Пряные ночи [Автор неизвестен -- Древневосточная литература] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Пряные ночи

Повесть о царе Шахрамане, сыне его Камар-аз-Замане и царевне Будур

В древние времена, в минувшие века и столетия жил царь, которого звали султан Шахраман. И был он обладателем большого войска, челяди и слуг. Долго прожил царь, постарел, ослаб телом, но так и не нажил себе детей.

Много размышлял он об этом, беспокоился и печалился, и вот однажды пожаловался одному из своих визирей, сказав: «Я боюсь, что, когда умру, царство мое погибнет, ибо не найти мне среди своих потомков такого человека, который смог бы править после меня». И визирь отвечал ему: «Быть может, Аллах еще поможет тебе. Помолись же ему, о царь, и положись на него».

И поднялся султан Шахраман, совершил омовение и молитву в два раката и воззвал к Великому Аллаху с праведным намерением, а потом он призвал свою жену на ложе и познал ее, и зачала она от него по воле Аллаха Великого.

Через положенное время она родила дитя мужского пола, и ребенок этот был подобен луне в ночь полнолуния. Царь обрадовался ему безмерно и назвал его Камар-аз-Заманом[1]. И повелел владыка, чтобы город был украшен. И украшали город семь дней, и стучали в барабаны, и били в литавры. Назначил царь младенцу кормилиц и нянек, и воспитывался царевич в величии и неге, пока не прожил пятнадцать лет. Превосходил тот юноша всех красотою своею и стройностью стана, а отец любил его и не мог с ним расстаться ни ночью, ни днем.

Но однажды посетовал царь одному из своих визирей на великую любовь свою к сыну, и сказал так: «О визирь, поистине боюсь я, что дитя мое Камар-аз-Замана постигнут суровые удары судьбы, поэтому хочу я женить его еще при жизни своей». — «Знай, о царь, — ответил ему визирь, — что взять жену — значит проявить благородство нрава, и правильно будет, если ты женишь своего сына раньше, чем сделаешь его султаном».

Тогда султан Шахраман воскликнул: «Ко мне моего сына Камар-аз-Замана!» И тот явился, склонив голову к земле от смущения перед отцом своим. И сказал ему царь: «О Камар-аз-Заман, хочу я тебя женить и порадоваться на тебя, пока я жив». Отвечал ему юноша: «О отец мой, знай, что нет у меня охоты к браку и душа моя не склонна к женщинам, так как я прочел много книг об их коварстве и вероломстве. Один поэт сказал:

«А коли вы спросите о женах, то истинно,
Я в женских делах премудр и опытен буду.
И если седа глава у мужа иль мало средств,
Не будет тогда ему удела в любви их».
А другой поэт сказал:

«Не слушайся женщин — вот прекрасный завет.
Несчастлив тот юноша, что женам узду вручил:
Мешают они ему в достоинствах высшим стать,
Хотя бы стремился он к науке лет тысячу».
Окончив свои стихи, царевич произнес: «О отец мой, брак — это то деяние, которого я никогда не свершу, даже ценою жизни своей».

И когда султан Шахраман услышал от своего сына такие слова, свет обернулся мраком в глазах его, и немало огорчился он тому, что сын его Камар-аз-Заман не послушался совета родителя. Но из сильной любви к чаду своему не пожелал царь повторять эти речи и гневить юношу, а, напротив, стал проявлять к нему еще больше заботы, и уважения, и всяческой ласки, которая способна привлечь любовь к сыновнему сердцу. А Камар-аз-Заман каждый день становился все красивее, прелестнее, изящнее и изнеженнее.

Выжидал царь Шахраман целый год, по завершении которого он увидел, что сын его сделался столь совершенным в красоте своей и красноречии, что люди теряли из-за него честь свою и разум. Все ветры разнесли по свету славу о его очаровании, и стал царевич в своей красоте искушением для жаждущих любви и в своем совершенстве — цветущим садом для тоскующих по ласкам. Речи юноши были нежны, и лицо его смущало полную луну, и был он строен станом, соразмерен, изнежен и изящен, как бамбуковая трость. Румяные щеки его затмевали собой розу и анемон, стан его превосходил своею гибкостью ветвь ивы, и черты его были тонки и безупречны. Один поэт сказал о нем:

«Явился он — все восклицают: «Хвала творцу!»
Прославлен тот, кем он столь стройным создан был.
Владыкой всех прекрасных он рожден,
И покоряться все ему должны.
Как сладкий мед его уста,
В них — ряд жемчужин белоснежных.
Все прелести себе присвоил он
И всех людей ума лишил своей красою.
И на челе его начертаны слова:
«Свидетель я, нет в мире совершенней красоты».
Еще через год отец призвал Камар-аз-Замана к себе и сказал ему: «О дитя мое, можешь ли ты выслушать меня?» И юноша устыдился, пал на землю из почтительного страха перед своим родителем и воскликнул: «О отец мой, как же мне тебя не выслушать, когда Аллах велел повиноваться тебе и не быть ослушником?»

«О дитя мое, — сказал ему тогда султан Шахраман, — знай, что я хочу женить тебя и порадоваться на тебя при жизни и сделать тебя султаном в моем царстве прежде, чем я умру».

Когда Камар-аз-Заман услышал это от своего отца, он ненадолго потупил голову, а потом поднял ее и сказал: «О отец мой, такого деяния я никогда не совершу, даже ценою жизни своей. Я знаю, что повиноваться тебе — данная мне Аллахом святая обязанность. Но ради Всевышнего прошу тебя, не принуждай меня к браку и не думай, что я когда-либо в своей жизни решусь жениться. О отец, читал я книги древних и недавно живших и узнал о том, какие от женщин искушения, бедствия и бесконечные козни постигли разных мужей, и наслышан я о том, что рассказывают об их хитрости. Так, например, красноречивы слова поэта:

«Распутницей кто обманут,
тому не видать свободы,
Хоть тысячу он построит
покрытых железом замков.
Ведь строить их бесполезно,
и крепости не помогут,
И женщины всех обманут —
далеких так же, как близких.
Они себе красят пальцы,
и в косы вплетают ленты,
И веки чернят сурьмою,
а мы из-за них пьем горесть».
А как прекрасны слова другого поэта:

«Право, женщины, если призывать
их к воздержанию, —
Кости мертвые, что растерзаны
хищным ястребом.
Ночью речи их и все тайны их тебе отданы,
А наутро ноги и руки их не твои уже.
Точно хан[2] они, где ночуешь ты,
а с зарей — в пути,
И не знаешь ты, кто ночует в нем,
когда нет тебя»».
Услышав от своего сына Камар-аз-Замана эти слова и поняв, что означают стихи его, султан Шахраман из бесконечной любви к чаду своему ничего не ответил на эти речи и стал оказывать сыну еще большую милость и уважение.

Отпустил султан от себя царевича, позвал своего визиря, и уединился с ним, и сказал ему: «О визирь, поведай, как поступить мне с сыном моим Камар-аз-Заманом. Я как-то призывал тебя и просил совета в вопросах брака, и ты посоветовал мне женить царевича, прежде чем я сделаю его султаном. Я говорил с сыном о браке много раз, но он не согласился со мною. Посоветуй же теперь, о визирь, что мне делать». — «О царь, — ответил визирь, — потерпи еще год, а потом, когда ты захочешь заговорить с твоим сыном об этом деле, не говори тайком, но заведи с ним речь в день суда, когда все визири и эмиры будут присутствовать и все войска будут стоять тут же. Когда эти люди соберутся, пошли тот час же за сыном своим Камар-аз-Заманом и вели ему явиться, а когда он явится, скажи ему о женитьбе в присутствии визирей, вельмож и служителей власти. Он обязательно устыдится и не сможет тебе противоречить в их присутствии».

Услышав от своего визиря эти слова, султан Шахраман воспылал великою радостью. Он одобрил мнение советника своего и наградил того великолепным платьем. После этого царь Шахраман целый год не говорил со своим сыном Камар-аз-Заманом о женитьбе. И с каждым днем юноша становился все прекраснее и совершеннее. Когда достиг он возраста, близкого к двадцати годам, облачил Аллах его наружность в наряды неземной красы и увенчал его венцом совершенства. Очами своими юноша мог околдовать любого быстрее, чем Харут[3], а игрою взора мог он сбить с пути любого легче, чем Тагут[4]. Его щеки сияли румянцем, а веки словно были вырезаны рукой великого мастера, а белизна его лба напоминала о блестящей луне, и чернота волос была подобна мраку ночи. Его стан был тоньше паутинки, а бедра тяжелее песчаного холма. И прелести его смущали род людской. Один поэт сказал о нем в таких стихах:

«Я щекой его и улыбкой уст поклянусь тебе
И стрелами глаз, наделенными дивными чарами.
Клянусь я мягкостью боков его и взора острием,
Белизной чела его и волос чернотой,
И бровями теми, что сон прогнали с очей моих,
Мною властвуя, запрещая и повелевая,
И ланиты розой, и миртой нежной пушка его,
И улыбкой уст, и жемчужин рядом во рту его,
И изгибом шеи, и дивным станом,
Что взрастил гранатов плоды на груди его,
Клянусь бедрами, что дрожат, когда в движении он
Иль спокоен, клянусь я нежностью боков его,
Шелковистой кожей, и живостью клянусь его,
И красою всей, что присвоена целиком ему,
И рукой его, вечно щедрою, и правдивостью
Языка его, и хорошим родом, и знатностью.
Я клянусь, что мускус — аромат его,
И дыханьем амбры веет ветер из уст его.
Точно так же солнце светящее не сравнится с ним,
И сочту я месяц обрезком малым ногтей его».
И затем царь Шахраман слушал речи визиря еще год, пока не настал долгожданный час.

И пришел день суда, и зал собраний наполнился тогда эмирами, визирями, вельможами царства, воинами и служителями власти, а затем царь послал за сыном своим Камар-аз-Заманом, и тот, явившись, три раза поцеловал землю у ног отца своего и встал пред ним, заложив руки за спину.

И сказал ему царь: «Знай, о дитя мое, что я послал за тобой и велел тебе на сей раз явиться в это собрание, где присутствуют перед нами все вельможи царства, только для того, чтобы дать тебе одно приказание, и ты мне, сын мой, более не прекословь. Решил я женить тебя на дочери какого-нибудь царя и порадоваться на тебя прежде, чем умру». Услышав это, Камар-аз-Заман опустил ненадолго голову к земле, а затем поднял глаза на отца, и охватило царевича в ту минуту безумие юности и глупость молодости, и воскликнул он: «Что до меня, то никогда я не женюсь, даже ценою своей жизни, а что касается тебя, то ты — старец великий по годам, но младенец по уму! Разве не спрашивал ты меня о браке уже дважды? И разве не знаешь, что не согласен я на это?»

Затем Камар-аз-Заман разъединил руки, заложенные за спину, и засучил перед отцом своим рукава до локтей, будучи гневен. И сказал он родителю своему много слов, и сердце его волновалось, а отец смутился, и стало ему стыдно, так как это случилось на глазах у вельмож его царства и воинов, присутствовавших на собрании. И охватила султана Шахрамана царская ярость, и закричал он на сына своего так, что устрашил его, и позвал невольников, которые стояли перед ним, и сказал им: «Схватите его!» И побежали невольники к царевичу, обгоняя друг друга, схватили его и поставили перед отцом, и тот приказал скрутить ему руки. Камар-аз-Замана скрутили и поставили перед царем. Поник юноша головой от страха и ужаса, лоб его и лицо покрылись жемчугом испарины, сильное смущение и стыд охватили его.

Тогда отец стал бранить царевича: «Горе тебе, о дитя прелюбодеяния и выкормок бесстыдства! Как мог ты ответить мне столь непочтительно на глазах у моей стражи и воинов! Видно, тебя еще до сих пор никто не проучил! Разве не знаешь ты, что, если бы поступок, совершенный тобою, исходил от простолюдина, это стало бы с его стороны преступлением?»

Затем царь велел своим невольникам развязать скрученного Камар-аз-Замана и заточить его в одной из башен крепости. Тогда царевича взяли и отвели в древнюю башню, где была разрушенная комната, а посреди комнаты находился развалившийся старый колодец. И комнату ту подмели, вытерли в ней пол и поставили для Камар-аз-Замана ложе, а на ложе постлали ему матрас и коврик, положили подушку и принесли большой фонарь и свечу, так как в той комнате было темно даже днем.

А затем невольники ввели Камар-аз-Замана в это помещение и у дверей поставили евнуха. Поднялся царевич на ложе, с разбитым сердцем и печальной душой, и упрекал он себя, и раскаивался в том, что произошло между ним и отцом. Но раскаяние было для него уже бесполезно. «Да проклянет Аллах брак и обманщиц женщин! — воскликнул юноша. — О, если бы я послушался моего отца и женился! Поступи я так, мне было бы лучше, чем в этой тюрьме».

Вот что было с Камар-аз-Заманом. Что же касается султана Шахрамана, то он пребывал на престоле своего царства весь остаток дня до заката, а затем уединился с визирем и сказал ему: «Знай, о визирь, ты был причиной всего, что произошло между мной и моим сыном, так как ты посоветовал мне сделать то, что я сделал. Скажи, как же мне теперь поступить?» — «О царь, — ответил ему визирь, — оставь своего сына в тюрьме на пятнадцать дней, а потом призови его к себе и вели жениться: он не станет тебе больше противоречить».

И царь последовал совету визиря. Он пролежал эту ночь без сна, с тяжестью на сердце, занятый мыслями о сыне, так как любил его великой любовью, ибо не было у него другого ребенка. До сей ночи к султану Шахраману сон приходил всякий раз, когда он клал руку под голову своему сыну Камар-аз-Заману. Царь провел эту ночь в печали за сына своего, и ворочался он с боку на бок, точно лежал на углях дерева гада[5], и охватило его беспокойство, и сон не брал его всю эту ночь. И глаза его пролили слезы, и он произнес такие стихи:

«Долга надо мною ночь, а сплетники дремлют.
«Довольно тебе души, разлукой смущенной, —
Я молвил (а ночь моя от забот еще длинней). —
Ужель не вернешься ты, сияние утра?»»
И прочел он слова другого поэта:

«Как заметил я, что Плеяд глаза сном смежаются,
И укрылась звезда Севера дремотою,
А Медведица в платье горести обнажила лик, —
Тотчас понял я, что свет утренний скончался».
Вот что было с султаном Шахраманом. Что же касается Камар-аз-Замана, то, когда пришла ночь, евнух подал ему фонарь, зажег для него свечу и вставил ее в подсвечник, а потом принес ему легкий ужин, и Камар-аз-Заман немного поел. И принялся юноша укорять себя за то, что был невежей по отношению к отцу, и сказал душе своей: «О душа, разве не знаешь ты, что сын Адама — заложник своего языка и что именно язык несдержанный ввергает человека в гибель?»

А потом заплакал царевич, сожалея о том, что совершил. С болящей душой и расколотым сердцем он безмерно раскаивался в том, как поступил по отношению к отцу своему. И произнес тогда царевич: «Знай, смерть несет юноше неосторожность уст его. Ведь не погибнет муж лишь оттого, что неосторожно ступил ногой. Если споткнется он, здрав будет со временем. Зато неосторожность уст лишит его головы».

Когда Камар-аз-Заман закончил ужин, он потребовал, чтобы ему вымыли руки после еды, и невольник вымыл ему руки, а затем Камар-аз-Заман поднялся и совершил предзакатную и ночную молитву[6]. Потом он сел на ложе и принялся читать Коран. Он прочел главы «О корове», «Семейство Имрана», «Я-Син», «Ар-Рахман», «Благословенна власть», «Чистосердечие» и «Главы-охранительницы» и закончил молением и возгласом: «У Аллаха ищу защиты!»

Затем царевич лег на ложе. Он возлежал на матрасе из мадинского атласа, одинаковом по обе стороны и наполненном иракским шелком, а под головой у него была подушка, набитая перьями страуса. И, пожелав заснуть, царевич снял верхнюю одежду. Освободившись от платья, он остался в рубахе из тонкой вощеной материи, а голова его оказалась покрыта голубой мервской повязкой. И в этот миг Камар-аз-Заман стал подобен полной луне, какой она бывает в четырнадцатую ночь месяца. Потом он накрылся шелковым плащом и заснул. Фонарь горел у него в ногах, и свеча таяла над его головой. Так он спал треть ночи, не зная, что ожидает его в будущем и что ему предопределил ведающий сокровенное.

По велению судьбы случилось так, что в этой комнате, расположенной в очень старой башне, покинутой в течение многих лет, был римский колодец, в котором жила джинния[7]. Звали ее Маймуна, и была она из потомства Иблиса Проклятого, дочерью Димирьята, одного из знаменитых царей джиннов.

И когда Камар-аз-Заман проспал до первой трети ночи, эта ифритка поднялась из римского колодца и направилась к небу, чтобы украдкой подслушивать[8]. Оказавшись на верху колодца, она увидела свет, который против обыкновения горел в башне. Ифритка эта жила в том месте очень много лет, и она сказала про себя: «Я ничего такого здесь раньше не видела». Поэтому, увидев свет, она изумилась до крайности, и ей пришло на ум, что этому обстоятельству непременно должна быть причина.

И направилась она в сторону света, и, заметив, что он исходит из комнаты, подошла к ней, и увидела евнуха, который спал у дверей. Войдя в помещение, она нашла там поставленное ложе и на нем спящего человека, свеча горела у его головы, и фонарь светил у его ног Ифритка Маймуна подивилась этому свету, медленно подошла к спящему и, опустив крылья, встала у ложа.

Она сняла плащ с лица Камар-аз-Замана, взглянула на него и некоторое время стояла, ошеломленная его красотою и прелестью. Казалось, сияние его лица ярче огня свечи, и сомкнутые глаза его были как у газели, щеки его зарделись, и веки расслабли, а брови изогнулись как лук, и повеяло от него благовонным мускусом. Один поэт сказал о нем:

«Я лобзал его, и чернели томно зрачки его,
Искусители, и алела щека его.
О душа, коль скажут хулители, что красе его
Есть подобие, так скажи ты им: «Покажите же!»»
И когда ифритка Маймуна, дочь Димирьята, увидела его, она прославила Всевышнего и воскликнула: «Благословен Аллах, лучший из творцов!» (А эта ифритка была из правоверных джиннов.) Она продолжала некоторое время смотреть в лицо Камар-аз-Замана восклицая: «Нет бога, кроме Аллаха!» И, завидуя юноше, завидуя его красоте и прелести, она сказала про себя: «Клянусь Аллахом, я не буду ему вредить и никому не дам его обидеть! Я спасу его от всякого зла! Поистине это красивое лицо достойно лишь того, чтобы на него смотрели и прославляли за него Аллаха. Но как могло случиться, что родные оставили его в этом разрушенном месте? Если бы к нему сейчас явился кто-нибудь из наших маридов, он наверняка погубил бы его».

Затем ифритка склонилась над Камар-аз-Заманом и поцеловала его между глаз, после этого она опустила плащ ему на лицо, распахнула крылья и полетела в сторону неба. Она выбралась из-под сводов той комнаты и продолжала лететь по воздуху, поднимаясь ввысь, пока не приблизилась к нижнему небу[9]. Вдруг Маймуна услышала хлопанье крыльев в воздухе и направилась на этот шум. Когда она приблизилась, то увидела ифрита по имени Дахнаш. Тогда Маймуна ринулась на него, как ястреб.

Почуяв ее и узнав в ней Маймуну, дочь царя джиннов, Дахнаш испугался и задрожал. Он попросил пощады у ифритки, сказав ей такие слова: «Заклинаю тебя величайшим, благороднейшим именем и вышним талисманом, что вырезан на перстне Сулеймана[10], будь милосердной и не вреди мне!»

Маймуна услышала от Дахнаша эти слова, и сердце ее сжалилось над ним, и она сказала: «Ты заклинаешь меня, о проклятый, великою клятвой, но я не отпущу тебя, пока ты не расскажешь, откуда ты сейчас прилетел». — «О госпожа, — ответил ифрит, — знай, что прилетел я из крайних городов Китая и с внутренних островов. Я расскажу тебе о диковине, которую видел этой ночью, и ты, если сочтешь слова мои правдой, позволишь лететь мне своей дорогой, прежде написав для меня свидетельство о том, что я твой вольноотпущенник, дабы не причинил мне зла никто из племени джиннов — вышних или нижних, летающих или ныряющих».

Тогда спросила его Маймуна: «Что же ты видел этой ночью, о проклятый? Рассказывай и не смей лгать, желая спастись от меня своим обманом. Клянусь надписью, вырезанной в гнезде перстня Сулеймана ибн Дауда, — мир с ними обоими! — если твои слова не будут правдивы, я вырву тебе перья собственной рукой, сдеру с тебя кожу и переломаю кости!» И ифрит Дахнаш, сын Шамхураша крылатого, ответил ей: «Я согласен, о госпожа, на это условие. Знай, о госпожа, что этой ночью я улетел с внутренних островов земель китайских. Это владения царя аль-Гайюра, владыки островов, и земель, и семи дворцов. У этого царя я видел дочку, краше которой не сотворил Аллах в наши времена. Я не могу тебе описать ее, так как мой язык не способен передать всю силу ее красоты. Все же я попытаюсь обрисовать ее, но лишь в общих чертах. Волосы ее — как ночь разлуки и расставанья, а лицо ее — точно дни единенья. И прекрасно описал ее тот, кто сказал:

Распустила она три локона из волос своих
Ночью темною и четыре ночи явила нам,
И к луне, что на небе, лицом она обратилася,
И явила мне две луны она одновременно.
А нос ее — как острие полированного меча, а щеки — точно алое вино, и похожи они на анемон. Губы ее — точно кораллы или сердолик, а слюна — желаннее вина, и вкус ее погасит мучительный огонь. Языком ее движет великий разум, и всегда готов у нее мудрый ответ. Грудь ее — искушение для всякого смотрящего на нее. Слава же тому, кто сотворил ее и соразмерил! И обе руки ее круглы и гладки. Как сказал поэт, охваченный любовью к ней:

И кисти, которые, браслетов не будь на них,
Текли бы из рукавов, как быстрый ручей течет.
Груди ее — точно две шкатулки из слоновой кости, у которых луна и солнце заимствуют свое сиянье. А живот ее — словно складки египетских материй, расшитых парчой, и подобны ее складки бумажным свиткам. Так тонок стан ее, поражающий воображение, и покоится он на бедрах, подобных песчаным барханам; и сажают они ее, когда хочет она встать, и пробуждают ее, когда хочет она спать. Как сказал поэт (и хорошо сказал):

И ее бедра к слабейшему прикреплены,
Они и к ней жестоки, и ко мне.
Как их я вспомню, меня поднимут они тотчас,
Ее ж они, коль она встанет, посадят.
И этот дивный таз обременяют две ляжки, округленные и гладкие, а икры ее — точно жемчужные столбы. Ноги ее, тонкие и заостренные, как острия копий, — творение заботливого Всевышнего. И подивился я их малым размерам. Как могут они носить то, что над ними? О госпожа, был я краток в описании и, боясь затянуть его, заканчиваю свой рассказ».

Услышав описание сей прекрасной девы, Маймуна изумилась, а Дахнаш сказал: «Поистине отец этой девушки — могучий царь, воинствующий витязь, погружающийся в шум битв и днем и ночью. И не страшится он смерти, и не боится кончины, ибо он жестокий, несправедливый и мрачный поработитель. Он обладает войсками и отрядами, областями, островами, городами и домами, и зовут его царь аль-Гайюр, владыка островов, морей и семи дворцов. И любит он свою дочь, ту девушку, которую я описал тебе, бесконечно. Из-за своей любви к ней он свез к себе богатства всех царей и построил ей семь дворцов. Каждый дворец особого рода: первый — из хрусталя, второй — из мрамора, третий — из китайского железа, четвертый — из руд и драгоценных камней, пятый — из глины, разноцветных агатов и алмазов, шестой — из серебра и седьмой — из золота. И наполнил он эти семь дворцов разнообразными роскошными коврами из шелка, золотыми и серебряными сосудами и всякой утварью, которая нужна царям. И он приказал дочери своей жить в одном из этих дворцов часть года, а затем переезжать в другой. Имя же той прекрасной деве — царевна Будур[11]. И когда молва о красоте девы распространилась по странам, все цари стали отправлять послов к ее отцу, сватая у него девушку. И отец советовался с нею, и склонял ее к замужеству, но разговоры о браке были ей отвратительны. Говорила она отцу своему: «О батюшка, нет у меня никакой охоты выходить замуж. Я госпожа, правительница и царица, я правлю людьми и не хочу мужчины, который будет править мною». И всякий раз, когда она отказывалась выйти замуж, число сватающихся женихов только увеличивалось. Тогда все цари внутренних островов Китая принялись посылать отцу девы подарки и редкости и писать ему прошения о браке с нею. И отец много раз советовал ей выйти замуж, но девушка прекословила ему и была с ним дерзка. Наконец, она разгневалась на него и сказала: «О батюшка, если ты еще раз заговоришь со мной о замужестве, я пойду в комнату, возьму меч и воткну его рукояткой в землю, а острие приложу к животу и обопрусь на него так, что оно выйдет из моей спины, и этим я убью себя». Когда отец услышал от дочери эти слова, свет обернулся мраком в глазах его и сердце загорелось великим огнем. Он испугался, что она убьет себя, и не знал, как быть с нею и с царями, которые к ней посватались. «Если уж тебе никак не выйти замуж, воздержись от того, чтобы входить и выходить из дому», — сказал он ей, а затем ввел царевну в комнату, заточил ее там и приставил сторожить ее десять старух-управительниц. Он запретил дочери своей появляться в тех семи дворцах и сделал вид, что гневен на нее, а ко всем царям он отправил письма и известил их, что разум девушки поражен бесноватостью. И вот уже год, как она в заточении».

Затем Дахнаш сказал ифритке Маймуне: «Я отправляюсь к ней каждую ночь, о госпожа, и смотрю на нее и наслаждаюсь ее лицом, и целую ее, спящую, в лоб. Из-за любви к царевне я не причиняю ей вреда или обид и не ложусь на нее, так как юность ее прекрасна и прелесть ее редкостна, и каждый, кто увидит ее, приревнует к самому себе. Заклинаю тебя, о госпожа, воротись со мною и посмотри на ее красоту, и прелесть, и стройность, и соразмерность, а после этого, если захочешь, накажи меня и возьми в плен: ведь и запретить, и дозволить — все в твоей воле».

И ифрит Дахнаш поник головой и опустил крылья к земле, а Маймуна, посмеявшись над его словами и плюнув ему в лицо, сказала: «Что такое эта девушка, про которую ты говоришь? Она лишь черепок, предназначенный для того, чтоб на него мочиться! Фу! Фу! Клянусь Аллахом, я думала, что у тебя диковинное дело или удивительная история, о проклятый! А что бы ты сказал, если б увидел моего возлюбленного! Я сегодня ночью повстречала такого человека, что ты бы наверняка, если б его увидел даже во сне, сделался расслабленным и у тебя потекли бы слюни». — «А что за история с этим юношей?» — спросил ифрит Маймуну, и она отвечала ему: «Знай, о Дахнаш, с этим юношей случилось то же, что и с твоей возлюбленной, о которой ты мне рассказал. Его отец много раз приказывал ему жениться, а тот отказывался. И когда юноша не послушался отца в очередной раз, тот рассердился и заточил его в башне, где я живу. И сегодня ночью я поднялась и увидала его». — «О госпожа, — сказал Дахнаш, — покажи мне этого юношу, чтобы я узнал, красивее ли он, чем моя возлюбленная царевна Будур, или нет. Я не думаю, что в наши времена найдется человек, равный по красоте моей прелестной деве». — «Ты лжешь, о проклятый, о сквернейший из маридов и презреннейший из чертей! — воскликнула ифритка. — Я уверена, что в этих землях не найдется человека, равного по красоте моему возлюбленному. Ты, видно, сумасшедший, если сравниваешь свою царевну с моим красавцем?» — «Заклинаю тебя Аллахом, госпожа, полети со мной и посмотри на мою возлюбленную, а я вернусь с тобою и посмотрю на твоего возлюбленного», — отвечал ей Дахнаш.

И воскликнула тогда Маймуна: «Обязательно, о проклятый! Хоть ты и коварный черт, но я полечу с тобой. Только при одном условии: мы определим залог. Если твоя возлюбленная, которую ты превозносишь сверх меры, окажется лучше моего возлюбленного, которого я превозношу, — этот залог сыграет против меня. Но если мой возлюбленный окажется лучше, — залог сыграет против тебя».

«О госпожа, — отвечал ей ифрит Дахнаш, — я принимаю от тебя это условие и соглашаюсь на него. Отправимся со мною на острова». — «Нет! Место, где живет мой возлюбленный, ближе того места, где пребывает твоя возлюбленная, — возразила Маймуна. — Мой царевич здесь, под нами. Спустись со мною, чтобы посмотреть на него, а потом мы отправимся к твоей деве».

И отвечал ей Дахнаш: «Покорность и повиновение!» Затем они спустились вниз и вошли в круглое помещение, которое располагалось в башне. Остановила Маймуна Дахнаша возле ложа и, протянув руку, подняла шелковое покрывало с лица Камар-аз-Замана, сына султана Шахрамана. Заблистало, засверкало, засветилось и засияло лицо прекрасного юноши. Взглянула на него Маймуна и в тот же миг обернулась к Дахнашу и воскликнула: «Смотри, о проклятый, и не будь безнадежнейшим из безумцев! Мы — женщины, и для нас он — искушение».

Посмотрел Дахнаш на юношу и стал разглядывать его некоторое время, а потом покачал он головой и сказал Маймуне: «Клянусь Аллахом, госпожа, тебе простительно, но против тебя выступает один лишь довод: красота женщины воздействует на людей сильнее, чем красота мужчины. Клянусь Аллахом, поистине твой возлюбленный более всех тварей сходен с моей возлюбленной по пригожести и совершенству, и оба они как будто слеплены одновременно по единому образчику красоты».

И когда Маймуна услышала от Дахнаша эти слова, свет обернулся мраком в глазах ее, и она ударила его крылом по голове, и удар сей был столь крепок, что едва не порешил ифрита. А затем она воскликнула: «Клянусь светом его величия, ты сейчас же отправишься, о проклятый, и возьмешь свою царевну, которую ты так любишь, и быстро принесешь сюда, дабы мы свели их обоих и посмотрели на них, когда они будут спать рядом друг с другом. И тогда нам станет ясно, который из них прекраснее другого. А если ты, о проклятый, сейчас же не сделаешь того, что я тебе приказываю, я сожгу тебя своим огнем и закидаю искрами, разорву тебя на куски и разбросаю их в пустынях, и сделаю тебя назиданием для путника оседлого и пешего». — «О госпожа, — отвечал Дахнаш, — я обязан выполнить твою волю, но нет во мне сомнений в том, что моя возлюбленная красивее и сладостнее всех».

После этих слов ифрит Дахнаш отправился в путь; в тот же миг полетела с ним и Маймуна, дабы стеречь его. И скрылись они на некоторое время, а потом оба прилетели, неся прекрасную деву. На той была венецианская рубашка, тонкая, с двумя золотыми каемками, украшенная диковинными вышивками, а по краям рукавов были написаны такие стихи:

«Три вещи мешают ей прийти посетить наш дом
(Страшны соглядатаи и злые завистники):
Сиянье чела ее, и звон драгоценностей,
И амбры прекрасный дух, что в складках сокрыт ее.
Пусть скроет чело совсем она рукавом своим
И снимет уборы все.
Но как же ей с потом быть?»
Дахнаш с Маймуной опустили деву на ложе рядом с юношей. Открыли они их лица и узрели: и царевна Будур, и царевич Камар-аз-Заман более всех людей походили друг на друга, и были они словно двойники или брат с сестрой, несравненные ни с одним из живущих на земле, и служили они искушением для богобоязненных. Как красноречиво сказал о них поэт:

«О сердце, одного красавца не любя,
Теряя разум в ласках и мольбах пред ним;
Полюби же ты красавцев всех зараз — тогда увидишь:
Коль уйдет один, так тотчас же другой к тебе придет».
А другой поэт сказал:

«Увидели глаза мои, что двое лежат в пыли,
Хотел бы я, чтобы они на веки мне легли».
Дахнаш с Маймуной стали смотреть на них, и ифрит воскликнул: «Клянусь Аллахом, о госпожа, моя любимая красивее!» — «Нет, мой возлюбленный красивее! — отвечала Маймуна. — Горе тебе, Дахнаш, ты слеп глазами и сердцем и не отличаешь тощего от жирного. Как можно не узреть очевидного? Разве не видишь ты, как он красив и прелестен, строен и соразмерен? Горе тебе! Послушай же, что я скажу: я прочту стихи о своем возлюбленном, и ты прочтешь стихи о своей обожаемой деве, если искренне любишь ее. Тогда и определим, кто из них двоих краше».

Маймуна осыпала Камар-аз-Замана многими поцелуями в лоб и произнесла такую касыду[12]:

«Что за дело мне до хулителя, что бранит тебя?
Как утешиться, когда ветка ты вечно гибкая?
Насурьмлен твой глаз, колдовство свое навевает он,
И любви узритской[13] исхода нет, когда смотрит он.
Как турчанки очи: творят они с сердцем раненым
Даже большее, чем отточенный и блестящий меч.
Бремя тяжкое на меня взвалила любви она,
Но поистине, чтоб носить рубаху, я слишком слаб.
Моя страсть к тебе, как и знаешь ты, и любовь к тебе
В меня вложена, а любовь к другому — притворство лишь.
Но имей я сердце такое же, как твоя душа,
Я бы не был тонок и худ теперь, как твой гибкий стан,
О луна небес! Всею прелестью и красой ее
В описаниях наградить должно средь других людей.
Все хулители говорили мне: «Кто такая та,
О ком плачешь ты?» И ответил я: «Опишите!» — им.
О жестокость сердца, ты мягкости от боков ее
Научиться можешь, и, наверное, станешь мягче ты,
О эмир, суровый красоты надсмотрщик — глаза твои,
И привратник-бровь справедливости не желает знать.
Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф[14] взял себе —
Сколько ж тех Юсуфов в красоте твоей заключается!
Я для джиннов страшен, коль встречу их, но когда с тобой
Повстречаюсь я, то трепещет сердце и страшно мне,
И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз
Соглядатаев. Но доколе мне принуждать себя?
Черны локоны, и чело его красотой блестит,
И прекрасны очи, и стан его гибок так и прям».
Услышав стихи Маймуны о ее возлюбленном, Дахнаш пришел в великий восторг и воскликнул: «Поистине ты хорошо сказала о том, кого ты любишь, и прекрасно описала его, и я тоже обязательно не пожалею стараний и, как могу, скажу что-нибудь о моей возлюбленной».

Потом Дахнаш подошел к царевне Будур, поцеловал ее в лоб и, посмотрев на Маймуну и на прекрасную деву, свою возлюбленную, произнес такую касыду:

«За любовь к прекрасной хулят меня и бранят меня —
Ошибаются, по неведенью ошибаются!
Подари сближенье влюбленному! Ведь поистине,
Если вкусит он расставание, так погибнет он.
Поражен слезами я, влюбившись, и силен их ток,
И как будто кровь из-под век моих изливается.
Не дивись тому, что испытывал я в любви своей,
Но дивись тому, что был узнан я, когда скрылись вы.
Да лишусь любви я, коль скверное я задумаю!
Пусть любовь наскучит, иль будет сердце неискренно!»
И произнес ифрит слова еще одного поэта:

«Опустел их стан и жилища их в долине,
Я повержен, и злодей мой удалился.
Я пьян вином любви моей, и пляшет
В глазах слеза под песнь вожака верблюдов.
Стремлюсь я к счастию и близости, уверен я,
Что блаженство лишь в Будур найду счастливейшей.
Не знаю я, на что из трех бед сетовать,
Перечислю, вот послушай, сосчитаю я:
На глаза ее меченосные иль на стан ее,
Что копье несет иль кудрей ее кольчугу.
Она молвила (а я спрашивал о ней всякого,
Кого встречу я из пеших и оседлых):
«Я в душе твоей, так направь же взор в ее сторону
И найдешь меня». И ответил я: «Где душа моя?»»
Услышав от ифрита эти стихи, Маймуна сказала: «Отлично, о Дахнаш. Но кто же из них двоих лучше?» — «Моя возлюбленная Будур лучше, чем твой возлюбленный», — ответил ифрит. И Маймуна воскликнула: «Ты лжешь, проклятый! Нет, мой возлюбленный лучше, чем твоя возлюбленная!» — «Моя возлюбленная лучше», — возразил Дахнаш. И спорили они до тех пор, пока Маймуна не закричала на ифрита и не захотела броситься на него.

Тогда Дахнаш смирился и смягчил свои речи, сказав: «Пусть не будет мучительным поиск истины! Прекратим твои и мои речи. Каждый из нас свидетельствует, что его возлюбленный лучше. Значит, нужно найти того, кто установит между нами примирение, и мы положимся на все, что он скажет». — «Я согласна на это», — отвечала Маймуна.

