Чёртов меч [Максим Андреевич Далин] (fb2) читать онлайн

Книга 231203 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Далин Максим Андреевич Чёртов меч

Елене и Инесе, подкинувшим уморительную идею, с благодарностью посвящается

…Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв…
В. Высоцкий

Пролог

В первых строках повествования автор извиняется перед взыскательным читателем за название.

Дело в том, что в названии настоящей фэнтезийной повести — а автор впервые в жизни пытается писать настоящую фэнтезийную повесть — обязательно должны присутствовать слова «меч» или «дракон», это общеизвестно. Лучше даже, чтобы слово «меч» писалось с мягким знаком на конце — в таком случае в названии чувствовалась бы юность, прямота и общественный вызов… но на это у автора, увы, не хватает духу. Слово «дракон» тоже пришлось забраковать. Ничего не поделаешь, не было там никакого дракона, а обманывать читателя автор никак не согласен.

Остаётся слово «меч». И автор, с горечью просматривая полки книжного магазина, пестрящие настоящими фэнтезийными повестями и даже романами, понял, что Мечи Зари, Мечи Победы, Мечи Возмездия и прочую красоту другие авторы уже забрали себе. Остаётся только назвать эту историю правдиво и скучновато.

Меч, конечно, был говорящий. И придумал его чёрт.

Не Дьявол, Сатана, Люцифер — или как его ещё красиво зовут, владыку преисподней, отца лжи и повелителя мух, которого рисуют то в виде нагого красавчика в железной короне, то в виде рогатого кошмара, вмёрзшего в адский лёд в самом последнем, Иудином кругу. Такой создатель сделал бы мечу честь, но уж ему-то есть чем заняться, кроме подобной ерунды.

Нет. Говорящий меч придумал обычный рядовой чёрт, последняя буква адской азбуки, ходячая хохма с поросячьим рыльцем, гоголевский персонаж, офисный планктон преисподней без карьерных претензий.

Впрочем, в данном конкретном случае, идея показалась вышестоящим недурной. Чёрт даже получил некоторое повышение по службе — должность младшего помощника заместителя смотрителя контролёра температуры в котлах для работников ЖКХ, каковым работникам летом полагалась кипящая вода, а зимой — ледяная. Чёрт принял эту должность — скучная, неплохо оплачиваемая синекура. Он понял, что курировать огненную лаву для плагиаторов и эпигонов, о чём он трепетно мечтал ещё со времён Петрарки, не светит до тех пор, пока весь ад не замёрзнет — и был согласен на любую скучищу с более или менее терпимым окладом.

Но творение говорящего меча стало его творческим взлётом, первым и, возможно, последним. Дань юношеской мечте, романтический порыв, чистый, как хрусталь, горний взлёт того, что чёрт, забывшись, называл душой. Автор даже подозревает, что чёрт, насколько это возможно для нечистого духа, любил человеческую литературу. Во всяком случае, муки её врагов доставляли чёрту больше удовлетворения и радости, чем муки врагов человеческих — и даже Божьих.

После «Ночи перед Рождеством» к русской литературе чёрт особенно благоволил. Он тайком хранил первое издание «Вечеров…», как бесталанный художник-неудачник тайно хранит гениальную карикатуру на себя, сделанную мастером от широты души и весёлости нрава. Чёрта восхищала снисходительность Гоголя к маленькому человеку — и маленькому чёрту заодно — как слегка оскорбляла высокая булгаковская гордыня. «Писать Самого с фаворитами — это конечно, это да, никто и не спорит, — думал чёрт, — но ты вот на безымянных обрати внимание! На тружеников из глубинки! Всё ушло… Серебряный век уже не был на это способен…»

А новые авторы и вовсе не радовали. Свежие образы, изготовленные новыми творцами, не тянули и на карикатуру. Ради своего тайного кайфа, чёрт мог простить писателю чёрт знает, что — самую злую насмешку — но не тоскливое и однообразное убожество. Адский консультант по человеческим литературным делам, в приёмной у которого чёрт иногда ошивался, за кружечкой горячей смолы, закусываемой свежим асфальтом, невесело шутил, что в опусах нынешних писак чёрта не отличишь от ангела — все серые.

Люди зазнались, рассуждал чёрт. Их не интересует ничто, кроме ничтожного собственного «Я» — и эту ерунду они готовы раздуть до божественных размеров. Ага, уже. Человеку всегда хотелось стать богом, но эти далеки не то, что от божеской — даже от собственной, человечьей сути.

Вот всем этим чёрт и раздувал мехи, пока выковывал на адском огне клинок из болезненных амбиций, тщеславия, гордыни, презрения к людям, иногда переходящего в маленькую ненависть, их будничного хамства и страстной жажды секса и денег — больше денег, чем секса.

Чёрт закалил готовый меч в крови расстрелянной в разборках по понятиям братвы — и поцеловал клинок.

Меч получился дивно.

Он имел форму катаны — а как же! — длину сто тридцать сантиметров (удесятерённая чёртова дюжина!) и лезвие шириной в шесть пальцев. Простую гарду чёрт увеличил до размеров сплюснутого блюдца и щедро украсил сияющими рубинами, а на конце рукояти красовался массивный золотой череп с громадными рубинами в глазницах, держащий в зубах тонко кованую розу.

Чудовищная штуковина помещалась в чёрные глянцевитые ножны, тоже покрытые сплошь черепами, розами, рубинами, звёздами и бабочками. Вся конструкция весила килограммов пять с добрым гаком.

Убить кого-либо этим мечом в фехтовальном поединке было невозможно, что понимал любой здравомыслящий человек с первого взгляда. Меч воплощал в себе идеалы пацифизма. Идиот, по невежеству и недоумению попытавшийся нанести этим мечом удар, в лучшем случае, при благоприятном расположении светил и общем везении, ограничился бы вывихом кисти. В худшем — он избавил бы врага от хлопот, отрезав себе голову. Чёрт сбалансировал меч таким образом, что сам сэр Ланселот не смог бы поручиться за направление и силу удара, как не возьмись за рукоять.

Но адский девайс и не был рассчитан на фехтование, а собственному назначению он отвечал идеально.

Чёрт поцеловал меч ещё раз, и череп, не выпуская розы из зубов, процедил сквозь них: «Здорово, отец!»

Благодаря оригинальному конструктивному решению, говорильный орган меча был постоянно занят посторонним предметом, поэтому его речь, даже самая пафосная и выражающая лучшие чувства, звучала двусмысленно, чтобы не сказать сильнее.

Чёрт ощутил волну тепла в холодной и пустой грудной клетке.

— Ступай же в мир людей, дитя моё, — ласково сказал он и смахнул непрошеную слезу, пахнущую, почему-то, чесноком.

Меч прощально просиял в чёртовых лапах и исчез. Чёрт не стал затягивать прощания: долгие проводы — лишние слёзы, к тому же в меч было вложено столько адского опыта, коварства, цинизма, злой воли, сарказма и прочих полезных в преисподней качеств, что он и сам, без дальнейших инструкций знал, в чём его предназначение и как именно ему действовать в мире людей.

Песнь первая, в которой рука Избранной находит Оружие

Более строгий и пристрастный человек, чем автор, назвал бы этот чёртов шедевр эпигонством. В десятке, как минимум, книжек, которыми топили печь под одним старым редактором, что-то такое упоминалось. В этих ярко переплетённых книжках то и дело встречались говорящие мечи. Все они, как на подбор, создавались для руки избранного героя, все отличались нестерпимым и склочным нравом, все утверждали, что их создали многие тысячи лет назад… Но ведь, в конечном счёте, оригинальность предмета заключается не во внешнем, а во внутреннем его содержании, не так ли? Автор бы даже сказал: в функциональном смысле.

Любой меч до этого затачивался под «грозное пение клинков» и «завораживающий смертельный танец стали». Чёртов меч был заточен под трёп и только под трёп, но уж в трёпе он стоил больше, чем все его предшественники — в песнях и плясках. Хотя, справедливости ради, автор должен заметить, что говорящие мечи вообще не слишком хороши в настоящих драках. В безжалостной схватке как-то не хватает времени на песни с танцами — всё выходит слишком быстро и кроваво. Наш меч был в курсе дела — поэтому твёрдо знал, что настоящей драки он не допустит.

Что ж до остального — тут наш чёртов сын мог соперничать с любым другим волшебным мечом. Скажем, избранные должны находить мечи в труднодоступных местах, мало подходящих для хранения оружия. Меч избрал отличное место: пустырь, посредине которого построили торговый центр с подземной парковкой, но заказчик так и не расплатился. В результате громадное здание, обрызганное извёсткой, пропылённое, с надписями на потускневших окнах «Сдаётся в аренду», возвышалось посреди свалки строительного хлама, как ультрамодерновый замок с привидениями, и местные мальчишки любили играть в Терминатора в темноте подземной парковки, таинственно и мрачно хрустя осыпавшейся с колонн облицовочной плиткой.

Именно эту парковку меч и выбрал для того, чтобы здесь найтись. Он возлёг в угол на слой пыли и начал ждать, еле заметно мерцая в сумраке.

Мальчишки в тот день играть не пришли — стояла сырая осенняя погода, моросил дождь, холодный ветер пробирал до костей. Мальчишки играли друг с другом, не выходя из дома — по компьютерной сети. На это меч и рассчитывал.

Он пролежал, никем не замеченный, до позднего вечера, слушая, как по асфальтовой дорожке, проложенной параллельно пустырю, ходят люди, разговаривая о своих низменных делах, и как по самому пустырю с лаем бегают собаки, выгуливаемые владельцами. Одна особенно весёлая и шебутная псина сунула, было, нос на парковку, но хозяин тут же крикнул: «Джек, нельзя туда! — прибавив тише. — Там стекло может быть битое…» — и пёс моментально выскочил на улицу. Это было правильно. Хозяин пса не устраивал меч в качестве владельца: его забота о собаке выдавала развитое чувство ответственности.

Только поздним вечером около бездействующего торгового центра появилась трепетно ожидаемая мечом героиня этой истории.


Она пробиралась к подвалу через пустырь, спотыкаясь и что-то немелодично бормоча. Меч узнал голос: он слышал Аллочку Дрякину, писательницу-фантастку, автора восьми романов, в которых рассказывалось о её простых и невзрачных соотечественницах, попавших в сказочные миры, закрутивших там с самыми прекрасными мужчинами, каких только могло представить воображение её читательниц — и ставших королевами, владычицами и богинями. В книгах Аллочки фигурировали говорящие мечи и лошади, амулеты, мгновенно исцеляющие любую рану, сумочки, в которые можно было упрятать содержимое целого вагона, любовные напитки и прочие пустяки, отличающие романы фэнтези от всех остальных книг.

Аллочка с парочкой подружек возвращалась с вечеринки в тёплом, можно даже сказать, фанатском кругу. Было очень весело. Рассматривались потенциальные иллюстрации к новой, ещё не изданной книге, сделанные в Фотошопе из фотографий самых сексапильных актёров мира, примерялся блондинистый с золотом парик — и это всё запивалось сперва мартини, а потом, когда мартини закончился — обычным пивом из ларька во дворе.

И вот теперь, возвращаясь домой, Аллочка почувствовала, что, не уединившись по дороге, до дома не дойдёт. Выпитое давало о себе знать.

Аллочка полезла через пустырь в заброшенное здание. Путешествие оказалось непростым: Аллочка была одета не для походов по пересечённой местности, а в том ультрасовременном стиле, который светлой памяти бабушка автора называла «сорока-ворона».

Стиль этот заключался в непременном и огромном количестве блестящих побрякушек, стразиков и звёздочек на кокетливой розовой курточке, бело-розовых брючках, ярко-розовых сапожках на шпильках и чёрно-розовой сумочке. Обелокуренные локоны Аллочки покрывал лак с блёстками, а длиннейшие ногти — маникюр в виде чёрно-розовых орхидей. На фоне угрюмого пустыря Аллочка цвела, как маргаритка.

Один раз Аллочка очень неудачно перешагнула обломок бетонной плиты и случайно встала на четвереньки. Ещё раз — только высшие силы упасли её от приземления на пятую точку. Слова, сопровождающие все эти телодвижения, и слышал меч, преисполняясь от услышанного всё большим удовлетворением.

Наконец, Аллочка добралась до вожделенной парковки и заозиралась в поисках подходящего тёмного угла. И меч воссиял.

Аллочка чуть не описалась, не снимая стильных брючек со стразиками.

— З-золото? — пролепетала она канонически.

— Магический клинок, курица, — процедил меч сквозь розу, и Аллочка неканонически отпрыгнула метра на полтора, едва не сломав каблучок. — Ну и куда ты от своего счастья? — саркастически спросил меч.

— Говорящих мечей не бывает, — неуверенно произнесла Аллочка, утвердив одной фразой полное своё неверие в чудеса и не отрывая глаз от всевидящих рубинов.

— А ты о них писала, — заметил меч. — Врала, что ли?

— А что, я одна, что ли, писала? — обиделась Аллочка. — Все писали — и я писала.

— Плагиаторша, что ли? — ухмыльнулся меч.

— Что сразу «плагиаторша»?! — возмутилась Аллочка. — Это же закон жанра!

— А… значит, бывают мечи?

— Ну… в фэнтези.

— Так ты — в фэнтези.

Аллочка сделала ещё шажок назад — и села перламутровыми брючками на пыльный пол, подробно описанный кошками.

— Ох.

— Ну вот, — удовлетворённо констатировал меч. — Вводная часть закончена. Теперь можно и к делу. Ты — Избранная.

Аллочка встала, попыталась отряхнуть брючки и с удивлением обнаружила, что совершенно не хочет того, зачем сюда пришла.

— А чего я-то? — пробормотала она, и вдруг её осенило. Аллочка зашарила взглядом по потолку и стенам в поисках видеокамер. — Это розыгрыш, да?

Ей было очень стыдно.

Меч скривился так, что это стало заметно даже сквозь розу.

— Ты видала мимику у металлических предметов?

— В кино, — задумчиво произнесла Аллочка, подкралась поближе, осторожно протянула руку и постучала меч по макушке. — Электроника? — предположила она робко.

— Угу, — меч просто светился сарказмом. — Я из жидкого металла, как лядов Терминатор. Скажи ещё что-нибудь в этом роде, дура.

— А?..

— Тысячу лет ждал тебя, — скучно сообщил меч.

— На помойке? — удивилась Аллочка с неожиданным здравомыслием.

— В подземном чертоге, — с отвращением пояснил меч. — И ради тебя, курица ты в стразиках, был явлен в этот мир. И выслушиваю твой дурацкий трёп. Ни одна твоя героиня, заметь, не спрашивала, откуда Магический Артефакт на помойке, как узнал русский язык, почему выбрал именно её — и прочую муру. Закон жанра или не закон?

— Закон, — призналась Аллочка под давлением аргументов.

— А если закон, то почему я должен объяснять тебе всю эту скучищу? Ты хочешь быть Избранной или нет?

— Хочу, — сказала Аллочка, не уверенная, что действительно хочет. — А что надо делать?

— Закон жанра, — напомнил меч.

— Это мир спасать, что ли? — спросила Аллочка недоверчиво. — Или — замуж за эльфа?

— И мир, и замуж. У тебя сколько книжек-то вышло?

— Девятая в издательства, — в голосе Аллочки прорезалась гордость.

— Девятая в издательстве, а всё — как девочка-ромашка, — усмехнулся меч, и Аллочке вдруг показалось, что правда глупо: как девочка-ромашка.

Всё было странным образом привычно, будто Аллочка сама эти декорации и придумала: и пустырь, и меч, и её Избранность, и бурчание в животе то ли от пива, то ли от страха… В перспективе полагались: шикарный внешний вид, шикарные наряды, шикарные яства и шикарные мужчины, о которых Аллочка уже давно мечтала наяву.

Закон жанра или не закон?

Аллочка вздохнула, решаясь, не вполне веря своему счастью, ухватила за рукоять тяжеленный меч и с натугой его подняла. И никакой толпы гогочущих идиотов вокруг, вопящих: «Улыбнись, тебя снимают скрытой камерой!» — не появилось. Аллочку покинули остатки здравого смысла. Она выпала из реальности окончательно — и повесила ножны с мечом за спину, как автомат.

— Ну что, как говорится, поехали? — спросил меч из-за плеча.

— Да! — лихо кивнула Аллочка, чувствуя, как горят её щёки. — А меня будут называть Аллиэль? По закону жанра?

— Хоть горшком назовись, — пробормотал меч, и пространство реальности треснуло перед поражённой Аллочкой и разошлось в стороны, являя сияющую прореху в «сейчас».

Аллочка, не успев подумать больше ни о чём, восхищённая и взвинченная до последних пределов, шагнула в портал.

Песнь вторая в которой Избранная начинает Путь

В другой плоскости бытия стояло тихое летнее утро.

Лес оказался совершенно как на Карельском перешейке: золотистые от солнца сосны вздымались в синюю высь ясных небес, блестела зелень, пели птички и лёгкий ветерок холодил горящие аллочкины щёки. Ничего особенно иномирного вокруг не наблюдалось, кроме того, что из ноября путешественники по мирам попали в июль.

