Бронированные жилеты [Леонид Семёнович Словин] (fb2) читать онлайн
- Бронированные жилеты (а.с. Игумнов -1) (и.с. Военные приключения) 850 Кб, 243с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Леонид Семёнович Словин
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Бронированные жилеты. Словин Леонид
Дополнительный прибывает на второй путь.
ЗАЯВЛЕНИЕ Не собираясь приводить пространные доводы как в пользу принятого мною теперь решения, так и в оправдание другого, какого я придерживался во время следствия и суда, хочу с прямотой и откровенностью сообщить обо всем, что мне известно о людях, приведших меня на скамью подсудимых, способствовавших моему моральному падению, а также раскрыть их связи, каналы приобретения и уловки при транспортировке груза. Прошу вызвать меня для беседы 25 августа с. г. после свидания с женою, которую хочу оповестить о предпринимаемых мною шагах. К сему: Мостовой М. З., 1930 года рождения, осужденный, числящийся за Московским городским судом. (п о д п и с ь)
СПРАВКА Согласно имеющимся сведениям, лица, вовлекшие Мостового М. З. (уголовная кличка Стоппер) в преступную деятельность, обязались в случае его провала в трехмесячный срок полностью компенсировать материальный ущерб, причиненный арестом и конфискацией имущества, а также выплатить крупное вознаграждение семье при условии, что Стоппер не назовет на следствии основных организаторов преступления. По тем же сведениям, лицо, направленное с деньгами к жене Стоппера, до настоящего времени в Москву не прибыло. Срок обязательства истекает 25 августа. Начальник отдела уголовного розыска полковник милиции (п о д п и с ь)
ИЗ СВОДКИ ...В 08.48 зафиксирована встреча Мостовой Ф. Т. с неустановленным гражданином. Последний вручил Мостовой пакет, завернутый в газету, после чего быстро ушел без сопровождения. Есть основания полагать, что в пакете находились деньги, предназначенные семье Стоппера оставшимися на свободе организаторами преступного к а р т е л я. 25 а в г у с т а (п о д п и с ь)
РАПОРТ В соответствии с полученной инструкцией мною для беседы по существу поданного заявления о явке с повинной был вызван Мостовой М. З. Беседа происходила в следственном изоляторе после того, как осужденному было предоставлено свидание с женой - Мостовой Ф. Т. В ходе беседы Мостовой М. З. (Стоппер) поставил меня в известность о том, что ввиду изменившихся обстоятельств он решил отказаться от сделанного им заявления и не дополнять ранее данные на предварительном следствии показания. Старший инспектор по особо важным делам подполковник милиции 25 а в г у с т а (п о д п и с ь)
1
Свет погас в три шестнадцать, в ночь на двадцать шестое августа, через тридцать с лишним минут после отправления из Москвы: что-то грозно треснуло на групповом щите между туалетной комнатой и служебкой, и вагон погрузился в темноту. Перед тем с ходу проскочили безлюдные платформы Бирюлево-Пассажирское, Расторгуево, впереди был город Домодедово с известным аэропортом. Большинство пассажиров спали, сморенные душной ночью, вокзальной суетой. Посадка приходилась на глухие часы суток. Суркова, проводница одиннадцатого купейного, не пошла в штабной вагон к бригадиру, прикорнула у себя в служебке, накоротке, головой к двери. Поезд был дополнительный, на время пика пассажирских перевозок собранный по вагонным депо, - за лето в нем привыкли к неожиданностям. Проснулась она внезапно, сразу не поняла, в чем дело. Мигнула фонарем, поднесла к часам на руке. "Три сорок шесть..." Состав равномерно потряхивало на стыках. - Товарищ проводник!.. Узкоплечему человечку на пороге было не меньше семидесяти: голый стариковский череп, ребячья пижама, большие, как капустные листы, уши. Впереди, за десять вагонов, загудел электровоз - вкрадчиво, но мирно. Человек переждал. - Пассажира в третьем купе убили. Голос его при этом оставался спокойным. Дверь третьего купе оказалась приоткрытой. Луч со слепым пятном посередине потянулся к столу, все остальное в купе было в тени: бутылки, еда. Слева спали: внизу - женщина, на верхней полке - мужчина. Суркова повела фонарем. Пассажир на двенадцатом месте вверху полусидел, склонившись к коленам, лицо было повернуто к двери. Косивший, лишенный жизни глаз следил за всем, что происходило в купе. Человечек в пижаме стоял в коридоре. - Надо сообщить... - он замолчал. Проводница заметила, что лоб его испачкан в крови. - Бегите в девятый вагон, пусть бригадир Шалимов идет сюда... - она показала в тамбур, почти не видимый в темноте. - Погодите, как ваша фамилия? - Зачем? - Он растерялся. - На всякий случай. Спрашивать будут: кто обнаружил, как? - Ратц. Из Хмельницкой области я. Бывшая Каменец-Подольская... За окном все время плыл длинный голый бугор, словно состав не переставая двигался по дну огромной высохшей реки. Выше виднелась узкая полоска неба. Русло реки было прямым, с крутыми обрывистыми берегами. Суркова привыкла к ним. Время от времени набегали неяркие огни нескончаемый бугор прерывался, и тогда не было ни реки, ни обрыва, а только бегущая вдоль полотна черная тень вагонов. Проводница достала мешочек с билетами, кассу, нашла нужную ячейку: убитый брал билет в Москве, ехал до конечного пункта - "на Каспий", как почти все в поезде. Она еще возилась с кассой, когда пришел заспанный озябший Шалимов. - В тамбуре кровь. Я чиркнул спичкой - на полу большое пятно, - он хрустнул переплетенными пальцами. - Молодой? - Тебе только молодых жалко? Вдвоем они подошли к купе. Постель четвертого пассажира, справа, была застлана. Рядом, ближе к окну, стояла стремянка. - Света давно нет? - Шалимов вздохнул, сон его сразу пропал. - От Домодедова. - Электрика разбудила бы или меня... Он приставил к губам пострадавшего маленькое зеркальце. - Отъездил! - шепотом сказала Суркова. - Да-а... - Шалимов заметил, что тыльная часть кисти у него в крови, оглянулся на проводницу. - В тамбуре, видно, зацепил. Дверь у тебя справа по ходу открыта... - Открыта? - Она вздохнула, добавила, словно кому-то назло: - Теперь ищи ветра в поле! Дверь я сама запирала!.. Пассажиры - мужчина и женщина на полках слева - по-прежнему не шевелились. Женщина дышала ровно, чуть посапывая. - ...Следователя бы сейчас! - Подумаем, - Шалимов поскреб подбородок. - Во сколько он тебя разбудил? - Три сорок шесть было - по Привалову. На ходу передали обстоятельную телеграмму:"Поезде сто шестьдесят седьмом дополнительном Москва - Астрахань отправлением двадцать шестого августа вагоне одиннадцать полученного ранения скончался неизвестный пассажир обеспечьте представителей следственных органов прибытию поезда Каширу тамбурная дверь правой стороны ходу движения обнаружена открытой-нвп Шалимов"....В дверь купе стучали металлическим железным ключом, "тройником". Денисов открыл. В коридоре стоял механик-бригадир поезда, нвп, по железнодорожной терминологии, с нарукавной повязкой. Он держал билет Денисова, выписанный по перевозочному требованию Министерства внутренних дел. - Извините, что разбудили. Тут у нас... Документ, пожалуйста... Денисов подал удостоверение инспектора, отпускное. - Уголовный розыск... - бригадир только мельком заглянул под красную обложку. - Чепе, товарищ лейтенант! Пассажир убит в одиннадцатом купейном. Кто, что - неизвестно... - Он словно боялся, что его остановят не выслушав. - Надо меры принимать. Пойдемте, по дороге доскажу. Пока шли по составу, Шалимов уточнил: - Об убийстве сообщил старичок с одиннадцатого места, Ратц. Из Хмельницкой области, бывшая Каменец-Подольская, - Шалимов сохранил эту деталь, посчитав ее важной. - Дверь в купе, видно, оставалась всю ночь открытой. Понимаете? На полу в тамбуре тоже кровь. - А другие соседи по купе? - Спят. Денисов не мог сосредоточиться. Через несколько часов после начала отпуска он снова оказывался на месте происшествия. - Остановок не делали, - сказал он. - Выходит, преступник в поезде... - Подлец мог выскочить у Вельяминова. Там ограничение скорости. - Наружные двери смотрели? - Я и хочу сказать. Тамбурная дверь открыта и поручень в крови, Шалимов на ходу достал платок. - Какая у вас схема, поезда? - Четыре первых вагона общие, с пятого плацкартные по восьмой. Потом купейные. Пятнадцатый и шестнадцатый тоже плацкартные. Композиция была стандартной. - А ресторан? - поинтересовался Денисов. - Между восьмым и девятым. - Первые восемь отпадают - через запертый вагон-ресторан не пройти... В Кашире многие выходят? - Немного. Почти всем на Каспий. - Пусть проводники проверят по билетам. Если преступник выпрыгнул, кого-то должны не досчитать. Денисов начал чувствовать обстановку. - Что же вы? Так и искали инспектора по воинским билетам? - А что делать? Суркова встретила их в тамбуре. - Людей будить, которые ехали с пострадавшим? - Они спят? Будить обязательно. - Не перепугать бы! Пока бригадир вместе с Сурковой объясняли в купе ситуацию, Денисов прошел в следующий тамбур. Бурое пятно, о котором говорил Шалимов, темнело на полу у самой двери. В углу валялись осколки бутылочного стекла. "Похоже, что-то разбилось..." Он прошел в десятый вагон: в тамбуре и в малом коридоре виднелись бурые пятна - следы обуви. В середине вагона следы пропадали. Денисов вернулся в одиннадцатый - наружная дверь справа по ходу оказалась незапертой, сбоку, на поручне, виднелась кровь. Он выглянул из поезда. Над нескончаемым полем плыла гряда облаков. Нигде не виднелось ни домов, ни деревьев. Было совсем светло. Странная группа неожиданно промелькнула у насыпи - женщина в макси с букетом, двое мужчин в черных костюмах, в галстуках. "Кто? Откуда в такую рань?.." Дверь переходной площадки внезапно скрипнула, показался человечек с голым блестящим черепом, в пижамке. Денисов понял - Ратц. Старичок увидел Денисова, красное пятно на полу, попятился. "...Если бы знать, - подумал Денисов, - что потребуется инспектору уголовного розыска через час, через год! Приметы промелькнувших мужчин? Ратц? Может, первостепенное сейчас - недоверчивый взгляд проводницы? Буроватый мазок на руке бригадира?" Денисов вернулся в вагон. Первым из купе показался мужчина - разрумянившийся после сна, в джинсах, замшевой куртке, наброшенной на голые плечи. - Надо, значит, надо... - Он не задал бригадиру поезда ни одного вопроса: "Почему?", "Зачем?", "С какой стати должен оставить купе?". Мельком оглядел оба конца пустого коридора. - Сюда, - показал Шалимов. Он нашел два места в разных купе. - Вещи взять? - спросил мужчина. Шалимов посмотрел на инспектора. - Пока не следует, - Денисов подошел ближе. До осмотра на месте происшествия полагалось оставить все как есть: преступники могли что-то унести, что-то, наоборот, подбросить в купе. - Не беспокойтесь, - кивнул Шалимов, - за вещами мы проследим. - А постель? - Там постлана чистая. Из купе появилась проводница и следом молодая женщина в очках. Денисов заметил: ей стоило большого труда не броситься опрометью в другой вагон. Подбирая полы халата, женщина быстро пошла за Сурковой. - Взгляните... - Шалимов подал Денисову фонарь. Бригадиру хотелось, чтобы затея со следователем из пассажиров оправдала себя. Поступали же точно таким образом, когда в пути требовался врач! Денисов шагнул вперед. Лампочка в фонаре мигнула. Убитому, определил Денисов, было не меньше пятидесяти пяти. Лицо хорошо запоминающееся: коротко подстриженные волосы, широкий лоб, слегка уплощенная спинка носа. Широко расставленные глаза. Постепенно Денисов представил картину происшедшего и свои первые неотложные действия. "Удар, по всей вероятности, нанесен, когда потерпевший лежал поверх простыни одетый - в майке и брюках..." Пиджак и серая в полоску рубашка висели у изголовья, галстука Денисов не увидел. На третьей полке, над трупом, виднелся поставленный косо клетчатый баул, рядом свисали ремни пустого рюкзака. Ранение в грудь показалось Денисову единственным. Сквозь покрывало он прощупал колено пострадавшего: трупное окоченение еще не наступило. "У пострадавшего еще хватило сил приподняться, потом он упал головой вперед, согнувшись..." Денисов оглядел купе - туфли на вытертом коврике, лесенка-стремянка у стола. На столе следы поспешного дорожного пиршества - "Двин", отпитый меньше чем на треть, початая бутылка "Марсалы", выдохшееся шампанское. Пробка от шампанского валялась здесь же, тот, кто открывал, проткнул ее ножом. Под столом Денисов заметил еще пустую бутылку из-под боржоми, обертки от конфет, мятый телеграфный бланк - им пользовались как салфеткой. Требовался детальный осмотр. - С собою принесли, - Шалимов кивнул на бутылки, - "Марсала" без штампа вагона-ресторана. А минеральная вода у нас - "Айвазовская". - Ресторан ночью работал? - спросил Денисов. - Не положено. Там кто знает! Постель на нижней полке справа была едва примята: Ратц, похоже, не ложился или, поднявшись, успел аккуратно ее заправить. - Постели постланы заранее? - До посадки. - Шалимов достал носовой платок, повертел в руках. - У нас такое правило. Вам тоже застлали? - Да, спасибо. Денисов продолжил осмотр. При спущенной шторе картина преступления выглядела ненатуральной. Безжизненные глаза, восковое лицо убитого. Брови шли углом, словно приклеенные. Телесного цвета майка на потерпевшем казалась принадлежностью инсценировки. - Закройте меня на минутку, - Денисов сделал шаг вперед, выключил фонарь. Шалимов налег на дверную ручку. Угольно-черная темнота наполнила купе, представления Денисова о пределах мгновенно сместились: стол, стремянка, голое плечо неживого человека. Ничего невозможно было рассмотреть. - Открывайте! - Выяснили что-нибудь? - Шалимов ждал немедленного результата. Денисов не ответил. - Скорее бы сентябрь, - бригадир переменил тему. - Все едут, все на Каспий, поездов не хватает! А экипировка в дополнительных какая? Вы из территориальников? Я не рассмотрел удостоверение... - Железнодорожная милиция. С этого вокзала. - Уважаю, - Шалимов кивнул. - Командировка? - Отпуск. Денисов вышел в коридор, закрыл купе. Яркий свет ударил в глаза. Проехали Белопесоцкий. Два моста - старый и новый - на разной высоте пересекали Оку. Главный путь и с ним вагоны астраханского дополнительного скользнули вниз, два других пути, наоборот, потянулись вверх мимо старого блокпоста. - Кашира! - Шалимов поправил китель, сразу заметно приостановился. Между клавишами моста показалась желтоватая небыстрая Ока. Приближавшийся берег был усеян бесчисленными лодочками, катерами остановившаяся разноцветная карусель. - Возьмите под наблюдение поручень... - сказал Денисов. Шалимов не понял. - Поручень, испачканный кровью. Чтобы на стоянке следы не могли уничтожить. - Совсем выскочило из головы! Суркову я поставлю в тамбур. Пусть смотрит! - Стоянка шесть минут? - Денисов посмотрел на часы. - Да, дальше, на станции Ожерелье, пятнадцать. - Сколько до Ожерелья по расписанию? - Семнадцать минут. "Каширская опергруппа доедет до Ожерелья, - подумал Денисов. - Итого на осмотр тридцать восемь минут. Немного..." Мелькнула граница станции. Ржавый звук возник в середине поезда, заскрипели тормозные тяги. Против окна Денисов неожиданно увидел оперативную группу русоголовую голубоглазую Наташу Газимагомедову - следователя транспортной прокуратуры. Наташа что-то говорила каширским инспекторам уголовного розыска, уважительно кивавшим в ответ. Поезд еще двигался. Денисов ощутил напряжение колесных пар, дописывавших последнюю полуокружность. На миг показались начальник линотделения - бледный, со шрамом на тонком умном лице, пожилая женщина - патологоанатом, а рядом тяжелый, в кителе, казалось готовом ежесекундно лопнуть, Актон Сабодаш, третьего дня направленный из Москвы в командировку. "Кашира..." - мелькнула надпись по фронтону. Денисов стоял в коридоре, чтобы не мешать оперативной группе. В купе, как всегда в таких случаях, была суета, и спешка, и вспышки "блица", и потом короткая заминка, перед тем как стоящие ближе инспектора должны взять остывшее тело на руки, чтобы снять с полки. На станции Ожерелье отправление дополнительного пришлось задержать. Пока упаковывались вещественные доказательства, на вагонах вывесили красные флажки. Начальник линотделения подошел к Денисову, едва отъехали от Каширы. - Я мыслю таким образом... С поездом поедете вы и капитан Сабодаш... - Он кивнул на Антона, перегородившего коридор. - Я звонил в Москву, там дали "добро". - О чем говорить?! - Сабодаш всем восьмипудовым телом уже ощущал жару начинающегося утра, поселившуюся в жесткой гофрированной стенке вагона. - Я с оперативной группой беру перегон. Птичек, возможно, уже нет в клетке... "Бригадир выразился: "Подлец мог выскочить у Вельяминова", - подумал Денисов. - Начальник линотделения, известный ревнитель ОБХСС, предпочел нейтральное "птички в клетке"..." - У Вельяминова ограничение скорости, - заметил он. - Мне говорили. - Бледное, неулыбчивое лицо начальника линотделения выглядело маской, но Денисов почувствовал его неуверенность. - Выскочил из поезда - и беги на четыре стороны. Я мыслю: без квалифицированного осмотра перегона не обойтись. ...Кроме того, в случае неудачи мы успеваем в пути снова перехватить поезд, - начальник линотделения отодвинулся, пропуская женщину-патологоанатома. - Если едем с вами, теряем перегон... - Товарищ подполковник!.. - позвали из купе. - Денис! Я полностью в твоем распоряжении... - Антон забыл поздороваться. - Сколько нам отпущено времени? - До Астрахани? - Да. - Тридцать часов. - Вычесть на сон, на еду. Итого меньше суток... - Он достал "Беломор". Сабодаш курил много - чтобы похудеть. - И еще я рад, что мы снова вместе. По коридору сновали инспектора. Денисов увидел всех трех пассажиров, ехавших вместе с убитым, - уснуть им так и не удалось. Начальник линотделения что-то быстро записывал, поочередно обращаясь к свидетелям. Русоголовая, гладко причесанная на пробор, Наташа Газимагомедова присоединилась к нему. Вдвоем они управились быстрее, чем можно было ожидать. Наташа подошла к Денисову и Антону. - Никто ничего не знает. Все путешествуют до конца. - Она стянула хирургические перчатки, бросила в бумажный пакет. - Лучше, если бы я поехала вместе с вами... - В чем же дело? - спросил Денисов. - Вскрытие, морг. Жара какая!.. Денисову стало жаль ее. - Дверь в купе закрывал Ратц, - Наташа заговорила о другом, - он же, видимо, укладывался последним. Тамбурную дверь Суркова определенно заперла - кому-то понадобилось ее открыть... - Начальник линотделения и ее увлек версией о выпорхнувшем из вагона преступнике. - Вам придется опросить каждого, кому что-нибудь известно об убитом... Наташа была ревнителем направления, повсеместно одержавшего верх. Суть его, как заметил еще Сименон, заключалась в том, что всем на месте происшествия должен распоряжаться следователь, а роль сотрудников уголовного розыска ограничивается выполнением его, следователя, поручений. - Товарищ начальник! - Бригадир подошел от служебки. - В тамбуре пятно. Видели? - Это вы обнаружили? - спросила Наташа. - Я. Это кровь? - Мы взяли соскобы, - Газимагомедова с любопытством оглядела бригадира. - С пятном все в порядке. - Они успели проверить реакцию на перекись водорода: мелкоячеистой пены, характерной для ферментов крови, на полу не было. - Дай-то бог! - Он сразу отошел. Начальник линотделения ждал в дверях купе, теперь там оставались только эксперты и патологоанатом. - Ранений три. Два в боковую часть грудной клетки, - Наташа заглянула в записи, - но смертельное, по-видимому, одно - в грудь. На полке, между трупом и стенкой купе, обнаружен нож с самовыбрасывающимся лезвием. Что еще? Преступник, скорее всего, касался также баула и рюкзака потерпевшего. - Рюкзак пуст? - Да. Составьте протокол осмотра. Бутылки мы изымем. - А документы? - Денисов ревизовал остающееся от оперативной группы хозяйство. - Личность убитого установлена? - Профсоюзный билет на имя Голея Николая Алексеевича, двадцатого года рождения, вступал в союз в Кировоградской области до войны. - Что последняя запись? - В том-то и дело - дубликат выдан в этом году. В пиджаке аккредитивы. Между прочим, на предъявителя. Блокнот... - Блокнот? Наташа показала тонкую книжицу. - "Праздная жизнь не может быть чистою", - она раскрыла наугад. А. П. Чехов. "Освобождение себя от труда есть преступление..." Все в таком духе. Писарев, Толстой... И один адрес: "Астрахань, 13, Желябова, 39, Плавич". Я дам телеграмму, чтобы допросили. Из купе показался начальник линотделения. - В бауле тоже ничего, - он все больше нервничал. - Шорты, плавки... - Начальник линотделения посмотрел на часы. - Постарайтесь в купе не наследить. В крайнем случае, в Астрахани можно будет произвести дополнительный осмотр... Сабодаш огладил китель. - Все будет в лучшем виде. Вот! Долгое носовое "вот!" Антона, точнее "уот!", в зависимости от конкретной обстановки можно было перевести по-разному, но оно неизменно обозначало высшую степень его заинтересованности, старания, исполнительской дисциплины. - Велик участок, где преступник мог выскочить, - начальник линотделения, казалось, больше всего был угнетен именно этим обстоятельством. - За час можно далеко уйти... - Держите нас в курсе дела, - сказал Денисов, - нам будет важна полная информация. - Обещаю.
2
Труп наконец вынесли в коридор, уложили на носилки. Несколько минут в купе еще стрекотала кинокамера. Каширский инспектор пробежал по поезду, показывая проводникам фотографию Голея. Убитого подняли на руки. Денисову показалось, что грудь несчастного Голея в последний раз высоко взметнулась. Позади хлопнула дверь. В малом тамбуре показался высокий парень в форменной белой куртке с корзиной. - Понесли! - крикнул в это время начальник линотделения. Денисов услышал стук. Официант-разносчик ресторана, увидев труп и работников милиции, от неожиданности отпрянул назад, лицо его пожелтело, с секунду он находился в состоянии, близком к обморочному. Денисов направился было к нему, но официант уже взял себя в руки. - Ничего положительного, - инспектор, пробежавший вдоль состава, передал Денисову профсоюзный билет с фотографией Голея. - Никто его не видел. Удачи!.. Официант-разносчик повернул назад, в десятый вагон. Денисов проводил его глазами: профессиональная полнота, длинные руки, куртка на поясе разорвана. - Отправляемся! - предупредил Шалимов. Когда Денисов через минуту выглянул в окно, милицейский "газик" уже разворачивался, включив сигнализацию - тревожную круговерть фиолетово-синего огня над кабиной. Таяла гряда утренних облаков. Несколько машин с надписями "Зерновая" пропускали поезд у переезда. На Северной Вытяжке все пути были забиты поданными на сортировку вагонами. День только начинался - ясный, обещавший быть бесконечно долгим, трудным, теперь уже известным до мелочей, в котором нельзя ничего изменить. - Почему стал жертвой именно Голей? Не я, не наши соседи? Такие пассажи дают необыкновенно богатую информацию для размышлений. Я ехал в купе с убитым, Вохмянин Игорь Николаевич, Новосибирск, улица Пархоменко... - Румянец, какой бывает после глубокого здорового сна, все еще не сошел с его щек. Под курткой, наброшенной на плечи, чувствовалась не бросающаяся в глаза мускулатура. В руке Вохмянин держал короткую вересковую трубку. - Поэтому я верю в судьбу. Вы нет? Для работы Шалимов высвободил купе, соседнее с тем, где было совершено преступление. Денисов забросил в ящик под полкой рюкзак, сумку; у Антона не было с собою ничего, кроме плаща и свежих газет. - Расскажите о себе, - Антон достал "Беломор". - Цель поездки. Вохмянин помедлил. - Симпозиум по вопросам гетерогенно-каталитических реакций, точнее, по проблемам гетерогенного катализа в области жидкофазных процессов, объясняя, он оглаживал холодную вересковую трубку, подносил к глазам, словно желал обнаружить нечто, незамеченное раньше. - Тема, понимаю, вам мало говорит. Гетерогенная система, собственно, - система, состоящая из различных по физическим свойствам или химическому составу частей. Работаю в научно-исследовательском институте заведующим лабораторией. Что еще? Женат. Приводов не имею, под административным надзором не состою. - Вы вчера приехали в Москву? - Антон прикурил. - Позавчера, рейс пятьсот шестой. - Потом? - Билетов не было, гостиницы тоже. Частично ночевал в вокзале. - А частично? - Бродил по Москве... Не представляю, что бы я делал в январе или в декабре. - Вы знали убитого? - Никогда до этой поездки. - Познакомились? - Позавчера, у кассы, около одиннадцати... - Вохмянин отложил трубку, но тут же взял снова. - Собственно, какое знакомство? - Что Голей говорил о себе? - Ничего или почти ничего, - Вохмянин задумался. - В то же время создал впечатление человека много повидавшего. - Можете уточнить - почему? - Нет, но в этом трудно ошибиться. Сказал, например, что мог подолгу голодать и это несколько раз спасло ему жизнь... - Вохмянин поправил аккуратно выложенные рукава куртки. - Упомянуто было между прочим, так сказать, одной строкой. Убедительно? - Пожалуй. Он был на фронте? - Я счел неудобным справляться. - Перед посадкой вы тоже видели Голея? - Он был один. Вскоре началась посадка, мы оказались вместе в купе... Антон конспектировал. - ...Николай Алексеевич достал шампанское, боржоми. И вот этот ужин... - Николай Алексеевич? - Фамилию я узнал от следователя. У меня был коньяк. Сидели минут пятнадцать, не более. Выпили граммов по пятьдесят. Чуть не упустил! Сам он выпил "Марсалы". Вскоре стали готовиться ко сну. Вот все. За окном бежал пейзаж средней полосы - поля, сохранившиеся кое-где вдоль рек рощи. Прилегающая к Подмосковью индустриальная часть Центра все больше уходила к Тульской области - Узловая, Новомосковск. Впереди были Рязанская, Липецкая. - За ужином был какой-то разговор? - Антон ладонью вытер пот. - Даже наверняка. Но о чем? Из тех, что невозможно вспомнить, я не говорю - пересказать. - Что говорил Голей? - Набор незначащих фраз. Например? "По вкусу похоже на мадеру, но более сладкое". Это о "Марсале". "Смолистый привкус..." - А что-нибудь более существенное? Вохмянин улыбнулся. - Пустяки... "Почему волнистые попугайчики выводят птенцов зимой? Оказывается, на их родине это разгар лета..." В киоске он купил "Картины современной физики". - Что-нибудь еще. - Он говорил о собачках. Это вас тоже не интересует. - А стержневая тема? - В разговоре? Я действительно не помню. Разговор случайных попутчиков. Как автомобилист я, по-моему, говорил о машине: баллоны, молдинги, "дворники". Потом вышел из купе. Антон продолжал разрабатывать вопросы первого круга: - В коридоре было много пассажиров? - Большинство сразу же легло спать. - Где вы были, когда погас свет? - Против двери. В купе в этот момент никого не было. - Дальше. Вохмянин развел руками. - Утром нас разбудили! Антон, Вохмянин и Денисов перешли в соседнее купе. Вохмянин показал на верхнее багажное отделение. - Мой чемодан. - Проверьте... В кожаном с чехлом для ракетки чемодане все оказалось в порядке: сорочки, спортивный костюм, глиняные фигурки - сувениры. На дне лежала папка с блестящей пряжкой с прямоугольной металлической монограммой. - Все на месте. Антон спросил: - Кто ночью закрыл купе? Это был один из главных вопросов следующего круга. - Не я, - Вохмянин задумался. - Возможно даже, она оставалась открытой. Вот боковая защелка хлопнула, я слышал. - Попробуйте все вспомнить. Когда была поставлена стремянка? Ее не могло быть, пока вы сидели за столом. - Может, Голей? - Когда вы ложились спать, она стояла? - Не знаю, - Вохмянин недовольно взглянул на Антона, - не забудьте, что я укладывался в темноте. Денисов наконец вошел в разговор. Ему так и не удалось представить себе потерпевшего. - Голей к тому времени уже лежал? - Да. Женщина, по-моему, тоже была в купе. - Кто задернул штору? - Это я хорошо помню: штору опустил Ратц. Его заботило, чтобы в купе было абсолютно темно и душно. Николай Алексеевич говорил про жару, но не смог убедить. На этой почве у них произошла размолвка. - У Ратца с Голеем? - Дело еще в том... - Вохмянин расправил чехол для ракетки, вделанный в крышку чемодана. - Ратц и Голей жили или работали в одних и тех же местах на Украине. Забыл название области. Кировоградская? Выяснилось случайно. День за окном горел совсем ярко. - Ратц тоже выпил? - Сесть в купе было негде. В течение разговора все трое стояли. - Я имею в виду - за ужином... - Денисов показал на столик. - Полрюмки, не более. Сначала отказался. - А женщина? - Она только пригубила. - Вы сказали, Голей что-то говорил о собачках... - Он спросил, не видели ли мы пассажира с собачкой. Точно не помню, опрос начинал его тяготить. - Какие у потерпевшего были деньги? Вы знаете? - Случайно знаю, - Вохмянин в который раз заглянул в трубку, но интересного снова не обнаружил. - Николай Алексеевич платил за постель из маленького квадратного кошелька. Там лежали десятирублевки. - Как велик кошелек? - Сантиметра четыре на четыре. - Много купюр? - Пятнадцать. Он их пересчитал... - Вохмянин поежился. - Страшно подумать! Любой из нас этой ночью мог оказаться на месте Голея. Они помолчали. - Где состоится симпозиум? - спросил Денисов. - Я понадоблюсь? - Вохмянин взглянул на него. - Вы свидетель: ехали в купе с убитым. - Какой свидетель: спал как сурок! Не видел, не слышал... - Он сунул трубку в карман. - В прошлом году симпозиум проходил на берегу моря. В пансионате Ас-Тархан... - Последний вопрос, - сказал Денисов. - Можете показать, кто из какого стакана пил? - Он кивнул на столик. - Сейчас... - Вохмянин в первую секунду растерялся. - Я сидел здесь, тут старичок... Это, должно быть, стакан женщины или Голея, - вся посуда по какой-то причине была сдвинута на край. - Не пойму только, как мой стакан оказался у места, где сидел Ратц... За Михайловом несколько станций миновали без остановок: Боярцево, Голдино - участок был Денисову знаком. "Впереди Катино, Мшанка. В семь пятьдесят Павелец-1 с тридцатишестиминутной стоянкой..." - Из-за этой неспешности Денисов и выбрал для отпуска астраханский дополнительный. Он принес из служебки расшитую карманами матерчатую "кассу", которой ведала Суркова. - Проверим по билетам. Вдвоем с Антоном они отыскали квадраты с соответствующими номерами. Билет Голея имел нумерацию Т No 124324, Вохмянина - Т No 124323. Денисов узнал зеленоватые бланки автоматизированной системы "Экспресс". Вохмянин и Голей покупали билеты в одной кассе. Вохмянин стоял впереди, Голей за ним. На всякий случай Денисов обследовал остальные квадраты: бланк женщины с десятого места значился под номером Т No 124322. Ратц компостировал билет в пути следования. Другие были куплены позднее. "Проверить "кассы" во всех вагонах, - пометил Денисов, - найти пассажира, который стоял в очереди непосредственно позади Голея..." Ратц добавил к рассказу Вохмянина немного. - ...