А затем она ударила рукой о землю, и из недр вышел ифрит — кривой, горбатый и шелудивый, с глазами, прорезанными вдоль лица. На голове у него было семь рогов и четыре пряди волос, которые спускались до пят. Его руки были как вилы, ноги, как мачты, ногти, как когти льва и копыта — как у дикого осла. И когда этот ифрит появился и увидал Маймуну, он поцеловал перед ней землю, а потом встал, заложив руки за спину, и спросил: «Что тебе нужно, о госпожа, дочь царя?» — «О Кашкаш, — отвечала она, — я хочу, чтобы ты рассудил меня с этим проклятым Дахнашем». И затем она рассказала кривому ифриту всю историю от начала до конца. Тогда Кашкаш посмотрел на лица юноши и девушки, спавших в обнимку, и увидел, что равны они по красоте и прелести своей. И марид Кашкаш, будучи не в силах оторвать от них взгляда, подивился их красоте и прелести. Затем он обернулся к Маймуне и произнес такие стихи:

«Посещай любимых, и пусть бранят завистники —
Ведь страсть разрушить не может завистливый,
И Аллах не создал прекраснее в мире зрелища,
Чем влюбленные, что в одной постели лежат вдвоем,
Обнялись они, и покров согласия объемлет их,
А подушку им заменяют плечи и кисти рук,
И, когда сердца заключат с любовью союз навек —
Знай, что люди тогда по железу бьют, по холодному,
И коли дружит хоть один с тобой, то он — прекрасный друг:
Так проведи же жизнь с подобным другом и счастлив будь,
О хулящие за любовь влюбленных, возможно ли
Исправление тех, у кого душа испорчена?
О Владыка мой, милосердый Бог, дай нам свидеться
Пред кончиною хоть на день один, на единственный!»
Затем ифрит Кашкаш обратился к Маймуне и Дахнашу и сказал им: «Клянусь Аллахом, если вы хотите истины, то я скажу, что оба они равны по красоте, прелести, блеску и совершенству, и отличить их можно только по полу — мужскому и женскому. Но у меня есть другой способ: разбудим одного из них так, чтобы другой не знал, и тот, кто загорится любовью к своему соседу, будет ниже его по красоте и прелести». — «Это будет правильно!» — воскликнула Маймуна, а Дахнаш сказал: «Я согласен на это!»

И тогда Дахнаш принял образ блохи и укусил Камар-аз-Замана, а тот в испуге вскочил со сна и принялся царапать ногтями укушенное место на шее — так сильно оно горело. Юноша повернулся на бок и увидел, что кто-то лежит с ним рядом. Дыхание того существа ароматнее благоухающего мускуса, а тело мягче масла. Изумился царевич тому безмерно.

Поднявшись, он сел прямо и взглянул на то существо, которое лежало с ним рядом, и увидел, что это дева, подобная дивной жемчужине или куполу чудесного храма, со станом прямым, словно буква алиф[15], высокая ростом, с выдающейся грудью и румяными щеками. Как сказал про нее один поэт:

«Четыре здесь для того только собраны,
Чтоб сердце мое изранить и кровь пролить:
Свет лба ее и мрак ночи кудрей ее,
И розы щек, и сиянье улыбки уст».
А другой поэт так сказал:

«Являет луну, и гнется она, как ива,
Газелью глядит, а дышит словно амброй.
Как будто мое сердце любит горе
И в час разлуки с ним соединится».
И Камар-аз-Заман посмотрел на спящую рядом с ним Ситт Будур, дочь царя аль-Гайюра, и узрел красоту ее и прелесть. Он увидел на ней венецианскую рубашку (а девушка была без шальвар) и на голове ее — платок, обшитый золотой каймой и унизанный дорогими камнями, а в ушах ее — пару колец, светивших, как звезды, и на шее — ожерелье из бесподобных жемчужин, которых не может иметь ни один царь. Посмотрел на нее царевич, и разум его помутился.

И зашевелился в нем природный жар, и послал Аллах на него охоту к соитию, и воскликнул юноша про себя: «Что захотел Всевышний, тому быть, а чего не хочет он, того не будет!» Затем он протянул руку к царевне и, повернув ее, распустил ворот ее рубахи. И явилось ему тело ее, и увидел он груди ее, подобные двум шкатулкам из слоновой кости. Любовь его еще больше разгорелась в нем, и почувствовал он к деве тойвеликое желание.

Камар-аз-Заман начал будить прелестную царевну, но она не просыпалась, так как Дахнаш отяжелил ее сон. И тогда юноша принялся трясти ее и шевелить, говоря: «О любимая, проснись и посмотри, кто здесь, рядом с тобой. Я — Камар-аз-Заман!» Но девушка не пробудилась и не шевельнула головой.

И тогда Камар-аз-Заман подумал немного и сказал про себя: «Если мой расчет верен, то на этой деве мой родитель непременно захочет меня женить, ведь уже три года, как я отказываюсь от этого. Если желает того Аллах, то, когда придет утро, я скажу отцу: «Жени меня на ней, чтобы я ею насладился». И уж тогда не пройдет и половины дня, как я достигну с нею близости и буду наслаждаться ее прелестью и красотой».

Потом Камар-аз-Заман наклонился к Будур, чтобы поцеловать ее. И джинния Маймуна задрожала и смутилась, а ифрит Дахнаш аж взлетел от радости. Но затем Камар-аз-Заман устыдился Аллаха Великого и, повернув голову, отвратил от девы лицо и сказал сердцу своему: «Терпи!»

Затем царевич подумал и сказал: «Лучше я подожду. А вдруг это мой отец, когда разгневался на меня и заточил меня в башне, привел ко мне эту девушку и велел ей спать со мной рядом, желая испытать меня ею. Он, может быть, научил ее, чтобы, когда я стану ее будить, она не спешила проснуться, и сказал ей: «Что бы ни сделал с тобой Камар-аз-Заман — расскажи мне». Или же мой отец стоит где-нибудь, спрятавшись, и видит все, что я делаю с этой девушкой, а утром он будет меня бранить и скажет мне: «Ты сказал, что нет тебе охоты жениться, а сам целовал и обнимал эту деву!» Я удержу свои желания, чтобы не раскрылось мое сердце отцу, и правильно будет мне не касаться сейчас этой девы и не смотреть на нее. Только возьму я у нее какую-нибудь вещь, которая будет напоминать мне о ней, и тогда останется между нами хоть какой-то знак».

Потом Камар-аз-Заман поднял руку девушки и снял с ее маленького пальца перстень, который стоил много денег, так как камень на нем был драгоценный. Вокруг того камня были вырезаны следующие стихи:

«Не подумайте, что забыть я мог обещания,
Сколько времени вы бы ни были в отдалении.
Господа мои, будьте щедрыми, будьте кроткими;
Целовать смогу я уста, быть может, и щеки вам.
Но клянусь Аллахом, уйти от вас не могу уж я,
Даже если вы перешли бы предел любви моей».
Потом Камар-аз-Заман снял этот перстень с маленького пальца царевны Будур и надел его на свой мизинец, а затем он повернулся к деве спиной и заснул.

И, увидя это, джинния Маймуна обрадовалась и сказала Дахнашу и Кашкашу: «Видели ли вы, какую мой возлюбленный Камар-аз-Заман проявил воздержанность с этой девой? Вот как совершенны его достоинства! Посмотри, как он взглянул на нее, такую прекрасную и дивную, и не поцеловал ее, и не обнял, и не протянул к ней руки. Напротив, он повернулся к ней спиной и заснул». — «Да, мы видели, какое он проявил совершенство», — отвечали ифриты.

Тогда Маймуна превратилась в блоху и, проникнув в одежды Будур, возлюбленной Дахнаша, прошла по ее ноге, дошла до бедра и, пройдя под пупком расстояние в четыре кирата[16], укусила деву.

Открыла глаза царевна и, выпрямившись, села прямо. И увидела она юношу, который спал рядом с ней и храпел во сне. И был он лучшим созданием Аллаха Великого, и глаза его смущали прекрасных гурий, а слюна его была слаще меда на вкус и полезнее терьяка[17]. Рот его походил на печать Сулеймана[18], и уста его подобны кораллу, а щеки — цветам анемона. Как сказал поэт в своих стихах:

«Утешился я, забыв Навар или Зеянаб
Ради мирты пушка его под розой ланиты;
Люблю я газели дитя, одетого в курточку,
И нет уж любви во мне для тех, кто в браслетах.
Мой друг и в собраниях, и в уединении
Не тот, что дружит со мной в домашнем покое.
Хулящий за то, что я и Зейнаб, и Хинд забыл, —
Блестит, как заря в пути, моя невиновность.
Согласен ли ты, чтоб в плен попал я ко пленнице,
Живущей, как в крепости, за прочной стеною».
Когда царевна Будур увидела Камар-аз-Замана, ее охватили безумие, любовь и страсть, но воскликнула она мысленно: «О позор мне! Этот юноша — чужой, и я его не знаю! Почему он лежит рядом со мною на одной постели?»

Потом она взглянула на него второй раз и воскликнула: «Клянусь Аллахом, это красивый юноша, и мое сердце едва не разрывается от любви к нему! О, позор мой! Клянусь Аллахом, если бы этот юноша посватался ко мне, я бы его не отвергла, а вышла бы за него замуж и насладилась бы его прелестью». И она посмотрела в лицо царевичу и сказала: «О господин мой, о свет моего глаза, пробудись ото сна и возьми мою красоту и свежесть!»

Она пошевелила руку царевича, но джинния Маймуна опустила над ним крылья и сделала сон его непробудным, поэтому Камар-аз-Заман не проснулся. Тогда царевна Будур принялась его трясти, приговаривая: «Заклинаю тебя жизнью, послушайся меня, пробудись ото сна и взгляни на нарцисс и на зелень. Насладись моим животом и пупком, играй со мной и дразни меня с этой самой минуты и до утра. Заклинаю тебя Аллахом, встань, господин, обопрись на подушку и не спи!»

Но Камар-аз-Заман не дал ей ответа, а, напротив, захрапел во сне, и дева воскликнула: «Что ж, ты гордишься своей красотой, прелестью, изяществом и нежностью, но насколько ты красив, настолько же и я прекрасна! Что же ты делаешь? Разве они тебя научили от меня отворачиваться, или мой отец, скверный старик, тебя научил и взял с тебя клятву, что ты не заговоришь со мной сегодня ночью?»

Но юноша не раскрыл рта и не проснулся, и дева еще больше его полюбила. Вдохнул Аллах в ее сердце крепкую любовь к Камар-аз-Заману. Посмотрела она на царевича, сдержав в себе тысячу вздохов, и сердце ее забилось, и все внутри нее затрепетало, и члены ее задрожали. И взмолилась царевна к Камар-аз-Заману: «Скажи мне что-нибудь, о мой любимый, поговори со мной, о возлюбленный, ответь мне и скажи, как тебя зовут. Ты похитил мой разум!»

Но Камар-аз-Заман был погружен в сон и не отвечал ей ни слова. Тогда царевна Будур вздохнула и сказала: «Что же ты так чванишься?»

Дева снова начала трясти царевича, а затем она повернула его руку и увидела свой перстень на его мизинце. И тогда издала она крик, сопровождая его кокетливыми ужимками, и воскликнула: «Ах! Клянусь Аллахом, ты любишь меня. И похоже, что ты отворачиваешься от меня именно из чванства, несмотря на то что ты, мой любимый, пришел ко мне, когда я спала, и неизвестно, что со мной сделал. Ты взял мой перстень, но я не сниму его с твоего пальца!»

Царевна распахнула ворот его рубашки и, склонившись к нему, поцеловала его, а затем дева протянула к нему руку, чтобы поискать на нем какую-нибудь вещь, которую она могла бы взять себе, но ничего не нашла. Тогда царевна Будур опустила руку ему на грудь и скользнула к животу, ибо невероятно мягко было его тело, а потом она опустила руку к пупку и попала на срамной уд. И сердце девы раскололось, и душа ее затрепетала, и поднялась в ней страсть великая, ибо известно, что страсть женщин сильнее, чем страсть мужчин. И тогда смутилась безмерно прекрасная дева.

А потом она сняла перстень Камар-аз-Замана с его руки и надела себе на палец вместо своего старого перстня. Затем прикоснулась она губами к устам и рукам юноши, и не оставила она без поцелуя ни единого места на теле любимого. После этого царевна придвинулась к юноше, обняла его, положив одну руку ему под шею, а другую под мышку, и так заснула с ним рядом.

Тогда сказала Маймуна ифриту Дахнашу: «Видел ты, о проклятый, какое проявил мой возлюбленный высокомерие и гордость и что делала твоя дева из любви к моему царевичу? Нет сомнений, что мой возлюбленный лучше твоей возлюбленной, но все-таки я тебя прощаю».

Затем она написала ему свидетельство о вольноотпущении, и, обернувшись к Кашкашу, сказала: «Подойди вместе с Дахнашем к царевне, подними ее и помоги ифриту отнести ее на место, так как ночь уже почти прошла». — «Слушаю и повинуюсь!» — ответил Кашкаш. И затем оба ифрита подошли к царевне Будур, подняли ее на руки и улетели с нею. Они принесли ее на место и уложили на постель. А Маймуна осталась одна. Она смотрела на своего спящего возлюбленного до самого утра, а потом удалилась.

Когда показалась заря, Камар-аз-Заман пробудился ото сна и посмотрел по сторонам, но не нашел подле себя прекрасной девы. «Что же это было? — спросил он себя. — Похоже, отец соблазнял меня жениться на той деве, которая была подле меня этой ночью, а после тайком взял ее от меня, чтобы распалить во мне желание жениться». И он кликнул евнуха, который спал у дверей, и сказал ему: «Горе тебе, проклятый, поднимайся на ноги!» И евнух встал, одуревший от сна, и подал таз и кувшин. Камар-аз-Заман поднялся и вошел в место отдохновения и, исполнив нужду, вышел оттуда, омылся и совершил утреннюю молитву.

Затем он посмотрел на евнуха, который его обслуживал, и воскликнул: «Горе тебе, о Сауаб! Отвечай, кто приходил сюда и взял деву, что была рядом со мною?» — «О господин, о какой деве вы говорите?» — спросил евнух, и Камар-аз-Заман отвечал: «Дева, которая спала подле меня сегодня ночью».

Евнух испугался его слов и воскликнул: «Клянусь Аллахом, не было подле тебя никакой девы! Как она могла войти, если я сплю у запертых дверей? Клянусь Аллахом, господин, не входил к тебе ни мужчина, ни женщина». — «Ты лжешь, злосчастный раб! — воскликнул Камар-аз-Заман. — Как ты смеешь обманывать меня? Говори немедленно, куда ушла та дева, что спала подле меня сегодня ночью, рассказывай, кто взял ее у меня?» И евнух сказал, испугавшись еще сильнее: «Клянусь Аллахом, я не видел ни девы, ни юноши». Камар-аз-Заман рассердился на слова евнуха и воскликнул: «О проклятый, признавайся, это мой отец научил тебя хитрить. Подойди-ка ко мне». Евнух подошел к царевичу. Тот схватил его за ворот и ударил о землю, и евнух пустил ветры. А потом Камар-аз-Заман встал на него коленями, пнул его ногой и так сдавил ему горло, что евнух потерял сознание. А после этого Камар-аз-Заман поднял слугу, привязал к веревке колодца и стал спускать вниз, пока тот не достиг воды. Евнух погрузился в воду (а тогда были дни зимние и очень холодные), а потом Камар-аз-Заман вытянул его и опустил во второй раз. И он все время погружал евнуха в воду и выдергивал его оттуда, а тот звал на помощь, кричал и вопил. Камар-аз-Заман говорил ему: «Клянусь Аллахом, о проклятый, я не подниму тебя из этого колодца, пока ты не расскажешь мне о той деве и о том, кто взял ее, когда я спал».

И евнух, почувствовав приближающуюся смерть, сказал: «О господин, выпусти меня, и я расскажу тебе правду». Тогда Камар-аз-Заман поднял его из колодца, и тот потерял сознание от холода и пытки, погружения и боязни утонуть, и от побоев, которые он перетерпел. Очнувшись, евнух принялся дрожать, как тростинка на сильном ветру, зубы его судорожно сжались. Платье его вымокло, и тело его измазалось и покрылось ссадинами от ударов о колодезные стены. Камар-аз-Заману стало тяжело видеть его таким.

Оказавшись на земле, евнух воскликнул: «О господин, дай мне снять с себя одежду. Я ее выжму и расстелю на солнце и надену другую, а потом быстро приду к тебе и расскажу всю правду». — «О злой раб, — воскликнул Камар-аз-Заман, — если бы ты не взглянул в глаза смерти, ты бы не признался в истине и не сказал бы ничего! Иди сделай свои дела и возвращайся ко мне скорее, чтобы рассказать всю правду».

И тут раб вышел, не веря в спасение, и до тех пор бежал, падая и вставая, пока не вошел к султану Шахраману, отцу Камар-аз-Замана. Царь сидел и беседовал с визирем о Камар-аз-Замане. Султан Шахраман жаловался своему советчику: «Я сегодня ночью не спал, так мое сердце было занято мыслью о моем сыне Камар-аз-Замане. Я боюсь, что его постигнет беда в старой башне. Зачем надо было его заточать?» И визирь ответил ему: «Не бойся! Клянусь Аллахом, с ним совершенно ничего не случится! Оставь его в заточении на месяц, пока нрав его не смягчится, и не будет сломлена душа его, и не успокоится его гнев».

В это время неожиданно вошел евнух в таком виде, что царь встревожился за него, и сказал: «О владыка султан, твой сын лишился разума, он стал бесноватым и сделал со мною ужасное. И сказал мне: «Дева ночевала подле меня сегодня ночью и тайком ушла. Где же она?» Он заставил меня рассказать о ней и о том, кто ее взял. Но я не видел ни девушки, ни юноши, и дверь всю ночь была заперта, а я спал у двери, и ключ был у меня под головой, и я своей рукой открыл ему утром».

Услышав такие слова о Камар-аз-Замане, султан Шахраман вскричал: «О мой несчастный сын!» Царь страшно разгневался на визиря, который был виноват во всем, что случилось, и сказал ему: «Пойди и выясни, что случилось с моим сыном». И визирь встал и вышел, спотыкаясь о полы платья от страха перед гневом царя. Он отправился с евнухом в башню (а солнце уже поднялось), вошел к Камар-аз-Заману и увидел, что тот сидит на ложе и читает Коран.

Визирь приветствовал царевича и, сев с ним рядом, сказал ему: «О господин, этот скверный евнух рассказал нам о деле, которое нас огорчило и встревожило, и царь разгневался из-за этого». — «Что же такое он вам про меня рассказал, из-за чего расстроился мой отец? — спросил Камар-аз-Заман. — По правде, этот раб и меня расстроил немало». — «Он пришел к нам в плачевном состоянии, — отвечал визирь, — и сказал твоему отцу странные слова — да будешь ты далек от них! Этот раб солгал нам такое, чего не подобает говорить о тебе. Да сохранит Аллах твою юность, и да сохранит он твой твой превосходный ум и красноречивый язык, и пусть не проявится от тебя дурное!» — «О визирь, а что же сказал про меня этот скверный раб?» — спросил Камар-аз-Заман, и советник отвечал: «Он сообщил нам, что твой разум пропал, ибо ты будто бы сказал ему, что прошлой ночью подле тебя была некая дева, и ты заставлял раба объяснить, куда она ушла, и мучил его, чтобы он это сделал». Услышав эти слова, Камар-аз-Заман страшно разгневался и сказал визирю: «Мне стало ясно, что это вы научили евнуха тем поступкам, которые он совершил, и не позволили ему рассказать мне о деве, что спала подле меня сегодня ночью. Но ты, о визирь, умнее евнуха, расскажи же мне, куда пропала та дева. Ведь это вы послали ее ко мне и велели ей спать в моих объятиях. Я проспал с нею до утра, а проснувшись, не нашел ее. Где же она теперь?» — «О господин мой, Камар-аз-Заман, да хранит тебя Всевышний! — воскликнул визирь. — Клянусь Аллахом, мы никого к тебе не посылали сегодня ночью, и ты спал один, и дверь была заперта, а за нею спал евнух. К тебе не приходила ни дева, ни кто-нибудь другой. Укрепи же свой ум и возвратись в сознание, о господин, не занимай этим своего сердца».

Камар-аз-Заман рассердился на советника и воскликнул: «О визирь, эта дева — моя возлюбленная. Она — красавица с черными глазами и румяными щеками, и я обнимал ее всю сегодняшнюю ночь!» Визирь удивился словам Камар-аз-Замана и спросил: «Ты видел сегодня эту деву наяву, своими глазами?» — «О скверный старец, — воскликнул Камар-аз-Заман, — а ты думаешь, я видел ее ухом? Конечно же, своими глазами и наяву. Я трогал ее прекрасное тело и полночи любовался на ее красоту, прелесть, изящество и нежность. Но только вы научили эту деву, чтобы она не говорила со мной, и она притворилась спящей. Я проспал рядом с ней до утра, а когда проснулся, не нашел ее».

«О господин мой, Камар-аз-Заман, — отвечал на это визирь, — может быть, это все случилось во сне. Наверное, это были спутанные грезы или призраки, привидевшиеся тебе оттого, что ты поел разных кушаний, или же это происки проклятых дьяволов». — «О скверный старец! — воскликнул Камар-аз-Заман. — Так ты тоже насмехаешься надо мной и говоришь мне о грезах? Евнух уже признался мне, он сказал: «Сейчас я вернусь и поведаю тебе всю правду об этой деве».

Камар-аз-Заман в тот же миг встал, подошел к визирю, захватил его бороду рукою (а борода у того была длинная), накрутил ее на руку и, потянув, свалил старика с ложа наземь. Советник почувствовал, что дух из него выходит, так сильно ему рвали бороду. А Камар-аз-Заман не переставал пихать его ногами, бить кулаками в грудь и в ребра и колотить по затылку. Царевич едва не погубил его.

Тогда визирь подумал: «Если раб-евнух освободился от этого одержимого с помощью лжи, то я тем более могу сделать это. Я тоже освобожусь от мальчишки ложью; иначе он меня погубит. Он бесноватый, и нет сомнений в его бесноватости!» И обратился визирь к Камар-аз-Заману с такими словами: «О господин, не взыщи с меня: твой отец велел мне скрывать от тебя историю об этой деве. Но сейчас я обессилел и утомился, и мне больно от побоев, так как я старый человек и нет у меня терпения и силы выносить удары. Дай мне срок, и я поведаю тебе всю правду».

Услышав это от визиря, Камар-аз-Заман перестал бить его и спросил: «Зачем тебе было терпеть унижения и побои? Вставай, о скверный старец, и расскажи мне все о ней сию же минуту». — «Ты спрашиваешь о той деве, обладательнице красивого лица и изящного стана?» — осведомился визирь. — «Да! — ответил Камар-аз-Заман. — Расскажи мне о ней, о визирь. Кто привел ее ко мне и положил ее со мною рядом, кто взял ее от меня ночью и где она теперь? Расскажи, чтобы я мог сам к ней отправиться. И если мой отец, султан Шахраман, испытывал меня красотой этой девы для того, чтобы я на ней женился, то я согласен жениться на ней и избавить от терзаний свою душу. Он ведь сотворил со мною такое лишь потому, что я отказывался от брака? Но вот я согласен, и снова согласен, и еще раз согласен жениться. Уведомь же об этом моего отца, о визирь, и посоветуй ему женить меня на этой деве. Я не хочу никого другого, и мое сердце любит только ее. Вставай и поспеши к моему отцу. Посоветуй ему ускорить мою женитьбу и сразу же возвращайся ко мне с ответом». — «Хорошо!» — ответил ему визирь. Он не верил, что вырвался наконец из рук царевича. Визирь поднялся и вышел из башни, спотыкаясь на ходу от сильного страха. Он бежал до тех пор, пока не вошел к султану Шахраману.

Царь спросил его: «О визирь, что с тобой случилось, кто поразил тебя злом и почему, насколько я вижу, ты прибежал такой смущенный и испуганный?» — «О царь, — отвечал визирь, — я пришел к тебе с новостью». — «Какою же?» — «Знай, что твой сын Камар-аз-Заман лишился разума, его постигло безумие».

Когда царь услышал слова советника, свет обернулся мраком в глазах его, и воскликнул он: «О визирь, разъясни мне, в чем заключается его безумие!» — «О господин, слушаю и повинуюсь!» — отвечал визирь и поведал царю о том, что случилось с Камар-аз-Заманом.

«Горе тебе, о визирь! За то, что ты принес ужасную весть о безумии моего сына, я отсеку тебе голову, о сквернейший из визирей и грязнейший из эмиров! Я знаю, что ты виноват в безумии моего сына, так как дал мне совет и указал способ, скверный и несчастный от начала и до конца. Клянусь Аллахом, если с моим сыном произойдет какая-нибудь беда или он станет безумным, я приколочу тебя гвоздями к куполу дворца и дам тебе сполна вкусить ужас страданий!»

Затем царь поднялся на ноги и проследовал с визирем в башню. Он вошел к Камар-аз-Заману, и, когда они оба приблизились к нему, юноша вскочил на ноги и поспешно спустился с ложа, на котором сидел, поцеловал отцу руки, а потом отошел назад, склонил голову к земле, заложив руки за спину, остановился перед своим отцом и простоял так некоторое время. Затем царевич поднял голову и посмотрел на отца. Слезы побежали из глаз юноши, потекли по его щекам, и он произнес:

«Коль свершил я прежде оплошность, переча вам,
Или сделал что-нибудь непохвальное,
То раскаялся я в грехе моем, ведь раскаянье
Оправдает нерадивого, когда приходит с повинной он».
И обнял царь сына своего Камар-аз-Замана и, поцеловав его в лоб, посадил рядом с собою на ложе, обернулся к визирю и, взглянув на него гневным взглядом, воскликнул: «О собака, как ты смеешь говорить гнусности о моем сыне Камар-аз-Замане и возбуждать против него мое сердце?» И обратился царь к сыну своему и спросил его: «О дитя мое, скажи мне, какой сегодня день?» — «О отец мой, сегодняшний день — суббота, а завтра воскресенье, а затем понедельник, а затем вторник, а затем среда, а затем четверг, а затем пятница», — отвечал юноша. И царь воскликнул: «О дитя мое, о Камар-аз-Заман, слава Аллаху, что твой ум невредим! А как называется по-арабски текущий месяц?» — «Он называется Зу-ль-Када, а за ним следует Зу-ль-Хиджже, а после него — Мухаррам, а после Сафар, а после — месяц Раби первый, а после — месяц Раби второй, а после — Джумада первая, а после — Джумада вторая, а после — Раджаб, а после — Шабан, а после — Рамадан, а после него Шавваль», — отвечал Камар-аз-Заман. И царь очень обрадовался, и плюнул в лицо визирю, и сказал ему: «О дурной старец, как ты можешь утверждать, что мой сын сошел с ума. Ты сам, как видно, обезумел!» Визирь покачал головой и хотел уж было оправдать себя, но потом передумал: ему пришло в голову подождать немного, дабы посмотреть, что будет. А царь тем временем спрашивал сына своего: «О дитя мое, говорил ли ты евнуху и визирю о том, что сегодня ночью ты спал с прекрасной девой? Что это за дева, объясни».

И Камар-аз-Заман засмеялся в ответ на слова отца своего и сказал: «О батюшка, знай, что у меня не осталось сил переносить насмешки. Не прибавляйте же больше ни одного слова к тому, что было сказано, моя душа страдает от того, что вы со мною делаете. Знай же, отец мой, что я согласен на брак, но с одним условием: вы жените меня на той деве, которая спала подле меня сегодня ночью. Я уверен, что это ты прислал ее ко мне и возбудил во мне страсть к ней, а к утру послал рабов и велел забрать ее от меня». — «Да пребудет с тобой Всевышний, о дитя мое! Да охранит он твой разум от безумия! — воскликнул царь. — О какой такой деве ты говоришь? Клянусь Аллахом, дитя мое, я ничего не знаю о ней! Заклинаю тебя Всевышним, расскажи мне все подробно. Быть может, это всего лишь спутанные грезы или видения, вызванные обильными кушаньями? Наверное, ум твой накануне был занят мыслями о женитьбе. Будь проклята она сама и час ее создания, и будь проклят тот, кто ее посоветовал! Вне сомнений, твои чувства были смущены речами о браке, и ты увидел во сне, будто тебя обнимает красивая девушка, а теперь уверен в душе, что видел ее наяву. Но, дитя мое, все это лишь грезы!»

«Брось эти речи и поклянись мне Аллахом, Творцом Всеведущим, сокрушающим притеснителей и погубившим Хосроев[19], что ты не знаешь той девы и места ее пребывания», — отвечал Камар-аз-Заман. И царь воскликнул: «Клянусь великим Аллахом, богом Мусы и Ибрахима[20], я этого не знаю, и нет у меня об этом сведений. Все это лишь грезы, привидевшиеся тебе во сне!» — «Я представлю тебе доказательство, которое ясно покажет, что все это было наяву, — сказал Камар-аз-Заман. — Ответь мне, о отец мой, случалось ли кому-нибудь видеть во сне, что он сражается в жестоком бою, а потом пробудиться от сна и найти у себя в руке меч, вымазанный кровью?» — «Нет, клянусь Аллахом, о дитя мое, такого ни с кем никогда не случалось», — отвечал царь.

И тогда Камар-аз-Заман сказал своему отцу: «Я расскажу тебе, что произошло со мною. Сегодня ночью мне привиделось, будто я пробудился ото сна в полночь и нашел прекрасную деву, которая спала подле меня. Стан ее был таким же стройным, как мой, и внешность ее была такой же совершенной по красоте, как и моя. Тогда я обнял ее, повернул ко мне лицом, взял ее перстень и надел его себе на палец, а свой перстень я снял и надел ей на палец. Я воздержался от сношений с ней, стыдясь тебя, ибо боялся, что это ты послал ее, поэтому я просто заснул подле нее. А потом я пробудился на рассвете ото сна и не увидел и следа той девы. Не зная о ней ничего, но желая узнать все, я поступил сурово с евнухом и с визирем, пытаясь добиться от них правды. Как же может быть это сном или ложью, когда перстень реален? Если бы не это доказательство, я бы и сам думал, что дева привиделась мне во сне. Но вот ее перстень у меня на мизинце. Посмотри на него, о царь, и скажи, сколько он может стоить».

Камар-аз-Заман подал перстень своему отцу, и тот взял украшение, повертел в руках, всмотрелся в него, а затем обратился к своему сыну с такими словами: «Этот перстень служит весомым доказательством. Поистине то, что случилось с тобой сегодня ночью, — дело темное. Не знаю, откуда пришла к нам эта напасть, но виновником всей смуты является прежде всего визирь. Заклинаю тебя Всевышним, о дитя мое, подожди, пока Аллах облегчит твои страдания и принесет тебе великое облегчение. Ведь кто-то из поэтов сказал:

«Надеюсь, что судьба, быть может, повернет узду
И благо мне подарит, — изменчивое время! —
И помощь даст в надеждах, и чаянья свершит мои —
Ведь в жизни вечно происходят перемены».
О дитя мое, я убедился, что нет в тебе безумия, но дело твое диковинно, и разрешить эту странную ситуацию под силу лишь Аллаху Великому».

«Заклинаю тебя Всевышним, о батюшка, — воскликнул Камар-аз-Заман, — сделай добро, найди для меня эту деву. Поторопись привести ее, а не то я умру с тоски, и никто не сможет предотвратить мою смерть». Царевичем овладела такая страсть, что, повернувшись к своему отцу, он произнес такое двустишие:

«Когда обещание любви вашей ложно,
Влюбленного хоть во сне посетите».
И еще одно двустишие произнес юноша:

«Как призраку предстать перед очами,
Когда им сон навеки запрещен?»
Затем Камар-аз-Заман повернулся к своему отцу лицом смиренным и опечаленным, стал плакать, сетовать и вздыхать из самой глубины израненного сердца своего, и произнес он такие стихи:

«Страшитесь очей ее — волшебная сила в них,
И тем не спастись уже, кто стрелами глаз сражен.
Не будьте обмануты речей ее нежностью:
Поистине пылкость их умы опьяняет нам.
О нежная! Если б щекой коснулася роз она,
Тогда бы заплакала, пролился бы дождь из глаз.
И если бы ветерок во сне пролетел над ней,
Отныне всегда бы он нес ее благовония.
И скорбят ожерелья, что на поясе звенят ее,
Онемели браслеты на каждой из рук ее.
Захочет браслет ножной серьгу лобызать ее —
И все в ней сокрытое предстанет очам любви.
Меня за любовь хулят, не давая прощения.
Что пользы от глаз, когда они не прозорливы?
Хулитель, позор тебе, ты несправедлив ко мне!
Все взоры склоняет вниз газели той красота».
Когда юноша закончил читать стихи, визирь сказал султану Шахраману: «О царь нашего века и времени, доколе будешь ты сидеть подле сына своего, отвернувшись от войск? Ведь может нарушиться порядок в царстве твоем, так как ты удалился от своих вельмож. Мудр тот, кто из всех ран на теле своем лечит опаснейшую из них. Мой совет тебе: пересели отсюда сына своего во дворец, выходящий окнами на море, и будешь ты приходить туда к царевичу, когда пожелаешь. А для дивана и для выезда ты назначишь во всякую неделю по два дня — понедельник и четверг, и будут приходить к тебе в эти дни эмиры, визири, придворные и вельможи царства нашего, воины и остальные подданные, чтобы изложить тебе свои дела, и ты будешь исполнять их нужды и судить их, брать и отдавать, приказывать и запрещать. Все же остальное время ты будешь проводить подле сына своего Камар-аз-Замана, и пусть так продолжается до тех пор, пока Аллах не пошлет тебе и ему облегчения. О царь, берегись превратностей времени и неожиданных ударов судьбы. Разумный всегда настороже. Послушай же, как хороши слова поэта:

«Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,
И зла не страшился ты, судьбой приносимого,
Ночами ты был храним, но дал обмануть себя,
Ведь часто, хоть ночь ясна, случается смутное.
О люди, пусть будет тот, кому благосклонный рок
Лишь помощь оказывал, вовеки настороже!»
Услышав от визиря эти слова, царь принял их как разумный и полезный для себя совет. Он испугался, что нарушится порядок в царстве его, и в сей же миг поднялся и приказал перевести своего сына из этого места во дворец, выходящий окнами на море.

И стоял тот дворец посреди моря, и проходили туда по мосткам шириной в двадцать локтей. Во дворце все окна выходили на море, пол в нем был выстлан разноцветным мрамором, а потолок был покрыт чудесными маслами и разрисован золотом и лазурью.

И постлали Камар-аз-Заману во дворце роскошную шелковую подстилку да вышитые ковры, а стены в нем покрыли самой дорогой парчой и опустили занавески, окаймленные жемчугами. И посадили Камар-аз-Замана на ложе из можжевельника, украшенное жемчугами и драгоценностями. Но не радовали царевича роскошь и удобства. От постоянных дум о прекрасной деве и о своей любви к ней у него изменился цвет лица, и тело его исхудало. Перестал юноша есть, пить и спать и сделался точно больной, который вот уже двадцать лет поражен недугом.

Несчастный отец сидел у сына своего в изголовье и печалился о нем великой печалью. Каждый понедельник и четверг султан Шахраман разрешал эмирам, придворным, наместникам, вельможам царства своего, а также воинам и подданным входить в этот дворец, и они исполняли обязанности службы, оставаясь с правителем до конца дня, а затем уходили своей дорогой. В остальное же время царь приходил в покои сына своего и не расставался с ним ни днем, ни ночью.

Вот что было с Камар-аз-Заманом, сыном султана Шахрамана.

Что же касается царевны Будур, дочери царя аль-Гайюра, владыки островов и семи дворцов, то, когда джинны принесли ее домой и положили в постель, она продолжала спать, пока не взошла заря. И тогда она очнулась ото сна, села прямо, повернулась направо и налево, но не увидела юноши, который был в ее объятиях, и сердце ее взволновалось, а ум покинул ее.

И закричала она так громко, что проснулись все ее невольницы, няньки и управительницы. И тогда вошли они в покои, а старшая из них подошла к деве и спросила: «О госпожа моя, что с тобой случилось?» Царевна Будур воскликнула: «О скверная старуха, где мой возлюбленный, прекрасный юноша, который спал сегодня ночью в моих объятиях? Расскажи мне, куда он ушел».

Когда управительница услышала эти слова, свет обернулся мраком в глазах ее, и испугалась она гнева царевны. «О госпожа моя Будур, что за речи ты ведешь?» — спросила она. И Ситт Будур воскликнула: «О скверная старуха, где мой возлюбленный, красивый юноша со светлым лицом, изящным станом, черными глазами и сходящимися бровями, который спал подле меня сегодня ночью, с вечера и до восхода солнца?» — «Клянусь Всевышним, — ответила управительница, — я не видела никакого юноши. Ради Аллаха, о госпожа, не шути так со мной, не терзай душу мою. Ведь это может дойти до отца твоего. Кто же тогда защитит нас от гнева его?»

Но царевна Будур продолжала странные речи: «Юноша ночевал подле меня сегодня ночью, и он лучше всех людей лицом и телом своим». И воскликнула тогда управительница: «Да сохранит Аллах разум твой! Никто не ночевал подле тебя сегодня ночью».

