Любовь и ревность. Хроники [Геннадий Лагутин] (fb2) читать онлайн

Рене Маори: Самый страшный страх

Предвечернее солнце низко ползло над горизонтом, подсвечивая рыжим, провисшую облаками даль. Я сидел у окна столовой, рассматривал небо через пузырчатое, неважного качества, стекло и теребил руками занавесь. Если сказать точнее, я пребывал в состоянии близком к трансу. В том самом блаженном состоянии, когда лень даже думать. Многое ли было нужно мне в этот момент? Ощущать себя живым, способным любоваться всей этой красотой, которая разворачивалась за окном, словно на экране телевизора. Ощущать мягкость ткани, в иные моменты спасающей меня от вторжения внешнего мира. Я сам выбирал ее. Когда занавеси были задернуты – комната окрашивалась в тусклый красноватый цвет, словно за окнами, даже в самый полдень, начинался закат. А следом подходила и ночь, надежно укутывающая меня от всех страхов резкого дневного света. В пасмурные дождливые дни занавеси наоборот становились лишним препятствием. И тогда я отдергивал их, и надежно закреплял петлями из витого золотистого шнура.

В этот день моя болезнь отступила настолько, что я мог любоваться почти чистым небом и заходящим солнцем. Это был один из немногих дней, в которые я чувствовал себя почти таким же, как все. Говорю почти, потому что с самого утра не было приступов паники и удушья. Но, все равно, созерцание солнечного дня, пусть и идущего на убыль, я осознавал как подвиг, как подвиг человека, вступающего в холодную воду и при этом смертельно боящегося этой воды.

В комнате темнело. Но когда последний луч солнца, отразившись от стекла, ударил в цветущий за окном куст сирени, и заставил ее вспыхнуть как факел, привычная дрожь потрясла меня. Электрическим током пробила все тело от головы до пят. В ту же секунду онемели кончики пальцев, которые автоматически уцепились за край занавеси, которую только что любовно гладили. Кольца легко скользнули по карнизу, и я оказался в темноте. В сущности, я сделал то, что и должен был сделать – задернул занавеску. Но если вы можете понять, как это сделали, то я не осознал своего движения, и только подивился тому, что так быстро стемнело. Судорожно со всхлипом вдохнул воздух, ожидая продолжения припадка. И понял, что продолжения не будет. Начавшийся было приступ – увял.

Далеко, где-то за оградой моего сада послышался шум автобуса, последнего автобуса на сегодня. Это тихое жужжание странным образом повернуло мои мысли в другом направлении. Я представил сад, металлическую ограду, за ней резкий спуск к дороге, а на этой дороге автобус. Но как бы я не силился представить себе этот автобус – у меня ничего не получилось. Я знал, что за время моего заточения автобусы стали другими. Они не могли не измениться, менялось все. Но я уже пять лет не видел автобусов. И внезапно понял, что отстал, катастрофически отстал от жизни. Меня это не потрясло, и не опечалило. Так же спокойно я воспринимал себя прошлого и себя настоящего. В прошлом я был владельцем текстильной фабрики. Я был здоров. Сейчас, я болен и имею только этот дом, сад и оранжерею в саду. Только по этой территории я перемещаюсь. Врачи называют мою болезнь некрасивым словом агорафобия. Нет, я не сожалею о прошлой жизни. Некогда предаваться сожалениям. Большая часть моего времени посвящена страху. Точнее страху перед страхом, как бы смешно это не звучало.

Предчувствие припадка испугало меня почти до беспамятства. Такие предчувствия в последнее время посещали меня все чаще и чаще, и я уже не мог разобраться – где болезнь, а где мой собственный страх. Это было напоминанием, что жизнь движется к завершению. Я хрупок, и любой сдвиг неустойчивой реальности способен меня убить. Смерть останавливает мгновение, и навсегда оставляет его таким, каким оно оказалось в последний миг бытия. Я утешал себя тем, что остается общая картинка жизни, взятая в целом – от начала ее и до конца. Но в глубине души понимал, что на самом деле я останусь в вечности вот таким – испуганным, с перекошенным от ужаса лицом. И в этой картине уже ничего не придется дорисовывать.

В кухне приглушенно играло радио. Наверное, Мина готовила ужин. Мне не очень везло с кухарками, но эта сумела задержаться на долгие пять лет. Когда я смотрел в бесстрастное темное лицо старой немки, то видел в нем только первобытное упорство, с каким она цеплялась за жизнь, собираясь пережить, как видно, и меня и этот дом, и самое себя. Она терпела мои капризы, и постепенно прибрала к рукам всю работу, заменив собой и садовника, и уборщицу. Работала она жадно, с каким-то неведомым мне упоением. Словно стирка белья или прогулка с пылесосом, были насущной необходимостью для ее старого тела. Если моя реальность могла существовать только на грани видений и фантазий, то свою она не только удерживала крепкими руками, но и создавала, громыхая по утрам ведрами и щетками. Мина постоянно делала вид, что я для нее, всего лишь объект, который следует обслуживать.,. и только. Работай она в церкви – точно так же смотрела бы и на бога. Зная о нем всю подноготную, надежно скрывала бы эти тайны глубоко в сердце. Но, как бы там ни было, она не уволилась, когда я остался один три года назад, за что я был ей безмерно благодарен.

Болезнь наградила меня чутким слухом. Поэтому скрип башмаков по гравиевой дорожке, ведущей к дому, я услышал почти сразу. Кто-то уверенно шел к двери, но, не дойдя пару шагов, почему-то остановился. Или затаился. Затаился и я, пытаясь уловить любой шорох.

 И вздрогнул, когда через минуту по всему дому раскатился звон дверного кольца о медную дощечку. На двери был и обычный электрический звонок, кольцо же висело только для украшения, и уже давно никто не позволял себе такой вольности – предварить свое появление колокольным звоном.

– Стучат! – тут же откликнулась Мина. – А у меня все руки в муке.

– Открою, – буркнул я.

Человек на пороге был мне не знаком. И в то же время, мне показалось, что я его где-то видел. Такое впечатление производят лица, которые часто мелькают на экране.

-Здравствуйте, – сказал он и кивнул. Его кивок можно было принять за полупоклон, – Я – Марк Бережинский – адвокат. Мне нужно поговорить с Антонией Вебер.

– Это моя жена, – автоматически ответил я, невесть каким образом припомнив ее девичью фамилию. И вдруг произнес то, чего никогда бы не произнес при сходных обстоятельствах. Не иначе, как было в нем что-то, будившее во мне любопытство. – Но… давайте поговорим в доме. Понимаете, мы… мы давно уже не живем вместе.

Провожая его в кабинет, я задавал себе один единственный вопрос – что же такое случилось, что я не только сам открыл дверь незнакомцу, а еще и сам пригласил его внутрь жилища. Но, дело было сделано, и в случае непредвиденного поворота событий, я мог уповать только на верность Мины.

Гость уселся на стул с бархатной спинкой, на тот самый, что вечно пустовал, хотя и предназначался для гостей, и начал озираться, подробно разглядывая каждый предмет. Это не говорило о его хорошем воспитании. Для того, чтобы рассмотреть портрет моей бывшей жены, висящий на стене, он заерзал на стуле и попытался развернуть голову на сто восемьдесят градусов. Хорошо, что это ему не удалось, иначе Мине прибавилось бы работы. Я, молча, ждал, пока он освоится в незнакомом помещении, а потом спросил будничным голосом:

– Так чем я могу быть Вам полезен? Марк?

Он встрепенулся, словно вспомнил, что пришел вовсе не для любования моей скромной обстановкой. И тихо спросил, почему-то поглядывая на полуоткрытую дверь:

– Антония Вебер, ваша жена – она сейчас здесь?

– Нет, – сухо ответил я. – Мы… расстались. Она уехала три года назад.

– Мне поручено ее разыскать, – сказал он. – Я должен найти ее.

– Ничем не могу вам помочь. Ее здесь нет, и где она — не имею понятия. Я болен и из дому не выхожу. Если у вас для нее хорошие новости, то желаю найти Антонию как можно скорее. Если же нет…

Я не успел договорить, у дверей послышалась какая-то возня, и тут же раздался звон битого стекла. У порога стояла Мина, а у ее ног валялись осколки стеклянного блюда. Но самым удивительным оказалось выражение ее лица. Всегда непроницаемое – сейчас оно все светилось священным ужасом, а глаза перебегали с лица гостя на портрет Антонии.

Преувеличенно бодрым голосом я сказал ей:

– Накрывай стол на двоих. Гость остается на ужин. И не переживай ты так, из-за этого блюда. Разбилось и разбилось. Завтра пойдешь и купишь новое.

Я успокаивал Мину, а сам думал о том, что сейчас скажу нежданному гостю. Потому что в тот момент, когда разбилось блюдо, я проследил за взглядом служанки, и понял все – лицо гостя и лицо моей жены на портрете были почти идентичны. Это было то самое сходство, которое не позволяет ошибаться в кровном родстве. Излом бровей, разрез глаз, форма губ. Только овал лица у Марка был другим, жестче с упрямым мужским подбородком. Возможно, что мой гость и был адвокатом, но, скорее всего, что нет. Потому, что в первую очередь он был братом моей жены.

– Итак…, – произнес я, словно продолжая прерванный разговор. – Марк и Антония… как же я сразу не догадался?

Уличенный во лжи, Марк не стал изворачиваться или оправдываться:

– Да, мы близнецы, – подтвердил он. – Наш отец увлекался древней историей и имел своеобразное чувство юмора.

– Но, я никогда не знал, что у Антонии есть брат. Да еще и близнец. Мы прожили с ней достаточно долго, почти четыре года, чтобы не скрывать друг от друга самые невинные вещи, такие например, как наличие брата-близнеца.

 Мои губы произносили ничего не значащие фразы. Внешне я был спокоен, хотя за этой маской бушевала настоящая буря. Этот человек всколыхнул в моей душе все то, что я желал бы забыть.

 – Сестра сбежала от своего первого мужа Эриха Вебера, когда я заканчивал университет. С тех пор мы больше о ней ничего не слышали. Муж ее искать не стал, он умер через три месяца после ее побега от загадочной опухоли в ноге. Врачи говорили – какая-то молниеносная форма рака.

– Да-да, – кивнул я, и уже совсем не понимая, что мелет мой язык, добавил. – Покойники не очень охочи до поисков. Вот как, значит, у нее был муж. А мне она говорила, что Вебер ее девичья фамилия… Хотя, какое это имеет значение. Девочка боялась, что если я узнаю о ее родственниках, то непременно вылезет и этот самый муж. Она ошибалась, мне никогда не было дела до ее прошлого. С ней могло быть только настоящее. И оно было! – я почти выкрикнул последнюю фразу. – Было!

Марк очень странно на меня посмотрел и вдруг засобирался:

– Ну, раз Вы ничего не можете о ней сказать, то я пойду. В вашем городе есть какая-нибудь гостиница неподалеку?

– Нет-нет, – возразил я. – Вы – родственник. А значит, ночевать будете здесь. Наверху есть три отличных спальни для гостей. А в столовой накрыт богатый стол. Мы вместе поужинаем и поговорим.

Я не знал, для чего я это делаю. Но глубоко в душе понимал, что не хочу отпускать его. Живое напоминание о моей прежней жизни. Я узнавал Антонию в его интонациях, жестах. Я видел ее глаза и ее улыбку, твердо зная, что скоро придет боль и страх, сопровождавшие меня в прошлом. Но я не желал думать об этом сейчас, испытывая невероятный подъем духа, граничащий со счастьем, и лишь хотел продлить это состояние.

Марк согласился на удивление легко. Словно он и рассчитывал на такое предложение. И в другое время, возможно, мне бы это показалось подозрительным. Но не тогда. В тот момент, я словно возвращался в свое прошлое, где не было ни болезни, ни переживаний.

Ужин прошел в молчании. Мой гость слишком проголодался, чтобы вести за столом непринужденную беседу. Я дал ему время насытиться, и вернулся к разговору только за чаем. После ужина я обычно пью чай. Не какой-то там жидкий липовый отвар, а крепкий и душистый китайский чай с жасмином. Это правило ввела еще Антония, любившая после ужина погулять пару часов в саду, а то и поехать куда-то на всю ночь. Она говорила, что чай ее бодрит. Марк тоже пил чай с наслаждением, из чего я сделал вывод, что эта традиция восходит к тем далеким временам, когда семейство Бережинских собиралось за одним столом.

– Итак, – продолжил я, прихлебывая из чашки. – Вы решили заняться поисками сестренки. Похвально. Но, если учесть, что она пропадает уже во второй раз, и вы так и не напали на ее след, то можно сделать вывод – она умеет скрываться.

– В этот раз мне повезет, – упрямо ответил Марк. – Я уже почти точно знаю, где она.

Сердце ухнуло куда-то в живот, и я чуть не поперхнулся. Отдышавшись, вежливо спросил:

– И где же она, по-вашему?

– Есть наметки, – туманно произнес Марк в сторону. – Но, пока лишь наметки. Я вот думаю, какой нужно быть дурой, чтобы покинуть такой уютный дом и такого уравновешенного спокойного человека как вы. Разве только…, - он замялся. - Вебер ее бил.

Я грустно посмотрел на него:

– Понимаю, что вы хотите сказать. Но я никогда не тронул ее пальцем, не повысил голоса. Наоборот, я считал ее своим выигрышным билетом, своим капиталом. Я усыпал ее подарками и драгоценностями. Но она почти ничего не взяла с собой. Только один маленький чемодан. Вы можете подняться в ее бывшую спальню и убедиться. Я даже велю постелить там для вас постель. Вы получите уникальную возможность увидеть все своими глазами. Да-да, я ничего не изменил там – все осталось, как было при ней.

В моем голосе проскакивали просительные нотки, и я начинал себя за это ненавидеть. Но больше, чем уважение к себе самому, мне нужно было его доверие. Я вспомнил эту комнату. Вспомнил, витающий там, слабый аромат духов, исходящий от платьев. Небрежно брошенный на спинку стула спортивный костюм, который я запретил стирать, еще сохранял изгибы Антонии. Я не заходил туда, и разрешал Мине делать только поверхностную уборку, чтобы как можно дольше сохранить иллюзию ее пребывания в доме. Сейчас я вдруг понял, что комната – лишь мавзолей моих умерших чувств. А этот человек, что сидел напротив, делал утрату еще горше.

– Вы ничего не знаете, – сказал я. – Вы не знаете, как было на самом деле. Хорошо, я расскажу все.

Последний проблеск здравого смысла прокричал мне, что не стоит этого делать. Воспоминания вредны для психики, а произнесенные вслух воспоминания могут свести с ума. Но так ли уж страшно для сумасшедшего сойти с ума?

– Я познакомился в Антонией через газету знакомств. Прочел маленькое объявление, подписанное именем «Анна». В нем не было обычных рассказов о себе – добрая, красивая, хозяйственная и прочее. В нем вообще ничего не было, кроме одной единственной фразы. «Познакомлюсь с умным мужчиной». Что она подразумевала под словом «умный» понять было сложно. Это стало ясно уже после нашего знакомства. Для нее умным был тот, кто не препятствовал ее свободе. В слово «свобода» она тоже вкладывала свой смысл.

Потом, когда мы были уже женаты, я узнал, что оказался единственным мужчиной, откликнувшимся на ее объявление. Остальные, видимо, не считали себя умными. А я попался как последний дурак. Но это было уже после.

А в первую встречу я был поражен красотой Антонии. Вы ведь помните свою сестру? Ее внешность, ее манеры вызывали восхищение у всех, кто ее видел. Эти черные волосы, эти темные глаза…, – я прямо взглянул в лицо Марка, и продолжил, – вот точно такие же, как ваши.

Он смутился, и знакомым движением поднес правую руку ко лбу, потер безымянным пальцем чуть заметную морщинку. Мне был знаком этот жест, я видел его сотни раз, когда на мои настойчивые вопросы Антония не желала отвечать. Это был жест смущения и замешательства. И он оказался тем самым катализатором, который заставил мою память нестись вскачь и без тормозов. Мимо всех тех ничего не значащих событий, прямо к апофеозу ужаса.

– Да, мы встретились и поженились. И были вполне довольны друг другом. – Безжизненно продолжил я. – Я гордился красотой своей жены, я делал все для того, чтобы эта красота блистала еще ярче. И сам вырыл себе могилу. На смену радости и восхищения пришел страх потери. Сначала это был маленький страх. Я начал замечать, направленные на нее, взгляды мужчин. В них сквозили те же чувства, которые я только что вам описал. Но проглядывало и другое – зависть, желание отнять ее у меня. Мне были понятны эти желания. Но, к ужасу своему, я заметил, что и Антония жадно ловила все эти авансы, расцветала от них. И все больше стремилась ходить в театр и на прогулки. На всякие глупые вечеринки. Словом, туда, где собиралась наиболее праздная публика. Наша совместная жизнь к тому времени приобрела уже черты рутины. Но Антонии всегда хотелось остроты ощущений, а что я мог ей дать сверх того, что давал? Вы же знаете, я болен. У меня агорафобия. В то время припадки случались реже и не были такими сильными как теперь. Но, все равно, каждый выход из дома становился для меня подвигом. И чем больше ей хотелось развлечений, тем тяжелее мне было ее сопровождать. И тем сильнее становился мой самый страшный страх – остаться одному.

Болезнь постепенно выдвигала все новые условия, хотя участившиеся припадки отвлекали меня от мыслей об Антонии. Сейчас, я иногда думаю, что и сама эта болезнь была защитной реакцией организма от более сильного яда – ревности. Когда тебе страшно выйти из дому, не думаешь о других переживаниях.

– То есть, вы хотите сказать, что не будь Антонии, вы никогда бы не заболели? – с легким сарказмом спросил он. – Вы ее обвиняете, вместо того, чтобы обвинить самого себя? Ведь это вы срубили сук не по себе, вместо того, чтобы найти жену тихую и домашнюю. Для чего вам понадобился весь этот блеск? Из всего того, что вы сказали, а наговорили вы много, совсем не следует, что вы любили ее. Подумаешь, оказаться брошенным мужем не так уж и страшно. Я понял – вы боялись общественного мнения.

Он вскочил и принялся расхаживать по комнате:

– Важны только ваши переживания. А почему бы и не подумать о ней?

– Да, – подтвердил я, – мои переживания мне важны. Что у нас у всех есть, кроме нас самих? Любил ли я ее? А вы как думаете? Хотя знаю, вы думаете, что чувства мои – это чувства собственника, но никак не влюбленного. Словно бы это разные вещи. Сейчас вы еще скажете, что если любил, то должен был отпустить и испытать по этому поводу тихую радость. И тогда я вам отвечу – вы не женаты, я это знаю. Только не женатый и не влюбленный человек, может придумывать такие глупости. Как только мы переносим свои чувства на другое существо – оно вместе с этими чувствами становится нашей эмоциональной собственностью.

– Возлюбленная и жена, зачастую являются совершенно разными женщинами, – парировал Марк. – На жену распространяются права собственности, на возлюбленную – нет.

– О чем мы спорим? – возразил я. – Она была для меня и тем, и другим. И мне ли не знать, что это такое? Но, продолжу... Антония все порхала, а я все глубже уходил в себя. Она мчалась днем по магазинам, а я оставался дома, представляя мучительные сцены ее измен. Она уходила вечером в театр с подругой, которая заезжала за ней. Я видел эту подругу, говорил с ней. Но после их ухода, мне мерещились отвратительные оргии с участием обеих. Нанять сыщика я не мог, так как умер бы, приняв правду из чужих уст. Пытался следить сам, но безрезультатно, потому что во время этих походов думал только о возможности приступа, и поэтому был невнимателен. Скажу честно, я боялся получить подтверждение. Вот такой я трус – боялся измены, боялся узнать о ней. Утешало лишь одно, Антония всегда возвращалась домой. Из магазинов с покупками, их театра с программкой и новым биноклем. Всегда-всегда при ней было какой-то предмет, подтверждающий ее искренность.

– Так что же вам еще было нужно?

– Покупки можно было сделать за полчаса, а она отсутствовала два. Программку можно было подобрать возле театра, а бинокль купить в киоске. Если бы мне не нужно было оправдываться, я выкинул бы программку, заявляю это вам честно. А она – приносила ее домой. Я мечтал поверить ей безоговорочно, но у меня ничего не получалось.

Так продолжалось два года. Я превратился в неврастеника, шарахающегося от собственной тени. Мое психическое здоровье ухудшалось. За два года совместной жизни, я, казалось, постарел на десять. Посмотрите на меня. Как вы думаете, сколько мне лет?

Марк внимательно оглядел меня с ног до головы:

– Знаете, я никогда бы не дал вам больше пятидесяти пяти, – заключил он, как видно, решив, что сделал мне комплимент.

– Мне тридцать девять, – печально ответил я. – Да-да, старше вас всего на восемь лет. Все эти страдания – вот они здесь. На этом самом лице. А вы заладили – не любил, не любил.

– Любил сильней, чем сорок тысяч братьев?

– Лаэрт, вы пришли меня убить? – кротко спросил я.

– С чего бы это? – Марк пожал плечами. – Не скажу, что вы мне нравитесь, но за это не убивают. Я только ищу сестру.

– Тогда продолжу. Надеюсь, что мой рассказ поможет ее найти. А если нет, то буду знать – я сделал все, что было в моих силах. Перелом наступил ровно пять лет назад. В какой-то момент меня настиг приступ такой силы, что я несколько недель не мог покинуть спальню. Антония не заходила, я и сам не хотел, чтобы она видела меня в таком состоянии. Мина приносила еду и убирала в комнате. Она тогда только поступила к нам на службу. Когда я, наконец, смог выйти, то с удивлением обнаружил, что Антония ведет себя натянуто и холодно. Даже проявляет враждебность. Она перестала рассказывать куда ходила, что делала во время отсутствия. Могла уйти утром, а появиться затемно. И совершенно не обращала внимания на мои укоры и увещевания. В какой-то момент стало ясно, что она радовалась моим припадкам, радовалась тому, что в такие дни мне ни до чего не было дела. Зато как она бесилась, когда болезнь отступала…, – я махнул рукой. – Да что там говорить — это был ад.

Еще два года прошли во вражде и ненависти. Но и это я мог бы стерпеть. Пока однажды…

Я умолк, не находя сил говорить дальше.

– Пока однажды… она не пришла ночевать. Не буду рассказывать, какую ночь я провел. Антония возвратилась поздним утром. Она… она смеялась мне прямо в лицо. Я сделал вид, что меня все это не трогает, хотя был готов растерзать ее, а заодно и ее любовника, который, так или иначе, должен был существовать. Но, когда Антония зашла в свою комнату, я подкрался к двери и запер ее снаружи. Три долгих дня я не покидал свой пост под дверью ее спальни. Сначала она кричала что-то, угрожала полицией. Но я твердо пообещал, что теперь она никогда не выйдет из дому. Что муж и жена – это одно целое. Раз муж сидит дома, то и жена должна делать то же. Боже мой, какие же раздавались вопли! Ее голос – всегда такой глубокий и грудной, срывался на визг. Сыпались проклятия на мою голову и на головы всех присутствующих. Все получили – Мина, кошка, разносчик из магазина, который не в добрый час позвонил в дверь. «Воспитательный момент?» – спросил он меня, фамильярно подмигнув. – «Желаю удачи!». Вероятно, весь город был в курсе ее похождений. Через три дня она сломалась. Попросила прощения, слабым голосом сказала, что умирает от голода, и я выпустил ее.

Она ела жадно, словно шелудивая бродячая собака. Куда только девался весь лоск и высокомерие? Сердце мое разрывалось между обидой и жалостью. И жалость победила. Я знал, что весь остаток жизни буду призывать ее к себе, но… я ее отпустил. Вот точно так, как вы давеча мне посоветовали. Ведь любил ее и желал ей счастья. Только спросил, есть ли у нее пристанище. Она кивнула и почти сразу же покинула этот дом. Больше я никогда о ней ничего не слышал. Вот и вся история.

Марк привстал со стула с таким необыкновенным выражением лица, словно он слегка тронулся.

– Вы подонок! – закричал он. И это была реакция, достойная брата такой сестры. – Вы старый ублюдок!

Его лицо исказилось, и в нем проступили незабываемые черты Антонии такими, какими они были в день нашей разлуки. И услышал ее голос: «Старый ублюдок! Что тебе от меня нужно?! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!!!»

– Ненавижу!!! – выкрикнул и Марк. Должно быть, это слово тоже было семейным.

Ее искаженное лицо, ее крики, ее ненависть – все это было тем самым кошмаром, который не оставлял меня еще долгое время. Эти крики снились ночами, заставляя вскакивать со своей одинокой постели с сердцем, бьющимся где-то в горле. В эти моменты я был способен выблевать собственное сердце, чтобы раз и навсегда прекратить мучения. Болезнь забивала эти воспоминания, да… Они слабели, бледнели, но никогда так и не исчезли. И вот сейчас этот дубль, это ничтожество, этот Марк возвращал меня на круги ада.

– Вы, вы довели ее до всего этого… Несчастный эгоист!

– А как же Вебер? – ядовито спросил я, сдерживая изо всех сил дрожь. – Он тоже был виноват? И вот результат – Вебер мертв, я болен и стар, хотя не прошел еще даже половину своей жизни. В моем роду все жили долго. Не знаю, как там Веберу на том свете, но я еще здесь и продолжаю ее любить. Когда-нибудь она все равно вернется, несмотря на все слова, которыми вы меня сейчас заклеймили.

Марк ринулся к двери, но я удержал его:

– Погодите. Вы еще знаете не все. Незадолго до расставания, я выстроил в саду оранжерею. Антония очень любила тропические растения. Прямо в оранжерее, она устроила себе уголок, где читала, писала что-то. В какой-то момент она даже начала проводить там больше времени, чем в доме. Наверное, влажность и духота оранжереи благотворно сказывались на ее организме. Я бы не выдержал там и получаса. Скажу вам, что после ее ухода, я не заходил в оранжерею и ничего не трогал там. Думаю, что Антония писала дневник. И, если она его писала, то он должен быть там, в ящике стола. Смею предположить, что в нем может оказаться намек на то, откуда следует начинать поиски. Вы, конечно, спросите, почему я этого не сделал? Я же отпустил ее, зачем же было искать?

Марк замешкался. Было видно, что в нем борется желание уйти с желанием увидеть дневник сестры. Все это попеременно отражалось на его физиономии. Наконец, любопытство взяло верх.

– Хорошо, – сказал он, – давайте сходим в оранжерею. Прямо сейчас.

– Конечно же, сейчас, – ответил я. – Днем я избегаю выходить.

В доме почти не было зеркал. Открывающееся в них дополнительное и почти бесконечно пространство, оказывало странное воздействие во время приступов. И Мина вынесла все зеркала на чердак, оставив лишь одно в прихожей, где я бывал редко.

Я задержался в прихожей, разыскивая ручной фонарь на полке для шляп. И, конечно же, невольно взглянул в огромное напольное зеркало. В приглушенном свете я увидел свое бледное, лишенное загара лицо, напоминающее гостя из потустороннего мира. А за своей спиной, ту, которую я желал бы видеть больше всего, или не желал бы с той же интенсивностью. Марк пошевелился, и наваждение рассеялось. Как бы ни были они похожи, но он был другим человеком, к тому же мужчиной.

– Пошли, – сказал я, подхватив фонарь.

Сад встретил нас резким холодом, хотя уже была поздняя весна. Трава в свете фонаря казалась мокрой и жесткой. Вездесущая сирень мазнула меня по лицу соцветием, оставив неприятное чувство чужеродного прикосновения. От неожиданности, я сошел с дорожки и увяз в мягкой сырой земле правым башмаком.

– Что случилось? – подал голос из темноты Марк.

– Ничего особенного. Я разучился ходить. – Ответил я с неопределенным смешком. Меня душила досада на свою неуклюжесть. Не так, совсем не так должен был шествовать гордый человек, оскорбленный в лучших чувствах.

Темный прямоугольник оранжереи был виден от самого дома. Это строение было моей гордостью – я сам спроектировал его. Огромный стеклянный параллелепипед весь блиставший окошками, вставленными в чугунные рамы. Рамы отливались по моему рисунку – это были цветы и литья, причудливо сплетенные в узор. Все строение выглядело блестящим кружевом, сотканным из темного металла. Но самой главной находкой было то, что огромные ящики для почвы были зарыты в землю примерно на полтора метра, и еще почти на столько же возвышались над поверхностью. Деревьям с глубоким укоренением это давало максимальную свободу, и они росли себе на приволье. Некоторые пальмы вздымались почти на четырнадцатиметровую высоту, и касались листьями потолка. Это великолепие стоило мне огромных денег и основательно истощило капитал, оставшийся после продажи фабрики.

Когда-то оранжерею обслуживал специально нанятый человек. Теперь ею занималась только Мина. Хорошо, хоть искусственное солнце работал бесперебойно. Это была цепочка ламп, включающихся попеременно. Их расположение повторяло естественный путь солнца, а интенсивность освещения и обогрева варьировалась в зависимости от времени суток. Внутри была еще целая система обогрева и полива. Это был, созданный мной тропический остров, которым я гордился, но не любил. Я построил этот рай для Антонии, которая приняла его, как и все остальные мои дары, со сдержанной улыбкой, а потом превратила в свое убежище. Хотя ей не от чего было убегать.

Мы поднялись по ступенькам, ведущим в помещение, и я отпер стеклянную дверь. В оранжерее было темно, она освещалась только светом луны, смотревшей сквозь прозрачный потолок. Но и этого света было достаточно, чтобы увидеть густые заросли растений и горку из камней с искусственным водопадом.

Марк присвистнул.

– Целый сад, – пробормотал он. И запах. Что это так пахнет?

– Клементина, – ответил я, включая ночное освещение. – Эта часть собственности, записанная на Антонию. Оранжерея – ее. Если она когда-то вернется или я умру, знайте – это ее. Или ее наследников, если таковые будут. – Я сделал ударение на слово «будут» – Все остальное я завещаю семье старшего брата.

Но Марк уже носился по помещению, разглядывая каждый цветок. Восхищаясь обеими статуями, и горкой из камней. Я дал ему время насладиться красотами, а потом позвал к дальней стене, где ветви и лианы сплетались так, что создавали какое-то подобие шалаша. Над его входом свисала на прозрачных нитках целая стая игрушечных колибри, а внутри прятался дамский письменный стол с ящиками. Все остальное пространство перед этим укромным местечком было свободно, лишь сбоку пристроилась прямоугольная клумба с яркими красными цветами, названия которых я не помню. Да маленький каменный ангел, опустив голову на сложенные ручонки, смотрел печальными глазами прямо перед собой. Я проследил за его взглядом и заметил в густой растительности топор, которым Мина обрубала сухие ветки. Это было так не похоже на ее сверхчеловеческую аккуратность.

– Вот ее стол, – сказал я Марку – Здесь, где-то в ящиках и должны быть записи. Если только, они и вправду существуют.

Он нагнулся и потянул за ручку:

– Заперто.

– Ключа у меня нет, – сухо ответил я.

Марк огляделся в поисках того, что могло бы заменить ключ. Я только пожал плечами. Он презрительно глянул, и вдруг, словно выплескивая все, что накопилось в нем за этот вечер, веско сказал:

– Найдем мы там что-то или нет – еще неизвестно. Но мне известно одно – Антония зашла в этот дом, тому есть масса подтверждений. Но нет ни одного, что она из него вышла. На днях я приведу полицию, и они все тут обыщут.

Я вновь увидел лицо той, которая могла бы произнести все это точно так же. Но, как видно, на этот день уже было достаточно привидений, последнее видение оказалось явно лишним, хотя, возможно, что виной тому была лишь влажная духота оранжереи. Знакомое чувство током пробежало по моему измученному телу, вызвав испарину на лбу. Просторное помещение оранжереи вдруг начало складываться как карточный домик, стены приблизились, грозя раздавить то, что от меня еще оставалось. Под удивленным взглядом Марка я медленно опустился на пол, смяв рукой мясистый цветок на клумбе. Он хрустнул под моей тяжестью, выплеснув на ладонь сок, отчего рука сразу стала липкой. Но среди стеблей и травы, я нащупал и еще кое-что. То самое, на что печально глядел маленький ангел.

– Устал, что-то. Посижу чуть-чуть, – прохрипел я. – А вы займитесь ящиком. Я не собираюсь здесь ночевать.

Марк кивнул, и вдруг нагнулся и заглянул под стол. Я вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что же он там увидел. Под дальней ножкой стола, невесть каким образом, застряла шпилька. Обычная металлическая шпилька, которой женщины закалывают волосы. Антония такими не пользовалась, она никогда не собирала свои волосы в пучок, давая им свободу рассыпаться по плечам. Наверное, шпильку потеряла Мина.

– Пойдет, – сообщил Марк и полез под стол.

Он там пробыл довольно долго, пытаясь вытащить свою находку. А потом я увидел, что он подался назад, увидел его пышную шевелюру, на которую и опустил топор. Я стукнул его слабенько, мягко, но кровь тут же залила шею и спину. А он сам повалился на бок как мешок с мукой. И тогда я ударит его еще раз, и еще. Удивляясь той легкости, с какой проламывались кости черепа. А кто-то еще мне говорил, что череп человека очень прочный. Кажется, это был наш семейный врач.

Я рубил и рубил, как мясник рубит голову свиньи. И все повторял:

– Я никому не позволю напоминать мне о ней. Не позволю, не позволю.

А потом вдруг оказалось, что все уже кончено. Я стоял над неподвижной, заляпанной кровью кучкой тряпья. Над всем тем, что минуту назад было Марком Бережинским. Стоял и думал о том, что сегодня ему не удастся переночевать в комнате своей сестры. В той самой комнате, откуда три года назад мы с Миной вынесли ее мертвое тело, высохшее от голода. Именно в тот момент я понял, что самым страшным страхом для меня было не одиночество, и не измены. Все это уже в прошлом. И как прошлое – оно давно уже побледнело и вымылось из души. На самом деле, больше всего я боялся напоминаний о ней. И ее лица, которое виделось мне в лице ее брата. Я не мог отпустить его, зная, что он будет бродить по миру, как живое воспоминание, возвращаясь ко мне в снах снова и снова. А я, сидя дома, буду знать, что не уничтожил его, и уже никогда не смогу это сделать.

Скрипнула дверь, и послышались шаги. Я обернулся. За моей спиной стояла Мина, и ни одна жилка не трепетала на ее бесстрастном лице. В правой руке у нее была лопата, а в левой лейка с водой. Воду она протянула мне.

– Помойте руки и лицо, – сказала она будничным голосом. – Вы весь перепачканный.

Я послушно принял лейку из ее рук, но не удержал, и она упала на каменный пол, расплескивая во все стороны воду. Перевернулась на бок, оставив темное пятно на камнях, словно растекшуюся кровь.

Мина задумчиво стояла над клумбой и качала головой, будто неслышно шепталась с ангелом, и не соглашалась с ним. «Нет-нет», – говорил ее жест, – «нет-нет». Но как видно, до чего-то они все-таки договорились, потому что старая служанка вдруг воткнула лопату прямо в центр клумбы. Я даже услышал, как хрустнули толстые стебли цветов.

– Похороним их вместе, – деловито сказала она. – Не по-божески это, разделять близнецов.

(обратно)

Кай Каренин: Пятая

Я в интернете. И ты тоже.

В принципе, мы все в интернете. Ищущие общения, хоть и не знающие имён своих соседей. Изголодавшиеся по развлечениям, хоть и живущие в двух шагах от парка аттракционов. В поисках любви или просто средства от скуки. Я тоже в поиске.

У меня такой план – найти одну-единственную. Любая мне не подойдет, мне нужна та самая. Блондинка или рыжая, высокая или не очень – я ещё не знаю, какой она будет.

В принципе, она может оказаться любой.

Например, Аня, двадцать три года. Она вроде милая, и я пишу ей сообщение. Она симпатичная, и я предлагаю ей встретиться. Она не против.

К сведению, я не ищу просто секс, мне нужно нечто другое.

В назначенное время Питер расплакался, и мы с Аней бежим в кафе. Я люблю дождь, и осень, и этот город – всё напоминает мне моего младшего брата. Именно осенью мы любили бродить по перекошенным улицам, обсуждать Лидваля^[1] или играть в футбол с малышней в каком-нибудь старом дворе. Никогда не смогу привыкнуть, что его больше нет. Мы могли весь день просидеть в осеннем парке и, захмелев от пива, перезнакомится со всеми девчонками, или обкатать на роликах полгорода. В любую погоду, даже в дождь.

Сейчас дождь за окном кафе, а напротив меня – Аня.

Аня говорит:

– А потом мы приехали в клуб и выпили там кучу коктейлей. Моя подруга познакомилась с каким-то парнем, а он пригласил нас на закрытую вечеринку. Там делают лучшую самбуку в городе.

Точно не знаю, какого цвета у неё волосы, но от неё очень пахнет коньяком.

– На той вечеринке я столько выпила! – говорит Аня, и, возможно, коньяк, который она пила, был не самым лучшим.

Это всегда происходит незаметно – привыкание. Кажется, ты просто немного выпьешь после работы, чтобы расслабиться, и постепенно это «немного» становится ежедневным ритуалом, твоей нормой. Проходит время, и вечер становится неполным без алкоголя.

– Я могу провести тебя в тот клуб, у меня там есть знакомый администратор, – говорит Аня, и к запаху коньяка примешивается запах глинтвейна, который она заказала.

Проходит ещё время, и алкоголь становится обязательным условием любого отдыха. Аня заказывает второй глинтвейн.

– Конечно, иногда я люблю просто провести вечер дома, попить пива, посмотреть какое-нибудь кино.

Я смотрю кино за окном. Там почти никого, и, честно говоря, я предпочёл бы сейчас оказаться по ту сторону стекла. Эта милая, симпатичная Аня продолжала рассказывать о своих клубных приключениях и алкогольных подвигах, а я представлял себя бегущим за дождем. Вдоль Фонтанки, в сторону Летнего сада. Не уверен, были ли ее глаза зелеными или карими, но знаю, что она пьет вермут, только если смешать его с тоником. Добегаю до Невы и обратно – виски только с колой. Стою, мокрый, за окном и смотрю на нас, сидящих в кафе, – очень любит красное вино. Она пьет шампанское только по праздникам и только в кругу родных и друзей, потому что оно на нее странно действует. От шампанского она быстро пьянеет и становится слегка буйной. А потом не помнит ничего.

Не думаю, что мы еще раз встретимся. Никак не могу представить себе отношения с девушкой, от которой несет алкоголем, когда ты ее целуешь.

У моего брата была такая подруга, любительница выпить. Я не против выпить, но это не то, что мне сейчас нужно, и я спрашиваю Аню:

– А ты смогла бы убить человека по пьяни?

2

Аня в прошлом, а я снова в интернете. Если что-то не получается с первого раза, не отчаивайся. Вот я не отчаиваюсь. Надо просто четко представлять себе свою цель, точно знать, что ты ищешь. Я точно знаю, что тут для меня еще есть варианты.

В принципе, тут для всех еще есть варианты.

Например, Алиса, двадцать один. Алиса – целеустремленная девчонка, она сама пишет мне. Судя по фотографиям, она была в Турции, и я отвечаю на ее сообщение. Она неплохо смотрится в купальнике, я согласен встретиться.

К сведению: мне нужно нечто другое, но я не против просто секса.

Время встречи; город вспомнил, что еще только начало осени, на чистом небе висит солнце, и асфальт дышит жаром. Душно, влажно, как в те дни, когда мы с братом ездили на Финский залив, чтобы успеть искупаться перед наступлением холодов. Каждая такая поездка могла быть последней в году, и мы старались получать максимальное удовольствие: прыгали, бегали как маленькие дети, играли в волейбол с незнакомыми людьми, прожигали жизнь, пока солнце прожигало нас.

Алиса прожгла меня насквозь. После короткого разговора, она сразу пригласила меня к себе домой, точнее, она сразу пригласила меня к себе в постель. Секс был безумным, я никогда бы не подумал, что так бывает. И даже сейчас, когда мы уже лежим на кровати и курим, она говорит о сексе:

– Ты пробовал попперс? С ним еще круче! Все ощущения как будто удваиваются. Нет, утраиваются!

Я смотрю на линии ее тела и ничего не чувствую. Она говорит:

– Я люблю грубоватый секс. Мне нравится, чтобы меня отшлепали.

Ее тело ухоженное и спортивное, гибкое и упругое. Может быть, до меня здесь уже побывало более ста человек. Может, все двести. Она говорит:

– Экстремальный секс очень заводит.

Может быть, даже под тысячу. Скажем так, Алиса очень гостеприимная. Она затягивается, выпускает дым и говорит:

– Иногда тянет на садо-мазо или групповуху. Я многое попробовала. У меня был любовник, которому нравилось удушение. Понимаешь? Это когда ты вот-вот кончишь, а я тебя при этом немного душу.

С некоторыми так бывает – всегда мало, всегда кажется, что можно было еще, и желательно как-то по-другому, по-новому. Изведать незнакомые ощущения, и, когда они станут изведанными, снова искать, снова пробовать. Хотеть до бесконечности.

Возможно, мы еще встретимся, но наши встречи не будут слишком частыми, ведь даже ребенок не стал бы кататься на каруселях круглосуточно.

У моего брата была подруга-нимфоманка, и я спрашиваю Алису:

– Твои любовники когда-нибудь умирали во время секса?

3

Интернет. Вводишь параметры, и сайт знакомств выводит список тех, кто может тебе подойти. Просто следуй списку. Вычеркивай из него Аню, вычеркивай Алису. Смотри, кто следующий?

В принципе, не важно, кто именно следующий.

Пусть будет Вера. Ей двадцать четыре года, и ее снимки сделаны профессиональным фотографом. Она спрашивает, какой у меня автомобиль, она спрашивает, кем я работаю. Интересуется, для чего я знакомлюсь, и, после долгой переписки, назначает встречу в ресторане.

К сведению: я знакомлюсь для своих, конкретных целей. И у меня Ауди А5 Sportback.

Ресторан оказался итальянским и дорогим. Устрицы, моцарелла^[2] Bufala Campana. Интерьер и элегантная Вера – все в итальянском стиле. Вера элегантно подбирает элегантной серебристой вилкой свежий базилик и говорит:

– Мне нравятся состоявшиеся мужчины.

Наверное, имеется в виду «состоятельные». Возможно, вилка на самом деле была серебряной. Вера элегантно смотрит на меня и говорит:

– Мужчины, которые могут позволить себе все.

Я вспомнил, как брат, окончив университет, устроился на свою первую работу и получил первую зарплату. Мы решили отпраздновать это и отправились в ресторан. Там, среди вальяжно рассевшихся и изысканно жующих дам и господ, мы не стали обедать или ужинать, а просто заказали огромную тарелку раков и не фильтрованного чешского пива. Это были самые вкусные раки и самое вкусное пиво в моей жизни. Наши бурная радость и громкое настроение выделялись на фоне безупречного поведения других, как пятно томатного соуса на белоснежной итальянской скатерти. Еще смешнее нам становилось, когда мы замечали, что официанты странно косятся на нас.

Официант принес карту вин, и Вера элегантно заказала Барбареско Гайя урожая тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Она говорит:

– Обожаю Барбареско Гайя.

Я думаю, что Аня обошлась бы мне дешевле.

– Одно из великих вин Италии. Великолепное, долгоепослевкусие.

Вера очень красивая. Хотя не столько красивая, сколько красиво одетая и красиво выглядящая. Карпаччо из говядины сбрызнуто соусом из свежего лимона, и Вера говорит:

– Просто когда-то я встречалась с парнем, который владел итальянским рестораном. Представляешь, когда я застала его с другой, он подарил мне BMW в качестве извинения.

У нее ухоженные локоны цвета морозного каштана и глаза кристально-голубого цвета линз. Мне хочется убежать отсюда прямо в Италию, и Вера спрашивает:

– Тебе больше нравятся рубины или изумруды?

– Мне больше нравится Рубенс.

У нее великолепные руки, тонкие, изящные, в кольцах и браслетах из белого золота. Я смотрю на ее безупречный жакет цвета не совсем распустившейся сирени сорта Катерина Хавемейер, и мне кажется, что я одет слишком скучно.

– Когда мой бывший отменил нашу поездку на Мальдивы, я чуть с ума не сошла от злости. Я так люблю Мальдивы.

Острова, драгоценности, рестораны – я ощущаю себя героем средневекового французского романа. Есть такое выражение: «чувствовать себя не в своей тарелке», и оно сейчас как раз подходит. Не уверен, что мы встретимся еще раз, по крайней мере, не раньше, чем я получу зарплату. У моего брата была такая подруга – она никогда не видела метро изнутри. У нее отношения с твоими деньгами, а не с тобой, и я спрашиваю ее:

– А ты смогла бы убить человека ради денег?

4

Если ты ищешь в интернете любовь, то я хочу тебя предупредить: это не просто. Хочу тебя разочаровать: сразу ничего не выйдет. Хочу сказать: правило «кто ищет, тот найдет» в интернете не действует, тут находишь тогда, когда совсем не ожидаешь этого. Так что следуй списку без всяких ожиданий. Забывай Веру и выбирай Светлану, выбирай Ангелину.

Я выбираю Лилию, это мой номер четыре. Ей всего девятнадцать, и в этом есть какое-то очарование. Она любит клубничное мороженое, и ходить в кино, она любит целоваться, но не целуется на первом свидании.

В принципе, они все не целуются на первом свидании.

Лилия, Лиля. Легко общается, но долго не соглашается на встречу. Пришлось пообещать ей кино и мороженое. Пришлось пообещать, что не буду пытаться поцеловать ее. Эта девочка такая кокетливая, что, думаю, рано или поздно ее изнасилует какой-нибудь голодный женатик, потерявший терпение.

К сведению: я не приемлю насилие. И я не женат.

Лилия опаздывает. Я стою у кинотеатра, время несется по Невскому проспекту вслед за потоком машин до самого Дворцового моста, а оттуда на Ваську^[3]. Там, на Ваське, находится наш с братом универ. Он учился на юриста, а я на филолога. Наверное, студенческие годы были самыми беззаботными и весёлыми. Даже когда начиналась сессия, мы частенько торчали на набережной, считали волны и валяли дурака. Здесь, на гранитной границе «земля-вода», пожалуй, самая большая концентрация воспоминаний – именно у воды мы судорожно изучали конспекты перед экзаменами или шумно веселились после. Именно сюда мы приезжали, если надо было принять решение, поговорить о чем-то важном и серьезном. Иногда даже в выходные просто приезжали постоять тут. Не знаю, почему.

Не знаю, почему я пытаюсь все это рассказать Лилии.

Она воздушная, легкая, красивая, веселая, но совершенно не слушает меня. Я говорю:

– Я очень скучаю по своему брату, ты не представляешь, как сильно.

Она улыбается небу, слегка проводит пальцами по изгибу шеи и кокетливо произносит:

– Посмотри, вот здесь у меня очень сексуальная родинка.

Ее светлые волосы заигрывают с ветром:

– Тебе нравится моя родинка?

– Наши родители умерли много лет назад, брат был моим единственными близким человеком.

Она хватает меня за руку и говорит:

– Пойдем скорее за мороженым, а то кино сейчас начнется!

– А теперь его убили.

Лиля смотрит на меня, на секунду нахмурившись, потом заказывает мороженое, большой стакан колы и говорит:

– Я люблю романтические комедии.

– Точнее, его кто-то задушил.

– Обожаю Хью Гранта.

– В милиции не знают, кто бы это мог сделать, но говорят, что, скорее всего, это обычное бытовое убийство.

Свет в зале погас, на экране появились первые кадры, Лиля еле слышно потягивает колу через трубочку, и я шепотом продолжаю:

– Возможно, на почве страсти или ревности.

Хью Грант улыбается, кто-то из сидящих спереди шикает на меня, и я говорю:

– Они не уверены, но у них нет других версий.

Вот что отличало моего младшего брата от меня: он легко сходился с девчонками. Он мог запросто вскружить голову одной, а на следующий день свести с ума другую. Не специально-просто у него характер такой, легкий и игривый. Он наслаждался жизнью каждый день, каждую минуту, по-другому не умел жить, и если вдруг делал кому-то больно, то совершенно случайно. Как бы ни понимая, что его поведение может обидеть – ведь у него и в мыслях ничего такого не было. Поэтому он искренне извинялся, и было абсолютно невозможно не принять извинения, даже зная, что ситуация может в точности повториться.

Лиля была вся в фильме, а я продолжал думать об этом. Я, конечно, все прощал своему брату, он был моим единственным другом. А что, если кто-то не смог вынести его беззаботности? Что, если какая-нибудь девушка, гордая и ревнивая, не смогла стерпеть его неосторожной жизнерадостности? Лиля вела себя практически так же, как мой брат, и я шепотом спрашиваю её:

– Тебя когда-нибудь хотели убить за твою беззаботность?

Кто-то из сидящих спереди снова шикает на меня.

После кино мы гуляли. Я рассказывал о себе, и она смеялась. Я пытался поделиться с ней своей утратой, и она строила рожицы бегающему вокруг малышу. Когда я перестал пытаться, мы сели на скамейку, и она сказала мне:

– Я тебе очень сочувствую.

Может быть, стиль очаровательной дуры – это нежелание воспринимать негатив, который на нас сливают другие?

5

Господи, как мне одиноко.

Если тебе одиноко, приходи в интернет. Приходи, здесь что-нибудь для тебя найдется, обязательно. Худенькие или, наоборот, пышечки – это супермаркет любви. Гипермаркет счастья. Клик – и ты не одинок. Любишь ли ты выпить, потусоваться, хочешь ли влюбиться или ищешь только секс, без всяких чувств – здесь все есть. Вот Вика, вот Наташа – возьми.

В принципе, все, что нужно сделать – кликнуть.

Вот Марина. Клик, и Марина встречается со мной сегодня вечером.

Конечно, мне легче, чем тебе: мне не надо выбирать, ведь у меня есть список.

К сведению: это даже не мой список. Это его.

Я подумал, раз менты не могут никого найти, я найду сам. Этот список – переписка моего брата с пятью его девчонками. И, если в списке есть та скотина, которая его задушила, то я ее найду. Чувствую, что одна из пятерых – та самая. Этот список – топ-файф дам, обиженных жизнерадостностью моего брата, и одна из них, видимо, обиделась больше всех. Пятерка красавиц, задетых беззаботностью, одна из которых задета слишком. Одна из них – Аня, Алиса, Вера, Лиля или Марина.

Марина молчит, и я в нее влюбился. Вот так, с первого взгляда. Она безумно красива и невыносимо печальна; мы бродим по корпусу Бенуа^[4], и где-то в районе «Похищения Европы» она смотрит на меня, за меня, на стену и дальше, бесконечно дальше – сквозь все, внутрь своей грусти. Кажется, что ей не надо ничего рассказывать, она уже все знает. Все понимает.

Мне звонит не вполне трезвая Аня и спрашивает:

– Может, встретимся?

Мне звонит Алиса, точнее, ее тело, и это тело спрашивает:

– Как насчет состыковаться?

Звонит Вера, точнее, верту^[5] Веры:

– Мальдивская кухня очень пикантная и разнообразная.

Звонит Лиля, она смеется в трубку.

Дальше, через залы, мимо висящих в тяжелых рамах судеб, мы идем, взявшись за руки, но мысленно. И взгляду, и чувствам здесь становится мало места, и мы, не сговариваясь, ускоряемся навстречу выходу, но вдруг Марина останавливается у Куинджи. Прозрачно-голубой пейзаж «Море. Крым», бесконечность формата пятьдесят четыре на сорок – вот куда бы хотелось сейчас деться.

– Я должна была исчезнуть, уйти от него.

Медленными, как в фильмах братьев Вачовски, шагами мы спускаемся по лестнице.

– Я должна была отказаться от него, и тогда он был бы жив. Я должна была сделать так, как они хотели.

На воздух, прочь от стен, лестниц и рам.

– Но я не смогла, я его любила очень.

Она идет вдоль канала, вдоль своей мысли, и я иду за ней, потому что боюсь, что между нами увеличится расстояние. Мне звонит совсем пьяная Аня и, заплетаясь в буквах, произносит:

– Мне реально жаль, что ты потерял брата. Честное слово.

Вот что я думаю: Марина – единственная подруга моего брата, которая не смогла бы его убить. Похоже, что она потеряла даже больше, чем я. Похоже, что для нее больше не осталось ничего важного, и, переходя дорогу, она смотрит на машины просто по привычке, а не для того, чтобы сохранить себе жизнь. Мне звонит голая Алиса и говорит:

– Я, конечно, не рубенсовская женщина, но нам вроде было хорошо вдвоем.

Мне звонит верту и говорит:

– Ты любишь рыбу? Fihunu mas – это рыба, запеченная с пастой чили, самая популярная мальдивская закуска.

Город внутри меня и, – через глаза – снаружи, улицами, дворами, по которым я иду за ней.