Аллочка огляделась по сторонам, улыбнулась, расстегнула верхнюю пуговку на курточке, вдохнула всей грудью, вспомнила об отложенной нужде — и направилась, было, в кустики, стыдливо прислонив меч к сосне.

— Между прочим, напрасно, — заметил меч ей вслед. — Не бросай оружие, где попало — мало ли что. Вот украдут меня — что делать будешь?

— Неудобно, — возразила Аллочка.

— Неудобно на потолке спать — одеяло сваливается, — хмыкнул меч. — Оружие должно быть под рукой всегда, запомни. Что ты будешь делать без волшебного клинка, Избранная?

— Угу, — кивнула Аллочка разнеженно и отвернула меч черепом от себя. — Я больше не буду. Хороший мир, кстати. А когда будешь меня в красавицу превращать?

— Ты что?! — поразился меч. — Зачем?! Ты же и так тут — фея! Фотомодель! Ангел! Рядом со всякими средневековыми девицами, грязными, отсталыми и немодными…

— Ты это брось, — Аллочка сдвинула бровки, сурово уставившись в рубины. — Закон жанра или не закон?

— Хм… — смутился меч. — Да, действительно. Упустил. Только я в женских прелестях того… не очень. Ты, Аллиэль, мне, как бы это… продиктуй. Скажи, что в тебе менять-то будем?

Перед Аллочкой задрожал и сгустился воздух — в нём возникло сияющее зеркало, парящее над травой. Аллочка пискнула от восторга, но тут же принялась скептически рассматривать свою симпатичную плотную фигурку и командовать с апломбом истинной Избранной:

— Так. Для начала мне надо похудеть килограмм на десять… Стоп. Штаны не свалятся?

— Будь спокойна, — уверил меч. — Я подгоню.

— Теперь. Грудь побольше… и повыше. Э-э, ещё больше! И талию тоньше! Ноги подлиннее… и не такие толстые. Сделай пухлые губы — поярче. Нет, посветлее. И морщинки убери, вот здесь и здесь. Кожу глаже. Ресницы погуще и подлиннее. Ещё длиннее, слышь! И чёрные! И брови чёрные! И тонкие… О!.. Ну вот. Теперь волосы какие-нибудь необычные… и глаза… пусть волосы будут серебряные с розовым, длиной — вот посюда, а глаза… небесно-голубые. Да, да, круть. Теперь чудесно, — выдохнула Аллочка в экстазе и тут же снизила тон. — Жаль, Светке с Леркой показать нельзя. Они бы от зависти полопались…

— Ну уж прости, — хмыкнул меч. — Тут либо красота, магическая сила и избранность, либо подружки — одна жирная, вторая веснущатая.

— А в чём моя магическая сила? — спросила Аллочка, с сожалением глядя, как волшебное зеркало расплывается туманом.

— В неотразимости, — констатировал меч. — Разве сама не поняла? Теперь тебе надо попасть ко двору.

— А почему у меня, кстати, лошади нет? — спросила Аллочка, входя во вкус. — Закон жанра же!

— А ты верхом ездить умеешь?

Аллочка замялась.

— А ты не научишь?

— Сперва на обычной лошади, потом — на чародейской, — заверил меч. — А то чародейская скотина оттяпает у тебя полноги, а я отвечай…

— Ну ладно, — вздохнула Аллочка. — Давай, говори, что дальше.

— Я же сказал — ко двору, — скучно повторил меч. — Тут недалеко деревня, там отдохнёшь, осмотришься, найдёшь союзников — а потом и в город. К квестам и подвигам. И замуж. Ну, пойдём, что ли… для начала — возьми направо.

Аллочка снова вздохнула, расстегнула курточку совсем, открыв весёленькую блузку в стразиках и рюшечках, и пошла по просвеченному сосновому лесу в описанном мечом направлении.

Солнце поднялось высоко, становилось очень жарко. Каблучки целиком проваливались в белый мох, невесть откуда взявшиеся сучки и веточки цеплялись за развевающиеся серебристые пряди, за рукава и за сумочку. Вокруг звенели и кусались комары. Пот заливал глаза, от него насквозь промокла кокетливая блузка, а меч был тяжёлый, как зараза.

— Что ж ты сам-то ходить не умеешь, — пропыхтела Аллочка, пробредя по лесу с полкилометра. — Я уже замучилась с тобой — будто мешок с картошкой тащишь…

— Вот до чего же ты неблагодарная курица! — возмутился меч. — Ты же из меня всю магическую силу вытянула, когда я делал тебя красавицей — а теперь уже чуть ли не бросить готова?! Да у меня слов нет вообще!

— А ты мог бы… того… полегчать? — спросила Аллочка с надеждой.

— Нет! — отрезал меч. — Ты героиня или нет? Ты видела где-нибудь героиню с вязальной спицей? У твоей последней, кажется, был двуручник, он весил втрое больше чем я — она жаловалась? Что-то я не помню…

— Она же была из книжки, — выдохнула Аллочка, стирая со лба пот, текущий в глаза.

— А, так ты опять наврала? Типа, снова закон жанра?

Аллочка сломалась.

— Я устала, — сказала она плаксиво. — Очень.

— Тяжелее авторучки ничего не поднимала? В городе по асфальту привыкла разгуливать?

— Я домой хочу! — вырвалось у Аллочки из самого сердца. — Я ни фига не выспалась! У нас сейчас ночь! У меня голова болит. Ты мне все плечи оттянул!

— Ты самой паршивой подружки самой замурзанной своей героини не стоишь, — брезгливо процедил меч. — «Я домо-оой хочу!» — проблеял он глумливо. — Курица! Во-первых, мы не можем, пока ты не выполнишь миссию. А во-вторых, если ты такая жалкая, то мы её не выполним никогда! Я поражаюсь на тебя: пишешь про сильных, а сама сопля соплёй…

В душе у Аллочки зародилась и начала подниматься Волна Силы — она рассердилась.

— Ах, так! — сказала она с сердцем. — Ну ладно. Я вот отдышусь — и покажу тебе, на что я способна. Ёще всякая железяка меня будет соплёй называть…

Она присела на мох — но тут же вскочила, ощутив, как сквозь брючки просачивается непонятно откуда взявшаяся влага. Поискала глазами, нашла опрокинутый ствол. Уселась на него и начала ревизию своего имущества.

Аллочка сняла розовую курточку, положила меч рядом — и жить сразу стало полегче. Потом заглянула в сумочку.

Каждая мелочь теперь казалась лишним весом, и Аллочка старательно отделила нужное от ненужного. К нужному отошли дезодорант, пачка предметов того свойства, которое автор затрудняется назвать в печатной речи, но которое легко характеризуют рекламные ролики, походный маникюрный наборчик и мобильный телефон. К ненужному были отброшены косметичка с тушью, помадой и пудреницей, из которой извлекли лишь крохотное зеркальце, пара использованных батареек, пустой пакетик от конфет, флакончик с туалетной водой, оставшейся только на донышке, футляр с дисконтными карточками, большой блестящий бумажник, розовый и в стразиках, и зарядное устройство для телефона. Аллочка, вдруг осенённая практической сметкой, решила, что сам телефон ещё может для чего-нибудь сгодиться, пока не сел его аккумулятор, а вот найти в мире фэнтези электрическую розетку для подзарядки ей вряд ли удастся.

Засунув в рот последний пластик мятной жевательной резинки и скомкав фантик, Аллочка задумалась, бросить ей курточку или взять с собой. Курточка казалась нестерпимой тяжестью, но это была Аллочкина любимая курточка.

— Брось, не мучайся, — вмешался меч. — Окажешься при дворе — у тебя сто таких будет.

— Ага, сейчас, — фыркнула Аллочка. — Да тут и одну-то не сошьют такую! Тут, небось, только плащи и кринолины…

— А тебе что больше нравится, — резонно заметил меч, — одеяние героини или эта поганая турецкая куртейка, которую ты на рынке по дешёвке покупала?

Аллочка приняла решение. Она твёрдой рукой пришлёпнула комара, повесила курточку на валежник, взгромоздила меч за спину и, спотыкаясь на каждом шагу, двинулась дальше, радуясь тому, насколько легче стало идти.

Только жалела, что перед путешествием в другой мир не купила себе хорошие кроссовки, а лучше — резиновые сапоги. Но кто же знал, что придётся бродить пешком по лесу!

— Молодец, — снисходительно похвалил меч. — Вон, видишь, просвет между деревьями? Это тракт, по нему мы выйдем к деревне.

Аллочка вздрогнула от радости, как лошадь, учуявшая близость конюшни, и заковыляла бодрее.

Мало-помалу деревья расступились. Неширокая грунтовая дорога вела куда-то между сосновыми стенами, а над ней плыли июльские пушистые облака.

Песнь третья, в которой Избранная встречается с мирными поселянами

Староста Эдхорт немало видел на своём веку.

Деревенька Погорелка стояла на проезжем тракте, рукой подать от графской усадьбы; ещё неподалёку располагался мужской монастырь Благорастворения Воздухов, где при настоятеле состоял сам Отец Уорвик, старый Советник Небесный, удалившийся на покой и искавший безмолвия. Разумеется, при таком местоположении с безмолвием и в самой Погорелке, и в её окрестностях было тяжеловато.

Трёх сыновей старосты Эдхорта забрали в солдаты во время войны с гоблинами; домой вернулся только младший, без ноги, с вечно серьёзным напряжённым лицом. Помогать отцу и матери в поле калека не мог, но, как оказалось, научился отменно шорничать и целыми днями мастерил из обрезков кожи, сидя на крыльце и прислонив костыль к резному столбу за своей спиной. Старшую дочь старосты взяли служить в графские покои. Из особой милости граф выдал её замуж за виночерпия. Через четыре месяца после свадьбы у неё родились близнецы с остренькими, бледными, аристократическими мордашками; в деревне старосте очень завидовали — у его внуков был отец, в церкви венчанный. Правда, младшую дочь Эдхотра проезжавшие по тракту и остановившиеся на постоялом дворе важные господа поймали, когда она шла с поля, притащили в трактир и заставили целую ночь пить с ними вино и петь песни; младшая должна была родить вот-вот, и случая выдать её замуж не предвиделось. Но в общем, старосте более или менее повезло с детьми.

На бедность староста тоже не жаловался. Его дом ни разу не горел, даже когда передовой отряд гоблинов верхом на своих рыжих козлах пронёсся по тракту, рассыпая зажигательные стрелы куда придётся. От голода в засуху померла только тёща Эдхорта, которой, положа руку на сердце, туда была и дорога. В давнишнюю холеру вообще протянул ноги один безымянный младенец, которого уже задним числом назвали Януаром и которому, по большому счёту, повезло оставить юдоль скорбей безгрешным. В общем, староста, человек бывалый и практический, считал себя везунчиком, угодным Богу и всем святым, и не очень-то верил в страшные мистические напасти.

С его точки зрения, напасти на свете встречались только четырёх сортов: голодуха, война, мор и аристократы. В засилье сверхъестественных сил прагматик-староста не верил, уверенный, что Господь не допустит адские наваждения бродить по земле. Другое дело — обычный промысел: тут уж кому как повезёт; в конце концов, замок Тёмного Властелина был не так уж ближе к Погорелке, чем преисподняя.

Солнечный день выдался славный. Староста вёз на своей немолодой, но ещё плотненькой и сытой лошадёнке сено с арендованной у графа за жнитво пустошки, подрёмывал и размышлял о разном, когда лошадёнка, никогда в жизни ничему не удивлявшаяся, вдруг встала, как вкопанная, и заржала, как барский неженный конь. Староста вздрыгнулся и проснулся.

К деревенской околице по тракту ковыляло что-то такое диковинное, что рука старосты невольно потянулась к ладанке на шее.

Диковинное было — баба в мужских штанах, тощая, как жердь, но с тяжёлыми грудями, распирающими барскую розовую рубаху, всю в блеске. Глазищи у бабы были дикие, губищи такие, будто в них пчела вцепилась, а растрёпанные волоса — седые, дающие на свет, вроде бы, краснинку, как кровь в воде. В хиленьких ручонках с длинными нелюдскими когтями баба несла неведомой блестящей кожи торбу, а за спиной — громаднющую железину в сусальном золоте, откованную вроде меча, но как бы нерадивым или безумным оружейником. И баба эта посмотрела на старосту Эдхорта и радостно оскалилась белыми зубами.

В общем, Господь, в конце концов, самоуверенного старосту покарал: пришлось ему на старости лет увидеть ведьму.

Эдхорт гикнул и огрел лошадёнку кнутом по ушам. Непривычная к такому обращению, и без того перепуганная лошадёнка всхрапнула и помчалась вскачь, взбрыкивая задом, бодро, будто помолодев на пяток лет.

Жители Погорелки, увидав несущуюся во весь опор буренькую старосты Эдхорта, сразу поняли, что дело нечисто. Мужики похватались за колья и вилы, бабы от греха подальше захлопывали окна. Только вездесущие и бесстрашные мальчишки восхищённо глазели на идущую по тракту ведьму — как она покачивается в своих диковинных нелюдских сапогах и тоже на всех глазеет.

Глаза у ведьмы, впрочем, были вовсе не чёрные и не зелёные, как у отродья преисподней, а, скорее, голубенькие, как у котёнка. Оттого вид у неё был не чересчур страшный, если присмотреться поближе.

— Не бойтесь, правоверные! — осеняя себя защитным знаком Божьим, басил кузнец. — Ничего она не сделает, ежели, значит, пошлёшь её в бездну с верою, а потом прочтёшь «Да благослови мя»…

— Ох, бабоньки! — удивлённо заметила тётка Афнутия по прозвищу Балаболка. — Задницу-то она как себе обтянула! Вроде будто для соблазну — а чем там у ей соблазнять-то?

— Молодая ещё, — задумчиво сказал Дошка, известный ходок, физически не способный по доброте душевной сказать о бабе что-то дурное. — Она, видать, в ведьмы-то пошла, потому что такая страшненькая уродилась… Тяжело ж такой чувырлой жить…

— А вон там у ней что за штуковина? — с любопытством спросил отставной солдат Хернор. — На что ж она этакую дуру с собой волокёт? Не, мужики, не ведьма — тронутая.

И как-то это очень здраво прозвучало. Народ даже успокоился. Но кого-то из мальчишек постарше и потолковее всё же послали в деревенскую церквушку за Отцом Афалием. На всякий случай.


Аллочка смотрела на всю эту суету и поражалась.

Деревушка оказалась неухоженная и грязная: домишки различались по степени убогости от хатёнки, крытой свежей соломой до чего-то почерневшего и напоминающего старый сарай. Жители деревушки выглядели компанией бомжей-попрошаек, с той только разницей, что бомжи смотрятся ухоженнее и носят обувь. Из местных в сапогах были только двое: тот седой косматый старик, который на тракте хлестнул свою побитую молью клячу, и громадный детина, покрытый таким слоем копоти и въевшейся грязи, что Аллочка даже черты лица не могла толком разобрать, только глаза блестели. Прочие ходили босиком, разве ещё парочка — в лаптях, которые Аллочка не узнала.

Замученные тётки в тёмных длинных хламидах, замотанные по самые брови платками, как сектантки, казались все на одно лицо — старушечье. А тощая полуголая мелюзга очень подходила, чтобы водить её за ручку по вагонам метро, причитая: «Люди добрые, мы сами не местные…»

В общем, поселяне напоминали не дачников, как Аллочка думала раньше, а какой-то ужас. И несло от них нестерпимо: чесноком, застарелым потом и чем-то кислым.

К тому же они все лопотали на языке, который Аллочка совершенно не понимала.

— Слушай, — возмущённо сказала она мечу, — ты что, не сделал так, чтобы я знала их язык?! Это бракоделие какое-то!

— Да, — печально сознался меч. — Я тебе в голову влезть не могу. Ты — Избранная, я тебе мозги ковырять не смею. Но ты не огорчайся, я буду тебе переводить, пока не выучишь.

Аллочка, совершенно не имеющая способностей к языкам, знавшая по-английски только «мерси», «чао» и «окей», сокрушённо вздохнула.

— Ну давай, переводи…

— Вкратце, — сосредоточился меч. — Вон тот, на телеге — староста. Увидел Избранную, решил, что война с Тёмными Силами начинается. Поскакал предупреждать своих. Всех переполошил — а потом они сообразили, что ты оружие не обнажаешь и ничего не приказываешь, и успокоились.

— А им ты тоже переводить будешь? — спросила Аллочка.

— Нет, ты что! Буду я с обычными людьми лясы точить! Они вообще не должны знать, что я говорю, они меня не слышат, и думать забудь. Ничего, разберёшься.

В это время кузнец, покачивая головой, говорил:

— Сама с собой болтает — и ни словечка не понять… Никак на бесовском языке?

— Да нет, — добродушно сказал Дошка, думавший в это время, что с лица не воду пить, а грудь у дурочки ничего. — Так, сама не понимает, что говорит. Ума решилась.

— Бедная девка, — сочувственно кивнула пышная красавица Орса, великодушная к страшкам с высоты своего величия первой дамы на деревне. — Небось, замуж никто не брал, она и тронулась…

— Чего это они? — спросила Аллочка, отметив, что напряжённые взгляды вокруг сменились на более дружелюбные.