И тогда Будур взглянула на свою руку и обнаружила у себя на пальце перстень Камар-аз-Замана, а своего перстня не нашла. «Горе тебе, проклятая женщина, — сказала она управительнице, — ты лжешь мне и говоришь, что никто не ночевал у меня, и клянешься мне Аллахом впустую!» А старая женщина отвечала: «Клянусь Аллахом, я не лгала тебе и не клялась впустую!» Тогда Ситт Будур разгневалась, вынула меч, лежавший подле нее, ударила им управительницу и убила ее. И все евнухи, невольницы и рабыни в страхе закричали и побежали к царю, дабы осведомить его о том, что случилось с его дочерью.

Царь, выслушав рабов, в тот же миг отправился к своей дочери Ситт Будур и спросил ее: «О дочь моя, что с тобой случилось?» А она отвечала: «О батюшка, где тот юноша, что спал со мною сегодня ночью?» И разум покинул ее, и стала она водить глазами направо и налево, а потом разорвала на себе одежду до подола. Увидев такое, царь велел девушкам схватить бесноватую. И те приковали к шее царевны железную цепь, а затем привязали деву у окна, да так и оставили.

Вот что было с Ситт Будур. Что же касается царя аль-Гайюра, то, когда он увидел, что случилось с девой, мир стал тесен для него. Заболела душа у отца, любящего дочь свою.

И тогда он позвал лучших врачей и ученых-звездочетов и сказал им: «Кто исцелит мою дочь от страшного недуга, того я женю на ней и тому отдам половину царства моего, а кто подойдет к ней и не исцелит ее, тому отрублю голову и повешу ее на воротах дворца».

И всякому, кто входил к царевне и не исцелял ее, царь рубил голову и вешал ее на воротах дворца. Так из-за девы лишились головы сорок лучших врачей и были распяты сорок ученых-звездочетов. И все люди отступились от нее. Врачи оказались бессильны, и не знали они, как вылечить царевну. Ничего не могли поделать с ее недугом и все ученые мужи, обладатели перьев[21].

А Ситт Будур, измученная любовью и страстью, когда умножилось до предела ее волнение и безумие, пролила слезы и сказала такие стихи:

«Любовь к тебе, о месяц, — мой обидчик.
Мысль о тебе во тьме ночной — мучитель.
И ночью я лежу, а в ребрах — пламя,
Что жаром на огонь в аду похоже.
Испытана я всех страстей гореньем,
И стало мне от них мученье карой».
Вздохнула царевна и произнесла еще одни стихи:

«Привет мой влюбленным, живущим на свете,
Он страстно стремится в жилище возлюбленных.
Привет мой вам послан не тем, кто прощается,
Шлю много приветов я — больше и больше,
Я крепко люблю вас и вашу страну люблю,
Но я так далек от того, что желаю сам».
А когда Ситт Будур закончила читать стихи, она стала плакать, пока у нее не заболели глаза и щеки ее не побледнели. И в таком состоянии она провела три года.

И был у царевны молочный брат по имени Марзуван, который уехал в дальние страны и не был с нею все это время. Юноша любил сестру любовью более сильной, чем братская любовь. Когда же Марзуван вернулся домой, вошел он к своей матери и спросил про свою сестру Ситт Будур, а женщина на это отвечала ему так: «О дитя мое, твою сестру постигло безумие. Вот уже три года, как шея ее скована железной цепью, и все врачи и мудрецы бессильны излечить ее».

Услышав это, Марзуван воскликнул: «Мне обязательно нужно войти к ней. Быть может, я узнаю, что с нею стало, и смогу ее вылечить!» Тогда мать его отвечала так: «Да, сын мой, ты непременно должен к ней войти. Дай мне срок до завтра, и я как-нибудь ухитрюсь устроить это дело».

Потом мать Марзувана пешком отправилась во дворец Ситт Будур, встретилась с евнухом, поставленным у ворот, дала ему подарок и сказала: «У меня есть дочь, которая воспитывалась вместе с царевной Будур, и я уже выдала ее замуж. С тех пор как с твоей госпожой случилось несчастье, сердце моей дочери истерзалось страданиями. И я хочу от твоей милости, чтобы моя дочка зашла к ней на минутку и посмотрела на нее, а потом она вернется туда, откуда пришла, и никто о ней не узнает». И евнух отвечал: «Это возможно, но только глубокой ночью. После того как султан посетит царевну, можешь прийти со своей дочкой».

Тогда старуха поцеловала евнуху руку и ушла к себе домой. Прождала она до вечера следующего дня. Когда же настало условленное время, поднялась она в тот же миг, взяла своего сына Марзувана, одела его в женское платье, взяла его за руку и повела во дворец. Женщина шла вместе с ним до тех пор, пока не привела его к евнуху. Увидев старуху, раб поднялся на ноги и сказал ей: «Входи, но не сиди долго!»

Старая женщина вместе со своим сыном вошла в покои царевны, и Марзуван увидел Ситт Будур в ужасном состоянии. Он поздоровался с нею, после того как мать сняла с него женские одежды. Марзуван достал книги, которые взял с собой, зажег свечу и прочел несколько заклинаний.

Тогда Ситт Будур посмотрела на юношу, узнала его и сказала: «О брат мой, ты уехал в дальние края, и вести от тебя перестали доходить до меня». — «Верно, — отвечал Марзуван, — но Аллах благополучно привел меня назад. Я хотел уехать во второй раз, но от этого меня удержала лишь ужасная весть о твоем безумии. Мое сердце опечалилось из-за тебя, и вот я пришел с надеждой, что, быть может, мне удастся освободить свою любимую сестру от того, что ее терзает». — «О брат мой, — вопрошала Будур, — ты тоже думаешь, что меня постигло безумие?» — «Да», — отвечал Марзуван. И Будур сказала: «Нет, клянусь Аллахом, это не так! Как сказал поэт:

«Мне говорили: «Безумен ты от страсти к возлюбленной».
Сказал я: «Жить в радости дано лишь безумным.
Очнуться влюбленные не могут уж никогда,
К безумным же изредка приходит припадок.
Безумен я! Дайте мне того, кто мой отнял ум,
И если безумие канет, меня не корите»».
И тут Марзуван понял, что она влюблена, и сказал ей: «Расскажи мне свою историю, о сестра моя, поведай о том, что тебя постигло. Может быть, в моих силах будет совершить то, что принесет тебе освобождение».

И Ситт Будур отвечала: «О брат мой, слушай же мою историю. Однажды ночью я пробудилась ото сна, в последнюю треть ночи. Я села прямо и увидала рядом с собой юношу, самого прекрасного из всех… Язык устанет описывать все его прелести. Он подобен был ветви ивы или тростника… И я подумала, что это султан дал ему приказ испытать меня, так как отец мой давно склонял меня выйти замуж за сватавшихся ко мне царей, а я отказывалась. Это и помешало мне разбудить юношу: я боялась, что если я обниму его или согрешу с ним, он расскажет об этом моему отцу. Тогда я уснула рядом с ним, а проснувшись, не нашла его подле себя, зато увидела на своей руке его перстень вместо моего — наверное, юноша взял его у меня. Вот мой рассказ. В этом и кроется причина моего безумия. Сердце мое, о брат мой, привязалось к тому юноше с тех пор, как я его увидела, и от великой любви и страсти я не вкушаю пищи и не знаю сна. И нет у меня теперь иного дела, кроме как лить слезы и читать стихи днем и ночью».

Заплакала царевна Будур и произнесла такие стихи:

«Приятны ль мне услады после страсти,
Когда в душе пасется та газель?
Влюбленных кровь — ему пустяк пустейший,
Душа измученных по нем лишь тает.
Ко взорам его ревную своим и к мыслям,
И часть меня над частью соглядатай.
И веки у него бросают стрелы,
Разят они, в сердца к нам попадая.
До смерти я смогу ль его увидеть,
Коль в здешней жизни мне найдется доля?
Храню я тайну, но слеза доносит,
Что чувствую, и знает соглядатай.
Он близок — близость с ним, увы, далеко,
Далек он — мысль о нем от меня близко».
Потом Ситт Будур сказала Марзувану: «Вот видишь, брат мой, что меня постигло? И ничем ты мне помочь не сможешь». Марзуван опустил ненадолго голову к земле, дивясь и не зная, что делать, а потом он поднял голову и сказал: «Все, что с тобой случилось, — истина, но история с тем юношей не поддается моему разумению. Однако я пойду по всем странам и буду искать способ тебя излечить. Быть может, Аллах сделает твое исцеление делом рук моих. А ты пока потерпи, о сестра моя, и без меня не горюй!» Затем Марзуван простился с Будур, пожелал ей твердости и вышел от нее. А царевна стала читать такие стихи:

«Твой призрак по душе моей проходит,
Хоть путь далек для пешего посланца.
Мечты тебя лишь к сердцу приближают.
Как молнию сравнить с очками зорких?
Не будь далек, ты — свет моего глаза,
Когда уйдешь, не будет ему света».
Марзуван в это время пришел в дом своей матери и проспал там всю ночь, а наутро собрался в путешествие. Юноша ездил из города в город, плавал с острова на остров в течение целого месяца. И вот он вступил в город, называемый ат-Тайраб, и пошел, выведывая у людей новости в надежде, что найдет лекарство для царевны Будур. Прежде, всякий раз входя в какой-нибудь город, Марзуван слышал, что царевну Будур, дочь царя аль-Гайюра, поразило безумие, но, достигнув города ат-Тайраба, он услышал весть о Камар-аз-Замане, сыне царя Шахрамана, о том, что тот болен душевным расстройством и безумием.

Тогда Марзуван спросил у людей, как добраться до города, где живет царевич, и ему сказали: «То место находится на островах Халидан, и до них от нашего города целый месяц пути по морю, а сушею шесть месяцев». И Марзуван сел на корабль, направлявшийся на острова Халидан, и в течение месяца для него дул попутный ветер. Наконец корабль дошел до островов. Но когда он приблизился и ему осталось только пристать к берегу, налетел вдруг сильный ветер, сбросил мачты и порвал ткань, отчего паруса упали в море и перевернулся корабль со всем, что в нем было. Тогда каждый начал спасать себя сам, а что касается Марзувана, то волны бросали его, пока не принесли к подножию царского дворца, в котором жил Камар-аз-Заман. И по велению судьбы случилось так, что это было в тот день, когда к султану Шахраману собрались вельможи и эмиры, чтобы служить ему. Царь сидел на троне своем, а голова его сына возлежала у него на коленях, и евнух отгонял от юноши мух. Прошло уже два дня, как Камар-аз-Заман не разговаривал, не ел и не пил, и сделался он тоньше веретена.

У ног царевича, возле окна, выходящего на море, стоял визирь. Он поднял взор и увидел, что большие волны несут человека, который уже близок к гибели. Сердце визиря сжалилось над несчастным. Он подошел к султану Шахраману исказал: «Я прошу у тебя позволения, о царь, спуститься во двор и открыть ворота дворца, чтобы спасти жизнь человеку, который тонет в море. Быть может, Аллах за этот добрый поступок освободит сына твоего от недуга». — «О визирь, — отвечал ему царь, — довольно и того, что произошло с моим сыном по твоей вине. А вдруг случится так, что ты вытащишь этого утопающего, а он, когда узнает о нашем несчастье и увидит моего сына в таком состоянии, станет злорадствовать надо мною. Что ж, если хочешь, спасай его. Но, клянусь Аллахом, если этот утопающий выйдет из воды и увидит моего сына, а потом уйдет и станет говорить с кем-нибудь о наших тайнах, я отрублю голову сначала тебе, а потом ему, так как ты, о визирь, являешься главным виновником того несчастья, что приключилось с нами. Делай же, как тебе вздумается».

Тогда визирь поднялся и открыл потайную дверь дворца, ведшую к морю. Пройдя по мосткам двадцать шагов, он вышел к воде и увидел, что Марзуван уже близок к смерти. Визирь протянул руку, схватил его за волосы и потянул за них. Он вытащил юношу из моря, но тот пребывал в бессознательном состоянии. Живот у Марзувана был полон воды, а глаза его выкатились. Визирь подождал, пока дух вернулся к утопающему, а затем снял с него одежду и одел его в сухое платье, а на голову его повязал тюрбан, взятый у одного из своих слуг. Затем советник сказал юноше: «Знай, что это я был причиною того, что ты спасся и не утонул. Так не стань же причиною смерти твоей и моей». — «Как же такое может быть?» — спросил Марзуван. И визирь отвечал: «Ты сейчас поднимешься и пройдешь между эмирами и визирями, и никто из них не заговорит с тобой из-за Камар-аз-Замана, сына нашего султана».

Услышав это имя, Марзуван вспомнил о цели своего путешествия, однако он решил притвориться незнающим и спросил визиря: «А кто такой Камар-аз-Заман и что с ним приключилось?» На это старик отвечал ему: «Это сын нашего султана Шахрамана. Бедный юноша болен и лежит в постели; ему нет покоя; он не ест, не пьет и не спит ни днем, ни ночью. Он близок к смерти, а мы потеряли надежду излечить его и уверились в его близкой кончине. Берегись же долго глядеть на него и смотреть не на то место, куда ставишь ногу, иначе пропадет и твоя, и моя душа».

«Ради Аллаха, о визирь, — воскликнул Марзуван, — расскажи мне об этом юноше. В чем причина его недуга?» — «Я не ведаю причины, — отвечал старик. — Знаю только, что три года назад царь просил его жениться. Камар-аз-Заман отказался, а отец разгневался на него и заточил его в башне. Наутро юноша стал утверждать, что он спал всю ночь рядом с девой неземной красоты, чьи прелести бессилен описать язык. Царевич сказал нам, что снял с ее пальца перстень и надел его на свой мизинец, а ей он отдал свое кольцо. И мы не знаем, что думать об этом и как поступить. Заклинаю же тебя Аллахом, о дитя мое, когда поднимешься со мною во дворец, не смотри на царского сына и иди своей дорогой, ибо сердце султана полно гнева на меня».

Марзуван подумал: «Клянусь Аллахом, это и есть тот человек, которого я ищу!» Юноша последовал за визирем во дворец. Тот сел у ног царевича, а Марзуван приблизился к Камар-аз-Заману, остановился и посмотрел на него. Визирь едва не умер от страха. Он стал подмигивать Марзувану и подавать знаки, чтобы тот шел своей дорогой. Но юноша притворился, что не замечает его. Он смотрел на Камар-аз-Замана. И Марзуван своими глазами убедился, что это именно тот человек, которого он ищет.

Тогда юноша воскликнул: «Слава Аллаху, который сделал его стан подобным ее стану, и его щеку подобной ее щеке, и цвет его лица таким же, как у нее!»

Камар-аз-Заман открыл глаза и стал прислушиваться к словам Марзувана, и, когда тот увидел, что царевич реагирует на его речи, он прочел такие стихи:

«Я вижу, взволнован ты и стонешь в тоске своей,
И склонен устами ты красоты хвалить ее.
Любовью охвачен ты иль стрелами поражен?
Так держит себя лишь тот, кто был поражен стрелой.
Меня напои вином ты в чаше, и спой ты мне,
Сулейму и ар-Ребаб и Танум ты помяни.
О, солнце лозы младой — дно кружки звезда его,
Восток — рука кравчего, а запад — уста мои.
Ревную бока ее к одежде ее всегда,
Когда надевает их на тело столь нежное.
И чашам завидую, уста ей целующим,
Коль к месту лобзания она приближает их.
Не думайте, что убит я острым был лезвием, —
Нет, взгляды разящие метнули в меня стрелу.
Когда мы с ней встретились, я пальцы нашел ее
Окрашенными, на кровь дракона похожими,
И молвил: «Меня уже нет, а руки ты красила!
Так вот воздаяние безумным, влюбившимся!»
Сказала она и страсть влила в меня жгучую
Словами любви, уже теперь нескрываемой:
«Клянусь твоей жизнью я, не краской я красила,
Не смей обвинять ты в обмане и лжи меня.
Когда я увидела, что ты удаляешься, —
А ты был рукой моей, я — кистью и пальцами, —
Заплакала кровью я, расставшись, и вытерла
Рукою ее, и кровь мне пальцы окрасила».
И если б заплакать мог я раньше ее, любя,
Душа исцелилась бы моя до раскаянья.
Но раньше заплакала она, и заплакал я
От слез ее и сказал: «Заслуга у первого!
Меня не браните вы за страсть к ней — поистине
Любовью клянусь, по ней жестоко страдаю я.
Я плачу о той, чей лик красоты украсили,
Арабы и персы ей не знают подобия.
Умна как Лукман[22] она, лицо как у Юсуфа,
Поет как Давид она, как Марьям воздержанна.
А мне — горесть Якова, страдания Юнуса,
Несчастье Иова и беды Адамовы[23].
Не надо казнить ее! Коль я от любви умру,
Спросите ее: «Как кровь его ты пролить могла?»»
И когда Марзуван произнес эту касыду, он низвел на сердце Камар-аз-Замана прохладу и мир, и тот вздохнул, повернул язык во рту и сказал отцу своему: «О батюшка, позволь этому юноше подойти и сесть со мной рядом». Когда султан услышал от царевича эти слова, он очень обрадовался, ведь сын его наконец заговорил. Царь поднялся, привлек к себе юношу и посадил его рядом с Камар-аз-Заманом.

Тогда султан Шахраман обратился к Марзувану с такими словами: «Слава Аллаху за твое спасение!» А Марзуван ответил: «Да сохранит Аллах сына твоего!» — «Из какой ты страны?» — спросил его царь, и юноша ответил: «С внутренних островов, из земель царя аль-Гайюра, владыки островов, морей и семи дворцов». Султан Шахраман сказал ему: «Может быть, твой приход будет благословенным для моего сына, и Аллах спасет его от тяжкого недуга». — «Если пожелает Всевышний, все будет хорошо», — отвечал Марзуван.

А потом он обратился к Камар-аз-Заману и сказал ему на ухо, незаметно для царя и вельмож: «О господин мой, укрепи свою душу, сделай сердце сильным и осуши от слез глаза свои. Я знаю ту, которая сделала тебя больным. Не спрашивай, каково ей из-за тебя. Но ты скрыл свою любовь и заболел, а что до нее, то она объявила о своей любви, и все сказали, что она бесноватая. Теперь она в заточении, а на шее у нее железная цепь, и она в наихудшем состоянии. Но если позволит Аллах великий, ваше излеченье будет делом моих рук».

Когда Камар-аз-Заман услышал эти слова, разум вернулся к нему и сердце его окрепло. Оживился царевич и сделал знак своему отцу, чтобы тот посадил его, и царь едва не взлетел от радости. Он подошел к сыну и посадил его. Тогда царь махнул платком, приказав всем эмирам и визирям удалиться, ибо боялся он за своего сына. И положил царь Камар-аз-Заману две подушки, а тот облокотился на них. Велел тогда султан Шахраман надушить дворец шафраном, а потом сказал Марзувану: «Клянусь Аллахом, о дитя мое, твое появление счастливо и благословенно», — и проявил к нему крайнее уважение.

Затем царь потребовал подать Марзувану кушанья, а тот подошел к Камар-аз-Заману и сказал: «Подойди, поешь со мною». И царевич послушался, подошел к столу и стал есть вместе с юношей. Царь же смотрел на это, благословлял Марзувана и приговаривал: «Как прекрасно, что ты пришел, о дитя мое!» Вскоре обезумевший от радости султан Шахраман вышел из покоев, дабы рассказать о случившемся матери царевича и жителям дворца. И во дворце забили в барабаны при радостной вести о спасении Камар-аз-Замана. Тогда велел царь бросить клич, чтобы город украсили, и город был украшен, и люди радовались, ибо то был великий день. А затем Марзуван провел эту ночь подле Камар-аз-Замана, и царь, преисполненный радости и веселья, тоже ночевал с ними. Когда же наступило утро и султан Шахраман ушел, Марзуван остался наконец наедине с Камар-аз-Заманом. Тогда юноша произнес: «Знай, что мне знакома та, с которой ты возлежал ночью, и зовут ее Ситт Будур, она — дочь царя аль-Гайюра». Затем он рассказал царевичу всю историю своей молочной сестры от начала и до конца и поведал о ее великой любви к Камар-аз-Заману. После этого Марзуван сказал: «Все, что произошло у тебя с твоим отцом, она тоже испытала на себе. Ты, без сомнения, ее возлюбленный, а она — твоя возлюбленная. Укрепи же волю, о царевич, и сделай сильным сердце свое — я скоро сведу вас вместе. Я поступлю с вами так, как сказал поэт:

«Когда друзья покинули друг друга
И долго ссора их продлилась,
Я вновь скреплю меж ними дружбы связь,
Как гвоздь скрепляет ножниц острия».
И Марзуван до тех пор убеждал Камар-аз-Замана быть сильным, ободрял его, утешал и побуждал есть и пить, пока тот не поел кушаний и не выпил напитков. После этого возвратились силы к царевичу, и он избавился от недуга своего. Все это время Марзуван развлекал его стихами и рассказами, пока Камар-аз-Заман не поднялся на ноги и не пожелал пойти в баню. Тогда друг взял его за руку, отвел в баню, и оба они омыли тела свои. Султан Шахраман на радостях приказал выпустить из тюрем всех заключенных, наградил роскошными одеждами вельмож своего царства, раздал бедным милостыню и велел украшать город в течение семи дней.

После бани Марзуван сказал Камар-аз-Заману: «Знай, о господин мой, я прибыл от Ситт Будур и цель моего путешествия в том, чтобы освободить ее от ее недуга. Нам остается лишь придумать, как отправиться к ней, ведь отец твой не сможет с тобой расстаться. По моему мнению, тебе следует завтра попросить у царя разрешения поехать на охоту в пустыню. Захвати мешок, полный денег, сядь на коня и возьми с собою еды. А отцу скажи так: «Захотелось мне, батюшка, прогуляться и поохотиться, я поеду в пустыню и проведу там одну ночь». А когда мы выедем, то отправимся своей дорогой, только не давай никому из слуг следовать за нами».

Тогда Камар-аз-Заман воскликнул: «Прекрасен твой план!» Царевич так обрадовался, что дух его окреп еще сильнее. Он отправился к султану и сказал ему все, что велел Марзуван. Счастливый отец позволил ему поехать на охоту и сказал: «О дитя мое, тысячу раз благословен тот день, который принес тебе излечение. Я согласен на твою поездку. Переночуй там только одну ночь, а завтра возвращайся ко мне. Ты знаешь, что жизнь приятна мне лишь рядом с тобою. Мне все не верится, что ты излечился от недуга своего. Ты для меня таков, как сказал поэт:

«И если б иметь я мог на каждую ночь и день
Ковер Сулеймана[24] и Хосроев могучих власть, —
Все это не стоило б и гроша,
Когда бы не мог мой глаз всегда на тебя взирать»».
Потом царь снарядил своего сына Камар-аз-Замана и друга его Марзувана в поход и приказал, чтобы им приготовили четырех коней и двугорбого верблюда для поклажи, и одногорбого, чтобы нести воду и пищу. Царевич же не позволил никому из слуг с ним выехать. Отец простился с сыном, прижал его к груди, поцеловал и сказал: «Ради Аллаха, прошу тебя, не отлучайся больше чем на одну ночь: сон для меня в эту ночь будет запретен, ибо я чувствую себя так, как сказал поэт:

«Сближенье с тобою — блаженство блаженств,
Мученье мучений — страдать без тебя,
Я жертва твоя! Если грех мой — любовь
К тебе, то проступок велик мой, велик.
Горишь ли ты тоже огнями любви?
Меня они жарят, как пытки в аду»».
«О батюшка, если будет на то воля Аллаха, я проведу там только одну ночь», — отвечал Камар-аз-Заман, а затем он простился с отцом и удалился.

Царевич и Марзуван направились в пустыню, и ехали они до самого вечера, а потом остановились, поели, попили, накормили животных и отдыхали некоторое время. Затем они сели на коней и снова двинулись в путь. Так и ехали они, не останавливаясь, три дня, а на четвертый день появилась перед ними просторная местность, где были густые заросли. В этом месте Они и остановились. Марзуван зарезал верблюда и коня, разрубил их мясо на куски и очистил кости от мяса, а потом он взял у Камар-аз-Замана его одежду, порвал ее на куски и вымазал в крови коня. Затем он взял кафтан Камар-аз-Замана, тоже порвал его, вымазал в крови и бросил у перекрестка дорог.

После этого они попили, поели и двинулись дальше. Тогда Камар-аз-Заман спросил Марзувана: «Что это ты сделал, о брат мой, и какая будет от этого польза?» И друг отвечал ему: «Знай, что когда нас не будет две ночи, отец твой, султан Шахраман, сядет на коня и поедет за нами следом. Когда же царь доедет до этого перекрестка и увидит твою разорванную и окровавленную одежду, он подумает, что тебя постигла беда от разбойников или зверей пустыни, перестанет надеяться на твое возвращение и отправится назад в город, прекратив преследование. А мы с помощью этой хитрости спокойно, без помех продолжим свое путешествие». Камар-аз-Заман воскликнул: «Клянусь Аллахом, это прекрасная идея! Ты хорошо сделал!»

Так юноши ехали много дней и ночей, и все это время Камар-аз-Заман, оставаясь наедине с собою, жаловался и плакал, и только тогда возрадовался, когда узнал, что земля его возлюбленной близко. И он произнес такие стихи:

«Сурова ли будешь с тем, кто не смог забыть тебя
И на час, откажешь ли, когда пожелаю тебя?
Не знал бы я радости, когда б обманул тебя,
И если я лгу, то пусть разлуку познаю я!
Вины ведь за мною нет, так не будь холодна со мной,
А если вина и есть, пришел я с раскаяньем.
Одно из чудес судьбы — что ты от меня бежишь:
Ведь дни непрестанно нам приносят диковины».
Когда же Камар-аз-Заман закончил читать стихи, Марзуван сказал ему: «Посмотри, вот показались острова царя аль-Гайюра». И царевич обрадовался, поблагодарил друга своего, поцеловал его и прижал к груди. Когда же они достигли островов и вступили в город, Марзуван поместил Камар-аз-Замана в хане, и друзья отдыхали после путешествия три дня. Затем Марзуван отвел царевича в баню и одел его в платье купцов. Он достал для него золотую дощечку, чтобы гадать на песке[25], набор необходимых принадлежностей и астролябию из серебра, покрытого золотом. После этого он сказал: «Поднимайся, о господин мой! Встань под царским дворцом и кричи: «Я счетовод, я писец, я тот, кто знает ответы на вопросы, я известный мудрец и превосходный звездочет! Где же те охотники, которые желают познать всю силу моих талантов?» Когда царь услышит эти речи, он пошлет за тобою и приведет тебя к своей дочери, царевне Будур, твоей возлюбленной, только прежде ты скажи ему: «Дай мне три дня сроку, и если она поправится — жени меня на ней, а если не поправится — поступи со мной так же, как ты поступил со всеми, кто потерпел неудачу до меня». И царь согласится на это. Когда же ты окажешься у царевны, откройся ей, и она окрепнет, увидев тебя, прекратится ее безумие, и она поправится в одну ночь. Накорми свою возлюбленную, напои, и тогда царь аль-Гайюр возрадуется спасению дочери, женит тебя на ней и разделит с тобою свое царство, ибо сам он поставил такое условие. Вот и весь мой план!»

Услышав от него эти слова, Камар-аз-Заман воскликнул: «Да не лишусь я твоих милостей!» Царевич взял у друга все инструменты мудреца и вышел из хана, одетый в купеческое платье. Так он шел, пока не остановился под дворцом царя аль-Гайюра.

И закричал тогда Камар-аз-Заман: «Я писец и счетовод, я тот, кто знает ответы на вопросы, я толкую сны и вычерчиваю перьями путь к местам, где зарыты клады. Где же те охотники, которые желают познать всю силу моих талантов?»

Когда жители города услышали эти слова, они пришли к юноше, так как уже долго не видели писцов и звездочетов, встали вокруг и принялись его рассматривать. Люди увидели, что мудрец сей невероятно красив, нежен, изящен и совершенен, и стояли они, дивясь его красоте и прелести, стройности и соразмерности. Тогда один из жителей подошел к мудрецу и сказал: «Ради Аллаха, о прекрасный и красноречивый юноша, не подвергай себя опасности и не бросайся в гибельное дело, желая жениться на царевне Будур, дочери царя аль-Гайюра. Взгляни сам на вон те повешенные головы — их обладатели были убиты из-за этого». Но Камар-аз-Заман не обратил внимания на его слова и закричал во весь голос: «Я мудрец, писец, звездочет и счетовод!» Тогда все жители города стали умолять его отказаться от своей затеи, но юноша даже не стал смотреть на них и подумал: «Лишь тот знает тоску, кто сам борется с нею!» И он снова принялся кричать во весь голос: «Я мудрец, я звездочет!..» Тогда жители города рассердились на него и сказали: «Ты просто глупый юноша, гордец и дурак. Пожалей свою юность и молодые годы, свою прелесть и красоту!» Но Камар-аз-Заман продолжал кричать: «Я звездочет и счетовод!.. Есть ли до моих услуг охотники?!»

И когда Камар-аз-Заман кричал, а люди его останавливали, царь аль-Гайюр услышал его голос и шум толпы и сказал визирю: «Спустись, приведи к нам этого звездочета». Старик поспешно спустился, нашел Камар-аз-Замана в толпе людей и привел к своему повелителю. Оказавшись перед царем аль-Гайюром, Камар-аз-Заман поцеловал землю и произнес:

«Собрал ты в себе одном прославленных восемь свойств, —
Так пусть же тебе судьба всегда их дает сполна:
То слава, и истина, и щедрость, и набожность,
И слово, и мысль твоя, и знатность, и ряд побед».
Царь аль-Гайюр посмотрел на него, усадил рядом с собой и сказал: «Ради Аллаха, о дитя мое, если ты не звездочет, то не подвергай себя опасности, приняв мое условие, ибо я обязался всякому, кто войдет к моей дочери и не исцелит ее от недуга, отрубать голову, а того, кто исцелит, женить на ней. Так пусть не обманывает тебя твоя самоуверенность и красота. Аллахом клянусь, если ты ее не вылечишь, я непременно отрублю тебе голову!» — «Пусть так и будет! — отвечал Камар-аз-Заман. — Я знал об этом еще до прихода к тебе, и я согласен на твое условие».

Тогда царь аль-Гайюр призвал судей засвидетельствовать слова юноши и отдал его евнуху, сказав: «Отведи его к Ситт Будур!» Евнух взял царевича за руку и пошел с ним по проходу, но юноша, горя от предвкушения встречи с возлюбленной, опередил его, и раб побежал, крича ему вслед: «Горе тебе, не ускоряй гибели души своей! Я еще не видел звездочета, который бы так ускорял гибель свою, как ты». Но Камар-аз-Заман отвернул лицо от евнуха и произнес такие стихи:

«Хоть мне все ведомо, но не знаю, как описать тебя,
И растерян я, не знаю, что сказать теперь.
Коль скажу я: «Солнце!» — так нет заката красоте твоей
В глазах моих, но солнце всякое закатится.
Так совершенна красота твоя, что описать ее
Тот, кто речист, бессилен, — смутит она красноречивого».
Затем евнух поставил Камар-аз-Замана за занавеской, висевшей на двери, и юноша спросил его: «Какой способ тебе приятнее: чтобы я исцелил твою госпожу отсюда или чтобы я пошел к ней и вылечил ее по ту сторону занавески?» Изумился раб словам его и отвечал он так: «Если ты вылечишь ее отсюда, это увеличит твои достоинства».

Тогда Камар-аз-Заман сел за занавеской и, вынув чернильницу и калам, взял бумажку и написал на ней такие слова: «Это письмо от того, кого любовь истомила, страсть погубила и печаль изнурила, кто на жизнь надежды лишился и в близкой кончине убедился. И нет для сердца его болезного помощника и друга любезного, и для ока, что ночью не спит, нет никого, кто печаль победит. И днями он в пламени сгорает, а ночами, как под пыткой, страдает, и тело его худоба изводит, но гонец от любимого не приходит».

А потом он написал такие стихи:

«Пишу, и душа моя тебя поминает лишь,
И веки сгоревшие не слезы, а кровь струят.
Печаль и страдания на тело надели мне
Рубаху томления, и в ней я влачу его.
Я сетовал на любовь, любовью терзаемый,
И нет для терпения местечка в душе моей.
К тебе обращаюсь я: «Будь щедрой и кроткою
И сжалься», — душа моя в любви разрывается».
А под стихами он написал такие созвучия: «Сердец исцеленье — любимым единенье. Кого любимый терзает, того Аллах исцеляет. Кто из нас иль из вас обманщиком будет, тот желаемого не добудет. Нет лучше, чем любящий и верный любимому, что суров безмерно».

И он написал, подписываясь: «От безумно влюбленного, любящего, смущенного, любовью и страстью возбужденного, тоской и увлечением плененного Камар-аз-Замана, сына Шахрамана, — единственной во все времена, что среди прекрасных гурий избрана, госпоже Будур, чей отец — царь аль-Гайюр. Знай, что ночи провожу я в бденьи, а дни свои влачу в смущеньи, больной, истощенный, любящий, увлеченный, многие вздохи испускающий, обильные слезы проливающий, любовью плененный, тоской умерщвленный, с душою, разлукой прожженной, страсти заложник, недугов застольник. Я бодрствующий, чье око сном не смежается, влюбленный, чьи слезы не прекращаются, и огня сердца моего не погасить, а пламени страсти не сокрыть».

А потом Камар-аз-Заман написал на полях письма такой превосходный стих:

«Привет мой из сокровищ благ Господних
Тому, кто держит и мой дух, и сердце».
И еще он написал следующее:

«Хоть слово в подарок вы мне дайте, и, быть может,
Меня пожалеете, и дух мой смирится.
И правда, из страсти к вам, влюбленный, считаю я
Пустым то, что пережил — мое униженье.
Аллах, сохрани же тех, от кого отдален мой путь!
Я скрыл свои чувства к ним в достойнейшем месте.
Но вот свои милости послала ко мне судьба,
И ныне закинут я к порогу любимой.
Я видел Будур со мной на ложе лежащею —
Светила луна моя в лучах ее солнца».
А потом Камар-аз-Заман запечатал свое письмо и написал вместо адреса такие стихи:

«Письмо ты спроси о том, что пишет перо мое, —
Поведают письмена любовь и тоску мою.
Вот пишет рука моя, а слезы текут из глаз,
И жалуется любовь бумаге из-под пера.
Пусть вечно течет слеза из глаз на бумаги лист,
Коль слезы окончатся, польется за ними кровь»:
А после приписал такие стихи:

«Я перстень послал тебе, что в день единения
Я взял своему взамен, — пришли же мне перстень мой».
Потом Камар-аз-Заман положил перстень Ситт Будур в свернутую бумажку и отдал ее евнуху, а тот взял послание и вошел с ним к своей госпоже. Царевна взяла бумажку из рук раба своего и, развернув ее, увидела свой перстень — тот самый. Затем она прочитала письмо и, вникнув в его смысл, поняла, что письмо от ее возлюбленного, который стоит сейчас за занавеской. Царевна едва не лишилась чувств от счастья, грудь ее расправилась и расширилась, и от избытка радости она произнесла такие стихи:

«Горевала я, как пришлось с тобой разлучиться нам,
И пролили веки в печали потоки слез.
Поклялась я, что если время сведет нас вновь,
То язык мой не станет впредь о разлуке упоминать.
Налетела радость, но бурно так, что казалось мне,
Будто слезы прольют рекой от счастья великого.
О глаза мои, ныне слезы лить уж привычно вам,
И вы плачете и от радости, и от горести».
Окончив читать стихи, Ситт Будур тотчас поднялась и, упершись ногами в стену, с силой налегла на железный ошейник и сорвала его с шеи своей, а потом она порвала цепи и, выйдя из-за занавески, бросилась к Камар-аз-Заману и стремительно поцеловала его в рот, как голубица клювом. Крепко обняв его со всей силой любви и страсти своей, она воскликнула: «О господин мой, явь это или сон? Неужели Всевышний послал нам близость после разлуки? Слава же Аллаху за то, что мы встретились, когда уже потеряли всякую надежду!»

Увидев царевну в таком состоянии, евнух выбежал из покоев и, придя к царю аль-Гайюру и поцеловав землю у ног его, сказал: «Знай, о мой владыка, что этот звездочет — шейх среди звездочетов! Он ученее их всех! Он вылечил твою дочь, стоя за занавеской и не входя к ней». — «А не напутал ли ты чего, о раб!» — воскликнул царь. И евнух отвечал: «О господин, встань и взгляни на нее, она нашла в себе столько сил, что порвала железные цепи, вышла к звездочету и принялась целовать его и обнимать».

Тогда царь аль-Гайюр поднялся и пошел к своей дочери, а та, увидав его, встала на ноги, закрыла себе голову и произнесла такое двустишие:

«Не люблю зубочистку я потому, что
Напомнит она — не ты рядом со мной!
А арак, тот любезен мне потому, что
Напомнит он — вновь я вижу тебя».
Отец ее до того обрадовался такому благополучному исходу, что едва не улетел от счастья. Он поцеловал дочь свою в лоб и обратился к Камар-аз-Заману с вопросом: «Из каких ты земель, о юноша?» И тот рассказал царю о своем происхождении и сане, о том, что является сыном султана Шахрамана. Затем Камар-аз-Заман рассказал ему всю свою историю от начала и до конца. Он поведал о ночи, проведенной с Ситт Будур, о том, как он снял с ее пальца перстень и надел ей свой. И царь аль-Гайюр изумился и воскликнул: «Поистине вашу историю надлежит записать в книгах, чтобы ее читали многие поколения!»