За Мариной – мне кажется, что она не все мне сказала. Я иду за ней не следом, а метров через сто – мне кажется, что она знает еще что-то, и я тоже хочу это знать. Я должен это знать. Она оборачивается, смотрит на меня обреченными зелеными глазами и заходит в подъезд. Звонит Лиля, и у нее отличное настроение.

Я останавливаюсь. Закуриваю, затягиваюсь, выпускаю кольца дыма в темноту, в которой зажглось желтое мутное окно. Наверно, это ее окно. Когда мы с братом были совсем маленькими, мы часто у окна ждали начала вечера. Это была наша игра: нужно было увидеть, как где-то зажегся свет, и кто заметит это первым, тот получает один балл. Мы на несколько часов прилипали к запотевшему стеклу носами, и изо всех сил вглядывались в фиолетовый воздух. Кто наберет самое больше число горящих окон, тот и выиграл. И он всегда выигрывал.

Марина не отвечает на мой звонок. Я делаю шаг, твердо, в сторону ее дома. Даже если ей будет больно об этом говорить, я всё равно должен спросить. Мне просто необходимо знать, я делаю ещё один шаг. Захожу в темноту подъезда, поднимаюсь на первый этаж, на второй – мне нужен пятый. Я думаю, откуда Аня узнала про то, что я потерял брата, и поднимаюсь на третий этаж, быстрее, ведь я говорил об этом только Лилии. Не знаю, с чего вдруг Алиса упомянула про Рубенса – на четвертый почти бегом – ведь про Рубенса могла знать только Вера. Я влетаю на пятый этаж и спрашиваю себя: кто эти они, которые хотели, чтобы Марина отказалась от брата? Бешено стучусь в дверь, за которой, по моим расчетам, должна была быть она, и эта дверь оказалась незапертой. Дверь, за которой должна была быть она, открывается передо мной.

Марина действительно была здесь. На полу посреди кухни, в крови, в неестественной позе, но все еще красивее других.

Красивее, чем Аня, держащая в руках нож для хлеба. Аня, забрызганная каплями, красными, как то вино, которым от нее пахнет даже в коридоре, она говорит:

– Понимаешь, мы смирились с тем, что нас у него было четверо, мы не ревновали друг к другу. Каждая из нас могла дать ему что-то свое; ты бы знал, как мы с ним оттягивались в клубах. Он умел развлекаться.

Красивее, чем Алиса и ее неприличное декольте, в которое тоже попали брызги крови:

– Такого секса, как с ним, у меня никогда не было. Потом появилась она, и стало не так горячо, как я люблю.

Красивее, чем Вера со своими Мальдивами. В строгом брючном костюме цвета молодого эбенового дерева, вытирая изящные окровавленные руки влажной салфеткой, Вера говорит:

– Из-за нее он отменил нашу поездку. Похоже, он любил ее больше, чем каждую из нас.

Красивее, чем Лиля, беззаботно поправляющая растрепавшиеся волосы:

– Я не люблю, когда меня не любят. Появилась она, и твой брат совсем перестал меня баловать. Он совсем перестал обращать на нас внимание, и это было невыносимо. Но отпустить его к другой было невозможно. Мы слишком любили твоего брата.

Мой брат. Кстати, если ты ищешь в интернете любовь или секс, даже просто флирт, вполне возможно, что ты найдешь собственную смерть. Несчастный случай, удушение, автомобильная авария и даже пуля в лоб. Забыл сказать, выбирая себе девочку, наутро ты можешь оказаться зарезанным или отравленным, выбирая средство от скуки, ты можешь случайно утонуть в ванне или выпасть из окна.

В принципе, любой вариант можно найти в интернете, имей в виду.

Например, кто-нибудь заревнует тебя до смерти. Например, те четыре девушки, которые сейчас двигаются прямо на меня. Похоже, они настроены решительно, а я в каком-то оцепенении, но не от страха, а от неожиданности. Смотрю им в глаза, а там ничего нет.

К сведению: я не только нашел то, что искал, но и потерял то, что совсем не ожидал найти.

– Марина никак не хотела расставаться с ним, – говорит Аня, делая шаг.

– Мы предупреждали, что не отпустим его. Скорей всего, она поняла, что это мы его задушили, – спортивное тело Алисы готово к действиям.

– Когда Лиля сказала, что ты его брат, мы поняли: ты знакомишься с каждой из нас, как по списку, ты ищешь, – Вера элегантно напряжена.

– Мы поняли, что рано или поздно ты познакомился бы с ней, а она могла все тебе рассказать. Так что ее судьба решилась быстро.

Милая, очаровательная Лилия.

Они настроены решительно, а я набираю ноль-два.

(обратно)

Владимир Аникин: ЧМО

Пролог

Площадка за лифтом производила угнетающее впечатление. Серый бетонный пол у приемного люка неряшливо припорошен свежим мусором. Тут же, за трубой мусоропровода, в углу, валялись залежалые отходы. Все это громко воняло. Грязно-зеленые стены, с пятнами обнаженной штукатурки, «украшены» неумелыми граффити и пошлыми надписями. Как-то неожиданно выглядело ярко-зеленое пятно свежей краски, блестевшее на уровне груди – как раз напротив мусоропровода. Резкий запах растворителя еще витал в воздухе, добавляя колорита в затхлую атмосферу подъезда. Внутренняя створка высоко задранного квадрата окна была открыта настежь. Пустая, без стекла, она почти сливалась со стенами, выкрашенная в тот же грязно-зеленый колер. Зато наружная рама сияла свежим некрашеным деревом и чистым стеклом. Плотно закупорив оконный проем, створка была заботливо приперта к раме парой вбитых гвоздиков. Не успевшее запылиться стекло беспрепятственно пропускало мутный свет, а за окном тихо догорал по-весеннему теплый, пасмурный мартовский день.

Возле свежевыкрашенного пятна, прислонившись к стене, стояла женщина. Ее внешность, как нельзя лучше, соответствовала обветшалой, неряшливой обстановке подъезда. На вид ей было что-то около сорока. Болезненно-худая фигура угадывалась под слишком свободным, давно вышедшем из моды и отслужившим все мыслимые сроки, серым демисезонным пальто. Неухоженное, одутловатое лицо, с синюшным крупным носом, мешками под глазами и небрежно накрашенными яркой помадой губами. Из-под бесформенного голубого берета выбивалась неряшливая прядь темно-русых с заметной проседью волос. Обута она была в сильно поношенные черные зимние сапоги на низком каблуке. Заметный дух перегара довершал образ опустившегося человека. Глаза ее были закрыты, а по щекам текли слезы, оставляя светлые дорожки до подбородка. Женщина плакала беззвучно, лишь судорожно вздрагивал подбородок под плотно сжатыми губами – заметно было, что она изо всех сил сдерживает рыдания. Ее колени заметно дрожали, отчего стена казалась последней опорой, удерживающей женщину на ногах. Рукой она осторожно касалась свежевыкрашенного пятна, словно оно было обжигающе горячим, но женщине непременно надо было его погладить… Вдруг рука безвольно упала вдоль тела, суетливо нащупала оттопыренный карман пальто и вытащила оттуда початую чекушку дешевой водки. Женщина оторвалась от стены, чуть качнувшись на неверных ногах, открутила крышку и приложилась к горлышку. На секунду ее глаза открылись, и столько нечеловеческой тоски было в этих до красноты заплаканных, опухших глазах! Торопливо допив остатки алкоголя, женщина глухо закашлялась, то ли поперхнувшись, то ли обжегшись крепким напитком. Небрежно отбросив пустую бутылку к мусоропроводу, она крепко прижала рукав пальто ко рту, унимая кашель. Тут ноги окончательно отказали ей, и она рухнула на колени, громко хлопнув ладонями о пол. Словно выбитые этим хлопком, из ее груди вырвались громкие рыдания. Голос у женщины оказался сиплым и срывающимся, отчего ее плач был похож на вой простуженного волка. Не понятно, чего больше было в этом вое – звериной злобы, или беспросветной тоски. Лязгнув металлом, открылась одна из ближайших квартирных дверей. На пороге появился взлохмаченный мужчина в поношенном спортивном костюме и тапочках. Вид у него был свирепый и решительный, но, увидев женщину, и, по-видимому, узнав ее, мужик как-то вдруг сник. Потоптавшись нерешительно на пороге, он осторожно, чтобы не греметь железом, закрыл дверь, попутно объяснив свистящим трагическим шепотом кому-то за своим плечом: «Галина…». А хриплый, полный безысходной тоски, вой-плачь дробился гулким эхом по притихшему подъезду, заставляя его обитателей испуганно замирать в своих квартирах, непроизвольно переходя на шепот…

Часть 1

Миша проснулся от лязга металлической двери. Сонным взглядом отыскал часы на стене – семь часов. Мать по тихому «свалила» на работу, а через пятнадцать минут заверещит будильник. Досматривать сон уже не было никакого смысла, да и желания. Под утро снилась подвыпившая мать и ее «мутные» алкаши-визитеры. Вчера обошлось – мать, хоть и пришла слегка навеселе, но никого в квартиру не привела. Душу подростка терзал непреходящий страх ожидания этих грубых нетрезвых гостей, старающихся выпихнуть его поскорее за дверь, невзирая на время суток. Как правило, эти визиты случались поздним вечером или ночью. В такие моменты Миша люто ненавидел мать, за ее неспособность найти себе приличного мужика, ему – отчима, способного обеспечить их материально. Своего отца он не помнил, сомневался даже – существовал ли он вообще. По его глубокому убеждению, в отсутствии мужчины в их семье была виновата мать. Как, собственно говоря, и во всех остальных его бедах и несчастьях.

Поеживаясь спросонья, Миша оделся в школьную форму. Большим разнообразием его гардероб не отличался. Например, этот безвкусный синий костюм достался ему по какой-то социальной программе, по дешевке. Были еще пара китайских джинсов, три-четыре рубашки, разной степени ветхости, да пара шерстяных свитеров, подаренных матери сердобольными людьми. Кое-как заправив постель, точнее старый плюшевый диван, служившим ему ночным пристанищем, подросток прошел на кухню. Чайник оказался холодным – значит, мать ушла без завтрака. Пришлось самому наливать воду и ставить чайник на газ, по поводу чего Миша не преминул отпустить злое замечание вслед ушедшей матери. Ожидая кипятка, заглянул в ванную, плеснул в лицо несколько капель холодной воды – умылся. Задумчиво оглядел себя в зеркале. Круглое лицо, небольшие, близко посаженные глаза, скорее серые, чем синие. Несколько крупноватый нос, замученный хроническим гайморитом, полноватые губы – слишком мало волевого мужского в его портрете. А откуда взяться, при отсутствии отца? Еще эти прямые, редкие волосы и прыщи – год назад он был от них почти в восторге. Он почему-то думал, что вслед за прыщами должны появиться усы. Но вот прыщи уже порядком надоели, а на усы нет даже намека. Миша согнул руки, напрягая бицепсы, поводил плечами из стороны в сторону. Не впечатляет. При росте в сто шестьдесят два сантиметра (нормально для пятнадцати лет), весил он всего килограммов сорок пять, что, по его мнению, было следствием плохого питания и отсутствия спортивных тренажеров. Опять виновата мать. Это от нее он унаследовал худосочную фигуру и покатые плечи, а ее безалаберное отношение к жизни лишило ребенка нормальных материальных условий…

От горьких дум его отвлек свисток чайника. Привычно ссутулившись, Миша побрел на кухню. Налив в кружку жидкой заварки, залил ее кипятком. В большой эмалированной кастрюле, заменявшей им с матерью хлебницу, нашелся кусок слегка зачерствевшего батона. Намазав его маргарином (сливочное масло в их доме водилось куда реже портвейна), Миша заглянул в сахарницу – пусто. Лишь небольшие желтоватые наплывы на пластмассовых стенках – следы от посещения сахарницы мокрой ложки. Чертыхнувшись, подросток прошел в прихожую, у него в куртке должны были остаться несколько конфет – карамель подушечки без фантиков, с начинкой из повидла. Эти дешевые конфеты он купил вчера в коммерческой палатке, для одного веселого развлечения. Губы его растянулись в довольной ухмылке, когда рука нащупала в кармане несколько слипшихся карамелек.

Часто, проходя мимо Дома малютки, подросток иногда видел, как жадно эти едва ковыляющие карапузы набрасываются на редкие гостинцы от сердобольных прохожих – чаще пожилых женщин. Купив на случайные деньги сто пятьдесят грамм «дулькиной радости» (так называла эти карамельки его мать), Миша целенаправленно направился к детскому приюту. Дождавшись, когда малюток вывели погулять, и пожилая воспитательница увлеклась вязанием, пригревшись на мартовском солнышке, подросток начал швырять малышам по две-три конфетки прямо в подтаявшее снежное крошево. Пока воспитательница не среагировала на писк и возню своих подопечных, Миша вволю натешился, наблюдая как эти недотепы, толкая друг друга и пища, выкапывали из грязного снега карамельки, засовывая их себе в рот вместе со снегом. Не обошлось без драки и слез – ну, прямо зверьки! Убегая под возмущенные крики старушки, Миша вчера пожалел, что его забаву грубо прервали, а смотри-ка, конфетки самому пригодились.

Уже выходя из дому, Миша наткнулся на лист бумаги, прилепленного кусочком жвачки к дверце одежного шкафа. На нем почерком матери было нацарапано: «Мишаня, сыночек, прости дорогой, что ничего не сготовила к завтраку. Вечером будет что-нибудь вкусненькое. Обещаю. Мама». Подросток в раздражении сорвал листок, смял его и бросил в угол. Он много раз уже просил не называть его Мишаней, ему и кличку на улице приклеили с ее подачи – «Масяня». Да и в подобные обещания он категорически не верил, раз появятся деньги, значит, вечером напьется и может привести своих дружков-алкашей.

В школу Миша ходил как на каторгу. Учиться он не любил, способностей к учебе у него не было, но двойки получать боялся – ругались классный руководитель, завуч и мать. Зубрить уроки тоже не хотел – не дай Бог в хорошисты или отличники попадешь, которых демонстративно презирала школьная шпана. Шпану Миша боялся даже больше, чем завуча. Друзей у него в классе не было – застенчивый с детства, бедно одетый паренек, без особых талантов, он не вызвал интереса у сверстников. С первого класса он стал главным объектом для насмешек и издевательств у более смелых и более сытых одноклассников. С самого начала он не смог дать отпора сверстникам, а потому был «записан» в классные «чморики». Он уже смирился с этой ролью, мечтая поскорее как-нибудь окончить школу и уехать куда-нибудь подальше – «начать новую жизнь». Эту «новую жизнь» он пока представлял себе смутно, но твердо был уверен, что в этой жизни не будет пьяной матери, будет уважение окружающих и, обязательно, много денег.

Отсидев три урока, почти без приключений, перед четвертым Миша пошел к классному руководителю. На следующем уроке, геометрии, учитель грозился вызвать его к доске. Тему Миша не понял, как ни старался вчитываться в учебник, а значит, двойка была неизбежна, как восход солнца. Просто сбежать с уроков он побоялся, поэтому решил отпроситься у «классной». Жанна Геннадиевна сидела в учительской за своим обычным столом. Напустив на себя печально-озабоченный вид, подросток жалостливым голосом заскулил:

– Жанна Геннадьна, можно мне уйти с уроков?

– А что стряслось, Сотников?

– Счас Мельник… Ну, Саня Мельников, который во вторую смену учится, из седьмого бэ, мне сказал, что видел мать пьяную, на Мясницкой, у чепка… Надо ее домой отвести, пока в мент… милицию не забрали. На сутки же закроют и деньги отберут, которые не пропила…

Учительница болезненно сморщилась. Да и все присутствующие учителя сочувственно посмотрели на паренька – Галина, мать паренька, была известной личностью в микрорайоне. Ее осуждали и жалели одновременно. Жанна Геннадиевна внимательно всмотрелась в подростка. Годы работы в школе приучили ее с осторожностью относиться к словам детей, особенно подростков. Нет, похоже, не врет – столько муки и боли было в глазах ученика («только бы отпустила!»):

– А справишься, Миша?

– Ой! Да не впервой, поди! – воспрянул духом тот, – Она у меня не тяжелая, спасибо, Жанна Геннадьна!

 Миша начал задом пятится к выходу, на самом деле, чуть не плача. Учительница лишь махнула рукой, не в силах произнести ни слова, от, перехватившего горло, спазма. Через пару минут Миша был уже на школьном дворе, на ходу застегивая куртку – если за ним смотрят в окно, ему следовало изображать заботливого сына, торопящегося на выручку матери. Лишь свернув в переулок, подросток замедлил шаг. Куда теперь? Может и правда дойти до закусочной? А, да ладно, кто его там увидит? Мысленно махнув на все рукой, Миша двинулся в сторону рынка. Там было проще и интереснее убить время, к тому же не исключалась возможность случайной наживы.

Рынок в будничный день не был оживленным местом, но кое-что интересное там можно было найти всегда. Например, горсть жареных семечек у задремавшей на весеннем солнышке старушки, или вытаявшие металлические монеты, насыпанные народом за зиму, только внимательно смотри под ноги. Сегодня даже удалось стащить жареный пирожок с картошкой. Пока торопливо дожевывал нечаянную добычу, спрятавшись за торговую палатку, видел, как ловкий карманный воришка, щипач, освободил от толстого кошелька карман зазевавшегося покупателя. Стало откровенно завидно – мальчишка моложе его, а уже такие деньжищи добывал! Случилась и неприятность – нарвался на поселковых пацанов. Будь он со своей обычной компанией, поселковых бы прогнали с чужой территории. А так, воспользовавшись численным превосходством (хоть Миша и не был бойцом, а все же приятнее было думать именно так) его завели за палатки, выгребли из карманов собранную мелочь и надавали тумаков. Несильно, но все равно, обидно. На прощание рыжий парень по кличке Жареный, передал послание для Серого (поселковые звали его, почему-то, Сирым) от Замка (поселковый авторитет). Замок требовал каких-то посылок, ссылаясь на некую договоренность. Ничего не поняв, Миша, понуро шмыгая носом, пообещал все передать Серому.

Досадуя на потерю денег (честно заработанных), Миша отправился домой. Пора было «возвращаться из школы», да и есть очень хотелось. Дома, однако, поесть было нечего. Лишь недоеденный с утра батон с маргарином и жиденький чай, уже без конфет. Можно, конечно, было сварить немного макарон, но он решил оставить их на вечер. На тот случай, если мать обманет с «чем-нибудь вкусненьким». Он уже знал, как мучительно засыпать на голодный желудок. Верить же матери Миша перестал уже давно. Кое-как полистав учебники и посидев минут пятнадцать над задачей по физике (так и не разобравшись с ее решением), Миша устроился на диване, перед телевизором. Без особого интереса попереключал программы, мыслями уже, будучи на улице. Сегодня вечером он увидит Катю. Эта мысль теплой волной согревала душу подростка, и он с блаженной улыбкой на устах смотрел криминальные новости. С экрана рекой текла человеческая кровь, превращались в груду бесформенного железа, сталкиваясь между собой и переворачиваясь на полном ходу автомобили, горели здания…

Часть 2

На обычном месте сбора, возле углового подъезда соседней пятиэтажки, практически никого и не было. Лишь увлеченно мутузили друг друга на скамейке близнецы Шомики, да за стенкой, разделяющей вход в подъезд и мусоропровод, украдкой курила Ленка. Шомики были моложе Миши на год, шумны, задиристы, и общались чаще друг с другом, чем с окружающими. Кто из них Шамиль, а кто Шавкат, достоверно известно не было. Они не возражали, если их путали и оба охотно откликались на имя Шом. Вяло поздоровавшись с ними, Миша с ногами взобрался на скамейку и, нахохлившись, приготовился ждать. Лена, подружка Серого, его не интересовала, как и остальные члены их компании. Сегодня он ждал Катю – свою «тайную» страсть. О его влюбленности в эту самую красивую девушку из их компании догадывались все, хотя Миша никогда не делал Кате явных знаков внимания. Просто в ее присутствии он превращался в магнитную стрелку, для которой «Север» был там, где Катя. Самое большое, что он позволял себе – улыбаться во весь рот, если она к нему обращалась.

Появилась она в их компании всего полгода назад – приехала с родителями из другого района. Было ей четырнадцать лет, хотя выглядела она чуть старше – уже вполне по-женски сформированная фигура, яркие, даже без косметики, черты лица, по-взрослому сдержанное поведение. Мальчишки слегка робели в ее присутствии, не позволяя по отношению к ней обычных вольностей – двусмысленных сальностей, обнимания с «обжиманием» и прочих «удовольствий», которых с лихвой доставалось остальным девочкам их компании. Подруги охотно признали ее лидерство, часто пользуясь ее защитой и поддержкой. Это «выдвижение» произошло быстро и незаметно, без видимых усилий со стороны Кати. Не более ста шестидесяти сантиметров роста, с прекрасно сложенной фигурой, черными, стриженными под каре волосами, черноглазая и смуглолицая – она была красивой юной девушкой. Но, не смотря на юность, присутствовала в ней некая внутренняя зрелость и уверенность, и подростки это чувствовали. С членами «банды» она была доброжелательна, но легкую дистанцию в отношениях со сверстниками сохраняла. Даже их признанный вожак Серый, получивший непреклонный отпор в самом начале их знакомства, неожиданно смирился, признав ее независимость. Впрочем, ему хватало развлечений с девочками попроще, хотя бы, с той же Ленкой, его теперешней подружкой.

Покурив, Ленка неожиданно уселась на спинку скамейки, рядом с Мишей. Тот настороженно покосился на девушку, но промолчал. Ленка сама начала разговор:

– Масяня, а ты знаешь, где твоя Катя сейчас? – «твоя Катя» было выделено интонацией, и Миша насторожился.

– Собиралась сегодня выйти…

– Вышла уже!

– Ну, и где она? – Миша беспокойно закрутил головой. Двор был почти пуст, только одинокая мамаша возилась с карапузом возле металлической горки.

– А она с Серым в колясочную пошла! Сама позвала, поговорить ей понадобилось…, – по тону было видно, Ленке такой интерес Кати к ее парню был крайне неприятен. Она не сомневалась ни секунды, что Серый переметнется к Кате при малейшей возможности, а потому заметно нервничала.

Катя никогда не проявляла интереса к мальчикам из их компании, что ее подружек вполне устраивало. Ей часто случалось быть посвященной в девичьи сердечные секреты, она охотно обсуждала с подружками их симпатии и маленькие тайны, но в свою личную жизнь не посвящала. То, что она есть, понятно было уже по тому, что далеко не все вечера она проводила во дворе, приходя домой после одиннадцати. Повода уединяться ей с Серым в колясочной Миша не видел, тем более, что место это было весьма знаковое для их компании. Пустая пыльная комната в угловом подъезде, закрытая на сломанный висячий замок, использовалась подростками для «свиданий». Сам Миша никогда там не был, но знал, что парни ходили туда с девчонками целоваться. И не только…

– Чего они там… Давно? – неприятный холодок забродил у Миши где-то в районе солнечного сплетения. Серый был блудлив и болтлив, неизвестно, что больше. По его словам выходило, что он «имел» всех девчонок от двенадцати до двадцати, которых только знал.

– Я уже покурить успела, а вот чего они там, уж не знаю… Сходи сам, да посмотри! – Лена с надеждой взглянула на Масяню, он хоть и чморик, но все равно пацан, какой-никакой. Словно подчиняясь полученной команде, Миша с рассеянным видом слез со скамейки и двинулся к подъезду.

Ветхая дверь колясочной оказалась закрытой изнутри. Миша несколько раз дернул за болтающуюся ручку, что-то грохнуло внутри, и дверь подалась нажиму. Внутри было холодно и сумеречно – грязное окно почти не пропускало тусклый вечерний свет. Пахло пылью и сигаретным дымом. Было тихо и пусто.

– Катя, Серый, вы где? – севшим от волнения голосом спросил Миша.

– Бля! Масяня! Какого… ты ломишься?! – Из-за шкафа, только что замеченного Мишей, появился темный силуэт. Серый.

– Мы думали дворник или, вообще, менты…

– А я тебе что говорила? – там же, за шкафом, нашлась и Катя, – Ходит за мной, как телок…

Серега Соломин, по кличке Серый (а оказывается еще и Сирый), семнадцати с половиной лет, студент строительного техникума и вожак дворовых подростков. Он не отличался особой силой или умением махать кулаками. Был он нагловат, напорист, жесток с теми, кто послабее, и очень учтив со старшими парнями. Поскольку все его сверстники либо «ушли во взрослую жизнь», или вращались в более взрослых компаниях, Сергей «остался» верховодить подростками. Свой авторитет он поддерживал железной рукой террора и запугивания, намекая мальчишкам (да и девчонкам) на свое участие в местной ОПГ. Вот и сейчас он наскочил на съежившегося подростка и от души врезал ему по уху. Зажав рукой «загоревшее» ухо, Миша заскулил:

– Да я просто тебя искал, Замок тебе велел какие-то посылки ему прислать…, – он намеренно начал с клички поселкового авторитета, чтобы придать важность своему визиту.

– Да, пошел он! – небрежно отмахнулся Серый, но тут же уточнил, – А ты где Замка-то встретил, в поселок, что ли таскался?

– Жареного с пацанами на рынке видел, днем…, – он хотел еще и про отобранные у него деньги сказать, но вспомнив про Катю, решил жалобу отложить на потом.

– Наглеют… А чего сюда приперся? Потом нельзя было сказать?

– Я ж не знаю ваших дел, вдруг срочно. – Миша решил немного польстить Серому, намекая на его «дела» с криминальными авторитетами. Лесть упала на благодатную почву. Парень важно хмыкнул, достал сигарету и, усевшись на грязный подоконник, закурил. В свете огонька зажигалки он увидел Масяню, мнущегося посреди колясочной, и Катю, терпеливо ждущую, когда этот самый Масяня уберется. Вспомнив разговор, который состоялся у них с Катей накануне прихода подростка, Серега несколько мгновений пристально рассматривал Масяню. Потом, приняв какое-то решение, подошел к пареньку вплотную. Был он примерно на полголовы выше Миши, поэтому слегка наклонил голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

– Ладно, если пришел, оставайся! – Масяня втянул голову в плечи и сморщился от табачного дыма, выдохнутого ему прямо в лицо.

– Эмм…, – хотела возразить Катя, но Серый махнул ей рукой и, кажется, она увидела этот жест.

– У нас с Катей, сам видишь, здесь свидание, а ты у нас побудешь подсвечником, для создания романтической обстановки. Зажигалка есть?

– Есть, – выдавил из себя Миша. Присутствовать на свидании Кати с кем-либо ему, определенно, не хотелось. Тем более, с Серым.

– Доставай и зажигай. На, мою еще возьми. И держи их зажженными, пока я не велю потушить. Понял?! Потухнут раньше моей команды – получишь в табло.

Миша послушно зажег зажигалки и выставил их перед собой в согнутых руках. Вид у него был глупый и жалкий. Серый подошел к Кате и на ее немой вопрос в глазах горячо зашептал на ухо:

– Сейчас мы с тобой любовь будем изображать для этого недоумка, при свечах, – он довольно хмыкнул, гордясь своей находчивости, – Он же меня как огня боится, значит, и от тебя отстанет. А нет, так я ему еще и по чану настучу!.

– А любовь, это не слишком? – Кате не очень нравилась эта идея, но она сегодня сама подошла к Сергею с просьбой отвадить Масяню. Его обожание, которое этот слюнтяй не умел скрывать, очень тяготило ее. Неприятны были и подначки компании. Она как-то пыталась объяснить все это самому Масяне, но, похоже, он ее даже не слышал. Глядел на нее с обожанием и улыбался, как даун.

– Ну, давай будем целоваться. Только взасос, по-взрослому, – горячим шепотом предложил Серый. Это «по-взрослому» рассмешило Катю, но целоваться с Серым, даже ради дела не очень хотелось.

– А как это, «изображать»?

– Ну, пообнимаемся, повозимся, поохаем для убедительности…

– Ладно, только ты не увлекайся больно-то, – предупредила Катя.

– Все будет пучком, Катюха! – Выдохнул Сергей ей в ухо, и облапил, прижимая к стене. Всякие производные от своего имени Катя терпеть не могла: Катюша, Катюха, Катенька и т.п. Единственное допущение – Катенок, и то в устах одного единственного человека. Обреченно вздохнув, Катя приготовилась пережить несколько неприятных минут близости, пусть и фиктивной, с этим наглецом и задавакой Серым. Иного средства остудить страсть Масяни она не видела.

– Давай, Катюшенька, оголяйся, я весь уже горю! – Громко, страстным голосом прогнусавил Серый и, действительно, начал стаскивать с Кати колготки.

– Э, Серега, полегче! Ты чего творишь? – Зашептала Катя, пытаясь удержать руки парня.

– Спокойно, Катя, он же все видит, хочешь, чтобы он оборжался над нами?

Проколоться со спектаклем не хотелось, но чувствовать на себе блудливые руки Сергея было неприятно. В следующее мгновение прошуршала молния джинсов и Сергей неуклюже, одной рукой распустил пряжку ремня (другой он крепко держал Катю, грудью навалившись ей на плечи). Джинсы, под весом тяжелого ремня, сползли с плоских ягодиц, застряв где-то в районе колен.

– Пусть полюбуется на мою голую задницу! – прокомментировал Серый хихикающим шепотом.

– Сергей, не переигрывай…, – Катя старалась руками создать между ними хоть какую-нибудь дистанцию, но парень вошел в раж и все плотнее прижимался к девушке. Что-то твердое и мокрое терлось в районе ее паха, и Катя начала потихоньку паниковать. Неожиданно Сергей ослабил напор и повернул голову к Масяне:

– А чего у нас одна свечка потухла? Масяня, ты что, засмотрелся на мою задницу? Извращенец!

Масяня зачирикал колесиком зажигалки, и Катя чуть перевела дух. Похоже, что Сергей не забывал, для кого весь этот спектакль. В следующее мгновение она поплатилась за секундную расслабленность. Сергей подхватил ее одной рукой под бедро и слегка оторвал от пола. Другой рукой зажал рот и навалился, прижав к стене. Лишенная опоры Катя, изо всех сил пыталась оттолкнуть парня руками. Но силы были явно не равны, она лишь мычала, вздрагивая в такт торопливым движениям Серого. В какое-то мгновение его рука скользнула по обильной слюне на ее губах, и она сумела захватить зубами руку у самого мизинца. Отчаянно куснула. Парень дернулся, ее нога нашла, наконец, опору и Катя изо всех сил толкнула Сергея руками.

– Сволочь!!! – со свистом выдохнула она. В следующий момент она почувствовала что-то теплое и вязкое на своих ногах. Вид у Серого был слегка одуревший. Он сделал пару мелких шагов назад, путаясь в приспущенных штанах. Серый протянул к ней руки, как бы успокаивая.

– Тихо, тихо! Не надо семейных сцен. Ну, все же замечательно кончилось, все получили удовольствие… Вон, даже Масяня.

Безуспешно поискав глазами что-то, чем можно было вооружиться, Катя наткнулась взглядом на тощие ноги Сергея, с болтающимися на коленках джинсами. Сообразив, что вид у нее не менее нелепый, рывком натянула колготки и оправила юбку. Боль, обида, злость и растерянность от бессилия кипели в ее душе. Ее, как последнюю лохушку, «развели и поимели», воспользовавшись непростительной доверчивостью. Унизили и растоптали на глазах у того, от кого она просила защиты. Масяня истуканом торчал посреди грязной комнаты с зажженными зажигалками. Из-за застилавших глаза слез, Катя не видела четко его лица, но ей показалось, что он ухмыляется во весь свой, вечно слюнявый рот. Сволочь! Придурок! Это же из-за него все! Катя рванулась к нему и, вложив все кипевшие в ней эмоции, ударила раскрытой ладонью по этой ухмыляющейся физиономии. Ладонь обожгла боль и неприятное ощущение, словно в нее высморкались. Подросток шлепнулся на задницу, роняя зажигалки, а Катя, почти не останавливаясь, метнулась к выходу.

– Какая горячая женщина, – с нервным смешком Серый проводил взглядом убежавшую девушку. Его беспокоило ощущение, что содеянное может иметь для него весьма неприятные последствия. По его глубокому убеждению, Катя не относилась к категории безответных дурочек, которых можно запугать или запудрить мозги. Следовало позаботиться об алиби и представить так, что все произошло по взаимному согласию. Главным свидетелем может стать этот чморик Масяня. И еще Ленка, слышавшая, как Катя приглашала Сергея на разговор. Не торопясь, с нарочито довольным видом, он натянул штаны и подошел к сидящему на полу подростку.

– Что, братан, уселся – задницу простудишь! – дружелюбным тоном обратился он к Мише, протягивая ему руку для помощи. Тот не заметил протянутой руки. Наклонившись, Сергей увидел, что подростка мелко трясло, по лицу текли слезы, а из носа – кровь вперемешку с соплями. Из горла у него исходил едва слышный тонкий вой «н-е-нааа-д-о-о-о».

– Да ты никак расстроился?! Брось, Масяня, не стоит. Катька – такая же сучка, как все, только красивая. – Серый схватил, находящегося в полной прострации паренька за шиворот и, с усилием, поднял на ноги. Надо было как-то вывести его из этого состояния, иначе свидетель из него будет никакой.

– А хочешь, можешь ее тоже трахнуть? Куда она теперь денется! Сам же видел, понты только для вида. А ноги раздвигает, только к стенке прижми…

Масяня не реагировал.

«Ладно, – подумал Серый, – Масяня, похоже, сильно запал на эту гордячку и сейчас находился, типа, в шоке. Тем лучше, потом придет злость и останется только направить ее куда надо…»

– Ладно, иди, подыши, – Серый подтолкнул Масяню к выходу, – потом обсудим…

Часть 3

Миша, словно лунатик, двинулся через открытую дверь на улицу, мимо сидевших на скамейке подростков. Мимо сознания прошли вопросы товарищей: «Что там у вас стряслось?», истерически-возмущенный крик Ленки устроившей Серому, шедшему следом, «семейную» разборку. Не чувствовал он и резкий ветер с мокрым снегом вперемешку в лицо, мокрое от слез и крови. Это состояние навалилось на Мишу не вдруг. Постепенно усиливающееся беспокойство, по мере происходящих на его глазах событий,превратилось в ужас от осознания, что все это не розыгрыш. Что та, которую он боготворил, в его присутствии, занималась любовью с Серым. С этим наглым, жестоким и блудливым подонком! А он, как полное ничтожество, стоял с зажженными зажигалками и изображал подсвечник, создавая им «интимную обстановку». Конца этой безобразной сцены он не видел – в глазах померк свет. Очнулся он от жестокого удара в лицо, уже на полу. Потом, как сквозь вату в ушах и туман перед глазами он видел и слышал Серого. Тот чего-то бухтел, выталкивая его из колясочной. Что-то про Катю. В голове стоял гул и шум, сердце щемило, зудели пульсирующей болью обожженные зажигалками пальцы, особенно на правой руке. Ноги несли куда-то вперед, он шел, не разбирая дороги. Наконец, остановился где-то на пустыре, упал лицом в свежевыпавший снег и разрыдался. «Сука! Сука! Сука!»– визжал Миша вперемешку со всхлипами, колотя по земле кулаками. Как она могла?! Как мог он так ошибаться в ней? Он любил ее, а она считала его не просто ничтожеством – вещью, подставкой для свечек, в свете которых она предалась блуду…

Парнишка выревелся до опустошения. Теперь внутри него царил такой же холод, как и снаружи. Кое-как поднявшись, на негнущихся ногах он побрел в сторону дома. То ли от холода, то ли от пережитых эмоций его колотила крупная дрожь. В голову лезли страшные картины Катиных «измен» вперемешку с жестокими сценами его мести. У двери своей квартиры он очнулся от тяжелых дум, слегка испугавшись – а не сходит ли он с ума? Кое-как вытерев мокрое лицо рукавом, он достал ключ и прислушался. Из-за двери доносились какие-то звуки. Он повернул ключ в замке и осторожно приоткрыл дверь. Из квартиры пахнуло аппетитным запахом чего-то жаренного и мясного, вызвав тягучую голодную слюну. Но едва разбуженный аппетит был грубо разрушен звуком низкого мужского голоса, которому вторил визгливый, пьяный смех матери. Миша поспешно закрыл дверь. Мучительно застонав, он опустился на корточки у двери. Пустой желудок протестующе заурчал, скрутив живот болью. Какая месть?! Он даже боится войти в собственную квартиру, выгнать загулявшего забулдыгу, или потребовать у матери обещанный ужин! Он же полное ничтожество, чмо! Он никому не нужен, даже родной матери. Как и зачем жить после этого? Едва высохшие слезы, вновь полились из глаз. Только теперь это были слезы безграничной жалости к себе и глубокого призрения никчемности своего существования.

Он твердо решил покончить с этим затянувшимся кошмаром – своей бесполезной жизнью. Пройдя в один из соседних подъездов, Миша поднялся на седьмой этаж, обошел лифт и осмотрел площадку перед мусоропроводом. Под окном проходила толстая труба отопления. Холодная, как везде. Одна рама, без стекла, была настежь открыта, вторая створка с треснувшим стеклом, была приперта к раме согнутым гвоздиком и легко открывалась. Миша открыл окно, встал на трубу посмотрел вниз, перегнувшись через узкий, в ширину самой рамы, подоконник. Далеко внизу, в неверном свете уличного освещения, белел плоский сугроб на козырьке, прикрывающим вход в подъезд. Стало немного жутко. Подросток спрыгнул внутрь. Нет, так не годится уходить из жизни, надо объяснить всем, что его толкнули на этот шаг. Вынудили. Вот бы написать предсмертную записку! Вот только как? Тут его рассеянный взгляд упал на стены подъезда, расписанные глупыми рисунками и пошлыми надписями. Точно! На стене. Кровью! Кровь легче всего пустить из носа. Он ткнул указательным пальцем в ноздрю и застонал от боли. От боли в пальце. На указательном и большом пальце его правой руки красовалось два ожога, покрытых темной корочкой. Он осторожно содрал кожу. Сильно защипало, и из пальца потекла сукровица. Миша, стиснув зубы, сильно сдавил палец – сукровица сменилась настоящей кровью, тяжелой каплей повисшей на пальце. Вот и «чернила». Выводя по стене большими буквами: «В моей смерти виновата Катя…», Миша получал какое-то извращенное удовольствие от боли, когда приходилось выдавливать из пульсирующего пальца очередную партию крови. Его радовала облупленная краска, местами обнажившая штукатурку, стереть с которой кровь будет куда сложнее. Он злорадно представлял себе стыд и слезы Кати, когда все станут показывать на нее пальцем. Миша хотел вписать в «виновные» еще и Серого, но привычный страх перед жестокостью этого отморозка остановил его руку.

Надпись на стене в сумраке подъезда была видна только в местах обнаженной штукатурки. Но это уже не имело значения. За те полчаса, что он возился с надписью на стене, нервы слегка успокоились. Подчиняясь естественным циклическим законам, настроение проскочило эмоциональный «погреб» и пошло на подъем. Происшедшие события, хоть и оставили глубокий шрам в душе, но уже не казались роковыми. Мысли полегоньку принимали позитивную направленность. Катя, конечно, очень красивая девочка, была для него жар птицей, но был ли он достоин ее? Или может, он все придумал сам? Возможно, Серый прав, и это только «понты»? Сколько он терпел унижений и побоев, а ради чего? Чтобы его не трогали. Но ведь его цепляли вновь и вновь, упиваясь безнаказанностью! Может, стоило не побояться получить в нос, но сохранить чувство собственного достоинства? А мама? Не пора ли стать для нее по настоящему опорой в жизни. Вымести из их жизни этих ее случайных прилипал и, наконец, стать нормальной, счастливой семьей? Не совсем же мать безнадежна! Миша посмотрел на открытое окно. Меньше часа назад он готов был прыгнуть вниз, чтобы свести счеты со своей никчемной жизнью. А кто виноват в том, что она такая? Да он, Михаил Сотников, главный виновник своих несчастий! Повинуясь необъяснимому порыву, он влез в открытое окно подъезда и стоя на узком подоконнике, взглянул вниз. Холодный порывистый ветер бросал в лицо редкие крупные снежинки. Было немножко страшно и весело чувствовать у самых ног глубокий провал в семь этажей. Непривычно бодрящее чувство полета. Он подался наружу, насколько позволяла рука, которой он держался за верх рамы. Адреналин кружил голову, захотелось крикнуть что-нибудь дурашливо-веселое. Вот дурак! Он хотел найти решение всех своих проблем там внизу, а оно в нем самом. Только стоит взять себя в руки, выпрямить сгорбленную спину. Поверить в себя!

К подъезду свернул проходящий по пешеходной дорожке мужчина. Подняв голову вверх, он увидел стоявшего в окне подростка и ускорил шаг. Миша тоже увидел его и, нагнувшись, собрался запрыгнуть в подъезд. Сквозняк, рванувший вверх по подъезду в открытую входную дверь, с силой толкнул створку окна и ударил по пальцам руки подростка. Боль была настолько сильной, что рука рефлекторно отдернулась, а ноги соскользнули с подоконника наружу. Другая рука метнулась внутрь, но ударила в стекло окна. Не выдержав удара, треснувшее стекло разбилось. В панике скрюченные пальцы вцепились не в раму, а в острые, словно бритва, зазубренные осколки стекла. Вес падающего тела резко дернул руку, стекло срезало подушечки пальцев до кости, и Миша сорвался вниз. Его крик оборвался на самой высокой ноте визга, и сердце мальчишки не выдержало. О каменный козырек гулко ударилось уже бесчувственное тело, ломая кости и раскалывая череп…

(обратно)

Анна Русских: Непрошеная милость

Звонок раздался в самый неподходящий момент – когда Дейв дошёл до предпоследнего уровня и уже вступил в бой с гигантским внушительным боссом. За час с лишним игры в нём развился азарт, и ставить процесс на паузу ужасно не хотелось, но Дейв подумал, что если звонит Дженнет, она может обидеться или что-то заподозрить, и поэтому со вздохом нажал на Pause Break. После чего переставил ноутбук с колен на стол и подошёл к телефону.

– Да, слушаю, – сказал мистер Сейбин в трубку, ожидая услышать привычное, но всё же приятное щебетание жены. Однако ответил ему совсем другой голос:

– Дейв! Дейв, это ведь ты?! Это Эшлин, помнишь меня? Эшлин!

Голос был смутно знаком. Имя – тоже. Но вот именно, что смутно.

– А…Эшлин…

– Мы учились на параллельных в университете. Ну, давай, вспоминай, факультет маркетинга, группа B-112, Эшлин Мейлстром!

– Ах, Эшлин! Привет! Честно говоря, я не ожидал твоего звонка… но я, конечно, рад…

– Ох, Дейв, не надо пустой вежливости! Сейчас я прекрасно обойдусь без неё. Мне… я… в общем, ужасно неудобно, но я больше никого не знаю в этом проклятом городе, и позвонить мне совсем некому. Мне очень нужна твоя помощь! Я отблагодарю тебя за неё всем, чем только смогу, но мне очень срочно нужна помощь…

Голос у неё срывался, связь была плохой, похоже, звонила она с мобильного телефона и, отнюдь, не из центра. Насколько Дейв помнил Эшлин по университету, она была довольно тихой и спокойной, хотя несколько странной и часто дичилась людей. Эта девушка не отличалась особой красотой, училась с переменным успехом, и её постоянно беспокоили какие-то проблемы в семье. По «семейным делам» она могла исчезнуть чуть ли не на полгода. Он общался с ней лишь потому, что она дружила с его тогдашней подружкой. Как-то раз она и его подружка гостили в его доме, потому у неё и сохранились его адрес и телефон. Сам же Дейв координаты Эшлин давно и благополучно забыл. Но сейчас он не проявить хотя бы минимальную заботу не мог, похоже, она, и впрямь, в беде.

– Что случилось? К тебе приехать? Где ты?

– Да, приезжай, умоляю, забери меня! Я не могу понять, где я… тут неподалёку роща, пустырь, а справа старое кирпичное здание какого-то завода… с большими трубами…

– Я понял. Это в получасе езды. Ты там одна? Потерпишь?

– Потерплю. Я подожду тебя. Но мне очень страшно… пожалуйста, приезжай, Дейв! Ты же хороший человек, я могу тебе верить, а больше никому не могу…

– Всё, Эшлин, не паникуй, сейчас выезжаю.

– Жду, – выдохнула она едва слышно и отключилась. Медленно, с тяжёлым сердцем Сейбин положил трубку на рычаг. Позвонить Дженнет, предупредить? Хотя вряд ли она вернётся скоро, у её ненаглядной сестрёнки девичник перед свадьбой, а это дело долгое…ладно, он постарается обернуться быстро.

Лихорадочно набросив куртку и схватив ключи, Дейв уже без колебаний выключил ноутбук и побежал вниз, в гараж.

Рассекая на максимальной скорости по пустому ночному шоссе, Дейв успел подумать и вспомнить многое о потревожившей его внезапно знакомой. Он вспомнил её, непритязательную скромницу, которая плохо и однообразно одевалась, питалась кое-как, но иногда была приятной собеседницей, потому что умела слушать и высказывала свою точку зрения с очаровательной наивностью школьницы. Её легко было увлечь тем, чем увлекаешься сам, в этом плане с ней было очень просто. Но долгое общение с такой податливой особой утомляло. Она была абсолютно не в состоянии поделиться яркой эмоцией или умной мыслью, за неимением таковых. Дейв почти не думал о ней с тех пор, как окончил университет и расстался с Мардж. Ну, а уж встретив Дженнет, он вообще перестал думать о других девушках.

Джен – она как экзотический цветок со стойким ароматом, такая удивительная и приятная, интригующая. Её внешность, безупречная фигура (ну а чего вы хотели от инструктора по фитнесу?), милое личико и пышные тёмные волосы – это далеко не самое действенное из её оружия. Гораздо сильнее пленяют её искрящиеся глаза и нежный голос. Джен – натура мечущаяся, увлекающаяся, но в то же время с ней бывает очень уютно и тепло. Дейв искренне считал, что лучшей пары для себя найти не мог. Это она – могла найти кого-то другого, но почему-то не захотела. И на мистера Сейбина свалилось такое счастье, как брак по взаимной любви. Уже больше года это счастье было с ним и до сих пор ничуть не потускнело.

К тому времени, когда справа обозначился искомый завод, Дейв уже окончательно погрузился в мысли о жене, и смутно белеющая маленькая фигурка у обочины вызвала в нём только раздражение, потому что заставила отвлечься от приятных дум. Но стоило этой фигурке сесть в машину рядом с ним, он забыл о раздражении. Это действительно Эшлин – ещё более худая, бледная и хрупкая, чем Эшлин из его воспоминаний. Губы нервно дёргаются, на скуле желтеет синяк, плечи дрожат под лёгким белым плащиком… сколько же она здесь слонялась, одна в холодной темноте?

– Я отвезу тебя к себе, – заявил Дейв, разворачивая автомобиль. – Согреешься, поешь и поспишь. Тебе надо.

– Спасибо, Дейв. Спасибо, – выговорила мисс Мейлстром, и замолчала, не глядя на него.

Сейбин видел, что ей плохо, и решил пока ни о чём её не расспрашивать, но через некоторое время не удержался:

– Как же ты оказалась у нас в городе? Я думал, ты обосновалась в Бойсе, как хотела. Да ещё при таких… неблагоприятных обстоятельствах… у тебя проблемы, Эшлин?

– Проблемы? – она тронула синяк на лице, вздрогнула и криво усмехнулась. – Ну да, видимо, это так называется. У меня проблемы. Дейв… если захочешь, я обязательно расскажу тебе про всё, что со мной происходит, как-нибудь вечерком, сидя у камина и попивая чай с бергамотом… но сейчас я… не в состоянии…

– Да, конечно, прости, – покаялся он и погладил её по плечу. – Теперь твоя задача – успокоиться. Всё уже позади.

Горьким смешком отозвалась Эшлин на эту фразу, и больше они не говорили до самого дома.

К стыду своему, Дейв не умел готовить. Да и не особо, если честно, собирался учиться. И стыд он почувствовал только сейчас, пообещав накормить Эшлин и не найдя в холодильнике ничего, кроме вчерашних бифштексов в подливе. Но Мейлстром, похоже, так оголодала, что и такую еду решительно одобрила. Она куталась в пушистый свитер Дженнет, глотала бифштекс, запивала его крепким кофе с капелькой коньяка и несколько сбивчиво рассказывала о своих семейных проблемах.

В семье – супружеской паре Мейлстром – Эшлин была единственным ребенком. Однако отец до женитьбы на ее матери отметился еще в двух браках, в результате которых нажил пятерых детей. И если троицу от второго брака он содержал, то парочка сыновей от первого ничего не получила. Мать Эшлин скончалась от туберкулеза. Отец содержал ее еще несколько лет, но систематическими запоями заработал себе цирроз печени и благополучно отправился на тот свет полгода назад. В своем завещании папаша упомянул троих деток и Эшлин. Однако его непризнанные и нелюбимые сыновья от первого брака закипели справедливым гневом и решили отобрать у сестренки ее – а по их мнению, свою – долю. По словам Эшлин, они были настоящими бандюгами, и пугали одним своим видом. Собственно, именно это они и делали, привезя ее в чужой город и бросив на пустыре – они пугали. «В следующий раз, – говорили они, – мы тебя не просто бросим – мы тебя закопаем, сестрица».

– И они не шутят, Дейв, я уверена. Видишь синяк? Сегодня они только слегка размялись. Это не телесный ущерб – это просто напоминалка такая, мол, куку, сестренка, мы не дремлем. Если я объявлюсь в Бойсе, а не объявиться там я не могу, там все мое имущество, меня снова схватят и вынудят подписать дарственную. Или что там подписывают… они оберут меня до нитки, и это ещё самый благоприятный вариант…

– А что там за имущество такое? Ну, кроме квартиры? Ради чего они так стараются, Эшлин? Ведь то, что они с тобой творят – это натуральная уголовщина. У них должен быть серьезный мотив.

– Он есть. Даже не один. Видишь ли, отец в свое время унаследовал от родителей несколько довольно редких золотых украшений. И все их отец завещал мне. Он так дорожил ими, что не пропил их, да и мне запретил продавать.

Порывшись в своей небольшой кожаной сумке, Эшлин извлекала на свет тяжелую цепь с медальоном и улыбнулась, глядя, как отблеск электрического света скользит по драгоценным звеньям.

– Хорошо, что я догадалась распороть подкладку сумки и сделать потайной карман… Вот, это только одна, но, пожалуй, самая дорогая и красивая вещь. Эрида. Одна из древнегреческих богинь. Вот она – женский профиль на литом овале. Я никогда не ходила с ней к ювелиру, но… но, похоже, пойду… если я продам ее и раздобуду деньги, у меня появится реальный шанс ускользнуть от этих отморозков. Лишь бы душа отца меня простила…

Эшлин уронила медальон на колени, как-то сжалась и опустила голову. Дейв тихо присел на диван рядом с ней и осторожно обнял.

– Не расстраивайся так, Эшлин. Возможно, мы найдем какой-нибудь другой выход, и не придется его продавать, раз он тебе так дорог. Возможно, стоит попробовать обратиться в полицию…

– В полицию? – фыркнула Мейлстром. – Ах да, и как я сама не додумалась! С удовольствием бы это сделала, только… эти сволочи – Бак и Энтони – они копы, понимаешь, Дейв, они и есть полиция!

И вот тут она, наконец, заплакала. Как плачут все женщины, легко и охотно, по-свойски уткнувшись ему в плечо. Дейв молчал, зная, что слова тут никому не нужны.

Вскоре Сейбин услышал шум подъезжающего автомобиля и вспомнил о Дженнет. Как она рано… или это не она? Или это выследившие их братцы Мейлстром? Дейв внутренне подобрался, но тут услышал щелчок замка в прихожей и громкий голос Джен:

– Дейв, у тебя свет везде горит, ты что, не спишь?

Мейлстром резко вскинулась, на блестящем от слёз лице было написано полное замешательство.

– Кто это?

– Дженнет, моя жена, – пояснил Дейв и крикнул, – Джен, поднимайся в гостиную, я здесь.

Произнеся это, он понял, что именно увидит Дженнет, когда войдет сюда. Она увидит незнакомую молодую женщину в его объятиях. Подумав об этом, Дейв почувствовал, что краснеет. Не дай бог, Джен сделает далеко идущие выводы и примет его искренность за попытку скрыть измену.

Через полминуты Джен своим легким шагом вошла в комнату, на ходу скидывая жакет и оправляя прическу. На пороге она ненадолго задержалась, оценивая ситуацию.

– Э…Дейв, ты не говорил, что у нас будут гости.

