Глаза ночи [Диана Бейн] (fb2) читать онлайн

Диана Бейн Глаза ночи

Часть первая ВЫБОР Уэльс, 1962–1964 гг

Глава 1

Холодный ветер нес легкую дымку со стороны Ирландского моря. На чернильно-синем небе разгоралась заря, расцвечивая розовым и золотым низко висящие равнины облаков. Бренвен застыла, подняв руки ладонями к небу, неосознанно повторяя жест, в котором много веков назад люди с мольбой обращались к богам. Она закрыла глаза, глубоко сосредоточилась и даже не обратила внимания на камень, который столкнула ногой вниз — он пролетел мимо высокой стены замка, на которой стояла она, мимо отвесных обрывистых скал и упал прямо в море.

Бренвен Теннант пришла на это место, чтобы помолиться на рассвете своего семнадцатого дня рождения, но она не могла найти слов для молитвы. Она тосковала по своим матери и отцу, братьям и сестрам, которые всегда были рядом с ней в этот день, и от этой тоски ощущала пустоту внутри. Настойчиво и решительно она подняла свои руки еще выше, но слова не приходили. Молчание стало ее молитвой.

Тишина и покой заполнили Бренвен изнутри и мягкими складками обволокли снаружи. Затем внезапно, без всякого усилия со своей стороны она выскользнула из времени. Ее душа кружилась в лучах света, сквозь арку разрушенного аббатства, над дубовой рощицей, над посеревшими от дождей крышами старых коттеджей маленькой деревни на востоке острова Лланфарен. Она чувствовала единение со всем, что открывалось ее взору; она ощущала незримую связь между собой и Лланфареном. И голос, похожий на ее собственный, сказал: «Ты не одинока».

Тихо и осторожно Бренвен выдохнула давно сдерживаемый в груди воздух и услышала свой вздох. Она почувствовала, что ее ноги твердо стоят на дорожке, идущей по стене замка, ощутила на щеках влажное прикосновение утреннего тумана, увидела сквозь закрытые веки золотое сияние поднимающегося солнца. Потом открыла глаза. Солнце вставало прямо перед ней, и Бренвен заморгала. Слова продолжали звенеть в ее сознании даже после того, как она повторила их вслух:

— Ты не одинока.

Она скрестила руки на груди и вздрогнула — то ли от прохладного ветра, то ли от волнения. Она поняла, что сказанные слова были правдой. С ней произошло что-то важное и значительное, этого нельзя было отрицать, и все же происшедшее было странным, казалось каким-то… Инстинктивно подобранное ею слово не принадлежало к ее обычному словарю. Это казалось каким-то священным.

Самым невероятным было то, что ощущение одиночества, которое раньше связывало ей язык и вот уже несколько долгих месяцев терзало ее, просто растворилось в утреннем небе. Бренвен снова подняла ладони к небу и звенящим, громким голосом сказала:

— Спасибо!

Было совершенно не важно, что она сама не знает, кого благодарит.

Улыбаясь, Бренвен повернулась и направилась назад по длинной дорожке, ведущей вниз, к кухням замка. Бессознательно величественным движением головы она забросила за плечо свои длинные черные волосы и легко запрыгала вниз по ступенькам, истертым сотнями тысяч прошедших по ним ног.

— У нас никогда не будет электричества в этом богом забытом месте! — Голос Люси Керр был таким же жестким, как и ее туго завитые волосы цвета красного дерева. — И к тому времени, когда трест соизволит принять во внимание нашу просьбу о переводе, мы уже будем или слепыми, или хронически простуженными, или и то и другое!

— В большей части сельской местности в Уэльсе нет электричества, моя дорогая, — ответил ее муж.

Джон и Люси Керр были администраторами, назначенными Национальным трестом управлять замком Лланфарен. Они жили в замке так же, как и Бренвен, их помощница. Быть помощником Керров означало то же, что быть прислугой — чего, конечно же, Бренвен не ожидала. Возможно, этого не ожидал и агент, который нанимал ее. Бренвен была умной девушкой; она закончила школу, когда ей исполнилось шестнадцать. Учителя советовали ей обратиться в Университетский колледж в Эберствите за стипендией, которая позволила бы ей продолжить там свое образование, но она не сделала этого. Какой был в этом смысл, если она знала, что, как старшая из восьми детей в семье, она должна работать, чтобы помочь прокормить всю эту ораву. К работе, предложенной трестом, девушка отнеслась с восторгом, ведь она хорошо знала валлийский язык, интересовалась историей и культурой Уэльса. Но для Джона и Люси Керр важным было лишь то, что она молода и сильна и охотно выполняет физическую работу, чего нельзя было сказать о них, и к тому же они не говорили по-валлийски.

— Во многих из больших домов, переданных тресту, нет электричества, моя дорогая. Мы не единственные, кто вынужден мириться с этим небольшим неудобством, ты же знаешь. — Джон вытряхнул почту, принесенную им из Олмвич-порт, на кухонный стол, за которым Люси читала газету при свете керосиновой лампы. Затем он начал сортировать ее. С другой стороны стола, куда падало гораздо меньше света, сидела Бренвен и чистила овощи на ужин.

— Это — не большой дом, вот уж точно, — отрезала Люси, перевернув страницу газеты и хлопнув по ней ладонью, чтобы подчеркнуть свои слова. — Чертов замок, постоянно темный, постоянно холодный! Если бы ты не был одним из этих проклятых аристократов, то ты мог бы получить нормальную профессию, как другие.

Бренвен уже слышала все это не раз и в тех же самых выражениях. Нет ничего глупее, чем эти постоянные тирады Люси. Джон Керр был настолько же виноват в том, что является благородным и бедным, насколько сама Люси в том, что в ее жилах течет гремучая смесь валлийской и ирландской крови, а в ее прошлом не было ни богачей, ни принцев. Бренвен надоело выслушивать это еще раз, и она вмешалась в разговор.

— Это неправда, вы же знаете, — ясным голосом сказала она, и даже эта короткая фраза не могла скрыть ее валлийского акцента.

Изумленная поведением обычно молчаливой Бренвен, Люси резко спросила:

— В чем дело, детка? Что «неправда»?

— Лланфарен — это не забытое богом место, — сказала Бренвен. Она подняла голову и посмотрела Люси прямо в глаза, сама изумленная тем, что отважилась заговорить с этой женщиной. Но в ее сознании тихо и настойчиво билось то же самое слово, которое она услышала ранним утром. Острый нож, которым она чистила овощи, блестел в руке Бренвен, отражая свет лампы. Она сказала:

— Лланфарен — это священное место. Древнее священное место.

— Хм! — Люси прищурилась и отвела взгляд. — Если оно такое священное, то почему аббатство развалилось на куски? Я скажу тебе почему — потому что монахи были распущенными, вот почему. Именно то, о чем я говорила — забытыми Богом!

Бренвен покачала головой, едва удерживаясь от того, чтобы сказать, что роспуск монастырей не имел ничего общего с моральным обликом монахов. Это было политическое решение Генриха VIII, просто в таком удаленном уголке, как Лланфарен, оно было выполнено уже через много лет после смерти Генриха. Она сказала:

— Монахи прибыли в Лланфарен из Ирландии очень рано, еще в VI веке. Возможно, сюда прибыл и сам святой Патрик. Когда они решили основать свой монастырь, то обнаружили здесь друидов — целую школу. Две религии — старая и новая — сосуществовали на этом острове очень долго. В конце концов друиды, конечно же, вымерли. И уже после этого монахи построили свой монастырь здесь, на верхушке этих скал, на самом высоком месте острова.

— Легенды, — фыркнула Люси, — одни сплошные легенды. Святой Патрик, бог мой! И в любом случае их уже давно нет, не так ли? Это замок, мисс, и всегда был замок. Аббатство лежит в развалинах у подножия холма, и это известно каждому!

Джон Керр сел у стола, и его губы изогнулись в редкой для него улыбке.

— Насчет друидов, возможно, это и легенда, — сказал он, — но остальное весьма вероятно. Аббатство — всего лишь монастырь, во главе которого стоит аббат, а монастыри были очень большими. Много зданий. Замок мог быть построен на развалинах, на том, что осталось от других зданий. Дом для собраний, библиотека. Не так ли, Бренвен?

— Именно так, — согласилась она и замолчала. Только что обретенная смелость покинула ее. Бренвен боялась гнева Люси, а вызвать этот гнев было проще простого. Она опустила глаза, и темные ресницы отбросили тени на щеки, а нож снова заблестел в руках, когда она вернулась к чистке картошки и морковки.

— Кто дал ей право судить об этом, вот что мне хотелось бы знать! — тихо пробормотала Люси и подчеркнула свою реплику хлопком по газете и шорохом переворачиваемых страниц.

Бренвен молча продолжала свою работу. Она не ощущала необходимости защищать себя. Но Джон, что было совсем непохоже на него, решил ответить на вопрос жены. Он сказал:

— Разве ты не помнишь, моя дорогая? Агент треста, который направил к нам Бренвен, сказал, что ее знание валлийской истории и языка будут нам полезны.

— Я забыла. Но это не имеет никакого значения, не так ли, поскольку это абсолютно никого не интересует. Никто не приезжает сюда, потому что Лланфарен — это оторванное от мира, богом забытое место! — Хлопок. Шорох страниц.

Бренвен улыбнулась. Конечно, последнее слово осталось за Люси. Как и всегда. В комнате повисла тишина, когда Джон Керр решил — в очередной раз — уступить жене. Он наклонился и поднял с пола сверток, обернутый в коричневую бумагу.

— Бренвен, это пришло с почтой для тебя. — И он подтолкнул сверток к ней через стол.

— О! — На мгновение она снова стала ребенком, который внезапно обнаружил, что о его дне рождения не забыли. Сияющая улыбка осветила ее лицо, и она схватила бандероль. — Это от моих родителей! Это… — Но она проглотила слова, которые уже готовы были сорваться с ее губ: «…к моему дню рождения».

Бренвен посмотрела на супругов, с которыми она прожила уже почти целый год и с которыми придется прожить еще неизвестно сколько лет. Ей не приходило в голову рассказать Керрам о своем дне рождения, потому что они никогда ничего не праздновали. Они казались холодными людьми, неспособными на любовь — Люси со своими искусственно завитыми и, наверное, искусственно окрашенными волосами и желчным выражением лица; Джон со своими бледно-голубыми глазами, тонким носом и еще более тонкими губами и ушами, которые были слишком велики для головы, казавшейся очень изящной, если не обращать внимания на уши. Поэтому она, нарочно пожав плечами, сказала просто:

— Это всего лишь бандероль из дома. — Затем поднялась из-за стола, пересекла кухню и положила сверток с подарком на буфет, так и не раскрыв его.

Поздно вечером, после того, как она приготовила ужин, подала его, а затем убрала на кухне, Бренвен поднималась по ступенькам длинной винтовой лестницы к себе в комнату. В одной руке она держала фонарик, а в другой — посылку из дома. Она торопилась, потому что поздний вечер после того, как вся работа была закончена, был самым драгоценным для нее временем. Ее ноги безошибочно выбирали правильный путь в темном лабиринте замка. Сейчас она чувствовала себя здесь совершенно спокойно, но это не всегда было так. В первые недели жизни здесь Бренвен считала шаги и повороты, чтобы не заблудиться.

Замок Лланфарен стоял на вершине обрывистого гранитного утеса, расположенного на северной оконечности клинообразного острова Лланфарен. Снаружи и изнутри здание было необыкновенно запутанным из-за огромного количества комнат и коридоров, которые в течение веков нагромождались друг на друга на разных уровнях, пока начальная форма строения, так же как и цель его постройки, не были окончательно забыты. Взгляду незнакомца Лланфарен представлялся оторванной от мира, отталкивающей и неприступной кучей камней. Но страх, который поначалу испытывала Бренвен перед бесконечным количеством пустынных и безмолвных пространств, вскоре сменился восхищением. Постепенно, так медленно, что она сама не понимала, что она делает, Бренвен превращала Лланфарен в свой дом.

Ее внимание сейчас сосредоточилось на секрете, на подарке, который она сама приготовила себе ко дню рождения и который ждал ее в таком невероятном месте, как ванная комната. Как и в любом другом замке, в Лланфарене были гардеробные, но в реконструированной части замка, где на одном этаже жили Джон и Люси, а выше — Бренвен, были сделаны настоящие ванные. Она задержалась в своей комнате всего лишь на мгновение, чтобы положить сверток на кровать, а затем быстро пересекла коридор. У нее в течение долгого времени не было возможности наведаться сюда. А что, если огонь погас?

Как только она открыла двери ванной комнаты, волна тепла тут же охватила ее, и бандероль, пришедшая из дома, тут же была забыта. Бренвен плотно прикрыла за собой дверь, так чтобы тепло не выходило из комнаты. В углу стоял высокий старинный медный бак с фигурными кранами; его крышка была похожа по форме на маковку византийской церкви, а изогнутые ножки, поддерживающие его — на когтистые лапы мифического зверя, покрытого одновременно и мехом и перьями. Бренвен наполнила бак водой, разожгла под ним огонь из угольков, сэкономленных ею от каминной растопки, и поддерживала огонь в течение всего дня. Из-за того что в замке не было электричества, а газовая цистерна использовалась только для кухонных нужд, у них в ваннах не было горячей воды. Дни, когда слуги постоянно нагревали воду в этих баках, давно остались позади, и даже Керры не ожидали подобного от Бренвен. Вместо этого они все мылись в душевой, устроенной рядом с кухонной кладовкой. Но Бренвен давно уже хотела принять настоящую ванну, и сейчас она дарила ее себе на день рождения.

Она повернула краны. Из них вырвался пар, и горячая вода с бульканьем полилась в глубокую ванну. Она отрегулировала холодную воду до нужной температуры и заткнула ванну пробкой. На мгновение ее охватила паника. А что, если Керры услышали шум воды и сейчас придут, чтобы узнать, в чем дело? Но вряд ли они что-либо услышали, здесь слишком толстые стены. А даже если и услышали, то что в этом такого? Ей пришлось провести много ночей в холодной комнате, чтобы путем жестокой экономии собрать количество угля, достаточное для нагрева такого огромного бака с водой! Бренвен рассмеялась. Пусть приходят! Она закружилась по комнате, сбрасывая с себя одежду, а затем взяла с полочки над умывальником ароматическую соль с запахом розы, купленную специально для этого случая. Никогда она не чувствовала себя такой свободной. Бренвен высыпала содержимое пакета в ванну, и вода тут же покрылась гроздьями пены, мерцающими, как опалы. Она сбросила с себя остатки одежды и погрузилась в воду. Господи, какое наслаждение: она закрыла краны и откинулась назад, погрузившись в пену до самого подбородка. Горячая вода обволокла все ее тело, длинные черные волосы, лежавшие сверху среди пузырьков пены, окружили ее. Она вздохнула. Это было блаженство! Ароматное, шелковистое, теплое блаженство.

Как она любила воду! Находиться в воде или рядом с ней было, возможно, самым большим для нее удовольствием. Именно поэтому она так часто взбиралась на дорожку, идущую сверху по стене замка — оттуда, особенно во время прилива, она видела себя окруженной со всех сторон водой. Серое и покрытое густой пеленой тумана, черное и грозное, со вздыбившимися волнами или покрытое легкой рябью, ослепительно голубое, украшенное сверкающими бриллиантами солнечных бликов — она любила море во всех его настроениях. А здесь его было так много, ведь Лланфарен в действительности был островом, который только дамба соединяла с островом Англси, а во время приливов и дамбу затапливало водой, так что проехать по ней становилось невозможным.

Эта любовь к морю… Как бы ни скучала Бренвен по своей большой семье, она должна была признать, что были моменты, когда, стоя на вершине стены замка и оглядывая океан, она чувствовала, что именно здесь ее место. Может быть, это была память, пришедшая к ней через поколения от тех ирландских предков, которые давным-давно прибыли сюда, чтобы обосноваться на берегах бухты Карнарвон. Бренвен улыбнулась, убаюканная шелковистым теплом ванны. Когда-нибудь она, подобно своей тезке, легендарной Бренвен, тоже пересечет море. Хотя, как она надеялась, с не столь разрушительными последствиями! Любила ли та Бренвен океан так же, как она? Или она считала его странным и боялась, когда пересекала его под парусами, чтобы встретиться с ирландским вождем, который должен был стать ее мужем?

Бренвен вздрогнула, вспомнив окончание этой истории. Кельтская принцесса Бренвен была причиной большой битвы между ирландцами и валлийцами, которые населяли Англси, остров, называемый тогда Моной. Семья ирландского вождя оскорбила принцессу, и поэтому ее отец и братья приплыли за ней, убили всю семью и забрали свою плачущую сестру обратно домой, снова перевезя ее через море.

Бренвен глубже погрузилась в воду, впитывая последние остатки тепла. Она вспомнила, что во времена своего детства втайне стыдилась своего имени. Она тогда решила, что принцесса Бренвен просто затосковала по дому, а мужчины семьи избаловали ее и испортили своим вниманием. Но даже будучи ребенком, она глубоко понимала силу кельтских легенд, их грубость и красоту, сплетенные воедино. В качестве незримого наследства Бренвен досталось от кельтских предков внутреннее знание, возможность различить и понять, где проходит та тонкая линия, что разделяет добро и зло.

Вода в ванне была уже едва теплой, а кончики пальцев Бренвен стали похожи на белые изюмины. Времени для мечтаний и раздумий больше не было. Она выдернула пробку и с сожалением наблюдала, как остатки воды, покрытые разводами давно осевшей пены, образуют небольшой водоворот у стока. Бренвен вытерлась насухо и как следует вытерла полотенцем длинные пряди своих тяжелых волос. Затем намазала кожу лосьоном, защищающим ее от ветра и соленого морского воздуха. Все это она проделала автоматически, не думая и не ощущая тела, к которому прикасалась. Ее тело еще не было разбужено; она никогда не влюблялась, никогда не находилась наедине с мальчиком, а тем более с мужчиной. Вся ее школьная жизнь была посвящена учебе. Учителя были совершенно уверены в том, что Бренвен Теннант станет первой девушкой из их деревни, поступившей в университет. Но все это так ничем и не кончилось. В семье было слишком много ртов. Каждый месяц Бренвен посылала домой большую часть своей зарплаты, остальные деньги копила, хотя и сама не знала зачем. Университет казался мечтой, видением из другого мира. Как мечта о том, чтобы пересечь море.

Бренвен была невинной девушкой в сравнительно невинное время. Она не имела ни малейшего представления о том, что ее уже можно назвать красавицей, с ее черными волосами, светлой кожей и сине-зелеными глазами. Мать говорила, что своей внешностью она обязана своим ирландским предкам, а не валлийским, которых вообще-то было больше. Для своей семьи она была высокой — пять футов восемь дюймов, на дюйм выше своего коренастого и темноглазого отца. А кости у Бренвен были такими же тонкими, как и у ее хрупкой матери, которая едва доходила ей до плеча. В результате обнаженное тело, на которое Бренвен не обращала ни малейшего внимания, было таким же стройным и гибким, как ветка ивы. Пышные юбки и бесформенные свитера, которые она обычно носила, скрывали хрупкую стройную фигуру, высокие округлые груди, оканчивающиеся бледно-розовыми сосками, похожими на туго свернутые розовые бутоны.

Она накинула на себя махровый халат, висевший на крючке за дверью ванной, и стала торопливо собирать вещи, чтобы поскорее отправиться в комнату и открыть подарок, ожидавший ее на кровати. Оказавшись в комнате, она, несмотря на то, что волосы были мокрыми, не стала тратить время на то, чтобы разжечь камин, а сразу же бросилась на кровать и разорвала коричневый пакет. Затем сняла ленту и открыла крышку коробки. Прикрытый белой папиросной бумагой, там лежал лифчик из тончайшего чистого хлопка. Дрожащими пальцами Бренвен подняла его и нашла под ним такую же нижнюю юбку. Обе эти вещи были сделаны с огромным мастерством и имели высочайшее качество, и Бренвен прекрасно знала, чьи руки трудились над этой красотой. Она знала, сколько долгих утомительных часов было скрыто за этими тончайшими складочками, изящно вставленным кружевом, тонкими блестящими лентами.

— О, мама, — прошептала она, — ты должна была продать это!

Все свое детство она видела, как мать шьет подобные вещи для богатых, для тех, кто может себе их позволить, и незыблемым правилом для нее, как и для всех остальных детей, было: смотри, но ничего не трогай! Сейчас с почтением, вызванным долгим соблюдением этого правила, Бренвен подняла белье и прикоснулась им к щеке. Прикосновение было таким легким и нежным, как если бы это была прядь волос младенца или крылышко цыпленка.

Из коробки выпала открытка и упала на пол. Она отложила белье в сторону и подняла ее. На лицевой стороне открытки разноцветными буквами было написано: «С днем рождения!» Внутри ее мать написала: «Мы скучаем по тебе». И все написали свои имена: мама и папа; ее братья Гвилим и Оуэн; ее сестры Глинис, Илин, Ронда и Ивлин; и даже малыш Рис написал свое имя большими дрожащими печатными буквами — совсем неплохо для пяти лет.

Бренвен почувствовала, что в комнате холодно. Она поднялась с кровати и разожгла в камине огонь. Затем аккуратно разложила лифчик и нижнюю юбку на стуле, собираясь полюбоваться ими издалека и думая о том, что работа ее матери — это не шитье, а искусство. Она сбросила махровый халат, натянула через голову старую байковую ночную сорочку, забралась в постель и открыла книгу, которую сейчас читала. Потом потянулась к открытке, намереваясь использовать ее в качестве закладки.

И в этот момент самообладание покинуло ее, и она разрыдалась. Бренвен плакала по своей семье, но не из-за одиночества, как это часто случалось с ней раньше. На этот раз она плакала из-за любви.

Глава 2

— Потрясающе! — воскликнул Гарри Рейвенскрофт.

— Великолепно, великолепно, — согласился Джейсон Фарадей с необычным для него оттенком почтительности в глубоком низком голосе.

— И неиспорчен! Совершенно неиспорчен! — Гарри почти в экстазе раскинул свои худые длинные руки, как если бы он намеревался обнять замок, который высился на скале, отчетливо выделяясь на фоне летнего неба.

— Да, неиспорчена. Я безусловно надеюсь на это, — пробормотал Джейсон. Но он смотрел не на замок Лланфарен. Его взгляд был устремлен на девушку, которая мела крутой пандус — единственный путь, ведущий наверх к замку. Плавно и непрерывно метла двигалась взад-вперед, и в такт ее движениям раскачивалось гибкое тело девушки и длинные черные волосы у нее за спиной. Внезапный порыв ветра прижал платье к телу, очертив грудь, тонкую талию и бедра, и Джейсон, сам того не желая, пробормотал вслух что-то оценивающее.

Гарри услыхал этот звук, повернулся к своему другу и проследил за направлением его взгляда.

— Ну, Джейсон, неужели ты собираешься втащить свое распутство даже в наше научное исследование? Я имел в виду замок, а не женщину! Мы проехали все это расстояние не для того, чтобы обеспечить тебя свежей женской плотью. Хотя, — сказал он, задумчиво переводя взгляд на девушку, — она очень мила, даже на таком расстоянии. Эти черные волосы, светлая кожа — могу побиться об заклад, что у нее светлые глаза. Чистейший кельтский тип, чудесно! Пошли, старина, давай поднимемся туда.

Бренвен услыхала мужские голоса, хотя и не могла разобрать, о чем они говорят, и прекратила подметать дорогу. Она прикрыла глаза от солнца левой рукой и всмотрелась вниз. По одежде она определила в них посетителей, а не местных рыбаков или торговцев, и это очень удивило ее. Как сказала Люси около двух месяцев тому назад, туристы редко посещали Лланфарен, хотя замок и развалины аббатства значились в «Путеводителе», выпускаемом Национальным трестом. Мужчины приближались, и было совершенно очевидно, что они направляются именно в замок. Более высокий и худой выразительно жестикулировал на ходу руками. Другой, широкоплечий, с крупной головой, шел, тяжело ступая, засунув руки в карманы.

После некоторого колебания, когда Бренвен в течение нескольких секунд раздумывала о том, как было бы хорошо, если бы Люси и Джон не уехали сегодня утром в Олмвич, она решительно отложила щетку в сторону, вытерла руки, расправила юбку и направилась вниз по пандусу навстречу поднимавшимся мужчинам. В конце концов, она может показать этим людям замок так же хорошо, как это сделали бы Люси или Джон.

Когда они подошли достаточно близко друг к другу, мужчина, который был пониже ростом, поднял голову, и Бренвен впервые ощутила силу, исходящую от Джейсона Фарадея. Он поймал ее взгляд, и она почувствовала, что не в силах отвести глаз в сторону, что его напряженный взгляд приковывает ее к нему. Девушка замерла — насторожившись, ожидая, широко открыв глаза, похожая в этот момент на только что прирученное юное животное. Но она тут же опомнилась и заговорила:

— Добро пожаловать в замок Лланфарен. — Ее голос звенел, как серебряный колокольчик. Она протянула руку мужчине с гипнотическим взглядом и увидела, что глаза у него карего цвета. — Меня зовут Бренвен Теннант. Я помощник администратора. Я с удовольствием покажу вам замок и отвечу на все ваши вопросы.

— Джейсон Фарадей. — Мужчина не был высоким, во всяком случае, он не был выше ее, но он был массивным. Ее рука утонула в его руке. — А это мой друг и коллега Гарри Рейвенскрофт.

Гарри, который на добрых шесть дюймов возвышался над Джейсоном, склонился к Бренвен, вынул ее руку из руки своего друга и непринужденно поцеловал.

— Мы очарованы, Бренвен Теннант. Ведите нас вперед, мы последуем за вами.

— Вы американцы, — сказала Бренвен, оглянувшись через плечо. Это было ясно по их акценту, хотя Гарри был одет так, как оделся бы любой англичанин для загородной прогулки, а на Джейсоне был легкий свитер, связанный вручную ирландским узором.

— Да, — подтвердил Джейсон, — мы профессора из Вирджинии. Гарри — медиевист.^[1]

— Истинная правда, — согласился Гарри, — и этим летом я понял, что слишком долго пренебрегал Уэльсом.

— Лланфареном несложно пренебречь, — сказала Бренвен. — Об этом месте написано очень мало, но я попыталась собрать нечто большее, чем просто голые факты, преподносимые в путеводителе. Итак, — она повернулась и показала жестом на длинный крутой пандус, три четверти которого были у них уже позади, — этот мощеный пандус относится, вероятно, к самым ранним строениям. Как вы видите, камни уложены здесь без известкового раствора, а поверхность их выровнялась уже от времени. Попасть в замок сейчас можно только этим путем, хотя существуют вполне обоснованные предположения, что некогда был вход с моря, а затем он был замурован. Или просто завален камнями и потерян. Первоначально Лланфарен не был замком, это был монастырь. Монастыри также требовалось оборонять, и для этого они окружались стенами. Перед вами, — она остановилась в высоком прямоугольном проеме, где когда-то находились массивные ворота, — куртинная стена. Толщина ее — шесть футов. Она была перестроена здесь, со стороны земли, но эта перестройка имела место около трехсот лет назад. Со стороны моря, куда мы пройдем позже, стена была построена на крепостном валу, вырезанном из самой гранитной скалы. Эта стена почти наверняка является частью одной из первоначальных построек монастыря, хотя никто не знает, какой из них.

Они вошли через этот проем, и Бренвен показала им два толстых желоба в стене, по которым раньше поднимались решетки, а затем они пересекли двор замка. Часть двора была вымощена камнем, а часть представляла собой плотно утоптанный грунт. Подойдя к главному входу, находящемуся под аркой, Бренвен остановилась, положив руку на металлический засов. Ее голос впервые дрогнул.

— У нас здесь… э-э… плата за вход.

Она пробормотала цену, смутившись так, как если бы спросила плату с гостей, которые пришли к ней в дом. Но Джейсон предвидел это и тут же вложил ей в руку соответствующую сумму. Она посмотрела на него сквозь опущенные ресницы и увидела, что он изумлен ее смущением. Она решительно вздернула подбородок, сунула монеты и банкноту в карман юбки и открыла дверь.

— Большой зал, — объявила Бренвен.

— Действительно, большой. — Слова Гарри гулко прозвучали в сумрачной пустоте. Их шаги отдавались эхом. В полумраке под высокими сводами зала балки потолка были едва различимы.

— Боюсь, что здесь практически не было реставрации, — извиняющимся тоном сказала Бренвен. Находясь в роли гида, она начинала видеть замок глазами Люси. Люси всегда торопила тех немногих туристов, которые иногда заходили в замок, чтобы они, скорее миновав большой зал, попали в реконструированную часть постройки, и она произнесла то, что сказала бы сейчас Люси:

— К сожалению, пока нет возможности привести здесь все в порядок, у нас нет средств, чтобы…

Джейсон улыбнулся и уверенным, но теплым прикосновением остановил Бренвен в ее торопливом движении через зал.

— Нет никакой необходимости извиняться. Гарри и я — мы ищем не богатства, роскошной обстановки и тому подобного. Не так ли, Гарри?

— Именно так. — Гарри прошел в центр зала, где наклонился в темноте и принялся изучать пол. — Нет, это просто замечательно! Как я и сказал раньше, Джейсон, все сохранилось в нетронутом виде! Посмотри, пол потемнел и закоптился — здесь, в центре зала, они раскладывали костры. Должно быть, XI или XII век — они еще даже не изобрели камины.

Бренвен почувствовала прилив благодарности к Гарри Рейвенскрофту. Наконец она встретила родственную душу, человека, который оценит и полюбит запутанные ходы и коридоры замка Лланфарен, ведущие сквозь пространство, историю и время. Последние остатки ее смущения и застенчивости исчезли, и она провела Гарри и Джейсона не только по комнатам, реконструированным в начале двадцатого века, но и в самую глубину замка, по таинственным коридорам, где стены сыпались, где внезапно, без всякой видимой причины перед ними открывались крохотные комнатки, где ступеньки лестниц упирались в замурованные арки, где ветер свистел в старых башнях, стоящих сейчас под открытым небом. Она потеряла всякое представление о времени и была изумлена, когда они втроем вышли на самую высокую точку дорожки, идущей по верху стены, обращенной к морю, и увидели по положению солнца, что они бродят по замку уже несколько часов.

Гарри радостно запрокинул назад голову — ветер трепал, сдувал назад его тонкие седеющие волосы. Он красив, подумала Бренвен, красотой аскета. Давным-давно он мог бы быть здесь монахом.

Джейсон подошел к узкому парапету, который с обеих сторон огораживал дорожку, ведущую по верху стены. Его руки, как обычно, были засунуты в карманы. Сильный мужчина, широкоплечий, с широкой грудью, мощными бедрами. Составляет разительный контраст своему изящно худому ученому другу. У него было жесткое, с квадратной челюстью лицо льва и весьма подходящая рыжевато-каштановая грива волос. Бренвен ощущала его физическое притяжение. Джейсон почти подавил ее. Она была слишком неопытна, чтобы понять, что она ощущает в присутствии Джейсона — это сила его сексуальности в сочетании с безжалостным умом, которые он использовал, чтобы властвовать как над мужчинами, так и над женщинами. Джейсон подавлял людей и получал власть над ними так же легко и естественно, как дышал.

— Прекрасный вид, — сказал он, но он смотрел не на море, а на нее, и воздух между ними, казалось, уплотнился от возникшего напряжения.

Внезапно встревоженная, Бренвен подбежала к дальней стороне стены и посмотрела в сторону Англси.

— О! — расстроенно воскликнула она. — Я должна просить у вас прощения! Я забыла о времени — и теперь вы не можете выбраться обратно. Мы отрезаны от суши!

Ни один из мужчин не среагировал так, как она ожидала. Гарри вообще не обратил на нее внимания и, казалось, стоял, погрузившись в собственные мысли. Джейсон медленно направился к ней, и, похоже, ее слова ничуть его не обеспокоили.

— Вы не понимаете, — настаивала Бренвен. От охватившего ее отчаяния валлийский акцент стал еще более заметным, так что она почти пела. — Наступает прилив. Дамба уже практически затоплена, и пройдет еще довольно много часов, прежде чем вы сможете покинуть остров! Я прошу прощения, это моя вина, я слишком надолго задержала вас…

Пока она произносила эту страстную речь, Джейсон пересек дорожку и приблизился к ней. Музыкальные интонации ее голоса зачаровали его. Большие глаза того же сине-зеленого цвета, что и море, бьющееся далеко внизу под ними, притягивали его так, как никогда и никакие в мире. Он знал, что банальна была сия мысль, но она пришла к нему, и это была чистейшая правда: «Я хотел бы утонуть в этих глазах цвета моря». Она была так молода — ее нежная, перламутровая, как жемчуг, и такая же матовая кожа говорили об этом — и все же он ничего не мог с собой поделать. Джейсон подошел близко к ней, слишком близко, и сказал томным и мягким, как бархат, голосом:

— Меня совершенно не пугает перспектива оказаться на острове с тобой, Бренвен.

Ей не нужно было большого опыта, чтобы понять, что он имеет в виду. По правде говоря, она могла бы понять это, даже если бы он не произнес ни слова. Его желание преодолело разделявшие их дюймы, и он прикоснулся к ней. Она инстинктивно сделала шаг назад и сразу же увидела проблеск страха в его глазах, когда он схватил ее за плечи и притянул к себе.

— Ты могла бы упасть! — сказал он, прерывисто дыша, обнимая ее за плечи и прижимая к своей груди.

— Нет, — сказала Бренвен. Но она продолжала неподвижно стоять в этом неожиданном объятии. Она была смущена — она не упала бы вниз, ведь она не стояла на краю, и в конце концов, здесь был парапет. Но ее голова кружилась, ноздри впитывали запах стоящего рядом с ней мужчины, а ладони горели, прижимаясь к его мягкому свитеру. Девушка хотела сказать, что с ней все в порядке, но никак не могла заговорить.

— Послушайте, — сказал Гарри, который внезапно очнулся от своей задумчивости, — что случилось? Что ты сказал насчет падения? — Он широкими шагами приближался к ним.

— Я боюсь, что… э-э… испугал Бренвен, — неожиданно честно сказал Джейсон с иронией в голосе. — Она сделала шаг назад и оказалась так близко к краю, что я испугался, как бы она не упала.

— Понятно, — сказал Гарри, и уголок его губ слегка приподнялся, свидетельствуя о том, что он развеселился.

Бренвен освободилась из рук Джейсона и своим неосознанно величественным жестом запрокинула волосы за спину.

— На самом деле ничего не случилось. — Она устремила свои окаймленные черными ресницами глаза в сторону Гарри, который тут же заметил легкий розовый румянец у нее не щеках. — Я… я все еще беспокоюсь насчет того, что вы сейчас отрезаны от суши.

— На пять часов. — Гарри, который лучше, чем ему хотелось бы, понял, что здесь произошло, решил принять участие в разговоре. — Мы предвидели это и поэтому сняли комнату в пабе в той маленькой деревне. Какое бы отвращение я ни испытывал к человеку, который разгуливает вокруг и пугает юных леди, мне придется делить с ним комнату, поскольку у них она одна.

— О, — сказала Бренвен. Она посмотрела прямо в лицо Джейсону и подняла свою темную бровь. — Почему вы сразу мне этого не сказали?

«Так, — подумал Джейсон, — она отшатнулась от меня, но посмотрите, как цветет после моего прикосновения!» Он почувствовал, как что-то странно сжалось у него в груди, где-то неподалеку от сердца, и он знал, что никогда раньше не испытывал ничего подобного. Она была так прекрасна, эта женщина-девочка. И как сильно он желал снова обнять ее! Он честно ответил на ее вопрос:

— Потому что я был очарован звуком твоего голоса, этим музыкальным акцентом. Я забыл обо всем остальном. И мне действительно жаль. Я, конечно же, не хотел испугать тебя.

— Бренвен! Бренвен, ты наверху? — послышался резкий, хриплый мужской голос.

— Это Джон Керр, один из администраторов, — быстро сказала она. — Я должна идти.

Она быстро пошла прочь по дорожке, крича виновато на ходу:

— Я здесь, мистер Керр!

Внезапная перемена в Бренвен, то, как жалко опустились ее плечи, когда она побежала вниз, не ускользнули от внимания Гарри Рейвенскрофта. Обычно, путешествуя вдвоем с Джейсоном, он предоставлял решать все возникающие проблемы ему. Но на этот раз он не сделал этого. Его длинные ноги позволили ему быстро догнать удаляющуюся девушку, и он стоял прямо у нее за спиной, когда Джон появился наверху стены.

— Что ты себе думаешь? — Джон начал выговаривать еще до того, как поднялся наверх. — Ты нужна мне, чтобы помочь перенести… — Он увидел Гарри рядом с Бренвен, Джейсона у нее за спиной и удивленно заморгал.

— Мы туристы, сэр, и я боюсь, что мы отняли слишком много времени у вашей помощницы. Разрешите мне представиться. Меня зовут Гарри Рейвенскрофт, а это — мой друг, Джейсон Фарадей.

— Здравствуйте, — сказал Джейсон, намеренно сжимая руку администратора.

Джон поморщился, но все же смог сказать:

— Джон Керр. Очень приятно.

Бренвен сказала:

— Доктор Рейвенскрофт и доктор Фарадей — профессора из Америки.

Джон вспомнил о присущих ему хороших манерах.

— А ты сопровождаешь их по замку, не так ли? Что ж, я полагаю, мы должны поблагодарить тебя за это, но сейчас ты нужна Люси. Люси — это моя жена, мы оба выполняем здесь обязанности администраторов, — добавил он, поклонившись одновременно Гарри и Джейсону.

— О, ну что вы. — Гарри с видом собственника положил руку на плечо Бренвен. — Мисс Теннант исключительно знающий гид, и нам было бы очень неприятно расстаться с ней прямо сейчас. Вы, несомненно, должны предоставить ее в наше распоряжение еще на какое-то время. Мы планировали сейчас спуститься к руинам аббатства, и мы хотели бы воспользоваться тем великолепным запасом информации, которым обладает мисс Бренвен. Не так ли, Джейсон?

— Именно. — Джейсон обратил всю силу своего личного обаяния на Джона Керра. — Как повезло вам и вашей жене, что у вас есть помощник со знаниями Бренвен, простите, мисс Теннант. Я уверен, что ваша жена сможет обойтись без нее еще час или около того. Это очень мило с вашей стороны.

— Я… э-э… да. Очень хорошо, — пробормотал Джон. Но Джейсон уже взял Бренвен за руку и прошел мимо него.

— Да, очень мило с вашей стороны, — повторил Гарри, следуя за Бренвен.

Джон пожал плечами. Ему было все равно, за исключением того, что теперь ему самому придется перетаскивать свертки в замок по длинному крутому пандусу. Люси, конечно же, не станет помогать ему.

Бренвен не была уверена в том, что ей нравилось то, что только что произошло; она чувствовала себя так, как будто бы попала от одних хозяев к другим. Поэтому, когда она проходила мимо кучи свертков у подножия пандуса с Гарри и Джейсоном, она тут же приняла решение.

— Подождите, пожалуйста. Я знаю, зачем он меня искал, и это не займет много времени. Правда. — Не ожидая, пока они выразят свое согласие, Бренвен сунула под руки по свертку и взяла в каждую руку по сумке с продуктами.

Джейсон и Гарри переглянулись.

— Только не я, старина, — пожал плечами Гарри. — Я не буду помогать мужчине.

— Не ему, ей, — сказал Джейсон, набирая полные руки сумок. У подножия пандуса все еще оставалось немного груза, и он выразительно посмотрел на своего друга.

— Ты рехнулся, — совсем не изящно сказал Гарри.

— Возможно, — пробормотал Джейсон и стал подниматься по пандусу вслед за Бренвен.

— Где же ваша прислуга? — спросил Гарри, когда они все вместе возвращались вниз. — В замке таких размеров у вас должна быть какая-то помощь.

Бренвен рассмеялась.

— Это я. Я и есть помощь. Я благодарна вам за то, что вы попытались избавить меня от неприятностей, но уверена, что Люси уже вне себя.

— Почему? Мы подняли наверх почти все свертки, во всяком случае, это больше, чем она могла бы от нас ожидать, — сказал Джейсон.

— О, — вздохнула Бренвен, почувствовав внезапную усталость и разочарование, — не обращайте внимания. Если мы собираемся пойти к аббатству, то нам лучше сделать это прямо сейчас. Уже почти настало время чая, а я еще даже не начинала готовить ужин. Пойдемте, нам сюда.

Они направились вокруг основания гранитного утеса, на котором расположился замок. Где-то на полпути, на теневой стороне, бугорки, поросшие травой, стали выше, и вся земля стала медленно подниматься, пока холм не достиг по высоте половины утеса. Туда вела едва заметная тропинка, сейчас сильно заросшая травой.

— Похоже, что к вашим руинам не часто приходят посетители, — прокомментировал Джейсон.

— Это так, — коротко ответила Бренвен. Она была взволновала происходящим с ней и не могла проанализировать свои чувства. Она продолжит экскурсию, покажет им развалины аббатства, ответит на их вопросы. Затем они уйдут, и ее жизнь вернется в свое обычное русло; но Бренвен знала, что когда они уйдут, то будет испытывать непропорционально большое чувство потери. Она не понимала этого, и это ее расстраивало.

— Это здесь, — сказала она, но и так можно было понять, что они добрались до цели. Из травы, как призрак прошлого, поднималась одинокая каменная арка.

Бренвен начала монотонно перечислять все известные ей об аббатстве факты. Она попыталась не обращать внимания на жаркий взгляд Джейсона, который сидел на одном из разбросанных вокруг камней и пристально наблюдал за ней. Она торопилась, хотела, чтобы расставание с ними, которое, как она знала, каким-то образом доставит ей боль, осталось позади, и поэтому не стала рассказывать легенды, которые так любила.

Гарри рассеянно прошел под огромной аркой и мимо стены с единственным оконным проемом, а затем миновал кучу камней разных форм, которые, как он думал, были когда-то частями меньших по размеру арок. Большая часть камней была унесена с холма; возможно, они пошли на возведение еще одного крыла замка, похожего на лабиринт. Его не слишком интересовала архитектура этих развалин. Он скорее стремился ощутить особую атмосферу этого места, подобную той, которую так сильно ощущал в замке. Там, внутри замка, чье-то древнее присутствие было едва ли не физически ощутимо. Здесь же он напрасно искал этого — что-то блокировало его чувства. Внезапно он понял: Бренвен. Бренвен была ключом. Он был уверен в том, что она еще не знала этого сама, не знала, что может открыть или закрыть для них тайны Лланфарена. Может быть, не для всех, подумал Гарри, но, несомненно, для меня. Будь проклят этот администратор, этот Джон Керр. После того как он появился, Бренвен закрылась. Даже голос сталнапряженным, когда она перечисляла факты, которые были совершенно ему не нужны. Он мог бы узнать их из любой книги по истории. То, что она рассказывала им в замке, было больше, гораздо больше, чем сухие факты.

Гарри бросил на Джейсона тяжелый предупреждающий взгляд. Они хорошо знали друг друга; Джейсон поймет и будет молчать. Гарри приблизился к Керр и стал прямо перед ней, в том самом месте, куда был устремлен взгляд девушки. Она повернула голову; он сделал шаг в том же направлении и снова оказался перед ней. Она замолчала и опустила глаза вниз.

— Почему, Бренвен? — мягко спросил Гарри.

Она подняла полный замешательства взгляд.

— Я не знаю.

Она ответила на вопрос, который он задал вслух лишь частично. Как он и думал, она поняла вопрос.

Гарри ощущал в Бренвен не только ее зарождающуюся женственность, но и уникальную способность чувствовать невидимый мир, глубоко проникать в то, что было спрятано в прошлом, настоящем и будущем. Он и сам путем долгих тренировок развил в себе эти качества, но Бренвен это было дано самой природой.

Встреча между нами была предопределена, подумал Гарри. Это не случайность. Если она — мой ключ, то я — ее мост в новый, более просторный мир. Мы нужны друг другу. И она интуитивно чувствует это. Он протянул ей свою длинную руку.

— Пойдем, Бренвен. Поговорим.

Когда Бренвен вложила свою руку в руку Гарри, она услышала, как внутри ее тихий голос подтвердил: «Это — родственная душа». И она прошла вслед за Гарри сквозь большую арку. По другую сторону, в тени стены он остановился. Его речь была проста, но умение видеть то, что скрыто от глаз, изумило ее.

— Я знаю, ты любишь Лланфарен, Бренвен. Я понял это, когда ты водила нас по замку. Ты чувствуешь его. Он разговаривает с тобой — и через тебя разговаривает и со мной. Я не знаю, почему ты только что закрылась от всех, хотя подозреваю, что причина — в администраторе Керре. Но — неважно. Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня, и затем мы уйдем.

Бренвен мигнула, в горле встал комок. Упоминание о Керре заставило вспомнить Люси и ее страх перед гневом этой женщины, страх за свою работу. Слова Гарри о том, что они уйдут, хотя она знала, что так и будет, взволновали ее еще больше. Гарри был ей зачем-то нужен… необходим, хотя она не знала, почему и зачем. Он попросил сделать что-то для него… Бренвен серьезно кивнула, посмотрела прямо в глаза Гарри и почувствовала, как ее напряжение исчезает.

— Закрой глаза, — сказал Гарри. Она послушно исполнила. — Забудь обо всем. Ты здесь, на этом месте, и больше нет ничего и никого. Только ты, здесь, рядом с развалинами монастырской церкви. Открой свое сознание, пусть Лланфарен говорит с тобой, и расскажи мне, что ты чувствуешь.

Ее обступила тишина. Темнота. И в темноте — растущие точки света, крохотные огоньки.

— Я чувствую, — сказала Бренвен, и ее горло внезапно пересохло, и она облизала губы, — я чувствую какое-то присутствие. Священное присутствие. Оно очень старое. Древнее. Я чувствую его как… как энергию. Как громкое гудение. Оно поднимается через подошвы моих ног. Вдоль моих рук. К кончикам пальцев. Темно, и я слышу пение…

Все еще стоя с закрытыми глазами, она вытянула руки вперед. Ее дыхание стало более глубоким и равномерным, хотя она больше ничего не говорила. Гарри прикоснулся к кончикам ее пальцев и почувствовал, как гудящая вибрирующая энергия проходит сквозь него, проделывая путь, обратный тому, который описала Бренвен.

— А-а, — глухо простонал он почти от боли, сжимая пальцы в кулаки.

Бренвен открыла глаза.

— Ты тоже почувствовал это? Ты тоже?

— Да, — кивнул Гарри. Он блаженно улыбнулся, острые черты его лица как бы осветились изнутри. — Я полагаю, милая девушка, это подтверждение тому, что ты сказала. Мы стоим на священной земле. Здесь есть энергия, и она передается тебе. Знаешь ли ты еще что-нибудь об этом месте, кроме тех скучных фактов, которые перечисляла минуту назад?

— Только легенду. — Бренвен не стала возражать, когда Гарри обнял ее за плечи и повел назад туда, где их ожидал Джейсон. — Однако я думаю, что в этой легенде есть правда.

— И что же это за легенда?

— В ней говорится, что задолго до того, как в шестом веке сюда пришли христиане, здесь жили друиды. Друиды, пророки, колдуны, оборотни. Какими бы именами их ни называли, я уверена, они были святыми людьми. И среди них были женщины.

— A-а. И женщины? — переспросил Гарри, улыбаясь.

— И женщины, — твердо сказала Бренвен. — Да.

Джейсон поднялся на ноги. Они отсутствовали недолго, но стена скрывала их от его глаз, и, возвращаясь, они разговаривали друг с другом, как близкие люди. Джейсон почувствовал необъяснимый укол ревности. Гарри Рейвенскрофта можно было скорее назвать бесполым существом, но тем не менее Джейсону не понравилась эта близость.

— Интересно поговорили? — Он не смог сдержать своей язвительности.

— Да. Очень, — сказал Гарри, подмигивая и надеясь этим облегчить душу своего друга.

— Мне действительно уже пора идти. Люси… миссис Керр… будет так сердита, — сказала Бренвен. Даже при том, что ее постоянно преследовала мысль об ожидающем ее гневе Люси, Бренвен было трудно расстаться с ними. Она отстранилась от Гарри и грустно перевела взгляд на Джейсона.

— Но почему? — спросил Джейсон. — Мы туристы, ты показывала нам замок и окрестности. Это же твоя работа!

— Это не та работа, которую от меня ждут. У меня нет времени на объяснения. Мне просто надо идти. Я не могу потерять свою работу здесь, не могу! — Она нервно оглянулась через плечо на вечернее солнце. — Мне нужно спешить. Я уверена, что вы сами сможете найти обратную дорогу. До свидания!

Бренвен сделала три шага назад, а затем повернулась и побежала прочь; ее волосы развевались за спиной, как черное знамя.

Поздно вечером Гарри и Джейсон пили в единственном в деревне Лланфарен пабе, том самом, где они сняли комнату.

— Я возвращаюсь туда завтра, — сказал Джейсон. Его угловатое лицо осунулось от выпитого и от тех сильных чувств, которые он испытывал.

— Ты пьян, — протянул Гарри. У него был уютный взъерошенный вид, а одна прядь светлых волос постоянно падала на глаза.

— Может быть. Немного. Но я возвращаюсь. Бог мой, Гарри, я не могу просто так уехать и оставить ее. Любому ясно, что она боится этих людей, как их там зовут… — Глаза Джейсона сверкали, отражая свет стоящей на столе свечи. Он казался опасным человеком, и Гарри прекрасно знал, что он может быть таким.

— Керр. Их зовут Джон и Люси Керр, — сказал Гарри. — Послушай, старина. Ты можешь быть самым умным в Вашингтоне, когда дело касается политики и тайной дипломатии, но ты теряешь всякий рассудок, когда дело касается женщин. А с этой ты ведешь себя просто как идиот.

— Прошу прощения…

— Проси чего хочешь, но выслушай меня. Ты сидишь здесь и рассказываешь о том, что ты влюбился. Какая ерунда! Ты же не узнаешь любовь, даже если столкнешься с ней нос к носу. Ты никогда в жизни не влюблялся и прекрасно это знаешь. Ты желал женщин, завоевывал их, но ты понятия не имеешь, что такое любовь.

— А ты, как я понимаю, имеешь?

— Нет, не имею, но по крайней мере я знаю об этом. В моей жизни нет места для женщины, никогда не было, во всяком случае в подобном плане. Но мы говорим не об этом, мы говорим о тебе. Ты прямо сейчас вожделеешь к этой девушке. Девушке, Джейсон! Как ты думаешь, сколько ей лет? Самое большое, восемнадцать. А тебе тридцать восемь. Бог мой, да очнись, наконец!

— Я думаю, я люблю ее, — мрачно повторил Джейсон. — Как бы то ни было, я хочу ее, и я возвращаюсь обратно.

Гарри вздохнул и устало поднялся из-за стола, пытаясь размять свои затекшие длинные конечности. Он понес их стаканы к стойке бара, чтобы снова наполнить, хотя не выпил еще и половины. Ему нужно было просто отойти от Джейсона на какое-то время. Поведение его друга беспокоило тем, что Джейсон практически потерял контроль на собой — а Джейсон Фарадей всегда, всегда держал себя в руках.

Гарри поставил стаканы на стойку. Маленький паб был полон дыма и шума. Бармен занимался другими посетителями, большинство которых составляли мужчины с обветренными лицами, и Гарри пришлось подождать, но он был рад этой небольшой передышке. Ему не доводилось видеть Джейсона таким. Любовь с первого взгляда? Вряд ли. Не любовь, навязчивая идея, одержимость. Мысль об одержимом Джейсоне Фарадее заставила его похолодеть от страха. Бармен убрал стоящие перед ним на стойке стаканы, но Гарри даже не заметил этого. Он был так близок к тому, чтобы молиться, как никогда в жизни. «Защити Бренвен! Помоги ей! Помоги мне помочь ей!»

Бармен подошел к нему с полными стаканами и вернул Гарри к реальности просьбой оплатить выпивку. «Я лицемер, — подумал Гарри, осторожно, дабы избежать, многочисленных локтей вокруг, пробираясь обратно к столику. — Мне тоже нужна Бренвен, и нужна для моих собственных целей. Она — необыкновенное, редкое создание, и я, конечно же, не могу позволить Джейсону все испортить!»

Он сел и подтолкнул стакан Джейсона к нему. Тот принял его, пробормотав какую-то благодарность.

— Хорошо, — осторожно начал Гарри. — Бренвен — это особая история. Ты думаешь, что влюблен в нее, какое бы значение ты ни вкладывал в это слово. Я знаю, что она нужна мне для работы над моим проектом. Именно поэтому мы и приехали сюда, ты помнишь? Но мне нужно проверить еще и другие места кроме Лланфарена, у нас есть маршрут, которому мы должны следовать.

— У тебя есть маршрут, а я всего лишь составляю тебе компанию. Ты можешь продолжать и без меня. Я остаюсь здесь и… э-э… как это называется? Буду ухаживать. Да, ухаживать за девушкой. За женщиной, — с пьяным упрямством повторял Джейсон.

«Боже, помоги!» — подумал Гарри. Он отбросил назад прядь волос, снова упавшую ему на глаза, и склонился над столом, призывая на помощь остатки энергии.

— Мы вернемся сюда в конце лета. Я знаю, что буду работать здесь, в Лланфарене, и обещаю тебе, что мы вернемся. И тогда у нас будет план.

Джейсон выпрямился и посмотрел на Гарри, вслушавшись наконец в то, что ему говорят. Но его глаза все еще дьявольски сверкали.

— Сегодня мы произвели впечатление на Бренвен, Джейсон. Похоже, ты — так даже слишком сильное, но это неважно. Важно, что она была встревожена, когда расставалась с нами. Ты слышал, как она говорила о своей работе, насколько она важна для нее. Она почувствовала, что, проводя время с нами, рискует потерять ее. Ты, конечно же, помнишь это?

— А-а.

Гарри замолчал. Он почувствовал, что не должен говорить Джейсону, насколько важно, чтобы Бренвен оставалась здесь, в Лланфарене. Именно близость к этому месту, связь с ним делали ее такой потенциально полезной для Гарри. Он сказал Джейсону:

— Мы должны продвигаться медленно, иначе и ты, и я — оба потеряем ее.

Джейсон пальцем чертил вертикальные линии на запотевшей поверхности своего стакана. Он не отличался терпением, но все делал тщательно. И никогда ничего не терял. Никогда.

Наконец Джейсон сказал:

— Хорошо. Может быть, ты и прав. Мы вернемся через месяц.

Глава 3

Бренвен стояла на тропинке, идущей по стене замка, и смотрела на море, как обычно, ища таким образом успокоения. Не в первый раз думала она о том, насколько изменилась ее жизнь с приездом прошлым летом Гарри Рейвенскрофта и Джейсона Фарадея. Она не забыла, как буквально через пару часов после знакомства, к ней пришло понимание: эти два человека перевернут ее жизнь. Как будто бы они принесли ей свой мир идей и знаний, а сами увезли с собой часть Лланфарена.

Они вернулись после того, как в течение месяца обследовали Уэльс, посещая замки, руины и другие места, чрезвычайно интересные для Гарри, но, очевидно, гораздо менее интересные для Джейсона. Она тогда уже смирилась с мыслью, что больше никогда не увидит их — Гарри, чье острое восприятие ее тесной связи с Лланфареном сделало его уже тогда чем-то вроде давнего близкого друга, и Джейсона — сильного, умного мужчину, вызывавшего одновременно желание и страх.

Ее отношения с ними укрепились после того, как она согласилась помогать Гарри в его исследованиях: в последнее время Бренвен ездила в различные места, указанные в списке, который он ей дал, а потом записывала свои наблюдения и впечатления и периодически отсылала свои доклады в Америку. Поначалу она относилась к этим занятиям скептически. Ну какую ценность могут представлять ее интуитивные соображения? Но Гарри убедил ее в их жизненной важности по сравнению с опосредованными исследованиями, которые можно проводить в Америке. Он даже предоставил в ее распоряжение маленький голубой «моррис-минор» и заплатил пятьсот фунтов.

Несмотря на то, что большинство поездок приходилось совершать в свободное от работы в Лланфарене время, и ей приходилось скрывать от Керров свои занятия, она чувствовала себя гораздо независимее, чем раньше. Бренвен стала меньше ощущать себя прислугой и больше — человеком, поглощенным интересным делом. Никто из видевших ее в деревне не собирался рассказывать об этом Джону и Люси. К ней хорошо относились и не завидовали тому, что ей приходится проводить так много времени в обществе этих молчаливых людей.

Места, которые она посещала, и особенно Лланфарен, имели богатую историю, и ее способность видеть происходившее в прошлом становилась все более ярко выраженной. Она описывала свои ощущения в дневнике, а также в докладах, предназначавшихся для Гарри, и от этого ей самой они уже не казались такими странными. Каким путем эти мысли, или видения, или что бы то ни было приходили к ней, Бренвен не знала. И вдруг за каким-то поворотом лестницы она ощущала что-то необъяснимое, и давно забытое слово готово было вот-вот сорваться с кончика языка. Возможно, академические круги сочтут ее наблюдения фантазией, а интерпретацию этих наблюдений, сделанную профессором Рейвенскрофтом, чистейшей спекуляцией, но это была уже проблема Гарри.

У студентов Редмунд-колледжа, расположенного в Редмунде, штат Вирджиния, было любимое место отдыха, которое они называли «Катакомбами», и это очень подходило подвальному бару, состоявшему из нескольких сумрачных комнат, стены которых было тесно уставлены кабинками. Подобно многим другим популярным преподавателям колледжа, Джейсон Фарадей предпочитал шумный полумрак «Катакомб» прохладному неоготическому великолепию Редмундского клуба преподавателей. О, он совсем не стремился равноправно общаться со студентами на их уровне, скорее наоборот — приходил в «Катакомбы» для того, чтобы в очередной раз насладиться обожанием студентов. Он был не столько выдающимся преподавателем, сколько одаренным мотиватором и манипулятором, но студенты были слишком молоды, чтобы понять различие между тем и другим, и год за годом выбирали его «самым выдающимся профессором». В избранной Джейсоном области — политологии — его макиавеллиевское восприятие мира было как нельзя кстати. Общества своих коллег в Клубе преподавателей он старался по возможности избегать, и сейчас шел туда только потому, что Гарри Рейвенскрофт назначил там встречу. Джейсон с сожалением миновал подвальный вход в «Катакомбы».

Зал столовой Клуба преподавателей был огромным, как собор. В небольшой темной нише, в которой находился бар, удобно устроившись в одной из кабинок, похожих по иронии судьбы на те, что были установлены в «Катакомбах», сидел Гарри Рейвенскрофт. Он поднял руку, приветствуя Джейсона. После обычного обмена ничего не значащими репликами они перешли к предмету, который крайне беспокоил их обоих, хотя и по разным причинам.

— Теперь почему я пригласил тебя встретиться со мной сегодня, — начал Гарри. — Я получил письмо от Бренвен и подумал, что ты захочешь прочесть его.

Джейсону совершенно неинтересны были описания ощущений Бренвен в тех местах, которые она посетила по просьбе Гарри, но он бы все равно жадно прочел письмо слово за словом только потому, что оно было написано ее рукой. Он был одурманен, и на какое-то мгновение Гарри даже стало жаль этого сильного человека. Одержимость Бренвен не принесет ничего хорошего ни ему, ни ей. И все же печально, что Джейсон знал так мало любви в своей жизни, что смог принять это безумное эмоциональное влечение за такое тонкое, глубокое и полное парадоксов чувство. Гарри любил однажды… Но это было очень, очень давно.

Письмо было написано на многих страницах ясным, легко читаемым почерком. Бар был плохо освещен, и Джейсону приходилось напрягать глаза. Сами слова письма ничего не значили для него, но он представлял себе ее руку, отмечал богатый словарь, тщательно построенные предложения.

— Она пишет хорошо, — наконец сказал Джейсон. — Особенно если учесть, о чем ты заставляешь писать. Она будет прекрасно учиться здесь, в Редмунде. Как ты думаешь, что Бренвен выберет своей профилирующей дисциплиной?

— Ага! — воскликнул Гарри. — Теперь я понимаю. Я должен признать, что мне долго не удавалось найти ответ на этот вопрос, но сейчас все стало ясно…

Джейсон потряс головой, как бы пробуждаясь ото сна. Вряд ли он сам помнил о том, что только что произнес, настолько глубоко погрузился в мечты о Бренвен.

— О чем ты там болтаешь, Гарри?

— О Бренвен, конечно. Почему ты испытываешь к ней эту стойкую иррациональную привязанность. Почему ты так настойчив в своей решимости получить именно ее — девушку, которая вполовину младше тебя!

— Следи за тем, о чем ты говоришь! Мы уже обсуждали это раньше.

— Да, да. Но раньше я не понимал. Это именно из-за того, что она так молода, не так ли? У тебя никогда не было длительных отношений с женщинами, близкими тебе по возрасту. Но Бренвен молода, умна, прекрасна, и, возможно, самое главное — она находится далеко-далеко отсюда. Бренвен — это все студентки, к которым тебя тянуло, и которых ты не мог заполучить, все эти девушки, с которыми ты хотел переспать и не мог — из страха, что тебя застукают. В конце концов, Редмунд — небольшое местечко, и если бы тебя поймали, то обязательно бы выгнали с работы.

— Кем ты считаешь себя, доктором Фрейдом? — хриплым, угрожающим голосом спросил Джейсон.

— Это неважно. Я прав, признайся.

— Может быть, и прав. Меня действительно тянет к моим студенткам, и я ничего не могу поделать с этим. Это просто мука. Я не ожидал, что ты поймешь. — Джейсон фыркнул. Он держал себя в руках, но внутри кипел от гнева. — Послушай, Гарри. Меня совершенно не интересует твой проект, и лично я считаю, что у тебя не больше шансов добиться его финансирования, чем у кубика льда шансов не растаять в аду. Но я не уговариваю тебя бросить свои исследования, не так ли? Твой безумный проект — это твое дело. То, что я чувствую по отношению к Бренвен, — это не безумие, но даже если это и так, то это — мое дело. Держись подальше от моего дела, доктор Рейвенскрофт, и я буду держаться подальше от твоего!

Гарри наклонил голову, почувствовав яростную силу гнева Джейсона. Он не хотел рассердить его, он хотел, чтобы тот понял истинное положение вещей и расстался с этой мыслью. Гарри поднял взгляд, услыхав тяжелое дыхание Джейсона, и ярость, написанная на его лице, заставила Гарри инстинктивно отпрянуть от стола. Он почувствовал страх, ощутил его горький металлический привкус во рту. Страх не только за себя, но за них троих.

— Извини, Джейсон, — хрипло сказал Гарри. — Я не хотел тебя оскорбить. Я всего лишь пытался удержать, чтобы ты не допустил ошибки. Я не хочу, чтобы ты причинил боль себе. Или мне. Или Бренвен.

Джейсон толкнул к нему через стол страницы письма Бренвен. Кажется, он потерял контроль над собой. Обычно он давал волю своим эмоциям лишь в местах, далеких от небольшого, пронизанного сплетнями общества преподавателей Редмунда, но сегодня… Его челюсть дергалась. Не доверяя себе, Джейсон встал.

— Подожди, — заторопился Гарри. — Допей. Прими мои извинения и пообедаем вместе.

Джейсон повернул свою крупную голову и посмотрел на единственного друга-мужчину, который был у него во всей его взрослой жизни.

— Я принимаю твои извинения, но все же думаю, мне лучше уйти. Достаточно. Это достаточно. Гарри.

Он отправился домой и написал письмо Бренвен, свое второе письмо. Она все еще не ответила на первое.

Бренвен долго размышляла над посланием Джейсона, полным длинных описаний академических возможностей Редмунда. Он писал, что легко может представить себе ее среди студентов колледжа, что с радостью познакомил бы ее с культурными достопримечательностями Вашингтона и окрестностей. Его слова умело и незаметно соблазняли ее так же, как когда-то само его присутствие.

Бренвен была обеспокоена. Ею владело какое-то странное чувство, что она никогда больше не будет жить вместе со своей семьей. Часто она страстно желала оказаться рядом с ними, но в то же время ощущала какое-то непонятное отчуждение. Хотя ее жизнь с Джоном и Люси Керр была далекой от совершенства, она училась, взрослела, открывала себя навстречу новому опыту. Но уехать в Америку, как это умолял ее сделать Джейсон… Внутренний голос что-то кричал ей, но она не была уверена, что правильно понимает его. Поэтому она сожгла письмо Джейсона, вежливо ответила на него несколькими словами на рождественской открытке и решила продолжать работать как можно лучше.

К тому моменту, когда Гарри и Джейсон во второй раз вернулись сюда летом, Бренвен провела много времени, не только работая над проектом Гарри, но также и над планом расчистки, принадлежавшим Люси и Джону. Они — возможно, это больше была Люси — решили, что необходимо очистить Длинную галерею от мусора и грязи. Разумеется, главным исполнителем стала Бренвен, руки ее потрескались от холода и ветра, покрылись ссадинами и царапинами.

Только ее дневник знал, как дались девушке эти месяцы. Поначалу лишь упрямство заставляло ее продолжать работу, когда сквозь разбитые окна в галерею просачивался липкий холодный туман, часто смешанный со снегом или дождем. Постепенно это упрямство переросло в несгибаемую волю. Бренвен так тяжело трудилась не для того, чтобы заслужить похвалу своих работодателей, ей хотелось убедиться в своих возможностях укрепить себя. Она следовала собственным решениям, вырабатывала собственное мнение, находила собственное удовлетворение. И чем дольше и упорнее она трудилась, тем меньше боялась Люси Керр. Она никогда не стала бы бросать ей открытый вызов, потому что если смотреть на вещи реалистично, то Джон и Люси действительно могли лишить ее работы. А Бренвен не хотела терять ее, не хотела покидать Лланфарен. К весне она поняла, что может тихо и спокойно поступать так, как сама того хочет. Она могла сказать «нет» и делала это, но не вслух, а своими действиями.

Таким образом, Бренвен продолжала самостоятельно, не посвящая в это Джона и Люси, работать над проектом Гарри. Она полностью исследовала замок по его поручению и наконец в мае, незадолго до своего восемнадцатого дня рождения, ощутила себя настолько уверенной в себе, что, не заботясь о том, видят ее Джон и Люси или нет, стала ездить на машине в места, которых не было в списке Гарри, но которые были интересны ей самой.

С Гарри она чувствовала огромное духовное родство, но влечение к Джейсону тоже усилилось. Использовав свои чары, тот вырвал у Люси разрешение посетить одну из старейших частей замка — Пятую башню, а также комнаты и коридоры, находящиеся между ней и Северной башней. Оказавшись там, даже Джейсон ощутил чье-то присутствие. Но настоящее потрясение он испытал, когда увидел Гарри и Бренвен, окруженных столбами света, как если бы они притянули к себе весь свет, находящийся в комнате. Они казались очень высокими, больше семи футов в высоту, но это, должно быть, была игра света. Гарри бросил на Джейсона свирепый взгляд, когда тот попытался приблизиться, и жестом указал на знак на полу в центре комнаты. Это был круглый камень, вделанный в земляной пол, на котором был вырезан странный узор с крестом в центре. В Пятой башне их обступила волна насилия. Тьма в комнате была представительницей зла, которое когда-то здесь вершилось. Гарри и Бренвен ощущали груз прошлого, как тяжелый покров, накинутый на них.

Гарри объяснил свою и Бренвен психическую особенность как силу, дающую возможность «читать» то, что происходило в прошлом во время религиозных ритуалов, а также во время проявления сильных, в том числе и гибельных страстей. Внутренний взор Бренвен увидел колодец, выдолбленный в скале глубоко под башней. На самом дне его находился туннель, который вел к морю. Она увидела кости на дне колодца, принадлежавшие людям, которых называли Мудрецами и которых бросали в колодец, чтобы они умерли там от голода или просто разбились. Она слышала крики мертвецов, как если бы они хотели предупредить ее, что зло до сих пор витает в тех комнатах, которые когда-то были частью монастыря.

Девушка почувствовала, что с нее достаточно этих нарушающих душевное равновесие наблюдений, и прямо сказала об этом Гарри. Куда может завести подобное копание в прошлом? Она действительно была потрясена тем, что «увидела» в Пятой башне. Лучше оставить в покое эти тени прошлого — друидов, монахов и прочих, иначе они могут легко подвергнуть тебя опасности. Пусть Гарри, если он хочет продолжать изучение дохристианского фольклора, делает это без нее. Джейсон поддержал ее.

Вообще, Бренвен обнаружила, что больше не чувствует неловкости рядом с Джейсоном. Он был сильным, знал себя и знал, что ему нужно, умел заставить ее почувствовать себя необходимой и желанной. Когда Гарри стал настаивать на продолжении работы, Джейсон сказал ей:

— Ты не обязана делать ничего, чего бы ты не хотела делать сама — ни для Гарри, ни для этих людей, Керров, ни для кого.

Она подняла на него взгляд, и что-то понравилось ей в этих карих глазах, которые постоянно смотрели на нее.

Джейсон знал, что он мог бы тогда ее поцеловать. Она бы не сопротивлялась, ибо очень нуждалась в поддержке. Но он не сделал этого. В ушах у него звенели его собственные слова — Бренвен не должна делать того, чего она не хотела бы делать. Он был уверен, что скоро, очень скоро она захочет его поцелуя. И не только.

Глава 4

Гарри продолжал писать свое исследование по фольклору в течение всего лета и теперь часто предоставлял Джейсона и Бренвен самим себе.

— Идите, идите. Я не хочу идти на прогулку. Вы что, не видите, что я занят? — сказал Гарри, даже не подняв головы от своих записей — множества страниц, покрытых его неразборчивым, расползающимся во все стороны почерком. И они ушли.

Наступил отлив. Широкая полоска мокрого песка, соединяющая Лланфарен с Англси, серебром сверкала в лунном свете. Бренвен и Джейсон шли по ней босиком, держа туфли в руках, и оставляли следы, которые через минуту исчезали в сыром песке, как будто бы здесь только что прошли феи. В воздухе ощущалось сладкое фруктовое дыхание позднего лета. Внезапный порыв ветра поднял волосы Бренвен и бросил их ей прямо в лицо. Она рассмеялась и свободной рукой попыталась распутать их.

Джейсон бросил на песок свои туфли и рассмеялся вместе с ней.

— Давай я помогу тебе, — сказал он.

Свои длинные волосы она носила распущенными, и это было ужасно приятно, ибо он как-то раз сказал, что ему так больше нравится. Волосы Бренвен были темными, чернее ночного неба, и имели такой же, как у неба, синеватый оттенок. Они казались ему нежнейшим тяжелым шелком, когда он убирал их с ее шеи и расправлял вдоль спины. Последнюю прядь он не стал отбрасывать назад, а уложил вдоль щеки, нежно проведя по ней пальцами, затем по шее, где он почувствовал под кожей биение пульса, затем медленно-медленно разгладил длинную шелковистую прядь вдоль ключицы и ниже, дальше, пока не почувствовал под тонким свитером мягкую выпуклость груди.

Он не отрывал свой взгляд от ее глаз. Бренвен не двигалась. У нее перехватило дыхание. От прикосновений Джейсона маленькие жгучие огоньки удовольствия разбегались по коже. В течение всего долгого лета он дразнил и мучил ее прикосновениями своих губ и пальцев, завлекая, заставляя испытывать предвкушение только для того, чтобы тут же отступить назад. Он часто обнимал ее и прижимал к себе, и она сквозь одежду чувствовала пульсирующую твердость, но никакого продолжения не следовало. Если когда-то она опасалась Джейсона, потом благоговела перед ним, то сейчас она страстно желала одного — освободиться от сковывавшего ее напряжения, хотя сама вряд ли осознавала это. Ее дыхание участилось. Никогда раньше он не прикасался к ней так, как сейчас, медленно, чувственно, намеренно добиваясь ее возбуждения. Его пальцы двинулись дальше, вниз по груди, к соску, к которому еще не прикасался ни один мужчина. Он тут же расцвел, набух, стал невероятно чувствительным. Бренвен закусила губу, чтобы подавить липкую влажность между ногами.

Джейсон пробормотал ее имя. Он охватил ее чувствительную грудь своей рукой, потер сосок большим пальцем и прижал губы к изгибу шеи. Она резко втянула воздух сквозь зубы и слегка вздрогнула, но не отстранилась. Она не коснулась его — ведь у нее в руках до сих пор были туфли. Губами, горящими от страсти, которую он едва сдерживал, Джейсон прижимался к нежной коже ее шеи, осторожно покусывал ее зубами, а затем, проведя по ней языком, обнял Бренвен и притянул к себе. Она уронила туфли, и ее руки обвились вокруг него.

Она готова, подумал Джейсон. Наконец! Он страстно целовал ее, потеряв абсолютно всякое представление о времени и месте; он уже почти утонул в ее сладости, когда остаток исчезающего здравого смысла предупредил его: Осторожно! Помни, она девственница!

Сердце Бренвен гулко билось. Этот долгий всепоглощающий поцелуй причинил ей боль, но все же она хотела еще. И неохотно позволила ему отстраниться.

— Руины аббатства должны прекрасно смотреться при лунном свете, — сказал Джейсон сладким, бархатным, полным соблазна голосом. — Пойдем со мной.

Когда закончился песок, они надели свои туфли. Джейсон обнял ее рукой за талию и прижал к себе. Бедро к бедру, нога к ноге, они шли сквозь шепчущую траву, поднимаясь на холм, где, как часовые на страже, высились руины аббатства.

«Это или безумие, или судьба, или то и другое», — подумала Бренвен. Она подняла взгляд на полную луну, сиявшую в небе, оглянулась на черную тень замка Лланфарен за ними, а затем повернулась и посмотрела в лицо Джейсону. Голодная страсть освещала его изнутри, подобно огню. Она прикоснулась к его густым волосам, которые даже при лунном свете сохраняли красноватый оттенок. Она знала. Она знала, что он будет делать, и хотела, чтобы он сделал это. Ее тело, пылая, жаждало его — того, кто разбудил его. Любовь, традиционные мысли о браке никогда даже не приходили ей в голову.

— Я хочу тебя, Бренвен, — сказал Джейсон.

— Я знаю, — ясным голосом ответила она. — Я понимаю. — И она потянулась к нему и поцеловала его точно так же, как он целовал ее, так же глубоко и долго.

Тело Джейсона, мощное и сильное, целиком состояло из твердых мышц, а грудь и пах заросли густыми волосами. Его упругий пенис показался ей чудом — она с удивлением, граничащим с почтительностью, прикоснулась к нему. Он простонал, и она почувствовала прилив головокружительного удовольствия. Почувствовала сладкое, сильное ощущение своей женской власти.

Они лежали на ее юбке и его рубашке, а от замка их скрывала полуразрушенная стена. Сквозь высокий свод ее единственного окна лился голубоватый лунный свет. Белая кожа Бренвен мерцала, как перламутр, как жемчуг. Ее грудь была полнее, чем Джейсон себе представлял, а бедра — более округлыми, но талия была настолько тонка, а грудная клетка казалась такой хрупкой, что он буквально боялся раздавить ее своим весом.

— Ты прекрасна, — прошептал он, проводя кончиком языка от ее груди к пупку и ниже. Она выгнула спину, и он сунул под нее свою руку. — Ты даже не представляешь, насколько ты прекрасна.

Он покрыл влажную внутреннюю поверхность ее бедер нежными быстрыми поцелуями, и она, раздвинув ноги, зарылась пальцами в его шевелюру.

Джейсон был изумлен и бесконечно благодарен тому, с какой быстротой она училась, как естественно отвечала на его ласки. Он не занимался любовью с девственницей со времени своей молодости, когда он и сам вряд ли знал, что делает. Сейчас же он знал, и делал это прекрасно. По ее реакции он понимал, что она испытывает удовольствие, возможно, даже большее, чем он, поскольку ему приходилось усиленно контролировать себя.

Он встал на колени между ее ногами и поднял глаза, чтобы еще раз посмотреть на нее. Ее веки были сомкнуты, а волосы, как черное опахало, лежали вокруг головы. Его сердце усиленно забилось, и он подумал: Я люблю ее. Никогда ни одна из женщин не вызывала у меня подобных чувств. Я действительно люблю ее! Он погладил рукой темный треугольник волос, ощутил ладонью их влажность и погрузил свои пальцы в мягкие, скользкие складки, и его тут же поглотила ее таинственная непохожесть. Он нежно проникал все глубже сначала одним пальцем, затем двумя, и она подняла ноги, согнув их в коленях и широко раздвинув, полностью открывшись для него. Все еще лежа с закрытыми глазами, она улыбнулась быстрой незаметной улыбкой предвкушения.

Когда Джейсон вошел в нее, Бренвен почувствовала резкую боль, которая тут же растворилась в море удовольствия, гораздо более невероятного, чем то, чего она ожидала. Она настолько удивилась, что широко открыла глаза. Огромная голова Джейсона, нависая над ней, заслоняла луну и почти все небо. В это мгновение он составлял весь ее мир. Он полностью заполнил ее. Она ощущала внутри долгие плавные толчки.

— О! — закричала она. — О!

Уловив ритм его движений, она ухватилась за его плечи. Он накрыл своим ртом ее рот, и она почувствовала, как его язык проникает все глубже, также как и он сам все глубже и сильнее проникал в ее тело, и они были одним, одним, одним… Одним! Одним огромным взрывом, разорвавшим их ощущения на мельчайшие частицы. Его и ее крик одновременно пронеслись над руинами.

В последовавшей за этим тишине Бренвен услышала, как бьются их сердца. Голова Джейсона лежала у нее на плече, но рукой он упирался в землю, поддерживая свой массивный торс.

Он поднял голову. Осунувшийся от только что затраченных усилий, он стал еще больше, чем когда-либо, похож на льва. В темноте черты его лица были почти неразличимы, но в глазах сверкал триумфальный огонь.

— Я люблю тебя, Бренвен, — сказал он.

Откуда-то издалека или, наоборот, изнутри ее самой до Бренвен донесся глухой звук удара металла о металл! Как будто где-то захлопнулись ворота или замкнулось последнее звено в цепи. Она посмотрела на Джейсона, обеспокоенно нахмурившись.

— Ты не должен говорить это только из-за того, что сейчас произошло.

— Но я действительно люблю тебя. — Он откатился в сторону, чтобы лечь рядом, взял ее руку и поцеловал.

Бренвен тонула в волнах необыкновенно сильных и абсолютно новых для нее ощущений и поэтому просто не знала, что сказать. Поэтому она не сказала ничего. Ее согревали остатки огня, только что пожиравшего их обоих, и она приникла к Джейсону, ища у него тепла и наслаждаясь мягкостью его кожи. Ее волосы, как покрывалом, накрыли их обоих. Он нежно гладил их, и она почувствовала, что, хотя она ничего не ответила ему, он тем не менее был удовлетворен. Она глубоко вздохнула.

Внутренний голос сказал: «Ты не любишь этого человека».

«О нет, — подумала Бренвен. — На этот раз, Голос, ты ошибаешься».

И Голос замолчал.

Бренвен ничего не сказала Гарри, не сказал ничего и Джейсон, но он все знал. Ну что ж, подумал он, это было неизбежно. Хотя Гарри продолжал считать, что Джейсон вовсе не влюблен, а просто одержим, но Бренвен невозможно было жалеть. Она вся светилась. Сияла и сверкала. Она выглядела и вела себя так, как и должна была вести себя женщина, испытывающая расцвет своей первой любви. Гарри хотел предостеречь ее, сказать, что ощущение влюбленности прекрасно, но скоротечно. Настоящая любовь приходит позже, если вообще приходит, к тем, кто считает себя влюбленным. Он хотел сказать, что Джейсон может быть безжалостным и жестоким, что ему не хватает ее правдивости, и он во всех отношениях просто недостоин ее. Но вместо этого Гарри придержал свой язык, ибо понял, что сам любит Бренвен, как снисходительный отец любит свое дитя. Он терпел, когда она убегала от него, чтобы побыть со своим любовником, он терпел мимолетные знаки, указывающие на их физическое сближение, хотя они разрывали его сердце на части, и он терпел тот свет, который появляется в глазах Бренвен, когда бы она ни упоминала о Джейсоне.

Гарри просто выжидал, поскольку он знал, что они с Джейсоном скоро уезжают. Бренвен не поедет с ними. Она уже отказалась от предложения Джейсона найти ей работу и помочь получить стипендию для обучения в Редмунде. Зная Бренвен уже достаточно близко, Гарри был уверен, что она не уедет из Уэльса с Джейсоном — или с любым другим мужчиной, пока тот не женится на ней. А Джейсон Фарадей был не из тех, кто женится. Может быть, сейчас, после того, как желаемое было завоевано, Джейсон вернется домой и забудет ее.

Больше всего сейчас беспокоило Гарри будущее его исследований и проблема поддержания его собственных контактов с Бренвен. Он считал себя ее учителем и надеялся в будущем стать ее наставником. Иногда в приливе откровенности с самим собой он признавал, что хотел бы развить необычайный экстрасенсорный дар Бренвен так, чтобы он мог сравниться с его собственным и даже превзойти его. Но если он не добьется финансирования своих исследований, он не сможет вернуться в Уэльс. Он оплатил это и предыдущее лето из собственного кармана, но его финансовые возможности не были безграничны.

Так многое зависело от него, добьется он финансирования своего проекта или нет! Ему нужно будет провести больше времени с Бренвен, потому что она упорно отказывались использовать свои необыкновенные способности после того, что они пережили в Пятой башне. И она пообещала, что никогда больше не станет делать этого. Она помогала ему в другом: делилась с ним своими знаниями истории и людей Уэльса, помогала ему классифицировать устные рассказы, собранные им в течение летних месяцев. И Гарри должен был признать, что Джейсон тоже оказывал ему большую помощь. Он был незаменим, когда нужно было разговорить людей, и еще умел очень незаметно пользоваться магнитофоном.

Наступила последняя неделя их пребывания в Уэльсе. Гарри отправил Джейсона на машине выполнить несколько поручений, ему хотелось побыть какое-то время наедине с Бренвен. За последние три недели, после того как она и Джейсон стали любовниками, такое выпадало нечасто.

Она выглядела прекрасно. Волосы свободно падали на плечи, как это нравилось Джейсону, а из расстегнутого ворота синей рабочей рубахи выглядывал шелковый платок, подаренный Джейсоном, его сине-зеленые узоры подчеркивали цвет ее глаз. Она улыбнулась ему, и Гарри подумал, увидел ли Джейсон в этих глазах нечто большее, чем их прекрасный цвет. Увидел ли он ум? Появляющуюся иногда стальную решимость? Заметил ли, как заметил это Гарри, что когда она чувствовала себя неловко в какой-то ситуации, то просто замыкаясь в себе, отгораживаясь от мира длинными черными ресницами? Интересно, подумал Гарри, как выглядят ее глаза, какое в них появляется выражение, когда ее охватывает сексуальный восторг?

— Гарри, почему ты так смотришь на меня? — удивленно спросила она своим мелодичным голосом.

— О, я просто пытался запомнить твое лицо. — Он поудобнее устроился на стуле, с интересом отметив теплое покалывание внизу живота: в этот момент он испытывал чувства, далекие от отеческих. — Возможно, пройдет много времени, прежде чем я снова увижу тебя.

— Вероятно, ты снова увидишь меня завтра и еще несколько раз до вашего отъезда, и в любом случае ты же вернешься сюда следующим летом. — Бренвен рассмеялась и прикоснулась своими прохладными длинными пальцами к его руке. Они сидели в кабинете, который раньше был гостиной, в коттедже, который Гарри и Джейсон снимали. — Не слишком ли это драматично, Гарри? Даже для тебя?

— Нет, Бренвен. Это серьезно. — Он отбросил назад прядь волос, которая постоянно падала ему на глаза — давно пора было подстричься. — Возможно, до нашего отъезда я не увижу тебя наедине, так, как сейчас, а я хочу сделать подарок…

— Подарок? Но, Гарри, ты не должен… Ты и так уже подарил мне слишком многое.

Гарри открыл ящик стола и достал оттуда мешочек из мягкой кожи, которая когда-то была светло-коричневой, но сейчас уже посерела от времени. Мешочек был туго завязан почерневшим кожаным ремешком.

— Это тебе, Бренвен.

Мешочек мягко лег в ее ладонь. Он был шелковистым и на удивление тяжелым.

— Открой.

— Он кажется очень старым. — Она ослабила кожаный ремешок, растянула горловину мешочка и заглянула внутрь.

— Ну же, — улыбнулся Гарри, — высыпай. Он действительно очень-очень старый, и там нет ничего бьющегося, я тебя уверяю.

Бренвен высыпала содержимое мешочка на поверхность стола. Сначала ей показалось, что перед ней лежит куча камешков, собранных ребенком. Все они были более-менее одного размера, приблизительно с фалангу пальца, имели клинообразную форму и темный синевато-серый цвет. Бренвен подняла один из них и воскликнула:

— Но это же синий камень! Они сделаны из синего камня!

— Да, — кивнул Гарри.

Она была взволнована этим открытием, но продолжала прикасаться к камням с почтительностью. «Хорошо, — подумал он, — хорошо».

— И на них какие-то значки. — Бренвен переворачивала камешки один за другим, пока они все не оказались перед ней значками вверх. Она пересчитала их, а затем озадаченно подняла глаза. — Здесь всего двадцать.

— А сколько же должно быть? — спросил Гарри, притворяясь, будто не знает этого.

— Больше двадцати. Это же руны, не так ли? Значит, число должно зависеть от того, какой век был избран в качестве источника рунического алфавита… Но в любом случае их должно быть как минимум двадцать восемь. Что это, Гарри? Детская игрушка? Старая обучающая игра?

Гарри был разочарован. Ему хотелось какой-то другой реакции.

— Я думаю, ты можешь назвать это игрушкой. Очень древней игрушкой. Но совсем не для детей.

Камни, казалось, притягивали к себе пальцы Бренвен. Она вытянула правую руку и, раздвинув пальцы, подержала ее над камнями. Прохлада быстро сменялась теплом. Подчиняясь какому-то внутреннему импульсу, девушка быстро подобрала один за другим три камня, причем со стороны казалось, что она взяла первые попавшиеся. И все же когда она сжала выбранные ею камни в ладони, то внезапно увиделалицо Джейсона. Джейсона не было здесь, он находился на расстоянии нескольких миль, и тем не менее она увидела его лицо. Лицо с жестоким, неприятным выражением. Она открыла ладонь и посмотрела на камешки, затем очень осторожно положила их обратно на стол.

— Я не думаю, что это игрушка, — сказала она, — и я не думаю, что они должны быть моими. У меня нет права на них.

— Что ты имеешь в виду? — коротко спросил Гарри. — Я делаю тебе подарок, а ты говоришь… Бренвен, эти рунические камни мои, и я дарю их тебе.

— Но синий камень священен.

Посмотрев на него, она снова кинула взгляд на камни. Рука потянулась к ним, но она тут же отдернула ее. Гарри ждал. Его уловка в конце концов срабатывала. Камни проявляли свою власть. Бренвен разрывалась между двумя мирами, и он специально поставил ее в это положение. Для ее же блага, как он сам надеялся. Он ждал, он хотел увидеть, как она поступит.

Камни выиграли. Внимательно всматриваясь в них, Бренвен поняла, что перед ее глазами проплывают другие места, другие люди. Неясно, неотчетливо, как бы прикрытыми дымкой, но все же она видела их. Она забыла о Гарри. Медленно, благоговейно выстроила маленькие камешки в круг. Они уже не казались ей маленькими, напротив — очень высокими, выше, чем она сама. Это был круг Стоящих камней, и она сама находилась в этом кругу, была одной из многих, которых было столько же, сколько этих камней. Послышался барабанный бой. Она чувствовала его ступнями, ногами, всем своим телом. Бум, бум, бум, бум — силу земли призывали сюда, к этим камням, внутрь этого круга. И сила росла. Бренвен подняла руки, произнесла какие-то слова — и тут же все покрылось туманом. Она стала бороться с туманом, снова и снова пытаясь отбросить его назад, наконец увидела сквозь пелену чье-то лицо, мудрое, но по-детски шаловливое, с высоким лбом, длинным, с горбинкой носом и широким ртом, один угол которого изогнулся в хитрой улыбке. Она знала этого человека, но не знала откуда. Казалось, он тоже затерялся в тумане и тоже принадлежал кругу Стоящих камней. Он заговорил, назвал его имя, и она тут же провалилась сквозь столетия, но этот мужчина продолжал находиться рядом.

— Гарри Рейвенскрофт! — воскликнула она.

— Он самый.

— Ты был там… но ты здесь.

Бренвен потерла виски кончиками пальцев и на мгновение закрыла глаза. Открыв их через какое-то время, сказала:

— Почему-то у меня такое ощущение, что ты хитростью заставил меня увидеть то, что я увидела. У синего камня есть сила, Гарри. Это было, нет, есть — не знаю, я иногда путаюсь между «есть» и «было». Одним словом, у него есть огромная сила. Даже у таких маленьких камешков, как эти. Но что я тебе рассказываю? Ты и сам знаешь. Так почему? Почему ты даришь мне эти камни?

— Я делаю это, чтобы напомнить, что у тебя есть дар — видеть.

— О, Гарри, пожалуйста. Ты говоришь сейчас прямо как моя бабушка. И кроме того, я не вижу будущее, а только прошлое, и я не собираюсь больше заниматься этим. И ты это знаешь.

— Расскажи мне о своей бабушке. У нее тоже была способность Видеть? Это наследственное в вашей семье?

— Нет, у бабушки — нет, скорее — сестры. И когда я была маленькая, бабушка всегда говорила, что эта способность есть и у меня. — Бренвен рассмеялась, вспоминая. — Моя мама сердилась, когда слышала это, она не хотела, чтобы ее дочери в этот современный век запутались в старых суевериях!

— А ты помнишь, почему твоя бабушка утверждала, что у тебя есть способность Видеть? — настаивал Гарри.

— По правде говоря, я ничего уже не помню. Только то, что у меня были какие-то видения или сны, и что я никому об этом не рассказывала. Наверное, поэтому я такая тихая и спокойная. Это просто стало моей природой.

— А сейчас у тебя бывают видения или сны? Пророческие сны?

Бренвен заколебалась. Они снова появились у нее после того, как она приехала в Лланфарен, но многолетний обет молчания было не так легко нарушить. Она сказала:

— Прошли годы, и я совсем забыла о них. Но после того, как я приехала в Лланфарен… Это так трудно, Гарри. Почему ты спрашиваешь?

Он наклонился через стол и схватил ее за руку.

— Потому что у тебя действительно есть способность Видеть! Я называю эту способность ее древним настоящим именем. Не отрицай свой дар. Ты должна научиться пользоваться им!

Бренвен тряхнула головой.

— Я не отрицаю, Гарри. Просто я никогда не облекала то, что со мной стало происходить недавно, в конкретные слова. Но в то же время я вовсе не уверена, что хочу «пользоваться» этим даром. И я точно знаю, что предпочитаю вообще не говорить о подобных вещах.

— Почему, Бренвен? И почему ты отказалась вернуться вместе со мной к священным местам? Ты не хочешь повторения подобных опытов? Отчего? Я так и не понял этого.

Бренвен протянула руку и начала собирать камни. Один за другим она опускала их в мешочек.

— Потому что то, что я увидела, существует в действительности. Я знаю это, даже если не могу объяснить. И еще я чувствую: то, чем ты собираешься заняться, мне не по силам. Я думаю, что, если бы мне понадобилось, но сейчас… Нет, спасибо. Это не для меня. — Она положила последний синий камень в мешочек и крепко завязала его. — Я хочу вернуть это тебе. Может быть, у тебя и есть право на священные камни, но у меня его нет.

Это был один из немногих случаев в жизни, когда Гарри Рейвенскрофт почувствовал себя униженным. Иметь такой дар, как у нее, и так небрежно с ним обращаться! Она протянула ему мешочек, но он покачал головой.

— Пожалуйста, не спорь со мной, Бренвен. Эти рунические камни были моими очень, очень долго. Теперь они твои. У тебя столько прав на них, сколько и у меня, а может быть, даже и больше. Они только помогают Видеть, вот и все. Камни можно бросать, чтобы с помощью рун читать слова, но без способности Видеть и толковать Увиденное сами эти значки не означают ничего. Именно поэтому потеря восьми камней не имеет значения. Пусть эти камни будут у тебя. Пользуйся ими. Кто знает — может быть, наступит день, когда тебе понадобится вся твоя сила.

Внутренний голос сказал Бренвен: Возьми их, он прав. Наступит день, когда тебе понадобятся рунические камни.

— Спасибо, — она наклонила голову в знак согласия и изучающе посмотрела на Гарри. Загадочный человек! — Скажи мне, Гарри, чего ты хочешь? Что в действительности скрывается за этим исследованием? Ты называешь это фольклором, но и ты, и я знаем, что за этим лежит нечто большее. Чего ты хочешь добиться?

Гарри постучал пальцами по столу и прищурился.

— Если я скажу, ты не должна никому говорить об этом.

— И Джейсону тоже?

Он кивнул; светлая прядь снова упала на глаза, и он снова отбросил ее назад.

— Хорошо, я не скажу.

— Я хочу снова найти ту власть и силу, которую мы когда-то потеряли. Силу тех, кого римляне называли друидами. Снова научиться изменять сделанное, вызывать к жизни и принуждать к поступкам! — Его светлые глаза блестели, как расплавленное серебро.

Бренвен вздрогнула и почувствовала, что ее спина похолодела.

— Ты никогда не задумывался, — прошептала она, — если мы, если ты когда-то обладал такой властью, то почему потерял ее?

Бренвен поцеловала Джейсона на прощание и обняла Гарри. Она положила ладонь на капот голубого «морриса-минор» и попрощалась также и с автомобилем. Они продадут его там же, где и купили — в Ливерпуле. Они отказались также и от аренды коттеджа. Гарри объяснил, что они смогут вернуться только в том случае, если он добьется финансирования, которое позволит ему продолжить исследования и закончить написание книги. Он больше не может позволить себе держать здесь машину или арендовать коттедж на собственные деньги.

Джейсон сел за руль. Задним ходом он выехал на дорогу, развернулся и направился к дамбе. Бренвен стояла на дороге перед коттеджем и махала им вслед. Джейсон рассердился на нее, потому что она решительно отказалась ехать вместе с ним в Соединенные Штаты. Он не мог понять того, что ей казалось таким простым и понятым: даже если она сможет сама содержать себя и получит стипендию для обучения в Редмунд-колледже, у нее не будет средств, чтобы помогать родителям. Она выросла, прекрасно сознавая и принимая тот факт, что, будучи старшим ребенком в семье, обязана помочь родителям вырастить младших. Она не позволила Джейсону просто отмахнуться от этого, и он рассердился. Бренвен вся похолодела внутри, когда увидела, что в гневе его лицо в точности похоже на то, что она видела, держа в руке камни.

Бренвен вздохнула. Ей будет не хватать Джейсона. Уже сейчас ее тело тосковало без него. Возможно, этого не следовало делать, но она никогда не будет сожалеть о том, что в конце этого лета Джейсон преподал ей эти сладкие сексуальные уроки. Он сказал ей, что вернется сюда следующим летом независимо от того, приедет Гарри или нет. Он сказал, что любит ее и не оставит надолго.

Бренвен закинула волосы за спину и направилась к замку. На самом деле она не думала, что он любит ее. Хоть и с большой неохотой, но она все же признавалась себе, что ее Голос был прав: она не любила его. Не любила по-настоящему. Но заниматься с ним любовью было так приятно. Во всяком случае, это было, несомненно, лучше, чем сидеть в одиночестве рядом с Джоном и Люси!

Она остановилась у подножия пандуса и посмотрела наверх. Ворота замка показались ей невероятно далекими, а дорога, ведущая к ним, необыкновенно длинной. Ее собственные ноги, казалось, налились свинцом. «Может быть, — подумала Бренвен, — я совершила ужасную ошибку? Может быть, я должна была уехать в Америку с Джейсоном и Гарри?..»

Проходило время после их отъезда, и Бренвен понимала, что ей необходимо что-то предпринять. Она чувствовала себя крайне неловко в обществе Керров. В последнее время взгляд Люси стал прямо-таки угрожающим — возможно, из-за Джона, который стал уделять слишком много внимания Бренвен. Похоже, он только что обнаружил эту молодую женщину под своей крышей и делал ей комплименты, и бросал на нее похотливые взгляды слишком часто, чтобы Бренвен и Люси чувствовали себя спокойно.

Лланфарен становился ей в тягость, и Бренвен подумала, что ей лучше было бы попросить перевода в другое место, чем потерять работу вообще. Она не сказала об этому Джону и Люси, хотя, если следовать общепринятой процедуре, должна была это сделать. Она спрятала написанное ею письмо в трест и в понедельник, когда Лланфарен был закрыт для посетителей, прошла пешком три мили, чтобы лично отнести это на почту в Олмвич-порт. Перевод был последней надеждой Бренвен, поскольку сейчас она не могла надеяться на помощь Гарри, а о Джейсоне просто не позволяла себе думать.

Но она не могла запретить снам приходить к ней.

Почти все время снился Джейсон, и, хотя она старалась забыть обо всем после пробуждения, тело было полно воспоминаниями. Часто она прикасалась пальцами к мешочку с руническими камнями, который всегда держала под подушкой, хотя и понимала, что это глупо и граничит с суеверием. Порой ее охватывало отчаяние, она хотела бросить камни, воспользоваться своей способностью Видеть — готова была сделать что угодно, лишь бы впереди блеснула надежда.

Дни шли, ничего не менялось. Она редко писала теперь в своем дневнике, потому что в последнее время из-под руки стали выходить лишь болезненные бессвязные фразы. Дневник больше не приносил покоя.

А внутренний Голос не говорил уже так долго, что она забыла о нем.

В конце апреля, когда Джон разбирал почту, он вручил ей письмо из Центрального треста. При этом он удивленно-вопросительно поднял бровь, но Бренвен, сделав вид, что не заметила этого, поблагодарила и сунула письмо себе в карман. Позднее, уже в своей комнате, она прочитала его. В просьбе о переводе ей было отказано, хотя и в исключительно хвалебных выражениях. Она была слишком ценным приобретением для Лланфарена. Вместо перевода ей увеличили жалованье. Увеличение было небольшим, но даже значительная прибавка не могла бы ее утешить.

Длинное письмо Джейсона прибыло, как он и рассчитывал, в тот день, когда Бренвен исполнилось девятнадцать лет. Он начал его словами о том, что сожалеет о своем долгом молчании и надеется, что это письмо сгладит его вину. Он писал, что был занят очень деликатной работой, порученной ему правительством. Сейчас он успешно завершил эту работу и может написать обо всем, что у него на сердце.

Джейсон написал Бренвен любовное письмо. Письмо это было великолепно, это было произведение искусства, такое же высокомерное в восхвалениях и убедительное в образах, каким был и его автор. Слова Джейсона, как капли дождя, падали на иссохшую душу Бренвен. Она оделась в его обещания, как в броню. Он писал, что приедет в начале июня, и сделал это. Бренвен бросила рунические камни, и они предостерегли ее. Ее долго молчавший Голос вновь заговорил и предостерег ее. Она убрала камни подальше; она заставила свой Голос замолчать. Бренвен вышла замуж за Джейсона.

Часть вторая ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ Вирджиния и Вашингтон, 1965–1967 гг

Глава 1

— Привет, Гарри. — Дверь закрылась. — Прошло уже много времени.

Гарри узнал ее голос; валлийский акцент проявлялся даже в нескольких словах. Он упрямо продолжал стоять лицом к окну своего офиса, ибо успел хорошо попрактиковаться в упрямстве за последние шесть месяцев, после того как Джейсон привез Бренвен, теперь миссис Джейсон Фарадей, в Редмунд-колледж. Гарри был разъярен поступком Джейсона и разочарован Бренвен и поэтому отказывался принимать их приглашения и не приходил на те вечеринки и мероприятия, где семья Фарадеев оказывалась вдвоем. Он был не удивлен тем, что Джейсон ничего не предпринимал для того, чтобы возобновить их предполагаемую дружбу, но ожидал, что Бренвен будет разыскивать его. Неделя проходила за неделей, она не появлялась, и разочарование Гарри становилось все глубже; она не была тем, кем он ее считал. Она позволила Фарадею поглотить ее, стала созданием самого Джейсона. Поэтому-то Гарри и не обернулся после того, как услыхал голос Бренвен.

— Э-э, — сказала Бренвен и прокашлялась, — я не стала заранее договариваться с тобой о встрече, потому что боюсь, что ты не захочешь видеть меня!

Молчание. Мысленно Гарри представил, как она расправила плечи и по-королевски тряхнула головой, отбрасывая свои длинные черные волосы за спину. Так она и сделала и с нажимом в голосе продолжала:

— Тебе лучше повернуться и поговорить со мной, потому что я не уйду, пока ты не сделаешь этого, Гарри Рейвенскрофт!

Гарри неохотно улыбнулся уголком рта. Он обернулся и, опираясь на подоконник, протянул:

— Добрый день, миссис Фарадей.

Бренвен вздернула подбородок, а ее сине-зеленые глаза блеснули. В них был виден дух, который он помнил, неукротимый дух. Прищурившись, он окинул ее взглядом. То, что он увидел, не могло принадлежать девушке с такими бездонными сине-зелеными глазами, девушке, умеющей разговаривать с прошлым. Создание Джейсона, жена Джейсона, кричала ее одежда: черный суконный жакет самого модного покроя с широким норковым воротником; из-под расстегнутого жакета были видны юбка из того же материала и свитер бледно-аметистового цвета. Интересно, во что она обута? Гарри обошел вокруг стола. Ну конечно — черные кожаные сапоги до колена на высоком каблуке. Именно это должна носить зимой 1965 года хорошо одетая жена преподавателя колледжа.

— Ну что ж, — сказал Гарри, — поскольку ты уже здесь, то мы можем и присесть.

Он показал жестом на пару мягких, слегка потертых кожаных кресел, разделенных низким круглым столиком, заваленным книгами и бумагами. Он не предложил ей помочь снять жакет, а молча сидел и смотрел, как она снимает его, а затем садится, поджав на одну сторону свои ноги, обутые в высокие сапоги. На мгновение ему показалось, что перед ним чужой человек, всего лишь одна из многих женщин — студенток или коллег, сидевших в этом кресле. Но вот Бренвен улыбнулась, шевельнула головой, длинные черные волосы рассыпались по плечу, и снова стала той молодой женщиной, которую он помнил. Гарри улыбнулся, потер руки:

— Мне кажется, нам нужно выпить! Херес, моя дорогая? Это единственное, что я держу у себя в кабинете.

— Херес подойдет.

Бренвен в свою очередь наблюдала за Гарри Рейвенскрофтом на фоне его кабинета на верхнем этаже одной из псевдоготических башен Редмунда. Эта комната подходила ему. Обиталище ученого джентльмена: кругом одни книги и темное дерево и потускневшее изящество довольно потертого, с поблекшими цветами восточного ковра.

Когда Гарри направлялся к ней, неся в каждой руке по небольшому стакану с хересом, косой луч ясного, по-зимнему безжалостного, послеобеденного солнца проник в окно и попал прямо на светлые волосы Гарри. Бренвен подняла глаза и увидела, что его голова окружена ореолом холодного пламени; тот же солнечный луч превратил в языки огня стаканы с красновато-коричневой жидкостью у него в руках. У нее перехватило дыхание, она моргнула и тут же отвернулась… отбрасывая прочь видение, которое уже почти предстало перед ее глазами. В ее сознании снова забился старый-старый вопрос: кто этот человек, эта загадка? Представляет ли он собой добро или зло?

— Бренвен. — Гарри наклонился над ней.

Она взяла протянутый ей стакан и пробормотала благодарность. Херес имел привкус ореха, был сухим и пикантным; он помог ей собраться с силами. Она посмотрела на Гарри, который в знакомой позе сидел в противоположном кресле.

— Знаешь, на какое-то мгновение, — призналась она, — я подумала, мне показалось, что мы снова в Лланфарене. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Гарри пожал плечами, ничего не ответив, и отхлебнул из своего стакана. Бренвен, которую его молчание снова заставило занервничать, скрестила ноги и подняла глаза к окну, через которое лился свет. «Как быстро садится солнце зимой, — подумала она, — и в Вирджинии, и в Уэльсе. Скоро наступят сумерки, и мне нужно будет уходить. Я не могу просто сидеть здесь, пить вино, чувствуя себя так, будто ничего не изменилось. Мне надо спросить…»

Гарри прервал ее мысли.

— Камни все еще у тебя?

— Рунические камни? Конечно.

— Я полагаю, — небрежно протянул Гарри, — что ты вряд ли… э-э… советовалась с камнями по поводу своего брака. Ни до свадьбы, ни после.

— Нет, я советовалась… — Бренвен ощутила облегчение от того, что Гарри коснулся этой темы, и продолжила: — До свадьбы, но не после.

— И…

— И, — сказала она, тряхнув головой, — то, что я увидела, — только мое дело. Я оставила все это там, позади, Гарри. Все это принадлежит Уэльсу, Лланфарену. Это новая страна. У меня новая жизнь. И мне столькому необходимо научиться!

— Твои способности, твой дар будут работать здесь не хуже, чем в Уэльсе, и ты сама об этом знаешь.

Бренвен молчала. Когда Гарри стало ясно, что она не собирается отвечать, он сказал:

— Да, у тебя здесь действительно новая жизнь. Я знаю, что ты записалась на английское отделение.

Будучи профессионалом-медиевистом, Гарри преподавал и историкам, и археологам, и студентам английского отделения. Он специально зашел в учебную часть, чтобы посмотреть на ее документы; он знал не только, что она записалась на английское отделение, но и какие курсы посещает; а когда сессия останется позади, узнает, какие она получила оценки.

— Да, я — на английском отделении. Но я не это имела в виду, когда говорила, что мне столькому надо научиться. Если бы я была только студенткой, мне было бы намного легче. Я имела в виду все остальное… Гарри, я думала, что, когда я приеду сюда, у меня будет здесь как минимум один друг. Помимо Джейсона, я хочу сказать. Ты. Что случилось? Почему ты избегаешь нас, тратя на это столько усилий? Я видела, как ты окидываешь взглядом комнату на этих ужасных преподавательских вечеринках и, видя нас с Джейсоном, тут же исчезаешь. Не говоря уже о том, что ты ни разу не пришел к нам в дом, хотя мы тебя приглашали. Ты даже не ответил на приглашения! Я знаю, что-то здесь не так. Должна же быть какая-то причина!

— О да, причина существует, — кивнул Гарри.

Ее отчаяние было очевидно, и он рад был снова увидеть страстно правдивую женщину под этим внешним налетом самообладания и уверенности в себе. Ему доставил удовольствие сам неосознанный выбор слов: «эти ужасные преподавательские вечеринки», и его сердце смягчилось. И еще, сидя рядом с ней, он заметил несколько интересных деталей. Ее одежда отвечала последним требованиям моды, но лицо — нет. На нем совершенно не было косметики. Хотя он и не был специалистом в этом вопросе, но похоже, что и губы ее не подкрашены. А кожа была такой же матовой, какой он ее запомнил, но слишком бледной, что свидетельствовало о том, что Бренвен уже долго находится в сильном напряжении. И волосы были точно такими же, как раньше: длинными и гладко спадающими вниз от прямого пробора, а не начесанными до невыразимой высоты согласно теперешней моде. Ее руки были ухоженными, но ногти коротко подстрижены и не накрашены, и на левой руке не было обручального кольца с бриллиантом. У нее было всего лишь простое тонкое золотое кольцо. Это удивило его. Он был уверен, что Джейсону хотелось бы, чтобы его жена демонстрировала окружающим бриллиант с голубиное яйцо. Возможно, думал Гарри, она, в конце концов, и не является полностью созданием Джейсона.

Внезапно Гарри спросил:

— Джейсон покупает тебе одежду? Я не имею в виду, платит ли он за нее, а выбирает ли он ее сам, говорит ли тебе, что тебе носить?

— Да, — озадаченно ответила она, застигнутая врасплох этим вопросом.

— Он подарил тебе обручальное кольцо с бриллиантом?

— Он хотел, но… Гарри, я не понимаю, какое это имеет отношение к теме нашего разговора!

— Просто пойди мне навстречу, у меня есть причины, чтобы задать тебе этот вопрос. Джейсон хотел подарить тебе бриллиант, но… что?

— Но я не захотела принять его. Я поступила некрасиво, но не стыжусь этого. Я вынудила Джейсона продать кольцо и на эти деньги купить ренту для моих родителей. Я заставила его понять, что если выйду за него замуж и перестану работать, то лишу свою семью источника существования, в котором она действительно нуждается.

— И конечно же, Джейсон был против того, чтобы его жена работала.

— Он так сказал.

— Поэтому он купил ренту для твоих родителей.

Гарри ничего не делал, чтобы нарушить тишину, повисшую в комнате. Он знал, что Бренвен чувствует себя неловко, но хотел, чтобы она чувствовала себя именно так. Наконец он сказал жестким голосом:

— Ты понимаешь, что в какой-то мере Джейсон купил тебя.

— В какой-то мере да, я полагаю, что он купил меня. — Бренвен вздернула подбородок, но вызывающее выражение ее лица не могло скрыть темных теней, залегавших у нее под глазами. — Ну и что?

— Мне просто интересно, вот и все.

Гарри принял решение быть честным с Бренвен до конца. Он еще не знал в точности, почему она вышла замуж за Джейсона, но по крайней мере убедился, что она не полностью капитулировала перед мужчиной, которого он теперь считал своим врагом. Гарри скажет ей правду, какой бы тяжелой она ей ни показалась.

— Значит, — начал он, — ты хочешь знать, почему я не встретил тебя и твоего мужа с распростертыми объятиями, когда вы возвратились сюда после своего медового месяца? Я не скажу, что был рад получить твое письмо из Лондона, в котором ты сообщила мне, что вышла замуж, но это было очень мило, что ты проинформировала меня об этом. Я расскажу тебе все, но сначала мне бы хотелось узнать: что сказал Джейсон о причинах нашего… э-э… отчуждения? Я думаю, ты задавала ему такой вопрос.

— Да. Он сказал, что твое поведение вообще стало очень странным после того, как тебе отказали в финансировании проекта. Что ты все еще ощущаешь горечь поражения, и что встреча со мной только лишний раз напомнила бы тебе об этом.

— Горечь поражения… — Гарри холодно улыбнулся. — Остроумный ответ и в каком-то отношении правдивый. Я слегка потерял голову после того, как мне отказали в финансировании. Если бы я не впал тогда в один из своих мрачных периодов — со мной такое случается, ты поймешь, когда узнаешь меня лучше — возможно, ничего из того, что последовало за этим, не случилось бы. Я до сих пор не могу простить себе временной слабости. Бренвен, я продолжу свой рассказ, но перед этим я должен попросить тебя никогда не говорить Джейсону ничего из того, что ты сейчас услышишь. Обещаешь?

Последовала долгая пауза, она принимала решение.

— Да, обещаю.

— Очень хорошо. Я хочу начать с того, что Джейсон и я никогда не были друзьями в настоящем смысле этого слова. Я очень сомневаюсь в том, что этот человек вообще способен к дружбе. И поэтому я так же серьезно сомневаюсь в том, что он способен к жизни в браке, и ты должна позволить мне остаться при своем мнении. Когда Джейсон приехал сюда четыре или пять лет назад, мы сблизились благодаря тому простому факту, что мы почти одного возраста, хотя я и немного старше, оба были холостяками в обществе, где социальные обязательства играют первостепенную роль, и где почти все были женаты. Нам было удобнее все делать вместе — это избавляло нас от необходимости становиться кавалерами совершенно неинтересных женщин по воле хозяек, которые не могли выносить нечетного количества гостей за своим обеденным столом.

— Я вполне могу понять это. Все эти так называемые социальные обязанности для меня — мука.

— Вот-вот. Мне понадобилось некоторое время, где-то около года, чтобы понять, что Джейсон Фарадей ни с кем не дружит. Он скорее поддерживает отношения с людьми, которые могут в какой-то степени оказаться ему полезными. Я был ему полезен, потому что открыл перед ним двери в определенный слой общества. Твой муж — блестящая, харизматическая личность, но он приехал в Редмунд, если можно так выразиться, неотесанным. Я думаю, что с первого же раза, когда я пригласил его к себе домой, он хотел впитать мой образ жизни, и я охотно брал его повсюду с собой, давая ему такую возможность. Я не чувствую себя так, будто мною воспользовались, потому что мне самому это было интересно. Власть обаяния Джейсона, его способность манипулировать людьми просто изумляла меня. И кроме того, я не люблю путешествовать в одиночестве. Джейсон оказался приятным товарищем для путешествий. Я думаю, он ездил со мной, потому что раньше у него не было таких возможностей выезжать за пределы страны, но ты сама видела, что он часто оказывался очень полезен. В путешествиях брал на себя свою долю обязанностей и выполнял ее.

Бренвен кивнула.

— Итак, мы неплохо уживались друг с другом, пока впервые наши мнения серьезно не разошлись. Мы спорили о тебе, Бренвен. Я недооценил его. Понимаешь, он был одержим идеей заполучить тебя, но я думал, что после того, как… — Гарри замялся, раздумывая, как бы поделикатнее выразиться.

Бренвен поняла, что он хочет сказать, и пришла ему на помощь:

— Ты думал, что после того, как мы станем любовниками, он потеряет ко мне интерес. То же самое думала и я.

— И ты? — Гарри улыбнулся. — Очевидно, мы оба ошиблись. Но вернемся к нашему разговору. Джейсон обманул и предал меня. Весь прошлый год, когда я думал, что он покончит с тобой, он сидел и плел заговор. Он зациклился на том, чтобы завладеть тобой, и знал, что я попытаюсь предотвратить это. Поэтому он устроил все так, чтобы оказаться в Уэльсе прошлым летом, и, кроме того, он сделал все для того, чтобы меня там не было. О, я уверен, что он прекрасно знал: я сделаю все, что будет в моей власти, чтобы не дать тебе выйти за него замуж!

Бренвен была обеспокоена, ее глаза потемнели, но она молчала.

— Я осмелюсь предположить, что ты не знаешь очень многого о человеке, за которого вышла замуж. Ты просто не можешь этого знать — он очень мало отдает себя и в то же время высасывает другого человека полностью, если его не остановить. Ты не должна позволить ему сделать это с тобой!

Она все так же молча, медленно покачала головой, а ее потемневшие глаза стали просто огромными.

— Я сам, — продолжал Гарри, — знал его, оказывается, плохо. Летнее письмо, в котором ты сообщала о своем замужестве, настолько потрясло меня, что вывело из состояния апатии. Я был изумлен тем, что он отправился в Уэльс в одиночку. Я очень мало видел Джейсона весь предыдущий год — он проводил гораздо больше времени в Вашингтоне, чем раньше, и поэтому у меня не было ни малейшего представления о том, что он задумал. У меня были какие-то неясные мысли о том, чтобы пригласить тебя приехать сюда поработать вместе со мной над нашим проектом с тем, чтобы слегка изменить его и добиться-таки его финансирования, но я не продумал все это до конца, потому что был убежден, что у меня еще есть время. И вот — пожалуйста! Новость о твоем замужестве свалилась мне на голову, как тот снег из пословицы!

— О, Гарри!

— Я могу сказать тебе, что этот шок заставил меня действовать. У меня есть собственные друзья в Вашингтоне, они отличаются от друзей Джейсона, но по-своему тоже очень влиятельны. Я начал наводить справки. Видишь ли, Бренвен, я хотел добиться правительственного финансирования, государственная деятельность — это сфера Джейсона. Внезапно мне показалось весьма вероятным, что Джейсон использовал свое влияние и устроил так, чтобы мне было отказано. Конечно, для того, чтобы быть уверенным, что я не окажусь следующим летом в Уэльсе.

— О нет! — в отчаянии воскликнула она. — Ведь он помогал тебе целых два лета. Ты ошибаешься, Гарри!

— Скажи мне честно. Ты вышла замуж за Джейсона потому, что он предоставил тебе финансовую возможность уехать из Уэльса в эту страну. Но он сделал бы это только при одном условии: чтобы ты была с ним, а ты не стала бы жить с ним, если бы вы не были женаты. Если бы я был там, Бренвен, если бы я смог помочь тебе приехать в Соединенные Штаты другим способом, ты все равно бы вышла замуж за Джейсона Фарадея?

Бренвен глубоко вздохнула.

— Это было не совсем так… но какой смысл оглядываться в прошлое. Если ответить честно… — Бренвен понурилась и почувствовала себя несчастной, ибо ей нелегко давалось подобное признание, — если бы у меня был какой-нибудь другой выход, если бы ты приехал, я бы не вышла замуж за Джейсона.

— Проклятье! — Взволнованный, рассерженный Гарри вскочил с кресла и заходил по комнате.

Бренвен попыталась успокоить его.

— Сейчас, после того как я вышла замуж, я действительно думаю, что все будет хорошо. Мне понравится жить здесь, я привыкну. Я благодарна Джейсону, что он помог моей семье, и у меня здесь есть возможности, которых у меня не было бы никогда, если бы я осталась там, в Англии. Теперь только от меня зависит, воспользуюсь я ими или нет. Джейсон действительно очень хорошо ко мне относится, он любит меня…

Гарри остановился, сердито смахнул со стола книги и бумаги и сел на него прямо перед Бренвен. Он взял обе ее руки в свои, и в глазах его показались слезы гнева или печали, или и того и другого.

— Бренвен, милая, будь осторожна. Когда я наводил справки о Джейсоне, узнал нечто, гораздо более обеспокоившее меня, чем просто информация о том, что если бы он захотел помешать мне получить финансирование — а я уверен, что он захотел этого, то он мог бы это сделать. Видишь ли, Бренвен, я выяснил, что никто в точности не знает, чем занимается в столице Джейсон. Все только подозревают, на кого он работает. А если и есть люди, которые посвящены в его деятельность, то они боятся об этом говорить. Его не любят и не уважают — его боятся. Джейсон Фарадей — человек, который занимается секретной деятельностью в очень высоких сферах. Это опасно, Бренвен. И он лжец. Никогда, никогда не забывай, моя дорогая, что твой муж — Большой Мастер Лжи!

