Африканская история [Олимп Бели-Кенум] (fb2) читать онлайн

Олимп Бели-Кенум Африканская история

Олимп Бели-Кенум — бенинский писатель. (Род. в 1928 г.) Получил образование у себя на родине, в Гане и во Франции. Долгое время находился на дипломатической службе. Возглавлял издание крупных африканских журналов. С 1968 года работает в аппарате ЮНЕСКО в Париже. Составитель хрестоматии для африканских школ. Лауреат литературных премий. Автор сборника рассказов и романов «Бесконечная ловушка» (1960) и «Песнь озера» (1968. рус. перев. 1975).

Город клокотал своей кипучей жизнью, нещадное солнце обрушивало на прохожих свои лучи, буквально прожаривало улицы, по которым беспрерывным потоком двигались люди в просторных синих и белых бубу, развевающихся при малейшем дуновении ветерка. Одетые в лохмотья мальчишки-разносчики сновали взад и вперед, перекликались друг с другом, выкрикивали свои товары, звонко смеялись.

Жюльен смотрел на этот движущийся вокруг него мир и чувствовал себя счастливым. Когда он проходил мимо почты, ему повстречалась супружеская пара — белый и черная — с тремя детьми. Жюльен остановился и поздоровался с ними. Удивленные супруги тоже остановились.

— Тейель, — представился мужчина, протягивая руку.

— Рад познакомиться с вами… Феррай…

— Не часто случается, чтобы европеец заговорил с нами… Вы давно здесь?

— Всего два месяца…

— A-а!.. Недавно приехали… Что ж, добро пожаловать, и… прошу вас… избегайте общества таких людей, как мы, если не хотите почувствовать себя в нашем городе очень одиноким…

Жюльен не понял, на что намекает его собеседник. Он спокойно посмотрел на него и вдруг спросил, из какой французской провинции тот родом.

— Из Гранвиля, — ответил Тейель.

— О, так вы нормандец! — воскликнул Жюльен. — Я тоже нормандец, из Авранша.

Они расхохотались.

— Говорят, будто нормандцы — домоседы, а на самом деле где их только не повстречаешь, стоит лишь немного поискать, — сказал Тейель.

— До чего же тесен мир! — вздохнув, проговорила мадам Тейель.

— Ну, раз уж вы нормандец, мы будем рады видеть вас у себя как-нибудь в воскресенье, — пригласил Тейель.

Жюльен принял приглашение. Тейель протянул ему свою визитную карточку, и они расстались.

Жюльен прочел: «Мсье и мадам Тейель и их дети. Капис, дом №…» Капис? Жюльену был знаком этот квартал, однажды он провожал туда хорошенькую учительницу-негритянку, с которой познакомился на танцевальном вечере. С тех пор он часто навещал Жизель. Он проводил у нее вечера, а его сослуживцы думали, что он в кино или в гостях у кого-нибудь из европейцев.

Вернувшись к себе, Жюльен спустился в бар. Серж встретил его презрительной усмешкой, Мартен демонстративно повернулся к нему спиной, а Рауль, которому он протянул руку, потому что еще не виделся с ним в этот день, грубо предложил ему сначала пойти вымыть руки.

Ошеломленный, Жюльен смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого, и наконец понял, что они бойкотируют его: в глазах каждого он читал упрек. Что он такого сделал? Ах, он не знает, наивный мальчик! Серж и Рауль видели, как он болтал с Тейелем! Этого достаточно.

Для многих европейцев, живущих в Карибе, Жак Тейель был презреннейшим из белых. Разве не пал он низко, женившись на негритянке. Пусть бы спал себе с этими пылкими девочками, пожалуйста! Но жениться, иметь детей!

Почему Феррай остановился и разговаривал с этой парочкой, хотя их бойкотируют все европейцы? Где и когда он познакомился с Тейелем? Уж не он ли свел Феррая с его так называемой возлюбленной?

А ведь ему объяснили правило: «Можешь спать с негритянками, которые тебе приглянулись, но не больше! Никаких шокирующих отношений! И еще: никаких дружеских связей со смешанными супружескими парами».

Жюльен преступил главную заповедь святейшего кодекса. Мало того, он нарушил и его последнее правило: его видели с Тейелями!

Взгляды Жюльена и раньше не были тайной для его сослуживцев, сейчас он просто подтвердил их. Но теперь и Жюльен знал, как ему держаться с ними. Он еще сильнее ненавидел их, когда слышал, что они насмехаются над черными. Как он жалел своих товарищей по работе, которые, не разделяя взглядов Сержа, Рауля и других им подобных, притворялись, однако, будто согласны с ними!

— Ты знаешь, у меня они тоже отнюдь не вызывают симпатии, но я боюсь оказаться в одиночестве: я дорожу общением с соотечественниками. Вот и приходится делать вид, будто соглашаешься с этим дьявольским вздором. Пойми меня, Феррай: не так-то легко в Африке белому жить в одиночестве, — сказал ему Ришар, когда они вошли в их общий кабинет.

— Я уже понял тебя…

— Да, я лицемер, подлец…

— Прошу тебя… Я ведь только сказал, что понял тебя… Что ж, у каждого из нас свой характер. В моем характере — поступать по-человечески…

— Я не осуждаю тебя, конечно же, ты прав, но вот видишь, тебя уже бойкотируют, и еще неизвестно, останешься ли ты в Карибе.