— Размякли, — сказал меч. — Поняли, что воевать пока не надо, успокоились. Любуются.

Тем временем Отец Афалий, сопровождаемый мальчишками, не по возрасту шустро семенил по тракту, подобрав полы балахончика, таща кропило и деревянный образок ангела-хранителя деревни. Отцу Афалию было неуютно — он боялся ведьм и никогда раньше их не видел.

Аллочка, увидав маленького круглого лысоватого человечка в белой холстине с капюшоном, с деревянными бусами на шее, с бутылочкой, кисточкой и статуэткой в руках, догадалась, что это служитель культа — он напомнил ей отца Фёдора из старого фильма «Двенадцать стульев».

— Проверять бежит, — констатировал меч. — Истинная ты Избранная или нет.

Аллочка заулыбалась и закивала, думая, что закон жанра, всё-таки, в том, чтобы сразу понимать речь местных жителей. Отец Афалий слегка опешил от её улыбки и махнул на неё святой водой, почти уверенный, что ведьма сейчас завопит и задымится.

— Не стирай, — сказал меч. — Нельзя — благословение.

Аллочка тронула пальчиком мокрое пятно и как-то машинально облизала пальчик. Вода как вода.

Отец Афалий впечатлился. Может, ведьма и не должна была немедленно сгореть от святой воды и молитвы, но вкушать её, как честная прихожанка, уж точно не смогла бы. Он вздохнул облегчённо. Меч тоже: у Аллочки оказалась полезная дурная привычка.

— Дурочка, — объяснил прихожанам Отец Афалий. — Юродивая во Господе — вон за плечами железяка, вроде вериг. Смотри-ка: видать, из знатной семьи — одежда какая… Небось спятила и из дому сбежала. Совсем сумасшедшая… Вы расходитесь, добрые люди, о безумной церковь позаботится…

Аллочка рассматривала деревянную лакированную статуэтку у Отца Афалия в руках. Статуэтка изображала хорошенького мальчика, прижимающего к себе какое-то милое существо, вроде крохотного барашка. Отец Афалий поймал взгляд юродивой, протянул образ. Аллочка умилилась и погладила барашка пальчиком по спинке. Отец Афалий убедился окончательно.

Придумают ещё — ведьма! Необразованность… Девка из знатной семьи. Одни сапожки, похоже, стоят, как деревенский дом. Обезумела и сбежала, похоже, недавно: одежда совсем чистая. Если оставить её на улице — пропадёт без пользы: первый встречный надругается, и ещё удивительно, что до сих пор осталась целая. Надо дать знать в монастырь; Отец Уорвик бывал в самой столице, чуть ли не при дворе — он не откажет дать духовному сыну совет. Если семья несчастной дурочки найдётся, может они захотят пожертвовать на храм — таких-то безобидных и безмозглых иногда больше красавиц-разумниц любят. А если и не пожертвуют — поблагодарят; благодарность знатного семейства тоже дорогого стоит.

— Деточка, — сказал Отец Афалий ласково, — пойдём со мной, ты устала.

Дурочка и вправду устала: она еле держалась на ногах, но всё улыбалась бессмысленной и безобразной улыбочкой, что-то бессвязно бормоча. Деревенские бабы запромокали глаза подолами.

— Господи, какой же у нас поп добрый! — пробормотала Жеска, забывшая в этот миг, что за похороны деда пришлось продать весь холст, припрятанный про чёрный день. — Истинно святой…

— Иди за священником, — сказал меч, очень довольный поворотом событий. — Он грамотный, он напишет, кому следует. Смотри, как быстро разобрался — деревенский поп, казалось бы…

— В чём разобрался? — спросила Аллочка.

— В том, с кем разговаривает, — пояснил меч. — Иди-иди. Поешь и выспишься. Всё отлично складывается.

Аллочка кивнула и побрела за попом, который сладко улыбался и делал такие движения, будто манил кур кормить. Добрые поселяне с трогательной заботой смотрели ей вслед.

Хорошо быть Избранной, подумала Аллочка. Против закона жанра не попрёшь.

Песнь третья, в которой Избранную провожают к королевскому двору

Отец Уорвик в действительности безмолвия терпеть не мог.

После службы Советником Небесным и Подателем Чаш в королевской церкви вся эта деревенская идиллия была скучна до отвращения. А всё из-за того, что отъезд в деревню порекомендовал — или «порекомендовал» — Вершитель Судеб, королевский духовник, которому наверняка донесли о каком-нибудь пустяшном прегрешении бедного сына Божьего. Читатель легко представит себе, как легко впасть в соблазн на таком посту: кто-то, разумеется, неведомо для святого Отца, сунул под покров мешочек с золотом после позволения стоять ближе к алтарю, когда король станет причащаться небесных тайн, кто-то предложил старого винца за два слова, сказанные Вершителю в нужное время…

Так ведь святы только ангелы на небеси!

Отец Уорвик, как полагается доброму пастырю, на опалу не роптал. Но целыми днями, невнимательно скользя взглядом по святым строкам молитвенника, размышлял, как бы вернуть прежний пост и фавор в столице. В глуши так легко опуститься, забыть обрядовый строй, начать попивать… Нет, что ни говори, думал он, а настоящая жизнь — близ престола.

Письмецо Отца Афалия сперва показалось Отцу Уорвику дерзкой глупостью неотёсанного деревенского попика — но что-то помешало сразу швырнуть его в камин, не иначе, как наитие свыше. Потом уже, вкушая скромную трапезу, Отец Уорвик вдруг подумал…

Знатная девка, тронувшаяся умом… «Лицом зело уморительна, телом нелепа, таскает за собою кусок железа, обделанный в форме потешного меча, но на оружейную надобность непригодного. Одёжу имеет ни мужскую, ни женскую, источает райский аромат. Бормочет бессвязные слова и улыбается…» Ах, какая девка!

Отец Уорвик за двадцать лет службы при дворе хорошо узнал своего короля. Король Грегор, суровый боец, одержавший немало военных побед, гроза соседей, почти не пил вина и любил одну лишь женщину — королеву Лорену, свою сподвижницу и подругу — зато…

Зато государь обожал грубую потеху в старинном стиле. Отдыхал от государственных дел и веселился, глядя на пляски хромых со слепыми, прикармливал пару бранчливых карликов, которым платил за каждое новое ругательство, а любимым фаворитом считал горбатого хромого гоблина, принявшего нашу святую веру, шельмеца, пройдоху и смутьяна, злого шута. За королём и королева пристрастилась к низкому веселью, приглашая в общество своих статс-дам деревенских сплетниц. А вдруг дурочка покажется им смешной? Девка с потешным мечом — само по себе уморительно, а ещё и безобразная…

Надо посмотреть на неё, решил Отец Уорвик. Если она — безобидная юродивая, то это будет отличный подарок их величествам. Из деревни. Милый повод приехать ко двору — а уж задержаться там не составит труда.

Вовремя в здешнюю глушь забрела эта умалишённая.

И служки монастыря Благорастворения Воздухов прибыли в Погорелку уже на третий день после того, как там, в доме местного попика, поселилась смешная девка.

Отец же Афалий туго знал своё дело. К приезду служек девка могла произнесть «слава Богу» и «здравствуйте», косноязычно, коряво и дико, как все юродивые, при этом она громко и глупо смеялась. Служки очень тщательно собрали всё имущество девки в дурацкую торбу и погрузили юродивую вместе с её железякой в дормез. Отец Афалий получил за услуги чтимый образок ангела с мечом и очень ласковое письмо Отца Уорвика, обещавшего кое-какую протекцию в будущем.

В общем, это оказалась в высшей степени ценная для обоих священнослужителей девка.


Аллочка эти три дня прожила в доме у попа.

Дом у него, по мнению Аллочки, был очень и очень так себе. Поп жил без примитивных удобств; для необходимых дел у него за огородом стояла будочка над выгребной ямой с сердечком на двери, ужасное место, особенно если идти в сумерки. Водопровода не было вовсе — Аллочке не удалось объяснить попадье, что нужно принять ванну. Меч надоумил Аллочку жестами показать, как она умывается из кружки — посмеялись и нагрели два ведра воды в деревянную лохань. Мыла у них не было, скреблись размоченной синей глиной; Аллочка сначала побрезговала, но меч напомнил ей про дорогущие глиняные маски в СПА-салонах — и она поскреблась тоже, а потом потёрлась дезодорантом. Запах очень всем нравился, будто не копеечный парфюм, а французские духи — поэтому Аллочка дарить дезодорант попадье не стала. Ценная вещь — надо экономить, а то новый добыть негде. С зубной пастой и щёткой было совсем худо; попадья чистила зубы мелом, разжёванной щепкой — Аллочка пока ужасалась этому способу до тошноты.

С едой всё было хуже, чем с умыванием. Ели почти несолёную кашу с каким-то топлёным жиром, грубый серый хлеб — и запивали это всё молоком. Аллочка попыталась привередничать, но меч строго сказал:

— Ты что! Во-первых, обидишь. Во-вторых — здоровая пища, без ГМО же! Полезная. Жри, короче говоря — разносолы будут во дворце.

— «Во дворце», «во дворце»… — хмуро передразнила Аллочка. — Когда? Застряли мы здесь!

— Ты хочешь во дворец на поповых клячах добираться? — хмыкнул меч. — Давай. За год будем там, если по дороге не издохнут. Сиди, жди — поп отставному кардиналу письмо написал.

Аллочка маялась от скуки. Поп попытался учить её языку — и она кое-как зазубрила три слова, которые всё время забывала; видно, он был неважным преподавателем. В постели, которую Аллочке устроили в крохотной комнатушке рядом с поповой спальней, жили блохи и кусались. Тараканы тут водились ростом с хомяка; увидев такого первый раз, Аллочка завопила так, что сбежалась прислуга — тощий конюх и толстая кухарка. Надо отдать местным должное — они возились с Избранной по законам жанра, но в этом Богом проклятом Средневековье не быломобильного телефона, чтобы позвонить королю и всё ему рассказать. Приходилось тратить уйму времени, ожидая, когда, наконец, дойдут письма.

Телевизора и Интернета тут тоже не было. Делать было отчаянно нечего. Попадья по вечерам вышивала на громадной тряпке цветными нитками жёлтое солнце, зелёные деревья в красных яблоках и розовых праведников, заросших белыми бородами и в голубых балахонах. У праведников были такие улыбки поверх бород, что они никак не перепутывались с грешниками. Поп монотонно читал вслух, видно, Библию — и Аллочка, не понимая ни слова, насмерть засыпала уже на первой странице.

В общем, если бы здесь пришлось прожить хотя бы неделю, Аллочка прокляла бы всё на свете — но уже на третий день прибыли молодые люди в холщовых подрясниках, сопровождающие повозку. Повозка предназначалась для Аллочки — и загрузили её туда со всеми подобающими почестями.

— Убедилась? — хмыкнул меч, когда повозка тронулась с места. — Ной больше…

— Ну, ладно, ладно, — примирительно сказала Аллочка. — Просто терпеть не могу ждать, когда что-то начнётся.

— По крайней мере, ты видишь, что я всё знаю? — надменно спросил меч.

— Ага, — кивнула Аллочка весело и чуть не прикусила кончик языка — повозка была без рессор. — Всё хорошо, только трясёт.

— Потерпишь. Мы едем к кардиналу, а потом — во дворец, — сообщил меч, явно гордясь собой.

Аллочка приободрилась.

Повозка тряслась по грунтовой дороге часа три, а потом прибыла к монастырю Благорастворения Воздухов, где Аллочку ожидал кардинал Уорвик.

Сам монастырь показался Аллочке нудным местом, типа памятника архитектуры, охраняемого государством. Его серая громада мрачно возвышалась меж весёлых лесов; ворота в крепостной стене были окованы железом, за ними оказалась решётка — да и вообще, выглядело это дело, по аллочкиным представлениям, как замок, а не как монастырь. Вдобавок, на территории пахло казармой, навозом и чем-то похожим на вяленую рыбу; только очень основательно принюхавшись, Аллочка унюхала ладан — но уж источали этот аромат вовсе не собравшиеся вокруг монахи.

Уорвик оказался поджарым, ушлого вида, пожилым дяденькой, очень весёлым. Он разогнал монахов и пытался, судя по комментариям меча, расспрашивать, как Аллочка доехала — а ей ничего не оставалось, как лепетать «слава Богу», вызывая у него приступы бурного веселья. Он рассматривал и её, и меч с радостным удивлением, будто Избранная была его потерянной и нашедшейся родственницей.

Первая беседа Отца Уорвика с Избранной прошла в тёплой обстановке. Автор опускает переводы, данные мечом — суть понятна и без них.

— Вы мне тоже нравитесь, — говорила Аллочка. — Когда вы напишете королю?

— Какая ты смешная, — говорил Уорвик, улыбаясь. — Попик прав, что тебя не переодел. Эти твои штаны… вроде, такие носят только солдатские шлюхи во время военных действий… А что это приделано к твоей рубахе?

— Точно, я должна спасти ваш мир, — говорила Аллочка. — Вы, я так поняла, уже знаете, что я Избранная? Блин, жаль, что вы не понимаете по-человечески…

— А этот твой меч… — Уорвик покачивал головой в восторге. — Господи, прости, но ведь такую штуковину нарочно не придумаешь! Где ж ты, милая, взяла такую невозможную железяку?

— Да, меч волшебный. А король у вас умный? — спрашивала Аллочка. Меч чуточку замешкался с переводом. — Ко-роль ум-ный? Тьфу, пропасть…

— Бедная ты дурочка… я и так понимаю, что с головой у тебя не того… Ку-шать хо-чешь?

— Да, — кивнула Аллочка, потому что жесты Уорвика оказались понятнее, чем её собственные.

В монастырской трапезной Аллочку накормили вкуснее, чем в доме у деревенского попа — жареной рыбой, какими-то тушёными овощами и ягодным пирогом. Потом Уорвик сделал отчаянную попытку объяснить, что Аллочка должна подождать, когда будет готов экипаж к отъезду в столицу — и Аллочка с помощью меча более или менее его поняла.

Выехали уже через пару часов, а вперёд послали верхового гонца. Уорвику не терпелось доставить Избранную во дворец, а их величества должны были узнать о её приезде заранее. Во избежание недоразумений.

Песнь четвёртая, в которой Избранная беседует с королём

Добирались до столицы два дня, по каким-то глухим дорогам, лесами-полями. Громоздкую повозку Уорвика, тряска в которой просто душу выматывала, сопровождали четверо верховых, вооружённых мечами, арбалетами и длинными кинжалами, в кольчугах поверх подрясников. Аллочка не могла уложить в голову, зачем такие мирные существа, как монахи, разъезжают с таким серьёзным эскортом, но меч объяснил: близится битва со Злом, даже божьи люди вооружаются до зубов на всякий случай, а уж охранять жизнь Избранной — их святой долг. Аллочка смутно припомнила, что по закону жанра, вообще-то, ей полагалось бы охранять Уорвика и его монахов заодно, но глядя на угрюмых парней, сканирующих взглядами окружающий мир, даже не заикнулась на эту тему.

Охрана так охрана.

Уорвик был очень мил. Глядя на Аллочку, он всё время улыбался. Ему явно нравилось, что она такая чистоплотная — и его монахи приносили ведро воды из ближайшего колодца, когда ей приходило в голову умыться. В дороге питались вкусно: засахаренными орешками, вяленым мясом, чем-то вроде белой булки и простоквашей со сметаной, которой доброго пастыря угощали мирные поселяне в редких населённых пунктах. (Поселян впечатлял штандарт Советника Небесного на дормезе и монахи-бойцы, не обнажая оружия, одними взглядами прямо-таки выбивавшие из голов поселян грешные мысли. Никто и не заикнулся об иной плате за харчи, кроме святого благословения — для поселян священный чин и важный вельможа безусловно были чем-то, схожим. Один чёрт).

Край, называемый Анурлендом, показался Аллочке бедным и малолюдным, но Уорвик с помощью меча кое-как объяснил, что страна богата, стихийных бедствий давно не случалось, войны неукоснительно выигрываются, а правление государя Грегора мудро и справедливо. Аллочка в это время пыталась уместить в сознании придорожную виселицу с почерневшим разлагающимся трупом.

Она как-то не восхищалась страной, хотя восходы были прекрасны, а закаты прямо-таки великолепны. Аллочка думала, что по закону жанра, опять-таки, полагалось бы поболтать с Уорвиком о чём-нибудь смешном, но после виселицы, встречных нищих и добрых поселян, низко кланяющихся и провожающих повозку напряжёнными взглядами, ничего смешного ей просто на язык не шло.

Аллочке было не по себе.

Она как-то многовато думала о маме, которая с момента аллочкиного исчезновения наверняка все морги оббегала, и о папе, чьё здоровье и в лучшие времена оставляло желать лучшего. Она думала и о работе в скучнейшем офисе, занимающемся оптовой торговлей рекламными изданиями: там было так тепло и спокойно, не надо было до тошноты трястись в повозке в жару по пыльной дороге, справлять нужду в кустиках, подтираясь листиками, и нюхать монахов-бойцов, не говоря уже о том трупе, который успел присниться Аллочке два раза. В общем, вынужденное безделье в повозке не пошло ей на пользу.

