Спартак. Бунт непокорных [Макс Галло] (fb2) читать онлайн

Макс Галло «Спартак. Бунт непокорных»

ХРОНОЛОГИЯ

Ромул: 754–715 до Р.Х.

Римская республика

Марий, консул: 107 до Р.Х.

Сулла, консул: 88 до Р.Х.

Восстание рабов под предводительством Спартака: 73–71 до Р.Х. (Римляне, т. 1, «Спартак. Бунт непокорных»)

Помпей и Красс, консулы: 70 до Р.Х.

Цезарь переходит Рубикон: 49 до Р.Х.

Убийство Цезаря: 44 до Р.Х.

Западная Римская империя

Династия Юлиев-Клавдиев

Октавиан Август: 27 до Р.Х. — 14 после Р.Х.

Тиберий: 14-37

Распятие Христа: около 30

Калигула: 37 — 41

Клавдий: 41 — 54

Нерон: 54–68 (Римляне, т. 2, «Нерон. Царство антихриста»)

Гальба

Отон

Вителлий: 68 — 69

Династия Флавиев

Веспасиан: 69 — 79

Тит: 79–81 (Римляне, т. 3, «Тит. Божественный тиран»)

Домициан: 81 — 96

Династия Антонинов

Нерва: 96 — 98

Траян: 98 — 117

Адриан: 117 — 138

Антоний Пий: 138 — 161

Марк Аврелий: 161–180 (Римляне, т. 4, «Марк Аврелий. Плоть и дыхание»)

и Луций Вер: 161 — 169

Коммод: 180 — 192

Пертинакс: 193

Династия Северов

Септимий Север: 193 — 211

Диоклетиан: 284 — 304

Максенций: 286–304; 306 — 310

Галерий: 304 — 311

Констанций I Хлор: 305 — 306

Север: 306 — 307

Максимин II Дайя: 307 — 323

Династия Констанциев

Константин I: 306–337 (Римляне, т. 4, «Константин Великий. Под маской добродетели»)

Крисп Цезарь: 317 — 326

Константин II: 337 — 340

Констант I: 337 — 350

Констанций II: 337 — 361

Юлиан: 361 —363

Иовиан: 363 — 364

476 — конец Западной Римской империи

Посвящается Артуру Кестлеру, в благодарность за его Спартака. В знак уважения и памяти

Спартак, фракиец, происходивший из племени медов, — человек, не только отличавшийся выдающейся отвагой и физической силой, но по уму и мягкости характера стоявший выше своего положения и вообще более походивший на эллина, чем можно было ожидать от человека его племени.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания,

Красс, VIII, 3

ПРОЛОГ ЗИМНЯЯ НОЧЬ 71 Г. ДО Р. X

1

На самом краю Италии, там, где суша отделена морем от Сицилии, наступила зимняя ночь.

Шел дождь со снегом.

Всюду пылали костры, синеватые языки пламени метались под ветром.

Вооруженные люди ходили между кострами или сидели на корточках плечом к плечу, грея руки над огнем. Слышались тяжелые удары, возгласы, пронзительные звуки трубы.

Над обрывистым берегом горел большой костер. Рядом с ним, скрестив руки на груди, стоял человек. Он произнес:

— Я, Спартак, предводитель рабов, дам сражение десяти римским легионам проконсула Лициния Красса!

Золотая цепочка скрепляла на его плечах пурпурный плащ, наброшенный поверх кожаного панциря и спускавшийся до упругих икр, на которых перекрещивались ремешки сандалий. На поясе висел короткий меч.

Спартак подошел ближе к огню.

— Послушайте меня, Посидион, и ты, Иаир, — начал он, обращаясь к сидевшим у огня. Они подняли головы и не сводили с него глаз.

Он казался огромным и походил на несокрушимую глыбу.

— Ты еще победишь, Спартак! — раздался голос.

Из расщелины в скале появилась женщина с длинными светлыми волосами, которые ниспадали ей на плечи. Она подошла к огню и сбросила покрывавшую ее шкуру ягненка, обнажив стройное тело в льняной тунике.

— Я просила Диониса защитить тебя, и сын Зевса услышал меня. Я танцевала для него.

Она опустилась на колени и обняла ноги Спартака, который положил руку ей на голову.

— Аполлония, — сказал он, поглаживая ее волосы. — Дионис больше не говорит твоими устами, как раньше. Слова, что ты произносишь, принадлежат тебе.

Он отвернулся от костра и посмотрел в ночной мрак, где бушевал ветер.

— Вы слышите? — спросил он.

Из глубины полуострова, называемого Бруттий, доносились тяжелая барабанная дробь, протяжные звуки трубы, лязганье металла и голоса.

— Там Лициний Красс со своими легионами, — продолжал Спартак. — Он велел возвести частокол и вырыть ров. Он загнал нас в ловушку. Так охотятся на дикого зверя и ловят рыбу в сеть, а потом убивают, и земля или море становится красным от крови. Вот что готовит нам Лициний Красс. Победить — его единственное желание. Все остальное у него уже есть. Он — самый богатый человек в Риме, и Сенат передал ему всю власть. Но и это пока не помогло Крассу привести легионы к победе. Мы — его желанная добыча. Он хочет, чтобы его плащ обагрился нашей кровью. В этом пурпурном одеянии он с триумфом войдет в Рим.

Он взглянул на Посидиона, затем на Иаира и тихо добавил:

— Вы ведь знаете римлян. Они не допустят, чтобы хоть один народ, будь то нумидийцы, греки, евреи или фракийцы, остался свободным. Все мы — рабы. Мы бросили вызов самому Риму, и он уничтожит нас. Что ты скажешь на это, Аполлония?

Она развела руками, продолжая стоять на коленях.

— Ты помнишь, Аполлония? — продолжал Спартак. — Нас связали и загнали в мрачный зал в Велабре, неподалеку от рынка рабов в Риме. На следующий день мы должны были вернуться в Капую, в школу гладиаторов. Нас было около двадцати, и мы были обречены сражаться друг с другом на арене или погибнуть в лапах диких зверей. Никому не дано предугадать свою судьбу. Каждый боялся, что ему выпадет участь, которую он готовил другому. Что если бы меня зарезал тот галл? Что если бы я убил того нумидийца, или ланиста^[1] выпустил против меня тигров, медведей, львов или гладиаторов — германцев и даков? В ту ночь мне приснился странный сон. Я видел змею, обернувшуюся вокруг моей шеи, и раздвоенный язык слегка касался моих губ. Проснувшись, я рассказал тебе этот сон. Тогда в тебе еще жил дух Диониса. Ты слушала, широко раскрыв глаза. Задрожала, стала раскачиваться и плясать. Потом ты заговорила, и твой голос наполняла такая сила, что я не усомнился в верности пророчества: «Спартак, эта змея — знак великого и ужасного могущества. Ты станешь владыкой. Закованные в цепи люди всех племен примкнут к тебе, чтобы обрести свободу. Ты встанешь во главе армии. Победишь легионы. Захватишь знамена квесторов и консулов, фасции^[2] ликторов. Будешь брать города. Заставишь трепетать Рим!»

Спартак замолчал, сделал несколько шагов, затем, снова подойдя к Аполлонии, добавил:

— Дионис не обманул. Рим трепетал передо мной, фракийским воином, беглым гладиатором, предводителем рабов!

Он поднял руки, и плащ соскользнул, обнажив мускулистые плечи.

— Я благодарю Диониса, сына Зевса, и всех богов за то, что они дали мне эту радость и славу.

Он положил руки на голову Аполлонии.

— Ты ведь говорила, Аполлония, что судьба предводителя обернется для меня несчастьем. Даже в минуты торжества я не забывал последние слова пророчества. Я знал, что этот миг настанет. И он недалек, Аполлония, я жду его сегодня ночью или завтра. Конец неминуем. Скоро нам придется склонить головы под властной рукой судьбы.

Аполлония застонала, согнулась, накрыла голову шкурой ягненка и пошла прочь, спотыкаясь на каждом шагу. Ночь постепенно поглотила ее.

Спартак сел у костра лицом к Посидиону и Иаиру.

2

Мое имя Гай Фуск Салинатор.

Я был легатом проконсула Лициния Красса, самого богатого и могущественного человека в Риме.

Сенат дал ему всю власть, приказав уничтожить армию Спартака, бывшего фракийского гладиатора, который собрал вокруг себя десятки тысяч восставших рабов и нищих плебеев. Уже почти два года его полчища грабили и разоряли Италию от реки По до полуострова Бруттий.

Он унижал и убивал преторов, консулов и их солдат, выступавших против него. Он казался непобедимым, войска под его натиском обращались в бегство и Рим дрожал. Наконец Рим поручил его поимку Крассу, который назначил меня одним из своих легатов.

Наша армия, десять легионов, выступила в поход.

Постоянно находясь рядом с Крассом, я не мог не восхищаться его бешеной энергией и волей к победе, но не мог не заметить и его лютой жестокости.

Мы преследовали Спартака так, будто охотились на диких зверей.

Через несколько недель нам удалось загнать Спартака на полуостров Бруттий, на самый край Италии. Красс решил именно там уничтожить войско восставших рабов. Он отрезал пути к бегству, велев возвести частокол высотой в два человеческих роста и вырыть ров более пяти шагов в ширину и трех в глубину.

Эта преграда, стена, простиравшаяся от одного конца перешейка до другого, от Ионического моря до Тирренского, казалась нам непреодолимой.

Море и наши легионы окружили Спартака и его сброд.

Однажды зимней ночью, когда я с двумя центурионами шел вдоль частокола, на нас из засады напали рабы, около десяти человек. Они, должно быть, зарезали часовых и кинулись на нас, как тигры. Рабы убили центурионов, которые не успели ни оказать сопротивления, ни позвать на помощь.

Меня ранили, связали и утащили в лагерь рабов. Я подумал, что знаки отличия легата ненадолго спасли мне жизнь, и меня приберегут для публичной казни, о жестокости которых шла молва.

Я потерял сознание.

Жар огня привел меня в чувство.

Я лежал на земле, у подножия скалы, рядом с большим костром, вокруг которого плясала женщина. Светлые волосы спускались ей на плечи, тело было скрыто под овечьей шкурой. Внезапно она остановилась, взяла маленькую амфору и, откинув голову, стала пить. Вино стекало ей на грудь.

Вокруг огня сидели трое мужчин. Один из них, высокого роста, в пурпурном плаще, встал и направился ко мне. Величественная осанка, гордое выражение лица, пронзительный взгляд и надменные складки у рта выдавали в нем главаря.

Достав из ножен короткий меч центуриона, он провел им по моей шее. Я ощутил жжение, и теплая кровь защекотала кожу.

— Прежде чем умереть, посмотри на Спартака, — сказал он.

Затем он вдруг убрал меч в ножны и сел рядом со мной.

— Ты слишком молод для легата, — заметил он. — Кто ты такой?

Я не желал отвечать этому варвару, этому рабу.

Я был магистратом Римской республики. Я отдавал приказы, а не подчинялся им. Я был гражданином, а Спартак — всего лишь говорящим скотом.

Вместе с легионами я шел по его кровавому следу. Изувеченные тела горожан с перерезанным горлом, женщины со вспоротыми животами, дома, обращенные в пепел, вырубленные фруктовые деревья, разоренные виноградники отмечали его путь от Абруццо до Кампании, от Лукании до Бруттия.

Наконец наша ловушка захлопнулась. Мы пронзим его копьями, как загнанного в логово кабана.

Однако я все же назвал свое имя, возможно, желая бросить вызов дикарю, дать почувствовать всю мерзость его существа и величие Рима, республики, которой он осмелился противостоять, законы которой он отверг. Я — Гай Фуск Салинатор, из семьи Педаниев, иберийских аристократов, граждан Рима, города, за который мы боролись из поколения в поколение, занимая все более высокие должности в республике.

Спартак пристально посмотрел на меня, его взгляд был полон презрения.

— Ты — ничто, — сказал он, наклонившись ко мне. — Ты связан по рукам и ногам. Ты похож на раба или гладиатора, которому перережут горло просто потому, что он разонравился хозяину.

Он взял горсть земли и медленно пропустил ее сквозь пальцы.

— Ты, твои предки, твоя жизнь стоят меньше, чем эта горсть песка.

Он повернулся к мужчинам, сидевшим по другую сторону костра. Женщина продолжала плясать, слегка касаясь их. Под задравшейся шкурой ягненка была видна туника, облегавшая ее небольшое крепкое тело.

— Красс победит, — продолжал Спартак. — Может, завтра, а может, через несколько дней. Так решили боги, возжелавшие могущества Рима. А я умру. Боги были милостивы ко мне. Но сейчас им нужна моя жизнь.

Он поднялся и стал ходить вокруг костра, то запуская пальцы в свои черные волосы, то сжимая горсть земли в кулаке. Затем он остановился и положил руки на плечи мужчин, сидевших у костра.

— Красс хочет, чтобы мы своей кровью расплатились за то, что сделали. Чтобы люди помнили лишь о нашей казни, о пытках, которым он нас подвергнет. Ради собственного величия и величия Рима он сделает так, что люди забудут о наших победах. Никто не будет знать, кем был Спартак. Ты, Посидион…

Он обратился к старшему, лысому круглолицему человеку. Длинный плащ скрывал его тело, но я подумал, что он наверняка был полным.

— Ты читал мне историю греков, рассказывал о том, как они побеждали империи. Ты пересек море, преподавал на Родосе, жил на Делосе и в Риме. Благодаря тебе греки никогда не умрут. Что же до тебя, Иаир…

Второй мужчина был худым, со впалыми щеками и пылающим взором. Курчавые волосы спадали на его костлявый лоб.

— …ты пришел из Иудеи. Ты говоришь, что вся история твоего народа собрана в одной книге, и каждый знает твоего Бога, храбрость и веру твоих предков.

Спартак приблизился ко мне, толкнул ногой, затем сел рядом.

— Тот, кого помнят, никогда не умрет, — сказал он.

Вдруг он схватил меня за горло и начал душить. Его руки, как тиски, сдавили мне шею.

— Если ты хочешь жить, легат… — продолжил он.

Я пытался вздохнуть, но его пальцы были так сильны, что мне казалось, будто у меня лопаются глаза.

Тогда он немного ослабил хватку.

— Я не стану убивать тебя, легат, если ты пообещаешь Зевсу, Дионису и всем богам, которым ты приносишь жертвы, спасти Посидиона-грека, Иаира-еврея и Аполлонию, пришедшую, как и я, из Фракии. Они расскажут тебе историю Спартака, а ты передашь ее людям, когда сочтешь нужным. Если ты благоразумен, — а я знаю, легат, что ты благоразумен, — то дождешься смерти Красса. Но если откажешься…

Я почувствовал, как его ногти снова впились в мою шею.

— Выбирай, или я задушу тебя. Мои пальцы тверже металла, они способны оторвать твою голову от тела, легат! Если ты пообещаешь сделать то, о чем я прошу, то уйдешь этой ночью вместе с ними. Ты подойдешь к римским караульным, тебя там узнают. Скажешь, что они спасли тебя, помогли бежать. Ты ведь легат, тебе поверят и согласятся оставить их в живых. Посидион, Иаир и Аполлония станут твоими рабами. Ты выслушаешь их. Посидион и Иаир — большие знатоки слова, книги были их хлебом. Аполлония умеет говорить с богами. Я всего лишь фракийский воин, но мое происхождение не хуже твоего: мои предки были свободными людьми, царями. Римляне сделали меня гладиатором, обреченным на смерть. Но милостивые боги даровали мне славу и радость стать свободным и возглавить армию рабов, которые вернули себе свободу. Я хочу, чтобы люди знали об этом!

Он сдавил мою шею, его лоб коснулся моего.

— Или я оторву тебе голову, легат! — воскликнул он.

Я предпочел остаться в живых и принял предложение Спартака. Я вернулся в римский лагерь, отвел Аполлонию, Посидиона и Иаира на мою виллу в Капуе, а затем вернулся к Крассу.

Мы провели несколько сражений на полуострове Бруттий и одержали победу.

Я видел, как погиб Спартак, и я ходил с мечом в руке по трупам тех, кто когда-то последовал за ним.

Я слышал, как Красс приказывал поставить шесть тысяч крестов вдоль Аппиевой дороги, соединявшей Капую и Рим, чтобы казнить рабов, которым не повезло погибнуть в сражении.

Меня до сих пор преследуют хрип и крики казненных мужчин и женщин.

Потом я вернулся в Капую.

Моя вилла расположена недалеко от школы гладиаторов, в которой началось восстание Спартака.

Все, что я написал об этой войне, рассказали мне Посидион, Наир и Аполлония, прорицательница и жрица Диониса. Красс давно умер, а республика разрывается между сторонниками и врагами Гая Юлия Цезаря.

ЧАСТЬ I

3

Аполлония и Спартак были родом из Фракии, страны свободных людей.

В тот день их судьбы соединились.

Они стояли в круглом зале, посреди которого на треножнике возвышались бронзовая чаша и статуя Диониса из мрамора в красных и черных прожилках.

В чаше гудел огонь, и пламя освещало золотой венец на голове Диониса. То и дело подходили молодые женщины в белых туниках, чтобы подлить в огонь масла, и языки пламени взмывали вверх, ярко освещая гирлянду цветов на шее бога, и поднятый жезл, с которого свисали две грозди винограда.

К ним подошел Кокс, оракул храма Диониса.

Худое лицо старика было до половины скрыто бородой и длинными волосами.

Он взял руки Аполлонии и Спартака, соединил их, и, сжав костлявыми пальцами, сказал:

— Будьте свободными, как это священное пламя, которое горит для Диониса! Он пришел во Фракию и зажег этот огонь, чтобы ни один мужчина и ни одна женщина не становились рабами. Будьте верны воле Диониса! Пусть никогда цепь не опутает ваши запястья. Аполлония, ты — дочь Аполлона, твои волосы цвета солнца. В тебе, Спартак, — сила потоков и гор, ты — сын царя.

Молодая женщина подала ему маленькую серебряную амфору. Старик торжественно поднял ее, отпил, передал Спартаку и Аполлонии, и они в свою очередь поднесли ее к губам. После этого девушки окружили их, а музыканты принялись играть на флейте прекрасную мелодию, которую порой заглушал свист весеннего ветра.

Праздник плоти, опьянение танцем и вином продолжались до самых сумерек.

Молодые воины зажгли факелы. Свет озарил земляную площадку перед храмом, рощу и сосны, а его отблески падали на темневшее внизу море.

Кокс сидел на ступенях храма и наблюдал за молодыми людьми, которые разбрелись по лесу.

Аполлонию увлекли за собой флейтисты, а Спартака — девушки в белых туниках. Из леса доносились смех и пение, среди деревьев мелькали силуэты.

В полночь Аполлония вернулась одна и села рядом с Коксом.

Оракул, положив руку на колено Аполлонии, напомнил, что именно он дал ей это имя, как только увидел ее светлые волосы, как у варваров, пришедших с севера.

Аполлония помнила их первую встречу.

Она убежала из деревни и шла, пока не увидела храм Диониса. Оракул принял ее и подвел к статуе бога. Подал маленькую серебряную амфору и предложил отпить из нее.

По телу Аполлонии разлилось тепло, и ей показалось, будто неведомые силы сначала подняли ее над землей, а затем бросили в бездну.

Придя в себя, она увидела, что лежит обнаженная в большом круглом зале, озаряемом священным огнем, пылающим в бронзовой чаше.

Кокс стоял рядом на коленях и растирал ее грудь и бедра тонкими сосновыми ветками с шишками на концах.

Аполлонию охватила дрожь, она испытывала наслаждение от прикосновений к коже шероховатых шишек, будто коготков дерева, обладавших, по словам Кокса, могуществом, свойственным только богам.

Она медленно поднялась, оперлась на локти и увидела, что ее бедра испачканы кровью.

— Дионис вошел в тебя, — сказал Кокс. — Отныне ты его жрица.

Каждую последующую ночь он учил ее разнообразным играм тела, приносящим наслаждение.

Наконец он закончил обучение, и теперь она могла исполнить любую прихоть Диониса, поскольку знала все о желаниях богов.

Она воспевала его могущество, и постепенно по знаку небес, по движению ветвей и треску огня научилась определять будущее и читать судьбы тех, кто входил в храм, чтобы послушать оракула.

— Ты стала прорицательницей, — сказал Кокс. — Отдай себя на волю Диониса. Слушай его: он говорит твоими устами!

Однажды воины медов, шедшие с востока, из Фракии, от реки Стримон к побережью, сделали привал перед храмом.

Аполлония подошла к ним вместе с другими жрицами Диониса, но отказалась участвовать в танцах и игрищах.

Один из воинов остался в стороне, так же как она. Он был выше остальных, черные волосы спадали на его лоб. Он был могуч, мускулы как канаты оплетали его плечи, торс, руки и ноги.

Аполлония почувствовала желание ласкать его тело и, взяв амфору с маслом, направилась к нему. Она медленно втирала масло в затылок, шею и бедра мужчины, в его мышцы, напрягавшиеся под ее ладонями.

Затем она взяла в руку его фаллос, твердый, как жезл Диониса.

Аполлония подумала, что сам бог поселился в теле этого молодого воина, которое она не переставала ласкать всю ночь.

На рассвете он уснул, а Аполлония сидела рядом, положив ладони на его грудь, твердую, как камень.

Она хотела запомнить это красивое лицо, будто высеченное из камня, как статуя Диониса.

С первыми лучами солнца мужчина открыл глаза.

Ослепленный ярким светом, он нахмурил брови, и она заметила, как глубокая морщина, похожая на рану, рассекла его лоб.

Аполлонии захотелось зарыдать, ей вдруг почудилось, что однажды острый клинок рассечет надвое лицо молодого бога.

Она сказала:

— Меня зовут Аполлония, и отныне я принадлежу тебе, так же как принадлежу Дионису.

Он поднялся, сжал руками ее ладони.

— Меня зовут Спартак. Я из медов, фракийский воин, сын царя. Я возьму тебя, и ты будешь со мной столько, сколько угодно богам.

Он привлек ее к себе и крепко обнял.

— Пока кровь течет в моих жилах, — добавил он, — пока тот, кто…

Она остановила его, приникнув губами к его губам, помешав произнести имя властителя смерти.

На следующий день Кокс, оракул Диониса, соединил их.

4

Спартак и Аполлония были свободны, как волки.

Они шли вместе, не отходя друг от друга ни на шаг.

За ними следовала группа из десяти воинов и трех молодых жриц Диониса.

Спартак остановился, поднял руку, и воины подошли к нему. Он указал вдаль, на горы, возвышавшиеся над побережьем Эгейского моря, на частокол и караульные башни римского лагеря.

Легионы высадились во Фракии несколько месяцев назад, но не углублялись в долины, а разбили палатки в нескольких сотнях шагов от берега. Однако дозор из нескольких воинов с центурионом выходил далеко за пределы лагеря, добираясь до гор Хаймос и Истранджа.

Аполлония первой почувствовала их приближение, раньше, чем их можно было увидеть или услышать.

Она удержала руку Спартака, не дав обнажить меч, убедила его скрыться за кустами и пропустить маленький отряд со сверкающими щитами, копьями, мечами и доспехами.

Уверенность римлян, медленный ритмичный шаг, оружие, шлемы и даже кони восхитили Спартака и его воинов. Скрывшись в кустарнике, они наблюдали за движением отряда.

Ночью они видели, с какими предосторожностями центурион выбирал место для лагеря. Он велел разжечь яркие костры, возле которых выставил караульных.

— Они боятся фракийских волков, — тихо сказала Аполлония.

Она добавила, что никто, ни Дарий Персидский, ни Филипп Македонский, ни афиняне, ни варвары, не смогли победить и покорить народ Диониса.

И римлянам это не удастся.

Аполлония направилась в глубь леса, Спартак неохотно последовал за ней.

Они вышли к пещере на берегу, вдалеке от римского лагеря. Аполлония собрала сухие ветки, и вскоре затрещал яркий костер, на котором зажарили козленка, купленного у пастухов. Аполлония срезала флакон, который носила на своем ожерелье, и дала каждому смочить губы обжигающим снадобьем из горьких трав.

Воины достали амфоры с вином, кто-то заиграл на флейте. Молодые жрицы Диониса стали танцевать, и воины присоединились к ним. Танцующие кружились, срывая с себя одежды, затем упали на землю и тела их переплелись.

Как и в первую ночь, Спартак и Аполлония держались в стороне от остальных. Они сидели у входа в пещеру и наблюдали за римскими кострами, освещавшими небо по ту сторону леса.

— Они сильны, как охотники, — сказал Спартак. — У нас волчий инстинкт. Но в конце концов охотники убивают волков и сдирают с них шкуру, чтобы сделать себе одежду.

Спартак сидел, скрестив ноги, положив руки на колени, выпрямив спину, устремив взгляд перед собой.

— Мне не хотелось бы узнать судьбу волка, — добавил он.

— Значит, ты хочешь стать охотником?

Он низко опустил голову, Аполлония положила руку на его голову.

— Ты никогда не станешь римлянином, — сказала она. — Ты навсегда останешься фракийским волком. Римляне свяжут тебя по рукам и ногам. Ты станешь их рабом!

— Я стану солдатом в их легионах. Я буду носить их оружие. Я буду храбрее и сильнее каждого из них. Они признают во мне сына царя, воина.

— Они будут обращаться с тобой, как с диким зверем. Ты будешь стоить меньше лошади.

Спартак тряхнул головой, Аполлония убрала руку.

— Я стану одним из них, — повторил он, поднимаясь.

5

Наступила зима. За каждую козу приходилось драться с волками. Их изголодавшиеся стаи подходили к огню, на котором жарилось мясо, так близко, что Аполлония даже сквозь вьюгу видела их серые глаза.

Она призывала Диониса, просила, чтобы он прогнал этих зверей, диких и жестоких, как даки, варвары, пришедшие с севера, с того берега великой реки, которых ледяной ветер, казалось, гнал в сторону Фракии.

Однажды, когда мороз выдался настолько суровым, что промерзшая земля скрипела под ногами, а камни трескались с жутким грохотом, Аполлония подняла руки, призывая всех замолчать. Тогда она смогла расслышать удары мечей и крики раненых. Она описывала то, что было недоступно глазу, но Дионис дал ей силу пророчества, чтобы слышать неслышимое и видеть невидимое.

Спартак говорил, что она была похожа на волчицу, которая поднимает уши и чувствует врага даже тогда, когда вокруг все спокойно.

— Даки! Они победят, — устало сказала она.

Она знала, что не сможет остановить Спартака и его воинов. Подняв мечи, они шли в направлении, указанном Аполлонией.

Она побежала за ними в чащу. На ходу они ломали или сгибали ветки, и снег мягко падал на землю. Наст был плотным, хрустел под ногами, но не проваливался.

Внезапно Спартак и его воины вышли на поляну и увидели сражавшихся людей. Они размахивали мечами и копьями. По длинным черным волосам, собранным на затылке в хвост, Спартак узнал даков и бросился на них, подняв меч. Даков было несколько сотен, но атака с тыла заставила их растеряться.

Начался снегопад, но Спартак заметил римские эмблемы, орлов, а также шлемы и оружие легионеров. Даки пытались окружить римскую центурию, но ее щиты были похожи на непробиваемый панцирь, о который разбивались копья. Однако варвары численностью значительно превосходили римлян, и центурия будто тонула в них. Даки поднимались по трупам своих воинов, как по ступеням, и перепрыгивали преграду из щитов.

И тут появился Спартак со своими людьми. Их крики были такими громкими, атака такой мощной, что даки решили, будто на них напали сотни врагов.

Они побежали к лесу, а Спартак и фракийцы преследовали их, разя мечами.

Вскоре на снегу остались лишь черные пятна тел и красные пятна крови.

Спартак услышал звук барабана, затем тяжелые удары молота. Он обернулся: к ним приближались римляне. У каждого воина в левой руке был прямоугольный плоский щит. Они добивали раненых копьями или мечами. Среди них шел высокий человек. Броня с серебряным отливом защищала его тело, тщательно обработанный металл повторял рельеф мускулов. Его шлем был украшен гребнем из перьев.

Центурион подал легионерам знак остановиться, а сам подошел к Спартаку.

Аполлония и три жрицы Диониса приблизились к Спартаку, окруженному фракийскими воинами, и удивленный центурион остановился в нескольких шагах от них.

— Ты сражался как римлянин, — по-гречески сказал он. — Боги послали нам тебя и твоих воинов в решающий момент сражения. Ты рубил этих варваров как ветви деревьев. Кто ты?

— А ты? — спросил Спартак.

Его меч по-прежнему был обнажен. Сквозь плотную завесу снега смутно виднелись кольчуги и шлемы римских легионеров.

— Я — центурион, командующий первой когортой VII легиона Римской республики, — ответил тот и повернулся к своим солдатам. — Вот все, что осталось от моей центурии. Даки так же опасны, как волки во фракийских горах, как дикие звери Африки и македонские змеи.

Он сделал еще один шаг в сторону Спартака.

— Мое имя Номий Кастрик.

Теперь он находился так близко от Спартака, что тот мог различить большой шрам, рассекавший правую щеку центуриона.

— Я все еще ничего не знаю о тебе, — продолжал Кастрик. — Мне известно только то, — и это мне по душе, — что ты боролся за Рим против варваров. Но кто ты?

— Я из медов, одного из народов Фракии.

Он постучал ногой по твердому снегу.

— Это наша земля. Она свободна, как и люди, владеющие ей.

— Ты горд, — заметил Кастрик.

— Род Спартака правил племенами Керчи, на берегу моря.

Номий Кастрик молчал, глядя на снег, залитый кровью и покрытый мертвыми телами. Затем он медленно положил руку на гарду меча и отступил на шаг, повернувшись к своим неподвижным воинам, которые не спускали с него глаз. Они стояли, прижав к правому плечу копье или меч, немного наклонившись вперед, будто были готовы броситься на фракийских воинов, решительный вид которых удивлял и беспокоил их.

Среди них даже раздались нетерпеливые крики, когда они почувствовали, что Номий Кастрик колеблется. Возможно, он пытался определить, сколько времени понадобится его воинам, чтобы присоединиться к нему, а если он нанесет удар первым, каковы шансы победить предводителя фракийцев, надменный тон которого рассердил его.

Внезапно одна светловолосая женщина взмахнула руками, будто в танце, и три другие женщины окружили ее. Они были похожи на только что раскрывшийся цветок: их тела выгнулись назад, волосы касались снега.

Номий Кастрик скрестил руки.

— Тебе известно о могуществе Рима? — спросил он. — Его легионы попирали и подчиняли не только берег этого моря. Нет ни одного народа, который решил бы выступить против Рима и не преклонил бы колен перед его знаменами, не признал бы власть и мощь его орлов.

Движением головы Кастрик указал на флаги Рима, древки которых легионеры воткнули в снег.

— Рим благосклонен к народам, которые становятся его союзниками, — продолжал Кастрик. — Если хочешь остаться сильным и гордым, фракиец, будь с Римом, как ты был с ним сегодня. Никогда не покидай этого пути.

Внезапно Спартак поднял меч, и Номий Кастрик отступил, сжав оружие.

— А нужен ли Риму мой меч и рука, что его сжимает? — спросил Спартак.

Он направился к своим воинам. Круг жриц Диониса разомкнулся, пропуская его. Спартак положил руку на плечо Аполлонии.

— Эта женщина со мной. Если тебе нужны мое оружие и моя рука, тебе придется взять и ее, а также всех, кто захочет пойти со мной.

Кастрик покачал головой, протянув руку к римским флагам.

— Тебе ответит Кальвиций Сабиний, командующий VII легионом. Я скажу ему, как бесстрашно ты сражался за Рим. В армии республики всегда найдется место храбрым воинам, в ней каждый найдет применение своим способностям. Критяне — лучники, германцы — кавалеристы, те, что родом из Балеареса, — пращники. Посмотри на меня, фракийский воин: я был рожден далеко от Рима, в Галлии, по ту сторону Альп, и командую первой когортой VII легиона. Рим награждает тех, кто принимает его законы.

Спартак медленно вложил меч в ножны.

Боги исполнили его желание.

6

Спартак не склонил головы перед трибуном Кальвицием Сабинием.

— Что ты хочешь получить в награду, ты, сражавшийся за Рим? — спросил трибун.

Он сидел на возвышении, на перекрестке двух дорог, проходивших через лагерь VII легиона. Его подбородок был высоко поднят, рот скривила презрительная гримаса, голос был утомленным, а тон снисходительным.

Легионеры выстроились в стороне от возвышения, слегка расставив ноги, прижимая левый кулак к груди, правой рукой сжимая древки копий. Рядом с трибуном стоял знаменосец.

У возвышения, положив руку на гарду меча, стоял центурион Номий Кастрик. Он будто боялся, как бы Спартак не бросился к возвышению и не убил Сабиния.

— Что он просит? — повторил трибун, наклоняясь к Кастрику.

Спартак отвернулся, посмотрел на дорогу, проходившую от одних ворот до других и разделявшую лагерь на две части. Ему казалось, будто с тех пор, как он перешел ров и проник в лагерь, он с каждой минутой все сильнее запутывается в сетях, из которых не выбраться без помощи богов.

Он посмотрел на Аполлонию. Девушка улыбалась и казалась спокойной. Она будто порхала над снегом, в окружении трех жриц Диониса. Он слышал вопрос трибуна и ответ Кастрика. В нескольких сотнях шагов от лагеря была собрана вспомогательная пехота из воинов фракийского и греческого происхождения. Спартак и его воины должны были присоединиться к ней. Он принадлежал к царскому роду и мог сам производить вербовку. А ведь армия нуждалась в пехотинцах, чтобы надзирать за этой страной гор и лесов и отражать набеги варваров.

Трибун поднялся, сошел с возвышения, за ним следовал знаменосец. Он приблизился к Спартаку и пристально посмотрел на него, но Спартак не опустил глаза. Тогда трибун подошел к Аполлонии, долго и внимательно разглядывал ее, время от времени посматривая и на Спартака.

— Оставляю ее тебе, — наконец промолвил он. — Она пахнет козой.

Улыбнувшись и подав знак Кастрику, он отошел прочь. Центурион повернулся к Спартаку.

— Отныне ты — вспомогательный воин римской армии, — сказал он, схватив Спартака за руку. — Тебя следует многому научить. Даже гражданин республики опускает глаза перед трибуном. А ты всего лишь фракиец, Спартак.

Спартак резко отдернул руку, Кастрик сделал шаг в сторону.

— Никогда не поднимай руки на гражданина Рима! — сказал он.

В тот день Спартак почувствовал непреодолимое желание уничтожить римских легионеров, командующих вспомогательными войсками.

Они выкрикивали приказы так, будто отдавали их собакам.

Они задирали самых слабых, а затем нещадно избивали их, вынуждали встать на колени, молить о пощаде, клясться в покорности и верности Риму.

Тем, кто слишком долго не уступал, отрезали носы и уши, отрубали руки и выкалывали глаза, чтобы каждый, во Фракии и Греции, узнал о том, что случается с мятежниками. Другим связывали ноги и привязывали к шее веревку, обрекая на рабство. Раскаленным железом им, как вьючным животным, ставили клеймо на лбу и щеках.

И это — Рим?

Лучше уж умереть!

Но когда он уже готов был ринуться на врагов, Аполлония схватила его за руку и заставила убрать меч в ножны.

— Не стоит драться, — сказала она. — Я знаю, что богами тебе предначертана другая судьба. Дионис наблюдает за нами. Позволь мне действовать!

Она подошла к легионерам в сопровождении трех жриц Диониса, обхватила за шею одного и увлекла за собой. Она попросила пить.

Молодые жрицы начали танцевать. Они танцевали в честь Диониса, и римляне забыли о Спартаке, который медленно ходил вокруг лагеря, в то время как ярость душила его.

Стоя за пределами лагеря, на вырубке, он смотрел на лес вдали, на заснеженные макушки деревьев. Зачем боги ослепили его, позволили пойти на службу Риму?

Лучше умереть!

Караульные сказали, что он должен держаться подальше от рва и ограды. Если он не будет повиноваться, они оповестят римских легионеров и Спартак узнает, как Номий Кастрик обращается с теми, кто пытается бежать. Их обвиняют в измене, калечат и обращают в рабство. Некоторых распинают у ворот лагеря, чтобы всякий слышал их предсмертный хрип и крики хищных птиц, слетавшихся, чтобы выклевать им глаза.

Спартак вернулся в палатку. Аполлония сидела на корточках, выводя веточкой на земле какие-то знаки. Затем она стерла их ладонью и сказала:

— Я такая же ровная, как эта земля: Дионис стирает то, что не должно оставаться во мне. Вино дарует нам забвение и приносит радость. Пей, Спартак!

Она протянула ему амфору, которую, возможно, получила в подарок от одного из легионеров. Спартак положил руку на голову Аполлонии, согнул ее тело. Она поддалась, и Спартак почувствовал, как она вовлекает его в танец, но дурман, охвативший его, не изнурял, а наполнял энергией. Появилась уверенность в том, что боги проведут его через леса, туда, где он будет свободным человеком, а не римским солдатом, с которым обращаются, как с рабом или собакой, которая должна лаять и кусать по приказу хозяина.

Он хотел стать свободным, как волк.

— Нужно уходить к лесу, — сказал он Аполлонии.

Она снова чертила знаки на земле, стирала их, рисовала новые, все сильнее качая головой.

Наконец она поднялась, обняла его, стала ласкать языком его губы и шею.

— Я покажу тебе дорогу, — сказала она.

Он закрыл глаза.

Каждую ночь Аполлония обучала его науке тела и души. Она заставляла его разжимать кулаки, которые он сжимал в гневе. Она растирала его пальцы, ее руки скользили по его плечам, ласкали шею и затылок.

Но Спартак был похож на разъяренную собаку.

Центурион Номий Кастрик снова унизил его, царя медов из Керчи, заставив выйти из строя, чтобы поклониться римскому орлу.

Спартак медлил. Номий Кастрик стоял в нескольких шагах, окруженный охраной, и испытующе смотрел ему в глаза. И он склонился перед эмблемой, став коленями в снег.

Кастрик сказал ему:

— А теперь возвращайся в строй, фракиец! И помни, что гражданин Рима вправе решать, жить или умереть выходцу из народа, который он покорил. Гражданин Рима не борется против раба или варвара. Он наказывает его. Уничтожает его. Но может и вознаградить.

Затем он крикнул:

— Опусти глаза, Спартак, или я велю выколоть их!

— Он пытается заманить тебя в ловушку, — объяснила Аполлония.

Она смазала грудь и бедра Спартака маслом и растирала его тело, сначала легко, затем сильнее нажимая крепкими пальцами.

— Если ты станешь отвечать ему, — продолжала она, — ловушка захлопнется, прольется твоя кровь. Ты будешь побежден. Учись терпению, Спартак. Дионис наблюдает за тобой. Он посылает тебе испытания. Он хочет узнать, достоин ли ты его забот. Если ты научишься ждать, он поможет тебе.

Аполлония положила руки на плечи Спартака, а он, успокаиваясь, поднял ладони к небу.

— Не кидайся, забывшись, на врага и не позволяй чувству мести одолеть тебя, — продолжала она.

Спартаку показалось, что вся кровь, что текла в его жилах, хлынула в низ живота, над которым, приоткрыв рот, склонилась Аполлония.

Наступила весна.

Однажды ночью, когда порывы ветра сотрясали палатку, Аполлония разбудила его.

— Сегодня Дионис посылает нам последнюю бурю, — сказала она. — Она будет самой сильной. Она защитит нас.

Они выскользнули из палатки, прошли по снегу, заполнившему ров. Снег падал так плотно, что приглушал звуки и через несколько мгновений заносил все следы.

У ворот, съежившись и накрыв голову плащом, стоял караульный. Он спросил пароль.

Аполлония направилась к нему, воздев руки, и когда она уже, казалось, готовилась скинуть одежду, Спартак повалил караульного.

— Не убивай его, — попросила она. — Пусть его накажет Номий Кастрик.

Спартак столкнул караульного в ров.

Они бежали, снег бил им в лицо. Они пересекли вырубку, окружавшую лагерь VII легиона и вспомогательных войск.

Остановились только на следующую ночь, оказавшись в лесу. Дорогу выбирала Аполлония. Иногда она задерживалась, призывала на помощь Диониса, поднимала глаза к верхушкам деревьев, пытаясь определить направление ветра.

— Нужно идти к греческому морю, — сказала она. — Туда, где однажды появился Дионис.

Спартак шел в нескольких шагах позади.

На исходе десятого дня они убили волка, кинувшегося на Аполлонию. Тяжелого и старого зверя съели сырым. Мясо было горьким и жестким.

7

Увидев море, Аполлония остановилась, протянула руку к горизонту, опустилась на колени, а затем распростерлась на земле, приникнув губами к сухой земле.

Снег давно растаял, небо было голубым и ясным.

Аполлония и Спартак шли по густым мрачным лесам северной Фракии, где лиственные деревья постепенно сменяли сосны.

Прислонившись к дереву, Спартак посмотрел вдаль. Сверкающая поверхность моря ослепила его, но потом всего в нескольких сотнях шагов, на возвышении, он различил храм с высокими резными колоннами, поддерживавшими плоскую крышу из белых мраморных плит.

— Кибела, великая богиня, Мать всех богов, ждет нас в своем храме, — воскликнула Аполлония, раскинув руки.

Внезапно они услышали крики, звуки флейт, тамбурина и кимвалов, пение. Из храма Кибелы вышли обнаженные мужчины и женщины в белых туниках.

Вокруг них собралась небольшая толпа.

— Это день крови, — сказала Аполлония и направилась к храму.

Спартак последовал за ней, но остановился, когда она затерялась в толпе.

Обнаженные мужчины издали резкий крик и подняли руки, в которых сжимали ножи и черепки. Они били себя в грудь, раздирали бедра и лица. Кровь текла ручьями. Некоторые отрезали себе половые органы и потрясали ими. Затем толпа отступила, и кровавая процессия обошла вокруг храма.

Несколько мужчин упали на колени, другие стояли, покачиваясь. Все выкрикивали имя Кибелы, великой Матери, ради которой проливали свою кровь, желая соединиться с ней.

Спартак подошел к Аполлонии. Ее глаза были широко раскрыты, она пела вместе с другими женщинами.

Она повернулась к Спартаку и, казалось, испугалась, увидев выражение отвращения на его лице. Он крикнул, что увечить себя таким образом — настоящее безумие, что свою кровь можно проливать лишь в сражениях, защищая свободу, землю, свой род, но не во время подобных оргий.

Он пошел сквозь толпу, отталкивая Аполлонию, пытавшуюся удержать его и повторявшую:

— Это день крови! Нужно почитать великую Кибелу, Мать богов. Она требует этой жертвы. Она питается кровью мужчин, чтобы производить на свет богов!

Спартак, казалось, не слышал ее. Он шел к обнаженным мужчинам, тела которых были сплошь покрыты ранами. Они поддерживали друг друга, чтобы не упасть, резали себя, пытались идти на дрожащих ногах, кровь текла по их ногам. Из обрубков половых органов сочилась кровь.

Спартак преградил им путь.

— Вы служите не богам жизни, не богам-защитникам, не великодушным богам, — прокричал он, — но владыкам мрака и бездны! Вы — рабы подземных сил и поступаете с вашими телами так, будто это тела животных. Вы оскорбляете богов. Освободитесь!

Он достал меч, попытался выбить из их рук ножи и черепки, но мужчины защищались и отталкивали его. Толпа взревела, будто охваченная безумием. Некоторые женщины убежали, остальные, повалившись на землю, в отчаянии ломали руки.

— Великая богиня, Мать богов, не желает этого! — крикнул Спартак. — Не будьте рабами черных божеств, которые пожирают людей, питаясь их кровью. Будьте свободными!

Из храма с пронзительными воплямивыбежали женщины в белых туниках. Они кричали, что кто-то потушил священный огонь, разграбил жертвенный алтарь, опрокинул статуи, осквернил храм великой богини. Несчастье обрушится на людей, небо окутает мрак, ветер вырвет с корнем деревья и снесет крыши домов, похитят детей, на берег высадятся непобедимые армии, которые обратят народы Македонии и Фракии в рабство.

Взбешенные женщины окружили Спартака, стали царапать и кусать его, и он стал мокрым от крови, как связанный хищный зверь, которого охотники пронзают своими копьями.

Аполлония увидела, что лоб его рассечен, и бросилась к нему. Она оттаскивала женщин за волосы, швыряла их на землю, топтала ногами.

Она увлекла Спартака за собой, и он, склонив голову, нетвердым шагом последовал за ней. Толпа рассеялась, лишь несколько женщин бросали им в след оскорбления и проклятия. Затем они отвернулись и склонились над обнаженными, еле дышащими мужчинами, которые стояли на коленях вокруг храма.

— Свободным! — повторял Спартак, следуя за Аполлонией. — Человек должен быть свободным! А вы — рабы!

Больше для себя, чем для него, жрица Диониса ответила, что быть покорным богам, почитать их, отдавать им свою кровь и даже жизнь не значит быть рабом. Кибела — Мать богов Олимпа. Почитать ее, соединяться с ней через кровавые жертвоприношения необходимо, чтобы она оставалась милостива.

Они дошли до опушки леса.

Спартак опустился на землю и прислонился к дереву. Он возразил, что происходит из рода, который никогда никому не подчинялся и почитал только богов радости, силы и свободы. И никому — ни персам, ни дакам, ни римлянам — не удавалось сделать их рабами. Именно желание быть свободным помогло ему сбежать из римского лагеря. Если он отказался терпеть унижения центуриона Номия Кастрика или трибуна Кальвиция Сабиния, то вовсе не для того, чтобы подчиняться богам, стремившимся поработить людей.