— О, на этот счет я не питаю никаких иллюзий. Я знаю Рауля: он под каким-нибудь предлогом или отошлет меня во Францию, или отправит в джунгли… Ну скажи, что сделал Тейель этим глупцам, что они так клеймят его? Со многими ли черными они знакомы, долго ли прожили среди них? Что они знают о черных?.. Вы едва отвечаете служащим-африканцам, когда они здороваются с вами, вы «тыкаете» им и всегда готовы наброситься на них за малейшую оплошность. Почему?

— Мне по душе твой пыл, но будь осторожен…

— О господи! На черта вы приперлись в Африку, если не выносите негров?!

Феррай бросил окурок в пепельницу и вышел.

— Я немного колебался, прежде чем пойти к вам, ведь я не сумел на неделе предупредить вас о своем визите, — сказал Жюльен, входя в гостиную Тейелей.

Как всегда в воскресные дни, инженер, облачившись в расшитое орнаментом бубу из белого фая, в расшитых и отделанных каймой бабушах на ногах, читал, возлежа на тахте, словно восточный владыка. Жюльена он увидел, когда тот подходил к дому, и предупредил домочадцев раньше, чем гость успел позвонить.

— Садитесь, Феррай, прошу вас, мои сейчас придут, — с улыбкой встретил он гостя, довольный, что принимает у себя соотечественника.

Вошла мадам Тейель. Стройная, в узкой юбке и короткой блузе из хлопчатобумажной ткани, она показалась Жюльену более красивой, чем три недели назад. Жюльен познакомился и с детьми — их оказалось пятеро, а не трое: три мальчика и две девочки. Черная служанка хлопотала по дому.

— Вам нравится наш город, мсье Феррай? — спросила мадам Тейель с улыбкой, но голос ее выдавал затаенную тревогу.

— О да, очень! Кариба — город оживленный и нравится мне… почти во всем, — сказал он, думая одновременно и о Жизель, и о стычке, которая произошла у него с сослуживцами.

«Почти во всем!» От Тейелей не ускользнуло, что он замялся, прежде чем произнести эти слова. Мадам Тейель улыбнулась, потом сказала просто:

— Желаю вам, чтобы жизнь в нашем городе была для вас приятной!

— Арсен, уведи малышей! — сказал Тейель и, когда дети ушли, заметил: — Вот вы сказали, что Кариба вам нравится… почти во всем…

— Да, и я искренен, — ответил Жюльен.

— Было бы чудом, если бы в человеке, будь он даже нашим лучшим другом, нам нравилось все, и так же естественно, что мсье Ферраю не все нравится в Карибе, — проговорила мадам Тейель.

— Это верно, но, мне кажется, я полюбил бы в этом городе все, если бы не некоторые люди, некоторое направление мыслей…

— Уже? — лукаво спросил Тейель.

— Да, уже, — признался Жюльен, хотя ему не очень хотелось говорить о своих сослуживцах. Но, вспомнив о них, он разнервничался и рассказал все Тейелям.

— Вот видите, у вас уже большие неприятности, — посетовал Тейель. — Если помните, при первой нашей встрече я сказал вам, что в этом городе общение с такими людьми, как мы, принесет вам неприятности…

— Но это же бессмыслица! Абсурд! — воскликнул Жюльен.

И потом, пока Тейель говорил, он то и дело прерывал его возмущенными возгласами, в которых звучало подлинное отчаяние. Именно абсурд, вот что это такое! Он попытался разобраться в нем и сам стал его жертвой: отказ подчиниться в отношениях с местным населением тем нормам поведения, которых придерживались его соотечественники, не только вышвырнул его из круга европейцев, живущих в Карибе, но и привел к тому, что в одно прекрасное утро ему объявили о направлении на работу в Иугуру.

Он принял новое назначение как величайший дар неба, но постарался скрыть свою радость: незадолго до этого Жизель сказала ему, что получила в Иугуру место учительницы и переедет туда еще до начала занятий в школе. Тогда он не обещал навещать ее, так как путь был дальний. Теперь же мысль, что наказание, которое на него налагали, посылая в глухую деревню в джунглях, скрасится присутствием Жизель, заставило его сердце радостно забиться. В тот же дёнь, едва стемнело, он отправился в Капис объявить ей новость.

— Когда ты уезжаешь в Иугуру, Жизель?

— Через две недели…

— Я тоже еду туда.

Жизель смотрела на него с удивлением.

— Надолго?

— Да, Жизель, надолго.

— Ты пошел на такую жертву ради меня?

— Если бы я даже хотел сделать это ради тебя, Жизель, я не смог бы… Но за свое недостойное поведение и отвратительный характер я наказан ссылкой в джунгли. И я не жалею — ведь там со мной будешь ты.

— Ты не ужился со своими? — воскликнула потрясенная Жизель.

— A-а, пустяки, Жизель. Мои — это ты и все здравомыслящие люди, для которых не существует разницы между белыми и черными.

— Это моя вина! Я должна была предупредить тебя, какому риску ты подвергаешь себя, часто встречаясь с негритянкой… Нас много раз видели вместе…

— Не терзайся из-за такой ерунды, Жизель!

— Мы так недавно знаем друг друга, а я уже принесла тебе неприятности.