Но столица поразила аллочкино воображение и порвала все шаблоны.

Город, который Уорвик охарактеризовал, как громадный, был… ну, так себе городишко. Окружённый деревеньками, которые лепились к его крепостным стенам, почти переходя в узенькие кривые улочки в тех местах, где стен не было. Грязненький. С улицами, кое-где мощёными булыжником, превращающим передвижение на колёсах в изощрённую пытку, а кое-где — какими-то дощатыми мостками, вроде тех, какие перекидывают через лужи во время строительных работ. Каменные дома — максимум, этажа в три, прочие — жалкие деревянные лачужки. По улицам бродят горожане, козы, куры и гуси. И никаких кринолинов: горожанки одеты в платья довольно-таки тёмных цветов, длинные, стянутые не на талии, а под грудью, и беленькие чепчики, не украшенные даже кружевами. С горожанами — и того хуже: штаны в обтяжку, сошнурованные в районе гульфика, и узкие кафтаны с длинными рукавами, в которых посередине вдруг оказались разрезы для ладоней, а то, что ниже разрезов, болталось ниже, решительно не соответствовали аллочкиным представлениям о красоте. Не говоря уже об лохмотьях нищих и бродяг — эти и вовсе годились только для шоу в отделении полиции.

— Мне что, — прошипела она мечу, — тоже придётся носить такую хламиду для беременной тётки?!

— Аллиэль, что развоевалась? Мода такая, — ухмыльнулся меч. — Ты просто не привыкла.

— И не собираюсь, — фыркнула Аллочка. Ей было грустно.

— Да что ты раскисла? — хихикнул меч. — Введи новую моду! Ты же — Избранная, пусть подражают тебе — и дело в шляпе.

— С кем это ты беседуешь, дитя моё? — спросил Уорвик. — С Господом или сама с собой?

Аллочка только развела руками, осознав, что объяснить всё равно не сможет. Чтобы утешить Уорвика, скорчившего комично огорчённую гримаску, она сказала: «Слава Богу», — и он с улыбкой погладил её по колену.

Пока Аллочка размышляла, стоит ли обидеться на него за такой интимный жест и поставить на место, один из монахов-воинов нагнулся к окошку повозки, приподнял занавеску и что-то сказал.

— Дворец короля, — перевёл меч. — Тебя все ждут.

Аллочка вспомнила, что она — Избранная, и приободрилась. И выглянула в окошко.


Дворец, как пронеслось у Аллочки в голове, не напоминал Эрмитаж совсем.

Аллочке хотелось белоснежной и золотой лепнины, огромных окон, широких лестниц, парка с аллеями, фонтанами и клумбами — как в Царском Селе или Петергофе. Чтобы вокруг — придворные дамы в кринолинах, кружевах, бриллиантах и страусовых перьях, кавалеры, похожие на мушкетёров, и король в короне. И музыка. И балы. И запах ванили и духов. Так она в своих книжках и писала. А в этом поганом Средневековье всё было совсем иначе.

Королевский дворец оказался почти такой же крепостью, как монастырь, только крепостная стена повыше. В него вели такие же ворота, окованные сталью, за ними оказался такой же мощёный булыжником крепостной двор; разница была только в публике.

Там собралась сравнительно блестящая публика.

Правда, кринолинов и мушкетёров нигде поблизости не обреталось, зато толпа важных особ, одетых в бархат и атлас, шитых золотом и украшенных сияющими самоцветами, в золотых обручах поверх кружевных чепцов или длинных локонов, весело глазела на повозку, посмеивалась — и кое-кто махал Аллочке руками. Аллочка гордо выпрямилась — за прошедшее время она уже научилась держать осанку с мечом за спиной — и стала ждать событий.

По законам жанра, король должен бы влюбиться сходу. Его сыновья — тоже, и, само собой, слегка соперничать. Это уж не говоря о всяких герцогах, графах и прочей мелюзге.

— Кстати, — спросила Аллочка повеселевшим голосом, — а эльфы тут есть?

— Кого тут только нет, — туманно ответил меч.

Аллочка не успела уточнить: дверцу повозки откинули в сторону и опустили ступеньку. И надо было выйти.

— К королю идёшь, — шепнул меч. — Закон жанра, а?

— Да отвяжись ты! — шепнула Аллочка одним углом рта.

Он как-то собрал её внутренне, королевский замок. Эта галерея, серая, поддерживаемая громадными каменными столбами, с мрачными химерами, сидящими в ряд и держащими цепь в пастях. Эти мрачные своды. Эти стоящие у стрельчатой арки в конце галереи угрюмые стражники с алебардами. Этот сумеречный зал, освещённый пёстрым светом из витражных окон, в котором дамы, кавалеры и священники ждали и перешёптывались. Эти выцветшие гобелены и громадный камин, в котором пылало целое дерево — в зале было прохладно, несмотря на жару во дворе. И его запах — вовсе не ванильный. Он был не из того сюжета, этот замок.

Аллочка упорно представляла королей в двух видах: как в мультике «Бременские музыканты» и как в мультике «Вовка в Тридевятом царстве». В сущности, разница заключалась в наличии или отсутствии парика — всего только. Нахамить такому королю — закон жанра в чистом виде.

Но мультяшный король не мог жить в этом суровом замке. И Аллочке было слегка неуютно.

И тут все собравшиеся зашуршали, подтянулись к лестнице, ведущей откуда-то сверху, туда же дёрнулся и Уорвик, слегка подтолкнув Аллочку в спину — и меч шепнул: «Король идёт!»

Аллочка попыталась скорчить пренебрежительную мину — и потеряла дар речи. Совершенно нереально было пытаться что-то ляпнуть этому немолодому мужику в чёрном бархате и без короны, с багровым рубцом на жёстком бритом лице, с отчётливой проседью в коротких тёмных волосах. Его ледяной взгляд прожёг Аллочку до дна души. Она попятилась, ей стало почти страшно.

— Скажи ему что-нибудь, курица! — зашипел в ухо меч. — Ну скажи же, что у тебя, язык в попу провалился? Скажи, тебе говорят! Закон жанра или не закон?

— Слава Богу… — пробормотала Аллочка тем тоном, каким в фильме про Ивана Васильевича Бунша пробормотал: «Гитлер капут».

На мрачном лице короля вдруг появилась мальчишечья весёлая улыбка. И придворные вельможи с облегчением захохотали.

— Молодец, — сказал меч. — Круто, он всё понял. Стоп, спрашивает, как тебя зовут.

— Аллиэль, — сказала Аллочка смелее. У неё гора с плеч свалилась.

Король, улыбаясь, кивнул Уорвику. По-видимому, в ту минуту он окончательно осознал, что опасность пасть от Вселенского Зла их миру больше не грозит.

Песнь пятая, в которой Избранная вступает в брак

Автор должен с прискорбием заметить, что Аллочка стала при дворе своим человеком чересчур быстро. То есть, положение дел казалось ей очень понятным даже без пояснений меча — и очевидным. В порядке вещей. Наша героиня была большая мастерица видеть то, что ей хотелось видеть — и преуспела в этом искусстве ещё дома. Она резонно считала себя первым лицом после государя.

Это делало Аллочку невероятно уморительной.

Королева Лорена в Аллочку просто влюбилась и предоставила ей собственных портних, напутствовав их строгим наказом: шить именно так, как Аллиэль захочет. С предсказуемым результатом: каждый выход Аллочки в свет в новом туалете вызывал у королевской четы и свиты бурю эмоций — впечатлительные пожилые дамы, способные задушить младенца в колыбели, всхлипывали и украдкой вытирали глаза платочками, а личные телохранители принцев, двухметровые бароны, вовсе не отличающиеся тактичностью, ржали, как жеребцы, и отвешивали глумливые поклоны.

Сам наследный принц закрывал глаза ладонью и стонал: «Уберите её, а то я сейчас со смеху подохну!» — из-за чего Аллочка была вполне уверена в глубине и силе его чувств к её особе. К сожалению, там ещё путалась какая-то наречённая принцесса из соседнего королевства, судя по портрету, страшная, как моровая язва. Но старший принц был не волен в выборе, а Аллочка не сильна в матримониальных делах двора.

Достоверно продумать и прописать интриги ей никогда не удавалось.

Младший принц, ещё слишком молодой, чтобы быть серьёзным, ухаживал, как первоклашка, бросаясь в Аллочку яблоками или засахаренными орешками и прыская, когда она оборачивалась. Будь у него портфель, тыкал бы портфелем, школота.

Придворные дамы завидовали. Каждый раз, когда Аллочке удавалось объяснить бестолковой средневековой дурище-портнихе, как соорудить по-настоящему модный костюмчик, дамы рассматривали её только что не в микроскоп, но делали вид, что хихикают или ужасаются. Аллочка сильно подозревала, что они потихоньку перерисовывают выкройки.

В общем, Аллочка пожинала плоды своей неземной красы, а меч льстил, как арабский придворный поэт. Но на самом деле, какие-то чувства, кроме истерики от смеха, Избранная вызывала только у одной особы, не титулованной.

Хнуро попал во дворец при довольно трагических обстоятельствах.

Во время последней войны с гоблинами, лет десять назад, король, обходя поле боя после победоносной битвы, пожалел добить тяжело раненого юного бойца, ребёнка, можно сказать — и приказал своим лекарям о нём позаботиться. Лекари не верили, что гоблинёнок выкарабкается, но не ослушались, а Хнуро уцепился за жизнь, как кошка. При нём навсегда остались хромота и сутулость, переходящая в горб, на нём живого места не было от шрамов — но надо отдать должное лекарям Георга, гоблин не жаловался на здоровье.

При дворе Хнуро за пару месяцев освоил человеческий язык, а за полгода научился так на нём отжигать, что его собственного языка начали побаиваться. Людей Хнуро не любил, но лично королю Георгу был благодарен; Георгу же понадобилось немного времени, чтобы сообразить: гоблин — редкостная умница. Дать нелюдю титул король не решился, но в придворной должности закрепил.

Положение шута Хнуро понимал своеобразно, считая, что смешить должен исключительно своего добрейшего государя — выставляя на посмешище аристократов из свиты. Он шпионил за всеми и был в курсе всех тайных дел, король резонно считал его незаменимым в деле придворных интриг. Хнуро лучше знал все потайные ходы и щели для подслушивания во всех замках, принадлежащих Георгу, чем старые слуги — видимо, сказывалось его происхождение и детство, проведённое в лабиринтах пещерных гоблинских городов. Двор, до Малого Совета включительно, Хнуро побаивался. Король, можно сказать, его любил — насколько государь человеческий может быть привязан к нелюдю. Даже, поговаривали, втайне считал гоблина своим воспитанником.

К моменту прибытия в столичный замок Аллочки, Хнуро жил при королевской особе уже добрых десять лет. Ему уже сравнялось двадцать пять — и при дворе находились отчаянные придворные дамы, желающие узнать, так ли устроены гоблины, как человеческие мужчины.

Без всякого риска. Женщине человеческой породы чрезвычайно редко случалось понести гоблинёнка. Мужья дам могли быть совершенно спокойны.

Памятуя обо всём этом, король просто не мог не показать своему Хнуро такое редкое приобретение, как Избранная. Просто чтобы посмотреть на выражение лица гоблина, когда он это увидит.

А Хнуро скорчил похотливую мину и лапнул Аллочку за грудь. На что она, возмущённая до глубины души, врезала ему по физиономии так, что отбила ладошку о каменную скулу.

— Хнуро, — простонал король, чуть не сползая с кресла, — что это было?

— Надо же было проверить, честная ли она девица, — сказал гоблин невозмутимо. — Честная. А всё остальное — тлен.

Королева, всхлипывающая в платочек, нашла в себе силы спросить:

— Хнуро, тебе нравится эта девица?

— Она чужая тут, я тут чужой, — пожал плечами гоблин. — Она мне — товарищ по обстоятельствам жизни. А что до прелестей — так для меня все человеческие женщины на одно лицо.

— И я? — возмутилась Лорена.

— Что вы, ваше величество! — воскликнул гоблин. — Вас я узнаю из тысячи! На вас — корона!

Лорена сердито покосилась на короля, еле сдерживающего смешок:

— Думаешь, я не найду на тебя управу, Хнуро? А кто намекнул мужу Эльфрисы, что знает, какова она в постели?

— Да весь двор знает, что ничего особенного, — возразил гоблин. — Подумаешь, новость…

— Хватит этого разврата! — объявила королева. — Тебе давно пора завести свою женщину, а не тискать моих дам по углам. И раз тебе всё равно, почему бы не выбрать Аллиэль?

— Жена ещё никому не мешала тискать дам, — констатировал гоблин. — Но если вашему величеству угодно, я, конечно, женюсь на ней.

— Вы друг друга стоите, — не унималась королева.

— Ага, — кивнул гоблин. — Я чужой и она чужая.

Аллочка в это время сердито рассматривала Хнуро, который казался ей, в какой-то степени, конкурентом, слишком претендующим на королевское внимание.

— Королева хочет выдать тебя замуж за этого достойного рыцаря, — услужливо перевёл меч. — Здесь крайне неприлично быть одинокой девицей — все могут подумать, что ты старая дева. А он только что сказал, что влюблён в тебя с первого взгляда.

— А что ведёт себя, как пьяный гопник? — фыркнула Аллочка.

— У них такие обычаи, — невозмутимо сообщил меч. — Знак внимания. Сгорает от страсти.

— Бру-ха-ха, — веселился король. — Лорена, ты придумала страшную месть! Пришёл конец твоей свободе, бедный Хнуро! Я ведь поддержу эту идею…

Аллочка покосилась на короля — и взглянула на гоблина другими глазами.

— Ни фига себе — муж! Ты же эльфа обещал!

— Все эльфы — геи, милочка, — пропел меч сладким голосом.

— Но этот — зелёный!

— Оливковый.

— Горбатый и хромой!

— Ранен в бою.

— Уши торчат на полметра!

— Против эльфийских ушей ты ничего не имеешь. Двойные стандарты — и только.

— Но он ещё и хамло!

— Закон жанра, Аллиэль, закон жанра…

Аллочка покраснела, фыркнула и выскочила из каминного зала под хохот их величеств. Хнуро не ржал — он улыбался. Бог знает, о чём он думал — автор может только догадываться.


Аллочка не спала всю ночь, пререкаясь с мечом.

— Не собираюсь я замуж за гоблина, что ты пристал! — шипела она, потому что вопли могли бы привлечь внимание слуг. — У него морда, как у летучей мыши, на какого чёрта он мне сдался?!

— Ну почему — как у летучей мыши? — возражал меч. — Нос совсем другой.

— Ага. Вывалился мне его рубильник. Кабы мне такой носина, я б по праздникам носила! Почему я вообще должна выходить замуж за гоблина, а не за эльфа?! Закон жанра или не закон?!

— Во-первых, эльфов сейчас при дворе нет. А во-вторых, это королевский вердикт. Тебе надо собирать светлое воинство, или как?

— Я вообще не понимаю, — продолжала Аллочка, — почему я тут, при дворе, фигнёй страдаю, вместо того, чтобы мир спасать?! Где вообще живёт этот Тёмный Властелин?! Мне надо туда идти или нет?! И зачем мне в квесте гоблин на шею?

— Значит, он тебе совсем не нравится? — вкрадчиво спросил меч.

— Абсолютно! — отрезала Аллочка.

— Так это самый верный признак, что тебе полагается за него замуж, — невозмутимо выдал меч. — У тебя в романах всегда так.

— Так то — в романах… — растерялась Аллочка.

— Ага! — обрадовался меч. — Что ты там про закон жанра говорила?

— Да не хочу я спать с гоблином! — завопила Аллочка шёпотом.

— Не хочешь — не спи, — согласился меч. — Подумаешь! Тебе надо за него замуж сходить, а не любить его вечно и бесконечно. Опять девочку-ромашку изображаешь? Муж — фигня какая… Что он, помешает тебе с эльфом того-сего, если тебе эльф попадётся?

Аллочка задумалась.

— Расположение короля, — напомнил меч. — Светлая армия. Золото. Плюс — победа над Тьмой и спасение мира.

— Когда начнём-то? — спросила Аллочка безнадёжно.

— Сперва свадьба, потом война, — сказал меч.

— По закону жанра — наоборот, — устало трепыхалась Аллочка, но меч не сдавался.

— Гоблин у тебя будет муж промежуточный, а не роковая любовь. Богатый, влиятельный, отважный — всё такое, но безобразный. А роковая любовь впереди, доверься мне. Тогда и бросишь к чёртовой матери этого гоблина.

Аллочка вздохнула.

— Ладно, — решила она. — Если это на время, то замуж мы сходим.

И на следующее же утро свадьбу назначили на через неделю.

Всю неделю хитом программы парочки придворных шутов были попытки Хнуро отобрать у Избранной меч. Гоблин возникал за всеми углами сразу, деликатно тянул — и Аллочка шлёпала его по рукам, возмущаясь ужасными русскими словами, которых никто не понимал, но о смысле по интонации догадывались. Двор катался по полу и сползал под стол.