– Я не знал и сам… Дженнет, это Эшлин Мейлстром, моя хорошая знакомая по университету. Эшлин, это моя Джен. Понимаешь, дорогая, Эшлин попала в очень трудную ситуацию, а других знакомых, кроме меня, у нее в нашем городе нет. Ты ведь не против, если она у нас переночует?

Дженнет мельком взглянула на часы.

– Она уже у нас ночует. Располагайтесь, Эшлин. Если что понадобится – скажите. Из Дейва аховый хозяин. Вам будет комфортно в этой комнате?

Мейлстром растерянно огляделась, словно впервые увидев обстановку гостиной. На Джен она почти не смотрела.

– Разумеется. Я вам очень благодарна. Не хочется мешаться…

– Ну что вы, у нас не тесно и места хватит. Пойдем, Дейв, гостье нужен отдых. Спокойной ночи, Эшлин.

– Да… спокойной ночи, – эхом прошелестела девушка.

Оставшись вдвоем с Джен в их спальне, Дейв честно попытался изложить ей историю Эшлин. Дженнет слушала вполуха, переодеваясь ко сну. Когда он окончил рассказ, она зевнула и произнесла:

– Да, бедная девочка… не повезло с родней, конечно… ну что ж, она, похоже, тихая мышка, не из нахалок, так что пускай погостит денек или два. Ох, Дейв, вечно ты всем стараешься помочь…

– Это что, плохо?

– Это очень хорошо, – улыбнулась Джен и легко поцеловала его в губы. – А теперь давай спать. Я зверски устала в этом вертепе.

Сейбин так удивился ее спокойствию и разумности, что даже порадоваться им не смог.

Три дня прогостила Эшлин Мейлстром в доме Сейбинов довольно мирно и спокойно. По крайней мере, так могло казаться ей после всех злоключений, но вот Дейв прежний покой начал терять. И вовсе не потому, что его незваную гостью могли преследовать полицейские-бандиты. Гораздо хуже этого была двусмысленность ситуации в целом.

Того, чего побаивался Дейв, не было совершенно. Дженнет отреагировала на присутствие в доме чужой женщины предельно адекватно – ни подозрений, ни скрытого недоброжелательства, ни даже невинного вопроса, типа «Милый, а мисс Мейлстром еще не собирается возвращаться домой?». На ее отношениях с мужем все происходящее опять же не сказалось. Дейв раньше даже не думал, что так бывает: все его предыдущие подружки были ужасно ревнивы по его меркам и закатывали истерики, едва заметив, что им приходится делить его внимание с кем-то еще. Джен же оказалась в этом плане просто ангелом. Эшлин тоже заметила это. И однажды, как они были наедине, проронила:

– Похоже, Дейв, у тебя идеальная жена. Поздравляю.

Оставались наедине они часто. Дженнет была по уши в заботах о свадьбе младшей сестренки. Дейв же был занят разработкой веб-сайта для одного из своих клиентов, и Эшлин, с её дипломом маркетолога, неожиданно оказалась источником ценных советов. Она знала, как и в каком виде надо подать ту или иную рекламу, как замаскировать откровенные призывы купить товар.

В такие часы Эшлин превращалась из забитой и растерянной жертвы обстоятельств в умную, знающую и приятную особу. Красоткой она не была, но в ней было особое обаяние. Наедине с Дейвом это обаяние расцветало, и мисс Мейлстром могла улыбаться, шутить, что-нибудь рассказывать, ходить пританцовывая. Но стоило объявиться Дженнет, как дневная бабочка сразу становилась серой молью, притыкалась в уголок дивана и грустила о чем-то своем. Еще более странным было ее общение с Сейбином. В присутствии Джен она не спускала с него глаз, но стоило ему заговорить с ней – отмалчивалась, садился рядом – отворачивалась. Зато уж если Джен дома не было, молчунья Эшлин начинала бойко щебетать с ним на самые разные темы. И взгляды ее, по-прежнему пристальные, были уже из другой серии. Дейв их не одобрял, но они не могли ему не льстить.

Именно это несколько коробило его, эти перепады в настроении Эшлин. Однако на третий день общения с Эшлин его стала гораздо сильнее беспокоить чрезмерная умиротворенность и беспечность Дженнет.

Конечно, мало кто из мужей назвал бы это проблемой – наоборот, радовались бы, перестань их супруги хоть на день ловить каждый их взгляд в сторону других женщин. Но Дейву это совсем не нравилось, чего он от себя сам не ожидал. Если бы в их доме поселился молодой, ну пусть даже не особо привлекательный друг Джен, он бы их вряд ли по целым дням вдвоем оставлял, а его дражайшая половина даже в ус не дует. Разве так должна вести себя любящая жена? А как? На цепи его держать? Дейв не знал – он сам запутался в своих пожеланиях. С одной стороны, его устраивало все – а с другой, ничего не устраивало.

Вечером третьего дня все было как всегда. Эшлин закрылась в выделенной ей комнате, Джен была где-то наверху. Дейв решился, наконец, честно спросить у Дженнет, что она думает по поводу их странной ситуации, пока Эшлин не слышит.

Поднявшись наверх, Сейбин услышал доносящийся из спальни голос жены, и понял, что она опять говорит по телефону, похоже, со своей сестрой Натали. Они обсуждали какую-то общую знакомую, Джен посмеивалась. Дейв решил спуститься обратно – он знал, что с сестрой Дженнет может чесать языки не один час. Но вдруг услышал собственное имя, произнесенное женой с таким же издевательским смешком. Остановился, прислушиваясь.

– Дейв? Да что ты, никогда! Он не станет обращать внимание на других, а если обратит – я его мигом воспитаю. Но пока у бедняжки даже шанса не было, ведь среди его окружения нет достойной меня соперницы… по сравнению со мной они просто пустое место…

Бедняжка… спасибо, любимая, на добром слове!

Сейбину стало крайне обидно – и за себя, и за Эшлин, которую Джен так небрежно и уверенно приравняла к нулю. Неужели эти женщины, в самом деле, верят, что их чар достаточно, чтобы мужчина никогда даже не думал о других? Неужели они допускают саму возможность такого? Для этого надо быть полной дурой, а ведь Дженнет далеко не наивная неопытная глупышка…

Бросив злобный взгляд на дверь, Дейв развернулся и направился в комнату Эшлин.

– Открыто, – отозвалась она тихо на его стук, и Дейв вошёл, все еще толком не понимая, зачем он это делает. Просто вбил себе в голову, что надо, – и всё.

Мейлстром сидела на заправленной кровати, на коленях у нее лежала сумочка. Увидев Дейва, она переложила сумочку на столик рядом, встала, неловко оправляя короткий халатик.

– Добрый вечер, Дейв? Случилось что-то? Я… уже собиралась спать.

– Прости, что потревожил, – выдавил Сейбин, теряясь в догадках, как подойти к ней. – Мне… это… нужно поговорить.

Эшлин уселась обратно и безмятежно улыбнулась:

– Ну, давай, поговорим.

Дейв расценил ее действия как приглашение, и сел рядом.

– Так, в чем дело? – спросила она, поняв, что он не собирается выкладывать все немедленно, и взглянула прямо ему в глаза.

На самом деле сказать ему было нечего. Поэтому Дейв просто схватил ее за плечи, прижал к себе и впился в губы. Мейлстром воспротивилась лишь на мгновение, а потом расслабилась и обняла его – насколько позволяла его хватка. Ничего против она, похоже, не имела, а останавливаться было уже поздновато, так что оставалось повалить ее на подушки, что Дейв и сделал. И вот как раз в этот самый момент у дома раздался звук полицейской сирены.

У Дейва Сейбина был просто какой-то период неподходящих моментов!

Внушительный, хотя и не дотягивающий до определения «шкаф», полицейский едва перешагнул порог, когда Дейв открыл дверь, и пробасил:

– Лейтенант Стрейтбек. Мистер Сейбин, я не ошибаюсь?

– Нет. Дейв Сейбин.

– С кем проживаете?

– Только с женой, Дженнет. Могу ее позвать.

– Не стоит. Я всего лишь хочу предупредить вас, что из вашего района поступил звонок. Здесь в окрестностях видели пару разыскиваемых нами лиц. Вот, берите листовки. Вы не видели никого из них?

Дейв взглянул на машинальные взятые им листки. «Леонард Мак-Киннон, 1980 года рождения, разыскивается за воровство, разбой, сбыт наркотиков… Эшлин Мейлстром, 1983 года рождения…»

Дейв затаил дыхание.

«…разыскивается за воровство и предумышленное убийство».

– Так вы кого-нибудь из них видели?

– Нет… никогда. Я спрошу у Джен, но она вряд ли скажет больше, чем я.

– Если вдруг увидите кого-то похожего, немедленно дайте знать.

– Разумеется. Лейтенант, они… очень опасны?

– Преступники всегда опасны, мистер Сейбин, – сообщил Стрейтбек. – Особенно, когда чуют, что по их следам уже пустили гончих. Так что будьте осторожны и смотрите в оба.

– Непременно.

На ватных ногах Дейв поднялся наверх, комкая в руках злосчастные листовки. Джен вышла из спальни ему навстречу.

– Что случилось, Дейв? Кто приезжал?

– Полиция, – выдавил Сейбин, незаметно сунув один лист в карман брюк.

– Чего они хотели?

– Разыскивается вот этот тип. Говорят, он где-то в нашем районе. Не видела?

Дженнет окинула взглядом фото Леонарда Мак-Киннона, поморщилась.

– На редкость пакостная физиономия. Нет, я бы такого запомнила. Сохрани на всякий случай.

– Хорошо. Пойду, успокою Эшлин, а то она волнуется, что это ее братцы за ней заскочили.

Дженнет невесело хмыкнула и пошла в ванную. Дейв посмотрел ей вслед, впервые испытывая нешуточное раздражение. Она так спокойна, а ведь в это самое время он мог бы… черт, дурацкие мысли. Сейбин попытался подавить их — и направился к Эшлин. На сей раз все-таки придется говорить – и говорить серьезно.

Эшлин и впрямь волновалась – от нее, сжавшейся в комочек в кресле, так и исходили растерянность, тревога. Большие глаза взглянули на Дейва и испуганно моргнули. Разыскивается за воровство и предумышленное убийство.

– Некий лейтенант Стрейтбек, – сухо проговорил Дейв, – дал мне вот это.

Пока девушка изучала листовку, он следил за ее реакцией. Правда, он понятия не имел, какая реакция будет в таком случае у нормального человека.

– Я знала, – сказала она после двух минут молчания. – Я знала, что рано или поздно до этого дойдет.

Потом она засмеялась, и смеялась до тех пор, пока он не вытянул листок из ее пальцев и не приобнял за плечи, успокаивая. Тогда Эшлин смогла более-менее ровным голосом произнести:

– Моим братьям ничего не стоит объявить меня в розыск. Хотя уж убийства-то я от них не ожидала, думала, будут подобрее..

– Эшлин, кто такой Леонард Мак-Киннон?

– Кто? Какой ещё Леонард?

Дейв показал ей вторую листовку.

– Их вручили вместе. Я так понял, что вы сообщники.

– О, так у меня есть сообщник! Ну, слава богу! Будем надеяться, он вытащит меня из этой передряги!

Она снова захохотала, но быстро пришла в себя и вздохнула:

– Знаешь, Дейв, это конец. Теперь вы с Дженнет мне ничем не поможете. Мне нужно убираться отсюда и как можно быстрее. Оставшись здесь, я рискую оказаться в объятиях своих родственников, да еще и вас одарить крупными проблемами. Я вам ужасно благодарна, только мне платить нечем…

– Платить?! Эшлин, мы тебя не за деньги приняли в своем доме!

– Знаю. – Она улыбнулась как-то тепло и грустно. – Ты такой хороший… лучше, чем был в моих воспоминаниях. Ты мне казался каким-то надменным, себе на уме, а ты очень хороший. Я уйду завтра. Соберусь и уйду.

– Куда же ты пойдешь? – вопросил Дейв, постаравшись проигнорировать слишком откровенную теплоту в ее взгляде и голосе. Не сейчас, не время, и потом, у него есть Дженнет. – Разве тебе есть куда идти?

– Я думаю, есть. Я знаю один домик за городом…, мы с Мардж останавливались там как-то, после приезда к тебе.

– Ты имеешь в виду дом Джона Риддла? Он давно умер, Эшлин, там сейчас никто не живет.

– Тем лучше. Мне сейчас лучше сторониться непричастных людей… не хочу никого ввязывать в криминал… а вам, мистер Сейбин, не страшно держать в доме воровку и убийцу?

– Перестань, Эшлин. Если понадобится, я готов укрывать тебя, сколько смогу.

– Не понадобится. Тебя не затруднит отвезти меня завтра в дом Риддла?

– Нет, но…

– Вот и хорошо. Пусть все это закончится… хотя бы для тебя и твоей жены.

– Что ж, я отвезу тебя. А пока отдыхай… а это…

– Дай мне. – Эшлин забрала у него листовки и разгладила их старательно. – Сохраню на память. Не каждый может похвастаться такой «черной» рекламой.

Ложась спать, Дейв сообщил Дженнет, что Эшлин намерена завтра покинуть их дом, и он отвезет ее на вокзал, откуда она направится в Бойсе.

– Значит, она таки решилась? – уточнила Джен беспечно. – Не ожидала. Она какая-то слишком… забитая. Но ее, конечно, право лезть зверям в пасть. Дейв, ты только будь осторожен, когда будешь отвозить, ладно? Проверь, не следит ли за вами кто-нибудь…

– Брось, Джен, мы же не персонажи криминального детектива, – усмехнулся Дейв, погладив её пышные волосы. – Завтра я провожу Эшлин, позвоню ей разок, чтобы убедиться, что она добралась благополучно. И все. Мы забудем об этом. И ты больше не будешь тревожиться.

– Я совсем не тревожусь. Даже рада, что у тебя есть занятие, пока я мечусь в свадебных хлопотах… Натали такая несамостоятельная, просто ужас!

Фраза «я совсем не тревожусь» запомнилась Дейву Сейбину надолго.

С утра лил дождь. Холодный, какой-то совсем не летний. Дейв вывел машину из гаража и ждал, пока спустится Эшлин. Дженнет стояла на крыльце и грызла яблоко.

Когда спустилась Эшлин, Джен участливо обратилась к ней:

– Надеюсь, у вас достаточно сил для долгой поездки? А денег? Мы могли бы одолжить…

– На билет мне хватит, – бледно улыбнулась Мейлстром. – Спасибо вам за вашу заботу, Дженнет. Я, конечно, надеялась, что у моего однокурсника все сложилось хорошо, но не думала, что настолько. Берегите друг друга. Это здорово, когда есть кто-то, кто тебя бережет.

Джен по-дружески пожала тонкую ладошку Эшлин.

– Удачи, Эшлин. Если что – звоните. Окажетесь в Уоллесе – мы будем рады с вами повидаться.

– Не думаю, что окажусь, но все равно, благодарю, – отозвалась Мейлстром и села в машину рядом с водительским сидением. Такая же, как три дня назад – белый плащик, сумка в руках, нервный взгляд. Пожалуй, даже более нервный, чем в ту злосчастную ночь.

Дейв поцеловал жену и сел за руль.

– Сначала поедем в сторону вокзала.

– Зачем? – удивилась Эшлин.

– Я сказал Джен, что отвожу тебя на вокзал.

– То есть, ты ей солгал?

– Да.

– Как знаешь, конечно. Но мне казалось, вы доверяете друг другу.

– И мне казалось, – тихо проговорил Дейв.

Какое-то время они ехали молча. Когда он повернул на другую улицу, в конце которой стоял ныне заброшенный коттедж Джона Риддла, Эшлин впервые за всю дорогу пошевелилась и вздохнула:

– Странно, правда, судьба сводит людей? Эти годы я…, конечно, вспоминала о тебе, но не думала, что мы снова столкнемся, да еще при таких обстоятельствах… что я причиню неудобства тебе… и твоей замечательной жене…

– Никаких неудобств я не заметил, Эшлин. Не выдумывай. А Дженнет ты, по-моему, очень понравилась.

– Понравилась? – фыркнула Мейлстром. – Ну, пусть так – понравилась. А я ее ненавижу за то, что ты ее любишь.

Дейв посмотрел бы ей в глаза, не проезжай он в этот момент крупный перекресток и не следи за машинами.

– Эшлин, ты чего? Не надо так говорить.

– Ты не спросил меня, дружу ли я теперь с Мардж. Она тебе безразлична. Так вот, Дейв, мне она тоже безразлична и была безразлична всегда. А общалась я с ней лишь потому, что это был единственный шанс… быть ближе к тебе.

– Какое признание! Мардж ты тоже ненавидела?

– Не сомневайся.

– Зря. Я ее не любил.

– А мне плевать. Ты был с ней! Ты её целовал и обнимал на моих глазах, и тебе было все равно, что я чувствую!

– Эшлин, я и понятия не имел, что ты что-то чувствуешь. Ты никогда не говорила…

– А зачем было говорить, если я знала, что такие парни, как ты, никогда не обращают внимания на таких, как я - замухрышек? Я думала, мне достаточно будет просто общаться с тобой, по-приятельски. Только я ошиблась. Недостаточно. Дружить с теми, кого безответно любят, могут только мазохисты.

– Ты ошиблась не только в этом, – выговорил Сейбин. – Возможно, если бы тогда ты как-то проявила свои чувства, я бы смог на них ответить. Черт тебя побери, Эшлин, когда ты хочешь, ты можешь кого угодно очаровать! А вместо этого ты забиваешься в уголок и страдаешь. Зачем? Может, я и влюбился бы в тебя, не будь на свете Дженнет. По крайней мере, у тебя был шанс.

– Мне кажется, он есть и теперь. Ты не хочешь это признавать, но он есть. Потому что я тебя люблю, Сейбин. Люблю гораздо сильнее, чем твоя ненаглядная Джен. Которой вообще плевать по большому счету, где ты и с кем ты. Лишь бы вернулся к ней под каблук.

– Давай не будем обсуждать Дженнет. Я уверен в наших чувствах, а у тебя даже не было времени в них разобраться.

– Да чего тут разбираться, – как-то зло хохотнула Эшлин. – Думаешь, я не поняла, зачем ты вчера вечером пришел ко мне? Хотел заставить ее ревновать, да только не вышло. Дейв, мы провели вместе три дня, ты мог изменить ей десять раз, а она даже не почесалась!

– Джен не ревнует меня лишь потому, что верит мне, как себе. И вообще, ревность – не гарантия любви. А её отсутствие – не гарантия равнодушия.

– Ошибаешься, милый, – прошипела Мейлстром. – Мы все собственники в душе. И любить без ревности, без эгоистического желания обладания могут только истинные альтруисты, а твоя Дженнет, явно, не из таких. И я тоже не из таких. И хорошо. Я когда-то пыталась себя обмануть, уверяла, что главное для меня – твое счастье, а на самом деле это не так. Знаешь, когда я оказалась в вашем Уоллесе, когда вспомнила о тебе, я вдруг очень захотела отомстить за свое разбитое сердце. И пока ждала тебя на пустыре, выдумывала месть. И выдумала. А потом увидела тебя – и все забыла. Поняла, что еще люблю, как последняя дура. И мстить не могу. Но и делить тебя ни с кем не стану.

– Звучит, как угроза, – заметил Дейв.

– Да ладно, разве я в силах угрожать? Это не угроза, Дейв. Это моя дурацкая, никому не нужная, любовь, которая давно должна была подохнуть, но, похоже, подохнет только вместе со мной. Останови машину!

– Что? Зачем?

– Здесь недалеко, я дойду сама. Останови машину!

– Эшлин, я пообещал довезти тебя.

– Останови!

– Ну ладно, хорошо, не нервничай.

Шоссе было пустынным. Дейв остановился у обочины, и Эшлин немедленно отстегнула ремень и выскочила под дождь. «Сумасшедшая», – подумал Сейбин, вспоминая дрожащие губы и скачущий голос. Совсем сумасшедшая и единственная, кто говорил ему такие слова. Идет по лужам, наплевав на то, что в босоножках, на то, что дождь испортит прическу и смоет косметику. Уходит от него навсегда.

Дейв вышел из машины и почти бегом направился за ней. Догнал, но она не обернулась, пока он не обнял ее и почти силой не потянул назад.

– Любовь не повод мокнуть и ломать каблуки. Пошли, я довезу тебя. Потом поговорим.

Эшлин посмотрела на него, прижалась и всхлипнула. И Сейбин понял, что хотя бы один раз за последние дни принял правильное решение.

– Подумать только, как здесь все обветшало, – вздохнула Мейлстром, стирая пыль с покосившихся перил. – У Риддла был такой уютный домик.

– Слушай, Эшлин, жить здесь проблематично. Никаких условий, все в запустении.

– Я не собираюсь здесь оседать, – усмехнулась Эшлин. – Пережду максимум ночку. Так что не беспокойся.

– Не беспокоиться? Будешь здесь одна всю ночь, в холоде и грязи? Почему тебе было не остаться в нашем доме?

– Потому что… тише! Слышишь?

– Что? Как будто шуршание какое-то на втором этаже? Может, птицы свили гнездо.

– А теперь ходят вокруг него и скрипят половицами? Ну да.

– Оставайся здесь. Я пойду, проверю.

Дейв решительно взбежал по ступенькам, правда, к концу лестницы пожалел об этом – одна ступень скрипнула так отчаянно, что едва не проломилась. Ну, главное, не проломилась. Не успел Сейбин порадоваться своему везению, как обнаружил, что прямо в грудь ему упирается дуло пистолета.

– Где она?! – прошипел незнакомец, выходя из тени коридора. – Где она, спрашиваю?

– Кто она? И кто ты? – только и сумел выдавить Дейв, невольно попятившись.

– Где Эрида, придурок? Если ты не принес, тебе не выйти отсюда живым.

– Послушайте, я вас вообще не знаю, и про какую вы Эриду?

– Я тебя тоже не знаю, и мне плевать. Давай Эриду или прощайся с легкими.

Он оказался напротив пустого оконного проема, и серый свет ненастного дня точнее обрисовал черты его лица. Белые губы, тонкий нос, почти незаметные брови – только черная щетина выделялась на нездорово-бледной коже, да глаза блестели, как у тоскующего по дозе наркомана. Впрочем, понял Дейв по дрожанию руки с пистолетом, слово «как» можно убрать. И он понял еще кое-что…

– Леонард Мак-Киннон! Вот кто ты такой…

– Ты смотри, какой осведомленный! Давай сюда медальон!

– Что у вас тут происходит? – На ступеньках внизу появилась взволнованная Эшлин.

– Это ты, Мейлстром? Ну, наконец-то! – вздохнул Мак-Киннон и чуть-чуть расслабился, но пистолет не убрал.

– А кто еще, Ленни? Успокойся ты, не нервничай, Эрида у меня. Но нам надо спешить. Местная полиция о нас в курсе.

– А этот?

– Пригодится. Если что, будет заложником.

– Что?! – Дейв так изумился, что наплевал на пистолет, и резко повернулся к Эшлин. – Так ты… так что это все значит? Он – правда, твой сообщник? А ты… правда…

«Разыскивается по обвинению в воровстве и предумышленном убийстве».

– Ты – воровка и убийца.

– Я – Эшлин Мейлстром. Остальное тебя не касается, – отрезала она.

– Касалось бы, стань я вашим заложником. Но я не буду им!

Сейбин легко сбежал по ступеням и схватил ее за руку, намереваясь отшвырнуть с дороги, но тут же заметил, что в другой руке она держит пистолет, незаметно выхваченный из сумки.

– Не дергайся, и все будет хорошо, – почти ласково сказала Эшлин. – Иди наверх. Ленни, наручники у тебя найдутся?

– А то, – ухмыльнулся наркоман.

Через две минуты Дейв Сейбин уже был прикован наручниками к трубе отопления. В более унизительном положении ему бывать еще не доводилось, но он даже не из-за этого переживал сейчас. А из-за того, что повелся на болтовню одной коварной сучки и верил каждому ее слову.

– Ловко ты меня сюда заманила, – процедил он, глядя, как Эшлин прячет за пояс ключ от наручников. – Долго придумывала, учила, репетировала? Все эти монологи – про братьев-бандитов, про наследство, про любовь, а?

– Я врала гораздо меньше, чем тебе кажется. Надеюсь, у тебя будет время это понять. Сейчас не лучший момент, чтобы что-то доказывать.

– После этого, – Дейв встряхнул прикованными кистями, – ты мне уже ничего никогда не докажешь.

– Ну что ж, значит, так тому и быть, – улыбнулась Эшлин, улыбнулась, как прежде, тепло и печально. – Не бойся, милый. Я верну тебя твоей жене в целости и сохранности. Хотя, видит бог, нет ничего, чего мне хотелось бы меньше…

Она погладила его по щеке и отошла к Мак-Киннону, который внимательно разглядывал золотой медальон. Дейв отвернулся. Ему было противно на них смотреть. Хрупкая, аккуратная, сдержанная Эшлин и нервный тощий урод Ленни. Ну, какие из них сообщники? Ну, как она может? Ведь он был в шаге от того, чтобы… нет, лучше о ней больше не думать.

– А я думаю, он для нас только обуза! – расслышал Дейв голос Мак-Киннона. –Он же в курсе всех наших дел. Если копы его оттяпают, нам можно петь отходную, Эшлин!

– Тогда мы сделаем так, чтобы копы его ни за что не оттяпали, а? – подмигнула ему Мейлстром. – Зато у нас появится шанс, даже если нас окружат. Шантажируя их его смертью, мы сможем продержаться какое-то время, а там попытаться ускользнуть.

Продолжая свой разговор, они спустились вниз. Сейбин в их отсутствие пытался только отвлечься от мрачных и злых мыслей, вспомнить Дженнет. Но даже думая о Джен, он не мог успокоиться. И как выяснилось вскоре, успокаиваться и не стоило.

Довольно быстро наркоман Ленни вернулся к нему. Он держал в руке пистолет, как и раньше, но теперь как-то по-другому: Дейв не понял, что изменилось, но понял, что пистолет больше не орудие запугивания. А орудие убийства.

– Черт побери, это ты навел на нас копов? – прохрипел Мак-Киннон. – Ну, все, дорогой, это Эшлин хочет с тобой возиться, я не хочу, а знаешь ты много, так что извини, парень, тебе не повезло.

– Эшлин не понравится, если ты меня убьешь, – заметил Дейв, всей душой надеясь, что это и правда так.

– А это тебя касаться уже не будет, сами разберемся, – огрызнулся Леонард в ответ. Бедняга, он явно озверел без дозы.

– Вот именно, Ленни, разберемся сами, – сказала Эшлин, появившись в дверном проеме. Глушитель на ее пистолете сделал выстрел почти беззвучным, Мак-Киннон вздрогнул, уронил руку с пушкой, как-то странно дернул щекой и рухнул на пол. Дейв не видел, куда попала пуля, но сразу понял, что он – покойник.

– Ты убила его, – вырвалось у Сейбина, хотя он не собирался говорить это вслух.

– Представь себе, я заметила. – Мейлстром мельком взглянула на труп и решительно подошла к Дейву. Прижав дуло к его подбородку, она вставила ключ в замок наручников. – Полиция на хвосте. Ума не приложу, как они так быстро среагировали. Будем делать ноги. Сейчас сядешь в машину и повезешь меня туда, куда я скажу, тебе ясно?

– С чего я должен тебе помогать? Мой долг – сдать тебя полиции.

– Твой долг, Дейви, – выжить. Разве ты хочешь, чтобы твоя Джен плакала над твоимгробом? – пропела Эшлин, ловко застегивая наручники снова, уже отцепив их от трубы.

– О, так вот какая твоя любовь! – нервно воскликнул Сейбин. – Если ты не со мной – ты покойник, так, да?

Эшлин взглянула ему в глаза. Глаза у нее были прежние – светлые, тревожные, просящие о помощи. Они словно кричали: «Дейв, я не знаю, что я делаю, но я не могу остановиться». И в какой-то миг Сейбин поверил, что эти слова она сейчас и скажет. Но она ответила жестко, даже зло:

– Именно так, мистер Сейбин. Именно так.

Дейв ещё никогда не вел машину, держа руль скованными руками. Не удирал от тройки полицейских машин, возвещающих о себе отчаянно воющими сиренами. Не ощущал такого холода, как от прижатого к его виску дула с глушителем.

– Не сбавляй скорость и не пытайся уйти с трассы, – прошипела Мейлстром. Она опять сидела в соседнем кресле, опять комкала ручки кожаной сумки, ну надо же, как все повторяется. – Как только замечу, что ты тормозишь, – выпущу тебе мозги.

Она ведь не наркоманка, подумал Дейв. Мак-Киннон зверел без дозы, а без чего звереет она?

Впереди был довольно серьезный поворот. Дейву ужасно захотелось сбросить скорость. У него все внутри сжалось при мысли о том, как он впишется в этот изгиб при таком разгоне на скользкой дороге. Пальцы так вцепились в руль, что их свело судорогой. Эшлин вздрогнула и, отпустив сумочку, вцепилась свободной рукой в его плечо. Только через полминуты Дейв осознал, что успешно повернул и снова едет по прямой.

«Чёрт тебя дери, Сейбин, ты же не конченый трус!» – заорал он на себя. – « Какого черта ты подчиняешься каждому ее слову? Тебе милее разбиться, чем быть пристреленным?»

Разбиться…

– Эшлин, пусть ты и держишь пушку у моей головы, ситуацией все равно управляю я, – заявил Дейв и чуть повернул руль, игриво вильнув на встречку. – Что, если я не выдержу и отправлю машину в кювет, а? Смотри: обочины здесь крутые, а ограждения нет. Мы оба можем погибнуть в таком случае. Ты хочешь этого?

Эшлин покачал головой, усмехнулась:

– Ты так не сделаешь. Ты боишься смерти, я чувствую. Когда держишь в руке оружие, чужой страх смерти ощущаешь, как свой.

– Глядя на тебя, я понимаю, что есть вещи хуже смерти. Ну, так что, моя несостоявшаяся любовь, повторим судьбу Ромео и Джульетты?

Полицейские сирены давно стали привычным фоном, они не заглушали даже тихих слов. И Дейв слышал, как она сказала, тихо сказала:

– А ты знаешь… пожалуй да. Да! Это будет лучше, чем день за днем мерить шагами свою камеру и думать о тебе и этой… этой… я же тебя люблю! Прости меня…

Дейв не успел понять, отчего у нее сорвался голос – от смеха или от рыдания, но он успел понять главное: она выпустила пистолет и обеими руками вцепилась в руль, отчаянно пытаясь завладеть им и пустить автомобиль под откос. Сейбин боролся с ней какое-то время, а потом до него дошло, что это зря. На коленях лежал ее пистолет. Он схватил его обеими руками, соединенными наручниками, и ударил ее в висок. Эшлин дернулась, обмякла и навалилась на его плечо, словно решила подремать. Дейв поспешно затормозил, отдышался и только потом произнес, сам не зная зачем:

– И ты меня прости.

Дженнет ждала его в холле полицейского участка. Мелкие капельки воды сверкали в ее вьющихся волосах. Оранжевая куртка прекрасно гармонировала с алым зонтом. При виде мужа она вскочила грациозно, как всегда. И Дейв вспомнил, как он ей восхищается. Вспомнил, но восхищения не почувствовал.

Джен подошла к нему и обняла, окутав фруктовым ароматом утренних духов.

– Милый, наконец-то! Я так переживала! Я места себе не находила… Дейв, ты в порядке?

– Да, Джен. Все хорошо.

– Ну, слава богу. Дейв, зачем ты это скрыл от меня? Как ты мог?

– Ты о том, что Эшлин…

– Да, конечно! Если бы я не заглянула к соседке и не увидела у нее на столе эти проклятые листовки, я бы даже понятия не имела, что моего мужа захватила в заложники какая-то мародерка! Ты что, до такой степени верил ей?

– Смешно, но да, Джен…

«Верил больше, чем мне?» – должна была спросить она, но не спросила.

– Ну да ладно, благодаря счастливой случайности все обошлось. Я позвонила в полицию, все им рассказала, и они вас настигли. Но говорят, она тебе угрожала…

– Да. Она мне угрожала убийством. И убила бы, я уверен, если бы я не воспользовался минутным порывом и не ударил.

– Ее ведь будут судить, правда, Дейв?

– Да. У меня уже взяли показания. И у тебя возьмут.

– Ну, и хорошо. А потом поедем домой, так? – Дженнет снова улыбнулась и погладила его высыхающие волосы. – Все позади, милый. Как не бывало. Не думай больше о ней.

Он старался. Видит бог, он хотел не думать.

– Джен, перед тем, как взять меня на мушку, она признавалась мне в любви.

Его жена криво усмехнулась:

– Ну, надо же было ей что-то плести, чтобы сбить тебя с толку. Она же знатная лгунья.

Дейв тоже был уверен в этом. До того мгновения, когда она сказала два слова: прости меня. Никакие заверения в любви не стоили этих двух слов.

К ним подошел невысокий худощавый человек в форме.

– Миссис Сейбин, прошу вас пройти для дачи первичных показаний.

– Да, сержант. – Джен быстро скинула куртку и презентовала вместе с зонтом Дейву. – Милый, я скоро. Подожди меня немножко. А потом я отвезу тебя домой.

– Ладно… иди…, – выдавил Сейбин. Он ждал, что постепенно будет легче, а пока было только тяжелее с каждой минутой.

Оставшись в одиночестве, он немного постоял на месте, задумчиво поглаживая крашеную кожу куртки, потом повесил её и зонт на вешалку в углу и вышел на улицу. Под ногами серебрились лужи, тяжёлые капли срывались с листвы парковых деревьев. А Дейв, не обращая ни на что внимания, просто шел вперед. И только пройдя две улицы, осознал, что его одежда не намокла и мокрые волосы не облепили лоб.

Дождь кончился.

(обратно)

Геннадий Лагутин: Монолог мертвого человека

Вот вы читаете сейчас то, что я только что написал, и вам в голову не придет, что писал это мертвый человек. И начать придется прямо с нее, с этой девушки, довольно, кстати, взрослой девушки, замужней и с ребенком четырех лет.

В один прекрасный день муж от нее сбежал. Без всякого предупреждения. Надо надеяться, не навсегда, так он сказал. Она же, разумеется, получила полное право распоряжаться собой по собственному усмотрению, это он тоже сказал. Наверное, он был либерал, веривший в свободу личности даже в подобных вопросах. И кто знает, может, он облегчил несколько свою собственную совесть, обременив жену такой свободой. Потому что она-то ее вовсе не жаждала, этой свободы. Во всяком случае, вначале.

И вот тут появился я. Я знал их обоих и, естественно, сделался ее исповедником. А быть исповедником – дело, как известно, рискованное. Но мне, в самом деле, было жаль эту девочку, эту взрослую девочку. Да, девочка достаточно взрослая, даже слишком, теперь я это понимаю. Но вначале я понимал только, что она несчастна, растерянна и несчастна. А я искренне ее жалел и помогал ей, как мог, давая ей возможность выговориться, а то и поплакать на моем плече.

Но потом… Кто может сказать, как это начинается?..

В один прекрасный день я обнаружил, что мне хочется утешить ее совсем по другому. И нечто похожее чувствовала и она. По крайней мере, такое у меня было впечатление. Не подумайте, однако, что мы кинулись друг другу в объятия. Что-то во мне противилось. Конечно, он ее бросил и сказал ей, что она совершенно свободна. Сказать-то сказал, но что было за словами? И, кроме того, мы давно дружили. И я достаточно хорошо его знал, чтобы понимать, что раз он так поступил, значит, его вынудили к этому какие-то особые обстоятельства.

Короче говоря, меня терзали, что называется, муки совести.

И ее тоже что-то удерживало – я это прекрасно видел. И приписывал все тем же угрызениям совести. Сейчас я склонен думать, что она просто-напросто предпочла бы другого утешителя. Но я забегаю вперед.

Муж ушел от нее весной. Он сказал об этом мне, а через несколько дней пришла она и тоже мне все рассказала. Вскоре, я уехал за город работать и не возвращался до конца августа.

Сама она, кстати, тоже уехала из города, поехала к отцу, у которого было где-то свое дело. Не думаю, чтоб она сообщила отцу что-нибудь, кроме того, что муж страшно занят на работе. И так оно, в общем-то, и было.

Метаморфоза со мной началась, следовательно, уже осенью. Постепенно меня затягивало все сильнее, но ей я ни слова не говорил, очень долго не говорил. Я думал: почему мы не встретились раньше? Мне казалось, она так мне подходит, просто создана для меня, мне казалось, ни разу прежде не встречал я женщины, которая бы…впрочем, нет, это неправда.

Но мне казалось, что все эти годы я не жил.

В самом деле, тридцать пять лет, холостяк – вольная птица. Я шел по жизни, день за днем, месяц за месяцем, год за годом, у меня были подруги, любовницы, назовите как угодно, я стал многоопытным мужчиной, так я считал. Я влюблялся, слегка, конечно. В меня влюблялись… Я делал женщин счастливыми и несчастными, мужчин – ревнивыми и бешеными. Я немало изведал – одним гордился, другого стыдился втайне…И вот, вдруг обнаружилось, что не знал до сих пор, что значит жить. Вы понимаете? И представьте, когда я открыл для себя, что живу, случилось то, что я вдруг, ни с того ни с сего, ударялся в слезы. Это могло быть вечером, когда я уже, бывало, лягу, или же утром в постели, или днем, когда я оставался один. Да и на улице тоже, если рядом никого не было, у меня, ни с того ни с сего, выступали слезы. Я не мог удержаться, должно быть с радости или горя, сам не знаю. Может и с радости, что мне так посчастливилось, а может, и с горя, что столько лет зря пропало. Вы только представьте – быть мертвым многие-многие годы, думая, что живешь, и вдруг пробудиться в один прекрасный день, и начать ЖИТЬ, и оглянуться назад, на все эти долгие годы, и увидеть, что все они мертвые – длинная череда мертвых лет, разложенных по полочкам памяти, как в музее. И никто ведь этого не замечал. Никто не замечал, что я мертв, разве это не удивительно?

Был среди людей, болтал, смеялся, рассказывал анекдоты, ходил на работу, создавал себе какое-то положение, слыл хорошим малым, немного поверхностным, правда, но, в общем – то, all right. Приобретал друзей и подруг – и никто не замечал, что все это время я был мертв.

И я спрашивал себя: может и другие тоже мертвы? Может, большинство из нас, таких жизнерадостных с виду, на самом-то деле мертвецы? Эта мысль не давала мне покоя.

Не думайте, что я какой-то ненормальный или, как это называется, неуравновешенный, вовсе нет. Просто я был живым какое-то время, очень недолго, правда, а теперь снова в норме, снова мертв или по пути к этому. Вы не пугайтесь, это не страшно…

Поверьте, это было чудесно, жить с утра и до вечера и ощущать, что все полно смысла, ничто не безразлично: поджаренные кусочки хлеба за завтраком, кофе, льющийся в чашку такой щедрой, такой горячей струей, нож и вилка, чашка и тарелка, стол за которым сидишь, стул, на котором сидишь, газета, которую просматриваешь… Все было живое, потому что я сам был живой… Улица была живая, она меня занимала, даже люди на улице. Я стал видеть людей, на которых смотрел много лет и, верите ли, я стал вдруг видеть кто из них мертвый, а кто живой. Большинство, кстати, были мертвы, безнадежно мертвы, и даже не подозревали об этом.

Не думайте, что я был счастлив и только. Я даже не знаю, чего было больше, счастья или несчастья. Потому что что-то было не так, я смутно чувствовал, а потом уже твердо знал – что-то не так. Случались дни, когда я понимал, что вполне можно умереть от одной только душевной муки. Той муки, которая тесным кольцом замыкает сердце и сжимает, сжимает его, пока не начинает казаться, что весь мир сосредоточился в одной точке, куда кто-то безжалостный вонзил что-то острое и все сверлит и сверлит…

Но даже тогда, даже в самые страшные минуты, даже тогда я жил – все время ощущал свою тесную, крепкую связь со всем окружающим. Я был не один, хоть временами я чувствовал себя одиноким, как первый человек на земле, или как последний, тот самый, что остался один на голой, мертвой планете, сидит и смотрит на красное, издыхающее солнце.

Я, наверное, путано немного все излагаю? Но не забывайте, я ведь до сих пор никогда, ни с кем об этом не говорил. С ней я не мог, ей и без того хватало переживаний, и зачем было возлагать на нее еще лишнее бремя, делясь своими переживаниями? Разве можно явиться к женщине и обременить ее признанием в своей вечной и страстной любви, отдавая себе в то же время отчет, что для нее проблема совсем в другом, что она вообще не знает, любит ли, позволительно ли это? И мучить ее, вынуждая примешивать к любви жалость? И тем самым вынуждать ее к фальши?

Потому что правда ведь – как только к любви, к страсти, примешивается что-то другое, будь то жалость, дружба, нежность или страх причинить боль, что угодно, тут же ее фальсифицируют? Любовь, страсть – она ведь должна быть первозданною, исконною, сама по себе? Хоть одна – единственная вещь на свете, должна же иметь право быть самой собой? Любовь, страсть, она одна? Хоть один закон должен же быть в этом мире, где нет ничего вечного – не согреши против любви?

И любовь ведь не милосердна, не жалостлива, не дружелюбна, не деликатна, не кротка и разумна, не добра и мила? Нет. Любовь примитивна, дика, разрушительна и временами жестока и зла, верно ведь? И ведь с любовью нельзя шутить, правда? Потому я считаю – если ты почувствовал, что влюблен, – вы замечали, как трудно выговорить люблю? – ты можешь сказать только одному-единственному человеку на свете… И пусть будет темно, и пусть это слово коснется его слуха, как дыхание чего-то мимолетного…

Разве не сказано в древних законах, тех, что создавались, когда законы были еще незыблемы, и жили тысячелетия, – разве не сказано, что есть слова священные, что под страхом смертной казни, нельзя произносить их вслух?

Но ведь правда, если та кого я люблю, сама в сомнении, то я имею право сказать ей о своей любви – но не должен, ни за что на свете, говорить ей, что она убьет меня, если меня покинет! Нет, Вы скажите, правда ведь, нельзя этого говорить? Все что угодно, только не это, скажите, что я сделал правильно, ради Бога, скажите мне что-нибудь, скажите же что-нибудь!..

Вам нечего мне сказать! Нечего! Потому что вы, если испытываете очень уж сильное чувство, то неизбежно поступаете так, как оно, это чувство вам подсказывает. И что пользы потом рассуждать, правильно это было или неправильно…

С неделю назад она заходила ко мне ненадолго. Она была какая-то не такая, как всегда, решительнее. Она расстегнула на мне рубашку, вот здесь, и написала ногтем, так что кровь показалась: «я твоя».

А сегодня не пришла. И я знаю с кем она. Может, вот в эту самую минуту она лежит в его объятиях, вся в слезах или сжав зубы. Нет, нет! Я ведь мертвый, я, в самом деле, мертвый, потому что если я не мертвый, то должно ведь было бы что-то случиться. А ничего не случается.

Как вы сказали? Я влюблен в любовь? Может вы и правы… я влюблен в любовь. А может, я просто сам себя взвинтил? Точно сказать, конечно, трудно – знаю только, что и в ней, и во мне что-то сопротивлялось, нам хотелось и в то же время не хотелось…

Это так и не нашло своего разрешения. Я говорю о чувствах. Так оно все и тянулось…

Как вы говорите? Взять себя в руки? Выносить невыносимое?

Нет, это никак невозможно. Меня ведь нет, я мертвый, мертвый, мертвый…

(обратно)

Михаил Акимов: Это был несчастный случай

Вечеринка плавно подкатилась к моменту психологической истины, когда курят уже за столом, и никто не протестует. Когда мужчины уже не прячут блудливые взгляды, а говорят о своих желаниях прямо и откровенно, а женщин это не очень-то и смущает. Когда для того, чтобы выпить, не надо спрашивать, у всех ли налито, а достаточно двоих или даже одного желающего.

Соседка справа уже минут десять несёт какую-то чушь про сериалы и утомила меня окончательно. Ещё кокетничает и явно напрашивается!

Сам виноват – какого чёрта танцевал с ней и прижимал?

Пожалуй, пора уходить. Надоело и неинтересно. Я окинул взглядом ши-и-рокий стол – Ленки нет. Странно. Без меня уйти не могла. Или всё-таки ушла, потому что разозлилась из-за этой дуры?

– Пойду покурю, – решительно сказал я, для убедительности тут же вытаскивая сигарету и оставив без внимания её великодушное: «Кури здесь!»

В прихожей стояли ленкины туфельки, и висела её курточка. Я собрался пожать плечами, но вдруг осознал, что из-за закрытой двери спальни хозяев доносятся страстные женские стоны. По поводу хозяев или кого-то – мысли не было. Я узнал голос, интонацию, тембр, частоту – всё.

В бешенстве распахнул дверь. Ну, гадина! С этим рыжим! И смотрит на него так же, как на меня!

Я рванулся к ним и…

Проснулся. Ленка рядом и спит без задних… Нет, стереотип это. Шаблон. Всё заднее при ней. Вон как соблазнительно торчит из-под простыни! С ума сводит. Я ощутил бешеное желание – ещё и сон завёл…

Отомстив рыжему, вышел на балкон покурить. Какого чёрта такой сон? И ведь уже не в первый раз. Сон в руку? Она действительно мне изменяет? Иначе, почему это так настойчиво снится?

Я в задумчивости опёрся на перила балкона, выпуская дым в окно и стряхивая вниз пепел.

Чёрт-те что. Я уже давно привык, что она моя и только моя. Ну да, красивая она. Лицо, грудь, фигура. Мне приятно, когда мужики на улицах, даже не смущаясь, что я рядом, пялятся на неё с откровенным восторгом. Что, хотели бы такую? Шиш вам, это моя женщина! Да-да, вот эта красавица – моя жена! Значит, и сам я весьма-весьма, раз она…

Я со злостью кинул окурок вниз – необычный для меня поступок! – и вернулся в спальню.

Уже начало светать. Когда ложился, Ленка проснулась, посмотрела на меня и улыбнулась. Ох, какая улыбка! А какая грудь! Ну, милая, сейчас ты у меня получишь!..

Проснулся, как всегда, последним, то есть, вторым. Судя по звукам из зала, она красится перед зеркалом.

Практически, ещё спя, вышел в зал – и остолбенел. Это она чего, на работу в такой юбке? Да из-под неё же попу едва-едва не видно! А если нагнётся?

Ножки очень красивые – есть что показать. Я покосился на свой живот – чёрт, надо с этим что-то делать! А чего это она за своей фигурой так следит? Для меня? Так мы не первый год женаты. Обычно женщины, заполучив своё – то есть, выйдя замуж, – очень быстро опускаются – по жёнам своих друзей вижу.

Кстати, у неё в отделе полно мужиков: я заходил к ней на работу пару лет назад. Женщин две или три, и все никакие. Да не может быть такого, чтобы мужики к ней ни разу не подкатывали!

Я постарался припомнить помещение офиса. Не помню. Но наверняка есть какая-нибудь комнатка!

Стоп! А ведь рыжий – из моего сна – он там и работает! Ну да, я когда зашёл, он возле её стола стоял, и чего-то смеялись они… Она меня увидела – и сразу ко мне, заулыбалась… Так, а какая у неё улыбка была? сконфуженная? или нет? не помню.

А он сразу к своему столу отошёл. Кажется, раздосадованный. Почему? Из-за того, что я пришёл, или потому, что она отказала? Но они же смеялись! А он точно был раздосадованный? Не помню. Не обратил внимания.

Ленка закончила краситься и обернулась ко мне. Вот это да! А кофточка-то! Практически вся грудь на виду!

Обняла, прижалась, заглядывает мне в глаза снизу, улыбается. Почему? Благодарит за ночь или предвкушает, что у неё сейчас на работе будет?

Я снова ощутил бешенство. Тебе что, наверное, уже и нас вдвоём с рыжим мало?

Хотя, чего это я про рыжего-то? Не факт ещё, не факт…

Я со стоном сжал её и впился в губы. Потом в щёки, шею, грудь…

– Ты чего? – отскочила, но улыбается. – Мне же на работу бежать надо! А теперь вот ещё губы снова красить!

Может, позвонить шефу и попросить отгул? И её заставить.

Но она уже что-то там мазанула, спрятала помаду, сделала мне ручкой и выпрыгнула в прихожую. Когда стала надевать туфельки, естественно, наклонилась. Да-а! Интересно, мужиков на работе она часто таким образом развлекает? Тогда вообще не понимаю, как и когда они ещё работать ухитряются. Рядом с такой-то красавицей? Эх, Ленка, как говорится, была б ты чужая жена – вообще бы тебе цены не было!

Вот-вот. А для них-то она как раз чужая. И что главное – жена. С незамужней надо ухо востро: моргнуть не успеешь, а она тебя уже на себе женила. А чужая жена – это хорошо. Она больше тебя бояться будет, как бы муж не узнал. Никаких обязательств, а если припрёт – вообще от тебя открестится: да что ты, милый! я этого человека впервые вижу!

Воздушный поцелуй, щелчок замка – она за дверью. Ушла. На работу… – только ли на работу? Вот бы нам с ней вместе работать! Чушь. Пять лет заочно в институте учиться, потом где-то три года стаж нарабатывать да ещё не факт, что возьмут: юристов сейчас – как у кота Матроскина гуталину.

А чего это она меня не спросила, с какой стати я её сегодня до двери провожать вышел? Ведь никогда такого не делал, ей должно бы это показаться странным… Не обратить внимания не могла, а всё-таки не спросила.

Ответ только один: поняла, что я о чём-то догадываюсь, но не знает откуда. Значит, сейчас сама в смятении все варианты переворачивает, подготовиться ей надо, как вечером себя со мной вести. Вот вечером тогда и посмотрим, не может быть, чтобы чем-то себя не выдала…

На работе уже сорок минут тупо пялюсь в монитор, не забывая время от времени вертеть колесо мышки, якобы проект внимательно просматриваю. А мысль в голове только одна: что теперь-то? Что буду делать, если выяснится, что она и впрямь… Пистолет покупать?

Взъярившись, закрываю чёртов проект – пусть хоть шефу наушничают, что ничего не делаю: плевать мне на работу и вообще на всё, кроме Ленки! Совсем, видно, уже крыша съехала – открываю поисковик и набираю слово «ревность».

Точно! Всё, как будто про меня!

Страстная недоверчивость, мучительное сомнение в чьей-н. верности, в любви, в полной преданности. Муки ревности. Ревность превращает человека в зверя. (Даль) – ах, вот даже как!.. Убийство из ревности – ага!

Боязнь чужого успеха, опасение, что другой сделает лучше, мучительное желание безраздельно владеть чем-н. – и это верно! А вдруг рыжий делает с ней ЭТО лучше, чем я? А уж «желание безраздельно владеть» – точнее и не скажешь!

Усердие, старательность, рвение (книжн. устар). С ревностью принялся за дело.

Ну, последнее – это уже не про меня… Хотя, как это не про меня? Вот прямо сейчас уйду с работы и примусь за дело! И именно с ревностью! В обоих смыслах!

Да, но конкретно-то чего делать? Выругавшись, снова вывожу на экран проект и упираюсь взглядом в спецификацию второго блока.

Ну, приду сейчас к ней на работу. А она, допустим, сидит за своим столом, рядом никого, и внимательно так, внимательно какой-нибудь договор изучает. Что мне это даст, что узнаю? Может, напрямую спросить? Ага, а она, конечно, так сразу и признается! Отрицать всё будет, ещё и на меня с гневом кричать: дурак, мол, что ли? Как это ты меня, такую честную, заподозрить мог?

Стоп. Я, по-моему, вот уже полночи и всё утро не с той стороны копаю. Сделал единственный посыл: красивая, мужики наверняка пристают – значит, изменяет. А вообще Ленка на это способна? Ну, я же её очень хорошо знаю, живём вместе уже четыре года. Похоже это на неё? Или нет, не так… Любит она меня?

Тут же со злостью думаю, что, в принципе, ей любить-то меня, пожалуй, не за что. Зарплата маленькая, особым красавцем не назовёшь. Я, вот, её за что люблю? Красивая она. Да и вообще хорошая. А что такое – хорошая? Ну, вот просто – хорошая и всё, хорошо с ней потому что, как это ещё объяснишь? А хорошие что, не изменяют? Вообще-то, не должны бы…

О-о! Вспомнил! Эту юбчоночку она носит неделю, от силы две. Она же всегда ходила на работу в брючных костюмах! И ещё кое-что всплывает: по вечерам она куда-то уходит. Вот в воскресенье, например, я сел смотреть футбол, а она что-то мне крикнула и ушла.