Сидели минут семь, легли спать. Я тоже могу получить вещи? - Он словно боялся, что ему откажут. Антон открыл ящик, поднял небольшой в парусиновом чехле чемодан. - Проверьте, - предложил Денисов. Ратц молча посмотрел ему в глаза. - Там ничего особенного: майка, рубашки. - Узкоплечий человек все время сверялся с реакцией собеседника. - Фамилия Голей вам знакома? Это фамилия убитого. - Никогда не слыхал... - Ратц развел руками. - Он сказал, что бывал в Каменец-Подольске. Но когда, что? Сам я Нововиленский. Не слыхали? Разговаривая, они перешли в соседнее купе, к месту происшествия. На Ратца, казалось, это не произвело впечатления, он только мельком поднял глаза к полке, где ехал Голей, и вновь опустил. Глаза у Ратца были голубоватые. Рядом с морщинистым, цвета необожженной глины лицом торчали крупные уши. - У вас произошла размолвка в пути? - спросил Денисов. Ратц не спешил с ответом, Денисов уточнил: - Может, Голей был против шторы? - Ах это? Да, он был против. - Почему? - Не знаю, - старик снова развел руками. - Если в комнате светло или где-то лает собака, мне уже не уснуть. Я и дома все занавешиваю. - Дверь купе заперли вы? - Дверь - я, - Ратц кивнул. Он сидел на краю полки, у двери. Когда старик поворачивался, Денисов видел его торчащие острые лопатки. - Защелку не поднимали? - Только на запор... - Почему же дверь оказалась открытой? - Не знаю, - он подумал. - Может, кто-то открыл? - Когда вы проснулись, в купе было темно? - Когда опускают штору - так темно, - рассудительно сказал Ратц. - Соседи находились в купе? - Откуда мне знать? Денисов помолчал. - Но как в таком случае вы узнали про труп? Ратц вздрогнул. - Не знаю, - он отпер чемодан, словно пересчитывая, коснулся каждой вещи. Наверху Денисов увидел большую с глубоким вырезом майку. - Вы едете один? Чье это? Ратц поднял слинявшие голубые глаза. - Мое. Денисов задал еще несколько вопросов: - Вы едете по делу? - Путевку дали, - отойдя от темы, связанной с преступлением, он оживился. - В пансионат. Я сорок шесть лет в системе Облпотребсоюза. Бухгалтер. Пока на пенсию не собираюсь. - Уснули сразу? - продолжал Денисов. - Как провалился, в секунду. - А проснулись? - Мне показалось... - Ратц подумал, - кто-то вышел из купе... Наверное, так было. - Сколько минут прошло после того, как вы проснулись, и до того, как разбудили проводницу? - Минуты три-четыре... - Старик помолчал. - Хорошие дни стоят... Денисов посмотрел на него. - ...Про наш Нововиленский колхоз до войны мно-о-го писали, Нововиленский, рядом - Новоподольский... Не слыхали? Еврейские колхозы... За окном показался поселок, давший название московскому вокзалу и всему этому направлению дороги, - окрашенные охрой коттеджи, метлы антенн. Вдоль пути на низкой платформе стояли женщины с ведрами вишен. Несколько сотрудников милиции во главе с начальником линотделения Павелец-1 гуськом вышагивали к одиннадцатому вагону. Антон по-командирски одернул форму, поправил крохотные пшеничные усики. - Может, у коллег разживусь "Беломором"... Дополнительный остановился. Пора было заканчивать разговор, Денисов обернулся к Ратцу. - Вы видели у потерпевшего деньги? - Имеете в виду сторублевые купюры?.. Денисову показалось, что он ослышался. - ...Он перекладывал их из баула в пиджак. - Много? - Тысяч восемь. - Старик достал платок, молча вытер затылок. Неполная банковская упаковка. - И ваши соседи видели? - Женщина стояла в дверях... Не знаю... Денисов подумал. - А кошелек у потерпевшего был? Когда платили за постели... - Кошелька, по-моему, не было. Я больше не нужен? Заметив, что Денисов освободился, начальник линотделения Павелец-1 постучал по стеклу. - Что для передачи в Москву? Привет... - Они поздоровались. - При потерпевшем была крупная сумма, - Денисов мысленно искал ей объяснение. - В аккредитивах? - Свидетель видел сторублевые купюры. Не менее восьмидесяти... - Восемь тысяч?! Разъясняя, Денисов в окне увидел Ратца - он покупал вишню. Навстречу старику, откинув на плечи замшевую куртку, от станции шел Вохмянин. Поравнявшись, недавние соседи по купе церемонно раскланялись. ...Сразу после Павельца в отведенном Денисову и Сабодашу купе появился электромеханик - в куртке, с чемоданчиком. - Распределительный щит смотреть будете? - Доброе утро, - Сабодаш уже отдувался, хотя особой жары все еще не было, а рядом с дверями даже ощущался ветерок. - Будем свободны через несколько минут. - С Денисовым, с понятыми Антон заканчивал протокол осмотра, о котором предупреждала Газимагомедова. - Тогда я пошел! - Электромеханик, похоже, был с гонорком. - В пятом тоже пассажиры ждут! - И там света нет? - спросил Денисов. - Генератор не возбуждается. - Причина известна? - Может, предохранители полетели или карданный привод... - Электрик показал негнущуюся, прямую как доска спину. - Может, и вовсе ремень потеряли... Уходя, он все же аккуратно прикрыл за собою дверь. Денисов поднялся. - Встретимся за завтраком... Сабодаш поправил лежавший перед ним на газетном листе нож. Обнаруженный рядом с трупом, длинный, с самовыбрасывающимся блестящим лезвием, нож следовало ближайшим поездом переслать Газимагомедовой. - Договорились. Закончу протокол и приду. В служебном купе Денисова уже ждали. Суркова успела освободить место у группового щита, там возился электромеханик. Вагон был венгерской постройки - на стене, примыкавшей к туалетной комнате, рядами белели изоляторы. Шалимов стоял у окна. - Пробки? - поинтересовался Денисов. - Хотел сам исправить, да только время потерял. - На Шалимове были очки в тонкой металлической оправе, придававшие лицу вид сугубо канцелярский. - Остарел, что ли? Повреждения не нашел. - И часто так со светом? Электромеханик промолчал, ответил Шалимов: - С этой двадцать восьмой секцией вечно беда. - Он снял очки, завернул в бархатную тряпочку. Электромеханик внимательно оглядел каждый предохранитель, вытер платком руки, повернулся к бригадиру. - Все целы. Монтажные провода придется проверить... - Он поднял чемодан. - С обратной стороны щита. Туалет свободен? - Все потянулись за ним. В туалетной комнате электрик подошел к боковой стенке, молча потянул на себя вешалку-с полотенцем. Незакрепленная часть панели, прилегающая к служебному купе, отъехала в сторону, открылась тыльная поверхность группового щита, окрашенная в черный цвет, с красными отметками на контактах. Электрик присвистнул: - Короткое замыкание!.. Видите? Массивная металлическая пластина была наброшена сверху на панели управления. Сделано это было весьма ловко: автономная система электропитания, включая генератор и щелочные батареи, оказалась выведенной из строя полностью. - Вот это номер! - Шалимов достал тряпочку с очками. - Кому же это потребовалось? - Очки он так и не надел. - Насчет поломки щита, наверное, будете протокол составлять? - Пластину придется изъять. - Обида! Знать заранее - все бросил, здесь бы дежурил. А то сведения готовил, разводил писанину... - Бригадир посмотрел на электрика. - Пропади она совсем. Только называются сведения, а в Кашире никто и не выходит! - Так вы и не отчитываетесь в Кашире. - Электрик снова полез к щиту. - Ну, в Ожерелье! Какая разница? - Напомните проводникам, пусть проверят - может, в каком-то вагоне исчез пассажир... - Денисов вспомнил начальника каширского линотделения, его версию. - Говорил уже! - Бригадир махнул рукой. - Только многие спят. У нас какой поезд? Легли, считай, утром. До вечера будут отсыпаться. - С собакой никто в поезд не садился? - Не видел, - Шалимов посмотрел на часы. - Скоро Топилы. Завтракать идете? - Надо проверить кассы. Кто покупал билеты вместе с убитым? Вот номер бланка, - Денисов вырвал из блокнота лист. - Потребуется ваша помощь. - Он тоже взглянул на часы. "Восемь сорок четыре. Пять часов прошло..."3
За окном показались Топилы: сотен пять одинаковых двускатных крыш вразброс, сады, антрапитово-черная земля. За штакетником виднелись заросшие травой прогоны. Под насыпью лежало стадо, бородатый пастух, запрокинув голову, пил из бутылки молоко. В дополнительном наступил "час умывания". В коридорах все чаще попадались пассажиры. Денисов осмотрел "кассы" в последних вагонах. Большинство билетов были самопечатными: аккуратные пригласительные билеты в поездку, четкие ряды цифр. Автоматизированная система связывала кассиров с вычислительным комплексом, электронный мозг подбирал места, подсчитывал. Кассирам оставалось вставить пронумерованный бланк в пишущую машинку, нажать клавишу. Пассажир, бравший билет после Голея, получил бланк "Т No 124325", следующий - "Т No 124326"... Денисов находился в четырнадцатом, когда поездное радио объявило: "Товарищ Денисов, зайдите к бригадиру поезда". - Вас, - полусонная проводница четырнадцатого тряхнула головой. Надо же! Первая ночь, когда из Москвы отправляемся, всегда кажется за две. Никогда не привыкну... - Пока Денисов смотрел "кассу", проводница несколько раз засыпала. "Да, свидетелей в ночном поезде найти трудно..." - уходя подумал Денисов. В своем бригадирском, на одного человека, купе Шалимов был не один. Увидев Денисова, он кивнул на сидевшего против него прямого как палка, худого человека с бородой клином и узловатыми красными морщинами. Человек словно пролежал ночь лицом вниз на связке канатов. - Я почему вызвал?! Вот у них... - Шалимов надел очки. На столике лежал зеленоватый бланк. Денисов прочитал: "Т No 124325..." - Понимаете? - Шалимов незаметно подмигнул. - Короче: проездные документы до конечного пункта... Пассажир не без интереса наблюдал за ним: - Другие, безусловно, едут до Троекурова... Бригадир растерялся: - Почему до Троекурова?! И до Астрахани... - Вы серьезно?! - спросил пассажир. Денисов показал визитную карточку. Обычно было нетрудно решить: кому следовало представиться по форме - с удостоверением и кого могла удовлетворить визитка и даже способствовать разговору. - "Инспектёр де инструксьон криминель Денисов..." - прочитал бородатый, карточка была на двух языках. - Очень приятно. Шпак... Еду в этом вагоне, - он достал паспорт. - Чем могу быть полезен? Паспорт был в кожаной обложке. Полистав, Денисов вернул его бородатому. - Вы из Кагана? - Да, там я живу. Под Бухарой. Любопытные места. - Это есть. Денисову пришлось два дня провести в командировке в Бухарской области, в Гиждуване. Ничего особо примечательного в самом Гиждуване он не нашел, но Бухара запомнилась, а в ней Бала-Хауз, ансамбль - водоем, минарет и мечеть. - Любопытные? А что там? - Шалимов заинтересовался. Шпак пожал плечами. - В самом Кагане ничего. - Узловатые морщины на его лице были красными, а глаза и борода одинакового пронзительно-серого цвета. - Раньше охота была, фазаны... - Через Бейнеу, Кунград в Астрахань не ближе? - спросил Денисов. - Привыкли уже через столицу ездить. - Ваша профессия? - Инженер по фармацевтическому оборудованию. - Надолго в Астрахань? - В отпуск, - Шпак словно еще больше выпрямился. Со взаимными представлениями было покончено. - Билет компостировали на вокзале? - Денисова все больше интересовал Шпак. - Позавчера. В первой половине дня. - Очередь была большая? - По московским меркам, может, и ничтожна, но для Кагана... - Шпак пожал плечами. - Кто стоял впереди вас? Мужчина, женщина? - Мужчина. Я предупреждал его, когда отходил пить воду. По-моему, в очках... - Шпак коснулся оконечности бороды. - Лица не рассмотрел. Он что-то держал в руке. - Может, баул? - Не помню. Это имеет отношение к преступлению? - Вы уже знаете? - Весь поезд в курсе дела. Денисов показал на бланк, лежавший перед Шалимовым. - Вы стояли позади убитого. Шпак несколько секунд молчал. - По-моему, он с кем-то разговаривал. - С кем? - Не помню. Речь шла о гостинице. - Шпак спрятал паспорт в карман, аккуратно пригладил снаружи. - Нашему брату, транзитному, с гостиницей туго. Но пострадавший, между прочим, устроился... Об этом они говорили. - Это все? - Да. Шалимов составил очередную телеграмму о наличии свободных мест, спрятал в планшет. "Негусто, - подумал Денисов, - хотя какой-то пробел, безусловно, заполнен". Он спросил еще: - Вы не видели пассажира с собакой? - В поезде? - Или во время посадки... Шпак задумался. - В поезде - нет. А на перроне... - Он сидел, по-прежнему неестественно выправив спину и шею. - Кого-то держали, кто-то побежал звонить в милицию. Толпа возбужденных людей... Спрашиваю: "В чем дело?" Оказывается, пассажир пнул собаку, его задержали. - Где это случилось? - Недалеко от багажного двора. - Перед отправлением? - Около часа ночи. Имеет ли это отношение к вашему вопросу? - Шпак повел серыми пронзительными глазами. - Сцена, между прочим, прехарактернейшая. У животного нашлись десятки защитников. И это на вокзале, где ни у кого ни секунды свободного времени! Интересно, собрались бы все эти люди, если бы хулиган пнул вас или меня? Или оскорбил бы женщину? Когда Денисов вместе с Шалимовым пришел в вагон-ресторан, там уже были люди. Вовсю шла торговля водой - второй салон был весь заставлен ящиками с "Айвазовской". Вагон-ресторан был новый - с холодильником для ликеров в буфете, отделанном серым пластиком, с легкими занавесками, наполненными ветром. Сабодаш за столиком разговаривал с женщиной в очках, которую Денисов видел у места происшествия. Теперь на ней была серебристая кофточка скороткими рукавами, расклешенные брюки. - Ну, я пойду, - бригадир взял бутылку кефира, пошел к двери. Милости прошу, когда надо. - Не забудьте про объявление по радио... - Все сделаю. "Пассажиров, проходивших ночью через одиннадцатый вагон, приглашают к бригадиру поезда..." Денисов подошел к столику, Антон подвинул ему стул, представил: - Денисов, инспектор. Марина. Женщина не узнала его, взглянула внимательно-запоминающе. - Ужасный сон! Честное слово... - Она чувствовала себя неважно, за массивной оправой Денисов заметил круги. Заказ у Денисова принял директор вагона-ресторана, он же буфетчик, с печальными глазами, двумя рядами золотых зубов и короткой челюстью. - Есть почки, гуляш... - Он натянуто улыбнулся. - Редко принимаем у себя сотрудников столичной транспортной милиции... Прямо беда... - Здравствуйте! - Денисов видел его впервые. - Пожалуйста, почки. Творог есть? - Сметана очень свежая... Творога нет. Мне обо всем известно: дикий случай! Нет слов! - Тогда сметаны. И чай. Хлеба три кусочка... Заказ директор передал официантке, сам занял место за буфетом. - Пробки починили? - Антон не знал про распределительный щит. - Порядок. Сабодаш пододвинул блокнот, в котором делал записи. - Посмотри пока. Денисов пробежал глазами конспект. "Марина... Двадцать шесть лет. Образование высшее. Младший научный сотрудник НИИ. Город Сумы. Замужняя, двое детей, муж - кандидат наук, работает там же. В Москве проездом двое суток, знакомых нет. Едет отдыхать на Каспий. Ночевала в гостинице "Южная". Ужинала на вокзале. В купе вошла второй, после Ратца. Попутчиков не знает. Пересказать содержание разговоров в купе затрудняется: ничего существенного. Считает, что Толей был против комнатных собак. Денег потерпевшего не видела. Когда погас свет, стояла в коридоре. Кто закрывал дверь в купе, не знает. Уснула сразу..." "Не знает", "не помнит"... - заметил Денисов. Официантка поставила перед Денисовым стакан со сметаной, хлеб. Марина продолжала прерванный разговор с Антоном: - ...Выезжаем обычно по пятницам. С детьми, с мужьями, с мангалами. "Москвичи", "Жигули", "Запорожцы" - целый кортеж... - Они говорили о чем-то, не имевшем отношения к сто шестьдесят восьмому дополнительному, к Голею. Денисов позавидовал Антону: сам он, приступая к расследованию, уже не мог думать ни о чем постороннем. - ...В Сумах в это время столпотворение: пыль, автобусы, - она словно видела жаркие улицы, заполненные людьми тротуары родного города. - Негде яблоку упасть... А у нас, на реке, зелень, кузнечики стрекочут!.. Наискосок, через два столика, спиной к двери сидел Ратц. Денисов увидел голый стариковский череп, узкие плечи подростка. Старик безвкусно жевал. Дальше, к выходу, Вохмянин в ожидании официантки листал журналы. - Раскладываем палатки, мешки... - Марина сожалела о чем-то, окапываемся на случай дождя. И вот уже дети бегут за хворостом, собаки лают, трещит костер. А мы: кто моет овощи, кто с шашлыками... На закате мужики удят, мы кормим детей, собираемся к костру. Иногда до утра сидим. В институте завидовали нашей компании... У буфета появился официант-разносчик, верзила, которого Денисов видел утром в малом тамбуре, когда выносили труп. Парень что-то сказал директору-буфетчику, прошел в раздаточную. Вскоре он показался с корзиной, полной поездной снеди. Директор на ходу сунул ему в куртку накладную. - ...Так чудесно, честное слово! Песня есть... - Антон был из Бийска, там же, перед тем как поступить на истфак, закончил курс вечернего Алтайского политехнического. - "Где свиданья назначали у рябины, где тайком курили в балке у реки..." Ничего особенного! Ни автора не знаю, ни названия... - Он покатал хлебную горошину. - И ничего похожего не было! И свиданий не назначали, и курить начал уже после армии. Никаких рябин, только секция тяжелой атлетики... - Антон улыбнулся. - А собираемся вместе бывшие однокурсники - и лучше песни нет! - Прекрасно понимаю! Денисов подождал, пока они отойдут от воспоминаний. - Что Голей имел против собак? Что вы запомнили? Марина вспыхнула, поправила очки. - По-моему, он интересовался, не видели ли мы в поезде собаки. Мне было плохо слышно: я стояла в коридоре. Денисов предпочел уточнить: - В коридоре? Значит, было два разговора? - Реплика и продолжение. Несколько слов. - Но собакой интересовался Голей? - Да, он начал разговор... - Марина подозвала официантку. - Убийца принимал в расчет, что пассажиры большую часть ночи провели на ногах... - вздохнул Антон, когда Марина вышла. - Свидетели мало что запомнят. Ратц за своим столиком тоже расплатился с официанткой. Денисов поднялся, подошел к директору-буфетчику. - У меня просьба... - Я слушаю вас, - директор нервничал. - Кто-то, возможно, попытается разменять сторублевые купюры. Надо поставить нас в известность. - Уже разменяли, - он поскучнел. - Перед завтраком. Две штуки. - Не запомнили менявшего? - Тот пассажир... Денисов встал боком к стойке, теперь он мог, не привлекая внимания, обозревать салон. - Видите? В куртке, у двери. Занят чтением! В ожидании официантки спокойно листал журнал Вохмянин. - А как быть с купюрами? - Директор поколебался. - Выручку сдать? - Пока отложите. В окне плыли невысокие увалы. Железнодорожный путь ненадолго нырнул в ложбину и вынырнул у маленького домика, рядом со стогами. Через секунду-другую показался высокий недостроенный забор, гора силикатного кирпича. По другую сторону вагона-ресторана маячила церквушка-пятиглавка. Приближался населенный пункт. К платформе со всех сторон уже спешили с ведерками, с сетками, полными яблок. Дополнительный замедлил ход. У газетного киоска на перроне быстро выстраивалась очередь. Из вагона-ресторана Денисов и Сабодаш возвращались по платформе. При виде незнакомого капитана милиции продавцы яблок незаметно перекочевали к дальним вагонам. - Марина видела свои вещи? - спросил Денисов. - Все в порядке. Сумка итальянская, две сберкнижки. Кольца, меховая шляпа из нутрии... - Из нутрии? - Болотный бобр, - Антон блеснул познаниями скорняка. - Мех выделан без ости, золотистый... А что электромеханик? Денисов пересказал разговор в служебном купе. - По-видимому, за Голеем охотились, - кратко подытожил Антон. - Да оно и видно: предварительно вывели из строя автономную систему электроснабжения... Все-таки восемь тысяч... Выждали момент, отодвинули стенку со стороны туалета... Вещи, аккредитивы не взяли. Только наличные... За невысоким забором бурлил привокзальный базар. Флегматичный дежурный что-то объяснял двум молодым женщинам-пассажиркам. Рядом с багажными весами уже знакомый официант-разносчик разговаривал с мужчинами из местных. Денисов и Антон поравнялись с газетным киоском. - Местная газета!.. Я сейчас, - Антон отошел. Очередь разомкнулась, сама втянула его к окошку. Денисов прошел дальше. Суркова, проводница, прошла мимо с кульком дымящихся картофелин. - Парня этого давно знаете? - Денисов показал на все еще стоявшего у весов официанта-разносчика. Суркова оглянулась. - Феликса? Несколько раз с нами ездил. А что? Суркова, за ней Денисов поднялись в тамбур. Пятно, которое Шалимов в темноте принял за кровь, затерлось, хотя кое-где, вглядевшись, можно было еще обнаружить расплывчатые очертания. Антон появился перед самым отправлением, вместе с бригадиром. За ним шла незнакомая женщина, похожая на жужелицу - с тонкой талией, длинным телом и большой головой без шеи. Сабодаш на ходу что-то записал себе в блокнот, Шалимов пояснил, кивнув в сторону похожей на жужелицу пассажирки: - Билет они покупали за бородатым из девятого вагона. Т No 124326! Я расспросил их предварительно. Очередь на вокзале была солидная. Людей впереди себя у кассы не помнят... На горизонте снова плыли дома - двухэтажный раймаг, школа. У самого вагона, почти рядом со шпалами, возник передний план - хозяйство монтера пути, сухая ботва. Сабодаш прилег на полку - огромный, он будто влез в сидячую ванну, подогнул ноги. Через минуту Антон спал. Денисов смотрел на убегающий поселок. Дополнительный не остановился, отсалютовал протяжным гудком двухэтажному раймагу, велосипедам у парикмахерской. Он снова вынул вещи пострадавшего. Одежда добротная, куплена не вчера, возможно ее редко надевали: хлопчатобумажные сорочки, шерстяной тренировочный костюм, японская куртка. И рядом книга - "Картины современной физики" Г. Линдера, новая, с неразрезанными страницами. "Все свое везу с собой..." - подумал Денисов. Полупустой рюкзак лежал отдельно. Наташа Газимагомедова и каширские инспектора осмотрели вещи со скрупулезной тщательностью. Денисову ничего не осталось: пакет с эмблемой международной выставки станков - фреза и шестеренка на нежно-желтом лимонно-цыплячьем поле, цыганская игла в клапане рюкзака. Даже кошелька с десятирублевками, о котором говорил Вохмянин, не оказалось. На фотографии с профсоюзного билета Голей выглядел так же приметно: тонкая пластинка носа, шире обычного расставленные глаза - из тех лиц, что кажутся спокойными, с сильно развитым боковым зрением. "Где его паспорт? Как Голей предполагал снять деньги с аккредитивов? - Аккредитивы, два по пятьсот рублей, один на тысячу, были выписаны за неделю до поездки. - С учетом восьми тысяч, которые видел Ратц, получается немало... Какие ему предстояли траты? Кто он?" Записная книжка Голея не содержала ответа ни на один из вопросов. Денисов снова перелистал ее."Уничтожение дармоедов и возвеличение труда - вот постоянная тенденция истории. Н. Добролюбов.
От праздности происходит умственная и физическая леность. Д. Писарев".
4
- Мичуринск!.. Знакомое мрачноватое здание возникло неожиданно посреди залитой солнцем платформы. С торца его были тоже пути - там шла посадка на пригородный. Яростно скрипнули тормоза, загремело перронное радио. - Штоянка... - Дикторша словно перекатывала во рту что-то горячее. Денисов разобрал два последних слова: - Опожданием... шокращена... Мимо бюста великого садовода Денисов пробежал в вокзал. Дежурный располагался в первом этаже мрачноватого здания, против парикмахерской. И на этот раз удушающий запах шипра наполнял помещение. - Оперативная группа? С поезда? - Молодой незнакомый лейтенант, моложе Денисова, с выгоревшими напрочь ресницами, черным от загара лицом, был наготове. - Телеграмма! В конверте лежала свернутая вдвое узкая полоска бумаги. Денисов нетерпеливо развернул:"...Смерть Голея последовала результате повреждения области сердца режущим предметом односторонней заточкой клинка шириной уровне погружения одного сантиметра длиной не менее семи тчк примите меры розыска..."Это была ориентировка "Всем, всем", отправленная после вскрытия трупа. Дежурный уже подавал трубку. - С Москвой говорить будете? В Москве, в старом, не подвергавшемся реконструкции крыле вокзала, долго не отвечали. Наконец послышался знакомый голос: - Слушаю. "Апай-Саар..." - Денисов. - Привет! - Ты тоже занимаешься убийством в астраханском? - Он не стал никого звать к телефону: каждая секунда была на учете. Кроме того, ему как раз и был нужен этот маленький невозмутимый инспектор. - Подняли в шесть. Можно считать, занимаюсь, - сказал Апай-Саар. - Пострадавший - москвич? - Голей? Иногородний. Прописанным в Москве не значится. - По Кировограду? - Тоже нет. - Гостиницы проверяли? - Все делается. - Осмотр перегона дал результаты? - Пока нет. Что у вас? - Пассажир пропал ночью... Из тринадцатого вагона. Я послал сообщение, приметы. - Вот это новость! - Ш-шештого пути... - донеслось с перрона. - Отправляется... Денисов заторопился. - Кроме того, потерпевший прямо-таки настойчиво искал пассажира с собакой... Надо проверить! На багажном дворе около часа ночи произошел инцидент: кто-то ударил собаку. Вызвали постового... Кому что известно? Было слышно, как там, в Москве, кто-то щелкнул зажигалкой. - Вы же сами были на посадке! - В качестве пассажира... Что я видел! Обязательно проверь... Дежурный с выгоревшими ресницами тревожно встал у окна. Перронное радио молчало. Сколько прошло после объявления дикторши: минута? три? - Теперь главное: ты кого-то записал на платформе... - Закончить он не успел. - Отправился! - тонко, почти фальцетом крикнул дежурный. - Пошел! Быстрее! - Телеграфируй по ходу астраханского. Сейчас каждая мелочь... Девушка-сержант, которую Денисов сразу не заметил, настежь открыла дверь - волна приторного запаха ворвалась в помещение. Дежурный почти силой выхватил у Денисова трубку. Рослая, в кожаной юбке проводница тринадцатого, Галя Пятых, встретила Денисова и Антона как давних знакомых... - Чайку? Кофе? Хотите в ресторан за лимоном сбегаю? В ней все было чрезмерно - голос, доброжелательство. - Не стоит, пожалуй. Пришел пассажир? - спросил Антон. Пятых покачала головой: - По всем вагонам прошла. И по радио объявили. Пропал. - Покажите его купе. Она пошла впереди, занимая почти весь просвет узкого коридора. Остальное закрыл собою Антон. Купе было последним в ряду. - Открывать? - Пригласите двух пассажиров, - Антон поправил форменный галстук-регату, который надел, несмотря на жару. - Можно из соседнего. В присутствии понятых Денисов "тройником" открыл дверь. Вагон был поставки до шестьдесят третьего года - с шестью пепельницами в купе - четырьмя внизу и двумя над верхними полками. Вместо пластика для внутренней облицовки был использован линкруст с унылым рисунком цвета старости. - Тишина и покой, - сказала Пятых. Следов ехавшего в купе пассажира не чувствовалось. Три полки были застелены, к ним никто не прикасался, на четвертой - постель была смята в середине. Денисов осмотрел пикейное покрывало - его не поднимали, подушка выглядела только что взбитой. Было трудно представить человека, просидевшего ночь, не сдвинувшись с места. - Чудно, - заметил один из понятых - моторный, с колючими глазами. Купе заперто, никого нет. Что же он, в окно вылетел? Второй пожал плечами: - Может, у него ключ был? - Мне, например, ключ не вручили! - Милые! - Пятых словно осенило. - Вот ведь это кто! Который того человека в одиннадцатом!.. Понимаете?! Суркова говорила: "Дверь в тамбуре открыл ключом, выскочил!" Поручень в крови! Денисов осмотрел коврик, все шесть пепельниц. В одной, над верхней полкой, оказался пепел сигареты. Пассажир внизу не курил, не отодвигал занавески, не опускал штору. Между подушкой и стенкой купе остался его портфель - потерявший форму, похожий на спущенный футбольный мяч. - Интересно, что там? - Пятых увидела, как Денисов осторожно, чтобы не оставить следов, переносит портфель на стол. Латунный замочек оказался незаперт. Денисов извлек завернутый в газеты пакет: пуловер, несколько рубашек. Особняком лежали фирменная коробочка Ювелирторга, электробритва, брошюра о героях Аджимушкая. В соседнем отделении Денисов нашел обернутые бумажной салфеткой бутерброды, бутылку чешского пива. Денисов сложил обнаруженное на столике, расстелил газету, вытряхнул из портфеля мелочь: шариковые стержни, запонки. Газета была июньская, старая, во весь разворот выведено крупно: "Клубной самодеятельности пристальное внимание". В коробочке Ювелирторга лежали кулон и тонкая золотая цепочка Бронницкой ювелирной фабрики пятьсот восемьдесят третьей пробы. - В подарок вез, да не довез... - сказала Пятых. - Убийца ехал в тринадцатом вагоне. А потом прошел в одиннадцатый, вырубил групповой щит, убил Голея и скрылся. - Вернувшись к себе, Антон устроился у окна, снял рубашку. - А вдруг не так? Денисов положил голову на стол и почувствовал, что устал, буквально валился от изнеможения. Ощущение это появилось внезапно, противиться ему не было сил. - Если и его тоже... Того, что ехал в тринадцатом? Только не нашли пока? - Кроме Голея могла быть еще жертва? - Денисов мыслил с трудом. Труп? - А вдруг жив? Попал в больницу? Никуда не заявил... А может, оттого и постель не смята, что вывели из строя раньше, едва отъехали от Москвы? Антон обхватил руками колени - толстый рыжеватый Будда в брюках с кантами. - С какой целью? - Легко представить: теперь все подозрения на него... того, кто исчез. Ты вспомни кулон, цепочку... За Сабуровом Денисов заснул, подложив руки под голову, сдвинув лежавшие на столе бумаги. Когда он проснулся, солнце светило прямо в купе - направление поезда снова сменилось. Часы на руке показывали тридцать шесть минут первого. Сабодаш - в рубашке, хотя и незастегнутой, при кобуре - разговаривал с Феликсом, официантом-разносчиком, который стоял у порога с корзиной, полной молочных пакетов. - Как себя чувствуешь? - спрашивал Антон. - А то совсем позеленел... - Утром-то? - Тот насторожился... - Ерунда... Ночь без сна. И духота... - Куртка у него на поясе была разорвана, сквозь дыру проглядывала загорелая складка. Денисов сдвинул занавеску. Пока он спал, Антон задернул ее, спасая от прямых лучей. - Работы много? - спросил Сабодаш. - Ты садись... Феликс покосился на кобуру, однако сел, поставил корзину у ноги. - Работы как всегда. Не спалось... Я вообще не сплю в поездке... Нервы, что ли? - В твои годы! Официант-разносчик был молод, с начинающимся брюшком. - Возраст ни при чем. - По составу ночью ходил? - продолжал Сабодаш. - Было. - Было? А мы по радио обращались, искали очевидцев... Когда ты приходил ночью, свет горел? - Сначала горел, - Феликс отвечал неуверенно, - в темноте тоже проходил. - Куда? - В хвост состава, по-моему. Денисов слушал, пробуждение оказалось неожиданно легким. - Пострадавшего видел? - Убитого? - Официант подумал. - Видел, когда еще свет горел. Он разговаривал с пассажиром. - С кем? Помнишь? Феликс пожал плечами. - Ты его соседей по купе знаешь? - Знаю. Старичок. А еще - высокий, в джинсах. Нет, с ним стоял другой. По-моему, не из этого вагона... Антон оглянулся на Денисова: слышит ли? - В одиннадцатом я этого пассажира не видел. - Какой он из себя? - Немолодой... - Я сам не молод, - сказал Сабодаш, - скоро тридцать. И Денисов тоже. Он, правда, моложе. Сколько ему на вид? - Лет сорока... Денисов вспомнил Пятых: "Пожила людина". - Где они стояли? - Антон был явно в ударе. - У служебки... - Любопытно! За окном показались дома - Феликс обрадовался. - Тамбов! Областной город, а пять минут всего стоим! Разрешите, - он показал на пакеты с молоком. - Жара! Сразу киснет... Поезд замедлил ход. - Сорокалетний мужчина из другого вагона, - подытожил Антон. - Может, тот самый? Исчезнувший? Проводнице даже ты кажешься староватым... Денисов внимательно слушал. - ...Пассажир этот приходил в одиннадцатый вагон к Голею и не вернулся. - А потом? - Потом настала очередь самого Голея! В станционную милицию Антон отправился один, Денисов ждал в купе. Вокзал был залит солнцем, казалось, вокруг нет клочка земли, не пронизанного палящими лучами. Перрон был пуст. Пассажиры прятались в тень, под козырьки вокзальных павильонов, в залы. Никто не оставался на расплавленном асфальте. Под тентом ближайшего киоска Денисов увидел Марину, разговаривавшую о чем-то с проводницей. От головы поезда рядом с дежурной по станции шел Шалимов. Антон появился перед отправлением, в обеих руках нес яблоки. - А как с телеграммами? - Пока нет.