Бренвен вздрогнула. Она вырвала свои руки из рук Гарри и охватила себя за плечи. Против своей воли она вспомнила о том, о чем Гарри уже спрашивал: советовалась ли она с руническими камнями до свадьбы. Да, она сделала это и тут же постаралась убедить себя, что не поняла этих нечетких, ужасных видений. Она не хотела видеть правды. Ее Голос, как бы утешая, говорил менее пугающие вещи. «Подожди, — сказал Голос, — придет время, и ты найдешь другой выход». Но Джейсон был так настойчив. Как часто сила его обаяния заставляла ее забывать то, о чем говорил Голос? Часто, настолько часто, что теперь она уже больше не слышала его.

И кроме того, ее положение казалось безысходным, она больше не могла ждать.

Гарри поднес наполовину полный стакан хереса прямо к носу Бренвен.

— Допей. Ты почувствуешь себя лучше.

Она послушно допила. Затем заметила, что комнату заполнила полутьма, а небо за окном стало темно-синим.

— Мне пора возвращаться домой, — сказала она, надевая жилет. — Я приехала сюда сегодня в надежде найти способ каким-то образом помирить вас с Джейсоном, но вижу, что это невозможно. Я хотела, чтобы мы дружили втроем и чем-то занимались все вместе, как это было в Лланфарене, но этого больше не будет. Прости меня.

— Ты права, этого больше не будет. — Гарри протянул к ней руку. — Я рад, что ты пришла ко мне, Бренвен. Ты придешь еще раз? Меня не оказалось рядом с тобой летом, когда я был тебе нужен, но я здесь сейчас для тебя. Возможно, как жене Джейсона, я нужен буду тебе еще сильнее, чем раньше. Позволь мне быть твоим другом.

Бренвен стояла, застегивая жакет одной рукой. Она прикоснулась ладонью другой руки к щеке Гарри.

— Ты заставил меня о многом задуматься. Я должна быть честной по отношению к Джейсону. Я сделала выбор, когда вышла за него замуж, и теперь я должна придерживаться условий соглашения.

Гарри проворчал:

— Вовсе не обязательно честно придерживаться условий соглашения с человеком, который даже не знает значения этого слова!

— Какого слова, — поддразнила его Бренвен, — «честно» или «соглашения»?

— Честно! — воскликнул Гарри и поднялся со столика, на котором он сидел, чтобы проводить ее. Он протянул руку, чтобы открыть дверь кабинета, и остановился, загораживая выход Бренвен.

— Ты прощаешь мне мое ужасное поведение за эти прошедшие шесть месяцев? — прошептал он. Это было совсем не то, что он хотел сказать, но это тоже подходило.

— Да. Не будь таким глупым!

Бренвен испытующе посмотрела в лицо Гарри. В этот момент он был меньше загадкой, а больше просто человеком, и очень обеспокоенным человеком. Она почувствовала, как от Гарри исходит глубокая, нежная забота, она ощущала его тепло, пронизывающее кожу. Это не было похоже на опаляющий жар страсти Джейсона, к которому она пристрастилась и которого жаждала, как наркоман жаждет очередной дозы. Бренвен протянула руки вверх и наклонила лицо Гарри, чтобы поцеловать его в щеку.

— Спасибо за заботу, — сказала она.

Гарри стоял в дверях и смотрел ей вслед до тех пор, пока ее шаги не исчезли вдалеке. Он был одновременно и рад, и опечален тем, что ошибался, — Бренвен отдала свое тело Джейсону, но душа ее осталась неприкосновенной. Бренвен, была ли ее фамилия Теннант или Фарадей, оставалась самой собой.

Он снова прошел в кабинет и выглянул из окна на самой вершине башни во двор внизу. Высокая черная тень широкими шагами пересекала мощеный двор. Гарри вспомнил, что она так и не сказала, зайдет ли к нему еще раз.

Машина была для Бренвен не только убежищем от январского ветра. Это было также место, где она могла остаться наедине со своими собственными мыслями, а после разговора с Гарри Рейвенскрофтом ей это было крайне необходимо. У нее был черный «мустанг» с сиденьями, обитыми светло-коричневой кожей — Джейсон подарил его на Рождество. Когда он вручал ключи и документы, то подчеркнул, что «мустанг» — совершенно новая модель компании «Форд Мотор» и что она, Бренвен — один из немногих в стране первых обладателей этого автомобиля. Бренвен повернула ключ в зажигании, вдохнула чудесный запах нового автомобиля и почувствовала благодарность к мужу, который сделал ей такой подарок.

Тут же в ее сознании раздался голос Гарри:

— Джейсон купил тебя.

«У меня все мысли смешались, — подумала Бренвен. — Я не могу ехать домой в таком состоянии. Джейсон увидит, что я взволнована, и захочет узнать почему, а я не могу сказать ему, что была у Гарри». Она бросила взгляд на часы, одну из немногих вещей, которые она сохранила из дозамужней жизни. Они показывали почти шесть. Поздно. Джейсон скоро будет дома, если уже не пришел. В следующий раз, подумала Бренвен, направляя свой «мустанг» подальше от колледжа, подальше от своего дома, она встретится с Гарри в тот день, когда Джейсон уедет в Вашингтон. Она была уже на полдороге к шоссе, когда поняла, что одно решение возникло само собой: она снова встретится с Гарри.

Бренвен подъехала к торговому центру на окраине Калпепера. Она купит что-нибудь из деликатесов, что-нибудь, что любит Джейсон, и скажет ему, что была в магазине и забыла посмотреть на часы. Другими словами, она обманет Джейсона. Она никогда не делала этого раньше. Ей не хотелось этого и сейчас. Стоила ли дружба с Гарри такой цены? Она быстро перебрала в мыслях возможные последствия уже принятого ею решения. В закрытом тесном кругу преподавателей Редмунда считалось неприемлемым для замужней женщины иметь друга-мужчину, если он одновременно не являлся также другом мужа. Бренвен уже чувствовала себя каким-то аномальным явлением, так как была и женой, и студенткой. Она не чувствовала себя комфортно ни в одной из этих ролей. Узкие рамки принятых в преподавательском коллективе правил душили ее, а выйти за их пределы у нее пока не получалось. Именно поэтому она в конце концов отыскала Гарри Рейвенскрофта. Он уже знал ее, и она на какое-то время почувствовала себя самой собой, сидя рядом с ним. Да, дружба с Гарри стоит этой цены. После сегодняшней встречи она не сомневалась в том, что Гарри ей необходим.

На обратном пути из торгового центра ароматы ветчины и кислой капусты заглушили запах нового автомобиля. Все это предназначалось для бутербродов, которые ее научил делать Джейсон. Как многому ее научил Джейсон! Наконец Бренвен заставила себя подумать о муже. Невзирая на то, что сказал Гарри, она чувствовала, что знает достаточно много о том человеке, за которого вышла замуж. Она знала, что он был родом из маленького городка на юге Огайо; его родители переехали в Хьюстон в Техасе, и там они оба умерли, когда Джейсон уже учился в Гарварде. У него не было ни братьев, ни сестер, как он сам сказал родителям Бренвен. Единственный сын, который родился, когда его отец и мать были уже немолодыми. Он всегда интересовался политикой, выбрал политологию своей специальностью в университете, защитил диплом и зарабатывал себе на жизнь тем, что проводил исследования и писал речи для различных политиков-кандидатов. Эта работа в конце концов привела его в Вашингтон, а оттуда — в Редмунд-колледж, где он стал преподавать политологию, продолжая свою деятельность в Вашингтоне в качестве консультанта.

Консультанта в области чего? И для кого? В устах Гарри это прозвучало так… так зловеще. Бренвен никогда не задумывалась о деятельности Джейсона в качестве консультанта, по правде говоря, ее это совсем не интересовало. Единственное, что хотя бы отдаленно беспокоило — отношение Джейсона к преподаванию. Бренвен понадобилось меньше недели побыть студенткой, чтобы выяснить: среди студентов существовал буквально культ Джейсона. Это очень мешало, когда она пыталась подружиться с кем-нибудь. Джейсон, казалось, принимал и даже поощрял это обожание. Во всяком случае, на людях. Но однажды дома вечером он презрительно высказался насчет «легковерия толпы» и назвал своих студентов отличным примером этого. Он похвалился ей, что, если бы захотел, смог бы превратить этих сыновей и дочерей из благополучных семей — вежливых, немного скучноватых и достаточно консервативных — в орущую толпу фашистов. Она была шокирована этим заявлением и тут же отнесла его на счет того, что они слишком поздно задержались на вечеринке, и он выпил больше обычного.

Сейчас, поворачивая с шоссе на обсаженную деревьями улицу, которая соединяла жилые кварталы Редмунда с кампусом, Бренвен вспомнила, что Джейсон как-то в разговоре с ней высказал также презрение к своим коллегам-преподавателям. У Джейсона не было степени доктора философии, и она очень удивилась, когда узнала об этом. И он не собирался добиваться ее получения, ибо, как он сам сказал, если она не была ему нужна, чтобы получить эту работу, то тем более не нужна, чтобы ее удерживать. Он не беспокоился также об упрочении своей научной репутации — почти ничего не публиковал, как это делали другие профессора. «Я не могу тратить время на все это, — говорил он, — во всяком случае, не ради великой чести прочесть один-два курса за семестр».

— Боже мой! Как я могла быть такой глупой! — воскликнула Бренвен вслух.

Их дом из красного кирпича с белой отделкой, выделявшейся в свете уличного фонаря, находился уже в квартале от нее, и она замедлила ход автомобиля настолько, что он еле полз. Она только что поняла, что все время, с момента их первой встречи, думала о Джейсоне Фарадее как о профессоре колледжа. Но они не могли бы жить так, как они жили, если бы их единственным доходом было то, что Джейсон зарабатывал в качестве преподавателя, читая один-два курса за семестр! Она слышала термин «личный доход» в разговорах жен на преподавательских вечеринках и узнала, что он означает деньги, унаследованные от семьи — у большинства преподавателей Редмунда был подобный личный доход. Но не у Джейсона. Он происходил не из того слоя общества, где что-то передавалось по наследству. Значит, большинство своих денег Джейсон зарабатывал в Вашингтоне! Неожиданно слова Гарри о положении Джейсона в столице приобрели для нее новое значение.

Все ее мысли снова смешались. Она была склонна отбросить все, что Гарри, по его заверениям, узнал от своих вашингтонских друзей о деятельности Джейсона. Она знала, что Гарри склонен все излишне драматизировать; его идеи иногда завлекали его слишком далеко. Она не раз замечала это еще в Лланфарене. Ей было бы гораздо легче поверить, что Гарри просто от отчаяния слишком много нафантазировал по поводу финансирования, в котором ему было отказано по совершенно законным причинам, нежели в то, что Джейсон интриговал, строил заговоры и делал все то, о чем говорил Гарри. Но что, если Гарри был прав, что, если все эти его идеи — не просто измышления, а самая настоящая правда?

Джейсон был дома. Он оставил дверь гаража открытой для нее. Она аккуратно поставила свой «мустанг» рядом с серым «кадиллаком» своего мужа и еще немного посидела в машине, подготавливая как свою улыбку, так и свою историю. Как она ни пыталась, не могла заставить свое сознание проясниться. Что, если Гарри был прав? Сноваспросила она себя. Она всем сердцем надеялась на то, что научится любить своего мужа. Что, если вместо этого она научится бояться его?

Джейсон Фарадей был разгневан. С ним это случалось часто. Он знал, что если когда-нибудь потеряет контроль над собой и позволит своему гневу выплеснуться в неподходящем месте и в неподходящее время, то может очень сильно уронить себя в глазах окружающих, и поэтому он четко себя контролировал. В настоящий момент он был разгневан поведением Бренвен. Его чувства кипели где-то на уровне четырех по десятибалльной шкале. Не так уж плохо. Но если она вскоре не появится дома…

Он свернул журнал «Тайм», который пытался читать, и с силой хлопнул им по журнальному столику. Еще раз: хлоп! Какого черта она где-то пропадает? Хлоп! На этот раз еще сильнее. Резкий громкий звук был приятен для ушей, а руки приятно покалывало от силы удара. Еще будучи ребенком, Джейсон обнаружил, что внутренние мучения можно облегчить, если мучить другие, более беззащитные, чем он сам, живые существа. Очень долго он втайне от других мучил и в конце концов убивал маленьких животных: лягушек, черепах, собак, кошек. Особенно кошек: он впервые убил кошку, когда ему было семь лет, и после этого повторял снова и снова, пока это не стало слишком легким делом, и он не почувствовал, что больше не удовлетворяет ту ярость, которая кипела у него в груди. Потом наступили тяжелые годы: хоть он и получал огромное облегчение, избивая младших, более слабых детей, но уже понимал, что это может навлечь на него большие неприятности. Счастливый, как казалось ему, компромисс был найден, когда в подростковом возрасте его гнев стал напрямую связан с его сексуальностью, и он сделал изумительное открытие, что существуют женщины, которые позволяют причинять им боль во время секса. Но лучше всего было то, что даже те женщины, которые не любили, чтобы им причиняли боль, потом никогда ничего не рассказывали. Став взрослым мужчиной, Джейсон научился контролировать свой внутренний гнев и жестокость, превратившись в опытного сексуального садиста — конечно же, тайно и с партнерами, которых он очень тщательно отбирал и которым очень хорошо платил. Он думал, что женитьба на Бренвен может изменить его, так как он был убежден, что действительно любит ее. Но сейчас…

Хлоп! Обложка журнала разорвалась пополам, пепельница и хрустальная сигаретница, стоящие на журнальном столике, подпрыгнули и звякнули, а «бурбон» чуть было не выплеснулся через край низкого стакана. С четырех уровень гнева поднялся где-то до семи. Джейсон улыбнулся мрачной улыбкой, которую Бренвен никогда не видела — пока. Его дыхание стало тяжелым и прерывистым, и он почувствовал, как зверь в его груди принялся искать выход наружу.

— И-и-их! — Резкий и уродливый звук вырвался из груди Джейсона. Он швырнул свернутый журнал через всю комнату с такой силой, что страницы даже не успели развернуться, и журнал с глухим стуком ударился о противоположную стену, а затем упал на пол.

Тяжело дыша, Джейсон охватил руками большую голову, с силой сжимая виски ладонями. Он плотно зажмурил глаза и увидел красные, желтые и оранжевые вспышки; подождал, пока этот фейерверк гнева не растает и не сменится обычным черным фоном. Затем открыл глаза, взял стакан с «бурбоном» и осушил его. Так, еще спокойнее. Он прошел в столовую, чтобы снова наполнить стакан из графина, стоящего на буфете, останавливаясь на пути, чтобы поднять разорванный журнал и бросить его в мусорное ведро.

— Сука! — пробормотал он и снова выпил. Зверь, живущий у него в груди, затих, но Джейсон чувствовал, как кровь гулко бьется в жилах. Мрачное, опасное биение. «Я слишком надолго оставил это, — подумал он, — слишком долго не давал этому выхода». Женитьба, любовь к Бренвен не избавили его от потребности…

Джейсон ощутил какое-то мазохистское удовлетворение при мысли о том, что брак не изменил его в той степени, в какой, как он сам думал, мог бы изменить. Его темным, мрачным страстям все еще требовался выход, он искал способа выпустить на свободу ярость, которая жила в нем, насколько он помнил, всю жизнь.

Существовали места, куда он мог бы пойти, вещи, которые он мог бы сделать. Он улегся на диван, сорвал галстук и начал строить в уме планы. Он не обращал внимания на эрекцию, которая возникла тут же, как только он пустился в свои мрачные размышления. Он не знал, что его глаза заблестели, а лицо раскраснелось, и он не слышал, как Бренвен завела свою машину в гараж.

Металлический звук резко открываемых дверей прервал его мысли. В прихожей послышались шаги и раздался ясный, слегка запыхавшийся голос Бренвен.

— Джейсон! Джейсон, извини меня! Я поехала за покупками в Калпепер и совсем забыла о времени.

Джейсон бросил взгляд на жену, которая стояла в дверях гостиной.

— Я совсем не хотела, чтобы ты возвращался в пустой дом, — сказала она.

Он хищно улыбнулся. Жар, который он уже чувствовал между ногами, усилился, когда он принялся пожирать взглядом лицо Бренвен, которое имело форму сердца и казалось таким бледным на фоне темного мехового воротника.

— Черного, черного цвета волосы у моей любимой, — сказал он. Ему было абсолютно наплевать на то, что он слегка пьян.

— Что? — Бренвен прижала к груди пакет с продуктами и неуверенно улыбнулась.

— Это американская народная песня. — Джейсон поднялся с дивана. Если несколько минут назад он был разъярен поведением жены, то сейчас он весь горел желанием и с вожделением смотрел на нее. Он не пел, а говорил своим прекрасным голосом, играя на нем, как на инструменте. — Народная песня, которая как будто была написана о тебе: «Черного, черного цвета волосы у моей любимой. Губы ее — удивительной красоты…» — Он поцеловал, слегка покусывая, ее губы. — Удивительной красоты, — низким голосом повторил он.

— Джейсон! — Его голос гипнотизировал. Его руки гладили ее по плечам и спине. Пакет с продуктами куда-то исчез, жакет расстегнулся, и она почувствовала его горячие губы у себя на шее. — Я думала, ты будешь сердиться на меня за то, что я опоздала. — Это были последние слова, которые она смогла произнести.

Джейсон, руки и губы которого стали более настойчивыми, продолжал:

— Самые ясные глаза… и самые храбрые руки… Насколько храбрые у тебя руки, Бренвен? — Он снял с нее перчатки, расстегнул молнию на брюках и направил обе ее руки вниз, в то время как сам с голодной настойчивостью продолжал целовать ее губы.

— О! Боже мой! — выдохнула Бренвен, подчиняясь, загораясь от огня, которым пылал ее муж. Она ощущала его в своих руках — огромным, слегка скользким; сама же чувствовала себя так, будто ее кости растворились, воля куда-то улетучилась, и ее место заняло ощущение полнейшей беспомощности, она не знала, где или как он овладеет ею, ей было абсолютно все равно — лишь бы он сделал это поскорее!

Сила! Контроль! Контроль, контроль, снова и снова повторял про себя Джейсон. Он гордился своим самоконтролем. Он мог поддерживать эрекцию в течение долгого, очень долгого времени, заставляя женщин умолять его. Сейчас! — кричали они. — О, пожалуйста, сейчас! Даже Бренвен, невинная Бренвен, он научил ее всему… но ему не пришлось учить ее умолять.

Бренвен сделала резкий вдох. Контроль, подумал Джейсон и заставил свои зубы оторваться от ее набухшего соска. Он никогда не причинит ей боль, он никогда не причинит боль ей, своей жене. Никогда. Контроль!

Джейсон услышал собственный стон. Он научил Бренвен всему, что она знала, это так, но она оказалась превосходным учеником — превосходным! Он чувствовал у основания позвоночника ее сильные изящные пальцы, они, как мотыльки, летали в расщелине между его ягодицами. Он снова застонал и раздвинул ноги, когда она направила свои пальцы еще ниже. Контроль! Контроль, контроль, подумал Джейсон, когда Бренвен нашла кончиком языка его пупок, продолжая своими пальцами возбуждать его. Возможно, огонь ее страсти был более чистым, но он был таким же жарким, как и его собственный.

Он больше не мог ожидать. Пол в прихожей был усеян их одеждой. Обняв руками хрупкую грудную клетку Бренвен, прижавшись ртом к губам, он притиснул ее спиной к стене у подножия ступенек. Ее кости были изящными и тонкими, но она была почти того же роста, что и он — отличное соотношение. И она знала, чего он хочет. Высоко подняв свою левую ногу, обвила ее вокруг его талии. Она была готова, открыта для него.

Бренвен затерялась в мире, где ничто не имело значения, ничто, кроме изысканного момента ожидания, когда Джейсон войдет в нее. Она, задыхаясь, трепетала, из нее капало, она стонала, пяткой подталкивала его в талию, заставляя приблизиться к ней.

Он дразнил ее. Налившейся кровью головкой своего пениса он прикоснулся к ней и тут же отстранился.

— Хочешь ли ты меня? — сказал он низким, охрипшим от крови и огня голосом.

У нее перехватило дыхание, и она смогла выдавить из себя только:

— Да, о да!

Он снова скользнул внутрь ее и снова отстранился. Бренвен перестала дышать — она чувствовала себя так, будто все ее существование сейчас находилось на кончике фаллоса Джейсона. Он снова вошел и снова отстранился. Наконец он ликующе воскликнул: «Ха!» — и глубоко вонзился в нее.

Она снова ожила, прерывисто дыша, вцепилась ногтями в плечи Джейсона, в то время как он, пронзая ее своими толчками, приковывал ее к стене. Он проникал все глубже и глубже, и каждый толчок доставлял ей удовольствие, настолько глубокое, что оно почти переходило в боль.

Джейсон ощущал одновременно и экстаз, и ярость. Он потерял контроль над собой. На этот раз он не сможет долго удерживать Бренвен на грани оргазма, не сможет полюбоваться этим ни с чем несравнимым выражением желания, играющем на ее охваченном страстью лице. Им руководил лишь инстинкт, и он со стоном и толчками стремился лишь к собственному удовлетворению.

Бренвен испытала оргазм раньше, чем Джейсон. Она практически всегда приходила к этому первой, но она не знала, что все происходило по задуманному Джейсоном плану — его способность контролировать степень наслаждения, которую она ощущала, казалась ему подтверждением его власти над ней. Бренвен знала лишь острое, пронизывающее облегчение, которое она испытывала в этот момент и которое прохладными, концентрическими кругами распространялось изнутри по всему ее телу. Бренвен глубоко вздохнула и открыла глаза.

Сегодня Джейсон был не таким, как обычно. Он не остановился, чтобы понаблюдать за ней, как он всегда делал, а продолжал продвигаться вперед, издавая при этом какие-то животные звуки. Бренвен сильнее вцепилась в его плечи и стала ожидать взрыва внутри. Ее сознание стало на мгновение слишком острым, слишком ясным. «Есть что-то… не совсем правильное во всем этом», — подумала она. Но потом она почувствовала себя предателем. Она закрыла глаза, приникла к Джейсону и напрягла мышцы своего влагалища, чтобы доставить ему еще больше удовольствия.

— Ты уверена, что была в магазине? — спросил Джейсон.

— Прости. — Бренвен подняла глаза. Она полулежала одна в их огромной постели и читала толстую хрестоматию, устроив ее на коленях. — Что ты сказал?

Джейсон прислонился к косяку дверей, ведущих в ванную. Его мокрые рыжевато-каштановые волосы казались темными, а на густых волосах, покрывавших грудь, висели капельки воды. Единственной одеждой было полотенце, обернутое вокруг бедер.

— Я сказал, ты уверена, что ходила за покупками? Тебя не было очень долго, и ты вернулась домой ни с чем, если не считать тех немногих продуктов, из которых был приготовлен наш скромный ужин.

— Я уже говорила тебе, Джейсон, я забыла о времени. Извини меня, это больше не повторится.

Пока она говорила, Джейсон сорвал с себя полотенце и начал вытирать им волосы. Бренвен подавила дрожь и сосредоточила все свое внимание на книге. Почему Джейсон, подумала она, так похож сегодня на зверя? Он всегда напоминал льва, и ей это нравилось. Но сегодня… Лев — царь зверей, подумала Бренвен, но сейчас в Джейсоне не было ничего царственного; он был более… более грубым. И все же, когда он закончил яростно тереть свою голову и сел на край кровати, выпустив из рук мокрое полотенце, его лицо, окруженное косматыми рыжевато-каштановыми волосами, снова приобрело львиный вид. Глядя на Джейсона сквозь опущенные ресницы, Бренвен подумала: мне действительно пора прекратить критиканствовать. Она поймала взгляд Джейсона и улыбнулась.

— Хорошо, — сказал Джейсон, — каждый человек может ошибиться. Но что же ты так хотела купить, что забыла о времени? Очевидно, ты не нашла этого, не так ли?

— Платье, — сказала Бренвен, снова глядя в книгу и переворачивая страницу. Она ненавидела ложь и тем не менее продолжила: — И ты прав. Я не смогла найти того, чего мне хотелось.

— Ты поехала в Калпепер, чтобы купить платье? Я привозил тебе одежду из лучших магазинов Вашингтона! Она что, недостаточно хороша для тебя?

— Та одежда, которую ты купил для меня — просто замечательная. Ты очень добр, Джейсон, — успокаивающим тоном сказала Бренвен. — А если ты сейчас не наденешь пижаму — простудишься.

Обладая сверхъестественным чутьем превосходного лжеца, Джейсон тут же заподозрил, что его жена говорит неправду. Гнев, казалось, улегшийся в результате их неистового секса, снова угрожал вернуться, Джейсон чувствовал, что начинает закипать где-то около второй отметки. Он бросил на нее яростный взгляд. Бренвен выглядела такой невинной в своей белой ночной сорочке со стоячим плиссированным воротничком и волосами, заплетенными в косу, которая свисала с ее плеча. Она снова погрузилась в книгу, не обращая на него никакого внимания.

— Ха! — фыркнул он, выражая этим звуком отвращение. Он сердито направился в ванную и надел пижаму, но не потому, что боялся простудиться, а чтобы дать себе время подумать.

Хотел ли он затеять ссору с Бренвен? Да, он действительно этого хотел. А если его гнев разбушуется слишком сильно, так что же, она — его жена, и это его собственный дом. Может быть, она действительно была в магазине! Он мог бы еще раз нажать на нее, добиться ответов и посмотреть, расскажет ли она ему снова то же самое. Как бы то ни было, его уже тошнило от ее постоянного спокойствия и уравновешенности. Конечно, кроме тех моментов, когда он прикасался к ней. Прикоснись к ней, и она уже горит, и она так же хороша в сексе, как любая из тех высокооплачиваемых шлюх, которые у него были. А что, если другой мужчина прикоснется к ней подобным образом? Или, что еще хуже, мальчишка, студент ее возраста? В этом возрасте они готовы заниматься любовью даже с кучей грязи. Будет ли она отвечать другому точно так же, как отвечает ему?

Эта мысль поразила Джейсона с такой силой, что его едва не стошнило. Он быстро наклонился над раковиной и был очень рад, когда все это закончилось ничем. В этот момент он понял, что получил хоть и слабое, но весьма наглядное представление о том, что будет чувствовать, если Бренвен когда-нибудь оставит его ради другого мужчины. Это было ужасно; его затопила волна гнева, за которой тут же последовало чувство глубокого отчаяния. Он никогда не сможет выдержать этого.

«Нет! — яростно воскликнул он про себя. — Я не собираюсь выносить зло, я просто не стану терпеть! — Он поднял голову и увидел себя в зеркале. Волосы были всклокочены, а глаза дико блестели. — Нет, клянусь богом, я не стану терпеть этого!» — поклялся он перед своим отражением в зеркале. Причесался, почистил зубы и направился обратно в спальню. Он лег со своей стороны постели, взбил подушки повыше и прислонился к ним спиной. Бренвен продолжала читать, не обращая на него никакого внимания. Что ж, посмотрим, что будет дальше!

Джейсон проворчал угрожающе:

— Какое платье?

Бренвен вздохнула и, повернув голову, посмотрела на него:

— Это что, действительно так важно? Уже поздно, я устала, а мне еще нужно сделать к завтрашнему занятию это задание. Проза восемнадцатого века — это не самое легкое из того, что мне приходилось когда-либо читать!

— Да, это важно! Не забывай, что если бы не я, то у тебя не было бы никаких занятий, к которым ты должна была бы готовиться, и этой одежды, которая на тебе надета, и этого автомобиля, на котором ты разъезжаешь в темноте по всей Виргинии! Когда я задаю тебе вопрос, то ожидаю, что ты ответишь на него!

Бренвен вся сжалась под этим потоком слов, как будто ее ударили. У нее перехватило горло. Когда она подвергалась словесным атакам, всегда старалась замкнуться в себе, отгородиться от окружающего мира, так в свое время она отгораживалась от Люси Керр. Она уже начала окружать себя плотным слоем тишины, сквозь которую не мог бы проникнуть гнев Джейсона: что ж, она дочитает текст и будет сегодня спать в комнате для гостей, заперев дверь. И все же она колебалась. Брак представлял собой совершенно другую ситуацию. Брак должен был быть чем-то вроде партнерства. В конце концов, она не рабыня Джейсона. И вряд ли молчанием можно чего-нибудь добиться.

Бренвен отложила книгу, выпрямилась и посмотрела прямо в лицо своему мужу.

— Тебе не следует так разговаривать со мной. Я не рабыня. Я — твоя жена, и мне не так-то легко привыкать к чужой стране, столь отличной от той, в которой я жила. Я делаю все, что могу, и, по правде говоря, думаю, у тебя нет причин жаловаться. И уж конечно, нет никаких причин, чтобы так нападать на меня! Когда ты просил меня выйти за тебя замуж, ты прекрасно знал, что я приду к тебе с пустыми руками.

— Это к делу не относится!

— Нет, относится. — Внутри ее всю трясло, но она только выше вздернула подбородок. — Если ты собираешься высказывать мне это каждый раз, когда ты будешь чем-то недоволен, то наш брак долго не продлится. Я пришла к тебе с пустыми руками, и с радостью уйду от тебя с пустыми руками, если ты этого хочешь.

— Черт возьми! — Джейсон сердито посмотрел на нее — разговор оборачивался совсем не так, как он предполагал. — Я не хочу, чтобы ты уходила. Я всего лишь хочу узнать, что именно задержало тебя настолько, что я должен был вернуться в пустой дом.

— Я хотела купить одежду для себя. Вещи, которые ты мне подарил, очень хороши для тех случаев, когда я общаюсь с женами преподавателей или когда идем куда-нибудь на вечеринку, но мне нужно что-нибудь попроще, чтобы носить на занятия. — Это была правда. Она думала об этом уже несколько недель, собираясь с силами, чтобы воспользоваться для этого кредитной карточкой, которую он дал ей. — И у меня всего одни джинсы, а мне нужно еще. Походы по магазинам занимают у меня много времени, потому что мне нужно внимательно все рассмотреть прежде, чем что-нибудь купить. Теперь ты понимаешь?

Джейсон неохотно позволил своему гневу растаять. Для их первой настоящей ссоры этого было достаточно. По крайней мере, это вывело ее из обычного равновесия. Заставило ее щеки порозоветь, а глаза заблестеть. Она действительно была очень хороша. Медленно, думая о том, что его гнев разрушил жизнь многих женщин, которые были и старше, и опытнее Бренвен, Джейсон позволил себе улыбнуться.

— Да. Я понимаю. Ты можешь покупать любую одежду, которую ты хочешь. Но для этого есть места получше, чем то, куда ты ездила сегодня. Я расскажу тебе, как их найти.

— Хорошо. Спасибо, я буду очень рада. — Бренвен с облегчением улыбнулась ему в ответ. — Ладно, я пойду закончу это задание в гостиной. Боюсь, оно займет у меня полночи.

Несколькими минутами позже Бренвен уже устроилась на диване, укутавшись в пушистый шерстяной плед, и вгрызлась в скучнейшее эссе о неоклассицизме. Вошел Джейсон и сел рядом с ней.

— Я забыл тебе кое-что сказать, — сказал он.

— Да?

— Я должен на несколько дней уехать в Вашингтон. Я буду очень занят, мне придется работать допоздна, и поэтому я буду ночевать в своей вашингтонской квартире.

— Я не знала, что у тебя есть квартира в Вашингтоне. — Ей тут же вспомнилось, что говорил Гарри, и она поняла, что работа, которую Джейсон делает в правительстве, гораздо серьезнее, чем он пытается ей это представить.

— Разве я тебе не говорил? Нет, по-моему, нет. Наверное, не говорил, потому что до сих пор мне удавалось заканчивать работу к вечеру и возвращаться на ночь сюда. — Он улыбнулся своей самой убедительной улыбкой, которая притягивала людей к нему. — Я не хотел лишать себя возможности спать рядом с тобой, понимаешь. Я и сейчас этого не хочу, но боюсь, что это просто неизбежно.

— Я не против. Со мной все будет в порядке. Когда ты уезжаешь?

— Возможно, завтра — мне нужно кое-что подготовить. Если не завтра, то послезавтра — точно. Если я завтра вечером не приеду домой, то я тебе позвоню. — Он хотел было встать, но Бренвен задержала его, положив руку ему на колено.

— Джейсон, — спросила она, — большую часть твоих доходов составляет то, что ты зарабатываешь в Вашингтоне, ведь так?

Его челюсти сжались. Он инстинктивно насторожился.

— Ну и что?

— Просто все то время, что я тебя знаю, я всегда думала о тебе как о профессоре. Сейчас я понимаю, что ты гораздо больше, чем преподаватель. А ведь я даже не знаю, чем ты занимаешься в Вашингтоне.

Ее выбор слов, ее признание того, что он больше чем просто профессор, польстили ему.

— Я консультант. Ты ничего не знаешь о том, как правительство руководит нашей страной, поэтому, боюсь, тебе будет непонятно. — Он поцеловал ее в кончик носа.

— Но мне интересно. Иногда Редмунд кажется таким… э-э… душным. Мне бы хотелось знать, что ты делаешь в столице. Мне бы хотелось… помочь тебе.

— Ты приехала с небольшого островка у побережья Уэльса, и ты считаешь Редмунд душным? Но я тебя понимаю, — хмыкнул Джейсон. — Дорогая, единственное, чем ты можешь мне помочь — это стать украшением, прекрасной женщиной, которую я держу под руку. — Он замолчал и принялся взглядом изучать ее. — А это идея. Я как-то не связывал тебя с той частью моей жизни. Только с этой, с редмундской. Ты действительно прекрасна — в соответствующем вечернем платье ты могла бы привлечь массу внимания.

Опять одежда, подумала Бренвен, но улыбнулась.

— Знаешь ли, у меня ведь есть еще и голова на плечах.

Джейсон прищурился.

— Гарри всегда твердил, что ты очень умна.

Бренвен старалась удержать улыбку на лице, хотя она только сейчас поняла, насколько Джейсону было безразлично в ней все, кроме ее лица, тела, молодости. Теперь он задумчиво рассматривал ее, как бы оценивая заново.

— У тебя цепкая память, ведь так? Ты, кажется, никогда ничего не забываешь. Ты ведь очень хорошо запоминаешь все, что слышишь? Лекции, разговоры?

— Да, очень хорошо. Я всегда запоминаю все, что слышу — иногда мне даже хочется забыть что-нибудь, но я все равно помню.

— Ну что ж, — решительно сказал Джейсон. — Тебе не нужно ничего знать ни о правительстве, ни о политике, чтобы выглядеть прекрасной и запоминать все, что говорят вокруг. Я буду брать тебя с собой на приемы и вечеринки.

— Джейсон, я не хочу ходить на приемы. Я хочу помогать тебе в чем-нибудь серьезном!

Он откровенно расхохотался.

— Приемы и вечеринки в Вашингтоне вовсе не для развлечения! Поверь мне, ты действительно поможешь мне таким образом — ты скоро и сама это поймешь. Я не могу взять тебя с собой завтра, но скоро возьму. Ты рада?

— Да, конечно, очень.

— Прекрасно. Тогда мы так и поступим. — Джейсон, нахмурившись, бросил взгляд на ее книгу. — Ты еще не закончила?

Бренвен улыбнулась. Она была польщена и взволнована.

— Ты не дал мне возможности сделать это.

— Но я хочу, чтобы мы вместе легли.

— Извини. — Она покачала головой. — Я не могу, мне правда нужно дочитать. Иди поспи.

Когда Джейсон уже был в дверях, она остановила его.

— Джейсон, ты так и не сказал мне, чем занимаешься в Вашингтоне.

— Нет. — Он посмотрел на нее через плечо, подняв бровь, отчего его лицо приняло сардоническое выражение. — И никогда не скажу.

Бренвен мигнула и уставилась взглядом в удаляющуюся спину Джейсона, слишком изумленная этим прямым отказом, чтобы протестовать. Даже шпионы могут сказать своим женам, что они шпионы, не так ли? Что же такого важного может скрывать Джейсон, такого, о чем он не может рассказать даже своей жене? Такого важного… или такого ужасного. В конце концов, Гарри ведь сказал, что Джейсона в Вашингтоне боятся.

Глава 2

Бренвен познакомилась с Уиллом на первом же приеме в Вашингтоне, на который ее взял Джейсон.

Это был прием в бразильском посольстве: множество людей в вечерних туалетах, повсюду шампанское, музыка и испанский и португальский языки. Она была удивлена, когда после получаса Джейсон оставил ее в одиночестве, предварительно пошептав на ухо свои инструкции:

— Смешайся с толпой и прислушивайся ко всему, что говорят вокруг. Я на некоторое время исчезну, но скоро вернусь.

Внезапно смутившись, Бренвен проигнорировала его указание смешаться с толпой, а вместо этого устроилась в укромном местечке у стены под листьями растущей в кадке пальмы. Там она отхлебывала шампанское из бокала и наблюдала за окружающими, размышляя, так ли уж ей в действительности хотелось оказаться здесь.

— Hola, senorita!^[2] — Он подошел к ней сбоку в то время, как она, отвернувшись, смотрела в другую сторону. — Или senora?^[3] Hasta la vista!^[4] или что там еще? По правде говоря, я не говорю по-испански. И по-португальски тоже.

Бренвен повернулась, привлеченная нотками теплоты и веселья, которые она услыхала в этом мужском голосе. Она улыбнулась.

— По правде говоря, я тоже.

— А, черт! — Он улыбнулся, прислонившись одним плечом к стене. — Похоже, что я проиграл пари.

— Вы? Пари? — Бренвен не могла не улыбнуться. Что-то в этом молодом человеке заставляло ее чувствовать себя полностью свободной, хотя она совершенно его не знала. Он был очень высоким, под два метра, худощавым, с длинными руками и ногами. Его смокинг был расстегнут, а бабочка слегка перекосилась, но по раскрепощенным жестам и легкой сутулости можно было понять, что ему абсолютно все равно. Внешность молодого человека нельзя было назвать ни красивой, ни невзрачной, у него был тот тип лица, который с возрастом становится все более представительным: худые щеки, прямой нос, подвижный большой рот и высокий благородный лоб. У него были светло-русые волосы с выгоревшими на солнце прядями, а большие залысины делали его высокий лоб еще выше, хотя он, без сомнения, был самым молодым на этом вечере.

— Я поспорил с моим приятелем, вон там, — сказал он, оборачиваясь. — …Э-э, а где же он? Ну, как бы то ни было, я поспорил с ним, что вы из Аргентины. У аргентинских женщин иногда бывает такая же белая, как и у вас, кожа, и черные-черные волосы, уложенные так же, как у вас, и такое элегантное платье… Вот уж не думал, что я ошибусь.

— Извините, — сказала Бренвен, все еще улыбаясь. — Вы не угадали страну. Вы не угадали даже полушарие.

Ей были очень приятны его комплименты, хотя она все еще чувствовала себя не очень ловко в этой обстановке. В этот день она впервые в жизни была у парикмахера, и он гладко зачесал ее волосы назад, а затем уложил их в виде восьмерки на затылке. Ее «элегантное платье» было простым прямым платьем до щиколоток из синего атласа, узкие бретельки которого были расшиты стразами. Можно было простить этого мужчину, который подумал, что она приехала издалека. При взгляде в зеркало она казалась экзотичной даже самой себе.

— Не то полушарие? Хм… О’кей. — Он прищурился и с шутливо-серьезным видом медленно обошел вокруг нее, как бы изучая скульптуру. — Догадка номер два, основанная на том факте, что я уловил легкий акцент в вашем голосе. Ирландия? Что вы… Эй, руки прочь, злодей!

Бренвен рассмеялась. Он так внимательно рассматривал ее, что наткнулся на пальму, и его голова и плечи запутались в жестких, колючих листьях.

— Я думаю, будет лучше сказать, листья прочь! — остроумно заметила она, мелодично рассмеялась и, сделав шаг назад, взяла его за руку, чтобы помочь выбраться из зарослей. Услышав ее слова, он тоже рассмеялся.

Внезапно они оба замолчали, осознав, что их руки соприкасаются, и посмотрели друг другу в глаза. Бренвен его глаза показались такими же теплыми и светлыми, как и голос и манеры. Глядя в них, она увидела, как шаловливые искры в них погасли, а зрачки расширились. Она сделала глубокий вдох — и они резко отдернули руки друг от друга.

— Ита-а-ак, — сказал он, также сделав глубокий вдох, — я прав? Вы ирландка?

— Это уже близко. Я из Уэльса, но во мне очень много ирландской крови. Меня зовут Бренвен, Бренвен Теннант. То есть, — она вспыхнула, поняв свою ошибку, и тут же заторопилась исправить ее, — то есть я хотела сказать, что Теннант — моя прежняя, валлийская фамилия. Я больше не живу в Уэльсе. Я живу в Редмунде, в Виргинии, и моя фамилия — Фарадей. Бренвен Фарадей.

— Не аргентинка. Не сеньорита, — сказал он безжизненным голосом, из которого тут же улетучился весь юмор. Загадки окончились. — Фарадей, из Редмунда. Должно быть, вы жена Джейсона Фарадея.

— Да, именно так. А вы кто?

— Я? О да, прошу прощения. — Он выпрямился и дернул плечом, чтобы поправить перекосившийся смокинг. — Меня зовут Уилл Трейси. Уилбур Ф. Трейси-младший, но я предпочитаю, чтобы меня называли Уилл. Я живу здесь, в Вашингтоне, но так же как и вы, родился в другой стране. Она называется Кентукки. Слышали когда-нибудь?

Бренвен снова мягко рассмеялась и кивнула.

— Мой отец Уилбур Ф. Трейси-старший — король Кентукки. По крайней мере, он думает, что им является. Он целых …дцать лет был сенатором от Штата Голубой травы, но сейчас ушел в отставку. Вернулся домой, в родной штат, выполнять обязанности короля в течение всего рабочего дня. Э-э… мне бы ужасно не хотелось менять тему нашего разговора, но позвольте спросить у вас, где ваш муж?

— Он сказал, что исчезнет на некоторое время, но скоро вернется. Вы знакомы с Джейсоном?

— Лично нет. До меня доходили слухи о том, что он женился. Миссис Фарадей…

— Бренвен.

— Бренвен, я считаю своим долгом проинформировать вас, что вещь, которую вы держите в руке, уже мертва… — Он наклонился и взял у нее бокал с шампанским. Она совсем забыла о том, что держит его. Уилл заглянул в бокал с траурным выражением на лице.

— Видите, умерло. Не дышит. Никаких пузырьков.

Он выглядел таким искренне серьезным и озадаченным, что Бренвен просто упала бы со смеху, если бы не считала это неприличным в подобном обществе.

— Я думала, — едва сдерживаясь, сказала она, — что все здесь или дипломаты, или политики. Но вы, Уилл Трейси, должно быть, клоун! Вы что, всегда так всех смешите?

— Нет. Только около девяноста пяти процентов времени. Я просто пытаюсь скрыть ту серьезную и немного скучную личность, которой на самом деле являюсь.

— Я просто не могу поверить в то, что вы когда-нибудь можете быть скучным. Но если вы — не клоун, то что же вы делаете здесь, в Вашингтоне?

— Я думаю. — Его улыбка была одновременно шаловливой и милой.

— Вы… думаете.

— Да. Я работаю для фонда «Парнас», это такой мозговой центр. Я нечасто хожу на подобные вечеринки. Сегодня пришел только для того, чтобы составить компанию своему другу — он работает в Госдепартаменте — потому что он попросил меня, и мне больше нечем было заняться. — Голос Уилла стал мягче, и он на шаг приблизился к Бренвен. — Я ужасно рад, что сделал это. Бренвен, не мог ли бы я заинтересовать вас еще одним бокалом этого пузырящегося напитка, а также спокойным уголком, где мы могли бы посидеть и немного поговорить?

— Я… я… — запнулась Бренвен. — Я вообще-то должна была смешаться с толпой. И кроме того, я не думаю, что здесь можно найти спокойный уголок.

— Пожалуйста. Уверяю вас, у меня самый лучший нюх на спокойные уголки.

— Но…

— И я расскажу вам те же самые сплетни, которые вы услыхали бы, если бы смешались с толпой — ведь это единственная причина, по которой люди вообще смешиваются с толпой. Так что вы скажете?

— В таком случае, — сказала Бренвен, сделав глубокий вдох, — я скажу «да». Я бы с радостью удалилась на несколько минут от этого шума.

Уилл взял ее за руку и целенаправленно увлекал за собой, пока не нашел то место, которое искал — оранжерею, пристроенную к дальнему концу столовой. Он вошел в дверь, а затем отступил назад, давая возможность Бренвен идти перед ним, остроумно заметив:

— Я бы пошутил насчет того, что бразильцы, приехав в Вашингтон, захватили с собой кусочек своих джунглей, если бы не знал, что эта оранжерея уже была здесь, когда я был еще ребенком, а в то время здесь еще не было посольства — это был просто чей-то дом.

Бренвен восхищенно огляделась вокруг.

— Невероятно. О, посмотрите! Ведь эти крохотные цветы — орхидеи? И здесь так замечательно пахнет, прямо как в настоящем лесу!

Уилл задержался в проходе, чтобы полюбоваться движениями этой женщины. Она была такой же грациозной и изящной, как те побеги папоротника, которые касались ее платья, когда она проходила мимо них. И эта изогнутая белая шея… Он почувствовал дрожь внутри. «Я спятил, — подумал он. — Эта женщина замужем за Джейсоном Фарадеем! Она не может быть такой простой и наивной, какой кажется!»

— Здесь действительно тихо и спокойно, — сказала Бренвен. — Присядем?

— Это место просто отличное, — ответил Уилл.

Она выбрала пару металлических кресел, стоявших перед аркой, которую образовывали раскидистые ветви фигового дерева и мирта. Ее платье было того же ярко-синего цвета, что и вечернее небо, видневшееся сквозь стеклянную крышу оранжереи, а крохотные стразы на бретельках платья сверкали, как звезды на небе. У него перехватило дыхание, и он внезапно почувствовал себя застенчивым школьником.

— Я забыл о шампанском. Оставайтесь здесь, не двигайтесь, я сейчас вернусь!

Уилл убежал, его голова кружилась при мысли о возможных последствиях того, что он сейчас делал. Он и Бренвен сидели одни в оранжерее. Конечно, может быть, туда забредет еще кто-нибудь, но что, если нет? Что, если единственным, кто забредет туда, будет Джейсон Фарадей, который обнаружит, что Уилл Трейси сидит в уединенном уголке с его очень молодой и очень красивой женой? «И все же, — подумал Уилл, — дело не в том, что она очень красива…»

С высоты своего роста Уилл окинул взглядом комнату, переводя глаза с одной головы на другую: они покачивались, как пробки от бутылок на поверхности неспокойного моря. А вот и официант с подносом шампанского. Его глаза впитывали в себя окружающее, а мозг в это время делал свое дело. Его одежда и речь могли казаться небрежными, но голова всегда работала четко и ясно: с точностью и быстротой компьютера он представил все известное ему о Джейсоне Фарадее.

Фарадей приехал в Вашингтон в пятидесятые годы в качестве чьего-то «способного мальчика» — Уилл не знал чьего, он тогда еще учился в колледже. Джейсон всегда числился у кого-то в штате, никогда не выступал в роли самостоятельного политика и имел необыкновенную репутацию — ум, как стальной капкан, несгибаемая сила воли и все такое прочее. Он не был связан с теперешней администрацией и, конечно же, не входил в команду Кеннеди. Считалось, что Джейсон Фарадей занимается на высоком — очень высоком — уровне какими-то тайными операциями. ФБР, ЦРУ, Совет по национальной безопасности — на выбор. Кем бы он ни был, он совершенно определенно не являлся человеком круга Уилла Трейси. «Так какого же черта, — подумал он, — я делаю в оранжерее вместе с его женой?»

Уилл протиснулся достаточно близко к официанту, чтобы ухватить два полных бокала. Улыбаясь и бормоча: «Извините, тороплюсь, увидимся позже», — коллегам и знакомым, которые попадались ему на пути, он вернулся в оранжерею, обойдя почти все помещение, с облегчением заметил среди зелени еще две парочки. Бренвен сидела там же, где он ее оставил. Она, казалось, излучала спокойствие, которое окружало ее, разливаясь, подобно озеру, под зеленой аркой из ветвей. Его остроумие и постоянная манера шутить, за которыми он на самом деле скрывал свою чувствительность, настолько острую, что она часто приводила его в замешательство, оставили его.

Молодая женщина еще не увидела его. Он остановился в глубине тропических зарослей, чтобы наполнить свои легкие влажным, пряным запахом зелени и земли, а свои глаза ею. Дело было не в том, что она прекрасна — это слово не подходило, и его мозг тут же выдал другое, которое понравилось ему больше: милая. И опять не точно. Она была не такой, как другие. Неуловимое, необъяснимое словами отличие. Уилл ощутил неодолимую потребность узнать ее как можно ближе — ничего подобного ему не доводилось испытывать за все двадцать семь лет своей жизни.

— Надеюсь, я не задержался надолго, — сказал он, сев рядом с ней. Он не пролил ни капли, пока нес бокалы в оранжерею, но сейчас его рука дрожала.

— Вовсе нет. — Рука Бренвен, напротив, была твердой и уверенной, и так же твердо и уверенно ее глаза смотрели прямо ему в лицо. — Я наслаждалась просто… просто тем, что нахожусь здесь.

Острота желания связала Уиллу язык. Он мог только жадно рассматривать ее лицо и с удивлением заметил, что она тоже рассматривает его, честно и открыто. Она не пыталась завязать ни к чему не обязывающий разговор, не отворачивалась от него.

Наконец он сказал, приподняв бокал:

— За дружбу? — Голос возвысился в вопросительной интонации, а уголки губ приподнялись в ожидающей улыбке.

— За дружбу, — сказала Бренвен, не улыбаясь. Ее слова прозвучали как обет, серьезно, как будто бы она уже знала, что ожидает в будущем их обоих.

Дыхание Джейсона замедлилось и стало равномерным; что-то промычав во сне, он повернулся на бок спиной к ней — это был верный признак того, что он наконец уснул. Бренвен осторожно выскользнула из кровати и бесшумно спустилась вниз, прихватив по пути халат и шлепанцы. Она молила бога, чтобы сон Джейсона был крепким: ему не нравилось, когда он просыпался и не находил ее рядом с собой. Джейсон спал очень чутко, даже когда казался обессиленным после занятий любовью, даже когда много выпивал. Обычно его мучили какие-то ужасные сны, и иногда он, не пробуждаясь, тянулся к Бренвен и прижимал ее к себе, как если бы она была его талисманом, уберегающим от ночных кошмаров. Эти короткие мгновения его беспомощности, ранимости одновременно трогали и пугали ее.

Не сегодня, молила она, по крайней мере, не в течение следующего часа. Ей нужно было побыть наедине с собой, подумать, привести мысли в порядок. Она прошла на кухню и, открыв холодильник, налила себе стакан апельсинового сока. Сделала глоток, а остальное отставила в сторону: если Джейсон проснется и начнет искать ее, она сможет сказать, что ей захотелось пить. Не думая ни о чем, Бренвен направилась в «комнату для завтрака», маленькую комнатку, находившуюся между столовой и кухней и когда-то выполнявшую роль буфетной. Джейсон не любил эту комнатушку, в которой с одной стороны у окна стоял грубо сколоченный стол и деревянные скамьи с высокими спинками, а противоположную стену занимали встроенные шкафы со стеклянными дверцами и выдвижными ящиками. Он считал ее тесной и загроможденной, а Бренвен она казалась очень уютной. Так как они никогда не завтракали здесь, Бренвен держала на столе пишущую машинку, тетради с лекциями и папки с материалами для курсовых работ. Ее книги постепенно заполняли полки шкафов, а в одном из выдвижных ящиков лежали ручки, карандаши, скрепки и разные другие канцелярские принадлежности. Не сознавая этого, Бренвен превратила «комнату для завтрака» в свое собственное пространство в доме, который она до сих пор даже про себя называла «домом Джейсона». У нее не было никакого интереса к «декорированию», как это назвали жены других преподавателей. В доме Джейсона всего было более чем достаточно, и ей никогда не приходило в голову заменить отличные вещи другими только потому, что она предпочла бы другой цвет, рисунок или материал. И все же, когда она была в доме одна, ее тянуло в «комнату для завтрака», здесь был ее мирок.

Бренвен поставила стакан с апельсиновым соком на стол и включила настольную лампу. Она втиснулась в угол скамьи с высокой спинкой, поджав под себя ноги и подтянув колени к груди. Впервые за прошедшие месяцы ей захотелось, чтобы рядом оказалась мать, с которой можно было бы поговорить. Не потому, что мама могла бы действительно оказать ей какую-нибудь реальную помощь — просто она бы кивала, улыбаясь, и слушала, и только. Бренвен прижала щеку к колену и улыбнулась. Семья была очень далеко отсюда, но они любили ее, и это само по себе было большой поддержкой.

Ее улыбка растаяла. «Мне нужна помощь, — подумала Бренвен. — Я попала в такой переплет, что не знаю, смогу ли я сама когда-нибудь выпутаться из него!» Она закрыла глаза и сконцентрировалась, прижала колени еще крепче к груди и стала погружаться внутрь себя, туда, где все было тихо и спокойно.

В тишине она услышала свой внутренний Голос, который замолчал так давно: «Помощь, в которой ты так нуждаешься, находится здесь, внутри тебя самой. Все, что тебе нужно сделать, это сидеть тихо и слушать внимательно».

— Нет! — прошептала Бренвен и открыла глаза. Она думала, что забыла о своем Голосе навсегда, так же как и о тех рунических камнях, которые ей подарил Гарри, и многих других вещах, которые ее мама называла «слегка устаревшими». «Не обращай внимания на бабушку, — часто говорила ей мама. — Она слегка устарела». А потом мама часто добавляла: «Ты ведь не хочешь, Бренвен, стать похожей на свою бабушку, которая только и думает, что о разных суевериях и прочей ерунде. На дворе двадцатый век!»

«Но я похожа на бабушку, — подумала Бренвен. — Или, по крайней мере, я больше похожа на нее, чем на свою собственную маму. Бабушка всегда говорила, что я напоминаю ей ее сестру, тетю, которую я никогда не видела… А если мой Голос все еще со мной и говорит так ясно после всего, что я сделала, чтобы распроститься с ним навсегда, то, может быть, я должна как минимум выслушать его. В любом случае маловероятно, что кто-нибудь другой, кроме меня самой, поможет мне».

Она снова закрыла глаза и еще раз погрузилась в глубь себя. Внутренним взором она сначала увидела мягкую, теплую черноту, не черноту Бездны или Хаоса, которая проглатывает и разрушает все, а ту черноту, из которой была брошена искра, разгоревшаяся потом ясным пламенем Создания. Затем на черном фоне возник, вырос и задвигался сияющий синий цвет, темный и в то же время яркий. Затем появились другие цвета: нежно-розовый, винно-красный и светло-сиреневый, и лучи чистого белого света, которые пронзали цветовые пятна, а потом исчезали. Однажды ярко-желтый цвет расцвел перед ней, каксерединка огромной, сияющей лилии. После этого снова вернулся синий, что, сжимаясь, становился все меньше и меньше и наконец ускользнул за черный бархатный занавес, как будто бы закончилась пьеса.

Цвета возникали сами, без слов. Случайные мысли приходили ей на ум, чтобы тут же исчезнуть без всякого следа. Кроме движущихся и заполняющих ее сознание цветов, не было ничего, и тем не менее, когда Бренвен снова открыла глаза, то почувствовала себя совершенно другим человеком. Стойким, уверенным в собственной безопасности. Она не знала, что с ней только что происходило, не знала, что у этого процесса есть название — медитация. Она знала только, что это сработало, и впервые за многие месяцы ощутила уверенность в том, что сможет найти выход и непременно найдет его.

— Спасибо, Голос, за то, что ты вернулся, — мягко сказала она. — Я обещаю, что больше не буду пытаться забыть о тебе.

Бренвен глубоко вздохнула, выпрямилась и допила свой сок. Затем она погасила свет, бесшумно поднялась наверх и легла в постель. Джейсон что-то промычал и повернулся, но продолжал спать. Она легла с ним и позволила своим мыслям поблуждать без всякой цели.

Этот брак является сейчас ее работой, подумала она. Она работала на Джейсона точно так же, как когда-то работала на Джона и Люси. Но она не чувствовала, что принадлежит Редмунду так, как принадлежала Лланфарену. «Я должна сама съездить в Вашингтон, — сонно подумала она. — У меня появятся мои собственные друзья. Уилл Трейси будет моим другом…» Зарывшись лицом в подушку, Бренвен натянула на голову мягкое одеяло и уснула с улыбкой на губах и лицом Уилла перед глазами.

— Это место называется Рейвен-Хилл, — сказал Гарри, — и не жди, что это будет нечто вроде ваших английских, иначе ты будешь разочарована.

— М-м, — сказала Бренвен. Она смотрела в окно машины и думала о том, что вирджинская деревня так же прекрасна, как любая деревня, и так же зелена. Колонисты, которые обосновались здесь в начале восемнадцатого века, должны были чувствовать себя как дома.

— Дом сам по себе невелик, — продолжал Гарри, — но думаю, что его вполне можно сравнить со Стрэтфорд-Холлом или любой другой усадьбой на реке Джеймс. Джейсон возил тебя в эти места, Бренвен?

Она переключила свое внимание на Гарри.

— Он возил меня в Маунт-Вернон, когда мы делали что-то вроде лихорадочного тура по Вашингтону вскоре после моего приезда. Откровенно говоря, все у меня в голове перемешалось тогда, я почувствовала себя просто ошеломленной — все новое, и так много! Мне кажется сейчас, что Маунт-Вернон — довольно небольшой дом, но Джордж Вашингтон не хотел, чтобы его дом был грандиозным и похожим на дворец. Это было одним из проявлений его нежелания быть королем, не так ли?

— Именно так — и на самом деле Маунт-Вернон был его фамильной усадьбой, построенной задолго до того, как он стал президентом. Ну что ж, если ты не была ни в каком другом из старых домов, значит, тебе не с чем сравнивать Рейвен-Хилл.

— Я… э-э… была недавно в Монтичелло. Не с Джейсоном. С другом.

— О? — Услышав эту информацию, Гарри поднял уже не одну, а сразу обе брови.

— Да. Мне было очень интересно. Мой друг — большой поклонник вашего Томаса Джефферсона, и поэтому я многое узнала о нем. На меня огромное впечатление произвели те маленькие усовершенствования и изобретения, которые видишь повсюду в доме Джефферсона. Монтичелло показался мне очень удобным домом — домом для жизни. Как интересно было бы познакомиться с его хозяином. Я была изумлена, когда узнала, что он подарил стране свою личную библиотеку — таким образом было положено начало Библиотеке Конгресса после того, как первая Библиотека сгорела в 1812 году. Ты можешь представить человека широко образованного — ведь его, казалось, интересовало все — передающим в дар все свои книги? Это невероятно! А потом мы поехали в Шарлоттсвилль, чтобы посмотреть, как он спроектировал Вирджинский университет, и мне он очень понравился. Гораздо красивее Редмунда. И потом, от университета веет чем-то настоящим, в то время как Редмунд иногда кажется фальшивкой. Ты не находишь? Но даже Шарлоттсвилль не может сравниться по красоте с Вашингтоном в это время года, когда цветут вишни.

— Моя дорогая, — сказал заинтригованный Гарри, — да ты болтаешь без умолку! Я уверен, что за все время, что я тебя знаю, ни разу не слышал, чтобы ты за раз сказала так много. Ты обычно так спокойна и молчалива. — Он окинул ее взглядом. — Извини, я должен был сказать «женщина». Возможно ли, что ты увлечена нашей страной? Или ты просто увлечена своим новым другом?

— Я… э-э… да. — Бренвен почувствовала, что ее щеки покраснели, и замолчала в надежде, что Гарри оставит эту тему в стороне. Ее мысли неизбежно вернулись к Уиллу. Уиллу, который познакомил ее со Смитсоновским институтом и научил ориентироваться в просторных мраморных холлах Библиотеки Конгресса. Уиллу, с которым они вместе гуляли под вишневыми деревьями, а бело-розовые лепестки сыпались на них мягким дождем. Уилл… Она впервые почувствовала себя наедине с ним в тот день, когда они на его машине поехали в Шарлоттсвилль, а в Монтичелло, посмотрев на портрет Томаса Джефферсона, подумала, что Уилл похож на него, и сказала ему об этом. Уилл рассмеялся, в его глазах заплясали искорки, но ему было приятно. Уилл, который открывал для нее новый мир…

Гарри, конечно же, заметил румянец на щеках у Бренвен и то, что она мгновенно как бы оказалась на расстоянии многих миль от него. Как интересно! Он должен обязательно разузнать побольше об этом, но в данный момент они уже приближались к дому его предков.

— Обрати внимание, Бренвен, может быть, тебе понадобится когда-нибудь самостоятельно найти его. — Он скосил на нее взгляд и увидел, что она снова вернулась к нему оттуда, где только что находилась. — Мы проехали точно семь с половиной миль по шоссе от Редмунда, а сейчас слева видишь огромный дуб и за ним дорогу без всякого указателя?

Она кивнула, а Гарри повернул свой «мерседес» на дорогу, о которой только что говорил.

— Хорошо, — сказал он. — Ну, это не совсем настоящая дорога, это просто подъездная аллея к дому.

— Это очень длинная аллея, — заметила Бренвен. По обеим сторонам дороги простирались пышные поля, покрытые сочной зеленой травой, на которых то здесь, то там были видные огромные раскидистые дубы. Ни изгородей, ни животных.

— Ты держишь коров, Гарри? Или лошадей?

— Нет, хотя эта местность и называется «страной лошадей». Я не могу возиться с животными, и я не хочу здесь никаких арендаторов. Кроме Бичеров, конечно. Миссис Бичер — моя экономка и кухарка. Ты познакомишься с ней. Бичер, ее муж, обрабатывает землю. Дом станет виден в тот момент, когда мы доберемся до вершины этого подъема… Ну вот, моя дорогая: Рейвен-Хилл.

Бренвен потеряла дар речи. Она ожидала чего-то совершенно непохожего на этот приземистый двухэтажный колониальный дом. Он был построен из кирпича, когда-то побеленного, но со временем побелка приобрела розоватый оттенок. Крыльцо, поддерживаемое белыми колоннами, тянулось вдоль всей передней части дома, а потом сворачивало за угол, вытягиваясь до самой подъездной дороги, образуя таким образом глубокую арку, увитую по всей глубине узловатыми ветвями старой глицинии. Со шпалер свисали пышные гроздья белых и пурпурных цветов. Гарри въехал на машине прямо под арку.

— Гарри, я даже не знаю, что сказать. Это так… это так красиво!

Он хмыкнул. Он мог если не совсем, то почти полностью читать ее мысли.

— Я слышу, ты удивлена. Ты ожидала, наверное, что с фамилией вроде Рейвенскрофт моя семья должна была построить что-то во вкусе другого знаменитого виргинца, Эдгара Аллана По? Дом Ашеров, например?

— Ну, — сказала Бренвен, улыбаясь, — во всяком случае, небольшое темное озеро, или даже два, и вороны неплохо бы смотрелись в местечке под названием Рейвен-Хилл.^[5]

— Увы, в Рейвен-Хилл нет воронов. Кроме меня. — Гарри наклонился к Бренвен и посмотрел ей прямо в глаза. — Иногда. Когда я чувствую склонность к этому.

Бренвен не отводила взгляда от глаз Гарри. Он играл, шутил с ней, и она чувствовала это, и все же в глубине под шутливостью скрывалось нечто серьезное. Он хотел, чтобы она посмотрела ему в глаза, и она посмотрела — и увидела черную крохотную фигурку в центре его серых радужных оболочек, там, где должен был быть зрачок. Это был профиль: нос в виде клюва и взъерошенные перья с красноватым отливом на шее. «Оборотень!» — подумала Бренвен, услыхав приглушенное шуршание перьев и свист крыльев. Но вслух сказала, смеясь:

— Никогда больше!^[6] — И чары исчезли.

Гарри не рассмеялся; на какое-то мгновение на него нахлынуло острое чувство зависти. Как легко она Видела и как легко отстранялась от увиденного! Он выдавил из себя усмешку:

— Пойдем, нас ждет завтрак.

— Давай зайдем с парадного входа, чтобы я могла посмотреть на дом, — предложила Бренвен, присоединяясь к Гарри, который уже вышел из автомобиля.

Он кивнул, и они пошли вместе по вьющейся тропинке, вымощенной кирпичом, по обеим сторонам которой росли высокие кусты азалии, усыпанные готовыми раскрыться бутонами. Дом, стоящий на вершине холма, был окружен ухоженными лужайками, которые, спускаясь по склонам, незаметно переходили в такие же ухоженные поля.

— Здесь так красиво, здесь ощущается умиротворение. Вашей семье повезло иметь такой дом.

— Да, он очень милый. Иногда, — размышлял Гарри, обняв Бренвен за плечи, — я удивляюсь, как получилось, что я родился в Рейвен-Хилле. Силы тьмы никогда не касались этого места, и я намерен не допустить этого и впредь.

«Какой странный человек», — подумала Бренвен, но ничего не сказала, спросив лишь, есть ли у нее время, чтобы посмотреть дом перед ланчем, и Гарри отпустил ее побродить в одиночестве, пока сам будет совещаться на кухне с миссис Бичер.

Комнаты в Рейвен-Хилле были просторными, но их было немного. Она не поднималась наверх, но если планировка второго этажа совпадала с планировкой первого, то всего в доме должно было быть десять комнат. Слева от центрального холла находились официальная гостиная, которая Бренвен показалась больше похожей на музыкальную комнату из-за стоявшего там концертного рояля, и официальная столовая. Справа от холла были библиотека, дверь, которая, как выяснилось после проверки, вела в небольшую туалетную комнату, и маленькая семейная столовая. Третья комната между библиотекой и семейной столовой, которая, несомненно, уступила часть своей площади туалетной комнате, была обставлена как кабинет. Мебель во всех комнатах, хотя она вполне могла быть старинной, содержалась в отличном состоянии, и было видно, что ею пользуются.

Когда она присоединилась к Гарри, который помахал ей рукой из распахнутых двойных дверей в конце холла, Бренвен увидела, что сзади к дому была сделана одноэтажная пристройка. Она вспомнила, что в этих старых южных домах кухни поначалу строились отдельно из-за жары. Кухонное крыло не совсем подходило к основному зданию, и это только прибавило дому очарования в глазах Бренвен, доказывая, что Рейвен-Хилл был домом, а не музеем.

— Я подумала, что мы лучше поедим здесь, на террасе, — сказал Гарри, подводя ее к столу со стеклянной столешницей, на котором уже было сервировано первое блюдо — фруктовый суп — и стоял высокий кувшин с охлажденным чаем. Она любила охлажденный чай, а здесь, в Вирджинии, люди пили его постоянно, даже зимой. Гарри усадил ее, затем сел сам и спросил:

— Ну как, ты посмотрела дом? Нравится?

— Я не поднималась наверх, но он мне и в самом деле понравился. Я рада, что ты привез меня сюда. Я по-другому увидела тебя после того, как посмотрела, где ты живешь.

— Правда? И как же?

— О, я не знаю. Я почему-то никогда не воспринимала тебя как потомка старинного вирджинского рода. И тем не менее ты очевидно им являешься. Как говорят, джентльмен и ученый. Я уверена, что библиотека — твоя любимая комната, где ты проводишь большую часть своего времени.

— Как интересно. Расскажи мне что-нибудь еще.

— Я так хорошо помню, как мы с тобой познакомились! По-моему, ты больше принадлежишь тому миру, откуда я сама. Мне было видение как-то раз: ты стоял на равнине, освещенный то ли восходящим, то ли заходящим солнцем, среди высоких стоящих камней. Не в Стоунхендже, но… наверное, в Эйвбери. — Бренвен заморгала от яркого солнечного света. День был очень теплым для апреля, и на какое-то мгновение она почувствовала, что ей слишком жарко, а волосы, лежащие на плечах, показались слишком тяжелыми. Она посмотрела через стол на Гарри, который, казалось, прекрасно себя чувствовал и даже ощущал прохладу, сидя в пиджаке и галстуке. — Очень странно, что я это сказала! Я никогда не была в Эйвбери. Я хотела поехать туда, вместе с Джейсоном, когда мы были в свадебном путешествии, но он сказал… — Она смущенно замолчала.

— Продолжай, это очень интересно. Что же он сказал?

— Ну, он сказал, что у нас не так много времени, чтобы тратить его на какую-то скучную кучу камней.

Гарри запрокинул голову и расхохотался:

— О, великолепно! Это чертовски великолепно! Скучная куча камней!

Бренвен недоуменно спросила:

— Почему это кажется тебе таким смешным? Мне так не кажется. Но конечно, я не стала спорить с ним.

Гарри посерьезнел.

— Ну разумеется, ты не стала спорить с ним. Это смешно, потому что Джейсон просто одержим идеей власти, разве ты не понимаешь?

— Нет, Гарри, боюсь, что я ничего не понимаю.

— Ну ладно. Когда-нибудь поймешь. А, вот и миссис Бичер с нашим обедом.

Бренвен помогла миссис Бичер освободить поднос, и Гарри представил их друг другу. Миссис Бичер была невысокой сухопарой женщиной с острым взглядом. Все ее движения были ловкими и экономными; время от времени ее лицо, словно солнечным светом, озарялось неожиданной улыбкой. Она говорила с любопытным акцентом, который был очень похож на шотландский. Бренвен спросила Гарри об этом, когда миссис Бичер вышла.

— Она и ее муж раньше жили в горах. Там есть целые шотландско-ирландские общины, члены которых более двухсот лет жили замкнутой жизнью. Они все там так говорят. У них поют песни, которые передаются из поколения в поколение, и история этих песен отчетливо прослеживается вплоть до баллад Чайльда и дальше. Я заинтересовался устной традицией этих жителей гор, когда был еще совсем молодым, и тогда-то уговорил Бичера и миссис Бичер — ее зовут Элис, но я никогда не отваживался называть ее по имени — спуститься сюда, чтобы я мог как следует все у них выспросить. Я понравился миссис Бичер, — подмигнул Гарри, — а это достаточно редкое явление, и предложил им остаться здесь. Я предоставил Бичеру работу на поле, а миссис Бичер в конце концов стала экономкой и кухаркой.

— Она отлично готовит, — сказала Бренвен оценивающе, пережевывая пищу. — Но выглядит так, как будто бы сама ест не больше, чем птичка.

— Пусть ее внешность тебя не обманывает. Она сильна, как вол, плюс к этому упряма и обладает огромной силой воли. Она ведет все хозяйство. — Гарри на мгновение замолчал, а на его лице возникло сердечное выражение. — Я не знаю, что бы я делал без нее. Эти горцы — очень сильные люди, уверен, что она сможет сделать абсолютно все, что захочет. Когда миссис Бичер приехала сюда, то вообще не умела готовить; наша старая кухарка научила ее всему. Она работала у нас с тех пор, как я был младенцем, но теперь уже умерла, мир ее праху.

— А твои родители? Неужели ты на самом деле так одинок, Гарри? У тебя совсем нет родственников?

— Мой отец умер. А мать была из семьи янки и после смерти отца уехала обратно на север, чтобы быть поближе к своей родне, где-то в штате Нью-Йорк. Я не часто встречаюсь с ней. Она… э-э… — На какое-то мгновение на лице его отразилось замешательство, а во взгляде что-то юношеское, застенчивое. — Она не очень любит меня.

— О, извини, — пробормотала Бренвен.

— Ничего страшного. — Гарри пришел в себя и улыбнулся, как обычно, уголком рта. — Я тоже не очень люблю ее. Любимцем матери был мой младший брат Джон, но он тоже погиб. Едва он успел закончить морским офицером Аннаполис, как его убили в Китайском море во время корейской войны. Я — последний из виргинских Рейвенскрофтов, моя дорогая, и, поскольку вряд ли женюсь, этот род умрет вместе со мной.

— Это очень жаль. Этот дом, в нем было так много счастья. Мне почему-то кажется, что оно должно продолжаться.

Гарри пожал плечами.

— В Северной Каролине живет другая ветвь рода Рейвенскрофтов. Может быть, я оставлю этот дом им. Или, может быть, я сделаю нечто неожиданное и завещаю его кому-то, не имеющему отношения к семье. Интересно, каким это образом мы вышли на столь мрачную тему? Я пригласил тебя сюда совершенно по другому поводу. Ты не возражаешь, если мы кое-что обсудим?

Бренвен бросила на него подозрительный взгляд.

— Я думала, ты просто хотел показать мне дом.

— Иначе ты могла бы и не приехать? Не надо предполагать ничего дурного, дорогая. То, что я хочу предложить, принесет пользу и тебе, и мне. Как ты смотришь на небольшую работу для тебя — по восемь-десять часов в неделю. Ты будешь получать зарплату как мой ассистент-исследователь. У меня всегда был ассистент, но, когда я впал в депрессию в прошлом году, он уволился, а я после этого не стал никого нанимать.

— Я не знаю…

— Погоди. Я еще не закончил. Ты будешь работать здесь в моем доме, в кабинете рядом с библиотекой. Ты видела его?

Бренвен кивнула.

— Хорошо. Дело в том, что ты будешь работать для меня не на территории колледжа, и поэтому вряд ли стоит посвящать Джейсона. Нет смысла искать себе неприятностей. Я могу платить тебе по высшим расценкам, потому что ты обладаешь специальными данными, необходимыми для этой работы.

— Если ты имеешь в виду те специальные данные, о которых я думаю, то…

— Не обязательно, — поспешно перебил ее Гарри. Он предвидел подобные возражения. — Твое владение валлийским, а также знакомство с географией места, которое представляет для меня такой интерес, более чем достаточно для начала. Твои другие… э-э… способности, те, в отношении которых ты проявляешь такую чувствительность, возможно, будут полезны на более поздних стадиях — если ты захочешь ими воспользоваться. Я не буду подталкивать тебя. На начальной стадии, думаю, только твоя интуиция сама по себе уже оправдает твою зарплату. Есть еще одно обстоятельство, о котором я бы хотел, чтобы ты задумалась перед тем, как сказать «да» или «нет»: это настоящая работа, ты будешь получать зарплату на кафедре медиевистики, я буду вести твое личное дело и раз в год давать письменную оценку твоим занятиям. У тебя будет стаж работы в области, которой ты, возможно, захочешь заниматься в дальнейшем, если, например, решишь продолжить свое образование. И у тебя появится небольшой собственный доход. Я могу платить тебе за работу до двадцати часов в неделю, если все пойдет нормально.

Гарри ждал. Бренвен опустила ресницы и смотрела на свою тарелку. На ее бесстрастном лице, похожем на фарфоровую маску, не отражались ни мысли, ни эмоции.

— Скажи «да», — прошептал Гарри, который был не в силах сдержаться. Это было так правильно для них обоих, Гарри был уверен в этом!

Бренвен предложение показалось соблазнительным, но сомнения одолевали ее, и, глядя не на Гарри, а туда, где заросшие лесом холмы были подернуты голубоватой дымкой, она произнесла с запинкой:

— Я не уверена, что смогу найти время для этого. Я решила получить — как это у вас называется — степень бакалавра как можно скорее. Я удвоила количество курсов в этом семестре и планирую сделать то же самое в следующем.

Он не подумал об этом. Ее решение было разумным, и он не мог спорить.

— Может быть, — торопливо подумал он вслух, — я мог бы добиться для тебя свободного посещения. Знаешь, самостоятельное обучение, независимые исследования, что-нибудь в этом роде. Я мог бы поговорить с твоим научным руководителем.

Бренвен, по правде говоря, действительно хотела найти работу; то, что Джейсон категорически запретил ей работать, вызывало у нее большую досаду.

— Над чем же мы будем работать? Над тем же, чем ты занимался в Лланфарене?

— Только частично. — Гарри отодвинул тарелку и наклонился к ней через стол, дав волю своему нетерпению. — Я решил, пусть этот проект пока полежит, я не хочу снова заниматься добыванием финансирования. Я скорее хочу сейчас рассортировать тот материал, который, как ты знаешь, является оригинальным, добытым мною самим, и сделать обзор подобных вещей, проделанных другими. Ты сможешь помочь мне во многом, поверь мне. А с помощью материала из обоих источников, которым мы решим воспользоваться, я напишу короткую книгу или длинную монографию с названием типа: «Архетипы британского и валлийского пейзажа: является ли их сила мифом или реальностью?» Что ты думаешь об этом?

— Я думаю, — смеясь, сказала Бренвен, — что твое название слишком длинно, но сама идея неотразима. Мне хотелось бы заняться этим, мне очень этого хотелось бы. Спасибо!

— О, великолепно, великолепно! — Гарри даже подпрыгнул на стуле. — Ту уже поела? Да? Пойдем, я покажу тебе, где ты будешь работать. Давай обсудим часы. Когда ты сможешь начать?

— Полегче, Гарри, полегче, — снова рассмеялась Бренвен, позволяя ему втащить себя в дом — через небольшую столовую и дальше в офис. Она должным образом выразила свое восхищение столом, за которым будет работать, новой пишущей машинкой и стопками еще не расшифрованных записей, сделанных корявым неразборчивым почерком Гарри. В конце концов она подняла руки вверх и сказала:

— Смилуйтесь, сэр! Если вы покажете мне сегодня что-нибудь еще, моя голова может и не выдержать.

Гарри несколько успокоился и оперся на стеллаж для папок, скрестив руки на груди. На его лице засияла удовлетворенная улыбка. Так необыкновенно приятно видеть Бренвен за своим столом в своем доме и знать, что с этого момента она будет часто появляться здесь.

— Слишком неожиданно для тебя, не так ли? — протянул он.

— Немного. И мне уже пора возвращаться. Я говорила тебе, что у меня лекция в три часа. Послушай, Гарри, я должна посмотреть на свой календарь дома прежде, чем смогу твердо договориться с тобой о времени, но уже сейчас для меня ясно: восемь часов в неделю — это реально. Если ты сможешь договориться насчет свободного посещения, то я, возможно, смогу работать и больше.

— А когда ты начнешь?

Бренвен улыбнулась.

— Как ты нетерпелив, Гарри. Я позвоню и скажу тебе. Хорошо?

— Ты выглядишь сейчас гораздо лучше, кажешься менее напряженной, чем была в январе, — заметил Гарри, когда они снова сидели в его машине, возвращаясь в Редмунд.

— Ум-гм, — пробормотала Бренвен. Она была занята мыслями о том, что сможет выкроить несколько часов в неделю для работы с Гарри, если откажется от посещения собраний жен преподавателей. Невелика потеря: она так и не смогла там ни с кем подружиться, несмотря на то, что ей очень хотелось иметь близкого друга-женщину.

— Я полагаю, что не только приход весны стал причиной такого изменения в тебе.

— О? — Бренвен повернула голову к Гарри. — Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь. Просто я начала находить свое место в этой жизни. Сейчас я чувствую себя более комфортно, чем раньше, вот и все.

Мили одна за другой проносились под колесами автомобиля. У Гарри было мало времени, но он решительно намеревался удовлетворить свое любопытство, которое она возбудила в нем, когда они ехали в Рейвен-Хилл.

— Ты вынуждаешь меня быть дерзким, дорогая. Кто этот твой новый друг? Тот, с которым ты ездила в Монтичелло?

Щеки Бренвен порозовели точно так же, как и несколькими часами ранее в машине.

— Ты считаешь, что мой новый друг имеет какое-то отношение к этим изменениям, которые, как тебе кажется, ты наблюдаешь во мне?

— Коротко говоря, да.

— Иногда, доктор Рейвенскрофт, вы слишком проницательны!

— А ты, Бренвен, иногда бываешь такой же прозрачной, как стекло, по крайней мере для меня. Так кто же он?

— Он не из Редмунда, — сказала она, обороняясь. Уилл был ее секретом, который она берегла как зеницу ока. Ничего похожего на свою дружбу с ним Бренвен никогда не испытывала в своей жизни — это были отношения, переполненные смехом и постоянными открытиями себя, его, нового видения мира. Все это казалось ей таким редким и хрупким, что она боялась — вдруг что-то разрушит их! А сейчас Гарри хотел, чтобы она поделилась с ним. Это просто невозможно!

— Судя по выражению лица в те минуты, когда ты вспоминаешь о своем новом друге, мне кажется, что это очень здорово, что он не из Редмунда. — Гарри почувствовал, как в его груди зашевелилась то ли ревность, то ли предубеждение. Его голос прозвучал резче, чем ему хотелось. — Я вижу, ты не хочешь назвать мне его имя. Бренвен, у тебя связь с этим мужчиной?

— Нет! — воскликнула она. Она так резко повернула голову, что волосы хлестнули его по лицу. — Ничего подобного. Мы просто друзья!

— Правда? — Гарри взглянул на Бренвен и в тот же момент пожалел о том, что сделал это. Кровь отхлынула от ее лица, и оно стало мертвенно-бледным.

— Я боюсь, — сказала она голосом, который был лишь чуть громче шепота. В ее глазах было видно отчаяние, — я боюсь, что если буду говорить о нашей дружбе, если расскажу тебе или кому-нибудь другому, то потеряю ее. Потеряю его.

Гарри чувствовал себя худшим из садистов, но тем не менее продолжал давить на нее:

— Перестань, Бренвен, это все ерунда, ты же знаешь. Бояться того, чего ты очень сильно хочешь, значит обязательно этого не получить. У тебя ведь больше здравого смысла!

Она покачала головой:

— Или быть уверенным, что, если ты получаешь то, чего очень хотел, тебе придется расстаться с этим как раз в момент, когда ты действительно поверишь в безраздельное обладание. — Она вздохнула, но ее голос стал крепче. — Хорошо, Гарри. Я не хочу, чтобы ты предполагал то, чего на самом деле нет, и поэтому скажу тебе. Моего друга зовут Уилл Трейси, он живет в Вашингтоне.

— Уилл Трейси, молодой Уилл?

Бренвен даже не услышала изумления, прозвучавшего в голосе Гарри, настолько она торопилась высказать все теперь, после того, как уже начала.

— Я познакомилась с ним на приеме в бразильском посольстве, и мы сразу подружились. Он очень мягкий и забавный, и мы много смеемся. Нам весело вместе. Вот и все.

— И он приблизительно твоего возраста, — тихо сказал Гарри. Ему было стыдно за самого себя. Он был глубоко тронут ее словами насчет веселья. Нечасто же ей выпадала возможность посмеяться, если слова прозвучали так тоскливо. — Извини, что я так допрашивал тебя, Бренвен. Прости меня — я иногда забываю о том, насколько ты молода. Я часто думаю о тебе как о человеке, лишенном возраста, но это, конечно, не так. Тебе нужны друзья-ровесники, и я уверен, что молодой Трейси — отличный парень.

У Бренвен сжалось горло. Она бы с гораздо, гораздо большим удовольствием предпочла бы не рассказывать Гарри об Уилле.

— Ты так говоришь, как будто бы знаешь его.

— Знаю. Конечно, лучше я знаю его отца, сенатора. Или, по крайней мере, знал, пока тот не вернулся в Кентукки. Тем не менее я и молодой Уилл, мы вращаемся в одном и том же социальном кругу, время от времени встречаемся. В последний раз, насколько я припоминаю, мы виделись на Рождество.

Они уже въезжали в кампус, и Бренвен наклонилась, чтобы поднять с пола свои книжки. Ее волосы скользнули вперед, и она спряталась за ними дольше, чем это было необходимо. Для нее было неожиданностью, что Гарри знаком с Уиллом, и она совершенно не задумывалась о «социальных кругах». Во время их встреч с Уиллом у нее было такое ощущение, будто они живут в своем собственном волшебном кругу, существующем отдельно от всех остальных. Но это, оказывается, было не так. Она выпрямилась.

— Гарри, ты понимаешь, что Уилл Трейси и я — мы всего лишь друзья?

Гарри кивнул.

— И даже если у меня и нет, как ты выразился, связи с Уиллом, я все же не могу допустить, чтобы Джейсон узнал о нашей дружбе, потому что он никогда не поймет этого?

— Да, моя дорогая, ты можешь не беспокоиться — твой секрет умрет вместе со мной. В конце концов, у нас с тобой есть и другие секреты от Джейсона, которые являются гораздо более важными — во всяком случае, для меня.

Она уже взялась за ручку дверцы, но внезапно остановилась и повернулась к нему. В ее глазах было страдание.

— Ты имеешь в виду возобновление нашей дружбы и мою работу для тебя.

— Угу, — кивнул Гарри.

— Когда-нибудь, когда он привыкнет к тому, что у него есть жена, и когда он узнает меня лучше, я расскажу ему, Гарри. У меня нет никакого желания долго скрывать что-нибудь от Джейсона.

— Правда? — скептицизм Гарри проявился не только в выражении его лица, но и в голосе. — А ты не можешь предсказать, когда наступит это «когда-нибудь»?

— Через несколько месяцев, не больше. — Она вышла из машины, а затем обернулась и сказала: — Максимум через год.

Глава 3

Прошел год и большая часть следующего, и Джейсон действительно изменился. Но не так, как надеялась Бренвен. Его пыл к ней охладел, и, поскольку половой акт был единственной частью его жизни, которую он когда-либо был заинтересован разделять с ней, в их отношениях возникла трещина, которая постепенно расширялась. Джейсона не огорчало это отчуждение; он был настолько эгоцентричен, что даже не осознавал его. Бренвен всегда была рядом в постели, когда ночью у него возникало желание овладеть ею. Она так хорошо вела хозяйство на те деньги, которые ей выдавались, что он больше не завидовал тому, что у Гарри есть миссис Бичер. Когда же хотел, чтобы Бренвен сопровождала его куда-нибудь, что случалось все реже и реже, она выглядела столь прекрасной, что он чувствовал, как другие мужчины завидуют ему; тогда он вспоминал, почему желал ее так сильно, что даже женился, и его страсть снова разгоралась. Но ненадолго.

Собственнические инстинкты Джейсона в этот период были сфокусированы на деньгах, а не на жене. Навыки и умения, которые он развил и отточил в Вашингтоне, он сейчас пытался применить на более высоком уровне, ради более крупных ставок.

Поездки Джейсона, его отсутствие вне дома делалось все продолжительнее. Это вызывало у Бренвен смешанное чувство. Она не хотела признавать, что страстная физическая тяга, которую они с Джейсоном испытывали друг к другу, не переросла в настоящую супружескую любовь. Но как бы она ни была упряма, глупой не была. Почти три года совместной жизни показывали, что Джейсон, во-первых не любил ее в том смысле, в каком она понимала любовь, а во-вторых, ожидал от брака вовсе не того, чего ожидала она. Его ожидания было вовсе не трудно удовлетворять, и она делала это из глубокой благодарности к нему.

Формула счастливого брака была простой для Бренвен. На местном американском языке, который стал уже почти родным, это звучало так: «Не надо поднимать волны». К концу первого года замужества она поняла, что Джейсона совершенно не интересует жизнь, которую она ведет отдельно от него — кроме тех случаев, когда это доставляло ему какие-нибудь неудобства. Ему было совершенно неинтересно знать, как идут ее занятия, или что она думает о растущем движении борьбы за гражданские права, или даже чем она занималась весь день; но если она, как это случилось однажды, поедет в столицу, чтобы посмотреть демонстрацию собственными глазами, и застрянет в автомобильной пробке в то время, когда он, вернувшись из колледжа, ожидает увидеть ее дома… тогда его охватывал гнев. А справляться с таким гневом было трудно, и Бренвен предпочитала избегать его. Поначалу ее болезненно задевало отсутствие у него интереса к ее внутренней жизни. Затем она стала оправдывать и жалеть его как единственного ребенка немолодых уже родителей. Он вырос таким одиноким, говорила она себе, что совсем неудивительно, что он, казалось, не знал, как сблизиться с ней, кроме как в постели. Она попыталась научить, но — безуспешно.

Наконец она вынуждена была признать, что Джейсону действительно совершенно безразлично, что творится у нее в голове, в сердце или в жизни в те моменты, когда она физически не была с ним. Было такое впечатление, будто для него она существовала только тогда, когда он сам этого хотел. Недавно она поняла, что в этом безразличии со стороны Джейсона есть и положительный момент: свобода. Свобода с одним существенным ограничением. Она должна была быть вечером дома, каждый день, даже если Джейсона не было в городе. Если он звонил, и она не снимала трубку, или если он возвращался домой из своих поездок раньше чем предполагалось, и ее не было дома, его тут же охватывала ярость.

Дни Бренвен были заполнены до отказа. Она вполне успешно построила себе здесь собственную жизнь и давно уже перестала чувствовать себя виноватой из-за того, что так и не наступил подходящий момент для того, чтобы сообщить мужу о том, что она работает с Гарри и дружит с Уиллом. Но ночи были очень длинными и иногда — мучительно одинокими. Она боялась лежать в постели в темноте с Джейсоном и чувствовать болезненную опустошенность внутри. Она не знала, что пугало ее сильнее: это чувство опустошенности или мысль, которая неизменно сопровождала его: я не могу прожить всю жизнь так!

Уилл Трейси не мог стоять спокойно. Он пинал носком своих мокасин какую-то бумажку, валявшуюся на тротуаре рядом со входом в джорджтаунский ресторан, где он ожидал прихода Бренвен. В конце концов наклонился и поднял мусор — это была сигаретная пачка, смятая и растоптанная настолько, что узнать ее было уже практически невозможно. Он скривился и отнес мусор, держа его двумя пальцами, в урну, стоящую на углу. Бренвен опаздывала, и ему нужно было чем-нибудь заняться, и, кроме того, он не любил мусор на улицах.

Джорджтаун был его городом, городом, где он вырос и где до сих пор жил на О-стрит в старом особняке, который раньше принадлежал его отцу, а теперь ему. Джорджтаун не очень изменился за эти годы, если не считать того, что в нем стало больше магазинов — казалось, весь центр города в одночасье покрылся «бутиками», что бы это ни означало. Уилл был уверен в том, что ничто не может заставить его пойти в магазин, который называется «бутик». И конечно, сейчас на улицах стало больше транспорта, и может быть, из-за этого Бренвен и опаздывает. Может быть, она не может найти места для стоянки.

Он легкой походкой снова вернулся к ресторану, двигаясь с неосознанной грацией высокого человека, которая пришла к нему в пору ранней юности, когда он научился наконец обращаться со своими длинными конечностями. Бросил взгляд на часы. Бренвен опаздывала уже на пятнадцать минут, и это было по-настоящему необычно. А вдруг что-то случилось, и она не сможет прийти? Уилл ненавидел минуты, когда он должен был ждать ее. Не так само ожидание, как его необходимость, эти ограничения, которые сковывали их дружбу. Именно поэтому сегодняшний день был так важен. Сегодня после ланча они пойдут прогуляться по осеннему Джорджтауну, и он намеревался привести ее прямо в запрещенное место: в свой дом. Запрещенное, потому что они, не обсуждая это вслух, молчаливо согласились с тем, что пребывание наедине в каком-либо месте было бы опасным для их «просто дружеских» отношений. Уилл больше не мог выдерживать этого. Он намеревался заставить ее войти в дом, а затем сказать, а может быть, и показать, что не может больше так жить. Он нервничал, потому что достаточно долго готовился к этому разговору, и если ей что-то помешает прийти именно сегодня… Но конечно же, Бренвен и не догадывалась о его планах…

A-а! Вот и она! Уилл почувствовал, как особое тепло разлилось по телу, а лицо осветилось широкой улыбкой. Бренвен быстро шла навстречу ему по тротуару и тоже начала улыбаться сразу же, как только увидела его. На ней были кожаные ботинки, длинная малиновая шерстяная юбка, которая развевалась в такт шагам, и гватемальское пончо с бахромой и полосами светло-малинового и бирюзового цвета, который так шел к цвету ее глаз. Он знал, что это было настоящее гватемальское пончо, потому что он был вместе с ней, когда она купила его на фестивале ремесел в Рок-Крик-Парке. И кроме того, он знал, что она надела под пончо, потому что Бренвен, создав один раз ансамбль, который ей нравился, надевала его снова и снова — в отличие от большинства его знакомых женщин, которых просто невозможно было увидеть в одной и той же одежде дважды в течение одной недели. На ней наверняка был белый свитер с высоким воротом и серебряное ожерелье с большой бирюзой в центре, которая точно подходила к цвету ее глаз. Это ожерелье было единственным подарком, который она за все это время позволила ему сделать. Он заставил ее принять это ожерелье, сказав, что в любом случае собирался купить его, и что если она не возьмёт, то он будет носить сам. Он действительно стал бы его носить, и она об этом знала. Воспоминание заставило улыбнуться. Уилл был рад, что Бренвен не обращала особого внимания на одежду, потому что он и сам был таким; его любимый твидовый пиджак был настолько старым, что рукава стали уже слегка коротковаты, а кожаные заплатки на локтях были пришиты не ради моды, а только потому, что они должны были быть пришиты.

— Привет! — Бренвен, слегка запыхавшись, подошла к нему.

— Привет! — как всегда, когда он снова видел ее, встречались ли они в последний раз два дня или два месяца назад, Уиллу стоило больших сил удержаться от того, чтобы обнять ее.

— Извини, что опоздала. — Она улыбнулась ему.

— Я не вижу на твоем лице ни тени раскаяния.

— Это потому, что я рада видеть тебя!

— Что ж, — сказал Уилл, кладя руку ей на спину между лопатками и слегка подталкивая ко входу в ресторан, — ты сможешь высказать свои извинения, как только мы усядемся. Я надеюсь, за наш столик никого не посадили.

Это был маленький французский ресторан, в зале которого царил приятный полумрак. К заказанным ранее блюдам Уилл попросил принести полбутылки вина.

Бренвен запротестовала:

— Уилл! Не можем же мы пить среди дня!

— Конечно, можем. С французской кухней вино просто обязательно.

— Понятно. — Бренвен подавила смешок. — Еще одна из этих декадентских французских идей.

Уилл широко открыл глаза и поднял брови, отчего его высокий лоб показался еще выше.

— Я что, похож на человека, который занимается декадентской ерундой?

— Декадентской ерундой! — Теперь уже Бренвен не могла не рассмеяться. Она покачала головой, и волосы упали ей на лицо. — Нет. По правде говоря, ты выглядишь таким невинным по сравнению с некоторыми знакомыми твоего пола и возраста.

Она серьезно посмотрела на него и поняла, что сказала сейчас чистейшую правду. Когда он не смешил окружающих, его лицо было честным и почти болезненно открытым.

— Ну, как бы то ни было, — сказал он, — не думаю, что полбутылки вина могут доставить кому-то из нас неприятности. Особенно если учесть, что мы после ланча отправляемся на длинную прогулку.

— Хорошо, — кивнула Бренвен, — сегодня замечательный день.

Затем им принесли еду: устрицы «Сен-Жак», за которыми последовали зеленый салат и десерт.

Уилл посмотрел, как Бренвен ест шоколадный мусс, и подумал, что что-то случилось. Она была лакомкой, и смотреть, как ею поедается что-нибудь шоколадное со страстью маленького ребенка, было чистым наслаждением. Но сегодня что-то было не так. Сегодня она поглощала мусс автоматически, без обычной быстрой удовлетворенной улыбки и того невероятного облизывания кончиком языка, которое заставляло его почувствовать жар в тех местах, в которых он не должен был чувствовать никакого жара, когда находился рядом с ней. И кроме того, она была слишком молчалива. За эти годы они многому научились друг от друга. Уилл научился у Бренвен наслаждаться долгими периодами тишины; со временем он стал отличать по едва заметным признакам умиротворенное молчание Бренвен от ее молчания, когда ее что-то беспокоило. Бренвен научилась у Уилла выходить из состояния самопоглощения, поняла, что она может говорить вслух все, что приходит в голову. Ничего ужасного не произойдет. Сегодня ее явно что-то беспокоило.

— У тебя что-то на сердце. Хочешь рассказать мне?

Бренвен слегка улыбнулась, осуждая саму себя, отчего уголки ее губ не поднялись, а опустились.

— Это что, настолько очевидно?

— Милая, если ты не впадаешь в экстаз над чем-нибудь шоколадным, я точно знаю: что-то случилось!

— Ничего особенного. Просто сегодня утром меня постигло разочарование, и я еще не совсем оправилась от него.

— Расскажи, — мягко подтолкнул ее Уилл.

— Я ездила с утра в Джорджтаунский университет. Из-за этого и опоздала. Я оставила там свою машину, а пешком оказалось идти дольше, чем предполагала. — Она замолчала. Ей трудно было говорить о том, что она так долго держала в тайне, особенно когда это закончилось подобным образом. — Думаю, я действительно должна все тебе рассказать, поскольку, если смотреть правде в глаза, я бы вообще не оказалась там, если бы не ты. И не то влияние, которое ты на меня оказал.

— Ого! — сказал он шутливо, но его глаза внимательно смотрели на нее.

Бренвен сделала глубокий вдох и принялась за свое повествование.

— Я разговаривала сегодня утром с деканом, отвечающим за прием студентов, по поводу своего перехода туда сразу на старший курс. Понимаешь, у меня появилась эта безумная идея — получить степень бакалавра по журналистике вместо английского, а в Редмунде не преподают журналистику. Я уже практически закончила курс обучения и начала задумываться: что я собираюсь делать с этой степенью? Я не хочу преподавать, и мне нравится писать, а сейчас происходит столько важного и интересного! Гражданские права, борьба за мир, все эти хиппи, проблема наркотиков и тому подобное. Сейчас наступило решающее время, Уилл, и ты был тем человеком, который подтолкнул меня, заставил задуматься обо всем этом. Редмунд-колледж настолько изолирован от окружающего мира, что там даже никому и в голову не приходит, что единственные негры в кампусе — уборщики помещений! А меня уже просто тошнит от этого, правда. Поэтому я и подумала, что, может быть, я могла бы перевестись в Джорджтаун и получить диплом журналиста, даже если я и не закончу его так скоро, как закончила бы Редмунд-колледж.

— Я согласен со всем, что ты только что сказала. Так в чем же проблема?

Бренвен вздохнула. Ее ресницы опустились и скрыли глаза.

— Я глупа — в этом вся проблема. Я…

Уилл перебил, склонившись к ней через стол. Он схватил молодую женщину за руку и сжимал ее все крепче и крепче, пока она непосмотрела на него.

— Ты не глупа, и никогда больше не говори этого, даже в шутку! Если твоих оценок недостаточно для перевода…

— Это не оценки, Уилл, — слабо улыбнулась Бренвен. — С моими оценками все в порядке. Декан сказал, что они с удовольствием зачли бы все курсы, которые я прослушала в Редмунде. Проблема в том, что это слишком дорого. Я, конечно же, знала, что мне придется заплатить за обучение, и отложила немного денег, но я даже не представляла себе, что это будет стоить так дорого! Именно поэтому я и сказала, что глупа.

— Понятно. — Уилл выпустил ее руку и откинулся на спинку стула. Он не знал, что сказать. Он взял себе за правило никогда не упоминать в разговорах с Бренвен имя Джейсона Фарадея и не собирался спрашивать, почему Джейсон не станет платить за обучение. Поэтому он сидел молча, а затем поднял руку, давая сигнал официанту принести кофе.

Бренвен, которая уже сказала так много, продолжала:

— Я была просто потрясена, когда декан дал мне документы, которые нужно было заполнить для перевода. Я просто сидела там как идиотка, настолько я была смущена.

— Бренвен, но Редмунд-колледж тоже недешев. По правде говоря, у меня было такое впечатление, что обучение там стоит дороже, чем в любом другом месте поблизости, за исключением, пожалуй, университета Джона Хопкинса в Балтиморе.

— Может быть. Я думаю, для меня была сделана скидка, поскольку я — жена преподавателя колледжа. Джейсон сам занимался этим. Я оплачиваю все хозяйственные счета и никогда не видела среди них счета за обучение, поэтому у меня не было даже малейшего представления, сколько это может стоить. Как бы то ни было, я сидела там как идиотка, держа вступительные бумаги на коленях, и, конечно же, декан ожидал, что я вот-вот поднимусь и уйду, но я продолжала сидеть, и поэтому он спросил у меня, в чем дело. Я что-то пробормотала о том, что сожалею, что отняла у него так много времени, потому что я не могу заплатить такую сумму за обучение. Я пыталась отдать ему назад бумаги, но он велел мне оставить их у себя и направил в другой офис. Где предоставляют финансовую помощь.

— И? — Уилл уже догадался, что произошло: жена Джейсона Фарадея никоим образом не могла претендовать на стипендию или ссуду. Он увидел, как запылали щеки Бренвен, а глаза подернулись пеленой слез, и подумал, что декану было бы лучше избавить ее от этого унижения.

— Женщина, которая там служит, отнеслась ко мне и вполовину не так сочувственно, как декан. Она прямо сказала, что если жена хочет получить образование, а муж может себе это позволить, то он должен заплатить. Финансовая помощь существует для тех, кто действительно нуждается, а не для жен, которые просто не хотят просить у своих мужей денег! — Голос Бренвен сорвался, и она быстро наклонила голову и отхлебнула свой кофе. Ей не хотелось, чтобы Уилл видел, насколько близка она была к тому, чтобы заплакать.

Они молча двигались на северо-запад по обсаженным деревьями улицам. Уилл еще не сказал, куда они направляются. Бренвен думала, что они просто гуляют, наслаждаясь свежим осенним воздухом и яркой листвой высоких, старых деревьев.

— Э-э, Бренвен, — начал Уилл и прокашлялся. Он собирается рискнуть всем чуть позже, так почему бы не рискнуть немного сейчас?

— Да? — Она подняла взгляд.

— Э-э, мне было бы очень приятно, если бы ты изучила журналистику в Джорджтауне.

И снова он увидел эту перевернутую улыбку, которая сопровождалась на этот раз пожатием плечами.

— Это просто невозможно. Джейсон, возможно, согласился бы, если бы он оказался уже перед свершившимся фактом, а при том, что он сейчас так часто отсутствует, я могла бы закончить университет, даже ничего не сказав ему об этом. Но он уже проявил достаточную щедрость, дав мне возможность учиться в Редмунде. Я не могу просить у него денег еще и на Джорджтаун. Я была глупа, вот и все. Теперь нужно просто выбросить это из головы.

— Выход есть. — Уилл остановился на тротуаре и повернулся к ней лицом. — Ты можешь позволить мне одолжить тебе денег.

Бренвен улыбнулась. Несмотря на серьезное выражение его лица, она была уверена, что это шутка.

— О, конечно, — сказала она, — несколькими тысячами больше или меньше, тебе ведь все равно! Ты всегда сможешь прожить на одной фасоли, ну, может быть, с добавлением иногда нескольких тараканов — для большего количества протеина — в течение всех тех лет, которые мне понадобятся, чтобы вернуть тебе долг. Так?

Он положил ей руки на плечи.

— Я серьезно, Бренвен. Я могу одолжить тебе денег. У меня их много. Черт, да я бы просто отдал их тебе, если бы знал, что ты их возьмешь. Из тебя выйдет великолепный журналист. У тебя острый ум, и ты умеешь проникать в самую суть вещей. Я знаю, это так. Так часто в наших разговорах меня поражало то, как быстро ты улавливаешь всю картину событий целиком, тогда как я все еще барахтаюсь в деталях. Скажи, что ты возьмешь эти деньги. Я буду тогда считать это хорошим вложением капитала. При условии, конечно, — и его лицо просветлело, — что ты можешь писать!

— Я могу писать, — ответила она автоматически; что же касается остального, она была слишком удивлена, чтобы что-нибудь ответить. Несколько долгих минут они стояли и смотрели друг на друга, затем Бренвен сделала шаг назад, отстранившись от него.

— Я не могу позволить тебе сделать это. Никогда!

Уилл небрежно пожал плечами, хотя его обуревали совсем иные чувства, и сделал несколько широких шагов вперед по тротуару, оставив ее позади.

— Ну что ж, я так и думал, что ты это скажешь. Но я не снимаю свое предложение. Может быть, потом, когда ты все обдумаешь, ты изменишь свою точку зрения.

Бренвен стояла на месте, как будто бы ее подошвы приклеились к асфальту. Чувства так яростно боролись в ней, что она просто не знала, что же испытывает на самом деле. Она была как будто парализована.

Уилл, улыбаясь, посмотрел на нее через плечо. Он снова был прежним собой или, по крайней мере, казался таковым:

— Скорее, копуша! Мы уже почти пришли.

Бренвен отбросила волосы за спину и заставила свои ноги двигаться настолько быстро, чтобы не отставать от длинноногого Уилла. Она даже не подумала спросить, куда они идут, пока он не остановился перед высоким узким домом из красного кирпича с белой отделкой и темно-зелеными ставнями.

— Пришли, — сказал Уилл. Его сердце гулко билось, а ладони заледенели. Он сунул руки в карманы. — Здесь мы остановимся и отдохнем.

— Ты привел меня к кому-то в гости?

— Да.

Он поднялся по ступенькам и достал ключ из кармана. Ему все труднее было притворяться, казаться небрежным. Желание читалось на его открытом лице.

— Я привел тебя в гости ко мне. Это мой дом, Бренвен.

— Но… но мы же договорились… — Голос Бренвен прервался. Вплоть до этого момента она даже не подозревала, что выполнение их безмолвного соглашения никогда не оставаться наедине было так же тяжело для него, как и для нее. И может быть, даже тяжелее.

— Пожалуйста, — хрипло сказал он, протягивая ей руку. Желание, горящее в его глазах, притянуло ее к нему вверх по ступенькам. Ее сердце заколотилось, когда их ладони встретились.

— Я знаю, — глубоким голосом сказал он, — я знаю, что делаю. — Он распахнул дверь и втянул ее внутрь. Дверь захлопнулась за ними с мягким щелчком. Он прижал ее руку к своей груди, бережно обнял, притягивая к себе до тех пор, пока ее голова не оказалась у него под подбородком. Он чувствовал, как мелко дрожат ее плечи, чувствовал шелковистую гладкость ее волос, чувствовал, что их сердца бились одинаково сильно.

«Я должна отстраниться от него, — подумала Бренвен. — Все это неправильно, после всех тех месяцев, когда мы так старались…» Но, оказавшись впервые в объятиях Уилла, она испытала необыкновенно приятное ощущение, рядом с которым все те запреты, которые они сами на себя наложили, обратились в ничто. Она прижалась к нему и свободной рукой обняла под пиджаком за талию.

Уилл шумно выдохнул, почувствовав, как исчезают тысячи ограничений. Он закрыл глаза и просто держал в своих объятиях женщину, которую любил. Наконец-то! Он так часто и так по-разному думал о подобном мгновении, что его уже просто тошнило от этих мыслей. Сейчас мысли остались в прошлом.

Бренвен услыхала долгий-долгий вздох Уилла и почувствовала, что его сердце стало биться медленнее. Ее сердцебиение тоже замедлилось, и она полностью отдалась новому для нее умиротворяющему ощущению телесной близости с мужчиной, с которым уже давно чувствовала огромную душевную близость.

Наконец Уилл шевельнулся и наклонился, чтобы прикоснуться губами к ее щеке. Бренвен повернула голову и подняла вверх лицо. Он поцеловал ее подбородок, другую щеку и шею под подбородком. Глаза молодой женщины закрылись, и темные густые ресницы легли черными полукружьями на белую, нежную кожу. Уилл взял лицо Бренвен в руки и медленно, мягко прижался губами к ее губам. Милым, любимым, таким мягким, таким сладким… Он почувствовал, что она отвечает ему, почувствовал легкую дрожь ее рта. С изысканной нежность он провел кончиком языка по внутренним изгибам ее губ. Она вздрогнула всем телом, и он закончил поцелуй. Он чувствовал себя как человек, который прошел огромное расстояние без единого глотка воды и вот нашел источник животворящей влаги и теперь должен сдерживаться изо всех сил, чтобы сразу же не выпить слишком много.

Для Бренвен поцелуи Уилла стали откровением. Она привыкла к тяжелой чувственности Джейсона, и нежность Уилла была для нее совершенно нова и непривычна. Каждое прикосновение его губ к ее коже, рту приносило ощущение тепла, разливающегося по всему телу, пока наконец прикосновения языка, так нежно и мягко возбуждавшие, не превратили это тепло во всепроникающий жар. То, что он остановился после одного поцелуя, изумило, но затем она поняла, что он должен был поступить именно так. Она обняла его обеими руками и прижала голову к груди своего друга. Никогда, никогда раньше ей не доводилось испытывать подобных ощущений. После одного-единственного поцелуя она ощутила гораздо более тесную близость с Уиллом, чем с Джейсоном после самого страстного полового акта. В этих объятиях она чувствовала себя в полнейшей безопасности. Как же назвать это ощущение? Не удовлетворение, нет. Счастье!

Уилл гладил ее волосы. Неясная мысль мелькнула у Бренвен в голове: должно быть, так чувствуют себя кошки, когда мурлычут. Она сказала, не отрывая голову от удобного места на груди Уилла:

— Ты для этого привел меня к себе домой?

Уилл ткнулся носом в ее волосы.

— Да, хотя и не думал, что это произойдет, как только мы сделаем пару шагов от входной двери!

Бренвен тихо рассмеялась и наконец отошла от Уилла.

— Я не думала, что это вообще когда-либо произойдет!

— Хмм. Да. Я думаю, мы… э-э… расчистили для себя какой-то новый путь. — Внезапно Уилл ощутил неловкость, вслед за которой пришла настойчивая потребность двигаться, чтобы разрушить нависшие над ним чары. — Поскольку ты уже здесь, давай я покажу тебе дом. Я ведь вырос в нем, он не только реально существует, но и живет в моих воспоминаниях.

Они начали с верхнего этажа, с комнат, которые были детской и комнатой его няни. У него была няня-англичанка, объяснил Уилл. И младшая сестра.

Может быть, это случилось из-за того, что все преграды между ними рухнули, а может быть, это произошло спонтанно, как несколько лет назад в Лланфарене, но по какой-то причине Бренвен, осматривая дом Уилла Трейси, видела комнаты не такими, какими они были сейчас, а такими, какими они были в прошлом. Уилл что-то говорил ей, и она отвечала, но везде перед ее глазами представал Уилл-мальчик. В детской был милый, светловолосый, счастливый малыш, который задавал слишком много вопросов и легко плакал. В коридоре она увидела его уже шестилетним, озадаченным быстрой сменой настроений своей маленькой сестры и готовым отдать ей что угодно, лишь бы та снова заулыбалась. В комнате, стены которой были увешаны трофеями школьных лет, находился подросток, поглощенный чтением: он сидел на подоконнике, положив книгу на свои худые коленки. В подвале внизу был легко поддающийся переменам настроения юноша, неуклюжий, стыдящийся своих невероятно длинных рук и ног; он постоянно шутил, ибо обнаружил, что, заставив людей смеяться, сам получаешь облегчение.

Все эти видения, так быстро сменявшие одно другое, отняли у Бренвен массу энергии. В кухне она поняла, что ей необходимо присесть, и попросила стакан воды. Уилл принес воды и сел рядом за кухонным столом.

— С тобой все в порядке? — спросил он. — У тебя внезапно стал какой-то больной вид.

«Мне просто нужно несколько минут, чтобы прийти в себя», — хотела она сказать ему, но Уилл ничего не знал о психологической, интуитивной стороне ее жизни. В Америке никто не знал об этом, кроме Гарри и, конечно, Джейсона, для которого это в любом случае не имело никакого значения. Она испытывала большой соблазн рассказать Уиллу о том, что она только что видела, кадры домашнего фильма, картины тех счастливых дней, которые он провел в этом доме. Но она не сделала этого. Из увиденного она узнала о нем очень многое, и ей хотелось обдумать все это позже, наедине с собой. Сегодня еще не время, им нужно будет поговорить о других очень важных вещах.

— Все нормально, — сказала она просто и посмотрела прямо на него, с потрясающей, буквально электризующей ясностью увидев мужчину, которым стал Уилл-ребенок. Нет, не лицо и тело, она видела самое душу: прямую, сильную и сверкающую чистотой, на которой не было ни следа коварства, ни намека на притворство.

— Бренвен, почему ты на меня так смотришь?

— Я просто задумалась, как тебе удалось вырасти в этом городе и работать здесь при том, что ты всегда говоришь то, что думаешь. Как тебе удалось выжить в Вашингтоне, ведь у тебя нет скрытых, тайных намерений, как у всех остальных?

— Ну, — сказал он, пожав плечами, — с раннего детства я понимал, что не похож на окружающих. Если принять сей факт как должное, то через некоторое время окружающие тоже понимают это. — Он улыбнулся и подмигнул ей. — К тому же если твой отец сенатор…

— И король Кентукки! — подмигнула ему в ответ Бренвен. — А твой отец, он не возражал против того, что его сын, если можно так выразиться, идет по жизни несколько в другом ритме? Или твоя мать?

— Какой интересный вопрос! Веришь ли, меня никто никогда не спрашивал об этом. — Уилл одновременно и был, и не был удивлен. Он хотел, чтобы Бренвен оказалась в его доме не только для того, чтобы он мог прикасаться к ней, обнимать и целовать, но и для того, чтобы их дружба продвинулась на новую, более высокую ступень. И она так естественно сейчас сделала это — открывала его для себя и для него самого, и он был рад этому.

Она улыбнулась ему и выжидающе посмотрела.

Уилл заговорил медленно, задумываясь иногда на какое-то время:

— Мой отец, казалось, не возражал, чтобы его сын был непохожим на окружающих. А мать, возможно, просто ничего не замечала. Я говорил тебе, что она умерла от рака несколько лет назад. Понимаешь, мама была особенным человеком, и я понял это только после ее смерти. У нее была репутация легкомысленного создания, доброго и безалаберного, но она не была такой, вовсе нет. Очень часто от нее можно было услышать настолько глубокие суждения, ее чутье, умение понять суть проблемы говорили о незаурядном уме и тонкой интуиции… Думаю, по-своему она тоже была непохожа на других.

После короткой тишины Уилл продолжил:

— Смешно, ведь я никогда по-настоящему не задумывался об этом раньше. Я думаю, родители знали, что я не похож на всех остальных, но ни один из них никогда не сказал об этом ни единого слова. Они просто предоставили меня самому себе.

— А в чем все-таки было твое отличие?

— Просто я всегда ощущал свою отдельность, с тех самых пор, как я помню себя. Не спрашивай почему — у меня нет об этом ни малейшего представления. Я испытывал чувства, которые даже не мог описать словами. Другие дети даже не задумываются о многих вещах, а я просто мучился из-за них. Внешне это проявлялось в том, что я задавал окружающим слишком много вопросов и чувствовал все так глубоко и плакал так легко, что моя сестра, хотя она и была младше меня, называла меня плаксой. Что-то в этом роде. И еще я просто ненавидел всякие виды спорта. Постоянно подчеркиваемая необходимость победить прямо-таки отвращала меня от этого, хотя я и играл в баскетбол, когда учился в подготовительной школе. Что мне действительно нравилось — это чтение. То, что я научился читать, до сих пор считаю самым важным событием в своей жизни! В самом раннем детстве я полюбил одну сказку и никогда не забуду, что я испытал, когда смог впервые прочитать ее сам. Это была сказка о псе, который принадлежал самому себе. Не дворняжка и не маленький щенок-сирота. А такой большой, слегка неряшливый, но все же симпатичный пес, который прекрасно жил, обходясь без хозяина. Это так глупо, правда; но я как-то отождествлял себя с ним. Пес, который принадлежал самому себе. Я не вспоминал об этом уже много лет!

— И совсем не глупо. — Бренвен поставила локти на стол и уперлась подбородком в сложенные пальцы. — Большой, слегка неряшливый, но все же симпатичный — да это просто отличное описание тебя! Должно быть, ты знал, каким вырастешь.

На какое-то мгновение Уилл показался ей смущенным, но затем его лицо расплылось в улыбке. Он потянулся через стол и своей длинной рукой вцепился легонько в один из черных локонов Бренвен.

— Неряшливый? Как ты посмела называть меня неряшливым!

Она, смеясь, захлопала ладонью по его руке:

— Я ненавижу мальчишек, которые дергают меня за косы!

— Да? — Он тут же протянул и вторую руку и легонько дернул ее за волосы с другой стороны.

Она вскочила со стула и, обогнув стол, подбежала к нему с криком:

— Грязнуля, грязнуля! Я сейчас надеру твои грязные уши!

Именно так она в детстве играла со своими братьями, которые дразнили ее, и внезапно Бренвен перестала быть молодой женщиной, которая всегда казалась старше своих лет. Ее пальцы мелькали, волосы развевались, она, смеясь, уклонялась от его рук и одновременно пыталась дотянуться до ушей Уилла. Смеясь, он притворялся, что защищается от ее ударов и одновременно с ужасным южным акцентом молил о пощаде.

В конце концов он откинулся назад так, что стул, на котором он сидел, опирался уже всего на две ножки, затем с резким возгласом Уилл наклонился вперед и обеими руками схватил Бренвен за талию. Она упала прямо ему на колени, развернулась и схватила его за уши.

— Попался!

— Ага, — сказал Уилл, сжимая своими большими ладонями ее хрупкую талию, — но и ты тоже попалась!

Моментально вся их игривость улетучилась.

— О, Уилл, — сказала Бренвен. Она провела пальцами по изгибам его ушных раковин и потерла мягкие мочки. Его руки медленно поднимались вверх до тех пор, пока ладони не нашли ее грудь. На лице была написана невероятная смесь голода, боли и обнаженного желания.

— Что мы делаем? — прошептала она.

— Я думаю, — твердо сказал он, — что собираемся заняться с тобой любовью. Если ты, конечно, не остановишь меня.

Она не остановила. Напротив, прильнула к нему, и их поцелуи становились все дольше и глубже, а жар, который он зажег во всем ее теле, превратился в пламя, которое было больше чем просто желание. Это была острая потребность в единении, как будто бы ему не хватало какой-то частицы себя, и она ощущала собственную неполноту, пока их тела не сольются в единое целое.

Когда он опустил ее с колен и поставил на ноги, чтобы они могли подняться в спальню наверху, она едва перенесла это короткое расставание.

Уилл был нежным, основательным любовником. Бренвен наслаждалась прикосновениями его худого крепкого тела. Он весь был как бы одной сильной мышцей с мягким пучком золотистых волос там, где гнездилось его мужское начало. Лицо Уилла, так ясно отражавшее каждое чувство, светилось от радости, когда она прикасалась к нему.

Его руки и губы, казалось, знали, чего она хочет. Или, может быть, она просто хотела всего, что он ей давал.