Затем царь аль-Гайюр призвал судей и свидетелей, сочетал официальным браком госпожу Будур и господина Камар-аз-Замана и велел украсить город на семь дней. Во дворце разложили скатерти с кушаньями и устроили празднества. Город же был украшен, и все жители надели самые роскошные свои платья, а воины забили в литавры и застучали в барабаны. Царь аль-Гайюр несказанно радовался исцелению дочери и ее замужеству, и многожды прославил он Аллаха, пославшего ей любовь к красивому юноше царских кровей.

На свадьбе все любовались женихом и невестою, ведь были они равны по красоте, прелести и изяществу. Камар-аз-Заман провел всю ночь подле молодой жены. И достиг он всего, чего желал от нее, а она удовлетворила свое стремление к нему и насладилась его красотой и прелестью. Так обнимались молодые до утра. А на другой день царь устроил званый пир, собрал на него всех жителей внутренних и внешних островов и разостлал для них скатерти с роскошными кушаньями. Так и стояли столы с яствами, открытые для всех, в течение целого месяца.

Когда сердце Камар-аз-Замана успокоилось оттого, что он достиг желаемого и уже провел с Ситт Будур некоторое время, ему вспомнился отец его, царь Шахраман. И увидел царевич во сне, как отец говорит ему: «О дитя мое, зачем ты поступаешь со мною столь сурово?» И произнес старик во сне такие двустишия:

«Луна во мраке страшит меня отдалением,
Поручила векам стеречь она стадо звезд своих.
Дай срок, душа! Ведь, может быть, и придет она.
Потерпи же, сердце, когда прижгли, как клеймом, тебя».
Увидев во сне своего страдающего отца, Камар-аз-Заман стал наутро озабочен и печален. Ситт Будур спросила у мужа, что случилось с ним, и он рассказал ей о своем видении. Тогда царевна взяла супруга и повела его к своему отцу. Они рассказали царю о случившемся и попросили дозволения уехать из страны. Султан позволил Камар-аз-Заману уехать. Тогда Ситт Будур сказала: «О батюшка, я не вынесу разлуки с мужем». И отец ей отвечал: «Поезжай же с ним!» Он позволил дочери удалиться с Камар-аз-Заманом в его земли. Но один раз в год она обязана была навещать своего отца.

Супруги поцеловала царю руку, и тот принялся снаряжать своих детей в путь. Он приготовил им припасы и все необходимое для путешествия и выделил им лучших коней и одногорбых верблюдов, а для своей дочери он велел вынести носилки. Царь нагрузил для них мулов и верблюдов и дал им для услужения множество людей и черных рабов. А в день отъезда султан аль-Гайюр попрощался с Камар-аз-Заманом и одарил его десятью роскошными золотыми платьями, шитыми жемчугом, предоставил ему десять коней, десять верблюдиц и мешок денег, поручил ему свою дочь Ситт Будур и выехал проводить их до самого дальнего острова.

Когда пришло время расставаться, султан заглянул к своей дочери Ситт Будур, сидевшей на носилках, прижал ее к груди и поцеловал. Затем он заплакал и сказал:

«К разлуке стремящийся, потише:
Услада влюбленного — объятья.
Потише: судьба всегда обманет,
И дружбы конец — всегда разлука».
Отойдя от своей дочери, царь отправился к Камар-аз-Заману, стал с ним прощаться и целовать его, а затем он расстался с ним и возвратился с войском в свой город.

И Камар-аз-Заман со своей женой Ситт Будур, со слугами и рабами находился в пути вот уже целый месяц. И вот остановился этот караван на лугу, обширно раскинувшемся, изобиловавшем травою. Путешественники разбили там палатки, поели, попили и отдохнули. Когда Ситт Будур заснула, Камар-аз-Заман вошел к ней и увидел ее лежащей в шелковой рубашке абрикосового цвета, из-под которой были видны очертания ее прекрасного тела. На голове у молодой жены находился платок из золотой парчи, шитый жемчугом и драгоценными камнями. В это время ветер поднял ее рубашку выше пупка, стали видны ее груди, показался живот, который был белее снега, и каждая впадина в его складках вмещала унцию орехового масла. Любовь и страсть Камар-аз-Замана увеличилась, и он произнес:

«Когда бы сказала мне (а знойный бы ветер жег,
И в сердце, и в теле всем огонь бы и жар пылал):
«Что больше жаждешь ты: увидеть возлюбленную
Иль выпить глоток воды?» В ответ сказал бы я: «Ее!»»
И Камар-аз-Заман потянул за поясок на одежде жены и развязал его, так как сердце его пожелало царевну. И тогда он увидел привязанный к пояску камень, красный, как кровь дракона. Отвязав камень, он посмотрел на него и заметил на нем имена, вырезанные в две строчки письменами нечитаемыми. Удивился Камар-аз-Заман и сказал про себя: «Если бы этот камень не был для нее так важен, она бы не стала привязывать его на поясок своей одежды и сохранять его в самом потаенном своем месте, чтобы не расставаться с ним. Посмотреть бы, что она с этим камнем делает и какова тайна, скрывающаяся в нем!»

Тогда Камар-аз-Замар взял камень и вышел из шатра, чтобы взглянуть на него при свете. Вдруг неведомо откуда появилась птица, ринулась на Камар-аз-Замана, выхватила камень у него из рук, отлетела в сторону и опустилась с камнем на землю. Царевич испугался за камень и помчался вслед за птицей, но та убегала так же быстро, как и Камар-аз-Заман. Царевич все время следовал за нею все дальше и дальше, пока не пришла ночь. Затем птица заснула на высоком дереве, а Камар-аз-Заман остановился под ним в замешательстве. Он обессилел от голода и утомления и пожелал вернуться, но не знал, где он находится и как найти то место, откуда он пришел. Камар-аз-Заман воскликнул: «Да поможет мне Аллах Великий и Всемогущий!» — а затем лег и проспал до утра под злосчастным деревом. Пробудившись ото сна и увидев, что птица проснулась, вспорхнула с дерева и полетела прочь, Камар-аз-Заман последовал за ней. Птица отлетала понемногу, вровень с шагами Камар-аз-Замана. И тот улыбнулся и воскликнул: «О диво Аллаха! Эта птица вчера летела наравне со мной, когда я бежал, а сегодня она поняла, что я утомился и больше не могу бежать, и стала лететь вровень с моими шагами! Клянусь Аллахом, это поистине удивительно! Она приведет меня либо к жизни, либо к смерти, но я непременно последую за нею, куда бы она ни направилась, ведь она все равно будет останавливаться только в населенных местах».

Камар-аз-Заман следовал за птицей в течение десяти дней. Каждую ночь она проводила на дереве, а царевич спал под ним. Камар-аз-Заман питался плодами земли и пил из ручьев. И на десятый день перед ним предстал неизвестный город. В это миг птица вдруг быстро метнулась, влетела в этот город и скрылась из глаз Камар-аз-Замана. Тот же потерял ее из виду и не знал, что ему теперь делать.

Тогда Камар-аз-Заман воскликнул: «Хвала Аллаху, который охранил меня и позволил дойти до этого города!» Потом он сел возле канала и вымыл руки, ноги и лицо и немного отдохнул. Вспомнилось ему, в каком он пребывал покое и блаженстве рядом со своей любимой. Увидев же себя в таком состоянии, утомленным и голодным, пребывающим в разлуке с женой, он пролил слезы и произнес такие стихи:

«Хоть таил я то, что пришлось снести мне, но явно все,
И сон глаз моих заменила ныне бессонница.
И воскликнул я, когда дум чреда утомила дух:
«О судьба моя, не щадишь меня и не милуешь,
И душа моя меж мучением и опасностью!
Если б царь любви относился ко мне со справедливостью,
От очей моих навсегда мой сон не прогнал бы он,
Господа мои, пожалейте же изнуренного
И помилуйте прежде славного, что унизился
На путях любви, и богатого, нынче бедного!
Я хулителей, за тебя коривших, не слушался,
И глухим я сделал слух свой и закрыл его».
И сказали мне: «Ты влюблен в красавицу».
Ну а я в ответ:
«Я избрал ее средь других людей и оставил их».
Перестаньте же! Коль судьба постигнет,
не увидит взор».
Окончив говорить стихи, Камар-аз-Заман немного отдохнул, поднялся и медленно побрел в город. Он вошел в ворота, ведущие в город из пустыни, не зная, куда направиться. Тогда он прошел весь город, пока не приблизился к морским воротам, но за все время пути ему не встретился ни один житель. Тогда Камар-аз-Заман вышел из морских ворот и двигался дальше, пока не достиг городских садов. Он отправился туда и остановился у ворот.

К нему вышел садовник и поздоровался с ним. Камар-аз-Заман ответил на приветствие, и старик воскликнул: «Добро пожаловать! Слава Аллаху, что ты пришел нетронутый жителями этого города! Войди же скорее в сад, пока тебя не увидел никто из его обитателей!»

Камар-аз-Заман, изумленный до крайности, вошел в сад и спросил старика: «Что такое случилось с жителями этого города?» И садовник отвечал: «Знай, что все здешние обитатели — маги[26]. Ради Аллаха, расскажи мне, как ты пришел в это место и почему».

Камар-аз-Заман рассказал садовнику обо всем, что с ним случилось. Старик очень удивился и сказал: «Знай, о дитя мое, что страны ислама далеко отсюда, и от них до нас четыре месяца пути по морю, а по суше так целый год. У нас есть корабль, который снимается с якоря раз в год и уезжает с товарами к берегам земель ислама, отсюда он как раз отправляется в море к Эбеновым островам, а оттуда к островам Халидан, где царствует царь Шахраман».

Тут Камар-аз-Заман немного подумал и понял, что самым подходящим для него будет пожить пока в саду у старика и поработать у него. «Возьмешь ли ты меня к себе помощником?» — спросил он садовника, и тот сказал: «Слушаю и повинуюсь!»

И стал царевич жить у старика. Тот одел его в короткий голубой кафтан до колен и научил, как отводить воду к грядкам и к деревьям. Камар-аз-Заман принялся отводить воду и обрезать траву косою. Царевич каждый день работал и обливался слезами. И не имел он покоя ни днем, ни ночью, так как был на чужбине и в разлуке с возлюбленной своей. Каждый день он читал стихи. И среди них были такие:

«Обет вы давали нам — исполните ли его?
И слово сказали вы — поступите ли вы так?
Не спали мы — так велит нам страсть, — когда спали вы,
А спящие не равны неспящим никогда.
Мы знали и раньше, что страсть свою вы таить могли.
Но сплетник вас подстрекнул, и сказали вы.
Возлюбленные души — и в гневе, и в милости,
Что с вами бы ни было, вы цель моя, только вы!
Есть люди, кому вручил я дух свой измученный,
О, если бы сжалились и милость явили мне.
Не всякое око ведь, как око мое, горит,
И любит не всякая душа, как моя душа.
Жестоки вы были и сказали: «Любовь зла!»
И правы вы были в этом, да, правы.
Спросите влюбленного — вовек не нарушит он
Обета, хотя б огонь в душе и пылал его.
И если противник мой в любви меня судит сам —
Кому я посетую, кому я пожалуюсь?
И если бы не был я любовью разбит,
То сердце мое в любви безумным бы не было».
Вот что было и случилось с Камар-аз-Заманом, сыном царя Шахрамана. Что же касается жены его Ситт Будур, дочери царя аль-Гайюра, то она, пробудившись ото сна, стала искать своего мужа и не нашла. И увидела она, что шальвары ее развязаны, и, посмотрев на узелок, обнаружила, что он развязан, а камень исчез. «О диво Аллаха, — подумала она, — где мой муж? Видимо, он взял камень и ушел, не зная, какая в том камне кроется тайна. Как же мне узнать, куда он ушел?! Наверное, случилось нечто такое, что заставило его уйти, иначе он не стал бы расставаться со мною. Да будь проклят этот камень и час его создания!»

Потом Ситт Будур подумала и сказала про себя: «Если я выйду к людям и сообщу им об исчезновении моего мужа, они позарятся на меня. Здесь непременно нужна хитрость». Она поднялась и надела одежду своего мужа, Камар-аз-Замана, его тюрбан и сапоги, и накрыла лицо покрывалом. В свои носилки она посадила невольницу и, выйдя из шатра, кликнула слуг. Те подвели ей коня, а она села верхом и повелела погрузить тяжести. Когда они были погружены, царевна приказала трогаться, и караван двинулся дальше. Так Будур скрыла исчезновение своего мужа, и слуги даже не усомнились в том, что перед ними Камар-аз-Заман, ибо царевна походила на него и лицом, и станом.

Будур со своими людьми ехала без остановок в течение многих дней и ночей, пока караван не приблизился к городу, выходившему к соленому морю. Тогда царевна остановилась в окрестностях города и велела разбить в этом месте палатки для отдыха. Затем она расспросила людей об этом городе, и ей сказали: «Это Эбеновый город, владеет им царь Арманус, и у него есть дочь по имени Хаят-ан-Нуфус».

В это время правитель Арманус послал от себя гонца, дабы выяснить, что за царь остановился за стенами его города. И, прибыв к путникам, посланец спросил, кому принадлежит караван, а ему отвечали: царскому сыну, который направлялся к островам Халидан, принадлежащим царю Шахраману, но сбился с дороги.

Гонец вернулся к царю Арманусу и рассказал ему все, что узнал. Выслушав посланца, правитель вышел с избранными своего царства навстречу прибывшему гостю. Когда он подъехал к шатрам, Ситт Будур спешилась, и царь Арманус тоже спешился, и они приветствовали друг друга. Правитель ввел царевну в свой город, поднялся с нею во дворец, приказал разложить скатерти и расставить столы с кушаньями и яствами и велел перевести воинов Ситт Будур в дом для гостей, где они и провели три дня.

На четвертый день царь вошел к Ситт Будур (а она в этот день сходила в баню и открыла лицо, подобное луне в полнолуние, так что все, кто видел ее, впали из-за нее в соблазн) и подошел к ней (а она была одета в шелковую одежду, вышитую золотом, унизанную драгоценными камнями) и сказал: «О дитя мое, знай, что я стал совсем дряхлым старцем, а мне в жизни не досталось другого ребенка, кроме дочери, которая походит на тебя прелестью и красотой. Я уже не в силах управлять царством, и оно теперь принадлежит тебе. И если эта моя земля тебе нравится, оставайся здесь жить. Я женю тебя на моей дочери и отдам тебе мое царство, а сам отдохну».

Ситт Будур опустила голову, и лоб ее вспотел от стыда. Она подумала: «Как мне теперь поступить, ведь я женщина? Если я не соглашусь и уеду от него, это может быть небезопасно. Он пошлет за мною войско, чтобы убить меня. А если я соглашусь, то буду опозорена. К тому же я потеряла моего любимого Камар-аз-Замана, и теперь я не знаю, что с ним. Одно мне спасение — промолчать и согласиться. Я останусь у него до тех пор, пока Аллах не разрешит как-нибудь эту ситуацию».

После этого Ситт Будур подняла голову и выразила царю Арманусу покорность иповиновение. Правитель обрадовался и велел глашатаю разнести по Эбеновым островам весть о предстоящем торжестве. Царь собрал придворных, наместников, эмиров, визирей, вельмож своего царства и судей города, отказался от власти и провозгласил султаном Ситт Будур. Он одел ее в царское платье, и все эмиры вошли к ней, не сомневаясь, что она — мужчина, однако каждый, кто смотрел на нее, замочил себе шальвары из-за ее великой красоты и прелести.

Когда Ситт Будур стала султаном и села на свой престол, царь Арманус принялся обряжать свою дочь Хаят-ан-Нуфус. А через несколько дней Ситт Будур ввели к царевне, и были они обе точно две луны, взошедшие в одно время, или два встретившиеся солнца. В их покоях зажгли свечи и постлали постель, опустили занавески и заперли двери.

Тогда госпожа Будур села с госпожой Хаят-ан-Нуфус и вспомнила своего возлюбленного, Камар-аз-Замана, и усилилась печаль ее. И заплакала она, страдая от разлуки с ним, и произнесла такие стихи:

«О вы, кто отсутствует, тревожна душа моя!
Ушли вы, и в теле нет сил, чтоб вздохнуть.
Ведь прежде зрачки мои томились бессонницей,
Теперь же они в слезах — уж лучше бессонница!
Когда вы уехали, остался влюбленный в вас,
Спросите же вы о нем. В разлуке что вынес он?
Когда б не глаза мои (их слезы лились струей),
Равнины земли зажег бы мой пыл, наверное.
Аллаху я жалуюсь на милых, утратив их,
И страсть и волненье в них не вызвали жалости.
Пред ними мой грех один — лишь то, что люблю я их:
В любви есть счастливые, но есть и несчастные».
Окончив говорить, Ситт Будур села рядом с госпожой Хаят-ан-Нусуф и поцеловала ее в уста, а затем она поднялась, совершила омовение и до тех пор молилась, пока Хаят-ан-Нуфус не заснула. Тогда Ситт Будур легла в ее постель, повернулась к девушке спиной и пролежала так до утра. Когда же настал день, царь и его жена вошли к своей дочери и спросили, каково ей, и она рассказала им о том, что видела и какие слышала стихи.

Вот что было с Хаят-ан-Нуфус и ее родителями. Что же касается царицы Будур, то она в это время сидела на престоле своего царства. И поднялись к ней эмиры, все предводители и вельможи, поздравили ее с воцарением, поцеловали землю у ног ее и пожелали ей счастья. А Ситт Будур улыбнулась, проявила приветливость и оказала эмирам и вельможам царства уважение, наделив их новыми поместьями и свитой. Поэтому все сразу полюбили ее и пожелали для нее вечной власти, ведь они думали, что она мужчина.

И начала Будур приказывать, создавать законы и творить суд. Она выпустила всех, кто был в тюрьмах, и отменила пошлины, и засиделась за государственными делами до глубокой ночи. Когда она вошла в свои покои, то увидела Хаят-ан-Нуфус, сидящей на ложе. Опустившись на постель рядом с нею, Будур потрепала ее по спине, приласкала и поцеловала в лоб, а затем произнесла такие стихи:

«Слезы мои всё ль объяснили то, что таил я, —
Изнурением обессилена моя плоть в любви.
Я любовь скрывал, но в разлуки день говорит о ней
Всем доносчикам облик жалкий мой, и не скрыть ее.
О ушедшие, свой покинув стан, поклянусь я вам —
Тело все мое изнурили вы, и погиб мой дух.
Поселились вы в глубине души, и глаза мои
Слезы льют струей, и кровь капает из очей моих.
Кого нет со мной, тех душой своей я купить готов,
Да, наверное, и любовь моя улетает к ним.
Вот глаза мои: из любви к любимым отверг зрачок
Сладкий отдых сна, и струит слезу непрерывно он.
Враги думали, что суров я буду в любви к нему, —
Не бывать тому, и ушами я не внимаю им!
Обманулись все в том, что думали, и с одним я лишь
Камар-аз-Заманом желанного достичь могу.
Он собрал в себе все достоинства; не собрал никто
Из царей минувших достоинств всех, ему свойственных.
Так он щедр и добр, что забыли все, каким щедрым был
Ман ибн Заида[27] и как кроток был сам Муавия[28].
Затянул я речь, и бессилен стих вашим прелестям
Описанье дать, а не то бы рифм не оставил я».
Затем царица Будур поднялась на ноги и, вытерев слезы, совершила омовение и стала молиться. Она молилась до тех пор, пока Хаят-ан-Нуфус не заснула. И тогда Ситт Будур подошла к постели, легла рядом с девушкой и пролежала так до утра. А потом она поднялась, совершила утреннюю молитву и, сев на престол своего царства, стала приказывать, создавать законы и творить справедливый суд.

Вот что было с нею. Что же касается до царя Армануса, то он вошел к своей дочери и спросил ее, каково ей, и она рассказала ему обо всем, что с ней случилось, и повторила те стихи, которые читала ей Будур. «О батюшка, — сказала царевна Хаят-ан-Нуфус, — я не видела никого умнее и стыдливее моего мужа, но только он все время плачет и вздыхает». — «О дочь моя, — отвечал ей царь, — будь с ним терпелива, Мы дадим ему еще одну, третью ночь, и, если он не познает тебя и не уничтожит твою девственность, я сниму с него власть и изгоню из нашей страны».

И вот наступила ночь, и царица Будур перешла с престола царства во дворец и вошла в свои покои. И увидела она, что свечи зажжены и что госпожа Хаят-ан-Нуфус сидит и дожидается ее на супружеском ложе. Вспомнился царевне муж ее и заплакала она, испуская непрерывные вздохи, а затем произнесла такие стихи:

«Я клянусь, что весть о беде моей наполняет мир,
Точно солнца луч, восходящего ночью мрачною.
Его знак вещает, но трудно нам понять его,
Потому не может не расти тоска моя.
Ненавижу я прелесть стойкости, полюбив его.
Но видал ли ты среди любящих ненавистников?
Взгляды томные поражают нас острием своим
(А сильнее всех поражают нас взгляды томные).
Распустил он кудри, снял покров, и увидел я
Красоту его всю — и черною, и белою.
И болезнь моя, и лечение — все в руках его,
Ведь недуг любви только тот излечит, кто хворь нагнал.
Поясок его полюбил за нежность бока его,
И из зависти бедра грузные отказались встать.
Его локоны на блестящем лбу уподобим мы
Ночи сумрачной, что задержана засиявшим днем».
Окончив говорить, царевна хотела встать на молитву, но вдруг Хаят-ан-Нуфус схватила ее за подол и воскликнула: «О господин, не стыдно ли тебе перед моим отцом — он сделал тебе столько добра, а ты до сих пор пренебрегаешь мною».

И, услышав это, Ситт Будур села на ложе и сказала: «О моя любимая, что это ты говоришь?» И Хаят-ан-Нуфус отвечала: «Я говорю, что никогда не видела такого чванливого мужчину, как ты. Разве все, кто обладает красотой, так чванятся? Но я сказала это не для того, чтобы ты пожелал меня, а потому, что боюсь за тебя. Царь Арманус сказал, что, если ты не познаешь меня сегодня ночью и не уничтожишь мою девственность, он отнимет у тебя утром власть и прогонит из нашей страны. И возможно, гнев отца моего так распалится, что он убьет тебя. И я, о господин мой, пожалела тебя и предупредила. Решение же за тобой».

Услышав от девушки такие речи, царица Будур склонила голову к земле, стараясь придумать, как ей поступить. Она рассуждала так: «Если я не послушаюсь царя, то погибну, а если послушаюсь — опозорюсь. Но сейчас я царица всех Эбеновых островов, они под моей властью. У меня есть шанс встретиться с Камар-аз-Заманом именно в этом месте, ибо нет ему иной дороги в его страну, кроме как через Эбеновы острова. Я не знаю, что делать, и вручаю свою судьбу Аллаху. Я же не мужчина, чтобы лишить девственности невинную девушку!»

Затем царица Будур сказала Хаят-ан-Нуфус: «О любимая, все мое пренебрежение тобою и воздержание от тебя — против моей воли». И она рассказала ей обо всем, что с нею случилось, от начала и до конца, затем показалась ей женщиной и молвила: «Ради Аллаха прошу тебя, защити меня и скрой мою тайну, пока Всевышний не соединит меня вновь с мужем моим возлюбленным Камар-аз-Заманом. А после этого будь что будет».

Хаят-ан-Нуфус выслушала ее слова и изумилась до крайности. Она пожалела царевну, пожелала ей встретиться с ее возлюбленным Камар-аз-Заманом и сказала следующее: «О сестрица, не бойся и не мучайся! Терпи, пока Аллах не разрешит эту ситуацию». А потом Хаят-ан-Нуфус произнесла:

«Я тайну в груди храню, как в доме с глухими запорами,
К которым потерян ключ, а дом — за печатью.
Лишь тот может тайну скрыть, кто верен останется,
И тайна сокрытою у лучших лишь будет».
Окончив стихи, она сказала: «О сестрица, грудь свободных — могила для тайн, и я не выдам твоей тайны».

Затем они стали играть, обниматься и целоваться и проспали почти до призыва на молитву. Тогда Хаят-ан-Нуфус поднялась и, взяв птенца голубя, зарезала его над своей рубашкой и вымазалась его кровью. Сняв шальвары, она принялась кричать. После этого все родные вошли к ней и увидели кровь. И заголосили невольницы от радости.

Что же касается царицы Будур, то она утром встала и пошла в баню, вымылась и совершила утреннюю молитву, а потом отправилась в Дом суда и, сев на престол царства, стала творить суд между людьми. Когда царь Арманус услыхал радостные крики, он спросил, в чем дело, и ему рассказали, что дочь его лишена невинности. Обрадовался он этому, грудь его расправилась, и собрал он большой пир.

Вот что было с ними. Что же касается царя Шахрамана, то, когда его сын выехал на охоту и ловлю вместе с Марзуваном, как уже раньше рассказано, он стал ждать, но пришла ночь после их отъезда, и сын не вернулся. Царь Шахраман не мог уснуть в эту ночь, и она показалась ему бесконечной. Он сильно встревожился, и волнение его только увеличивалось. Когда настало утро, он решил прождать своего сына до полудня, но тот не приехал. Почувствовал царь, что пришла разлука, и вспыхнула в нем тоска по сыну, и он воскликнул: «Увы, мой сын!» — а потом так заплакал, что замочил себе слезами всю одежду. И глубокая боль разбитого отцовского сердца заставила царя прочесть такие стихи:

«Я с людьми любви постоянно спорил, пока сам
Не почувствовал ее сладости и горечи.
И насильно выпить пришлось мне чашу разлуки с ним,
И унизился пред рабом любви и свободным я.
Поклялась судьба разлучить меня и возлюбленных,
И теперь исполнил суровый рок то, в чем клялся он».
Окончив эти стихи, султан Шахраман вытер слезы, собрал свое войско и приказал поспешить в долгий путь. Тогда сели все воины на коней своих, и царь выступил в поход. Он не терял надежды найти сына своего Камар-аз-Замана, но сердце его было полно печали. Царь разделил войско на четыре фланга и на шесть отрядов и сказал: «Отправляйтесь на поиски, а завтра все соберитесь у перекрестка дорог!»

И тогда войска рассеялись и стали искать царевича до самой ночи. А к полудню следующего дня они достигли пересечения четырех дорог. Раздумывая, по какой дороге поехал Камар-аз-Заман, они вдруг заметили на дороге остатки разорванной материи, растерзанное мясо и следы крови.

Когда царь Шахраман увидел это, он воскликнул: «Увы, сын мой!» — и стал бить себя по лицу, щипать бороду и рвать на себе одежду. Он еще раз убедился в смерти своего сына, посмотрев на кровавые одежды, и усилились стоны его и плач. Тогда воины, уверившись, что Камар-аз-Заман погиб, тоже заплакали и посыпали себе головы пылью.

Пришла ночь, а они всё рыдали и плакали, едва не умерев от горя. И произнес царь такие стихи:

«Не корите вы огорченного за грусть его,
Уж достаточно взволнован он печалями.
И плачет он от крайней грусти и мук своих,
И страсть его говорит тебе, как пылает он.
О счастье! Кто за влюбленного, клятву давшего
Изнурению, что всегда слезу будет лить из глаз?
Он являет страсть, потеряв луну блестящую,
Что сиянием затмевает ближних всех своих.
Но теперь дала ему смерть испить чашу полную
В день, как выехал, и далек он стал от земли родной.
Бросил родину и уехал он на беду себе,
И прощания не узнал услады с друзьями он.
Поразил меня и отъездом он, и жестокостью,
И разлукою, и мучением, нас покинувши.
Он отправился и оставил нас, простившись лишь,
Когда дал ему приют Аллах в садах своих».
Окончив стихи, султан Шахраман вернулся с войсками в свой город. Он был уверен, что на сына его напали либо дикие звери, либо лихие разбойники и растерзали его.

Тогда царь велел бросить клич по островам Халидан, чтобы все жители носили траур по сыну его Камар-аз-Заману. Султан построил здание, которое назвал Дом печалей. Каждый понедельник и четверг он творил суд над своими подданными, а всю остальную неделю входил в Дом печали и горевал там о своем сыне, оплакивая его в стихах. И были среди них такие:

«День счастья — тот день, когда вы снова близки ко мне,
А день моей гибели — когда отвернулись вы.
И если угрозою испуган я гибели,
То слаще спокойствия мне близость с любимыми».
И также такие стихи:

«Я душой своей искуплю ушедших — отъездом своим
Они ранят сердце и порчею его смущают.
Так пускай без мужа проводит радость весь должный срок[29]
Со счастием, раз их нет, развелся я трижды[30]».
Вот что было с царем Шахраманом. Что же касается царицы Будур, дочери царя аль-Гайюра, то она сделалась царицей Эбеновой земли, а люди стали показывать на нее пальцами и говорить: «Это зять царя Армануса». Каждую ночь спала она с Хаят-ан-Нуфус и жаловалась на тоску по своему мужу Камар-аз-Заману. Рыдая, она описывала Хаят-ан-Нуфус его красоту и прелесть и желала хотя бы во сне сойтись с ним снова. И говорила она так:

«Аллаху известно, когда разлучились мы,
Я плакал так, что слез пришлось занимать мне.
Сказали хулители: «Терпи, ты достигнешь их», —
А я им: «Хулители, откуда терпение?»»
Вот что было с царицей Будур. Что же касается Камар-аз-Замана, то он работал у садовника, плача днем и ночью, произнося стихи и вздыхая о временах блаженства и ночах, исполненных желаний. А садовник утешал его, говоря: «В конце года корабль отправится в земли мусульман».

Камар-аз-Заман пребывал в таком положении, пока однажды садовник не вошел к нему и не сказал: «О дитя мое, прекрати на сегодня работу и не отводи воду к кустам, ибо сегодня праздник, и люди ходят в гости друг к другу. Отдохни же пока от работы и только присмотри за садом, а я пойду и найду для тебя корабль. Потерпи, осталось немного времени, скоро ты поплывешь в земли мусульман».

Потом садовник вышел, и Камар-аз-Заман остался один. Он принялся размышлять о том положении, в которое попал, и сердце его болело, и слезы текли по щекам. Тогда Камар-аз-Заман лишился чувств от горя, а очнувшись, встал и пошел по саду, размышляя о том, что сделало с ним время, и о долгой разлуке с любимой женой. Неожиданно он споткнулся, упал и наткнулся лбом на корень дерева. Из раны его потекла кровь, смешавшись со слезами. Камар-аз-Заман вытер кровь, осушил слезы и перевязал лоб тряпкой. Поднявшись, он продолжил ходить по саду, погрузившись в тягостные думы.

Затем он взглянул на дерево, на котором ссорились две птицы. Одна из них поднялась, клюнула другую в шею и оторвала ей голову. Затем она взяла в клюв эту голову и улетела, а мертвая птица упала на землю перед Камар-аз-Заманом. И вдруг две большие птицы опустились к убитой, и одна встала у окровавленной раны, а другая около хвоста. Они опустили крылья и клювы, вытянули к ней шеи и стали плакать. И Камар-аз-Заман, глядя на них, тоже заплакал из-за разлуки с любимой женой и со своим бедным отцом.

Затем Камар-аз-Заман снова посмотрел на птиц и увидел, что они вырыли яму, закопали в ней убитого товарища, а после этого взлетели в воздух и скрылись на некоторое время. Потом они вернулись, и с ними была птица-убийца. Птицы спустились с убийцей на могилу и, насев на нее, лишили ее жизни. Они проткнули ей тело, вытянули кишки и пролили ее кровь на могилу мертвой птицы, а мясо убийцы они разбросали по земле, вместе с разорванной кожей и внутренностями.

Камар-аз-Заман смотрел и удивлялся этому. Вдруг, бросив взгляд на то место, где лишили жизни птицу-убийцу, он увидел что-то блестящее. Царевич подошел ближе и обнаружил зоб той птицы. Камар-аз-Заман взял его, вскрыл и нашел там камень, который стал причиной его разлуки с женой. Когда царевич увидел и узнал камень, он упал без чувств от радости, а очнувшись, воскликнул: «Хвала Аллаху! Вот хороший знак, возвещающий о близкой встрече с моей возлюбленной». Радуясь доброй вести, он привязал камень к своей руке, а потом поднялся и стал ходить в ожидании садовника до самой ночи, но тот не пришел. Камар-аз-Заман проспал в его доме до утра, а затем поднялся, чтобы начать работу. Подпоясавшись веревкой из пальмовых волокон, царевич взял топор и корзину и прошел в сад. Он подошел к рожковому дереву, ударил его по корню топором, и от удара оно зазвенело. Тогда Камар-аз-Заман снял с корня землю и увидел каменную плиту. Подняв ее, он увидел под ней дверь и лестницу. Спустившись вниз, царевич оказался в древнем помещении времен Ада и Самуда[31]. Оно было вытесано из камня, а вдоль стен его шли скамейки, покрытые краской небесного цвета. Помещение то оказалось наполнено ярко рдеющим червонным золотом. Тогда Камар-аз-Заман подумал: «Ушла печаль, и пришли веселье и радость!» Затем царевич поднялся на поверхность и опустил плиту на место. Он возвратился в сад и принялся отводить воду к деревьям до конца дня. Вечером пришел к нему садовник и сказал: «О дитя мое, радуйся возвращению на родину! Купцы собрались в путешествие, и корабль через три дня отъезжает в Эбеновый город. Достигнув его, ты продолжишь свой путь по суше. Через шесть месяцев ты прибудешь к островам Халидан, на которых живет царь Шахраман».

Камар-аз-Заман обрадовался и произнес:

«Не бросайте тех, кто вдали от вас
не привычен быть — Вы пытаете, покидая их, безгрешных.
Другой, когда разлука длится, не помнит вас,
И менять готов свои чувства он, не то, что я».
Затем Камар-аз-Заман поцеловал садовнику руку и сказал: «О батюшка, как ты обрадовал меня! И я тоже обрадую тебя. Слушай». И он рассказал старику о комнате, наполненной золотом. Садовник обрадовался и сказал: «О дитя мое, я в этом саду уже восемьдесят лет, но ничего не заметил, а ты у меня меньше года и сумел найти этот клад. Теперь он твой. Он поможет тебе добраться до родных земель и соединиться с теми, кого ты любишь». — «Я непременно с тобою поделюсь», — ответил Камар-аз-Заман. Он взял садовника за руку, отвел его в помещение и показал золото. А было оно размещено в двадцати кувшинах. Камар-аз-Заман взял десять из них, а садовнику отдал остальные десять. «О дитя мое, — сказал старик, — возьми себе несколько мер маслин, из тех, что растут в этом саду. Их невозможно найти в других землях. Наши купцы возят эти плоды на продажу во все страны. Положи золото в меры, а сверху — воробьиные маслины, потом закрой меры и возьми их с собою на корабль».

Камар-аз-Заман в тот же миг поднялся и сделал, как велел ему садовник. Собрав меры, он положил в одну из них камень царевны Будур. Камар-аз-Заман подумал: «Достигнув Эбенового острова, я поеду оттуда в земли отца своего и спрошу про мою возлюбленную жену. Узнать бы, вернулась ли она домой или отправилась к моему отцу. Не случилась ли с ней какая-нибудь неприятность в дороге?» А потом он произнес:

«В душе любовь оставив, они скрылись,
И земли тех, кого люблю, — далеко.
Далек теперь и стан, и обитатель,
Далека цель пути — нет больше цели.
Ушли они — и с ними ушла стойкость,
Покой меня оставил и терпенье.
Уехали — и радость улетела,
Исчез покой — и нет уж мне отрады,
И слезы они пролили мои, расставшись,
И льется из глаз обильно слеза в разлуке,
И когда захочется мне их видеть,
И долго мне придется ждать в волнении,
То вызову вновь я в сердце своем их образ —
И будут думы, страсть, тоска и горе».
Камар-аз-Заман сидел, ожидая отъезда, и рассказал он садовнику историю с птицами, а старик этому очень удивился. После этого оба они легли спать, а наутро садовник заболел и провел в таком состоянии два дня. На третий день его недуг усилился, и Камар-аз-Заман сильно опечалился.

Вскоре пришел капитан корабля со своими матросами и попросил позвать садовника. Камар-аз-Заман сказал им, что тот болен, и капитан спросили: «Где тот юноша, который хочет ехать с нами на Эбеновые острова?» — «Он стоит сейчас пред вами», — отвечал Камар-аз-Заман. Тогда капитан велел матросам перенести на корабль все меры царевича. Затем он сказал юноше: «Поторопись, пока ветер хорош!» И тот отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»

Царевич перенес на корабль мешок с едой и пищей и вернулся к садовнику, чтобы проститься с ним. Старик лежал при смерти. Камар-аз-Заман сел у него в изголовье, и тогда дух садовника расстался со своим телом. Юноша закрыл старику глаза, обрядил его и похоронил, а потом отправился на корабль. Только судно уже расправило паруса и отправилось в море. Камар-аз-Заман проводил его взглядом, пока оно не скрылось на горизонте. Он был ошеломлен и стоял в замешательстве, не зная, что сказать и что сделать. Затем царевич вернулся в сад и стал посыпать голову прахом и бить себя по лицу.