5
За обедом Марина и Антон снова говорили о субботних вылазках за город. Как бывает, разговор малознакомых людей касался одной счастливо найденной темы. - ...Глаза страшатся, а руки делают! Как подумаешь: в пятницу собрать детей, спальные мешки! Все эти котелки, поводки, ошейники... - Круглая большая оправа делала ее лицо моложе. Из-за чуть затемненных стекол следили внимательные глаза. - Оторопь берет! Отправила бы одних, сама бы до понедельника с тахты не вставала... Но приедешь к реке - тишина, птицы. До утра сидим, стихи читаем, смотрим на костер. Тем не менее все высыпаемся!.. - Понимаю. - И всю неделю - ожидание поездки, - она улыбнулась. - Помните, у Вероники Тушновой: "Счастье - что оно? Та же птица: упустишь - и не поймаешь. А в клетке ему томиться тоже ведь не годится, трудно с ним..." - Цветов много в Сумах? - Очень. У гостиницы в Москве гладиолусы, настурции... Но у нас больше. Аромат на весь город. Денисов смотрел в окно. За Тамбовом в направлении Рады тянулся смешанный лес. Поезд перерезал овраг. По обоим склонам строго вверх росли деревья. - Стоит ли ехать на Каспий? - Он с трудом оторвался от прочерченных ими вертикалей. - Если так хорошо дома? Наискосок, через два столика, снова сидел Ратц, скучный, похожий на высохший глиняный сосуд. Одинаково тусклый свет исходил от его нержавеющих металлических зубов и потухших голубоватых глаз. - Поездки кончились, - Марина отодвинула прибор. - Распалась компания. - Поссорились? - И не ссорились. На работе встречаемся, разговариваем. Распалась, и все. Теперь каждый по себе. В конце обеда появился Вохмянин с толстой общей тетрадью. По просьбе Денисова Шалимов подобрал купе, где завлабораторией мог готовиться к симпозиуму. Антон продолжал прерванный разговор, Денисов снова ему позавидовал: сам он был скован, боялся что-нибудь упустить. Как будто день и ночь все играл одну и ту же сложную турнирную партию... - ...Он увлекается магнитофонами... - сказала Марина. Денисов понял: Антон спросил о муже. - Сколько их перебывало! То что-то не отрегулировано, не доведено. То меньше, чем хотелось, ватт на выходе. Разъем двухштамповый вместо одноштампового... Антон кивал. - ...Он способный, талантливый. Недавно вернулся из командировки в Италию. Евгений переживал, когда так получилось с компанией, - Марина поправила очки. - Мужчины наши - друзья по институту, все с одного выпуска, "мушкетеры". Только жены перезнакомились... - Она обернулась к Денисову: - Как по - вашему? Меня еще будут тревожить? За стеклами мелькнуло беспокойство. - Насчет Голея? - Придется приезжать, давать показания? По существу, я ничего не знаю! Денисову показалось: она сейчас расплачется. - Закон есть закон. - Я хочу быть объективной. Не было в купе ничего, кроме этой стычки Голея с Ратцем. - Так вы считаете? Тот же закон, однако, запрещал Денисову настаивать. Беседа со свидетелем за столиком купе, в вагоне-ресторане даже по поводу только что совершенного преступления оставалась беседой, а допрос - допросом, процессуальным действием со взаимными обязанностями, правами, протоколом. - Голей что-то сказал... - А Ратц? - Может, у них старые счеты? Ратц побледнел. Слово "война" я определенно слышала. Денисов помолчал. - Но вначале было все мирно? - Вполне. - Если бы они были знакомы раньше, вы бы заметили? - Конечно! - Еще вопрос. Кто открыл шампанское? - Может, Игорь Николаевич? Голей, я знаю, проткнул пробку, чтобы не выбило. - Странно. - Мне это было тоже в новинку. Ратц дал свой ножик. - У него был нож? - спросил Антон. - Он не сказал? - Марина удивилась. Из раздаточной показался Феликс. От Денисова не укрылось: официант-разносчик вздрогнул, увидев обоих сотрудников милиции. - Вы спрашивали еще о сторублевых купюрах... Я не видела их, - она словно спешила снять с себя подозрения. - На вокзале он не расплачивался в моем присутствии! Ее слова навели Денисова на мысль. "А ведь такой свидетель есть! - вспомнил он. - Шпак! Житель Кагана... Он стоял у кассы позади Голея, мог видеть сторублевку! А то и все восемь тысяч!" Бородатого, с узловатыми морщинами Шпака Денисов нашел в служебке девятого вагона. Свидетель пил чай. - Присоединяйтесь, - он придвинул вторую пиалу. - Представьте, что мы в Кагане. - В Бухаре. Частая дробь колес на секунду прервалась. Денисов сел, Шпак налил чай. - Что вас больше поразило в Бухаре? - спросил он. - Если не секрет... Мавзолей Саманидов? - Бала-Хауз!.. Денисов вспомнил: звенел совсем московский морозец, знаменитый водоем был пуст. Крутые ступени уводили вглубь, к ледяному зеркалу, где несколько пацанов играло в хоккей. Денисов поблагодарил за чай. - Проводница спит? - Бригадир послал ее в четырнадцатый. За бельем. Сейчас придет. - У меня вопрос к вам. На московских вокзалах кассиры оформляют билеты иначе. Не как везде, - Денисов рассчитывал на его наблюдательность. - С помощью манипулятора, - прямой как палка каганец откинулся еще дальше назад, - я видел... Потом пишущая машинка заполняет бланк. - Верно. Тогда вы наверняка вспомните... Сколько билетов изготовили, пока вы стояли у окошка? - Три. Может, четыре. - Впереди вас расплачивались сторублевой купюрой? Пауза показалась долгой, наконец Шпак качнул головой: - Нет. - Определенно? - Я бы обратил внимание, - борода его легла на воротник красного батника, узловатые морщины как будто расправились. - Хотите еще чаю? - Нет, благодарю. - Это шестидесятый номер. Обычно я завариваю сто двадцать пятый... - Он лучше? - Денисов думал о другом. - Как сказать... Появилась проводница - в джинсовом костюмчике, с косичкой. В первую минуту она показалась Денисову подростком. - У нас гости? - Денисов, - он представился. - Инспектор транспортной милиции. - Рита, - она преувеличенно-внимательно оглядела его. - Не задержали еще? - Убийцу? Пока нет. Рита обернулась к Шпаку. - А вы говорили: "Быстро найдут". За окном показались дома, дополнительный пошел совсем тихо. На песчаном бугре мальчик гладил лежавшую рядом собаку, вторая рука была приветственно поднята. - Потом поймешь, малыш, - Шпак тоже вскинул руку. - Глупо махать всем без разбора. Жизнь - штука пресложнейшая... Главное в ней - выбор цели. Согласны? Денисов не ожидал вопроса. - Вы говорите о сверхзадаче? - Вот именно! Шестьдесят пять лет человеческого существования и миллиарды по обе стороны от точек отсчета! Есть над чем задуматься... Денисов пожалел, что с ним нет Антона: Сабодаш любил поспорить. - В очереди за билетами шел разговор о гостинице. О какой именно? спросил он. Бугор и мальчик с собакой остались позади, Шпак с сожалением отставил пиалу. - По-моему, я назвал: гостиница "Южная". - Не ошибаетесь? - "Южная"... Хорошо помню. Потерпевший хвалил ее. За Иконоковкой рядом с сенокосами все чаще попадались подсолнухи, в одиночку, потом целыми массивами. Земля почернела, опять лежала жирная антрацитово-черная в низине, замкнутой на горизонте небольшими холмами. Перед самым Кирсановом ненадолго открылась контейнерная площадка размером с футбольное поле, с двумя козловыми кранами, похожими на ворота, за ней - отгороженная деревьями станция. - Мы ломаем головы, - выходя в коридор, Антон запер купе. Представляешь, Денис? А в Кашире, возможно, отбой! - Он почти дословно повторил сказанное им перед Мичуринском. Суркова в малом тамбуре гремела ведрами. - Шесть минут стоим. Между прочим, здесь да в Иконоковке лучший картофель по дороге... - Кому красной? - слышалось за окнами. Из-за жары, кратковременности стоянки никто, кроме Антона и проводников, не проявил интереса к станции. Дополнительный уже двигался, когда откуда-то из-за летнего павильона появился запыхавшийся сержант. - Капитан Сабодаш? Пакет! - Больше ничего? - Все! Счастливо! Бумаг было несколько."Проверкой пути следования поезда нр сто шестьдесят восьмого дополнительного жертв несчастных случаев не зарегистрировано"
"Проживающий Астрахани Желябова 39 Плавин Олег Алексеевич старший ихтиолог Азчерниро допросе показал что никогда раньше не слыхал человеке фамилии Толей..."Последняя телеграмма была тоже неожиданной:
"Полученным Новосибирска сведениям Вохмянин Игорь Николаевич вылетел Москву двадцать третьего августа..."Она означала, что сосед Голея по купе - заведующий лабораторией Вохмянин - находился в Москве не двое суток, как он сообщил Сабодашу и Денисову, а трое. - Интересно... - Антон закурил, отодвинулся от окна. Боковая стенка вагона полыхала теплом. Денисов посмотрел на часы: "Пятнадцать с минутами". - Самое время пройти по составу... - сказал он. Антон безропотно встал. - Я готов. В коридоре казалось прохладнее. Двери всех купе были раскрыты в надежде заполучить толику сквозняка. В час послеобеденного покоя общественные соты вагона просматривались в каждой своей ячейке. - Далеко? - полюбопытствовала у Денисова Суркова. Она возилась в нерабочем тамбуре с совком. - Прогуляться. - Бригадир в хвостовых секциях. - Спасибо. Пошли, Антон. Двенадцатый вагон был тоже венгерской поставки до шестьдесяттретьего года - без пепельниц в большом продольном и малом коридорах, но с пластикатом и откидными сиденьями у окон. И здесь двери в купе были открыты, словно в современном спектакле без занавеса. Денисов пропустил Антона вперед: форма капитана милиции отводила упрек в любопытстве. У последнего купе Сабодаш неожиданно остановился. - Денис!.. Денисов заглянул в купе. На верхних полках спали, внизу, за столиком, сидел хмурый чернявый пассажир и смотрел в окно. Не он заинтересовал Антона. На полу у входа лежала собака, Денисов узнал дога: прямоугольная голова, гладкая черная шерсть, сильный саблевидный хвост. Дог неприязненно посмотрел на пришельцев, хотел подняться, но тут же лег, до хруста выпрямил когтистые лапы. Чернявый повернул голову. - Гу-ляй, Дарби!.. - В голосе с хрипотцой слышалось раздражение. Рядом с пассажиром Денисов увидел плетеный поводок с петлей на конце - удавку, резиновую поноску и намордник. - Не бросится? - спросил Антон. - Как себя будете вести!.. Английский дог! Чуть грубее сказал - уже амбиция. - Пассажир хохотнул. - Станешь мямлить, на голову сядет. В Англии лакеи их по пять часов кряду выгуливали. Пес повернул брезгливую морду. - Как же вы управляетесь? - Приду с ночной и гуляю. Если днем работаю, хозяйка водит... Во время разговора он адресовался к сотруднику милиции в форме и ни разу не взглянул на Денисова. - Как он с другими собаками? - Не знает страха. - А насчет маленьких? - Антон возвышался на манер пагоды. Комнатных... - Растреплет, - благодушно прохрипел чернявый. - Ваша фамилия? - спросил Денисов. - Откуда вы? Антон достал блокнот. - Судебский... Иван Васильевич. Живу в Ступине, - он так и не взглянул на Денисова. - Как полное имя собаки? - Дарби-Воланд. - Регистрацию прошли? - В областном клубе каждый его знает... - У вас не было конфликта во время посадки? Может, кто-то ударил собаку? Пнул? - Хотел бы я посмотреть на того, кто это сделает!.. По какой-то причине Денисов был ему явно несимпатичен. Разговор не получился. - До Астрахани? - Да. Всегда рады. Дарби! Дог заворчал, гулко хрястнул хвостом о пол. - Допустим, это собака, о которой говорил Голей, - сказал Антон в коридоре. - Голея могла заинтересовать породистая собака. Что из того? В тамбуре два свежеиспеченных лейтенанта разговаривали с электромехаником. - Опять непорядок? - осведомился Денисов. - Обрыв. - Электрику, казалось, прибавило спеси, с тех пор как они видели его утром. - А здесь не побриться - напряжения не хватает... - Он поиграл фибровым чемоданом с инструментами. Лейтенанты молчали. - Электрохозяйство образцовое, - заметил Денисов. Электромеханик цыкнул зубом: - Последняя перевозка... В купе Сабодаш вернулся к разговору: - Если бы Голей перед гибелью разговаривал о белых мышах или о саблезубых тиграх, ты, наверное, отправился бы в Африку. - Может, в библиотеку. - Познакомившись с Судебским и его догом, Денисов как будто успокоился. - Поручиться за успех в нашем деле никто не может. Но за то, что ничего не будет оставлено без внимания, я отвечаю... Ратц сел у дверей. - Как бы вы охарактеризовали вчерашнюю обстановку в купе? - спросил Денисов. Интересуясь происшедшим, Денисов вверг бухгалтера в центр лабиринта, предоставив ему отыскивать выход. - Можно ее назвать дружеской? Или преобладала отчужденность? Ратц покрутил головой. - Отчужденности не было. - Голей выглядел компанейским? - Наверное, - бухгалтер немного успокоился, - вино, шампанское. Голей поцеловал женщине руку. Своим тоном он дал понять, что не принимает экстравагантных замашек погибшего. - ...В Нововиленском, когда провожали счетовода на пенсию. Школьников, председатель райпотребсоюза, поцеловал ей руку. Перед войной дело было. Шум, гвалт! - Казалось, Ратца ничего не интересовало, кроме воспоминаний сорокалетней давности. - О чем с вами говорил Голей? - Спросил, бывал ли я в Кировоградской области. - Вы упоминали Каменец-Подольск? - Он сказал, что был в Каменец-Подольске... - Старик не искал выход из лабиринта, Денисову предстояло заниматься этим самому. - Голей выпил больше, чем другие? - Я бы сказал: меньше. Голей нервничал. Руки!.. Он все время шевелил пальцами. - Из-за чего произошла ссора? - Он хотел отметить отъезд, я отказался! Налицо была другая интерпретация, не та, которой придерживались его спутники. Помолчав, Ратц спросил: - Деньги нашлись? - Денег нет. В том-то и дело, что, кроме вас, их никто не видел... - Восемь тысяч. - Не ошиблись? - Слава богу! Я бухгалтер!.. Денисов вернулся к разговору о купе, где совершилось преступление. Все было важным и значительным там в поздний час, перед "третьей стражей", как называли его древние, делившие ночь на стражи в предвидении "татинных и убивственных дел". - Из ваших попутчиков никто раньше не знал друг друга? - Голей и Вохмянин? Мне неизвестно. - Где вы сидели за ужином? Ратц оглянулся, еще ближе подвинулся к двери. - Женщина и Голей сидели там, у окна, напротив друг друга. Я здесь. На другой полке Вохмянин. Согласно билетам... Потом легли спать. Обычно у меня бессонница, а тут будто провалился! И пробуждение! Этого не объяснить... - Ратц серьезно посмотрел на Денисова. - Видели, как падают ящики? Или картонные коробки. Штабеля картонных коробок... Проходит трещина наискосок, и они валятся. Ряд за рядом. - Давно это с вами? Как вообще себя чувствуете? - Похудел сильно. Майки, пиджаки - все сваливается! Был еще вопрос: - Ваш ножик... - Тоненький! С красной ручкой! - Где он? - Я давал его откупорить бутылки... - Ратц посмотрел на Денисова, потом на Антона. Маленькое лицо сжалось еще больше. - Вы нашли его? Ничего не помню... Крохотной Тоновкой, заставленной платформами с пиломатериалами, закончилась Юго-Восточная дорога. Следующая станция - Умет - принадлежала Приволжской. В Умете уже ждали, почту принесли в вагон. Радости от нее было мало. Телеграммы были те же, что и в Кирсанове, Москва продублировала их в два адреса на случай непредвиденных обстоятельств: о том, что Вохмянин пробыл в Москве не двое суток, как показал на опросе, а трое; а старший ихтиолог Плавич, чей адрес был в блокноте пострадавшего, никогда не слыхал о человеке по фамилии Голей. Одну телеграмму Денисов отложил в сторону:
"Осмотром перегона Вельяминово - Привалово правой стороны ходу Москвы семьдесят третьем километре второго пикетного столба обнаружен нож заточкой клинка односторонней ручка красная пластмассовая направлен биологическую экспертизу. Газимагомедова".Это был ответ на только что состоявшийся разговор с Ратцем. - Все? - спросил Денисов у посыльного. - Все. - Посыльный вежливо откланялся: - Удачи в раскрытии тяжкого преступления! Все было в лучших традициях транспортной милиции. - Спасибо. Вместе с Антоном Денисов подошел к тринадцатому вагону. Юную великаншу. Пятых, окружили пассажиры. - Фокус-покус! - Мужчина в майке-сетке, в полосатых брюках, с венчиком редеющих медно-красных волос владел общим вниманием. - Выпью из бутылки, не раскупорив ее! - Скажите! - Пятых хохотнула. - Не раскупорив... - Пари! Сабодаш, простая душа, заинтересовался: - Это как? - Показать, товарищ капитан? Подай вино! - крикнул мужчина кому-то в вагон. - Протокол не составите? Из тамбура передали две бутылки "Марсалы", одна была раскупорена. - Следите! Он перевернул запечатанную бутылку - с наружной стороны в дне имелось едва заметное углубление. Мужчина налил несколько капель из второй бутылки, пригубил. - Пью? - Ну, дает магаданец! - объявила Пятых. Вокруг засмеялись. - Магадан - город без фрайеров... - он оборачивался во все стороны, показывая фокус-покус. - Условие соблюдено? Пью из неоткупоренной! Двое его друзей - пожилой, со шрамом, и второй, в тельняшке, с металлической пластинкой на руке, - наблюдали за ним из тамбура. - Игра слов... - Антон махнул рукой. Колодки тормозов неожиданно скрипнули. - Тро-га-ем-ся! - пропела Пятых. - Садитесь! Денисов и Сабодаш прошли в служебку. Здесь было прохладнее, окно завешено мокрым одеялом. Рядом с распределительным щитом висел отрывной календарь. Денисов заглянул в него:
"Двадцать шестое августа. Восх. 5.26 Зах. 19.36. Долгота дня 14.10""Какой длинный день!.." Было от чего прийти в восторг. - Пассажир так и не появился, - сказала проводница. - Пригласите, пожалуйста, двух человек. Лучше тех, при которых осматривали купе, - Антон освободил угол стола. - Бегу... Он поднял штору - свет затопил служебку. Через минуту проводница уже возвращалась с понятыми. - Разбудили вас? - Ничего. Денисов выложил на стол с десяток паспортов и профсоюзных билетов, собранных на время в других вагонах. - Мы предъявим несколько фотографий. Может, проводница опознает пассажира, который исчез из купе. Правда, фотографии с документами владельцев. Фотоальбома, к сожалению, нет. Начинайте, только внимательно. Пятых заулыбалась, словно Денисов предложил ей участвовать в забавной игре. - Не то, не то... - она пальцем отбрасывала документы, почти не всматриваясь. - Медленнее, - попросил Антон. - Хоть час смотри, если не они! - Пятых одернула волнистые края юбки. - Этот похож, а подбородок? Здесь губа! Антон с самого начала знал, что ничего путного не будет. - Нос картошкой... Постойте! - Она замолчала. - Люди! То ж они! Денисов отложил другие документы. - Как вы узнали? - Брови, расставленные глаза. - Что брови? - Углом, домиком! Перед Пятых лежал профсоюзный билет Голея. - Вот так номер! - сказал Антон. - Значит, он ехал с вами? Пока Сабодаш писал протокол, Денисов вглядывался в фотографию: широко расставленные с сильным боковым зрением глаза погибшего, хитроватое лицо, казалось, несли одно обращенное внутрь слово: "Молчи!" - Вам показали убитого? - спросил Денисов. - В Ожерелье девочки ходили смотреть. - А вы? - Вот еще! Страсть такая! - Она снова одернула юбку. - И кулон с цепкой бросил... - Она имела в виду изделия Бронницкой ювелирной фабрики, оставленные в портфеле. - А не доехал! "Что за тайна в странном поведении Голея..." - подумал Денисов. Антон закончил протокол, дал понятым подписать. - Спасибо, все свободны. Опознание Голея, казалось, должно было вызвать новые вопросы, потребовать уточнений. Пятых приготовилась отвечать, поправила пилотку. Однако спрашивать было не о чем... - А вообще в вагоне было все в порядке? - Не поняла... - Шум, скандал? - Нет! - Как со светом? - Отъехали от Москвы - пробки полетели. Сбегала за электромехаником поправил... - В одиннадцатом еще горел свет? - Везде горел. - Билет... - он едва не упустил. - На двадцать третье место. Пятых достала "кассу". Билет Голея оказался старого образца со штампом "Комиссионный сбор 50 коп.", купленный в кассе, не подключенной к системе "Экспресс". Таких касс на дороге оставалось немало.
6
- Вы спросили, какое впечатление произвел Голей, - Вохмянин остановился в проеме двери. - Трудный вопрос. Вроде того: имеет ли электрон собственную массу или масса его поля и есть собственная... - Он достал взглядом до столика, где лежали телеграммы, и снова посмотрел на Денисова. - Не помешал? - Нисколько, - хотя заведующий лабораторией появился не вовремя. - "Мы" - в большей мере то, что нас окружает. Друзья, близкие, наше прошлое. Масса нашего поля. Она и есть наша собственная масса. В последнее время меня это все больше интересует. - Он по-прежнему не расставался с незажженной холодной трубкой. - Теория поля? - спросил Антон. - Психология, состояние личности. - Смотря что в данном случае считать массой, - Сабодаш приготовился возражать. На столике лежали знаменитые картофелины из Иконоковки, их принесла Суркова. - ...Реальность поведения... - Вохмянин затянулся воображаемым дымом из трубки. - Голей показался мне личностью. - Он ограничился общей постановкой вопроса. Спор утих, не успев разгореться. Вохмянин обратил внимание на полиэтиленовый пакет с телеграфным бланком, лежавший на столике. Бланк не отослали, потому что осматривавший купе эксперт обнаружил лишь мазки, непригодные для идентификации. - Кто, по-вашему, мог принести бланк в купе? - Денисов показал на пакет. - Вы видели его раньше? - У Николая Алексеевича. - Вкупе? - У касс... - Вохмянин отвечал неуверенно. Он по-прежнему держался своей версии о том, что прилетел в Москву не двадцать третьего, а двадцать четвертого. - И в купе. Когда сидели... Денисов повернул бланк, показал написанные карандашом цифры: 342. - Это, наверное, рука Голея? Вохмянин сжал холодную трубку: - Не знаю... Между прочим! Может вас заинтересовать: сквозь сон я отчетливо слышал, как Ратц разговаривал... - Вкупе? - Причем довольно долго. - О чем? - Не знаю. Вот я что думаю: в себе ли он? - Может, кто-то входил в купе... - Антон недоговорил. В окно ударил вихрь пыли. Совсем рядом замелькали тамбурные площадки встречного поезда. По голубым поручням Денисов узнал фирменный "Саратов" "Голубое на зеленом". Оба локомотива на несколько секунд словно удвоили мощности. Стучали колеса. Наконец раздался последний стук - дополнительный будто выскочил из тоннеля. Скорость его сразу упала. Бохмянин поднялся. - Откуда ваша фамилия? - поинтересовался Сабодаш. - "Вохмянин". - Вохма, - завлабораторией сунул трубку в карман. - Река есть, берет начало в Северных Увалах. - А я с Алтая, - Антон помахал газетой, как веером. - Там у нас какие реки? Катунь, Бухтарма, Бия да Чуя. Озер много... - Он достал папиросу. Как отпуск, на Алтае меня уже ждут. Что ни старик там, то личность. - Вы не в том плане... - Шучу. С Денисовым Вохмянин простился дружески. - Экспресс, инспектор с отпускным удостоверением. Труп в купе, - он сжал холодную трубку. - История известна. В конце пути инспектор должен указать убийцу. - Голей испробовал все, чтобы скрыться от преследователей. Купил билеты в разные вагоны, сел в тринадцатый, незаметно перебрался в одиннадцатый... - Антон закрыл дверь, сбросил рубашку. Кобуру с пистолетом сунул в китель. Вблизи его мускулатура гиревика выглядела внушительно, особенно плечевой пояс. Говорили, у себя, на Алтае, Антон попал в сборную в течение пяти минут: пришел на соревнования зрителем, ушел - призером. - ...Обратил внимание? Пока он находился в тринадцатом, там начались неполадки со светом. - Обратил. Денисов помолчал. Как-то он играл в турнире против кандидата в мастера, известного в управлении шахматиста. Кандидат не принимал Денисова всерьез, болтал с болельщиками. Сделав очередной ход, он схватился за голову: - Поздравляю, сержант, - Денисов тогда ходил в сержантах, - твоя победа. Денисов наскоро оценил позицию. В случае размена противник сдваивал пешки. В эндшпиле для игроков определенного класса это значило многое. Выходит, кандидат ценил Денисова не так низко! Вокруг бросили игру, сгрудились за их доской. Тянуть с ходом было неудобно - Денисов пошел на размен. - Эх! - не выдержал кто-то. - Ты же мат ставил! Народ отхлынул. Партию Денисов быстро проиграл. В тот день, возвращаясь после игры, он поклялся никогда не делать ничего, чтобы представить себя легким, схватывающим на лету, - не таким, какой есть на деле. - Электрическое хозяйство здесь ни к черту, Антон! - Денисов вспомнил запылившуюся стенку группового щита, плохо прилегающие контакты. - А я что говорю? - И все можно на это списать. Кроме одного! - Он представил металлическую пластину, ловко наброшенную на клеммы группового щита. Треск, наверное, был громоподобный! Антон снял с полки потемневшую от пота рубашку. - Но Суркова не слышала! - Он, вероятно, и ждал, когда ее не будет в служебке! Здесь не все ясно. - Голей бежал в одиннадцатый, значит, был уверен в попутчиках, Антон выставил рубашку в окно, встречного потока едва хватило, чтобы лениво покружить рукава. - Ну и скорость. - Однако не забудь! Убит он был именно в одиннадцатом! Антон кивнул. - Вообще-то мне симпатичнее другая версия. Голей вез большие деньги, боялся всех - людей, собак. Я обратил внимание: "По нескольку дней голодал, поэтому, дескать, сохранил жизнь..." Трус, хотя и неудобно о мертвом. Забивался в угол... За окном показался поселок, дополнительный пошел совсем тихо. У самых шпал снова махали руками дети. Антон помахал тоже. - В поезде линия Голея пересеклась с линией преступника, который разгадал Голея. - Он надел рубашку, проверил, застегнуты ли карманы. Умысел на убийство возник случайно. - А переход Голея из одного вагона в другой? - С убийцей не связан. Как бы это объяснить? Денисов внимательно слушал. - Больной человек попал под машину, которая скрылась с места происшествия... - Антон встал, разминая ноги. - Тебе поручено найти виновных. Изучая историю его заболевания, ты хочешь сделать вывод о машине. - Описав полную окружность, мысль Антона возвратилась к исходной точке. - Убийство Голея заранее не готовилось. - Кефир? Печенье? - На пороге появился уже знакомый официант-разносчик. - Кухня откроется только перед Аткарском. - Перерыв на обед? - спросил Антон. - Вроде, - Феликс украдкой взглянул на торчащую из кителя кобуру. - Кефир съедобный? - Свежайший. - Бутылку кефира, - Антон отсчитал мелочь. - И две пачки "Беломора". Феликс передал кефир и папиросы, сдачу положил на край стола. Было заметно, как он колеблется, не решаясь спросить. - Садитесь, - Денисов показал на полку. - Насчет того пассажира... - Феликс замялся, раскручивая на весу корзину с продуктами. - Необходимость не отпала? - Насчет пассажира? - Того, что стоял с потерпевшим... - Вы видели его? - Он едет в тринадцатом вагоне. Вафли сейчас взял. Три пачки. Это звучало неправдоподобно. Антон уже пристегивал галстук-регату. - Пошли. Пока Денисов запирал купе, Сабодаш и Феликс были уже в тамбуре. Денисов догнал их в тринадцатом. Несколько пассажиров выглядывало из-за дверей. Молодая пара в конце коридора, забавляясь, писала что-то на пыльных окнах. Хрипел транзистор. - Жена с ним, трое детей, - Феликс показал на дверь. Антон решительно ступил в купе. - Разрешите? Детей оказалось не трое - четверо. Младший мальчик спал на верхней полке, братья и сестры у окна хрустели вафлями. Сухая остроносая женщина, которую Денисов заметил утром в ресторане, и ее смазливый, похожий на цыгана муж ссорились. - ...Очень ей надо, - ворчал мужчина, когда Денисов и Сабодаш вошли, - только и дел у сестры, чтобы нас судить... Денисов привычно смоделировал предыдущую реплику: "Твоя же сестра осудит", - должно быть, сказала женщина. Так антрополог восстанавливает скелет по одной-единственной кости. - Симпатичный малыш! - Денисов показал на спящего. - Сколько ему? Взрослые молчали. Ответил кто-то из братьев: - Четыре! - Я думал, в школу ходит! Смотри, Антон! - Ест хорошо! - До Антона дошло. - Как я! Попытки наладить контакт со взрослыми некоторое время ни к чему не приводили. - Про амидопирин забыл? - Женщина была недовольна. - Со своим днем рождения ты ни о чем не помнишь! Антон присел и оказался как бы на одном этаже с супругами. - Болеет малыш? - Хронический тонзиллит, - женщина все же сдалась. - Море поможет! - Наши химкинские врачи тоже надеются... Антон обрадовался: - Вы из Химок? Два года там квартиру снимал. В Южных Химках. - Он представился: - Сабодаш Антон, капитан милиции. - Прудников Федор, - мужчина отер пот. Шаткий мир в купе мог быть каждую минуту разрушен, тишина напоминала о спокойствии дремлющего вулкана. - Вы приходили ночью в одиннадцатый вагон... - Денисов воспользовался моментом. Прудников поморщился. Возможно, этот ночной вояж и был предметом супружеского разбирательства. - Просто шел по составу. - Знакомы с пострадавшим... - Денисов наполовину утверждал. - Какое знакомство? Знали друг друга в лицо. Денисов сразу взвинтил темп: - Но вы говорили с ним! О чем? - Ни о чем... Вот и она тоже! - Он кивнул на жену. - Он к вам подошел или вы к нему? - Я. - Первая фраза? Мужчина снова отер пот, вытащил из кармана потемневший влажный платок. - Ресторан закрыт... - Тебя, Прудников, не остановишь! Неважно, что все закрыто... Женщина потянулась к сумке. - Возьми чистый носовик. Почувствовав разрядку, дети затеяли возню. - Ты же знаешь, - сказал Прудников. - И потом день рождения! - Слыхали. Кем интересуется милиция? - спросила жена. - Ну, тем... - Он не хотел травмировать детей. - Что брал с нами билет? - Вы вместе покупали билеты? - спросил Денисов. Разговор был похож на беспорядочный обмен ударами в третьем раунде боксерских поединков. - В агентстве. - Много людей было у кассы? - Никого. Мы и он. - Кто получил первый? - Он. Денисов спросил: - Заметили вы, какими купюрами он расплачивался за билеты? - Сторублевой, - Прудникова что-то поправила на столе. - Хорошо помню. Сдачу давали со сторублевки. Четыре билета... - Купе? Целиком? Антон неудачно вмешался: - Растут Химки... Прудников получил передышку. - Строятся, - он незаметно перевел дух. - Южные вовсе не узнать. - Там работаете? - Сварщиком, жена контролером в цеху. - В какой вагон были билеты? - Денисов прервал воспоминания. - В одиннадцатый. - В тринадцатый! - В тринадцатый у нас. В одиннадцатые - сказала женщина. - Точно помню. Они, несомненно, путали. - Пострадавший знал, что вы едете в одном поезде? - В одном? - Прудникова подняла брови. - Нет! Его поезд должен отправляться из Москвы сегодня... - Я удивился, увидев!.. - Прудников адресовал реплику жене. Говорит: "Изменились обстоятельства!.." - Уточним, - Денисов снова вмешался. - В момент, когда вы разговаривали с Голеем... - Его фамилия Голей? - Да. Свет в одиннадцатом горел? - Было светло. - Где стоял пострадавший? - У служебки, напротив купе проводницы. О своем пребывании в одиннадцатом Прудников говорил неохотно, каждое слово приходилось словно вытаскивать из него клещами. - Были еще люди в коридоре? - Мужчина и женщина. - Кто еще? - Официант. Он тоже останавливался, разговаривал. Прудникова хотела о чем-то спросить, Денисов опередил ее: - С пострадавшим? Когда? - Сразу же. Потом заходил к нему в купе. - Прудников запутался. - Откуда вы знаете? Вы шли за официантом? - Денисов спешил, будто до гонга остались считанные секунды. - Я хотел спросить про вагон-ресторан. Заговорил с пострадавшим. - О чем же все-таки? - вмешалась Прудникова. - Насчет ресторана. А он, по-моему, спросил о собаке... - Знаешь, Прудников! - сказала жена. - Серьезно. Не видел ли я собаки в поезде... Словно догадавшись о чем-то, дети прекратили возню. В купе стало тихо. - У потерпевшего был пунктик - собаки, - констатировал Сабодаш. - ...Венгерские секции оборудованы генераторами постоянного тока. Это вам, должно быть, ясно... Когда Денисов пожелал ближе познакомиться с электрическим хозяйством, Шалимов, ни о чем не спрашивая, вызвал электромеханика. Вчетвером четвертым был Сабодаш - собрались в служебке Сурковой. Электрик также не выказал ни удивления, ни заинтересованности. Убийство Голея находилось вне сферы его любопытства, знакомство с инспекторами не щекотало самолюбия - Денисов понял это, наблюдая прямую как доска, заносчивую спину электрика. - Клеммы и монтажные провода положено осматривать не реже раза в месяц... - С задней стороны щита? - спросил Антон. - Да. Проверить, соответствуют ли плавкие вставки току нагрузки, держался он подчеркнуто небрежно, но дело знал. - В служебном отделении вагона на трех щитах - групповом, силовом и дополнительном - смонтированы пусковая защитная аппаратура и измерительные приборы... За Вертуновской дополнительный шел медленно, пока совсем не остановился. Волна нагретого воздуха ворвалась в служебку. - Выходить будете? - спросил Шалимов. Вокруг был луг, звеневший тысячами цикад. - Нет, - Денисов взглянул в окно. Никого из пассажиров он не увидел, только против вагона-ресторана официантка рвала для букета мелкие мучнисто-белые цветы. Откуда-то появился дог Судебского, сделал несколько прыжков, каждый раз чуточку зависая в воздухе. Сильный хвост со свистом рубил траву. - Гу-ляй, Дарби! - прохрипел невидимый Денисову Судебский. - ...Таким образом, электрооборудование включает генератор постоянного тока, аппаратуру стабилизации напряжения, кислотную и аккумуляторную батареи, силовые и осветительные приборы. Вряд ли электромеханик понимал, что от него требуется, но в том не было его вины - Денисов не смог сформулировать вопрос. - Повторите... - попросил Антон. Неумолчное отрывистое стрекотание цикад не затихало ни на секунду, пока дополнительный снова не двинулся в путь. Денисов остался у окна. Голей придавал отъезду из Москвы особое значение: билеты в агентстве были взяты заранее. Тем не менее он воспользовался другими, неожиданно ускорил день выезда. "Собирался ли Голей ехать вчетвером или с самого начала решил остаться в купе один? Кто выедет из Москвы по купленным в агентстве билетам?" ...Дальше, в поезде, было все проще, взаимообъяснимо. Голей пронес в тринадцатый вагон мятый, похожий на спущенный мяч портфель, посидел в купе ровно столько, чтобы Пятых и кто-то другой, кого он опасался, ничего не заподозрили, перешел с баулом в одиннадцатый. Он знал, что в купе тринадцатого вагона до Ожерелья никто не появится, поэтому и закупил все места. "Но зачем? Собирался ли он вернуться за портфелем, за бронницкими ювелирными изделиями?" В окне служебки снова мелькали дворы, поезд не снизил скорости, тяжело загудел, начиная очередную кривую. Маленькие населенные пункты отворачивали лицо от дороги, окружали себя заборами, выставляли для обозрения пожарные лестницы, огороды, собачьи будки. Сами не ведая, они давали возможность заглянуть в повседневность, увидеть, что тщательно скрывали. "...Голей перешел в одиннадцатый и сразу начал иную - обычную вагонную жизнь. Ни от кого не таился, выставил шампанское, "Марсалу". У него нашлась еще бутылка боржоми. Трапезничал, вспоминал, как голодал, как умение обходиться без пищи спасло в свое время жизнь. Видимо, теперь, в одиннадцатом, у него были основания считать, что все идет хорошо. Что? Что "все"? Что шло хорошо?" - ...Значит, оставить вагон без света можно было и иными способами? уразумел Антон. - Безусловно. - Но если был бы отключен только генератор... - Проводница подключила бы аккумуляторные батареи. - Вывод из строя щита наглухо лишал вагон света! И от генератора, и от батареи! Электромеханик собрал чемоданчик, готовясь уйти. - А что случилось вчера в тринадцатом вагоне? - спросил Денисов. - У Пятых? - Элементарно, - он пожал плечами. - Пробки перегорели. - Когда вы возвращались оттуда, в одиннадцатом свет горел? - Не помню. Кажется, был ажур, - он посмотрел на Шалимова. - Надо идти, бригадир. У нас не курсы электриков. - С гонорком, - заметил Антон, когда электромеханик ушел. Шалимов махнул рукой: - Будешь с гонорком, второй год в институт сдает - попасть не может. Антона клонило в сон. Он поднялся, пошел к себе. Едва заметный ветерок начал пробивать сквозь толщу неподвижного зноя. Жар балластной призмы, оснований контактных мачт - всего массивного, что оснащало дорогу, обещал долгую постепенную теплоотдачу. Денисов вернулся в купе, лег, положив руки под голову. Над ним было окно. Проплывавшие крестовины электростолбов уродливыми граблями бороздили небо. "...Трапезничали недолго. Голей почти не пил. Настроение было хорошее. Поцеловал руку Марине, произвел впечатление на Вохмянина. И все-таки он нервничал. "Все время шевелил пальцами..." Поссорился с Ратцем. Что он успел перед гибелью? Разговаривал с официантом, с Прудниковым. Снова вспомнил о собаках..." Ландшафт за окном до самого горизонта был изрезан, овраги подходили к самой насыпи. Но едва Денисов успел их рассмотреть, овраги исчезли и вместе с ними исчезла насыпь, а сама линия скоро оказалась зажатой отвесными склонами, как в ущелье. Где-то, над астраханским, по краю ущелья тянул тепловоз. Состав стал выползать наверх, показались горы антрацита, дополнительные пути... Приближалась большая станция. "...А в это время - в три девятнадцать - в районе станции Домодедово, когда народу в коридоре стало меньше, со стороны туалетной комнаты кто-то отвинтил винты, вырубил групповой щит. Вагон погрузился в темноту..." Голосом Шалимова заговорило радио: - Наш поезд прибывает на станцию Ртищево... "...А в три сорок шесть Ратц разбудил Суркову: "В купе труп..." - Антон!.. - Не сплю. Набежавший железнодорожный узел напомнил родную станцию разбросанный парк прибытия, голубоватое марево над горловиной, длинный, на десятки метров, призыв вдоль брандмауэров: "Не курить!" Издали бросалась в глаза тельферная установка для погрузки почтовых контейнеров - с крышей вверху, без стен, похожая на поднятое над землей африканское жилище. Соскучившееся по прохладе население вагона поползло на платформу казалось, ему не будет конца. Впереди Денисов увидел Ратца - старик был из тех, кто не упустит своего права быть первым, чтобы через минуту здесь же, у подножки, все-таки пропустить всех. Он задержал Антона. Когда Денисов последним оказался на платформе, фуражка Сабодаша маячила довольно близко. "Ничего, стоянка большая..." - подумал Денисов. Мимо ремонтирующейся - в строительных лесах - части вокзала прогуливалась Марина, два свежеиспеченных лейтенанта из десятого вагона конвоировали ее с обеих сторон. Там же стояли Прудниковы с детьми. Денисов направился к ним. Навстречу, никого не замечая, шествовали Судебский и дог Дарби. Все следили за ними. - А мы видели Дарби еще на посадке! - сказала Денисову Прудникова. У нее заметно поднялось настроение. Муж был прощен, рассеянно смотрел по сторонам. Ему, наверное, было жаль свой скомканный накануне день рождения. - В Москве? - спросил Денисов. - На вокзале? - Да, - ей хотелось казаться оживленной. - Лялечка первая увидела. Денисов посмотрел на дочь - точный слепок маленькой остроносой матери. - ...Дарби был на четвертой платформе. Мы долго следили. Особенно дети. Денисов хорошо знал вокзал: - Выходит, они садились в поезд с нерабочей стороны? - Не знаю. В Москве их было трое, - Прудникова безошибочно определила, чем его можно увлечь. - Еще высокий интересный мужчина. С сумкой. Денисов действительно заинтересовался. - Как он был одет? - В сером. - Описать можете? - Вьющиеся волосы, очки... - Возраст? - Лет тридцати семи. Денисов подумал. - Я не видел его в поезде. - Так ведь он остался в Москве! - Прудников, прислушивавшийся к разговору, засмеялся. - Остался?! Наверное, у Денисова был растерянный вид, Прудникова взяла его за руку. - Вы думали... Все, что он видел и слышал, примерялось и отрабатывалось им лишь как инструмент для раскрытия убийства. Прудникова поняла его огорчение. - Когда поезд отправился, он стоял на перроне. Без сумки. Видно, кого-то провожал... Может, хозяина Дарби? - Бог с ним, - Денисов взял себя в руки. - Тем более если без сумки. Простившись с Прудниковыми, он повернул по платформе назад. Сновали носильщики в непривычных глазу мини-фартучках, едва прикрывавших подбрюшье. В павильонах торговали варенцом. Против вагона в ожидании посыльных курил Антон. - Товарищ капитан, - появившийся одновременно с Денисовым инспектор линотделения был невысок, юрок, с утолщенным по-боксерски переносьем. В руке он держал пакет. Почта следовала во всевозрастающем объеме. - Спасибо. А это - от нас, - Антон передал подготовленные Денисовым сообщения и запросы.7
Поезд еще стоял. Денисов и Антон вернулись в купе, вскрыли пакет."Заключение судебно-химической экспертизы соскоб обнаруженного тамбуре вещества содержит кроме этилового спирта органические кислоты дубильные красящие экстрактные минеральные вещества..."- Действительно, в тамбуре разлили вино... - Антон не стал дальше читать.