— Я свободный человек и хочу жить как свободный человек, а там будь что будет.

— Ты иногда говоришь совсем как наши парламентарии или студенты.

— Что ж, они абсолютно правы, когда требуют, чтобы уважали их человеческое достоинство…

…И вот теперь он пришел к Тейелям известить их о своем отъезде, объяснил его причины.

— Вот видите, я не зря предупреждала вас, и все, что я сказала вам в тот день, не было праздной болтовней… Если я смею дать вам несколько советов, мсье Феррай, то скажу: будьте благоразумны и сохраняйте хладнокровие… Вы живете в стране, где слишком легко раздражаются, — проговорила мадам Тейель.

— Благодарю вас, мадам, я постараюсь следовать вашим советам.

— Не забывайте нас, напишите нам о своей жизни в Иугуру, дорогой друг, — сказал мсье Тейель.

Поезд шел всю ночь. Жюльен ехал в первом классе, но нескончаемые разговоры, то и дело прерываемые взрывами смеха, и храп африканцев, ехавших вторым и третьим классом, доносились до него. Не в силах сомкнуть глаза, он закурил сигарету, взял «Батуалу» Рене Марана и дочитал последнюю главу, на которой остановился раньше. Сейчас этот роман казался ему особенно актуальным.

В Париже его друзья африканцы превозносили мужество Рене Марана. Один из них добавил тогда, что сегодня негру трудно было бы получить Гонкуровскую премию отнюдь не потому, что африканские романисты из Черной Африки пишут хуже, чем Рене Маран, а потому, что в своих произведениях они рассказывают о наиболее жгучих проблемах своей родины, — проблемах, которые члены Гонкуровской академии едва ли оценят, потому что все они в большей или меньшей степени настроены реакционно. С другой стороны, и сами африканские писатели смешивают понятия «роман» и «политическое эссе». Политика интересует их больше, чем литература. И вот теперь Жюльен думал, как трудно африканскому писателю создать правдивый роман о современной Африке. Потом он углубился в «Государя» Макиавелли… Так Жюльен Феррай провел ночь в поезде, который тащился, останавливаясь на каждом полустанке…

Джип, за рулем которого сидел Самба, один из шоферов компании, уже поджидал его у самой станции — хижины с крышей из гофрированного железа. Пятеро пассажиров, которые сошли вместе с Жюльеном, тотчас же исчезли в джунглях, водрузив на головы свои объемистые узлы. Трое-четверо пассажиров, ожидавших на станции, поспешили к поезду. Жюльен проводил его взглядом, пока он не скрылся вдали под невнятный лязг железа и хруст щебенки, потом повернулся к Самбе, стоявшему по стойке «смирно».

— Не надо так тянуться передо мною, Самба, — сказал он ему на языке волоф. Самба удивленно вскинул на него глаза. Молодой тубаб выглядел добродушным. Лицо его выражало ту искренность, которая редко ускользает от взгляда африканца. Самба широко улыбнулся, обнажив все свои зубы.

Жюльен начал учить язык волоф сразу же, как только приехал в Карибу: ему казалось нелепостью жить в стране и даже не пытаться понимать язык ее аборигенов. В дальнейшем он усовершенствовал свои знания с помощью Жизель и теперь мог бегло объясняться, не прибегая к помощи переводчиков.

— Далеко до Иугуру, Самба? — поинтересовался он.

— Тридцать семь километров, тубаб.

— Меня зовут мсье Феррай, — как бы между прочим заметил Жюльен.

Машина тронулась, и они сразу же оказались в джунглях…

Через час Жюльен Феррай уже был у Иугуру. Двое слуг вышли взять его чемоданы. Инспектор компании Дамье встретил его рукопожатием…

Жак Дамье, откровенный расист, ненавидел негров. Он с трудом скрывал свои чувства, когда они однажды гуляли по деревне и он представил Жюльена вождю племени, который «что-то слишком возомнил о себе, потому что принимал участие в двух наших больших войнах и имеет звание аджюдана. Он награжден „Военной медалью“, крестом „За боевые заслуги“, орденом Почетного легиона и другими побрякушками, которые навешивает на грудь, когда должен встретиться с кем-нибудь из белых. Но я думаю, что его павлинье чванство порождено тем, что он очень богат и у него дюжина жен и десятка два детей, большинство из которых учится во Франции».

— Дюжина жен — это и впрямь слишком много для одного мужчины, но в остальном Азумба кажется мне вполне достойным человеком, — возразил Жюльен.

— Видели бы вы его сынков здесь три месяца назад! Как заносчиво держались они с нами, с каким вожделением смотрели на наших жен. Некоторые открыто заигрывали с дочерью и племянницей Вокера, они летели вместе из Парижа в Карибу. Эти господа, видите ли, изучают право, общественные науки, медицину, литературу! Они так неприлично увивались за барышнями Вокер, что бедняге инспектору пришлось раньше времени увезти девушек в Дакар, чтобы они возвратились оттуда во Францию морем. Но увы! Все его старания оказались тщетны: эти сыновья многоженца, эти двое влюбленных тоже решили вернуться в метрополию на судне… на том же самом судне, что и барышни Вокер!

— А что, ухаживания этих молодых людей имели какие-нибудь неприятные последствия?

— Слава богу, нет!

