возьмите мужчин. Нам придется забрать тело и отнести его в монастырь.

Утренний холод таял. Высоко в безоблачном небе жарко светило июньское солнце. В полях пели птицы, воздух был напоен ароматом цветущей лаванды. Томас де Бельмонте, все еще остававшийся под стенами Жироны, сидел под деревом и пытался ни о чем не думать. Лошади — его собственный конь и лошадь Ромео — щипали траву, переходя с места на место. Где-то вдалеке колокола прозвонили девятичасовую утреннюю молитву.

Положение у него — хуже не придумаешь. Он был не трусливее других, но какая монументальная глупость потянула его в Жирону, рисковать жизнью и честью? Очевидным ответом была донья Санксия де Балтье. Ее густые рыжие локоны и ангельское выражение лица поймали его в силки, как кролика. Она доверила Томасу план ее величества перевезти принца в более безопасное место и попросила его дать ей в помощь Ромео. Затем она попросила его оставить свой пост, никого при этом не уведомляя, и приехать в Жирону. Должно быть, он сошел с ума. И вот он бестолково сидел здесь на лугу под деревом, присматривая за лошадьми и не осмеливаясь пойти в город, опасаясь, как бы кто-нибудь не узнал его.

И где Ромео? Томас беспокойно завозился на жарком солнце и без особого успеха попытался отогнать привязчивых кусачих мух, привлеченных конским потом. Насколько хорошо он знает своего слугу? Когда Бельмонте только поступил на службу к королеве, его дядя порекомендовал ему этого человека, сказав, что он умен, быстр, заслуживает доверия и поможет ему в случае неприятностей и придворных интриг. Но что, если кто-то предложит Ромео больше денег и лучшую должность, чтобы тот предал своего нового хозяина и безумное предприятие, в котором он участвует? Томасу показалось, что над ним сгущаются тучи.

Затем он заметил человека в голубых шоссах и черноголубом камзоле, ладно сидящем на фигуре и низко подпоясанном вокруг бедер, который энергично двигался по дороге от южных ворот.

— Тебя чертовски долго не было, Ромео, — сказал он. — Наверно, ты собрал жизнеописания всех добрых граждан Жироны.

— Не так легко было разнюхать новости, сеньор, — напряженно заметил Ромео. — Во время беспорядков люди стараются держать язык за зубами. Но кое-что на улицах все же поговаривают.

— Да? И что же?

— Все убеждены, что наш молодой принц, герцог Жироны, находится здесь, в городе, но очень плох, почти при смерти.

— Это не новости, — сказал Бельмонте нетерпеливо. — Все знают, что его перевезли в Жирону именно для поправки здоровья. То, что он при смерти, — злонамеренный слух, распространяемый братом дона Педро, принцем Фернандо. Но это вряд ли поможет Фернандо приблизиться к трону, если принц умрет. Донья Элеонора родит еще много сыновей.

Ромео слушал эту восторженную декларацию с выражением скуки на лице.

— Хотите услышать другие новости? Их получить было труднее.

— Конечно.

— В арабских банях было обнаружено тело бенедиктинской монахини. На рынке считают, что это самоубийство.

— Святая Матерь Божья, — сказал Томас, и сердце у него сжалось. — Это донья Санксия?

Ромео пожал плечами.

— Человек, рассказавший мне это, не знал, кто она.

— Это донья Санксия, — сказал Томас. — Ничто иное не могло бы ей помешать.

— Может, мне вернуться в Жирону, сеньор, и порасспрашивать, может, что-то стало известно?

— Нет, глупец. Нам следует быстрее вернуться в Барселону и все рассказать ее величеству, — сказал Бельмонте. — Постой, у меня есть мысль получше. Я сам поеду в Барселону. Ты остаешься в Жироне и постараешься все разузнать. Я возвращусь послезавтра. Жди меня под этим деревом, скажем, на закате.

— Лучше пораньше, сеньор, — сказал Ромео. — После заката наши попытки въехать и выехать из города будут более заметны.

— Это будет тяжелая поездка, — сказал Томас, лаская своего мускулистого жеребца.

— Не для Арконта, сеньор, — сказал Ромео. — Это самый быстрый конь во всей Каталонии. Если вы выедете из Барселоны на восходе, то он доставит вас сюда уже перед вечерней. Я буду ждать вас до заката.

— В противном случае возвращайтесь во дворец как можно быстрее.

— Да, сеньор, — пообещал Ромео.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что ребенка здесь нет? Где же он? — Жена смотрителя замка с тревогой смотрела на женщину, стоявшую перед нею. — Пора посылать повозку за лекарем.

— Я не знаю, госпожа. Мы думали, что он гуляет с няней и грумом. Хайме проводит с мальчиком много времени. — Служанка в панике мяла руками передник.

— Где?

— Я не знаю. Я пошла на конюшню, но не увидела там ни Хайме, ни Марии. И к реке они не спускались.

— Он с монахом?

— О нет, госпожа. Монах все еще спит. Я полагаю, что он вернулся вчера очень поздно, чествовал святого. С другими священниками, конечно, — злобно добавила она.

— Давай, вытаскивай его из постели, дура! — Она остановилась, чтобы подумать. — Он должен быть с Марией. Когда она вышла?

— Я не знаю, — снова ответила девушка. Слезы лились у нее но щекам. — Я пошла в их комнаты,госпожа, чтобы привести в порядок постели и убраться, а их нет.

Хозяйка маленького замка схватила ее за руку и дернула. — Как давно тебе было известно, что их нет?

Ответом ей был вопль:

— С завтрака, госпожа.

— Завтрак!

— Но он любит завтракать вне дома. Они сидят у реки — он и Мария — и кормят птиц и рыб…

— Сходи за хозяином и приведи грума. И монаха. Да живей же ты, тупое создание!

Шум повседневной жизни во внутреннем дворе ворвался в сны Исаака и вытянул его из бархатной полудремы, наполненной красочными воспоминаниями, к ежедневной тьме обычной жизни. Судя по жаре в его кабинете, солнце уже поднялось довольно высоко. Он с трудом поднялся, мучительно ощущая затекшие спину и руки, и начал простые приготовления к утренней молитве. Звуки собственного голоса, произносящего древние слова, привнесли покой в окружающую его тьму и мгновенно упорядочили наступающий со всех сторон хаос. Затем, когда он потянулся к полотенцу, его рука задела чашку, стоявшую не на своем месте. Он даже успел нащупать ручку. В попытке схватить ее он только ускорил ее гибель. Иллюзия развеялась. С его губ сорвалось торопливо подавленное проклятие.

Шум вызвал испуганный крик из маленькой комнатки, расположенной рядом с ним.

— Юсуф? — позвал Исаак.

В ответ раздался заглушенный звук.

— Здесь ты можешь найти воду для мытья, — сказал он со своим обычным спокойствием. — Я буду во внутреннем дворе. — И он вышел.

Из окружающей его темноты раздался голос Юдифи:

— Почему у тебя голова перевязана, муж мой?

— Небольшой порез. Ничего страшного.

— Я слышала, ты говорил с кем-то, — сказала она и сделала паузу для ответа. — Да, это так.

— Утро, похоже, хорошее, любовь моя, — сказал Исаак, и направился к скамье под деревом. — Не могла бы ты принести мне чашку воды? — Он сделал достаточно длинную паузу, чтобы немного отвлечь ее. — Что ты имеешь в виду? — спросил он невинным голосом.

Ее мягкие кожаные башмаки прошлепали по булыжнику. Юбки с сердитым свистом рассекали воздух, когда она сходила набрать воду из фонтана и принесла ее ему.

— То, что ты привел домой нищего, мавританского нищего, который украдет все, что у нас есть, и убьет нас прямо в постелях. И это ты дал ему очень хороший плащ и пищу, и положил его на постель старого Ибрагима. И я не знаю, сможем ли мы теперь позволить себе это, потому что налоги снова поднимаются, как говорят…

— Ибрагим имел обыкновение каждую ночь ходить взад-вперед между своей комнатой и моим кабинетом, чтобы удостовериться, что я жив, здоров и нахожусь дома. Еще немного, и я бы прикончил его, открыв тем самым ворота дьяволу, — мягко сказал Исаак. — Юсуф же довольно тихий парнишка.

— Действительно, тихий. Хитрый и вороватый. Ждет, пока мы не перестанем присматривать за ним, а затем…

— Мы должны были ему пищу и ночлег за то, что он спас мне жизнь. На пути домой, на соборной площади, я наткнулся на толпу.

— Боже, спаси нас всех, — сказала Юдифь, задыхаясь. — Бунт? В Жироне? Они убьют нас и сожгут наши дома, как в Барселоне. О, муж мой, мы должны собрать близнецов и все, что сможем унести! Но что случилось?

— Успокойся. Это просто пьяная толпа. В ней было несколько любителей побросать камни. Мальчик, Юсуф, подошел, взял меня за руку и вывел в безопасное место. Он доказал, что ты права, жена моя. Ты же всегда хотела, чтобы я брал с собой поводыря, которому я доверяю, когда выхожу за пределы квартала.

— Почему ты не разбудил меня? Тебя ранили? Камень разбил бровь?

— Тебя не было дома, ты была с женой раввина. Да, в меня попало несколько камней, но метателями они были никудышными, и к тому же сильно пьяными. — Он улыбнулся и нежно коснулся щеки Юдифи. — Юсуф совершенно не хотел сопровождать меня сюда, но он протащил меня через множество переулков и я совершенно запутался. Это я вынудил его, при помощи высокоморальных аргументов, отвести меня в квартал. Я чувствовал, что он очень голоден, измучен, сильно замерз, и что он совсем маленький, и привел его сюда, хотя он и упирался.

— Значит, он беглый раб. Нас потащат к Альбедину, и мы потеряем все, что у нас есть, ради…

— Тише, любовь моя. Я думаю, что, скорее всего, он сирота, потерявший родителей во время мора. В Валенсии мор тоже погубил множество людей. Как и у нас. По-видимому, он как-то сумел выжить и дожить до сегодняшнего дня. Мне кажется, что он голоногий, одет в тряпьё, и, хотя я не спрашивал, полагаю, что и голозадый. Та одежда, которая на нем, годится скорее малышу. Хозяин, безусловно, дал бы ему одежду, которая прикрывала бы наготу.

— Он мавр, — упрямо повторила Юдифь.

— Да, — сказал Исаак. — Но, возможно, не вор и не убийца.

Открылась дверь, и появился Юсуф. Перед Юдифью стоял мальчик лет десяти — двенадцати, болезненно тощий, со спутанными длинными волосами и недавно отмытым лицом. Его огромные глаза были полны страха, но он высоко держал голову и стоял очень прямо. Несмотря на неопрятные волосы, грязные руки и ноги и слишком большой для него плащ, он был очень красив.

— Ты кто? — спросила Юдифь. — И откуда?

— Я Юсуф, — сказал мальчик. — И я шел из Валенсии.

— Так издалека? Один? Не верю.

— Да. Один.

— Кто твой хозяин?

— Я сам себе хозяин.

— Как ты сумел остаться свободным, если ты действительно свободен? — спросила Юдифь своим прокурорским голосом.

— Я свободен, — сказал Юсуф. — Меня трижды хватали воры и торговцы рабами, и каждый раз я сбегал. Первый раз это было легко — тот человек был сильно пьян, но потом это стало труднее. И к моему стыду, в конце концов я попался слепцу, только потому, что у него доброе лицо.

— Тише, дитя, — быстро произнесла Юдифь. — Ты волен уйти, когда захочешь. Не следует только оставаться здесь, выискивая, что бы украсть.

Глаза Юсуфа метнулись к остаткам хлеба и нескольким финикам, лежавшим на столе под деревом.

— Я ничего не крал, — оскорбленно произнес он. — Кроме остатков еды, чтобы утолить голод. Больше ничего.

— Маловероятно, — сказала Юдифь. — Запомни, в этом доме не предоставляют кров ворам.

Оба противника яростно, без единого слова, прожигали друг друга взглядами — Юсуф с высоко задранным подбородком, Юдифь, наклонившись к нему.

Исаак прервал эту немую сцену.

— Если ты желаешь прервать свое путешествие на день или больше и заработать себе на хлеб и одежду, что на тебе, — сказал он, — то мне нужен быстрый и внимательный посыльный, который может провести меня по городу и помочь мне избежать неприятностей. — Он повернулся к жене. — Разве не так?

— В общем-то, да, — сказала Юдифь. — Но…

— До тех пор, пока ты не будешь готов продолжить свой путь, — сказал Исаак. — Мальчик, в этом доме ты будешь прилично одет и обут, а также получишь содержание. В конце года я дам тебе еще одну смену одежды и немного серебра.

— Исаак!

— Но, поскольку ты не желаешь оставаться здесь до конца года, тебе придется обойтись пищей и одеждой.

Юдифь продолжала впиваться взглядом в Юсуфа, но при этом разговаривала с мужем.

— Если ему придется остаться в доме еще на одну ночь, Ибрагим должен отвести его в бани. Не слишком он подходит для того, чтобы его видели рядом с моим мужем.

— Но сначала, — сказал Исаак, — чистым или грязным, сегодня утром он должен пойти со мной в монастырь. Мы зайдем в бани на обратном пути.

За Исааком и мальчиком захлопнулась дверь.

— Я знаю самый быстрый путь к монастырю, господин, — сказал Юсуф, беря лекаря за руку.

— Терпение, Юсуф. Мы идем не только в монастырь. Этим утром у нас есть и другие дела, — сказал Исаак. — Сначала рынок, а затем мне нужно посетить писца.

— Я знаю писца в алькацерии, господин. Отвести вас к нему?

— Это особый писец, Юсуф, он занимается делами во дворце епископа и в судах. Чтобы зайти к нему, нам придется пойти в Сан-Фелиу. Если ты будешь моим доверенным поводырем, — добавил он, — тебе придется, в случае необходимости, хранить некоторые мои тайны. Ты готов быть моим поводырем? — спросил он. — Ты готов отложить свое путешествие на некоторое время?

Юсуф сделал паузу.

— Как надолго? Я должен сдержать одну клятву, господин.

— Достаточно долго, чтобы отдохнуть, окрепнуть и немного подрасти. Скажем, до третьей луны начиная с полнолуния, которое наступит через четыре дня?

— И затем вы освободите меня?

— Я и сейчас не держу тебя, Юсуф. Но тогда я помогу тебе быстрее завершить твое путешествие, если ты именно этого хочешь. Обещаю. Итак, ты будешь моим доверенным поводырем и хранителем моих тайн?

Юсуф посмотрел на немного ироническую улыбку слепца и кивнул.

— Я не знаю, господин, — сказал он обеспокоено. — Люди обычно не доверяют мне свои тайны. С тех пор… — Его голос увял. Вас приговорят в суде как вора или раба, если я скажу, куда вы идете и что делаете?

— Нет, — сказал Исаак со смехом. — Только на суде самого ужасного из судей — моей жены.

— Я, конечно, не выдам ей вашу тайну, господин, — сказал Юсуф. — Легко хранить секреты от ваших врагов.

— Сейчас она твоя хозяйка, Юсуф, а не враг. Вскоре она будет ценить тебя. Она не слишком быстро начинает верить людям. — Они вышли из южной части Еврейского квартала и попали в рабочее сердце города, с его толчеей, шумными толпами покупателей и продавцов, евреев и христиан, смехом, торговлей и шумными спорами о достоинствах необычных привозных и отлично выполненных местных товаров. Мимо Исаака проплывали крепкие ароматы окрашенной шерстяной ткани и прекрасно обработанной кожи. Он мог по ним, как по карте, точно определить, какую именно лавку они прошли. Его рука легко опиралась на плечо Юсуфа, пока они пробирались в толпе мимо лавок рыночных торговцев. Наконец они дошли до лавки торговца специями. Исаак остановился, чтобы купить имбирь и корицу для усиления аппетита доньи Исабель, и начал поторапливать Юсуфа, двигаясь в сторону северных ворот. — Теперь, по дороге к монастырю, мы зайдем в дом писца, Николо. Сверни возле лавки сапожника. Там живет моя дочь Ребекка.

Некоторое время они двигались молча.

— Это — моя тайна, мальчик, — наконец произнес Исаак. — Моя дочь вышла замуж за христианина и стала conversa — она предала нашу веру. Ты понимаешь, что это такое?

— Да, господин. У нас тоже есть такие.

— Ее маленький сын тоже христианин. Моя жена никогда не видела его. Твоя хозяйка — очень религиозная и добродетельная женщина, Юсуф. Во много раз более религиозная и добродетельная, чем я. Она может говорить резкие и недобрые слова, но она не будет плохо обращаться с тобой, потому что ты ребенок и, — по крайней мере временно, — находишься на ее попечении, поскольку обращаться с тобой с добротой — ее обязанность. Но если она считает, что поступает правильно, она становится твердой как камень. Я сам, — добавил он глубокомысленно, — много учился и — когда я мог еще видеть, — читал великих философов, а также изучат тайны великих мистиков, но так никогда и не мог уверенно определять, что есть правда и справедливость. Мы свернем здесь.

Исаак прошел немного и остановился. Из дома, рядом с которым они стояли, доносились звуки ссоры.

— Ну и катись, пьяный дурак, — вопил женский голос.

Потом закричал ребенок. Бледный, растрепанный молодой человек вылетел из двери и выпал на улицу. Даже не оглядевшись, он развернулся и направился в сторону северных ворот и собора.

— Думаю, тебе лучше подождать снаружи, — сказал Исаак и приблизился к двери. Она открылась.

— Отец! Это ты, — симпатичная женщина, стоявшая в дверях, разрыдалась. И дверь закрылась.

Юсуф устроился поудобнее и приготовился ждать.

Аббатиса Эликсенда тревожно кивнула.

— Это действительно одеяние нашего ордена. Посмотрите на платье. Но я ее прежде никогда не видела.

— Возможно, она приехала из Таррагоны? Вам приходили оттуда известия?

— Приехала в одиночку? Позвольте напомнить, что наши сестры не бродят по долам и весям, как нищенствующие монахи, ваше преосвященство. — Она стояла в стороне, чтобы свет падал ей на лицо. — Она кажется мне знакомой, но я не могу узнать ее. Я знаю многих наших сестер в Таррагоне, она не из их числа.

— Я скорее склонен полагать, что это не монахиня, — сказал Беренгуер де Круилль, — чем решить, что вы не узнаете одну из ваших сестер.

Аббатиса внимательно посмотрела на него.

— Монахиня или нет, — сказала она спокойно, — но как она проникла внутрь бань? Ведь они запираются на ночь, не так ли?

— Я боюсь, что их честный сторож хорошо отпраздновал день своего тезки, доброго святого Йохана, и вчера вечером вино подвело его. Равно как и многих других, — сказал епископ. — Но как же все-таки она попала в бани? — внезапно спросил он. — Сколько всего ключей? — Он повернулся к Йохану, который с несчастным видом топтался в дверях.

— Только мой, ваше преосвященство, — сказал Йохан, с трудом сглатывая. — И моего хозяина, но он где-то в отъезде.

— Мы знаем об этом. А ты закрыл бани вчера вечером?

— Да, ваше преосвященство.

— И никому не давал ключ?

— Да, ваше преосвященство. То есть я хотел сказать, нет. Я никому не давал ключ.

— Может, женщина? И как ты можешь знать, Йохан? Когда я видел тебя вчера вечером, ты бы свое собственное имя не вспомнил, не то что ключи. Откуда ты знаешь, что их не украл кто-то и не вернул их тебе, пока ты спал?

— Не знаю, ваше преосвященство. — По его бровям стекал пот.

Аббатиса резко вмешалась.

— Спасибо, Йохан, за помощь и честное свидетельство. Сестра Марта проследит, чтобы ты умылся. Теперь можешь идти. — Она подождала, пока он не вышел и не закрыл за собой дверь, после чего повернулась к епископу. — Я не могу представить себе отчаявшуюся женщину, ищущую этого человека с целью взять у него ключи, чтобы войти в бани только для того, чтобы покончить с собой.

— Вы полагаете, что она сама перерезала себе горло, донья Эликсенда? — спросил Беренгуер.

— И затем бросилась в ванну? Думаю, нет. Но мне трудно придумать что-то иное.

— А она действительно монахиня? — спросил епископ.

— Посмотрим, — сказала Эликсенда. Одним пальцем она отодвинула испачканное и порванное покрывало, сдвинула вуаль и вытянула длинный, толстый узел из рыжих волос. — Нет, — холодно сказала она, показывая его епископу. — Не с такими волосами. Я бы сказала, что это маловероятно.,

— Тогда почему для того, чтобы встретить свою смерть, она переоделась монахиней?

— Этого я не могу сказать, — сказала аббатиса. — Если только не для того, чтобы легче было проходить незамеченной по улицам.

Но епископ сосредоточил внимание на бледном, мокром лице мертвой женщины и пропустил мимо ушей ответ аббатисы.

— Она кажется мне чем-то знакомой, — сказал Беренгуер. — Вы можете снять покрывало и вуаль?

— Я сделаю это, донья Эликсенда. — Сестра Агнета приподняла застывшее тело, чтобы вынуть булавки и распутать ее головной убор, после чего с большой осторожностью сняла вуаль и повой. Она аккуратно расправила густые волосы и оправила одежду.

Епископ шумно втянул воздух и отступил, как будто хотел отодвинуться подальше от фигуры, лежащей на столе.

— Я предпочел бы, что бы это тело было найдено в другом месте, — наконец произнес он.

— Кто это, ваше преосвященство? — спросила сестра Агнета.

— Это ставит нас в крайне неудобное положение, — пробормотала аббатиса.

— Да уж, вряд ли может быть хуже, — сказал Беренгуер. — Смерть несколько исказила ее черты, но в этой стране есть только одна женщина с таким лицом — и с такими волосами, — произнес он. — Монашеский наряд ввел меня в заблуждение.

— Без сомнения, именно для этого он и предназначался, — сказала аббатиса.

— Но зачем главной придворной даме доньи Элеоноры надо было приехать в Жирону, переодевшись монахиней?

— Чтобы искать тайного убежища в моем монастыре, — сказала Эликсенда. У нее на щеках выступили алые пятна злости. — Когда кровавые придворные интриги достигают монастыря и затрагивают моих монахинь, надо что-то делать.

Беренгуер де Крюилль смотрел на этих двух женщин.

— И будет сделано, в надлежащее время, — сказал он. — Однако я полагаю, что было бы неблагоразумно упоминать ее имя или говорить кому бы то ни было о том, как она умерла, пока мы не сможем узнать об этом побольше, — заметил епископ. — Как долго она была мертва?

— Ее тело застыло, — сказала сестра Агнета. — Но здесь должен быть лекарь, который пришел проведать донью Исабель. Возможно, он сможет сказать больше.

— Он не сплетник, — сказала аббатиса. — Пусть за ним пошлют. Когда он осмотрит тело, его надо подготовить к погребению и положить в часовне. Мы будем молиться о ее душе с тем же пылом и с соблюдением всех ритуалов, как если бы это была одна из наших сестер во Христе.

— Весьма похвально, — сказал Беренгуер. — И благоразумно, конечно. — Он снова посмотрел на мертвую женщину. — Но сначала я хотел бы поговорить с лекарем. Затем я приведу его, чтобы он осмотрел тело.

Исаак ощупал голову и челюсть мертвой женщины и отстранился. Он поднес пальцы к носу и фыркнул.

— Могу сказать, что она была убита между laud и prime (заутреней), согласно вашему разбиению суток.

— Вы очень точны, мастер Исаак. Вы в этом уверены? — спросила аббатиса.

— Совершенно уверен. Когда вчера вечером мы покинули монастырь, сестры пели laud. Почти в тот же самый момент эта донья пробежала мимо нас. В тот момент она была жива. Йохан сказал, что нашел ее вскоре после prime. Тогда она уже была мертва.

— Я не видел ее, — сказал Беренгуер.

— Я уверен, что она позаботилась о том, чтобы вы ее не увидели. Но она или знала о моей слепоте, или, с ее точки зрения, ваше внимание было более опасным. Когда сестра Марта открыла перед вами двери монастыря, эта донья выбежала, проскользнув между мной и дверным проемом и оставив после себя сильный аромат мускуса, жасмина и страха. Теперь в ее волосах остались только мускус и жасмин. Страх умер вместе с ней.

— Значит, в то время она уже была в монастыре, переодетая и похожая на одну из наших сестер, — сказала аббатиса.

— Конечно, кто-то из нас мог видеть ее, — сказала сестра Агнета.

— Она могла спрятаться, если был кто-то, кто помогал ей, — сказала аббатиса. — В новой части монастыря есть комнаты, где работы уже закончены. Туда входят для осмотра только в сопровождении архитектора. Возможно, она скрывалась там.

— Но для чего? — спросила сестра Агнета. — Зачем скрываться в женском монастыре? Донья, желающая получить убежище и защиту, должна была знать, что ее просьбу удовлетворят.

— Ни для чего хорошего, Агнета, — нетерпеливо ответила аббатиса. — Но кто будет заниматься выяснением причин этого, Беренгуер? Мои монахини не могут пойти в город, выискивая тех, кто использовал наше убежище в своих интересах.

— Совершенно верно, — сказал епископ. — Я пошлю своих стражников…

— Простите, что я вторгаюсь в ваше обсуждение, — сказал Исаак, — но стражники епископа так же известны, как вы, госпожа, или его преосвященство. Если они будут спрашивать о монахинях и незнакомцах, то в городе не будут судачить ни о чем ином. Но я хожу повсюду и запросто могу спросить у любого. Я возьму на себя эту задачу и постараюсь выяснить все, что только можно, и сообщу вам.

— Это очень любезно с вашей стороны, мастер Исаак… — с сомнением произнесла аббатиса.

— Могу я попросить вас на пару слов, госпожа? — сказал Беренгуер. Он вышел в коридор, и аббатиса последовала за ним. — Предложение лекаря очень заманчиво. Я советовал бы вам рассмотреть его.

— Но, ваше преосвященство, подумайте, кто он. Вопрос, имеющий отношение к репутации Церкви, должен находиться в руках одного из нас.

— Нет, если мы не способны разрешить его, донья Эликсенда.

— Отлично, господин Беренгуер, — сказала аббатиса, и в ее взгляде читалось: «Это ваше решение». — Она вернулась в комнату. — Скажите, мастер Исаак, — сказала она, — как вы сможете разобраться в вопросе, основной ответ на который находится в женском монастыре? Я боюсь, что у вас не будет возможности наводить здесь справки.

— Мои пациенты — самые разные люди, и лишь немногим достает ума, чтобы опасаться наблюдательности слепца. Но, как вы знаете, у меня очень острый слух.

— В полном одиночестве? — спросила она. — Без дара зрения, способного помочь вам?

— Ракель — это мои глаза, госпожа, а пока она заботится о донье Исабель, я завел себе маленького помощника, остроглазого и быстроногого. Между нами, за воротами монастыря нет места, куда мы не сможем пройти, нет ничего, чего бы мы не могли заметить. Как только я услышу, почему столь важная госпожа повела себя так странно и от чьей руки она встретила смерть, я сообщу вам.

— Тогда мы с благодарностью принимаем ваше предложение помощи, мастер Исаак, — любезно сказала Эликсенда.

— Боюсь, что из-за ваших расспросов вы можете подвергнуться опасности, друг Исаак, — сказал епископ. — Если вам понадобятся мои стражники, пошлите за ними вашего быстроногого помощника. Пусть он передаст им это. — И Беренгуер вручил Исааку кольцо.

Кончики пальцев лекаря пробежались по золотому узору.

— Вы уверены, что желаете доверить мне это?

— Я уже доверил вам больше, чем простой символ семейного богатства, друг мой. Я доверил вам свою жизнь и жизнь моей возлюбленной племянницы. По сравнению с этим кольцо — мелочь.

Глава четвертая

Несколько мужчин с собаками разошлись по берегу реки, примыкающему к маленькому замку, внимательно осматривая траву и подлесок. Дон Эмерик, владелец замка, стоявший позади всех на валу, внимательно смотрел в небо.

— Во имя святого Антония, сделай хоть что-нибудь. Не стой там с глупым видом, тараща глаза в никуда, — в отчаянии сказала его жена, донья Уррака. Будущее представлялось ей полным крахом, она не видела ни малейшего просвета, и паника сделала ее сварливой. — Ты никогда не найдешь принца, глядя на небо.

— Нет, но он увидит птиц, донья Уррака.

Жена дона Эмерика задохнулась от страха, а затем повернулась и поспешно опустилась в поклоне перед высоким человеком в одежде францисканского монаха, который, как по волшебству, появился на валу.

— Птиц, господин граф?

— Совершенно верно, госпожа. Во время охоты всегда ищут птиц. Ваша добыча всегда находится там, где они кружатся в воздухе. Не так ли, дон Эмерик?

— Совершенно верно, господин. И если мы прислушаемся повнимательнее, — добавил он нетерпеливо, — мы, возможно, услышим ребенка. Или Петронеллу. Она залает, если нападет на след.

— Принцу нелегко закричать, — сказала донья Уррака, качая головой.

— Он достаточно смел, — вежливо сказал францисканец и повернулся к владельцу замка. — Я думаю, что нам надо скоординировать охоту, — пробормотал он. — Это моя ошибка, не ваша. Ночью я слышал доносившийся отовсюду шум толпы и вышел подежурить за стены башни, но когда все стихло, признаюсь, я также вернулся в постель. Это была моя ошибка. — Он с презрением посмотрел на свое монашеское одеяние. — Эти одежды не подходят для охоты, все равно, на дичь или на человека, но думаю, что я еще какое-то время сохраню эту маскировку.

— Конечно, господин.

— Вы нашли няню?

— Эта негодяйка исчезла, — сказала донья Уррака. — А также Хайме, грум. Я ему не доверяю. Всякий раз, когда вы заворачиваете за угол, он уже тут как тут, подслушивает у дверей и шпионит.

— Мигель пошел в город поискать его, — пробормотал дон Эмерик.

— Мигель с трудом находит свой обед на тарелке, — горько произнесла донья Уррака.

— Тогда я отправлюсь ему на подмогу, как только оседлают мою лошадь. — И граф Хьюго де Кастельбо зашагал к конюшням, мало похожий на монаха, несмотря на свое одеяние.

— А мы продолжим поиск отсюда. — Дон Эмерик снова поднял глаза к небу, но в них был тот же холод и безнадежность, как и в глазах его жены, обращенных вниз.

— Как дела у доньи Исабель? — спросил Исаак, закрывая за собой дверь в комнату больной и бесшумно направляясь к кровати.

— Спит, — ответила ему дочь. — Она один раз проснулась, выпила настой из трав и коры, изгоняющий лихорадку. Затем погрузилась в глубокий сон. — В ее приглушенном голосе сквозило беспокойство.

Исаак остановился около кровати, послушал и кивнул.

— Как только боль и лихорадка уменьшаются, следует ожидать, что она будет глубоко спасть.

Ракель снизила голос до шепота:

— Отец, когда она тут лежит, она кажется точной копией короля, нашего господина. Как будто у нее тело женщины и голова мужчины. Старая монахиня говорит, что в ней сидит дьявол, чтобы украсть душу прежде, чем она умрет. — Ракель сильно схватила отца за руку. — Как ты думаешь, это правда?

— И с каких это пор дьявол ходит по земле в обличье нашего доброго короля? — обеспокоенно спросил Исаак. — Дон Педро — наш господин и защитник на этой земле. Мы весьма ему обязаны. Он уже спас многих из нас от безмозглой толпы, и я подозреваю, что вскоре мы снова будем нуждаться в его помощи. — Он сделал паузу и улыбнулся дочери. — Дитя мое, у доньи Исабель достаточно других причин быть похожей на короля, отличных от дьявольского наваждения. Но было бы неосторожно говорить здесь об этом. Давай осмотрим рану.

В комнате все еще разносился запах тлеющих трав и варева, кипящего на огне, но гнилостное зловоние от заражения почти рассеялось. От очага донесся голос, хрипло бормочущий смесь из латинских и каталонских слов, перемежающихся с обрывками песен.

— Как давно старая монахиня находится в таком состоянии? — резко спросил он.

— Давно, очень давно, отец, — сказала Ракель. В ее голосе задрожали слезы. Зашелестела ткань — она машинально поправила постельное белье. — Я думаю, что у нее под юбками спрятан кувшин с вином, — прошептала она.

— С этим мы разберемся позднее. Положи мою руку на лоб доньи Исабель, — прошептал он. Его рука легко легла на кожу лба. — Брови у нее влажные и несколько более прохладные. Отлично. Ты переодевала ее?

— Дважды, отец. Каждый раз я промывала рану вином и прикладывала новую припарку.

— Помоги мне коснуться кожи вокруг раны, — сказал Исаак.

Она направила его руку и наблюдала за тем, как мягко он обследовал ткани вокруг раны. Он выпрямился, очевидно, удовлетворенный обнаруженным.

— Вы не спите, госпожа моя? — спросил он.

— Нет, мастер Исаак. — Голос девушки был сонным.

— Вы узнаете своего лекаря. Хороший знак. А как возникла у вас эта рана? — продолжил он расспросы тем же мягким голосом.

Исабель открыла глаза и часто заморгала.

Ракель наклонилась, чтобы поднести чашку с водой к губам доньи Исабель.

— Выпейте, госпожа, прежде чем попробуете заговорить.

Она выпила почти все, что было в чашке, и уронила голову.

— Спасибо, Ракель. Видишь, я знаю и твое имя тоже, — добавила она. — А рана… Как это случилось? — сказала она. — Да не было ничего, я думала, что это пустяк.

— Расскажите мне о пустяке, — попросил Исаак, в то время как его пальцы деловито искали что-то в корзине.

— Мы занимались шитьем, — начала она. — Я искала в своем ящике с инструментами коричневый шелк, чтобы вышивать бегущего оленя в сцене охоты…

— И что?

— Кто-то уронил свой ящик с инструментами и свалил мою рамку, а когда я потянулась за ней, она упала на меня и я почувствовала укол иголкой.

— Чьей?

Она слабо мотнула головой.

— Я тогда подумала, что это моя игла, — медленно сказала она. — Но теперь я в этом не уверена. Возможно, это была ее игла Но я полагаю, что это было сделано случайно. — Исабель говорила с большим достоинством. — Та, кто задела меня, несомненно боялась, что ее накажут.

— Будем надеяться, что с Господней помощью последствия этого невольного деяния скоро будут исправлены, — сказал Исаак. — Вы отлично боретесь с болезнью. Теперь отдыхайте и делайте, что скажет Ракель, и все будет хорошо. Ваш дядя будет рад.

Дальнейшее обсуждение прервал стук. Исаак повернулся к двери.

— Кто там?

— Это сестра Агнета, мастер Исаак. Могу я поговорить с вами?

— Побудь здесь с больной, Ракель, — пробормотал Исаак. — Я посмотрю, что случилось у сестры Агнеты.

Ракель посмотрела, как ее отец выходит из комнаты, и плотно закрыла за ним дверь. Она вернулась назад, к кровати, разогнув утомленную спину и плечи. Девушка невероятно устала. Ее разбудили ночью, чтобы отправиться в монастырь, так что она не спала, только слегка дремала, всего по несколько минут, когда сидела возле спящей больной. Всё вокруг нее приобретало оттенок кошмара. Дневной свет вяло сочился через узкие стрельчатые окна, смутно освещая комнату. Один луч солнца упал на умирающий огонь и угли от горящей жаровни, разбрасывающей красно-оранжевые языки пламени, создавая мерцающее отражение на каменной стене; дым окутывал всё вокруг голубоватым туманом. В комнате было невыносимо жарко. Она чувствовала, как будто попала в ад с картинки в одной из отцовских книг. В углу у очага старая монахиня ворчала и бормотала себе под нос, как какой-то демон. Затем та плеснула себе в чашку жидкость из кувшина, стоявшего у нее между ногами, и залпом выпила.

— Эй ты, симпатичная дочь Израиля, — позвала она. — Брось умирающего ублюдка узурпатора, пусть себе лежит, иди и выпей со мной. Я знаю, кто вы и что вы, и кто она и что она. Мы — самое невероятное трио, которое можно найти в этом монастыре. — Она взорвалась смехом, затем затихла, и ее голова свесилась на грудь. Она захрапела.

Ракель задрожала и постаралась сидеть тихо.

Исаак закрыл за собой дверь.

— Да, сестра? — тихо произнес он.

— Аббатиса, как только услышала об этом, сразу же велела мне рассказать все вам, господин, — проговорила сестра Агнета, сбиваясь и торопясь.

— Что рассказать?

— Да о флаконе. Вот об этом, что у меня в руке.

— Что за флакон, сестра Агнета?

— Я нашла его в одежде доньи Санксии. Когда готовила тело к погребению. Вы говорили о духах, и я его открыла, но жидкость в нем имела иной запах, духи так не пахнут.

Исаак протянул руку и взял флакон. Он покатал его между пальцев, понюхал, вынул пробку. Ощутив аромат, он коснулся влажного конца и нахмурился. Растерев жидкость между большим и средним пальцами, он очень осторожно коснулся подушечки пальца кончиком языка. Жидкость была горькой.

— Я не рекомендовал бы это пить, — сухо заметил он, вытащив из кармана чистый кусок ткани и тщательно вытирая руку.

— Что это? — спросила сестра Агнета.

— Какого цвета жидкость во флаконе?

— Ну, это скорее не цвет, — с сомнением сказала сестра Агнета. — Это темный раствор, имеющий оттенок грязи.

— Странный предмет для посещения женского монастыря. — Он на мгновение остановился. — Полагаю, по этому поводу стоит поговорить с доньей Эликсендой.

Они вернулись обратно тем же путем по винтовой лестнице. Сестра Агнета открыла дверь в прохладную просторную комнату и попросила Исаака подождать.

Исаак заходил по комнате, все время постукивая по нёбу кончиком языка и обдумывая вопросы, возникшие в связи с обнаружением пузырька. Быстрые шаги и мягкий шелест ткани объявили о возвращении сестры Агнеты с аббатисой.

— Мастер Исаак, — решительно сказала донья Эликсенда. — Я в вашем распоряжении.

— Донья Эликсенда, благодарю вас за вашу поспешность. Я исследовал пузырек, который принесла мне сестра Агнета. Я лизнул кончиком языка не более чем сотую часть капли и по ощущениям могу сказать, что в нем содержится мощный опиат. Две-три капли заставят человека заснуть. Десять — двадцать, — и он больше не проснется. Полагаю, это было предназначено для доньи Исабель. — Он сделал паузу. — Даже здесь, в этом надежном месте, я беспокоюсь за ее безопасность.

— Но, конечно, после смерти доньи Санксии опасность ушла, — сказала сестра Агнета.

— Без сомнения, — сказал Исаак. — Тем не менее…

— Я согласна с лекарем, — сказала аббатиса. — Она поручена нашей заботе, сестра Агнета. Она — наша духовная дочь, и мы должны ее охранять.

— Ракель — самый внимательный опекун, — сказал Исаак, — но она одна. В шестнадцать лет время от времени нужно спать.

— Сестра Бенвенгуда, наша больничная сестра…

— Не думаю, донья Эликсенда. Насколько хорошо вы ее знаете?

Аббатиса задумалась.

— Не очень хорошо. Но ведь сестра очень опытна, — наконец произнесла она. — Она приехала к нам из Таррагоны только три месяца назад. Мор унес всех сестер, заботившихся о больных, кроме сестры Теклы, но та постарела и сильно ослабела.

— Кто-то, кому вы абсолютно доверяете, должен постоянно находиться рядом с Ракель. И сестру Теклу следует удалить оттуда. Она много пьет…

— Пьет? Кто дал ей вино? — спросила аббатиса.

— Я не знаю, — ответила сестра Агнета. — Но вскоре я узнаю. У нее есть эта слабость…

— И многие знают об этой слабости?

— Да, — сказала аббатиса нетерпеливо. — Она боролась с нею много лет. Но если кто-то принес ей вино… — Она остановилась. — Сестра Агнета будет освобождена от своих обычных обязанностей, чтобы помочь вашей дочери.

— Хорошо, госпожа, — сказала сестра Агнета.

— И к ним никто не должен входить, кроме нас, — сказал Исаак. — Меня беспокоит этот странный пузырек в одежде фальшивой монахини.

Юсуф сидел в тени стены около ворот женского монастыря, рисуя в пыли картинки и задаваясь вопросом, почему он согласился остаться с лекарем. Может, стоит встать и убежать? Маленькая дверца, используемая для обычных хозяйственных нужд, была открыта; жирная монахиня, охранявшая ворота, вряд ли побежит за ним. Все же он остался, рисуя картинки, охваченный странной усталостью, сковавшей его члены и сделавшей голову тяжелой. В последние двенадцать часов мальчик спал и ел больше, чем за много предыдущих дней, и тем не менее его тело, казалось, больше не могло жить без еды и отдыха. Он вспоминал о деревянном столе под виноградной лозой во внутреннем дворике мастера Исаака, нагруженном изысканной едой — финиками, инжиром и абрикосами, мягким сыром, смешанным с медом и рубленными орехами. Картинка распалась и превратилась в большой праздничный стол, прогибающийся от еды: тонкие пряные пироги, истекающие медом, желе, источающее аромат роз, конфеты, сладкие и липкие, высокие горки риса, ярко-желтые и пахнущие шафраном, маленькие жареные пирожки с мясом, имбирем, кардамоном и другими специями, названия которых он не мог припомнить….

— Юсуф! — произнес голос над его головой. — Пришло время отправить тебя в бани и помыть, иначе мы вернемся домой слишком поздно и опоздаем к обеду.

Мальчик быстро проснулся и с испугом вскочил на ноги. Некоторое время он не мог понять, где он находится.

— Да, господин, — сказал он.

Улицы города понемногу начинали пустеть из-за дневной жары. Стихли скрежет колес по булыжникам и крики коробейников. Торговцы складывали свои товары и закрывали лавки. Отовсюду доносился запах еды, варившейся и жарившейся на огне. Когда Исаак и Юсуф подошли к баням, Большой Йохан закончил освобождать и чистить центральную ванну и готовился нарезать себе на обед хлеб и кусок сыра.

— Эй, Йохан!! — позвал Исаак с верхней ступени лестницы, ведшей к баням. Его голос отозвался эхом в прохладном зале, залитом мягким светом. — У меня здесь мальчик, которому надо хорошенько вымыться.

— Добрый день, мастер Исаак, — сказал Йохан, выступая из темноты. — Большая ванна закрыта…

— Епископ сказал мне, — ответил Исаак. — Разве мы не можем все же вымыть его?

— Есть маленькая ванна. И горячая вода. Этого мальчика зовут Юсуф?

Юсуф посмотрел вверх на человека, возвышающегося над ним.

— Да, господин. Я Юсуф.

— У меня здесь новая одежда, которую послала ваша хозяйка.

— Отлично. Возьми его и вымой, — бодро сказал Исаак. — И одень в чистое. Я отдохну, если вы найдете для меня скамью.

Мирные размышления Исаака были прерваны протестующим криком.

— Я не буду снимать это! — Слова отразились пронзительным эхом от сводчатого потолка и ударили по плиткам. За ними последовала низкая басистая ругань.

Исаак нащупывал путь, ведя рукой и палкой по стене, и пошел под аркой в направлении голосов. Когда он решил, что его уже могут услышать, он прервал скандал.

— Юсуф? Йохан? Что случилось? Тебе надо снять одежду, чтобы вымыться, Юсуф. В этом нет никакого позора.

— Не в этом дело, — сказал Юсуф, в его голосе звенели слезы.

— У мальчика кошелек на шее, мастер, — объяснил Йохан. — Он кожаный и может пропитаться водой. А он не хочет дать его мне подержать.

— Можешь дать его мне, пока ты моешься и сохнешь? — мягко спросил Исаак. — Я очень внимательно буду следить за ним. — Он подошел поближе к голосам, нащупывая дорогу по стене.

Возникла пауза.

— Клянетесь ли вы торжественно Единым Богом, которому мы поклоняемся, хотя и по-разному, и в соответствии с правдой и честью ваших предков, что вы возвратите его мне, не открывая, как только я попрошу?

— Это несколько сложная присяга, но я клянусь, — сказал Исаак, с трудом пытаясь сдержать веселье в голосе. — Я верну это тебе, как только ты попросишь, не открывая, клянусь Господом. И моими предками. Могу ли я спросить: то, что мне предстоит хранить, настолько ценно?

— Ценно не для всех, но для меня, господин, — сказал Юсуф тонким голосом. — Просто запись на моем языке, которую я не хотел бы потерять.

Когда мальчик ухватился за кожаную сумку, висевшую у него на шее на крепком кожаном ремешке, Большой Йохан смог увидеть, что в нем нет ничего ценного — ни круглых золотых монет, ни выступающих, искрящихся драгоценных камней, — и его любопытство испарилось, как летняя роса. Исаак наклонился и позволил Юсуфу надеть сумку себе на шею; мальчик повернулся и пошел назад к Йохану.

— Стой здесь, я сейчас сполосну с тебя грязь, — сказал хранитель. — Затем мы вымоем тебя дочиста. — Он облил Юсуфа прохладной водой, которую набрал из ванны, а затем снял два больших кувшина с огня, разведенного в дальнем углу. Он поставил их около маленького фонтана, из которого бежал упругий поток чистой холодной воды. Он подтянул свою тунику и сел на край маленькой ванны.

Юсуф залез в ванну и встал, дрожа, перед Большим Йоханом. Аромат и касание воды высвободили новую волну воспоминаний о лете, звуке плещущейся воды и женском смехе; теплое солнце, ласкающее кожу, и шелест высоких пальм, отбрасывающих легкую прохладную тень. На глазах выступили слезы, и он отчаянно старался загнать воспоминания как можно глубже.

Йохан тер Юсуфа губкой с мягким мылом, пока его кожа не запылала и на волосах не образовалась шапка пены.

— Постой тут, — сказал он и подошел к кувшинам, взял ковш и опытной рукой долил в кувшин холодную воду.

Горячая вода, вылившаяся на голову, обожгла Юсуфа, как дыхание печи, смывая мыло и грязь. Он смотрел вниз на свою голую кожу, очищенную от покрывавшей ее грязи, и видел тонкие руки и ноги с явно проглядывающими костями, покрытые царапинами и синяками. На коже чередовались светлые и темные участки в тех местах, где солнце добралось до нее через дыры в одежде. Никогда, даже в самые мрачные дни его странствий, он не ощущал себя таким жалким и грязным.

— Ну вот, парень, — сказал Большой Йохан. — Ты оказал мне честь. Чистый, дальше некуда: от макушки до пяток. Я бы сунул тебя в холодную воду, чтобы освежить немного, но ты такой маленький и тощий, что я боюсь, что это будет для тебя чересчур. Теперь давай сушиться, и посмотрим, подходит ли тебе новая одежда.

Йохан обернул его большой льняной простыней и подхватил аккуратный сверток.

— Ваша одежда, молодой господин.

Юсуф рукой коснулся голой шеи и простыня упала.

— Но мой… — Он остановился. — Моя сумка, — закричал он с ужасом в голосе. — Господин, моя кожаная сумка все еще у вас?

Исаак подошел, протягивая руку, пока не коснулся влажных волос мальчика. Он очень серьезно снял кожаную сумку со своей шеи и надел ее на шею Юсуфу.

— Видишь, — сказал он, — я выполнил свою клятву. Теперь одевайся, пока ты не замерз.

Юсуф взял льняную рубашку и натянул ее через голову. Лентами он завязал под коленями огромные штаны и надел свободную тунику из тонкой коричневой ткани. Затем он надел башмаки, которые были ему немного великоваты, и он туго зашнуровал их, чтобы те держались на ногах. Он покачал головой: госпожа была странной женщиной, раз так хорошо одевала того, кого так сильно ненавидела.

— Какое прохладное и приятное место, — сказал Исаак. — Епископ говорил мне, что ты содержишь его в невероятном порядке и чистоте.

— Епископ — очень добрый и щедрый человек, — сказал Йохан, — раз он так сказал. Именно поэтому, когда я нашел мертвую монахиню в ванне, у меня просто перехватило дыхание, так сказать…

— Обычно они не приходят сюда? — спросил Исаак. — Монахини?

— Никогда, — быстро ответил Большой Йохан. Исаак почти услышал, как тот вспотел.

— Когда ты вытащил ее из воды — это было вскоре после prime, не так ли?

— Немного позже, мастер.

— Примерно на час?

— Солнце стояло высоко и было ярким, мастер.

— Она была полностью окоченевшей?

Большой Йохан расслабился. Он не двигался и не произносил ни слова, но облегчение, испытанное хранителем, было настолько ощутимым, что Исааку показалось, что он может его пощупать.

— Да. Вокруг головы. Там это начинается. Я помогал переносить мертвых и обряжать их к погребению, так что я знаю.

— Итак, примерно через час или больше после prime она начала коченеть. Она умерла после laud, возможно, за час или два. Он подумал, что как раз в это время обычные веселые пирушки превратились в яростный разгул. И епископ видел Большого Йохана, также пьяного, настолько, что тот лыка не вязал.

Послышался легкий быстрый топот по твердому полу.

— Моя новая одежда просто замечательная, господин, — сказал Юсуф. — Мне жаль, что вы не можете увидеть ее.

— Эй, давай твои старые тряпки, — сказал Большой Йохан. — Я брошу их в огонь.

— Пожалуй, я сохраню их, — ответил Юсуф. — Вдруг они мне однажды понадобятся?

Граф Хьюго де Кастельбо обыскал деревню, состоявшую из пяти или шести лачуг, прижавшихся к стенам замка, и теперь прочесывал поля между замком и Жироной, но именно дон Эмерик со своими помощниками, благодаря острому нюху Петронеллы, нашел няню Марию. Та лежала в небольшой яме около дороги, скрытая высокой травой. У нее было перерезано горло. Рядом с ней был небольшой сверток, обернутый ярким платком. Владелец замка, дон Эмерик, поднял его и размотал ткань. В свертке обнаружилась чистая одежда для ребенка, немного хлеба и фруктов.

Охотник из отряда кастелянаосмотрел одежду.

— Выглядит так, как будто она хотела сбежать и взять ребенка с собой.

— С Хайме? — спросил дон Эмерик. — Я не могу в это поверить.

Охотник кивнул.

— Если это сделал Хайме, на нем будут отметки от ее ногтей и зубов, — рассудительно сказал он. — Мария не была нежной скромницей. Когда кое-кто из наших парней попытался залезть ей под юбки, она как следует разукрасила им лица. Они быстро прекратили свои попытки.

— Никаких следов ребенка? — спросил кастелян безо всякого выражения на лице. Чем дольше шли поиски от берега реки в сторону леса и довольно дикой местности, составляющих его владения, до дороги в город, тем более невыразительным становилось его лицо из-за безнадежности, сковывающей его сердце холодом.

— Господин, — позвал его голос сзади, от дороги. — Я кое-что нашел здесь. — Это был Мигель, надежный парень, вернувшийся после бесплодного преследования Хайме, грума. Он протянул руку.

— Деревянная лошадка? — приглядевшись, спросил дон Эмерик.

— Я сам вырезал ее в воскресенье, — сказал тот. — И дал инфанту Йохану.

Кастелян повернулся к своему охотнику.

— И что, каждый знает, кто этот ребенок? — бесцветным голосом спросил он.

— Боюсь, что да, сеньор, — сказал охотник. — Мария пыталась было запутать, но она слишком привыкла звать его Йоханом. И мы вскоре поняли, кто это.

Кастелян отвернулся от конюшего.

— Он любит лошадей, — сказал парень. — Я брал его покататься на сером пони, и вырезал ему это, когда он был болен. Наверно, это был пони.

— Спасибо, Мигель. У вас острый глаз и доброе сердце, — в отчаянии произнес кастелян. — Теперь мне необходимо ехать в Барселону и все рассказать его величеству.

— Один из нас поедет с вами, сеньор, — сказал охотник.

— Нет, — ответил кастелян. Он тряхнул головой. — Он доверил мне безопасность принца.