Его вхождение в нее было просьбой, а не приказом. Он навис над ней, и в глубине его желто-карих глаз светился огонь, который горел и в сердце. Он сказал лишь одно слово:

— Сейчас?

— Да, — прошептала Бренвен.

Он прижался к ее губам и одним сильным уверенным толчком вонзил в нее свой клинок по самую рукоятку и замер. Она чувствовала его внутри себя, и с этим единением пришло ощущение полноты, которого она никогда раньше не испытывала. Она качала его, убаюкивала, каталась вместе с ним на поднимающейся все выше золотой волне радости. Казалось, они оба излучали жар и свет, который в конце концов вылился во взаимный взрыв чистейшей любви.

Когда Уилл отодвинулся, чтобы лечь рядом с ней, она повернулась вместе с ним, не желая потерять ощущения прикосновения его кожи к своей.

— Как это может быть настолько совершенно, настолько непохоже на все остальное? — пробормотала она вслух, сама не сознавая этого.

Уилл услыхал и все понял. Он и сам думал о том же. Он осторожно убрал ее волосы со своего плеча так, чтобы они не закрывали это прекрасное лицо, и посмотрел ей в глаза. На ее коже, обычно такой белой, все еще горел розовый румянец. Доверие, светившееся в глазах, пронзило его сердце насквозь.

— Я думаю, — сказал он, — это совершенно, потому что мы любим друг друга. Мы уже давно любим друг друга, Бренвен.

Она ощутила болезненное жжение в груди: Уилл, как ножом, поразил ее этой правдой. Правдой, о которой она не хотела думать, никогда, потому что не могла вынести мысли о том, куда эта правда может ее привести. Закинув на него руку и ногу, она зарылась лицом в его шею. Он крепко прижал ее к себе и был одновременно рад и огорчен, что не может представить, о чем она сейчас думает.

Говорить было трудно, но сейчас это было необходимо.

— Я не собирался заниматься с тобой любовью сегодня. Я только подумал, что пора дать тебе знать, что я не могу больше жить, притворяясь, что мы всего лишь друзья.

Он еще крепче прижал ее к себе, и она, в свою очередь, теснее прижалась к нему, но ничего не ответила, и он продолжал:

— Я знал, что обязательно… прикоснусь к тебе. Обниму тебя, поцелую. Я уже так давно хочу сделать это, что твердо знал: когда мы окажемся наедине, я по крайней мере попытаюсь это сделать. И еще я думал, что ты тоже хочешь этого.

— Да, — сказала она приглушенным голосом.

Уилл улыбнулся и стал гладить ее волосы. Такие чудесные волосы! Они похожи на тончайший спутанный шелк.

— А потом, я думал, что мы с тобой поговорим. На запретную тему: о твоем браке. Что он значит для тебя, и собираешься ли ты сохранить его. Потому что, — сказал он, понизив голос до хриплого шепота, — мы принадлежим друг другу, и ты это знаешь.

Он понял, что она плачет, только после того, как Бренвен подняла голову и отодвинулась. Его шея и плечо были мокрыми от слез, и сейчас, после того как она отстранилась, ему стало холодно; замерзло все его тело, а когда она заговорила, то замерзла и душа.

Бренвен, скрестив ноги, сидела, выпрямившись, на кровати и, казалось, не осознавала собственной наготы. Она тряхнула головой и отбросила свои волосы за плечи. С обнаженной грудью и глазами, окаймленными черными ресницами, ей не хватало только высокой короны, чтобы выглядеть как египетская царица. Лицо ее было спокойным и милым, но сердце буквально разрывалось на части.

— Я должна идти, — сказала он. — Уже поздно, поздно по времени и… поздно о чем-либо говорить после того, что произошло. Ты прав — я не люблю Джейсона Фарадея и знаю, что никогда не полюблю его. — Ее голос дрогнул. — Я могу любить тебя. Ты… мой самый лучший, самый близкий друг. Но я — жена Джейсона, и то, что сегодня я занималась с тобой любовью, ничего не меняет.

Уилл потянулся к ней и крепко сжал запястье.

— Ты могла бы изменить это. Ты могла бы оставить его! — Он проклинал себя за то, что позволил этим словам сорваться со своих губ, но ничего не мог с собой поделать. Время было выбрано неподходящее, он почувствовал, как Бренвен отдаляется от него, несмотря на то, что она не сдвинулась ни на дюйм. Ее запястье у него в руке казалось хрупким, как стекло.

— Нет. — Она наклонила голову, и ее волосы, упав вперед, закрыли лицо, словно занавесом. Медленно и непреклонно она сжала руку в кулак и потянула к себе. Она была сделана не из стекла, а из закаленной стали.

Бренвен встала с постели. Медленно собрала одежду и, держа ее в руках, направилась в холл, чтобы найти ванную. Каждый шаг отдавался болью. Отчаяние. Она не могла больше разговаривать, не могла думать, она только знала, что ей нужно уехать домой. Как странно, что ее домом был Редмунд. Совсем недавно она чувствовала, что единственный ее настоящий дом — здесь, рядом с Уиллом. Он ждал ее, полностью одетый, наверху лестницы, когда она вышла из ванной.

— Я отвезу тебя к твоей машине, — сказал он.

Она кивнула. Пончо и ботинки остались на кухне, и она пошла за ними. Уилл пошел следом. Ей пришлось сесть, чтобы надеть ботинки, и она не могла помешать ему помочь ей. Он опустился перед ней на колени, и она попыталась спрятаться от него за волосами и ресницами.

— Эй, детка, — нежно сказал он, — это я — твой лучший друг. Я тебя знаю, ты помнишь об этом? Я знаю, как ты можешь уходить в себя, когда что-то кажется тебе не по силам, но не надо это проделывать со мной. О’кей? Это слишком важно. Это мы. Посмотри на меня, Бренвен!

Она посмотрела на него и заставила себя сказать:

— О’кей.

Уилл вздохнул с облегчением, хотя боль, которую он увидел в ее сине-зеленых глазах, резанула его по сердцу. Все еще стоя на коленях, он сунул руку в карман пиджака и вытащил серебряное с бирюзой индейское ожерелье.

— Ты забыла это. Наклонись.

Она наклонилась, и он надел ей на шею ожерелье, с трудом подавив в себе желание снова обнять ее.

— Поговори со мной, пожалуйста. Скажи что-нибудь. Что-нибудь.

— Я… — Ее горло пересохло. Она закрыла рот, сглотнула и начала снова. — Я не могу разговаривать. Я не могу думать о… о нас! — Слезы застили ей глаза, и она моргнула несколько раз, чтобы не заплакать. — Я должна ехать домой, действительно должна. Я знаю, Джейсон скоро позвонит, я чувствую это, и я должна быть там. Должна!

Ее охватила паника, и она попыталась вскочить со стула, но Уилл помешал ей. Продолжая стоять на коленях, он взял ее руки в свои и снова заставил посмотреть ему прямо в глаза.

— Ты боишься его. Почему?

— Он ужасно сердится, если меня не оказывается там, где он ожидает меня найти. Это не то, что ты думаешь, но я должна ехать! Пожалуйста!

Уилл убрал руки, и она тут же поднялась и выбежала из кухни. Он догнал ее уже в прихожей. Молодая женщина стояла, дрожа, как пойманный в капкан зверек, лихорадочно вертя головой из стороны в сторону.

— Я… я не знаю, где твой автомобиль!

Ее паника поразила Уилла. Он знал ее во многих настроениях, но никогда не видел ничего подобного. Ему не приходило в голову, что причиной был не страх перед мужем, а все те новые ощущения, которые ей довелось пережить в последние часы. Он заставил ее отбросить ту отстраненность, которая была единственной защитой против чувств, с которым она пыталась справиться. Уилл подавил в себе тревогу и твердо взял ее за руку.

— Машина позади дома. Ты немного поторопилась, вот и все. Нам нужно выйти через двери на кухне.

Они попали в час пик. Автомобиль еле полз; Бренвен застыла, напряженно выпрямившись, и только ремень безопасности мешал ей сесть на самый краешек сиденья. Внезапно она повернулась к нему:

— Я знаю теперь, где мы, и остальную часть пути быстрее пройду сама. Я выйду здесь. До свидания, Уилл.

Уилл в душе простонал. Как раз сейчас он собирался облечь свои мысли в убедительную речь о том, что им действительно нужно поговорить, и «нет» в качестве ответа его не устроит. Но она отстегнула ремень и вышла из машины так быстро, что он только и успел сказать:

— Я позвоню!

В этот момент дверца машины захлопнулась, и он вовсе не был уверен, что она услышала его.

Глава 4

Темнота опустилась внезапно, как будто бы кто-то набросил на землю черное покрывало. Бренвен проехала через Арлингтон, затем к Манассасу и дальше. Она вся дрожала, ее буквально трясло, и позади уже осталось много миль, прежде чем она успокоилась достаточно, чтобы понять, что эта дрожь была не только внешней, но и внутренней. Ей было зябко. Воздух в машине был очень холодным. Она включила обогреватель и тут же почувствовала себя лучше.

Бренвен была цельной натурой, и сама — пусть неосознанно — придавала этому огромное значение. Разрушение этой целостности было для нее равносильно катастрофе. Поэтому она не могла наслаждаться своим коротким, неожиданным счастьем с Уиллом. Точно так же, как земля вокруг была укрыта темнотой, Бренвен восстанавливала собственное покрывало внутреннего молчания. Ради Уилла она отбросила его, когда он попросил об этом, и это чуть было не привело к ужасным последствиям. Сейчас она снова пыталась окружить себя тишиной. Даже если бы эта тишина была могильным саваном, она все равно поступила бы точно так же, потому что это была самая сильная защита ее внутреннего «я».

Окруженная молчанием внутри и тишиной снаружи, она вела свой «мустанг», очень сильно превышая скорость. В ее уме билась единственная мысль: Джейсон позвонит, и я должна быть там. В том состоянии подавленного смятения, в котором она находилась, ее нежелание столкнуться с гневом Джейсона уже не являлось основной мотивацией ее поступков. Скорее это объяснялось тем, что Джейсон, представ однажды в качестве Освободителя, с тех пор стал олицетворять собой стабильность в жизни Бренвен. Джейсон=Стабильность, это уравнение в настоящее время было недействительным и иррациональным. Но так как она верила в это на подсознательном уровне, оно действовало как аксиома.

Остановившись у светофора в Манассасе, Бренвен на какое-то время вынырнула из охватившего ее состояния онемения, чтобы заметить, насколько стемнело за окном. Зажегся зеленый свет, и она снова рванулась вперед. Света от приборного щитка было недостаточно, чтобы разглядеть, который час, а на той скорости, на которой двигалась машина, она не могла себе позволить отвлечься, чтобы включить верхний свет в салоне. Ее внутреннее чувство времени обычно действовало безукоризненно, но сейчас оно ее просто покинуло. Она даже не представляла себе, который сейчас мог бы быть час.

— Джейсон обязательно позвонит, — пробормотала она. Она стучала кулаком по рулю, как если бы автомобиль был лошадью, и она могла таким образом заставить его двигаться быстрее. Затем, охваченная крайней необходимостью установить этот иррациональный, дающий ей чувство защищенности контакт с Джейсоном, она сделала то, чего не делала ни разу с тех пор, как покинула Лланфарен: она попыталась мысленно получить ответ. Она раскрыла свое сознание и устремила в неизвестность свою мольбу: я должна быть дома, когда он позвонит! Скажите мне, успею ли я?

Успокоение пришло немедленно. Она приедет вовремя, она не пропустит звонок. Бренвен перевела взгляд на спидометр, и немедленно ее нога отпустила педаль газа. Она даже не представляла себе, что ведет машину с такой опасной скоростью!

Бренвен остановила машину на подъездной дорожке и не стала тратить время на то, чтобы открыть гараж. Открыв переднюю дверь, вошла в темный тихий дом. И как раз в этот момент зазвонил телефон.

— Ну же, дорогая, — уговаривал ее Гарри Рейвенскрофт, — ты можешь рассказать все своему дядюшке Гарри. Что случилось, почему твои глаза больше не блестят, а румянец исчез со щек?

Улыбка, которую послала ему в ответ Бренвен, была слабой и неуверенной. В последнее время она потеряла в весе, а у нее почти не было лишнего веса, который можно было потерять. Она стала делать очень строгую прическу: гладко зачесывала волосы назад и стягивала их в тугой узел на затылке. Эта прическа еще больше подчеркивала огромные глаза — грустные и печальные.

— Ты был и, я надеюсь, еще будешь очень многим для меня, Гарри. Но дядюшкой… Нет, эта роль совершенно не подходит. А сейчас, если ты хочешь, чтобы я перевела этот таинственный фрагмент с древневаллийского — который, кстати, ближе к галльскому, и я вовсе не уверена, что смогу с ним справиться — так вот, если ты этого хочешь, то я предлагаю оставить меня в покое. Пойди в библиотеку и почитай какую-нибудь книгу. Или выйди на улицу и поинтересуйся у своих богов, выпадет ли снег до Дня Благодарения.

— В Вирджинии никогда не выпадет снег до Дня Благодарения.

— Все когда-то происходит впервые.

— Не надо говорить банальностей, Бренвен. Это недостойно тебя, — проворчал Гарри.

Было совершенно ясно, что она не собирается доверяться ему. Она может отключиться от кого угодно или от чего угодно, когда она этого хочет. Эта ее способность полностью изолировать себя заинтересовала его еще тогда, в Лланфарене. Сейчас же она буквально довела ее до совершенства, борясь в течение последних трех недель с тем, что беспокоило ее. Когда он попытался мысленно дотянуться до ее сознания, то столкнулся со стеной, которая его собственным психическим ощущениям показалась стеклянной толщей, твердой, холодной и обманчиво прозрачной. Она склонилась над своей работой не дальше чем в двух футах от него, но была абсолютно недосягаема. Это сводило его с ума!

Гарри ничего не оставалось делать, как подняться и выйти из кабинета. Может быть, ему действительно стоит пойти проветриться. В вестибюле, через который кухонное крыло соединялось с домом, висела старая темно-серая пелерина. Он отправился за ней. Бренвен была права. Погода необычно холодная для ноября. Казалось, вот-вот пойдет снег, в воздухе пахло снегом, несмотря на то, что было обещано в прогнозе погоды по восьмому каналу.

Когда он потянулся за своей пелериной, из кухни выглянула сухая, маленькая миссис Бичер.

— Вы и мисс Бренвен будете пить чай позже? — спросила она.

— Да, думаю, что да. Накройте в библиотеке. Да, миссис Бичер, у нас осталось еще немного того песочного печенья, которое вы пекли на этой неделе?

Она кивнула.

— Хорошо. Принесите его тоже. Где-нибудь через час. Я собираюсь прогуляться.

— День-то не очень хорош для прогулок, — заметила она, глядя своими зоркими птичьими глазами на Гарри в то время, как он натягивал пелерину через голову. — Но все равно, я думаю, что в этой штуке вам будет достаточно тепло.

— Да, я тоже думаю, что не замерзну, — ответил Гарри, ухмыльнувшись. Он знал, что его экономка не любит эту пелерину, и не любит именно по той причине, по которой она так нравилась ему самому. Миссис Бичер считала, что в этой пелерине он выглядит как колдун. Он же предпочитал думать, что похож в ней на мудреца, что было вовсе не одно и то же, если придерживаться четкой терминологии; но в понимании миссис Бичер два этих понятия настолько близки, что между ними практически не было никакой разницы.

Ветер был холодным; края пелерины хлестали его по ногам, а уже отросшие седые волосы ветер сдувал назад. Со своим высоким ростом и аскетическим лицом Гарри представлял собой весьма впечатляющую фигуру. Спустившись наискосок по холму, он прошел под террасой и повернулся, чтобы посмотреть на Рейвен-Хилл. Из труб поднимались струйки дыма, и весь дом олицетворял собой комфорт и уют существования этого старого колониального сквайра. Низко висевшие свинцовые тучи становились все тоньше, и на западе уже появилась полоска прозрачного сияющего неба. Он отвернулся от дома и посмотрел прямо вверх, туда, где ветер закручивал спиралью низко висящие тяжелые облака. На мгновение он сам растворился в этом величественном медленном водовороте движения. По правде говоря, он хотел бы превратиться в ворона. Или лучше в какую-нибудь еще более крупную птицу, например филина. Да. Большой, мудрый, седой филин с огромным размахом крыльев. Он оседлал бы облака и даже сам ветер. Ах!

Гарри поднял воротник пелерины и снова зашагал. Он ощущал беспокойство, которое росло с каждым днем. Он не хотел сидеть здесь, он хотел быть в Англии. Или скорее даже в Шотландии, в ее северной части, там, где одни голые скалы, ледяное море и холодный ветер. О, как было бы замечательно провести зиму на священном острове Иона!

У подножия холма он повернулся и решил обойти холм вокруг. Он вернется к дому спереди. Бичер был на лугу на садовом тракторе — глупый старик все еще подстригал траву в это время года. Гарри помахал ему рукой, но Бичер его не заметил. Гарри пошел дальше, потирая нос. Сейчас он двигался прямо против ветра. Он обжигал ему ноздри и выдавливал из глаз слезы.

Да, было бы прекрасно провести зиму на Ионе. Последние пару лет он никуда не ездил, и его резервный капитал заметно округлился. Он мог себе это позволить. Да, он мог бы себе позволить потратить деньги, но не время. Что-то произошло с Бренвен. Возможно, и с Джейсоном также, но происходящее с Джейсоном не имело никакого значения, если не считать того, что оно влияло на Бренвен. Она явно была в стрессе, это очевидно, и как раз в то время, когда Гарри нащупал пути, с помощью которых он мог бы повлиять на ее нежелание использовать свои психические возможности. Он сжал пальцы в кулак и почувствовал в них покалывание при воспоминании о том, что произошло в Пятой башне замка Лланфарен, когда его и Бренвен силы объединились — при выходе из башни он даже смог развернуть поворотный камень одной только силой мысли! Ни до ни после этого он не мог самостоятельно проделать ничего подобного, во всяком случае не в этой жизни. И потом, после такого опыта, она просто закрылась, отстранилась от всего, как будто бы закрыла водопроводный кран!

Что ж, не стоит отчаиваться. Все еще будет, и, может быть, очень скоро. Он долго и тщательно подготавливал ее к этому, никогда не используя слово «видение», так как по каким-то причинам это отпугивало ее. Он помнил, по крайней мере, в большинстве случаев, что нужно говорить «интуитивный» вместо «психический», когда разговариваешь с ней о подобных вещах. Интуиция, развитая до такой степени, как у Бренвен, была все равно тем же самым, что и психическая сила… Просто слово «интуиция» большинство людей считали более приемлемым.

Мне нужно больше гулять на воздухе, подумал Гарри.

Сейчас он находился у самого подножия холма, но крутой склон мешал ему видеть дом. Он решил подняться наверх по легкому пути — по мощеной подъездной дороге. Да, ему определенно нужно больше гулять, иначе, когда он снова окажется в Англии или Шотландии, он будет в такой ужасной форме, что не сможет ходить там столько, сколько необходимо.

На полпути вверх ему пришлось остановиться и отдохнуть. Что бы ни происходило сейчас с Бренвен, возможно, это к лучшему. Стресс, который она сейчас испытывала, заставлял ее в большей степени использовать свои психические способности — Гарри это чувствовал, и он был уверен, что она делает это неосознанно. Если бы, например, он мог деликатно указать ей на то, что она уже делает, поймать ее, так сказать, в процессе… Отдыхая, он снова стал спиной к ветру, и волосы лезли ему прямо в лицо, закрывая глаза. Он нетерпеливо отбросил их назад; в юности он завидовал мужчинам с жесткими, густыми волосами, которые не мог сдуть никакой ветер.

По правде говоря, он и сейчас завидовал. Такие волосы были у Джейсона.

Джейсон! Гарри снова зашагал. Джейсон что-то задумал. Гарри хотелось бы знать — что? В последнее время он редко удостаивал своим посещением собрания преподавателей и разные общественные мероприятия. Иногда он требовал, чтобы Бренвен шла одна, представляя их обоих; в таких случаях она брала с собой Гарри в качестве сопровождающего. Джейсон разъярился бы, если б узнал об этом, но откуда ему знать? Своими долгими и частыми отлучками он отдалился от всех и даже от студентов, которые жаловались, что очень много лекций читается не им, а преподавателем-ассистентом. Этот негодяй уже потерял бы место, если бы не был так осторожен. Джейсон в свое время поступил хитро, не оговорив срок пребывания в должности. Вероятно, он останется в колледже столько, сколько захочет, несмотря на нарушения, которые другим просто так не прошли бы. Когда-нибудь, подумал Гарри, он узнает, кто приложил руку к появлению Джейсона Фарадея среди преподавателей Редмундского колледжа.

Гарри поднялся по ступенькам от арки к дому и остановился. Он повернулся спиной к Рейвен-Хиллу, как если бы ему хотелось обозреть свою землю с этого великолепного места, выбранного еще его предками. Но он не смотрел, а размышлял о сложности своих взаимоотношений с Бренвен. Значит, она не стала бы называть его дядюшкой! Он печально улыбнулся. По возрасту он мог бы быть ее отцом — но многие мужчины любят и женятся на женщинах, которые намного моложе их. Его беспокоил не ее возраст, а его собственный. Он чувствовал себя слишком старым и в то же время был уверен, что если бы был моложе, то непременно захотел бы увести Бренвен от Джейсона и самому жениться на ней. Он мало-помалу влюблялся в нее в течение тех месяцев, которые она работала у него в доме. Ему нравилось, когда она находилась у него. Самым удивительным было то, что это также нравилось и миссис Бичер. Старушка положительно была без ума от Бренвен.

Гарри в последний раз взглянул на небо. Он войдет в дом прямо в этой пелерине, которая делает его так похожим на мудреца и волшебника, и скажет Бренвен, что он прочел заклинание, чтобы изменилась погода. Какими бы ни были его мальчишеские мечты о ней, он будет придерживаться роли друга и ментора. Он был уверен, что время, когда он сможет подтолкнуть ее к использованию ее «интуитивных» способностей, уже приближается. В теперешнем состоянии, независимо от причин, которыми оно было вызвано, ее психические силы могли бы помочь ей, и сегодня он скажет ей это. Он должен заставить ее открыться ему.

Бренвен и миссис Бичер сидели в библиотеке, ожидая его. Круглый столик, покрытый вязанной крючком скатертью, был накрыт к чаю. Он вошел в комнату, поднял руки так, чтобы распахнувшиеся края пелерины стали похожи на огромные крылья, и величественно сказал:

— Снега не будет. Я прочел заклинание и разогнал облака!

— Ерунда! — сказала миссис Бичер.

Бренвен рассмеялась.

— Где ты раздобыл эту пелерину?

— В Тран-силь-ва-нии, — сказал Гарри голосом Белы Люгоши. Он снял пелерину, бросил ее на кресло и добавил уже обычным голосом:

— Правда. В дни моей бесшабашной юности.

— Хм, — сказала миссис Бичер. — Подозреваю, что в дни вашей бесшабашной юности вы могли передвигаться побыстрее,чем сейчас, даже если ваш вкус в одежде и не был тогда лучше. Пойду приготовлю еще один чайник чаю, на случай если этот совсем уже заледенел.

— Я никогда не устаю слушать, как она разговаривает, — сказала Бренвен, когда старушка вышла из комнаты.

— Она проявляет к тебе особенную благосклонность, — сказал Гарри. — По правде говоря, миссис Б. не очень-то разговорчива. Иногда она молчит целыми днями. Я предполагаю, что она разговаривает со своим мужем, но я не удивился бы, если бы узнал, что нет.

— Вот, пожалуйста, — сказала миссис Бичер, возвращаясь в комнату, — чудесный горячий чай. Если вам понравится печенье, мисс Бренвен, я дам вам немного с собой.

— Что ж, посмотрим, — улыбнулась Бренвен.

— Ну что же, — нетерпеливо сказал Гарри, — садись, садись. Больше ничего не надо, миссис Бичер, спасибо.

— Я так и думала, — фыркнула она и вышла из библиотеки.

Гарри хмыкнул. Бренвен разлила чай, и какое-то время они молча пили.

— Если ты не съешь как минимум двух кусочков печенья, миссис Бичер будет просто уничтожена, — начал Гарри.

Бренвен кивнула и послушно откусила кусочек хрупкого золотистого квадратика.

— Почему ты худеешь? — прямо спросил ее Гарри.

В ее глазах появилось настороженное выражение.

— Я… ну, еда в последнее время кажется мне какой-то невкусной.

— Ты не больна? Мне бы не хотелось, чтобы ты приезжала сюда, если ты должна лежать в постели.

— Нет, Гарри. Я не больна.

— Что ж, я рад, если это так.

Молчание. Она продолжала есть маленькими кусочками печенье и отпивать небольшими глотками чай.

«Так, — подумал Гарри, — я ничего не добьюсь подобным образом». Он попробовал найти другой подход. Он откинулся на спинку стула и позволил своему телу небрежно расслабиться, но в то же время его сознание необычайно обострилось. Снова и снова он обращался к ней мысленно: Поговори со мной! Той стеклянной стены, которая обычно окружала ее, сейчас не было — он был уверен в том, что достиг ее сознания.

Когда она заговорила, первые же произнесенные слова удивили его.

— Гарри, ты веришь в перевоплощение?

— Да, конечно. Правда, не совсем в то, во что верят индусы — переселение душ в животных и тому подобное. Я верю в то, во что верили твои далекие предки, Бренвен.

— Ты имеешь в виду дохристианских кельтов? — Это заставило ее слегка улыбнуться. Так многое в их дружбе было связано с дохристианской кельтской культурой. Гарри кивнул, и она сказала:

— Расскажи об этом. Расскажи мне, как это бывает в жизни.

— Бренвен, но ты же это знаешь. Рассказывать об этом тебе? Почему ты меня спрашиваешь?

Она провела изящным, слегка дрожащим пальцем по вывязанному на скатерти узору. Затем прикусила нижнюю губу и прерывисто вздохнула. Гарри продолжал сидеть молча. Он продолжал мысленно обращаться к ней: Поговори со мной!

Не поднимая взгляда от стола, Бренвен сердито сказала:

— Не делай этого!

— Не делать чего?

— Не вкладывай свои слова мне в голову, как ты только что делал, мне это не нравится!

Гарри моргнул. Это уже можно было считать прогрессом.

— Но это же предлагается только для твоего же собственного блага.

— Ты помог бы мне гораздо больше, если бы просто рассказал мне о своих взглядах на перевоплощение.

— Хорошо. Я верю в то, что люди являются всего лишь духами, покрытыми телесной оболочкой. Наши тела растут, стареют и умирают. Дух же живет вечно. Перед рождением и после смерти духи живут в другом измерении, недоступном для большинства людей. Некоторые люди, — Гарри испытывал большой соблазн сказать «такие, как мы с тобой», но он все же удержался, — сохраняют память о своих прежних жизнях и способность к ограниченному контакту с другим измерением, даже существуя в телесной форме. Такие люди, независимо от своего хронологического возраста, являются старыми душами. Они обладают мудростью или как минимум опытом, приобретенным в ходе многих прожитых раньше жизней.

— Пожалуйста, продолжай.

Гарри с любопытством посмотрел на Бренвен. Как много нужно ей рассказать? И зачем? К чему это все? Но она не отрывала глаз от его лица, и в этих огромных печальных глазах была жизнь.

— Я, в общем, скептически отношусь к людям, которые утверждают, что помнят, как в прежней своей жизни были кем-то из знаменитых людей. Я сомневаюсь в том, что для большинства из нас, даже для самых одаренных, воспоминания могут быть настолько четкими. Может быть, только под гипнозом. Я уверен только, что у нас может возникнуть ощущение того, кем мы были, где жили — что-то в этом роде. И самое главное — мы часто сохраняем знания, которые никоим образом не могли бы приобрести в ходе нашей настоящей жизни. Я рассказываю тебе что-нибудь новое, Бренвен?

— И да и нет. А что ты думаешь насчет судьбы, кармы?

— Существует тенденция к постоянному возникновению в наших жизнях одних и тех же ситуаций, проблем и даже одних и тех же людей. Это происходит потому, что существует нечто, чему мы должны научиться в данной ситуации, при решении данной проблемы или у данного человека, и мы еще не сделали этого. В других своих жизнях мы не справились с ситуацией, или не решили проблему, или неправильно построили взаимоотношения с данным человеком. Это карма. Судьба — это только другое слово для обозначения того же самого. А наши самые выразительные личные качества присущи душам, но не телам. Человек, который является упорным в одной жизни, почти наверняка будет таким же и в следующей, например. Это тоже карма.

— А! — сказала Бренвен. — Те же самые люди! А как узнать, знали ли мы их раньше?

— Обычно это можно почувствовать. Даже человек, который никогда не слышал о перевоплощении и не поверил бы в него, если бы ему все объяснили, иногда чувствует при первой встрече с определенными людьми, что уже встречался с ними раньше. И кроме того, похоже на правду, что мы снова и снова завязываем близкие отношения с одними и теми же людьми, потому что нас естественно притягивает к тем, которых мы знали в других наших жизнях. Мы гораздо легче достигаем близости с ними.

По отвлеченному выражению ее лица, а также по отрывистым словам Гарри понял, что Бренвен мысленно перенесла его объяснения на свой собственный жизненный опыт. Он насторожился, когда она сказала:

— Существуют связи, соединяющие нас с другими людьми по причинам, которых мы до конца не понимаем. Я хочу сказать, что мы чувствуем себя… полностью запутавшимися в этом. Сбитыми с толку. В гораздо большей степени, чем это можно было бы объяснить существующей реальностью. Такое ощущение… правда, такое ощущение, что это уже происходило раньше, и случилось снова независимо от того, хотим мы этого или нет.

Гарри молился очень редко, ибо он никогда не был уверен в том, кому или чему ему следует молиться. Но сейчас он сделал это. Он начинал понимать. Он молился, чтобы ему довелось угадать, сказать правду, и чтобы эта правда была именно тем, что ей так нужно было услышать.

— Бренвен, единственной причиной наших следующих одна за другой жизней является то, что мы должны расти от одной жизни к другой. Иногда нам случается делать в жизни неправильный выбор — выбор, который не помогает нашей сущности, нашему духу расти. В наших отношениях с другими людьми иногда бывает, что связь, которую мы ощущаем в течение наших многих жизней, является позитивной, и в подобном случае мы ценим эту связь и не пытаемся выяснить ее природу или бороться с ней. Но иногда все бывает совсем наоборот, и создается связь, которая мешает нам расти. Иногда необходимо разрушить связь, которая стала вредной… и это очень, очень трудно сделать.

Гарри внезапно ощутил, что он вспотел, хотя в комнате было прохладно. Когда-то ему пришлось разрушить подобную связь, и он слишком хорошо помнил, как это происходило. До сих пор в редких и кошмарных снах ему казалось, что эта женщина — или иногда это был мужчина, один и тот же дух в мужском либо женском теле — снова вернулся к нему, и ему снова нужно разрушить эту связь. Это были действительно кошмарные сны!

— А иногда, — пробормотала Бренвен, как бы обращаясь к самой себе, — мы встречаемся с человеком, с душой, которая является совершенно новой для нас. Где же он был все эти многие-многие годы? Как это возможно?..

Она очнулась от своих раздумий и снова обратилась к Гарри:

— Я никогда не задумывалась по-настоящему о религии, Гарри, ни о древней, ни о современной. Но теория перевоплощения — это единственное, что хоть как-то объясняет все происходящее в моей жизни. У меня ужасная проблема, и я чувствую, что я просто завязла в ней. Я возвращаюсь к ней снова и снова.

Гарри кивнул. Это он понимал прекрасно.

Она продолжала.

— И вот пару ночей назад, когда я уже почти заснула, мне пришла в голову мысль: я уже чувствовала нечто подобное раньше. Не на прошлой неделе или в прошлом году. Раньше. Я все еще думала об этом, когда проснулась на следующее утро.

— Именно поэтому ты и спросила о перевоплощении.

— Да. Это… пришло мне в голову само по себе. Мне кажется, что я верю… Мне кажется, это объясняет тот факт, что я знаю некоторые вещи и не знаю при этом, откуда или почему знаю их. Карма? — Она улыбнулась и покачала головой. — Я не уверена, что мне нравится само слово. Оно выглядит подозрительно иностранным. Оккультным. Но если это действует именно так, как ты объяснил, то здесь объяснение, почему я чувствую себя такой увязшей в этой проблеме.

Гарри не верил своим ушам. Ему всегда казалось, что вера в перевоплощение так естественна для Бренвен.

— Ты хочешь сказать, что ты не всегда разделяла это убеждение наших предков?

— Нет. Я никогда не задумывалась над этим вплоть до настоящего времени. Мне кажется, ты забыл то, что я тебе говорила несколько лет назад, Гарри: моя мама водила меня в церковь, так же как и всех нас, а все остальное считала суеверием. Я так и не получила того, что ты мог бы назвать духовным образованием. Мама категорически запретила моей бабушке обучать меня каким-либо старинным обычаям, особенно после того, как та сказала, что у меня есть способность Видеть. Я уверена, что рассказывала тебе.

Гарри кивнул; он действительно забыл. Какая досада, что мать не дала бабушке свободы действий! Но с другой стороны, если бы она сделала это, он бы теперь не чувствовал себя так уверенно в роли ментора и учителя.

В то время как он раздумывал о своем, Бренвен начала собирать чашки после чая. Звон посуды привлек его внимание, и он сказал:

— Оставь все это для миссис Бичер и послушай меня. Я беспокоюсь о тебе, Бренвен, и ты только что призналась в том, что у тебя есть проблема. Ты не расскажешь мне, в чем дело? Давай я помогу тебе.

Она покачала головой.

— Ты не можешь помочь мне, Гарри. Я думаю, что никто не может, а особенно ты.

— Я не понимаю почему! — Гарри выглядел обиженным. — Тебе не приходит в голову, что твой друг Гарри Рейвенскрофт не лишен некоторого опыта и мудрости?

Бренвен улыбнулась: она не хотела обидеть его.

— Я согласна, что в своей пелерине ты похож на мудреца, а мудрецы вроде бы обладают мудростью.

— В таком случае… — Он смягчился.

Бренвен отвернулась. Она только что что-то вспомнила. Эта память, казалось, пришла из каких-то старых закоулков сознания, и перед ее глазами промелькнуло короткое видение: мудрецы, мудрец… мудрецы ослепляют, проделывая фокусы… клуб дыма, луч света, расплывчатые фигуры в стекле, отражения в зеркале… все это внешнее. Они могут не знать всего того, что, судя по их внешнему виду, знают. Они могут быть вовсе не такими мудрыми, какими кажутся…

Она встала из-за стола, подошла к окну и повернулась спиной к Гарри. Было ли это воспоминанием из прежней жизни? Было ли это причиной того, что она не могла полностью доверять Гарри, несмотря на то, что чувствовала к нему сильную привязанность? Даже если бы и доверилась, он не смог бы ей помочь. Но он, вероятно, оставит ее в покое, если она поделится с ним, и поэтому она решительно произнесла:

— Если я расскажу тебе, Гарри, в чем дело, то, я уверена, ты поймешь, почему никто — даже ты — не может помочь мне в этом.

— Попробуй. — Гарри сфокусировал все свои чувства на Бренвен. Его серые глаза стали почти серебряными.

Она повернулась лицом к нему.

— Уилл Трейси говорит, что любит меня. — Ее подбородок слегка приподнялся, но лицо еще сильнее побледнело. — Я вынуждена признаться самой себе, что тоже люблю его. Но я замужем за Джейсоном. Более того, я чувствую себя… связанной с ним. Именно это ставит меня в тупик, и я должна справиться с этим собственными силами.

— Понимаю, — серьезно сказал Гарри. Он не стал давать никаких советов, потому что знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, какой глубокий внутренний конфликт могла вызвать у нее подобная ситуация. И все же он должен был сделать хоть что-нибудь; невозможно просто сидеть и наблюдать за тем, как на ее лице ясно отражаются все ее страдания. Он поднял свою просторную пелерину, подошел к Бренвен, обнял молодую женщину за плечи и накинул пелерину на них обоих. Она благодарно прильнула к нему.

— Пойдем, — сказал он, — мы вместе посмотрим, как садится солнце. Свежий воздух придаст тебе сил. А после этого ты сможешь поехать домой.

Позднее, после того как она уехала, Гарри развел огонь в камине библиотеки и уселся в свое любимое кресло рядом с камином. Он думал о Бренвен и Джейсоне. Была ли между ними кармическая связь? Вполне вероятно. Существование такой связи объяснило бы многое, и самое главное — одержимость, которая возникла в Джейсоне, как только он увидел Бренвен. А также то, что Бренвен, проявлявшая во всех остальных случаях незаурядный здравый смысл, практически теряла его, когда дело касалось ее собственного мужа. Если рассуждать логически, то из этого следовало, что если существует кармическая связь между Бренвен и Джейсоном и (как он сам был уверен) между Бренвен и им самим, то значит, должна существовать и третья — связь между ним и Джейсоном…

Немногое могло заставить Гарри Рейвенскрофта вздрогнуть, но сейчас, несмотря на ревущий в камине огонь, это произошло. Сейчас его беспокоили только проблемы Бренвен. Он затерялся в пустоте, где не существовало времени, в пустоте, где он сражался со своими собственными ангелами или демонами, не зная, кто из них кто. Так было всегда, он никогда не мог отличить одного от другого. Его тело затряслось так сильно, что даже закачалось тяжелое кресло, в котором он сидел. Он весь покрылся потом и тяжело дышал.

Мне нужно выпить, подумал Гарри, который пил очень редко, да и то по чуть-чуть. Ноги отказывали ему. Первая попытка встать ничем не кончилась. Он попытался снова, вцепившись для поддержки сначала в ручки кресла, затем в его спинку. Первую порцию бренди он вылил себе прямо в горло, даже не почувствовав ее. Вторую выпил уже медленнее, но все еще стоя у буфета с графином в руке. Третью порцию он взял с собой и со стаканом в руке без сил рухнул в любимое кресло. Он ждал, когда к нему придет понимание, которое, как он предполагал из своего опыта, обязательно должно в таких случаях прийти.

Во Тьме происходило какое-то движение, это Гарри знал. Он его почувствовал — как будто бы во мраке ворочался огромный, неуклюжий, тупой зверь.

— Ерунда! — сказал он вслух.

Не то чтобы он выбросил из головы стихотворение, величественная образность которого привлекала его еще в студенческие годы и, очевидно, до сих пор оказывала на него воздействие. Он скорее отрицал ту концепцию, которая содержалась в заглавии стихотворения, «Второе пришествие».

— Антихрист, вот уж действительно! — фыркнул Гарри. Он не признавал ни Бога, ни Дьявола в том смысле, в котором их трактовали современные религии, а следовательно, не признавал ни Добра, ни Зла. Нет, Гарри верил только в невидимую Энергию, которая питала «чудеса», Энергию, которой, как он был убежден, когда-то владел и он сам и теперь твердо решил овладеть снова. Он знал также, что Энергия была облачена в архетипические символы Света и Тьмы. Никогда Гарри не делал различий между силами Света и силами Тьмы — его всегда интересовало только проявление силы как таковой. Его не интересовали оценки.

Гарри хлебнул бренди из бокала и уставился в пламя. Оттуда, из Тьмы, он чувствовал приближение огромного источника энергии. Он попал в это пространство. Его фактически втолкнуло. Да, существует треугольник, образованный им самим, Бренвен и Джейсоном. Что бы ни произошло, это коснется их всех. Огромное колесо судьбы начало свое движение в то утро несколько лет назад, когда он и Джейсон впервые увидели, как Бренвен подметает пандус, ведущий к замку Лланфарен. Она должна на каком-то уровне чувствовать это, и Джейсон тоже. Какая волнующая ситуация!

Тогда почему же он испытывал такой страх?

— Ерунда! — выплюнул он прямо в огонь, но страх не оставил его. «Я боюсь, — подумал он, — потому что именно во Тьме шевелится, пробуждается к жизни ищущая, растущая сила. И все же до сих пор я никогда не боялся Тьмы. Нам всем троим, вместе или по отдельности, предстоят тяжелые времена». Он проглотил оставшееся в стакане бренди.

Когда Гарри, не думая ни о чем, сидел, прикованный взглядом к гаснущему огню в камине, на ум ему пришли другие строки из стихотворения Йейтса. Он продекламировал их, чувствуя, как слова, падающие с его губ, растворяются в сумрачных углах комнаты.

Глава 5

— Месяц — это достаточно долгое время, чтобы держать меня — чтобы держать нас обоих — в ожидании, Бренвен, — сказал Уилл. Они сидели в гостиной в его доме, потому что он настаивал на том, что они смогут поговорить, если только будут совершенно изолированы от окружающих. Ему пришлось поспорить, что он просто ненавидел, чтобы заставить ее согласиться прийти в его дом, но в конце концов она уступила. Его любимая была здесь, одетая в строгий серый костюм с белой блузкой и черные туфли. Ее волосы были разделены на прямой пробор и туго стянуты в узел на затылке. Это был тоже строгий стиль, но он нравился ему, потому что напоминал о той прическе, которая была у нее в тот вечер, когда они познакомились. Его сердце болело, когда он смотрел на нее, но болело гораздо меньше, чем в те недели, которые они провели раздельно, не встречаясь друг с другом.

— Извини, — сказала она. Ей было тяжело смотреть на него, но она заставила себя. — Я не думала, что для меня будет безопасно, если я увижу тебя раньше.

— Безопасно? Нет такого места, где ты была бы в большей безопасности, чем со мной, Бренвен! И ты, конечно же, это знаешь.

— Я… мне так не кажется. Извини.

— Если ты еще раз вздумаешь извиняться, я… я дерну тебя за волосы, — легко, как бы поддразнивая ее, сказал Уилл, хотя он совсем не чувствовал себя легкомысленно: биение его сердца отдавалось в ушах с такой силой, что он едва слышал собственные слова. По одному ее виду — по одежде, которую она одела, по позе, в которой сидела, по выражению глаз, даже по оттенку кожи — он знал, что она собирается сказать. Его задачей было изменить ее мнение.

Бренвен не обратила внимания на его слова, направляясь прямо к сути того, ради чего пришла на это свидание:

— Ты и я, мы были так близки, Уилл. Мы зашли слишком далеко. Я думаю, ты знаешь это и понимаешь, что я имела в виду, говоря раньше о безопасности.

Уилл не мог спокойно сидеть и выслушивать это. Он встал и заговорил, одновременно расхаживая по комнате:

— Да, я понимаю, что ты имела в виду, но употребила не то слово. Ты можешь чувствовать себя со мной в полной безопасности. Это твой брак подвергается опасности, а не ты.

Бренвен смотрела на него. Он был таким высоким, но ни в малейшей степени не выглядел внушительным. Она любила каждый дюйм этого худого долговязого тела.

Кончики ее пальцев, губы и язык, даже кожа помнили все слишком хорошо. Во рту у нее пересохло; ей пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы увлажнить губы и язык прежде, чем она снова смогла заговорить.

— Я пришла сюда сегодня в надежде на то, что, если я объясню тебе, почему я вышла замуж за Джейсона, ты поймешь, что я не могу разрушить этот брак. Но сейчас мне стало ясно, что на самом деле ты никогда не сможешь этого понять. Нет никакого смысла в объяснениях. Ты не знаешь, как отличается жизнь в Уэльсе от здешней. Как мало там возможностей. Там все еще случаются браки по договору, и с этой точки зрения мое замужество так же хорошо или даже лучше, чем большинство других. Там, откуда я приехала, люди вступают в брак и остаются в нем на всю жизнь. — Она встала и повернулась лицом к нему, расправив плечи. — Уилл, я вышла замуж за Джейсона по своей воле. Я сделала выбор, и я намереваюсь продолжать выполнять свои обязательства.

— Я не верю, что ты сделала этот выбор по своей собственной воле. — Уилл редко сердился, но сейчас он был на грани срыва. У него начал дергаться уголок рта, в то время как он старался говорить так, чтобы не было слышно гнева в его голосе. — Этот человек — хорошо известный манипулятор. Он наверняка манипулировал тобой, воспользовался тобой каким-то образом!

— Я не собираюсь спорить с тобой. Ты должен просто принять тот факт, что мы не можем больше видеться друг с другом. Если ты не можешь принять это, то… что ж… — Она взяла свою сумочку с кушетки, на которой перед этим сидела. — Я сама возьму пальто и выйду.

— Подожди! — закричал он. Затем обратился к ней уже спокойнее: — Пожалуйста, подожди. Я выслушал тебя, теперь ты выслушай меня.

Бренвен остановилась в дверях, хотя силы, которые она собрала, чтобы пройти через эту встречу, уже почти покинули ее.

— Присядь, — прошептал Уилл. Он видел, как она измучена, и мягко заставил ее опуститься в ближайшее кресло. Он опустился перед ней на одно колено. Его гнев исчез так же быстро, как и появился. — Бренвен, мы были друзьями, не так ли?

Она кивнула и наклонила голову, не в силах поднять глаза.

— Тогда давай продолжим нашу дружбу. Я люблю тебя, но никогда не буду пытаться снова заняться с тобой любовью.

— Я тоже люблю тебя, — сказала она прерывистым шепотом. Она подняла голову. Ее темные, влажные глаза казались огромными на бледном лице. — И именно поэтому ничего хорошего из этого не выйдет. Если мы продолжим наши встречи, это будет просто рвать нас на части. Как бы я хотела, чтобы мы никогда не встретились! Я просто не понимаю, если нам не суждено быть вместе, то почему все это должно было случиться!

— О, Бренвен! — Уилл притянул ее к себе и положил ее голову себе на плечо. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. Он считал, что ему самому очень плохо, но, по правде говоря, ей было гораздо хуже. Все это прежнее самообладание и ледяное спокойствие были всего лишь позой. Он покачался, как бы убаюкивая ее. — Я расскажу тебе, что моя мать обычно говорила в таких случаях. Ну, почти таких, как этот. Помнишь, я рассказывал тебе, что все считали ее легкомысленной, но она не была такой на самом деле? Когда мы все были расстроены и плакали, и думали, что наступает конец света, она говорила: «Ты — дитя вселенной, такое же, как деревья и звезды, и у тебя не меньше, чем у них, прав находиться здесь. И хотя тебе, может быть, это и не ясно, вселенная разворачивается так, как и должна». Я думал, что она сама это придумала, но это было не так. В оригинале фраза гораздо длиннее. Ее написал тот знаменитый Неизвестный автор.

Бренвен отстранилась от него, и ее губы задрожали, когда она попыталась улыбнуться.

— Это чудесно. Я запомню это… это действительно заставляет почувствовать себя лучше. Я думаю, что глубоко внутри ты должен быть очень похож на свою мать.

— Могло бы случиться и гораздо худшее! — Уилл встал на ноги и помог Бренвен подняться с кресла. — Ты взволнована. Останься ненадолго. Я сделаю кофе, приготовлю что-нибудь поесть. Ты почувствуешь себя лучше. А потом я отвезу тебя домой в твоей машине. Я всегда смогу вернуться назад на попутной или доехать на автобусе или еще как-нибудь.

— Нет. Мне действительно пора уходить. Я не выдержу, если останусь у тебя еще на какое-то время. Я остановлюсь где-нибудь по дороге и выпью кофе. Со мной будет все в порядке.

Она попятилась от него, огромные глаза блестели от слез, которым она не давала пролиться, их зеленоватая синева потемнела изнутри точно так же, как темнеет море при приближении штормовых облаков.

— Мы остаемся друзьями, — настойчиво повторил Уилл, надевая на нее пальто. — Ничто и никогда не сможет изменить этого.

Бренвен посмотрела на него через плечо с немой мольбой. Штормовые облака почти полностью затянули морскую синеву глаз. Медленно, не говоря ни слова, она просто покачала головой: Нет.

Уилл открыл дверь и в беззвучной агонии наблюдал, как она шла по ступенькам, а затем по дорожке к своей машине. За все то время, что знал ее, он никогда не видел, чтобы она ходила так медленно, как будто бы каждый шаг доставлял ей мучительную боль.

«Это не закончится, пока это все не закончится, — подумал Уилл, — а я сдамся очень, очень нескоро!»

Это был один из тех редких случаев, когда Джейсон находился дома уже две недели, и он оказался достаточно наблюдательным, чтобы заметить, что его жена была непохожа сама на себя. Она сказала, что хорошо себя чувствует, хотя несомненно выглядела нездоровой. Его всегда волновало, когда ее хрупкие кости прижимались к его твердому телу, когда он сжимал их в руках, и это продолжало и сейчас возбуждать его, но на этот раз он ощутил какое-то отличие. Изгибы ее тела уже не были такими, как раньше. Он заметил это вчера вечером, когда, как обычно, занялся с ней любовью сразу же после возвращения домой. А за завтраком, сидя напротив него за столом, она выглядела больной, черт побери, даже если и отрицала это.

Была суббота, и день был холодным даже для декабря. Джейсону нужно было идти в свой офис, но у него не было к этому никакого интереса. Может быть, скоро ему больше уже не нужно будет прикрытие в виде преподавательской работы. Редмунд-колледж вызывал у него скуку; даже Вашингтон вызывал у него скуку после новых горизонтов, открывшихся перед ним. Его будущее приближалось, оно было уже совсем рядом! Он только что вернулся с Багамских островов, а после этого отправится в Европу — он еще не знал, куда конкретно, поскольку они не скажут ему этого до того момента, пока он не сядет в самолет. Эти новые люди были еще даже более таинственными, чем он сам. Он мог и не знать, куда направляется, но он прекрасно представлял себе, что должно произойти. Это будет именно то, чего он ожидал: крупное задание, которое должно будет решить его будущее. Они проверяли его, он знал и был абсолютно уверен в том, что это задание поднимет его на должный уровень в их глазах. Никто не сможет одолеть Джейсона Фарадея! Даже притом, что эти ребята были настолько могущественны, что по сравнению с ними администрация США выглядела как группа детского сада!

Джейсон был тем более уверен в том, что он получит решающее задание еще и потому, что встреча была назначена на рождественскую неделю, а они всегда назначали важные задания на выходные и праздничные дни. И кроме того, они предупредили его, чтобы он планировал свое отсутствие приблизительно на три месяца. Ему придется что-то придумать в колледже, например, договориться с врачом, чтобы тот дал ему медицинскую справку о необходимости длительного отдыха после болезни. Проблем здесь не будет. Он еще не сказал об этом Бренвен и не собирался говорить как можно дольше. Она сама проведет Рождество. Но все же было неплохо, что он смог остаться дома хотя бы пару дней на День Благодарения.

Выглядела ли Бренвен на День Благодарения так же, как и сейчас? Должно быть да, ведь это было совсем недавно, но он тогда постоянно приезжал и уезжал и не заметил этого. Джейсон неожиданно ощутил в груди прилив нежности, и та крохотная частичка совести, которая еще оставалась в нем, беспокоила его. Офис мог и подождать — ему пора уделить немного времени своей жене. Она как раз занималась в той жуткой крохотной комнате для завтрака. Джейсон пересек столовую и вошел в маленькое помещение.

Бренвен услыхала, как вошел Джейсон, но не подняла головы; она подумала, что ему просто понадобилось пройти на кухню и вздрогнула от удивления, когда он втиснул свое мощное тело на скамейку рядом с ней.

— Джейсон!

— Привет.

Ее длинные тяжелые волосы были распущены так, как любил он, и он приподнял их с ближайшей к нему стороны, чтобы ткнуться носом в шею и куснуть за мочку уха.

Бренвен приподняла плечо, почувствовав, как против ее воли вдоль позвоночника пробежала дрожь. Она улыбнулась.

— Я думала, тебе надо идти в офис.

— Надо, но сейчас это важнее, — сказал Джейсон.

На Бренвен были обтягивающие трикотажные брюки и один из его старых кашемировых свитеров, который был слишком велик ей. Он сунул руку под свитер. Как он и ожидал, лифчика на ней не было. Он взял в руку одну ее грудь, взвесил ее на ладони и, поскольку он все равно уже держал грудь в руке, провел большим пальцем по соску, чтобы почувствовать, как он набухает и твердеет. По мере того как затвердевал сосок, то же самое происходило и с ним… каждый раз. Эта женщина была лучше, чем любое возбуждающее средство!

— Что тебе действительно необходимо, Джейсон Фарадей, так это хобби, как всем остальным мужчинам. Почему бы тебе не заняться гольфом? Сейчас почти полдень, и мне нужно готовиться к экзамену!

Джейсон, не обращая на нее внимания, сказал:

— Это именно то, что я и думал.

— Что? — спросила Бренвен, окончательно сбитая с толку.

Он еще раз сжал ее грудь и убрал руку.

— Твоя грудь стала меньше, чем была. Заметно меньше. Ты очень похудела, Бренвен. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Она вздрогнула, услышав произнесенные им слова. Вряд ли она могла отрицать то, что с ней далеко не все в порядке, и на мгновение растерялась и не знала, что ответить, лишь, как обычно, опустила свои ресницы и после нескольких секунд напряженного молчания произнесла:

— Клянусь тебе, я не больна. Мне просто… просто не хочется есть. Это бывает.

Джейсон размышлял. Он уперся своим квадратным подбородком в кулак, поставив локти на стол. Где-то в глубинах его сознания мелькала мысль, связанная с тем, как она сформулировала только что высказанную ею мысль… Наконец он поймал ее! Его глаза сузились, и он пристально посмотрел на свою жену. Она втиснулась в угол скамьи, поджала колени и обняла их руками. Ее ноги были босыми. Она была очень бледна, ее кожа утратила свою матовость, и она казалась такой ранимой. Он почувствовал тупую боль в груди, то странное ощущение в области сердца, которое убедило его в том, что он любит ее. Джейсон глубоко вдохнул и задал вопрос:

— Бренвен, ты что, беременна?

Она была так изумлена, что не могла выдавить из себя ни звука. Ее глаза расширились, она еще крепче охватила свои колени и уставилась на своего мужа. На его лице было написано самое невероятное выражение!

— Ты ждешь ребенка? — настаивал он.

Она не была беременна; на прошлой неделе у нее прошли месячные. Она была в смятении.

— Т-ты бы был против, если бы это было так, Джейсон?

— Черт побери! — взорвался он, вскинув свою большую голову. В лучах солнца, падающих в окно, его рыжевато-каштановые волосы вспыхнули красными искрами. — Я не знаю! — Он положил ладони на стол и, оттолкнувшись ими, поднялся на ноги.

Он пошевелил плечами, потер шею и снова посмотрел на свою жену. Как ей удавалось так свернуться в таком ограниченном пространстве? Она была… так прекрасна.

— Нет, — медленно сказал он и понял, что этот ответ стал для него самого открытием, — я бы не был против. Наверное, мне понравилось бы быть отцом. Основать династию. Так ты поэтому плохо себя чувствуешь, Бренвен? Я слышал, что беременность вызывает тошноту, и некоторые женщины поначалу сильно теряют в весе. Конечно, они потом набирают гораздо больше!

Он подмигнул ей; он действительно подмигнул! И впервые за последние несколько месяцев он посмотрел на нее с неподдельным интересом. Бренвен осторожно сказала:

— Я еще не уверена. Еще слишком рано, чтобы можно было что-то сказать. Я обещаю, что как только я точно узнаю, что у нас будет ребенок, я сразу же скажу тебе, Джейсон. Я так рада, что ты не будешь сердиться!

— Сердиться? Конечно, нет. Как может рассердить меня малыш, растущий внутри у моей прекрасной Бренвен? — Он наклонился и нежно поцеловал ее. — А сейчас, хотя мне ужасно этого и не хочется, мне все же придется ненадолго уйти в офис.

— Я знаю. А мне нужно заниматься.

Она помахала ему рукой на прощание, и он вышел из комнаты, но тут же снова вернулся и поцеловал ее еще раз. Она не могла поверить такой его нежности и заботливости.

Дверь за Джейсоном закрылась, и на этот раз Бренвен услыхала его шаги в прихожей, звук открываемой, а затем закрываемой двери и шум отъезжающего автомобиля. В ее мозгу проносились новые мысли. Почему бы не родить ребенка? Похоже, это сделает Джейсона счастливым, а это уже само по себе укрепит их брак.

Ее мысли пошли дальше: если у меня будет ребенок, то я больше не буду чувствовать себя так одиноко в этом доме, который так и не стал моим. Ребенок заполнит эту болезненную пустоту внутри.

Чем больше она думала об этом, тем лучше себя чувствовала. Вскоре ребенок стал для нее не просто мыслью, но всепоглощающей мечтой, жгучим желанием.

Надежда на рождение ребенка повлияла также и на Джейсона. Возможность отцовства умерила его похоть и снова сделала умелым и заботливым любовником, каким он был в самом начале их совместной жизни с Бренвен. Он мог бы и вовсе воздержаться от секса, если бы она попросила его, но она не сделала этого; напротив, почти трогательно искала его внимания. Джейсону, конечно, не нужно было знать о том, как часто образ Уилла Трейси вставал перед ее закрытыми глазами, когда Джейсон вонзался в нее, или как Уилл преследовал ее в снах. Бренвен была убеждена в том, что забеременеет, и она также убедила себя в том, что в своей беременности сможет забыть Уилла. Наконец она сможет почувствовать настоящую любовь к своему мужу, как только он станет отцом ребенка, которого она будет носить внутри. Она наслаждалась заботливостью Джейсона. В эти две недели они были счастливее, чем за все время, прошедшее после их медового месяца.

— Когда ты узнаешь наверняка? — спросил Джейсон. Он с удовлетворением заметил, что здоровье Бренвен в последнее время улучшилось, и поздравил себя с тем, что стал причиной этого. Он посмотрел, как она лежала в постели рядом с ним, а ее черные волосы разметались, как веер, по подушке, и почти ощутил желание не покидать ее. Почти.

Бренвен открыла глаза.

— Когда я узнаю наверняка насчет ребенка?

— Угу. — Джейсон накрыл ее простыней и одеялом, заботясь о ней и о своем семени внутри нее.

— Это требует времени, Джейсон. Доктор считает, что сначала нужно пропустить два периода месячных, а столько времени еще не прошло.

— А, — он был разочарован, — но ты уверена. Я имею в виду, что ты ведь знаешь, как ты себя чувствуешь. Женщина может сама почувствовать это, не так ли?

— Думаю, что да, — сказала Бренвен. Это была правда; она подсчитала дни и следила за тем, чтобы они как минимум раз в день занимались любовью в «период плодовитости». И все же она продумала, что говорить в том случае, если, несмотря ни на что, все же не окажется беременной.

— Ты очень хочешь ребенка, правда?

— Да, — признался Джейсон. На его угловатом лице было написано что-то, похожее на жадное желание.

— Тогда не волнуйся, — улыбнулась она. — Сейчас, после того как я узнала, что ты хочешь ребенка так же сильно, как и я, все стало совсем по-другому. Если выяснится, что это ложная тревога, мы просто будем пытаться и дальше.

— Да, конечно.

Джесон откатился от нее и устремился взглядом в потолок. Сейчас наступил момент, чтобы сказать ей. Он надеялся, что узнает о ребенке до отъезда, но если нет, то нет. Он уже полностью устроил свои дела здесь, включая и фальшивую медицинскую справку. Внезапно он испугался того, что ему придется оставить Бренвен одну. Может быть, взять ее с собой, чтобы он мог наблюдать за ней, следить, чтобы она заботилась о себе и о его ребенке? Но конечно же, он не мог сделать этого. Он обратился к потолку, потому что просто не мог в этот момент смотреть на нее:

— Бренвен, мне снова надо уехать. Я уезжаю послезавтра, и меня не будет три месяца.

Смысл этого заявления не дошел до нее сразу, поскольку она уже привыкла к его постоянным отъездам и приездам.

— О, ну что ж, ты, конечно, приедешь на Рождество.

— Нет, не приеду. — Он оперся на локоть и украдкой посмотрел на нее. — То, что я должен сделать, требует моего полного отсутствия в течение трех месяцев. Никаких разъездов взад-вперед.

— Джейсон! — Внезапно она поняла, что он сказал, и села на постели, подперев спину подушкой. — Ты раньше никогда не уезжал так надолго! И Рождество, его ведь надо проводить с семьей. Мы должны быть вместе!

— Извини, — мрачно сказал Джейсон.

Бренвен нахмурилась. Она не понимала, что происходит. Джейсон никогда, насколько она могла припомнить, не произносил этого слова раньше. Он никогда ни перед кем, включая и ее, не извинялся. Это был его принцип, как он сам однажды сформулировал: никогда не извиняйся, никогда не объясняй.

Какая-то часть Джейсона действительно просила прощения, и эта часть также хотела объяснить что-то. Он сам не понимал этого. Он взвешивал в уме, о чем и сколько можно было бы безболезненно ей рассказать.

— Бренвен, мне предстоит самая важная работа из всех, какие мне когда-либо приходилось выполнять. Я понимаю, что ты не знаешь многого о моей работе…

— Джейсон, — сухо сказала она, — это невероятное преуменьшение! Я не знаю ничего о твоей работе. И ты сказал мне, что я никогда ничего не узнаю!

— Но ты задумывалась над тем, чем я занимаюсь? — Соблазн рассказать ей больше, чем он мог себе позволить, был сильным, очень сильным.

— Конечно, задумывалась. Я уже давно решила, что ты, должно быть, работаешь на ФБР или ЦРУ, или что-нибудь в этом роде. — Она взяла висевший в ногах постели халат и надела его. У нее было такое ощущение, что этот разговор может затянуться.

— Ну, из этих трех возможностей ближе всего к истине та, что ты обозначила словами «что-то в этом роде». Я заключаю сделки для разных людей, Бренвен. Для людей, которые по тем или иным причинам не могут сделать это самостоятельно.

— Людей из Вашингтона. — Она ожидала, что Джейсон кивнет своей большой головой в подтверждение. Так и произошло. — Людей, которые находятся слишком высоко или на слишком заметных местах, чтобы делать кое-что самим, и поэтому они платят тебе за то, чтобы ты сделал это.

Джейсон снова кивнул, удивленный тем, что она самостоятельно додумалась до столь многого. Как обычно, он недооценил ее ум. Нужно немного приоткрыть карты, но очень осторожно.

— Когда я впервые приехал в Вашингтон много лет назад, я работал на одного человека, который занимал высокое положение в правительстве. Затем администрация сменилась, и он оказался среди тех, кто покинул Вашингтон. Он пристроил меня сюда, в Редмунд-колледж, и я продолжал работать на него, в его интересах. Постепенно круг расширился. Даже если держать в тайне то, чем занимаешься, некоторые люди все же слышат об этом, и затем они обращаются к тебе — тоже втайне.

— Действительно ли необходима вся эта таинственность?

Карие глаза Джейсона вспыхнули. Все нелегальное и запрещенное чрезвычайно волновало его. Именно это, в сочетании с его безжалостным манипулятивным умом, было ключом к его успеху.

— Ты можешь быть в этом уверена. Сейчас, Бренвен, в результате этой трехмесячной поездки у меня может появиться возможность вырваться из Вашингтона. Если я успешно выполню задание, которое мне дали, а я уверен в этом, моим кругом станет весь мир!

— Весь мир! — воскликнула Бренвен. Когда Джейсон смотрел на нее таким взглядом, как сейчас, и его лицо светилось необыкновенным харизматическим обаянием, она могла поверить в то, что весь мир действительно мог бы стать его игровой площадкой. — Но как? На кого ты будешь работать? На ООН?

— ООН? — Джейсон фыркнул. — ООН — это шутка, Бренвен. Кучка идеалистов, которые только и делают, что болтают и работают за жалованье, которое подтверждает, что разговоры ценятся дешево. — Он наклонился над ней, пожирая ее взглядом. — Ты ведь не думаешь на самом деле, что Организация Объединенных Наций принимает решения, влияющие на судьбы всего мира, правда?

Бренвен сделала глотательное движение, кивнула и лишь с большим усилием удержалась от того, чтобы отпрянуть от своего мужа. Его глаза горели, он был совсем не похож на себя… он выглядел почти безумным.

— Ты такая наивная. Ты, наверное, думаешь, что страной действительно правят президент и конгресс!

Бренвен снова кивнула. Джейсон запрокинул голову и расхохотался. Он сжимал и разжимал кулаки, как будто бы извлекал из воздуха ту личную власть, которой так хорошо пользовался. Бренвен чувствовала, как его сила парит вокруг него; у нее закружилась голова, и она почувствовала легкую тошноту.

Джейсон впал в экзальтированное состояние. Он забыл о том, что разговаривает с Бренвен.

— Я всегда знал, что правительства слишком глупы и неуклюжи, чтобы править миром. Подлинные правители должны находиться где-то за сценой, кукловоды, дергающие за нитки. Год за годом я продвигался все ближе и ближе к ним, становясь и сам более могущественным, и сейчас я познакомился с двумя из них, из кукловодов. Они не похожи на обычных людей, о нет. В Европе я познакомлюсь со всеми ними, я уверен в этом… — Глаза Джейсона горели, как два раскаленных уголька.

На этот раз Бренвен отпрянула от него. Она чувствовала опасность, ей хотелось развеять этот морок.

— Джейсон! — прошептала она.

Он не слышал ее, поглощенный собственными грандиозными мыслями, которые, как огромные мельничные жернова, вращались у него в голове. Его голос перешел в низкий недовольный рокот.

— Этот Джон Фитцджеральд Кеннеди был почти исключением — он был президентом, но обладал слишком большой личной властью и мог тем самым все испортить. Но мы убрали его…

— Мы? — резко спросила Бренвен ясным голосом.

Джейсон услышал. Ее вопрос встряхнул его, и он немедленно снова стал самим собой.

— Просто фигура речи. Мы, то есть оппозиционная партия. — Он нахмурился. Он надеялся, что не успел сказать лишнего.

— Но я всегда думала, что ты работаешь на президента Кеннеди, на правительство! Я думала, что именно поэтому ты говорил, что ужасно занят после того, как его убили!

Джейсон пожал плечами. Это больше не имело для него никакогозначения.

— В правительстве существует множество подразделений, Бренвен. Забудь о Кеннеди, он мертв. Забудь обо всем этом. Смысл в том, что если все произойдет так, как я думаю, то я смогу забыть о правительстве.

— В таком случае, конечно же, эта поездка действительно очень важна. Я уверена, что тебя ждет успех, и понимаю, почему ты должен ехать.

Она снова забралась под одеяло и с некоторым усилием, несмотря на некоторую странность в поведении Джейсона, решила, что удовлетворена объяснением. И добавила:

— Со мной будет все в порядке, а о Рождестве можно не думать. Ты поезжай. Не волнуйся за меня.

Когда она уже засыпала, ей в голову пришла великолепная мысль.

— Джейсон.

— М-м-м?

— Если тебе удастся, как ты выражаешься, разделаться с Вашингтоном, сможем ли мы уехать из Редмунда? Жить где-нибудь в другом месте? Ты, я и… и ребенок?

Ребенок! Уже почти уснув, Джейсон услышал волшебное слово и повернулся к Бренвен, чтобы обнять ее.

— Ты хочешь уехать из Редмунда?

— Да, мне кажется, да.

— Хорошо, но не сразу. Это может… э-э… вызвать подозрения. Но через какое-то время — конечно. Ты родишь мне сына, и мы отправимся куда только твоя душа пожелает.

Гарри Рейвенскрофт, несмотря на все свои космополитические манеры, мог ввернуть острое деревенское словцо, если хотел. В конце концов, он родился и вырос в сельской местности в Вирджинии. Поэтому он сказал себе: «Существует много способов содрать шкуру с кошки», — и набрал номер своего давнего друга Эллен Кэрью.

Эллен была младше Гарри, но старше Бренвен. Семьи Гарри и Эллен жили рядом, когда дети подрастали. В течение многих лет она была страшно влюблена в него и всегда путалась под ногами, ходя за ним следом, похожая на котенка, милого, но немного надоедливого, и постоянно заставала его врасплох. Она переросла эту влюбленность и вышла замуж за молодого, идущего вверх конгрессмена, который, к несчастью, погиб в автомобильной катастрофе спустя несколько лет после свадьбы. Эллен продолжала жить в их поместье Маклин, а ее собственное значительное состояние стало еще больше после смерти мужа. Она знала всех и каждого, включая и людей, которых, по мнению Гарри, знать не стоило, и любила приглашать их всех к себе в гости. Она была, подумал Гарри, одним из немногих по-настоящему неэгоистичных существ, когда-либо рожденных на свет. Но самым важным было то, что он и Эллен до сих пор хранили настоящую глубокую привязанность друг к другу. Она сделала бы для него почти все, и сейчас Гарри видел в этой привязанности один из возможных путей содрать шкуру с кошки.

— Эллен? Гарри. Я насчет этого рождественского приема… Я бы хотел привести с собой гостью, Бренвен Фарадей. Я рассказывал тебе о ней… Да, жена Джейсона. Он уехал на три месяца на лечение. Или что-то в этом роде. Считается, что он болен, но я ни на минуту не поверил этому. Как бы то ни было, я хотел бы привести с собой Бренвен на твою вечеринку. Да, и еще одно: если ты не пригласила молодого Уилла Трейси, то не сделаешь ли ты этого для меня? Хорошо. Спасибо.

Гарри был доволен. Он уже давно хотел познакомить Бренвен с Эллен, и это длительное отсутствие Джейсона получилось как нельзя кстати. Но кроме того, Гарри в течение четырех долгих лет искал клин, который можно было бы вбить между Джейсоном и Бренвен. И до сих пор его поиски были безуспешными. Но теперь он был уверен, что Уилл Трейси мог бы стать этим клином всего лишь с небольшой помощью с его стороны. Он намеревался воспользоваться каждым имеющимся у него шансом, чтобы поставить Уилла на дороге у Бренвен.

В течение нескольких дней Бренвен чувствовала, что рунические камни притягивают ее к себе. Почему? Почему сейчас? Когда она, закрыв глаза и расслабившись, попыталась погрузиться в глубинные слои своего сознания, то не нашла там утешительного покоя, которого искала; священные камни с выгравированными на них древними символами постоянно находились перед ее внутренним взором и отказывались исчезать. Она уже несколько лет не вспоминала о кожаном мешочке с руническими камнями, если не считать того случая, когда Гарри упомянул о них. Сейчас же ей казалось, что она их не забывала.

Был поздний вечер, и Бренвен сидела, скрестив ноги, на коврике перед камином в гостиной. Стереоприемник был настроен на волну радиостанции колледжа, по которой передавали классическую и народную музыку. Напольная лампа, которая горела очень слабо, лишь подчеркивала золотистый свет, который отбрасывали танцующие языки пламени в камине. Рунические камни тянули ее к себе из того места, где они были спрятаны наверху. Бренвен никогда не показывала их Джейсону. Женский голос — глубокий и печальный — пел о железных колесах, катящихся под дождем…

Бренвен медленно поднялась на ноги. Да! — сказал ее внутренний Голос. Лившийся из приемника голос теперь рассказывал о тяжелых колоколах, звенящих от боли. Бренвен поднялась по ступенькам наверх. Даже если бы она забыла, где лежит побелевший от времени кожаный мешочек, руки и ноги привели бы ее прямо к этому месту. Ее охватило тяжелое ощущение неизбежности. Тяжелое, но уверенное, как железные колеса из песни, вращающиеся под дождем. Она двигалась без колебаний. Она начала, и она не остановится. Да, неважно, почему камни позвали ее, в любом случае это было правильно. Это было именно то, что должно произойти.

Оказавшись снова перед камином и приглушив звук приемника, Бренвен высыпала камни себе на ладонь. Расплывчатые, туманные образы замелькали у нее перед глазами. Никто не рассказывал ей, как надо бросать камни. Никто не учил читать руны. Она просто знала, что эти священные камни будут говорить с ней.

Когда пальцы прикоснулись к маленьким гладким камням и стали переворачивать их, чтобы ощутить выгравированные на них значки, руны, которые она будет читать, выбрали сами себя. Некоторые камни обладали энергией, она ее чувствовала пальцами, а некоторые — нет. Бренвен непроизвольно бросила выбранные ею камни на пол перед собой.

Огонь в камине с треском вспыхнул, и молодая женщина увидела в его свете, как маленькие угловатые значки рун выросли и стали огромными, как деревья. Их сухие и тонкие черные контуры на фоне красной пелены пламени были похожи на деревья зимой. И она сама стояла среди них, похожая на карлика рядом с огромными, голыми деревьями-рунами. Ее волосы и платье развевались вокруг нее, заряженные той же самой энергией, которая протекала сквозь священные камни. Она была одна в этом древнем символическом лесу, и в одиночестве было ее могущество. Слова, сказанные рунами, проникли прямо в сознание, не будучи ни сказанными вслух, ни прочитанными: Сила снова принадлежит тебе. Используй ее хорошо. Начинай сейчас!

Видение растаяло, но не сразу, а постепенно. Алый огненный свет побледнел; ее собственный образ исчез, был поглощен ею самой; рунические деревья становились все меньше и меньше, пока не превратились в маленькие черные точки, а затем исчезли вообще.

Бренвен достала свой дневник с полки, где она хранила его среди внешне похожих тетрадей с конспектами. Она написала: «Сегодня я прочла рунические камни так, как это нужно делать, без колебаний и страха, с уверенностью, о которой я даже не подозревала. И я почувствовала, как меня наполняет их древняя энергия. Моя энергия и их энергия — это было одно и то же…»

Глава 6

По мнению Бренвен, отправиться на прием, который устраивала подруга детства Гарри, было не многим лучше, чем остаться дома в собственной компании. Тем не менее поездка из Редмунда в Маклин оказалась исключительно приятной. Прошлой ночью выпал легкий снег, и теперь по обеим сторонам дороги под сине-пурпурным вечерним небом расстилались поля, укрытые покрывалом необыкновенной чистоты и белизны. Низко над горизонтом мерцала бриллиантовым блеском Венера, Вечерняя Звезда.

Гарри сосредоточился на дороге. Он не возражал против молчания Бренвен, ибо был неважным водителем и знал это; он так легко отвлекался, так часто погружался в собственные мысли. Иногда вообще забывал, где находится, проезжал место, куда направлялся, и тогда приходилось возвращаться. Ему не хотелось, чтобы сегодня случилось нечто подобное.

— А, вот мы и приехали! — сказал он довольно, когда они въехали в ворота ограды, окружавшей собственность Кэрью.

— Ты говоришь, что твоя подруга Эллен живет здесь совсем одна? — спросила Бренвен, глядя из окна на деревья, которые по обеим сторонам дороги росли так густо, что казалось, они едут через лес. — Мне кажется, здесь слишком много места для одного человека.

— Здесь всего три или четыре акра. Все огорожено, и установлены всяческие охранные устройства, и кроме того, дом садовника находится вон там, сразу за этими деревьями.

— Вижу.

— Здесь есть еще дом для гостей. У нее часто кто-нибудь живет — какой-нибудь нищий художник или голодающий писатель — Эллен коллекционирует таких людей. Но мне кажется, сейчас там никого нет.

— Очень плохо. Было бы интересно познакомиться с ними.

Дом для гостей выглядел миниатюрной копией главного дома.

— О, Гарри! Он очарователен! — воскликнула Бренвен.

— Ты имеешь в виду маленький домик?

— Ну, я имею в виду их обоих.

— Думаю, что да. — Гарри пожал плечами, выруливая на последний поворот подъездной дороги. — На мой вкус, они слишком новые, построены в тридцатых годах. Пусть его старинный фермерский вид тебя не обманывает. Внутри там все выглядит отвратительно современно, и во всем этом виновата Эллен. В последние несколько лет она была буквально одержима идеей, как бы сломать побольше стен и пробить побольше дыр в потолке и крыше — как она сама говорит, чтобы в доме было больше света. Ладно, сейчас зайдем, и ты сама все увидишь.

Эллен Кэрью встретила их в холле, украшенном пышными сосновыми ветками, на которых висели самые большие шишки, которые Бренвен видела в своей жизни. Сама Эллен была маленькой и миловидной, с голубыми глазами и короткими, очень кудрявыми светлыми волосами. В своем платье из серебристо-серого кружева с широкой юбкой и широким розовым поясом она была похожа на ангела, место которого было на верхушке рождественской елки. Еще раньше Гарри в разговоре с Бренвен описывал Эллен как женщину «пушистую на вид, но с умом острым и безжалостным, как стальной капкан», и это описание вполне подходило ей.

Представив их друг другу, он отошел назад и с интересом принялся наблюдать, как происходит сближение двух столь разных на вид женщин: физически они очень отличались друг от друга. Бренвен сегодня распустила волосы, а чтобы они не падали ей на лицо, перехватила их на лбу изумрудно-зеленой лентой под цвет ее узкого вечернего платья. Сияющие прямые волосы черным водопадом, как бы сделанным из самой ночи, спускались по спине. Красота Бренвен, созревая, превращалась в классическую элегантность, нехолодную, но отдаленную, когда она этого хотела — что на приемах, подобных этому, случалось часто. Эллен, напротив, сохранила в своем возрасте жизнерадостную миловидность и была агрессивно доброжелательна. Гарри запомнил Эллен как неустанного организатора детских игр и развлечений; сейчас она руководила своим собственным отнюдь не маленьким бизнесом и общественными делами с той же самой неослабевающей энергией. И успехом.

— Постой вместо меня у двери, Гарри, пожалуйста. Ты все равно уже всех знаешь, — сказала Эллен, беря Бренвен под руку. — Я сама собираюсь проводить Бренвен в комнату и познакомить ее со всеми!

Когда они вошли в просторную, обшитую деревянными панелями гостиную со сводчатыми потолками, она сказала Бренвен:

— Я думаю, это просто жестоко со стороны вашего мужа — держать вас в изоляции среди этой кучи камней, которая якобы является колледжем. Как вы только выжили в такой скуке?

Бренвен улыбнулась.

— По правде говоря, я почти умерла. Мне приходилось украдкой выбираться на день в Вашингтон время от времени только для того, чтобы не сойти с ума — не говоря уже о моем чувстве перспективы!

— Держись меня, детка, — пообещала ей Эллен, — и мы расширим это чувство перспективы. Сегодня у меня здесь исключительно интересные люди! Чувствуй себя уверенно и побольше говори, дай им возможность послушать этот едва заметный, восхитительный акцент. Не хотела бы ты познакомиться с членом Верховного Суда?

Не все гости Эллен были такими же известными, как член Верховного Суда, но все они, мужчины и женщины, были чем-то страстно заинтересованы. Бренвен переходила от одной группки оживленно беседующих людей к другой под чутким руководством Эллен и вскоре поняла, что ее ум и собственные интересы были встречены одновременно с вызовом и доброжелательностью. Она вскоре оказалась настолько поглощена разговором, что даже не заметила, как Эллен скользнула в сторону и оставила ее. Здесь, в этой комнате, был мир настолько большой, настолько удивительный, что ее собственные мелкие проблемы были тут же ею забыты. А потом она увидела Уилла.

— Ты, Рейвенскрофт, — прошипела Эллен где-то на уровне его локтя, — зайди через пять минут ко мне на кухню. Я должна поговорить с тобой!

Гарри послушно проложил себе путь на кухню и в ожидании Эллен занялся проверкой содержимого множества накрытых крышками блюд, которые будут позднее выставлены на ужин.

Эллен вошла через кухонную дверь и обрушилась на него, как небольшой ураган.

— Я знаю, что у тебя есть садистские наклонности, — обвинила она его, — но ты мог бы и предупредить меня!

— Насчет чего? — притворно наивным голосом спросил Гарри.

— Насчет твоего друга Бренвен и Уилла Трейси-младшего!

— Я надеялся, что она сможет стать и твоим другом тоже.

Эллен бросила на него горящий взгляд.

— Мне хотелось бы стать ее другом. Она уже мне очень нравится, и это только ухудшает ситуацию. Что ты пытаешься сделать с ней? Бедная женщина побледнела как простыня, когда увидела Уилла, что было довольно трудно сделать, так как у нее и без того кожа белая, как алебастр. Именно тебе нужно было присутствие Уилла, хотя я пригласила его сама, до того как ты попросил меня. Что происходит между ними? Ну, Гарри, признавайся.

— Хмм. Значит, она побледнела. А он что?

— Он преодолел расстояние, которое их разделяло, буквально за пару шагов — с его-то длинными ногами. Я думаю, он испугался, что она сейчас упадет в обморок, что было недалеко от действительности. Полагаю, он хотел оказаться рядом, чтобы успеть подхватить ее.

— Это все?

— Ну, нет. Он практически пожирал ее глазами. Она не хотела смотреть в его сторону. Но он все-таки, кажется, уговорил ее побеседовать с ним, обнял за плечи и проводил к камину. Я прошла за ними, увидела, как они там усаживаются, а потом пошла за тобой.

— Хорошо. — Гарри заулыбался, потирая руки.

— Куда как здорово! Послушай, Рейвенскрофт, или ты немедленно расскажешь мне, чего ты добивался, сводя этих людей под моей крышей, или я вычеркиваю тебя из списка своих знакомых. И не лги мне, иначе, клянусь, я приеду к тебе в Рейвен-Хилл и насую тебе в штаны лягушек!

— Ты этого не сделаешь!

— Еще как сделаю!

— Да. — Гарри улыбнулся, и прядь волос снова упала ему на глаза, когда он, наклонив голову вперед, смотрел на маленькую Эллен. — Такая маленькая и такая же свирепая, как всегда. Думаю, что ты способна на такое. Ладно, хорошо, я надеялся, что они увидят здесь друг друга, и это поможет им снова оказаться вместе. Или по крайней мере укажет им путь, на котором они могли бы снова оказаться вместе.

— Вместе? Но…

— Эллен, я думаю, можно с большой долей уверенности предположить, что ты питаешь не больше любви к Джейсону Фарадею, чем я сам.

Голубые глаза Эллен вспыхнули, и она решительно скрестила руки на груди.

— Ты чертовски хорошо знаешь, что нет. Если ты помнишь, именно я была тем человеком, который вытолкнул тебя из периода тяжелейшей депрессии несколько лет назад, когда предположила, что, возможно, именно Джейсон действовал за сценой, чтобы помешать тебе получить финансирование для твоего проекта.

— Да, ты сделала это, но, к сожалению, недостаточно быстро для меня, чтобы я смог предотвратить его женитьбу на Бренвен.

— И?

— И поэтому сейчас я пытаюсь исправить это. Помочь ей понять, что она может и должна избавиться от этого брака. Она не станет слушать меня, но она может послушать Уилла. Они встретились и стали друзьями пару лет назад. Бренвен никогда не говорила об этом Джейсону — она знала, что он просто не поймет этого, но ей стоило больших усилий сохранять свою тайну. Она слишком честна — это уже не добродетель, а недостаток.

— Хмм. Я не уверена, что согласна с тобой в этом, но ладно. В данном случае Джейсон был бы прав, не так ли?

Лицо Гарри потемнело. Он сдвинул брови.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что Джейсон был бы прав?

— Ну хотя бы то, что Джейсон является ее мужем, а он был бы прав, не доверяя этой дружбе. У Уилла Трейси такое лицо — все, что он чувствует, сразу же становится видно. Из него никогда не выйдет хорошего политика, как из его папочки, у того было бесстрастное лицо игрока в покер. То, что я увидела на лице Уилла, вовсе не было чистой дружбой. Он влюблен в твою Бренвен Фарадей.

— Именно! И это делает его отличным инструментом, способным разбить этот ужасный брак. Поэтому-то я, с твоей помощью, и устроил так, чтобы они оказались здесь вместе, даже притом, что Бренвен сказала, что она больше никогда не увидится с Уиллом.

— Ага. — Эллен обошла вокруг стола в центре кухни, поднимая крышки с дымящихся блюд и снова опуская их. — Сейчас мы уже все равно не сможем продолжить наш разговор. Мне пора пригласить сюда официантов, чтобы они накрыли к ужину. Но я могу сказать тебе одно, Гарри. Это большая ошибка — вмешиваться в жизнь других людей. Из этого никогда не получается ничего хорошего.

— Нет, нет, — настаивал Гарри, идя за ней к двери. — Много лет назад я совершил ошибку, и я всего лишь пытаюсь исправить ее. Если бы я поехал в Уэльс тем летом, Бренвен не вышла бы замуж за Джейсона. Она сама мне так сказала.

— Ну что ж, может быть, ты и прав. Джейсон — это чудовище. Я всегда так считала. А ты, Гарри Рейвенскрофт, — она взяла его за руку и неотразимо улыбнулась, — ты все еще мой самый дорогой друг. Так и быть, я не буду мешать тебе, а может быть, даже буду продолжать помогать.

Место у камина было тихим островком в приятно волнующемся море приема, устроенного Эллен Кэрью. Уилл взял обе руки Бренвен в свои, но она вырвала их у него. Он сказал:

— Ты прекрасно выглядишь сегодня, Бренвен.

— Спасибо, — пробормотала она, глядя на пальцы своих ног, выглядывающие из-под серебряных ремешков вечерних туфель. Ее ноги замерзли. Она заледенела с головы до ног, как только увидела Уилла, и, казалось, огонь камина вовсе не помогал ей согреться.

— Я рад, что увидел тебя здесь. Как тебе удалось сюда попасть? Если ты простишь мне мою откровенность, то я скажу, что совершенно уверен в том, что Эллен Кэрью не стала бы приглашать Джейсона Фарадея ни на одну из своих вечеринок.

Это настолько удивило Бренвен, что она даже посмотрела на него.

— Не стала бы? — В ее голосе был слышен оттенок страдания.

— Нет, боюсь, что не стала бы. И все же ты здесь и прекрасно проводишь время. Я наблюдал за тобой. Я никогда не видел, чтобы ты проводила время с большим удовольствием. Оказывается, ты знакома с Эллен?

— Она прелестна, не правда ли? — Вспышка энтузиазма была похожа на солнечный луч, пробивающийся сквозь тучи сдержанности Бренвен. — Я только сегодня с ней познакомилась. Я приехала с Гарри Рейвенскрофтом.

— А… э-э… Джейсон?

— Он… — Она отвернулась. Она чувствовала, что сказать Уиллу, что Джейсон уехал на три месяца, было бы опасно. — Его здесь нет.

— Понятно, — мрачно сказал Уилл. — А послезавтра Рождество. Где он, Бренвен?

— Уехал. Я никогда не знаю, куда он уезжает. Тебе тоже следовало бы быть со своей семьей, знаешь?

— Так оно и будет. Я уезжаю домой в Кентукки завтра, — мягко сказал Уилл. Он нежно прикоснулся к волосам Бренвен. — Ты очень плохая лгунья. Твой муж уехал и оставил тебя на праздники одну, ведь так? Хотелось бы мне добраться до него!

— Он не хотел этого, так получилось! — Она резко повернула голову и тут же вспомнила, что Джейсон наказывал говорить всем. — Его доктор посоветовал ему отдохнуть, и ему пришлось уехать.

Уилл чуть отодвинулся. Разговор о Джейсоне Фарадее вызвал у него отвращение. Мысли о том, что Бренвен — жена Джейсона и, следовательно, тот может делать с ней все, что хочет, вызывали у него больше чем отвращение — он просто заболевал от этого. Он горько сказал:

— Если ты собираешься лгать ради этого презренного человека, то ему следовало бы поучить тебя, как это нужно делать. Эта история совершенно очевидно является прикрытием, и к тому же очень жалким. Что еще ты можешь сказать? Куда он направился лечиться? И насколько?

— Раз ты не веришь мне, я не вижу никакого смысла в том, чтобы продолжать этот разговор. — Ее подбородок слегка приподнялся.

— Да, думаю, что смысла в этом нет. — Уилл уже почти поднялся, но затем снова сел.

Он контролировал свой голос, стараясь говорить тихо. Здесь у него было очень мало шансов. Он уже почти потерял их, но не совсем, поскольку Бренвен, по крайней мере, не встала и не ушла, как это только что собирался сделать он.

— Забудь о нем, Бренвен. По крайней мере, на сегодняшний день. Я действительно рад видеть тебя, и я знаю, что здесь тебе очень хорошо. Твое место среди этих людей. Ты ведь именно этого хотела, правда?

Она кивнула, и в ее глазах была ясно видна боль, когда она вспомнила то, что недавно сказал Уилл: Джейсона никогда не пригласили бы сюда.

— Хорошо. Они также и мои друзья. Это наш круг, Бренвен. Давай присоединимся к остальным, скоро накроют стол. Ты поужинаешь вместе со мной?

Она не могла ничего ответить, чувствуя себя измученной и совершенно несчастной. В том мертвом доме в Редмунде все казалось гораздо проще. Держись Джейсона, роди ему ребенка, будь хорошей женой. Забудь Уилла. Но сейчас она познакомилась с Эллен Кэрью и сразу поняла, что Эллен могла стать той подругой, которой ей так не хватало. Здесь были все эти чудесные люди, и Уилл был частью этого общества. Не Джейсон, а Уилл.

Он заметил ее отчаяние. Ему была невыносима мысль о том, что он причиняет ей боль, даже если эта боль была необходима для того, чтобы впоследствии помочь ей. Он склонился к ней и прошептал:

— Может быть, ты хочешь, чтобы я ушел? Если ты скажешь, то я это сделаю.

— Н-нет. — Она приняла решение. Она прекрасно проведет этот единственный вечер. В этом не может быть большого вреда. — Я поужинаю с тобой. Думаю, что Гарри захочет присоединиться к нам.

— Чем больше народу, тем веселее! Пойдем посмотрим, что там за еда.

Гарри, Уилл, Бренвен и Эллен сидели вчетвером за одним из покрытых зеленой скатертью столиков, расставленных у стен комнаты. Эллен предпочитала объединять непринужденность буфета с удобством приема пищи за столом, когда человеку нет необходимости балансировать с тарелкой на-коленях. Когда женщины углубились в свою собственную беседу, Гарри начал разговор с Уиллом, продвигаясь от вежливого интереса относительно здоровья его отца к единственному важному вопросу, который он хотел задать: будет ли Уилл в городе после Рождества? Уилл ответил, что да: он работает над докладом и поэтому вернется в Вашингтон двадцать седьмого числа.

— В таком случае, — сказал Гарри доверительно, переводя взгляд на Бренвен и Эллен, чтобы убедиться в том, что они его не слышат, — зайди ко мне, когда вернешься. Я хочу обсудить с тобой кое-что. Касающееся нашего общего друга.

Гарри заметил, что Уилл Трейси, сидевший напротив него в точно таком же кресле, наблюдал за своим хозяином с легким, вежливым подозрением.

— Спасибо, что приехал, — сказал Гарри. — Я хотел повидать тебя, потому что, откровенно говоря, знаю о чувствах, которые ты испытываешь к Бренвен, и я хочу помочь тебе.

Уилл с преувеличенной небрежностью закинул ногу на ногу, но это прямолинейное заявление шокировало его. И это, конечно же, отразилось на его лице. Он заговорил очень осторожно, и в его словах сразу же проявился незаурядный ум:

— Существует единственный путь, которым вы могли узнать о моих чувствах относительно Бренвен. Она должна была сама сказать вам об этом.

Гарри изящно наклонил голову:

— Она сказала.

— Бренвен так доверяет вам?

— Я льщу себе мыслью, что нас с ней связывают особые отношения. О, — поторопился успокоить молодого человека Гарри, увидев в его глазах зловещий блеск, — я не соперничаю с вами. Нет, нет. Я являюсь ее другом и в некотором роде наставником. Последние недели ей было очень тяжело, и я убедил ее довериться мне. Я хочу помочь вам, потому что знаю, что ее брак — трагическая ошибка, и я чувствую себя ответственным за это. Видишь ли, это произошло следующим образом…

Уилл перебил его.

— Мне известны обстоятельства, при которых она вышла замуж за Джейсона Фарадея. И я знаю, что вы являетесь ее другом и что она работает у вас несколько часов в неделю. Но могу ли я спросить, в каком смысле вы являетесь ее наставником?

— Не думаю, что это существенно для нашего разговора.

— А я думаю иначе. — Уилл прищурился. — Во-первых, наставничество подразумевает продолжающиеся отношения, и, естественно, меня это очень волнует. Во-вторых, мне никогда не казалось, что ей нужен учитель.

— Ладно. — Гарри был удивлен, внезапно осознав, что ему приходится защищаться. Ему открылась та сторона характера Уилла Трейси, о которой многие и не догадывались, и нельзя сказать, что она ему понравилась. — Э-э… у Бренвен высокоразвитое интуитивное восприятие, которое она унаследовала от своих валлийских предков. Кроме того, она обладает значительными знаниями в области, которая представляет огромный интерес для меня — в области дохристианского кельтского фольклора. Я намерен помочь ей развить все имеющиеся у нее данные с целью построения успешной карьеры, которая, несомненно, будет выдающейся, поверь мне.

— Понятно…

Уилл замолчал на некоторое время, и на этот раз ничто из того, о чем он думал, не отразилось на его лице. Он знал, что принимает решение, которое может повлиять на всю его оставшуюся жизнь. От него исходило ощущение необыкновенной внутренней силы. Когда Гарри начал что-то говорить, Уилл жестом попросил его замолчать. И наконец сказал:

— Доктор Рейвенскрофт, вы — друг моей семьи и мой знакомый, и у меня нет никакого желания обидеть вас. Однако, если бы вы были так близки с Бренвен, как вы пытаетесь меня убедить, то знали бы, что ее честолюбивые устремления лежат в совершенно другой области. — Уилл решительно поднялся. — Если быть честным до конца, то я должен вам сказать, что вовсе не оценил вашего предложения помочь мне в той степени, в какой вы бы хотели этого. Я чувствую себя обязанным сказать, что мне не нужна ваша помощь. И я думаю, что она также не нужна и Бренвен. До свидания, сэр.

Гарри был ошеломлен. Он открывал и закрывал рот, но не мог произнести ни слова. Вскоре он обнаружил, что уже стоит на ногах и пожимает руку, которую вежливо протянул ему Уилл.

— Изумительно! — воскликнул Гарри, когда за Уиллом Трейси закрылась дверь. В его светло-серых глазах светился огонек завистливого уважения.

— Оставь все как есть, — предостерегла его Эллен, когда Гарри рассказал ей по телефону, что произошло у него с Уиллом, — и перестань задирать нос. Я даже испытала облегчение от того, что он сказал тебе, чтобы ты не лез не в свое дело. У меня такое чувство, что я счастливо избежала опасности. Я чувствовала себя не очень удобно, по правде говоря.

— Эл-лен, — предупреждающе протянул Гарри, но это ему ничего не дало.

— Не надо говорить со мной таким тоном! Я обеспечила тебе приглашение на новогоднюю вечеринку, которую Чэндлеры устраивают в «Мэйфлауэр», и это последнее приглашение, которое я для тебя устраиваю. Ты можешь привести с собой Бренвен, и я уверена в том, что они пригласят Уилла. Он ближе к ним по возрасту.

Гарри вздрогнул. Ему было всего пятьдесят два года, но он начинал себя чувствовать действительно очень старым.

— Спасибо, — только и смог вымолвить он.

— Пожалуйста. В случае, если ты не слышал, я пригласила завтра Бренвен к себе на ланч и сделала это исключительно из эгоистических побуждений. Мне она очень понравилась, и я хочу узнать ее получше. Не для тебя, не для Уилла Трейси, а только для себя.

— И она пообещала приехать? — Гарри не мог поверить этому. Бренвен сказала ему, что не сможет прийти работать, потому что ей надо готовиться к последним экзаменам, которые начнутся сразу же после рождественских каникул.

— Да, конечно.

— А меня ты не приглашаешь?

От веселого смеха Эллен, раздавшегося в трубке, его ушам стало больно.

— Нет, глупенький. Это девичник. Ну, ну, не падай духом. Знаешь, что я думаю, Рейвенскрофт?

— Даже не могу себе представить, — сказал он сухо.

— Я думаю, что одним из мотивов, по которым ты пригласил Уилла Трейси заехать к тебе, было то, что ты хотел произвести на него впечатление, дать понять, что тебя и женщину, которую он любит, связывает дружба особого рода. В тебе проснулись собственнические инстинкты, дружок.

— Собственнические? Во мне? Да я никогда…

— Подумай об этом, дорогой. Мне пора. Пока! — Она положила трубку.

— Пушистая голова! — Гарри выкрикнул этот детский эпитет в трубку, где уже раздавались короткие гудки. Он был совершенно выведен из себя. — Никто не хочет сотрудничать. Никто не делает того, что я хотел бы от них!

Ему было необходимо успокоиться, прежде чем позвонить Бренвен и пригласить ее на новогоднюю вечеринку.

Он сердито прошагал через холл, схватил с крюка свою пелерину и вышел на улицу, нарочно с силой захлопнув за собой дверь.

Услышав его топот и звук захлопнувшейся двери, миссис Бичер, которая была на кухне, покачала головой и сказала, ни к кому не обращаясь:

— Молодой человек снова закапризничал.

Гарри обратился к ледяному ветру.

— И кроме того, Бренвен не позволит никому стать собственником по отношению к ней. Она не из тех людей, которые приветствуют подобное отношение.

Пройдя еще несколько шагов по хрустящей, покрытой инеем траве, Гарри понял, что он не прав. Джейсон Фарадей всегда питал по отношению к Бренвен исключительно собственнические чувства с того самого момента, когда впервые увидел ее, и она позволяла ему это. Она сразу же приняла его собственнический подход, хотя это было совершенно не в ее характере.

— Карма! — сказал Гарри, останавливаясь. Эта связь! Его охватило ощущение роковой предрешенности, и вместе с ним к нему пришла мудрость, которой он вовсе не хотел: только сама Бренвен сможет разорвать эту связь. Не Гарри, не Уилл с помощью Гарри или без нее.

Гарри вздрогнул под своей пелериной, задумавшись о том, чего будет стоить Бренвен разрыв этой связи с Джейсоном.

Бренвен отказалась идти на новогоднюю вечеринку вместе с Гарри; она сказала, что ожидает звонка Джейсона, который должен позвонить ей и пожелать счастливого Нового года, и поэтому она будет сидеть дома. Она отказалась пообедать с Уиллом, но пришла на ланч к Эллен и почувствовала, что между ними завязывается дружба. Так как ей самой очень хотелось этого, она пригласила Эллен на ланч в Смитсоновском центре сразу же после того, как у нее закончатся экзамены. Всю неделю между Рождеством и Новым годом Бренвен провела, готовясь к этим экзаменам. А когда она чувствовала, что больше не может заниматься, то предпринимала долгие прогулки или каталась на машине и думала о ребенке.

Она знала, что ей не придется пропускать два месячных цикла, как она сказала Джейсону, чтобы провериться на предмет беременности; она могла сделать это, пропустив лишь один цикл. Это будет через две-три недели. Бренвен старалась представить тысячу причин, по которым она может вовсе не оказаться беременной. Она не хотела, чтобы надежды подвели ее, но даже при этом была сейчас уверена, что носит в себе крохотное начало будущего ребенка.

Она позволила себе немного помечтать; когда эти экзамены будут сданы, ей останется прослушать всего один курс, и тогда в июле она получит степень бакалавра. Даже если ей тяжело будет переносить первые месяцы беременности (то, что, по мысли Джейсона, уже с ней происходило), прослушать один курс не составит большого труда. Она не думала, что ей будет плохо. Ее мать проходила спокойно через многие свои беременности — вынашивание детей казалось ей самым легким и счастливым занятием в мире. Имея перед глазами такой пример, Бренвен была уверена, что и с ней все будет точно так же.

Она позволила себе помечтать: ребенок принесет радость в ее жизнь и в их брак. Джейсон уже почти стал другим человеком, а после рождения ребенка изменится еще больше. Они уедут из Редмунда, втроем — тесно связанная, маленькая, счастливая семья. Конечно, не позже чем через два года после первого ребенка у них появится еще один. В этом Бренвен снова ориентировалась на свою семью. Они уедут из Ремдунда — куда? Она достала атлас и положила его на журнальный столик. Каждый день она размышляла о другом месте: Ричмонд, Балтимор, Атланта, Бостон, Чикаго, Сан-Франциско. Только не Нью-Йорк — они были там два дня в конце своего медового месяца, и ей там не понравилось — высоченные небоскребы подавляли. Может быть, они поедут в какое-нибудь совершенно новое место, вроде Сиэттла или Альбукерка. Бренвен смотрела на фотографии пейзажей Нью-Мексико и думала о том, как бы ей хотелось увидеть эти места. Они казались ей похожими на совершенно другую планету.

Часто в ее мечты и планы врывался внутренний Голос и предостерегал ее: Не возлагай слишком много надежд на этого ребенка, ребенок это не волшебная палочка. Я знаю, отвечала она. В эти дни Бренвен прислушивалась к своему Голосу.

Бренвен бросала также рунические камни. Каждый раз к ней приходило видение из далекого, но почти неприпоминаемого прошлого. Эти опыты придавали ей сил и укрепляли ее. Она не знала, что руны помогают ей подготовиться к тому времени, когда ей понадобятся все силы.

По ночам она спала спокойно. Если и снились сны, она их забывала сразу же после пробуждения. Она была почти счастлива. До самого кануна Нового года. Тридцать первого декабря она ждала с самого утра, но Джейсон не звонил.

Бренвен охватила паника. Джейсон придавал большое значение празднованию наступающего Нового года. Он не произносил новогодних пожеланий, он просто утверждал, что в новом году нужно сделать то-то и то-то. Она отрастит волосы до самой талии, и она это делала. Он получит преподавателя-ассистента, который помогал бы ему читать его единственный курс, и несмотря на то, что ни один профессор, имеющий такую небольшую нагрузку, не получал ассистента, у Джейсона вскоре появлялся помощник. Бренвен была даже не против того, чтобы выслушать сейчас по телефону его безапелляционные утверждения… Но он не звонил. Почему? Она включила телевизор, устроилась на кушетке и принялась смотреть, как веселятся другие.

За несколько минут до полуночи Бренвен направилась на кухню, чтобы отпраздновать Новый год так, как если бы ее муж был дома. Она приготовила его любимые фаршированные грибы и маленькие бутерброды с крабами и охладила бутылку шампанского. Она осторожно открыла бутылку, не позволяя пробке выскочить, так, как научил ее он, и подумала: должно быть, Джейсон сейчас в другом временном поясе, и он позвонит, когда там наступит полночь. Но это была слабая попытка обмануть самое себя. В своем сердце она знала, что звонка уже не будет. По телевизору показывали Таймс-сквер в Нью-Йорке, утопающую в море огней. Начался отсчет последних мгновений старого года: пять, четыре, три, два, один — с новым, 1967 годом! Бренвен подняла свой бокал, выпила и сказала:

— С Новым годом, Джейсон, где бы ты ни находился!

Слова показались неискренними даже ей самой.

Она выключила телевизор и, как бы ведомая какой-то силой, направилась в комнату для завтрака, чтобы взять там в ящике стола мешочек с руническими камнями. Она подбросила дров в камин и приглушила свет. На ней был рубиново-красный бархатный халат, который муж подарил ей на прошлое Рождество, он был на ней, когда она готовила еду и шампанское для него в его отсутствие. Бренвен опустилась на пол на свое привычное место перед камином и расправила вокруг себя мягкие складки халата; затем тряхнула головой, и ее волосы заструились вниз по спине. Потом взяла старый кожаный мешочек в ладонь. Раньше в тех случаях, когда она обращалась к камням, то всегда позволяла им рассказывать то, что они сами хотели. На этот раз все было по-другому. На этот раз она вслух скомандовала древним руническим камням:

— Расскажите мне о Джейсоне Фарадее.

В темной комнате замерцали языки пламени. Бренвен высыпала камни себе на ладонь. Окружающий ее воздух стал плотным и тяжелым от дурных предчувствий. Камни, которые она держала на ладони, стали такими горячими, что она высыпала их на пол. Она изумленно посмотрела на них, увидев, как они упали в одну кучу, как будто не желая разговаривать с ней.

— Расскажите мне, — снова сказала она и начала двигать ладонью над кучей камней, в поисках той энергии, которая говорила ей, какие из них нужно выбрать. Она почувствовала, что на этот раз заряжены все камни; все они были настолько горячими, что, казалось, обжигали пальцы.

Чем сильнее рунические камни сопротивлялись ей, тем более решительной становилась Бренвен. Она узнает то, что они пытаются скрыть от нее! Она сфокусировала всю свою волю и вскоре почувствовала, что все ее тело заряжено той же самой энергией, которой были заряжены камни. Она почувствовала, как энергия концентрируется в центре ее тела, и послала ее вдоль своей левой руки к ладони, к самым кончикам пальцев. Затем она снова протянула ладонь к рунам. Сейчас она видела окружающее больше, чем обыкновенным зрением. Когда она проводила кончиками пальцев над древними камнями, искры света от ее руки направлялись сначала к одному камню, затем к другому, к третьему… Так она сделала свой выбор, всего шесть камней, и разложила их в том порядке, в каком, как она чувствовала, те должны лежать. Она повернула их вырезанными рунами вниз, потому что ей казалось, что этого хотят сами камни. Потом стала ждать, когда начнется видение.

Вид вокруг Бренвен стал серым, полностью серым, окутанным движущимися, туманными завесами. Она вытянула руку, чтобы отбросить их в сторону, но они были нематериальными. Подобно настоящему туману, серые завесы поддавались ее прикосновению и в то же время мешали видеть. Голос сказал: Мы не уверены, что ты готова.

Бренвен раскачивалась, сидя на своем месте перед камином. Треугольник, который образовывали выбранные ею камни, пульсировал светом, который она не видела своим зрением, направленным внутрь, пульсировал в такт с ее качаниями. Она была поглощена процессом, собирая силу, которую она сама не понимала. Она раскачивалась. В ее видении серые завесы раздувались и взвихрялись все быстрее и быстрее.

— Показывайте! — крикнула Бренвен звенящим, повелительным голосом.

Завесы разошлись с резким, разрывающимся звуком. Порыв ветра отнес их в сторону, а за ними была сплошная темнота. И пугающая тишина. Бренвен не увидела своей собственной фигуры в этой черноте, хотя она обычно видела себя в своих видениях. Скорее было похоже на то, что она стоит с краю, наблюдает, вся омытая энергией, которая является ее защитой. Ей нужна была эта защита, потому что в этой Тьме было спрятано бесчисленное множество отвратительных существ, которые так часто отворачивались от Света, что Света в их душах не осталось совсем.

Она увидела, как во Тьме что-то зашевелилось. Гигантское, массивное движение тела ужасающих размеров, в какой-то степени даже неприличного своим грубым напряжением, тела, которое было еще чернее, чем все, что его окружало. Затем появились звуки, дрожащие, невнятные, безумные звуки; и наконец сумасшедший смех, который затем превратился в жуткий вой и растаял.

Ветер, который раздвинул занавеси, подхватил Бренвен, растрепал ее волосы, заполнил уши свистом. Ветер нес ее назад, прочь от края Тьмы. В самом конце она услыхала глубокий, гулкий звук гонга… и снова очутилась в комнате, и на ней был надет красный бархатный халат. Огонь в камине погас, и только угли иногда поблескивали сквозь толстый слой пепла. Перед ней на полу камни лежали рунами вверх, хотя она была уверена, что положила их рунами вниз. Все еще пульсируя энергией, настолько сильной, что она угасала медленнее всех, один камень выделялся среди остальных: это была руна судьбы, и она была перевернута, что означало несчастье.

Бренвен не хотела признаться себе, что поняла это, но она поняла. Очень медленно она собрала камни. Сейчас они были холодными. Непослушными пальцами сложила их назад, в мягкий старый мешочек. Она чувствовала, что ее силы, чувства — все было совершенно исчерпано. Она включила весь свет в комнате и начала пить оставшееся в бокале шампанское, но затем передумала. Она позволила себе задуматься о том, что же она увидела, только после того, как у нее в руке оказалась дымящаяся чашка горячего кофе. В архетипической символике Добра и Зла она увидела Тьму, место, где обитает Зло. В этом не могло быть никакого сомнения. Она хотела узнать о Джейсоне и увидела Тьму; спросила о Джейсоне и увидела Зло.

Бренвен закрыла глаза, устало приняв все это. Она сама навлекла на себя это страшное знание. Камни сопротивлялись, она настаивала, и наконец она Увидела. Увидела что? После того как самые мрачные дни в Лланфарене остались позади, слово «зло» даже не приходило ей в голову. В обычном, ежедневном ходе событий Бренвен не хотела признавать реальность Зла; она предпочитала просто думать — что-то хорошо, а что-то хуже. Но на более глубоком уровне, в том месте ее души, где начинались сны, и символы приобретали свое значение, она знала, что Зло существует. И потому, что она ни минуты не сомневалась в том, что каждая душа свободна выбирать свой собственный путь, она знала, что Джейсон по собственной воле подверг себя опасности, которую она увидела. Эти невнятно бормочущие существа, которые обитали во Тьме, также попали туда под тяжестью своего собственного выбора; то же самое относилось и к громадной, неприлично шевелящейся массе, которая была слишком ужасна, чтобы ее назвать. Они приближались, приближались в поисках Джейсона. Они придут сюда в своих менее отвратительных, человеческих обличьях, но они все равно будут воплощением Зла, существами из Тьмы.

Ониприближались. Возможно, они уже были здесь!

Глава 7

Уилл Трейси в свои двадцать девять лет был одним из ведущих исследователей в «мозговом центре». Он обладал ценным качеством, которого часто не хватало его коллегам по работе — инстинктом. Инстинкт подсказывал ему, когда нужно было исследовать шире, копать глубже. Проекты, которыми он обычно занимался, были связаны с социологическими проблемами. Фонд «Парнас» не имел никакого отношения к шпионажу, криминальной деятельности или политическому шантажу — для исследования подобных проблем существовали другие агентства. Но Уилл сам поставил себе задание в тот день, когда Бренвен объявила ему, что собирается остаться со своим мужем, и его задание завело его очень далеко в сферы деятельности других агентств. Он называл этот проект «Джейсон».

Инстинкт подсказывал Уиллу, что Джейсон Фарадей был преступником самого опасного типа, преступником, для которого цель всегда оправдывала средства, который мог всегда оставаться в рамках закона, но не имел при этом никакой личной морали, преступником, чье высокомерие граничило с эгоманией. Вот что подсказывал ему его инстинкт, и его проект был направлен на подтверждение или опровержение этого. Нужны были реальные доказательства. С единственной целью — представить их Бренвен. Он пользовался своими обычными источниками плюс контактами отца и своими собственными в правительстве и вне его. Он использовал их все и делал это с поспешностью. Время работало не на него. Он чувствовал, как Бренвен с каждым прошедшим днем, каждым часом ускользает все дальше. Вопреки всему он надеялся, что, если сможет заставить ее понять, кем является ее муж, она освободится от этого брака. Он хотел этого ради нее, независимо от того, выйдет она после этого за него замуж или нет.

Собственная работа Уилла страдала, но ему было все равно. Ему было все равно, что в последнее время он выглядит еще более взъерошенным, чем обычно, а глаза покраснели после множества ночей, которые он провел без сна, пытаясь соединить куски, которые не хотели соединяться. Затем в середине января через одного из бывших помощников своего отца он нашел ключевой фрагмент: человека, который согласился поговорить с ним, потому что доверял обещанию Уилла не предавать огласке ничего из того, что тот ему сообщит. Они поговорили, и после этого все части головоломки соединились в единое целое. Это были только слова; Уилл никогда не смог бы представить подобную информацию в суд, но он мог представить ее Бренвен. И сделал это в конце января.

— Уилл! — Он был последним человеком, которого Бренвен ожидала увидеть на пороге дома в Редмунде.

— Привет, — сказал Уилл. — Можно войти?

Как она могла отказать ему? Он казался чуть-чуть ниже, так как слегка ссутулился из-за зимнего ветра, поднял воротник пальто и сунул руки в карманы. Но она колебалась. Если бы он сначала позвонил, она, конечно же, не разрешила бы ему прийти.

— Ну… Джейсона нет дома. И я не совсем одета для приема гостей.

— Я знаю, что его нет, я не стоял бы здесь, если бы он был дома, ты выглядишь прекрасно, и я — не гости. Кроме того, я замерзаю! А теперь можно мне войти?

Бренвен сделала шаг назад.

— Сегодня на улице действительно холодно. У меня разожжен камин в гостиной. Давай я повешу твое пальто.

Они сидели в разных углах кушетки и настороженно глядели друг на друга. Уилл думал, что Бренвен выглядит великолепно в джинсах, которых он никогда раньше на ней не видел, высоких, до щиколотки, мокасинах с бахромой и огромном пушистом желтом свитере. Ее волосы были заплетены в толстую косу, которая лежала у нее на плече, и она ее нервно теребила.

Она удивила его, сказав:

— Я думаю, хорошо, что ты здесь. Мне нужно было тебе позвонить, но я все время откладывала. Есть кое-что, о чем, я думаю, ты должен знать.

— О? — звук застрял у него в горле; она застала его врасплох.

— Уилл, — сказала Бренвен, не отрывая взгляда от его глаз, — я беременна. Я буду рожать ребенка от Джейсона.

— Ч-что ты сказала? — Его лицо посерело. Он чувствовал себя так, как будто враз лишился воздуха.

Ладони Бренвен покрылись холодным потом. Сказать об этом Уиллу оказалось гораздо, гораздо сложнее, чем она предполагала. Ей было больно оттого, что она причинила ему такую боль. Но она продолжала говорить твердо и ясно:

— Я сказала, что у меня будет ребенок. Ребенок Джейсона. Я была у врача, и он подтвердил это.

Уилл отвернулся. Все его надежды были перечеркнуты. Его жизнь только что была разорвана на части. Что он мог сделать? Его голос был похож на хрип.

— Ты хочешь этого ребенка?

Бренвен наклонилась к нему и протянула руку, чтобы дотронуться до него, но затем отдернула. У нее не было больше права прикасаться к нему. Она тихо сказала:

— Да, хочу. Очень.

— Понимаю. — Уилл вытер глаза рукавом. Все, что он приготовился сказать ей, полностью вылетело у него из головы. Он любил Бренвен. Он никогда не верил до конца в ее брак, который казался ему чем-то нереальным. Сейчас он чувствовал себя так, как будто бы она только что предала его в чем-то самом сокровенном. Он даже не мог заставить себя посмотреть на нее.

— Думаю, мне лучше уйти, — пробормотал он, поднялся с кушетки и, не видя ничего перед собой, направился к двери.

Мягкие мокасины Бренвен прошелестели по полу вслед за ним.

— Не уходи! Ты ведь даже еще не сказал мне, зачем пришел!

— Это больше не имеет значения, — сказал Уилл и, спотыкаясь, спустился вниз по ступенькам.

— Уилл… — прошептала Бренвен, глядя на него через стекло в дверях. Он слишком быстро отъехал от дома. «Все в порядке, — подумала она, — все должно произойти именно так».

Бренвен снова увидела Уилла через два месяца. Ее подруга Эллен Кэрью организовала их встречу, не предупредив ее об этом. Увидев в залитой светом комнате высокую мужскую фигуру, Бренвен почувствовала, как ее сердце упало.

Эллен решительно взяла Бренвен за руку и потащила ее вперед, объясняя на ходу:

— Ну же, Бренвен, не расстраивайся так. Да, я устроила эту встречу, но ты поймешь, почему я это сделала, когда услышишь то, что Уилл должен рассказать тебе. И для вас обоих будет гораздо лучше, если вы встретитесь здесь, чем в любом другом месте. — Она усадила Бренвен в кресло и улыбнулась Уиллу. — Не давай ей поссориться с тобой, Уилл Трейси, ты можешь просто обвинить во всем меня. Ладно, детки, мне нужно написать несколько писем в моей комнате, которая совершенно случайно находится в другом крыле дома. Пока!

Уилл встал, когда к нему подошли Бренвен и Эллен, и сейчас он снова сел.

— Как ты себя чувствуешь, Бренвен?

— Хорошо, — сказала она, бросив на него быстрый взгляд. Он был одет в непривычный для него традиционный темно-серый костюм, белую рубашку с шелковым полосатым галстуком. — Ты выглядишь отлично.

Он, в свою очередь, тоже не мог позволить своим глазам слишком долго задержаться на ней.

— Ты, э-э, не очень изменилась. Я хочу сказать…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Это станет заметно через месяц или около того.

Между ними повисла неловкая тишина. Уилл думал о том, как ему стыдно из-за того, что он так сильно хотел, чтобы она потеряла этого ребенка. Бренвен думала о том, также испытывая при этом неопределенное чувство вины, что она солгала ему, когда сказала, что чувствует себя хорошо. Ей нелегко было принять тот факт, что она тяжело переносила беременность. Она не только не прибавила в весе, но и вынуждена была бороться за то, чтобы не потерять его. Еда вызывала у нее отвращение и не хотела задерживаться в организме, и она постоянно чувствовала себя истощенной. Она устало собралась с силами и спросила:

— Если ты хотел увидеть меня, зачем нужно было вовлекать в это дело Эллен?

Уилл пожал плечами.

— Я просто решил перестраховаться. Я знаю, что твой муж уже вернулся, и я не мог приехать к тебе домой — даже если бы ты захотела впустить меня после того, как я ушел в прошлый раз. Я не думал, что ты приедешь в мой дом, но мне очень нужно было повидать тебя. Мне показалось разумным встретиться здесь, поскольку мы оба являемся друзьями Эллен. Я слышал, что вы очень сблизились, и я рад этому. Как уже сказала Эллен, я думаю, ты поймешь, почему мне надо было увидеться с тобой.

Она вопросительно посмотрела на него своими сине-зелеными глазами в обрамлении черных ресниц.

— Я уволился из Фонда, Бренвен. Я уезжаю из Вашингтона. По правде говоря, я уезжаю потому, что не могу вынести мысли о том, что ты родишь ребенка от Джейсона.

Бренвен застыла, ухватившись за ручки кресла.

— Куда ты уезжаешь?

— Туда, куда меня пошлет Госдепартамент. Ты же знаешь, у меня там хорошие связи. Мне помогли устроиться туда на работу. Сейчас, похоже, мне придется отправиться на некоторое время в Ирландию. — Уилл пошевелился в кресле и положил ногу на ногу. Сейчас, когда он уже начал говорить, слова приходили к нему все легче и легче.

— Лишь бы не во Вьетнам, — сказала Бренвен. — Я волновалась насчет этого, учитывая твой возраст и все остальное.

Уилл поднял брови и на какое-то время снова стал похож на прежнего себя.