— Ну и прекрасно, ведь это же главное! Лично я не вижу в их шалостях ничего предосудительного.

— Но это могло привести к женитьбе!

— И здесь они не были бы ни первые, ни последние: сколько браков заключено между белыми и черными!

— Но разве вам не претит сама мысль об этом?

— Не понимаю, почему она должна претить мне: в Карибе я не испытывал ненависти к африканцам и видел там не одну смешанную супружескую пару.

— Странный вы человек!.. Во всяком случае, спать с негритянкой и жениться на ней — не одно и то же.

— Ах вот как! — удивленно воскликнул Жюльен, вспомнив своих соотечественников в Карибе и причины, по которым компания сослала его в Иугуру.

— Да, да, это отнюдь не одно и то же! Но отдаете ли себе отчет в этом вы? Нет! Это должно быть исключено абсолютно, иначе наша раса в конце концов выродится. К тому же подобные союзы сделают наше положение в Африке еще более шатким…

— У вас слишком пылкое воображение, Дамье, вы так легко все драматизируете… Я не думаю, что африканцы так уж жаждут ниспровергнуть нас, выдворить из своих стран и занять наши места, как мне твердят повсюду. Прежде всего нужно нам самим перестать кичиться своей расой, которая ничуть не выше их расы, несмотря на порочные утверждения поборников расизма и теории господства белой расы над черной. Нам нужно также перестать ненавидеть друг друга и предоставить каждому из европейцев, живущих в Африке, свободу любить негров, жениться на негритянках, не подвергаясь при этом изгнанию из среды своих соотечественников, — сказал Жюльен, пытаясь сдержать гнев.

— Наконец-то вы наставили меня на путь истинный, Феррай, — язвительно ответил Дамье.

О своем разговоре с Жюльеном Дамье рассказал жене и Вокерам, к которым они зашли на чашку чаю.

— Этот молодой человек опасен! — проговорила мадам Дамье.

— Похоже, он уже снюхался с новой учительницей, — заметила мадам Вокер.

— Что ж, это меня не удивляет! Скажи мне кто-нибудь, что он помог негру избить белого, я бы, пожалуй, поверил, — решительно заявил Дамье.

О, Феррай не питал никаких иллюзий относительно чувств своих соотечественников. Он знал, что они невзлюбили его. И тем не менее он сделал свой выбор, он ходил к Жизель, и они вместе гуляли вдали от взглядов этих двух супружеских пар.

Негры, встречая Жизель и Жюльена, шушукались, говорили, что тубаб сделает учительнице ребенка, а потом бросит ее и уедет к белой женщине. Потом они разражались смехом, весело хлопали в ладоши и разбегались кто куда.

Где бы ни проходили Жюльен и Жизель, повсюду слышали они звонкий смех, и Жюльен иногда просто из себя выходил, считая, что эти всегда голые деревенские мальчишки и девчонки только и заняты тем, что шпионят за ними. Однажды он спросил у Жизель, почему дети все время тайком преследуют их.

— О, ты думаешь, что эти смешки — на наш счет? — удивилась Жизель.

— В конце концов они действуют мне на нервы…

— Послушай, мой друг: не забывай, что ты в Африке, в стране, где смеются гораздо чаще, чем плачут, где куда больше людей веселых, чем грустных, несмотря на присущую черной расе меланхолию. Сев, сбор урожая, свадьба, рождение ребенка, юбилей, выборы вождя, спортивные игры, день новолуния — все у нас повод для праздника… И тогда в силу своего необузданного темперамента мы преступаем все европейские условности. Наш смех звучит на просторе — добрый и непосредственный, нежный и страстный, живой и демонический, звонкий, волнующий, заразительный, звучит, как бы подчеркивая тем самым нашу врожденную жизнестойкость… Ты веришь мне, Жюльен? Этот смех, что доводит тебя до исступления — я могу поклясться тебе нашей дружбой! — доносится до нас издалека, километров за пять отсюда. Здесь так тихо, что малейший звук доходит сюда бог весть из какой дали. Прислушайся к словам, которые доносит до нас ветер, ведь ты понимаешь наш язык…

— Да, я уловил: речь идет о какой-то свадьбе…

— Верно… А если в середине ночи ты вдруг встанешь и выйдешь из своей комнаты, то, где бы в Африке ты ни находился, ты услышишь отдаленный смех, и он не будет иметь к тебе ни малейшего отношения. Так что постарайся не раздражаться из-за этого! — закончила Жизель, нежно глядя на него.

— Это так прекрасно, Жизель!.. Ты впервые раскрыла предо мной одну из тайн Африки. Мне хотелось бы, чтобы ты рассказывала мне о себе, о своих мечтах, надеждах, о своих тревогах, о своей стране… Ведь лишь через вас, африканцев, мы, европейцы, сможем понять и узнать Африку, ее жителей, ее достопримечательности, узнать все, что, по вашему мнению, мы должны знать и ценить, — с волнением сказал Жюльен.

Как-то в субботу мсье и мадам Вокер пригласили Жюльена на званый обед, но он, сославшись на неотложное дело, отказался.

— Тогда приходите к нам завтра вечером, — сказала мадам Вокер, и Жюльен принял приглашение.