Глава пятая

Педро, король Арагонский, граф Барселонский, сидел в личных покоях своего дворца в этом приморском городе и беседовал с одним из своих министров. Льстецы любили упоминать его скульптурно высеченный, высокородный нос — нос Карла Великого. Он с презрением глядел на взволнованного человека, неловко взгромоздившегося на стул около дальнего горца стола.

— Он уже во дворце, сир. Его свита из двенадцати человек расположилась во внутреннем дворе, и еще по крайней мере пятьдесят конных и пеших остались на окраине города.

— Вы слишком волнуетесь, Арно. Почему бы нашему брату не посетить Барселону, чтобы выразить свои соболезнования? — спросил дон Педро, сардонически поднимая одну бровь.

Его министр внутренне застонал, но продолжил.

— Дон Фернандо не всегда был другом вашему величеству, — подчеркнул он очевидное. — В этом посещении может наличествовать какая-то опасность для вас.

— Мой дорогой Арно, или вы принимаете меня за дурака… — Он позволил голосу угаснуть.

— Сир, я знаю, что вы не дурак, — торопливо произнес Арно, однако слишком хорошо зная, что сейчас это именно так. Он начинал потеть, несмотря на вечерний бриз, охладивший комнату.

Он тихо и пылко помолился о чудесном возвращении из-за моря дона Берната де Кабреры. По крайней мере, дона Берната его упрямое величество послушал бы.

— Мы достаточно давно знакомы с настроениями дона Фернандо, Арно. Королевство не разрушится из-за встречи двух братьев. Мы примем дона Фернандо, расспросим его о здоровье его матери и пожелаем ему доброго пути назад, к черту, или туда, куда ему заблагорассудится отправиться. Будь спокоен, мой дорогой Арно. Ты не будешь сослан в свои дальние владения за то, что не сумел защитить нас. Видишь, я знаю о твоих опасениях, — на его губах замерцала улыбка.

Когда брат короля вошел во внутренний, или личный, зал, в котором дон Педро принимал стратегически важных посетителей, король удобно сидел на тяжелом резном кресле, которое неприятно напоминало ему трон. В комнате также стояла скамеечка для ног, резной аналой с подушкой для королевских коленей и тяжелый стол. Других сидений не было.

Дон Фернандо огляделся и заметил, что ему предложили выбор: встать на колени, сесть в ногах у брата или стоять. Он сжал челюсти и поклонился.

— Как дела у вашего величества? — спросил он.

— Превосходно, я здоров духом и телом, хвала Господу, — ответил он. — А как ваши дела, брат наш Фернандо?

— У меня всё хорошо, сир.

— Прекрасно. А донья Леонора, наша уважаемая мачеха?

— Ее здоровье в полном порядке.

— Превосходно, — сказал дон Педро. — Я молюсь за нее и прошу передать ей наши пожелания спокойной и счастливой старости.

Фернандо вздрогнул. Его мать, донья Леонора Кастильская, была отнюдь не старой женщиной, но амбиции и жестокость делали ее самой неспокойной женщиной в королевстве. Она не поблагодарила бы посыльного, принесшего ей такие пожелания от пасынка, которого она ненавидела.

— Обязательно, сир, — сказал он. — Позволено ли мне будет спросить о здоровье инфанта Йохана, моего юного племянника? Моих ушей достигли весьма тревожные новости о болезни, перенесенной герцогом Жироны.

— Болтовня, мой дорогой брат, всего лишь болтовня. Пустяковое детское недомогание, которое было быстро вылечено на свежем воздухе.

— Я рад. Надеюсь, его хорошо охраняют, сир. А как моя дорогая сестра, наша королева? Как ее дела? Я надеялся выразить ей свое почтение.

— Она просит извинить ее, но приготовления к ее переезду в Риполь занимают все ее время. В ее нынешнем положении ей советуют путешествовать не торопясь. Если она задержится с отъездом, даже по такой приятной причине, она не сможет прибыть на место до наступления самой жестокой летней жары.

Дону Фернандо потребовалось несколько мгновений, чтобы понять смысл слов дона Педро. С обеих сторон от переносицы появились белые пятна ярости. Они были столь же ощутимым доказательством того, что удар достиг цели, как пятно крови, расползающееся на льняной рубашке. Дон Педро улыбнулся.

— Я буду молиться за мою сестру и надеюсь на то, что ее путешествие окажется для нее безопасным, — сказал дон Фернандо напряженным тоном. — Я надеюсь, что она не найдет поездку слишком обременительной. Или опасной.

— Мы благодарны вам за ваши молитвы, — сказал дон Педро. — Но королева находится в прекрасном здравии, духом и телом.

— Я желаю вам обоим всего наилучшего, — дон Фернандо посмотрел на потолок и улыбнулся. — Насколько я знаю, донья Исабель д'Импури должна выйти замуж, — сказал он.

— Женская сплетня, — сказал дон Педро с нарастающим беспокойством.

— А разве ее не обещали выдать замуж? Ходит множество слухов.

Дон Педро заколебался.

— Мы не спешим избавиться от нее посредством брака.

— В этом, как во всем остальном, ваше величество действует очень мудро, — сказал дон Фернандо и улыбнулся. Его тонкогубая, самодовольная улыбка всегда приводила его брата в сильнейшее раздражение.

После того как дон Фернандо распрощался, дон Педро остался сидеть на месте. Он обдумывал скрытую угрозу своему наследнику и задавался вопросом, каким может быть интерес его брата в браке Исабель. Возможно, или даже вполне вероятно, Фернандо надеялся, что тревога вынудит брата совершить какое-то неблагоразумное и поспешное действие. Но почему? Раздавшийся звук нарушил течение его мыслей; он поднял голову и сказал.

— Вылезайте оттуда.

Гобелен на стене позади него сдвинулся, и из широкой ниши вышел дон Арно в сопровождении двух вооруженных охранников.

— Необходимо отправить два срочных сообщения, — сказал король. — И лучше вам отправиться самому, Арно. На рассвете вы поедете на север и передадите наши приветствия и письмо епископу Жироны.

Фернандо вышел из дворца, вскочил на коня и на бешеной скорости поскакал в предместье Барселоны, где он спешился около входа в большой дом и ворвался внутрь, сопровождаемый задыхающейся свитой. Дон Перико де Монтбуй и розовощекая молодая женщина сидели, уютно устроившись, в главной комнате за кувшином вина. Они вскочили на ноги. Молодая женщина бросила взгляд на лицо Фернандо, все еще белое от гнева, поклонилась и торопливо покинула комнату. Дон Фернандо повернулся к Монтбую.

— Почему вы не сказали мне, что эта сука снова беременна?

— Я не знал, ваша светлость.

— Вы не знали! Это знает каждая служанка и распутная девка во дворце, а вы не смогли узнать.

— Это так важно? — неосторожно спросил дон Перико.

— Это ключевой момент, идиот. Мы должны сделать так, чтобы мой брат остался без охраны, и немедленно начать действовать. Его надо прикончить до того, как он успеет завести еще одного сына.

Дон Томас де Бельмонте наконец добрался до дворца в Барселоне, измученный жарой, утомленный и в крайнем раздражении. Пять или даже больше часов дороги из Жироны, и уставший, взмыленный, еле дышащий Арконт споткнулся и захромал. Так они и закончили путешествие — еще пять или шесть часов, — двигаясь бок о бок медленным шагом, как старые друзья, которыми они и были. После длинного и сложного обсуждения превосходства одной припарки над другой и важности в этом случае особого питания он передал седло и заботу о коне своему конюшему и вошел внутрь дома, чтобы вымыться и переодеться для визита к королеве.

Освободившись от дорожной грязи и пыли, немного удовлетворив жажду и голод, Томас решительно направился в покои доньи Элеоноры. У него было тяжело на сердце и в душе скребли кошки; он скорее предпочел бы пешком дойти до Жироны и вернуться назад, чем сказать ее величеству, что ее главная придворная дама исчезла. Бедный Томас! Этот прекрасный пост у доньи Элеоноры обеспечили ему знатная фамилия и приятная улыбка, а не хорошо подвешенный язык, и теперь он понятия не имел, как сообщить ей такие новости. Что он должен ей сказать? Он, Томас, не знал, что донья Санксия умерла. Он не видел ее тела; он не собрал надежных сведений относительно ее смерти. Кроме того, он понятия не имел, что сказала донья Санксия ее величеству относительно своего недельного отсутствия.

Во время долгой езды до Барселоны Томасу пришло на ум, что в последнее время донья Санксия довольно быстро вышла из милости, и уже не так активно участвовала в исполнении замыслов ее величества, как раньше. Он должен был понять еще несколько недель назад, что ее выбор был слишком странным для такой особой и щекотливой миссии. И обращаясь к сочувствующе слушающему его Арконту, он высказал предположение, что совсем не ее величество отдала донье Санксии приказ похитить инфанта Йохана.

Если донья Элеонора хотела переправить инфанта Йохана в более безопасное место, почему она не попросила его об этом сама? И почему якобы ее величество сказала донье Санксии, что он не должен ничего говорить ей об этом предприятии? «Для сохранения тайны», как сказала донья Санксия. В тот момент любой юнец заподозрил бы, что приказ поступил не от ее величества. Только не тот, кто влюблен. Только не глупец Томас де Бельмонте. И теперь, когда у него было время все обдумать, в его душе шевельнулся червь подозрения, подтачивая его веру в огненные волосы и изумрудные глаза. Он был зелен, глуп и легковерен, как новорожденный младенец. Его обманули. От этой мысли он покрылся холодным потом. Арконт кивнул, явно соглашаясь с ним, и храбро захромал дальше.

Стоя в прохладном, широком дворцовом коридоре, Томас начал подыскивать слова, чтобы попросить прощения, — не за участие в прерванном похищении, для этого было не время, — но за его отсутствие без уведомления или разрешения. Если он не был нужен донье Элеоноре, она бы этого и не заметила. Если он был нужен, то все ее добродушие исчезло бы во вполне заслуженном взрыве ее сицилийского горячего нрава. Он задрал подбородок и повернул за угол.

— Дон Томас! — В голосе из-за открытой двери слышались раздражительность и требовательность. Команда, произнесенная этим тихим голосом, была рассчитана только на его уши, но была произнесена так, что ее невозможно было проигнорировать. Дон Перико де Монтбуй вышел в коридор.

— Дон Перико, — сказал Томас, кланяясь. — Я к вашим услугам.

— Войдите.

— Но я должен прислуживать ее величеству, мой господин, — произнес Томас с большим уважением, чем ощущал. — Она ожидает меня. — Его раздражало то, что этот напыщенный, важничающий человечек был настолько богат, что его дядя, брат его матери, дон Хьюго де Кастельбо, был вынужден относиться к нему со всей серьезностью и ожидал, что его племянник сделает то же самое.

— Мне приказано было сказать вам, что ее величество ночью покинула дворец. На рассвете она уезжает в Риполь. День ото дня жара усиливается, и она не хочет терять ни дня.

— О, — встревоженно протянул Томас. — Тогда я должен подготовиться к поездке. Я могу ей понадобиться.

— Нет. — Он приблизил лицо к Томасу. Волны аромата кислого вина и грязного дыхания окутали молодого человека, и он отстранился, уперевшись спиной в стену. — Вы понадобитесь ей в другом месте, — хрипло прошептал Монтбуй. — Теперь слушайте. На рассвете вы должны уехать в Жирону. Там вы должны будете встретиться с неким человеком, который будет назван в документах, которые я вам дам. Он передаст вам — скажем, заложника, или заключенного, который должен быть отправлен в усадьбу доньи Санксии. Обращаться с ним следует с предельным вниманием и учтивостью. Там вы будете ждать дальнейших указаний. Знаете, где это?

— Да, мой господин.

— Граф, ваш дядя, просил меня передать вам инструкции. Я передам их вам в вашей комнате. Вы поедете еще до рассвета, так что вам необходимо отдохнуть.

— Вам не следует беспокоиться, дон Перико, — сухо произнес Томас. — Я подожду дядю сегодня вечером, чтобы взять отпуск. Он сам может проинструктировать меня.

Монтбуй посмотрел на него сердито. Его губы порозовели от возмущения.

— Граф Хьюго де Кастельбо нездоров, — чопорно сказал он. — Он не желает, чтобы его тревожили.

Томас открыл было рот, чтобы запротестовать, но затем резко развернулся на пятках и вернулся в свою комнату.

— Где же Томас? — донья Элеонора, королева Арагона и графиня Барселонская, раздраженно нахмурилась.

— Я не знаю, госпожа, — ответила ее горничная. — Уже два дня прошло с тех пор, как я последний раз видела его.

— Нужно так много обдумать, прежде чем мы отправимся. Он мне нужен. И где донья Санксия, а, Саурина?

Саурина, расчесывавшая волосы своей госпожи, глянула поверх прически.

— Она не вернулась из Фигуерес. Может быть, ее муж все еще очень болен.

— Из-за этого она не задержалась бы так надолго, — сказала королева с легким сарказмом. — Разве только помолиться за ускорение его кончины. — Она взяла миндаль с блюда, стоявшего перед ней, и разгрызла его. — Больше у нее нет причин отсутствовать. Это возмутительно. Мне надо избавиться от нее. — Королева задумалась. — Почему дон Педро назначил ее придворной дамой? Ты должна знать, Саурина. Ты же все слышишь. Она была его любовницей?

— О нет, — быстро сказала Саурина. — Никогда. Я слышала, что это было вследствие богатства ее мужа, а также потому, что он оказал королю некоторые услуги в Валенсии во время восстания. После доньи Констанцы у него не было любовниц. Ни одной, о которой я бы знала.

— Не говори со мной о донье Констанце, Саурина, — раздраженно сказала ее величество. — Донья Санксия за два года все уши мне о ней прожужжала. Какой красивой да какой опытной она была.

— Не беспокойтесь о донье Констанце, госпожа. Она мертва уже пять лет, — сказала Саурина, которая была практичной молодой женщиной.

— Я устала, Саурина, — сказала королева, внезапно зевнув. — Иди. Помоги мне переодеться и принеси мне горячего вина с пряностями. Я думаю, его величество может освободить для меня час-другой от его разговоров о войне. — И, молниеносно сменив настроение, она разразилась совершенно некоролевским взрывом хохота.

Томас де Бельмонте поставил свечу на стол и вынул лист бумаги. Он отчаянно хотел поговорить с дядей, настолько отчаянно, что решил пережить его возможный гнев, и появился в его апартаментах, но неудачно. Секретарь его дяди, высохший, проницательный, неподвижный и неподкупный человек, отрицательно качнул головой и сказал, что его хозяина нельзя тревожить.

Томас подтянул к себе лист бумаги, окунул перо в чернильницу и мучительно начал составлять письмо, в котором описал неудавшуюся миссию в Жирону, свои сомнения и опасения относительно доньи Санксии. «Мой дорогой дядя, — закончил он, — нет никого в этой стране, в чью мудрость и проницательность я верю больше. Умоляю вас рассмотреть мою ситуацию и быть достаточно щедрым, предложив ваш мудрый совет. Боюсь, что меня втянули в предательство. Что мне делать? Ваш преданный племянник, Томас де Бельмонте».

Он долго смотрел на письмо, изменяя отдельные слова то там то здесь, затем посыпал страницу песком, чтобы высушить чернила, стряхнул его, а потом, аккуратно свернув лист, разогрел палочку воска и запечатал свиток своим кольцом.

Глава шестая

Когда Томас де Бельмонте отправился в путь, небо на востоке только начинало светлеть: невозможно было разглядеть дорогу под ногами. Он чувствовал себя совершенно несчастным. Когда год назад он прибыл ко двору, все его богатство состояло из трех щедрых дядиных подарков: изящного костюма и двух превосходных лошадей — великолепного Арконта и Кастаньи, крепкой каштановой кобылы Ромео. Остальная часть его имущества — не слишком тяжелый груз — была перевезена на Блавете, на которой он сейчас сидел. Как обычно, она неуклюже перебирала ногами, а ее уши дрожали от горького негодования из-за непривычного груза на спине. Поездка в Жирону обещала быть долгой, болезненной и очень медленной.

Письмо с инструкциями от дяди, написанное Монтбуем, было доставлено еще вечером, когда он готовился лечь в постель. Он внимательно прочитал его, расписался на чистом углу о своем согласии и, как его и просили, возвратил письмо ожидающему посыльному. Его содержание никоим образом не ослабило его подозрений. И — дурной знак — в нем не было никаких ссылок, даже в торопливо написанном постскриптуме, на письмо, посланное Томасом. Но, возможно, дядя хотел скрыть от Монтбуя все намеки на прерванное похищение и ответит ему позже. Ну конечно. Томас зашагал по комнате, ожидая сообщения от дяди, а затем бросился в постель, все еще ожидая известий. Он спал урывками и проснулся еще до рассвета. Когда сонный слуга пришел его будить с запиской от дядиного секретаря, он уже позавтракал и был готов ехать. Записка была краткой, сухой и бесполезной. «Граф желает вам приятного путешествия и успеха в выполнении возложенной на вас миссии».

Томас де Бельмонте сердито схватил свое небогатое снаряжение и отправился в путь, утомленный, запутавшийся и более чем когда-либо неуверенный в том, что ему надлежит делать.

Когда начало светать, город уже расстилался далеко позади; вовсю пели птицы, то здесь то там разносилась веселая птичья трель; где-то мычала корова и лаяла собака. Как будто из ниоткуда появился одинокий всадник, взъерошенный и бледный от усталости. Он, подгоняя своего вспотевшего, покрытого пеной коня, проскакал мимо Томаса, отчаянно торопясь как можно скорее добраться до Барселоны. Затем он скрылся из вида, и дорога снова стала темной и безлюдной. Томас толкнул лошадь шпорами, она прижала к голове уши, тряхнула головой и перешла на свою привычную тряскую рысь. Да, эта поездка действительно обещала быть долгой и трудной.

За двадцать четыре часа до этого грум, Хайме, внезапно пробудился от глубокого сна с ощущением, что услышал что-то странное. Он выскользнул из постели, оделся и побежал проверить, как там Мария и инфант. Он нашел только две пустые кровати и бросился в конюшню. Марии не было и там, но кто-то явно планировал быстрый отъезд. На конюшенном дворе стоял серый пони, взнузданный и оседланный. Хайме расседлал его и, хлопнув по крупу, направил на пастбище. Пони был стремительным и очень увертливым — его повторный отлов замедлил бы бегство.

Быстрый обыск в замке никого не выявил, лишь одна служанка на кухне разжигала огонь. Еще до восхода солнца Хайме уже был в седле, прочесывая крошечную деревеньку и близлежащие поля.

Он не нашел никаких следов ребенка или няни. Добравшись до дороги, которая в одну сторону шла к холмам, а в другую — в город, он остановился. Там, на сухой, пыльной поверхности дороги Хайме нашел стертые следы нескольких телег, ослов и по крайней мере одной лошади, скакавшей галопом. То тут, то там на участке дороги, ведущем к городу, он нашел следы, которые, возможно, принадлежали Марии и мальчику. Следов было мало, но явно стоило двигаться именно в эту сторону.

Он поехал медленнее, ища следы мальчика и няни, задерживаясь на каждом, даже небольшом, возвышении, чтобы услышать их голоса. Чтобы проехать приблизительно пять миль в сторону Жироны, ему потребовалось два часа. Но когда вдали уже виднелся город, шумный вороний галдеж привел его к участку грязной длинной травы, где лежала Мария. Грум заметил ее яркий платок, которым был обмотан сверток; тот лежал рядом с ее вытянутой рукой. Он посмотрел на нее, пробормотал краткую молитву по ее душе, перекрестился и, повернув коня, начал высматривать мальчика. Хайме нашел деревянную лошадку и пришел к собственным заключениям. Оставив брошенную лошадку и тело несчастной няни там, где они лежали, удрученный телохранитель инфанта Йохана галопом помчался в Барселону, чтобы сообщить о своем промахе его величеству.

На следующий день, вскоре после рассвета, проехав мимо Томаса, двигавшегося тряской рысью в сторону Жироны, Хайме, бледный, выпачканный дорожной пылью, с левой рукой, плотно примотанной к груди, встал на колени перед своим королем и как мог кратко сообщил ему ужасные новости.

Лицо дона Педро стало белым и каменно неподвижным.

— Вы уверены в этом?

— Нет, сир, я не уверен. Я знаю только, что я не помешал забрать инфанта ночью из поместья, знаю, что его няня мертва и что я не смог найти его. Кастелян, как вы правильно оценили, ваше величество, умен и неподкупен. Я не сомневаюсь, что он продолжает поиск, используя все имеющиеся в его распоряжении возможности. Я же немедленно отправился с сообщением к вашему величеству. Я должен был быть здесь еще вчера, но подо мной пала лошадь, и мне не сразу удалось найти другую. — Его лицо стало пепельным, и он сильно зашатался.

— Вы ранены.

— Это неважно, сир, за исключением того, что это замедлило мое движение. — С этими словами Хайме рухнул перед своим государем.

Дон Педро позвонил в колокольчик, лежавший у его левой руки.

— Осмотрите раны этого человека, — сказал он. — Быстро. И вызовите дона Элеазара.

Исаак сидел на дворе под утренним солнцем и, казалось, дремал.

— Рыночные цены растут одновременно с восходящим солнцем, верно, Юсуф? — внезапно сказал он. — Самое лучшее время. Сначала мы посетим женский монастырь. Слухи относительно времени смерти доньи Санксии должны успеть подрасти.

— Конечно, господин. — Юсуф перестал играть с котом и виновато подобрался к его ногам. — Я готов, когда бы вы ни нуждались во мне.

— Отлично. Тогда неси мою корзину. Расстели на дне чистую ткань и положи две связки трав со средней полки, с того края, который ближе к двери. Те, что в основном пахнут шалфеем.

— А для чего они?

— Чтобы сделать настойку из шалфея, ивы и бурачника для старухи с негнущимся коленом и головной болью. Это также даст нам повод задержаться и посплетничать. То, чего Катерина не знает о случившемся в этом городе, можно запрятать в наперсток моей жены.

— Она посылала за вами, господин?

— Нет. Но ее жалобы будут сегодня особенно цветистыми. Сегодня воздух давит, как никогда.

— Мастер Исаак! — сказала старая Катерина с выражением крайнего удивления на лице. — Да я только минуту назад говорила, что надо послать за вами, вот любого спросите, и он вам скажет, и вот вы уже здесь. Колено у меня распухло и не гнется совсем. Сегодня вечером меня точно отнесут в постель и оставят там, пока я не отдам Богу душу, если вы мне не поможете. — Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание. — Но как вы узнали?

— Все дело в том, Катерина, что, когда у меня болит локоть, вы не можете сгибать колено. Никакого волшебства. — Пока он говорил это, его пальцы мягко касались ноги старой женщины. — Странное что-то делается в банях, — пробормотал он. — Кстати, Катерина, надо продолжать двигать ногой, даже когда она болит.

— Да, да, — сказала она нетерпеливо. — Действительно, что-то странное. Говорят, что бедняжка была монахиней. Говорят, перерезала себе горло. Но удивительно, как это она после такого поднялась на ноги и забралась в воду. Это нелегко сделать. И, мастер Исаак, я слышала, что не только у нее было перерезано горло в канун дня святого Йохана.

— Да?

— За стенами города, по дороге к холмам, была найдена еще одна женщина. Так люди говорят. Прямо мясник какой-то. Женщинам опасно теперь ходить.

— А кто это рассказывал?

— Да я уж не помню. Кто-то из крестьян.

Юсуф нетерпеливо приплясывал с ноги на ногу, пытаясь чистой силой желания отвлечь мастера Исаака от торговки конфетами. В прошлом Катерина не раз тыкала его своими твердыми и острыми пальцами или длинной палкой, когда ей казалось, что он слишком близко подобрался к ее заманчивому лотку. Ее вид мучительно напомнил ему о голоде и страданиях.

— Мы все это уже знаем, — взглянул он с легким превосходством, когда они наконец пошли дальше, к лавке продавщицы цветов.

— Возможно, — ответил Исаак. — Но я полагаю, что мы узнали и кое-что новое. Выбери мне свежую лаванду, парень.

Юсуф перебрал связки лаванды и вытащил одну.

— А что мы узнали, господин?

Исаак вручил Юсуфу свой кошелек. Мальчик проницательно посмотрел на женщину и вытащил из него мелкую монету.

— Он доверяет тебе слишком много золота, я бы так не стала делать, — сказала торговка цветами.

— Да, но он не глуп, матушка.

Исаак проигнорировал этот обмен репликами.

— Мы обнаружили, что даже Катерина не знает столько, сколько мы. Что это означает?

Юсуф сделал паузу.

— Это означает… Я не знаю, господин. То, что убийца не хвастался об этом деле?

— Точно, — сухо сказал Исаак.

— Но почему он должен был хвастаться? — неуверенно спросил Юсуф. — Он, должно быть, позаботился о том, чтобы не оставить следов. Там должно было быть много крови.

— Больше, чем ты можешь себе представить, парень.

Юсуф застыл. Перед его мысленным взором всплыло зрелище залитой кровью женщины, не плавающей в воде в банях, но лежащей на полу, цветная мозаика которого была покрыта еще яркой кровью. Затем он увидел руку, алую от крови, сжимающую окровавленный кинжал. Он задрожал и приказал себе вернуться к рассуждениям лекаря.

— Он, по-видимому, очень хорошо подготовился, — продолжил Исаак, — и должен был иметь возможность переодеться и спрятать испачканную кровью одежду.

Юсуф заставил себя вернуться назад, на рынок, к обсуждаемой проблеме.

— По крайней мере, у него должно быть две смены одежды и комната, в которой их можно держать, — сказал он. — Это означает, что он не бедный человек, или у него есть друзья, которые ему помогают, — сказал Юсуф.

— Именно так. — Исаак отвернулся от своего помощника и погрузился в шутливую ссору с торговкой цветами по поводу цен на лекарственные растения.

Юсуф скорее почувствовал, чем услышал шелест возле ног. Он посмотрел вниз и увидел чрезвычайно неряшливого, даже для рынка, хилого ребенка двух-трех лет, который как раз выполз из-под лавки цветочницы. Ребенок выпрямился и сел на землю, добавив новый слой пыли и грязи на одежду и руки. Он протер глаза, размазывая грязь на заплаканной мордашке, а затем замер, осматриваясь. Прямо напротив него стояли большие корзины, заполненные булочками и хлебами самой разной формы. Ребенок поднялся на ноги и с решительностью лошади, наконец-то добравшейся до воды, подошел к ближайшей корзине и взял булочку.

Начался жуткий бедлам.

Пронзительный голос прорезал общий гомон толпы:

— А ну, брысь отсюда! Грязный воришка. — Торговка хлебом отчаянно замахала руками в воздухе. — Вы посмотрите на него! — закричала она. — С меня довольно этих детей, ворующих мой товар. Подойдешь к моему прилавку еще раз, и я надеру тебе уши, — Она набросилась на несчастного малыша, выхватила у него его добычу и ударила его по уху.

Он ответил на потерю и удар пораженным взглядом и громким воплем, сопровождаемым горестным рыданием. Затем он со всех ног бросился бежать от неожиданной враждебности, налетев прямо на корзину с грецкими орехами, которые опрокинулись и рассыпались по мостовой. Рев продавца орехов, визг жены пекаря и смех прохожих объединился, перерастая в скандал. Ребенок отступил назад и начал отчаянно озираться вокруг. Затем он увидел знакомое лицо и закричал:

— Дядь Иса! Дядь Иса!

Исаак удивленно остановился.

— Где этот ребенок, Юсуф? Ты его видишь? Быстро приведи его сюда. Шевелись.

— Он идет к нам, господин. Вы его знаете?

— Только один ребенок называет меня так, — тихо сказал Исаак. — Немедленно приведи его ко мне, Юсуф.

Затем Исаак услышал шум драки и отдельные восклицания. Пара маленьких рук ухватила его за тунику. Он наклонился, поднял убитого горем наследного принца Арагона и ласково похлопал его по плечу.

— Вы знаете этого ребенка? — спросила преследующая его женщина. — Он украл у меня две булочки — одну съел, а другую так извозил своими грязными руками, что ни один приличный человек ее больше не купит.

— Маленький Самуил? — сказал Исаак, кивая ребенку, отчаянно обнимавшему его за шею. — Это сынок моей племянницы. Она будет благодарна вам за великодушие. Юсуф, заплати ей за две булочки и купи Самуилу еще одну. Побольше.

Коренастый, зажиточный по виду человек, одетый как для путешествия, прислонился к лавке цветочницы и наблюдал стихающую рыночную драму. В руке он держал кроваво-красную гвоздику, которую он вытащил из связки недавно привезенных свежих цветов. Внезапно он швырнул ее на землю, бросил цветочнице монету и ушел.

— Каким образом ты оказался на рынке, малыш? — пробормотал Исаак. Принц, успокоенный сочетанием знакомого лица и новой большой булочки, шел между двумя своими спасителями.

— Я в телеге, — сказал он неопределенно, поскольку был занят тем, что откусил слишком большой кусок хлеба. — Я сидел на большом мешке. И серая лошадь.

— А где твоя няня? — спросил Исаак. — Мария, не так ли?

Голос малыша стал тревожным.

— Человек искал меня. — Он замолк, чтобы снова откусить хлеб. — Я ехал на телеге, — добавил он радостно.

— Человек нашел тебя?

Он сильно кивнул, и в глазах снова показались слезы.

— Он кивнул, господин, — тихо сказал Юсуф.

— Я потерял лошадку, — сказал принц, и у него задрожали губы. Затем вернулась память о другой обиде: — Он бил меня и называл плохими словами.

— Кто тебя бил, Йохан? — спросил Юсуф.

Инфант Йохан уставился на мальчика и снова кивнул.

— Он не скажет, господин, — сказал Юсуф.

— Возможно, он не знает, — заметил Исаак. — Почему этот человек бил тебя, Йохан?

— Я никогда не называю своего имени. Мария говорит, что я не должен этого делать. — Вдруг инфант сильнее сжал руку Исаака. — Марию ранили, она сказала: «Прячься, Йохан», — и я спрятался. Я потерял лошадку. — И он горько заплакал об этой потере.

Дочь Исаака Ребекка с изумлением смотрела на трио, возникшее у нее на пороге.

— В какой канаве вы нашли его, отец? Бедное несчастное маленькое существо!

— Мы можем войти?

Она заколебалась на мгновение, а затем отступила, позволяя им пройти. Исаак подождал, пока дверь не закроется достаточно плотно. На мгновение он замер, чтобы решить, что ему следует сказать, а затем кивнул.

— Я уверен, что могу доверять моей Ребекке, — сказал он. — Юсуф, мне надо быть уверенным, что я могу доверять и тебе. Если ты подведешь меня, то последствия для меня, да и для любого из нас, будут ужасными.

— Я думаю, что вы можете доверять мне, — обеспокоенно произнес Юсуф.

— Я не могу просить большего, — серьезно сказал Исаак. Он наклонился к ребенку, отчаянно цеплявшемуся за него руками. — Ваше высочество, позвольте представить вам мою дочь, Ребекку. Она будет заботиться о вас, пока мы не сможем передать вас вашей матери. Ребекка, это Йохан, инфант Арагона.

Ребекка отстранилась в изумлении, а затем опустилась к ребенку.

— Добро пожаловать, милый мой, ваше высочество, — сказала она мягко. — Бедный малыш.

— Он хочет есть, — сказал Исаак, — он устал, и, как сказал мне Юсуф, он очень грязный. Я прошу тебя накормить его, вымыть, переодеть и уложить спать. Но сначала ты должна написать для меня записку епископу. Он знает, что надо делать. Но ни при каких условиях больше никому не говорите, кто этот ребенок. Я думаю, что он в большой опасности.

— Конечно, отец. Я даже Николо не скажу. Это рассердит его, — спокойно сказала Ребекка, так, как будто она каждый день защищала членов правящей семьи, попавших в беду. Она осмотрела порванную и пропитанную грязью одежду. — Я попробую отчистить это, если смогу. Хорошая маскировка, ваше высочество.

— К счастью для него, — сказал Исаак.

Неудивительно, что наследный принц забеспокоился, когда Исаак, единственная опора в его сегодняшнем шатком мире, показал, что он уходит и оставляет его с Ребеккой.

— Отец, — сказала Ребекка, — останься и пообедай с нами. Я сделаю постель для Йохана здесь, где он сможет видеть и слышать тебя, и тогда он, возможно, заснет. Совсем ненадолго.

Юсуф доставил письмо Исаака, надежно свернутое и запечатанное собственным кольцом епископа, ленивому и подозрительному швейцару епископского дворца.

— Не следует тревожить епископа, — сказал швейцар, — на основании слов какого-то мальчишки, который думает, что принес важное сообщение.

— На этом письме печать епископа, — сказал Юсуф с веселой дерзостью. — По крайней мере мне так сказали. И сказали, что епископ сразу захочет увидеть письмо, запечатанное его собственным кольцом.

— Дерзкий дьяволенок, — пробормотал швейцар, схватив письмо и хлопнув дверью перед носом Юсуфа.

Доставив письмо, Юсуф вернулся на рынок. У него было несколько монет и указание постараться выяснить, если удастся, почему принц блуждал по рынку, потерянный и несчастный, как ненужное, надоедливое дитя нищенки.

Суматоха торгового дня, начавшаяся на рассвете и не стихавшая все утро, пошла на убыль. Бережливые домохозяйки уже купили все, что им было нужно, поторговавшись и посплетничав, и ушли. Теперь владельцы лавок и лоточники могли прерваться на обед, прежде чем день лениво повернет к вечеру.

— Ну, что ты теперь хочешь? — Кислолицая торговка хлебом на минуту оторвалась от свертывания своего лотка. — Докончить грабеж, который начал слепой?

— Вам было хорошо заплачено за плохо пропеченные и маленькие булочки, которые взял ребенок, матушка, — сказал Юсуф.

— Ах ты, языческий ублюдок, я тебе не матушка, — рявкнула она.

— Откуда вы знаете? — легко спросил он. — Я возьму большой хлеб. Это для моего хозяина, так что проследите, чтобы он был хорошо пропечен. Он вытянул из-под туники кожаный кошелек и вынул мелкую монетку. — А когда м-м-м… Самуил… появился на рынке? — спросил он. — Этот маленький плут убежал от матери. Она чуть с ума не сошла от беспокойства.

— Не знаю, — сказала женщина, схватив монету и вручая ему хлеб. — Катерина! Когда здесь появился тот несчастный воришка?

— Он был здесь, когда я пришла, спал в рыбной лавке Бартоломео, — сказала Катарина. — Тебе жаль мелкой монетки для голодного ребенка? Он воришка, но он же ребенок.

— Точно, ребенок. Его наверняка послала сюда мать, думая, что никто на него не подумает, вот что. Знаю я таких женщин. И я что-то не видела, чтобы ты предложила ему медовый пирог. Нечего Бартоломео прикармливать подобных воришек.

— А что он сделал? — спросил Юсуф.

— Купил ему молока и небольшой кусок пирога, потому что тот плакал и говорил, что хочет есть. Болван!

Бартоломео был маленьким, быстрым, темнолицым человечком, с бегающими глазками и умением дорого продать превосходную рыбу. Домохозяйки ворчали, торговались и проклинали его, но покупали у него снова и снова. Он усмехнулся Юсуфу.

— Вижу, ты нашел себе теплое местечко, — сказал он. — Не так давно ты тоже клянчил еду на рынке. Ладно, мастер Исаак хороший человек. Он не такой мягкий, как выглядит, так что смотри в оба, парень.

— Не волнуйтесь за меня. А откуда появился тот маленький мальчик?

— Племянник мастера Исаака? — с усмешкой спросил Бартоломео. — И моей тетки также. Он не из квартала. Приехал в город в телеге с фруктами и овощами. Из-за города.

— Это сын племянницы его жены, — сказал Юсуф. — Она сбежала из города и вышла замуж за крестьянина. Она с ума сходит от беспокойства. Как он добрался сюда? Кто привез его?

Бартоломео засмеялся.

— Его привез Фелипе. Похоже, парень заполз в большую корзину с зеленью старой матушки Виоланты и спрятался там, вот Фелипе и завез его на рынок. Он спал, пока они не приехали сюда. Фелипе был в редкой ярости, когда узнал об этом. Половина его груза была испорчена.

Юсуф снова вынул кошелек Исаака из-под туники. Он вытащил оттуда две монеты и протянул их Бартоломео.

— Мой хозяин попросил, чтобы я возместил траты тем, кто помог его маленькому племяннику. Он очень благодарен. Скажите Фелипе, что ему также заплатят.

Хлеб, лежащий прямо под носом, напомнил Юсуфу, что он голоден, и он свернул в сторону дома Ребекки. По ее кухне разносился восхитительный аромат специй, чеснока и мяса, и Юсуф очень надеялся, что ему тоже немного достанется. Он побежал, легко и быстро, свернул за угол и натолкнулся на хорошо одетого, коренастого, краснолицего человека, который сильно схватил его за руку, не пуская дальше.

— Я искал тебя, мальчик, — сказал он, улыбаясь и сильно сжимая руку. — Я хочу поговорить с тобой. У меня кое-что есть для тебя.

— Что вам нужно от меня? — спросил Юсуф.

— Ничего и очень много, — сказал тот. Ответ, казалось, развеселил его, и он широко улыбнулся. — Ты служишь у Исаака, еврея, не так ли?

Юсуф обдумал, мудро ли будет ответить правду, и не увидел оснований скрывать ее. Все на рынке знали, что Исаак нанял его.

— Да, — ответил он.

— Он хороший хозяин?

Он снова замолк.

— Ну, хватит. На такой простой вопрос может ответить даже язычник. Он хороший хозяин?

— Он достаточно справедлив, — наконец произнес Юсуф. Сдавленная сильной хваткой незнакомца, рука начинала болеть.

Незнакомец подержал монету перед лицом Юсуфа. Тот мигнул. Это была небольшая серебряная монета, огромная сумма с его точки зрения, и подозрения Юсуфа сменились настоящим страхом.

— Скажи мне, мальчик, чей это ребенок, которого он подобрал? Он назвал его племянником. Если мне понравится твой ответ, монета твоя.

— А какой ответ может вам понравиться, господин? — он сказал самым просительным тоном. — Я могу дать любой ответ.

— Правдивый: если ты скажешь мне то, что я хочу услышать, тем лучше. Но я буду знать, если ты солжешь, — сказал он, встряхивая его, — поскольку я знаю больше, чем ты думаешь.

Но Юсуф уже почувствовал знакомую почву под ногами. Он и прежде слышал такие угрозы.

— Ребенок, конечно, никакой не племянник моего хозяина, — намеренно сказал он.

— Даже при том, что он назвал его дядей?

— Они все называют его дядей. Наверняка вы это знаете. Это надоедливый ребенок одной нищенки.

— А почему он так заботится о надоедливом ребенке какой-то нищенки? — Он еще сильнее сжал руку. — Это его ребенок?

— Разве похоже, чтобы этот ребенок был от моего хозяина? Нет, конечно. Мой хозяин однажды просто пожалел его мать. — Он пожал плечами, как будто подобные чувства были за пределами его понимания. — Но она недавно исчезла, и он хочет ее найти. Меня послали, чтобы разнюхать на рынке, собрать новости. Сам я думаю, что она, скорее всего, валяется мертвой в какой-нибудь канаве.

— Точно?

— Я знаю только то, что мне говорят и что я слышу. Но у меня чуткие уши.

— То, что ты рассказал мне, стоит не больше мелкой монетки, если ты не скажешь мне, где найти ребенка. — Он снова покрутил монету перед глазами Юсуфа.

— Увы, — сказал Юсуф, с жадностью глядя на серебряную монету, — я не знаю. Он заплатил какой-то селянке, чтобы избавиться от надоедливого малыша и вернуть его туда, откуда он появился. Ребенок его не интересовал, только его мать.

— Ты лжешь, — резко произнес незнакомец. — Я умею чуять запах лжи. И когда я узнаю то, о чем ты лжешь, тебе не уйти от меня.

— Вы обещали мне монету, — отважно сказал Юсуф. Его сердце колотилось так сильно, что ему казалось, что незнакомец может услышать его стук.

— Катись отсюда, ты, языческая мразь!

Он отпустил руку Юсуфа и занес над ним кулак.

Юсуф бросился в сторону и помчался длинной окольной дорогой к дому Ребекки.

Ребекка положила на стол свежий хлеб и поставила блюдо с душистой говядиной, приготовленной с луком, чесноком, абрикосом и имбирем. Она перевела взгляд с мужа на отца и нахмурилась.

— Расскажи все отцу, Николо, — резко сказала она. — Он должен знать об этом.

Николо с несчастным видом прочистил горло и кивнул.

— Да не было ничего особенного, Ребекка. Все просто сильно набрались. Трезвые, они никогда не сказали бы этого.

— Расскажи ему, Николо, — медленно и решительно повторила его жена. Половник задержался над пустыми тарелками.

— Да, — сказал Исаак. — Если есть что-то, что мне следует знать, пожалуйста, расскажи мне.

Николо перевел взгляд с жены на тестя, затем на блюдо с тушеным мясом и сдался. Он хотел есть, устал и пережил целых два дня настоящего домашнего ада. Он больше не мог этого выдержать и нерешительно начал:

— На Святого Йохана я был в таверне Родриго, у реки. — Он посмотрел на жену, но она предпочла пока не затрагивать этот вопрос. — Вы помните, это была жаркая ночка, и настроение было не очень. Пере попробовал развеселить всех, подняв стакан за хороший урожай и урожайный год. Кто-то спросил его, чего это он такой возбужденный, и никто его не поддержал. Затем вошел незнакомец. Он сказал, что его зовут Ромео и что он из Вика. Он начал швыряться деньгами, как молодой муж, который только что женился на мешке с золотом, покупая кувшин за кувшином. Тогда Мартин, переплетчик, начал жаловаться, что епископ и каноник передали всю его работу евреям.

— Этопроизошло потому, что Мартин напился и позволил ученику уничтожить прекрасную копию дарственной Библии, — заметила Ребекка, выкладывая тушеную говядину на тарелку и ставя ее перед отцом.

— Когда разговор свернул на эту тему, мне стало неловко, — сказал Николо. — Вы знаете, Раймондо из семинарии подал прошение, чтобы каноник не отдавал светским писцам работу в соборе, а так как почти всю работу при дворе епископа получаю я, то я понял, что это камень и в мой огород.

— Это из-за меня, отец, — спокойно сказала Ребекка.

— Я не понимаю этого, — сказал Николо. — Ведь писцов не хватает. Работы хватит для всех.

— Такое происходит не только у писцов или переплетчиков, — сказал Исаак. — Такое положение сейчас в любом ремесле. Неуклюжий полузнайка-подмастерье считает, что после смерти искусного столяра он получит его работу и его плату. Когда он портит отличный кусок дерева и заказчики зовут другого мастера, он пылает негодованием. Но если ты хотел рассказать мне именно об этом, то я уже знаю это, сын мой.

— Нет, отец Исаак, есть еще кое-что. В то время как Мартин жаловался на жизнь, кто-то — и я думаю, что это Хосеп, бумагоделатель, — сказал, что если Меч Архангела Михаила изойдет жаром после каноника и евреев, он может расплавиться. Все сильно разгорячились, и кто-то сказал, что Меч все правильно сделал, а некоторые выступали против каноника, епископа и евреев, и даже против короля. Именно последние выкрики и привели к беспорядкам, и я думаю, что члены Братства Меча Архангела выкрикивали это намеренно, надеясь вызвать бунт.

— А этот Ромео действительно член Братства? Как ты считаешь?

— Я думаю, да. Полагаю, что он направлял разговор, — не очень мастерски, кстати, так что Братство вполне могло в этом участвовать.

— Но почему, Николо? — спросила Ребекка. — Чего они надеялись добиться, устроив ночную суматоху?

— Не знаю, — ответил ей муж. — Я не знаю, откуда появилось это Братство, но за последние десять дней я слышал, как о нем шептались там и сям. Я даже полагаю, что в него входят Мартин, Санч и, возможно, даже Раймондо. И мне это очень не нравится.

— А ты побежал вместе с теми, кто устроил эти беспорядки?

— Он был слишком пьян, чтобы бежать куда бы то ни было, — холодно сказала Ребекка. — Он проспал ночь в хлеву и приполз домой на рассвете, стараясь пройти незамеченным.

— Отлично, — сказал Исаак. — Опьянение может быть полезным. Я рад, что его не могли застать на улице этой ночью.

— Но есть еще кое-что очень важное, — сказала Ребекка. Как знак прощения, она плюхнула щедрый кусок тушеного мяса на тарелку мужа и поставила ее перед ним. — Помнишь?

— Ах, да, — сказал ее молодой муж намного бодрее, — собор. На мессе, в прошлое воскресенье, я видел того же Ромео, но одетого как богатый модник, в обществе дамы.

— А в таверне он выглядел богатым человеком? — спросил Исаак.

— Ничуть, — ответил Николо, набрасываясь на обед с хлебом и большой ложкой. — Его шоссы были довольно потрепанными, а камзол — потертым в нескольких местах и немодным.

— А на даме было целое состояние, — прервала его Ребекка. — Шелк, драгоценности.

— Она была разодета как проститутка? — спросил Исаак.

— О нет, отец. Скорее как придворная дама. Богато и красиво, но вполне пристойно. Ее нельзя было не заметить. Это из-за ее волос. Рыжие, глубокого, густого, красноватого оттенка, низко заплетенные на французский манер, в косы над ушами, с вплетенными изумрудами и золотыми нитями, к которым она прикрепила вуаль.

Исаак поднялся.

— Я должен пойти к епископу, — сказал он. — Он захочет услышать это. Где Юсуф?

— На кухне, с Йоханом. Они снова едят, и Юсуф учит его рисовать — лошадей угольком. Но, отец, ты же едва прикоснулся к мясу. Останься и пообедай, а затем можешь пойти к епископу.

— Нет, мы и так уже потеряли слишком много времени, — ответил Исаак.

— Мастер Исаак! — сказал епископ, поднимаясь, чтобы поприветствовать его. — Вы очень вовремя. Я только что послал за вами своего человека. Как там ребенок?

— Он был испуган, но, как мне кажется, произошедшее ему не повредило, — сказал Исаак. — Йохан хорошо поел и теперь мирно спит.

— В вашем письме не было сказано, где он спрятан…

— Я решил, что это неблагоразумно. Письмо может попасть в чужие руки, — ответил Исаак.

— Очень правильно. И я просил бы вас не говорить громко в этой комнате, — тихо произнес епископ. — Пройдемте в мой личный кабинет, где мы можем поговорить без нежелательных свидетелей. — Беренгуер взял Исаака под локоть и повел к лестнице.

— Сегодня я получил письмо от его величества, его привез дон Арно, — сказал Беренгуер, как только они устроились в частных покоях епископа. — В нем он завуалированно предупреждает нас относительно возможности нового нападения. Он полагает, что это вполне может начаться здесь, в Жироне.

— Как это и произошло, — заметил Исаак.

— Конечно. Тупица-привратник, принявший ваше письмо, передал его Франциску, заявив, что это что-то неважное. Я узнал о похищении принца всего час назад и полагал, что его величество подразумевал в своем послании попытку нападения на донью Исабель. Но как только я прочитал ваше письмо, друг мой, я понял, что он предупреждал меня о возможности нападения на инфанта. — На мгновение он замолк. — Вы уже знаете, что его няня была найдена около дороги с перерезанным горлом?

— Я знал только, что ребенок видел, как с ней произошло что-то ужасное, — ответил Исаак. — Но как они оказались там одни?

— По-видимому, этого никто не знает, — сказал Беренгуер. — Как только я получил ваше письмо, я написал его величеству, описав все, что мне было известно о ситуации, прося его о дальнейших указаниях. Я посоветовал поместить принца к монахиням, где мы можем быть уверены, что он будет в безопасности, если его величество не захочет, чтобы Арно и его люди возвратили ребенка во дворец в Барселоне.

— Он очень обеспокоен потерей няни, — сказал Исаак. — Насколько я могу судить по его словам, он нашел ее тело. Согласитесь, ребенка спасло чудо, — добавил он. — Пока он в безопасности, и я предлагаю оставить его там, где он сейчас, до завтра. Он должен отдохнуть.

Епископ тревожно дернулся.

— Это в квартале?

— Нет, — сказал Исаак, балансируя на грани правды. — Он находится под опекой честного и милосердного христианина и его жены. Он не знает, чей это ребенок. Он полагает, что это мальчик, недавно ставший сиротой и нуждающийся во временной защите от жадных родственников. Уверяю вас, что наследный принц не будет слишком заметен рядом с собственными детьми этой пары.

— Я бы перевез его сюда, — сказал епископ. — Это безопасное убежище от чужаков, но боюсь, что даже во дворце епископа у короля есть враги. Они бы быстро поняли, кто этот ребенок. Пусть он отдохнет там, где он сейчас находится. Завтра мы отправим его в монастырь и будем ждать дальнейших указаний короля. Как только моя племянница немного оправится, она сможет играть со своим маленьким братом. Как дела у доньи Исабель, мастер Исаак?

— Она понемногу набирает силы. Этим утром она уже смогла немного поесть. Сейчас я почти уверен в ее быстром выздоровлении.

— Я очень рад слышать это. — Беренгуер отодвинул свой стул и начал подниматься, но Исаак поднял руку, останавливая его.

— Еще один момент, молю вас, господин мой епископ. Сегодня я узнал еще кое-что.

Беренгуер снова сел.

— Относительно принца?

— Не знаю. — И Исаак сжато передал ему события, описанные дочерью и зятем.

— Меч Архангела. Любопытное совпадение, — сказал Беренгуер. — Сегодня я получил письмо от самого этого человека.

— Это человек? — спросил Исаак. — Я думал, что это Братство.

— Это может быть и то и другое. — Беренгуер поднял бумажный свиток. — После обычных приветов он говорит: «Воплощение Пламени, Меч Архангела Михаила обращается к его превосходительству епископу Жироны. Архангел желает, чтобы я уведомил вас, что Жирона, город Божий, находится под его особой защитой. В этот день, шестьдесят восемь лет назад, который был также днем рождения моего отца, святой Михаил оттеснил французов от его ворот. Как сын моего отца, я был назначен очистить этот город от порока и зла. Злые люди, находящиеся внутри его стен, должны пасть. Это богатое духовенство, особенно епископ и его каноники, а также аббатиса и ее монахини; это король и его наследники; это евреи, их представители, шпионы и тех и других.

Архангел посетил меня и приказал перерезать горло безбожникам. Я начал выполнять этот приказ. Откажитесь от греха и навсегда покиньте это место, или вы присоединитесь к мертвым душам в аду», — Беренгуер делал паузу. — У него прекрасный стиль, но не думаю, что этот человек мне понравится.

— Мне также, друг мой.

— Но донья Санксия, возможно, умерла именно потому, что была одета в одежду монахини, — сказал Беренгуер.

— А няня?

— Наверное, потому, что она защищала наследника его величества, инфанта Йохана.

— Остается еще очень много вопросов…

— На которые я не знаю ответов. Но попытка убийства наследного принца потерпела неудачу, он будет надежно укрыт или взят под строжайшую охрану до тех пор, пока этот сумасшедший не будет схвачен. У его величества нет других сыновей, которым можно было бы угрожать, а как мне кажется, его брат, дон Фернандо, может сам о себе позаботиться. Да если и не может, я все равно не ощущаю никакого особого чувства ответственности за его безопасность, — сухо добавил Беренгуер. — Наша задача упростилась. Мы должны оградить женский монастырь от скандала, который может возникнуть, если станет известно о том, что там делала донья Санксия де Балтье. Меч Архангела мы можем оставить другим.

— Интересно, кто такой Меч Архангела?

— Сумасшедший. Возможно, этот Ромео, кем бы он ни был. Мои стражники найдут его. Незаконно произносить смертельные угрозы в адрес епископа. А может, кто-то другой, — добавил он, зевая. — Исаак, я очень устал и мне нужно отдохнуть… Достаточно страданий и переживаний на сегодня. Уже слишком поздно для вечерни, но еще рановато для ужина. У вас есть время сыграть со мной в шахматы, друг мой?