"Бригадир поезда Шалимов уроженец Хову-Аксы работал течение многих лет проводником ревизором саратовского резерва на бригаду составлен акт за провоз безбилетных пассажиров в целом характеризуется положительно материально обеспечен в Хову-Аксы имеет собственный дом в Астрахани квартиру член добровольной народной дружины..."
"...дополнительным осмотром перегона Вельяминово - Привалово обнаружен кошелек 38x36 мм без содержимого внутренняя поверхность свежими пятнами бурого цвета..."Антон полез в карман за "Беломором". - Это же кошелек Голея! - Здесь еще о потерпевшем, - сказал Денисов.
"...начиная с 20 августа по день отъезда проживал гостинице Южная Ленинский проспект 87 номере 342..."- Любопытно, - Антон прикурил. - В "Южной" жила и Марина... Денисов кивнул. Последняя телеграмма была ответом на его, Денисова, запрос по телефону, она касалась обстоятельств ночной посадки на дополнительный астраханский:
"...младший инспектор Апай-Саар время посадки дополнительный записал пассажира который поставил сумку окно нерабочей стороны состава..."В скупых строчках было напоминание о душной ночи, мирном войске, двинувшемся с четвертой платформы на пятую; невозмутимый Апай-Саар, "Козленок", читающий мораль нарушителю правил посадки.
"...приметы пассажира на вид 35 лет сером костюме без головного убора по паспорту значится Карунас Петр Игнатович..."Фамилию, записанную младшим инспектором, Денисов слышал впервые. Антон проявил интерес. - Карунас... Он имеет отношение? - Не знаю. На всякий случай следует объявить по поездному радио. Перед Аткарском снова осмотрели "кассы" всех проводников. Билеты с теми же литерами, что Голей сдал в тринадцатом вагоне, в поезде отсутствовали. Где приобрел их потерпевший - в состоянии ответить была только Пассажирская служба отделения дороги. В купе вернулись молча. - Пассажир поезда Карунас Петр Игнатович, - дважды объявило радио. Вас просят зайти к бригадиру поезда... Карунас Петр Игнатович... Потом радио смолкло. Денисов достал записную книжку, Антон еще немного постоял у столика, вышел в коридор. Записная книжка Денисова была сводом ориентировок. Кроме того, Денисов вписывал в нее все, что требовалось запомнить или объяснить. "Признаки направления выстрела в тонкой преграде..." "Виды завязки узлов: "тройной галунный", "рифовый плоский"..." "Цифра пробы в золотниковой системе означает, что на 96 единиц веса сплава в нем содержится столько-то таких же единиц драгоценного металла..." И рядом: "Своя карма, своя роль в мире, порожденная нашей собственной природой. Лучше своя карма, выполненная с недостатком, чем чужая..." "Модус условно-категорического силлогизма..." Денисов обратился к заметкам, сделанным в поезде: "Кровь на руке Шалимова". "Винное пятно в тамбуре". Он искал решения, а находил новые вопросы. "Шляпа из нутрии". Записи были неодинаковой значимости и ориентации. "Скандал на багажном дворе: "Собрались бы эти люди, если бы хулиган пнул не собаку, а вас или меня? Или оскорбил бы женщину?" "Освобождение себя от труда есть преступление. Д. Писарев". Денисов заимствовал ее из блокнота потерпевшего. Он вернулся к первым страницам. "Приметы неизвестного, похитившего месячного львенка в Хабаровском аэропорту... Приметы похищенной картины Горюшкина-Сорокина "Зимний пейзаж села Ивановки" 47,5x25,3 см... Больные со сдвигом в прошлое адекватно не воспринимают реальной ситуации, а живут в далеком прошлом, действуют, разговаривают в соответствии с этой ложной ситуацией..." Денисов захлопнул книжку. Ни одна из заметок ничем пока не могла помочь. "Fichet Bayche" - мелькнуло на обложке. На Международной выставке криминалистической техники в Москве представитель французской фирмы, выпускающей несгораемые шкафы, презентовал записную книжку любознательному экскурсанту - "инспектёр де инструксьон криминель Денисову". К сувениру прилагался объемистый доклад "Развитие средств взлома сейфов во Франции за последние пятьдесят лет". - Аткарск! - Антон выглянул за дверь. - Я буду в купе. - Давай. Денисов взял записную книжку. Она раскрылась на той же странице, на какой Денисов ее захлопнул. "Больные... не воспринимают реальной ситуации, а живут в далеком прошлом, действуют... в соответствии с этой ложной ситуацией..." "О чем это?!" Он так и не вспомнил. Антон вернулся быстро. Поезд уже двигался. - Ничего нет. Надежда теперь на Саратов. - А что насчет Карунаса? - К бригадиру никто не приходил. "На вид тридцать пять лет, в сером костюме... - подумал Денисов. - Не его ли видела Прудникова рядом с Судебским и догом?" За Аткарском снова тянулись поля, повторялось пройденное. Но дали не были больше высвечены беспощадным солнцем. Краски стали тише. Неожиданно задул ветер. Они вышли в коридор. Денисов вспомнил: "Не видели ли вы собаки в поезде?" - спрашивал Голей у попутчиков. Так морской бродяга из книжки, поселившись на берегу, интересовался, нет ли поблизости моряка на одной ноге. Пассажиры набились в коридор. В нескольких шагах от Денисова и Антона стоял Вохмянин, во рту завлабораторией сжимал трубку. "Каков Вохмянин в жизни?" Денисов попытался представить завлабораторией коллегой - инспектором вокзального уголовного розыска. Прием был испытанный. "В хорошей физической форме. Настроение ровное. Пониженное... больше, пожалуй, он ничего не мог сказать, аттестуя. - Кумир милицейских дам - следователей, участковых инспекторов по делам несовершеннолетних. Находится под их опекой... - Денисов вступил в область чистой фантазии... - Личная жизнь окутана тайной, двое детей, старший неродной..." Он заметил, что ушел от чего-то реального, что следовало положить в основу характеристики. "Что именно?.." Из десятого вагона прошел Ратц, на минуту отвлек Денисова от наблюдений. "Незажженная холодная трубка! - Денисов внезапно понял. - Она деталь другого образа. Часть чужой биографии..." Мысль заработала в указанном ей направлении: он вспомнил цитату из записной книжки - о карме - роли, порожденной нашей собственной природой. "Завлабораторией пытается прожить чужую карму, не задумываясь, подходит ли она для него... Это ведь только кажется легким: примерить, как шляпу, чужую судьбу! - Денисову не раз приходилось думать об этом. Человек, не знающий себя до конца!.. Какое зло может он принести себе и тем, кого он вольно или невольно вводит в заблуждение..." Почему Вохмянин скрыл, что провел в Москве лишние сутки? Как странно посмотрел в глаза, когда сказал: "В конце пути инспектор обязан указать убийцу!" За окном мелькнуло что-то похожее на маневровый паровозик - не "кукушка", значительно старше - трехосное, с классическим фонарем под керосин, словно снятым с вокзального портала. "Танк-паровоз?! - Денисов пожалел, что не мог рассмотреть. - Тендер определенно отсутствовал..." Вохмянин ушел в купе. Людей в коридоре заметно прибавилось. Где-то на половине пути между Аткарском и Татищевом остывший солнечный диск закатился. Кучевые облака хорошей погоды нарисовали вполнеба картину средневекового замка - с зубцами крепостных стен, косыми линиями подвесных мостов. - Потрясающий закат, - сказал кто-то. Картина замка просуществовала недолго. Ее смазали другие облака высоко-кучевые, похожие на дымы. Кто-то у другого окна тоже успел заметить: - Здесь потрясающие закаты! В конце коридора было шумно: лейтенанты из десятого вагона увивались вокруг Марины. Теперь они пародировали популярные персонажи эстрады Маврикиевну и Авдотью Никитичну, лепетали дурными голосами, прикрывшись платочками. - Потрясающий закат, - услышал Денисов опять. "Потрясающие закаты" порхали по коридору. - Ты представляешь гостиницу "Южную", Антон? - спросил Денисов. - "Турист" хорошо представляю - семь огромных корпусов. "Южную" нет. Может, спросить у Марины? Шум в конце коридора тоже вскоре утих: Марина ушла к себе. Денисов вспомнил ее рассказ о Сумах, строчки стиха Вероники Тушновой - какое-то беспокойство жило и в Марине, его нельзя было не заметить. Лейтенанты из десятого вагона постояли еще для приличия, тоже ушли. Судебский провел на удавке Дарби. Аристократический дог пребывал в состоянии глубокого раздражения - урча, направился в тамбур. Неслышно появился Шалимов. Вместо формы на бригадире был мятый, мышиного цвета костюм, очки. - Инкогнито? - осведомился Антон. - Когда в форме, все издали видят... Так скорее выявишь недостатки, он одернул пиджак. Денисов наблюдал за ним. То, что у механика-бригадира, когда он надел очки, оказалось типичное лицо бюрократа, свидетельствовало об универсальности порока, но не могло помочь в раскрытии преступления. "Если я хочу больше узнать о ночной посадке на дополнительный, надо обратиться к хозяину Дарби... - подумал Денисов. - Действительно ли именно его провожал Карунас?" Вместо того чтобы исследовать обстоятельства появления Дарби в дополнительном, Антон, войдя в купе, пробасил неожиданно: - Наверное, дорогая собака... - А вы верите в дареных щенков? - прохрипел Судебский. Разговор сразу принял не то направление, которого желал Денисов. - Я считаю: нет денег не бери! Собака не необходимость! - В самом деле? - Можно прожить без нее... Машина, собака... Это роскошь! И если заплатил сполна, то и относишься к ней иначе, - Судебский поправил на коленях поводок-удавку. - Я не очеловечиваю собаку... Шалимов не дал Судебскому продолжить, поправил очки, сказал вдруг отсутствующим голосом: - Вот вы сейчас ратуете... - он не договорил. - А вчера на посадке? Не вошли в поезд, как положено, и собаку скрыли! - Уметь надо! - засмеялся Судебский. - Как это уметь? - подозрительно осведомился бригадир. - Разбираться в обстоятельствах, что ли!.. - Где была собака, когда проводница отбирала проездные документы? - В трюме. - Над коридором! - ужаснулся Шалимов. - Собаки крупных пород перевозятся внерабочем тамбуре первого за локомотивом пассажирского вагона под наблюдением владельцев... - Вот-вот... В тамбуре! А мы с ним за всю жизнь ни одной ночи не были врозь! - В груди Судебского захрипело. Антон спросил: - Сердце? Легкие? - Разберемся! Место, Дарби! - Дог как-то вяло приподнял морду. - Его только проворонь - сразу бросится... - Получается, вы посадку делали с четвертой платформы? - возмущался Шалимов. - А у нас нерабочая сторона была закрыта. Значит, у вас ключ был? - Не было! - Тогда как же? - Может, у провожающего? - заинтересовался Денисов. Судебский смутился. - У него. - "Вездеход"? - Я, честно, не рассмотрел. Шоферский набор, показалось. - Он шофер? Судебский поправил поводок-удавку. - Не знаю. Подошел, поинтересовался. Каких родителей дог? Чем кормим? Они думают, если собака большая, ей наварил полведра супу... - К вам подходил пострадавший? - Никто не подходил, кроме этого мужчины. Денисова он интересовал все больше. - Он тоже садился с нерабочей стороны? - Нет. Я его больше не видел. - В сером костюме? Лет тридцати пяти? - спросил Денисов. Судебский посмотрел на инспектора. - Он самый. - У него были вещи? - Только сумка... - Фамилия Карунас вам о чем-то говорит? Карунас Петр Игнатович... - Карунас? Первый раз слышу... - Ужинали? - спросил Шалимов, когда они вышли из купе. Антон покачал головой: - Отложили до Саратова. - Саратов в двадцать один восемнадцать. К тому же опаздываем! Сто раз оголодать можно... - Бригадир засмеялся. - Сейчас все ринутся в ресторан, я уж знаю. - Почему Суркова ничего не предприняла ночью? - спросил Антон. - Как она вам объяснила? - Когда свет погас? - Да. В три шестнадцать... У Пятых в тринадцатом вагоне тоже ночью света не было - она почему-то вызвала электромеханика. - Вы насчет щита? - Да. Мог вызвать пожар! - Вот приедем и будем разбираться. В тамбуре их встретил директор ресторана. - А я вас ищу! - закричал он Денисову в ухо. - Что случилось? - По поводу вашего поручения! Еще две сторублевки! - Челюсть директора-буфетчика замерла в крайнем заднем положении. - После обеда принес... Но уже другой. С бородой, с морщинами на лице... Тамбур был полон грохота. - Я послал посудомойку узнать, где он едет. В девятом... "Речь, конечно же, идет о Шпаке, - подумал Денисов, - бородатый каганец, едущий в Астрахань..." - Купюры пока отложить? - Необязательно. Шпак знал от него, какими купюрами интересуется милиция. "При этих обстоятельствах, - рассудил Денисов, - на сторублевки Шпака трудно рассчитывать". - Можно сдать? - Директор был разочарован. - Как ты думаешь, Антон? - спросил Денисов, когда они вернулись в купе. - Зачем выводят из строя щит электропитания? - Это элементарно: чтобы было темно. - Но во всех купе свет и так был выключен! Сабодаш в это время прикурил одну папиросу от другой, он так и остался стоять с двумя зажженными. Неожиданно Денисов сформулировал отправную посылку: "Если мы поймем, почему выведен из строя распределительный щит, мы найдем убийцу". За ужином Антон заказал чаю, подумал, прикупил еще бутылку кефира. Денисов взял рагу, колбасы, два кофе. В углу, у входа во второй салон, сидел Ратц, дальше - пассажирка, бравшая в кассе билет позади Голея и Шпака, - с длинным, перехваченным надвое туловищем, с большой головой без шеи. Прудникова привела в ресторан обоих младших и мужа, которого, видимо, нигде теперь не оставляла одного. Шалимов был прав - скоро в салоне не осталось ни одного свободного места. Директор ресторана что-то считал за столиком, украшенным рукописным плакатом: "Ничего не стоит нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость!" Марина говорила с Антоном о Маврикиевне. - ...Оказаться в старости с человеком, который смеется над каждым твоим словом? С бестактной Авдотьей Никитичной. Скольких близких нужно лишиться!.. Антон возражал: - Зачем же так серьезно? Комические маски... - Какая безжалостная сатира! "По теории Вохмянина, крепкая старуха Авдотья Никитична имела собственную массу, - подумал Денисов, - массой дерганой Маврикиевны была окружавшая ее всю жизнь привычная среда..." Он вернулся к задаче в том виде, в каком ее окончательно сформулировал: "Если мы узнаем, почему выведен из строя распределительный щит, мы найдем убийцу". Это было похоже на тест. Денисов вспомнил другой - его предложили в школе усовершенствования сотрудников уголовного розыска: "На двенадцатом этаже живет карлик. Отправляясь на работу, он спускается лифтом на первый этаж. Когда же настает время возвращаться, карлик поднимается в лифте на десятый и дальше до двенадцатого этажа идет пешком. Почему?" Тест решали взводом и поодиночке. Отчаявшись, гадали: - По рекомендации врача? Режиссера? Ортопеда?.. - Привычка? Решения были неверны, потому что одинаково относились и к карликам, и к гигантам. Пожилая посудомойка с сигаретой, вставленной в длинный мундштук, собирала бутылки, относила к ящику с гнездами для посуды. Ящик был полон. Сверху лежала бутылка из-под "Марсалы". "Четвертая из-под "Марсалы" за сутки, - заметил Денисов. - Одна в купе Голея, две в тринадцатом вагоне, когда магаданец учил Антона пить из неоткупоренной бутылки. Больше "Марсалы", чем за всю предыдущую жизнь..." Но, в общем, ни о чем серьезном Денисов не мог думать, расправляясь с рагу, поэтому снова вспомнил о карлике и лифте. "Бедный карлик!.." В школе усовершенствования, когда он ломал голову над тестом, ему виделся этот худенький карлик - в носочках, в туфлях двадцать третьего размера, почти новых, поскольку, рассуждал Денисов, карлики не ремонтируют обувь, вследствие ее дешевизны, а сразу выбрасывают, едва сносится. Щиколотки у карлика были тоненькие, и, когда он топал к себе на двенадцатый, их можно было обхватить большим и указательным пальцами просунутых сквозь перила рук. Не обошлось без курьезов: технический персонал школы вскоре судачил по поводу преступника, очищавшего квартиры двенадцатых этажей: - Маленький - от земли не видать! Едет до десятого в лифте, дальше всегда пешком... - Отпетый, видать! Денисов не решил тест; в соседнем взводе инспектор объяснил: - Кнопки лифта расположены вертикально. Карлик мог дотянуться только до десятой... За окном было тускло, несколько раз появлялись дома с рядами гаражей, с зачехленными машинами у подъездов. Снова все вокруг было изрезано оврагами. Полоска голубого неба светилась на горизонте. С трагикомических масок разговор Марины и Антона вернулся к старой безобидной теме: - ...Ссоры не было, - Марина вздохнула. - В один прекрасный день у всех нашлись дела. Кому-то потребовалось в библиотеку, к другим приехали родственники. Поездки кончились!.. Антон кивнул. - Теперь сидим по углам. Обсуждаем, почему Галке не дали инженера, а только старшего техника. Кого Анатолий включит на премию. А в воскресенье каждый сам во себе... - Она сняла очки, прикрыла пальцами веки. - Давно у вас близорукость? - спросил Сабодаш. - Испортила глаза, пока диссертацию писала. - Защитились? - Нет, - она надела очки. Денисов спросил: - Как вам понравилось в Москве в гостинице? - В "Южной"? В холлах чисто. Персонал вежлив. - А как в номерах? - Телефон, телевизор, - она задумалась. - Свободные места были? - Как сказать? При мне муж с женой получили двухкомнатный, хотя висела табличка: "Мест нет". - Эту подробность столичной жизни Марина, видимо, приберегла для Сум. Антон не почувствовал, к чему клонит Денисов, проскочил наметившийся поворот темы. Денисову пришлось спросить самому: - Вы заранее бронировали номер? Она уклонилась от ответа, открыла сумочку. На дне мелькнул цыпляче-лимонный пакет с выставки, такой же, как в бауле Голея, - фреза с шестеренкой. - Гостиница как гостиница... К Саратову подъезжали в кромешной темноте. Без конца тянулись ограды безлюдных скверов, перечеркнутые черными дугами троллейбусов дома. Дополнительный наконец потянулся к перрону. Марина ушла. За нею вышел Антон. Вернулся он минут через пять - с телеграммами.
"Проверяемый Ратц состоит учете результате перенесенного реактивного состояния характерны резкие изменения настроения импульсивность страха ранее отмечались зрительные слуховые галлюцинации..."
"Заключению экспертизы нож самовыбрасывающимся лезвием обнаруженный на полке рядом с трупом Голея следов крови не имеет орудием преступления не являлся..."