Субботний вечер Жюльен предпочел провести с Жизель, а не с Дамье и Вокерами… Тесно прижавшись друг к другу, они пересекли заросшую травой площадку перед школой, потом стали подниматься вверх по склону горы, останавливались, вдыхали полной грудью чистый воздух, целовались и продолжали свой путь среди зеленой и густой травы, мимо светящихся точек… нет, настоящих букетов из светлячков, тускло освещавших склон своим холодным голубоватым светом. По мере того как они поднимались к вершине Иугуру, внизу постепенно вырисовывалась деревня, выставляя напоказ свои самые внушительные строения. Они видели ярко освещенные дом инспектора и военный лагерь, школу, из окон которой струился свет керосиновой лампы, владения Азумбы, где свет факелов и фонарей беспрестанно перемещался и скрещивался, окно бакалейщика Аруны, который в этот час, должно быть, мусоля карандаш, старательно подсчитывал доходы.

Лишь через добрые полчаса они достигли самой вершины Иугуру, на тысячу сто метров возвышающейся над деревней и над лесом, — вершины горы, которая дала свое имя кантону.

Они сели, тесно прижались друг к другу, и Жюльен нежно обвил рукой шею Жизель.

— Расскажи мне еще о своей стране, Жизель.

— Расскажи мне о Франции, Жюльен.

— Франция прекрасна, несказанно прекрасна! Ее нельзя описать, о ней нельзя рассказать словами! Ее надо видеть, надо там жить, возмущаться из-за чего-нибудь — чаще всего из-за пустяка, — потом уехать, чтобы издалека оценить ее красоту, сердцем постичь, чего ей не хватает, и любить ее еще больше… Франция — моя страна, моя родина, и я обожаю ее…

— А я обожаю Африку: она — мой бог, мой фетиш, мой амулет… Посмотри, какое у нас синее, лучезарное небо; как сияет луна!.. Вслушайся в эти крики, в этот смех, в торжественные и бодрые звуки тамтама, что доносятся к нам из дальнего далека. Весь день Африка провела в тяжком труде под палящим солнцем, а теперь, хотя она очень изнурена, она веселится, чтобы продемонстрировать свою неисчерпаемую жизненную силу!.. Это в крови у нас, в соку наших деревьев, в жилах наших гор, в чреве нашей земли. И в такие ночи, как сегодняшняя, счастливая женщина кладет себе на колени голову своего возлюбленного и поет ему негритянскую песню любви…

С этими словами Жизель положила голову Жюльена себе на колени и вполголоса запела. Это была песня нежная, ласковая и свежая, как тельце ребенка, страстная и захватывающая, как ощущение счастья… Их лица сблизились. Ритм песни сбился, потом она оборвалась, и они забыли обо всем на свете.

Когда они снова вернулись в этот мир, они увидели Иугуруну, похожую на огромную серебряную змею: река, что-то шепча, струила свои воды среди заросшей травой долины. Жюльен и Жизель спустились вниз, прошли к центру деревни, к тем самым домам, которые они видели сверху. По дороге им повстречались мсье и мадам Вокер, совершавшие вечернюю прогулку.

На следующий день вечером Жюльен пришел к Вокерам. Они встретили его приветливо, но с насмешливой улыбкой.

Жюльен постарался не обращать на это внимания. Мадам Вокер лукаво поинтересовалась, по-прежнему ли нравится ему Иугуру.

— Это, конечно, не Париж и даже не Кариба, но деревушка тихая и живописная, — ответил Жюльен.

— И не лишена очарования, — сладко добавила мадам Вокер, намекая на Жизель.

— Конечно… Иугуру ночью — совершенно сказочная страна. — Жюльен сделал вид, что не понял намека.

— Вы, как любитель изящной словесности, могли бы очень мило описать эту деревню черных богинь, — попытался шутить Вокер.

— Вы же знаете, изящная словесность не слишком меня привлекает, но мне есть что сказать, и достаточно важное, об Африке, о той Африке, какой я ее вижу.

— Что же могли бы вы сказать, когда все уже сказано? — с серьезным видом спросил Вокер.

— Нет, сказано далеко не все, ибо глаз не пресытился видеть и не устало слышать ухо.

— Мы будем рады прочесть о том, что вы видите и слышите в Африке, — заключила мадам Вокер.

Разговор происходил за десертом. Жюльен с удовольствием съел кусок папайи, сделал комплимент Вокерам, похвалив роскошные дары их сада.

— В колониях следует иметь свой сад и тщательно ухаживать за ним: это единственный способ есть хорошие фрукты, не залапанные чесоточными руками дикарей, — сказала мадам Вокер.

— При условии, что ваш бой не пообрывает их раньше, чем они созреют, — добавил ее муж.

— Ну, на Пилу мы не можем пожаловаться, он парень честный и очень опрятный.

— Это верно, но он начал держаться как-то подозрительно, чуть что — принимает высокомерный тон, и это с тех пор, как их политиканы стали науськивать их на нас, вбивать им в голову, что они, видите ли, тоже люди, человеческие существа: «Пусть даже бои поднимутся и отстаивают свои права!»

— Если некоторые политические деятели и призывают к этому, то, верно, потому, что им небезразличны те рабские условия, в которых живет большинство африканцев, и они преследуют не только свои собственные интересы, — заметил Жюльен.

Вокер поджал губы и нахмурился.