— Свобода или смерть! — воскликнул Спартак.

Вдруг он выхватил меч.

Перед ним стоял мужчина в широком плаще из серой шерсти. Он протягивал руки, показывая, что безоружен.

Аполлония подскочила к нему, готовая драться.

Незнакомец казался хрупким, у него было костлявое лицо и впалые щеки, черные волосы падали на лоб.

Жестом Спартак попросил Аполлонию не бросаться на безоружного.

— Они ранили тебя? — тихо спросил мужчина, опустившись на землю рядом со Спартаком.

Он откинул полы плаща. Под ним была белая туника, перевязанная широким кожаным поясом, на котором висела дорожная сумка. Незнакомец открыл ее, достал пригоршню сухих листьев и, повернувшись к Аполлонии, велел приложить к ране, зиявшей на лбу Спартака.

Она медлила, но, наконец, решилась. Через несколько мгновений кровотечение остановилось и рана затянулась.

Мужчина сел рядом со Спартаком.

— Ты смелый человек, — сказал он. — Кинулся в толпу ослепленных гневом, исступленных людей.

Он помолчал, склонив голову.

— Я знаю всех богов. Моя родина Иудея. Меня зовут Иаир, я еврей из Иерихона. Меня также называют Иаир-целитель.

Он долго и внимательно смотрел на Спартака.

— Я видел и слышал тебя. Ты хочешь, чтобы человек был свободным?

Он улыбнулся.

— Римляне сделали меня рабом. Потом они узнали, что я умею исцелять людей, освободили от цепей, и я превратился в домашнего раба. Я лечил трибуна Кальвиция Сабиния, который командует VII легионом. Я видел, как они привели тебя к нему, и ты не склонил перед ним головы. Они должны были отрубить тебе голову. Я ушел через несколько дней, после того как узнал о твоем побеге. Я не сбежал. Римляне разрешают мне уходить и приходить по моему усмотрению. Мне нужна свобода, чтобы собирать травы, кору, растения или змеиный яд. Я всегда возвращался в лагерь.

Кому подчиняется свободное существо? Свобода в твоем теле и твоей душе. Она в Книге. Когда-нибудь я поговорю с тобой об учении Владыки Справедливости. Ты достоин того, чтобы знать его…

Затем он повернулся к Аполлонии и долго рассматривал ее.

— Тебе нужно бросить все, — сказал он Спартаку. — Ибо свободен лишь тот, кто терпит лишения. Его единственное богатство — мысли, а единственная сила — сила его тела. Тело дано нам не для того, чтобы калечить его, как это делают рабы Кибелы, а для того, чтобы очистить его. Тогда оно станет легким, и дух почувствует себя свободным, как птица, способная летать так высоко, что приближается к Богу.

Он снова посмотрел на Аполлонию, затем добавил, наклонившись к Спартаку.

— Но ты не готов отказаться от всего. Ты хочешь быть свободным в мире, опутанном цепями. Тебе предстоят сражения, потому что римляне стремятся покорить все народы. У тебя была возможность оценить мощь их легионов. Они хотят завоевать мир. Хотят, чтобы Рим стал самым большим городом, хотят захватить все богатства, знания, хлеб. Тот, кто не является гражданином Рима, — раб. Я — раб. Ты был им и будешь, если останешься в этом мире. Ты сильный и смелый. Римляне прикажут тебе воевать с твоими братьями или с дикими зверями. Все рабы для них — не больше чем животные, наделенные даром речи. Такова твоя судьба, если ты останешься в этом мире.

Он поднял голову.

— Но ты можешь уйти, отправиться в долгое путешествие. Я покажу тебе пещерную дорогу в Иудею, туда, где мы слушаем Владыку Справедливости, который рассказывает нам о Едином Боге. Может быть, мы никогда не дойдем, если мир наполнят римляне и исступленные почитатели богов, но с каждым шагом ты будешь чувствовать себя более легким и чистым. Ты приблизишься к истинной свободе. У тебя не останется ничего, но ты поймешь, что стал сильнее, потому что стал хозяином самому себе, и твое богатство будет безграничным.

Он поднялся и пошел прочь, но, внезапно передумав, вернулся к Спартаку.

— Если ты откажешься, то не познаешь ничего, кроме рабства, даже если победишь римлян и избежишь их цепей. В конце пути ты не получишь ни свободы, ни правды, но обретешь жестокую смерть — ту, на которую обрекут тебя римляне.

Иаир снова сел лицом к Спартаку.

— На Сицилии я жил среди пастухов, которые не боятся ни людей, ни волков. От них я узнал о судьбе рабов, восставших против хозяев. Хочешь, я расскажу тебе о войне, на которой погибло больше людей, чем сейчас проживает в Риме? А там, говорят, больше миллиона жителей!

Спартак кивнул. Иаир-целитель, приступил к рассказу.

8

— Казалось, Африку охватил огонь или поразило стихийное бедствие, — начал Иаир.

Вдруг он замолчал, закрыл глаза и продолжил лишь после долгого молчания:

— На Сицилии было очень много рабов. Они вскапывали землю, сеяли хлеб, собирали урожай на таких обширных угодьях, что границ им не было видно. Ни один хозяин не мог перечесть их по головам, размножались они быстро, как звери, и детей отправляли работать, как только они начинали ходить.

Управляющие били их, истязали, насиловали и убивали без разбора. Все забыли мудрые слова Катона Старшего, который сказал, что «рвение к труду у рабов, говорящих орудий труда, тем сильнее, чем мягче к ним относятся, позволяя перерывы в работе». Но никто не ценил этот разумный совет, и в порт Сицилии прибывали тысячи рабов, фракийцев, парфян, сирийцев, евреев, греков, и с ними обращались как с пленниками.

Иаир положил руку на колено Спартака.

— Позже и я стал рабом. Но воспоминание о том, что происходило в странах, граничащих со Средиземным морем, живо во мне, будто я сам видел, как легионеры и торговцы рабами продают и покупают пленников, загоняют их в трюмы кораблей, направлявшихся на Сицилию. Там находились огромные поместья, где сеяли и собирали хлеб, который был нужен Риму, ненасытному Риму, чтобы накормить его горожан, обогатить сенаторов, трибунов, заплатить легионерам.

На Сицилию привозили столько мужчин и женщин, там рождалось столько детей, что хозяева и их управляющие решили, что поступают правильно, обращаясь с ними более жестоко, чем с животными.

Когда не хватало рук, они сообщали об этом купцам в Делосе, которые быстрее других доставляли рабов по Средиземному морю.

Иаир откинул голову назад.

— Меня продали в Делос, — сказал он. — Каждый день на этом маленьком острове продавали более десяти тысяч рабов. Нас было так много, что мы напоминали пчелиный рой.

Он скрестил руки на груди и улыбнулся.

— Я говорил тебе об огне и стихийном бедствии, поразившем Африку, о войнах рабов. Пастухи, которые в начале войны были детьми, вспоминали о ней с ужасом, их глаза сверкали так, будто они выпили крепкого вина.

Восстание началось с того, что четыре сотни рабов недалеко от города Энна подняли мятеж. Они были приговорены к смерти, а теми, кто не боится за свою жизнь, нельзя управлять. Они собрались вокруг одного сирийца. Пастухи говорили, что он был огромного роста. Может быть, он был таким же большим и сильным, как и ты, Спартак. Его звали Евн, и он провозгласил себя царем.

Через несколько дней он стоял во главе двадцатитысячной армии. К нему пришли рабы со всего острова, свободные крестьяне, бывшие солдаты, пастухи, погонщики быков и женщины. За короткий срок они проделали путь в двести миль. Они взяли города Энну, Агригент, Таормину. Восстание охватило остров, как огонь сухую траву. Восставшие сражались насмерть, их армия была как тучи саранчи, пожирающей корни, листву и кору деревьев. Да, Спартак, война рабов на Сицилии была похожа на стихийное бедствие. Если консулу удавалось потушить пожар в одном месте, возникали новые очаги пламени, и костер снова разгорался.

Когда Евна казнили, появились новые цари, которые встали во главе новых повстанцев. После Евна были Сальвий и Афинион, о которых с уважением говорили, что один — фракиец, а другой — грек. Они были еще более жестокими, чем Евн, потому что знали, какая судьба уготована им легионами нового консула.

Трупов было так много, что их гниющие горы напоминали стаи саранчи, потопленные сильным ветром у берегов Африки. Тогда одно бедствие стало причиной другого: тысячи людей умерли от гниющего воздуха, возникшего от скопления мертвых насекомых.

Так же было и на Сицилии. Земля, говорили пастухи, была пропитана кровью и покрыта разлагавшимися трупами: травы были отравлены, и любой, кто ел мясо или хлеб, умирал.

Иаир замолчал.

Спартак сначала сидел неподвижно, затем медленно поднялся, опираясь на ствол дерева, глядя прямо перед собой.

— Они завоевывали города, — сказал он. — Они правили на землях тех, кто обращался с ними, как с говорящими животными.

Он повернулся к Иаиру.

— Ты говорил, что глаза пастухов блестели при этих воспоминаниях?

— Восстания были подавлены. Рабов истребили, как саранчу, — ответил Иаир.

— Но прежде, — сказал Спартак, — они отомстили за себя.

Иаир пожал плечами.

— Мир остался таким, каким и был. Сейчас на рынках в Делосе каждый день продают тысячи людей. Еще никогда на Сицилии и в итальянских деревнях не было такого количества рабов. К сирийцам, фракийцам, парфянам, нумидийцам и евреям римские легионы прибавили еще галлов, даков и германцев.

Спартак, казалось, не слышал его.

— Восставшие умерли свободными, — сказал он.

9

Спартак шел далеко впереди Аполлонии.

В полдень она перешла на бег, чтобы нагнать его. Она обняла его, желая, чтобы он полюбил ее там, среди высоких полевых трав. Он сжал ее руки, огляделся, будто желая пронзить взглядом мрак северного леса. Они вернулись сюда, потому что здесь было легко охотиться.

Аполлония обняла его, повисла, обхватила ногами. Их тела раскачивались, и он вошел в нее, выгнув спину, подняв голову к небу, закрыв глаза.

Но внезапно он оттолкнул ее и она упала на землю. Спартак пошел прочь, и Аполлония отправилась за ним, снова отставая.

Иаир следовал за ними в нескольких сотнях шагов, но они заметили его только ночью, когда Спартак нашел подходящее место и разжег огонь, ударяя камнем о кремень над хворостом.

Иаир сел там, где свет огня не разрывал пелену ночи. Он скрестил руки, опустил подбородок на грудь, поел ягод, которые собрал по дороге, не обращая внимания на аромат мяса, которое Аполлония жарила на раскаленных углях. Спартак ходил взад-вперед, часто останавливался возле Иаира, наконец сел перед ним. Иаир протянул руку ко лбу фракийца, коснулся шрама.

— Очень просто вылечить тело, — сказал целитель. — Но, чтобы излечиться от мыслей, терзающих нас, нужны долгие годы. Иногда и целой жизни мало.

Он наклонился к Спартаку.

— Я знаю, что ты думаешь о восстании рабов на Сицилии. Ты мечтаешь…

Иаир помолчал, качая головой.

— Никогда, ни в одном царстве, ни в одной провинции республики, — а рабы уже поднимали мятежи в Италии, недалеко от Рима, в Аттике и даже на Делосе, — не видали такого мощного восстания. Я говорил тебе: это был поток, который, казалось, мог затопить всю Сицилию. Затем на берег высадились консулы с легионами, и началось массовое избиение. Ты хочешь, чтобы я снова рассказал тебе все с самого начала? Я видел, как ты шевелил губами, ты думал об этом всю дорогу. Если бы ты знал Владыку Справедливости, он поговорил бы с тобой о нашем Боге, о том, чему Он учит людей. Ты бы понял тогда, как следует жить.

Иаир положил руку на плечо Спартака.

— Нет ни рабов, ни хозяев. Один повинуется, другой командует, один страдает, другой думает, что живет в радости. Но оба умрут. Они станут равны, когда начнется суд Господень. И с тем, кто был хозяином, будут обращаться не лучше, чем с рабом. Для того, кто знает правду, люди равны. Хозяин может быть рабом, а раб — хозяином. Раба делают рабом его мысли, а не цепи или клеймо. Учись думать, Спартак!

Иаир поднялся, сквозь ветви деревьев внимательно посмотрел на небо, по которому быстро плыли рваные облака.

Светало.

Острием копья Спартак разбросал угли костра.

Наступил новый день после побега.

Иногда они вдруг натыкались на просеку, зиявшую посреди леса словно открытая рана. Как-то раз по одной из таких просек мимо них прошла римская когорта со знаменосцами и центурионами во главе.

Позже, в конце лета, они увидели пастуха, гнавшего по просеке стадо. Спартак подбежал к пастуху и, угрожая мечом, заставил говорить.

Тот рассказал, что римские дозоры разъезжают по всей стране. Солдаты грабят деревни, захватывают стада и насилуют женщин. Новый легион разбил лагерь недалеко от храма Диониса. Римляне распяли оракула Кокса, который не пускал их в храм Диониса. Молодых мужчин они заковали в цепи, отвели их на берег и погрузили на галеры.

— Мы для них всего лишь животные, — сказал пастух.

Спартак убрал меч в ножны и знаком показал пастуху, что тот может идти. Пастух помедлил, затем схватил козленка и протянул его Спартаку.

— Это тебе, — сказал он. — Ты фракиец. Если ты тот, кто бежал из их армии и потушил священный огонь в храме Кибелы, то римляне ищут именно тебя. Они пытали Кокса, прежде чем казнить, хотели, чтобы он сказал им все, что знает о тебе. Римляне прочесывают все лесные дороги, хотя любят свет и боятся сумрака густых лесов. Поэтому я и прячусь там, — добавил пастух, свистнул собакам и вскоре скрылся за высокими деревьями.

Спартак смотрел ему вслед. Собаки подгоняли стадо, не решавшееся войти в лес.

Когда дорога освободилась, Спартак двинулся на север, перекинув козленка через плечо.

Ночью он заколол его. Аполлония собрала кровь в маленькую амфору, вырвала еще трепещущего козленка из рук Спартака, резким ударом кинжала вспорола ему живот и вывалила внутренности на землю. Они были похожи на клубок змей, над ними поднимался пар.

Аполлония выпила крови, отделила сердце и печень от кишок и рассекла их на части. Затем поднесла их к губам и положила в огонь. Огонь едва не потух, но снова весело разгорелся.

Девушка подошла к Спартаку.

— Тебя подстерегает смерть, — сказала она. — Я видела ее. Ты идешь ей навстречу. Ты сможешь победить ее с помощью богов.

Она встала перед ним на колени.

— Она ловкая и цепкая. Уйди с этой дороги, это дорога смерти!

Спартак не ответил. В последующие дни он все время шел впереди Аполлонии, по краю дороги, укрываясь в лесу, только когда слышал барабаны и трубы римской центурии или когорты.

Медленно и неохотно, словно через силу, он уходил в лес. Он сопротивлялся Аполлонии, старавшейся увести его подальше в чащу.

Оттуда он пристально наблюдал, как в нескольких десятках шагов от него проходили римские войска, телеги, груженные металлом, который рабы добывали на севере Фракии, или шелком, который азиатские купцы продавали на берегах Эгейского моря.

Когда дорога снова пустела, он спешил вернуться на нее, будто ярко освещенная просека непреодолимо притягивала его.

Однажды утром Спартак, шедший по дороге, размытой осенними дождями, услышал скрежет колес и увидел, как прямо на него мчится телега. Десяток рабов, вооруженных длинными палками, сопровождали длинную крытую повозку.

Спартак замер, не зная, бежать или вступить в бой, затем бросился вперед, обнажив меч и копье, крича, будто за ним следовало целое войско.

Рабы и погонщик, решив, что попали в западню, пустились наутек, бросив повозку на произвол судьбы.

Спартак приблизился и, подняв кожаный полог, увидел сидящего на коврах толстого человека с круглым лицом и живыми глазами. Он протягивал Спартаку кошелек. Спартак схватил его, взвесил на руке, раскрыл и увидел бронзовые, серебряные и золотые слитки.

— Я путешествую, — сказал человек, — и это все, что у меня с собой. Он выпрямился и продолжил: — Если ты раб, то это небольшое состояние позволит тебе купить свободу. Я поддержу твою просьбу перед хозяином. Я попрошу его снисхождения, если ты совершил проступок. Я умею говорить. Я учитель. Грек. Меня знают и уважают. Оставь мне жизнь, и ты не пожалеешь о своем великодушии.

Он проворно вышел из повозки, будто внушительный вес не стеснял его движений, подошел к Спартаку и взглянул ему в лицо.

— Но я ошибся. Ты свободный человек, у тебя взгляд воина. Тогда те деньги, что я тебе дал, — я не скажу, что ты их украл, ведь ты ничего не просил, — используй для того, чтобы уйти от римлян. Я грек, и хорошо их знаю. На Родосе я преподавал философию молодым аристократам, мечтавшим о самых высоких должностях в республике. Я объехал все Средиземноморье от Азии до Иберии и видел лишь покоренные народы, людей с клеймом как у животных. Послушай меня! Римляне терпят только тех, кто служит им. Ты родом отсюда, фракиец? Покинь свою страну. Те, что действуют от имени Рима, будь то трибуны, центурионы или просто граждане республики, не успокоятся, пока не сделают тебя рабом. Им нужны умелые, сильные руки, и ты будешь трудиться в поместьях таких обширных, что даже хозяева не знают их границ. На Сицилии, в Нумидии и Иберии я видел, как людей избивали сильнее, чем быков. Они отведут тебя в рудники, и ты будешь добывать серебро или золото. Станешь крысой. Потеряешь разум, зрение, жизнь.

Он наклонил голову, оценивающе посмотрел на Спартака.

— Или, поскольку ты очень силен, тебя купит ланиста, организатор игрищ. Он вытолкнет тебя на арену, какие есть даже в самых маленьких городах. Выпустит против тебя диких зверей, германских или нумидийских гладиаторов. Тебе придется сражаться, а толпа будет аплодировать или требовать твоей смерти. Быть может, ты останешься жив после нескольких боев, но твоя судьба будет предопределена. Тебя зарежут или разорвут в клочья на арене, твое тело потащат по песку, чтобы бросить в клетку львам или тиграм.

Он указал на кошелек, который держал Спартак.

— Содержимое этого кошелька поможет тебе выжить, но беги так быстро, как только можешь! Я знаю своих рабов. Они наверняка предупредили римлян, надеясь, что их не накажут за то, что они сбежали. Мне помогут, потому что знают: я друг трибуна Кальвиция Сабиния. Что ты сможешь сделать против центурии? Тебя возьмут в плен.

Он положил руку на плечо Спартака.

— Слушай Посидиона, — сказал он. — Я грек, я — мудрый человек.

Спартак отстранился и бросил кошелек к ногам грека.

10

Внезапно из леса появились легионеры.

Аполлония взвизгнула, подпрыгнула, но они уже набросились на Спартака и повалили на землю. Она упала на колени и принялась, воздев руки к небу, призывать Диониса защитить Спартака.

Легионеры не обращали на нее никакого внимания. Они придавили Спартака к земле, стали топить в грязи. Связав его, они отошли, пропуская вперед центуриона Номия Кастрика. Тот поставил ногу на голову Спартака, а затем наклонился и схватил фракийца за волосы.

— Я предупреждал тебя!

Кастрик колебался. Ему было достаточно оставить ногу на затылке Спартака, чтобы тот захлебнулся в грязи и умер.

— Не убивайте его, — сказал Посидион, подходя к ним.

Он показал Кастрику кошелек.

— Я покупаю его жизнь.

Запустив руку в кошелек, он достал кусок золота, и Кастрик замер.

— Если ты его убьешь, я пожалуюсь трибуну Кальвицию Сабинию.

Кастрик убрал ногу, отпустил волосы Спартака и взял золото, которое протягивал ему Посидион.

— Он напал на нас, ранил нашего караульного, — сказал Кастрик. — Он дезертир и заслуживает смерти. Трибун должен выполнить закон.

— Ты продал мне его жизнь, — ответил Посидион.

Он вытащил из кошелька еще несколько монет.

— Я покупаю у тебя и женщину, — добавил он, указав на Аполлонию, которая продолжала молиться.

Кастрик пожал плечами.

— Ее берет любой, кто захочет. Она как собака.

На его лице появилась гримаса отвращения.

— Но ты грек, — продолжал он. — А вы, греки, другие. Даже ты, ритор, такой же пес, как и все остальные. Так бери же ее.

— Я купил у тебя и жизнь мужчины, — повторил Посидион.

Он склонился над Спартаком, распухшее, залитое кровью лицо которого исказила гримаса боли.

— Это ценный товар, а ты с ним дурно обращался.

Номий Кастрик изо всех сил ударил Спартака в бок. Фракиец скорчился от боли.

— Я продал тебе его жизнь, — сказал Кастрик. — Но его будет судить трибун. Только он может решать.

Он взмахнул рукой, и двое легионеров подняли Спартака на ноги. Тот покачнулся, затем выпрямился, бросился, опустив голову, на Кастрика, и повалил его одним ударом кулака. Легионеры стали бить Спартака древками копий, и тело его вскоре покрылось широкими красными рубцами.

— Останови их, — сказал Посидион, — или потеряешь богатство.

Кастрик приказал легионерам оставить Спартака.

— Он сбежал. Ты поймал его, — продолжал Посидион. — У тебя есть на него права, но его жизнь также принадлежит мне. Если ты убьешь его, считай, что выбросил золотой слиток в море.

Центурион смотрел на Посидиона, но, казалось, не понимал его.

— Пусть его судят боги, — сказал грек. — Пусть он даст бой на арене. Трибун согласится. Если фракиец умрет, значит, боги наказали его. Если выживет, станет рабом. В любом случае он от тебя не уйдет.

— А ты?

— Мне интересно наблюдать за судьбами людей и выбором богов, — ответил Посидион. — Как ты верно заметил, я грек.

11

Спартак лежал обнаженный, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела.

Кровь засохла на его истерзанной коже.

Легионеры бросили его в деревянную клетку посреди лагеря VII легиона. Они развязали его и поставили рядом миску с похлебкой и глиняный кувшин с водой. Иаир-целитель принес из леса травы, измельченных насекомых, бутылочки со змеиным ядом и принялся лечить Спартака.

С пленником обращались бережно. Он был так огромен, а его сила так велика, что он казался сыном богов. Спартак заслуживал особой смерти, и его оставили в живых, потому что трибун Кальвиций Сабиний решил — безоружный фракиец должен биться с варваром Гальвиксом.

По приказу трибуна дака Гальвикса притащили в лагерь и привязали к возвышению на площади. Он сидел, натянув цепь, как злой сторожевой пес. Легионеры бросали ему хлеб и куски мяса и подталкивали древками копий сосуд с водой.

Гальвикс визжал, пытаясь порвать цепь, и спал прямо на земле, подложив кулак под щеку.

— Это будет хорошая драка, — заметил трибун, когда ему показали Спартака.

Но три следующих дня Спартак не подавал признаков жизни, и Номий Кастрик забеспокоился.

Он много раз подходил к клетке, бродил вокруг, рассматривал сквозь прутья тело фракийца.

Спартак лежал, сжав губы.

Острием меча Кастрик ткнул его в бок, но тот даже не вздрогнул.

Раздался пронзительный вой. Кастрик заметил собаку, лежавшую перед алтарем, на котором приносили жертвы богам, читали знаки их воли и толковали предзнаменования.

Собака настороженно подняла морду, а затем бросилась прочь с громким лаем. Кастрик слышал ее еще долго после того, как она скрылась среди палаток.

Центурион приказал немедленно найти Иаира-целителя и девку, которая называла себя жрицей Диониса и предсказательницей, и отвести их к фракийцу.

Их жизни теперь зависят от жизни Спартака. Если фракиец умрет до начала боя или во время него, им перережут горло. Если Спартак выживет, всех троих продадут как рабов.

Сказав это, Номий Кастрик принес в жертву двух цыплят. Кровь потекла в сторону клетки, куда ввели Иаира и Аполлонию. Печень цыплят была твердой и гладкой, красивого винного цвета.

Кастрик медленно обошел палатку трибуна и направился к площади.

В сгустившихся сумерках он разглядел Гальвикса-дака. Его шею сжимал металлический ошейник, к которому была привязана цепь с большими кольцами. Запястья и лодыжки были связаны. Он сидел согнувшись, но Кастрик держался от него на почтительном расстоянии, словно боясь, что дак может разорвать цепи.

Шея Гальвикса была мощной, как у быка. Победить его можно было только с помощью богов.

Посидион заметил трибуну, когда тот показал ему дака:

— Ты устраиваешь не сражение, Сабиний, а жертвоприношение. Фракиец ранен. Твои легионеры переломали ему все ребра. И ты хочешь, чтобы он дрался с этим чудовищем? Этот варвар напоминает мне огромного осьминога, которого я однажды видел в море у берегов Сицилии. У него руки длинные, как щупальца, и сильные, как тиски. Ты выставляешь против него жертву, а не противника.

Кальвиций Сабиний покачал головой. Он сидел, откинувшись на подушки, соединив руки на животе.

— Ты хочешь узнать волю богов? Я предоставлю тебе эту возможность! — возразил он. — Посидион, ты грек и ритор. Неужели ты не видишь, что я рассуждаю верно? Если я заставлю сражаться двух мужчин, обладающих равной силой, как узнать, кого из них хотят спасти боги? Нужно, чтобы силы противников были неравны. Если твой фракиец победит, значит, такова воля богов. Клянусь Юпитером, я сохраню ему жизнь, даже если все будут требовать его смерти. Потом я продам его в рабство. Ты доволен?

Трибун поднялся, и Посидион вышел вслед за ним из палатки.

Собака, возможно, та, которую слышал Кастрик, выла, отчего сумерки становились еще более зловещими.

— Я согласен с тобой, Посидион, — добавил трибун, положив руку на плечо грека. — Боги чаще всего просто наблюдают за судьбами людей и не любят вмешиваться в замыслы смертных. Я не представляю, какой воин сможет убить этого дака! Тебе известно, что он проломил кулаком головы пятерым легионерам и что его можно поймать только сетью, с которой охотятся на крупных зверей? Центурион хотел перерезать ему горло или посадить на кол, но это было бы все равно, что выбросить искусно приготовленное блюдо. Мы насладимся им, как только фракиец встанет на ноги.

— Я не испытываю желания пробовать это кушанье, — заметил Посидион и вскоре покинул лагерь.

12

Иаира и Аполлонию так грубо втолкнули в клетку, что они кубарем покатились на пол.

Иаир опустился на колени возле Спартака. Он не касался неподвижного тела, а будто окутывал его неторопливыми движениями рук. Затем, достав кусок ткани, принялся размачивать корку засохшей крови, омывать края рваных ран. Вода, в которой он мыл руки, стала красной.

Мышцы Спартака были напряжены, губы сжаты, глаза закрыты. Он не шевелился.

Слышалось бормотание Аполлонии. Она раскачивалась, сидя на корточках и обхватив себя руками за плечи.

Наконец тело Спартака было отмыто от крови и грязи. Иаир приоткрыл ему рот, и по телу фракийца пробежала судорога. Положив руку на лоб Спартака, а другой нажимая на грудь, Иаир принялся вдыхать в него воздух. Тело Спартака выгнулось дугой, он начал прерывисто дышать. Иаир разложил перед собой склянки и стал растирать Спартака маслом, змеиным ядом и какой-то зеленой жидкостью. Перевернув на живот, стал разминать ему плечи и спину. Перевернул обратно, уселся верхом, нажал на живот. Его руки осторожно скользили снизу вверх, стараясь не касаться ран, из которых сочилась кровь.

Спустилась ночь. Иаир отошел в угол клетки, сел, скрестив ноги.

Он призывал Единого Бога, который спасает и судит. Он молил Его дать сил Спартаку-фракийцу, которому предстоит сразиться с Гальвиксом-даком, способным одной рукой согнуть железный прут.

— Я знаю, — пробормотал Иаир, — что Спартак знает Тебя, о Всевышний, хотя еще не встречался с Тобой. Позволь ему проделать путь, который приведет его к Тебе, Владыка Справедливости!

Он услышал голос Аполлонии. Она шептала что-то, лежа рядом со Спартаком, лизала и ласкала его. Иаиру показалось, что Спартак вздрогнул и застонал, пытаясь подняться.

На рассвете жизнь вернулась к нему.

Это был второй день исцеления.

Иаир продолжал растирать тело Спартака, посыпать его раны размельченными травами и насекомыми.

Спартак попытался схватить его за руку, но Иаир разжал пальцы фракийца.

— Не позволяй смерти соблазнить тебя, — процедил он сквозь зубы. — Время вечного сна для тебя еще не настало.

Он указал на Аполлонию, которая бормотала что-то, стоя на коленях в нескольких шагах от них.

— Если ты умрешь, они убьют ее.

Потом тихо добавил:

— И меня тоже!

Спартак снова взял его руки, приподнялся, прислонился спиной к прутьям решетки. Его глаза были открыты, но сил поднять голову не хватало.

— Они убьют нас всех, — пробормотал он.

Иаир покачал головой.

— Ты должен бороться. Ты выживешь, если победишь Гальвикса. И мы выживем вместе с тобой.

— Я не знаю этого дака.

— У него руки будто из свинца. Он дробит, ломает, раскалывает. Ударом головы он сокрушит тебе челюсть или нос или пробьет грудь. Если ему удастся сжать тебя бедрами, то он задушит тебя. Не позволяй ему приближаться, прыгай вокруг него, постарайся схватить за горло, чтобы он не мог дышать, или ударь по лодыжкам, чтобы он упал. Он сильный, но неповоротливый. Ты должен победить.

Иаир поднялся.

— Я знаю его тело, — сказал он. — Я лечил его. Помни: если ему удастся схватить тебя, ты покойник. Ты должен убить его.

Спартак развел руки.

— Он не мой враг, он тоже узник римлян. Он — мой союзник. Я не желаю драться с ним.

Иаир сел на корточки рядом с фракийцем и принялся массировать его тело.

— Я вылечу тебя, ты снова наберешься сил. Ты будешь драться. Кальвиций Сабиний велел построить скамьи вокруг площади. Он устраивает игры для своего легиона. Сначала будут драться тридцать пар узников-даков. Те, что останутся на ногах, сразятся с голодными псами, обученными перегрызать горло. Никто не выживет. Затем на арену выведут тебя. Ты будешь голым, как и Гальвикс, ваши тела будут намазаны маслом. И вы будете бороться до тех пор, пока один из вас не умрет.

Иаир скрестил руки.

— Посмотри на меня! — приказал он.

Спартак поднял голову.

— Тебе выбирать, хочешь ли ты умереть с раздробленным черепом, как козленок, которого убивают ударом молотка, прежде чем перерезать ему горло, или хочешь бороться как свободный человек.

— Я не хочу убивать того, кто не враг мне, — ответил Спартак. — Не лечи меня больше, Иаир, позволь мне умереть.

— Но ведь на кону не только твоя жизнь, но и наша, и жизнь тех, кого ты сможешь защитить и спасти, если победишь. Бог послал нас друг другу, чтобы я научил тебя.

Спартак встряхнул головой, ухватился за решетку, встал и сделал несколько шагов.

— Я думал, что твой Единый Бог против убийств, — ответил он. — Ты говорил о Владыке Справедливости, который судит людей. А теперь ты хочешь, чтобы я убил Гальвикса, которого никогда не видел? Ты хочешь спасти свою жизнь, Иаир, вот почему ты толкаешь меня на битву. Но римляне не пощадят нас. Ни меня, ни тебя. Так что бороться бессмысленно. Лучше сразу умереть.

— Решай сам, Бог подскажет тебе, — ответил Иаир. — Но каждый человек имеет право защищаться, даже если для этого ему придется убить.

Спартак покачнулся. Аполлония поспешила к нему, обняла и поддержала его.

— Дионис поможет тебе победить, — сказала она. — Ты убьешь Гальвикса.

13

Римляне сняли цепи со Спартака и приказали Иаиру-целителю обильно смазать его тело маслом. Затем заперли его в огромной палатке, которая служила складом и мастерской для VII легиона. Она находилась на берегу рва, окружавшего лагерь.

Гальвикса увели в другую палатку, расположенную на четыре сотни шагов дальше.

Спартак остался один.

Он слышал крики солдат, которые собирались на площади. Тридцать пар пленных даков готовились к сражению. Вооруженные легионеры, стоя плечом к плечу и выставив вперед щиты, окружали пространство, в центре которого даки должны были бороться друг с другом. Копья римлян сверкали на утреннем солнце.

Трибун Кальвиций Сабиний и центурион Номий Кастрик заняли места на возвышении. Иаира и Аполлонию привязали рядом.

Зазвучали трубы, Сабиний поднял меч, затем опустил его. Солдаты взревели: «Убей, убей, убей!»

После секундного промедления даки бросились друг на друга. Они катались по земле, пытаясь вцепиться друг другу в глаза, половые органы, ухватить противника за шею. Убить можно было, только изуродовав, задушив. Ногти, зубы, руки, пятки, любая часть тела превращалась в оружие.

Из кровавого месива поднялись, шатаясь, несколько мужчин. Другие пытались встать на ноги, но падали.

Тогда на них спустили огромных фригийских собак.

У них были длинные морды, заостренные уши, черная шерсть. Их привлек запах крови, и они молча впивались в горло, рвали тела на части. Ничто не могло заставить их выпустить добычу.

«Убей, убей, убей!» — кричали солдаты, стоявшие на ступенях, и барабаны отбивали ритм.

Вскоре на арене остались только черные псы, рвавшие окровавленные трупы.

Появились солдаты и набросили сети на рассвирепевших зверей. Они прогнали их и убрали разорванные тела. Арена превратилась в обычную площадку с утоптанной травой.

Снова раздались звуки труб, возвещавшие появление Спартака и Гальвикса, которых вели солдаты. Их освободили от цепей и подталкивали копьями, чтобы они шли один за другим. Оба были нагими.

Гальвикс был выше Спартака и шире в плечах. Он шел слегка сутулясь, словно его руки были так тяжелы, что тянули тело к земле.

Остановившись в двух шагах от Спартака, он поднял руки, сцепив ладони, так что они превратились в молот.

«Убей, убей, убей!»

Возможно, эти крики удивили его и заставили на секунду замереть.

Спартак, воспользовавшись промедлением противника, бросился на него и схватил Гальвикса за горло. Тот, выпучив глаза, покачнулся, рухнул на колени, и Спартак ударил его по шее ногой, а затем стал бить в живот. Голова Гальвикса откинулась назад.

«Убей, убей, убей!»

Спартак мог разорвать его, задушить. Он уже вытянул руку, чтобы снова схватить дака за горло.

«Убей, убей, убей!»

Но он отступил на несколько шагов.

Вышедшее из-за облака солнце ослепило Спартака.

Фракиец не увидел, как Гальвикс поднялся, медленно шагнул вперед.

Когда он услышал рядом с собой прерывистое дыхание дака, было уже поздно.

Гальвикс бросился вперед, подмял Спартака под себя.

«Убей, убей, убей!»

Гальвикс был сверху. Его колени стиснули Спартака, прижали к земле, он едва не раздавил грудь фракийца.

Значит, у смерти серые глаза?

Спартак не отвел взгляд. Он хотел видеть противника в тишине, охватившей арену, скамьи, ряды легионеров, но внезапно раздался пронзительный крик женщины:

— Смотри, смотри, Спартак! Смотри глазами Диониса!

Спартак повернул голову, хотел найти глазами Аполлонию, но увидел только легкую голубизну неба своего детства, которое смерть сделает черным.

Спартак не увидит пещер Иудеи. Не встретит Владыку Справедливости, о котором говорил Иаир.

Внезапно над ним раздался вопль.

Гальвикс поднялся, его огромное тело заслонило небо.

Он стоял, подняв вверх кулаки. Спартак не двигался.

Гальвикс пустился бежать к ощетинившейся копьями стене легионеров.

Солдаты на ступенях поднимались, размахивали руками, вопили, а Гальвикс, вытянув вперед кулаки, продолжал нестись все быстрее, будто не замечая щитов и копий или надеясь, что сможет их смять, разметать в стороны.

Он издал такой яростный вопль, что легионеры расступились перед ним.

Он миновал их и уже поднимался по ступеням. Несколько копий пронзили его грудь и бедра, но он успел схватить за горло одного из легионеров. Он упал вместе с ним и не разжимал хватки, в то время как другие легионеры били его мечами по спине. Его голова покатилась в сторону, но пальцы продолжали сжимать шею римлянина.

Спартак поднялся.

Для него смерть не омрачила неба.

14

Спартак шел вперед, опустив голову.

Он не смотрел на мужчин и женщин, с которыми был связан одной шершавой веревкой. Рядом шли Иаир и Аполлония. Они повторяли ему:

— Ты жив, Спартак.

Аполлония благодарила Диониса, а Иаир призывал Единого Бога, который решает судьбы людей и преграждает дорогу смерти.

— Теперь ты принадлежишь Ему, — добавил Иаир.

Спартак, казалось, не слышал его.

Вдруг вены на его шее и руках вздулись, а мышцы бедер и икр напряглись, будто он собирался прыгнуть. Он пошел быстрее, но веревка, натянувшись, удержала его. Она душила, сдавливала руки, и вся вереница рабов, с которыми он был связан, начала стонать и роптать, некоторые стали спотыкаться, и вскоре Спартак, который продолжал ускорять шаг, тащил их за собой, а веревка врезалась ему в горло.

Легионеры, сопровождавшие колонну рабов, пустили в ход бичи.

Спартак опустил голову в плечи и замедлил шаг. Бич прошелся по его спине, но он даже не вздрогнул. Он не повернул головы, когда один из легионеров приблизился к рабу, который не смог подняться, и остальным пришлось тащить его за собой. Веревка натянулась, и упали еще несколько.

Римлянин разрезал веревку, затем снова завязал ее, ногой откатил тела потерявших сознание или мертвых рабов и перерезал им горло на обочине дороги.

Опять послышался свист бича, и рабы продолжили путь.

Далеко внизу показался порт Велл. Туда причаливали корабли, на которые грузили рабов. Едва они ступали на борт, как их оглушали ударом по голове, чтобы они лежали смирно и не затевали драку на судне. Тех, кто сопротивлялся, выбрасывали за борт со связанными руками и ногами.

— Они продадут нас на рынке в Делосе, — сказал Иаир. — Те, кого не пошлют в рудники Греции или Иберии, должны будут возблагодарить Бога.

— Боги не слишком беспокоятся о рабах, — заметил Спартак.

Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как несколько дней назад они покинули лагерь VII легиона.

— Для Бога рабы и свободные люди равны, — твердо сказал Иаир.

Над ним взметнулся бич, но Спартак загородил Иаира, и удар пришелся по нему самому.

— Ты говорил, на Сицилии рабы захотели стать свободными, и боги отвернулись от них. Тогда погибло больше людей, чем сейчас живет в Риме.

— Мертвые — живы, — возразил Иаир.

Спартак так резко обернулся, что веревка натянулась и стала душить его. Он пытался ухватить ее и подтянуть к себе, но та, что связывала его запястья, была специально слишком короткой.

Иаир помог ему, ухватив веревку зубами и ослабив ее.

Легионер яростно завопил и несколько раз ударил целителя древком копья.

Идти стало легче. Перед глазами расстилалось бескрайнее море.

— Дак мог убить меня, но предпочел умереть, — сказал Спартак.

Они остановились на пристани, и первых рабов уже повели к пирсу. На их головы сыпались удары. Рабы падали, и их сбрасывали в трюм.

— Почему этот дак не убил меня? — продолжал Спартак.

Он не смотрел на Иаира. Не ждал ответа.

— Я видел его серые глаза, — продолжал он. — Я больше не мог сопротивляться. И тогда он взревел и оставил мне жизнь. Почему?

— Об этом знает только Единый Бог, — ответил Иаир.

Наступил черед Спартака взойти на корабль.

Рабов били бичами и древками копий. Один легионер схватил Аполлонию и швырнул ее на палубу, а Спартака и Иаира столкнули в трюм на кучу тел.

Воздух, которым они дышали, был влажным и плотным. Пахло рвотой и мочой.

Спартак и Иаир прижались друг к другу.

— Единый Бог… — начал Иаир.

— Дак предпочел умереть свободным человеком, — ответил Спартак.

— На это была воля Единого Бога, — повторил Иаир.

— Я хотел бы умереть, как дак! — воскликнул Спартак.

15

Спартак стоял, обнаженный, прикрыв руками низ живота, со связанными руками и ногами. Другой веревкой он был привязан за шею к столбу посреди возвышения, по которому расхаживал работорговец Пакий.

Это был невысокий, толстый и подвижный человек. Он указывал на Спартака.

— Граждане Рима, — кричал он хриплым голосом, — посмотрите, что мне удалось раздобыть у греков на Делосе!

Он расхохотался.

— Вы когда-нибудь видели более совершенное, более сильное тело?

Он подошел к Спартаку и дотронулся сначала до торса, потом до бедер фракийца, все мышцы которого напряглись.

— Вот тело гладиатора, самой природой предназначенное для великих игр в Риме! — продолжал Пакий.

Подойдя к краю возвышения, он посмотрел на толпу, теснившуюся между Палатином и Тибром. На Бычьем форуме было выстроено несколько помостов, и каждый день здесь шла торговля рабами.

Рабов привозили изо всех провинций республики, побежденных Римом и подчинившихся ему. Победители забирали мужчин, женщин и детей и продавали их на Делосе или здесь, в Риме, где были самые высокие цены и где любили тела чужеземцев, как пресытившийся изысканными яствами любит острый перец.

— Вместе с ним я продаю еще двоих! — воскликнул Пакий, указав на Иаира и Аполлонию, сидевших на корточках и привязанных к столбу.

Аполлония обхватила руками колени. Иаир невозмутимо смотрел прямо перед собой.

Пакий схватил их за волосы, приказывая встать. Он задрал тунику Аполлонии, обнажив ее тело, и сказал, чтоона — жрица Диониса, прорицательница, и все ее тело — это один ласковый, дарующий наслаждения рот.

— А этот, обрезанный, знает все секреты исцеления. Он высушивает язвы и залечивает раны.

Пакий подошел к краю сцены и раскинул руки.

— Если кто-то из вас когда-либо видел на этом рынке лучший товар, пусть выйдет вперед! Я продаю троих за тридцать талантов. Гладиатора-фракийца Спартака, тело которого, красивое, сильное и гибкое, напоминает скульптуру Праксителя. Женщину, Аполлонию, которая приласкает любого, кто попросит. Иаира-еврея, который избавит вас от расстройства желудка и удалит гнойники! И за всех троих — тридцать талантов!

Пакий пристально всматривался в публику.

— Они доставлены сюда из Делоса. Я купил их у тех, кто их поймал и нам известно, что они могут. Этот победил самого сильного из даков, эта за два дня предсказала бурю и тем самым спасла мое судно. Наконец, этот поставил на ноги моряка, которому упавшая мачта сломала спину. И за всех троих — тридцать талантов!

К возвышению подошел мужчина. Двое молодых людей с обритыми головами в полураскрытых туниках прокладывали ему путь среди пестрой толпы, в которой были женщины с напудренными лицами, подведенными черной краской глазами, зелеными губами и волосами, выкрашенными в красный цвет, и юноши с холеными телами, тершиеся мускулистыми ягодицами о животы бритоголовых и безбородых римлян.

Одни колебались: прежде чем выложить деньги, они хотели осмотреть обнаженных рабов, пощупать их, потребовать, чтобы они показали зубы или оттянули крайнюю плоть. Другие приходили сюда ради девочек, которых выводили обнаженными в доказательство того, что они не достигли половой зрелости, и их можно развратить, научить всем порокам, а потом перепродать в лупанарий на Велабре. Там они будут стоять, накрашенные, в открытых туниках, на порогах грязных комнат, предлагая себя за гроши. И многие, даже среди самых богатых граждан, будут наслаждаться зловонием, исходящим из их ртов, которое ценится так же высоко, как гарум,^[3] вонючая приправа, смесь крови, потрохов, яиц и гнилой пищи.

Мужчина, которого сопровождали двое молодых людей, подошел к краю возвышения. Аполлония узнала его. Это был Посидион, греческий ритор, на которого напал Спартак во фракийском лесу.

Она внимательно посмотрела на Посидиона. Молодые люди прижимались к нему, пока он разговаривал с Пакием. Полуоткрыв рот, он не спускал глаз со Спартака, на его лице отражалось страстное желание.

Аполлония прижалась к ногам Спартака. Если бы ее руки не были связаны, она крепко обняла бы его, чтобы показать Посидиону, что он никогда не сможет распоряжаться телом Спартака, даже если станет его хозяином.

Она видела, как молодые люди смеялись и ласкались к Посидиону, гладили его живот и шею, подавали знаки Спартаку, заговорщически подмигивали ему, прикрыв веки, изображая губами поцелуй.

Громкий голос мгновенно заглушил гул толпы.

— Я беру этот товар, — произнес он. — Еврея, женщину и фракийского гладиатора!

Вдруг Аполлония увидела двух человек в кожаных безрукавках, с оружием на боку. Они раздвигали толпу, а за ними неторопливо шел третий, коренастый, с бритой головой и кинжалом за поясом.

Он встал рядом с Посидионом, и его телохранители потеснили молодых людей, сопровождавших грека.

Мужчина обратился к Спартаку:

— У меня тебе не придется ничего делать, только бороться, — начал он. — С тобой останутся твоя женщина и целитель. Тебя будут отлично кормить. В моей школе гладиаторов тебя научат всем боевым приемам и обращению с оружием. Тебе будет позволено уходить и приходить, когда заблагорассудится. Ты должен будешь только бороться. Меня зовут Гней Лентул Батиат, я ланиста в Капуе, устраиваю гладиаторские бои. Моя школа — самая лучшая во всей республике. Будешь жить так долго, как сам того захочешь. Если твоя женщина не будет удовлетворять тебя, я дам тебе любую, какую ты захочешь. Гладиатор — не раб. Это человек, который сражается за свою жизнь.