Через некоторое время Камар-аз-Заман пришел в себя. Он арендовал сад у его владельца и поставил себе под начало человека, который помогал ему поливать деревья. После этого царевич отправился к каменной плите, спустился в тайную комнату и сложил оставшееся золото в пятьдесят посудин, а сверху набросал маслин.

Затем он стал расспрашивать про судно, но ему сказали, что единственный в городе корабль отправляется в путь только раз в год, и волнение Камар-аз-Замана разыгралось с новой силой. Он опечалился из-за того, что с ним случилось, в особенности же из-за потери камня, принадлежавшего Ситт Будур. Царевич плакал днем и ночью и все время читал стихи.

Вот что было с Камар-аз-Заманом. Что же касается корабля, то шел он под попутным ветром до самых Эбеновых островов. В это время царица Будур сидела у окна, которое выходило на море, и увидела она приставший к берегу корабль. Сердце Будур затрепетало, и, сев верхом, вместе с эмирами, придворными и наместниками она отправилась на берег. Там уже шла разгрузка корабля и переноска товаров в кладовые.

Будур призвала капитана и спросила, что он привез с собою, а тот ответил: «О царь, у меня на корабле столько зелий, притираний, порошков, мазей, примочек, роскошных материй и йеменских ковров и прочих дорогих товаров, что снести их не в силах верблюды и мулы. Там есть всякие благовония: и перец, и какуллийское алоэ, и тамаринды, и воробьиные маслины, которые редко встречаются в этих землях».

Когда царица Будур услышала о воробьиных маслинах, ее сердце пожелало их, и она спросила владельца корабля: «Сколько с тобою маслин?» — «Со мною пятьдесят полных мер, — отвечал капитан, — но только их владелец не приехал с нами, и царь возьмет из них, сколько захочет». — «Вынесите их на сушу, чтобы я посмотрел на них», — сказала Будур.

Капитан крикнул матросам, и они вынесли эти пятьдесят мер. Будур открыла одну из них, увидела маслины и сказала: «Я возьму эти пятьдесят мер и дам вам их цену, какова бы она ни была». — «В наших землях этому товару нет цены, — отвечал капитан, — но тот, кто их собрал, отстал от нас, и он человек бедный». — «А какая им цена здесь?» — спросила Будур. И капитан отвечал: «Тысячу дирхемов». Тогда Будур сказала: «Я возьму их за тысячу дирхемов», — и велела перенести маслины во дворец.

Когда пришла ночь, она приказала принести одну меру и открыла ее (а в помещении не было никого, кроме нее и Хаят-ан-Нуфус). Потом она поставила перед собою поднос и перевернула над ним меру, и в поднос высыпалась кучка червонного золота. И Будур сказала госпоже Хаят-ан-Нуфус: «Ты видишь, это золото!» Она велела принести все меры и осмотрела их. Оказалось, что все они были наполнены золотом, а маслины служили для него лишь прикрытием.

Будур нашла в том золоте свой камень и узнала его. Она закричала от радости и упала без чувств, а очнувшись, сказала про себя: «Этот камень был причиной разлуки с моим возлюбленным Камар-аз-Заманом, но вот пришла благая весть!» И она сообщила Хаят-ан-Нуфус, что обнаруженный камень несет благую весть о встрече с любимым.

А когда настало утро, Будур села на престол и призвала капитана корабля. Тот, явившись, поцеловал землю у ног ее, и она спросила его: «Где ты оставил владельца этих маслин?» — «О великий царь, — отвечал капитан, — мы оставили его в стране магов. Он работает помощником у старого садовника». — «Если ты не привезешь его, то случатся с тобою и с твоим кораблем такие беды, о которых ты и не слыхивал», — сказала Будур.

Затем она повелела запечатать товары приезжих купцов и сказала: «Владелец этих маслин — мой должник, и, если вы его не приведете, я непременно перебью вас всех и разорю вашу торговлю». Тогда купцы обратились к капитану и пообещали, что наймут его корабль еще раз, если он привезет царю должника. И сказали он: «Поезжай и сделай все, чтобы избавить нас от этого своенравного злодея!»

Капитан взошел на корабль и распустил паруса. Аллах благоволил к нему, так что ночью он прибыл на остров и отправился в сад.

А что касается Камар-аз-Замана, то ночь показалась ему долгой. Царевич сидел, плакал и вспоминал свою возлюбленную. И он произнес такие слова:

«Вот ночь, когда звезды стоят неподвижно,
И нет у нее силы, чтоб двинуться с места.
И длятся часы, как весь день воскресенья,
Для тех, кто рассвета в ту ночь выжидает».
Капитан постучал в дверь к Камар-аз-Заману, и когда тот открыл и вышел к гостю, матросы схватили его и привели на корабль. Они распустили паруса, отправились в путь и ехали без остановок в течение дней и ночей. Камар-аз-Заман не знал, зачем его похитили, и он спросил об этом у капитана. Тот ответил ему: «Ты должник Варя, правителя Эбеновых островов и зятя царя Армануса. Ты украл у него деньги, о злосчастный!» И Камар-аз-Заман воскликнул: «Клянусь Аллахом, я в жизни не вступал в эти страны, я не знаю их!»

Когда корабль приблизился к Эбеновым островам, царевича привели к Ситт Будур. Та, увидев Камар-аз-Замана, сразу узнала его и сказала: «Пусть слуги отведут его в баню». Затем она отдала купцам их товары и наградила капитана великолепной одеждой, стоившей десять тысяч динаров.

В эту ночь она пришла в свои покои и рассказала обо всем Хаят-ан-Нуфус. Она попросила девушку: «Не открывай пока мою тайну, ибо я хочу сделать такое, о чем напишут в книгах и станут читать после нас царям и их подданным».

Камар-аз-Замана отвели в баню, а потом нарядили в царскую одежду. Царевич был подобен ветви ивы или звезде, смущающей своим появлением луну и солнце. Он вошел во дворец, и Будур, увидав его, приказала своему сердцу терпеть, пока не исполнится то, что она задумала. Царица пожаловала Камар-аз-Заману невольников, евнухов, верблюдов и мулов и дала ему мешок денег. Постепенно она начала поднимать Камар-аз-Замана по карьерной лестнице, пока не сделала его казначеем.

Царица вручила ему все деньги, была с ним приветлива и приблизила его к себе. Когда эмиры узнали о повышении Камар-аз-Замана, то обрадовались за него, ибо все они уже успели его полюбить. Царица Будур стала каждый день повышать ему жалованье, и не знал Камар-аз-Заман, за что она так его возвеличивала. От такого изобилия богатств он принялся дарить деньги людям, проявляя неслыханную щедрость. Камар-аз-Заман с великим почтением служил царю Арманусу, и тот очень полюбил его. И полюбили его все люди царства — и знатные, и простые, — и стали они клясться его жизнью. Но все равно Камар-аз-Заман дивился, что царица Будур так возвеличивает его, и говорил про себя: «Клянусь Аллахом, этой любви обязательно должна быть причина. Может быть, этот царь оказывает мне такой великий почет ради дурной цели. Я непременно отпрошусь у него и уеду из его земли».

Он отправился к царице Будур и сказал ей: «О царь, ты оказал мне великое уважение; заверши же его и позволь мне уехать. Возьми у меня все то, что ты мне пожаловал». Царица Будур улыбнулась и спросила: «Что вызывает в тебе желание уехать и броситься в опасности, когда ты в величайшем почете и большой милости?» И Камар-аз-Заман отвечал ей: «О царь, этот почет, если ему нет причины, — дивное дело, особенно потому, что ты назначил мне чины, которые должны принадлежать старцам, ведь я по сравнению с ними малый ребенок». — «Причина проста, — сказала царица Будур. — Я люблю тебя за превосходную красоту твою, редкостную и блестящую. И если ты позволишь мне то, чего я от тебя желаю, я еще больше стану почитать тебя, увеличу количество подарков и милостей своих. И хоть ты и молод годами, я сделаю тебя визирем, как люди сделали меня над собою султаном, хотя мне совсем немного лет. Так что нет ничего необычного в том, что везде главенствуют теперь дети. И прав был тот, кто сказал:

«Век наш будто из семейства Лота[32]
Он молодых охотно выдвигает»».
Когда Камар-аз-Заман услышал эти слова, он застыдился, щеки его покраснели, как пламя, и он воскликнул: «Нет мне нужды в таком почете, ведущем к совершению запретного! Нет, лучше я стану жить в бедности, но зато буду богат благородством своим и совершенством!» Тогда царица Будур воскликнула: «Меня не обманет твоя совестливость, происходящая от высокомерия и кичливости. Справедливо сказа поэт:

«Напомнил я единенья время, и молвил он:
«Доколе будешь речи длить жестокие?»
Но я динар показал ему, и сказал он стих:
«Куда бежать от участи, решенной нам?»»
Камар-аз-Заман, поняв прочтенные стихи, воскликнул: «О царь, нет у меня привычки к подобным делам, и нет сил нести такое бремя! Его бессилен вынести и более старший по возрасту человек. Так что же говорить обо мне, юном годами?» Но царица Будур, услышав эти слова, улыбнулась и сказала: «Поистине вот предивная вещь! Ты ошибаешься, хоть и рассуждаешь правильно! Раз ты еще так молод, почему же ты боишься запретного и опасаешься совершить грех, когда ты не достиг еще возраста ответственности? За грех малолетнего нет ни взыскания, ни упрека. Ты сам хотел услышать это доказательство, желая спорить. Видно, тебе обязательна была моя просьба о сближении. Так не отказывайся же теперь и не проявляй нежелания, ибо на все воля Аллаха, и если Всевышний допускает для тебя такую участь, то она предопределена. Справедливы слова поэта:

«Мой пыл велик, а малый говорит, прося:
«Вложи его во внутрь и будь ты храбрым!»
Ответил я: «Ведь так нельзя!» И мне сказал он:
«По мне, так можно». И я познал, согласный».
Когда Камар-аз-Заман услышал эти слова, свет обернулся мраком в глазах его, и он воскликнул: «О царь, у тебя есть такие прекрасные женщины и девушки, подобных которым не найти в наше время. Не удовлетворишься ли ты ими вместо меня. Обратись, к кому хочешь, и оставь меня». — «Твои слова правильны, — отвечала Будур, — но не утолить мне с женщинами мучительной страсти, которую породила любовь к тебе. Испорченная натура повинуется недобрым советам. Оставь же препирательства и послушай слова поэта:

«Не видишь: вот рынок и рядами плоды лежат,
И фиги берет один, другой — сикоморы».
А вот слова другого поэта:

«О ты, чей ножной браслет молчит и звенит кушак:
Доволен один, другой — о бедности сетует.
Ты ждешь, что утешусь я, глупец, красотой ее,
Но, быв прежде праведным, неверным не буду я.
Пушком я клянусь тебе, что кудри не смутят ее, —
С невинной красавицей тебя не забуду я!»
А слова еще одного поэта:

«О красавец, любовь к тебе — моя вера,
Из всех толков избрал ее я охотно.
Для тебя я покинул всех ныне женщин,
И монахом теперь меня все считают».
И послушай слова другого поэта:

«Не равняй ты юнцов и жен и не слушай
Доносящих, что скажут всем: «Это мерзость!»
Меж женою, чьи ноги лик мой целуют,
И юнцом, что целует землю, — различье».
А вот слова еще одного поэта:

«Я жертва твоя! Тебя я избрал нарочно,
Ведь кровь ты не льешь, яиц никогда не носишь,
А если бы мы желали любить красавиц,
Для наших детей стал тесен бы край обширный».
И слова другого поэта:

«Она говорила мне, жеманясь и гневаясь,
Когда позвала меня за тем, что не вышло:
«Когда не полюбишь ты, как должен жену любить,
Смотри, не брани меня, коль станешь рогатым».
И слова еще одного поэта:

«Она молвила, когда я познать не хотел ее:
«О ты глупец, о глупый до предела.
Не согласен ты, чтоб перед мой был тебе кыблою[33]
Повернусь к тебе другой кыблою, более угодной».
И слова другого поэта:

«Она дала мне мягкий кусе.
Я молвил: «Не хочу любить!»
И повернулась, говоря:

«Покинут тот, кто отвращен.
Ведь спереди любовь уже
Теперь оставлена, в наш век». —
«Отлично, госпожа моя,
Отлично, не смущай меня!
Вот лучшая из всех побед владыки нашего царя!»
А вот слова другого поэта:

«Мужи руками просят прощения,
А женщины ногами это делают.
Поистине, вот дело прекрасное!
Аллах его превознеси!»»
Услышав эти стихи, Камар-аз-Заман понял, что бегство от царских желаний невозможно, и он сказал: «О владыка, если уж это так неизбежно, то обещай мне, что сделаешь это со мною не больше одного раза. А потом больше не проси меня об этом никогда. Быть может, Аллах исправит во мне то, что испортилось». — «Я обещаю тебе это в надежде, что Аллах нас простит и сотрет с нас своей милостью великие прегрешения, — отвечала Будур. — Поистине пояс прощения не тесен для того, чтобы охватить нас, покрыть великие наши злодейства и вывести нас к свету прямого пути из мрака заблуждения. Отлично выразился тот, кто сказал:

«Кой в чем заподозрили нас люди, упорствуя
В своем подозрении душою и сердцем.
Идем подтвердим их мысль, чтоб снять с нас тяжелый грех,
Один только раз — потом мы каяться будем».
Царица Будур поклялась царевичу, что такое дело случится у нее с ним один только раз. И Камар-аз-Заман, удовлетворившись этим условием, отправился с нею в уединенное место, чтобы погасить огонь ее страсти. Он утешал себя словами: «На то воля Аллаха, Могучего и Великого! Это было предопределено моей судьбой, данной мне Всевышним!»

Затем он распустил шальвары, пребывая при этом в крайнем смущении. А Будур улыбнулась, завела его на ложе свое и сказала: «После сегодняшней ночи ты изменишь свое мнение».

Она склонилась к нему, стала целовать и обнимать его, сплетая ногу с ногою, а затем сказала: «Положи руку мне между бедрами на то, что тебе известно». И Камар-аз-Заман заплакал и сказал: «Я не умею ничего такого!» А Будур воскликнула: «Ради моей жизни, сделай то, что я тебе велю!»

Камар-аз-Заман протянул руку и увидел, что бедра ее мягче сливочного масла и нежнее шелка. Он ощутил наслаждение, касаясь их, и стал водить рукою во все стороны, пока не достиг купола, многожды благословенного. И тогда он подумал: «Может быть, этот царь двуполый и не является ни мужчиной, ни женщиной?» Тогда Камар-аз-Заман сказал: «О царь, я не нахожу у тебя того, что есть у мужчин».

А царица Будур так засмеялась, что упала навзничь и воскликнула: «О мой любимый, как ты скоро забыл ночи, которые мы провели вместе». И Камар-аз-Заман узнал в ней жену свою, царевну Будур, дочь царя аль-Гайюра, владыки островов и морей. И он обнял ее, и она обняла его, и поцеловал ее, и она поцеловала его, и они легли на ложе, и были прочитаны такие стихи:

«И звала его я к сближению, шею гибкую
Изогнув к нему, чьи изгибы непрерывны,
И поила твердость души его ее мягкостью.
И он просьбе внял, хоть отказывал упорно,
Побоялся он, чтоб хулители его видели,
Когда явится он в кольчуге блестящей.
Бока сетуют на бедро его, нагрузившее,
Когда ходит он, его ногу, как верблюда.
Повязался он мечом режущим очей своих,
И кольчугу он на себя надел из мрака.
Аромат его шлет благую весть, что явился он,
И бегу к нему, точно птица я из клетки.
И ланиты я подостлала в пути для подошв его,
И сурьмою праха он вылечит мне око.
Привязала я стяг обладания, обнимаясь с ним,
Непокорной я развязала узлы удачи
И устроила праздник, и ответил мне на призыв мой
Лишь восторг один, от седых забот свободный,
И усеял месяц, как звездами, уста его —
Пузырьками вин, что на лике влагой пляшут.
И в михрабе[34] наслаждения я пребывала всегда
Подле той, чей дар вернет к истине ослушников.
Поклянуся чудом «Рассвета» я на лице ее:
Суру «Преданность»[35] не забуду я вовек!»
Затем царица Будур рассказала Камар-аз-Заману обо всем, что с нею случилось, а он рассказал ей свою историю. После этого царевич принялся упрекать ее за проделку и спросил: «Зачем ты так странно поступила со мной сегодня ночью?» А она отвечала: «Не взыщи с меня: я хотела лишь пошутить и увеличить свое веселье и удовольствие».

Когда же утро засияло светом, царица Будур послала к царю Арманусу, отцу царевны Хаят-ан-Нуфус, и рассказала ему всю правду о том, что она жена Камар-аз-Замана. Она поведала ему свою историю и сообщила, что дочь его Хаят-ан-Нуфус осталась девственной, как и была изначально. Когда царь Арманус, владыка Эбеновых островов, услышал рассказ царицы Будур, дочери царя аль-Гайюра, он изумился до крайности и приказал записать ее историю золотыми чернилами. А затем он обратился к Камар-аз-Заману и спросил его: «О царевич, не хочешь ли ты стать моим зятем и жениться на моей дочери Хаят-ан-Нуфус?» И Камар-аз-Заман ответил: «Я посоветуюсь с царицей Будур».

И когда он спросил у нее совета, она сказала: «Прекрасен этот план! Женись на ней, и я стану ее служанкой, так как она сделала мне много добра, а отец ее осыпал нас милостями».

Увидев, что царица Будур не испытывает ревности к Хаят-ан-Нуфус, Камар-аз-Заман согласился взять себе вторую жену. Он сказал об этом царю Арманусу, и тот очень обрадовался. Он вышел, сел на престол, призвал всех визирей, эмиров, придворных и вельмож и рассказал им историю Камар-аз-Замана и его жены, царевны Будур. Затем он сказал, что он хочет выдать свою дочь Хаят-ан-Нуфус за Камар-аз-Замана и сделать того султаном над ними, вместо его жены, царицы Будур.

И все сказали: «Раз Камар-аз-Заман — муж царицы Будур, которая была прежде нашим султаном, тогда мы все согласны, чтобы он занял престол. Мы будем служить ему и повиноваться».

Царь Арманус обрадовался и призвал судей и свидетелей. Затем он заключил брачный договор Камар-аз-Замана с дочерью своей Хаят-ан-Нуфус. Он устроил торжества и объявил роскошные пиры, наградил дорогими одеждами всех эмиров и предводителей войск, раздал милостыню беднякам и нищим и выпустил всех заключенных. Люди обрадовались воцарению Камар-аз-Замана и стали молиться о его вечной славе и преуспевании, счастье и величии.

Камар-аз-Заман, сделавшись султаном, отменил пошлины[36] и стал править народом справедливо и милосердно. Он пребывал со своими женами вблаженстве, радости, довольстве и веселье, проводя у каждой из них одну ночь. Так он прожил некоторое время. Рассеялись его заботы и печали, и совсем позабыл он об отце своем, султане Шахрамане.

Рассказ об аль-Амджаде и аль-Асаде[37]

Аллах Великий наделил Камар-аз-Замана от обеих его жен двумя детьми мужского пола, и были те юноши подобны двум ясным лунам. Старший из них был от царицы Будур, и звали его царь аль-Амджад, а младший — от царицы Хаят-ан-Нуфус, и звали его царь аль-Асад. И аль-Асад был красивее своего брата аль-Амджада.

Воспитывались они в величии и неге. Отец дал им прекрасное образование. Они научились чистописанию, наукам, искусству управления и верховой езде. Вскоре юноши достигли высшего совершенства в учении и в красоте своей, и прельщались ими как женщины, так и мужчины.

Юноши никогда в своей жизни не расставались. Они вместе ели и спали, и все люди им завидовали. И вот исполнилось им по семнадцать лет. Отец стал приобщать их понемногу к государственным делам, и оба они по очереди стали председательствовать в суде.

И волею судьбы случилось так, что любовь к аль-Асаду, сыну Хаят-ан-Нуфус, разгорелась в сердце царицы Будур, а любовь к аль-Амджаду, сыну царицы Будур, разгорелась в сердце Хаят-ан-Нуфус. И каждая из женщин стала заигрывать с сыном другой жены, целовать его и прижимать к груди. И все думали, что это происходит от нежности и любви к детям. Страсть овладела сердцами женщин, и они прельстились сыновьями друг друга.

Но поскольку эта страсть не находила путей к сближению, то обе женщины в конце концов отказались от питья и пищи и лишились сна.

Однажды царь отправился на охоту и приказал своим детям занять его место, чтобы председательствовать в суде по очереди, как обычно. И в первый день сел, чтобы судить, аль-Амджад, сын царицы Будур.

Тогда царица Хаят-ан-Нуфус написала ему письмо, в котором рассказала старшему царевичу о том, как она влюблена в него и привязана к нему, и попыталась намекнуть, что желает близости.

Она написала такие слова: «От несчастной влюбленной, печальной, разлученной, чья юность из-за тебя скрылась и чье мученье продлилось. Если бы я горе свое описала и ту печаль, что я испытала, и какую страсть переживала, и как плачу я и стенаю, себе сердце печальное разрывая, и как заботы мои сменяются, и горести не прерываются, и как я от разлуки страдаю, с тоски и горя сгорая, — право, было бы долго в письме все это писать, и бессильны счетоводы это сосчитать, земля и небо для меня тесны стали, и на других я надеяться и рассчитывать перестала, и к смерти близка теперь я стала, и ужасы кончины испытала, и велико во мне пыланье и боль от разлуки и расставанья, и, если б тоску свою я описала, на это бумаги бы недостало, и от великих бед и изнуренья я скажу такое стихотворенье:

«Коль стану описывать, какой я терплю огонь,
Недуг и любовь мою, тревогу, бессонницу,
Не хватит на всей земле ни свитков, ни перьев мне,
Чернил не останется, бумага исчезнет вся».
Потом царица Хаят-ан-Нуфус завернула эту бумагу в кусок дорогого шелка, пропитанного мускусом и шафраном, и положила с нею ленты из своих волос, которые ценностью были выше денег, а затем она завернула все это в платок, отдала его евнуху и велела доставить царевичу аль-Амджаду.

И евнух, войдя к аль-Амджаду, поцеловал перед ним землю и подал ему письмо. Царевич взял платок, развернул его и увидел бумажку. Он раскрыл ее и прочитал, а поняв смысл написанного, узнал, что жена его отца замыслила измену мужу своему Камар-аз-Заману. Разгневался царевич, стал порицать женщин за их дела и воскликнул: «Да проклянет Аллах женщин-обманщиц, которым недостает ума и веры!» Затем он обнажил меч и сказал евнуху: «О злой раб, и ты носишь письма, заключающие измену жены твоего господина! Клянусь Аллахом, нет в тебе добра, о черный по цвету и по странице твоих грехов[38], о гадкий по внешности и по гнусной природе!»

И он ударил его мечом по шее и отделил ему голову от тела. И платок с тем, что в нем было, он положил за пазуху. А потом он вошел к своей матери и сообщил ей о том, что произошло. Он стал ругать и бранить ее и сказал такие слова: «Все вы одна сквернее другой! Клянусь великим Аллахом, если бы я не боялся оскорбить своего отца, Камар-аз-Замана и брата, царевича аль-Асада, я бы, наверное, вошел к ней и отрубил ей голову, как тому евнуху». И он вышел от своей матери, царицы Будур, в крайнем гневе.


Когда до царицы Хаят-ан-Нуфус дошел слух о том, что сделал царевич с ее евнухом, она стала ругать его и проклинать и задумала против него козни. А царевич аль-Амджад провел эту ночь больной от гнева, огорчения и тяжких дум, и не были ему сладки ни еда, ни питье, ни сон.

Когда же настало утро, его брат, царевич аль-Асад, вышел и сел на престол своего отца, царя Камар-аз-Замана, чтобы судить людей. Мать его, Хаят-ан-Нуфус, сказалась больной, услышав, что царевич аль-Амджад сделал с ее евнухом. Аль-Асад судил в этот день подданных и был справедлив. Так засиделся он в зале суда почти до захода солнца.

Царица же Будур взяла листок бумаги, чтобы написать послание царю аль-Асаду, дабы открыть ему силу своей любви и страсти, и написала она такие слова: «От той, кто любовью и страстью убит, тому, чей лучше всех нрав и вид, в красоте своей превозносящемуся, изнеженностью кичащемуся, отвернувшемуся от ищущих сближения, не желающему близости тех, кто покорен в унижении, тому, кто суров и кому наскучил влюбленный, которого он измучил, — царю аль-Асаду, чья превосходная красота и прелесть безукоризненно чисты, чье лицо как луна сияет, чей лоб ярко блестит и чей свет сверкает. Вот письмо мое к тому, кто от страсти мое тело размягчил и кожу с костями разлучил. Знай, что терпенье мое ослабело и не знаю я, что мне делать; страсть и бессонница меня волнуют, и терпенье и покой со мной враждуют. Печаль в бессонницу меня ввергает, и страсть и любовь меня терзают, а изнурение и хворь не оставляют. Пусть душа моя тебя от стыда избавит, если убить влюбленного тебя позабавит, и пусть Аллах тебя навек сохранит и от всякого зла оградит».

И после этих строк она написала такие стихи:

«Рассудило время, чтоб быть в тебя мне влюбленной,
О ты, чья прелесть, как лик луны, воссияла нам!
Красноречье ты и все прелести собрал в себе,
И в тебе одном, средь творений всех, светит блеск красот.
И согласна я, чтобы стал моим ты мучителем, —
Может, взгляд один подарить ты мне не откажешься.
Кто умрет, любовью к тебе убитый, лишь тот блажен;
Нету блага в том, кто любви и страсти не ведает!»
И еще она написала такие стихи:

«О Асад, тебе, в любви сгорая, я сетую,
О, сжалься над любящей, тоскою сжигаемой.
Доколе рука любви так будет играть со мной?
Доколе бессонница, и думы, и страсть, и хворь?
То в море я стонов от пламени жгучего
В душе, о мечта моя, — вот диво поистине!
Хулитель, оставь укоры! В бегстве ищи себе
От страсти спасения, из глаз проливай слезу.
Как часто в разлуке я кричала от любви: «О смерть!»
Но вопли и выкрики меня не избавили.
Хвораю в разлуке я — ее мне не вынести, —
Ты врач, помоги же мне в болезни чем следует.
Упреки, хулители, оставьте и бойтесь вы,
Что может любви болезнь и вам принести конец».
Затем царица Будур пропитала листок с посланием благоухающим мускусом и завернула его в ленты из своих волос — ленты из иракского шелка с кисточками из зерен зеленого изумруда, вышитые жемчугом и драгоценными камнями. Она вручила бумажку злокозненной старухе и приказала отдать послание царевичу аль-Асаду, сыну ее мужа, царя Камар-аз-Замана. Чтобы угодить царице, старуха отправилась к царю аль-Асаду сей же час.

Царевич пребывал в одиночестве. Он взял бумажку и стал читать, а старуха простояла некоторое время, ожидая ответа. Когда царевич аль-Асад понял, что в той бумажке было написано, он завернул бумажку в ленты и положил ее за пазуху. Юноша сильно разгневался и стал проклинать обманщиц-женщин. А потом он поднялся и, вынув меч из ножен, ударил старуху по шее и отделил ей голову от тела.

Затем он встал и пошел к своей матери, Хаят-ан-Нуфус, и увидел, что она лежит на постели больная. Но царевич аль-Асад не пожалел ее, а выбранил и проклял, а затем вышел вон. Он случайно встретился со своим братом, царевичем аль-Амджадом, и рассказал ему обо всем. Он поведал о том, как убил старуху, которая принесла ему послание, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о брат мой, если бы я не стыдился тебя, я бы обязательно вошел к твоей матери и срубил бы ей голову с плеч».

И царевич аль-Амджад отвечал ему: «Клянусь Аллахом, о брат мой, со мной случилось вчера то же самое. Твоя мать послала мне письмо с такими же речами. Клянусь Аллахом, о брат мой, если бы я не стыдился тебя, я обязательно вошел бы к ней и поступил с ней так же, как с евнухом».

И провели они остаток этой ночи, разговаривая и проклиная женщин-обманщиц. Братья договорились сокрыть эти происшествия от отца своего, Камар-аз-Замана, дабы он не убил обеих женщин.

Когда настало утро, с охоты прибыл царь со своим войском. Он посидел немного на престоле, а потом отправился в свой дворец. Там он обнаружил, что обе его жены лежат в постели, ослабевшие от болезни (обе они учинили против своих сыновей хитрость и сговорились погубить их, так как убоялись наказания за свою измену). И царь спросил у них: «Что с вами?» А женщины поднялись, поцеловали ему руку и рассказали всю историю с точностью до наоборот: «Знай, о царь, что сыновья твои, которые были воспитаны в милостях и величии, обманули тебя с твоими женами и заставили тебя испытать унижение».

Когда Камар-аз-Заман услышал эти слова, свет обернулся мраком в глазах его, и он очень разгневался. Затем он сказал женам: «Разъясните мне, как это было!»

Тогда царица Будур сказала: «Знай, о царь, что твой сын аль-Асад, сын Хаят-ан-Нуфус, уже несколько дней посылал мне любовные письма и склонял меня к разврату. Я удерживала его от этого, но он не отставал от меня. Когда ты уехал, он налетел на меня пьяный, с обнаженным мечом в руках, ударил моего слугу и лишил его жизни. Он сел мне на грудь, держа меч в руках, и я побоялась, что он убьет меня, если я стану ему противиться. Так он удовлетворил со мною свое желание, заставив меня насильно отдаться ему. И если ты не накажешь его за меня, о царь, я убью себя своей рукой. Нет мне нужды жить на свете после такого унижения!»

А Хаят-ан-Нуфус, плача и рыдая, рассказала царю о себе такую же историю, а потом принялась плакать и рыдать, приговаривая: «Если ты не накажешь его за меня, я все расскажу своему отцу, царю Арманусу!»

Когда царь увидел, что обе жены его горько плачут, он поверил их словам и сильно разгневался. Поднявшись, он хотел броситься на своих сыновей, чтобы убить их. Но повстречался ему на пути царь Арманус, его тесть. Увидев в руке у зятя обнаженный меч, он спросил, что с ним приключилось. И Камар-аз-Заман рассказал ему все, а в конце добавил: «И вот я иду к ним, чтобы убить их, как собак, за содеянное ими злодеяние!»

Царь Арманус тоже разгневался на юношей и сказал: «Правильное решение ты принял, о дитя мое! Да не коснется благословение Аллаха этих юношей и всех детей, которые совершают такие поступки со своими отцами. Однако, сын мой, вспомни такую поговорку: кто не думает о последствиях, тому судьба не друг. Эти двое все-таки твои дети, и не должно тебе лишать их жизни своей рукой, иначе придется тебе выпить горечь убийства и раскаиваться в их смерти, когда это будет уже бесполезно. Пошли одного из невольников: пусть он убьет их где-нибудь в пустыне, подальше от твоих глаз. Ведь не зря говорится: «Быть вдали от любимого лучше мне и прекраснее — не видит глаз, не печалится сердце»».

Услышав от своего тестя, царя Армануса, такие речи, царь Камар-аз-Заман счел их мудрыми. Он вложил меч в ножны и, вернувшись, сел на престол. Затем царь позвал своего казначея (а это был дряхлый старец, сведущий во многих делах) и сказал ему: «Пойди к моим сыновьям, аль-Амджаду и аль-Асаду, скрути их хорошенько, положи их в сундук и взвали на мула, а сам садись верхом и выезжай с ними на середину пустыни. Там зарежь царевичей, наполни два кувшина их кровью и принеси мне». Казначей отвечал ему: «Слушаю и повинуюсь!»

В тот же миг старик поднялся и отправился к аль-Амджаду и аль-Асаду. Он встретил их по дороге. Юноши были одетые в лучшие свои платья, ибо собирались в таком виде отправиться к отцу своему, царю Камар-аз-Заману, поприветствовать его и поздравить с благополучным возвращением с охоты. Увидев царевичей, казначей схватил их и воскликнул: «О дети мои, знайте, что я подневольный раб и что ваш отец отдал мне приказание. Послушны ли вы приказанию его?» И они ответили: «Да!» Тогда казначей подошел к ним, скрутил их, положил в сундуки, которые взвалил на спину мула, и выехал с ними из города.

Старик ехал с ними по пустыне до полудня, а затем остановился в глухом месте. Сойдя с коня, он снял сундуки со спины мула, открыл их и выпустил аль-Амджада и аль-Асада. Потом казначей горько заплакал, а потом обнажил меч и сказал им: «Клянусь Аллахом, о господа мои, тяжело мне совершить с вами скверный поступок, но эти дела мне простительны, так как я подневольный раб, и ваш отец, царь Камар-аз-Заман, велел мне отрубить вам головы». И юноши сказали ему: «О эмир, делай так, как приказал тебе царь. Мы вытерпим все, что судил нам Аллах, Великий и Славный, и ты не ответствен за нашу кровь».

Затем братья обнялись и простились друг с другом, и аль-Асад сказан казначею: «Ради Аллаха, о дядюшка, не продлевай мою печаль о брате моем и убей меня раньше него. Так будет легче для меня». И аль-Амджад сказал казначею то же самое.

Потом они оба заплакали, и казначей разрыдался вместе с ними. Тогда братья снова обнялись и простились друг с другом, и один из них сказал другому: «Все это козни твоей матери и моей. И это нам воздаяние за то, как милосердно поступили мы с ними. Но на все воля Аллаха Великого! Поистине мы принадлежим Всевышнему, и к нему теперь возвращаемся!»

Аль-Асад обнял своего брата и произнес такие стихи:

«О ты, к кому я, в страхе сетуя, стремлюсь,
Лишь ты для всех случайностей прибежище.
Одна мне хитрость — постучаться в дверь к тебе.
А буду я отвергнут — в какую дверь стучаться мне?
О ты, чьих благ сокровища в словечке «будь»,
Пошли — ведь благо у тебя все собрано».
И, услышав эти речи, аль-Амджад заплакал, прижал брата к груди и произнес такие двустишия:

«О ты, чья рука со мной всегда не одна была,
О ты, чьих подарков ряд превыше счисления,
Всегда, коль постигнут был я рока превратностью,
Я видел, что за руку ты тотчас меня берешь».
Затем аль-Амджад сказал казначею: «Прошу тебя ради единого покоряющего, царя покрывающего, убей меня раньше моего брата аль-Асада: пусть мой огонь погаснет, не дай же ему разгореться». Но аль-Асад заплакал и воскликнул: «Раньше убит буду только я!» И аль-Амджад ответил: «Лучше всего будет, если ты обнимешь меня, а я обниму тебя, чтобы меч, опустившись на нас, убил нас разом».

Когда же они обнялись, повернувшись лицом к лицу, и прижались друг к другу, казначей, рыдая, связал их веревками, а затем обнажил меч и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о господа мои, мне тяжело убивать вас! Нет ли у вас пожелания, которое бы я осуществил, или завещания, которое я бы выполнил, или же послания, которое я бы доставил?» — «Нет у нас ничего, — сказал аль-Амджад, — а что касается завещания, я завещаю тебе положить моего брата аль-Асада снизу, а меня сверху, чтобы удар пал сначала на меня. А когда ты прикончишь нас и прибудешь с вестью об этом к царю, он тебя спросит: «Что ты слышал от них перед смертью?» Ты же скажи ему: «Твои сыновья передают тебе привет и говорят, что ты не знаешь, невинны они или грешны. Ты убил их, не удостоверившись в их проступке и не рассмотрев их дела». А потом скажи ему такие два стиха:

«Знай, женщины — дьяволы, для нас сотворенные.
Аллах, защити меня от козней шайтанов!
Причина всех бед они, возникших среди людей,
И в жизни людей земной, и в области веры».
Мы хотим от тебя лишь одного: чтобы ты передал отцу эти два стиха, которые ты услышал», — сказал аль-Амджад.

Потом он горько заплакал и стал говорить следующее:

«Цари, ушедшие от нас
В минувшем, служат назиданьем, —
Ведь сколько этою стезей
Больших и малых проходило!»
Услышав от аль-Амджада эти слова, казначей так сильно заплакал, что увлажнил себе бороду, а что до аль-Асада, то, обливаясь слезами, он произнес такие стихи:

«Судьба после самых дел следами их нас сразит.
Чего же оплакивать тела нам и образы?
Чем ночь отличается — оплошность,
Аллах, прости! — от ночи, обманутой рукою превратностей?
Зажгла против Ибн Зубейра козни свои судьба,
Хоть в храме у камня он защиты искал себе.
О, если бы, Амра жизнь избавив за Хариджу,
Алия избавила судьба за чью хочет жизнь!»[39]
Затем он оросил щеку ливнем слез и произнес такие стихи:

«Поистине ночь и день природой так созданы,
Обманы присущи им, и козни, и хитрости.
Обманное марево — для них только блеск зубов,
И мрак устрашающий для них лишь сурьма для глаз.
Проступок пред ночью мой (противен мне нрав ее!) —
Проступок меча, когда храбрец отступает вдруг»
А потом, тяжело вздыхая, он произнес такие стихи:

«О стремящийся к жизни низменной, поистине
Она смерти сеть и вместилище смущений.
Вот дом — когда смешит тебя сегодня он,
Ты плачешь завтра, — гибель тому дому!
Набегам рока нет конца; плененных им
Не выкупить отвагой благородной.
Сколь многие, обманчивость презрев судьбы,
Враждебны стали ей, превысив силы,
Но, щит к ним тылом повернув, она
В отместку нож их кровью напоила.
И знай, судьбы удары нас разят,
Хоть долог срок и лёт судьбы не спешен.
Смотри ж, чтоб жизнь твоя напрасно не прошла
Неосторожно, по пренебреженью.
Порви ж любви и желаний узы — найдешь тогда
Ты верный путь и блаженство тайн высоких».
Окончив эти стихи, аль-Асад обнял брата своего аль-Амджада еще крепче, а казначей обнажил меч и хотел было нанести удар, как вдруг конь его умчался в пустыню (а он стоил тысячу динаров, и на нем было великолепное и очень дорогое седло). Старик тут же выронил из рук меч и побежал за своим конем. Долго гонялся за ним казначей — до тех пор, пока конь не вошел в заросли, а старик — вслед за ним. Вдруг животное ударило ногою об землю и стало храпеть, сопеть, ржать и распаляться.