"Установите лиц входивших контакт Голеем поезде также вне его выявите помощью поездного радио очевидцев происшедшего моделируйте поведение пострадавшего момента посадки причины неисправности электропитания..."Инструкция была подписана начальником линотделения двенадцать часов назад, длину и обстоятельность ее полностью компенсировала краткость четвертой телеграммы:
"Обеспечьте свидетелей для допроса вылетаю опергруппой Астрахань. Газимагомедова"- Это хорошо, - обрадовался Антон. Денисов ничего не ответил. Дополнительный двинулся мимо вокзальных киосков, оставленных кем-то чемоданов. Поплыли приметы ночи - прерывистый свет в автоматах с газированной водой и приметы осени - обилие зелени в витринах. Поезд набирал скорость, разбег становился все целеустремленнее. Денисов почувствовал невидимую границу взлетной полосы и вслед легкость парения. Дополнительный был на мосту. Под колесами в мелких завитушках, точно в блестках рыбьей чешуи, плескалась река. Саратов отступал сверкающим полукругом, марево огней вдали дрожало и плавилось. Ресторан снова наполнили пассажиры - отпускники, туристы. Мальчики с длинными волосами. "Гуд бай, май лав, гуд бай!.." - сдавленным голосом запел кто-то из мальчиков, удачно подражая Демису Руссосу. Денисов поднялся. В коридоре в углу стояла еще пустая бутылка из-под вина, над нею в деревянной рамке висело расписание. Антон тоже подошел. - "Безымянная - двадцать два часа сорок минут", - прочитал Сабодаш. "Золотая степь - двадцать три ноль пять, Урбах - двадцать три двадцать семь..." - На любой из станций могли ждать инструкции. - Как на бегах, - Денисов поднял бутылку. Жирная печать удостоверяла: вино продано трестом дорожных ресторанов Южного направления с наценкой. Безымянная по первой дорожке. Золотая степь - по второй... Ставлю на Урбах! - Золотая степь! В соседнем вагоне хлопнула дверь, громким стуком просигналила переходная площадка. Сияющее лицо проводницы тринадцатого Пятых появилось в дверном проеме. - А я до вас! Галя была не одна, молодая пара виднелась позади в тамбуре. - Дело к нам? - удивился Антон. - Двое вот эти, - Пятых показала на пассажиров. - Лариса и Костя. Они познакомились с ним на вокзале. - С ним? - С Голеем. Только он не Голей... Правда, Лариса? - Его фамилия Полетика... - Девушка раскрыла записную книжку, положила на стол перед Денисовым. - Полетика Федор Яковлевич, московский телефон 261-00-02. - Строчка была неровной, буквы и цифры прыгали. - Это вы писали? - спросил Денисов. В глазах девушки было глубоко спрятанное беспокойство: - Вчера, на вокзале. Получилось неожиданно. Правда, Костя? - Совершенно неожиданно, - ее спутник выглядел невозмутимым. - Было много людей. Он подошел к нам, точнее к Ларисе. Как-то старомодно представился... - ...Пожелал долгих дружных лет. - Вы не подумайте! Ни малейшего намека на развязность... Денисов спросил: - Вы уверены, что мы говорим об одном человеке? - Безусловно, - Лариса еще раз взглянула на фотографию с профсоюзного билета. - Кроме того, Костя подходил к носилкам. - В Ожерелье? - Когда труп вынесли из поезда. Только он мне не сказал. - Ты спала. И вообще... - Костя поправил металлический браслет часов, незаметно глянул на циферблат. Дополнительный шел тряско. Под полом что-то громко стучало, потом послышался скрежет, будто кто-то неловкий принялся пилить раму огромной ручной пилой. - Вы едете отдыхать? - спросил Денисов. Костя на секунду замялся: - Собственно, эта поездка для нас особенная... Денисов понял: - Свадебное путешествие? Молодые смутились. Костя пояснил: - Мы приехали на вокзал прямо от стола! Кафе "Алые паруса"... Знаете? - На Ленинградском шоссе? - Друзья! - Сабодаш встал. - От транспортной милиции, от меня и моего друга... Огромная пила под вагоном на время прекратила работу. - Вас никто не провожал? - спросил Денисов. Костя объяснил: - Метро закрывалось, мы просили друзей уехать. - Может, родители? Костя молча поправил браслет. Денисов больше о них не спрашивал. - О чем вы говорили с Полетикой? - Ни о чем: дорожное знакомство. На всякий случай обменялись координатами. Он директор какой-то фирмы. Или управляющий. Или заместитель управляющего. Не помнишь, Лариса? Денисов наблюдал за супругами, как до него перед посадкой на поезд делал Полетика-Голей. В течение разговора Лариса не отпускала руки мужа. Правда, Денисову больше не представилось случая обнаружить ее беспокойство. - В фирме "Детский мир"! - Я не спросил, кто вы. - Почти врачи, - Костя улыбнулся. - Вечерники. Москвичи. - Полетика предложил вам свои услуги? - Когда появится проблема детских колгот... - А пока? Лариса посмотрела на мужа: - Помочь донести наши вещи. - Наивный человек! - подхватил Костя. - Он думал, у студентов горы поклажи! Антон заметил: - У убитого не было вашего адреса. - Тем не менее он записал. Собственно, это адрес брата Ларисы. Желябова, тридцать девять. Астрахань... Плавич. Антон от неожиданности крякнул. - Полетике негде было остановиться в Астрахани, - вставила Лариса. В гостинице он останавливаться не хотел... - "Подселят неизвестно кого - обратно хоть пешком добирайся!" - Костя снова незаметно посмотрел на часы. Лариса шепнула: - Цветы... - Он преподнес цветы, - сказал Костя. Денисов удивился: - Полетика был с букетом? - Их продавали на перроне, - Лариса крепче взяла мужа за руку. - Астры? Гладиолусы? - Денисов знал всех вокзальных цветочниц. - Гладиолусы, - она назвала цену. - Мне показалось, Полетика нечасто дарил цветы. Будто смутился. Денисов задумался. "В действиях потерпевшего присутствовал четкий, хотя и непонятный еще смысл. Почему Полетика-Голей заговорил с новобрачными? Зачем преподнес цветы? Из-за адреса Плавича? Он знал, что у Ларисы живет брат в Астрахани?" - Какой купюрой Полетика расплатился? - спросил Антон. Костя все помнил. - Десятирублевкой. Сначала спросил: "Со ста сдача найдется?" Хотел блеснуть. Мы ведь должны были встретиться в Астрахани. - По приезде? - Да, у выхода из тоннеля. - Мы ищем свидетелей, объявляем по радио, - Антон повертел "Беломором", но не закурил. - "Товарищи! Кто хоть что-нибудь знает..." А вы? Чета заулыбалась: - Проспали! - Страшно вспомнить: портниха, кольца... Ты бы согласился, если бы все сначала? - Завтракали аж в Аткарске! Пила под полом снова стихла, теперь раздавался стук. Словно тяжелой кувалдой ухали по раме. - На багажном дворе кто-то ударил собаку... - напомнил Антон. Разговора не было? Костя подумал. - Разговора не было. Но Полетика действительно наблюдал за собакой. На платформе. Великолепный черный дог... "Теперь Дарби-Воланд..." Обстоятельства все больше запутывались, Денисов спросил, хотя ответ был известен наперед: - Мужчин с собакой было двое? Один в сером костюме, волосы вьющиеся. Лет тридцати пяти... - ...С сумкой. Второй чернявый. "Судебский и, по всей вероятности, Карунас, - подумал Денисов. - Все правильно..." - Мужчину в сером я видела и без сумки, - сказала Лариса. - Когда поезд отправлялся... Денисов спросил: - Вы обратили на него внимание? - Он ведь тоже вначале стоял около нас, - она смутилась. - К нам многие подходили: свадебное платье, фата... Костя засмеялся: - "По улицам слона водили..." - Полетика и этот человек могли видеть друг друга? - Вполне. - А потом, при отправлении... - Этот мужчина, в сером, показал кому-то... - Лариса вытянула два пальца - указательный и средний. - Я обратила внимание. Антон тотчас поднял руку. - "V"? Первая буква латинского слова "Виктория". "Победа"! Лариса и Костя переглянулись. - Полетика интересовался вашей поклажей? - уточнял Денисов. - Ее действительно мало? Костя покачал головой: - Меньше во всяком случае, чем у официанта, который разносит кефир... Они засмеялись. - ...Чемодан, коробка. Мы все продумали. Я могу унести один. У Ларисы фотоаппарат, дорожная сумка. Молодые были практичны. - А у Полетики? - Небольшой баул. Он поставил с нашими вещами. Денисов полюбопытствовал: - Что вез официант? - Чемодан, два вещмешка. Мы видели, как он расплатился с носильщиком. - Браво, Феликс! - воскликнул Антон. Как и прошлой ночью, состав двигался прямым как стрела руслом высохшей реки. Окна были черны, только в верхушках стекол мелькала еле заметная полоска: тень вагона бежала рядом. - Мне кажется, Полетика входил в доверие, - заговорил Антон, едва за молодыми закрылась дверь. - Цветы, поклажа... - Не знаю, - сказал Денисов. - Да и с вещами тоже неясно. "В хитросплетении обстоятельств, поступков... - думал Денисов. - В толпе отъезжавших потерпевший выбрал двоих. Что их отличало, кроме свадебного платья невесты? Смущение, беспокойство. У Кости - глубоко спрятанное, у Ларисы - на виду... - Денисов встал, разминая ноги. - Двое молодых на вокзале, без друзей и родителей..." Впервые с начала расследования Денисову с очевидностью открылось, что Полетика-Голей не только жертва. И еще, но об этом он думал и раньше: "У подлецов удивительный нюх на сирот!" Антон снова заговорил: - "Виктория", неизвестный спутник Судебского и Дарби... Денисов не слышал его. "И Полетика-Голей, и Карунас, - иначе Денисов не называл с этой минуты неизвестного, подходившего к Судебскому и его собаке, - оба оказались неравнодушны к четвероногому, оказавшемуся в ту ночь на вокзале. Кроме того, оба были среди тех, кто окружал новобрачных на платформе..." В девятом вагоне, где ехал Шпак, прошлая ночь была беспокойной, однако хлопоты и суета не выходили за границы обоих тамбуров. Таким образом, в начале улицы, так представлялись Денисову соединенные вместе коридоры дополнительного, ничто не внушало тревоги. - ...Постелей не хватало... - объяснила Денисову и Антону угловатая, в джинсовом костюмчике проводница Рита. - Бригадир два раза вставал... Уйдет, придет!.. - Все места были заняты? - спросил Денисов. - Все, - Рита отбросила обгрызенную косичку-хвостик за спину. - Ресторанщики едут с вами? - С третьего по шестое место. - И директор? - Директор. И официант. - Феликс разносил ночью продукты? - Как челнок: туда-сюда... - Она поднялась к шкафчику. - Чаю хотите? Антон за столиком стряхнул дрему. - Это мысль! В тамбуре хлопнула дверь, несколько человек прошли из ресторана в другой конец вагона. - Началось хождение... - Рита вышла. - Молодая, - сказал Антон. Денисов не ответил. Рита была лет на шесть старше Антона, роль сорванца получалась у нее не хуже, чем у профессиональной актрисы. "Травести называется..." - подумал Денисов. Рита возвратилась со Шпаком, которого Денисов и Сабодаш видели в коридоре: свидетель читал Джерома. К. Джерома в карманном издании, быстро перелистывая страницы. - Добрый вечер, - Шпак поставил на стол коробку с чаем. - Моя заварка получает признание. Пока он возился со стаканами, Денисов продолжал расспрашивать проводницу: - Посторонних не было? - Ночью? Мужчина с собакой... Но он не вошел - увидел, что я в коридоре, и назад. - Задолго до того, как подняли бригадира? - Это насчет убийства? Нет вроде. Антон тем временем говорил с бородатым о медресе или мечети. В лице бородатого Антон-историк встретил знатока. - Строительство соборной мечети приписывали жене Тимура, - колдуя над чаем, говорил каганец, - прекрасной Биби-Ханым... Антон поправил: - Женою Тимура была Сараи Мульк-Ханым... Чай получился слабее, чем утром, лился короткой тугой струей. - ...И не юная, а старуха княжеского рода. А за строительство мечети отвечали в действительности два визиря, Тимур казнил обоих! "Ложные версии, - Денисов подумал, - те же легенды, хотя странно звучит: "Легенда по делу об убийстве гр. Голея Н. А. в поезде Москва Астрахань в ночь на 26 августа сего года". С другой стороны, сказками называли достоверные сведения, отчеты..." - Вы, юристы, как никто, привязаны к фактам, - огорченно подытожил Шпак. Сабодаш предпочел не спорить. - Не уснете, - Сабодаш показал на заварку. Шпак улыбнулся. - Теперь уже нет выбора, - он оглянулся на проводницу. - Из купе, по-моему, меня вытурили окончательно. - Когда Шпак улыбался, узловатые морщины на лице словно удваивались. - Вытурили? - Точнее, я сам ушел. Как вы считаете, Рита? - А кто виноват? - Она поправила косичку. - Вчера вы предложили соседям свое место, сегодня они распорядятся без вас! - Там, в купе, мать с сыном, - сказал Шпак. - Мальчик уже большой... Ютились на одной полке. - Теперь не жалуйтесь! - Рита откровенно кокетничала. - Вы всю прошлую ночь не спали? - спросил Денисов. Шпак промакнул капли чая на бороде. - Вас, наверное, интересует, кто проходил по вагону? - Он подумал. Со стороны вагона-ресторана только сотрудники: директор, посудомойка... - В свои купе? - Официант ходил по поезду. - Феликс? - Да, молодой, с брюшком. В коридоре стукнула дверь. Еще группа пассажиров прошла из ресторана в конец состава. - Официант несколько раз уходил из вагона? - спросил Денисов. - Да. - Подолгу отсутствовал? - Минут по пятнадцать - двадцать... - Вы не пытались вернуть свое место в купе? - Рита усердна... - Шпак не хотел обидеть проводницу. - Она сказала: "Все равно не спите! Вот и подежурите за меня!" Заперла мое купе, пошла отдохнуть. Положение! Соседей будить неудобно, открыть - соответствующего ключа нет... Рита смешно имитировала раскаяние: - Простите, пожалуйста! Ну, хотите, в Астрахани я вас расцелую! - Уж будьте добры! Я настаиваю... - Шпак посмотрел на Денисова. Наверное, такие преступления, как это, нечасты? Денисов кивнул. - Я тоже думаю. - Он откинулся назад. - Кругом люди... А вдруг кто-нибудь проснулся бы? Я спрашиваю: вы стали бы планировать убийство в купе? Нет! - Вы тоже видели пассажира с собакой? - поинтересовался Денисов. - Ночью? Во всяком случае, по вагону он не проходил. Только электрик, официант... - Бригадир? - Бригадир поднимался. Директор вагона-ресторана... - Бородатый отставил стакан. - Ночь отлетела быстро. Сначала старичок прибежал, вместо бригадира поднял официанток. Шум, крик... Новость эта страшная. В тамбуре хлопнуло снова, в проеме двери появился директор вагона-ресторана. - Легок на помине... - сказала Рита. Не останавливаясь, директор прошел в свое купе. Секундой позже донеслись шаги, хлопанье дверей в другом тамбуре. - Перед закрытием всегда как на постоялом дворе! - Рита поправила обгрызенную косичку. - Честное октябрятское! Несколько человек прошли в направлении вагона-ресторана, их не пустили: - Закрыто. Начались переговоры через дверь: - Пригласите директора. - Директор только что ушел. - "Только что..." Мы бы его встретили! Доля секунды, в течение которой директор ресторана закрылся у себя в купе, делала суждения спорящих одновременно истинными и ложными. - Не знаю, где вы с ним разошлись... - донеслось из-за запертой двери. "А ведь это модель доказательства, - внезапно подумал Денисов. Он и сам не понял, почему так решил. - Как сейчас директора вагона-ресторана, так ночью кого-то не было в коридоре по обе стороны купе, где произошло преступление. Не было, потому что он находился на месте убийства!.." - Вам выручка не нужна, что ли? В спор вступили свежие силы. Голос был знаком. Денисов посмотрел на Сабодаша: на перроне в Умете этот человек учил Антона пить "Марсалу" из неоткупоренной бутылки. "Во дает, магаданец!" - сказала о нем Пятых, а двое его друзей пожилой, со шрамом, и второй, в тельняшке с металлической пластинкой на руке, - наблюдали за ним из тамбура. Сабодаш допивал чай. За окном было темно. Поднимаясь, Шпак приблизил лицо к окну, глубоко заглянул вверх. - Звезды! Будет хорошая погода... Золотая степь появилась неожиданно - цепочкой набежавших огней. В темноте замелькали склады или пакгаузы, плоские крыши белели, будто от снега. Поезд встречали. - Капитан Сабодаш? - Встречавших было двое, они легко поднялись в вагон. - Темень какая... - Антон подал свернутый вчетверо лист - телеграмма в Москву. - Поздравлять рано? - Один из встречавших посветил фонариком. - Какие поздравления! - У нас почта. Может, удача? Денисов вскрыл пакет. - Посветите, пожалуйста. Блеклые буковки разбежались по серому листу бумаги.
"...Судебский Иван Васильевич 1938 житель Ступино Московской области истопник жилищно-эксплуатационной конторы женат работает техником-смотрителем перенес травму грудной клетки характеризуется малообщительным взаимоотношениях окружающими стремится лидерству..."Они так стремились чем-нибудь помочь, эти безымянные сотрудники уголовного розыска из Ступина, собиравшие данные на Судебского.
"...дог Дарби-Воланд каталогу черной масти отца Тиграна матери чемпиона московской всесоюзной выставки Сильвы 48..."На всякий случай Денисов просил также навести справку о собаке.
"...выставочная оценка очень хорошо владелец Судебский".С животным тоже было в порядке: собака принадлежала Судебскому. Он не похищал именитого дога, а Полетика-Голей не разыскивал пропавшее из его дома животное. Интерес к четвероногому вызван был чем-то другим. - Одна ночь у вас, - сказал тот, что был с фонариком. - В Астрахани пассажиры сразу разбредутся... Второй инспектор уточнил: - Поменьше ночи. Вернувшись в купе, Антон опустился на полку. - Приляг, - посоветовал Денисов. За окном удалялись огни Золотой степи. Уродливо вытянутые тени Сабодаша и Денисова плыли по купе навстречу друг другу, тревожные, исполненные непонятного значения. Антон поколебался. - А ты? - Я в отпуске. Притом завтра меня ждут на пляже. - Так и ждут? - Сабодаш отстегнул кобуру. - Держи пистолет. Через минуту он уже спал, беззвучно подергиваясь во сне всем телом. Денисов вынул из кобуры ПМ, подержал в руке. Он любил оружие, на кафедре судебной баллистики на стеллажах у Денисова были свои любимцы. Был "борхардт" модели восемьсот девяносто третьего года, с длинным тонким стволом, казалось, вот-вот переломится - предшественник "борхардт-люгера", получившего известность под именем "парабеллум". Стоял там сравнительно редко встречающийся "ротштейр" из вооружения австро-венгерской кавалерии - на рукоятке был обозначен номер части, которой пистолет принадлежал; был бельгийский "байяр", чешская "зброевка", наконец "фроммер-мажестик" - Денисову он нравился больше других. Приходилось слышать разное, почему мужчины, независимо от возраста и профессии, любят оружие. Одни считали, будто дело в матери-природе, предполагавшей лепить из мужчин охотников да воинов. Другим казалось, что любить оружие человека научила война. Денисов отсоединил магазин, отвел затвор, заглянул в окно для выбрасывания гильз - патронник был пуст. Теперь можно было осторожно отпускать возвратную пружину. Едва заметными вазами затвор двинулся на место. Почувствовав его приближение, хитроумные приспособления изготовились подхватить очередной патрон и дослать в патронник, но магазин был отсоединен, и сейчас они трудились вхолостую. "Не много механизмов, - подумал Денисов, убирая пистолет, - в каких человек добился такого соединения изящества с инженерной целесообразностью. Взять хотя бы ПМ - ни лишней насечки, ни избыточного грамма, все изысканно, рационально. Не восхищаемся же мы кистенем или гирей на ремешке, а они тоже орудия нападения и защиты!.." Денисов скинул пиджак, продел ремень кобуры в поясной, второй конец-петлю поднял к плечу, кобура и рукоятка пистолета оказались точно под мышкой. Он надел пиджак, вышел из купе. Коридор встретил грохотом, занавески бились в окна, будто хотели выпорхнуть. В тамбуре стукнула дверь. Одновременно с Денисовым появился Шалимов. - Не спите? - Денисову послышалась ирония. За бригадиром с чемоданом двигался электрик. - Вы тоже на ногах? - Денисов посторонился, давая дорогу. - В пятнадцатом что-то с пробками. Может, с контактами. - Последний рейс!.. - сказал электрик. Шалимов вздохнул: - Только приедем в Москву - и назад! А возьмите восемьдесят девятый! Астраханского тоже резерва... Пять часов отстой. ГУМ, ЦУМ, "Тысяча мелочей" - все для них! - Или саратовский! - поддержал электрик. Денисов затронул больной вопрос. - Давно в последний раз были в поездке? - спросил Денисов. - Дней десять назад... Электрик пояснил: - Мы тут все из разных бригад. У кого недоработка, кто из отпуска... Шалимов посмотрел на электрика: - Иди начинай разбираться... Ну как? - Он подождал, пока за электриком захлопнулась дверь. - Новости есть? Денисов пожал плечами. - Не повезло человеку. Был и нет! Сейчас в морге? - По-видимому. - Вопрос о морге означал переход к чему-то личному. - Сколько раз замечал: животное и то свою гибель чувствует. Время придет - не выгонишь с база. - У вас хозяйство? - В Хову-Аксы. - Сами оттуда? - Двадцать лет в Астрахани, а все равно тянет. Сестра у меня там, брат, - Шалимов увлекся. - У нас такой порядок: младший ребенок остается с родителями. Вот в сентябре съедемся! - Баранчика забьете? - Одним не обойдемся! - Шашлык? - У нас "хан" называется. Не пробовали? - Он заговорил невыразительно, но увлеченно. - Первое блюдо! А забивают как? Слыхали? - Нет. - Под грудью делают надрез - и аорту долой! Гигиенично! Кровь сразу через дуршлаг в чистую двенадцатиперстную... А зашивают палочкой. И вместо ниток брызжейка. Потом в кипяток... - Шалимов прервал себя на полуслове. Прощаясь, он поднес руку к фуражке: - Спокойной ночи. Денисов перешел в малый тамбур. Суркова дремала, положив голову на справочник-расписание. Услышав шаги, она с трудом выпрямилась. - Про "хан" рассказывал? - И про Хову-Аксы. - Дом у него там. Никаких денег на него не жалеет. - Суркова была рада отвлечься. - В прошлую поездку пленку в Москве заказал. На двери. Плитку для садовой дорожки достал. - Хозяин? - У него не побалуешь! Не смотрите, что невзрачный... Приближалось, как называл Антон, время третьей стражи. Предрассветный час розыски "татей" и "тюремных утеклецев". Ровно сутки отделяли дополнительный и его пассажиров от совершенного преступления. - Вы что-то хотели? - спросила Суркова. - Выключите, пожалуйста, свет. - Во всем вагоне? - Везде. Она поднялась к щиту. Девять ламп большого коридора, тамбурное и туалетное освещение значилось в четвертой группе. Суркова щелкнула выключателем, вагон погрузился в темноту. - Думаете, он снова придет? - Мысль о следственном эксперименте не пришла ей в голову. - Теперь хорошо? - Спасибо. Темнота оказалась относительной - не ночь, поздние сумерки. Сквозило. У Денисова появилось чувство, будто он должен заболеть, простыл, и голова тяжелая, и что-то мешает глотать. "Этого еще не хватало..." Он вспомнил вокзальный медпункт, плакатик "Болезни жарких стран" рядом с боксом для инфекционных больных. Слово "жарких" было выведено черным - как бы дым испепеленной безжалостным африканским солнцем растительности. Ощущение это прошло незаметно, как появилось. Он вынул "Фише-Бош", записал: "Не потому ли Голей интересовался у всех человеком с собакой, что Судебский и его дог вошли в состав с нерабочей стороны и Голей потерял их из виду на посадке?" Денисов прошел в десятый вагон, повернул назад. Он повторил путь Шалимова, когда тот, разбуженный Ратцем, бежал в одиннадцатый. Со света бригадир попал в темноту, тусклые блики лежали на полу, против переходной площадки. "Позднее Шалимов скажет, что в тамбуре кровь..." Рядом, в окне, плыли огни - без мачт, без людей и строений, лишенные основы и смысла. Ночной железнодорожный мираж. От служебки подошла Суркова. - Зажигать можно? - Зажигайте. Денисов услышал щелчок открываемого замка. В коридоре появился Вохмянин с журналом, с трубкой. Он словно не собирался спать. - Опаздываем, - пригласил к разговору Денисов. - Симпозиум откроется утром? - После обеда, - завлабораторией перегнул журнал. - Гетерогенная система?.. - Да, сейчас поймете. Взять, к примеру, смесь различных кристаллических модификаций. Скажем, ромбической и моноклинной... С графиком что-то произошло. До Гмелинской несколько раз останавливались. Завлабораторией все больше нервничал и не пытался это скрывать. - Доклад? - спросил Денисов. Вохмянин махнул рукой: - Не о том забота. Я уже делал его у себя в... - Он повертел холодную трубку. - Думаю, запротоколировать мои показания много времени не отнимет... - Вохмянин взглянул вопросительно. - Если так - надолго вы меня не задержите... Пожалуй, самое главное, что у меня в памяти, - это лицо Голея. Но для вас это не существенно. - Что вы запомнили? - В нем было что-то растерянное, щенячье. Я держал собаку, знаю, - он улыбнулся. - Месяц, как отдал. В связи с переездом. - Крупную? - Мальтийскую болонку... Нет, Николай Алексеевич вовсе не имел в виду моего Тёпу, уверяю! Иначе уж полная абракадабра! Денисов показал Вохмянину на трубку: - Раскурить не пытались? - Что вы! Зажженная трубка хуже никогда не изведанной... Представляя мысленно Вохмянина инспектором, Денисов упустил это качество - страх перед необходимостью выбора. "И, несмотря на это, он все-таки пытается ввести меня в заблуждение, указывая ложную дату приезда в Москву..." Дополнительный пошел тише, вскоре остановился совсем. "Путевое здание 1108 км", - виднелось на трафарете. Под окном раздались когтистые удары лап - Судебский вывел дога. Саблевидный хвост Дарби-Воланда с силой прочертил по металлической обшивке вагона. Под ногами Судебского скрипел песок. - Вы, наверное, с детства мечтали стать следователем? - Вохмянин переложил журнал из руки в руку. - Нет. Кроме того, я инспектор. - Никогда не мог обнаружить разницу. - Идите от обратного, что молва приписывает следователю, обычно делает инспектор. - Вот как? - Я назвал бы инспектора следователем по нераскрытым преступлениям. Конечно, не в процессуальном плане... Вы постоянно живете в Новосибирске? - спросил Денисов неожиданно. - Нет, - он задержался с ответом. - Несколько месяцев? Год? - Недавно, - Вохмянин постарался избежать других вопросов. - Хочу вас тоже спросить... - Да... - Вы считаете, что кто-то из нас троих повредил систему электропитания? - Нет, - Денисов покачал головой. - Почему? - В купе и так было темно. - Дарби! - послышалось за окном, потом раздались удары хвоста черного дога. Судебский возвращался с собакой в вагон. Вохмянин посмотрел на часы. - Спокойной ночи. По ту сторону окна прибывал встречный. Едва он затормозил, дополнительный как-то поспешно дернулся, словно стесняясь своей заурядности. Громыхнуло упряжное устройство. В вагоне напротив у окна не спал мальчик. Денисов встретился с ним взглядом. Дополнительный снова дернул, на этот раз удачнее, стал набирать скорость. Лицо мальчика исчезло. "О чем мы говорим друг другу через стекло в оказавшихся рядом поездах, трамваях? - Денисов уже не раз думал об этом. - Не оскорбляя приличий, рискуем смотреть в глаза незнакомым людям..." Из конца коридора донесся щелчок - завлабораторией запер за собою дверь купе. Денисов смотрел в окно. На вопрос Вохмянина он мог бы дать и полный ответ: "Убийца не получал никаких преимуществ, вырубив распределительный щит. Электроснабжение вывел из строя потерпевший Полетика-Голей..." Паласовка казалась вымершей. На садовых скамейках в ожидании поезда спали дети. Они сидели и лежали в удивительных позах, в каких не уснуть ни одному взрослому. Денисов прошел в вокзал. Одинокий милиционер встречал поезд. Известий для оперативной группы у него не было. За углом багажного отделения, под деревьями, метла уборщика тащила по асфальту пустую бутылку, потом раздался гром опорожняемой железной урны. Отправление поезда задерживалось. - Не спится? - спросила Суркова. От конца состава по перрону шагал электрик. - Как дела в пятнадцатом? - окликнула Суркова. - Порядок, - тон был снисходительный. - Порядок, а полночи ушло! - Про институт говорили, - он поставил чемодан, - про вступительные экзамены. О конкурсе. Суркова кивнула сочувственно. - Куда поступали? - поинтересовался Денисов. - В физкультурный. На спортивные игры, - электрик поставил чемодан. - Волейбол? Футбол? - Футбол, - он завел ногу, словно хотел пробить по невидимому мячу. Вообще-то мой конек - игровые схемы. - И сами играете? - Играют сегодня все, вы тоже. Основное - игровые схемы... - Он пояснил, без особого, впрочем, энтузиазма: - Началось с венгров: шесть три на стадионе Уэмбли против английской сборной. Зрители, понятно, главного не заметили, они ведь следят за мячом... - Постепенно он разговорился. - А специалистам бросились в глаза перемещения! - Денисов видел: присутствие милиции в поезде электрика не заботило, убийство в купе не касалось. - Перемещение без мяча! Принципиально новая организация атаки... В тамбуре соседнего вагона появился Ратц. Он посмотрел вверх, и Денисов вслед за ним тоже поднял голову. Небольшие облака сквозь свет луны казались рыхлыми, как медузы. - ...Выигрыш пространства, - продолжал электрик. - Когда Мур владел мячом, Сиссонс на левом краю отходил к боковой, а защитник "Вест Хема" выдвигался из линии обороны... - Зеленый дали, - сказала Суркова. Поезд наконец двинулся. - Поговорим еще... - Электрик шагнул к десятому, рукой задержал поручень - вагон в движении переместил электрика на верхнюю ступеньку. Счастливо! - Он не оглянулся. Дополнительный двигался, когда старшина, встречавший поезд, показался снова. В руке он держал пакет. - Сюда... - крикнул Денисов. Милиционер бросился к поезду, Денисов слышал свистящее дыхание. Старшина отставал. Денисов спрыгнул на платформу, схватил пакет, в несколько секунд догнал вагон. Телеграмм было несколько, Денисов читал одну за другой.
"Билеты купленные агентстве количестве четырех на поезд отправлявшийся двадцать седьмого августа сданы двадцать пятого центральную железнодорожную кассу комсомольская площадь пять профсоюзному билету имя Голея..." "Шпак уроженец астраханской области инженер химфармоборудования выехал вагоне сообщения Бухара - Москва отцеп Ташкент прибытием Москву 24 августа...
сведению местного отделения госбанка сторублевыми купюрами Кагане также Бухаре выплаты третьем квартале не производилось..."Часть телеграмм дублировали уже известные сведения - были даны по каким-то соображениям вторично либо в результате недосмотра.
"...Внутренней поверхности кошелька обнаружены множественные следы бурого цвета содержимое отсутствует ="
"Прибытию Астрахань обеспечьте явку выявленных свидетелей линейное отделение милиции преступление остается нераскрытым опергруппа прибудет самолетом ="Две последние были из наиболее важных и ожидаемых:
"Исследованием остатков содержимого изъятой купе бутылки шампанского установлено наличие снотворного вещества..."
"...Согласно дактилоскопической картотеке Государственного научно-исследовательского центра управления информации МВД потерпевший Голей Николай Алексеевич 1920 года рождения уроженец Кировоградской области опознан как Полетика Федор Яковлевич 1918 Каменец-Подольской... неоднократно судим совершил побег места поселения во время сплава по реке Тимшер... пятидесятых годах отбывал наказание за преступления совершенные период 1941 1942 гг. территории временно оккупированной фашистами Хмельницкой бывшей Каменец-Подольской области... последняя судимость за нанесение опасного для жизни ножевого ранения... уголовная кличка Полетики-Голея Лука".От служебки подошла Суркова, хотела что-то сказать. Денисов не заметил, как позади открылась дверь. Услышал только приглушенный грохот - кто-то прошел со стороны межвагонной переходной площадки. Стукнула дверь малого тамбура. Суркова дернула Денисова за руку. - Ратц! Старичок неслышно подошел к третьему купе, где был убит Голей, попробовал дверь. Она была заперта. Старик был похож на лунатика. Он постучал. Сначала тихо, потом сильно, словно кого-то вызывал. Острые лопатки жалко торчали у него под пижамой. Суркова хотела что-то сказать, Денисов ее удержал. Прошла минута. Ратц снова дернул дверь - дверь не открылась. Денисов кашлянул. Ратц поднял голову, будто вспомнил о чем-то; увидев людей, вздохнул, побрел назад, в тамбур. - Я провожу его до места, - шепнула Суркова. - Пожалуйста. Вернулась она быстро. - Ушел к себе... - Сурковой больше не хотелось спать. - Интересно, зачем он приходил?
8
- Антон! Сабодаш поднялся тяжело - человек-гора, которого тысячами канатов привязали к вагонной полке. - Приляжешь? - Антон чиркнул спичкой, прикурил. - Где мы? - Скоро Эльтон. Быстро светало. Серое мелкорослое разнотравье бежало к горизонту, насколько хватало глаз всюду была степь с пятнами солончаков, со светло-каштановыми плешинами вдоль полотна. Сабодаш взял полотенце, туалетные принадлежности, вышел. Вернулся он свежеумытый, по-командирски сосредоточенный, в аккуратно вычищенной форме. Денисов с трудом перемог сон. - Посмотри пока корреспонденцию, Антон. - А ты? - Постою в коридоре. Не прошло и минуты - Антон показался из купе. В руке он держал телеграмму о Полетике-Голее: - Читает в дороге "Картины современной физики"! - В Антоне все кипело. - А как осторожен! Он - единственный, кто в купе отказался от шампанского!.. "По вкусу похоже на мадеру, но болеесладкое..." Денисов кивнул: - Да, он пил "Марсалу"... - Только от смерти это его не спасло... Я вспоминаю роман Агаты Кристи, - Антон закурил. - Несколько человек покупают билеты в один вагон, чтобы привести в исполнение приговор над негодяем... Читал? От ночного грохота дополнительного ничего не осталось, мелко подрагивал под ногами пол. Наполовину степь, наполовину пустыня тянулась за окном, тускло-фиолетовая, без признаков жизни. Поезд дремал на ходу вместе с пассажирами. Перед Эльтоном показался официант-разносчик. - Не мог уснуть, - он не ожидал встретить в коридоре работников милиции. - Давно в поездках? - спросил Антон. - Не очень. Вообще-то я кондитер. - А здесь? - Здесь заработки выше, - Феликс успокоился, Денисов сразу это отметил. - Женат? - Антон закурил. - Заявление подали... - А она кто? - Ученица повара. Денисов провел глазами по куртке: разрыв на поясе был заштопан. - Подарки везешь? - спросил Антон. - Невеста, наверное, ждет? - Он не забыл про громоздкий багаж разносчика, который видели молодожены у поезда. - Какие подарки! - Феликс вытер мгновенно вспотевший лоб. - Надо же! Даже ночью духота... Да и как бы я успел! Прибыли в Москву с опозданием, через час отправились... За окном плыл Эльтон. - Попробую уснуть, - Феликс поднял корзину. Пустые бутылки на дне глухо звякнули, официант подоткнул наброшенную сверху марлю. По рассветному небу, как льды в половодье, тянулись заленоватые облака. Ветра не было, и течение облаков могло быть длительным и незаметным. Денисов снова подумал о модели доказательства. Собственно, модели не существовало, только намек. Самый принцип построения. "В какой момент я впервые подумал о ней?" Он попытался сосредоточиться. Через девятый вагон одиночно и группами шли в вагон-ресторан люди. "Постоялый двор, - пожаловалась Рита, - честное октябрятское!" Шпак как раз закончил рассказывать: "Старичок застучал в дверь, вместо бригадира поднял официанток..." "Вот! Против служебки появился директор вагона-ресторана, не останавливаясь прошел к себе... - Денисов с трудом добрался до главного. В другом тамбуре хлопнула дверь, новая партия пассажиров во главе с магаданцем... Они не видели директора, - но! - и это было существенным, если бы требовалось доказать, что директор вагона-ресторана находился у себя в купе, следовало допросить именно этих не видевших никого свидетелей!" Он заставил себя проследить мысль: "Если А не было в точках В, С и Е, то А находилось в Д... Надо найти свидетелей, которые не видели кого-то, кого должны были видеть!" Денисов потерял контроль - мысль, как лодка, лишившаяся руля, поплыла по течению. Проснулся он внезапно. - Астрахань? Дополнительный стоял. Антон за столиком поправил свежеумытые усики. - Ассалам-алейкум! Нет, не Астрахань. Было совсем светло. До самого горизонта простирался огромный песчаный карьер. Денисов посмотрел на часы. Он еще ночью решил, что утром снова осмотрит место происшествия. - Сайхин проехали? - Недавно. А то все стояли. Такое дело, Денис... - Перед Антоном лежал блокнот. Пока Денисов спал, Сабодаш записал все необходимое. - Надо предупредить свидетелей о том, что в Астрахани их ждет следователь. - Пожалуй, я поговорю с директором вагона-ресторана. Места там много... Денисов увидел телеграмму, ее принесли, пока он спал."Проверкой кассе возврата железнодорожных билетов установлено Толей течение недели ежедневно сдавал билеты количестве пяти четыре вместе один отдельно на поезд нр сто шестьдесят седьмой дополнительный..."- Не понимаю... Сабодаш отделался шуткой: - В свое время обязанность открывать преступления и сыскивать разбойников и татей возложена была на розыскную экспедицию при Московской губернской канцелярии: секретаря и протоколиста. Воскресного присутствия, между прочим, не было... - Сегодня среда... - Есть еще почта, но это, по-моему, не по адресу.