— Вы полагаете, они думают о счастье своих соотечественников? Заблуждаетесь, Феррай. Уверяю вас, эти так называемые «новые белые», которые надрывают глотку перед микрофоном, чтобы сорвать аплодисменты, думают о себе, только о себе. И когда вы слышите, как они разглагольствуют о благе Африки, не обманывайтесь: прежде всего это отходная нашему либерализму на Африканском континенте, где нас окрестили колонизаторами, затем — это предвестник новой власти, диктаторской власти негров над молодежью и кучкой белых, которые во что бы то ни стало захотят остаться в этой будущей Африке.

— Хватит о политике, умоляю вас! Пила не ворует у нас домашней птицы, не крутит любовь с нашими козами, не развращает наших баранов, что уже само по себе счастье, — вмешалась мадам Вокер.

Жюльен внимательно посмотрел на нее и улыбнулся. Вокер позвал Пилу. Вошел юноша, хорошо сложенный и очень элегантный в своей белой куртке боя.

— Где теплая вода для меня, Пила?

— Она закипела, и я поставил ее немного остудить, господин инспектор.

— Я же тебе сказал: не доводить ее до кипения, а только согреть, — крикнул Вокер.

— Извините, господин инспектор, я отошел на минутку, а она как раз закипела, — ответил Пила, стоя навытяжку с поднятой головой и держа руки по швам.

— Ты отошел? Где ты был? Что делал?

— Я мыл фрукты, господин инспектор.

— Сначала нужно было приготовить мне воду! — завопил Вокер, рывком вскочил с кресла и дважды ударил Пилу по щеке.

Юноша пошатнулся, сжал кулаки и пробормотал:

— Благодарю вас, господин инспектор.

— Вы только посмотрите на него, он благодарит, а сам сжимает кулаки! — проревел Вокер, снова дал бою пощечину и плюнул ему в лицо.

Это было уже слишком. Пила вдруг с силой ответил на пощечину пощечиной. Вокер хотел схватить его, но Пила двинул его ногой в пах. Схватив стул, к бою бросилась мадам Вокер, но тот оттолкнул ее, выскочил из комнаты, скинул во дворе свою белую куртку, став вдруг безымянным существом, просто негром, ничем не отличающимся от всех негров Иугуру, открыл калитку и скрылся в ночи. Жюльен не сделал ни единого движения, чтобы задержать его.

Мадам Вокер была потрясена поведением гостя, который лишь помог Вокеру подняться и лечь на диван. Инспектор весь трясся от боли, стыда и гнева.

— Теперь вы видите, к чему приводят наше хорошее отношение, наша доброта к неграм?.. Прожить в Африке девятнадцать лет и дождаться такого! Чтобы над тобой надругался, чтобы тебя унизил, жестоко избил какой-то грязный негр, один из тех дикарей, которые до нас ходили голые, умирали от голода и нищеты! Девятнадцать лет! Мы потеряли здесь сына, мы принесли им в жертву нашу жизнь, потому что хотели добиться для негров истинного счастья, а их гнусные политиканы преподносят им все в ложном свете — словно пирожное-муляж в витрине кондитерской… Теперь вы видите, каково вознаграждение? Вы видели, каково оно, мсье Феррай, вы, неистовый заступник негров? Вот они какие! Даже негритянка, с которой вы спите, в один прекрасный день, когда ей просто взбредет это в голову, убьет вас без всякой видимой причины. Вот что такое негры! — выпалила мадам Вокер, утирая слезы.

То, что мадам Вокер жаловалась на негров, было ее правом, но то, что она позволила себе сделать прямой намек на Жизель и их отношения, глубоко задело Жюльена, однако он сдержался и промолчал.

Вокер ошеломленно смотрел на молодого француза, который не бросился вслед за Пилой, пальцем не шевельнул для того, чтобы помочь задержать боя.

— Похоже, Дамье был прав, когда говорил: «Скажи мне кто-нибудь, что он помог негру избить белого, я бы, пожалуй, поверил!» — пробормотал он про себя, а вслух сказал: — Вы видели? Вот результат советов их инженеров по подстрекательству к бунту, их лиценциатов жестокости, их агреже глупости и докторов наук по созданию неприятностей! Вот какова истинная психология людей, которых вы так любите! Очень жаль, что вы еще пребываете в клане простаков, которые верят, будто европейцы приведут Африку к гибели. Опыт научил меня многому, и я без риска впасть в ошибку смею утверждать, что Африка будет уничтожена руками самих африканцев.

Я знаю, мсье Феррай, черных интеллектуалов, которые творили акты беспримерной жестокости. Не раз, не два, а много раз видел я этих «цивилизованных» негров, впавших в скотство… Ах, не рассказывайте мне сказок об Африканской Дружбе, Объединении Африки, Африканском Братстве. Кстати, километрах в пяти отсюда живет один из этих так называемых образованных негров, который бахвалится тем, что он читал Карла Маркса и является последователем Ганди. Этот тип весь пропитан политикой и вероломством: у него конфликт с родным братом, который женат на нашей соотечественнице… Так вот, он самым жалким образом потерпел фиаско в попытке обольстить ее, и теперь его брат — а он ничего не забыл из кабалистических тайн Африки, несмотря на то что двадцать лет прожил в Европе, — ненавидит его, и они враги на всю жизнь. Вот вам еще пример того, чего вы не знаете о черных. Или, быть может, это вам и нравится в них, ведь вы во всем солидарны с ними! — красный и задыхающийся закончил Вокер свою сумбурную речь.