— Кто, я? Сын сенатора, принц из страны Кентукки? Никогда! Если же говорить серьезно, то до тех пор, пока я буду выполнять работу, которая является важной для правительства в других отношениях, они не призовут меня.

— Я рада, — сказала Бренвен. Она поняла, что сейчас уже может смотреть на него, хотя и чувствовала при этом боль в сердце.

— Я тоже. Как бы то ни было, я получу назначение из Госдепартамента на следующей неделе и потом немедленно уеду. Мне не хотелось уезжать, не повидавшись с тобой перед отъездом.

Бренвен опустила ресницы, чтобы спрятать свои глаза. Она была рада тому, что он хотел увидеть ее, и она была тронута, но боялась сказать об этом.

Уилл продолжал:

— Мне нужно сказать тебе что-то важное. Ради этого я пришел к тебе в тот день, но ты сообщила мне о своей беременности, и я… Я хочу, чтобы ты пообещала, что выслушаешь меня.

Она посмотрела на него:

— Обещаю.

— Спасибо. Дело в том, что меня беспокоит твое замужество и то, что ты собираешься рожать ребенка от Джейсона. Я выяснил о нем кое-что и считаю, что ты должна это знать, несмотря на то, что носишь его ребенка.

Уилл остановился, чтобы посмотреть, как она воспринимает его слова. Он опустит самые отвратительные детали, расскажет ей лишь самое необходимое, чтобы насторожить, предупредить об опасностях, которые могут ожидать ее в будущем. Она, по-видимому, не отгородилась от него, и поэтому он решил продолжать.

— Бренвен, работа Джейсона в Редмунде — это только вывеска, которая позволяет ему находиться рядом с центром сосредоточения власти. А в последнее время она перестала выполнять даже эту роль. Я думаю, к сегодняшнему дню ты уже поняла, что не конгресс и не администрация на самом деле руководит происходящим в этой стране.

— Нет, — сказала она серьезно, — я не знала этого.

— Ну, это правда. Существуют группы могущественных людей, которые действуют за кулисами и обладают невероятным влиянием. Как и во всех других сферах, среди них есть хорошие ребята и плохие ребята. А твой муж очень тесно связан с плохими ребятами. Так тесно, что, возможно, он не сможет расстаться с ними, даже если захочет. Он начинал с другого, но настойчиво двигался в этом направлении в течение многих лет. У него есть определенная репутация, Бренвен. Он заключает сделки для всех и со всеми, если цена достаточно высока. И он делает это не только ради денег, но и из-за потребности властвовать.

— Он говорил мне немного об этом, о заключении сделок.

— Спорю, ты не знаешь о том, что это за сделки?

— Нет, не знаю.

— Так я собираюсь рассказать, потому что думаю, что ты имеешь право на эту информацию. Не беспокойся, я не расскажу об этом больше никому. Я собрал все эти сведения только для тебя и получил ее от людей, которые согласились поговорить со мной, потому что верят: я не буду предавать ее огласке. Тебе я также доверяю, ибо уверен, что ты не зашла настолько далеко в своей потребности сохранять лояльность Джейсону, чтобы сказать ему, что мне известно об этих вещах. Он буквально мог бы убить меня за это и, возможно, так и сделает.

Бренвен поднесла руку к горлу, и ее глаза расширились. Она слушала Уилла, но его слова доносились до нее сквозь усиливающийся звон в ушах.

— О’кей. Джейсон продавал наркотики и покупал оружие, и не однажды, а много раз. Он перепродавал очень ценные краденые вещи. Он распространял ложную информацию, которая разрушила жизни многих людей и, возможно, даже стоила жизни тем людям, которых хотели убрать их противники. Он организовал сбор наемников с целью извлечения прибыли. Есть хорошо обоснованные слухи о том, что он был вовлечен в один из недавних провалившихся заговоров в Южной Америке. А сейчас, Бренвен, я слышал, он занялся чем-то, заставляющим кровь застывать у меня в жилах.

Ее лицо стало мертвенно-бледным, как и костяшки пальцев, которыми она вцепилась в ручки кресла.

— Чем?

Уилл наклонился вперед, упершись локтями в колени. Даже несмотря на то, что они были в комнате одни, он инстинктивно понизил свой голос почти до шепота.

— Есть такая группа людей, чье существование настолько секретно, что никто не отваживается даже произнести ее название. Они настолько могущественны, что считают себя выше любого правительства любой нации. Я знаю, что это звучит бредово — я сам не хотел верить в то, что подобная группа может существовать, когда впервые услышал разговоры об этом. Но если только признать возможность этого, некоторые действительно ужасные события, которые никак нельзя было объяснить по-другому, внезапно начинают приобретать смысл. Эта секретная группа добивается своих целей любыми путями.

Любыми путями, Бренвен. Они уничтожают, они убивают. Я слышал из надежного источника, что Джейсон Фарадей сейчас работает на эту ужасную группу.

— Я… Уилл, ты должен меня извинить. Меня сейчас стошнит.

Бренвен побежала в ближайшую ванную. Обеспокоенный, Уилл последовал за ней, не зная, что еще может сделать. Она захлопнула дверь прямо перед его носом, и ее тут же вырвало в раковину. Он услыхал, как ее выворачивает, и его собственные внутренности сжались, как бы пытаясь проделать то же самое, что и ее.

Бренвен вышла и извинилась.

— Извини.

— Это ты меня извини. — Уилл уверенно обнял ее за плечи и повел назад в комнату. — Я не собирался довести тебя до этого. Я просто хотел предупредить, проинформировать, чтобы ты знала…

Бренвен подняла глаза на Уилла и попыталась улыбнуться.

— Не принимай так близко к сердцу. Это никоим образом не связано ни с тобой, ни с тем, что ты рассказывал. Беременных женщин иногда тошнит, вот и все. Ты закончил?

Уилл кивнул.

— Хорошо. — Она внимательно посмотрела ему в лицо и увидела там только глубокое беспокойство и заботу. — Я уверена, что ты рассказал мне все это только потому, что беспокоишься обо мне. А сейчас ты должен поверить мне: Джейсон эгоцентричен, да, и ему нравится подчинять себе людей и события. Но он никому, насколько я знаю, не причинил вреда. И мне тоже. Если бы ты мог видеть изменения, которые я вижу в нем сейчас, когда он вернулся и узнал о ребенке… Этот ребенок изменит нашу жизнь, Уилл. Он уже это сделал. Мы станем настоящей семьей. И если эта таинственная группа действительно существует и заставляет Джейсона идти неправильным путем… — Бренвен внезапно почувствовала, что по спине у нее пробежал холодок. Она вспомнила свое видение, существа, выбирающиеся из тьмы, идущие за Джейсоном. Она подняла на Уилла умоляющий взгляд. — Разве ты не понимаешь, что я ему нужна? Если то, что ты говоришь, правда, то это значит, что Джейсон находится в опасности, его душа находится в опасности, и я и этот ребенок нужны ему больше чем когда-либо!

Уилл бессильно опустился в свое кресло и устало провел ладонью по лицу и своему высокому лбу. Он не ожидал от нее другой реакции, но тем не менее чувствовал себя побежденным. И еще он ощущал глубокую печаль. Лично он думал, что душа Фарадея уже давным-давно проклята. Он снова посмотрел на Бренвен, которая сидела такая напряженная, бледная и честная. Он прошептал:

— Твой муж — разрушитель, Бренвен. Не дай ему разрушить тебя.

— Не дам. — Ее подбородок слегка вздернулся.

Уилл встал, наклонился и нежно поцеловал ее в щеку.

— Не вставай. Я знаю, как найти выход, и по пути я скажу Эллен, что ухожу. Я не буду преследовать тебя, Бренвен, и искать встреч с тобой, но я хочу, чтобы ты запомнила: я люблю тебя, и я всегда буду любить тебя. Если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, независимо от того, в какой точке земного шара я буду находиться, я приду к тебе. Я буду поддерживать переписку с Эллен, и, если ты захочешь со мной связаться, она сможет сказать тебе, где можно меня найти. До свидания.

— Подожди, Уилл! — Бренвен вскочила с кресла и схватила Уилла за руки. Со слезами на глазах она искала последнего объятия. Оба их тела сначала были негнущимися от напряжения, но потом оно растаяло, и они приникли друг к другу. Она подняла к нему свое лицо, и Уилл поцеловал ее с нежностью, от которой ее сердце готово было разорваться на части.

— Не забудь, — прошептал он, — если я понадоблюсь тебе, приду.

— Я не забуду, — прошептала она в ответ. — До свидания, Уилл. Да хранит тебя Бог.

Глава 8

Было очень, очень важно не проснуться. Почему это было настолько важно, Бренвен не помнила, это было просто очень важно. Поэтому она не открывала глаза, не прислушивалась ни к одному из странных звуков, окружавших ее, не шевелилась. Это тоже было очень важно — не двигаться. Теплая тяжесть могла исчезнуть, если она шевельнется, и поэтому она оставалась неподвижной. Тело неподвижно, ум неподвижен. Спать. Спать.

Джейсону Фарадею пришлось оставить дела незаконченными — он этого не любил. Ему пришлось пройти через все утомительные сложности перерегистрации билета на более ранний рейс, и это ему тоже не понравилось. Затем пришлось проталкиваться в час пик сквозь запруженные машинами улицы, а кондиционер в его «кадиллаке» сломался от перенапряжения, и он сразу почувствовал, что на улице стоит душная летняя жара. По десятибалльной шкале его гнев находился где-то на уровне девяти, когда он вышел из лифта и пошел по коридору. Головы поворачивались в его сторону, и люди уступали ему дорогу, когда он проходил мимо. С трудом подавляемое стремление к насилию окружало его тело в энергетическом поле, которое, казалось, расчищало дорогу перед ним.

Одетая в белый халат медсестра не могла удержаться, чтобы не отпрянуть назад, когда он, навалившись на стойку регистратуры, объявил:

— Я — Джейсон Фарадей. Доктор Натан позвонил мне и настоял, чтобы я срочно приехал сюда.

Медсестра кивнула и потянулась к своему телефону, а Джейсон продолжал швырять в нее слова.

— Где моя жена? Она не могла еще родить, это должно было случиться только через месяц!

Медсестра то смотрела своими обеспокоенными глазами в потемневшее лицо Джейсона, то отводила их, что-то тихо говоря в телефонную трубку. Он потянулся через прилавок и выхватил трубку у нее из рук, когда она уже собиралась положить ее на рычаг.

— Вы разговариваете с Натаном? Дайте мне его! В чем дело, Натан? Я уже здесь, а какого черта вы сюда не идете?

Но на том конце трубку уже повесили. Джейсон метал разъяренные взгляды в медсестру.

Она спокойно взяла у него из рук трубку, хотя чувствовала себя крайне неуютно. Она привыкла справляться с обезумевшими от горя мужьями, но эта ярость испугала ее.

— Я только вызвала доктора Натана, мистер Фарадей, я не разговаривала с ним самим. Если вы присядете там и подождете несколько минут, он скоро появится и все вам объяснит.

Джейсон нахмурился, сжал и разжал кулаки и перенес свой вес с одной ноги на другую. У него не было никакого настроения ждать.

— Где моя жена? — требовательно спросил он.

— Пожалуйста, подождите доктора Натана, — сказала сестра, поднимаясь. — Он хочет сначала поговорить с вами, мистер Фарадей… — Обеспокоенная тем, что Джейсон резко развернулся на пятках и направился вглубь по коридору, медсестра выбежала из-за стойки и побежала за ним, а ее туфли на резиновой подошве поскрипывали на натертом полу. — Мистер Фарадей, вы не сможете увидеть ее, пока не поговорите с доктором!

— К черту, смогу! — пророкотал он.

Интерн, услыхав шум в коридоре, оставил карточки, которые заполнял, и вышел, чтобы вмешаться. Он был высоким молодым человеком с фигурой футболиста, и медсестра бросила на него благодарный взгляд, когда он догнал их и, обойдя Джейсона, встал у него прямо на пути. Он улыбнулся и протянул руку:

— Меня зовут Роджерс. Какие-то проблемы?

— Было бы лучше, если бы их не было, — прорычал Джейсон. Он откровенно проигнорировал руку, которую молодой врач протянул ему, и сунул свои руки глубоко в карманы.

— Это мистер Фарадей, — вмешалась сестра. — Его жена — пациентка доктора Натана. Я вызвала доктора Натана, но мистер Фарадей не хочет подождать.

— Понятно, — сказал Роджерс, лихорадочно думая. Фарадей, пациентка Натана… О Господи! Сегодня у них был с ней тяжелый день. У него пока мало опыта в таких делах, но ему просто необходимо сейчас сделать что-то, чтобы успокоить этого мужа, пока не придет главный врач гинекологического отделения. — Мистер Фарадей, давайте выйдем отсюда, из коридора. Не нужно беспокоить других пациенток.

Джейсону было наплевать на других пациенток, но молодой врач мешал ему пройти вперед и даже постепенно оттеснял его назад. Джейсон позволил себе отступить на несколько шагов.

— Как, вы сказали, вас зовут? — пролаял он.

— Доктор Роджерс.

— Хорошо, Роджерс, поскольку у врача моей жены, очевидно, не хватает ума спуститься сюда после того, как он настоял на том, чтобы я прервал важную деловую командировку, просто на случай какой-то дурацкой перестраховки с его стороны…

— О, это не была перестраховка, — поторопился сказать интерн. — Я знаю, что доктор Натан планировал задержаться в больнице до тех пор, пока вы не приедете, так что он должен спуститься сюда не больше чем через пару минут. Я… э-э… — он сунул руки в карманы своего халата и стоял, покачиваясь с пятки на носок, стараясь выглядеть более расслабленным, непринужденным, — …полагаю, вы знакомы с доктором Натаном.

— Нет, — сказал Джейсон. — Он был врачом моей жены, а не моим.

— О, конечно, но большинство мужей обычно приходят к врачу вместе со своими женами ближе к концу беременности. Знаете, чтобы знать, чего ожидать. — Тихий мелодичный звук возвестил о прибытии лифта. На лице молодого врача явно выразилось облегчение. — А вот и он.

Джейсон резко обернулся. Конечно, к этому времени он уже понял, что произошло что-то серьезное. Его гнев не уменьшился. Если Бренвен сделала какую-нибудь глупость, которая подвергла опасности его ребенка… Его мысли были убийственными. Держа руки в карманах, он постоянно сжимал и разжимал кулаки.

Доктор Чарльз Натан был мягким, приятным мужчиной среднего роста, лысым, если не считать полоски темных коротких волос, охватывавшей его голову сзади между висками, в очках в тонкой стальной оправе, худым, как гончая. Сестра перехватила его, как только он вышел из лифта, и быстро объяснила ситуацию.

Сочувствие, которое доктор Натан испытывал к этому мужу, тут же испарилось, как только он ощутил поток разъяренной энергии, исходившей от него. Тем не менее он улыбнулся и приветственно протянул руку.

— Джейсон Фарадей? Меня зовут доктор Натан.

Джейсон что-то проворчал и снизошел до пожатия протянутой ему руки.

— Обычно я предпочитаю разговаривать в своем собственном кабинете, но, поскольку вы проявляете такое нетерпение, мы можем присесть и поговорить здесь, в холле для посетителей.

В холле для посетителей никого не было; дневные часы посещения закончились, а вечерние не начнутся до тех пор, пока пациентки не пообедают. Однако Бренвен Фарадей в этот день обедать не будет.

— Хорошо, — зловеще пробормотал Джейсон, — давайте приступим к делу. Если моя жена не родила ребенка преждевременно, то что, черт подери, могло казаться вам достаточно важным, чтобы оторвать меня от моих дел?

— Мистер Фарадей, я думаю, вам никто еще ничего не сообщил о ребенке. — Терпеливые, близорукие голубые глаза Натана прищурились за стеклами очков. — Но возможно, я ошибаюсь?

Джейсон покачал своей большой головой. Он чувствовал, как кровь начинает пульсировать у него в венах. Плохой знак.

— Эта сестра за стойкой — если бы моя жена родила ребенка, она сказала бы мне об этом сразу же. Продолжайте!

Доктор Чарльз Натан не мог понять, как ему себя вести с этим странным типом. Его собственное сердце переполнялось состраданием, когда он думал о том, что пришлось перенести Бренвен, но сможет ли Джейсон прочувствовать это?

— Мистер Фарадей, ваша жена Бренвен находится в данный момент под наркозом, и ее жизненные показатели постоянно контролируются. Мы перелили ей восемь единиц крови. С ней будет все в порядке, но по количеству крови, которое нам пришлось ей перелить, вы можете понять, что какое-то время мы думали, что нам не удастся ее спасти. Именно поэтому я попросил вас приехать.

Кровь? Собственная кровь Джейсона протискивалась сквозь сосуды в его мозгу со скрежетом, похожим на звук тормозов тяжело груженного поезда. Именно так: его гнев зашкалил за десятибалльную отметку. Он больше не контролировал себя. Он схватил доктора Натана за отвороты его белого халата.

— Мой ребенок? Что случилось с моим сыном?

— Ребенок родился мертвым.

Доктор моргнул, когда багровое от гнева лицо Джейсона приблизилось к его лицу. Его сочувствие растаяло и быстро сменилось страхом. Глаза этого человека были глазами безумца. Доктор Натан боялся, что с ним случится припадок, но он продолжал. Он построил всю свою практику на том, что всегда находил общий язык с пациентами, и эту привычку оказалось невозможным изменить.

— Вы правы, родился мальчик, приблизительно тридцатитрехнедельного возраста. После изъятия плаценты осложнения…

— Нет! — проревел Джейсон. — Нет! — Он вытащил доктора из кресла и затряс его, держа за отвороты халата.

— Пожалуйста, мистер Фарадей!

— Где он? Где мой сын? Я хочу видеть своего сына!

— Мистер Фарадей, пожалуйста, поверьте мне, вы вовсе не хотите увидеть своего сына. Ребенок родился мертвым.

— Где он?

Джейсон отпустил доктора так резко, что тот едва не упал. Джейсон выглядел так, как будто был готов разметать по камню всю больницу в поисках сына, в смерть которого не верил. Он сделал несколько шагов и затоптался на месте, смешавшись, не зная, откуда ему начать свои поиски. Он снова повернулся к доктору и проревел:

— Ты, сволочь, скажи мне, где я могу найти своего сына!

Доктор Натан мужественно пытался обращаться с Джейсоном Фарадеем так же, как со всеми убитыми горем родителями. Его тихий голос звучал разительным контрастом реву Джейсона.

— Сейчас мы не должны говорить об этом. Вы и ваша жена сможете вместе принять решение о том, что делать с телом ребенка через пару дней, когда ей станет лучше, и она сможет справиться с этим. Сейчас вы должны думать о ней. Вы не дали мне рассказать все до конца. Нам пришлось удалить ей матку, мистер Фарадей. Это был единственный способ остановить кровотечение, спасти ей жизнь. Она еще не знает, что больше не сможет рожать детей. Я скажу ей об этом, когда она очнется от наркоза, или, если вы предпочитаете, вы… можете… рассказать… — Слова доктора Натана застряли у него в горле, когда он увидел странный свет в глазах Джейсона.

Две медсестры, сидевшие за стойкой регистратуры, посмотрели вверх, ощутив повисшее в воздухе напряжение. Интерн, который втайне прислушивался к разговору, почувствовал, что его тело среагировало на возможную угрозу применения насилия прежде, чем сознание отметило его. Он придвинулся ближе к главврачу.

Голос Джейсона был низким, угрожающим. Он шаг за шагом приближался к доктору Натану.

— Вбейте себе это в голову, доктор. Она не играет роли. Только ребенок имеет для меня значение. И я не собираюсь повторять свой вопрос еще раз. Где мой сын?

Натан конвульсивно сглотнул.

— Тело ребенка находится в больничном морге.

Что-то внутри у Джейсона хрустнуло, что-то в его сознании и в его душе. Он уступил этому ощущению и услышал нечто похожее на удар наверху или внизу, а затем — рев в своем мозгу. Морг, мертвым… Он наконец осознал подлинное значение этих слов. Его ярость была беспредельна. Несмотря на свою представительность, он с быстротой молнии бросился к доктору Натану и сжал руками его горло.

— Ты сделал это, ты убил моего ребенка! — Он сжал руки. — Своей некомпетентностью. И она сделала это. — Он сжал руки еще сильнее. — Она убила моего ребенка в своем чреве! Именно поэтому ее постоянно тошнило, она хотела, чтобы он умер!

— Отпустите его! — закричал молодой Роджерс. Он не мог поверить в то, что происходило прямо у него на глазах. — Вы душите его! Вы же убьете его, ради Христа! — Он вцепился в запястья и руки Джейсона, но безрезультатно.

— Вы… не… сможете… сделать… это… со… мной. — Джейсон выдавливал слова сквозь плотно сжатые зубы и сжимал ладони все сильнее и сильнее.

Медсестра, которая наконец-то поняла, что происходящее выходит за рамки обычного, очень осторожно подняла телефонную трубку и вызвала службу безопасности.

— О’кей, парень, ты сам напросился, — сказал Роджерс, когда Джейсон не стал разжимать пальцы. На голову выше его и имея более длинные руки, он зашел Джейсону за спину, борцовским приемом схватил его за голову и прижал пальцами его височные артерии.

Внезапная боль в голове ошеломила Джейсона и частично снова привела в чувство. Его ладони рефлекторно разжались, и доктор Натан, закашлявшись, отшатнулся от него и в изнеможении упал на кушетку. Только после этого Роджерс отпустил Джейсона. Обратившись к доктору Натану, он сказал:

— Вы хотите выдвинуть обвинение против этого человека, доктор?

Доктор Натан не мог ничего выговорить. Он потер горло и покачал головой.

Джейсон продолжал стоять на месте, сжимая и разжимая кулаки, тяжело дыша, и его глаза все еще светились странным светом.

Двое охранников из больничной службы безопасности, одетые в темно-синие пиджаки и серые брюки, вышли энергичной походкой из лифта. Роджерс сказал им:

— Выпроводите мистера Фарадея из больницы и скажите, чтобы он не приходил сюда в ближайшее время!

Бренвен пошевелилась в своей больничной постели. Она начала качать из стороны в сторону головой, лежащей на подушке. Ей снился сон. Плохой сон. Она услышала голос Джейсона, и он был разъярен. Так тяжело, так тяжело было сопротивляться его гневу, вести себя так, будто бы она не боялась, делать вид, что ей все равно… Так тяжело. Но голос растаял, и сон растаял. Было очень важно спать. Она спала.

Доктор Чарльз Натан, разговаривая хриплым шепотом, проводил короткое совещание с интерном и дежурной медсестрой.

— Я хочу, чтобы сегодня ночью на этом этаже дежурил охранник. Если этот человек придет снова, его не следует даже выпускать из лифта. Я не хочу, чтобы он оказался поблизости от своей жены, прежде чем она совершенно выздоровеет.

Две головы торжественно кивнули в знак согласия.

— Боже мой, — прохрипел доктор Натан, — морг! Вы ведь не думаете, что он отправился туда, правда? Доктор Роджерс, проследите за этим. Спуститесь вниз и убедитесь в том, что он не попытался вынести оттуда тело этого несчастного младенца. Расскажите им о том, что произошло.

Интерн вскочил на ноги. Прежде чем отправиться выполнять данное ему поручение, он сказал:

— Доктор Натан, я не знаю, что мы сможем с этим сделать, но не думаю, что мистер Фарадей внезапно обезумел от горя. Я считаю, что этот человек — сумасшедший!

Старший из двух дежурных охранников был отставным полицейским. Он уже видел взгляд, подобный тому, что заметил в глазах этого человека, чувствовал подобную едва сдерживаемую жажду насилия раньше — в людях, которые совершали убийство, а затем заявляли о временной потере рассудка. Если бы он был сейчас участковым полицейским, он бы арестовал этого человека хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что он проведет эту ночь под замком. Лучшее, что он мог сделать в данный момент — это слегка нарушить правила и не просто вывести этого человека за двери, но и проводить до самого автомобиля. Его младший партнер выглядел очень удивленным, но протестовать не стал. Они вдвоем усадили Джейсона Фарадея в «кадиллак», захлопнули за ним дверцу и смотрели вслед, пока автомобиль не скрылся из глаз.

Кровь гулко билась в мозгу у Джейсона, но его ум был сверхъестественно четким и ясным, а руки дрожали от желания закончить начатое.

«Я должен убить его, — думал Джейсон, — я мог бы убить его, если бы мы были в каком-нибудь другом месте, если бы мы были одни!» Иногда Джейсон нанимал для других наемных убийц, самых лучших. Они получали за свою работу огромные суммы и никогда не попадались. Это, конечно же, было самое главное — не попасться. Убить доктора прямо там, в больнице, было бы глупостью даже по одной этой причине.

Джейсон помнил все, что сказал доктор Чарльз Натан — каждое слово, каждый жест, каждый оттенок. Он все еще придерживался этого иррационального мнения: доктор из-за своей некомпетентности дал его драгоценному ребенку умереть. Может быть, если бы доктор дал умереть также и Бренвен, то его можно было бы оставить в живых. Но он спас ее. Он следил за Бренвен в течение всей ее беременности, и после этого он спас ее вместо того, чтобы бороться за ребенка. Это было неправильно, совершенно неправильно. Этот ребенок стал бы началом династии! И Джейсон стал бы Богом для него; мальчик обожал бы своего папочку. Джейсон считал себя достойным обожания, и сейчас еще больше, чем раньше. Сейчас, когда он работал на международную группу людей, которые действовали на уровне столь могущественном, что все они были подобны богам… Не так, как его собственный отец, который был пустым местом, ничем, огромным разочарованием. Джейсон воспитал бы мальчика по своему собственному образу и подобию, оставил бы своего ребенка, своего наследника, как знак величия его отца на земле. Но сейчас всему этому не суждено было свершиться, и все из-за Бренвен и доктора Чарльза Натана. Они дали его ребенку умереть, поэтому теперь им тоже придется умереть. Это была высшая справедливость. Законы существовали для других людей, а не для Джейсона Фарадея.

Джейсон бесцельно час за часом ездил на машине, и в конце концов его гнев остыл, и он поехал в направлении дома. Он понял, что проголодался, и остановился в придорожном кафе, чтобы прихватить с собой порцию жареной курицы. Да, если бы он убил доктора Чарльза Натана сам, то, возможно, его бы поймали. С этой идеей надо расстаться, это не его сфера. Для этого есть другие, и всегда можно что-нибудь устроить. А что касается Бренвен… ей было бы лучше умереть там, в больнице. Может, она еще и умрет. Это для нее лучший выход.

Глубокой ночью Джейсон Фарадей проснулся весь в поту, дрожа от одного из своих ночных кошмаров. Он потянулся к жене, но ее не было рядом с ним, и на какое-то мгновение он смешался, не понимая, где находится. Но затем вспомнил все. Его ярость снова вернулась к нему. Он проревел:

— Мой сын!

Он глубоко ощущал свою утрату, чувствовал себя так, будто ему причинили непоправимое зло. Охваченный паникой, Джейсон включил свет. Пустое место Бренвен на кровати смеялось над ним. Он сорвал с ее постели простыни, схватил подушку и бил ею о спинку кровати до тех пор, пока из нее не полетели перья. Его глаза невыносимо жгло, а звук собственного тяжелого дыхания болезненным шумом отзывался в голове. Он почти ощущал торжество и ликование, его несло на гребне неистового гнева, и почти обезумевшая память переключилась на одно из недавних воспоминаний. Туда, где его окружала сила, которая была даже больше, чем этот его всепоглощающий гнев. Дыхание Джейсона замедлилось, глаза уставились в одну точку, как в трансе, и он начал вспоминать: большая комната, потолок и углы которой находились в тени, а в центре комнаты, на стульях, похожих на троны, сидят кружком люди в странных костюмах — длинные, серые, с металлическим отблеском балахоны с капюшонами, под которыми спрятаны их лица. И он сам в центре, чувствующий себя неприятно уязвимым, потому что был обнаженным под гораздо более простым балахоном и у него не было капюшона, под которым он мог бы спрятаться. Сначала он подумал, что каким-то образом совершил глупую ошибку, что эта группа — ради которой он три месяца выворачивался наизнанку — была не более чем какой-то смешной культ. Он поехал в Европу и организовал «исчезновение» торговца бриллиантами в процессе разорения слишком либерального управляющего одной из южноафриканских алмазных шахт. И эта шайка клоунов была его вознаграждением? Предполагалось, что он будет взволнован этим? И не только взволнован, но и должен будет поклясться в своей преданности?

Он хотел рассмеяться в их невидимые лица, но не смог; хотел развернуться и уйти, но тоже не смог; хотел вежливо поблагодарить, но слова не подчинялись ему. Вместо этого Джейсон почувствовал, что какая-то невидимая сила притягивает его в центр этого круга, хотя никто из них не шевельнул даже пальцем, и услышал, как он автоматически, не задумываясь, отвечает на их вопросы, как будто бы они обладали возможностью извлекать слова прямо из его сознания. Скоро, очень скоро Джейсон решил, что они вовсе не являются кучкой шутов, и он был рад тому, что они подчинили себе его ноги и контролировали его язык, потому что они на самом деле польстили ему!

Да, они похвалили его работу и затем продемонстрировали свою силу. Когда они собирали свою силу или генерировали ее — или что они там с ней делали — Джейсон почувствовал, что она похожа на поднимающуюся волну знакомого ему гнева. Только в тысячу, тысячу раз сильнее. Они обладали властью над жизнью и смертью: слуга ввел в комнату небольшую белую лошадку, изящное животное с грациозным изгибом шеи и блестящими глазами, и привязал ее к железному кольцу, которое служило ручкой двери. От людей, сидевших вокруг Джейсона, немо стоявшего в центре, потому что ему было некуда идти, доносился глухой стук создаваемой ими энергии. В комнате стало одновременно теплее и темнее; лошадь начала бить копытом и метаться, а затем стала пятиться назад. Сидевшие в кругу одновременно поднялись на ноги, и их вибрирующая мощь, как черное дрожащее облако, поднялась вместе с ними. Волосы Джейсона потрескивали, как от статического электричества; короткие волоски на руках и ногах стояли дыбом, а голова почти нестерпимо болела. До сегодняшнего дня он так и не понял, услышал ли он на самом деле или просто почувствовал сознанием единственное слово: умри.

Оно было брошено из круга, и вместе с ним устремилась вся сила их ужасной власти; Джейсону показалось, что его голова просто отрывается от шеи, когда темная сила обрушилась на обреченное животное. Лошадь издала ужасный, режущий слух вопль, поднялась на задних ногах и забила передними копытами по воздуху, а затем ее ноги резко подогнулись. Она упала на колени, голова свесилась вниз. Последний вздох вырвался из ее груди со звуком, похожим на тот, с которым воздух выходит из сжатых мехов. Белое тело медленно-медленно повалилась набок. Лошадь была мертва. И они добились этого, даже не шевельнув пальцем — их руки, спрятанные в длинных рукавах их странных балахонов, были сложены на груди. И Джейсон вовсе не был испуган их демонстрацией собственной силы, он скорее был воодушевлен. Он ощущал родственную связь между их силой и тем внутренним гневом, который горел в нем на протяжении всей его жизни. Он охотно поклялся им в своей преданности и узнал название группы, название, которое он никогда не должен был произносить вслух: «Когносченти».

Однако ему было обидно, что «Когносченти» сделали его всего лишь своим агентом, а не одним из них. Они убили лошадь, чтобы показать, что они могут сотворить с ним, если захотят. Снова он стал всего лишь наемником, предназначенным для выполнения грязной работы. Тем не менее он поклялся яростью, которая постоянно горела в его груди, что однажды он овладеет силой и тайнами «Когносченти». Он не останется до конца своей жизни всего лишь наемником, о нет! Он ударил кулаком по колену и очнулся, вышел из транса и тут же почувствовал, что весь покрылся потом, дрожит и ужасно хочет пить.

Остаток ночи Джейсон провел, бродя из комнаты в комнату, поглощая виски, то ощущая тоску по Бренвен, то чувствуя ненависть к ней. Когда к нему приходило болезненное ощущение потерянности при мысли о жизни без Бренвен, он тут же топил его в виски. К утру он уже убедил себя в том, что его любовь к Бренвен так же мертва, как и их несчастный ребенок. Ей тоже придется умереть, но ее смерть будет особой, она потребует самого тонкого планирования…

Эллен Кэрью стояла рядом с доктором Натаном в больничной палате Бренвен. Доктор Натан, зная об их дружбе, вызвал ее. Она прошептала:

— Она в коме?

— Нет, — ответил врач, — она спит. Мы прекратили давать ей снотворное тридцать шесть часов назад, но она продолжает спать. Все ее жизненные проявления являются нормальными и стабильными, поэтому мы убрали мониторы. Она просто не хочет просыпаться! Медсестры в недоумении. Я тоже. Она реагирует на болезненные стимулы — знаете, вроде укола — соответствующими рефлексами, но, вместо того чтобы проснуться, засыпает еще глубже.

— Может быть, она еще просто не готова столкнуться лицом к лицу с тем, с чем ей придется столкнуться, когда она проснется? Я хочу сказать, — предположила Эллен, — что она знает о том, что ребенок родился мертвым, и, должно быть, помнит хотя бы часть того, что произошло позднее.

Врач торопливо поднес палец к губам и покачал головой.

— Это только предположение. По правде говоря, я сам более или менее придерживаюсь мысли, что этот сон, возможно, каким-то образом исцеляет ее сознание так же, как покой и антибиотики исцеляют тело. С другой стороны, слишком длительный сон может быть признаком депрессии. В данном случае сон слишком затянулся. Ей необходимо нормальное, а не внутривенное питание и немного физических упражнений. Я не хочу будить ее насильно. Я предпочел бы, чтобы она проснулась по своей собственной воле. Именно поэтому я и вызвал вас, миссис Кэрью. Посидите рядом с ней, поговорите, подержите ее за руку. Возможно, онапроснется.

— Конечно, я попробую, — усиленно закивала головой Эллен.

Через час доктор Натан вернулся. Кудрявая блондинка сидела на краю больничной постели, жизнерадостно болтая; она была настолько маленькой, что ее ноги не доставали до пола, и она качала ими взад-вперед, словно ребенок. Но ее глаза, когда она увидала его в дверях и замолчала, были печальными. Она покачала головой.

Бренвен Фарадей глубоко спала.

Эллен присоединилась к доктору Натану в коридоре.

— Она шевельнула головой, и где-то около минуты она действительно крепко держала меня за руку, но и только. Знаете, мне кажется, что я просто не знаю ее достаточно хорошо, чтобы догадаться, какие ключевые слова ей сказать. Мы с Бренвен стали хорошими друзьями, но познакомились всего несколько месяцев назад. Доктор Натан, хоть я и не люблю этого человека всей душой, но это кажется мне очевидным решением. Как насчет ее мужа, Джейсона Фарадея? Почему он не здесь, не с ней?

Рука Чарльза Натана невольно потянулась к горлу. Он поймал себя на этом и сунул руку в карман своего халата.

— Э-э, это довольно неприятная история. Он… э-э… несколько обезумел здесь, и мы не можем позволить ему входить в больницу.

Глаза Эллен расширились. С удивительной властностью, которая появлялась у нее, когда она сама этого хотела, она взяла врача за руку.

— Я думаю, вам лучше рассказать мне об этом. Меня — скорее всего — можно назвать защитником, который, вероятно, может понадобиться этой молодой женщине, и я думаю, что должна знать все. Где ваш кабинет?

Когда история была завершена, Эллен долго в задумчивости молчала. Наконец она промолвила:

— Когда Бренвен сможет справиться с этим, или вы, или я должны рассказать ей о поведении Джейсона.

— Я согласен с вами.

— Я сделаю это, — решила Эллен. В ее голубых глазах сверкала готовность к деятельности. — Вы просто заботьтесь о состоянии здоровья Бренвен, а я позабочусь обо всем остальном.

— Я чрезвычайно вам благодарен, — сказал доктор Натан, который действительно испытывал это чувство, — у меня просто гора свалилась с плеч. Спасибо.

— Никаких проблем. У меня возникла идея, как разбудить ее. По правде говоря, для этих целей подходят двое людей, но один из них сейчас находится слишком далеко, и он не сможет вовремя добраться сюда. Вы даете мне разрешение привести сюда еще одного посетителя?

Чарльз Натан улыбнулся своей очень приятной улыбкой.

— Миссис Кэрью, если это поможет разбудить Бренвен Фарадей, вы можете привести сюда хоть целую армию!

— Замечательно! — сказал Гарри Рейвенскрофт. — Уберите уродливое больничное окружение и дайте ей вместо этого хрустальный гроб, и Бренвен можно будет принять за спящую Белоснежку. Ее кожа была такой же белой, волосы такими же черными, а сон — таким же глубоким, как у нее.

— Оставьте меня с ней наедине, — сказал он Эллен. Она кивнула и вышла из комнаты.

Гарри стоял у постели Бренвен, изучая ее изящное лицо, на котором не отражалось никаких эмоций. Но что это? Он наклонился низко над ней, чтобы рассмотреть получше. Это был материальный знак тех мучительных изменений, через которые ей пришлось пройти, подумал Гарри, знак, который придется нести теперь до конца своих дней: над правым виском в волосах Бренвен образовалась седая прядь шириной около дюйма. У корней волосы этой пряди уже потеряли свою пигментацию. Гарри слышал о людях, которые полностью седели за ночь в результате полученного ими шока или очень большого стресса, но он впервые увидел подобное явление своими глазами. Ему показалось это необыкновенно значительным — на теле отражались удары, нанесенные духу.

Духу. Да. Именно туда ему предстоит отправиться, чтобы найти Бренвен. Ее тело спало в больничной постели, но ее истинная духовная сущность скрывалась совершенно в другом месте. И именно поэтому, конечно же, никто не мог разбудить ее. Удастся ли ему? Возможно. Со своим изможденным лицом и угловатой фигурой Гарри Рейвенскрофт вовсе не был прекрасным принцем, способным поцелуем разбудить принцессу, но он обладал другими способностями. Он решил попытаться.

Гарри подвинул стул ближе к кровати, сел на него, выпрямившись, поставил ноги устойчиво на пол, положил руки на колени и начал глубоко дышать. Он убедил Эллен в том, что она не должна никого впускать в комнату, так как он собирался разбудить Бренвен с помощью того, что Эллен, добродушно посмеиваясь над ним, называла «мистической чепухой». Эллен могла подшучивать над ним, но он знал, что может положиться на нее — она предотвратит любое вмешательство, которое может оказаться не только пугающим, но и исключительно опасным.

Дыхание Гарри замедлилось. Его лицо расслабилось, и морщины разгладились. Он сфокусировал свое могущественное сознание, и в нем вспыхнул огонь, светящийся в окружавшей его темноте, он стал этим лучом света. Сначала светом огромного маяка, прокладывающим путь сквозь ночь, через темные воды. Все дальше и дальше, и дальше поверх темных вод.

Над темными волнами пронесся и Гарри, направляясь к высоким стенам лабиринта Безвременья. Его луч света превратился в одинокий язык пламени, а затем стал факелом, который он нес в своей руке. Стенами лабиринта были деревья, очень старые, громадные дубы. Их узловатые стволы стояли так близко друг к другу, что ветви, переплетаясь, образовывали живую арку над головой. Этот лес был похож на лабиринт, у которого, казалось, не было ни начала, ни конца; но Гарри знал этот лес. Он высоко поднял свой факел над головой и уверенно пошел вперед.

В центре леса находилась поляна; в центре поляны — холм; у подножия холма — ворота; за воротами — спускающийся вниз коридор, сложенный из каменных глыб. В конце коридора находилась комната — место ритуала, где спит Посвященный, ожидая своего нового рождения. В этой комнате Гарри и нашел Бренвен. Одетая в поблекший шерстяной балахон, она лежала, свернувшись, у подножия Стоящего Камня, который поднимался сквозь курган вверх. Сквозь отверстие в крыше лился лунный свет, омывая камень и лежащую внизу женщину неземным сиянием. По сравнению с этим сиянием свет факела Гарри казался чрезвычайно бледным.

Он обратился к ней на старом языке. Вставай, сказал он, я пришел за тобой.

Женщина, которая и была Бренвен, свернулась в ответ еще плотнее, прижалась к подножию Стоящего Камня, охватила руками голову, так что широкие рукава балахона полностью закрыли лицо.

Жизнь зовет, настаивал Гарри, продолжая говорить на древнем языке. Пора. Ты должна вернуться вместе со мной.

Медленно, с большой неохотой она открыла свое лицо. Встала на колени и посмотрела вверх на камень. Затем вытянула вверх руки и открыла ладони, как бы стараясь впитать в себя силу лунного света. Наконец она встала на ноги, мягкие складки шерстяного балахона закружились вокруг нее, и она повернулась к нему. Огромные печальные глаза, казалось, поглотили все лицо. В волосах была прядь седых волос шириной около дюйма.

Ворон — это странный предвестник жизни, сказала Бренвен на старинном языке. Но она пошла вместе с ним.

Лежа на кровати в больничной палате, Бренвен открыла глаза. Она сказала:

— Я думаю, ты заставил меня вернуться слишком рано, Гарри Рейвенскрофт.

Гарри потянулся и улыбнулся. Он потер руки, молча поздравляя себя с достигнутым. Он сделал это, он нашел ее и вернул к жизни!

— Твой доктор беспокоится о здоровье твоего тела, моя дорогая.

Она устремила на него глаза, такие же огромные и печальные, какими они казались в древней комнате.

— Мое тело пережило бы все это, и ты об этом знаешь, — сказала она с обвиняющими нотками в голосе. — Зато остальная часть меня еще не окрепла настолько, чтобы справиться с… с этой жизнью. Почему ты не оставил меня в покое?

Гарри поднялся и встал рядом с ее кроватью.

— Потому что, если бы ты не проснулась сама, они бы силой вернули тебя в твое тело с помощью химии или даже, быть может, с помощью электрошока. Гораздо лучше было сделать это так, как сделал я.

Бренвен смогла холодно улыбнуться в знак согласия.

— Да, думаю, что да. Я находилась в самом безопасном месте, какое только могла найти, и тем не менее ты разыскал меня. Я поздравляю тебя, но не жди благодарности.

В течение нескольких следующих дней Бренвен уже стала нормально есть и ходить, и ее тело начало укрепляться, но она практически не разговаривала и никогда не улыбалась. Она приняла все, что сказал ей доктор Натан, без слез и без всякого протеста. Подписала все бумаги по поводу кремации мертворожденного ребенка и не стала интересоваться тем, как администрация больницы собирается получить подпись Джейсона. Она вообще не задавала вопросов о Джейсоне Фарадее; когда Эллен Кэрью рассказала ей о поведении Джейсона в больнице и о распоряжении администрации не допускать его сюда, Бренвен сказала только:

— Я не удивлена.

Ее психическое самообладание было полным, но физическое выздоровление шло медленно, и прядь волос у правого виска стала седой от корней до кончиков.

Как-то поздно ночью, возвращаясь в три часа ночи после родов, доктор Чарльз Натан погиб в своем автомобиле, который врезался в бетонную опору пешеходного моста. Говорили, что он, должно быть, очень устал и заснул за рулем.

Джейсон в сопровождении своего адвоката пришел встретиться со своей женой. Он взял его с собой на случай, если кто-либо попытается помешать этой встрече даже несмотря на то, что время действия распоряжения администрации о недопуске его в больницу истекло. Однако никто не проявил к нему ни малейшего интереса. Джейсон считал, что Бренвен чувствует себя достаточно хорошо, чтобы оставить больницу — ну, если не сразу же, то в скором времени, и он намеревался забрать ее домой. Она была его женой и, естественно, должна находиться дома. Это был первый шаг. Что будет потом, он еще не успел запланировать, так как был слишком занят розысками подходящего профессионала и устройством «несчастного случая» с доктором Натаном. Сделать все это за такой короткий промежуток времени было совсем не легко, а тем более — организовать все так безупречно. Ни малейшего подозрения, ни намека на сомнение, никакой опасности вообще быть пойманным!

Изменения во внешности Бренвен потрясли его. Неожиданная седина, глаза, кажущиеся огромными на лице, настолько худом, что на нем были видны только скулы. Ее отказ отправиться домой вместе с ним потряс его еще сильнее. Она отказалась так мягко, что Джейсон даже не заподозрил, что за всем этим стоит несгибаемая воля. Она еще недостаточно поправилась, чтобы находиться в одиночестве, сказала она. Она не хочет быть ему обузой, особенно притом, что дела, вероятнее всего, будут отрывать часто его из дома на несколько дней; она не может допустить, чтобы он отставил в сторону все свои занятия и сидел дома вместе с ней, да он и вряд ли сможет сделать это, не так ли? Конечно, нет, согласился он. Поэтому она договорилась о том, чтобы пожить у подруги до тех пор, пока не сможет жить самостоятельно. У какой подруги? Ну как же, у Эллен Кэрью.

Джейсон ушел из больницы вполне удовлетворенным. Это была хорошая временная договоренность, которая позволяла ему заняться более тщательным планированием того, что он собирался сделать с Бренвен, а также давала возможность свободно удовлетворять свои вкусы и прихоти, которые день ото дня становились все более дорогостоящими и изощренными. Машина Бренвен осталась у него в гараже, и он вряд ли заметил, когда исчезли все ее книги и кое-что из одежды. Джейсон не понимал, что в своем печальном одиночестве, в своем путешествии в глубины своей души Бренвен наконец увидела его таким, каким он был в действительности… и более того — таким, каким станет. Он не знал, что в своем молчании она укрепляла свою волю, чтобы наконец порвать связи — настоящие и идущие из прошлых веков, — которые связывали ее с ним. И он также не догадывался, что поместье Эллен Кэрью оборудовано такой отличной системой безопасности и так великолепно охраняется, что когда он решит направить свои действия против Бренвен, то даже не сможет приблизиться к ней.

Партнер покойного доктора Натана доктор Джон Хэллидей не был удовлетворен темпами выздоровления миссис Фарадей. Она была анемичной, слишком худой, и, по его мнению, слишком подавленной, гораздо сильнее, чем следовало бы. Он перевел Бренвен в отделение выздоравливающих и назначил ей консультацию психиатра. Эллен Кэрью, которая не понимала необычной молчаливости Бренвен, одобрила это решение. Только Гарри Рейвенскрофт понимал, что в своем молчании она завершала то внутреннее путешествие, от которого он так рано ее оторвал; она залечивала свою душу. В какой-то степени психиатр, который осматривал Бренвен, также понял это, хотя и описал сам процесс не теми словами, которыми его описал Гарри. Психиатр заключил, что миссис Фарадей вовсе не была непропорционально угнетена. Он сказал, что отстранение от действительности является для нее механизмом, который помогает ей справиться с прошедшим, и это отстранение не является настолько сильным, чтобы его можно было назвать нездоровым. Он рекомендовал врачам заставить ее полноценно питаться, дышать свежим воздухом и заниматься упражнениями, а во всем остальном оставить в покое.

Бренвен провела в отделении для выздоравливающих две недели после десяти дней, которые она провела в гинекологии. В течение этих двух недель и приехал Уилл Трейси.

Отделение для выздоравливающих находилось в одном из самых старых зданий больницы, и в нем была небольшая столовая со старомодными французскими окнами, которые открывались во внутренний дворик, где росли цветы и деревья. Пациентов поощряли проводить время на свежем воздухе и на солнце. Бренвен сидела в патио, одетая в длинный халат из тонкого хлопка, который ей купила Эллен. Халат выглядел несколько легкомысленно, сама Бренвен никогда не выбрала бы такой. На белом фоне были разбросаны небольшие розовые бутоны, горловина и рукава отделаны узкими рюшами, а низ — достаточно широкой оборкой. Вместе с халатом Эллен принесла также розовые шлепанцы из мягкой испанской кожи. Как обычно, Эллен сделала очень мудрый выбор. Розовые цветы на халате подчеркивали румянец на лице Бренвен, который с каждым днем, проведенным на солнце и свежем воздухе, становился все заметнее; рюши и оборки смягчали худобу; нежное прикосновение к телу тонкого хлопка и мягкой кожи постепенно пробуждали к жизни физическую чувствительность. Санитарка помогла ей вымыть волосы и расчесала их, и сейчас она сидела на солнце, разбросав пряди по плечам, чтобы они скорее высохли. Седина вызвала много комментариев у медсестер и санитарок в отделении для выздоравливающих. Они не знали, как недавно и после какой травмы появилась эта прядь, и постоянно восклицали, как это необычно и как удивительно то, что она является натуральной, а не специально обесцвеченной! В конце концов эти восклицания заставили Бренвен улыбнуться. Сейчас она сидела в шезлонге на солнце и закрыла глаза, наслаждаясь ощущением тепла на коже.

Впервые за много дней ее телу было хорошо, и она была рада тому, что была жива.

Мудрая Эллен Кэрью вызвала также Уилла.

Он примчался со своей работы в Дублине с максимальной скоростью, которую позволяли ему развить различные виды транспорта и собственные длинные ноги. Эллен подробно рассказала ему обо всем случившемся по телефону, и он думал, что знает чего ему ожидать. Он считал себя эмоционально подготовленным к встрече. Но когда остановился у французского окна и увидел поднятое, как хрупкий цветок, вверх к солнечным лучам лицо Бренвен и ее пушистые темные ресницы, лежащие у нее на щеках, он внезапно почувствовал, что на глаза ему набежали неожиданные слезы. Внезапно его переполнило глубочайшее сожаление, что ему пришлось расстаться с ней, что он сможет находиться здесь всего лишь сорок восемь часов, ибо невозможно оставить надолго работу. Уилл моргнул несколько раз, чтобы загнать обратно эти непрошеные обжигающие слезы.

Его красивый пиджак из ирландского твида был слишком теплым, хотя температура для августовского дня не была очень-то высокой. Он сбросил пиджак, расстегнул воротник и расслабил узел галстука. Небрежность, это лучше всего, сказал он сам себе, вытирая тыльной стороной ладони свои влажные глаза. Сделав глубокий вдох и перекинув пиджак через плечо, Уилл вошел в патио. Она была прекрасна, как цветок, грациозна, как лебедь, когда сидела вот так, откинув голову на спинку кресла, а ее горло образовывало изящную дугу…

— Привет, незнакомка, — сказал Уилл, улыбаясь.

Глаза Бренвен распахнулись. Он уже почти забыл, какими невероятно глубокими и сине-зелеными они были. Недоверие сменилось радостью, которая осветила ее лицо.

— Уилл, о, Уилл! — воскликнула она. Она привстала, и он обнял ее, уронив свой пиджак на землю.

О, прикосновение к ней, ее аромат, чистое мыло и солнечный свет! Он прикоснулся губами к щеке. Вкус ее кожи обжег его волной наслаждения, смешанного с болью. Ее тело, руки, которые обняли ее так крепко, были худыми, как у ребенка.

— Я не могу поверить, что ты здесь! — сказала Бренвен, высвобождаясь из объятий Уилла. — Ты вернулся в Вашингтон. Надолго?

— Я просто приехал в гости, — сказал Уилл, наклоняясь, чтобы подобрать с земли свой пиджак. Он усадил ее обратно в шезлонг и подтянул еще один для себя. «Небрежнее, — сказал он сам себе, — не давай ей понять, что ты настолько сильно хочешь продолжить обнимать ее, что твое сердце, кажется, вот-вот выскочит из груди». Он откинулся на спинку шезлонга, забросил ногу на ногу и подмигнул. — По правде говоря, я приехал, чтобы повидать тебя, мой дорогой друг.

Бренвен почувствовала себя неловко. Она принялась накручивать прядь волос на палец.

— Тебя вызвала Эллен, — высказала она предположение и подождала, пока он кивнет в знак подтверждения. — Ей не следовало этого делать. Я бы не хотела, чтобы ты приезжал, чтобы ты разрывал свою жизнь ради… ради этого.

— Я не разрывал свою жизнь, Бренвен. Я рад, что она вызвала меня — я бы только хотел, чтобы она сделала это раньше. Я бы уже давно был здесь, рядом с тобой, если бы только знал, через что тебе пришлось пройти.

— Со мной все в порядке. По крайней мере, почти все. Я буду чувствовать себя еще лучше, когда смогу выйти из больницы. Я собираюсь пожить у Эллен. Она предоставила мне свой домик для гостей до тех пор, пока я… э-э… не встану на ноги и не смогу жить самостоятельно.

— Ты действительно выглядишь хорошо, — мягко сказал Уилл, сгорая от желания прикоснуться к ней. — В некотором роде ты выглядишь даже прекраснее, чем раньше. Но я вижу, что тебе пришлось нелегко.

— Да. — Бренвен опустила глаза, но затем заставила себя поднять их и посмотреть прямо Уиллу в лицо. Ее голос был чуть громче шепота. — Я потеряла ребенка, Уилл. Все эти месяцы… вдруг что-то случилось. У меня начались схватки, и он родился на три недели раньше и уже мертвым. Мальчик, который родился уже мертвым. Бедный малыш так и не успел пожить.

— Мне очень жаль.

Она сглотнула слюну. До этого она не пыталась ни с кем говорить об этом.

— Мне тоже было очень жаль, но сейчас… я думаю, что это к лучшему. Я сделала ужасную, непростительную ошибку, Уилл. Джейсону и мне никогда нельзя было даже пытаться родить ребенка. Возможно, я еще могла бы позаботиться о нем, но Джейсон… — У Бренвен в глазах появилось загнанное выражение. — Джейсон стал таким требовательным, так собственнически относился к ребенку, даже когда он еще не родился… Ничего хорошего из этого выйти не могло. Я думаю, это к лучшему, даже для ребенка. И все же я чувствую себя ответственной. Несколько месяцев жизни этого малыша внутри меня и его смерть — на моей совести.

— Не говори так. — Уилл наклонился вперед. — Ты хотела родить ребенка, чтобы спасти свой брак. Ты сделала все, что смогла, ты делала то, что на самом деле считала правильным. Ребенок не мог спасти твой брак — значит, это судьба. Это не твоя вина. Пожалуйста, пожалуйста, не обвиняй себя в этом!

— Я… не могу не делать этого. Но я думаю, что заплатила за свою ошибку. И буду платить за нее всю свою жизнь. Это тоже судьба.

Затем она каким-то образом ушла от него — ее тело все еще сидело в кресле, но она находилась где-то далеко. Эллен предупредила его о том, что Бренвен надолго замыкается в себе. Уилл дал ей уйти, оставаясь довольным уже тем, что просто сидит рядом с ней. Он больше всех других людей привык к ее молчанию.

В отделении для выздоравливающих не было установленных часов посещения, и посетители только приветствовались, так как считалось, что они помогают пациентам вернуться снова к нормальной жизни. Уилл пробыл с Бренвен весь этот день и вечер. Он поужинал вместе с ней в маленькой столовой и ушел только тогда, когда наступило время ложиться спать. На следующий день он снова пришел после завтрака. За ночь погода изменилась, и сидеть на улице было то же, что сидеть под тяжелым, жарким одеялом. Поэтому внутренний дворик сразу же отпал; им пришлось проводить время в постоянно нарушаемом уединении ее палаты. Уиллу это неприятно напомнило о всех тех случаях в прошлом, когда ему хотелось находиться наедине с Бренвен, но он не мог этого сделать. Им всегда не хватало уединенности, не хватало времени. Он снова испытывал раздражение. Как он может поднять настроение Бренвен, если его собственное настроение упало ниже брюха змеи, ползущей по земле?

Он все же попытался. Принялся рассказывать смешные и очень преувеличенные истории о своих промахах в качестве начинающего дипломата среди очаровательных и эксцентричных ирландцев. Медленно, но верно ему удалось привлечь внимание Бренвен. Удалось заставить ее улыбнуться, даже рассмеяться, особенно когда он стал изображать ирландский акцент, от которого в его исполнении за версту несло кентуккской гнусавостью.

— Когда я жила в Лланфарене, — задумчиво произнесла Бренвен, — моим любимым местом была дорожка, идущая по верху Северной башни. Оттуда я смотрела на море, и, когда погода была ясной, иногда можно было разглядеть берег Ирландии. Я всегда думала, что отправлюсь туда когда-нибудь, пересеку Ирландское море. Но вместо этого я пересекла Атлантический океан и отправилась гораздо дальше. В конце концов я приехала сюда, а не в Ирландию.

— Ты не знаешь, как сильно мне хотелось бы увести тебя вместе с собой!

Бренвен улыбнулась ему, и он наклонился к ней и накрыл ее руку своей. Он спросил:

— Что ты будешь делать, Бренвен? Ты поедешь обратно в Уэльс? Ты подумала, что ты будешь делать потом, после того как поживешь в коттедже у Эллен?

Она посмотрела прямо ему в глаза. Если не считать поразительной седой пряди в волосах, то сегодня она выглядела гораздо больше похожей на себя.

— По правде говоря, да. У меня есть план. Я знаю, что здесь все думают, что я большую часть времени как бы нахожусь в тумане, но это не так. Я много думала о своем будущем. Нет, я не вернусь в Уэльс. Теперь мое место здесь.

— Но, э-э, ты, конечно же, не… — Он не мог даже произнести эти слова.

— Не вернусь назад в Редмунд, к Джейсону? Нет, но я не хочу, чтобы он узнал об этом. Он думает, что я просто хочу пожить у Эллен, пока полностью не выздоровею, а потом вернусь домой. Вместо этого, когда я окончательно окрепну, я встречусь с адвокатом. Не знаю, чего стоит добиться развода в этом штате, но это именно то, что я собираюсь сделать. Джейсон больше не любит меня. Я стала для него ничем, кроме как живым сосудом для его ребенка, а когда выяснилось, что ребенок умер… теперь я ему не нужна.

Бренвен замолчала. То, что она делилась с Уиллом, было хорошо. Но о некоторых вещах она не могла рассказать даже ему. Сны, которые ей снились, яркие сны-видения о том, что Джейсон Фарадей зашел в своем гневе настолько далеко, что тот поглотил все хорошее, что еще оставалось в нем. Она подозревала, что он каким-то образом приложил руку к «несчастному случаю» с ее врачом. Она знала, что Джейсон сейчас стал опасен для нее, что она больше не должна давать ему приблизиться к себе. У нее не было никаких доказательств, только ее сны, но она верила снам.

— Я бы не сказал, что сожалею о том, что ты стала такой решительной, — заметил Уилл.

Бренвен продолжила свой рассказ, и ее ясный голос стал сильнее:

— Как только мой новый врач позволит мне выписаться, Эллен воспользуется моим ключом и привезет из дома в Редмунде мою одежду, книги и некоторые личные вещи. Я больше ничего не хочу, даже машины. Я просто надеюсь, что к тому времени Джейсон поймет, что я не собираюсь возвращаться обратно, и охотно даст мне возможность уйти от него, не поднимая никакой возни.

— У него есть перед тобой обязательства, Бренвен, — сказал Уилл, наклоняясь к ней и честно глядя на нее. — Он должен поддерживать тебя материально. И кроме того, в Маклине тебе будет трудно без машины.

— У меня есть некоторые сбережения. Я сама могу купить подходящую машину. Для меня очень важно стать абсолютно независимой, Уилл. Абсолютно. По правде говоря, я не очень рада тому, что Эллен предложила мне свой коттедж. Я бы охотнее сняла его у нее, даже если поначалу бы смогла платить чисто символическую сумму.

— Хмм… — Уилл откинулся на спинку стула. Он подумал, что после нескольких лет замужества за Джейсоном ее столь сильные чувства вполне объяснимы. — Я надеюсь, ты не упоминала при ней об оплате за коттедж. Люди, подобные Эллен Кэрью, относятся к жизни немного по-другому. Она бы оскорбилась, если бы ты попыталась заплатить ей деньги.

— Я знаю. Я не осмелилась даже заикнуться об аренде, просто я бы чувствовала себя комфортнее, если бы сама платила за нее.

Бренвен всмотрелась в профиль Уилла. Он, казалось, задумался о чем-то, пристально всматриваясь в окно палаты, как будто бы там было что-то более интересное, чем стоянка для автомобилей. Она тихо позвала его.

— Уилл, что случилось?

— Хм? Случилось? Возможно, ничего. Может быть, я становлюсь слишком чувствительным, когда дело касается тебя. Начинаю слишком быстро делать выводы.

Бренвен понимала, что он имеет в виду, но уклонилась от этой темы.

— Я рада, что ты приехал. Твой приезд стал для меня исцелением. Я сама не понимала, насколько лучше я буду чувствовать себя после того, как у меня появится кто-то, с кем я смогу поговорить. Я никому не доверяю так, как тебе. Спасибо, Уилл.

Уилл неохотно посмотрел на часы. Он знал, что ему уже почти пора уходить, и ему не нужны были часы, чтобы подтвердить это. Он угрюмо сказал:

— Я все еще хотел бы забрать тебя в Ирландию.

Бренвен услыхала тоску в его голосе, и это убедило ее в том, что она должна сейчас разобраться с тем, что у него на уме. Она слишком хорошо знала его, была слишком уверена в том, что он думает. С точки зрения будущих отношений было бы лучше, если бы она заговорила об этом сейчас, когда они сидят здесь лицом к лицу.

— Я не могу поехать в Ирландию с тобой, Уилл. Но тебе нужен кто-то. Я думала, что ты понял, что я имею в виду, когда говорила, как важно для меня быть полностью независимой. Тебе нужно найти кого-то, Уилл, и жениться. Ты сам не заметишь, как станешь послом. Тебе нужна жена, которая смогла бы устроить для тебя дом, куда бы тебе ни пришлось поехать.

На лице Уилла было написано явное недоумение.

— Я не собираюсь делать карьеру в Госдепартаменте. Я думал, что ты знаешь об этом. Я поработаю там, пока Вьетнам не закончится окончательно, а потом вернусь домой. Эта война просто не может продолжаться долго, слишком много людей присоединяются к движению за мир. Это уже не просто хиппи или дети цветов.

— Пусть даже так. Я только пытаюсь сказать тебе так мягко, как только могу, что когда я разведусь с Джейсоном, то больше не собираюсь выходить замуж. Никогда и ни за кого, даже за тебя.

— Ты не можешь так думать на самом деле!

— Я так думаю. У меня больше не будет детей, Уилл. Я думаю, что ты знаешь, несмотря на то, что ты ни разу не упомянул об этом. Полагаю, Эллен ведь наверняка все тебе рассказала. Я не собираюсь жить жизнью среднестатистической семьи — знаешь, мама и папа в отдельном собственном доме с двумя машинами в гараже и 2,2 ребенка. Тебе же нужно именно это, Уилл, я знаю, что нужно. Особенно дети, ты будешь замечательным отцом. Я хочу, чтобы у тебя было все это. Но у меня этого быть не может, да я теперь и не хочу. Я хочу стать независимой. С этого момента жить собственной жизнью.

— Бренвен, меня не волнует то, что у тебя не может быть детей. Я люблю тебя!

— Я тоже люблю тебя и именно поэтому и говорю все это. Я достаточно причинила тебе боли в прошлом. Я не хочу причинить тебе боль сейчас, оставив в заблуждении. Я больше никогда не выйду замуж, Уилл, никогда.

— Никогда не говори «никогда», Бренвен. — Он быстро поднялся со стула и поцеловал ее в щеку. — Мне нужно идти, а то я опоздаю на самолет. Я напишу тебе, и ты тоже теперь можешь написать мне — это уже большой шаг вперед для нас!

Позднее, уже сидя в самолете, он обдумывал то, что она сказала ему. Думал о том, какой она показалась ему во время этого приезда. Эллен Кэрью говорила ему, что хочет, чтобы он вывел Бренвен из ее внутренней замкнутости, что она подавлена и слишком отстранилась от окружающего ее мира. Ему же показалось, что все обстоит совсем не так. Да, иногда ее охватывала грусть, но было бы просто ненормально, если бы этого не случилось с ней после всего того, что ей пришлось перенести. Ее тело до сих пор не окрепло, но дух стал по-настоящему сильным. Таким сильным и ясным, свободным от сомнений, смятения и самообмана, которые, казалось, рвали ее на части в те месяцы, которые предшествовали его отъезду в Ирландию. Как будто бы она прошла сквозь огонь, который сжег все, что было несущественным для нее, и оставил основу Бренвен чистой, сильной и сверкающей.

Он не хотел верить, когда она сказала, что больше никогда не выйдет замуж. Он не хотел верить и все же поверил. Она прошла через брак с испорченным, продажным человеком, сохранив в неприкосновенности свою собственную честность. Уиллу казалось, что потеря ребенка одновременно с потерей возможности вообще иметь детей должна быть худшим из испытаний, которые могут выпасть на долю женщине, и она пережила и это. Он почувствовал в ней новую чистоту цели, и он не мог усомниться в ней.

Часть третья ПРЕВРАЩЕНИЕ Вашингтон, округ Колумбия, 1968–1980 гг

Глава 1

— Бренвен, дорогая, — сказала Эллен, ставя перед ней стакан охлажденного чая с мятой на мраморную столешницу стола в центре кухни, — ты знаешь, кто такой гофер?^[7]

Бренвен под зорким наблюдением Эллен нарезала соломкой морковь, сельдерей и зеленый перец для жюльена. Когда у ее повара был выходной день, Эллен любила испытывать новые рецепты, и Бренвен часто помогала ей в этом. Она сказала:

— Конечно, знаю! Надеюсь, ты не собираешься приготовить парочку? Они слишком маленькие и слишком симпатичные, чтобы их убить. И кроме того, их трудно поймать, и я уверена, что они слишком жесткие, чтобы их есть.

Эллен состроила забавную гримасу.

— Очень смешно. Как бы то ни было, ты не права. Я не имела в виду гоферов-животных, я говорила о гоферах-людях.

Бренвен перестала нарезать овощи и отхлебнула свой чай.

— О’кей, я сдаюсь. Я даже никогда не слыхала о гоферах-людях.

— Гофер — это человек, занимающий на работе самую нижнюю ступеньку в служебной иерархии, а называют его так потому, что абсолютно все, работающие рядом с ним, занимают более высокое положение и постоянно посылают этого бедного человека сходить то за тем, то за этим.

— Понятно, — улыбнулась Бренвен. — Такое может быть только в Америке!

— Конечно, оплата совсем невысока. — Эллен начала сортировать лежащие на столе луковицы, но при этом продолжала наблюдать краем глаза за Бренвен. — Возможно, в своей библиотеке ты заработаешь и больше, но эта работа связана с журналистикой. Каким-то образом.

— Хорошо. Ты уже вызвала у меня любопытство и можешь перестать ходить вокруг да около, Эллен. Так что же это за работа, которая каким-то образом связана с журналистикой?

— Работа гофера в студии новостей на местной телестанции. Я уверена, что это просто ужас, и вообще сомневаюсь, что тележурналистика — это то, что надо для тебя. Но это шаг вперед, Бренвен. Там работает продюсером мой друг, и он готов встретиться с тобой, если тебя это заинтересует.

— Телевидение… — пробормотал Бренвен. Она даже не задумывалась о телевидении. Она рассчитывала, что, работая в библиотеке, будет писать статьи и пытаться пристроить их в газеты или журналы. Ей не понадобилось много времени, чтобы выяснить: даже маленькие пригородные газетки вовсе не собираются брать ее на работу только на основании диплома по английскому языку, полученному в Редмундском колледже. Впервые за последнее время она ощутила легкое волнение.

— Телевидение! Да, я бы попробовала.

— Хорошо, — кивнула Эллен, а ее пальцы уже очищали маленькие луковички от прозрачной шелухи. — Я всегда говорила, что шаг вперед лучше, чем два назад!

Бренвен рассмеялась.

Три недели спустя она уже трудилась скромным гофером в студии новостей на пятнадцатом канале в Арлингтоне, и ей нравилось там все.

Ощущение немедленной и близкой связи с происходящим вызвало изумление и восхищение у Бренвен, когда она впервые столкнулась с телевещанием. Она почувствовала это, едва войдя в дверь студии, и ей казалось неважным, что она всего лишь носила пленки, фотографии, сценарии и записки от начальника станции к продюсерам, от продюсеров к сценаристам, от сценаристов к репортерам и так далее, снова и снова по кругу. Эта телестанция была недавно организована, и штат был небольшим, когда она присоединилась к нему. Бренвен набиралась опыта вместе со станцией. В 1968 году было много плохих новостей: убийства Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди; вооруженные разгоны демонстраций как за гражданские права, так и за мир; а в конце года погиб Томас Мертон — монах и писатель, чьи сочинения находили большой отклик в душе у Бренвен. Возможность обсудить эти трагедии и поразмышлять над ними с коллегами из студии новостей позволяла легче перенести их.

Первая возможность составить собственное телевизионное сообщение представилась Бренвен в связи со смертью Мертона. Она предложила написать репортаж для полуденного выпуска новостей, старательно объясняя при этом, что хочет только написать его, но не появляться сама перед камерой. Она увидела это событие под углом, который казался настолько очевидным для нее, что оставалось только удивляться, как люди с большим, чем у нее опытом, не заметили этого: ирония судьбы — Томас Мертон, монах-траппист, в течение долгого времени живший вдали от мирской суеты, погиб в результате глупого несчастного случая: мокрый пол, электровентилятор — его убило током. И это как раз в тот момент, когда он вышел из затворничества, начал путешествовать и выступать с проповедями за мир и установление гармонии между нациями. В истории с Мертоном все работало на Бренвен: уникальный подход, глубокое знание предмета, способность увидеть в гуще событий то из них, которое даст возможность наиболее ярко проявить свои таланты, и ее секретное оружие — писательские способности, о которых никто и не догадывался. Ее репортаж затмил все остальные репортажи в полуденном выпуске новостей, и поэтому его повторили в вечернем одиннадцатичасовом. На следующий день другие телевещательные станции передали отрывки из репортажа Бренвен об иронии смерти Томаса Мертона. Бренвен заметили, и вскоре она уже готовила репортажи и сообщения, в которых сразу же стало проступать то, что позднее станет ее отличительной чертой как журналиста — уникальная интуиция, способность проникновения в самую суть дела наряду с сочувственным отношением к своему предмету.

Неофициально в студии новостей в течение всего года то стихали, то усиливались толки о заговорах. Особенно после публикации заключительного доклада комиссии Уоррена, в котором отрицалось наличие заговора в убийстве Джона Кеннеди. Само слово «заговор» делало Бренвен нервной и пугливой, потому что вызывало у нее мысли о Джейсоне Фарадее. Или скорее заставляло ее стараться не думать о нем. Если это был заговор, и если в нем был замешан Джейсон, то это означало бы, что события совсем вышли из-под контроля. Но избавиться от мыслей о заговоре было сложно, хотя она старалась никогда не произносить это слово и всегда держаться на периферии таких дискуссий. Смерть Томаса Мертона казалась ей «удобным» несчастным случаем. Только необычайным усилием воли она смогла заставить себя проигнорировать свое интуитивное убеждение в том, что гибель Мертона чем-то напоминает ей «случай» доктора Натана. Снова и снова она повторяла себе, что становится параноиком, пока сама не поверила в это наполовину.

И поэтому таким облегчением стало для нее наступление 1969 года, когда после года официального раздельного проживания с мужем Бренвен был предоставлен развод. Может быть, сейчас она сможет дышать полегче, отважится сама съездить куда-нибудь на денек-другой, сможет находиться ночью за пределами тщательно охраняемого поместья Эллен Кэрью. Все кончено; Джейсон действительно отпустил ее!

Гарри Рейвенскрофт позвонил ей февральским воскресным утром.

— Бренвен, ты сможешь приехать в Рейвен-Хилл сегодня после обеда? У меня есть кое-какие новости, которые, я уверен, заинтересуют тебя, кроме того, есть… э-э… сюрприз. Миссис Бичер посылает тебе привет и просит передать, что она сделает твой любимый «Черный пирог», если ты приедешь.

«Черный пирог»! Никто не мог приготовить эту исключительно южную комбинацию из нежного теста, орехов и толстого слоя шоколадной помадки лучше, чем миссис Бичер.

— Гарри, ты же знаешь, что против «Черного пирога» миссис Бичер устоять невозможно. Я приеду, но неужели тебе действительно необходима эта таинственность? Не можешь ли ты хотя бы намекнуть, о чем пойдет речь?

— Нет, нет. Это слишком важно. Ты приедешь около трех часов? Жду тебя, Бренвен, мы уже давно не виделись.

— Да, давно. Я тоже жду встречи. До скорого.

На своем сером «форде-фальконе», который Бренвен приобрела после того, как выписалась из больницы, она прибыла в Рейвен-Хилл точно в назначенное время. Ее приезды сюда в последнее время были очень редки, потому что дорога проходила слишком близко к Редмунду, чтобы она могла чувствовать себя спокойно, и сейчас она поняла, как соскучилась по этому месту, а также по миссис Бичер. И еще ей не хватало Гарри, хотя он и навещал ее время от времени в коттедже Эллен. Бренвен медленно подъехала к последнему повороту подъездной дороги, думая о том, что Рейвен-Хилл — хороший, очень мирный дом, даже несмотря на то, что его теперешний хозяин — такой беспокойный и сложный человек. Ей нравились достоинства и простота архитектуры здания. Когда она оставляла машину под аркой, то заметила, что старая глициния, несмотря на то, что ее узловатые ветви казались совершенно мертвыми, уже пустила новые ростки, которые вскоре должны были зазеленеть. Вскоре после этого пухлые бутоны превратятся в роскошные гроздья цветов. Через несколько недель, подумала она, подходя к двери дома, вся эта кажущаяся безжизненность будет переполнена новой силой — цвет, благоухание, бегущие по веткам соки, капающий нектар, пение птиц…

И все же — Бренвен окинула взглядом холмы — это место было таким уединенным! Она невольно вздрогнула при мысли об этом, а затем подумала: «Я еще не преодолела случившееся. Я еще боюсь находиться в одиночестве в уединенном месте, боюсь, что Джейсон придет за мной».

Входная дверь распахнулась у нее за спиной, и Гарри протянул:

— Ну же, Бренвен, не стой здесь открыв рот, как турист. Ты уже сотни раз видела мой двор. Входи, входи!

— Замечательный двор, — ответила Бренвен. — Иногда я забываю о том, насколько он прекрасен. — Она подставила ему щеку для приветственного поцелуя.

— Давай я помогу тебе снять пальто, моя дорогая. В любой момент, когда ты захочешь уехать из коттеджа Эллен — который, хоть и очарователен, все же маловат — тебя будут ждать здесь более чем с нетерпением. Миссис Бичер была бы на седьмом месте от счастья. Сейчас, когда ты стала приезжать так редко, она готова прожужжать мне все уши разговорами о тебе. Я уверен, что ей хотелось бы, чтобы я либо женился на тебе, либо удочерил!

— Вот уж действительно!

— Правда! — Гарри проказливо усмехнулся. — После тебя, моя дорогая, как обычно, в библиотеке. Позже мы выпьем кофе в маленькой столовой. Я проявил демократичность и пригласил миссис Бичер присоединиться к нам, так как она, без сомнения, все равно будет вертеться вокруг. Мы будем пить кофе, а не чай, потому что она сказала, что чай не идет к «Черному пирогу». Ты чувствуешь, каким подкаблучником я позволил себе стать?

— Ты сегодня действительно находишься в экспансивном настроении, — заметила Бренвен, устраиваясь в большом кресле. Небольшой огонь уютно горел в камине.

— Это потому, что я просто переполнен новостями. Ты готова?

Бренвен кивнула.

— Ты никогда не догадаешься, кто мне позвонил и предложил оливковую ветвь мира.

— Боюсь, что догадаюсь.

— Правильно. — В глазах Гарри появился серебряный отблеск, как это бывало с ним всегда, когда он был чем-то взволнован. — Твой, теперь бывший, муж Джейсон Фарадей. Пригласил меня пообедать с ним в клубе преподавателей, прямо как в старые времена. Я, естественно, пошел из любопытства.

— Естественно. — Бренвен старалась сохранить нейтральное выражение лица, хотя ее уже охватило беспокойство.

— Джейсон уволился из колледжа, Бренвен. Он сказал, что мы празднуем последний раз, когда его нога ступает в клуб преподавателей Редмундского колледжа. Ни больше, ни меньше! — Гарри щелкнул пальцами. — Он уезжает, даже не позаботившись о том, чтобы доработать до конца семестра.

— Ну, я полагаю, это не должно быть для тебя сюрпризом. За последние пару лет занятия, которые он проводил, стали такими же редкими и ценными, как драгоценные камни. Ты уверен в том, что он уволился? Его не уволили?

— Я уверен. — Гарри сильно закивал головой, и его светлые и уже начавшие седеть пряди снова упали ему на лоб. — Чтобы уволить преподавателя, необходимы действия факультетского комитета, и, если бы сие имело место, я бы обязательно услышал об этом. Джейсон что-то задумал, Бренвен, с ним что-то происходит. Он был так переполнен самодовольством, что, казалось, увеличился в размерах вдвое против обычного. Он просто излучал доброжелательность. Сказал, что продает дом. Он непросто уезжает из Редмунда, он уезжает из страны! Собирается жить в Европе.

Бренвен попыталась расслабиться. Похоже, это действительно была хорошая новость.

— Где в Европе? Он сказал тебе об этом?

— В Швейцарии. Он сказал, что сожалеет о том, что на протяжении стольких лет мы испытывали друг к другу враждебные чувства и что льстит себя надеждой, что я загляну к нему, когда окажусь в тех краях. Ну, разве ты не рада? Разве это не хорошая новость?

— Мне… кажется, да. Я чувствую больше облегчения, чем радости.

— Ну вот, а я думал, что ты будешь прыгать от радости, узнав о том, что он полностью исчез с твоего горизонта!

— Я думаю, он не сказал тебе, чем собирается заниматься в Европе?

— Нет, не сказал. Ты знаешь, он ведь всегда окружал свою вторую работу тайной. Я думаю, что это, в общем, то же самое.

— Да, видимо. — Бренвен была рада тому, что Джейсон будет теперь жить так далеко от нее, и тем не менее она вся похолодела и протянула руки к огню. — Когда я ожидала ребенка, он рассказал мне, что работает на новую группу людей, и что если он успешно справится с заданием, то мы сможем уехать из Редмунда и поселиться в любом месте, которое нам понравится. Должно быть, именно это и произошло, и он по какой-то причине выбрал Швейцарию. Но что-то у меня внутри ощущает опасность. Мне это не нравится. Я боюсь… О, Гарри, я сама не знаю, чего боюсь. Наверное, я просто превратилась в параноика. Возможно, я больше никогда не увижу Джейсона. И ты тоже, если, конечно, сам этого не захочешь. — Она встряхнулась и придала своему лицу жизнерадостное выражение. — Достаточно об этом! А что это за сюрприз, о котором ты говорил?

— Сюрприз, моя дорогая, происходит из того же источника доброжелательности, о котором я уже упомянул. Пожалуйста. — Гарри сунул руку в карман и вытащил оттуда ключи. — Это ключи от твоего «мустанга». Джейсон просил меня передать тебе, что он хочет, чтобы твой автомобиль был у тебя. Он у меня в гараже.

Бренвен медленно повернула голову. Она посмотрела на маленькие серебряные ключики, которые болтались на пальце у Гарри, со смешанным выражением отвращения и недоверия. Выражение ее лица не изменилось, когда она подняла глаза на Гарри.

— Ты, кажется, думаешь, что это просто великодушный жест со стороны Джейсона.

Гарри был озадачен. Да, он действительно полагал, что Джейсон Фарадей хотел совершить хороший поступок.

— Бренвен, я думаю, что Джейсон пытается уехать отсюда более достойно, чем он жил здесь на протяжении последних полутора лет. Ну что плохого в том, что он хочет отдать тебе твою машину? Этот автомобиль не сравнить с тем куском металлолома, на котором ты сейчас ездишь!

Бренвен вскочила с кресла. Взволнованная, она отошла в сторону, прижав руки к груди.

— Нет, спасибо, и тебе придется простить меня за то, что я не верю в добрые побуждения Джейсона. Насколько я его знаю, в этом «мустанге» лежит бомба, которая взорвется тут же, как только я сяду за руль!

— Дорогая, ты наверняка преувеличиваешь!

Бренвен тряхнула головой. Она обрезала свои волосы до плеч, но они все равно отлетали назад при каждом взмахе головы, как и раньше.

— Я не думаю, что преувеличиваю, и мне не нужен этот автомобиль. Я не хочу абсолютно ничего от Джейсона Фарадея!

— Бренвен, дорогая! — Гарри поднялся с кресла, засовывая в карман ключи. — Я не думал, что ты до сих пор так относишься к этому.

— Я отношусь именно так, Гарри. Джейсон уже уехал из Редмунда?

— Не думаю. Дом еще не продан, и мне кажется, что он пробудет здесь, пока не закончит с ним. Бренвен, о чем ты думаешь?

Она стояла посреди комнаты, сложив руки на груди, а ее сине-зеленые глаза метали молнии.

— Ты сам себя сделал посредником в этом деле, Гарри. Я отказываюсь принять этот так называемый благородный жест. Ты можешь вернуть машину прямо ему!

— Ммм. — Гарри сдвинул брови. — Я думал, что это было бы крайне неразумно. Предположим, именно в этом конкретном случае он действительно искренен? Ты ведь не хочешь… э-э… раскачать лодку, не правда ли?

— Я не доверю ему. И ты тоже не должен доверять.

— Хорошо, хорошо. Я продам «мустанг», и ты сможешь сделать с этими деньгами все, что захочешь. Хоть швырнуть их в Потомак — мне все равно. Джейсон никогда не узнает об этом. Это решение тебя устраивает?

— Я не знаю. Дай мне подумать минутку.

Бренвен подошла к камину и принялась рассматривать полено, пышущее жаром, по которому время от времени пробегали тонкие языки пламени. Может быть, она неадекватно среагировала? Ей так не казалось. Очень многое было неизвестно Гарри, например, то, что рассказывал ей Уилл и что она не должна никому пересказывать. Кроме того, существовали и ее сны, полные предупреждений опасности, и свидетельство рунических камней. И все же в чем-то Гарри был прав. В любых обстоятельствах было бы лучше не провоцировать Джейсона. Она повернулась.

— Я согласна, что было бы лучше продать автомобиль. Но у меня нет документов, хотя они и были оформлены на мое имя. Я оставила их в сейфе в банке.

— Джейсон сказал, что они лежат в машине, в отделении для перчаток. Мы можем взять их, и ты сможешь подписать все бумаги уже сегодня до отъезда. Я проставлю дату, когда найду покупателя.

— Гарри, — умоляюще сказала Бренвен, — я знаю, ты думаешь, что я веду себя глупо, но я не хочу, чтобы ты или я прикасались к этому автомобилю до того, как его тщательно обследует автомеханик. Ты можешь пригласить его сюда, сказать, что беспокоишься, что машина могла быть кем-то сознательно повреждена, внушить ему, чтобы он был осторожен, и попросить его полностью проверить весь автомобиль. Пожалуйста. Обещай мне!

— Обещаю. — Гарри обнял ее за плечи. — Обещаю. А сейчас давай не будем заставлять миссис Бичер и ее «Черный пирог» ожидать нас слишком долго!

В следующий вторник Гарри пригласил механика в Рейвен-Хилл. Ему казалось, что он выглядит смешным, что механик — и тот считает его слегка ненормальным, но он поступил именно так, как обещал Бренвен. В машине не было никаких бомб или взрывных устройств, но тормоза были испорчены, причем изумленный механик сказал, что они были испорчены специально, это не могло быть результатом обычного износа. «Мустанг» мог проехать не более нескольких миль прежде, чем тормоза отказали бы окончательно. Если бы это произошло на шоссе, то все непременно закончилось бы серьезной аварией. Механик только покачал головой, увидев свидетельство такого бессмысленного вандализма.

Ошеломленный Гарри согласился, что вандализм — это ужасно. Слава Богу, что механик оказался настолько глуп, что ему в голову не пришло ничего другого.

Гарри так и не рассказал об этом Бренвен. После починки тормозов он тихо продал автомобиль торговцу из другого города. Затем отдал деньги Бренвен и больше никогда не упоминал ни об этом автомобиле, ни о том, что было с ним связано.

После этого ему приснился сон. Хотя он и не знал этого, его сны были поразительно похожи на сны Бренвен: скользкие, темные, бесформенные существа окружали его, слепо наваливались, производя безумные неразборчивые звуки, которые рвали ему слух и скребли по нервам. Тактильное ощущение уродства и безобразия, возникавшее во сне, вызывало отвращение и чувство тошноты после пробуждения. И кроме того, убеждение в том, что Джейсон Фарадей был знаком с этими созданиями, и знаком очень близко.

Бренвен не отваживалась отъехать на большое расстояние от своего коттеджа, пока не уверилась в том, что Джейсон действительно покинул страну. После этого, ощущая себя птицей, выпущенной из клетки, она взяла первый настоящий отпуск в своей жизни и отправилась на поиски моря. Одна в своем старом «фальконе», ведомая только картой и своим собственным инстинктом, она была буквально опьянена ощущением свободы. Она пересекла Чезапикский залив по мосту вблизи Аннаполиса и отправилась вниз по восточному побережью Мериленда и в глубь виргинской части этого полуострова, иногда называемой «Дельмарва». Никуда не торопясь, разъезжала по узким проселочным дорогам, разрезающим однообразно низкий и болотистый ландшафт полуострова, береговая линия которого была сплошь изрезана небольшими бухточками и заливчиками. На островах Чинкотеагуа и Ассатеагуа задержалась, чтобы полюбоваться на диких лошадей, и провела пару ночей в небольшом домике, превращенном в гостиницу. Здесь пахло морем, здесь она ощущала его, хотя земля и пейзаж так отличались от Уэльса. Она добралась до самой оконечности полуострова, откуда предпочла добраться в Норфолк не по мосту, а паромом.

Из Норфолка Бренвен проехала по всему побережью мимо мыса Генри к вирджинскому пляжу, где остановилась на ночь в дорогом и современном отеле. Ее комната была более чем комфортабельной, и в ней был балкон, выходивший на море. Она просидела там несколько часов, прислушиваясь к голосам океана, глядя, как ночь опускает на него свой занавес темноты и превращает вечно бегущие куда-то волны из пурпурных в черные. На рассвете она прошлась босиком по пляжу. Пляж был широким и чистым, но все же это было не совсем то, чего ей хотелось. Она выехала из отеля и снова отправилась на юг. Проехав всего несколько миль, обнаружила небольшой поселок под названием Сэндбридж-Бич. Это место ей понравилось. Довольная тем, что больше никуда не надо ехать, она нашла агента по недвижимости в офисе, находившемся на центральной улице городка, и сняла половину двойного коттеджа прямо на берегу моря. Там Бренвен и провела остаток своего отпуска.

Одна и в то же время не одинокая, Бренвен дала возможность морю, песку и небу, лодкам, птицам и рыбам внести равновесие в ее жизнь. Она даже не писала ничего в своем дневнике. Она много фотографировала аппаратом, который купила специально для поездки, и прочитала три романа в мягких обложках. Ее первый отпуск прошел чрезвычайно успешно, и она поняла о себе то, что впоследствии могло стать необыкновенно важным: она любит путешествовать в одиночку.

Эллен Кэрью не была любопытной. Она всегда придерживалась взгляда, что каждый должен заниматься своим собственным делом. Поэтому, получив письмо от Уилла Трейси с вопросом, не переехала ли Бренвен в другое место из ее коттеджа и если переехала, то пусть Эллен пришлет ему ее новый адрес, забеспокоилась. Письмо от Уилла пришло, когда Бренвен еще была в отпуске, но несколько лишних дней для размышлений мало помогли Эллен. Она только разволновалась еще сильнее. Через час после того, как Бренвен вернулась из путешествия, Эллен вошла к ней в коттедж с кастрюлей в руках, все еще не уверенная, стоит ли ей рассказывать о письме Уилла. И если стоит, то в какой форме?

Эллен постучала в дверь коттеджа и, когда через несколько секунд Бренвен распахнула дверь, воскликнула:

— Бог мой, ты выглядишь замечательно отдохнувшей!

— Я и правда отдохнула. Отлично провела время. Входи.

— Я подумала, что тебе не помешает эта кастрюлька на обед. Ничего особенного, курица с рисом, но, по крайней мере, тебе не придется готовить. Когда я приезжаю домой с побережья, вся одежда мне кажется ужасно грязной, и мне хочется поскорее привести себя в порядок. И уж чего не хочется совсем — проводить драгоценное время на кухне!

— Какая ты предусмотрительная, — улыбнулась Бренвен, беря у нее из рук кастрюлю. — И ты совершенно права. Я просто суну эту кастрюлю в холодильник. Ты не можешь посидеть у меня недолго и немного поболтать? У меня такое ощущение, как будто бы мне нужно потренироваться в ведении бесед после двух недель одиночества и молчания.

— Еще бы. — Эллен села на плетеную кушетку в гостиной, которую она обставляла сама, и подумала, уже не впервые, что ей будет очень жаль, когда Бренвен решит переехать в собственную квартиру. Ее не было здесь больше двух недель, и Эллен скучала по ней.

Бренвен уже приняла душ, вымыла и высушила волосы. На ней был желтый махровый халат, потому что вся остальная ее одежда, как справедливо заметила Эллен, нуждалась в стирке. Цвет халата подчеркивал легкий загар, который она приобрела на побережье. Эллен сказала, что она выглядит отдохнувшей; Бренвен знала, что уже давно не чувствовала себя такой здоровой и свежей. Она устроилась в плетеном кресле, которое составляло пару с кушеткой.

— Итак, Эллен, я уверена, что, пока меня не было, ты заставила весь Вашингтон ходить на цыпочках.

— О, можешь быть в этом уверена! — Светлые кудряшки Эллен подпрыгнули. — Но все равно мне тебя не хватало. Ну, рассказывай, где ты была и что делала.

Эллен слушала ее рассказ, отметив про себя, что у Бренвен вырабатывается журналистский взгляд, замечающий каждую деталь. Когда та закончила, Эллен заметила:

— Знаешь, ты могла бы сделать великую, замечательную передачу для своей телестанции о своем путешествии. Ты замечаешь то, чего большинство людей не видит вовсе, ты знаешь об этом?

— Интересно, что ты это сказала. Сегодня на обратном пути я думала почти о том же. Не о том, конечно, что замечаю то, чего большинство людей не видит, а о том, что мне бы хотелось взять с собой оператора и снять небольшие фрагменты, которые были бы всем интересны. Ничего особенно амбициозного, просто пятиминутные куски в разных местах. Может быть, я даже предложу им это. Сначала мне нужна какая-то объединяющая тема, а я до сих пор не придумала, что это могло быть.

— Придумаешь, я уверена. Эта идея захватила тебя, я вижу это по твоим глазам! Все должно получиться здорово, и, может быть, ты наконец окажешься перед камерой?

— Не знаю. Все не так просто. Я ведь не репортер и, кроме того, действительно не хочу выступать перед камерой.

Эллен широко улыбнулась.

— Все будут просто потрясены твоей красотой!

— Спасибо за комплимент. Я думаю, просто некоторые люди никогда не видят себя так, как видят других, но давай не будем углубляться в это. Я знаю, что станция вряд ли предоставит мне и оператора, и репортера, поэтому, если мне удастся пробить эту идею, то, по всей видимости, придется появиться перед камерой самой, по крайней мере на какое-то время. Но что же мне делать с моим голосом, с моим акцентом?

— Твой акцент очарователен. Не думаю, что здесь возникнут какие-то проблемы, если только ты не будешь забывать, что у большинства из нас здесь южные уши и мы не поспеваем за тобой, если ты начинаешь говорить слишком быстро!

Бренвен задумалась. Эллен была права — идея действительно захватила ее. Возможно, это на самом деле сработает!

— Знаешь, Эллен, может быть, мой акцент сможет стать частью той темы, которая мне нужна. — Я — новый гражданин этой страны, и я пытаюсь узнать о своей новой стране как можно больше. Я могу назвать это «Открывая Вирджинию» или как-нибудь еще в этом роде.

— Очаровательно! Я — за! — Эллен подпрыгнула и захлопала в ладоши. — И по-моему, мы должны выпить за это. У тебя есть что-нибудь?

— Как насчет белого вина? Оно в холодильнике.

— Не вставай. Я принесу. В конце концов, я же знаю, где что находится.

Эллен поставила на поднос в кухне графин с вином и два бокала. Вернувшись в комнату, она увидела, что Бренвен уже что-то пишет в блокноте.

— Бог мой, да тебе действительно не терпится начать! Что ж, почему бы и нет? Я предлагаю тост: «За открытие Вирджинии вместе с Бренвен Фарадей!»

Бренвен рассмеялась, чокнувшись стаканами с Эллен. Затем подошла и импульсивно обняла ее.

— Знаешь, Эллен, я наслаждалась одиночеством, но мне правда не хватало тебя. Ты не представляешь даже, насколько важна для меня дружба с тобой.

— Я тоже скучала по тебе, Бренвен.

Они снова обнялись, а затем отошли друг от друга, и каждая из них была слегка смущена таким непривычным для них проявлением эмоций. Тишину, которая повисла между ними, пока они сидели и думали каждая о своем, прихлебывая вино, нарушила Эллен.

— Бренвен, дорогая, ты устала с дороги, или ты еще можешь выдержать несколько минут разговора? Мне нужно обсудить с тобой нечто э-э… серьезное.

— Я вовсе не устала. Что у тебя на уме?

— Я не совсем уверена: надеюсь, ты знаешь, что я не люблю совать свой нос в чужие дела.

— Никто не знает этого лучше, чем я. Ты, возможно, самый ненавязчивый человек в мире, Эллен.

Эллен с облегчением выдохнула:

— Я рада, что ты думаешь именно так, Видишь ли, я получила это письмо и забеспокоилась, потому что вы оба мне вовсе не безразличны. Мне кажется, я просто должна спросить у тебя: Бренвен, что-то случилось между тобой и Уиллом Трейси?

У Бренвен на лице тут же появилось тревожное выражение.

— Письмо, которое ты получила и которое тебя обеспокоило — оно от Уилла?

— Угу. Он спрашивает, не переехала ли ты и не дам ли я ему твой новый адрес. Значит, ты не писала ему, а я все это время думала… ну, думала, что у вас очень близкие отношения.

— Они действительно очень близкие. — Бренвен подтянула колени к груди и охватила их руками. — Я думаю, ничто и никогда не сможет изменить этого. Я не знаю, как тебе объяснить…

— О, — быстро сказала Эллен, — я не хочу, чтобы у тебя было такое чувство, будто бы ты должна мне что-то объяснять. У меня нет никакого права вмешиваться в твою жизнь. О Господи, я, наверное, и правда сказала все это довольно неуклюже.

Бренвен улыбнулась своей подруге.

— Я не против поговорить об Уилле. А происходит то, что я не собираюсь снова выходить замуж, и я сказала об этом Уиллу. Но когда он пишет мне, его письма так или иначе сводятся к тому, что он ждет, когда я переменю свое решение. Меня это беспокоит, Эллен. Я хочу, чтобы у Уилла была та жизнь, которой он хочет, а он хочет семьи. Следовательно, он должен найти другую женщину, не меня. Мне было очень трудно не отвечать на его письма, но около шести месяцев тому назад я решила, что так будет лучше. В последнем письме, которое я написала ему, я очень тщательно подчеркнула снова, что наслаждаюсь самостоятельной жизнью и очень высоко ценю свою независимость. Я не хочу, чтобы он думал, что я перестала писать потому, что влюбилась в другого мужчину.

Между бровями Эллен появилась маленькая озабоченная складочка.

— Это действительно трудная ситуация, не так ли? Я всегда думала, что вы с Уиллом любили друг друга, и что это была лишь трагическая ошибка, что ты встретила его после того, как уже вышла замуж за Джейсона.

— Да. Но с другой стороны, если бы я не вышла замуж за Джейсона, я бы никогда не встретила Уилла.

— О, Бренвен, даже не знаю, что и думать! Наверное, я должна просто закрыть рот и больше ничего не говорить об этом. — Эллен, расстроенная, поднялась с кушетки и рассеянно провела рукой по волосам.

— Не уходи. Посиди еще, пожалуйста, и помоги мне выговориться.

— Ты уверена? — Эллен нахмурилась еще сильнее.

— Да. — Бренвен налила второй стакан вина для Эллен и вручила его ей, а затем долила вина и себе. — Садись, пожалуйста. Вот так лучше. Эллен, ты должна лучше всех понимать мое желание быть независимой. Ты совершенно очевидно удовлетворена своим теперешним положением, и у тебя прекрасно получается жить одной. Знаешь, ты что-то вроде ролевой модели для меня.

— Я? Ролевая модель? — Эллен хихикнула, и ее напряжение слегка ослабело. — Силы небесные! Но если говорить серьезно, прости за то, что я это говорю, но между нами есть разница. Правда, мой муж был старше меня почти настолько же, насколько Джейсон был старше тебя. Но это был счастливый брак, и мне не кажется, что моя жизнь окончена, потому что мой муж умер, чувство, которое, кажется, возникает у многих вдов. Я просто не думаю, что когда-нибудь найду человека, которого полюблю так же, как любила своего мужа. До сих пор ни одного из моих знакомых нельзя было даже сравнить с ним. Иногда я жалею, что у нас с ним не было детей, а теперь лучшие годы для рождения детей уже почти позади для меня… О Боже, снова! Сегодня у меня явно проснулся талант говорить самые неподходящие вещи! Извини меня, Бренвен.

Глаза Бренвен застилала задумчивая дымка. Ее голос был тихим.

— Я люблю Уилла. Если бы я собиралась выходить замуж вообще, я, конечно бы, вышла замуж за Уилла. Я и сама не знаю, какую роль в моем решении больше не выходить замуж сыграла невозможность для меня больше иметь детей. Наверное, все же небольшую — я просто не могу вынести мысли о том, чтобы еще раз выйти замуж. Видимо, брак с Джейсоном действительно травмировал меня. Но я твердо уверена в одном: я уже причинила достаточно боли Уиллу Трейси. Понимаешь ли ты это, Эллен, что иногда, если ты действительно любишь человека, лучший путь доказать ему это — отпустить его к кому-нибудь другому?

— Я… не знаю.

— Именно поэтому я думаю, что лучше порвать сразу, так чтобы больше не причинять боли. Уилл завидный жених, очень милый человек, и он, конечно же, найдет женщину, как только захочет этого — чего он, несомненно, не захочет до тех пор, пока я буду, пусть даже невольно, поощрять его к мыслям, что могу изменить свое мнение насчет брака. Он найдет женщину, которая будет любить его, она выйдет за него замуж, родит ему детей, и он будет счастлив. Он навсегда забудет обо мне.

Эллен впитала слова Бренвен и позволила им прочно закрепиться в своем сознании. Она подумала: «Этот жуткий Джейсон Фарадей сделал ее ужасно пугливой — вот в чем проблема», но ничего не сказала вслух. Допила вино, встала и нежно чмокнула Бренвен в щеку.

— Ты смелая женщина, и у тебя впереди целая прекрасная жизнь. Ты — единственный человек в мире, который знает, что для тебя хорошо, Бренвен. И я всегда поддержу тебя чем только смогу.

Бренвен поймала руку Эллен и сжала ее.

— Спасибо. Спасибо за все.

Эллен вернулась в свой дом и, пока ее решительность не улетучилась, ответила на письмо Уилла.

«Бренвен не переехала. Она занята сейчас тем, что строит новую жизнь для себя, и, кажется, ей это удается. Я думаю, что ее карьера скоро резко пойдет вверх. Но кроме того, я знаю, что после брака с Джейсоном у нее на душе остались очень глубокие шрамы. Похоже, она определенно решила больше не выходить замуж.

Я не могу сказать тебе, Уилл, почему она не пишет тебе. Это ваше с Бренвен дело. Может быть, тебе стоит заняться устройством собственной жизни так же, как она сейчас занимается устройством своей. У тебя есть какие-нибудь предположения о том, сколько ты еще пробудешь в Ирландии? Куда тебя могут направить после этого? Очень ли повлияли на вас там выборы нашего нового президента?

Надеюсь вскоре получить от тебя письмо.

Любящая тебя Эллен».

Глава 2

В серебристых глазах Гарри Рейвенскрофта сверкали отблески маленьких язычков пламени свечей, стоявших на маленьком столике в коттедже Эллен Кэрью, и их теплый свет смягчал его орлиные черты.

— Знаешь, Гарри, — сказала Бренвен, — ты почти не изменился за все то время, что я тебя знаю. И совершенно не изменился за последние несколько лет. Такое впечатление, что у тебя вообще нет возраста.

Гарри широко улыбнулся. Светлая с сединой прядь волос скользнула прямо на лицо, но он не стал отбрасывать ее назад.

— Я напомню себе об этом завтра утром, когда мои стареющие суставы начнут скрипеть и громко протестовать, когда я стану выбираться из постели! Но ты, моя дорогая, очень изменилась в последние… так, сколько же лет прошло с тех пор, как распался твой этот ужасный брак, и ты начала свою карьеру на телевидении…

— Восемь, — подсказала Бренвен. Она подозрительно нахмурилась. — Что ты имеешь в виду, говоря о том, что я очень изменилась?

— О, — Гарри пожал плечами, — это не относится к твоей внешности. Поскольку ты снова отрастила длинные волосы и выглядишь почти той же самой девушкой, с которой я познакомился в Лланфарене. Это твоя уверенность в самой себе, твое самообладание. Ты всегда была немногословной — сейчас твоя молчаливость приобрела оттенок самодостаточности. Я думаю, этому способствовала твоя успешная карьера.

— Не знаю, — задумчиво сказала Бренвен. — Иногда мне кажется, что главное, чему меня научила тележурналистика — это покупать новую одежду, даже когда я убеждена в том, что она мне совершенно не нужна.

— Ерунда. Ты стала отличным журналистом. Эта твоя серия репортажей «Открывая округ Вирджиния», которую ты сделала прямо в разгар всего этого Уотергейтского дела, была просто фантастична! Это вдохновение. Ты знаешь сама — твои репортажи передавали крупнейшие кабельные сети, и с тех пор ты стала местной знаменитостью.

— Очень скромной знаменитостью, Гарри. Ты же знаешь, что я предпочитаю находиться вне поля зрения камеры, а просто писать. А если я молчалива, то только потому, что наблюдаю за происходящим вокруг меня, чтобы потом занести это на бумагу. Я наблюдатель, а не диктор, выступающий перед камерами. — Она смущенно заерзала в кресле. Подобные беседы всегда вызывали у нее чувство неловкости.

— Только не говори мне, что ты недовольна своей карьерой! — резко сказал Гарри.

— Нет, не карьерой…

Бренвен прикусила нижнюю губу. Этот разговор о прошлом не приносил ей ничего хорошего. У нее было одно, но сильное сожаление, и она хотела бы, чтобы Гарри не заставлял ее вспоминать о нем: Уилл Трейси. Сейчас Уилл был уже семейным человеком, он женился пару лет назад на вдове с сыном, познакомившись с ней в Иране, куда Госдепартамент послал его после Ирландии. За последние годы он только однажды написал Бренвен — чтобы рассказать ей о своей женитьбе на Алете Хурави. Она оказалась отличной женой для дипломата — космополитка, воспитывалась в Европе, дальняя родственница шаха — не говоря уже о том, что вышла замуж за Уилла, великолепного отца, уже имея сына Пола. Но Бренвен ощутила близкую опасность в письме Уилла, и с тех пор ей стали часто сниться сны об Уилле: о том, как ему угрожает насилие на земле, залитой кровью. Подобный сон приснился ей и прошлой ночью, и она сейчас как раз пыталась забыть о нем — она не могла знать, что ее сны были пророческими, потому что в 1976 году никто в мире и не слышал об Аятолле.

— Ну вот, — сказал Гарри, кладя свои длинные холодные пальцы ей на запястье, — ты снова отключилась. Но я знаю, как привлечь твое внимание: я собираюсь доверить тебе большую тайну, Бренвен.

Она повернулась к нему и попыталась сосредоточиться на разговоре с Гарри, тряхнув головой и забросив волосы за спину.

— Тайну! Сейчас я попробую угадать… ты наконец открыл утерянные секреты друидов!

— Это не повод для шуток, — проворчал Гарри. — Это совсем непохоже на тебя и очень зло. Особенно если учесть, как долго и упорно ты отказываешься помочь мне! — Взгляд Гарри стал пронизывающим, и на какую-то долю секунды он внушил ей страх.

— Ох! Извини. — Бренвен отказывалась воспринимать его всерьез. — Возьми еще хлеба. Я действительно хочу, чтобы ты посвятил меня в эту тайну, Гарри?

— О да, да, я думаю, что ты этого хочешь. Но сначала скажи мне: когда ты в последний раз бросала камни?

— Недавно. Я использую их как вспомогательное средство при медитации. Я говорила тебе об этом давным-давно. Почему ты спрашиваешь?

Гарри хмыкнул.

— Интересно, что бы сказали все эти люди, которые смотрят на тебя по телевизору, если бы увидели, как ты склоняешься над своими руническими камнями, а твои длинные волосы спадают тебе на лицо?

— Они бы подумали, что я сошла с ума. Или хуже, что я — ведьма. — Бренвен сделала гримасу. — И моя карьера пошла бы прахом. Это уже больше не расхлябанные шестидесятые, ты сам знаешь это. После того как в Белом доме оказался Форд, а теперь Картер, все более необычное, чем европейский футбол или несколько орехов в стакане с кока-колой, явно считается выходящим за рамки общепринятого! Кроме того, моя духовная жизнь никого не касается. Может быть, только иногда тебя. Ну что, ты все еще хочешь поделиться со мной своей тайной? Потому что если нет, то у меня тоже есть о чем тебе рассказать. Собственно, для этого я и пригласила тебя сегодня.

— Ты меня заинтриговала! — Гарри улыбнулся своей обычной немного кривоватой улыбкой. Он поел и отставил тарелку в сторону, так чтобы можно было опереться локтями на стол. — Ты расскажешь мне свой секрет, и я расскажу тебе свой.

— Ты первый. Сознаюсь, что уже умираю от любопытства.

— Хорошо. И имей в виду, это действительно секрет. Прямо здесь, в Вашингтоне, есть изумительная группа людей, которые тихо встречаются приблизительно раз в месяц, чтобы обсудить интересующие их проблемы. Попасть на встречу или стать членом группы можно только по специальному приглашению. Я стал членом этой группы три года назад, после публикации монографии по архетипологии «Стоящих Камней» в Англии — ты, наверное, помнишь ее, ты помогала проводить мне исследования.

— Помню. — Бренвен перестала есть, рассказ Гарри полностью захватил ее внимание. Она ощущала в себе необычное возбуждение ожидания, как будто бы он должен был сейчас сказать или сделать что-то очень важное для нее.

— У этой группы нет названия. По крайней мере официального. Я называю ее «Психическим подпольем».

— Психическое подполье? Здесь, в Вашингтоне? — По телу Бренвен пробежала легкая дрожь. — Гарри, но это очаровательно!

— Да. А если бы ты знала, какие люди туда приходят! Разумеется, тайно, ты же сама сказала только что, что твоя карьера может пойти прахом, если кто-то узнает о твоем гадании на рунических камнях. Так же и для них.

— Угу. — Бренвен задумалась. Пробежавшая по ней дрожь была дрожью волнения, страха и тревоги одновременно. — Гарри, но они не занимаются чем-нибудь опасным, правда? Не… не сатанизм ли это или что-нибудь в таком роде?

— Нет, нет, Бог с тобой! — Гарри откинулся на спинку стула и отрицательно замахал руками. — Сатанизм — это религия. Культовая, если хочешь, но все же религия, с поклонением и всем, что подразумевает концепция поклонения. Нас вовсе не интересуют подобные вещи. По правде говоря, мы больше похожи на группу теоретиков, а не практиков — если ты понимаешь, в чем здесь различие. — Бренвен кивнула, чтобы показать, что понимает, и Гарри продолжил: — Мы ищем оккультное знание, оккультное в истинном значении этого слова — то есть скрытое. Мы устраиваем обсуждения, лекции, демонстрации и тому подобное. Я организовал тебе приглашение на нашу следующую встречу в качестве моего гостя. Ты должна прийти, Бренвен. Правда, давно уже наступило время, когда ты просто обязана применить каким-то образом свои способности.

— Ты хочешь, чтобы я прочла руны для этих твоих подпольных друзей. Я буду одним из приглашенных демонстраторов? — осторожно спросила Бренвен.

— И да, и нет. Ты приглашена как потенциальный член группы, а, как я уже сказал, мы скорее теоретики, чем практики. Причем почти каждый — специалист в какой-нибудь конкретной области, и время от времени мы делимся своими знаниями с другими членами группы. Твой талант чтения рун — это как бы плата за вступление в общество. Доказательство твоей откровенности, твоего подлинного интереса. В конце концов, ты работаешь тележурналистом, Бренвен. Несмотря на то, что я поручился за тебя, существует вероятность, что ты придешь только для того, чтобы написать репортаж, а очень немногие из этого подполья готовы оказаться в центре внимания публики. Как только ты продемонстрируешь, что являешься одной из нас, что у тебя есть способности, которые ты обычно скрываешь, ты будешь сразу же принята в общество. После этого ты можешь приходить на встречи, когда пожелаешь, со мной или без меня. Поверь, ты не разочаруешься. Скажи, что придешь!

— Почему сейчас?

— Извини. — Гарри пошевелился в кресле. — Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь?

— Я хочу сказать, если ты уже три года являешься членом этой группы, то почему не рассказал мне об этом раньше, а приглашаешь присоединиться к вам только сейчас?

Гарри отбросил назад светлую прядь, упавшую на лицо.

— По правде говоря, я сам не знаю толком почему. Я не думал раньше, что смогу тебя заинтересовать, а сейчас… такое ощущение, будто наступил подходящий момент. Ты можешь назвать это интуицией, но я просто чувствую, что для тебя настало время присоединиться ко мне.

Бренвен поняла его. У нее у самой было точно такое же чувство. Она доверяла этому ощущению тем больше, что привыкла оказывать сопротивление любому давлению, которое Гарри оказывал на нее в этом направлении, а на этот раз она не ощущала внутри никакого отталкивания. И все же нужна осторожность. Не отводя от Гарри своих сине-зеленых глаз, она спросила:

— А другие члены этого «Психического подполья», они обладают подобной силой?

— Некоторые обладают. Думаю, этого хочется большинству из них, но доступно лишь немногим.

Гарри заерзал, пытаясь устроиться поудобнее на стуле с высокой прямой спинкой. Он чувствовал, что Бренвен мысленно проверяет его, и ему это не нравилось. Он подумал, не выставить ли ему внутреннее заграждение, но затем отказался от этой мысли. Пусть проверяет, она не найдет никаких скрытых мотивов. Ничего более серьезного, чем естественное для него желание немного похвастаться ею, провести больше времени вместе. Последние годы это удавалось так редко. Почувствовав, что она закончила исследовать его мысли, он сказал:

— Нас всех объединяет вера в то, что психические силы и явления реально существуют, и их необходимо исследовать.

«И взнуздать, и использовать», — подумала Бренвен. Но она не стала говорить этого вслух, потому что почувствовала искренность Гарри. И еще была убеждена в том, что, по крайней мере, на этот раз он оказался прав. Наступило ее время. Она положила ладони на стол.

— Ты знаешь, как я отношусь ко всем этим дешевым трюкам, Гарри, — использовать свой талант только для того, чтобы произвести впечатление. Или, еще хуже, мошенничать по какой бы то ни было причине. Но в данном случае я понимаю необходимость этого поступка и сделаю то, о чем ты просишь. Существует только одна проблема. Я никогда не читала руны для кого-то, только для себя самой.

Гарри хмыкнул.

— В этой жизни все возможно. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что у тебя все получится.

— Ты так уверен в этом? — Бренвен лукаво улыбнулась и приподняла брови.

— Абсолютно. Моя собственная область, в которой я являюсь экспертом — по крайней мере, насколько это известно членам нашего подполья — это способность выяснять, кем был человек в своих прошлых жизнях.

— И ты действительно можешь выяснить это?

— Конечно! Хотя я сам и не испытываю такого отвращения, как ты, к тому, что ты называешь «дешевыми трюками». Со всей скромностью я заявляю: да, я действительно могу выяснить это. Ты знаешь так же хорошо, как и я, Бренвен, что мы оба были раньше на этой земле вдвоем. И ты знаешь — независимо от того, признаешь этот факт или нет, что ты не была чужаком для рунических камней, когда я впервые дал их тебе. Чего я не понимаю и никогда не мог понять, так это почему ты так упорно отказываешься заглянуть вместе со мной в наши прошлые жизни вдвоем.

Бренвен вздохнула и посмотрела в сторону. Что ж, ничего не поделаешь. Нужно сказать ему правду независимо от того, понравится она ему или нет. Она снова перевела взгляд на него и неосознанно расправила плечи.

— Если тебе так необходимо узнать, Гарри, то это потому, что я слегка боялась тебя. А иногда, может быть, очень боялась. Но это, — твердо сказала она, вставая, — было в прошлой жизни. Помоги мне, пожалуйста, с посудой.

— Когда люди тебя боятся, в этом есть определенные преимущества, знаете ли, — сказал Гарри, подмигивая. — Например, вам не придется помогать им с посудой. Однако в данном случае я охотно помогу. Обед был прекрасным, дорогая.

Он сновал между обеденным столом и кухней, подавая Бренвен посуду, которую она мыла и ставила в сушилку. Затем облокотился на стойку у окна и наблюдал, как она кипятит воду, мелет зерна и варит кофе.

— Ты сказала, что хочешь рассказать мне о чем-то, — напомнил он ей.

Бренвен отбросила волосы за спину.

— Надо же, а я чуть было не забыла об этом! Конечно же, хочу. Давай-ка возьмем кофе в гостиную, и я все тебе расскажу.

Они устроились на разных концах кушетки, и Бренвен тут же сбросила шлепанцы и поджала ноги под себя.

— Ты знаешь, что Эллен уехала на месяц в Козумель?

Гарри кивнул.

— Ну так вот, когда она вернется, я собираюсь сказать ей, что переезжаю. Я подписала бумаги на аренду квартиры в Джорджтауне. Это отличная квартира в трехквартирном доме неподалеку от университета. Мне пришлось ждать несколько месяцев, пока она освободится.

— Могу себе представить. Подобные места не часто встретишь.

Гарри окинул взглядом комнату. Бренвен повесила полки на каждом дюйме стены, но книги все равно выплескивались на подоконники, на сиденья стульев и даже на пол. Стол, за которым они только что обедали, обычно служил ей и письменным столом: машинка, настольная лампа и стопка папок с материалами были сейчас оттеснены в угол, ожидая того момента, когда хозяйка снова сможет положить их на стол.

— Этот коттедж уже мал для тебя — это очевидно. Эллен поймет. В конце концов, ты уже долго прожила здесь.

— Да, это так. Но я боюсь обидеть Эллен. Она может подумать, что я специально ждала ее отсутствия, чтобы затеять переезд. Но это не так. Просто так случилось, что квартира освободилась именно в этот момент. Она не хочет, чтобы я переезжала, Гарри. Она говорила об этом не раз, поэтому я просто встала на очередь в конторе, ничего не сказав ей. И это еще не все.

— Что еще? — Брови Гарри поползли вверх.

— Ну, ты знаешь, что я время от времени получаю разные профессиональные предложения, но пока не было ничего такого, что убедило бы меня уйти с пятнадцатого канала. На этот раз я э-э… кое-что нашла для себя. Именно поэтому я и искала квартиру в Джорджтауне. Несколько месяцев назад, Гарри, я беседовала с руководством PBS,^[8] но тогда у них не было достаточно денег, чтобы взять меня на работу, но сейчас вроде появились. Или, по крайней мере, появятся после начала их нового финансового года, через два месяца. Поэтому я перехожу на новую работу. Я ухожу на PBS.

— PBS? Бренвен, на этой станции ты никогда ничего не заработаешь!

— Гарри! — Бренвен наклонилась, чтобы поставить чашку с блюдцем на кофейный столик. — Деньги — это еще не все. И как бы то ни было, живя здесь и ничего не платя за жилье в течение многих лет, я скопила такую сумму, которая мне кажется практически неприличной.

— Не говоря уже о том, — сухо сказал Гарри, — что ты ездила на этой ужасной старой машине, пока она не развалилась на части — когда это случилось?

Бренвен рассмеялась.

— В прошлом году. По правде говоря, мне было ужасно ее жаль. Она была как старый башмак или что-то в этом роде — почти как член семьи. Слушай, поклянись, что никому ничего не скажешь о том, что я перехожу на PBS. Я подам заявление об уходе через пару недель, но до тех пор никто ничего не должен знать. Мне просто ужасно повезло, что именно сейчас подвернулась эта квартира. Я смогу купить мебель и въехать туда до того, как мне придется начинать работу на новом месте.

Гарри постарался скрыть свое разочарование. Когда ему наконец стало ясно, что Бренвен не помышляет об академической карьере, он надеялся, что на избранном ею поприще она проявит себя не меньше, чем на национальном уровне. А вместо этого она сознательно обрекала себя на неизвестность. Он послушно сказал:

— Моя дорогая, если это то, чего ты хочешь, то я рад за тебя. Эллен тоже будет рада. По правде говоря, я уверен, что она гораздо лучше меня поймет причины, по которым ты отказалась от предложения сотрудничать с одной из крупнейших кабельных станций, ведь это было совсем недавно, не так ли, потом развернулась на триста шестьдесят градусов и заставила какую-то нищую взять тебя на работу!

— Все очень просто. — Она наклонилась и шутливо ткнула его пальцем. — Настолько просто, что даже профессор-медиевист мог бы понять. На кабельной станции хотели взять меня на должность репортера, чтобы я все время была перед камерой. А на PBS я буду писать, готовить передачи и, может быть, даже сама делать их. Правда, за гораздо меньшие деньги, но мне многого не надо, а опыт, который я приобрету, будет просто неоценим!

Гарри наклонился вперед, и его волосы снова упали ему на глаза.

— Тогда что тебя беспокоит? Что-то тебя все же беспокоит, моя дорогая, я вижу это.

Бренвен подтянула колени поближе к груди и обняла их.

— Да, но мне трудно объяснить это даже самой себе. Конечно, и ситуация с Эллен тоже, но, в конце концов, она, так же как и я, знает, что я не могу прожить в этом коттедже всю жизнь. Я думаю, что волнуюсь просто от того, что чувствую, как моя жизнь движется, меняет свое направление. И, откровенно говоря, не знаю, чего мне ждать от этих перемен.