"...Учитывая неизвестные разыскиваемые делу Мостового-Стоппера могут следовать Москвы грузом проведите комплекс мероприятий..."Путь ориентировки напоминал рейд брошенной в море бутылки с сообщением о кораблекрушении. Антон погасил "Беломор". - Настоящий делец не потащится в дополнительном... - Не скажи. Денисов снял с купе мастичную печать, открыл дверь. Спертый воздух, оберегаемый беспорядок места происшествия, тампоны... - Господи! - ахнула одна из понятых. Суркова строго на нее взглянула. - Еще раз все проверим... - Денисов поднялся на стремянку. Постельное белье вы получаете в Астрахани? Какой порядок? - Он снял простыню, под нею открылся белесого цвета матрас, на котором прошлой ночью лежал Голей. - Белье везем в оба конца... - объяснила Суркова. Денисов снял наволочку, внимательно исследовал подушку. - ...Больше ста комплектов на вагон!.. Денисов занялся матрасом, его интересовали швы, накануне он не придал им значения. - Под пломбами по двадцать комплектов... - сказала вторая проводница. Атмосфера в купе разрядилась, женщины почувствовали себя спокойнее, как в своих служебках. - Работы хватает!.. - вздохнула Суркова. - Сероглазово проедем - там только поворачивайся!.. Ночью Денисов подумал об игле, торчавшей из кармана рюкзака. Иглу словно воткнули в последний момент, уже в купе. "На первый взгляд, ничто будто не мешает исследователю сразу познать все до конца, стоит лишь дольше и основательнее думать... На деле же нет! Как это понять? Закон обязательного многократного приложения сил?" Внезапно Денисов нащупал плоский предмет, он находился в верхней трети матраса с нижней стороны. "Есть!" Денисов спустился со стремянки, сбросил матрас на нижнюю полку. - Здесь что-то зашито... Женщины замолчали. Фабричный шов наматрасника был нарушен, затем отверстие наскоро заметано другими нитками. - ...Оставим шов, как есть, заглянем с другой стороны и отметим в протоколе... Бумажник? Через минуту Денисов уже держал в руке пачку сторублевок. Купюры лежали одинаково - вверх гербами, педантичная рука кассира гострудсберкассы чувствовалась в безликой раскладке. - Никогда столько не видела... - сказала Суркова. - Да-а... Считали дважды, чтобы не ошибиться. - ...Семь тысяч триста, семь тысяч четыреста... Семь тысяч пятьсот! Ратц ошибся на пять купюр. Подписав протокол, проводницы ушли в служебку. Суркова вскоре вернулась. - Кто-то знал, что деньги целы... - Она хитро посмотрела на Денисова. - Помните? Ночью кружил рядом... Дополнительный двинулся снова. Было еще свежо и тихо, но Денисов знал, что свежесть и тишина обманчивы. Предстояло знойное утро, и совсем близко был Верхний Баскунчак, легендарный арбузный Клондайк, к которому готовились проводники и пассажиры. "Полетика-Голей был тертый калач. - Денисов запер купе, наложил мастичную печать. - Очевидно, он считал, что в матрасе сторублевым купюрам будет спокойнее..." Несмотря на ранний час, в вагоне-ресторане весь штат был уже на ногах. Директор-буфетчик сидел за столом рядом с плакатиком "Ничто не стоит нам так дешево и не ценится так дорого..." с тетрадью, бутылкой "Айвазовской" и большими конторскими счетами. Меньше всего ожидал он визита инспектора, хотя и пытался это скрыть. - Могу быть полезен?.. - Он придвинул Денисову "Айвазовской", поднялся за стаканом. Денисов огляделся. Свидетелей можно было разместить в первом салоне, собаку отправить в тамбур. Во втором салоне ящиков с водой заметно убавилось: под окном тихо побрякивали напольные весы, подвязанные к поручню. - Дело в том... - начал Денисов. - Мы предполагаем накормить завтраком человек десять - пятнадцать. В Астрахани их встречает следователь. Директор обнажил два ряда золотых зубов, печальными глазами посмотрел на Денисова. - Можно. - Пригласим их заранее, чтобы не собирать потом по всему поезду. - Всегда рады... - Он хлопнул в ладоши, из кухни показалась официантка. - Два десятка пакетов по норме "Завтрак туриста". - Руки у него были короткие, на тыльной стороне кисти мелькнула синяя, наполовину выведенная татуировка. - Кофе? - Минеральной воды. - "Айвазовской" ящик! - Спасибо. - Денисов не спешил покинуть ресторан. - Как с планом? - Портвейн хорошо шел, марочный, - директор сразу почувствовал себя в своей стихии. - Еще "Алиготэ". "Марсалы" было немного. Верзила Феликс показался из кухни. Он кивнул Денисову, сел за свободный столик. - После отправления из Москвы, ночью, ресторан работал? - спросил Денисов. - Нет. - Полностью исключено? Денисов дал понять, что не торопит с ответом, оглядел напольные весы, плакатик, призывавший получать дивиденды с вежливости, которая якобы непредубежденному человеку ничего не стоит, а некоторыми чудаками ценится втридорога. - Исключено полностью... Не завтракали еще? - Директор не понял его медлительности. - Можно кое-что организовать... - Залом, полузалом? - Денисов заинтересовался. Директор покачал головой. - Пузанок? Астраханской сельди, конечно, нет. А икорка найдется. - Спасибо! Мне стакан сметаны, капитану Сабодашу - бутылку кефира... Вы совершенно уверены, что ночью продажи не производилось? Денисов оглянулся: лицо официанта было желтым, Феликс снова был близок к обмороку. Когда Денисов шел назад по составу, всюду из купе выносили коврики, пустые бутылки. Денисов обратил внимание на выставленный ряд стеклянной тары. Впереди с большим отрывом шел марочный "Дербент", "Алиготэ" держалось на третьем месте, после "Айвазовской". Проводницы пересчитывали полотенца, готовились сдать белье, чтобы сразу по прибытии уйти домой. В служебке девятого Денисов увидел электромонтера, он разговаривал со Шпаком. Рита по обыкновению отсутствовала. Где-то в конце вагона плакал ребенок. В десятом, в тамбуре, стоял Ратц. - Доброе утро, - старик поднял на Денисова глаза. "Антон сам объявит ему насчет вагона-ресторана, - подумал Денисов, этому свидетелю, по-моему, торопиться некуда". Антон, как и предполагал Денисов, уже начал обход - купе было заперто. Марина у окна малого коридора кивнула Денисову как человеку, с которым ничего не связывает. Денисов прошел дальше. Большинство пассажиров томились у окон, некоторые еще спали. В тринадцатом вагоне Денисов увидел магаданца. Попутчики его играли в карты, за их спинами Денисов различил в купе натянутую жилку с темно-золотистыми копчеными рыбинами. Магаданец узнал Денисова. - Рыбу в Астрахань? - Денисов показал в купе. - А что? В Астрахани есть рыба? - возразил магаданец. - Какая, позвольте узнать? Попутчик магаданца - пожилой со шрамом - бросил карты, натужно засмеялся. - Белуга, осетр, - Денисов пожал плечами. - Каспийская минога? - Ну нет. Стерлядь. - Вы еще скажите: сом! - Семга. - Это с Белого моря привозят, - магаданец оказался докой. - Да еще с Дальнего Востока - муксун, чавычу, пыжьян... - Пыжьян - отличная вещь. Он прошел дальше. В малом тамбуре Пятых считала наволочки, подменная проводница держала мешок и бирку. В раздувшийся наматрасник, казалось, уже ничего нельзя было вместить. - Хотели что-нибудь? - Галя перестала считать. - "Кассу" на минутку... Она поправила венчавшую ее потное лицо пилотку. - Так в ящичке же! Денисов отыскал в "кассе" билеты магаданца и его попутчиков. У всех оказались стандартные бланки московской автоматизированной системы "Экспресс". - Нашли? - Пятых поняла, кем он интересуется. - С рыбных промыслов едут. С Востока. И рыба у них... - Как они? - спросил Денисов. - Ничего. Только выпить не любят... - Жажда? Она засмеялась. - Всю ночь сидели! Даже без света... "Это когда пробки чинили", - понял он. Действуя ключом-"вездеходом", Денисов прошел в конец состава. Количество пустой посуды нигде существенно не менялось, равно как и соотношение выпитых в пути алкогольных и тонизирующих напитков. Бутылок из-под "Марсалы", заметил Денисов, нигде не было. За окном показался одноэтажный вокзал, обсаженный мелколистными вязами. Перрон был выложен ровными рядами арбузов. В коридоре началась беготня. - Баскунчак! Дух распродажи витал над бахчевым Клондайком. - Ввиду опоздания поезда... - предупредило радио на перроне. Беготня за окном усилилась. Первые арбузы застучали в тамбуре: кто-то "своим ходом" гнал их по коридору в купе. Антон посмотрел на Денисова: - Минуты нас не устроят, правда? Они вышли на платформу. - Настоящий восточный базар! Минуя продавцов, Денисов прошел в вокзал. Внутри было пусто: автоматические камеры хранения, против двери стенд: "Их разыскивает милиция". Денисов вернулся на платформу, мимо прошли Лариса и Костя с арбузом. Поодаль электромонтер продолжал начатый в служебке разговор со Шпаком. Бородатый Шпак снисходительно поглядывал на знатока футбольных схем. Время стоянки истекло. - Вечно опаздывает, - Суркова обтирала поручень. - Как к Верблюжке подъезжать, обязательно стоим... - Последняя ездка, - успокоили из соседнего тамбура. - Жара... - Арбузу хорошо! У подножки топтались пассажиры. Черный дог Судебского ни на минуту не прекращал ворчливого бурчания, но Судебский с поводком-удавкой и намордником был начеку. - Гу-ляй, Дарби! Гу-ляй! Хор-рошо! Впереди загудел встречный, Суркова спрятала тряпку. - Теперь недолго. Дополнительный двинулся, прибавив к расчетному весу не менее десяти тонн. Денисов подобрал вместе телеграммы, полученные в пути следования. Условно их можно было разделить на две группы. К наиболее важным он отнес сообщение о личности потерпевшего, его прошлом и настоящем.
"Пятидесятых годах отбывал наказание за преступления совершенные период 1941 - 1942 гг. территории временно оккупированной фашистами Хмельницкой бывшей Каменец-Подольской области... последняя судимость за нанесение опасного для жизни ножевого ранения..."Телеграмма свидетельствовала о том, что у уголовника по кличке Лука были основания опасаться мести со стороны людей, в свое время пострадавших от его преступлений. "Но кто эти люди? Едут ли они в этом поезде?" - подумал Денисов. Однако список версий этим не исчерпывался. Весьма странным было и поведение некоего Карунаса, с которым младший инспектор Апай-Саар имел разговор на платформе:
"...во время посадки записал пассажира который поставил сумку окно нерабочей стороны состава..."Тот же Карунас подходил к Судебскому, у него был железнодорожный ключ-"вездеход", которым он открыл дверь в тамбур для Судебского и его дога. "Молодожены видели Карунаса неподалеку от себя, когда разговаривали на перроне с Полетикой-Голеем..." - Денисов присовокупил к первой группе телеграмм сообщение о Карунасе. Подборка документов получилась изрядная.
"...Проверкой касс возврата железнодорожных билетов установлено Голей течение недели ежедневно сдавал билеты количестве пяти четыре вместе один отдельно на поезд нр сто шестьдесят седьмой дополнительный..."
"...внутренней поверхности кошелька обнаружены множественные следы бурого цвета..."
"...исследованием остатков содержимого изъятой купе бутылки шампанского установлено наличие снотворного вещества...""Куда, интересно, отнести телеграмму, касающуюся Вохмянина? - подумал Денисов. - О том, что завлабораторией скрывает дату приезда..." Антон за столиком напротив помечал в блокноте свидетелей, которых следовало еще до прибытия в Астрахань собрать в салоне вагона-ресторана. - Из бригады я приглашаю Пятых... - Сабодаш пометил в блокноте. Денисов поднял голову. - ...Пятых, Шалимова. - Шалимову я объявил. - Судебский? - Тоже знает. - Из девятого - Рита, Шпак... Отчаянные скрипы и стук свидетельствовали о героических усилиях локомотива войти в график. Стоянки были сокращены, мелькали названия станций - Мартовский, Богдо, Чернобыльский. И вот Верблюжье - палисадничек вдоль маленького домика-вокзала, в клочке тени гладиолусы, львиный зев. - Верблюжье, за ним Чапчачи, - сказал Денисов. Огромный песчаный карьер был полон света. Голубая гладь и редкая клочковатая растительность смыкались на горизонте. За чертой домов, в глубине песчаного карьера, пылила машина. Там была Ахтуба. - Ратц... - сказал Антон. - Я пока не говорил с ним. - Меня в облпотребсоюзе хорошо знают, - снова сообщил о себе бухгалтер, - сорок семь лет стажа... В двадцать третьем году кончил курсы счетоводов! - А во время войны где вы были? - спросил Антон, он уже объявил старику, что в Астрахани свидетелей ждет следователь. Ратц принял сообщение спокойно. - Как все, - острые лопатки забегали у него под пижамой. - Воевал. - На Украине? - Под Моздоком, - он оживился. - На линии Прохладная - Гудермес... После войны работал под Днепропетровском. Денисов не вмешивался в разговор. - В Кировоградской области тоже бывали? - спросил Антон. - А как же? Днепропетровская, рядом Кировоградская... Сабодаш курил, тщательно направляя дым в окно. Дым, однако, не отлетал, тут же втягивался назад в купе. - ...Наших пять колхозов было: Новоподольский, рядом Нововиленский. Мужики крепкие. Мой отец девяносто три года прожил, дядя девяносто семь. Хозяйства - дай бог! А рядом немецкая колония. Меня там многие знали... Случайное, на первый взгляд, повествование Ратца обрело некий стержень. Денисов не сразу его обнаружил. Голос Ратца неожиданно окреп, даже надтреснутость на время исчезла. - ...Когда фашисты подходили, бухгалтер из немецкой колонии даже бричку дал. "Езжай", - говорит. Лошади, правда, двухлетки. Необъезженные. А других уже не было: фашисты вот-вот нагрянут. - Ратц помолчал. Подъехал к дому, кое-что успели вынести. Говорю жене: "Беги с детьми к мосту! А я жнивьем, чтобы лошадей притомить... - Он посмотрел на Антона, пояснил: - Жара, и ветра совсем нет. Гоню их жнивьем. К мосту выехал, лошади уже в мыле. А день ясный, как сегодня... У моста жена ждет, дети. Ратц показал рукой на уровне стола, - мальчик и девочка. А по мосту нововиленские овец гонят, романовскую породу... - Он снова отвлекся. Красноармейцы торопят. Войска должны подойти... Говорю жене: "Давай детей, будем переправляться..." Голос старика стал совсем спокойным. - ...Небо глубо-о-кое, не видел такого никогда. Речка... Вдруг б-бабах! И еще, еще! Двухлетки мои шарахнулись - да на мост! Красноармеец винтовку сорвал: "Куда-а?" А я ничего сделать не могу! Он кротко взглянул на Антона. - Как во сне! Перелетел на эту сторону, оглянулся. А сзади ничего уже не разберешь! Горит мост! Где возы? Где что? Дым, крики. И танки идут. А немцы уже вот, совсем близко! - Он поскреб подбородок, помолчал. - Бричку я потом бросил, а сбрую сменял. Хорошая сбруя, совсем новая... В глазах Ратца было больше неподдельного удивления, чем скорби крайний предел человеческой тоски. - Так больше не встретили своих? - Антон поставил точку над "i". - Я имею в виду семью... - Не встретил. Только во сне. Вот и в ту ночь... Рядом с вагоном показался поднятый над землей узкий тротуарчик платформа и квадратный с плоской крышей домик - вокзал. В глубине желтых крыш горбились залежи силикатного кирпича - там шло строительство. Высоко на тонкой мачте алел флажок. Антон поднялся. - Чапчачи! Может, есть новости... - У дверей он обернулся. - Между прочим, ты решил свой тест, Денис? - Насчет распределительного щита? - Да. - Решил. Антон просиял: - Ночью? - Как сказать? Под утро!.. - И к какому выводу пришел? - Щит вывел из строя сам Полетика-Голей... - Пока Денисов выговаривал эти слова, ему казалось, что предательская самодовольная улыбка гуляет у него по лицу. - Зачем? Чтобы вызвать в вагон электрика. Или бригадира-механика. - Шалимова? - Антон был разочарован: казалось, все должно было проясниться, как только Денисов найдет отгадку. На деле же все еще больше запуталось. Лейтенант милиции прошел мимо окна, Денисов проводил его взглядом. Антон выскочил в коридор. Радио пробормотало: - Стоянка поезда... Ввиду опоздания... Дополнительный двинулся, Антон вошел в купе. Телеграмм было несколько:
"Карунас Петр Игнатович прошлом судим хранение огнестрельного оружия месту жительства отношений не поддерживает якобы часто находится командировках различных городах Союза настоящее время материалами не располагаем..."Антон тоже проявил интерес: - Мы о нем знаем? Денисов поколебался. Вводить ли его в суть собственных неясных полунамеков-полувыводов? - В сером костюме, с сумкой... Тот, кто сначала подходил к молодоженам, затем к Судебскому. Открыл дверь с нерабочей стороны... - Дверь Судебскому открыл, а сумку поставил в окно! - Именно. А потом показал... - Денисов поднял вверх два вытянутых пальца. - "Виктория"! "Победа"... - Антон взглянул на вторую телеграмму. Странно... "Вохмянин Игорь Николаевич проживает гор Новосибирске сентября сего года место последнего жительства уточняется..." Еще несколько телеграмм расширяли уже известные сведения о Полетике-Голее и содержали новые:
"...Сообщенный потерпевшим Полетиком-Голеем телефон 2610002 индивидуальной абонентской сети не значится стол заказов междугородной телефонной станции..."
"...Данным штаба московского управления транспортной милиции возможна качестве рабочей гипотезы версия причастности Полетики-Голея делу Мостового (Стоппера) обнаруженные деньги могли быть частью суммы предназначенной Стопперу и присвоенной Полетикой-Голеем до 25 августа сего года..."- Интересно, - заметил Денисов. Еще телеграмма посвящалась Ратцу:
"Связи пережитым потрясением отмечались признаки депрессии которые провоцировались неблагоприятными жизненными ситуациями в состоянии аффекта может совершать неадекватные поступки..."Местность за окном выглядела выгоревшей. Солнечный шар висел уже довольно высоко над промелькнувшим глиняным мазаром. Насколько хватало глаз, тянулась солончаковая степь. Где-то недалеко от этих мест Волго-Уральские пески переходили в пески Батпайгыр. Одно сообщение непосредственно дела Полетики-Голея не касалось:
"Избыточная оперативная информация..."
"...Помощью Гранда станции Ярославль-главный задержан поличным дополнительный соучастник преступной группы Мостового-Стоппера имевший при себе большое количество груза"Упомянутый в телеграмме Гранд был питомцем отдела служебного собаководства, прошедшим специальную подготовку по обнаружению наркотиков. Последняя телеграмма имела отношение лично к Денисову и Сабодашу:
"...Ввиду неблагоприятных метеорологических условий утром 27 августа аэропорт Астрахань временно закрыт прилет оперативной группы задерживается..."- Газимагомедова к нашему прибытию не успеет... Непогода! - Я, пожалуй, пойду. - Антон поправил китель, взял со стола газеты. Свидетели, наверное, уже собираются в ресторане. Денисов подумал. - Мы упустили из вида магаданца... - Магаданца? - Того, что пил из неоткупоренной бутылки... Магаданца и его попутчиков пригласи тоже в ресторан. Антон ушел. Денисов уложил телеграммы, собрал вещи. Он не принадлежал к людям, для которых гипотеза ненадежна уже потому, что ее нельзя предъявить, выложить на стол. "Распределительный щит в одиннадцатом вывел из строя Полетика-Голей, чтобы ночью в неосвещенный вагон заманить электрика. Или Шалимова..." "...Лука не добивался темноты в коридоре - призрачные сумерки тянулись от одного фонарного столба к другому, не требовалась Полетике-Голею и темнота в купе - он сам протестовал против шторы..." Денисов по-прежнему был горд своим открытием. Как и в тесте с карликом, самым сложным было обнаружить промежуточное звено логической цепи, где тезис "Для чего выводят из строя распределительный щит?" незаметно подменяется похожим, но совершенно другим: "Зачем в пути следования преступник оставляет вагон без света?" Впереди раздался предупредительный гудок локомотива, Денисов посмотрел на часы. Он не вполне представлял себе свою роль на это ближайшее время, прежде чем Газимагомедова и ее оперативная группа возьмут все полномочия в свои руки. Наташа могла не одобрить того, что Денисов мог осуществить. "Что ж, - подумал он. - Пора собираться..."
9
Вагон-ресторан покачивало, но не сильно. Прозрачный свет пустыни стоял в окнах. К приходу Денисова почти все столы были заняты - Антон, Шалимов, соседи Полетики-Голея по купе; кто видел или разговаривал с ним в поезде; молодожены, Прудниковы, Феликс. Официантка разнесла завтрак, посудомойка, не выпуская из губ сигарету, открывала "Айвазовскую". По знаку Антона Феликс освободил Денисову место у двери. Рядом директор что-то считал в тетради. По другую сторону прохода сидели Вохмянин и Марина. Дальше, за ними, устроился Ратц. Четвертый стул, у окна, пустовал. "Сложись иначе обстоятельства, - подумал Денисов, - его занимал бы сейчас Лука..." Вохмянин что-то писал в общей тетради. Пока Денисов смотрел на него, он не поднял головы. Первенствовал Судебский. - ...В каждом деле надо знать тонкости! Если кинолог - собаку хорошо знай, чтобы мог сказать, выгуленный пес или нет... Если следователь или инспектор, наблюдай - кто чего стоит! Хозяин Дарби обращался к Прудниковым, они занимали места в середине, за тем же столом сидели Шпак и проводница девятого Рита. Прудниковы-младшие играли во втором салоне. Дальше, в нерабочем тамбуре, маялся дог. В салон вошли еще люди. Проводницы двенадцатого и десятого никого не видели, но, по модели Денисова, должны были быть допрошены - вместе с электриком прошли в середину, к попутчикам магаданца. Сам магаданец устроился между Судебским и Пятых. До Астрахани оставалось недолго. Если бы погода благоприятствовала, на вокзале, под желто-красной крышей, очень скоро их ждала бы группа Газимагомедовой. Денисов вернулся к событиям на московском вокзале в момент отправки дополнительного. "Карунаса, который подходил к Судебскому перед посадкой, не интересовал рацион дога. Это так ясно!.." "Подошел, поинтересовался: "Чей дог? - рассказал Судебский. - Каких родителей? Чем кормим? Они думают, если собака большая - ей наварил полведра супу..." Денисов снял часы, положил на столик рядом с авторучкой и записной книжкой "Фише-Бош", подвинул бутылки с "Айвазовской" - возникла некая композиция. "Ответы Судебского, должно быть, успокоили Карунаса, он своим ключом открыл Судебскому дверь в вагон и только позднее, перед самым отправлением, оставшись один, поставил в окно с нерабочей стороны свою сумку. Это заметил младший инспектор... - Денисов переместил записную книжку, возникла новая и, как ему показалось, более динамичная композиция. - Карунас в случае допроса должен будет объяснить, кому предназначался груз. Или, по крайней мере, откуда сам он его получил!" Денисова отвлек хриплый голос Судебского: - Кошелек потерпевшего с пятнадцатью червонцами тоже исчез! Я никого не подозреваю, однако... - Он метнул взгляд куда-то в сторону двери. Ехавшие в купе с убитым молчали. Вохмянин оставил доклад, присматривался к холодной трубке, точно видел ее впервые. - Как честный человек... - прохрипел Судебский. - Предлагаю! Пусть каждый предъявит свою наличность. В салоне стало тихо. - Деньги? - спросил кто-то. - Ну! - Ерунда! - Молчавший все это время Рати повернул скорбное лицо. - Не думайте, что каждый здесь в одиночку. Слава богу, у меня есть глаза... Антон согласился: - Лишнее! - А мы добровольно! Я первый... Вот! - Судебский стад демонстративно выворачивать карманы - на пол посыпались талоны на бензин, корешки каких-то квитанций. - Ни одной десятки! Феликс, магаданец и еще двое последовали его примеру. У Феликса оказались четыре новенькие десятки, магаданец был, что называется, гол как сокол. - Обещали выдать на месте... - Все или никто! - гремел Судебский, снова рассовывая содержимое по карманам. Директор вагона-ресторана оторвался от счетов: - Червонец - купюра ходовая... - Главное: как определить, какие купюры краденые? - спросил Шалимов. Сабодаш, простая душа, подлил масла в огонь: - Вообще-то деньги узнать нетрудно. - Он потемневшим платком вытер лоб. - Кошелек найден. Внутренняя поверхность оказалась в высохших бурых пятнах: кровь! Значит, на деньгах тоже... - Хватились! - Прудников усмехнулся. - Разменял - и дело с концом! - Показывай, Прудников! - прервала его жена. В это время Марина поднялась, поправила очки. В руке у нее была пачка десяток. - Проверьте, - она положила деньги на стол перед Антоном. На некоторых действительно были какие-то пятна. У Вохмянина вырвался досадливый жест. Похожая на жужелицу пассажирка под литографией астраханского Кремля громко вздохнула. - Вы везете деньги из Сум? - спросил Антон. - Часть денег я разменяла по дороге... Электрик из угла заметил резонно: - Убийца мог выбросить деньги, а кто-то поднять! Поколебавшись, Антон переправил лежавшую перед ним пачку на стол к Денисову. - Ашулук! - объявил Шалимов. Земля за окном выглядела рассохшейся, словно покрытой древними письменами. Сероземы, серо-фиолетовая клочковатая сушь. Станции еще не было, но вдоль полотна тянулись четкие следы протекторов. Вдоль пути вскоре замелькали невысокие строения. Сабодаш кого-то увидел, поднялся к окну. Какой-то человек бежал к поезду. В ту секунду, когда колеса дополнительного замерли, в руке Антона был пакет. - Спасибо, - сказал Антон. Не вскрывая, передал пакет Денисову. - Пять минут стоянка, - сообщил Шалимов. Магаданец спросил: - А следующая? - Селитренский. "Должно быть, последняя телеграмма", - подумал Денисов."...Направленный экспертизу нож красной пластмассовой ручкой орудием преступления не являлся..."От него не ускользнуло:
"Обнаружены два ножа, и оба не являлись орудием убийства... Основное вещественное доказательство не найдено..."Разговоры прекратились, когда Денисов стал откладывать лежавшие перед ним купюры, имевшие следы перегиба. Было заметно: прежде чем попасть в общую пачку, часть купюр была сложена вчетверо. Все думали об одном. "Кошелек Полетики-Голея небольшой, квадратный, купюры сгибались несколько раз..." Однако Денисова беспокоило другое: "В отсутствие Наташи Газимагомедовой и оперативной группы вправе ли я повести дальнейший розыск преступника так, как считаю нужным?" Он отложил последнюю десятку, теперь перед ним лежала тонкая стопка купюр со следами перегибов. - Пятнадцать! - прохрипел со своего места Судебский. - Я считал! На него неприязненно оглянулись, Денисов смешал купюры: "С деньгами в последнюю очередь..." Солнце припекало. Антон тревожно следил за Денисовым, все чаще стирал пот с лица. Денисов нашел глазами магаданца и его спутников, выглядевших весьма живописно, - пожилого, со шрамом, и второго, в тельняшке, с металлической пластинкой у кисти. Он знал об этих людях меньше, чем об остальных участниках уголовного дела. "Магаданец и его спутники, - подумал Денисов, - не жители Дальнего Востока..." Подозрение укрепилось, когда Денисов увидел билеты, взятые от Москвы. Кроме того, перечисляя дальневосточных рыб, магаданец назвал подряд "муксуна", "чавычу" и "пыжьяна", что рыбак сделал бы едва ли: "муксун" и "пыжьян" были речными рыбами, а поставленная между ними через запятую "чавыча" - морскою. "Но в купе действительно висела на жилке рыба..." Магаданеп выглядел бывалым, привыкшим к шумному командировочному братству, крепкому словцу. Держался он независимо. - В командировку? - спросил Денисов. - Ну! Денисов узнал интонации Подмосковья. - Наверно, связаны с рыбным хозяйством? Магаданец хотел отшутиться, но его спутник, пожилой, со шрамом, вклинился в разговор: - Москва, фирма "Океан". - Понимаю... Консервы! "Чавыча", "пыжьян"... - И рыба! Горбуша, кета. Все ценные породы. Денисов вспомнил характеристику проводницы: "Ничего. Только выпить не любят... Всю ночь сидели! Даже без света..." Денисов оглядел салон: Феликс чувствовал себя не в своей тарелке, пока он, Денисов, разговаривал с рыбаками. - А почему Магадан? - Антон воспользовался паузой. - Девушки больше уважают! - Магаданец подмигнул Пятых, проводница вспыхнула, поправила пилотку. Судебский, о котором успели забыть, подал голос: - На Востоке заработки выше! За это и уважают! "Рыбаки" дружно захохотали. - Не всегда, отец... - магаданец потряс пустым бумажником. - Этой ночью вы покупали вино? - спросил Денисов. "Рыбаки" замолчали. Феликс пил "Айвазовскую", на него жалко было смотреть. - Дело серьезное! - вмешался Антон. Магаданец пожал плечами: - Покупали. Денисов спросил: - В ресторане? - Работяга принес в купе... - магаданец помялся, - Феликс! Разносчик пожелтел. - Бутылки были со штампами? - продолжал Денисов. - "Трест ресторанов Южного направления"? С наценкой? - Без штампов, - магаданец пригладил редевший медно-рыжий венчик надо лбом. - Но с наценкой. Работяга предупредил: "Ресторан закрыт. Тружусь сверхурочно..." Директор оторвался от счетов: - Если товарищ настаивает, давайте соберем бутылки! Я уверен, мы не найдем ни одной без штампа. - Бутылок этих в поезде нет, - сказал Денисов. - Официант ночью прошел по всему составу. Собрал. - О каком вине вы говорите? "Дербент"? - "Марсала", - вместо магаданца ответил инспектор. - В Москве официанту помог доставить ее носильщик... Феликсу вновь стало плохо. Он почувствовал себя не лучше, чем накануне, когда ввалился с бутылками без штампа в вагон, полный милиции. - У убитого в купе тоже "Марсала" без штампа, - сказал Денисов. Официант не выдержал: - Может, я по магазинной стоимости отдал! - Феликс! - как в старом, очень знакомом фильме, предупредил директор. - С этого момента каждая ваша реплика может быть использована против вас. - Закончил он неожиданно: - Правду, и ничего, кроме правды! За окном показался разъезд, дополнительный по какой-то причине позволил себе проследовать мимо. Взгляд Денисова снова нашел магаданца. - Расскажите подробнее. - Две бутылки он принес, как только отъехали от Москвы... Его перебил электрик: - Тогда и меня пишите в свидетели! - Он поднял руку. - Я со щитом возился! Официант при мне приходил! Денисов соотнес события в тринадцатом с теми, что происходили на месте происшествия. "Полетика-Голей купил у Феликса "Марсалы", хотел во что бы то ни стало споить спутников, от крепких напитков Марина и Ратц отказались. Ратц заупрямился - старческая несговорчивость ставила под угрозу то, что Полетика-Голей готовил с таким трудом. Лука вспылил. Старик к тому же оказался из мест, где Луку знали во время войны". "Слово "война" было определенно произнесено..." - свидетельствовала Марина. "Наконец сошлись на шампанском, которое Голей незаметно приправил снотворным... Ратц наконец отпил, Марина тоже пригубила. На несколько минут вышли в коридор. Здесь их видел Феликс, а затем Прудников, который по случаю дня рождения искал спиртное. Пассажиров было мало, многие легли отдыхать. Перед решительной минутой Полетика-Голей уже впрямую расспрашивал всех о кинологе: "Видел ли кто-нибудь собаку в поезде?" Никто не видел Дарби. В час третьей стражи Полетика-Голей благополучно вывел из строя распределительный щит, вернулся в купе, лег. На всякий случай зашил бумажник в матрас. Лука ждал человека к сломанному щиту, но никого не было. Электрик возился в тринадцатом, где за стаканами коротали время "рыбаки". Шалимов за два вагона от Луки заканчивал сведения о наличии свободных мест. "Только называются сведениями, - сказал наутро Шалимов, - а в Кашире и не выходит никто..." Магаданец объяснял: - ...Сидели с фонариком, ждали, пока исправят свет. Тут Феликс... - Вино было при нем? - В корзине... Перед Домодедовом заглянул снова: "Не возражаете, я унесу бутылки?" - Магаданец показал на пожилого со шрамом: - Николай сказал, что не против. "И еще, если можно, захватите вина. Мимо дома еду". - Мимо дома? - переспросил Денисов. - Он из Привалова, Николай. "В Привалове Ратц уже разбудил Суркову", - подумал Денисов. Он попросил уточнить: - Когда Феликс снова принес вино? В Привалове? - Оставался еще перегон, - Николай кивнул утвердительно. Магаданец воспользовался паузой: - На другой день я фокус-покус показал с этой "Марсалой", поэтому вы узнали. Феликс тяжело оторвался от стойки. - "Не можешь, не берись!" Другим не такое с рук сходит! - Он вытер пот. - Остальное вино у меня в купе. Шесть бутылок продал, одну разбил... Денисов ни о чем не стал больше спрашивать. - Кто видел вас ночью? - спросил Антон. - Все спали. В девятом не спал пассажир, - Феликс показал на Шпака. - Разрешите вопрос? - Директор оторвался от стула. - Знал я обо всем этом, Феликс? Или нет? Честно! - Не знали, - Феликс отвел глаза. - Я один виноват. Бег дополнительного замедлился. Магаданец встал, чтобы размять ноги, прошел к стойке. Больше он не садился. - Аксарайская? - один из "рыбаков" показал на платформу. - Она, - подтвердил Шалимов. - Теперь Бузанский и Астрахань. На перроне торговали вареными раками. - Сюда! - Электрик протянул руку в окно. Раки были нанизаны на проволочные дужки. Одну связку электрик предложил Шалимову, другую сунул в чемодан. Состав тут же двинулся. - ...В одиннадцатом было темно, - вспомнил официант, - купе третье, по-моему, оставалось открытым. Да! В двенадцатом мне навстречу шел... Денисов догадался: - Пассажир с догом? Судебский смутился: - Десять минут перед сном, святое дело... Дошли до девятого и назад! - В тринадцатом вы прошли мимо проводницы... - Галя видела, как я вошел. - Не доезжая Привалова, - вставил магаданец. - Николай как раз сказал: "Следующая моя". Пожилой со шрамом повторил: - Вельяминово, за ним Привалово. "...Лука приготовился задолго до Привалова, отпер и приоткрыл дверь купе. Из темноты был хорошо виден каждый, кто шел по коридору. Полетика-Голей ждал. Железнодорожник, получивший от Карунаса сумку с ценнейшим грузом, с минуты на минуту обязан был появиться у выведенного из строя распределительного щита..." Внезапно Денисов почувствовал, что допустил неточность: "Железнодорожник, получивший от Карунаса..." "...Не от Карунаса была получена сумка, а с помощью Карунаса, через Карунаса! А это не одно и то же! Партнеры не видели друг друга и не должны были видеть! Один поставил сумку с нерабочей стороны тамбура, в окно, второй взял..." Он напрягся, стараясь вспомнить все об "организации", которая тщательно конспирировала свою деятельность, так что выпадение одного звена не могло вызвать провала всей цепи. "Дело Стоппера! Преступный картель!" Тростниковый лес за окнами ресторана возник внезапно, пронизанный покоем. Показались вязы, похожие на странных животных, группами и в одиночку прогуливавшихся в высокой траве. "...Когда у щита появился бы человек, которого он ждал, Лука спустился бы с полки, прошел в малый коридор. Почти бесшумно сработала бы пружина самовыбрасывающегося лезвия..." "Освобождение от труда - есть преступление", - записал Лука. Еще при первом знакомстве с записной книжкой Полетики-Голея Денисову пришла мысль, что сентенции великих гуманистов владелец переписал со стен следственных изоляторов и исправительно-трудовых колоний. "...Дерзкий план рецидивиста, - Денисов склонялся к этой рабочей гипотезе. Сначала присвоить деньги, которые были предназначены семье Стоппера за его молчание на следствии, потом убить перевозчика, завладеть грузом... - Версия получалась стройной. - Обнаружив труп, милиция должна была броситься на поиск пассажира, который исчез, оставив портфель с пляжным туалетом, коробочками Ювелирторга... В ней отсутствует пока только одно, в этой версии, - с сожалением подумал Денисов, - указание на того, кто убил Полетику-Голея..." Дополнительный остановился. Впереди и сзади горели запрещающие огни, под невысокой насыпью к грунтовой дороге тянулся тростниковый лес. "...В Астрахани Лука вынес бы из поезда свой груз и присоединился бы к молодоженам. Несомненно, он взялся бы помогать Ларисе, подсунув Косте опасную поклажу Карунаса на случай проверки... Как назвать то, что сейчас происходит? - подумал Денисов. - Воспроизведение обстоятельств? Очная ставка, в которой одновременно участвуют пятеро - магаданец, Феликс, проводницы, Судебский? И еще шестой - неназванный!" - В тринадцатом вагоне проводница видела, как вы принесли бутылки? спросил Денисов официанта. Феликс поправил куртку. - В последний раз? Не знаю. - Галя! - позвал Денисов. Она заулыбалась. - Я же книжку читала! - Значит, свет починили? - Ну! - А электрик?! - Так они сразу ж ушли! Денисов обернулся к электрику: - Вы пошли к себе? Вопрос не застал специалиста по игровым схемам врасплох: - Конечно! Электрик был странно спокоен, пока Денисов занимался только Полетикой-Голеем. - Давно в последний раз были в поездке? - спросил Денисов. - Недели две. Я же говорил: мы из разных бригад. У кого недоработка, кто по болезни... - А вы? - Из отпуска! В турнирной партии, которую играл Денисов в течение суток, произошел перелом. - Вы видели ночью в коридоре пассажира с собакой? - Впереди себя... - Электрик незаметно перевел дыхание. - Они входили в купе, когда я возвращался из тринадцатого. - После того, как исправили свет? - Да. - Чемодан был с вами? Электрик промедлил с секунду: - Я с ним не расстаюсь, там инструменты. Денисов кивнул, потом показал на стол: - Откройте чемодан. Электрик не двинулся. - Вы меня слышали? С грохотом повалились ящики - электрик метнулся в другую половину, заставленную тарой. Хлопнула дверь тамбура. Сидевшие спинами ко второму салону ничего не поняли. - Уйдет! - крикнул Шпак. Антон скомандовал: - Оставаться на местах! Он выскочил во второй салон, дальше бежать не пришлось. Дверь из тамбура открылась, на пороге показалась негнущаяся спина электрика. Следом шел дог. - Уберите собаку! - Электрик отступал, закрываясь чемоданом. - Место, Дарби! - крикнулСудебский. - Место! Дог нехотя повернул назад. Электрик обернулся. От его заносчивости, с которой за дорогу все уже успели смириться, казалось, ничего не осталось, в салоне появился новый человек - тихо подвывая, он поставил чемодан на стол. Подошел Сабодаш, один за другим осторожно извлек инструментарий. Под кусачками, отвертками, между первым и вторым дном, в желтом пакете с эмблемой Международной выставки станков, хранилось то, что передал на посадке Карунас, за чем безуспешно охотился покойный Полетика-Голей, что стоило ему жизни, - упакованные в пленку брикеты дурно пахнущего высушенного сока семенных коробочек опиумного мака.