— Зачем тебе эта штуковина, дорогая? — нежно спрашивал Хнуро.

— Слава Богу, — мрачно цедила Аллочка сквозь зубы. — Здравствуйте! — добавляла она свирепо, чтобы гоблин уже с гарантией понял, что к чему.

Заезжие гости были уверены, что эти сценки хитрые шуты репетируют по ночам, и хлопали в ладоши, как бродячим артистам. Аллочка дулась. Ей очень хотелось выучить здешний язык, но он никак не давался, как назло.

— Какая ты милая, — говорил Хнуро, когда они оставались наедине. — Ты ведь, кажется, даже не понимаешь, какая ты уморительная и непосредственная. Это не впервой, когда чужеземца путают с дураком; не огорчайся.

Аллочка каким-то чудом его почти понимала. В такие минуты она замечала золотые глаза гоблина с лисьими морщинками в наружных углах и нечеловечески изящную манеру двигаться, которой даже хромота не мешала.

— Слава Богу, Хнуро, — говорила она и улыбалась.

И он улыбался в ответ, обнажая рысьи клыки в верхней челюсти.

— Подлизывается, — говорил меч.

Аллочка понимала, что подлизывается. Но всё равно случались такие моменты, когда она на гоблина злиться не могла.

— Ты осторожнее, — предостерегал меч. — Свадьба свадьбой, но не втюрься в гоблина, курица. А то появится настоящий, а ты и развесишь уши…

А Аллочка то злилась на Хнуро и вспоминала его горб и искривлённую ногу, то вдруг чувствовала странную симпатию и вспоминала умную подвижную физиономию и золотые глаза.

Свадьбу сыграли, как только были готовы штаны из розового бархата, сплошь вышитые золотом и жемчугом, а к ним — блуза, сделанная из драгоценного атласа и не менее драгоценных кружев, со смелым декольте. Туфли на шпильках сапожники так и не осилили — и усыпанные крупными жемчужинами туфли новобрачной смахивали на котурны — она оказалась на полголовы выше жениха. Неизменный меч за плечами дополнял картину до совершенства.

Гоблин в зелёном и изумрудах казался гораздо зеленее, чем обычно. В его длинных ушах с кисточками горели золотые кольца, а белёсые лохмы были собраны в пучок на затылке. Собственный меч Хнуро, предназначенный не для болтовни, а для боя, выглядел рядом с мечом невесты странно маленьким.

Избранная ехала на белом коне с розовыми розами, вплетёнными в гриву. Гоблин — на своём верном рыжем ездовом козле, ростом пониже коня, косматом, с позолоченными для такого случая рогами. В церковь их провожала целая процессия: дамы и господа в дивном расположении духа, развесёлые трубадуры, трубящие кто во что горазд, девицы, поющие во всё горло «Иду в зелёные луга, куда любовь зовёт меня», и мальчишки, рассыпающие розы и хмель. За ними двигались жонглёры с факелами, танцоры с бубнами, укротители с медведем и театральная труппа в мишуре и блёстках, изображающая жестами и мимикой добродетели невесты. Королевская чета наблюдала за действом с помоста, выстроенного у церкви, рыдала и стонала.

После свадьбы был объявлен рыцарский турнир. В общем, свадьбу сыграли отлично, всё было бы описано в прессе, будь в этом отсталом мире пресса — и Аллочка парадоксальным образом чувствовала себя почти счастливой.

Сама королева дала ей выпить пунша.

— Слава Богу, — признательно сказала Аллочка, отхлёбывая — и от жидкого огня чуть не подпрыгнула. После пунша рука Хнуро на талии не показалась ей чем-то неправильным, а потом она видела только его золотые глаза.

Меч, оставленный у ложа, осыпанного хмелем, что-то ворчал, но о нём временно позабыли.

Песнь шестая, в которой Избранная встречает Зло лицом к лицу

Семейная жизнь с Хнуро странным образом прояснила Аллочке многие вещи.

Хотя бы то, что у них не было собственного дома.

Они жили в королевском дворце, на птичьих правах. Своего у Хнуро, саркастического бессребреника, из имущества были только лютня, тряпки театрального вида, меч и косматый козёл, стоящий в королевской конюшне. У самой Аллочки было всё то же — минус козёл, плюс подаренные государыней драгоценности. Ни капли респектабельности в этом браке не было — и Аллочка никак не могла понять, нравится ей это или нет.

Скорее, не нравилось.

Мужчина должен обеспечивать семью. Ей хотелось, чтобы у Хнуро были замок и земли. За такого лаборданца, как он, приличная девица могла бы выйти замуж только по личной просьбе короля или по большой любви.

Но с большой любовью вышло странно.

Во-первых, Аллочка каким-то образом в первую же брачную ночь оказалась в супружеской постели, и это оказалось вовсе не гадко, чтобы не сказать сильнее. В отличие от тех немногих мужчин, которые встречались Аллочке на Земле, гоблин каким-то образом понимал, что нужно делать, и был нетороплив и нежен. Ещё Аллочке нравились его глаза и мускулы — металл, обёрнутый бархатом. Приходилось признать Хнуро вышесредним любовником.

Во-вторых, Аллочка раздражалась от этой мысли, потому что гоблин совершенно не подходил под её представления о мужчине мечты. Она обожала роскошные гладкие тела в голливудском стиле, а тощий гоблин был словно из стальной проволоки скручен, причём — неровно: кости торчали из него углами, везде, где только можно, а всё остальное покрывали старые шрамы. Вдобавок, кожа гоблина отливала явственной прозеленью. Будь Хнуро хорош собой, Аллочка решила бы, что он движется плавно, стремительно и хищно, как кошка, но поскольку он был всего лишь хромым горбатым гоблином, ей оставалось сказать себе, что у него неплохая реакция — и только.

В-третьих, у Хнуро начало получаться то, что не выходило ни у кого: Аллочка вдруг заметила, что запоминает слова местного языка. Гоблин тыкал пальцем, называл предмет и смеялся — и Аллочка тоже называла и смеялась, как-то само собой выходило. В каминной, с королём и королевой, она ухитрялась заговаривать с чудовищным акцентом, смеша их до колик — и ей самой становилось весело.

И Аллочке всё чаще больше хотелось пересмеиваться с Хнуро, чем разговаривать с мечом. Меч не лез с советами; Аллочка решила, что он ревнует, хоть и меч, а не мужчина, но тут случилось удивительное событие.

Через неделю после свадьбы Аллочка проснулась поутру одна. Обычно Хнуро вставал ни свет, ни заря, появлялся с куском запечённого паштета или пирога, кувшином молока или блюдом с ягодами — в этот раз она села в постели, куда не принесли завтрак, обиженная и раздосадованная.

— Муженёк не придёт, — скучно сообщил меч.

— Это почему? — огрызнулась Аллочка. Ей как-то не хотелось, чтобы меч лез в их с Хнуро дела.

— В покоях его величества, — сказал меч. — Принимают важного гостя.

— Это кого ещё? — спросила Аллочка, и её сердце вдруг страшно стукнуло.

— Тёмного Властелина, — небрежно сообщил меч. — Его посольство. Он, представляешь, прибыл лично. Так что можешь начинать спасать мир прямо сейчас.

Аллочка принялась одеваться; её руки заметно дрожали.

— Не трусь, — ухмыльнулся меч. — Всё шикарно складывается — никуда переться не надо. Тёмный Властелин с доставкой.

Аллочка некоторое время подумала. Потом надела кожаные штаны с вырезами со всех боков, прикрытыми только шнуровкой, крохотный чёрный кожаный топик, тоже шнурующийся, прикрывающий грудь примерно на треть и оставляющий открытым всё остальное, коралловые бусы — и, ощутив себя неотразимой даже для Тёмного Властелина, глубоко вдохнула, привычно закинула меч за плечо и вышла.

Побеждать.

Аллочкина душа разрывалась надвое. С одной стороны, ей очень хотелось видеть Хнуро и побеждать вместе с ним; гоблин создавал незнакомое доселе чувство надёжности. С другой… с другой стороны, Аллочке хотелось впервые взглянуть на Тёмного Властелина без него.

Тёмные Властелины — они такие. Закон жанра, знаете ли… мало ли что…

И вот она шла по замковой галерее, как по подиуму, привычными кивками отвечая на насмешливые поклоны придворных — и тут её окликнули.

По-русски.

— Нельзя ли поговорить с вами, дорогая Аллочка?

Уютным таким, домашним тоном. Почти родственным.

Аллочка вдохнула и обернулась.

Он был именно такой, как она себе представляла. Вернее, он напоминал персонажа её романа «Влюбиться в Короля Ада», только лучше. Высокий. Лицо бледное и нежное, с синяками под глазами, но не как у пропойц с недосыпа, а будто их специально нарисовали — а глаза тёмно-синие, громадные. Ясные. И на виске татуировка — чёрный какой-то каббалистический знак. И солнечно-рыжие локоны ниже лопаток. И тёмно-синяя атласная рубаха распахнута до пояса — а под ней прекраснейшее тело на свете. Матовая белая кожа, без изъяна.

И всех вокруг, наверное, сдуло ветром.

У Аллочки слёзы навернулись на глаза. По закону жанра ей полагалось бы выйти замуж именно за него. Вроде как, вот с этого места и начиналась бы её настоящая история. А Тёмный Властелин смотрел на неё ласково и немного растерянно, будто не знал с чего начать разговор.

— Ой, здравствуйте, — сказала Аллочка, смущаясь.

— Как я рад вас видеть, — сказал Тёмный Властелин. — Я ведь никогда не посещал замок короля Георга. Я сделал это исключительно ради вас. Я слышал, вы — Избранная… — и добавил грустно, как будто чуть виновато. — Вы, кажется, должны меня убить?

Аллочке захотелось немедленно провалиться сквозь землю.

— Н-нет, — сказала она, пытаясь спрятать глаза. — Нет, я не должна… то есть, всё как-то запуталось… мне говорили — спасти мир…

Тёмный понимающе кивнул.

— От меня?

— Нет. Так, вообще…

— Аллочка, милая… простите, можно вас так называть? Так вот, Аллочка, неужели вы думаете, что я хочу уничтожить мир? — спросил Тёмный с печальной улыбкой. — Я похож на идиота? Или — на самоубийцу?

Аллочка отрицательно затрясла головой.

— Простите, вы ведь беседовали с королём?

— Я языка не знаю, — пожаловалась Аллочка.

— Ах, это такие пустяки! — воскликнул Тёмный. — Это такая крохотная магия! Раз! — и вы говорите в совершенстве! Только пожелайте.

— Я желаю, — сказала Аллочка и тут же ощутила, как что-то безболезненно, но неприятно повернулось у неё в голове. Глаза на миг будто пелена заволокла.

— Вот и всё, простите за маленькое неудобство, — сказал Тёмный. — И минуты не прошло, верно?

— Ой, знаете, вы очень любезны, — сказала Аллочка.

— Да, я не соответствую, — улыбнулся Тёмный. — Мне бы надо быть злобным и страшным, тогда бы подданные короля Грегора остерегались бы нарушать границы моих владений и убивать моих друзей. У меня слишком мягкий характер — и меня презирают. Теперь ещё вы…

— Я — нет, — сказала Аллочка твёрдо. У неё перед глазами встала придорожная виселица.

— Да, здесь не рай, — кивнул Тёмный, будто догадавшись о её мыслях. — Совсем. Король Грегор — беспощаден к врагам, кого бы он ими не считал…

В этот миг в галерею вбежал Хнуро и издалека злобно крикнул:

— Никт, отойди от неё!

Аллочка всплеснула руками в досаде — только его тут не хватало! Взлохмаченный, тощий, горбатый гоблин смотрелся рядом с Тёмным, как мелкая пакостная нечисть — и Аллочка отлично понимала каждое его слово. Она в одночасье научилась думать на местном языке.

Дурацкая ревность, когда ещё ничего и не было! Подумаешь…

— О, вот, кстати, гоблины, — продолжал Тёмный. — Вы не поверите, Аллочка, сколько гоблинов было убито солдатами Грегора во время последней войны…

Хнуро обнажил меч.

— Я сказал, Никт, отойди от моей жены!

Тёмный скорбно покачал головой.

— Аллочка, неужели вы замужем за гоблином? Простите, мне неловко продолжать, когда… — и поднял глаза на Хнуро. — Мне кажется, ты не можешь мне приказывать.

В его мягком тоне лязгнул боевой металл.

— Лучше всего тебе убраться туда, откуда ты выполз, — прошипел Хнуро, как змея. Аллочка не видела его таким — и зрелище ей не понравилось.

Тёмный чуть усмехнулся.

— Аллочка, если я правильно понимаю, вас выдали замуж за это дитя гор почти насильно? Хочется надеяться, что вам ещё не прискучило общество комнатной собачки короля Грегора, гоблина, предавшего свой народ и пресмыкающегося перед его смертельным врагом, победителем в войне…

Аллочка в ужасе посмотрела на Хнуро.

— Ты позволила ему дотронуться до твоего разума, — проговорил Хнуро медленно. — Зачем, Аллиэль?

— А знаешь, как неприятно не знать языка, на котором вокруг говорят? — выпалила Аллочка. — Мне, может, хочется, наконец, узнать, что именно! В точности!

— Смеются над вами, — грустно сказал Тёмный. — Но это не помешает им вас использовать. Чужеземцев здесь не жалуют.

— Ты зря торопишься, — тихо сказал Хнуро.

— Ты правда предал свой народ? — спросила Аллочка, чуть не плача.

— Я не успею объяснить, — сказал гоблин. — Нельзя в двух словах…

— Солгать? — предположил Тёмный.

Хнуро сжал пальцы на рукояти меча.

— Ты ещё жив потому, что это замок твоего хозяина, — сказал Тёмный. — Простите, Аллочка, мне кажется, вы имеете право знать. Вам будут лгать и обо мне, и друг о друге — и здешним уроженцам очень не понравится, что вы понимаете их речь. И мою. Это мешает… лгать безупречно.

Хнуро нанёс удар мечом, и Тёмный парировал лезвие ладонью, чуть дрогнув лицом, как от боли.

— Не смей! — рявкнула Аллочка. — Как ты можешь с оружием на безоружного?! Предатель несчастный!

— Нам надо поговорить, Аллиэль, — сказал Хнуро.

— Не о чем, — Аллочке было очень плохо. — Не хочу слышать враньё.

— А Никту ты поверила?

— А это неправда, что король Грегор убивал гоблинов? И что ты после войны остался с победителем?

По лицу Хнуро судорога прошла, но он не возразил.

— Ну и всё! — отрезала Аллочка. И обратилась к мечу. — А ты что молчал?

— Откуда мне знать? — негодующе сказал меч. — Я что, у него в голове рылся? Ну, гоблин — подонок, положим. Типа, друзья иногда не то, чем кажутся. Закон жанра, опять же.

У Аллочки в книжках так никогда не выходило. Хорошие у неё всегда до конца оставались хорошими, а по плохим издалека было видно, что они плохи. Теперь она мучилась от разочарования.

Как в жизни.

Какая же это сказка?!

Тёмный сострадательно смотрел на Аллочку. Гоблин швырнул меч в ножны и кусал губы. Аллочка повернулась к нему.

— Скажи, ты хотел бы, чтобы я убила Тёмного? И король?

— Да, — сказал Хнуро. В его голосе слышалась тихая ярость, которая Аллочку взбесила. — Я не знал, что ты можешь убить Никта, но если можешь — да, я хотел бы. Думаю, и король тоже.

— Даже здесь? В замке, где он в гостях?

— Да, — повторил гоблин.

Тёмный кивнул.

— С тех пор, как король Грегор победил гоблинов, они мне не союзники, — сказал он печально. — Король Грегор их вынудил меня бросить. Теперь их бесит само упоминание об их собственном предательстве.

— Это правда? — спросила Аллочка с отвращением.

— Да, — сказал Хнуро. — Тебе не надо было позволять ему касаться твоей души, Аллиэль. А я не смог тебя предупредить. Это не ложь. Это хуже.

— Вы всё понимаете, Аллочка? — спросил Тёмный сочувственно.

— Понимаю, — сказала Аллочка понуро.

— Ну! Тёмные — не всегда плохие, — тут же вставил меч. — Закон жанра, а? У тебя самой…

Ох, да. Аллочка думала, что Тёмный Властелин по имени Никт куда лучше и красивее Короля Ада Эд`Ндро`Одэлла, которого она сама когда-то придумала. И что хороший Тёмный Властелин — это куда моднее, чем плохой. И вообще, может, зло — это как раз король Грегор, который вешает людей на проезжих дорогах… и гоблин, королевский шут! Ну да, шут!

И я тут их всех развлекаю, как последняя дурочка, осенило Аллочку.

— А вы надолго собираетесь задержаться, Никт? — спросила она Тёмного, заглядывая в его прекрасное лицо.

— Если вы хотите, Аллочка, можем уехать прямо сейчас, — сказал он и улыбнулся нежно и загадочно.

— Аллиэль, нет! — охнул гоблин и дёрнулся, было, вперёд, но Тёмный остановил его одним взглядом.