Миссис Бичер наотрез отказалась позволить Бренвен бросить для нее камни.

— Эти значки на них, они похожи на дьявольские знаки. Я не хочу связываться с этим! — заявила она. А когда Бренвен попыталась убедить ее, накрыла передником голову.

Гарри, который стоял, опираясь на дверь кухни, рассмеялся.

— Пойдем, Бренвен. Эту добрую женщину не переубедишь. Тебе просто придется попрактиковаться на мне.

Бренвен неохотно согласилась. Она не отваживалась пойти на собрание и продемонстрировать там свою способность читать руны, прежде чем хотя бы однажды не попытаться сделать это не для себя, а для кого-нибудь другого. Поскольку Эллен была в отпуске, ее возможности выбора потенциального объекта сужались до Гарри или миссис Бичер, которая не только накинула на голову передник, но и уже повернулась к ней спиной.

Бренвен и Гарри отправились в библиотеку и закрыли за собой дверь. Она осмотрелась вокруг и неуверенно сказала:

— Я, э-э, обычно сижу на полу, когда занимаюсь этим.

— Какая ты ловкая, — протянул Гарри. — Но я, моя дорогая, никогда не сижу на полу ни по какой причине. Уверяю тебя, что стол тоже подойдет. Ну как, начнем?

Они сели за стол, и Бренвен, достав мешочек с камнями, взвесила его на ладони. Она очень нервничала, и ее обрамленные черным глаза ясно показывали это.

— Знаешь, Гарри, я делаю все это совсем не по книге…

— Какой книге? — резко спросил Гарри. — Что еще за книга?

— Она у меня в сумочке. Я нашла ее в маленьком книжном магазинчике на окраине Джорджтауна. Ты знаешь, это очень неплохой магазин…

— Магазин неплохой. — Гарри вырвал у нее из рук книгу, которую она только что достала из сумочки, и не глядя швырнул ее в ближайшее кресло. — Но книга только навредит тебе.

— Я не вижу каким образом, — сжавшись, запротестовала Бренвен. — Это книга о рунах викингов, а это — кельтские руны, но символы практически идентичны. Поэтому и процесс не должен слишком отличаться.

— Как тебе могло прийти в головукупить эту книгу? — Гарри был почти рассержен. Его узкие ноздри раздувались, а глаза сверкали серебром.

Подбородок Бренвен упрямо дернулся вверх.

— Я хотела узнать, что в действительности означают эти символы, на случай если кто-нибудь спросит меня об этом. А не просто что они означают для меня. Я не хочу показаться невеждой! Поэтому я выучила их. Но фигуры, которые, судя по книге, нужно выкладывать, они… они просто не работают у меня. Я попробовала вчера вечером… Гарри Рейвенскрофт, ты даже не слушаешь меня!

— Нет, не слушаю. — Гарри затряс головой, и его легкие, слегка длинноватые волосы взлетели вверх. — Но ты, моя дорогая, лучше бы послушала меня, прежде чем все испортить!

— Тогда, пожалуйста, успокойся! — Бренвен приложила ладони к вискам.

— Хорошо, хорошо. Ты права.

Гарри сделал несколько глубоких вздохов, а затем встал за спинкой стула, на котором сидела Бренвен. Он положил руки ей на плечи и заговорил голосом, одновременно нежным и убедительным.

— Послушай: знание — не в камнях, не в рунических символах, вырезанных на них. Знание, интуитивное знание, находится в тебе, Бренвен Фарадей.

— Но…

— Да, да, — успокаивающе сказал Гарри, разминая ей плечи, — тебе кажется, что камни разговаривают с тобой, правда?

Голова Бренвен наклонилась вперед в знак согласия. Ее волосы были туго заплетены в косу. Продолжая говорить все тем же убедительным голосом, Гарри начал расплетать косу.

— В этих конкретных камнях заключен определенный вид энергии. Я не знаю какой — я хотел бы это вспомнить. Думаю, когда-то мне было это известно. Должна существовать очень веская причина для того, чтобы перенести внутренний круг священных камней на то огромное расстояние, которое разделяет Уэльс и Стоунхендж.

Бренвен снова наклонила голову. Голос Гарри помогал ей. Не только его слова, но определенные интонации в голосе. Ей очень понравилось, когда он сначала положил ей руки на плечи, а затем стал расплетать волосы. Она знала, почему он это делает, ведь сама Бренвен всегда расплетает косу перед тем, как дотронуться до рунических камней.

— Эта энергия, — пробормотала она, — моя энергия тоже. Они… очень похожи, даже одинаковы.

— Да, — сказал Гарри, расчесывая пальцами ее тяжелые шелковистые волосы, подымая их вверх от самой шеи и позволяя свободно стекать вниз между пальцами. — Да, я почувствовал эту энергию, исходящую от тебя, проходящую через тебя, много лет назад, в руинах аббатства Лланфарен. Это был один из самых волнующих моментов в моей жизни, Бренвен. Ты помнишь?

— Помню.

— Эта энергия — твой особый дар. — Гарри снова сел за стол. Он посмотрел на Бренвен. Его глаза проходили сквозь нее, а ее — сквозь него. Они оба стояли на границе, разделяющей две реальности. Гарри удержал бы их здесь, на этой грани, а перевести их через нее должна была Бренвен. — Это не приходит из книг. Забудь о книге, забудь о ее фигурах и интерпретациях. Позволь появиться твоим видениям. Прочти для меня руны, Бренвен.

— Дай мне руки, — сказала она. — Закрой глаза. Представь в уме то, что ты хочешь узнать от рунических камней.

Гарри подчинился. Ее руки, которые поначалу были холодными, становились все теплее. Он молча сформулировал свой вопрос: когда я вновь овладею Старым Знанием? Дрожь пробежала по телу Бренвен, и он почувствовал ее в своих руках, ощутил покалывание, когда начала концентрироваться ее внутренняя энергия. С пальцев покалывание перешло в ладони, а затем по рукам поднялось к плечам и груди. Он сделал долгий, глубокий вздох и задержал его с восторгом предвкушения.

Бренвен отпустила руки Гарри и высыпала рунические камни на стол. Гарри открыл глаза, чувствуя себя смущенным и разочарованным. Она разорвала физический контакт. Куда бы она ни направлялась, он не пойдет вместе с ней. Потом он понял. Конечно! Она отправляется туда для него, она будет читать рунические камни для него, и именно поэтому она отпустила его руки.

Он наблюдал за ней. Волосы, слегка волнистые оттого, что были заплетены в косу, упали вперед и почти закрыли ей лицо, когда она склонилась над камнями. Белая прядь поражала — она бросалась в глаза, как клеймо. Левая рука, пальцы которой слегка дрожали, двигались на высоте около дюйма над лежащими на столе камнями. Вот пальцы нырнули вниз, вздрогнули, двинулись дальше, затем снова нырнули вниз и выбрали камень.

— Я выбираю те камни, которые притягивают мои пальцы, — сказала Бренвен в ответ на его молчаливый вопрос. — От них исходит жар.

Вскоре она выбрала семь камней. Остальные отодвинула в сторону осторожным движением руки.

— Камни сами складываются в узор, — сказала она.

Она не смотрела на него и, казалось, не смотрела и на камни. Ее левая рука сложила из них букву «у», направленную разветвлением к нему, а ножкой к ней. «Дерево», — подумал Гарри.

Глаза Бренвен были открыты, а зрачки расширились настолько, что сине-зеленая радужная оболочка стала почти не видна. Щеки пылали, как будто бы изнутри ее жег невидимый огонь, а она, казалось, едва дышала. Бренвен начала говорить.

— Гарри Рейвенскрофт, твой путь разделится надвое. Не сейчас, еще рано, но уже скоро. Одно из ответвлений является ложным. Я вижу тьму…

Ее голос сорвался. Она закачала головой из стороны в сторону, и от напряжения связки у нее на шее натянулись, как веревки. Хриплым шепотом она продолжила:

— Я вижу противостояние. Ты и старый враг. Я не могу оставаться в этом месте! Эти звуки просто ужасны! Здесь слишком опасно. Я окажусь в опасности, если еще ненадолго останусь здесь!

Гарри был испуган, но не отваживался вмешаться. Это был ее транс, хотя она и вошла в него по его просьбе и от его имени; а раз это не он вводил ее в этот транс, значит, не ему и выводить ее оттуда, да он и не смог бы это сделать, если бы даже и решился. Ее лоб покрылся каплями пота, которые, сливаясь, текли ручейками по лицу. Она смотрела на него своими огромными чернеющими глазами и почти перестала дышать.

Когда он уже больше не мог выносить этого и был готов потянуться к ней через стол и затрясти ее, независимо от того, какими могут быть последствия, Бренвен резко выдохнула, а затем сделала глубокий, хриплый вдох, содрогаясь всем телом. Она несколько раз моргнула и слегка встряхнулась, как собаки встряхиваются, вылезая из воды.

Ее голос все еще был хриплым, но уже не в такой степени, когда она заговорила снова:

— Другое ответвление твоего пути истинно. Эта дорога приведет тебя к той цели, которой ты хочешь достичь. Я не знаю, что это за место, но здесь нет никакой опасности. Здесь есть… животные! Волк, огромный седой волк, действительно прекрасный. Для волка! Деревья, множество деревьев, которые как бы переплелись ветвями, образуя арку наверху. Сейчас волк исчез, но… появился филин, огромный мудрый филин. О! Он улетает — у него крылья не меньше шести футов в размахе! А там в глубине этого тоннеля из деревьев виден очень яркий свет. Филин летит прямо на свет.

Бренвен вздохнула и закрыла глаза.

— Это все. Сейчас я вернусь обратно.

Гарри был вне себя от радости, уже полностью забыв об испугавшем его первом видении ложного пути. Волк и сова были его хорошими знакомыми среди животных; к нему часто приходили сны или старые-старые воспоминания о себе самом в этих образах. Значит, этот истинный путь действительно приведет его к Старому Знанию! Если бы только она могла сказать ему, как найти этот путь… Но он и сам узнает, он был уверен в этом.

— Чего ты хочешь? — спросил он, как только Бренвен открыла глаза. — Я принесу тебе чего угодно, всего. Ты, наверное, чувствуешь себя просто измученной. Может быть, бренди?

Она покачала головой.

— Нет, алкоголь — это последнее, чего бы я захотела. Воды, пожалуйста, очень большой стакан холодной воды.

— Сию секунду! Твое желание для меня приказ.

Гарри заторопился на кухню, а когда вернулся, то увидел, что Бренвен с некоторым трудом собирает камни в мешочек. Он вручил ей стакан воды и уже совсем было собрался помочь ей с камешками, но она остановила его.

— Спасибо, но я должна сложить их сама. Это как неотъемлемая часть всего процесса. Не спрашивай меня почему, просто это так.

— Как скажешь.

Гарри сел и сияющими глазами принялся наблюдать за Бренвен. Она выпила всю воду, а затем снова стала собирать камни в мешочек. Покончив с этим, завязала мешочек завязками и сложила руки на столе. Ее волосы были в беспорядке, а недавний румянец улетучился. Но бледная кожа светилась, как жемчуг. Она казалась опустошенной, ясной, почти прозрачной. Гарри подумал, что она никогда не выглядела более прекрасной.

Она заговорила:

— Ну, я ответила на твой вопрос? Должна сказать, что улыбку на твоем лице можно смело назвать блаженной, поэтому я догадываюсь, что ты услышал что-то приятное.

— Мне приятно слушать тебя. Ты была поразительна, моя дорогая, абсолютно великолепна. Ты помнишь, что ты говорила?

— Не дословно. — Она провела по глазам тыльной стороной ладони. — Но я помню, где я была. Когда я делаю это, вижу много всего. Я не понимаю, почему ты так рад — часть того, что я видела, была просто ужасна!

— Да, но другая! О, другая часть была прекрасна, Бренвен. Ты помнишь животных?

— Волк и филин. Оба очень красивые.

— Да, и оба много значат для меня. Можно даже сказать, священны. И они были ответом на мой вопрос. Все остальное просто неважно.

— Не знаю, Гарри, — нахмурилась Бренвен. — Мне это показалось важным. Я с огромным трудом выбралась оттуда. И это не я была там, а ты. Послушай, а можно ли мне говорить с тобой об этом или это нарушение правил?

— Каких правил? — пожал плечами Гарри. — Что касается меня, то я считаю, что любой обладающий твоим даром может придумывать собственные правила.

— Гарри! — Бренвен была в отчаянии. Она чувствовала себя очень усталой, и больше всего на свете ей хотелось просто вымыть лицо и руки, причесаться, а затем сесть в машину и уехать домой, но она не могла просто так оставить это. — Ты зациклен исключительно на себе и на том, чего хочешь ты. Правила существуют, хочешь ли ты допускать это или нет. Существует одно древнее правило, которое я могу вспомнить сама: не навреди.

— Ты все перепутала, моя дорогая, — беззаботно сказал Гарри. — Это Эскулап. Это для врачей, а не для нас.

— А кем еще являются мудрые мужчины или мудрые женщины, если не целителями? Врачами особого рода? — горячо возразила Бренвен и снова потерла глаза. — У меня такое впечатление, что я уже спорила об этом с тобой раньше, давно.

— Может, и спорила. — Гарри был раздражен. Ему хотелось остаться с милыми, волнующими образами филина и волка.

Бренвен терпеливо сказала:

— Я чувствую, что должна сказать тебе, ради твоей же пользы, то, чего не было в этом видении. Нечто из моего собственного опыта.

— Так скажи.

— Это темное место, и… Существо, с которым я боролась, когда была тобой — я уже была там раньше, Гарри. Только я не входила внутрь, а стояла на границе и смотрела. Это Существо — Зло. Я не имею в виду, что оно плохое, я имею в виду, что это — Зло. И это не все. — Она с трудом сглотнула, снова почувствовав страшную сухость в горле и во рту. — В этом темном месте находится Джейсон. Эти существа проглотили его. Я знаю, что это так! Поэтому будь осторожен, Гарри. Будь очень, очень осторожен, чтобы не выбрать неправильный путь!

— Я не выберу, не беспокойся. После того как ты увидела это, ты ведь увидела волка и сову? Волк и филин представляют меня, я уверен. И как бы ты ни интерпретировала свое видение, со мной все будет в полном порядке!

У Бренвен на лице было написано сомнение. Затем она опустила руки, сложила их на столе и опустила голову на руки. Она чувствовала, что не сможет сдвинуться ни на дюйм и произнести ни единого слова, пока не отдохнет. Не было никакого смысла пытаться заставить Гарри понять, что он может подвергнуться опасности, никакого смысла.

— Я не могу поверить в то, что мне придется проделать это еще раз завтра вечером, — пробормотала она. И заснула, положив голову на стол в библиотеке Гарри Рейвенскрофта.

Гарри сидел напротив и смотрел, как она спит. Он улыбался сияющей, загадочной улыбкой.

Глава 3

Маклин и Джорджтаун всего лишь разделяла река, и расстояние между ними было не больше нескольких миль, но у Бренвен было такое ощущение, будто она попала в другой мир. Мир общественного телевидения отличался от маленькой студии новостей на канале пятнадцать так же, как ее квартира отличалась от обнесенного высоким забором и заросшего лесом поместья Эллен. Бренвен была готова к этой перемене. Она приспособилась к новым условиям обычным для нее способом: через упорный труд. Два года промелькнули быстро, и к своему тридцать третьему дню рождения, который наступил в 1978 году, она уже готовилась снять большую передачу об особом мире — мире душевнобольных. С помощью жены президента Картера Розалин станция получила денежные средства для съемки двухчасовой программы о лечении душевных болезней в государственных клиниках, и Бренвен получила задание подготовить эту программу.

Она собирала материал не с помощью книг и газет, изобилующих статистическими данными; она проводила свое исследование темы умом и телом, сердцем и душой.

На протяжение всего лета Бренвен ложилась в одну за другой психиатрические клиники вдоль всего Восточного побережья, от Мэна до Флориды. Врачам и медсестрам были известны ее настоящая личность и ее задача, но санитары, которые находились на переднем крае борьбы, ничего об этом не знали; ничего не было известно о ней и пациентам. Симулируя депрессию, Бренвен очень редко разговаривала — она тщательно следила за тем, чтобы на ее лице не было абсолютно никакого выражения, и наблюдала. Большинство пациентов трогали ее сердце, некоторые пугали, а некоторые — очаровывали, особенно шизофреники, те, что слышали голоса и галлюцинировали. Бренвен молча думала: И я тоже, и я тоже. И все же она жила в упорядоченной реальности, а шизофреники — нет. Почему?

Образы некоторых пациентов и мысли о них прямо-таки преследовали ее, и она подозревала, что будет еще много лет беспокоиться о том, что с ними стало. Особенно ее сердце затронула одна молодая женщина бледной, эфирной красоты, которая выглядела как ангел, нарисованный Фра Анджелико. Иногда она начинала ужасно кричать.

— Почему она кричит? — спросила Бренвен у сестры.

— Потому что слышит голоса, и что бы эти голоса ни говорили ей, это, должно быть, что-то страшное.

Санитарка увела кричащего ангела, и Бренвен никогда больше ее не видела и так и не узнала, как ее зовут; но лицо этой женщины стояло у нее перед глазами несколько недель.

К осени Бренвен уже заканчивала свою программу, прослеживая путь тех пациентов, которые были переведены из больниц на амбулаторное лечение в центрах психиатрической реабилитации. Большинство из них недолго принимали положенный курс лечения: они либо возвращались назад в клинику, или просто исчезали.

— Куда они уходят? — спросила Бренвен у социального работника.

— На улицы, — ответил ей тот.

И Бренвен тоже отправилась на улицы. Она искала следы тех пациентов, которых наметила для интервью перед камерами, и именно таким путем узнала о вашингтонских бездомных.

Она нашла их всех — за исключением Сестры Эмеральд Перл. Сестра Эмеральд Перл была огромной негритянкой, которая пела и разговаривала с Богом; только когда действие лекарства заканчивалось или Сестра забывала принять его, что случалось довольно часто, она разговаривала с Богом на очень непристойном языке, языке, который социальный работник назвал «несоответствующим». Разыскивая Сестру Эмеральд Перл, Бренвен и познакомилась с Ксавье.

Она стояла на потрескавшемся тротуаре в запущенной, грязной, опасной части города. Она не нашла Сестру, но отыскала кое-что другое: идею для следующей программы, программы о бездомных, об уродливой стороне этого города, чью красоту и историю она когда-то восторженно описывала в широко показанных по телевидению программах. Она думала, что должна снять подобную программу ради себя, ради города, а главное, ради бездомных. Эта идея настолько глубоко поглотила ее, что она просто стояла на улице, перестав на какое-то мгновение видеть то, что ее окружало.

Голос мужчины, который она услышала прежде, чем повернулась к нему лицом, был одним из самых прекрасных, которые ей доводилось когда-либо слышать в своей жизни. Низкий, сильный и глубокий, он был похож на объятия. Это был голос, который вы не слышите, а переживаете, и Бренвен поняла, что не имеет ни малейшего представления о смысле произнесенных им слов. Она обернулась и сказала:

— Извините, я не совсем поняла. Что вы сказали?

— Я сказал, могу ли я вам чем-нибудь помочь? Вы потерялись, заблудились?

Мужчина был таким же притягательным, как и его голос. Он был красив какой-то темной красотой: густые черные волосы и глаза, такие же черные, глубокие и блестящие, как священное озеро в глубине леса. Кожа была смуглой и гладкой, как будто бы он постоянно загорал, а на лице довольно явственно выступали скулы, похоже, среди его предков были индейцы. Он был около шести футов ростом, с массивной фигурой и одет как рабочий: синяя рубашка с длинными рукавами, расстегнутая у шеи, так что была видна надетая под ней майка, вылинявшие джинсы и джинсовая куртка, коричневые рабочие ботинки на толстой подошве с желтыми шнурками. Посмотрев на него, Бренвен моргнула; он, казалось, горел каким-то внутренним огнем.

— Я не заблудилась, — сказала она, собравшись с мыслями, — но ищу тех, кто мог заблудиться. Возможно, вы могли бы помочь мне в этом.

— О? — Он рассматривал ее с долей дурного предчувствия, но оно исчезло так внезапно и бесповоротно, как будто бы он выключил его поворотом рубильника. — Может, я смогу вам помочь, а может быть, и нет.

Бренвен бесстрашно продолжала:

— Ее зовут Сестра Эмеральд Перл. На самом деле у нее есть какое-то другое, настоящее имя, но она себя называет именно так. Это негритянка, где-то около сорока лет, ростом пять футов десять дюймов, весом триста фунтов — по-настоящему крупная женщина. И она поет почти все время, просто так. Если она где-то здесь, то ее трудно не заметить.

— А почему вы думаете, что она где-то здесь? Вы-то явно живете далеко отсюда. — Когда Бренвен описывала женщину, на его губах заиграла легкая улыбка, но она быстро исчезла. Он снова был сама осторожность и сдержанность.

— Она — душевнобольная, и я думаю, что бездомная. Она была пациентом психиатрической клиники в Мэриленде, жила в специальном реабилитационном доме, когда ее выписали, но перестала посещать амбулаторное лечение, и ее выгнали из этого дома. Видите ли, для того чтобы иметь возможность жить в таком доме, необходимо обязательно ходить в реабилитационный центр и проводить лечение.

— Я знаю об этом. Продолжайте.

Бренвен прикрыла глаза рукой. Его внутренний огонь разгорался все ярче, и смотреть на него сейчас было все равно что смотреть на солнце.

— Я слышала, что где-то здесь есть дом, где могут жить люди, подобные Сестре Эмеральд Перл. Я хочу сказать, в этой части города. Я ничего не знаю о нем, и даже не знаю в точности, где он находится, но один мужчина там, — она показала рукой куда-то назад, — сказал мне, что он стоит на этой улице. Он не показался мне очень надежным источником, но я все равно решила проверить, на всякий случай.

— Так, значит, вы — социальный работник, и вы пришли сюда спасать Сестру Эмеральд Перл, которая, в конце концов, если она нашла место, где можно жить, не является ни исчезнувшей, ни бездомной. — Это было произнесено без одобрения в голосе. По каким-то причинам незнакомец явно не любил социальных работников. Он требовательно спросил у нее: — Кто рассказал вам об этом доме? Где вы получили информацию?

— Я — не социальный работник. — Бренвен тряхнула головой и расставила ноги пошире, как бы приготовившись к драке. Она не позволит ему запугивать ее, как бы неловко себя при этом ни чувствовала. А она чувствовала себя неловко, внезапно поняв, что ее хороший серо-зеленый шерстяной костюм, светлые кожаные туфли-лодочки на невысоких каблуках и даже потрепанный кожаный портфель, который она носила на ремешке через плечо, сразу же выдавали в ней чужака. — Я расспрашивала людей на улицах, разговаривала с ними. Мужчина, который направил меня сюда, живет в большом деревянном упаковочном ящике, недалеко отсюда на свободном участке.

На этот раз на его губах появилось большее, чем просто след улыбки.

— Должно быть, это Джордж. Еще довольно рано, и он достаточно трезв, чтобы разговаривать. Ну что ж, вам не откажешь в смелости, если вы нашли нас именно таким путем.

— Нас? — Кто был этот человек? Он выглядел как строительный рабочий, вовсе не казался бездомным, а разговаривал вообще как кто-то третий — возможно, как актер, который в данный момент зарабатывает деньги на следующую попытку покорения сцены.

— Да, нас. — Его улыбка стала шире, и он слегка наклонил голову в сторону, сделав буквально намек на движение, в результате которого приобрел одновременно лукавый и загадочный вид. — Я живу в том доме, о котором вам рассказал Джордж. Он действительно находится на этой улице в одном квартале отсюда. Я могу сказать вам, что вашей Сестры Эмеральд Перл там нет, но больше ничего не смогу сделать для вас, если вы не скажете мне, почему вы ее разыскиваете.

— Это неважно, — пробормотала Бренвен, поправляя на плече ремешок портфеля. — У меня такое ощущение, как будто бы ваша помощь все равно обошлась бы мне слишком дорого. Я вас не знаю и не обязана вам ни о чем рассказывать.

Она отвернулась и пошла прочь. Бренвен не любила открывать тот факт, что она журналист, пишущий сценарий, потому что это неизменно отпугивало людей, заставляло их фальшивить. Но она ушла не поэтому. Впервые за очень долгое время, насколько она могла припомнить, она почувствовала, как в ней зашевелилось физическое влечение к мужчине, которого она встретила на улице, в худшем районе города, к мужчине, который был одет как рабочий, разговаривал, как актер и имел лицо Бога.

Он заколебался всего лишь на какое-то мгновение, прежде чем окликнуть ее.

— Погодите!

Сердце Бренвен подпрыгнуло, и когда она остановилась и повернулась, напомнила себе, что пришла сюда с единственной целью: найти Сестру Эмеральд Перл. Она повернулась к нему молча.

— Так и быть, — сказал он, — я доверяю вам и, если хотите, наведу справки. Оставьте мне свой номер телефона, я позвоню и расскажу, что мне удалось выяснить о Сестре Эмеральд Перл.

Бренвен нахмурилась: на языке у нее вертелся вопрос, почему она должна доверять ему? Но она кивнула, полезла в сумку, вытащила блокнот и торопливо написала свое имя и номер телефона.

— О’кей, — сказала она, отдавая ему бумажку. — Спасибо. Я буду очень признательна, если вы позвоните мне как можно скорее.

— В течение двадцати четырех часов, клянусь. Бренвен Фарадей. Бренвен? Красивое имя. Необычное.

— Не там, откуда я приехала.

Что она делала здесь, стоя на улице и беседуя с незнакомцем? И все же она не могла оторвать взгляда от изгибов его губ. Он произнес ее имя так, как будто бы попробовал его на вкус, и она снова почувствовала, как его голос нежно прикоснулся к ее коже.

— О, и где же это? — Он подошел поближе.

— Уэльс, я родилась в Уэльсе, — Бренвен сделала шаг назад. — Но я уже долго живу здесь. Много лет. Я надеюсь, вы мне позволите, мистер… вы не сказали мне, как вас зовут.

— Ксавье Домингес. Все здесь зовут меня… — Он замолчал, ощутив внезапное желание не говорить ей об этом.

— Зовут вас как? — слегка улыбнувшись, спросила Бренвен.

Он пожал плечами, и его жест был одновременно изящным и мужественным, а рука невольно поднялась к воротнику рубашки, как бы для того, чтобы расстегнуть, хотя он и так был расстегнут.

— Я думаю, мы еще недостаточно близко знаем друг друга, чтобы я мог сказать вам, как меня здесь называют, — сказал он.

У Бренвен внутри все задрожало. Это смешно, подумала она, мы оба нагнали такого туману. Только привычка, желание закончить начатое дело удержали ее от резкого ответа. Она расправила плечи, решившись наконец уйти.

— Как скажете, Ксавье Домингес. Я буду ждать вашего звонка завтра вечером.

Я должен был сказать ей, думал Ксавье. Я должен был сказать ей о том, что все называют меня отец К. Он быстро прошел по улице к дому, который был известен только под своим номером, 622. Его мозг пребывал в напряжении, а мысли неслись с немыслимой быстротой, пытаясь подавить ту примитивную энергию, которая пронизывала его тело. Он подошел к 622 скорее, чем намеревался, и сел на ступеньках крыльца, чтобы обдумать проблему, которую только что создал для себя и, может быть, также и для Бренвен Фарадей. Огромной силы энергия, пронизывающая его, была сексуальной, сомнений в этом не было, так же как и в том, что он не сказал ей, что все называют его отец К, потому что не хотел, чтобы эта девушка знала: он — римско-католический священник. В конце концов, сказать ей об этом придется, но сейчас он хотел побыть недолго в мире своих фантазий. Фантазий, в которых он — всего лишь обыкновенный мужчина — мог любить и лелеять женщину.

Френсис Ксавье Домингес, тридцати пяти лет, был сыном мексикано-американских родителей, причем его семья жила в юго-западном Техасе задолго до того, как Техас стал частью Соединенных Штатов. Его тезка, испанский святой Френсис Ксавье, был другом Святого Игнатия Лойолы в шестнадцатом веке и помогал Игнатию в организации Ордена Иисуса. Подобно своему тезке, Ксавье тоже стал священником-иезуитом, но он не был святым. Его священничество до сих пор было весьма беспокойным. Острый интеллект и глубокая духовность часто приходили в столкновение с огненным, страстным темпераментом. Ему было очень трудно соблюдать данные им самим обеты бедности, послушания и чистоты: бедности, потому что он происходил из семьи землевладельцев среднего достатка и был вынужден распрощаться с мыслями о наследстве, когда присоединился к Ордену, но тем не менее всегда ясно видел, какую пользу могли бы принести его деньги, если бы он мог их соответствующим образом израсходовать; послушания, из-за сильной воли и врожденного бунтарства; и чистоты, потому что он обладал неистовой сексуальностью. Ксавье прекрасно знал, что доктор Фрейд сказал бы, что иногда бьющая через край энергия, которая позволяла ему добиваться поразительных свершений, шла от сублимации. Он был уверен в том, что доктор Фрейд прав.

Номер 622 был последним из его достижений и первым достижением в новом для него качестве отца К. Всего лишь в прошлом году Ксавье разрешил мучившую его проблему с обетом бедности и большую часть проблемы с обетом послушания, покинув Орден Иезуитов. В качестве «мирского» священника он все еще служил мессу и отправлял таинства, и если бы был приписан к какому-либо приходу, то получал бы небольшую зарплату. Вместо этого он предпочел остаться независимым священником и предъявил права на доход от своего опекунского фонда. На этот доход он купил и продолжал содержать номер 622 в качестве убежища для бездомных. Он стал бродячим священником, подчиняясь только епископу, который дал ему разрешение на его деятельность.

Поначалу Ксавье приходилось выходить на улицы и уговаривать людей пожить в 622 — он ожидал, что бездомные будут с подозрением относиться к его начинанию и стоящим за ним мотивам, и был прав. Но теперь все изменилось. О его доме уже прошел слух, и они сами находили его точно так же, как это сделала Бренвен Фарадей. Все чаще и чаще он думал о вашингтонских бездомных, и особенно о несгибаемых, убежденных бездомных, как о своем собственном приходе. Как минимум раз в месяц он одевался как священник, которым он на самом деле и являлся, в черный костюм с католическим воротничком, и отправлялся на Капитолийский холм лоббировать в пользу своих беспомощных прихожан. Иногда, если ему надо было произвести впечатление на конгрессменшу или заручиться поддержкой какой-либо сотрудницы-женщины, он без всяких угрызений совести надевал перетянутую широким поясом длиннополую сутану, которую привык носить, еще когда учился в течение трех лет в Риме, и дополнял ее длинной пелериной, если на дворе была зима. Ксавье не был тщеславным, но знал, как он выглядит в этом наряде и какое впечатление производит на женщин. Он говорил себе, что цель оправдывает средства.

Женщин влекло к нему, а его к ним. Безбрачие всегда было тягостно для Ксавье, и он думал, что оно будет тягостно для него всегда, если только не случится чуда, и Церковь не изменит свои правила и не разрешит священникам жениться. В конце шестидесятых он, уже заканчивая колледж, влюбился в молодую монашку, и их связь продлилась два года. Это вовсе не было необычно; многие из его современников делали то же самое. Ксавье и монашка думали о браке и в конце концов поняли, что ни один из них не желает отказываться ни от своей веры, ни от карьеры. По взаимному соглашению они разорвали отношения, и монашка как ни в чем не бывало закончила свое обучение и вернулась к своей религиозной жизни. Сейчас она была администратором в госпитале, которым руководил ее Орден, в Сиэтле — на каждое Рождество она посылала ему открытку. Однако для Ксавье все прошло вовсе не так гладко. Он был глубоко потрясен и с тех пор часто находился в каком-то состоянии войны с самим собой.

— Бренвен Фарадей. — Ксавье прошептал ее имя. Ему следовало бы забыть о ней, и он знал это, но вместо этого вынул листок бумаги из кармана рубашки и посмотрел на ее имя и номер телефона. Ее тоже потянуло к нему, он почувствовал это и увидел по глазам. Невероятные глаза! Цвета пустынной бирюзы. А волосы, такие черные, с поразительной седой прядью в них — он задумался, какой они были длины, когда не были затянуты в пучок. У нее такая нежная, такая белая кожа. Лицо в форме сердца. Губы как бархатистые розовые лепестки, нежные и мягкие, а не твердые и блестящие от помады. Кто она? Почему не захотела сказать ему, зачем ей Сестра Эмеральд Перл?

Ксавье громко простонал. Похоже, ему придется отправиться в спортивный зал, где он постоянно платил членские взносы специально для того, чтобы иметь место, куда можно было бы прийти и «выработать» фрустрации, подобные той, что он испытывал сейчас. Он предвидел в своем ближайшем будущем длинную, изнурительную игру в гандбол. Но сначала он сдержит свое обещание и посмотрит, что ему удастся выяснить о пропавшей женщине. Ксавье поднялся и вытянул свое большое беспокойное тело. Даже если он ограничит свои контакты с Бренвен единственным телефонным звонком, это знакомство, похоже, принесет ему много забот.

— Признайся, Гарри, — сказала Бренвен, — эти собрания стали ужасно скучными в последнее время. Я сама не знаю, почему я продолжаю приходить на них.

— Моя дорогая, — протянул Гарри, положив руку на спинку ее стула, — ты чаще отсутствовала, чем присутствовала на собраниях нашего общества с тех пор, как вступила в него два года назад, и ты об этом знаешь. Если тебя интересует мое мнение, ты слишком углубилась в свою работу. Что, этот мрачный проект по сумасшедшим еще не закончен?

— Они не сумасшедшие, они душевнобольные. Нет, я еще не закончила его. Мне не хватает одного куска, и, возможно, завтра я буду уже знать, смогу ли дополнить его. Если повезет, то я смогу к концу недели отснять последнее интервью и в выходные дни уже напишу заключение.

Бренвен развернулась и бросила взгляд через плечо. Комната быстро заполнялась. Когда она только начала ходить на эти сборища, ее удивило разнообразие людей, посещавших их. Там были серьезные государственные чиновники, которые всеми силами старались развить в себе способности к ясновидению, и просто фанаты, что могли наизусть перечислить все случаи появления НЛО начиная с 1952 года; там были женщины из высшего общества, известные своим свободным поведением, но смертельно серьезно относившиеся к привидениям и полтергейстам; дипломаты, секретари и выборные чиновники, чьи интересы лежали в области парапсихологии. Бренвен вскоре стала спокойно относиться к этому, а затем ей все наскучило. Ее собственный дар чтения рун вызвал поначалу всплеск интереса, который довольно скоро, к облегчению Бренвен, затих. Хотя читать руны для незнакомых людей было гораздо легче, чем для Гарри, она все равно не любила делать это. Ее единение с руническими камнями казалось ей очень личным, и она старалась держать это при себе.

Она снова повернулась к нему, заметив:

— Сегодня здесь довольно много людей, и даже я вижу несколько человек, которых никогда не встречала раньше. Что это, Гарри? Я не могла отсутствовать так долго, чтобы пропустить так много новых членов.

Гарри изогнул шею, чтобы оглядеть комнату, кивая и поднимая руку в приветствии. Он был популярен здесь.

— Много гостей, — сказал он. — Сегодня специальная презентация. Ты что, не знала?

Бренвен покачала головой.

— Нам предстоит увидеть трансканального медиума. Предполагается, что это настоящий медиум — обычно он делает это только в кругу семьи и своих близких друзей. Его зовут Мелвин Мортон. Сиэрлз Бошамп обнаружил его в каком-то небольшом прибрежном городке, где у него бакалейный магазин или что-то в этом роде.

— Ну уж! — Вид у Бренвен был скептический. — Что такое в точности означает «трансканальный медиум»?

Гарри поднял вверх бровь.

— Но ты, конечно же, слышала о Джейн Робертс, которая передает Сета? Читала ее книгу? Нет? Ну тогда вспомни об Эдгаре Кейсе. Ты же знаешь об Эдгаре Кейсе?

— Да. Его я знаю. Он жил на вирджинском побережье.

— Кейс, возможно, более кого бы то ни было ответствен за ту терминологию, которую мы используем сегодня: он назвал себя «чистым каналом». Термин «медиум» был несколько опорочен всеми теми мошенниками, которые практиковали спиритизм в конце девятнадцатого — начале двадцатого века. Кейс выступал в качестве канала для поступления информации из многих различных источников, тогда как Джейн Робертс передавала только Сета. Будет интересно посмотреть, что делает этот парень Мортон.

Бренвен согласилась, и в этот момент хозяин дома, в котором проводилось собрание, вышел в центр комнаты. Члены общества поочередно проводили собрания в тех домах, которые могли их вместить, а хозяин или хозяйка становились председателями собрания. Сегодня стулья и кушетки были, как обычно, выстроены по кругу вдоль стен гостиной, а широкие раздвижные двери в смежную с ней столовую распахнуты, чтобы предоставить место большому количеству людей. Как всегда, председатель собрания сначала призвал всех присутствующих к пятиминутной беззвучной медитации. Затем, обращаясь время от времени к заметкам, он сообщил самые свежие разнообразные факты, относящиеся к сфере парапсихологии.

Бренвен задумалась, Гарри преувеличил — если не считать месяцев, проведенных в психиатрических клиниках, она редко пропускала ежемесячные собрания. Вообще она получала от «подполья» больше, чем склонна была признаться самой себе или Гарри. Она без всяких усилий поглощала широкий спектр материала, бессознательно сортируя и оценивая его, и прибавляла все, что ей казалось новым и значительным, к собственному запасу знаний. Для большинства людей, находившихся здесь, это общество было просто еще одним выражением всепроникающей вашингтонской одержимости властью — в данном случае психической властью. Бренвен сама не осталась невосприимчивой к этому. Для работы над телепрограммами ей требовалось финансирование, а чтобы получить его, нужно было добиться признания. Откуда-то из глубин памяти к ней пришло знание о том, что руны можно использовать не только для Видения, но и для Связывания — овладения силой рун, чтобы заставить желаемое произойти. Но она никогда не делала этого. Как многие из присутствующих в этой комнате, задумалась она, становились заклинателями за дверями собственных домов?

Она выпрямилась на стуле. Хозяин дома, будучи одновременно председателем собрания, представил только что Сиэрлза Бошампа, который в свою очередь сейчас рассказывал, как он познакомился с Мелвином Мортоном в Трее, штат Вирджиния, небольшом городке на берегу бухты Мобджек к югу от устья реки Раппаханнок. Владельцем скобяной лавки был ясновидец с детства, но этот факт был известен только его ближайшим родственникам. Три года назад мистер Мортон начал спонтанно транслировать дух, находящийся в другом измерении, дух женщины из Александрии Египетской по имени Грасия, которая была целительницей в первом веке нашей эры.

— Женщина! — прошептала Бренвен, наклонившись к Гарри, который поднял обе брови и усмехнулся.

Мелвин Мортон прошел через столовую — он явно ждал, пока его пригласят, на кухне — и вышел в центр открытого пространства в гостиной, где хозяин поставил простой стул с прямой, обитой кожей спинкой. Это был низкий полноватый мужчина со светлыми волосами неопределенного оттенка, которые вились вокруг его пухлого ангельского лица. Небольшие морщинки разбегались от его блестящих темно-синих глаз.

Он нервничает, подумала Бренвен, глядя, как он ухватился своей широкой ладонью с короткими пальцами за спинку стула с такой силой, что костяшки побелели. Мелвин Мортон стоял рядом со стулом, улыбаясь и кивая головой присутствующим в комнате; затем он начал говорить удивительно уверенным баритоном, который слегка смягчался его южным акцентом. Он слегка наклонял голову вперед при разговоре, что свидетельствовало либо о скромности, либо о робости, либо о том и другом одновременно.

— Я благодарен такому большому количеству людей, которые пришли сегодня сюда, чтобы встретиться со мной, — сказал он. — Я знаю, что на самом деле вы все пришли, чтобы услышать Грасию, а не меня. Я только транслирую ее слова, так сказать. Так сказать, хе-хе, получилось что-то вроде шутки. Я никогда раньше не пробовал делать это в присутствии такого большого собрания, поэтому не знаю, что получится, но могу рассказать, что обычно происходит дома. Я сяду на этот стул и как бы открою себя, и через какое-то время придет Грасия. Я никогда не знаю, о чем она собирается говорить, поэтому, пожалуйста, прошу вас не обвинять меня, что бы это ни было. Когда она закончит говорить, если кто-нибудь из вас захочет подойти и задать ей вопросы, она, возможно, ответит вам на них. Э-э… мистер Бошамп, нам может понадобиться еще один стул здесь, перед этим, чтобы люди, которые захотят задать вопросы, могли присесть, пока они будут их задавать.

Идентичный уже стоявшему в центре гостиной стул был поспешно освобожден одним из зрителей, сидевших в гостиной, и Сиэрлз Бошамп поставил его так, как указал Мортон.

— Ну что ж, — сказал Мелвин Мортон, усаживаясь, — начнем.

В комнате установилась глубокая тишина. Бренвен, которая находилась всего в нескольких футах от Мортона, оценила значение этой тишины. Она была одновременно выжидательной и коллективной, как будто бы каждый из присутствовавших в комнате присоединился к скромному маленькому человечку в предчувствии явления его гостя из другого измерения. Бренвен напомнила себе о том, что один только его скромный вид вовсе не гарантирует того, что он не окажется мошенником; но она, по правде говоря, не верила в это. Она чувствовала, как от Мелвина Мортона исходит положительная энергия, и ее было очень много.

Он расслабил свой галстук и расстегнул воротничок и теперь сидел, выпрямившись на стуле, опираясь на его прямую спинку, слегка расставив ноги и упершись ими в пол и положив руки на колени. Его глаза были закрыты. Он глубоко дышал через рот и звук дыхания заполнял тишину комнаты. Казалось, время остановилось, и внимание всех присутствующих было направлено к высшей точке ожиданий.

Мортон глубоко выдохнул, и его голова упала на грудь, а тело внезапно обмякло. Бренвен с трудом удержалась от того, чтобы броситься к нему и не дать сползти со стула. В мгновение ока он снова выпрямился, открыл глаза и улыбнулся. Когда он произнес свои первые слова, в столовой пронесся бессознательный дружный возглас удивления. Голос, который вылетал из уст Мелвина Мортона, казался невозможным для мужчины, даже чисто анатомически. Это был женский голос, слегка гнусавый, отрывисто произносящий слова с неопределенным иностранным акцентом.

— Добрый вечер. Меня зовут Грасия. Я чувствую здесь присутствие многих душ, и это наполняет меня радостью. Я пришла к вам через этого мужчину, который является восприимчивым, очень хорошим человеком с чистой, лишенной зла душой. Я пришла потому, что я — учитель и целитель, а в ваше время многие просят совета и многие нуждаются в исцелении. — Голос затих, а затем снова продолжил свою речь: — Я чувствую, что здесь присутствуют те, кто осознает эту потребность. Я буду говорить о прогрессе, движении навстречу Высшему Благу. Всегда и всем было известно, что каждая отдельно взятая душа может прогрессировать. Я говорю вам, что многие, очень многие души могут также прогрессировать в группе. Вся цивилизация в целом может подняться на следующий виток спирали прогресса к Высшему Благу. Как этого достичь? Деятельностью небольших групп в огромной массе целого, точно так же, как дрожжи заставляют все тесто подниматься и расти. Ни одна душа, находится ли она, как ваша, в теле, или как моя, вне тела, в другом измерении, не является совершенно одинокой. Мы разделены, но мы — вместе. Наши группы подобны концентрическим кругам внутри других концентрических кругов.

Горло Мелвила Мортона двигалось, его лицо искажалось, когда Грасия говорила. Физически это, очевидно, было для него совсем нелегко. Грасия не жалела своего инструмента и не давала аудитории времени на обдумывание. Она продолжала:

— В ваше время многие люди готовы действовать в качестве дрожжей, продвигая цивилизацию на более высокий уровень. Другие, находящиеся в моем измерении и выше, придут к вам в чьем-то теле, чтобы помочь вам; некоторые из нас уже с вами. Но существуют другие, тоже организованные в собственные группы, которые стремятся помешать движению вверх. Это всегда было так. Прогресс нелегок. В своем стремлении к добру души могут быть повреждены, и их нужно исцелять. Вы видите вокруг себя знаки материального прогресса, которые вы называете технологией. Это хорошо, когда это не ведет к жадности. Технология освобождает вас для того, чтобы вы могли искать пути проникновения сквозь занавес, разделяющий материальное и духовное. Но это уже происходило раньше, в то время, когда победили жадность и высокомерие и прогресс был утерян.

Мелвин Мортонсделал судорожный вдох; его голос, который использовала Грасия, становился все более хриплым. И тем не менее она продолжала:

— Я принесла вам благословение, но также и предупреждение: мы все созданы из одного и того же вещества — из духа, помните, что, хотя вы и можете чувствовать себя изолированными в своем теле, вы не одиноки. Знайте, что, хотя вы, в своем физическом измерении, и можете быть отделены физическим расстоянием от других членов вашего круга, они все же существуют и трудятся вместе с вами, как дрожжи, которые заставляют подниматься тесто. А когда вы покинете ваше тело, вы снова окажетесь рядом с ними. Ищите друг друга, если сможете, черпайте друг у друга силу, исцеляйте друг друга и никогда не переставайте преследовать нашу общую цель — движение к Великому Благу. Этот мужчина, мой речевой инструмент, устал. — Сегодня я больше не буду отвечать на вопросы.

С отбытием Грасии казалось, что на этот раз обмякшее тело Мелвина Мортона действительно сползет со стула на пол. Сиэрлз Бошамп, который, как предполагалось, уже видел все это раньше, тут же подбежал к нему, а с другой стороны уже подходил хозяин со стаканом воды в одной руке и графином в другой.

Гарри был одним из первых, нарушивших тишину. Он сказал немного громче, чем следовало бы:

— Если эта Грасия действительно была целительницей, она бы не оставила свой канал в подобном состоянии. Бедняга кажется полумертвым!

Бренвен проигнорировала его реплику. Она вытащила блокнот, который всегда носила в сумке, и теперь записывала то, что сказал Мелвин-Грасия, пока слова еще были свежи в ее памяти.

Гарри взглянул ей через плечо и прокомментировал:

— Не понимаю, зачем ты беспокоишься. Большинство из того, что она… или правильно сказать он? Это так запутано! Большинство из сказанного ею в любом случае просто бред.

— Тихо!

— Очень хорошо.

Гарри неловко поднялся, так как его ноги и спина затекли от долгого сидения. Если бы Бренвен посмотрела на него, она бы увидела, что он необычно бледен, но она продолжала писать, не поднимая головы. Он посмотрел на ее склоненную шею, на седую прядь в волосах и внезапно подумал: «Здесь наши дороги расходятся — мне пора идти своим собственным путем». Ошеломленный, Гарри стал пробираться сквозь шумную толпу к столам с закусками.

Бренвен могла вспомнить дословно большую часть того, что сказала Грасия через Мелвина. Чтобы записать все это, ей потребовалось достаточно много времени, и большинство из присутствующих уже покинули гостиную и вышли в столовую и на кухню, где были накрыты столы с напитками и закусками. В гостиной стало очень тихо, но она была так занята своим делом, что не обратила на это внимания.

— Э… извините меня, мэм, но вас зовут Бренд, или Бренди, или как-то в этом роде? — Перед ней стоял Мелвин Мортон, говоривший уже своим собственным голосом — баритоном, хоть и с легкой хрипотцой.

— Бренвен, меня зовут Бренвен. — Она посмотрела вверх на него и улыбнулась; ей было приятно и хотелось узнать, почему он выделил ее из всех присутствующих.

— Бренвен, да, Бренвен Теннант, — кивнул Мелвин. — У меня для вас сообщение.

— Сообщение?

Она сунула свой блокнот в сумку и поднялась. Стоя, она была на голову выше него. И тут же поняла, что если ей было необходимо доказательство того, что Мелвин Мортон не является мошенником, то он только что представил его. В Вашингтоне не было ни души, за исключением Гарри, которого в этот момент было не видно, кто знал бы ее девичью фамилию.

Мелвин озадаченно разглядывал ее лицо.

— Послушайте, я видел вас по телевизору! «Открывая Вирджинию», там были вы. Но я думал, что вас зовут как-то по-другому.

— Это так. Я не знаю, почему вы назвали меня Теннант. Это моя девичья фамилия. В работе я использую фамилию Фарадей, Бренвен Фарадей. Так что там за сообщение?

— Да, это от Грасии. Оно… э-э… личное. Очень.

Бренвен оглянулась вокруг.

— Рядом нет никого, кто мог бы услышать наш разговор. Я вас слушаю.

— О’кей. У вас был ребенок, правильно, но он умер. Я хочу сказать, он родился мертвым?

Бренвен кивнула, и глаза ее тут же расширились и наполнились слезами, которые появлялись у нее всякий раз, когда она думала о потерянном ребенке. По ее рукам пробежала дрожь. Откуда и каким образом он мог узнать?

— Понимаете, — объяснил ей Мелвин, и его доброе лицо тут же сморщилось от сочувствия, — иногда, когда я транслирую так, как сегодня, Грасия сообщает мне кое-что, о чем не хочет говорить вслух, потому что это предназначено для одного человека, человека, который не выйдет и не задаст вопрос. И конечно же, сегодня она просто не стала выслушивать вопросы. Она обращается прямо к моим мыслям, я как бы слышу ее в течение нескольких минут, когда нахожусь как будто без сознания после того, как она заканчивает говорить. Она сказала мне, чтоб я передал вам, что душа, которая должна была родиться в вашем ребенке, находится рядом с ней, в другом измерении. Где бы это измерение ни находилось. — Маленький человечек улыбнулся, и его улыбка была скорее невинной, чем самоосуждающей. — Вы знаете, я не понимаю очень многого из этого. Я просто даю ей возможность говорить через меня. Мне кажется, мне не обязательно все это понимать. Как бы то ни было, дух, который должен был родиться в вашем ребенке, хочет, чтобы вы знали о том, что он сам сделал этот выбор. В последнюю минуту он решил не рождаться в теле вашего ребенка. И именно поэтому ребенок был мертв. Мне кажется, он является другом Грасии там, где бы они ни находились. Они хотят, чтобы вы знали, что это не была ваша вина или что-то в этом роде. Они не хотят, чтобы вы винили себя в том, что произошло. Это и есть сообщение.

Слезы закапали из глаз Бренвен. На какое-то мгновение она была слишком потрясена, чтобы что-нибудь сказать; затем, очень медленно, улыбка осветила ее лицо. Она схватила широкую ладонь Мелвина и крепко сжала ее.

— Спасибо вам. И Грасии, и тому, кто должен был стать моим ребенком. Спасибо за то, что сказали мне это. Вы не представляете, насколько легче мне стало!

Мелвин Мортон широко улыбнулся. Его глаза сияли, как звезды, выглядывая из опутавшей их сети морщинок.

— Хорошо, хорошо. Но ведь в этом-то и все дело, не так ли? Помочь и исцелить.

Гарри оставил свой автомобиль у дома Бренвен, и она отвезла его на собрание на своем. На обратном пути она рассказала ему о сообщении, добавив под конец:

— Он сказал: «Ведь в этом-то все и дело, не так ли? Помочь и исцелить». Я почти благоговею перед Мелвином Мортоном, Гарри. Он обладает такой прекрасной простотой. Он одними этими словами выразил целую жизненную философию!

— Пф! — презрительно фыркнул Гарри. — Если это можно назвать философией — исходит ли это от самого Мортона или от так называемой александрийской целительницы. Это не более чем жвачка для масс, Бренвен. Этот мужчина — обычная деревенщина.

— Гарри!

— О, я не сомневаюсь в том, что он является настоящим каналом, но чего еще можно от него ожидать? Деревенщина транслирует другую деревенщину. Вся эта глупая болтовня о подъеме масс людей на более высокий уровень, о концентрических кругах, о том, что нужно быть частью группы… Это звучит как коммунистическая пропаганда!

— Может быть, у этого мужчины действительно есть дар, а ты ему немного завидуешь?

— Совершенно нет! Существует высший уровень, моя дорогая, ты должна знать это. Тебе стоит немного порыскать в своих прошлых жизнях, чтобы понять, что ты являлась одной из Элиты, как и я, впрочем. Я на самом деле уверен, что ты обладаешь способностями, которые заставят покраснеть от стыда любого трансканального медиума, если ты только захочешь ими воспользоваться. Мы — личности, Бренвен, мы поднялись над обычной толпой.

— И с какой целью, — спросила Бренвен сквозь сжатые зубы, — ты хотел бы, чтобы мы использовали свои предположительно огромные способности, Гарри? Устроить показуху, дать людям понять, какие мы великие?

— Когда достигаешь определенного уровня развития, то нет необходимости использовать силы для чего-либо, если ты только сам этого не хочешь. Если ты настаиваешь на обретении цели, я полагаю, ты могла бы считать, что люди Элиты призваны быть лидерами. Вести остальных своим примером, демонстрацией собственного превосходства. Сравнение Грасии с дрожжами в тесте просто смешно; это было бы самым настоящим расточительством — зарывать подобным образом свои таланты!

В голосе Гарри было слышно презрение. Бренвен почувствовала, что он искоса смотрит на нее, и повернулась, чтобы прямо взглянуть в его серебристо-холодные глаза. Она промолчала.

Гарри почувствовал воодушевление, вспомнив о том озарении, которое пришло к нему некоторое время назад, о том, что пришло время, когда их дороги с Бренвен должны разойтись. Он продолжил:

— Но ты именно это собираешься сделать, не так ли, похоронить себя в массах? И именно поэтому эта плебейская философия, которую ты услыхала сегодня, нашла такой отклик в твоей душе?

Бренвен нажала на тормоза, и автомобиль остановился перед ее домом. Она могла сейчас думать только о предупреждении Грасии против жадности и высокомерия. Гарри не был жадным, во всяком случае не в том, что касалось денег, но он определенно был очень высокомерным. И все же она нежно относилась к нему и даже по-своему любила. Она мягко сказала:

— Я почувствовала, что то, что я услыхала сегодня, является правдой, это правда для меня. Гарри, пожалуйста, вспомни о том, что мы с тобой испытали много лет назад в Пятой башне в Лланфарене. Мы ведь не сможем забыть это, не так ли?

— Да, это действительно так. — Голос Гарри был острым, как меч.

— Я тогда еще задала тебе вопрос, но ты так и не ответил мне на него. Я спросила: если мы действительно обладали когда-то такой властью, то не задумывался ли ты над тем, почему мы лишились ее? Можешь ли ты сейчас ответить на этот вопрос?

— Почему — не имеет значения. Я уже говорил тебе раньше, что меня не волнуют ярлыки вроде добра и зла и символика вроде света и тьмы, хотя ее избежать труднее. Нет, имеет значение только тот факт, что наша сила вернется к нам в течение этой жизни. Я видел это, и я чувствую это. Я знаю, что это правда.

— Хорошо.

Атмосфера в машине стала напряженной, наполненной значительностью. Было физическое ощущение того, что границы проведены и пути выбраны. Бренвен сказала:

— Я не буду спорить. Я просто скажу тебе, что думаю. А думаю я, что мы потеряли нашу силу, потому что как-то неправильно использовали ее. Возможно, мы заработали право на то, чтобы получить ее снова. Возможно, нам просто представляется еще один шанс. Или — и у меня есть основания считать, что причина именно в этом — вскоре случится что-то, для чего нам понадобится эта сила. Я скажу тебе правду, Гарри: руны сказали мне, или я сама сказала себе через руны, что моя сила снова вернулась ко мне. Она пришла ко мне, и я использовала ее совсем понемногу, как бы тренируясь. Ты назвал Мелвина Мортона деревенщиной. Что ж, деревенщина или нет, но своими словами он указал мне правильный путь. Какой бы властью я ни обладала, я намерена использовать ее для помощи другим и исцеления.

— И ни для чего больше?

— И ни для чего больше.

— Я надеюсь, ты понимаешь, моя дорогая Бренвен, — сказал Гарри обжигающим, как лед, голосом, — что я потратил на тебя очень много лет. Я не буду больше ожидать тебя. Это очень плохо. Мы могли бы достичь невероятных высот, объединив наши силы. Именно этого я всегда хотел. Но, как я сказал, когда мы достигаем определенного уровня развития, мы должны действовать индивидуально. Я не могу не чувствовать разочарования в тебе. — Он смягчился, лед в его голосе слегка подтаял. — Я знаю, что должен двигаться дальше. Я уже давно подумывал о том, чтобы уйти в отставку и уехать жить в Англию. На Британские острова, а если выразиться точнее, в Шотландию, Ирландию, Уэльс. Я думаю, сейчас пришло время. Ты не передумаешь и не поедешь со мной?

— Я не могу. — Она печально покачала головой. — Моя жизнь здесь.

— Тогда мы действительно достигли той точки, где наши пути должны разойтись.

Гарри, оттаивая, протянул руку к Бренвен и погладил ее волосы. Она наклонилась к нему, и он, в первый и, возможно, в последний раз, нежно поцеловал ее в губы.

— До свидания, Бренвен, — сказал он.

Она сидела в машине и смотрела, как он идет к своему «мерседесу». Она видела окружавшую его сверкающую, холодную голубую ауру. Но вокруг этой ауры, сверху на Гарри Рейвенскрофта давила другая, плотная и черная.

В ту ночь Бренвен приснилась Тьма, у которой было имя: Хаос. Хаос был наполнен отвратительным движением. Ужасные, бесформенные существа тянулись к его краю и переползали через него, оставляя мерзкие следы, вступали в мир Бренвен. За ними, как зловонная гора, вздымалось нечто слишком ужасное, чтобы смотреть на него даже во сне: Хозяин Хаоса, Воплощение Зла.

Глава 4

Ксавье Домингес закрепил на липучке сзади на шее свой католический воротник. Это было намного легче, чем застегивать его по-старому, но всякий раз он чувствовал себя так, как будто бы кого-то обманывал (как если бы он надевал не завязывающийся, а застегивающийся сзади галстук). Он поднял свое серебряное распятие, автоматически приложил его к губам и надел цепочку через голову. Он собирался на завтрак с Бренвен и одевал свой костюм священника, потому что, хотя она еще этого не знала, после завтрака им предстояло пойти в морг на опознание невостребованного тела, которое скорее всего было телом Сестры Эмеральд Перл. После смерти с бездомными обходились даже еще хуже, чем при жизни: их тела хранились на протяжении пары недель в холодных металлических ящиках, а затем, если они оставались невостребованными, передавались в медицинские колледжи для практики студентам. Ксавье не пошел бы в морг в обычной одежде; его уважение к мертвым требовало клерикального черного костюма.

Он прошел через холл в ванную и посмотрел на себя в зеркало над раковиной.

— Боже, — сказал он, одновременно проклиная и молясь, — иногда я ненавижу быть священником!

Он сомневался в том, что Господь услыхал его, и задумался, обеспокоился ли бы Он, если бы Он это все-таки услыхал. Ксавье смог расстаться со своими фантазиями о Бренвен меньше чем за сорок восемь часов.

А Бренвен находилась в состоянии сильного возбуждения, что было совсем непохоже на нее. Она никак не могла решить, что ей надеть и что сделать с волосами. Ресторан, в который ее пригласил Ксавье, находился в центре города, но он сказал, что хочет затем пригласить ее куда-то пойти и что объяснит это все за завтраком. Она опасалась выглядеть неуместно, как это случилось с ней два дня назад, но она хотела… Чего?

Она хотела ему понравиться. Даже не зная, кто такой этот Ксавье Домингес. Он мог находиться в той части города, например, потому, что был торговцем наркотиками. Но так или иначе он был единственным, к которому ее потянуло с момента ее расставания с Уиллом.

Она решила, что выглядит смешной, и, кроме того, у нее уже почти не оставалось времени. Игнорируя наряды, которые она разложила на кровати, она зарылась в шкаф в поисках своего любимого платья, которое всегда надевала, если не знала, что ей предпочесть: старое, мягкое вельветовое платье прямого покроя, которое когда-то было бирюзово-голубым, но после многих стирок стало аквамариновым. Подходивший ему по цвету пояс давно уже развалился на куски, и она подчеркнула талию широким коричневым кожаным поясом, настолько крепким, что носила его еще с того времени, когда жила в Лланфарене. Кожаные ботинки, также коричневые, были поновее, но не менее удобны. Она села перед зеркалом и расчесала волосы, а затем заплела их в одну длинную косу. На шею повязала шарф с узором «пейсли» и осталась довольна своим внешним видом. По пути к двери она захватила широкий плащ с поясом, который был ее любимой верхней одеждой, если не считать самых холодных зимних дней.

В конце концов она так заторопилась, что пришла раньше назначенного срока. Сев за столик у окна, так чтобы можно было увидеть, как Ксавье подходит к ресторану, заказала апельсиновый сок и кофе и принялась ожидать. По тротуару прошел одетый в черное священник, но она не обратила на него никакого внимания. Она не заметила, что священник зашел в ресторан, поговорил с хозяйкой, обвел глазами комнату и направился к ее столику.

— Доброе утро, миссис Фарадей. Надеюсь, я не заставил вас ждать слишком долго. — Ксавье ожидал того момента, когда она поднимет на него взгляд и узнает. Ему не хотелось захватить ее врасплох, а она, казалось, была полностью поглощена созерцанием улицы из окна.

Конечно, он мог бы сказать ей по телефону, что он священник и что будет соответственно одет, но он не смог заставить себя сделать это. Сейчас он был даже рад этому, ибо реакция Бренвен почти что стоила того, чтобы расстаться с его фантазиями. На звук его голоса она повернула голову, подняла глаза, и на мгновение на ее лице появилось озадаченное выражение. Ксавье почти что слышал, как ее сознание говорило ей: это не считается. Затем ее глаза расширились, рот открылся, а бледная матовая кожа стала розоветь и розовела до тех пор, пока щеки буквально не загорелись.

Ксавье улыбнулся, очарованный ее румянцем.

— Я знаю, — сказал он, выдвигая стул и усаживаясь напротив нее, — мне следовало бы сказать вам об этом.

Все еще краснея от смущения, Бренвен рассмеялась.

Ксавье отметил:

— Я уверен, что никогда не видел раньше, чтобы кто-нибудь краснел и смеялся одновременно. Я даже не знаю, восхищаться мне или обижаться!

— О, — сказала Бренвен, подавляя свой смех и тяжело дыша, — я смеюсь не над вами. Я смеюсь над собой. Когда я думала, что я… — Ее голос прервался, щеки снова вспыхнули, и она, как обычно, спряталась за своими длинными ресницами.

«Господи, помоги, — подумал Ксавье, — она самая невероятная женщина из всех, которых я видел в своей жизни!» Он забыл, зачем он здесь, забыл, куда они отправятся позднее. Обе эти мысли были сметены острым желанием, которое поглотило его всего до самой глубины души. Он невольно понизил голос и склонился к ней через стол:

— Не смущайтесь. Для этого нет причины. Если я вызвал у вас интерес, то это мне только приятно, я польщен этим. Вы очаровательная женщина, и хотя я священник, но, кроме того, еще и мужчина.

«Это нечестно, — подумала Бренвен, все еще не глядя на него. — Я могла бы быть слепой и все же уже была бы наполовину влюблена в него только из-за звука его голоса». Затем подошла официантка с меню и дала им тем самым передышку, в которой они оба так нуждались. Когда они сделали свои заказы, Бренвен уже почувствовала себя более в своей тарелке. Она сказала:

— Так, значит, вы — священник. Римско-католический священник?

— Да, — ответил Ксавье, и его губы изогнулись в улыбке. — Именно так, священник, давший обет безбрачия. Но вы пока совсем ничего не рассказали о себе. Может быть, вы — одна из тех либеральных замужних женщин, которые не носят обручальных колец, и у вас есть верный муж и десяток детишек, ожидающих дома?

— Нет, я не замужем. Никаких детей дома. Но я не думаю, что для вас в вашем теперешнем положении это должно иметь какое-то значение.

Их глаза встретились, они оба рассмеялись и одновременно посерьезнели. Снова очень вовремя появилась официантка и спасла их от смущенного молчания, принявшись расставлять блюда на столе.

Бренвен ела молча, и он тоже. Она исподтишка бросала на него взгляды и была вынуждена признаться самой себе, что все еще чувствует влечение к нему. Она не знала, что ей делать с этим. Затем рискнула сказать:

— Должно быть, с вами это часто случается.

— Нет, — серьезно сказал Ксавье, зная, что она имеет в виду. — Не совсем.

— Я не понимаю.

Ксавье потянул свой воротничок. Он выглядел и чувствовал себя неловко.

— Не поговорить ли нам о чем-нибудь другом?

Но честность Бренвен уже одержала верх в этой борьбе.

— Я думаю, что, если мы не собираемся сразу же перейти к разговору о Сестре Эмеральд Перл, а затем расстаться, чтобы больше никогда не видеть друг друга, нам было бы лучше обсудить это, потому что мы — совершенно очевидно — оба что-то чувствуем. Ничего и близко похожего со мной никогда не случалось. — Она снова начала краснеть, но смело продолжала: — Честно говоря, я никогда не думала, что меня может так сильно потянуть к мужчине после первой же встречи, к любому мужчине. А затем выясняется, что вы — католический священник. Именно поэтому я и смеялась — это было похоже на какую-то шутку!

— Только на самом деле это не очень смешно, — шумно вздохнул Ксавье и отодвинул тарелку в сторону. — Хорошо, поговорим. Мне следовало бы сразу же сказать вам, что я священник. Существовало несколько причин, почему я не сделал этого. Я был иезуитом, но около года тому назад оставил Орден и стал независимым священником. Я — что называется уличный священник. Я проповедую бездомным, и тот дом, который вы искали, принадлежит мне. Я купил его на свои собственные деньги, и теперь это плацдарм для моей деятельности. Сейчас там живут около двадцати человек, некоторые из них — по двое в комнате. Но в самом начале мне практически приходилось затаскивать туда людей с улицы. Они не доверяют никому, кто выглядит, или действует, или хотя бы пахнет как представитель властей, и поэтому я перестал одевать сутану. И я редко говорю об этом.

— Вы не пытаетесь обратить в свою веру тех людей, которым помогаете?

— Никогда, — подчеркнуто сказал он. — Если некоторые из них заинтересовываются церковью, то это меня устраивает. Но когда они только попадают ко мне в дом, то более всего нуждаются в еде, одежде, крыше над головой и медицинском обслуживании, они не любят ходить в бесплатные клиники, и после того, как я сам пару раз побывал там, я понял почему. Что же касается еды, то я очень скоро собираюсь открыть суповую кухню и бесплатную бакалейную лавку.

— Это отлично. — Глаза Бренвен сияли. — Это действительно потрясающе! Существует огромная потребность в том, что вы делаете. Я даже не представляла, насколько велика эта потребность, вплоть до последних нескольких месяцев. Мне бы хотелось узнать побольше об этом, узнать все!

— Спасибо, но давайте не будем торопиться. Второй причиной, по которой я ничего не стал рассказывать вам о себе, было то, что вы тоже ничего не рассказали мне о себе. Я так и не знаю, зачем вам нужна была та женщина, которую вы разыскивали, и я надеюсь, что скоро вы проясните этот вопрос. Но третья причина, самая главная… — Ксавье остановился. Ему казалось, что его воротничок душит его. Как бы он ни восхищался ее честностью, он не знал, сможет ли сравняться с ней в этом отношении. Он с трудом выдавил из себя слова: — Это личная причина. Я… э-э… я не думаю, что смогу сказать больше.

— О’кей. — Внезапно вновь ставшая воплощением деловитости Бренвен быстро достала из своей сумки блокнот. — Расскажите мне, что вам удалось выяснить о Сестре Эмеральд Перл, и я займусь своим делом.

— И я вас больше никогда не увижу.

— Ксавье… э-э… отец Домингес, мне действительно хотелось бы узнать как можно больше о той работе, которую вы проводите. Но у меня такое чувство, что если мы не можем быть честными друг с другом с самого начала, то это не приведет ни к чему хорошему.

— Пожалуйста, не надо называть меня отцом Домингесом. Люди на улице, которые знают меня, называют меня просто отец К. Именно это я начал говорить вам два дня назад, но не закончил фразу. — Он замолчал. Сейчас или никогда, и он решил, что она стоит того, чтобы рискнуть обнажить перед ней свои чувства. — Мне хотелось бы, чтобы вы называли меня Ксавье. О’кей, настоящей причиной, по которой я не сказал вам о том, что я священник, было то, что меня потянуло к вам так же, как, по вашим словам, вас потянуло ко мне. В какой-то степени вы были правы, когда сказали, что это должно часто происходить со мной. Я знаю, что привлекаю женщин, и думаю, что моим самым большим недостатком является то, что я наслаждаюсь этим. Но я никогда не задумывался всерьез о том, что нужно что-то с этим сделать. С вами же мне хотелось… ну, мне хотелось посмотреть, куда могло бы нас привести наше взаимное влечение друг к другу. Поэтому я и воздержался от правды. Это был неправильный и очень опасный поступок, и мне очень жаль, что я его совершил.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы чувствовали себя в ответе за все происшедшее, — мягко сказала Бренвен. — Я чувствовала в точности то же самое, и мне тоже хотелось посмотреть, куда может привести это влечение.

— Да. — Ксавье откинулся на спинку стула, и на его лице появилась ироническая усмешка. — И оно привело нас прямо сюда, в эту дьявольски неловкую ситуацию. Ладно, сейчас ваша очередь рассказывать о себе. Ну, начинайте, не держите меня в подвешенном состоянии!

— Все по-честному, — рассмеялась Бренвен. — Я — тележурналистка. Я пишу и ставлю документальные фильмы для PBS и уже в течение нескольких месяцев работаю над программой из двух частей о душевнобольных в государственных клиниках и реабилитационных центрах. Я решила, что фильм не будет полным, если я не прослежу путь тех людей, которые не остаются в реабилитационных центрах, и именно таким образом я и узнала о бездомных. Я знаю, что в этом вопросе я только прошлась по поверхности, и знаю, что мне хотелось бы изучить его глубже, но это будет уже другая программа или целая серия программ. Вы могли бы оказать мне большую помощь, стать моим главным источником информации. Сейчас же, чтобы закончить фильм о душевнобольных, мне нужно найти Сестру Эмеральд Перл.

— Понимаю. — Значит, она была журналистом, и, насколько он мог судить, серьезным, ответственным журналистом. Умная. Многосторонняя женщина, как говорится, не только симпатичная мордашка. Не удивительно, что она так привлекла к себе его внимание. — Бренвен, — если вы, конечно, позволите называть вас Бренвен, — у меня плохие новости. Я уверен, что ваша Сестра Эмеральд Перл умерла.

— О нет! Как это случилось?

— Женщина, соответствующая ее описанию, жила в окрестностях Лафайетт-парка. Как мне сказали, похоже на то, что у нее случился удар. Это могло быть вызвано передозировкой наркотиков, алкоголизмом — обычно это бывает именно так. Или просто плохое сердце или аневризма. Если хотите, вы можете пойти вместе со мной в морг. Тело женщины, которая умерла в парке, осталось невостребованным. Вы могли бы как минимум опознать ее, если это та женщина, которую вы разыскиваете.

— Она не принимала наркотики и не пила. — Бренвен захотелось как-то защитить Эмеральд Перл, хотя она едва ли была знакома с ней. Она заколебалась лишь на мгновение, прежде чем принять решение. — Я поеду в морг. Я должна выяснить, действительно ли это она. Но вы даже не знаете ее — вам-то нет никакой необходимости ехать. Вы уже сделали более чем достаточно. Спасибо.

Бренвен подняла с пола свой огромный портфель и принялась рыться в нем в поисках бумажника. Она чувствовала себя так, как будто мчалась на эмоциональных суперскоростях. Поначалу, захотев мужчину, которого ей не суждено было получить, затем, узнав о преждевременной смерти женщины, в которой жизнь просто била ключом. Единственное, о чем она была в состоянии думать сейчас, что она никогда не была в морге и ужасно боялась этого.

Пока Бренвен доставала свою кредитную карточку, Ксавье уже отсчитал купюры и положил их на стол, заплатив, таким образом, за их завтрак. Он взял ее руку в свою, сжав в пальцах кредитную карточку, и сказал:

— Давай сразу договоримся о двух вещах. Первое: если ты думаешь, что я позволю тебе самой отправиться на опознание тела, то ты ошибаешься. Мы идем вместе. Второе: если я приглашаю тебя в ресторан, то плачу я. Если случится такое, что ты пригласишь меня, то платишь ты. Договорились?

— Да, договорились. — Она отметила про себя тот факт, что он говорил так, как будто бы собирался увидеться с ней снова. Она не осмеливалась спросить у него, на каком основании. Она не осмеливалась даже думать об этом.

Ксавье подвез ее к моргу, где она опознала Сестру Эмеральд Перл и сказала, что заставит социального работника в реабилитационном центре попытаться разыскать ближайшего ее родственника, чтобы тот похоронил ее. Это был опыт, повторения которого Бренвен не хотелось бы, и она была благодарна Ксавье, что тот настоял на том, чтобы поехать вместе. Он был чувствительным, добрым и еще каким-то — и это его свойство было совершенно новым для Бренвен. Когда он молился у тела женщины, с которой даже не был знаком, стала видна его духовность. Она никогда не могла бы подумать, что Ксавье Домингес является глубоко религиозным человеком, но он действительно был таким. Он не надевал свою священническую одежду как костюм, который надевает актер для очередной роли. Скорее можно было сказать, что сущность его призвания поднималась из глубины его души и выплескивалась наружу, преобразуя его, отмечая как человека, посвященного Богу.

К тому времени, как в полдень он подвез Бренвен к ее автомобилю, она поняла, что ей никогда не удастся понять Ксавье Домингеса, если она сначала не поймет всей сложности и глубины его веры. А она знала, что она очень хочет узнать и понять его.

Многие члены «Психического подполья» любили говорить, что случайных совпадений не бывает. Бренвен была склонна поверить в то, что это утверждение является правдой, особенно после того, как выяснилось, что Ксавье Домингес вошел в ее жизнь в точности в тот же самый момент, что и Мелвин Мортон с его словами о помощи и исцелении. Когда она увидела № 622 изнутри, и Ксавье подробно рассказал ей о взятой им самим на себя миссии, она тут же полностью согласилась с ним. Она хотела помочь. Она понимала, что в конце концов она окажет самую большую помощь тем, что снимет об этом документальный фильм, но сначала она хотела узнать этих бесправных людей так же, как знал их отец К. Она хотела, чтобы они приняли ее так же, как приняли его. Этого можно было достичь одним способом, и он не возражал: она начала работать рядом с ним буквально каждый час, когда ей не нужно было находиться на телевизионной станции. Она оставила в № 622 свои джинсы и старые рубашки, чтобы ей не приходилось тратить время на поездку домой переодеться. Между Бренвен и Ксавье возникла необычная близость, близость, которую они очень ценили и лелеяли, тем более что она не носила физического характера. Их взаимное влечение не стало менее сильным, но они предпочитали игнорировать его.

В течение нескольких недель жизнь Бренвен полностью изменилась. Или, по крайней мере, так казалось со стороны; в действительности же изменения происходили в ней каждые несколько лет. Сейчас, осенью 1978 года, она была готова понять значение понятия «служба» и принять его для себя. Она поняла, что, когда Ксавье Домингес говорил: «Высочайшая цель в жизни состоит в служении Богу» и демонстрировал его буквально служением своим бездомным братьям, он имел в виду в точности то же самое, что и Мелвин Мортон: «В этом-то все и дело… помощь и исцеление». То, что Ксавье жил в рамках католического христианства, а Мелвин Мортон действовал путем паранормального, не имело никакого значения — они делали одно и то же, стремились к одной цели. К ней же стремилась и Бренвен.

Была только одна проблема: у нее не было времени, чтобы повидаться со своими друзьями, и особенно ей не хватало Эллен Кэрью. Эллен не знала ничего о Ксавье, потому что Бренвен чувствовала, что ее отношения со священником были слишком сложными, чтобы объяснять их по телефону, а лично она не видела Эллен уже несколько недель. Наконец, как раз перед Рождеством, Бренвен позвонила ей и спросила, можно ли ей будет приехать в Маклин в следующий вечер, когда Эллен будет свободна.

— О, приезжай прямо сейчас, — сказала Эллен.

Когда Бренвен приехала и начала извиняться за свое долгое отсутствие, Эллен перебила ее:

— Тебе не нужно извиняться передо мной. Я знаю, как ты занята. Когда я теряю тебя из виду на какое-то время, я знаю, что ты работаешь над чем-то. Это все еще фильм о душевнобольных или какой-нибудь новый проект?

Бренвен последовала в гостиную за идущей перед ней упругими шагами Эллен. Хотя она за прошедшие годы сотни раз бывала в этой комнате, ее парящий на немыслимой высоте потолок и огромные пространства стекла всегда вызывали восторг. Как сказал Гарри во время их первого визита к Эллен, этот дом выглядел простым фермерским домом только снаружи. Дом Эллен был похож на свою хозяйку и так же, как и она, был полон сюрпризов.

Бренвен уселась рядом с Эллен на коврике перед камином. С легкостью, возникающей после многих лет дружбы, она начала автоматически помогать Эллен в том, чем она занималась до ее прихода — в нанизывании на толстую зеленую нитку больших красных ягод клюквы. Спрашивать, куда предназначались эти гирлянды, не было никакой нужды. Приближалось Рождество, а Эллен всегда сама украшала дом на праздник. Женщины, работая, разговаривали, и Бренвен ответила на заданный ранее вопрос:

— Я занимаюсь понемногу и тем и другим. Я закончила сценарий о душевнобольных. Но должна сама наблюдать за постановкой и время от времени записывать заново некоторые фрагменты, которые мы уже сделали раньше. Правда, самые сложные работы уже позади. А сейчас я поглощена совершенно новым делом, которое съедает все мое время. А что делаешь ты, Эллен? Что-нибудь новенькое?

— Ну, можно сказать и так, — счастливым голосом ответила Эллен. — Можешь ли ты поверить, что эта старушка, которой уже под пятьдесят, собирается выйти замуж?

— Замуж? Ты? Нет! Я не верю! Не бей меня, пожалуйста, я всего лишь шучу. Серьезно, Эллен, я очень рада за тебя!

Обнять друг друга, стоя на коленях, по локоть в ягодах клюквы, было совсем не просто, но им удалось это проделать. Бренвен принялась настойчиво расспрашивать Эллен:

— Расскажи мне о нем. Это кто-то новый? Почему я не догадалась, что ты задумала что-то в этом роде? Любовь с первого взгляда?

— Можно сказать и так. Он уже очень много лет живет в Вашингтоне, но я никогда не встречалась с ним раньше. Его зовут Джим Харпер, он вдовец и работает в ФБР, но должен через шесть месяцев выйти в отставку. Свадьба состоится сразу же после этого. Все будет проделано очень тихо, ничего особенного, и никаких объявлений о нашем обручении. Мы оба слишком стары для этого.

— Эллен, в настоящий момент ты мне не кажешься слишком старой ни для чего. Ты выглядишь на четырнадцать лет.

Это было совсем незначительным преувеличением. На Эллен был зеленый бархатный спортивный костюм, и в нем она казалась маленькой и стройной. Серебристо-седые прядки у нее на голове были перемешаны с ее кудрявыми светлыми волосами, и ее лицо прямо-таки светилось счастьем.

— Спасибо, дорогая. Я признаюсь, что чувствую себя ребенком.

— Вы будете жить здесь, в этом доме?

— Не знаю. Мы еще не добрались настолько далеко в наших планах.

— Э-э… мне бы не хотелось говорить как твоя мать или кто-то в этом роде, но… Ты достаточно хорошо знаешь его, чтобы быть в нем уверенной? Некоторые из этих фэбээровцев могут быть такими… э-э…

— Крутыми? — хихикнула Эллен. — Да, мама, я действительно знаю его очень хорошо. Не то чтобы я никого не искала все эти годы. Я просто думала, что никогда никого не найду. У Джима есть особое качество. Я не могу назвать его, я просто знаю, что он им обладает. Конечно, он очень крутой, но со мной он — просто котенок. — Она подмигнула. — Он хочет попутешествовать после того, как выйдет в отставку, и мне эта идея тоже очень нравится.

— Кстати, о путешествиях, — сказала Бренвен, завязывая узелок на трехфутовой гирлянде из нанизанных ягод клюквы и вдевая новую нитку в иголку, — ты разговаривала недавно с Гарри Рейвенскрофтом?

— Да. Он уже объявил в Редмунде, что уходит в отставку после окончания семестра. Я не знаю, Бренвен, он выглядит очень взволнованным или даже скорее взвинченным. И даже как-то не очень отчетливо мыслит. Я вынуждена была убедить его в том, что ему не следует закрывать Рейвен-Хилл. Я не могу себе представить, почему он сам не понимает, что Бичерам просто некуда идти! Он разговаривает так, будто вообще не собирается возвращаться, но он, конечно же, вернется. И кроме того, нельзя же просто так выбросить из головы людей, которые проработали на тебя очень много лет, я имею в виду Бичеров.

— Надеюсь, он не поступит так! Гарри все еще расстроен из-за меня, знаешь, потому что я отказалась ехать с ним в Англию.

— Может быть, тебе следовало бы поехать с ним, Бренвен. Хотя бы ненадолго. — Эллен перестала нанизывать на нитку ягоды, как бы подчеркивая этим важность своих слов. — Ты могла бы повидать своих родителей и заодно приглядеть за Гарри.

— Нет, нет, — покачала головой Бренвен. Волосы, которые она сегодня оставила распущенными, закачались из стороны в сторону. — Я так и не смогла объяснить своей матери ситуацию с моим разводом, она обожала Джейсона. Ты знаешь, каким он мог быть обаятельным. Особенно с женщинами. С тех пор наши отношения стали довольно напряженными, даже при разговоре по телефону, когда нас разделяет океан. Я действительно не хочу возвращаться туда, Эллен, и даже если бы я этого хотела, я не смогла бы сделать этого прямо сейчас. Слишком много нового происходит сейчас в моей жизни, чтобы я могла уехать.

— Бренвен, но есть еще кое-что. Кое-что, о чем, я уверена, ты не знаешь.

Серьезные нотки в голосе Эллен заставили Бренвен поднять взгляд на подругу.

— В чем дело?

— Гарри связался с Джейсоном.

Почему эта информация должна была заставить ее кровь заледенеть, Бренвен не знала, но случилось именно это. Она сказала:

— По некоторым причинам меня это не удивляет.

Гирлянды Эллен были совершенно забыты.

— На самом деле инициатором всего этого выступил Джейсон. Он написал Гарри пару месяцев назад, хвастал приобретенным им в Германии имением с расположенным там древним замком. Гарри показал мне письмо. Он был очень возбужден, сказал, что Джейсон написал только для того, чтобы произвести на него впечатление, и, после того как я прочла письмо, я согласилась с ним. Джейсон каким-то образом получил крупную сумму денег, и теперь он играет роль респектабельного владельца поместья.

— Ну, Джейсон провел десять лет, занимаясь одному Богу известно чем. — Сейчас Бренвен тоже забыла о своих гирляндах. — Очевидно, эта деятельность хорошо оплачивалась. — Она смотрела в огонь, не видя пламени, не желая говорить Эллен о том, что ей однажды показали рунические камни: что Джейсон был окончательно испорчен и развращен, и что она и Гарри были каким-то образом связаны с ним, что в один ужасный день или год Джейсон снова вернется в их жизнь и принесет с собой стену Тьмы.

Когда Эллен поняла, что Бренвен не собирается продолжать, она заговорила снова:

— Это безумие, Бренвен. Сначала Гарри разделал Джейсона в пух и прах, а затем я узнаю, что он ответил на его письмо, — и пошло-поехало. — Она щелкнула пальцами. — Они снова переписываются, как лучшие друзья. Гарри больше не планирует ехать в Англию. Он заявляет, что собирается посетить Джейсона в его замке. Я думала, что, если ты согласишься хоть ненадолго поехать с ним в Англию, это может заставить Гарри изменить его планы.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — задумчиво произнесла Бренвен. — Нет, я не буду вмешиваться. Я не собираюсь присматривать за Гарри Рейвенскрофтом. Я согласна с тобой, он сейчас принимает не очень разумные решения, но это его жизнь. — Она с усилием улыбнулась и сменила тему: — Давай-ка лучше снова займемся гирляндами. Что бы ты делала, если бы я не заявилась сегодня и не помогла тебе хоть немного? Ты не управилась бы и за несколько дней. Расскажи, какие украшения ты планируешь в доме на это Рождество…

Когда Бренвен уехала от Эллен поздно вечером, она поняла, что так и не сказала ей ни слова о Ксавье Домингесе или хотя бы о работе, которой она занималась вместе с ним. Разговор о Джейсоне и Гарри заставил ее полностью забыть о Ксавье. Вот еще один пример того, мрачно подумала Бренвен, как хорошо плохие новости вытесняют хорошие.

Глава 5

Бренвен по собственному решению провела Рождество в одиночестве. На встречу Нового года она отправилась на танцы вместе с Ксавье в приходской холл в церкви по соседству, где он проводил мессу и исповедовал… Но затем она сказала, что у нее разболелась голова, и ушла оттуда еще до полуночи. Направляясь в своем автомобиле в Джорджтаун, она чувствовала себя полной идиоткой. Она отвергла другие, гораздо более блестящие приглашения для того, чтобы быть рядом с Ксавье, но затем, словно испорченная Золушка, убежала еще до наступления полуночи, потому что побоялась его поцелуя, когда часы пробьют двенадцать.

Однако это не было единственной причиной, по которой Бренвен ушла с танцев. Вот уже несколько дней ее угнетали дурные предчувствия, и в разгар приходского праздника она вспомнила, как Джейсон всегда праздновал Новый год, как Джейсон не принимал новогодние решения, а скорее делал объявления о том, что, в соответствии с его желаниями, должен был принести наступающий год. Ощущение того, что Джейсон в настоящую минуту желает зла ей и Гарри Рейвенскрофту, а также, возможно, и другим людям, было у нее настолько сильным, что она чувствовала себя больной и дезориентированной. Должно быть, она и выглядела больной, потому что Ксавье не пытался удержать ее на празднике.

Первый день нового, 1979 года застал Бренвен в № 622, когда она стучала в дверь комнаты Ксавье, желая извиниться перед ним и поговорить.

Дверь резко распахнулась, и голос Ксавье сказал:

— Подождите минутку, я сейчас выйду. — Но его самого нигде не было видно.

Бренвен проводила очень много времени в этом доме, хотя, естественно, не жила в нем, но она никогда не была в этой спальне. Обычно они сидели и разговаривали за кухонным столом, и она находила Ксавье, как правило, на кухне или в крохотной комнатке, больше похожей на шкаф, которую он использовал в качестве кабинета. В это утро его не было ни там, ни там, и один из жильцов дома направил ее сюда. Она стояла на пороге и оглядывала комнату. К ее удивлению, она оказалась меблированной ничуть не лучше, чем любое другое помещение в доме. Фактически она выглядела гораздо хуже, но, наверное, потому, что была очень грязной. Книги и газеты были в беспорядке разбросаны по всей комнате; кругом валялась одежда, а кровать была не застелена. Что ж, подумала она, подобная неаккуратность — типична для такого человека: он всегда был сосредоточен на чем-то другом, а не на своем личном комфорте.

Бренвен задержалась в дверях, не произнося ни слова, и была рада тому, что в глубинекомнаты дверца того, что отдаленно напоминало платяной шкаф, скрывала от нее Ксавье. Она, наверное, застала его в процессе переодевания. Можно было с большой уверенностью сказать, что это было именно так, потому что когда он показался из-за двери шкафа, то как раз заправлял фланелевую рубашку в джинсы, а затем ногой, на которой был только носок, захлопнул за собой дверцу шкафа.

— Что случилось? — спросил он, поворачивая голову в ее сторону. И тут же на его лице отразилось удивление, затем удовольствие, но ни малейшего следа смущения. — Бренвен! Я не ожидал увидеть тебя сегодня!

— Ты говоришь так, будто ожидал кого-то другого. Я что, пришла не вовремя? — спросила Бренвен неуверенно.

Она позволила Ксавье проводить ее в глубь комнаты. Она завидовала его самообладанию. Никогда ни при каких обстоятельствах она не видела его растерявшимся, и все же сама чувствовала себя в его спальне крайне неловко.

— Я думал, что пришел кто-то из обитателей дома, вот и все. Я не ожидаю никого, но ты же знаешь, какая тут жизнь. — Он взял в свою руку обе ее руки и улыбнулся, глядя на нее сверху вниз. — Для тебя, Бренвен, просто невозможно прийти не вовремя.

Этот голос! Прежде чем ее покинула смелость, Бренвен произнесла:

— Я пришла, чтобы извиниться, сказать, что я очень сожалею, что так быстро ушла вчера ночью.

— Как ты себя чувствуешь сегодня утром? — Он изучал ее лицо своими темными, как оникс, глазами. — Лучше?

— Гораздо лучше, спасибо.

Она сделала шаг назад, но он не отпускал ее рук. Вместо этого он шагнул вместе с ней, только сделал более широкий шаг и оказался еще ближе.

— В таком случае… — сказал он и быстро положил одну руку ей на затылок, а другой прижал ее руки к своей груди и поцеловал ее. Великолепный поцелуй, приятный, но не возбуждающий. Он был сделан мастерски, но все же… разочаровал ее.

Он отпустил ее и отошел назад.

— Ты задолжала мне это. С Новым годом, Бренвен.

— С Новым годом, Ксавье. — Она чувствовала себя как-то странно и решила, что ей лучше сейчас быть честной, чем вежливой. Она тряхнула головой, и ее волосы, заплетенные в косу, подпрыгнули на плече. — Но все равно мне хотелось бы, чтобы ты не делал этого.

— Почему? Новогодние поцелуи разрешаются и даже ожидаются. И кроме того, я думал, что совершил его довольно хорошо, с подобающей долей сдержанности… — Ксавье был настолько удивлен и обрадован встречей с ней, что не осторожничал, как обычно. Он поверил ей, когда она сказала, что чувствует себя лучше. Возможно, она и чувствовала себя лучше физически, но что-то все равно было не так.

— Да, именно, — сказала Бренвен. Внезапно сама жизнь показалась ей слишком тяжелой для нее. Если она не может быть откровенной с Ксавье, то к кому же еще она сможет обратиться? Ее плечи поникли под объемистым зеленым свитером, который она надела с серыми слаксами.

Ксавье подошел к ней сбоку и твердо, по-дружески положил руку на эти поникшие плечи.

— Я не бесчувственный, Бренвен. Расскажи мне, что случилось?

Она вздохнула. Она была готова заплакать.

— Иногда я просто не понимаю ваших правил игры, отец.

— Ох! — Ксавье сжался. — Неужели я заслужил это?

— Я не знаю, — беспомощно сказала она. — Ты сбил меня с мысли. Я пришла сюда извиниться за то, что так поспешно убежала вчера ночью, но, кроме того, мне нужно было поговорить кое о чем, а ты… ты…

Бренвен вывернулась из его объятий и повернулась к нему спиной. Ксавье услышал чьи-то шаги в коридоре и закрыл свою дверь, не отводя от нее своего взгляда. Он считал Бренвен необыкновенно сильной женщиной. За те три месяца, что он был знаком с ней, она много раз бесстрашно бросалась в ситуации, которые были весьма неприятными и которые в его деятельности возникали постоянно. Например, могла раздеть и искупать мужчину, тело которого было буквально покрыто вшами и который не мог сделать этого самостоятельно, потому что был очень слаб от голода и холода. Ксавье привык думать, что она может справиться со всем, включая и его самого. Но он никогда не видел ее такой, как сейчас — даже изгиб шеи кричал о том, что она очень ранима. Его мысли метались, а тело страстно желало утешить ее. Что она сказала? Правила… она не понимала его правил. Каких правил? Проклятье!

Внезапно он понял. Это был поцелуй, расчетливый поцелуй, который исходил не из сердца, а от головы. Он подумал только о себе, о том, что ему может сойти с рук, если он поцелует ее в день наступления Нового года. Ее он не взял в расчет. Он перестал размышлять и позволил чувствам одержать верх.

Голова Бренвен склонилась, как головка цветка, слишком тяжелая для тонкого стебелька. Ксавье ослепила нежная белизна ее шеи у самого затылка. Он подошел к ней, обнял сзади и сомкнул руки у нее под грудью. Он позволил своим губам припасть к ее шее сзади в поцелуе одновременно страстном и до боли чувствительном.

— Я уверена, что подобные поцелуи не разрешены, — прошептала она.

Ксавье прижался щекой к ее виску. Вкус ее кожи обжигал его губы и язык; его голос доносился из глубины груди:

— В данный момент я больше беспокоюсь о тебе, чем о том, что разрешено, а что нет.

Он закрыл глаза. Он с огромным усилием заставлял себя оставить свои ладони на ее грудной клетке — его руки, он сам хотели ощутить полноту ее груди, почувствовать, как от прикосновения его ладоней расцветают и твердеют ее соски. Он проглотил вырвавшийся было у него стон и сказал:

— Тебе что-то нужно от меня, Бренвен. Мне следовало бы заметить это раньше. Расскажи мне, что тебе нужно, чего ты хочешь.

Она шевельнулась. Она повернулась в его объятиях, и на какой-то сладкий, мучительный момент Ксавье показалось, что сейчас она запрокинет голову, приоткроет губы и тем самым предложит ему снова поцеловать ее. Но она отступила назад. Ксавье расцепил руки и отпустил ее.

— Я не знаю, чего я хочу, — сказала она. — Мне казалось, я знала это, когда пришла сюда, но ты сбил меня с толку.

Ксавье не был сбит с толку. Каждая клеточка его тела трепетала от желания прикоснуться к Бренвен, обнять ее. Но он ждал, высматривая в ее лице какие-то намеки, ответы на свои вопросы.

— Извини, — просто сказал он, — я не хотел этого.

— Я знаю, что не хотел.

В конце концов, священник в Ксавье был сильнее, чем мужчина, и он победил.

— Мой первый поцелуй был проявлением моего эгоизма. Я уже давно хотел поцеловать тебя, и я думал только о себе. Другой — когда я только что поцеловал тебя — был, я надеюсь, менее эгоистичным, и все же это не то, что тебе нужно. Не так ли?

Бренвен кивнула и почувствовала себя лучше. Она вспомнила еще одну причину своего прихода.

— Что мне нужно, Ксавье, так это поговорить с тобой о чем-то очень серьезном. И это не… не личное. У тебя есть время?

— Угу.

В глубине души и священник, и мужчина считали, что Бренвен необходимо нечто большее, чем просто разговор — ей нужно, чтобы ее любили, и любили физически. Но, возможно, это была лишь проекция его собственных желаний. Он расправил плечи и заставил себя спокойно сказать:

— В любом случае мне уже пора устроить себе день отдыха и на какое-то время уйти отсюда. Ты же знаешь, что будет, если мы начнем разговаривать здесь.

Бренвен знала это слишком хорошо. Она улыбнулась:

— Нас будут постоянно перебивать. Не могли бы мы отправиться ко мне, или я прошу тебя слишком о многом?

— Вовсе нет. Сейчас я возьму свою куртку, — Ксавье улыбнулся, поднял ногу в носке и пошевелил пальцами, — и надену ботинки!

Бренвен вела машину. На полдороге между юго-западной частью Вашингтона и Джорджтауном Ксавье резко спросил у нее:

— Бренвен, ты хочешь, чтобы мы стали любовниками?

Она отвела взгляд от дороги и посмотрела на него. Похоже, он сказал это вполне серьезно. Она позволила своему взгляду задержаться на его лице и фигуре. Затем снова переключила все свое внимание на дорогу. Когда-то она хотела этого мужчину чисто физически; ей стоило больших усилий изгнать это желание из их дружбы, но, как она только что выяснила, оно слишком легко могло вернуться. Неспособная отвечать иначе, кроме как честно, она сказала:

— Может быть. А может быть, и нет, если мы будем всего лишь любовниками. У меня это получается не очень хорошо, Ксавье. Я выяснила это еще много лет назад.

Ксавье посмотрел в окно, думая, взвешивая, оценивая самого себя.

— Возможно, это так и будет. Возможно, в конце концов я не решусь оставить Церковь, хотя сейчас не могу быть уверенным ни в чем.

— Ты уже делал это раньше? У тебя была связь?

— Да, однажды, — признался он. — Это произошло много лет назад, еще в шестидесятые годы.

Бренвен боролась со своим любопытством, закусив губу и твердя себе, что ей вовсе не нужно знать об этом больше. Но она подумала о той, другой женщине и не выдержала. Она не могла не спросить:

— Чем это закончилось? Что случилось с… с твоей любовницей?

Ксавье повернулся к ней и принялся изучать чистые линии ее профиля. Сейчас ему хотелось, чтобы он внимательнее прислушивался к тем курсам, когда их — будущих пасторов — учили утешать людей и давать им советы. Он с большим трудом понимал свои собственные чувства, не говоря уже о ее. Он потер ладонями по своим бедрам, как будто бы мог таким образом стереть воспоминание о боли.

— Как это закончилось. Э-э… дружески. Она была монашкой, то есть она и сейчас является ею. Она вернулась к своим обетам и своему Ордену, а я вернулся к своим.

«Но долго после этого мне было больно, — подумал он. — Долго, долго после этого».

Думая о себе и Уилле, Бренвен медленно, сказала:

— Иногда трудно понять, стоит ли любовь той боли, которую она приносит.

— Аминь, — пробормотал Ксавье.

Они доехали до ее дома в тишине. Когда Бренвен вытаскивала ключ из зажигания, он поймал ее руку. Их глаза встретились. Он сказал:

— Она стоит того, Бренвен. Любовь стоит этой боли.

Привычка разговаривать на кухне возобладала и в ее квартире точно так же, как и в № 622. Ксавье не любил чай, поэтому Бренвен сварила кофе.

— О’кей, — сказал Ксавье, — так что у тебя стряслось?

Ощущение надвигающейся беды вернулось и угрожало полностью поглотить ее. Она прямо перешла к сути вопроса.

— Ксавье, ты веришь в существование зла? Я не имею в виду абстрактную концепцию. Я имею в виду настоящее, объективное Зло.

— Ого! Это не шутки, не так ли? Если уж ты говоришь, что тебя беспокоит что-то серьезное, то это действительно серьезно! Я не могу прямо так сразу ответить на такой вопрос.

Он задумался. Его красивое скуластое лицо приобрело торжественное выражение, темные глаза стали просто бездонными. Прошло много времени, и он сказал:

— Да, я верю в существование Зла. Я думаю, в настоящее время мы сами себе оказываем плохую услугу своим моральным релятивизмом. Существование многих оттенков серого цвета несомненно, но так же несомненно и существование черного и белого, добра и зла. Я мог бы сказать и больше, но, возможно, этого достаточно. Все остальное — это христианско-католические эзотерические рассуждения.

— Пожалуйста, расскажи. Мне кажется, я пойму.

На лице у Ксавье было написано сомнение.

— Хорошо, но предупреждаю: это достаточно сложно. Я почти никогда не разговариваю о подобных вещах. Ты знаешь меня как деятельного священника, этакого приземленного парня, а после подобных разговоров, пожалуй, подумаешь, что я слегка тронулся.

Бренвен положила ладонь ему на руку.

— Ксавье, когда ты закончишь, я расскажу тебе, почему я задала тебе этот вопрос. А потом мы сможем бросить монетку, чтобы выяснить, кто из нас тронулся больше. Пожалуйста, продолжай.

— Это звучит очень интересно! О’кей. Бренвен, я верю не только в Бога Отца, Сына и Святого Духа. Я верю также в ангелов, демонов и в дьявола. Да поможет мне Бог, но я верю во все это, включая и одержимость демоном. Я учился в семинарии вместе с парнем, который сейчас стал экзорцистом,^[9] и я видел его за работой, видел и слышал нечто, находящееся за гранью вероятного. Звучит фантастично, но это правда. Ты помнишь такой фильм: «Изгоняющий дьявола»? Там все очень драматично, но на самом деле это было еще хуже, ибо кино — это кино, а в жизни все страшнее. Я видел, знаю, как чувствует себя человек в присутствии дьявола, сатаны или одного из его младших демонов. Их очень трудно различить. Абсолютное Зло реально, Бренвен. В нем нет совершенно ничего абстрактного. Зло не просто витает во вселенной, устраиваясь случайно то здесь, то там. Оно захватывает сознание — думаю, что я скорее назвал бы это душой — и заставляет его производить дурные поступки. Злоба ощутима. Как ощутима любовь, так же точно ощутима и ее противоположность. Для меня было очень сложно признаться себе в том, что эти души могут существовать в формах, отличных от тех, в которых существуют наши души в наших телах. Но я был свидетелем изгнания дьявола, что и заставило меня поверить. У меня есть пленка с записью процесса экзорцизма — я прокручу тебе ее когда-нибудь, если ты захочешь. — Ксавье откинулся на спинку своего стула. Его лоб покрылся испариной, и он вытер его.

— Я верю тебе. — Она скрестила руки и оперлась локтями на стол. — Мне это не нравится, но я действительно верю тебе. Мне не нужно слушать пленку. В Уэльсе, где я родилась и выросла, все еще есть люди, которые помнят, а некоторые даже и исповедуют старую религию — говорят, что дьявола изобрели христиане. Я помню, как моя бабушка однажды сказала, что идею Зла в мир принесло христианство. Я знаю, что бабушка была мудрым человеком очень во многом, но в этом конкретном случае, видимо, ошибалась. Что ты думаешь об этом, Ксавье, будучи христианином? Как ты объясняешь, откуда произошло Зло?

Он рассмеялся и поднял вверх руки.

— Ты спрашиваешь меня о происхождении Зла? Я не теолог. Теологи обсуждают этот вопрос вот уже несколько веков.

— Это не экзамен по теологии. Я просто хочу знать твое мнение. Я полагаю, ты думал об этом. Особенно, если был свидетелем экзорцизма.

— Да, я думал об этом. — Лицо Ксавье снова стало серьезным. Сейчас он совсем не был похож на простого священника из бедных кварталов. — Существует миф, который может служить объяснением. Это христианский миф, на который, возможно, опирался Мильтон, когда писал свой «Потерянный Рай». Я верю, что мифы живут потому, что содержат в себе элемент правды, и мы чувствуем ее сознательно или бессознательно. Так вот, этот миф заключается в следующем. Бог — энергия и источник всего — прежде, чем создать Человека, создал другие Существа. Подобно нам, эти существа обладали индивидуальностью, личными качествами и свободной волей. Они мыслили, действовали и общались между собой. В отличие от нас, они были бестелесными. Это были духи, жившие в духовном царстве. Мы называем их ангелами. Люцифер тоже был ангелом, который по своей воле решил, что ему не нравится Бог и его действия. Люцифер привлек массу сторонников. По некоторым версиям, Люцифер оставляет царство Бога по своей воле после создания Земли — Люцифер берет себе Землю, и Бог отдает ее ему. В это, помимо многих других, верили, например, гностики. Ортодоксальная христианская версия утверждает, что Бог сбросил Люцифера, или Сатану, с небес — места света — и создал для него и его последователей ад — место тьмы. И кстати, Бренвен, несколько слов насчет того, как получилось, что многие считают, что христиане изобрели дьявола: в средние века, когда христианство распространялось по Европе, Африке и Ближнему Востоку, Церковь сделала не очень удачную, но зато эффективную попытку истребить местные старые религии тем, что приписывали имена различных местных богов дьяволу и его демонам. То же и с магией — если «чудеса» происходили без санкции Церкви, они считались делом рук дьявола.

— Угу. Это очень интересно, особенно та часть, где говорится о том, что Бог создал сначала ангелов, обладающих свободной волей, и так далее. Я не слышала об этом раньше. — Бренвен взяла со стола их забытые кофейные чашки, в которых кофе уже остыл, и снова наполнила их. Затем опять села. — Ксавье, я унаследовала от моих валлийских предков способность, за которую твои Отцы Церкви, без сомнения, сожгли бы меня на костре. Я могу Видеть. Я очень чувствительна на этот счет и обычно не рассказываю всем окружающим об этом, как, наверное, и ты не рассказываешь кому попало о том, что веришь в одержимость демонами. Меня воспитывали таким образом, чтобы я не придавала значения этим своим способностям, хотя моя бабушка поощряла бы и поучала меня, если бы мои родители позволили ей это. И вплоть до последних нескольких лет я сама отрицала эту способность или игнорировала ее. У меня нет такой сильной религиозной веры, как у тебя. У меня есть такая духовная вера, которая, похоже, является врожденной: я не приобретала свои духовные взгляды, а скорее открывала их в себе, и я все еще продолжаю открывать их. Я знаю, что подобные вещи считаются невозможными. Но я чувствую это в себе именно так.

— Замечательно! Ты знакома с Юнгом, Бренвен?

— Не очень глубоко.

— То, что ты только что сказала об открывании воззрений, напоминает мне теорию Юнга о «коллективном бессознательном». Если духовные истины хранятся в душе, а душа бессмертна…

— И если существует перевоплощение… Но ты, как католический священник, не должен верить в это, Ксавье.

— Может, да, может, нет. Но я вовсе не хотел отвлечь тебя. Пожалуйста, продолжай.

— О’кей. Я скажу тебе в нескольких словах то, что в данный момент действительно кажется мне очень важным: на протяжении последних нескольких лет во мне нарастает какое-то все усиливающееся ноющее ощущение, каким-то образом связанное со злом. И все же умом я не хотела признавать реальность существования зла — я просто считала, что даже те, кого мы называем злыми, на самом деле просто менее добрые и могут стать лучше.

— Я сказал бы, что зло — это отсутствие добра, а абсолютное зло — это полное и совершенное отсутствие добра. Бог мой, это очень тяжелый разговор!

— Да. — Бренвен замолчала и улыбнулась Ксавье. — Я говорила тебе, что это более серьезно, чем все, что ты или я делали до сих пор.

— Мне бы очень не хотелось признаваться в том, что ты была права, я предпочитал бы оставаться центром моего собственного мира, — сказал он, блестя глазами, — но ты была права.

— Я тебе еще не все рассказала. Видения, которые приходят ко мне, полны какой-то жуткой Символикой. Я выбрасываю их из головы точно так же, как тебе удается забыть повторяющийся ночной кошмар — до тех пор, пока он не вернется и снова не вцепится в тебя. Я не хочу сейчас описывать их в подробностях, Ксавье, да у меня и не получится. Я знаю только, что мои сны и видения наполнены Тьмой и присутствием того, что я должна назвать Злом — для этого не существует другого слова. Я больше не могу считать это «менее хорошим». Этот разговор с тобой помог мне больше, чем ты, возможно, думаешь. Спасибо.

Они проговорили еще много часов и под конец почувствовали себя совсем опустошенными. Она предложила пойти в гостиную и послушать музыку. Он согласился, надеясь, что после этого сможет пригласить ее куда-нибудь пообедать. В течение нескольких первых минут они пристойно сидели поодаль друг от друга на кушетке; затем Ксавье молча протянул к ней руки, и она приблизилась к нему. Они не целовались и не разговаривали, просто отдыхали в покое и безопасности объятий друг друга, пока мягкие звуки рожкового концерта Моцарта успокаивали их души.

Когда музыка закончилась, Ксавье повернул Бренвен лицом к себе. Он прикоснулся губами к ее лбу там, где начиналась седая прядь, и прошептал:

— Почему ты, Бренвен? Почему такое сильное ощущение зла должно было войти в твою жизнь?

— Я не знаю, — ответила она. — Но мне кажется, что я скоро узнаю это.

Джейсон Фарадей солгал Гарри Рейвенскрофту. У него был не замок, а обычная усадьба, и не древняя, а всего лишь двухсотлетней давности. Конечно, это была наименьшая часть из той лжи, которую он написал ему в своих посланиях и которую расскажет ему лично, как только представится подобная возможность. Джейсон сидел за старинным письменным столом из грушевого дерева и смотрел в огромное окно, которое тянулось от пола до потолка в его прекрасной комнате. Он смотрел в окно и тщательно разрабатывал свои сложные планы, как толстый паук плетет свою паутину. А он действительно был толст, набрал вес и, как это часто бывает с плотными и коренастыми мужчинами, стал выглядеть массивным. Его теперь можно было сравнить с гранитной скалой — такой же неподвижный и неуступчивый.

Джейсон привлек к себе Гарри так же легко, как сладкая вода притягивает к себе мух. Он хитростью разузнал все его секреты, и вскоре он избавится от него. Но не своими руками, о нет. Джейсон не пачкал даже кончики своих пальцев.

Джейсон хмыкнул — звук отразился от высоких потолков комнаты и вернулся к нему каким-то злобным, резким смешком. Значит, Гарри хочет развить и использовать свою магическую силу, так? И он охотно заплатит за это из старого, большого состояния Рейвенскрофтов? Очень хорошо. Гарри прибудет через несколько дней, и Джейсон убаюкает его, усыпит бдительность… а затем отправит к Когносченти. Они научат его. А затем будут использовать, пока не исчерпают до дна. Джейсону не придется даже шевельнуть пальцем, чтобы уничтожить Гарри Рейвенскрофта — этого заносчивого вирджинского аристократа, который все годы смотрел на него свысока, который каким-то образом избавил его бывшую жену от автокатастрофы, которая должна была стать фатальной. Нет, Джейсону не придется даже шевельнуть пальцем, Когносченти сделают это за него. Но даже они не будут знать, что он их просто использовал. Они выжмут Гарри досуха; они не оставят ему ничего, отнимут даже его душу.

Вся красота этого плана заключалась в том, что Гарри будет благодарить его за это, он будет целовать ему руки и пресмыкаться перед ним в благодарность за рекомендацию, которой он так жаждал. Слухи о существовании этой группы уже давно ходили в оккультных кругах, но ее название никто даже не осмеливался прошептать. Название Когносченти было известно только немногим избранным. Джейсон заслужил право узнать его. Джейсон многие годы проработал на них, ведя их дела в таких сферах, о которых даже в оккультных кругах никогда не мечтают. Служа им, Джейсон стал богатым и могущественным. Сейчас он назовет запретное имя Гарри и тем самым подпишет ему приговор.

Следующей будет Бренвен. О Бренвен он позаботится лично. Когносченти не смогут помешать ему возвратиться в Вашингтон, во всяком случае, не сейчас, когда он стал таким же могущественным, как и они. А он действительно стал таким же могущественным. Не в Черной магии, нет, но в тех сферах, которые мир понимает лучше. Сейчас наконец он сможет заняться отмщением Бренвен. Как только он избавится от Гарри. Он снова хмыкнул, и смешок превратился в ужасный смех с демоническим оттенком.

На месте, отведенном для стоянки автомобиля Бренвен перед ее домом, была припаркована какая-то странная машина. Она увидела ее за полквартала. Сначала ее охватило раздражение от возникшего неудобства, и она подумала, что новые жильцы из средней квартиры необдуманно позволили своим гостям занять чужое место. Что ж, гостям придется просто убрать свою машину, потому что было уже поздно, темно и холодно, и Бренвен не собиралась выискивать место для парковки на улице. Но когда она подъехала к стоянке, огни ее машины высветили в этом автомобиле фигуру человека, который сидел внутри. Судя по ширине плеч и коротким волосам, это был мужчина. Кто мог ожидать ее, сидя в машине на месте, предназначенном для парковки ее автомобиля? Она никого не ждала и машины своих друзей знала хорошо. Ее охватила тревога, и она автоматически нажала на кнопку, которая блокировала все четыре двери ее «вольво». Она решила проехать мимо стоянки и вызвать полицию с ближайшего телефона-автомата.

Но, приблизившись к странному автомобилю, с удивлением обнаружила, что это был черный «линкольн» с правительственными номерами — машины такого типа всегда предоставлялись высоким зарубежным гостям. Она замедлила движение, чувствуя сейчас больше любопытство, чем тревогу. Мужчина зашевелился. Его изящные грациозные движения, когда он выбирался из машины, показались ей страшно знакомыми. Он поднял голову, и Бренвен увидела его лицо.

Уилл! Уилл Трейси! Она резко затормозила, заглушила мотор и без малейших угрызений совести оставила свой «вольво» загораживать выезд со стоянки.

— Уилл! — Она подбежала к нему и упала в его объятия. — О, Уилл, это действительно ты! Я не могу поверить в это! — Как прекрасно было ощущать рядом его длинное высокое тело и каким знакомым, даже через толстое пальто, оно ей казалось.

— Привет, Бренвен. — В течение какого-то момента это было все, что он мог произнести. Затем добавил: — Я ожидал тебя. Я поехал на PBS, и они сказали мне, что ты уже ушла с работы. Я пытался дозвониться до тебя, но не смог и поэтому решил приехать сюда и дожидаться твоего возвращения. Похоже, что я занял твое место для парковки. Здесь больше ничего не было. Мне, наверное, лучше передвинуть машину…

— О, к черту парковку. Если кому-то не понравится, что моя машина заблокировала проезд, они знают, где меня найти. Я просто не могу поверить, что ты здесь! Пойдем в квартиру. Мы уже столько лет не виделись.

Она налила ему бренди, потому что он выглядел почти замороженным; затем налила бренди и себе, ибо дрожала до самых кончиков пальцев. Наконец, когда они уселись в разных углах кушетки, она позволила себе как следует всмотреться в него. Уилл стал выглядеть старше, это она заметила прежде всего. Но возраст ему шел: он стал выглядеть так, как этого требовали его черты. Его залысины стали еще больше, но это лишь подчеркивало благородную высоту лба и делало глаза очень большими. Глаза были такими же ясными и светло-карими, какими она их запомнила, и в них была видна та же доброта. Широкий рот стал менее подвижным и более скульптурным. Во всем его лице была какая-то скрытая торжественность, как будто бы он видел и чувствовал многое, о чем предпочитал молчать. Его руки, казавшиеся Бренвен настолько знакомыми, что кончики ее пальцев покалывало при мысли об этом, согревали своими длинными пальцами бокал с бренди.

Но Уилл был бледен нездоровой бледностью, и от всего его тела исходило ощущение напряженности.

И конечно же, он тоже рассматривал ее.

— Ты до сих пор сидишь так, поджав под себя ноги, — заметил он.

Его голос был таким мягким, улыбка — такой доброй. Она не забыла эту мягкость и доброту. Не забыла, нет, но она не думала, что снова будет чувствовать эти токи, которые исходят от него. Она сказала:

— Ты кажешься слишком уставшим, Уилл. Если бы я знала заранее, что ты приедешь. Никто не сказал мне об этом, никто, даже Эллен.

— Эллен не знает, что я здесь. — Уилл отхлебнул бренди. — Никто не знает. Когда я уеду, то ты меня не видела. Считается, что я сейчас в нашем посольстве в Париже, и завтра утром я вылетаю в Париж. А оттуда обратно в Тегеран.

— Ради Бога, почему? Ты не работаешь на ЦРУ, правда? Иран всегда был дружественной нам страной.

— Да. Но завтра это может стать неправдой. И я не говорил тебе этого — точно так же, как и не был здесь. — Уилл потер свой лоб, и это был такой знакомый жест. — Существует заговор с целью свержения шаха, и предполагается, что нам об этом не известно. И мне не следовало бы рассказывать об этом, но я доверяю тебе, Бренвен, а если я не поговорю с кем-нибудь, то, думаю, сойду с ума. Я не шпион, но у меня есть друзья-шпионы. Я не работаю на ЦРУ — как раз наоборот. Как только я снова окажусь в этой стране, я намереваюсь остаться в ней навсегда. Я уйду с правительственной службы настолько быстро, что у них просто голова закружится!

— О!.. — Перемена, происшедшая с Уиллом, когда он заговорил, стала для Бренвен просто шоком. Он выглядел разбитым, и она была готова убить того, кто довел его до такого состояния.

Он продолжал говорить:

— Я приехал, чтобы организовать мое собственное возвращение и получить разрешение на то, чтобы моя жена и пасынок приехали вместе со мной. Она — отдаленная родственница шаха, и она христианка. Мальчик тоже. Если то, что я думаю, произойдет, они оба будут в опасности. — Он допил остатки своего бренди. — И я тоже буду в опасности. Значит, нам нужно выбраться оттуда, но это должно выглядеть так, как будто бы у нас есть срочные и не политические причины на выезд из страны.

Его руки тряслись. Бренвен спросила:

— Еще бренди?

— Нет, спасибо. Мне не следовало приезжать сюда. Я хочу сказать, сюда, повидать тебя. Но я не видел тебя так много лет… Я просто хотел еще раз посмотреть на тебя. Нет, больше чем это. Поговорить с тобой. О Господи, как мне нужно поговорить!

— Я вижу. — Она крепко ухватилась за подушку дивана, не давая себе встать и приблизиться к нему. — Я рада, что ты приехал. Я скучала по тебе.

— Я тоже скучал по тебе. Больше, чем мне хотелось бы самому себе признаться в этом. Ты выглядишь хорошо. Может быть, немножко усталой. У тебя отличная квартира. Эллен писала мне, что ты переехала. — Эти малозначащие слова непроизвольно слетали с его губ.

— Расслабься, Уилл. Со мной все в порядке — давай не будем говорить обо мне. Говори о себе. Расскажи мне подробно, что произошло. У меня такое чувство, что это нечто большее, чем просто политическая ситуация.

— Да. — Уилл наклонился и обхватил голову руками. Когда он снова поднял голову, в его глазах и голосе была мука. — Все не так, Бренвен. Мне нужно убираться из Госдепартамента, Бренвен. Я просто не создан для этого. И никогда не был создан. Это не Иран, это сама работа убивает меня!

Его страдания притягивали ее к нему. Она дюйм за дюймом передвинулась поближе, к средней подушке.

— Уилл, если это настолько плохо, то почему ты просто не останешься здесь? Не возвращайся назад. Подай заявление об увольнении и пошли за женой и ребенком. В Госдепартаменте все поймут — они знают, как быстро эта работа доканывает людей.

Он избегал ее взгляда.

— Мне кажется… э-э… я пожалуй налью себе еще немного бренди. Сиди, я сам принесу. — Из другого конца комнаты, стоя к ней спиной, Уилл сказал: — Мне бы хотелось все сделать именно так, но я не думаю, что она приедет. Моя жена. Она не хочет признавать существования опасности в Иране, никто из них не хочет признавать этого. Хуже того, как только я скажу ей, что намереваюсь уйти из Госдепартамента, я уверен, мою семейную жизнь можно считать законченной.