10
Денисов стремился к полной ясности: - В тамбуре одиннадцатого ночью разбили бутылку вина... Феликс вскочил. - Это я. Я все объясню! - Он надеялся, что в свете происшедших событий история с "Марсалой" будет если не прощена, то на время забыта. - Осколки выбросили? - спросил Денисов. - На правую сторону по ходу. - А что наружная дверь? - Забыл закрыть... - Феликс налил "Айвазовской". - Извините! Денисов вспомнил: вопрос о пятне в тамбуре поднял Шалимов. "В тамбуре пятно. Может, кровь? - сказал он Газимагомедовой, оттирая испачканную бурым тыльную сторону ладони. - И дверь открыта!" "Итак, это была "Марсала", которую разбил Феликс..." Неожиданно заговорило поездное радио. - "Товарищи пассажиры!" - На магнитофонной ленте была записана беседа о достопримечательностях Астрахани и ее окрестностей. Шалимов встал, чтобы уменьшить звук, покосился на лежавшие перед Денисовым купюры. Антон закончил осматривать брикеты, кивнул Денисову. - Характерный запах сырой земли! Бригадир хрустнул пальцами, обернулся к электрику. - Что я отцу твоему скажу? Понимаешь, что с тобой будет за это? Дополнительный стоял. Вопросы Шалимова, лепет футболиста выпадали из ритма событий вместе с не отмеченной в расписании остановкой поезда. - Правду, и только правду!.. - Директор ресторана посмотрел почему-то на Денисова. - Второй раз всего... - Электрик заговорил быстро. - Верите? Присутствие людей, которые его знали, как бы делало самооправдание электрика более доказательным. - На Центральном рынке в Москве подходит. "С поезда? А заработать хочешь?" - "Смотря как", - говорю. "Прихватишь посылку одного туриста. Пустяки. А платят хорошо, половину сразу, половину на месте". - Адрес в Астрахани помните? - Сабодаш закурил. - Кому передали посылку? - Адреса не было... - А дальше? - "Кто подойдет, - сказал, - тому отдашь!" Приехали, смену сдал, иду к остановке. Подходит. - Он же? - Другой. По-моему, с нашим поездом ехал. "Посылка цела?" - Дальше? - Цела, говорю, - электрик посмотрел на Антона, - он взял посылку, рассчитался. Подождал, пока мой автобус подъехал. Я сел... - Автобус долго ждали? - Минут десять. - И никакого разговора не было? - Почему? - Он, казалось, был искренен. - Как раз появилась статья об игровых схемах... Антон сохранял темп разговора: - Он тоже футболист? - Защитником играл... - Защитником? - Ну да. Стоппером, в нем килограммов сто, не меньше. Денисов и Антон переглянулись. Сомнений не было. Дело Мостового и то, которое он вместе с Антоном расследовал сейчас, были тесно связаны друг с другом, оба получали теперь, с признанием электрика, новый импульс. С установлением неизвестных ранее лиц Карунаса, электрика - молчание Стоппера, купленное за приличное вознаграждение, теряло сегодня всякую силу, а самому Мостовому предстояло, по-видимому предстать перед судом еще раз. - А как было с грузом позавчера? - спросил Антон. - Предупредили: поставят с нерабочей стороны в тамбур. "Откроешь окно во время посадки в девятом. Остальное не касается. В Астрахани отдашь..." Я все расскажу! - Тот самый предупредил? С Центрального рынка? - Он. По прибытии встречал. На платформе. - А убитый? Электрик всхлипнул без слез. - Что там, в посылке? - Пятых покраснела, глубже надвинула пилотку. - В самом деле... - поддержала похожая на жужелицу пассажирка, бравшая билет позади Полетики-Голея и Шпака. Сабодаш посмотрел на Денисова, тот молчал. - Наркотики... - Антон встал, оглядел всех. - Это болезнь, полная деградация личности, патологическое оскудение. Я уже не говорю о физическом, - Антон припомнил все, что ему было известно. - Полное расстройство сердечно-сосудистой и дыхательной деятельности. В тридцать лет человек, который их потребляет, выглядит стариком в последней степени дистрофии... Электрик разрыдался по-настоящему. - ...Безволие, маразм. Со дня на день откладывается решение бросить. Когда оно приходит, не хватает силы воли, - Антон оглядел сидевших в салоне, - незаконное изготовление, приобретение, хранение, перевозка или сбыт уголовно наказуемы. Большинство стран подписало конвенцию по борьбе с распространением этой заразы. - Антон подумал. - Дрянь эта стоит дорого, потому что человеку, который к ней привык, она требуется все чаще и в больших дозах! Где это зло, там слезы, кровь! Вы убедились... - Как вы узнали про Голея? - снова спросила Пятых. Тут Антон отдал дань родной Краснознаменной московской; это был его звездный час. - Милиция установила! Когда совершается серьезное преступление, люди там от рядового до генерала забывают про сон и отдых. Все на ногах! Сабодаш оборвал себя. - Уголовная кличка погибшего - Лука. Он совершил не одно правонарушение, в том числе и тогда, когда весь народ наш встал на защиту Родины... Денисов думал: "...Лука узнал, кто переправит посылку в Астрахань, но ему не было известно, в какой день это произойдет, как доставят посылку на вокзал. Лука жил в "Южной", встречал поездные бригады из Астрахани, сдавал купленные билеты и приобретал новые - купе целиком в агентстве и одно в кассе на вокзале. Конечно, здесь, в поезде, на многие вопросы ответить трудно. Из каких краев посылка пришла к Карунасу? Как узнал о ней Полетика-Голей, куда дальше тянется цепочка? Но следствие только началось, и его поведет другая служба..." Дополнительный стоял в окружении белых вязов. Сухость, преследовавшая астраханский на всем пути, больше не чувствовалась. "...Орудием Полетики-Голея был нож, обнаруженный на полке. Лука не успел им воспользоваться. Смерть настигла Полетику-Голея в засаде, которую он сам устроил другому..." Многое оставалось неясным. Почему убийца выбросил не нож, каким совершил преступление, а нож Ратца? "Боялся, что его нож будет опознан? Значит, нож особенный? - Впрочем, объяснить это было нетрудно. - Убивший Голея не готовился к преступлению. Убийство планировал не он, а Лука". Электрик сидел, отвернувшись и сжав виски. Денисов только мельком взглянул на него. - Вы видели электрика, когда ночью шли с собакой? - спросил Денисов у Судебского. Хозяин Дарби покачал головой: - Только официанта. Да еще в девятом... - Судебский указал на Риту, девушку или дамочку... - Вы сразу ушли, - Рита поспешила с ответом. Денисов переложил лежавшие перед ним на столе предметы - авторучку, блокнот, бутылку "Айвазовской". На некоторые вопросы он был уже сейчас в состоянии ответить. "Электрика видели в тринадцатом, когда Полетика-Голей был еще жив, и ушел он оттуда после Вельяминова. В это время Лука был мертв. У электрика удивительно прочное алиби..." По второму пути заскользил товарняк из Астрахани. Дополнительному открыли желтый - следующий светофор был закрыт, с приближением к нему следовало остановиться. - Неважно, что желтый... - обрадовался Шалимов. Бригадир, казалось, спешил больше всех. "Главное: подключение защитников из глубины обороны... - объяснил электрик на перроне в Паласовке основу полюбившейся игровой схемы. Сиссонс отыгрывал мяч Бойсу..." Электрик не притворялся: Полетика-Голей его не интересовал. Он вряд ли догадывался, что причастен к гибели Луки. "Электрик не убивал Полетику-Голея, - окончательно решил Денисов. Лука погиб после того, как Феликс прошел одиннадцатый вагон, предварительно выбросив на полотно осколки разбитой бутылки, и до того, как в вагоне появился электрик..." Ратц встал из - за стола, вышел в коридор; кроме Денисова, никто не обратил на него внимания. Справа в окне появилась Ахтуба. У палатки, на берегу, горел костер. - Вот и кончилась пустыня. - Денисов услышал Марину по другую сторону прохода. Она поправила очки. За затемненными стеклами выражение глаз отсутствовало. - Зелень... Денисов узнал интонацию. "В Сумах жара, машины, а у нас тишина, зелень. Помните, у Вероники Тушновой? - спрашивала Марина. - "Счастье - что оно? Та же птица: упустишь и не поймаешь..." Маленькая дочка Прудниковой - точный слепок маленькой остроносой матери - взяла со стола "Айвазовскую", унесла во второй салон. Марина проводила девочку взглядом. "Как она объяснила тогда о поездках за город?.." Денисов вспомнил дословно: "Поездки скоро кончились... Ссоры не было. В один прекрасный день у всех нашлись занятия..." Ему показалось, что он случайно раскрыл тайну распавшейся компании бывших сумских студентов. "Как обычно происходит? - Это не была та тяжелая работа, которой он последние часы занимался. - Вокруг друзья, однокурсники... И вот жены начинают догадываться первыми. Замечают, что на их глазах рушатся две семьи. И тогда кто-то говорит, что в воскресенье должен навестить мать, другой отправляется в концерт. А кто-то переезжает в Новосибирск, навсегда покидает Сумы..." Он поднял все еще лежавшую перед ним стопку купюр, передал по другую сторону прохода Марине. - Возьмите. - Секрет Марины и Вохмянина был другого рода, не имел отношения к уголовному делу. Она поблагодарила: - Кошелек совсем маленький, этим удобен. - Понимаю. - В магазин идешь или на рынок... Мысли о Марине и ее компании шли вторым планом и прекратились с неожиданной остановкой дополнительного. В зарослях ивняка снова появилась Ахтуба. По другую сторону, на третьем пути, стоял товарняк с пиломатериалами. Второй путь был свободен. Шалимов обрадовался: - Долго не простоим! Денисов поправил записную книжку. Она открылась на уже знакомой странице: "...Больные адекватно не воспринимают реальной ситуации, а живут в далеком прошлом..." Он обратил внимание на начало цитаты: "...Поражение памяти происходит в определенной последовательности, по закону Рибо, т. е. слой за слоем от наиболее поздно приобретенного к более рано приобретенному..." Суркова, проводница одиннадцатого, вспомнила: - Старичок! Он ведь ко мне первой прибежал. Трясется: "Человека в третьем купе убили!" А голос споко-о-ойный!.. Мысли Денисова и те, что в это время формировались у окружающих, словно взаимопритягивались. - ...Потом пошел руки мыть!.. Бородатый свидетель, Шпак, нашел глазами Денисова: "Слышно ли ему?" Денисов слышал. - ...Я и не сообразила, можно ли следы смывать? У него ведь не только на руках. Здесь тоже... - она провела по лицу. - Мне бы сразу поставить в известность! А я спросила только: "Как фамилия?" Так он: "Зачем?" В такую-то минуту!.. - Потом назвал? - Ратц, говорит. Хмельницкая область, бывшая Каменец-Подольская. Сколько буду жить - не забуду... Бригадир вспомнил: - После подходил: "Нельзя ли открыть купе, в котором ехали?.." Бородатый кашлянул. Вошел Ратц. Худые лопатки выпирали из-под длинного, болтавшегося как на вешалке, пиджака. Денисов думал: "Человек, заменивший Стоппера, или настоящий владелец посылки, и на этот раз сел в поезд как обычный пассажир, чтобы в Астрахани подойти к электрику, когда тот сдаст смену. Он знал об электрике и Голее. Два поднятых пальца Карунаса обозначали не "Виктория", а одиннадцатый вагон, в котором едет Голей. Садился-то Лука в тринадцатый!" Понемногу Денисов начинал понимать картину происшедшего, даже отвлекся от событий в купе, чтобы еще раз начать с вокзала. "В Москве за Лукой следили. Наблюдали, как он приезжает из "Южной" на вокзал в кассу. Об агентстве и других билетах скорее всего не догадывались... - Неожиданно Денисов оказался совсем близок к цели. Следивший за ним, видимо, становился в очередь к кассе сзади Полетики-Голея..." Денисов обвел Глазами салон. Бородатый Шпак, купивший билет с последующим номером, задумчиво слушал Суркову, изредка поглядывая на Ратца. "Шестьдесят пять лет средней человеческой жизни, - вспомнились Денисову слова Шпака, - и миллиарды по обе стороны точек отсчета..." Вохмянин сжимал трубку в кулаке. От беззаботности, с какой он накануне, ни о чем не спрашивая, покинул купе, в котором произошло преступление, ничего не осталось. Завлабораторией был хмур и серьезен. "Но не могли же следившие за Лукой каждый раз посылать своего человека к кассе? - Мысли Денисова перемежались. - Голей охотился за электриком около недели. Лука обязательно бы "срисовал" следившего за ним". Денисов посмотрел на Вохмянина: - В очереди у кассы был разговор о "Южной"? - О "Южной"? - было видно, как он колеблется. Денисов обернулся к Шпаку - бородатый шутливо развел руками: - Я не мог ошибиться. Именно о "Южной". "Разговор, безусловно, был, - подумал Денисов. - И именно о "Южной", потому что Полетика-Голей действительно жил там. После этого разговора, скорее всего, Марина и попала с черного хода в гостиницу..." Ему пришлось поломать голову, чтобы взаимообъяснить связь явлений отсутствие Марины в списке останавливавшихся в гостинице; появление бланка с номером "Южной", где жил Голей, в купе, у полки, на которой сидели Марина и Вохмянин. Желание Вохмянина скрыть дату выезда на симпозиум; неблагополучие в компании бывших сумских однокурсников; строчки Вероники Тушновой... Логически это соединялось в единственно возможном варианте: Вохмянин и Марина встретились в Москве не случайно. Полетика-Голей, человек практический, после знакомства у касс помог им устроиться с гостиницей. Оставалось по-прежнему неясным основное: "Не могли же следившие за Лукой всю неделю посылать своего человека к кассе. - Денисов не успел на этот раз сформулировать опорную мысль, решение пришло само собой. - Почему "всю неделю"? Только один раз, накануне действительного приезда электрика, следовало узнать, в каком вагоне будет находиться Лука! И только в этот день Карунас или тот, другой, у кассы рядом с Полетикой-Голеем". Денисов обернулся к сидевшей под литографией свидетельнице, похожей на жужелицу: - Разговор о гостинице помните? В очереди... - Говорили, - она кивнула большой головой без шеи. - Только деталей не помню. - Как вы считаете, - Денисов боялся насторожить неверной интонацией или словом, - узнали бы вы пассажира, который покупал билет впереди вас? - Думаю, да... - Она огляделась. Шпак напряженно смотрел на нее, на Денисова. - По-моему, этого человека здесь нет. - Точно? - Я уверена. - Что вы скажете? - спросил Денисов у Шпака. Он тоже видел женщину впервые. "За Полетикой-Голеем стоял тот, - понял Денисов, - кому было поручено узнать, в каком вагоне поедет Лука! Потом он передал билет другому..." - Вы сами покупали билет? - спросил Антон у бородатого. Возникла небольшая пауза. Шпак медленно поправил воротник батника, провел рукой по лицу. Казалось, сейчас он все объяснит. - Купили с рук? - Сабодаш готов был проявить снисходительность. Но Шпак еще раньше заметил ожидающую его ловушку. В случае утвердительного ответа сам собою напрашивался вопрос: "Как же вы узнали о Полетике-Голее и Вохмянине? Про гостиницу "Южная", в которой жил Лука?" Шпак молчал, не в силах с ходу найти подходящее объяснение. Небольшая неточность, допущенная в начале дебюта, грозила неминуемой сдачей партии. "Почему же Шпак рассказал о разговоре у кассы? - Мысль Денисова бежала дальше: - Считал, что привлечет наше внимание, если не вспомнит разговор стоявших рядом людей? Поэтому пересказал все со слов Карунаса или другого. Он не ожидал, что Вохмянин не только будет молчать о гостинице, но и станет отрицать все, связанное с "Южной", чтобы не скомпрометировать Марину..." Было тихо. В салоне, казалось, никто не шелохнулся. Электрик, о котором успели забыть, вдруг отодвинул стул. - Вы интересовались, как долго я буду сдавать смену... - Он обращался к Шпаку. - Клянусь, я понимаю, для чего это вам! Каганец уже взял себя в руки. - Не фантазируй! Шпак выехал из Москвы сразу же после того, как жена Мостового получила обещанное вознаграждение! - Роль бородатого еще предстояло выяснить, однако она представлялась Денисову значительнее, чем роль просто сопровождающего. - Доставлялась слишком большая сумма, чтобы ее снова доверить уголовнику вроде Луки. По-видимому, ее вез один из главарей картеля... - Я не фантазирую, - возразил электрик. - Рита слышала, как вы расспрашивали. - Ах, Рита!.. Шпак не смог удержаться от иронического тона, о чем ему тут же пришлось пожалеть. Ответ проводницы не заставил себя ждать. - А что я? - Она тряхнула обгрызенной косицей, острый взгляд женщины, которой "за тридцать", метнулся из-под челки. Удар был рассчитан верно. Закемарю, бывает, на дежурстве, чего-нибудь недосмотрю! Но ножей с собой не вожу! - Выкладывайте! - коротко приказал Шпаку Антон. Сопротивляться было бесполезно. Шпак дрогнул, но только на секунду. - По-моему, это единственное, что можно мне поставить в вину... Он нагнулся к стоящему у стола портфелю. Бухарский с односторонней заточкой клинка пичак[1] лег на стол. - ...Какой убийца оставит при себе улику? Денисов взглянул на нож и сразу понял затруднительное положение, в котором находился Шпак. Бородатый не мог ни выбросить его, ни уничтожить. Обнаруженный на полотне нож представлял улику. В то же время домашние Шпака в Кагане, допрошенные порознь, обязательно вспомнили бы про пичак, перечисляя предметы, взятые Шпаком в поездку. - Проверяйте!.. - Шпак оскорбленно поджал губы. - Только не забудьте мне его потом возвратить... "Победа!.. - понял Денисов. - Нож - это доказательство". Антон поднялся с места, чтобы изъять улику. Современные методы исследования позволяли надеяться на то, что микроскопические частицы биологического вещества на клинке будут обнаружены. "На клинке, на одежде Шпака, на теле... как бы он ни старался их уничтожить", - подумал Денисов. Общая картина преступления прояснилась. Можно было даже попытаться дать более или менее логический ответ на вопрос: "Почему Шпак напал первым? Как получилось, что он опередил готовившегося к нападению на электрика Полетику-Голея?" "С той минуты, как Шпак увидел Полетику-Голея в одиннадцатом, рассуждал Денисов, - он готовился парировать действия, какие предпримет Лука. Полетика-Голей мог похитить чемодан электрика, мог предложить электрику войти в долю. Бородатый не ложился спать, в любую минуту готовый вмешаться. Все это, видимо, не казалось серьезным, пока Полетика-Голей не вывел из строя распределительный щит". "...Когда Шпак узнал про погрузившийся в темноту одиннадцатый вагон, где ехал Лука, он все понял. Бородатый тоже разгадал тест с распределительным щитом, но ему пришлось легче: он разгадывал тест с другого конца. Развязка наступила, когда Феликс в последний раз пришел за вином. Бурый след разлитой "Марсалы" тянулся за ним. Едва Феликс вышел, Шпак бросился следом. Он увидел темный тамбур, дверь, распахнутую на полотно, бурые пятна под ногами... - Здесь Денисов на мгновение прервал себя. - Если бы Шпак не был хозяином груза, а только сопровождающим, он отступился бы! Рисковать жизнью? Для дяди?" Версия о роли Шпака как одного из главарей наркобизнеса получала новое подтверждение. "Шпак проскользнул в открытую дверь купе. Он не сомневался в том, что Лука расправился с электриком, завладел грузом. Вохмянин и Марина спали... - Денисов представил черноту, окружившую его самого, когда он на рассвете попросил Шалимова закрыть себя на месте происшествия. - Пустил ли Бородатый сразу в ход пичак или сначала потребовал свое? Теперь не узнать. Рюкзак Полетики-Голея оказался пустым, под подушкой ничего не было, кроме кошелька. Шпак подхватил со стола чей-то нож, выскочил в коридор. Дальше мгновенная реакция на распахнутую дверь тамбура: выбросить нож, кошелек. Вытереть кровь о поручень... ...Преступление заняло три-четыре минуты. Судебский с Дарби прошли в девятый и вернулись назад. Поэтому хозяин Дарби не видел в коридоре Шпака, а только Риту. - Денисов вспомнил о своей модели доказательства: "Свидетель, который кого-то не видел". Таким был Судебский, который должен был увидеть Шпака, не будь он на месте преступления. - От движения двери в купе проснулся Ратц. Острая короткая стычка с Лукой за столом спровоцировала старую нестерпимую боль, заставила сорвать туго наложенные тридцать с лишним лет назад повязки. Обострившимся чутьем Ратц, как на фронте, на линии Прохладная - Гудермес, почувствовал смерть в купе..." Денисов открыл "Фише-Бош", в глаза бросилась недавно сделанная запись: "Свидетель Шпак: на багажном дворе толпа возбужденных людей. Оказывается, ударили собаку. Кого-то держали, кто-то побежал звонить в милицию..." Шпак молча смотрел в окно. На лице в узловатых морщинах застыло выражение презрительной амбиции, спина еще больше выпрямилась. "...У животного нашлись десятки защитников. Интересно, собрались бы все эти люди, если бы хулиган пнул вас или меня? Или оскорбил бы женщину?" Денисов убрал записную книжку. - Дельта! - объявил Шалимов. В окнах мелькали многочисленные ерики. - Вы переиграли! - заметил Шпаку Антон. - Принесли сторублевки в ресторан, когда узнали, что мы их ищем. - А смысл? - Шпак обернулся. - Только тот, кто совершил преступление, знал, что деньги Полетики-Голея он не тронул. И следовательно, их найдут... "Антон будто бы ни в чем особо не преуспел... - подумал Денисов. Спорил с Вохмяниным об оценке личности, рассказал о соборной мечети Тимура... А между тем установил контакт с Феликсом, нашел Прудниковых. Не мне, а Антону Марина цитировала стихи Вероники Тушновой..." Денисов устал. Сабодаш еще говорил о чем-то со Шпаком. Денисов не принимал ни в чем участия. Завод, заставлявший его в течение суток непрерывно искать улики, отбрасывать, находить новые, неожиданно закончился. Он закрыл глаза. Без видимой связи Денисов вспомнил жаркий летний день, конкурс на лучший детский рисунок, поездку в Дом пионеров. Им, Денисовым, девятиклассником, представлен натюрморт с керамикой, как теперь ему известно, в стиле Моранди - несколько геометрически отличных друг от друга керамических сосудов. Здесь квадратный флакон непонятного назначения, овальное кашпо, бутылка из-под черного рижского бальзама. Сейчас трудно сказать, где Денисов увидел репродукцию с картины итальянца. Натюрморт выдержан в теплых коричневых тонах и выглядит неожиданно среди других детских рисунков. И кто-то узнал, что за него Денисову присуждена премия. В день объявления результатов Денисов с утра на ногах, радостное томление не оставляет его. Он не завтракает, не обедает. Часам к пятнадцати начинает собираться: расклешенные вельветовые брюки, блуза с выложенным поверх воротником. Когда выходит на лестницу, обнаруживает, что на воротнике маленькое ржавое пятно. Менять рубашку поздно, так он и приезжает в Дом пионеров и едва не опаздывает: церемония перенесена на ранний час, зал набит школьниками, но, говорят, сзади, в самом конце, есть свободные места. Он выбирает стул ближе к выходу, чтобы не поднимать всех, когда придется идти на сцену. Соседка, очевидно преподавательница рисования, замечает пятно на воротнике, но в это время показывается жюри. Надолго растянувшаяся минута молчания. - Первая премия и приз - транзисторный радиоприемник "Селга" присуждается ученику девятого класса... Стулья сдвинуты. Чтобы протиснуться, он поднимается, горбом выгнув спину и втянув голову в плечи. - ...Школы номер... - тянет председатель жюри. Наконец называет незнакомую школу, фамилию. Никто не замечает маневра в последнем ряду, смотрят на получающего "Селгу". Денисов смотрит со всеми, как ни странно, не завидует, даже испытывает облегчение и чувство, похожее на жалость к сопернику: мальчишка, стоящий перед жюри, не строил голубятен, не гонял до ночи в футбол, писал и писал этюды... - Вторую премию жюри присудило за натюрморт... Вторая премия ни к чему не обязывает. За ней можно идти не торопясь, в ответ на аплодисменты подмигнуть кому-то, кто старается больше других. Вторая премия чем-то даже основательнее и почетнее первой. Председатель жюри снова называет чужую фамилию. Нога Денисова дергается, как будто кто-то у него на глазах прыгает через планку. Когда председатель в третий раз надел очки, Денисов отвернулся. Объявление о премии должно было как бы застать врасплох, следовало сделать вид, будто ослышался, и только после настойчивых выкриков: "Тебе, Денис, тебе!" - идти к столу. Третья фамилия оказалась редкой, вокруг засмеялись. Поднимаясь, грохотали стульями. Преподавательница рисования снова посмотрела на, ржавое пятно на воротнике, на Денисова, словно что-то почувствовала. Он выбежал из зала. Мир существовал не затем, чтобы ему, Денисову, жилось в нем как можно удобнее и звонче. Все много сложнее. И тот, кто считает, что нет для инспектора большего наслаждения, чем задержать преступника, будто речь идет об экзотическом блюде, ошибается. Денисов спал не более трех минут. За это время в вагоне-ресторане ровно ничего не изменилось. Шпак думал о своем, глядя в окно на глухой проток, который тянулся за стеной камыша. К Прудниковым пришли дети. Марина и Вохмянин разговаривали, они избегали встречаться с Денисовым глазами. Ситуация совсем прояснилась. Инициатором встречи в Москве была Марина, Денисов мог догадаться об этом и раньше - по вещам, которые они взяли в дорогу. Вохмянин вез ракетку для лаун-тенниса, сувениры; у Марины кроме сберкнижек была еще теплая, меха золотистого болотного бобра шляпа, как у человека, который, возможно, к зиме не возвратится в Сумы. "У них еще не было времени объясниться, - подумал Денисов. Гостиницу Вохмянин организовал в последний день. До этого они, вероятно, бродили по Сокольникам. Отсюда эти яркие полиэтиленовые пакеты, которые после очередной выставки становятся знаками моды..." - Астрахань! Шалимов подкрутил динамик. Записи поездного радиопункта вошли в соприкосновение с волнами звуков, несшимися с перрона. Бабочкой, поднявшей крылья, въехала в окно слепяще-красная крыша вокзала... Дополнительный прибывал на второй путь... Ратц застучал в стекло... Первая неожиданность! Старика встречали: юноша, неуловимо чем-то напоминавший бухгалтера и в то же время совсем на него непохожий, и женщина средних лет! Сразу затем в безветрии перрона Денисов увидел Наташу Газимагомедову и бледного со шрамом войны на лице начальника линотделения. Они спешили, похоже, только прибыли из аэропорта. Начальник линотделения оглядывался, не видя следовавших с поездом сотрудников. Наташа первая заметила Денисова, подняла руку. Дополнительный замер, подставив вагоны солнцу. В ресторане засуетились. Прыгали дети Прудниковых. Встречающих было немного, они держались в тени. Денисов поискал других коллег и вскоре нашел. Неподалеку от Наташи стоял знакомый астраханский инспектор и дальше другой, в штатском, с короткошерстным терьером на поводке. "Гранд!.." Денисов узнал терьера по фотографиям. Это его искали на московском перроне Карунас и Полетика-Голей перед отправлением дополнительного. Пес жарко дышал дрожащим высунутым языком, кружил мордочкой, ни минуты не оставаясь спокойным. Его крупные суженные кверху глаза беспрестанно двигались. Знаменитый охотник за наркотиками выглядел старше своих лет. Судя по всему, ему было не суждено стать долгожителем - такая была у него служба. - Всем оставаться на местах, - привычно предупредил Денисов. Капитан Сабодаш повел задержанных к выходу.Бронированные жилеты. (Жёсткий ночной тариф)
1