Пакий вышел вперед.

— Ты все говоришь, Лентул Батиат, а ведь у меня уже нашелся покупатель.

Он указал на Посидиона.

— Грек предлагает…

Лентул Батиат остановил Пакия, на его лице появилась гримаса отвращения. Он повернулся к первому покупателю.

— Ты хочешь сделать из фракийского воина, из гладиатора любовника? Ты безумец, Посидион. Он станет твоим хозяином и заставит жрать дерьмо! Но, может, тебе это и нужно?

Батиат пожал плечами.

— Разве тебе мало твоих мальчиков? — продолжал он. — Оставь гладиаторов для наших игр.

Он подал знак телохранителям, те запрыгнули на возвышение и подняли его.

Лентул Батиат направился к Спартаку и остановился перед ним.

— Этот лгун Пакий не соврал. У тебя мышцы гладиатора, и твое тело совершенно, как самые красивые статуи на виллах Палатина.

Он указал на холм, где среди кипарисов и раскидистых сосен виднелись мраморные колонны домов, в которых жили самые могущественные людей республики — сенаторы, консулы, преторы.

— Я покупаю тебя, женщину и еврея. Ты станешь гладиатором ланисты Лентула Батиата!

Он повернулся к Пакию.

— Я дам тебе пятьдесят талантов.

Пакий поднял руки и сказал:

— Товар твой, Батиат.

Он понизил голос и предупредил:

— Будь осторожен, он настоящий зверь. Посмотри в его глаза. Он их никогда не опускает. Его глаза — не глаза раба.

— Львы и тигры хорошо поддаются дрессировке, — сказал Батиат. — Приручим и этого.

Протянув руку, он потрогал плечо, а затем торс Спартака. Тот отвернулся и зарычал, будто собираясь укусить, но веревка, которой он был привязан, натянулась, сжав ему шею.

Батиат усмехнулся и похлопал его по плечу.

— Успокойся, я вовсе не такой уж плохой хозяин. Тебе подтвердят это все мои гладиаторы.

Он отошел и присоединился к Пакию.

— Взбешенный гладиатор — отличное зрелище! У этого фракийца тело человека, который любит жизнь. Ему придется сражаться, чтобы сохранить ее. Ему будет нужна только победа, и он получит ее.

Батиат наклонился к Пакию.

— Знаешь ли ты, почему самые свирепые гладиаторы — самые лучшие и преданные рабы? Потому что им нравится побеждать и убивать.

Он кивком указал на Спартака.

— Этот фракиец сделан из той же плоти, что и другие. Однажды я скормлю его моим зверям.

16

Спартак прыжком поднялся на ноги.

Он осмотрелся, будто сон заставил его забыть этот мрачный зал с низким потолком. Люди лежали на земле или сидели, прислонившись к кирпичной стене с облезлой штукатуркой.

Он положил руку на бедро Аполлонии, свернувшейся рядом с ним.

Внезапно он громко вздохнул, будто задыхался от запаха тухлой рыбы, пропитавшего весь квартал Велабр, куда привел его Гней Лентул Батиат. Говорили, что этот квартал выстроен на трупах умерших от сифилиса, гнилых фруктах, грязи, нечистотах и крови.

Он повернулся, стараясь задержать дыхание, как это делал Иаир, который сидел рядом с ним, скрестив ноги и выпрямив спину. Казалось, он смотрит в небо, видневшееся между крышей и стеной, вдоль которой взад и вперед расхаживали стражники гладиаторской школы.

Слуги Батиата привели сюда новых рабов, расталкивая толпу, жадно глазевшую на будущих гладиаторов. Они же указали комнату, куда будут приводить для них продажных женщин, которые бродили по ту сторону стены и крутились возле стражников. Бывшие гладиаторы, те кого не забрала смерть, уже не сражались. Они стали смотрителями, учителями, служителями школы Гнея Лентула Батиата. Их тела были покрыты шрамами и рубцами. Один из них рассказывал, как однажды лезвие меча лишь скользнуло по его горлу, будто сам Зевс остановил руку противника, который решил, что пронзил ему шею. Это заблуждение стоило ему жизни.

— А я жив, хоть и в ошейнике, — продолжал мужчина, ощупывая длинный шрам на шее.

На теле другого виднелись три длинные и глубокие борозды, рассекавшие торс от шеи до пояса.

— Медвежьи когти, — гордо объявил он и добавил: — Если гладиатор хочет остаться в живых, он должен полюбить смерть, спать с ней ночью, а днем ходить рука об руку. На арене он должен быть ее рабом и убивать, чтобы возвеличить ее. Быть готовым безропотно повиноваться, когда победитель поднимает меч, ожидая знака хозяина и приказа толпы. Ваша судьба — умереть, гладиаторы!

Он крикнул еще:

— Все женщины мечтают о вас. Они называют вас бесстыжими, но сами желают ласкать вас, раскрыв рты и раздвинув ноги!

И Спартак увидел этих женщин. Накрашенные, они окружали сторожей, упрашивали их пропустить в зал к гладиаторам.

Спартак сжал бедро Аполлонии.

— Я видел сон, — сказал он. — Змея, обернувшись вокруг моей шеи, лизала мне губы раздвоенным языком.

Аполлония начала дрожать и раскачиваться с широко открытыми глазами. Она предрекла, что Спартак будет обладать огромной и ужасной мощью, что вокруг него соберется бесчисленное множество людей, которые создадут армию свободных, и он станет их предводителем.

Она сказала, все быстрее раскачиваясь и призывая Диониса:

— Боги наблюдают за тобой, Спартак! Ты, фракийский воин, раб, закованный в цепи, заставишь дрожать Рим!

Она говорила захлебываясь, словно потеряв разум, трясла головой, волосы разметались по плечам. Ладонями она зажимала уши, будто не хотела слышать, что ей говорил навязчивый голос. Наконец стала неистово кричать, и слов было больше не разобрать.

Потом она сказала, что безграничное могущество и сила, которыми будет обладать Спартак, станут причиной его гибели после череды великих побед.

— Боги всегда забирают то, что когда-то дали нам, — добавила она. — Они возвышают человека до себя, а потом сбрасывают в бездонную пропасть. Они будут завидовать тебе, Спартак, и сделают так, что ты победишь, но потом принесут тебе несчастья.

Она взвыла, бросилась ему на шею, обняла за плечи и, причитая, стала целовать его грудь.

Закрыв глаза, Спартак наклонился к ней и, гладя по голове, старался успокоить.

Ночь прошла, наступил рассвет.

Стражники кричали, что пора отправляться, повозки уже готовы.

С ними будут обращаться, как с дорогими животными, а не как с обычными рабами, клеймеными раскаленным железом. Хозяин школы Гней Лентул Батиат не хочет, чтобы гладиаторы тратили силы на Аппиевой дороге. В Капуе они сразу начнут занятия и выйдут на арену, чтобы доблестно бороться и мужественно побеждать смерть.

— Женщины прибегут к вам, как собаки, и будут зализывать ваши раны. Они предложат вам лучшее вино, самых жирных дроздов, горлиц, поджаренные яйца кабана. Вы вправе требовать от них чего угодно. Гладиаторы, в ваших руках непреодолимая сила смерти. Идемте!

Мужчины поднялись.

Они шли, украдкой рассматривая друг друга, фракийцы и нумидийцы, кельты и германцы, даки и галлы.

Некоторым, как Спартаку, позволили взять с собой жен. Женщины тоже были связаны. Выйдя из темного зала, они принялись бранить женщин, поджидавших гладиаторов снаружи и шедших за повозками по грязным улицам квартала Велабр.

Солнце ослепило Спартака, как тогда, во время сражения с даком Гальвиксом.

Он сказал:

— Я не видел его. Он мог убить меня, но предпочел умереть сам.

Спартак обернулся к Иаиру, сидевшему рядом с ним.

— Почему?

Иаир посмотрел ему в лицо, потом сказал тихо, будто по секрету:

— Каждый из нас находится в руках Единого Бога. Он все видит, всем руководит. Забудь про дака. Забудь прорицания Аполлонии, Спартак. Действуй и верь в свободного и честного человека. Тогда ты будешь следовать пути Господа Бога.

ЧАСТЬ II

17

Иаир изо всех сил зажал ладонями уши, надеясь, что шум крови в голове заглушит вой, доносившийся со ступеней амфитеатра, расположенного над подземными залами, где он находился.

Он съежился, поджал ноги и уткнулся головой в колени.

«Убей! Убей!»

Толпа хрипло и ритмично выкрикивала:

«Убей! Убей!»

Вой проникал сквозь люки, отражался от низких сводов, катился дальше по переходам, которые вели к школе гладиаторов, расположенной рядом с амфитеатром Капуи, на берегу реки Вольтурно.

Достаточно было сделать несколько сотен шагов, чтобы дойти до гладиаторской школы по этим подземным коридорам, где гладиаторы собирались перед тем, как подняться на арену и выйти на пропитанный кровью песок.

Вдруг наступила тишина. Иаир поднял голову, осмотрелся и подошел к подвальному окну. Прямо перед собой, на другом краю арены, он увидел ложу, где сидели магистраты и патриции Капуи, а рядом с ними стоял, опершись о балюстраду, Гней Лентул Батиат, хозяин школы, ее владелец, устроитель игрищ.

Раздался резкий, пронзительный крик:

«Убей! Убей!»

И толпа подхватила этот призыв.

Иаир отошел от окна, сжался в сумраке.

Он не хотел видеть, как претор поднимет руку, сожмет кулак, помедлит мгновение, прислушиваясь к реву толпы: «Прикончи! Убей!» И претор уступит, опустит большой палец, подавая победителям знак прикончить тех, кому они приставили меч или трезубец к горлу или наступили на грудь.

Снова наступила тишина, затем будто вздох удовлетворения донесся со стороны скамей, на которых теснились зрители.

Внезапно яркий свет залил зал, прогнав мрак. Ворота, ведущие на арену, открылись, пропуская гладиаторов, которые, спотыкаясь, стали спускаться в подземелье.

Все, кто остались из двадцати купленных в Риме рабов. Они сидели плечом к плечу у стены в Велабре, вместе ехали на повозках из Рима в Капую, по Аппиевой дороге, напевая каждый на своем языке.

На остановке в Минтурно кельту удалось разорвать путы и убежать в деревню, прячась среди оливковых деревьев. Стражники нагнали его и били до тех пор, пока его голова не упала на грудь и уже нельзя было определить цвет его волос — они покрылись черной запекшейся кровью.

Лентул Батиат приказал облить его водой. Кельт вздрогнул и поднял голову. Батиат несколько раз повторил:

— Он жив, собака, он жив! Благодарение богам!

Кельта связали и бросили на повозку. По приезде в Капую, когда новые гладиаторы увидели город излучину Вольтурно, а вдалеке мыс и гору конической формы, окутанную серой дымкой, Батиат подошел к Иаиру:

— Ты целитель, Иаир, поэтому тебя и купили.

Он повернулся к Аполлонии:

— Ты жрица Диониса? Хорошо.

Он указал на кельта:

— Хочу, чтобы завтра он уже стоял на ногах. Вам дадут все, что нужно для его исцеления. Но если он умрет или не сможет ходить…

Он долго смотрел на Иаира и уходя сказал:

— Мои ливийские львы всегда голодны.

Иаир намазал тело кельта маслами и снадобьями, растер затылок и бедра, промыл светлые кудри, перевязал раны.

Дыхание кельта постепенно выровнялось. Он приоткрыл опухшие глаза, посмотрел вокруг и сказал, что его зовут Гэл, что он боролся с римлянами и победил их, он воин и не желает быть обреченным на постыдное и низкое положение гладиатора. Он обратился к Спартаку, но тот не понимал его языка. Тогда галл Крикс и германец Эномай, которых тоже купили в Риме, объяснили Спартаку, что кельт призывает их отказаться от боев, поднять мятеж и попытаться бежать. Неужели они не понимают, повторял он снова и снова, что они намного сильнее, если будут действовать сообща, что они могут использовать против стражников оружие, которое выдают им для сражений на арене?

Крикс и Эномай тихо разговаривали. Первый был таким же высоким, как Спартак, но более плотным. Низкий лоб и выступающий вперед подбородок придавали его лицу суровое и упрямое выражение. У Эномая были длинные руки и шея. Его голова, заросшая густыми рыжими волосами, казалась слишком маленькой для такого огромного тела.

Спартак слушал их, не отвечая, и они, наговорившись, заснули.

На следующее утро Лентул Батиат, окруженный стражниками, подошел к Гэлу. Тот стоял, скрестив руки, прислонившись к одной из дверей в переходы, ведущие к подземным залам под ступенями амфитеатра.

— Торопишься попасть туда? — начал Батиат. — Не беспокойся! Батиат ничего не забывает. Ты хотел бежать? Ты любишь бегать? Ты будешь бегать.

Батиат повернулся к Курию, свободному человеку, который добровольно стал гладиатором. Он выиграл множество боев и был назначен оружейником гладиаторской школы.

— Проследи за тем, чтобы его хорошенько кормили, — добавил Батиат. — Научи его драться. Я хочу, чтобы он открыл следующие игры. Жителей Капуи поразит зрелище, которое я им готовлю.

Как только ланиста покинул казармы, Курий подошел к Спартаку.

— С тобой советуются, тебя слушают, — начал он. — С тобой твоя женщина и этот Иаир-целитель. Они не отходят от тебя. Батиат, должно быть, дорого заплатил за вас, это видно по тому, как он на тебя смотрит. Он обращается с тобой, как с главой новой группы гладиаторов. Но я его знаю: он жесток и мстителен. Кельт, попытавшись бежать, бросил ему вызов. И если Батиат не убил его сразу, значит, его ждет то, что страшнее смерти. Поговори с Криксом-галлом и Эномаем-германцем, пусть они объяснят ему это. Они доверяют тебе и послушают тебя.

Он положил руку на плечо Спартака.

— Если кельт мудрый человек, он вскроет себе вены. Тогда он умрет счастливой, легкой смертью.

Но кельт, набравшись сил, почувствовал вкус к жизни.

Его хорошо кормили. Батиат даже приказал одной из женщин, что бродили по берегам Вольтурно, приходить к нему. Гэл уединялся с ней в отдельной комнате, и оттуда доносились страстные крики.

— Зачем умирать? — ответил Гэл Криксу. — Я буду драться, выживу и убью Лентула Батиата!

Однажды утром стражники схватили Гэла, связали ему руки за спиной, раздели и вылили на него кувшин свежей крови.

Лентул Батиат наблюдал за их действиями.

— Ты хотел бежать? Теперь попробуй убеги от них!

Трубы и барабаны возвестили об открытии игр в Капуе. Лентул Батиат с трибуны объявил: чтобы достойно открыть эти игры, он выпустит на арену самого красивого из своих зверей, льва из Ливии, и обнаженного человека со связанными руками, у которого есть только ноги, чтобы убегать.

— Если он выживет, я сделаю его свободным!

Батиат приказал открыть ворота. Из одних на арену вышел гладиатор, из других выпрыгнул огромный зверь. По телу Гэла стекала свежая кровь.

Ему не пришлось долго бегать.

Лев разорвал его надвое. Голова кельта скрылось в львиной пасти.

Рабы, купленные в Риме, не участвовали в первых играх. Их нужно было научить сражаться на арене, уклоняться от сети, набрасываемой ретиарием, отражать трезубец или изогнутый меч.

Некоторые должны были уметь сражаться, не видя противника: на голове у них был шлем с непроницаемым забралом-маской.

Другие — среди них Крикс-галл — были с ног до головы обвешаны оружием, столь тяжелым, что они едва могли передвигаться, и их можно было повалить одним ударом. Встать сами они уже не могли.

У Спартака был щит и зазубренный изогнутый меч фракийского воина, а у Эномая — секира с двумя лезвиями и длинной рукояткой, которой он научился размахивать, сбивая с ног любого, кто попытается подойти.

Все они, составлявшие новую группу гладиаторов, вышли на арену во время вторых игр в Капуе.

Было лето, и с Вольтурно поднимался густой туман.

Из помещений, в которых находились звери, исходил едкий запах. Игры начались в конце дня, когда жара стала спадать и наступили долгие сумерки.

Иаир услышал удары оружия, крики, которыми зрители приветствовали самые красивые удары. Затем толпа завопила «Убей! Убей! Прикончи!» Вздох удовлетворения раздался, когда претор опустил палец, отдавая приказ добить побежденных.

А затем Иаир увидел, как оставшиеся в живых гладиаторы медленно спускались в подземелье.

Они пошатывались, их тела были покрыты кровью.

18

Иаир увидел, что грудь Спартака в крови.

Он подошел к фракийцу, на правом плече которого зияла глубокая рана. Струйка крови сбегала по руке черной лентой.

Спартак постоял в нерешительности, потом тяжело опустился на землю. Иаир склонился над ним. Рана оказалась неглубокой. Человек, который нанес этот удар, видимо, был убит в ту же секунду, когда лезвие его меча опустилось на руку Спартака.

Иаир остановил кровь и приложил к ране лекарство.

Спартак, казалось, даже не замечал, что его лечат. Он сидел, сгорбившись, опустив голову на грудь.

Он не посмотрел на Крикса, который постоял над ним, а затем внезапно рухнул, будто покошенный. Напрасно он пытался подняться на ноги. Эномай, грудь которого пересекали красные борозды, помог ему развязать кожаные ремни, с помощью которых на спине, голове, поясе и бедрах крепились оружие и доспехи. Другие гладиаторы прислонились к стене и, закрыв глаза, сползли на землю. Сначала они молчали, а затем стали требовать вина.

Иаир смотрел на них. На арену вышли двадцать воинов — новая группа гладиаторов, рабы, купленные в Риме. В подземелье спустились только семеро.

— Ты помнишь Гальвикса, который пощадил меня? — опять начал Спартак. — Дак предпочел умереть, но не убивать меня. Когда я увидел сегодня, как нумидиец поднял секиру, я бросился вперед, сжимая меч. Я ударил его в живот, и он уронил оружие.

Он положил правую руку на грудь.

— Его кровь брызнула на меня, смешалась с моей. Он был моим братом, Иаир, а я убил его. Мне не хватило храбрости Гальвикса.

Спартак опустил голову. Казалось, он плачет, но его глаза оставались сухими.

— Я убил брата, — повторил он.

Внезапно под низкими сводами наступила тишина. Гладиаторы расступились, пропуская Гнея Лентула Батиата и его стражников. Оружейник Курий шел рядом с ними.

— Я хочу видеть их, — громко сказал Батиат. — Живые, раненые или мертвые, они принадлежат мне. Покажи мне раненых, Курий.

— Они победили, — напомнил ему Курий.

— Они мои! — повторил Батиат. — Не забывай, что и ты в моем распоряжении, хоть и свободный человек. Ты продал мне свою свободу, Курий, и я могу вытолкать тебя на арену, связав руки за спиной, как того кельта. Ты ведь прекрасно знаешь, что с ним произошло.

Он подал знак гладиаторам отойти, чтобы рассмотреть оставшихся в живых.

Батиат заметил Спартака и Иаира рядом с ним.

— Скажи мне, еврей, сколько пройдет дней, прежде чем фракиец снова сможет выйти на арену?

— Дай мне меч, — ответил Спартак, поднимая окровавленную руку.

Батиат улыбнулся.

— Ты хорошо сражался. Рассек нумидийца надвое. Претору понравилось, как ты это сделал. Ты — Спартак? Курий сказал, что гладиаторы слушаются тебя. Скажи им, пусть будут послушны, как ягнята, а на арене пусть будут как тигры.

Он повернулся спиной к Спартаку, посмотрел на Крикса-галла, на Эномая-германца.

— Вы трое откроете следующие игры.

Другие выжившие после сражения лежали на земле, их тела были покрыты кровью и песком.

— Этим дайте оружие, — приказал Батиат. — Ты слышишь их? — спросил он, схватив оружейника за руку. Он кивнул в сторону арены, ступени которой были видны из люка. Толпа стояла, кричала и жестикулировала. — Курий, они должны снова драться!

— Они уже победили, — повторил оружейник.

— Ты слышишь? Претор хорошо платит мне за эти игры.

Батиат повысил голос.

— Я кормлю вас мясом и вином, даю вам женщин. Вы, гнусные твари, живете, как патриции. Вы — ничто. Вы должны драться. Такова плата!

Он пристально смотрел на гладиаторов до тех пор, пока большинство из них не опустили глаза.

— Раненые на арену, с трезубцами и мечами, живо! — приказал он. — Дотащи их, выбрось на арену, если нужно, Курий! Сейчас же! Облей их холодной водой! Пусть все запомнят гладиаторов из Капуи, гладиаторов Батиата! — добавил он. — Когда-нибудь я заставлю вас сразиться в Риме!

Он медленно ушел.

— Зверей на арену! — повторил он. — Пусть сразятся с моими зверями!

Спартак поднялся, гладиаторы окружили его. Их было несколько десятков, возможно, две сотни. Они недовольно ворчали. Но Спартак был единственным, кто поднял кулак.

19

Лица гладиаторов постепенно растворились в полумраке подземных залов.

Из люков, освещая плечи, руки, торсы, падали полосы света, в которых клубилась пыль. Иаир находился в самой гуще толпы гладиаторов, когда, содрогнувшись, они направились на арену. Он отступил обратно под своды, слушая крики, доносившиеся со ступеней, рев животных, метавшихся в соседнем зале в ожидании, когда откроются ворота, чтобы вырваться на арену и насытиться человеческим мясом.

В нескольких шагах перед собой Иаир увидел лезвия мечей и копий, щиты стражников, шакалов, преданных Лентулу Батиату.

Они стояли, широко расставив ноги, подняв мечи и копья, сдерживая гладиаторов, которых оттесняли под низкие своды, в закоулки, где нельзя стоять во весь рост. И гладиаторы садились на корточки.

Иаир чувствовал запах намазанных маслом тел. Различал в полутьме латные рукавицы, оружие, кожаные ремни, кольца кольчуг. Он прислонился к плечу Спартака, коснулся руки Крикса. Рука Эномая тяжело опустилась на его плечи.

Он видел, как появился Курий и жестом остановил стражников, следовавших за ним. Он приблизился к двумстам гладиаторам, которые теснились в подземных коридорах.

— Вы хотите, чтобы я разорвал вас, как крыс? — крикнул Курий.

Он шагнул вперед.

Иаир почувствовал, как Спартак задрожал всем телом. Фракиец попытался вцепиться в горло Курию, за ним бросились остальные. И прежде чем стражники остановили их, успели нанести несколько ударов Курию.

Иаир взял руку Спартака и сжимал до тех пор, пока тот не перестал дрожать.

Курий отступил назад.

— Вы слышали Лентула Батиата? То, чего он хочет, что приказывает, — для нас закон. Если вы взбунтуетесь, то станете крысами и умрете, как крысы. Вы всего лишь деретесь для него. Он купил вас, кормил, научил сражаться. Он дал вам надежду выжить, познать красивую жизнь в ожидании смерти, которой не избежит никто. Вы предпочитаете гнить в рудниках или жариться под солнцем в полях? Благодаря Батиату вы умрете в бою.

Курий подошел к Спартаку, толкнул его щитом.

— Ты, фракиец, поднял кулак. Ты ведь знаешь, что Лентул Батиат ничего не забывает. Когда-нибудь он прикажет связать тебя, как сделал с кельтом Гэлом. Или велит отрубить кисти рук и выпустит на арену. Вот что ждет вас, если вы забудете о том, что вы — ничто, гнусные твари, которым хозяин дарит жизнь. Ваша жизнь станет еще короче, если не будете покорны! Вы умрете, как крысы! — повторил он.

Он подошел к четырем раненым, которых поддерживали и обливали водой другие гладиаторы, и велел дать им мечи и трезубцы.

Стражники открыли двери. Вой толпы наполнил подземелье. Свет ослепил гладиаторов, и они с трудом могли различить раненых, которых выталкивали на арену.

Иаир услышал рычание диких зверей.

Шакалы Лентула Батиата отступили, держа наготове копья и мечи.

Гладиаторы медленно выходили на арену. Ворота за ними закрылись, и внизу снова воцарился мрак. Слышались приглушенные крики толпы.

Спартак подошел к одному из люков и подтянулся, схватившись за решетку. Иаир сделал то же самое.

Он увидел ложу патрициев и магистратов города, затем все скрыл взметнувшийся песок.

Увидев окровавленное тело, Иаир закрыл глаза и спустился вниз, чтобы больше ничего не видеть. Но он слышал вой толпы и рычание зверей, сливавшиеся в один невыносимый гул.

Иаир в изнеможении прислонился к стене. Спартак сел рядом, в самый темный угол зала. Сероватый свет освещал других гладиаторов, которым Курий велел принести амфоры с вином.

Они пили, запрокинув головы, прикрыв глаза. Вино, стекавшее им на грудь, казалось кровью.

— Я больше никогда не буду убивать своих братьев, — сказал Спартак, стиснув кулаки.

20

Аполлония встала на колени перед Спартаком и взяла его руки, заставила разжать кулаки. Она прикоснулась губами к его раскрытым ладоням.

Они сидели на полу в помещении, находившемся за строениями гладиаторской школы. Там Лентул Батиата размещал гладиаторов, которые уже боролись и победили. Их имена стали известны в Капуе, и за ними следовало ухаживать, как за дорогими животными, которые станут украшением следующих игр. Глашатаи разнесли по берегам Вольтурно, по площадям и рынкам Капуи весть о том, что Крикс-галл, Эномай-германец, Виндекс-фригиец и Спартак-фракиец выйдут на арену, чтобы драться насмерть с пятью парами гладиаторов. Выжившие сразятся с дикими зверями. Игры начнутся в полдень и продлятся до наступления ночи и, если потребуется, их продолжат при свете факелов. Зрителям будут раздавать вино и хлеб по приказу претора Клавдия Глабра, который приехал из Рима, чтобы присутствовать на играх величайшего ланисты республики Гнея Лентула Батиата!

Аполлония, всхлипывая, целовала руки Спартака. Затем, опустив голову и прижимая к губам его пальцы, она тихо начала рассказывать.

Она проникла в зал, где шакалы Лентула Батиата пили вино. Она танцевала для них и слышала, как оружейник Курий повторял, что получил приказ Лентула Батиата отрубить перед следующими играми руки Спартаку.

Аполлония сжимала руки Спартака, ласкала его ладони, целовала каждый палец.

— Твои руки! — стонала она.

Спартак сжал кулаки. Все его тело напряглось. Он сказал, что будет драться своими руками, как свободный человек, и убьет Курия. Чтобы победить его, Спартака, нужно десять стражников. И только смерть заставит его опуститься на колени.

— Я не отдам им мои руки! — сказал он, стиснув зубы.

Аполлония обняла его.

— Курий много выпил, — сказала она. — Он заявил, что должен повиноваться Лентулу Батиату, и что тот, кто восстает против хозяина, превращается в кусок растерзанной плоти, которую бросают на съедение зверям. И даже не львам, а гиенам и шакалам!

Тогда Аполлония подошла к Курию и стала ласкать его. Она напомнила ему, что она — жрица Диониса, прорицательница. Он увел ее в свою комнату. Там он еще выпил, кричал, что гладиатор должен выходить на арену с руками и оружием. Оружейник — не мясник. Он, Курий, — свободный человек и должен обучать гладиаторов защищать свою жизнь. Отрубать кисти человека перед битвой — задача палача, а не его, Курия. Он отрубал руки, выкалывал глаза, но у побежденных варваров, в наказание за то, что они осмелились сопротивляться легионам. Затем их отсылали обратно на родину, чтобы все видели мощь и силу Рима.

— Курий не хочет этого, — сказала Аполлония, — но он боится. Он пил всю ночь, всю ночь его тошнило. Если он не отрубит тебе руки, Лентул Батиат велит отрубить руки ему самому. Многие стражники хотят прикончить Курия, бросить его на арену и занять его место. Он знает об этом. Я видела одного чернокожего, который ходит в упряжи, как бык. Он называет себя Вакерра-ибер. Ему не нужно оружие, чтобы убивать. У него руки душителя, а пальцы — как железные прутья. Он сжал мне шею. Я почувствовала, как его ногти впиваются в мой затылок. «Я вырву тебе язык, если будешь болтать», — сказал он.

Аполлония помолчала немного, вздохнула и добавила, что Дионис научил ее усмирять быков, и она смогла успокоить Вакерру.

— Он отрубит руки и тебе, и Курию, станет оружейником, и гладиаторская школа Лентула Батиата превратится в скотобойню.

Спартак поднялся, попытался разжать объятия Аполлонии. Она стояла на коленях, обхватив его за ноги, прижавшись лицом к его животу.

— Этими руками я убью их, — прорычал Спартак.

Аполлония опустила голову.

— Ты будешь один, без оружия. Не успеешь поднять кулаки и пустить их в ход, как они пронзят тебе живот и порвут горло. Они бросят тебя львам.

Она прижалась губами к фаллосу Спартака.

— Дионис не хочет, чтобы ты умирал, — сказала она. — Не забывай про змею, которая обвила твою шею. Этот сон пророчит тебе славу предводителя.

Аполлония начала дрожать всем телом.

— Я — голос и плоть Диониса. Они дают тебе силы и указывают путь.

Спартак застыл, запустил пальцы в волосы Аполлонии.

— Что говорит Дионис? — спросил он.

Аполлония стала ласкать фракийца. Его тело согнулось, будто кто-то с невиданной силой ударил его по спине. Он почувствовал, что энергия, горячая, как расплавленное золото, поднимается по его ногам к бедрам и животу.

Аполлония поднялась на ноги.

— Этой ночью нужно бежать, — сказала она.

Она вышла из комнаты, и Спартак услышал, как она пошла по коридору и ее голос разбудил других гладиаторов.

21

Гладиаторы вошли в каморку Спартака. Они были безоружны.

Они толпились, не сводя глаз с фракийца, скрестившего руки на груди. Иаир стоял рядом с ним.

Отстранив Крикса и Эномая, вперед вышел Виндекс. Он сказал, что видел Вакерру-шакала, глаза и уши Лентула Батиата. Рабы по его приказу убирали прочь все оружие, хранящееся в школе.

Виндекс поднес левую руку к горлу, а правую к груди, будто хотел защититься от ударов мечей и копий.

— Мы безоружны, — сказал он. — Что, по-твоему, мы можем сделать? Вакерра не оставил ни тренировочных кольев, ни сетей. Они убьют нас, когда захотят, или отдадут на съедение зверям. Так сказал Курий. Вакерра добавил, что они начнут с тебя, Спартак. Они отрубят тебе кисти рук. А позже придет наш черед. Что нам делать?

Кто-то сказал, что Лентул Батиат не может убить всех. Гладиаторы нужны ему для игр. Что подумают в Капуе, если Батиат покажет бой одноруких? «Если он хочет, чтобы мы сражались, он оставит нам руки и выдаст оружие. Предлагаю разойтись и ждать!»

Другой ответил, что Лентул Батиат бросит их в клетки к животным, как только купит новых рабов.

— Те, кто придут, не знают нас. Они будут убивать нас на арене, как и мы добивали раненых гладиаторов. У каждого из нас только одна жизнь! — выкрикнул третий. — И каждый должен защищать ее. Пусть погибнут другие, а я выживу!

— Никто из нас не выживет! — сказала Аполлония.

Она вышла на свет, ухватила Крикса и Эномая за шею и взобралась к ним на плечи.

— Дионис сказал мне, что нужно бежать этой ночью. Шакалы Батиата изуродуют нас, потому что так решил ланиста. Вакерре приказано очистить школу. Потом они бросят наши тела на арену и выпустят животных. Так откроются новые игры в Капуе. Крови и резни хватит на всех. А потом на арену вытолкнут Курия и нескольких шакалов. Им тоже придется сражаться!

Опираясь о головы Крикса и Эномая, Аполлония повторила:

— Нужно бежать этой ночью, прямо сейчас!

Она соскользнула вниз. Наступила тишина, потом раздался голос Виндекса:

— Куда бежать? Мы безоружны. Они схватят нас, и счастлив будет тот, кто погибнет сразу! С других бичами сдерут кожу и распнут.

Спартак тряхнул Виндекса за плечи.

— Тот, кто хочет, чтобы ему перерезали горло, останется здесь, — сказал он. — Тот, кто не боится умереть, как волк, пойдет со мной!

Он подтолкнул Виндекса, Крикса, Эномая. Одни последовали за ними, другие расступались, пропуская их, прижимались к стенам и, понурившись, возвращались в свои каморки. Некоторые спохватившись, передумав, оборачивались и присоединялись к отряду, который дошел до ворот школы, выходящих на берег Вольтурно.

Они толкали створки дверей плечами и ногами, приподнимали балки, которые блокировали дверь, наконец вышибли их, и свежий ветер лунной ночи ворвался в школу вместе с ревом Вольтурно, протекавшего внизу, под холмом.

Внезапно какой-то человек преградил дорогу Спартаку.

Он кричал, что гладиаторы должны вернуться в школу, что они смогут еще остаться в живых, что он, Курий, ничего не скажет Лентулу Батиату об их попытке бежать, о мятеже, и еще не поздно отступить, а побег лишь ускорит их гибель.

Спартак схватил Курия за плечи. Луна освещала лишь силуэт оружейника, но он узнал его по голосу.

— Дай нам пройти! — сказал он, оттолкнув Курия. — Мы хотим сражаться и погибнуть свободными, и не желаем, чтобы нас резали, как скот на бойне.

Курий не сопротивлялся. Он шел рядом со Спартаком, твердил, что и он свободный человек, гладиатор, который заключил договор с Лентулом Батиатом. Он не палач и не мясник — он много раз говорил это Аполлонии — и не даст Вакерре выполнить приказ.

— Пойдем с нами, — сказал Спартак. — Лентул Батиат уже завтра бросит тебя зверям, если ты останешься.

Он остановился и пристально посмотрел на Курия.

— Ты не шакал, — сказал он. — Мы все станем свободными!

Спартак шагал по извилистому пологому берегу реки, спускавшемуся к Вольтурно.

Капуя представляла собой мрачное скопление громоздких домов, теснившихся на левом берегу реки.

Спартак обернулся, не замедляя шага. В ночной тьме он насчитал семь или восемь десятков гладиаторов, которые шли плечом к плечу, будто от этого им становилось спокойнее.

— Лентул Батиат обратится к магистратам, и за тобой отправят армию Капуи, — снова заговорил Курий. — Они не умеют драться, но у вас ведь вообще нет оружия.

— Мы будем сражаться палками и камнями, — ответил Спартак. — Мы не сдадимся!

Они прошли вдоль излучины Вольтурно, протекавшего вокруг города, затем перешли через мост, камни которого казались белыми в свете луны.

На другом берегу виднелась деревня, сады, виноградники и поля. До рассвета еще оставалось несколько часов, и дорога была пустынна.

— Претор Клавдий Глабр в Капуе, — сказал Курий. — Если ты ускользнешь от этой армии, Глабр вызовет из Рима подкрепление, и легионеры будет преследовать тебя по пятам. Куда ты пойдешь, Спартак?

Фракиец указал на черную вершину Везувия, словно копье пронзавшую светлевшее небо.

ЧАСТЬ III

22

— Эти собаки сбежали ночью! — воскликнул Гней Лентул Батиат.

Он сидел на своей вилле в Капуе и, подняв голову, внимательно разглядывал фрески на стенах и своде колоннады внутреннего сада.

Сквозь анфиладу комнат виднелась аллея раскидистых сосен, ведущая к Вольтурно. К берегу причаливали лодки.

— Сколько их? — спросил претор Клавдий Глабр, сидевший в кожаном кресле.

Его руки лежали на резных подлокотниках, а пальцы сжимали головы деревянных львов с глазами из голубых камней.

Лентул Батиат, не поворачивая головы, медленно крутил большими пальцами рук.

— Больше семидесяти. Может, семьдесят пять, не считая служителей и моего оружейника Курия. Люди видели, как он шел рядом с фракийцем, которого ты продал мне, Пакий.

Торговец рабами приехал утром из Рима вместе с Посидионом и двумя юношами, повсюду сопровождавшими греческого ритора. Сейчас они стояли на пороге виллы. Их тела были прекрасны, как статуи.

— Ты продал мне фракийца, еврея-целителя и жрицу Диониса за пятьдесят талантов.

— Ты сам предложил эту цену, — заметил Пакий.

Он сидел, сгорбившись, в маленьком кресле с крестообразными ножками. Под его белой туникой угадывался выпуклый живот.

— Это ты, Посидион, — сказал Лентул Батиат, обращаясь к греку, — хотел положить себе в постель этого фракийца. И теперь ты здесь…

— Я бы хотел увидеть его в бою, я бы даже согласился перекупить его у тебя.

— Сначала догони его! — пробурчал Лентул Батиат, усмехнувшись. — Они перешли мост, — продолжал он. — Один раб видел их на рассвете, они шли к Везувию.

Он кивнул в сторону молодых людей, болтавших у входа.

— Я-то думал, что ты не замечаешь ничего, кроме гладкой кожи юнцов и их бритых задниц. А ты и на гладиатора глаз положил?

Он поднял руку и погрозил пальцем:

— Трибун войск Капуи бросился в погоню. Я знаю Амилла, он поймает их и приведет обратно живыми. Я хочу, чтобы они были здесь, — он стукнул ногой о выложенный плитками пол, — закованные в цепи, напутанные, покрытые песком, похожие на загнанных животных. А ты предлагаешь мне тысячу талантов и упрашиваешь как любовник, ослепленный страстью. Я не уступлю тебе!

Он наклонился к Клавдию Глабру.

— Претор, я устрою для тебя такие игры, каких ты и представить себе не можешь. Видел, что я сделал с кельтом? Он бегал по арене, надеясь убежать от ливийских львов. А с этим Спартаком, Посидион, я устрою зрелище, которое не забудут в Капуе. Мои львы любят живое мясо, и я угощу их! Я знаю своих зверей, они растянут удовольствие. Эти игры станут самыми красивыми из всех, что когда-либо устраивались в республике. Даже в Риме, претор, ты не видел того, что я покажу здесь!

— Сначала поймай их, — мрачно сказал Посидион.

Он поднялся, прошелся по саду, у фонтана подставил руки под струю воды.

— Этот фракиец как вода, — продолжал он. — Он просачивается сквозь пальцы. Во Фракии трибун VII легиона Кальвиций Сабиний посадил его в клетку и заставил сражаться с варваром, который мог раздробить ему череп одним ударом кулака. И знаешь, что произошло? Дак Гальвикс отказался убивать его.

Посидион снова сел рядом с Глабром.

— Спартаку покровительствуют боги, — продолжал он. — Я в этом уверен. Жрица и еврей-целитель заботятся о нем. Он умрет не раньше, чем это будет угодно богам. Ты хотел бросить Спартака львам? Он сбежал. Он ускользает от тебя, Батиат, а если однажды вернется, то за тем, чтобы убить.

— Ты заговариваешься, ритор! Ты грек и твоя голова полна выдумок и лжи. Здесь правят меч и закон Рима. Никто не смеет бросить нам вызов. Ганнибал, Карфаген и сотни тысяч рабов, восставших на Сицилии, были разгромлены, а ты думаешь, что фракийский гладиатор сможет нас победить? Ты заблуждаешься, ритор!

Лентул Батиат хлопнул в ладоши. Рабы принесли амфоры, наполненные свежим вином, чаши с жареными грибами и салатом, блюда с жирными сочными дроздами.

— Я кормил этих собак, как патрициев, — Лентул Батиат говорил с набитым ртом, вытирая губы тыльной стороной ладони. — И теперь они заплатят мне за мясо и вино своей плотью и кровью!

Вечер постепенно окутывал все пурпурным и серым покровом. Раскидистые сосны таяли в тумане, поднимавшемся от Вольтурно.

Факелы чадили, в светильниках трещало масло. Молодые рабы Посидиона разлеглись на мозаичном полу.

Внезапно послышались голоса, кто-то быстро шел через атрий.^[4] Один из вновь прибывших остановился перед Батиатом.

— Трибун Амилл ранен.

Лентул вскочил, схватил человека за плечи и проревел:

— Я говорил тебе, Вакерра, — или ты, или они!

Вакерра показал окровавленные руки.

— У них есть оружие, — объяснил он. — К ним присоединились рабы. Они рубят плодовые деревья, режут быков. Они все как помешанные. Армия бежала. Трибун Амилл и я…

Лентул Батиат оттолкнул Вакерру.

— Возвращайся в школу гладиаторов, — зарычал он, медленно опускаясь в кресло. — Будешь моим оружейником.

Претор Клавдий Глабр подал Вакерре знак приблизиться.

— Расскажи мне все попорядку, — попросил он.

23

Прославленные и высокочтимые сенаторы,

я, Клавдий Глабр, претор республики, приехал в Капую, чтобы восстановить здесь Правосудие, и подаю сигнал тревоги.

Уже несколько дней здесь дует дурной ветер. Гладиаторы сбежали из школы ланисты Гнея Лентула Батиата. Семьдесят три человека были без оружия, но теперь они вооружены, и к ним присоединились рабы, работавшие в полях.

Они направились к горе Везувий, и никто не смог остановить их.

Покинув здание школы на берегах Вольтурно, они, вместе с оружейником, свободным гладиатором, ограбили харчевню, расположенную рядом с амфитеатром Капуи.

Там они завладели кухонными ножами и вертелами, а также забрали съестные припасы.

Ланиста Гней Лентул Батиат узнав о побеге, добился, чтобы магистраты города отправили отряд из Капуи в погоню за гнусными мятежниками.

Посоветовавшись с Батиатом и магистратами, я принял решение. Триста солдат под командованием трибуна Амилла были снаряжены той же ночью и на рассвете вышли из Капуи. Все были уверены, что к концу следующего дня Амилл приведет беглецов, закованными в цепи.

Ланиста Батиат уже мечтал об играх, на которых он заставит мятежных гладиаторов сразиться с его львами.

Я слишком хорошо знаю дикую натуру рабов, чтобы поверить в быстрое и счастливое окончание того, что, боюсь, является лишь началом бедствия.

В моей семье еще живы воспоминания о восстании рабов, которые залили кровью Сицилию, разрушили лучшие житницы и хранилища и убили многих.

Раб, сорвавшийся с цепи, превращается в дикого зверя. Еще хуже, если он — гладиатор, который умеет сражаться и не боится смерти.

Всего за несколько дней беглецы из школы Капуи показали, что они способны нанести нам не меньший ущерб, чем армия варваров. А их пока всего сотня.

Собирая рассказы тех, кто преследовал их и пытался поймать, я смог восстановить проделанный ими путь.

Вооружившись в харчевне ножами и вертелами, наевшись мяса и напившись вина, они направились к Везувию, по дороге вырубая фруктовые деревья, разоряя амбары, поджигая хлеб в полях.

Казалось, им помогают боги.

Впереди танцевала и пела жрица Диониса, спутница фракийского воина, которого они выбрали своим главарем. Он был солдатом вспомогательных войск республики, его имя Спартак.

Жрица выбрала одну из дорог, ведущих к порту города Кумы, по которым следуют многочисленные обозы.

Гладиаторам удалось ограбить обоз с оружием, которое везли в гладиаторскую школу Капуи. Так они получили в свое распоряжение трезубцы, сети, мечи, которые в руках гладиаторов стали смертоносными.

Трибун Амилл, которого я видел раненым и униженным, рассказал мне об этой битве.

Его армия в три раза превосходила рабов численностью, но те ревели, как дикие звери, и обратили в бегство большую часть легионеров. На поле боя осталась лишь малая их часть, а также сам трибун. Амилл рассказал мне, что был изумлен, увидев, что рабы, как солдаты, подчиняются фракийцу Спартаку, рвутся в бой, захватывают оружие противника. Они, не раздумывая, убивали врагов, которые продолжали сопротивляться.

С ужасом в глазах трибун повторял, что Спартак был настоящим предводителем, решительным, хладнокровным, а толпа гладиаторов и рабов беспрекословно слушалась его.

Я расспросил ланисту Гнея Лентула Батиата, и он признал, что гладиаторы действительно слушались Спартака.

Батиат грозится сурово наказать Спартака, подтолкнувшего оружейника школы к измене и убедившего его бежать вместе с рабами.

Греческий ритор Посидион, который находится в Капуе, знает Спартака-фракийца. Его, кажется, привлекает этот человек, и он неоднократно упоминал о его храбрости. Он говорит, что судьба была к нему благосклонна уже во многих его делах. Спартак выжил в поединке, который устроил трибун VII легиона и который, по всем правилам, должен был окончиться для него гибелью. Но противник отказался убивать Спартака и предпочел умереть сам.

Фракиец — воин, гордящийся своим родом, своим царским происхождением.

Жрица Диониса и еврей-целитель, которые сопровождают его, твердят, что он — избранник богов, в этом уверен и Посидион. Восстание гладиаторов, возглавляемое таким человеком, может представлять собой большую опасность для республики.

Капуя богата, десятки тысяч рабов работают здесь на виллах и плантациях.

Если слух о восстании распространится, то оно охватит всю провинцию, подобно тому, как огонь, раздуваемый ветром, уничтожает леса, урожай и житницы.

Капуя недалеко от Рима. Если мятеж не будет подавлен, начнется война рабов, которая, как прежде армии варваров, будет угрожать столице.

Сегодня беглецы начали подъем на склоны Везувия.

Возможно, это знак того, что боги лишили мятежников разума, поскольку на вершине их будет легко окружить.