— Что? — Восклицание невольно сорвалось с губ Бренвен.

— Ты расслышала правильно, — сказал Уилл, возвращаясь к кушетке. — Алета вышла замуж не за меня, Уилла Трейси. Она вышла замуж за Уилбура Ф. Трейси-младшего, богатого американского дипломата. Вот только выяснилось, что я немножко менее богат и гораздо менее дипломат, чем она думала. Мою семейную жизнь можно было с трудом назвать семейной, но я делал все, что мог. Клянусь Богом, я делал все, что мог!

— Я уверена в этом, — мягко сказала она. — Ты, конечно же, сделал все, что мог. И я знаю, что ты будешь продолжать делать все, что возможно. — В этом большом, мягком человеке было столько грусти. Ее сердце болело из-за него.

— У нас там такой огромный дом и такое количество слуг, что я иногда даже забываю, как их зовут. Это не мой стиль, как ты, наверное, догадываешься. Конечно же, у нее есть собственные деньги — я просто не смог бы содержать все это на мою зарплату. Как бы то ни было, мы ведем тот образ жизни, к которому привыкла она, и вскоре я выяснил, что это значит, что одна часть дома является полностью ее частью, а другая часть — моей. Мы не живем так, как, я всегда думал, должны жить муж и жена. Мы никогда так не жили.

— Ты хочешь сказать, что вы не спите вместе.

Уилл улыбнулся. Это была очень слабая, но все же улыбка.

— Я вижу, что ты не утратила своей беспощадной честности, и рад этому. Да, это именно то, что я хочу сказать. И даже более того. Это целый пласт культуры, которого я просто не понимал, когда женился на ней.

Я очень редко вижу мальчика. Он живет на половине своей матери и идолизирует своего погибшего отца-летчика. Алета не дает мне ни малейшей возможности хоть в какой-то степени заменить ему отца. Само собой разумеется, что других детей просто не будет.

— Очень жаль.

Она подождала и, когда он не стал продолжать, спросила:

— Что ты собираешься делать?

— Ну, если бы не политическая ситуация в Иране, я просто сказал бы ей, что не хочу больше жить за границей и что мне не нравится работа в дипломатическом корпусе, и на этом бы все закончилось. Я бы уехал, а она скорее всего нет, и в конце концов кто-нибудь из нас получил бы развод. Мирный, взаимоприемлемый развод. Но я не могу так поступить. Я должен попытаться в последний раз убедить Алету покинуть Иран и взять с собой Пола. Я вернусь туда и буду оставаться в Тегеране до тех пор, пока смогу или пока мне не удастся убедить Алету уехать вместе со мной — что бы ни наступило раньше. Мне придется положиться на моих друзей, чтобы они дали мне знать, когда события начнут развиваться в неблагоприятном направлении. За два дня пребывания здесь я устроил все так, что, как только буду готов уехать, или если события примут угрожающий оборот, и они услышат об этом, мне срочно позвонят, чтобы я приезжал домой, потому что мой отец якобы умирает. На самом деле он абсолютно здоров, это будет ложный вызов. Я попрошу Алету поехать вместе со мной и привезти Пола. Она не будет знать, что этот вызов ложный — так будет безопаснее для нее. Но я буду достаточно честен, чтобы сказать ей, что как только я выберусь из Ирана, возврата туда не будет. И что я собираюсь уйти в отставку. О черт! — Он снова потер лоб и отхлебнул бренди. — Это просто ужасная неразбериха.

— Похоже, что так, — пробормотала Бренвен.

Он посмотрел на нее, и она прочла безнадежность и поражение в его глазах.

— Моя жена не пойдет на это. Единственное, что ей нравится во мне — это моя работа, Бренвен. Этот брак обречен, но я просто не хочу признаваться себе в этом. Я уже тысячу раз все обдумывал. Если я скажу ей правду, что ухожу в отставку и не собираюсь возвращаться в Иран, она никогда не уедет оттуда. Единственный путь, каким я могу заставить ее уехать — это обмануть. Но я не могу заставить себя сделать это. Я просто… не… могу… сделать… это!

— Прекрати это, Уилл! Прекрати. — Бренвен начала разминать ему плечи. Он был страшно напряжен. И это можно было понять. — Оставь, ты уже достаточно долго думаешь об одном и том же. Ты не отвечаешь за то, что происходит в этой стране. И мне кажется, что ты слишком долго уже занимаешься работой, которую ненавидишь. Ты сделал достаточно, теперь оставь это все. Если ты должен вернуться и попробовать еще раз убедить ее уехать, тогда сделай так. Но прекрати мучить себя. Я просто не могу видеть тебя таким.

Уилл повернулся, и ее руки обвились вокруг него. Он уткнулся головой в ее плечо и заплакал, снова и снова извиняясь за свои слезы, заявляя, что ему очень стыдно. Наконец Бренвен это надоело. Она была сердита и не знала, куда ей направить свой гнев — на женщину, которая была его женой, на его работу или на него самого. Она сказала резко:

— Что с тобой случилось? Тот Уилл Трейси, которого я помню и думала, что знаю очень хорошо, не стал бы стыдиться своих слез. Тот Уилл Трейси, которого я знала, понимал, когда достаточно было достаточно. У него было больше здравого смысла, чем у любых других десяти человек, вместе взятых! Что случилось с тобой, Уилл, что сделало тебя таким?

Он моргнул. Медленно, с видимым усилием он собрал свою волю в кулак.

— Я не знаю, — сказал он. — Видимо, я слишком сильно пытался достичь неправильной цели. Я благодарен тебе за то, что ты выслушала меня, но, черт возьми, Бренвен, я просто ненавижу себя за то, что ты увидела меня в таком состоянии!

— Тихо. Все нормально. — Она обняла его и принялась гладить, и в конце концов он уснул на кушетке, положив голову ей на колени. Она просидела там весь остаток ночи и, когда окна в гостиной посерели, пошла к себе в спальню.

Чуть позже Уилл пришел к ней. Он разбудил ее своими поцелуями, и она ответила ему. Она почувствовала его потребность в ней и отдалась ему, чтобы удовлетворить эту потребность. Они занимались любовью, поначалу осторожно, а затем все с большей радостью, когда выяснили, что близость, которая их когда-то объединяла, продолжает объединять их и сейчас. Их тела двигались с такой синхронностью, как будто бы ничего не было — ни прошедших годов, ни прошлых печалей. Бренвен знала его так хорошо и любила его так сильно. И она до сих пор любила его.

Позднее воспоминание об этой близости сотрется, станет воспоминанием, которому она не будет доверять. Однако она не забудет того обещания, которое сделал Уилл, уходя.

— Я вернусь, — сказал он.

Но он не вернулся. Народ Ирана восстал и сверг шаха с его Павлиньего трона. Во главе государства встал Аятолла, который денонсировал Соединенные Штаты. Многие люди погибли, многие исчезли. Среди тех, кто исчез, был и Уилл Трейси, и его жена и пасынок. Случилось что-то ужасное, и план Уилла не сработал.

Глава 6

Бренвен лежала в ванне, полной нежной пены. Ей хотелось расслабиться, дать теплой ароматной воде успокоить ее усталое тело и восстановить мир в душе, но, как только она освободилась от мыслей о дневных заботах, к ней тут же пришло видение. Она оттолкнула его, но оно тут же вернулось обратно в ярком калейдоскопе цвета и света. Поэтому она сдалась и принялась наблюдать безмолвные сцены, разворачивающиеся перед закрытыми глазами.

Это была земля ослепительной, поразительной яркости. Страна, подобной которой на планете не было, хотя небо над ней и было голубым. Все сверкало: высокие здания, небоскребы, выложенные золотом, медью, серебром, сталью; люди в облегающей одежде всех цветов радуги и всех оттенков с металлическим отблеском. Огромные сверкающие машины поднимались в небо и спускались вниз. Машины поменьше, с треугольными крыльями носились как разноцветные птицы по водной глади каналов, которые отделяли друг от друга районы этого металлического города. Воздух потрескивал от кристальной прозрачности; солнце было безжалостно сияющим. Но в то же время казалось каким-то очень холодным.

От шумного, кипящего бурной деятельностью центра города отходила улица, состоящая из стальных, серо-металлического цвета монолитов. Она уходила в поля, которые были не зелеными, а золотисто-соломенного цвета. В конце улицы поднималась громадная пирамида из белого камня, похожего на мрамор. Внутри этой пирамиды было много-много маленьких комнаток, похожих на ячейки в сотах. Но видение проникло лишь в одну из них, где выстроилась в круг небольшая группа женщин и мужчин. В центре круга над полом висел большой хрустальный шар. Эти мужчины и женщины носили свободную небесно-голубого цвета одежду без того металлического отблеска, который был присущ одежде жителей города. Комната, в которой больше ничего не было, вибрировала от энергии — знакомой энергии. Люди подняли руки, и хрустальный шар поднялся в воздухе; они развернули свои ладони, и шар начал вращаться, медленно, затем быстрее и быстрее, пока движение не стало необыкновенно быстрым и шар не засиял голубоватым светом.

Хрустальный шар разлетелся на куски. Мужчины и женщины зашатались и упали на колени. Пирамида затряслась и камень за камнем распалась на части. Снаружи соломенно-золотистые поля вспучивались, металлические монолиты переворачивались. Огромный, сверкающий город взорвался, и голубое небо стало красным от огней пожаров. В залитое алым светом небо поднялись три огромные летящие машины… затем все прекратилось.

Бренвен лежала в остывшей теперь воде, совершенно оглушенная ощущением, что когда-то она все это уже видела. Может быть, это переутомившийся мозг решил развлечь ее сценами из какого-то давнего научно-фантастического фильма, который она уже забыла? Нет, непохоже. Она добавила горячей воды и закончила ванну, но ощущение озадаченности так и осталось. Конечно же, она не могла помнить ничего подобного, и тем не менее интуитивная часть ее существа воспринимала это как картину из памяти. Просто мучение какое-то. Как чье-то имя, которое, казалось бы, вот-вот вспомнишь, но оно ускользает от тебя. Или как китайская головоломка, которую все время вертишь в руках, и все время у тебя перед глазами оказывается обманчиво гладкая поверхность. Она так ничего и не добилась. Просто ничего не поняла.

В ночном воздухе чувствовалась летняя мягкость, которая нежно и чувственно ласкала кожу. Еще не прохлада, но приятное облегчение после дневной жары. Бренвен и Ксавье отдыхали, сидя в молчании на траве в парке. Несколько вечеров в неделю они посвящали тому, что просто ходили по улицам и паркам, где обитали бездомные, разговаривали с ними, здоровались с теми, кого уже знали, и знакомились с новыми людьми, которых с каждым днем становилось все больше и больше. С помощью этих вечерних прогулок они завоевывали доверие, которое помогало им днем уговорить больного сходить вместе с ними в клинику, а голодного — посетить суповую кухню. А когда настанут осень и зима, те, которые достаточно доверяют им, возможно, захотят уйти с улиц и укрыться в одном из приютов. Проблема была в том, и Ксавье знал об этом, что приютов было недостаточно.

У Бренвен была еще одна причина для того, чтобы завоевать доверие «людей улицы». Она начала съемки своей программы — они уже отсняли № 622 изнутри и теперь в любой день могли переместиться на улицы, а там без сотрудничества бездомных она просто пропадет. Но ей не хотелось думать, что случится такое, она была оптимистом. Весь проект казался ей правильным, и она чувствовала себя более уверенной, чем во время работы над любым другим фильмом с тех пор, как сняла «Открывая Вирджинию». Бренвен устремила свой взгляд сквозь деревья парка и подумала, что знание уродливой изнанки этого города не изменило ее мнения о Вашингтоне. Все равно он был прекрасен. Точно так же знание изнанки жизни не подрывало ее энтузиазма. Она провела тяжелую зиму, и лето было немногим лучше. Единственное светлое пятно — свадьба Эллен. Сейчас Эллен и ее муж Джим праздновали начало своей совместной жизни, совершая кругосветное путешествие, причем дата их возвращения в страну была открыта. По какой-то причине отсутствие Эллен вызывало у Бренвен тяжелые предчувствия.

Не то чтобы она постоянно оглядывалась через плечо, чувствуя себя параноиком. Вовсе нет. Только в случае с Уиллом было нечто конкретное, о чем можно было волноваться, но так как она абсолютно ничем не могла помочь Уиллу,то пыталась просто не думать о нем. Что же касается остального, то это предчувствие было настолько же нечетким, насколько нечетким и расплывчатым бывает пейзаж, проглядывающий сквозь дымку тумана. И таким же ускользающим. Из-за чего Бренвен была еще более рада тому, что ее дни были до отказа заняты работой над фильмом о бездомных. Это было ощутимо, реально и несло в себе положительные эмоции. В общем, Бренвен чувствовала себя удовлетворенной. По крайней мере, в этот вечер настроение у нее было умиротворенным.

Ксавье прервал ее задумчивость. Он положил руку на ее колено, обтянутое синими джинсами, и сказал ни с того ни с сего:

— Ведь есть кто-то еще, правда?

— Кто-то еще? В каком смысле?

— В том смысле, что в твоей жизни есть еще мужчина, кроме меня. Мой соперник в борьбе за твою привязанность.

— Нашел на что жаловаться, — шутливо возмутилась Бренвен, ткнув его локтем в ребра. — Моей соперницей является вся твоя церковь, а я ведь молчу! Ты ведь шутишь, правда, Ксавье? Я думала, что мы уже обсудили все это.

— Нет, я не шучу. Я не помню, чтобы мы что-то решили. — Он сильнее надавил рукой на ее колено.

Она повернулась к нему. Его лицо стало рельефнее от падавших на него теней, а глаза, отражая свет парковых фонарей, сверкали, как черные звезды. Приглушенным голосом она сказала:

— Ксавье, если я правильно тебя понимаю, ты имеешь в виду наш разговор много месяцев назад! Я думала, что ты уже забыл об этом. Я думала, что мы оба молча согласились не говорить на эту тему.

— Нет, я ничего не забыл. Ты сказала: «Не в том случае, если мы будем только любовниками». — Он убрал руку с ее колена и охватил ладонью ее лицо.

— Я думаю о тебе, о нас гораздо чаще, чем следовало бы. Поэтому скажи мне, пожалуйста, существует ли этот другой мужчина, связана ли ты еще с кем-то?

— А… — Слова застряли у Бренвен в горле. Образы той напряженной зимней ночи, проведенной с Уиллом, промелькнули в памяти, образы, которые врезались в ее сознание как стоп-кадры на пленке, которую она никак не могла заставить себя отредактировать. Она решила не думать о той ночи до тех пор, пока и если Уилл вернется; и до тех пор, пока и если он не станет свободен. Она не могла говорить, и ее молчание было для Ксавье подтверждением его страхов. В полутьме она увидела, как его лицо осунулось. Ставшая мягкой и покорной рука отпустила ее щеку.

— Я знал, — пробормотал он, отвернулся от нее и бросился в траву, растянувшись на ней во весь рост на животе. Прежде чем схватить руками голову, он пролаял:

— Уходи, иди домой! Ты можешь дойти сама. Ты будешь в полной безопасности — эти люди скорее убьют, чем позволят чему-нибудь случиться с тобой!

Бренвен привыкла к изменчивому характеру Ксавье, хотя его гнев редко бывал направлен на нее. Он был эмоциональным человеком, таким же страстным в своих настроениях, как и в вере. Меньше всего ей хотелось обидеть его, но было бесполезно пытаться доказывать ему это до тех пор, пока его гнев не пройдет. А пройдет он так же скоро, как летняя гроза. Она вытянулась на траве и сказала:

— Не думаю, что я уйду прямо сейчас.

Когда она вот так лежала рядом с Ксавье, расслабленное, спокойное настроение вернулось к ней. Она приучила себя не беспокоиться из-за отсутствия физического в их отношениях, ведь во всем остальном они были так близки, как только это возможно между женщиной и мужчиной. Теперь она поняла, что не испытывала никакого беспокойства, потому что доверила ему контролировать эту часть их отношений. Она понимала, что у него сложная, внутренне конфликтная натура, и что иногда он бывал таким же ранимым, как и она. Но то, что его мысли двигались в этом направлении, стало для нее новостью.

Наконец Ксавье перевернулся на спину и заговорил, обращаясь к небу и деревьям:

— Я был пару дней назад в суповой кухне и сидел за столом, когда ты пришла и тут же направилась к стойке, чтобы помочь разливать суп. Двое мужчин, один из них новенький, вышли из очереди, и, когда садились за стол, я услышал их разговор. Новый парень сказал: «Кто эта красотка с двухцветными волосами?» А другой ответил: «Забудь о ней, это женщина отца К».

Бренвен перевернулась на бок и оперлась на локоть. Она улыбалась:

— Правда? Ну, если ты не возражаешь, то и я тоже не против.

— Возражаю! — Голос Ксавье буквально взорвался от внутренней силы. — Эти слова что-то открыли во мне, место, которое я всегда держал крепко запертым. Женщина отца К. — моя женщина. Я весь стал каким-то теплым и мягким внутри. Мне пришлось встать и выйти. Я не мог осмелиться тогда находиться рядом с тобой. И с тех пор меня периодически охватывает это ощущение. Интересно, наверное, именно это чувствуют мужья по отношению к своим женам.

После нескольких минут, в течение которых Бренвен не смогла придумать ничего нейтрального, она спросила:

— Ты именно поэтому хотел узнать, есть ли в моей жизни еще какой-то мужчина?

— Думаю, что да, да.

— И когда я не стала отрицать этого, ты подумал, что это значит, что он есть.

— Ну конечно, да. Господи, да ты развелась много лет назад, ты великолепно выглядишь, ты талантлива, и даже притом, что очень много времени проводишь со мной, ты ведь не находишься здесь по двадцать четыре часа в сутки. Я был бы дураком, если бы не думал, что существует кто-то еще! На самом деле я и есть дурак, что позволяю своим мыслям заводить меня в подобные дебри.

— Ксавье, — осторожно сказала Бренвен, — у меня действительно есть кто-то еще, но не в том смысле, в каком ты думаешь.

Он перевернулся на бок, лицом к ней.

— В таком случае кто же это?

— Это человек, которого я любила когда-то, но сначала не смогла, а затем не захотела выйти за него замуж. Он женился на другой женщине, и именно этого я и желала. Они живут в другом полушарии. И я никогда не думала, что снова увижу его.

Основываясь на оттенках ее слов и некоторых своих наблюдениях, Ксавье заявил:

— Но ты увидела его снова.

— Да. Только одну ночь, много месяцев назад. Зимой. — Тон, которым она говорила эти слова, был одновременно печальным и напряженным. Это была такая странная ночь, она опустошила ее эмоционально и все же в конце оказалась такой сладкой.

Ксавье знал ее очень хорошо. Он не хотел спрашивать, ему на самом деле просто не нужно было спрашивать, и тем не менее вопрос сорвался с его губ:

— И… ты спала с ним?

— Ну, что-то вроде этого.

— Что-то вроде этого? — Он резко вскочил и сел. — Бренвен, ты чертовски хорошо понимаешь, что я имею в виду. Ты не можешь иметь с человеком что-то вроде полового акта. Он либо есть, либо его нет!

Бренвен заартачилась:

— Я могла бы сказать тебе, что это не твое дело.

— И была бы совершенно права, — проворчал Ксавье. — Просто у меня появились все эти чувства, которых я никогда раньше не испытывал. Ревность — это что-то совершенно новое для меня. Черт, да она просто съедает меня заживо!

Глубокое беспокойство, которое она испытывала за него, заставило ее заговорить, заставило открыться тому воспоминанию, которое она пыталась стереть из памяти.

— В ту ночь, хотя на самом деле это было уже очень раннее утро, мы… нельзя просто сказать, что мы занимались сексом, не совсем. Он приехал только на одну ночь, и ему было больно. Очень больно. И когда он пришел ко мне в постель и мы… мы прикасались друг к другу и целовали друг друга, у меня не было такого ощущения, что я занимаюсь с ним сексом. Я чувствовала, что ему плохо, и я могла дать ему мое тело, прикосновения, поцелуи и все остальное, чтобы исцелить его. Не столько для того, чтобы доставить удовольствие, сколько для того, чтобы облегчить боль.

— О! Ну, это я могу понять. Конечно, я никогда не заходил настолько далеко, но я обнимал женщин и даже целовал их по той же самой причине.

Бренвен вряд ли слышала, что он говорил. Она слишком глубоко ушла в воспоминания и мысли об Уилле, чтобы вынырнуть оттуда так быстро. Жалким голосом она произнесла:

— Я не знаю, увижу ли я его снова когда-нибудь. Я даже не знаю, где он сейчас.

— Ты хочешь увидеть его снова? Ты сказала, что он женат. Послушай, Бренвен, я думаю, мне бы удалось справиться со своими чувствами, если бы ты была влюблена в кого-то другого, но я не собираюсь стоять в стороне и смотреть, как какой-то женатый мужчина причиняет тебе боль!

— Я не знаю, хочу ли я снова увидеть его, но проблема не в этом. Проблема заключается в том, — она вспыхнула, и слезы страха и отчаяния наконец-то прорвались наружу, — что я боюсь за него! О, Ксавье, он был в Иране, когда к власти пришел Аятолла, и теперь он пропал без вести. Вместе со своей женой и пасынком. Никто не знает, что случилось с ними! Ни Госдепартамент, ни его отец, никто!

— О Господи! — Ксавье схватил Бренвен, притянул ее к себе и прижал к своей груди. — Поплачь, — пробормотал он, — ну-ка поплачь обо всем, о чем хочешь. — Успокаивающий тон его голоса был предназначен для нее, но слова он говорил для себя. — И ты все это держала при себе, в глубине души, правда? Не удивительно, что иногда мне казалось, что ты ускользаешь куда-то, и я не могу достать тебя. Ты сходила с ума от беспокойства, но прятала все это глубоко внутри. О, Бренвен, любимая, мне так жаль тебя!

Он прижимал ее к груди, укачивал, как младенца, и думал: «Ну и парочку же мы составляем! Она со своей потерянной любовью, и я, запертый в своих отношениях любви-ненависти с Церковью». Он гладил ее по голове, и ревность, которую он чувствовал раньше, исчезла, тут же была забыта. Он держал ее в объятиях, а ее слезы были настолько обильными, что он чувствовал: его рубаха уже промокла насквозь до самой кожи.

Чтобы отвлечься от своих собственных волнений, Ксавье углубился в мысли о Бренвен. Она любила этого мужчину до сих пор, это очевидно, понимала ли она сама это или нет. Что ж, он задал вопрос и получил ответ на него. Решил ли он таким образом мучившую его дилемму? Нет, не совсем. Его проблема заключалась в том, что он действительно был уверен, что его Церковь не права, не позволяя своим священникам жениться. Много недель назад он понял, что любит Бренвен достаточно, чтобы жениться на ней — если бы это было возможно для него и если бы сама Бренвен захотела этого. Ирония была в том, что, любя ее так сильно, он не мог просто вступить с ней в связь. И дело тут было уже не в Церкви, которая высказывая свое недовольство теми священниками, которые имели связи, все же не вышвыривала их за это, не лишала сана. На самом деле Ксавье метался, он еще не знал точно, чего он хочет в своей жизни, но чувствовал, что не останется до конца жизни отцом К. — уличным священником. Ксавье мучили подозрения, что причиной, по которой он сможет когда-либо оставить свое поприще священника, непременно будет женитьба. Он был глубоко религиозным человеком, но он был также и любящим мужчиной. Ему уже трудно было представить свою дальнейшую жизнь без Бренвен. По правде говоря, он запутался.

Бренвен зашевелилась в его руках.

— Я промочила твою рубашку насквозь.

Он заставил себя подняться и даже выдавил некое подобие улыбки. Она никогда не узнает, насколько сильно он хотел бы утешить ее, снять боль тем же способом, что и она тогда, зимой, спасая этого своего друга.

— Поверь мне, — сказал он, — мокрая рубашка — это наименьшая из моих проблем в настоящий момент. Давай вернемся в дом и выпьем чего-нибудь холодненького. Например, пива. Думаю, нам обоим станет легче.

— Да. Ксавье, спасибо тебе. Я думаю, мне просто нужно было выплакаться.

Они прошли, взявшись за руки, к его машине — старенькому «шевроле», который бегал еще довольно прилично. Он мог бы купить себе автомобиль и поновее, но считал, что новый автомобиль будет казаться неуместным у дома № 622.

Все время, пока они ехали, Бренвен была тихой и задумчивой. В доме она сразу же пошла мыться, пока он проверял, кто ему звонил за время его отсутствия, потом прошла на кухню и открыла две банки пива. Он вытащил пакет чипсов из одного шкафа и стакан для Бренвен — из другого; сам же он предпочитал пить пиво из банки. В то время как они ехали домой, он решил, что непременно должен поговорить с ней обо всем этом прямо сегодня, сейчас. Тем более что в доме было тихо и вряд ли им кто-нибудь помешает.

Один взгляд на ее лицо, когда она вошла в кухню, тут же заставил его изменить свои намерения. Бедняжка была настолько бледна, что ее черные ресницы выглядели как мазки сажи на алебастре. Белая прядь в волосах выделялась, как луч маяка в черном небе, и он внезапно вспомнил ее рассказ, при каких обстоятельствах она у нее появилась. Не приняв никакого осознанного решения, он услышал, как говорит ей, дав сделать несколько глотков пива:

— Ты все еще любишь этого человека, Бренвен. Ты знаешь об этом, не так ли?

Она сказала:

— Да, но я недостойна его. Я причинила ему столько горя. Если бы только я не думала так высокомерно, что лучше знаю, как будет лучше для нас обоих, он был бы сейчас дома, жив и здоров. И по правде говоря, Ксавье, я не понимала своих чувств до тех пор, пока он не приехал в тот самый раз зимой. Я пыталась забыть его. Я уверена, что я смогла бы забыть, если бы только он тогда не вернулся.

— Ты ничего не забыла, ты только подавляла свои чувства. А истинные чувства имеют обыкновение от этого только расти, увеличиваться, а не исчезать. Они могут также искажаться. Гораздо лучше выпускать их наружу, как птиц — в конечном итоге это гораздо менее болезненно. — Он подмигнул ей и усмехнулся. — Ну, как тебе моя проповедь? По крайней мере, нас так учили в семинарии. Но сам-то я не большой специалист в этом деле.

Бренвен попыталась улыбнуться, и оказалось, что это вполне ей по силам.

— Я не думаю, что когда-либо в своей жизни слышала, чтобы кто-нибудь произносил слова «истинные чувства» с таким неподдельным пафосом. Ты, конечно же, прав. И кроме того, насколько я могу припомнить, до того как я разревелась, ты вполне прилично справлялся с тем, что выказывал мне свои истинные чувства.

— Да уж. — Он встряхнул банку с пивом и посмотрел поверх ее головы, не в силах глядеть ей прямо в глаза.

— Ксавье…

Он проглотил остаток пива одним глотком и встал, чтобы взять из холодильника еще одну банку. За спиной у него Бренвен сказала:

— Ты же понимаешь, мне всегда проще, если я знаю правду. Как ты сейчас себя чувствуешь?

— Вообще не чувствую, — сказал он глухо. Он вернулся и снова сел рядом с ней. — Я думаю. Думаю, что лучшее, что я могу сделать для вас обоих — это помочь тебе разыскать твоего… э-э… друга. Как только конгресс снова соберется на сессию, я смогу отправиться в Капитолий и поговорить с некоторыми людьми. У меня тоже есть кое-какие контакты. Так ты разрешишь мне помочь тебе? Неплохо было бы сообщить для начала его имя.

— Уилл Трейси. Он сын сенатора Уилбура Ф. Трейси. Сомневаюсь, что ты сможешь что-то сделать, Ксавье. У его отца гораздо больше влияния и связей, чем можно себе представить, а он так и не смог ничего разузнать.

Ксавье упрямо сказал:

— Я могу попробовать. Попытка не пытка.

Джейсон Фарадей двигался важными тяжелыми шагами из комнаты в комнату своего дома… дома, который стал его наградой от Когносченти за многие годы верной службы. Лучше сказать, результативной службы, подумал Джейсон; он не хотел быть верным никому, кроме себя самого. Какое это было роскошное место! Он чувствовал себя прямо лордом в этих комнатах. Он никогда не догадался бы, что Когносченти предназначил свой щедрый дар для того, чтобы он стал его тюрьмой. Он так никогда и не догадался бы об этом, если бы не решил вернуться в Вашингтон, чтобы заняться Бренвен.

В каждой комнате он проверил все установки, создающие иллюзию, что он никуда не уезжал: таймеры, включающие и выключающие свет, радиоприемники, телевизоры; магнитофонные записи разговоров, которые будут проигрываться по телефону и просто в пустых комнатах; шторы, задрапированные таким образом, чтобы пропускать утренний и вечерний свет. Он не мог довести свой обман до совершенства — для этого ему понадобилась бы чья-то помощь, а он не доверял никому. Конечно, долго обманывать Когносченти ему не удастся, но все, что ему было нужно — немного времени, чтобы отъехать на приличное расстояние отсюда, используя тот маршрут, который он давно подготовил. Как только он снова окажется в Соединенных Штатах, они не осмелятся коснуться его — он был слишком хорошо известен.

Предполагалось, что Джейсон вышел в отставку, и он действительно вышел в отставку, удалился от дел, о его участии в которых очень мало кто знал. На его счету в швейцарском банке было достаточно денег для того, чтобы дожить несколько жизней. Ему больше не нужно было работать. Ни на кого. Годами он ждал того дня, когда сможет заняться своими делами, важными только для него. И вот, как только он начал подготовку к тому, чтобы вернуться в США и заняться Бренвен — бум! — Они накинулись на него. Когносченти было бы абсолютно все равно, если бы он заманил Бренвен сюда, в Германию, так же как он сделал это с Гарри Рейвенскрофтом. Но это было нереально. Она не приедет. И он не станет устранять ее на расстоянии, хотя это можно было бы очень легко организовать. О нет. Он должен быть там, увидеть все своими глазами, приложить к этому свою руку.

Некто Аркон, который был его главным связным с Когносченти, явился к нему, и тогда выяснилось, что дом Джейсона прослушивается. Аркон напомнил Джейсону, что после того, как он выполнил несколько заданий, в результате которых приобрел определенную известность, он сам согласился больше никогда не возвращаться в США. Джейсон хмыкнул:

— Ну и что? Я солгал.

Аркон имел наглость сказать ему, что он не должен лгать Когносченти. Джейсон, расхохотавшись, спросил, чего же еще ожидали они от лучшего в мире лжеца? Однако Аркон вовсе не развеселился, и Джейсону пришлось сделать вид, что он готов подчиниться их требованиям, как ни противно ему это было. Он сказал, что просит прощения, мол, не понял, что это так важно, и так далее и тому подобное, до тошноты.

Затем последовали месяцы отсрочки, когда Джейсон изображал, что он со всем примирился. В течение этого времени он дал отбой одним приготовлениям и провел другие. Сейчас наконец все было организовано: изощренный путевой маршрут, билеты на разные виды транспорта под разными именами, смена имен в пути, и на другом конце маршрута его ожидал отличный взятый в аренду дом. Дом был самой сложной частью его плана, потому что у него были к нему весьма специфические требования. Он воспользовался услугами агента по недвижимости, заключил сделку по почте, а после того, как все необходимые бумаги были подписаны, с беднягой агентом произошел несчастный случай. Фатальный несчастный случай, из тех, которые Джейсон так умело организовывал.

Закончив обход комнат, Джейсон зашел в спальню и переоделся. Никаких маскарадных костюмов. Он может сменить имя, но никогда не сменит свою внешность — личность настолько поразительная, какой стал он, настолько впечатляющая и врезающаяся в память не может быть изменена. По крайней мере, он так считал. В его высокомерии ему никогда не приходило в голову, что он мог бы одеться рабочим, фермером, торговцем. Он разгладил на своей массивной талии итальянский костюм ручной работы и с гордостью посмотрел на свое отражение в зеркале. Он любил свою массивность, любил выглядеть полным и процветающим мужчиной, удалившимся от дел. Значительный мужчина величественных телесных пропорций — вот кем он был. Его лицо хоть и стало толстым и обрюзгшим, но все еще сохраняло львиный облик; волосы, все еще густые, превратились в слегка посеребренную красно-коричневую гриву. Он произведет впечатление на Бренвен. На любого человека.

Следуя своему хитрому, запутанному маршруту, Джейсон еще очень нескоро окажется в снятом в аренду доме в Сильвер Спринг. Но это его ничуть не беспокоило. Он был не только хитрее, чем любой из Когносченти, но и проворнее — ему удалось украсть у них один из их магических трюков. Так сказать, в качестве выходного пособия. Он никогда бы не воспользовался этим, если бы они не попытались превратить его в пленника в собственном доме. Они никогда не догадаются, что он сделал, потому что считают его неспособным проделывать их фокусы. Однако они ошиблись, теперь у Джейсона Фарадея был Хранитель. Очень плохо, что Хранитель не мог путешествовать вместе с ним, но ничего, Джейсон вызовет его, как только доберется до Сильвер Спринг. Он мог вызвать Хранителя в любой момент, и он будет делать то, что означало его имя — охранять Джейсона.

Любуясь собой в зеркале, Джейсон не замечал только одного. Он не замечал, как сильно изменились его глаза. Они остались карими, но, кроме цвета, в них не осталось больше ничего от глаз Джейсона Фарадея.

Телефон Бренвен зазвонил. Она взяла трубку и поначалу слушала вполуха, так как ее мысли все еще были поглощены сметой расходов на съемку документального фильма о бездомных. Она думала назвать его «Бессильные люди отца К», но она знала, что в конце концов название изменится — упоминание об отце К придется опустить. Нельзя использовать в названии имя, если это не имя какой-нибудь знаменитости.

Внезапно до нее дошло, что сказал голос по телефону, и она резко переключила на это все свое внимание.

— Бичер? Бичер Гарри Рейвенскрофта? — Она никогда раньше не слышала голоса этого мужчины и даже никогда не видела его вблизи. — С вашей женой все в порядке?

На другом конце провода Бичер сказал:

— Нет, мэм, вряд ли можно так сказать. Она просто потеряла голову из-за мистера Гарри, и она не может позвонить из дома, потому что боится, что он услышит. Поэтому она сказала мне: Бичер, отправляйся в магазин и позвони мисс Бренвен на телевидение, где она работает, и попроси ее сюда приехать, потому что мисс Бренвен — это единственный человек, который может привести мистера Гарри снова в чувство. И вот я звоню вам.

— Конечно, я приеду в Рейвен-Хилл. Подождите, не вешайте трубку! Что происходит? Вы хотите сказать, что Гарри там, в доме?

— Да, мэм. Он приехал сегодня рано утром на такси! Мы не ждали его, но он приехал. Моя жена говорит, что он ведет себя как-то странно, даже для мистера Гарри. Я не знаю точно, в чем там дело, но миссис Бичер не из тех, кто станет расстраиваться по пустякам, а она очень расстроена, это я могу вам сказать!

— Хорошо, Бичер, можете сказать вашей жене, что я буду у вас примерно через час. Не знаю, чем я смогу помочь, но я, конечно же, попытаюсь сделать что-нибудь. Вы правильно сделали, что позвонили мне.

Бренвен оставила по телефону сообщение Ксавье, что не сможет приехать в обычное время. Она также позвонила на студию и сказала секретарше, что вынуждена срочно уехать по семейным делам, а затем, словно подчиняясь какому-то невидимому импульсу, метнулась в комнату, чтобы прихватить с собой мешочек с руническими камнями. Она выехала очень быстро и меньше чем через час уже сворачивала на подъездную дорогу к Рейвен-Хилл. Пока она ехала, в ее голове постоянно чередовались только две мысли: что означает «ведет себя странно» по отношению к Гарри и сильное желание того, чтобы Эллен Кэрью, которая была теперь Эллен Харпер, прекратила бы разъезжать по свету вместе со своим новым мужем и вернулась домой в Маклин, туда, где было ее место. Бренвен была уверена, что Эллен справилась бы с Гарри гораздо лучше, чем она сама.

Если не считать одного, подумала Бренвен и положила руку на глубокий карман в своей пышной юбке, в котором лежал мешочек с руническими камнями. Да, между нею и Гарри существует особая связь, которую она предпочитала не использовать — но она изменит свое решение, если это будет необходимо.

Сама не понимая, почему вдруг стала такой осторожной, Бренвен свернула на запасную, посыпанную гравием дорожку, которая вела к кухонному крылу. Она оставила машину под навесом рядом с каким-то допотопным, потрепанным автомобилем Бичера, пересекла террасу и вошла в дом через кухню. Она надеялась найти там миссис Бичер, но ее там не оказалось. В конце главного коридора Бренвен остановилась. В атмосфере дома что-то изменилось. Она знала его очень хорошо, сами стены дома обычно испускали спокойное удовлетворение, которое было настолько сильно, что даже изменчивые настроения Гарри не могли на него повлиять. Теперь этого не было; что бы ни повлияло на Гарри, это было достаточно сильным, чтобы повлиять и на сам дом. Нехорошо, подумала Бренвен. Единственное, с чем она встречалась в своей жизни, и что создало тогда подобное поле нарушенной энергии, был злой дух, который когда-то ворвался на собрание «Психического подполья» через доску Уйджа. Наивная женщина, которая принесла тогда доску, поняла, что Уйджа — не игрушка, а процесс общения с духами с помощью этой доски — не игра; Бренвен же научилась тогда (это был немедленный интуитивный рефлекс) защищаться от подобных духов. Она сделала это и сейчас: представила свет в центре своего тела, чистый белый свет, который был ее собственным духом и ее связью с другими позитивными духами, похожими на нее. Вызов света изнутри самой себя был для Бренвен вполне ощутимым процессом. Она призывала свет из центра наружу, пока он не окружил ее сияющим ореолом. Хотя «видеть» его она могла только мысленно, но действительно ощущала его в своем теле — сначала как теплый свет прямо внутри грудной клетки, а затем как распространяющееся, покалывающее тепло, которое растекалось и достигало наконец затылка, а оттуда уже выплескивалось наружу и окружало ее своей защитой. Когда этот процесс был закончен, она отправилась искать Гарри и миссис Бичер.

Маленькая, худая женщина застыла у подножия лестницы. Она смотрела вверх. В ее глазах явно выразилось облегчение, когда она увидела, что к ней подходит Бренвен.

— Слава Богу, что вы пришли, мисс Бренвен! — прошептала она.

— Он наверху? — так же шепотом спросила Бренвен.

Миссис Бичер кивнула, и Бренвен затащила ее в небольшую комнатку рядом с лестницей, где они могли поговорить так, чтобы их никто не услышал.

— Я рада, что вы заставили своего мужа позвонить мне, но что же все-таки произошло?

— О, я уверена, что просто не знаю. Я видела мистера Гарри во всяких настроениях с того времени, когда он еще был дьявольски красивым молодым человеком, но никогда не видела его таким!

— Э-э… миссис Бичер, вы не могли бы выразиться более определенно? Что конкретно он делает?

— Проблема не столько в том, что он делает, сколько в том, как он это делает — если вы понимаете, о чем я хочу сказать. Все это как-то дико, с таким выражением в глазах! А как он говорит… больше половины слов вообще не имеет никакого смысла! Например, он сказал, что хочет разобраться со своими вещами и ради этого только и приехал, но то, что он творит, это настоящий погром. Я говорю ему: мистер Гарри, вам надо сначала поесть и отдохнуть как следует, а он отвечает, что ему больше не нужно ни есть, ни спать. Мисс Бренвен, он совсем отощал, на него жалко смотреть! Почему, как вы думаете, он заявляет такое?

— Не могу себе представить.

— Но хуже всего было, когда он окинул все таким диким взглядом и сказал, что он мог бы с таким же успехом сжечь этот дом, потому что больше он ему не нужен. А я говорю: мистер Гарри, это же ваш семейный дом, вы не можете сжечь его! А он смеется и отвечает, что обо мне и Бичере он позаботится, и бросает в меня свои деньги. Вы только посмотрите, мисс Бренвен.

Из кармана передника миссис Бичер достала две смятых банкноты и вручила их Бренвен. Бренвен никогда не видела столько нулей на деньгах — это были тысячедолларовые банкноты. Миссис Бичер сказала:

— Ну вот, это же огромные деньги, а он швыряет их, как простые бумажки. Прошу вас, отдайте их ему обратно.

— Нет, — сказала Бренвен, возвращая ей деньги, — оставьте их у себя. Я сомневаюсь, что он обезумел настолько, чтобы сжечь этот дом, но если он действительно сделает это, вам понадобятся эти деньги на всякий случай. И кроме того, подумайте сами: если он сейчас швыряет деньги направо и налево, так у вас они будут в лучшей сохранности. Теперь, я думаю, мне лучше пойти и поговорить с ним. У него есть свой врач?

Миссис Бичер кивнула.

— Тогда разыщите его номер телефона. Возможно, нам понадобится сделать бедному Гарри инъекцию успокоительного или чего-нибудь еще. Потом приготовьте хороший, плотный обед. Я попытаюсь уговорить его спуститься и поесть что-нибудь. Он в спальне наверху?

— Был там, когда я в последний раз говорила с ним. Я перестала ходить за ним по дому. У меня сердце не выдерживает, мисс Бренвен, смотреть на все это.

— Я понимаю. — Бренвен быстро обняла ее. Казалось, тело старой женщины состояло из одних костей, настолько она была худой. — Пожелайте мне удачи!

— Благослови вас Боже, мисс Бренвен!

Спальня Гарри Рейвенскрофта выглядела так, будто по ней пронеслись вандалы. Он всегда одевался достаточно элегантно, и было больно видеть шелковую, шерстяную, кашемировую и тонкую полотняную одежду, вытащенную из шкафа и валяющуюся на полу, рассыпанную по кровати, лежащую кучами на стульях. Еще больнее было видеть самого Гарри. Его светлые волосы, нестриженые и растрепанные, свисали с шеи и лезли за грязный воротник его рубашки. Он выглядел так, как будто не мылся и не менял одежду уже много дней. Жилет был распахнут, а пиджак висел как на пугале. Он стоял у своего бюро, перед открытой кожаной шкатулкой, и небрежно бросал золотые запонки и другие украшения на пол. Время от времени он совал кое-что из коробки в карман, бормоча себе под нос какие-то слова, которых Бренвен не могла разобрать. Она испугалась, решив, что ее старый друг потерял рассудок.

В комнате сильно ощущалось чье-то разрушающее присутствие. Бренвен еще раз убедилась в том, что ее до сих пор окружает защищающий ее свет, сжала пальцами рунические камни сквозь ткань юбки и только тогда вошла в комнату. Она сказала:

— Привет, Гарри. Тебе не нужна помощь?

Он резко обернулся, и она испытала облегчение, увидев по его глазам, что он узнал ее.

— Бренвен! О, моя дорогая, ты как раз тот человек, которого я хотел увидеть больше всего! Но я думал, что этого не случится. Потому что, ты же знаешь, мы теперь идем разными путями, ты и я. Наши дороги разошлись, не так ли?

— Не обращай на это внимания.

Бренвен подавила дрожь, вызванную подавляющим ощущением тревоги, которое исходило или непосредственно от Гарри, или витало над ним — она не могла пока понять. Она решительно подошла к нему, протянув навстречу руки.

— Я так рада нашей встрече! Мне не хватало тебя. Расскажи мне обо всех твои планах и обо всем, что с тобой происходило. — Говоря это, она взяла Гарри за руку и принялась увлекать его прочь из спальни. — Пойдем вниз и пообедаем вместе, как раньше, и побеседуем, как бывало.

Последовавший за этим день стал самым странным днем в жизни Бренвен. Разговор и поведение Гарри были какими-то странными и беспорядочными, полными противоречий. Он сказал, что не голоден, но когда миссис Бичер накрыла на стол, то принялся поглощать еду, как человек, который очень давно ничего не ел. Он сказал, что в восторге от новых людей, с которыми познакомился, но при этом его другие замечания и реплики свидетельствовали о том, что он сбежал от них, уехал тайно. Он чувствовал, что ему срочно необходимо приехать в Рейвен-Хилл, но сейчас, когда он уже был здесь, не мог вспомнить, почему он сюда приехал. Это последнее обстоятельство, по-видимому, было причиной того, что он принялся просто разрушать свой дом в напрасных поисках того, о чем он и сам толком не знал, но надеялся, что узнает, как только найдет то, что нужно.

Бренвен намеренно задержала Гарри за столом, чтобы дать миссис Бичер возможность навести порядок там, где он создал самый большой хаос: в спальне и в библиотеке. Гарри продолжал говорить о чем-то, но она перестала его слушать. Вместо этого она сосредоточилась на том, чтобы использовать свой собственный, защищающий ее свет для того, чтобы отогнать то, что угрожало ему и сбивало его с толку.

Постепенно Гарри успокоился. Он сам решил, что его одежда в ужасном состоянии, и попросил извинить его за недолгое отсутствие, чтобы он мог тем временем принять душ и переодеться. Когда он присоединился к Бренвен в библиотеке, то выглядел и говорил почти как прежний Гарри, если не принимать во внимание осторожность, притаившуюся в глубине его глаз.

— Моя дорогая, я тут разболтался, правда?

Бренвен тут же почувствовала изменение. Беспокойство Гарри явно поутихло. Она склонила голову к плечу, улыбаясь и как бы раздумывая над тем, что ей следует ответить. Она была уверена, что Гарри, которого она знала, услышит ее ответ, тогда как немного раньше она не была уверена ни в чем.

— Да, профессор Рейвенскрофт, было немного.

Его глаза засветились милым мягким светом. Он быстро подошел к ней, взял ее за руки и подвел к викторианской кушетке с высокой спинкой.

— Дорогая моя, ты так долго не называла меня так! — Он понизил голос. — Я был сам не свой. Ты должна забыть все, о чем я говорил раньше, и слушать меня сейчас очень внимательно.

— Хорошо.

— Я называл имя Когносченти или говорил что-нибудь о человеке по имени Орсон?

— Думаю, что да, но я точно не помню. Откровенно говоря, я слишком была сосредоточена на том, чтобы прогнать то, что беспокоило тебя, чтобы еще обращать внимание на то, что ты говорил.

— Значит, — сказал Гарри, и его лицо осветилось улыбкой, — ты все-таки помогла? Я никогда не смогу отблагодарить тебя за это, Бренвен. Послушай, ты окажешься в страшной опасности, если вообще когда-нибудь хотя бы произнесешь название Когносченти. Мне не следовало упоминать это. Это самая тайная из всех оккультных групп, раскрытие этой тайны карается смертью. Только те, кого приглашают сами члены этой группы, могут узнать это имя. Твой бывший муж рассказал мне о них, Бренвен, и я был уверен, что он организовал такое приглашение и для меня. Но он не сделал этого. Когда он послал меня к ним, он послал меня в ловушку.

Бренвен молчала. Не только слухом, но даже кожей она ловила каждое слово. Гарри, и над ней нависло страшное предчувствие.

Гарри ухмыльнулся одной стороной рта. Волосы, которые он намочил, чтобы пригладить, тем не менее выбивались и падали ему на глаза.

— Я счастлив сообщить тебе, что Джейсон недооценил меня. Они все недооценили меня, и я сейчас оборачиваю эту ловушку себе на пользу. Забудь это название, никогда не позволяй даже этим звукам слететь с твоих губ, и мы будем просто старыми друзьями, и я просто расскажу тебе, что произошло. Договорились?

— Договорились.

— Как-то до меня донеслись слухи о том, что существует группа практикующих адептов — людей, которые овладели старыми способностями, вновь открыли древние секреты. Я тут же почувствовал страшную ревность, как ты можешь представить. Конечно, такая группа должна была скрывать свое существование. Я пустил слух о том, что заинтересован в них, и принялся ждать. Каково же было мое удивление, когда я выяснил, что Джейсон Фарадей не только знает об этих адептах, но и поддерживает контакт с ними! Суть дела заключается в том, что я был принят туда в качестве стажера, и, по моему мнению, я обучаюсь просто отлично.

Бренвен, которая не чувствовала ничего, кроме вибрирующей опасности, запротестовала:

— Но, Гарри, опасность!

— Я признаю, что этот опыт отнимает у меня очень много. Тот… э-э… путь, которым они достигли своей силы, не обязательно является тем, который выбрал бы я, но дело в том, что способности возвращаются ко мне. Я сильнее, чем они думают. Доказательством того является мое присутствие здесь.

— Гарри, не говоря уже о том состоянии, в котором я тебя здесь обнаружила, если ты не должен быть здесь, что же тогда будет с тобой, когда ты вернешься?

Его серые глаза стали совершенно непрозрачными.

— Ничего. Я создам экран темноты и замешательства. Они никогда не узнают, что я уезжал. Конечно, при том условии, что мне удастся закончить все мои дела здесь сегодня и уехать завтра с первым лучом солнца.

— Какие дела? Ты должен дать некоторые объяснения миссис Бичер. Ты знаешь, что ты сказал ей, что собираешься сжечь дом?

— Разве? Какая дурацкая идея! Особенно если учесть, что я собираюсь поступить как раз наоборот. — Гарри устремил на Бренвен задумчивый взгляд. — Наверное, будет неплохо, если об этом будет знать еще кто-то, кроме моего адвоката. Я все расскажу тебе, Бренвен, а после этого ты сможешь рассказать миссис Бичер столько, сколько сочтешь нужным.

— Хорошо, — согласилась она.

— Мои учителя жадны. Они забирают столько денег и всего, что может быть превращено в деньги, сколько могут выжать из любого источника. Я считаю справедливым заплатить значительную сумму за свое обучение, но не позволю вынудить меня пустить по ветру все состояние Рейвенскрофтов. Именно поэтому я и приехал домой, в Рейвен-Хилл. Когда я поднялся наверх, чтобы принять душ, я позвонил своему адвокату, и он приедет сюда около пяти часов сегодня. Я собираюсь перевести все свое имущество под опеку, и он станет опекуном. Опеку могу отменить только я и только при том условии, что буду находиться в здравом уме. Вот видишь, моя дорогая, я понимаю, что подвергаю себя опасности. Я знаю, что мое сознание подвергнется яростной атаке.

Бренвен была так расстроена, что ее голос дрогнул:

— Тогда почему же ты не прекратишь все это?

— Я не могу. — Улыбка Гарри была такой же лукавой и располагающей, как всегда. — Мне нужны их знания и приемы — только мне они нужны для моих собственных целей. Если в процессе обучения я потеряю свое душевное здоровье или свою жизнь, это для меня не имеет значения. Знание стоит такого риска. А сейчас, Бренвен, ты должна заверить Бичеров в том, что они ежемесячно будут получать определенную сумму денег для себя и на содержание дома. Если я умру, то я о них позаботился в своем завещании.

— Гарри…

— Тихо, моя дорогая. Я знаю, что делаю. При мне большая часть наличности, которую я снял со своего банковского счета — несколько больше, чем я рассчитывал, но если все будет хорошо, то и это к лучшему. Я поеду на своей машине, на «мерседесе», назад и там его продам. Кстати, как я сюда добрался?

— Ты не помнишь? Ты приехал на такси. Гарри, где находится это там? Разве ты не скажешь мне хотя бы, как я смогу связаться с тобой?

— В такси! — Гарри смотрел на противоположную стену комнаты, на его худом лице сияла улыбка, а длинные, костистые пальцы лежали на коленях. — Какой же я изобретательный, даже если я не совсем в своем уме. — Он повернулся к ней: — Нет, моя дорогая, я не могу сказать тебе больше, чем уже сказал. Я очень хочу, чтобы у меня была возможность продемонстрировать тебе мои увеличившиеся способности, но боюсь, что это привлечет внимание моего… э-э… опекуна, а мне бы не хотелось этого.

При упоминании «опекуна» Бренвен почувствовала, как будто ее охватили тьма и холод. В ее глазах возникла тревога.

Гарри предупреждающе поднес палец к губам. Он прошептал:

— Ничего больше. Назвать — значит позвать.

Бренвен кивнула. Она понимала это. Не говоря ни слова, она обняла Гарри. Его плечи состояли из одних костей. Она вливала в него всю свою любовь и всю свою волю, чтобы облегчить ему выживание.

— Я так рад, что ты приехала, — сказал Гарри. Его серые глаза подернулись слезами и заблестели.

— И я тоже.

Она почувствовала, что настало время прощаться. Когда она поднялась с кушетки, то почувствовала тяжесть рунических камней в своем кармане. Ее внезапный импульс, заставивший привезти их сюда, был правильным, и она знала сейчас, что сделает. Она сунула руку в глубокий карман и вытащила оттуда старый кожаный мешочек. Даже сквозь мягкую, побелевшую от времени кожу чувствовалась позитивная энергия, которой были насыщены эти камни. Она сказала:

— Дай мне руку, Гарри Рейвенскрофт, мой старый друг.

Он встал и протянул ей руку, которую она сжала на мгновение. Затем повернула ее ладонью вверх, положила на ладонь мешочек с руническими камнями и сжала его пальцы.

— Я возвращаю тебе эти священные камни, — сказала она. — Носи их все время с собой. Носи их в кармане, клади на ночь под подушку. Береги себя и священные камни, Гарри.

Он чувствовал, что рунические камни были просто-таки насыщены Бренвен. Он чувствовал ее энергию в своей руке. Гарри сжал веки, и две большие слезы собрались в уголках его глаз и скатились по его щекам. Она не могла сделать ему лучшего подарка, разве что подарила бы ему себя самое.

Глава 7

Немецкий турист, который сошел с борта зафрахтованного рыболовного судна в Ки-Уэст и нанял автомобиль, чтобы доехать до Майами, был крупным, массивным мужчиной с неуверенной походкой и слегка желтоватым цветом лица, которые выдавали в нем плохого моряка. Это была просто обычная рыбалка на зафрахтованном для этого судне — по крайней мере, для тех, кто не заметил, что немецкого туриста не было на борту, когда на заре это судно вышло в море. А этого не заметил никто. Капитану очень хорошо заплатили за то, чтобы он взял на борт этого немца в Пуэрто-Плата, что в Доминиканской Республике. Этот же немецкий турист, каким бы он ни был плохим моряком, тем не менее проделал весь путь из Рио до Пуэрто-Плата на таких же чартерных рыболовных суденышках. Было ясно, что водные путешествия совершенно измучили его. Он прилетел в Рио из Йоханнесбурга, изменив свою национальность и цель путешествия (он превратился в немецкого туриста из итальянского бизнесмена) в ходе тряской поездки на автобусе где-то у границы Мозамбика.

Этот итальянец — житель Милана — начал свой путь в некоей усадьбе в Германии. Отправившись оттуда явно на собственном автомобиле, он через Швейцарию попал в Италию и остановился на ночь в своем предположительно родном городе Милане. Оттуда он проделал путь через всю Италию до Неаполя, где продал свою машину и на коммерческом авиарейсе пересек Средиземное море и попал в Тунис. Только гениальный туристический агент или очень терпеливый полицейский детектив мог бы проследить его путь через Африку в Йоханнесбург — но к этому времени, конечно же, итальянец уже исчез, и его место занял немец.

В Майами немецкий турист сдал в агентство автомобиль, который он нанял в Ки-Уэст, нанял такси и наконец начал говорить по-английски. Комнату в отеле он снял под своей собственной фамилией и точно так же зарегистрировал машину, которую купил на следующее утро: Джейсон Фарадей. 30 сентября 1979 года Джейсон отправился на север по магистрали 1–95.

30 же сентября Ксавье Домингес, великолепно одетый в свою длинную с широким поясом сутану, вернулся в № 622 после трудного долгого дня на Капитолийском холме.

Сидевшая за столом Бренвен подняла глаза, когдаКсавье вошел на кухню. Она давно не видела его в подобной одежде и сказала вслух, что большинство женщин только думали про себя:

— Ну-у, вы только посмотрите на него! Ксавье, ты великолепен! Я рада, что дождалась тебя. Где ты был?

Он прошел прямо к холодильнику и открыл взятую там банку с пивом, прежде чем ответить.

— Навещал своих знакомых на Холме. Я не говорил тебе об этом, потому что не хотел, чтобы ты сидела весь день как на иголках, раздумывая о том, что мне удастся выяснить.

Она напряглась, неосознанно вытянула вперед свою седую прядь и стала накручивать ее на палец.

— И?..

— И у меня есть новости. Не, — торопливо добавил он, увидев, как разгорается луч надежды у нее в глазах, — о твоем друге Уилле, а о его жене и мальчике. — Затем он сел на стул и заерзал на нем, пытаясь через специальную прорезь в шве сутаны добраться до кармана брюк, надетых под ней. — Вот. Ты узнаешь это имя?

Бренвен взяла небольшой листик бумаги, развернула его, прочла имя и кивнула головой. Ее сердце гулко застучало.

— Да. Это хороший друг Уилла. Я познакомилась с ним на одном из приемов в каком-то посольстве. Он работает в Госдепартаменте. Ты тоже знаком с ним?

— Не совсем. Я добрался до него обычным путем, через друга своего друга.

Чтобы ослабить охватившее ее напряжение, она поддразнила его:

— Эти друзья и их друзья — они ведь не женщины, не так ли? А то это объясняло бы, почему ты сегодня так оделся.

Ксавье пожал плечами и посмотрел на нее краем блестящего темного глаза.

— Может быть. В любом случае ты позвони ему завтра, и он встретится с тобой. Не у себя в кабинете — он устроит вашу встречу где-нибудь в другом месте. То, что он расскажет — неофициально, но, по крайней мере, это уже что-то. Он тоже вспомнил тебя. Именно поэтому и согласился встретиться.

— Спасибо, Ксавье.

Бренвен замолчала, а ее голова склонилась так, что волосы, упав вперед, закрыли лицо. Она снова и снова складывала листок бумаги, заглаживая ногтями места сгиба.

— Мне нравится, когда твои волосы распущены, — заметил Ксавье, — тебе следует чаще давать им волю.

— Они мне мешают, — рассеянно сказала она.

Ей бы хотелось позвонить другу Уилла прямо сейчас. Возможно, он знает, почему не сработал план бегства. Может быть, даже если он не знает в точности, где находится Уилл, он мог бы высказать обоснованное предположение. То, что ему известно, может быть очень плохими новостями, поэтому ей не стоит возлагать на это очень большие надежды. Но в данном случае даже плохие новости и хорошие догадки были лучше чем ничего.

Новости о жене Уилла и его пасынке были настолько плохими, что хуже их быть просто не могло: они были мертвы, убиты в первые дни террора в Тегеране. Это была не официальная, но вполне надежная информация. Американской разведке стало известно, что тела их обоих были опознаны.

Что же касается самого Уилла, то он не был ни мертвым, ни задержанным в качестве заложника, и поэтому считалось, что он где-то скрывается или, возможно, медленно, пешком пытается выбраться из страны. Друг Уилла знал о плане бегства. По правде говоря, он и был тем самым человеком, который пытался предупредить его по телефону. Но восстание произошло слишком быстро, и телефонные линии были сначала перегружены, а затем и вовсе отключены. Он не смог дозвониться до Уилла и послал ему телеграмму, но и та прибыла слишком поздно. Он во всем винил себя, и вечер закончился тем, что Бренвен принялась утешать его.

Она приехала к себе домой и принялась шарить в верхнем ящике стола в поисках последней открытки, полученной от Эллен. Эллен сообщала Бренвен об их предстоящем маршруте за пару недель, хотя они и вырабатывали его с Джимом прямо в ходе путешествия. Вот и открытка с названием и адресом отеля, где они собирались остановиться в Стамбуле, а также дни, которые они собирались пробыть там. Письмо, отправленное срочной авиапочтой сегодня, должно застать Эллен и Джима еще в отеле. Бренвен села за стол и быстро написала письмо. Может быть, она совершенно сошла с ума, надеясь, что Эллен и Джим, раз уж они все равно путешествуют по Ближнему Востоку, могли бы помочь отыскать Уилла. А может быть, и не совсем. Джим был бывшим сотрудником ФБР, поэтому, возможно, его не испугает перспектива поиска иголки в стоге сена; Эллен же всегда поражала своими способностями. Трудно было сказать, чего она не сможет сделать, если уж решит приложить к делу свою руку.

Бренвен отбросила в сторону мысль о том, что Харперы совершают свадебное путешествие, и по справедливости их следовало бы оставить в покое. Справедливости не было места там, где дело касалось жизни Уилла. Если он все еще был жив. Бренвен чувствовала, что это так.

Она уже стояла в дверях, чтобы отправиться на почту, когда бросила взгляд на часы. Было уже далеко за полдень, а она еще не была сегодня на студии. Ее документальный фильм, которому она в конце концов нашла название: «Бессильные в тени Всесильных: Бездомные в Вашингтоне», уже монтировался. Она делала это сама, точно так же, как все остальное — не для того, чтобы удовлетворить свое «я», но из-за отсутствия денег. Бездомные не были популярной темой. Ее единственным спонсором была местная станция PBS, а их главным взносом было ее собственное время. Она подумала, что может себе позволить не ходить сегодня на студию, так как из-за этого не пострадает никто, кроме ее собственной работы. Ксавье будет ждать ее в № 622 с новостями об Уилле, и сегодня была одна из их обычных ночей, когда они выходили на улицы, чтобы пообщаться с бездомными — это все продолжалось, хотя Бренвен и закончила съемки. Она почувствовала, как ее охватывает паника при мысли о том, как много ей предстоит сделать.

Рассердившись на себя самое, Бренвен нетерпеливо тряхнула головой. «Что со мной случилось? — подумала она. — Это вполне обычно, когда мне нужно побывать сразу в нескольких местах». Она отправилась в спальню, чтобы снять свой льняной темно-синий костюм и надеть джинсы и рубашку, которые обычно надевала, отправляясь в ту часть города, где жил Ксавье. Переодеваясь, она думала: «Что для меня необычно, так это моя собственная реакция. Что это я так завелась?»

Позднее, делая покупки для № 622 после того, как она отослала свое письмо, Бренвен вновь ощутила в себе какую-то загнанность. Она чувствовала себя так, будто бы сбегала вниз с крутого холма и уже не контролировала себя, и это чувство ей не нравилось. К тому времени, когда она выгружала свои покупки из машины, она поняла, что происходит. Слишком многое случилось в ее жизни, слишком большие нагрузки. Она не могла вспомнить, когда в последний раз была в отпуске, но это было до того, как она встретилась с Ксавье. Ей нужно было уехать на несколько дней, побыть наедине с собой. Оценить все происшедшее. Фактически ей это было крайне необходимо.

— Ну так что же ты узнала? — спросил Ксавье, помогая раскладывать продукты по местам.

— Его жена и мальчик погибли. Их убили во время переворота.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже. Но власти думают, что Уиллу удалось скрыться. По крайней мере, они знают, что его тело найдено не было, и среди заложников он тоже не числится. — Бренвен внутренне содрогнулась. — Эта ситуация с заложниками так ужасна! Как ты думаешь, что случится с ними, Ксавье?

— Я не знаю и даже не могу представить. Все, что я знаю, это то, что… — он протянул руку за одной из банок, которые Бренвен подавала ему, чтобы он поставил их на верхнюю полку шкафа, — если бы я оказался среди заложников, я бы совершенно сошел с ума!

— Нет, ты бы не сошел с ума. — Она посмотрела на него, на его большое мускулистое тело, которое было настолько же сильным, насколько страстной была его душа, и сказала: — Тебя скорее всего убили бы при попытке к бегству или за неповиновение тюремщикам, но ты бы не сошел с ума. Серьезно, Ксавье, спасибо тебе за то, что ты помог мне узнать. Как бы ни были плохи эти новости, это по крайней мере что-то и оставляет надежду.

— Я рад, что смог помочь тебе. — Он закрыл дверцы шкафа. — Ну вот. Хочешь пива?

— Я лучше выпью пепси. Я чувствую себя просто вымотанной, а от пива мне хочется спать. Э-э… Ксавье, я бы хотела поговорить с тобой еще кое о чем, если, конечно, у нас есть время до нашего выхода на улицы.

— Конечно. Но нам лучше пойти в мою комнату. Сейчас, после того как у нас здесь снова завелась еда, кухня очень скоро снова до отказа заполнится людьми.

Он вручил ей банку пепси, а себе взял пиво. Он снова забыл взять для нее стакан, но она не стала напоминать ему об этом. В конце концов, она тоже может пить из банки, как Ксавье.

Его комната была чуть аккуратнее, чем в тот раз, когда Бренвен впервые увидела ее: постель была заправлена. Пробираясь среди разбросанных на полу вещей, она заметила:

— Не знаю, откуда только я взяла представление о том, что все священники должны быть очень аккуратными.

— У большинства из нас есть экономки, — ответил Ксавье, нисколько не смущаясь, и закрыл за собой дверь.

Не видя альтернативы, потому что единственный в комнате стул был завален грязным бельем, Бренвен села на кровать.

— Тебе она точно необходима. Честно, Ксавье, я вовсе не хочу критиковать тебя, но просто не понимаю, как ты можешь жить в таком беспорядке?

Он зажал под мышкой жестянку с пивом, сгреб грязное белье со стула, бросил его на дно платяного шкафа и закрыл дверцу. Улыбаясь, как ребенок, он сказал:

— Ну как, быстро я навел порядок?

Бренвен рассмеялась.

— Спорим, что ты так делаешь всю жизнь.

Он сел на стул.

— Довольно часто. Значит, ты думаешь, что мне нужна экономка. Ты не хочешь получить эту работу, а? Жилье и стол бесплатно, жалованье небольшое, но отношение к штату просто великолепное.

— Ловко, отец К., правда ловко. Если я скажу тебе, что только мужчины-шовинисты не могут убирать за собой, тебе ведь это не понравится, не так ли?

— Э-э, нет. Не понравится. Ты чертовски сложная женщина, знаешь? Я заманил тебя в свою спальню, ты даже сидишь на моей кровати, и все, что ты делаешь — это высказываешь мне нелицеприятную правду обо мне самом.

Он, конечно же, шутил, но справедливость его замечания попала прямо в цель. Они слишком хорошо знали друг друга, и в этом-то и заключалась вся проблема; даже шутливые замечания в последнее время стали бить без промаха. Внезапно посерьезнев и ощутив очень сильную усталость, Бренвен подняла банку с пепси в шутливом тосте:

— Один-ноль в твою пользу. Ты только что указал на одну из самых несчастливых черт моего характера.

Ксавье понял, что Бренвен находится в одном из своих тревожных настроений, и склонился вперед, упершись локтями в колени.

— Эй, мы ведь просто шутим, разве не так?

— Да, но когда люди становятся такими близкими, какими стали мы с тобой, очень легко зайти слишком далеко, а потом это становится вовсе не смешно. Я действительно поступаю именно таким образом, Ксавье. Я всегда должна добраться до нелицеприятной правды. Я уже разрушила отношения не с одним человеком таким образом, — добавила она, думая об Уилле и говоря так тихо, что он едва мог расслышать ее, — и особенно с одним человеком.

— Бренвен, я люблю тебя, но я не имею ни малейшего представления, о чем ты сейчас говоришь!

Она ненадолго замолчала, прежде чем спросить его:

— Ты слышал, что ты только что сказал?

— Конечно, слышал, я сказал… — Но по выражению его лица можно было понять, что до него только сейчас это дошло. Рука Ксавье потянулась к горлу, пытаясь расслабить клерикальный воротничок, которого сейчас на нем не было. Он устремил на нее беззащитный взгляд. — Это просто вырвалось. Я не собираюсь извиняться. Но действительно я не собирался пока говорить ничего такого, произносить эти слова. Я ждал.

Бренвен тяжело вздохнула. Затем несколько таинственно произнесла:

— По правде говоря, я в этом ничуть не лучше тебя. На самом деле я гораздо хуже, потому что у тебя есть для этого огромная причина, а у меня нет никакой. Никакого повода вообще.

Ксавье обычно легко следил за ее мыслями, даже когда их разговоры были совсем запутанными, но сейчас он находился в растерянности. Что она хотела, что ей было нужно?

— О чем это ты? Боюсь, что я совсем тебя не понял.

— Близость, Ксавье. Я говорю о близких отношениях. И это совсем не то, о чем я хотела с тобой поговорить. Ты сбил меня с мысли.

Она казалась такой удрученной, сидя на его кровати, а он ни в малейшей степени не чувствовал себя готовым к обсуждению такого сложного предмета. Почти сверхчеловеческим усилием воли Ксавье отложил все это до того времени, когда будет найден ее пропавший друг; он укрепил себя против собственных чувств до такой степени, что даже сейчас не был уверен в том, что он чувствует по поводу своей оговорки. Он решил притвориться, что никогда не произносил этих трех слов. Он вовсе не был уверен в том, что может в данный момент помочь Бренвен, но техника утешения была ему знакома. Он был отлично подготовлен и вспомнил все, чему его учили. Он повторил ее слова:

— Ты думаешь, что ты ничуть не лучше строишь… э-э… близкие отношения, чем это делаю я.

— Ага. — Внезапно это показалось ей очень смешным, и она хихикнула. Хихиканье превратилось в обычный для нее ясный, звонкий, как колокольчик, смех.

Смех стал для Ксавье знаком, которого ему так не хватало. Несмотря на всю свою звонкость, в данных обстоятельствах он был неуместным и граничил с истерией. Он поставил свою банку с пивом на пол и подошел к Бренвен, сел рядом с ней и обнял ее за плечи. Голосом, который заставил бы скалу ответить ему, он сказал:

— Главное, что сейчас происходит — это то, что ты буквально истощена эмоционально.

Бренвен перестала смеяться. Отойдя от грани истерики, она поняла, насколько сильна его рука. На нее можно было опереться, и она так и сделала.

— Да. Именно это я и хотела сказать тебе. Я истощена не физически, просто очень многое произошло. Мне нужно уехать ненадолго, отдышаться. Я собираюсь уехать на несколько дней — и об этом я и хотела сообщить тебе.

— Понимаю. Это, вероятно, неплохая мысль. Куда ты поедешь и когда?

— Я поеду на побережье. Когда я становлюсь такой, как сейчас, мне нужен океан. Но когда, я еще не знаю. Наш фильм о бездомных практически закончен, и я могу безболезненно оставить его в стороне на какое-то время, но у меня есть и другие заботы на студии. Я надеюсь, что все, что мне не удастся отложить, кто-нибудь сможет сделать за меня. Я не буду ничего знать наверняка, пока не попаду завтра на работу. Возможно, я смогу уехать уже послезавтра.

— Послезавтра?

— М… — Бренвен сделала глубокий выдох. Одна мысль, о том, чтобы одной поехать на машине куда-то вдаль, к морю, успокоила и расслабила ее.

Ксавье почувствовал, что с этим выдохом большая часть ее напряжения покинула ее, и придвинулся поближе.

— Это правильно, поезжай, — прошептал он.

Ее голова упала на его плечо. Ее тело, которое буквально окостенело от напряжения, сейчас стало мягким и податливым. После нескольких минут он начал думать, что им было бы лучше сидеть вот так в любом другом месте мира, но только не на его кровати. В его памяти мелькнула картина: сестра Мария Долороза обучает его и других учеников приходской школы третьей ступени различать «случаи греха». Лучшим способом не согрешить считалось избежать возникновения подобных «случаев греха». Он задумался, учат ли этому до сих пор. Ему самому никогда не удавалось избегать возникновения «случаев греха»; он скорее стремился выяснить, как долго он сможет противостоять соблазну. Это всегда было для него чем-то вроде соревнования, делом скорее гордости, чем добродетели. С самого детства Ксавье воевал с самим собой, неосознанно требуя от себя больше, чем он стал бы требовать от кого-либо другого. В данном конкретном случае он выиграл текущий бой и проиграл стратегический, более крупное сражение. Он тихо сказал:

— Бренвен, я хочу поехать с тобой.

Она подняла голову и отстранилась от него.

— Ты хочешь поехать на побережье вместе со мной?

— Угу.

— Ксавье, но ты не можешь сделать этого!

— Конечно, могу. Я не отлучался из этого дома с того момента, как купил его и начал это дело, то есть уже больше двух лет. Я заслужил.

— Но как это будет выглядеть? Я хочу сказать, у тебя не будет неприятностей или еще чего-нибудь?

— Я думаю, что для большинства людей мы будем выглядеть как парочка, проводящая вместе отпуск. Что же касается неприятностей, — он блеснул соблазнительной, белозубой улыбкой, — это будет зависеть от того, что мы будем делать. Я не стал бы объявлять об этом всему миру, Бренвен. Я просто хотел бы отправиться вместе с тобой и посмотреть, что произойдет.

Она ушла в себя, думая о том, что он только что сказал. Ксавье наблюдал за ней. Его всегда удивляла ее способность отрешиться, как будто она уменьшалась в размерах, хотя не была маленькой женщиной. Когда она уходила в себя, ее милое лицо в форме сердца становилось неподвижным, как сейчас, без всякого на нем выражения. И густые черные ресницы как занавес. Он не встречал никого, кто мог бы так сфокусировать все свое внимание и направить его внутрь самого себя. Опыт подсказывал, что она не останется в таком состоянии надолго, и что ничто из того, что он мог бы сказать, не выведет ее из этого состояния раньше, чем она сама решит из него выйти. Поэтому Ксавье ждал, так же сфокусировав все свое внимание на ней, как она — на самой себе. Как бы ему хотелось уметь влиять на ее мысли.

Наконец Бренвен подняла свои ресницы и устремила на него сине-зеленые глаза. Она сказала:

— Ксавье, мне очень трудно говорить тебе «нет», но я вынуждена. Не потому, что я беспокоюсь за твою репутацию или боюсь людских толков. И не потому, что ты недостаточно нравишься мне, чтобы быть с тобой… наедине с тобой. Видишь ли, какими бы близкими мы друг другу ни были сейчас или ни стали впоследствии, всегда наступают моменты, когда мне нужно побыть одной. Никого больше, только я и море. И это — один из таких моментов.

— Я понимаю. — Мучительное томление у него внутри собралось в один взрыв невыносимой боли и затем ушло. Он протянул руку и погладил ее по волосам, приглаживая седую прядь. Она выглядела обеспокоенной, и он мог понять почему. Теперь, после того как боль ушла, он мог сказать ей то, что она хотела услышать, и это была правда. — Не беспокойся, ты не причинила мне боли. Я правда понимаю тебя. Иди с Богом, Бренвен.

Бренвен решила выехать из Вашингтона на следующий день после работы. Она уже знала, что ее первой целью станет маленький городок Трей и Бухта Мобджек.

Она хотела повидать Мелвина Мортона. И чем скорее, тем лучше. И она достаточно поколесила по штату, чтобы знать, что дорога туда может быть интересной, но не обязательно легкой. Если она после работы доберется до Фредериксбурга и заночует там в отеле, то на следующий день может уже рассчитывать добраться до цели. Она могла бы позвонить из отеля и договориться с Мелвином Мортоном о встрече после обеда, будучи уверенной, что доберется туда к этому времени. Поэтому она уехала вечером, а на следующее утро Джейсон Фарадей напрасно ждал ее у дверей ее квартиры в Джорджтауне.

Мелвин Мортон был таким же пухлым и приветливым, каким она его запомнила, но Бренвен тем не менее нервничала. Ей необходимо было преодолеть естественную склонность чувствовать себя глупо перед тем, что она собиралась сделать. Она всегда сомневалась в собственных парапсихических способностях; как же она могла не сомневаться в способностях других?

Он проводил ее в просторный, но очень просто обставленный кабинет прямо за магазином, повесил на дверь записку с просьбой не беспокоить и закрыл ее. Бренвен понравилась атмосфера этой комнаты, такая же чистая и не засоренная, как и она сама. Пол был сделан из некрашеных досок, вымытых до желтизны; стены оклеены старомодными обоями в мелких голубых цветочках на кремовом фоне; широкие окна в одном конце комнаты смотрели на заросшую травой обочину дороги и бухту за ней. У стены напротив двери стояло высокое бюро из золотистого дуба и вращающийся стул, перед окнами расположился длинный деревянный стол, а в одном углу комнаты лицом друг к другу стояли два кресла-качалки, покрашенные в голубой цвет. Улыбаясь и наклоняя свою голову с волосами цвета соли с перцем, Мелвин показал ей на кресла.

— Пожалуйста, здесь мы будем сидеть, мэм, — сказал он.

— Спасибо, — сказала Бренвен, устраиваясь в удобном кресле. — Я очень благодарна вам за то, что вы согласились встретиться со мной практически без предварительной договоренности. Вы не будете возражать, если я запишу это… э-э… интервью на пленку?

— Чтение, это называется чтение, — сказал Мелвин, слегка раскачиваясь и поблескивая глазами. — Я нисколько не возражаю и думаю, что Грасия тоже не будет против. Чем мы можем помочь вам?

Бренвен вынула диктофон из сумки и включила его.

— Некоторое время тому назад у меня было видение, которое я так и не поняла, но не могу забыть его. Оно почти преследует меня. Я подумала, что, может быть, если я расскажу вам о нем, вы или Грасия сможете истолковать мне его. И кроме того, я просто обеспокоена целым рядом вещей и чувствую, что вы каким-то образом могли бы мне помочь.

— Не я, мисс Фарадей, но я уверен, что Грасия сможет. Я свяжусь с ней и скажу ей, что вы здесь. Вы сейчас расслабьтесь, и, когда она придет, вы поговорите с ней. Хорошо?

— Хорошо.

Как она уже наблюдала это однажды, Мелвин Мортон положил руки на подлокотники кресла, ноги поставил на пол и глубоко задышал. Он закрыл глаза. Дыхание его затихло, и тело обмякло. После промежутка времени, который показался Бренвен мучительно долгим, он сделал шумный, хриплый вздох, выпрямился и открыл глаза. Изменение его голоса снова ошеломило ее, хотя она и ожидала этого. Грасия сказала:

— Бренвен.

— Да, — подтвердила она.

— Я Грасия. Мы рады, что ты пришла. Мы знаем тебя, узнаем в тебе одну из нас. — Бренвен хотелось спросить ее об этих «мы» и «нас», но Грасия не дала ей такой возможности. Казалось, что она преследует в разговоре свою собственную цель. — Ты должна всегда помнить две вещи, когда ты открываешься навстречу нам. Первое: ты должна всегда защищать себя. Ты должна делать это автоматически, это должно стать для тебя второй натурой. Ты не должна больше открываться духу, не защитив себя, точно так же, как ты не переходишь улицу, не посмотрев сначала налево, а потом направо. Я не хочу тебе вреда, но ты должна быть защищена, даже разговаривая со мной. Вызови свою защиту — сделай это сейчас же.

Изумленная, чувствуя себя ребенком, не выполнившим домашнего задания, Бренвен сделала то, что ей сказали. Она закрыла глаза и сказала про себя: «Я окружаю себя Светом, который является моей защитой», и тут же почувствовала тепло.

Грасия одобрила:

— Это хорошо. Второе, что ты должна помнить: если ты позовешь нас, мы поможем тебе. Это важно, потому что близится время, когда тебе понадобится наша помощь.

Теперь она могла спросить:

— Грасия, о ком ты говоришь, когда говоришь «мы» и «наш»?

— Мы являемся, если пользоваться языком твоего мира, твоими друзьями. Хотя в настоящее время мы находимся вне тел и живем в духовной плоскости, мы разделяем твои цели и убеждения. Мы все находимся на том же уроне развития, что и ты, или выше. Я повторяю, если ты позовешь нас, мы поможем тебе. Что мы можем сделать для тебя сейчас?

Бренвен рассказала о своем непрошеном видении, о сияющем городе, монолитах, пирамидах, хрустальном шаре, взрыве и огромных машинах, поднимающихся в воздух. Она спросила, что это означает и имеет ли это видение какое-либо отношение к другим событиям, происходящим в ее жизни.

— То, что ты видела, — сказала Грасия, — было одновременно видением и воспоминанием. Ты видела место, которое до сих пор люди называют Атлантидой. Они ищут ее на Земле, но они не найдут ее здесь, потому что Атлантида существовала на другой планете, очень давно. Память об Атлантиде живет в умах людей, подобно сну. Формы, которые ты видела в своем видении, имеют значение, уходящее корнями во времена Атлантиды. Корабли, которые ты видела, металлические машины, взлетающие в воздух, избегли разрушения на этой планете и в конце концов принесли тех, кто пережил разрушение Атлантиды, на Землю. На Земле тогда уже жили люди, и пришельцы с Атлантиды присоединились к ним. Об этом можно говорить много, но сейчас, чтобы пожалеть горло моего друга Мелвина, я скажу только о значении этого видения для тебя. Атлантида была цивилизацией очень высокоразвитой. Они могли проделывать вещи, относительно которых на Земле пока только строятся гипотезы. Большинство жителей Атлантиды настолько сконцентрировались на своем материальном мире, что забыли о своей духовной сущности, и их души перестали расти. Разрушение их мира не было, как многие полагают, божественным возмездием, скорее оно стало результатом их собственного высокомерия и неосторожности, огромной ошибки. Многие из нас, включая и тебя, находились тогда в Атлантиде. Нам не хотелось бы видеть повторения этих же ошибок на Земле, и время противостоять этому повторению приближается.

Грасия замолчала. Глаза Мелвина закрылись, и его голова стала поворачиваться из стороны в сторону, растягивая связки шеи. Бренвен была обеспокоена явственным напряжением в его голосе и могла только предположить, что Грасия знает, когда ей нужно остановиться. Мелвин закончил свои упражнения, открыл глаза, и Грасия продолжила свою речь. Она сказала:

— Я не очень понимаю, почему видение об Атлантиде пришло к тебе именно сейчас. Мы не посылали его. Возможно, это было всего лишь воспоминание. Но возможно, что его послали Другие, намереваясь таким образом отвлечь тебя.

— Другие? — Бренвен тут же ощутила Тьму, которую она так часто видела в своих медитациях. Она почувствовала ее, как дрожь страха, пробежавшую по ее телу, несмотря на защиту Света, которым она была окружена.

— Это хорошо, что ты боишься Других, — заметила Грасия.

Бренвен быстро приняла и усвоила тот факт, что Грасии известны ее чувства, и тут же спросила:

— Кто они, Другие?

— Мы здесь уверены, что ты знаешь их.

Голос Грасии затих. Веки Мелвина опустились, и его голова безвольно повисла на его шее. Бренвен разрывалась между беспокойством за человека, чье тело использовалось для этого разговора, и своей собственной потребностью в успокоении. Грасия разрешила ее дилемму, заговорив вновь:

— Мы видим, что ты нуждаешься в пояснении. Очень хорошо. Другие — это духи, души, если ты предпочитаешь это слово, которые могут находиться в теле или вне его и которые по своей собственной воле решили уйти от Света, уйти от необходимости стремиться к Высшему Благу. Их путь отличается от нашего. Они не исцеляют, а приносят боль и разрушают; они не освобождают, а властвуют и порабощают, не учат, а запутывают, не любят, а ненавидят. Их способом общения является обман. Ты узнаешь их по их лжи, узнаешь на любой планете во вселенной, на любой плоскости существования.

— Они — Зло, — тихо выдохнула слова Бренвен.

— Да, — подтвердила Грасия. — Некоторые из них более могущественны, чем остальные, так как они являются старыми душами, и у них больше опыта в обмане. Ты, Бренвен, тоже являешься старой душой и обладаешь силой противостоять Другим. Это твоя задача, которую ты выбрала сама, помнишь ли ты сознанием об этом выборе или нет. Теперь я должна покинуть тебя. Помни, что ты должна защищать себя и просить нас о помощи, когда она будет тебе необходима. Прощай.

Бренвен оторвалась от собственных мыслей, чтобы поухаживать за Мелвином Мортоном. Она помнила, что ему нужна вода, и окинула взглядом комнату в ее поисках, но ее нигде не было. Уголком глаза она заметила, что он шевельнулся, и повернулась к нему. Мелвин слегка раскачивался в кресле с умиротворенной улыбкой на лице.

— Я буду в порядке через несколько минут, — сказал он голосом, в котором лишь слегка слышалась хриплость. — Дома это всегда гораздо легче.

Улыбаясь, выключив магнитофон, который лежал у нее на коленях, Бренвен тоже принялась раскачиваться. Само присутствие Мелвина было успокаивающим, утешающим, тогда как душа, говорившая через него, была энергичной и подвижной. Грасия удалилась и оставила своего медиума отдыхать. Бренвен раскачивалась в кресле, давая чувству умиротворенности полностью окутать ее.

Позже, когда она снова благодарила Мелвина за то, что он уделил ей столько времени, Бренвен хотела и собиралась заплатить ему. Однако он отказался от денег и сказал:

— Я ничего не делаю. Все это Грасия. Она приходит через меня как подарок, а подарки — бесплатны.

Чтобы сэкономить время, Бренвен поехала кратчайшим путем из Трея поблизости от Чезапикского залива до Сэндбриджа, что на юге вирджинского побережья. Этот путь заставил ее проехать много миль по загруженному шоссе мимо крупнейшей военно-морской базы США. Находясь в самом центре огромного военно-промышленного комплекса, она почувствовала внезапный острый укол страстного желания оказаться на диком, обдуваемом всеми ветрами побережье Уэльса, оказаться в Лланфарене с его скалистыми утесами, ныряющими прямо в море.

Это беспокойное желание не покинуло ее и в Сэндбридже, когда она гуляла по широкому песчаному пляжу. Море, как и всегда, питало ее собой, но она охотно поменяла бы его спокойный шепот на облако соленых брызг, висящее в воздухе над какой-нибудь маленькой, усыпанной предательскими скалами бухточкой.

Мне нужны перемены, — подумала Бренвен. — Я готова к ним. Но сразу же за этой мыслью посыпался целый водопад причин, по которым она никак не могла уехать из Вашингтона, и она отставила эту мысль в сторону.

Оставшиеся два дня своего короткого отпуска она провела, уходя глубоко, еще глубже в себя. Она выяснила, что ей не нужны рунические камни, чтобы пользоваться своей способностью Видеть. Ее видения, ясные и четкие, приходили к ней очень легко. Она подолгу спала, и, пока ее тело отдыхало, она душой навещала свою семью и друзей. Она спросила об Уилле и увидела его: худого, бледного, грязного и — слава Богу — живого; а когда она попыталась выяснить, где он находится, видение тут же исчезло. Когда же она попыталась снова вызвать его, оно так и не появилось. Поэтому она сделала то единственное, что могла: призвала свет своей защиты и послала его к Уиллу, где бы он ни находился. Все это очень укрепило ее и физически и духовно.

Произошло и кое-что тревожное: у Бренвен был Посетитель. Он выглядел как мужчина, казался совершенно реальным. Одетый в темно-серый спортивный костюм с капюшоном и кроссовки, он появился буквально ниоткуда и подошел к ней на берегу. Она видела, как он приближался к ней, и тут же окружила себя защитой своего Света. Он обратился к ней по имени, но она не стала ему отвечать. Из нагрудного кармана своей спортивной куртки он достал маленький кожаный мешочек с завязками, который выглядел как тот мешочек со священными камнями, который она дала Гарри Рейвенскрофту. Бренвен знала, что в этом мешочке лежат не ее камни. Она знала, что этот мужчина, Посетитель, был вовсе не мужчиной, а злым духом. Она отказалась от его подарка. Чувствуя, как защита ее Света пульсирует внутри и снаружи ее, она прогнала Посетителя, и он растворился прямо у нее на глазах.

Глава 8

Джейсон хотел испугать свою бывшую жену. Не до такой степени, чтобы она вызвала полицию или стала носить с собой пистолет, он просто хотел довести ее до того, чтобы она постоянно находилась в напряжении. Это должен был быть первый шаг. Затем он организовал бы ее похищение и доставку в дом, который он снял в Сильвер Спринг — большой дом с просторным подвалом, как он указал в своих требованиях, на просторном участке и оборудованный современной электронной системой безопасности. Она не сможет выбраться оттуда, пусть зовет на помощь, кричит что захочет и сколько захочет. Больше всего он жаждал увидеть, как Бренвен станет умолять его, плакать и вопить. Когда он сломит ее морально, он убьет ее своими собственными руками.

Но с самого начала в его плане начались сбои. Он поджидал ее возле квартиры в Джорджтауне, где она жила, пока один из назойливых соседей не потребовал, чтобы он убирался, не то, мол, в противном случае, вызовет полицию. Джейсону пришлось уйти. К тому времени он догадался, что ее, вероятно, нет в городе, поэтому это была не такая уж большая потеря. Он позвонил к ней на студию и выяснил, когда она вернется. Он решил везде следовать за ней, так чтобы каждый раз, кода она выйдет из квартиры, или завернет за угол, или посмотрит в зеркало своего автомобиля, она видела его крупную впечатляющую фигуру. Джейсон был уверен, что это заставит ее нервничать, но этого почему-то не произошло. Как только она заметила его в первый раз, она остановилась и заговорила с ним очень вежливо, а в самом конце разговора добавила:

— Наш брак остался в прошлом, Джейсон, и у меня нет ни малейшего желания, чтобы мы остались друзьями. Я больше не хочу видеть тебя. Прощай.

Он тем не менее продолжал преследовать ее, но с того момента она просто игнорировала его. Смотрела прямо сквозь него, сука! Похоже, что у его бывшей жены нервы стали просто стальными.

Другим обстоятельством, которого он не принял во внимание, было то, что у нее появилось чертовски много друзей. Как это могло произойти? И как эта маленькая молчаливая Бренвен оказалась на телевидении? Конечно, это было всего лишь PBS, но все же… Она выглядела совершенно по-другому. Не просто старше, а по-другому. Каким-то образом Бренвен, сельская валлийская девчонка, приобрела класс. Может быть, это было как-то связано с сединой: эта ее белая прядь выглядела совершенно необыкновенно. Его не оставляло какое-то смутное чувство, будто бы он должен что-то помнить об этой седой пряди, но он так ничего и не вспомнил.

Ее друзья представляли собой большую проблему. Она не смотрела на него, но они смотрели — и бросали на него по-настоящему косые взгляды. Этот большой, иностранного вида парень из плохого района прямо-таки угрожал ему! Выяснилось, что Бренвен что-то там делала на добровольной основе, и наступил момент, когда Джейсон, преследуя ее, понял, что он буквально окружен со всех сторон какими-то бродягами и оборванцами, и все они бросали на него угрожающие взгляды. Возможно, они были отбросами общества, но также и подлыми сукиными сынами. И поэтому он больше не отваживался следить за ней в этом районе. Он принялся поджидать ее у квартиры по вечерам, и любопытный сосед все-таки вызвал полицию. Джейсон был чертовски близок к тому, чтобы быть пойманным. После этого он вынужден был с неохотой признаться самому себе, что ему не удалось испугать Бренвен и пора готовиться ко второму этапу — похищению.

Ксавье пытался научить Бренвен нескольким основным приемам самозащиты, но она сопротивлялась его попыткам.

— Правда, Ксавье! — жаловалась она ему. — Мне это вовсе не нужно! Джейсон уже больше не преследует меня. Я знаю его, он всего лишь пытался заставить меня выйти из себя. Единственное, чего не выносит в этом мире Джейсон Фарадей — это когда его игнорируют, а я проигнорировала его, и поэтому он сдался. Я повторяю: мне это не нужно!

— Я не согласен. Я видел выражение глаз этого человека. Мне неудобно так говорить о твоем бывшем муже, но он — сумасшедший. Судя по тому, что ты рассказала мне о нем, он не просто сумасшедший, он богатый, могущественный сумасшедший, а это — самый худший вариант. Поэтому — давай. Если даже монашки могут выучиться этому, то и ты тем более сможешь.

— Монашки? Ты обучал самообороне группу монашек?

На лице у Ксавье блеснула понимающая улыбка, и Бренвен рассмеялась. Она сдалась. Она научилась подпрыгивать, разворачиваться, бить ногами, кулаками и локтями и при этом издавать вопли. По правде говоря, у нее все получалось просто отлично, за исключением воплей, но Ксавье успокоил ее, сказав, что, когда наступит соответствующий момент, у нее не будет никаких проблем. В качестве дополнительной меры предосторожности он подарил ей маленький свисток на серебряной цепочке, от звука которого лопались барабанные перепонки, и настоял на том, чтобы она всегда носила его на шее.

На этой же неделе на Бренвен напал грабитель, когда она шла из № 622 в суповую кухню. Она подпрыгнула, ударила его ногой и засвистела в свой свисток, и грабитель тут же убежал. Трое бездомных, выскочивших из суповой кухни, пустились ему вдогонку, поймали и избили почти до смерти. Этот воришка надолго запомнит это «приключение», Бренвен же он не причинил никакого вреда. Единственное, чего она никак не могла понять, почему он вообще на нее напал? Ведь у нее даже не было кошелька.

Орсон. Бренвен знала, что уже слышала где-то это имя, и оно не имело отношения к Орсону Уэллсу. Этот Орсон собирался кое-что продемонстрировать на октябрьском заседании «Психического подполья». Орсон, Орсон, Орсон… Почему одно это имя вызывало у нее тревогу. Она решила пойти на собрание и выяснить.

Его представили просто как Орсона, без фамилии. Он ожидал в холле, вдали от собравшихся членов общества и их гостей, пока хозяин этого вечера делал вступительные замечания: Орсон был явлением, которое уже завоевало все Западное побережье, и вскоре проделает то же самое в Восточном. Свои способности он получил буквально случайно — в результате автокатастрофы. Автомобиль Орсона слетел с моста в реку, и Орсон утонул. Однако врачи сумели его снова вернуть к жизни. Он провел какое-то время в состоянии клинической смерти и теперь мог в деталях рассказать обо всем, что видел и слышал, и даже более того — вернулся к жизни с новой способностью полностью вспоминать все, что происходило с ним во всех его прошлых жизнях, хотя вплоть до того момента он никогда не верил в перевоплощение и абсолютно не интересовался духовным миром. Орсон вернулся к жизни, обладая также способностью свободно перебрасывать свое сознание из одной плоскости существования в следующую, и таким образом он мог общаться не с одним духом, а сразу со многими. До своего несчастного случая Орсон успешно делал карьеру служащего в какой-то компании, но после этого отбросил все, предпочел начать совершенно новую жизнь, поделиться своей вновь обретенной мудростью с миром.

— Леди и джентльмены, — сказал в заключение хозяин, — Орсон!

Вид у него был драматический, ничего не скажешь. Даже еще более драматический, чем у Ксавье, который поражал совершенно по-другому. Орсон был как минимум шести с половиной футов ростом. Его черные густые волосы были зачесаны назад с высокого лба, а бледные глаза казались почти бесцветными под черными, густыми и слегка изогнутыми бровями. Нос имел ту же форму, что и клюв хищной птицы, а щеки были достаточно широкими, может быть, потому, что их окаймляла пышная черная борода. Странность облика Орсона дополняла одежда: темно-серый однобортный костюм, белая рубашка, алый галстук и черные туфли. Бренвен подумала, что он выглядит как Распутин — безумный русский монах — и что на нем смотрелись бы уместнее длинные парчовые одеяния. А он действительно казался безумным. От взгляда его глаз по коже пробегал мороз.

Орсон, не улыбаясь, обвел глазами комнату. Присутствовало около пятидесяти человек — довольно много народу для «Психического подполья», но по выражению его лица можно было предположить, что он привык к более обширным аудиториям. Холодно и тщательно он рассмотрел каждого присутствовавшего в зале. Когда его блуждающие глаза прикоснулись к ней, Бренвен почувствовала, что ее оценили и сочли глуповатой. Она не удивилась бы, если бы выяснилось, что те же чувства испытывают и все остальные; и даже если бы этот действительно странный человек, сочтя их всех глуповатыми, повернулся и вышел из комнаты, так и не произнеся ни единого слова, никто не удивился бы.

Но он заговорил голосом низким и звучным, как басовый колокол:

— Мне представлена большая честь выступить перед этой группой избранных людей, хотя не могу себе даже представить, что бы я мог сказать такого, что уже не было бы вам известно. Мои друзья…

Бренвен вздрогнула. Она не хотела, чтобы этот человек называл ее своим другом. Внезапно она вспомнила, где услыхала имя Орсон. Она опустила ресницы, чтобы он случайно не заметил по ее глазам, что она узнала его. Она вызвала свой Свет и окружила себя им и не поднимала глаз до тех пор, пока не почувствовала тепло, разлившееся вокруг всего ее тела от затылка и до пяток. Гарри Рейвенскрофт называл имя Орсона. Только один раз, но этого было достаточно, так как он назвал его вместе с запретным именем Когносченти.

Орсон продолжал:

— …я пришел сюда, чтобы приподнять для вас занавес, так чтобы вы смогли узнать то, что я уже знаю сейчас. Я, который умер и вернулся к жизни, получив доступ к мудрости потустороннего, поделюсь этим знанием с вами. Знайте же великий секрет: вы — боги!

Он подождал, пока это его заявление произведет должный эффект.

— Каждый из вас — Бог, каждый из вас является создателем, создателем самого себя. Вы можете сделать все, что хотите, получить все, что хотите. Вы можете переступить через низменные ограничения этой культуры, в которой вы живете, потому что для вас нет пределов!

Орсон еще некоторое время распространялся в том же духе, и Бренвен слушала его, но не слышала, она держала его слова на расстоянии от себя. Но в то же время она призналась себе в том, что у этого человека действительно было какое-то магнетическое обаяние. «Психическое подполье» не отличалось легковерностью, но он просто очаровал их. Ее внимание обострилось, когда она услыхала, что он спросил:

— Как это возможно? Как вы можете получить все, чего хотите? Вы должны признать, что ограничения приличий и запреты религий были созданы для масс, но они не должны относиться к вам. Для достижения этой цели существуют два средства: открытость и визуализация. Откройте себя силе вселенной, и эта сила станет вашей. Визуализируйте то, чего желает ваше сердце, и вы достигнете этого. Вы, без сомнения, знаете, что мы, люди, используем только десятую часть возможностей нашего мозга. Добавьте к этой печальной цифре тот факт, что мы используем также менее чем одну десятую процента наших духовных сил и возможностей, и вы поймете, почему мы так часто чувствуем себя беспомощными жертвами Судьбы, Рока, погоды, так называемых богов! Путем визуализации вы создадите свою собственную реальность. Открывая себя силам вселенной, вы свяжете свою собственную, ничем не зажатую силу с этим бесконечным источником. А теперь обратите особое внимание. Я научу вас древней технике визуализации, которой меня научил СарторСартори, ученик и последователь великого Трисмегиста…

После окончания этого собрания ее чувства относительно Орсона остались смешанными. У нее уже вошло в привычку в тех случаях, когда она не могла сделать запись на магнитофон, записывать все сказанное на бумаге почти дословно. Так она поступила и на этот раз. Дни шли, а Орсон все никак не выходил у нее из головы, как бы требуя, чтобы она определилась в своем отношении к нему, и поэтому она пригласила Ксавье прийти к ней в гости — она приготовит для него ужин в благодарность за то, что он поможет ей советом.

Бренвен уже много месяцев ни для кого не готовила, и она забыла, какое удовольствие ей это доставляло. Кроме того, ей было приятно одеться в какую-нибудь другую одежду, а не в джинсы, старые рубашки или свитера, которые она обычно носила, когда встречалась с Ксавье. Она выбрала длинную юбку из бежевой мягкой шерсти и светло-желтую шелковую блузку; вместо пояса повязала на талии шарф в желтую, розовую и золотистую полоску. Она вымыла свои волосы и расчесала их до сверкающей гладкости, а затем надела на голову тонкий золотистый обруч.

«Я выгляжу неплохо для женщины, которая ближе к сорока, чем к тридцати, — подумала Бренвен. — Я слишком бледна, но я всегда была такой». Она подкрасила щеки румянами и добавила немного розового блеска на губы. Она сомневалась в том, что Ксавье заметит, как она выглядит, но, в конце концов, она оделась для себя, а не для него. Смена одежды и приготовленный ею самой обед как бы подняли ее над ставшей привычной в последнее время колеей. Прозвенел дверной звонок, и она уже была готова.

— Привет! — сказал Ксавье, входя в квартиру. — Я собирался купить вина, но забыл спросить, что будет на ужин, и поэтому принес вместо вина вот это. — В руке у него был букет хризантем светло-сиреневого цвета, обернутых в зеленую бумагу из цветочного магазина.

— Как это мило и приятно! Входи же. Располагайся, налей себе выпить, ты знаешь, где все находится. Я только поставлю цветы в воду.

Ксавье оценивающе обвел взглядом комнату. В камине горел огонь, лампы на низких подставках светились золотистым светом, а на кофейном столике мерцала толстая декоративная свеча. Очень красиво, подумал он. Бренвен тоже, казалось, блестела в своей желтой блузке и с золотым ободком в волосах. Он быстро заглянул в столовую и улыбнулся. Да, стол был накрыт, а на нем стояли свечи — сегодня не будет никакой еды на кухне. Как бы ему хотелось знать заранее, что она устроит все это именно таким образом. Он надел бы что-то получше, чем старые джинсы и зеленый свитер! Он устроился на кушетке поближе к камину, когда она вернулась в комнату.

— Я поставила цветы на стол, чтобы мы смогли любоваться ими, когда будем есть, — сказала она.

— Ты не хочешь, чтобы я налил тебе выпить? — спросил он.

— Я сама налью. Ты сиди и отдыхай.

Ксавье наблюдал за ней, любуясь ее движениями и изящными волнами широкой юбки. Ее волосы струились по спине, как водопад из черного шелка. Он был разочарован, когда она со стаканом в руке села к своему письменному столу вместо того, чтобы сесть на кушетку рядом с ним. Он напомнил себе о том, что это не свидание; у него не бывает свиданий с Бренвен. И ни с кем другим. Она попросила его прийти, чтобы он помог ей в решении какой-то проблемы. И тем не менее он сказал:

— Ты выглядишь необыкновенно красиво сегодня, Бренвен.

Она быстро повернула голову к нему, отчего ее волосы взметнулись вверх, а щеки залились краской.

— Спасибо, — сказала она и вернулась к перебиранию бумаг на столе. — Иногда мне кажется, что у меня в квартире завелся домовой, — пробормотала она. А потом сказала: — А, вот это.

Ксавье сделал большой глоток бурбона с водой и понял, что хочет одного: чтобы она никогда не нашла, эти бумаги, чтобы она пригласила его к себе по какой-нибудь другой причине, а не для совета. Она протянула ему три листка бумаги, покрытых ее почерком. Он взял их в руки, подчинившись неизбежному.

— Что это?

— Конспект. Запись содержания выступления, которое я услышала несколько дней назад. Этот человек, Орсон, заявляет о том, что получил определенные психические способности после того, как утонул в результате автокатастрофы, а затем был возвращен обратно к жизни. Я думаю, что ты успеешь прочитать записи, пока я сделаю кое-что на кухне. Обед уже практически готов.

— А я не могу посидеть на кухне и поговорить с тобой, пока ты будешь готовить?

— Не сегодня, — улыбнулась она. — Сегодня мы проведем обед, как рекомендовано в книгах хорошего тона. Мы и так слишком много времени проводим на суповых кухнях!

Ее улыбка была заразительной. Он улыбнулся ей в ответ.

— Что ж, не буду спорить. — Но его улыбка скоро растаяла, когда он начал читать то, что она дала ему.

Бренвен зажгла свечи и призналась самой себе, что испытывает большой соблазн сказать Ксавье, что на самом деле у нее нет никакой проблемы. Всматриваясь в пламя свечей, она поняла, что «соблазн» — это очень подходящее в данном случае слово. И тем не менее она не могла капитулировать — ей было нужно выяснить это. По крайней мере, они не будут говорить о серьезном, пока не поедят.

Она приготовила просто праздничный обед: куриные грудки с гарниром из дикого риса, приправленного луком, зеленым перцем и хрустящими кусочками поджаренного бекона; тушеная стручковая фасоль с грибками; мягкие, воздушные булочки, которые испекла сама. После горячего она подала салат из зелени, мандариновых и апельсиновых долек под кисло-сладким соусом. За обедом они пили охлажденный рислинг. На десерт — сырный торт из любимой булочной Ксавье и кофе.

Уже за второй чашкой Бренвен наконец заговорила об Орсоне:

— Понимаешь, я никак не могу выбросить мысли об этом Орсоне из головы. Человек, которого я очень хорошо знаю — Гарри Рейвенскрофт, я тебе о нем рассказывала — упоминал имя Орсона в весьма неблагоприятном контексте. Но я могла просто неправильно понять его, да и Гарри мог ошибиться, тем более он был в таком состоянии. Ты прочел эти записи?

Ксавье мрачно кивнул. Он не совсем понимал, чего она хочет от него. К тому же ему было сложно после одного из лучших обедов, какие он когда-либо ел в своей жизни, да и к тому же еще приготовленного женщиной, о способностях которой в этом плане он и не подозревал, перейти к чему-либо другому.

Она добавила:

— Запись сделана объективно. Я хочу знать, что ты думаешь об этом тексте, Ксавье.

Он собрался с силами и мыслями:

— Хорошо, но сначала я хотел бы услышать, почему тебя это так взволновало, Бренвен? Есть ведь какая-то причина.

— Ох, — вздохнула она. — Я думаю, частично это происходит оттого, что я так беспокоюсь за Гарри. Увидев и услышав Орсона, мне показалось, что он может иметь какое-то отношение к ситуации, в которую попал Гарри.

— Какой ситуации?

— Я не могу рассказать тебе. Он заставил меня дать ему слово. Эта история окружена глубокой тайной, и Гарри считает, если кто-то узнает, что он доверился мне, я сама окажусь в опасности.

Ксавье нахмурился.

— Он мог бы подумать об этом прежде, чем делиться с тобой. Мне не нравится, когда кто-то подвергает тебя опасности, Бренвен, а дело обстоит именно так. Сначала твой чокнутый бывший муж, теперь этот Гарри…

— Хорошо. Успокойся, Ксавье. Со мной ничего не случится. Дело в том, что Гарри все еще много значит для меня, и, если Орсон имеет какое-то отношение к Гарри, мне бы хотелось как минимум определиться с тем, что я думаю об Орсоне, но я не могу это сделать. Поначалу мне он вообще очень не понравился, но чем дольше он говорил, тем больше я начинала думать, что ошиблась в своем суждении. Кое-какие его мысли показались мне справедливыми. И может быть, у него действительно есть источник информации, превосходящий те, что есть в нашем распоряжении.

Ксавье фыркнул:

— Ты хочешь знать мое мнение — я тебе его скажу. Я считаю, что этот Орсон — наркоман или даже еще хуже, и всем сердцем надеюсь, что он не получит широкой известности. Мне бы не хотелось, чтобы множество людей услышали то, что он вещал! Я никогда не слышал о нем и надеюсь, что это так и останется.

— Да, но, похоже, он уже завоевал большую популярность на Западном побережье. В конце выступления он сказал, что база его деятельности будет находиться в штате Нью-Йорк, и что он планирует лекционный тур по Восточному побережью.

— Это плохие новости. — Ксавье покачал головой. — Ты помнишь беседу, которая состоялась у нас тут несколько месяцев назад, беседу о Зле?

— Да.

Глаза Ксавье были темными, выражение лица торжественным.

— Все, что говорил Орсон, а ты записала… эти вещи очень опасны, Бренвен. Подумай только: если уж тебя он смог поколебать своими речами, то это значит, что он или абсолютный гений мошенничества, или черпает силу из источника, который я пока не хочу называть. В конце концов, он ведь сбил тебя с толку, не правда ли?

Бренвен кивнула.

— Самые лучшие лжецы всегда примешивают к своим словам немного правды. Вся эта лекция наполнена одним «Я, Я, Я». Он проповедует необыкновенно эгоистичный стиль жизни: вы можете делать все, что хотите, получить все, что хотите, создать свою собственную реальность. Многим людям нравится подобная философия, но это неправда. — Он замолчал, увидев один из источников ее сомнений. — Ну, может быть, люди и могли бы жить подобным образом, но каким бы тогда был наш мир? Ад, Бренвен, настоящий ад. Разве было бы тогда место для любви и сострадания и помощи друг другу?

— Ты прав. Конечно же, ты прав! — Она чувствовала себя так, как будто бы она была опутана сетью, а Ксавье разрубил ее на куски. — Почему я сама не поняла этого?

— Потому, что этот Орсон — лжец. Возможно, у него масса обаяния. Он поворачивает тебя к себе и заставляет так сосредоточиться на том, что проповедует, что ты забываешь о собственном мнении. Однако ты не поддалась ему до конца. Тебя охватили сомнения. Как он смог добраться до тебя после того, как начал свою речь с такого смешного утверждения, как «Вы — боги!», я никогда не смогу понять.

— Большинство из членов группы, перед которой он выступал, не верят в твоего Бога, Ксавье. Но даже при этом я должна признаться, что это заявление несколько встряхнуло меня. Позднее я подумала, что, может быть, он хотел сказать, что все мы, в сущности, являемся духовными созданиями, так же как и Бог.

— Он сказал не это. Если уж тебе так необходимо знать теологическое истолкование — пожалуйста: этот парень начал с того же самого аргумента, который Змий использовал в Эдемском саду. «Съешь плод этого дерева, и ты тоже будешь знать все так же, как Бог знает все — ты сможешь стать Богом!» Как и Змий, который представлял собой Сатану, Орсон ловко сделал весьма соблазнительное предложение. Ты можешь называть это как хочешь, но я называю это злом.

— Ты и Грасия, — пробормотала Бренвен.

Она была шокирована тем, что не смогла понять этого сама, и испытывала благодарность к Ксавье за его ясность. Ее, кроме того, поразило, что снова Ксавье и Грасия-Мелвин, которые, казалось бы, отталкивались от разных систем убеждений, оказывались, несмотря на это, в согласии друг с другом. Ему следует знать о Грасии, решила она.

— Давай возьмем кофе в гостиную, Ксавье. У меня есть пленка, и я хочу, чтобы ты ее прослушал.

Она объясняла, доставая и устанавливая диктофон.

— Эта запись моего сеанса с трансканальным медиумом по имени Мелвин Мортон. Ты знаешь, кто такой трансканальный медиум?

— Я слышал о них.

— Мелвин — абсолютно подлинный медиум, ты можешь мне поверить. Ты услышишь сначала совсем немного его голос, а затем дух женщины, который говорит сквозь него. Ее зовут Грасия, и в своей последней жизни она жила в Александрии, в Египте. Я забыла, в каком веке — то ли в первом, то ли во втором веке нашей эры, я думаю. Ты также услышишь мой голос.

Качество записи было отличным, таким четким, что было даже хорошо слышно, как изменяется дыхание Мортона. Когда Грасия начала говорить, на лице Ксавье появилось изумление. Когда Бренвен захотела перемотать вперед пленку в том месте, где разговор зашел об Атлантиде, со словами «То, что я хочу, чтобы ты послушал, записано в самом конце», он остановил ее.

— Я бы хотел послушать все.

Бренвен слушала вместе с ним, чувствуя себя крайне униженной сознанием того, что все, что ей нужно было узнать об Орсоне, было здесь, в словах Грасии. Вплоть до того замешательства, которое чувствовала сама Бренвен. Она считала, что защитила себя, но Орсон, очевидно, был достаточно силен, чтобы частично проникнуть сквозь ее защиту.

— Изумительно! — Ксавье откинулся на спинку дивана, когда запись кончилась. — Это одна из самых изумительных речей, которые я слышал в жизни. Она очень точно выразилась насчет Орсона. Он явно один из Других.

— Да, — согласилась Бренвен. Она сбросила туфли и задумчиво устроилась с ногами в углу дивана. — Я ненавижу себя за то, что позволила ему добраться до меня и запутать так, как он это сделал. Я бы чувствовала себя увереннее, если бы сама узнала в нем одного из Других. Ксавье, я должна была справиться сама, но я все равно благодарна тебе за помощь. Спасибо.

— De nada.^[10]

Запись действительно произвела на него неизгладимое впечатление. Она напомнила ему процесс изгнания дьявола, свидетелем которого он был, о чужом голосе, который доносился из уст одержимой жертвы. Но женщина, голос которой был на пленке, совершенно явно пришла с другого полюса Духовного спектра.

Ксавье посмотрел на Бренвен, которая, глубоко задумавшись, свернулась в уголке дивана, обняв колени. Он снова был потрясен ее красотой. Потрясен вдвойне, потому что запись заставила его понять, что ее душа так же прекрасна, как и тело. Он сказал:

— Эта женщина на пленке, Грасия, очень высокого мнения о тебе. И я тоже.

Бренвен подняла глаза, встретилась с ним взглядом, улыбнулась, а затем быстро опустила ресницы. Они были настолько густы, что отбрасывали полукруглые тени на щеках.

Ксавье переменил позу так, чтобы сесть к ней лицом. В нем росло непреодолимое желание разобраться с вопросами, которые он так долго откладывал, с чувствами, которые он так долго подавлял. Он попытался снова затолкать это желание куда-нибудь в дальний угол, но у него ничего не вышло. Оно требовало выхода. Он прокашлялся.

— Э-э… мы уже закончили разговор об Орсоне и тому подобном? Могу я побеседовать о чем-нибудь другом?

— Конечно, — сказала она. — Я буду рада, если ты найдешь другую тему для разговора.

— А… — Он предпринял последнюю отчаянную попытку вернуть себе прежнее равновесие, хотя и знал, что она окажется бесплодной. — Это был мой самый лучший обед за последнее время. За последние несколько лет. Я не знал, что ты можешь так готовить.

— Я люблю готовить, но с тех пор, как связалась с тобой, Ксавье, у меня совсем не стало на это времени. Как я уже сказала, мы оба проводим слишком много часов в суповых кухнях. — Слабо улыбаясь, она положила подбородок на руку, которая, в свою очередь, лежала на подтянутых к груди коленях.

Она выглядела просто восхитительно. Ксавье почувствовал, как остатки его сдержанности растворяются в сине-зеленом море ее глаз. Он сделает это, закроет глаза и прыгнет. Его голос стал хриплым.

— Бренвен, что бы ты сказала, если бы я попросил тебя выйти за меня замуж?

Она резко подняла голову, а ее глаза расширились. Она выглядела как грациозная лань, спокойно-настороженная, ожидающая, но в любой момент готовая исчезнуть. Она облизала губы кончиком языка.

— Я… я сказала бы что-нибудь совершенно глупое, вроде «О Господи!».

Ксавье почувствовал, как гулко бьется его сердце.

— Не могли бы мы поговорить об этом, о нас с тобой?

Оставаясь настороженной, Бренвен глубоко вздохнула. По ее глазам было видно, что мысли буквально замелькали у нее в голове.

— Ты думаешь оставить священничество, Ксавье?

— Я решился бы на это, если бы ты согласилась выйти за меня замуж.

— Я думаю, — осторожно, пробуя каждое слово, сказала она, — что тебе было бы лучше поступить наоборот. Когда ты решишь, что больше не хочешь быть священником, и получишь освобождение от своих обетов или как там это называется, тогда ты уже сможешь говорить о браке.

Ксавье вздохнул и потер рукой отчаянно пульсирующую жилку на шее. Он признался:

— Мне очень трудно принять какое бы то ни было решение, не зная, как ты относишься ко мне. Я думал, что смогу подождать, пока не найдется твой друг Уилл, но это ожидание дается мне с каждым днем все труднее и труднее. — Гордое выражение его лица смягчилось. — Я люблю тебя. Ты любишь меня, Бренвен?

Они сидели лицом друг к другу в противоположных углах дивана, и лишь их глаза соприкасались друг с другом. Бренвен сказала:

— Я люблю тебя, Ксавье. За тридцать пять лет своей жизни я поняла, что существует несколько видов любви. Мое чувство к тебе уникально. Я никогда никого не любила — и, я думаю, не полюблю — так, как люблю тебя. Я перестала анализировать это и просто приняла этот факт уже много месяцев назад.

Четко очерченные губы Ксавье искривились в иронической улыбке.

— Я вижу это огромное слово, которое висит между нами в воздухе. Это слово но… Скажи его, Бренвен. Открой мне то, что у тебя на сердце, я должен знать это.

Она отвела глаза в сторону:

— Все не так просто. Есть многое, чего ты не знаешь. Например, ты не знаешь, что после развода с Джейсоном я решила, что больше никогда не выйду замуж.

Ксавье наклонился к ней, положив руку на спинку дивана. По его мнению, ее бывший муж был просто отвратительным типом. Только от взгляда на него у Ксавье начинали бегать мурашки по спине. Он не мог вынести мысли о том, что Бренвен была за ним замужем, мысли о том, что они должны были делать вдвоем.

— Это было до такой степени плохо?

Бренвен кивнула и повесила голову. Волосы скрыли ее лицо.

— Я говорила тебе, что у меня больше не будет детей? Я говорила тебе, что, когда я потеряла своего ребенка, что-то случилось и, чтобы спасти мне жизнь, врачи вынуждены были вырезать мне матку?

— Нет. Ты говорила мне, что потеряла ребенка, но не рассказывала всего остального. — Он протянул к ней руку, взял ее за подбородок и повернул ее голову так, чтобы она смотрела прямо на него. — Я сочувствую твоей боли, но если я женюсь на тебе, то не потому, что мне нужны дети, а потому, что мне нужна ты.

— Не надо, Ксавье, — прошептала она, чувствуя, что он собирается поцеловать ее, — пожалуйста, не надо.

Она быстро поднялась с дивана и отошла. Она охватила себя руками и с трудом сглотнула, почувствовав, как ее заполняет огромная, сладкая печаль. Затем она повернулась лицом к нему, кофейный столик стоял между ними. Выражение его губ чуть было не заставило ее онеметь. Она снова сглотнула и спросила:

— Ты помнишь, как несколько недель назад, когда я сказала тебе, что хочу уехать ненадолго, ты захотел поехать со мной, чтобы, как ты сказал, «посмотреть, к чему это приведет»?

Ксавье нахмурился. К чему она клонит? Он ответил:

— Конечно, помню.

— И я поехала одна. А когда я вернулась, наша дружба продолжалась, как прежде. Так как же ты перешел от желания оказаться наедине со мной, чтобы посмотреть, к чему это приведет, к тому, чтобы просить меня выйти за тебя замуж, как тебе удалось самостоятельно перейти от одного к другому и за такой короткий промежуток времени?

— Я борюсь со своими чувствами к тебе вот уже много месяцев. Да каких месяцев — лет! Конечно, мне хотелось уехать вместе с тобой, но… ну, это не было необходимо. Я знаю, что я люблю тебя. Я знаю, что, если ты выйдешь за меня замуж, я оставлю сан. Я долго не был в этом уверен, но теперь я уверен.