— К сожалению, я давно не играл, — сказал Исаак. — Если ваше преосвященство снизойдет до того, чтобы подсказывать мне, где находятся фигуры, если я забуду, я попробую восстановить мои скромные навыки.

— Ну вы и скромник! — усмехнулся Беренгуер, взял доску и расставил шахматные фигуры на маленьком столике в углу.

Но едва фигуры были расставлены по местам, как раздался стук в дверь.

— Господин мой епископ!

— Что случилось, Франциско? — Беренгуер нетерпеливо поднялся и отпер дверь.

— Ваше преосвященство, — произнес каноник, — ваша племянница, донья Исабель, и дочь мастера Исаака исчезли из монастыря и их не могут найти.

Глава седьмая

Ракель поерзала на жестком стуле и села поудобнее. Она с тоской вспомнила о мягких подушках и удобной кровати, оставшихся дома. В этой комнате для нее также была приготовлена постель, но ей было неловко лечь, пока здесь находилась сестра Агнета. Она выпрямилась и попробовала подумать о чем-нибудь, чтобы скоротать время. Монахини — о которых она, как ей казалось, многое узнала, — умели удивительно терпеливо переносить неудобства. Всего несколько минут назад сестра Агнета спала, выпрямившись на узком стуле, а сейчас вышла, извинившись и пробормотав, что скоро вернется и принесет им обеим ужин. Ракель потихоньку потянулась, а затем повернулась, чтобы проверить, как себя чувствует ее пациентка.

Глаза доньи Исабель были открыты, она смотрела прямо на нее. Ракель встала, довольная тем, что может что-то сделать, и подошла поближе к кровати.

— Какое преступление ты совершила, раз тебя осудили сидеть здесь со мной днем и ночью, Ракель?

— Но это не наказание, донья Исабель, — сказала Ракель.

— Тем не менее это не может быть интересным.

— Каждую минуту, которую я провожу здесь, я узнаю что-нибудь новое о жизни в монастыре. Это очень интересно. То, что для вас обычное дело, для меня — совершенно незнакомый мир.

— Тогда ты должна молиться за мое быстрое выздоровление, — сказала донья Исабель и засмеялась. — Монахини добры, но как только новизна пройдет, ты поймешь, так же как и я, что здесь очень скучно. Тише! — добавила она. — Мне кажется, я слышу, как одна из них идет по коридору.

Сестра Агнета влетела в комнату и поставила поднос на стол.

— Вы выглядите лучше, донья Исабель, — сказала она. — Я уговорила кухарок сделать для вас кое-что особенное. Надеюсь, вам это понравится. — Она повернулась к Ракели. — Ракель, если ваша пациентка чувствует себя достаточно хорошо, то я хотела бы ненадолго отойти к сестрам перед вечерней. Аббатиса хотела видеть меня.

— Пожалуйста, сестра, — сказала больная, — не беспокойтесь обо мне. Я чувствую себя почти хорошо.

Сестра Агнета немного поколебалась, а затем вышла из комнаты.

— Теперь, — сказала донья Исабель, — давай посмотрим, что добрые сестры считают деликатесами.

Ракель принесла поднос и сняла салфетку с глубокой миски с супом, мягкого хлеба, заварного крема с фруктами и кувшином с настойкой из имбиря и других ароматических трав.

— Суп не слишком горячий, — сказала Ракель.

— Сестра Агнета, должно быть, остановилась, чтобы поболтать по дороге сюда. Неважно. Давай поедим? Я хочу есть. И ты наверняка тоже.

Аббатиса Эликсенда, очень прямая, стояла с невозмутимым взглядом в маленькой приемной около входа во дворец епископа. Только покрасневшие щеки выдавали ее волнение. Позади нее стояла сестра Марта, которая сумела так слиться с окружением, как будто она была такой же тенью, как и блики, мерцающие вокруг них.

— Ваше преосвященство, мастер Исаак, — неуверенно произнесла Эликсенда. — Она сбилась и начала снова. — Могу только сказать, что я недостойна своего высокого звания. Я не думала, что кто-то может среди бела дня войти в мой монастырь со злым намерением и успешно совершить свое черное дело. Я не была готова к этому и считаю себя ответственной за исчезновение вашей племянницы и вашей дочери. Как я уже сказала, я пришла, чтобы посоветоваться относительно того, что сейчас было бы лучше всего сделать.

— А что уже было сделано? — напряженно спросил Исаак.

— Расскажете нам все по дороге к монастырю, — сказал Беренгуер, — чтобы больше не терять времени. — Он обернулся к канонику. — Пришлите ко мне капитана охраны, но сначала сделайте так, чтобы он послал стражников в монастыри Святого Даниила и Святого Фелиу, чтобы узнать, не замечали ли там людей, выглядящих странно или подозрительно. И поторопитесь.

— Что считать «странным», ваше преосвященство?

— Все что угодно, Франциско. Мы не знаем, как им удалось тайно вывезти двух молодых женщин, одна из которых все еще серьезно больна, из монастыря и из города. Но, похоже, им все же удалось это сделать.

— Да, ваше преосвященство.

— Теперь, донья Эликсенда, что уже было сделано? — Они стремительно вышли из дворца, быстро направляясь к монастырю.

— Монастырь был обыскан полностью, за исключением подвалов и незаконченных комнат над часовней. Четыре сестры обыскивают подвалы, были вызваны архитектор и строитель, чтобы помочь нам обыскать новое крыло. Я не слишком надеюсь на результаты, — сказала она. — Дверь около кухонь, которая всегда запирается и закрывается решеткой, была открыта. Наверняка неизвестный вошел именно там. Боюсь, что донья Исабель была похищена, и вместе с ней Ракель.

— А что делает монахиня, которая должна была ее охранять? — спросил Беренгуер.

— Сестра Агнета?

Епископ мрачно кивнул.

— Она ничего не может сказать. Ее там не было. Донья Исабель выглядела сегодня намного лучше, и я вызвала сестру Агнету, чтобы она помогла мне со счетами. Она принесла донье Исабель и Ракель ужин и оставила их, намереваясь вскоре вернуться. Мы задержались дольше, чем предполагали, и она присоединилась к сестрам на вечерне. Когда она возвратилась, их уже не было.

— Другой посыльный должен поехать сразу к его величеству, — сказал Беренгуер. — Но сначала мы должны обследовать монастырь.

— Вы думаете, что кто-то в монастыре… — Исаак не смог закончить.

— Да, — сказала Эликсенда. — Этим утром дверь открывали, чтобы занести продукты, а затем одна из послушниц снова заперла ее на ключ. Послушница вернула ключ сестре Марте, которая лично проверила, что дверь заперта и закрыта решеткой, не так ли, сестра?

Сестра Марта кивнула.

— В мои обязанности входит убедиться, что двери надежно заперты, — мрачно сказала она. — Я не могу сказать, как…

— Кто-то, — прервала ее аббатиса, — я почти уверена, что это одна из наших сестер, — сделал копию ключа сестры Марты, открыл дверь и впустил похитителей. Должно быть, затем она отвела их в комнату больной и помогла им. — Дверь в монастырь открылась, и аббатиса быстро вошла внутрь. — Мне трудно в это поверить, но это единственное разумное объяснение.

— Есть еще одно предположение, — заметил епископ, — и я буду тем, кто произнесет его. Если бы моя племянница решила сбежать — тайно сбежать, — могла бы Ракель согласиться помочь ей?

Аббатиса остановилась и просмотрела на Беренгуера.

— Это два вопроса. Я могу отвечать только за донью Исабель. Я не могу поверить, что она решилась бы на такое. Она отлично понимает свое положение и менее всего склонна совершить подобную оплошность. А что скажете вы, мастер Исаак?

— Могла бы Ракель помочь донье Исабель тайно сбежать? Возможно, если бы та была здорова. Они молоды, а молодёжь может делать глупости. Но при ее нынешнем состоянии здоровья Ракель не позволила бы ей даже выйти в сад, и уж тем более сбежать. Она очень серьезно относится к своим обязанностям. По моему мнению, их забрали силой.

— Я тоже так думаю. Когда это случилось? — спросил Беренгуер.

— Во время вечерни. Это единственное время, когда кто-то мог пробраться к ним.

— Значит, весь монастырь остается без присмотра во время вечерни? — спросил Беренгуер. — Не только две беспомощные молодые женщины?

— Сейчас не время для гнева, — произнес Исаак.

Аббатиса кивнула.

— Гнев — это роскошь, которую ни один из нас не может себе позволить. — Она впустила их в свой кабинет и подвела мастера Исаака к стулу. Епископ также сел, и аббатиса начала говорить, медленно вышагивая по комнате. Вошла сестра Агнета, а за ней сестра Марта. — Как они покинули монастырь? Донью Исабель, должно быть, несли на носилках; она слишком плоха, чтобы идти.

— Мы вскоре узнаем, — сказал Беренгуер с большей убежденностью, чем он при этом ощущал. — Кто-нибудь наверняка заметил носилки на улице после вечерни. Если они не скрылись в городе.

— Это невозможно, — резко бросила аббатиса. — Как только по городу пойдет слух о том, что донья Исабель исчезла, в Жироне для них земля будет гореть под ногами. На них обязательно донесут. Поэтому они где-нибудь за городом, на расстоянии, которое пара лошадей с носилками могла в умеренном темпе пройти за час. Но я не знаю, в каком направлении.

— А вы что можете сказать, мастер Исаак? — тихо спросил Беренгуер. — Вы что-то очень спокойны. Это от горя, или вы размышляете?

Исаак глубоко вздохнул и повернулся на голос своего друга.

— Можно ли в часовне услышать крики из той комнаты? Там видны следы беспорядка? Донья Исабель слишком слаба, но Ракель не подчинилась бы без криков и борьбы. Если никто ничего не слышал и нет никаких признаков борьбы, то что они ели? Кто готовил это? Не оставляли ли еду без присмотра на какое-то время? Ответы на эти вопросы могли бы рассказать нам о том, кто спланировал это деяние и какая помощь ему потребовалась.

Сестра Марта посмотрела на аббатису, та кивнула. Она выскользнула из комнаты так же спокойно, как вошла, и придержала за собой дверь, чтобы она не стукнула, когда закрывалась.

— И еще, — сказал Исаак вполголоса, — как мне сказать жене, что ее любимая дочь бесследно исчезла?

— Исаак, друг мой Исаак, — сказал Беренгуер, — на все ваши вопросы будут ответы, кроме последнего. Ответа на который я пока не знаю.

В комнате воцарилась тишина. Епископ придвинулся к столу аббатисы и начал писать письмо. Эликсенда подошла к окну и выглянула, как будто надеялась увидеть, что две девушки возвращаются, смеясь и болтая, с длительной вечерней прогулки. Она вернулась к остальным.

— Простите меня, — сказала она. — Я думала, что делать дальше. Сестра Агнета, спросите тех, кто был послан на поиски, нашлись ли хоть какие-то следы.

Сестра Агнета поклонилась и вышла. Тишина снова окутала присутствующих, слышно было только, как перо епископа царапает по бумаге.

Наконец Исаак поднял голову.

— Здесь я больше не могу сделать ничего полезного, — сказал он. — Мне будет лучше уйти.

Когда он встал, в кабинет снова вошла сестра Марта.

— Пожалуйста, останьтесь на минутку, мастер Исаак, — сказала аббатиса. — Сестра Марта, что вы сумели обнаружить?

— Их нет в здании, госпожа. И если вы очень громко закричите в той комнате при закрытой двери, это можно будет услышать в часовне, хотя, возможно, не во время пения псалма. В комнате нет беспорядка. Платье доньи Исабель, то, которое там висело, исчезло вместе с плащами обеих молодых особ. Ужин состоял из супа, сваренного из баранины и ячменя…

— У этого блюда сильный аромат? — спросил Исаак.

— Это суп с чабером. И в нем много специй, чтобы возбудить аппетит, — сказала сестра Марта. — Сестра Фелиция и кухарка специально готовили его для доньи Исабель. Был также хлеб, питательный отвар из имбиря и трав и заварной крем. Они съели суп, хлеб, выпили отвар, но заварной крем остался нетронутым. Сестра Агнета взяла еду и оставила ее без присмотра на столе, пока разговаривала с сестрой Бенвенгудой.

— Спасибо, — произнес Исаак.

— Вы можете идти, сестра, — сказала аббатиса. — И я хотела бы, чтобы меня не беспокоили. — Она подождала, пока дверь закроется. — Они были одурманены, одеты и вынесены из монастыря. В этом, должно быть, им помогала одна из моих сестер. Мне стыдно.

— События нескольких последних дней кружатся у меня в голове, как листья на ветру, — сказал Исаак. — Возможно, что, как и листья, они ничем не связаны между собой, за исключением того, что они затронули каждого из нас. Это может быть их единственным связующим звеном… — Его голос затих. — Где Юсуф?

— Вы отослали его домой, — сказал Беренгуер.

— Да, верно. Почему-то я надеялся, что он вернется. Ну да ладно. Я неоднократно ходил по этой дороге в одиночку.

Глава восьмая

Оставшись в тишине и неуверенности, Исаак вытянул руку, чтобы определить дорогу из монастыря. Пытаясь нащупать ступеньку, он оступился. Затем его палка наткнулась на что-то.

— Простите, господин, — сказал знакомый голос. — Тысяча извинений. Я заснул и не слышал, как вы подошли. — Юсуф поймал руку хозяина и помог ему удержаться на ногах.

Юдифь целую минуту не говорила ни слова. Затем, повернувшись к мужу, она ударила его кулаками в грудь, а затем снова, снова, и снова.

— Это ты отправил ее туда! — завопила она. — Навстречу смерти!

Исаак поймал Юсуфа за плечо и отодвинул себе за спину. Больше он не сделал ни одного движения. Град ударов ослаб и прекратился. Юдифь задохнулась.

— Я же говорила тебе, что надо держаться подальше от монахинь. Теперь гляди, что случилось. Моя Ракель! Моя красивая Ракель! — Она разразилась бурными рыданиями, закончившимися мучительным всхлипом. — Она могла бы выйти замуж за богатого человека и быть счастливой, но ты взял ее туда, — сказала она подозрительно бесстрастным тоном, а затем снова разразилась рыданиями.

Исаак спокойно подождал, когда она немного успокоится.

— Ты не сможешь обвинить меня больше, чем я сам обвиняю себя, Юдифь. Но никто не знает наверняка, что она мертва.

— После того, как все кончится, она все равно будет мертва, — горько сказала Юдифь. — Как она сможет вернуться сюда в позоре и отчаянии?

Не говоря больше ни слова, Исаак прошел мимо жены и пересек внутренний двор. Юсуф посмотрел на мрачную спину хозяина, входящего в кабинет, а затем на хозяйку, припавшую к мягкой груди Наоми, и помчался за Исааком. Он тихо постучал.

— Господин, это я, Юсуф.

— Входи, — устало произнес Исаак. Он стоял посередине комнаты, свесив руки и держа голову так, как будто он прислушивался к чему-то. Он был похож на преследуемого зверя, прислушивающегося к шагам охотников. — Принеси мне воды для умывания и воды для питья, — сказал он наконец и тяжело сел. — А затем оставь меня. Если ты мне понадобишься, я позову тебя. Когда поешь, можешь лечь спать.

— Принести вам ужин, господин?

На лице Исаака появилось отвращение.

— Я не могу есть. Просто воды.

Тщательно все продумав, Исаак сосредоточился исключительно на своих действиях. Он аккуратно умылся, надел чистую тунику и сел, выпрямив спину, положив руки на колени, — прекрасная поза для отдыхающего человека. Лишь дыхание, переходящее в рваные всхрипы, и мускулы, похожие на туго натянутые тетивы, выдавали бурю в его душе.

Для него было очень важно найти разумное и осмысленное значение разрозненных событий, произошедших за несколько последних дней. Это было важно, но казалось невозможным. Разрозненные воспоминания, искаженные гневом, вливались в его голову, пока не добрались до самого сердца и он смог ощутить их, как свои, — страх Ракель, боль доньи Исабель, аромат зла, преследующего его самого, его домашних и защитников. Затем на него навалилась тьма — его старый враг, — бесформенная, безудержная и не поддающаяся контролю. Он ощущал во рту ее вкус, густой, горячий и сухой, он ощущал ее как тяжелое одеяло, окутывающее его со всех сторон. Тьма уже лишила его зрения, теперь она унесла подвижность и разум.

И при этом он не мог молиться. У него не было слов, с которыми он мог бы обратиться к Богу, только бессвязный ропот всепожирающего гнева. Он сидел, неподвижный, безмолвный и беспомощный.

Во внутреннем дворе постепенно затихал шум ежедневных забот. Юдифь либо перестала плакать, либо ушла в другое место. Пронзительные голоса близнецов отдалились, а затем и вовсе пропали. Только случайные шаги выдавали присутствие кого-то, кроме него самого. Фелиц вопросительно мяукнул у двери и снова ушел. Юдифь постучала и позвала его к ужину. Но мир вне комнаты был теперь так же далеко, как сказочное подводное королевство. Голоса доносились до него издалека, и он не мог заставить себя отвечать им.

Ничего нет. Должно быть, сейчас ночь, подумал он. Мир затих.

Внезапно из хаоса, кипевшего в его мозгу, выкристаллизовалась эта мысль. «Сейчас ночь, потому что мир вокруг затих, — осторожно повторил он. — А может быть, мир затих потому, что я в своей гордыне и высокомерии был поражен глухотой так же, как слепотой?» И в его сердце гнев уступил место ужасу.

Затем он услышал тихий стук и шум, производимый котом с той стороны двери. «Я не глухой, — подумал он с облегчением, — просто сейчас ночь». Он повторил эти слова, цепляясь за их простоту и логичность, и постепенно его дыхание замедлилось и ноющие мышцы расслабились.

Исаак обдумывал эти две вещи. Он мог слышать с необычайной остротой, и в темноте он был ничем не хуже других. Его тело, хотя и ныло от усталости, по-прежнему было сильным и ловким. Он не мог думать ни о чем ином, а когда попытался, его снова смело чувство сомнения, вины и страха, и он вновь вернулся к тем простым словам, которые были для него, как плот в неистовом потоке: «Сейчас ночь; я все еще могу слышать».

Город спал. Не так давно взошла луна, и россыпь темных облаков закрыла звезды. Местами горели свечи, их свет в темноте казался неестественно ярким.

В часовне в монастыре Святого Даниила монахини пели хвалу Господу, и аббатиса Эликсенда преклонила колени в молитве. Она молилась о спасении жизни двух девушек и о спасении души неизвестной монахини, которая помогла похитить их. Она с тревогой размышляла, кто же это мог быть. Голоса затихли: монахини ушли, чтобы поспать остаток ночи. Аббатиса осталась в часовне, пребывая в молитве и размышлениях.

У себя в кабинете епископ Беренгуер привел в порядок свечу, подправил перо и продолжил писать последовательный отчет обо всем, что произошло. Как и его друг, мастер Исаак, он знал, что донья Исабель д'Импури стоила слишком дорого, в землях и золоте, чтобы ее похититель, обладающий элементарным чувством самосохранения, нанес ей какие-либо повреждения. И пока Исабель жива, другой девушке, Ракель, также не будет причинен вред, потому что она необходима, чтобы сохранить здоровье и честь доньи Исабель. Но Исабель была почти при смерти, а если она должна была умереть… Беренгуер тряхнул головой и вернулся к письму. Его мысли метались, как загнанные звери.

В соседней со спальней комнате дон Педро Арагонский сидел вместе с секретарем и тремя несколько растрепанными государственными министрами, срочно вытащенными из постелей; на столе лежали два письма, которые одно за другим прибыли от Беренгуера из Жироны. Первое прибыло на закате, с радостными новостями. Его величество провел бурный вечер, переходя от глубокого облегчения в связи с обретением сына, которого он уже не чаял увидеть живым, и дышал праведным гневом в отношении тех, кто похитил его. Король спал, когда прибыло второе письмо; посыльный выехал в сумерки из Жироны и всю ночь мчался как ветер через холмы, пользуясь лишь последними лучами солнца и ярким лунным светом. Затем луна ушла, и последний час пути конь и всадник двигались в кромешной тьме. Посыльный настаивал на том, чтобы его величество был разбужен. Так и было сделано.

Король сидел в мрачном спокойствии. Элеазар Бен Соломон, его секретарь, прочитал письмо епископа и подвел краткий итог ситуации.

— Где Кастельбо? — спросил казначей, озираясь.

— Без сомнения, мирно спит в замке неподалеку от Жироны, где он должен был охранять инфанта, — беспощадно сказал король.

Когда его голос затих, комнату заполнила тяжелая тишина. И пока эти четверо мужчин приводили в порядок свои мысли, дон Педро долго и тяжело размышлял о брате и обдумывал свой ход.

«Я стал похож на Самсона, — подумал Исаак, с трудом соединяя слова. — Слепым и беспомощным. В своей гордыне я думал, что смогу справиться с филистимлянами. Я отдал им всю мою силу, и это сломало меня. — Затем до него дошла вся нелепость этого сравнения. — И кто тогда моя Далила? Аббатиса Святого Даниила, с ее холодным голосом и руками?» — Он беспомощно засмеялся, пока не почувствовал, что сейчас заплачет.

Тогда, где-то в середине ночи, когда его тело запульсировало от истощения и бессонницы, он ощутил, что больше не может сдерживать свои несвязные, панические мысли. Они рвались наружу, и вместе с ними возник странный голос, эхом разносящийся внутри черепа — демонический голос, дразнящий его. «Я погубил Ракель, — думал он, и ликующий голос повторял: Погубил… Ракель, Ракель, Ракель…»

«Я должен прекратить это», — с отчаянием подумал он.

«Прекратить, прекратить, прекратить…» — эхом откликнулся голос.

— О, Господи, — громко произнес он, — спаси меня от безумия и научи, как найти правду.

Голос в его голове прошептал: «Правду! — и исчез. И тогда в глубине его мозга возник другой голос, тихий и слабый. — Не забывай, что правда вырастает из земли, дитя мое. Она повсюду». Это был голос его давно умершего учителя, всплывший из глубин памяти или, возможно, ниспосланный Богом, чтобы успокоить его.

— Я больше никогда этого не забуду, Господи, — громко произнес он. — И я никогда не забуду, откуда приходит справедливость.

В его душу вернулся покой, а вместе с ним глубокое и необъяснимое убеждение, что Ракель все еще жива.

Впервые за несколько часов Исаак пошевелился. Внезапно он почувствовал себя в той запертой душной комнате как в ловушке. Он предпринял осторожную попытку приподнять руку. Это ему удалось, и он пошевелил пальцами. Они двигались. Воодушевленный, он встал, почувствовал головокружение, зашатался и неуверенно пошел к двери. Исаак потянул ее на себя и впустил дуновение прохладного, влажного воздуха. Погода изменилась. Фелиц радостно бросился к его ногам и потерся о лодыжки. Он наклонился, чтобы почесать кота за ухом, и его рука натолкнулась на теплое, мягкое тело.

— Юсуф? — удивленно спросил он.

— Ммм, — произнес сонный голос. — Господин? Это вы? Вы в порядке?

— Конечно. Почему ты лежишь на пороге? Ты должен был быть в постели.

Но Юсуф отказался покинуть внутренний двор.

— Я рад твоему обществу, дружок, — сказал Исаак. — Я все время забываю, что за время своих странствий ты стал совой. Сколько сейчас времени?

— Все еще темно, господин. Небо покрыто облаками, но первые лучи рассвета уже касаются крыш на востоке. Это похоже на то утро, когда мы встретились.

— Всего несколько дней назад, — сказал Исаак. — За такое короткое время ты стал для меня таким необходимым.

— Я не заслуживаю такой похвалы, господин, — сказал Юсуф со скромностью человека, который ясно понимает, что он сделал.

— Возможно, нет. Но, несмотря на это, я не могу обойтись без Ракель, парень, — сказал Исаак, и в его голосе послышалась боль. — Кто будет читать мне? Твоя хозяйка никогда не училась, а близнецы все еще слишком малы.

— Мы найдем Ракель, господин, — уверенно сказал Юсуф. — А до тех пор я буду читать вам.

— Ты умеешь читать? — удивленно произнес Исаак. — Ты учился?

— Отец учил меня читать на моем языке, а латинским буквам меня научил старый вор и бродячий певец, который ходил из города в город, пел, рассказывал истории и крал кошельки. Я странствовал вместе с ним, пока его не поймала стража. Я скоро научусь разбирать слова, — добавил он с легким ребяческим высокомерием.

— Скоро, — в отчаянии повторил Исаак. — Я не могу ждать этого «скоро», парень. Я теряю возможность приводить в порядок свои мысли. Я должен вернуться к словам учителей или я сойду с ума.

Исаак поднял лицо к небесам, как будто ожидая чуда, которое позволит ему обозреть свою обеспокоенную душу и во всем разобраться. С востока прокатился грохот, похожий на глас Божий, и первые нежные капли дождя упали на его глаза и губы.

— Пошли, Юсуф. Ты не должен промокнуть, — сказал Исаак с усталой любезностью. — Пойдем, поспим немного. Разбуди меня до того, как солнце поднимется достаточно высоко.

Ракель встряхнулась, освобождаясь ото сна, в котором она падала в глубокую яму, сверкающую разными красками. Ее сердце затрепетало от страха. Голова сильно болела, во рту пересохло и чувствовался какой-то неприятный привкус. На мгновение ей показалось, что она дома, в своей кровати, но затем она вспомнила, что находилась в женском монастыре. Она открыла глаза. Было очень темно, и она лежала на чем-то неудобном, впивавшемся в спину. Она села, и ее затошнило. Что-то было не так.

Она ощупала поверхность, на которой лежала. Это оказался грубый соломенный тюфяк. Ее руки заскользили дальше, пока пальцы не коснулись шершавых досок. Пол. Внизу она услышала перестук копыт и мягкое лошадиное ржание. Или она сошла с ума, или она лежала на грубом полу на чердаке над конюшней.

Затем она поняла, что темнота неоднородна. Квадрат менее яркого черного цвета, вероятно, был оконным проемом, а более темный прямоугольник на расстоянии вытянутой руки от нее — это еще один тюфяк. Она прислушалась. Кроме звуков, доносящихся из конюшни снизу, она смогла разобрать звук слабого, поверхностного дыхания. «Слава Богу, — сказала она про себя. — Донья Исабель». Она и донья Исабель каким-то непонятным ей образом заснули и во время сна были перенесены в это отвратительное место.

Она осторожно встала. Ее волосы зацепились за стропила, и теперь к ее лицу прилипла паутина. Она нетерпеливо стерла ее рукой и добралась до более светлого квадрата, беззвучно передвигаясь в своих мягких кожаных башмаках. Добравшись до неровного проема в стене, она высунула голову. Воздух был прохладным и свежим; небо на востоке уже начинало светлеть. На горизонте что-то виднелось — то ли холмы, то ли облака. Она с любопытством втянула ноздрями воздух: запахи были непривычными. Похоже, что они были где-то за городом.

Она медленно пошла назад по середине комнаты, нащупывая границы свободного пространства. На середине пути ее нога коснулась неровности в полу, и она нагнулась. Ее пальцы нащупали края люка; она нашла засов и попробовала несильно дернуть его. Люк чуть-чуть сместился, но затем снова замер. Заперто или зарешечено. Она продолжила свое неспешное движение. Доски заскрипели, и она замерла на месте. Снизу доносился только шум от животных, и она пошла дальше в сторону грубых досок дальней стены. Она не смогла найти там никаких следов двери. Выход был только один, но и тот был перекрыт.

Она подошла ко второму тюфяку и подняла вялую руку Исабель. Рука была горячей, пульс слабым, дыхание быстрым. Она была одета в тяжелое шелковое платье и завернута в теплый плащ; Ракель расстегнула платье и присела сбоку, дожидаясь рассвета.

Глава девятая

Ракель и Исабель были не единственными путешественниками, проснувшимися в конюшне в то сырое и облачное утро четверга. Прежде чем солнце предыдущего дня достигло зенита, Томас де Бельмонте понял, что понадобится чудо, чтобы его измотанная кобыла добралась до Жироны до сумерек. Самая негодная из верховых лошадей, когда-либо бывших на конюшне его отца, она никогда не выказывала особой любви к быстрому бегу, еще меньше — к работе, и весь прошлый год отлично жила в относительном безделье. Бедная Блавета совершенно выбилась из сил.

Она замедлила ход, еще когда колокола звонили к мессе; задолго до полудня она начала спотыкаться. Наконец она остановилась под жестоким полуденным солнцем, опустив голову и являя собой картину уныния. После нескольких бесполезных попыток оживить ее Томас сдался. Поскольку сам он не особо был рад возложенной на него миссии, то подозревал, что его нежелание передалось и кобыле. Он отвел ее в тень возле ручейка, и они оба отлично отдохнули под деревом, продремав до тех пор, пока солнце не начало склоняться к западу.

Немного отдохнув, лошадь перешла на рысь. Затем дорога свернула на запад, и Блавета решила, что с нее довольно. Соседняя река показалась ей более привлекательной; она замедлила шаг и резко повернула влево. Томас дернул за узду и пришпорил кобылу. Она начала хромать; он снова ударил ее шпорами по бокам. После этого она прижала уши, уперлась передними ногами в пыль и гальку и отказалась сдвинуться с места. Томас спешился, признавая свое поражение. Естественно, чтобы попасть в гостиницу, где он останавливался в понедельник ночью, надо было перевалить через холм. Крепко взяв кобылу под уздцы, он повел упирающуюся скотину вперед.

Он ошибся. Первое жилье, попавшееся ему по дороге, было стоявшей одиноко среди полей ветхой лачугой, с пристройкой возле восточной стены, которую с некоторой натяжкой можно было назвать хлевом. Томас с сомнением посмотрел на это сооружение. Но хромота Блаветы все усиливалась, да и у него ноги уже болели. Лучше было остановиться в последней халупе, чем продолжать путь или остановиться на ночлег на камнях в чистом поле. Солнце все еще висело над горизонтом, но воздух был влажным и тяжелым; он чувствовал, что назревала гроза.

Единственным признаком жизни была небольшая струйка дыма из кирпичного очага во дворе. Он позвал хозяев, постучал в дверь и стал ждать. Изнутри донеслось шарканье, похожее на топот сотен бегущих мышиных лапок, и из щелки в двери выглянула грязная темноволосая женщина. Она пронзительно вскрикнула в тревоге и отступила назад.

— Сбегай за отцом, — закричала она, и дверь снова открылась. Маленький ребенок прополз в щель и помчался на холм так, как будто за ним гналась целая тысяча вражеских воинов, жаждущих его крови.

— Добрая женщина, — обратился к ней Томас. — Я не хочу никого обидеть.

Она ответила тихим тревожным вскриком. Ребенок начал плакать; молодой женский голос прикрикнул на него, чтобы тот затих, — в общем, возник настоящий хаос.

— Кто вы? — спросил голос за его спиной. — Нам здесь не нужны чужаки.

Томас осторожно повернулся, держа руку на мече, и оказался лицом к лицу с человеком, похожим на медведя, чернобровым, загорелым до черноты, с могучим телосложением. У его ног стояла большая поджарая псина и тихо рычала.

— Я выполняю королевское поручение, добрый человек, — сказал Томас с большим высокомерием, чем он чувствовал на самом деле. — Мне и моей лошади нужно пристанище на одну ночь. Вам будет хорошо заплачено за гостеприимство.

В течение некоторого времени на лице хозяина отражалось сражение между подозрительностью и жадностью. В конце концов постепенно победила жадность.

— Что вы от нас хотите? — сказал уже несколько менее угрожающим голосом.

— Место в хлеву для лошади, кровать для меня и еда для обоих.

— Позвольте мне посмотреть на вашу монету.

— Позвольте мне посмотреть на мою кровать и место в хлеву, — сказал Томас.

— Вы не будете спать рядом с моей женой и дочерью, — сказал приветливый хозяин. — Вы можете спать в хлеву рядом с вашей лошадью, и я отдам вам половину хлеба. Мы не можем уделить вам больше.

Хлев было пуст, его обычные обитатели, если таковые были, находились где-то на пастбище. Крыша хлева была покрыта торфом. Две стены были сделаны из грубых досок и кольев, обмазанных грязью. Было грязно, темно, и, скорее всего, все кишело всевозможными паразитами. Однако Томас спал и в менее удобных местах, и наверняка в доме было не чище. Хлеб был грубым, и его пришлось долго жевать, но кусок был достаточно большим. После целого дня пути он казался манной небесной. Позаботившись о кобыле и поев, Томас начал искать угол для себя, достаточно чистый, чтобы расположиться там на ночлег.

Осуществление этой трудной задачи было прервано фермером, который во внезапном припадке сердечности притащил кувшин вина и поставил его на земляном полу.

— Моя жена подумала, что вы можете захотеть пить.

— Передайте ей мою благодарность, — сказал дон Томас.

Фермер, хмыкнув, ушел.

Томас поднял тяжелый кувшин и осторожно попробовал. Вино было кислым и терпким, но было способно смыть дорожную пыль с горла. Он вышел на свежий воздух, и сел около двери на поставленный на попа бочонок и глубокомысленно посмотрел на кувшин. Он полагал, что это были припасы, рассчитанные на несколько дней. Предложить такое незнакомцупоказалось ему слишком щедрым для такого жадного человека. Немного подумав, он внес кувшин в хлев и аккуратно поставил его на земляной пол.

Вино тонкой струйкой побежало к двери, образовало там лужицу и впиталось в землю. Томас разбросал солому поверх винного пятна, выставил кувшин наружу, затем завернулся в плащ и растянулся на тощей куче соломы в углу за кобылой.

Несмотря на ранний час, усталость накатила на него сразу же, как только он закрыл глаза, и на какое-то время он забылся тяжелым сном. Во сне он видел донью Санксию. Она убегала от него с жестоким смехом, и ее великолепные красно-рыжие волосы летели в воздухе. Когда он протянул к ней руку, она истаяла лужицей кислого вина, и он проснулся. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что услышанные им голоса не были частью его сна, а доносились снаружи.

— А если он проснется, муж мой?

— Он же прикончил тот кувшин. Он не проснется до Судного дня.

Томас сел.

Фермер тихо вышел из двери своей лачуги и начал красться вдоль стены дома и навеса. Слабый огонек маленького светильника, который он держал в левой руке, освещал землю вокруг него, делая окружающую тьму еще более глубокой. На углу он вытянул нож из сапога и тихо двинулся к двери хлева. Он приподнял светильник, и кобыла начала беспокойно переступать ногами.

— Добрый вечер, — сказал Томас.

Фермер обернулся, подскочив и уронив светильник на земляной пол хлева, где он продолжал тускло гореть.

— На вашем месте я бы затоптал это, — любезно сказал Томас. Он сидел на бочонке около двери, и меч в его руке мерцал в свете горящего на земле масла.

Фермер энергично затопал ногой по огню, продолжая это занятие даже после того, как огонь полностью потух.

— Мне показалось, что я слышал, как где-то крался вор, — сказал он наконец.

— А, — обронил Томас. — Вы тоже это услышали!

— Да. Я вышел посмотреть, что там такое.

— Интересно, а ваша собака ничего не слышала, — заметил Томас.

— Устала на охоте, — пробормотал фермер. — Вашей светлости не спится?

— Да нет. Но мы с моей кобылой всегда спим очень чутко. Блавета оказалась более хорошим сторожевым псом, чем ваша собака. Желаю вам спокойной ночи, добрый человек.

Томас и его кобыла немного подремали, пока первые лучи рассветного солнца не осветили их медленное, медленное движение.

Небо в неровном чердачном оконном проеме стало светлеть. По окрестным полям прошел дождь, и водянистый солнечный луч вполз внутрь, осветив их тюрьму. Корзина Ракели с травами и лекарствами стояла в углу, рядом с небрежно увязанной одеждой, но их похитители, злонамеренно или нет, не оставили им воды для того, чтобы напиться или умыться. Исабель застонала и дернула головой. Ее губы снова стали сухими и потрескавшимися, а кожа горячей. Ей нужна была вода и охлаждающая повязка, необходимо было привести в порядок ее рану. Какими бы странными и пугающими ни были люди, находившиеся под ними, Ракель была вынуждена обратиться к ним за помощью.

Она нервно окликнула их:

— Эй, кто там? Донья Исабель больна.

Никакого отклика.

Ракель с отчаянием посмотрела на свою пациентку. Девушка ударила по грубым доскам пола кулаком и вновь обратилась с призывом о помощи, немного громче.

Опять никакого ответа.

Она встала на люк в полу и забарабанила по нему пятками. В ответ раздалось ржание лошади. Больше ничего. Они были брошены, заперты, без пищи, без воды. Слезы выступили у нее на глазах, и она чуть было не пропустила тихий шум голосов внизу. Там были люди, которые старались ничем не выдать свое присутствие. Ее страх куда-то испарился.

— Эй, вы, — закричала она. — Эй, вы там! Вы что, собираетесь оставить донью умирать от жажды и лихорадки?

Она подождала ответа. Ни одного звука, кроме шума потревоженных животных.

— Убийцы, — продолжила она, уже громче. — Порочные сыновья бесчестных матерей! Трусы, боящиеся беспомощных женщин! Ответьте же мне!

Она прошлась по полу, исследуя его теперь уже в ярком свете дня. И снова наступила на доску, которая и до этого так угрожающе скрипела; она наклонилась, чтобы осмотреть ее. Доска была старой, сухой, растрескавшейся и, похоже, удерживалась на месте при помощи самого ненадежного гвоздя на свете. Она ухватилась за свободный конец и потянула изо всех сил. Доска застонала, расщепилась и шумно лопнула довольно далеко от балки, осыпав все вокруг градом щебня и насекомых. Теперь она могла заглянуть внутрь конюшни. Лошадь, привязанная внизу, в панике отступила, испуганная шумом. Ракель подобрала доску, уперла один ее конец в пол, поставила свою изящную маленькую ногу на середину доски и подпрыгнула. Доска сломалась пополам.

Удерживая сломанную доску, Ракель снова посмотрела вниз через созданный ею проем. Внизу взбудораженная лошадь поднялась на дыбы и била копытами, а испуганный мужчина пытался ее утихомирить. Ракель встала на колени возле проделанного ею отверстия и пропихнула туда кусок доски.

— Откройте люк и принесите нам воды, мужланы, или я брошу это вам на голову, — с удовольствием произнесла она — Следующий кусок упадет на животных, а затем…

— Она разрушает мою конюшню, — прокричал голос, больше озабоченный повреждением собственности, чем неизбежностью нападения. — Да она решительнее иного мужика!

— И я все здесь уничтожу, — сказала Ракель, опьяненная безрассудством. — Я все здесь разломаю, наложу проклятие на твою скотину, деревенщина, и на кур. Нескоро у тебя снова появятся яйца, молоко или теленок. Принесите нам воду, или будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— Ради бога, идиот, сделай ты хоть что-нибудь. — Это был новый голос, который показался более воспитанным и раздраженным. Ракель с любопытством нагнулась и увидела изящно одетого человека, стоявшего в открытом дверном проеме. Он улыбался ей наглой, хитрой улыбкой. — Принесите им воду и все, что им нужно. Мы же не хотим, чтобы девочка умерла, не так ли?

Ракель медленно подтянула доску на чердак.

— Ты действительно можешь наложить на них проклятие, чтобы не дать их курицам нестись? — спросила донья Исабель после того, как им принесли воду, свежее молоко и хлеб, и даже кувшин кипятка, в который Ракель опустила травы из своей корзины.

— Нет, моя донья, — серьезно ответила Ракель. — Я сказала это, чтобы напугать нескольких безграмотных крестьян, но человек в дверном проеме, с его хитрой, проницательной улыбкой, испугал меня. Я даже не знаю, как к нему подступиться. Я ведь была настолько сердита, что сказала первое, что пришло мне на ум.

— Ты очень умна.

— Не знаю, было ли это очень умно, — сказала Ракель, — но это заставило их принести нам пищу и питье. Кто они, донья? Вы их знаете?

Донья Исабель слабо качнула головой.

— Враги моего отца, — прошептала она. — Или вассалы хозяина земель, соседних с моими. Или те и другие вместе. Скорее всего, последнее. — Она закрыла глаза и, казалось, заснула. — Если мне придется выйти замуж за уродливого старика, который хочет получить мое состояние, — пробормотала она, — пусть уж это лучше будет кто-то из друзей моего отца, чем моего дяди. — Она отвернулась от света и задремала.

Чуть свет Томас повел Блавету назад к дороге. Когда от злосчастной фермы их уже отделяли два холма, стремительно налетел ливень и вымочил их обоих. Затем из-за туч вырвалось солнце; Томас шел пешком, пока дорога не начала высыхать, а затем сел верхом на свою несчастную, одеревеневшую кобылу. Они двигались в спокойном темпе, пока шум вздувшегося от дождя ручья не напомнил Томасу, что оба вспотели, покрылись пылью и измучены жаждой. Человек и лошадь с трудом добрались до небольшого лужка на берегу реки. Томас подумал и решил, что, поскольку он уже и так опаздывал на встречу почти на день, то лишний час опоздания уже не будет иметь значения. Он прополоскал свою пропитанную потом и дождем рубашку и развесил ее на ветвях для просушки, энергично вымылся и растянулся на мягкой траве, решив прикончить хлеб, оставшийся от ужина.

То, что Томас заснул, было понятно и, возможно, даже простительно. Прошлую ночь он спал урывками, с обнаженным мечом в руке, ощущая жадное внимание хозяина к своей особе и помня о его остром ноже. Несколько небольших кустиков, растущих между дорогой и рекой, скрыли их от взгляда случайных прохожих; солнце, хотя и не успевшее высоко подняться на востоке, пригревало ему лицо. Блавета мирно щипала траву, река тихо напевала ему на ухо свою колыбельную.

Он проснулся, когда солнце уже было в зените, и услышал перестук копыт. Блавета дремала под деревом. Томас перевернулся на живот, чтобы понаблюдать за случайной процессией.

Впереди ехал неприветливый малый в простой одежде. Он был верхом на лошади, которая выглядела слишком хорошей для него, и вел в поводу прекрасную каштановую кобылу, на которой ехала знатная молодая дама. Завершал процессию господин на великолепном карем жеребце. В его прекрасном костюме сочетались алый и черный цвета, рукоять меча блестела на солнце. В середине две крепкие серые лошадки несли паланкин, их вел молодой крестьянин в потертых башмаках и грязной тунике. Томас решил, что господин в паланкине был слишком сильно болен, чтобы следить за внешним видом своих слуг.

Процессия подъехала ближе, и Томас ругнулся. Кастанья! Он узнал бы этого каштанового жеребца где угодно, как и его наездника Ромео. Ромео, одетый как знатный господин, и с мечом.

Поначалу он решил встать и окликнуть его. Однако затем он решил проявить осторожность. Он снова внимательно посмотрел на процессию и, к своему ужасу, увидел, что у девушки руки крепко связаны и прикручены к седлу.

Она стрельнула глазами в его сторону.

— Остановитесь! Нам нужна вода, — произнесла она.

— Мы остановимся, когда я сам решу остановиться, — сказал Ромео.

Томас был оскорблен. Это было то, что его дядя называл сопровождением благородных заключенных, — два неряшливых крестьянина и его собственный слуга сопровождают даму, привязанную к седлу, и беспомощного джентльмена в паланкине. Позорное занятие для рыцаря! Томас решил, что это иностранные заложники, или, в худшем случае, мятежники благородного происхождения. Присев, он торопливо оделся и, не вкладывая меч в ножны, начал взбираться вверх по холму.

Глаза Ракели, а это была она, на мгновение расширились, и она повернулась к Ромео.

— Вы — мужлан, — громко сказала она. — Моя подопечная нуждается в помощи. И независимо от причин, заставивших вас похитить нас, не в ваших интересах плохо обращаться с нами. Уверяю вас, у нас есть друзья…

— Сиди тихо, — резко сказал Ромео.

Томас случайно задел маленький камешек, который шумно покатился вниз с холма.

— … которые сделают вашу жизнь сплошной мукой, — продолжила Ракель как могла громко. — Я настаиваю на том, чтобы вы позволили мне спешиться. Если вы желаете…

— Тихо! — проревел Ромео, слезая с коня. — Я что-то слышу.

— Ерунда, — быстро произнесла Ракель.

— Ромео, друг мой, — спокойно произнес, показавшись, Томас. — Повернись и оправдайся, прежде чем я продырявлю тебе спину мечом.

Когда Ромео повернулся к нему лицом, его меч уже был наготове.

— Молодой хозяин, — высокомерно процедил он.

— Брось оружие и освободи эту женщину, — спокойно произнес Томас.

— Сейчас, сейчас, молодой хозяин. Позвольте мне дать вам совет. Не рискуйте своей такой юной жизнью. Идите домой, и забудем обо всем этом. Вы вмешиваетесь в дела, в которых ничего не понимаете.

— Бросьте оружие, Ромео, — повторил Томас тем же ровным тоном.

— Ну, хватит! — рассердился Ромео и сделал выпад.

Но, хотя Ромео был столь же быстр и силен, как и Томас, и намного более изощрен в политических интригах, его не отсылали в семилетнем возрасте, как Томаса, изучать манеры, этику и искусство войны к дяде Томаса со стороны отца. В тринадцать лет Томас приплыл вместе с дядей на Майорку, чтобы помочь захватить этот остров для короля. В семнадцать он уже самостоятельно отправился сражаться против союзов в Валенсии и был ранен, защищая права дона Педро на трон. Он залечивал раны дома, когда его дядя, граф Кастельбо, нашел для него новый пост, где ему пришлось неумело барахтаться в странной и враждебной ему придворной среде. Так что действовать с мечом в руке он умел отлично.

Он напал со всей той холодной расчетливостью, которой выучился у лучших мастеров, со всем гневом и неудовлетворенностью, которые скапливались в нем в течение последних четырех дней, и с дикой радостью, что наконец-то он оказался лицом к лицу с врагом, которого он мог видеть воочию. Первый глубокий выпад Ромео он парировал довольно легко, отступив на шаг. При втором выпаде Томас контратаковал, выполняя обманные удары, двигаясь легко и быстро по тщательно выверенной линии.

Ромео был опытен, но ему сильно помешало ощущение собственного превосходства и уверенность в том, что его хозяин — беспомощный простак. Томас отогнал его к краю дороги и резанул по левой руке. Ромео отступил, и Томас последовал за ним на каменистое поле. Томас запнулся о камень и получил незначительную рану в предплечье. Он сменил позицию, сделал обманное движение и ударил Ромео по лбу над бровью. С удивленным взглядом Ромео поднял руку, чтобы коснуться кровоточащей раны, и тогда Томас нанес удар.

Ромео упал, получив смертельный удар в грудь. Томас вытащил меч, медленно вытер его от крови и вложил в ножны.

— Вот что бывает с теми, кто поднимает против меня оружие, — холодно сказал он. — И ты зря вовлек меня в свое предательство. — Топот копыт ненадолго отвлек его. Он успел повернуть голову, чтобы увидеть угрюмого мужика на отличной лошади, улепетывающего в панике. Парня, который шел пешком, нигде не было видно. Он снова повернулся к Ромео. — Это ты убил Санксию?

— Нет, молодой мастер, — задыхаясь, сказал Ромео. — И я не знаю, кто это сделал. Она не должна была умереть. Не тогда. — Он закашлялся, изо рта побежала струйка крови, и он широко раскрыл глаза. — И я не знаю, кто убил Марию, — прошептал он. — Она находилась с противоположной стороны от нашего места встречи. Она предала меня и, наверно, была убита каким-то случайным вором. — Он попытался сардонически засмеяться, закашлялся и окончательно затих.

Бельмонте сложил руки Ромео на груди, перекрестился, пробормотал молитву и поспешил к сердитой молодой особе.

— Госпожа, — сказал он, кланяясь, — Томас де Бельмонте, к вашим услугам. — Он начал развязывать узел веревки, стягивающей ее запястья. — Я не знаю, почему, но мой слуга, который теперь лежит мертвым, похоже, обращался с вами как с пленницей…

— Мы были похищены, — сердито сказала Ракель. — Нас увезли из-под защиты сестер в монастыре Святого Даниила, пока мы были без сознания. Зачем?

— Я не знаю, — торопливо сказал Томас. — Клянусь Вам. Я знал Ромео как честного человека. Я жестоко ошибался. Но он заплатил за свое предательство.

Ракель потрясла запястьями, освобожденными от веревок, энергично растирая их.

— Донья Исабель очень больна. Она нуждается во внимании и отдыхе, ее нельзя везти по этим диким местам.

Она тревожно посмотрела вниз на землю, отлично сознавая, что она намного опытнее в целительстве, чем в искусстве верховой езды, надменно посмотрела на своего спасителя и, порозовев от смущения, перекинула под юбкой правую ногу поверх лошадиной спины. С внезапно возникшей решительностью она положила руку на плечо Томаса и спрыгнула со своей вышколенной лошадки. Быстрым движением она оправила юбки и поспешила к донье Исабель.

Вспомнив о требовании, которое он подслушал вначале, Томас помчался назад к реке и наполнил кожаную флягу холодной водой. Затем он подошел вслед за девушкой к паланкину.

— Я слышал, как вы просили воды. Могу я помочь вам? Я могу принести столько, сколько потребуется.

— Кто это, Ракель? — Голос из-за занавески был низок, слаб и очень нежен.

— Томас де Бельмонте, госпожа. Именно его слуга похитил нас.

— Но не по моему приказу, клянусь! — сказал Томас. — Я не могу даже представить себе, почему кто-то мог решить похитить вас. Но что бы ни пытался сделать Ромео, он уже заплатил за это, госпожа. Я убил его, — спокойно добавил он. — И если есть что-нибудь, что я мог бы сделать, чтобы воздать вам за ваши страдания, я сделаю это с удовольствием.

— Я хотела бы немного воды, — сказал голос из-за занавески.

Ракель задвинула занавеску и вынула из узла чашку. Она протянула ее Томасу, который аккуратно наполнил ее из фляги.

Она снова отодвинула занавеску, и Томас посмотрел на лицо, бледное как смерть, окруженное густыми волосами, напоминающими цветом мед и спелую пшеницу, или буковые листья по осени. Ее темные глаза были мягкими и лучились светом. Она улыбнулась, и донья Санксия навсегда покинула его воспоминания. Он почувствовал, что он знал эту красивую девушку, с изогнутыми бровями и тонко очерченным носом, всю свою жизнь; она была похожа на нарисованного святого, или на мраморную статую, или на его величество короля. У него упало сердце.

Девушка выпила, воду и отодвинула чашку.

— Спасибо, дон Томас, — пробормотала она. — За воду и за то, что вы спасли нас. Я Исабель д'Импури, а моя подруга… — она закашлялась и снова потянулась за водой.

— А я — Ракель, дочь лекаря Исаака, — сказала та, когда Томас снова наполнил чашку. — Мы хотели бы вернуться в Жирону.

— Рядом есть гостиница, — сказал Томас. — Я надеялся попасть туда вчера вечером.

— Мы проехали ее меньше часа назад, — сказала Ракель. Она потянулась к своей корзине и вынула кусок льняной ткани. — Если вы позволите, дон Томас, я перевяжу вам рану на руке.

Томас протянул руку. Ракель разрезала рукав и аккуратно перевязала небольшой порез на предплечье.

— Спасибо, госпожа, — сказал он. — Если мне позволено будет предложить, когда вы и донья Исабель будете снова готовы путешествовать, я мог бы сопроводить вас в гостиницу, а затем поехать в Жирону, чтобы сообщить вашим друзьям о том, что вы в безопасности. Я возвращусь на рассвете, чтобы проводить вас назад в монастырь.

— Спасибо, дон Томас. — Голос доньи Исабель был настолько тих, что он приблизился и наклонился, чтобы услышать ее слова. — Вы очень любезны.

Томас покраснел и отступил назад.