Сейчас у них есть оружие: мечи, копья, кинжалы, а также латы, шлемы, щиты, которые они захватили, ограбив обозы, или отняли у солдат Капуи.

Прославленные и высокочтимые сенаторы, если вы поручите мне подавление мятежа, я сделаю это прежде, чем весть о нем распространится за пределы провинции.

Я прошу вас дать мне право поднять армию в три тысячи пехотинцев, командование которыми я возьму на себя.

Я окружу Везувий железной стеной щитов и мечей, завладею ею и покрою склоны трупами мятежников. Некоторых, в том числе Спартака, я не стану убивать. Мы подвергнем их такой казни, что она навечно оставит память о непобедимой мощи Рима.

ЧАСТЬ IV

24

Спартак шел по серой, словно запорошенной пеплом земле.

Сквозь тонкую пелену пыли оружие мерцало, как далекие звезды на грозовом небе.

Он остановился, поднял голову.

Каждый день, когда наступали сумерки и море становилось цвета крови, вершина Везувия исчезала в черных облаках.

— Посмотри, — сказала Аполлония. — Дионис заснул.

Она взяла Спартака за руку, сорвала гроздь чахлого дикого винограда с толстыми узловатыми ветками, похожими на руки гладиатора.

— Это земля Диониса! — воскликнула Аполлония.

Она раздавила виноградину пальцами, намазала губы липкой мякотью.

— Это кровь Диониса! — сказала она.

Спартак высвободил руку и подошел к краю плато, за которым начинались крутые, отвесные склоны. До сих пор они взбирались на гору бегом, прыгая со скалы на скалу, боясь, что их настигнут римские войска. Рабы, работавшие в полях, сказали им, что войска вышли из Капуи. Эта новость передавалась из поместья в поместье, от одного раба к другому.

У подножия горы пастух показал им равнину, простиравшуюся до Капуи:

— У них три тысячи пехотинцев, — сказал он. — Ими командует претор Клавдий Глабр. Среди солдат есть стражники из школы гладиаторов Лентула Батиата. Говорят, будто ланиста уже объявил, что скоро покажет жителям Капуи игры, равных которым еще никто никогда не видел. Он заставит драться гладиаторов, сбежавших от хозяина. Даст им возможность умереть достойно, доказать свою храбрость. Одним он выколет глаза, другим отрубит руки или ноги. Это будет битва раненых, обезумевших от боли, утративших человеческий облик людей.

Пастух проводил их до склонов Везувия, сказал, что там, на вершине горы, находится жилище богов, которые иногда, рассердившись на людей, заставляют землю дрожать. Под их жилищем находится плато, широкое, как ладонь великана.

Туда ведет единственный путь — через ущелье, такое узкое, что в него можно протиснуться только по одному, да и то боком. Это плато, где скрываются беглые рабы, и никому и в голову не приходит искать их там. Любого, кто появится в ущелье, можно убить метко брошенным камнем.

— Сквозь эту серую землю пробивается дикий виноград. Там раб становится равным свободному человеку, — добавил пастух.

Они направились к склону горы. Впереди пастух, за ним — Аполлония, жрица Диониса, ведь Везувий был жилищем богов.

Следом шел Спартак. Так решили гладиаторы: «Ты, фракиец, пойдешь впереди».

За ним — Крикс-галл, Эномай-германец и Виндекс-фригиец.

Они остановились в нерешительности, и один из них указал на Иаира. Тот ворчал, но его подтолкнули к проходу, и он прошел по нему вслед за четырьмя вожаками.

Затем гладиаторы подошли к Курию, оружейнику школы:

— Ты пойдешь последним.

Поднявшись на плато, Спартак поставил пятерых часовых на выходе из ущелья. Они должны были убивать любого, кто попытается проникнуть туда.

Затем приказал завалить проход валунами.

Началось томительное ожидание.

Гладиаторы были голодны. Они срывали гроздья дикого винограда — кислые, терпкие, зеленые. Выкапывали коренья, пытались ловить мелких зверьков. Они копьями выгоняли их из норок и убивали. Делили между собой жесткое сырое мясо.

Развести огонь они не могли.

Они также подстерегали птиц, гнездившихся в углублениях скал, ели змей и больших пауков.

Некоторые гладиаторы, особенно итальянцы, упрекали Спартака в том, что он привел их в это проклятое место. Они объявили, что собираются спуститься в долину — там есть фрукты, ячмень и мясо, виллы, которые можно грабить, и женщины.

Они сбежали из школы в Капуе не для того, чтобы снова мириться с несправедливостью. У Спартака есть женщина, а у них нет.

Аполлония вышла вперед, распахнула тунику и вскричала:

— Пусть меня возьмет всякий, кто хочет!

Никто из мятежников не осмелился дотронуться до нее. Спартак указал на единственный выход с плато и сказал, что любой волен уйти, но на равнине ждет смерть. Но даже если покинувшему плато чудом удастся выжить, обратного пути ему не будет.

Гладиатор, по имени Генуэзец, проскользнул между глыбами и скрылся в ущелье. Остальные разошлись по хижинам.

Они испытывали жажду и, опустившись на колени, пили воду из грязных луж. Когда ливень стекал по склонам, они собирали воду в связанные узлом тряпки. Несколько дней спустя они выжимали их, обсасывали, надеясь найти хоть каплю влаги. Аполлония говорила, что боги послали дождь для того, чтобы они оставались здесь и римляне не могли до них добраться.

Однажды, в безветренный день неизвестно откуда появившаяся пыль накрыла склоны Везувия.

Гладиаторы подошли к краю плато и услышали трубы и барабаны армии претора Клавдия Глабра.

Ослепленные бликами солнца на броне и копьях, они увидели длинные вереницы пехотинцев, которые медленно взбирались на гору вслед за знаменосцами.

Претор Клавдий Глабр шел в окружении шести ликторов. Один из них нес древко, на верхушке которого расправил черные крылья римский орел.

Некоторые гладиаторы закричали, что нужно атаковать, пока легионеры заняты подъемом, а не ждать, когда они поднимутся на плато. Гладиаторы умирают от голода и жажды. Как они выживут, если начнется осада?

Все знали, на что способна армия Рима. Легионеры будут ждать столько, сколько понадобится. Может быть, разожгут огромные костры, чтобы выкурить мятежников, как крыс.

Спартак подозвал Крикса, Эномая, Виндекса, Иаира и Курия, чтобы они сели рядом с ним в круг.

Аполлония закрыла глаза. Откинув голову, она стала кружиться все быстрее и быстрее, наклоняясь, и вскоре кончики ее светлых волос коснулись пепельной земли.

— Мы убьем их! — объявил Спартак громко, чтобы его услышали гладиаторы, стоявшие вдалеке.

Он указал на ущелье.

— Ты, Виндекс, будешь стрелять по ним камнями из рогатки. Если тот, в кого ты попал, поднимется, другие разрубят его на части. Ни один римлянин, который носит оружие, не должен пройти через ущелье. Они не могут взобраться на скалы или поднять к лагерю осадные машины, так что нам нечего бояться. Нам покровительствует Дионис.

Он посмотрел на вершину Везувия.

— Мы все равно погибнем, — заметил Крикс. — Мы голодны, нам нечего пить. Наши силы иссякают. Где ячмень, фасоль, сухие фрукты, мясо и вино, которых было вдоволь в школе гладиаторов? Там мы были обречены на смерть, но страдали только в бою. Здесь мы свободны, но каждое мгновение причиняет нам страдания.

Спартак поднялся.

— Тот, кто сожалеет о том, что оставил рабство, волен поступить, как Генуэзец.

— Я лишь хочу сказать, что нам не стоит гнить здесь! Нужно бороться! — воскликнул Крикс.

— Мы должны дождаться подходящего случая, а потом бежать, — возразил фракиец. — На охоте во фракийских лесах иногда приходится ждать в засаде несколько дней и ночей, прежде чем удастся убить медведя или волка.

Каждый день, с тех пор как претор Клавдий Глабр разбил внизу лагерь, Спартак подходил к краю плато и внимательно разглядывал огромную армию, которую, казалось, ничуть не беспокоило, что над ней нашла себе пристанище сотня беглецов.

Вначале римляне пытались атаковать их, но многие погибли, так и не пройдя через ущелье, и Клавдий Глабр решил прекратить попытки штурма. Смерть сама заберет рабов, у которых нет ни еды, ни воды, ни огня.

Нужно просто ждать.

Вверх, к плато поднимался аромат жареных баранов и ячменного супа.

Спартак лег. Ему казалось, что он вот-вот пошатнется и упадет в пропасть. Стал жевать ягоды и листья дикого винограда.

Он смотрел на отвесную гладкую скалу, которая спускалась к лагерю.

Ночью можно было бы соскользнуть вниз и застать врасплох солдат, которые пьянствуют и спокойно храпят в палатках, не выставив ни одного часового.

Спартак начал сплетать тонкие стебли виноградной лозы, которые не смог разжевать. Получилась веревка.

Он перевернулся на спину, и взгляд его стал блуждать по склонам, заросшим диким виноградом так густо, что не было видно земли.

Спартак поднялся и пошел к хижинам. Он растолкал гладиаторов, смотревших на него мутными от бездействия, голода и жажды глазами.

— Побеги винограда! — воскликнул он. — Срезайте их и несите сюда!

Чтобы собрать все побеги, хватило дня. Спартак взял один и приготовился плести веревку из виноградных плетей, когда раздался возглас Виндекса.

Они подошли к краю плато.

Внизу посреди римского лагеря возвышался крест, на котором висел человек. Его голова склонилась на левое плечо, а тело было залито кровью. Птицы кружили вокруг.

— Это Генуэзец! — воскликнул Крикс.

Рабы застыли, глядя на крест.

Когда Спартак повернулся и отошел от края плато, за ним последовали все.

25

Спартак посмотрел на небо.

Луна была похожа на глиняный черепок, ее то и дело закрывали облака и постепенно она исчезла за ними.

Он наклонился над черной бездной, в которой гасли костры, поскольку римляне не давали себе труда поддерживать огонь.

— Сейчас! — сказал фракиец.

За ним стояли обнаженные гладиаторы, тела их были покрыты пеплом. В руках они держали длинные веревки, сплетенные из виноградной лозы.

Несколько дней подряд они вили веревки и проверяли их на прочность. То и дело они бросали работу и начинали роптать: «Гладиаторы так не воюют!»

Крикс то и дело подходил к Спартаку, качая головой. Спутанные волосы спадали ему на лоб.

— Мы сломаем себе шею, — говорил он. — Им останется только перерезать нам горло.

— Я спущусь первым, — ответил Спартак.

Дождавшись безлунной ночи, они начали спуск.

Сброшенные вниз веревки раскачивались вдоль скалы в тылу римского лагеря, который никто не охранял.

Разве претор мог предвидеть, что обнаженные гладиаторы спустятся по скале с кинжалами в зубах и нападут на легионеров, мирно спящих после веселой пирушки?

— Я за тобой, — сказал Крикс.

Эномай спустился последним, предварительно скинув вниз копья.

Аполлония оказалась внизу вместе с остальными. Она сказала:

— Я тоже хочу убивать. Я умею!

Был слышен только гул ветра. Он дул с моря, поднимался по склонам Везувия, уносил с собой звуки: удары тел и веревок о скалу, приглушенный возглас, звон упавшего в траву оружия.

Плато, на котором претор Клавдий Глабр велел разбить лагерь, было покрыто плодородной рыхлой почвой, среди скал били родники. У подножия креста, на котором был распят Генуэзец, тек ручей. Иссохшее тело казненного терзали черные птицы. Острыми клювами они рвали остатки от его плоти.

Спартак пригнулся, сжимая в левой руке кинжал, а в правой — копье. Он указал на большую палатку претора Клавдия Глабра, расположенную в центре лагеря.

— За меня, — сказал он.

— И за меня! — поддержал его Крикс.

К ним присоединился Виндекс.

Иаир сидел, скрестив ноги. Он покачал головой и сказал, что не станет убивать.

— А я буду! — повторила Аполлония.

Ее волосы были покрыты землей. Она подняла руки, в каждой был зажат кинжал.

— Вперед! — приказал Спартак.

Ликторы спали у входа в палатку претора Клавдия Глабра.

Они умерли, не успев издать ни звука.

Претор спал, раскинув руки.

Спартак зажал ему рот ладонью, коленом наступил на грудь. Глабр в ужасе открыл глаза.

— Я свободный человек из Фракии, — сказал Спартак.

Глабр попытался вырваться, но затем вытянулся и замер. Спартак обернулся. Крикс и Виндекс вонзили свои кинжалы в бока претора, хлынула кровь. Фракиец встал. Он хотел что-то сказать, но вдруг раздался крик, который, становился все громче:

— Убей! Убей! Убей!

Гладиаторы и рабы выкрикивали слово, которое слышали на арене от жадной до зрелищ толпы. Теперь пришла их очередь убивать.

Воины римской армии, охваченные ужасом, бросались вниз с высоких скал.

Гладиаторы опрокидывали палатки, разбивали сундуки, погружали головы в глиняные плошки с вареным ячменем. Вино из амфор пили так жадно, что оно текло по груди, оставляя борозды на серой пыли, покрывавшей тела.

Спартак ходил по лагерю, переступая через убитых.

«Убей! Убей! Убей!»

Он опустился на землю рядом с Иаиром. Тот словно окаменел. Сидел неподвижно, закрыв глаза, сжав руки и опустив голову на грудь.

— Запах крови, — сказал он. — Как на арене. Человек становится похожим на дикого зверя.

— Здесь кровь проливается ради жизни, — ответил Спартак. — А там, в Капуе…

Иаир положил руку на колено Спартака:

— Человеческая кровь всегда одного цвета. Это цвет страдания.

Спартак резко оттолкнул Иаира, подошел к кресту и крикнул, что нужно предать погребению тело Генуэзца. Он принялся разрезать веревки и отгонять птиц. Ему нужна была помощь. Он пытался остановить проходивших мимо гладиаторов, но они делали вид, что не слышат, не понимают его.

Он взвыл от отчаяния. Занимался рассвет, и десятки птиц кружили над лагерем.

Иаир подошел к Спартаку, и тот сел у подножия креста, обхватив колени руками. Рядом он почувствовал плечо Иаира.

— Таковы люди, — сказал целитель. — Лишь немногие помнят о смерти и уважают ее.

26

Спартак обернулся. За ним шли Аполлония, Иаир, Крикс, Эномай, Виндекс, а дальше, среди шумной толпы рабов и гладиаторов, — Курий, оружейник гладиаторской школы Капуи.

Вдалеке Спартак увидел скалы Везувия, вершину, уже окутанную легкой дымкой.

Он прищурил глаза. Ему казалось, что он видит черную тучу хищных птиц, которая отбивает у волков тела римских солдат.

Он представил себе претора тело Клавдия Глабра, прибитое рабами к кресту, с которого сняли Генуэзца. Едва они распяли претора, как птицы выклевали ему глаза.

Тогда Спартак побежал по склонам вниз к долине Кампании.

Он не заботился о том, следуют ли за ним остальные. Но едва потянулись первые фруктовые сады, виноградники, ячменные и пшеничные поля, как он увидел мужчин, женщин и даже детей, которые пробирались среди апельсиновых и лимонных деревьев, яблонь и виноградников. Целые толпы шли по обочинам дорог.

Среди них были пастухи и погонщики быков. Они сказали, что бросили стада, чтобы примкнуть к армии свободных людей, победившей армию претора. В Кампании узнали об этом, увидев, как перепуганные римляне бегут в Нолу и Капую.

И пастухи, и погонщики быков заявили, потрясая острыми кольями, что умеют драться — они охотились на волков и смогут отразить врага. Некоторые из них были старыми легионерами, свободными людьми, римскими гражданами, но нищета и голод преследовала их, как рабов.

Они полагали — разгром армии претора Клавдия Глабра свидетельствует о том, что боги защищают рабов и бедняков, желая, чтобы они объединились, поделили между собой богатства — поля, сады и виллы. Хлеб и ячмень, корзины полные сушеного имбиря, амфоры и бочки с вином в запертых амбарах. Богатство повсюду, достаточно лишь завладеть им и разделить между людьми, которые каждый день трудятся на полях, обрезают деревья и побеги винограда, собирают зерно и фрукты, выжимают виноград и получают за это, как собаки, миску дурно сваренной каши и гнилые овощи. А тех, кто поднял голову, в чьих глазах управляющие и хозяева увидели вызов, нещадно бичевали, бросали еще живыми в свинарники и псарни, где свиньи и собаки пожирали их яростней, чем дикие звери.

Спартак выслушал, но ничего не ответил, и они замолчали, оставили его одного.

Через несколько шагов он обернулся и увидел нищих, женщин и детей, смешавшихся с толпой гладиаторов и рабов Капуи, которые следовали за ним, спустившись со склонов Везувия. В первых рядах шли Крикс, Эномай, Виндекс, Иаир и Аполлония.

Спартак опустил голову и улыбнулся.

Позже он увидел, как к его отряду подошли около пятидесяти мужчин, вооруженных трезубцами и сетями, короткими мечами и кинжалами.

Не останавливаясь, он приказал им идти рядом. Они рассказали, что были гладиаторами в городе Кумы и сбежали, чтобы присоединиться к нему и гладиаторам ланисты Лентула Батиата. Даже в Кумах, в порту, расположенном на другом берегу залива, далеко от Везувия, стало известно, что три тысячи римских воинов потерпели поражение от беглых рабов и гладиаторов, претор Глабр был распят, сотням пехотинцев перерезали горло. У победивших рабов теперь наверняка есть оружие, туники и щиты римской армии. Они захватили знамена и искромсали мечами крылья римского орла.

Движением головы Спартак указал на эмблему легионеров, которую волочил один из рабов.

Затем он ускорил шаг, стремясь снова остаться в одиночестве. Кумские гладиаторы, отстав, смешались с его войском.

Обернувшись, фракиец увидел огромную реку людей, в которую постоянно вливались новые ручейки. Мужчины и женщины обнимались на обочине дороги, останавливались, чтобы сорвать с дерева яблоко или грушу, и, едва надкусив, отбрасывали прочь.

Иаир догнал Спартака и пошел рядом с ним.

— Это почти целая армия, — заметил он. — Пастухи, гладиаторы, несчастные, но свободные люди. Многие из них раньше были легионерами и умеют сражаться. Они хотят справедливости. Посмотри, их уже несколько тысяч, — сказал Иаир, обернувшись. — Но пока это всего лишь стадо. Они разоряют виноградники, грабят и пьют. Им необходим пастырь, иначе достаточно будет одной центурии, чтобы обратить их в бегство. Римляне перережут их как скот, а гладиаторов вытолкнут на арену с отрубленными руками. Ты ведь помнишь Гэла-кельта!

Наступило долгое молчание.

— Они будут преследовать нас, что бы мы ни делали, — наконец произнес Спартак. — Захотят отомстить за претора. — Я собирался обменять жизнь претора на нашу свободу.

— Галлы, германцы, кельты, фригийцы, пастухи, гладиаторы, рабы и свободные люди — каждый из них стремится к чему-то своему, — возразил Иаир. — Если ты позволишь им делать все, что они хотят, то лучше сразу подставить горло и руки под римский меч!

Аполлония схватила Спартака за руку.

— Слушайся Диониса, — сказала она. — Он ослепил римлян, наслал на них сон. Он позволил нам победить и защитил тебя!

Спартак оттолкнул Иаира и Аполлонию на край мощеной дороги, пересекавшей Кампанию.

В долине они не встретили ни одного препятствия. Виллы были покинуты. Рабы рассказывали, что хозяева бежали в Нолу, Нуцерию, Абеллин. Некоторые направились в порт Кумы.

Рабы кричали, что теперь они свободны и больше не позволят заковать себя в цепи, что хотят сражаться.

Некоторые гнали перед собой быков и баранов, говоря: «Они наши! Все наше, нужно только взять это!»

— Они похожи на стадо диких зверей, — заметил Иаир. — Ты должен сделать из них армию свободных людей.

Спартак замедлил шаг, будто на него внезапно навалилась усталость.

— Единый Бог, — продолжал Иаир, — и Владыка Справедливости говорит, что человек должен стать тем, кто он есть. Стань тем, кто ты есть, Спартак: пастырем стада. Веди их!

27

Спартак смотрел на распростертые тела, которые лежали среди мраморных статуй и цветников.

Он стоял на террасе виллы. Сад и виноградник были такими обширными, что казалось, будто они простираются до горизонта, к Везувию и морю. От горы их отделяли ряд кипарисов и несколько раскидистых сосен.

Он прислонился к балюстраде, опустил голову, будто это зрелище вызывало у него тошноту. На земле валялись рабы, гладиаторы и женщины, многие были нагие. Некоторые сидели, опершись спиной о цоколи статуй с отрубленными руками и головами.

Спартак долго стоял, глядя перед собой, затем вошел в дом.

Повсюду он видел перевернутую мебель, разлитое по мозаичному полу вино, смешанное с кровью сторожей, которые пытались остановить рабов, ворвавшихся на виллу, чтобы разграбить ее.

Они погибли, так и не успев понять, что ничто не может помешать этому натиску. Их тела были истерзаны, каждый стремился вонзить в кинжал в тех, кто прежде бил, насиловал и унижал рабов. Рабы отрубили стражникам головы и бросили их вместе с головами статуй — они хотели показать, что стали свободны.

Спартак пересек атрий, затем комнаты, где в полумраке обнимались парочки. Мужчины, закрыв глаза, продолжали пить, хотя у них уже не было сил поднять сосуд и поднести его к губам. Они валились набок и засыпали в лужах блевотины.

Спартак перешагивал через их тела.

Люди это или дикие звери?

Армия или шайка?

Он вернулся на залитую солнцем террасу. Ослепленный, в первый момент он различил лишь Везувий и море. Там, в нескольких днях плавания, находились леса Фракии, стаи волков, зимняя охота, небо детства.

Ему захотелось сжать кулак, грозить богам за то, что они оторвали его от земли, лесов и неба родины и бросили сюда, в гущу этого стада. Нужно спуститься к берегу, захватить корабль, заставить моряков взять курс к берегам Фракии, к ее бухтам и заливам, которые видны от храма Кибелы.

Или лучше встать во главе армии, победить легионы, которые отправит за ней Рим, перейти через реки и горы и увидеть вдалеке мрачные леса Фракии, услышать песни и речь его народа?

Нужно бы…

Он спустился по ступенькам, ведущим в сад.

Тел было так много, что земли и выложенных плитками дорожек почти не было видно.

Повсюду вокруг костров сидели люди. На огне жарились бараны, козлята, куски говядины. Ветви фруктовых деревьев были обломаны, гроздья винограда растоптаны. Все статуи изуродованы, не осталось ни одной целой. Животных резали ради одного куска мяса. Их туши валялись на земле. Птицы клевали внутренности.

Он ушел. Вокруг раздавались громкие голоса, но он не понимал этого языка. Наверняка это германцы, раз они сидят возле Эномая.

Спартака окликнули. Ему протягивали амфору и кусок только что зажаренного козленка.

Пусть он ест! Пусть пьет!

Галлы во главе с Криксом приглашали его подсесть, выпить вместе с ними. Держась за распухшие животы и запрокинув головы, мертвецки пьяные, они смеялись.

Если бы из-за кипарисов и раскидистых сосен внезапно появилась горстка римских всадников в сопровождении центурии, то галлы, кельты, фракийцы, даки — гладиаторы, сбежавшие из Нолы и Кум, пастухи и рабы, бросившие стада, поля, рабство, — превратились бы, даже не успев услышать скачущих лошадей и шаги врагов, в трупы и лежали бы среди изуродованных статуй, искромсанных туш, сломанных деревьев, растоптанных фруктов и цветов.

Спартак долго бродил по винограднику и саду.

Эти мужчины и женщины напоминали ему огромный поток, вышедший из берегов, поток, куда стекаются все реки, который вскоре затопит все вокруг, унесет деревья, быков и людей, разрушит стены вилл. А потом обмелеет, иссякнет, высохнет.

Кто тогда вспомнит о его былой мощи?

Спартак остановился. Среди амфор и осколков статуй он заметил римский барабан, захваченный в лагере Клавдия Глабра. Высокий цилиндр, обтянутый кожей, опоясывали ремни; за них были заткнуты палочки. Спартак принес барабан на террасу, где сидел Иаир, скрестив ноги и опершись спиной о стену, и поставил перед ним барабан.

— Бей, — сказал он, — бей!

Иаир ударил в барабан. Люди, лежавшие в винограднике и в саду, поднялись. Некоторым удалось дойти до виллы, и они уставились на Спартака, который, опершись о балюстраду, смотрел вдаль, на Везувий, на море.

Он подал знак Иаиру, и тот прекратил бить в барабан.

— Вы как дикие звери! — прокричал им Спартак. — Вы почти мертвы!

Он поднял руку.

— Мне нужны свободные люди, которые умеют сражаться, убивать и умирать!

— Тебе нужны гладиаторы! — крикнул кто-то.

Раздался смех.

— Ты хочешь занять место Лентула Батиата, стать нашим ланистой, нашим хозяином!

— Ты всего лишь один из нас. У нас больше нет хозяина!

Внезапно на балюстраду запрыгнула Аполлония. Она вскинула руки над головой. Выставляя груди и бедра, раскачиваясь, она трясла головой, и длинные волосы летели вокруг ее лица. Она кричала, что умеет читать знаки и предзнаменования.

— Все, что случается с людьми, происходит по воле богов!

Аполлония протянула руку к Везувию, и все, пастухи и гладиаторы, галлы и германцы, кельты и фригийцы, обернулись туда, куда она указывала.

— Кто считает, что Дионис, живущий на Везувии, не вел Спартака? Кто не верит, что Дионис усыпил римлян? Что он сплел веревки, вдохнув жизнь в наши руки, и подал нам мысль сбросить их со скал? Мы подчиняемся богам, и Спартак исполняет их волю! Спартак — ваш предводитель и воля Диониса!

Аполлония сбросила тунику и остановилась в наступившей тишине.

Над толпой взметнулись кулаки. Народ ревел и потрясал копьями, кольями и мечами.

Спартак обернулся к Иаиру.

Барабанная дробь заглушила крики.

28

В сумерках тело Аполлонии было похоже на статую, одетую в бордовую тунику.

Она прислонилась к одной из легких порфировых колонн, окружавших атрий и виллу.

Иаир стоял у стены, синеватые фрески таяли в темноте. Маленькая ниша, в которой прежде находились статуэтки ларов^[5] и светильник, зияла черной дырой.

Все вокруг было разграблено, разбито.

Голоса Крикса, Эномая и Виндекса звучали в атрии, как в колодце.

— Боги хотят того, чего хотят люди! — сказал Крикс.

Он повернулся к Аполлонии.

— Твоя жрица выражает твою волю, Спартак, а не волю Диониса.

Он поднял руки.

— Мои руки и руки других гладиаторов, — он кивнул на Эномая и Виндекса, — плели веревки, и мы спустились со скалы, убили претора и его воинов!

Он ухмыльнулся.

— Я не видел рук Диониса. Не видел, чтобы он перерезал горло хоть одному римлянину!

Он указал на Спартака, который задумчиво сидел на краю имплювия,^[6] время от времени касаясь пальцами воды.

— Ты просто хочешь быть нашим хозяином!

Он бросился в угол атрия и схватил Курия за руку. Оружейник оттолкнул Крикса, выхватил меч и выставил ногу вперед, готовый броситься в бой.

— Вот кем ты хочешь быть, Спартак, — продолжал Крикс. — Нашим новым хозяином, таким, как он!

Крикс сделал резкий выпад и, прежде чем Курий успел защититься, приставил ему меч к горлу.

— Я убью его! — воскликнул Крикс.

Он выбил у Курия меч, схватил за волосы.

— Если ты убьешь его, я убью тебя, — спокойно сказал фракиец и провел рукой по воде.

— Я поклялся, что больше никогда не убью никого из моих братьев, — продолжал он, — но если ты убьешь его, то сам умрешь раньше, чем высохнет его кровь.

Эномай и Виндекс отступили к колоннам и, скрестив руки на груди, делали вид, что все происходящее их не касается.

Иаир вышел вперед, в полосу багрового вечернего света. Он стоял между Спартаком и Криксом, который все еще держал меч у горла Курия.

— А кто будет кричать «Убей! Убей!»? — спросил Иаир. — Кого развлечет это зрелище? Кто решит, кому умереть — Курию, Криксу или Спартаку? Кто опустит большой палец? Вы знаете ответ: это Гней Лентул Батиат, римские преторы и воины центурий, которые уже в пути. Они мечтают отомстить за претора Клавдия Глабра и будут кричать: «Убей! Убей!» Вы подарите им свои жизни? Они наверняка обрадуются. Но они должны бояться вас. Вас несколько тысяч, к вам присоединились беглые рабы и гладиаторы. А вы убиваете друг друга! Я не знаю, может, вас ослепили боги, может, они хотят вашего поражения, решив, что вы не достойны быть свободными.

Целитель снова отошел в тень.

Крикс оттолкнул Курия, и тот, споткнувшись, упал между двух колонн.

Галл убрал меч в ножны, постоял в нерешительности и сел перед Спартаком.

29

Спартак лежал обнаженный, раскинув руки, на холодных мраморных плитках, в самой большой комнате, окна которой выходили на атрий виллы.

Аполлония сидела на нем верхом.

Он чувствовал ее тяжесть. Аполлония держала его за плечи, сжимала коленями и бедрами. Она выгнулась, затем прижалась к нему, накрыла своими волосами и стала лизать его грудь.

Он не хотел обнимать ее, ласкать, направлять. Удовольствие, которое она щедро дарила ему, было острым и мучительным, как боль, и ему хотелось остановить ее.

Она лежала рядом, разговаривала, покусывая за ухо, как это делают всадники, подбадривающие скачущую галопом лошадь.

— Дионис ведет тебя, — сказала Аполлония. — Не противься ему.

Она вонзила ногти в спину и затылок фракийца.

— Иначе он бросит тебя на землю, и ты будешь побежден.

Она снова изогнулась, задыхаясь. Ее хриплое дыхание наполняло комнату, усиливалось, учащалось.

— Ты слышал их — галлов и кельтов, фригийцев и германцев, гладиаторов, рабов, пастухов! Они идут за тобой. Дионис дал тебе силу стать их владыкой, предводителем рабов. Предсказания сбудутся, Спартак!

Он не двигался, не отвечал, а она все теребила и мучила его, повторяя, что он должен немедленно встать во главе этой толпы из нескольких тысяч рабов. Крикс был прав: приближаются осень и зима, дожди обрушатся на землю, с деревьев облетят листья, виноград и пшеница будут собраны. Нужно идти туда, где есть вино, хлеб, сухие фрукты, — на виллы, к хранилищам съестных припасов, к амбарам.

— Прикажи им! Все повинуются тебе, потому что твоими устами говорят Дионис и другие боги, — добавила Аполлония.

Она прижималась к нему, лизала его шею, губы, и слова перетекали изо рта в рот.

— Наказывай и убивай тех, кто не повинуется тебе! — сказала Аполлония.

Он повернул голову, пытаясь отодвинуться от ее губ, от ее настойчивого языка.

Он хотел бы побыть один под деревьями, ветки которых гнулись под снегом. Он ушел бы в лесную чащу и погрузился в тишину, над которой проплывали зимние прозрачные облака Фракии.

— Они не поднимут мятеж, если ты будешь послушен воле Диониса, — продолжала Аполлония. — Убей их, пока побег и произвол не стали для них обычным делом!

Спартак закрыл глаза. Он чувствовал усталость. Усталость не покидала его все время, что он сидел в атрии, пока ливень не заставил Иаира, Крикса, Виндекса, Эномая и Курия укрыться в комнатах.

Они отдали в распоряжение Спартака и Аполлонии самое просторное помещение. Но прежде чем Спартак смог раздеться и лечь, ему пришлось выслушать их.

Крикс собирался стать центурионом, а Спартака предлагал сделать трибуном.

— Консулом, консулом! — воскликнул Эномай.

— При одном условии, — продолжал Крикс, — он хочет командовать всеми галлами. Виндекс будет главой фригийцев, а Эномай изъявил желание командовать германцами и кельтами.

Крикс снова достал меч и сказал, что кельты должны войти в состав галльской центурии, германцы примкнут к фригийцам, а фракийцы к дакам!

Курий держался на расстоянии, словно боялся, как бы Крикс снова не набросился на него. Он сказал:

— Пастухи и погонщики быков очень ловкие. Пастухи бегают быстрее, чем их собаки, а погонщики умеют усмирять быков. Но нужно научить их сражаться против легиона, когорт, центурий, которые наступают, прикрываясь щитами.

— Мы не станем сражаться как легионы, — возразил Спартак. — Римляне будут войском, а мы — стаей волков. Для нас не будет ни дня, ни ночи. Мы будем нападать, когда собаки и сторожа заснут.

Спартак склонился над имплювием, и все подошли к нему. Он медленно провел рукой по воде.

— Мы должны оставить после себя не больше следов, чем оставляет сейчас моя рука, — сказал он. — Мы будем появляться внезапно, пробивать в их рядах брешь, а потом исчезать.

Крикс заявил, что свободным и рабам, гладиаторам и пастухам равно необходимы вино и еда, женщины и ковры, огонь, чтобы согреться. Скоро начнутся дожди и ветер, за ними холод и снег и тогда, если они будут еще живы, им понадобятся крыша над головой, амбар и хлев. Человек, переживший сражение, должен насытить свое тело и отблагодарить его.

— Нам нужны города!

Эномай засмеялся.

— Мы будем устраивать игры! Римские граждане будут служить нам, станут нашими рабами, гладиаторами, а мы — их хозяевами!

Вот тогда Спартак и ощутил усталость и подумал, что командовать людьми — тоже своего рода рабство. Вероятно, быть свободным можно только тогда, когда идешь один по лесу, под небом своего детства.

По каменному полу атрия застучали первые капли дождя.

Крикс, Эномай, Виндекс, Курий и Иаир не шевелились.

— Нам нужны города, — повторил Крикс и посмотрел на небо.

— Сначала нужно победить, — сказал Спартак, поднимаясь.

Он потряс кулаком.

— Армия — это кулак, пальцы сжаты, готовы вместе нанести удар.

Он сделал несколько шагов к галерее. Аполлония стояла там, прислонившись к колонне.

— Без пальцев нет и кулака! — сказал Крикс. — Вот и дождь. Завтра наступит холод. Если мы не захватим города, то умрем с голода.

— Сначала нужно победить, — сказал Спартак и вышел из атрия.

— Возьми себе комнату хозяина, — сказал Крикс, смеясь. — Ты ведь наш консул!

— Победить! — повторил Спартак.

Аполлония вошла в комнату вслед за ним, обняла и стала раздевать. Он лег на мраморный пол и вздрогнул от холода.

Он лежал, раскинув руки. Аполлония сидела сверху и шептала, что он должен следовать за Дионисом, что если не исполнит волю богов, то будет побежден, повержен на землю. Его ладонь начала скользить по мрамору, ища оружие.

Меч лежал справа от него, копье — слева.

Спартак сжал их и больше не выпускал.

Лишь после этого он целиком отдался игре, в которую вовлекла его Аполлония.

30

Позы людей, смотревших на огни в долине, выдавали в них сильных мира сего.

Одним из них был претор Публий Вариний. Скрестив на груди руки, он стоял впереди всех на краю земляного вала, окружавшего кумский акрополь. Отсюда была видна вся долина — до Вольтурно на севере и до Везувия на юге.

Иногда претор поднимал голову, чтобы проследить взглядом за птицами, прилетевшими с моря, с островов. Привлеченные запахом смерти, они летели в глубь материка, чтобы желтыми и черными клювами рвать трупы римских граждан, уничтоженных взбесившимся стадом — пастухами, беглыми гладиаторами, рабами-варварами. Среди убитых был претор Клавдий Глабр, его нашли распятым посреди разоренного лагеря, заваленного телами сотен солдат, которых зарезали во сне.

Вариний, вытянув руку, медленно провел ею вдоль горизонта между Капуей и Нолой, розовеющими в лучах закатного солнца. Там пылали огни, сливаясь в один огромный костер. Дым затягивал небо, опережая и предвещая ночь.

— Они жгут поля, ячмень и пшеницу, — сказал Публий Вариний. — Этим крысам нужно вспороть живот!

Нетерпеливо откинув полы плаща, он повернулся к стоявшим позади.

— Крысы быстро размножаются, — негромко сказал он. — У них бывает по десять, двадцать детенышей. Рабы из той же породы. Если оставить в живых беглеца, вокруг него соберется толпа таких же, как он. Помните восстание на Сицилии? Пришлось убить миллион рабов, чтобы на острове снова восторжествовали закон и порядок.

Вариний остановился, переводя дыхание.

— Риму нужен хлеб. Народу нужен хлеб. Мы не позволим крысам бросить вызов Риму.

Он яростно топнул ногой.

— Мы здесь, чтобы раздавить их.

Шагая вдоль земляного вала, Публий Вариний отдавал приказы. Он смотрел то на волны, бившиеся о пирс и стены крепости, то на долину, освещенную заревом пожара.

Претор велел легату Фурию на рассвете следующего дня взять на себя командование армией в две тысячи человек и уничтожить мятежников.

Фурий, молодой человек хрупкого телосложения, вышел вперед. Выслушав Вариния, он с поклоном удалился. Вскоре его голос раздался у подножия вала, где за пределами укрепленного города раскинулся римский лагерь. Зазвучали трубы, созывая центурионов, которые должны готовиться к походу на Нолу и Капую.

— Я хочу, чтобы долину очистили от сброда, — сказал Публий Вариний.

Он велел претору Коссинию на следующий день с наступлением ночи последовать за центуриями Фурия и схватить всех, кому удастся бежать от легата.

— Я хочу, чтобы эта долина стала могилой для рабов. Чтобы поймали всех, кто не ушел со своими хозяевами. Все глаза, видевшие восстание, должны быть выколоты, а языки, которые могут о нем рассказать, — вырваны!

Претор Коссиний, тучный человек с пальцами, унизанными перстнями, изумился.

— Но ведь достаточно просто перерезать всем горло! Скажи, Вариний, ты хочешь, чтобы их передавили, как крыс, или…

Публий Вариний перебил его и стал расхаживать вдоль земляного вала.

— Нескольких нужно оставить в живых, — ответил он, — но без языка, без глаз и рук. Их изуродованные тела станут единственным напоминанием о восстании.

Он указал на небо, красное от пожара, на охваченные огнем Нолу и Капую.

— От этих городов ничего не останется, даже пепла, но никто не забудет этих изуродованных крыс.

— Сколько человек ты хочешь оставить в живых, Вариний?

Претор пожал плечами.

— Договорись с легатом, пусть Фурий оставит тебе сотню пленных. Я знаю тебя, Коссиний. Ты опытный полководец. Ты настигнешь сотни крыс, которые убегут от Фурия. Он молод и не успел как следует повоевать. Он порывист и хочет красивой победы. Твоя охота будет удачной. Выбери самых молодых и сильных.

Публий Варинийостановился, положил руки на плечи Коссинию.

— Самым бойким прикажи отрубить ноги, но так, чтобы они выжили, слышишь? Чтобы жили долго и ползали в пыли, слепые и немые.

Он расхохотался.

— А еще вели выбить им зубы, чтобы лакали, как звери!

— Сегодня вечером у тебя особенно богатая фантазия, Вариний, — сказал Коссиний, удаляясь.

Внезапно поднялся ветер и принес на кумский акрополь запах гари.

31

Посидион отступил на шаг и опустил голову.

Его лицо, которое до сих пор освещали отсветы пожара, скрылось во мраке.

— Эти двое с тобой, не так ли? — спросил его Публий Вариний.

Претор остановился перед Посидионом, который слегка отвернулся.

Скорп и Алкей, два молодых раба, которые всегда сопровождали грека с тех пор, как были куплены в Риме, сидели рядом, прислонившись к стене кумской крепости.

— Твои любимчики стали твоими хозяевами? — продолжал Вариний.

Хриплый голос претора звучал насмешливо и угрожающе.

— Смотри, Посидион, как бы они не сбежали. Если их увидят за пределами Кум, или даже на этом берегу…

Вариний наклонился и указал на реку, огибавшую скалистый холм, на котором возвышался акрополь.

— Ты, должно быть, пообещал им свободу? Но разве ты сам не вольноотпущенник? Все вы, греки, таковы!

Его тон был суровым. Потом он ухмыльнулся.

— Ты слышал, что я сказал легату Фурию и претору Коссинию? Не ходите на равнину или на берег, там вы рискуете потерять глаза и уши, руки и ноги! Что делать, ритор, настало время покончить с этими грязными животными! Ты согласен со мной?

Он положил руку на плечо Посидиона.

— Ты только посмотри, что наделали эти крысы! Они сжигают города и поля. Смотри!

Посидион, идя с Варинием вдоль земляного вала, медленно поднял голову.

Так они вышли за пределы городских стен.

Из римского лагеря доносились отрывистые приказы центурионов и бряцание оружия.

— В Риме и Капуе, — сказал Вариний, — мне говорили о тебе. Трибун VII легиона, Кальвиций Сабиний, сказал, что ты бывал во всех провинциях республики, много писал, преподавал в Риме и даже на Родосе!

Он усмехнулся:

— Писатель, философ, греческий ритор! Ты, должно быть, знаешь все о том, как следует обращаться с рабами. В любом случае, ты их любишь. Ланиста Капуи, Лентул Батиат, сказал, что ты давал хорошие деньги за фракийца, гладиатора, который, говорят, возглавил это полчище крыс. Он что, в твоем вкусе?

Вариний присел на край земляного вала.

— Боги благосклонны ко мне, раз послали мне тебя именно сейчас. Ты расскажешь об этом фракийце все, что тебе известно. Только не говори, что он так же гладко выбрит, как твои любимчики! Я тебя слушаю.

Посидион молчал, устремив взгляд на краснеющий горизонт.

— Я спрашиваю тебя, Посидион! Претор Рима ожидает твоего ответа.

— Он называет себя Спартаком, — тихо начал ритор. — Он напал на меня по дороге во Фракию, убил моих рабов. Легионеры VII легиона поймали его. Я видел, как он сражался.

Вариний пожал плечами.

— Сражался! Крысы кусаются, а не сражаются.

— Спроси у трибуна Амилла, который командовал армией Капуи, и у пехотинцев Клавдия Глабра!

Вариний резко поднялся, оттолкнул Посидиона, сделал несколько шагов, затем передумал и вернулся к ритору. Его лицо выражало крайнее презрение.

— Армия Амилла, воины Глабра!.. Это трусы, а не римские солдаты! Они отступили, даже не оказав сопротивления. Люди Глабра бежали от Везувия до самых Кум, как ягнята, за которыми гонятся волки. Если бы я не остановил их ударами бича, они добежали бы до Рима!

— Не Дионис ли внушает страх тем, кто преследует Спартака? — сказал Посидион. — За фракийцем следует прорицательница, жрица…

— Ты грек, поэтому веришь во все эти сказки, — сказал Вариний. — Батиат и Кальвиций Сабиний предупреждали меня, но я хочу услышать эти небылицы из твоих уст. Не забывай, что боги даровали Риму могущество. Они выбрали нас, чтобы управлять народами. Сегодня я велел зарезать быка, его кровь окропила меня. Эти крысы ничего не смогут сделать ни против меня, ни против людей, которыми я командую. Фурий и Коссиний уничтожат их. Я приглашу тебя посмотреть на казнь!

Он ткнул указательным пальцем в грудь ритора.

— Твоих бритых юнцов я оставлю у себя, чтобы быть уверенным в твоей преданности Риму. Они видели пожар. Я требую, чтобы они забыли о нем. До возвращения Фурия ты отвечаешь за них головой, Посидион! А дальше я решу, как поступить с ними.

Претор удалился, закутавшись в плащ, который развевался на ветру, пропитанном едким запахом жженой травы.

32

Спартак шел в раскаленном рыжем дыму пожара к человеку, стоявшему на коленях на террасе виллы.

— Он грек, — сказал Крикс. — Говорит, что знает тебя.

Человек стоял неподвижно, опустив голову. Спартак разглядел лысину и венчик растрепанных волос, грузное тело. Крикс приставил меч к затылку человека.

— Он пришел не один, — продолжал Крикс, указывая на двух юношей, которых держали Эномай и Виндекс.

— Они были в Кумах и видели римский лагерь. Претор Публий Вариний велел своему легату и другому претору отрубить нам руки, ноги, уши и выколоть глаза.

Крикс усмехнулся и ударил ногой стоящего на коленях человека.

— Нужно вернуть их греку с отрубленными кистями рук.

Юноши молчали.

Один был светловолосым, с кожей, гладкой, как у женщины. Другой, более хрупкий, походил на ибера или нумидийца, череп его был гладко выбрит, брови выщипаны. Первого звали Скорп, второго — Алкей.

Они метались, пытаясь пробиться к Спартаку, а когда Эномай и Виндекс заставили их встать на колени, застонали и начали быстро говорить, перебивая друг друга. Они рабы, но их хозяин, грек Посидион, обещал освободить их. Они хотят быть свободными и бороться. Они бежали из Кум вместе с хозяином, чтобы присоединиться к армии свободных людей.

— Они боятся. Претор сказал греку, что заберет их. А греки бывают сильно привязаны к своим любимцам.

Жестом Спартак попросил Эномая и Виндекса увести рабов, крикнул вслед, что нужно отвести их к Курию, чтобы он начал их обучать обращению с оружием.

Затем фракиец сжал запястье Крикса, велел убрать меч от затылка стоящего на коленях человека. Тот поднял голову, и Спартак узнал греческого путешественника, на которого напал во Фракии. Потом он видел его в Риме, на рынке рабов. Грек хотел купить его, но Лентул Батиат заплатил больше.

Спартак наклонился к Посидиону.