В тех зарослях жил лев. Глаза его метали искры, а вид устрашал души. Казначей обернулся и увидел, что этот лев направляется к нему. И не знал старик, как избежать неминуемой гибели, ведь у него не было с собой меча. Тогда казначей воскликнул: «Да будет воля Аллаха Великого! Эта беда случилась со мной лишь из-за аль-Амджада и аль-Асада!»

А в это время братьев нещадно палил зной, и они чувствовали сильную жажду. И стали они звать на помощь, но никто не ответил им. Тогда они воскликнули: «О, если бы нас убили, мы избавились бы от этих страданий! Но мы не знаем, куда умчался конь, а с ним казначей, оставивший нас связанными. Лучше бы он поскорее пришел и убил нас, чем выносить такую муку!»

«О брат мой, — сказал аль-Асад, — потерпи, скоро придет к нам облегченье от Аллаха Великого и Славного, ведь конь умчался не случайно, а нас с тобой мучит только жажда».

И он встряхнулся и стал двигаться направо и налево. Узы развязались, и тогда он поднялся и освободил своего брата, а затем взял меч эмира и сказал: «Клянусь Аллахом, мы не уйдем отсюда, пока не выясним, что с ним случилось!»

И они пошли по следам казначея. Следы привели их к зарослям. «Постой здесь, — сказал аль-Асад своему брату, — а я пойду в эти кусты и поищу эмира». Но аль-Амджад воскликнул: «Я не дам тебе войти туда одному, а отправлюсь с тобой! Если мы спасемся, то спасемся вместе, а если погибнем, то погибнем вместе».

Братья вошли в заросли и увидели, как лев бросился на казначея. Тогда аль-Амджад схватил меч, ринулся на льва, ударил его мечом между глаз, и тот упал и растянулся на земле.

Эмир поднялся, дивясь такому повороту событий, и увидел аль-Амджада и аль-Асада, сыновей своего господина, которые стояли перед ним. Тогда старик кинулся им в ноги и воскликнул: «Клянусь Аллахом, о господа мои, теперь я не смогу убить вас! И никому другому не позволю! Я стану для вас защитой до конца дней моих». Затем он поднялся, обнял юношей и спросил, как они смогли освободиться и найти его. Братья рассказали ему все как было.

Казначей, услышав эти слова, поблагодарил братьев за их поступок и вышел с ними из зарослей. Тогда юноши сказали ему: «О дядюшка, сделай так, как тебе велел наш отец», — но казначей воскликнул: «Не допусти Аллах, чтобы я приблизился к вам со злом! Мы поступим так: я возьму вашу одежду и отдам вам свою, а потом я наполню две бутылки кровью льва, пойду к царю и скажу ему: «Я убил их». Вы же отправляйтесь странствовать по городам. Земли Аллаха просторны. И знайте, о господа мои, что разлука с вами мне будет тяжела».

И все трое заплакали. Потом юноши сняли с себя одежды, а казначей одел их в свое платье. Старик наполнил бутылки львиной кровью и вместе с одеждами положил их перед собою, на спину коня.

Простившись с братьями, казначей отправился в город. Когда он вошел к царю и поцеловал перед ним землю, тот обрадовался и спросил его: «Сделал ли ты то, что я тебе поручил?» Казначей ответил: «Да, о владыка наш!» — и протянул ему узлы, в которых была одежда и бутылки, наполненные кровью.

«Как они себя показали, и дали ли они тебе какое-нибудь поручение?» — спросил царь. И казначей ответил: «Они смиренно приняли свою участь и сказали мне: «Нашему отцу простительно. Передай ему от нас привет и скажи ему, что он не ответствен за то, что убил нас. И мы поручаем тебе передать ему такие два стиха». Вот они:

«Знай, женщины — дьяволы, для нас сотворенные, —
Спаси же Аллах меня от козней шайтанов!
Причина всех, бед они, возникших среди людей,
И в жизни земной, и в области веры».
Услышав такие слова, царь надолго опустил голову к земле. Он понял: это был намек на то, что дети его лишились жизни несправедливо. Царь взял узлы, развязал их и, рыдая, принялся рассматривать одежду своих сыновей. И вдруг в кармане платья, принадлежавшего сыну его аль-Асаду, он нашел бумажку, в которую были завернуты ленты из волос жены его, царицы Будур, и в которой содержалось послание, написанное ее почерком. Царь развернул бумажку и прочитал ее. Поняв смысл написанного, он узнал, что поступил несправедливо с сыном своим аль-Асадом. Потом он обыскал одежды аль-Амджада и нашел у него в кармане бумажку, в которой хранились ленты из волос жены его Хаят-ан-Нуфус и в которой содержалось послание, написанное ее рукой. Царь развернул бумажку и, прочитав ее, понял, что и со вторым своим сыном он поступил несправедливо.

Тогда он ударил рукою об руку и воскликнул: «Да простит меня Великий Аллах! Я убил обоих детей своих безвинно». Царь принялся бить себя по щекам, восклицая: «Увы, мои дети! Увы, долгая печаль моя!» — и велел построить две гробницы в одной комнате, которую он назвал Домом печалей. Камар-аз-Заман написал на гробницах имена детей своих и, бросившись на могилу аль-Амджада, застонал, заплакал и произнес такие стихи:

«О месяц мой! Под прахом сокрылся он,
О нем рыдают звезды блестящие.
О ветвь моя! Не может, как нет ее,
Изгиб коснуться взора смотрящего.
Очам не дам ревниво я зреть тебя,
Пока миров не стану других жильцом.
И утонул в слезах я бессонницы,
И потому в аду себя чувствую».
Потом царь бросился на могилу аль-Асада, стал плакать, стонать и жаловаться, и произнес он такие стихи:

«Хотел бы я разделить с тобою смерть твою,
Но Аллах хотел не того, чего хотел я.
Зачернил я все меж просторным миром и взглядом глаз,
А все черное, что в глазах моих, — то стерлось.
До конца излить не могу я слезы, коль плачу я, —
Ведь душа моя пошлет им подкрепление.
О, смилуйся и дай увидеть ты там себя,
Где сходны все — и господа и слуги».
С этого дня царь оставил любимых и друзей, уединился в Доме печалей и стал там оплакивать своих детей.

Вот что было с ним.

Что же касается аль-Амджада и аль-Асада, то они, не переставая, шли по пустыне, питались злаками земли и пили остатки дождей в течение целого месяца, пока не достигли огромной горы из черного кремня. Дорога там разветвлялась: один путь простирался вдоль горы, а другой вел на ее вершину. И братья пошли по дороге, которая вела наверх. Шли они по ней пять дней, но не было ей конца. Тогда одолела их слабость и усталость, так как не были они приучены ходить по горам.

Когда братья потеряли надежду достичь вершины, они вернулись и пошли по дороге, которая простиралась вдоль горы. Они шли весь день до самой ночи. Аль-Асад устал от долгой ходьбы и сказал: «О брат мой, я не могу больше идти, так как очень ослаб». И аль-Амджад отвечал ему: «Крепись, о брат мой. Быть может, Аллах облегчит нашу участь».

Вскоре мрак сгустился над ними, и аль-Асад почувствовал сильную усталость и сказал: «О брат мой, я слишком утомился от ходьбы». Он бросился на землю и заплакал. Тогда аль-Амджад взял его на спину и понес, то и дело останавливаясь и отдыхая. Так он шел, пока не наступило утро.

И вот наконец братья увидели ручей, а подле него гранатовое дерево и михраб, и они не могли поверить своему счастью. Юноши сели у ручья, напились из него воды и поели гранатов с того дерева. Затем они легли и проспали в этом месте до тех пор, пока не взошло солнце.

Тогда они сели, умылись в ручье, поели гранатов, что росли на дереве, и проспали до вечера. Дальше они идти не могли, так как у аль-Асада распухли ноги. Поэтому братья отдыхали в этом месте три дня, а затем снова двинулись в путь. Они шли вдоль горы много дней, томясь от жажды и усталости.

Наконец вдали показался город. Братья обрадовались и направились туда, прославляя Аллаха Великого. И аль-Амджад сказал аль-Асаду: «О брат мой, сядь здесь, а я пойду в город и посмотрю, что это за местность и кому она принадлежит. Мы узнаем, через какие мы прошли страны, пересекая эту гору. Воистину, если бы мы шли у ее подножия, мы бы и за год не достигли этого города. Хвала же Аллаху за эту удачу». — «О брат мой, — сказал аль-Асад, — позволь лучше мне отправиться в этот город. Если ты сейчас меня оставишь, я буду слишком волноваться за тебя». И аль-Амджад отвечал ему: «Хорошо, иди, но не задерживайся там надолго!»

Аль-Асад, взяв с собой денег и оставив брата ожидать его, спустился с горы. Попав в город, он пошел по его улицам. По дороге ему встретился один человек — глубокий старец с бородой, доходящей до самой груди и разделенной на две части. Одет он был в роскошную одежду, на голове носил большой красный тюрбан, а в руках держал посох. Увидев старика, аль-Асад подивился его облику, но подошел к нему, приветствовал и спросил: «Где дорога на рынок, о господин мой?» Услышав эти слова, старик улыбнулся и сказал: «О дитя мое, ты как будто чужеземец?» — «Да, я чужеземец», — ответил ему аль-Асад. — «О дитя мое, — сказал старик, — своим приходом ты оказал нам великую радость, но заставил тосковать по тебе своих родных. Чего же ты хочешь на рынке?» — «О дедушка, — ответил аль-Асад, — у меня есть брат, которого я оставил на горе. Мы идем из далеких стран уже три месяца, а когда мы достигли этого города, я отправился сюда купить еды и питья, дабы мы смогли продолжить свой путь».

Старик отвечал ему: «О дитя мое, радуйся своей удаче. Как раз сегодня я устроил пир и пригласил много гостей. Я собрал для своего торжества все лучшие угощения, какие только можно пожелать. Не хочешь ли ты отправиться со мною в мое жилище? Я дам тебе то, что ты хочешь, и не возьму с тебя никакой платы. По дороге я расскажу тебе о нашем городе. Хвала Аллаху, о дитя мое, что именно я встретился на твоем пути». — «Я пойду с тобой, но поспешим, так как брат мой ожидает меня и беспокоится обо мне», — ответил аль-Асад.

Старик взял юношу за руку и повернул с ним в узкий переулок. Добрый человек улыбался аль-Асаду и говорил ему: «Слава Аллаху, который спас тебя от жителей этого города!» И шли они до тех пор, пока не вступили в просторный дом с большим залом.

И увидел аль-Асад сорок стариков, усевшихся в круг, посреди которого горел огонь. Старики поклонялись огню и прославляли его.

Аль-Асад оторопел от этого зрелища, и волосы на теле его поднялись дыбом. Он не знал, что думать. А старик закричал сидящим людям: «О старцы огня, да благословен сегодняшний день!» Потом он крикнул: «Эй, Гадбан!» — и к нему вышел черный раб высокого роста, ужасный видом, с хмурым лицом и плоским носом. Старик сделал рабу знак, и тот повернул аль-Асада к себе спиною и крепко связал его. Затем старик сказал рабу: «Спустись с ним в ту комнату, которая под землей, оставь его там и скажи такой-то невольнице, чтобы она мучила его и днем, и ночью».

Раб взял аль-Асада и, спустившись с ним в ту комнату, отдал его невольнице. Та же стала мучить его каждый день. Она давала ему одну лепешку рано утром и одну лепешку вечером, а также кувшин соленой воды на обед и на ужин. А старики решили между собой так: «Когда придет время праздника, мы зарежем юношу на горе и принесем его в жертву огню».

Однажды невольница спустилась к нему и стала больно его бить, пока кровь не потекла из его боков и он не потерял сознание. Затем она поставила у его головы кувшин соленой воды, положила лепешку и ушла, оставив его одного. Аль-Асад очнулся в полночь и нашел себя связанным и избитым. Побои причиняли ему сильную боль. Он горько заплакал, вспомнив свое прежнее житье в величии и счастье, рядом с любимым отцом и братом.

И произнес царевич такие стихи:

«Пойди по нашим следам и расспроси о нас —
Не думай, что мы в прежнем положении находимся.
Теперь разлучитель-рок заставил расстаться нас,
И души завистников о нас не злорадствуют.
Теперь меня мучает бичами презренная,
Что сердце свое ко мне враждою наполнила.
Но, может быть, нас Аллах с тобою сведет опять
И карой примерною врагов оттолкнет от нас».
Окончив свои стихи, аль-Асад протянул руку и нашел рядом с собою лепешку и кувшин соленой воды. Он поел немного, чтобы заполнить пустоту и укрепить свой дух, выпил немного воды и всю ночь до самого утра провел без сна из-за множества клопов и вшей.

Когда наступило утро, невольница спустилась к нему и переменила на нем одежду, которая испачкалась кровью и прилипла к его телу. Снимая с царевича рубаху, она содрала с него и кожу. Аль-Асад закричал, заохал и воскликнул: «О Владыка, если на то твоя воля, то я готов стерпеть и большее! Но, Господи, не избавь от наказания тех, кто так жесток со мной». И затем он произнес такие стихи:

«К твоему суду терпелив я буду, о Бог и рок,
Буду стоек я, коль угодно это, Господь, тебе.
Я вытерплю, Владыка мой, что суждено,
Я вытерплю, хоть ввергнут буду в огонь ада.
И враждебны были жестокие и злы ко мне,
Но, быть может, получу я взамен блага многие,
Не можешь ты, о Владыка мой, пренебречь дурным,
У тебя ищу я прибежища, о Господь судьбы!»
И еще прочел он такие стихи:

«К делам ты всем повернись спиной,
И дела свои ты вручи судьбе,
Как много дел, гневящих нас,
Приятны нам впоследствии.
Часто тесное расширяется,
А просторный мир утесняется,
Что хочет, то и творит Аллах,
Не будь же ты ослушником.
Будь благу рад ты скорому —
Забудешь все минувшее».
Когда царевич окончил свои стихи, невольница стала бить его, пока он не потерял сознание. Затем она бросила ему лепешку, оставила кувшин соленой воды и ушла. А аль-Асад остался один, покинутый и печальный. Кровь текла из боков его, и был он закован в железо, находясь далеко от любимых.

Заплакав, царевич вспомнил своего брата и прежнюю жизнь, полную величия. Он принялся охать и жаловаться, стонать и плакать. И произнес он такие стихи:

«Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты,
И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь?
Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученным
И смягчиться, хоть душа твоя, как камень, крепка?
Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав
Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты,
И душа врагов исцелилася, как увидели,
Что в чужой стране я охвачен горем в одиночестве.
И мало им постигших меня горестей,
Отдаления от возлюбленных и очей больных,
Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне,
Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается,
И слез моих, что текут, как дождь из облака,
И любовной жажды, огнем горящей негаснущим,
И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях,
И стенания, и печальных вздохов горестных.
Я борюсь с тоской и печалями изводящими
И терзаюсь тоской пожирающей.
Не встретил я милосердного и мягкого,
Кто бы сжалился и привел ко мне непослушного.
Найдется ль друг мне верный, меня любящий,
Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он?
Я бы сетовал на страдания и печаль ему,
Что глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна.
И продлилась ночь с ее пытками, и поистине
На огне заботы я жарюсь пламенеющей.
Клопы и блохи кровь мою всю выпили,
Как пьют вино из рук веселого, чьи ярки уста.
А плоть моя, что покрыта вшами, напомнит вам
Деньги сироты в руках судей неправедных.
И в могиле я, шириной в три локтя, живу теперь,
И мне кровь пускают, и цепью тяжкой закован я.
И вино мне — слезы, а цепь моя мне музыка,
На закуску — мысли, а ложе мне — огорчения».
Окончив свое стихотворение, царевич снова принялся стонать и сетовать. Вот, что было с ним.

Что же касается аль-Амджада, то он прождал аль-Асада до полудня, но тот не вернулся. Тогда сердце аль-Амджада затрепетало и заболело от разлуки с братом. Он пролил обильные слезы и стал плакать и кричать: «Увы, мой братец, увы, мой товарищ! О горе мне! Как я страшился разлуки, и она пришла!»

Потом он спустился с горы и проник в город. «Царевич шел по улицам до тех пор, пока не достиг рынка. Тогда он спросил людей, как называется этот город и кто его обитатели, и ему сказали: «Этот город называется Городом магов, и жители его поклоняются огню, а не всесильному Владыке». Затем аль-Амджад спросил про Эбеновый город, и ему отвечали: «От нас до него расстояние по суше — год, а по морю — шесть месяцев. Царя Эбенового города зовут Арманусом. Он стал тестем одного султана, Камар-аз-Замана, и поставил его на свое место. И все знают, что этот владыка справедлив, милостив, щедр и честен».

Услышав о своем отце, аль-Амджад стал плакать, стонать и жаловаться. Он не знал, куда ему направиться. Тогда царевич купил себе кое-чего поесть и зашел в одно место, чтобы там откушать. Он сел и собрался было поесть, но, вспомнив брата своего, заплакал. Тогда царевич поел через силу, совсем немного, только чтобы удержать в теле дух.

Затем аль-Амджал пошел бродить по городу в надежде узнать, что случилось с его братом. Вдруг он увидел одного человека, мусульманина, который работал портным в лавке. Царевич сел возле этого мужчины и рассказал ему свою историю, а портной сказал: «Если твой брат попал в руки кому-нибудь из магов, ты его уже вряд ли увидишь. Может быть, Аллах сведет тебя с ним. Не хочешь ли, о брат мой, поселиться у меня?» И аль-Амджад сказал: «Хорошо!» — и провел у портного несколько дней. Тот развлекал царевича, как мог, и призывал его к стойкости. Он научил юношу шить, и тот достиг в этом деле большого мастерства.

Однажды аль-Амджад вышел из дома, постирал свою одежду в море, вымылся в бане, надел чистое платье и пошел гулять по городу. И он встретил по дороге женщину, на редкость красивую и стройную. Увидев аль-Амджада, она подняла с лица покрывало и сделала ему знак бровями и глазами. Бросая на него влюбленные взоры, женщина произнесла такие стихи:

«Потупила я взор, увидев, что ты подходишь,
Как будто бы ты глаз солнца небесного, о стройный!
Поистине ты прекрасней всех виденных мной,
Вчера был хорош, сегодня ты еще лучше.
И если б красу твою на пять разделить, то взял бы
Иосиф себе лишь часть, да и ту не полною».
Когда аль-Амджад услышал речи женщины, сердце его возрадовалось и члены устремились к ней. Жгучая страсть пробудилась в нем, и он произнес, указывая на нее, такие стихи:

«Перед розой щек, в защиту ей, терновый шип,
Так кто ж душе внушит своей сорвать его?
Не протягивай к ней руки своей — надолго ведь
Разгорятся войны за то, что оком взглянули мы.
Скажи же той, кто, обидя нас, соблазнила нас:
«Будь ты праведной, ты б сильней еще соблазнила нас».
Закрывая лик, ты сбиваешь нас лишь сильней с пути,
И считаю я, что красе такой лучше лик открыть.
Ее лик, как солнце, не даст тебе на себя взирать;
Лишь одетое тонким облаком, оно явится.
Исхудавшие охраняются худобой своей,
Так спросите же охранявших стан, чего ищем мы.
Коль хотят они истребить меня, перестанут пусть
Быть врагами нам и оставят нас с этой женщиной.
Не сразить им нас, если выступят против нас они,
Всех недругов сразят глаза девы с родинкой».
Услышав от аль-Амджада эти слова, женщина испустила глубокий вздох и произнесла, указывая на него, такие стихи:

«Стезею расставанья ты пошел, а не я пошла;
Любовь подари ты мне — пришла пора верности,
О ты, что жемчужиной чела, как заря, блестишь
И ночь посылаешь нам с кудрей на висках твоих!
Ты образу идола заставил молиться нас,
Смутив им: уже давно ты смуту зажег во мне.
Не диво, что жар любви сжег сердце мое теперь —
Огня лишь достоин тот, кто идолам молится,
Без денег подобных мне и даром ты продаешь,
Уж если продашь меня, так цену мою возьми».
Услышав такие слова, аль-Амджад спросил женщину: «Ты сама придешь ко мне, или мне прийти к тебе?» Женщина от стыда склонила голову к земле и произнесла слова пророка: «Велик он! Мужчины да содержат женщин[40] и используют то, в чем Аллах дал им преимущество друг перед другом». И аль-Амджад понял ее намек.

Так он узнал, что женщина хочет пойти с ним, и он решил подыскать подходящее место, ибо стыдно ему было приводить ее к портному, своему хозяину.

Тогда царевич пошел впереди, а женщина — сзади. Он ходил с нею из переулка в переулок, пока она не устала и не спросила: «О господин, где твой дом?» — «Впереди, — отвечал аль-Амджад, — до него осталось немного». И он свернул с нею в красивый переулок и прошел его до конца. Оказалось, что улица была не сквозная.

«Да будет на то воля Аллаха Великого!» — воскликнул аль-Амджад. Затем он повел глазами вокруг себя и увидел в конце переулка большие запертые ворота с двумя скамьями.

Аль-Амджад сел на одну из скамей, а женщина села на другую и спросила: «О господин мой, чего ты дожидаешься?». И царевич надолго склонил голову к земле, а затем поднял голову и сказал: «Я жду своего невольника. Ключ от ворот у него. Я велел ему приготовить еду и питье, цветы и винок моему возвращению из бани». Тогда аль-Амджад подумал: «Может быть, ей не захочется долго ждать, и она уйдет своей дорогой».

Когда ожидание слишком затянулось, женщина сказала: «О господин, твой невольник заставил нас ждать, сидя в переулке», — и подошла к дверному засову с камнем. «Не торопись, подожди, пока придет невольник!» — остановил ее аль-Амджад. Но она не стала слушать его, а ударила камнем по засову и разбила его на две половины. Ворота распахнулись. «Зачем ты это сделала?» — спросил ее аль-Амджад, а она воскликнула: «Ой, господин мой, а что такого? Разве это не твой дом?» — «Да, — отвечал аль-Амджад, — но не нужно было ломать засов».

Потом женщина вошла в дом, а аль-Амджад остался, растерянный, так как не знал, что ему делать. «Почему ты не входишь, о свет моих очей и последний вздох моего сердца?» — спросила его женщина, и аль-Амджад ответил: «Слушаю и повинуюсь, но только невольник задержался, и я не знаю, сделал ли он что-нибудь из того, что я ему приказал».

Царевич последовал за женщиной, и пребывал он в величайшем страхе перед хозяевами этого жилища. Войдя в дом, он увидел прекрасную комнату с четырьмя портиками, расположенными друг против друга. В комнате этой стояли скамейки, устланные коврами из шелка и парчи, а посреди нее находился драгоценный водоем, по краям которого были расставлены подносы, украшенные камнями и драгоценностями, наполненные плодами и цветами, а рядом стояли сосуды с напитками и свечи в подсвечниках. В комнате было полно дорогих материй, там стояли сундуки и кресла, на каждом из которых лежал мешок, полный дирхемов, золота и динаров. Дом этот свидетельствовал о благосостоянии его владельца, так как пол в нем был выстлан мрамором.

Когда аль-Амджад увидел это, он пришел в замешательство и воскликнул про себя: «Пропала моя душа! Но да будет на то воля Аллаха!» А что до женщины, то, увидев это помещение, она обрадовалась и сказала: «Клянусь Аллахом, о господин мой, твой невольник ничего не упустил. Он вымел комнату, сварил кушанья и выложил на подносы плоды и цветы. Я пришла вовремя». Но аль-Амджад не обратил на нее внимания, так как его сердце сжалось от страха перед хозяевами дома. Тогда женщина сказала ему: «Ой, господин мой, сердце мое, чего ты так стоишь?» Затем она подарила аль-Амджаду звонкий поцелуй и произнесла: «О господин мой, если ты условился с другой, то я согну спину и буду служить ей».

Аль-Амджад засмеялся, хотя сердце его было полно гнева и страха. Затем он сел и подумал: «Когда хозяин дома вернется, он точно убьет меня!» Женщина села с ним рядом и стала играть и смеяться, но аль-Амджад по-прежнему был озабочен и сидел нахмурившись.

Тогда женщина поднялась, взяла столик и, засучив рукава, накрыла его скатертью, уставила кушаньями и стала есть. Она сказала аль-Амджаду: «Садись рядом и поешь со мной, о господин!» Царевич подошел, чтобы отведать кушаний, но еда была ему неприятна, и он не смог проглотить и кусочка. Аль-Амджад постоянно поглядывал в сторону двери, пока женщина не поела досыта. Тогда она убрала столик и принялась лакомиться плодами, а затем открыла кувшин с вином, наполнила кубок и протянула его аль-Амджаду. Царевич взял кубок, говоря про себя: «Увы, увы мне, когда хозяин этого дома придет и увидит меня!» И, когда он так сидел, бросая испуганные взгляды в сторону двери и держа в руке кубок, вдруг пришел хозяин дома. А это был мамлюк[41], один из вельмож города. Он служил конюшим у царя, и эта комната была приготовлена им для своего удовольствия, чтобы грудь его там расправлялась и он мог бы уединяться в ней с кем хотел. В этот день он послал к одному из своих возлюбленных, чтобы тот пришел и приготовил для него это помещение. Звали этого мамлюка Бахадур, и был он щедр на руку, раздавал милостыню и оказывал людям благодеяния.

Когда он подошел к своему дому, то увидел, что ворота открыты. Бахадур медленно вошел, опасаясь воров, осторожно заглянул в комнату и увидел аль-Амджада и женщину. Когда глаза царевича встретились с глазами хозяина дома, юноша побледнел лицом и задрожал от страха. Бахадур, увидев, что тот побледнел и изменился в лице, сделал ему знак, приложив ко рту палец, что значило: «Молчи и подойди ко мне!»

Аль-Амджад выпустил из руки кубок и поднялся, а женщина спросила его: «Куда ты?» Он покачал головой и сделал ей знак, что идет по нужде. Затем царевич вышел из комнаты, приблизился к хозяину дома, поцеловал ему руки и воскликнул: «Ради Аллаха, господин мой, прежде чем причинить мне вред, выслушай, что я скажу». Затем он рассказал Бахадуру свою историю от начала и до конца.

Когда мамлюк узнал, что аль-Амджад — царский сын и что с ним приключились такие несчастья, он почувствовал к нему влечение, пожалел его и сказал: «Выслушай, о Амджад, мои слова и повинуйся мне, тогда я ручаюсь за твою безопасность. Если же ты меня не послушаешься, я убью тебя». — «Приказывай мне что хочешь, я не ослушаюсь тебя никогда, так как я отпущенник твоего великодушия», — ответил ему аль-Амджад. И Бахадур сказал: «Войди сейчас в дом, сядь на прежнее место и успокойся, а я, Бахадур, войду к тебе. Тогда ты начни кричать на меня: «Почему ты задержался так надолго?» — и не принимай никаких оправданий, а побей меня, изображая гнев. Иди же и веселись. Все, что ты потребуешь, тотчас явится перед собой. Проведи эту ночь, как ты любишь, а завтра отправляйся своей дорогой. Все это я делаю из уважения к тому, что ты на чужбине, ибо я люблю чужеземцев и считаю своим долгом оказывать им почет».

Аль-Амджад поцеловал Бахадуру руки и вернулся в комнату. Лицо его снова стало румяным, и он сказал женщине: «О госпожа моя, ты развеселила мое обиталище, и это ночь благословенна». А та ответила ему: «Ты так изменился ко мне, я удивлена!» — «Клянусь Аллахом, о госпожа, — сказал аль-Амджад, — я думал, что мой невольник Бахадур взял у меня драгоценные ожерелья, каждое из которых ценою в десять тысяч динаров, а сейчас я поискал их и нашел на месте. Я не знаю, почему мой невольник так задерживается, его обязательно нужно будет наказать».

Женщина поверила словам аль-Амджада, и они стали играть, пить и веселиться. Так они наслаждались, пока не приблизился вечер. Тогда к ним вошел Бахадур (а он переменил на себе одежду, подпоясался и надел на ноги туфли, которые обычно носят невольники), поздоровавшись, поцеловал землю и заложил руки за спину, понурив голову, как тот, кто признает свою вину. Аль-Амджад взглянул на него гневным взором и сказал: «О сквернейший из невольников, почему ты опоздал?» А Бахадур ответил: «О господин мой, я был занят стиркой платья и не знал, что ты здесь, так как мы сговорились с тобою встретиться вечером, а не днем». Аль-Амджад закричал на него: «Ты лжешь, о сквернейший из невольников, клянусь Аллахом, я обязательно тебя побью!»

И он поднялся, разложил Бахадура на полу, взял палку и стал осторожно бить его. Но тут женщина встала, вырвала палку из рук царевича и принялась жестоко бить Бахадура — так, что тому стало очень больно и у него потекли слезы. Тогда мамлюк начал звать на помощь, скрипя зубами, а аль-Амджад крикнул женщине: «Не надо!» — но та говорила: «Дай мне утолить свой гнев на него!» Потом аль-Амджад выхватил палку из рук женщины и оттолкнул ее, а Бахадур поднялся, утер с лица слезы и простоял некоторое время в почтении перед ними обоими. Затем он вытер в комнате пол и зажег свечи.

Всякий раз, как Бахадур входил в комнату, женщина принималась ругать и проклинать его, а аль-Амджад сердился на нее и говорил: «Заклинаю тебя Аллахом Великим, оставь моего невольника — он к этому не приучен». Царевич и женщина все время пили и ели, а Бахадур им прислуживал до полуночи, пока не устал от службы и побоев.

Тогда он заснул посреди комнаты и стал храпеть, а женщина, которая была уже изрядно пьяна, сказала аль-Амджаду: «Встань, возьми меч, что висит на стене, и отруби голову своему невольнику. А если ты этого не сделаешь, я погублю тебя». — «И что это тебе вздумалось убивать моего невольника?» — спросил аль-Амджад, и женщина воскликнула: «Удовольствие не будет полным, если он останется жив. Если Ты не убьешь его, то это сделаю я». — «Заклинаю тебя Аллахом, не делай этого», — сказал аль-Амджад, но женщина воскликнула: «Этого не миновать!»

Схватив меч, она обнажила его, собираясь убить Бахадура. Аль-Амджад сказал про себя: «Этот человек сделал нам добро, защитил нас и был с нами милостив, он добровольно стал моим невольником… Как же мы воздадим ему убийством? Не бывать этому никогда!» И тогда он произнес; «Если ты считаешь, что смерть моего невольника неизбежна, то я имею больше прав убить его, чем ты». Затем он взял меч из рук женщины и, подняв его, ударил ее по шее и срубил ей голову с плеч.

Голова эта упала на хозяина дома, и тот проснулся. Он сел, открыл глаза и увидел, что аль-Амджад стоит с окровавленным мечом в руках. Потом он взглянул на женщину и увидел, что она убита. Бахадур спросил царевича о том, что здесь произошло, и тот рассказал ему все. Тогда Бахадур поднялся, поцеловал аль-Амджада в голову и сказал: «О господин, что было бы со мной, если бы ты не остановил ее! Теперь остается только одно: сейчас же вынести тело, пока не наступил рассвет».

Мамлюк подпоясался, взял труп женщины, завернул его в халат, положил в корзину и понес. «Ты чужеземец и никого не знаешь, — сказал он аль-Амджаду, — сиди же на месте и жди меня до зари. Если я вернусь, то непременно отплачу тебе добром. Я постараюсь выяснить, что случилось с твоим братом. Если же солнце взойдет, а я не вернусь к тебе, то знай, что со мною кончено. Тогда дом этот твой, а также все имущество, какое в нем есть».

Потом Бахадур взял корзину и вышел из дома. Он прошел через рынок и направился по дороге к морю, чтобы бросить туда труп. Подойдя уже близко к морю, он обернулся и увидел, что его окружили стражники. С ними был вали[42]. Узнав Бахадура, они удивились, а открыв корзину, увидели в ней убитую. Тогда схватили они мамлюка и всю ночь продержали его в железных цепях.

Утром они отвели Бахадура к царю и доставили с ним корзину. Царь очень рассердился на мамлюка и воскликнул: «Горе тебе! Неужели ты постоянно так делаешь — убиваешь людей, кидаешь их в море и забираешь все их имущество?! Сколько ты уже совершил таких убийств?» И Бахадур опустил голову. Тогда царь закричал на него, вопрошая: «Горе тебе! Отвечай, кто убил эту женщину!» — «О господин мой, — отвечал Бахадур, — это я убил ее, и на то была воля Аллаха Великого!» Царь рассердился на мамлюка и велел его повесить. Тогда вали отправился на улицы города с глашатаем, который должен был громко призывать жителей пойти и посмотреть на Бахадура, царского конюшего, которого водили по переулкам и рынкам.

Вот что было с Бахадуром. Что же касается аль-Амджада, то, когда наступил день и поднялось солнце, а Бахадур не вернулся к нему, он воскликнул: «Да будет на то воля Аллаха Великого! Но хотелось бы мне узнать, что случилось с мамлюком!» Вдруг царевич услышал голос глашатая, который призывал жителей пойти и посмотреть на казнь преступника Бахадура. Аль-Амджад горько заплакал и воскликнул: «Это я убил женщину, а он захотел погубить себя без вины, из-за меня! Клянусь Аллахом, не бывать этому никогда!»

Царевич вышел из дома, запер его и пошел к месту казни. Он остановился перед вали и сказал ему: «О господин, не убивай Бахадура — он невинен. Клянусь Аллахом, он не убивал той женщины! Это сделал я». Услышав такие слова, вали взял аль-Амджала и Бахадура и отвел обоих к царю. Правитель посмотрел на царевича и спросил его: «Это ты убил женщину?» — и тот ответил: «Да!» Тогда царь сказал ему: «Расскажи мне, по какой причине ты убил ее, и говори правду». — «О царь, — сказал аль-Амджад, — со мной случилась удивительная история, которая могла бы послужить назиданием для поучающихся».

Затем аль-Амджад поведал царю историю, произошедшую с ним и его братом. Правитель пришел от этого рассказа в крайнее изумление и сказал царевичу: «Я думаю, что тебя можно простить. Не хочешь ли ты, о юноша, быть у меня визирем?» И аль-Амджад отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» Царь наградил его дорогими одеждами и подарил ему красивый дом со слугами и рабами. Он пожаловал юноше все, в чем тот нуждался, и назначил ему щедрое жалованье. Царь позволил ему провести расследование, дабы выяснить, что случилось с аль-Асадом.

Тогда аль-Амджад сел на место визиря и стал творить справедливый суд. После этого он послал по улицам города глашатая, чтобы тот кричал о его брате аль-Асаде. Глашатай несколько дней кричал на площадях и рынках, но не услышал вести об аль-Асаде и не напал на его след.

Вот что было с аль-Амджадом. Что же касается аль-Асада, то маги все это время мучили его — днем и ночью, утром и вечером, в течение целого года, пока не приблизился праздник огня. Тогда маг Бахрам собрался в путешествие и снарядил корабль. Он взял аль-Асада положил его в сундук, запер его там и понес на корабль. А в ту минуту, когда Бахрам переносил сундук с аль-Асадом, аль-Амджад стоял и смотрел на море. И он увидел, как нагружают корабль, и душа его затрепетала. Тогда он вскочил на коня и отправился к морю. Остановился царевич перед кораблем мага и велел своим слугам взойти на это судно и обыскать его. Люди аль-Амджада взошли на корабль и обыскали его, но не нашли царевича. Тогда юноша сел на коня и повернул назад, направляясь домой. Когда он прибыл в свои владения и вошел во дворец, сердце его сжалось. Аль-Амджад окинул дом глазами и увидел две строки, написанные на стене:

«Любимые, коль скрылись вы из глаз моих,
То из сердца вы и души моей не скроетесь.
Но оставили за собой меня вы измученным,
И, у глаз моих отнявши сон, заснули вы».
Прочитав эти стихи, аль-Амджад вспомнил своего брата и заплакал.

Что же касается мага Бахрама, то, взойдя на корабль, он закричал на матросов, приказывая поскорее распустить паруса. И они повиновались. Корабль отплыл от берега, и находился он в пути в течение нескольких дней и ночей. Через каждые два дня Бахрам вынимал из сундука аль-Асада и давал ему поесть немного пищи и выпить немного воды. Через некоторое время путешественники приблизились к Горе Огня, но тут подул ветер, море взволновалось, и корабль сбился с пути. В результате судно оказалось в Другом море.