— Но сначала я должен найти мою кобылу, внизу у реки, и поймать лошадь Ромео. Под ним был мой конь, — это моя лошадь, потому что мой конь сейчас в Барселоне, у него повреждена задняя нога, а поскольку Кастанья был у Ромео, мне пришлось поехать на этом несчастном животном…

Исабель улыбнулась. Ракель рассмеялась.

— Я развеселил вас, госпожа? — спросил Томас несколько оскорбленно.

— Да, дон Томас, — сказала Ракель. — И я вам очень благодарна. Со вчерашнего дня мы жили в таком странном кошмарном мире, что для нас удовольствие слушать, как вы говорите о своих лошадях так страстно и так рассудительно. Вы ведь не привыкли беседовать с дамами, не так ли?

— Но я секретарь ее величества, доньи Элеонор, — сказал Томас, как будто, это было ответом на вопрос.

— Пожалуйста, поймайте Кастанью, захватите свою кобылу, и давайте покинем это ужасное место, — сказала Ракель.

Глава десятая

Исаак проснулся от легкого прикосновения к его руке.

— Господин, — тихо позвал Юсуф. — Господин, сейчас уже послеполуденное время, и хозяйка спрашивает о вас. Я принес вам немного поесть.

Его хозяин спустил ноги на пол и сел. Он невероятно устал, голова сильно кружилась.

— Я не буду есть. Пока. Принеси мне только кружку воды.

— Вот, господин, — сказал мальчик и вложил кружку ему в руку.

— Теперь, парень, слушай меня. Пойди к хозяйке и скажи ей…

— Сказать ей что, господин?

— Только не правду, — устало произнес Исаак. — Правда состоит в том, что я не могу вынести разговор с нею. Правда в том, что, хотя я окружен книгами, полными мудрости, я не могу ими воспользоваться, потому что Ракели нет. Скажи ей, что мне нужно побыть одному, чтобы подумать, и что я пойду в поля. А затем поешь сам, и мы отправимся.

Исаак умылся холодной водой и надел чистую одежду.

— Мы пересечем реку, — сказал он. — Но небыстро, потому что сегодня утром у меня воспалились суставы и они плохо гнутся. — И они неторопливо отправились к мосту.

Река была все еще бурной после утренней грозы, но небо было ясным, а ветер смягчил жар солнца.

— Куда мы идем, господин? — спросил Юсуф. — Мы пересекли мост.

— Чтобы встретиться с человеком, который давно уже хотел поговорить со мной, — сказал Исаак.

— Да, господин, — сказал Юсуф голосом, полным сомнения.

— Где-то недалеко отсюда, — сказал Исаак, — есть большое дерево с густой кроной, под которым человек может сидеть в тишине и покое и будет заметен со всех сторон.

— В той стороне, — сказал Юсуф. — Около церкви.

— Отведи меня туда, парень, — сказал Исаак. — Я сяду под деревом и обдумаю все, что требует размышлений.

В полном молчании Юсуф повел своего хозяина через поле.

— Теперь оставь меня. — Исаак устроился под деревом, прислонившись к нему спиной, и жестом показал мальчику, чтобы тот ушел. Он положил руки на колени и сделал несколько глубоких, медленных вдохов.

— Но, господин, — сказал Юсуф, — что я должен сделать?

— Пойди на рынок и поищи ответы, — сказал Исаак сонным голосом.

— На какие вопросы, господин?

— Если ты не можешь найти ответы, значит, сначала надо поискать вопросы, — нетерпеливо произнес Исаак. — Когда найдешь их, возвращайся ко мне. Если увидишь, что я ушел, ищи меня дома.

— Позвольте мне принести вам пищу и питье, господин.

— Нет. Теперь оставь меня.

Юсуф пошел через луг. Но, сделав не больше трех шагов, он остановился и решительно повернулся назад.

— Здесь тот, кто шел за нами, — в его голосе послышались панические нотки.

— Высокий человек, длинноногий, в военной форме?

— Да, господин.

— Посмотри на него внимательно, Юсуф. Он пахнет злом. И скажи мне, когда увидишь его снова.

Томас де Бельмонте осмотрел свое войско — две кроткие дамы и пять лошадей — и расставил их с военной точностью.

— Я поведу пару серых, — сказал он Ракель. — Вы можете вести бедную Блавету и при этом ехать на своем коне, госпожа?

— Конечно, — сказала она и замялась. — По крайней мере я думаю, что могу, дон Томас, — добавила она. — Я никогда не ездила верхом до сегодняшнего дня, как, наверно, вы уже поняли. Но утренняя поездка показалась мне достаточно легкой.

— Отлично, — с сомнением сказал Томас, помогая ей взобраться на спину кобылы. Она расправила юбки, одной рукой подхватила уздечку Блаветы, а другой — узду гнедой кобылы, и ударила лошадь каблуками. Процессия двинулась вперед.

— Если бы я знала заранее, я бы оделась перед сном в дорожное платье, — заметила она, оглядывая свое тонкое льняное платье с кривой улыбкой. Но, несмотря на неудобство, Ракель признавалась себе, что это было самое захватывающее приключение в ее в общем-то спокойной жизни. С некоторым чувством вины — конечно, ее родители наверняка ужасно беспокоятся, — она поняла, что ей оно очень понравилось. Она отважно повернулась к Бельмонте.

— Как вы оказались у реки, где вы прятались, когда мы проезжали мимо, дон Томас? — лукаво спросила она.

— Прятался, госпожа? Я не прятался, — запротестовал он. — Это из-за несчастной кобылы, которую вы ведете за собой.

— Кобыла пряталась?

Что-то, похожее на смешливое фырканье, заставило его остановиться и осмотреться.

— Конечно, нет, — сказал Томас. — Кобыла захромала, и я искал для нее тень и воду, чтобы отдохнуть. Мы мало спали в прошлую ночь…

— Короче говоря, дон Томас, вы отправились туда, чтобы переждать жару, вместо того чтобы выполнять ваше поручение.

Осознание, каким было его поручение, заставило его замолчать. Он кивнул, потрясенный тем, что почти что сделал.

— И эта ужасная бессонная ночь прошла в той гостинице, куда вы нас сейчас везете? — спросила Ракель. — Это не очень любезно с вашей стороны.

— О нет, госпожа. Гостиница вполне удобная. Вчера вечером Блавета и я, мы ночевали в хлеву у одного учтивого и доброжелательного фермера. Он очень стремился помочь утомленному животному, решив забрать себе ее груз, мой кошелек и убив меня. — Внезапно он подумал о произошедшем с неожиданным ощущением симпатии.

Если бы не было несчастной кобылы и грязного головореза, то не было бы и этого приключения. Он засмеялся. Ему вторил отчетливый смех из-за слегка отодвинутых занавесок паланкина.

Гостиница бы такой, какую и следовало ожидать путешественникам, следующим по привычному маршруту: терпкое вино, наливаемое щедрой рукой, неизменная, но добротная и обильная пища, неудобные кровати и грязь по непомерным ценам. Но это было роскошью по сравнению с конюшнями и сеновалами.

Пригревало золотистое летнее солнце. Сейчас гостиница была пуста — путешественники, прибывшие прошлой ночью, уже покинули ее, а сегодняшние еще не прибыли. Мало кто задерживался здесь больше, чем на одну ночь. Томас вошел внутрь, чтобы посмотреть, что и как. Хозяин гостиницы храпел в своей каморке позади общей прихожей; гостиничный сторожевой пес приоткрыл один глаз и снова закрыл его. Томас переступил через его лежащее тело и ударил кулаком по столу.

— Эй! Хозяин, — позвал он. Храп прекратился. Он многозначительно вытащил кошелек, полный мелких монет. Пара башмаков ударила по полу, и в комнате появился взъерошенный человек с заспанными глазами.

— Какого… — Он помигал и осмотрел Томаса от башмаков до шляпы. В его голосе появились заискивающие нотки. — Мои извинения, ваша светлость. Прошлая ночь была очень хлопотной, и я…

— Да-да, — сказал Томас. — Неважно. Вы можете поселить до завтрашнего утра двух дам в комфорте и безопасности? Одна из них больна и не может ехать дальше сегодня.

— Конечно, мой господин, — сказал хозяин, кося глазом на тяжелый кошелек. — У меня есть красивая комната, изящная, она как раз подходит для самых благородных дам, с еще одной комнатой рядом, где они могут обедать и удобно отдыхать.

— Давай-ка я посмотрю на нее, — подозрительно произнес Томас.

Вот так Ракель и Исабель были устроены на ночлег в паре комнат вдали от общих чердаков и комнат для ночлега, где останавливались более скромные путешественники, а там их уже ждала наивная девочка-служанка, признавшаяся, что ей всего одиннадцать лет.

Исаак сидел, прислонившись к стволу дерева, и ждал. Он заставил себя расчленить все звуки и запахи — аромат луговых цветов, жужжание и гудение насекомых, запахи различных трав, напоенных утренним дождем, и — такой всепроникающий, что он отторгался сознанием, — мерзкий запах летней речной грязи и еще более отвратительная вонь людских тел.

Он скорее почувствовал, чем услышал приближение человека. Казалось, земля вздрагивает у него под ногами. Затем он вычленил свистящий звук движущейся ткани, а также скрип и запах кожи — не плохо сшитых башмаков, а жесткого ремня. Перевязь меча. И, наконец, до него донесся запах пота, лошадей и страха.

Исаак ждал.

Голос этого человека был резким, но речь была вполне культурной.

— Ты слепой Исаак, лекарь из Жироны, — сказал он.

— Да, — сказал Исаак.

— Ты еврей.

— Да.

— Ты знаешь, кто я?

— Не знаю, — сказал Исаак. — Но полагаю, что вы тот, кто называет себя Мечом Архангела Михаила. Я прав?

— Да, — сказал Меч. — Почему ты сидишь здесь, на земле, одинокий и беззащитный, если знаешь, что тебя преследует Меч Архангела?

— Я хотел поговорить с вами, — небрежно произнес Исаак. — И я полагал, что вы тоже хотели поговорить со мной. Я и решил сесть в одиночестве в тихом месте и посмотреть, подойдете ли вы ко мне.

— Нет ничего, что я хотел бы сказать тебе, лекарь, — сказал Меч. — Но я слушаю тебя. Что ты можешь сказать мне?

— Только это, — сказал Исаак. — Почему вы преследуете меня и моих близких?

— Только тебя, — сказал Меч. — Те, кто окружают тебя, мне неинтересны. Менее важные объекты я оставляю другим. Моя цель — ты.

— И почему же?

— Ты умный человек, лекарь. Ты знаешь ответ.

— Я не знаю, чем вы руководствуетесь.

— Ты злой человек, — спокойно сказал Меч. — Колдун. Тот, кто управляет другими. Люди вроде тебя должны быть уничтожены.

— Почему вы ждали семь дней?

— Ты приставил ко мне шпионов, — сказал Меч. Его голос стал резким.

— Мне это не было нужно. В течение семи дней некий человек — один и тот же — следовал за мной всякий раз, когда я покидал квартал. У него очень своеобразная походка, почти хромота, — это старая военная рана?

— После кампании в Валенсии, — сказал Меч.

— И он безумен. Это он стоит передо мной сейчас, тот самый человек.

Кожаная перевязь снова скрипнула.

— Ради всех святых, еврей Исаак, ты заставляешь меня обнажить меч. Здесь, на открытом месте, на глазах случайных прохожих. Я не безумен!

— Вы безумны, — печально сказал Исаак. — Я слышу это по вашему голосу; я чувствую запах безумия в вашем поте, он пропитывает все ваше тело.

— Так это твой диагноз?

— Да.

— Плевал я на твой диагноз и на всю твою ученость. Ты пахнешь бесполезностью и ничего не стоящим раскаянием, слепец. Как ты смеешь так говорить с Мечом?

— Я смею, потому что говорю правду. Только ложь трудно произнести.

— Это верно, — сказал Меч. — То, что ты сказал, — все — правда. — Его голос взлетел в изумлении и ликовании. — Я чувствую в себе безумие. Но это — божественное безумие, оно дано Богом, и его цель состоит в том, чтобы заставить меня делать то, что правильно, безупречно и истинно.

— В чьих глазах? — спросил Исаак.

— В глазах Господа, — сказал Меч. — Ничьи другие глаза неважны.

— Очень интересно, — сказал Исаак так спокойно, как будто обсуждал вопрос логики. — Только один человек из моего окружения знает, что считает истиной, справедливостью, безупречным и достойным сам Господь. Как удачно, что мне удалось встретить двух человек, которые обладают такой божественной уверенностью.

— И кто этот второй? Ваш друг епископ?

— Его преосвященство? Конечно, нет. Епископ — скромный человек, ученый, готовый признать, что другие могут понимать волю Господа более точно, чем он. Этот другой — моя жена. Честная женщина, целомудренная, верная и преданная, но неграмотная и, наверно, очень упрямая.

— Ты пытаешься выставить меня дураком, Исаак. Ты странный враг, — добавил незнакомец и развернулся на пятках, готовясь уйти. — Как я могу сражаться со слепым человеком, который не может сопротивляться? Тем не менее я это сделаю, и его горло должно быть перерезано, как и у прочих.

— Но не здесь?

— Не здесь и не теперь. Еще не время.

Когда Меч быстро шагал через луг, Юсуф внимательно рассмотрел его из своего укрытия за кустом и задрожал от страха.

Аббатиса Эликсенда подавила зевок. Сейчас не время было думать о сне, и неважно, сколько времени прошло с тех пор, когда она в последний раз ложилась в постель. Она медленно шагала взад-вперед по маленькой приемной под внимательным взглядом сестры Марты, стараясь как можно четче сосредоточиться на разговоре с епископом.

— Все время, начиная со вчерашней вечерни, я провела в молитве и разговорах со всеми находящимися в этом доме, по очереди. Я сделала множество интересных открытий о моем монастыре. Некоторые из них не имеют никакого отношения к исчезновению доньи Исабель. Другие имеют. — Она сделала паузу, чтобы набрать воздуха в грудь.

— И что? — нетерпеливо спросил епископ. Аббатиса могла долго плести подобные рассуждения на манер многоречивого проповедника, особенно когда волновалась. Это сильно раздражало Беренгуера.

— Причиной раны доньи Исабель были девчачьи ссоры, предосудительные, но невинные. По-видимому, детей оставили без присмотра: несколько рамок с вышивками были опрокинуты, рабочие корзинки перевернуты, — первое вышло случайно, а второе… давайте назовем это шутливым возмездием. Рабочая корзина доньи Аны была сбита на пол, и, когда она пошла отомстить за себя, то споткнулась и упала на донью Исабель со старой толстой иглой в руке. Этим утром донья Ана рассказала мне о причине болезни доньи Исабель. Она провела целый день в слезах испуга и раскаяния.

— То есть в ее действиях не было намерения?

— Никакого. Донье Ане двенадцать лет, она очень шустрая, даже вредная порой, но столь же невинна в политических интригах, как старый монастырский пес. Ее рассказ звучит вполне правдоподобно.

— Это интересно, но ничуть не продвигает нас в нашем расследовании.

— Хорошо. Донья Ана рассказала мне еще кое-что, ваше преосвященство. Похоже, что вчера рано утром она заполнила корзину инжиром с дерева в саду и сама съела большую часть собранного. Она растет, как стебель пшеницы по весне, и всегда хочет есть. Во время вечерни у нее началась колика. Она выскользнула из часовни, как она говорит, по страшной потребности, и когда она бежала к укромному месту, она была вынуждена спрятаться, так как мимо нее очень быстро прошли две очень высоких монахини — самые высокие монахини, которых она когда-либо видела в жизни.

— Какого она роста?

— Она мне по плечо. Она сказала, что они были намного выше меня, но она не смогла описать их подробнее.

— Мужчины, — сказал Беренгуер.

— Я тоже так подумала, — ответила Эликсенда. — Я очень высокая для женщины, и вряд ли удастся найти одновременно двух монахинь, идущих бок о бок, которые были бы выше меня. В одну монахиню я еще могла бы поверить. Но не в двух.

— Это не позволяет нам догадаться, кто это был, — произнес Беренгуер.

— Без сомнения, их одежды были взяты из этого монастыря. Донья Ана заметила бы, если бы они были странно одеты. Но она ничего не сказала.

— Вы спросили ее?

— Да. И сегодня после полудня я приказала принести мне всю одежду монастыря для осмотра, чтобы ее можно было почистить, починить и переложить лавандой против моли. Мы скоро обнаружим недостающие.

— Это могло бы подсказать, кто имел возможность украсть их, а от нее мы могли бы узнать, кто эти самозванцы. Вот это действительно приблизит нас к разгадке. — Она села, внезапно ощутив сильную усталость. — Вы говорили о том, чтобы поместить к нам инфанта Йохана для обеспечения ухода и безопасности.

— Это беспокоит меня, — сказал Беренгуер. — Пока мы не знаем больше, привезя его сюда, мы можем сунуть его в логово льва.

— Львицы, — рассеянно поправила Элисенда. — Я согласна. Мне жаль, что это так, но вы правы. Там, где он сейчас, он в безопасности?

— Надеюсь. Очевидно, они не знают, кого защищают, и их незнание защищает его.

Томас стоял на пыльном внутреннем дворе гостиницы под жарким солнцем и задавался вопросом, что теперь делать. Он уже зашел на кухню и изводил жену хозяина гостиницы, которая как раз стояла над горшками, в которых варилась еда, до тех пор, пока она не пообещала создать блюдо такой невероятной питательности и нежности, что донья Исабель сможет съесть его и немедленно пойти на поправку. Он трижды посылал юную горничную в комнаты с вином, фруктами и крошечными пирожками. Теперь он решил оседлать Кастанью и отправиться поискать особый родник, о лечебных свойствах которого он слышал, и привезти немного бесценной воды для больной. Трудность состояла в том, что дочь лекаря передала ему желание доньи Исабель, чтобы он подождал, пока она не сможет поговорить с ним. Тогда он смог бы поехать в Жирону и передать сообщение, что все хорошо. Что, если она спросит про него в то время, когда он отправится искать родник? Он должен остаться. Пот капал у него со лба. Возможно, будет мудрее подождать в тени.

И зачем он приехал сюда? — спросил он себя. Лошади. Он хотел проверить, что конюх проявит надлежащую заботу о лошадях. И он целеустремленно направился к конюшням.

К Томасу еще не полностью вернулось самообладание после того, как они все поняли, что донью Исабель придется нести в ее комнату на руках. Ракель посмотрела на свою пациентку, изо всех сил пытающуюся сесть в паланкине, а затем на него.

— Она слишком слаба и у нее сильно кружится голова, — сказала она. — Надо, чтобы кто-то отнес ее.

В полном ошеломлении Томас поднял донью Исабель на руки, понес ее наверх по лестнице и внес в комнату. Он положил ее на расстеленную кровать с невероятной осторожностью, как будто она была бесценным яйцом какой-то неземной птицы. И когда он поклонился и оставил ее, его руки навсегда унесли на себе отпечаток ее стройного тела.

В тот момент он был готов поехать ради нее в Жирону или в Иерусалим, если бы это потребовалось. Однако то, что она попросила его сделать, было намного труднее. Ракель сплыла вниз по лестнице, нежно улыбаясь, и сказала ему, что донья Исабель отдыхает. Не мог бы он подождать, пока она не сможет с ним поговорить, прежде чем он поедет в Жирону? Он подождет? Да если нужно, он будет ждать до тех пор, когда стены Барселоны не рассеются в пыль.

Немного позже, в спальне, значительно отдохнувшая донья Исабель вела вежливый, но решительный спор.

— Но, моя донья, — говорила Ракель, — час назад вы были слишком слабы, чтобы сидеть в паланкине, а теперь хотите встать и принять дона Томаса?

— Да, — сказала Исабель. — До того, как я заснула, у меня болела голова, и я чувствовала себя больной от гой ужасной настойки, которой они нас напоили. Отдых, немного вина и вода вылечили меня. Вчера мне было лучше, ты помнишь, а сегодня мне еще лучше. Пожалуйста, Ракель, помоги мне собраться. Иначе мне придется зависеть от нашей трогательной малышки. —

Она хихикнула. — Как ты думаешь, я смогла бы научить ее укладывать мои волосы на французский манер?

Ракель не позволила увести разговор в сторону.

— Вы настаиваете на разговоре с ним, даже если в результате вы умрете.

— Ничего подобного, — живо отозвалась Исабель. — Мне нужно дать ему некоторые инструкции, ведь Томас должен ехать от моего имени. От нашего имени, — тактично поправилась она.

— Вы могли бы сделать это, лежа в постели, — заметила Ракель.

— Если бы я была настолько слаба, то да, — ответила Исабель. — Но, говорю тебе, я больше не беспомощна, и я предпочитаю не принимать посторонних людей в спальне. Даже в гостинице и при таких странных обстоятельствах.

— И с неуложенными волосами, — заметила Ракель.

— Ссора с тобой, Ракель, больше утомляет, чем десяток посещений дона Томаса. Ты напоминаешь мне монахинь.

Ракель сдалась.

— Я думаю, что это глупо, но так как я не могу остановить вас, — сказала она, — я должна помочь. Но я не ваша горничная, предупреждаю вас. Я и со своими-то волосами плохо справляюсь без посторонней помощи.

Исабель сладко улыбнулась, выиграв сражение.

— Мы поможем друг другу, — сказала она, — как сестры.

— Так или иначе, я восхищаюсь вашим превосходным вкусом, — сказала Ракель. — Он очень красивый мужчина. Не тот тип, о котором я мечтаю, но очень красивый. И нежный.

— Это ничего не значит для меня, — легко произнесла Исабель. — Уй! — взвизгнула она, когда Ракель неловко дернула ее гребенкой за волосы.

К тому времени, когда Ракель послала маленькую горничную найти дона Томаса, девушки были столь опрятными и изящно одетыми, насколько это было возможно при подобных обстоятельствах. Исабель опиралась на резную деревянную скамью, заваленную подушками, ее больная нога, на которой еще недавно лежали припарки, была удобно устроена и замаскирована волной тщательно разложенного шелкового платья.

Когда Томас вошел в комнату, он увидел только бледные, прекрасные черты доньи Исабель. Вытянувшись на кустарно сделанной кушетке, она выглядела бледной, как призрак или мраморная статуя на собственной могиле.

— Я не ожидал увидеть вашу светлость на ногах, — сказал он. — Боюсь, что ваших сил недостаточно для подобных усилий. Вы должны быть осторожны.

— Я не слабак и не инвалид, дон Томас, — резко сказала Исабель, заставляя себя сесть вертикально на кушетке. На щеках разлился слабый румянец, ее глаза засверкали. — У меня была гнойная рана, но с квалифицированной помощью моего лекаря и его дочери Ракель я выздоравливаю.

— Донья Исабель чувствует себя с утра намного лучше, — сказала Ракель. — Вчера вечером кто-то, должно быть, влил в наш ужин усыпляющую микстуру, — добавила она. — Нам потребовалось много времени, чтобы избавиться от последствий.

— Вы знаете, кто это сделал? — отрывисто спросил Томас.

— Нет, — сказала Ракель. — Мы заснули во время еды, а проснулись на чердаке. Внизу, в конюшне, находились трое грубых мужланов. Но я не могу поверить, что это они вошли в женский монастырь, всыпали нам наркотики и унесли нас.

— Вы их видели?

Впервые Ракель покраснела.

— Я вынула доску из пола и посмотрела в дыру.

Томас уставился на нее в изумлении.

— Она вырвала ее, — с восхищением произнесла Исабель, — голыми руками. А потом стала угрожать им, обещая ударить, если они не принесут нам воду и пищу.

— Ими командовал ваш слуга, Ромео, — сказала Ракель. — Но я не могу сказать, был ли он тем, кто похитил нас. Мы спали.

— Я видел только двух мужчин, — сказал Томас.

— Третий был сзади. Это была его конюшня, — сказала Ракель.

— Подозреваю, что все это организовал дон Перико де Монтбуй, — сказала донья Исабель. — Он уже имеет большое состояние, заключенное в судах и торговле, но говорят, что он просто помешался на моих землях. Его первая жена принесла ему в приданое земли и луга рядом с моими, и еще до того, как бедняжка была предана земле, он уже крутился возле меня.

— Я не сомневаюсь в ваших словах, донья Исабель, но почему Ромео похитил вас для Монтбуя? Наверняка у того есть собственные слуги, которым он может доверять.

— Я не знаю, — нахмурившись, озадаченно сказала Исабель. — Когда они находились рядом с нами, они почти не разговаривали.

— Как долго Ромео работал у вас? — спросила Ракель.

— Меньше года. Его порекомендовал мне мой дядя. Он сказал, что мне нужен кто-то, кто поможет мне при дворе… — На его щеках вспыхнули алые пятна. — Я солдат, — сказал он. — Не придворный.

— Ну, это совершенно ясно, — мягко сказала донья Исабель. — Только опытный солдат может быть достаточно храбрым, чтобы напасть на трех мужчин и разбить их. Мы очень обязаны вам, дон Томас. — Она опустилась на подушки.

— Мы должны попросить дона Томаса поехать в Жирону, госпожа, — сказала Ракель. — День клонится к закату.

— Какие сообщения я могу отправить для вас в Жирону, госпожа? Мне не стоит больше задерживаться здесь. Ваши друзья, должно быть, ужасно беспокоятся.

— Это верно, —сказала Ракель. — Мой бедный отец — ему нужно срочно сообщить, что мы в безопасности.

— А не вашей матери? — спросила донья Исабель.

— У моей матери время занято близнецами, домом и работниками. У отца же есть только я. Он нуждается в моей помощи почти во всем, что он делает.

— Прошу прощения за то, что задерживаю вас здесь, дон Томас, — сказала донья Исабель. — Я забыла, что вы единственный, кто знает, что мы в безопасности. Если бы вы отправились к моему дяде, епископу, и поведали ему все, что мы рассказали вам…

— Он сообщит моему отцу, — сказала Ракель.

— И моему также, без сомнения, — сказал Исабель, и в ее голосе послышался звон стали, что было дурным предзнаменованием для похитителей. — И, конечно, оповестит монастырь.

Томас вышел, и его башмаки загремели вниз по лестнице. Исабель глубоко вдохнула и виновато посмотрела на свою сиделку.

— Я отчаянно устала, Ракель. Можешь помочь мне вернуться в постель?

Ракель, которая была столь же благородна душой, как и быстра на аргументы, воздержалась от комментария.

Глава одиннадцатая

Исаак шел через луг в сторону города, нащупывая путь по неровной земле ногой и палкой и перебирая в своей отлично тренированной памяти каждое произнесенное Мечом слово. Он был больше озадачен, чем испуган. В этот солнечный день на лугу угроза его жизни казалась отдаленной и нереальной возможностью, даже при том, что Исаак хорошо знал, что этот человек убьет его без долгих размышлений. Нет, его беспокоил не страх смерти. Разговаривая с безумцем — в особенности с сумасшедшим, который хотел убить его, — он имел право на тревогу, но Исаак уже привык к диким фантазиям душевнобольных. Возможно, его встревожила недостаточная враждебность в голосе. Как будто убийство Исаака было неприятной, но необходимой задачей, которую он согласился взять на себя, как очистку сарая или зернохранилища от крыс. Все так просто, подумал он с мрачной улыбкой. С точки зрения Меча Исаак не был человеком.

Но все же Меч пока не собирался убивать его. Он ясно дал это понять. Было еще что-то, чего он ожидал, некое другое действие, которое надо будет совершить, прежде чем у него появится время заняться лекарем. У Исаака оставалось время подготовиться. Но что он собирался сделать?

На него навалилось ощущение глубокой беспомощности, и он споткнулся. Помогая себе посохом, он выпрямился и двинулся дальше. Внезапно он ощутил, что его убеждение, бывшее в течение пяти последних лет его опорой и поддержкой, его уверенность в том, что он, Исаак, в отличие от других людей может управлять своей судьбой, несмотря на слепоту и опустошительное действие мора, — все это мираж. Что он мог сделать с Мечом?

Он мог проигнорировать угрозу, стараясь не выходить в одиночку на улицы в течение следующих нескольких недель. Он мог также пойти к епископу или даже в городской совет и поднять общую тревогу. Стражники духовных и гражданских властей смогли бы справиться с одним сумасшедшим солдатом. Он сказал бы им… Сказал бы что? Что человек с длинными ногами и небольшой хромотой, носящий меч, голос которого и запах только он, Исаак, смог бы опознать, является опасным убийцей? Конечно, он не смог бы описать его. Он понятия не имел, как этот человек выглядит.

— Исаак, — громко сказал он, заставив скучающую корову поднять голову, — твой старый учитель был прав. Если слишком долго предаваться размышлениям, человек становится бесполезным. — Корова мигнула и снова наклонилась к траве. — Я прикажу Юсуфу внимательно разглядеть Меча. Мальчик сможет описать его тем, кто способен использовать глаза. Затем я пойду к епископу. — Когда он пришел к такому решению, ему стало легче на душе, и дальше он пошел гораздо быстрее.

Увидев идущего хозяина, Юсуф выполз из-за кустарника, за которым прятался. Когда он был уже достаточно далеко, чтобы его шаги нельзя было выделить из общего шума, он перешел на легкий бег и быстро преодолел расстояние между лугом и арабскими банями. Ему нужно было кое о чем поговорить с Большим Йоханом.

Всего за несколько дней Исаак забыл, насколько легче для него стало передвижение по городу с тех пор, как его рука начала опираться на плечо Юсуфа. Один раз он споткнулся на булыжнике. Нетерпеливое восклицание готово было сорваться с его губ; он с трудом подавил его. Внезапно ощутив неуверенность, он вытянул руку, чтобы проверить, дошел ли он до поворота улицы, ведущей в еврейский квартал, как вдруг пронзительный женский голос закричал:

— Смотри, куда идешь! Убери свои руки от порядочной женщины!

— Мастер Исаак! А где ваш смышленый парнишка? — И затем новый голос пророкотал на всю улицу: — Мастер Исаак…

— Ах, ваше преосвященство, — сказал Исаак. — Я послал его с поручением. К сожалению, даже такой быстрый парень не может быть в двух местах сразу.

— Я еду из монастыря, — сказал Беренгуер доверительным тоном. — Аббатиса сделала некоторые интересные открытия. Давайте пройдемся, и я вам все расскажу.

— Мужчины, переодетые монахинями? — спросил Исаак, услышав новости. — Опасное дело.

— Не во время вечерни, когда вероятность встретить кого-то очень мала, — сказал Беренгуер. — И этого переодевания оказалось достаточно. Одна девочка, находящаяся под опекой монахинь, видела их. Только много позже она поняла, что они выглядели как-то странно. При этом она не сумела описать их, сказала только, что это были очень высокие монахини.

— Действительно, — сказал Исаак. — Одежда может сильно сбивать с толку. Она видела в них только монахинь, а не людей.

— Возможно, это очень интересно, — сказал Беренгуер. — Но не очень полезно.

— Я также провел интересный день, — сказал Исаак. — В разговоре на лугу с сумасшедшим, который называет себя Мечом Архангела.

— Йохан! Господин хранитель! Вы там? — позвал Юсуф. Он нерешительно стоял на ступеньках арабских бань, глядя вниз, в сводчатый зал. Его голос пугающе отражался от плиток и воды.

— А где еще может быть Большой Йохан, парень? — сказал тот, появляясь внезапно из-за столба. Что тебе от меня надо? Снова будешь мыться? — Он громко захохотал и сел на скамью возле двери.

— Спасибо, Йохан, не сегодня, — сказал Юсуф, нервно улыбнувшись.

— Все в порядке, молодой господин? Ты выглядишь более упитанным, — дошутил Йохан. — Не такой тощий и голодный, как прежде.

— А также чище, — сказал Юсуф, и хранитель снова захохотал. — Йохан, — добавил мальчик, — вы помните…

— Помню что, парень? — Сильная тревога на лице Йохана и в его голосе была почти смешной.

— Та связка тряпок, которую вы взяли у меня. Моя одежда? Моя старая одежда?

Йохан кивнул.

— Ты попросил, чтобы я сохранил их, Бог знает почему, я и храню.

— Я могу надеть их здесь и оставить мою новую одежду вам на хранение? Я вернусь на закате или даже раньше.

— И куда это ты решил отправиться?

— Я только хочу пройтись по рынку и по тавернам так, чтобы люди не обращали на меня внимание. Я не могу сделать это в новой одежде.

— Воруя? — быстро спросил Йохан. — Если так, то я тебе не помощник. Мастер Исаак — хороший человек, и он хорошо относится ко мне. Когда меня зимой сильно прихватило, он дал мне микстуры и припарки для горла и груди, и не взял с меня ни медяка. Он сказал, что мне и так платят слишком мало за такой тяжелый труд. Я не хочу помогать тебе, втягивая мастера Исаака в неприятности.

— Йохан, — отчаянно произнес Юсуф. — Йохан, я ищу Меч. Он преследует моего хозяина. Как я буду жить, если мой хозяин умрет? В моем старом тряпье я смогу найти его. Я смогу проникнуть повсюду, и никто не увидит меня.

— Но это неправда, парень, — Большой Йохан тряхнул головой. — Нет никакого Меча. Это просто болтовня, слухи.

— Нет, есть, — сказал Юсуф. — Я знаю это. Это целая группа, и они…

— Я знаю, что это, — перебил Йохан. — Я сам вхожу в нее. И я также знаю, что никакого Меча нет, — решительно повторил он. — Однажды, возможно, Меч будет, но не сейчас. Но никому этого не говори. Это секрет.

— А кто еще входит в эту группу, Йохан? Где я могу найти их?

— Никому не говори, что я тебе сказал. — Он огляделся вокруг и понизил голос до шепота. — Внутренний Совет встречается сейчас в таверне Родриго. Они попросили, чтобы я присоединился к ним, но я не мог оставить бани, ведь правда?

Несколько минут спустя Юсуф, уже в своем старом тряпье, бежал босиком по улице, оставив позади озадаченного и очень обеспокоенного хранителя бань.

За семь месяцев, проведенных в городе до встречи с Исааком, Юсуф изучил город до мельчайших деталей, особенно улицы, круто спускающиеся к реке Оньяр. Он знал, на какие стены можно забраться незаметно, какие крыши вели к интересным внутренним дворам и какие узкие переулочки к ним вели. Он, как и жиронские уличные коты, знал совсем иную карту города, чем та, которую держал в голове зажиточный и добропорядочный его житель. И по той же самой причине. На его карте были обозначены те места, где можно найти остатки еды, убежище от дождя и снега, а также тепло холодной ночью. Одним из таких мест был непривлекательный внутренний дворик позади таверны Родриго. Там валялось множество сломаннмх бочонков, в которые мальчик мог незаметно вползти; там воняло гниющей пищей, котами, мочой и человеческими экскрементами. Простая лестница, ведущая к тесным жилым помещениям над таверной, была прислонена к задней стене здания; под лестницей располагалась низкая дверь, ведущая в кухню.

Юсуф тихо скользнул под черепицами соседней крыши. Он соскочил во внутренний двор, сильно ударился, отдышался и присел позади сломанного бочонка. Жена Родриго, широкая, крепко сбитая бабища, такая же сильная, как ее муж, топталась в задней комнате, варя суп, и, без сомнения, разбавляя и без того уже слабое, кислое вино.

Он подождал. Эта женщина была проницательной и внимательной, и в отличие от мужа ее сознание никогда не замутнялось дегустацией товара, которым она торговала. Мышь или муха могли проскочить мимо нее с гораздо большим успехом, чем мальчик. Но жизнь научила Юсуфа терпению, и он умел ждать. Прислужник в таверне вошел внутрь и вышел, что-то внеся и вынеся. Однажды он выскочил во внутренний двор, и Юсуф весь заледенел позади своего хилого укрытия. Жена Родриго закричала из двери, и прислужник быстро вернулся назад на кухню. Однако Юсуф не двигался. Его ноги одеревенели и болели от неудобного положения, но он не шевелился. У него отчаянно чесался нос, но он не позволил себе поднять руку. Кот подошел к нему, но, не увидев никаких признаков жизни, пошел дальше. Наконец Родриго заревел от входа в таверну:

— Женщина! Еще один кувшин для господ!

Она бросила нож, прокляла Родриго, помощника и клиентов, наполнила огромный кувшин вином из бочонка и потащила его.

Юсуф вбежал на кухню, пронесся по земляному полу, покрытому слоем слежавшегося мусора, пригнувшись, проскользнул под откидной створкой, разделявшей эти две комнаты, и, еще до того как кувшин с тяжелым стуком оказался на столе перед Родриго, нырнул под скамью, стоявшую у задней стены. В дюйме перед своим лицом Юсуф увидел пару грязных башмаков, надетых на еще более грязные гетры, прикрученные к ногам кожаными ремешками. Фермер, судя по запаху грязи. Он осмотрелся. За двумя столами на козлах, стоящих между кухней и лестницей, ведущей с улицы, сидело около дюжины мужчин. Под третьим столом, самым дальним, стоявшим в самом темном углу комнаты, насколько он мог видеть, ног не было. Он решил, что из того места, где он спрятался, он вряд ли сможет увидеть намного больше. Извиваясь, он двинулся вдоль стены подальше от грязных башмаков, а затем перекатился из-под скамьи под стол. Он двигался, внимательно следя за движениями ног под столом, обогнул ближайший конец козел и залез в относительно пустое место между двумя рядами пьющих. Это было не так-то легко. Пол под его коленями и руками был сбит из неструганых, грязных и неровных деревянных досок. За каждое движение вперед ему приходилось платить царапинами и ушибами, но если бы он остановился, его могли бы обнаружить. Он достиг цели своего перемещения с пульсирующими коленями и задыхаясь, как загнанный зверь.

Кто-то прямо над ним начал петь. Он подскочил, испуганный внезапным шумом. Другие посетители присоединились к нему, кулаками отбивая такт над его головой. Он дрожал, неспособный справиться с дыханием и колотящимся сердцем, и лежал неподвижно до тех пор, пока не понял, что во всем этом шуме и гаме он смог бы даже подпевать, его все равно никто бы не заметил.

С того места, в котором он оказался, он мог наблюдать большую часть нижней половины комнаты. Невозможно себе представить что-либо менее похожее на встречу членов Братства убийц. Разговор вращался вокруг коров, волов, ослов и преступно низкой — или высокой, в зависимости от того, кто это говорил, — цены на зерно. Пение становилось все более развязным и менее стройным. Затем на лестнице появился высокий человек в черной рясе, с серьезным лицом. Поднявшись на верхнюю ступеньку, он огляделся вокруг. Церковник — заключил Юсуф, для которого все степени христианского духовенства были одинаковы. Церковник медленно поднялся и скрылся из поля зрения Юсуфа, постепенно превратившись, как и другие, в пару башмаков, чистых и черных, которые дошли до самого дальнего угла комнаты, где исчезли совсем, так что Юсуф не мог их видеть. Немного позже еще один человек проделал то же самое. Когда исчез третий, Юсуф решил последовать за ними.

Он двигался вдоль козел, пока не достиг открытого места под длинным столом. Ему надо было быть как можно дальше от зоркой жены Родриго, стоявшей в кухне, и поближе к этим трем вновь прибывшим. Он увидел свободный от ног участок, куда он мог выскользнуть из-под стола, быстро проползти под скамьей и шмыгнуть затем под козлами среднего стола с минимальным риском. Ему надо было только подождать, пока присутствующие будут достаточно заняты, чтобы его не заметили.

Когда началась новая песня, он рванулся вперед со скоростью змеи, скользящей в траве. Его неосторожное продвижение было остановлено; между двумя парами больших башмаков он оказался нос к носу с косматой коричневой собакой. Собака зарычала, и Юсуф ответил ей тем же. Башмак сдвинулся и больно ударил его под ребра.

— Извини, приятель, — пробормотал голос наверху.

— Извини за что?

— За то, что пнул тебя. Ты что, дурак? Не можешь понять, что тебя пнули?

— Ты меня и не пинал.

К разговору присоединился кто-то еще.

— Если вы пнули мою собаку, будьте повнимательнее. Она любит это не больше меня. — Голос был грубым, громким, нечетко произносил слова и, как казалось Юсуфу, принадлежал паре крепких и больших ног. — Сюда, Сезара, — произнес этот новый голос очень медленно и тщательно, поскольку он выпил больше других собравшихся за этим столом — хозяин крепких ног, согнувшийся, чтобы проверить, где там его собака.

Юсуф заметил изгиб туловища за долю секунды до того, как начал действовать. В панике он рванулся, перебираясь через Сезара, который снова зарычал и гавкнул. Юсуф стукнулся головой о нижнюю поверхность столешницы, нашел просвет между пьющими, птицей пролетел через него и оказался под пустым столом в темном углу комнаты. Задыхающийся, торжествующий, необнаруженный.

Окрыленный восторгом победы, он быстро прополз по полу до конца стола, забрался под скамью и, извиваясь, пополз к дверному проему во вторую комнату в задней части таверны. Это было легче, чем ему показалось вначале. За то время, пока жирный фермер спел одну похабную песню, Юсуф уже был около двери во вторую комнату, вытянув ухо как можно ближе к кожаной занавеске, которая отделяла ее от основного зала, и весь отдался подслушиванию того, что там происходило.

Конец был быстрым и внезапным. Пухлая сильная рука схватила его за шкирку и вытянула из-под скамьи.

— Родриго! — завопила жена хозяина гостиницы. — Я поймала вора. — Она ухватила Юсуфа за руку, продолжая крепко держать его за шею. — Пошли за стражниками!

В таверне началось столпотворение. Громкий веселый голос закричал:

— Отпусти его, матушка, пусть катится, и притащи нам еще кувшин!

— Кто это? — завопил один из наиболее любопытных.

— Повесить маленького ублюдка прямо сейчас, — зарычал другой.

— У кого есть веревка? — закричал какой-то весельчак, и его приятели захохотали.

Родриго вышел из кухни, чтобы оценить ситуацию. Он начал ругаться, весьма раздосадованный действиями дюжины подвыпивших клиентов. Жирный фермер, певший похабные песенки, встал и свалил скамью. Вместе с ней на земле оказались двое мужчин поменьше. Когда фермер повернулся, чтобы осмотреть повреждения, он натолкнулся на стол, свалив столешницу и все, что на ней было, на мужчин, сидевших с другой стороны.

Юсуф дергался, извивался и рвался в стороны со всей своей силой и проворством. Это было бесполезно. Его держали крепко. Он смутно ощутил, что кожаная занавеска на двери откинулась. Тихий голос проговорил на уху жене Родриго:

— Что тут у вас, хозяйка?

— Вор, — сказал женщина. — Я послала прислужника за стражниками.

— Какая нам польза, если мы передадим его стражникам, хозяйка? — продолжил тихий голос, быстро произнося слова. — Я дам вам за него хорошую серебряную монету — безо всяких вопросов…

— За него?

— Он кажется приятным парнем и, под грязью, довольно симпатичным. Мне кажется, я его знаю. Не будет никаких жалоб, не бойтесь. — Он протянул руку. В тусклом свете на ладони блеснула серебряная монетка. Жена Родриго отпустила руку Юсуфа и потянулась за монетой.

Родриго, похожий на быка, медленно двигался через зал и наконец достиг центра событий. Он ударил Юсуфа сбоку по голове, так что в ушах зазвенело, а из глаз полетели звезды. Удар вдавил его в скамейку, ослабив силу, с которой женщина все еще сжимала его шею. Он перекатился, используя свою стройность для того, чтобы вырваться на свободу, вскочил на ноги и побежал. Он перепрыгнул через опрокинутую скамью и стол, едва коснувшись их одной ногой, приземлился и попрыгал по ступенькам.

Когда он мчался по лестнице к двери, перепрыгивая через три ступени зараз, ему вслед летел разъяренный голос жены Родриго:

— Ты, бесполезный, тупой, бестолковый чурбан! Знаешь, во что ты нам уже обошелся?

Юсуф пронесся мимо двух клиентов и нырнул в сумрак. Он побежал по улице, юркнул в проулок, затем в другой, цепляясь за темные стены и стараясь держаться подальше от любопытных глаз прохожих. Наконец, пролетев через северные ворота в город, он остановился. У него кружилась голова, нос пульсировал болью. На землю падали большие капли крови, а из глаз текли слезы, несмотря на его упорные попытки остановить их. На мгновение он потерял сознание и упал, но затем поднялся и упрямо зашагал к баням. Он открыл дверь, спустился по ступенькам и отдался на милость Большого Йохана.

Томас возвращался из дворца епископа. Он внимательно оглядел площадь. По приезде с ним обращались крайне любезно — предложили удобное место для отдыха, возможность освежиться и смыть дорожную пыль. Короче говоря, он мог получить все, что угодно, кроме встречи с самим епископом. Епископ должен был вот-вот вернуться из женского монастыря и, возможно, решил прогуляться по городу перед вечерней.

— С епископом, — торопливо добавил каноник, — никогда ничего неизвестно заранее. Он может быть где угодно.

— Вот он, — проговорил голос возле уха Томаса. — Голос принадлежал канонику, который указал ему на фигуры у собора. Это были двое мужчин, один из которых, высокий и широкоплечий, выступал уверенно и смело, а другой, чисто выбритый, был ниже ростом и более коренастым. Они прогуливались, погрузившись в беседу. Судя по одежде, тот, кто был похож на борца, и был епископом.

— С кем он говорит? — спросил Томас.

— Я полагаю, что это лекарь его преосвященства, — сказал Франциско Монтеррано. — Некий Исаак. Он очень знающий врач.

— Именно этих двоих мне и нужно увидеть. Благодарю вас, вы очень любезны.

— Вы не могли бы напомнить его преосвященству, что его присутствие во дворце очень желательно?

— Я постараюсь, — сказал Томас и зашагал в их сторону.

Всего за неделю Томас де Бельмонте прошел путь от веры в честность всех людей — кроме официально названных врагами его величества, — до смущенной полууверенности, что доверять нельзя никому, даже собственной матери. Поэтому он отказался говорить о своем деле, пока они не оказались в личных покоях Беренгуера, за закрытой и запертой дверью.

Исаак и Беренгуер несколько озадаченно ожидали, когда молодой человек начнет говорить.

— Прежде всего, ваше преосвященство, мастер Исаак, позвольте передать вам поклон от вашей племянницы и вашей дочери. Они целы и в безопасности. Они отдыхают в гостинице в часе галопа отсюда. Я обещал доставить их в город утром, если это будет вам угодно.

С лица Исаака стекли все краски, оставив лишь пепельный оттенок. Остальные вскочили на ноги.

— Боже мой, — сказал Беренгуер Томасу, — принесите стакан вина. Вот тот. И кувшин воды.

— Спокойно, друг мой, — сказал Исаак, задыхаясь. — Мне нужно немного времени прийти в себя, и со мной все будет в порядке. — Он принял вино, пригубил его и заставил себя улыбнуться. — Превосходное вино, ваше преосвященство. Прошу прощения за мою слабость. Я сегодня не ел — это было глупо с моей стороны. Но спасибо вам, дон Томас. Я благодарю вас от всего сердца. Вы принесли самые долгожданные новости. Пожалуйста, расскажите нам все, что вы знаете, и как все это произошло.

Томас рассказал историю, описывая все факты, как он их видел, коротко касаясь своего участия в спасении девушек и ничего не упомянув об участии во всем этом доньи Санксии.

— Так, значит, таинственный Ромео, — сказал Беренгуер, — был вашим слугой. Что, черт возьми, он делал в Жироне целую неделю, устраивая неприятности и прикидываясь дворянином? И почему из монастыря похитили мою племянницу и милую Ракель? Позорное деяние!

— К сожалению, — сказал Томас, — я не могу вам ответить на ваш первый вопрос. Все, что я знаю, это то, что какая-то замужняя придворная дама попросила Ромео выполнить некую щекотливую миссию в Жироне. Это показалось мне разумной просьбой — у него был вид умного и рассудительного человека…

— Пройдоха, — прервал епископ.

— Ваше преосвященство, — пробормотал дон Томас, — вы совершенно правы. Я был большим дураком, не поняв этого. Клянусь, что я понятия не имел, что он собирался похитить племянницу вашего преосвященства. Если бы я знал…

— Вы знаете, кто она?

— Да, ваше преосвященство, — с несчастным видом произнес он, а затем начал торопливо говорить: — Полагаю, что я могу сказать вам, почему они были похищены. Ваша милая дочь, мастер Исаак, была, взята потому, что донья Исабель была больна и нуждалась в ее уходе, а другой женщины, которая могла бы заботиться о ней и защищать ее честь, не нашлось.

— Женщина, которая должна была заботиться о ней, была мертва, не так ли? — сказал Исаак. — У нее было перерезано горло, и ее тело лежало в банях. Вы знаете, почему она была убита?

— Нет, — сказал Томас, пораженно глядя на него. — Я только знаю, что Ромео не убивал ее. По крайней мере, он так сказал, умирая. Он также сказал, что я вмешался в дела, о которых не имею понятия, и это совершенно верно.

— Но почему была похищена моя племянница? — нетерпеливо спросил Беренгуер.

— Она полагает, что это заговор богатого человека, который зарится на ее земли. Кого-то, кто имеет серьезные торговые интересы и кто хочет получить ее состояние и ее имя. А поскольку его вели… ее отец никогда не согласился бы на подобный брак, он выбрал такой метод, чтобы добиться своего.

— Кто посмел бы совершить такое, и как он надеялся избежать возмездия?

— Донья Исабель думала, что это мог бы быть Монтбуй.

— Перико де Монтбуй? — недоверчиво протянул Беренгуер.

— Она говорит, что это друг ее дяди. Дона Фернандо.

— Это развлекло бы дона Фернандо, — сказал епископ. — Даже если бы Монтбуй погиб при выполнении своего плана. Не сомневаюсь, что он поощрял его. Если это правда.

— Если он намеревался нам все объяснить, — произнес Беренгуер, — то он потерпел неудачу. Сейчас я понимаю произошедшее даже меньше, чем до его рассказа. — Бельмонте был отослан пообедать, и двое мужчин остались наедине, чтобы обсудить его сообщение.

— Возможно, что события с инфантом не имели никакого отношения к похищению вашей племянницы, — сказал Исаак. — Если в течение одной ночи что-то происходит с двумя моими пациентами, это не означает, что события как-то связаны между собой.

— Похоже, Ромео был заинтересован в быстром обретении невесты Монтбуем, — сказал епископ. — Все остальное было лишь следствием.

— Но почему он бродил вокруг города, пытаясь устроить бунт? — спросил Исаак.

— Чтобы устроить беспорядки, которые скроют похищение, — сказал Беренгуер. — Это было умно придумано и, по-видимому, сработало.

— За исключением того, что донья Исабель была почти при смерти и всю ночь была окружена слишком большим числом людей, что помешало им.

— Совершенно верно. Ее труп вряд ли мог удовлетворить нетерпеливого жениха, — сухо заметил Беренгуер. — Но мы все еще не знаем многое из того, что нам необходимо знать. Кто убил донью Санксию де Балтье? Я не вижу в этом смысла. Почему она была убита?

— Да, верно. Но я не могу сейчас задерживаться здесь, — сказал Исаак. — Я должен как можно скорее вернуться домой, чтобы принести жене радостные вести. Она очень волнуется.

— Я пошлю с вами стражника, он доведет вас до ворот квартала, — сказал Беренгуер.

— На сей раз, ваше преосвященство, я не буду отказываться.

К тому времени, когда он достиг ворот своего дома. Исаак в полной мере ощутил последствия прошедших двух с половиной дней. За все это время он спал всего лишь несколько часов и совсем не ел. Он утолил жажду водой и половиной стакана вина во дворце, и теперь он чувствовал себя больным, от истощения у него кружилась голова. Он постучал в ворота, прислушиваясь к шагам Ибрагима.

— Хозяин, — пораженно произнес Ибрагим, как будто возвращение Исаака было последним, чего он ожидал.

— Точно, — сказал Исаак. — Приведи хозяйку. — Он подошел к скамье под деревом и сел, чувствуя, что не способен больше сделать ни шага.