— Ты хотел видеть меня? Говори.

Он отвел глаза. Ему не нравился взгляд грека, мягкий и просящий, как у собаки, которая ждет кость.

— Что ты здесь делаешь? — продолжал он так зло, как будто бил ногой упрямое животное, чтобы подчинить его. — Ты свободный человек, гражданин Рима, рабовладелец. Может, ты — глаза и уши претора? Тогда ты лишишься и того, и другого.

Они вошли на виллу. Атрий был наполнен дымом. Спартак окунул голову в бассейн. Посидион сделал то же самое.

— Легат Фурий вчера покинул лагерь в Кумах с двумя тысячами воинов, он идет на тебя, — сказал Посидион. — Претор Вариний получил от Сената приказ убить всех рабов от Везувия до Вольтурно, от Нолы до Капуи и Кум.

— Ты дорожишь своими любимчиками, — заметил Спартак. — И боишься за свою жизнь. Ты римский гражданин, но остаешься греком: побежденным.

— Я не хочу, чтобы ты был побежден, — сказал Посидион.

Он опустил глаза, будто застеснявшись своего признания.

— Я хочу, чтобы ты жил! — продолжил он тверже и поднял голову. — Твоя победа станет победой всех, кого унижают римляне, всех побежденных ими народов. Я хочу остаться с тобой, чтобы написать о твоей войне. Я читал повествование Диодора Сицилийского о восстании рабов на его острове. Я расскажу о твоей войне.

— Будь осторожен, Спартак! — вскричал Крикс, выхватив кинжал. — Этот грек околдует тебя своими словами! Греки все таковы. Они затуманивают твой разум своими речами, но остаются верны хозяевам. Они всегда были и будут союзниками и слугами римлян. Не доверяй ему! Он выдаст тебя. Позволь мне убить его, Спартак, или вырвать ему язык.

— Кто будет угрожать ему, кто дотронется до него, кто унизит его, будет иметь дело со мной! — заявил Спартак. — Посидион свободен идти куда вздумается.

— Боги ослепили тебя, — сказал Крикс, удаляясь.

Спартак опустился на край имплювия и предложил Посидиону сесть рядом.

— Пожар приводит римлян в бешенство, — начал грек. — Они как звери, которых огонь пугает и злит. Им нужен урожай, а ты его уничтожаешь. Римлянам нужен хлеб. Они боятся восстания городских бедняков.

Посидион прервался, внимательно посмотрел на Спартака, и его взгляд был так нежен и настойчив, что фракиец отвел глаза.

— Если свободные люди, пусть и нищие, примкнут к тебе, — продолжал Посидион, — Рим пошатнется.

Грек положил руку на колено Спартака.

— Это в твоих силах.

Спартак отодвинулся, отвернулся и снова опустил голову в воду.

— Кому известно будущее? — спросил затем он. — Должно быть, богам, но они молчат. Скажи мне, что ты знаешь об этих преторах, Варинии и Коссинии, и о легате, Фурии.

— Его войска уже выступили, — ответил Посидион. — Они идут к тебе, уверенные в своей победе.

Спартак поднялся и большими шагами пересек атрий.

33

Я, Посидион, был со Спартаком в те осенние дни, первые дни войны, когда боги еще не забыли о нем.

Армия Спартака старалась сбить с толку легата Фурия и преторов Вариния и Коссиния, которые отважились прийти в долину, дерзко и самоуверенно, как охотники, преследующие мелкую дичь.

Фурий первым потерял разум и жизнь.

Мы выследили его, прячась в полях, которые еще не уничтожил огонь, в виноградниках и фруктовых садах.

Он ехал верхом во главе своих центурий, таких многочисленных, что они растянулись от Кум до Нолы. Он шел сквозь дым и пламя пожара, уверенный, что именно там находится наш лагерь.

Но Спартак, выслушав все, что мне было известно о приказах, которые Вариний отдал легату, велел гладиаторам покинуть лагерь и спрятаться в полях и лесах. Раненых, стариков, женщин и детей он отправил к возвышенностям Кампании, чтобы они дожидались его там.

Мы были настороже. Спартак определил, что римлян слишком много, чтобы мы могли напасть на них. Возможно, две тысячи, а Крикс считал, что три.

Спартаку приходилось снова и снова убеждать Крикса, Эномая, Виндекса, а также остальных воинов, что час для решающего удара еще не пробил. Оружейник Курий был единственным, кто поддерживал его. Я беспокоился, чувствуя, как поднимается дух мятежа и раскола, который разъединяет людей и разбивает целые армии.

Однажды вечером мы сидели под проливным ливнем, не разжигая огня из опасения привлечь внимание римлян, находившихся не более чем в нескольких сотнях шагов. Спартак спросил меня, почему столько народов, и прежде всего мы, греки, владевшие целым миром и разрушавшие империи, покорились римлянам.

По его тону и вниманию, с каким он слушал меня, я понял, что он хочет извлечь урок из мрачного прошлого.

Я объяснил ему, что народы и города, вместо того чтобы сплотиться, разделились. Римляне побеждали их поодиночке и заключали союз то с теми, то с другими, чтобы покорить самых сильных.

Я добавил, что основатели Рима были вскормлены волчицей. Потомки Ромула и Рема были хищными, жадными, невероятно жестокими, упрямыми и хитрыми. Они охотились стаей, подчиняясь вожакам.

Потом мы заснули, дыша зловонием гниющих фруктов, поскольку собирать урожай стало некому. Рабы разбежались или ушли со своими хозяевами в города.

Однажды утром, когда после долгих дождливых дней наконец выглянуло солнце и подсушило землю, мы услышали топот приближающегося войска. Звуки были едва различимы, но стало ясно, что легат Фурий решил разделить свою армию на центурии и расставить их по долине.

Тогда я понял, что Дионис, которого призывала Аполлония, или другие фракийские и греческие боги решили наказать римлян, принеся нам легкую победу.

Мы нападали на разрозненные центурии римлян и каждый раз превосходили их численностью.

Спартак дал мне маленький круглый щит и меч с изогнутым лезвием, какие носят фракийские воины. Но я, уже старый человек, больной и грузный, был скорее наблюдателем, нежели непосредственным участником тех коротких сражений.

Бой еще не был завершен, а пастухи и рабы уже бросались к телам павших легионеров. Они добивали тех, кто еще был жив, потом сдирали с них латы, шлемы и сандалии, забирали оружие и щиты.

На месте сражения осталась выжженная земля, покрытая голыми телами.

На седьмой день был убит Фурий.

Легат шел во главе послед ней центурии. Он видел, что кровь почти тысячи человек окрасила в красный цвет землю долины от Вольтурно до Везувия, куда послал его претор Публий Вариний, чтобы поймать, убить и искалечить тех, кого он называл крысами.

Но крысы уничтожили его людей, и Фурий понял, что его поход обречен на провал.

Он намного опередил своих легионеров. Ему казалось, что они идут слишком медленно, слишком тяжело, будто стремятся отдалить встречу со смертью.

Мы лежали, затаившись в тени яблонь, на земле, усыпанной гнилыми фруктами. Я смотрел на гладиаторов, пастухов, рабов, на самых нищих из свободных людей, примкнувших к нам. У всех было оружие или шлемы, щиты, латы, которые они сняли с римлян, убитых несколько дней назад.

Я чувствовал их прерывистое дыхание. Я видел их нетерпение.

Спартак был рядом со мной, его тело напряглось, готовое к прыжку.

Он прошептал:

— Я убью легата.

Ползком к нам приблизился Крикс.

— Почему ты? — спросил он.

— Потому что я Спартак и потому что я хочу этого!

— Пусть боги решают.

— Они уже сделали свой выбор, Крикс. Забудь про легата, убей центурионов и легионеров.

— А кто получит коня легата? — спросил Крикс.

— Я убью его коня, — ответил Спартак, выпрямляясь.

Он с криком ринулся вперед, и гладиаторы, пастухи, рабы с ревом кинулись следом через рвы, кустарники, виноградники и поля, разя легионеров. Они были похожи на град, внезапно обрушившийся на созревшие хлеба.

Я видел, как рухнул конь легата, из его шеи хлестала кровь. Упав, он придавил легату ногу. Спартак приставил меч к горлу Фурия, который пытался подняться.

Фракиец отступил, дав Фурию время встать на ноги и выхватить меч.

Но внезапно позади него показался Крикс.

— Обернись, легат! — крикнул он.

Фурий споткнулся, поворачиваясь к новому противнику, и Крикс пронзил его мечом.

Кровь легата смешалась с кровью его коня. Фурий пытался вырвать меч из груди.

Я бросился вперед, чтобы встать между Криксом и Спартаком, которые готовы были убить друг друга.

Спартак повернулся и ушел прочь, переступая через голые трупы.

Эти тела — все, что осталось от армии Фурия после семи дней сражений. Прилетевшие с моря хищные птицы рвали тела длинными желтыми и черными клювами. Волки, глаза которых сверкали в ночи, молча и яростно пожирали трупы.

Вечером, впервые за несколько дней, пастухи разожгли большие костры, которые, должно быть, было видно даже с акрополя Кум.

Крикс переходил, пошатываясь, от одного костра к другому, отрывая куски мяса от туш, насаженных на вертел и потрескивавших на огне. Запах жареного мяса начал заглушать сладкий аромат перезрелых фруктов.

На нем были латы, в руках он сжимал меч Фурия. Он кричал, что римляне больше никогда не будут хозяевами Кампании и нужно идти на Рим, как сделали это галлы, завоевавшие город в далекие времена.

Он размахивал руками и задирал Спартака, который, сидя в стороне, хранил молчание.

Крикс постоял в нерешительности, затем удалился, рассекая воздух мечом, крича, что он убил легата, что никто из римлян не заставит его преклонить колени, он победил их, как побеждал на арене великанов, медведей и львов. Внезапно он опустился на землю и заснул, уронив голову в грязь.

Я подошел к Спартаку. Аполлония принесла ему кусок мяса, и он, прикрыв глаза, жадно впился в него зубами.

— Я позволил Криксу убить легата, — сказал он. — Ты рассказывал, Посидион, что греческие города восстали друг против друга, народ разделился, и поэтому римляне захватили их.

Помолчав, он добавил:

— Я не стану бороться против Крикса.

Он повернулся к морю, к Кумам.

— После легата придут преторы, затем консулы и легионы.

Качая головой, он повторял:

— Чего хотят боги?

Он откинулся назад и, опершись на локти, смотрел в небо, будто надеялся найти там ответ.

Занялся новый день. Угли пожарищ еще тлели, когда крики дозорных разорвали тишину.

Спартак первым поднялся на ноги. По мере того как крики приближались, становясь более пронзительными, люди стали подниматься друг за другом и собираться возле Спартака. Крикс был в первом ряду.

Наконец из виноградников вынырнули дозорные и, задыхаясь, начали торопливый рассказ.

Римская армия, сказали они, вышла из Кум. Она направляется к нам быстрым шагом, они идут мстить. Впереди разведчики, а возглавляет армию бывший гладиатор из Капуи, свирепый чернокожий великан, который хорошо знает Кампанию.

Курий сказал, что это Вакерра, человек, которого Лентул Батиат сделал своим оружейником.

Римские разведчики застали врасплох двух наших заснувших часовых. Дозорные повернулись ко мне. И я узнал, понял, что Скорп и Алкей, чьи молодость и смех, веселая болтовня, изящные тела и гладкая кожа украшали мои ночи и дни, погибли. Они были замучены, избиты и привязаны еще живыми к ветвям больших яблонь, чтобы их заклевали птицы.

— Это Вакерра. С него надо живьем содрать кожу, — сказал Крикс, стоявший рядом со мной.

Он поднял меч, сказал, что нужно идти навстречу римской армии, убить главаря, легата или претора, и предать его той же участи, что и Фурия. И он повторил жест, которым вонзил меч в грудь легата.

— Каждый день отличается от предыдущего, — твердо начал Спартак.

Он говорил долго. Римляне, сказал он, видели голые, изуродованные тела своих товарищей. Они ослеплены ненавистью и нетерпением. Нужно заставить их поверить, что они внушают нам жуткий страх. Они должны подумать, что мы отступаем.

Он повернулся к Курию.

— Ты, Курий, научил нас приему уклонения. Он поможет скрыть наш маневр. Нужно, чтобы долгое безуспешное преследование, удары, нанесенные в пустоту, измотали римлян. Тогда и только тогда мы атакуем их, но не с фронта, а с флангов и тыла.

— Ты сражаешься не как галл! — возмутился Крикс.

— Я фракиец, — ответил Спартак, пристально глядя на галла, который переминался с ноги на ногу.

Затем Спартак отвернулся и пошел прочь, и все последовали за ним.

Мы поднялись на склоны Везувия, удалившись от дорог, по которым следовала римская армия.

Время от времени ветер доносил рокот барабанов и пронзительные звуки флейт.

Мы узнавали место их нового привала по пыли, которая поднималась над долиной, и по кострам, которые ночью горели в центре и по краям лагеря.

Привалы римлян становились все более продолжительными, будто уже через несколько дней бесплодной охоты усталость и досада вытеснили из душ римлян ненависть, решимость и боевой пыл.

Однажды ночью наши дозорные вернулись, толкая перед собой двух молодых солдат, которых нашли на равнине. Они поймали их, те и не пытались ни сопротивляться, ни бежать. На их лицах были страх и невинность.

Они напомнили мне Скорпа и Алкея, хотя их лица были более грубы. Но я знал, как облагородить их, и наслаждался бы, лаская их выпуклые мускулы и коротко остриженные волосы.

Крикс сказал, что это шпионы и их следует немедленно убить. Собравшиеся вокруг гладиаторы кричали, что нужно заставить их драться друг с другом. Победителю, возможно, сохранят жизнь. Раздавались взрывы хохота.

Я предложил выкупить их жизни у пастухов. Мне стали угрожать, обвинять в том, что я веду себя как хозяева, которых они мечтали стереть с лица земли. Я думал, что меня забросают камнями.

Тогда вперед вышел Спартак и посмотрел на пленников: их руки и ноги были связаны, и стянуты веревкой, обмотанной вокруг шеи.

Он стал расспрашивать их.

Это были крестьяне из Цизальпийской Галлии. У них отобрали землю, и они поступили на военную службу, потому что нужно было чем-то набивать желудок. А потом они увидели тела своих товарищей, которые ушли с легатом Фурием. Видели казнь двух молодых рабов. Я знал, что речь идет о Скорпе и Алкее.

Галлы испугались. Претор Коссиний грозил своим воинам страшными наказаниями. Никто не выжил бы после сотни ударов бичом, и они сбежали, воспользовавшись беспорядком, вызванным отъездом претора Коссиния в Салины, расположенные на морском берегу между Помпеями и Геркуланом и знаменитые своими лечебными ваннами. Легаты и центурионы пытались отговорить претора, но Коссиний собрал отряд, велел погрузить необходимые вещи на две повозки и тронулся в путь. Двое молодых новобранцев подумали, что в суматохе их бегства никто не заметит.

— Салины? — переспросил Спартак.

Дозорные, пастухи, покинувшие хозяев и стада, чтобы присоединиться к армии Спартака, знали каждый холм и куст в Кампании.

В Салинах было несколько вилл, построенных между песчаным берегом и выступами Везувия. Море там зеленое и прозрачное. Источники с горячей водой бьют всего в нескольких шагах от берега.

— Хозяева там купаются, — сказал один пастух. — Горячие источники бьют из глубины земли и придают силы.

— Они принесут им смерть! — воскликнул Спартак.

Он собрал гладиаторов.

— Мы убьем претора Коссиния, — сказал он. — Его армия станет похожа на цыпленка, которому отрубили голову. Он еще прыгает, но уже мертв.

Мы шли всю ночь, поднимались и спускались по глубоким ложбинам, пересекавшим склоны Везувия.

На рассвете мы увидели море.

Обоз претора Коссиния стоял на берегу рядом с большими палатками.

Мы подобрались к ним, прячась за кустами на склонах Везувия.

Когда солнце поднялось высоко над горизонтом, претор направился к морю, сверкавшему серебряной полосой.

Спартак, Крикс и несколько сотен человек ринулись к нему.

Песок и морская вода окрасились в красный цвет.

Эномай отрубил претору голову и поднял ее на копье.

В последующие дни, каждый раз, когда мы атаковали римскую армию, которая бежала от нас, как дичь от охотника, он бросался вперед, выставляя голову претора как знамя, и первые ряды центурий отступали, а Эномай выкрикивал имя претора, которое стало его боевым кличем.

Солдаты бросали оружие и убегали, завидев толпу в шлемах и туниках, со щитами убитых римлян. Те, кто пытался сопротивляться, оказывался поверженным на колени, с запрокинутой головой, и ожидал удара мечом.

Тем, кто умирал от меча, покровительствовали боги.

Другие становились добычей вооруженных кольями рабов, которые внезапно появлялись из лесов и виноградников и раздирали римских солдат на куски.

Так погиб Вакерра. Его узнали рабы, сбежавшие из поместья Лентула Батиата, и заставили его поплатиться за жестокость.

Я держался в стороне, часто сидя рядом с Иаиром, на лице которого читались усталость, смирение и даже разочарование.

— Ты грек, ритор, — сказал он мне, когда наступил вечер последней битвы, — и знаешь историю людей. Ты учил мудрости на Родосе и в Риме, объехал все провинции республики. Ты говорил с римскими магистратами и пользовался их уважением. Что ты думаешь обо всем этом?

Люди Спартака пьянствовали, сидя вокруг костров. Огонь освещал поле, на котором еще недавно шло сражение. Люди и волки отнимали друг у друга трупы.

— Я еврей, — продолжал Иаир. — Я слушаюсь слова Единого Бога. Я последовал за Владыкой Справедливости в пустыню. Мы с тобой свободные люди, даже если римляне хотели сделать из меня раба, и если обращались с тобой, как со слугой и унижали тебя. Но эти… — и он указал на рабов, дравшихся за кусок мяса, за амфору с вином, за тунику, снятую с римского солдата. — Они еще животные, даже если думают, что стали свободными людьми.

— Ты говоришь как римский претор, — ответил я.

Я пересказал ему слова Публия Вариния, для которого рабы и гладиаторы, разорвавшие свои цепи, были всего лишь крысами.

— Посмотри на них, — сказал Иаир.

В центре круга, подбадриваемые криками, по земле катались рабы, пытаясь задушить друг друга.

— Посидион, ты считаешь, что они поступают как свободные люди? Ты веришь, что Спартак сможет сделать из этой своры армию?

Я ответил, что Спартак уже победил центурии претора Клавдия Глабра, легата Фурия и претора Коссиния.

Иаир опустил голову.

— Завтра, — сказал он, — нужно выступать против армии Вариния и победить, а это значит — снова убивать. Человек не может быть свободным, когда убивает.

— Ты считаешь, нам нужно подчиниться Риму? Позволить убить себя как крыс?

— Бог все видит, на все его воля, Посидион.

Той осенью я думал, что все божества вместе защищали и вдохновляли Спартака.

Фракиец слушал Иаира, который рассказывал ему о Владыке Справедливости. Подходил к германцам и галлам, дакам и кельтам, фригийцам и самнитам, которые приносили в жертву быков и ягнят, козлов и цыплят и по свежим, дымящимся внутренностям животных пытались узнать волю богов. Он слушал Аполлонию, которая говорила ему об оракулах Кибелы и воле Диониса. И он не возразил мне, когда я сказал ему, что гора Везувий, которую ему подарили боги, похожа на Олимп.

Люди следовали за ним, смотрели, как он опускается в яму, над которой зарезали быка в честь бога Митры, которому поклонялся Виндекс-фригиец.

Спартак мало говорил, но даже самые непокорные рабы и гладиаторы с тяжелым звериным взглядом, которые ходили сгорбившись, задевая руками землю, с телами, с детства изуродованными тяжелой работой, слушались его приказов, хоть и с неудовольствием, потому что боги дали ему власть, потому что он уже победил римлян и был единственным, кто мог разгромить армию, во главе которой стоял Публий Вариний.

Римская армия покинула Кумы, когда с моря пришли осенние бури.

Кампанию наводнили ливни, земля превратилась в грязь. Люди увязали в ней, подхлестываемые дождем, подталкиваемые ураганами, ломавшими яблони и валившими виноградники.

Вода в Вольтурно поднялась, неся вырванные с корнем деревья, и претор Вариний разбил свой лагерь подальше от берега, намереваясь пересечь реку, когда она успокоится.

Армия Спартака наполнилась людьми, как река во время половодья. К ней присоединились рабы из Самния, Апулии и Калабрии, с Бруттия и гор в Абруццо, и даже из Цизальпийской Галлии. Некоторым удалось пересечь море: они помнили о восстании рабов на Сицилии, о страхе, который охватил тогда хозяев, магистратов и консулов.

Говорили, что слух о восстании Спартака распространился от Рубикона, протекавшего на границе Цизальпийской Галлии, до полуострова Бруттий, и даже по ту сторону моря. Говорили, что бог, пришедший из Фракии, освободил рабов и собирается взять Рим. Говорили, что рабы убивали хозяев, уничтожали поместья и посевы, и бежали в армию Спартака, мечтая о богатствах Рима, огромного могущественного города.

Но когда толпа рабов, жаждавшая свободы и добычи, увидела огни, частокол и сторожевые вышки римского лагеря претора Вариния, она отступила обратно.

Спартак крикнул гладиаторам:

— Обучите их! Станьте оружейниками и центурионами! Пусть они слушаются вас! Обучите их, или Вариний победит!

Древки копий поднялись и опустились на спины рабов, которых Крикс, Эномай, Курий и Виндекс заставили рыть рвы, вбивать сваи, строить лагерь напротив лагеря Вариния, раскинувшегося на противоположном берегу Вольтурно.

— Ты не сможешь победить римлян, если будешь сражаться как они, — сказал Иаир. — Твой лагерь, когорты, центурии, тысячи новобранцев никогда не будут равными тем, что выставит против тебя Вариний.

Спартак возразил:

— Кто сказал тебе, что я хочу сражаться, как Вариний?

Однако он сделал вид, что собирается драться так же. Он велел возвести частокол. Отправил отряд за дозорными Вариния и приказал поднять их тела на колья, окружавшие лагерь. Теперь издалека казалось, что лагерь находится под охраной бдительных сторожей.

Когда вода в реке стала спадать, он велел разжечь огромные костры, ударить в барабан, играть на флейтах и трубах, и казалось, что вся армия рабов приготовилась к битве. Но Спартак приказал тихо покинуть лагерь, воспользовавшись ночной грозой, подняться по реке и найти брод ниже Капуи.

Реку перешли, несмотря на то что вода была еще высоко, а берега скользкими. После длительного перехода армия Спартака оказалась в тылу у римлян, и мы видели наш лагерь, в котором несколько человек продолжали поддерживать огонь, бить в барабан, играть на трубах и флейтах.

Оставалось только дождаться, когда Вариний начнет переходить реку, чтобы атаковать наш лагерь. Тогда мы обрушимся на его центурии с флангов и тыла, как поток раскаленной лавы. Воды Вольтурно, песок и море Салины покраснеют от крови.

Я видел, как претор Публий Вариний, восседая на коне в окружении ликторов, тщетно пытался взобраться на другой берег.

Римляне падали один за другим, пронзенные копьями германцев и фригийцев.

Вскоре на грязном берегу рядом с Варинием остались лишь несколько солдат, которые столкнули в воду тела ликторов и побросали знамена, пытаясь укрыться за своими щитами.

Внезапно, заржав от боли, конь Вариния повалился на землю.

Я думал, что претора ждет участь легата Фурия. Но, покрытый грязью, он встал и бросился бежать, без оружия, пытаясь как можно быстрее добраться до Кум, как крыса, которая спешит укрыться от погони в своей норе.

ЧАСТЬ V

34

Вариний лежал в большом порфировом бассейне, наполненном горячей водой.

Он закрыл глаза и уперся руками в стенки бассейна. Обжигающая вода заставляла его извиваться от боли. Она не только растворяла засохшую грязь, казалось, она разъедает кожу, впивается в него, как лезвия мечей и копий, пронзившие ликторов на берегу Вольтурно.

Вариний до сих пор чувствовал, как ноет левое бедро. Его спасла грязь. Вариний погрузился в нее, полз, пытаясь выбраться из-под трупа коня, хватаясь за трупы ликторов и солдат, чтобы подтянуться еще на несколько шагов. Наконец он достиг берега и смог бежать с несколькими людьми, уцелевшими от его армии. Они укрылись в крепости Кум.

Но затем пришли крысы, стали кидаться на стены, пытались высадить ворота. Пришлось отражать их лавиной камней и стрел, даже не успев очиститься, отскрести кровавую грязь.

Вариний открыл глаза.

Огромный зал кальдария,^[7] находившийся в центре терм, был наполнен горячим мутным паром, в котором едва можно было различить фигуры рабов.

Вариний услышал звук шагов по мраморным плитам. С каждой минутой он напрягался все сильнее и втягивал голову в плечи, будто стараясь защитить горло. Его пальцы отбивали на стенках бассейна нервную дробь. Затем его руки соскользнули с мокрого камня и стали метаться в поисках оружия. Он вспомнил, что бросил его там, где раздевался.

Он был голым, как трупы Фурия и Коссиния.

Его спина скользнула по мраморной стене бассейна. Он пытался с головой скрыться в воде, спрятаться от приближавшихся рабов. Возможно, они мечтают зарезать его. Его рабы уже не были покорными животными. Они больше не опускали глаз, когда им угрожали поркой или казнью. На их лицах появлялось странное выражение, и все их существо дышало ненавистью.

Посыльный от Сената сообщил Варинию, что, по словам Кальвиция Сабиния, трибуна VII легиона, и центуриона Номия Кастрика, вдоль всей дороги от Рима до Кум бродят толпы рабов. Они грабили поместья, убивали хозяев, насиловали женщин и вспарывали им животы. Ни один патриций не мог чувствовать себя в безопасности, все нанимали воинов, чтобы защищаться от собственных рабов.

Сенат требовал, чтобы с этим оскорбительным для республики восстанием было, наконец, покончено.

И главное — Риму необходим урожай из Кампании и Лукании. Римский плебс нужно обеспечить хлебом, иначе разразится гражданская война.

Трибун Кальвиций Сабиний долго расспрашивал Вариния. Казалось, он даже не замечал, что претор покрыт грязью и кровью, что он хромает, его левая нога, возможно, сломана, болит весь бок от плеча до бедра и унижение, которое ему пришлось пережить, еще слишком живо в его памяти, чтобы он мог бесстрастно отвечать на вопросы посланника Сената.

— Говорят, — воскликнул Вариний, — что это ты во Фракии оставил в живых Спартака, который разоряет теперь Италию. Ты его знаешь! Мне сказали, что ты держал его в клетке, а потом отпустил! И тысячи, десятки тысяч рабов, беглых гладиаторов и наших солдат присоединились к нему. С ним теперь и оружейник гладиаторской школы Капуи, и греческий ритор Посидион, которого ты тоже знаешь, Спартак очень ловок и прекрасно владеет искусством войны. Возможно, этому его научил Посидион. Я сам видел трупы наших солдат, тысячи обнаженных тел!

Вариний рассказал, как попал в ловушку, расставленную Спартаком. Фракиец ушел, оставив лагерь, который был всего лишь приманкой, а затем атаковал его армию с флангов и тыла.

— Мне нужны легионы, много легионов! — твердо сказал Вариний. — Если я их не получу, он захватит города. Мятежники пришли в Кумы и ревели под нашими стенами. Почему они до сих пор не напали на Рим? Для этого нужно только, чтобы десятки тысяч рабов, которые спят в наших домах, взбесились, как голодные крысы.

Прихрамывая, Вариний удалился. Каждый шаг причинял ему боль. Сухая грязь стягивала кожу. Вонь, исходившая от туники, была унизительна.

Он вошел в термы, приказав всем освободить помещение. Он хотел остаться один. Он прогнал рабов, надушенных, с гладкой кожей, одетых во все белое. Рабы шли ему навстречу с вызовом в глазах, возможно, сжимая за спиной кинжал.

Вариний погрузился в воду. Его мышцы расслабились, и он впервые за многие дни почувствовал, что ему хорошо.

Это длилось недолго. Внезапно мучительный жар охватил его. Сквозь пар он различил силуэты приближавшихся рабов. Они несли полотенца и корзины, наполненные флаконами с благоухающим маслом, губками и пемзой. Но на дне корзин, возможно, были спрятаны мечи, чтобы зарезать его.

35

Спартак стоял на краю скалы, возвышающейся над долиной Кампании и виноградниками Лукании.

Фракиец смотрел прямо перед собой.

После дождливых дней небо очистилось, и солнце было ярким и свежим как только что разгоревшийся костер.

Городские стены появлялись из тумана, из сероватой дымки, которая стлалась по земле, нависая над долинами Силара и Вольтурно, пока морской бриз не начал рвать ее на лоскуты.

Среди деревьев, на склонах холмов и косогоров плато толпились десятки тысяч рабов, которые покинули поместья, убили управляющих, надсмотрщиков и хозяев.

Мужчины и женщины обнимались или хлопотали возле костров. Гул моря достиг мыса, накрыл плато. Но пронзительные голоса были громче, чем шум волн. Люди кричали: «Свободны, мы свободны!»

Вдруг раздался барабанный бой, и все смолкли.

Спартак посмотрел вниз. Там, на поляне, подбадриваемые криками толпы, дрались люди — прыгали, вцеплялись друг другу в волосы, катались по грязной земле.

— Они не умеют драться, — сказал оружейник Курий, стоявший в нескольких шагах позади Спартака вместе с Иаиром и Посидионом. — Они как животные: могут боднуть рогами или лягнуть, но они не знают дисциплины и правил боя. Это и не свободные люди, и не гладиаторы. Это рабы.

Спартак обернулся и посмотрел на огромный, раскинувшийся внизу лагерь. На подмостках женщины танцевали с обнаженной грудью. Зрители тянули к ним руки, кричали, дрались за право прикоснуться к ним и увлечь за собой.

Другие мужчины сидели поодаль на корточках. Бросив оружие, они рвали руками куски мяса, ели плоды, пили вино.

— Они хотят только грабить и убивать, — продолжал Курий. — Когда они штурмовали стены Кум, всего нескольким солдатам, оставшимся подле Вариния, удалось справиться с ними. Скоро Рим поднимет целые легионы. Посланцы Сената прибыли в Кумы.

Курий указал на толпу и вздохнул.

— Они убивают. Пьют. Спят друг с другом. Что ты будешь с ними делать?

— Они хотят убивать, — подхватил Иаир. — Ты прав, Курий, они не умеют драться, как гладиаторы или римские солдаты. Однако они победили центурии преторов и легата. Ты знаешь почему? Они ненавидят не только своих хозяев, но и собственную жизнь. И поэтому не боятся смерти.

Спартак принялся расхаживать взад и вперед по краю скалы.

Солнце осветило стены Кум, возвышавшиеся как черные скалы. Окутанные туманом, Нола, Нуцерия, Абеллин были похожи на острова в долине, где кипело море восставших рабов. Виллы и небольшие селения, оставшиеся без защиты, были разграблены, разгромлены, сожжены.

Спартак остановился и опустил голову.

Несколько дней назад он пытался помешать галлам поджечь маленький городок Нар. Он встал перед воротами города, из которого доносились крики напуганных женщин и детей. Мужчин уже убили, или они сбежали, зная, что их ожидает.

Спартак сказал, что нужно захватить хлеб, ячмень, мясо, соленую рыбу, сухие овощи и фрукты, но не убивать, не разрушать. Галлы на мгновение остановились.

Крикс вышел вперед. Он указал на толпу мужчин, переминавшихся позади него, на галла, который был выше остальных на целую голову.

— Тадикс пришел из Цизальпийской Галлии с войском более чем в сто человек. Они убили своих хозяев и воинов, преследовавших их. Никто не сможет остановить Тадикса, даже ты, Спартак. Он хочет женщин, огня, смерти! Он свободен делать, что хочет. Дай им пройти, или они убьют меня, а потом и тебя.

Тадикс даже не стал угрожать Спартаку. Он пошел напролом, и толпа смела фракийца с дороги, потащила за собой.

Крики женщин стали громче, по каменным мостовым потекла кровь. Потом изуродованные тела уничтожил огонь.

Спартак закрыл глаза, не желая смотреть на это бесконечное безумие, поражаясь жестокости, которая объединила людей разных племен, пришедших из Апулии, Фригии, Иберии.

Его лицо выражало горечь. Он не слышал, как к нему подошла Аполлония, обняла, зашептала, покусывая его за ухо, что он, Спартак, предводитель рабов.

— Боги избрали тебя, — сказала она, — ты тот, кто вернет людям свободу!

Спартак оттолкнул Аполлонию, поднял голову и посмотрел на толпу. Повернулся к Иаиру, сидевшему рядом с Посидионом на краю скалистого мыса.

— Ни один город, даже Рим, — сказал Иаир, — не сможет противостоять ненависти.

— Они боятся. Они еще помнят восстание на Сицилии, — добавил Посидион, указывая на толпу, столь многочисленную, что за ней не было видно ни скал, ни земли в долине, ни склонов и косогоров.

Спартак подошел к Курию и положил ему на плечо руку.

— Ты оружейник, — сказал он. — Ты укрощал гладиаторов в Капуе. Я видел, как ты это делаешь. Научи этих рабов сражаться, как свободные люди!

Курий покачал головой и сплюнул.

— Они больше не хотят повиноваться, — ответил он. — Это не собаки, которых можно выдрессировать. Они стали дикими, но ты никогда не сделаешь из них волков!

— Мне нужна армия! — ответил Спартак.

Он развернул Курия и заставил посмотреть на толпу.

— Выбери самых сильных, тех, кого боятся другие. Назначь их центурионами. Пообещай им от моего имени самую большую долю добычи. Вели нарезать кожи. Я не хочу, чтобы они ходили нагими, как звери. Дай каждому щит, пусть они вырежут их из днищ корзин. Прикажи, чтобы заточили колья и обожгли на огне. Довольно сражаться голыми руками! Пусть учатся метать колья, как копья.

Спартак сжал кулаки.

— Если они научатся сражаться, а ненависть заставит забыть о смерти, мы победим легионы!

Иаир поднялся, подошел к нему и сказал:

— Что ты будешь делать со своей победой, Спартак?

Фракиец ничего не ответил и устремил взгляд на горизонт.

36

Спартак медленно опустился на корточки и обвел взглядом собравшихся.

Он держал в руках меч, копье и кинжалы так, словно протягивал это оружие окружавшим его людям. Здесь был Тадикс, самый высокий из всех рабов и гладиаторов, со светлыми волосами, спадавшими на плечи. Рядом с ним сидели Крикс-галл и Эномай-германец, Виндекс-фригиец, ибер, кельт, галл из Цизальпины, фракиец и дак. Плечом к плечу стояли Курий, Иаир и Посидион. Аполлония танцевала вокруг, будто хотела окружить их чарами.

Спартак положил оружие перед собой.

Крикс первым последовал его примеру, а за ним и остальные. Тадикс сделал это последним. Они сложили оружие в перевернутый щит. Сняли шлемы.

— Мы — пастыри этого стада, — сказал Спартак, чуть повернув голову в сторону толпы, бесновавшейся на поляне. — И до сегодняшнего дня боги были благосклонны к нам.

Внезапно он встал, вышел в центр круга и принялся ходить, останавливаясь перед каждым из воинов.

— Но разве боги отвернутся от Рима, которому дали все — землю Италии и наши земли, море и наши народы? Боги просто хотят напомнить Риму, что они — его хозяева. Мы бич, которым они хотят наказать надменный город, напугать его, заставить уважать и почитать их, воздвигать в их честь святилища и храмы и приносить жертвы.

Спартак понизил голос и склонил голову.

— Они избрали нас не для того, чтобы уничтожить их город.

— Ты говоришь так же непонятно, как греческий ритор! — воскликнул Крикс. — Что ты хочешь сказать?

Спартак сел перед ним на корточки.

— Нам никогда не завоевать Рим, вот что я хочу сказать. Римляне могут выставить десятки легионов. У них есть осадные машины и флот, хлеб из Сицилии и Африки. Мы всего лишь шип, вонзившийся в пятку Рима. Он выдернет его, даже если это будет непросто, даже если нам удастся превратить стаю диких собак в настоящую армию!

Крикс слушал, глядя в землю. Затем, резко поднявшись, сказал:

— Кому нужна победа над Римом?

Расправив плечи, он посмотрел на небо и продолжил:

— Мне достаточно победы над его преторами, легатами и центурионами. Достаточно пить вино и есть хлеб, мясо и рыбу, хранящиеся в подвалах вилл, двери которых мы можем открыть всегда, когда пожелаем. Однажды Рим сгниет изнутри — в городе десятки тысяч рабов, они сами убьют своих хозяев. А нам хватит городов Кампании и Лукании — Нолы, Нуцерии, Кум, Абеллина, Нара… И все остальные! Говорят, что на другом берегу, в Апулии, Калабрии и Бруттии, города еще богаче. Амбары там ломятся, набережные завалены амфорами с лучшим вином. Женщин так много, что можнохоть каждый день выбирать себе новую. Кому нужен Рим? Давайте будем наслаждаться жизнью здесь, на землях, которые уже принадлежат нам, и пусть Рим посылает сюда своих легатов, преторов, консулов! Мы нанижем их головы на копья, а их воины в страхе разбегутся!

— Вслед за ними придут другие легионы, — сказал Иаир. — Они перебьют вас, пока вы, пьяные, будете спать в объятиях женщин.

Тадикс погрозил Иаиру кулаком, и все остальные принялись бранить целителя. «Трус, — кричали они. — Кто видел тебя с оружием в руках? Разве ты или грек убили хоть одного врага? Кто может доказать, что вы не римские доносчики?»

— Что ты хочешь сказать нам? — спросил Крикс у Спартака. — Что Рим однажды одержит над нами победу?

Тот пожал плечами. Крикс продолжал:

— Все умирают, и греческие риторы тоже! Ты был гладиатором, выходил на арену. Я видел тебя в сражении — ты не из тех, кто боится смерти. Так чего же ты хочешь сейчас? Любой гладиатор знает: нужно радоваться каждому дню, потому что завтрашнего может не быть. Так позволь же нам радоваться, Спартак, не говори больше о Риме. Когда легионы будут здесь, мы встретим их, как встречали диких зверей на арене. А если мы погибнем… Ну что ж… Этот день все равно придет, гладиаторы не боятся смерти.

Он посмотрел на Посидиона и Иаира.

— Эти двое, возможно…

Спартак встал.

— Я хотел поговорить с вами о реках, — перебил он Крикса, указывая на равнину, где серебристые ленты Вольтурно и Силара катили свои воды к морю.

— Вода стремится к воде. Каждый человек должен идти в свою страну, на свою землю. Я хочу вернуться во Фракию, увидеть леса моей родины. Галл, разве ты не хочешь навестить могилы предков? Свою страну?

Он повысил голос.

— У каждого из нас есть страна, где он сможет жить свободно. Римляне оторвали нас от родины, от наших лесов и нашего неба. Мы — огромная толпа, нас десятки тысяч человек. Если мы станем армией, никто не сможет нас остановить. Мы разгромим легионы. Пойдем на север, к горам, за которыми начинается дорога домой. Пройдем сквозь ущелья и вернемся в Галлию, Иберию, Фригию или Фракию. Дома мы будем свободными. У Рима не останется сил, чтобы преследовать нас. Мы больше не будем рабами. Мы научим наши народы сражаться за свободу.

Спартак опустил голову и долго молчал, будто почувствовал внезапную усталость, оттого что ему не удалось убедить этих людей, которые молча смотрели на него и ждали.

Наконец он сказал:

— Я поведу эту армию на север.

Помедлил и сурово добавил:

— Но мы победим только в том случае, если останемся вместе.

Крикс поднялся, за ним Тадикс, Эномай и большинство остальных.

— Моя родина, — начал Крикс, — там, где я ем, пью, граблю виллы и раздвигаю ноги женщинам. Никакая другая мне не нужна. Я не пойду с тобой на север. Мы завоюем города Кампании и Лукании, а потом двинемся в Апулию.

Он указал на горизонт.

— Те, кто приходят оттуда и из Калабрии, говорят, что римские войска обратились в бегство, в этих провинциях ты больше не увидишь знамен Рима. Стоит только протянуть руку и все это твое — Сипонт, Барий, и даже Брундизий. Города в глубине Италии — Канузий, Луцерия, Аускулум, Венузия — также беззащитны.

Крикс подошел к Спартаку.

— Это в нескольких днях ходьбы. Рабы Апулии и Калабрии ждут нас. Пойдем с нами, Спартак! Мы свободные люди. Любая страна, где мы живем и сражаемся, — наша.

Он ударил ногой о землю и повторил:

— Моя родина там, где я свободен!

— Римляне схватят тебя, — сказал Спартак.

Крикс ухмыльнулся.

— Римляне? Настанет день, когда смерть заберет меня. Но не римляне, Спартак. Римляне — никогда!

Он подошел к Спартаку и хотел обнять его. Но тот отступил на шаг.

37

Скрестив руки на груди, расставив ноги, Спартак стоял посреди дороги, ведущей в долину.

Он смотрел на людей, фигуры которых проступали все четче в лучах восходящего солнца. В первом ряду он увидел Крикса, Эномая, Виндекса, Тадикса и галла из Цизальпины, выделявшегося ростом и шириной плеч.

Они шли медленно, неся на правом плече копье, меч или кол, а в руке щит.

На обочинах дороги собрались рабы, женщины держались в стороне.

Был слышен только топот, и он становился все громче в тишине, царившей над плато.

Крикс поднял руку, и колонна остановилась.

Он подошел к фракийцу и остановился в шаге от него.

— Они служат мне, — сказал он.

— Ты ведешь их на смерть, Крикс.

— Отойди и позволь нам пройти!

— Я хочу, чтобы каждый из них посмотрел на меня. Я хочу видеть их лица!

— Ты бросаешь мне вызов, Спартак?

Крикс взялся за рукоятку меча, наполовину достал его, затем резко вложил обратно в ножны. Он обернулся к людям, которые в слабом свете первых утренних лучей казались черной массой, ощетинившейся сверкающим оружием.

— Спартак приветствует вас! — воскликнул Крикс.

Он вытащил меч и взмахнул им. Люди подняли оружие, кто-то закричал, и все, размахивая копьями, кольями и мечами, взревели. Женщины танцевали. Взобравшись на скалы, окружавшие дорогу мужчины провожали войско.

По знаку Крикса, стоявшего рядом со Спартаком, войско тронулось. Проходя мимо фракийца, люди опускали головы. Поток разделялся надвое, огибая его.

Большинство галлов прятали взгляд от Спартака. Только что они кричали и размахивали руками, но, поравнявшись с ним, смолкали. Снова воцарилась тишина, и войско продолжало идти — тысячи человек, кто в одежде римских солдат, кто полуголый.

Когда прошли последние из них, Крикс вложил меч в ножны.

— Ты видел их, — сказал он. — Они идут со мной как свободные люди.

Он удалился и примкнул к последнему ряду войска.

— Я видел мертвецов, — сказал Спартак.

Немногие остались с ним, как позднее свидетельствовали Посидион-грек, Иаир-еврей и оружейник Курий.

38

— Настал момент атаковать их, разгромить и уничтожить, — сказал претор Вариний.

Он сидел за длинным низким столом, стоявшим посреди комнаты. Рядом трибун VII легиона Кальвиций Сабиний тянулся к блюдам, которые только что принесли рабы. Он замешкался, касаясь то жирных дроздов, то жареных зайцев, рыбы, листьев салата и шампиньонов. По другую сторону стола сидели два консула, Геллий Публикола и Корнелий Лентул, а по сторонам — преторы Гней Манлий и Квинт Аррий.

— Они разделились, — рассказывал Вариний. — Одна шайка идет к Апулии, другая на север.

Он подождал, пока рабы поставят на стол блюда с сушеными фруктами и кувшины с вином, и приказал им выйти.

— Мне стало известно… — тут Вариний остановился и приказал двум замешкавшимся рабам покинуть комнату. Так прогоняют надоедливых животных.

— Даже здесь, в Риме, никому нельзя доверять, — объяснил он. — Они подслушивают и выслеживают нас, а завтра сбегут к мятежникам и передадут то, что слышали. Ты, консул, должен отдать парочку из них палачу. Тогда остальные вспомнят, что их жизнь стоит меньше собачьей!

— Так что же тебе известно? — спросил Геллий Публикола.

Консул говорил как старик, медленно, через силу. Вытер губы тыльной стороной ладони, и, казалось, этот жест лишил его последних сил.

Вариний ответил:

— Фракийский гладиатор, этот Спартак, перебивший всех моих ликторов, двинулся на север. Спартак обещал тем, кто последует за ним, провести их через Альпы туда, откуда мы их пригнали, во Фракию, Галлию, Германию.

— Перестань верить всякой чепухе! — воскликнул претор Квинт Аррий.

Он возмущенно сказал, что смешно дрожать и бояться рабов. Они слабы и не представляют никакой опасности, а побеждали потому, что те, кто с ними сражался, трусливы и немощны.

— Я не говорю о тебе, Вариний. Но другие — претор Глабр, легат Фурий и этот претор, Коссиний, — ты думаешь, они как следует командовали своими легионами и центуриями? Солдаты разбежались, а полководцам не удалось остановить их. Сенат только что постановил поднять шесть легионов. Вариний, мы с Публиколой, Лентулом и Манлием уверены в победе.

Он поднял кубок.

— Присоединяйтесь к нам! Мы поймаем этих тварей и скормим львам на арене. С кого ты начнешь, Вариний?