Так они достигли города, построенного на берегу моря. Была в том городе крепость с окнами, выходившими на море, а управляла городом женщина, которую звали царица Марджана. Тогда капитан корабля сказал Бахраму: «О господин, мы сбились с дороги, и нам обязательно нужно пристать к этому городу, чтобы отдохнуть и запастись едой и питьем. Дальнейшая же наша судьба только в руках Аллаха». И Бахрам отвечал: «Прекрасно, мы поступим именно так». — «Когда царица пришлет гонцов, дабы спросить о нас, каков будет наш ответ?» — осведомился капитан, и Бахрам ответил: «У меня есть этот мусульманин. Мы оденем его в одежду невольников и выведем вместе с нами. Увидев его, царица спросит: «Это невольник?» — и я отвечу ей: «Я продавец невольников и торгую ими. У меня было много невольников, и я продал их, остался только этот»». — «Прекрасный план», — отвечал капитан.

Тогда путешественники подплыли к городу, спустили паруса и укрепили якоря. Вдруг они увидели, что царица Марджана выехала к ним со своим войском. Она остановилась подле корабля и крикнула капитана. Тот вышел к ней и поцеловал землю у ног ее, а царица спросила: «Что у тебя на этом корабле? Покажи!» — «О великая царица, — отвечал капитан, — со мною плывет один торговец, который продает невольников». — «Ко мне его!» — приказала царица.

И вот Бахрам вышел к правительнице, а аль-Асад был с ним и шел сзади в обличье невольника. Подойдя к царице Марджане, Бахрам остановился и поцеловал землю у ног ее. «Кто ты таков?» — спросила правительница, и он ответил: «Я торговец рабами». Царица взглянула на аль-Асада и подумала, что он невольник. «Как твое имя?» — спросила она юношу, и тот ответил: «Мое имя аль-Асад».

Тогда она спросила: «Умеешь ли ты писать?» И аль-Асад ответил: «Да!» Царица подала ему чернильницу, калам и бумагу и сказала: «Напиши что-нибудь, а я посмотрю». Аль-Асад написал такие два стиха:

«Что может придумать муж, раз вечно течет судьба,
И враждебна к нему во всем? — скажи, о смотрящий,
Бросает в пучину она его связанного
И молвит: «Смотри же в воде не промокни»».
Прочитав написанное, царица пожалела юношу и сказала Бахраму: «Продай мне этого невольника». Но тот отвечал: «О госпожа, это невозможно, так как я продал всех своих невольников и у меня остался только этот». Тогда царица Марджана воскликнула: «Имей в виду, я все равно куплю его у тебя или приму в качестве подарка!» — «Я его не продам и не подарю!» — отвечал Бахрам. Но царица взяла аль-Асада за руку и увела его с собою в крепость, а Бахраму она велела передать свои слова: «Если ты не отчалишь сегодня ночью от нашего города, я отберу у тебя все добро и разобью твой корабль».

Услышав такое, Бахрам очень огорчился и воскликнул: «Поистине это путешествие принесло мне одни огорчения!» Потом он поднялся и снарядился в путь, а матросам сказал: «Наполните бурдюки водой и приготовьтесь, в конце ночи мы отчалим».

Что же касается царицы Марджаны, то она, приведя аль-Асада в крепость, отворила окна, выходившие на море, и велела невольницам принести кушаний. И они повиновались. Юноша поел вместе с царицей. Затем она велела подать вино и стала пить его вместе с аль-Асадом. И Аллах Великий зажег в ее сердце любовь к царевичу. Она принялась наполнять кубки и поить юношу, пока тот не опьянел. Тогда аль-Асад поднялся, желая справить нужду, и вышел из комнаты. Увидев открытую дверь, он прошел в нее и отправился дальше. Путь привел его к большому саду, где росли разные плоды и цветы. Аль-Асад сел под дерево и справил свою нужду, а потом он подошел к водоему и упал возле него. Одежда на нем развязалась, и он уснул на свежем воздухе и проспал до глубокой ночи.

Вот что было с аль-Асадом. Что же касается Бахрама, то, когда наступила ночь, он велел матросам распускать паруса, но те ответили: «Слушаем и повинуемся. Только мы еще не заполнили наши бурдюки. Подожди немного. Когда мы их наполним, тогда и отчалим».

Затем матросы вышли с бурдюками, чтобы их наполнить, и обошли всю крепость, но увидели только стены. Тогда они взобрались на стены и спустились в сад. Найдя водоем, они вдруг обнаружили у него аль-Асада, спящего мертвецким сном. Матросы узнали его и обрадовались. Они наполнили свои бурдюки, взяли юношу и вернулись на корабль. Подойдя к Бахраму, они сказали: «Радуйся достижению желаемого. Стучи в барабан и дуй в свою флейту[43]: пленника, которого царица Марджана насильно отняла у тебя, мы нашли и принесли с собой».

Они бросили аль-Асада перед Бахрамом, и тот очень обрадовался своей удаче. Маг наградил матросов и велел им поскорее распускать паруса. Вскоре корабль отплыл по направлению к Горе Огня.

Вот что было с ними. Что же касается Марджаны, то, когда аль-Асад ушел от нее, она, напрасно прождав, стала искать его, но не нашла. Тогда царица зажгла свечи и велела невольницам везде искать юношу. Вскоре она поняла, что аль-Асад вышел в сад. И она отправилась по следам и нашла возле водоема сандалию аль-Асада. После этого она обошла весь сад, разыскивая юношу, но тщетно. Царица искала его во всех углах сада до утра, а потом она спросила про корабль торговца невольниками. Ей ответили, что судно отплыло в первую треть ночи. Тогда царица поняла, что моряки взяли аль-Асада с собою. Она страшно разгневалась и повелела тотчас же снарядить десять больших кораблей. Марджана взошла на один из десяти кораблей и вместе со своими невольниками, невольницами и прекрасно вооруженными воинами отправилась в погоню. Царица сказала предводителю своего флота: «Если ты нагонишь корабль того мага, я окажу тебе великий почет, одарю тебя одеждой и деньгами, а если не нагонишь, я убью тебя и всех твоих воинов, до последнего».

На четвертый день пути воины славной царицы Марджаны увидели корабль Бахрама. Вскоре флот царицы окружил судно мага.

Бахрам в это время жестоко избивал аль-Асада, а тот звал на помощь, но не нашел среди людей ни помощника, ни защитника. Внезапно маг бросил взгляд на море и увидел, что большие военные корабли обступили его судно со всех сторон. Он понял, что настала его погибель. Бахрам вздохнул и воскликнул: «Горе тебе, о Асад, все это из-за тебя!» Затем он велел своим людям бросить юношу в море, воскликнув при этом: «Клянусь Аллахом, я непременно убью тебя раньше, чем умру сам!»

Тогда аль-Асада подняли за ноги и за руки и бросили в море. Но Аллах — слава Ему! — пожелал спасти бедного юношу. Большая волна подхватила аль-Асада, унесла его далеко от корабля мага и прибила к берегу. Юноша с трудом верил в свое спасение. Оказавшись на берегу, он снял с себя одежду, выжал ее и оставил сушиться. Затем он сел голышом на землю и пролил слезы, сокрушаясь по поводу своей печальной участи. Ведь ему довелось претерпеть изгнание, разлуку, пленение и жестокие побои. Тогда юноша произнес такое четверостишие:

«О Боже, стойкость кончилась и хитрость:
Стеснилась стойкость, порвалась веревка!
Кому же бедным жаловаться, кроме
Владыки, о властителей властитель?»
Окончив стихи, он поднялся, надел высохшую одежду и встал в растерянности, не зная, куда ему направиться. Вскоре он двинулся в путь в первом попавшемся направлении. Царевич долго путешествовал в одиночестве, питаясь злаками земли и плодами деревьев и беря воду из ручьев. Так он шел, пока не увидел какой-то город. Аль-Асад обрадовался, ускорил шаг и к вечеру подошел к городу, только ворота его были уже заперты. По воле судьбы и рока случилось так, что это был тот самый город, где аль-Асад находился в плену и где брат его аль-Амджад служил визирем. Увидев, что город заперт, аль-Асад пошел по направлению к кладбищу. Дойдя до него, юноша увидел гробницу без дверей и вошел в нее. Он лег на пол, закрыв лицо полой, и уснул.

А маг Бахрам с помощью своего коварства и колдовства разбил корабли царицы Марджаны и благополучно вернулся домой. Проплывая мимо кладбища, он решил сойти с корабля, чтобы прогуляться среди могил. Вдруг Бахрам увидел открытую гробницу и очень удивился. Он заглянул туда и заметил аль-Асада, спящего на полу.

Бахрам посмотрел юноше в лицо и узнал его. Тогда он воскликнул в изумлении: «Разве ты до сих пор жив?» Затем маг взял царевича и унес его к себе домой. Бахрам бросил аль-Асада в подвал, приготовленный специально для того, чтобы пытать мусульман.

Маг наложил юноше на ноги тяжелые оковы и поручил дочери своей Бустан пытать его днем и ночью, пока тот не умрет. Затем он больно избил царевича, запер его в подвале и отдал ключи своей дочери.

Бустан вскоре отперла подвал и спустилась туда, чтобы побить аль-Асада, но увидела она, что это юноша с изящными чертами, сладостный видом, с бровями, как лук, и черными зрачками, и любовь к нему загорелась в ее сердце. Она спросила юношу: «Как твое имя?» — «Мое имя аль-Асад», — ответил он, и Бустан воскликнула: «Да будешь ты счастлив, и да будут счастливы дни твои! Ты не заслуживаешь пыток и побоев, и я облегчу твои страдания».

Юная дева расковала его цепи и принялась развлекать его рассказами. Затем она стала расспрашивать его о вере ислама, и аль-Асад рассказал ей, что это вера истинная и что господин наш Мухаммед был великим творцом блестящих чудес[44] и толкователем знамений. Юноша объяснил ей, что поклонение огню приносит вред душе, а не пользу. Он принялся рассказывать деве об исламе и его основах, и та в конце концов прониклась его речами, и любовь к мусульманской вере вошла в ее сердце. За это Аллах Великий зажег в ее душе любовь к аль-Асаду.

После этого дева приняла ислам. Она стала много разговаривать с аль-Асадом, и молодые люди вместе молились Аллаху. Дева стала хорошо кормить и поить царевича, она готовила ему куриный бульон до тех пор, пока он не окреп и не стал снова таким же здоровым, как был. Вот что случилось у него с дочерью мага Бахрама.

Однажды Бустан вышла от аль-Асада, встала у ворот и услышала глашатая, кричавшего следующее: «Всякий, у кого находится красивый юноша с такими-то приметами и такого-то рода-племени, должен привести его во дворец. Тот, кто так поступит, получит любые деньги, какие потребует. Тот же, кто станет скрывать юношу у себя, будет повешен на воротах своего дома, а его имущество будет разграблено».

Аль-Асад уже успел рассказать Бустан обо всем, что с ним приключилось, поэтому, услышав слова глашатая, дочь мага поняла, что аль-Асад и есть тот юноша, которого ищут. И она пришла к нему и рассказала все, что слышала. Затем Бустан выпустила аль-Асада из темницы, и тот направился во дворец. Увидев визиря, он воскликнул: «Клянусь Аллахом, этот визирь — мой брат аль-Амджад!»

Затем аль-Асад вошел во дворец и бросился к аль-Амджаду. Тот узнал брата своего и тоже бросился к нему. Они обнялись и на некоторое время потеряли сознание. Очнувшись от обморока, аль-Амджад взял аль-Асада, поднялся с ним к султану и рассказал тому историю своего брата. Тогда правитель разгневался и велел разграбить дом Бахрама и повесить его семью. Визирь послал для этого людей, которые отправились к дому Бахрама и разграбили его. Бустан же привели к визирю, и тот проявил к ней уважение. Аль-Асад поведал своему брату обо всех пытках, которые ему пришлось вынести, и о том, какие милости оказала ему дочь Бахрама. Тогда аль-Амджад проявил к ней еще большее уважение. Затем брат рассказал аль-Асаду обо всем, что произошло у него с той женщиной, как он избежал повешения и стал визирем. После этого каждый из них принялся жаловаться другому на то, что испытал, расставшись с братом.

Затем султан велел привести к нему мага и приговорил того к казни через отсечение головы. Тогда Бахрам спросил: «О величайший царь, твердо ли ты решил убить меня?» — «Да», — отвечал царь. И Бахрам сказал: «Не торопись так, о владыка!» После этих слов маг склонил голову к земле, а затем поднял ее, произнес исповедание веры и принял ислам. Все этому несказанно обрадовались. И аль-Амджад с аль-Асадом рассказали Бахраму обо всем, что с ними случилось. Тот изумился и воскликнул: «О господа мои, собирайтесь в путешествие, а я отправлюсь с вами». Братья обрадовались этому, а также обращению Бахрама в ислам, и заплакали от счастья. «О господа мои, — сказал им бывший маг, — не плачьте. Ведь вы в конце концов нашли друг друга и соединились, как Нима и Нум». — «А кто эти Нима и Нум и что с ними случилось?» — спросили Бахрама. И тот поведал такую историю…

Повесть о Ниме и Нум

Говорят — а Аллах лучше знает, — что жил в городе Куфе[45] один знатный человек, которого звали ар-Раби ибн Хатим, и обладал он большими богатствами. Был у него сын, которого звали Нимат-Аллахом[46].

И вот однажды оказался этот человек на рынке рабов и вдруг увидел невольницу, выставленную для продажи. На руках у нее была маленькая девочка редкой красоты. Ар-Раби подозвал работорговца и спросил его: «За сколько идет эта невольница и ее дочь?» И работорговец ответил: «За пятьдесят динаров!» — «Напиши договор, возьми деньги и отдай их владельцу этих невольниц», — велел ар-Раби.

Затем он оплатил товар и посредничество работорговца, взял невольницу и ее дочь и отправился с ними домой.

Увидев невольницу, жена ар-Раби, дочь его дяди, спросила: «О муж мой, что это за невольница?» И ар-Раби отвечал: «Я купил ее, чтобы получить эту маленькую рабыню, которую она держит на руках. Знай, когда она вырастет, не будет в землях арабов и неарабов женщин, превосходящих ее по красоте».

Тогда жена сказала: «Хорошо, что ты ее купил!» Затем она спросила невольницу: «Как твое имя?» — «О госпожа, мое имя Тауфик», — отвечала та. «А как зовут твою дочь?» — спросила жена ар-Раби, и невольница отвечала: «Сад». И жена ар-Раби воскликнула: «Ты счастливая женщина, и тот, кто тебя купил, тоже счастливый человек!»

«Муж мой, как ты ее назовешь?» — спросила она у ар-Раби, и тот ответил: «Как ты сама захочешь». Подумав, женщина сказала: «Назовем ее Нум[47]». И ар-Раби воскликнул: «Прекрасное решение!»

Маленькая Нум воспитывалась с Нимой, сыном ар-Раби, с самой колыбели, и это продолжалось до тех пор, пока дети не достигли десятилетнего возраста. Они были равны друг другу по красоте. Мальчик называл Нум сестрицей, а она его братцем.

Когда Ниме исполнилось десять лет, ар-Раби обратился к нему со следующими словами: «О дитя мое, Нум тебе не сестра, наоборот, она твоя невольница, и я купил ее на твое имя, когда ты был еще в колыбели. Не зови же ее с этого дня своей сестрой». Тогда Нима сказал своему отцу: «Если так, то я женюсь на ней». Затем юноша пришел к своей матери и осведомил ее о своем решении, и та отвечала: «О дитя мое, это невозможно, ведь она твоя невольница». Тогда Нима ибн ар-Раби вошел к названной сестре своей, взглянул на нее и полюбил.

Прошло несколько лет, и молодые люди продолжали пребывать в прежнем положении. Надо сказать, что к тому времени не было в Куфе девушки красивее и изящнее Нум. Она выросла, стала читать Коран, познала разные науки, обучилась играть на инструментах и сделалась искусной в пении, превзойдя всех людей своего века.

Однажды она сидела со своим возлюбленным Нимой, сыном ар-Раби, в покоях. Взяв лютню, она натянула струны и, исполняя красивую мелодию, произнесла такое четверостишие:

«Когда ты — владыка мой, чьей милостью я живу,
И меч мой, срубающий превратностей голову, —
Не нужно ни Зеида мне, ни Амра[48] в защитники —
Тебя лишь, когда тесны вдруг станут пути мои».
И Нима пришел в великий восторг и сказал ей: «Ради моей жизни, о Нум, спой нам под бубен и музыкальные инструменты!» И она сыграла мелодию и пропела такие стихи:

«Поклянусь я тем, у кого в руках узда моя —
Не послушаюсь я в любви к нему хулящих.
И хулителей рассержу я всех, повинуясь вам,
И расстанусь я с наслажденьями покоя.
И вырою для страсти к вам посреди души
Могилу я, и знать не будет сердце».
И юноша воскликнул: «От Аллаха дар твой, о Нум!»

В это время аль-Хаджжадж[49], сидя во дворце наместничества, сказал такие слова: «Я обязательно должен ухитриться захватить эту невольницу, которую зовут Нум, и отослать ее к повелителю правоверных Абд-аль-Мелику ибн Мервану, так как в его дворце не найдется никого, кто был бы подобен ей и пел лучше нее».

Он позвал старуху надсмотрщицу и сказал ей: «Пойди в дом ар-Раби, повидайся с невольницей Нум и найди способ захватить ее». Старуха хорошо уяснила приказ господина, и, когда наступило утро, она надела свою шерстяную одежду, повесила себе на шею четки с тысячами нанизанных на них зерен, взяла в руки посох и йеменский бурдюк и пошла, восклицая: «Слава и хвала Аллаху! Нет бога, кроме Аллаха! Аллах велик! На все воля Аллаха Великого!»

Она все время славила Аллаха и молилась (хотя это было неискренне, ибо сердце ее было полно козней и хитростей), пока ко времени полуденной молитвы не достигла дома Нимы ибн ар-Раби. Старуха постучала в дверь. Привратник открыл ей и спросил: «Чего ты хочешь?» И та отвечала: «Я нищенка, богомолка, меня настигла полуденная молитва, и я хотела бы помолиться в этом благословенном месте». — «О старуха, — ответил привратник, — это дом Нимы ибн ар-Раби, а не собор или мечеть». И старуха молвила: «Я знаю, что дом Нимы ибн ар-Раби не сравнится по праведности ни с одним собором или мечетью. Я служила надсмотрщицей во дворце повелителя правоверных, но ушла оттуда, чтобы молиться и странствовать». — «Я не дам тебе войти», — сказал привратник. Они принялись яростно спорить. И тогда старуха вцепилась в привратника и воскликнула: «Сможешь ли ты помешать мне войти в дом Нимы ибн ар-Раби, когда я захожу в дома эмиров и вельмож?»

На шум вышел сам Нима. Услышав их разговор, он засмеялся и позволил старухе войти. Она последовала за Нимой, и тот привел ее к Нум. Увидев деву, старуха изумилась ее чрезмерной красоте и сказала: «О госпожа, призываю Аллаха в свидетели, ты по красоте своей подобна лишь своему господину».

Затем злокозненная надсмотрщица встала в михрабе и принялась кланяться, падать ниц и молиться. Так прошел день, и пришла ночь. Тогда дева сказала ей: «О матушка, дай отдых ногам своим хоть на часок». А старуха ответила: «О госпожа, кто ищет жизни вечной, тот утомляет себя в жизни земной».

Нум подала старухе еду и сказала: «Отведай моей стряпни и помолись за меня о прощении и милости». Надсмотрщица отвечала: «О госпожа, я пощусь, а что до тебя, то ты женщина, которой подобает есть, пить и радоваться — Аллах простит тебя. Ведь сказал Всевышний: «Кроме тех, кто раскается и совершит дело праведное»[50]».

Нум посидела со старухой некоторое время, разговаривая, а потом сказала возлюбленному своему Ниме: «О господин, упроси эту старуху остаться с нами подольше. У нее на лице следы благочестия». — «Хорошо. Очисти ей место, куда бы она могла уходить для молитвы, и не давай никому входить к ней, — отвечал Нима. — Быть может, Аллах Великий поможет нам и, благодаря ее благословению, не разлучит нас».

Старуха провела ночь, молясь и читая Коран до утра. Когда наступил рассвет, она пришла к Ниме и Нум, пожелала им доброго утра и сказала: «Поручаю вас Аллаху». — «Куда ты идешь, о матушка? — спросила ее дева. — Мой господин приказал мне освободить для тебя помещение, где бы ты всегда могла поклоняться богу и молиться». — «Да сохранит его Аллах, и да продлит Всевышний свое благоволение к вам! — отвечала старуха. — Я пойду странствовать по святым местам и стану за вас молиться каждый день и каждый вечер. Но я прошу, чтобы вы наказали привратнику не мешать мне входить к вам; если я вернусь».

Потом старуха вышла из дома, а Нум заплакала, печалясь о разлуке с нею. Надсмотрщица прибыла к аль-Хаджжаджу, и тот спросил: «Что ты узнала?» И она отвечала: «Я посмотрела на эту невольницу и увидела, что не родилась еще такая женщина, которая была бы краше ее». Аль-Хаджжадж воскликнул: «Если ты сделаешь то, что я приказал, тебе достанутся от меня великие блага». — «Мне понадобится ровно месяц сроку», — сказала старуха, и аль-Хаджжадж отвечал: «Хорошо. Даю тебе месяц». Тогда старуха стала часто приходить в дом Нимы и его невольницы Нум, и молодые люди каждый раз оказывали ей все большее уважение.

Однажды коварная надсмотрщица осталась с девой наедине и сказала: «О госпожа моя, клянусь Аллахом, когда я прибуду в святые места, я буду за тебя молиться. Но мне хотелось бы, чтобы ты пошла со мной и повидала старцев, достигших единения с Аллахом. Они помолились бы за тебя о том, чего ты больше всего желаешь». Тогда невольница Нум сказала ей: «Ради Аллаха, о матушка, возьми меня с собой». И старуха отвечала: «Отпросись у матери Нимы». Дева пошла к матери своего возлюбленного и сказала: «О госпожа, попроси у моего господина, чтобы он пустил нас с тобою выйти в какой-нибудь день вместе со святой старушкой, чтобы помолиться вместе с факирами[51] и призвать Аллаха в почитаемых местах». Когда пришел Нима, старуха подошла к нему, стала целовать ему руки и просить выпустить Нум из дома, но он не дал на это своего согласия. Тогда старуха благословила его и вышла из дома.

На следующий день надсмотрщица пришла, когда Нимы не было дома, и, обратившись к невольнице Нум, сказала: «Мы молились за тебя вчера. Поднимайся сейчас же — ты прогуляешься и вернешься прежде, чем придет твой господин». И девушка попросила мать своего возлюбленного: «Прошу тебя ради Аллаха, позволь мне выйти с этой праведной женщиной. Я посмотрю на друзей Аллаха в почитаемых местах и скоро вернусь, прежде чем придет мой господин». — «Я боюсь, что Нима узнает об этом, тогда мне не сдобровать», — отвечала женщина, но старуха воскликнула: «Клянусь Аллахом, я не дам ей нигде присесть! Она будет смотреть, стоя на ногах, и не замешкается».

Так надсмотрщица увела деву хитростью и доставила ее во дворец аль-Хаджжаджа. Она осведомила господина о приходе невольницы. Аль-Хаджжадж отправился в покои девы, дабы посмотрел на нее, и увидел, что она прекраснее всех людей. Нум, увидев аль-Хаджжаджа, закрыла от него лицо, но тот не удалился, а тотчас же позвал царедворца и, снарядив с ним пятьдесят всадников, велел взять девушку, посадить ее на быстрого верблюда, отправиться с ней в Дамаск и вручить ее повелителю правоверных Абд-аль-Мелику ибн Мервану. Аль-Хаджжадж написал халифу письмо и приказал царедворцу: «Отдай это письмо владыке, возьми ответ и поторопись вернуться ко мне».

Царедворец поспешно взял девушку, посадил ее на верблюда и выехал в путь. Прибыв в Дамаск, царедворец вошел к повелителю правоверных и рассказал историю с невольницей. Халиф отвел подаренную ему деву в комнату. Потом он вошел в свой гарем, увидел жену и сказал ей: «Аль-Хаджжадж купил мне невольницу из дочерей вельмож Куфы за десять тысяч динаров и прислал мне это письмо вместе с невольницей». И жена халифа отвечала: «Да увеличит Аллах к тебе свою милость!»

А потом сестра халифа Абд-аль-Мелика вошла к невольнице и, увидев ее, воскликнула: «Клянусь Аллахом, не будет обманут купивший тебя, даже если б отдал за тебя сто тысяч динаров!» Тогда Нум спросила ее: «О светлоликая, чей этот дворец и какой это город?» И сестра халифа ответила: «Это город Дамаск, а дворец принадлежит моему брату, повелителю правоверных Абд-аль-Мелику ибн Мервану. Разве ты этого не знаешь?» — «Клянусь Аллахом, госпожа, это было мне неведомо». — «А тот, кто продал тебя и получил деньги, разве не сказал, что тебя купил халиф?» — воскликнула сестра халифа, и юная дева, услышав эти слова, заплакала и подумала: «Что ж, удалась против меня хитрость! Но, если я расскажу об этом, никто мне не поверит. Лучше я буду молчать и потерплю, зная, что помощь Аллаха близка».

Сестра халифа удалилась, а на другой день пришла с материей и ожерельями из драгоценных камней и одела деву. Когда повелитель правоверных вошел в покои Нум, сестра сказала ему: «Посмотри на эту деву, которой Аллах даровал совершенную красоту и прелесть». — «Сними с лица покрывало», — приказал халиф наложнице, но та не подчинилась. Тогда халиф не увидел ее лица, а увидел только ее руки, но любовь к деве уже зажглась в его сердце. «Я войду к ней через три дня, когда она с тобой подружится», — сказал он сестре и, поднявшись, вышел от наложницы. Нум принялась раздумывать о своем положении и вздыхать от разлуки со своим господином Нимой.

Когда пришла ночь, дева заболела горячкой. Она стала отказываться от еды и питья, и лицо ее изменилось, а прелести поблекли. Халиф очень огорчился известию о болезни наложницы. Он направил к ней врачей и ученых мужей, но никто не мог сказать, как ее вылечить.

Вот что было с нею. Что же касается ее господина Нимы, то он пришел домой, сел на постель и позвал любимую, но та ему не ответила. Тогда он поспешно поднялся и позвал людей, но никто не вошел к нему, все невольницы попрятались, боясь гнева своего господина. Нима вышел к своей матери и спросил ее: «О матушка, где Нум?» И та отвечала: «О дитя мое, она с той, кому ее можно скорее доверить, чем мне, — со старушкой-праведницей, Она вышла с нею, чтобы посетить факиров, и обещала скоро вернуться». — «И когда же она ушла?» — спросил Нима. «Утром», — отвечала мать, и юноша воскликнул: «Как ты ей это позволила?» — «Не знаю. Это та старуха меня уговорила», — отвечала мать.

Нима вскричал: «Да будет на все воля Аллаха!» — и вышел из дома. Он пришел к начальнику стражи и сказал ему: «Ты хитришь со мною и похищаешь мою невольницу из моего дома! Я непременно пожалуюсь на тебя повелителю правоверных». — «А кто ее увел?» — спросил начальник стражи. И Нима ответил: «Старуха такого-то и такого-то вида. Она носит шерстяную одежду, а в руках у нее четки с тысячами зерен». — «Укажи мне эту старуху, и я освобожу твою невольницу», — сказал начальник стражи. И Нима воскликнул: «Но кто же знает, где эта старуха?» — «Никто. Зато Аллах знает, и он поможет, если будет на то воля его», — отвечал начальник стражи. Он понял, что это хитрая старуха явилась от аль-Хаджжаджа. «Я требую мою невольницу только от тебя, и между мною и тобою будет аль-Хаджжадж», — сказал ему юноша, а начальник стражи ответил: «Иди к кому хочешь!»

Тогда Нима пошел во дворец аль-Хаджжаджа. Представ пред повелителем, юноша поведал ему о своем горе. После этого аль-Хаджжадж приказал: «Подайте сюда начальника охраны! Мы прикажем ему искать старуху».

Когда же начальник охраны явился, аль-Хаджжадж сказал ему: «Я хочу, чтобы ты поискал невольницу Нимы ибн ар-Раби». И тот ответил: «Слушаю и повинуюсь!» — «Ты непременно должен отрядить конных и поискать эту невольницу на дорогах да в городах», — сказал аль-Хаджжадж, а потом он обратился к Ниме: «Если твоя невольница не воротится, я дам тебе десять невольниц из моего дома и десять невольниц из дома начальника охраны».

Нима был в отчаянии. Он достиг возраста четырнадцати лет, и на щеках его еще не было растительности. Но он любил свою Нум, как взрослый мужчина. Нима постоянно плакал и горевал, и мать его вместе с ним. Тогда отец сказал юноше: «О дитя мое, поистине аль-Хаджжадж хитростью захватил деву, но ты не печалься, Аллах милостив, он поможет тебе». Но Нима не выдержал печали и в конце концов заболел. Он не узнавал людей, не понимал, что говорит, и лежал в постели вот уже три месяца. Его лицо изменилось, прелести поблекли, и отец его отчаялся увидеть излечение сына, ибо врачи в один голос говорили: «Нет для него другого лекарства, кроме как любимая невольница».

Однажды ар-Раби услышал об одном искусном докторе-персиянине, которому люди приписывали большой талант в деле врачевания, чтения по звездам и гадания на песке. Тогда ар-Раби призвал к себе этого врача, посадил его рядом с собою и сказал: «Посмотри, в каком состоянии мой сын». Тогда врач велел Ниме подать руку. Тот повиновался. Лекарь пощупал пульс, посмотрел юноше в лицо и засмеялся. Обратившись к ар-Раби, он сказал: «У твоего сына нет болезней, кроме сердечного недуга».

«Ты прав, о врач, — ответил ар-Раби. — Расскажи мне все о его состоянии, ничего не скрывая». И персиянин ответил: «Он привязался к одной деве,которая сейчас находится в Басре или в Дамаске. Единственное лекарство для твоего сына лишь в том, чтобы с нею встретиться». — «Если ты сведешь их, у меня будет чем тебя отблагодарить. Ты проживешь всю жизнь в богатстве и благоденствии», — сказал ар-Раби. И персиянин молвил: «Поистине это дело для меня нетрудное».

Лекарь обернулся к Ниме и сказал: «С тобою не будет беды, укрепи же свое сердце, успокой душу и высуши глаза!» Затем он обратился к ар-Раби: «Я хочу, чтобы твой сын поехал со мною в Дамаск. Выдели из своих денег четыре тысячи динаров, и, если будет на то воля Аллаха, мы обязательно вернемся домой с этой девой».

Затем персиянин сказал Ниме: «Укрепи свое сердце. Мы выедем уже сегодня. А ты пока ешь, пей и развлекайся, чтобы набраться сил для путешествия». После этого лекарь стал собираться в путь. Он взял у отца Нимы десять тысяч динаров, снарядил коней и верблюдов и захватил все самое необходимое.

Нима простился со своим отцом и матерью и отправился с врачом в Халеб, но не напал там на след девушки. Затем друзья достигли Дамаска и прожили там три дня. После чего персиянин нанял лавку и уставил полки ее тонким фарфором, золотом и кусками дорогих материй. Он поставил перед собою сосуды и бутылки, в которых находились разные масла и лекарства. Вокруг бутылок он поставил кубки из хрусталя, а перед собою положил доску и астролябию. Персиянин оделся в платье врачей и лекарей, а юношу он обрядил в рубаху и шелковый плащ и обвязал ему стан шелковым полотенцем, вышитым золотом.

Затем персиянин сказал: «О Нима, с сегодняшнего дня ты — мой сын. Называй же меня отцом, а я буду называть тебя сыном» И Нима отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»

Жители Дамаска стали собираться перед лавкой персиянина, глядя на красоту Нимы и на красоту тех товаров, что были в ней. Нима разговаривал с лекарем по-персидски, ибо он знал этот язык, как и многие дети вельмож. Персиянин обрел известность среди жителей Дамаска. Они описывали ему свои недуги, а он давал им лекарства. Ему приносили банки, наполненные мочой больных, и персиянин, глядя на нее, мог безошибочно определить недуг человека. Так персиянин стал лечить болезни, и весть о нем распространилась и в домах вельмож.

И вот однажды к его лавке, подъехала старуха верхом на осле. Чепрак, который лежал на этом животном, был из парчи, украшенной драгоценными камнями. Старуха остановилась возле лавки и, привязав осла за уздечку, сделала персиянину знак, сказав: «Возьми меня за руку». Лекарь подал старухе руку. Она слезла с осла и спросила: «Это ты известный лекарь, прибывший из Ирака?» — «Да», — отвечал персиянин. Тогда старуха сказала: «Знай, у меня есть дочь, и она больна». Старая женщина вынула банку с мочой, и персиянин, взглянув на содержимое банки, спросил: «О госпожа, скажи, как зовут эту деву. Я должен составить для нее режим приема лекарства». И старуха сказала: «О брат персов, ее зовут Нум». Тогда лекарь начал считать и писать на руках, а потом сказал: «О госпожа, я не смогу определить для нее лекарства, пока не узнаю, из каких она краев родом. Осведомь же меня, в какой земле она воспиталась и сколько прошло лет ее жизни». — «Ее жизни четырнадцать лет, а воспиталась она на земле Куфы, что в Ираке», — отвечала старуха. И персиянин спросил: «А сколько месяцев она в этих краях?» И старуха ответила: «Она прожила в этих краях немного месяцев».

Когда Нима услышал эти слова, его сердце затрепетало, и он потерял сознание. А персиянин сказал старухе: «Ей подойдут такие-то и такие-то лекарства». Женщина же молвила: «Смешай что хочешь и дай мне готовые препараты. И будь благословен Аллахом Великим». Она бросила на прилавок десять динаров. Врач посмотрел на Ниму и велел ему приготовить для старухи лекарственные зелья, а та взглянула на юношу и сказала: «Защити тебя Аллах, о дитя мое, ты так похож на мою дочь».

Затем она спросила лекаря: «О брат персов, это твой невольник или сын?» И персиянин отвечал ей: «Это мой сын». А Нума собрал нужные зелья и положил их в коробочку. Затем он взял листочек бумаги и написал на нем такие стихи:

«И если пожалует один только взгляд мне Нум, —
Пусть счастья не знает Суд, не будет прекрасной Джумль[52].
Сказали: «Забудь ее и двадцать возьмешь таких», —
Но нет ей подобия, ее не забуду я».
Потом юноша засунул листочек в коробочку и написал на ее крышке куфическим почерком[53]: «Я Нима ибн ар-Раби-куфиец». Он поставил коробочку перед старухой. Та взяла ее, простилась с лекарями и поехала обратно, во дворец халифа.

Когда старая женщина поднялась с зельями в покои Нум, она поставила перед девой коробочку с лекарствами и сказала: «О госпожа, знай, что в наш город пришел врач-персиянин, и я не видела никого прозорливее и осведомленнее в делах болезней, чем он. Он услышал твое имя и название места, откуда ты родом, посмотрел на твою банку и сразу узнал, какая у тебя болезнь, и прописал тебе лекарство. А потом его сын сделал для тебя этот препарат. В Дамаске я не видела никого красивее и изящнее, чем этот юноша, сын лекаря. И лавка у персиянина самая лучшая».

Нум взяла коробочку и увидела, что на ее крышке написано имя ее господина и его отца. Она побледнела и воскликнула про себя: «Нет сомнений, что владелец этой лавки пришел в Дамаск из-за меня!» — «Опиши мне сына лекаря», — попросила она старуху, и та ответила: «Его зовут Нима, и над правой бровью у него пятнышко, и одет он в роскошные одежды, и обладает он совершенной красотой». — «Подай мне лекарство», — сказала девушка. Она приняла зелье и, засмеявшись, сказала старухе: «Поистине это благословенное лекарство!»

Затем дева осмотрела коробочку и увидела листок. Она прочитала стихи и, поняв их смысл, уверилась, что тот юноша — ее господин, успокоилась душою и обрадовалась. Увидев, что дева засмеялась, старуха воскликнула: «Поистине этот день — день благословенный!» А Нум промолвила: «О надсмотрщица, я хочу чего-нибудь поесть и выпить». Тогда старуха приказала невольницам: «Подайте вашей госпоже столы с роскошными кушаньями!» Те повиновались, и Нум села есть.

Вдруг в покои вошел Абд-аль-Мелик ибн Мерван. Он увидел, что девушка сидит и ест кушанья, и обрадовался. Надсмотрщица сказала ему: «О повелитель правоверных, поздравляем тебя с выздоровлением твоей невольницы Нум. В этот город прибыл один врач (я не видала никого осведомленнее в болезнях и лекарствах), и я принесла деве от него лекарство. Нум приняла его один раз и сразу излечилась от недуга». — «Возьми тысячу динаров и позаботься о том, чтобы вылечить ее окончательно», — сказал обрадованный повелитель правоверных и вышел.