— Ты вернулся, — сказала Юдифь. Ее голос возник из ниоткуда и вывел его из временной апатии.

— У меня отличные новости. Ракель и донья Исабель найдены. Они живы и в безопасности. Завтра они будут в Жироне.

— Хвала Господу нашему! — сказала Юдифь и села. — Я думала, что она мертва. — Она издала громкий, мучительный всхлип, бессильная произнести что-либо еще. — Я думала, что ты ничего не сказал мне потому, что знал, что она мертва, — наконец сказала она, задыхаясь.

— Как я мог бы знать, что она была мертва, и не сказать тебе, любовь моя? — мягко заметил Исаак. — Если бы я точно знал это, я бы не оставил тебя здесь метаться между надеждой и ужасом.

— У тебя есть способы узнать, независимо от того, скажешь ты мне или нет. — И она замолчала.

— Нет, Юдифь. У меня есть здравый смысл и логика. Бог дает их каждому. Я говорил тебе, что заговорщики ничего с ними не сделают. Это не в их интересах. Семья доньи Исабель слишком богата и влиятельна, и пока Ракель с нею, ее не тронут.

— О, Исаак, — с горечью заметила его жена. — Люди называют тебя мудрым, но есть многое, чего ты не понимаешь. Ты полагаешь, что все люди похожи на тебя и хладнокровно продумывают каждое свое действие. Чаще всего люди делают то, что им хочется, а думают после.

— Возможно, ты права, любовь моя, — сказал Исаак. — Но в данном случае они, похоже, не пострадали.

— Где они были? Кто похитил их? — Ее голос стал твердым и подозрительным. — Их не было ночь и день. Кто с ними был?

Исаак устало вздохнул. Теперь, когда кризис прошел, Юдифь искала виновного, и какой-то неизвестный жулик или злодей здесь не подходил. Это должен был быть кто-то, кому она могла бы бросить обвинение в лицо. Он тщательно подбирал слова; одно неосторожное утверждение, и тогда ни за что достанется Ракель. Она могла бы провести всю свою жизнь под гнетом материнского презрения, поскольку с точки зрения Юдифи, тот факт, что Ракель находилась одна и без защиты в течение целой ночи, говорил о многом.

— Донья Исабель была похищена, как полагают, богатым торговцем, который желал жениться на ней. Ракель захватили одновременно с ней, чтобы охранять здоровье доньи и ее честь. Они не расставались ни на мгновение с тех пор, как их забрали из женского монастыря. Они так и не увидели предполагаемого жениха. Все было проделано руками двух или трех его доверенных слуг.

— И где они теперь?

— В гостинице на Барселонской дороге.

— В общей гостинице? Одни? Окруженные путешественниками, бродягами, солдатами…

— Они сняли пару комнат с крепким замком и женщиной-прислугой, которая может о них позаботиться. Дон Томас уверил меня…

— Дон Томас? Кто этот дон Томас?

— Это секретарь королевы, моя дорогая. Он ехал в Жирону по королевскому поручению, когда натолкнулся на процессию, двигавшуюся в обратную сторону. Он рассказал, что Ракель привлекла его внимание, очень умело сообщив ему, что они едут не по своей воле. Дон Томас спас их от похитителей, убив одного и распугав остальных. Затем он проводил их в гостиницу и оставил там в комфорте и безопасности. — Исаак старательно опустил возраст молодого человека и его довольно симпатичную внешность. — Разве ты не рада снова увидеть дочь?

— Если ты уверен, что с ней ничего не случилось…

— Я уверен, любовь моя.

Юдифь посмотрела на него и впервые, с тех пор как он пришел, обратила внимание на внешность мужа.

— Да ты болен! — сказала она. — Исаак! Что случилось?

— Ничего, любовь моя. Если я бледен, то это потому, что я мало ел и спал, и…

— Спал ты или нет, я не могу сказать, — обиженно сказала Юдифь, — так как ты заперся от меня в своей комнате, но я знаю, что ты ничего не ел. Совсем не ел со вчерашнего утра. Наоми! — крикнула она и со своей обычной решительностью начала раздавать приказы.

Беренгуер послал посыльного к аббатисе Эликсенде, а затем начал, мучительно размышляя, составлять другое письмо, к его величеству. Он с большим облегчением отложил его, когда в дверь постучали.

— Прибыл посыльный, ваше преосвященство, — сказал слуга. — Он принес вам это. Он сказал, что ответа не нужно.

Беренгуер взял письмо, посмотрел на печать и вздохнул.

— Подождите там, — сказал он. — Нет. Лучше скажите, чтобы посыльного задержали, и обеспечьте ему отдых, пока я не прочту это. Затем возвращайтесь.

Это было собственноручное письмо его величества. Оно было кратким и по делу, как и большая часть посланий дона Педро. Король был намерен прибыть на следующий день со своими войсками. Король и офицеры хотели бы остановиться во дворце.

— Найдите мне каноника, — попросил он служащего, который, задыхаясь, прибежал обратно. — Скажите ему, что вскоре прибудут важные посетители, а затем попросите его, чтобы он зашел ко мне. И прикажите поварам разогреть печи и начать готовить. — Королевские посещения всегда были истинным мучением. А уж внезапные грозились и вовсе перерасти в настоящее бедствие.

Когда Исаак поел, а Юдифь ушла, чтобы заняться вечерними хлопотами по дому, Юсуф тихо поскребся в ворота.

— Хозяин? — тихо позвал он, поскольку надеялся избежать встречи с хозяйкой или с Ибрагимом.

— Юсуф? — спросил Исаак и пошел открыть ворота. — Ты поздно возвращаешься. Ты ел?

— Нет, господин.

— Тогда съешь то, что осталось на столе. Если там есть что-нибудь.

— Там много всего, — сказал Юсуф, осматривая остатки ужина Исаака. Он положил кусок рыбы на небольшой ломоть хлеба и жадно съел это, как очень голодный человек. — Я побывал в таверне Родриго, — сказал он, проглотив, — где происходила встреча Внутреннего Совета Братства Меча.

— Это было глупо, парень. Тебя заметили? Кто-нибудь узнал тебя?

— Никто, господин, — сказал Юсуф, взяв еще один кусок рыбы. — Я надел свое старое тряпье, которое Большой Йохан сохранил для меня, испачкался и спрятался под столами. Я не смог услышать все, что они говорили, потому что мне понадобилось довольно много времени, чтобы добраться незамеченным до двери той комнаты, где они собрались. А затем меня поймала жена Родриго. — Он набрал немного риса и овощей на хлеб, добавил кусок ягнятины и замолчал, чтобы съесть это.

— Что случилось?

— Ничего. Она хотела передать меня стражникам за воровство, хотя я ничего не касался, но она упустила меня, и я убежал. Я побежал к баням, и Йохан позволил мне снова вымыться, а потом вернул мне мою новую одежду. А затем я пришел домой.

— Так, понятно. И что ты слышал?

— Ну, прежде всего, Большой Йохан сказал мне, что не было никакого Меча.

— А о чем вы говорили с хранителем бань, раз он сказал тебе это?

— Я спросил его, знает ли он что-нибудь о Братстве, — он слышит многое, хотя не всегда понимает, что именно он услышал. Никто не считает нужным держать язык за зубами в обществе Большого Йохана.

— А он?

— Я думаю, что он пытался сказать мне, что они сделали его членом Братства. Он рассказал о встрече у Родриго и о том, что они хотели, чтобы он там присутствовал. Но он не мог оставить бани без присмотра.

— Это интересно, парень. И он говорит, что никакого Меча нет.

— Точно, — сказал Юсуф, отправляя в рот медовый пирог. — Он будет когда-нибудь, но сейчас его нет.

— Что он имел в виду?

— Он сам не знал. А затем в таверне Родриго я услышал, как они говорили, что они почти готовы и всё будет обсуждаться на встрече в субботу ночью. Всеми членами группы. И знают ли они, что каждый должен говорить и делать. Но в то время, как они начали отвечать, меня поймали.

— А где будет встреча?

— Кто-то сказал, что она будет в банях. А еще кто-то спросил, согласился ли Йохан, а первый человек ответил, что это еще не решено, но что он разберется с Йоханом, если тот заупрямится.

— Ты можешь мне сказать, кто там был?

— Пятеро мужчин. Пока я подслушивал, были названы три имени: Раймундо, Санч и Мартин. Мартин-переплетчик, — добавил Юсуф и задрожал. — Я видел его. Я также видел церковника, высокого и тонкого, с очень суровым взглядом.

— Это Раймундо. Он — писарь, — сказал Исаак. — Другой был Санч, конюх. Николо тоже упоминал его имя.

— Я знаю, что было еще двое, но их имена не называли. — Он потянулся за еще одним медовым пирогом, но был остановлен воплем, раздавшимся сверху.

— Где ты был? — Голос Юдифь звенел, как набатный колокол. — Негодный мальчишка! Твоя обязанность состоит в том, чтобы быть со своим хозяином, а ты оставил его и болтался где-то в одиночку. Он не ел и не пил целый день. А ты только сейчас возвратился, чтобы набить свой живот. — Исаак услышал, как она быстро спускается по лестнице. — Господи! — сказала она пораженно. — Да что с тобой случилось? Ты дрался? Или кто-то напал на тебя?

— Что с ним? — спросил Исаак.

— Один глаз раздут и заплыл, рана на лбу, одна щека расцарапана.

— Юсуф был на войне, любовь моя, по моему приказу. Мне жаль, парень. Я не думал, что тебя ранят.

— Йохан лечил меня, господин. Он смазал мои раны бальзамом. Он сказал, что это вы ему его дали. Это верно?

— Бальзам? — Исаак на мгновение задумался. — Думаю, да. Насколько я помню, это была мазь от стригущего лишая, но хуже тебе от этого не будет. — Он протянул руку и осторожно коснулся лица Юсуфа, ощупывая вздутия и порезы. — Но у меня есть для твоих ран средство поинтереснее. Пока ты сражался, нам доставили хорошие новости. Ракель и донья Исабель найдены. Они целы и в безопасности, и завтра вернутся.

— Тогда все отлично, господин, не так ли? Больше у вас не будет неприятностей.

Глава двенадцатая

Томас де Бельмонте вернулся в гостиницу на восходе солнца, когда начинали уезжать самые ранние из ночных гостей.

— Хозяин, — нетерпеливо позвал он. — Я приехал, чтобы увезти дам. Они проснулись?

— Проснулись, господин? — Он засмеялся и смёл кучку монет. — Спасибо, господин, — пробормотал он и снова обратил внимание на Бельмонте. — Они давно проснулись, — сказал он. — Они уехали вчера вечером. Еще до заката.

Томас почувствовал, как кровь отливает у него от лица.

— Что вы имеете в виду?

— То, что сказал, господин. Приехал отец доньи, чтобы увезти ее.

— Ее отец? — сказал Томас, пытаясь представить себе дона Педро, короля Арагона и графа Барселонского, во всем его величии, в этой гостинице, разговаривающего с человеком, стоявшим перед ним. — Ты уверен?

— Господин сказал, что он ее отец. И возраст подходящий.

— Как он выглядел? — спросил Томас.

— Некрасивый, — сказал хозяин смеясь. — Коренастый. Упитанный, с грубой, рябой кожей. Каштановые волосы.

— Ну да, — произнес Томас.

— Надеюсь, вы узнали его. Он был весьма рад, что догнал ее, как он сказал. Оплатил счет, и даже с верхом. Правда, ваша девушка и донья, которая с ней, не очень-то были рады, что их нагнали, если это доставит вам удовольствие. Ваша симпатичная госпожа просила передать вам, что она была права, говоря о нем. Она сказала, что вы поймете, что она имеет в виду.

— Спасибо. Я поем немного холодного мяса с хлебом и отправлюсь. Они сказали, куда едут? — В руке у Томаса тихо зазвенели монеты.

— Ни слова, господин. Но, по-моему, они не собирались ехать далеко. Они уехали незадолго до заката, и при этом собирались еще засветло добраться до места назначения. — Монеты снова зазвенели. — Кто-то заметил двух серых лошадей с паланкином на дороге к Вальтьерре. — Монеты быстро меняли хозяина.

— Они взяли всех лошадей?

— Они сказали, что это их лошади, господин. У меня не было причины не верить им.

— Даже кобылу?

— Даже кобылу.

— Бедная Блавета. Однако я буду не я, если не смогу вернуть ее.

— Надеюсь, вам это удастся, — сказал хозяин гостиницы. — Я принесу вам мясо и хлеб.

Дорога к Вальтьерре также вела и к усадьбе доньи Санксии. Несомненно, девушек отвезли именно туда. Было нетрудно догадаться о том, что произошло, даже без подсказки доньи Исабель. Достаточно было описания ее «отца». Сообщники Ромео последовали за ними до гостиницы и сообщили обо всем Монтбую. Он прибыл, подкупил хозяина гостиницы и выкрал их.

Конь Томаса был отдохнувшим, расстояние — небольшим, солнце только начало подниматься. Он сможет добраться до усадьбы вовремя, чтобы спасти их снова.

Он взял хлеб с мясом у хозяина гостиницы, заплатил ему и выбежал во двор. Он откусил большой кусок на завтрак, убрал остальное, сел верхом на Кастанью и во весь опор помчался к усадьбе.

* * *

— Он намерен жениться на мне как можно скорее, — тихо сказала Исабель. — Двое мужчин проводили их в большую комнату на верхнем этаже усадьбы доны Санксии и заперли там. Служанка возвратилась с пищей, водой и вином. Она указала на сундук, заполненный одеждой. Именно этот сундук и вызвал замечание Исабель.

С тех пор, как Монтбуй и два его помощника увезли их из гостиницы, донья Исабель не разговаривала и отказывалась от чьей-либо помощи, допуская к себе только Ракель. Она с большим трудом забралась в паланкин и так же мучительно выбралась из него, а затем трогательно захромала в дом, повисая на руках сопровождающих, как умирающая лилия. Ракель героически поддерживала ее, поскольку донья Исабель задыхалась, поднимаясь вверх по лестнице. Оказавшись в комнате, она упала на большое кресло, явно не имея сил даже для того, чтобы двигаться.

— Он сказал это? — так же тихо спросила Ракель.

— Когда он мог сказать это? Мы были вместе с тех пор, как они приехали в гостиницу.

— Да, верно.

Она нахмурилась.

— Но он ничего не сможет сделать до утра. До тех пор мы в безопасности.

— Вы уверены?

— Ни один священник не поженит нас сейчас. Слишком поздно. Нет, они дождутся рассвета и только тогда попытаются. О, Ракель, что нам теперь делать? Можно ли бежать отсюда?

Ракель подошла к окну, раскрыла ставни и посмотрела в темноту.

— Нет. Даже если бы и было можно, вы еще слишком слабы, чтобы выбраться из окна. К тому же мы заперты.

— Не стоит быть в этом слишком уверенной. Она забрала ключ?

— Да, — сказала Ракель. — Я видела.

— Мне намного лучше, — прошептала донья Исабель. — Я знаю, что мне должно быть хуже без отдыха, должного ухода и после всего того, что с нами произошло, но мне лучше. Нога не болит. Посмотри на нее.

Ракель поставила свечу на пол рядом с креслом и встала на колени на ковре перед доньей Исабель. Она подняла ее пыльное, испачканное в дороге платье.

— Тогда почему вы висели на мне, как умирающая, моя донья? — пробормотала она.

— Чтобы они ничего не поняли. Если мы можем отложить свадьбу достаточно надолго, Бельмонте может успеть получить мое сообщение и кого-нибудь пошлют, чтобы спасти нас. — Она сделала паузу. — Усадьба довольно маленькая. Двое слуг, которых мы видели, возможно, еще один-два человека. И двое слуг Монтбуя. Один из них — трус, которого прогнал дон Томас. Три добрых рыцаря — или даже два, — вот все, что нужно, чтобы освободить нас.

— Или храбрый дон Томас в полном одиночестве? — предположила Ракель с хитрой улыбкой, начав разматывать повязку.

— Не глупи, — сказала Исабель. — Дон Томас меня совсем не интересует.

— Что сказал бы ваш отец, захоти вы выйти замуж за кого-то, кто ему не понравится? — прошептала она. — Предположим, что Монтбуй был бы красив, молод и обаятелен, он позволил бы вам выйти за него замуж?

Исабель закашлялась, чтобы скрыть вырывавшийся у нее смех.

— Вероятно, нет, — пробормотала она. — Если бы я влюбилась в кого-то достойного, то он мог бы рассмотреть возможность брака с ним. Но если он кого-то не одобряет… — Донья покачала головой.

— А он заставил бы вас выйти замуж за кого-то, кого вы ненавидите? — Ракель приложила холодную припарку и подняла свечу с пола, осматривая область нарыва.

— Ты очень любопытна, — холодно произнесла Исабель.

— Извините, госпожа, — сказала Ракель, покраснев от обиды и смущения.

— Это вопрос, на который я не смогу ответить до тех пор, пока это не произойдет. — Заскрипели доски, и она снизила голос до тихого шепота. — Смотри на мою ногу и говори о том, что все очень плохо. Они подслушивают под дверью.

— И подсматривают, — сказала Ракель. — Госпожа моя, — произнесла она более громко, — все эти перемещения плохо повлияли на рану. Здесь больно? — И она надавила на кожу вокруг раны.

— Ой, — закричалаИсабель. Она откинулась на кресле, являя собой полную беспомощность.

— Не столь драматически, госпожа, — прошептала Ракель. — Помогите, — закричала она. — Донье Исабель требуется помощь.

Послышался шум шагов — кто-то бежал по лестнице. Дверь распахнулась подозрительно быстро, и Ракель начала отдавать приказы относительно настоев, припарок, чистого полотна и процеженного бульона, причем все это необходимо было принести одновременно.

— Разбудите священника, — приказал Перико де Монтбуй. От ярости его круглые розовые щеки стали еще круглее и краснее.

— Сейчас поздно, — заметил дворецкий доньи Санксии. Его сильно возмутило это вечернее вторжение. Мало того, что он не любил Монтбуя, он к тому же чувствовал сильное раздражение из-за дополнительных хлопот, вызванных его приездом. Его мнение относительно этого маленького человечка во многом совпадало с мнением его уважаемого величества, дона Педро. Монтбуй был очень неприятным человеком.

— Неважно, — сказал Монтбуй. — Разбудите. Скажите ему, что я хочу жениться сегодня вечером. Вы что, не видите, что если я не женюсь на ней сегодня, она может не дожить до утра? — Он встал, будто надеясь, что прибавка в росте заставит этого нелепого мужлана шевелиться быстрее. — Он может поженить нас в ее комнате, так что ей даже не придется подниматься с постели.

— Священник не согласится на это, — ответил стюард. — Он уже однажды сделал это, и все дошло до архиепископа. Его чуть было не лишили сана, а ему нравится быть священником. К тому же брак был аннулирован, — злобно добавил он и улыбнулся. Рассказ был выдумкой от начала и до конца, но прозвучал вполне правдоподобно, а дворецкий совершенно не желал мчаться куда-либо на ночь глядя, чтобы будить святого отца.

Монтбуй начал быстро ходить по комнате.

— Ну, тогда на рассвете, — сказал он. — Разбудите священника на рассвете. Пусть ваша жена разбудит донью Исабель, оденет ее, и в случае необходимости мы отнесем ее к алтарю на руках.

Кастанья была аккуратной, быстрой, крепкой, небольшой лошадью, которая почти никогда не спотыкалась. Она добралась до усадьбы, слегка запыхавшись, лишь ее атласная шкура немного потемнела от пота. Томас натянул поводья, заставив ее перейти на шаг, и осторожно приблизился к имению.

Это было небольшое, довольно приземистое здание. Кругом было тихо. Очень тихо. С восточной стороны дома на солнце лежал пес. Он встал, потянулся, лениво гавкнул, предупреждая обитателей дома о прибытии чужака на лошади, а затем, сочтя, что он полностью выполнил свои обязанности, вернулся на прежнее место, столь удобное для отдыха. Кроме этого, никто не подавал никаких признаков жизни. Все окна были закрыты ставнями, дверь заперта. Сердце Томаса упало. Он был уверен, что Монтбуй привез ее именно сюда. Он спешился и начал искать признаки жизни, а заодно возможность напоить лошадь.

Позади дома картина показалась более обнадеживающей. Из окна плыл приятный аромат жарящегося на вертеле ягненка. Крепкая, плотная женщина уверенными движениями развешивала на ветвях простыни на просушку. Ей помогал парнишка в возрасте около двенадцати лет.

— Доброе утро, Ана, — просто сказал он. — Как дела?

Женщина пораженно остановилась, а затем сделала реверанс.

— Дон Томас! Мы вас ждали.

— Ждали? — спросил он.

— Да. С ребенком. Но…

— Ах, да. Я сожалею.

— Нет необходимости. Ведь не вы же перерезали ей горло, — сказала женщина.

— Нет, не я. — Он оглянулся. — А где другие посетители?

— Вы имеете в виду дона Перико? Вы друг его светлости?

Томас собрался было заявить о вечной дружбе с этим господином, когда поймал взгляд женщины.

— Нисколько, — твердо произнес он. — И у меня есть основания предполагать, что он захватил, против их воли, двух молодых дам, которых я был обязан благополучно доставить в Жирону.

— Ну, сейчас он собирается жениться на одной из них, — сурово сказала женщина. — Вот, готовлю для него свадебный завтрак.

В церкви происходила весьма любопытная сценка. У алтаря стоял жених с красным лицом, нервно потея и сердито оглядываясь. Рядом с ним на стуле, торопливо принесенном для нее камердинером Монтбуя, сидела страшно бледная невеста. Ракель стояла около доньи Исабель, иногда шепча несколько слов ей на ухо и внимательно выслушивая ее ответы. Для этой церемонии не хватало двух человек — того, кто должен подвести невесту к жениху, и священника, в обязанности которого входило благословить сей союз.

Внезапно Монтбуй взорвался, как Везувий.

— Где этот глупый священник? — заревел он. Звук отозвался эхом со всех сторон маленькой церкви. Ответом ему был только тревожный писк нескольких летучих мышей.

Открылась западная дверь, но вошел не священник, а дворецкий доньи Санксии. В данный момент он исполнял обязанности Купидона.

— У нас трудности, мы не можем разбудить отца По, — сказал он.

— Что?

— Мы не можем разбудить священника.

— Почему? Он что, мертв? Тогда приведите другого.

— Нет другого, господин. Нигде поблизости нет. И отец По не мертв. Он просто спит.

— Тогда облейте его водой, — сказал Монтбуй. Его голос опасно загрохотал. — Сделайте все необходимое. Что с ним случилось? — наконец додумался спросить он.

— Он довольно долго праздновал свои именины. Он… мм… утомлен.

— Скажите ему, что он может спать после того, как обвенчает нас. Но не сейчас.

Дворецкий кивнул, едва ли не с уважением, и снова вышел, усмехаясь.

— Я хочу есть, — прошептала донья Исабель. — Кажется, стоило бы выйти замуж за этого отвратительного старикашку только для того, чтобы поесть.

— Вы очень убедительно бледны, — заметила Ракель.

— Я не могу двигаться без пищи, — прошептала она. — Голод заставляет меня становиться все слабее, и голова кружится все сильнее. Интересно, что случилось со священником?

— Возможно, он все еще слишком пьян и не сможет поженить вас, — сказала Ракель.

— Я тоже на это надеюсь.

В этот момент снова открылась западная дверь и вошел дворецкий, таща за собой унылого беднягу в черной рясе.

— Отец По, — сказал он с видом фокусника, вытаскивающего деревянного дьявола из раскрашенного ящика, изображающего ад.

Отец По был тощ и небрит. Глаза у него были красными, а намокшие волосы прилипли к черепу. Вода текла по щекам и капала с носа. Он трогательно чихал и вытирал лицо рукой. Он выглядел так, будто хотел бы заговорить, но не мог вытолкнуть из горла ни слова. По мере приближения к алтарю перед ним расходилась мощная волна перегара. Он все еще был пьян — великолепно, безнадежно пьян. Исабель широко улыбнулась и натянула вуаль на лицо, чтобы скрыть его выражение.

— Просто дайте мне вашу руку, — сказал он, шатаясь и падая на Монтбуя. — Спасибо. Теперь возьмите ее руку, господин. — Он схватил Ракель за руку и попытался подтащить ее через голову доньи Исабель туда, где стоял Монтбуй, от гнева потерявший дар речи.

— Вы взяли не ту женщину, пьяный дурак, — закричал Монтбуй. — Я намерен жениться на другой.

Отец По горестно посмотрел на жениха.

— Тогда вам надо будет вернуться, когда вы приведете сюда нужную женщину. Я не могу женить вас, если вы не привели невесту… — Его голос стих. Он перевел взгляд на сиденья позади него. — Так будет лучше. Я сейчас очень устал, слишком утомлен… — Он упал на сиденье, и его храп разнесся по церкви.

Пока дон Перико де Монтбуй решал, что ему делать дальше, церемонию прервали в третий раз. Снова открылась западная дверь и раздался громкий голос:

— Спасайтесь, кто хочет сохранить жизнь! Дон Перико, сюда приближается король с пятьюдесятью всадниками, он хочет убить вас!

Это был Томас де Бельмонте, покрытый пылью и грязью, задыхающийся от напряжения, прислонившийся в полном истощении от потери сил.

Первым, кто среагировал на сообщение, была донья Исабель. С криком ужаса она рухнула со стула на пол в глубоком обмороке. Когда Ракель встала рядом с ней на колени на холодном каменном полу, ее лежащая без сознания подопечная зашептала:

— Падай, Ракель! Нас обеих будет унести гораздо труднее!

Ракель упала в обморок поверх доньи Исабель.

Монтбуй бросился к своей невесте, увидел переплетенные тела двух женщин и разразился проклятиями. Он поглядел на западную дверь, узнал Бельмонте и сразу же ощутил подозрения.

— Что, черт возьми, вы…

Его речь прервал топот босых ног, бегущих к церкви.

— Господин, — кричал парень из усадьбы, которому позволили ненадолго отвлечься от своих обязанностей в прачечной, — господин, там в усадьбе вас сейчас ищет отряд солдат. Скоро они приедут сюда. Хозяйка послала меня сюда, чтобы предупредить вас. Они спросили, где вы и где донья. Человек, который вел их, сказал, что он ее отец. Хозяйка сказала, чтобы я бежал сюда как можно быстрее. Я взял лошадь, чтобы прискакать побыстрее и предупредить вас.

— Довольно, парень, — пробормотал Томас.

— Возьми лошадей, — сказал Монтбуй своему человеку. — Наших лошадей.

— А что с доньями?

— Доньи могут присоединиться к своим родителям в аду, — сказал Монтбуй и бросился из церкви.

Донья Исабель и Ракель медленно поднялись на ноги. Дон Томас пошел к алтарю, подавляя желание броситься бежать. Священник мирно храпел. Все встало на свои места.

Свадебный завтрак, который торопливо готовился для дона Перико де Монтбуя и его невесты, не пропал впустую. Уменьшившаяся, но гораздо более счастливая, часть участников свадьбы села за стол под деревьями и принялась за жирную форель, цыплят, нафаршированных травами, орехами и сушеными абрикосами, жареного ягненка с луком и чесноком, ветчину, сыр, фрукты и всевозможные виды хлеба, риса и овощей. С холмов веял легкий ветерок, блюда привлекали своими ароматами, вина дона Гильома де Балтье лились рекой. Две заложницы и их спаситель были в отличном настроении; дворецкий и его жена энергично обслуживали пиршество с видом людей, которые только что победили самого заклятого своего врага.

Внезапно Томас наклонился через стол, на лице у него было написано беспокойство.

— Моя донья, — произнес он, — тысяча извинений, но последнее время вы были очень больны. Возможно, неблагоразумно так напрягаться.

— Вы хотели бы уморить меня голодом ради моего здоровья, дон Томас? — улыбаясь, спросила она.

— О, нет, моя донья, — торопливо проговорил он. — Но вчера вы были!..

— Здоровье доньи Исабель улучшается день ото дня, — спокойно сказала Ракель.

— Видите, всюду, где бы я ни была, со мной везде мой лекарь и моя подруга, — сказала Исабель. — И я чувствую себя намного лучше, спасибо. Но скажите нам, дон Томас, как вам удалось приехать так вовремя, чтобы спасти нас?

— Это было очень просто, моя донья. Хозяин гостиницы — по-своему честный человек, — сказал Томас. — Он передал мне ваше сообщение.

— Честный, — негодующе произнесла Ракель. — Он продал нас Монтбую.

— Но ненадолго, Ракель, — сказала ее спутница. — Я подозреваю, что затем он продал нас дону Томасу.

— Я узнал, что Монтбуй может поехать в усадьбу Балтье, — быстро сказал он, стараясь не привлечь внимание к отдельным частям своей истории. — Здешняя милая хозяйка направила меня к церкви, а молодой Марк помог мне. — Он откинулся назад и улыбнулся, очень довольный собой.

— Вы прибыли вовремя, — сказала Исабель. — Если бы священник не был так пьян, то вы бы опоздали и не смогли бы нам помочь.

— Никакого риска, моя донья, — сказал дворецкий. — Я побыл немного с отцом По вчера вечером, а когда уехал, то пить он уже больше не мог. Я знал, что вытащить его из постели сегодня утром будет трудно.

— И так оно и было, — добавила его жена.

— Я принес ему маленькую кожаную фляжку коньяка, — сказал дворецкий. — По правде говоря, это единственный способ заставить отца По двигаться. Мне очень жаль, что я, видимо в помутнении рассудка, оставил ему эту фляжку. Откуда я мог знать, что он всю ее выпьет? — добавил он, качая головой.

— И он действительно выпил все? — спросила донья Исабель.

— О да, — сказал Томас.

— А отряд из пятидесяти лошадей был вашим изобретением?

— Боюсь, что да.

— Дон Томас, вы спасли меня от ужасной судьбы. Я вам очень благодарна. — Она указала на его пустой стакан дворецкому, который поторопился наполнить его. — Бокал вина — это небольшая благодарность за все, что вы сделали для меня, но с чего-то следует начать, — сказала она, бросив на него взгляд из-под ресниц. — Я уверена, что мой отец также будет вам благодарен.

— Спасибо, моя донья, — натянуто произнес он. Из-за этого веселья он почти забыл, кем она была, пока ее слова не напомнили ему. Он не мог шутить с нею, как если бы она была работницей на ферме или его собственной младшей сестренкой.

Исабель посмотрела на него оценивающе.

— Вы оскорблены жалким видом моей благодарности, — произнесла она. — Мне очень жаль. Если бы у меня были ларцы с рубинами, уверяю вас, я сочла бы, что это слишком малая цена за мое спасение. Вам больше понравились бы рубины?

— Нет, моя донья, — сказал он. — Рубины, должно быть, прекрасны, но мне достаточно вашей благодарности. Мне больше ничего не нужно.

— Да, — сказала она. — Ваши речи весьма изящны, дон Томас. Вы научились этому при дворе? Но вы не прикоснулись к вину. Разве вы не составите мне компанию? Такого вина нам в монастыре не подают.

Он поднял свой стакан и выпил.

— Вам хотелось бы стать монахиней? — спросил он, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Какой странный вопрос, дон Томас! Вы что, подбираете доний из хороших семейств для какого-то определенного ордена? Или готовы посадить под замок всех женщин там, где с ними не будет никаких хлопот?

— Нет, моя донья. Конечно, нет. Но мне говорили, что вы долго были среди монахинь, и я задался вопросом…

— Не понравилось ли мне это? — Она остановилась и сузила глаза. — Есть ли у вашего вопроса правильный ответ? Я обязательно должна ответить «да» или «нет»?

— Что я могу сказать вам, моя донья? Я не имею никакого права судить вас. Но любой мужчина мог бы надеяться, что вы предпочтете остаться в миру.

— Ах, думаю, что я поняла. Позвольте мне ответить. Это довольно тихая жизнь, в которой обычно не происходит никаких похищений; но я не думаю, что мне понравилось бы провести там всю свою жизнь. У меня нет спокойствия духа доньи Эликсенды. И поэтому, если мне удастся, я постараюсь выйти замуж. Если именно это вы подразумеваете под словами «остаться в миру».

— Вам нравится мысль о браке? — спросил дон Томас.

— Как я могу ответить на это? Вы видели, как меня ужасала перспектива брака с доном Перико. Все зависит от обстоятельств. Когда-нибудь, возможно, появится другой мужчина. И если он понравится моему отцу и я полюблю его, и он полюбит меня достаточно для того, чтобы выносить мои недостатки, я выйду замуж. Как вы думаете, это возможно, дон Томас? Или в этом слишком много всяких «если» и «может быть»?

— Моя донья, эта страна, должно быть, переполнена богатыми и родовитыми мужчинами, которые будут сражаться за вашу руку, — сказал Томас, пораженный горечью, прозвучавшей под внешней насмешкой.

— Вы так думаете? Тогда они должны были сражаться довольно далеко от стен монастыря, потому что я ничего не слышала. В мою келью не долетало на рассвете ни одного звука из их любовных серенад.

— Возможно, они боятся…

— Доньи Эликсенды? Да, порой она может внушать страх.

— Вас, моя донья, и вашего положения.

— Вряд ли, — сказал Исабель. — Вот вы, к примеру. Вы подхватили меня на руки, даже без каких-то там «прошу прощения», и отнесли в гостиницу. Но тогда, возможно вы были храбрее, чем большинство из них. И к тому же вы прогнали Монтбуя.

Неожиданно для себя Томас рассмеялся.

— Возможно, он просто более робок, чем многие другие.

— Вы несправедливы к нему. Он был храбр, как лев, когда имел дело с двумя беспомощными женщинами. Но, возможно, я не выйду замуж, — сказала она, и снова на ее лице появилось выражение усталости и беспокойства. — Ведь я хочу выйти замуж только за того, кого я полюблю, а я не могу любить того, кто не любит меня. Вы верите в то, что влюбленные чахнут о тех, с кем они не могут соединиться, и умирают из-за любви к тому, кто не любит их? Я не верю. Ракель, — добавила она, поднимаясь, — по правде говоря, я устала. Прежде чем мы снова пустимся в дорогу, я хотела бы отдохнуть. Если это возможно, дон Томас.

— Все, что будет вам на пользу, возможно, госпожа, — серьезно сказал Томас. — Когда вы будете готовы путешествовать, пошлите кого-нибудь за мной. — Он поклонился и встал, глядя, как девушки медленно идут к дому.

— Что ты думаешь о нашем спасителе, Ракель? — спросила донья Исабель, глядя из окна на сад, где им было так весело.

— Он кажется очень приятным, — сказала та. — И красивый, как я уже говорила раньше.

— Ты осторожна в своей похвале.

— Его трудно понять, — сказала Ракель. — Он кажется несчастливым — не по своей природе, но вследствие обстоятельств, о которых мы ничего не знаем. Почему он знает всех этих людей? Как они связаны?

— Пожалуйста, не говори так, — сказала Исабель, закусывая губу. — Я чувствую себя так, как будто меня со всех сторон окружают интриганы и заговорщики. Я не могу понять, кто друг, а кто враг, потому что все подлизываются и льстят. Кроме тебя. Ты думаешь, что его тоже интересует только мое богатство?

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла жена дворецкого.

— Я принесла свежей воды. Вам нужно что-нибудь еще, госпожа?

— Спасибо, — неопределенно произнесла Исабель. — Хозяюшка, а вы были знакомы с Бельмонте?

— О да, моя донья. Я встречала его в другом имении его светлости. И донья Санксия часто говорила о нем. Знаете, он просто поклонялся ей, — сказала она, снижая голос почти до шепота. — Поклонялся ей. И она ему. Дон Гильом — очень странный, холодный человек. И был никудышным мужем для такой страстной доньи, как она. А дон Томас готов был отдать за нее свою жизнь. Только она умерла, конечно, — добавила жена дворецкого уже обычным голосом.

— Спасибо, — сказала донья Исабель. — Больше ничего не нужно. — Она легла на кровать и уставилась в потолок, нисколько не успокоенная беседой.

Как только дневная жара спала, донья Исабель — с болезненной вежливостью и в плохом настроении — забралась в паланкин, в который были запряжены все те же терпеливые серые лошадки, и небольшая кавалькада была готова тронуться.

Внезапно их движение застопорилось. На горизонте возникло облако пыли. Оно быстро росло, и вскоре можно было увидеть полдюжины всадников, несущихся галопом. Через несколько секунд они были окружены.

Командир подхватил Кастанью под уздцы.

— Томас де Бельмонте? — спросил он.

— Да, это я, — напряженно произнес Томас. — А кто вы?

— Я арестую вас от имени его величества, за государственную измену и различные другие преступления, которые будут указаны позднее. Взять его, — приказал он своим людям.

Глава тринадцатая

Поздним утром в пятницу на берегу реки Тер, вверх по течению от Жироны, в тени деревьев сидели трое мужчин — высокий солдат с мрачным лицом, квадратный, краснолицый торговец и очень серьезный юнец. Неподалеку от них паслись их лошади.

— Когда мы скажем остальным? Завтра? — спросил молодой парень, похожий на взволнованного лейтенанта, ответственного за успех встречи генералов.

— Не на встрече, — заметил коренастый. — Они будут оскорблены. Как члены Внутреннего Совета, они думают, что должны участвовать в принятии решения. Поверьте мне. А если они будут оскорблены, то мы не сможем полагаться на них, когда ситуация станет сложной.

— Никто не будет решать, — сказал высокий. Его резкий голос нарушил покой сельского пейзажа. — Это мое право принимать решение, и никого другого. Я — Меч.

— Постойте, — сказал коренастый, который явно был в хорошем настроении. — Это имя для толпы, но сейчас-то мы одни. Мы делаем общее дело и идем к единой цели. Вы не будете принимать решение без нас, друг мой. И все наши решения будут обсуждаться совместно.

— Называйте меня либо «мой господин», либо «Меч», — ответил высокий. — Мы не ровня и не друзья.

— Меч, друг мой, вас можно заменить. Позвольте напомнить вам, что никто ни разу толком не сумел разглядеть вас. Так что многие охотно займут ваше место. — Он продолжал улыбаться самым дружелюбным образом, но самый младший участник встречи заметил в его глазах отблеск стали.

— Вы пожалеете о сказанном, — решительно произнес Меч.

Молодой человек перевел взгляд с одного на другого и продолжил:

— Дон Педро прибывает сегодня утром, привлеченный сюда, как мы… как вы планировали, господа.

— Не совсем так, как мы планировали, — сказал коренастый достаточно бодро. — Смерть доньи Санксии была не ко времени. В то время ее не должно было быть в городе. Кто-то должен был обеспечить ее безопасность. — Он переводил взгляд с одного на другого, оценивая степень вины. — Ее смерть привлекла ненужное внимание.

Юнец покраснел от смущения, как будто упрек предназначался непосредственно ему.

— Не я занимался делами доньи, — натянуто произнес он. — Об этих деталях заботился Ромео.

— Она переоделась монахиней, — сказал Меч. — Это было дурное дело, и именно поэтому она и умерла.

— Да? — удивленно произнес коренастый мужчина. — Вы в этом уверены?

— Этот дом — гниющая яма, а не дом Божий, — произнес Меч. — От аббатисы до самой последней служанки. Она не должна была входить в него. За это она была осуждена.

— А, — сказал коренастый. — Понимаю вас. Ладно. Балтье легко утешится, и мы тоже можем пережить ее потерю. Ее слишком легко можно было подчинить своему влиянию, так что она была ненадежна. — Он быстро огляделся. — Предлагаю созвать Внутренний Совет сегодня вечером, обнародовать нашу стратегию и представить им Меча.

— Нет! — сказал Меч. — Обнародуйте свою стратегию, если хотите, льстите толпе, если нужно, но я не появлюсь до надлежащего времени.

— И когда оно наступит?

— Когда мне будет Откровение, — сказал Меч. Он свистнул своему коню, легко вскочил ему на спину и поехал прочь.

— Мне кажется, он относится к этому чересчур серьезно, — произнес коренастый.

— Боюсь, что да, — ответил молодой. Он выглядел мрачным.

— Не унывай. Это поправимо, — сказал коренастый. — В любом случае это несмертельно.

— Я еще очень волнуюсь о Внутреннем Совете, — сказал молодой человек. — Они думают, что они должны иметь такую же власть, как и их руководители.

— Не беспокойтесь, — сказал другой. — Они делают очень полезное дело. Когда дон Фернандо займет свое законное место на троне, ему понадобятся люди, которых он может повесить за смерть своего брата и его бедного племянничка. Они пригодятся. Вам так не кажется?

Незадолго до того, как колокола прозвонили сексту, перед городом, неспешно готовившимся к полуденной трапезе, появилась небольшая кавалькада — капитан епископской стражи на крупном жеребце, два младших офицера и два пеших стражника. Они величественно следовали за Исааком и Юсуфом, шедшим по улицам. Офицеры прикладывали максимум усилий, чтобы выглядеть случайными прохожими, въехавшими в эти узкие проулки ради собственного удовольствия, просто чтобы подышать свежим воздухом. Это казалось им очень нелегким делом, но епископ был непреклонен.

— Вы отправляетесь не для того, чтобы арестовать злодея, — сказал он. — Вы должны сопроводить маленького ребенка, чья безопасность очень важна. Вы же не хотите напугать его или вызвать тревогу у соседей? — Он сделал паузу и посмотрел на них пронзительным взглядом. — И вы же не хотите, чтобы через час каждый житель в Сан-Фелиу и в городе знал, что инфант находится во дворце?

— Может быть, мне пойти одному? — предложил капитан. — Пешком или в сопровождении одного мастера Исаака.

— Я уже думал об этом, — сказал епископ. — Но мы не можем рисковать. Кто-то наверняка уже может подозревать правду. Они будут наблюдать за подобными передвижениями. — Вот так они и отправились, на лошадях и пешком, вооруженные до зубов, к северным воротам в округ Сан-Фелиу.

Ситуация ухудшилась, когда они достигли места назначения. Инфант решил, что он не пойдет во дворец епископа, и не замедлил оповестить об этом всех и каждого. Ему очень понравилось жить с Николо и Ребеккой. Йохан командовал их двухлетним сыном, а нежные поцелуи Ребекки и ее веселые истории почти восполнили ему потерю няни. Поэтому-то он упрямо цеплялся за нее, отчаянно вопя, пока капитан в ярости не созвал военный совет.

— Я не могу пронести вопящего ребенка через ворота и тащить его по улицам, и при этом надеяться быть незамеченным, — в ярости произнес он. Инфант, как и любой другой ребенок, быстро почувствовал, что добился своего — его крики начали разноситься по округе с удвоенной силой.

В конце концов сын Ребекки и его няня были переданы на попечение соседей. Ребекка присоединилась к процессии; инфант Йохан был посажен перед капитаном на гнедого жеребца, и ему разрешили подержаться за узду. Вот так отряд, забрав принца, двинулся в обратный путь, и наконец кони принесли их во дворец, где они остановились, чтобы дождаться прибытия его царственного отца.

— Трудно узнать, как много ребенок понял или запомнил, — сказал дон Педро. Он отослал своих слуг, и двое мужчин удобно устроились вдвоем. Епископ согласно кивнул. — У меня есть серьезные основания для того, что-бы постараться разобраться в том, что произошло. Мало того, что я заинтересован в этом ради его благополучия, но я к тому же полагаю, что он знает человека, который убил его няню, и может убить его самого, если инфанта хорошенько не спрятать. — Он помолчал немного. — Няня ожидала нападения.

— Она говорила об этом, сир?

— Нет, насколько мне известно. Но она, должно быть, спрятала его, когда услышала приближение убийцы. Как еще такой маленький ребенок мог бы убежать? — дон Педро поднял серебряный кубок, воздавая ей должное. — Пусть ее храбрая душа обретет покой. Она была лучшим солдатом, чем многие другие. Включая тех двоих, которых я послал с ними, чтобы охранять их.

— Двоих, сир?

— Хорошо замаскированными среди домочадцев. Даже слишком хорошо. Когда возникла опасность, они изображали монахов и конюхов. — Гнев, который король так долго сдерживал, на мгновение вырвался наружу, так что у него даже побледнели щеки.

— И ваше величество полагает, что принц Йохан знает нападавшего? Или мог бы узнать его?

— Он знает. Он храбрый малыш, но все же всякий раз, как ко мне был допущен какой-либо мужчина, он в страхе сжимался позади меня, пока не мог увидеть его и услышать его голос. За исключением вас, Беренгуер. Возможно, это из-за ваших одежд.

— Утешительно узнать, что убийца не епископ, ваше величество, — сухо произнес Беренгуер.

— Но менее огорчительно полагать, что на моего сына напал кто-то, кого он ожидает увидеть рядом со мной.

— Или кто-то, кто похож на одного из ваших советников или слуг, сир, — добавил епископ.

— Возможно. Мы решили не держать его при дворе, где заговорщики, скорее всего, будут надеяться найти его. Но возможно, что остальную часть лета он будет в большей безопасности, находясь рядом со своей матерью. Под надежной охраной. Она не будет преследовать собственные интересы, когда жизнь ее ребенка под угрозой, — мрачно добавил он.

— С тайными мерами всегда возникают проблемы, сир, — пробормотал Беренгуер. — Труднее создать надежную защиту, если охранники не могут признаться в том, что они делают.

— Это верно. Кто та добрая женщина, у которой он тайно жил все это время?

— Дочь лекаря, ваше величество. Ребекка, жена Николо, одного из соборных писцов.

— Поговорите с доном Элизаром. Он проследит, чтобы ей хорошо заплатили за ее труды, — сказал король. — Мы посетим нашу дочь, когда завершим дневные труды, Беренгуер. Вы могли бы сопровождать нас.

* * *

— Эй, Йохан, — позвал Исаак от дверей бань.

Вскоре после полудня виновная совесть — а также тот факт, что он не мог спокойно отдыхать дома вместе с Ракель, — отправила его в обход пациентов, оказавшихся заброшенными. Последний пациент жил неподалеку от бань, и Исаак оставил Юсуфа снаружи, чтобы тот предупредил его, если кто-то подойдет, и вошел, чтобы заняться хранителем.

— Мастер Исаак. Господин, — произнес Большой Йохан дрожащим голосом.

— У тебя есть время, чтобы немного посидеть со мной? — спросил Исаак.

— Сюда, господин, — сказал он. — Вы можете сесть здесь. Тут удобная скамейка. — Но в его голосе не было привычного дружелюбия и спокойствия, обычно уравновешенный хранитель бань казался необычно встревоженным.

Исаак опустился на скамью и поставил корзину между ног.

— Спасибо. Теперь, Йохан, сядь рядом со мной. Говорят, что ты не очень хорошо выглядишь. Это обеспокоило меня, и я поспешил сюда. Расскажи мне, что происходит.

— Все в порядке, мастер, — торопливо произнес он. — Все в порядке.

— Тогда почему ты плохо выглядишь? — И понемногу, с трудом, шаг за шагом, Исаак вытянул из хранителя длинный список мелких жалоб.

— Так, — сказал он наконец. — Ты уже не засыпаешь так легко, как прежде, ты не можешь есть с удовольствием, которое раньше обычно сопровождало твой обед, а главное, головная боль и дрожь в животе от страха, без причины. И когда это началось? Не говори мне. Я знаю. Это началось в ночь, когда в твоих банях была убита монахиня, не так ли?

— Да, мастер, — с тоской произнес Йохан.

— И почему, интересно? — Ответа не было. — Я не шпион, подосланный твоим хозяином, Йохан, желающим забрать у тебя твою должность. А кроме того, я не судья и не священник. Я просто твой лекарь, который интересуется твоим здоровьем, а не твоим поведением. — Ответа по-прежнему не было. — Тогда позволь мне высказать некоторые предположения. — Ты впустил бедняжку в бани после наступления сумерек?

— О нет, мастер. Я не делал этого.

— Ты впустил мужчину в бани — того, который, вероятно, и был ее убийцей, — после наступления сумерек, когда они уже должны быть заперты на ключ?

— О нет, мастер. Я никого не впускал. Я не был рядом с банями той ночью, клянусь.

— Но ты дал кому-то твой ключ, не правда ли? Говорят, Педро делал это.

— Нет, — сказал Большой Йохан, до крови закусив губу. — После смерти Старого Педро я делал это только три раза. Всего один раз я позволил…

— Ничего не говори мне, — сказал Исаак. — Это не мое дело, и я уверен, что это впервые привело к таким дурным последствиям. Это, конечно, проступок, но это не зло.

— Да, — произнес Йохан в панике. — Я знаю, что я был пьян, мастер Исаак, но клянусь, я никому не давал ключ. Это было колдовство, вот что. Они околдовали меня. Вы знаете колдовство, мастер Исаак. Вы знаете, как они сделали это. У меня отложено немного денег, мастер Исаак. Я заплачу вам, чтобы вы защитили меня от них и их заклинаний.

— Оставь свои деньги при себе, Йохан. Когда-нибудь ты найдешь им лучшее применение. Кто-нибудь спрашивал тебя о ключе?

Йохан задумался.

— Ромео спрашивал. Тот, кто покупал вино. Он спрашивал о ключе. Я показал ему ключ и сказал, что всегда держу его при себе, на цепи. Но как он попал с моей цепи на дно ванны? Наверно, его бросили туда демоны.

— Если это были демоны, Йохан, то они имели человеческое обличье. Я не думаю, что тебе стоит волноваться об этом.

— Но, мастер Исаак, они хотят, чтобы я завтра открыл бани для большой встречи. И они говорят, что если я не соглашусь, то они откроют запоры своими заклинаниями. Я ни за что не сохраню свою должность, если они соберутся на свою большую встречу в банях после сумерек. Это нельзя скрыть. Но что я могу сделать, мастер Исаак? Я не могу бороться против колдовства.

— Теперь послушай меня, Йохан, — предложил Исаак. — Вот что мы сделаем…

Ближе к вечеру Исабель д’Импури медленно, с помощью Ракель, прохромала вверх по лестнице к лазарету, оставив позади аббатису и дюжину монахинь изнывать в муках любопытства.

— Вам очень больно, моя донья? — спросила Ракель. — А то я могу послать к моему отцу за успокоительными лекарствами.

— Нет, все в порядке, — сказала Исабель. — Но если они решат, что мне лучше, то они будут докучать мне до тех пор, пока не вытянут из меня все детали того, что с нами случилось. Я устала и несчастна, но не от боли. — Она остановилась в коридоре, чтобы посмотреть на свою подругу. — Мне жаль, что ты не можешь остаться. Без тебя мне не с кем даже поговорить. — Она открыла дверь в лечебницу. — Добрый вечер, сестра Бенвенгуда, — любезно произнесла она. — Аббатиса хотела поговорить с вами.

— Спасибо, донья Исабель, — сказала сестра и умчалась прочь.

— Я не могу провести целый вечер, глядя на ее кислое лицо, — сказала Исабель. — Может быть, ты останешься?

— Я должна вернуться домой на субботу, — тревожно ответила Ракель. — А это означает, что вскоре мне придется уйти. Моя мать очень расстроится, если я не вернусь вовремя, но если я действительно очень нужна вам, моя донья, то я останусь.

Донья Исабель села на край кровати.

— Нет, ты не нужна мне, Ракель. — Она попыталась улыбнуться, но слезы подступили к глазам и потекли по щекам. — Просто мне было бы легче, если бы ты могла остаться. Когда ты сможешь вернуться?

— Мама наверняка не позволит мне покинуть квартал до завтрашнего заката. Возможно, я смогу договориться с отцом о том, чтобы прийти сюда после.

— Мне бы очень этого хотелось. Я так несчастна, Ракель. — Слезы лились по ее щекам. — Как они могли арестовать Томаса? Как они могут быть настолько глупы? Это не он похитил нас. Если бы он не спас нас, я была бы сейчас замужем за этим отвратительным человеком. Монтбуй просто хотел наложить лапу на деньги моей мамы. Они нужны ему и его друзьям, чтобы свергнуть отца и возвести на трон моего дядю, дона Фернандо. Это все знают. — Она подобрала конец изящного длинного рукава и вытерла им слезы. — Никому не говори, что ты видела, как я это сделала, — пробормотала она.