— С тех, кто идет в Апулию, — не колеблясь, ответил Вариний. — Их около десяти тысяч. В основном это галлы и кельты, с ними германцы, фригийцы и толпы женщин. Они бросаются в бой, как дикие звери, но их головы пусты, и они стремятся не побеждать, а грабить. Между сражениями они пьют, спят, переваривают пищу и дерутся из-за женщин.

— Мы никого не оставим в живых, — сказал Квинт Аррий.

— А что Спартак? — спросил консул Лентул.

— Этот умеет сражаться, — заметил Вариний.

— Шесть легионов… Ты действительно полагаешь, что он может разбить нас? — воскликнул Квинт Аррий.

Вариний сжал кубок двумя руками и стал пить не торопясь, медленно откидывая голову.

39

Публий Вариний шел среди трупов.

Их было так много, что они покрывали весь песчаный берег. Некоторые тела смыло водой и они качались на волнах. Другие лежали на склонах Гаргано, там, где недавно шла битва.

Здесь погибли галлы.

Вариний остановился и посмотрел на вершину горы.

Он вспомнил гиганта, который, рыча, размахивал мечом и снес голову одному из окруживших его солдат, а те, выставив вперед копья, пытались увернуться от его клинка.

Вариний крикнул: «Он нужен мне живым!», и уже представлял, как отдаст этого дикого зверя сенаторам, как его вытолкнут на арену и принесут в жертву богам, в благодарность за победу.

Но гигант как сквозь землю провалился. Вариний подошел к солдатам, которые перевязывали раны, опираясь на древки копий, чтобы не упасть. Он стал расспрашивать их.

Прошло тридцать дней с тех пор, как они вышли из Рима. По Аппиевой дороге они дошли до Капуи, потом, перевалив через горы, вышли к долинам Вольтурно и Силара, к Апулии.

Впереди, разоряя и сжигая поместья, виноградники и виллы, бежало войско под предводительством Крикса, Эномая, Тадикса и Виндекса.

Разведчикам удалось поймать нескольких рабов. С них бичами сдирали кожу, жестоко истязали, и они выдавали имена — дерзко, с вызовом, будто желая, чтобы их как можно скорее убили. Но они не дождались этой милости. Их бросили на съедение волкам и хищным птицам. Начались сражения.

Нужно было уничтожить всех, мужчин и женщин, не щадить никого. Некоторые сами пронзали себе грудь мечом, бросались на копья.

Консул Геллий Публикола отдал приказ истребить всех, кто остался от войска, которое легионы преследовали в Апулии и, наконец, загнали на полуостров, лежащий под сенью горы Гаргано.

На вершине горы Вариний продолжал искать тело гиганта. Солдаты спустились оттуда, будто испуганные тучей черных и белых птиц, закрывших небо огромными крыльями. Их острые клювы и цепкие когти уже разрывали тела.

Вариний не нашел гиганта. Возможно, его тело было завалено другими телами или, скатившись по склону, упало в море.

Может быть, его унесли птицы? Или забрал Нептун?

Кому известны замыслы богов?

Публий Вариний сошел вниз с вершины горы Гаргано.

Он останавливался перед каждым трупом и, если не мог разглядеть лицо, наклонялся, мечом отодвигал руки мертвецов. Иногда ему приходилось переворачивать тело на спину, чтобы рассмотреть застывшие черты.

Оказывается, у этих дикарей был человеческий облик.

Он встал, сделал несколько шагов, остановился и вновь с ожесточением принялся за поиски.

Ни одно из этих неподвижных лиц, изуродованных, покрытых засохшей кровью, не было искажено гримасой страха, того панического страха, который — он знал это — отразился на его лице, когда он карабкался на берег Вольтурно, спасаясь от рабов. Конь под ним пал и придавил его, и была минута, когда он подумал, что не сможет выбраться, убежать. Этот страх не отпускал его до тех пор, пока он не достиг Кум.

Каждый раз, когда к нему приближался раб, будь то мужчина или женщина, в термах или на вилле консула Геллия Публиколы, он боялся, что один из них набросится на него с кинжалом.

Публий Вариний шел вдоль реки. Волны обмыли тела, и кровавые раны казались темными полосами.

Он наклонился.

Лица этих дикарей были спокойны, будто они встретили смерть храбро и мудро как философ, подчинившийся воле богов.

Вариний обеими руками сжал меч, занес его над головой и принялся с яростью рассекать трупы.

Вода, окрасившись в пурпур, забурлила. Но волны снова смыли кровь, и лица, даже рассеченные мечом, продолжали излучать спокойствие, приводившее Вариния в исступление.

Он широко шагал по мокрому песку, нанося удары направо и налево. Птицы с желтыми и черными клювами носились над ним с пронзительными криками.

40

Спартак сидел на скале, на опушке соснового леса, где собрались последовавшие за ним рабы. Вдалеке, в долине Апулии, горели огни, около моря чернели горы Гаргано.

Склонившись вперед, подперев кулаками подбородок и прищурив глаза, он напряженно всматривался вдаль, будто стремился различить среди пылающих костров линии палаток, проходы, частокол и наблюдательные башни римского лагеря.

Он представлял себе дозорных, обходящих лагерь по квадрату. Самые яркие из пятидесяти костров горят перед палатками трибуна, претора, легата и консула.

Поблизости от большого четырехугольника виднелись два других, поменьше.

— Три лагеря, — сказал Спартак, повернувшись к Иаиру, стоявшему рядом с Посидионом и Курием. — Три легиона, — добавил он. — Они разожгли костры. Они уверены в себе. Они одержали победу над Криксом.

Он обхватил голову руками.

— Посмотри! — крикнул Курий, указав на другие огни, горевшие в долине Кампании со стороны Капуи, Кум, Нолы, Абеллина и Нуцерии.

— Еще три легиона! — мрачно сказал Курий.

Иаир сказал:

— Эти челюсти Рима сомкнутся и раздавят нас. Они разгромили Крикса и теперь готовятся напасть на нас.

Спартак поднялся и пошел по опушке леса.

В нескольких сотнях шагов позади раскинулся лагерь рабов. В ночном мраке едва можно было различить хижины, построенные из веток, и кожаные палатки.

Спартак запретил петь, кричать и разводить огонь.

Рабы возмущались, говорили, что, когда с ними были Крикс, Эномай и Виндекс, прятаться не приходилось. Они поджигали хлебные поля, виноградники, поместья, виллы и даже леса. Весь горизонт был объят пламенем.

Кто-то вышел вперед обвинив Спартака в нежелании и даже неумении сражаться, в том что он думает только об отступлении, о побеге, вместо того чтобы сразиться и победить римлян. Ведь с Криксом они убили претора и легата, захватили знамена и разграбили города.

Спартак прыгнул, схватил мятежника за горло и крикнул, что любой из них был волен присоединиться к Криксу и Эномаю, но в конце пути их ждала только смерть. Он, Спартак, знал это. Боги предупредили его.

Он отпустил раба, но тот еще долго пошатывался, согнувшись, с трудом переводя дыхание.

— Тот, кто последует за мной, останется жив, — продолжал Спартак. — Но для этого нужно подчиняться моим приказам.

Он повторил, что убьет любого, кто попытается разжечь костер, потому что единственное, чего боятся римляне, — это неожиданности. Если появиться там, где нас ждут, на той же дороге, по которой идут они, то можно сразу бросать оружие и вставать на колени.

— Пускай тот, кто не желает идти со мной, уходит! — добавил он.

Никто не пошевелился. Тогда он указал на лес: они проведут несколько дней там, потом направятся к северу и неожиданно нападут на римлян.

— Челюсти Рима, — повторил Иаир, глядя на костры.

— Мы уйдем завтра, прежде чем они успеют захлопнуться, — ответил Спартак.

— Шесть легионов! — продолжал Иаир.

— Два консула, два претора! — добавил Курий.

— Трибун VII легиона Сабиний, а вместе с ним Публий Вариний, — добавил Посидион. — Рим никогда не смирится с тем, что кто-то не подчиняется его законам. Рим будет убивать каждого, кто бросит ему вызов или хоть раз победит его. Ты же много раз делал это, Спартак. Перебежчики из римских легионов сказали, что консулы получили от Сената приказ уничтожить всех, кто следует за тобой, и каждого, кто знает о твоем существовании и о том, что ты убил двух преторов и легата. Они боятся, что люди начнут думать, будто можно жить и без Рима, избавиться от его власти и законов. Они не оставят нас в живых.

Из леса вышла Аполлония.

— Рим хочет, чтобы люди забыли, а боги хотят, чтобы люди помнили, — сказала она, указывая на силуэт, мелькнувший за деревьями. На свет вышел высокий человек, которого она взяла за руку и подвела к Спартаку.

Это был Тадикс.

Он положил руки на плечи Спартака, которого был выше на голову, и показал свои раны: длинный шрам, рассекавший грудь от живота до горла, кровоподтеки на бедрах. На месте левого глаза зияла дыра.

— Ты знаешь, нас было двадцать тысяч, — сказал он. — Эномай пал одним из первых. Крикс указал на гору Гаргано, и мы поспешили на ее склоны, к вершине. Крикс говорил, что эта гора станет нашим вторым Везувием. Он сказал, что нужно сделать то, что когда-то сделал ты. Те, кто был тогда с тобой, торопились взобраться на гору, искали узкое ущелье, в которое можно было бы проскользнуть.

Тадикс тяжело опустил руки.

— Большинство погибли, так и не добравшись до вершины. Я видел, что Крикс боролся как галл, держа меч двумя руками. Когда копье пронзило ему бедро, он продолжал сражаться даже на коленях. Один против десяти, двадцати римлян. Они отрубили ему руки и голову. Я — это все, что осталось от двадцатитысячной армии, которая, уходя, прошла мимо тебя. Ты помнишь их лица, Спартак? Я подбежал к обрыву и прыгнул, желая умереть. Но море не захотело забрать меня, и я поплыл по течению, добрался до берега и вышел на сушу. Повсюду я видел тела, от которых волки отгоняли огромных птиц. Я направился на север и ушел из долины, пройдя по гребням гор. В этом лесу я встретил Аполлонию. А где она, там и ты.

Он покачнулся, и Спартак поддержал его. Но Тадикс отстранил его, отступив на шаг.

— Я с тобой, Спартак! Во мне сила Эномая, Виндекса, Крикса и двадцати тысяч, которых больше нет.

Он сжал кулак и взмахнул им.

— Дай мне оружие.

Спартак протянул ему свой меч.

41

Тадикс с мечом в руках медленно расхаживал между римлянами, которые стояли на коленях, прижавшись друг к другу. Иногда он касался их лиц лезвием меча. Он прокладывал себе дорогу среди обнаженных тел, отбрасывая их ногой в сторону. Время от времени наносил пленным удар кулаком в висок. Они шатались, иногда падали, но чаще их поддерживали другие, и они снова поднимались. Кровь текла из рассеченных губ и разбитых носов.

Они стояли, глядя в землю, ожидая смерти, но Тадикс заставлял их поднять голову, хватая за волосы.

Иногда он наклонялся и вглядывался в лица. Из толпы рабов, окружавших лагерь, в котором по приказу Спартака были собраны римляне, оставшиеся в живых после сражения, послышались крики.

— Оставьте их в живых! — приказал фракиец, разглядывая пленных солдат VII легиона, которых гладиаторы раздели и начали убивать.

Но многие рабы, будто не слыша приказа, продолжали наносить римлянам удары мечами и кинжалами.

Еще две недели назад они боялись, что настанет день, когда им самим придется стоять на коленях, ожидая удара мечом.

Все последовали за Спартаком, хотя никто не верил его обещаниям. А он сулил победу над шестью легионами.

По ночам они шли вдоль гребней гор, днем прятались в лесах или ущельях, поднимались по горным рекам, месили ногами грязь. В нескольких сотнях шагов от них звучали трубы легионов, идущих на север, уверенных, что и Спартак направляется туда.

Куда же они шли?

Люди шли за Спартаком, смотрели на звезды и думали, что действительно движутся к Цизальпине. Но на следующую ночь они снова поворачивали к Кампании, Капуе и крепости Кум и, наконец, войдя в Апулию, вернулись в леса, которые покинули несколько дней назад.

Долины Кампании и Апулии были пустынны. Легионы ушли на север, думая, что именно там находится войско Спартака. Консулы и преторы, легаты и трибуны считали, что преследуют армию мятежников. Они приказали войскам ускорить шаг и бросили обозы без охраны.

Глубокой ночью Спартак подал сигнал к наступлению.

Он напал на легионы, которыми командовали консул Лентул и его претор Манлий. Оставшиеся в живых бежали, а немногочисленных пленников женщины забросали камнями.

Затем Спартак снова углубился в леса и шел по гребням гор с той же скоростью, что и легионы Публиколы, Квинта Аррия и Публия Вариния, которые двигались через долину, думая, что преследуют бегущее войско Спартака. Фракиец тем временем выжидал, когда римляне оставят фланги и арьергард без охраны.

Это произошло ночью. Сотни солдат, которым не посчастливилось спастись бегством или погибнуть в бою, были взяты в плен. Спартак приказал оставить им жизнь.

Вооруженные люди защищали от толпы рабов лагерь, где среди стоящих на коленях пленных расхаживал Тадикс-гигант.

Каждый раз, когда он ударял того или иного солдата, толпа ревела:

— Убей! Убей! Убей!

Женщины начали бросать камни, другие пытались прорваться в лагерь. Внезапно раздался голос Спартака:

— Того, кто убьет хотя бы одного римлянина, убью я! — сказал он.

— Они наши! — возразил кто-то.

— Помни про Крикса, отомсти за него, отомсти за Эномая! Месть — это правосудие! — крикнул другой. — Свободные люди и боги мстят за себя. Мы свободны, позволь нам отомстить!

Толпа рабов снова взревела: «Убей! Убей!»

Спартак вошел в лагерь, стал посреди пленных. Он направился к Тадиксу-гиганту, который схватил одного римлянина и рывком поставил его на ноги.

Тадикс повернулся к Спартаку.

— Я видел его на горе Гаргано, — сказал Тадикс. — На нем были золоченые латы претора. Он ходил по трупам. Я узнал его. Я видел его, когда сражался на вершине горы. Я знал, что, если попадусь ему в руки, он снимет кожу с меня живого.

Римлянин, не сопротивляясь, стоял, опустив голову.

— Это претор Вариний, — сказал подошедший к ним Посидион.

Несколько пленных подняли головы. Один из них крикнул, что трибун Кальвиций Сабиний и центурион Номий Кастрик находятся среди них, что именно они и консулы заставили их воевать против Спартака, а сами солдаты уважают гладиаторов, которые часто учили их сражаться.

— Мы предлагаем тебе нашу жизнь, Спартак! Позволь нам отомстить тем, кто обращался с нами как с рабами!

Спартак помолчал, затем подошел к Варинию, которого Тадикс все еще держал за волосы.

— Претор… — сказал Спартак.

Он произнес это слово словно ругательство. Вокруг его рта залегли глубокие складки.

— Претор, тебя ожидает то, на что ты обрекал других! — сказал он, с отвращением глядя на пленного.

42

Нас было более четырех сотен, безоружных, коленопреклоненных, нагих.

Смерть, которой я искал на поле сражения, ускользнула от меня. Я надеялся, что эти дикари, захватившие нас живыми и вырвавшие у меня меч прежде чем я успел вонзить его себе в бок, сразу же зарежут меня.

Но я забыл, что рабы не люди, они сражаются не как солдаты наших легионов. Значит, они нас не убьют.

Они били нас, оскорбляли, унижали.

Нескольких пленных они отдали на растерзание своим женщинам. Те с воем вонзали зубы и ногти в их тела, выкалывали глаза, отрезали половые органы, рвали на части, сдирали кожу.

Дикари превратили римских граждан в кровавое месиво.

Но и после этого они продолжали яростно кричать. Они все еще жаждали крови.

Нас собрали в одном лагере.

Я испытал чувство стыда оттого, что был раздет и стоял на коленях, как побежденный.

Галл огромного роста вышел вперед и начал бить нас. Толпа ревела, требовала выдать нас, чтобы распять или разорвать на части.

«Они наши, мы — их хозяева! — кричали говорящие звери. — Мы свободны!»

Гигант узнал претора Публия Вариния, стоявшего на коленях возле меня. Я подумал, что он размозжит ему голову кулаком.

Но их предводитель, фракийский гладиатор Спартак приказал не убивать нас.

Гигант отпустил Вариния, и тот тяжело осел на землю передо мной.

Затем подошел Спартак, и гигант, схватив меня за волосы, заставил поднять голову.

— Ты Номий Кастрик, центурион VII легиона, — сказал предводитель рабов. — Я знаю тебя. Ты был во Фракии. Это ты посадил меня в клетку.

Я решил, что он перережет мне горло. Закрыв глаза, я с нетерпением ждал, когда его меч коснется моей шеи.

— Позже! — заявил Спартак.

Потом он узнал Кальвиция Сабиния, трибуна.

Он толкнул его ко мне и Варинию.

Мы стояли на коленях, а фракиец расхаживал по лагерю, останавливаясь перед каждым пленным, заставлял его подняться.

Когда я увидел, что Спартак строит людей парами, я понял его замысел. Я вспомнил, что он сказал Публию Варинию: «Претор, тебя ожидает то, на что ты обрекал других!»

Я сказал:

— Этот гладиатор хочет посмотреть, как мы умрем смертью гладиатора.

Вариний и Сабиний в ужасе посмотрели на меня.

— Мы должны будем убивать друг друга у них на глазах, — продолжал я.

Толпа рабов тоже все поняла. Она громко топала ногами и ревела: «Убей! Убей!»

Я узнал Курия, оружейника гладиаторской школы в Капуе, который сбежал тогда со Спартаком. Он велел толпе рабов отойти в сторону, чтобы освободить место для сражений. По его приказу из лагеря под охраной вывели часть пленных, всего десять пар. Затем в одном из углов площадки он велел свалить в кучу мечи, копья, кинжалы.

Толпа смеялась, ревела, кричала.

Внезапно раздался голос Спартака.

— Они будут драться и погибнут. Те, кто выталкивал нас на арену со связанными руками, кто отдавал львам, те, для кого мы были всего лишь животными, будут теперь сами убивать друг друга. Их кровь прольется в память о Криксе-галле, Эномае-германце, Виндексе-фригийце и двадцати тысячах рабов, которых они убили. В память обо всех гладиаторах, которых они заставляли драться ради собственного удовольствия! Сегодня настал наш черед развлекаться. Мы посвящаем эти игры памяти наших убитых братьев, римских гладиаторов и рабов, ставших свободными людьми. Они умрут сегодня за них и за нас. Я, Спартак, делаю это в память о погибших и дарю это зрелище тем, кто последовал за мной!

Я смотрел на Спартака. На нем были золоченые латы трибуна Сабиния и короткий красный плащ. Рядом с ним стоял греческий ритор Посидион, с которым я познакомился во Фракии. Он несколько дней жил в лагере VII легиона. Я увидел сидевшую в ногах у Спартака жрицу Диониса с распущенными светлыми волосами. Ее поймали во Фракии вместе со Спартаком и евреем-целителем, который стоял в нескольких шагах позади них.

К нам подошел Курий.

— Вы увидите, как они будут драться и как погибнут. Двадцать раз по двадцать пар. Вы будете последними.

— Я не стану драться, — сказал Сабиний.

— Тогда тебя отдадут женщинам. Их зубы острее, чем клыки льва.

— Что будет с тем, кто выживет? — спросил Вариний.

Курий усмехнулся.

— Разве ты никогда не присутствовал на гладиаторских играх? Разве тебя не приглашали туда, или ты не знаком с Гнеем Лентулом Батиатом? Ты ведь часто бывал в Капуе. Я видел тебя, когда выбирали гладиаторов, которых собирались бросить диким зверям. Ты ведь знаешь, что вопрос жизни и смерти решает не тот, кто сражается, а тот, кто поднимает или опускает большой палец. Здесь решать будет Спартак! Он наш претор, наш трибун, наш консул, предводитель рабов. Он будет решать, жить тебе, Вариний, или умереть!

Я сказал:

— Никто не выживет.

— Боги и Спартак решат, — ответил Курий.

Я пережил тот день и ту ночь, окрашенную кровью четырех сотен римлян.

Сначала они боролись за право завладеть оружием, сложенным в углу поля. Многие, так и не успев захватить его, погибли, сраженные ударами мечей, копий и кинжалов.

Эта резня даже отдаленно не напоминала гладиаторские игры. Это была ожесточенная схватка без правил.

Толпа ревела, бросала камни, а сражавшиеся забывали о том, что они люди, и превращались в зверей.

Каждый старался убить, не заботясь о том, что бьет противника, назначенного ему Курием. Они кидались по несколько человек на одного, кидались на тех, кто только что был их союзником.

Когда на ногах оставался только один человек, толпа кричала, требуя, чтобы на поле вывели следующие двадцать пар. И выживший из первой группы, покрытый кровью, изможденный и раненый, оказывался первым, на кого набрасывались вновь прибывшие. Резня продолжалась.

Когда наступили сумерки, а за ними ночь, Спартак приказал разжечь вокруг поля огромные костры. Вспыхнули факелы. Иногда их бросали в группу сражавшихся.

Некоторые из воинов пытались пробиться сквозь толпу и бежать. Но им не удавалось сделать и нескольких шагов, как на них кидались разъяренные рабы, а через несколько минут на поле бросали кровавые куски их тел.

Иногда сражение превращалось в погоню. Воины преследовали друг друга при свете костров, размахивали оружием и ревели как звери.

Наступил рассвет, небо стало голубым, и на поле среди трупов остался только один человек. Спартак подошел к нам и вытолкнул на арену Сабиния.

— Теперь ты, Сабиний. Покажи свою смелость, трибун!

Кальвиций Сабиний — пусть боги простят его, пусть граждане Рима забудут этого трибуна, которого я видел столько раз, когда он первым бросался в бой во главе VII легиона, — был этим утром похож на обезумевшего ягненка. Он бегал по полю среди мертвых тел, распространявших запах крови. Вооруженные люди, сдерживавшие толпу рабов, пихали его древками копий и мечами.

Был ли он уже мертв, когда разъяренные женщины схватили его, разорвали на части, подбросили в воздух его руки, ноги и голову?

Затем, повернувшись к Спартаку, они начали кричать: «Претор! Претор!»

Вариний подобрал меч и направился к залитому кровью человеку, стоявшему в посреди лагеря, к последнему римскому солдату.

Претор остановился в нескольких шагах от него и, взяв оружие обеими руками, пронзил себе грудь и упал на колени.

Последовала долгая тишина, солдат подошел к претору, ударил себя в грудь мечом и осел на землю перед Варинием, склонившись к нему, будто желая поддержать его или обнять.

Я остался один среди мертвой тишины, ожидая, когда придет мой черед погибнуть.

Спартак крикнул, что того, кто убьет меня, он убьет собственными руками. Повернувшись ко мне, он сказал, чтобы я уходил как можно быстрее, и добавил:

— Ты расскажешь все, что видел.

Я прошел сквозь толпу рабов, расступившуюся передо мной.

За своей спиной я слышал их звериное рычание.

Я шел несколько дней и, наконец, встретил людей, граждан Рима.

43

— Нужно было зарезать Кастрика, центуриона, — сказал Курий. — Он все видел.

Курий повернулся и указал Спартаку на толпу, очертания которой терялись в тумане. Вокруг был слышен шум, топот и гул голосов.

— Это войско рабов, — продолжал Курий.

Он сплюнул с ожесточением и пожал плечами, будто сознаваясь в собственном бессилии.

— Их сто тысяч, а может, и больше. Но сколько наберется мужчин, способных сражаться по правилам, отражать атаку центурий? Сколько колонн можно составить из них и бросить на врага? И я, и Посидион, даже Иаир говорили тебе, Спартак: если ты не будешь бить этих бродячих псов, которые думают только о вине, мясе и добыче, мы никогда не сможем сражаться по-настоящему, как армия против армии.

Курий схватил Спартака за руку.

— Номий Кастрик, центурион, понял это и рассказал сенаторам, консулам, легатам. С тех пор как мы вошли в Цизальпину, ни один город не открыл нам ворота и не сдался. К нам не присоединился ни один солдат из двух легионов проконсула Кассия Лонгина. Мы — просто толпа, а побеждать может только порядок!

Он заставил Спартака остановиться и с вызовом преградил ему путь.

— Бей этих обезумевших от свободы собак! Они будут слушаться только тогда, когда у них будет сводить желудок от страха.

Спартак освободил руку и пошел дальше, опустив голову.

— Ты хочешь свободных людей снова сделать рабами? Они пошли за мной, а ты хочешь, чтобы я обращался с ними как хозяин?

— Если хочешь победить, тебе придется это сделать. Но ты колеблешься, Спартак. Ты не захотел убить Кастрика, хотя он причинил тебе боль. Каждое слово, которое он произносил, ослабляло тебя.

— Боги хотели, чтобы он выжил, — сказал Спартак. — Но так ли уверен ты, что его стали слушать в Риме? Он мог рассказать лишь о разгроме римской армии и унижении консулов, о том, как солдаты стояли на коленях перед нами и мы обращались с ними как с рабами. Его могут убить, чтобы заставить молчать.

— Но мы, — сказал Курий после продолжительного молчания, — что мы здесь делаем? Просто скитаемся по Цизальпине! Здесь нет плодов в садах, нет хлеба в полях. Скот вернулся в стойла, хлеб в амбарах под защитой городских стен. Как ты хочешь победить здесь с этой сворой пьяных псов, которые отказываются даже слушать тебя?

— Они свободны, — сказал Спартак.

— Ты хочешь, чтобы они погибли? Кровь раба такая же красная, как и кровь римского гражданина.

Курий снова сплюнул.

— Мы не пройдем через альпийские ущелья, и если останемся в Цизальпине, тысячи умрут от голода, а оставшиеся от меча римлян.

Спартак остановился, скрестил руки.

— Рим — сын богов. Разве можно его победить?

Он закрыл глаза, будто пытаясь что-то вспомнить.

— Граждане Рима умеют умирать, — продолжал он. — Многие предпочтут смерть поражению и унижению. Ты видел претора Вариния? А солдата, который выжил во всех сражениях? Оба предпочли убить себя, а не другого.

— Можно быть свободными, но при этом соблюдать порядок! — возразил Курий.

Спартак пошел дальше. Он часто оборачивался, чтобы посмотреть на тех, кто шел позади. Только тогда, когда ветер разогнал туман, он увидел, какая огромная толпа следовала за ним.

— Они здесь, Курий, — сказал он. — Им хватило сил и смелости бежать от хозяев. Не требуй от них большего. Они только начинают жить свободными. Если их потомки будут помнить о них, то это значит, что они победили Рим, даже если он их уничтожит. Их сыновья научатся сражаться.

— Мы все умрем, — проворчал Курий.

— Мы останемся живы! — возразил Спартак.

44

Имя Спартака раздавалось в зале с узкими окнами, рядом с амфитеатром Сената в Риме.

Колонны и статуи богов отбрасывали тени на магистратов, чьи тоги в полумраке казались серыми.

Сенаторы, преторы, легаты сидели вокруг возвышения, посреди которого стояли два человека.

Это были проконсул Цизальпины Кассий Лонгин и Манлий, который командовал легионом в Пицене, расположенном на берегу моря к востоку от Рима, между Анконой и Аускулом. Небольшого роста, тощий, он, однако, постоянно вытирал лоб, как один из жирных одышливых магистратов с пухлыми щеками, которые расспрашивали его.

— Манлий, ты должен был помешать Спартаку войти в Пицен. А теперь он подходит к Риму с целой сворой, как новый Ганнибал!

Манлий молча поднял руки. Проконсул Цизальпины выступил вперед. Он говорил глухим раздраженным голосом.

— Рим победил карфагенян, и мы поразим Спартака, — сказал он. — Но что мы могли сделать? У меня было два легиона в Цизальпине. Он атаковал меня с более чем сотней тысяч человек. Нас словно затопило волной нечистот. Мы закрылись в городах. И я помешал Спартаку захватить и разграбить города. Я одержал победу, потому что он отступил, отказавшись от намерения перейти Альпы. Он пошел по южной дороге.

— Он пошел на Рим! — воскликнул кто-то. — Если он придет сюда, рабы, которых здесь десятки тысяч, восстанут и примкнут к его армии. Лонгин, их войско будет страшнее, чем армия карфагенян! Манлий должен остановить их.

Поднялся ропот.

— Ты стоишь здесь, Манлий, перед нами, и объясняешь, — продолжал магистрат. — А в это время сто тысяч разбойников, убийц опустошают Пицен, Апулию, Кампанию, Луканию. Каким хлебом, каким ячменем мы будем кормить плебеев? Если наши самые богатые земли, поместья, виллы в руках грабителей, что будет с Римом? Если Фламиниева, Аппиева, Латинская и Валериева дороги больше не безопасны, если ни один путешественник, повозка и даже легион не могут пройти, не подвергаясь нападению, что станет с нашим имуществом, с нашей властью? Рим станет добычей грабителей! Их нужно уничтожить! Эти вредители хуже, чем саранча в Африке или Иберии, которая пожирает все на своем пути. Неужели возможно, чтобы один фракийский гладиатор держал в страхе Рим? Мы все помним восстание на Сицилии, которое пришлось пережить нашим предкам, но они победили. А сегодня рабы унижают нас и грабят. Это восстание — бедствие хуже наводнения. Что вы ответите на это — ты, претор Манлий, и ты, Кассий Лонгин, проконсул!

— Два легиона, — сказал Лонгин, — против этой разъяренной толпы, которая, как бушующий поток, смывают все на своем пути…

— Солдаты начинают дрожать, когда на них с ревом идет войско Спартака, — добавил Манлий. — Первые ряды когорты оседают, некоторые бросают оружие, чтобы было легче бежать.

— Позор! — раздались голоса. — Пусть их постигнет жестокое наказание Рима!

— Нужны новые предводители, — сказал один из магистратов. — Потерпевшие поражение не могут командовать легионами. Какой солдат пойдет за ними?

— Люди боятся этих дикарей, — продолжал Манлий. — Они знают, что рабы делают с теми, кого поймают. Они не хотят умереть, как гладиаторы, сражаясь друг с другом, и не хотят попасть в руки их обезумевших женщин.

Вперед вышел молодой человек.

— Я Гай Фуск Салинатор, легат претора Лициния Красса, — сказал он. — Вы знаете Красса. Я говорю от его имени. Красс, если вы окажете ему честь вашим доверием, клянется убить Спартака и всех, кто следует за ним!

45

— Лициний Красс — шакал, — сказал человек, сидящий перед Спартаком.

Он медленно повернул голову и посмотрел на Курия, Посидиона, Иаира и Тадикса. Они стояли, прислонившись к стене разгромленной комнаты, посреди которой прямо на сине-желтой мозаике горел костер из обломков мебели.

Аполлония сидела на корточках у огня, грея над ним руки.

— А кто ты? — спросила она, не глядя на человека. — Ты приходишь к нам, утверждаешь, что сбежал из дома Красса, говоришь, что ты раб. А если ты просто змея, пес, гиена Красса, которому приказано принести наши головы?

Она подошла к человеку, схватила его за плечи и встряхнула.

— Я сдеру с тебя живого кожу, если ты лжешь, — сказала она. — Знай, что Дионис просвещает меня, и я знаю, что ты думаешь и чувствуешь. Или ты боишься, стараешься не дрожать от страха, но жалеешь, что пришел сюда. Я сорву с тебя маску, как снимают кожу!

Человек оттолкнул руки Аполлонии.

— Я Питий, афинянин, архитектор, раб претора Лициния Красса, и я пришел затем, чтобы предупредить вас. Сенат назначил его проконсулом, дал ему легионы. Он собрал самых честолюбивых представителей Рима, которые хотят подняться еще выше, пройдя по вашим трупам. Среди них его легат, Гай Фуск Салинатор, военный трибун Гай Юлий Цезарь и многие другие, которых Красс может купить, если захочет, потому что он — самый богатый человек в Риме.

— Ты называешь его шакалом, — прервал Пития Спартак. — Но разве не все люди жадные?

Питий покачал головой.

— Ты не знаешь Лициния Красса. Он готов есть падаль. Он питается смертью. Он так алчен, что никак не может насытиться. Он готов на любое преступление, чтобы раздобыть новые богатства. Знаешь, чем я занимаюсь? Он поджигает дома, а потом выкупает их руины или место, где они стояли. При этом гибнут десятки римлян, других пожар выгоняет из домов. А я жду со своими каменщиками, и мы начинаем строить, хотя угли еще тлеют и не все тела извлечены из-под обломков. Лициний Красс угрожает нам, мучает и бьет нас. У него нюх на смерть. Он разбогател на крови и трупах тех, против кого выступал во время гражданской войны. Он служил Сулле, доносил на сотни граждан, чтобы овладеть их имуществом. Он — шакал, стервятник. Тот, кто хоть раз поймал его взгляд, не забудет его до конца своих дней. Его глаза пронзают как острие копья. Но страшнее всего его хищная пасть. Я боюсь Лициния Красса. У него нет губ, вместо щек — провалы. Провинившихся он пытает и наслаждается этими пытками. Рабам, которые что-то взяли из руин дома, сожженного по его приказу, он велел отрубить руки, поставить на лица клеймо раскаленным железом и продал их ланисте Капуи, а тот бросил их на съедение диким животным в начале ближайших игр.

Питий замолчал, уронил голову на грудь, словно сам не мог вынести ужаса того, о чем рассказывал или жалел о том, что пришел сюда и начал говорить.

— Он поклялся убить тебя, Спартак, и всех, кто следует за тобой, — продолжал он. — Ты разорил его земли и многие из его поместий. Посягнул на его богатство. Он слепнет от ярости, когда ему оказывают сопротивление или зарятся на то, что принадлежит ему. Кроме того, он хочет воспользоваться войной против тебя, чтобы получить еще больше власти. Ему недостаточно богатства, он хочет славы и высших почестей. Он завидует Помпею, которому сенаторы присудили титул императора за его победы в Иберии. Он хочет того же.

— Он еще не победил нас! — воскликнул Спартак.

— Лициний Красс еще не потерпел ни одного поражения, — продолжал Питий. — Упрямый и озлобленный, он не боится ничего и никого. Я видел, как он вошел в горящий дом, чтобы прогнать людей, тушивших огонь.

— Когда я был солдатом, — прервал его Курий, — в Иберии и Африке Красса восхваляли за смелость.

— Если он должен разгромить нас, — сказал Спартак, — то зачем ты пришел, Питий? Если он когда-нибудь поймает тебя…

— Он нарежет ремешков из моей кожи, а потом скормит муренам или собакам, позаботившись о том, чтобы я превратился в кусок живого мяса, еще способного дышать.

Спартак подошел к Питию, и тот поднялся.

— Зачем ты пришел, Питий? — снова спросил Спартак глухим печальным голосом.

— С тех пор как ты бежал из гладиаторской школы в Капуе, твоя армия победила преторов, легатов, консулов, сожгла урожай, поместья, виллы, ты подошел к Риму и страх охватил хозяев. Когда мы, рабы, приближаемся к ним, они хватаются за кинжалы. Стоит нескольким рабам одновременно войти в комнату, как хозяева начинают метаться, обезумев от страха. Они боятся есть пищу, приготовленную слугами. Их страх доставляет нам радость и гордость. И этим мы обязаны тебе, Спартак. Я благодарен тебе за это. И за то, что ты напомнил мне, что я был свободным гражданином Афин. За то, что я здесь и рассказываю тебе об угрозах и намеренияхКрасса. Он поднимет легионы и начнет преследовать тебя. Будь осторожен, его ничто не остановит! Он хочет твоей смерти, потому что он благородный римлянин, а ты всего лишь иноземный раб. Ты заставляешь его дрожать, и он не успокоится, пока не убьет тебя.

Спартак положил руку на плечо Пития.

— Все люди умирают, — сказал он. — Красс тоже умрет, даже если убьет меня. А ты, Питий, умеешь умирать?

Питий опустил голову. К ним подошел Иаир.

— Тот, кто умеет умирать, больше не раб, — сказал он.

46

— Я хочу, чтобы все они умерли, все до единого! — воскликнул Лициний Красс.

Наклонившись вперед, сцепив руки за спиной, проконсул размеренным шагом шел вдоль колоннады, окружавшей бассейн, в котором плавали мурены, бороздившие поверхность воды.

Он остановился, подождал, пока к нему присоединятся Гай Юлий Цезарь и легаты Муммий и Гай Фуск Салинатор.

— Нужно, чтобы люди запомнили только их казнь, — добавил он, сжав челюсти. Глубокая складка пересекла его лоб.

— Те, кто сражался с ними, утверждают, что смерть не пугает их. Эти твари умирают без малейшего страха, — сказал Цезарь.

Красс пожал плечами, на его лице отразилось презрение.

— Люди забудут о том, что они не боялись смерти, — заметил он. — Но я хочу, чтобы все помнили, какой смертью они умерли. Народ еще долго будет дрожать, вспоминая, каким пыткам я их подверг. Страх будет преследовать каждого раба до конца его дней. Никто из них больше не посмеет восстать против хозяина.

Он следил глазами за бликами на поверхности воды в бассейне.

— Нескольких я скормлю муренам.

Он усмехнулся.

— Этого центуриона, Номия Кастрика, я угостил хорошим мясом и свежим вином. Он только и говорил, что о гладиаторских боях, об этом позоре. Рабы заставили центурионов и римских граждан драться друг с другом. Спартак оставил его в живых, чтобы он рассказал нам об этом и мы ужаснулись. Знаете, что стало с этим болтуном, который все твердил: «Они оставили мне жизнь!»? Когда он, наконец, уснул, я приказал сбросить его туда.

Движением головы он указал на бассейн.

— Мурены в один миг набросились на него. Произошло настоящее сражение, вода бурлила, а потом стала красной. Мои рабы тряслись от ужаса и заснули у моих ног, как собаки. Потом я приказал зарезать всех рабов, которые работали с Питием, греческим архитектором. Он прятал от меня глаза, и мне это никогда не нравилось. Он сбежал и, наверняка, присоединился к армии Спартака. Но я найду его, и он пожалеет о том, что предал меня. Знаешь, Юлий, я ведь собирался отпустить его.

Он проворчал.

— Я купил его на Делосе. Он расхваливал передо мной свой талант. За несколько дней мог построить семиэтажный дом. А потом поползли слухи о восстании. Люди заговорили о том, что Спартак, предводитель рабов, новый Ганнибал, завоюет Рим!

Он крикнул:

— Вы слышите: завоюет Рим! Гладиатор, гнусная тварь, фракийский раб! Он силен только слабостью наших консулов, преторов и легатов!

Он схватил Гая Юлия Цезаря за руку.

— Ты военный трибун, Цезарь. Воевал в Азии, победил пиратов! Я хочу взять тебя с собой на охоту, которую мы начинаем. Ты должен это мне и Риму!

Он улыбнулся.

— Я давал тебе в долг много денег, Цезарь. Ты многим обязан мне. Когда мы вернемся победителями, Рим будет у наших ног. У нас будут слава, мощь и богатства. Ты станешь богачом, Цезарь! Вернешь мне долги, и мы откроем для плебеев игры, которые поразят их. Народ Рима будет наш!

Оставив Цезаря, он приблизился к легатам.

— Я подниму шесть легионов за свой счет. Сенат заплатит за четыре. С десятью легионами от нас не ускользнет ни один раб.

Он указал на Муммия.

— Ты будешь командовать авангардом из двух легионов. Помешаешь этим разбойникам войти в Луканию.

Он повернулся к Цезарю.

— Фракиец хитер и ловок. Он хочет завладеть портами и пробраться на Сицилию с помощью киликийских пиратов. На острове еще свежа память о мятеже рабов, и он надеется раздуть новый пожар.

Красс поднял голову, прикрыв глаза.

— Наши предки подавили восстание на Сицилии, но не стерли память о нем. В этом была их ошибка. Я же не оставлю в памяти людей ничего, кроме страха, страданий и крови!

47

— Эта кровь — наша кровь, — сказала Аполлония.

Она стояла на коленях перед плоским камнем, на котором лежал ягненок с перерезанным горлом и распоротым животом.

Аполлония медленно вынула внутренности животного.

Она сжала их, и кровь потекла по ее рукам и хлынула из горла ягненка, залив камень.

Птицы с черными и желтыми клювами начали кружить в красном вечернем небе.

Аполлония повернулась к Спартаку, сидевшему в нескольких шагах от нее вместе с Иаиром и Посидионом. Позади них, на гребне скалы, возвышавшейся над долиной Лукании, стояли Тадикс, Питий и Курий. Ниже, на склонах и террасах, которые ступенями спускались к долине, собралась толпа рабов.

— Боги сделали свой выбор, — сказала Аполлония.

Она закрыла лицо руками и пятна крови остались на ее лбу, щеках и губах.

— Они предупреждают нас, — добавила она.

Все еще стоя на коленях, она начала раскачиваться из стороны в сторону. Длинные светлые волосы волочились по земле, разметая круг, похожий на тот, который описывали в небе птицы.

— Боги не могут говорить, они немые, — сказал Спартак, поднявшись.

Он скинул мечом тело ягненка на землю и, взобравшись на камень, громко произнес:

— Наша кровь — это та, которую нужно пролить, чтобы победить. Боги следят за битвами людей и благословляют победителей.

Он указал на горизонт.

— К нам приближаются два легиона. Их ведет Муммий, легат проконсула Лициния Красса. Они движутся по Аппиевой дороге, Муммий выступает как на параде. Нужно, чтобы уверенность в своих силах ослепила римлян. Тогда они потерпят поражение, как Глабр, Коссиний, Вариний, легаты, преторы и консулы! Мы захватим обозы и разделим добычу. Но прежде Муммий должен поверить, что мы бежим от него. Нужно завлечь его туда, где мы сможем напасть, прежде чем он успеет разбить лагерь. Нужно, чтобы он поверил в легкую победу. Для него, как и для Красса, мы всего лишь животные. Они не желают помнить, что мы сделали с их когортами. Мы разгромим легионы Муммия и Красса. И, став свободными, уйдем на север или пересечем море.

Он спустился с камня.

— Наша кровь прольется, — добавил он. — Такова цена свободы.

Спартак смотрел вслед Питию, Тадиксу и Курию, которые присоединились к вооруженным людям, собравшимся на одной из террас.

Он услышал, как Курий, отдавая приказы, прокричал:

— Мы победим! Мы поровну разделим добычу!

Раздались восторженный рев. Курий закричал еще громче:

— Мы захватим города, виллы, хлебные склады, женщин! Все это будет принадлежать нам. Спартак хочет этого, потому что мы — свободные люди!

Фракиец вернулся и опустился рядом с Иаиром и Посидионом, которые сидели не шевелясь.

Аполлония лежала на каменистой земле, скрестив руки на груди. Ее волосы окружали голову, как светлое сияние.

— Проконсул Лициний Красс, как сказал Питий, да я и сам знаю это, — человек озлобленный, — начал Посидион. — Ты можешь сразиться с двумя легионами его легата Муммия. Ты можешь даже разгромить его. Он не отступит. У него десять легионов. И Сенат дал ему власть. Ты убьешь его, но тогда они назначат другого проконсула. Боги не ошиблись, Спартак. Аполлония хорошо слышала, что они сказали: прольется именно наша кровь. Нас разгромят и казнят!

Спартак опустил голову.

— Что ты хочешь от меня? — спросил он.

— Будущее человека нигде не записано, — сказал Иаир. — Ты сказал то, что следовало. Справедливый Бог смотрит на нас и судит. Тот, кто справедлив, кто повинуется Ему, — тот и победитель. Мы на стороне Справедливого Бога. Наша кровь прольется, но Бог спасет нас.

Посидион поднялся, прошел по гребню, глядя, как солнце медленно погружается в лиловую дымку. Потом он вернулся к Спартаку.

— Если хочешь, некоторые из нас могут спуститься на берег и сесть на пиратское судно. Киликийцы любят деньги. А у нас есть золото. И будет еще больше, если мы разгромим легионы Муммия. Тогда мы сможем добраться до Сицилии, Греции или Фракии, затеряться в дальних странах. Я знаю их, как свои пять пальцев. Там нас никто не найдет.

Аполлония поднялась, обвила руками ноги Спартака.

— Боги предупредили нас, — добавила она. — Слушай Посидиона!

Спартак оттолкнул ее.

— А они? — спросил он, указывая на толпу рабов.

— Ты не как они, — сказала Аполлония. — Ты их предводитель.

— Я один из них, — ответил Спартак.

48

— Ты видел Спартака? — спросил проконсул Лициний Красс.

Он стоял на пригорке, скрестив руки. Ветер развевал его красный плащ, позолоченные латы повторяли формы его тела.

У подножия холма неподвижно, опустив голову, стоял легат Муммий. Он был одет в простую тунику. Шлем, латы, пояс и меч лежали перед ним.

В сотне шагов от них собрались пятьсот солдат, с обнаженными головами и без оружия. Они так же, как и легат, стояли понурив головы, тяжело опустив руки. Их тела были покрыты пылью и грязью.

Этих безоружных людей окружали легионеры. Копья, мечи, шлемы и латы сверкали на полуденном солнце.

— Спартак был среди тех, кто напал на тебя и победил, — продолжал Лициний Красс. — Ты видел его, я в этом уверен!

Рядом с ним стояли легат Гай Фуск Салинатор и военный трибун Гай Юлий Цезарь.

— Я слушаю тебя, легат! — взревел проконсул, делая шаг вперед. Теперь он стоял прямо на вершине пригорка, возвышаясь над Муммием и долиной.

— Я видел его, — ответил легат, на короткое мгновение подняв голову, затем снова опустив ее, будто не в силах выдержать взгляд Лициния Красса, ослепленный солнцем, отражавшимся от его лат и шлема.