Старуха же пошла в лавку персиянина и отдала ему тысячу динаров, осведомив его о том, что та девушка — невольница халифа. Женщина передала ему записку, которую написала Нум, а персиянин отдал ее Ниме. Тот, узнав почерк любимой, упал без чувств. А придя в себя, он развернул бумажку и прочел: «От девушки, чье счастье похищено, чей разум обманут, от расставшейся со своим возлюбленным. Ваше письмо пришло ко мне, и расправилась грудь моя, и возрадовался разум, и было так, как сказал поэт:

«Письмо прибыло! —
Пусть бы пальцев я не лишилася,
То письмо писавших, — их дух оно впитало.
И как будто Мусу[54] вернули вновь его матери
Иль плащ Юсуфа принесли назад к Якубу[55]».
Когда Нима прочитал эти стихи, его глаза наполнились слезами, и надсмотрщица спросила его: «Отчего ты проливаешь слезы, о дитя мое? Да не позволит Аллах плакать твоим дивным глазам!» — «О госпожа, — сказал ей персиянин, — как моему сыну не плакать, когда эта девушка — его невольница, а он — ее господин, Нима ибн ар-Раби из Куфы? Выздоровление этой девы произошло потому, что у нее появилась надежда увидеть своего господина. И нет у нее другой болезни, кроме любви к нему. Возьми же себе, о госпожа, эту тысячу динаров (а у меня припасено для тебя еще больше) и посмотри на нас глазами милосердия. Мы не знаем, как исправить несправедливость — разве что с твоей помощью». Тогда старуха спросила Ниму: «Ты ее господин?» И юноша ответил: «Да». И старуха поверила ему. «Ты говоришь правду, — сказала она, — Нум непрестанно поминает тебя».

Нима рассказал женщине о том, что с ним случилось, и она воскликнула: «О юноша, ты снова встретишься с нею, и я помогу тебе!» Затем она села верхом и помчалась к деве с радостной вестью. Войдя к Нум, старуха засмеялась и сказала: «О дочь моя, ты имеешь право плакать и хворать из-за разлуки с твоим господином Нимой ибн ар-Раби-куфийцем». — «О Аллах Всемогущий, ты все узнала», — воскликнула Нум, а старуха ответила: «Успокой свою душу и расправь грудь! Клянусь Аллахом, я соединю вас, даже если из-за этого пропадет моя душа!»

Затем женщина вернулась к Ниме и сказала ему: «Я воротилась к твоей невольнице и встретилась с нею. Она тоскует по тебе больше, чем ты по ней. Повелитель правоверных хочет сойтись с нею, а она сопротивляется. Если у тебя тверд дух и ты силен сердцем, то я сведу вас, даже если подвергну себя опасности. Я придумаю какую-нибудь хитрость, чтобы ты смог войти во дворец повелителя правоверных и встретиться с девой — ведь она не может выходить». — «Да воздаст тебе Аллах за твое добро!» — воскликнул Нима.

Старуха простилась с ним и, придя к девушке, сказала: «Душа твоего господина пропала из-за любви к тебе, и он хочет с тобою встретиться. Что ты скажешь об этом?» — «Я желаю этого больше всего на свете», — ответила Нум. Тогда старуха взяла женское платье и украшения, пришла к Ниме и сказала: «Пойдем в уединенное место».

Когда Нима вышел с нею в дальнюю комнату, она расписала его, разукрасила кисти рук и вплела ему в волосы вышитые ленты. Затем она одела юношу в женскую одежду и обвешала его драгоценностями. И стал Нима подобен одной из райских гурий, и, увидев его в таком обличье, надсмотрщица воскликнула: «Благословен Аллах, лучший из творцов! Клянусь Всевышним, ты даже прекраснее той девушки!» Потом она сказала: «Пробуй ходить, выставляя левую ногу и отставляя правую, и тряси бедрами». И Нима стал вышагивать перед нею, как она ему велела. Увидев, что юноша неплохо знает женскую походку, старуха сказала: «Я приду к тебе завтра вечером, если будет на то воля Аллаха Великого, и отведу тебя во дворец. Заметив привратника и евнухов, укрепи свою решимость, опусти голову и не говори ни с кем. Я сама переговорю с ними и найду у Аллаха поддержку».

На следующий день надсмотрщица пришла к юноше и повела его во дворец. Привратник хотел помешать Ниме войти во двор царского дворца, но старуха сказала ему: «О сквернейший из рабов, это невольница Нум, любимица повелителя правоверных. Как же ты не даешь ей войти?» Затем она молвила: «Входи, о дева!» И Нима повиновался. «О Нима, — сказала тогда старуха, — укрепи свою душу и сделай сильным твое сердце. Войди во дворец, поверни налево, отсчитай пять дверей и войди в шестую — это будет дверь в помещение, приготовленное для тебя. Ничего не бойся. Если кто-нибудь с тобою заговорит, не отвечай и не останавливайся». И потом старуха пошла с ним и достигла дверей дворца: Ее остановил привратник и спросил: «Что это за девушка?» — и старуха ответила ему: «Твоя госпожа хочет ее купить». — «Никто сюда не войдет, если нет на то повеления от повелителя правоверных, — сказал евнух. — Возвращайся с ней назад, я не дам ей войти, потому что мне так приказано». — «О великий привратник, — отвечала старуха, — вложи разум себе в голову! Нум, невольница, завладевшая сердцем халифа, идет на поправку, и господин радуется ее выздоровлению. Нум хочет купить эту деву. Так не нарушай же планы любимой невольницы халифа, иначе она на тебя разгневается, и болезнь снова вернется к ней. И тогда халиф непременно отрубит тебе голову». Потом она сказала: «Входи, дева, не слушай его слов и не говори госпоже, что он не позволял тебе войти».

Нима опустил голову и вошел во дворец. Он хотел пойти налево, но ошибся и пошел направо. И, желая отсчитать пять дверей и войти в шестую, он от волнения отсчитал шесть дверей и вошел в седьмую. А войдя, он увидел помещение, устланное парчой. На стенах его были шелковые занавески, вышитые золотом, и стояли там курильницы с алоэ, амброй и благоухающим мускусом. На некотором возвышении Нима увидел ложе, устланное парчой, и сел на него. Юноша растерялся от такой пышности убранства и не знал, что от нее для себя ожидать.

Пока он сидел и думал о своей судьбе, вошла сестра повелителя правоверных со своей невольницей. Увидев сидящего юношу, сестра халифа подумала, что это девушка и спросила его: «Кто ты будешь, о дева, чего хочешь и кто привел тебя в это место?» Нима молчал, помня, что ему наказывала старуха. «О девушка, — сказала тогда сестра халифа, — если ты из любимиц моего брата и он разгневался на тебя, я за тебя попрошу и постараюсь смягчить его к тебе». Но Нима не дал ей ответа. И тогда она сказала своей невольнице: «Постой у дверей комнаты и не давай никому войти», — а потом подошла к Ниме, взглянула на него и оторопела при виде его красоты.

«О девушка, — сказала она, — дай мне узнать, кто ты и как тебя зовут. Я не видела тебя прежде в нашем дворце». Но Нима ничего не ответил. И тут сестра царя рассердилась и положила руку на грудь Нимы, но не нашла у него грудей. Тогда она хотела раскрыть одежду Нимы, чтобы узнать, в чем дело, но юноша сказал ей: «О госпожа, я твой невольник! Купи же меня, и я обрету в твоем лице защиту». — «С тобой не будет беды, — отвечала сестра халифа. — Кто же ты и кто привел тебя сюда, в мою комнату?» — «О царица, — отвечал Нима, — я зовусь Нимой, сыном ар-Раби из Куфы. Я подверг себя великой опасности из-за своей невольницы Нум, с которой аль-Хаджжадж разлучил меня хитростью». — «С тобой не будет беды», — снова пообещала сестра халифа. А потом она кликнула свою невольницу и сказала: «Пойди в комнату Нум и приведи ее!»

Тем временем надсмотрщица пришла в комнату Нум и спросила ее: «Приходил ли к тебе твой господин?» — «Нет, клянусь Аллахом!» — отвечала дева. И старуха сказала: «Может быть, он ошибся и вошел в другую комнату? Да, наверное он сбился с дороги». И тогда Нум воскликнула: «Да будет на все воля Аллаха Великого! Только боюсь, что мы погибли!»

Вдруг в покои вошла невольница сестры халифа, поприветствовала Нум и сказала: «Моя госпожа зовет тебя в гости». И Нум отвечала ей: «Слушаю и повинуюсь!» Надсмотрщица ахнула и сказала: «А вдруг твой господин у сестры халифа и все раскрылось?» Нум тотчас же встала и пошла к госпоже, а та сказала ей: «Вот твой господин. Он сидит у меня, потому что ошибся помещением. Но теперь вы наконец соединитесь, если будет на то воля Аллаха». Когда Нум услышала эти слова от сестры царя, душа ее успокоилась, и она подошла к своему господину Ниме. Тот, увидев свою невольницу, поднялся ей навстречу, и влюбленные обнялись и упали без сознания. Когда они очнулись, сестра халифа сказала им: «Сядьте. Надо подумать, как избавиться от той беды, в которую мы попали». — «О госпожа, от нас — внимание и повиновение, а от тебя — приказ», — отвечали они. И сестра халифа воскликнула: «Клянусь Аллахом, я не допущу, чтобы вас постигло новое несчастье!»

Затем она сказала своей невольнице: «Принеси кушанья и напитки». И та повиновалась. Тогда они сели и поели досыта, а затем стали пить. И заходили между ними чаши, и прекратились их печали. Тогда сестра халифа спросила: «О Нима, любишь ли ты Нум, свою невольницу?» И он отвечал: «О госпожа, любовь к ней заставила меня сделать все это и подвергнуть себя опасности». А затем она спросила Нум: «О Нум, любишь ли ты своего господина Ниму?» И Нум отвечала: «О госпожа, от любви к нему занедужило мое тело и поблекла красота». — «Клянусь Аллахом, вы любите друг друга, и пусть не будет того, кто разлучит вас! Успокойте же ваши души и осушите глаза!» — воскликнула сестра халифа, и влюбленные обрадовались.

Тогда Нум потребовала лютню. Когда инструмент принесли, она настроила его и ударила по струнам один раз, а затем, заиграв мелодию, произнесла такие стихи:

«Когда разлучить враги хотели упорно нас,
Хоть мстить ни тебе, ни мне и не за что было им,
Набегами всякими терзали они наш слух,
И мало защитников нашлось и помощников.
Со стрелами глаз твоих тогда я напал на них,
А сам захватил я меч, огонь и поток воды».
А потом Нум дала лютню своему господину Ниме и попросила его: «Скажи нам стихотворение». Юноша взял инструмент, настроил его и, заиграв мелодию, произнес такие стихи:

«Подобен бы месяц был тебе, но заходит он.
Лик солнца бы был, как ты, но только он с пятнами.
Дивлюсь я, — а сколько есть в любви всегда дивного.
Заботы немало в ней, в ней страсть и страдание.
Дорога мне кажется столь близкой, когда иду
К любимой, но путь далек, когда я иду назад».
Когда он окончил читать стихи, он наполнил кубок и подала его Нум. Девушка взяла его и выпила. Затем она наполнила другой кубок и подала его сестре халифа, и та выпила его, взяла лютню и, настроив ее, натянула струны и произнесла такие стихи:

«Печаль и грусть в душе моей поселились,
И внутри меня страсть великая так упорна.
Худ я телом так, что явно это стало всем.
Ведь любовью тело давно мое хворает».
Потом госпожа наполнила кубок и подала его Ниме. Тот выпил, взял лютню, настроил на ней струны и произнес такие стихи:

«О тот, кому дух я дал, а он стал терзать его!
Я вырвать его хотел — но сил не нашел в себе.
Подай же влюбленному спасенье от гибели,
Пока не настала смерть — и вот мой последний вздох».
Так они, не переставая, читали стихи под звуки струн и проводили время в наслаждении, блаженстве, радости и веселье. Вдруг в разгар веселья в покои вошел повелитель правоверных. Все трое встали и поцеловали землю у ног его. Халиф, увидев любимую невольницу с лютней, воскликнул: «О Нум, слава Аллаху, что отступились от тебя недуги!» Потом он обернулся к Ниме, который был по-прежнему в женском платье, и спросил: «Сестрица, кто эта девушка рядом с Нум?» — «О повелитель правоверных, — отвечала ему сестра, — у тебя среди любимых невольниц есть одна очень добрая нравом, и Нум ничего не ест и не пьет без нее». И она произнесла слова поэта:

«Они разные, и сошлись они по различию —
Красота несходных всегда видна по несходству их».
«Клянусь Аллахом великим, — воскликнул халиф, — она так же красива, как Нум, и завтра я прикажу отвести ей покои рядом с комнатой Нум и выдам ей ковры и циновки, и доставлю все, что ей подходит. Я сделаю это из уважения к Нум».

Тогда сестра халифа приказала подать кушанья и предложила их своему брату. И тот разделил с ними трапезу. Халиф наполнил кубок и попросил Нум прочесть какие-нибудь стихи. Дева взяла лютню, выпив прежде два кубка, и ударила по струнам, и произнесла такие два стиха:

«Когда сотрапезник даст мне выпить и выпить вновь
Три кубка, наполненных бродящею влагой,
Я стану влачить подол кичливо, как будто я
Эмир правоверных всех, эмир над тобою».
И повелитель правоверных пришел в восторг, наполнил еще один кубок и, подав его Нум, приказал ей спеть. Она, выпив вино, попробовала струны и произнесла такие стихи:

«Вот лучший среди людей в дни наши, и нет ему
Подобного, чтобы мог тем делом прославиться.
Единственный в высоте, и славен престол его,
О царь и владыка наш, повсюду прославленный!
Владыка царей земных и всех без изъятия,
Обильно ты жалуешь без скуки и устали.
Господь сохрани тебя, назло и к тоске врагов,
Успех и победа пусть украсят звезду твою!»
Когда халиф услышал от Нум эти стихи, он воскликнул: «Клянусь Аллахом, хорошо! Клянусь Аллахом, прекрасно! От Всевышнего твой дар, о Нум! Как красноречив твой язык и как ясна твоя речь!»

И они пребывали в веселье и радости до полуночи, а затем сестра халифа сказала: «Послушай, о повелитель правоверных, я читала в какой-то книге рассказ про одного знатного вельможу». — «Что это за рассказ?» — спросил халиф.

И сестра его поведала следующее: «Послушай, о повелитель правоверных. Жил в городе Куфе юноша по имени Нима ибн ар-Раби, и была у него невольница. Он любил ее, и она любила его (она воспиталась с ним с младенчества). Когда оба они достигли зрелости, ими овладела другая любовь, страстная и более сильная. Но вот превратная судьба ссудила им расстаться. Невольница была обманута хитрыми людьми и украдена из дома своего господина. Злодей, укравший деву, продал ее одному из царей за десять тысяч динаров. Но та любила своего господина так же, как и он любил ее, и от тоски и разлуки она заболела. Ее господин в это время оставил семью и дом и отправился искать возлюбленную. И вот он нашел способ с нею встретиться и увидеть ее. Ради этого он подвергал себя великой опасности, но все же сумел встретиться с невольницей. Звали ее Нум. Когда он встретился с нею, в покои вошел царь, купивший деву у человека, который ее украл. Тогда без суда и разбирательств он спешно приказал их убить и поступил несправедливо. Что ты скажешь, о повелитель правоверных, о поступке этого царя?» — «Поистине история твоя удивительна, но этому царю, если он мудр, надлежало простить влюбленных! — воскликнул повелитель правоверных. — Ему следовало помнить относительно них три вещи: во-первых, они любили друг друга; во-вторых, они пребывали в его жилище, целиком и полностью находясь в его власти; и в-третьих, царю надлежит избегать поспешности, творя суд над людьми. Этот повелитель совершил дело, не подобающее царям». — «О брат мой, — воскликнула сестра халифа, — ради Царя небес и земли, прикажи Нум петь и послушай слова ее песни!» — «О Нум, спой мне», — попросил халиф. И дева заиграла мелодию и произнесла такие стихи:

«Обмануло время — всегда оно обманывает,
Разит сердца и рождает думы.
Разлучит оно после жизни вместе возлюбленных,
И увидишь ты на ланитах слез потоки,
Я жила; и жизнь моя светла была,
Когда судьба свела нас, и обильна.
И я буду плакать, кровь и слезы струею лить,
По тебе печалясь днями и ночами».
Услышав эти стихи, повелитель правоверных пришел в великий восторг, и сестра сказала ему: «О брат мой, кто сам присудил себя к чему-нибудь, должен придерживаться этого и поступать в соответствии со своим словом. Ты сам совершил над собою такой суд. — Потом она сказала: — О Нима, встань на ноги, и ты тоже встань, о Нум». И когда они повиновались, сестра халифа сказала: «О повелитель правоверных, та, что встала, — это украденная Нум, которую хитростью похитил аль-Хаджжадж ибн Юсуф ас-Сакафи и прислал тебе. Он солгал, утверждая в своем письме, что купил девушку за десять тысяч динаров. А этот, что встал, — Нима ибн ар-Раби, ее господин. И я прошу тебя — из уважения к твоим пречистым предкам и ради Хамзы[56], Акиля[57] и аль-Аббаса[58] прости их и отпусти домой. Подари их друг другу, чтобы получить за них награду и воздаяние от Всевышнего. Их судьбы находятся сейчас в твоих руках. Я же ходатайствую за них и прошу подарить им свободу».

«Ты права! — воскликнул халиф. — Я согласен со своим решением и не стану его менять!» — «О Нум, — спросил он затем, — это твой господин?» И Нум ответила: «Да, о повелитель правоверных». Тогда халиф молвил: «С вами не будет беды — я подарил вас друг другу!» — «О Нима, как ты узнал о ее местопребывании и кто описал тебе это место?» — спросил халиф. И юноша сказал: «О повелитель правоверных, выслушай мою повесть. Клянусь твоими отцами и пречистыми дедами, я ничего от тебя не скрою».

Затем он рассказал халифу обо всем случившемся — и о персидском лекаре, и о надсмотрщице, проведшей его во дворец…

Халиф же удивился до крайности. «Привести ко мне персиянина! — приказал он, и того доставили к халифу. Царь назначил его в число своих приближенных, наградил его одеждами и богатствами и молвил: — Тому, кто это придумал, надлежит быть в числе наших приближенных».

А после этого халиф облагодетельствовал Ниму и Нум своими милостями и дарами. Влюбленные прожили у него семь дней в радости, удовольствиях и приятнейшей жизни, а затем Нима попросил у халифа разрешения уехать в Куфу вместе со своей невольницей, и тот дал ему свое дозволение.

И они уехали. Нима вернулся наконец к своим отцу и матери, и стал он жить со своей возлюбленной в благополучии и радости, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений — смерть.

Рассказ об аль-Амджаде и аль-Асаде (продолжение)

Услышав от Бахрама этот рассказ, аль-Амджад и аль-Асад удивились до крайности. Братья проспали эту ночь вместе, а когда наступило утро, аль-Амджад и аль-Асад сели на коней и отправились во дворец султана, чтобы рассказать ему о предстоящем путешествии.

В это время жители города вдруг начали шуметь, вопить и звать на помощь. Царедворец вошел к царю и сообщил, что некий царь расположился вокруг города с войсками. «Воины его обнажили оружие, и не знаем мы, каковы их намерения».

Султан рассказал своему визирю аль-Амджаду и брату его аль-Асаду о том, что он услышал от царедворца, и аль-Амджад сказал: «Я выеду к нему и выясню, что ему надо».

И аль-Амджад выехал в окрестности города и увидал царя, с которым было большое войско и конные мамлюки. Увидев аль-Амджада, все поняли, что это посланник султана. Тогда воины его взяли и привели к своему владыке. Аль-Амджад поцеловал землю у ног его и вдруг увидел, что этот царь — женщина, прикрывшая себе лицо покрывалом.

«Знай, — сказала она, — что нет у меня желания захватить ваш город. Я пришла к вам лишь потому, что ищу одного безбородого невольника. Если я его найду у вас, с вами не будет беды, а если не найду, то придется нам сразиться в жестоком бою». — «О царица, как выглядит твой невольник, что с ним случилось и как его зовут?» — спросил аль-Амджад. И она отвечала: «Его зовут аль-Асад, а меня зовут царица Марджана. Этот невольник прибыл ко мне вместе с магом Бахрамом, который не согласился продать его мне, тогда я взяла его у мага силой. Тогда Бахрам выкрал у меня ночью аль-Асада и увез его. Теперь я ищу этого славного юношу».

Аль-Амджад сразу понял, что речь идет о его брате, и сказал Марджане так: «О царица, хвала Аллаху, который послал нам помощь! Этот невольник — мой брат!» Затем он рассказал ей свою историю. Царица Марджана удивилась рассказу и обрадовалась встрече с аль-Асадом. Она наградила аль-Амджада богатствами, и тот возвратился к царю и все ему рассказал.

Султан и аль-Асад очень обрадовались. Они выехали навстречу царице и, войдя к ней, сели беседовать. Вдруг случилось немыслимое: поднялась пыль, затянула края неба, а через минуту рассеялась, обнаружив большое войско, подобное взбаламученному морю. Все воины были одеты в кольчуги и оружие. Они направились к городу, окружили его, как кольцо окружает мизинец, и обнажили мечи. И аль-Асад с аль-Амджадом воскликнули: «На все воля Аллаха Всемогущего! Что это за большое войско? Нет сомнения, это враги, и, если мы не сговоримся с царицей Марджаной, чтобы совместно вступить с ними в бой, они захватят город и убьют нас».

Аль-Амджад выехал из городских ворот и проехал мимо войск царицы Марджаны, а достигнув второго войска, он увидел, что оно принадлежит его деду, царю аль-Гайюру, отцу его матери, царицы Будур.

Оказавшись перед своим дедом, аль-Амджад поцеловал землю у ног его и передал ему послание. Повелитель же сказал: «Мое имя царь аль-Гайюр, и я, странствуя по дорогам, пришел сюда, к вашему город. Судьба разлучила меня с дочерью, царевной Будур. Дитя мое покинуло меня. Царевна вышла замуж и уехала вместе с мужем своим, Камар-аз-Заманом. С тех пор я ее не видел и не слышал вестей ни о ней, ни о муже ее. Знаете ли вы о них хоть что-нибудь?»

Аль-Амджад склонил на некоторое время голову к земле и стал размышлять. В конце концов он понял, что этот царь действительно является его дедом. Юноша поднял голову, поцеловал землю у ног царя и рассказал ему, что является сыном его дочери Будур. Тогда царь аль-Гайюр бросился к нему в объятия, и стали они оба плакать от радости. Затем старик воскликнул: «О дитя мое, хвала Аллаху Всемогущему за эту встречу».

Аль-Амджад рассказал царю, что дочь его Будур пребывает в добром здравии, равно как и муж ее Камар-аз-Заман. Юноша поведал деду всю свою историю, от начала и до конца. Выслушав его, старик сказал: «Я поеду с тобою и твоим братом к Камар-аз-Заману и помирю вас, а потом останусь жить с вами». Аль-Амджад очень обрадовался и поцеловал землю у ног деда своего.

Аль-Амджад, улыбаясь, вернулся к султану Эбенового города и поведал ему историю своего дедушки. Затем султан оказал царю аль-Гайюру и царице Марджане великое гостеприимство. Войска отдохнули от похода и были готовы выступать снова. Тогда царица Марджана сказала: «Я с моим войском тоже отправлюсь с вами и буду стараться помирить вас с отцом».

Повесть о Камар-аз-Замане и царевне Будур (продолжение)

Вдруг поднялась пыль, которая затянула края неба, так что день почернел как ночь. За завесой пыли были слышны крики людей и ржание коней и видны блистающие мечи и выставленные зубцы копий. Новые войска приблизились к городу. Они забили в барабаны, и царь Эбенового города воскликнул: «Сегодняшний день не перестает удивлять меня! Хвала Аллаху, который помирил нас с первыми двумя войсками. И если будет на то воля его, он помирит нас и с этим войском тоже! О Амджад и Асад, выезжайте к неприятелям и выясните, кто они и чего хотят. Поистине я никогда не видел войска более многочисленного, чем это».

Оба брата выехали из запертых ворот города навстречу огромному войску и его предводителю. Они подошли поближе и вдруг обнаружили, что это войско царя Камар-аз-Замана. Увидев отца, оба брата поцеловали перед ним землю и заплакали. А Камар-аз-Заман, увидев юношей, бросился к ним и разразился рыданиями. Царь просил прощения у своих невинно осужденных детей и долго прижимал их к груди. Потом он рассказал им, какую испытал сильную тоску, расставшись с ними.

Затем аль-Амджад и аль-Асад рассказали отцу, что царь аль-Гайюр прибыл в Эбеновый город и познакомился со своим внуком. Тогда Камар-аз-Заман сел верхом во главе своих приближенных, взял с собою сыновей и отправился к войску царя аль-Гайюра.

Тесть Камар-аз-Замана выехал ему навстречу, и оба они обнялись, не переставая удивляться чудесным поворотам судьбы. После этого жители города устроили в честь всех трех войск пышные пиры, с обилием кушаний, сладостей и напитков.

Внезапно поднялась пыль, которая застлала края неба, земля задрожала под конями, и появилось еще одно войско, вооруженное до зубов. Все воины были одеты в черное, и предводительствовал над ними глубокий старец, борода которого достигала груди. Когда жители увидели это большое войско, правитель города сказал царям: «Хвала Аллаху, что вы собрались все в один день. Что же это за войско, которое заполонило землю со всех сторон?» — «Не бойся, — отвечали они, — нас трое царей, и у каждого многочисленное войско. Если это враги, мы с ними разделаемся, даже если их будет в три раза больше». Вскоре подъехал посланец от этих войск, и его поставили перед Камар-аз-Заманом, царем аль-Гайюром, царицей Марджаной и царем Эбенового города. Он поцеловал землю и сказал: «Это войско царя из земель персов. Наш государь потерял много лет назад своего сына, и теперь он разыскивает его в разных странах. Если он найдет его у вас, с вами не будет беды, если же он его не найдет, у него с вами будет война, и он разрушит ваш город». — «До этого не дойдет, — сказал Камар-аз-Заман. — Как зовут твоего царя?» — «Его зовут султан Шахраман, властитель островов Халидан, — отвечал посланный. — Он собрал свое войско в тех странах, через которые проходил, разыскивая своего сына».

Услышав слова посланца, Камар-аз-Заман испустил громкий крик и упал без чувств. Очнувшись, он заплакал и сказал аль-Амджаду и аль-Асаду: «Ступайте, о дети мои, с послом и приветствуйте вашего деда, царя Шахрамана, и порадуйте его вестью обо мне, ведь он печалится, потеряв меня, и до сего времени носит черные скорбные одежды». Камар-аз-Заман рассказал присутствующим царям обо всем, что с ним случилось в дни его юности, и все они удивились этому. Вскоре правители явились к султану Шахраману. Камар-аз-Заман приветствовал своего отца. Они обняли друг друга и некоторое время пролежали без чувств от сильной радости. Потом Камар-аз-Заман поведал отцу о своей жизни, и вскоре мужчины вышли к остальным правителям, и те приветствовали султана Шахрамана.

Царицу Марджану выдали замуж за аль-Асада и воротили в ее страну. Аль-Амджада женили на Бустан, дочери Бахрама, и молодые отправились в Эбеновый город. Царь аль-Гайюр, отец царицы Будур, встретился наконец со своей дочерью и излечился от тоски. Он прожил с дочерью в Эбеновом городе целый месяц, а после отправился с ней и внуком своим аль-Амджадом в свои земли. Затем царь аль-Гайюр посадил аль-Амджада на свой престол. И тот правил страной деда и стал царем островов, и морей, и семи дворцов.

Аль-Асад же стал править в городе своего деда, царя Армануса, владыки Эбеновых островов.

Что же касается Камар-аз-Замана, то он поехал со своим отцом, царем Шахраманом, в острова Халидан. К их возвращению украсили город и не переставали бить в литавры целый месяц. И Камар-аз-Заман стал управлять этими землями вместо своего отца.

Все они жили в счастье и благополучии, пока Аллах не забрал их к себе — но на то Его воля.

Примечания

1

Камар-аз-Заман — значит «Луна времени».

(обратно)

2

Хан — постоялый двор для купцов.

(обратно)

3

Харут и Марут — имена ангелов, которым, как говорится в Коране, была дарована способность очаровывать и соблазнять людей, а также учить их колдовству.

(обратно)

4

Тагут (преступление) — одно из наименований дьявола.

(обратно)

5

Гада — кустарник из семейства тамарисковых, который растет в песках, горит ярким огнем и дает очень горячие уголья.

(обратно)

6

Мусульмане молятся пять раз в сутки: между рассветом и восходом солнца, в полдень, перед закатом солнца, между закатом солнца и наступлением сумерек и после наступления темноты.

(обратно)

7

Джинны, ифриты, мариды — в арабском фольклоре добрые или злые духи.

(обратно)

8

По арабскому поверью джинны иногда взлетают к небу, чтобы тайком подслушать разговоры ангелов и узнать будущее людей.

(обратно)

9

По народному поверью, отразившемуся в Коране, землю осеняют семь небес, лежащих одно над другим. «Земель» существует также семь: та земля, на которой мы обитаем, — высшая и находится ближе прочих к «нижнему небу».

(обратно)

10

Сулейман ибн Дауд (Соломон, сын Давидов) — один из любимых героев мусульманской повествовательной литературы. На перстне Сулеймана, по преданию, было вырезано так называемое величайшее из девяноста девяти имен Аллаха, знание которого будто бы давало ему власть над джиннами, птицами и ветрами.

(обратно)

11

Будур — «полные луны».

(обратно)

12

Касыда — длинное поэтическое произведение торжественного или лирического характера, хвалебная ода.

(обратно)

13

Узриты — люди из племени Бену-Узра. Легенды приписывают им особую верность и чистоту в любви.

(обратно)

14

Юсуф — арабское имя Иосифа Прекрасного, упоминаемого в Библии.

(обратно)

15

Алиф — первая буква арабского алфавита. Изображается в виде вертикальной черты.

(обратно)

16

Кират (заимствовано арабами у греков) — первоначально это слово означало «зернышко рожкового дерева». Затем стало обозначать меру поверхности. Четыре кирата равны площади, покрытой четырьмя зернышками.

(обратно)

17

Терьяк — противоядие, а также название неочищенного опиума.

(обратно)

18

Соломонова печать — растение из семейства лилейных, с цветком которого сравниваются уста юноши.

(обратно)

19

Хосрои — имя двух персидских царей из династии Сасанидов. Легенда приписывает им огромное богатство и могущество.

(обратно)

20

Муса и Ибрахим — библейские Моисей и Авраам, которые также упоминаются и в Коране.

(обратно)

21

Обладатели перьев — ученые, которые составляли гороскопы и создавали талисманы.

(обратно)

22

Лукман — легендарный мудрец, которому предание приписывает арабскую обработку басен Эзопа. Его именем названа одна из глав Корана.

(обратно)

23

Юсуф (Иосиф), Давид, Марьям (Мария), Яков (Иаков), Юнус (Иона), Иов, Адам — библейские персонажи, легенды о которых перешли в Коран и арабскую литературу.

(обратно)

24

По легенде Сулейман (Соломон) являлся обладателем чудесного ковра-самолета, который был соткан джиннами из зеленого шелка и золота. «Этот ковер, — гласит предание, — носил, кроме самого Сулеймана, его войска, вьючных животных, коней, верблюдов и всех (!) людей, джиннов и диких зверей, а войска было у него тысяча тысяч и сопровождала его тысяча тысяч. И ковер летел между небом и землей и переносил Сулеймана, куда тот хотел, быстро или медленно, по его желанию».

(обратно)

25

Гаданье на песке — один из распространенных на средневековом Востоке способов предсказания будущего.

(обратно)

26

Магами (маджус) мусульмане называют огнепоклонников, последователей древнеиранской религии зороастризма.

(обратно)

27

Ман ибн Заида — арабский государственный деятель и полководец, умерший во второй половине VIII века. В арабской литературе сохранилось много преданий о безграничной щедрости Мана.

(обратно)

28

Муавия ибн абу-Суфьян — первый халиф из династии Омейядов (661–680).

(обратно)

29

Должный срок — четыре месяца и пять дней — тот промежуток времени, в течение которого разведенная или вдова согласно учению ислама не может снова выйти замуж.

(обратно)

30

Развелся я трижды — то есть навсегда. Трижды произнеся формулу развода, муж теряет право снова взять к себе разведенную жену.

(обратно)

31

Ад и Самуд — название древних мифических племен, упоминающихся в Коране.

(обратно)

32

Лот — библейский персонаж, племянник Авраама. Он упоминается в Коране как пророк, посланный к своим соплеменникам, жителям города Содома. Одним из пороков, которым предавалось племя Лота, было мужеложство.

(обратно)

33

Кыбла — направление, куда мусульманину надлежит обращать свое лицо во время молитвы.

(обратно)

34

Михраб — ниша в стене мечети, указывающая, в каком направлении находится Мекка.

(обратно)

35

«Рассвет» и «Преданность» — названия сур (глав) Корана.

(обратно)

36

Многочисленные налоги и пошлины были в Средние века бичом для населения Египта. Поэтому первым актом нового султана почти всегда являлась отмена некоторых пошлин, взамен которых, однако, тотчас же вводились новые.

(обратно)

37

Аль-Амджад — значит славнейший; аль-Асад — счастливейший.

(обратно)

38

Имеется в виду страница «Предвечной книги», предназначенная для записи грехов этого евнуха. По мусульманскому поверью, у Аллаха имеется особая книга для записи поступков людей, где каждому созданию посвящена особая страница. На основании этой записи будет сведен с человеком счет в день Страшного суда.

(обратно)

39

Это стихотворение изобилует намеками на события первых времен ислама.

Ибн Зубейр (Абд-Аллах ибн аз-Зубеир) — внук халифа Лбу-Бекра, оспаривал власть у первых халифов династии Омей-ядов. После смерти в 680 году халифа Муавии I Ибн Зубейр объявил себя халифом, но вынужден был бежать в Мекку от сына Муавии, Язида, отсюда и получилпрозвище «ищущий защиты у камня» («священного камня», находящегося в Мекке).

Хараджа — египетский судья, убит по ошибке в 661 году фанатиком, принявшим его за завоевателя Египта Амра ибн аль-Аса.

Халиф Алий (Али) и его будущий преемник Муавия также подверглись нападению. Али был тяжело ранен и умер, Муавия остался жив.

(обратно)

40

Цитата из Корана (глава IV, стих 38).

(обратно)

41

Мамлюк — буквально «пребывающий во владении». Так арабы называли белокожих невольников, которых во множестве покупали в мусульманском Египте султаны и их приближенные. Иноземцы-мамлюки, которых тысячами доставляли в столицу Египта, быстро обособились в замкнутую военную касту и постепенно сделались подлинными хозяевами страны фараонов.

(обратно)

42

Вали — начальник городской полиции.

(обратно)

43

Намек на одну из привилегий, которыми пользовались высшие чины при мамлюкском дворе. Некоторым эмирам разрешалось иметь оркестр, обычно состоявший из барабана, флейты и других видов духовых инструментов.

(обратно)

44

Несмотря на то что сам пророк Мухаммед называл себя не чудотворцем, а только увещателем, легенды приписывают ему целый ряд чудес, большею частью аналогичных тем, которые совершал Христос.

(обратно)

45

Куфа — знаменитый в истории ислама город, расположенный в Ираке — нижней Месопотамии, — к югу от развалин древнего Вавилона.

(обратно)

46

Нимат-Аллах — значит «милость Аллаха».

(обратно)

47

Нум — значит «счастье, благоденствие».

(обратно)

48

Зеид и Амр — имена, употребляемые арабами для обозначения неопределенных лиц (неизменно фигурируют в примерах, иллюстрирующих грамматические правила).

(обратно)

49

Аль-Хаджжадж ибн Юсуф — арабский полководец и государственный деятель эпохи Омейядов (VIII век), правитель нижней Месопотамии.

(обратно)

50

Цитата из Корана (гл. XXV, стих 70).

(обратно)

51

Факир — нищенствующий монах.

(обратно)

52

Игра слов, основанная на нарицательном значении имен: Суд — значит «счастье», Джумль — «красота».

(обратно)

53

Куфический почерк — твердый угловатый шрифт, которым написано большинство дошедших до нас древних списков Корана и сохранившихся надписей на камнях.

(обратно)

54

Муса — арабская форма имени Моисей. В библии говорится, что Моисей после своего появления на свет был положен матерью в корзину, которую пустили плыть по Нилу. Корзина была выловлена дочерью фараона. Она решила воспитать мальчика и пригласила в кормилицы его собственную мать.

(обратно)

55

Якуб и Юсуф — арабская форма имен Иаков и Иосиф.

(обратно)

56

Хамза ибн Абд-аль-Мутталиб — дядя пророка Мухаммеда и один из первых его последователей.

(обратно)

57

Акиль ибн Абу-Талиб — брат халифа Али.

(обратно)

58

Аль-Аббас ибн Абд-аль-Мутталиб — дядя пророка Мухаммеда, родоначальник династии Аббасидов.

(обратно)

Оглавление

  • Повесть о царе Шахрамане, сыне его Камар-аз-Замане и царевне Будур
  • Рассказ об аль-Амджаде и аль-Асаде[37]
  • Повесть о Ниме и Нум
  • Рассказ об аль-Амджаде и аль-Асаде (продолжение)
  • Повесть о Камар-аз-Замане и царевне Будур (продолжение)
  • *** Примечания ***