Я помотал головой, изо всех сил пытаясь воспроизвести ситуацию. По-моему, она сказала что-то типа «Я к Наташе». А что бы она должна сказать? «Я к Диме-Коле-Васе?» Да нет, при чём здесь вечер, юбочку-то она стала на работу надевать, значит, всё главное – там. Так, а кто сказал, что у неё один любовник? Да стоит ей только захотеть – два десятка будет! И без проблем: на работе твори, что хочешь, а дома – муж воткнётся в телевизор, а ты… М-да, надо признаться, я бы и сейчас продолжал не обращать внимания, если бы не сон.

Так, а что такое сон? Нам ведь снится не всё подряд. Хорошо знаю, стоит возникнуть каким-то проблемам на работе, и ночью обязательно это приснится, причём в наихудшем варианте и с самым ужасным исходом. Получается, подспудно-то я ощущал, что с ней что-то не так, но почему-то не реагировал, а сон – три раза! – меня честно предупреждал: приглядись к своей жене, дурак!

Нет, в таком состоянии до вечера я просто не доживу. Так меня через пару часов удар хватит. Надо ехать к ней на работу, а там – по ситуации. Ей на глаза показываться нельзя, хорошо бы иметь возможность незаметно откуда-то за ней понаблюдать. Или поговорить с кем.

Решительно открываю Word и пишу: «…прошу предоставить мне административный отпуск сроком на один день по семейным обстоятельствам», распечатываю, ставлю подпись и иду к секретарю, на прощание кинув в отдел куда-то поверх голов: «Меня сегодня уже не будет».

Вполне возможно, не только сегодня, но и вообще никогда – вскользь прихожу к такому выводу после ругани в кабинете шефа: «в такой момент! ты нас всех подводишь! не ожидал от тебя такого!» Но я уже на улице. Слушать не стал, положил на стол заявление и пошёл.

От моей до её работы десять остановок на троллейбусе. И тут направление моих мыслей меняется. Допустим, я сейчас каким-то образом выясню, что она мне изменяет. Что дальше? Убить себя? Её? Развестись?

Последняя мысль навела на меня такую тоску, что я чуть не заскулил. По-моему, даже простонал негромко. Тут же приходит на ум трусливо-заманчивое: а может, не надо ничего, а? Сделать вид, что ничего не происходит, продолжать жить, как жили, и она останется со мной. Ведь если бы она хотела от меня уйти… Нет, не как жили, а по-другому. Вот поеду сейчас в театр, куплю билеты на какой-нибудь спектакль, и мы с ней вечером… Ага, как же, сейчас поеду за билетами и буду ещё минимум два часа сходить с ума от неизвестности! Нет уж! Сначала всё выясню, а там видно будет.

Перед зданием юридической консультации замедляю шаг, потому что так и не придумал, куда идти, что говорить. Но, на крыльце вижу охранника, который курит. Отлично! В тот единственный раз, когда приходил в её контору, на вахте была женщина, это я точно помню. Тут же у меня в мозгу выстраивается план. Подхожу к охраннику, изо всех сил изображая сконфуженную заискивающую улыбку. Ему явно за шестьдесят, и это хорошо.

– Здравствуйте! Скажите, а вы здесь работаете, да?

– А что вы хотели?

Пока всё нормально. Этот его ответ вопросом на вопрос говорит о том, что он сознаёт свою значимость и превосходство над всякими сюда приходящими. Значит, будет стараться помочь в том немногом, что в его компетенции.

– Понимаете, вопрос такого… деликатного свойства. С деятельностью этой конторы никак не связан. В общем, в женщину я одну влюбился. По уши. Насмерть. Она здесь работает, я её несколько раз незаметно досюда провожал. Как-то так… не могу пока придумать, как познакомиться. Да и не знаю про неё ничего… Вы не могли бы мне подсказать, кто такая, я её вам опишу.

Не был бы в таком истеричном состоянии, обязательно бы отдал должное его мимике. На протяжении короткой моей фразы лицо охранника прошло последовательно стадии надменно-пренебрежительного внимания, искренней заинтересованности, полного мужского понимания и, наконец, зафиксировалось на покровительственно-сочувствующем.

– Можешь не описывать, – он похлопал меня по плечу. – Лена это, Воронова. Больше некому.

Всё точно. Но чтобы не вызвать у него подозрений, решаюсь на уточняющие вопросы: наверняка человек, который не знает ни её имени, ни фамилии, так бы и поступил.

– Густые светлые волосы до плеч, белая короткая юбка, кофточка оранжевая?

– Говорю же тебе! – кивает он. – Я сразу вычислил. Думаешь, ты один такой? – усмехается охранник. – Да у нас все мужики вокруг неё увиваются. Как работа заканчивается, все наперебой предлагают до дому отвезти! Так что плохо твоё дело, парень. Решай-ка ты вопрос со своими ушами, воскресай и влюбись в кого-нибудь другого. Да и замужем она.

Очень оригинально! Сначала про ухажёров, а в конце так, вскользь, о том, что и муж у неё есть. С чего бы это такая последовательность?

– Да я, вообще-то, не о женитьбе думал… Мне бы познакомиться. Как она в этом плане? Мужики-то ваши попусту стараются или у кого-то с ней получается?

Охранник докурил сигарету, затушил её об урну, бросил в неё и стоит, полуотвернувшись от меня: извини, дескать, но мне работать надо, некогда тут с тобой. Сейчас уйдёт. А вопрос мой, видать, не из тех, что на ходу через плечо ответить можно: он какой-то разговор предполагает. Нужно срочно предпринимать что-то сильнодействующее.

– С меня коньяк, – твёрдо говорю я ему.

– Ишь ты, и вправду здорово тебя зацепило, – снова усмехается он и испытующе смотрит на меня. – Не обманешь?

Молча лезу в карман, достаю пятисотку, подаю ему и взмахом руки показываю: забирай всё.

Он смотрит на меня с уважением.

– Слушай, давай так, – он бросает короткий взгляд на часы. – Мне нельзя тут больше, начальница меня и так за перекуры ругает, я тайком выхожу. Через два часа у меня дежурство заканчивается – я тут на неполном рабочем дне, – вот тогда и подходи. Если что – я тебя подожду.

– А есть здесь рядом какое-нибудь кафе или пивбар?

– Есть пивбар, – на его лице полнейшее удовлетворение и предвкушение. – Вот по этой стороне иди, и недалеко от перекрёстка он и будет.

– Я вас там буду ждать, – киваю ему и ухожу.

Иду всё-таки в пивбар, хотя можно уходить совсем. Всё и так уже ясно. Фразу «Да нет, зря они все стараются, наша Лена не такая! Так что и у тебя не выйдет» можно бросить и на ходу. А у него, значит, есть, что рассказать.

В пивбаре беру не пива, а водки. Бутылку. И два бутерброда с чем-то. Водку пью понемножку и через большие паузы: нельзя, чтобы охранник увидел, что я напился. Сразу смекнёт, кто я такой, и чёрта с два тогда от него что-то узнаешь.

Вопрос об измене уже можно считать решённым. Осталось выяснить, с кем. И снова, как в троллейбусе, мелькает мысль – не делать сейчас ничего! Никаких выясняловок, разбирательств, сцен – и Лена от меня не уйдёт. Это ведь очень трудно сказать мужу: «Я от тебя ухожу». Вот и оставить всё, как есть, как было, пока не знал… Да нет, как было, уже не будет. Ведь теперь знаю. Скажет: «Я к Наташе!», а я буду знать, к кому. И истекать кровью внутри, пока не придёт. И всё это время в деталях представлять, чем она занимается с этим рыжим… или с кем-то другим. А работать как буду? Да какая к чертям свинячим работа, если в глазах будут только он и она?

Заскрипев зубами, всё-таки не выдерживаю: наливаю сразу полстакана и выпиваю одним махом. Ничего. Я сейчас на таких нервах, что водке меня не взять.

Охранник появляется очень аккуратно – пять минут второго. Увидев меня, кивает, подходит и садится за мой столик. Молча наливаю ему четверть стакана, подвигаю второй бутерброд. Спохватываюсь, что молча нельзя, да и с лицом надо что-то делать: ведь он мне сейчас скажет что-то очень по моей легенде для меня приятное: что женщина, на которую я положил глаз, вполне доступна, значит, не робеть – и вперёд! Где один любовник, там и два! Где два, там и куча!

С трудом строю на лице что-то вроде улыбки.

– Ну, давайте с устатку! За конец смены!

И, не дожидаясь ответа, подаю пример. Мой собутыльник следует ему охотно. Понимаю, однако, что долго такого напряжения не выдержу, проколюсь на чём-нибудь обязательно, поэтому сразу беру быка за рога. Рога – это сейчас для меня очень символично. И главное, актуально.

– Так что вы хотели мне рассказать? Ведь есть же что!

– Значит так, слушай. Похоже, что действительно крутит она. Но начала недавно. Раньше приходила на работу в строгом костюме, а недели полторы назад стала приходить в такой юбочке! – он даже причмокивает, – не захочешь, да глаз не отведёшь! Особенно сзади! Но и спереди есть на что посмотреть! На кофточке такой вырез – я думаю, когда она за столом сидит, если рядом встать – всю грудь до основания увидеть можно! А грудь у неё! – на этот раз он не только причмокивает, но даже крутит головой. – Сам однажды видел, когда к ним в отдел заходил. Мужики наши и до того на неё заглядывались, а тут вообще сразу всеми копытами землю рыть начали!

Очень, конечно, хочется дать ему по башке, но за что, собственно? Ведь это не он заставляет её так одеваться. Но я – идиот! Куда смотрел? В телевизор. А надо было – на жену!

– И всё? – даже сам не могу понять своей интонации. – Мало ли кто и для чего так одевается!

– Да ты подожди. Вот дня два назад прохожу я по коридору мимо архива…

Архив! Твою мать! Конечно же, архив! Вот тебе и комнатка!

– … и тут как раз изнутри ключ в замке щёлкнул, дверь открывается, и выходит – да нет, пожалуй, даже выскакивает – оттуда она, а за ней следом Геннадий Петрович, старший юрисконсульт. И сразу понятно, чем они там занимались: у неё вся причёска порушена, лицо в красных пятнах и спереди – представляешь! – как положено, кофточка поверх юбки, а сзади – в юбку заправлена! А у него тоже рожа вся красная и тоже пятнами – неплохо, видать, поработал, – галстук набок и спереди рубашка из брюк торчит…

– Геннадий Петрович – это рыжий такой? – я уже плыву, но надо испить чашу до дна.

– Да-а, – на его лице мелькает подозрение, – а ты откуда знаешь?

Ещё во времена институтских экзаменов усвоил: мозг в состоянии стресса реагирует мгновенно и извернётся в любой ситуации.

– Я один раз видел, они на работу вместе шли.

– А-а, – кивает он, – так вот, он хотел ей что-то сказать, но увидел меня и осёкся. Так молчком оба и ушли. Так что, парень, – он подмигивает, – есть у тебя шанс…

Я встаю и иду к выходу. Наверное, он сейчас догадается и всё поймёт. Но мне уже всё равно. Потому что я понял главное: не смогу я с этим жить. Не смогу жить с ней, зная, что она мне изменяет. И развестись не смогу. Ведь это значит, что я её больше никогда не увижу, никогда не обниму…

По улице иду, чёрт знает, куда, совершенно об этом не думаю, но на светофоре автоматически останавливаюсь. Красный горит уже довольно давно, сейчас его сменит жёлтый, потом зелёный, и можно переходить. С левой от меня стороны, чтобы успеть проскочить, несётся КАМАЗ.

Я где-то читал, что за секунду до смерти, перед умирающим успевает промелькнуть вся его жизнь. Не знаю. Но я за эту секунду понял всё и прокрутил всё. Так вот же оно, решение всех проблем! Человеку больно, только когда он живёт! А смерть списывает всё и излечивает всё! Как это здорово! Изменять можно только живому мужу, а мёртвый – он мёртвый и есть. Он вне пределов досягаемости для всего. Над ним нельзя посмеиваться в постели с любовником – его же нет! И на кой чёрт это нужно: мучиться, переживать, страдать? Ломать себе голову, как поступить, если так не могу и этак тоже? Всего один шаг – и никто на свете больше не сможет тебя унизить, обмануть…

В одну секунду я понимаю всё это и, с радостной улыбкой на лице, делаю этот шаг.

В комнате сидят две молодые женщины. На столике перед ними открытая бутылка вина, два бокала и никакой закуски.

– Ну, почему он это сделал, почему? – навзрыд рыдает та из них, что в строгом сером костюме. – Ох, какая я дура! Это он из-за меня!

На секунду она останавливается, но тут же истерически кричит:

– Но почему?

– Перестань, Ленка! – строго говорит её подруга, эффектная женщина в довольно смелом по открытости платье. – С какой стати ты решила, что он покончил с собой? Это был просто несчастный случай!

– Нет! Мне следователь зачитывал показания водителя! Тот говорит, что Юра всё видел. Он даже смотрел на него и улыбался! И шагнул нарочно!

– Да водитель ещё и не такое расскажет, чтобы ответственности избежать! Говорю тебе, несчастный случай! И перестань себя обвинять. Тебе и без того тяжело, не тяни на себя лишнее!

– Наташа, я чувствую, что это так! Это я виновата в смерти Юры! И ты тоже! Советчица нашлась!

– Вот тебе раз! – всплескивает руками Наташа. – А я-то с какого боку? Ты же мне сама всё жаловалась, что Юра совсем на тебя внимания не обращает, в телевизор уставится или с друзьями куда-нибудь упрётся. А про тебя только в постели вспоминает. Вот я тебе и посоветовала сделать так, чтобы он тебя приревновал. Тогда спохватится и отходить от тебя даже на шаг не будет. Хочешь сказать, это он из-за того, что ты на работу стала мини-юбку и открытую кофточку надевать? Чушь! Сама же говорила, что он этого и не заметил!

– Да! Полторы недели не замечал, а именно в тот день заметил! И вёл себя как-то странно: просто глаз от меня не отводил. А уж, сколько я из-за этой своей одежды натерпелась! Даже шеф один раз мне юбку задрал и за задницу ущипнул! А Сорокин тот вообще, когда я в архиве была, следом за мной туда зашёл, дверь на ключ запер и на меня накинулся! Лапал, целовал, юбку с меня стащить пытался… Я ему по морде дала и кое-как вырвалась. Но Юра про это ничего знать не мог: конечно же, ему не рассказывала! И тогда решила: всё, хватит, только костюм! Но обидно стало, что Юра ничего мне не говорит, вот и продолжала… Когда же, думаю, наконец, заметит? Вот и заметил!

Она снова сотрясается в рыданиях.

– Ленка, ну, ты и дура! – осуждающе мотает головой Наташа. – Сама-то подумай, раз ты ему не изменяла, то с какой стати он под машину бросился? Из-за юбки твоей дурацкой? Думай, чего говоришь! Нет, подруга, несчастный случай это!

– Ты думаешь? – с надеждой поворачивает к ней Лена заплаканное лицо.

– Да! Уверена! И перестань себя изводить страшными сказками!

– А почему всё это случилось рядом с моей работой? Как он здесь оказался?

– Да мало ли! Ну, пошёл к тебе зачем-то, что-то сказать хотел, да вот…

Она вздыхает. Несколько минут они сидят молча, только Лена продолжает всхлипывать. Затем Наташа решительно выливает в бокалы остатки вина, и они, молча же, выпивают.

Потом открывают вторую бутылку.

(обратно)

Юргин Слатвинский: Крест, камень и цветок

Глава 1. Дах и Бэла

«Помни, ласточка моя, наступит день, когда ты покинешь наш дом. Об одном лишь молю Творца – пусть это будет праздник для всех нас!» – голос отца вновь болью отозвался в сердце Бэлы и слёзы ручьём хлынули из больших карих глаз. Покрывало, которым она была накрыта, похожее на арабистанскую паранджу, насквозь пропиталось её горькими слезами. Боль пронзала её тело: «Сколько дней в седле? Пять? Семь?». Сознание постоянно покидало её. Лишь кожаные ремни на стременах спасали от падения с лошади. Всё чего желала она – быстрой смерти, конца этих невыносимых мучений. В глазах стояли горящие крыши домов, изрубленные людские тела и смерть отца. Лишь молитвой спасалась она от безумия.

Остались позади три месяца скитаний по горам Гурджистана. Дах, молодой абадзех двадцати семи зим отроду, из знатного рода Асерет возвращался домой, довольный своей удачей и богатой барантою. Всё благодаря лихому набегу купом в тридцать сабель на имение хавсурского князя. Особенно грела его тщеславное сердце пленённая дочь князя красавица Бэла. Он, наконец-то, утолил своё давнейшее желание найти женщину, которая была бы достойна стать его женой.

Ещё полдня, и за мохнатыми отрогами Чёрных гор покажутся родные белые сакли. Джигит замечтался о своём триумфальном возвращении. Отец будет гордиться им! Асерет Дах смелый и сильный, словно Нарт! Он привёз себе в жёны красавицу Бэлу! Нет её краше на всём белом свете!

Радостные фантазии Даха прервало глухое бормотание со всхлипами за спиной. Он постоянно слышал их. Поначалу думал о колдовских заклинаниях, но позже понял: похищенная им княжна Бэла просто молится своему богу на кресте. Это единственное что у неё осталось – вера!

Он оглянулся: дрожащая фигурка гурджийской красавицы со сцепленными в молитве руками вызвала у молодого горца желание обнять и согреть. Поравнявшись с ней, он одним взмахом скинул с себя бурку и накинул на плечи девушки.

Она сразу не поняла, что произошло, так глубока была её молитва: сжалившись, ангел спустился с небес и накрыл своими крылами? Нет. Это был её похититель! Она почувствовала его дыхание и взгляд. Сердце наполнилось смесью страха и ненависти, и сознание вновь провалилось во тьму.

– Ну, что, удачливый, прощай! – стукнул по плечу Даха широко улыбающийся бородатый джигит. – В этом месте наши пути расходятся!

– Прощай, Есхот! Славно сходили купом за барантою!

– Да, славы мы с тобой отопьём полную чашу! Сколько ясырей, злата, коней привели! А тебе с такой невестой петь славу все джеуаги станут!

Дах засмеялся. Они обменялись рукопожатиями.

– Одна просьба, Есхот, среди твоих ясырей есть девчонка, сестра моей Бэлы – не спеши продавать её – придержи у себя.

– Тогда у меня тоже просьба! – сощурил глаз Есхот. – На свадьбе своей будешь наливать мне бузы полный рог!

– Даю слово!

– Всё! Договорились! Отцу, матери моё почтение!

«Верь тому, кто носит Христа в себе!» – голос отца выдернул Бэлу из забвения, она очнулась. Всё тот же дремучий лес окружал их. Узкая горная тропка сменилась широкой дорогой чернеющей среди густых развалов папоротника. Вскоре они нагнали крытую арбу, в которую сам Дах перенёс её и уложил в волчьи шкуры. Бэла стонала от телесной боли – двенадцать дней в седле тяжело даже для мужчины – всё гудело и кружилось. Сознание вновь оставило её.

Глава 2. Тот, кто носит Христа в себе

В кунацкой, за маленьким треногим столиком Дах похвалялся своим пятым набегом перед отцом, главой семьи Асерет седовласым Чаком и младшим братом Аюбом. Рассказал всю историю пленения Бэлы. Признался, что желает взять её в жены.

– Жаль только не понимает она нашего языка, – заключил Дах, – не объяснить наших традиций и правил, да и слов любви не поймёт.

– Твой брат Аюб знает слова греков, – предложил Асерет Чак, – пусть попробует заговорить с ней.

– Твоя правда, отец! Аюб, брат, попробуешь?

– Слова говорить, не глину месить! Попробуем!

Три дня Бэла провела в бреду. Телесные и душевные терзания превратили редкой красоты девушку в измученное бледное существо.

Иногда приходя в сознание, она видела, что находится в богатом доме, вокруг неёсуетились красивые ухоженные женщины. Одна из них постоянно держала её за руку, гладила по волосам, обтирала лицо мокрой тряпицей и что-то шептала на непонятном языке. В беспамятстве же виделось ей детство, разговоры с матерью и сёстрами, но чаще страшная смерть отца, зарубленного на её глазах.

На пятый день Бэла полностью пришла в себя. Вернулся румянец на щёки, чёрные волосы, заплетённые в две длинные косы, вновь заблестели.

Молодая женщина, которая не отходила от неё все эти дни, представившаяся Тлетенай, дала новую одежду и помогла облачиться. Жестом она пригласила покинуть комнату. Бэла с интересом рассматривала обстановку дома, осторожно ступая по глиняному полу.

Тлетенай подошла к дубовой двери и отворила её. Дневной свет больно ударил Бэле в глаза. Она осторожно сделала шаг за порог, полной грудью вдыхая свежий воздух.

«И в правду богиня!» – первое, что пришло в голову Аюбу увидевшего Бэлу. Такой красавицы он ещё не видел. Немного понаблюдав, он подошёл и обратился на греческом:

– Здравствуй, Бэла! Меня зовут Аюб! Ты понимаешь этот язык?

Бэла окаменела. Признаться или нет? Он так похож на её похитителя, только моложе. Щеки вспыхнули огнём, и она отвернулась, прикрывшись прозрачной фатой, стекавшей на спину с островерхой шапки. Поглаживая её по плечу, Тлетенай с широкой улыбкой что-то казала на абадзехском.

– Она говорит, что не стоит меня бояться, – перевёл на греческий Аюб, – я её брат.

Бэла опустила фату и, сверкнув очами, гордо подняв подбородок, презрительно ответила:

– Ты похож на него!

– Да, он мой брат. Его имя Дах. Я хочу помочь тебе. Я тоже христианин, как и ты. К тому же, я иерей, правда, пока без храма, но если твоя душа потребует таинство исповеди или евхаристии – я могу помочь.

– Иерей?

– В это трудно поверить… В четырнадцать лет меня похитили и продали генуэзским работорговцам. Те продали меня в Афинах. От новых хозяев я сбегал трижды, но каждый раз меня ловили и жестоко наказывали. Но однажды сбежать удалось. Убежище я нашёл в монастыре Дафни. Там, увидев подкупольный образ Спаса Вседержителя, я навсегда впустил его в своё сердце и крестился с именем Михаил. Первым моим духовным уроком стало прощение своих обидчиков: похитителей, работорговцев, бывших хозяев. И я их всех простил. Выучил греческий язык, научился читать и писать. В молитве пролетели десять лет и, став иереем, я решил вернуться домой – принести свет истины на родную землю. И вот с Божьей помощью я здесь. В начале нового пути.

Бэлу поразил его рассказ. Она спрятала свою гордость и презрение, впервые за эти дни почувствовав облегчение.

– Аюб сказал, что она просто ненавидит тебя, сын. – Асерет Чак рассматривал оружие награбленное Дахом.

– Это из-за её отца! Выскочил на меня с мечом! Что мне оставалось делать?

– То, что сделано – сделано! Теперь думай, как свадьбу играть? На цепи пред гостями водить не будешь!

– Есть у меня один ключик! У Есхота сестра её младшая. Ради неё она на всё пойдёт.

– Этого мало! Аюб говорит тебе стоит принять крещение! Станешь с ней одной веры! Да обряд пройдешь, дабы грехи снять! Хоть зла на тебя держать не станет.

– Я не против!

Ежедневно Аюб и Бэла стали встречаться под пристальным взором Тлетенай. Был Аюб, который рассказывал о местных обычаях, законе – адате, учил абадзехскому языку и этикету. И был Михаил, который стал её пастырем, выслушивал и советовал, скорбел и понимал. Постепенно молитвой и исповедью ему удалось очистить сердце девушки от зла и горя. Слова отца, услышанные ей в бреду стали пророческими: «Верь тому, кто носит Христа в себе». И она верила.

Глава 3. Шхагуаше

Во дворе возводилась новая сакля, для новой семьи рода Асерет. Бэла с ужасом смотрела на неё – это «клетка» предназначалась ей.

Постоянно присутствовал страх встречи с Дахом. Но Михаил успокоил её, объяснив, что по обычаю после умыкания невесты жених до свадьбы не видится с ней.

Дах поделился с Аюбом слухами, привезёнными генуэзскими купцами. В них говорилось о неком гурджийском князе, искавшем свою дочь Бэлу у работорговцев. Аюб принял эту ложь и не смог не поделится новостью с Бэлой. И хотя она не поверила этому, так как смерть отца стояла перед глазами, но в сердце зажегся огонёк надежды.

В женской половине хозяйского дома, который день, кипела работа: одни трудились над свадебным нарядом жениха, другие над нарядом невесты. Каждый раз, когда тончайшая золотая нить рвалась, и приходилось начинать всё с начала, Тлетенай пускала слезу: гуащэ, хозяйка дома, жена Чака по имени Гошемаф наказала своей дочке успеть к сроку, иначе отдаст свой наряд. К Бэле Гошемаф относилась, как и ко всем остальным женщинам в доме, над которыми имела беспрекословную власть, строго, но доброжелательно.

Аюб свершил таинство крещения над Дахом. Его радости за спасенную душу брата Бэла не разделила. Но ненависть окончательно покинула её сердце. Узнав об этом от Аюба, Дах принялся одаривать её подарками через Тлетенай: украшениями, цветами, сладостями.

Отношения между Аюбом и Бэлой крепли с каждым днём. Она перестала видеть в Михаиле только своего пастыря. Теперь у неё появился настоящий друг. Ей нравилось его открытость, честность и глубокая вера во Христа. Он поделился с ней своим прошлым, настоящим и будущим. Особенно Бэлу восхитило желание крестить всех абадза – спасти их души. Он даже хотел построить небольшой каменный храм в честь Богородицы.

Аюб поначалу радовался её появлению. Открыл Бэле свою душу, стремясь сблизится с ней и угодить отцу с братом, но постепенно Бэла завладела его сердцем. И он стал страдать, стал бороться сам с собой: гнать думы и грёзы о ней, рвать в клочья глупые мечты. А когда их взгляды сталкивались, и сердце переставало слушать разум, он избивал его выдуманным калёным прутом адата. На каждую вспышку чувств, прут адата отвечал безжалостной поркой. И это помогало не сказать лишнего, не подарить Бэле неоднозначного взгляда, не сорваться в бездну страстей, облачив себя позором.

По совету своего отца счастливый Дах отбыл к своему другу Есхоту в Хачецоко-хабль заранее договориться о судьбе сестры Бэлы по имени Квели. Узнав о его отъезде, Аюб уговорил Бэлу сбежать со двора подальше от глаз домочадцев и покататься на лошадях в окрестностях аула. Особенно хотелось показать место, которое он присмотрел под закладку храма. И вот, во второй половине дня, после обеда, когда, следившая за ними, Гошемаф уснула, они взяли двух жеребцов и отправились на прогулку.

Слишком многое ты ему позволяешь, слишком много времени они проводят вместе! – ворчала, прозевавшая парочку, Гошемаф.

 – Опять начала! – махнул рукой Асерет Чак.

– Смотри!– погрозила та в ответ пальцем. – Дах далеко! Аюб рядом! Спутаются их веретёнца – не распутать!

– Замолчи! Вечно ты не довольная Аюбом! Друга себе девочка нашла в горе.

– Нет между мужчиной и женщиной дружбы! Лучше меня это знаешь!

– Потерпи! Выучит наш язык, а там и свадьба не за горами.

– Чует моё материнское сердце – добром это не кончится!

Бэла впервые покинула пределы Асерет-хабля. Соломенные крыши выбеленных саклей прятались где-то внизу среди густой листвы диких яблонь, груш и алычи. Кони по узкой тропке несли их все выше и выше.

Молодой абадза помог девушке спешиться и провел её в центр небольшой поляны. Где-то рядом грохотала река.

– Вот это место, о котором я говорил! Место, где будет воздвигнут мой храм! Место, где исполнится моя мечта!

– Здесь так красиво.

– Я думаю, к следующему лету первые прихожане зажгут свечку у иконы Пресвятой Богородицы!

– Каждый день буду молиться за твои богоугодные дела!

Аюб испугался этого искреннего восхищения, которым были полны слова и глаза Бэлы. Прут адата заколотил по сердцу, сбивая нарастающие ответные чувства, последствий которых он очень боялся.

– Ты должна её увидеть! – он резко схватил Бэлу за руку и потянул к краю пропасти.

– Кого? – удивилась красавица, не отрывая глаз от скрещенных рук их первого телесного соприкосновения, отдававшего пылким жаром в её сердце.

– Шхагуаше!

Ощутив сопротивление, Аюб обернулся: раскрасневшееся лицо и тяжелое дыхание Бэлы отрезвили его. В своём желании потушить огонь чувств он совершил недопустимый, по-детски глупый, необдуманный поступок – коснулся её открытого тела, тела чужой женщины. Оба понимали, что произошло, но никто не отстранил руки. Его сердце вновь полыхнуло с неведомой ранее силой, и уже никакой каленый прут адата не мог остановить его. Взгляд вновь вернулся на прекрасный лик Бэлы. Веки её дрогнули, большие глаза медленно поднялись и встретились с ним. Где её Михаил? Пастырь? Друг? Нет! Влюбленный юноша – вот кто затаился в глубине голубых глаз.

– Прости! – прервал он молчание отпуская руку и потупляя взор, пряча поглубже своё драгоценное чувство от её испепеляющего взгляда. – То, что я сделал…

– Прошу не надо! – Бэла прикрыла рукой свои уста, словно бы не желая этого произносить, но понимая если этого не остановить, то водоворот эмоций затянет их слишком глубоко.

– И, все же, позволь показать Шхагуаше.

Они подошли к краю обрыва и, облокотившись о коряво-изогнутую сосну бесстрашно разросшуюся прямо в пропасть, и заглянули вниз. Глаза Бэлы расширились, а из груди вырвался вдох-удивление:

– Как глубоко, страшно, но безумно красиво!

Мутная пенная река яро билась среди узкой теснины, поднимая столпы брызг. Бой воды и камня. Тысячелетний труд необузданных потоков, проточивших себе в тверди земной дорогу к свободе. Аюб не смог заставить себя отвести глаз с поглощённой лицезрением реки красавицы Бэлы, любуясь каждым волоском каждым взмахом длинных ресниц.

Почувствовав его всепоглощающий взор, она вмиг забыла о реке, и щеки её залились румянцем.

– С этого места издревле сбрасывают в реку людей нарушивших законы адата. И если сброшенный выживал, то ему прощался любой проступок.

По спине девушки пробежал холодок и она, отскочив от края, попятилась назад.

– Прости, Бэла, я не хотел тебя напугать. Я хочу рассказать легенду об этой реке… Постой… Послушай… Давно жил в этих краях богатый уорк и была у него невиданной красоты дочь Шхагуаше. Вот пришло время выдавать её замуж. Но дочь и слышать об этом не хотела. Все женихи отвергались ею. Как не старался отец – все впустую! Сердце девушки было непреклонно. Но однажды среди ночи услышал он, как стукнула дверь в гинекей, встал, вышел во двор и увидел, как его дочь разговаривает с кем-то у плетня. Подкравшись ближе старый уорк узнал своего пастуха. Утром он держал строгую речь перед дочерью. Та призналась, что влюблена в пастуха, и от этой любви ей нет отказа. То же самое сказал ему пастух. Гневу отца не было предела. Он приказал зашить обоих в кожаный мешок и сбросить в реку. Слуги так и поступили, но один из них успел скрытно передать пастуху нож. И, когда река отнесла их ниже по течению, юноша воспользовался им, и влюбленные выбрались на берег. Возвращаться они не стали. Построили шалаш в лесу и остались наедине друг с другом. Воду давала им река, еду давал им лес. Со временем Шхагуаше приручила лесных оленей и стала доить их молоко. Шли годы. Заболел уорк. Посоветовал ему один знахарь пить оленье молоко. На его поиски были посланы слуги. Один из них волей случая набрел на стоянку пастуха и Шхагуаше, рассказал им о хвори, настигшей его хозяина. Дочь его, не имея более в сердце злобы, лично принесла ему молока. Увидев Шхагуаше живой, уорк благословил их брак с пастухом. С тех пор все абадза зовут реку Шхагуаше в знак уважения перед женщиной, не предавшей своей любви, и перед всепрощающим её сердцем.

Они стояли рядом друг с другом, и лишь голова лошади, на которой приехала Бэла, разделяла их. Рука девушки нежно гладила мускулистую шею зверя, а мысли её были глубоко в рассказанной легенде.

Аюб вновь любовался её красотой, всё сильней и сильней терзая своё сердце. Наконец, бурлящие чувства юноши выплеснулись из котла запретов и ограничений его нравственного воспитания – он решил открыться Бэле. В голове загудело, взор затуманился, но он заговорил:

– Я словно этот пастух полюбил девушку, которая так далека от меня – от моей мечты быть рядом с ней! Как сложно говорить мне эти слова, но я не могу более обманывать, ни тебя, ни себя! Ты рядом со мной каждый день, но я не могу прикоснуться к тебе, не могу говорить слова о любви! Да и всё это скоро кончится: ты станешь женой моего брата, и мне запретят даже смотреть в твою сторону. Для Даха ты трофей, очередной оселок на его поясе, дающий ему славу и уважение! И в твоем сердце, я знаю, для него нет места! От этого мне ещё больней! Если бы в ваших сердцах была хоть капля любви друг к другу, я бы не говорил сейчас этих слов! Я вижу в твоих глазах нежность и тепло, когда ты смотришь на меня. Скажи, о чём говорит твоё сердце, когда видишь Михаила?

От всего сказанного у Бэлы заныло в сердце, глаза намокли и воздух встал комом в груди.

– Да! Оно говорит о любви! Но разум говорит, что влюбленные идут до конца только в легендах…

Слеза скатилась по щеке девушки. Повисло долгое тяжелое молчание. Оба понимали невозможность показать свои чувства, видели позор, осуждение, гнев и злобу. А Бэла даже представила себя летящей в кожаном мешке на дно Шхагуаше. Но и эти тёмные мысли не смогли остудить пыл их сердец.

– Я рада и благодарна тебе за эти чувства ко мне… Я очень дорожу ими. Я счастлива, что Господь послал мне тебя и твою любовь. Это испытание для нас! Мы не смеем просто закрыть на все глаза и отказаться от Его дара.

– Что бы ни случилось, – Аюб смело взял её за руку,– я буду хранить свою любовь, пока бьётся моё сердце!

– Нам надо обдумать всё сказанное здесь. Я помолюсь за нас! Возможно, Господь даст ответ, что нам делать дальше. А сейчас отвези меня обратно.

Глава 4. Влюбленные идут до конца только в легендах

После возвращения Бэла забилась в своей комнатке. Не с кем было поделиться своим счастьем, поэтому она как никогда искренне молилась, благодарила Создателя за великий дар – любовь. Весь оставшийся день она прибывала в сладких наивных грёзах, думая о Михаиле, о словах, выпорхнувших из его сердца, о взглядах полных страсти. И снова молилась. И снова грезила.

Ещё засветло сморил её сон. Снился ей отец, лежащий на смертном одре бледный и похудевший. Она поила его оленьим молоком. А из темноты раздавался задорный смех Квели: «Тяжела твоя доля, сестра! Крест у ног! Камень в воде! Любовь между ними! Оставь! Оставь цветок!» Бэла огляделась – никого. Жутко стало ей. Отец повернул голову и сухими устами прошептал: «Благословляю вас, дочь моя, благословляю». Она проснулась, да так и не смогла более уснуть. Всё думала, думала, думала.

– Второй день молится своему Богу, – шёпотом причитала Гошемаф, – даже во двор не выходит!

– По ночам мается, а днем глаза на мокром месте! – вторила Тлетенай.

– Говорила я тебе за ним глаз да глаз нужен! Надеюсь, этот богомолец не обидел девочку.

– На что зубы точишь! – рявкнул Асерет Чак. – Аюб на такое не способен! Пойду, потолкую с ним.

Глава семьи Асерет увидел своего сына на коленях среди опилок в сарае, где он в последнее время трудился над большим деревянным крестом. Он молча прошёл и сел на старый ларь, дожидаясь окончания молитвы. Наконец, Аюб трижды перекрестился и повернулся к отцу.

– Подойди ближе, сын! Скажи мне как успехи нашей девочки? Многому ты её научил? Я вижу, что твои уроки ей в радость. Отчего же она второй день из сакли не выходит? Ты её не обидел?

– Что ты, отец, как я могу её обидеть?

– Может, ей не понравилась Шхагуаше?

В голове у Аюба завертелась чехарда мыслей: «Он знает! Он все знает! Кто рассказал? Что ему ответить?»

– Аюб, спрошу прямо как мужчина мужчину – ты её тронул?

«Боже мой! Я сейчас сгорю от стыда! Сказать правду? Соврать? Я не смогу!»

Мудрый Чак заметил мытарства сына и дал ему совет:

– Язык говорящий неправду на время успокаивает душу, пока правда сама не найдёт выход!

Уже в следующий миг Аюб стоял на коленях перед отцом.

– Прости! Я коснулся её руки!

Их взгляды встретились, и Асерет Чак все понял:

– А она коснулась твоего сердца…

– Да! От тебя, отец, нет у меня секретов – я полюбил Бэлу, как только увидел её! Долго я сдерживал огонь в своей груди, но нет больше мочи! Что мне делать? Не вижу я впредь дороги, по которой мне дальше идти.

Асерет Чак тяжело вздохнул и, пригладив седую бороду, продолжил:

– Ты мужчина, сын, не кори себя за то, что сердце впускает женщину. Две дороги тебе на выбор. Сердце говорит идти тебе дорогой любви: взять свою горлицу, усадить на коня и умчаться, куда глаза глядят! А разум говорит идти дорогой чести: оставить всё как есть, вспомнить свои мечты и цели, законы предков, уважение к своей семье и взятые перед людьми обязательства. Ты не мальчик, и не мне тебе объяснять какое зло на какой дороге тебя ждет. Помолись ещё своему Богу и прими решение. Завтра скажешь мне о нём.

В своих мыслях Бэла лепила из своих грез прекрасный цветок, символ их любви. Да вот только рос он в сухменной земле. Всё было против! Гнев Даха пугал её: что он сделает со своим братом, что сотворит с ней? Да и вся семья Асерет хлебнёт горькую чашу позора. «Милая Тлетенай плачет над её свадебным платьем, в чём она виновата? Добрая Гошемаф не переживёт этого. «Ну, а в чём виновата я? – стенала Бэла, – В чём моя вина? В том, что меня силой похитили из дома? В том, что я полюбила не того, кого хотят они? Нет, я не смогу быть женой Даха! Дай, Господи, силы рабу твоему Михаилу, дабы не отрекся он от твоего дара!»

Ни завтра, ни на следующий день не смог Аюб принять решения.

– Права твоя мать! Всё зашло слишком далеко! – Асерет Чак был недоволен собой и своим младшим сыном. – Решение, которое ты не способен принять сам, примут другие! Завтра к полудню вернется Дах! Подумай над тем, что ты скажешь своему брату! А пока я запрещаю вам видеться. Бэла будет сидеть в сакле до самой свадьбы!

Ранним утром Бэла проснулась от солнечных лучей, игриво покалывающих её глаза. Они врывались в душное помещение через узкое глубокое отверстие у потолка. Она сразу обратила внимание на букетик цветов, который распространял в воздухе приятный сладковатый аромат, точь-в-точь как придуманный ею цветок – символ её любви. Букет висел на тонкой бечевке из конского волоса, убегавшей в то самое отверстие. Бэла сразу поняла от кого он, вскочила и, взяв цветы, потянула за бечевку. Что-то покрытое мехом высочило из отверстия, и она невольно вскрикнула. Тут же в комнату заскочила Тлетенай.

– Что случилось?

Бэла уже немного понимала и говорила на абадзехском. Растерявшись, она всё так же сжимала букет. Тлетенай подняла меховой предмет и развернула его. Это оказалась заячья шкурка. Бэла подошла ближе и, увидев греческие буквы, выведенные углём на коже, стала читать: «Отец всё знает. От слов своих не отрекусь. Люблю тебя больше жизни». Горячим пламенем пронеслось по всему телу счастье. Она прижала к груди цветы и послание, закрывая глаза.

– Бэла? – Тлетенай пришла в ужас. Даха нет, а невеста тает как воск от чьих-то подарков. Неужели то, о чём говорил отец с матерью – правда? – Бэла? А Дах?

Бэла, открыв глаза, отрицательно покачала головой и, приложив руку к сердцу, как смогла сказала на абадзехском:

– Нет Даха здесь! Аюб здесь! Аюб любит Бэлу!

– О, Ахын! Это плохо! – мурашки пробежали по спине Тлетенай. – Как же Дах? Он любит тебя!

– Бэла не любит Даха! – её глаза сверкнули. – Дах много боли!

Тлетенай притянула Бэлу к себе, и та зарыдала на её плече.

Долго ещё она успокаивала девочку, гладила её по волосам, жалела. Наконец-то, Бэла смогла поделиться с живой душой своей любовью. Ей стало легче. Невольно Тлетенай стала перед выбором, о котором Асерет Чак говорил Аюбу, слушать своё сердце или разум. Чью сторону, какого брата принять? Она так любила и так сочувствовала этой хрупкой девушке, что не могла просто сказать ей: «Дах твой жених – смирись с этим». К тому же волю судеб она знала о том, что от Бэлы жестоко скрывают правду о её отце и сестре.

Тлетенай нашла Аюба в конюшне. Он кормил своего коня дикими яблоками, о чём-то говоря с ним. Она окликнула его и позвала к себе. Подойдя, Аюб спросил:

– Что тебе, сестра?

– Это правда? – она протянула ему заячью шкуру. – Ты любишь Бэлу?

Щёки его покраснели. Он взял под руку Тлетенай, прошептав:

– Тише! Тише, сестра! Нас могут услышать!

– Как ты посмел ей признаться в этом! Как ты посмел предать своего брата!

– Прости! Я был не в силах сдерживаться! С первого дня нашей встречи я полюбил её! Долго боролся, долго лгал саму себе! Но я не могу!..

– Меня страшит не наш разговор, Аюб, не твоё откровение, а то, что сделает Дах с тобой! Он имеет на неё больше прав, чем ты! Он любит её!

– Ложь! Она для него трофей! Очередной источник славы!..

– Замолчи! Ты слеп! Он любит её! Я вижу это в его глазах, словах и поступках!

– Но она любит меня!

– И это правда! – выдохнула Тлетенай. – Именно поэтому я помогу тебе… вам!

– О чём ты, сестра?

– Я скажу тебе то, о чём не стоит говорить! Поклянись, что ты не выдашь меня!

– Конечно, сестра. – Аюб перекрестился. – Слово моё твёрже камня!

– Отец Бэлы мертв! Слухи о его здравии ложь! А сестру Бэлы держат в Хачецоко-хабле. Она станет свадебным подарком от Даха или предметом торга… ты понимаешь?

– Шакал! – глаза Аюба сверкнули гневом. – Он использовал меня! Веру Бэлы моим словам!

– Пойми, Аюб, у вас только один выход – бежать! Но она не бросит свою сестру…

– Что же мне делать?

– Сядь на коня и скачи в Хачецоко-хабль к дому Есхота. Хитростью забери её сестру и возвращайся. Прикрепи эту заячью шкуру на ветке груши, под которой мы в детстве вешали качели, так я буду знать, что вы вернулись, и выведу на рассвете Бэлу. А потом вы исчезните. Скажи только место встречи, я передам ей.

– Скажи, что буду ждать у Шхагуаше – она поймёт! Спасибо, сестра!

Разговор с отцом после своего возвращения Дах воспринял очень тяжело. В его голове выли голодные волки, чёрные вороны драли горло: «Как он мог! Брат! Высмеял его перед всей семьёй! Унизил! Плюнул прямо в лицо!» Отец молча наблюдал, как его сын крушил кунацкую, срывая шкуры со стен, переворачивая столы и скамейки. Наконец он выпустил пар и сел рядом.

– Ты дал мне клятву, сын, помни о ней! – Асерет Чак похлопал по бедру сына, – Твой кинжал останется в ножнах?

– Да, отец! – Дах ревел как медведь. – Я не стану убивать его…

– Пойми, это ещё больший позор для нас.

– Где он? Я хочу поговорить с ним! Весь аул как улей уже жужжит, какой плохой Дах, заставляет девочку силой жениться, какой хороший Аюб, как они друг другу подходят!..

– Тебе лучше остыть. Горячий язык смертелен для чести. К тому же твой брат пропал, его нигде не могут найти…

– Трус! Сидит где-нибудь в кустах!

– Он признался в своих чувствах перед Бэлой и передо мной. Трус не смог бы этого сделать! Наверное, он решил на время покинуть нас, чтобы всё стало на свои места.

– Лучше бы это было правдой!

– Тебе это на руку. Если он не появится до свадьбы, Бэлу будет легко убедить, что он бросил её, и она вынуждено согласиться.

– Тогда свадьбу надо ускорить!

В тусклом свете очага Тлетенай продолжала возиться над свадебным нарядом Бэлы, которая не отрывала глаз от подаренных Аюбом цветов, летала в своих мечтах.

– Дах очень зол! – стараясь тихо говорить, пробубнила Тлетенай. – Слава Ахын, отец вразумил его и взял клятву не убивать Аюба.

– Аюб когда дом? – Бэла многого не понимала из её слов, зачастую улавливая только смысл. Да и сама говорила с трудом.

– Знак! Когда будет знак! Тогда я тебя к нему отпущу. К Шхагуаше. Только тсссс! Никому!

– Спасибо! Я тебя люблю! – Бэла потянулась, чтобы обнять Тлетенай.

– Осторожно, осторожно! Иголка!

Запыхавшийся пшитль Мос осторожно прокрался к кунацкой, где ночевал Асерет Дах. И негромко, постучав три раза в дубовую дверь, прохрипел:

– Хозяин! Хозяин!

– Чего тебе? – показался на пороге Дах.

– Есть! Кажется, объявился! Конь - точно его!

– Подожди, сейчас оденусь…

Через пару мгновений Дах вышел из кунацкой в полном снаряжении, поправляя на плече толстый, смотанный аркан из конского волоса.

– Ты один? – прошептал он.

– Заур и Челеш спрятались у сарая.

– Так теперь тихо идём к ним. Кляп есть?

– Найдётся!

– Если возьмёте его дам по три козы каждому, а тебе волю, в азат!

– Не уйдёт! Даю слово!

Спустя четыре дня Аюб вернулся в Асерет-хабль за полночь. Ему удалось забрать Квели у Есхота. Он спрятал её в тайном месте в гроте за урочищем трёх ключей, обещав с рассветом вернуться. А сейчас, оставив недалеко от родного дома коня, крался среди кривых стволов диких яблонь. Ночь была пасмурная. Изредка на пару мгновений из-за туч показывалась луна, заливая все неверным светом. Дул резкий ветер, шелестя тысячами листьев. Ухали совы. Вот, наконец, он добрался до груши, на ветке которой привязал заячью шкуру, как договаривались с Тлетенай. Скоро начнёт светать. Он поспешил обратно к своему скакуну.

– А вот и наш беглец! – Дах отчетливо разглядел сгорбленный силуэт.– Только не спугните!

– Далеко не уйдет! – снимая с плеча аркан, прошептал Мос.

– Кляп не забудь, Заур! Что бы пикнуть не успел! Мос, закончите, свиснешь, Челеш подгонит коней. Вперед!

Аюб растворился в теплых мыслях о встрече с Бэлой. Он вспрыгнул на коня, как вдруг что-то, просвистев в прохладном воздухе, обхватило его и вырвало из седла. Падение на землю было болезненно, если бы не папаха, удар головой был бы страшен. Не успел он прийти в себя, как две тени с пыхтением набросились на него, затолкали кляп и связали сзади руки. Раздался короткий свист. Застучали по земле копыта коней. Кто-то спешился и подошёл к лежащему Аюбу. Его рука, сбив с него папаху, схватила за волосы и задрала голову.

– Что, брат, добегался? – спросил Дах. – На коня его! Едем к сосне Шхагуаше!

Бэле плохо спалось. Она ворочалась, и ей было ужасно душно. Ей снился отец, лежащий в чёлне, медленно плывущий по молочной реке. «Здравствуй, доченька! – улыбка не сходила с его синих уст: Смотри как мне хорошо!» Затем из реки вышла красивая обнаженная дева.

– Ты кто? – спросила Бэла.

– Шхагуаше. Пойдем со мной! В реке так спокойно. – Манила она тонкой бледной рукой.

– Крест у ног! Камень в воде! Любовь между ними! – раздался из чёрной пустоты смех Квели, перерастая в крик. – Не трогай цветок! Знак! Пора! Проснись! Знак!

Бэла проснулась. В голове яро пульсировали последние слова сестры: «Знак!» Она вскочила и тихо пробралась к спящей Тлетенай. Растолкав её, прошептала на ухо: «Знак! Пора!» Тлетенай не стала спорить и сопротивляться, боясь, что разбудит Гошемаф. Она лишь прошептала в ответ: «Одевайся».

Его привезли на то самое место, где он мечтал воздвигнуть храм, где впервые признался Бэле в своих чувствах. Теперь брошенный на обточенные ветрами и ногами людей камни связанный он дрожал то ли от холода, то ли от страха. Ветер дул здесь намного сильнее. Небо громыхнуло раскатом грома.

– Поднимите его! – властно приказал Дах.

Кто-то схватил его под мышки и поставил на ноги, связанные в лодыжках.

– Ну что ж любимый брат Аюб, – Дах похлопал его по щеке, – приехал за Бэлой? Не зря я не поверил словам отца. Он думал, что ты уехал, избавил нас от позора. Справедливый Аюб, христианин! А на самом деле простой вор! Вор, крадущий у своего брата! Знаешь, что у нас делают с ворами? А? Узнаешь это место? Помнится, ты хотел здесь храм отстроить? Разве по вашей вере разрешено ворам строить храмы?

 Аюб замычал. Дах вырвал кляп. Младший брат слегка размял затекшую челюсть и, вскинув голову, сказал:

– Я не вор! Бэла не принадлежит тебе! Она выбрала меня!

Сильный удар кулаком в живот заставил Аюба скорчится от боли.

– Заткнись, щенок! Она моя! Ты слышишь – МОЯ!

– Она не любит тебя!

– Это не главное! Главное, что я получил её! И что скоро наша свадьба! Я, знаешь ли, тоже люблю её!

– Любовь должна быть взаимной!

– Ничего, полюбит позже! Мос, займись!

Трое джигитов начали бить лежащего Аюба. Первые крупные капли упали с чёрного неба – начинался дождь.

Уже светало. Тлетенай вернулась в дом, слегка промокнув, осторожно прокралась в комнатку Бэлы. Та уже была готова и сидела, обхватив маленький сверток с едой. Жестом Тлетенай позвала её. Так же тихо они покинули гинекей, женскую половину дома и пошли к конюшне. Дождь разошелся не на шутку, гремел гром, и сверкали молнии.

– Плохое у меня предчувствие, – залепетала Тлетенай, сжавшись от очередного раската грома, – словно Ахын против!

Бэла не поняла её слов, и продолжала надевать седло на серую кобылу в яблоках.

– Знак есть! Аюб будет ждать тебя у Шхагуаше!

– Спасибо, Тлетенай, солнышко! – Бэла обняла её и расцеловала.

– Я буду скучать по тебе! Все уезжай, а то я расплачусь.

Бэла вскочила в седло, улыбнулась своей новой сестре, сказала «прощай» и слегка натянула поводья.

Дах свистом остановил избиение брата. Из носа Аюба текла кровь. Волосы, лицо и одежда были в грязи. Дождь насквозь промочил всех и продолжал тарабанить по, испускающим пар, джигитам.

– На что ты надеялся, брат? Думал, я просто отдам Бэлу и уйду в сторону?

– Так и будет, Дах! – сплевывая кровь, прохрипел Аюб. – Она никогда не полюбит убийцу своего отца!

– Её отец жив! Ты…

– Расскажи это кому-то другому! Я всё знаю! Ты использовал меня, чтобы Бэла поверила в эту ложь! Но, как говорит наш отец, правда всегда найдет выход!

– Ну что ж, – Дах не ожидал такого поворота, – в моих планах ты был ключом к её сердцу, но, как мы все видим, ты открыл его для себя! Но у меня есть ещё один ключик!..

– Квели!

– Ты меня удивляешь! От тебя ничего не утаишь!

– Ты ещё больше удивишься, узнав, что Есхот не привезет её к свадьбе!

– Что? О чём ты?

– Её нет у Есхота! Ты проиграл!

– Шакал! – Дах схватил его за грудки. – Куда ты её дел?

– Спрятал в надежном месте!

– И как я понимаю, ты мне о нём не скажешь?

Аюб попытался плюнуть, но горло пересохло и лишь брызги крови оросили гневное лицо Даха.

– Ты пожалеешь, что родился на свет! Мос, давай аркан! Что-то наш брат испачкался грязью! Надо бы его обмыть!