— Почему они думают, что Томас похитил нас? — спросила Ракель, глядя в окно. Тени удлинились. — Мы же сказали им, что он этого не делал. А епископ может сделать что-нибудь?

— Дядя Беренгуер? О да. И отец тоже, если я смогу получить возможность поговорить с ним. О, Ракель, пожалуйста! Ты можешь передать мое послание?

— Да, моя донья, — сказала Ракель, снова посмотрев в окно. — Но поторопитесь. Закат уже близко, а к этому времени я уже должна быть дома.

— Нам нужна бумага, чернила и перо. Ракель, найди кого-нибудь из послушниц. Молодую. Скажи ей, что мне нужны письменные принадлежности. Быстрее!

Заходящее солнце из бледно-желтого стало золотым, прежде чем Ракель, затаив дыхание, сообщила об успехе.

— И где они?

— Она должна найти их, моя донья, а затем принести сюда, при этом не столкнувшись с сестрами, которые, кажется, повсюду.

— Она знает, как это сделать, — уверенно сказала Исабель. — Это первое, чему здесь учишься.

Но шаги в коридоре не принадлежали ни одной из молодых монастырских послушниц. Послышался резкий удар, и дверь резко распахнулась, впустив в комнату сестру Марту.

— Добрый вечер, донья Исабель. Пришел лекарь, чтобы осмотреть вас. Ваш отец находится сейчас в кабинете доньи Эликсенды вместе с епископом. Он придет к вам несколько позже. Его величество хотел бы говорить с госпожой Ракель. Сейчас же. — Она повелительно кивнула и повернулась, чтобы уйти.

Исабель побелела. Щеки Ракели вспыхнули алыми пятнами.

— Я постараюсь вернуться завтра ночью, — в ужасе прошептала она и ушла.

Солнце парило низко над горизонтом оранжево-красным пламенным шаром, когда Исаак и Ракель наконец смогли покинуть монастырь.

— Сколько времени? — спросил Исаак.

— Солнце почти зашло, отец. Нам надо поторопиться.

— Где Юсуф? — спросил Исаак.

— Здесь, господин, — ответил мальчик.

— Кто это, отец? — спросила Ракель, подозрительно глядя на его разбитое лицо.

— Он был моими глазами, когда ты ушла. Но он только мальчик и не может быть еще и моими руками. Я рад, что ты снова со мной.

— Теперь, когда ваша дочь возвратилась, я вам больше не нужен, господин? — спросил Юсуф. — В его осторожном вопросе не слышалось никаких эмоций.

— Человек не может иметь слишком много глаз, — сказал лекарь. — Ты мне нужен. Вы нужны мне оба. Он отлично выполнит и твои поручения, Ракель. Он быстрый.

— И любит браться, — заметила она.

Яков увидел, что они приближаются, и открыл ворота.

— Поторопитесь, мастер Исаак, — сказал он. — Солнце почти зашло. — Они ускорили шаги и быстро двинулись вниз по улице к дому. Ибрагим стоял в открытых воротах во внутренний двор, ожидая их. Затем ворота со стуком захлопнулись у них за спиной. Они были дома.

— Давайте поспешим, — предложил Исаак, и они полетели в разные стороны.

Покрасневшие и запыхавшиеся, они уже сидели за столом, когда вошла Юдифь.

— Ракель, — закричала она, вытащив ее из-за стола и крепко обняв. — Я ждала тебя еще утром, — сказала она, сердито отталкивая, чтобы оглядеть ее со всех сторон. — Где ты была?

— О, мама, — беспомощно произнесла Ракель. — Это было так… Я расскажу тебе позднее.

Юдифь повернулась, зажгла свечи и начала читать молитвы.

— Я породил дьявольски неблагоразумную дочь, — сказал дон Педро Беренгуеру, как только удобно устроился в самых роскошных покоях, которые можно было найти в епископском дворце. Он выгнал всех слуг, за исключением секретаря, Элеазара Бена Соломона и своего сторожевого пса, дона Арно. Все трое были взволнованы.

— Ее мать, насколько я помню, тоже была решительной, — осторожно произнес епископ. — Она не считала возможным скрывать или симулировать свои симпатии и антипатии. Это было одной из ее наиболее очаровательных черт.

— Верно. И спасибо, что вы напомнили мне об этом, Беренгуер, — сказал король. — Что связывает мою дочь и Бельмонте?

— Ничего, сир, — с удивлением сказал епископ. — Сестры присматривали за ней очень тщательно, уверяю вас. До этого ужасного случая она никогда не выходила за стены монастыря без сопровождения.

— Значит, вы готовы поверить ей, когда она говорит, что раньше никогда не встречала его и впервые встретилась с ним только вчера?

— Да. Я также считаю невозможным полагать, что она умудрилась встречаться с ним ранее. И вчера вечером Бельмонте спал здесь, под моей крышей, — добавил он. — Он покинул дворец на рассвете, чтобы привести этих двух доний и вернуть их в монастырь.

— Что он рассказал вам об этом знакомстве?

— Мне показалось, что он был очень откровенным и открытым. Он сказал мне, что, в то время как он отдыхал вместе со своей лошадью, он увидел на дороге кавалькаду, состоящую из занавешенного паланкина, доньи, сидящей верхом, двух слуг и дворянина. Затем он увидел, что молодая госпожа Ракель привязана к седлу, и что «господин» оказался его собственным слугой, переодетым в его одежду, и при мече. Он бросил ему вызов, слуга принял его, они сражались, и негодяй был убит. Он сопроводил дам в гостиницу, убедился, что они удобно устроены, и, по совету вашей дочери, поехал ко мне.

— Она мне рассказала то же самое. И то же сообщила мне госпожа Ракель, — сказал дон Педро. — Тогда как вы объясните это? — Он махнул секретарю, который вытащил письмо. — Передайте это епископу, Элеазар.

— Конечно, сир.

Беренгуер быстро пробежал письмо, которое несчастный Томас написал своему дяде с такой мукой и сомнениями, до самых последних ужасных слов: «Боюсь, что меня втянули в предательство».

— Вы видите, Беренгуер. Он сам признает это.

— Да — до некоторой степени. Он признает, что не знает, что происходит. И, прочитав это, я должен признать, что разделяю его чувства. Все очень странно, ваше величество. А что говорит Кастельбо? Полагаю, это он передал письмо вашему величеству.

— И вы ошибаетесь, Беренгуер. Его передал дону Элеазару секретарь графа Кастельбо. Граф выполнял наше конфиденциальное поручение.

— А его племянник не знал, что тот отсутствует?

— Было предпринято много усилий, — сказал дон Элеазар, — для того, чтобы никто не узнал, что на самом деле он не болен.

— Вы прекрасно поняли его племянника, — сказал епископ. — Но, возможно, это было не так уж и трудно. Мне он показался приятным молодым человеком, но несколько легковерным. Он признавался мне в том, что не слишком уверенно разбирается в придворной политике.

— Вы знали, что он был секретарем ее величества? — сказал Элеазар.

— Да, — сказал Беренгуер.

— К сожалению, молодой человек, похоже, осуждает себя своей собственной рукой, — медленно произнес дон Педро. — Но проследите, чтобы он содержался в удобной камере и к нему хорошо относились, на случай, если есть какие-то доводы в его защиту. Мы будем судить его завтра.

Глава четырнадцатая

Новость о том, что Томаса де Бельмонте, сына дона Гарсии де Бельмонте и покойной доньи Эльвиры де Кастельбо, будут судить за измену, разлетелась и стала восхитительным скандальчиком, завершившим неделю тревожных слухов. Не то чтобы дон Томас был так уж всем интересен. Юный секретарь ее величества, происходивший из хорошей и благородной семьи, которую ветра фортуны лишили влияния и богатств, оставив ему совсем немного — титул и должность при дворе, — что позволяло ему держаться на плаву. Но они были из дальней провинции королевства.

Вся прелесть заключалась в обвинении, и сплетня росла как на дрожжах, становясь все невероятнее и фантастичнее. Женщины и простой люд шептались на рынке об отвратительных проделках, затрагивающих ее величество, в то время как серьезные богатые торговцы серьезно обсуждали заговор, касающийся торговли шерстью, подстроенный англичанами, чтобы вызвать народные волнения, или французами, с целью убить инфанта Йохана, и затем, некоторым таинственным способом, снизить спрос на местную шерсть. Они качали головами и рассуждали о ценах. Еще за час до начала судебного слушания зал был полон.

Все скамьи, выделенные зрителям, были заняты. Прозвонил колокольчик, и ввели заключенного. Послышался удивленный ропот толпы. Их обычная жажда мести была в некоторой степени умерена жалостью, когда они увидели, насколько красив был этот совсем молодой человек. Он был бледен, его лицо было лишено красок, за исключением темных кругов под глазами, но он шел к предназначенному для него сиденью с высоко поднятой головой. Возможно, он не разбирался в постоянно меняющихся подводных течениях двора, но причастен кизмене он не был. Ему задавали вопросы, и он честно на них отвечал; он говорил своим следователям правду, и только правду. Однако он был достаточно умен для того, чтобы понять, что каждое сказанное им слово свидетельствовало против него. Сегодня их собрали воедино и использовали для его осуждения. У него не было ни капли надежды.

За красивым резным столом сидел писец, разложив все документы. Он поднял глаза и заметил, что заключенный настойчиво смотрит на него, покраснел и торопливо направил взгляд строго перед собой. Томас вежливо перенес свое внимание на стены. Прибыла группа из четырех защитников, одетых в длинные мантии законников. Они сели все вместе на скамью и тихо заговорили между собой. Двое из них провели долгие часы прошлым вечером, задавая Томасу различные вопросы, но сейчас они, казалось, едва замечали его присутствие.

Наконец дверь открылась, чтобы впустить судей. Шумная толпа торопливо поднялась, а затем комнату внезапно заполнила тишина. Высокий человек, одетый во все черное, как воин, только что вернувшийся с поля битвы, вошел в зал и занял центральное место на скамье. С ним шли двое судей. Они на его фоне казались разодетыми, как павлины. Педро Арагонский решил вести это дело сам.

Младший служащий суда кивнул клерку, чтобы тот зачитал обвинение.

— Ваше величество, ваши светлости, — пробормотал клерк и зачитал вслух официальные формулы обвинения Томаса де Бельмонте в измене, в сговоре с другими не названными пока людьми с целью захвата наследника трона.

— А что сказал обвиняемый? — спросил король.

Один из защитников поднялся, посмотрел в бумаги, лежавшие перед ним, и заговорил торжественным тоном:

— Ваше величество, обвиняемый утверждает, что он честен и предан королю и что его соучастие в заговоре было невольным. — Но он сам не выглядел уверенным в том, что говорил.

— А обвиняемый делал какие-нибудь заявления по поводу выдвинутых против него обвинений? — спросил младший служащий суда.

Второй защитник встал и поклонился.

— Да, ваше величество, господа, — сказал он и начал читать полный и детальный отчет о деле Бельмонте.

Томас с удивлением почувствовал себя отделенным от происходящего, как зритель на представлении. Несмотря на некоторые случайные погрешности, это было отличное изложение того, что он говорил на следствии. Он с жестокой ясностью видел, что все складывается против него. Если бы он был путешественником, случайно зашедшим в город и из любопытства забредшим на суд, то решил бы, что заключенный либо дурак, которого слишком опасно оставлять жить, либо закоренелый злодей, столь ожесточившийся в своей подлости, что он начал пренебрегать последствиями своих деяний. Некоторое время Томас задавался вопросом, есть ли что-нибудь, что могло бы уменьшить впечатление от фактов. Возможно, если бы суд увидел донью Санксию, ее уверенные, лживые глаза и ее очаровательные волосы, то он, возможно, понял бы, почему он уступил ее просьбам. Но донья Санксия была мертва. С недавно обретенной мудростью он понял, что, даже если бы она была жива, она никогда не стала бы рисковать собственной шеей, чтобы спасти его.

Кроме того, Томас умолчал в своем длинном рассказе всего о двух фактах, и их отношения как раз были одним из них. Как рыцарь из древних романов, он решил оградить ее, даже после смерти, от грязных пересудов и насмешек толпы. Кроме того, он не хотел признаваться в своих грехах и безумствах в общественном месте, поскольку тогда донья Исабель могла бы услышать о них и плохо подумать о нем. Он также был не в состоянии упомянуть о связи между его дядей и Ромео. Это не было тайной, но, возможно, это только навредило бы его невинному покровителю — брату его мертвой матери. Он мрачно размышлял о том, что готов пойти на смерть, отвечая за последствия своих действий, но не потащит за собой никого, ни живых, ни мертвых.

К его удивлению, повествование адвоката закончилось обнаружением тела доньи Санксии и его поздним возвращением в Барселону. Ничего не было сказано ни о донье Исабель, ни о Монтбуе, ни об убийстве Ромео. Он приподнялся было со своего места, чтобы запротестовать, но его быстро заставили опуститься обратно.

— Обвиняемый, сидите тихо, — произнес клерк сухим, невыразительным голосом.

Встал второй защитник, излучая уверенность, низко поклонился судьям и начал излагать им обстоятельства дела. Ему не потребовалось много времени. Он начал с короткого вступления и закончил письмом, которое Томас послал дяде, в котором содержались те самые проклятые слова: «Боюсь, что меня затянули в предательство».

«Как все просто, — подумал Томас. — Все остальное было только следствием». Он сам сочинил себе ордер на смерть в ту ночь в Барселоне.

Был вызван личный секретарь его дяди. Он выглядел еще более пыльным и иссохшим, чем когда-либо, и дал точный и монотонный отчет о получении письма.

— А как произошло, что вы получили и открыли письмо, которое было обращено к графу? — спросил защитник, который в некотором роде представлял Томаса.

— Граф был достаточно далеко, выполняя тайное поручение его величества. Мне были даны указания не сообщать никому — даже самым близким членам семьи или лучшим друзьям, — что он находится вдали от двора. Я позволил распространиться слухам о том, что он болен. Иначе бы я никогда не открыл письмо его племянника.

— И что вы затем сделали? — спросил младший служащий суда.

— Я открыл письмо на следующее утро, ваша светлость. К тому времени дон Томас уже покинул Барселону. Поехал в Жирону, как я теперь понимаю.

— По указанию графа? — внезапно спросил дон Педро.

— Нет, ваше величество. Не то чтобы я знал. В то время я полагал, что он путешествовал в свите ее величества.

Томас с негодованием поднял голову, готовый возразить против лжи. Но он понял, что это была маленькая ложь, имеющая целью защитить репутацию его дяди. И он снова впал в апатию.

Было вызвано несколько свидетелей, сообщивших, что они видели Томаса на дороге в Жирону, а не в свите ее величества, и дело против него было завершено.

Единственные свидетели, которые, возможно, поклялись бы — если бы пожелали, — что Томас был невольным заложником в плане захвата инфанта Йохана, были мертвы. А для обвинителей собранных фактов было вполне достаточно. У них не было никаких причин сомневаться в его виновности.

Его величество поднялся. Вслед за ним встали и все остальные, после чего он удалился, чтобы принять решение.

— Мама пошла в свою комнату, чтобы отдохнуть. Я могла бы почитать тебе, отец, — пробормотала Ракель. Тихие и солнечные послеполуденные часы этого бесконечного субботнего дня ползли очень медленно. — Юсуф мог бы принести книгу, если я скажу ему, какую. — Они сидели под деревом. Тишину жаркого дня нарушал только приглушенный плеск фонтана; кот спал, птицы прекратили свои бесконечные перепалки, затихли даже грохот телег и голоса, доносившиеся из-за стен квартала, погружаясь во всеобщую сонливость.

— Ты уверена? — спросил Исаак, придав голосу выражение фальшивого ужаса. — Возможно, мы могли бы рискнуть. Разумеется, что-то подходящее для этого дня.

— Конечно, отец. А где близнецы?

— Мне говорили, что близнецы спят, — сказал Исаак. — Так что, если начнешь читать, постарайся говорить тихо. Было бы неправильно ввергать их в грех в таком нежном возрасте.

— Не то чтобы мне это было нужно отец, — неуверенно сказала Ракель. — Но я подумала, что это уменьшит твою тревогу. — Это стремление Исаака к самоуничижительному юмору встревожило Ракель, которая относилась к отцу очень серьезно. Так хотел бы он, чтобы она почитала ему в день субботний, или нет? Ее отец был глубоко религиозным человеком, и все же, как неоднократно замечала ее мать, он нередко бывал небрежен в делах соблюдения предписаний веры. На сей раз она взяла дело в собственные руки и подозвала Юсуфа, чтобы тот пошел с нею в его кабинет.

Исаак услышал мягкий шелест юбок дочери, пересекавшей двор, стук открывающейся двери в кабинет. И пока ее глаза пробегали по корешкам, выбирая что-нибудь, что должно ему понравиться, он снова увидел мысленным взором длинный ряд ценных книг в темных, благородных переплетах и лениво попытался угадать, какую из них она выберет.

— Я выбрала Боэция, отец. «De consolatione philosophiae».

Исаак не был удивлен. Это была одна из любимых книг Ракели: первая «трудная» книга, прочитанная после того, как она научилась читать.

— Что это означает? — спросил Юсуф.

— «Утешение в философии», конечно, — ответила Ракель.

— Я могу остаться и послушать, господин? — спросил Юсуф.

— Ты это не поймешь, — сказала Ракель, и в ее голосе послышалось нечто большее, чем просто выражение превосходства. — Это написано на языке ученых.

— Я немного понимаю этот язык, — сказал Юсуф. — Клирик, с которым я путешествовал, учил меня. Я буду слушать тихо, не задавая вопросов. А затем я пойду в город и узнаю все, что вы желаете знать, господин.

— Ты можешь остаться, — с сомнением произнес Исаак. — Похоже, между этими двумя сильными и решительными характерами возникла определенная ревнивая враждебность, что не могло не тревожить. Всего за несколько последних дней Юсуф занял определенное место в его жизни. Он начал планировать образование этого мавританского мальчика и продумывать способы преодоления подозрительности Юдифи, что само по себе уже было довольно сложным делом. Если еще и Ракель будет чувствовать враждебность по отношению к нему, то мир в его доме будет нарушен открытой войной между двумя его учениками. — Но не беспокой Ракель.

Затем тихим и приятным голосом Ракель начала читать ритмичные стихи. Боэций, заключенный в тюрьму философ, горько сетует на произошедшее с ним: судьба отняла у него силу и молодость, преждевременно состарив его; смерть неизбежна, и поэзия — которая всегда была его наивысшим наслаждением, — не в состоянии утешить его. Юсуф пристально наблюдал за ее губами, произносящими слова. Исаак слушал знакомые строки с удовольствием, которое он всегда испытывал, слыша эти прекрасные стихи, и позволил своему сознанию свободно блуждать, перебирая необычные события последних нескольких дней.

Ракель закончила произносить берущие за душу строки, в которых философ укоряет своих друзей за то, что они когда-то хвастались его везением. Ее голос на мгновение задрожал, но она глубоко вздохнула и продолжила чтение. Госпожа Философия внезапно перенесла ее в камеру заключенного, неприступную, мрачную, с голыми стенами. Ракель больше не могла наслаждаться стихами; они были слишком близки к действительности. Она закрыла книгу и возвратила ее Юсуфу.

— Почему они арестовали дона Томаса, отец? Ты наверняка слышал что-нибудь.

— Не так уж много, моя дорогая, — осторожно произнес Исаак.

— Мне это кажется очень несправедливым. Он дважды рисковал жизнью, чтобы помочь нам. И он не имел никакого отношения к нашему похищению, — Она сдерживалась, чтобы не говорить громко, но все же негодующе тряхнула головой.

— Я так понимаю, что именно его слуга похитил тебя и донью Исабель. Это было достаточной причиной для того, чтобы арестовать его.

— И это закон? — спросила она. — Неужели, если бы малыш Юсуф пошел на рынок и украл пирог, то тебя послали бы в тюрьму?

— Если бы я послал его красть, и он принес его ко мне домой, чтобы я съел его, то да, — сказал Исаак. — Если бы его побудила к этому его собственная жадность, то он сам оказался бы в тюрьме.

— Я оказался бы в тюрьме в любом случае, господин, если бы вы послали меня, чтобы украсть пирог, или если бы я пошел сам, — быстро сказал Юсуф. — Они посадили бы меня в тюрьму в любом случае, независимо от того, увидели ли бы в этом вашу вину или нет.

— Это правда, — сказал Исаак. — То же произошло с Томасом. Слуга должен понести наказание за свой поступок, но если выяснится, что ему приказал это сделать его хозяин, тогда хозяин также должен быть наказан. И, по справедливости, более строго. Но ты можешь теперь идти, Юсуф. Только не шуми.

Мальчик тихо поднялся и встал перед Исааком, явно не желая уходить во время такой интересной беседы.

— Подожди, — сказала Ракель. — Если ты пойдешь за пределы квартала, я могла бы передать с тобой сообщение.

— Томас ничего не знал о том, что произошло с нами той ночью, — сказала Ракель, как только Юсуф снова сел у ног Исаака. — Он подошел, чтобы помочь нам, когда увидел меня со связанными руками.

— Он сам сказал это?

— Нет. Я видела, как он лежал на берегу реки, но не наблюдая за нами, а просто наслаждаясь дневным отдыхом. Мы уже почти что проехали мимо, и он спокойно смотрел на это, как вдруг я увидела, что на его лице появилось выражение сильного удивления. Он увидел мои руки, отец. Затем он вытащил меч, подобрался поближе, забравшись на холм, и вызвал Ромео на поединок. Он убил его на моих глазах.

— Возможно, это было хитростью с его стороны, чтобы убедить тебя и донью Исабель в своей невиновности. Возможно, он решил, что похищение было ошибкой и ему надо как-то выйти из заговора.

— О, отец! Он был по-настоящему удивлен. Не думаю, что он мог так хорошо изобразить удивленное выражение лица. Он порядочный человек, — убежденно сказала она. — Если бы ты знал его! У него настолько отсутствуют хитрость и коварство, что он не смог бы даже придумать схему подобной мерзости. И если бы он попробовал претворить ее в жизнь, то он наверняка стал бы алым от стыда. Я не знаю, как он сумел так долго выживать при дворе, — добавила она с оттенком презрения и жалости.

— Ты помнишь, моя дорогая, я разговаривал с ним. Он произвел на меня впечатление молодого человека исключительной честности и прямоты. Но он может быть впутан, не понимая этого, в нечто очень опасное.

— Но, отец, в душе-то он невиновен.

— И как это получилось, что моей дочери так хорошо известны тайны его сердца? И почему она умоляет за него так пылко?

— О, отец, — нетерпеливо произнесла Ракель. — Любой может узнать тайны его сердца, лишь немного поговорив с ним. По-моему, он слишком бесхитростный и открытый. У него совсем нет чувства юмора — или совсем немного, и, как мне кажется, он не слишком умен, — добавила она и смутилась. — Кроме того, я думаю, что он очень волновался или что-то сильно печалило его. Но мне показалось, что донья Исабель влюбилась в него, хотя она отрицает это. И он в нее. В этом я совершенно уверена. Он так очаровательно краснел, когда разговаривал с ней. Но он не сделал никаких авансов ни одной из нас. Он самый настоящий рыцарь. Даже слишком, — добавила она.

— Мне очень жаль, — сказал Исаак. — Не того, конечно, что он рыцарь, а того, что донья Исабель любит его. Ей следует приготовиться к худшему. Молодой человек сам погубил себя. И даже если я бы мог помочь ему чем-то, сегодня я не могу ничего сделать. А завтра, должно быть, будет слишком поздно.

— Но, отец, это неправильно. Я уверена, что Господь не пожелал бы, чтобы человек несправедливо умер из-за невозможности протянуть руку помощи в День субботний. — Пытаясь сдержать слезы, она сильно сжала руки, так что ногти глубоко впились в ладони.

— Моя дорогая, — сказал Исаак, — если бы я знал, что моя помощь спасет его от незаслуженной смерти, то христианин он или нет, День субботний или нет, я мог бы попытаться вмешаться, — сказал Исаак. — Но я не вижу ничего, что я мог бы сделать.

— Почему ты всегда стараешься быть настолько осторожным и предусмотрительным, отец? — Она решительно остановилась, собираясь с силами. — Если ты не поможешь ему, тогда это сделаю я. Если бы донья Исабель попросила своего отца, то он помог бы, но я уверена, что она понятия не имеет об опасности, в которой он находится. Монахини ничего ей не скажут. Это место очень похоже на тюрьму. — Ракель сильно схватила отца за руку. — Отец, я должна навестить Исабель.

— Сейчас? — сказал Исаак.

— Я не могу ждать до заката. Можно я пошлю Юсуфа с сообщением для нее? А затем я уйду.

— Ты намерена пройти по улицам и добраться до женского монастыря в полном одиночестве?

— Я подумала, что, возможно, ты бы позволил мне взять с собой Юсуфа, — нерешительно сказала она.

— Одна, с мальчиком? Он быстр и умен, но он не сможет защитить одинокую женщину. И как ты намерена возвратиться?

— Я проведу ночь в монастыре и вернусь утром. Я придумаю что-нибудь для мамы, когда вернусь.

— Сначала пусть Юсуф пойдет в монастырь и передаст твое послание. Заодно он узнает, что там с Томасом.

— Можно я положу книгу на место, прежде чем пойду, господин?

— Да, — сказала Ракель. — А я пока напишу коротенькую записку для доньи Исабель.

Пока зрители сплетничали, а служащие суда обсуждали, как скоро они смогут отправиться обедать, юркий мальчуган проник в здание суда через дверь, приоткрытую для того, чтобы впустить внутрь немного свежего воздуха. Прячась за отдельными группами зрителей, он перемещался по залу и наконец забрался в темный угол за скамьей и приготовился ждать. Через несколько минут группа защитников снова вошла в зал, все встали, и в зал вошел его величество с судьями, следовавшими за ним по пятам.

— Желает ли обвиняемый сказать что-нибудь от своего имени? — спросил он спокойно, нагибаясь вперед, чтобы посмотреть на молодого человека.

Томас поклонился.

— Ваше величество, сейчас я понимаю, что, ослепленный глупостью и неопытностью, я был втянут в худшее из преступлений. Господь знает, что в моем сердце никогда не было измены, но я потрясен злом, которое мои действия, возможно, несколько уменьшили, и я принимаю последствия без жалоб. Я прошу, — не о вашей милости, но о вашем прощении.

— Храбрые слова, и смело сказанные, — сказал король, не меняя выражения лица. — Томас де Бельмонте, вы виновны в измене. В ближайший понедельник вас предадут казни, соответствующей вашему положению, а ваше имущество будет конфисковано.

Слова короля потонули в гуле, заполнившем его голову. Томас поклонился его величеству, и его увели.

Глава пятнадцатая

Юсуф выскользнул из здания суда и направился к площади перед дворцом епископа. Там он взобрался на стену и осторожно прополз но смежной крыше. Затем он слез с крыши на внутренний двор, залез на другую стену и остановился, внимательно оглядывая раскинувшийся перед ним квартал. Затем стук открывающегося ставня и громкий возмущенный вопль подсказали ему, что пути назад нет. Он спрыгнул со стены и перескочил на одну из крыш в квартале. Все остальное было уже легче. На крыше дома Исаака он чуть зазевался и в результате скатился с черепицы, зацепив и сорвав одну из них, и шлепнулся во внутренний двор, скрючившись от удара, который чуть не вышиб из него дух.

Пока Юсуф пытался восстановить дыхание, Исаак пробормотал:

— И совсем не обязательно было скакать по крышам квартала. Внутри нам, обычным смертным, позволяется пользоваться улицами. Ну и какие новости?

— Так было быстрее, господин, — он все еще задыхался, — и легче попасть сюда. У меня есть послание от доньи Исабель, хозяйка. Она желает, чтобы вы пришли к ней как можно скорее. И новости из суда очень плохие.

— Осужден! — сказала Ракель. — И умрет в понедельник. Я не могу в это поверить. О, отец! Это убьет донью Исабель!

— Да, пойди к ней, — сказал Исаак. — Это не убьет ее. Она будет очень несчастна, но не зачахнет и не умрет от того, что жизнь обернулась к ней своей жестокой стороной. Хотя ты будешь нужна ей.

— Когда?

— В свое время. Я возьму тебя с собой. Мы тихо ускользнем все вместе, но, прежде чем уйти, я должен подождать, пока твоя мать не спустится вниз. Надень темный плащ и жди меня у входа. У меня есть свой способ выходить и приходить, когда мне надо, столь же эффективный, как у Юсуфа, но более дорогостоящий.

Ракель надела свое самое простое платье, темно-серое, с ровными, узкими рукавами и более темным лифом. Она набросила на голову накидку и, несмотря на ужасающую жару, стоявшую в ее закрытой ставнями комнате, накинула на плечи легкий плащ. Ей пришло в голову, что, несмотря на ее пламенную оправдательную речь, она замаскировалась так, как будто планировала украсть кошелек или совершить убийство. И она чувствовала себя виновной, как будто действительно имела подобные намерения. «Ты всего лишь, — сказала она себе, — совершаешь приятную прогулку, собираясь навестить подругу». Но это не помогло.

На улицах квартала было тихо; то там то тут из распахнутых окон доносились тихие звуки обычной домашней жизни — крики младенцев, которых нежными голосами успокаивали матери, и малышей, хныкающих из-за болезни, реальной и придуманной, — но звуков рабочей суматохи не было. Душный горячий воздух навис над городом. Тишина, обычно приносившая успокоение и душе, и телу, казалась зловещей. Ракели казалось, что в каждом окне, за каждой ставней притаился шпион, готовый выскочить с вопросом, куда она идет и что делает. Угроза виделась ей в каждом дверном проеме, в каждом переулке. Достигнув основания темной узкой лестницы, ведущей к воротам она, нервно задрожав, завернулась в плащ.

Звук незнакомых шагов заставил ее метнуться к заброшенной закрытой двери. Она вжалась в угол и плотнее натянула накидку на лицо. Из-за угла вывернул небрежно одетый, краснолицый мужчина. Он поглядел на нее, и ей показалось, что тот сейчас остановится. Но что-то заставило его передумать и продолжить свой путь. Это пустяковое событие заставило сердце Ракели заколотиться в испуге; ей показалось, что с любимого города соскользнула улыбчивая маска невинности, выставляя на всеобщее обозрение злую, развратную усмешку. В мире, который мог без особых церемоний осудить на смерть невинного человека всего лишь на основании поспешного следствия, куда ее, важнейшего свидетеля, даже не пригласили, правосудие, достоинство и правовые нормы казались насмешкой. Слезы текли у нее по щекам; она была рада, что у нее такая густая вуаль.

Чувствуя, что страх вот-вот погонит ее обратно домой, она сбежала по ступенькам лестницы.

Она услышала приближающиеся шаги отца прежде, чем смогла увидеть его, — твердая поступь и постукивание палки по булыжникам смешалась с быстрыми, легкими шагами Юсуфа.

— Ты здесь, дорогая моя? — спросил он, приблизившись к воротам.

— Здесь, отец, — сказала она, не сумев, однако, полностью убрать дрожь из голоса, и вышла из темного угла на послеполуденное солнце.

Исаак был одет так, как он обычно одевался для посещения пациента. Серьезный Юсуф шел рядом, неся перед собой корзину с травами и лекарствами. Она увидела, насколько сосредоточенно и торжественно этот мальчик играет ту роль, которую обычно исполняла она сама. У него был такой же вид, какой, вероятно, был и у нее, когда на нее возложили обязанности, которые раньше выполняла Ребекка, и ее сердце болезненно сжалось. Она спросила себя, была ли это ностальгия по детству, или она ревновала к этому ребенку? Нет, надо вернуть все на место.

Исаак дотянулся до ее руки и крепко схватил ее.

— Ракель, дитя мое, ты вся дрожишь. Что случилось? Что-то напугало тебя?

Ей хотелось закричать: «Да, отец, да, я испугана, потому что все в этом мире неправильно». Но здесь, в солнечном свете тихого Дня субботнего, она чувствовала себя сконфуженной из-за этого своего страха, столь неразумного и беспричинного.

— Нет, отец, — сказала она. — Но, стоя здесь, я начала думать о бедном Томасе, и… — Слезы снова подступили к глазам, и она не могла продолжать.

— Конечно, моя дорогая. А теперь давай поговорим, пока мы идем вместе.

Исаак тихо свистнул. Появился молодой парень и отпер ворота. Лекарь бросил несколько монет в протянутую ладонь, и они вышли в город.

Они оплатили сбор, тихо прошли через северные ворота и пересекли мост через Галлигантс, прежде чем Ракель посмела заговорить.

— Как ты объяснил мое исчезновение? — наконец спросила она.

— Я ничего и не объяснял, моя дорогая. Из-за тех ужасных событий у тебя начался небольшой жар. Я дал тебе сильную снотворную микстуру и сказал, что было бы опасно тревожить тебя до утра.

— Отец, ты удивительно умный. И любишь рисковать.

У Исаака имелись свои причины выйти за пределы города до захода солнца. Они с Юсуфом довели Ракель по мосту и по дороге вдоль реки до женского монастыря.

— До свидания, моя дорогая, — сказал он. — Помни, однако, что ты должна вернуться домой очень рано утром, до того, как проснется твоя мать. Я пошлю за тобой Юсуфа. И запахнись поплотнее, когда пойдешь через город.

— Да, отец, — кротко сказала Ракель.

— Постарайся утешить донью Исабель. В этом ты преуспеешь больше, чем я. Но если ее общее состояние ухудшится — если она залихорадит, будет кружиться голова или возникнет боль, — сразу пошли за мной. Я буду в арабских банях. Вы должны принять решение до сумерек; после этого может быть слишком поздно.

— Почему в банях, отец? Йохан болен? И почему так поздно?

— Т-ссс, моя дорогая. У меня есть и свои дела. Возьми корзину. Возможно, она тебе понадобится.

— Эй, Йохан, — негромко позвал Исаак в дверях бань.

— Мастер Исаак, — сказал Йохан. — Вы наконец пришли. С мальчиком, — добавил он озадаченно.

— Он мои глаза, Йохан. Но он маленький и не займет много места. Все готово?

— Да, мастер, — сказал хранитель. — Все, как вы сказали.

— Отведи меня туда, где я могу подождать.

Йохан взял лекаря за руку и повел его к боковому алькову.

— Здесь, — сказал он. За комодом. Я держу тут простыни после того, как они высохнут. — Он задумался на мгновение. — Я прячусь там, когда хочу поспать. Никто никогда не мог тут меня обнаружить. — Он потянул его вперед, а затем легко подтолкнул вниз. — Вот табурет, на котором можно посидеть, мастер Исаак.

— Меня можно заметить, парень?

— Нет, господин, — ответил Юсуф. — Только маленький кусочек вашей туники. Позвольте мне отодвинуть ее. Вот так. Теперь вас не видно.

— Спасибо, Йохан. Юсуф выйдет наружу и будет ждать, когда кто-то подойдет. Когда он свистнет, ты должен выйти и запереть дверь, как обычно. Скажешь что-нибудь прохожему, чтобы он запомнил, как ты запираешь дверь, а затем иди домой и оставайся там.

— Разве я не могу пойти к Родриго на ужин? Я всегда хожу к Родриго после того, как запираю бани.

— Это еще лучше. Пойди к Родриго сегодня вечером, как обычно. Делай все то, что делаешь обычно, а затем иди домой и ложись спать. Юсуф!

— Да, господин. — легкие шаги Юсуфа прошуршали по камням и легким эхом отозвались в высоте зала.

Донесся низкий жалобный свист. Исааку он показался похожим на печальный крик странной вечерней птицы, занесенной сильным ветром из далекой страны и затерявшейся в холмах Каталонии. Большой Йохан собрал пожитки и вышел.

— Пере, — сказал он кривоногому человеку, ведущему ослицу, нагруженную дровами.

— Йохан. Ты работаешь в субботу допоздна.

— Как и ты, Пере.

— Если есть свет, чтобы можно было работать, так Пере работает. Дворцовым кухням нужно много дров. Сегодня гам много важной работы.

Йохан кивнул и закрыл дверь в бани на ключ. Ключ был надежно прикреплен к цепи, которую он обмотал вокруг пояса.

— Ты не останешься, чтобы поучаствовать в событиях? — спросил Пере, небрежным жестом указывая на бани.

— Я запираю дверь, и она останется запертой, — сказал Йохан, подходя к человеку с ослицей. Стоя рядом, он возвышался над ними обоими.

— Ты мудрый человек, — сказал Пере. — Такие дела не приносят ничего, кроме горя. Ты еще слишком молод, чтобы помнить восстание пастухов, — заметил он, — Они спустились с гор, выкрикивая боевой клич. Это было похоже на армию варваров. Они убивали прокаженных, врывались в церкви, разрушали святыни. И все во имя Господа. Большую часть из них перевешали. Я видел это, когда был мальчишкой. — Ослица споткнулась. — Давай, Маргарита, — сказал он ослице. — Мы уже почти на месте. Подожди минутку, Йохан, друг, я разгружу дрова, перетащу груз во дворец, и мы опрокинем у Родриго пару стаканчиков. Я хочу быть где-нибудь в общественном месте сегодня вечером, спокойно выпивая, когда начнутся неприятности.

Без слов Йохан развязал ремни, взвалил две вязанки дров на плечи, как будто они были большими связками тряпок, и подождал своего приятеля. Вместе они двинулись в сторону дворца епископа, относя дрова, чтобы повара епископа могли поддерживать огонь в очагах, готовя обед для его величества.

— Господин? — негромко позвал Юсуф. Даже тихий голос отразился эхом от стен бань. — Вы где?

— Я там, где ты оставил меня, Юсуф, — произнес Исаак. — Что ты делаешь внутри? Я же сказал тебе оставаться снаружи. Эти люди не будут нам рады.

— Я не мог оставить вас одного. Они слишком опасны, господин.

Первые члены Братства Меча Архангела прибыли незадолго до того, как исчезли последние кроваво-красные лучи вечернего солнца. Они стояли с наружной стороны двери, смеясь, разговаривая и не делая никаких попыток укрыться от посторонних взглядов. Через некоторое время один из них попробовал открыть дверь и громко выругался.

— Этот недотепа хранитель закрыл дверь на ключ.

— Я узнаю голос Санча, конюха, — прошептал Исаак.

— У меня есть ключ, — сказал другой голос.

— А это Раймунт, писец, который, похоже, сделал себе ключ от бань.

— Вот это колдовство и открывает дверь, — удовлетворенно пробормотал лекарь.

— Волшебство?

— Они сказали Йохану, что используют колдовство, чтобы открыть дверь, — а заодно и выследить его, если он откажется оставить ее открытой. — Ключ заскрипел в замке, и дверь открылась, впуская маленькую толпу, скопившуюся снаружи. — Теперь мы не должны больше говорить, — прошептал он, — можно будет говорить, только когда их будет достаточно много, чтобы заглушить звук наших голосов.

Юсуф беззвучно присел в углу около Исаака.

Первыми, насколько мог судить Исаак, вошли пятеро мужчин. Санч, Раймунт, Мартин и двое с незнакомыми голосами. Голос одного был глубоким и уверенным, а другого — высоким и взволнованным.

— Сколько человек придет? — спросил взволнованный голос.

— Тридцать, я полагаю, — сказал Санч. — Я посчитал всех, с кем договорился. Возможно, еще один или два. Этого достаточно?

— Пока да, — произнес уверенный голос. — Здесь больше и не поместится. Если каждый человек приведет еще одного на площадь, то нас будет вполне достаточно. Нас ждет подкрепление. Они присоединятся к нам, как только мы ворвемся в двери дворца.

— Как мы войдем туда? — спросил Санч.

— Не беспокойтесь об этом, — продолжил уверенный голос. — Многие во дворце не слишком любят епископа и потому сочувствуют нам.

— У кого капюшоны? — спросил взволнованный голос. Он явно был человеком, привыкшим вдаваться в детали, определяющим моменты, в которых могут возникнуть трудности.

— У меня, — сказал Мартин.

— По одному на каждого, сколько хватит, — сказал тот же голос. — Те, кто будут в капюшонах, встанут в первых рядах.

— Раймунт, — сказал другой, — стойте возле Санча и смотрите на каждого, кто войдет сюда. У вас будет факел, к тому же светит луна — вам будет достаточно их света, чтобы рассмотреть их лица.

— Почему? — подозрительно осведомился Мартин.

— Потому что нам не нужны здесь шпионы, — легко сказал уверенный голос. — А позже дон Фернандо захочет узнать, кто был в первых рядах, поскольку они должны быть вознаграждены в первую очередь.

Все устремились в бани. Сначала вошло несколько человек, переговаривавшихся довольно тихо. Затем там образовалась нервно гомонящая группа, а затем и неистовая толпа. Накал страстей возрос, и скоро звук стал оглушающим.

— Сколько их там? — прошептал Исаак на ухо Юсуфу.

— Больше, чем я могу увидеть, — сказал Юсуф. — Подождите минутку. — Мальчик исчез, оставив Исаака сидеть на низком табурете, втиснутом позади комода. Он пробовал сосредоточиться на том, что говорили присутствующие, но жара, шум и запах потеющих человеческих тел отвлекали его и мешали сосредоточиться.

Так же внезапно, как исчез, Юсуф снова появился около его колена.

— Их тридцать или даже больше, они заполнили весь большой зал, — прошептал он. — В прихожей тоже очень много народа, столько, что я даже не могу их подсчитать. Возможно, еще десять или двадцать. Они зажгли факелы и вставили их в гнезда на стенах. А теперь они передают бочонок вина и раздают стаканы, чтобы все могли выпить. Они вытащили подставку, и краснолицый мужчина собирается говорить.

— Тогда надо сидеть тихо и внимательно слушать.

Обращение к толпе началось почти спокойно. Речь произносил человек с уверенным голосом. Он начал говорить о городе — его процветании, торговле в нем, о его важности, а также о богатстве его граждан. Затем он остановился.

— Но не всех граждан. Разве не так?

— Правда, верно, — закричала толпа, срываясь на возбужденный галдеж.

— Все мы знаем, что случилось с некоторыми из нас, например, с Мартином, честным переплетчиком, который потерял свою клиентуру, и с Раймунтом, писцом, у которого отобрали добрую половину его работы, и с многими другими честными трудягами, которые могут рассказать похожую историю. Все мы знаем, кому перешла работа, и мы знаем, кто передал ее им.

Количество и громкость выкриков все возрастали, пока голова Исаака не заболела от гомона.

— Во главе всего — король, который окружил себя советниками-евреями и использует наше богатство, чтобы передать трон поддельному наследнику. — Толпа заревела.

— Ему помогает епископ, который при поддержке евреев богатеет на нашем тяжелом труде, в то время как мы работаем и становимся все беднее. — Рев все усиливался и усиливался.

— И каноник… — список продолжался, имя за именем, и после произнесения каждого имени раздавался одобрительный рев. В зале становилось все жарче и жарче.

Юсуф сильнее прижался к коленям Исаака; тот даже мог почувствовать, как дрожит мальчик.

— Что, если они найдут нас, господин?

— Ты можешь заползти под этот комод? — спросил Исаак.

Возникла пауза, во время которой Юсуф прикидывал пространство.

— Да, господин.

— Возьми это кольцо, — сказал Исаак. — Слушай внимательно. Если дело пойдет… — он остановился, чтобы найти подходящее слово, — неважно…

— Что вы имеете в виду, господин?

— Не говори. Слушай. Если дело пойдет неважно, ты поймешь. Тогда, если ты сможешь убежать отсюда, пойди к епископу и скажи ему, что происходит. Если ты не сможешь уйти, спрячься и не вылезай. Утром Йохан освободит тебя. Заползай под комод. Давай. И проследи, чтобы твоя одежда не была видна. Вылезешь, когда будет можно. Не жди меня.

Люди в зале топтались и двигались, переходя с места на место, некоторые старались встать поближе к возвышению, некоторые — к бочонку с вином. Несколько человек отошли к двери, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Двое или трое спотыкнулись сами, или их толкнули соседи, но они оказались в темном алькове, где прятались Исаак и Юсуф. Исаак услышал спотыкающиеся шаги, близко — слишком близко, — и чертыхнулся. Он услышал удар рукой по телу, болезненное ворчание, а затем внезапно чья-то рука крепко вцепилась в его плечо в попытке удержать равновесие.

— Во имя всех святых, здесь кто-то есть, — произнес голос. — Посмотрите.

— Шпион епископа. Вытащите его.

Исаака поставили на ноги и дернули, заставив сделать пару шагов вперед.

— Это колдун, — произнес другой голос.

— Еврей Исаак, — сказал третий.

— Держите его, иначе он убежит.

Чьи-то пальцы впились в плечи Исаака; кто-то вытащил его из алькова. Ему крепко связали руки за спиной и поставили на колени у края самодельного помоста. Он ощущал себя зажатым внутри истекающей потом безмозглой толпы, готовой взорваться, уничтожая все на своем пути. Включая его.

— Убейте его, — громко сказал пьяный голос. — Грязный шпион.

— Давайте пытать его, — сказал другой. — Надо узнать, зачем он здесь.

Сначала Исаака сильно ударили-в бок. Боль пронзила тело и растеклась во все стороны. Он попробовал откатиться подальше от топчущих его ног, но это было невозможно. Со всех сторон на него обрушился град ударов: часть их них была нерешительными, часть — довольно коварными, некоторые били со знанием дела, хотя несколько ударов были совсем неопасными. Возникла небольшая заминка, а затем сокрушительный удар обрушился прямо между ребер. Как медик, Исаак сразу отметил, что по крайней мере одно ребро вполне могло быть сломано таким ударом. Если бы этот удар пришелся по голове, он бы не выжил.

— Для чего ты здесь прятался? Говори.

— Вы знаете, почему он здесь, — закричал другой. — Убейте его. Покончите с ним.

— Убейте его! — закричали еще пять или шесть человек, и все загомонили.

— Сожгите его прежде, чем он заколдует нас, — завопил особенно пронзительный голос.

— Стойте! — Резкий голос прорезал толпу. — Освободите этого человека. — Любой толпе, разгоряченной вином и буйством, нужно некоторое время, чтобы подчиниться, но затем чьи-то руки начали тыкать Исаака в спину, поспешно освобождая его от веревок. Затем его поставили на ноги.

От этих слов в сердце Исаака погас последний луч надежды. Неожиданная отсрочка не вела к спасению.

Даже в перебиваемом эхом гаме, стоявшем в банях, он признал резкий голос Меча.

Толпа в зале затихла. Голос, полный презрения, разносился над толпой.

— Подумайте, что вы делаете, дураки! Какая польза в том, чтобы забить ногами человека до смерти? Нам же надо знать, почему он здесь оказался? Что он знает? Кто еще знает, что он здесь! — Вопросы били по толпе, как удары молота. — Необходимо иметь возможность допросить его. Мертвым он может быть более опасен, чем живым.

Боль разливалась по телу Исаака, разрастаясь, как вредный сорняк. В ушах звенело, его шатало из стороны в сторону, кружилась голова. Как будто издалека он слышал усиливающийся ропот толпы.

— Вы хотите сорвать наше вечернее предприятие? — В ответ послышалось неуверенное бормотание. — Тогда отдайте этого человека мне, я займусь им на досуге.

Ракель — с корзиной с травами и лекарствами, предназначенными для того, чтобы выводить яды из тела и успокаивать встревоженный рассудок, — добралась до монастыря без каких-либо приключений. Сестра Бенвенгуда без звука переложила на нее ответственность за состояние доньи Исабель.

Как только она увидела Исабель, Ракель поняла, почему. Было очевидно, что кто-то рассказал ей о приговоре: она вся тряслась от отчаяния и гнева.

— Как они могли, Ракель? — рыдала она. — Я так рассчитывала, что отец или дядя помогут ему. Кто еще может что-то сделать? Как мне быть?

— Возможно, ваш отец…

— Мой отец — человек, который услышал лживые свидетельства и поверил им. Он приговорил к смерти самого невинного человека, которого я когда-либо встречала. Разве ты не веришь в его невиновность?

— Верю, — сказала Ракель. — Всем моим сердцем верю. Но трудно представить себе, что еще можно было бы сделать, чтобы помочь ему.

Ракель опустила травы в чайник и уговорила Исабель выпить немного настоя.

— Ты не уйдешь, Ракель? Я не могу оставаться в одиночестве, — сказала она. — Или в окружении любопытных сестер.

— Конечно, останусь, — сказала Ракель. Она помогла донье Исабель снять платье и лечь в постель. Затем присела рядом и спокойно слушала ее негодующие выкрики, затем плач, затем снова негодование, пока ее не стало клонить в сон. Глаза Исабель закрылись.

В этот момент через незакрытое окно в комнату проник рев толпы, ненадолго стих, но вскоре рев раздался снова, на сей раз намного громче. Ракель оттолкнула стул, на котором сидела, подбежала к окну и высунулась наружу.

Ее движение разбудило Исабель. Она неуверенно поднялась с кровати и подошла к Ракели. Приглушенный шум заполнил тяжелый вечерний воздух.

— Странно, — осторожно произнесла она. — Шум идет от бань. Но они должны быть закрыты.

— Бани? — в панике повторила Ракель.

Мертвенно-бледный свет молодой луны, еще не успевшей подняться высоко в небе, выхватывал часть контуров реки, деревьев и зданий.

— Да. Там огни. Смотри, там, за рекой? — Рев человеческих голосов врывался в комнату через окно.

Ракель обхватила Исабель за плечи и помогла ей вернуться в постель. От страха у нее перехватило дыхание.

— Донья Исабель, — сказала она, — мне жаль, мне очень жаль, но я должна уйти. Там мой отец.

— В банях?

— Когда мы с ним прощались, он собирался встретиться с хранителем бань. И теперь одному Богу известно, что происходит. Ему может грозить серьезная опасность. Пожалуйста, простите меня.

— Тогда иди. Конечно, ты должна идти. Ты вернешься завтра?

— Да, — сказала Ракель. — Она подхватила плащ и выбежала из комнаты.

* * *

Ракель убедила сестру Марту выпустить ее из монастыря, поклявшись, что ее отец и его слуга ждут ее прямо за воротами. На небе сияла молодая луна, но в тени монастыря дорога казалась всего лишь широкой черной лентой на фоне немного более бледного пейзажа. Она подождала, когда глаза начнут различать предметы, а затем двинулась вперед, пока не вышла из тени монастырских стен. Она приостановилась, чтобы решить, что ей дальше делать, глубоко вздохнула, чтобы взять себя в руки, и побежала по залитой лунным светом дороге к мосту, где снова остановилась.

Из бань валила толпа. Она отступила в тень церкви Сан Пере де Гальигантс, наблюдая за происходящим и надеясь хотя бы мельком увидеть отца. Но его не было видно. Наконец, когда, казалось, все уже вышли наружу, она услышала, как закрылась дверь бань. Однако внутри здания продолжал гореть по крайней мере один факел — его блики вспыхивали и метались в оконных проемах. Набравшись смелости, они пошла через мост.

Шум людей, уходивших с места встречи, уступил обычной ночной тишине, пронизываемой щебетом птиц и писком ночных животных. Но когда она приблизилась к зданию, она услышала скулеж маленького зверька, попавшего в беду. Ощутив в животе внезапную слабость, она поняла, что это был звук приглушенного рыдания, и он шел из глубокой тени с другой стороны дорожки. Она шагнула в темноту и врезалась в маленькую теплую фигурку, которая издала знакомый шум.

— Юсуф? — прошептала она.

— Да, хозяйка.

— Что случилось? — спросила она, и от страха ее голос зазвенел, как натянутая струна. — Что ты здесь делаешь?

— Демон, который появился в Валенсии и убил моего отца… — Его голос треснул, и он затих.

— Да? И что с этим демоном? — спросила Ракель, хватая его за плечо.

— Он там, с мастером Исааком. Он убьет и его. — Юсуф сильно задрожал.