Бренвен набрала в грудь побольше воздуха. Она ненавидела себя за то, что собиралась сделать, но это было необходимо.

— Не надо использовать меня, чтобы решить свои проблемы с Церковью, Ксавье.

Его лицо потемнело, как она и ожидала. Но, по крайней мере, он не взорвался.

— Ты так думаешь? Ты сомневаешься в том, что я по-настоящему люблю тебя?

— Нет, я не сомневаюсь в том, что ты любишь меня, и тем не менее уверена и в том, что сказала только что.

И в этот момент Ксавье охватил гнев, бурный и ужасный, как ураган.

— Проклятье! — воскликнул он, с грохотом ударяя кулаком по кофейному столику. Толстая свеча подпрыгнула и погасла.

Он поднялся с дивана величественно, как громовержец, и засверкал на нее глазами.

— Как ты осмеливаешься говорить, мне такие глупые, самодовольные вещи?

Бренвен закусила губу, но не сдвинулась с места. Она молчала. Она ждала, пока Ксавье не пройдется несколько раз по комнате, чтобы утешить гнев. Наконец он встал перед ней, сунув руки в карманы. Внезапно налетевший шторм остался позади.

— Извини, — сказал он. — Ты просто слишком хорошо знаешь меня.

— Не нужно извиняться, — мягко сказала Бренвен.

— Ты права, знаешь.

— Я так и думала.

Ксавье улыбнулся, но его улыбка была какой-то усталой, и в ней было ясно видно страдание. Он протянул руку и кончиком пальца провел по золотому ободку в волосах у Бренвен. Потом посмотрел ей прямо в глаза и честно сказал:

— Я не знаю, что делать.

Бренвен вздохнула. Она обняла его за голову и прижала ее к своей груди.

— Может быть, я смогу помочь тебе, по крайней мере хоть немного. Я люблю тебя, Ксавье Домингес, самым необыкновенным образом. Ты исключительный человек. Я надеюсь, что мы всегда будем друзьями. А если ты когда-нибудь попросишь меня выйти за тебя замуж, то я всегда буду отвечать тебе «нет».

Глаза Ксавье превратились в два черных глубоких озера, но вода в них не выплеснулась через край.

— О, Бренвен, — простонал он и обнял ее. Он прижал ее к себе так крепко, что она едва могла дышать. И она мягко и податливо приникла к нему, впитывая его боль.

И вот тогда, в объятиях Ксавье, омываемая его болью, Бренвен увидела его душу. Она увидела, насколько Ксавье-мужчина был неотделим от Ксавье-священника. Увидела и узнала, что она была права, когда сказала ему, что не выйдет за него замуж; это было правильно для него и правильно для нее. И постепенно к ней пришло осознание другой боли, ее собственной, которая смешалась с его болью. Это была боль из-за Уилла, из-за тоски по Уиллу и любви к нему, и из-за того, что она поняла сейчас, хотя, может быть, было уже слишком поздно, что Уилл был единственным мужчиной, за которого она могла бы когда-нибудь выйти замуж.

Глава 9

Погода в Вашингтоне в ту осень была полна каких-то зловещих предзнаменований. Грозы, настолько сильные, что они превращали день в ночь, затянулись до самой глубокой осени. Сверкали молнии, проносился ливень. Воздух после гроз не становился чище, а наоборот, в нем усиливалась удушающая влажность. Плотный серый туман висел над Потомаком даже днем; по ночам же он оставлял реку и заполонял город, закрывая все своей пеленой. Осенний воздух не был, как обычно, хрустким и свежим, как молодые яблоки. Неделя за неделей, и даже после того, как жара разжала свои цепкие объятия и ударил первый морозец, все оставалось сырым, душным и серым. Деревья попытались было храбро продемонстрировать свои яркие осенние наряды, но холодные ливни сорвали листья с ветвей и коричневой гниющей массой размазали их по улицам и водосточным канавам.

Все были угнетены — и даже республиканцы, которые могли предвкушать будущую инаугурацию Рональда Рейгана в январе. Ксавье был подавлен из-за результатов выборов 1980 года; он сказал, что социальные проблемы, подобные увеличивающемуся числу бездомных, усугубятся; он чувствовал себя так, как будто бы сделал пару шагов вперед, а теперь должен отступить на десять. Бренвен была подавлена из-за того, что был подавлен Ксавье, а также потому, что не было никаких вестей об Уилле. Эллен и Джим Харперы вернулись из своего долгого свадебного путешествия домой, удрученные тем, что им не удалось отыскать Уилла. Возможно, единственным человеком в округе Колумбия, который чувствовал себя хорошо, был Джейсон Фарадей.

Джейсон прекрасно проводил время, настолько удачно, что охотно отложил на какое-то время осуществление своих планов относительно Бренвен. «Грабитель», которого он нанял для ее похищения, не смог сделать того, что от него требовалось, и был так сильно избит при попытке выполнить задание, что отказался заниматься этим. Все остальные возможные варианты тоже как-то отпали, и Джейсон не мог понять почему — если, конечно, к этому не приложили руку они. Но даже если это и так, что ж, ничего страшного — он не мог позволить себе волноваться из-за Когносченти. Иногда он задумывался о том, что они сделали с Гарри, но в другой связи даже никогда и не вспоминал об этом человеке и о них самих.

У него не было повода для беспокойства, потому что его Хранитель всегда был рядом, никогда не оставлял его, ни ночью, ни днем. Иногда Джейсону казалось, что он буквально сидит у него внутри. Это было приятное, волнующее чувство, потому что Хранитель был не только могущественным, но и мудрым. Это давало Джейсону возможность чувствовать себя еще более могущественным и мудрым, чем он уже был.

Жизнь казалась Джейсону настолько великолепной, что он забыл о своем первоначальном вашингтонском плане: притаись, тихо устрани Бренвен и возвращайся как можно скорее в свое поместье в Германии. Он не только не скрывался, но наоборот, выставлял себя на всеобщее обозрение. Преследуя Бренвен в Джорджтауне, он наткнулся на пару старых знакомых, которые пригласили его к себе на вечеринки, и вскоре Джейсон стал желанным гостем повсюду. Он все еще мог притягивать к себе людей, не шевельнув для этого даже мизинцем. Заставлять их ловить каждое его слово. В его собственных глазах он стал знаменитостью, гвоздем сезона в непрерывной цепи зимних приемов и вечеринок.

И его действительно разыскивали, приглашали, модные хозяйки салонов стремились заполучить его в гости. Но его популярность была какой-то странной: он стал чем-то вроде любопытного экспоната, уродца в кунсткамере. Ему вряд ли понравилось бы то, что говорили о нем у него за спиной, но он не знал этого. И поэтому наслаждался приятно проводимым временем. О да, он был слишком занят, развлекая себя, чтобы беспокоиться об осуществлении своих планов относительно своей бывшей жены. Его даже не беспокоило то, что он не мог никого нанять для выполнения задания.

Осень в Вашингтоне была пиком сезона вплоть до самого Рождества и Нового года. Он решил, что Бренвен подождет, пока сезон не закончится.

Однако Когносченти не собирались ждать. Они в точности знали, что делает Джейсон Фарадей, и как раз сейчас принимали решение о том, как долго они еще будут закрывать глаза на его выкрутасы. Он не был таким неуязвимым, как он сам думал, а его Хранитель не был стопроцентной защитой. По правде говоря, они были очень удивлены тем, что Джейсон смог вызвать Хранителя, но это было для них лишь мелким неудобством — в их распоряжении были гораздо более могущественные силы. Из своих находившихся на большом расстоянии друг от друга индивидуальных империй Когносченти тайно слетелись в одно место. Вопрос, который они задавали себе, был не о том, следует ли умереть Джейсону, но о том, как ему следует умереть. Они решили, что он умрет так же, как и жил — странно и жестоко.

Бренвен сидела за своим столом в офисе и чувствовала, что совершенно не в силах что-то делать, точно так же, как она была не в силах уснуть предыдущей ночью. Пытаясь избавиться от хандры, она отправилась на вечеринку с одной коллегой и встретила там Джейсона. Само его присутствие не удивило ее — она слышала, что его приглашают буквально повсюду, что означало, что рано или поздно она у кого-нибудь непременно столкнется с ним.

Она думала, что если она окажется в одной компании со своим бывшем мужем, то просто очень тихо и незаметно уйдет оттуда. Это случилось прошлой ночью, но уйти оказалось вовсе не так легко, как она рассчитывала.

Вечеринка проходила в доме женщины, которая любила смешивать культуру и политику; по этой причине Бренвен обычно очень нравилось бывать у нее, и она отправилась туда с намерением хорошо провести время. И тем не менее, как только она переступила порог этого дома, тут же почувствовала, что что-то не так — просто катастрофически не так. В комнате ощущалось Темное Присутствие, которое тут же метнулось к ней и стало притягивать к себе точно так же, как черная дыра притягивает весь проносящийся мимо нее космический мусор. Она была совершенно не готова к подобному и настолько выбита из колеи, что у нее не было ни времени, ни даже мысли о том, чтобы вызвать Свет своей защиты. Темное существо находилось в комнате вместе с Джейсоном.

Бренвен была испугана, она даже не могла различить знакомый звук голоса Джейсона сквозь ужасные щебечущие звуки, которые производило это Существо. Чем ближе она подходила, тем сильнее ужас охватывал ее… потому что это Существо было не просто рядом с Джейсоном, а внутри его. Если бы она позволила себе поднять глаза и посмотреть на него, она знала, что увидела бы его, Существо, притаившееся на дне глаз Джейсона. Она смертельно побледнела и попятилась. Джейсон еще не заметил ее, но через мгновение увидит — она была в этом уверена, потому что Оно было здесь. Потеряв голову, она запаниковала, решив, что Оно вдруг сможет отделиться от Джейсона и броситься на нее, если она каким-то образом привлечет к себе внимание. Поэтому, несмотря на то, что ее ногам хотелось бежать, она стала двигаться медленно-медленно, дюйм за дюймом пятясь назад. Не глядя по сторонам, не слушая тех, кто заговаривал с ней, назад, назад… Пока наконец она не сочла, что может повернуться, и не бросилась прочь из этого дома.

Оказавшись в безопасности снаружи, она закрыла дверь и бессильно оперлась на нее. Ее тошнило, она чувствовала себя истощенной и слабой. Она не могла двигаться, и у нее не было энергии, чтобы вызвать свой Свет. Затем она вспомнила совет Грасии и воскликнула:

— Помогите мне!

И помощь пришла. Она спустилась по ступенькам, прошла по дорожке к своему автомобилю. Тошнота исчезла. Ее рука была уверенной и твердой, когда она вставляла ключ в зажигание. Отъезжая от дома, она почувствовала во всем теле теплое покалывание, которым всегда сопровождалось распространение ее Света — невидимые друзья вызвали его для нее. Дома она включила каждую лампу и бодрствовала до зари, боясь сомкнуть глаза, боясь уснуть, боясь увидеть сон.

Сейчас, после того как дневной свет и рутинная работа на станции приободрили ее и вернули ей обычное рациональное мышление, Бренвен уже больше не испытывала активного страха. Однако память о пережитом отпечаталась в каждой клетке ее организма. Она понимала, что подобный страх, если от него не избавиться, может в конце концов вылиться в отчаяние. Она была близка к этому, ходила уже по самому краю. Совершенно одно видеть, как отвратительные существа из Тьмы охватывают Джейсона в видениях, а совсем другое — встретить одно из этих кошмарных созданий — причем уже добившимся своей цели — в реальной жизни.

Почему она испытала такой жуткий страх? Потому что оказалась совершенно к этому не готовой. Как будто бы ее включили, как приемник, не спросив разрешения и не поставив в известность. Она просто вступила в зону действия передатчика, который транслировал чистейшее Зло и направил его прямо в душу Бренвен. Она испытывала страх не за Джейсона — он сам навлекал на себя Зло и теперь пожинал плоды этого, он, должно быть, с радостью позволил этому существу не только находиться рядом, но и буквально устроиться внутри. Она боялась за себя, это был примитивный страх, от которого останавливается сердце и появляется ощущение полнейшей беспомощности; детский чистейший иррациональный ужас перед темной неизвестностью.

Возвращаясь мысленно к происшедшему, она подумала, что здесь свою роль сыграло и узнавание. Она знала ту тьму, которая притаилась в Джейсоне, узнала в ней своего врага. И Оно тоже узнало Бренвен. «Ага, — подумала Бревен, — уже ближе! Теперь я начинаю понимать, в чем там было дело!»

Да, это Существо, Злой Дух, как бы он ни назывался, должно было по крайней мере ощутить, что она способна почувствовать его сущность и его присутствие. Иначе почему бы Оно потянулось за ней и попыталось привлечь к себе? Почему только для одной Бренвен из всех присутствующих в комнате померкли огни и затихли голоса?

Бренвен с силой затрясла головой. Нет, она не хотела сражаться с этим Существом, было ли оно ее Старым врагом или нет. Да, она помогла Гарри Рейвенскрофту избавиться от Беспокойства, которое в чем-то было похоже на то, что сидело внутри Джейсона. Но Гарри и сам сражался с ним. Она коротко подумала о Гарри, о том, каким смелым, или глупым, или тем и другим он должен был быть, чтобы по своей воле связаться с существом, которое она про себя называла «Беспокойством Гарри». Но Джейсон вовсе не боролся. Он охотно присоединился к Другим.

Внезапно Бренвен захлестнула огромная, всепоглощающая печаль, которая была опасно сродни тому отчаянию, что Бренвен удавалось не подпускать близко. Печаль из-за Джейсона. Неважно, каким он стал сейчас, но когда-то она считала, что любит его. Когда-то он был добр с ней, по-своему, но все же добр. Она бессчетное количество раз соединяла его тело со своим. Как же она могла не печалиться из-за него? И что станет с ним?

Бренвен встала из-за стола и заходила по кабинету. Он был настолько маленьким, что от стены до стены ей удавалось сделать всего десять шагов. Больше ей не хотелось думать о Джейсоне. Она ничего не могла сделать для него; он просто не хотел, чтобы для него что-то делали. Она уже помогла Гарри и продолжала пару раз в месяц выезжать в Рейвен-Хилл в гости к Бичерам. Что она может еще?

«Пора заняться собственной жизнью, — подумала Бренвен. — Поработать, заработать себе на жизнь». Она снова села за стол и принялась решительно разбирать утреннюю почту. После того как работа над «Бессильными» завершилась и они были показаны по местному телевидению, она разыскивала в почте преимущественно два типа посланий: просьбы от других станций о предоставлении «Бессильных» на просмотр и любые письма из любых мест, которые могли бы вдохновить ее на какие-нибудь идеи относительно будущего. Среди прочих выделялось одно письмо. Оно было прислано с крупной кабельной телестанции в Сан-Франциско и написано человеком, которого Бренвен запомнила, потому что после передачи о душевнобольных он даже зашел к ней, чтобы выразить свой восторг. Это было несколько месяцев назад. Она рассказала ему о своем проекте относительно бездомных, и его, казалось, взволновала и заинтересовала эта идея; сейчас он просил ее сообщить, как развивается проект, и прислать ему пленки-образцы, если это возможно. Он сказал, что очень интересуется ее работой, и это обрадовало ее. Бренвен отложила письмо в сторону.

Позднее в этот же день она еще раз прочитала его. Почему бы не послать ему одну из пленок-образцов с «Бессильными»? Он не сможет купить фильм для своей кабельной сети, потому что программа не принадлежала Бренвен, и она не имела права ее продавать. Пятьдесят один процент прав принадлежал местной станции PBS, а они решили, что этот фильм будет распространяться только среди муниципальных телевизионных станций. Бренвен пыталась бороться против этого решения, так как она хотела, чтобы работа Ксавье стала известна как можно шире, но они оставались непреклонными. И все же Бренвен гордилась своим фильмом о бездомных. Она знала, что это была одна из лучших ее работ. Она решила послать в Сан-Франциско пленку вместе с запиской о том, что это только образец, так как, к сожалению, программа не может быть приобретена для кабельных станций. Она сама запаковала пленку, надписала адрес и бросила пакет в корзину для почты. А затем совершенно забыла о нем.

Тело Джейсона Фарадея было обнаружено 2 января 1981 года человеком, который ухаживал за усадьбой в Сильвер Спринг, в Мэриленде. Этот человек пришел в такой ужас от того, что обнаружил, что добровольно обратился за психиатрической помощью. Полиция и газеты назвали убийство Джейсона Фарадея «странным ритуальным убийством». Его тело было вскрыто, внутренние органы удалены, а вся кровь также удалена необыкновенно аккуратным убийцей. В комнате не только практически не было беспорядка, несмотря на столь кровавое убийство, но и кровь, и внутренние органы совершенно исчезли. Несколько футов собственных кишок Джейсона были затянуты у него на шее, по утверждению врача, производившего вскрытие, когда он был еще жив. Однако причиной смерти стало не удушение, а обескровливание.

О чем не говорилось в заключении судебного врача, но сообщалось в газетных отчетах, так это о том, что тело Джейсона лежало посреди комнаты в центре круга, нарисованного красным мелом со странными отметками на севере, юге, западе и востоке. Газеты, раскопав вашингтонское прошлое Джейсона, в первом приступе исследовательской лихорадки предположили, что приметы оккультного ритуала были всего лишь уловкой, призванной скрыть тот факт, что на самом деле это было политическое убийство. Но Бренвен понимала, в чем дело. Ей не нужно было видеть этот круг или отметки на нем своими глазами, чтобы понять, что они предназначались для того, чтобы удержать то темное существо, которое покинуло тело Джейсона в момент, когда его покинула жизнь вместе с кровью и дыханием. Находилось ли Оно все еще там, внутри круга? Или убийца отослал его обратно, в Хаос? Или, может — что было бы хуже всего — оно сейчас витает над миром, разыскивая себе нового хозяина, который охотно примет его?

Через два дня после обнаружения тела Джейсона Фарадея, освещение его убийства в прессе внезапно полностью прекратилось. Поняв, что у него не осталось в живых никого их родственников, Бренвен позвонила в офис медицинского эксперта полицейского управления в Мэриленде, чтобы узнать, может ли она заняться организацией кремации его тела. Ей сказали, что тело было забрано из морга «управляющим имуществом покойного, который обладал правами адвоката». Удивленная, но в то же время и обрадованная тем, что ее освободили от выполнения этой неприятной обязанности, Бренвен ожидала, когда полиция захочет допросить ее в ходе расследования. Однако полиция не спешила обратиться к ней. Она явилась в полицию добровольно и побеседовала с детективом, который проявил к ее информации полнейшее равнодушие и не смог ничего сообщить о ходе расследования. Дни шли, но никаких новостей не было.

Бренвен ощущала какое-то беспокойство; она не могла понять, почему ничего не делается. Джейсон мог быть отвратительной личностью в последние годы своей жизни, но тем не менее он был убит самым жестоким образом. Она пожаловалась Ксавье, но он посоветовал ей молиться, если она хочет сделать что-то для Джейсона, но в остальном пусть все остается как есть. Наконец Бренвен позвонила Эллен, зная, что Эллен может узнать почти все, но на этот раз даже Эллен натолкнулась на глухую стену молчания. Ей помог муж Эллен Джим, бывший служащий ФБР, у которого были связи, с помощью которых ему наконец удалось узнать правду: освещение убийства Джейсона в газетах прекратилось потому, что его приказал прекратить кто-то, занимающий очень высокий пост в газетном мире. Кто? Этого ни Джим, ни его знакомые узнать не смогли.

Беспокойство Бренвен превратилось в отвращение. Все ее инстинкты говорили ей о том, что даже если убийство Джейсона и было политическим, то в нем было и нечто большее.

Она могла попытаться провести свое собственное расследование, но не стала делать этого — ее отвращение было слишком огромным.

Когда кабельная телестанция из Сан-Франциско прислала Бренвен приглашение прилететь туда за их счет, чтобы побеседовать насчет работы, Бренвен отправилась к ним. Столица страны, которая так долго была ее домом, перестала быть радушным, желанным местом. Калифорния звала, и Бренвен была готова услышать этот зов и ответить на него.

Часть четвертая КОНФЛИКТ Калифорния, 1981–1983 гг

Глава 1

— Конечно, ты должна поехать в Сан-Франциско, — сказала Эллен Кэрью Харпер. — Это такая прекрасная возможность для тебя. Я беспокоюсь только об одном: как там насчет денег? Бренвен, какое там жалованье?

— Настолько большое, что я даже смущена, намного больше, чем я когда-либо получала раньше, — призналась Бренвен, — но я не возражала! Они сказали, что заплатят также за проезд.

— Тогда в чем проблема? Денег больше, они предлагают тебе целую кабельную сеть для показа твоих программ, которые у тебя получаются просто великолепно, и, кроме того, вполне понятно, что ты хочешь поскорее уехать отсюда — особенно после ужасного убийства Джейсона. Новый старт будет только полезным для тебя.

— Это потому, что я чувствую, что здесь остается очень много всего… э-э… незаконченного.

Бренвен встала со стула в гостиной Эллен и направилась к широкому окну, чтобы посмотреть на покрытые снегом поляны вокруг дома. Новая работа, новое место влекли ее к себе. Если она согласится, там больше не будет снега, но зато будет нечто лучшее — Тихий океан. За то короткое время, которое ей понадобилось, чтобы побеседовать о работе и осмотреть город, она открыла побережье Северной Калифорнии, и оно напомнило ей об Уэльсе, Лланфарене. Скалистый берег, утесы, обрывающиеся прямо в море, туман, низкие температуры — у всего этого был вид, ощущение и даже запах ее родных мест. Она полюбила это с первого взгляда, и ее очаровали Сан-Франциско, и Сосалито, и чудесный маленький остров Тибюрон… Бренвен отвернулась от окна и посмотрела на свою подругу.

— Я признаю, что мне хочется новой работы и нового места, но, если я соглашусь, мне придется оставить здесь некоторые дела незавершенными.

— Надеюсь, что, говоря об этом, ты не имеешь в виду, что хочешь пробиться через эту стену молчания, которая окружает убийство Джейсона. — Эллен нахмурилась, и морщины тревоги выглядели неуместными на лице, обычно светящимся от счастья последнее время. — Тебе не удастся ничего изменить, и ты это знаешь. И кроме того, если ты простишь мне эти слова, Джейсон не стоит таких усилий — даже притом, что он был твоим мужем.

— Нет, я собираюсь оставить здесь все как есть. — Бренвен отошла от окна и снова села на стул. — Меня беспокоит Уилл Трейси и в какой-то степени Гарри Рейвенскрофт.

— Понимаю, — кивнула Эллен, светлые кудряшки которой образовывали нимб вокруг ее головы. — И думаю, что смогу помочь тебе в этом. Я обещаю сообщить тебе в ту же минуту, как только узнаю какие-нибудь новости о ком-либо из них. Мой муж Джим все еще продолжаетразыскивать Уилла. А что касается Гарри, то я уверена, что с ним все в порядке. Это просто одна из его очередных эскапад, и в конце концов он все равно вернется в Рейвен-Хилл. Вот увидишь.

Бренвен хотела бы быть так же уверена, как и Эллен, что с Гарри все в порядке, но ей были известны вещи, которых Эллен не знала. Она часто испытывала соблазн рассказать своей подруге о таинственных Когносченти, прибегнуть к помощи Эллен к выяснению того, кем на самом деле были эти люди, чем они на самом деле занимались. Но она так и не сделала этого, беспокоясь о безопасности Эллен. И о своей собственной безопасности. Бренвен вздохнула и невольно погладила рукой прядь волос, которая упала ей на плечо.

— Наверное, я могла бы дать миссис Бичер мой номер телефона, и она позвонила бы мне, если бы Гарри вдруг появился без предупреждения. Мне придется убедить ее в том, что Калифорния — это не конец света. Но что касается Уилла… Я уверена, что он жив, Эллен. Что говорит твой муж?

— То же, что и раньше. О нет, у него немного изменилось направление мыслей с тех пор, как мы с тобой беседовали об этом последний раз. Джим считает, что самое вероятное место, куда Уилл мог попытаться выбраться — это Кувейт. Его разыскивают переодетые агенты, Бренвен. Если ты права, и он еще жив, значит, он просто отлично спрятался, а это к лучшему. Ему очень нелегко изменить внешность, а если у него были какие-то деньги, то теперь они наверняка уже кончились, поэтому нет ничего удивительного в том, что это тянется так долго. Мы можем только ждать.

— И надеяться, — добавила Бренвен.

— Да. — Эллен наклонилась вперед и положила руку на колено Бренвен. — Послушай, я обещаю тебе, что буду находиться в постоянном контакте со всеми, кто имеет возможность узнать, когда Уилл будет найден, особенно с его отцом. Ты поезжай и займись этой новой работой. Бог Мой, масса людей постоянно мотается отсюда на Западное побережье! Когда Уилл прибудет домой, ты сможешь оказаться здесь в мгновение ока. Ты будешь здесь и встретишь его. Ведь именно это беспокоит тебя больше всего — что Уилл Трейси вернется в Вашингтон и выяснит, что ты уехала, так?

— Да, так. — Окаймленные черными ресницами глаза Бренвен были печальными. — Я хочу, чтобы у меня появился еще один шанс с ним, Эллен, но, может быть, уже слишком поздно.

— Чепуха! Я — живое доказательство, что никогда не бывает слишком поздно.

— Если… нет, когда Уилл вернется, я не хочу, чтобы нас разделял целый континент — а он будет нас разделять, если я соглашусь на эту работу. Они хотят подписать со мной контракт на три года, и это правильно. Поначалу мне придется как следует ознакомиться с местностью, а затем подготовка к съемкам любой серьезной программы потребует как минимум года. Как только я подпишу контракт, я перестану располагать собой…

Эллен, испугавшись, что Бренвен собирается отговорить себя от такой хорошей возможности, резко перебила ее:

— Ты не можешь отложить всю свою жизнь до того момента, пока не найдется Уилл, Бренвен.

Ее глаза смотрели прямо в глаза Эллен, и ей не понравилось то, что она увидела там.

— Ты думаешь, что Уилл погиб. Вот что ты думаешь на самом деле.

— Я не хотела говорить тебе этого, но это так, я действительно уверена, что он погиб, иначе мы бы уже услышали что-нибудь о нем. Я надеюсь на то, что ошибаюсь. Я знаю одно: даже если Уилл выжил, он вернется домой совершенно другим человеком. Ты должна продолжать свою жизнь, а дальше — чему быть, того не миновать.

— Ты права. Я не согласна с тем, что Уилл мертв, но ты права насчет всего остального. — Бренвен сделала глубокий вдох и мысленно совершила прыжок. — Решено. Я отправлюсь домой, позвоню им и скажу, что принимаю их предложение.

— Отлично! — Эллен подбежала к Бренвен, чтобы обнять ее. — Возвращайся вечером, когда придет Джим. Устроим праздничный обед!

— Нет, спасибо. Давайте лучше всего этого отправимся куда-нибудь в ресторан втроем, но в другой раз. Например, завтра. Сегодня у меня есть еще одно важное дело.

Этим важным делом была необходимость сообщить Ксавье Домингесу, что она собирается уехать из Вашингтона.

Она не ждала, что ей будет легко сказать об этом Ксавье, и это действительно оказалось нелегко. Она не ждала, что ему это понравится, и ему это не понравилось, но он не взорвался и не начал шуметь, и это очень удивило ее.

— Это все? — спросила озадаченная Бренвен. — Ты не собираешься оторвать мне голову? Не собираешься попытаться переубедить?

Ксавье откинулся на спинку стула. Они встретились за обедом в одном из ресторанов Джорджтауна, и, потому что сегодня Ксавье выслушивал весь день исповеди, на нем были сейчас надеты черный костюм священника и белый католический воротничок. Его красивые губы изогнулись в усталой улыбке. С той самой ночи, когда она сказала ему, что никогда не выйдет за него замуж и просто-таки обвинила его в том (хотя и справедливо), что он пытается использовать ее, чтобы разрешить свои проблемы с Церковью, Ксавье ощущал какую-то неловкость в присутствии Бренвен. И даже легкую горечь. Он спросил:

— А ты хочешь, чтобы я попытался переубедить тебя, Бренвен?

— Нет, но я не ожидала, что ты воспримешь все это так спокойно.

Ксавье пожал плечами с небрежностью, которой он на самом деле не ощущал. Горечь, которую он испытывал, грозила вырваться наружу.

— Я устал, вот и все. Мои внутренние ресурсы почти на нуле. Я весь день выслушивал исповеди, и это всегда отнимает у меня массу сил. Я не жду, что ты поймешь это.

Бренвен молча покачала головой.

Ксавье продолжал. Он на многие недели загнал все свои чувства внутрь, чтобы находиться рядом с ней, особенно после убийства Джейсона. Он знал, что не должен винить Бренвен в тех внутренних бурях, которые ощущает в ее присутствии; именно он сказал, что они останутся друзьями, как прежде. И тем не менее он чувствовал, что находится как бы в урагане эмоций.

Он уже устал от этого, и ему хотелось уйти куда-нибудь, но сначала он хотел заставить ее понять, через что ему пришлось пройти. Он наклонился к ней через стол и заговорил напряженным голосом, который был чуть громче шепота:

— Нет, ведь ты ничего не знаешь об исповеди, не так ли? Например, ты даже не представляешь, чего мне стоит выслушивать исповеди, тогда как я не исповедовался сам. О тебе.

Бренвен была огорчена и сбита с толку.

— Но, Ксавье, здесь совершенно не в чем исповедоваться! Ты и я — мы ведь никогда не делали ничего плохого!

— Я знаю, что ты этого не делала, но я делал. Я знал, что влюбляюсь в тебя, но продолжал при этом встречаться с тобой. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом… — Его охватило чувство опустошенности, и он охватил голову руками.

— Ксавье, — мягко обратилась к нему Бренвен, — посмотри на меня, пожалуйста.

Он уронил руки на стол и поднял голову.

Она сказала:

— Я не могу поверить в то, что было что-то дурное в том, как мы с тобой любили друг друга. Ты научил меня сострадать, служить людям. Научил тому, что я могу быть близка с мужчиной и доверять ему — а это было нелегко, особенно после того, как я была настолько травмирована Джейсоном, что даже оттолкнула Уилла.

Ксавье печально улыбнулся.

— Мы не были так близки, Бренвен.

— Нет, были. И остаемся близки. И всегда будем такими. Физическая близость не так важна. Возможно, это даже наименее важный вид близости.

— Нет, — сказал он, медленно понимая, о чем она говорит; и по мере того как понимание приходило, комок горечи растворялся, ослаблял свою цепкую хватку. — Нет, ты права. Но я был настолько опутан желанием физической близости с тобой и невозможностью получить ее, что просто не замечал того, что у нас было. И есть.

Бренвен покачала головой.

— Возможно, ты понял это в самом конце, но не раньше, Ксавье. В течение очень долгого времени именно ты держал в руках ситуацию, а надо мной всегда нависала опасность потери контроля над собой. Знаешь, я научилась у тебя, как находиться в близких отношениях, не занимаясь сексом.

Ксавье медленно улыбнулся. В его улыбке все еще была печаль, но она постепенно таяла. Он начал чувствовать себя лучше.

— Я не предполагал, что ты научишься этому у меня, я не знал, что обучаю тебя этому. Я просто был священником. И довольно плохим, если смотреть с этой точки зрения!

— Ты хороший человек, Ксавье, — с убежденностью в голосе сказала Бренвен, — и даже еще лучший священник! И ты скорее всего им и останешься, несмотря на все твое страстное сопротивление. Поэтому если это значит, что ты должен исповедоваться обо мне, о нас, то ты должен сделать это.

— Так тому и быть, — торжественно сказал он. Затем его лицо прояснилось. — Хватит об этом. Расскажи мне о своей новой работе. Ты уверена, что она стоит того, чтобы ехать ради нее в Калифорнию?

— Определенно, — подтвердила Бренвен и рассказала ему о ней. К тому времени, когда они закончили обедать, их старые дружеские отношения снова восстановились.

Они вышли из ресторана, и Ксавье проводил ее к машине, которая стояла за квартал до входа. Ночь была холодной, ясной и безветренной. Бренвен остановилась на тротуаре и посмотрела на Ксавье.

— Я буду скучать без тебя, знаешь. Ты так много значишь для меня. И уже так долго.

— То же можно сказать и обо мне. — Его глаза сверкали в свете уличного фонаря, который отбрасывал резкие тени на его лицо. — Ты ведь еще не уезжаешь? Я хочу сказать, мы ведь еще не прощаемся?

— Конечно, нет. Никогда.

Ксавье подумал о будущем, о ее будущем в Калифорнии, и о своем… Да. Он останется священником. Он исповедуется в происшедшем.

Он обнял ее на мгновение прежде, чем посадить в машину, и позволил себе на мгновение прикоснуться к ее губам. Он сказал:

— Помнишь, я говорил тебе как-то давно, а ведь это остается правдой, Бренвен: любовь стоит той боли, которую она приносит.

Глава 2

Бренвен писала своей матери.

«Дорогая мама!

Мне бы хотелось, чтобы ты увидела это северное калифорнийское побережье сейчас, зимой. Может быть, ты и папа могли бы приехать ко мне на какое-то время сейчас, когда все дети уже выросли. И даже маленький Рис — сколько ему сейчас? Двадцать два или двадцать три? Я пришлю вам деньги на поездку, если вы соберетесь. Конечно, сейчас ты уже все поняла о Джейсоне, или даже если не можешь этого понять, то уже должна была простить меня. Ты должна понимать, что он не умер бы таким образом, если бы был тем человеком, каким его видела ты или каким считала я, когда выходила за него замуж.

Как бы то ни было, мне бы очень хотелось, чтобы ты могла увидеть эти места. Это очень похоже на Уэльс, но еще красивее. На небольшом расстоянии от побережья здесь есть леса гигантских красных деревьев — их называют секвойями. Эти деревья настолько старые, величественные и высокие, что они вызывают гораздо большее благоговение, чем любой собор: гуляя под ними, я чувствовала себя гораздо ближе к Богу, чем когда-либо в церкви. Ты можешь представить себе дерево, которое выше ста метров? И они больше нигде на земле не растут. Если хочешь увидеть их, надо обязательно ехать сюда.

И еще: в определенное время года прямо с берега здесь можно увидеть китов. Я еще их не видела, но наблюдать за морем и ожидать их появления — уже интересно. У меня есть специальное место для этой цели — маяк в живописной местности, которая называется Бодега Бей. Именно туда я обычно езжу на выходные, но на этот раз я проехала дальше на север, через город под названием Альбион, что напомнило мне о доме и заставило подумать о вас. Всего лишь в нескольких милях к северу от Альбиона находится Мендочино, где я сейчас и нахожусь. Я влюбилась в это место, мама. В нем чувствуется что-то особенное, и я уже знаю, что буду приезжать сюда как можно чаще…»

Как можно чаще. Бренвен посмотрела на слова, которые она только что написала, и у нее в голове родилась идея. Слишком взволнованная, чтобы оставаться в комнате, она отложила письмо в сторону, чтобы дописать его потом. Она натянула серый пуловер с капюшоном и белый свитер, а сверху накинула темно-зеленую теплую пелерину, которая доставала почти до щиколоток. Она купила эту накидку, потому что это было как раз то, что ей было необходимо для блужданий по побережью в выходные дни. Она уже исследовала окрестности Мендочино и была обрадована, когда обнаружила тропинки, протоптанные вдоль обрывистого скалистого берега. Волны бились о скалы и устремлялись в гроты и туннели, которые сами же и проделали в утесах, с замечательным, необузданным морским шумом. Там, где река под названием Биг Ривер, как значилось на аккуратно вкопанной на ее берегу табличке, впадала в море, образовалась небольшая бухта, окаймленная песчаным пляжем. Но лучше всего было то, что весь этот великолепный кусок побережья был превращен в природный парк, и люди могли наслаждаться им и бродить там, сколько их душе было угодно. Чудесное, чудесное место! Она долго гуляла и вернулась в гостиницу уставшей, но сейчас снова вышла, подгоняемая вновь возникшей у нее идеей.

Она хотела разыскать домик, коттедж или хижину — пусть маленькие, лишь бы она могла себе позволить снять. У нее было бы собственное место в Мендочино, куда она могла бы приезжать так часто, как только смогла бы. Конечно же, она приезжала бы на большинство выходных, и у нее была еще целая нерабочая неделя между Рождеством и Новым годом. Зима — это «мертвый сезон» в приморских городах, поэтому она непременно должна найти какое-нибудь местечко, которое будет сдаваться. Бренвен прошла по улицам города в развевающейся зеленой накидке, мимо потрепанных погодой заборов из штакетника, окружавших маленькие домики в викторианском стиле, которые также выглядели слегка потрепанными. И не увидела нигде ни одной таблички с надписью «Сдается».

На следующий день Бренвен решила подойти к этой проблеме более рационально и купила местную газету. Увидев цены на аренду домов, напечатанные в газете черным по белому, она на мгновение онемела и чуть было не отказалась от своей мысли. Потом выглянула из окна маленького ресторанчика, где она завтракала, обвела взглядом потрепанную траву газонов, обрывистые утесы на берегу океана, чаек, мечущихся в сером небе, затянутом дымкой, и заставила себя посмотреть в глаза действительности. Она могла бы позволить себе некоторые из этих сумм, те, что находились ближе к нижнему краю шкалы. Поначалу они испугали ее только потому, что ее теперешняя зарплата все еще казалась ей чем-то нереальным и она почти боялась расходовать ее. Но ей так хотелось снять здесь домик, пожалуй, это было самое сильное желание в ее жизни. Так на что же ей потратить деньги, как не на это? Затем, более взволнованная, чем испуганная, Бренвен внимательно принялась просматривать газету, обводя кружком объявления и делая заметки на полях.

К вечеру сделка состоялась, арендная плата за первый месяц внесена и договор подписан на целый год! Ее домик назывался «Хижина Макклоски», а сам Макклоски, который был рыбаком, умер уже очень давно, как сказала ей теперешняя владелица домика, миссис Симмонс. Домик находился на окраине города, но зато он стоял в самом конце короткой улицы, выходящей прямо к океану, и ничего не закрывало ей вид на утесы. В более теплую погоду, при открытых окнах, ей будет даже слышен шум океана. Бренвен выписалась из гостиницы, чтобы провести оставшиеся ночь и день от ее уик-энда в своем новом домике.

Она тут же стала называть это место «Макклоски». В доме была одна большая комната и узкая, длинная спальня плюс ванная в пристройке с низкой покатой крышей. Снаружи дом был выстроен из того же самого побелевшего от времени и непогоды кедра, что и большинство домов в городе, но он был очень прост — в форме коробки, без крыльца и прочих архитектурных украшений. Окна тем не менее были большими по сравнению с самим домом и состояли из многих небольших стекол, вставленных в оконный переплет. Внутри дом был уютным, с огромным камином, который, как сказала хозяйка, ей придется использовать почти круглый год. Дрова для камина поставлялись регулярно — это было частью договора об аренде. Один угол большой комнаты был отведен под кухню и отделен стойкой, за которой можно было завтракать. На круглой вешалке, закрепленной в потолке, висели разнообразные кастрюли и сковородки. Здесь были также двойная мойка из нержавейки, большой холодильник и электроплита последней модели. Мебель представляла собой полное смешение всех цветов и стилей, но была чистой и удобной. Овальный коврик с бахромой, лежавший на полу, добавлял комнате живописности. На окнах висели шторы из домотканого неотбеленного хлопка, причем они были закреплены на деревянных карнизах с помощью деревянных же колец. В спальне было только одно низкое и широкое окно прямо под самой крышей; поскольку оно было расположено слишком высоко, чтобы прямо смотреть в него снаружи или изнутри, на нем шторы не было. Спальня была действительно тесной, с ее двойной кроватью, втиснутой в угол, но Бренвен не возражала. Она лежала на кровати, смотрела в окно и думала, сможет ли она увидеть в нем звезды, если погода будет ясной. Она уснула, думая об Уилле и о том, что ему понравится «Макклоски». Ему понравится непретенциозное тепло этого дома и исцеляющее близкое присутствие моря.

Аренда «Макклоски» внесла свою лепту в закрепление того одинокого образа жизни, который Бренвен вела в Калифорнии. В отличие от Вашингтона, с его безжалостным общественным давлением и ненасытной потребностью людей знать, чем занимаются остальные, Сан-Франциско, казалось, поощрял индивидуализм. Этот город был одновременно космополитичным и просто веселым. Люди много улыбались — канатной дороге, сидя в фуникулере, цветочным тележкам, где на три доллара можно было купить целый пучок фиалок, собакам, кошкам и просто друг другу.

Бренвен жила в квартире на Грин-стрит на холме. Каждое утро она шла на самую его вершину по тротуару, поднимавшемуся под углом почти в сорок пять градусов, и садилась в фуникулер, чтобы добраться до работы. Дорога спускалась с холма, проходила над Юнион-сквер и шла к Маркет-стрит. Там Бренвен спрыгивала и проходила остаток пути до телестудии, которая находилась в небоскребе, расположенном почти в финансовом районе. Даже в этой, более степенной части города бросалась в глаза терпимость окружающих к индивидуальным отличиям — в основном она проявлялась в одежде. Постепенно Бренвен поняла, что разнообразие в одежде людей, которых она видела на улицах в этом районе и в лифтах здания, где находилась студия, имело определенные, довольно интересные пределы. Хотя и мужчины, и женщины часто отклонялись от обычного стандарта — серый костюм, белая рубашка — они все же не отклонялись от него настолько, чтобы носить неформальную одежду; здесь скорее носили одежду с какой-то небрежной элегантностью. Естественная для Бренвен несколько эксцентричная манера одеваться прекрасно вписывалась в это окружение.

Ее приняли на работу с тем, чтобы она писала материалы и выступала продюсером при съемках как короткометражных, так и полнометражных фильмов по социальным проблемам. Ей был предоставлен карт-бланш с одним исключением: она не должна была заниматься гомосексуалистами обоих полов, так как администрация станции чувствовала, что в последнее время эту тему эксплуатировали слишком часто. Бренвен работала очень много. В течение нескольких первых месяцев она ежедневно выходила на улицы, «вынимая» небольшие фрагменты для дневных или вечерних новостей. Таким образом она узнавала город. Так как она уже вполне вписалась в стиль довольно-таки рациональных жителей Сан-Франциско, ее машина оставалась в течение рабочей недели в гараже, а по городу она передвигалась на автобусах, трамваях, а иногда и в вагончиках канатной дороги. Если была какая-то непредвиденная срочная ситуация, ловила такси. Иногда ей приходилось включать в кадр и себя: когда это произошло впервые, она обнаружила, что появление перед телекамерой уже не вызывает у нее такого сильного сопротивления, как раньше. Она подумала, что, должно быть, смягчается с возрастом.

Опыт подсказывал Бренвен, что из небольших фрагментов затем образуется большая картина, а уже из этой большой картины выделяется один-два куска, одна-две темы, которые захватят ее. Тогда в игру вступит ее настоящая специальность, и она снимет часовую программу. Или снимет серию коротких программ на одну тему. Но этого еще не произошло. Были обычные бездомные, душевнобольные, проблема наркотиков, бедняки, которых строительные подрядчики лишали их жилищ, и вообще гораздо больше хорошо организованных рассерженных группировок, чем она видела в Вашингтоне, но ничто не бросалось в глаза и не захватывало ее целиком.

Чтобы найти нечто свое, особенное, нужен был инстинкт, нужно было и разговаривать с людьми, и слушать их. Бренвен занималась этим день за днем. Выходные она посвящала собственным исследованиям; как только она отыскала Мендочино и сняла там домик, она уезжала в «Макклоски» всякий раз, когда ей представлялась к тому возможность. Она завоевала себе репутацию неутомимого труженика-одиночки. И эта характеристика не вызывала у нее возражений. Ей нравилось много работать, и, по крайней мере, сейчас она испытывала необходимость в новых близких друзьях. В душе она знала, что ждет, ждет Уилла. Но по мере того как шли месяцы и не было никаких известий, она попыталась забыть об этом и еще больше посвятить себя поискам той самой темы, которой она могла бы как следует заняться.

Когда она провела в Сан-Франциско уже почти целый год, то наконец такая тема пришла. Она получила разрешение провести два дня рядом с сотрудницей полиции по социальным вопросам и выяснила, как много времени уходит у этой женщины на то, чтобы отвечать на телефонные звонки или разбирать жалобы о пожилых людях, живущих в полном одиночестве. Эти люди, почти всегда женщины, провалились в щели системы социального обеспечения. Они не получали пособия, и поэтому обычные социальные работники ничего о них не знали; у них не было семьи, которая могла бы позаботиться о них, а все друзья уже умерли, оставив их в одиночестве. Бедных стариков просто не замечали, пока не происходило что-то из ряда вон выходящее, а затем вызывали полицию. Бренвен решила, что часовая программа на эту тему будет восприниматься очень тяжело, и поэтому решила вместо этого сделать серию коротких передач.

Съемки небольших пятиминутных фрагментов было очень легко организовать. Она снимала все неподалеку от станции, так как это была проблема, присущая всему городу в целом, проблема, которая не признавала ни географических, ни социальных барьеров; даже самые богатые не могли избежать этого, так как часто находились на попечении тех людей, которым они платили, чтобы те за ними ухаживали, а в выборе этих людей не всегда руководствовались здравым смыслом. Во время этих съемок Бренвен сама выступала перед камерой, брала интервью и делала комментарии.

В одном из старейших и самых элитных районов Сан-Франциско, воспользовавшись намеком уличного торговца газетами, она обнаружила горькую ситуацию, которая, она знала, станет вершиной, лучшим фрагментом во всей ее серии. В изящной старой усадьбе, которая выглядела закрытой, но хорошо ухоженной, как будто бы ее хозяин наезжал сюда очень редко, жили пять старых монашек. Этот дом был их монастырем, и об этом сообщалось на узкой латунной табличке, прибитой на дверях, которая не бросалась в глаза настолько, чтобы прочесть ее с тротуара. Эти монашки были последними в своем Ордене и жили в нищете, которую их гордость не позволяла им открыть. Когда Бренвен убедила одну из них впустить ее внутрь, она была поражена и когда-то изящной суровостью их жилья, и их возрастом — всем им было далеко за восемьдесят. В течение многих лет единственным человеческим существом, видевшим их, был священник, назначенный их духовным руководителем, а для его посещений они сохраняли свой лучший чай и покупали дорогие угощения, которые не стали бы приобретать для себя. Они буквально умирали от голода и были сбиты с толку современным миром, в котором более молодые их сестры покинули Орден, и ни одна молодая женщина не заинтересовалась тем, чтобы занять место ушедших.

Бренвен закончила свою серию двумя фрагментами о старых монашках, которых было невозможно забыть — настолько сильное они производили впечатление в своих просторных, средневекового вида одеяниях, которые почти, но не совсем скрывали их истощение. Тихими голосами они рассказывали о своем положении, называя только факты, в которых не было даже намека на жалобы или жалость к себе; их лица сияли светом их веры — тонкая, прозрачная кожа обтягивала, казалось, одни кости, когда они заявляли, что их Бог поддержит их. Образы этих финальных фрагментов врезались глубоко в память всех, кто их видел; они должны были тронуть всякого. Но самое лучшее было то, что на станцию посыпались пожертвования, и монашки и многие другие одинокие старики снова смогли купить себе еду.

Бренвен едва перевела дух после подобного успеха, когда ей позвонила Эллен.

Уилла Трейси нашли. Его сначала отправили в военный госпиталь в Германии для обычного медицинского обследования. После этого он прилетит в Вашингтон для беседы с чиновниками Госдепартамента. Поскольку он не был связан с разведкой или военным министерством, беседы должны занять всего лишь несколько дней, и ему не придется жить в специальной квартире. Он сможет остановиться у Эллен, и она его уже ожидала. Эллен сказала Бренвен, что ей следует приехать как можно скорее.

— Я приеду, — выдохнула Бренвен в трубку, — о да, я приеду!

Она собиралась как в тумане. Она так долго ждала этого, что сейчас почти суеверно боялась почувствовать радость или облегчение. Упаковывая вещи, она поймала себя на том, что ходит между шкафом и кроватью на цыпочках, как будто бы от малейшего ее неверного шага эта хорошая новость могла исчезнуть. В ту же ночь она села на одиннадцатичасовой рейс из Сан-Франциско в Нью-Йорк, откуда собиралась рано утром вылететь в Вашингтон.

Бренвен не была здесь всего лишь чуть больше года, но ей показалось, что она отсутствовала гораздо дольше, когда на взятом напрокат автомобиле помчалась на огромной скорости по дороге в Маклин, ища впереди взглядом знакомые ворота, через которые она въезжала в поместье Эллен. Помедленнее! — приказала она себе. Ее сердце стучало с той же скоростью, что и мотор ее автомобиля. Слева появились ворота, и она въехала на подъездную дорогу. Леса Эллен показались ей более густыми, чем она их запомнила, заросшими вечнозелеными кустарниками, и дорога более узкой. Она почувствовала клаустрофобию после бескрайних калифорнийских просторов, к которым так быстро привыкла. Она лишь мельком позволила себе глянуть на маленький дом для гостей, проезжая мимо него. Только сейчас она начала по-настоящему думать об Уилле. Ее сердце гулко билось. Мог ли он приехать раньше чем она? Или он был еще в госпитале в Германии? Или в пути, пролетая в данный момент над Атлантикой… на самолете, который может потерпеть крушение и утонуть в океане, так что ей никогда, никогда больше не придется увидеть его?

— Даже и не думай об этом! — прикрикнула она на себя.

Она поставила автомобиль на стоянке, но не стала выходить из него. Закрыв глаза, заставила себя сделать несколько медленных, глубоких вдохов и выдохов, молча молясь: «Боже и все мои друзья там, помогите Уиллу благополучно добраться домой!» Этими же словами она молилась много раз раньше, но сейчас она надеялась, что повторяет их в последний раз. После этого она перекинула через плечо свою большую дорожную сумку и кожаную сумочку и взяла в руки чемоданчик с одеждой. Коленом она захлопнула дверцу авто, а затем направилась по вымощенной камнем дорожке к входной двери.

Эллен в пушистом голубом халате и с голубой лентой в упрямых волосах сама открыла ей дверь.

— Привет, дорогуша! Ну ты и рано!

Она обняла ее, непрерывно болтая, ловко освободила Бренвен от груза и подтолкнула к столовой.

— Мы как раз заканчиваем завтракать. Давай присоединяйся к нам. Могу поспорить, что ты даже крошки в рот не взяла в самолете. И не спала, ведь так? У тебя глаза просто запали! Немного еды и сна приведут тебя в порядок. Посмотри, Джим, дорогой, вот и Бренвен.

Бренвен с благодарностью позволила Эллен командовать — этого никто и никогда не мог делать лучше, чем Эллен Кэрью Харпер.

— Я вижу, что моя жена уже взяла вас в оборот, — хмыкнул Джим, поднимаясь, чтобы поздороваться с Бренвен. — Рад снова увидеть вас, рад, что вы приехали.

— Спасибо, — ответила Бренвен.

Она всегда с каким-то смущением отмечала, как это произошло и сейчас, что никогда не могла вспомнить, как же выглядит Джим, когда не видела его. Его обезоруживающе обыкновенная внешность была, как ей было известно, одним из тех факторов, которые сделали его выдающимся агентом ФБР. Он был среднего роста, среднего веса, с лицом ни красивым, ни безобразным. Его глаза были карими, и похожего светло-каштанового цвета были его волосы, хотя сейчас они были тронуты благородной сединой. Нужно было смотреть очень внимательно, чтобы разглядеть твердый подбородок, экономные движения или стальную мускулатуру, которые были тоже признаками его бывшей профессии.

— Ну вот, пожалуйста, и не говори, что ты не можешь есть, потому что никто не может устоять против печенья Ады. А ее омлет — это просто что-то волшебное, — сказала Эллен, ставя полную тарелку перед Бренвен, пока Джим наливал ей кофе из кофейника, стоящего на столе.

— Пахнет великолепно, — сказала Бренвен, — но кто такая Ада?

— Наша новая кухарка. Она живет здесь. Таким образом, у меня больше времени для Джима, и в доме остается кто-нибудь, если мы куда-то уходим. Но перейдем к важному. Сколько ты сможешь здесь пробыть, и почему ты не сказала нам, когда прилетает твой самолет? Мы бы встретили тебя в аэропорту.

— Я хотела взять напрокат машину. Я подумала, что она мне понадобится — например, чтобы съездить в Рейвен-Хилл к Бичерам. В моем распоряжении несколько дней. Я сказала, что у меня срочное дело и не знаю, сколько времени потребуется на его решение. Э-э… я так понимаю, что Уилл еще не приехал? Ты знаешь, когда его ожидать? Есть что-нибудь еще, чего ты не сказала мне по телефону?

Ответил Джим:

— Он прилетит на военном реактивном самолете в Лэнгли сегодня после обеда. Я поеду за ним. Я полагаю, что он пробудет у нас два-три дня, пока они не закончат беседовать с ним, а потом сообщат его отцу, что он вернулся. Если судить по тому, как с ним обращаются, то он скорее всего был тайным агентом — если, конечно, отбросить тот факт, что они разрешили ему жить здесь — но Эллен говорит, что, насколько ей известно, он не был никаким агентом. Конечно, она этого и не знала бы. А как по-твоему, Бренвен, ты думаешь, Уилл был агентом?

— Нет. Он даже сам сказал мне, что не был.

— Ну что ж, может быть. Вчера я разговаривал с одним типом из ЦРУ, который помог вытащить Уилла оттуда. Он тоже отрицал, что Уилл сотрудничал с ними, но, конечно, там, где работал я, мы не очень доверяли словам ребят из ЦРУ. Как бы то ни было, этот парень из ЦРУ рассказал, что один из их людей в Саудовской Аравии узнал, что в маленьком селе на берегу Персидского залива прячется американец, который предлагает деньги за то, чтобы его переправили на одну из нефтяных вышек, на которых работают американцы. Это был тот самый прорыв, на который надеялись наши люди, и они ухватились за это и вытащили Уилла оттуда прежде, чем слух дошел до ушей людей Аятоллы. Мы слышали, что Уилл находится в неплохой физической форме… Что же касается остального, подождем — увидим. Не забывай, что твой друг то бежал, то скрывался, а его жизнь постоянно подвергалась опасности в течение почти двух лет.

Бренвен показалось, что еда у нее во рту внезапно превратилась в пепел. Она пыталась никогда не думать о том, как долго это длилось. Она с трудом проглотила и пробормотала:

— Я не могу представить, через что ему пришлось пройти.

Эллен протянула к ней руку и сжала ее ладонь.

— Через что бы он ни прошел, он выйдет из всего этого молодцом. Уилл Трейси сделан из крепкого материала, и у него есть мы. У него есть ты. Нам просто нужно сделать все, что мы сможем, прежде чем до него доберется его отец.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Бренвен. — Тебе не нравится сенатор? Я никогда не слышала, чтобы у Уилла были плохие отношения с отцом.

Эллен пожала плечами.

— Они очень разные, вот и все. Я не думаю, что мне хотелось бы приходить в себя от такой травмы рядом с Уилбуром Ф. Трейси-старшим, который постоянно заглядывал бы мне через плечо.

— Ты просто хочешь, чтобы молодой человек пожил здесь, — улыбнулся Джим своей жене, — чтобы ты смогла изображать маму-курицу и квохтать и суетиться вокруг. Это я к тому, что у тебя это отлично получается.

— Как человек, вокруг которого суетились, — сказала Бренвен, тоже улыбнувшись Эллен, — я могу подтвердить, что у нее это получается просто великолепно. Лучше всех. В любом случае Уилл уже больше не молодой человек — ему уже за сорок. И мне кажется, что он сам решит, где ему лучше приходить в себя.

На лице Джима появилось сомнение.

— Не знаю. Я видел мужчин, которые выходили из подобных ситуаций, и после того, как их первоначальное воодушевление и эмоциональный подъем спадали, они погружались буквально в летаргический сон. Возможно, Уилл не сможет в течение какого-то времени принимать никаких решений.

Джим Харпер не взял Бренвен и Эллен с собой встречать самолет Уилла; его прибытие нужно было организовать настолько тихо, насколько это было возможно. Две женщины оставили попытки поговорить друг с другом и принялись просто ожидать. Эллен просматривала журналы, а Бренвен погрузилась в полумедитативное состояние, чтобы справиться со своей тревогой.

Наконец этот момент наступил. Они, конечно, узнали бы его, несмотря на то, что он был почти истощен. Но испытания, через которые прошел Уилл, изменили его настолько, что это стало для них почти ударом. Его небрежная осанка превратилась в сильную сутулость. Взгляд приобрел слегка остекленевшее, повернутое внутрь выражение, как будто бы он увидел слишком много того, чего было бы лучше никогда не видеть. Его глаза сверкнули, когда он заметил Бренвен, как свеча со слишком коротким фитилем, которая пытается удержать пламя, но никак не может сделать этого.

— Бренвен, — сказал он. — Ты и правда здесь.

— Да, Уилл, я правда здесь, — подтвердила она и продолжала говорить то, что собиралась сказать ему уже давно. — С этого момента я всегда буду рядом с тобой, пока ты сам будешь этого хотеть.

Они стояли рядом, наполняя глаза друг другом. Джим и Эллен тактично отошли в глубину комнаты.

Уилл улыбнулся тенью прежней робкой и нежной улыбки и слегка наклонил голову к плечу. У Бренвен все перевернулось внутри, и она подошла к нему. Она сделала один неуверенный шаг, а затем, когда он протянул к ней руки, бросилась вперед и обвила руками его слишком худое тело. Она спрятала голову у него на груди, и ее всю пронизало теплом, когда она услышала успокаивающее биение его сердца. Он прижал ее к себе, поначалу неловко, а потом его руки начали гладить ее, как будто бы он заново приучал себя к контурам ее тела.

— Ты и правда здесь, — снова сказал он. — Бренвен… — Его голос пресекся.

Бренвен подняла к нему свое лицо, залитое слезами.

— Уилл, о, Уилл!

— Не плачь, — прошептал он. Огонь снова сверкнул в его глазах и остался в них.

Вспыхнуло пламя. Он наклонил свою голову к ней, когда она потянулась к нему. С мучительной нерешительностью его губы искали ее — вкус, прикосновение, ощущение ее, такое нежное, такое знакомое. Он еще раз прикоснулся к ней губами, переступил с ноги на ногу, чтобы целиком прижать ее тело к себе, и медленно, уверенно, любовно поцеловал ее.

Бренвен поцеловала его в ответ, выплеснув в этом поцелуе все желание, заполнившее ее душу, отдавая ему всю себя, втягивая его в себя. Время не имело значения; весь ее мир вращался вокруг этого воссоединяющего поцелуя.

Эллен и Джим Харперы, которые не совсем были уверены, чего им ожидать, увидели, что их присутствие здесь не требуется. Взявшись за руки, по взаимному молчаливому соглашению, они вышли из комнаты.

Бренвен и Уилл долго не разговаривали; их сердца были слишком полны для того, чтобы произносить какие-то слова. В конце концов они направились к одному из двух диванов, которые стояли сбоку от камина, и, переплетя руки, сели рядом, вместе переживая случившееся чудо.

Наконец Уилл заговорил почти так же, как тот, прежний, скромный молодой человек:

— Ты знаешь, как в этих мелодрамах какой-нибудь парень попадает в тюрьму или теряется в пустыне или что-нибудь в этом роде, а потом говорит девушке: «Мне помогла выжить только мысль о тебе»? Или говорит: «Я все время вспоминал твое лицо, и только это спасло меня от безумия»? Ну, именно это и произошло, Бренвен. Я знал, что я должен остаться в живых, чтобы увидеть тебя еще раз.

Слезы снова чуть было не полились из глаз Бренвен, но она, заморгав, затолкала их назад. Она пробормотала:

— Я всегда была уверена в том, что ты жив. Я продолжала надеяться, что ты каким-то образом доберешься сюда. Сюда, ко мне. — Она слегка отодвинулась, чтобы посмотреть в его дорогое лицо. — Ты хочешь поговорить об этом? Или, может быть, лучше пока не касаться этого ужаса. Я не против. Мне достаточно того, что ты здесь и что ты жив и здоров.

Уилл задал ей свой встречный вопрос:

— Я правильно услышал то, что ты сказала раньше? Ты правда сказала, что ты будешь со мной столько, сколько я захочу, или это мне снова приснилось?

— Тебе это не приснилось. У меня было много, очень много времени подумать, оглянуться назад через все эти годы и тем самым знаменитым задним умом понять те ошибки, которые я допустила. Я пообещала себе, что, если я смогу получить еще один шанс, я останусь с тобой до тех пор, пока ты этого сам будешь хотеть.

Длинными, тонкими, слегка дрожащими пальцами Уилл провел по ее лицу от середины лба к виску, к изящному изгибу уха и подбородку. Затем он нерешительно сказал:

— Я не мог поверить в то, что у тебя никого не было все эти годы. Муж Эллен сказал мне, что ты уехала в Сан-Франциско. Я боялся спросить, не уехала ли ты туда, чтобы выйти там замуж. Я не слышал большей части из того, что он сказал после этого — я продолжал думать, что ты, должно быть, встретила кого-нибудь там, и представлял, как вы встретились. Или ты влюбилась в кого-то здесь, и его перевели, и ты поехала за ним…

— Нет. — Бренвен поймала руку Уилла и продела свои пальцы сквозь его. — Это работа. Очень хорошая работа, и ничего больше. Я не знала ни души, когда приехала туда, и с тех пор я держусь особняком. Я нашла место, которое мне очень нравится, на побережье к северу от Сан-Франциско и сняла там домик. Я езжу туда одна, так часто, как только мне представляется подобная возможность. Это чудесное место — оно тебе очень понравится.

— Там прохладно? Мне кажется, я слышал, что в той части страны большую часть года прохладно.

— Да, там почти всегда прохладно и редко бывает по-настоящему холодно. И постоянно туман, который приносит прохладу и освежает кожу.

— Это звучит просто божественно. Там, где я был, я иногда думал, что больше никогда не почувствую свежий ветер и, если все-таки выберусь оттуда, до конца своей жизни не отойду больше чем на шаг от кондиционера.

Бренвен наслаждалась, слушая шутливый тон Уилла. Она предпочитала вспоминать его именно таким, с легким характером, всегда готовым посмеяться над самим собой, а не напряженным, обвиняющим себя во всем человеком, который провел трудную ночь у нее в квартире перед тем, как вернуться в Иран. Она сжала его руку и подождала, что еще он скажет.

— Я отрастил бороду и носил тюрбан, как сикх, потому что сикхи высокие. Знаешь, чтобы изменить свою внешность. Больше никогда не буду носить бороду. — Он поднял их переплетенные пальцы к губам и поцеловал ее костяшки. — Давай я расскажу тебе обо всем остальном, когда мы все будем вместе. Эллен и… э-э…

— Джим.

— Спасибо. Эллен и Джим — трудно поверить в то, что Эллен вышла замуж, правда? Она вышла замуж, а не ты. Мне трудно поверить во многое. В любом случае Эллен и Джим тоже захотят послушать, а я не хочу вспоминать об этом слишком часто. Бренвен, ты знаешь о… о…

— Твоей жене и сыне? Да, Уилл, знаю. Мне очень жаль.

— И мне тоже, — прошептал он. Уилл отобрал у нее свою руку и несколько ошеломленный встал. — Мне кажется, я бы наверное… э-э… отдохнул немного. Э-э… перед обедом. Я даже не уверен в том, который сейчас час. Я продал свои часы миллион лет назад.

— Пойдем. — Бренвен встала рядом с ним, взяла его за руку и стала успокаивать его. — Мы купим тебе завтра новые часы. Я поеду с тобой в магазин или Джим, если ты хочешь. А сейчас пойдем наверх, и я покажу тебе твою комнату. У тебя масса времени, чтобы поспать перед обедом.

— Я не могу поверить в то, что я здесь, — сказал Уилл, покачивая головой, когда они поднимались по лестнице.

После обеда они вчетвером сидели в маленькой гостиной, в комнате, которой Эллен редко пользовалась до того, как вышла замуж за Джима. Сейчас это было его царство, мужественное, заполненное кожей, книгами и фотографиями, более уютное место, чем большая гостиная с ее огромными стеклянными панелями. Джим начал было разжигать огонь в маленьком камине, но Уилл остановил его.

— Вы не будете возражать, если мы посидим без огня? Я знаю, уже… что сейчас, октябрь? Но я… э-э…

— Он предпочитает холод, — вмешалась Бренвен. — Ему очень долго было слишком жарко. И да, сейчас октябрь.

— Да, мне было слишком жарко, — согласился Уилл. — Как ты узнала об этом?

— Ты сказал мне об этом сегодня днем перед тем, как лег спать.

— О да. — Уилл потер рукой лоб и провел ею вверх, к сверкающей на затылке лысине.

Он казался не таким, каким был сразу после своего прибытия. В течение всего обеда он выражался немного неясно, часто забывая слова, а в его глазах снова появилось это направленное внутрь выражение.

Он просто устал, — подумала Бренвен, — конечно, он устал.

Эллен, на которой было длинное мягкое платье из золотистого кашемира, свернулась рядом со своим мужем на кожаном диванчике. Бренвен в пурпурной шерстяной юбке и светло-зеленом пуловере обеспокоенно сидела в глубоком кожаном кресле. Уилл, который сидел точно в таком же кресле, снова потер рукой лоб и прокашлялся.

— Мне бы хотелось рассказать вам, что произошло, — начал он.

— Ты уверен,что ты действительно хочешь этого? — нейтральным голосом сказал Джим. — Тебе придется повторять свою историю снова и снова в течение нескольких следующих дней. Нам не хотелось бы оказывать на тебя давление. Мы хотели бы, чтобы ты считал этот дом местом, где можешь просто отдохнуть.

— Я хочу, чтобы Бренвен узнала об этом, — сказал Уилл, глядя прямо на нее, — и я подумал, что я просто… э-э… расскажу вам троим одновременно.

Эллен и Джим оба наклонили голову, чтобы показать, что они понимают его чувства, и Уилл начал свой рассказ.

— Мы не получили предупреждения, на которое я надеялся, перед восстанием. Я в течение нескольких недель пытался убедить Алету уехать из Тегерана вместе со мной и взять с собой Пола, но она не хотела сдвинуться с места. Я был расстроен этим и разнервничался, но продолжал тем не менее осуществлять свои планы, будучи уверен, что вовсе не опережаю события. В то утро все, казалось, произошло в один момент. Шум, крики, люди ворвались в дом и стали бегать по всем комнатам. У них были ружья, винтовки. Они застрелили Алету и Пола и некоторых слуг, которые пытались помешать им. Их застрелили прямо в спальне. Я находился в другой части дома, готовя деньги, паспорта и тому подобное. Я не знаю, почему они не прибежали ко мне, но они этого не сделали. Одна из служанок, женщина, ворвалась ко мне и сказала, что моя жена и сын мертвы. Она все тащила меня за руку, повторяя, что я должен выбраться из дома до того, как они вернутся, и что она отведет меня туда, где нет опасности. Но я не мог уйти, не увидев свою жену и мальчика…

Рассказ Уилла прервался, а его пальцы впились в ручку кресла. Его лицо было изможденным, но на нем не было никаких эмоций. В течение всего этого рассказа голос тоже оставался равнодушным.

— Они были такими… такими мертвыми! Я не знал, что делать. Совсем потерял соображение. До этого я был вполне собранным и беспокоился только, хватит ли нам денег, чтобы выбраться из страны, а после того, как я увидел их лежащими там, все как будто выключилось.

— У тебя был шок, — сказал Джим.

— Наверное. Как бы то ни было, женщина, имя которой я вспомнить не могу, взяла меня за руку и вывела из дома. Я думаю, что она накинула на меня что-то, какой-то плащ или накидку, но я не уверен в этом. Она держала меня за руку, и мы просто шли и шли сквозь все эти крики и убийства. Я до сих пор не могу понять, почему меня не убили.

— Если бы они поймали тебя, они использовали бы тебя в качестве заложника, — сказал Джим.

— Может быть. Я помню, как мы шли по улицам, а потом не помню абсолютно ничего, как будто бы потерял сознание или что-то в этом роде. Через пару дней я пришел в себя и понял, что нахожусь в доме у этой женщины, в крохотной комнатке без окон, в которой было жарко, как в печи, и что эта женщина, наверное, спасла мне жизнь. Я попытался открыть дверь, но она была заперта, и тогда я подумал, что они держат меня здесь как пленника — не заложника, это мне не приходило в голову, а именно пленника. Мне было все равно. Она приносила мне еду и воду, а кто-то из мужчин семьи выводил меня иногда, чтобы помыться в ванной. Они разговаривали со мной на фарси — я понимаю этот язык, но я не слушал и не разговаривал с ними. Видимо, я ел то, что мне приносили, но я не помню. Большую часть времени я спал.

Через некоторое время они стали оставлять дверь открытой на ночь. У них в доме был маленький внутренний дворик, и я думаю, что свежий воздух оживил меня. И кроме того, ночью было прохладнее. Я выползал во дворик и смотрел там на звезды. Наконец, через несколько дней или может быть недель, я понял, что они прячут меня. Они не могли меня держать в качестве пленника, потому что не забрали у меня ничего — даже денег, которые я хранил в специальном поясе, сняв его, когда она дала мне такую штуку, которую носят там местные жители, знаете, такая просторная, как платье — я носил ее, потому что в ней было прохладнее, чем в моей одежде. Я бросил пояс с деньгами в угол, и он все еще лежал там, и деньги были в нем, и рубин и два бриллианта, которые я зашил туда на самый крайний случай. Мне стало лучше после этого, после того, как я понял, что не являюсь для них пленником. Я стал больше есть, попросил что-нибудь почитать, и женщина принесла мне журналы. Но я все еще не разговаривал — я почему-то не мог разговаривать.

— Конечно, не мог! — сочувственно воскликнула Эллен.

— Я очень рано потерял счет времени. — Уилл не услышал Эллен, он был поглощен своим рассказом. — У меня были часы, я продал их гораздо позже, и на часах были дни и числа и все такое. Но я просто не смотрел на них, просто не хотел ничего знать. Поэтому у меня ни малейшего представления, как долго я пробыл в том доме. Однажды вечером эта женщина пришла с мужчиной, который был, как она сказала, ее двоюродным братом. Он дал мне еще одежду, местную одежду и бурнус на голову и сказал, что мне нужно уйти вместе с ним из города в село, где я буду находиться в большей безопасности.

— После этого, куда бы я ни пошел, везде было почти одно и то же. Я сидел в деревне, выходил только по ночам, а когда задерживался в деревне слишком долго, то предлагал деньги, чтобы меня переправили в другую. Я боялся долго находиться в одном месте. Через какое-то время ко мне вернулось достаточно здравого смысла, чтобы понять, что я не знаю, где нахожусь, и я заплатил одному мальчишке, чтобы он достал мне карту. Эти мальчишки — это было самое лучшее, они всегда могли достать тебе все: еду, нож, что угодно. Как бы то ни было, карта преподнесла мне крайне неприятный сюрприз. Оказалось, что я двигался в направлении афганской границы, где, как я понял, делать мне было совершенно нечего.

Я стал более активным, стал больше рисковать, выходить в дневное время, купил подходящую одежду и ткань для тюрбана, так чтобы я мог одеваться как сикх. У меня уже отросла борода, а сикхи довольно высокие — это был лучший для меня способ изменить свою внешность. Я мог свободно ходить там при условии, что держал рот закрытым. Я начал пробираться обратно к Персидскому заливу, ориентируясь по своей карте. Очень часто я не мог найти на этой карте названий сел, в которых я останавливался, но продолжал идти. Я никогда не видел ни одного американца, не слышал ни слова по-английски. Когда я уставал или боялся, то выбирал село и прятался там какое-то время. У меня кончились деньги, и я продал часы, а потом и бриллианты, причем гораздо дешевле, чем они стоили. Я знал, что это опасно, потому что продажа бриллиантов может привлечь ко мне внимание, но мне повезло. Все обошлось.

Наконец я вышел к селению в нескольких милях от залива. Я собирался использовать рубин в качестве платы за то, чтобы меня переправили через залив на одну из нефтяных платформ, на которых работают американцы, но мне не пришлось этого делать. Вы знаете все остальное. Было очень радостно узнать, что меня разыскивают. Я знаю, правда, что очень многие люди были добры ко мне и помогли мне в пути, но я не чувствовал тогда никакого добра.

— А что же ты чувствовал, — спросила Бренвен, — когда ты так долго перебирался из одного места в другое?

— Жару. Усталость. Разочарование. Я просто продолжал идти, потому, что мне хотелось выжить. — Уилл смотрел прямо ей в глаза. Ничуть не стыдясь присутствовавших здесь Эллен и Джима, и, на этот раз не шутя, он сказал: — Я думал о тебе, Бренвен. Я хотел выжить, чтобы снова увидеть тебя.

— И ты выжил! — воскликнула Эллен, спрыгнув с кушетки и в вихре золотистого кашемира подбежав к Уиллу, чтобы обнять его. — Мы так гордимся тобой!

— Я более чем горжусь, я потрясен, — заявил Джим, сидя на диванчике. — Я не знаю, как тебе это удалось, но ты проделал все просто отлично — остался в живых и предпринял все, что надо было, чтобы выбраться оттуда. Предлагаю нам всем выпить за это, а? Я положил раньше шампанское на лед. У меня было такое ощущение, что оно нам понадобится.

— Отличная идея. — Эллен сделала движение, чтобы спрыгнуть с ручки кресла Уилла, где она примостилась, но Джим остановил ее.

— Оставайся здесь и составляй Уиллу компанию, дорогая. А Бренвен мне поможет, я уверен.

— Да, конечно, — согласилась Бренвен, но она была озадачена. Зачем взрослому мужчине помощь, если ему нужно справиться только с бутылкой шампанского и четырьмя бокалами? Она пошла за Джимом на кухню, где обнаружила, что все находится там же, где и раньше. Без всяких проблем она отыскала четыре бокала в форме тюльпана и небольшой серебряный поднос.

— Мне бы хотелось сказать тебе кое-что о твоем храбром друге, — сказал Джим, открывая бутылку с шампанским. — И я надеюсь, что ты не обидишься на меня.

— А почему я должна обидеться?

— Я заметил во время обеда, и когда мы сидели в маленькой гостиной, когда я пытался зажечь камин… Черт, говорить об этом нелегко, но это необходимо. Ты слишком защищаешь его, Бренвен. Слишком сильно оберегаешь и хлопочешь. Ты не заметила, что, когда он начинает подыскивать слова, ты заканчиваешь за него его предложения?

— Я знаю, о чем он думает, — защищаясь, сказала она, — и я хочу ему помочь.

— Это ошибка, поверь мне. Я видел мужчин, да и женщин, которые не испытали и десятой доли того, что выпало Уиллу Трейси, и во всех этих случаях есть что-то общее. Когда он наконец полностью понимает, что все кончилось, что он дома, в безопасности, человек буквально распадается на части, разваливается. Черт, он уже так близок к этому состоянию, он, как кусок ткани, начинает распускаться по краям. Ты сейчас не совсем реальна для него, потому что он идеализировал тебя. Все, что ты делаешь или говоришь, приобретает сейчас для Уилла преувеличенное значение, и это будет продолжаться до тех пор, пока он не придет в себя окончательно. Он очень сильный человек, Бренвен. Может быть, как он сам сказал, ему повезло. Но в основном, он выжил и выбрался оттуда за счет силы своего характера. Эллен много рассказывала мне об Уилле Трейси-младшем и о тебе тоже. Сейчас, после того как я познакомился с ним, я подозреваю, что люди помогали ему потому, что в нем есть какая-то внутренняя доброта, а люди откликаются на это. Даже я откликаюсь, закоренелый фэбээровец!

Бренвен улыбнулась.

— Да, Уилл — хороший человек. И, хотя это и может показаться странным, все, через что ему пришлось пройти, только укрепляет и подтверждает мою веру в его силу. Я не была так уверена в ней — я думала, когда он был здесь зимой перед тем, как весь этот ад вырвался на свободу, что этот брак и годы работы в Госдепартаменте сломили его. Тогда он был совсем не похож на себя.

— Он был здесь?

— Да, очень недолго. Он держал это в тайне, потому что готовил план, чтобы уехать оттуда вместе со своей семьей, но его планам не суждено было сбыться. Я видела его всего лишь одну ночь.

— Хмм. Ну, я закончу то, что начал говорить. А то они начнут удивляться, почему мы так долго задержались на кухне. Уилл скоро сломается, и это только естественно. И если ты будешь обращаться с ним как с ребенком или эмоциональным инвалидом, он поверит в то, что он таковым и является. Он даже может прийти к выводу, что он недостаточно мужчина для той богини, которой сделал тебя, и это сможет разрушить ваши взаимоотношения. Когда он распадется, так сказать, на части, дай ему самому собрать себя. Или пусть Эллен помогает ему, от нее он вполне сможет принять эту помощь. Но ты — это совсем другое дело. Дай ему простор. Если он отдалится от тебя, дай ему уйти на какое-то время. Он вернется, когда снова станет самим собой.

— Не помогать ему? — в глазах у Бренвен было ясно видно сомнение. — Ты уверен, что это правильно?

— Уверен. А теперь, пойдем назад. Мы выпьем за воссоединение двух влюбленных. Я ведь не сказал, чтобы ты не любила его, знаешь!

В течение следующих двух дней Бренвен мало видела Уилла, и, судя по тому, что видела, она вынуждена была признаться самой себе, что Джим Харпер был прав. Он явно абстрагировался от окружающего. Джим отправлялся с ним на собеседования и привозил обратно домой. Он же ездил с ним в психиатрический центр для бесед с психиатрами. Эллен сопровождала Уилла, чтобы купить одежду и другие необходимые ему вещи, и она рассказывала потом Бренвен, что это было как будто бы она одевала ребенка. Бренвен, как и собиралась, нанесла визиты Бичерам, Ксавье и жителям № 622, а также своим бывшим коллегам на телестанции, но сердцем она была не с ними. Ей хотелось одного — находиться рядом с Уиллом.

На третий день Уиллу не надо было никуда ехать: люди из Вашингтона закончили беседы с ним. Он бродил по дому Эллен в своей новой одежде — голубом свитере и серых слаксах — и выглядел бледным, красивым и потерянным. Бренвен чувствовала, что с нее хватит. Она нашла Уилла внизу, сидящим у камина, в котором не горел огонь, и бессмысленно глядящим в него.

Уилл медленно поднял голову и так же медленно улыбнулся.

— Привет.

— Привет. У тебя есть планы на сегодня?

— Нет, не думаю. Не совсем. Мне кажется, я должен уже позвонить отцу, но мне что-то не хочется пока этого делать.

— Я собираюсь кое-куда съездить и не отказалась бы от компании. Хочешь поехать со мной?

— Ну, может быть. А куда ты едешь?

— Повидать кое-кого, кто очень напоминает тебя. Давай, поехали со мной.

Бренвен по мосту переехала через Потомак и припарковалась на другой стороне. Погода была хорошей, в прохладном воздухе ощущалась надвигающаяся осень. Уилл послушно шел рядом с ней. Уголком глаз она заметила, что по мере того, как они шли, интерес Уилла к окружающему усиливался. Он вдыхал воздух полной грудью, и его плечи расправились. «Все правильно, — подумала она, — это не было ошибкой». Она быстро взяла его за руку, а другой рукой показала на то место, куда они направлялись, место, которое сверкало своей белизной в лучах утреннего солнца.

— Вон, — сказала она, — вон туда мы и идем.

— Мемориал Джефферсона?

— Именно! Я подумала, что стоит нанести визит мистеру Джефферсону.

Уилл на самом деле улыбнулся — ему было приятно. И от этого Бренвен тоже стало приятно.

Они стояли перед высокой статуей. Уилл сказал, оглянувшись по сторонам и подняв взгляд на куполообразный потолок:

— Когда-то ты сняла здесь очень хороший телерепортаж.

— Ты помнишь.

Он положил ей руку на плечи.

— Конечно. Я помню все, что связано с тобой.

Бренвен подняла голову и посмотрела на Уилла, а затем еще выше, на Джефферсона.

— Я всегда думала, что он похож на тебя. Тебе не кажется?

Уилл посмотрел вверх, прищурился и затем хмыкнул.

— Кажется, — сказал он, — только у него больше волос, чем у меня. — И потом он поцеловал ее.

Бренвен вернула ему поцелуй со всей той отчаянной жаждой, которую она испытывала в последние три дня. Она обняла его руками за шею и приникла к нему.

Едва отняв от нее свои губы, Уилл прошептал:

— Сделай это еще раз!

Бренвен снова поцеловала его, с еще более отчаянной страстью. Уилл нежно обнимал ее, а его руки с длинными пальцами, лежавшие на ее талии и между лопатками, трепетали… Эти поцелуи разбудили его, все его тело дрожало. Наконец он тихо сказал:

— Ты даже не представляешь себе, что я сейчас испытываю. Нечто давно позабытое. — Он выпустил ее из своих объятий, так чтобы посмотреть ей в лицо. Его же лицо светилось от изумления. — Ты хочешь меня, вот что я почувствовал в твоем поцелуе. Ты хочешь меня, правда, Бренвен?

Ее глаза потемнели от силы этого желания.

— Да, хочу. Ты даже не представляешь, как сильно.

— А-ах, — выдохнул Уилл, закрывая глаза. С этим выдохом напряженные морщины на его лице разгладились. — Я боялся. Когда я увидел, что ты все время занята, и что со мной постоянно ездят Джим или Эллен, я подумал, что ты просто пожалела меня в тот первый день. Что, как только ты присмотрелась ко мне и услышала всю мою историю, ты почувствовала… отвращение.

— О нет! Я давала тебе простор. Мне сказали, что я должна дать тебе возможность самому… — Бренвен замолчала, увидев, что по ступенькам мемориала поднимается группа туристов.

— Нам нужно поговорить, — быстро сказал Уилл, беря Бренвен за руку, — а здесь явно не то место. Давай прогуляемся по пирсу — на таком открытом месте, как там, мы, без сомнения, сможем поговорить так, чтобы нас никто не слышал.

Пока они гуляли, Бренвен вкратце изложила содержание советов, которые ей дал Джим, не сообщая при этом источник. Уилл слушал ее, кивая время от времени. Когда она закончила, он сказал:

— Психиатры говорили мне почти то же самое, о том, что я сломаюсь, буду неспособен принимать решения и тому подобное. Они испытали большое потрясение, когда я сказал им, что подал заявление об увольнении у себя на службе, в Госдепартаменте. Предполагалось, что я пальцем не смогу пошевелить, но я — напротив — проявил большую настойчивость. Я заставил принять это заявление. Это более или менее прочистило им мозги. Ты, конечно же, понимаешь, что в Вашингтоне сидит больше экспертов на квадратном дюйме площади, чем где-то еще в Западном полушарии — они принялись бы учить окружающих чистить зубы, если позволить им это.

Уилл замолчал и повернулся к Бренвен.

— Ты не знаешь, как я рад теперь, когда узнал, что ты уехала отсюда не из-за другого мужчины. Я не могу дождаться того момента, когда я сам выберусь отсюда.

— Правда?

— Да, — сказал Уилл, улыбаясь, — правда. Видишь ли, мне здесь все осточертело. Из-за того, что я не соответствовал ожиданиям экспертов, мне пришлось лишний раз встречаться и беседовать с ними. Особенно притом, что ты казалась такой отдалившейся.

— Так ты поэтому был таким тихим?

— Отчасти. В основном это было обычное привыкание к старым местам. Видишь ли, Бренвен, мне стоило большого труда поверить в то, что я уже дома; я был совершенно дезориентирован. Я постоянно думал: «А что, если у меня просто галлюцинации и мне все это только кажется, а когда я приду в себя, выяснится, что я все еще в Иране?» Прошлой ночью я впервые лег спать и не подумал об этом: «Я проснусь утром и окажусь вовсе не в доме Эллен, это все окажется всего лишь сном».

— Ты веришь в это сейчас?

— Абсолютно. — Его улыбка стала еще шире. — Смешно, но окончательно я поверил в то, что нахожусь здесь, вчера, когда собеседования закончились, и эти толстые задницы в Госдепартаменте не хотели принимать мое заявление. Беготня, которую они устроили, была так типична: «Добро пожаловать назад, в объятия родной бюрократии, дружок!» И я совершенно не чувствовал себя сбитым с толку, когда проснулся сегодня утром. И я не думаю, что сломаюсь, во всяком случае, не больше чем уже сломался. Я просто хочу продолжать свою жизнь. Именно об этом я думал, когда ты спустилась сегодня утром. Ты пришла как раз в нужный момент, Бренвен.

— Я так рада! Ты действительно выглядишь намного лучше. Ну, менее отключенным. Сбитым с толку. Мне не нужно больше оставлять тебя в покое?

— Умоляю тебя, не делай этого, если, конечно, у тебя не будет веской причины, чтобы куда-нибудь уйти! Давай присядем на одной из этих скамеек и немного отдохнем прежде, чем отправиться обратно. Я совсем забыл, что не все привыкли столько ходить, как я.

— Нет, я очень много хожу. Давай пойдем назад, к машине. Мы можем поехать куда-нибудь. Или можем посидеть здесь и закончить наш разговор, а потом пойти в Смитсоновский Центр и побродить там, и поесть тоже там.

— Да, отличная мысль! Я не был в Смитсоновском Центре целую вечность! Мы могли бы посмотреть на динозавров, как я всегда делал, когда был ребенком.

Бренвен рассмеялась. Уилл огромными скачками возвращался сегодня утром к ней. Она помнила о его любви к Смитсоновскому Центру еще с тех времен, когда только начинала свою жизнь в Вашингштоне, и он познакомил ее с этим огромным хранилищем знаний. Ее сердце наполнилось радостью.

— Если ты согласен, что динозавры могут несколько минут подождать, то я хотела бы поговорить с тобой кое о чем. Особенно с учетом того, что раньше ты говорил, что тебе нужно позвонить отцу.

— Я не думаю, что эти толстые ребята способны от нас убежать. Они явно смогут подождать. — Уилл подвел Бренвен к скамейке, и они сели на нее. — Говори, я весь внимание.

Она не знала, с чего ей начать. Она чувствовала, как по ее телу пробегает дрожь ожидания, и была счастлива просто от того, что сидела рядом с ним на скамейке, и от этого счастья почти потеряла дар речи. Бренвен посмотрела в его теплые светло-карие глаза, и у нее перехватило дыхание, а сердце в груди подпрыгнуло. Она протянула к нему руку и прикоснулась к щеке, а затем обвела кончиком пальца его губы. Уилл простонал.

— Ты не знаешь, что ты делаешь со мной, когда так прикасаешься ко мне! Ты знаешь, о чем мне это напоминает? О тех первых годах нашей дружбы, когда мы ходили повсюду, и я просто сгорал от желания, но ничего не смог сделать — мы никогда не оставались наедине друг с другом.

— Я думала почти о том же, только сейчас все гораздо лучше. Это просто чудо, величайший из возможных даров. Нам предоставлен еще один шанс, Уилл. Это как раз то, о чем я хочу с тобой поговорить. Может быть, я слишком рано спрашиваю тебя, не поедешь ли ты вместе со мной в Сан-Франциско? Нам не обязательно… э-э… жить вместе, если ты этого не хочешь. Я не знаю, насколько близким ты хочешь быть мне, и я пойму, если ты еще не готов к этому. У меня в квартире две спальни, поэтому ты можешь пожить у меня, пока не найдешь собственную квартиру. Я просто подумала, так как ты сам сказал, что не хочешь оставаться в Вашингтоне…

— Бренвен… — Он взял ее за обе руки и торжественно сказал: — Я хочу быть настолько близким тебе, насколько ты сама мне позволишь. Я люблю тебя, я никогда никого, кроме тебя, не любил.

На несколько секунд между ними повисла тишина, а потом Бренвен сказала:

— Я тоже люблю тебя, Уилл. И для меня тоже не существовало никого.

Уилл поднес ее руки к своим губам и поцеловал их по очереди.

— Я должен сказать тебе что-то важное. Смерть моей жены и пасынка была ужасной, но теперь это все в прошлом. Мой брак, так же как и твой, остался в прошлом. В течение всех тех месяцев, когда я бродил по Ирану от селения к селению, со мной произошло и кое-что хорошее: я преодолел свой комплекс вины. Я больше не чувствую себя потерпевшим поражение. Ты, должно быть, помнишь, каким я был, когда провел с тобой ту ночь — сейчас я даже не стыжусь этого, а мне очень долго потом было стыдно за себя. Мне кажется, что горячее персидское солнце выжгло из меня чувство вины и стыда. Я чувствую, что пришел к тебе чистым, Бренвен.

Лицо Бренвен светилось от счастья.

— Значит, ты поедешь туда вместе со мной?

— Да. Я могу искать работу в Сан-Франциско точно так же, как в любом другом месте. Но мне надо встретиться с моим отцом. Как скоро тебе нужно возвращаться?

— Я не указала точной даты возвращения. Мне кажется, я могу остаться здесь еще на недельку. Этого хватит?

— Да, хватит. Я позвоню отцу сегодня. Мы могли бы поехать к нему, но мне будет легче, если я приглашу его сюда, как предложила Эллен. Он захочет, чтобы я отправился с ним в Кентукки и жил там, пока он сам не решит, что со мной все в порядке, но я не хочу этого. Я пытался придумать какую-то отговорку, а ты уже решила для меня эту проблему! Отец будет меньше шуметь по поводу того, что я еду в Сан-Франциско вместо Кентукки, если объяснение произойдет здесь. Интересно, понравится ли тебе сенатор?

— Наверное, нам было бы лучше задуматься, понравлюсь ли ему я.

— Он будет без ума от тебя, как только увидит твое прекрасное лицо. Я, кажется, не говорил тебе, что ты во всем так же прекрасна.

— А ты, Уилл Трейси, даже еще лучше, чем я тебя запомнила. А как только ты наберешь немного веса, то будешь просто великолепен. Давай пойдем к динозаврам, чтобы мы могли потом пойти поесть, и ты начал набирать вес.

Смеясь, держа друг друга за руки, они пересекли улицу и подошли к Смитсоновскому Центру. Поднимаясь по ступенькам, Уилл обнял Бренвен за талию и, склонившись к ее уху, прошептал:

— Я люблю тебя.

Глава 3

Эллен Кэрью Харпер сидела в своей викторианской ночной сорочке, отделанной кружевами и лентами, перед зеркалом и с необходимой для этого силой расчесывала свои кудри. Она остановилась, держа щетку в руке, когда ее муж вышел из ванной в полотенце, обернутом вокруг бедер.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросила она.

— Нет, — сказал он и весело посмотрел на свою жену, — но я не сомневаюсь, что ты сейчас расскажешь мне об этом.

— Можешь быть уверен. Я думаю, что сегодня что-то произошло между Бренвен и Уиллом. Я думаю, что они о чем-то договорились и просто пока не сказали нам об этом.

— Почему ты так думаешь? — Джим снял с себя полотенце и, нисколько не стесняясь своей наготы, начал вытирать волосы.

— Потому что с того самого момента, как они вернулись со своей утренней прогулки — что, кстати, произошло никак не раньше четырех часов дня — они смотрят друг на друга так, как обычно люди смотрят, когда им с большим трудом удается держать свои руки подальше друг от друга.

— Я знаю, что это такое, — сказал Джим, роняя полотенце на пол и направляясь к Эллен. — Мне с огромным трудом удавалось держать свои руки подальше от тебя с того самого момента, как только я тебя увидел впервые!

— Глупый. — Эллен поцеловала и погладила его по щеке, а затем легонько оттолкнула от себя. — Ты такой нетерпеливый, грубиян! Неужели ты не понимаешь, что происходит между ними? Ты думаешь, это хорошо? Я помню то, что ты говорил о состоянии Уилла, и, по правде говоря, мне бы не хотелось, чтобы хоть один из них пострадал.

Джим, который всегда спал раздетым и наслаждался тем, что снимал со своей жены наряды, на надевании которых она ежевечерне настаивала, повернулся к ней спиной и направился к кровати. Он знал, что она скоро последует за ним.

— Да, дорогая, я видел то же, что и ты. За последние двадцать четыре часа в Уилле Трейси произошли значительные изменения. Сохранятся эти изменения или нет, я не знаю. Он необыкновенный человек: то, что ему пришлось перенести, не ослабило его, а скорее укрепило. И потом мы должны помнить о том, что, судя по тому, что ты мне сама говорила, Уилл и Бренвен очень давно любят друг друга. Я думаю, что любовь всегда права, и если ты придешь сюда, то я с радостью продемонстрирую тебе это.

В другом крыле большого дома Бренвен думала о том, что лучше бы она привезла с собой что-нибудь более сексуальное для сна, чем длинные трикотажные рубашки, к которым она привыкла за долгие годы одиноких ночей. Жаль, что ни предвидение, ни оптимизм не подсказали ей купить симпатичную ночную сорочку. Она вздохнула и натянула на себя розовую рубашку, которая доставала ей до бедер, затем вынула булавки из прически и, тряхнув головой, распустила волосы. Она не обрезала волосы почти столько же лет, сколько не покупала себе настоящих ночных сорочек. Они были почти такими же длинными, как и надетая на ней рубашка. Бренвен взяла свою щетку с комода, села на кровать и принялась рассеянно расчесывать волосы.

«Возможно, я неверно прочитала сигналы, — подумала она. — Может быть, Уилл не придет ко мне сегодня». Если он не придет, нужно ли ей пойти к нему? Нет, по крайней мере не сегодня. Может быть, завтра, после того, как купит себе новую ночную сорочку, что-нибудь действительно прекрасное, с лентами и кружевами…

Раздался тихий стук в дверь. Бренвен подумала, что это могла бы быть Эллен, но, пока она об этом думала, дверь открылась, и Уилл проскользнул в комнату.

— Привет, — сказал он. Он выглядел слегка неуверенным в себе и был полностью одет во всю свою новую одежду: бежевую шелковую пижаму, золотисто-коричневый велюровый халат, который почти подходил по цвету к его глазам, и светло-коричневые кожаные шлепанцы.

— Можно войти?

— Входи. Я надеялась, что ты придешь. — Сейчас, когда он уже был здесь, Бренвен абсолютно не волновало, что на ней надето. Она по-йоговски поджала ноги под себя и уронила свою щетку на кровать, тут же забыв о ней.

— Я принес для нас довольно необычную выпивку. — Уилл вынул из-за спины большую бутылку с минеральной водой. — Я, кажется, отвык от алкоголя — то шампанское, что мы пили в первый вечер, чуть не убило меня. Но если ты хочешь чего-нибудь покрепче, я принесу.

— Минеральная вода полезнее для здоровья. Я с удовольствием выпью немного.

— Хорошо. Э-э… у меня тут в карманах пара стаканов.

Сердце Бренвен гулко билось, когда она наблюдала за ним. Как у него получается быть одновременно таким сильным и бесхитростным, таким неуклюжим и грациозным? Она чувствовала, что будет узнавать Уилла заново и что во второй раз этот процесс будет бесконечно приятнее из-за той зрелости, которой они оба достигли. Точно так же, как каким-то образом, несмотря на облысевшую голову и ставшие более резкими черты лица, Уилл сейчас был гораздо более красивым мужчиной, чем десять, двенадцать, четырнадцать лет назад. Неужели она уже так давно знает и любит его? Да.

— Тост, — сказал Уилл, вручая ей стакан с водой. Его голос слегка дрогнул, когда он сказал: — За нас. За эту ночь, и пусть она станет первой из многих-многих ночей, которые мы проведем вместе.

— Замечательно, — сказала Бренвен. Она прикоснулась своим стаканом к его, и они выпили.

Уилл нервничал и ощущал такое сексуальное напряжение, как семнадцатилетний мальчишка. Он не был с женщиной уже почти два года. Он знал, что не сможет растянуть удовольствие, не сможет доставить удовлетворение Бренвен. Он сделал шаг назад, оглянулся, заметил стул, направился к нему и сел.

— Я дозвонился до отца, когда мы все разошлись спать.

— И? — Бренвен знала, что его отца не было дома, когда они пытались дозвониться до него днем.

— И он не был полностью удивлен. Его уведомили, что меня привезли в Вашингтон и что ему позвонят сразу же, как только эксперты разберутся со мной. Поначалу он продемонстрировал всю свою требовательную натуру, но потом сломался, и стало ясно, что он просто рад тому, что я остался жив. Он приедет. Но он не будет жить здесь. Он любит отели. Даже когда я жил в джорджтаунском доме, он всегда, приезжая, останавливался в своем любимом номере в «Мэйфлауэре». Он там и собирается остановиться. Он приедет на машине и будет здесь завтра. Я должен пообедать с ним в «Мэйфлауэре».

— Эллен будет разочарована, что он не приедет сюда. И я тоже, немного. Но я думаю, что будет лучше, если в первый раз вы встретитесь наедине.

— Я предпочел бы, чтобы вместе со мной была ты. Но я должен так много рассказать ему… я не хочу даже думать об этом. Я ненавижу саму мысль о том, что мне придется рассказывать все сначала, как раз в тот момент, когда я начал отодвигать все это в прошлое.

— Выбрось это из головы. Когда настанет время, сделаешь — и тут же забудешь.

Уилл с благодарностью посмотрел через комнату на Бренвен. Снова, так же как и утром, морщины тревоги и напряжения на его лице разгладились.

— Какие простые слова! Я так рад, что у меня есть ты! Я чувствую себя счастливейшим из мужчин — о Боже, какой штамп. Но это действительно так.

— Нам обоим повезло. Это как будто бы два раза влюбиться в одного и того же человека, и притом как раз в того, в кого надо. У многих ли есть такая возможность?

— Нет, не у многих, — хрипло сказал Уилл. Он подошел к кровати и поднял щетку. — Я всегда хотел расчесать твои волосы. Можно?

— Это тяжелый труд, — поддразнила его Бренвен. — Ты уверен, что справишься?

— О, думаю, что да.

Уилл сел рядом с ней, и она повернулась к нему спиной. Длинными, чувственными прикосновениями Уилл расчесывал ее густые шелковистые волосы. Проведя по ним щеткой, он затем приглаживал их другой рукой. Седая прядь имела другую структуру, была чуть грубее остальных волос. Его пальцы задержались на этой пряди…

— Это просто чудесно, — пробормотала Бренвен. — Не останавливайся.

Она вовсе не хотела провоцировать его, но другое, интимное значение этих самых слов всплыло в сознании Уилла. Желание разгоралось в нем все сильнее и сильнее. С каждым взмахом щетки его неуверенность в себе таяла. Каждое прикосновение щетки к ее волосам как бы превращалось в другое прикосновение.

Бренвен таяла изнутри. Она хотела его с такой силой, что с болью ощущала мучительную пустоту внутри, которую мог заполнить только Уилл. Она жаждала, чтобы он взял ее и заполнил эту пустоту, так чтобы она до краев была полна Уиллом.

Уилл отложил щетку в сторону и поднял руками ее тяжелые волосы, давая им проскользнуть у него между пальцами. Длина и тяжесть этих волос изумила его.

— Я люблю твои волосы, Бренвен, — сказал он.

Он придвинулся ближе к ней и зарылся лицом в эти пряди, пробираясь среди темных шелковистых волн, чтобы поцеловать нежную шею. Его ладони опустились вниз по ее тонким рукам до самых кончиков пальцев. Ее дыхание участилось. Он почувствовал ее желание, и это подтолкнуло его. Его руки поднялись вверх, чтобы сжать ее груди сквозь тонкую трикотажную рубашку, которая была на ней надета; сквозь мягкий материал он почувствовал, как затвердели ее соски. Она повернулась лицом к нему, ища его поцелуя. Он склонился над ней и прижал свой рот к ее ищущим губам.

Он не мог долго и нежно целовать ее. Он слишком сильно хотел ее, и, когда ее язык, как сладкий огонь, прикоснулся к его губам, он простонал, потерял контроль над собой и проглотил ее. Он обнял Бренвен, все еще прижимаясь к ней ртом, а его язык с многозначительным ритмом вонзался в нее все глубже и глубже. Их одежда казалась ему раздражающей преградой, которую он больше не мог выносить. Она поняла его, она была согласна с ним, ее пальцы сорвали с него халат, быстро расстегнули пижаму, а затем ее рот быстро оставил след из обжигающих поцелуев на его груди.

— Бренвен, Бренвен… — хрипло сказал он, откидываясь на кровать и давая ей возможность снять с него уже расстегнутую одежду. Везде, где ее пальцы прикасались к нему, его кожа просто горела; тонкие ручейки пламени пробегали по всему его телу. Он больше не мог терпеть. Он схватил ее за руки и повалил на кровать. Каким-то образом, раздевая его, она разделась и сама. Когда он увидел ее длинное белое тело, мерцающие груди, увенчанные изящными розовыми бутонами сосков, ему на глаза навернулись слезы.

— Ты так прекрасна, — прошептал он и наклонился над ней, чтобы прикоснуться губами к расцветающему соску.

Она резко выдохнула, когда он ртом прикоснулся к ее груди, нежными поглаживаниями языком заставил ее сосок затвердеть, а затем осторожно прижал его зубами и сильно втянул его в рот. Его руки двигались, одна под ней, а другая — над ней, и она могла лишь извиваться и стонать от его возбуждающих прикосновений. Она раздвинула ноги. Он наклонил голову к другой груди, чтобы поступить с ней так же, как он только что поступил с первой, и, когда он сделал это, одна его рука скользнула ей под ягодицы, а другая — медленно-медленно по влажному треугольнику между ногами. Она судорожно вздохнула, когда его пальцы раздвинули набухшие влажные складки и принялись гладить и ласкать это самое чувствительное место. Она умирала от желания.

— Уилл!

Потом он лег на нее сверху. В течение какого-то момента он нависал над ней, поддерживая свой вес на руках. Она никогда и ни у кого не видела столько страсти в лице, столько любви в глазах, сколько увидела сейчас у Уилла. Она открыла рот, чтобы еще раз произнести его имя, но в него тут же вонзился его язык, и в тот же момент он и сам вошел в нее. Он полностью наполнил ее, заполнил эту мучительную пустоту внутри. Затем слегка отстранился и снова вонзился в нее, еще сильнее и глубже. Снова и снова. Бренвен кричала от радости. Она охватила его ногами и с радостью встречала каждый его конвульсивный толчок. Это было не нежное, спокойное совокупление. Это было страстное, животное празднование нового обретения когда-то потерянной любви. Взрыв первобытного блаженства.

Тяжело дыша, чувствуя себя обессилевшими, но сияя от счастья, Бренвен и Уилл оба тут же уснули в объятиях друг друга. Это был глубокий сон, которого они оба заслуживали.

Бренвен осторожно спустилась по почти незаметной тропинке с вершины утеса к месту, которое она недавно обнаружила — полукруглому углублению в скале, в котором можно было расположиться так удобно, как будто бы оно было специально сделано для нее. Там она могла сидеть и смотреть вдаль на вечно движущийся Тихий океан, тогда как вокруг нее, с шепотом и стоном пробираясь по невидимым туннелям в скалах, вели свой вечный разговор морские волны. Сегодня океан был каким-то спокойно беспокойным, почти, но не совсем удовлетворенным. То же испытывала и сама Бренвен. Она устроилась на своем каменном сиденье и посмотрела на горизонт. В темно-голубом небе небольшие островки облаков, переливаясь цветами драгоценных камней — аметиста, аквамарина, турмалина — пытались закрыть солнце и заставляли воду под ними отражать их цвета. Пахнущий солью ветер подбрасывал в небе стайку небольших пестрых бело-коричневых птичек, которые то ныряли в воду, то снова взлетали вверх. Так хорошо было снова оказаться в Мендочино.

Уилл остался в домике «Макклоски», пытаясь приспособится к очередной смене часовых поясов. И, она знала, он также пытался приспособиться и ко многому другому. С его отцом все прошло не совсем гладко. Сенатор был против того, чтобы его сын ехал в Калифорнию, но Уилл остался непреклонен. И поэтому сенатор вернулся в Кентукки раньше, чем они ожидали; он уехал в ярости, не заехав в гости к Эллен и Джиму, не познакомившись с Бренвен. Уилл потом признался, что он даже не сказал отцу о ней; он сказал только, что хочет начать жизнь «с чистого листа» и уезжает в Калифорнию с другом. «Он приедет сюда, — сказал Уилл Бренвен, — рано или поздно».

После отъезда сенатора Трейси у Бренвен и Уилла не было больше причин оставаться в Вашингтоне. Уилл быстро закончил все свои дела, из которых единственным относительно сложным была продажа дома в Джорджтауне его теперешним арендаторам. Они уже давно хотели купить его и теперь торопились заключить сделку как можно скорее. Бренвен думала познакомить Уилла с Ксавье до отъезда, но потом передумала, когда увидела, что после встречи с отцом Уилл стал выглядеть и чувствовать себя намного хуже. Как бы то ни было, у них даже не было на это времени. Вместо того, чтобы задержаться в Вашингтоне еще на одну неделю, они пробыли там всего еще три дня.

Отъезд их также был нелегким. Джим Харпер испытывал большие сомнения относительно совместного отъезда Бренвен и Уилла в Калифорнию, и он не смог удержать их при себе даже притом, что его жена, глядя на него, постоянно метала глазами молнии. Эллен, как бы пытаясь компенсировать скептицизм своего мужа, преувеличила свой оптимизм до такой степени, что возбужденно спросила:

— И когда же наступит большой день для вас двоих? Когда вы собираетесь пожениться?

Бренвен была настолько шокирована и самим вопросом, и тем, что его задала именно Эллен, которая всегда отличалась сдержанностью, что тут же ляпнула:

— Мы не собираемся жениться вообще.

Позже она отвела Эллен в сторону и объяснила ей:

— Такое давление сейчас совершенно не нужно Уиллу. Мы даже не говорили о браке. Достаточно того, что мы будем вместе.

Этого действительно достаточно, убеждала Бренвен саму себя, охватив колени. Стая шумных чаек, похожих на вестников раздора, кружилась на ветру. Ей показалось, что они летят прямо на нее. Встревоженная, она тут же автоматически воздвигла невидимую стену, похожую на ту, которой она отгораживалась, когда Гарри Рейвенскрофт или кто-нибудь другой пытался прочесть ее мысли. С чего это вдруг я сделала это? — удивлялась она, глядя, как чайки улетают прочь.

— Достаточно того, что мы вместе, — громко сказала она ветру. Море, вздыхая в невидимых тоннелях, проложенных им же в скалах под ней, согласилось. Добавить к этому приятный сюрприз — возможность провести оставшиеся четыре дня ее отпуска не в Вашингтоне, а здесь, в Мендочино — и она должна быть счастлива.

Когда она была рядом с Уиллом, она была счастлива. Но когда их физически разделяло расстояние, пусть даже небольшое, как сейчас, она тут же начинала испытывать тревогу. Может быть, это было только естественно после всего того, что ему пришлось испытать. «Что ж, — подумала она, — мне просто надо пройти через это. Мы не можем постоянно быть вместе, даже если бы мы были женаты…» Ее мысли прервались, когда солнце, прорвавшись сквозь аметистово-аквамариново-турмалиновые облака, вспыхнуло ослепительным сиянием. Это был момент откровения, когда Бренвен со всей четкостью осознала, что она хочет большего, чем просто жить с Уиллом — она хочет выйти за него замуж.

Слишком скоро, подумала Бренвен, взбираясь обратно на вершину утеса той же тропинкой, по которой спускалась. Уиллу предстоит еще пройти долгий-долгий путь прежде, чем он сможет снова хотя бы разговаривать о браке. Может быть, он никогда не будет к этому готов. Может быть, это и есть причина ее тревоги.

А может быть, тревога вообще не имеет никакого отношения к Уиллу… если не считать того, что радость от его присутствия гонит прочь все плохие мысли. У нее была передышка длиною более чем в год; возможно, сейчас она закончилась. Она могла, как после смерти Джейсона, закрыть свое сознание для Хаоса. Но она не могла закрыть сам Хаос, как это ей предстояло вскоре понять.

Последние два фрагмента телевизионной программы Бренвен, в которых были сняты пожилые монашки, вызвали в ее отсутствие несколько странных писем. В некоторых говорилось, что монашки не были святыми женщинами, какими они казались, а были переодетыми дьяволами. А в одно письме утверждалось, что монашки в свое время были изгнаны из Ордена и скрыты от мира в заброшенном монастыре, потому что они были злом. А теперь, продолжал автор письма, Бренвен сломала печать, удерживавшую их в стенах монастыря, она поступила еще хуже, чем если бы просто выпустила зло в мир, она показала его по телевидению! Это письмо особенно обеспокоило Бренвен. Целый день она только о нем и думала. И дома вечером Уилл, закончив рассказывать ей о собеседованиях по поводу своей новой работы, заметил ее обеспокоенность.

Чтобы ответить на его вопрос, Бренвен прокрутила ему пленку со всеми фрагментами своей программы, которую она записала для собственного архива, все эпизоды один за другим, заканчивая теми двумя, где были сняты монашки. Потом она рассказала Уилу об откликах и о том письме, которое взволновало ее больше всего.

— Это глупо, — сказал Уилл. — В этих старушках нет даже отдаленно ничего плохого. Как раз наоборот. Я не понимаю, почему ты так разволновалась из-за письма какого-то чокнутого — это совершенно не похоже на тебя.

— Ты многого еще не знаешь, Уилл, пока тебя здесь не было… происходили вещи, которыетрудно описать обычными словами. Я считала, что мне удалось убежать от всего этого в Калифорнию, но… мне следовало бы знать, географические границы не для всего являются преградой. Я рассказывала тебе, что Джейсон был убит, большинство — в том числе и на официальном уровне — считало, что это было политическое убийство. Ты сказал тогда, что в этой версии есть смысл, и я согласна в принципе, но боюсь, там было нечто большее…

Бренвен описала ему все в подробностях точно так же, как когда-то Ксавье Домингесу. Она ничего не утаила, несмотря на растущее в ней беспокойство, что Уилл может счесть ее сумасшедшей и в ужасе сбежать от нее. Но она недооценила его.

— Знаешь, Бренвен, — сказал он задумчиво, когда она закончила, — если бы я не знал тебя так хорошо и если бы я не провел почти два года среди крестьян, вера которых в сверхъестественное непоколебима, я бы подумал, что ты тронулась. Но получилось так, что я уверен в том, что ты не тронулась. В своих странствиях я видел чудеса, в которые не поверил бы, произойди они здесь. Я уже не тот скептик, которым был когда-то. Так что же ты думаешь? Что эти монашки могут быть, как ты называешь это, одержимы? Как Джейсон?

Бренвен нахмурилась.

— Я не говорила, что Джейсон был одержим, не совсем так. Хотя я считаю, что спорить на эту тему, значило бы просто копаться в семантических различиях.

Она замолчала и, чтобы найти ответ на его вопрос, воспользовалась не рациональным мышлением, а своей интуицией. Когда она очнулась от медитации, то сказала определенно:

— Нет. Я уверена, что эти монашки — женщины чистые и добрые. Но хорошие люди могут привлекать Темную Силу. Она хочет дискредитировать Доброту, если не может разложить, извратить ее. Если здесь витают злые духи, то они определенно не хотят, чтобы Доброта получала широкую известность. А я сделала именно это.

— Надеюсь, это не подвергает тебя опасности, — торжественно сказал Уилл.

— Мм, — ответила Бренвен. Потом она вздохнула, чувствуя себя, как человек, опустивший на землю тяжелый груз, а теперь знающий, что должен снова поднимать его. — Я думала, что оказалась вовлеченной во все это из-за моей связи с Джейсоном и Гарри. Ни один из них не присутствует больше в моей жизни. И я вполне бы могла обойтись без ощущения, что все, о чем я только что тебе рассказала, снова всплывет на поверхность, Уилл. Я действительно могла бы обойтись без него!

— Еще пачка писем по поводу старых монашек, — сказала секретарша Бренвен, кладя ей на стол уже просмотренную почту.

— Я этого просто не понимаю! — пожаловалась Бренвен.

— Вы не понимаете? — Молодая женщина, которую звали Джессика, но которую половина все служащих станции называла Дженнифер, против чего она не возражала, уселась на угол стола Бренвен. — А вот я понимаю.

— Тогда, пожалуйста, объясни мне.

— Все оккультное сейчас пользуется огромной популярностью, особенно здесь, в Калифорнии. Множество людей увлечены всякими спиритическими штуками, а эти монашки со своими костлявыми лицами и странными одеждами, понимаете, кажутся какими-то сверхдуховными. Вам нужно заняться этим. Эта тема будет очень популярной. Вот увидите!

Бренвен приходилось делить свою секретаршу еще с тремя коллегами-продюсерами, которые были мужчинами и пользовались усиленным вниманием со стороны Джессики. Бренвен, конечно, никогда бы и не подумала просить у нее совета, но в данном случае…

— Ты права, — согласилась Бренвен. — Спасибо. Я займусь этим.

— Если вам понадобится помощь, дайте мне знать. Я очень много знаю об оккультном.

— Спасибо, — снова сухо повторила Бренвен. Деятельность Джессики до сегодняшнего дня давала Бренвен веские основания сомневаться в глубине ее знаний по какому бы то ни было предмету вообще. Но так как секретарша и не думала уходить, Бренвен добавила: — Я запомню.

Джессика продолжила:

— Вам нужно послушать этого действительно потрясающего парня Орсона. Он выступает в Окленде. Я видела его вчера вечером. Мы с подругой несколько недель копили деньги на билеты, ну просто супердорогие, но я знала, что он стоит того. Я хочу сказать, что этот Орсон — просто что-то невероятное! Он будет здесь выступать еще два вечера. Предполагается, что все билеты уже проданы, но я готова поспорить, что у них нашлась бы парочка, если бы я сказала, что это для телестанции.

Бренвен с такой силой сжала свою шариковую ручку, что костяшки ее пальцев побелели.

— Ну, если ты считаешь, что он настолько хорош, Джессика, можешь попробовать достать мне один или два билета. Но не называй моего имени и ничего не обещай насчет освещения на телевидении.

— Ясно. Вы хотите его посмотреть инкогнито, да?

— Правильно.

— Никаких проблем. — Джессика спрыгнула со стола и поправила юбку. Демонстрируя больше здравого смысла, чем предполагала у нее Бренвен, она сказала: — Я попрошу их придержать два билета для телевидения и пошлю нашего курьера забрать их.

Напомнив себе, что не стоит судить всех по одному лишь внешнему виду, Бренвен улыбнулась:

— Отлично, Джессика. Просто великолепно!

Зная, кем был Орсон, Бренвен была раздражена, что ей придется заплатить такую безумную сумму за билеты, но она не хотела, чтобы станция брала на себя подобные расходы. Поэтому она, скрипнув зубами, выписала Джессике чек на пятьсот долларов.

Зал в Окленде был практически заполнен, когда Бренвен и Уилл присоединились к толпе. Билеты были без мест, но Уилл, благодаря своему высокому росту, нашел два кресла, которые были разделены всего лишь одним рядом и находились довольно близко к сцене. Помня о том воздействии, которое Орсон оказал на нее раньше, Бренвен мысленно отгородилась от всего, окружавшего ее, и вызвала защиту своего Света задолго до того, как Орсон появился на сцене.

Огни в зале стали менее яркими, приглушенными, но все же не погасли полностью. Орсону захочется увидеть свою аудиторию, хотя Бренвен не могла себе представить, как он собирается устанавливать глазами контакт с таким огромным количеством людей. Это ведь не «Психическое подполье». Так много людей… При цене одного билета в 250 долларов, учитывая вместимость этого зала… Бренвен прикинула, что Орсон за один вечер должен был собрать от пятисот до семисот пятидесяти тысяч долларов! Да, это действительно, если пользоваться словами Джессики, было «совершенно невероятно»! Бренвен вспомнила о своей последней встрече с Мелвином Мортоном, когда она хотела заплатить ему, а он отказался. «Грасия приходит ко мне как подарок, — сказал он тогда, — а подарки всегда бесплатны».

Толпа в зале притихла, когда огни на сцене зажглись ярче. Посреди сцены на фоне темно-красного занавеса стояли два обычных деревянных стула. Больше не было ничего, даже микрофона. Бренвен, которая была знатоком в подобных вещах, знала, что в помещении такого размера микрофон просто необходим; но, конечно, он мог воспользоваться бесшнуровым микрофоном или даже маленьким микрофончиком-петличкой. Она почувствовала, как в зале нарастает предвкушение, и на мгновение закрыла глаза, усиливая свой защитный Свет.

Орсон появился из-за кулис и прошел через сцену. Он выглядел в точности таким же, каким его запомнила Бренвен. Только почему-то на большой сцене он показался ей еще больше. Он был настолько впечатляющ, что вся аудитория, как одно гигантское существо, издала громкий изумленный вздох. Орсон стоял у самого края сцены и смотрел на них своими бесцветными глазами.

Так, началось, подумала Бренвен. Она отвела взгляд от Орсона и посмотрела на преимущественно состоящую из женщин толпу зрителей. Она могла бы поспорить на все, что угодно, что каждый из сидящих в зале чувствует, что Орсон смотрит прямо на него. Он, конечно же, не мог проделать того же самого с балконами, но он поднял голову. Гипнотический взгляд Орсона лился потоком прямо над их головами, она почти чувствовала его. Уголком глаза она невольно увидела ауру Орсона. Она была красно-черной и вздымалась как бы шипами над его головой и плечами. Угрожающая, очень мощная аура.

Пристальное разглядывание аудитории заняло несколько минут, но Орсон не торопился. В зале снова стало нарастать беспокойное предвкушение. Действительно ли ему был необходим тот личный контакт со слушателями, на установление которого он потратил столько времени, или он просто подогревал аудиторию, Бренвен сказать не могла. Он овладел этой техникой в совершенстве и заговорил точно в тот момент, когда дальнейшее ожидание скорее бы начало раздражать аудиторию, чем возбуждать ее интерес и желание услышать его.

— Я пришел, чтобы доверить вам большую тайну, — прозвучал глубокий гулкий голос. — Ты… Бог!

Тысячи ртов одновременно выдохнули, как просыпающийся или умирающий зверь.