— Утверждать, будто я во всем солидарен с африканцами, — преувеличение. Слов нет, у них, как и у нас, есть свои недостатки и свои человеческие достоинства, но нужно быть справедливым. В чем вы упрекаете меня? В том, что я дружен с Жизель Н’Диа и люблю ее? В том, что я не задержал Пилу, чтобы передать его в ваши руки, или не схватил ружье и не пристрелил его, как дикое животное? — с твердостью спросил Жюльен.

Никто ему не ответил. Мадам и мсье Вокер буквально оторопели от слов молодого человека, а он, уходя, бросил:

— Благодарю вас за приглашение разделить с вами десерт, доброго вам вечера.

Пила прибежал к Жизель. Он рассказал ей все, что произошло, и попросил укрыть его у себя.

— Ты сказал, что мсье Феррай был там?.. А как он реагировал на это? Как повел себя?

— Ничего не сказал, ничего не сделал… Даже не попытался задержать меня, сидел как сидел на своем стуле… Вот странно, ведь он же белый… Спрячьте меня, мадемуазель Н’Диа, — плача, проговорил Пила.

Жизель улыбнулась и облегченно вздохнула.

— Можешь не сомневаться, они придут тебя искать именно здесь. Идем, я отведу тебя к Азумбе.

Они пошли к вождю. Высокий, мускулистый, одетый в широкое бубу из шелка, вытканного умелым ткачом из Иугуру, с обнаженными руками, скрещенными на животе, и узким лицом, искусно разрисованным полосами, Азумба развалясь сидел в кресле. Пила вкратце рассказал ему, что произошло, Жизель добавила подробности, особо подчеркнув поведение Жюльена. Вождь незлобиво посмеялся над нею:

— Ты хорошо защищаешь своего мужчину! — Потом он добавил: — Я дважды был во Франции, но оба раза во время войны, поэтому я не могу судить, как французы относятся там друг к другу в мирное время. В войну, я заметил, они неплохо ладили между собой. Но в нашей стране между ними согласия нет, здесь они ненавидят друг друга. Что ж, это их право. Но что мне особенно не нравится в них, так это их страстное, упорное желание внести раздор в наши ряды, натравить нас друг на друга, чтобы потом притеснять. Я убежден, что ни одному тубабу не доведется увидеть нас поверженными, поработить нас, если мы будем держаться все вместе, если мы создадим единый блок, неколебимый, как гора Hyypy… Я никогда не выдам тубабам моего черного брата, моего брата по крови… Мой грузовик нагружен и должен ехать на станцию, он стоит у подножия Иугуру, иди туда и спрячься под брезентом между товаром. Как только остановитесь у станции, сразу же вылезай, чтобы Силла тебя не заметил, а то он хотя и славный парень, но болтун. Так вот, вылезай и садись в поезд, что идет в Карибу. А там тебя никто не знает. У тебя есть деньги, сын мой?

— Да, все мои сбережения — более тридцати тысяч франков, я всегда держу их при себе, особенно с тех пор, как за любое «да» и любое «нет» господин инспектор бьет меня или плюет мне в лицо, — ответил Пила.

— Вот и хорошо!.. Счастливого тебе пути и удачи!

А Вокеры в это время срочно вызвали Дамье, подняли по тревоге военный лагерь и пост местной полиции… Быстро сформированный патруль, к которому присоединился сам Дамье, прежде всего направился к Жизель. На обратном пути они прошли мимо грузовика, который как раз в этот момент трогался с места. Дамье спросил у шофера, не видел ли он Пилу, тот, естественно, ответил, что не видел. По удивленному виду Силлы Дамье понял, что тот ничего не знает о случившемся.

Жизель, словно прогуливаясь, неторопливо шла домой. Патруль остановился, и Дамье подошел к ней:

— Сегодня вечером вы в полном одиночестве, мадемуазель Н’Диа? — попытался пошутить он.

— Да, мсье Дамье, Жюльен сегодня приглашен к мадам и мсье Вокер, — с улыбкой ответила она.

— Извините, мадемуазель, мы только что были у вас… Я прошу, проводите нас к себе, мы должны сделать обыск, — твердо объявил Дамье.

— Может быть, вы объясните мне, за что такая честь, мсье Дамье? — сухо спросила Жизель.

— Полно, не прикидывайтесь наивной! Вы прекрасно знаете, что Пила совершил преступление, что его ищут и что он у вас, ведь люди видели, как он вошел в ваш дом!

— Верю вам на слово, мсье Дамье, — с иронией ответила Жизель и вместе с патрулем направилась к школе.

Они обшарили ее квартиру, классную комнату, все закоулки, где, как им казалось, мог бы укрыться человек, но впустую. Пришлось им уйти несолоно хлебавши. Не большего успеха добился и отряд местной полиции, разочарованно покидавший хижины.

Затем патруль направился к Азумбе, которому Дамье изложил дело на свой манер, и потребовал, чтобы тот немедленно послал людей на поиски Пилы.