Постепенно Ракель уговорила мальчика рассказать все,что здесь произошло. О человеке с мечом на боку, грудь и спина которого были защищены доспехами, который следовал за лекарем начиная с той ночи, когда Юсуф впервые встретился с ним. Который разговаривал с мастером Исааком на лугу за городом, а теперь захватил его, когда толпа уже собиралась убить его.

— Но, возможно, он хороший человек, Юсуф, и не хочет причинить ему вреда.

Юсуф задрожал еще сильнее.

— Нет, он плохой, — решительно произнес он. — Он демон. Поверьте мне, хозяйка. Он очень злой. Я знаю о его недобрых делах.

— И они действительно там одни?

— Думаю, да.

— Тогда мы должны пойти туда.

— Я не могу, — в панике закричал Юсуф. — Он купается в крови; на сей раз мы не сможем убежать. Он так сказал, когда убивал моего отца. Когда я побежал, он сказал, что вернется из ада за мной.

— Хорошо, но он же не говорил, что вернется из ада и за мной. Он же не убьет невинную женщину. Я пойду внутрь. — И она достаточно храбро направилась к двери, но открыть ее попыталась уже с достаточной опаской. Но ее осторожность оказалась напрасной — дверь была заперта.

— Юсуф, — настойчиво произнесла она, повернувшись в сторону светлого пятна у края дорожки. — Ты знаешь, где живет Йохан? Хранитель?

— Да, хозяйка.

— Отведи меня туда. Мы должны получить ключ.

Глава шестнадцатая

— Йохан, пожалуйста, — попросила Ракель. — Нам нужен ключ от бань.

Хранитель, разбуженный от глубокого сна, уставился на нее из дверей его лачуги в немом непонимании.

— Там мой отец, Йохан, с людьми, которые ненавидят его. Вы знаете моего отца. Исаака, лекаря. — Дрожа от отчаяния, она повернулась к Юсуфу. — Скажи ему, Юсуф, — сказала она, хватая его за руку и встряхивая. — Расскажи ему, или я тебя ударю. Расскажи ему, что случилось.

Но Юсуф, дрожа, отступил в тень, бледный от страха, и остался нем.

Ракель справилась с паникой и снова повернулась к хранителю.

— Йохан, — спокойно сказала она. — Юсуф говорит, что мой отец остался наедине с демоном. Это злой человек, который убьет отца, если мы не остановим его.

Йохан тряхнул головой.

— Убьет его? — медленно произнес он. Слезы выступили у него на глазах, ему пришлось обтереть их. Болезненный вопль сорвался с его губ, лицо искривилось от ярости, и он заревел: — Нет!

Ракель отскочила в удивлении.

— Он причинит вред мастеру Исааку? — спросил хранитель.

— Да, Йохан, — повторила она. — Да, если мы не остановим его.

Йохан подхватил длинную деревянную палку и решительно направился к баням.

— Ты очень необычный человек, лекарь. — заметил Меч. — Меня мало кто способен удивить. — Он толкнул Исаака на скамью, стоявшую в углу, и подошел к нему так близко, что ступня и колено Исаака коснулись его тела. Исаак не мог сказать, защищал ли его Меч или сторожил, но в любом случае он явно не проявлял о нем заботы. Боль захватила и разум, и эмоции; она яростно и непрерывно пульсировала, исходя из места первого удара, расползаясь по всему телу. При каждом вдохе она ударяла по сердцу. — Тебе это нравится? — спросил Меч. «Нравится ли это мне?» — удивился Исаак, но затем решил, что ему не стоит отвечать на этот вопрос. Он оставался безмолвным.

Где-то вдалеке раздавался голос оратора. Он что-то говорил в течение времени, которое потребовалось бы Исааку, чтобы прочесть вечернюю молитву. Затем лекарь смутно ощутил, что речь закончилась. Теперь можно сказать, что говорил человек, который так внимательно относился к мелким деталям. Он разъяснял собравшимся, что им надо оказаться на верхних ступенях лестницы, ведущей к собору, на площади Апостолов, в полночь, когда колокола прозвонят к заутрене, и привести с собой по надежному другу для участия в сражении.

Крики толпы принадлежали к иному миру. Исаак постарался насколько возможно удобнее устроить свое измученное тело и погрузился внутрь своего сознания. Время исчезло, а бани, со всем их шумом, ненавистью и насилием, отступили далеко-далеко, став почти нереальными.

Затем в то отдаленное место, где пребывало его сознание, пришло ощущение, что толпа отступила и в реальности, захватив с собой свое жаркое зловоние. Порыв прохладного воздуха ознаменовал уход последней группы, ослабив болезненное головокружение. Меч закрыл дверь и запер ее на ключ.

— Я бы не хотел, чтобы нам помешали, — произнес тот.

Исаак не ответил. Он задавался вопросом, по-прежнему ли Юсуф находится под большим комодом, и жалел, что ему придется увидеть все это.

— Возможно, тебя удивило, что я помешал этим чурбанам забить тебя до смерти. Но это не из-за жалости или какого-то другого прекрасного чувства. Меня также не интересует, что ты знаешь. Ты не знаешь ничего, что могло бы заинтересовать меня. Эй, ты можешь отвечать мне? — внезапно спросил он. — Мне не хотелось бы разговаривать с молчащим человеком, наподобие старухи, бормочущей что-то своему коту.

— Я могу отвечать, — сказал Исаак, дыша с трудом. — Я просто не видел оснований для этого.

— Действительно. У меня была намного более важная причина для того, чтобы спасти тебя от толпы. — Он сделал паузу. — Ты не хочешь узнать, какая?

Но Исаак, потрясенный внезапным осознанием, что он понятия не имеет, где он находится и что перед ним, перестал слушать. Он боялся не сориентироваться больше, чем любого физического увечья; боялся этого, как некоторые боятся замкнутого пространства. Это вызвало у него панику, убивая все разумные мысли. Затем, в тишине, он вспомнил, что сумасшедший задал ему вопрос. Он должен слушать. Это может быть очень важно.

— Ты предназначен стать частью моего собственного спасения. Именно поэтому я спас тебя. — Меч говорил совершенно разумным тоном, как будто объяснял стоимость товара потенциальному клиенту. — А для этого ты должен умереть, захлебнувшись в крови. В своей крови и в крови короля-узурпатора, и в крови его отродья, и ложного епископа, в этом мое спасение. Я буду вознесен на небеса рекой крови неправедных. Ты понимаешь?

Чтобы заговорить, Исааку пришлось справиться со своей паникой и болью при дыхании.

— Вы понятно все объяснили.

— Ваша смерть мне ничего не принесет. Мне нужна ваша кровь. Крови тех двух мерзких женщин — фальшивой монахини и няни-распутницы — оказалось недостаточно. Три ночи назад Архангел снова заговорил со мной. Он стоял на вершине моей собственной горы, упирающейся в небеса, и смотрел вниз, на богатую долину. И он сказал мне: «Доведи свое дело до конца. Ни один из них не должен остаться в живых. Все должны умереть…» — В его голосе послышались мечтательные нотки.

Исаак был подавлен нелепостью ситуации — быть запертым в банях, захваченным сумасшедшим, самозваным священником, который читал проповедь своему жертвенному животному, уже лежащему на алтаре его мании. Умереть по такой нелепой причине — в качестве жертвы демону, пожравшему душу этого безумца, являющемуся ему под видом ангела Господня? И все же это может случиться. Этот человек был намерен убить его так же, как он убил донью Санксию и храбрую няню инфанта, и лишь случайно не убил самого молодого принца. А затем он еще раз вспомнил, что неподалеку, сжавшись под комодом, лежит Юсуф.

Гнев, как маленький костер, пожирающий сухие ветки, начал расти внутри живота, питаясь его болью и страхом. Из-за безумия этого человека Исаак вверг Ракель и Юсуфа — невинных людей — в огромную опасность. Юсуф был еще ребенком, ему еще не было и тринадцати, а он уже пережил больше, чем Исаак мог себе представить; было бы жестоко подвергнуть его новому испытанию.

Но и сам Исаак был жив и свободен. Несмотря на боль и ушибы, он был сильным человеком, и если бы он только сумел узнать, где находится, у него была бы возможность сопротивляться. Возможно, Меч толкнул его на ту же скамью, где он вчера сидел и разговаривал с Йоханом. Материал под руками был очень знакомым. Та скамья была сделана довольно небрежно — возможно, ее делал ученик, — и задешево продана скуповатому эконому в отсутствие лекаря, управляющего банями. Он пробежался кончиками пальцев по грубо отесанной древесине, ощупывая поверхность. Да, это та самая скамья. Он нашел отметки топора и узкие выемки в тех местах, где соскальзывало тесло плотника.

И сразу хаос вокруг него сменился четким рисунком. Теперь он знал, где он находится относительно ванн, города, области, моря. Это означало, что Юсуф находится в четырех-пяти шагах от него и слышит каждое слово. Огонь гнева разгорелся в мощный пожар; в одно мгновение он сжег оставшиеся смятение и неразбериху и умер, возвращая ледяную ясность мыслей.

Меч прекратил свои обличения. В возникшей тишине Исаак мог слышать биение собственного сердца, свое дыхание, каждый размеренный вдох и спокойный выдох. Рядом разреженно и возбужденно дышал Меч. С расстояния четырех шагов он мог слышать присутствие третьего человека в зале — Юсуфа, но он не слышал его. Поблизости не ощущалось ни малейшего движения, ни самого слабого дыхания, не было даже той странной, но при этом твердой уверенности, что рядом находится какое-то другое существо.

Юсуфа там не было. Если бы его обнаружили, вытащили и убили на месте, то вопли толпы были бы не менее громкими, чем когда обнаружили его самого. Значит, мальчик с кольцом епископа был за пределами здания. Тысяча неудач могла бы помешать ему добраться до дворца, но могло быть и так, что офицеры епископа уже были в пути. Исаак удивился: совсем недавно он уже сложил руки и был готов к смерти, а теперь он внезапно отчаянно захотел жить. Его сознание всего несколько мгновений назад было заторможено от боли и отчаяния, теперь же оно с невероятной скоростью оценивало ситуацию, прикидывало возможности, извергало идеи спасения.

— Мне трудно предположить, что возможно повторение некогда совершенного кровавого жертвоприношения, — холодно сказал лекарь. — Согласно вашей христианской вере, высшая жертва — смерть Христа — уже была принесена, не так ли? В требовании дальнейших жертв есть привкус язычества. Вы думали об этом?

— Язычество? Ты имеешь нахальство называть мою священную миссию языческой? — произнес Меч, сердито повышая голос. — Это ты — язычник.

— Еврей, — спокойно поправил его Исаак. — Не язычник. Вы должны разбираться в этом.

— Архангел явился мне во всей своей славе и говорил со мной. — Меч схватил Исаака и сильно толкнул. — Он сказал мне, что надо сделать, и поклялся являться мне снова прежде, чем наступит конец света.

— А откуда вы знаете, что его внешность — не обман? — сказал Исаак. — Это часто бывает. Особенно у крестьян и доярок.

— Я знаю, — уверено ответил Меч, и его голос наполнился гневом и негодованием. — Как ты смеешь сравнивать меня с крестьянином, еврей? Разве ты не понимаешь, кто я? В моих жилах течет благородная кровь завоевателей-вестготов. Мои предки освободили эту землю от мавров собственными могучими мечами. Если бы мой прадед был интриганом и заговорщиком, как Педро Арагонский, я бы сейчас был королем, как он!

— Но он не был таким, — сказал Исаак.

— Замолчи! Я шел в ночи, выполняя мое святое дело, и был невидим, потому что так обещал мне Архангел. Это не заблуждение.

— Вы уверены? — спросил Исаак.

— Да. Найди хоть одного человека, который видел меня ночью или слышал поступь моего коня. Не сможешь. Я невидим, когда действую на службе у Архангела, я неслышен, как луч света, блеснувший на его мече.

— Нет, это не так, — сказал Исаак. — Не для меня. В темноте я вижу так же, как и вы, и я знаю, когда вы рядом. Вы следовали за мной накануне праздника, не так ли? Когда колокола отзвонили полночь, вы оставили свое жилище и последовали за мной от городских ворот до квартала. Звук ваших шагов, и запах вашей одежды, вашей брони, и вашего тела для меня столь же запоминающийся, как для вас — лицо человека.

Не было слышно ничего, кроме резкого дыхания Меча.

— Этого не может быть, — пробормотал он наконец. — Мне обещали…

— Это было ложное обещание, мой друг, — сказал Исаак. Его голос был очень добрым и мягким. — Это заблуждение.

— Ты мне не друг! — Голос Меча повысился до вопля. — Ты мог видеть меня при помощи своих колдовских заклинаний, — сказал он. Его речь становилась все прерывистее, все быстрее.

— Вы же знаете, что я не знаю никаких колдовских заклинаний. Разве я был бы здесь, в вашей власти, если бы знал их? Вы никогда не задавались вопросом, не мог ли ваш ангел быть демоном, пришедшим, чтобы соблазнить вас на совершение ужасного греха? Демон может принимать самые различные облики, некоторые из которых прекрасны, — сказал Исаак.

— Ты — демон, — закричал Меч. — Ты искуситель, посланный, чтобы соблазнить меня и заставить отклониться от выбранного пути. — Его голос упал до бормотания. Он старался оправдать свои действия. — Именно поэтому ты должен умереть, и умереть прежде, чем твои слова заползут в мою грудь и разрушат мою веру и мой дух. Я знал, что необходимо убить тебя, — добавил он, и его голос зазвенел удивлением. — Я понимал, почему надо убить женщину — есть чистая и святая радость в убийстве злой и очень красивой женщины, — но я был озадачен тем, что мне необходимо потратить силы на нечто столь незначительное, как ты, лекарь. В это мгновение его голос возвысился до безудержного вопля. — Я благодарю тебя, святой Михаил! Снизойди ко мне еще раз и помоги мне в выполнении этого труда!

Но за воплями Меча Исаак мог слышать шаги, царапание и скрежет ключа в замке.

Двери распахнулись, и вошел Йохан с высоко поднятой палкой, в сопровождении Ракель. В мерцающем свете факела она увидела отца, сидящего в порванной и грязной одежде. Позади него виднелась высокая фигура человека в черном. Левой рукой он схватил Исаака за подбородок, а в правой держал нож. Сильные руки Исаака вцепились в черную одежду на руках незнакомца, его тело яростно извивалось, стараясь избежать удара. Человек в черном выругался и занес свое оружие.

— Не смейте его трогать, — закричал Большой Йохан, и палка по широкой дуге просвистела над головой Исаака.

Меч бросил нож, стараясь выдернуть руки из захвата Исаака. Он сделал несколько шагов назад и поймал конец палки в стальной захват, а затем толкнул ею хранителя, стараясь опрокинуть его на землю. Пока Йохан пытался восстановить равновесие, он резко дернул и вырвал палку у него из рук.

— Всегда надо быть готовым к контратаке, друг мой, — мягко произнес он. — Скажите мне, сколько времени?

— С тех пор как монастырские колокола прозвонили терцию, прошло час или два, — произнесла Ракель, слишком удивленная, чтобы сделать что-нибудь.

— Мне надо идти, — сказал Меч. — Жаль, что пришлось оставить дело незаконченным, но король и принц должны умереть сегодня вечером раньше вас. Не говоря уже о епископе. Я рассчитывал быть во дворце на заутрене. — Он улыбнулся.

Он забрал кинжал и перешел на другую сторону бань. Там он вложил кинжал в ножны, положил на пол палку Йохана и поднял богатое белое одеяние с роскошным рисунком. Он надел его поверх черной туники и легкой кольчуги.

— Прощайте, — сказал он. — Мы еще увидимся. — И, не оглянувшись на своих смущенных и пораженных собеседников, он вышел из здания.

— Ракель, Йохан, друзья мои, — сказал Исаак. — Вы здесь, и в безопасности. Слава Богу. Я благодарен вам за помощь. Я только что обнаружил, насколько мне еще хочется жить. Это удивительно, принимая во внимание то, как я выгляжу, — усмехнувшись, добавил он. — Вы видели Юсуфа? Не знаете, он спасся?

— Он был с нами всего минуту назад, — сказала Ракель, озираясь. — Странно, я полагала, что он у меня за спиной.

— Как получилось, что он оказался с тобой, моя дорогая? — спросил Исаак. — Он должен был пойти к епископу.

— Я не знаю, — ответила Ракель. — Я была в монастыре, когда услышала крики. Я сразу прибежала сюда и нашла Юсуфа у входа.

— Да, — сказал Исаак. — Они так радостно кричали, когда нашли меня. Он в то время был со мной, но хорошо спрятался.

— Когда мы встретились, мальчик был слишком напуган, настолько, что не мог даже двигаться, — деликатно сказала Ракель. — Дверь была заперта, а мы знали, что ты внутри, так что мы пошли к Йохану за помощью — и за ключом.

— Так, значит, ты не послала его за стражей? — спросил Исаак, чувствуя себя несколько озадаченным. — Вообще-то я ожидал, что меня придут спасать вооруженные мужчины, а не один мужчина и девушка.

— Юсуф убежал, мастер Исаак. Он помчался в город еще до того, как мы вышли из моего дома. Я видел его, — вспомнил Йохан.

— Он испугался Меча, отец, — сказала Ракель. — И у него есть для этого все основания. Он не может даже глядеть на него. Не сердись. Наверняка он спрятался где-то поблизости.

— Возможно, — сказал Исаак, — или наконец пошел к епископу, чтобы все ему рассказать.

— Пойдем домой, отец, — предложила Ракель.

— Нам еще многое предстоит сделать перед этим, — с сожалением сказал Исаак. — Я должен пойти к епископу. Дай мне руку, друг Йохан.

И, опираясь на руку хранителя, он. с трудом поднялся на ноги и зашатался.

Йохан обхватил его за пояс и поддержал.

— Я отведу его во дворец, госпожа, — сказал он.

— Пойдем вместе, Йохан, — сказал Ракель, вглядываясь в темноту.

Инфант Йохан завозился и забормотал что-то в своей комнате во дворце. Ребекка сразу проснулась и, набросив платок, подошла, чтобы посидеть с ним. Он беспокойно замотал головой, а затем закричал от ужаса. Она подхватила его и прижала к себе.

— Не плачь, — пробормотала она. — Все в порядке, дорогой. Ты в безопасности.

— Он гнался за мной, — сказал Йохан, широко раскрыв глаза от ужаса. — А я не мог бежать.

— Здесь никто не может гнаться за тобой, — сказала Ребекка, вытирая его влажный лоб чистым льняным платком. — За дверью стоят двое больших сильных мужчин — солдаты твоего отца. Ты в безопасности. Хочешь, я зажгу еще одну свечу?

Ребекка опустила его на постель и зажгла вторую свечу от той, которая горела в настенном подсвечнике. Она закрепила ее на другой стороне комнаты, чтобы разогнать сгустившиеся там тени.

— Посмотри солдат, Бекка, — потребовал тот.

Девушка прижала палец к губам. Йохан слез со стула и взял ее за руку. Вместе они на цыпочках пересекли комнату. Ребекка подхватила принца на руки, потянула дверь, открывая ее, и они оба выглянули в коридор. Там было пусто, за исключением человека, лежащего на полу и крепко спящего.

В ярости она поставила принца на пол у себя за спиной и резко потрясла стражника за плечо. Он завозился и рыгнул, выдохнув целое облако винных паров.

— Мерзкий пьяница! — закричала она. — Стража!

На коротком лестничном марше, проходившем рядом с комнатой, зазвучали быстрые шаги. Из-за угла выскочили двое мужчин, бдительных, настороженных, готовых моментально начать действовать. Ребекка указала вниз.

— Как вы думаете, можно ли ждать от такого помощи в случае неприятностей?

Они посмотрели на нее, а затем вниз, на наследника трона, стоящего с широко распахнутыми глазами.

— Вот ваши солдаты, Йохан, — нежно сказала Ребекка. — Они будут охранять тебя. Не так ли?

— Да, ваше высочество. Да, госпожа, — ответил капитан стражи.

Ребекка снова подняла на руки инфанта Йохана.

— Добрый вам вечер, офицеры, — сказала она и вернулась в комнату.

— Вы, — быстро сказал капитан, — идите и приведите Феррана. А когда вернетесь, двое из вас будут стоять на часах у этой двери. До тех пор я буду стоять на страже. Никого не пускать, кроме его величества. Вы меня поняли?

— Да, капитан.

— Да хоть царица Савская заглянет к вам на огонек и предложит вам вина, вы его не коснетесь. Ясно? Ничего крепче воды, никого не пускать, кроме короля. Даже меня. А с этим, и его напарником, где бы он ни был, я сам разберусь, как только вы вернетесь. Давайте быстрее.

Исаак и Йохан в сопровождении нервной Ракель медленно шли через площадь Апостолов к дворцу епископа. Облака то закрывали луну, погружая их путь в темноту, то открывали ее, освещая им дорогу.

Йохан остановился у подножия лестницы, устрашенный звуками вечернего пира.

— Мне здесь нечего делать, мастер Исаак, — сказал он. В его голосе звучало опасение.

— Нет, тебе нужно быть здесь, Йохан, — сказал Исаак. — Ведь ты видел человека, который называет себя Мечом, ты и Ракель. Я же его не видел.

При звуке его голоса у входа выпрямилась маленькая фигурка и помчалась к ним.

— Господин, — закричал Юсуф. — Демон не убил вас! — Он поймал его руку и разрыдался от горя и облегчения.

— Как видишь, — произнес Исаак. — Что ты здесь делаешь, Юсуф, мой маленький друг? Разве ты не отнес мое сообщение епископу?

— Они не впустили меня, — сказал Юсуф. — Я ждал, пока мне удастся проползти мимо охраны в двери.

— Тогда давай посмотрим, не повезет ли нам больше.

— Мастер Исаак! — сказал Беренгуер. — Вы ранены. Позвольте мне позвать…

— Для этого еще будет время, — сказал Исаак. — Нам надо о многом рассказать вам, и это должно быть сделано безотлагательно. Мы только что пришли от арабских бань, где сегодня вечером прошла встреча… — И Исаак начал рассказывать, еще когда они медленно двигались к удобной комнате на первом этаже.

— Это нужно рассказать более важным слушателям, — произнес епископ, прерывая лекаря вскоре после того, как он начал свой рассказ.

Дон Элеазар бен Соломон появился первым, приведя с собой писца.

— Мастер Исаак, — пробормотал он, — я слышал, очень многие хвалят вас. Расскажите мне о том, что вы обнаружили, что так встревожило господина Беренгуера?

Исаак пригубил вино, разбавленное водой, принесенное ему епископом, и снова начал рассказ. За последующую четверть часа, хотя у него болела спина и каждый глубокий вздох приносил ему острую боль в ребрах, лекарь подробно, шаг за шагом, живописал встречу. Через несколько минут вошел дон Арно в кольчуге и при мече, в башмаках со шпорами, приведя с собой одного из младших офицеров. Вскоре после этого Элеазар послал своего писца с торопливо набросанной запиской.

— Возможно, нам стоит подождать немного, — сказал Элеазар. — Ваш отчет невероятно точен, мастер Исаак. Я хотел бы, чтобы другие тоже услышали его. — Он подошел и сел около лекаря, чтобы они могли поговорить без посторонних ушей. — Как вы считаете, мастер Исаак, — пробормотал он, — этот человек безумен?

— Меч? — осторожно спросил Исаак. — Да, он действительно безумен, но при этом он может рассуждать весьма разумно.

— То есть это преднамеренное, вымышленное безумие?

— Это трудно понять. Я полагаю, что он наполовину верит в свой бред, но при этом понимает, что это может не быть правдой.

— А другие, те, о которых вы говорили? Они тоже безумны?

— О, нет, дон Элеазар. Их рассудок столь же холоден, как ваш или мой.

Дверь открылась, и вошел король дон Педро.

— Не вставайте, — произнес он. — Поскольку, как я понимаю, время не терпит, я желаю услышать ваш рассказ немедленно, мастер Исааак.

И в третий раз Исаак быстро подытожил события в бане.

— К сожалению, ваше величество, — сказал он, закончив свое повествование, — я не могу назвать вам имен трех самых важных участников — Меча и двух его помощников. Я узнал бы их голоса, если бы услышал их снова. Но хранитель бань по имени Йохан вошел в здание вместе с моей дочерью, Ракель, чтобы спасти меня. Они видели человека, который называл себя Мечом. Они сейчас где-то в этом здании.

Привели Йохана и Ракель. Йохан сглотнул, покраснел и попытался что-то сказать.

— Он был очень силен, мой господин, — сказал он. — Он отобрал мою палку и свалил меня, вот.

— Спасибо, — сказал Элеазар, когда стало понятно, что вряд ли они получат от испуганного хранителя более членораздельное описание. — Госпожа Ракель, — сказал он, — вы можете описать этого человека?

И снова Ракель оказалась перед королем.

— Он высокий, ваше величество, и у него черные волосы. Лицо узкое. — Девушка закрыла глаза, отчаянно пытаясь вспомнить детали. — В бане горел только один факел, и он никогда не стоял под ним. Я помню эти глаза — казалось, они горели огнем. И прежде чем уйти, этот человек надел длинное белое одеяние, вышитое золотыми и алыми нитями.

— У него были шрамы на лице или другие приметы? — спросил Элеазар, который понимал, что если отбросить описание про горящие глаза, то под подозрение попадает добрая дюжина имен, а то и больше. Высокий, тонкий и черноволосый — да, не много.

— Свет был слишком тусклым, чтобы его можно было рассмотреть, мой господин.

— Он хромает, — сказал Исаак. — Я не знаю, очень ли это заметно, но это можно услышать.

— Спасибо, — сказал Элеазар, и Ракель и Большой Йохан вышли.

— Возможно, это отцовская глупость, но я чувствую беспокойство за мою дочь Ребекку и принца, — тихо сказал Исаак.

— Они хорошо устроены и находятся в безопасности, мой друг, — сказал Элеазар. — Их надежно охраняют.

— Достаточно разговоров, — сказал дон Педро. — Пришла пора действовать.

В то время, когда происходил этот разговор, в задней стене дворца открылась маленькая дверца; вооруженный мужчина, одетый в черную тунику и башмаки, проскользнул мимо другой фигуры, дакже одетой в черное, в рясе и сандалиях. Он кивнул и направился через кухни к апартаментам, где расположились высокопоставленные гости.

Вооруженный мужчина двигался с уверенностью человека, который знает, куда идет, и с абсолютной верой в то, что он имеет право там находиться. Он узнал капитана, стоявшего на часах возле двери инфанта Йохана; они сражались бок о бок в Валенсии и много раз ездили вместе, выполняя королевские поручения. Он кивнул ему и протянул руку, чтобы открыть дверь. Капитан быстро вышел вперед и встал между дверью и человеком в черном.

— Мои глубочайшие извинения, господин, — сказал он. — Но его величество дал совершенно четкие указания. Я полагал, что вы знаете о них, — укоризненно добавил он. — Никто, ни вы, ни даже сам его преосвященство епископ, не должен входить в комнату принца и его няни.

— Мои извинения, — сердечно ответил человек в черном. — Я забыл об этом. У меня есть сообщение для няни, — сказал он. — Но это подождет. — Затем без предупреждения он выхватил кинжал, скрытый под короткой накидкой, и по самую рукоять вонзил его под железный нагрудник капитана. Кинжал прошел под ребрами и пробил сердце. — Мне очень жаль, капитан, — сказал черный человек, и в его голосе действительно послышались нотки сожаления. — Вам просто не повезло, вы не должны были здесь находиться.

Мужчина вытащил нож из груди капитана и позволил телу опуститься на пол, вытер кинжал от крови о плащ убитого и сунул его обратно в ножны. Но лишь только его рука коснулась ручки двери, как быстрые шаги заставили его обернуться. Из-за угла вывернули двое охранников. Они увидели своего капитана лежащим на полу и бросились в атаку.

Человек в черном развернулся и растаял в ночной тьме. К тому времени, когда охранники осознали случившееся и начали преследование, он уже затерялся в темных закоулках дворца. Все происшествие заняло меньше времени, чем потребовалось бы спокойному человеку, чтобы пройти из одного конца коридора в другой.

Площадь Апостолов, лежащая между собором и дворцом епископа, была тиха и пуста. Луна ярко освещала ее с высоты небес, но лик светила был прикрыт тонкой вуалью облаков и поэтому выглядел стертым и размытым. Лампа, зажженная на алтаре в соборе, сияла во тьме, как маяк, но епископский дворец после завершения пира был темен, через закрытые ставни на окнах не пробивалось ни лучика. Затем с верхних ступенек соборной лестницы, начинающейся у западной двери собора, начали спускаться темные фигуры и собираться на площади. Вскоре вся площадь была заполнена людьми; сорок или пятьдесят человек, бывшие в банях, привели с собой еще пятьдесят или шестьдесят. Площадь наполнилась ропотом молчаливой толпы — дыханием сотни человек, толкающихся и переминающихся с ноги на ногу. Все они собрались с южной стороны собора. Затем позади толпы появились два пылающих факела. Почти сразу же от них начали зажигать другие факелы, тюка на площади не стало почти так же светло, как днем. Линия людей с факелами двинулась через толпу, они осветили закрытые капюшонами лица тех, кто находился около собора.

В тишине невероятно красивый тенор взлетел к небесам, запевая первую строку «Tibi Christi, splendor patris». К нему присоединилось еще несколько голосов. Священный гимн разорвал ночную тишину ночи; постепенно ровный, но приглушенный бой одного, затем шести, и наконец приблизительно двадцати барабанов начал отбивать четкий ритм и перекрыл голоса.

* * *

Новости о гибели капитана распространилась по дворцу как набат, и те, кто не мог или не должен был сражаться, торопливо собрались в кабинете епископа.

— Его величество сказал мне, что решительность вашей дочери спасла жизнь принца, — сказал Беренгуер. — Он очень благодарен ей, и теперь их охраняют намного лучше, — сухо добавил он. Говоря это, он придержал открытую ставню, чтобы наблюдать за разворачивающимся внизу действом.

— Спасибо, ваше преосвященство, — устало ответствовал Исаак.

— Что поют эти люди, ваше преосвященство? — тихо спросил Юсуф. Он сидел на подушке возле стула Исаака, рядом с Ракель. Большой Йохан был отправлен к поварам. Он уже успокоился и вознаграждал себя епископским вином.

— «Tibi Christi», — рассеянно произнес Беренгуер. — Гимн праздника святого Михаила.

— А когда он будет?

— Только на двадцать девятый день сентября, — ответил епископ. — Они несколько поторопились с ним, мой маленький друг.

— Что они собираются делать? — спросил каноник, высовываясь из-за спины Беренгуера, чтобы посмотреть, что там происходит.

— Штурмовать дворец и убить нас всех, — спокойно ответил епископ. — Подозреваю, что часть толпы собралась сейчас у дверей дворца. Эта суета на лестнице предпринята для того, чтобы отвлечь наше внимание. Они хотят, чтобы мы решили, что они нападут на боковой вход в собор. — Не волнуйся, малыш Юсуф, — добавил он. — Эта дверь очень толстая, она закрыта и заперта на засов. — Он снова выглянул наружу. — Как неприятно сидеть здесь взаперти, не имея возможности что-либо предпринять. Но его величество настаивал на этом.

На первом этаже перед безмолвной аудиторией разыгрывалась беззвучная драма. Каждый раз, когда луна скрывалась за густой массой облаков, часовые, окружающие дворец, передвигались ближе. Внутри возле каждой двери были поставлены по четыре вооруженных охранника, готовых к нападению. Три молодых священника, схваченные при попытке убрать засовы и открыть двери для нападающих, были заперты в подвале под надежной охраной.

* * *

На площади продолжались пение и бой барабанов. Темные облака покрыли небеса; атмосфера стала тяжелой и угрожающей. Часовые во дворце увидели высокого человека в белом одеянии, с епископской митрой на голове, быстрым шагом прорезавшего толпу и поднявшегося к южной двери собора. Он встал спиной к своим сторонникам и поднял обе руки высоко вверх, вознося молитву к небесам. Порыв ветра рассеял облака, открыв лунный лик, и она осветила фигуру Меча в роскошных одеяниях. Раздался приглушенный рев толпы. Затем луна исчезла, спрятавшись за другое стремительно набежавшее облако, и площадь снова погрузилась во мрак, освещаемый только мерцающим светом факелов.

— Франциско, взгляни-ка на это, — сказал Беренгуер. — Клянусь святым Михаилом, — пробормотал он, — этот ублюдок надел мои одежды. Как он достал их?

Каноник посмотрел из окна.

— Полагаю, что их отложили, чтобы выстирать. Надо узнать, кому было поручено это сделать, — добавил он.

— Да, хотел бы я поговорить с этой прачкой, — мрачно сказал Беренгуер. — Она больше не коснется моей одежды.

Минута проходила за минутой. Со своего места наблюдатели могли рассматривать все происходящее сверху из дворца и могли разобрать только темные фигуры людей, со всех сторон стекающиеся на площадь.

— Посмотрите-ка на это, — криво усмехнувшись, сказал каноник. — Даже в разгар восстания кто-то не забыл о прибыли. — Он указал на фигуру, несущую большую флягу. — Он решил продавать вино. — Человек с флягой быстро пошагал туда, где стоял Меч, все еще воздев руки к небесам. По краям толпы появились еще более темные фигуры. С холмов за городом донесся гром, и Меч резко опустил руки. Где-то справа от него послышался другой шум — это был звук оружия, которым ударили по краю щита.

Мужчина с флягой придвинулся поближе, как будто хотел предложить вино вожаку. Человек с факелом в руках приблизился к лидеру и поставил флягу на землю. Меч изо всех сил попытался вытащить свое оружие, чему мешали толстые складки епископской мантии.

— Он выглядит жалко для человека, который называет себя Мечом Архангела Михаила, — сухо произнес епископ. — Ему следовало бы потренироваться.

— Вы полагаете, это — Меч, ваше преосвященство? — спросил каноник.

— Без сомнения. Как вы помните, он надел мои одежды в банях.

Наконец фигура на ступенях лестницы подняла тяжелый меч высоко над головой. Призывая к атаке, он развернулся в сторону дворца.

Там его встретил король во главе отряда всадников, собирающегося выступить навстречу толпе. Когда дон Педро поднял меч, чтобы дать сигнал к атаке, с края толпы раздались крики паники. Основной отряд под командованием дона Арно приблизился с тыла: Меч неуверенно остановился и огляделся. Два его помощника стояли рядом с ним с обеих сторон, каждый держал по пылающему факелу.

Внезапно вокруг собора завыл ветер. Огромная вспышка молнии расколола небо. Возникло ощущение, что от раската грома камни закачались под ногами. Кони заржали в ужасе. Факельщики начали торопливо отступать. Меч воздел руки к небесам и закричал:

— Святой Михаил, помоги нам снова успешно справиться со злодеями! — Неожиданно показалось, что на землю упал факел, и огромная вспышка огня и грохот заполнили пространство перед собором. Когда ослепшие от яркой вспышки люди на площади снова смогли видеть, огонь уже охватил тело Меча.

— Это месть Господа! — закричал кто-то, и все в панике развернулись и побежали. Наиболее удачливым удалось убежать в темные закоулки и открытые двери; менее удачливые гибли от оружия воинов короля. Дождь начал барабанить по булыжникам, шипя, когда попадал на пылающее тело.

— Вы видели это? — спросил Беренгуер. — Только что он был там, и вдруг — он на земле, объятый пламенем.

— Да, ваше преосвященство, — сказал Франциско Монтеррано, который имел отличное зрение. — Было похоже, как если бы из земли вылетела молния. Я думал, что он, возможно, наткнулся на горящий факел, но этот огонь был слишком ярким.

— Возможно, сверкающий факел попал в него, — произнес Беренгуер.

Исаак повернул голову к открытому окну и фыркнул.

— У этой вспышки молнии странный запах серы, — сказал он. — Я думаю, стоит провести дополнительные исследования.

Глава семнадцатая

Немногие во дворце спали той ночью. Вооруженные мужчины, мокрые и торопящиеся, сновали по зданию, выбегая из дверей и вбегая обратно, разнося приказы, передавая сообщения. Приемные были отданы под расследование событий ночи. Двадцать четыре мокрых и испуганных горожанина, не сумевших раствориться в темноте после удара молнии, были загнаны в зал и сидели там под охраной, объясняя любому, кто соглашался их слушать, что они пошли на площадь, чтобы послушать барабаны и пение.

В то время как дон Арно организовывал охоту на остальных заговорщиков, дон Элеазар поймал измотанного офицера, который пытался скоординировать дознание.

— Внутренний Совет состоял из шести человек, — сказал он. — Мы знаем три имени. Узнайте, находится ли кто-либо из них в этой группе, — добавил он, вручая ему список. — Получите остальные имена, если сможете, — кто-нибудь наверняка захочет выдать одного-двух ради спасения своей шкуры, — и пошлите их Арно.

— Я не из Жироны, господин, — сказал офицер. — Имена мог бы выяснить один из местных офицеров. Это сбережет время.

— Все местные с Арно, — сказал Элеазар. — Дайте-ка посмотрю. В этом деле замешаны слишком многие из священников. Его преосвященство и каноник сейчас с его величеством. — Он прикинул, кто еще есть в здании. Есть некий Йохан, но от него мало толку. Девушку следует отослать домой вместе с отцом. Но парнишка, их слуга, может помочь. Он повернулся, чтобы уйти. — Он очень испуган, — добавил он. — Спрячьте его и не показывайте. И возьмите моего писца. Он будет вам полезен.

— Ребенок? — удивленно сказал офицер. — Ладно, лучше честный мальчишка, чем мужчина, который лжет. Спасибо.

Вот так, подкрепившись фруктами и скудной пищей, Юсуф отправился, все еще вздрагивая, вниз в комнату, где допрашивали заключенных. Один за другим они вставали перед писцом, который записывал их имена, род занятий и причины, по которым они оказались на площади. И так же одного за другим Юсуф внимательно рассматривал их из темного угла, где он сидел, почти скрытый спиной офицера.

— Они будут знать, что я был здесь? — спросил Юсуф.

— Никто не знает, что ты здесь, кроме дона Элеазара. И меня, — сказал молодой человек. — И он не сказал мне твое имя.

Родриго был первым, кто оказался перед писцом. Он указал свое имя, занятие, и с убежденным возмущением рассказал о своих действиях вечером. Он был в таверне, обслуживал гостей.

— Хотя, Бог знает, — сказал он, — возможно, я тоже закрыл заведение. Я продал так мало вина, что в нем можно было утопить муху. Затем я пошел на площадь, потому что услышал барабаны.

— Это действительно его имя? — пробормотал офицер.

— О да, — сказал Юсуф. — И его не было на встрече.

Вот так Юсуф помогал отделять «козлищ», бывших в банях на сходке, от «агнцев», которые пришли позднее. Осталось только трое мужчин. Юсуф осторожно потянул офицера за рукав.

— Он лжет, — сказал он, кивая на человека, стоящего перед писцом, улыбающегося и потеющего. — Его зовут Санч, и он из Внутреннего Совета.

— Превосходно, парень. А что с остальными двумя?

— Этот — Мартин. Он входит в Совет, — сказал Юсуф. — Другого на сходке не было.

— Тебе пора в постель, парень, — сказал офицер. — Это тебе. — Он сунул Юсуфу монетку в руку и пошел разбираться с Санчем.

Юсуф поклонился и ушел. Он бросил монетку нищему, выбрался из дворца и тихо побежал по ночному городу к дому лекаря.

Схватить удалось только Санча, конюха, и Мартина-переплетчика. Те двое, кто выступали перед толпой на сходке, и писец Раймунт исчезли. Всю остальную часть ночи Мартин покрывался липким потом страха и клялся, что Братство — это всего лишь группа почтенных, опытных торговцев, стремящихся улучшить свои дела и испытывающих особое почтение к своему небесному покровителю, святому Михаилу.

Больше от него ничего не удавалось добиться.

Санч, конюх, рассказал бы больше — много больше, — если бы только мог. Он рассказал им все, что знал, и приплел дополнительно несколько выдумок, но он понятия не имел, кто были эти два незнакомца.

— Они никогда ничего не говорили про себя. Они не были Мечом, — сказал он. — Мы были Мечом. Меч — это группа.

— Кто был человеком, который последним говорил на сходке?

— Последним? — спросил Санч.

— Да. Тот, кто помешал вам забить ногами лекаря.

Санч уставился на него, как будто увидел призрака.

— Вы там были? — прошептал он.

Офицер улыбнулся.

— Я не знаю, кто он, — ответил Санч, и его голос повысился до жалкого писка. — Вы имеете в виду высокого человека, который говорил как господин? Темноволосый, худой? Хромой? — добавил он, как будто, чем больше деталей он мог привести, тем чище могут показаться его намерения. — Возможно, Раймунт знает, он писец, ученый человек. Я не вижу его здесь, — коварно добавил он.

Из-за спины офицера донесся голос:

— Скажи мне, Санч конюх, какова была цель вашей группы? — И дон Элеазар включился в допрос, встав возле писца.

Когда офицер ушел, чтобы проведать своих людей — с благодарностью, поскольку подобная работа была ему не по вкусу, — звук голосов упал до шепота, а имена и слова, которые он услышал, когда уходил, заставили его задрожать.

* * *

В одном из подвальных помещений зажгли свечи и положили там тело Меча. На полу около него положили кучу почерневших осколков.

— Что это? — спросил Беренгуер.

— Глина. Куски какой-то фляги — возможно, кувшина с маслом, ваше преосвященство. Они валялись повсюду вокруг тела, — сказал солдат. — И впились в тело. Я думал, что это могло бы быть важно.

— И это действительно важно, — заметил епископ, подбирая один осколок. — Полагаю, что видел именно эту флягу, стоящую около этого человека вчера вечером. — Он понюхал осколок, который держал в руке. — Пахнет ямой, где дьяволы содержат грешников, — заметил он.

— Это пахнет громовым порошком, при помощи которого мавры Альгсира обычно стреляли в нас железными шарами, — заметил солдат. — Все, кого они ранили, умирали в течение семи дней. Это было ужасно, ваше преосвященство. Я был там. И я не видел ничего подобного до сегодняшнего вечера.

— Что мы знаем о том, кем он был? — спросил Беренгуер.

— У него слишком изуродовано лицо, чтобы можно было опознать его, ваше преосвященство, — ответил солдат.

Сильные руки помогли аббатисе Эликсенде, донье Исабель и Ракели слезть с военных коней, посланных, чтобы привезти их из монастыря. Было уже позднее утро. Любопытные горожане уже столпились в соборе, и площадь почти опустела. За исключением почерневшего куска в южной части площади, гроза смыла все следы насилия и беспорядка прошлой ночи, и теперь площадь блестела под ярким солнцем. Однако вооруженные офицеры, составлявшие их эскорт до города, передали их вооруженной пешей охране, и они двигались через площадь во дворец в окружении восьми сильных мужчин и офицера. Соблюдались все необходимые меры предосторожности.

После нескольких часов беспокойного сна, рано утром Ракель вернулась в монастырь. Ни она, ни донья Исабель не могли заставить себя даже притронуться к позднему завтраку. Вызов во дворец епископа — без причин, объяснений, извинений — был подобен вспышке молнии.

— Что они хотят с нами сделать? — нервно спросила Ракель.

— Кто знает? Возможно, еще один невинный человек должен быть осужден за измену, — горько сказала Исабель. — За то, что произошло прошлой ночью.

Аббатиса остановилась в центральных воротах, выражая в ожидании крайнюю степень нетерпеливости, словно что-то предчувствуя. К тому времени,когда они достигли площади, живот Ракели скрутило от любопытства и опасения. Донья Исабель, с ввалившимися глазами и бледная как смерть, шла к дворцу дяди с таким смиренным видом, будто первохристианский мученик, выходящий на арену, полную особо голодных львов. Ракель подобрала юбки и смело последовала за ней.

Девушку пробил озноб, когда из залитой солнцем прихожей она оказалась в просторной, но до крайности унылой комнате. Здесь было темно и холодно. Внутри стояла тяжелая мебель, покрытая мастерски выполненной резьбой. Отец Исабель и ее дядя сидели в дальнем конце комнаты и были погружены в беседу. Справа от короля находился его секретарь, он просматривал пачки документов и раскладывал их на несколько стопок. Около него сидел писец с листом бумаги, пером и чернилами. Рядом стояло несколько незанятых стульев.

Тщедушный слуга, похожий на монаха, сопроводил аббатису Эликсенду к скамье у стены под большим гобеленом с изображением падения Иерусалима. Ракель замешкалась в нерешительности. Однако Исабель взяла ее за руку и смело пошла вперед, пока не остановилась прямо перед отцом. Она упала на колени и попыталась говорить, однако слезы ручьем бежали по ее щекам и голос прерывался рыданиями.

— Ваше величество, — прошептала она. — Отец. Я…

— Ну, моя дорогая. Встань, — мягко укорил ее отец. — Сядь здесь, около меня. Твой дядя ненадолго уступит тебе свое место, не так ли? Мы все здесь друзья..

— Спасибо, отец, — пробормотала она, поднялась и торопливо заняла освобожденный дядей стул.

— Теперь, дочь моя, — сказал дон Педро, успокоительно гладя ее по руке, — еще раз расскажи мне все, что случилось с того момента, как вы проснулись в той конюшне, и до тех нор, когда наши солдаты встретили вас. Все, даже самые мелкие детали. Вижу, ты привела аббатису и свою замечательную сиделку. — Он поднял руку, и служащий по знаку подтолкнул Ракель к королю.

Все еще безмолвная и взволнованная, она присела в самом глубоком поклоне.

— Превосходно. Присаживайся и поддержи Исабель. У меня и к тебе будут вопросы. Ну, дитя мое, говори, и достаточно громко, чтобы писец мог все хорошо слышать.

Исабель начала с чердака в конюшне.

— Сколько там было мужчин? — Король повернулся к Ракель.

— Четыре, ваше величество, — сказала Ракель с еще одним поклоном. — Хозяин конюшни, тот, кто казался нам порядочным человеком — Ромео, — и два грума.

— Спасибо. Продолжай.

И Исабель продолжила рассказ, пока не охрипла и не стала еще более бледной. Послали за вином с мятой. Она выпила немного и продолжила. Время от времени дон Педро останавливал ее и требовал у Ракели уточнений.

Дон Элеазар посмотрел в документы и что-то прошептал на ухо королю. Дон Педро кивнул и повернулся к донье Исабель.

— Почему ты так уверена, что заговор с целью твоего похищения придумал Монтбуй?

По щекам Исабель разлился румянец. Она сжала дрожащие руки и прочистила горло.

— Недавно кто-то подошел ко мне в монастыре от имени дона Перико, отец, — тихо сказала она.

Аббатиса Эликсенда побледнела; Беренгуер, нахмурившись, наклонился вперед.

— Кто подошел к тебе? — спокойно спросил дон Педро.

— Монахиня, которая была с нами. Она сказала мне, что ее зовут сестра Беренгария и что она из маминого дома в Таррагоне. Она сказала, что дон Перико отчаянно любит меня и желает получить мою руку, но боится, что ваше величество не одобрит этот брак.

— Что она хотела, чтобы ты сделала?

— Она хотела, чтобы я убежала с ним. Она сказала, что только замужняя женщина может быть свободной от монастырских ограничений и наслаждаться жизнью.

— Странные слова для монахини, — пробормотал Беренгуер.

— Но, отец, я не согласилась на это, — сказал Исабель, с тревогой посматривая ему в лицо, словно ища признаки поддержки и одобрения. — Я совершенно не хотела бежать и выходить за него замуж. От другой послушницы я узнала, что Монтбуй тебе совсем не друг. И что он стар и уродлив, — добавила она и покраснела.

— Но ты ничего ей не ответила?

— Я хотела, сир, но вскоре после этого я сильно заболела, и это выскочило у меня из памяти. — Она закашлялась и взглянула на него жалобно.

— Ну ладно, — сказал дон Педро, — не волнуйся. Выпей вина и немного отдохни. Донья Эликсенда, кто эта сестра из Таррагоны?

— Ваше величество, у нас в монастыре нет никакой сестры Беренгарии. Это не сестра Бенвенгуда разговаривала с вами, донья Исабель? Она из Таррагоны.

— О нет, матушка. Я знаю сестру Бенвенгуду. Та была довольно молодой монахиней. Я никогда не видела ее прежде, — сказала Исабель. — Могу я продолжать?

И она продолжила рассказ. К удивлению Исабель, вся высокая аудитория была потрясена ее словами. Ни одна деталь не казалась слишком незначительной, ни одно слово не было сочтено слишком банальным, их интересовало все. Когда она закончила, то дон Педро оглянулся на советников, которые потрясенно молчали.

— Ну что ж, ты можешь быть свободна, моя дорогая. И вы, юная госпожа Ракель. Мы благодарим вас. Если вы утомлены, вы можете удалиться. Но если вам интересно, вы можете отойти в сторону, сесть поудобнее и послушать.

— Мы хотели бы остаться, — твердо сказала донья Исабель, после чего всех трех женщин удобно устроили на стульях в большом алькове, скрытом позади гобелена, из-за которого они могли все слышать, но не видеть.

— Что происходит, госпожа? — тихо спросила Ракель.

— Я не знаю, — ответила Исабель. — Я сама в замешательстве. Кажется, был суд и даже вынесли приговор, а сейчас мы будем присутствовать при допросе свидетелей. Или я ничего больше не понимаю в этом сумасшедшем мире.

Аббатиса Эликсенда тактично промолчала.

Следующим вошел лекарь Исаак, тяжело опираясь на Юсуфа. Как только ночью улицы несколько стихли, его отнесли домой в паланкине. У него кружилась голова, он вымотался, каждая частичка его тела нестерпимо болела. И лишь дома он позволил себе расслабиться. Ракель и ее мать обернули его горячими тканями, пропитанными заживляющими солями, смазали его ушибы арникой и успокоительными мазями. Они стянули ему повязкой ребра и дали вина с настоем из трав, смешанного с водой, а затем помогли ему добраться до постели. В самый разгар их хлопот вернулся домой Юсуф.

Исаак проснулся поздним утром. Его ушибы и раны еще болели, но голова уже была ясной. Оказалось, что кости не сломаны, а сам он ужасно голоден. Едва он закончил завтрак, как ему принесли приказ короля явиться к нему.

— Добрый день, мастер Исаак, — быстро произнес дон Педро. — Ваша дочь и мой сын посылают вам сердечные поздравления. Они хорошо устроены и в полной безопасности. Надо заметить, что сейчас у нас не продолжение суда, но встреча друзей, на которой мы рассматриваем события пяти последних дней. Было бы неправильно проводить судебные разбирательства в воскресенье, не так ли, Беренгуер?

— Ваше величество совершенно правы в этом, как и во всем другом, — сказал Беренгуер.

— Спасибо, ваше величество, — сказал Исаак. — Позволено ли мне будет спросить, был ли тот человек, который умер, Мечом?

— Насколько мы можем судить, да, — осторожно произнес дон Элеазар.

— И нам известна причина его смерти? — спросил Исаак.

— Согласно общему мнению, — ответил епископ, — он был поражен молнией. Следовательно, это означает, что он погиб от руки Господа. Он сгорел, как вы знаете. И была молния.

— Не говоря о сильном запахе серы, — заметил дон Элеазар.

— Значит, это был горючий порошок? — спросил Исаак. — Я думал об этой возможности.

— Стрела молнии будет более приемлемым объяснением, — сказал Элеазар. — В этом видна рука Господа.

— Да, верно. А известно имя человека, носившего имя Меча?

Епископ наклонился вперед.

— Нет, мастер Исаак, — сказал он, — нам оно неизвестно.

— Введите дона Томаса де Бельмонте, — сказал Элеазар.

Удивление Исабель и Ракель при получении вызова во дворец епископа было ничтожным по сравнению с изумлением Томаса, узнавшего, что он должен дать отчет его величеству.