— Помолчи, нелюдь. У тебя было достаточно времени на разговоры — ты его уже потратил, — сказал он и галантно подал Аллочке руку, прикрытую плащом.

— Я ж говорил, что гоблин — дело промежуточное, — сказал меч удовлетворённо. — Вот этот — по нам. У него — земли и золото, и вообще…

Аллочка и сама думала, что вообще.

Но по сердцу что-то царапало. Кажется, ей было жаль гоблина. Иррационально.

Песнь седьмая, в которой Избранная посещает Обитель Тьмы

Аллочка очень любила магию. А магии в её путешествии пока как-то не оказывалось и не оказывалось. И у неё самой магические способности не проклёвывались и не проклёвывались. Поэтому Никт, Тёмный Властелин, произвёл сильное впечатление, когда вызвал из воздуха чёрную карету, запряжённую бешеной вороной шестернёй с оскаленными клыками, горящими красными глазами и развевающимися в безветрии гривами — на козлах сидел бледный мертвец в цилиндре, а на запятках стояли маленькие рыжие дьяволята. А на самой Аллочке, она даже не заметила, как, оказалось чёрное шёлковое платье, отороченное белыми перьями, и мрачное ожерелье из золотых черепов и бриллиантов, и браслет тяжёлого золота в виде оскаленного дракона обвил её голое запястье.

И туфли на шпильках, сделанные из полированного хрусталя и лепестков чёрных тюльпанов, сменили на её ножках котурны, к которым ей всё это время приходилось как-то подстраиваться.

И Аллочка поняла, что Тёмный — настоящий маг по всем классическим канонам, который всё обеспечит. Ночной горшок под кроватью, ванна в виде громадной кадушки, не такая уж и чистая, чтоб не сказать больше, вонь конюшни и казармы от стражников и пота от всех остальных, вилки размером с вилы, которыми здешние крестьяне сено ворошат — в прошлом, туда и дорога.

Равно как в прошлом и мерзкие аристократы Грегора, которые, непонятно, действительно обожают или придуриваются.

Тем более, что провожать её почти никто не вышел, только какие-то бледные физиономии выглядывали из-за ставен и маячил где-то на периферии зрения гоблин с мечом. Но не совался ближе.

А вот так им всем и надо.

Бесёнок опустил ступеньку, и Аллочка, опираясь на руку Тёмного, села в карету. На мягкие, обтянутые чёрной кожей подушки, как в дорогом автомобиле, а не в поганом дормезе, где начинает мутить уже через полчаса дороги.

Аллочка вдруг почувствовала такое элегантное презрение к жалким людишкам, что даже на душе у неё потеплело. Впервые за всё время пребывания в Иномирье, она наконец-то ощутила себя Избранной.

Тёмной Владычицей, скажем.

Она же ни с кем не договаривалась, что будет играть за Светлые Силы!

И меч помалкивал. Аллочка чувствовала, что он с ней согласен.

Карета рванулась с места, как и полагается магическому транспорту: стремительно, без намёка на тряску. Аллочка улыбнулась и удовлетворённо вздохнула. Никт болтал о том, о сём, глядя на неё нежно и задумчиво — и ей оставалось только слегка жеманиться, просто для того, чтобы он не решил, что она совсем уж разомлела и готова на всё.

Но, в сущности, она была готова.

Ей казалось, что это и есть любовь с первого взгляда.

Аллочка смотрела на Тёмного, а не в окна кареты, задёрнутые чёрной вуалью, поэтому пропустила момент с замком. И увидела Оплот Зла, только когда карета остановилась.

Не то, что она ожидала увидеть, если уж быть до конца честным. Потому что Аллочке представлялась, всё-таки, хорошенькая готическая картинка, со шпилями, башенками и мультяшными летучими мышками — а предстала мрачная крепость. Стеныиз шершавого тёмного камня уходили в небеса. Их обвивала кроваво-красная лиана, цепкие шипастые плети с листьями, похожими на вырванные языки. Её гнусные побеги продирались сквозь заросли колючих безлистых ветвей какого-то кустарника, мотками колючей проволоки окружавшего замок по периметру. И высоченные ворота распахнулись с лязгом.

Из крепостного двора пахнуло ледяным холодом, мертвечиной и неопрятными хищниками.

Аллочка поёжилась. Казалось бы, лето…

— Вы озябли, моя милая? — улыбнулся Тёмный и укрыл Аллочкины плечи меховым манто, вынутым из воздуха. — Согреетесь в доме, там всегда тепло. Я не люблю холод.

— Не очень уютно, — пролепетала Аллочка.

— Но, Аллочка, вы ведь знаете, сколько врагов у вашего бедного друга, — печально сказал Тёмный и помог ей выбраться из кареты, которая тут же растворилась в воздухе. — Каждый норовит причинить вред… волей-неволей начнёшь отгораживаться от мира, да…

Какие-то отвратительные твари, похожие на освежёванные туши, с оскаленными пастями и выпученными белёсыми глазами в голом красном мясе, сидящие на толстых цепях, зарычали навстречу.

— Мои собачки, — небрежно сказал Тёмный, проходя мимо и унимая тварей взмахом руки. — Дом охраняют.

— Гадость какая… — сорвалось у Аллочки.

— Если хотите, Аллочка, заведём вам мопсика, — улыбнулся Тёмный.

Багровая лиана обвивала и внутренние постройки. Наверное, из-за неё, свет внутри крепости казался красноватым.

— Мортус, — сказал Тёмный ласково. — Очень полезное растение. Вы не представляете, дорогая моя гостья, как много отличных рецептов включают в себя либо сок, либо порошок корня! Яды — но это самое вульгарное. Сыворотка правды. Забавный напиток, ломающий волю… жаль, только на некоторое время. Ещё кое-что, очень ценное… В общем, мы его культивируем. Хорошо прижился, а ведь завезли совсем недавно…

— Откуда? — спросила Аллочка больше из вежливости.

— Из ада, — Тёмный даже удивился. — А откуда же? Больше нигде не растёт…

— Запах какой-то… — Аллочка не хотела обижать Тёмного, но сорвалось. От него самого пахло замечательно, прохладной свежестью, но от тухлятины в крепостном дворе ей было тошно.

— Удобрения, — извиняющимся тоном сказал Тёмный и показал в сторону.

Аллочка взглянула. В чёрно-багровой куче под корнями особенно разросшегося экземпляра копошились опарыши, над ней жужжали мухи. Аллочка сморщила нос, и, уже отворачиваясь, успела заметить что-то вроде освежёванной человеческой головы с торчащими костями черепа.

— Растения — моя слабость, — сказал Тёмный, подхватывая Аллочку под локоть и поднимаясь с ней по лестнице. — Чудесные творения природы, тихие… люблю тишину, знаете ли. Раздражает, когда суетятся, орут, размахивают руками… У меня в доме большинство прислуги — духи, не видно и не слышно, очень удобно.

Рыцари в латах с опущенными забралами отсалютовали алебардами, сморщенный горбатый карлик на коротеньких кривых ножках распахнул перед Тёмным двери.

В замке вправду было тепло. Даже, пожалуй, жарко. Декорировано алым и оранжевым атласом, золотом и чёрным резным деревом, в общем, богато. Обширный холл украшали кадки с орхидеями, прикрытые хрустальными колпаками, поэтому от кучек гниющего мяса, на которых распускались цветы-мотыльки, не разило тухлятиной. Роскошная лестница с коваными золочёными перилами, явно изображающими заросли мортусов, вела наверх. На лестничной площадке, в призме из очень прозрачного, чистого, как речная вода, стекла, стоял странный человек.

Он был одет в шёлковую белую рубаху, белый камзол из золотой парчи, белые, шитые золотом штаны и высокие белые сапоги из отличной кожи — а обветренное грязное и небритое лицо с кровоточащей царапиной на лбу, к которой прилипли сальные волосы, выглядело, как у бродяги. Он чуть не вцепился в стекло содранными до кровавых мозолей ладонями, и взгляд у него был живой и отчаянный, хотя явное же чучело, подумала Аллочка — и ей вдруг очень захотелось вернуться в замок Грегора прямо сейчас.

— Вам неприятно смотреть? — грустно спросил Тёмный. — Я прикажу убрать к себе в кабинет.

— Зачем это? — спросила Аллочка.

Тёмный виновато улыбнулся и пожал плечами.

— Приятное воспоминание. Так, глупости… Не обращайте внимания. Сегодня уберут.

Аллочка и рада бы была не обращать — но по спине полз мороз. В галерее стало ещё хуже. Галерея была украшена головами, наподобие охотничьих трофеев — но головы принадлежали при жизни не животным, а людям. И гоблинам, как Аллочка заметила, невольно остановив взгляд на зеленоватом остроносом лице. И… эльфам, наверное: точёный бледный лик с синими стеклянными очами, золотистые локоны, свисающие на полметра вниз, острые уши…

— Враги, — пояснил Тёмный с несколько даже кокетливой улыбкой. — Думаете, непростительная слабость, Аллочка? Ну да, да, я всё понимаю — но ведь каждый из них хотел убить меня…

И бежать было некуда. И просить о помощи некого — даже меч заткнулся. Аллочка почувствовала локтём ладонь Тёмного, и от этого прикосновения ей внезапно стало тошно.

«Если он решит лечь со мной в постель, я, наверное, умру», — подумала Аллочка, цепенея.

— Аллочка, милая, пожалуйста, не беспокойтесь, — сочувственно сказал Тёмный, убирая руку. — Я вовсе не собираюсь к вам приставать, или как это… Вы — только моя дорогая гостья, тем более, что живые меня всё равно не… ну, не важно. Вы ведь будете обедать?

— Мне не хочется, — пискнула Аллочка.

— Вы могли бы выпить вина или молока… Впрочем, если вы желаете отдохнуть, Аллочка, я прикажу проводить вас в ваши покои, — сказал Тёмный предупредительным тоном влюблённого.

— Ага, — сказала Аллочка, потому что больше ничего ей на язык не шло.

Тёмный щёлкнул пальцами — и взметнувшийся вихрь подтолкнул Аллочку вперёд по галерее. Перед ней сами собой зажигались свечи.

Аллочка шла, натягивая на грудь мех, хотя вокруг стояла тропическая жара.

Она почти ни о чём не думала; бездумно, чувствуя только панический безнадёжный ужас, она вошла в миленький, совершенно розовый будуарчик — и вдруг ощутила, что ей стало намного легче двигаться.

Меч, вечно висевший у неё за плечами, исчез.

Песнь седьмая, в которой раскрывается Тайна Избранной

Аллочка пошарила рукой за спиной под мехом. Сбросила мех и подошла к огромному зеркалу в фарфоровой раме с розовенькими купидончиками в золочёных розочках. При других обстоятельствах ей бы ужасно понравилось такое зеркало, но сейчас было не до этого.

Пропал её последний союзник и проводник.

Не с кем было посоветоваться, некому было даже поплакаться. И Аллочка не представляла, что теперь делать.

«Я в ловушке», — подумала она, и ощущения от этой мысли оказались вовсе не такими радужными, как у её героинь. Мелькнула мысль, что все эти бумажные девицы получились набитыми дурами в мирах, населённых такими же набитыми дураками — но тут же Аллочка поняла, что всё это не важно.

Надо не сокрушаться о малом своём писательском таланте, а думать, что делать дальше.

Аллочка обошла будуар и не нашла ничего такого, что навело бы её на умные мысли. Тогда она сняла туфельки и, держа их в руке, приоткрыла дверь и выглянула в коридор.

Если придётся бежать, «шпильки» подведут, а босые ноги — нет, подсказал опять всплывший откуда-то здравый смысл.

Сперва коридор был пуст, но стоило Аллочке сделать по пушистому пурпурному ковру несколько шагов, как из стены вдруг вышел тот самый кривоногий горбатый карлик. Аллочка подумала, что теперь не стала бы называть горбатым Хнуро — острый горб у этого существа торчал гораздо выше головы. Сморщенным личиком карлик напоминал состарившегося подростка.

— Что желает Тёмная Дама? — спросил карлик пискливым голосом.

Аллочка улыбнулась, несколько напряжённо, но вполне достоверно.

— Это… замок посмотреть. Можно?

Карлик чинил политес, шаркнув ножкой.

— Вам можно всё, что вы пожелаете, Тёмная Дама, — пропищал он. — Я — церемониймейстер мессира Никта. Мессир велел мне прийти к вам на помощь, как только она понадобится. Он беспокоился, что вы к призракам не привыкли…

Аллочка опустила туфли на ковёр, но прежде, чем она нагнулась, карлик бросился помогать ей обуваться. Это было совершенно правильно, но стыдно.

Когда карлик застегнул пряжки, Аллочка пошла по длинной анфиладе тёмных залов. Карлик трусил за ней мелко и дробно, а свечи загорались впереди и гасли сзади.

— Тут есть на что посмотреть, — пищал карлик. — Антиквариат мессира, коллекция мессира, предметы его страсти…

— Страсти? — переспросила Аллочка рассеянно.

— Ах, ну мессир же страстно любит растения, — пояснил карлик. — Хотите посмотреть на зимний сад? У него там самые редкие виды, из далёких мест… Ах, Тёмная Дама, если бы вы знали, какой мессир заботливый! Уход за редчайшими экземплярами он никому не поручает, только сам…

Аллочка кивала. Она думала, что зимний сад — наверняка более уютное место, чем большинство мест в этом поганом замке, но тут карлик сказал:

— Вы же видели, как мортусы прижились? А никто и не надеялся… — и Аллочка усомнилась в безобидности местной флоры.

Карлик хлопнул в ладони перед дверью тёмного матового стекла — и она распахнулась. Из зала, освещённого неожиданно голубым пламенем свечей, пахнуло холодом.

— Так будет ближе до зимнего сада, — пояснил карлик. — Тут мессир хранит свою коллекцию.

Аллочка вошла по пурпурной ковровой дорожке, с двух сторон от которых стояли высокие хрустальные кресла под хрустальными же колпаками. В них сидели, вернее, полулежали нагие подростки — мальчики и девочки, лет двенадцати-четырнадцати, похожие в голубом свете на очень дорогих и прекрасно сделанных кукол. Они все были удивительно — и по-разному — красивы, их глаза — закрыты, а лица — спокойны. Эти голубоватые ангелы не казались отталкивающими, как трупы, но грудь ни у кого из них не поднимало дыхание. В зале стояла глубокая прохладная тишина.

Аллочка шла мимо кресел и пыталась скрыть мелкую дрожь.

— Они — мёртвые? — сорвалось-таки у неё, когда перед ними уже открылась вторая дверь, наружу. Последней в ряду девочке, почти укрытой светлыми локонами, вряд ли исполнилось и десять.

— Нет, — сказал карлик, закрывая двери за собой. — Мессир останавливает их время. На каком-то моменте, понимаете, Тёмная Дама? То есть, они, конечно, не живые… но и не совсем мёртвые. Трупы тяжело идеально сохранить, даже мессиру…

Аллочка вошла в зимний сад, не чувствуя ног. Громадное помещение под стеклянным куполом насквозь просвечивало солнце, но запах чернозёма, сырости, мёда, хмеля и гнилого мяса подтвердил аллочкины худшие опасения. Хищные растения, сквозь полупрозрачные лепестки огромных бутонов которых виднелись тёмные силуэты человеческих ладоней, и скелеты, опутанные колючими лианами, уже не поразили её. Аллочка удивлялась только тому, что ненависть, которую ей случалось чувствовать раньше, превратилась в какую-то ерунду, пустяк — а от новой ненависти горят щёки и тяжело дышать.

И от стыда.

Но ненависть и стыд придали ей сил.

— Знаешь, что? — сказала она карлику. — Уходи. Я хочу тут побродить. Одна.

Карлик ухмыльнулся.

— Мессир тоже любит один… Только не приближайтесь вон к тем особенно, Тёмная Дама — они могут… вы понимаете.

— Я — осторожно, — сказала Аллочка таким легкомысленным тоном, что мельком удивилась новым способностям. — Тут очень интересно. Я тебя позову, когда понадобишься.

Карлик кивнул и пропал.

Здесь, в зимнем саду, Аллочке мерещился сквозняк — и она думала, не стоит ли попробовать выйти на улицу. Она даже почти забыла о мече, но тут услышала негромкие голоса из зарослей белёсых кустов, похожих на тонкие кости, покрытые бледными листьями.

Аллочка замерла, превратившись в слух и почти не дыша.

— … очень эффектный артефакт, — услышала она уютный интеллигентский голос Никта. — Думаю, в будущем твоё служение будет… удачнее.

— Это почему, Тёмный мессир?! — раздался голос, который Аллочка не спутала бы ни с каким другим. — Шикарная же девочка?!

Никт ответил тёплым смешком.

— Ты только что создан. Ты не видел других… Ты очень хорошо сработал, но девочка, увы, довольно посредственная.

— Обижаете, мессир! — возмутился меч. — Самая отборная! Супер-экстра-люкс! Пишет дрянные книжки! Тупая, самовлюблённая, завистливая, тщеславная, жадная курица!

— Нет, — мягко возразил Никт.

— Что, не правда?!