— Откуда я узнал эту тайну, а также другие, которыми я собираюсь поделиться сегодня с вами? Мне была предоставлена редкая привилегия: я умер, а затем вернулся к жизни…

Орсон продолжил рассказывать историю своей жизни, выдавая слушателям ту же самую информацию, которую Бренвен уже слышала, когда его представляли членам «Психического подполья». Отличие заключалось только в том, что он сам говорил о себе, — и в более подробных деталях. Благодаря очарованию его великолепного голоса, рассказ Орсона о его смерти и возрождении, а также о том, что произошло между ними, когда он совершил свое путешествие в Другое Измерение, превратился в героическую сагу. Бренвен чувствовала, как она постоянно усиливает свой Свет, сопротивляясь ему. Многим присутствовавшим здесь, которые, подобно Джессике, жаждали поверить ему, Орсон должен был казаться Ланселотом или Зигфридом к тому моменту, когда он закончил свое повествование.

Затем он перешел к той же теме, которую Бренвен уже слыхала в Вашингтоне: вы можете делать все, что хотите, быть всем, чем захотите. Он использовал практически те же самые слова, что и в тот раз, хотя его примеры были менее снобистскими, рассчитанными на более широкую публику.

— Как вы делаете это? — спрашивал Орсон. — Во-первых, посредством визуализации. Во-вторых, открывая себя Силе Вселенной. Я научу вас и тому, и другому прежде, чем вы уйдете отсюда сегодня вечером.

Бренвен окаменела. Все в ней кричало: Опасность! Опасность! Опасность!

Какой же хитрой и утонченной была эта опасность, подумала она, неудивительно, что она не почувствовала ее тогда, когда слушала его впервые. В визуализации нет никакой опасности, мягкая и очень полезная техника, настолько полезная, что ее результаты иногда могут показаться чудесными. Но второе!.. Орсон не сказал «Вселенская Энергия», он сказал «Сила Вселенной». А между ними была разница. Значительная разница. То, что существует невидимая энергия, пронизывающая все существующее, вряд ли был смысл отрицать; правдой было также, что люди могли подключаться к этой энергии, увеличивать ее, направлять. Но на языке Духа, Сила может быть употреблена как на добро, так и во зло, и более того, сама Сила может стать персонифицированным добром или злом. Для невежественной, незащищенной души открыться Силе без упоминания, о какой именно силе идет речь, было то же самое, что сказать другим: «Вот я, разрешите мне стать для вас дверью, войдите в мир через меня». Разве Грасия не предупреждала Бренвен? «Не открывайся духу, не защитив себя предварительно». И вот перед ней Орсон, который, являясь либо воплощением Зла, либо крайне невежественным человеком, обучает три тысячи человек открывать себя навстречу Силе, которую он не назвал по имени. Он не сказал ни слова о необходимости защищать себя и тем более не научил этому свою аудиторию.

Бренвен была в ужасе. Разве может быть Орсон до такой степени невежественным? Она думала, что нет. Он, конечно же, намеренно не упомянул об этом, особенно если учесть, что защитить себя было не так уж трудно. Любой мог сделать это. А Орсон только что провел обучение визуализации, гораздо более трудной технике, чем защита. Любой владеющий техникой визуализации мог защитить себя точно так же, как это делала Бренвен: представляя себя и ощущая Свет в своем собственном теле, найдя эту точку, откуда распространяется Свет, а затем направив Свет по всему своему телу, пока он не заполнит их изнутри и не окутает снаружи защитой, сделанной из Света. Люди, не владеющие этой техникой, могут добиться тех же результатов, заявив: «Я принадлежу Свету, и я окружен защитой Света».

«Что думает Уилл обо всем этом?» — подумала Бренвен. Ей хотелось бы, чтобы и Ксавье тоже был здесь. Потом она поняла, что она уже знает, что сказал бы Ксавье: конечно же, Орсон знает, что он делает. Он нарочно не стал обучать людей тому, как защитить себя с помощью Света. Он хочет, чтобы они были открыты той Силе, которую выбрал сам Орсон — Силе Зла!

Подумав об Уилле и о Ксавье, Бренвен теперь вспоминала о Гарри Рейвенскрофте. Был ли этот Орсон тем же самым человеком, имя которого тогда упоминал Гарри? Более чем вероятно. Сколько может существовать в мире таких Орсонов? Внезапно Бренвен почувствовала острое желание узнать то, что было известно Гарри, о человеке, который выглядел на сцене таким значительным.

Орсон закончил свое выступление, но «развлечения» этого вечера были еще не закончены. Подняв свою большую руку, чтобы привлечь внимание аудитории, Орсон сказал:

— Леди и джентльмены. Мои дорогие друзья. Сейчас у нас будет небольшой перерыв, после которого я представлю вам очаровательную молодую женщину, которую я разыскал, естественного трансканального медиума, которую зовут Мириам.

Неясный шум среди зрителей, услышавших это объявление, превратился в гул, когда Орсон ушел со сцены. Большинство людей, включая Бренвен и Уилла, остались в перерыве на своих местах. Бренвен прислушалась к комментариям, раздававшимся вокруг нее: «Ну разве он не изумителен?», «Такой красавец», «Это лицо, эта борода, этот голос… — Дорогая моя, за него можно умереть!», «То, что он говорил — действительно правда. Я знаю одну женщину, которая занялась этим еще в прошлом году, и теперь у нее новая машина и норковая шуба!».

Огни в зале потускнели, на этот раз окончательно. Освещена была только сцена. Коллективный вздох, вырвавшийся у зрителей, был настолько сильным, что его вполне могла издать сама Земля. Мириам представляла собой до такой степени разительный контраст с Орсоном, что люди просто растерялись. Если он представлял собой огромного мужчину типа Распутина, то она была неземным хрупким светлым созданием, будто бы только что сошедшим с какого-то средневекового живописного полотна. Несомненно, для того, чтобы подчеркнуть свою ангельскую внешность, эта девочка-женщина носила длинное широкое одеяние с пышными рукавами, которые закрывали ее руки, а на голове у нее был тоненький золотой обруч. Орсон подвел ее к центру сцены и представил зрителям очень просто:

— Это Мириам. Она передает голоса нескольких духов. Мы скоро узнаем, кто будет сегодня говорить с нами через нее.

Он повернулся спиной к аудитории и подвел Мириам к одному из двух стоявших на сцене стульев. Когда она села, он наклонился над ней, закрыв ее от глаз зрителей; Бренвен забеспокоилась, но потом поняла, что он просто прикреплял к ней маленький микрофончик-петличку. Затем Орсон сел на другой стул.

Бренвен была настроена крайне скептически, даже несмотря на то, что изящная красота Мириам вызвала у нее симпатию. Во-первых, Мириам не произнесла ни слова; как они смогут узнать, действительно ли кто-то говорит ее устами, или Орсон просто загипнотизировал ее? Во-вторых, Бренвен была уверена, что уже видела Мириам раньше. Где? Вероятнее всего, в каком-то месте, связанном с телевидением. Была ли она актрисой? Моделью? Где Бренвен видела ее? Ее просто сводило с ума то, что она не могла вспомнить.

Мириам входила в транс. Ее тело раскачивалось на стуле взад-вперед. Орсон сидел неподвижно, как черная вулканическая скала. Затем тело Мириам замерло и она села очень прямо на своем стуле. Чистым, ясным, почти детским голосом она сказала:

— Я принесла вам благословение из монастыря Святой Екатерины, той, что умерла мученицей на колесе.

Орсон наклонился вперед, и его глубокий голос прозвучал неожиданно мягко:

— Как тебя зовут, дитя мое?

— Меня зовут сестра Друсцилла.

— А я — Орсон, твой друг.

— Да, я знаю тебя, Орсон. Здравствуй.

— Сегодня здесь очень много людей, которые хотят услышать то известие, которое ты нам принесла. Поговори с нами, Друсцилла.

— Я не хотела бы жить в ваше время, — сказал детский голос, — несмотря на все ваши богатства. Нет, я предпочитаю мои собственные времена, которые в ваших книгах по истории называются Темными веками. — Она вздохнула и продолжила свою речь без всякой связи с тем, что говорила раньше: — Вы видели Ангела? А я видела. У него шесть крыльев, двумя он закрывает лицо, двумя грудь, а двумя — ноги. Ангел Божий связан и молчит, и связали его именно вы. Ангел Божий не поет и не плачет, он не может двигаться. Это ваш мир, а не мой нанес Ангелу рану. Это так печально, правда, так печально.

— Что мы должны сделать, Друсцилла, чтобы снять путы с Ангела, чтобы освободить его?

Друсцилла рассмеялась звенящим смехом, который был скорее жутким, чем веселым.

— Ну, нам надо разбудить его! Его разбудит шум — музыка, громкая музыка. Вы должны играть громкую музыку, рассказывать смешные истории и смеяться. Праздники, взрывы. Заниматься любовью, да, мужчины с женщинами, женщины с мужчинами, мужчины с мужчинами и женщины с женщинами — все должны заниматься любовью. Немного смерти. Не убийство. Ты ведь знаешь маленькую смерть, друг Орсон?

— Да, знаю, сестра Друсцилла.

Бренвен ощущала ужасное беспокойство. Она чувствовала, что ее Свет окружает ее, но все равно от речей этого духа или существа, говорящего через Мириам, у нее по спине бегали мурашки.

Мириам или Друсцилла продолжала болтать своим обманчиво ясным, чистым голосом:

— Занимайтесь любовью, и Ангел расправит свои крылья и покажет свое ужасное лицо. Празднуйте со смехом и громким шумом, и Ангел расправит свои шесть крыльев и улетит. Шесть, и шесть, и шесть — Число Зверя. Апокалипсис придет, Лондонский мост разваливается!

Мириам продолжала сидеть в кататоническом состоянии, но из ее рта уже доносился совершенно другой голос. Этот голос тоже был женским, но был постарше и более хриплый.

— Уходи, Друсцилла, глупая девчонка. Эти люди не хотят слушать твою дурацкую болтовню!

— Скажи нам, кто ты, — сказал Орсон.

— Меня зовут Элевтера, я старше и мудрее. Мне нечего вам сказать. Я просто устала слушать эту глупую девчонку.

— Не хочешь ли ты поделиться с нами своей мудростью, Элевтера?

— Вот уж нет.

— Здесь очень много людей, и все они заплатили деньги — много денег, чтобы услышать то, что ты скажешь. Подумай.

— Очень хорошо. Этим людям я скажу: посмотрите вокруг. Вы живете в материальном мире. Так же было и в мое время, во время древних греков, то же и в ваше время. Не откладывайте ваши удовольствия, потому что жизнь в теле, когда вы можете насладиться удовольствиями, очень коротка. Наметьте свои материальные цели и не останавливайтесь в их достижении. Это все, что я хочу сказать. Прощайте.

После этого тело Мириам снова начало раскачиваться. Орсон встал, положил руки ей на плечи, и она успокоилась. Он наклонился над ней и что-то прошептал на ухо. Она подняла глаза, узнала его и улыбнулась — прекрасная, переворачивающая сердце улыбка. Орсон наклонился и снова что-то прошептал ей, отсоединяя ее микрофон. Он оставил ее сидеть на стуле и направился к краю сцены.

— Никогда не знаешь заранее, — сказал он с суровым выражением на лице, — что скажут духи через Мириам. Я представил ее вам сегодня, чтобы вы все увидели, что это возможно для каждого из нас — иметь такую же прямую связь с миром духов, какую имеет Мириам. На этом наш вечер заканчивается. Мириам проводит чтения, и для этой цели вы сможете найти ее в ее гостиничном номере в течение всего дня завтра, в субботу и в воскресенье. Более подробная информация — в листовках, которые вы можете взять в фойе. Благодарим вас за приход сюда. До свидания.

Бренвен потеряла Уилла в толпе и ждала его у двери на улицу. Когда он вышел, у него в руке была листовка, о которых говорил Орсон. Выражение его лица было мрачным.

— Ну, — подтолкнула она его, когда они спускались по ступенькам в темноту ночи, — что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что этот Орсон — худший из возможных шарлатанов! Я не знаю, сколько ты заплатила за билеты, но, сколько бы ни было — это просто грабеж. Выдавать эту ерунду за духовную мудрость — против этого должен существовать какой-то закон!

— Ты не представляешь, насколько я согласна с тобой. Но как ты думаешь, сколько людей из тех, что были здесь, согласились бы с нами, Уилл?

Широкий рот Уилла сжался в узкую линию.

— К сожалению, немного.

— Не будь очень суров к ним. Орсон — прекрасный психолог, он рассказывает людям то, что они хотят услышать. В первый раз и я попала под эти чары, мне подумалось: а может быть, он прав?

— Ха! — фыркнул Уилл, а затем замолчал. Он не заговаривал до тех пор, пока они не сели в машину, которую вела Бренвен.

— Ты собираешься снять репортаж об этом Орсоне, мы поэтому поехали? Ты собираешься показать всем, что это за мошенник?

Бренвен, хотя и была обрадована тем, что Уилл раскусил Орсона, все же поразилась его страстному напору. Она медленно ответила:

— Я еще не решила, что буду делать. И буду ли вообще. Этот Орсон может оказаться лишь фрагментом большой картины. Я сомневаюсь, что он действительно независимая личность, которой себя представляет.

Уилл вынул листовку из кармана, развернул ее, потянулся к приборной доске и включил лампочку. Бренвен глянула вниз. Неземное лицо Мириам, освещенное лампой, посмотрело на нее, и она вздрогнула. Где же она раньше видела ее?

— Что такое чтение, Бренвен?

— Это что-то вроде сеанса, один на один, только разговаривает с тобой не психолог или психиатр, а духи через медиума.

— За такие деньги это, должно быть, неплохо. — Он постучал пальцем по листовке.

— Ну, по крайней мере, ты не можешь обвинить Орсона в том, что он дешево берет! — Попытка Бренвен вызвать у Уилла улыбку не удалась. Она чувствовала его гнев в тесном салоне автомобиля.

— Эта девушка, — сказал он, — Мириам — Орсон эксплуатирует ее, Бренвен. Ты знаешь о таких вещах. Она действительно один из этих медиумов-каналов?

— Возможно. Давай отложим этот разговор до того момента, как поставим машину в гараж. Это сложная тема, а я еще не очень комфортно себя чувствую на этих холмах. Мне нужно сосредоточиться на вождении.

Они вышли из машины, оставили ее в гараже и начали подниматься мимо домов вверх по холму к дому, в котором жила Бренвен. Уилл сказал, как бы извиняясь:

— Я не знаю, почему я так разволновался по поводу Орсона и Мириам. Думаю, это из-за девушки. Она кажется такой беспомощной, такой невинной.

— Не говоря уже о том, что так красива и светловолоса.

— Это не имеет значения! — Увидев, как она скептически смотрит на него, он добавил: — Ну, может, лишь отчасти, но, черт побери, Орсон эксплуатирует ее, и его нужно остановить. Может быть, я отправлюсь и проведу чтение с Мириам? Может, я таким путем получу какую-нибудь зацепку, как его можно остановить?

— Я не уверена, что это хорошая идея. — Бренвен больше не пыталась ничего сказать. Слишком много мыслей было у нее в голове, слишком много предупреждающих сигналов раздавалось одновременно. Наконец, уже в квартире, она решилась:

— Я бы предпочла, чтобы ты не связывался с Орсоном, Уилл. А это обязательно случится, если ты попытаешься помочь Мириам.

— Что ты имеешь в виду?

— Мириам может выглядеть невинной, но внешность бывает обманчива. Ты слышал, что она говорила? Вся эта болтовня об ангеле была просто загружена… э-э… чем-то вроде подавленной сексуальности.

— Это была не она. Это была — как ее там? — Друсцилла.

Бренвен покачала головой. Она вынула шпильки из прически, и волосы упали ей на лицо.

— Ты спросил меня, действительно ли Мириам трансканальный медиум. Если она им и является, то она открыла себя для нездорового, ущербного духа, если не откровенно злого. Я действительно не хочу, чтобы ты влезал в это!

— В чем дело? Ты что, считаешь, что я не могу позаботиться о себе?

— Ты же знаешь, что я так не думаю.

— Вот и отлично. Я иду на чтение. Завтра.

— Уилл, не надо. Подожди, пока я не решу, что мне с этим делать.

Уилл упрямо покачал головой.

— Я не могу ждать. Я думаю, что мне скоро предложат работу, и завтра, может быть, единственный день, когда я смогу пойти.

— Работу? — Бренвен подумала, что она не так уж хорошо знает Уилла. — Я знаю, что ты ходил на собеседования, но даже не представляла, что тебе вот-вот сделают предложение, и уж тем более что ты уже почти согласен принять его. Почему ты не сказал мне? Что это за работа?

— Если они мне ее предложат, а я приму, я тебе об этом скажу. Я не хочу говорить до тех пор, пока это не произойдет. Как бы то ни было, нравится тебе или нет, но я не смогу выбросить Мириам из головы до тех пор, пока снова не увижу ее, а добиться я могу этого единственным путем — пойти на одно из этих чтений, и я собираюсь сделать это завтра, потому что другого удобного случая не будет. Я возьму диктофон, и ты сможешь послушать все, что там будет происходить. Может быть, ты даже сможешь использовать это в своем расследовании.

— О, значит, ты не только отправляешься на чтение к Мириам, но ты еще почему-то совершенно уверен в том, что я собираюсь расследовать деятельность Орсона.

— Да. — Уилл улыбнулся и обнял ее. — Я уверен, и работа или не работа, но я так же точно уверен в том, что собираюсь помогать тебе. Мы партнеры, Бренвен. Кроме того, я знаю тебя, и я вижу, как закрутились колесики за этими прекрасными сине-зелеными глазами. Даже и не думай, что я оставлю тебя одну выступать против всей этой злой ерунды!

Бренвен прислонилась к плечу Уилла. Они только что были очень близки к ссоре, и все же это разрешилось так легко. «Злая ерунда» может подождать. Сейчас, в объятиях мужчины, которого она любила, Бренвен чувствовала себя удовлетворенной.

— А я все это время думала, что ты заинтересовался Мириам, потому что она блондинка, а я — брюнетка и она молодая, а я — нет.

— Что такое, мисс Теннант, — сказал Уилл, ткнувшись носом в ее щеку, — да вы ревнуете?

— Кто? Я? Ни в коем случае! — Улыбаясь, она подняла голову навстречу его поцелую.

Глава 4

Уилл пошел работать исследователем в Калифорнийское отделение Национального бюро охраны природы. Его старые рекомендации из «мозгового центра», а также знание юридической процедуры помогли получить эту должность, но ему приходилось многому учиться. Очень быстро проблемы охраны окружающей среды оказались в центре внимания Уилла, вытеснив Орсона и Мириам на периферию.

Он записал свое чтение с Мириам, воспользовавшись диктофоном Бренвен. Качество записи было плохим, потому что он записывал нелегально, без разрешения, и микрофон должен был улавливать звуки через ткань одежды. Бренвен, которая хорошо помнила Мелвина и Грасию, сочла это чтение жалостным и трогательным. Но Уилла не интересовало содержание, а только лишь сама Мириам. По записи нельзя было понять, присутствовал ли на чтении Орсон, но Уилл вернулся домой разъяренный, полностью убежденный в том, что Орсон обращается с Мириам как с рабыней. Судьба девушки преследовала Уилла настолько, что Бренвен была только рада, что его новая работа требует почти все внимание и время.

Со своей стороны, Бренвен начала исследование духовно-спиритической жизни в Калифорнии, которое грозило поглотить ее время. Количество материала, которое было необходимо переработать, было просто головокружительным, и Джессика оказала ей в этом большую помощь. Никто на станции, и даже Джессика, не знал, что Бренвен намеревалась в своей программе сделать акцент на Темной стороне этой темы. Пока Джессика радостно перепахивала горы материалов спиритического характера, Бренвен обнаружила связь между ритуальным убийством в Стэнфордской мемориальной церкви и нью-йоркским убийцей Сыном Сэма. Она выяснила, что вокруг Хиллсайдского душителя распространяются слухи, связывающие его с сатанизмом. Она получила доказательства того, что духи очень сомнительной природы были вызваны в места настолько удаленные друг от друга, как лос-анджелесское гетто и очень приличный район Пасифик Хайтс в Сан-Франциско. При этом она даже не затронула все, что было связано с Чарльзом Мэнсоном и Семьей.

Она терпеливо продолжала работать. Менее всего ей хотелось просто снять сенсационную программу о сатанизме, и то, что волей-неволей собирался огромный материал именно вокруг сатанизма, расстраивало ее, ибо она стремилась разоблачить нечто более тонкое и хитрое. Она хотела получить рано или поздно возможность продемонстрировать, как солнечные калифорнийцы, со всей их немного глуповатой невинностью, сами, не подозревая об этом, возможно, открывают двери невыразимому злу. У нее было время, несмотря на нетерпение Джессики. Бренвен пользовалась давно установившейся репутацией скрупулезного исследователя, и никто не ожидал, чтобы она создала крупную программу меньше чем за год.

Шли месяцы, материала скапливалось все больше и больше, энтузиазм Джессики угасал, а затем растаял окончательно. Бренвен тоже иногда хотелось сдаться. Она оказалась не в состоянии добиться того, чего ей хотелось больше всего: демаскировать Когносченти и разоблачить Орсона. Ее интуиция подсказывала ей, что этот человек был связан с этой группой, но она не могла ничего узнать об этом, а Орсон исчез из виду. Максимум, что удалось узнать Бренвен, было то, что Орсон переключился с больших публичных выступлений на маленькие частные семинары, попасть на которые можно было только по приглашению. Говорили, что у него был охотничий домик где-то в уединенной местности на севере Калифорнии, где и происходили эти семинары.

Узнав об этом, Бренвен снова попросила помощи у Уилла. Он купил себе джип «чироки» в предвкушении того, что скоро получит назначение в полевую исследовательскую группу — давнее его желание. В этом «чироки» Бренвен и Уилл провели несколько уик-эндов в бесплодных попытках отыскать домик Орсона. Осенью 1983 года, после девяти месяцев расследования, Бренвен наконец решила остановиться. Она очень скучала по Мендочино и «Макклоски» — аренду на домик она постоянно продлевала. Пора отдохнуть. Она поменяла свой «вольво» на более легкий фургон «кэмри» с четырьмя ведущими колесами; Уиллу мог понадобится «чироки», а у нее остался бы фургон, если бы она захотела продолжить поиски. Но она не думала, что захочет этого. Лучшее зарыться в «Макклоски» со всем материалом и начать не торопясь собирать свою программу в единое целое. Так, к сожалению, и не выяснив ничего о связях Орсона и Когносченти. Так и не вспомнив, где видела Мириам раньше. Она получила разрешение отсутствовать в офисе в течение длительного периода с целью подготовки программы.

Бренвен сложила все свои книги, записи и пленки в фургон, готовая ехать в Мендочино, готовая к отдыху и смене ритма работы.

Но ничего не получилось и на этот раз. Как раз в тот момент, когда она собиралась уехать из Сан-Франциско, раздались два телефонных звонка. Один от совершенно обезумевшей от горя миссис Бичер, а другой — от более спокойной, но не менее встревоженной Эллен Харпер. Гарри Рейвенскрофт приехал домой, в Рейвен-Хилл. Они думали, что он умирает.

— Все в порядке, Уилл, — успокаивала его Бренвен. — Я поеду одна. Ты мало знал Гарри, поэтому никто и не ожидает твоего приезда. Я собираюсь остановиться в Рейвен-Хилл и помочь миссис Бичер. Буду звонить тебе в офис, и кто-нибудь всегда передаст мои сообщения, где бы ты ни находился. А потом, ведь ты сам сможешь позвонить мне, если окажешься поблизости от телефона.

— Если бы это не было мое первое назначение на работу в поле, я бы отменил его через минуту, — сказал Уилл. Он взял Бренвен за плечи и внимательно всматривался в ее лицо. — Ты ведь понимаешь, правда? Ты знаешь, как долго я хотел выбраться из библиотек и архивов и попасть в состав полевой группы.

— Конечно. — Она посмотрела в светло-карие глаза Уилла и увидела в глубине их любовь и беспокойство. Она поняла, как ей будет не хватить его, как во многом она опиралась на него.

Уилл прижал ее к своей груди. Он пробормотал:

— Я буду себя странно чувствовать без тебя.

Бренвен обвила его руками и подняла к нему лицо:

— Не будь таким глупым! Мы часто расставались из-за наших работ за эти последние месяцы. Это то же самое.

— Я чувствую, что это не то же самое. Вирджиния и Вашингтон отделены от Калифорнии целым континентом. Мы пообещали друг другу, что мы всегда будем вместе, Бренвен, что ничто никогда больше не разделит нас.

— Я знаю, но ведь это неотложное дело. Мои связи с Гарри очень давние и глубокие. Он очень важен для меня. И твоя работа очень важна. Люди не могут постоянно находиться рядом друг с другом. Ведь я же вернусь обратно.

— Да, — прошептал Уилл, зарываясь лицом в ее волосы. — Ты вернешься ко мне.

Бренвен взяла напрокат машину в аэропорту и поехала прямо в Рейвен-Хилл. Природа вокруг, окрестности Редмунда, сам дом — ничто не изменилось. Рейвен-Хилл был таким же ухоженным, величественным и прекрасным, каким был всегда. Она въехала под арку и вышла из машины, оставив в ней сумки. Бичер потом занесет их в дом, а она хотела пойти прямо к Гарри. Выйдя из машины, она обратила внимание на увядшие и по-осеннему голые ветви старой глицинии, и это навеяло на нее мрачные предчувствия.

Ее шаги на крыльце показались ей самой слишком громкими. Рейвен-Хилл был окутан почти осязаемой тишиной. Дверь беззвучно распахнулась прежде, чем Бренвен успела постучать. За дверью стоял Бичер, одетый в темный костюм. Бренвен впервые увидела его не в рабочей одежде. У нее дыхание перехватило, она испугалась, что появилась слишком поздно.

Бичер наклонил голову.

— Добрый день, мисс Бренвен. Спасибо, что приехали. — Он отошел в сторону, давая ей возможность пройти в холл.

— Здравствуйте, Бичер. — Она с трудом проглотила застрявший в горле комок. — Надеюсь, мистеру Гарри не стало хуже?

— Нет. Все по-прежнему. Он целые сутки проводит в библиотеке, заставил меня перетащить туда его кровать. Я схожу за женой. Она готовит ужин.

— Не беспокойте ее. Я пойду прямо к Гарри. Я оставила небольшой чемодан и сумку в машине. Вы не могли бы их занести в дом?

Бичер снова наклонил голову. Он дотронулся до ее руки, когда она уже собиралась открыть дверь библиотеки.

— Понимаю. — Она расправила плечи и разгладила юбку своего серого шерстяного костюма. Потом, чувствуя на себе взгляд Бичера, открыла дверь библиотеки. Она вошла внутрь и закрыла за собой дверь.

Просторная комната с высоким потолком была мрачной; там, где раньше на высоких окнах висели воздушные белые шторы, сейчас все было задрапировано тяжелыми занавесями неопределенного цвета. Занавеси были задернуты, и лишь слабый солнечный лучик, толщиной не более карандаша, пробивался внутрь. Бренвен не видела Гарри. Она использовала этот момент для того, чтобы собраться с мыслями и чувствами. Не только ее глаза были непривычны к темноте, но и сама комната казалась какой-то странной, неправильной. Она решила, что причиной этого является перестановка мебели, сделанная для того, чтобы уместить в библиотеке широкую кровать Гарри, которая сейчас стояла у самой стены.

Бренвен подпрыгнула, испуганная каким-то движением, которое она уловила краем взгляда. Темные тени двигались по потолку и книжным полкам. Сейчас она поняла, что тени отбрасывал огонь, горящий в камине. Одно широкое кресло стояло лицом к огню, а второго нигде не было видно. Бренвен подошла к камину и опустилась на колени рядом с креслом.

— Привет, Гарри, — сказала она.

Он не пошевелился, не посмотрел на нее и, казалось, даже не услышал. Гарри Рейвенскрофт выглядел так, как будто был уже мертвым. Его волосы стали совершенно седыми, длинными и тонкими, как будто бы они выросли уже внутри гроба. Руки, лежавшие на ручках кресла, судорожно сжаты и похожи на когти. Иссохшее тело было покрыто темным халатом из шотландки, а ноги обуты в черные бархатные шлепанцы. Его нос выдавался вперед, как клюв, а густые пучки бровей нависали над глазами. На него было страшно смотреть.

— Гарри, — тихо сказала она.

Ничего, никакого ответа.

Она подошла еще ближе и посмотрела прямо ему в лицо. Его глаза стали совершенно серебряными. Он почти ослеп. Ее сердце переполнилось любовью к нему, которая выплеснулась наружу в тот же самый момент, когда из ее глаз полились слезы. Бренвен обвила руками острые колени Гарри, положила голову ему на колени и начала всхлипывать.

Скрюченная рука, слишком костистая, чтобы быть нежной, опустилась ей сзади на шею. Это было хоть какое-то узнавание. Она продолжала плакать, а скрюченные пальцы, которые тщетно пытались расправиться, смогли наконец погладить ее по голове почти нежно.

— Бренвен? — Голос был хриплым, но в нем можно было узнать голос Гарри Рейвенскрофта.

Она подняла лицо, чтобы посмотреть на эти странные, без зрачков, серебряные глаза, которые смотрели вниз, на нее. А его лицо не было маской смерти, как она ожидала. Действительно, между костью и кожей почти ничего не было, но лицо Гарри светилось внутренним светом.

— Ты видишь меня? — спросила она.

Гарри попытался улыбнуться. На его высохшем лице эта улыбка показалась гротескной. Никогда она не любила его сильнее.

— Я… вижу, — прохрипел он. — Не очень хорошо, но достаточно.

— Не пытайся говорить, не надо тратить силы. Я приехала, чтобы побыть рядом с тобой. Я собираюсь жить прямо здесь, в доме. А сейчас давай я просто посижу рядом с тобой.

Гарри вздохнул. Этот звук был похож на шум ветра, несущего сухие листья. Бренвен свернулась в ногах у Гарри, опершись спиной на ножки кресла, а щекой прислонившись к сухому, костистому бедру Гарри. Она смотрела, как танцует огонь, вылизывая жизнь из дров, лежащих в камине. Она была благодарна огню за тепло, и, без сомнения, Гарри тоже. Она долго просидела рядом с ним, зная, что он поглощает ее силу так же, как огонь набирался сил от бревна, которое когда-то было живым деревом. Она с радостью отдавала свою силу своему старому другу.

— Ты видела его, Эллен? — спросила Бренвен по телефону.

— Да, один раз, очень коротко. Мне позвонила миссис Бичер, и я приехала к ним. Я была в шоке. Он сказал, что ему не нужен врач, и я ничего не могла поделать. Бичеры не знают, где он был и что с ним случилось. А ты, Бренвен?

Бренвен сделала глубокий вдох. Она знала, что сейчас ей придется рискнуть.

— Гарри был с людьми, которые называют себя Когносченти.

— Как-как?

— Когносченти, что значит «знающие». Можешь спросить у своего мужа, слыхал ли он когда-нибудь о них. Я уверена, что эти Когносченти были замешаны в смерти Джейсона, а теперь они почти убили Гарри. Я собираюсь выследить их, даже если это станет моим последним делом!

— Бренвен, нет! Это похоже на какое-то тайное общество и может быть очень опасно. Кем бы они ни были, если они действительно сделали все то, о чем ты сейчас говорила, ты можешь оказаться в ужасной опасности. Я уже говорила тебе, что, кто бы ни велел прикрыть дело Джейсона, это был очень, очень влиятельный человек. Оставь его в покое!

— Я уже оставила их в покое раньше, и теперь посмотри, что произошло с Гарри. Я журналист, Эллен. Я знаю, как проводить расследования, и я клянусь тебе, что собираюсь выследить этих людей. Меня не беспокоит, что это может оказаться опасным. Где бы мы сейчас были, если бы никто не подвергал себя опасности?

— Я не собираюсь помогать тебе, потому что не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

Бренвен не обратила внимания на ее слова.

— Послушай, Эллен, я говорю серьезно. Я собираюсь разоблачить Когносченти на уровне национального телевидения. Позови, пожалуйста, к телефону Джима, а пока ты будешь идти за ним, спроси у него, знает ли он что-нибудь о психофеномене, которого зовут Орсон.

— Бренвен Фарадей, я не собираюсь абсолютно ничего спрашивать у Джима. Я не, повторяю, не собираюсь помогать тебе. Прекрати всю эту чепуху, слышишь?

Да, Бренвен слышала. Она знала этот тон Эллен, знала, что продолжать настаивать было бы бессмысленно.

— Как хочешь, Эллен. Я должна снова идти к Гарри. — Она была горько разочарована.

— Подожди, Бренвен. Мне нужно приехать?

— Пока нет. Ему становится лучше, но я не думаю, что он станет таким, каким был. Ты просто не теряй связи со мной, о’кей?

— О’кей, — с сомнением в голосе сказала Эллен.

Каждый день Бренвен чуть шире приоткрывала занавеси в библиотеке, чтобы впустить в комнату больше солнца, но Гарри шарахался от света. Он жил — возможно, более правильным было бы сказать, существовал — в мире теней, который, казалось, находился где-то посредине между этим миром и следующим. Он никогда не казался совершенно проснувшимся, но никогда и не засыпал полностью. Еда и питье не интересовали его. Иногда он немного разговаривал. Бренвен судила о том, что ему становилось лучше, по тому, как постоянно креп его голос. Он мало-помалу набирался сил.

На четвертый день своего визита она взяла его за руку.

— Ну-ка обопрись на меня. Мы пройдем к окнам и посидим там чуть-чуть. На улице сегодня тепло. Я приоткрыла створки самую малость. Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

— Хрипф, — было все, что смог сказать Гарри. Он шел медленно, но уверенно, почти не опираясь на нее; Бренвен сочла это хорошим знаком. Она устроила его в удобном кресле и сама села рядом. Гарри весь сжался от упавшего на него света, но, когда Бренвен потянулась, чтобы задернуть шторы, сказал:

— Оставь их. Я вижу как раз достаточно, чтобы помочь себе вспомнить. Мне всегда нравился вид из этих окон.

— Да, это точно.

— Я так сражался за свою жизнь, а теперь все равно умираю. — Он рассмеялся сухим, трескучим смехом. — Смешно, правда?

— Только если у тебя очень извращенное чувство юмора.

Гарри издал еще один трескучий смешок. Он повернул к ней свои серебряные глаза.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Мое тело изношено, но все остальное во мне работает весьма неплохо. Лучше, чем когда-либо. Ты всегда была решительной женщиной, Бренвен, и всегда упрямо шла своим путем. Я решил рассказать тебе о Когносченти и о том, что случилось со мной. После того как я расскажу тебе об этом, пусть будет что будет.

— Да! — Бренвен едваотваживалась дышать. — Пожалуйста, я слушаю.

— Мне кажется, я уже говорил тебе о них немного, но тогда я еще боялся. Теперь я преодолел этот страх точно так же, как и ты. Твоя решимость поборола страх. И тем не менее я должен предостеречь тебя: это фантастичная и отвратительная история, слишком безумная на вид, чтобы можно было ее предложить твоему телевидению. Никто не поверит тебе. Люди будут либо смеяться, либо подумают, что ты сумасшедшая. Ты все еще хочешь услышать это?

— Хочу.

— Очень хорошо. Я никогда не видел Когносченти всей группой, поэтому не знаю, сколько там в точности человек. Но я думаю, не много. Возможно, двенадцать или тринадцать, обычное число. Когда я впервые услыхал о них, то был уверен, что они просто очень умелые современные волшебники. Я слышал, что их называют Адептами, и они действительно ими являются. Но они также представляют собой нечто гораздо большее и именно поэтому опасны. — Поскрипывая костями, Гарри устроился поудобнее в своем кресле, приготовившись говорить гораздо больше, чем ему доводилось за все последние годы. — Джейсон работал на Когносченти, и это именно они убили его. Я знаю это наверняка. Мой собственный Мастер, один из них, рассказал мне об этом в подробностях. В каком-то смысле Когносченти сделали тебе одолжение, Бренвен. Джейсон вернулся в эту страну с единственной целью — отомстить тебе. У него была извращенная идея, что ты намеренно убила его ребенка еще в своем чреве, и он собирался в ответ лишить жизни тебя. Когносченти не хотели, чтобы Джейсон находился здесь. Если бы он просто приехал, убил тебя и быстро вернулся назад, в Европу, они могли бы еще оставить его в живых. Но ты избегала его, ускользала от него, и он пал жертвой собственного тщеславия.

— Он пал жертвой еще кое-чего, — сказала Бренвен. — Злого Духа. Я видела и чувствовала его с ним или в нем за несколько дней до того, как его убили. Это тоже было их делом? Когносченти привязали этого Духа к Джейсону?

— Косвенно. Я скоро доберусь до этого. Запомни, что Когносченти знают о тебе: им известно, что ты смогла ускользнуть от Джейсона, а это не просто. Чего они не знают, так это того, что ты сама по себе являешься духовно сильным человеком, и твоя сила диаметрально противоположна их силе. Твоя сила увеличилась, Бренвен — я чувствую ее в тебе.

Она пожала плечами.

— Не знаю. Я давно не использовала ее. Реальность убийства Джейсона и тот Злой Дух, который был с ним, отрезвили меня. Я не хотела никоим образом быть связанной со всем этим. Сейчас, однако… Продолжай свой рассказ, Гарри.

— Хорошо. Сначала я попал к Когносченти по представлению Джейсона. Я встретился с человеком, который коротко побеседовал со мной и решил, что я действительно являюсь тем, кем сам себя объявил: относительно безвредным профессором, который жаждет научиться у настоящих Адептов. Меня интересовало только искусство волшебства, и я думал, что их также интересует главным образом это. Но это оказалось не так. Магия является для них только средством достижения цели, точно так же, как Джейсон был их орудием, их инструментом. Когносченти буквально являются группой наиболее могущественных мужчин и женщин на земле. Они возводят и низвергают правительства, влияют на фондовый рынок во всем мире, творят события, которые формируют историю. Они даже могут в какой-то степени контролировать погоду. Я поначалу не знал всего этого. Мужчина, который беседовал со мной, Орсон, направил меня к Мастеру…

— Орсон?

— Да. Я вижу, ты знаешь его. Он единственный из Когносченти, который открыто признает свои парапсихические способности. Остальные являются банкирами, юристами, политиками — занимают самое высокое положение в своих областях деятельности. Орсон, вероятно, является самым могущественным волшебником среди них. Весьма возможно, что именно он научил этому остальных. Ну, перейду к сути дела. В течение многих своих жизней, Бренвен, я пользовался искусством волшебства без оглядки на Добро и Зло. Для меня Сила всегда была просто силой. Меня интересовали только результаты. Благодаря Когносченти я понял свою ошибку. Они имеют дело исключительно с Силой Тьмы, и в этом они являются истинными Адептами. Они — Пользователи: они используют все — вещи, людей, бесплотных духов. Каждый отдельный Адепт научился вызывать существо из Тьмы и контролировать его. Меня научили делать то же самое — к сожалению, это довольно легко — и научил меня этому мой Мастер, который называл это существо Знакомым Духом. Ему следовало бы назвать его Демоном. Именно это и произошло с Джейсоном — он каким-то образом раздобыл формулу и использовал ее, но не мог контролировать вызванное им самим существо. Вместо этого он сам попал под его контроль. Одному Богу известно, сколько у меня было проблем с контролем над моим существом! Когносченти, Бренвен, буквально открыли ворота Хаоса. Они — люди, которых можно было бы сравнить с Люцифером, они хотят быть богами на земле.

— Фактически это именно то, чему учит всех без разбору Орсон, — сказала Бренвен, — всех, кто слушает его. Это отвратительно. Люди платят миллионы, чтобы услышать его бред. Но скажи мне, Гарри, что же с тобой произошло? Я понимаю, что случилось с Джейсоном: они хотели, чтобы его смерть стала примером. А его тело лежало так, что было ясно: после его смерти они захотели контролировать вызванного им Духа. Возможно, они хотели отослать его назад в Хаос — если это так, то я надеюсь, что им это удалось. Ты не мог представлять для них такую же опасность, что и Джейсон, и тем не менее ты здесь, передо мной, едва живой!

Гарри рассмеялся.

— О моя дорогая, оказалось, что я представлял гораздо большую опасность для них, чем Джейсон Фарадей, но совершенно другого характера. Видишь ли, я действительно снова овладел своей прежней силой. Как бы слаб я ни был, думаю, что смогу продемонстрировать кое-что. Смотри.

Бренвен посмотрела на Гарри, подумав, что же он такое собирается ей продемонстрировать, если едва может дойти из одного конца комнаты в другой. В то время как она смотрела на него, очертания его тела начали расплываться. Он стал каким-то неотчетливым, как будто бы фотография, проявляющаяся наоборот. Вскоре в кресле, где только что сидел Гарри, не осталось ничего, кроме матового серого пятна. Она с трудом удержалась от того, чтобы протянуть руку и прикоснуться к этому серому пятну — ей не хотелось бы потом приходить в себя после шока, который она могла бы испытать, если бы ее рука прошла через это пятно насквозь. Его кажущееся возвращение в кресло не было таким постепенным: только что его здесь не было, и вот он уже снова сидит там же, где и сидел. Странно, что он выглядел при этом более крепким и даже слегка более здоровым, чем перед этой демонстрацией.

— Иллюзия, — сказала Бренвен. — Признаюсь, что я изумлена.

— А! Но была ли это иллюзия или я действительно смог перейти из материи в энергию и обратно? Даже великий Орсон не может делать того, что я только что тебе показал. Орсон и все остальные Когносченти полагаются на ритуал, заклинания, формулы. Они не концентрируют собственную Силу в той же степени, в какой отнимают ее у других. Тогда как я, моя дорогая, фактически снова овладел всеми своими возможностями. Теми, к которым, как ты, наверное, помнишь, так стремился.

Изменение формы, перевоплощение — это было именно то, что я забыл и больше всего хотел снова вспомнить. Попутно я овладел также и другими способностями. Мне нужно больше практики в перевоплощении… но это, конечно, если я останусь жить. Когносченти, конечно же, заметили, что я отлично справляюсь с теми вещами, которые они так любят. Вызывать и командовать этими ужасными Демонами было легко для меня — с одним исключением, о котором я тебе скажу. Устраивать бури. У меня это получалось просто прекрасно. Передвигать предметы, не прикасаясь к ним, возмущать магнитные поля и так далее. Я отлично проводил время, пока мои способности не стали настолько потрясающими, что мой Мастер решил, что я сам могу стать для них таким же ценным приобретением, как и мои деньги и поместье, которые им так хотелось заполучить. Он отвез меня в какое-то укрытие в штате Нью-Йорк, и я должен был устроить демонстрацию для двух-трех человек одновременно. Я узнал некоторых из них, когда бродил по утрам или вечерам по лесу рядом с этим укрытием. Но когда они занимаются своим оккультным делом, они надевают такие странные балахоны, которые скрывают лица. Они хотели, чтобы я использовал свои способности для их целей, а их цели деструктивны по сути. Когда я, несомненно с некоторой долей высокомерия, заявил, что всегда был и всегда останусь независимым, свободным мудрецом, я выяснил, что мой так называемый Знакомый Дух находится не столько под моим контролем, сколько под их. Единственный Демон, которым мне было трудно командовать, был мой собственный. Он, подобно им, был разрушительным. В отношении меня.

— О нет, — прошептала Бренвен.

— О да. После того как я отказал им, я понял, что меня ожидают неприятности. Именно тогда я скрылся оттуда и приехал сюда, чтобы осуществить кое-какие планы. Они уже тогда пытались контролировать меня с помощью своего Демона.

— Я видела это, — сказала Бренвен.

— Мне не следовало возвращаться к ним. Я даже сейчас не могу понять, почему я решил вернуться… но это неважно. Они, вероятнее всего, выследили бы меня все равно. Я уверен, что сейчас меня бы не было в живых, если бы они не были так уверены в том, что смогут перетянуть меня на Темную сторону. Я притворялся, что согласен с ними, а тем временем практиковался в моих вновь обретенных способностях. Но в конце концов Орсон понял, чем я занимаюсь. Он налетел на меня и втянул меня в нечто вроде дуэли, которую никто из нас не выиграл. Она закончилась ничем, но в результате я ослабел настолько, что остальные Когносченти смогли взять меня в плен. Они сделали меня своим пленником, Бренвен. Они физически лишили меня свободы с помощью своего Демона, моего так называемого Знакомого Духа. Они, конечно, стремились к тому, чтобы Демон овладел мною. Обычная старомодная демоническая одержимость Гарри Рейвенскрофта, представь себе! Я сражался с ним. Он чуть было не убил меня, но я все же победил. Я отослал их проклятого Демона назад в Хаос и сбежал от них, приняв бестелесную форму, которую ты видела только что здесь в кресле, и вернулся назад, в Рейвен-Хилл.

— Неудивительно, что ты выглядел скорее мертвым, чем живым, когда я приехала сюда! — воскликнула Бренвен. Она сама была измучена, опустошена тем, что ей пришлось только выслушать. Затем ей пришла в голову тревожная мысль. — А они не бросятся за тобой?

— Не думаю. Они уверены, и совершенно справедливо, что я — по крайней мере был — почти неотличим от трупа. Видишь ли, моя дорогая, они ведь не знают о тебе. Ты можешь помочь мне снова обрести силы, а после этого я просто исчезну отсюда. Я не буду беспокоить Когносченти, и они не смогут найти меня. Я отправлюсь домой.

— Домой? Гарри, но ты же дома, в Рейвен-Хилл.

— Нет, нет, моя дорогая. — Он покачал головой. — Ты знаешь, что я имею в виду. Домой.

Бренвен поняла, что она действительно знает это — домой.

Бренвен оставалась в Рейвен-Хилл с Гарри в течение двух недель. Он не хотел никаких посетителей, и она выходила из дома только для того, чтобы размяться, пройтись по полям. Она подумывала о том, чтобы позвонить Ксавье, но затем решила не делать этого, потому что он не писал и не звонил ей с тех пор, как вернулся Уилл.

Ксавье… Должно быть, его захватили другие дела, другие люди и, возможно, даже другие места. Она чувствовала правильность этого. По мере приближения к сорокалетнему рубежу Бренвен видела, что жизнь состоит из постоянных узоров и одиночных событий. Узоры вплетаются в жизнь, исчезая только затем, чтобы появиться вновь; события рельефно выделяются на фоне узоров, никогда не повторяясь. Страстный священник был в ее жизни событием, уникальной любовью, которую она всегда будет лелеять в своем сердце. Джейсон был часто повторяющимся узором, нити которого, как надеялась Бренвен, теперь были навсегда отрезаны от ткани ее жизни. Уилл… Уилл был новым узором, глубоким и постоянным, несмотря на свою новизну. Ей ужасно его не хватало, несмотря на его ежевечерние звонки, и она скоро вернется к нему. Гарри? Гарри был самым старым и самым запутанным узором.

Никто больше не сомневался в том, что Гарри будет жить. Он становился сильнее с каждым днем. Они каждый день вместе медитировали, и в ходе медитации Бренвен делилась с ним своим Светом. Это не ослабляло ее, а, наоборот, укрепляло их обоих. Пока Бренвен укрепляла его дух, миссис Бичер взялась за его тело. Миссис Бичер квохтала и суетилась вокруг Гарри; она подрезала ему волосы, бороду и ногти и купала его, как ребенка. Ему нравилось это. Если не считать серебряного отблеска его почти слепых глаз, Гарри начал понемногу выглядеть так же, как и прежде.

— Я хочу показать тебе кое-что, — сказал Гарри Бренвен после их дневной медитации, — кое-что, что тебе, возможно, понадобится. Ты назовешь это трюком. Я называю это полезной демонстрацией.

— Хорошо, — сказала Бренвен. Выздоравливая, Гарри стал очень мягким, и она больше не старалась избегать его трюков.

— Я собираюсь тебе продемонстрировать, как ослепить неверующих.

Гарри закрыл глаза и прижал ладони друг к другу. Если бы Бренвен не чувствовала, как он вызывает свою энергию, как воздух вокруг него вибрирует и уплотняется, она подумала бы, что он не делает ни малейшего усилия, так как на его лице и теле не отразилось ни малейшего напряжения. Вскоре он открыл глаза и ладони и протянул их к ней. У него в ладонях лежал шар голубого света. Он подбросил шар в воздух, и все лампы в комнате сначала вспыхнули, а затем погасли. Он засмеялся, и шар исчез с отчетливо слышным хлопком.

Бренвен тоже рассмеялась; это был красивый трюк.

— Ну, теперь твоя очередь. Ты тоже можешь попробовать.

Она ощущала покалывание в ладонях, но несмотря на это сказала:

— Нет, спасибо.

— Нет? Ну что ж, я знаю, что не стоит спорить с тобой, когда ты отказываешься сделать что-то. Ты только помни, Бренвен, что у тебя получится. И помни, что победить Когносченти и остальных, им подобных, можно только с помощью света.

Бренвен уже заказала билеты на самолет; она должна была возвращаться в Калифорнию на следующий день.

— Пойдем, Бренвен, — сказал Гарри, — выйдем прогуляться на улицу.

— Это здорово, — согласилась она.

Миссис Бичер в приступе доброты отремонтировала старую пелерину Гарри, которую она так не любила. Бренвен привезла с собой собственную накидку из Калифорнии, и они обе висели на крючках возле двери в кухню. Бренвен и Гарри надели их и оба, высокие и худые, вышли на улицу, в холодный ноябрьский день. Они представляли собой поразительную пару. Серые облака проносились над головами, гонимые пронзительным ветром. Бренвен и Гарри спустились с холма и обошли вокруг него, делая широкий круг.

— Ты собираешься заняться Когносченти, так, Бренвен? — спросил Гарри. — Я знаю, что ты думала о них.

— Не совсем. Я собираюсь заняться Орсоном. Разоблачить его. Я думаю, что это окажет какое-то воздействие на всех них.

— Как ты сможешь разоблачить его? Он настоящий волшебник. Он может делать все, о чем заявляет публично, и даже больше.

— Он представляет собой Зло, Гарри. Если даже мне удастся только заставить людей сомневаться в его любимом заявлении «Ты — Бог!» — и то я буду считать, что добилась многого. Но мне бы хотелось добиться большего. Он обладает той же высокомерной гордостью, что и Джейсон, он обязательно в чем-то должен был нарушить закон…

— Ты никогда не сможешь поймать его на этом. Эти люди не совершают преступлений своими руками. Они заставляют других делать это за них. Как Джейсона.

— У Орсона есть слабое место, — настаивала Бренвен, — молодая женщина по имени Мириам. Он использовал ее для транслирования духов, но я не думаю, что она является медиумом. Я думаю, что она — душевнобольная или страдает раздвоением личности. Хотя, — продолжала Бренвен думать вслух в то время, как они шли, — она может быть и тем и другим. Болезненная, но психически одаренная личность, открытая для таких же болезненных духов… О Господи! Так вот где я видела ее раньше! В одной из этих психиатрических клиник, когда снимала программу несколько лет назад… Она была так прекрасна, так похожа на ангела, измученного ангела. Медсестра сказала мне, что она шизофреничка. Она видела и слышала что-то, приводящее ее в ужас. А теперь ею завладел Орсон, и он использует ее.

— Интересно, — задумчиво сказал Гарри. — Трагично. Как я уже сказал, Когносченти — великие Пользователи.

— Да. Все, что мне нужно — это разоблачить его как эксплуататора душевнобольной женщины, и толпы его поклонников мгновенно исчезнут, рассеются. Проблема в том, что он исчез, и Мириам вместе с ним. Я не могу его нигде найти. Говорят, что у него есть что-то вроде укрытия на севере Калифорнии, но я не могу отыскать это место.

Гарри остановился на подъездной дороге и улыбнулся своей обычной, слегка кривоватой улыбкой.

— Я могу помочь тебе в этом. Я знаю, где это находится. Неточно, но в общих чертах. У Орсона есть два укрытия. Одно — то, где они держали меня, где-то в штате Нью-Йорк. Второе — в горах, в месте, которое называется Мендочино.

Сине-зеленые глаза Бренвен расширились от изумления.

— Мендочино! У меня есть дом в Мендочино. Я не могу поверить этому. Конечно, это не может находиться в самом Мендочино, иначе я бы уже знала об этом. В горах? Ну, это весь округ Мендочино, и, кроме того, есть Национальный заповедник Мендочино — огромных размеров. Подумай, Гарри. Может, ты знаешь что-нибудь еще, что может сузить круг поисков?

— Не-ет. Я могу только сказать тебе, что он наверняка выбрал место в глубине леса, где может владеть землей на многие мили вокруг. Ты можешь поспрашивать людей, поинтересуйся таким местом в лесу, где есть прогалина для посадки вертолетов. Многие из Когносченти путешествуют на вертолетах.

На следующий день Бренвен, поцеловав Гарри, попрощалась с ним, а затем остановилась на пороге.

— Последнее, Гарри.

— Да, моя дорогая?

— Что случилось с нашими руническими камнями? Они все еще у тебя?

— Увы, нет. Я отдал их обратно земле. Я зарыл их в лесах недалеко от укрытия в Нью-Йорке, когда понял, что Когносченти собираются сделать меня пленником. Я боялся, что Орсон или кто-то другой из них смогут заполучить их и извратить силу камней.

Вспомнив злого пришельца, который соблазнял ее мешочком с руническими камнями, Бренвен спросила:

— А они не могли найти их?

— Нет. После того как я закопал их, я запечатал это место специальной руной. Мне было жаль расставаться с ними, но зато сейчас рунические камни в полной безопасности.

— Ну, в таком случае я с тобой прощаюсь. — Она снова поцеловала его в щеку. Его кожа была похожа на тончайший пергамент, но щека была теплой и мягкой. — Я люблю тебя, Гарри. Мне кажется, я больше не увижу тебя в этой жизни. Прощай.

— Я тоже люблю тебя, моя дорогая Бренвен. Не будь так уверена в том, что больше не увидишь меня. В конце концов, я собираюсь домой.

Глава 5

Уилл ждал ее. Бренвен заметила его высокую, худую фигуру в толпе задолго до того, как смогла отделиться от колонны прибывших пассажиров и броситься в его объятия.

— О, я по тебе соскучился, — хрипло сказал он. — Как я по тебе соскучился!

— А я соскучилась по тебе.

Он поцеловал ее со сдержанной, многообещающей страстью.

— Жить без тебя — это все равно что жить без какой-то части самого себя. Я чувствовал себя каким-то разорванным.

— Я знаю. — Обняв друг друга за талию, они направились к выдаче багажа. — Это удивительно. Я была столько лет одна, но никогда не чувствовала себя одиноко. Я предпочитала быть независимой. Сейчас, прожив с тобой год, я чувствую, что все пропало. — Бренвен понизила голос. — Были такие моменты, когда мне настолько не хватало тебя, что у меня просто все болело, особенно по ночам.

— О, Бренвен… — Уилл посмотрел на нее сверху вниз, на ее лицо в форме сердца, мягкие губы, которые так любил целовать, на ни с чем не сравнимые глаза. Он мучился от любви к ней. У него все трепетало внутри от одной мысли, что может снова потерять ее, как он однажды подумал. Он страстно желал просить ее выйти за него замуж… Но он знал, какую травму нанес ей брак с Джейсоном. Она тогда сказала, что больше никогда не выйдет замуж; и она сказала всего лишь год назад: «Мы вообще не собираемся жениться». Он не мог просить ее переменить это решение, не для того, во всяком случае, чтобы успокоить собственное ощущение нестабильности.

Бренвен подняла взгляд на Уилла, на его доброе, открытое и теперь такое благородное лицо, на котором читались любовь и нежность. Конечно же, им и так хорошо. И все же в течение всего долгого обратного полета в Сан-Франциско она лелеяла фантазию о браке с Уиллом. Настоящем браке, счастливом единении не только тел, но и душ. Она, уже не впервые, подумала, что, если бы только Уилл попросил ее выйти за него замуж, ее счастье было бы полным… и она чувствовала себя эгоисткой, думая об этом. Она совсем не помнила о тех словах, которые выпалила год назад: «Мы вообще не собираемся жениться».

Уилл приехал в фургоне Бренвен, в котором до сих пор оставались все ее вещи, и прямо из аэропорта они направились в Мендочино. Он объяснил, что его «чироки» уже там; он заплатил одному студенту, работавшему в бюро, который постоянно нуждался в деньгах, чтобы тот отогнал его машину туда.

— Я знал, что ты захочешь в Мендочино, — объяснил он, — но мне совсем не улыбалось ехать с тобой в разных машинах. Мне придется вернуться в город в понедельник утром, но я подумал, что ты захочешь остаться, так как ты именно это планировала прежде, чем уехать к Гарри. Наверное, мне следовало бы спросить тебя. Ведь твои планы не изменились, да?

— Нет. «Макклоски» — это то, что мне нужно. Я благодарна тебе за заботу. Мне нужно очень много написать, а сейчас я уже отстала на две недели.

На самом деле планы Бренвен изменились, но она не могла рассказать об этом Уиллу. Не сейчас. Она поняла, когда еще была в Рейвен-Хилл, что, если Уилл узнает, что у Орсона есть укрытие в горах поблизости от Мендочино, он тут же попытается отыскать его, чтобы спасти Мириам, ворвется туда и все испортит. Они могут спасти Мириам, но Бренвен потеряет свой шанс узнать больше, чем ей известно сейчас, об Орсоне, не говоря уже о Когносченти. Бренвен почти ничего не рассказала Уиллу о Когносченти, и он не знал о том, что они связаны с Орсоном.

Ей также нужно было считаться со своими обязательствами перед станцией. После стольких месяцев исследований, в течение которых она почти не делала ничего другого, она просто должна была написать для них программу о парапсихической ситуации в Калифорнии. Она напишет ее точно так же, как сделала бы это до того, как узнала от Гарри о Когносченти и об Орсоне. Она напишет программу, сдаст ее на студию, и они смогут назначить другого продюсера для съемок, потому что она одновременно с этим планировала подать заявление об увольнении. Бренвен собиралась заняться Орсоном, и она даже не представляла, против какой стены Тьмы ей придется выступить. Она хотела отбросить все связи, обязательства и долги. Если все произойдет так, как она надеялась, она сможет независимо написать и снять программу на этом материале. Если же нет… что ж, единственным, кто от этого пострадает, будет она сама.

Бренвен работала в максимальном темпе, на который только была способна. Она сдала на станцию программу и свое заявление об увольнении в первых числах нового года. Уиллу она сказала, что устала и хочет провести спокойную зиму в Мендочино. Она ненавидела себя за то, что не говорила ему всей правды, но надеялась исправить это, как только обнаружит тайное убежище Орсона, которое она про себя называла Ложей.

Расчистив перед собой путь, Бренвен ощутила какую-то странную летаргию. Она стала искать оправданий своей бездеятельности. Может быть, погода? Зима в 1984 году была очень суровой. Дул настолько холодный и сильный ветер, что она даже не могла гулять по скалам. И она действительно устала, устала до глубины души. Она хотела отдохнуть, а не рыскать по всему округу в поисках чего-то непонятного, да еще в такой холод. В горах наверняка лежал снег. А у нее в домике — стопки книг, которые нужно было прочесть; она ожидала того момента, когда сможет приняться за них, как только закончит работу, и теперь это время настало. На Рождество она купила в домик новый телевизор и видеомагнитофон, и теперь у нее был целый мир фильмов, которые можно было взять напрокат. И кроме того, у нее был «Макклоски», сам домик, старый удобный друг, теплый и уютный, с горящими в камине дровами, принесенными морем. А снаружи тем временем дул холодный, пронизывающий ветер, и море завывало, пробираясь по туннелям в скалах. У нее было больше времени для стряпни, чем за много последних лет, и она взялась готовить разные деликатесы, особенно к тому моменту, когда приедет Уилл, чтобы разделить их с ней. Ну, например, легкомысленные, великолепно пахнущие пустячки вроде свежеиспеченных шоколадных печений. На уик-энды, а иногда и среди недели приезжал Уилл, и они занимались любовью. Пусть кто-то другой преследует Орсона, подумала она, пусть кто-то другой борется со злом, которого большинство людей предпочитали не видеть, не верить в его существование.

Но потом начались сны, отвратительные сны, которых Бренвен не видела уже много лет. Эти сны принадлежали скорее к времени Джейсона, и они напомнили ей, что, хотя Джейсон и умер, отвратительные существа, предъявившие на него свои права, все еще блуждают в мире. Когда она просыпалась после этих снов, она чувствовала себя грязной, гадкой, деградировавшей; однако по мере того как день продолжался, она забывала об этих снах. Она погружалась в книги, брала напрокат все новые и новые фильмы, хотела, чтобы все плохое ушло от нее.

Пришли видения. Вернулась ее способность Видеть, и с нею бороться было гораздо сложнее, чем со снами. Наконец настал день, когда она отчетливо увидела маленькую, черную, уродливую фигуру существа, скорчившегося в углу домика, ее домика, ее любимого «Макклоски»! В этот момент она поняла, что это злое существо высасывало из нее силы и решительность.

— Уходи! — закричала Бренвен. — Поди прочь, Темное Создание!

Она вызвала Свет, ослепительный Свет; она наполнила свой маленький домик ослепительным сиянием и выгнала из него Демона. После этого, чувствуя себя опустошенной, опустилась на диван. Она свернулась в клубок и подумала о Гарри и его серебряных глазах, Гарри, который очень долго вел сражение с Демоном, что был гораздо больше, чем то маленькое существо, только что ею выгнанное. Неудивительно, что в ходе этого сражения он почти ослепил самого себя. Она почувствовала стыд и поняла, что откладывать больше нельзя. На следующее утро Бренвен отправилась в своем фургоне на поиски Орсона.

Она вела машину, но ей все время хотелось повернуть и поехать обратно. Она знала, что Ложа Орсона наверняка расположена не на побережье, где она знала каждый уголок и где были относительно хорошие дороги; если бы это было так близко, она бы давно уже узнала об этом. Она направилась в горы.

Поиски Орсона были отчаянно трудным делом. Округ Мендочино был очень большим и преимущественно неразработанным. Многие горные дороги, по которым ездила Бренвен, были, как выяснялось, вовсе не дорогами, а заброшенными просеками, по которым когда-то вывозили бревна и которые заводили ее в чащу леса, а затем просто заканчивались, оставляя ее в затруднительном положении. Если бы у ее фургона не все четыре колеса были ведущими, она бы уже давно где-нибудь застряла. Часто она ездила целый день и ни разу не видела ни одной живой души, ни единого признака цивилизации. У нее появилось ощущение, как будто что-то блокирует ее. Она поняла, что чувствовала бы себя намного лучше, если бы при ней были священные рунические камни, но у нее их не было.

Иногда в пугающем одиночестве своего фургона Бренвен Фарадей отбрасывала свой методический, рациональный подход в поисках Орсона и вместо этого полагалась на интуицию. Это был очень странный способ путешествовать, потому что очень часто она не имела ни малейшего представления о том, куда направляется, а в конце дня — как найдет дорогу домой. Но она ни разу не заблудилась и чувствовала себя лучше. Это могло быть и самообманом, но она так не думала. Ей казалось, что она подбирается к чему-то, подбирается все ближе.

В пяти милях к востоку от Уиллетса была стоянка для трейлеров. В начале марта днем Бренвен подъехала на стоянку к закусочной, перед которой выстроились грузовики, игнорируя более приличного вида ресторан через дорогу. На ней были толстые вельветовые слаксы, фланелевая рубашка с надетым под нее свитером, кожаная куртка с овчинной подкладкой и сапоги. Волосы были заплетены в косу, а на лице не было косметики. Она не думала, что будет выглядеть или чувствовать себя неуместной. Она вошла в закусочную, села у стойки, заказала гамбургер и кофе и начала разговор с официанткой.

— Я ищу место, которое должно находиться где-то здесь, но не могу его найти. Большой дом в лесу, большое частное владение. Возможно, рядом есть поляна, где могут садиться вертолеты. Вы не знаете такого места?

— Нет, — сказала официантка. — Здесь рядом нет ничего подобного. Ты ошиблась, детка. Может, ты ищешь работу? У нас есть место официантки, работа по ночам, с двенадцати до восьми.

— Я ищу не работу, — сказала Бренвен. — Я ищу свою подругу.

— Очень плохо, — вздохнула официантка. — Я бы не отказалась, если бы мне здесь кто-нибудь помогал.

Бренвен не была слишком обескуражена. Когда ей принесли гамбургер, она съела его с удовольствием и задержалась, чтобы выпить вторую чашку кофе. Огромный сильный мужчина с мускулистыми руками и торсом лесоруба взобрался на табурет рядом с ней.

— Я слышал, о чем вы спросили официантку. Эта ваша подруга, как она выглядит?

Сердце Бренвен забилось быстрее.

— Она небольшая, светленькая, очень красивая. Выглядит моложе своего возраста. Вы ее видели?

— Может быть. — Мужчина пристально, но не нагло рассматривал ее из-под нависших, кустистых ресниц. — А почему вы ее ищете?

— Я думаю, что она могла попасть в беду.

— О’кей, леди, я верю вам. Я видел похожую девушку вместе с большим темным парнем, с черными волосами, с бородой, он, возможно, выше меня, но не такой мускулистый. — Он усмехнулся и согнул свои впечатляющие бицепсы. Бренвен вежливо улыбнулась ему в ответ. — Если она попала в беду, то я могу поспорить, что это он завел ее туда. У этого сукина сына просто гнусный вид.

— Где вы их видели?

— Эй, послушайте, это не мое дело. Я туда ходил просто так, из любопытства, понимаете? Если вы собираетесь отправиться туда, вам нужно быть очень осторожной. У них есть охранники, которые застрелят вас в один момент, и у них есть винтовки для этого. Это большое место в глубине леса вверх по Ил Ривер, отсюда где-то двадцать миль. Они называют его Лодж, и больше никакого имени, просто Лодж. В этом есть что-то подозрительное, знаете. Обычно, если у парня есть такое большое отличное местечко, то он хочет, чтобы оно называлось его именем. А так можно подумать, что кто-то пытается что-то скрыть. Мой зять водит грузовик и доставляет туда раз в неделю еду, вот откуда я узнал об этом месте. Как вы и сказали, там есть поляна для посадки вертолетов, прямо в лесу. Очень странное место, если хотите знать. Если бы я был на вашем месте, я бы постарался поскорее увезти своего друга оттуда.

— Я и собираюсь это сделать.

— Если вам понадобится помощь, я помогу вам, если хотите. — Это было искреннее предложение, судя по серьезному выражению его грубоватого, изрытого оспой лица. Он казался честным человеком.

— Нет, спасибо. У меня есть люди, которые помогут мне, когда в этом возникнет необходимость, но сначала мне нужно найти это место. Вы не могли бы рассказать мне, как туда добраться?

— Да, конечно, без проблем. Я сейчас нарисую вам карту.

С помощью карты найти Ложу оказалось совсем нетрудно. С дороги нужно было свернуть на просеку, помеченную незаметным деревянным столбиком. После четырех-пяти миль езды по просеке появлялась хорошо ухоженная асфальтированная дорога. Бренвен съехала под деревья, вышла из машины и пошла между деревьями параллельно асфальтированной дороге. Она шла очень осторожно, двигалась медленно, высматривая охранников с винтовками, но никого не увидела. Она тихо кралась вперед, ступая по вечнозеленому ковру из иголок, в котором тонули все звуки. Наконец она увидела саму Ложу. Это было большое, длинное и низкое одноэтажное здание, хотя у главного строения была островерхая крыша. Весьма привлекательный дом в деревенском стиле — если не считать того странного обстоятельства, что в главном здании не было окон. Более пристальное разглядывание дало возможность заметить, что вместо этого окна были проделаны в островерхой крыше.

«Где же охранники?» — удивилась Бренвен. Если бы не тоненькая струйка дыма, поднимающаяся из трубы с одной стороны островерхой крыши, Бренвен подумала бы, что в Ложе никого нет. Она обошла усадьбу вокруг и вскоре увидела, что рядом с основным зданием стояли небольшие постройки — приземистые, квадратные и тоже без окон. Они казались сараями. Одно из зданий было больше остальных, наверное, это было что-то вроде домика для гостей — но в нем тоже не было окон, по крайней мере, ни одного не было видно. «Тот, кто построил это место, — подумала Бренвен, — явно испытывал стойкую неприязнь к окнам».

Прежде чем обойти усадьбу, Бренвен прислушалась к себе: ее охватило какое-то жуткое ощущение. Она вызвала свой Свет, и это ощущение пропало, но в сознании возникло одно слово: поздно. Да, было уже действительно поздно. Падающие наискосок сквозь деревья лучи солнца подтверждали, что близится вечер. Она не успеет тщательно все осмотреть так, как ей было нужно, если, конечно, собирается выехать на обычную дорогу засветло. Бренвен не любила ездить по горным дорогам по ночам, они были достаточно сложны и при свете солнца.

Оказавшись так близко от своей цели, она испытывала большой соблазн остаться. Она могла бы переночевать в мотеле в Уиллетсе. Предупреждение снова пришло к ней, на этот раз сильнее. Она не была уверена, так как разглядывание Ложи отвлекало ее, но Бренвен подумала, что услышала, как ее старый внутренний Голос говорит: Уходи! Сейчас же! Почти с сожалением оглядываясь назад через плечо, Бренвен подчинилась. Она ушла.

Дома, в «Макклоски», Бренвен продумала план. Завтра будет пятница, и Уилл приедет сюда к семи часам вечера. Она рано утром уедет в Ложу, проведет разведку, выяснит, что там происходит и как ей пробраться туда. Или, может быть, проберется туда, спрячется, потом ближе к вечеру снова выберется, попытавшись днем подслушать или подсмотреть что-нибудь? Она не знала. Ей придется поступить по обстоятельствам, что делало дневную разведку еще более необходимой. Уилл захочет как-то принять участие в этом; она расскажет ему обо всем и, конечно же, вернется домой из Ложи до того, как он приедет вечером в Мендочино. Уилл наверняка будет недоволен, она была в этом уверена, когда выяснит, что она не только нашла место, но и провела без него рекогносцировку. Он был бы недоволен еще больше, если бы знал о ее планах: лучшим в мире способом получить то, что ей было необходимо для разоблачения Орсона, было пробраться туда под видом кого-то, так, как она поступала, когда ложилась в психиатрические клиники. Но как это сделать? Нанимают ли они прислугу или кухарок для Ложи?

Бренвен спала очень мало, так как ее хаотичные мысли не давали ей уснуть. Одна мысль постоянно возвращалась, несмотря на то, что она все время старалась отогнать ее прочь: она могла бы представиться Орсону точно так же, как это сделал в свое время Гарри — как ученик, ищущий учителя. Это было бы менее опасно, если бы снаружи ее ожидал Уилл, который знал бы, где она находится, и мог спасти ее, вытащить оттуда в заранее определенный момент. Уилл не захочет, чтобы она делала это. Может быть, завтрашнее наблюдение поможет ей придумать что-нибудь получше; или, может быть, она увидит что-нибудь, что снимет необходимость в дальнейшем наблюдении… Когда Бренвен наконец уснула, ей приснились невнятно бормочущие слепые черные существа, запертые в сараях Ложи, существа, которые предпочитали тьму, и именно поэтому там не было окон.

Она спала недолго, но крепко. И хотя проснулась под звон будильника с некоторым трудом, чувствовала себя отдохнувшей и заряженной энергией. Взволнованной.

Она плотно позавтракала, так как сомневалась в том, что ей удастся поесть днем; затем надела темную одежду. Черного она никогда не носила — черный цвет был для нее цветом Тьмы, — поэтому она выбрала темно-синий: темно-синие вельветовые брюки, темно-синий пуловер с капюшоном и темно-синюю куртку. Только ботинки у нее были коричневые. В карманы куртки засунула все необходимое, так чтобы ей не надо было брать с собой сумку. В один из карманов положила свой диктофон. Вместо того чтобы заплести косу, она стянула волосы в жгут, обернула его вокруг головы и натянула на голову темно-синюю вязаную шапочку. Она надеялась, что на расстоянии ее можно будет принять за мальчика.

В тот момент, когда ее фургон начал вползать на холмы, которые скоро должны были превратиться в горы, Бренвен воскликнула вслух:

— Проклятье! Я забыла карту!

Перед ее внутренним взором предстала схема, нарисованная мужчиной на обороте меню, лежавшего на стойке закусочной. Карта сейчас лежала на стойке в кухне, где Бренвен изучала ее на тот случай, если вдруг потеряет листок. Что ж, она надеялась, что запомнила ее как следует, потому что для нее теперь эта карта была все равно что потеряна. Она, конечно же, не собиралась возвращаться.

Даже без карты Бренвен нашла Ложу сразу же. Однако Уилл не нашел ни Бренвен, ни карты, когда приехал в «Макклоски» в тот вечер. Порыв ветра, пронесшийся по комнате, когда Уилл открыл двери домика, сдул карту на пол — вверх той стороной, где было написано меню.

Уилл не был по-настоящему встревожен, пока не прошло два часа и не наступило самое позднее время для обеда. Чувствуя себя как-то глупо и одновременно испытывая страх, он прошел по улицам Мендочино, ища ее автомобиль. Не найдя его, часом позже пришел в полицейский участок Мендочино. Полицейский, приятный мужчина среднего возраста, очень вежливо выслушал рассказ Уилла о пропавшей «подруге».

— Вы не воспринимаете меня серьезно, — пожаловался Уилл улыбавшемуся офицеру.

— Прежде всего, — вежливо сказал офицер, — человек не может считаться пропавшим, пока не пройдет сорок восемь часов с момента его исчезновения, так что пока беспокоиться рано. Во-вторых, эта леди даже не является вашей женой. Ее не оказывается на месте, когда вы приезжаете на уик-энд, она могла изменить свои планы. Возможно, она действует по своему усмотрению, и ее никак нельзя назвать пропавшей.

Дорожный патруль, по крайней мере, заверил Уилла в том, что на дорогах не было несчастных случаев с фургонами «кэмри». Пропавшие люди не подпадали под их юрисдикцию. Если городская полиция не хочет заниматься этим, Уиллу следует обратиться в офис шерифа округа Мендочино. Но это можно будет сделать только завтра. Всегда необходимо подождать сорок восемь часов. А на самом деле лучше было бы подождать три дня. Большинство из так называемых пропавших людей за это время обычно возвращаются домой сами.

Поэтому Уилл вернулся в «Макклоски» сбитым с толку, слегка напуганным и слегка униженным тем, что в глазах Закона его отношении с Бренвен мало что значили — ведь она не была его законной женой. Он просидел всю ночь, тупо глядя в стену, поглощая кофе, а карта, на которую он не обратил внимания, лежала у него под ногами на полу.

А на полу другого домика лежала Бренвен, одна, в кромешной тьме. Она была обнаженной и без сознания, и это было хорошо, так как, будь она в сознании, она непременно вспомнила бы свои сны об ужасах, запертых в сараях Ложи, в которых не было окон. Охранники свалили ее, оглушив сзади ударом по голове, как только она вошла на территорию, которая являлась частной собственностью. Затем, действуя согласно инструкциям об обращении с незваными пришельцами, они ввели ей наркотик, который должен был удерживать ее в бессознательном состоянии в течение двадцати четырех часов. Также согласно инструкциям, они раздели ее и отнесли всю одежду на проверку Орсону. Она, без сомнения, была самым красивым нарушителем границ частной собственности, которого они когда-либо здесь видели, но это не имело значения. Орсон всегда хотел допросить каждого, кто являлся сюда без приглашения, чтобы выяснить, как они пробрались сюда, но затем они снова поступали в распоряжение охранников для уничтожения. Никто из случайно наткнувшихся на Ложу не оставался в живых. Эта же испытывала судьбу — они видели ее вчера и позволили ей уйти, потому что это была просто женщина, да и к тому же красивая. Этой дуре не следовало бы снова появляться здесь. Особенно если учесть, что сегодня все они были в сборе, приехали на какое-то бдение. Эту бедную суку наверняка будет допрашивать вся группа.

Глава 6

Не было пения птиц. Сквозь серые, тяжелые облака не пробивался ни единый луч солнца. В вершинах деревьев не было слышно шороха ветра. Бренвен стояла в неестественной тишине и ожидала, когда перед ней откроются сделанные из темного дерева двери Ложи. Ее босые ноги, стоявшие на каменных ступеньках, замерзли. Они забрали у нее всю одежду и дали длинный балахон из серого материала. Она на мгновение закрыла глаза и отыскала в середине себя точку Света, которая была ее единственной защитой против опасностей, которые ожидали ее за закрытыми дверями. Один маленький чистый лучик Света против такой Тьмы.

Двери бесшумно открылись. Бренвен скорее почувствовала, чем услыхала, как ее зовут. Она вошла в зал, и двери закрылись у нее за спиной, снова бесшумно и снова без помощи человеческой руки. Шаг за шагом она двигалась вперед, пока не оказалась в центре комнаты. Босыми подошвами она ощущала скользкие и прохладные полированные доски пола. В центре комнаты она остановилась и спрятала руки в широких рукавах своего балахона. В защитном рефлексе ее темные густые ресницы опустились и прикрыли глаза. Бренвен снова ждала, молчаливая, как птицы, спокойная, как безветренный воздух снаружи. Но внутри все ее чувства были настороже.

Залбыл большим, прямоугольным, а его стены были сделаны из того же темного дерева, что и двери. Окон не было; там, где должны были быть окна, в стены были вделаны металлические канделябры, каждый из которых поддерживал большую стеклянную лампу в виде языков пламени. Лампы не горели. Тусклый свет проникал в комнату сквозь световые люки в потолке высоко над головой. Двенадцать фигур — было невозможно понять женских или мужских — сидели в тяжелых, покрытых резьбой деревянных креслах с высокими спинками, которые были расставлены так, что образовывали широкий круг, как цифры на циферблате часов. На них тоже были балахоны, но в отличие от того, что на Бренвен, они имели капюшоны. Края капюшонов выступали вперед на два-три дюйма, так что в их тени было невозможно различить черты лица. Балахоны были сшиты из темно-серого материала с металлическим отблеском, который отражал слабый, бледный свет, лившийся сверху. Ни один из двенадцати даже не шевельнулся. Все сидели, положив руки на подлокотники кресел, причем самих рук не было видно в широких рукавах балахонов, а ноги тоже были скрыты складками одеяний. Эффект был жутким. Тревожным.

Один заговорил:

— Кто ты?

Она посмотрела вверх, не будучи уверенной, к какой из фигур обратиться.

— Меня зовут Бренвен, — сказала она своим ясным громким голосом.

Другой сказал:

— Твое полное имя.

Она слегка вздернула подбородок.

— Бренвен — это полное имя, которое мне необходимо здесь.

Молчание. Бренвен чувствовала их недовольство тем, что она что-то от них скрывает, ощущала, как их мысли пытаются проникнуть в ее сознание. Она зажгла точку Света внутри и перенесла ее в голову, чтобы защитить свое сознание. Когда она сделала это, ей показалось, что в комнате стало темнее. Она не успела подумать, что бы это могло означать, так как прозвучал другой голос, который она узнала.

— Ну что ж, Бренвен, — это был Орсон, — зачем ты пришла сюда?

Она отвечала осторожно. Она должна убедить их принять ее в свою группу, и вместе с тем она должна говорить только правду. Если она солжет этим людям, даже ради самой благородной цели, станет таким же обманщиком, как и они. Она сказала:

— Я думаю, что вы обладаете огромной силой, как вместе, так и по отдельности. Я хочу научиться у вас.

Резкий, безрадостный смех донесся от одной из неподвижных фигур. Бренвен повернула голову, пытаясь отыскать смеявшегося, но уже в тот момент, когда она поворачивалась, звук поднялся вверх и растаял между балками потолка. Ее дезориентировало то, что она не знала, из какой точки окружности доносился каждый конкретный голос. И фигуры вокруг тоже были совершенно одинаковыми — в любой другой обстановке Орсон выделялся своим ростом и размерами, но здесь он был каким-то таинственным образом неотличим от остальных.

Сразу же за смехом последовал другой, холодный, насмешливый, голос:

— Мы не принимаем к себе людей с улицы, знаешь ли. То, что у нас есть нечто, что ты хочешь получить, само собой разумеется. Ты должна иметь что-то, что нужно нам.

Вступил другой голос, а за ним еще и еще.

— У тебя есть деньги?

— Нет, — сказала Бренвен.

— Влиятельное положение?

— Нет.

— Ну так чем же ты намерена заинтересовать нас?

Тембр голоса Бренвен усилился.

— У меня есть особые способности такого рода, которые, я уверена, заинтересуют вас.

— Назови свои способности, — сказал Орсон.

— Я обладаю способностью Видеть.

Кто-то другой, не Орсон, спросил:

— Ясновидение?

— Да, — подтвердила Бренвен.

Кто-то, находившийся у нее за спиной, пробормотал:

— В этом нет ничего особенного.

Бренвен повернулась. Она постепенно успокаивалась. Их костюмы и неподвижные позы казались теперь просто театральными. Она видела их теперь не только глазами, но и более верным, внутренним зрением. Она обратилась к тому, который сделал пренебрежительное замечание:

— Я нашла вас, не так ли? Ваше тайное место встреч? Я сомневаюсь в том, что это могли бы сделать многие другие.

Шепот невольного признания пронесся по кругу. Это была правда. Никто из просителей никогда не появлялся перед ними без приглашения, кроме этой женщины. Никто не мог обнаружить это их самое тайное и удаленное место, кроме этой Бренвен.

Новый голос, низкий и хриплый, но, несомненно, женский, спросил:

— Откуда ты получила способность Видеть?

— Я родилась с ней.

Женщина настаивала.

— Тогда почему ты небогата? Почему ты не использовала этот дар в своих целях?

Бренвен заколебалась. Она не была готова к подобному вопросу. Материальное богатство не волновало ее настолько, что она даже не задумывалась над этим вопросом. Медленно, запинаясь, она ответила:

— Мне не хватает практики в использовании моей силы. У меня никогда не было поддержки такой группы, как ваша. У меня не было учителя, Мастера.

Эти слова, хотя и были правдой, бросили темные тени соблазна на свет, который окружал ее сознание.

Энергия, которую Бренвен считала физическим выражением ее Света, предупреждающе пульсировала. Эти люди были могущественны. В данный момент они сдерживали свою силу по причине своего любопытства. Но если они были теми, кого она в них подозревала, они могли соблазнять и развращать. Они могли протиснуть свои эгоистичные, обманчивые видения сквозь мельчайшие щели в ее духовной броне. Они могли отравить ее душу. С другой стороны, если она будет стремиться к поставленной цели, и они обнаружат, что она захотела присоединиться к ним только для того, чтобы узнать их секреты, с тем чтобы потом разоблачить их, они, конечно же, убьют ее.

Орсон пошевелился. По той властности, с которой он поднял свою руку, и по тому, что он первый нарушил свою неподвижную позу, Бренвен почувствовала уверенность в том, что он был их лидером. Его голос больше не был нейтральным, а стал угрожающим:

— Твоего ясновидения недостаточно для того, чтобы быть принятой в эту группу избранных, даже притом, что ты смогла найти нас. Если же ты обладаешь другими силами, ты должна продемонстрировать это. Не рассказать, а показать нам.

Внезапно Бренвен поняла, что, если она не убедит этих людей принять ее, они убьют ее просто потому, что она проникла в их святилище. Один за другим они задвигались, зашевелились, наклонились вперед на своих похожих на троны креслах. Их глаза жадно блестели под капюшонами.

— Показать, показать, показать! — Слово пронеслось по кругу и превратилась в заклинание. — Показать! Показать! Показать!

Бренвен закрыла глаза. Картины тридцати восьми лет ее жизни пронеслись в ее сознании: времена, когда она прикоснулась к энергии, которая пронизывает землю и скалы и все живые существа, времена, когда казалось, что древнее знание о том, как использовать эту энергию, присутствует в ней; она услышала голос своего старого друга Гарри, который сказал двадцать лет назад: «Сила делать и изменять, вызывать и связывать!» Ее тело раскачивалось от воспоминаний об этой силе.

— Показать! Показать! Показать!

Бренвен подняла руки. Она открыла глаза, но больше не видела зала Ложа Орсона. Она видела только свой собственный Свет и чувствовала, как его энергия растет, пронизывает все ее тело. Вместе со светом пришло тепло. Подошвы ее стали горячими, внутри она вся пылала, руки и ноги излучали тепло, а лоб полыхал. С силой молнии она швырнула во вселенную свою беззвучную мольбу: Помогите мне!

Пение вокруг прекратилось. Даже воздух казался заряженным. Что-то происходило в этой комнате — без ритуала, без символов, без слов. Они все чувствовали это. Орсон испытывал презрение; двое или трое других — страх.

Некоторые, чье внутреннее зрение было более острым, видели, как вокруг этой женщины Бренвен обвивается тонкая сияющая нить. Здесь, где только Другие устраивали ветер, сейчас ветер взвивался вокруг Бренвен. Он развевал складки ее балахона, отбрасывая назад длинные черные волосы от ее разгоревшегося лица. Ветер, вызванный Бренвен, как буря, промчался по кругу, вцепляясь в балахоны, срывая с голов капюшоны, перехватывая дыхание.

Бренвен чувствовала не только поднятый ею ветер, но и нечто большее. Вибрирующая энергия древних пронизывала всю ее целиком — тело и душу. Она подняла руки еще выше и сжала кулаки, собирая в них свою гудящую энергию.

— Ортис ан арах! — выкрикнула она слова, всплывшие из древней памяти, и разжала пальцы.

Свет затопил комнату. Лампы в канделябрах засветились, огромные бревна, лежащие в камине, занялись и вспыхнули. Сверкающие электрические дуги танцевали между балками потолка, ослепительно отражаясь в стеклах световых люков.

Стоя в центре этой бури света, Бренвен опустила руки и скрестила их на груди, положив ладонь на плечо другой руки. Ее голова поникла, и волосы, как занавес, упали ей на лицо. В то время как она произносила про себя беззвучные слова благодарности, огни в канделябрах потускнели, искры, не принеся никакого вреда, упали на пол, а бревна в камине зашипели и погасли.

— Так! — Голос Орсона, как колокол прозвенел во внезапно установившейся тишине.

Бренвен подняла голову и, слегка тряхнув ею, отбросила волосы за спину. Она посмотрела на Орсона. Подобно остальным, он не стал надевать снова свой капюшон. Она медленно поворачивалась, вглядываясь в лица. Десять мужчин, две женщины. Никто не моложе ее, а некоторые значительно старше; несколько человек пользовались известностью, достаточной для того, чтобы их узнала половина населения страны.

Орсон подождал, пока она закончит рассматривать сидевших в кругу. Когда она снова встала лицом к нему, он сказал:

— Ты доказала, что действительно обладаешь силой особого рода. Теперь вопрос о том, что же нам делать с тобой?

— Научите меня большему, сделайте меня вашей ученицей.

Бренвен снова тряхнула головой. Она делала это, потому что нервничала, не сознавая, какое воздействие оказывал этот ее величественный жест на других. И точно так же она не сознавала, какое воздействие она оказывала на Орсона, который был знатоком женщин, а его подружка-блондинка уже надоела ему. Она сосредоточила на нем взгляд своих сине-зеленых глаз.

— Я сделаю все для вас, Великий Адепт, если только вы захотите научить меня. Все.

Демонстрация этой женщиной своей замечательной необузданной силы уже взволновала Орсона; сила всегда волновала его, и он никогда раньше не видел, чтобы такая сила сочеталась с физической красотой, которой она, несомненно, обладала. Сейчас, после того как она пообещала сделать для него все, если он согласится стать ее учителем, его охватил горячий спазм, который начался в паху и зажег все его тело. Он получит ее — она не будет убита. Но остальные Когносченти не должны знать о том, что он уже принял решение. Он сказал:

— Мы подумаем о том, можно ли сделать тебя ученицей. Но сначала ты должна удовлетворить нашу потребность в тайне. Ты пришла сюда одна?

— Да.

— Кто-нибудь знал, куда ты направляешься?

— Нет.

Удовлетворенный ее ответами, Орсон обратился к сидящим в кругу:

— Она говорит правду. Мы подумаем о ее ученичестве.

Он громко хлопнул в ладоши, и двое мужчин в форме охранников вошли в комнату.

— Отведите ее в дом для гостей. Покормите и верните одежду, но заприте ее. — Он посмотрел на Бренвен, установил с ней тот самый полный глазной контакт, который так гипнотизировал его аудиторию. — Я приду сам сообщить о нашем решении. Не будь нетерпелива. Мы должны обсудить более важные вопросы прежде, чем мы перейдем к такой тривиальной вещи, как ученичество. Пока я могу тебе сказать одно: ты или будешь принята, или будешь убита. Или то, или другое. Ни один человек, если он не привязан к нам телом и душой, не должен видеть всю нашу группу в полном сборе и в лицо.

Бренвен вздернула подбородок. Она встретила его бесцветные глаза таким же настойчивым взглядом.

— Конечно, — сказала она. Она вышла вслед за охранниками из зала, умудряясь с величественной грацией переставлять ноги, которые казались ей ватными.

— Что ты думаешь по этому поводу? — спросил один охранник у другого, когда они заперли Бренвен в домике для гостей.

— Я думаю, что она, должно быть, говорила правду, когда мы выпустили ее сегодня утром, и она утверждала, что пришла сюда, чтобы заставить Орсона взять ее в ученицы. Иначе он не стал бы помещать ее сюда. Это домик для шишек, парень.

— Да? Ну, тогда я скажу тебе, что я думаю. Я думаю, что Орсон сразу же определяет хорошую вещицу, и единственное обучение, которое он собирается ей организовать — в постели, если ты понимаешь, к чему я клоню. И я считаю, что здесь будет большая буча, когда об этом узнает эта Мириам. Мириам вообще как-то странно ведет себя в последнее время. Ты заметил? Может, нам следовало бы приглядывать за ней?

— Нет. Мириам — совсем ребенок, и она всегда ведет себя странно. Здесь не о чем беспокоиться. Давай лучше сходим и принесем этой новой суке завтрак.

«Итак, — подумала Бренвен, — я видела Когносченти. И до сих пор жива. Что теперь?»

Домик для гостей был удобным, почти элегантным, и в нем были окна — благословенный контраст с тем местом, в котором она сегодня утром пришла в себя. Она тогда испугалась, не зная, где находится, и не будучи в состоянии разглядеть даже руку в темноте. Но казалось, ее тюремщики знали, когда она проснется; они открыли дверь почти сразу же. И несмотря на то, что охранники стояли здесь же и смотрели, как она надевала балахон, который принесли ей, они отнеслись к ней без злобы. Она тут же сказала им, что не хотела ничего плохого и, видя, что ее уже и так поймали, тут же изложила наполовину заготовленную заранее историю о том, что пришла в Ложу, чтобы стать ученицей Орсона. Что ж, пока все шло неплохо.

За исключением того, что она даже не представляла, сколько времени она провела в Ложе, сколько времени находилась без сознания. Она даже не знала, каким образом ее так быстро заставили отключиться — она не чувствовала себя накачанной наркотиками, и единственное, что помнила перед тем, как проснулась в темном сарае — это неожиданное гудение, принесшее резкую боль, а затем — провал. Возможно, это длилось недолго; возможно, когда Орсон придет сказать ей, что она будет принята в ученицы, ей удастся убедить его отпустить ее домой, чтобы она могла взять одежду, и она окажется дома как раз тогда, когда приедет Уилл. Тогда все пройдет без сучка без задоринки. С другой стороны, она могла отсутствовать уже целый день или даже несколько дней, и тогда Уилл наверняка не находит себе места от тревоги. Она хотела бы, чтобы они вернули ей часы вместе с одеждой, но они вернули только одежду. Ни часов, ни ключей от машины, ни, конечно же, диктофона.

Без сомнения, существовала и третья возможность: они не примут ее, и она будет убита. Но размышлять об этом не было абсолютно никакого смысла.

Однако она тем не менее подумала и об этом — не могла удержаться — и, подумав, впервые почувствовала себя в западне. Раньше она или была без сознания, или мысленно готовилась к этому невероятному собеседованию. Допрос, так назвали это охранники. Бренвен чувствовала, что она хорошо справилась с этим, и знала: помогли ей уроки, данные ей двумя людьми — Гарри и Грасией. Гарри велел ей использовать Свет против Когносченти, а Грасия — попросить помощи. Она попросила, получила ее и была очень, очень за это благодарна. Но что, если этого не было достаточно? Что, если Когносченти все же не примут ее? Можно ли выбраться отсюда? Сможет ли она сбежать?

Бренвен подошла к окнам. Она видела только деревья, ни единого клочка неба. Окна выходили в лес, а Ложа находилась в противоположном направлении. Если она сможет выбраться из этих окон, может быть, никто не увидит, как она уходит… Нет, это не выглядело многообещающе. Окна были из толстого стекла и наверняка закрыты герметически. Она пошла в ванную — там окна не было. Окно в спальне тоже из толстого стекла и закрыто герметически. Дверь была единственная, тяжеленная деревянная дверь, похожая на дверь в Ложе, и охранники заперли ее снаружи. Домик для гостей был похож на маленькую крепость, а она была заперта внутри этой крепости. Бренвен не думала, что ей удастся выбраться отсюда, если только кто-то не выпустит ее. Орсон сказал, что он придет, но это произойдет нескоро. Все, что она могла делать — это ждать. Даже мысль о том, что вся ее будущая жизнь может зависеть от Орсона, делала ее физически больной.

Вместо этого я буду думать об Уилле, решила она и тут же начала плакать. Она поняла, что устала, опустошена этой бурей света, которую она устроила для Когносченти, но это был повод для истерики. Плач не принесет ничего хорошего — и все же она не могла остановиться.

— Без сомнения, вселенная разворачивается, как и должна, — сказала Бренвен вслух сквозь всхлипы. Снова: «Без сомнения, вселенная разворачивается, как и должна», — утверждение, которому она научилась у Уилла, а он — от своей матери. Снова и снова она повторяла эти слова, пока не перестала всхлипывать. Затем она продолжала повторять их мысленно, снова, снова и снова. Она опустилась на ковер, поджав под себя ноги. Это утверждение стало мантрой; ничто более не существовало для Бренвен, кроме этих слов. Она все глубже и глубже погружалась в медитацию. Она забыла, где находится, она забыла, кто она. Она осталась наедине со вселенной, которая разворачивалась так, как и должна была.

Громкие хлопающие звуки, лишь слегка заглушаемые стенами и крышей, заставили Бренвен очнуться. Конечно же, это был вертолет. Ее ноги затекли, и она ощутила болезненное покалывание в них, когда пыталась подняться. Должно быть, она медитировала довольно долго. В те несколько мгновений, когда ноги отказывались поддерживать ее, Бренвен услыхала другие звуки: крики людей, всеобщую суету и беготню, захлопывающиеся дверцы машин, визг шин. Один вертолет взлетел, судя по изменившемуся звуку вращения лопастей. И тут же завелся второй. Когносченти исчезали, и исчезали в беспорядке, спешно.

Бренвен приникла к окну, растирая ноги. Сначала она увидела только деревья, стену деревьев. Но что это? Дым! Густой черный дым тянулся шлейфом мимо домика для гостей, поднимаясь на ветру к верхушкам деревьев. Бренвен, встревожившись, повернулась. Вдохнула. Она не чувствовала запаха дыма — она только видела его в окно. Должно быть, это горела Ложа.

Взлетел второй вертолет, оставив после своего отлета разрушительную тишину. Сознание Бренвен не могло обработать всю поступившую одновременно информацию. Она думала только об одном: Орсон не придет. Я в западне, а они все уехали и оставили меня! Ее охватил страх, а затем паника.

— Я должна выбраться отсюда! — закричала она.

Почувствовав прилив адреналина, Бренвен схватила тяжелый стул и швырнула его в окно. Стул разлетелся на куски, а стекло даже не треснуло. Она наклонилась, чтобы схватить второй стул, но адреналин был уже израсходован. Мышцы спины судорожно сжались, и Бренвен закричала от неожиданной боли.

В дверь кто-то яростно колотил, а толстая дверь заглушала звук голоса стучавшего. Бренвен закричала в ответ изо всех сил:

— Я здесь! Помогите!

Она подбежала к двери, забыв о боли в спине, и застучала кулаком по двери изнутри.

— Я здесь, я здесь! Помогите, пожалуйста, помогите!

Стук снаружи прекратился.

— Бренвен?

Голос Уилла! О Боже, голос Уилла.

— Уилл! — позвала она его. — Я здесь, но дверь закрыта снаружи. С твоей стороны, Уилл.

Она услыхала, как он кашляет. Дым, подумала она. Пожар, наверное, ужасный.

— Отойди! — крикнул он, и она отошла в сторону. Уилл бросился на дверь один раз, второй. — Бесполезно, Бренвен, ты меня слышишь?

— Да, — прокричала она, — очень плохо!

— Я знаю, где взять пистолет. Я собираюсь выбить замок. Другого способа нет. Это единственная дверь в домик.

— О’кей. Я знаю. Давай.

Прошло несколько минут, прежде чем Уилл вернулся. Она поняла, что он приближается, услышав громкий кашель.

— Отойди от дверей! — прокричал он.

Два выстрела разнесли замок на куски, и Уилл распахнул ногой дверь.

— Для объятий нет времени, — сказал он, набрасывая ей на лицо мокрую тряпку. — Дыши через это. Пойдем. Крыша твоего коттеджа уже горит. Бежим!

Это был бег сквозь ад. Жар был невероятным. Ложа представляла собой один большой костер, и многие другие постройки тоже загорелись. Движением нагретого воздуха огромные раскаленные искры уносились вверх, прямо к деревьям. Бренвен бежала за Уиллом и видела, как дерево за деревом со странным шипящим звуком загоралось от верхушки до корней и деревья превращались в громадные столбы огня.

Они пробежали мимо джипа «чироки».

— Твоя машина… — крикнула Бренвен.

Уилл потянул ее дальше.

— Мы поедем на твоей. Я объясню. Беги скорей. Огонь нас догоняет.

Это действительно было так. Все больше деревьев превращалось в огненные колонны вокруг них. У Бренвен болело в груди, а горло саднило — мокрое полотенце не помогало. Она отшвырнула его в сторону. Потом загорелся пиджак Уилла. Отступив в сторону, он подтолкнул Бренвен вперед, а затем сбросил с себя пиджак. Спотыкаясь и кашляя, он устремился за ней.

Они добрались до фургона Бренвен на несколько секунд быстрее, чем до него добрался огонь. Металлическая ручка дверцы раскалилась. Отдергивая руку, Бренвен вспомнила, что закрыла дверцы машины.

— Они забрали у меня ключи! — воскликнула она сквозь треск пожара.

Не тратя времени на объяснения, Уилл протянул ей одной рукой запасные ключи, а другой рукой уже открывал дверцу. Тут же все поняв, Бренвен открыла дверь со своей стороны и ввалилась в машину, когда Уилл уже заводил мотор. Дерево, стоящее прямо перед ними, вспыхнуло. Уилл сдал назад, развернулся и тронулся. «Кэмри» послушно унес их с благословенной скоростью подальше от разъяренного огня. И Бренвен, и Уилл продолжали кашлять; из их глаз текли слезы. Она включила кондиционер.

— Хорошая идея, — одобрил Уилл.

Только тогда Бренвен поняла, что они не одни в машине. Она вскрикнула, но ее голос так осел от дыма, что раздался только хрип.

— Она еще жива? — спросил Уилл. — Она была жива, когда я притащил ее в машину. Именно поэтому я решил использовать твой фургон, чтобы мы могли отвезти ее в больницу.

— Она? — Бренвен в зеркале заднего вида увидела только фигуру человека на заднем сиденье и была слишком напугана, чтобы рассмотреть, кто это. Она встала на колени, перегнулась через спинку сиденья и посмотрела на Мириам, которая полулежала на заднем сиденье. Ее глаза были закрыты. На ней было голубое платье, милое маленькое платье с маленькими складочками на лифе и белым воротничком, отделанным кружевом. У нее была самая белая кожа, какую Бренвен когда-либо видела в своей жизни. А из ран на груди текла кровь, текла по всем маленьким складочкам милого голубого платья, платья для будущей мамы… Мириам была беременна, и Бренвен она показалась совсем мертвой. Но это было не так. Когда Бренвен еще смотрела на нее, веки Мириам дрогнули. Больше ничего, просто дрогнули.

— Она жива, — сказала Бренвен, поворачиваясь обратно. Ее желудок начал подниматься к горлу, и она ничего не могла поделать с этим. — Я думаю, меня сейчас вырвет, — заявила она. Уилл ничего не сказал, когда ее стошнило прямо в окно машины.

— Нам нужно быстро отвезти ее в больницу, и я надеюсь, что она сможет рассказать властям, что произошло. Иначе я окажусь в беде. Я воспользовался пистолетом, из которого она застрелила себя и Орсона, чтобы сбить замок с твоей двери.

— Она застрелила Орсона?

— Да.

— Он умер?

— Я подумал, что да, но Мириам была еще жива, и я отнес ее в машину. Она не знала, кто ты, и уж тем более где ты, и мне потребовалось чертовски много времени, чтобы тебя найти!

— Она же и устроила пожар, или это просто лесной пожар?

— Просто лесной пожар? — Сейчас, после того как Бренвен снова оказалась рядом с ним, Уилл рассердился. Было естественно, что в подобной кризисной ситуации его эмоции стали изменчивыми и непостоянными. — Простых лесных пожаров не существует! И, к твоему сведению, сейчас вообще не сезон для лесных пожаров. Мириам подожгла Ложу. Я добрался туда как раз в тот момент, когда кто-то обнаружил это, и, так как все тут же куда-то побежали, меня никто не заметил. Я искал тебя, а наткнулся на убийство-самоубийство. Орсон уже умер, а Мириам что-то лепетала о поджоге Ложи и всех, кто был там внутри. Она уже один раз выстрелила в себя и во второй раз выстрелила у меня на глазах. Бог мой! — Его голос стал громче, и он ударил по рулю ладонью. — Что ты там делала, Бренвен? Как ты могла поступить так со мной? Почему не сказала? Ты что, сошла с ума? Ты понимаешь, что, если бы я не нашел на полу это меню, если бы на нем не было адреса закусочной, если бы я его не перевернул и не увидел карту, мы могли бы…

— Тихо, Уилл, тихо, — успокаивала она его. — Слава Богу, что ты нашел меня. Спасибо тебе, что ты нашел меня. Поверни здесь на шоссе 101. Мне кажется, в Юкае есть больница.

Мириам умерла в больнице. Она пришла в сознание на минуту, но этого ей хватило, чтобы сказать:

— Я убила Орсона. Он был плохим человеком. Он был бы плохим отцом для ребенка. Все эти люди были плохими, и поэтому я попыталась их сжечь. Я не жалею об этом.

Врачи пытались спасти ребенка, но не смогли. Это была девочка, которая умерла сразу же после того, как ее скончавшейся матери сделали кесарево сечение.

Между Бренвен и Уиллом сохранялось напряжение. В течение всего пути назад, в Мендочино, Уилл пытался объяснить свои чувства.

— Ты не думай, я так рад тому, что ты снова рядом, живая и здоровая, что даже могу стать из-за этого верующим человеком. Я молился, Бренвен. Я не знал, что еще мне делать, поэтому я молился. Думаю, что это Бог помог мне найти карту — я наступал на нее всю ночь, не обращая никакого внимания. Но в то же время я сердит на тебя. Я не могу объяснить этого. Я просто это чувствую.

Бренвен решила, что лучшее, что она сейчас может сделать — это промолчать и оставить его в покое. Она вообще ничего не чувствовала — это была ее основная реакция. Конечно, хорошо, что Уилл рядом, что она осталась в живых, но даже это она воспринимала как-то вяло.

В этот вечер они, сидя вместе на диване, смотрели по телевизору местные новости и очень удивились, когда узнали, что пожар возле Ил Ривер, их пожар уничтожил очень мало леса. Ложа и все постройки были полностью уничтожены.

— Вот видишь, — сказал Уилл с превосходством профессионала-специалиста по окружающей среде, — я говорил тебе, что сейчас не сезон для лесных пожаров. Когда жар, вызванный сгоранием деревянных построек, уменьшился, пожар затух. Сейчас просто слишком сыро.

— Ты мог бы и обмануть меня, — сказала Бренвен, которая знала, что никогда не забудет, как деревья у нее на глазах превращались в столбы пламени.

Они с Уиллом включили кварцевый обогреватель, который держали в спальне, потому что даже огонь в камине был для нее непереносим.

Лед между ними растаял. Бренвен сказала неохотно:

— Я думаю, ты все же хочешь знать, что я там делала.

Уилл прижал ее к себе и поцеловал в висок.

— Можешь не рассказываться, кажется, догадываюсь. Не знаю как, да это, в общем, и неважно, но ты нашла Орсона. Ты хотела написать сценарий, и тебе нужна была история, и ты подумала, что я тебе все испорчу.

— Что-то вроде этого, но я не была так жестока к тебе. Я собиралась рассказать, я даже хотела попросить тебя помочь мне, но сначала я хотела использовать один день — пятницу, чтобы самостоятельно провести разведку. Но меня поймали, каким-то образом оглушили или ввели наркотики. Уилл, я даже не знала, какой сейчас день, пока мы не приехали в больницу! Я сказала бы тебе, правда сказала бы!

— О’кей, я верю тебе, но, пожалуйста, больше ничего подобного не делай. Никаких исследований и расследований, пока я не узнаю, что ты делаешь, и куда ты идешь. И никаких разведок! Обещаешь?

— Обещаю.

— И еще одна вещь, о которой ты должна знать, — сказал Уилл, выпуская ее из рук так, чтобы он мог видеть ее лицо. — Когда я попытался заявить о том, что ты исчезла, в полиции меня не восприняли серьезно, потому что ты не моя жена. Я больше не хочу, чтобы мне объясняли, что я не имею тебя никаких прав. В моей жизни нет ничего и никого более важного, чем ты. Я имею на тебя право, ты мне нужна. Ты будешь моей женой, Бренвен? Выйдешь за меня замуж?

Ее лицо вспыхнуло радостью.

— Да, о да. Я буду твоей женой, Уилл Трейси! Я думала, ты никогда мне этого не предложишь!

Эпилог Уэльс, Лланфарен, на острове Англси

— Так вот где все это началось, — сказал Уилл, обнимая Бренвен за талию.

Они проводили свой отложенный на три месяца медовый месяц. Уэльс в разгаре лета был прекрасен. Они уже сообщили о своем браке сначала его отцу, а затем ее родителям, братьям и сестрам. Бренвен показала ему руины старого аббатства. Теперь они должны были посмотреть замок Лланфарен, и после этого могли возвращаться домой. В Сан-Франциско и в Мендочино. Уилл купил дом в Мендочино, небольшой, но все же побольше, чем «Макклоски», в качестве свадебного подарка для Бренвен. Калифорния стала сейчас для него домом, их домом. Но Бренвен имела право навестить свою родину, и ей так хотелось познакомить с ней Уилла. Он пытался представить себе Бренвен в этих местах, и каким это все ей казалось, когда она была молодой, но вообще-то он всем сердцем желал оказаться дома, в Калифорнии.

— Здесь я познакомилась с Джейсоном и Гарри, прямо здесь. — Бренвен показала на длинный пандус, который вел к замку. — Я стояла там, а они поднимались. Я заметила их, когда они были почти на том же самом месте, где сейчас стоим мы с тобой.

— Я думаю, мне хотелось бы стереть это воспоминание и заменить его другим, вот этим, — сказал Уилл, целуя ее.

Бренвен подняла глаза на Уилла и погладила его по лицу.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Я так рада, что мы поженились.

— Я тоже. Ну, давай посмотрим эту кучу камней!

— Ты такой неромантичный, — поддразнила его Бренвен. Это было совсем не так, и они оба об этом знали.

Лланфарен не очень изменился за двадцать лет. Не изменился и его управляющий. Джон Керр все еще служил здесь и только слегка постарел. Он приветствовал их возле двери. Уилл заплатил, а Бренвен ждала, внутренне улыбаясь, когда Джон узнает ее. Но он ее не узнал, и внезапно Бренвен поняла почему. Она вынула заколку из волос, дав им свободно растечься по плечам и спине. Конечно, седой пряди тогда не было, но тут уж ничего не поделаешь.

— Привет, Джон, — сказала она и тут же почувствовала, что ей следовало бы сказать «мистер Керр».

— Господи благослови! Да это же Бренвен! — Он, улыбаясь, схватил ее за руку. Возраст и годы жизни без пребывания под башмаком у Люси излечили его от похотливости. Он тут же повернулся к Уиллу. — А это, должно быть, твой муж. О, как мне не хотелось терять тебя, Бренвен, тогда, много лет назад.

— Это Уилл Трейси, мой второй муж. Уилл, это Джон Керр.

— Хе-хе! — рассмеялся Джон. — То-то я подумал, что он выглядит по-другому. И все же вы счастливчик, сэр, и я рад с вами познакомиться.

Пожимая руку управляющему, Уилл ответил:

— Спасибо. Я согласен с вами — я действительно счастливчик, ведь Бренвен моя жена. Она рассказывала мне об этом месте.

Они прошли в Большой Зал, который казался более чистым и светлым. Бренвен осмотрелась вокруг, отыскивая источник этого неуловимого изменения. Потом поняла:

— У вас теперь электричество, Джон. Наконец-то появился генератор. Должно быть, Люси очень довольна.

— Э-э… Люси больше нет, Бренвен. Я живу здесь один вот уже двадцать лет, почти сразу после твоего отъезда.

— Мне очень жаль, — сказала Бренвен.

Уилл слегка отошел в сторону, чтобы дать им возможность немного поговорить друг с другом.

— Не нужно жалеть. Это было лучшее, что могло произойти. Думаю, что ты не догадывалась, но Люси была не совсем здорова. Я имею в виду голову. Я хочу сказать, что она была несбалансированной личностью. В то лето она дошла до крайности, и я просто не знал, что делать. Пришлось отправить ее домой, к ее отцу. Но через некоторое время выяснилось, что он тоже не может держать ее дома, и он поместил ее в санаторий. Очень хороший, частный, он мог себе это позволить. У меня в жизни появилось хоть немного покоя, а за ней там хорошо присматривали, пока она не умерла пару лет назад.

— Понимаю. Ты действительно кажешься более… довольным жизнью.

— Так оно и есть, так оно и есть. А генератор я берегу как зеницу ока. Я думаю, ты захочешь сама показать своему мужу замок? Мы открыли несколько новых комнат, приобрели немного картин и ковер в Длинную галерею, но в остальном это почти то же самое. Даже комната, где ты жила. Я закрыл ее, и ею с тех пор никто больше не пользовался.

Бренвен сочла это довольно трогательным, но вслух ничего не сказала. Она все еще слегка осторожничала с Джоном, даже по прошествии стольких лет. Она спросила:

— А дорожка на вершине стены у моря — там не опасно?

— Нет, не опасно. Насколько я помню, это было твое любимое место. — Джон показал рукой на Уилла, как бы обращаясь и к нему. — Вы можете идти куда хотите. Я был не в силах улучшить это место, но, по крайней мере, я не дал ему развалиться на куски. О, есть одно исключение. Около десяти лет назад в Пятой башне провалилась вниз цистерна. Не ходите туда.

Бренвен взяла Уилла за руку.

— Давай начнем сверху и будем постепенно спускаться вниз. Я покажу тебе мое любимое место. В ясный день можно было даже увидеть берег Ирландии.

В деревне Лланфарен сейчас появилась маленькая гостиница, а именно там Бренвен и Уилл остановились на ночь. Это был дом, стоящий в небольшом ряду домов и совершенно идентичный тому, который Джейсон и Гарри снимали тогда на лето. После ужина в пабе Уилл и Бренвен направились к своей гостинице, но Бренвен ощутила беспокойство. Ей нужно было побыть наедине с Лланфареном, помириться с ним. Она сказала Уиллу об этом, и он ответил, что понимает ее.

Полная луна, висевшая в черно-синем небе, подсвечивала обрывки облаков. Наступил отлив. Обнажившийся, сморщенный песчаный берег сверкал серебром в лунном свете. Вдали был виден вращающийся огонь маяка в Пойнт-Линасе. Бренвен все шла. Она подняла голову и прислушалась. Даже тишина здесь казалась ей знакомой. Также знакомым был легкий шепот волны в неглубокой бухте. Дальше по берегу, там, где бухта изгибалась полумесяцем вокруг утеса, море вздымалось высоко и швыряло волны прямо в лицо скалам, на которых был выстроен замок Лланфарен. Этот звук тоже был ей знаком, хотя сейчас она его не слышала. Она не пойдет туда сегодня ночью, она направляется в другое место.

Бренвен повернула в глубь острова. Она почувствовала бриз на своем лице, ощутила, как он шелестит в траве. Она поднялась по холму, наизусть зная путь к руинам аббатства.

Там стояла большая открытая арка, а рядом с ней — часть стены с одним уцелевшим оконным проемом. Под аркой стоял мужчина: старик в длинном белом одеянии, подпоясанном в талии. Ветер развевал его седые волосы и длинную бороду, а в одной руке у него был посох — посох мудреца.

«Должно быть, это привидение», — подумала Бренвен, но она не испугалась. Она подошла поближе. Он показался ей очень знакомым. Его глаза поблескивали серебром в лунном свете.

— Гарри, — прошептала Бренвен, приближаясь. — Гарри Рейвенскрофт!

— Да, моя дорогая, он самый. — Его губы изогнулись в улыбке на светящемся лице. — Я говорил тебе, что отправляюсь домой сюда, и вот я здесь. И ты тоже здесь. Присядем на эти поверженные камни и поговорим немного, как раньше? — Он взял ее за руку, и его рука была твердой и теплой, вовсе не похожей на руку привидения. Он галантно усадил ее, а затем и сам сел рядом с ней.

— Единственное, что я могу сейчас сказать, — сказала Бренвен, — это что ты поразителен. Что ты здесь делаешь?

— О, всего понемногу. Летаю с места на место. — Он подмигнул ей своим серебристым глазом. — Я оказался в Лланфарене, потому что хотел поговорить с тобой. Значит, ты вышла замуж за Уилла Трейси. Я надеюсь, он счастлив?

— Очень. И я тоже.

— А Орсон умер, и маленькая Мириам тоже. Скажи мне, Бренвен, тебя беспокоило когда-нибудь, что Когносченти, которые все, кроме Орсона, спаслись, могут желать тебе зла?

— Да. — Это была крупнейшая ее нерешенная проблема и единственная тревога в жизни, которой она не поделилась с Уиллом. — Я очень беспокоюсь об этом.

— Тогда больше не беспокойся. Они все уверены, что ты погибла в пожаре. Держись подальше от телекамер и вообще старайся не оказываться в центре внимания, и у тебя не будет никаких проблем. Ты сделала все прекрасно, Бренвен. Орсон был сильнейшим из Когносченти и являлся их лидером. Без него они и вполовину не так опасны. Они могут даже начать грызться друг с другом.

— Я ничего не сделала. Это была Мириам, бедная сумасшедшая Мириам, которая убила Орсона.

— О, — сказал он, наклонив голову в сторону, — ты сделала больше, чем тебе самой известно. А когда будешь писать книгу об Орсоне и Мириам, и Мелвине, и Грасии, то обязательно пиши под псевдонимом. Эта книга принесет много добра.

— Как ты узнал, что я подумываю писать книгу о них? Я не говорила об этом никому, даже Уиллу!

— Я знаю все. — Гарри снова подмигнул ей и поднялся, высоко держа свой посох. — Но не бойся меня, потому что после столь многих лет я стал добрым волшебником. Видишь, обрати внимание на костюм — белый с головы до пят!

— О, Гарри! — Бренвен расхохоталась.

— В своей мудрости я улавливаю, что в отличие от меня ты приехала сюда не для того, чтобы остаться.

Бренвен мягко сказала, чувствуя, что, в то время как она произносит эти слова, беспокойство улетучивается из ее сердца:

— Это больше не мой дом, Гарри. Мой дом рядом с Уиллом, в маленьком домике в Мендочино в Калифорнии. Это не Уэльс, но там есть скалы и море, и я думаю, что там даже еще красивее, чем в Лланфарене. А самое лучшее в этом месте то, что там живут мистер и миссис Трейси. Мендочино — это мой новый дом.

— Увы мне. В таком случае я не увижу тебя, если ты не приедешь сюда снова. Мои перелеты туда-сюда не включают в себя полеты через океан — даже я еще не нашел способа делать это. Но смотри, Бренвен, — указал Гарри своим посохом, — жених шествует.

Бренвен обернулась и увидела, как по траве к ней приближается Уилл. Она подпрыгнула и подбежала к нему.

— Уилл, ты никогда не угадаешь, кто здесь… Гарри Рейвенскрофт. Я как раз сейчас рассказывала ему о нашем новом доме в Мендочино…

Уилл улыбнулся Бренвен, взволнованный до глубины души звучанием слова «дом» в ее устах.

— Дорогая, но я никого не вижу. Ты сидишь в этом прекрасном месте совершенно одна. Если, конечно, не принимать во внимание того впечатляющего парня наверху. — Он взмахнул рукой, и Бренвен проследила взглядом за его жестом в то время, как другая его рука обняла ее за плечи.

На верхушке древней арки аббатства сидел огромный белоснежный филин. Филин с серебряными глазами.

— Может, мне это просто показалось, — сказала Бренвен, почувствовав внезапно прилив счастья, — а может, и нет.

Филин подмигнул ей своим серебряным глазом, расправил свои огромные крылья и улетел.

Примечания

1

Ученый-историк, специалист по средневековью.

(обратно)

2

Привет, сеньорита! (исп.).

(обратно)

3

Сеньора (исп.).

(обратно)

4

До свидания (исп.).

(обратно)

5

Raven — ворон (англ.), одновременно название знаменитого стихотворения Э. А. По.

(обратно)

6

Цитата из «Ворона».

(обратно)

7

От англ. go for — «идти за (чем-либо)».

(обратно)

8

РВS (Public Broadcasting Station) — телестудия, которая содержится на деньги местного муниципалитета.

(обратно)

9

Человек, изгоняющий дьявола.

(обратно)

10

Не за что (исп.).

(обратно)

Оглавление

Часть первая ВЫБОР Уэльс, 1962–1964 гг

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть вторая ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ Вирджиния и Вашингтон, 1965–1967 гг

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Часть третья ПРЕВРАЩЕНИЕ Вашингтон, округ Колумбия, 1968–1980 гг

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Часть четвертая КОНФЛИКТ Калифорния, 1981–1983 гг

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Эпилог Уэльс, Лланфарен, на острове Англси

*** Примечания ***