Тлетенай из-под крыши конюшни смотрела в след уехавшей Бэлы, радуясь за влюбленных. Вдруг, лошадиная морда уткнулась ей в спину и недовольно фыркнула. Она резко обернулась, отскочив немного назад, и сердце её оборвалось: «Не может быть! Это же конь Аюба!» Дурные предчувствия охватили ее сердце. Она бросилась к кунацкой, где ночевал Дах. Дверь была не заперта. Приоткрыв её, она окликнула брата. Никто не ответил. Подождав немного, она ещё несколько раз прокричала его имя. Тишина. Сердце её бешено заколотилось, а уста прокричали: «О, Ахын! Отец! Отец! Проснитесь! Беда!»

Аюб стоял на коленях у самого края теснины. Внизу ревела Шхагуаше. Дождь лил непроглядной стеной. Один конец аркана привязали к его ногам, другой к той самой корявой сосне, где совсем недавно он рассказывал своей любимой легенду о реке. Рядом тяжело дышал Дах.

– Последний раз спрашиваю: где Квели?

– Можешь даже убить меня, но ты её не получишь!

– Смотри не наделай в штаны! – Дах запихнул кляп в рот брата, кипя от злости.

– Дах, кто-то едет верхом! – расслышал стук копыт Мос.

Один только Аюб знал, кто это был. Сердце его заныло. Он всё испортил! Подвел Тлетенай, Бэлу и Квели. Сейчас его любимая увидит весь ужас происходящего, увидит униженного Аюба, грязного, окровавленного, подранного как собаку. Нет! Она не должна его увидеть! Привстав, он сильно оттолкнулся и прыгнул в бездну.

Бэла уже расслышала чьи-то голоса впереди. Её это насторожило. Михаил должен был быть один. Она спешилась и медленно, скользя по мокрой траве и камням, пошла к месту встречи.

– Держи его! – Бэла узнала голос Даха.

– Он прыгнул! Безумец! – кричал незнакомый голос.

– Ему конец!

Вмиг Бэла поняла, кто и куда прыгнул. Неведомая сила, подхватила её хрупкий стан и понесла вперёд. Голос, непохожий сам на себя дико кричал: «Михаил! Михаил!»

Этот крик словно шашкой рубанул по голове Даха, и остановил его попытки вытащить болтающегося на аркане брата.

– Бэла? – он не поверил своим ушам.

– Это она? – подтвердил Мос.

– Оставьте Аюба! Пусть повисит! И ни слова девчонке!

Бэла как в стену влетела в крепкое тело Даха. Он схватил её за руки и их взгляды встретились: его хитрый расчётливый полный злобы и её пронзительный жёсткий полный призрения.

– Что ты здесь делаешь? Остановись, женщина, ты унижаешь себя!

– Где Михаил? – прошипела она.

– Какой Михаил? Я твой будущий муж!

– Где Аюб?

– Он сделал свой выбор: прыгнул в реку, избавляя семью от позора!

– Ты лжешь! Убийца! Ты убил его!

– Одумайся, Бэла! Он мёртв! У тебя нет выбора!

– Убийца! Ненавижу тебя! Ты убиваешь всех, кого я люблю! Убийца! Убийца!

Эта фраза, словно кинжал вспороло сердце его ещё живой любви к этой женщине, окончательно убедив его в бессмысленности дальнейшего диалога. Он потерял её! С силой оттолкнув Бэлу от себя, Дах произнес с ненавистью, тыча пальцем в пропасть:

– Если так сильно любишь, прыгай за ним! Может, встретитесь на ваших Небесах!

Он сорвал с себя нательный крестик и бросил его к ногам Бэлы. Та рухнула на колени и, закрыв руками лицо, зарыдала.

– Уходим!

Четверо джигитов попрыгали на коней и скрылись в пелене дождя.

Дах чуть не сбил с ног своего отца, укрывшегося с головой от ливня буркой. Здесь были все от мала до велика. Кто их позвал? Как они узнали? Десятки взглядов безжалостно бурили его.

Асерет Чак не узнал сына: пустые глаза, отсутствующий взгляд сгорбленная фигура. Он понял, что произошло непоправимое.

– Сын, как же клятва?

– Не волнуйся, отец, с трудом, но я сдержал её!

– Он висит на аркане в теснине! – вступился за Даха Мос. – Он сам прыгнул! Дах не виноват!

– Ахын! Что ты наделал! Где Бэла?

– Она там, у летящей сосны,– разъяснил Мос.

– Она прыгнет! Обязательно прыгнет! – Дах не смог смотреть в глаза отцу.

– Скорей! – махнул Чак всем рукой и бросился к теснине.

– Я потерял всё, – сам себе пробубнил Дах, – брата, любовь, честь, уважение…

С Бэлы ручьём текла дождевая вода. «Любишь, прыгай за ним!» – звучали в ушах последние слова Даха. Но пальцы с силой впились в грязь, словно не желая повиноваться этому. Она боялась посмотреть вперёд, посмотреть правде в глаза – любимый мёртв! Сознание спешило провалиться в жуткий сон. Капли замедлили свой полёт, и гробовая тишина сдавила слух, лишь слышен был стук её сердца. Обнаженная Шхагуаше вновь звала её в свои молочные воды, суля покой и радость! И в голове завертелись воспоминания с самого первого дня их встречи. А с ними осознание необратимости и безысходности. На глаза бросился деревянный крест, сорванный Дахом к её ногам. «Остановись!» – прокричала её душа, протестуя против страшного греха – самоубийства!

Вдруг яркие желтые огоньки сверкнули перед ней среди грязи и серости. Бэла пригляделась, смахивая слезы с глаз – это были те самые цветы, совсем недавно подаренные Аюбом. Они дрожали у самого края. Бэла улыбнулась, словно увидела своего Михаила. Так она себе и представляла их любовь: прекрасный цветок на камнях, побиваемый дождями и ветром, растущий вопреки всему. Бэла не помнила, как поднялась и на ватных ногах подошла к пропасти, не слышала окриков Тлетенай и Асерет Чака, бегущих к ней. Вот уже теснина открыла холодную пасть, ожидая своей жертвы.

Она присела и надломила тонкий стебель цветка. Словно из сна смех Квели раздался из пелены ливня: «Крест у ног! Камень в воде! Любовь между ними! Оставь цветок!» Как ошпаренная Бэла вскочила. Чувяки заскользили на мокром камне. Взглядом она успела разглядеть окруживших ее людей и, тянущего к ней руки Асерет Чака. Затем небо поменялось местами с землей…

Эпилог

Шхагуаше так и не вернула тело Бэлы. Аюб был убит горем. Каждую минуту он вспоминал её падение: блаженное лицо, закрытые глаза, и руки, прижимавшие желтый цветок к груди. Он выполнил свой долг перед любимой и вернул Квели обратно домой. Да так и остался в Гурджистане, уйдя в монастырь отмаливать две любящие души.

Дах в то утро навсегда покинул родной аул, боясь позора, и уехал далеко, туда, где не догонит его людская молва.

В память о Бэле Асерет Чак установил, сделанный руками сына, деревянный крест у летящей сосны на краю теснины.

Абадзехи из уст в уста, из года в год передавали эту печальную историю. Со временем она стала легендой.

Прежнее имя реки Шхагуаше по воле людской сменилось на имя – Бэла.

(обратно)

Павел Ремнев: Рассвет Хаоса

В предстоящем походе Климент заручился поддержкой духов огня, воздуха и хаоса. Этого должно было быть достаточно, особенно, если учесть их огромный разрушительный потенциал. Огонь и воздух призвать было легко, эти духи были знакомы ему и прикормлены, можно сказать, с детства. Но вот с духом хаоса пришлось попотеть.

Во-первых, ритуал вызова. Банальная пентаграмма, годившаяся для вызова привычных стихийных духов, тут не подходила. Долгие поиски и эксперименты дали в итоге необходимый результат, и пентаграмма, нарисованная мелом на дощатом полу хижины мага, более походила на произведение художника, чем на обычную платформу для призыва с ее грубыми рублеными линиями и осями. Ни одного острого угла, ни одной прямой – Климент строго соблюдал условия. Пентаграмма слабо светилась, оживленная первыми словами заклинания. Только в ней могла разрушаться ткань реальности, открывая врата в царства стихий.

От вида и сложности рисунка зависело, какого духа можно призвать. Также, только в нем можно было заключить с духом договор. Вне пентаграммы неприрученный дух моментально таял, возвращался в свое измерение. Именно в этом заключалась работа мага. Иметь доступ к духам, уметь с ними договорится, «прикормить» их так, чтобы они узнавали волшебника. Знать склонности стихийных созданий. У каждого духа есть свои предпочтения, свои склонности. К примеру, духи воды предпочитают в качестве даров утопленных животных определенных пород, или редкие водоросли, живущие на дне морей. Огненные повелители – пепел живых существ, желательно священников, или ожог на теле мага, призвавшего их. Это очень просто: достаточно вызвать огненного духа и предложить ему обжечь себя. В случае, если он сочтет дар достаточным, вы получаете болезненный ожог второй-третьей степени, и могущественного покровителя в придачу. К сожалению не навсегда, а лишь на ограниченный срок.

Но если дух отвергает, одно за другим, три ваших предложения, то тут выход может быть только один: бегство без надежды на спасение. Поэтому профессия мага так опасна. Поэтому никто из них не доживает до старости. Поэтому многие из них ходят изувеченные, покрытые ожогами, с выдранными волосами (дань духам природы), с неестественно бледной кожей (подарок духам разума). Казалось бы, легко затвердить, что стоит преподносить духам. По этому вопросу видимо-невидимо книг, написанных магами,. Но беда в том, что любой дух – это абсолютно непредсказуемое создание, и если подношение удачно принято в этот раз, не стоит думать, что так же будет и в следующий. Они капризны, нелогичны, противоречивы, мстительны. Еще никому не удавалось понять, от чего зависит расположение духа.

Последовательницы школы Синтии Алейской использовали косметику и макияж, утверждая, что дух «смягчается», видя перед собой красивую волшебницу. Мужчин они не допускали в свою гильдию. Одно время казалось, что их метод верен и учение процветало. Но потом, когда вместе с основательницей ордена, за год погибли десятки напудренных и наманикюренных волшебниц, магическое сообщество с разочарованием и некоторой долей злорадства, отвернулось от чародеек и их методов. Что поделать, маги – народ завистливый и не терпят конкурентов. Особенно женщин.

Климент и его покойный учитель принадлежали к традиционной школе. В основании их учения лежал грамотный, рациональный выбор даров, основанный на опыте предыдущих поколений. Впрочем, учителя Климента это не спасло. Полгода назад он погиб от огненного поцелуя сварливого духа огня, отказавшегося принимать его дары. Климент до сих пор помнил, как учитель, предложив духу третий дар и получив отказ, мгновенно превратился в горящий факел и выбежал на улицу, роняя на землю кусочки живого огня, которые проворно взбирались обратно, сжигая человека заживо. С тех пор, Климент для себя решил, что поведение и расположение духов предугадать невозможно, и, каждый раз, когда открывал ворота в стихийное царство, рассчитывал более на свою удачу, чем на внешний вид, или, к примеру, положение солнца на небосводе. Хотя дары все равно выбирал очень придирчиво.

Несмотря на свою нелогичность и непредсказуемость, духи обладают разумом, это абсолютно точно. С ними можно разговаривать, они узнают мага, постоянно вызывающего их, даже могут дать ему какие-то поблажки, например, четвертую попытку или вообще заключат договор бесплатно. Но могут и, с садистским удовольствием, отвергнуть все попытки договорится, и уничтожить заклинателя. К счастью, такое случается редко. У Климента это случилось лишь однажды – давно знакомый дух воды, не принял одно за другим все три подношения и обрушил на мага снежную бурю, со снежинками, раздирающими лицо. Потом с противным булькающим хихиканьем создал вокруг головы мага непроницаемую сферу из воды. Климент рванул с места, словно заправский спринтер. К счастью, дух не преследовал его, а, как очень редко бывает, остался на месте. Пробежав несколько десятков шагов, Климент, задыхаясь, упал на траву. Водяная сфера рассыпалась брызгами в последнюю секунду, омочив одежду. С тех пор духов воды он вызывал только в случае крайней необходимости и до сих пор непроизвольно напрягался, услышав журчание. К счастью, шрамы на лице зажили довольно быстро.

И в сегодняшний поход духов воды он не взял, опасался. Огненный дух оказался неожиданно непритязательным, принял первое, традиционно нищенское подношение – опаленную в священном огне веточку омелы. Проревев традиционную формулу договора, он, послушно уменьшившись, устроился за воротником Климента, согревая ему шею. Дух воздуха оказался намного капризнее, и, отвергнув два дара, перо грифона и пузырек с дыханием дракона, согласился на обломок небесного камня, упавшего в огненном ореоле на землю. Предлагая последний дар, Климент уже не надеялся на благополучный исход. Однако ему повезло, и дух воздуха, прошептав словадоговора, обдал его пряным дыханием южных ветров.

Климент задался амбициозной целью: он хотел раз и навсегда покончить с опасным ремеслом мага, выполнив задание, которое принесет ему больше богатства и славы, чем сотни тысяч призванных духов. Королевские глашатаи давно объявили об отчаянном призыве нового короля. Климент горящими глазами уставился на пергамент, прибитый к стене его скромного жилища. На ней был изображен дракон, величественно восседавший посреди разгромленного королевского дворца. Художник, рисовавший гравюру, впоследствии размноженную королевской типографией, не изобразил множества трупов придворных, окружавших монстра. Климент прикрыл глаза. Он-то помнил появление дракона так, как будто это было вчера.

Весь Лоэрон праздновал вступление нового короля на престол. По случаю коронации были объявлены грандиозные праздники. Столичные плотники прямо на главной площади срубили длинные столы и скамьи, а королевские слуги заставили их немудреными яствами. Но главным был, конечно, фонтан в центре площади. Наняв волшебника Гильдии, король пожелал, чтобы вода, текущая в фонтане, превратилась в превосходное вино. Один удачный договор с духом природы, еще одна обширная проплешина на голове мага, и струи фонтана приобрели благородный цвет бордоского вина. Подданные веселились, славя щедрость нового монарха, и к фонтану выстраивались очереди желающих. Бдительная стража зорко следила, чтобы никто не задерживался у фонтана, наполняя лишь свой кубок. Во дворце же шел настоящий праздник. Здесь собрался весь цвет королевства. Изящные дамы с пышными прическами, молодые и блестящие повесы аристократы, строгие седовласые вояки, приобретшие не один шрам на службе короне – все были здесь, все собрались, чтобы приветствовать нового короля Лоэрона, вступающего на престол после кончины своего отца.

И в этот вечер в город прилетел дракон. Он был огромен, его распростертые крылья затмевали солнце, а пылающее дыхание несло огненную смерть. Камнем упав на заполненную дворцовую площадь, огнедышащая рептилия раздавила и перебила множество простолюдинов. Еще больше погибло в образовавшейся панике и давке. Полыхая огнем, испепеляя немногочисленных защитников, устремившихся на защиту монарха, дракон, извиваясь, вполз под высокие своды тронного зала. Тогда никто не выбрался из пылающего замка, ставшего могилой для короля, его семьи и гостей.

Через час, дракон, проломив черепичную крышу дворца, обрушил свою пламенную ярость на город, в один миг запылавшего сотней пожаров. Тысячи горожан погибли в этом огне, сотни погибли от когтей и клыков адской твари. Климент тогда был на дворцовой площади, среди простого народа. Каким-то чудом ему удалось избегнуть смерти, и он выбрался из горящего города. На опушке леса, в безопасности, он остановился и посмотрел на столицу.

Пугающее зрелище заворожило его – высокие шпили, объятые пламенем, крепостные стены, из-за которых с ревом вырывался огонь, предсмертные крики заживо сгорающих людей, слышимые даже на том расстоянии, на которое отбежал от обреченной столицы молодой маг. И над всей этой картиной разрушения и пылающей смерти царила багровая крылатая тень дракона.

Дракон так и остался в разрушенном городе, облюбовав себе королевский дворец. Прельстился большим количеством еды и богатством королевской казны. Всем известна мистическая зависимость дракона от золота. А еды ему теперь хватало на многие годы. По ночам дракон вылетал на охоту, вынуждая окрестных жителей бежать с насиженных мест. Самая богатая и плодородная область Лоэрона обезлюдела.

За последний год в столице сгинуло больше рыцарей, чем на десяти предыдущих войнах, однако убить или хотя бы изгнать огнедышащую тварь никому не удалось. С течением времени награда за голову чудовища неуклонно повышалась, но все попытки терпели неудачу. Пробовали и маги, но дракон был хорошо защищен от магии, особенно от стихийной.

Корона перешла дальнему родственнику короля, единственному, кто не присутствовал на церемонии. Дело стало для нового короля личным – мало того, что дракон сожрал всю его семью, но он захватил столицу, со всеми богатствами казны, королевской короной и фамильным дворцом. Король не мог использовать армию, чтобы освободить от дракона столицу: на обнажившиеся рубежи государства немедленно накинулись бы алчные соседи. Поэтому призыв короля предназначался, в основном, искателям приключений, свободным магам и рыцарям.

Победителю монстра предлагали поистине королевское вознаграждение. Титул герцога, огромные земельные владения, половину от освобожденной королевской казны, шанс породнится с правящим родом... Из-за того, что в последнее время желающих сразить чудовище заметно поубавилось, награду повысили до заоблачных высот. Все это влекло молодого честолюбивого мага, как пламя влечет мотылька.

– Нельзя более существовать в бедности! – Так рассуждал Климент, взволнованно взирая на попавший ему в руки пергамент с призывом короля. – Прожить жизнь простого мага и сгинуть, в конце концов, не сумев задобрить очередного духа? Жить, обслуживая знатных господ? Рисковать жизнью ради мимолетных прихотей аристократов?

Это было не для него. И тогда в его голове созрел план. Нужно убить дракона! Климент был целеустремленной и сильной личностью. Он ставил перед собой цель и добивался ее любыми способами. Бескомпромиссная натура, он жил только ради своей цели, добиваясь ее, во что бы то ни стало. Так было, и когда он только хотел стать магом, так стало и сейчас. Он поставил свою жизнь на карту, и молил о том, чтобы она оказалась выигрышной. Понимая, что маги, до него пытавшиеся сразить чудовище, испробовали все обычные способы, Климент с головой зарылся в древние тексты, пытаясь найти способ вызвать настолько могущественного духа, который бы победил дракона. Месяцы проходили впустую, к концу подходили деньги и еда. Маг, поглощенный изысканиями, забыл о внешнем мире, запустил себя и стал похож на бродягу. Но когда, казалось, уже была потеряна всякая надежда, когда Климент был уже готов отказаться от своей мечты, судьба подбросила ему запыленный манускрипт.

В нем он прочел о древнем темном ритуале призыва совершенно незнакомого ему духа, духа хаоса. Манускрипт пестрел предупреждениями об опасности и коварстве духов хаоса, но молодой маг с презрением пропустил эти строчки. Он был готов рискнуть!

Потратив еще несколько месяцев на выяснение деталей, Климент теперь стоял перед необычной пентаграммой, украшенной незнакомыми рунами. Призыв духа хаоса должен был стать апофеозом всей подготовки к походу на дракона. Но, что можно предложить ему в качестве дара?

Молодой колдун огляделся и придирчиво выбрал три своих самых главных сокровища – пепел не возродившегося Феникса, глаз морского чудовища Левиафана и крыло влюбленной феи. Последнее было редчайшим раритетом в коллекции любого мага. Дело в том, что феи, вечные, крылатые создания необычайной красоты почти никогда не обращали своего внимания на человеческое племя. Люди жили слишком мало по меркам фей, возраст которых измерялся сотнями веков. Но очень редко, раз в тысячелетие, между человеком и феей вспыхивала любовь, страстная и обжигающая. Тогда, отрекаясь от своего рода, фея, сбрасывала крылья. Так, через кровь и страдания, доселе неведомые волшебному народу, фея становилась человеком, чтобы разделить с любимым одну-единственную жизнь. Это крыло досталось Клименту не совсем законным путем, и он берег его, как самый последний шанс. Теперь настало время использовать и его.

Он взметнул руки к небу, словно большая птица, не умеющая летать, и нараспев, постепенно повышая голос, стал читать древнее заклинание. Слова, не предназначенные для человеческого горла, с трудом, но без запинок складывались в причудливое заклинание, оживляющее пентаграмму. Капли дождя, проникая сквозь дырявую крышу хижины, капали на голову Климента и стекали по его впалым щекам, но он не замечал этого. Его взгляд был прикован к центру пентаграммы. Там клубился мрак, обретая форму.

Словно кусок темноты стоял напротив него, в центре, очерченном белым мелом. Изменяющийся, вылепленный из первородной мглы, дух хаоса смотрел на него глазами и глубокого старца, и ребенка. Его облик всегда пребывал в движении, он таял и плавился, вырастал и расширялся, не зная границ, сковывающих его. От его взгляда замирало все внутри, словно ты заглянул в окно безвременья, вечно кипящего и затягивающего царства энтропии.

Раздался голос, мягкий и шелестящий, но при этом абсолютно чуждый человеческому слуху.

– Человек… Давно не призывал меня человек… Чего хочешь ты от Хаоса, человечек? Что предложить ты мне можешь?

Дрожащими руками Климент схватил пепел не возродившегося Феникса и протянул духу. Тот даже не взглянул на подношение.

– Не это мне нужно, человечек.

Климент судорожно метнулся к столу и протянул духу глаз ужасного Левиафана. И снова ответом ему было отрицание и смех духа.

Тогда Климент с горечью взял свое самое ценное сокровище – крыло феи и предложил духу. Темнота в центре пентаграммы замерла, на секунду приобретя человеческий облик.

– Это редкость великая, – помолчав минуту, сказал дух, – чтобы добыть ее, требуется время, которого у вашего рода совсем мало. Но не нужно мне это, человечек.

Как будто водопад обрушился на Климента, сковав ледяным безразличием его мысли и тело. Молодой маг стоял, словно превратившись в каменную статую. Вот и все. Он поставил на карту все, что у него было – и проиграл. К чему бежать, жизнь в очередной раз обманула его. Интересно, какой будет смерть? Климент на секунду даже испытал гордость: он умрет не от руки банального духа огня или воды, а от древнего и таинственного духа хаоса.

Но смерть все не приходила. Климент осмелился открыть глаза, и посмотрел на духа. Тот по-прежнему колыхался в пентаграмме, задумчиво глядя на него. Неизвестно, сколько так продолжалось, но, в конце концов, дух молвил:

– Я бесплатно помогу тебе. Но должен ты будешь взамен от меня принять дар. Ты согласен? В том случае, если откажешься ты, я убить тебя вынужден буду.

Чародей стоял, остолбенев. О таком никогда не писали никакие книги. Чтобы дух предлагал дар человеку, еще и помогая ему, не требуя ничего взамен? Это было просто чудом.

Климент поспешил произнести свою часть формулы договора.

– Нет, неправильно, – прошипел дух, – я говорить должен первым. Ведь я предлагаю тебе дар, а соглашаешься ты.

И сам сказал то, что всегда говорили маги. Клименту оставалось только повторить за ним. Как будто, не Климент призывал духа, а дух – его, для каких-то своих целей. Его кольнуло недоброе предчувствие, но он оставил его без внимания – слишком чудесным было его неожиданное спасение. Договор был заключен.

Дух Хаоса скользнул к нему и укрылся в тени его плаща, сам став неотличимым от тени.

Вот и все. Три духа собраны. Больше ни один маг не может удержать при себе.

И Климент, взяв заранее упакованный мешок, вышел за дверь. Больше он не вернется в эту лачугу. Либо смерть в когтях дракона, либо слава и богатство.

Путешествие до брошенной столицы было долгим, через половину королевства. Он миновал загадочные Красные мосты – обиталище духов смерти, просочившихся из своего мира.

Когда-то здесь принял бой и погиб великий Король – воин, защищая свои земли от нашествия глубинных тварей. В страшной сече полегла вся армия, и король, отступив на мост, трое суток сдерживал тварей, рвущихся на плодородные равнины. На исходе третьего дня чудовища, устрашенные его доблестью и силой, отступили, но сам король получил смертельную рану и умер прямо на месте, где принял бой. Прошли сотни лет, но Красные мосты, получившие свое название из-за крови, лившейся здесь сотни лет назад, выдержали испытание временем. Можно было бы считать эту легенду просто красивой сказкой, но раз в пять лет на этих ажурных конструкциях оживали призраки мертвых, на несколько суток погружая окрестности во мрак своего безумного послежизненного веселья. Тогда можно увидеть, на гребне моста, среди сонмищ духов, призрак Короля – воина, неотрывно глядящего на юг, в поисках отступившего врага.

Теперь Мосты охранялись верными и бесстрашными Зелеными стражами, каждые пять лет выдерживающими жестокую битву с мертвецами. Климент миновал их, и прошел через поля белых подсолнухов, где кружатся в своих диких и непредсказуемых танцах оборотни. В ответ на предложения танца он распугивал их желтым огнем. Аромат подсолнухов сводил с ума несчастных оборотней, заставляя танцевать и танцевать, до смерти.

Призвав духа воздуха, он пронесся над рекой Воспоминания и Забвения, где струи памяти и беспамятства слились в один бурлящий зеленый поток. Он обошел стороной Лес живых рук, издали глядя, как деревья с мольбой тянут к нему свои длинные, похожие на корявые сучья, пальцы. В последнюю остановку Климента посетили лунные феи, осыпав его сомнительными комплиментами, как свойственно этому легкомысленному народу. Это было хорошим предзнаменованием.

Наконец его взгляду предстала покинутая, испепеленная столица. Но по-прежнему в центре высоко вздымались шпили королевского дворца, как и в ту ночь, когда дракон обрушился на город. Только сейчас королевский штандарт, обгоревший и изорванный ветром, висел без движения, как сморщенная тряпка. Широко распахнутые городские ворота напоминали зев гигантского чудовища, провал беззубого рта мертвеца, широко разинутого в беззвучном хохоте. Климент стиснул зубы, и, стараясь унять непроизвольную дрожь, вошел в город. Улицы были покрыты толстым слоем серого пепла, похожего на грязный снег. Крупные хлопья кружились, взлетали облачками под ногами, и тут же опадали на мостовую. Сгоревшие остовы деревянных домов контрастировали с почти нетронутыми каменными особняками богатых жителей. Молодой чародей старался держаться в тени уцелевших строений, зная насколько зорки и чутки драконы. Тут и там под покровом пепла виднелись холмики. Климент знал, что они скрывают, и не собирался тревожить вечный покой погибших жителей, обходя могилы стороной. Было безветренно, солнце скрылось за толстым слоем свинцовых облаков, словно навсегда нависших над оставленным городом. В городе царил холод, дыхание вырывалось изо рта маленькими белыми облачками, растворяясь в воздухе.

Вот и центральная площадь. Климент ненадолго остолбенел, услышав знакомое журчание – фонтан все еще работал! Багровые струи вина лениво перекатывались за гранитной балюстрадой, издавая призывный плеск. Видно дух слишком серьезно отнесся к своему договору. Интересно, связано ли это с появлением в городе дракона? Климент оторвал взгляд от работающего фонтана и оглядел площадь.

Здесь не было пепла, и выглядела она не такой запущенной, как городские улицы. Камни мостовой влажно поблескивали, словно недавно прошел дождь или кто-то вымыл их. Климент прошел несколько шагов и остановился, пораженный увиденным. На открывшемся фасаде королевского дворца он увидел страшную картину. Лучшие рыцари королевства, отправившиеся на бой с драконом, висели, пришпиленные к розовым мраморным плитам, словно бабочки в коллекции энтомолога. Климент не мог даже вспомнить, всегда ли мраморные плиты имели такой розовый оттенок, или кровь несчастных жертв дракона так пропитала камни? Сладковатый запах разложения и смерти витал над площадью. С содроганием молодой маг увидел среди рыцарей в полном боевом облачении несколько фигур в традиционных для магов балахонах. Фигуры, прибитые к стене копьями, висели, словно в каком-то подобии странной иерархии: некоторые рыцари и маги располагались выше, а другие почти касались ногами земли. Климент еле справился с желудком, внезапно подкатившим к самому горлу. Как он не побежал со всех ног, в первые же секунды, увидев эту тошнотворную картину, было тайной даже для него самого. Наверное, его ноги просто приросли к мостовой, отказываясь повиноваться своему хозяину. Маг глубоко вздохнул несколько раз, прогоняя дрожь и озноб. Надо идти! «Сейчас или никогда», – убеждал он себя, – «нельзя останавливаться!». Перебрав весь скудный запас воодушевляющих фраз, он, наконец, шагнул вперед.

И, внезапно, одна из башенок дворца ожила, зашевелилась, стряхивая пепел, расправила крылья и слегка дохнула огнем. Два огромных черных глаза без радужки пристально уставились на мага. Дракон взмахнул крыльями и неожиданно легко и грациозно поднялся в воздух, мягко опустившись на площадь прямо перед обомлевшим Климентом. В первый раз чародей не смог разглядеть его полностью, но сейчас дракон предстал перед ним во всем великолепии. Рептилия была поистине огромной – больше десяти метров покрытых пурпурной чешуей мускулов. Изящная голова на длинной шее, украшенная небольшими рожками, была слегка наклонена в сторону. Хищно блестели белые клыки, слегка выдающиеся вперед на массивной нижней челюсти. Могучие крылья были не пурпурного цвета, как остальное туловище, а имели перламутровый оттенок, переливающийся при движении. Рептилия производила впечатление стремительного и грациозного хищника, несмотря на свои поистине гигантские размеры. Дракон открыл пасть и изверг клубы оранжевого пламени.

Климент панически закричал, вскинув руки:

– Воздух!

Струя пламени, чуть было не испепелившая человека, под воздействием порыва ураганного ветра, изогнулась вопросительным знаком и исчезла, не дотянувшись до мага какого-то метра. Климент даже ощутил дикий жар, коснувшийся его лица.

Дракон остановился и птичьим жестом повернул голову, взглянув на чародея одним глазом. Он открыл пасть и проговорил насмешливо:

– Волшебник, да? Глупец! Я неуязвим для вашей магии!

Климент был поражен. Он никогда не слышал, чтобы драконы разговаривали.

– Удивлен, что я разговариваю? Еще бы! Я – не чета мелким равнинным ящерицам! Я великий и могучий дракон гор! Я, который возмужал в сражениях с ледяными великанами! И вот теперь клинки ваших рыцарей не могут даже поцарапать мою шкуру! – Он махнул передней лапой в сторону своей ужасающей «коллекции». – А ваши маги даже не могут опалить мои крылья! Я всесилен! Вечен! Кто, кто может сравниться со мной во всем мире?

Дракон горделиво выгнул шею, наступая на мага.

Пораженный увиденным, Климент пятился, пока не ткнулся спиной в стену дома, ограждающего площадь.

– Хочешь убежать и спрятаться? – Вкрадчиво спросил дракон. – Давай, это хорошая игра. Я даже дам тебе час форы. Один рыцарь прятался и убегал от меня по городу почти неделю. Не знаю, чем он питался все это время, хотя и догадываюсь, – дракон засмеялся так, что с крыш домов посыпался пепел, – но мне пришлось целую неделю караулить его, летая над городом. Так что он честно заслужил первое место – он показал когтистым пальцем на обнаженный труп худого мужчины, аккуратно пришпиленный полосатым турнирным копьем на самом верху дворцового фасада, прямо под остановившимися часами.

Но Климент и не думал прятаться. Воспользовавшись тем, что дракон повернул голову, любуясь на свою «коллекцию», он прошептал: «Огонь!», протянув руку.

С кончиков пальцев сорвались маленькие белые искорки, сплетающиеся между собой, разрастающиеся в мощный поток грозно ревущего огня. Столб белого пламени ударился в грудь дракона, окутав его коконом пожирающего магического огня. Климент держал руку, шепотом умоляя духа продержать пламя еще немного. Но тот, исполнив условие контракта, с шелестом пронесся мимо, освобожденный, спеша вернутся в свой мир. Огонь сразу спал. Чародей посмотрел на дракона, изо всех сил надеясь увидеть обугленную тушу монстра. Но наткнулся взглядом на все те же насмешливые черные глаза. Дракон захохотал, упиваясь осознанием собственной неуязвимости и могущества:

– Дурак! Огнем меня вздумал жечь! Да я рожден в огне! Вся магия этого мира не в силах повредить мне! Ну, давай человек, что у тебя есть еще? Вода? Земля? Разум? Мне все нипочем!

И Климент выложил на стол свой последний козырь.

– Хаос!

И перед ним выросла фигура темного духа. На этот раз он был намного больше, и возвышался над домами.

Неожиданно хохот дракона оборвался на высокой ноте. Он попятился, с ужасом глядя на духа.

– Нет… Нет! Глупец, кого же ты призвал! Отзови его, я уйду сам, уйду, клянусь тебе!

– Молчи, ящерица! – Громогласно оборвал его дух. – Имей смелость встретить свой конец!

– Нет! – Дракон развернулся и забил крыльями, пытаясь взлететь.

Но черные нити, вытянувшиеся из фигуры духа хаоса, впились в его перламутровые крылья. Они держали дракона лучше любых цепей. Как ни билась крылатая тварь, желая освободиться, все было безуспешно. Порывы ветра, порожденные взмахами гигантских крыльев, сбили Климента с ног и протащили по площади. Он больно ударился о каменное ограждение фонтана. Нити, проникая все глубже под кожу дракона, вгрызаясь в мускулы и кости, причиняли ему невыносимую боль. Оставив попытки взлететь, он катался по площади, разрушая дома. Нитей тем временем становилось все больше. Они оплетали дракона как черная паутина, с хрустом костей приковывая его к земле, лишая движения. Предсмертные пронзительные крики, полные муки, проникали в сознание чародея. Грузно перевалившись за ограждение фонтана, он плюхнулся в сладкое вино, зажав ладонями уши и зажмурив глаза. Казалось, он вечность лежит так, скорчившись, подтянув колени к груди. Но вот последние крики затихли, и Климент осмелился приоткрыть глаза. Перед ним, возвышаясь на каменной балюстраде, стоял дух, принявший форму человека, и пристально смотрел на него.

– Договор исполнен, человечек. – Мрачно проговорил он. – Теперь мой дар прими, как договаривались.

Из-за широкой спины духа вышла… девушка.

Очень красивая. Кроткие оленьи глаза, узкая талия, длинные светлые волосы, точеные черты лица. Она застенчиво улыбнулась чародею.

Дух посмотрел на мага и прошелестел, постепенно уменьшаясь в размерах.

– Береги ее… И до свиданья…

Несколько секунд – и он слился с тенью от дома, став фактически неотличим от нее. Еще секунда – и он полностью пропал, вернувшись в свое измерение.

Климент в прострации посмотрел на девушку. Кряхтя, он выбрался из фонтана, отстраненно отметив, что в нем снова стала течь вода. Несколько секунд он размышлял, чем же это можно объяснить. И вдруг его словно ударило по голове: ведь дракон-то – мертв! Внутри у него все клокотало: он сделал это, он победил дракона! Прощай нищенская жизнь, прощай опасности профессии мага!

Он радостно улыбнулся своим мыслям.

Девушка застенчиво посмотрела на него, ответив на его улыбку. Она произнесла что-то на незнакомом языке.

– Что? – переспросил Климент. – Я не понимаю тебя.

Она еще раз повторила, коснувшись при этом рукой своей груди:

– Лейяна.

– А! Понял! – просиял Климент. Он ткнул кулаком себя в грудь и представился: – Климент!

Девушка сосредоточенно повторила, нахмурив прелестный лобик и ткнув с детской непосредственностью пальцем в мага:

– Апонялклимент!

Освоив трудное слово, она улыбнулась чародею с видом победительницы.

Климент захохотал, выпуская копившееся в нем несколько месяце напряжение. Он смеялся, оставляя в прошлом кошмарного дракона, свой страх, месяцы недоедания и недосыпа, забывая об ужасе перед своим недавним союзником.

Отсмеявшись, он взглянул на Лейяну, вытирая слезы. Она робко улыбалась ему. Ему! Кажется, жизнь начинает налаживаться.

– Пойдем! – он протянул ей свою руку, в которую она без колебаний вложила свою узкую ладошку. – Тебя ожидает много нового.

Несколько лет прошло. Климент был счастлив так, как только может быть счастлив человек. У него было все. После победы над драконом к нему пришла слава, богатство, титул, признание. Он стал героем, вторым лицом в королевстве после короля. Он навсегда забросил опасные занятия магией, погрузившись в насыщенную жизнь, полную забав и развлечений. У него был прекрасный дворец в восстановленной столице, как раз напротив королевской резиденции. Люди любили его и почитали, называя не иначе как «Победителем дракона». Наверстывая упущенную молодость, проведенную за пыльными свитками и старинными фолиантами, он развлекался, живя полной жизнью. Окруженный всеобщей любовью, он и в своем сердце нашел место для этого чувства. Лейяна… девушка – дар духа хаоса. Он полюбил ее безмерно, без оглядки, привязался к ней всем сердцем. Она отвечала ему взаимностью и, казалось, не было человека счастливей, чем герцог Климент. Она не помнила ничего из своей прошлой жизни, как будто родилась в том миг, когда Климент увидел ее. Нежно прижимаясь к его плечу, она отвечала на его настойчивые расспросы:

– Мое прошлое не имеет для меня никакого значения. Мне не важно случившееся в моем прошлом, его все равно, что не было, ведь в нем не было тебя!

И Климент забывал о своих расспросах, утонув в ее фиалковых глазах.

Так продолжалось и дальше, бежали года, но человеческое счастье никогда не длится долго. Он берег Лейяну как самый драгоценный бриллиант своей коллекции, не замечая, что становится старше, а она по-прежнему блистает красотой и молодостью. И наступил миг, когда его избранницу полюбил другой, а она ответила взаимностью.

Климент проснулся утром от яркого солнца, бьющего прямо в глаза. Последнее время он вставал поздно и сразу же отправлялся вместе с Лейяной ко двору, где обедал вместе с королем. Это было его привилегией, как ближайшего советника государя.

Одевшись, он спустился вниз из спальни и подошел к мажордому, ожидающему распоряжений в гостиной:

– А где Лейяна? – не ответив на приветствие слуги, первым делом спросил Климент.

– Госпожа уже ушла. За ней заехал принц и отвез во дворец на завтрак. Вас решили не будить, господин. Прошу прощения.

– Да ладно… – рассеянно отмахнулся Климент.

Принц, будущий наследник престола, подозрительно часто стал навещать дом герцога. И все больше в то время, когда сам Климент был в отлучке. Сначала Климент не придавал значения частым встречам принца и своей жены. Только злые языки существуют независимо от времени и места. Шепот непрошенных доброжелателей отравил ему существование, навел на первые мысли об измене. Этого оказалось достаточно, чтобы он терял сон и покой, когда рядом не было Лейяны. Климент был сильной натурой и сопротивлялся червячку ревности, точившему его изнутри. Но, казалось, его сомнения имели под собой основания: жена все чаще отсутствовала, все чаще ее замечали в обществе принца и его друзей, все чаще она уклонялась от расспросов. Климент несколько раз пытался откровенно поговорить с Лейяной. Но она уходила от разговоров, не отвечала. Несколько раз он ловил ее на обмане и безумно страдал от этого. Он настойчиво предлагал переехать в их загородный особняк, подальше от королевского дворца. Тогда они поссорились в первый раз. Со слезами на глазах Лейяна говорила о том, что он не любит ее, хочет запереть в золоченой клетке, превратить в затворницу. Климент, обычно непреклонный как скала, в конце концов, уступил. И все продолжилось, словно не было никакого разговора.

Раздраженно запахнув плащ, Климент приказал подать карету. Вот ведь глупость: его дом в пяти минутах ходьбы от королевского дворца, но этикет обязывает явиться в экипаже, запряженным шестеркой лошадей, не меньше. С недавних пор, Климента изрядно раздражало тупое следование этикету.

«Надо будет предложить королю отменить этот церемониал», – думал герцог, устраиваясь поудобнее на мягком сиденье кареты. – «Какая разница, на чем я явлюсь ко двору?».

Королевский двор встретил его приветливо. Но, небольшое отличие все-таки было. Придворные, разбившись по кучкам, о чем-то ожесточенно спорили вполголоса. Однако, стоило Клименту подойти ближе, мгновенно замолкали, и, фальшиво улыбаясь, переводили разговор на нейтральные темы. Это настораживало герцога, который сразу понял, что они обсуждают что-то, связанное с ним.

Климент нигде не мог найти жену. Рассеянно отвечая на приветствия придворных, он прошествовал к королевскому покою. В числе его привилегий была возможность входить к королю в любое время, без предварительного доклада. Разряженные в пух и прах гвардейцы предупредительно распахнули перед ним двери в королевский кабинет.

Король сидел за столом, и что-то писал, скрипя пером по бумаге. Климент остановился перед ним и поклонился. Обычно король сразу же отвечал на поклон герцога, но сейчас, будто не замечал его, продолжая свое занятие. Климент продолжал стоять, согнувшись в глубоком поклоне. Начала ныть поясница.

Наконец, спустя несколько томительных минут, король оторвался от бумаг и взглянул на герцога. Против обыкновения, он даже не приподнялся, только сухим кивком поприветствовал Климента.

Климент, растерянный неприветливым обращением короля, остался стоять, как вкопанный.

– Это хорошо, что Вы зашли.– Король подчеркнуто называл его на «вы», что служило еще одним признаком немилости.

Он порывисто поднялся, схватив со стола бумагу.

– Вот, ознакомьтесь. – Он протянул ее Клименту.

Тот наскоро пробежал ее глазами. Это был донос. Донос на него. Буквы прыгали по бумаге, никак не желая складываться в слова. «Обманом втерся в доверие…», «Использовал свое высокое положение…», «Продавал за границу секретные планы…», «Виновен в государственной измене…». Измена! Климент похолодел. Его обвиняют в измене?

– А я-то думал, откуда Лиасс в курсе всех передвижений нашей армии. – Зло бросил король. – Вы, герцог, оказывается, предатель!

– Нет, нет… – забормотал потрясенно Климент. – Я никогда… Это все наговоры, ваше величество…

Король прервал его.

– Я верил вам, а вы предали мое доверие. Вы не оправдали высокий титул, возложенный на вас! Я полностью доверяю сведениям, полученным мной. Мой сын лично получил их от лица, близкого вам. – Он жестом заставил Климента замолчать. – Я поступлю милостиво, учитывая ваши прошлые заслуги. Титул у вас отнят, а все ваше имущество будет конфисковано в пользу казны. Однако на этом все. Судить вас не будут, но вы должны будете покинуть столицу немедленно. Иначе ваша голова будет украшать ворота замка, как и следует голове предателя. Мне плевать, куда вы отправитесь. Можете убираться в Лиасс, думаю, там вы – желанный гость.

Климент сделал шаг вперед.

– А моя жена? Что будет с ней?

– Вы должны молиться за вашу бывшую жену. Это она умолила меня не предавать вас суду. Если бы не ее заступничество, вы бы сейчас разговаривали с палачом, милый герцог.

Климент больше ничего не мог сказать. В его мозгу отчетливо отпечаталось слово «бывшая».

Король позвонил в колокольчик, стоявший на его письменном столе. В ту же секунду в кабинет ворвались гвардейцы.

– Вон! – коротко бросил король. Климент упал на колени, простирая к королю руки, но стражники бесцеремонно вытащили его из кабинета короля. Гвардейцы проволокли бывшего герцога по всему дворцу. За спиной Климент чувствовал злые, насмешливые и, что хуже всего – сочувственные взгляды.

Наконец, его бросили на холодную мостовую, ту самую, где когда-то дух Хаоса, призванный им, победил дракона. Он встал и взглянул на дворец. На балконе он увидел принца. Он стоял, обнимая Лейяну за талию, самодовольный и гордый своей победой. Лейяна улыбалась принцу и даже не глядела на бывшего мужа, который беспомощно стоял под балконом, словно нищий, ожидающий подаяния.

Мир Климента, некогда устойчивый и счастливый, сорвался с места и с грохотом катился под гору, в пропасть. Мысль о том, что его любимая сейчас с другим, разрушала сознание Климента. Он не покинул столицу. На деньги, вырученные от продажи драгоценностей, он купил маленький домик на окраине столицы, и, скрываясь от стражи, тайком приходил к королевскому дворцу, чтобы только одним глазком взглянуть на свою любимую.

Он начал пить. Осознание собственного бессилия и мысль о том, что, может быть, Лейяна сейчас в объятиях другого, приводили его в бешенство. На него находили припадки безумия, во время которых он метался по комнате, как загнанный зверь, ломал мебель и картины, призывая страшные проклятья на голову короля и принца.

Однажды ему удалось поговорить с ней. Он плакал, преклонив колени, умоляя вернуться к нему. Но она, когда-то ласковая и добрая, отвечала ему твердым отказом. Лейяна изменилась. Она разговаривала с ним так, как будто у нее с ним не было ничего общего, презрительно и холодно.

После этого он пил месяц, не просыхая. Однажды, он пришел к королевскому дворцу, и в приступе безумия, начал громко требовать у короля вернуть ему жену. Конечно же, его сразу схватили стражники, но король оказался милостив – вместо того, чтобы исполнить свою угрозу, он повелел прогнать Климента из города. Изгнанный, он долго скитался по всему Лоэрону и вернулся, наконец, в свою старую хижину, где жил когда-то. Только тогда он был молодым и полным надежд, а сейчас, посмотрев в зеркало, он увидел лишь седую развалину, доживающую свой век. Тогда он не пил, а сейчас не мыслил ни дня без бутылки. Его руки, всегда ухоженные руки настоящего аристократа, теперь щеголяли длинными обломанными ногтями, и были покрыты вечной грязью. Глаза, смотревшие на мир с вызовом и затаенным огнем, потухли и спрятались в глубине глазниц. Спутанные седоватые волосы давно не видели ни мыла и гребня.

Из зеркала, в которое когда-то с вызовом глядел молодой, полный сил и надежд юноша, на него смотрел старик, доживающий в нищете жалкие остатки своих дней.

Только на дне стакана с вином жизнь вновь обретала краски. Ему снова казалось, что он молод и силен. Что он только что вернулся из своего похода на дракона, что ему рукоплещет толпа придворных, и что даже король, пораженный огромными размерами драконьей головы, преклоняет колена перед победителем чудовища. И снова Лейяна держала его за руку, влюбленно глядя на него, только на него одного.

А потом снова – похмелье и жестокая действительность, каждое утро наваливающаяся на несчастного старика всей тяжестью. Сколько дней так прошло? Или, может быть, лет? Климент потерял счет времени.

Но силы не покинули его до конца. Надежда преследовала его и наяву, и во снах. Вкрадчивый голос проникал в его сновидения и нашептывал, соблазнял, уговаривал… Воля Климента, ранее по крепости соперничающая с закаленной сталью, подтачивалась разрушающим пламенем ревности. У сильных людей и страсти сильные. И вот настал момент, когда он более не смог сопротивляться соблазну. Утром, встав с кучи тряпья, служившей ему постелью, он с мрачной решимостью нарисовал на полу пентаграмму. Она была необычной, но он хорошо помнил ее, этот образ, испещренный странными рунами, часто являлся ему во снах, обещая избавление. Когда пентаграмма была готова, он прочитал старинное заклинание призыва, последнее, которое произносил когда-то. Его уже не удивляло то, что он помнит все слова страшного заклинания, словно кто-то подсказывал ему их, складывая за него звуки в слова, а слова – в предложения. Его голос постепенно повышался, срываясь до визга. Страшно болели голосовые связки, не предназначенные для нечеловеческих звуков, но он уже не мог остановиться. Заклинание полностью овладело им, заставляя проталкивать сквозь онемевшую гортань последние обрывки чужих слов.

Дух хаоса не заставил себя ждать. В центре пентаграммы вновь заклубилась первозданная тьма, принимая человеческий образ.

Два зрачка, сквозь которые можно было видеть океаны бушующего мрака, неподвижно уставились в мутные глаза Климента. Он прохрипел, простирая руки к черной фигуре.

– Я… я не знаю, что предложить тебе дух. Верни ее! И я выполню любую твою просьбу. Верни мне свой дар! – простирая к нему руки, молил старик.

– Это по силам мне, человечек – прошелестел дух. – Но будет высокой плата!

– Я готов на все! Только верни ее! Сделай все, как раньше! Я больше не могу так жить! – умолял Климент, упав на колени.

– Тогда дай мне твой мир. Дай мне место в нем. Разреши стать его частью, какой ты являешься. – Слова падали, словно каменные надгробия.

Разбитый Климент простонал, не колеблясь ни секунды:

– Я даю тебе место в моем мире! Живи здесь, если хочешь! Только верни ее! Умоляю!

Он заплакал, скорчившись на полу. Слезы капали из его глаз, давно утративших свой чистый голубой цвет, на заросшие неопрятной щетиной щеки, оставляя в ней мокрые дорожки.

Дух коснулся его.

– Все сделано, – молвил он. – Оглянись.

Климент огляделся. Хижина, в которой он жил, разительно преобразилась. Вокруг лежали дорогие ковры, стояла шикарная мебель, было чисто убрано. Смрад от перегара, царивший в его жилище, пропал, превратившись в запах роз и сандалового дерева. Он взглянул на свои руки. Скрюченные артритом пальцы выпрямлялись, исчезли старческие пигментные пятна. Морщины на лице разглаживались, возвращая его коже первозданную свежесть. Климент с наслаждением разогнулся и расправил плечи, чувствуя, как сила возвращается в руки.

В дверь постучали.

– Открой – мягко сказал дух. – Это она.

И действительно, за дверью стояла Лейяна. Как только Климент открыл дверь, она бросилась ему на грудь, заливаясь слезами и бессвязно бормоча извинения. Он обнял ее, и, прижав к себе изо всех сил, закрыл глаза.

Дух посмотрел на них в последний раз. На скрюченного старика, обнимавшего порождение хаоса посреди грязной и вонючей хижины. На полубезумного человека, впустившего Хаос в свой мир и свою верную прислужницу, которую тот держал в объятиях. Только дух видел ее истинный облик.

Повернувшись, он покинул хижину.

Климент, лишившийся в своем последнем счастье остатков рассудка, обнимал свою любимую Лейяну, орошая ее голову слезами радости и не слышал криков ужаса на улице столицы, не видел, как над миром встала огромная черная тень, покрыв собой всю землю. Его хижина была оплотом радости и счастья в стонущем, умирающем мире. А вокруг… Вокруг бесновался освобожденный им Хаос, дикими волнами мешая землю и небо в единую черную бездну.

(обратно)

Ирина Редькина: Тайна мертвого сада

Я закопал ее в саду… да… в моем саду. Ее никто никогда не найдет… никогда. И никто не отнимет у меня моего папу… никто.

– Сынок, с этого дня в нашем доме будет жить Анна, теперь мы муж и жена. – Папа стоял передо мной и улыбался, обнимая за плечи мою новую маму.

Мне это не понравилось. Очень не понравилось. Но папа как-то сказал, что ему одиноко и не хватает мамы, и я решил терпеть, терпеть эту тетю в нашем доме. Все для того, чтобы папа улыбался, все для того, чтобы папе было лучше, чтобы он чаще улыбался. Так я думал сначала.

Тетя Анна переехала в комнату к папе. Заняла все тумбочки и полочки с зеркалами, на которых до сих пор стояли мамины вещи. Мне так нравилось перебирать все эти баночки и тюбики. Каждый из них пах мамой, и я не мог оторваться от этих запахов. Любимые мамины часы с попугаем вместо кукушки, которого приделали туда мы с папой, куда-то исчезли. Мама любила попугаев, тетя Анна – нет. Папа не возражал. А я? Я еще как возражал! Но молчал, так как понимал, что, если тетя Анна на меня разозлиться и уйдет, папа этого мне никогда не простит.

– Дорогой, почему бы нам не сходить сегодня в ресторан? – сказала тетя Анна.

– А как же Ваня? Ему всего десять, он же не может остаться дома один на ночь,– ответил папа.

– Он уже взрослый. Поверь, я, как женщина, лучше понимаю в воспитании детей! Так он научится самостоятельности.

– Может, ты и права. Стоит попробовать.

– Именно. Не всю жизнь же тебе с ним возиться. Пора взрослеть, – хмыкнула тетя и залезла папе на колени.

А я стоял за дверью. Я все слышал. Мне так хотелось пить. Горло просто горело от сухости. Но я не зашел туда, нет. Я не хотел видеть ее. Не знаю, почему я разозлился, я должен был радоваться за папу! Но нет, я злился. И злился так, что ночью прокрался в их комнату и забрал оттуда всю скляночки тети и расставил обратно мамины.

– Что!? – раздался крик из папиной комнаты. Через минуты ко мне забежал папа.

– Что это ты там устроил!? – холодно спросил он.

– Я хотел, чтобы все мамины вещи стояли на месте! Почему вы их убрали!? Я тебе с мамой что, больше не нужен!? – из моих глаз брызнули слезы. Папа вздохнул и обнял меня.