Первая мысль, промелькнувшая в его сознании, была: «Это отсрочка, дающая ослепляющую надежду». Мгновение спустя рассудок вернулся, и он все понял. Он сел, сцепив руки, чтобы не дать им дрожать. В течение долгой ночи он слушал непрекращающийся стук копыт, приглушенные шаги, приглушенные, быстрые фразы — звуки серьезных событий. Вспыхнула война или восстание, и они решили казнить его прежде, чем его величество уедет прочь. Он коротко помолился, прося у Бога сил, и вышел из открывшейся двери камеры навстречу своей судьбе.

Дон Педро кивнул, чтобы показать, что он заметил присутствие Томаса, и снова замер, наблюдая за происходящим из-под полуприкрытых век.

— Сожалею, что пришлось нарушить ваш воскресный день, — живо произнес дон Элеазар, — но возникли важные дела, на которые вы могли бы пролить свет.

— Я сделаю все, что в моих силах, господин, — сказал Томас с вежливым отчаянием. — Я не слишком сильно занят.

— Да, это верно. Пожалуйста, дон Томас, расскажите нам снова, почему вы послали вашего слугу Ромео в Жирону.

Томас покраснел.

— Донья Санксия де Балтье попросила меня отпустить с ней Ромео, чтобы тот помог ей выполнить очень щекотливую миссию для ее величества.

— Почему вы так охотно выполнили ее просьбу?

— Донья Санксия был придворной дамой ее величества. — Он остановился. — Это была не единственная причина, господа. Но так как правда могла бы чернить репутацию доньи…

— Репутация этой доньи не может стать еще чернее, дон Томас, — сказал дон Элеазар. — Но вы по-прежнему утверждаете, что ее миссия состояла в том, чтобы защитить инфанта Йохана?

— В то время я действительно верил в то, что это должно было защитить принца.

— Почему вы вернулись в Жирону?

— Согласно указаниям моего дяди, господин.

— Вы говорили с ним?

— Нет. Его секретарь написал мне письмо.

— Вы имеете в виду это?

Томас был похож на тонущего человека, увидевшего, как его последняя опора погружается на дно.

— Я написал свое письмо в ответ на его письмо, — сказал он.

— Тогда скажите нам, дон Томас, как Ромео стал вашим слугой.

— Мой дядя устроил это — конь Ромео, его одежда и плата за первый год службы были оплачены моим дядей. Он был очень щедр ко мне.

— Действительно. Вы обращались к графу Хьюго де Кастельбо? — Томас кивнул. — Но кто нанял его, дон Томас? Вы? Или Кастельбо?

— Граф, господин, — сказал он. — Ромео служил моему дяде с детства. Граф думал, что мне понадобится слуга, который был бы знаком с придворными интригами и смог бы помочь мне избежать неприятностей. — На лицах большинства присутствующих замерцали скрываемые улыбки.

— Он не слишком хорошо справился с этим, не так ли? — пробормотал Беренгуер.

Дон Элеазар не обратил внимания на улыбки и перешептывание.

— Спасибо. Теперь скажите нам, почему вы надеялись найти донью Исабель в усадьбе Балтье.

— Это было то место, где я должен был забрать инфанта, — сказал Томас и дополнил эти слова осторожным резюме своих открытий и заключений.

— Что делала донья Санксия в женском монастыре Святого Даниила?

— Монахини дали ей убежище, и в монастыре у нее была близкая подруга.

— Кто?

— Кто-то, кого она знала с детства, господин. Это все, что я знаю.

— Зачем она переоделась в некую сестру Беренгарию и попыталась соблазнить донью Исабель бежать из монастыря?

— Она это сделала? Я не знал, — Томас уставился на него в удивлении. — Могу я задать вопрос, дон Элеазар? Ваше величество? — добавил он в замешательстве (он забыл, что в зале присутствует дон Педро).

Король кивнул.

— Кто убил донью Санксию? Умирая, Ромео отрицал это.

— Она была убита Мечом Архангела Михаила.

— Меч Архангела Михаила? Кто это? — спросил Томас.

Присутствующие рассмеялись.

— Вы единственный человек в Жироне, кто не слышал о Мече, — сказал дон Педро, улыбаясь. — Вы должны остаться и узнать. Дон Элеазар?

— За пять дней, — сказал секретарь, — покой в городе был дважды нарушен беспорядками. Согласно показаниям некоторых его жителей, эти беспорядки не были случайными. В первый раз их устроил Ромео; во втором — двое незнакомцев. Мастер Исаак может много рассказать нам об обоих событиях.

— Первый случай беспорядков должен был скрыть похищение доньи Исабель из монастыря — и, возможно, похищение инфанта Йохана, — сказал Исаак. — Обе попытки потерпели неудачу. Донью Исабель слишком хорошо охраняли, а няня инфанта спасла ребенка. Ценой своей жизни.

— Кто же убийца? — спросил Томас.

— Человек, который назвал себя Мечом, — сказал Исаак. — Он сам сказал мне это вчера вечером, прежде чем отправился во дворец, чтобы убить его величество, инфанта и его преосвященство епископа.

— Вместо этого он убил капитана, — сказал дон Педро, — и сбежал.

— Сбежал, чтобы испытать на себе месть небес, — сказал Беренгуер. Он обернулся к дону Томасу. — Он был поражен молнией. Или чем-то вроде нее.

— Кто это был? — снова спросил Томас.

— Главный заговорщик? — спросил Исаак.

— Не главный заговорщик, — сухо пробормотал его величество. — Возможно, его главный помощник.

Казалось, что на мгновение в зале возник призрачный облик дона Фернандо, сводного брата короля.

Исаак поклонился королю.

— Вчера вечером я полагал, что передал вашему величеству все, что сказал мне Меч. Но боюсь, что вчера вечером я был не в себе. Утром, успокоившись, я вспомнил некоторые сведения, которые могли бы помочь узнать этого человека.

Люди в зале, казалось, замерли в напряжении.

— Да, лекарь? — сказал король.

— Он сказал, что он из благородной семьи, потомок вестготов.

— Такова половина семей в королевстве, — произнес король.

— Действительно, ваше величество, — сказал Исаак. — Он также сказал, что, если его прадед был бы… — Исаак остановился, подбирая слова, — более опытным политическим деятелем, он, Меч, стал тогда б королем. Правда, он не сказал, какого королевства.

— Все равно остается около сотни семей, — раздраженно сказал Беренгуер.

— А затем он сказал, что архангел Михаил говорил с ним с вершины горы в его владениях, глядящей вниз на его же богатую долину.

— Если он столь богат, как он себя считает, ваше величество, значит, у него значительные земельные владения на севере, — сказал Элеазар. — Таких, кто подходит под эти условия, не так уж и много.

— Тысяча извинений, господа, но я знаю, кто он.

Все трое лишились дара речи. Они развернулись, когда Юсуф подбежал, упал на колени и поклонился так, что его лоб коснулся прохладных плиток пола.

— Ваше величество, — сказал он.

— Встань, дитя, — произнес дон Педро. — Скажи нам все, что ты знаешь.

Юсуф снова вскочил на ноги.

— Ваше величество, — сказал он, глядя прямо на него. — Сначала я хочу передать вам поклон от моего отца, который оттуда, где он сейчас находится, желает вам и вашим подданным долгой жизни и процветания. Он был Вам другом и уважал ваши интересы.

— И кто был твоим отцом, посылающим нам поздравления из могилы?

— Мой отец был эмиссаром от Эмира Абу Хаджджиджа Юсуфа, великого господина и правителя Гранады, к губернатору Валенсии, — сказал Юсуф.

Последовала изумленная пауза.

— Вы знали это? — спросил Беренгуер у Исаака.

— Нет, — ответил Исаак. — Я знал только, что он приехал из Валенсии.

— Почему ты покинул Валенсию, дитя? — спросил дон Элеазар.

Писец записал этот вопрос.

— Мой отец знал, что предатели окружили короля и губернатора. Но прежде чем он смог рассказать об этом, он был убит. Они не позволили бы мне увидеться с губернатором, так что я приехал на север, чтобы предупредить короля.

Дон Педро перевел на Беренгуера пораженный взгляд и наклонился вперед.

— Можем ли мы узнать имя твоего благородного отца?

Юсуф смотрел то на одного из них, то на другого в немом ужасе.

— Я не могу произнести его, — прошептал он.

— Когда это случилось? — быстро спросил Элеазар.

— В Валенсии, в год войны и великого мора.

— Возможно, это ребенок Хасана Альгаррафа? — пробормотал Элеазар.

— Или одного из сторонников эмира, — заметил король.

— Господин, — сказал Юсуф дону Элеазару, — как только Меч заговорил с моим хозяином, я узнал демона, который убил моего отца.

— Ты видел, как это все происходило? — мягко спросил дон Элеазар.

Юсуф кивнул, закусывая предательски дрожащую губу.

— Это видный дворянин на службе вашего величества. Я пришел, чтобы сказать вам, что он намеревался предать вас, я надеялся, что его за это казнят. Его имя здесь, — сказал он, касаясь груди. — Оно написано в письме от моего отца вашему величеству.

— Дай нам взглянуть на это письмо, дитя, — сказал король.

Юсуф вытянул кованый кошелек из-под туники и снял его с шеи. Дрожащими пальцами развязал затянутый шнурок и вытащил смятый листок бумаги, заботливо расправил его, снова упал на колени и лишь затем протянул его дону Педро.

— Письмо на арабском языке, — сказал король, показывая его секретарю. — Признаюсь, я не слишком быстро могу разбирать арабские слова.

— Да, ваше величество. Я с удовольствием…

— Я могу прочитать это, — сказал Юсуф. — Если это угодно вашему величеству.

— Прочитай мне только имя, дитя, — сказал король. — А дон Элеазар перепишет набело все остальное. А то письмо покрыто какими-то пятнами.

— Это кровь моего отца, я забрал письмо с его тела. — Юсуф взял бумагу и снова сел на пол, водя пальцем по странице. — Ваше величество, — неуверенно сказал он, — я думаю, его зовут господин Кастельбо.

— Мой дядя, — испуганно прошептал Бельмонте. — Это не может быть правдой. — Но пока он произносил эти слова, все встало на свои места, и даже он понял, что все так и было.

— Он не был вашим добрым защитником, дон Томас, — сказал Беренгуер. — Я не стал бы впустую тратить на него своих слез.

— Мой Бог на небесах, — сказал Томас, — каким же дураком я был!

— Вы не единственный дурак, дон Томас, — заметил дон Педро. — Граф Хьюго де Кастельбо был тем самым человеком, которого я послал охранять моего сына.

Юсуф стоял перед королем смущенный и несчастный.

— Я что-то сделал неправильно, ваше величество? — спросил он, протягивая письмо.

— Ничуть, храбрый ребенок, — сказал дон Педро. — Если можно, я возьму это письмо и сохраню его.

— Оно было написано вам, господин, — просто сказал Юсуф.

Дон Педро взял в руки потертый клочок бумаги и нагнулся к мальчику.

— Было бы несправедливо, чтобы ты пал до состояния раба, дитя, — сказал он. — Если ты желаешь присоединиться к нашему двору, то мы уладим все с твоим хозяином. Вы согласны, мастер Исаак?

— Юсуф свободен, ваше величество, — сказал Исаак так ровно, как только мог. — Он был у меня на службе, а взамен я предоставил ему убежище, но у нас нет никаких взаимных обязательств. Если он желает остаться в моем доме и учиться, мы будем ему рады. Если он предпочтет место при дворе, то он уйдет вместе с моим благословением.

— Тогда пусть он сам решает, — сказал его величество. — Но, пока он остается в нашем королевстве, он будет находиться под нашей защитой.

— Вы можете сидеть, Юсуф, — сказал дон Элеазар. — Рядом с лекарем.

Глава восемнадцатая

Дверь в кабинет закрылась, пропустив внутрь троих мужчин.

— Что делать с Бельмонте? — спросил король у Беренгуера и Элеазара. — Его преступление кажется простым следствием невероятной глупости.

— Я полагаю, что он получил очень жестокий урок, ваше величество, — сказал епископ. — О женщинах и о жизни. И, признаюсь, он мне симпатичен.

— Ее высочество насчитала его очаровательным и скромным, — равно как и полезным, — заметил дон Элеазар. — К тому же, кажется, дон Томас довольно храбр. Его действия по спасению доньи Исабель отлично это продемонстрировали.

— Он хороший стратег, — сказал дон Педро. — Но то, что она двое суток находилась во власти Монтбуя, весьма неудачно. Пойдет сплетня.

— Брак обычно излечивает глупость женщин, — предложил епископ, — равно как и разрушит сплетни о моей племяннице. Я поставил бы на свою жизнь, утверждая, что слухи не имеют никакого основания, — добавил он. — Но, конечно, скандалу правда не интересна.

— Но что вы скажете про его бедность? — спросил дон Элеазар.

— Дон Бельмонте из хорошей семьи, — сказал дон Педро. — И моя дочь, похоже, смертельно влюблена в него. Но ведь на нем обвинение в измене. Это проблема.

— Это происки ваших врагов, сир, — сказал епископ.

Затем дон Элеазар прочистил горло и сказал, что нашел решение. Все сразу обернулись к нему.

— Совершенно ясно, что необходимо сделать, — сказал он. — Просто прощения недостаточно. Облако измены зависнет над ним и будет висеть всю жизнь, а это и хорошего человека может сделать опасным. Казните его завтра либо возвеличьте. Валенсии нужен новый губернатор, ваше величество. Если вы назначите Бельмонте на этот пост, это покажет вашим врагам, что их заговор потерпел неудачу.

Несколько мгновений дон Педро молча смотрел вдаль.

— Мы могли бы передать ему земли Кастельбо и его имущество. Сейчас они являются собственностью короны.

— Возможно, ваше величество, и половины было бы достаточно, — пробормотал его секретарь. — Необходимо финансировать Генуэзскую кампанию.

— Превосходно, — сказал король. — Это решит вопрос с его бедностью.

Дон Элеазар сделал себе заметку.

— Мы пошлем с ним в Валенсию Арно, тот как раз осторожен и сметлив. Если, конечно, Бельмонте согласится.

Дон Элеазар сделал еще одну заметку.

— А если нет?

— О, я думаю, что он будет согласен. Но у него всегда есть выбор. — Его величество поднялся. — Так, господа, — сказал он, — у нас есть новый губернатор Валенсии. Моя дочь будет довольна.

Король, его секретарь и епископ решили прерваться на обед. Епископ прошептал несколько слов на ухо дежурному, и через несколько мгновений в комнате начали один за другим появляться слуги с подносами, доверху наполненными деликатесами, и с изящными серебряными кувшинами, доверху наполненными вином. Дон Элеазар подошел к Исааку, чтобы поговорить с ним об инфанте, а епископ подошел к Томасу де Бельмонте.

Гобелен был отодвинут, чтобы аббатиса, донья Исабель и Ракель присоединились к остальным присутствующим в зале. Дамы поклонились; мужчины вежливо кивнули в ответ. Томас выглядел испуганным, его величество смотрел дружелюбно, а вот донья Исабель, казалось, и вовсе потеряла рассудок.

Беренгуер отвел Бельмонте в сторону.

— Я рад видеть вас в добром здравии, дон Томас, — сказал Беренгуер. — Моя племянница отлично поправилась за последние несколько дней, не так ли? Но у нее крепкий организм и превосходный лекарь.

Томас посмотрел на него с отчаянием.

— Она несравненна.

— Любой льстец может сказать это, — произнес епископ. — Хотя я согласен с вами. Следует также сказать, что она также добра и добродетельна.

— Как никто другой в Каталонии, — сказал Томас.

— Я рад, что вы так думаете, поскольку об Исабель уже распространяются грязные слухи и клевета. Говорят, что она тайно сбежала с Монтбуем и ее насильно вернули назад. Боюсь, что ей придется навсегда остаться в монастыре, если моя племянница не захочет вскоре выйти замуж, быстрее, чем клевета может разрастись.

— Кому ее обещали? — спросил Томас с несчастным видом.

— В настоящее время никому. Посмотрите, вон она сидит — совершенно одна, и выглядит очень грустной. Вы могли бы поговорить с нею и ободрить ее.

— Сомневаюсь, порадуют ли ее слова осужденного, ваше преосвященство.

— Ах, да. Это были занятные обвинения, — произнес Беренгуер. — Понимаете, дон Томас, вы были обвинены только по одному пункту, в предоставлении помощи — в виде вашего слуги, Ромео, — группе, которую вы подозревали в предательстве. Конечно, вы действовали по невежеству. Возможно, даже добросовестно. Но все же вы совершили ошибку, об искуплении которой мы с вами еще поговорим.

— У меня не слишком много времени для искупления, — сказал Томас.

— Посмотрим, — сказал Беренгуер, глядя вдаль. — В настоящее время его величеству нужен принципиальный, храбрый и полностью преданный ему человек. Человек, готовый жить и, возможно, умереть ради короны.

— Жизнь за жизнь? — осторожно сказал Томас. — И что должен сделать этот человек?

Беренгуер объяснил ему.

Томас недоверчиво посмотрел на епископа.

— Вы смеетесь над мертвецом, — наконец выдавил он. — Вы предлагаете мне власть и вашу племянницу, и говорите, что за это требуется только храбрость и верность? Вы забавляетесь со мной.

— Нисколько. Валенсия нуждается в губернаторе, которому можно доверять. А его величество не будет влиять на выбор дочери. Вы должны завоевать ее. Если вы этого не сделаете… — Он развел руками.

Томас замялся.

— Понимаю, — глубокомысленно произнес он. — Но зачем ей я? Мне нечего предложить ей, кроме бедности и позора.

— По своей природе она очень благодарное существо, а вы оказали ей добрую услугу. Монтбуй показался ей отвратительным. И, если вы завоюете ее, Валенсия ваша, вместе с частью состояния вашего дяди. Ну вот. У вас есть спокойный угол этой комнаты и часть дня, чтобы добиться успеха. Желаю удачи.

Дон Педро поднялся.

— Мой добрый Бельмонте, — сказал он, — я верю в желание моей дочери отблагодарить вас за все, что вы для нее сделали. — И, забрав с собой Элеазара и писца, он оставил комнату.

Донья Исабель подозвала дядю.

— Что отец подразумевал под этими словами?

— Он имел в виду, — спокойно сказал епископ, — что он не бессердечен и не слеп. Если ты хочешь выйти замуж за этого молодого человека, ты можешь это сделать. Будут сделаны все приготовления, соответствующие твоему положению. Твой отец с симпатией относится к бракам по любви.

— Но он был осужден…

— Посмотри на него. Ты считаешь его предателем?

— Конечно, нет, дядя.

— И никто другой тоже. Так что, пока он не сделает ничего, чтобы доказать ошибочность этого мнения, его голова будет в безопасности.

— Но, возможно, он не захочет на мне жениться?

— Ты выглядишь бледней, у тебя, видимо, жар, моя дорогая. Предлагаю тебе взять своих спутниц и пойти посидеть у того окна. — Это было больше похоже на команду, чем на предложение, и Исабель повиновалась.

Все три женщины сидели около окна за столом, уставленным фруктами, вином и пирогами. Они не разговаривали — аббатиса и Исабель были слишком погружены в свои размышления, а Ракель была слишком утомленной, чтобы поддерживать беседу. Дон Томас приблизился к ним с видом человека, возглавляющего войска в сражении против подавляюще превосходящих сил противника.

— Как случилось, что вы стали помощницей своего отца, госпожа Ракель? — спросила аббатиса, поворачиваясь к ней с внезапным интересом. — Этой чести женщины редко удостаиваются. Или в вашем народе есть подобная традиция? — Она поднялась и выглянула из окна.

— Нисколько, госпожа, — ответила Ракель, также вставая. — Его учеником был мой кузен Вениамин, но… — Аббатиса отвела Ракель немного в сторону, чтобы выслушать ее повествование.

Бельмонте справился о здоровье Исабель и не знал, что делать дальше. Он стоял неподвижно, его глаза блуждали, упираясь в стену, в спину ее дяди, куда угодно, чтобы не смотреть ей в лицо.

Молчание затянулось. Исабель поднялась со стула. Она подошла к окну, Томас направился вслед за ней.

— Послушайте, дон Томас, — сказала она. — Вчера на площади был бунт; площадь заполнена ненавистью и насилием. Отец госпожи Ракель, добрый и надежный человек, который спас мою жизнь несколько дней назад, был ранен. Безумец — ваш дядя — попытался убить моего отца, моего дядю и моего брата, и сгорел заживо. Те мирные горожане, которых мы сейчас видим там, всего несколько часов назад кричали, требуя крови самых дорогих для меня людей. Теперь же все вокруг кажется таким безмятежным.

— Мир наполнен обманом и предательством, донья Исабель, — сказал Томас, поддерживая ее. — Я чуть не лишился жизни из-за неверности моего дяди.

— Но что мы можем сделать? Когда человек ухаживает за мной, что я должна подумать? Возьмите Монтбуя. Почему он хотел жениться на мне?

— Ваша светлость красива и очаровательна, — неловко произнес Томас. — Любой человек ухаживал бы за вами.

— Это глупо, — сказала она, оглянувшись на него. — Он никогда не видел меня. Единственное, что его интересовало, так это описание моих земель и то, сколько они приносят каждый год. Вы знаете, для чего ему были нужны мои деньги?

— Чтобы погубить вашего отца, — сказал Томас. — Да, я наконец-то это понял.

Исабель посмотрела в окно.

— К несчастью, сейчас нам не так весело, как тогда в деревне, дон Томас, — сказала она. — Тогда вы разговаривали со мной намного свободнее, чем сейчас, в городе.

— В деревне легко было забыть о моей бедности и ничтожности, — тихо ответил Томас. — Там я не был окружен королями, епископами, аббатисами. И меня не судили…

— Не говорите об этом, — сказала Исабель, и ее глаза заполнились слезами. — Я не могу спокойно слушать, когда кто-то говорит об этом, даже если это вы.

— Моя донья, пожалуйста, не плачьте. Я не могу вынести, когда вы страдаете из-за меня, даже на мгновение. Я не стою ваших слез, — сердито добавил Томас. — Откуда вы знаете, что я не еще один Монтбуй, ухаживающий за вами ради выгоды?

— А я и не знаю, но вы смотрите на меня и ведете себя иначе, чем он. — Исабель остановилась. Казалось, она была поглощена немой сценой, разыгрывающейся внизу. Наконец она тряхнула головой и полуобернулась к нему. — Что бы вы сделали, если бы я сказала, что я не могу никого полюбить или не доверяю ни одному мужчине, и решила выбрать монастырь?

— Я пошел бы на смерть так спокойно, как только бы смог, надеясь, что вы могли бы помолиться за мою душу, госпожа, — сказал он, отказываясь встретиться с ней глазами. — И желая вам спокойной и мирной жизни.

— Полагаю, что вы бы могли так сделать, — сказала она.

— Вы так решили?

— Я не уверена, — произнесла Исабель. Она глубоко вздохнула, как будто пыталась избавиться от грусти. — Некоторое время я буду находиться в монастыре Святого Даниила. Монахини относятся ко мне добрее, чем окружающий меня мир, и я воспользуюсь этим.

Томас вздрогнул, как будто получил невидимый болезненный удар.

— Тогда я желаю вам счастья, моя донья. — Он поклонился и повернулся, чтобы уйти.

— Дон Томас. — Касание легкой, как полет бабочки, руки остановило его. — Не уходите, дон Томас. — Она прошла несколько отделявших их шагов и сжала его руку, возвращая к окну. Державшая его рука дрожала, но она не убирала ее, пока он не возвратился с ней к окну. — Мне хотелось бы задать вам вопрос, который беспокоил меня, когда мы были там, в деревне.

— Я в вашем распоряжении, госпожа. — Встав так, чтобы из-за его спины нельзя было увидеть то, что он делает, он накрыл ее руку своей. Она не шелохнулась.

— Не согласитесь ли вы сесть со мной, дон Томас, и принять от меня бокал превосходного вина моего дяди? В последний раз, когда я предложила вам вино, боюсь, что я оскорбила вас. Теперь вы простите меня? — Она мягко вынула свою руку и положила ее поверх его руки, позволяя ему подвести ее к своему стулу. Затем на зов Исабель появился слуга с кувшином вина и двумя серебряными кубками. Его неловкая и долгая суета около стола раздосадовали девушку. Заметив это, слуга поспешил исчезнуть, словно облачко на ветру.

Бельмонте стоял перед нею, одеревеневший от нерешительности.

— Но, возможно, будучи вынужденным провести столько времени в моем обществе, вы предпочли бы говорить с кем-то другим.

— Вынужден? — с силой произнес он. — Госпожа моя, для меня нет лучшего способа провести время, чем находиться в вашем обществе. — Он поставил стул рядом с ней и торопливо сел рядом.

— Теперь я понимаю, — сказала она, покачав головой. — Вы с удовольствием проведете время в моем обществе, если у вас затем будет возможность уйти прочь. Видимо, вам быстро наскучивает женское общество, дон Томас. — Она налила вино в два кубка, аккуратно придерживая большой тяжелый кувшин.

— Вы неправильно поняли меня, донья Исабель.

— Я так не думаю. Вот видите, мои волосы. Они не черные, как вороново крыло, не рыжие, как огонь. Они каштановые.

— Вы слышали мои показания, — заметил Томас. — Конечно, после этого я кажусь вам полным дураком!

— Если и дураком, то по крайней мере честным, — уточнила Исабель. — Однако, возможно, вы скорбите о ней. Было бы бессердечно смеяться над этим.

— Скорблю! Я был дураком, моя донья, а она оказалась коварной и бессердечной…

— Я знаю, какой она была, дон Томас. Я не знала, понимаете ли вы это так же хорошо, как я.

— И ваши волосы не каштановые, — упрямо добавил он. — Это — цвет пшеницы в августе или буковых листьев в ноябре. У моей кобылы каштановая шкура. Ваши волосы золотые. — И он покраснел, но выдержал ее пристальный взгляд.

— Я отлично помню вашу кобылу. У нее очаровательная шкура. Но скажите мне честно и прямо: вы любили донью Санксию де Балтье или нет? Я хочу это знать.

В тот момент честность казалась ей самым важным качеством в мире.

— Я любил ее в течение одного ослепительного момента, — медленно произнес он, — пока не увидел, что я для нее значу меньше, чем хорошая прачка, которая могла хорошо постирать шелковое платье, которое она так любила. Кроме того, Санксия поставила на кон мою жизнь и мою честь. Нет, после того первого мгновения я больше не любил ее. И я раскаиваюсь, что это было когда-то.

Рядом с ним улыбалось необыкновенное, очаровательное существо.

— Я очень рада этому, — сказала она. — Мне было важно услышать ваши слова. А еще кого-нибудь вы любите?

— Донья Исабель, вы наверняка знаете ответ на этот вопрос.

— Нет, я его не знаю, или, по крайней мере, я в нем не уверена. Но мне сказали, что я должна выйти замуж, и, если я не смогу выйти замуж за того, кого я люблю, я должна буду присоединиться к донье Эликсенде в монастыре Святого Даниила. Вы предпочитаете, чтобы я провела в женском монастыре всю оставшуюся жизнь? Я не выйду ни за кого другого.

— Прошу прощения? — произнес он.

— Это ответ на честное предложение брака, дон Томас? — спросила она. — Вы выпьете этот бокал вина со мной? — Она взяла бокал дрожащими пальцами, и вино плеснуло через край.

Тогда он взял бокал из ее рук и выпил его.

Глава девятнадцатая

Понедельник, 30 июня 1353 года

Ликующие толпы собрались на площади Апостолов, чтобы попрощаться с королем и наследником престола. Многие из пришедших сюда с женами и детьми были теми же самыми людьми, кто собирался здесь в ночь субботы, надеясь поучаствовать в их ниспровержении. Дон Педро улыбнулся и поприветствовал толпу; дон Арно и его офицеры оставались напряженными и настороженными, нервно ерзая в седлах. Они были готовы к любым неожиданностям, внимательно высматривая признаки быстрой смены настроения толпы.

Ребекка радостно приплясывала на нижних ступеньках лестницы, держа взволнованного инфанта за руку. Наконец-то она могла отправиться домой, к мужу и ребенку. Множество роскошных вещичек было аккуратно завернуто и лежало в лифе ее нового платья, в изящном кошельке от его величества. Она обняла и поцеловала ребенка, по привычке сказав ему, чтобы он был хорошим мальчиком, и вручила его офицеру, который поднял его и подсадил на отцовского жеребца. Йохан сидел теперь на седле перед отцом, и не было сейчас ребенка счастливее его.

— Пока, Бекка, — сказал он и помахал ей, а затем королевский отряд покинул город, направляясь на летние квартиры.

Толпе, лишенной зрелища казни предателя благородных кровей, пришлось обойтись повешением переплетчика и конюха, а также несколькими горстями серебряных монет, брошенных королевскими приближенными. Дети — а также некоторая часть их родителей — яростно бросились собирать монеты с мостовой. Но в целом люди были удовлетворены произошедшим.

Аббатиса Эликсенда вернулась в монастырь после краткого совещания с Беренгуером и его величеством по поводу брака Исабель. Он должен был состояться, как только будут обсуждены и подписаны все подробности брачного контракта. Они обсудили все детали, и теперь она стояла в дверном проеме своего кабинета и выглядела утомленной и опечаленной.

— Агнета, — сказала донья Эликсенда, — вы не могли бы уделить мне немного времени? Я хотела бы поговорить с вами.

— Да, матушка, — сказала сестра Агнета. — Конечно. Мне принести счета?

— Не сейчас. Мы займемся ими в другое время. — Старшая монахиня последовала за аббатисой в ее кабинет. — Сядьте, Агнета, — спокойно произнесла она и подождала, пока сестра Агнета не сядет. — Я хотела бы возвратить это вам, — сказала она, кладя на стол маленькую темную книжку в тяжелом кожаном переплете. — Это нашли в субботу. Я полагаю, что это ваша книга — на ней написано ваше имя.

— О! — воскликнула сестра Агнета и взяла ее. — Спасибо, донья Эликсенда, — сказала она. — Я искала ее повсюду. Это подарок моего отца, и он очень ценен для меня. Кто-то, должно быть, взял ее у меня.

— Оставляйте ее в библиотеке, где и положено быть таким вещам, и она никогда не будет теряться.

— Да, матушка, — ответила та, согласно кивнув, но ее руки крепко вцепились в книгу, — я положу ее туда. — Где вы нашли ее?

— В сундуке, где мы храним старую одежду. В том сундуке, где вы взяли два поношенных монашеских платья для двух очень высоких сестер.

Агнета смотрела прямо на аббатису, а затем смиренно опустила глаза.

— О нет, матушка, — тихо сказала она. — Я ни за что никому не дала бы нашу одежду без вашего разрешения. И никогда кому-то, кто хотел бы принести вред одной из наших послушниц.

— Как же ваша книга оказалась там?

Она озадаченно покачала головой.

— Не знаю, матушка. Кто-то, должно быть, взял ее…

— Кто бы это мог быть, Агнета? Где вы оставили ее?

Руки сестры Агнеты, спокойно сложенные на коленях, предательски задрожали. Ее бледные щеки покраснели, и она высоко подняла голову, вызывающе глядя на аббатису.

— Почему она оказалась в сундуке? — Тридцать лет уважения слезали, как старая змеиная кожа при линьке, и ее голос неожиданно стал холодным и высокомерным. — Потому что я не могла нести одежду и книгу одновременно, донья Эликсенда. К сожалению, я забыла ее там. — Затем внезапно, как будто этот минутный бунт вычерпал из нее все силы, она закрыла лицо ладонями.

— Слезы вам не помогут, — холодно произнесла Эликсенда. — Теперь вы обязаны рассказать мне, кто вовлек вас в этот заговор и кто из сестер еще знал об этом.

Агнета снова выпрямилась, глаза ее были сухими.

— Я не чувствую никакой вины или раскаяния в том, что я сделала, донья Эликсенда. Это было правильно, за исключением того, что мне пришлось лгать, — сказала она с тем же холодным высокомерием. — Нашу страну разрушают мошенники и мздоимцы. Возможно, вы этого не видите, но если бы вы знали, что творится за этими стенами, как это было с моей семьей… — Она наклонилась к аббатисе. — Наши земли бесплодны; наши посевы погибли. И мой брат душу заложил еврейским ростовщикам. Наш род благороден, госпожа, так же благороден, как и ваш, а эти торгаши и выскочки из нищих, выкормленные в грязи, — они высосали нас досуха, присвоили себе все наше добро и наши места при дворе.

Аббатиса ничего не ответила.

— Что вы собираетесь делать, матушка? — спросила Агнета.

— Ничего, Агнета, — сказала аббатиса. — Пока. Я подожду, когда вы скажете мне, кто еще из сестер вовлечен в это. Затем вы будете молиться и работать, и надеяться на исправление в этой жизни и прощение в следующей. Я знаю больше о мире, чем вам кажется, и, независимо от того, что вы пережили и чем были вызваны ваши поступки, то, что вы сделали, было огромной ошибкой. — Она встала, показывая, что разговор окончен, и сестра Агнета выбежала из комнаты.

— Так значит, эго была сестра Агнета, — сказал Беренгуер. — Я удивлен.

— Я тоже удивилась, но ненадолго, — сказала аббатиса. — Я должна была знать ее семью. Насколько я помню, она и мать Санксии были подругами, даже дальними родственницами. И, хотя она принесла в орден значительное приданое, но всем своим видом показывала, что приданое могло бы быть намного значительнее, — но вот с тех пор засуха, бедность и мор почти уничтожили ее семью. Они, должно быть, временами сожалели о потере этого приданого, — мрачно добавила она. — Агнета казалась настолько умелой и уравновешенной, что мне никогда не приходило в голову, что она может быть как-то связана со всем этим. Что ж, я допустила оплошность.

— Мы не можем читать в сердцах других людей, донья Эликсенда, — заметил епископ. — И чаще всего это хорошо. Лекарь приехал? Я надеялся поговорить с ним сегодня.

— Он уже здесь, — сказала аббатиса своим прежним спокойным и уверенным голосом. — Он желал видеть донью Исабель и убедиться, что ее здоровье полностью восстановилось после всего того, что ей пришлось пережить. Я попросила, чтобы он присоединился к нам, как только закончит.

Раздался тихий удар в дверь кабинета аббатисы, и вошла сестра Марта, объявляя о приходе Исаака.

— Мастер Исаак, — тепло поприветствовала его аббатиса, — как дела? Епископ сегодня у нас, и мы рады видеть вас. Как наша подопечная?

— Ее здоровье просто великолепно. Похоже, бедствия только пошли ей на пользу, — сказал Исаак. — Возможно, похищение, путешествие по сельской местности и влюбленность следует рекомендовать как метод лечения сильного воспаления и жара, вызванного гнойниками.

— Моя племянница очень сильна, равно как очаровательна и умна, — сказал Беренгуер. — Но я уверен, что лишь ваше лечение позволило ей пройти через все испытания. С Божьей помощью, конечно. Мы должны быть очень вам благодарны.

— Итак, похоже, дело закончено, — сказал Исаак. — Но боюсь, еще немало вопросов осталось без ответа. И один из них — пятно позора, лежащее на вашем монастыре. Мое расследование как раз и должно было удалить его.

— Эта тайна раскрыта, — сказала Эликсенда и коротко рассказала Исааку о признании сестры Агнеты.

— Сестра Агнета, — задумчиво произнес он. — Как неожиданно. Мне стыдно. У меня были некоторые подозрения, и я ощущал враждебность к сестре Бенвенгуде, поскольку я был уверен, что ей нельзя доверять в деле с доньей Исабель, а это оказался совсем другой человек.

— Полагаю, сестра Бенвенгуда просто ревновала к вашему опыту, — невозмутимо сказала аббатиса. — Подумайте, насколько ей было трудно: попасть в группу женщин, которые знали друг друга — жили, молились и работали вместе в течение многих лет.

— И ведь это сестра Агнета принесла мне пузырек, сказав, что она нашла его на теле доньи Санксии. Она хитро все придумала, но я должен был начать подозревать ее с того самого момента. Ведь очевидно было, что только монахиня могла влить зелье.

— Она все очень хорошо продумала, — сказала аббатиса. — Нам придется решить, что с ней делать, ваше преосвященство. Она может быть все еще очень опасна для нас.

— Возможно, этот вопрос следует решать общему совету, госпожа, — сказал епископ.

— Действительно. Что с другими заговорщиками, ваше преосвященство? — спросила аббатиса.

— Еще неизвестно, — сказал Беренгуер. — Сегодня утром король получил известия, что Балтье и Монтбуй сбежали в Кастилию, где надеются получить защиту.

— Со своими сундуками, полными сокровищ? — сухо заметил Исаак.

— Думаю, да, — сказал Беренгуер. — Подозреваю, что они надеются выкупить себя из немилости, а затем, со временем, снова возьмутся за старое.

— Отвратительно думать, что, у них все может получиться, — заметила аббатиса.

— Знаете, я восхищаюсь Кастельбо больше, чем его менее опасными соучастниками, — сказал Беренгуер. — По крайней мере, он был готов умереть за свои принципы, какими бы безумными они ни были. Единственно, к чему стремятся люди, подобные Балтье и Монтбую, это набить свои кошельки и животы.

— Лучше умереть от руки благородного сумасшедшего, чем жадного шакала? — спросил Исаак. — Шакалы малопривлекательны, но боюсь я их не так, как Кастельбо. Они не стремятся уничтожить вас и всех ваших близких, если это не принесет им выгоды. Надеюсь, его величество преследует их?

— Внутри границ королевства? Да, неустанно, — сказал Беренгуер. — Но не за его пределами.

— Я не понимаю, откуда появилось это странное сообщество, — раздраженно сказала донья Эликсенда. — Последователи Меча Архангела. Как это могло появиться так быстро? То никто о них и не слышал, и вдруг о них говорят на каждом углу. Это что — новая волна катаров, или какие-то иные еретики?

— Я полагаю, что они такие же христиане, как и большая часть людей вокруг, — осторожно заметил Беренгуер.

— Тогда почему они поддерживают дона Фернандо на религиозной основе? — спросила аббатиса, которая имела обыкновение добиваться полной ясности даже в самых малопонятных аспектах бытия. Если они христиане, как и его величество, дон Педро.

— Это наиболее сложный вопрос, — сказал епископ. — Насколько я могу понять, это была небольшая группа людей, собравшихся в прошлом году отпраздновать день святого Михаила и снятие осады города во времена наших дедов, — несколько моих семинаристов и некоторые торговцы, обиженные на городской совет и церковь, главным образом потому, что они получали недостаточно много работы от города и церкви. Они встречались раз в месяц в таверне Родриго, чтобы поесть, выпить и пожаловаться друг другу, обсудить подачу прошения относительно своих обид.

— Вы знали о них? — спросила Эликсенда.

— Было бы нечестно сказать, что я не знал. Но в те дни они не представляли никакой опасности. Им было достаточно пожаловаться друг другу и обсудить, что должно быть сделано для того, чтобы они стали богатыми, и это удовольствие обходилось им всего в несколько монет, которые они оставляли в таверне у Родриго.

Затем из Барселоны прибыли Кастельбо, Ромео и двое других. Они восстановили этих людей против короля и помогли им набрать сторонников. Вот тогда эта группа и привлекла наше внимание. Остальное вы знаете. Люди из Барселоны были агентами любящего брата его величества, дона Фернандо. Это они провозгласили Кастельбо Мечом…

— А до его приезда Меч уже существовал? — спросил Исаак.

— Нет, — сказал Беренгуер. — Согласно представлениям этих горожан, Меч был не человеком, а группой людей, защищающих город, как защищал его — и небеса — Меч святого Михаила. Но Кастельбо и его друзья, должно быть, решили, что легче сплотить людей вокруг некой центральной фигуры.

— Большой Йохан настаивал на том, что никакого Меча не существует. Я не поверил ему. Я был не прав.

— Они пытались заманить в город его величество, захватив инфанта, собираясь затем вырезать их всех — его величество, королеву и инфанта.

— А похищение доньи Исабель не имело к ним никакого отношения? — спросила аббатиса.

— Я думаю, что донья Исабель была призом, который обещали Монтбую за его участие в заговоре, — сказал Исаак.

— Но удача отвернулась от них, — сказал епископ. — Хотя моя бедная Исабель чуть было не пала жертвой желания другого ее дяди взойти на трон.

— Удача не имела к этому никакого отношения, — твердо произнесла аббатиса. — Его величество и вся его семья находятся под особой защитой святого Даниила; мы ежедневно молимся за них. Что дон Фернандо мог сделать против него?

— Действительно, что он мог? — сказал епископ. — Ну, мастер Исаак, я отправляюсь с вами и вашей дочерью в сторону квартала. Мне нужно кое-что обсудить с вами.

— Увижу ли я тебя когда-нибудь снова, Ракель? — спросила донья Исабель.

— Скорее всего, нет, госпожа, — сказала Ракель, взяв Исабель за руки. — Но в нашей жизни за последнее время было столько неожиданных поворотов, что я теперь готова поверить чему угодно. Когда вы уезжаете в Валенсию?

— Через неделю. Мой дядя должен поженить нас в понедельник, и я думаю, что после свадьбы мы поедем в Барселону. О, Ракель, — шепотом сказала она, — это так долго! Я с трудом могу дышать, когда думаю о нем. Когда он коснулся моей руки, я думала, что упаду в обморок, настолько я чувствовала себя больной от любви к нему. У меня даже закружилась голова. Что мне делать, если опять случится что-нибудь, что разрушит этот брак?

— Ничто не остановит ваше бракосочетание, — сказала Ракель, отпуская ее руки. — Мой отец уверен, а он всегда знает такие вещи. — Она улыбнулась. — Я завидую вам. Интересно, смогу ли я когда-нибудь почувствовать что-то подобное?

— Я уверена, что да, — сказала Исабель с пылом новообращенной.

— А я — нет. Моя сестра Ребекка постоянно влюблялась. Она влюбилась в нашего кузена Вениамина, но он умер от чумы. А затем, шесть месяцев спустя, помогая папе, она встретила писца, который страдал от лихорадки, и безумно влюбилась в него. Только он был христианином, и дома были ужасные скандалы. Затем, приблизительно год спустя, она бежала с ним, и мама теперь отказывается видеть ее, ее мужа и их ребенка. Я никогда не встречала никого, кого я бы любила так сильно. Но я болтаю чепуху, — сказала она, — мне очень жаль. Но я очень счастлива за вас. Дон Томас — самый милый, самый добрый и самый благородный человек, которого я когда-либо встречала. Вы заслуживаете друг друга. Мне не будет хватать вас, донья Исабель.

— О, Ракель. Я тоже буду тосковать без тебя. Почему ты не можешь приехать в Валенсию и стать моей подругой и лекарем?

— Я не могу оставить отца, моя донья. — Ее глаза заполнились слезами. — Мне пора идти.

Донья Исабель обняла ее.

— Я никогда не забуду вас и все, что вы для меня сделали. До свидания, Ракель.

Когда Йохан и Пере начали подниматься по лестнице, в таверне Родриго царила полная тишина. Они оглядели полумрак зала.

— Марк, Хосеп, — сказал Пере. — Вас совсем не слышно, так что я даже подумал, что тут никого нет.

— Вы что-то рановато заявились, — сказал Марк.

— Да сейчас все затихло, верно ведь? Кому нужны сегодня мои дрова? Вся знать поразъехалась — готовить теперь нужно только для себя. Мои руки и спина Маргариты могут отдохнуть, — философски добавил он.

— Как-то непривычно здесь без Санча и Мартина, — сказал Марк до странности обычным голосом, как будто пытался оценить реакцию людей.

— А по-моему, намного спокойнее, — сказал Пере.

— Они не заплатили мне, что должны были, за вино, перед тем, как уйти бунтовать, — сказал Родриго. — Мы никогда не получим теперь эти деньги.

— Мы не много потеряем с их уходом, — сказала жена хозяина таверны, высовывая голову из дверей кухни.

— Мне надоели их бесконечные жалобы, — заметил Пере. — Я прихожу сюда, чтобы забыть о своих неприятностях, не так ли, Йохан?

Большой Йохан улыбнулся.

— У меня нет неприятностей, — сказал он. — Епископ сказал, что встреча в банях произошла не по моей вине, — добавил он шепотом. — Он обещал сказать это хозяину.

— Чем меньше об этом говорить, тем лучше, — сказал Хосеп. — Есть такие, кто хотел бы притвориться, что этого и вовсе не было. А, Родриго?

— Я? — спросил Родриго. — Я не был около бань той ночью. От этого одни неприятности.

— И у тебя не было неприятностей, пока ты в это не ввязался, — донесся из кухни пронзительный голос жены Родриго. — Я хотела выкинуть вас за дверь, помните?

Взрыв смеха сопроводил ее замечание, приветствуя еще одну измученную жаждой пару, поднимающуюся по лестнице.

— Где Раймунт? — спросил один из них. — Мне нужно его кое о чем спросить.

— Вы помрете прежде, чем увидите его здесь, — сказал Родриго. — Его ищут.

— Говорят, что он покинул город, увидев удар молнии, — сказал Марк. — Всегда боялся грома, — добавил он с нервным смешком.

— Он никогда не делал ничего плохого, — сказал один из вновь прибывших. — Почему они не могут дать людям жить, как им нравится?

— Верно, — сказал один из вновь вошедших. — Я говорил с одним человеком на рынке, и он сказал, что ему явился дьявол и сказал, что король…

— Не начинайте снова, — сказал Пере. — Сколько людей надо еще перевешать, чтобы вы перестали слушать всяких сумасшедших?

— Я выпью за это, — сказал Марк.

— Мы все выпьем за это, — сказал Родриго и начал наливать из кувшина, который держал в руке. — И уберите ваши деньги!

— Родриго! — Разъяренному крику из кухни, эхом разнесшемуся по комнате, ответил громкий взрыв смеха.

Вечернее солнце удлинило тени на внутреннем дворе, где за столом сидел Исаак с Юдифью, Ракель и близнецами — Мириам и Натаном.

— Ибрагим пошел посмотреть на казнь, — сказал Натан. — Я тоже хочу пойти и посмотреть повешенного.

— Я тоже, — сказала Мириам.

— Ты не можешь. Ты — девочка, а девочки не могут…

— Тихо, — сказала Юдифь голосом, означающим серьезные неприятности. — Если это все, о чем вы можете говорить, тогда вам пора быть в кровати. Лия!

Няня тихо скользнула вниз по лестнице.

— Да, хозяйка.

— Отведи их в постель. — И, несмотря на громкие протестующие вопли, близнецы были отправлены в их комнаты. Во внутреннем дворе воцарилась тишина.

— Уже темно? — спросил Исаак. — Что-то птицы затихли сегодня вечером.

— Нет, Исаак, солнце только что село. Они притихли из-за жары. — Голос Юдифи был спокоен. — Где Юсуф?

— Я здесь, хозяйка, — отозвался тихий голос с другого конца двора.

— Иди сюда, Юсуф, — сказала она. — Дай-ка я на тебя посмотрю.

Мальчик пересек двор и встал перед ней.

— Я думала, что ты уехал с королем сегодня утром.

— Нет, хозяйка. Мастер Исаак сказал, что я могу остаться, если захочу.

— Уедешь ты или нет, все изменилось, — глубокомысленно заметила она. — Ты не можешь больше быть слугой. Теперь тебе надо будет учиться, раз уж ты решил остаться с нами. Тебе понадобится учитель.

— Я научу его, мама, — сказала Ракель. — Насколько смогу.

— Так вообще не годится. Тебе пора замуж, Ракель, — сказала мать.

— Замуж? — спросила Ракель.

— Раввин Самуил получил письмо для меня от моей сестры Дайны в Таррагоне, в котором говорится, что Рубену, племяннику ее мужа, нужна жена.

— Таррагона! — сказала Ракель. — Нет! Я не хочу уезжать так далеко, мама. Отец, скажи маме, что я не могу уехать так далеко!

— Возьми Юсуфа и начинай учить его, — нетерпеливо произнесла Юдифь. — Я хочу поговорить с твоим отцом.

— Ей почти семнадцать, Исаак. И в Таррагоне никто не услышит о ее позоре.

— Какой позор! Ее никто не тронул, Юдифь. Ракель вела себя храбро и скромно. Я горжусь ею.

— Возможно, но остальные могут считать по-другому.

— Я не хочу принимать решение прямо сейчас, Юдифь. Я настаиваю, чтобы мы подождали. Через год я сам могу переехать в Таррагону. Вот тогда я обдумаю этот вопрос.

— Почему ты можешь поехать в Таррагону?

— Епископ попросил меня стать его личным лекарем. Но, видишь ли, моя дорогая, архиепископ вызвал его на общий церковный совет, который будет проводиться на следующий год. Он будет проходить в Таррагоне, и он хочет, чтобы я сопровождал его. В этом случае Ракель может поехать со мной. И приму я этот пост или нет, я не смогу обойтись без нее, пока Юсуф не будет достаточно опытен, чтобы занять ее место. Это займет некоторое время.

— Личный лекарь епископа, — сказала Юдифь. — Это означает, что ночью ты уже будешь спать дома?

— Да, конечно. — Он помолчал немного. — Если меня не вызовут соседи. Или другие больные. — В вечернем сумраке какая-то птица внезапно решила заполнить дворик пением, и Исаак остановился, чтобы послушать ее. — Юдифь, — сказал он наконец, — подойди, посиди со мной у фонтана. Я хочу, чтобы ты кое-что обдумала, и мне бы хотелось, чтобы в этот момент ты была рядом со мной.

— О чем ты, Исаак? — Юдифь встала из-за стола, подошла и взяла мужа за руку. Они подошли к фонтану и сели.

— Я говорю о Ребекке. Подожди — не говори ничего, пока я не закончу. Ребекка тоскует без матери. Она хотела бы увидеть тебя и показать тебе свое дитя. Она все еще спрашивает меня об этом. Не принимай пока решения, потому что ты готова сказать «нет», просто думай об этом время от времени.

— Ребекка мертва.

— Ты можешь говорить все, что угодно, но она жива, Юдифь. Она жива, и это хорошо. Это путь к полезной и добродетельной жизни. И она тоскует без тебя. В прощении нет вреда, Юдифь, дорогая моя, — сказал он, беря ее за руку, — и это очень важно для меня.

Она накрыла его руку своей.

— Я буду думать об этом время от времени, если тебе так хочется, Исаак. Не знаю, смогу ли я передумать, но я буду думать об этом.

Во внутреннем дворе сгустилась тьма. Затихли доносившиеся из дома звуки ссоры близнецов, их сменили голоса Ракель и Юсуфа, которые повторяли буквы латинского алфавита.

— Я говорила с женой раввина, Исаак, — тихо сказала Юдифь. — ей кажется, что у нее снова будет ребенок. Она сказала, что ты говорил ей о том, что она забеременеет снова и родит ребенка, здорового мальчика, прежде, чем она сама об этом узнала. — Откуда ты это узнал?

— Я говорил это? — сказал Исаак.

— Да.

— Должно быть, я сошел с ума. Но, как я помню, что-то в ее манере говорить заставило меня подумать, что она беременна. Но сказать ей, что это будет мальчик, и здоровый — это чересчур. Ты понимаешь меня? — с любопытством спросил он.

— Нет. Но я никогда не понимаю тебя, Исаак, — кротко сказала она. — Я лишь рада, что эта неделя закончилась. Это было ужасное время. И ты казался таким далеким. Я скучала без тебя. — Она мягко дотронулась до его лица. — Как твои ушибы? И ребро?

— Немножко болит. Но я больше страдал от того, что вы оставались одни в эти страшные ночи, любовь моя. Ты самая прекрасная, преданная жена, и очень красивая.

— Но ты же не можешь видеть меня.

— Могу, любовь моя, и вижу. Страсть — мудрый лекарь, она позволяет видеть даже слепому.

Юдифь поднялась и взяла мужа за руку.

— Пойдем же в постель, — нежно сказала она.

Примечания

1

Средневековые обтягивающие штаны-лосины, порой двухцветные.

(обратно)

Оглавление

Кэролайн Роу Лекарство от измены

  Пролог

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

*** Примечания ***