— Правда, правда, но… Видишь ли, в ней есть… Мне не хочется тебя огорчать, но, по-моему, это душа. Живая. Девочка видит мой дом без морока. И, кажется, буквально слышит то, что я говорю. Такого я ещё не встречал.

— Не может быть! — заявил меч. — Ждать не умеет — подай ей всё сразу. На родню-друзей наплевала и не вспомнила. Гоблина предала. Лентяйка. Кроме тряпок, ничего не нужно. Где душа-то, блин?!

— Своего рода смелость… — задумчиво произнёс Никт. — Мораль… нет? Мне показалось, что там, в человеческом замке, она колебалась… Зачатки совести?.. любил же её этот гоблин…

— Ну, положим! — настаивал меч. — В кого только не влюбляются, были бы сиськи.

— Нет, — в голосе Никта прозвучала скрытая улыбка. — Не влюблён. Любил. Горский зелёный крысюк её любил. И ещё. Она не раздражала короля с королевой. Более того — она их смешила. Шутовка. Смешила. Ты скоро поймёшь, что смешные очевидно и определённо не подходят.

— Какие же нужны, мессир? — обиженно спросил меч.

— Никакие. Без самолюбия. Без совести. Без чувств. Видящие не человека, а титул. Другие артефакты доставляли мне таких — и я присоединил к Преисподней ещё несколько кругов. Этот мирок я превратил бы в адские джунгли… давно мечтал, это было бы так красиво! Смотри, тут всё отлично приживается: и обглодай-дерево, и душилки, и кровопойники… — в голосе Никта послышалась нескрываемая нежность. — Я бы устроил здесь дивный ботанический сад… впрочем, что ты можешь понимать в этом!

— Избранная должна отдать себя вам, мессир? — спросил меч подобострастно. — По доброй воле?

— Да, подходящая девочка из того мира… По воле? Какая у них воля… За тело. За статус. За власть. За золото. За возможность сводить счёты… Должна продать мне каплю себя, подписать договор собой, как полагается… Завистлива, ты сказал? Да, но не зла. Она мне ни на кого не пожаловалась. И здесь ей неуютно. Плохо. А должно быть очень хорошо.

— Это я виноват, — скорбно сказал меч. — Передавил. Мир спасать, мир спасать… да ещё подвернулся этот дурацкий гоблин…

Никт рассмеялся.

— Все они приходят спасать мир — в любой мир — и все его губят. Ну как они могут что-то спасти? Каждая такая девица превращает мир в кусок ада: круг скуки, круг унылой похоти, круг безнаказности, круг бессилия, круг мести… Ох, как им нравится убивать — тела или души, всё равно, главное — беззащитных. А эта? Была бы хоть совсем рохля… Но о гоблине не волнуйся. Гоблин всё равно, что мёртв.

Аллочка сжала кулаки до боли. Её щёки горели.

— Это опасно, мессир? — озабоченно спросил меч. — Я что-то забеспокоился за вас…

Никт впервые искренне расхохотался.

— Ты о том, что Избранная может убить Тёмного Властелина? Ну, это можно. Подменыша, пустышку, маску… иногда убивают. И сами становятся Тёмными Властительницами, адскими тварями, пьющими чужие жизни. Чтобы хоть одна из них убила по-настоящему, чтобы освободила такой мирок от влияния ада — такого ещё не было. Не тот типаж.

— Просто вы говорите — не подходит…

— Надо подумать, как её использовать, — весело сказал Никт. — Наверняка, у неё тоже есть нужный рычажок. Эта, кажется, не похотлива. Власть, наверное. Или тёмная романтика. Жалостлива? Заведём ей котёночка. Она тут ещё освоится, вот увидишь.

— А где она сейчас? — спросил меч.

— Бегает по дому. Может быть, где-то здесь, какая разница… Ни одна из них не может мне всерьёз навредить, так уж они устроены. Максимум, разобьёт что-нибудь… Однако, мне надо написать несколько писем. Уйдём отсюда.

Горячая слеза стекла по аллочкиной щеке и капнула на грудь. За последние четверть часа Аллочка узнала о вещах, которые не встречались в её книжках: о бессилии, ярости, жалости, жажде действия и о любви. И этого было слишком много для одной её.

Аллочкина маленькая душа разрывалась на части от боли, пытаясь всё это вместить.

Песнь восьмая, в которой Избранная творит чудеса

Шаги Никта затихли.

Аллочка снова осталась одна в громадном зимнем саду, обитаемом растительными монстрами. Ей было очень неуютно.

«Надо бы раздобыть оружие, хоть какое-нибудь, — безнадёжно подумала Аллочка, вспомнив меч, предательскую тварь, заманившую её сюда на горе сказочному мирку. — Только где же его взять?»

А Хнуро пытался убить Тёмного мечом, вспомнила Аллочка, и ей стало совсем плохо.

Похоже, мечом Никта убить нельзя. Или — не может гоблин, а у неё, Избранной, получилось бы?

Аллочка всхлипнула и снова стала искать выход из зимнего сада, но, похоже, только забредала всё дальше, и флора казалась всё ужаснее. Прекрасные цветы, причудливые, как кактус Царица Ночи, девственно белоснежные, сияли на колючих плетях, проросших насквозь тело мёртвой женщины. С решётки под потолком свисали хищные бурдючки буро-багрового цвета с маленькими зубастыми ротиками… Аллочка была совсем не сильна в ботанике и только поёживалась от этого адского разнообразия.

Зимний сад полнился шорохами. Ей померещилось журчание воды. Аллочка пошла на звук, стараясь ступать как можно тише — и вскоре увидела искусственный прудик с маленьким изящным фонтанчиком, в котором из посиневших раздувшихся утопленников росли призрачные и восхитительные лилии. Рядом с фонтанчиком, на стеклянном столике лежал обычный садовый инвентарь: опрыскиватель, колышки, бумажный пакет с мелкими камешками для дренажа — а рядом острый садовый нож и пара секаторов, большой и маленький. Аллочка, замирая, взяла большой секатор, бритвенно-острый даже на вид, пощёлкала им в воздухе и запихнула его за поясок, зацепив за колпачок, защищающий лезвия. Нож сжала в кулаке. Ей стало немного легче.

Глупо было надеяться убить Тёмного Властелина садовым ножиком, а тем более — секатором, но человек уж так забавно устроен — его успокаивает даже самое жалкое оружие.

Но куда идти, она всё равно не понимала. Яркий солнечный свет лился сквозь стеклянный потолок, как в ботаническом саду, от запаха цветов, смешанного с вонью гнилого мяса, Аллочку уже подташнивало, но она твёрдо решила найти дверь, хотя бы ту, ведущую в зал с детьми, погружёнными в смертный сон. Шорохи листьев и ползущих хищный побегов сбивали её с толку и вызывали холодный озноб; стон показался Аллочке звуком растительным, как скрип раскачивающихся зубастых лиан — но она всё равно свернула в заросли, напоминающие бамбук, все покрытые каплями сияющей росы, или, может быть, прозрачного яда. Убедиться.

И остановилась, когда заросли расступились.

Хнуро, нагишом, был привязан к металлической решётке для поддержки вьющихся растений. И ростки вьюнка, цепкие, гибкие усики, прямо-таки на глазах ползли из взрыхлённой земли по его ногам, обвивая лодыжки, подбираясь к коленям. Из-под побегов, врезавшихся в тело, уже текли струйки тёмной крови.

— Хнуро! — выдохнула Аллочка. — Слава Богу!

— Ага. Здравствуйте, — улыбнулся гоблин искусанными губами. — Не ожидал, Аллиэль.

— Тихо, — шепнула Аллочка, замирая от восторга и ужаса. Она поняла, зачем ей нужен секатор — и принялась кромсать побеги вьюнка, как клематис на даче подстригала. Полетели окровавленные усики, похожие на проволоку.

— Верёвки разрежь, — сказал Хнуро. — Цепи он не использует; верёвки этой дряни полезнее…

Аллочка обняла его и прижалась изо всех сил.

— Дура, да? Жаль, что йода нету…

— Потом обсудим это, Аллиэль. Ты очень вовремя — к ночи оно удушило бы меня в лучшем виде.

— Нам надо бежать?

Гоблин покачал головой.

— Нам некуда бежать. Демоны, которые служат Никту, всё равно нас найдут — и тогда нам конец. Лучше скажи, ты вправду можешь убить Никта? Нам надо его убить.

Аллочка стёрла слезу со щеки об его плечо.

— Зачем же ты в замке у Грегора на него мечом замахивался? Если он неуязвимый?

— Надеялся, что ты догадаешься.

— Я не догадалась, я глупая.

Хнуро поцеловал её в нос.

— Не время предаваться любви и раскаянию, Аллиэль. Что ты знаешь о себе и о Никте?

— Ничего! — всхлипнула Аллочка. — Я думала, что должна спасти ваш мир, а на самом деле меня привели сюда людей убива-ать…

Гоблин захлопнул ей рот ладонью.

— Слушай и не плачь. За тобой следят?

— Не-ет… ему всё равно…

— Тогда нам надо осмотреть этот поганый замок. Вдруг что-нибудь наведёт на мысль…

— Я заблудилась…

Гоблин улыбнулся, забрал у Аллочки нож и пошёл вперёд, держа его, как кинжал. Аллочка шла за ним, и жар любви, ничего общего не имевший с Чувствами к Мужчине Мечты, отогревал её душу от ужаса.

Хнуро ориентировался в адских зарослях лучше, чем Аллочка — может, по запаху, подумала она, когда гоблин останавливался, раздувая ноздри. Сама она уже отчасти притерпелась к вони, но уж принюхиваться не могла себя заставить никак.

Не прошло и нескольких минут, как Хнуро вывел Аллочку к высоким дверям тёмного матового стекла.

— Знаешь, что за ними? — спросил он, оборачиваясь.

Аллочка помотала головой.

— Н-не очень… может, мёртвые дети?

Гоблин вздохнул и перехватил нож удобнее.

— Пойдём. Я хочу посмотреть.

Они вдвоём налегли на тяжёлые холодные створки — и двери медленно распахнулись. Аллочка быстро оглядела высокий сумрачный зал, куда почти не проникал тёплый предвечерний свет из зимнего сада.

Свечи здесь тоже горели голубыми болотными огнями — но ужасная «коллекция» Тёмного располагалась в другом месте. Хотя…

Зал был украшен странными предметами, висящими на стенах, как обычно вешают оружие. Трости или жезлы, подумала Аллочка — и тут же забыла о них. На каменных пьедесталах в центре зала стояли три стеклянные призмы, точно такие же, как на лестнице. В них, как мухи в янтаре, застыли люди.

— Ох… — шепнул Хнуро. — Наглец.

— Почему? — Аллочка рассматривала лица за стеклянными стенками. Совсем как живые, измученные, усталые лица; по одному, молодому, стекала капля пота — и остановилась на виске, на скуле старика в рубище ещё кровоточила глубокая ссадина. Аллочку снова затрясло.

— Потому что это — маги, — тихо сказал Хнуро. — Чародеи. Я так думаю. Вот это — Нерлик, белый маг короля Георга. Я его по войне помню. Он пропал без вести в ночном бою… когда наши ещё воевали на стороне этой твари…

— Не знаю, маги или нет, но его враги, — сказала Аллочка. — Побеждённые. Он их убивает и любуется.

— Убивает… — гоблин задумчиво смотрел в лицо Нерлика, ещё не старое, с отчаянными голубыми глазами, поросшее нервной светлой щетиной. — Это, наверное, дурость, Аллиэль, но я же — придворный дурак Грегора, мне можно, — вдруг сказал он и принялся шарить взглядом по полупустому залу.

— Что ты ищешь? — успела спросить Аллочка, но Хнуро уже нашёл и поднял за спинку единственное здесь тяжёлое кресло из тёмного резного дерева.

— Что ты?! — шёпотом вскрикнула Аллочка. — Зачем?!

— Если я не могу им помочь, то хотя бы разобью его красивые витрины, — прошипел Хнуро. — Нерлику в такой не место!

— Наверное, не получится… — пискнула Аллочка, но гоблин размахнулся и врезал стулом по стеклу.

Раздался грохот, полетели осколки — и тело Нерлика мягко осело на пол.

— Осторожно, стёкла! — успел бросить Хнуро Аллочке, но сам, босыми ногами, подбежал к трупу.

— Ох, Хнуро, ноги! — Аллочка кинулась за ним — и присела рядом с мёртвым магом, тронув его закоченевшую щёку.

Щека подалась под её пальцами. Труп моргнул и закашлялся. Хнуро ахнул.

— Мессир Нерлик! Вы живы?!

— Гоблинёнок… — пробормотал воскресший мертвец. — Как ты вырос… когда успел?

— Мессир Нерлик, вы меня помните? Вы помните, где вы?

За стеной послышался какой-то шорох — и из неё вышел горбатый карлик.

— Тёмная Дама! — воскликнул он, выпучив глаза. — Что вы делаете?! Мессир знает?!

— Не узнает, — гоблин оказался рядом с ним в два прыжка и всадил садовый нож ему под рёбра. Оглянулся.

— Знаешь, кто это был, маленький Хнуро? — Нерлик снова кашлянул. — Мессир Гельдар, тёмный маг из Ганнуи. Легенда некромантии… ты, конечно, не помнишь. Никт его на службу взял… шестёркой. Немного же осталось от его легендарной силы, я бы сказал…

Гоблин кивнул, поджимая ногу. Кровь запеклась на икре и лодыжке, но капала с порезанной ступни. Нерлик подошёл, присел на корточки и обхватил лодыжку Хнуро руками, уставившись на порез замершим напряжённым взглядом. Кровотечение прекратилось меньше, чем через минуту.

— Плохо, что ты босой, — сказал Нерлик, накидывая свой заношенный плащ гоблину на плечи и глядя на собственные босые ноги. — Всюду стекло… но тут я ничем помочь не могу. А вы, сударыня, — продолжал он, повернувшись к Аллочке, — я полагаю, пришелица из Инобытия? Странно видеть рядом с Хнуро рабыню Никта…

— Я не рабыня, — сказала Аллочка, потупившись. — Я… я жена Хнуро, вот. Я с вами. А тут я тоже в плену.

Нерлик взглянул на гоблина, и Хнуро кивнул.

— Если не рабыня, тогда наше оружие, — сказал Нерлик. — Сколько у нас времени, Хнуро?

Гоблин улыбнулся, как во дворце Грегора.

— Понятия не имею.

— Бей остальные стёкла, — сказал Нерлик. — Это, я думаю, маги, которые жили до меня… или которых я не знал — неважно. Трое больше, чем один.

— Расходитесь! — весело воскликнул гоблин. — Дорогая, помоги мессиру Нерлику. И-йех, пропадать — так с грохотом!

Аллочка поддержала Нерлика под руку — и он внимательно посмотрел ей в лицо.

— Вы вправду готовы? Вы понимаете, что потеряете всё, что получили посредничеством Никта?

Аллочка вморгнула слёзы.

— Знаете, — сказала она, — мне всё равно. Мне больше не нравятся Тёмные Владыки и вообще ничего не надо. Я только не хочу, чтобы убивали Хнуро. И вообще людей. Мне плохо.

— Да-да, — кивнул Нерлик — и дёрнул Аллочку за локоть. — Отойдите, стёкла летят!

Гоблин разколотил стеклянные витрины, как заправский взломщик, но маги мёртвыми телами рухнули на осыпанный осколками пол.

— Они не оживают! — воскликнул Хнуро в отчаянии. — Почему?

Нерлик задумался только на несколько мгновений.

— Твоя подруга, гоблинёнок, ещё Тёмная Дама. Моё живое время снова потекло от её прикосновения.

Аллочка кивнула, порывисто кинулась к мертвецам, осторожно погладила старика по плечу и затормошила молодого белобрысого парня. И оно снова свершилось! Пока старик заходился в кашле и тёр впалую грудь, молодой успел оглядеться, щелчком пальцев собрал колючие осколки в сияющую пирамиду, сравнительно безопасную для босых ног гоблина и Нерлика, а потом поклонился Аллочке.

— Восхищён. Не мог себе представить, чтобы Избранная Всему На Погибель пришла на помощь добыче, так сказать, Тёмного Властелина.

Старик, прийдя в себя, снял со стены посох с нежно-зелёным мерцающим острым кристаллом на конце, и от его прикосновения из кристалла сквозанула короткая молния. Запахло озоном.

— У мира появилась надежда, дети мои, — просипел он. — Нет ли водицы? В горле пересохло…

— А раньше не было? — удивилась Аллочка. — Как же вы сражались с Никтом без надежды?

— Э, необыкновенное дитя моё, — продолжал старик. — В иные тяжёлые времена надежды нет, но молчать нельзя, иначе станешь предателем собственной крови. Мне, старику, казалось легче умереть с честью…

— Никакой чести, мессир, — воскликнул гоблин, шевельнув ухом и раздувая ноздри. — Всё будет быстро и грязно. Я слышу шаги и чую запах цветов из зимнего сада — это Никт!

Маги встали спина к спине, Аллочка обняла Хнуро за плечо, а другой рукой сжала рукоятки секатора, чувствуя в животе тянущий ледяной холод — она не верила в собственную силу. Плечо Хнуро окаменело: двери распахнулись, и вошёл Никт.