– Мамы больше нет, а ты здесь со мной. И мы с Анной тебя никогда не оставим.

Меня словно током ударило. У двери, пытаясь встать так, чтобы ее не заметили, стояла тетя Анна. И мне показалось, что в ее глазах промелькнуло что-то нехорошее, когда она смотрела на меня. Какой-то странный огонек загорелся у меня в животе, отчего я замер и даже моргнуть не мог, словно меня наполнила необычайная сила. Тетя Анна, встретившись со мной взглядом, вздрогнула и поспешно ушла в свою комнату.

Через два дня папа уехал в командировку. Я не хотел, чтобы он оставлял меня с тетей Анной! Но он сказал, чтобы я вел себя хорошо и слушался ее. Я старался так и делать. Но тетя Анна все три дня, что папы не было, даже не заговорила со мной. Ела она позже меня. Просто вставала утром, готовила и уходила дальше спать, оставляя еду на столе. Если мы встречались в комнате или коридоре, она смотрела на меня презрительно и, как будто, с отвращением, но ничего не говорила. Мне было страшно. Мне казалось, что тетя в любой момент пойдет ко мне и ударит. Я мечтал только об одном: чтобы папа поскорее вернулся. И еще кое-что… тот огонек как будто стал немного больше…

С улицы я услышал сигнал машины.

– Папа! – я побежал на улицу, чтобы встретить его.

Когда я открывал дверь, со мной поравнялась тетя Анна. Она выбежала в распахнутую мной дверь и оттолкнула меня рукой, отчего я не удержался и скатился со ступенек крыльца. Поднял глаза и увидел, как папа обнимает тетю Анну, она улыбается и старается развернуть отца так, чтобы он не узрел меня, лежащего на бетоне.

Ба-бах! Всполох, еще один всполох! Ту-дум, ту-дум, ту-дум! Что-то бухает у меня в ушах. Я поднялся, провел по рту рукавом рубашки, на нем остались красные следы. Все что я видел вокруг, пульсировало в такт с моим сердцем.

– Ваня! – с криком папа подбежал ко мне. – Тебе очень больно? – он схватил меня за плечи и стал всматриваться в мое лицо.

– Какой неуклюжий мальчик! – заголосила тетя Анна. – Как можно было споткнуться на ровном месте! – причитала она.

«Ага, на ровном! Это же ты меня толкнула!» – мысленно негодовал я. Внутри меня разливалось что-то жаркое, неописуемо обжигающее! Мне захотелось, чтобы этот жар ушел. Я попытался выдохнуть этот жар через рот – не получилось. Похлопал себя по телу – снова ничего. Тогда я четко увидел перед собой обеспокоенное лицо папы, а позади него стояла тетя Анна, уголки ее губ нервно подрагивали, глаза бегали изстороны в сторону, не зная, на чем заострить внимание. Неожиданно мое сердце наполнило холодом и спокойствием, как будто я выпил ледяного молока, и оно заполнило все мое тело. Я встал, отряхнулся и заулыбался.

– Пап, со мной все хорошо. Я действительно такой неуклюжий,– я хмыкнул и улыбнулся тете Анне. Она оторопела на несколько секунд, а потом улыбнулась в ответ, погладила по голове, и мы вместе зашли в дом.

Я сидел в своем секретном месте. В старом заброшенном саду, примыкавшем к покосившемуся деревянному домику. Я слушал стук своего сердца, положа ладонь на грудь. Ничего особенного я не заметил. Только «бум, бум, бум». Ничего нового. Только в голове была такая ясность, как будто я придумал что-то поистине забавное и в то же время полезное и великое. Я знал, что скоро все измениться. Да… изменится… хи-хи…

На нашей лужайке пели сверчки. Звезды так пронзительно мерцали. Казалось, что они читают мои мысли сейчас и одобряют их. Иначе бы так не сияли мне в окошко.

Я на цыпочках прошел в комнату папы и тети Анны. Папа мой спал крепко, как всегда. Я легонько толкнул тетю Анну в плечо. Она тут же открыла глаза, как будто ждала меня.

– Чего тебе? – грубо спросила она.

– Тетя Анна, я хочу вам показать свое секретное место, – прошептал я.

– Зачем?

– Вы должны это увидеть.

Тетя Анна встала и повела меня на кухню.

– Слушай, Ваня. Я тут подумала, тебе ведь нравятся самолеты, ракеты и так далее?

– Да…, – не понимал я ее вопроса.

– Почему бы тебе не поехать учиться в военное училище? – ту-дум. – Твой папа, наверняка, хотел бы, чтобы его сын вырос настоящим мужчиной, – ту-дум, ту-дум, – а где тебя еще таким сделают, как не в военном? Ты как на этот счет? – тетя Анна улыбалась и заискивающе смотрела в мои глаза.

– Хорошо. Я поеду, – тетя Анна облегченно выдохнула. – Но на прощение, вы ведь сходите со мной в мое секретное место?

– Конечно, схожу! Вот только оденусь, – тетя пошла в комнату.

Через минуту она была готова. Я вел ее окольными путями через заброшенные дома и гаражи, чтобы нас никто не увидел. Наконец, мы пришли в мой сад. В мой Секретный сад.

– Как у тебя здесь здорово! Только темно как-то. Так что ты мне хотел показать?

– Пройдем дальше. Там есть кое-что, что вы обязательно должны увидеть. – Я опустил голову, чтобы скрыть то и дело выпархивающую на моем лице улыбку.

Я завел ее вглубь сада. Здесь было еще темнее. Деревья нависали над нами, словно прикрывая нас от любопытных глаз. Даже природа в тот день помогала мне. Мой сад мне помогал…

– Ну, долго нам еще идти? – заныла тетя Анна.

– Все. Уже пришли.

– Ну и? Что ты хотел мне показать?

– Это вон там, у вас под ногами.

– Где? – тетя Анна наклонилась и стала разглядывать землю.

Я взял тесак, спрятанный в дупле стоящего рядом дерева, и занес его над тетей Анной…

Да…, я ее там закопал. Прямо в моем секретном месте. Я вернулся домой, разделся и уснул. Все еще долго искали тетю Анну, но так и не нашли. Теперь мой сад умирает, все из-за нее! Она разъедает землю вокруг себя смертельным ядом, и он погибает! Ненавижу. Ненавижу ее даже тогда, когда ее нет! Все равно ненавижу! Но теперь я вместе с папой, мы всегда будем вместе… всегда. А ее никто никогда не найдет! Хи-хи. Мой чудесный умирающий сад заберет эту тайну с собой, на небо, и будет хранить ее вечно. Вечно…

(обратно)

Орли Элькис: Месть вампира

Он брел по мокрым темным улицам городка, раскинувшегося у подножия небольшой горы. Брел, словно сомнамбула, ничего не видя перед собой.

– Как она могла? Как она могла предать его? Только недавно они клялись в верности в старом парке у развалин. Только недавно тайком от родителей бегали вместе на «взрослые» фильмы, только недавно познали близкие отношения... А теперь все забыто, он вычеркнут из списка кавалеров... Теперь его место занял Анри, этот перекачанный надутый индюк! Конечно, он красавчик, да еще и богатенький, а я... Да, у меня рейтинг в колледже не такой как у него, у меня нет собственной машины, но я тоже не урод. И в компьютерах шарю получше этого болвана. А она... Как она могла…?

Смахнув перемешенные с дождем слезинки, юноша продолжал идти, не замечая, что свернул на дорогу, ведущую к развалинам. Ноги сами несли его туда, где так много времени он проводил с ней.

Развалины небольшого старинного замка возвышались над городом, расположившись на склоне горы, на скалистом уступе. На закате, освещенные солнцем, они выглядели очень романтично и даже немного готично. Разные слухи ходили о разрушенном замке, но он никогда к ним не прислушивался особо. Правда, всегда старался покинуть развалины до темноты. Мало ли что...

Дойдя до полуразрушенной ограды, окружавшей замок и прилегающий к нему заброшенный и одичавший сад, юноша остановился. Чугунные кованые ворота чуть скрипнули, словно призывая его войти, древний дуб покачивал ветвями, роняя желтеющую листву, как будто приветствовал знакомого. Молодой человек откинул со лба растрепанные мокрые пряди темных вьющихся волос и, с обидой глянув на ворота, словно это они были виноваты в его беде, вошел в сад. Все здесь напоминало о счастливых мгновеньях их свиданий – заросший травой разбитый фонтан, со странной чашей в центре, куда они с Мэри бросали, соревнуясь, монетки. Заросли одичавших хризантем и роз, бывшие когда-то клумбами, с которых он рвал ей букеты, стояли теперь пожухшие и блеклые. Каменная скамья с отбитым углом под развесистой старой яблоней, слегка корявой, наполовину засохшей, но еще приносившей полудикие плоды. Тут они впервые поцеловались... Юноша пнул неповинную скамейку и сжал кулаки.

– Нет, это им так не пройдет, – решил он, – предательство нельзя прощать! Она еще пожалеет, что бросила меня!

Молодой человек нервно ходил кругами вокруг скамейки, пытаясь представить себе, возможные планы мести, но ярость вновь сменилась в его душе унынием, и он, плюхнувшись на мраморное сиденье, обхватил голову руками и предался горестным мыслям, причитая, будто старушка на кладбище.

Упиваясь собственным горем вперемешку с мечтами о мести, он не заметил, как стемнело.

Из-за горы выплыла ущербная луна, словно разгоняя разорвавшиеся тучи и заливая сад и развалины мертвенным светом. Внезапно, юноша ощутил чье-то присутствие и подскочил, испуганно озираясь. Из-под тени деревьев на дорожку, освещенную луной, в его сторону двинулся темный силуэт мужчины. Он двигался не спеша, вытянув перед собой руки, словно желал показать, что не представляет опасности.

– Кто вы? – выдавил охрипшим вдруг голосом парень, отодвигаясь за скамью.

– Не бойся, просто я гулял в парке и увидел, что тебе плохо…, – голос незнакомца оказался глубоким и мягким.

От его голоса у юноши пробежали по спине мурашки, но, в то же время, он успокоился.

– А я и не боюсь, просто вы появились неожиданно, – уже более уверенно ответил он, – с чего вы взяли, что мне плохо?

Незнакомец приблизился, он был одет как гот, в черные кожаные брюки и длинный кожаный плащ с пуговицами, блестевшими серебром в свете луны. Его длинные черные волосы стягивала сзади резинка, удивительно красивое лицо озаряла улыбка. На вид мужчине было не более тридцати.

– Привет, – сказал гот, – протягивая руку в перчатке, – я Влад, а тебя как зовут?

Юноша неожиданно ощутил, что он абсолютно промок и замерз, руки его слегка дрожали, он ответил на рукопожатие Влада, удивившись, что тот был совершенно сухой.

– А я Алекс...

Мужчина слегка скептически глянул на парня и сказал сочувственно:

– Да ты весь мокрый. Замерз?

Алекс кивнул, стуча зубами.

– Да горе твое, наверное, велико, что ты даже не замечал этого раньше? – Юноша подумал, что новый знакомый издевается над ним, но лицо Влада было совершенно серьезным, – Пойдем ко мне, я тебя хоть чаем горячим напою.

И мужчина подхватил Алекса под локоть и повел по темным аллеям в глубь сада.

«Куда мы идем»? – встревожился юноша, напряженно всматриваясь в ночной мрак, изредка нарушаемый призрачными бликами лунного света, прорывавшегося сквозь клочья туч.

– В мой дом, я живу в замке.

– В развалинах?

– Это в твоем мире он – развалины, – странные слова мужчина заставили Алекса резко остановиться. – Не бойся, сейчас ты сам все увидишь.

И Влад мягко подтолкнул юношу вперед. Деревья, обрамлявшие аллею, расступились, и Алекс увидел слабо освещенные луной руины.

– Ну и…, – начал он было возмущаться, но мужчина остановил поток слов, готовых было, уже сорваться, легким жестом руки.

– Надо подойти ближе. Потерпи.

Луна вновь скрылась за тучами, и непроглядная темнота накрыла их, но Влад уверенно шел по дорожке, словно он все прекрасно видел.

 – Осторожно, ступеньки, – предупредил он, парня, легко шагая по щербатым гранитным плитам. На верху лестницы он остановился, ожидая чего-то.

Наконец, луна выглянула, и Алекс разинул от удивления рот. Перед ним был замок. Целый.

– Какого…?

Над крыльцом зажглись старинные газовые фонари, за ними начали вспыхивать окна, освещая теплым уютным светом площадку перед ступенями, лестницу и внезапно преобразившиеся клумбы.

Парадная дверь с легким скрипом отворилась, приглашая в свое светлое, манящее теплом нутро.

– Прошу! Будь моим гостем, Алекс! – пригласил юношу Влад, пропуская его вперед.

Замок поражал великолепием и роскошью. Точь-в-точь такими, как описывают подобные места в старинных романах. Хозяин провел гостя в большую, ярко освещенную комнату с камином, в котором весело потрескивал огонь, облизывая до блеска начищенный серебряный чайник. Чайник радостно брякал крышкой, напоминая, что он уже давно кипит. Перед камином располагались два огромных плюшевых кресла, а между ними кованый кофейный столик со столешницей из темного дерева с серебряной инкрустацией. На столике, уже стояли два чайных прибора и пузатый китайский фарфоровый чайничек. Влад прошел вперед и, заварив чай, разлил его по чашкам.

– Ты бы разделся. Твою одежду надо высушить, а я принесу тебе теплый халат, – предложил он Алексу.

Парень подозрительно посмотрел на мужчину, но тот уже развернулся и направился к двери.

Через пару минут он принес толстый махровый халат и мягкие тапки.

– Переодевайся, а я пока распоряжусь, что бы тебе подготовили комнату. Не пойдешь же ты весь мокрый в город, да еще посреди ночи. Так и заболеть недолго.

Юноша неуверенно кивнул, «гот» снова вышел, и Алекс принялся стягивать мокрую одежду. Сложив ее кучкой на полу, он с удовольствием завернулся в мягкий халат и уселся у камина, пододвинув кресло поближе к огню.

Через несколько минут вошел хозяин замка, а следом за ним пожилая дама в коричневом платье старинного покроя. Не говоря ни слова, она подобрала одежду Алекса и куда-то ее унесла.

– Давай-ка пить чай, пока он не остыл, – произнес Влад, усаживаясь во второе кресло и закидывая ногу на ногу. Он тоже успел переодеться в теплый халат, поверх легкой пижамы, – а тем временем, ты расскажешь мне, какая беда привела тебя в сад, на ночь глядя.

Алекс оглядел своего нового знакомого. Крепкий, статный, с чуть бледноватой кожей и почти идеальными чертами лица. Черные гладкие волосы отливали синью на фоне белого халата. Невероятная, неподходящая для мужчины, немного пугающая, красота.

– Как демон…, – почему-то промелькнуло в голове Алекса.

Юноша взял в руки чашку и осторожно отхлебнул горячий терпкий напиток, не сводя глаз с огня в камине. Он боялся, что мужчина неправильно поймет его взгляд, но Влад усмехнулся, словно прочитав его мысли, и с наслаждением отпил чай.

Алекс немного помялся, но потом, с удивительной, для себя откровенностью, принялся рассказывать новому знакомому о своей беде. Влад сочувственно кивал и поддакивал.

Потом, поставил чашку на стол и, потянувшись, сказал:

– Что ж, знаешь, мне тоже довелось такое пережить, и я тебя прекрасно понимаю…, но давай мы пойдем сейчас спать, а завтра подумаем, как помочь твоему горю. Идет?

Юноша кивнул, и хозяин проводил его до дверей спальни.

Небольшая, но уютная комната с огромной кроватью, жарко натопленный камин, все как в какой-то детской сказке. Алекс забрался под одеяло и, к своему удивлению, сразу же уснул.

Утром он проснулся рано, и, сразу после завтрака, заторопился. Не хотелось пропускать занятия в колледже. Влад предложил подвезти его, юноша обрадовался, его не очень прельщала перспектива топать до города по раскисшей от дождя дороге.

У крыльца их ждал роскошный черный лимузин, за рулем которого сидел пожилой темнокожий водитель. Алекс нырнул в салон, а Влад, помахав на прощание, крикнул:

-Заходи еще как-нибудь, вечерком, я придумаю, как тебе помочь!

Автомобиль рванул по гравийной дорожке, выруливая на аллею. Юноша оглянулся, розовый утренний свет освещал поросшие бурьяном развалины. Если бы он не сидел в лимузине, то решил бы, что ему почудилось все вчерашнее. Алекс озадаченно почесал макушку. Что же это все-таки было?

2

Неделя в колледже тянулась как веревка за черепахой, нудно и тоскливо. Алекс, то бесился, когда видел свою возлюбленную с дебилом Анри, то впадал в депрессию и почти ничего не слышал на уроке. Наконец он решился воспользоваться приглашением Влада, и в пятницу после занятий, забросив домой вещи и сказав матери, что идет к друзьям на весь вечер, направился к развалинам. По дороге его то и дело одолевали сомнения, а было ли все на самом деле? Но, вспоминая удивленные лица ребят, когда он утром приехал в колледж на черном лимузине, юноша только ускорял шаг. Все это странно, но это было. Значит, Влад существует, как бы ни казалось это невероятным. И Влад ему понравился, что-то в нем было такое необычное, пугающее и притягивающее одновременно. И фокус с замком его заинтриговал. А самое главное то, что этот «гот» обещал помочь ему с его проблемой. Проблемой Алекс считал своего соперника Анри, из параллельного класса. Крупный, сильный, красивый и богатый, что еще нужно, что бы стать лидером, что бы девчонки на него вешались. Но Анри выбрал именно Мэри, ему, Алексу, назло. Он был уверен, они с Анри с детства друг друга ненавидели, постоянно дрались. Богатенький папочка оплачивал тому тренеров и инструкторов, так что Анри скоро стал Алексу не по зубам, мало того, этот дебил отвадил от него половину друзей, насмехался над ним, а теперь и девушку увел.

– Эх, Мэри, Мэри, как ты могла! – снова всхлипнул парень и тут же сжал кулаки, – Но я этого так не оставлю! Не оставлю!

Так, предаваясь размышлениям, Анри оказался в заброшенном парке. Побродив около руин, он уселся на ту же скамейку и принялся чертить на песке дорожки, подобранной тут же, палкой.

Вечерело, когда зашуршал песок и галька под колесами машины, юноша вскочил и направился в сторону главной аллеи, ожидая увидеть черный лимузин, но никакой машины там не было.

– Глюк, что ли, – почесал макушку Алекс и побрел к развалинам.

Перед разбитым крыльцом стоял спортивный «Феррари» ярко-красного цвета, на капоте сидел Влад во всем черном и темных очках и курил.

– Привет, Алекс! Так и знал, что ты сегодня придешь, – «гот» спрыгнул с машины и устремился навстречу юноше.

– Привет, дома скучища, вот и решил опять прогуляться сюда, услышал, что машина едет…

– Пойдем, – Влад взял Алекса за локоть и повел на крыльцо, – закрой глаза и сделай шаг вперед.

Юноша послушался и через миг уже стоял около тяжелых резных дверей замка.

Весь вечер они сидели у камина в гостиной пили пиво и болтали. Под конец, Алекс почувствовал, что порядком захмелел, а Влад смотрел на него и как-то странно улыбался.

– Что? – недовольно спросил парень.

– Да так, ничего, просто забавно смотреть, как на вас, людей действует алкоголь.

– На… нас… людей???

– Думаю, пора тебе уже раскрыть мою тайну. Во-первых, потому, что ты мне нравишься, и у меня на счет тебя есть некоторые планы. А во-вторых, потому что я обещал тебе помочь, и это связано с первым пунктом.

 – Не пудри мне мозги, Влад, говори нормально…, что тебе от меня надо?

Мужчина усмехнулся и, глотнув пива, заявил:

– Я не пудрю, Алекс, тебе ничего. Я и в правду не совсем человек. Я вампир.

Алекс посмотрел на него, как на идиота.

– Я настоящий вампир, я пью кровь, но могу пить и пиво. Я не боюсь дневного света и чеснока, это все сказки для дурачков. Но мне полторы тысячи лет и я не старею, я обладаю невероятной для человека силой и скоростью, мои раны затягиваются за несколько минут…, – тут он достал из кармана складной нож и надрезал предплечье, алая струйка окрасила дорогой паркет, разбрызгиваясь и застывая подобно красному бисеру. Рана прямо на глазах начала затягиваться и через пару минут от нее не осталось и следа. Алекс смотрел на это, разинув рот.

– Я могу победить любого, самого сильного человека не особо утруждая себя и выпить его кровь. Я могу спрыгнуть с крыши этого замка и только слегка запылиться.

– Но, так не бывает! – попытался вернуться в реальность юноша.

– Бывает, Алекс, бывает. И вот, что я предлагаю тебе! Уже довольно давно, я лишился своего сына и наследника, мне некому будет оставить ни этот замок, ни эту тайну. Я хочу сделать тебя своим наследником, усыновить тебя.

– Н-н-но, у меня есть родители...

– У тебя человека – да, но я предлагаю тебе стать таким, как я...

– Стать вампиром?!

– Именно!

Алекс растерялся, он никак не мог понять, правду говорит этот странный Влад или издевается над ним. А мужчина продолжал:

– Представь себе только, никто не сможет тебя обидеть безнаказанно, никто не побьет тебя. Ты станешь богатым, очень богатым. У тебя будет собственная машина с личным шофером, у тебя будет все, что ты захочешь и при этом тысяча лет в запасе, ты не состаришься, никогда не заболеешь, я научу тебя стольким удивительным вещам…

– И мне придется всю жизнь прятаться от людей, от солнца, ходить как какой-нибудь гот, в черном?

– Ну что ты, ты можешь жить пока с родителями, а в наш замок приходить, когда захочется, загорать, конечно, сильно не стоит, но прятаться от солнца нет нужды. Сейчас полно солнцезащитных кремов, и ходить можешь, в чем захочешь. А мне просто нравиться такой имидж. А самое главное, ты легко сможешь отомстить этому твоему Анри. Надавать ему пинков под зад, а подружку свою отобрать. Да, она сама за тобой побежит, когда увидит, как ты крут!

То ли голос Влада так гипнотически действовал, то ли хмель окончательно затуманил Алексу разум, но он подумал: «а почему бы и нет?».

– И как ты собираешься это сделать?

– Ничего страшного, нужно всего лишь, что бы моя слюна попала в твою кровь…

– Ты хочешь меня укусить? – Алекс испуганно вскочил, но, пошатнувшись, упал обратно в кресло.

– Насмотрелся дурацких фильмов? – усмехнулся вампир, – укусить это проще всего, но можно надрезать ножом, а я всего только слизну несколько капель с раны. А потом тебе нужно будет отведать крови другого существа…

– Пить кровь? Б-э-э, гадость какая…

Влад рассмеялся:

– Это тебе сейчас так кажется, а попробуешь, так поймешь, какое это удовольствие. Представляешь, ты приводишь сюда парочку своих злейших врагов, и мы являемся им во всей красе. А потом выпиваем их.

Перед глазами Алекса поплыли картины мести, искаженные ужасом лица Анри и его компании, и он на красном «Феррари» распахивает дверцу перед Мэри.

– Слушай, а почему ты просто не укусил меня тогда исподтишка? Ведь мог бы, и не пришлось бы уговаривать и горы золотые обещать?

Влад снова рассмеялся.

– Ужастиков насмотрелся? Мне ведь не жертва нужна, а наследник, который будет разделять мое мировоззрение, Алекс. Ну, как, договорились?

– Договорились…, только… ммм… ээээ... А когда?

Юноша допил пиво и засунул бутылку под кресло.

– Первый этап прямо сейчас. Полное преобразование начнется в новолуние. Тогда и можно будет поквитаться с главными твоими врагами.

– Сейчас?! Ааа... А это не больно?

– Нет, не больно, – вампир придвинул свое кресло к Алексу и взял его руку. – Закрой глаза.

Юноша зажмурился, но почувствовал лишь легкий укол в запястье и прикосновение языка.

– Уже все?

– Да, уже все, – Влад отодвинулся, облизнув губы.

Новоявленный адепт озабоченно осмотрел свою руку, ничего кроме следов от двух небольших проколов он не обнаружил, одернул рукав джемпера и посмотрел на вампира.

– Думаю, на сегодня хватит. Тебе пора домой. Ты можешь себя не очень комфортно чувствовать первое время, но к новолунию все пройдет.

Хозяин замка вызвал новому соратнику лимузин и, на прощание, вручил ему небольшой сверток.

– Потом посмотришь.

Дома, Алекс обнаружил в свертке золотую цепочку с кулоном, изображающим летучую мышь, дорогущие темные очки и пачку стодолларовых купюр.

Дни до новолуния пролетели быстро. Алекс испытывал некоторый дискомфорт от яркого солнца и бессонницы, но учиться ему стало легче, улучшилась память, а главное он перестал бояться Анри. На последнем уроке физкультуры он обставил врага во всех соревнованиях. Его одноклассники были очень удивлены, подозревали какой-то обман, но Алекс лишь усмехался. Близился день, назначенный Владом. Алекс решил устроить домашнюю вечеринку в честь дня рождения «дяди» и провести ее в замке, пригласив всех настоящих и бывших друзей и врагов. Ребята удивились, но согласились.

3

И вот этот день настал. Алекс собрал всех на окраине города, туда за ними приехал комфортабельный автобус с тонированными стеклами и перегородкой, отделявшей водителя от салона. Автобус выехал за город и поехал по шоссе в сторону гор. Потом стал петлять по каким-то проселочным дорогам. Тонировка стекол вдруг стала непрозрачной, а водитель увеличил скорость. Ребята зашумели, стали возмущаться, но Алекс ответил со спокойной улыбкой, что это просто сюрприз. Через час езды автобус остановился и открыл двери. Перед глазами изумленной молодежи предстал роскошный замок в готическом стиле, с высокими витражными окнами и острыми башенками. Массивные резные двери гостеприимно распахнул холеный лакей в старинной одежде, и проводил гостей в огромный зал. В центре он был свободен, вдоль стен, украшенных зеркалами и бронзовыми бра со свечами, стояли столы, заставленные всякими вкусностями. Откуда-то зазвучала старинная музыка.

Алекс поначалу опасался заходить, боялся не увидеть свое отражение в зеркале, но вот в залу вошел Влад, жестом приглашая Алекса подойти. Юноша осторожно оглянулся, но, убедившись, что все его отражения на месте, облегченно вздохнул и присоединился к «дяде».

Влад объявил, что очень рад обретению своего «племянника», что ему приятно внимание его друзей. И он рад, что все пришли на его день рожденья. Потом предложил всем перекусить и потанцевать. А дальше будет сюрприз. Старинная музыка сменилась современной, и ребята развеселились.

Время текло незаметно. Ближе к полуночи, Влад снова появился в зале и объявил начало ночи сюрпризов. Ребятам было предложено разбрестись по замку в поисках сокровищ.

– Только одна просьба к вам, друзья, ничего не ломать. Если что-то не открывается, то оно, либо не должно открываться, либо это загадка и надо поискать ключ.

Слегка подогретые вином, девушки и молодые люди ринулись из зала и разбежались по запутанным коридорам замка. Алекс поймал за локоть Мэри, слегка отставшую от Анри, увлекшегося поисками сокровищ.

– Идем со мной, у меня есть сюрприз для тебя…, – прошептал он ей.

– Но Алекс, мы уже давно расстались с тобой, ты же знаешь…

– Ты рассталась, а я нет. Но не в этом дело, я хочу всего лишь кое-что тебе показать. Идем, – и парень повлек бывшую подругу в другой конец длинного полутемного коридора.

Напротив одной из дверей он остановился и подтолкнул девушку внутрь.

– Не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю, я ведь до сих пор еще тебя люблю. И не собираюсь тебе вредить, – юноша закрыл двери и зажег свет.

– А другим, что собираешься? – Мэри оглядела огромную комнату с зеркалами и старинными трюмо, инкрустированными перламутром и золотом. Кругом стояли манекены в изумительных старинных платьях из китайского шелка, нежнейшего бархата и сияющей парчи. Трюмо походили на волшебные сундуки, полные сокровищ, драгоценные камни сверкали, отражаясь в зеркалах бесчисленными цветными искрами.

– Вау! – только и выдохнула девушка.

– Выбирай любой наряд, любые украшения! Сегодня ты королева бала!

– А ты не шутишь?

– Нет Мэри. Я выйду, и не буду тебе мешать переодеваться, Через час я вернусь за тобой.

Девушка ошалело кивнула и принялась перебирать пальцами колье с бриллиантами.

А Алекс устремился в другой конец замка, туда, где в стене, перед изумленным Анри и его дружком Роном, открылся потайной проход, ведущий вниз. Прямо за порогом на полу валялась золотая монета. Юный вампир неслышно скользнул следом за врагами.

Слабый свет фонарика слегка приплясывал в руках Анри, освещая то полустертые ступени, то клочья паутины на стенах. На миг фонарик погас, скрывая промелькнувшую мимо тень, но потом зажегся снова, Ступени закончились перед железной дверью. Ребята дернули за ручку, дверь скрипнула, чуть приоткрывшись, но застряла. Анри напряг накачанные мускулы, упершись изо всех сил. Дверь медленно поддалась. Перед взором любителей приключений предстала набольшая зала с высокими каменными сводами, слабо освещенная двумя факелами. Посредине сияла куча всякой золотой дребедени, наваленной просто так.

– Ух, ты! Похоже, мы добрались до главного приза! – воскликнул Анри и устремился к сокровищам. Рон осторожно огляделся, но ничего подозрительного не обнаружив, присоединился к другу.

Увлекшись, они не заметили, как от стены отделились два темных силуэта и приблизились к ним.

– Какого черта ты нас пугаешь?! – воскликнул здоровяк, заметив, наконец, около себя Алекса, – мы нашли сокровища, значит они наши, твой дядя сам так сказал!

– Да, я так сказал, – кивнул Влад, – но не для вас. Для вас мы приготовили другой сюрприз.

Вампир мило улыбнулся, обнажив выдвинувшиеся клыки, и схватил за руку Рона. Тот завопил от ужаса. Алекс положил ладонь на плечо Анри, тот смотрел, выпучив глаза, как Влад заломил руку за спину брыкающемуся Рону и, впился в его шею. Опомнившись, здоровяк оттолкнул соперника и бросился к двери. Но та захлопнулась перед ним, за спиной возник Алекс.

– Куда же ты Анри так заторопился? Что, не нужны уже сокровища-то?

– Пошел ты, скотина, открой дверь!

– Ну, вот еще. Я еще не поужинал, – юный вампир усмехнулся и ощутил, как у него тоже выдвигаются клыки, жажда крови и жажда мести слились с тьмой безлуния, предавая новому адепту невероятную силу.

Ему ничего не стоило справиться с Анри, и вскоре, тот обмяк в руках вампира.

Ощутив непривычный вкус, Алекс, вдруг почувствовал прилив непередаваемых ощущений. Чувство могущества и невероятной силы, радость от свершившейся мести, нахлынули волной, юный вампир издал радостный вопль. Влад смотрел на него и улыбался.

Инициация нового вампира состоялась.

«Дядя» и «племянник» привели себя в порядок и вернулись к гостям. Про Рона и Анри почему-то никто и не вспомнил. Алекс сбегал за Мэри. Она потрясающе выглядела в старинном платье и бриллиантах. Девушка всю ночь танцевала с прежним возлюбленным, а когда она совсем устала и начала дремать на его плече, неожиданный, легкий укол в запястье разбудил ее.

Алекс посмотрел ей в глаза и улыбнулся.

– Дорогая, я провожу тебя в твою комнату, ты устала, поспи, завтра выходной, нам некуда торопиться. У нас впереди вечность...

(обратно)

Леонид Старцев: Превратности Камасутры

Если в сердце человека зажечь огонь ревности, потушить его можно только кровью…

Индийская мудрость

Пациент умирал, испытывая жестокие мучения, и на него было страшно смотреть. Он лежал на животе полностью обнаженным, а вся его спина вплоть до шеи, ягодицы и задняя поверхность ног до самых пяток были усыпаны огромными волдырями, кровоточащими язвами и струпьями, сливающимися в одну сплошную гнойно-некротическую рану. Он уже находился в бессознательном состоянии, дыхание сопровождалось глухими булькающими хрипами, периодически его тело содрогалось в конвульсиях, судя по всему, это уже была агония. Прошло еще несколько минут и больной, в последний раз тяжело вздохнув, затих и уже, видимо, навсегда…

Дежурный врач, еще немного постоял у кровати, беспомощно развел руками и понуро вышел из палаты. Несмотря на свой многолетний опыт, с таким случаем, он столкнулся впервые. «Что же это может быть? – терялся он в догадках. – Отравление? Аллергия? Что-то не очень похоже. Экзема? Рожа? Пиодермия? Нет, нет и нет, ни одно из этих заболеваний не укладывается в клиническую картину этого случая. Уж очень быстро, практически молниеносно развивался процесс. Со слов девушки, которая вызвала скорую помощь и сопровождала больного, все это кроваво-гнойное месиво образовалось за считанные часы, буквально на ее глазах. Так что же это может быть? А вдруг это некая опасная инфекция, типа бубонной чумы или сибирской язвы, или вообще что-нибудь экзотическое, пендинская язва, например?» Он стал лихорадочно припоминать характерные симптомы всех этих недугов, но ничего не подходило. Вдруг его осенило, а может это лучевое поражение? С подобными, точнее, с почти подобными поражениями он сталкивался, когда участвовал в ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Но где в этом городе он мог получить такую громадную дозу облучения? В любом случае надо будет оповестить все экстренные службы, пусть они свои головы ломают, а я сделал все, что мог. В ординаторской он вызвал дежурную медсестру и распорядился связаться с МЧС, санэпиднадзором и милицией, а до их приезда приказал незамедлительно всем надеть маски и предупредил, чтобы ни одна живая душа не входила в палату с покойником.

***

Судмедэксперт Денис задумался, что-то неуловимо-неприятное его беспокоило, прямо-таки свербило в потемках сознания, но он никак не мог понять, что же это. Где-то он про нечто подобное уже слышал или читал. Он усмехнулся, конечно, после мединститута все мозги были основательно заполнены бездной знаний, вроде бы нужных, но зачастую совершенно бесполезных. А вот когда нужно, очень трудно отыскать в этом хламе то, что требуется позарез именно в данный момент… «Ладно, наверняка вспомню позже», – Денис закурил, глубоко затянулся и попытался подумать о чем-нибудь другом, более приятном, ну, хоть бы, о своей соседке Леночке…

Денис только в этом году окончил институт и устроился стажером в бюро судебно-медицинской экспертизы. И работал он здесь не только из-за денег, даже совсем не из-за денег, а ради, как говорится, научного интереса. С детства любимой книгой Дениса был учебник судебной медицины, неизвестно каким образом, оказавшийся в его детских руках еще в пятилетнем возрасте, да и читать то он научился так рано, по большому счету, именно благодаря этой книжке, уж очень ему хотелось узнать поподробнее обо всем, что было изображено на картинках. А картинки там были еще те…

Как раз он сейчас думал об этом, мысленно перелистывая страницы той книги, в поисках похожего случая. «Вот уж действительно, судьбу человека определяет первая, прочитанная им книга. Не помню, кто сказал, а может, эта мысль у меня впервые и появилась в данный момент, а что, красиво сказано», – сам себя похвалил Денис. – «Тем более, что этому есть и другие примеры. Вот у знакомых, кто-то из родственников случайно оставил здоровенный каталог зарубежных автомобилей. Так их сын Сережа с трех лет его начал штудировать и к своим пяти годам знал практически наизусть все марки авто, их эмблемы, рисунки радиаторных решеток и другие особенности, не только знал, но и мог очень точно воспроизвести на бумаге все эти эмблемы и решетки. А вы говорите книга…».

Да, сегодня уже с утра день явно не задался, во-первых, этот нудный холодный дождь. А самое главное, и это, во-вторых, дежурный эксперт заболел или был глубоко после вчерашнего, ну, в общем, не пришел на работу. А тут срочный вызов, вот Дениса и послали со следственной бригадой. Хотя, честно говоря, он и не особенно сопротивлялся. Все-таки, живая работа с операми гораздо интереснее, чем сидеть в пропахшем формалином морге.

В больнице, в которую они приехали, царил настоящий погром. У входа в отделение охрана, никого не впускают и не выпускают, персонал снует в противочумных костюмах. Их тоже облачили в халаты, маски, колпаки, бахилы. На месте уже была масса специалистов из разных «епархий».

Дежурный следователь Еременко мельком осмотрел палату и ушел в ординаторскую, снимать показания со свидетелей. Денис остался в палате с врачом, наблюдавшим больного, заглянул под простыню, которой был укрыт покойник. Увиденное его шокировало, насколько он был уже повидавшим виды, но эта картина обезображенной плоти не поддавалась никакому вразумительному описанию. Он, молча, выслушал врача, который уставшим голосом рассказал все, что знал, и сообщил, что приехавшие специалисты уже исключили инфекционную природу поражения, так что труп можно забирать в морг судмедэкспертизы. После выполнения всех следственных действий бригада собралась в ординаторской, где Еременко заканчивал писать протокол. Его раздраженный голос вывел Дениса из транса:

– Ну, что, эксперт, какие будут соображения? Несчастный случай или суицид?

– Владимир Иванович, ну пока нет данных вскрытия, трудно сказать, но случай, конечно, интересный…

– Интересный!? Не то слово…

– А кто он, потерпевший?

– Бизнесмен какой-то, фирмач, мать его…

– А что за баба его привезла?

– Да подружка какая-то, привезла и с перепугу сразу сбежала. Я думаю она не при делах, но потрясти все равно надо… Вообще-то он вроде один живет. Надо будет еще у него в офисе порыться. Ну, все, я в отдел. А ты покрутись здесь с моими ребятками, может, еще понадобишься. Ну, ладно, пока.

Опер, старлей Виктор тоже засобирался, это его шеф отправил в офис к бедолаге. Денис напросился ехать с ним, мотивируя тем, что вдруг и среди сотрудников потерпевшего уже пошел мор, и без Дениса ну никак нельзя будет обойтись.

***

Офис фирмы «АналитикСервис» располагался на первом этаже многоквартирного жилого дома. Обстановка в нем была вполне модерновая. На ресэпшене командовала роскошная блондинка модельной внешности. Когда вошли Виктор с Денисом, она удивленно заморгала своими длиннющими ресницами.

– Вам кого? – спросила она кокетливо.

– Боброва бы нам, Виталия. – Ответил Виктор, как можно доверительнее.

– Так его нет уже два дня, мы и сами его ищем.

– А генеральный здесь?

– Да, он у себя, по коридору первая дверь направо.

В приемной сидела не менее сногсшибательная блондинка. Виктор тихо шепнул Денису:

– Что, они здесь их специально культивируют?

Потом, громче:

– Нам к шефу.

– А как вас представить?

– А мы из милиции.

Шеф – Артамонов Андрей Сергеевич – высокий худощавый весьма представительный мужчина тридцати пяти – сорока лет, был настолько радушен, что усадил гостей в глубокие кресла и даже предложил кофе.

– Я вас слушаю.

– Мы насчет Виталия Боброва.

– А что Вас интересует?

– Все.

– Ну, я не знаю, меня несколько дней не было, вот сегодня вышел и еще не совсем в курсе. И что же он натворил?

– Пока что он только умер, и, возможно, ему кто-то в этом хорошо помог. У него есть враги? Или, кто мог желать его смерти?

– Умер!? Не может быть! Ведь у него, практически, не было врагов. Он не женат, живет один…

– Вы сказали практически, а теоретически?

– Ну, теоретически, у всех могут быть враги.

– А конкретнее?

– Да был тут у него недавно конфликт с одним из менеджеров, на производственной почве. Так Виталий настоял, чтобы я его уволил.

– А вот об этом, пожалуйста, поподробнее…

Пообщавшись почти со всеми сотрудниками фирмы, включая обеих восхитительных блондинок, Виктор с Денисом узнали много интересного, но это ничуть не приблизило их к разгадке трагедии. Оказалось, что «АналитикСервис» на коммерческой основе занимается сертификацией и оценкой различных производственных факторов – СВЧ-излучения, радиационного фона, лазерного излучения и т.п. с выездом на места и их замерами. Было у них и производственное подразделение, занимавшееся разработкой и выпуском аппаратуры для измерения этих самых факторов. Так вот, за все это отвечал Бобров. А шеф занимался переговорами, оформлением договоров, рекламными акциями. Узнали они и подробности конфликта Виталия с одним из менеджеров фирмы – Борисом Дергачевым. Борис, существенно завысил объем выполненных работ на одном из объектов, чем вызвал праведный гнев Боброва. Однако, злые языки озвучили другую версию, согласно которой, главной причиной конфликта послужили постоянные колкие шутки Бориса в адрес Виталия, по поводу его любовных приключений. Оказывается, несмотря на свою всеядность и любвеобильность, была у Боброва одна постоянная пассия, которую, однако, никто никогда не видел, но она якобы была очень красивой и весьма искусной в любовных утехах. Он периодически с ней встречался на некой нейтральной территории, и потом, не называя ни имен, ни адресов, все очень сочно в деталях живописал. Тут-то и стал Борис над ним подтрунивать, обещая выследить Виталия, и все узнать о прекрасной незнакомке. И обязательно отбить ее у Виталия. Эти достаточно безобидные шутки вызывали у Боброва прямо-таки приступы бешенства, едва не доходившие до рукоприкладства.

Версию возможного массивного радиоактивного облучения генеральный однозначно отверг, как не реалистичную, чем вновь поверг несколько приободрившихся пинкертонов в глубокое уныние. Еще он сообщил, что Виталий является классным специалистом, талантливым менеджером и одним из ключевых сотрудников фирмы. Видно было, что смерть Виталия действительно его потрясла, он был не на шутку расстроен и растерян. На прощание сказал, что бросает все свои дела и будет сам лично заниматься вопросами погребения, так как в этом городе кроме него у Виталия никого из близких нет, не считать же всерьез с десяток его подружек, пригодных лишь для веселого времяпрепровождения.

***

Она уже с утра была в приподнятом настроении, муж уезжает в очередную командировку, и она опять сможет увидеться со своим Боливаром. Она так в шутку называла своего любовника за его сексуальную удаль, изображавшего бешеного жеребца, которого она пыталась обуздать, а он хрипел от страсти и шептал – «Боливар не вынесет двоих». Она не понимала, что он имеет в виду, но особенно и не вникала, не до того было…

Он смотрел в окно и ничего не видел. Тяжелые мысли уже несколько месяцев не оставляли его в покое. «Как же она могла, – думал он, – после того, что я для нее сделал, так подло променять меня неизвестно на кого. Как я ее любил, да и еще, наверное, люблю! Вытащил из захолустной дыры, дал все, носил на руках, дарил цветы, писал стихи… и что в ответ? И ведь врет как, прямо в глаза: «Никого у меня нет, да ты, что с ума сошел? Да у тебя бред. А ты докажи! Докажи! Докажи!». – Вот такая хамка».

Ох, как ему хотелось тогда врезать ей от души, схватить за волосы, да об подоконник… еле-еле сдержался: – «Да, конечно, бить женщину последнее дело. Но я тебе докажу, все равно докажу… и мало никому не покажется»…

Легко сказать – докажу. А как? Следить? Нанять частного детектива? Проверить на детекторе лжи? Все так мелко, банально, да и можно ли однозначно этими способами что-либо доказать, да так, чтобы ей неповадно было. Тем более, что уже были безуспешные попытки поймать ее за руку… или точнее за ногу? У нее какое-то звериное чутье. Какие они с другом только ловушки не разрабатывали, все впустую, выскакивала со своим хахалем из любой западни, не оставляя никаких следов. Да и частный детектив, которого друг порекомендовал, тоже не оправдал надежд. Две недели следил за ней, чуть ли не спал с ними вместе в супружеской постели. Принес полнейший отчет с фоторепортажем. Где, когда, с кем встречалась, ну, ни малейшего криминала… Белая, прямо-таки, и пушистая. Но он-то чувствовал, кожей чувствовал, что она ему изменяет. Но с кем и где? Когда – он уже догадывался, когда он был в командировках. Где – он тоже стал догадываться. Не так давно он наведался на дачу, которая досталась ему от родителей. Дачка располагалась в весьма живописном месте, была уютной, но несколько запущенной, и он не особенно любил сюда приезжать, и времени свободного не было. Жена была здесь с ним несколько раз, еще в те незабвенные счастливые времена, а сейчас и не вспоминала об этом бунгало, как ему казалось. Так вот, соседка по даче баба Нюра рассказала ему, конечно из самых лучших побуждений, что его супруга в последнее время частенько сюда наведывается с каким-то мужчиной. Но они приезжают всегда под вечер, как воришки прокрадываются в дом и уезжают рано-рано утром. Но у нее бессонница и хорошая наблюдательность, правда, глаза уже не те. Поэтому сначала она думала, что это он с женой приезжает, но потом пригляделась, нет, не он. Тот – повыше будет, да и повадки другие. Как выйдут из машины, так сразу обниматься начинают…

А ведь как у них все хорошо начиналось. И была же настоящая любовь. И он готов был буквально жизнь за нее положить. И она его, уверен, искренне любила, а их сын Костик родился от большой и чистой любви. Как хорошо, что сейчас он далеко отсюда, учится в Лондоне и не видит всего этого кошмара, этих скандалов, ругани и грязи. И лни прожили счастливо почти 15 лет, как один день. А год назад, ее как подменили. И с чего бы это? Дела как раз пошли в гору. Он ушел из института на вольные хлеба, основав собственную фирму…

***

Денис усталый и опустошенный, лишь к часам одиннадцати вечера добрался до дома. И уже даже не было желания есть. Хотелось только принять душ и завалиться спать. Но только он снял свои кроссовки, в дверь позвонили. Это была Ленка. Она жила с Денисом на одной лестничной площадке и работала медсестрой в одной из элитных частных клиник. Когда-то у них были романтические отношения, но они как-то быстро испарились, и осталась одна дружба, прямо как по Чехову: женщина может стать другом только в такой последовательности – сначала знакомая, затем – любовница и лишь потом друг. Их объединяло не только соседство и общность профессии, но и близкое отношение к жизни. Ленка часто заходила к Денису просто поболтать, обменяться новостями, посоветоваться по разным медицинским вопросам. Она уважала Дениса как профессионала и его мнение очень ценила. Вот и сегодня она пришла попить чайку, захвативкоробку конфет, дежурный презент от очередного пациента. Ленка была девушкой весьма приятной во всех отношениях, кроме того, прекрасно делала уколы и другие процедуры, поэтому у нее отбоя не было от поклонников из числа ее клиентов, регулярно одаривавших ее цветами и различными кондитерскими изделиями, последними она охотно делилась с Денисом, дабы не рисковать своей весьма изящной фигуркой. Денис пригласил подружку пройти на кухню:

– Ленок, ты там сама похозяйничай, а то я сегодня что-то совсем выдохся. А я, пожалуй, поищу к чаю чего-нибудь покрепче.

Он зашел в комнату и заглянул в барный отсек серванта, где стоял только одинокий медицинский пол-литровый хорошо початый флакон с разведенным в классической пропорции спиртом – неприкосновенный запас на случай непредвиденных обстоятельств. «Что ж», – вслух подумал Денис, – «сегодня как раз те самые обстоятельства».

После чая вприкуску со спиртом и шоколадными конфетами, Денису явно полегчало. Приятный грудной Ленкин голос действовал, как легкое снотворное, а она подробнейшим образом рассказывала про все, что видела и слышала сегодня, с кем и о чем разговаривала.

– Денис, чуть не забыла, мне нужна твоя консультация. Сегодня меня вызвала на дом одна из наших постоянных пациенток – Элеонора, я уже была у нее раньше несколько раз, и она мне доверяет. Так вот, прихожу я к ней, она лежит на диване, накрытая простыней и говорит: «Посмотри на мои ноги». Я откинула простыню и просто обалдела, все ее ноги от пальцев до колен были усыпаны пузырями и язвочками, представляешь?

Слушавший ее сквозь дрему Денис, на последних ее словах вздрогнул, сон как рукой сняло, он схватил ее за плечи:

– Что ты сказала? Повтори?

Ленка испуганно все повторила и спросила:

– А что случилось? Что с тобой?

– Да ничего особенного, просто в нашей конторе сегодня был похожий клиент, правда, он приказал долго жить…

В общих чертах Денис рассказал о сегодняшнем случае.

– А что это за баба, твоя пациентка? Ты мне все про нее подробно расскажи. И где она эту заразу подцепила? А почему скорую не вызвала? А где она сейчас?

– Ну, не знаю, по-моему, она что-то скрывает. И меня предупредила, чтобы я не болтала лишнего, дала пятьдесят баксов. Я ей говорю: «Случай какой-то непонятный, надо бы хирурга или дерматолога вызвать». А она: «Ничего страшного, обычная аллергия, обойдется. Давай, обработай чем-нибудь». Ну, я и сделала примочки с фурацилином, ей стало вроде немного легче. Я спрашиваю: «А откуда это у Вас?». А она: «Не твое дело, давай уже заканчивай». Только я засобиралась, тут муж ее появился, заохал, заахал: «Сейчас, – говорит – я тебе помогу». Принес какую-то бутылку из темного стекла и обработал раствором из нее все ее раны. Я спросила: «А что это у Вас? «Перекись водорода» – отвечает. Представляешь? Как будто я не знаю, какая бывает эта перекись. У него в бутылке была какая-то синеватая жидкость, мне совсем не знакомая. Потом он говорит: «Ну, спасибо, сестричка, вам за помощь, давайте я вас провожу. А вы об этом, пожалуйста, никому не рассказывайте, это у нее просто аллергия». Ну, да, конечно, аллергия, дурочку нашел. И бумажку мне сует. На улице развернула – опять полтинник, представляешь? Не хило я сегодня заработала? Но мне все равно, что-то неспокойно. И что ты об этом думаешь, Денис?

***

Утром в отделении на оперативном совещании обсуждали итоги вчерашнего дня и план мероприятий на начавшийся день. А результаты были весьма неутешительными, то есть, можно сказать, они практически отсутствовали. Пока было не понятно, совершено ли, вообще, преступление или же это банальный несчастный случай, вероятность того и другого пока распределялась как пятьдесят на пятьдесят. Также, не нашла подтверждения и версия о некой опасной инфекции. Все возможные анализы и результаты вскрытия отвергли возможность микробной природы этой жуткой смерти. Мало того, даже не было установлено сколько-нибудь значимых мотивов для предполагаемого убийства. Оставались, правда, две последние тоненькие ниточки: подружка погибшего, доставившая его в больницу и сослуживец Борис, с которым у потерпевшего был конфликт. Рассказ Дениса про Ленкину больную следователь вообще пропустил мимо ушей.

Поговорив с соседями, с врачом, принимавшим больного, полистав его записные книжки, проверив звонки на мобильном, опера без особого труда вышли на Оксану, на одну из подружек Виталия. Это на ее глазах развился сей страшный недуг, это она вызвала скорую и доставила беднягу в больницу. Но ее показания мало, что добавили нового к уже известным фактам.

Оставался Борис. Однако его не оказалось ни в офисе, ни дома. Соседи тоже не смогли рассказать ничего существенного. Борис жил один, жена после очередного скандала забрала маленькую дочь и уехала с ней к матери в другой город. Он же, оказавшись на свободе, ударился во все тяжкие, устраивал пьяные оргии, приводил женщин и т.д. и т.п. Но его уже не видели два дня – сыщики сразу же навострили уши – как раз с момента гибели Виталия. Незамедлительно объявленный розыск дал неожиданно быстрый результат. Борис отыскался в больнице скорой помощи. Оказывается, накануне гибели Виталия, он был найден избитым в одной из подворотен недалеко от своего дома. Сердобольные прохожие вызвали скорую помощь, но при нем не оказалось никаких документов, а он сам был в бессознательном состоянии. И только сегодня, на третий день, он пришел в себя и назвал свое имя. Опера бросились в больницу. Врач разрешил поговорить с потерпевшим не более пяти минут. Борис имел весьма бледный вид, как в прямом, так и в переносном смысле, и еле-еле ворочал языком. Обстоятельств своего избиения он не помнил или просто не хотел о них говорить. Отвечал односложно: не помню, не знаю, не видел… Когда же его спросили о Виталии, он вдруг страшно разволновался и вообще отказался разговаривать. Врач моментально выдворил опешивших сыщиков и сказал, что сможет их пустить к пациенту только на следующий день. Все опять застопорилось…

***

Так с чего же начались все их нелады? Да, именно, год назад, она вдруг стала задерживаться вечерами, ссылаясь на подружек, косметичек, шейпинг и прочую ерунду. Хотя вначале он как дурак ей верил, или хотел верить. После его командировок она уже не встречала его так восторженно, и не было уже тех бесподобных жарких ночей, как прежде… Она становилась все холодней к нему и холодней. И часто под разными предлогами избегала близости. Однажды он рассказал ей анекдот в тему: «Пошли как-то раз муж с женой в зоопарк, а когда проходили мимо клетки орангутанга, зверь вдруг схватил женщину за руку и стал тащить в клетку. Бедняжка закричала благим матом, прося мужа о помощи. А он так спокойно смотрит на происходящее и говорит ласково: «А ты скажи ему, что плохо себя чувствуешь, что у тебя голова болит…». Она от души расхохоталась, или не поняла намек, или сделала вид, что не поняла. В другой раз он увидел у нее в руках красочный фолиант под названием «Камасутра». Его это очень позабавило:

– Ты что, повышаешь уровень своего сексуального мастерства? По-моему, ты и сама могла бы преподавать это дело.