— Пилы нет в деревне. Кроме того, сейчас уже ночь, мои люди спят, и мне некого послать вдогонку за боем господина инспектора компании. И вот что я скажу вам еще, мсье Дамье: даже если бы Пила находился во владениях Азумбы, Азумба никогда не выдал бы его вам, потому что Азумба — негр и любит других негров, как собственных детей! — заявил вождь столь же надменно, сколь и хладнокровно.

Дамье был взбешен, Вокеры — оскорблены ответом Азумбы. Все они впервые почувствовали себя беспомощными перед союзом черных в Иугуру. Но именно Жюльена они объявили виновником своего полного поражения.

Через несколько дней Жюльен получил предписание в течение двух суток вернуться в Карибу. Вечером он пошел к Жизель сообщить ей неприятную новость. Она этого ожидала. Она знала, что их отношения не имеют будущего, что наступит день, когда возлюбленный покинет ее навсегда и она останется в Африке одна, в безысходной тоске по нему… Все эти пятнадцать месяцев каждый новый рождающийся день она встречала с ощущением ужасного предчувствия, что Жюльен вдруг придет сказать ей о своем отъезде. Пятнадцать месяцев полного взаимопонимания и истинной любви! И теперь весть об отъезде Жюльена сокрушила ее.

— Я знала, что так будет, эти две недели, что прошли после той дурацкой истории с Пилой, в которой ты так проявил себя, я жила в тревожном ожидании твоего отъезда, — сказала она, с трудом сдерживая слезы.

— Я полагал, что мой долг — быть справедливым, и я всегда буду по мере своих сил стремиться к этому. В тот день я еще подумал: может, мое поведение заставит Вокера осознать, что его жестокость и издевательство над бедным Пилой из-за пустяка перешли границы дозволенного, отвратительны, бесчеловечны. Ведь я считал Вокера человеком умным и — когда он не обуян гневом — способным быть справедливым и гуманным. Но куда там! Я ошибся, Вокер так же тщеславен и глуп, как и Дамье.

— Как это печально! — воскликнула Жизель.

— Да, столь же печально, сколь и возмутительно!

— Когда я сказала тебе, что европейцы, подобные тебе, не задерживаются в Африке, ты ответил, что я преувеличиваю…

— Теперь я понимаю: ты была права, Тейель был прав, были правы все те, кто предостерегал меня против европейцев типа Вокера, которых я вижу в Африке. Но я вернусь на эту землю, потому что это не конец, я не считаю себя побежденным! — твердо заявил Жюльен.

Жизель смотрела на него с удивлением, почти счастливая, но, по совести говоря, желание Жюльена вернуться в Африку она считала нереальным. Она опустила голову, вновь ощутив зыбкость их любви… Оцепеневшая от горя, охваченная естественным чувством протеста, она тем не менее пыталась доказать, что она достойная дочь своей расы, — расы, удел которой — непомерные страдания и смирение. Потом она нежно взяла Жюльена за руку, и они направились к Иугуру.

Стоя на вершине горы, они вместе — в последний раз? — созерцали освещенную огнями и звездами деревню, долго беседовали о своей жизни, о политике, потом спустились и пошли к Жизель, где еще раз познали близость.

— Я поеду на станцию в пять часов, — сказал Жюльен.

— Тебя повезет Самба?

— Да.

— Спокойной ночи, Жюльен, — сказала Жизель и поцеловала его.

Фары джипа ярко освещали дорогу. Жизель, уже четверть часа ждавшая под раскидистым деревом, вышла из своего укрытия и махнула рукой. Машина остановилась. Жизель поздоровалась с Самбой и села рядом с Жюльеном.

— Ты решила проводить меня до станции? — спросил Жюльен сдавленным от волнения голосом.

— А ты считаешь, что не заслуживаешь этого?

— Знаешь, я просто неудачник…

— Мой бедный, друг!.. Будущее покажет, кто неудачник — Вокеры, Дамье, многие другие или ты…

Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, взявшись за руки, переплетя ноги… Джип на полной скорости мчал их под аркой леса.

— Что ты думаешь о тубабах, Самба? — спросил Жюльен.

— Они такие же люди, как и мы, но некоторые из них не хотят признавать нас за людей, верно потому, что мы — черные.

— Жизель, устремив невидящий взгляд в пространство, беззвучно плакала.

— Вы нам напишете? — спросил Самба.

— Я буду писать Жизель всякий раз, как мне представится возможность, и буду расспрашивать ее о ваших новостях, славный Самба… — ответил Жюльен. — Ты плачешь, Жизель?.. Не надо плакать, мой друг…

— Нет, Жюльен, я не плачу! Я не хочу плакать, ты же прекрасно видишь, что я не плачу… — ответила она, хотя не в силах была сдержать рыданий.

— Так глупо все получилось…

— Я ни о чем не жалею. Память о тебе всегда будет со мной…

— Время заставляет забывать многое…

— Нет… — пробормотала Жизель.

Потом она положила его ладонь себе на живот и прошептала:

— Такое не забывается…

Жюльен не понял, и она продолжила:

— Ты уезжаешь, но ты — здесь!

Он внимательно посмотрел на нее. Она кивнула головой.

— И ты ничего не сказала мне? Ты стыдишься меня?

— Нет, просто я боялась смутить твой покой…

Он крепко обнял ее и бросил Самбе:

— Поворачивай в Иугуру.

— Простите…

— Мое место среди вас, а там — будь что будет…