— Он был верхом, его окружала небольшая группа людей, — продолжал он. — Я решил, что…

Он остановился.

— Продолжай, легат! — вскричал Лициний Красс.

Его слова отдались эхом, будто тысячи воинов повторили их вслед за ним.

— Я решил, что мы застали его врасплох. Потому что он бежал, а мы его преследовали.

Лициний Красс усмехнулся, повернулся к трибуну Юлию Цезарю, а затем к легату Фуску Салинатору.

— Он заманил нас, а потом исчез.

Красс наклонился к легату Муммию.

— А ты, ослепленный жадностью и жаждой славы, поспешил за ним, не думая о ловушке, забыв о его коварстве. Ты вообразил, что поймаешь эту хитрую бестию, поставишь Спартака передо мной, перед Сенатом, закованного в цепи, и комиции провозгласят тебя претором, а может быть, почему бы и нет, консулом. Муммий-император — победитель!

Проконсул плюнул в сторону побежденного легата, который отступил на шаг.

— Не двигайся! — взревел Лициний Красс.

Легат вернулся на место.

— Продолжай, Муммий! Расскажи нам, как первые ряды твоей армии побросали оружие и разбежались, как ягнята, как рабы! Как ты затем потерял два легиона, командование которыми я тебе доверил. Расскажи нам, как ты проиграл сражение, легат!

Красс сделал несколько шагов по краю холма, затем вернулся и встал лицом к Муммию.

— Я слушаю!

— Их были десятки тысяч, — начал легат. — Они прятались во рвах, сидели под каждым кустом, под каждым деревом. Некоторые забрались на самые верхушки.

Легат поднял голову.

— Это была ревущая толпа. Она окружила нас со всех сторон. С деревьев сыпался град камней, мы были окружены. Каждому из нас приходилось сражаться с несколькими разъяренными тварями.

— А эти? — взревел проконсул Лициний Красс, указывая рукой на пятьсот безоружных людей. — Ты хочешь, чтобы я поверил, что они сражались так, как должны сражаться римские воины, солдаты легионов, которые поднял я за свой счет, легионов, проконсулом которых являюсь я, Лициний Красс, и которые просто обязаны побеждать? Ты думаешь, каждый из них сражался с несколькими рабами? Да они думали только о том, как спасти свою шкуру!

Легат снова опустил голову.

— Они были нагими, — продолжал он. — Их тела были вымазаны грязью, маслом, а иногда и кровью, лица выкрашены в темный цвет. Они ревели нечеловеческими голосами, не обращая внимания на удары, которые мы им наносили. Я ранил многих, но тела с отсеченными руками продолжали драться, кидались на меня, чтобы вцепиться зубами. Среди них были и женщины, такие же голые и еще более свирепые.

— Твой голос все еще дрожит, Муммий! Ты показал своей армии пример не мужества, а страха. Твои солдаты думали лишь о спасении жизни и побросали оружие. Они бежали, как трусливые и глупые ягнята. Бежали до тех пор, пока не достигли моих легионов. Я увидел их с обнаженными головами, без оружия, без щитов и подумал, что умру от отвращения. Они стоят меньше, чем самые гнусные из рабов!

Легат сделал шаг вперед.

— Убей меня, Лициний Красс! — сказал он.

Проконсул посмотрел на него. Его лицо исказилось презрением. Он крикнул, отчеканивая каждое слово, указывая рукой на безоружных людей.

— Центурионы, соберите этих дезертиров, этих трусов, в группы по десять человек, и пусть жребий выберет по одному из каждой группы.

49

Один за другим те, на кого по воле богов пал жребий, выстроились в ряд перед вооруженными легионами.

Их набралось пятьдесят. Они стояли опустив головы, покорные своей участи.

Они не повернули головы, чтобы посмотреть на тех, кого пощадила судьба, на четыреста пятьдесят человек, так же как они, побросавших оружие, но избежавших смерти.

Прижавшись друг к другу, выжившие смотрели на то, как с обреченных начали снимать одежду, поскольку они должны были умереть нагими, как звери, как трусы, которыми они и являлись.

Красс поднял руку.

Солдаты принялись бить мечами в щиты. Эта тяжелая медленная дробь разносилась по всей долине, будто билось огромное сердце, охваченное страхом.

— Наказание вернет вам храбрость! — прокричал Лициний Красс. — Я буду убивать каждого десятого из каждой когорты, центурии, из каждого легиона, посмевшего отступить перед этой ордой рабов!

Пятьдесят человек были раздеты.

Красс снова подал знак.

Солдаты принялись хлестать обреченных длинными прутьями, держа их обеими руками.

Они хлестали по плечам и спине, бедрам и икрам ног, бокам и груди.

Истерзанные тела вскоре покрылись глубокими кровавыми полосами.

Солдаты вышли вперед, держа на плечах секиры.

Один удар — и тела одно за другим опустились на землю. Некоторые сначала встали на колени, другие сразу повалились лицом вниз.

Палачи посмотрели на Лициния Красса.

Скрестив руки на груди, он с пренебрежением разглядывал тех, кому даровал жизнь. Складки, обозначившиеся вокруг его рта, свидетельствовали о глубине его презрения.

— Волею судьбы вы остались живы, — начал он. — Но ваша трусость наложила на вашу жизнь печать позора. Вы будете спать за пределами лагеря. Станете рабами солдат. Вам будет едва хватать хлеба, и вы можете навсегда забыть о почестях. Вы будете есть ячмень, как рабы, и выполнять работу, которую выполняют рабы. Вы будете убирать дерьмо и рыть землю. Вы получите оружие только в том случае, если дадите присягу никогда с ним не расставаться. Стоимость оружия будет вычтена из вашего жалованья. Если вы его снова бросите, никакой бог, никакая жеребьевка не спасут вас от казни.

Он указал на пятьдесят распростертых на земле тел.

— Посмотрите на тех, кого выбрал жребий. Они были не более трусливы, чем вы. Они заплатили за вас!

Красс вынул меч из ножен, взмахнул им, затем резко опустил.

Секиры обрушились.

Потом солдаты подцепили крюками головы и обезглавленные тела.

Они держали их перед легионами, перед выжившими дезертирами, перед легатом Муммием, который стоял, по-прежнему опустив голову.

— Впредь эти легионы будут предпочитать казнь побегу, — сказал Красс Юлию Цезарю. — Один страх вытесняет другой. Нужно, чтобы каждый солдат боялся меня больше, чем Спартака!

Дробь прекратилась. Пятьдесят тел и голов сложили в две кучи, и вокруг них стали хлопотать беглецы, которых пощадила судьба. Центурионы бранили и били их. Бывшие воины принялись рыть рвы и разжигать костры. Тела убитых сжигали.

Легионы продолжали стоять в линии. Лициний Красс, Юлий Цезарь и Фуск Салинатор, а также центурионы, командующие первой центурией когорты, ждали, когда затрещат первые костры.

Внезапно раздался громкий и сильный голос:

— Лициний Красс, твой легат Муммий перед смертью приветствует тебя!

У подножия пригорка на коленях стоял Муммий. Сжимая меч двумя руками, он вонзил его в грудь, затем упал ничком.

В этот момент из костров посыпались искры и повалил едкий дым, разнося запах горелой плоти.

Мечи снова ударили в щиты, все быстрее, сливаясь в один тяжелый долгий звук.

Лициний Красс склонился над телом Муммия.

— Сожгите его вместе с остальными, — сказал он.

Затем, повернувшись к Цезарю и Салинатору, добавил, потрясая мечом:

— Мы отомстим за этих римлян. Я больше не дам Спартаку ни дня передышки.

50

— Я видел костры, которые разожгли римляне, — писал Посидион. — Мы снова собрались на возвышенностях Кампании. Утро, наступившее после нескольких дождливых дней, было ясным. Небо — такой прозрачной голубизны, что горизонт казался почти белым.

И вдруг потянуло дымом от тех костров, и мы ощутили тошнотворный запах горелой человечины.

Через некоторое время к моим ногам бросили только что схваченного молодого римского солдата. Он дрожал всем телом, его глаза были наполнены ужасом. По происхождению грек, он родился недалеко от Афин, был рабом, затем вольноотпущенником. А потом его забрали в один из легионов, недавно собранных Крассом.

Произнеся имя проконсула, он испуганно оглянулся, будто опасаясь, что его услышат. Указав на дым, скрывший горизонт, он объяснил, что Красс казнил каждого десятого солдата из двух легионов, которые сражались с нами, и что легат Муммий покончил с собой, посвятив свою смерть Крассу.

Молодой солдат сдавленным голосом повторил слова проконсула: «Судьба римского солдата — победить или погибнуть. Не будет жизни ни для тех, кто проиграл сражение, ни для тех, кого взяли в плен. Если враг вернет Риму пленных, Рим казнит их».

Я отвел глаза. Я не хотел знать, что произойдет с этим солдатом. Наверное, его свяжут вместе с другими пленными и толпа рабов будет унижать и мучить их, а потом убьет сразу или заставит сначала сражаться друг с другом.

Я пошел к Спартаку и рассказал ему о том, что только что узнал.

Жестокость Красса, возобновившего казнь каждого десятого, которая уже давно была отменена, самоубийство легата Мумия, а еще раньше претора Публия Вариния свидетельствовали о том, что боги прогнали из души римлян колебание и страх. Они проявят всю свою мощь. Настало время их беспощадной мести.

Я повторил Спартаку, что ему не удастся спасти огромную толпу, следовавшую за ним, поскольку лишь малая ее часть соблюдает дисциплину, столь необходимую на войне.

Нужно отделить зерна от плевел и, оставив основное войско, попытаться с небольшим отрядом пройти между легионами Красса, добраться до Лукании и оттуда до порта, и можно будет — я уже много раз предлагал это, — заплатив киликийским пиратам, переправиться на другой берег моря.

Спартак, казалось, не слушал меня.

Однако вечером он призвал к себе Тадикса и Курия.

Он решил доверить каждому из них командование рабами. Они организуют войска и поведут их на юг, к Лукании, Бруттию, Калабрии, к портам Брундизия, Метапонта, Петелия, Регия. А сам он направится в Луканию с небольшим отрядом, из которого попытается создать настоящую армию.

Тадикс колебался: зачем делить огромные силы, способные разгромить римские легионы? Разве им не удалось победить два легиона Муммия?

— Муммий покончил с собой, — ответил Спартак. — Лициний Красс выкован из другого металла.

Спартак убедил Тадикса в том, что нам остается только хитрить и отступать частями, маленькими войсками по несколько тысяч человек, которые могут застигнуть римлян врасплох, захватить обозы, хлеб и ячмень. Мы начали голодать. Виллы Кампании были разграблены, подвалы опустошены, виноградники и поля уничтожены, скот уже давно зарезан и истреблен. Так пусть Тадикс и Курий попытают счастья.

Я видел, как две колонны в несколько тысяч рабов ушли одна за другой.

Отряд, командование которым взял на себя Курий, был даже похож на армию. В первых рядах шли бывшие гладиаторы в римских латах, шлемах и с римским оружием. За ними следовали рабы, неся на плечах заточенные колья, обожженные на огне. По бокам шли пращники, а в последних рядах — женщины и мужчины, вооруженные тесаками.

Войско Тадикса, напротив, представляло собой толпу из галлов и германцев. Они не шли, а бежали, сжимая в руках секиры.

Спартак, не двигаясь, смотрел, как удаляются колонны рабов и гладиаторов. Его лицо застыло, взгляд был устремлен в одну точку, будто он не видел людей, поднимавших оружие в знак приветствия.

Когда последние рабы скрылись из вида, Спартак сказал:

— Я посылаю их на смерть.

— Все мы когда-нибудь встретимся с ней, — ответил Иаир.

— Я должен был встретить ее первым.

— Ты должен оставаться в живых до последнего сражения, — сказал Иаир. — Такова участь предводителя.

— Я не выбирал этой участи.

— Но ты предводитель, тебя выбрал Единый Бог. Это и твое предназначение, и твоя слава, и твое наказание.

Аполлония отстранила Иаира, оттолкнула меня, обняла Спартака за шею, прижалась к нему, покусывала его ухо, шептала слова, обрывки которых мне удалось услышать.

Я понял, что она предостерегает его против Единого Бога Иаира-еврея. Нужно прославлять богов Олимпа, повторяла она, а не Владыку Справедливости, про которого не известно, бог он или человек. Он живет в пустыне, не подает никаких знаков, и ей не знаком ни один жрец, который бы знал о нем.

Спартак должен оставаться верным и послушным Дионису.

Бог, добавила она настойчиво, посетил ее этой ночью и сказал, что фракиец должен покинуть войско рабов, взяв с собой лишь самых близких людей.

Аполлония повернулась, давая понять, что мы должны подойти к ним.

Нужно бежать, послушавшись наказа и совета Диониса, сказала она.

— Ты, Посидион, — добавила она, положив руку мне на грудь, — разве ты сам не предлагал это?

Я действительно говорил о том, что можно дойти до порта с маленькой группой людей и уплыть на пиратских судах.

— Дионис хочет спасти лишь несколько человек. Ему больше не нужно все войско, — продолжала Аполлония.

Она назвала несколько имен, в том числе мое, Пития и, нехотя, Иаира.

— Иаир сказал — до последнего сражения, — ответил Спартак. — У меня нет другого выбора.

— Ты можешь пересечь пролив, — продолжал я, — и поднять восстание на Сицилии.

Спартак долго смотрел на меня, но ничего не ответил.

Море было действительно далеко.

Покинув Кампанию, мы вошли в Луканию. Мы шли ночами по лесам, прислушиваясь к трубам римских легионов. Красс, должно быть, сам вел облаву, не давая легионам ни малейшей передышки.

По дороге мы встретили семерых рабов из войска Тадикса, покрытых кровью, с безумными глазами. Они единственные остались в живых. Их окружили три легиона. Они видели, как проконсул скакал впереди солдат и сражался с таким исступлением, что даже самые отчаянные рабы обратились в бегство. В конце битвы его лошадь была по грудь в крови, ей приходилось взбираться на трупы, чтобы скакать дальше. Среди этих трупов было и тело Тадикса.

Курий выжил с десятком гладиаторов, которым удалось ускользнуть от легионов под командованием военного трибуна Юлия Цезаря и легата Фуска Салинатора.

В том бою погибли несколько тысяч мужчин и женщин. Были слышны крики рабов, которых римлянам удалось схватить. Их было около тысячи человек, и нетрудно представить наказание, постигшее их. Были ли они распяты? Или их кинули живыми в пылающий костер? Отдали на съедение голодным псам? Заставили убивать друг друга голыми руками? Или их, искалеченных, с отрубленными руками, оставили в лесной чаще на растерзание волкам и хищным птицам?

Спартак выслушал рассказ несчастных рабов.

Он обнял Курия. Это было так неожиданно, что бывший оружейник покачнулся от переполнявших его чувств.

— Мы удивим и Рим, и богов! — сказал Спартак.

51

— Слова Спартака и его решение не удивили меня, — рассказывал позже Иаир. — Фракиец был одним из редких людей, избранных, чтобы исполнить предначертанное до конца.

Спартаку было суждено сразиться с Римом во главе войска рабов, которые хотели стать свободными.

Спартак знал, что Рим беспощаден, а проконсул Лициний Красс настолько же упрям, насколько и жесток, — шакал, как называл его Питий. Фракиец часто расспрашивал его, желая познать всю глубину характера и всю меру извращенности своего противника, самого богатого человека в Риме, который велел изрубить и предать казни всех, кто следовал за Курием и Тадиксом-гигантом.

Он решил, что раз уж он должен сразиться с легионами Красса, то ему следует проявить себя таким же безжалостным, каким был проконсул.

Мы шли к морю среди оливковых деревьев по каменистой сухой земле Лукании.

Я видел, как Спартак, который обычно выступал в центре войска рабов, будто желая подчеркнуть, что является одним из них, сменил место. Теперь он ехал верхом во главе отряда, окруженный стражей под командованием Курия.

Он часто проезжал вдоль колонны войск, которая постоянно стремилась рассеяться. Он толкал людей грудью своей лошади, бил их по плечам древком копья, грозил мечом, призывая как можно быстрее вернуться в строй.

Я читал в их глазах удивление и страх, а иногда гнев и ярость. Некоторые угрожали, ворчали, что они не для того пришли в армию рабов и сражались с легионами, чтобы ими теперь помыкали как животными.

Наступила ночь, и мы сделали привал. Спартак в сопровождении стражи обошел лагерь.

Он потребовал выставить дозорных и послать разведчиков, велел избить пьяных и сам разгонял развлекающиеся парочки мечом.

Он действовал молча, не произнося ни слова, стиснув зубы, иногда бросая на меня взгляд. Но я отводил глаза.

Я не мог не осуждать растущую с каждым днем суровость, с которой он обращался со своими товарищами. Некоторые из них не расставались с ним с тех самых пор, как покинули гладиаторскую школу в Капуе. Эти люди спустились со склонов Везувия и победили претора Клавдия Глабра. Они верили, что их больше никогда не станут бить и ограничивать их свободу. И вот человек, которого они почитали, тот, кого защищал Дионис, предводитель рабов, бил их так, будто они снова стали рабами.

Стражники Спартака, воодушевляемые Курием, размахивали копьями и ревели, что сделают из этого войска римскую когорту. Нужно победить, пересечь сицилийский пролив, завоевать богатые хлебом земли острова и заставить голодать Рим, царем которого станет Спартак.

Настал день, когда я увидел море, берега Тарентского залива, а недалеко от побережья — стены и высокую башню города Фурии.

Рядом с этим городом не было ни одного легиона.

Стая жадных, голодных животных тотчас же почуяла запах добычи, хлеба и ячменя, сушеной рыбы и женских тел. Войско вздрогнуло, взревело, ускорило шаг, поравнялось со Спартаком и его стражей.

Фракиец натянул поводья коня, тот стал на дыбы. Он поднял меч, крикнул стражникам, чтобы те сдержали людей и вернули их в строй.

Все были потрясены, послышались крики протеста.

Я услышал, как Спартак сказал Курию:

— Нужно, чтобы они слушались. Лучше я сам убью несколько человек, чем увижу, как они все погибнут от руки Красса.

Я удержал Курия, который кинулся вперед со своими людьми, уже обнажившими мечи.

— Поговори с ними, — крикнул я Спартаку. — Если ты скажешь справедливые слова, они тебя послушают.

Он поколебался.

Толпа тем временем рассеялась. Некоторые рабы ушли с дороги, на которой мы находились, и с воем направились через поля к городу.

Спартак с людьми Курия бросились вслед за ними и, нанося им удары древками копий, подталкивая, заставили вернуться в строй.

Толпа возмущенно взревела.

Спартак подошел ко мне.

— Я хочу, чтобы это войско стало таким же дисциплинированным, как римский легион. Если потребуется наказание, я буду убивать каждого десятого, как это сделал Красс с бежавшими воинами.

— Тогда кто ты?

— Это решат боги.

Затем он повернулся к войску.

— Я приказываю не грабить этот город, — сказал он. — Я приказываю разбить лагерь под городскими стенами. Пусть некоторые из вас попросят, чтобы нам открыли ворота, дали хлеба и мяса, рыбы и золота, которым мы расплатимся с пиратами. Пираты помогут нам пересечь море и добраться до Сицилии. Там, на хлебном острове, мы построим республику свободных людей, и Риму не поздоровится, если он вздумает атаковать нас!

Войско слушало его молча.

Некоторые рабы потрясали копьями и мечами, крича, что они согласны со Спартаком.

Но большинство из них принялись браниться. Внезапно раздался голос:

— Давайте возьмем все, что можем взять сегодня! Сожжем все, что не сможем унести. Ведь завтра может не настать!

Войско единодушно поддержало этого человека с сильным и уверенным голосом.

— Кто ты, говорящий так, будто это ты командуешь войском?

— Здесь никто не командует, — ответил голос. — Мы свободные люди. Никому, и даже тебе, Спартак, не удастся заставить нас подчиняться закону. Мы убивали римских граждан не потому, что нам приказал это сделать фракийский гладиатор. Если бы нам нравилось быть рабами, мы не убежали и не сражались бы. Мы могли бы спокойно ждать, пока наши хозяева решат подарить нам свободу. И, продолжая ходить с опущенной головой, мы дождались бы этого. Но мы решили идти напролом. Так дай же нам пройти, Спартак! Мы возьмем этот город и насладимся всем, что есть в его амбарах, подвалах и женских комнатах!

Большинство рабов ринулось вперед, сшибая с ног людей Курия, окружив лошадь Спартака, продвигаясь к городу, в то время как фракиец, подняв меч, остался стоять со своей стражей посреди опустевшей дороги.

Я видел, как Фурии охватил огонь.

Я шел по улицам, заваленным трупами его жителей, слышал крики насилуемых женщин.

Я последовал за человеком с двумя мешками, которые, должно быть, были наполнены золотом.

Он поднялся на вершину башни.

Спартак сидел на низкой стенке и смотрел на море, сверкавшее вдали.

— Ты хотел знать, кто я такой, — сказал человек, бросая к ногам Спартака мешки. — Я Калликст, галл. Этим золотом, — он пнул один из мешков, — ты сможешь заплатить пиратам.

Спартак не шевельнулся. Галл покинул башню бегом, будто остерегаясь чего-то.

Я подошел к Спартаку, он обернулся ко мне.

— Только не говори мне о своем Едином Боге, о Владыке Справедливости, — сказал он, поднимаясь. — Я хотел завоевать этот город, не разрушая, не проливая крови. В нем бы я встретился с главарями пиратов. Из этого города мы могли бы дать отпор легионам Красса. Мы могли бы объединиться с другими городами. Мы могли бы подготовить поход на Сицилию. А теперь у нас есть золото, а еще руины и целые улицы трупов.

Его лицо искривила гримаса отвращения.

— Они не свободные люди, — сказал он. — Они так и остались зверями. С ними нужно обращаться соответственно: дрессировать как лошадей или диких животных.

— Тогда ты больше не Спартак, — сказал я.

— Спартак выживет, если будет бороться и одерживать победы. Побежденных быстро забывают. Помнят тех, кто сражается как свободные люди, а не как дикие звери.

Он сжал рукоять меча и сказал то, что я предпочел бы не слышать:

— Мне следует убить этого галла. Может быть, страх заставит этих животных сражаться как свободные люди.

Спартак собрал свое войско у стен теперь уже мертвого города.

Наевшиеся люди дремали, опираясь на оружие.

Он подошел к первым рядам.

— Вы сожгли и разграбили этот город, — крикнул он. — Вы убивали, пили и насиловали. Я не хотел этого.

Люди понемногу просыпались, выпрямлялись, будто каждое слово Спартака хлестало их как прут.

— Я ваш предводитель, однако вы отказались повиноваться мне. Вы последовали за Калликстом, будто он ваш главарь. Калликст, выйди ко мне!

Рабы расступились. Галл медленно подошел к Спартаку. Он остановился в нескольких шагах от него и крикнул:

— Я дал тебе золото, как ты хотел, и мы взяли то, что нам было нужно. Вот справедливость!

— Ты сказал: «Завтра может не настать».

— Я сказал, что нужно брать все, что можешь взять.

— И ты взял это.

Спартак сделал два шага навстречу галлу.

Блеск лезвия, выхваченного из ножен, ослепил меня.

Голова галла покатилась по земле.

В тот же момент Спартак воскликнул:

— Завтра не настанет для того, кто не слушается Спартака!

52

— Тело галла и его отрубленная голова высохли на каменистой земле, окружавшей стены Фурий и простиравшейся до побережья Тарентского залива. Я не видел, — продолжал Иаир, — чтобы хоть один раб попытался похоронить этого человека, которого они единодушно поддержали и за которым последовали.

Я наблюдал за ними.

Я сидел перед палаткой, которую Спартак велел поставить на возвышенности, откуда были видны город, его окрестности и весь залив.

Он ждал, когда прибудут суда киликийских пиратов.

Не скрывая нетерпения, он ходил по вершине песчаного холма, на котором росло несколько кустов, согнувшихся под ветром.

Он остановился передо мной, внимательно посмотрел, будто не решаясь заговорить, потом повернулся и взглянул на рабов, охранявших тело галла.

Они махали руками, пускали камни из пращи, кричали, потрясали оружием, отгоняя хищных птиц.

Рабы подбили нескольких птиц, отбросили их подальше, к палатке Спартака.

Мертвые птицы упали в сотне шагов от нас, черные и белые пятна на желтой земле.

— Они этого не забудут, — сказал я Спартаку.

Он отошел, будто не услышав меня, поговорил с Курием, спросил его, что воинам удалось узнать о легионах Красса, вышедших из Кампании и Лукании, и какой ответ дали киликийские пираты его посыльным, Питию и Посидиону.

Люди Курия сопровождали двух греков до оконечности Бруттия, самой южной точки Италии, будто выталкивавшей остров Сицилию в открытое море. Там находились пиратские суда.

Питий и Посидион несколько раз поднимались на суда, затем возвращались на сушу. Затем сообщили людям Курия, что поплывут вместе с пиратами в Тарентский залив, чтобы переговорить с самим Спартаком.

Спартак приказал своему войску учиться строиться в шеренги, маршировать, сражаться одной линией, чтобы производить впечатление единой армии.

Так как пираты отказывались перевозить тысячи римских врагов, Спартак хотел заверить их в том, что войско рабов могло оказать сопротивление легионам Красса и Берреса, пропретора Сицилии, который начал укреплять берега пролива, чтобы отразить любые нападения.

Теперь я каждый день наблюдал за упражнениями, которые должны были проделывать рабы под присмотром Курия и его людей.

Большинство рабов подчинились и дрались друг с другом, шли в атаку, учились строить сплошную стену из щитов и непроходимый частокол из копий.

Но некоторые, избегая учений, держались в стороне. Над обезглавленным телом галла дежурили караульные, не давая хищным птицам приближаться к нему, но они не решались насыпать над ним курган, опасаясь гнева Спартака.

Теперь они боялись его.

Они повиновались людям Курия и опускали головы, проходя мимо Спартака. К тем, кто теперь должен был служить ему, убирая песок, который ветер прибивал к его палатке, поднося амфоры с водой и вином, жаря мясо и рыбу, вернулось их прежнее рабское поведение.

Рабы, взгляды которых до гибели галла были полны гордости, злобы и даже безумия, теперь смиренно опускали глаза.

Я повторял Спартаку, что эти люди, мечтавшие стать свободными, никогда не забудут, как он обошелся с одним из них — как беспощадный и жестокий римский хозяин. Он должен быть осторожен: он казнил галла так, как казнят раба, а разве хозяин может полностью доверять рабам?

Страх дрессирует их как животных, но рабы — это люди, хотя римляне и считают их скотом. А люди всегда восстают против тех, кто их угнетает.

Люди Курия и, прежде всего, сам Спартак угнетают их.

Ему следует проявлять крайнюю осторожность, всегда быть начеку. Звери повинуются хозяину, кажутся покорными, но в один прекрасный день мощным ударом лапы разбивают голову укротителя или убегают.

— Они никогда не забудут, что ты убил одного из них.

— Никто не забудет, — хрипло ответил Спартак. — И я не забуду. Но посмотри на них!

Перед стенами Фурий рабы, вооруженные щитами и палками, сражались друг с другом, воодушевляемые криками людей Курия.

— Теперь они слушаются, — сказал Спартак.

Внезапно послышались крики: дозорные заметили паруса киликийских пиратов, которые, преодолев самую трудную часть пути, входили в Тарентский залив.

— Мы попадем на Сицилию, — сказал Спартак. — С этим войском я смогу завоевать остров. Я освобожу рабов. Мы завладеем хлебом и схватим Рим за горло. Плебс, бедные горожане повсюду присоединятся к рабам. Восстание охватит Рим и провинции. Думаешь, это не стоило головы галла?

Я помнил предписание Владыки Справедливости: «Ничто не стоит жизни человека».

Но промолчал.

Спартак сам поймет, что ему придется жестоко поплатиться за отнятую у человека жизнь.

Таков закон Справедливого Бога.

53

— Я не видел Спартака с тех пор, — рассказывал Посидион, — как покинул Фурии вместе с Питием, бывшим рабом Красса, греком, как и я.

В сопровождении людей Курия мы несколько дней шли по лесам, покрывавшим горы, которые разделяли надвое полуостров Бруттий.

Спартак поручил нам встретиться с киликийскими пиратами, суда которых часто останавливались в порту Регия. Он надеялся, что один из пиратских главарей, грек, по имени Аксиос, согласится в обмен на золото переправить через пролив несколько тысяч рабов, и показал мешки, наполненные монетами и драгоценностями.

Спартак повторял, что мы должны убедить пиратов в том, что у нас есть настоящая армия, а не просто толпа рабов.

— Скоро я превращу этих животных в солдат, — добавил он.

Он убил дерзкого галла только для того, чтобы управлять теми, кто по-прежнему был всего лишь ордой.

В противоположность Иаиру, голова которого была забита заповедями его Бога, я одобрял этот поступок. Геродот и Фукидид, а также другие греческие риторы и историки писали: лишь страх наказания заставляет повиноваться людей, которым предстоит сражаться и встретиться со смертью.

Мы прибыли в порт Регия, и рыбаки проводили нас на самый большой из киликийских кораблей.

Мы с Питием старались побороть охвативший нас страх.

Пираты, покрытые шрамами, встретили нас насмешками. Их веселило наше высокомерие. Мы, толпа рабов, собираемся победить римские легионы? Они прекрасно понимают, почему мы хотим сбежать на Сицилию. Но знаем ли мы, что Веррес, римский пропретор острова, расставил свои легионы у берегов пролива? Он велел построить укрепления, стену, наблюдательные башни. Один из пиратов даже сказал: «Возвращайтесь к вашим римским хозяевам, попросите у них прощения! Может быть, они просто выпорют вас. По крайней мере, останетесь живы. Зачем нам рисковать, заключая союз с рабами? Мы всегда были свободны, и Рим боится нас».

Я не ответил, только потребовал отвести меня к их главарю Аксиосу.

Наконец, нас повели к нему.

Шел дождь. Аксиос в красной тунике, богато расшитой золотом, сидел, укрывшись под навесом, ветер надувал пурпурною ткань.

Он походил на филина, его глаза напоминали две узкие щели, а лицо избороздили глубокие морщины. Через бритый череп тянулся огромный шрам.

Я сказал ему, что я ритор, свободный человек, что я преподавал философию на Родосе, жил в Риме, исколесил все провинции республики и бывал почти на всех островах Средиземного моря.

— А он? — спросил он, указав на Пития движением подбородка.

— Я грек, архитектор. Я служил претору Крассу, ставшему проконсулом и самым богатым человеком в Риме.

Аксиос на короткое мгновение приоткрыл веки.

— Что вы делаете с этими животными, которые сжигают города, грабят и убивают, вместо того чтобы извлекать пользу из завоеванного?

— Ты знаешь военных, — ответил я. — Спартак сделал из этого стада армию. Она одержала победу над преторами, легатами, консулами и их легионами. Мы с ним, потому что мы греки и презираем римлян.

— Рим никогда не забывает своих врагов. Он мстит.

— У нас есть золото, много золота.

Эти слова заставили филина наконец раскрыть глаза.

— Нам нужно попасть на Сицилию. Ты получишь золото и все, что нам удалось захватить.

Он снова съежился и махнул рукой, давая понять, что услышал достаточно.

Когда мы сходили на берег, один пират крикнул нам, что Аксиос ожидает нас на следующий день.

Мы виделись с ним в течение нескольких последующих дней. Он хотел, чтобы я рассказал ему про золото. Сколько у нас монет, ваз, украшений? Видел ли я их? Выслушав мои ответы, он погружался в молчание и, казалось, дремал. Затем снова велел нам прийти на следующий день.

Я предполагал, что он отправил на сушу несколько человек, чтобы собрать сведения, и теперь ожидал их возвращения. Конечно, он хотел оценить наши силы и силы проконсула Красса, прикинуть, удастся ли избежать преследований Рима, если он поможет нам, и стоят ли золото и добыча, которую мы сулим, того, чтобы навлечь на себя гнев Рима.

Наконец, он сказал, что на следующий день велит сняться с якоря и взять курс на Тарентский залив, и пригласил нас подняться на борт.

Через несколько дней мы увидели стены и башню Фурий и на холме над берегом палатку Спартака.

Аксиос велел спустить паруса, и пять кораблей его маленькой флотилии бросили якоря под прикрытием мыса, защищавшего Тарентский залив с юга.

Он увлек нас за собой на нос корабля, указал на пыль, поднимавшуюся далеко на горизонте, за Фуриями.

— Это легионы Красса, — сказал он. — Нужно торопиться. Скажи Спартаку, что я возьму на борт своих кораблей две тысячи человек и отвезу их на Сицилию. Но ни одним больше.

— Хочешь ли ты встретиться со Спартаком?

— Я знаю о нем все.

Он положил руку мне на плечо.

— Но на золото и украшения я хочу взглянуть!

Он заметил мое колебание.

— Боги свидетели, — начал он, — что я вызвался перевезти вас и клянусь, что две тысячи человек высадятся на Сицилии в надежном месте. Но я ожидаю, что взамен Спартак окажет мне доверие. Я хочу, чтобы сначала на моем корабле появилось золото, а потом люди.

Он подозвал одного из пиратов.

— В знак доверия я оставляю вам Колаиоса, моего лучшего боцмана.

Он помедлил, затем повернулся к Питию.

— А ты останешься на корабле вместе с золотом. Клятва против клятвы. Я — пират, Спартак — раб. Человек против человека. Золото за переправу!

Он указал на горизонт, ставший серым.

— Легионы Красса уже близко.

Мы сошли на сушу в сопровождении Колаиоса, и я увидел Спартака.

За эти несколько дней он постарел, сгорбился, но его исхудавшие лицо и тело, казалось, наполняла сила. Взгляд его, напротив, был блуждающим и тусклым.

— Пират хочет золота, — повторил он несколько раз, глядя на Колаиоса, который сидел перед палаткой, жуя травинку.

Фракиец долго смотрел на Пития.

— Человека могут убить за одну золотую монету, — сказал он. — Неужели ты, Питий, веришь, что пираты оставят тебя в живых за два мешка монет, украшений, драгоценных чаш? Аксиос хочет забрать золото и не рисковать, позволив нам подняться на борт кораблей. Если у него будет выбор между золотом и жизнью, твоей или этого человека, — он указал на Колаиоса, — неужели ты думаешь, он станет раздумывать?

— Он призвал богов в свидетели, — сказал Питий. — Он поклялся.

— Клятвы, боги! — усмехнулся Спартак.

Он вышел из палатки и принялся расхаживать взад и вперед по вершине холма, глядя на суда, на рабов, собравшихся у стен Фурий, и на пыль, поднятую вдалеке легионами Красса.

Все чаще и чаще ветер приносил барабанную дробь легионов.

Спартак вернулся в палатку.

— Возьми золото, — сказал он Питию. — Скажи Аксиосу, что, если он обманет меня, я достану его и в аду. Пусть подойдет к берегу. Я хочу, чтобы мы все поднялись на борт до наступления ночи.

Аполлония застонала.

— Боги решат, — добавил Спартак.

Курий вышел вперед, ругаясь, бормоча, что не следует доверять пиратам, способным убить собственную мать за медную монету.

— И ты отдаешь им всю нашу добычу!

— Ты слышишь барабанную дробь? — спросил Спартак. — Думаешь, у нас есть выбор?

Он подошел к еврею-целителю.

— А ты, Иаир, что скажешь ты?

Тот развел руками.

— Бог знает, Бог судит, — сказал он.

Аполлония издала крик, ее руки, как змеи, кружились вокруг ее лица, пальцы погрузились в волосы.

— Спартак, поднимись на борт вместе с золотом! — взревела она, внезапно опустившись на землю. Разметавшиеся пряди волос будто покрывало упали ей на плечи и спину.

Пурпурные паруса пиратских судов поднялись сразу, как только Питий с мешками, наполненными золотом, взошел на борт корабля Аксиоса.

Дул сильный ветер, и вскоре маленький флот скрылся за мысом.

Мы больше никогда не видели Пития.

Курий своей рукой зарезал пирата Колаиоса.

54

— Ветер, который так быстро скрыл от наших глаз суда с пурпурными парусами, — это было дыхание Единого Бога! — рассказывал Иаир.

Он навсегда запомнил дни, последовавшие за предательством пирата Аксиоса.

— Спартак, — продолжал он, — долго смотрел на опустевшее море, не произнося ни слова.

Я сидел у входа в палатку, слушал и смотрел.

Колаиос вскрикнул, когда Курий схватил его за волосы, оттянув голову назад. Боцман проклял капитана, пославшего его на верную смерть. Он поклялся, что его ненависть настигнет Аксиоса, что он достанет его даже в самых отдаленных заливах, дойдет до Геркулесовых столбов, что он ценный союзник, потому что ему известны все места, где пираты бросают якорь.

Но его голос заглушило бульканье крови, хлынувшей из его перерезанного горла.

Спартак даже не обернулся. Он сидел сгорбившись, будто огромная плита давила на его плечи.

Думаю, он уже тогда знал, что ему суждено умереть, так и не увидев небо Фракии.

Казалось, он не слышал стонов Аполлонии. Она сидела на корточках, опустив голову на песок, и выпрямлялась каждый раз, когда до нашего слуха долетала барабанная дробь легионов Красса. Она призывала на помощь Диониса. Ее исступленный голос стал почти веселым, когда дробь ненадолго стихла. Тогда Аполлония воскликнула, что Дионис не покинул Спартака, что нужно ускользнуть от римлян, что нам, возможно, еще удастся победить.

Затем ветер снова принес барабанную дробь, еще более громкую и отчетливую, и Аполлония пронзительно выкрикнула имя Диониса.

Спартак не шевелился.

Тем временем из долины донеслись громкие крики. Рабов, собравшихся у стен Фурий, охватило беспокойство. Они смотрели вдаль, туда, где облако пыли становилось все более плотным. Затем они повернулись к морю в поисках кораблей, на которые, как им сказали люди Курия, они должны подняться и отправиться к берегам Сицилии, чтобы основать там непобедимую республику свободных людей.

Я видел, как рабы окружили людей Курия и стали бросаться на них.

Другие рабы собрались вокруг тела Калликста, начали класть на него камни, и понемногу вырос курган. Ни один из людей Курия не решился помешать им.

— Они не будут повиноваться, если ты будешь молчать, — крикнул Курий, подходя к Спартаку, стоявшему рядом с Посидионом.

Греческий ритор поддержал его. Нужно отдать приказ как можно быстрее уходить от города, который скоро окружат римские легионы. Они уже совсем близко. Разве Спартак не слышит их барабаны? Разве он не видит пыль, которую поднимают ноги солдат и копыта кавалерии? Нельзя, чтобы римская армия столкнулась с толпой рабов. Нужно идти к Регию, куда зашли пиратские суда. Возможно, удастся хитростью подняться на один из них и пересечь залив.

Посидион и Курий знали дороги, ведущие к Регию через сосновые леса. Склоны гор были такими крутыми, что лошади и даже пехотинцы, нагруженные тяжелым оружием, не смогут взобраться туда. Люди Спартака спрячутся в лесах, пещерах, на плато, у подножия скал, выжидая момент, чтобы завладеть судном или подкупить капитана.

Затем Посидион угрюмо напомнил о судьбе Пития.

— Ты послал его на смерть, Спартак, — сказал он.

Спартак повернулся, сжал рукоять меча, и я испугался, как бы он не убил Посидиона.

Но он лишь резко оттолкнул его. Курий усмехнулся.

Спартак шел быстрым шагом, уверенно отдавая приказы Курию. Нужно, сказал он, последовав совету Посидиона, отправиться в сторону Регия и разбить лагерь в горных лесах.

— Эти горы станут для нас вторым Везувием, и мы убьем Красса, как убили Глабра, легатов и преторов.

Курий бегом бросился к стенам Фурий, крича своим людям, чтобы выступали.

Я видел, как толпа собралась и направилась к горам, вершины которых, наполовину скрытые облаками, были видны с пригорка, на котором мы стояли.

Спартак остановился передо мной, и я поднялся на ноги.

В его глазах обычно светились сила, твердость и уверенность. Теперь они были тусклыми, взгляд блуждал, будто его притягивал к себе горизонт и нависшее над нами пасмурное небо.

Он посмотрел на меня, и, поскольку он сам не спрашивал ни о чем, я повторил то, что уже говорил ему:

— Бог знает, Бог судит.

— Я не хотел разрушать этот город, — сказал он. — Я не хотел красть это золото. Я хотел заключить союз с жителями Фурий. Но этот галл…

— Ты убил галла. Взял золото. А пираты забрали его у тебя.

И повторил:

— Бог знает. Бог судит.

Обхватив рукоять меча, он стал медленно доставать его из ножен. Затем с глухим ударом задвинул его обратно.

— Для тебя и твоего Бога пират — человек более справедливый, чем я? Он может забрать у меня золото и убить Пития? — взревел он, схватил меня за плечи и встряхнул.

— Никто не знает намерений Господа. Мы блуждаем в лабиринте, — сказал я.

Он с силой оттолкнул меня.

— Ты — раб твоего бога! — крикнул он. — А я хочу быть свободным!

Он удалился. Плащ развевался на ветру, хлестал его по ногам. Он сел на коня, поднял меч, и мы тронулись в сторону Регия.

Обернувшись, я увидел у подножия крепостной стены высокий курган, который рабы возвели в память о галле.

И мне показалось, что из тела этого человека продолжала сочиться кровь, прося у Единого Бога справедливости и отмщения.

55

Проконсул Лициний Красс приказал мне уничтожить курган, возвышавшийся у подножия стен города Фурии.

Я был его легатом. Я только что пробежал с десятком людей по улицам Фурий, в то время как легионы ждали, выстроившись в долине.

В городе я не обнаружил ничего, кроме изуродованных трупов, разграбленных и сожженных домов. Собаки и крысы, наевшиеся человеческой плоти, даже не убегали, завидев нас, а продолжали раздирать тела или, попискивая, ковырялись в их внутренностях.

Запах смерти наполнил мои легкие.

Некоторые тела высохли, но другие, лежавшие в тени, превратились в кучи разлагающейся плоти, за которую боролись между собой собаки и крысы. На окнах домов сидели хищные птицы, которые хрипло кричали и тяжело поднимались в воздух при нашем приближении.

Но среди этих трупов не было ни одного мертвеца из стада Спартака, как будто жители Фурий отказались защищаться, накрытые ревущей волной, которую мы преследовали от самой Кампании и которая смела легионы легата Муммия.

Я видел казнь дезертиров и слышал последние слова Муммия, отдавшего свою смерть проконсулу. Безразличие, с которым Красс отдал приказ убить пятьдесят римлян и наблюдал за их казнью, свидетельствовало о его беспощадности. Своим презрением, своими безжалостными словами он толкнул Муммия на смерть, а потом посмотрел на его тело так, будто это было тело раба.

Тогда я понял, что остается только подчиниться приказам Красса, что нужно непременно выполнить то, что он требует.

Я рассказал ему обо всем, что видел на улицах Фурий.

Я ощущал на себе его взгляд, чувствовал его ярость.

Наши легионы не успели спасти Фурии и обитателей города. Уцелели всего несколько человек, которым удалось бежать и спрятаться в соленых прудах у самого берега.

Они окружили нас и рассказали, что видели из своего убежища пурпурные паруса пиратских судов, тех, что часто нарушали покой городка. Они наблюдали также стычки между рабами. Спартак своими руками убил галла, которого рабы, судя по всему, считали одним из главарей.

Они охраняли его тело день и ночь и погребли только перед своим отступлением.

Они указали на курган, потом на гору, в сторону которой направилось стадо рабов.

Я колебался не более мгновения, прежде чем по приказу Красса велеть солдатам уничтожить курган. Но этого хватило, чтобы я почувствовал, как меня толкнула лошади Красса.

Я услышал его насмешливый голос, когда он сказал военному трибуну Юлию Цезарю, что я боюсь, как бы из этой могилы не вышел бог дикарей и не утащил меня.

— Итак, Гай Фуск Салинатор, я жду! — крикнул он, склонившись к шее своего коня, который теснил меня к кургану.

Я отдал приказ, и солдаты принялись разбирать камни. Показался скелет, обтянутый сухой и черной кожей. Его руки сжимали голову, которая лежала у него на груди. Выжившие жители города Фурии сказали нам, что Спартак зарубил его одним ударом.

— Сожги его вместе с остальными, — приказал Красс, разглядывая труп.

После того как костры, разведенные у подножия городских стен, догорели и тела превратились в серый пепел, который ветер поднял и смешал с белым песком, я присоединился к Крассу.

Проконсул сидел на вершине холма, возвышавшегося над берегом Тарентского залива. Оттуда можно было охватить взглядом значительную часть моря и суши.

Здесь он велел поставить свою большую палатку, в которой хлопотали рабы. Солдаты возвели вокруг частокол, чтобы защититься от ветра, но ткань палатки все равно билась под его порывами.

Взбираясь на холм, я увидел, как два солдата закапывают тело человека, которое было найдено на вершине.

Этот человек был зарезан. Несмотря на то что его лицо было покрыто глубокими ранами, можно было различить его черты и темный цвет кожи. Я сразу же подумал, что это, наверняка, один из пиратов.

Цезарь стоял рядом с Крассом, который пристально смотрел на меня. Я склонил голову, показывая, что задание, которое он мне доверил, выполнено.

— А знаешь ли ты, Фуск, что эта собака Спартак ставил свою палатку здесь?

Красс ударил ногой по земле.

— Он изображает из себя консула рабов. Он вообразил, что сможет сделать из этого стада армию только потому, что обезглавил галла! Но за несколько дней ему не удастся превратить рабов в солдат! Для этого требуются долгие годы! Кусок железа нужно сперва положить в огонь, затем бить его молотом, гнуть, точить, чтобы в итоге получить острое лезвие. Мы не дадим ему времени выковать меч!