– Дурак ты, и ничего не понимаешь. Кстати, тебе тоже бы не помешало это почитать. К твоему сведению, Камасутра, это не только позы для секса, но, и вообще, про взаимоотношения мужчины и женщины. И если бы ее изучали еще со школы, то у нас меньше было бы разводов и несчастных браков.

– Конечно, конечно… И откуда у тебя эта книга?

– Это подарок.

– От любовника?

– Не твое дело.

Вот так и поговорили…

Да, легко сказать – докажу. Но я должен обязательно доказать ей, иначе я совсем перестану себя уважать. Может снова посоветоваться с другом? Он всегда давал дельные советы. Нет, я должен все сам придумать и все сам сделать, чего бы мне это не стоило, это мой долг…

Вдруг, откуда-то, из каких-то тайников его сознания, всплыл разговор двух офицеров, который он услышал, когда еще в далекие времена был в командировке в одном из военных гарнизонов. Они обсуждали случай, когда их сослуживец поймал и примерно наказал свою жену за измену с помощью очень оригинального способа. Вот это как раз то, что надо! У него загорелись глаза, как давно уже не горели, впервые за несколько месяцев он знал, что ему делать…

***

Еле дождавшись утра, старлей Виктор помчался в больницу трясти Бориса. Тот был уже более покладистым. А когда узнал, что Виталия нет в живых, вообще успокоился. Это удивило опера. Он-то был уверен, что Борис уж точно приложил руку к этой смерти. А тем временем бедолага продолжал свой рассказ:

– Ну, так вот, этот Виталий достал меня своими рассказами о своих замечательных кувырканиях со своей распрекрасной пассией. И я сдуру пообещал выследить их и узнать, кто она, и отбить ее у него. Он после этих слов вообще взбесился, стал угрожать, что если я только сунусь к ней, то он меня обязательно прибьет. А меня это еще больше раззадорило, появился даже какой-то спортивный интерес – и что это за птица такая, если из-за нее обещают убить даже своего друга. Ведь мы с ним до его встречи с этой бабой были закадычными друзьями. В тот день, а это было воскресенье, я вышел из дома в магазин за пивом, прохожу мимо супермаркета, вдруг вижу, останавливается черная Ауди, из нее выскакивает Виталий и сажает к себе в машину какую-то кралю. Я ее толком не разглядел, далековато было, да и она была в черном плаще с поднятым воротником и в черной шляпе. Виталий, перед тем как сесть в машину оглянулся по сторонам, а я машинально, без всякой задней мысли, взял да и помахал ему. Он как будто не заметил меня, запрыгнул в машину и дал по газам. А я пошел себе не спеша домой, воскресенье же было. Вдруг слышу шаги за спиной, оглянулся – Виталий несется, подбежал ко мне, схватил за грудки, затащил в ближайшую подворотню, и давай мутузить, что есть мочи, приговаривая: «Я тебе покажу, как за мной шпионить, убью, сволочь». Я упал, а он давай ногами, куда ни попадя, пиво вдребезги, да и я тут же отрубился…

– А ты сопротивляться не пробовал?

– Да какой там. Он же, как вихрь налетел, злой как черт, я был уверен, что все, смерть моя пришла…

«Да, и здесь облом», – расстроился Виктор. Никаких оснований не верить Борису не было, конечно, это все еще надо будет проверить. Но Виктор был абсолютно уверен, что Борис рассказал правду…

***

Дома Дениса ждала повестка из военкомата, в которой ему строго предписывалось завтра к девяти часам явиться к ним, в противном случае обещалось судебное преследование и привод в сопровождении милиции. «Да, дела, – подумал он, – и только этого мне не хватало. Но делать нечего, с военкоматом лучше не связываться, а то еще загребут под белы рученьки… Надо будет только шефа предупредить».

Однако ничего страшного в военкомате с ним не случилось. Оказалось, что он, как медик, в плане переподготовки офицеров запаса, должен был прослушать курс лекций об оружии массового поражения. Его и еще человек двадцать таких же бедолаг, завели в учебную комнату и какой-то подполковник с ходу начал читать глухим занудным голосом им по бумажке лекцию. Вначале Денис пытался вникать в суть, но сразу понял, что все это он же сто раз слышал еще в институте на военной кафедре, ничего нового, те же чумные палочки, гамма-излучение, табун, зарин и иже с ними. Задремав, он слышал далекий голос лектора, не разбирая слов. Вдруг он встрепенулся, открыл глаза и весь превратился во внимание. А лектор тем временем продолжал:

– …Иприт, сначала не обнаруживается ни по каким ощутимым признакам, как, например жжение или зуд соответствующих участков кожи. Лишь после скрытого периода, продолжающегося от четырех до шести часов, на месте попадания иприта появляются опухоль и покраснение кожи. Через двадцать-двадцать четыре часа на коже образуются маленькие пузырьки, затем появляются большие пузыри, которые приводят к полному отторжению пораженных участков кожи и омертвлению (некрозу) подлежащих тканей. Очень чувствительна потная и разгоряченная кожа. Вдыхание иприта приводит к сильному и мучительному кашлю, болям в груди, потере голоса, некротическим распадам слизистой оболочки, кровоизлиянию в дыхательные пути, гнойным очагам во рту, в носу, и в бронхах и, наконец, к отеку легких. Для иприта также характерно и лучеподобное действие – в организме образуются такие соединения, которые выявляются и при воздействии радиации. Тяжелые отравления обычно в ближайшие два-три дня кончаются смертью…

Денис вскочил со стула и бросился к выходу, он все понял. И его не смог остановить вдруг проснувшийся зычный командный голос подполковника:

– Отставить! Стоять! Пойдешь по арест!

Но он уже ничего не слышал, только в голове мелькали мысли:

– И как же он сразу-то не догадался? Так вот, что свербило все время у него в мозгу. Ну, конечно же, это иприт…

Следователь недоверчиво слушал сбивчивый рассказ запыхавшегося Дениса. А он перескакивал, то на симптомы погибшего, то на лекцию в военкомате, то на Ленкину пациентку. Тем не менее, складывалась довольно логичная картина: у Виталия и у той женщины просматривались довольно схожие, но правда разной выраженности симптомы кожных поражений ипритом. Но возникли новые вопросы: откуда взялся иприт, кто его применил и какая связь между пострадавшими? Зато стало понятно, что делать, нужно было незамедлительно допросить эту женщину, а заодно и ее мужа.

***

У него было какое-то смешанное чувство, с одной стороны – чувство удовлетворения – да, он действительно добился своего, доказал своим обидчикам и в первую очередь жене, что он их умнее и не позволит колоть орехи на своей голове. С другой стороны – уж больно сильный получился эффект, и как бы это ему потом боком не вышло. Жена заметно притихла, но время от времени вопросительно посматривает на него – чувствует кошка, чье мясо съела. Раны на ногах начали потихоньку затягиваться, вот что значит правильная и адекватная обработка. Не зря он заранее и противоядие приготовил. Но, конечно, былой красоты этим ножкам уже не вернуть. Хотел ли он этого? Он не был в этом уверен. Зато он узнал, кто был его соперник. Уж это точно явилось для него сильнейшим ударом…

***

Оперативники приехали на квартиру пострадавшей, Элеонора была на месте и чувствовала себя уже гораздо лучше. Она не удивилась приходу оперов, и даже как будто их ждала. Денис попросил показать ему свои раны. Изъязвления уже находились в процессе заживления, но оставались еще участки омертвевших тканей, так, что зрелище было еще не для слабонервных. На вопрос, с чем она связывает свою болезнь, она пожала плечами и сослалась на аллергию. Виктор решил брать быка за рога:

– А Вы знаете, что Виталий умер от такой вот «аллергии»?

– Как умер? – непроизвольно вырвалось у нее.

– Как, как, вот так… Так что давайте, гражданочка, рассказывайте все по порядку, какие у вас отношения с Виталием, где и когда встречались, и кто мог так над вами «подшутить»? Элеонора, со слезами на глазах, в сердцах махнув рукой, начала торопливо и во всех подробностях рассказывать о своей жизни.

Да, она очень любила мужа, и все у них было хорошо. Но вот однажды придя к мужу в офис, она там встретила нового сотрудника, муж их познакомил, это оказался его старинный друг, которого он уговорил перебраться в их город и работать у него на фирме. С этого-то все и началось. Что это было, молниеносно вспыхнувшая любовь или всего лишь обоюдная страсть? Она до сих пор так и не поняла, но в тот же день они стали любовниками…

 Виталий оказался очень талантливым конспиратором. У мужа не возникало ни малейших подозрений. Мало того, через некоторое время он даже начал обсуждать с Виталием свои проблемы с женой, ее внезапное охлаждение к нему, возможную измену, просил совета, как уличить неверную и как вычислить любовника. Виталий с сочувствием, негодуя, и со знанием дела анализировал ситуацию и давал ценные советы, но само собой все эти сведения в тот же день становились известны Элеоноре. И предаваясь сладострастию, любовники довольные смеялись над тем, как ловко они обходили все силки и ловушки, расставляемые незадачливым мужем. Почти целый год они безнаказанно у него под носом занимались амурными делами. В то время, как отношения супругов все ухудшались и ухудшались. Но вот однажды Элеонора заметила, что муж вдруг прекратил устраивать ей скандалы, перестал следить за ней, стал о чем-то сосредоточенно думать и как-то успокоился. Она даже подумала, не завел ли он часом себе любовницу, но нет, никаких свидетельств этому она не нашла. А тем временем сладкая парочка совсем обнаглела, Элеонора тайно сделала себе дубликаты ключей от дачи родителей мужа, и они стали туда регулярно наведываться… Им там очень нравилось, природа, романтика и все такое, да и от любопытных глаз подальше… И, вот где-то пять дней назад муж уехал в очередную командировку, а они сразу же ринулись на дачу, прекрасно провели там время, а наутро разъехались по своим делам, договорившись вечером опять встретиться. Но уже к полудню ее ноги, особенно передняя часть голеней, покраснела, покрылась пузырями, затем они стали лопаться, открывая кровоточащие ткани. Она запаниковала, но вызывать скорую не решилась, пригласила знакомую медсестру. Да тут еще, внезапно, вернулся муж, как будто что-то почувствовал и со знанием дела стал ее лечить и надо сказать небезуспешно. Она пыталась созвониться с Виталием, узнать, как он себя чувствует, и предупредить его о приезде мужа, но Виталий оказался не доступен, ни сам не звонил, ни отвечал на звонки. Заметила ли она что-нибудь подозрительное на даче в тот день? Да ничего такого особенного, ну разве что, тогда она обратила внимание, что застеленная постель была аккуратно укрыта целлофановой пленкой. Она еще подумала, какой у нее муж хозяйственный, что придумал, чтобы постель не пылилась. Да еще в спальне ощущался какой-то необычный сладковато-сернистый запах, но она решила, что, это, наверное, местные дачники обрабатывают свои сады от вредителей, а потом им стало уже не до запахов…

Виктор немного помялся и спросил:

– Я, конечно, извиняюсь, но мне бы хотелось узнать, что вы делали в кровати?

– В смысле? – Элеонора недоуменно посмотрела на опера. – А вы не знаете, что делают в постели мужчины и женщины?

– Вы меня не так поняли, локализация ваших с Виталием поражений существенно отличается, поэтому мы бы хотели, чтобы вы сообщили, как происходило это… ваше общение, где находился Виталий, где вы?

Элеонора уже оправилась от испуга и явно находилась в своей тарелке:

– Конечно, мне бы не хотелось посвящать вас в такие интимные подробности, но раз это нужно для дела, – она игриво усмехнулась. – Он находился внизу, лежа на спине, а я была сверху, сидя на нем…, это, так называемая, поза всадника. – Заметив на лицах оперов вопрос, продолжила. – Это наша любимая поза… была, кстати, очень … приятная, рекомендую, и вообще, товарищи милиционеры, вам надо расширять свой кругозор, читайте Камасутру, тогда и жены вас будут больше любить и разводов, тогда будет меньше…

– А какая связь? – не понял Виктор.

Элеонора только махнула рукой:

– Раз не понимаете, уже и не поймете…

Виктор решил перевести разговор в другое русло:

– Так вот, мы подозреваем, что в отношении вас и вашего любовника Виталия была предпринята химическая атака с применением боевого отравляющего вещества – иприта, и поэтому скажите нам, кто, по-вашему, мог это сделать и с какой целью?

– Как это, кто? Ну конечно же муж, я нисколько в этом не сомневаюсь, тем более, что он обещал мне доказать… И доказал, подлец… и наказал…

– И где же он сейчас?

– А кто его знает? Наверное, в нашем загородном доме, он там в последнее время частенько затворничает, там у него домашняя лаборатория, хобби у него такое, он же химик по образованию, вот и химичит там что-то… Идиот, лучше бы любовницу завел…

***

Артамонов сидел в гостиной у камина, перед ним на столике стояла ополовиненная бутылка Камю. «И чего же я добился?», – думал он – «Жену изуродовал, лучшего друга отправил к праотцам… И что я Костику скажу… Надо хоть лабораторию и все следы уничтожить…».

Но уже ничего не хотелось делать, он совсем успокоился, обреченно пил коньяк и ждал…

В дверь позвонили:

– Теперь вот еще и посадят…

Он был уверен, что это из милиции пришли за ним – и не ошибся.

– Ну, рассказывайте, как дошли до жизни такой?

Виктор устало сел на соседнее кресло.

– А что рассказывать, наверняка вы уже все знаете, спрашивайте.

– Где иприт взяли?

– Вот, вы и это знаете. Сам сделал – синтезировал из однохлористой серы и этилена. Я же химик. Купил элементарное оборудование, кое-что сам знал, остальное нашел в Интернете, ничего сложного… дело техники. Тут главное – идея. Когда-то я услышал, что так в одном из гарнизонов обманутый офицер наказал свою жену и ее любовника. Взял у знакомого из химзащиты немного иприта, обработал простыни на их кровати, и уехал себе на учения, а приехал – шум, гам, любовники в лазарете, кое-как их выходили, того офицера под домашний арест. Скандал, конечно, замяли, а то приехала бы комиссия, всем бы не поздоровилось. Вот, я и вспомнил этот рассказ. Так и сделал. Только итог получился немного другой. В той истории пострадавшие занимались любовью по старинке, традиционно – она снизу, он сверху, так что больше всего пострадала жена, а любовник отделался легким испугом, руки немного прихватило, да ноги чуть-чуть. А здесь же – просвещенные – знатоки Камасутры, мать их, вот все Виталию и досталось, а может и правильно, а может и поделом?

***

Вечером Денис с Ленкой опять сидели на его кухне, пили чай с ленкиными конфетами и обсуждали последнее дело, в котором оба, волею судьбы, оказались задействованными.

– Ну, ее на фиг, эту любовь – ворчал Денис, – вот так женишься, а жена потом тебе рога и наставит.

– Дурак, ты Денис, ничего вы в нас женщинах не понимаете, вот и получаете потом по рогам, развиваться надо, читать больше, ту же Камасутру.

– Да вы что, все сговорились? И ты туда же, – возмутился Денис, вспомнив утренний разговор с Элеонорой.

И тут он посмотрел на Ленку совсем другими глазами. А ведь по большому счету у него никого на свете нет роднее и ближе ее, и он, в общем-то, и не представлял рядом с собой никакой другой женщины. И Ленка смотрела на него как-то особенно, или это ему показалось. «Черт возьми, надо будет почитать эту Камасутру, что-то там такое, наверное, все-таки есть, если даже разговоры о ней приводят к таким результатам» – подумал Денис. И забыв про чай и про все остальное, они подталкиваемые каким-то вдруг внезапно охватившим их взаимным чувством устремились друг к другу и сплелись в жарких объятиях…

(обратно)

Олег Быстров: Галчонок

Чай в стакане совсем остыл, зато пепельница наполнилась окурками доверху. Очень хотелось выпить водки, но как раз этого делать сейчас было нельзя. Когда он их накроет, этих голубков, надо иметь холодную голову и твёрдую руку.

Но как она могла?! Его Галка, Галчонок, верная жена и опора в жизни, спутаться с этим… ботаником. Полудетская рожа, улыбочка дегенерата, кудряшки. На фотографии не видно, но он не удивится, если сзади волосы схвачены резинкой в хвостик как у пуделя.

Не-на-ви-жу!

Уже месяц, как поведение жены не нравилось Николаю. Всё началось с этой фирмы. Работала медсестрой – всё было нормально. А что ночные дежурства, так это даже лучше, была у него некоторая свобода действий. Мужчина, друзья мои, склонен к этой, как её... полиганд... не – полигамии, вот. Николай в книжке читал, всё точно: мужику нужно несколько женщин, самок. Чтобы, значит, больше любить свою, единственную, чтоб было, с кем сравнивать.

Да и можно ли считать супружеской изменой коротенький рывок «налево»? Так, забава, развлечение, оттяг! Просто, чтоб скрасить серые будни и тяжкий труд. А ты попробуй в гараже поломаться с утра до ночи – копеечка, она ох как непросто достаётся! Опять же всё для неё, любимой. Чтоб дом был полная чаша! И чтобы в этом доме – хранительница очага, верная и безотказная. Женщина, она ведь именно для этого и предназначена природой. Не зря немцы говорят: «Киндер, кюхе, кирхе», они в этом плане ребята грамотные. А она…

Познакомился Николай с Галиной случайно: о женитьбе он тогда не помышлял – после первого неудачного брака заводить семью не спешил. Думал, дело надо сделать, потом всё остальное. А тут поехали на рыбалку с ребятами. Сашка и Глеб, те действительно рыбаки. Сёмке ж главное выпить, он вместо удочек повёз пол-ящика водки. Ну, и взялся дрова рубить для костра, уже хорошо поддатый. По ноге себе врезал со всего маху – кровища рекой, Сёмка блажит, все перепугались.

Но потом ничего, жгутом ногу перетянули и в ближайший городишко, в травмпункт. А там фельдшер, девчонка, но ловкая. Сноровисто так промыла, перевязала, к счастью, ничего серьёзного не оказалось. Против столбняка что-то такое Сёмке сделала и отпустила, но за краткое время общения что-то проскочило между нею и Николаем. Какая-то искра, разряд. Так бывает – вроде ничего в девчонке особенного нет: невысокая, чёрненькая, чуть-чуть нахохлившаяся, как птичка. Когда сказала, что зовут Галей, так и точно – Галчонок! Но было что-то в глазах, в улыбке… Эх, да разве ж это может кто-нибудь объяснить – как появляется симпатия между мужчиной и женщиной, как симпатия перерастает в любовь.

С Сёмкой всё обошлось, а вот Николай через день поехал к девочке в этот самый Верхнереченск, или как там его. Сам от себя такого не ожидал, но через две недели Галчонок перебралась к нему. Да её в глуши и не держало ничего – жила у чужих людей, родни нет, сирота.

Зажили вместе. Устроил её в больницу медсестрой, недалеко от дома, удобно. Зарплата не ахти, но и лишней денежка не бывает. А главное – у мужика должен быть крепкий тыл. С первой женой плохо вышло, но, думал, если не повторять прежних ошибок… И долгое время всё путём было, жили нормально. А тут на тебе!

И откуда эта фирмочка взялась? Продажа недвижимости, проценты-комиссионные, дилеры-киллеры. Головокружительная карьера, собственный офис, личное авто! Глупости сплошные...

А подружки – пробы ставить негде, одна к одной! С такими подругами точно загуляешь, на панель пойдёшь! Вот и началось: то придём с работы поздно – «Ах, контракты оформляли допоздна», то являемся с запашком – «Ах, дорогой, корпоративчик был, ну не отказываться же, неудобно!» И чем дальше, тем больше. Совместный выезд за город, с ночёвкой. Не пустил, конечно, так неделю дулась. Правда, потом, всё равно, в командировку укатила. Ну, и прочее: девичники, кафе, капиталистические субботники на двое суток, без отрыва от производства.

В общем, не нравилось всё это Николаю. Мучился, места себе не находил, пока не надоумили ребята: есть сейчас частные сыскари, за, не слишком большие, деньги проследят и доложат всё – с кем, когда, каким образом. С фото, а если хочешь, то и с видео. Телефончик дали, Николай и позвонил, сделал заказ. Ничего так, хваткие ребята. Не «Брачное чтиво» конечно, те и вовсе на всю страну показывают, как тёти и дяди вначале друг другу изменяют, а потом разбираются с кулаками и матом. Николай этого не понимал – в смысле, зачем не всю страну. Можно отношения выяснить по-тихому, без свидетелей. Но для этого нужна точная информация. Такую информацию ребятки из агентства предоставили. Господи, Галчонок, на кого ты меня променяла! Такое чучело…

Сегодня должны зафиксировать очередную встречу любовничков и отзвонить – тут он их и накроет. Адрес известен: съёмная хата, они там всё время кувыркаются. Точнее, «всё время» – это три раза, но и этого хватит. Отчаянно хотелось выпить, но Николай себя переборол, знал – стоит только начать, за первым «полтинничком» обязательно последует второй, и поехало.

Мобильник запел «Взвейтесь кострами», пионерский гимн былых времён.

– Они в адресе, – прошелестел безликий голос, и связь отключилась.

Ну что ж, время действовать. «К борьбе за дело... – будь готов!» – «Всегда готов!»

Он встал из-за стола, собранно и деловито оделся, погасил свет и вышел. На столе остался недопитый чай и полная пепельница окурков.

Машину брать не стал – здесь недалеко, да и кто может знать, чем дело кончится? В силах своих Николай не сомневался, уделать какого-то ботаника – без проблем. Опыт рукопашных разборок был, недаром в своё время шофёрил на дальнобойных маршрутах, всякое случалось. Но от случайностей не застрахован никто.

Добрался быстро. Вот этот дом, всё, как объясняли сыщики. Третий этаж, окна горят – там, голубки. Подъезд, лестница, дверь не металлическая, обычная филёнка, обитая дерматином. Руки слегка подрагивали, в животе – холодно и пусто. Николай сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух через сжатые губы – читал, это снижает уровень адреналина в крови.

Потом прислушался – тихо, у соседей вроде музыка играет. Или не у соседей, а в адресе? Чёрт, не разберёшь. Нет, вроде всё же у соседей. Теперь как – попробовать тихо открыть замок? Он не взломщик, тихо не получиться. Постучать? Вдруг они одеты, кофе пьют. «Ты что, Коля, заблудился? Мы здесь дела обсуждаем, какой такой секс-пекс?» Будешь стоять перед ними, как дурак. Выбить дверь к чертям собачьим и ворваться?

Николай тихонько тронул дверную ручку, и та вдруг подалась. Дверь с лёгким скрипом открылась. Тишина была полной, ватной. Разве так бывает в гнезде разврата? Где стоны, вздохи, горячечный шепот. Галка, если честно, во время «энтого самого» не стесняется, покрикивает не слабо. А тут…

Однокомнатная квартира: налево пустая тёмная кухня; ванная и туалет – двери закрыты, тоже пусто. Комната – горит бра, полумрак. Николай осторожно зашёл. Что за чёрт – тоже никого! Кровать со слегка смятым покрывалом, но не разобрана, минимум обстановки. Может, «пинкертоны» напутали?

Нет, не напутали. Галкина сумка лежит на самом видном месте. Николай приоткрыл кожаный карман – вот и мобила. С телефоном Галка не расстаётся никогда, даже в туалет с ним ходит. Как же – а вдруг подружки позвонят, в кафешку пригласят, а она не в зоне приёма! А тут лежит себе в сумке, помалкивает.

Смутное беспокойство поднималось откуда-то из-под ложечки. Мысли ещё не оформились, а тревога уже проснулась и заполняла грудную клетку.

Что здесь могло произойти? Где Галка и этот, её?.. Передумали, ушли – тогда почему свет горит, и сумка?.. Сумку и телефон она, всяко, забрала бы с собой. Если только…

Если только здесь не случилось нечто непредвиденное, страшное. Поссорились, разругались, подрались? Беспорядка вроде нет, но это ещё ничего не значит. Галчонка заманили сюда, похитили? Может, ещё и выкуп потребуют как в американском фильме? Сейчас дураков много, насмотрятся Голливуда, и давай в жизнь претворять. Сбережения кое-какие у него, конечно, имеются – на собственную мастерскую вот уже год собирает. А это что? На полу, около «ложа любви»? Тёмные пятна, ещё свежие, влажные. Не вино, и, вообще, не что иное, как кровь... Чья?

Учитывая, что на столике Галкина сумка, а не мужской портфель или ещё какой аксессуар – вывод напрашивается сам собой. На вешалке одежды нет: ушли, увезли Галку. Помимо её воли? Раненную? Одни вопросы…

Вдруг пребывание в комнате стало для Николая нестерпимым: душно, страшно, тоскливо – неведомый, но властный порыв погнал его вон, наружу, на свежий воздух.

Щёлкнул сзади замок захлопнувшейся двери. Он ссыпался по лестнице, уже хотел толкнуть подъездную дверь и вдруг замер. На притолоке чем-то острым – ногтем? – был нарисован стилизованный шалашик: две линии, перекрещенные сверху. Когда-то они с Галкой играли в романтические отношения, дурачились, оставляли друг другу послания на стенах домов. И вот именно так они договорились тогда обозначать дачу.

Бежать домой, выгонять автомобиль из гаража, разогревать двигатель – всё это показалось очень долгим. С Галчонком определённо что-то случилось, и, может быть, сейчас её мучают, терзают, даже убивают. Время терять нельзя!

Поймал такси. До дачного посёлка совсем недалеко, таксист, было, заартачился, но Николай дал двойной тариф – поехали, только побыстрее! Домчал за двадцать минут, но ждать отказался наотрез, мол, и так теряет в заработке. Николай сильно и не настаивал, не до того, не до препирательств и долгих разговоров. Нетерпение и тревога гнали его к дачному домику.

Домишко был маленький. Жилая комната одна: большая кровать, стол, пара стульев, шкаф. Не дворец, прямо скажем. Ещё маленькая кухонька и кладовка, наверху захламлённый чердак. Они оба к работе на земле приспособлены не были, приезжали иногда отдохнуть с друзьями, шашлычки пожарить. Лук и петрушка растут на грядке, их и рвали, свеженьких. Да ещё несколько плодовых деревьев, предоставленных самим себе.

Николай пробирался по дорожке к дому. Окно освещено – старый торшер, ещё от родителей остался, давал рассеянный розоватый свет. И тоже полная тишина, как на той хате.

Сдерживая дыхание, он поднялся на веранду. Прошёл к двери – скрипнули доски под ногами – и осторожно её отворил. Тихо, ни звука, ощущение, что дом пуст. Но как же тогда знак в подъезде?

Николай крадучись пробирался в дом. Тишина угнетала, нервы натянуты до предела. Малейший звук, любое движение – и, казалось Николаю, всё вокруг взорвётся каким-нибудь опасным действием. И сердце вот-вот взорвётся в груди. Воздух – он чувствовал это физически – наполнен тревогой и угрозой.

На кровати недвижимо лежал человек, укрытый пледом. Николай, как зачарованный, приближался к кровати. Всё внутри кричало: «Не надо! Не подходи! Беги отсюда! Пусть в этом разбираются другие!» Но ноги жили какой-то своей жизнью, не слушались разума, упорно несли тело вперёд. Рука потянулась тоже сама, вопреки желанию, ухватила и сдёрнула плед. На кровати лежала женщина. Мёртвая. Но не Галка…

Он её раньше никогда не видел: невыразительное лицо, может обезличенное смертью, а может, бывшее таким и при жизни. Светлые короткие волосы. Невысокая, может среднего роста, точнее определить трудно. Раньше они наверняка не встречались, совершенно незнакомая молодая женщина.

От сердца отлегло – не Галчонок, слава Богу! Наконец-то он смог перевести дух, вытолкнуть из лёгких застоявшийся воздух. Ноги тут же ослабли, подкосились, Николай с трудом шагнул к стулу и тяжело опустился на него. И тупо уставился на мёртвую незнакомку.

Ничего хорошего в том, что на его даче лежит труп, пусть даже и незнакомый, не было. Надо вызывать милицию, а что им говорить? Как объяснить, почему поздним зимним вечером он оказался на даче, куда и летом ездит редко? Откуда здесь незнакомая женщина, да ещё и мёртвая?

Кстати, почему обязательно мёртвая? Он что, врач, определять вот так, с ходу, жив человек или мёртв? Может, спит, в коме, ранена? Ага, спит, только вечным сном. Нет, так неподвижно живой человек лежать не может, тут и медицинского образования не нужно. А всё же… Он приподнялся и тронул тело за плечо – твёрдое. Кожа – холодная, наверно, в нетопленном помещении тело остывает быстро. А на груди, на свитере – бурое пятно внушительных размеров.

Ну, нафиг! Пусть с этим всем разбираются те, кому положено! В шкафу есть початая бутылка водки, осталась с прошлого посещения. Вот теперь можно, и даже необходимо выпить. Сейчас он хлебнёт, чтоб снять стресс, и вызовет ментов. Других вариантов не просматривается. Не расчленять же, действительно, труп, не выносить же его из дома по частям и тайком? Николай не преступник, никого не убивал, ни в чём не виноват – значит, надо обращаться к служителям закона! Ему должны поверить.

Щедрой рукой он плеснул в стакан на две трети, выдохнул воздух и начал глотать холодную водку. Обжигающие шарики побежали по пищеводу и ещё не успели провалиться в желудок, когда у ворот взрыкнул автомобильный двигатель. Хлопнули дверцы, быстрые шаги нескольких людей протопали по дорожке, скрипнули на веранде, и в следующий миг они вошли в дом, в комнату. Фуражки, погоны, у одного в руках автомат. Что? Не делать резких движений? Всё, что в карманах медленно положить на стол? Да вы что, ребята? Я ж дома...

…Я вам чем угодно клянусь, товарищ старший лейтенант, я не знаю эту женщину! И не видел никогда. Кто говорит? Жена?! Да этого быть не может! Ещё и записки? Я вам что, мальчик, записочки писать? Ну, как мужик мужику, лейтенант – если и были у меня бабы, так для связи телефон есть, Интернет, да мало ли ещё как можно человека высвистать. Что ж я буду дурацкие записочки писать... Она писала? Ага, и жена эти писульки предоставила, значит.

Ну, спасибо, Галчонок…

Я не сдержан? Бил, говоришь?.. Ну, если и было пару раз, так за дело. В народе как говорят – бьёт, значит любит! Во! Ах, ну конечно: не умею слышать отказ, привык к вседозволенности, потворствую собственным прихотям и не могу себя обуздать, если чего-либо хочу. Это тоже жена всё рассказала? И звонок в тот вечер был? Что, мол, подозрительное что-то на даче творится? Звонок от соседей? Ах, не имеет значения… Ещё раз спасибо, дорогая.

Чей нож? Дайте взглянуть поближе. А целлофан зачем? Позже, так позже. Да. Нож мой. Да, куплен после предъявления охотничьего билета в магазине, зарегистрирован, всё как положено. Охотничий нож. Последний раз видел?.. Погодите, так сразу и не вспомнить. Я на охоте давненько не был, не дешевое стало развлечение. Одни только боеприпасы стоят – будь здоров, а ещё лицензия, всё прочее. Короче, на охоту несколько сезонов не ездил. А вот на рыбалку – да. Последний раз? Летом ещё, подлёдным ловом не увлекаюсь, да и негде у нас… Где нашли? На даче за кроватью? Как он туда мог попасть? Отпечатки понятно, что мои... А кровь, кровь откуда? Этой самой дамочки кровь? Да я ножа этого с лета не видал, клянусь, капитан! Что? Ах, ну да, извините, товарищ старший лейтенант...

Не убивал я её, поверьте, не убивал! Это меня сейчас, кажется, убивают.

Что ж ты так, Галчонок…

Вот так-то, Коленька. Кобелино ты мой ласковый. Всероссийского масштаба. Думал, купил себе девочку-служанку: подай, убери, постирай. Ну и всё прочее – в любое время, по первому требованию, когда их величеству захочется. Так и этого было мало – ни одной юбки не пропускал. Последнее время и скрываться-то сильно не пытался. Ну, точь-в-точь, как в старом анекдоте: «Милая, ты у меня такая умная. Придумай что-нибудь сама...»

Видит Бог – я терпела, всё надеялась – одумается, перебесится, за ум возьмётся. Да куда там! Ведь была когда-то любовь, и нежность была – кажется, надышаться друг другом не могли. Куда всё делось?

На словах-то мы героем были: всё для тебя, любимая; вот денег накоплю, свой автосервис открою – заживём! В норковых шубах ходить будешь, в соболях, любой каприз исполню… А на колготки или простенькую косметику три дня деньги клянчить приходилось.

На девочек своих не скупился, сама слышала, когда трепался с другом своим, Глебом этим. Думал, я в ванной, не слышу ничего, а дверь-то открыта была. Триста баксов только за шампанское! И браслетик тот, ему ж цены не сложишь. Ах, как заюлил тогда благоверный: «Сотруднице... в складчину... преподнести от коллектива...» Тьфу! От коллектива! Это в их-то гараже, от шоферюг и автослесарей – презент, дорогой браслет! Ну, курам на смех, честное слово! И слово-то, какое вспомнил, ещё б сказал – от профкома. Работников отвёртки и бутылки.

Нет, миленький. Нельзя из женщины делать вещь. Служанку про всё – тоже не рекомендуется. Человеческие отношения должны быть. Даром, что из деревни, но не деревенская дурочка. Может, и была таковой когда-то, а теперь – нет. Сам воспитал, уму-разуму научил. И теории свои, про разнообразие и прочее, можешь засунуть себе… Ну, дорогой, ты у меня такой умный, придумай сам – куда.

Когда начинаешь понимать, что любви не осталось, что тебя могут променять в любой миг на другую женщину, становиться горько. Так горько, что жить не хочется. Да только вот жива. И даже здорова. Захотелось, правда, и самой чего-то нового, необычного. Разнообразия всем, видать, хочется. Можно было бы закрутить роман с тем же Глебом – посматривал мужик с интересом. Хотя бы в отместку закрутить, да скучно это. Тайная любовь по чужим углам, с оглядкой, в вечном страхе разоблачения. Коленьку, сокола ясного, это, правда, не смущало, но она так не хотела. Да и что здесь нового? Все мужчины одинаковы и хотят одного.

Помог случай: на работе, в фирмочке этой самой недвижимой, девчонки увлеклись сайтом знакомств в Интернете. Галине тоже стало интересно. Вышла на виртуальные просторы, посмотрела – мамочка моя родная! Выставка самодовольных похотливых барсуков. Самое большее, что умеют, это подмигнуть анимационно, а если начинают писать, так лучше бы этого не делали вовсе. Полистала, почитала... Скука! А потом обратила внимание на девушек ориентации «би».

Никогда она раньше не интересовалась однополыми развлечениями, и не пробовала никогда, а тут стало любопытно – все-таки разнообразие. Договорилась с девочкой. Встретились у неё, выпили кофе с коньяком, поговорили, музыку послушали. Вроде, нормальная девчонка, только обожглась когда-то в отношениях. Обманул парень, поматросил и бросил, во всяком случае, так она рассказывала. Это уже позже Галина узнала, что все лесбиянки горазды рассказывать душещипательные истории с трогательными подробностями.

Потом попробовали. Точнее, пробовала-то она, Галина. Ленка была в этом деле просто ас, и кайф ловила по полной программе. Честно сказать, ей не понравилось: девчонка облизала всё её тело, включая самые укромные местечки. Ханжой в сексе Галина себя не считала, но приятного ничего в этом развлечении не нашла.

Решила, что одной попытки хватит – опыт получила, и баста. Но Ленка оказалась подругой навязчивой. Звонила, приглашала, зазывала и добилась, в конце концов, своего. Предложила попробовать втроем. Такого у Галки ещё не было, решила – давай! – да и сама же хотела пуститься во все тяжкие... Попробовала!

Ленка притащила молодого хмыря с идиотскими кудряшками, схваченными сзади в хвостик – ни ума, ни фантазии, только что, с потенцией всё в порядке. «Лямур де труа», туды твою!

Потом хмырь – Ленка звала его Ботаник – достал кокаин. С порошком, мол, незабываемые впечатления. Не знала, как ноги унести. Что в постели творилось – толком потом и не помнила. Зареклась, что больше подобных развлечений – ни-ни!

Только, Ленка не отставала. Звонила, приглашала: «Неужели тебе не понравилось?» Понравилось, как же. Кушайте сами.

А потом произошла эта встреча с Вадимом. Земляк, одноклассник, нормальный мужик, в общем-то. Он и мальчишкой был толковым. И симпатичным. Теперь на малой родине Вадим стал крупным коммерсантом. Бизнес незатейливый: купил в городе товары, в деревне – продал.Разницу – в карман. Но, видно есть у Вадима деловая жилка. Сумел он и товар подобрать ходовой, и реализацию толково организовать. Говорит, три павильона на рынке, и дело расширяется. И ещё сказал: «Что ты здесь потеряла, Галка? Что тебе в этом городе? Возвращалась бы... Или у тебя здесь любовь?» И усмехнулся, негодник.

Ему насмешки, а Галке так тошно стало, такая тоска взяла… Любовь! Была любовь, да сгинула. Но и в родном райцентре делать тоже нечего – ни жилья, ни перспектив: опять в травмпункт идти сдаваться, и жить на грошовую зарплату? Тоже удовольствие ниже среднего. Вадим сказал, что место на рынке даст, а если деньжат поднакопила, то и в долю возьмёт. Будем, мол, партнёрами – доходы сообразно вложенным деньгам делить станем. Вадим такой, что если сказал слово, то сдержит. Он всегда был честным парнем. Да только, где они, деньги?

Последней каплей стали сыщики. Галка давно контролировала Коленькин телефон. Это стало для неё своеобразным спортом, игрой: забудет милый стереть чужой номерок из памяти мобильника, или нет? Чаще помнил и стирал, конспиратор хренов, но иногда случалась и на него прорушка. Да, бывало. Некоторых его любовниц Галка знала поимённо, некоторых – нет; со временем чувства притупились, возмущение угасло, и осталось только холодное любопытство – кто на этот раз?

А тут новый номер, неизвестный. Нажала дозвон: «Детективное агентство «Замочная скважина». Слушаю внимательно». Вот тебе и раз. Посмотрела в местных газетах, ребята специализируются на слежке за неверными супругами. Посмотрела список принятых вызовов – только сегодня четыре! Стало быть, вот как! Стало быть, отчёты сыщики шлют. А следят, ессесьно, за нею. Не нравиться, стало быть, суженому её образ жизни, соглядатаев приставил. Это было уже ни в какие ворота…

И тогда Галку как обожгло.

У Ботаника уже от «кокса» крыша ехала конкретно, мальчонка влез в долги, у него назревали серьёзные проблемы. И не любил он никого: ни Ленку, ни Галку, вообще никого, кроме себя. А недавно попробовал героин, так и вовсе увяз в этом по уши. Галка узнала про «герыч» одной из первых – отрок боялся уколоть себя в вену, просил Галку: ты ж медсестра, сделай укол. Галка была не против, отчего не помочь.

Самым противным было продолжать участвовать в оргиях. Кокаин она больше не нюхала, одного раза хватило. К героину и близко не подходила. Но было противно. Стала выпивать перед началом полный стакан водки и запивала его минералкой – спирт бил в голову мгновенно, как молот. Потом, бесчувственная, падала в койку со сладкой парочкой, лежала бревном. Так было легче. «Партнёры» вначале обижались, потом успокоились – им и вдвоём было неплохо. Коленька потом, правда, носом крутил, морду кривил – мол, алкоголем от тебя пахнет. Ничего, отбрехалась.

Потом пару раз пригласила Ботаника одного, без Ленки. Со второго раза договорились. Посулила ему денег с продажи квартиры, а она у Коли богатая, четырёхкомнатная, от родителей ещё. Ботаник как представил, сколько дури купить можно, даже прослезился. Основное обсудили.

Ленку уговорила письма написать. Мол, шутка такая, розыгрыш. Нужно благоверного поделдыкнуть, мол, что – любовницу завёл, гад?! Ленка такие вещи обожала, согласилась. Так появились письма от незнакомки, которые теперь у следователя. Милиционер про записные книжки спрашивал, про переписку – пожалуйста! Для представителя закона всё, как на ладони...

Труднее было узнать, когда любимый пойдёт в адрес, прихватывать её с Ботаником на горячем. Но и тут справилась, опять случай помог. Коля не услышал, что она вернулась домой, а она услышала то, что ей было интересно. Подгадали и разыграли с Ботаником всё, как по нотам.

Как он Ленку кончал, она не знает, и знать не хочет. Пусть её, непутёвая была деваха и всё равно плохо бы кончила. А вот с мальчиком пришлось самой разбираться, никуда не денешься. Со времён работы медсестрой было у неё припрятано несколько таблеточек. Сильнодействующих. Растолочь их в пыль и подмешать к порошку «герыча» ничего не стоило.

Уже на следующий день с утра молодец захныкал – уколи, сил нет. Смешала, пока он на койке укладывался: любил лёжа, с комфортом, чтоб приход лучше ощутить. Развела, и вколола. Ботаник поплыл сразу – таблеточки усилили действие «геры» раз в сто. Такое ему было не сдюжить. Найдут мальчика дней через несколько, когда вонять начнёт. Наркоман, передозировка, обычное дело. И ведь не дрогнула рука. И не жалко ни капли…

Родной муж в милиции, дадут ему за убийство немало, а с его характером – удивительной смесью хитрости, трусости и подлости – трудно ему в тюрьме будет. Ох, трудно… Да и не важно, сколько именно лет ему присудят. По постановлению суда она сможет продать квартиру. Заначки Колины все для дураков, их расположение Галка знает наперечёт. Это ещё три-четыре тысячи долларов. Хватит и на квартиру в родной деревне, и на павильончик, и на то, чтоб долю Вадиму заплатить. А там, чем чёрт не шутит, может и жизнь наладится.

А тебе, Коля, всего хорошего. Бог даст, больше не свидимся.

Целую крепко. Твой Галчонок.

(обратно)

Александр Лаптев: Тайна женской души

На пульте связи справа от меня загорелся зелёный огонек вызова, я протянул руку и нажал указательным пальцем чёрный кружок под ним – раздался щелчок, и динамик проговорил мурлыкающим голосом:

– Господин директор, к вам посетители.

– Я занят, – сказал я поспешно.

– Но они настаивают, господин директор, они говорят, что дело чрезвычайной важности!

«Черт! – выругался я про себя. – Не банк, а проходной двор какой-то».

– Что им нужно?

– Они настаивают на личной встрече, господин директор, они говорят, что это не займёт много времени.

Я выдержал соответствующую паузу, потом прого­ворил:

– Хорошо, пусть заходят, только недолго. Я очень занят сегодня! Очень! – Сказав так, я откинулся на спинку вращающегося кресла и постарался придать лицу су­ровое выражение. Кто бы ни были мои незваные гости, они должны в полной мере ощутить недопустимость подобного поведения. В этом кабинете и во всём здании есть один хозяин – и этот хозяин я!

В кабинет вошли четверо.

Я невольно вздрогнул, увидев их в таком составе. Личность каждого была мне знакома, но какая сила могла свести их вместе?

Первым вошёл управляющий банком. За ним, ссу­тулившись и пряча глаза, протиснулся боком шеф службы безопасности – огромный мужчина, страдающий чинопочитанием в острой форме. За ним вошёл социолог – желчный тип с горящим взглядом, которому я бы прописал лечебные грязи и успокаивающий горный воздух. Четвёртым в кабинет проник... мой личный детектив, Виртс, о существовании которого знало всего несколько человек.

Итак, они вошли и выстроились вдоль стены. В движениях была заметна неуверенность, но и вместе с тем проглядывала некая решимость – решимость выполнить неприятную обязанность, которая вдруг свалилась на их плечи.

Я медленно обошёл свой громадный стол и встал перед ними, держа голову прямо, стараясь дышать свободно и легко.

– Что вам угодно? – проговорил я и обвёл всех четверых испытующим взглядом. Я ни на секунду не забывал, кто здесь хозяин.

В кабинете стало тихо, никто из гостей не решался заговорить. Слышно было шуршание кондиционера, с улицы через толстое бронированное стекло доносился шум, напоминающий глухой ропот деревьев в дождливую и ветреную погоду. Однако за окном светило яркое утреннее солнце, на небе не было ни облачка, а до ближайшего леса было несколько десятков километров, – субъективные ощущения часто бывают обманчивы.

– Я жду, у меня очень мало времени, – подбодрил я смутившихся гостей. – Через полчаса у меня важная встреча в префектуре.

Последняя реплика призвана была сообщить присутствующим должный настрой. Но эффект её оказался противоположным.

Управляющий вдруг поднял голову и дерзко посмотрел мне в лицо.

– Мы имеем основание считать, господин директор, что вы не тот, за кого себя выдаёте! – произнес он отчёт­ливо; с каждым словом голос его набирал силу и кончил он на звенящей ноте. Остальные тоже воспрянули – задышали свободнее, задвигались. Я отметил это про себя, потому что отнюдь не потерял присутствия духа. Придав лицу удивлённое выражение, я спросил:

– Господин управляющий, вы что, рехнулись?

– Мы имеем все основания считать, господин ди­ректор, – продолжил тот, – что вас подменили сегодня утром. Последствия такого печального события вам хо­рошо известны. Поэтому я предлагаю вам сейчас же, в присутствии свидетелей, передать мне все полномочия по руководству банком. Такой шаг будет впоследствии учтён судом и облегчит вашу участь, господин ди­ректор, это я вам гарантирую.

– Вы мне гарантируете? – Я подступил к управля­ющему. Но он не испугался, а продолжал смотреть на меня немигающим взглядом, лицо его потемнело, и от­чётливее проступили скулы на азиатском лице. Его компаньоны стояли рядом, плечо к плечу, и я понял, что придётся объясниться. – Хорошо, – проговорил я уже другим тоном. – Выкладывайте, что там у вас, только быстро – меня ждет мэр.

– Встреча с мэром не состоится, – бесстрастно проговорил управляющий, – я её отменил.

– Послушайте, кто вам дал право самоуправствовать? Вы забываетесь! – загремел я на весь кабинет. – Вы нарушаете порядок процедуры отречения. Если уж вам взбрела в голову такая идиотская мысль, то сначала вы должны предъявить мне убедительные доказательства моей вины и лишь, потом предпринимать подобные действия. Пока моя вина не доказана, вы не имеете права вмешиваться в мою служебную деятельность. Я могу принять ваши действия за сведение личных счётов. Нам хоро­шо известны случаи, когда под видом отречения от долж­ности различные интриганы мстили руководителям. Остерегитесь, господин управляющий. Бойтесь совершить ошибку!

Я сам не ожидал от себя подобной тирады. Но ситуа­ция была достаточно серьёзна. Обвинение в подмене было достаточно тяжёлым и стояло по своей злокозненности сразу за умышленным убийством и впереди всех форм насилия. Тому имелись веские причины – случаев подмены людей в последнее время было так много, что возникло даже нечто вроде психоза среди руководителей процветающих фирм. В самом деле – операция эта сулила мошенникам неслыханные блага. В тело преуспевающего бизнесмена перемещалось чужое сознание. Для окружающих такой ход оказывался почти незаметным. И вот уже новый владелец тела в полной мере пользуется благами, добытыми чужим горбом, а о судьбе человека, оказавшегося вдруг бедным, старым и больным, без крыши над головой, без документов, без сил бороться или просто жить – о судьбе такого несчастного мало можно сказать утешительного. Но что делать: жизнь есть борьба, она всегда была борьбой, и ею же останется. И далеко не всегда в этой борьбе побеждают честность и добродетель, но очень часто – коварство, хитрость и прямой обман. Всё это я знал слишком хорошо, и это знание помогло мне быстро справиться с возмущением, закипавшим у меня в груди. К тому же я не хотел скандала – это могло повлиять на репутацию банка.

Я предложил гостям садиться в кресла. Секретарша принесла на серебряном подносе кофейник с миниатюрными чашечками из китайского фарфора, и разговор принял более спокойный характер.

– Господин директор, мы вполне понимаем от­ветственность, которую на себя возлагаем, – заговорил снова управляющий, – и если наши предположения не оправдаются, мы все, здесь присутствующие, – он обвёл спутников взглядом, – немедленно подадим в отставку.

Такое продолжение понравилось мне, особенно воодушевило, что меня продолжают называть господином директором.

– Ничего, мистер Уилсон, – сделал я ответную уступку, – я всё понимаю, время сейчас такое, что нужно посто­янно быть начеку. Если у вас есть достаточные основания для подозрений, то смело делайте ваше дело. Вы выполняете свой долг, только и всего. Правильно я говорю?

Компания отчего-то вдруг поникла, уверенности в лицах поубавилось, и я решил продолжать в том же духе.

– Я вас слушаю. На чем основаны ваши догадки?

Опять заговорил управляющий, вероятно, ему заранее была назначена главная роль. И слушая его, я решил в будущем избавиться от такого помощника, если, конечно, усижу в директорском кресле.

– Начнём с того, господин директор, – заговорил он, – что в силу известных обстоятельств, мы вынуждены были несколько месяцев назад нанять частного детектива для вашей охраны – присутствующего здесь мистера Виртса. – При этих словах человек, сидевший с краю, посмотрел на меня и сразу отвёл взгляд.

Я согласно кивнул.

– Да, – сказал я, – на совете дирекции пятна­дцатого марта текущего года было принято такое решение. Мне, признаюсь, было не совсем приятно подобное наблюдение, но я подчинился общему требованию, потому что... потому что общая выгода для меня превыше всего!

Управляющий нетерпеливо ждал, когда я закончу, затем продолжил так, словно я ничего не говорил:

– На протяжении трёх последних месяцев мистер Виртс со своими помощниками осуществлял постоянное наблюдение за вами, господин директор, и за всё это время не случилось ни одного происшествия и даже не возникло подозрения.

Я снова кивнул. Главная новость поджидала меня впереди.

Управляющий внезапно напрягся, подавшись всем корпусом вперёд.

– Однако сегодня утром, господин директор, произошло событие, которого мы все боялись и которое может иметь для банка катастрофические последствия!

– Что же это за событие? – спросил я и снисходительно улыбнулся.

– Сегодня утром вы попали в автомобильную пробку, господин директор, и ваш обычный маршрут сле­дования на работу был изменён – вы на целых пять минут пропали из поля зрения мистера Виртса и его людей. А вы должны знать – что такое пять минут в данном вопросе. Это очень много, господин директор. Этого вполне достаточно, чтобы немедленно отрешить вас от должности!

– И на этом основаны все ваши подозрения? – спросил я, подняв брови. – Из-за обычной дорожной пробки, вызванной гололёдом, вы готовы объявить меня персоной нон грата?

– Господин директор, – ответил управляющий, – вы не хуже меня знаете существующие инструкции на этот счёт. Я ещё раз повторяю: вы на целых пять минут пропали из-под наблюдения, а для того чтобы провести процедуру перемещения сознания, достаточно сорока секунд. Мы не можем рисковать, господин директор. На моём месте вы бы поступили точно так же!

Возникла пауза. Четверо джентльменов ждали моего решения.

– Ваши сомнения вполне понятны, – начал я миролюбиво, – но, однако, если мы подробно рассмотрим обстоятельства утреннего происшествия, то увидим, что причин для беспокойства вовсе нет. Мистер Виртс, – обратился я к детективу, – вы всё видели сами. Что же произошло утром? А произошла очень банальная вещь. Утром, по дороге на работу, я попал в автомобильную пробку. Накануне выпал снег, на дороге возник гололёд, и в мою машину врезался какой-то растяпа. Это произо­шло как раз напротив бизнес-центра, в котором имеется (все об этом знают) сквозной переход на другую сторону квартала. И что же мне оставалось делать в такой ситуации?

– Вы должны были, согласно существующей инст­рукции, связаться по телефону с Правлением и вызвать другую машину. Вы не имели права выходить на улицу до приезда спецавтомобиля!

– Но я же объясняю вам, что там была пробка! Никакая машина не сумела бы к нам пробиться! Я просидел бы там минимум до обеда! Терять из-за подобной глу­пости несколько часов рабочего времени я не мог. И к тому же я вышел из машины не один. Меня сопровождал мой личный водитель.