Один.

Песнь девятая, в которой Избранная становится обычным человеком

Он был одет по-домашнему, в широкую белую рубаху, бархатные штаны и тапочки. В руке у Тёмного Властелина Аллочка заметила свиток пергамента, а за плечом — рукоять своего собственного меча.

— Видите, мессир, какой погром! — вякнул меч. — Всё расколотили… как слон в этом самом…

— Аллочка, — сказал Никт с лёгой укоризной, — ну нельзя же так! Хорошо ещё, что тот проволочник-мясожор у меня не единственный. Неизвестно, даст новые побеги или нет — вы его так варварски…

Старик протянул вперёд посох, но Никт подставил ладонь под молнию так же, как под удар меча. Зеленоватый свет втянулся в кожу, а брови Тёмного приподнялись, выражая некоторую обиду.

— Ну зачем вы повыпускали этих оглашенных? — продолжал Никт. — Сейчас ещё что-нибудь разобьют, начнут стены ломать, будет свинарник…

— Никт! — выпалила Аллочка, шагнув вперёд, и её голос сорвался на фальцет. Она кашлянула и сказала снова. — Никт, ты не должен их убивать! Ясно?

— Я не буду, — согласился Тёмный кротко. — Я их только снова остановлю, ладно? А то в прошлый раз мне вот этот, — и кивнул на молодого парня, — сжёг целый куст роз «Смелое сердце». Знаете, какой это редкий сорт? Да ещё найди столько героев, чтобы вырастить, а ещё столько же, чтобы цвёл…

— А Хнуро — мой гоблин! — продолжала Аллочка со слезами. — Не смей его трогать!

— Аллочка, — сказал Тёмный со вздохом, — вы всё-таки хотите этого гоблина? Да оставьте его себе на здоровье, пусть живёт при вас. Можно его немножко подправить, чтобы не сбежал — а то гоблины иногда сбегают, знаете ли — и играйте с ним, сколько хотите. Это от шарлатанов бывает шум, а гоблин — он безобидный…

Хнуро и Аллочка разом взглянули друг на друга. Хнуро увидел выражение аллочкиного лица и понял, что она не сможет морально, даже если бы могла физически, попытаться убить человека или даже нелюдя, который мирно с ней беседует.

«Он же заговаривает тебе зубы!» — выкрикнул Хнуро мысленно, но Аллочка, кажется, не поняла.

— Ты убиваешь и убиваешь! — выкрикнула Аллочка Тёмному в лицо. — И детей! Гад!

Она себя накручивала. Никт был слишком мил, спокоен и обходителен, решимость и ненависть как-то улетучивались от звуков его голоса.

— Будто дети — это такая уж драгоценность, — хмыкнул меч.

— Погодите, дорогая Аллочка, не спешите так, — улыбнулся Никт. — Вам жаль кого-то конкретно? Хорошо, найдём другого — их тут полно, вы же сами видели. Поверьте, Аллочка, людей в этом мире гораздо больше, чем надо… и вовсе не каждый из них хорош, вы же видели.

— Ты говорил, что я тебе не подхожу! — заявила Аллочка, но гоблин по-прежнему слышал в её голосе растерянность. Маги за их спинами не шевелились, будто их снова заковали в стекло, а обернуться было невозможно.

— Да, — невозмутимо сказал Никт. — Вы, Аллочка, для меня слишком хороши. Но для осуществления моих планов мне необходимо с вами договориться, — и улыбнулся. — Если хотите, я мог бы с вами советоваться. Вы бы сами всё решали, я бы тех, кто вам нравится или нужен, и пальцем не тронул. Я слышал, вам нравятся эльфы? Мы бы завели вам штук пять, разных — хотите?

Аллочка стояла, оцепенев, будто вокруг неё тоже образовалась стеклянная стена. А Никт, между тем, вытащил из воздуха неописуемо прекрасного юношу, в золоте и бархате, с очами и локонами, с эльфийскими ушами острыми кончиками вверх. У юноши было томное отрешённое лицо шикарной куклы, а в глазах — просто бездна, только непонятно, чего.

Аллочка поёжилась.

— Хотите, у вас сто таких будет? — весело спросил Никт. — И гоблин, он не помешает, правда? Только дадим ему хлебнуть чайку… ну неважно. Здорово же? А костюмы? А балы? Эльфийская музыка, а если хотите, гоблинская, хотя, на мой вкус, она грубовата…

Аллочка растерялась совсем. И тут Хнуро толкнул её в бок.

Она взглянула ему в лицо.

— Это враньё? — спросила Аллочка потерянно.

— Нет, — ответил гоблин как в замке Грегора. — Это хуже.

— Играть с ними можно, — улыбнулся Тёмный, — но слушать их не надо. А то они вам всё испортят. Упрямый тип этот гоблин… вроде бы, уже наказан за болтовню — и всё равно лезет в разговор. Но ничего. Увидите, дорогая Аллочка, каким он станет тихим и послушным. Не узнаете!

— Я не хочу… — пролепетала Аллочка.

— А чтобы он вас любил вечность… ну, пока не наскучит — хотите?

Аллочка схватилась за голову, закрывая глаза руками. Она хотела, но чувствовала какой-то подвох. Её сердечко разрывалось на части.

— Кого захотите, тот вас и полюбит, — с нежной улыбкой продолжал Никт, и его голос обволакивал волю, как паутиной. — Мы вам отберём аристократов, самых чистеньких, послушных и смирных, вы будете их королевой, будете давать балы, у вас будут самые прекрасные туалеты, драгоценности, апартаменты… Вы даже не представляете, насколько они все будут ваши. Будет очень весело, честное слово…

Хнуро снова её толкнул. Аллочка взглянула на него отчаянными глазами.

— Просто — поверь мне, — шепнул гоблин почти беззвучно. — Потом поймёшь, сейчас — поверь.

Аллочка собрала все душевные силы.

— Ладно, — сказала она. — Но и ты поверь тоже. Я знаю, что делаю.

Но она не знала. Ей было страшно, тяжело, плохо, но немыслимо спорить, как маленькой девочке, с которой беседует старый опытный педофил.

Гоблин кивнул и обхватил себя руками поверх плаща. Никт ждал, сделав серьёзное лицо, но улыбаясь уголками губ.

— Я вижу, вы решились, — сказал он. — Я и не сомневался.

Тёмный Властелин развернул пергаментный лист, исчерченный какими-то нечитаемыми символами, и вынул из воздуха перо.

— Даже не надо кровью, — сказал он. — Главное — вы подписываете. Жест, понимаете? Этот жест отдаст вам в руки целый мир — и всё пойдёт к нашему обоюдному удовольствию, дорогая Аллочка.

Аллочка, как во сне, протянула руку и взяла перо.

— Не надо никуда макать, — предупредительно пояснил Тёмный. — Как ваш фломастер.

Аллочка подняла на него глаза.

— Сможете всё, — кивнул Никт. — Не стесняйтесь.

И тут левая рука Аллочки почти без участия разума, одним душевным порывом, вытащила из-за пояса секатор — и щёлкнула перо пополам. И выронила обрезки.

Никт так поразился, что его рот приоткрылся сам собой. Видимо, поэтому он не отдёрнул в сторону пергамент — и Аллочка щёлкнула и его. Кусок пергамента упал на пол — и замок содрогнулся от подвалов до кровли, как от громового раската.

Синие свечи погасли — и лицо Никта засветилось в темноте гнилушечно-зелёным, как маска Фредди Крюгера. В этом бледном зелёном свечении глаза и рот Тёмного казались искажёнными пустыми провалами.

— Аллочка! — грянул вопль, от которого, кажется, содрогнулся уже весь мир до основания. — Зачем?!!

Аллочка протянула в темноте руку в сторону Хнуро — и встретила его горячие пальцы. Прикосновение придало ей сил — и она плюнула куда-то вперёд, надеясь попасть на упавший кусок адского договора.

— Вали отсюда! — заорала она изо всех сил освобождённым голосом. — Вали и забирай этот дурацкий меч! А туалеты с драгоценностями — знаешь, куда засунь?!! — в темноте что-то ревело и выло, Аллочку подтянули назад и прижали спиной к груди, она ощущала, как её обнимают костлявые сильные руки, понимала, что это Хнуро, это было тепло и блаженно — и она, совсем не чувствуя страха, победно щёлкала секатором и орала местные оскорбления вперемежку с земными матюками…

Кончилось всё разом.

За её спиной кто-то зажёг свечу, и свеча загорелась правильным, мягким оранжевым светом, а из дверей в зимний сад падал мутный отсвет начинающегося заката. Перед Аллочкой на полу валялся заплёванный и затоптанный кусок пергамента — и никаких следов Никта вокруг.

— Я что, его убила? — спросила Аллочка потерянно. Почему-то по-русски.

Хнуро что-то сказал и поцеловал её в ухо. Аллочка поняла, что наведённый морок с пониманием языка рассеялся вместе с кошмаром.

— Слава Богу, — сказала она и невольно хихикнула. — Слава Богу, Хнуро!

— Эх, — улыбнулся гоблин. — У моей подруги освободился разум, но говорить с нами она пока не может.

— Может, — радостно повторила Аллочка последнее слово. — Здравствуйте!

Хнуро обнял её за плечи.

— Удивительно, — проскрипел старик, — как иногда тонок волосок, на котором держится жизнь мира…

— Я думал, она подпишет, — сознался Нерлик. — Но ничего сказать не мог. Похоже, рядом с нею он был сильнее нас троих…

— Избранная его развоплотила, — сказал молодой маг. — Он покинул наш мир и отправился в другие, тварь… Никогда бы не подумал, что такое увижу.

— А пойдёмте отсюда? — попросила Аллочка по-русски, прижимаясь к Хнуро, и вдруг почувствовала, как чёрный шёлк по всем швам трещит на бёдрах — но на груди было что-то подозрительно свободно.

— Я бы сказал, нам надо идти, — прямо в унисон её мыслям сказал Нерлик. — Надо освободить всех, кому можно вернуть украденное время… и похоронить мёртвых…

— И сжечь эти поганые сорняки! — подытожил гоблин. — Пока эта дрянь по миру не расползлась. Хотя, она же у него нежная, плесень, удобрений требует… кровушкой…

Маги прошли в зимний сад мимо Аллочки — а гоблина она остановила за руку.

— Хнуро, — сказала Аллочка тихо и снова почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы, — я стала уродина… Понимаешь, вся красота — она была от меча, а меч — от этой суки Никта. Теперь Никт пропал, и всё исчезло… Я теперь толстая!

— Хотел бы я знать, что тебя тревожит, — улыбнулся Хнуро, погладив её по голове. — Слава Богу, Аллиэль… — и, открыв дверь так, чтобы на Аллочку упал солнечный луч, потрясённо выдохнул: — С тебя сняли проклятие, Аллиэль! Как же ты похорошела!

Эпилог

Стоял погожий осенний денёк.

По проезжей дороге, ведущей из Анурленда, мимо Гоблинских гор, на Весёлый Юг, катился фургон, влекомый парой пегих лошадок. Рыжий верховой козёл гоблинов, привязанный поводом к штырю, вбитому на задке, бежал рядом рассёдланным. Правил фургоном молодой белобрысый парень, одетый в синюю хламиду, украшенную звёздочками сусального золота, и берет — как обычно одевались бродячие предсказатели.

Борта фургона были расписаны красными и зелёными драконами, золотыми языками пламени, синими цветами и прочими завлекательными вещами. Автор заверяет, что даже ребёнок на всей территории шуанского материка догадался бы: фургон принадлежит бродячим актёрам.

Площадку на крыше фургона упомянутые актёры тоже использовали, как полезную площадь. Сутулый гоблин, привалившись к дощатому бортику, играл на лютне развесёлый мотивчик. Симпатичная девица с короткими русыми кудряшками, одетая в розовые атласные штаны в обтяжку, блузку-размахайку из пёстрых лоскутков и множество бусиков, браслетиков и прочих побрякушек из сусального золота, цветного стекла и блёсток, пыталась жонглировать яблоками. Яблоки падали, девица уморительно сердилась, гоблин хихикал — и было совершенно не понятно, пытается ли жонглёрша выучиться своему ремеслу в совершенстве, или это будущая клоунская реприза на потеху почтённейшей публике.

У ног девицы лежал громадный, гораздо больше натурального размера, фанерный меч, оклеенный цветной фольгой, с шутовской башкой из папье-маше, венчающей слишком длинный эфес. Лезвие меча до половины было выкрашено киноварью.

На задней стенке фургона трепетала небрежно приколотая, но тщательно разрисованная афиша:

«Дамы, господа, гоблины и все прочие!

Сегодня вас посетили проездом из столицы в столицу Великий Маг и Предсказатель Судьбы Холланс, Изнемогавший в Заточении Двести Лет, Избранная, Повергнувшая В Прах Тёмного Властелина, Аллиэль Великолепная и Блистательный Гоблин Хнуро, Любимец Государей и Отважный Воин.

В программе — предсказания прошлого и будущего и рассказ о Достославном Подвиге в лицах.

Спешите, Спешите, Спешите!»

— Эй, ребята! — крикнул маг с козел. — Скоро город: вон башни! Заворачивать на рынок или сначала на постоялый двор?

— Будем отдыхать, Аллиэль? — нежно спросил гоблин. — Или сразу сбацаем что-нибудь?

— Слава Богу, Хнуро! — прыснула девица и кинула в него яблоком. — Мы — работать. Я — спасать мир есть. Как это «сбацаем»?

А солнце светило, жёлтые листья летели с деревьев, и где-то далеко остались руины замка Тёмного Властелина, девять плохих книжек, дурные амбиции в обоих мирах и ещё много такого, от чего хотелось уехать как можно дальше.


От себя автор должен заметить, что старый маг, освобождённый из стеклянного безвременья, предлагал Аллочке вернуться домой, на Землю. И она снова совершила опрометчивый поступок — отказалась.

Туда нельзя было забрать ни Хнуро, ни короля Грегора, обещавшего комедиантам приют в любой день, когда они захотят вернуться ко двору, ни Нерлика, ни комедиантской свободы, ни непривычного ощущения себя на месте.

Вся её прежняя жизнь, в которой не было решительно ничего такого, что до сердечной боли жаль потерять, сейчас казалась ей путаным серым сном…


Автор думает, что, возможно, кого-то из читателей волнуют судьбы Никта — Тёмного Властелина, чёрта и меча.

Чёрту пришлось писать в адскую канцелярию докладную записку о срыве серьёзной работы, проделанной Никтом в мире, куда попала Аллочка. Его даже вызвали на совещание в верхах, чуть ли не у Самого, где Никт отчитывался о затраченных средствах, а так же проделанной и проваленной работе.

Чёрт накануне весь истерзался, но Никт был на удивление любезен с ним и даже дал на будущее несколько советов. Он особо отметил, что некоторые минусы в работе артефакта объясняются не столько дефектами, сколько некоторой недоотлаженностью и новизной модели. Руководство сочло возможным использовать меч в дальнейшем — и Никт возражать не стал.

Чёрт, как подобает ревностному служаке, был чертовски благодарен начальству. Он даже просил распечатку отчёта Никта, но — увы — документы для служебного пользования такому мелкому чину, как он, хранить не полагалось. Чёрту осталось утешаться кружечкой смолы по вечерам и красочными рассказами отдыхающим коллегам о том, с какими блестящими персонами его артефакту приходилось сотрудничать.

Никт вскоре отправился в служебную командировку в другой мир в привычном качестве Тёмного Властелина. Автор полагает, что Никт пытается восстановить истреблённый Хнуро, Аллочкой и их друзьями зимний сад — к хобби он привязан не меньше, чем к основной работе.

Меч, как полагается действующей адской машине, был снова пущен в дело.

Автор не исключает того факта, что в настоящий момент этот меч лежит где-то в потайном местечке и поджидает, когда его подберёт новая Избранная. Вероятно, в следующий раз он не сделает ошибки и не отдаст предпочтения особе, у которой есть хоть какие-то зачатки души.

Автор предполагает, что в будущем меч постарается выбирать не среди издающихся писателей, а среди авторов фанфиков. Так возможность ошибки делается ощутимо меньше.

Там ведь есть, из чего выбрать, не правда ли?


Оглавление

  • Далин Максим Андреевич Чёртов меч
  •   Пролог
  •   Песнь первая, в которой рука Избранной находит Оружие
  •   Песнь вторая в которой Избранная начинает Путь
  •   Песнь третья, в которой Избранная встречается с мирными поселянами
  •   Песнь третья, в которой Избранную провожают к королевскому двору
  •   Песнь четвёртая, в которой Избранная беседует с королём
  •   Песнь пятая, в которой Избранная вступает в брак
  •   Песнь шестая, в которой Избранная встречает Зло лицом к лицу
  •   Песнь седьмая, в которой Избранная посещает Обитель Тьмы
  •   Песнь седьмая, в которой раскрывается Тайна Избранной
  •   Песнь восьмая, в которой Избранная творит чудеса
  •   Песнь девятая, в которой Избранная становится обычным человеком
  •   Эпилог