Он поднялся и направился за частокол, Цезарь и я последовали за ним.

— Он наверняка пытался договориться с киликийскими пиратами, чтобы они перевезли его на Сицилию. Ты видел мертвеца, Фуск Салинатор? Это пират. Киликийцы, судя по всему, обманули Спартака. Я знал Аксиоса, и мне хорошо известно, на что он способен. Он не из тех, кто будет помогать побежденному. Он проверил Спартака, обманул его, ограбил, а потом поднял паруса. Аксиос боится меня. Когда-то я имел с ним дело. Аксиос всегда умел вовремя остановиться. Несколько раз он даже помогал нам.

Поднялся порывистый ветер. Черная полоса дождя закрыла горизонт, натянув между морем и небом мрачную завесу.

— Спартак идет к Регию, — сказал Красс, вышагивая между палатками. — Он все еще надеется попасть на Сицилию, а если нет, зачем же тогда он сам лезет в ловушку, в мешок, который мы завяжем, и нам останется только, как следует, по нему ударить?

Носком сандалии Лициний Красс нарисовал три параллельные линии. Та, что посередине, изображала горы. Это была дорога, по которой должны пойти рабы.

— Там снег, они мерзнут. От холода их силы быстро иссякнут, — сказал Красс.

Легионы пойдут вдоль склонов гор, которые были обозначены двумя другими линиями.

— Мы загоним его на край Бруттия, на дно мешка. А потом…

Красс наклонился и живо нарисовал борозду, пересекавшую три прямые параллельные линии.

— …мы выроем ров. Поставим частокол и закроем его. Если сможем, возьмем их всех живыми.

Он поднялся.

— Я уже говорил: я хочу, чтобы люди помнили только об их смерти.

Я был легатом Красса, но его тон и выражение лица заставили меня содрогнуться.

56

Легата звали Гай Фуск Салинатор.

Люди Курия поймали его, когда он ехал верхом в сопровождении двух центурионов вдоль частокола, который велел возвести проконсул Лициний Красс от Ионического моря до Тирренского, чтобы запереть Спартака и его людей на полуострове Бруттий. То, что могло стать нашим убежищем, стало ловушкой, где мы умерли бы от голода и холода, прежде чем легионы убили бы нас.

Курий бросил легата к огню, у которого, пытаясь согреться, сидели Посидион, Спартак, Аполлония и я, Иаир. Дул порывистый ветер, и время от времени с неба падали хлопья снега.

Жестом Спартак отослал Курия и его людей, и мы остались одни. Над нами, на склонах гор, простирались буковые и сосновые леса. Мы шли по гребням с тех пор, как покинули Фурии, направляясь в Регий, на границе полуострова.

Но вдоль всего берега, к которому мы намеревались спуститься, римляне разожгли костры. Легионы опередили нас и окружили.

Так умерла надежда Спартака уплыть на Сицилию.

Он был обречен, но это будто вдохновляло его.

Он торжественно говорил о близком конце, о неизбежном поражении. Когда Аполлония выла, повторяя, что он победит легионы Красса, что Дионис дарует ему победу, что она знает намерения бога, он напомнил ей о том давнем сне, когда он был всего лишь рабом в Риме. Она предсказала ему тогда, что он станет предводителем рабов, но за победой и славой последуют поражение, несчастье и гибель.

Аполлония стонала, не находя что ответить, пила и танцевала, пытаясь захмелеть. Вино стекало ей на грудь.

Затем Курий и его люди бросили к нашим ногам тело легата, рассказывали, как они зарезали римских караульных, которые сторожили ров и частокол, а также двух центурионов, сопровождавших Гая Фуска Салинатора.

Курий и его люди ушли, Спартак подошел к легату. Он обнажил меч и коснулся им шеи римлянина.

Легат, молодой человек, не опустил глаз, с вызовом глядя на фракийца. Он проявил мужество, но я умею читать по лицам и глазам людей. Легат изо всех сил старался скрыть страх, овладевший им. Широко раскрыв глаза, он не шевелился, будто боясь, что малейшее движение заставит Спартака перерезать ему горло.

Я тоже этого боялся. Я видел, как далеко отлетела голова галла Калликста.

— Посмотри на Спартака, прежде чем умереть, — сказал он ему.

Внезапно он отошел, убрал меч в ножны и принялся ходить вокруг костра, иногда останавливаясь около легата и задавая ему вопросы. Римлянин презрительно ответил, что его зовут Гай Фуск Салинатор, что он из рода Педаниев, иберов-аристократов, римских граждан, которые сражались за Рим и занимали самые почетные должности в республике.

Спартак наклонился, взял горсть земли и медленно пропустил ее сквозь пальцы.

— Ты, твои предки, твоя жизнь стоят меньше, чем эта горсть земли, — сказал он.

Я был удивлен спокойным и отрешенным тоном Спартака.

Он был уже не тем человеком, которого я видел в Фуриях. Тогда он был полон решимости превратить стадо рабов в армию, затем пошел на риск, заключив сделку с пиратами, так велико было его желание попасть на Сицилию.

Повернувшись к нам, он спокойно сказал:

— Красс завтра или через несколько дней одержит победу. Боги хотят могущества Рима. Я погибну, они так решили, хотя прежде были благосклонны ко мне. Я объединил рабов, они гордились тем, что сражаются и умирают свободными людьми. Сейчас боги хотят забрать мою жизнь. Я должен им ее.

Я заметил удивленный взгляд легата Фуска Салинатора, когда Спартак принялся разъяснять ему, что Посидион — грек-ритор, который преподавал на Родосе и в Риме, читал истории, написанные Геродотом и Фукидидом. Что я — Иаир, еврей из Иудеи, знающий Книгу, в которой собрана вся память моего народа. Об Аполлонии он сказал, что она умеет распознавать знаки, которые боги подают смертным, она — жрица и прорицательница Диониса, дочь фракийского народа, сыном которого является и он, Спартак.

Легат помедлил, потом выпрямился и заговорил, стремясь придать своему голосу твердость. Но я не мог не заметить, как он дрожал.

— Греки, евреи, фракийцы… Рим победил все эти народы. И ты сам сказал, Спартак, ты знаешь, что не сможешь победить легионы Красса. За тобой и твоими людьми захлопнулась ловушка. Ты умрешь здесь, так и не перейдя через этот ров и частокол.

Аполлония издала яростный крик и, подбежав к легату, вцепилась ему в лицо.

Спартак оттолкнул ее, а затем сжал пальцами горло легата.

Я отвернулся, думая, что он задушит его, но он начал говорить, предлагая Фуску Салинатору жизнь, если он пообещает спасти Посидиона, Аполлонию и меня.

— Римские караульные узнают тебя, — сказал он. — Ты объяснишь, что эти трое были у меня в плену. Ты освободил их, и они помогли тебе бежать. Римляне поверят тебе.

Он прервался. Я услышал приглушенный кашель легата. Спартак снова схватил его за горло.

— Выбирай быстрее, легат. Я хочу, чтобы Посидион, Иаир и Аполлония рассказали тебе о моей жизни, о сражениях, которые я вел, о тысячах рабов, которые присоединились ко мне, и о том, как я заставил Рим содрогнуться. Если ты выберешь жизнь, то станешь тем, кто расскажет, как все было. Ведь все мы просто тела, которые Красс предаст казни.

Он посмотрел на меня. Я был уверен, что он прежде всего обращается ко мне.

— Те, о ком помнят, не умирают, — добавил он.

Эти слова показались мне знакомыми. Их мог произнести Владыка Справедливости у меня на родине, в Иудее, и я был изумлен и растроган тем, что их произнес Спартак.

Той ночью его будто наполнили новые силы. Он думал о войне рабов, в которой прежде нам сопутствовала удача, но теперь, он повторил это несколько раз, война проиграна.

— Если хочешь жить, — сказал он легату, — ты должен поклясться перед богами, что Иаир, Аполлония и Посидион тоже будут жить. А я и мои воины останемся жить в рассказах, которые они тебе поведают.

Он наклонился к легату, пребывавшему в нерешительности.

Внезапно Спартак взревел:

— Больше нет времени, легат.

И он сильнее сжал горло римлянина, так что тело его задергалось как рыба, выброшенная на песок.

Я поднялся и сказал:

— Он выберет жизнь.

Спартак отнял руки от шеи легата, и тот жадно вдохнул воздух, подняв голову к небу, широко раскрыв рот. Затем, когда Спартак снова склонился над ним и, протянув руки к его шее, сказал: «Я оторву тебе голову», он согласился на сделку.

Осталось только убедить Аполлонию.

Она каталась по земле, прыгала, заломив в отчаянии руки, потрясала кинжалом, говоря, что отдаст свое тело богам, чтобы они спасли Спартака, но не хочет покидать его.

Она успокоилась лишь тогда, когда Спартак объяснил ей, что просто повинуется воле богов. Он видел Диониса во сне. Дионис послал ему этого римлянина, чтобы тот помог ему пересечь реку, отделяющую жизнь от смерти, и отвести в страну, где люди продолжают жить в памяти других.

Но для этого нужно, чтобы Аполлония, Посидион и я покинули его, последовав за легатом. Мы передадим людям память о жизни Спартака.

— Ты должна повиноваться Дионису, — повторил он.

Аполлония приблизилась к легату, на лице которого остались следы царапин, которые она успела нанести ему.

— Если ты обманешь Спартака, — сказала она, — если ты нарушишь клятву и предашь нас, я не отстану от тебя и боги будут преследовать твоих потомков, пока они все не погибнут.

Скоро снова пошел снег, и мы, проскользнув между костров, которые разожгли рабы, подошли ко рву и частоколу.

Спартак обнял Аполлонию, а затем прижал нас к себе, одного за другим.

— Пусть моя жизнь и наше восстание будут описаны в книге, как описаны жизнь еврейского и греческого народов, — сказал он.

— Да будет так, — ответил я.

Эта уверенность была такой же непоколебимой, как моя вера в Единого Бога.

Римские караульные узнали Фуска Салинатора и пропустили нас.

Легат передал нас солдатам, и мы под их присмотром покинули полуостров Бруттий, а он вернулся к проконсулу Лицинию Крассу.

Через несколько дней я увидел на горизонте огромную вершину Везувия, и небо, которое впервые со времени прощания со Спартаком было прозрачной голубизны.

Перед нами простиралась мирная, еще по-зимнему сонная равнина.

Среди деревьев, виноградников и в полях виднелись фигуры рабов, склонившихся к земле.

Порядок восторжествовал. Говорящие животные вернулись на свое место.

Прибыв в Капую, где у легата Фуска Салинатора было поместье, мы увидели, как к аренам направляется шумная и веселая толпа. Ланиста Лентул Батиат, кричали глашатаи, устраивает в честь победы проконсула Красса бой сорока пар гладиаторов. Оставшиеся в живых должны будут сражаться с ливийскими львами.

Я опустил голову, не решаясь взглянуть на Посидиона и Аполлонию.

Неужели возможно, чтобы Спартак так скоро потерпел поражение?

Только позже я узнал, что поражения вообще не было. Курий, один из немногих оставшихся в живых из нашего огромного войска, рассказал мне о последних битвах фракийца.

Я также был свидетелем казни, которую проконсул Красс приготовил для выживших пленных рабов.

«Те, о ком помнят, никогда не умрут», — говорил Спартак.

Тогда, в Капуе, неподалеку от гладиаторской школы, из которой мы бежали, я написал все, что знал о последних днях войны Спартака.

57

— Я решил убить Спартака, — признался Курий, которого я укрыл на вилле легата Фуска Салинатора в Капуе.

Он боялся, что его узнают, если он выйдет на улицы города, в котором ланистой был все тот же Лентул Батиат, и прятался в хижине, куда рабы убирали мотыги. Она находилась в глубине поместья, наполовину скрытого изгородью и кустарником.

Однажды ночью я пришел к нему, и он рассказал мне обо всем, что случилось, после того как мы покинули лагерь рабов на полуострове Бруттий.

— Я видел, как вы шли с легатом ко рву и частоколу, и решил, что Спартак бросил нас, что он пытается договориться с римлянами, оставит нас ради спасения своей жизни и жизни самых близких ему людей, к числу которых я не относился.

Гнев и ярость ослепили меня, и я последовал за вами, а затем, увидев, как вы прощаетесь, понял, что он вернется к нам. Но почему он устроил ваш побег и дал уйти легату?

Я вскочил, приставил к его груди меч, угрожал. Он не испугался, и это обезоружило меня.

Он коснулся моего плеча.

— Курий, — начал он, — эти трое не солдаты и не гладиаторы. Они не будут сражаться. А среди нас больше нет места тому, кто не умеет или не хочет сражаться. Красс более жесток, чем зверь. Питий называл его шакалом, помнишь?

Мы ходили по заснеженным холмам, по лесистым склонам, на которых теснились несколько тысяч человек, все, что осталось от огромного войска.

Спартак объяснил мне:

— Легат согласился защитить их в обмен на его жизнь.

Я усмехнулся. Спартак как-то уже поверил пирату Аксиосу, отдал ему наше золото и добычу и потерял Пития.

— Я думал, что Аполлония, Иаир и Посидион дороги тебе, а ты доверил их жизни легату Красса!

Он опустил голову.

— Я доверяю богам. Они не обманывают меня. Я не прошу у них победы, я прошу только, чтобы у людей сохранилось воспоминание о том, что мы делали, на что надеялись, о чем мечтали. Посидион, Иаир и Аполлония расскажут об этом. Легат знает, что, передав нашу историю людям, он станет равным грекам: его никогда не забудут.

Он остановился и посмотрел мне в лицо.

— Я не требую от богов многого и отдам им жизнь без всякого сожаления… Но римляне дорого за нее заплатят! — продолжал он, заметив мое замешательство. — Я хочу, чтобы кто-нибудь из нас, — например, ты, Курий, — избежал смерти. Для этого нам нужно выбраться из этой ловушки, покинуть полуостров, перебраться через ров и частокол.

— Ты перебрался через них, Иаир, — сказал Курий, продолжая свой рассказ. — Я видел, как римляне сбросили вам лестницу и веревку, а затем подняли вас. А мы прошли так, что нас даже не заметили, хотя частокол был выше роста двух мужчин, а ров был шириной в пять шагов и глубиной — в три.

Курий говорил, пригнув голову, шагая из стороны в сторону по хижине с низким потолком, с которого свисали мешки и какие-то орудия.

— Легионы Красса сидели в засаде. Они ждали, когда мы предпримем попытку пробиться. Каждый день рабы окружали Спартака, упрекали в том, что мы сидим сложа руки. Нужно было пересечь ров и повалить частокол. Они кричали: «Лучше умереть с оружием в руках, в битве, место и время которой мы выберем сами, чем сгнить здесь. Легионы атакуют нас, голодных, замерзших, неспособных защититься, а у нас даже не будет сил встать на колени. Они затопчут нас, а может, сожгут заживо».

Спартак молча слушал. Видимо, он отказался от мысли заставить их подчиняться порядку и соблюдать дисциплину. Наша когорта, которая недолгое время походила на армию, снова превратилась в стадо.

Фракиец пытался удержать их, объясняя, что нужно подождать, пока не пойдет такой сильный снег, что видимость будет не больше, чем на один шаг. Тогда можно засыпать ров и взобраться на верх частокола. Мы застанем часовых врасплох и убьем их. Тогда большая часть войска пройдет, и мы спустимся к берегу, где не так холодно и есть пища, поскольку ни один из небольших портов не был разграблен.

Вот что предлагал Спартак, но все это было отвергнуто с недовольными возгласами и нетерпеливыми криками. Толпа отказалась подчиняться Спартаку.

Однажды утром, когда небо было чистым, а земля высушена морозом, несколько тысяч человек бросились в атаку, прыгая в ров, взбираясь на частокол.

Я хотел присоединиться к ним, но Спартак удержал меня. Он был уверен, что все погибнут.

— Следи, чтобы твои люди оставались с тобой, — сказал он мне. — Не позволяй им ввязаться в это дело. Нам предстоит настоящее сражение. Я хочу, чтобы ты участвовал в нем.

Я сидел рядом с ним перед костром, и мои люди присоединились к нам.

Мы слышали крики, барабанную дробь, а затем наступила тишина. Солнце внезапно скрылось за черными низкими облаками, повисшими над верхушками сосен и буков. Наступила ночь, а мы так и не увидели ни одного из тех, что утром напали на римлян. Затем пошел сильный снег.

Спартак выпрямился.

— Этой ночью мы выберемся из ловушки Красса, — сказал он. — Римляне не ожидают, что после такой резни мы попытаемся бежать. Но снег — это сигнал, который нам дают боги.

Ночь была такой темной, что мы держались плечом к плечу, чтобы не сбиться с дороги.

Мы зарезали тех немногих вьючных животных, которые у нас еще оставались, и скинули их в ров, уже наполовину заполненный телами сражавшихся утром. Мы убили пленных, накрыли тела ветками и по ним перешли ров, а затем преодолели и частокол, убив караульных, заснувших после сражения и свернувшихся на снегу.

Спартак прошел первым, но ждал у частокола до тех пор, пока через него не перелез последний из нас.

Снег, подарок богов, окутывал плотной пеленой наши тела и приглушал шаги.

58

Я, Гай Фуск Салинатор, был легатом Лициния Красса и сообщить плохую новость проконсулу пришлось мне.

Центурионы, которые вместе со мной обыскивали склоны горы, тщетно стараясь отыскать следы Спартака и его отрядов, отступили, и я один вошел в палатку проконсула.

Он дремал, опустив подбородок на грудь, но его застывшее лицо казалось еще более жестоким. Губы его сложились в горькую усмешку. Глубокая морщина пересекала лоб. Толстые руки покоились на коленях. Меч лежал на низком столе, справа от кожаного кресла, в котором сидел Красс, завернувшись в длинный широкий плащ с красной каймой.

Я вспомнил о легате Муммии, который, стоя на коленях в день казни каждого десятого, предложил свою смерть проконсулу, унизившему его.

Я несколько раз кашлянул.

Красс выпрямился и тотчас же схватил меч. Его пальцы разжались, когда он узнал меня. Он смотрел на меня удивленно, без благосклонности, его глаза искали мой взгляд.

— Ну, что ты мне скажешь, Фуск Салинатор?

Я начал рассказывать ему о выпавшем на склоны гор снеге, таком плотном, что видимость составляла не более одного метра.

Он поднялся, подошел ко мне. Он напоминал змею, которая, вытянув голову, бросается на добычу. Ее раздвоенный, пропитанный ядом язык стремительнее, чем стрела.

— Что ты мне скажешь, легат? — повторил проконсул.

— На караульных напали внезапно, их зарезали. Спартак и его отряды…

Он поднял руку.

— Ты хочешь сказать, Фуск Салинатор, что этой ночью Спартаку и его собакам удалось перебраться через ров и частокол? Что центурии дали им пройти потому, что шел снег, и наша победа, которую мы одержали вчера, затоптана, погребена, уничтожена? Что Спартак выбрался из ловушки?

Он повернулся ко мне спиной и принялся ходить от одного конца палатки к другому, затем приказал центуриону стражи найти военного трибуна Гая Юлия Цезаря.

— Им удалось преодолеть ров и перелезть через частокол? — повторил он, снова повернувшись ко мне. — Где они? Может, тебе известно хотя бы это, легат?

Покачав головой, я был вынужден признать, что поиски, которые я, несмотря на снегопад и ночную тьму, вел со множеством всадников на склонах гор, оказались безуспешными.

Красс подошел ко мне, держа руку на рукоятке меча и глядя на меня с таким презрением и ненавистью, что я был не в силах выдержать его взгляд и опустил глаза, чего не делал даже перед Спартаком.

В тот момент я понял, что фракийский гладиатор не так жесток, как римский проконсул, и был счастлив оттого, что согласился на предложение Спартака, спас собственную жизнь и жизнь грека, еврея и фракийской женщины. Если я выживу, то соберу их рассказы и напишу историю этой войны, свидетелем и участником которой мне довелось стать.

В палатку вошел военный трибун Гай Юлий Цезарь. Я поднял голову, и Цезарь вопросительно посмотрел на меня.

— Объясни ему, легат, — сказал проконсул, тяжело опускаясь в кресло.

Он усмехнулся и продолжил:

— Когда вчера ты, Юлий Цезарь, выходил из этой палатки, мы праздновали нашу победу. Сегодня ты снова входишь в палатку, а мы уже успели потерпеть поражение. Спартак и его псы перешли через ров!

Он поднялся и добавил, не давая мне возможности высказаться:

— Их осталось всего несколько тысяч, но, разумеется, это самые выносливые. Те, что дожили до сегодняшнего дня, умеют сражаться. Их нужно убить всех до одного. Они больше не попадутся в ловушку. Ров, частокол — с этим покончено!

Он повернулся ко мне.

— Я приказываю, чтобы все легионы, выстроившиеся вдоль рва, собрались и ждали, пока мы не узнаем, где сейчас эти псы.

— Они могут идти на север, к Лукании, — предположил Юлий Цезарь.

— К Риму! — воскликнул Красс. Его лицо выражало крайнее нетерпение.

— Все легионы здесь, со мной. Между Бруттием и Римом нет ни одного отряда. Если Спартак — а он очень хитер — сумеет продвинуться на север, в Луканию и Кампанию, то сможет спокойно войти в Лацио и даже, возможно, напасть на Рим и захватить его. В Риме тысячи рабов, которые присоединятся к нему, как только он войдет в город.

— Он не сделал этого даже тогда, когда его армия насчитывала десятки тысяч рабов, — заметил Цезарь. — А теперь их всего…

— Я же сказал, — прервал его Красс, — те, что остались, — настоящие воины. Не просто грабители, а разъяренные звери. Если они пойдут на Рим…

Лициний Красс говорил и говорил, обращаясь скорее к самому себе, чем к нам.

Сенат поручил ему положить конец войне, очистить Италию от шайки убийц. Еще вчера он верил, что сможет это сделать, но побег фракийца ставил под угрозу успех всего предприятия.

Следует предупредить Сенат об опасности, которая угрожает Риму и всей республике. Нужно, чтобы легионы Помпея, возвращавшиеся из Иберии после победы над мятежной армией Сертория, приняли участие в облаве на Спартака. Нельзя мириться с тем, что толпы дикарей еще несколько месяцев будут держать в страхе провинции Италии, сжигая урожай и разрушая поместья. Также нужно, чтобы проконсул Фракии, Марк Варрон Лукулл, высадился со своими легионами в Калабрии и Брундизии и присоединился к охоте.

Гай Юлий Цезарь одобрил намерения Лициния Красса. Следует немедленно послать гонцов в Рим, сказал он, чтобы Сенат призвал Помпея и Варрона Лукулла.

Я молчал.

Я был всего лишь легатом проконсула Красса, но по лицу Цезаря я понял — он рад тому, что Красс вынужден призвать на помощь Помпея и Лукулла.

Красс мечтал одержать победу над Спартаком в одиночку. Он уже представлял себе, какой триумф ожидает его в Риме. А теперь он будет не единственным победителем. Другие, и прежде всего Помпей, получат свою долю славы.

Красс надеялся захватить все, а игра никак не заканчивалась. У Цезаря было жгучее желание — я был уверен в этом, глядя на него, — войти в игру и стать победителем.

Я был всего лишь легатом, которому проконсул приказал взять под начало два легиона и найти Спартака с его отрядами.

59

Я ехал верхом впереди легионов, окруженный ликторами и центурионами.

Снег прекратился несколько дней назад. Подувший с юга ветер очистил небо, фруктовые деревья зацвели, поля, по которым мы шли, покрылись зеленью.

Мы настойчиво преследовали разрозненные стаи псов, каждая из которых действовала, не заботясь об остальных. Одна направлялась к Петелии, другая к Брундизию. А третья к Лукании; вот их мы и атаковали на берегу озера, где они разбили лагерь.

Мне еще никогда не доводилось видеть более дикого сражения.

В них летели дротики, мечи отрубали им уши и выкалывали глаза, а они все продолжали огрызаться и убивать легионеров. Они сражались на коленях, а затем бросались в озеро, чтобы утонуть, но не попасть в плен. Берега были сплошь покрыты телами, вода покраснели от крови.

Велев пересчитать тела, я отправил гонца к проконсулу Лицинию Крассу с вестью о том, что мы убили двенадцать тысяч триста рабов, что только двое погибли от раны на спине, а другие и не пытались бежать, но сражались кольями против наших щитов, дротиков, копий и мечей.

Тогда я решил, перед тем как продолжить охоту, сделать передышку на несколько дней. Работы по обустройству лагеря только начались, когда проконсул сошел на берег со своим эскортом, знаменами и значками.

Он хотел посмотреть на поле сражения, на изрубленные тела, на красные воды озера. Он приказал подробно рассказать о битве. Я повторил то, что уже писал ему: эти рабы, как он, впрочем, и предвидел, были выносливыми и озверевшими, и требовалось несколько римских воинов, чтобы справиться с одним из них. Но это уже не войско, а отдельные шайки. Потребуется время, чтобы уничтожить их, но они никогда не смогут ни угрожать Риму, ни подвергнуть республику опасности.

— У меня всего несколько дней, чтобы сделать это! — воскликнул Лициний Красс.

Он схватил меня за руку и быстрым шагом направился вдоль берега, отпихивая тела ногами или ступая прямо по ним.

— Я хочу — ты слышишь, легат? — покончить со Спартаком раньше, чем легионы Помпея и те, что придут из Фракии во главе с Марком Варроном Лукуллом, успеют сунуться в эту войну. Я начал ее. Я раздробил армию Спартака! И я хочу пожинать плоды того, что уже сделано.

Он остановился и посмотрел мне в лицо.

— То, что ты сделал здесь, Фуск Салинатор, — он указал на берег и на тела рабов, — показывает, что мы быстро справимся с ними. Я думал, что Спартак может угрожать Риму…

Он пожал плечами.

— Когда ты разбудил меня на рассвете тем утром, чтобы сообщить о побеге, это было похоже на кошмар. Я подумал, что никогда не смогу уничтожить их в одиночку.

Он с ненавистью пнул одно из тел.

— Разумеется, Гай Юлий Цезарь посоветовал мне написать Сенату, чтобы тот отправил нам на помощь легионы Помпея и Варрона Лукулла. У него тут свой интерес. Но твоя судьба, Фуск Салинатор, связана с моей. Так продолжим же погоню без промедления! Солдаты — это железо, которое нужно ковать, пока оно горячо. Без отдыха, без остановки. Эта победа еще не означает конец войны, Фуск! Скажи центурионам и солдатам, что я раздам им земли, после того как они убьют или поймают Спартака.

Он сжал мне руку.

— Вперед, легат! Еще одна такая победа — и ты будешь идти рядом со мной во время моего триумфа в Риме!

60

Я повиновался проконсулу Лицинию Крассу и приказал легионам отправиться в путь. Ни один солдат не возразил мне, несмотря на одолевавшую их усталость. Напротив, все вспомнили о казни каждого десятого, а я не мог забыть смерть легата Муммия.

Я хотел положить следующую победу к ногам Красса как взятого в плен мятежника.

Несколько раз мне казалось, что достаточно протянуть руку, велеть когортам и центуриям ускорить шаг, а кавалерию пустить в галоп, чтобы нагнать этих псов, которые направлялись к Брундизию, чтобы сесть на суда, пересечь Адриатическое море и попасть во Фракию.

Я видел пыль, поднимавшуюся в прозрачное небо на их пути.

Я послал разведчиков, но они вернулись ни с чем. Шайка исчезла, рассыпалась по садам и лесам и немного погодя, мы встретили авангард легионов проконсула Фракии, Марка Варрона Лукулла, который только что высадился на Брундизии.

Значит, эта дорога для рабов Спартака была перекрыта.

Я сообщил об этом Крассу. В ответ он настойчиво требовал, чтобы я опередил легионы Лукулла. Победа должна принадлежать ему, Крассу. Я должен направиться к порту Петелии на Ионическом море, где Спартак собрал свое войско.

«Не оставлять в живых никого, кроме Спартака. Я хочу посадить его в клетку и показать сенаторам и народу Рима в день моего триумфа», — писал проконсул.

Легат, скажи своим легионам, что они должны победить или погибнуть!

Тогда мы пошли к Петелии и морю, которое я несколько раз видел с высоты холмов. Оно было таким же голубым, как небо.

Дорога, которой мы держались, вилась между двумя обрывистыми склонами, и море исчезло. Мы оказались в ущельях Бруттия.

В нескольких сотнях шагов впереди я видел последние ряды войска рабов и велел легионам поторопиться. Центурионы приказали бить быструю барабанную дробь, громко зазвучали трубы. Казалось, в рабов уже можно попасть дротиками.

Но я не смог ухватить ничего, кроме пустоты.

Беглецы словно испарились. Может, они вскарабкались по склонам ущелья и укрылись на вершине горы?

Жара в ущелье была изнуряющей, а воздух таким плотным, что его, казалось, можно было резать. Я слышал учащенное дыхание солдат, которые после бега едва тащились, опустив голову. Видел побагровевшие лица ликторов.

Я понукал коня, чтобы он ускорил шаг.

Внезапно, как поток грязи, волна рабов обрушилась на нас, под предводительством всадника в развевающемся красном плаще, в котором я узнал Спартака.

Нас окружил лай этих разъяренных псов, отдававшийся эхом в ущелье. Со склонов покатились глыбы, со всех сторон падали камни, смертоносный град, который обрушивался на шлемы и латы центурионов и сшибал с ног людей, большая часть которых и так уже была в крови.

Ликторы погибли, и я видел, как на меня кинулись десятки рабов с криком: «Легат! Легат!»

Мой конь рухнул на землю. Мне удалось удержаться на ногах, держа врага на расстоянии, но рабы не боялись смерти. Место тех, что я убивал, тотчас же занимали новые.

Рогатина вонзилась мне в плечо, и я почувствовал, как теплая кровь потекла под броней по моей груди.

Я отступил. Центурионы и солдаты бросились назад. Удар меча пробил мои доспехи, и я упал.

Час смерти пробил.

Я увидел огромную тень, загородившую небо.

Надо мной стоял конь. Склонившись к его шее, Спартак направил на меня копье.

— Я во второй раз оставляю тебе жизнь, — крикнул Спартак. — Помни о клятве!

Он оттолкнул рабов, которые готовились убить меня.

Один из них метнул копье, я почувствовал, как оно вонзилось мне в шею. Я успел увидеть, как Спартак сразил этого человека мечом.

Я почувствовал, как меня подняли и понесли. Я узнал голоса центурионов.

Крики и звон оружия смолкли, и небо надо мной исчезло.

61

— Я видел, как Спартак во второй раз спас жизнь легата, — сказал Курий.

Он говорил медленно,приглушенным голосом, наклонившись вперед, будто готовый с минуты на минуту упасть, так велики были его уныние и усталость.

Я много раз протягивал руку к его плечу, но он противился, не давая мне даже дотронуться до него, словно подчеркивая недоверие, а может быть, презрение, с которым он ко мне относился.

Однако именно я подобрал его и спрятал в одной из хижин поместья того самого Гая Фуска Салинатора, о котором он мне рассказывал.

— Я узнал этого легата, — продолжал он, — это его я поймал на плато, ему Спартак помог бежать вместе с тобой, Посидионом и Аполлонией. Ему он оказал свое доверие, это стало совершенно ясно тогда, в ущельях Бруттия! Когда один из нас собрался убить его, Спартак снова спас его, не дав броситься в погоню за центурионами!

Он гневно смотрел на меня, выдвинув подбородок вперед, его глаза метали молнии.

— Спартак зарубил того, кто метнул копье в легата! А ты живешь, Иаир, у этого легата с Посидионом и Аполлонией, а Спартак мертв, и многие наши тоже. Выжившим, а их несколько тысяч, Красс уже приготовил казнь. Я знаю, я видел.

— Расскажи мне, — попросил я.

Я, Иаир, присутствовал при возвращении легата. Он лежал на повозке. На его бедрах виднелись глубокие раны, плечо было рассечено, горло перерезано.

За долгий переход от ущелий Бруттия до поместья он потерял так много крови, что у него не было сил даже открыть глаза. Солдаты положили его на стол посреди таблинума,^[8] будто речь шла уже о трупе, которому осталось только воздать последние почести.

Ко мне пришла одна из любимых вольноотпущенниц Гая Фуска Салинатора. Она знала, что меня зовут Иаир-целитель, и умоляла помочь. Я тоже не хотел смерти легата. Он должен был сберечь память об этой войне. До сих пор он держал свою клятву. Он защитил нас, хотя мог бы отдать проконсулу. Посидион, Аполлония и я жили на его вилле.

Я смыл засохшую кровь и очистил раны. Они кишели червями, отвратительными, но полезными, которые питаются гнилой плотью, желтым гноем, текущим из ран.

Фуск Салинатор приподнял руку, а потом уронил ее.

Я видел этот жест и знал, что он будет жить, что он уважает клятву, данную Спартаку перед богами.

Единый Бог, мой Бог, позволил мне вырвать Гая Фуска Салинатора из цепких лап смерти. Значит, Он хотел, чтобы желание Спартака было исполнено. Чтобы война рабов осталась жива в памяти людей.

Но Спартак был мертв, и я попросил Курия рассказать мне о его последнем сражении.

— В ущельях Бруттия, недалеко от Петелии, — начал Курий, — мы обратили в бегство легионы под предводительством легата Гая Фуска Салинатора.

Это была наша первая победа за несколько недель. Она была похожа на те, что мы одерживали в начале войны на склонах Везувия, в долинах Кампании и Лукании.

Центурионы обратились в бегство, завидев нас.

Мы убили ликторов, захватили знамена, штандарты, фасции.

Рабы опьянели от радости. Они переходили от одного тела к другому, раздевали их, размахивали шлемами, мечами, дротиками, доспехами и копьями.

Рылись в сумках, с жадностью пили вино, ели пшеничные лепешки и сушеную рыбу.

Они хотели преследовать римлян и стали роптать, отходить от Спартака, а некоторые, узнав, что он ранил одного из них и позволил центурионам унести легата, грозили ему кулаками.

Но, когда Спартак приближался к ним, они опускали головы и продолжали его слушаться.

Я наблюдал за Спартаком. Он говорил с ними с безразличием, которого я никогда раньше не замечал за ним. Он объяснял, что другие легионы Красса готовятся к нападению. Нужно избежать атаки, спрятаться в лесах. Легионам вряд ли удастся заставить нас выйти оттуда. И когда-нибудь мы сможем отправиться на Сицилию.

Они стали кричать, что не согласны.

Они только что одержали победу. Они пили и гуляли. Говорили, что не хотят бежать, а хотят вернуться во фруктовые сады, в поместья Кампании, жить грабежом и разбоем.

Один из них крикнул:

— Здесь все легионы республики и даже Фракии. Рим остался без защиты! Рим голый! Рабы и нищие поднимут мятеж и примкнут к нам, как только мы подойдем к городским стенам. И мы войдем в Рим, братья!

Они не слышали Спартака, который призывал их не идти на север, к Лукании, Кампании и Риму. Легионы будут преследовать их по пятам и уничтожат. Им никогда не удастся взять Рим. Он отказался от этого замысла даже тогда, раньше, когда в его армии было гораздо больше людей.

Другой раб крикнул:

— Ты уже предаешь нас, Спартак!

Я стоял перед ним. Он сказал:

— Спасай свою жизнь, Курий, брось их. Боги лишают их разума.

Он протянул мне мешок, наполненный золотыми монетами.

— Ступай в Регий. Купи корабль и выйди в море. Может, свободным людям не остается ничего иного, как быть пиратами.

— А ты? Они больше не повинуются тебе, Спартак. Они знают, что ты спас жизнь легату. Они убьют тебя.

— Я с ними, — только и ответил он.

А я, Курий, был с ним.

Тогда мы пошли в Луканию. Мы больше не были людьми, мы были стадом, которое шло по полям, резало скот, сжигало виллы, валило фруктовые деревья, обворовывало и убивало всех, кто не был рабом или кто, будучи рабом, отказывался присоединиться к стаду.

Так мы дошли до берегов Силара, бурной реки в провинции Лукания.

Было тепло. Леса невысоких дубов и оливковых деревьев покрывали склоны гор, возвышавшихся над долиной.

Спартак снова попытался выставить караульных. Легионы могут напасть в любой момент. Нужно разбить лагерь на склонах горы Альбурно. Там можно будет прятаться в дубовом лесу или пещерах и кормиться дичью.

Они снова обвинили Спартака в измене.

Он пытается, кричали они, не дать им сразиться с легионами и пойти на Рим. Он не хотел, чтобы они убили легата. Он не хочет, чтобы они завладели столицей.

Но Рим был как женщина. Он ждал, соблазнительно раздвинув ноги. Осталось только завоевать его и проникнуть в него.

Вот что они говорили, о чем мечтали.

Однажды утром мы услышали барабанную дробь, а затем увидели черную линию легионов на горизонте.

И люди, вместо того чтобы послушать Спартака, взвыли от радости, потрясая оружием. Теперь у них были хорошие римские мечи, шлемы, копья. Они пойдут, говорили они, и обратят римлян в бегство. Убьют легатов, преторов, консулов. Оставят в живых несколько сотен пленных и поведут в Рим, где заставят сражаться на арене и покажут эти игры городским рабам.

Спартак попытался помешать им.

Он встал перед ними, раскинув руки. Но разве можно было сдержать такой поток?

Стадо бросилось вперед.

Боги ослепили их.

Спартак вернулся ко мне.

— Иди к лесу, Курий, спасай свою жизнь! — сказал он мне.

Потом подошел к коню и резким ударом меча рассек ему шею, заявив, что в случае победы его воины заберут хороших коней у римлян, а в случае поражения он не будет нуждаться и в своем.

Кровь животного брызнула на нас.

— Мне больше не нужен конь, — сказал он. — Боги заберут меня.

Я последовал за ним.

Он шел к побоищу, завязавшемуся на берегах Силара.

Внезапно он бросился бежать, подняв меч и крича:

— Защищайся, Красс!

Я увидел впереди римлянина в золоченых скульптурных латах, окруженного центурионами, ликторами и знаменосцами.

Но Спартаку никогда не удалось бы приблизиться к проконсулу.

Он убил многих солдат, а также двух центурионов, сопровождавших Красса, которые бросились на него.

Потом я увидел, как он упал на колени. Должно быть, дротик или стрела попали в ему в бедро.

Никто, даже бог, не мог бы спасти его от смерти.

Я начал медленно отступать.

Я видел, как Спартак сражался, стоя на коленях, один в гуще нападавших, которые вдруг расступились, подняв окровавленные мечи.

Я бежал до склонов горы Альбурно.

Я углубился в лес из невысоких дубов и оливковых деревьев, добрался до самой вершины.

Я видел равнину, покрытую мертвыми телами. Воды Силара медленно уносили сотни тел.

Тех, кому не посчастливилось умереть в бою, римляне связали и гнали как скот, подгоняя ударами бичей.

Сейчас, когда война Спартака была окончена, они снова стали скотом.

Курий долго молчал, а потом поднялся:

— Иаир, — сказал он, — пусть люди помнят, что мы были свободными. Побежденными, но свободными.

Он позволил мне положить руку ему на плечо.

ЭПИЛОГ ВЕСНА, 71 Г. ДО P. X

Единый Бог, мой Владыка Справедливости, Ты хотел, чтобы я видел и помнил казнь, учиненную проконсулом Лицинием Крассом над восставшими и побежденными рабами. Их было больше шести тысяч. Тогда, под пронзительно синим небом, в ярком свете весенних дней, с ними поступили так, как никогда не поступают с животными.

В хижине, находящейся в поместье легата Фуска Салинатора, Курий сказал мне, что римляне не зарезали и не искалечили пленников на поле сражения, а связали их между собой.

С вершины горы Альбурно он видел, как это покорное стадо тронулось в путь под ударами бичей по направлению к Аппиевой дороге и Капуе.

Покинув склоны, поросшие дубовыми и оливковыми деревьями, Курий спустился в долину, держась подальше от Аппиевой дороги. Он не стал заходить в Капую, а направился прямо к поместью Гая Фуска Салинатора, где думал найти меня.

На всех дорогах, ведущих в Капую, он видел рабов, которые валили деревья, рубили сучья, выпиливали большие доски и делали из них кресты.

Он видел, как кузнецы несли мешки с длинными заостренными гвоздями. Он знал, какая позорная участь ждет рабов, сбежавших от своих хозяев.

Я не сказал о Курии ни Аполлонии, ни Посидиону. Они жили в строениях поместья, предназначенных для вольноотпущенников.

Посидион читал, писал, преподавал как мирный греческий ритор.

Аполлония возносила молитвы Дионису и богам.

Я вылечил легата Фуска Салинатора. Как только у него появились силы говорить, он сказал, что даст мне свободу, я буду его целителем и волен уходить и приходить, когда мне заблагорассудится. Если мне захочется, я могу пойти в Капую, чтобы купить там растения, снадобья, яды, которые мне необходимы.

Я был под его защитой. Он подарил мне кольцо, на оправе которого была выгравирована буква «S».

Однажды весенним утром по дорогам, которые расходились как ветки от ствола — от Аппиевой дороги, — я пришел в Капую.

Я видел кресты, воздвигнутые по обеим сторонам дороги.

Я слышал удары молотка и крики.

Я видел, как солдаты били пленных, заставляя лечь на крест и раскинуть руки.

После этого рабов приковывали к кресту, вбивая гвозди в лодыжки и запястья.

Затем кресты поднимали с помощью веревок, и вдоль Аппиевой дороги вырастала страшная изгородь, которая терялась далеко за горизонтом.

Связанное по рукам и ногам стадо шло за своими палачами.

Каждый день распинали первые ряды рабов, по несколько сотен. Остальные ожидали своей очереди, которая могла наступить на следующий день или через неделю.

Позже я узнал, что некоторые пытались пробиться в первые ряды, умоляли солдат, чтобы те убили их, прежде чем прибивать гвоздями, чтобы избежать агонии, а другие отступали, оттягивая момент, когда солдаты схватят их и положат на крест.

Последние, наверняка, верили, что проконсул Лициний Красс откажется от замысла казнить всех пленных и ставить кресты от Капуи до Рима, возводя аллею своего триумфа.

Питий говорил, что этот человек был упрямым шакалом и ничто не могло его остановить. Он хотел любой ценой заставить своего соперника Помпея, — который уничтожил последний отряд рабов и повторял: «Красс победил один раз, а я, Помпей, вырвал заразу с корнем!», — видеть, слышать и чувствовать его триумф.

Аппиева дорога была вся уставлена крестами. Крики казненных не умолкали. От Капуи до Рима звучал один протяжный стон. Его заглушало только карканье хищных птиц, круживших над крестами, и вой бродячих собак. Они прыгали, пытаясь дотянуться до окровавленной плоти. С близлежащих гор сошли волки, обезумевшие от запаха смерти, исходящего от тысяч крестов.

Кресты давили на меня всей своей тяжестью, и я согнулся, как старик. Той весной люди, казалось, разделялись на тех, кто сгибался, и тех, кто, веселый и бодрый, продолжал ходить прямо.

Каждый раб и даже вольноотпущенник отныне ходили опустив глаза.

Но и это не уберегало их от насмешек, тычков и ударов, которыми награждали их граждане Рима, прежде всего солдаты, гордые, наконец, получившие подтверждение своего могущества.

Я не вернулся в Капую. Я больше не пошел по этим дорогам, откуда был виден лес крестов вдоль Аппиевой дороги.

Я затворился в маленькой комнатке, которую дали мне при входе в здание, предназначенное для вольноотпущенников.

Здесь меня окружала тишина. Лишь иногда до меня доносились звуки жизни: пение, смех, гневные выкрики. Но каждый чувствовал, что тень креста омрачает его собственную жизнь, а каждый удар молотка наносит рану и ему.

Страх сжимал горло.

Я хотел, я должен был рассказать, что произошло.

Чтобы людям запомнились не только крики боли, кресты и проигранная война Спартака, но и для того, чтобы они не забывали о радости быть свободными, избегнуть участи животного и познать человеческую надежду, пусть зыбкую.

О Единый Бог, Владыка Справедливости, Ты, который знает и видит, сделай так, чтобы крест страдания стал крестом надежды!

Примечания

1

Учитель и начальник гладиаторов в Древнем Риме. (Здесь и далее примеч. переводчика.)

(обратно)

2

Пучок прутьев с секирой (у римских ликторов).

(обратно)

3

Гарум — соус из крови и потрохов морских рыб. Популярная среди состоятельных римлян приправа.

(обратно)

4

Атрий (лат. atrium) — закрытый внутренний двор, куда выходили остальные помещения древнеримского жилища.

(обратно)

5

Лары — в древнеримской мифологии покровители родины и домашнего очага.

(обратно)

6

Имплювий — четырехугольный неглубокий бассейн в центре атрия. В имплювий стекала с крыши дождевая вода.

(обратно)

7

Кальдарий — в римских банях жаркое помещение с горячими ваннами, где посетитель уже через несколько минут покрывается потом.

(обратно)

8

Таблинум (лат. tablinum) — в древнеримском доме помещение за атрием.

(обратно)

Оглавление

ХРОНОЛОГИЯ

ПРОЛОГ ЗИМНЯЯ НОЧЬ 71 Г. ДО Р. X

  1

  2

ЧАСТЬ I

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

ЧАСТЬ II

  17

  18

  19

  20

  21

ЧАСТЬ III

  22

  23

ЧАСТЬ IV

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

ЧАСТЬ V

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

  47

  48

  49

  50

  51

  52

  53

  54

  55

  56

  57

  58

  59

  60

  61

ЭПИЛОГ ВЕСНА, 71 Г. ДО P. X

*** Примечания ***