– Водителя можно подкупить.

– Мои действия совершались у всех на виду: я вышел из автомобиля среди уличной толпы и сразу зашёл в бизнес-центр, где меня знает каждый, затем прошёл центральным коридором среди десятков людей на другую сторону квартала. Там ходьбы ровно на пять минут. Можете сами убедиться! Когда бы меня успели подменить? Вам, надеюсь, известно, что для подобной процедуры необходимо сложнейшее оборудование, вдобавок, я должен был успеть раздеться, влезть в экранированную камеру и провести там целую минуту. Когда бы всё это могло произойти?

– Всё это справедливо, – кивнул управляющий, – и я готов поверить, что подмены не произошло. Но нам нужны стопроцентные гарантии. А их у нас нет. Вы ис­чезли из-под наблюдения на целых пять минут! За это время могло случиться всё. Печальных примеров у нас, вы знаете, хватает.

– Ну, хорошо-хорошо, – поморщился я. – Согласен, вы хотите убедиться, что со мной всё чисто. Но... как вы это сделаете? Даже если, допустим на секунду, меня действительно умудрились подменить в тот пятиминутный отрезок, то каким образом вы обнаружите это? Отпе­чатки пальцев? – но они у меня прежние! Детектор лжи вряд ли поможет, потому что рефлексы у меня точно так же сохранились. Профессиональные навыки? Но и тут мало шансов добиться правды, потому что все знают, сколь тщательно готовятся подобные операции! Потенциальный кандидат на новое тело заранее и самым тщательным образом изучает все привычки предполагаемой жертвы, манеру поведения, особенности речи и прочее; к тому же существует такая вещь, как гипнообучение, и подготовить классного директора банка или, к примеру, управляющего, не составляет сегодня особого труда. Вы же знаете: незаменимых людей нет!

– Да, вы правы, – нехотя согласился управля­ющий. – Но вы напрасно всё это говорите нам – вы сейчас выступаете против самого себя, потому что если мы не найдём способа убедиться в вашей под­линно­сти, то это и послужит причиной для отстранения вас от должности, господин директор. Таковы существу­ющие правила!

– Да-да, – ответил я. – У нас всё поставлено с ног на голову. Вместо того чтобы вам доказывать мою ви­новность, я обязан доказывать свою невиновность. Презумпция невиновности наоборот!

– Таковы существующие правила, – снова проговорил управляющий. – Не нам их менять. Впрочем, вам нечего переживать. Вы не можете доказать свою невиновность, но и мы точно так же не можем доказать вашу вину, поэтому вы не будете считаться преступником, и отре­чение будет выполнено по самой мягкой форме с сохранением всех льгот, к тому же об этом будут знать всего несколько человек. Окружающие будут думать, что вы отправились на длительное лечение куда-нибудь за границу, – в результате ваша репутация и, главное, репутация банка не пострадают! А это немало­важно, согласитесь.

Я мрачно усмехнулся.

– Вы говорите так, будто вопрос уже решён. Но я продолжаю настаивать, что я – это я! – Габриэль Спенсер, директор банка. И я не собираюсь отправляться ни на какое лечение. Все эти мягкие формы отречения мне хорошо известны. Через полгода у меня не будет ни машины, ни дома, ни счёта в собственном банке. Я на это не согласен!

Проговорив это, я поднялся. Гости мои тоже встали. Они, кажется, не ожидали столь активного сопро­тив­ления.

– Господин директор, подумайте, прежде чем делать столь категоричные выводы! – проговорил управ­ля­ющий. – Мы предлагаем вам компромиссный вариант. Соглашайтесь. Поверьте, у нас имеется способ узнать правду, но в таком случае вас ожидают неприятности, большие неприятности! Мы не желаем этого, потому что при этом неизбежно пострадает репутация банка. Мы хотели бы разрешить конфликт максимально тихо и безболезненно. Вам известны соответствующие статьи уголовного кодекса, господин директор? – Он наклонился ко мне, и лицо его исказила довольно подлая ухмылка.

– Господин управляющий, прошу вас не забываться! – повысил я голос. – Я пока ещё директор, и вы обязаны соблюдать приличия! Боюсь, что нам трудно будет с вами работать в будущем, – добавил уже тише.

– Если это будущее у вас будет, – нагло ответил тот и, повернувшись к социологу, который до сих пор не вымолвил ни слова, выразительно кивнул. Социолог немедленно поднялся и пошёл к двери. Я с растущей тревогой наблюдал за ним. Он дошёл до двери и выглянул наружу.

– Куда это он? – спросил я внешне равнодушно.

Управляющий резанул меня насмешливым взглядом.

– Минутку терпения, господин директор. Сейчас к нам присоединится ваша супруга, и тогда всё разрешится.

– Как! – воскликнул я. – Вы хотите привезти сюда мою жену?

– Ваша жена уже давно здесь, всё это время она сидела в приёмной.

– Но зачем впутывать её в это дело? Причём здесь моя жена? Кто вам дал право?

– А чего вы так волнуетесь? Если вы – это вы, то вам абсолютно нечего бояться! Это лишь пустая формальность, и всё быстро выяснится. Ведь вы же настаиваете на своей невиновности. Вот вам прекрасная возможность доказать свою честность. Я, право, не понимаю причин подобного волнения.

Он явно издевался. В тот момент он походил на шахматиста, сделавшего неожиданный и очень удачный ход. Кажется, он, в самом деле, не сомневался в моей виновности; и он знал, что единственный, кто может с максимальной достоверностью заметить подмену сознания в человеке, это его супруг. Не мать и не отец, и не дети, и даже не домашние животные, на которых одно время очень надеялись, а именно жена или муж, если только они прожили вместе несколько лет. Почему это так, ни­кто толком не мог объяснить, но факт оставался фактом – девяносто процентов всех состоявшихся до сих пор разоблачений были совершены жёнами подозреваемых. Каким образом женщинам удавалось опре­делить при­сутствие в теле мужа чужого сознания, оставалось загадкой, и сами они не могли толком ничего об этом сказать. Это было что-то на уровне рефлексов, когда женщина подходила близко к мужчине, смотрела внимательно в глаза, наблюдала мимику, выражение лица, и через минуту по каким-то почти неуловимым признакам выносила приговор: виновен (или наоборот). За редчайшим исключением оценка её оказывалась верной. (Исключения составляли преднамеренные обвинения супругов в подмене, сделанные в корыстных целях, – такое тоже иногда случалось.) И мне теперь предстояло выдержать подобную проверку. Зная характер женщины, назначенной мне в спутницы жизни, я готовился к худшему.

И вот она вошла – высокая, стройная, надменная, молодая и красивая, – холодно взглянула на меня и остановилась возле дверей. На ней был эффектный брючный костюм неуловимого переливчатого цвета. На ногах туфли на высоком каблуке, благодаря которым она оказалась самой высокой среди присутствующих.

– Ну что же вы, подойдите ближе, – сразу засуетился возле неё социолог. Чего он так суетился, выиграть, что ли, этим хотел?

Я сделал шаг к ней навстречу и улыбнулся вымученной улыбкой.

– Энрика, я очень рад тебя видеть. Ты сегодня просто восхитительна! – Если я и врал, то совсем немного.

Ни один мускул не дрогнул на её лице. В пронзительно синих глазах был всё тот же лёд. Она сделала ещё шаг, теперь мы стояли друг против друга на расстоянии вытянутой руки. Улыбка медленно сползла с моего лица, внутри у меня всё сжалось – эта женщина, она меня ненавидит! Взгляд её был слишком красноречив.

Но она вдруг повернула голову, очень спокойно, по­жалуй, даже лениво, и произнесла предельно короткую фразу:

– Это он!

– Кто он? – одновременно вскрикнули управля­ющий и социолог.

Женщина с удивлением посмотрела на них.

– Мой муж! Габриэль Спенсер.

– Вы уверены в этом?

– Уверена.

Женщина снова посмотрела на меня. Поразительно, но глаза её оставались, всё так же, холодны.

– Дорогой, – произнесла она с непередаваемым выражением, – пожалуйста, не задерживайся сегодня вече­ром. И помни, что ты обещал подарить мне новую машину.

– Конечно, – пробормотал я и, почти не чувствуя своего тела, приблизился к ней и коснулся губами её твердой щеки. – Я никогда не забываю своих обещаний, – произнёс я очень серьёзно, глядя ей в глаза.

Присутствующие в глубоком молчании наблюдали эту сцену.

Развернувшись на месте, молодая женщина, не глядя ни на кого, пошла странно подпрыгивающей походкой к двери. И вышла.

Некоторое время в кабинете сохранялось молчание, никто не двигался с места, в положениях тел чувствовалась растерянность.

Первым пришёл в себя я.

– Итак, господа, полагаю, инцидент исчерпан?

Господа все четверо разом затоптались к выходу. Опустив голову и опасаясь смотреть в мою сторону, они спешили покинуть помещение.

– Одну минуту! – крикнул я, и все как по команде остановились. Подождав, когда они повернутся ко мне, я проговорил не без достоинства: – Надеюсь, данное происшествие не просочится дальше этих стен? Это, между прочим, и в ваших интересах тоже! Со своей стороны я беру назад всё мною сказанное относительно дальнейших перспектив нашей совместной работы. Я понимаю: мы все здесь немного погорячились, но это не помешает нам продолжать трудиться также плодотворно, как это и было все эти годы!

После такого вердикта я не сомневался, что вопрос действительно исчерпан. Все формальности соблюдены, а я остался на высоте положения и даже проявил благородство, как известно, свойственное лишь действительно сильным личностям.

Четверо покинули кабинет в том же порядке, в каком и появились. Сначала вышел управляющий банком, за ним выдавился через дверь шеф службы безопасности, потом – желчный социолог, ну а уж за ним – мистер Виртс, мой личный детектив, так неудачно проколов­шийся сегодня утром. От услуг последнего я решил отказаться, несмотря на данное обещание. В отношении остальных следовало подумать и не делать пока что резких движений – времени у меня теперь будет предостаточно – молодая надменная женщина, назначенная мне в жёны, вручила в мои руки карт-бланш, и это был самый приятный сюрприз, который преподнесла мне судьба за последние годы.

Выглянув в приёмную, я отменил на сегодня все за­планированные встречи и попросил никого больше ко мне не пускать. Потом замкнул дверь на ключ и, вытащив из сейфа початую бутылку элитного французского коньяка, налил грамм пятьдесят прямо в чашку с остатками кофе. Нервы мои были слишком возбуждены и требовали успокоения. Было уже часов двенадцать, и через широкое окно светило яркое солнце, лучи его окра­шивали предметы в тёплые золотистые тона, и мне было тепло и хорошо – с каждой секундой становилось всё теплей, всё лучше – французский коньяк делал своё доброе дело.

***

В тот же вечер я выполнил своё обещание, и моя супруга получила давно обещанный «Феррари» вишнёвого цвета. Сверх этого она обрела норковую шубу и ожерелье из натурального жемчуга, поднятого пучеглазыми аборигенами со дна моря в районе Соломоновых островов. День, начавшийся столь рискованно, заканчивался самым благоприятным для меня образом. Совершив эти мелкие покупки, мы с Энрикой отправились в ресторан, где провели волшебный вечер в окружении услужливых официантов, сверкающего хрусталя, пряных запахов и успокаивающей музыки, – и в два часа ночи вернулись в наш роскошный особняк, стоящий на берегу моря среди кокосовых пальм и деревьев манго.

И лишь когда мы укладывались спать, супруга несколько подпортила очарование этого восхитительного вечера. Она неожиданно спросила:

– Так как же на самом деле вас зовут?

При этом она так улыбалась и так смотрела на меня, что необходимость во всякой лжи отпала. Мы стояли по обе стороны необъятного брачного ложа, освещаемые кровавым светом ночника и готовые лечь на белоснежные надушенные простыни. Я смотрел в надменные глаза стоявшей напротив красавицы и старался постигнуть извечную тайну женской души. Но тщетно – подобные ребусы не для моих мозгов.

Слабо улыбнувшись, я проговорил:

– Тебе, в самом деле, необходимо это знать?

Женщина усмехнулась и уронила голову, пушистые волосы упали на её худые плечи.

– Как хочешь, – произнесла она равнодушно, – можешь не говорить.

Взяла покрывало за угол, не­ловко шагнула своей длинной ногой на простыню и вдруг упала на матрас, в ту же секунду укрывшись одеялом; поток надушенного воздуха ударил мне в лицо, и дыхание моё перехватило.

Я осторожно лёг рядом. Теперь я уже не мог удержаться от этого вопроса:

– Скажи: почему там, в кабинете, ты не выдала меня?

Женщина лежала на спине и смотрела в потолок, лицо её в этот момент показалось мне невыразимо прекрасным.

– Этот Спенсер, – сказала она, не оборачиваясь, – он был такая сволочь! Надеюсь, ты окажешься лучше.

– Я тоже, – ответил я и, потянувшись к изголовью, щёлкнул выключателем. Комната погрузилась во мрак.

Я осторожно взял женщину под покрывалом за тёплую руку и тихонько сжал.

– Милый, будь нежен со мной, – услышал я в тишине.

– Да, конечно, – произнёс я как можно убедительнее. – Иди ко мне.

А в следующую секунду почувствовал, как эта надменная красавица трогательно прильнула ко мне; по хрупкому телу её прошла дрожь, и я сильнее прижал её к себе, стараясь согреть собственным теплом и, словно желая, за­щитить от многочисленных невзгод этого мира, полного подлости и лжи.

(обратно)

Ольга Воликова: Сердце не камень

Куда она ехала с утра в переполненном ПАЗике? Ох, если б кто-нибудь мог в точности ответить на этот вопрос. Нет, пункт назначения был, конечно, известен, но что ожидало её впереди, никто предсказать не мог. Престарелый автобус, неимоверно дребезжа на дурной дороге, уносил её в новую жизнь. За окном маячил совсем уже осенний пейзаж, хотя месяц сентябрь едва успел расправить крылья над родными просторами. Семидесятикилометровый путь растянулся на долгие два часа, клонило в сон, а сидеть на «общем» заднем сидении было жутко неудобно. Время от времени, подтягивая ослабевшими руками сползающий рюкзачок, Лиза проваливалась в тупую дрёму. Ноги, упиравшиеся в чужие баулы, затекли… Вобщем, то ещё путешествие. Слава богу, показались невзрачные улочки пригорода, потом мост, и она поняла, что приехала. Божехолмск – милое названьице! Ну, и где же здесь, спрашивается, холмы? Никаких холмов она не заметила, а вот воды было предостаточно. Пока доехали до автостанции, Лиза насчитала шесть мостов. «Вот это да! – удивилась девушка. – Настоящая Венеция». Только здесь были не узкие каналы, а просторные улицы с неширокими речками и речушками вместо обычных мостовых. По пологим берегам росли старые скрюченные ивы, отражаясь в тёмных тихих водах. Сонную зеркальную гладь изредка тревожили лодки – вёсельные, тяжёлые, почерневшие от старости, и лёгкие моторки.

Городок показался маленьким, чистеньким и слишком уж тихим. Хотя чему удивляться: понедельник же, все на работе. Она не спеша, шла по главной улице в направлении центра, где обретались нужные ей присутствия. Вдоль дороги тянулся ряд невысоких каменных домиков. Любовно выкрашенные в пастельные тона, они придавали городу сказочный вид. Пышные кроны вековых лип и клёнов упруго выпирали из аккуратных зелёных оград, изо всех последних сил доцветали гигантские георгины. Она шла не спеша, и вдруг её начали обгонять школьники с трогательными ранцами за плечами. Большинство девочек были почему-то в клетчатых пальтишках, и это выглядело так странно. «Форма что ли у них такая?» – удивилась Лиза, но тут же сообразила, что просто в местный универмаг завезли большую партию пальто в клеточку. Ближе к центру дома «подросли», стали попадаться двухэтажные строения того милого сердцу стиля, который принято величать купеческим. Лиза с интересом рассматривала местную архитектуру и едва не столкнулась с весьма колоритной личностью – высоким бледнолицым человеком в полувоенном обмундировании. Форменная фуражка с красным околышем глубоко сидела на его небольшой голове, а заложенные за спину руки смешно выпирали под парусиновым плащом. Водянистые глаза встречного не смотрели на Лизу, но она отчего-то испугалась и, отпрянув, тихо прошептала: «Извините». Незнакомец слегка притормозил и медленно склонил голову. Обескураженная девушка продолжала стоять ещё некоторое время, а необычный гражданин прошествовал дальше. «Ну, чего ты, испугалась что ли? Это же Сашка, Сашка Малахольный. Он безвредный», – услышала Лиза от обогнавшего её мужичка. Она стряхнула с себя странную скованность и зашагала быстрее.

Лиза легко нашла районный отдел культуры. Энергичная начальница живо направила её в Народный театр. Как видно, наличие у нее свеженького диплома художника-оформителя пробудило начальственную фантазию о широком спектре Лизиных возможностей. Народный театр Божехолмска располагался в стенах местного Дома Культуры. Коллектив работников ДК оказался немногочисленным, народ здесь трудился, в основном, молодой, задорный. Исключение составляли лишь два человека: дядя Миша, сорокалетний художник-оформитель, мастер афиш и объявлений, и режиссёр Народного театра Клавдия Павловна Красилова.

Лиза так сразу и не разобралась, кто же её непосредственный начальник – режиссёрша или директор ДК, но не стала заморачиваться, пора было устраиваться с жильём. Здесь тоже всё быстро уладилось, и в результате Лиза согласилась на постой у одинокой пожилой женщины, в чистом и тёплом домике.

Почти всё своё время она проводила на работе, и крохотный рабочий кабинет в Доме Культуры, переоборудованный из умывальной комнаты, сделался настоящим её пристанищем. Тут были полки с любимыми книгами, письменный стол, несколько казенных стульев, кипятильник и пачка кофе, а с недавних пор появился небольшой сервиз из цветной керамики. Теперь можно принимать друзей. Но в том-то и дело, что таких друзей пока не наблюдалось. Первое время, когда всё ново и интересно, быстро закончилось, и потянулись дни, похожие один на другой. Погода испортилась, и золотая осень незаметно перешла в тоскливую серую явь. Блёклое небо с упорным постоянством «радовало» затяжными дождями, деревья обнажились и угнетали взгляд своими чёрными скелетиками. Божехолмск больше не казался сказочным городком, остро хотелось домой, к маме. Работа тоже не радовала: режиссёрша оказалась язвительной тёткой с большими амбициями. Лизу раздражали её непомерные требования и неиссякаемая демагогия. К тому же она постоянно ставила в пример предшественницу Лизы, пожилую бутафоршу, наваявшую лет за сто такую кучу всяческой бутафории, что этого добра могло бы хватить на все народные театры области до скончания века. Лиза и не пыталась превзойти предшественницу, просто старалась аккуратно выполнять свои обязанности. Как вдруг тоскливое однообразие жизни нарушилось новостью: двое сотрудников районного Дома культуры решили сочетаться браком. Эта весть мгновенно овладела умами жителей городка, все оживились и стали готовиться к празднику. Лизу тоже пригласили и даже доверили ей принять участие в художественном оформлении свадьбы. Дня два она корпела над изготовлением поздравительного адреса в виде старинного свитка, писала огромный текст «Ой, вы гости-господа, вы приехали сюда…» древнерусским шрифтом, перевязывала свиток красным шнуром, лепила печать из красного парафина. Потом пришлось нарисовать пару весёлых плакатов, соответствующих случаю. Её похвалили.

Мероприятие состоялось в затрапезного вида столовой. Помещение украсили разноцветными шарами и гирляндами из кленовых листьев. Всё прошло, как положено, артисты все свои, музыка – тоже своя. Директор Дома культуры с баяном в руках одновременно исполнял частушки собственного сочинения и пускался в присядку. Гостей набралось порядочно, и сначала Лизе было неуютно среди незнакомых людей. Но народ потихоньку расслаблялся, и она успокоилась. Сосед справа изредка ухаживал за Лизой, подливая ей в бокал сухого вина и подкладывая на тарелку закуски. Парень был симпатичным. Он о чём-то иногда спрашивал Лизу, и она кивала ему из вежливости, почти не разбирая слов из-за орущего магнитофона. Сидевшие напротив барышни беззастенчиво пялились на Лизу, перешептывались и вертелись, совсем забыв, зачем они здесь. Потом все танцевали. Потом принесли горячее. Едва дождавшись очередного перерыва на танцы, Лиза засобиралась домой. Молодой человек решил, видимо, продолжить своё шефство и потянулся за Лизой. На невысоком крылечке он ухватил Лизу за руку, да так и пошёл, приноравливаясь к её торопливой походке. Было свежо, лужицы подёрнулись хрупким ледком, серебрилась инеем трава, но она, разгорячённая вином и танцами, не ощущала холода. За вторым мостом Лиза резко затормозила и быстро распрощалась с провожатым, объяснив, что до дому – рукой подать и вообще... Парень опешил, но спорить не стал, и она стремглав полетела к перекрестку, затем нырнула в полутёмный двор и в две секунды добежала до своего дома. Только на крыльце Лиза перевела дыхание и, осторожно поворачивая ключ, открыла двери. Тишина в обнимку с кромешной тьмой неслышно царили вокруг. Не зажигая света, Лиза быстро приготовилась ко сну и добралась до постели.

Утром хозяйка дожидалась Лизу с горячим самоваром и пирогами. И когда она успела? Лиза хотела по-быстрому сбежать в свой уютный кабинетик, но волшебный запах парализовал её волю. Тусклое осеннее солнце освещало переднюю часть дома, проливая молочный свет на новенькую клеёнку. Начищенный самовар сиял жёлтым боком и по-кошачьи мурлыкал. Анна Исаевна налила чай в две одинаковые белые чашки и подвинула Лизе варенье. Лиза понимала, что хозяйке не терпится узнать подробности о свадьбе, и Лиза её не разочаровала. Она в деталях описала, как была одета невеста, что было на официальных лицах, что дарили и чем угощали. Анна Исаевна осталась довольна Лизиным рассказом и, пока та надевала пальто, сложила в бумажный пакет горячие пирожки.

Прижимая к груди свёрток с пирогами, Лиза вошла в здание ДК. Две методистки, словно консьержки, провожали взглядом входящих и выходящих. Одна из них метнулась к другой и принялась что-то нашёптывать ей на ушко. «Во, дают! И сквозняки нипочём», – удивилась Лиза. «Девчонки, я вам дверь закрою, самим-то недосуг, поди», – ухватилась Лиза за медную ручку. Она мигом взлетела на второй этаж по широкой лестнице, пересекла фойе и оказалась в коротком полутёмном коридорчике. Больно ударившись локтем обо что-то невидимое, Лиза громко чертыхнулась, и тут же коридор осветился жёлтым светом. На стремянке, под самым потолком, торчал вчерашний молодой человек и с улыбкой смотрел на неё.

– Елизавета Васильевна? Давайте знакомиться: Александр. Электрик и по совместительству – осветитель в здешнем театре. Можно просто, Алик.

– Давайте-давайте, – потирала локоть Лиза, – можно просто, Лиза. Художник.

– Вот получил задание – разобраться с освещением в ваших апартаментах.

– Спасибо. Скажете тоже – «апартаментах», – фыркнула Лиза. – А прежняя художница, что, кротихой была?

– Ну почему? Очень даже милая бабуся. Очки, правда, с толстыми линзами носила.

– А что же ей оставалось делать? Темно, лампы тусклые – на самой верхотуре, и розетки на честном слове держатся!

– Да не волнуйтесь вы так! Сейчас разберёмся.

Лиза открыла свой кабинет и посторонилась, пропуская электрика. Не прошло и часа, как лампочки были заменены, розетки исправлены, к тому же Лиза стала обладательницей старинной настольной лампы. Громоздкая чёрная лампа со всякими там штучками-дрючками вместо кнопок сразу ей понравилась. Пока Лиза готовила кофе, Алик по-хозяйски осматривал её каморку. «Тесновато тут у вас, и из окна дует», – ткнул он пальцем в заклеенную бумажной полоской трещину. Лиза пожала плечами. Она еле дождалась, пока уйдёт неожиданный помощник. Не то чтобы он был ей неприятен, нет, просто она боялась признаться, что этот визит привёл её в смятение. Хотелось побыть одной, «причесать» свои мысли. Хитрая Лиза сама себе всё объяснила коротко и ясно: дел у неё – выше крыши. Наконец он ушёл. И что же? Лиза сидела, устремив взор в окно. Там и смотреть-то было не на что, лишь крыши да небо. Крыши старые, небо серое. Только где-то внутри, под ложечкой, сладко щемило. Ну, всё, хватит! Работа, конечно, не волк, но пора и пьесу почитать. На серой картонке скоросшивателя затейливо кучерявились крупные фиолетовые буквы: «Сердце – не камень». Знамо дело, не камень. Непонятная возня за дверью отвлекла Лизу от чтения, и тут в комнату ввалились две методистки, и сразу же затрещали:

– Послушай, а он уже ушёл?

– Да кто – он?

– Алик.

– Вам видней, вы на входе дежурите.

– А что он у тебя делал?

– Лампочки менял. А почему такой интерес?

– Ну, теперь она тебя съест!

– Да в чём дело-то? Кто кого съест?

– КП! Тебя съест, сожрёт и не поморщится.

– А КП – это что? Контрольный пункт? Девки, перестаньте говорить загадками!

– КП – это Клавдия Павловна, ты что, не знала? Её все так зовут. Да она же неровно дышит к Алику, все это знают.

– Как это? Она же старая, ей небось уж лет сорок!

– Если не пятьдесят. И Эльку она съела только за то, что та с Аликом обедать в кафе ходила. Эльке даже уволиться пришлось, так КП достала.

– Ну да, ещё за то, что он с Восьмым марта Эльку первой поздравил.

– Вот что, девочки, меня ваши новости абсолютно не волнуют. Давайте двигайте отсюда в свой методический кабинет, несите культуру в массы.

– Да как же, Лиза,…

– До свидания, говорю. Дел по горло.

Вот сороки! Лиза машинально продолжала читать, но в голове ничего не задерживалось.

Она достала альбом, гуашь и принялась за эскизы. Перевела кучу бумаги, а довольна осталась только набросками к первому акту. Но, как говорится, недолго музыка играла – в дверь опять заскреблись. На пороге возникла хореограф Любочка: «Слушай, Лиза, красота какая! Да будет свет! Здесь так темно всегда, ходить страшно. А я думаю, дай к Лизе зайду, всё равно по пути. Это Алик постарался? Вот молодец!»

– Да что вы все, сговорились, что ли? Человек просто свою работу делает. Подумаешь, лампочки вкрутил! Откуда такой нарисовался, вообще?

– Ты что, Лиза, он же первый парень на деревне. Студент, на третьем курсе Политехнического. Перевёлся на заочное, чтобы матушке помогать. Водку не пьёт почти, образование получает – жутко положительный! Нарисовался. Он уж год здесь работает, вот из отпуска вернулся.

– Не пьёт, не курит и с девочками не гуляет.

– Так я чего пришла-то: Танька с почты говорит, девушка у него есть. Далеко где-то.

На переговорный часто приходит, звонит куда-то, то ли в Сибирь, то ли на Урал.

– Вольному – воля, Любочка. Пускай звонит. Я-то здесь причём?

– Так, говорят, Лиза, что он тебя вчера провожал. Подожди, не перебивай! А ты знаешь, что КП на него глаз положила? Учти, она тебе не даст житья. Съест с потрохами! Не ты первая, не ты – последняя.

– Наслышана уже. Бред собачий! За что же меня съедать, за две лампочки? Всё, Любочка, хорош впереди паровоза бежать! Спасибо тебе за информацию. У тебя, когда занятия начинаются?

– Да начались уже. Яим по двадцать батман тандю и батман плие задала.

– Так что же ты здесь-то торчишь? Кому они эти батманы показывают, дружка дружке? Гляди, потом не переучишь! – Лиза подтолкнула Любочку в субтильную спинку:

– Пока, пока!

Фу, ну, началось! Видать, сплетни – главное развлечение в жизни местного народонаселения. 

Вот ведь какая вещь: Лиза не считала себя ущербной, и то, что до сих пор не имела возлюбленного, расценивала как некую данность. Ну, не случилось – и ладно! Ну, не будет у неё мужа, детей, зато, сколько времени останется для творчества. Она никому не завидовала, не расстраивалась и вообще не брала в голову все эти глупости. Ей невдомёк было, что природа ещё не пробудила её для серьёзных отношений. Она была молода, привлекательна и содержательна. Да-да, содержательна – это было любимое словечко её мамы. Содержательна – значит, не пустышка, значит, неглупа, начитанна и с царём в голове. Весёлая и обаятельная Лиза всегда привлекала к себе внимание молодых людей, но поскольку её чувственность дремала, находясь в зачаточном состоянии, все симпатии она легко превращала в дружбу. Ей удавалось быть спокойной и доброжелательной со всеми – и с первыми красавцами и умниками, и с тайно страдающими недотёпами. Нет, случались, конечно, и поцелуи: Лиза далека была от сентенций типа «нет – поцелуям без любви». Случались и тайные влюблённости, но именно тайные. Она подозревала в себе сильные страсти, и если бы симпатии были взаимными и явными, то неизвестно ещё, как бы всё обернулось. Но гордячка Лиза, тщательно скрывала свои чувства. И вот теперь молодой электрик всколыхнул сонное болотце её души. Она рассердилась, отгоняя от себя мысли об Алике, но продолжала перебирать эпизоды, связанные с ним, вспоминала его фразы, жесты. Лиза решила поработать подольше, чтобы выбросить из головы всё лишнее, но она оказалась плохой хозяйкой своим мыслям. 

Настроение болталось где-то у нулевой отметки. Противные девчонки своими глупыми сплетнями вывели её из равновесия. Несколько дней Лизе удавалось избегать Алика, она запиралась на ключ и затаивалась, услышав шаги в коридоре. Но ведь не будешь же прятаться вечно, да и как определить по звуку шагов, к тебе идут, или, пардон, в туалет, находящийся по соседству. Спасала работа. Несколько дней упорного труда вылились во внушительную стопку эскизов, но Лиза не находила в себе решимости показать всё это Клавдии Павловне. Что-то удерживало её от этого шага. Буря разразилась в самое неподходящее время, вернее, в неподходящем месте.

Как-то в обеденный перерыв Лиза вышла в гастроном и на обратном пути столкнулась с КП. Режиссёрша поинтересовалась, как дела, и Лиза сообщила, что всё нормально. «Это нормально – неделю раскачиваться и не сделать работы?» – возвысила голос Красилова. Лиза попыталась объяснить, что всё уже давно готово, но её никто не слушал. КП продолжала громко выговаривать ей о нерадивости и лености нынешней молодёжи, которой ничего доверить нельзя. От отчаянья Лиза махнула рукой и уронила пакет с покупками. Одновременно обе нагнулись и ударились лбами. Лиза взвыла от боли и обиды, а КП нахлобучила поглубже свою каракулевую кубанку. Их разметало в разные стороны, словно бильярдные шары, потом они сошлись и двинулись в одном направлении. Как видно, сцена вышла на редкость интересной – народ, застывший по обе стороны от памятника Ильичу, наслаждался и ждал продолжения.

«Ещё бы, – злилась Лиза, – скучно им в родной дыре, а здесь такой цирк». Продолжения не последовало, зеваки разочарованно расходились. Лиза припустила было вперёд. «Постой! – раздался голос КП. – На, приложи пятак, полегчает». «Да пошла ты!» – мысленно отбрила её Лиза. Поднявшись в каморку, она схватила с подоконника медный подсвечник и приложила ко лбу. Посидев так минут десять, Лиза успокоилась и, собрав эскизы, спустилась в кабинет Красиловой. Кабинет, он же репетиционная комната, оказался пуст. «Вот и ладненько», – обрадовалась Лиза, положила на стол папку с эскизами и помчалась к себе. Навстречу ей попалась скудная стайка местных артистов – высокий лысый старик и несколько женщин пенсионного возраста. Они громко разговаривали, то ли от возрастной тугоухости, то ли, подражая профессиональным актёрам.

Лиза долго разглядывала своё бедное чело в маленькое зеркальце, пытаясь определить, будет ли синяк. За этим печальным занятием и застал её Алик.

– Привет! Давно не виделись. Ну-ка, ну-ка, покажись, ты что, плакала? Что случилось?

– Ничего не случилось. Просто ушиблась. Вот рог отращиваю.

– Бедная Лиза! Сидишь одна, горемычная. И пожалеть некому?

– Ага.

– А мы сейчас вылечим Лизу. Я знаю одно хорошее средство.

Он осторожно, как маленькую, погладил её по головке и приложил губы к больному месту. Лиза вздрогнула и начала выдираться из его объятий, но он осторожно прижался к её щеке.

– Дикая ты, Лиза, девица. Это я тебе как врач говорю. Даром что ли два года в медицинский поступал. Ну, как, полегчало?

– Полегчало. Спасибо.

– Это лекарство нужно запить. Чай будешь?

– Да. Только я его не держу, у меня кофе.

– Смотри, что я принёс, – Алик вынул из сумки фарфоровый чайник и красивую жестяную коробку. Лиза смотрела, как он заваривает и разливает по чашкам чай, и вспомнила, что купила сахар. «Нет, – сказал Алик, – будем пить с «Дунькиной радостью». Есть такой студенческий деликатес». Он достал бумажный фунтик и вывалил в блюдце сероватые карамельки, густо обсыпанные сахаром. Свет старой лампы творил чудеса, сгущая тени по углам Лизиной каморки и мягким полукругом падая на стол с нехитрым натюрмортом. Лиза пила чай и думала: «Вот сидят два человека, мало говорят, пьют чай с дешёвыми конфетами и слушают тишину. И никаких слов не нужно, и никакие дела не важны».

Алик проводил Лизу до самого дома. Ну конечно, не мог же он бросить раненного товарища. На прощанье он осторожно поцеловал Лизу в лобик, и это ей страшно понравилось. Полночи лежала она без сна, «перелопачивая» богатый событиями день. Потом ей приснился странный сон, как пошла она в гастроном за чаем, но чай не продавали ни за какие деньги. Как она предлагала вместо денег «Дунькину радость», и все вокруг показывали на неё пальцем, и она, плача от обиды, вышла на улицу, а перед памятником Ленину стоял, заложив за спину руки, Малахольный Сашка и бубнил: «Сердце – не камень. Сердце – не камень». Потом пришёл Алик, взял её за руку и повёл в кафе. Вынырнув из сна, Лиза не сразу поняла, где находится. Приснится же такое, хоть стой, хоть падай! Выпив чаю с Анной Исаевной, Лиза поспешила на работу.

Первым делом Лиза решила зайти к Красиловой. КП была на месте. Обложившись Лизиными эскизами, она дымила папироской. «Чистый паровоз! Хоть топор вешай», – поморщилась Лиза. На огромном письменном столе теснились книги, распечатки пьес, какие-то альбомы, спички, пепельницы и две надорванные пачки папирос «Север». Клавдия Павловна оторвалась от бумаг и указала Лизе на стул:

– Ведь можешь, когда захочешь. Тебе самой-то, которые больше нравятся?

– Вот этот, этот и этот, – Лиза выпрастала из груды эскизов три листа.

– Пожалуй, так. Значит, пишешь задник к третьему акту и делаешь пару бутафорских кустов. Недели хватит?

– Конечно.

– Ну, с богом! Иди, девочка. Свободна, говорю.

Лиза летела к себе в каморку, словно на крыльях. Не зря говорят: «Доброе слово и кошке приятно». Она затормозила у огромного зеркала в фойе: «Похожа я на кошку? Только глазами. Усов нет, хвоста нет и ушки не на макушке».

Работы Лиза не боялась и не любила откладывать в долгий ящик. Она с энтузиазмом взялась за огромный задник. Расстелив на полу фойе обширное полотно, Лиза расписывала его по ночам. Что бы она делала без Алика! Каждый день он появлялся в Лизиной каморке и помогал, чем мог. Не обошлось, конечно, без неприятностей. Два раза к Лизе собственной персоной поднималась КП и с недовольной гримасой уводила Алика якобы по делу. «Вот гадина! – злилась Лиза, – Старуха ведь уже! И чего лезет, ревнует, что ли?» Было противно, но, в конце концов, у него и своя работа имеется. И потом всё равно каждую свободную минуту он посвящал Лизе. Она не могла уже обходиться без этих встреч, без их разговоров обо всём на свете, без этих глаз и улыбки. Их всё чаще замечали вдвоём, всё больше они напоминали пару неразлучников. Они вообще стали похожи друг на друга: оба тонкие, русоволосые, зеленоглазые. Лиза и не заметила, как дежурные поцелуи Алика в лоб или в щёчку переросли в «настоящие». Всё дольше становились их провожания, всё длиннее поцелуи. Каждый раз при виде Алика сердце Лизы пускалось в галоп, и не было никакой возможности его утихомирить. Она поняла, что влюбилась.

Беда пришла неожиданно. Пропала Красилова. Дом культуры лихорадило. Два дня она не появлялась на работе, и это никого не удивило: мало ли, приболела. Но когда она пропустила репетицию и не ответила на звонки, все забеспокоились. Послали человека к ней домой – не достучался. Вскрыли квартиру – пусто. Клавдия Павловна, конечно, характером была крута, но чтобы вот так уехать, не предупредив никого, это было на неё совсем не похоже. Тем более, вскоре ожидался прогон спектакля. Двухэтажный дом на Троицком ручье, где она проживала, был не богат обитателями – всего восемь семей. Милиция начала поквартирный обход и опрос соседей. Никто ничего не знал, никто ничего не видел. Единственным, кто не дал вразумительного ответа, был Саша Малахольный, который вместе со старушкой-матерью проживал в нижней квартире, прямо под Красиловой. На все вопросы он пожимал плечами, презрительно кривил рот и опускал глаза. « Разговаривает он у вас?» – спросил усталый лейтенант у матери. «Да кто его знает, – отвечала старуха, – раньше говорил маленько. Да почто ему? Ладно и так». Стали теребить и работников ДК, да всё без толку.

У Лизы была своя беда: исчез Алик. Опять прибегала Любочка-хореограф, опять что-то говорила про Таньку с почты и про какую-то телеграмму. Лиза демонстративно зажала уши руками и так посмотрела на Любочку, что та немедленно ретировалась. А потом Лиза встретила на центральной улице Алика с молодой симпатичной девушкой и трусливо перешла на другую сторону. Он что-то кричал, поставил на землю красный чемодан, помчался за Лизой, но она нырнула в аптеку и, глотая слёзы, встала в очередь. Народу было невпроворот, в основном старики. Лиза стоически провела в бестолковой толпе минут двадцать и купила две плитки гематогена. Убитая горем, она вернулась в рабочий кабинет и с остервенением закрылась на задвижку. Слёзы ручьём текли по её лицу, облегченья не предвиделось. Господи, как она страдала! Чувствовала себя совершеннейшей дурой, обманутой и растоптанной. За что, за что такие страдания? Она жалела себя изо всех сил. Понятно было только одно – она не может без Алика, не представляет своей жизни без него. Это и есть любовь? Но почему так больно? Лиза убрала под стол чёрную лампу, задвинула подальше на стеллаж фарфоровый чайник – долой, долой с глаз! Пусть ничего о нём не напоминает. Лизе и невдомёк было, что её измученное сердце терзается банальнейшей ревностью. Горечь переполняла её душу, выливаясь в обиду и тоску. Она винила и ругала за доверчивость только себя. «Сердце – не камень, сердце – не камень, – думала Лиза, размазывая слёзы по подбородку. – У кого-то, точно, не камень, а вот у некоторых – самый настоящий булыжник вместо сердца». Но как, как примириться с потерей? Она не знала.

Правду говорят, что беда не приходит одна, и Лиза убедилась в этом на собственной шкуре. Пропали два бутафорских куста, только что изготовленные Лизой. Исчезли, улетучились. Театральный коллектив был деморализован исчезновением Красиловой, но генеральной репетиции никто не отменял, и хлопотные обязанности режиссёра взвалил на себя директор ДК. Задник к третьему акту и выбранный для спектакля реквизит – всё было на месте, а несчастные кусты пропали. Решили, пускай Лиза нарисует их на плотном картоне, потом к ним приделают реечный каркас, и будет замечательно. Лизу послали на какой-то склад, посчитав, что принести несколько листов картона ей по силам. Склад этот находился довольно далеко, за Троицким ручьём, но отчего ж не прогуляться, коли погода выдалась хорошая. Она шла и шла, отгоняя неприятные мысли, стараясь философски подойти ко всем своим несчастьям, но это ей плохо удавалось.

Пустившись в обратный путь, то и дело поправляя увесистый рулон, Лиза почувствовала, что на левом ботинке развязался шнурок. «Не хватало ещё растянуться на глазах у изумлённой публики», – подумала она. Из публики в обозримом пространстве наблюдались только бабушка-старушка с серой козой на верёвке да Малахольный Саша, по-павлиньи вышагивающий вдоль Троицкого ручья. Красный околыш его фуражки ярким акцентом оживлял монохромный пейзаж. Опустив рулон на землю, Лиза потянулась вниз, а затем – вдруг боль, горячая волна, заливающая глаза и темнота.

Она очнулась в больнице, когда начали зашивать рану. Потом мучительно долго накладывали повязку «чепец». Молодой хирург пристально смотрел Лизе в глаза и о чём-то спрашивал. Лиза не понимала, чего от неё хотят, и смежила веки. Ей сделали укол и куда-то повезли на каталке.

Она впервые оказалась на больничной койке, и это прискорбное происшествие заметно смягчилось тем, что впервые за много дней ей удалось отоспаться. Врач объявил, что жизни Лизы ничего не угрожает: удар пришёлся на мягкие ткани головы, к тому же вскользь. Сказал ещё, наличие нескольких швов под волосами будет незаметно и красоты не испортит. И кого, вы думаете, повстречала Лиза в унылом больничном коридоре?

Правильно, Красилову. Клавдия Павловна, слегка похудевшая и побледневшая, баюкала, как куклу-пеленашку, загипсованную левую руку. Она и поведала Лизе свою историю. Лиза слушала Красилову, обнаружившую недюжинное чувство юмора, и не знала, плакать ей или смеяться.

Началось с того, что у Клавдии Павловны пропала кошка. Они жили вдвоём уже много лет, поддерживая и согревая друг друга бескорыстной взаимной любовью. «Ничего, – думала КП, – погуляет и придёт». К вечеру второго дня, она отправилась на розыски. Осмотрев ближние дворы, Клавдия Павловна вспомнила, что не сняла с чердака постиранное намедни бельё, решила подняться на чердак и заодно поискать там свою любимицу. Толкая впереди себя большую бельевую корзину, она влезла по металлической лестнице наверх и оставила люк открытым. Клавдия Павловна подивилась своей небрежности, когда услыхала за спиной лязг захлопывающегося люка, но зато – вот она, кошка, бросившаяся к хозяйкиным ногам. Сложив просохшее бельё в корзину, Красилова попыталась поднять люк. Бесполезно. Она поняла, что железная дверца закрыта снаружи на засов. Озверев от такой наглости, КП начала молотить в дверь и звать народ. В ответ – тишина. Оглядевшись вокруг, она выудила из груды рухляди колченогий венский стул, уселась, достала из кармана папиросы, спички и постаралась взять себя в руки. Что это за глупые шутки? Кому понадобилось её запирать? Врагов среди соседей и знакомых она не нарыла. Значит, кто-то следил за ней, увидел, что она полезла на чердак. Но кто? Обследование чердака не оставило ей надежд на спасение: окно было крепко-накрепко забито с обеих сторон ещё много лет назад по просьбе жильцов, дабы не допускать сюда наглых голубей, загадивших полчердака. Маленькое слуховое окно в торцевой стене находилось слишком высоко и глядело на заброшенный сад с одичавшими яблонями. Дождаться подмоги с этой стороны – несбыточная мечта. Стена же, отделявшая половину чердачного пространства от другой, закреплённой за первым подъездом, оказалась вполне капитальной. По иронии судьбы в соседней с Красиловой квартире вот уже полгода никто не жил, так что колотить в пол было бессмысленно. Самое печальное, что чердаком она пользовалась одна, нижние соседи предпочитали вывешивать бельё на дворе. Ну что делать в такой ситуации? Оставалось ждать неизвестно чего. Она не могла себе простить, что прозевала приход людей в свою квартиру, который банально проспала. Уловив звук закрывающейся двери, она бросилась к люку и начала стучать изо всех сил. Её не услышали. Клавдия Павловна не причисляла себя к разряду пессимистов, а потому надеялась на лучшее. На её счастье чердак был сухим и достаточно тёплым, на её счастье ещё не наступили большие холода, и одета она была в пальто и шапку, а на ногах красовались тёплые суконные сапоги «прощай, молодость». Да что там говорить, немало счастья выпало на долю Клавдии Павловны. Взять хотя бы наличие на чердаке старого обшарпанного дивана и целой кучи белоснежных простыней, собственноручно постиранных КП. Там же, на чердаке, в трёхлитровых баллонах стояло домашнее яблочное вино, гордость Красиловой, продукт, хорошо известный в самых узких кругах театральной общественности Божехолмска. Видно, Бог любил Клавдию Павловну и не желал ей смерти от жажды. Самое же большое счастье – присутствие верной подруги, кошки Баси. Друг всегда остаётся другом: со второго дня совместной изоляции Бася начала приносить к ногам Клавдии Павловны изловленных ею мышей. Спасибо, друг, но… Короче, дня через три Клавдия Павловна очнулась от вынужденного анабиоза, заслышав скрежет засова. В два прыжка – откуда только силы взялись – она оказалась у люка. В проёме показалась голова… Малахольного Саши. Он благоговейно прижимал к груди тарелку с двумя пирожными «песочная полоска» и детским творожным сырком. «Ах, ты!..» – Красилова оттолкнула дурака и вывалилась наружу. Вывалилась в прямом смысле: цепляясь за железные поручни, она грохнулась на цементный пол лестничной площадки. Тут же крутилась радостная Бася. Дико распухла и ныла рука, и обезумевшая от боли КП потащилась в больницу. А больница-то – вот она, только мост перейти. И понеслось: рентген, гипс, укол и все прочие прелести местной хирургии.

Помолчав, Клавдия Павловна поинтересовалась, что произошло с Лизой, и та поведала ей свою нехитрую сказку.

– А знаешь, мне кажется, всё просто объясняется в наших с тобой злоключениях, – задумчиво произнесла Красилова, – и Саша здесь не виноват. Это всё любовь.

– Какой Саша?

– Да Малахольный, какой же ещё? Знаю я, что он меня любит, давно, с молодых лет.

Я тогда красивая была, на сцене выступала.

– Вы и сейчас красивая.

– Да ладно тебе! Думаешь, у меня зеркал в доме нет? Целых три штуки, разного калибра. Поневоле насмотришься. А лет двадцать назад отражение в зеркале весьма гармонировало с моими представлениями о собственной внешности. Так вот, я ведь не слепая, видела, что нравлюсь Сашке. Повсюду за мной таскался. Перейдёт на другую сторону улицы и марширует там. Он и тогда уже эту дурацкую фуражку носил, эту, или такую же – не важно. На каждый спектакль приходил, сядет в первом ряду в своей фуражке и сидит, смотрит не отрываясь. Не хлопает, не кричит, как другие, просто смотрит. Как только занавес дадут – уходит.

– Вот это да! Какая преданность! Волшебная сила искусства? – развеселилась Лиза.

– Уж не знаю, какая такая сила, а он до сих пор ходит на каждый спектакль. Ты вот недолго здесь живёшь, не видела ещё.

– И что теперь с ним будет? Милиция, суд?

– Какой там суд! – отмахнулась Красилова.– Милиция в курсе. Он же невменяемый. Вот ты заметь, продержал меня взаперти столько времени, а еду принёс самую свою любимую. Ведь для него эти пирожные – единственная отрада. Иногда стоит в кондитерской полдня и поедает их в диких количествах. А тут – от сердца оторвал. Во как! А ты говоришь, милиция. Я думаю, он защищал меня. Уберечь решил, не знал только, как это сделать, да вот случай и подвернулся.

– От кого же он вас защищал?

– От тебя. Помнишь, на прошлой неделе мы на площади столкнулись? Очень выразительная сцена получилась! Я ругаюсь, ты руками размахиваешь, потом лбами столкнулись. Прямо кино!

– Да уж! Такой цирк! Народ сбежался.

– А он, Сашка-то, околачивался там и видел наше выступление. Подумал, видать, что ты обижаешь меня, замахиваешься, больно делаешь, что ли. Вот и решил – меня оградить, а тебя наказать. Мне так кажется.

– Наказал. Хорошо, что я наклонилась в тот момент. А вот как он меня подкараулил?

– Тоже дело случая. Не думаю, что его ум способен на коварные планы. Сашка живёт не то, что одним днём – одной минутой. Он ведь у моста недалеко от дома своего прогуливался, а тут – ты.

Эта содержательная беседа была прервана самым неожиданным образом: в конце коридора, на фоне окна, силуэтом обозначились две тонкие фигурки. Лиза прищурилась, вглядываясь в посетителей. Алик! Сердце бухало на всю больницу, заглушая остальные звуки. Алик передал сумку своей спутнице, давешней девушке, и по очереди поцеловал болезных.

– Хороши! Не знаю, которая лучше, – вздохнул он.

– Вас приветствует лучший в мире дом инвалидов! Здравствуй, мой хороший, – ответила Красилова, а Лиза прыснула, представив со стороны себя и Клавдию Павловну. У одной «бриллиантовая» рука, а на второй – ювелирно сработанный «чепец».

– Знакомьтесь, моя сестра Лена. Приехала с Сахалина.

– Кузина с Сахалина, – засмеялась Леночка.

– Я смотрю, все живы и почти здоровы. Тётя Клава, мама вам тут кое-что передала, – Алик наклонился к сумке.

– Вот что значит старый друг, точнее, подруга. Не даст пропасть! Спасибо-спасибо, милый. А ты что, не знала? – обратилась Красилова к Лизе. – Ведь Алик мне как сын. Мы с Верочкой, его мамой, с детства дружны. По очереди его нянчили, пока маленький был.

Лиза почувствовала, как краска стыда заливает лицо от самой повязки до подбородка. Алик сел рядом с Лизой и положил ей на колени авоську с апельсинами. «Ну, здравствуй», – вполголоса сказал он и взял её за руку.

– Как там в театре дела? – пробасила вдруг Клавдия Павловна. – Репетируют?

– Всё нормально в театре, репетируют. Задник у Лизы шикарный получился, нравится всем. И кусты нашлись.

– Какие кусты?

– Те, что Лиза к третьему акту сделала. У котельной нашли случайно.

– Ну и ну! Просто мистика! Что же это за злодей завёлся в Божехолмске? Аль и тут Саша Малахольный прошёлся?

– Да что вы, Клавдия Павловна! Просто пошутил кто-то, – отозвалась Лиза. – Хорошо, что нашлись.

– Ничего себе шуточки! Видно, ты кому-то дорогу перешла, девочка, раз уже пакости пошли, – Красилова украдкой кивнула в сторону Алика, – нас много, а он один такой хороший.

– Да бросьте вы, тётя Клава, – смутился Алик и крепче сжал Лизину руку.

– Нет, – сказала Лиза

– Что – нет?

– Не так уж нас и много.

Красилова кивнула, поёрзала на скамейке, усаживаясь поудобнее, и провещала: «Вот что я скажу вам, товарищи дорогие, прав, прав классик-то, сердце – действительно, не камень».

(обратно)

Примечания

1

Фёдор Иванович Лидваль (Иоганн Фридрих Лидваль, швед. Johann-Friedrich Lidval; 1870—1945) — российский и шведский архитектор шведского подданства и происхождения (Примечание редакции).

(обратно)

2

Моцарелла, моццарелла (ит. Mozzarella) — молодой итальянский сыр родом из региона Кампания (Примечание редакции).

(обратно)

3

Васька – сленговое название Васильевского острова и Василеостровского района в Санкт-Петербурге (Примечание автора).

(обратно)

4

Корпус Бенуа – часть музейного комплекса Государственного русского музея (Примечание автора).

(обратно)

5

Vertu – марка мобильного телефона класса люкс (Примечание автора).

(обратно)

Оглавление

Рене Маори: Самый страшный страх

Кай Каренин: Пятая

Владимир Аникин: ЧМО

Анна Русских: Непрошеная милость

Геннадий Лагутин: Монолог мертвого человека

Михаил Акимов: Это был несчастный случай

Юргин Слатвинский: Крест, камень и цветок

Павел Ремнев: Рассвет Хаоса

Ирина Редькина: Тайна мертвого сада

Орли Элькис: Месть вампира

Леонид Старцев: Превратности Камасутры

Олег Быстров: Галчонок

Александр Лаптев: Тайна женской души

Ольга Воликова: Сердце не камень

*** Примечания ***