Несмотря на поздний час, было душно. Гремело радио, передавая суетливые, предназначенные для внутривокзального пользования объявления. — Шоу-ркк!.. — В рации у Игумнова раздался треск. На связи был начальник отдела Картузов. — Р-кк… Игумнов вырубил рацию: треск выдавал их. Он и его напарник Борька Качан все еще торчали в полуэтаже. Здесь было по-прежнему малолюдно. Несколько молодых девиц спали в креслах, сжимая во сне голые коленки. «Только бы Картузов не полез сейчас, не ко времени… — Игумнов знал своего начальника. — Иначе козел этот с ходу превратит нас в дырявые перфоленты…» С места, где Игумнов стоял, козел был хорошо виден. Крепкие, накачанные ляжки. Крутобокий череп, похожий на чугунок. Светлая хлопковая куртка. Куртка скрывала новейшую модификацию ручного стрелкового оружия. Тридцать четыре сантиметра упакованного огня. Тысяча двести выстрелов в минуту. Опасения Игумнова оказались небеспочвенными. Со стороны перрона показался импортный самосвал-мусорщик — бугристый, с оранжевой спиной тропический жук. С включенными фарами он медленно втягивался под своды продуваемого ветрами сквозного полуэтажа. Неизвестный поднял стоявшую у его ноги сумку, обошел Игумнова и Качана и начал спускаться вниз, в цокольный этаж. «Пошли!» — кивнул напарнику Игумнов. Он работал под блатаря. Высокий, тяжелый молодым, крепко сбитым телом; верхний ряд зубов сплошь металлический. Игумнов все лето ходил в варенке и «адидасах». Борька Качан — коротко остриженный, крутоголовый — со стороны мог показаться и грузчиком магазина, и преподавателем физкультуры. Медленно, каждый со своей стороны, они двинулись к эскалатору, в то время как мусорщик выключил фары, остановился в недоумении, не дойдя всего нескольких метров до лестницы. Детище всемирно знаменитой западногерманской фирмы наряду со многими общеизвестными достоинствами имело, по крайней мере, один существенный недостаток — полностью было лишено способности преследовать вооруженного преступника по самодвижущимся ступеням. По приказу из рации машина замерла, водитель начал подавать назад. В ту же минуту несколько мужчин показались в вестибюле со стороны площади, быстро протопали к спуску в цокольный этаж. — Эй! — окликнул один из них Игумнова. Игумнов остановился. Его насторожила целеустремленность, с которой действовала группа. Дальнейшие события развернулись молниеносно. — Закурить найдется? — Рыжий, с глубокими провалами глазниц схватил Игумнова за руку. В глубине провалов поблескивали крохотные зеленоватые зрачки. Игумнов на секунду приоткрыл золотой ряд во рту: — Тихо, милиция! Уголовный розыск. — Назад, — приказал Рыжий. Нападавшие были, как на подбор, сильные, молодые мужики — в теле, но чуть перекормленные и упакованные не по погоде. В куртках на пуху, они будто собрались на подледный лов. Игумнов убрал голову. Он успел вовремя. Чей-то здоровый кулак пролетел в миллиметре от его подбородка. Нападение было ничем не спровоцированным, молчаливым, внезапным. Нападавшие были трезвы. Но в резкости они уступали вокзальным оперативникам, поднаторевшим в силовых задержаниях и драках. — В сторону! — крикнул Рыжий. Раздумывать было некогда. Игумнов отступил на полшага, сцепил кулаки и снизу вверх, словно цепом, с маху врезал в подбородок — рыжая, слегка курчавая голова мгновенно запрокинулась, будто оборвались соединявшие ее с мускулистой шеей жилы-канаты. Сплетенные игумновские маховики взлетели вверх и снова с силой обрушились — на этот раз уже вниз. Рыжий упал. Игумнов схватился за пистолет: — Руки! Живо! Качан, тоже с пистолетом, ногами и свободной рукой принялся выстраивать нападавших вдоль лестницы. — Быстро! — Это недоразумение! Свои!.. — сказал кто-то. Игумнов уже и сам это понял. Это была тоже группа захвата. Под куртками у них топорщились бронежилеты. Кто-то не хотел, чтобы вокзальный уголовный розыск выхватил жирный лакомый кусок, каким был преступник с мини-пулеметом. «Они не из милиции», — подумал Игумнов. В милиции бронежилеты были редкостью. Когда они впервые появились в американской полиции, их, как водится, пресса в Союзе подняла на смех. «Средство, чтобы блюстители порядка не брали взяток», — написала милицейская газета о спецоблачении полицейского для борьбы с гангстерами. — Руки! — прохрипел Игумнов еще яростнее. — Не сходить с места… Качан, держи! Все происшедшее не заняло и двух минут. Сбивая дыхание, Игумнов сбежал по лестнице в цокольный этаж. Он больше не думал об опасности. «Подонки! Подонки…» В широченном вестибюле было полно людей, никто и не думал о сне. Неизвестный быстро шел вдоль прилавка, где предприимчивый делец под видом выдачи под денежный залог книг для прочтения по-черному торговал дефицитной литературой. За книжным спекулянтом начинался кооперативный сортир — сверкающий беспредел белого и голубого кафеля, никеля, светильников и рок-музыки. Неизвестный правил именно туда, но прежде ему понадобился автомат для размена денег. Игумнов отыграл несколько потерянных секунд; он на ходу скомандовал по рации: — Внимание! На лестнице у цоколя драка… Окажите помощь! Командиру отделения — срочно в цокольный этаж!.. Неожиданно в конце зала он увидел старшего сержанта, махнул рукой: «Скорее!» Неизвестный уже прошел в царство кафеля и светлой музыки. Игумнов бросился за ним. Впереди застыла какая-то пара — у них была крупная купюра. — Два билета… — сказал мужик. Жена хихикнула: — Сидячих. Игумнов обежал туалет, оттолкнул замешкавшегося дежурного, проскочил к кабинам. Старший сержант уже вбегал следом. — Сюда! Кабины располагались на возвышении. «Здесь!» Белые легкие кроссовки, видневшиеся под дверью, были повернуты носками наружу. «Либо он расположился надолго, либо… Может, ждет с пальцем на спусковом крючке?!» Внезапно над кроссовкой показались две руки, подхватили развязавшийся шнурок. Игумнов показал старшему сержанту на дверь, тот с силой рванул ее на себя. Казалось, он мог сорвать дверь вместе со всем многокабинным стационарным сооружением. Игумнов буквально вмял неизвестного в стену. Похожее на спортивный снаряд оружие грохнулось на пол. Какие-то люди выскакивали из кабинок, подхватывая незастёгнутые штаны, бежали к дверям. В туалет вбежал милиционер. — Поведете без меня! — скомандовал Игумнов. — Вызывайте дополнительный наряд и офицера… Неизвестного с надетыми на руки наручниками усадили на унитаз, развязали шнурки на кроссовках, сорвали на брюках опорную пуговицу. Теперь он не мог убежать. Сам Игумнов, завернув пистолет-пулемет в куртку, спеленутый ремнями — брючным и уходящими под мышку, к спецкобуре, — бросился назад к лестнице. К его появлению обстановка там упростилась. Качан убрал пистолет и стоял рядом с двумя милиционерами, державшими на изготовку черные свои резиновые изделия РП-76, попросту — резиновые палки. Нападавшие, собравшись в круг, тихо обсуждали свои дела. Вид Игумнова — с пистолетом в кобуре под мышкой и портативным автоматическим оружием чужого спецназа, завернутым в варенку, — не произвел на них впечатления. — Документы! — сказал он. Рыжий спокойно достал красную книжечку, раскрыл издалека. — Любуйся, хомут! «Если хомут, тогда и так ясно! Любимое вами прозвище ментов…» Он все же провел глазами по голубоватому с разводами развороту. Смежники никогда не давали удостоверений в чужие руки. «Так и есть! Майор Козлов Александр Сергеевич… Комитет государственной безопасности…» — Сечешь? — набычился Козлов. — Я думал, вы по кино да по баням. Кто в рабочее время ходит? — Я тебе эту баню припомню! — Пошел ты… — Отставить! Немедленно отставить! Из наземного вестибюля скатился круглый, накачанный, как баллон, подполковник Картузов. — Прекратите! — Его успели поставить в известность о случившемся. — Приношу извинения от себя и от всего отдела… — Картузов засуетился. — Вышло недоразумение! — На хрена ты нужен со своими извинениями… — сказал Рыжий. — Давайте так. Вы передаете задержанного нам. Мы ставим в известность руководство о вашей роли при задержании. Ходатайствуем о поощрении. Инцидент будет считаться исчерпанным. Картузов насквозь фальшиво изобразил досаду: — Эх! Не получится! Я ведь позвонил Скубилину! А генерал наверняка поставил в известность главк! А может, так? Мы ставим в известность ваше начальство? Генерал наш подпишет… Только на чье имя? Вы ведь транспортники… Какое управление? — Картузов был сама благожелательность и мир, но Игумнов знал шефа: «Этот своего не упустит! Не мытьем, так катаньем! В ногах будет валяться, а свое возьмет…» — Вы нам только подскажите управление и фамилии… — гнул Картузов. Задержание вооруженного преступника могло обернуться правительственной наградой. Могло ничем. Или индульгенцией на первый промах. — В таком случае ничего не надо, — сказал Козлов. — Поступайте, как считаете нужным. — А то смотрите! Мы всегда за контакт… — Картузов сразу заспешил. — Одно дело делаем для народа. — Он обернулся к Игумнову, все еще державшему свою опасную ношу. — Идешь? Не дожидаясь розыскников, Картузов так же упруго покатил по лестнице вверх. За ним двинулись оба милиционера с резиновыми колотушками. Качан — самый молодой, — отмолчавшись в присутствии начальства, принялся чистить рукавом брюки. Рыжий зло смотрел на Игумнова. — Запоминаешь? — Игумнов сверкнул хулиганским рядом зубов. — Зачем? Я вас и так, хомутов, знаю как облупленных. — Он показал на Борьку: — Это — Качан. Ты начальник розыска Игумнов. Службу начал в восьмом отделении ГАИ на спецтрассе. Потом тебя оттуда выставили. Как у тебя раскрываемость? Небось, под сто процентов гонишь? И все за счет укрытых? Так? Рыжий отлично знал деликатную проблему уголовного розыска. — Ладно. Иди… Это ведь твой начальник — Картузов, бывший скубилинский холуй… — Он показал назад, на лестницу. — Что он тут плел про разговор с генералом? Дураков нашел! Майор Козлов был полностью в курсе их дел. — А, между прочим, мы уже встречались. Не помнишь? Доставляли одного к вам в дежурку… Ты был ответственным. Забыл? До встречи. Чао, бамбино.Картузов не обманул старшего группы КГБ, сказав, что он только что говорил с начальником управления. Разговор действительно состоялся. Правда, по другому поводу. Генерал Скубилин позвонил сам, и о задержании вооруженного преступника между ними не было сказано ни слова. — Как? — Скубилина отличал резкий фальцет, который многие легко пародировали. — Все в порядке, товарищ генерал, — Картузов сразу убедился в том, что его не разыгрывают. — Все готово. Но он пока не приехал. — Смотри у меня, — сказал Скубилин. — Обрею наголо. Одни брови оставлю! У них сохранились фамильярные отношения барина со своим персональным шофером. — Не пропустишь? — характерным, лишенным обертонов голосом пропел Скубилин. — Нет, Василий Логвинович. Не беспокойтесь! Они говорили о директоре вокзального ресторана, тихом, вечно трезвом кавказце Гийо. — Что-то долго он сегодня! — Ничего, придет! Указание завести разработку на Гийо поступило два месяца назад сверху, непосредственно от Скубилина, и дело, которое завели на ресторан, оперативники называли между собой «Генеральским». — Только чтобы все тонко!.. — не раз предупреждал Скубилин. — Тоньше комариной… Генерал известен был как ярый матерщинник, в чем особо преуспел помощником одного из ныне действующих замминистров — Жернакова. Тот начинал обычно смеяться еще прежде, чем его любимец открывал рот, чтобы изрыгнуть очередную похабщину. К делу Гийо Картузов вначале отнесся скептически, посчитав очередной генеральской блажью. «Подумаешь, директор ресторана! Ну, отстегивают ему… Официантки, завпроизводством, буфетчицы. Где этого нет?» Потом задумался. Взглянул на дело пошире. Нетрудно было догадаться, что Скубилин уйдет назад в министерство — но уже на самостоятельную работу. В управление внутренних дел на Московской железной дороге приходил он ненадолго, чтобы получить генерала, и теперь готов в обратный путь. Для этого ему требуется Большое Дело, на волне которого добудет он новую должность. Дело, о котором Жернаков сможет доложить министру или его первому заместителю, о котором долго еще будут упоминать в разных обзорах и сводках. Картузов прикидывал и так и эдак. У Скубилина был верный нюх. Он не стал бы интересоваться пустяками. Директором ресторана начали осторожно заниматься. Оказалось, человек он при деньгах. Кроме двух дач, построенных на его участке в Купавне, купил еще двухэтажную дачу в Мичуринце для любовницы, которую полностью содержал. Двадцать буфетов по двадцатке ежедневно, да официантки, да «коробейники» у вокзала. Да самый большой налог с завпроизводством… В день выходила кругленькая сумма. И все же Картузов был уверен: не этим скромная фигура директора ресторана привлекла внимание Скубилина. Но чем? На всякий случай Картузов держался в тени. Разработку санкционировал его заместитель подполковник Омельчук — ухватистый оперативник, добившийся места не связями, которых у него не было, а силой лишь милицейской цельности, нахрапистости, отсутствию других устремлений, кроме служебных. Грубой лестью, повадками легавой и полной преданностью начальству. Омельчук формально и курировал дело. Делу дали название «Форель» по имени рыбы, водившейся у Гийо на его исторической родине. Первые же оперативные мероприятия убедили Картузова в том, что он поступил осмотрительно. Каждую неделю, пока велось дело, то один, то другой сотрудник БХСС проверял в информационном центре, нет ли у какого-либо органа милиции материала на Гийо. Каждый раз после этого Картузов убеждался: у делавших запросы не было серьезных поводов для обращения в информационный центр. Кто-то тщательно опекал Гийо, следил, не сел ли какой-нибудь из отделов внутренних дел на хвост директору вокзального ресторана. Сам фигурант вел себя спокойно и ни разу не изменил заведенным правилам. На свадьбу старшего сына снял ресторан Дома архитекторов и оплатил прилет в Москву не менее двух сотен знакомых и родственников. Не меньше приехало и москвичей. По сводке наблюдения Картузов легко установил, что номера машин, на которых раскатывают друзья Гийо, отнюдь не простые —большая часть их принадлежала МК и Моссовету, но встречались как закрепленные за МВД и Главным управлением внутренних дел Москвы, так и за Главным управлением торговли. — Окружение у него сильное! — заметил как-то Картузов в разговоре с начальником управления. — Из Мичуринца на трех машинах махнули на Грановского в закрытый распределитель. Опаздывали. Всю дорогу гнали под красный свет, гаишники только козыряли. Арест произведет на них, конечно, шоковое впечатление… — А хрен с ними… — прокричал петушиным своим фальцетом Скубилин. — Пусть они ему с Грановского в тюрьму языки копченые носят! Сосиски в банках…
— Не может быть, чтобы Гийо не отстегивал дальше наверх… — А это и предстоит тебе с Омельчуком выяснить, милый! — Поприжать Гийо, и они забегают… — фамильярно рассуждал Картузов. — А что? — Он любил разыгрывать перед Скубилиным роль прежнего бедового парня, которому нечего терять, — личного шофера, посвященного в скрытые за семью замками тайны хозяина. — Вы опять в министерство. На повышение. Кублатого — на пенсию. Вы на его место. А мне… — У Картузова кончался срок подполковничьего звания. — Папаху… — До времени не выпячивайся, — серьезно советовал Скубилин. — Помни. Достать тебя очень легко. Через начальника розыска. Игумнова. Через укрытые преступления… — Такого у нас нет! — Ты мне мозга не полоскай. Я не девочка. Поймают — тогда никто не поможет. Даже я! КГБ за этим тоже следит. При желании мигом накроют! — Осторожность — главное. Это уж закон! — хитрил Картузов. — Ваш ученик. Знаете… — Сам все проследи… — нынче Скубилин не спешил заканчивать разговор, что-то тянул. Недоговаривал. — Все-таки странно, что его все нет…
Игумнов дернул дверь. Дежурная часть оказалась заперта изнутри — редкий случай! В окошке показался милиционер… На нем был в ядовито-зеленого цвета камуфляже бронежилет, закрывавший грудь и подбрюшье. В руках вахтер держал автомат. — Кто там? — крикнул из дежурки Картузов. — Я же сказал, чтоб никого! — Это начальник розыска… — отозвался милиционер. — Заставь дурака Богу молиться, — возмутился Картузов. — Игумнова не пустить!.. «Преступник задержан, а они все стерегутся… — подумал Игумнов. — Кого? Сообщников? Чужую группу захвата?» Случай, о котором напомнил комитетчик, произошел год назад. В дежурку внесли человека в полосатом костюме узника с латкой на груди «3/К». Имя-фамилию Игумнов не запомнил. Рядом с носилками шла женщина с таким же ярлыком на платье. Щупала пульс. Заглядывали любопытные. Игумнов был ответственным. — Откуда? — спросил у носильщиков. — Из медкомнаты. — Из медкомнаты в дежурку? Какой дурак приказал? Несколько человек по-хозяйски прошли следом:
— Ставьте носилки за дверь. Чтоб меньше на виду! Милиционера у входа! — Вы, собственно, кто такие? — Игумнов завелся. — Считайте, что работники милиции. Вот документы! Дежурный — он и сегодня дежурил — Лосев тут же подлез с подобострастием: — Приказывают, значит, имеют право, товарищ капитан. Наше с вами дело — по стойке «смирно»… — А ну-ка, давайте носилки назад в медкомнату… — гаркнул Игумнов так, что носильщики шарахнулись. — Вы кого обязаны слушать? Имеют право — значит пусть письменно прикажут… Возьмут к себе, наконец! Кто-то из тех терпеливо объяснил: — Это муж и жена. Они проводят политическую демонстрацию. Мы их скоро увезем… — Больной должен быть в медкомнате! — Мы вызвали врача… — Да что вы с ним объясняетесь? — У кого-то лопнуло терпение. — Указание работника Комитета государственной безопасности для вас не приказ?! «Может, это и был Рыжий?» — Игумнов не посмотрел тогда.
Громыхнул засов. Когда Игумнов вошел, милиционер снова придвинулся с автоматом ближе к фортке. За стеклом, отделяющим дежурное помещение от коридора, шел обыск. Задержанный сидел на стуле. В плавках. Руки схвачены браслетами. Автоматчика засек в поезде Волгоград — Москва офицер-отставник, когда состав пересек границу отдела. Отставник выходил в Павельцеве и первым делом забежал в дежурную часть. — …Там в поезде! Не знаю, кто он. Или бежавший уголовник, или разведчик! При нем пистолет-пулемет… — Отставник случайно заметил, как его визави по купе, укладывая вещи, достал со дна сумки свою опасную игрушку и переложил почти на самый верх. — Мне было хорошо видно с моей второй полки. Нам о них рассказывали на занятиях. Совсем крохотный! Я его потом еще несколько раз видел по телевизору. В репортажах с Ближнего Востока… Дежурный поверил: о террористах, вооруженных новейшим автоматическим оружием, не раз сообщали средства массовой информации. — Проверим, — сказал он. — Спасибо… В КГБ никто, конечно, не звонил — готовились брать сами. Пока согласовывали место и способ задержания, волгоградский проследовал благополучно Ожерелье — самую продолжительную свою стоянку — и прибыл на последнюю — в Каширу. Там уже ждала телеграмма: «Пропустить до Москвы, организовать задержание, возложить непосредственное осуществление операции на начальника линейного отдела внутренних дел подполковника Картузова и отделения уголовного розыска — капитана Игумнова…» Задержанного обыскивал ас этого дела — старшина, двадцать лет простоявший при их пяти имевшихся в отделе камерах ИВС, — изоляторе временного содержания, а прежде КПЗ — камере предварительного задержания. Он рубчик за рубчиком, шов за швом осматривал белые, чистого хлопка одежды боевика. Каратист — инспектор боевой подготовки стоял начеку позади стула. Рядом крутился новый заместитель Игумнова майор Цуканов, суетливый, с низко опущенным брюшком. Цуканов из кожи лез, чтобы притереться. Протокол задержания составлял самолично Картузов. — Ты к себе? — не отрываясь от бумаг, спросил он у Игумнова. — Да, наверх. — Погоди. Мне надо сказать тебе пару слов. — Картузов обернулся к понятым. — Покурите… Понятые — молодцы из камеры хранения, ударники коммунистического труда — оказывали посильную помощь милиции, за что безбоязненно приторговывали по ночам спиртным. Картузов кивком пригласил Игумнова в коридор. Несколько милиционеров и обэхээсэсники с линии, стоявшие там, мгновенно слиняли, увидев входящих. — Заявитель приходил… — Картузов прихватил начальника розыска за «молнию» на варенке. — Опять та же история. Еще девчонка пропала. — Воронежская? — И опять летела тем же рейсом! В час ночи была в аэропорту. Это был уже третий случай. Двум предыдущим заявлениям ни в одном отделе внутренних дел хода не дали. «Розыск пропавших без вести осуществляют органы милиции по месту жительства пропавшего». Похоже, теперь опухоль развилась. Пошли метастазы. — Что-нибудь везла с собой? — Ерунда. Рублей сто. В сумочке… Вот ее фамилия, — Картузов достал листок. — Мылина Зоя Ивановна. — Молодая? — Двадцать два года. Ученица маляра-штукатура… Когда наступали деликатные эти ситуации, Игумнов и Картузов менялись местами: Игумнов задавал вопросы, Картузов подробно отвечал. В случае проверки начальник розыска обязан был брать все на себя. Так было принято. И единственной его прерогативой было полное знание обстоятельств. — Товарищ подполковник!.. — из дежурки уже звали. — К телефону!.. — Сейчас! Отец Мылиной приедет первой электричкой. Он в аэропорту. В милиции. — Давно был случай? — спросил Игумнов. — Неделю назад. А те? Я уже подзабыл… — Двадцать восьмого мая и шестого июня.
— Встаньте, кто был наказан за то, что не смог раскрыть тяжкое преступление… — Фальцет начальника управления разносился по непроветренному гулкому помещению, где происходили обычно совещания оперативного состава. По обыкновению, никто не поднимался. Таковых не было. Скубилин обманчиво-приветливо смотрел в зал. — Нет таких? — Не-ет! Никого ни разу не наказали за то, что ему не удалось раскрыть кражу, грабеж, ограбление контейнера и даже убийство! — А теперь встаньте, кого я наказал за укрытие преступлений от регистрации! Заскрипели рассохшиеся стулья, паркет. Клубы для совещаний уголовного розыска снимали всегда наименее престижные, пустовавшие, чтоб не платить. В разных углах зала поднимались оперативники. Московские вокзалы. Казанский, Курский — эти всегда шли первыми по числу укрытых. Киевский, Белорусский. Поднялась Рязань, линейное отделение на станции Бирюлево. Товарные станции с крупным оборотом грузовых перевозок, Брянск… — Ну, ну… — Генерал подбадривал робеющих. Спектакль этот повторялся каждые полгода. — Не стесняйтесь! Оперативники в разных углах зала продолжали подниматься, пока не встал последний, откуда-то из Унечи, у которого нашли несколько дюжин коммерческих актов. Когда скрип паркета и стульев утихал, Скубилин говорил: — Так зачем же вы укрываете? Если вы не дорожите собой, подумайте о ваших семьях! Ведь мы вас привлекаем и будем привлекать к уголовной ответственности… Не десятки. Сотни по Москве выгнаны с работы, арестованы и преданы суду! Я спрашиваю вас! Кому это нужно? Мне? Вам? Министру? Спектакль никого не мог обмануть. Критерием работы была раскрываемость: процент количества раскрытых преступлений от общего числа зарегистрированных. Когда приходилось регистрировать нераскрытое преступление, даже начальство высокого ранга чувствовало себя так, словно подчиненные ставят перед ним чашу с ядом. Игумнов с порога оглядел кабинет. Порядок за время его отсутствия нарушен не был. Каждый предмет на сейфе, на столе занимал отведенное ему место. Уходя, Игумнов так же внимательно ко всему присматривался, аккуратно расставлял стулья, тщательно подгонял один к другому, выравнивал линию. Кабинет был небольшой, с двухтумбовым письменным столом.
На его, игумновской, памяти он сидел за столом шестым. Трое начальников розыска были переведены с понижением на другие вокзалы. Один ушел на пенсию. Один выгнан с привлечением к уголовной ответственности за укрытия. Никто не поднялся по служебной лестнице. Должность начальника отделения розыска была тупиковая, после нее начиналось сползание до старшего опера. Если не «выкинштейн», не уголовное дело, не тюрьма. Работать было можно, если бы начальство на самом верху не установило этот жесткий уровень раскрываемости преступлений — под 90 процентов. Ни одна криминальная полиция в мире, даже оснащенная самыми передовыми средствами, не раскрывала преступлений больше чем на 45 divide;50 процентов. Все об этом отлично знали. Чтобы отчитываться на заданном уровне, существовал один путь — регистрировать только раскрытые преступления и к девяти раскрытым в отчетах добавлять одно нераскрытое. Висяк. Поэтому положение начальников розыска было опасным, непрочным и неустойчивым. Игумнов запер дверь, подошел к окну. Квадратное, похожее на амбразуру окно выходило на жилой массив. Игумнов нагнулся. В нише под подоконником стояла картонная коробка, доставшаяся ему от его выгнанного с волчьим билетом предшественника. В ней хранились винты, гвозди, куски проволоки. В ней же, при необходимости, можно было, идя на обыск, отыскать нужные для опечатывания сургуч, и шпагат, и даже пломбир. Помедлив, Игумнов достал коробку и перенес на стол. Картонное хранилище имело второе дно. Игумнов обнаружил его случайно, уже на втором году после заступления на должность. В тайнике лежали незарегистрированные бумаги бывшего хозяина кабинета — заявления о нераскрытых кражах, нападениях в электропоездах. Теперь в тайнике хранились его, Игумнова, незарегистрированные, укрытые от учета документы. Те же кражи из автоматов и ограбления в поездах. Игумнову было спокойнее, чем другим начальникам розыска: его начальник — Картузов — начинал службу шофером на машине Скубилина, взаимоотношения личного шофера и хозяина они сохраняли. Выступить против Игумнова было все равно, что напасть на Картузова, а следовательно, и на генерала, начальника управления. Всякие комиссии и инспекции находились в щекотливом положении. «Дамская сумочка», «паспорт», «чемодан», «чемодан», «чемодан»… Плата за очередное звание, за выходные, за то, что тебя публично не оскорбят, не выставят дураком в офицерском собрании. Поставленные на учет только на одном его родном вокзале, висяки эти завалили бы раскрываемость всей Московской дороги. Позвонила жена. — Домой не собираешься? Голос глуховатый. Их разговоры по телефону всегда сухи и коротки, как рапорт. — Теперь уже до утра. — Ну, ладно. Завтра мы собираемся у Элки. Девичник. Можешь за мной заехать. — Завтра у нас традиционный сбор в школе. — Очень жаль. — Мне тоже. В конце проклятое «пока». Он так и не пробился в ее жизнь. Как, впрочем, и она в его. Детей у них не было, каждый продолжал жить по инерции — как жил до брака. Игумнов перебрал бумаги. В последнее время за черными архивами начальников розыска охотились, и было все рискованнее доверять свою судьбу тайнику. Наступил момент, когда укрытые заявления стали попросту уничтожать. У воров изымали краденые вещи, преступники называли даты и обстоятельства краж — все было глухо. Игумнов оставался в числе немногих, кто продолжал рисковать. Наконец он нашел, что искал. Женщины действительно прилетели в Москву 28 мая и 6 июня. Обе намеревались ехать с первым утренним электропоездом и, скорее всего, направились к платформе. С тех пор их никто больше не видел. — Автоматчик этот еще нужен тебе? — позвонил дежурный Лосев — в прошлой своей гражданской жизни егерь закрытого Завидовского охотохозяйства. Его так и звали между собой — Егерь. — За ним сейчас приедут. — Иду! — Да! Тут тебя спрашивали! — вспомнил еще Егерь. — Из какого-то райотдела… — Из какого? — Игумнов насторожился. — Они перезвонят. Я не расслышал: связь очень плохая…
2
Он был пьян, Никола. Бывший вор в законе. Бывший пахан, бывшая сука. А ныне вновь испеченный работяга, малоизвестный даже в родном своем Подмосковье по причине свыше двухдесятилетней отлучки. Светило солнце. В углу поля, разгоряченные после стакана, носились молодые. Орали дурными голосами: — Вот он я! — Пасуй! Открылся! Никола не имел к ним отношения. Сидел себе на травке за футбольными воротами. До самого верха возвышались перед ним поломанные, наполовину сгнившие скамьи — старые трибуны, требовавшие ремонта. Пустые, как вчера. Неделю. Год назад. Тут же, на травке, стояла бутылка «Российской». Это была его вторая или третья за это утро. Другие он распил у магазина. В суетне. У магазина ему задавали вопросы, за которые в камере следовало сразу же бить рожу. — За что сидел? Что делаешь? Много раз он зарекался пить у магазина. «Язык — вот что нас губит…» Он уже ничего не видел вокруг своими маленькими желтовато-бесцветными глазками, какие бывают у молоденьких уличных кобельков на первых месяцах их жизни. — Руки, они сюда гнутся… В эту сторону… — Никола все больше хмелел, болтал сам с собой. — К себе. А ты в ту сторону попробуй! Разгоряченные парни, гонявшие мяч, смеялись. Он не замечал ни их, ни мяча, поднес бутылку к зубам, раскрутил. — К пенсии стажа все равно не выработать! Хоть год за три паши! У других уже лет двадцать — двадцать пять… А у меня три! — Чего он там? Молится? — засмеялся один из парней. Футбол понемногу им приелся. Парень был молодой, спелый, как наливное яблоко. Не битый еще. В белой майке. — Бутылка у него вместо иконы, — крикнул другой. — Сейчас я ему эту молитву испорчу… Парень в белой майке повел мяч, далеко не отпуская от ноги. Было ему весело и хотелось посмотреть, как поведет себя одинокий бесцветный алкаш, лишившись божества. — Давай… — друзья поддержали. Парень подвел мяч к Николе и вдруг, словно нечаянно, поддал по бутылке. Никола хотел ее подхватить, второй удар пришелся по руке. Парень сделал поворот вокруг мяча и, не обернувшись, погнал назад к воротам. Все видели, как опозоренный мужик поднялся, кротко оглянулся на озорника, ничего не сказал и, почти не качаясь, быстро пошел через беговую дорожку в щель между трибунами к домам. — Беги, беги, мужик! — заорали. — А то магазин закроют! Вернулся он скоро. Минут через десять. Шаг его был осмыслен. Только взгляд желто-пустых глаз казался отсутствующим. По губам снова текли слюни и пена. Он отводил их ладонью. Парни к этому времени закончили играть, стояли кружком. Малый в белой майке стоял к Николе спиной, он и не заметил его. Увидел только, как мелькнул перед ним широкий рукав и что-то холодное, острое охладило его бок. Он удивленно посмотрел. Горячая алая кровь уже текла по бедру быстрыми тяжелыми толчками. Майка и трусы быстро, на глазах, чернели. Парень сел на землю. Потом лег, почувствовав ватную слабость. Что-то зазвенело в голове. Дико закричали женщины, гулявшие с колясками. Кто-то бросился звонить в милицию. Парни сгрудились вокруг. Один Никола сразу обо всем забыл. Он снова отошел за ворота, на то место, где валялась пустая бутылка. Все так же ласково светило солнце. Тихий ветерок трепал спортивные стяги. Первой приехала милиция. Сразу же за ней, наполняя воем окрестности, принеслась машина реанимации. Милиционеры подобрали брошенный нож, с опаской пошли за Николой. Когда его брали, он не сопротивлялся, что-то кричал, показывал на валявшуюся бутылку. Половину фраз невозможно было разобрать, но некоторые он повторял с пьяной настойчивостью: — Позвоните Игумнову! — кричал он. — Я его человек! Вот телефон! Двести тридцать пять… сорок…Задержанный Игумновым автоматчик — без куртки, в хлопковой жеваной рубашке и брюках — сидел посреди кабинета. Руки его были в наручниках. Конвоиры — в ядовито-зеленых пуленепробиваемых жилетах — курили по очереди. Им предстояло передать автоматчика спецконвою смежников. Соглашение о передаче было достигнуто на уровне управлений ведомств. Автоматчик понимал, кому предстоит им заняться, отказался отвечать милиции о себе. Когда появился Игумнов, попробовал его достать: — Герой!.. По телевидению еще не сообщили? «В Комитете государственной безопасности СССР…» — Да нет, по-моему, — Игумнов не стал связываться. — Не слышно. — Доволен? А что чуть ребра мне не сломал — отвечать не придется? Игумнов пожал плечами: — Видишь ли, у меня тоже только одна жизнь. И мне приходится самому ее защищать от таких, как ты. — Между прочим, я не сделал ни одного выстрела… — Он пошевелил свободной рукой с папиросой. Вторая рука была соединена наручником с конвоиром. — До этого же я не стрелял! Вы знали! — Задержанный придавил сигарету. Пепельницу ему предусмотрительно не дали. Сунули пустой коробок. — Только угрожал! — Знали?! Откуда? — Но вы же поэтому и искали меня! — Пальцы ему катали? — спросил Игумнов у старшего конвоя. — Подполковник Картузов сказал, что они ему там сами откатают. — Кулика сюда! — сказал Игумнов. — И пусть захватит валик. Появился Кулик — коротконогий, прямоугольный, как плаха, — с пастой, с валиком. Задержанному прямо в кабинете обмыли руки, краску наносили на пальцы валиком и тут же на бумаге прокатывали. — Надеешься все-таки орденок за меня схватить? — спросил автоматчик. — Да нет. Вряд ли. — Вот если бы я засадил очередью. От пуза! Мертвый ты бы точно получил Красную Звезду. Посмертно. — Тут ты прав. Вместе с задержанным, с чужим конвоем Игумнов спустился к машине. Комитетчики — шестеро — были незнакомые; никого из них он не видел в группе захвата. Они разместились в двух машинах, старший — молодой парень, ровесник Игумнова — сел за руль, ловко вывернул к воротам. «Вот так они всегда! А у нас с водительскими правами раз-два и обчелся!» Асфальтированным пандусом Игумнов прошел в цокольный этаж. Как всегда, тут было светло и оживленно. У киоска с сувенирами толпились покупатели. Он повернул дальше, к душевым. Где-то рядом шумел транзистор, слышался смех. Пассажиры собирались в видеозал. Не верилось, что наверху ночь, ушли последние поезда, а на втором этаже, в транзитном зале, скрючившись, спят дети. У кооперативного туалета к нему неожиданно подскочил дежурный. — Поздравляю! Ну, вы… — Восхищенный, он не нашел слов. — Даете! «Первый человек, который меня поздравил… — подумал Игумнов. — А ведь все могло закончиться по-другому. Мог стать дважды кавалером Красной Звезды…» Свою первую Красную Звезду он тоже, можно сказать, получил почти посмертно, когда лежал заваленный в ущелье в Афгане. Задним часом он ощутил тревогу. — 418-й! Ответьте! — Его вызывал дежурный. — Тебе звонили из Истры, из райотдела. Там кого-то задержали. Он ссылается на тебя… В Истре у него никого не было, кроме Николы. — Что-нибудь передали? — Срочно просили позвонить… — Дежурный с ходу переключился на своё. — А у нас тут аврал. ОБХСС начинает большую игру!
В дверях щелкнул замок. Легкомысленно-беспечный милиционер заглянул в камеру. — Спит? — показал на Николу. Никто не ответил. — Особо опасный. — Ему хотелось поговорить. — Парня зарезал на стадионе. Ребята видели… Кровищи-и! — Он поставил две миски, две кружки, хлеб с маслом. Никола не пошевелился. В камере, кроме него, было двое — невысокого роста кавказец и молодой русый парень. — Выспался? — Русый подсел ближе. Он чувствовал себя хозяином, прокурор санкции на арест не давал — к ночи его должны были нагнать. — Как тебя звать-то? Я — Алексей. Здешний. Истринский. Это Эдик. — Он показал на сокамерника. — Поешь, отец, — позвал кавказец. Никола сокамерников своих жаловать вниманием не собирался. Снял брюки, тщательно уложил строчку, постелил. Лег в трусах поверх брюк. Аккуратность в камере — первое отличие вора. Увидев всего две миски, Никола сразу понял: «Не закрыли! Сижу не по сто двадцать второй, а по опьянению! Выходит, с потерпевшим не все пока ясно! Живой он!» Сокамерники оставили Николу в покое. Он лежал, слушая их бесконечную похвальбу — извечное занятие фрайеров в местах, где и стены имеют уши. Эдик оказался шулером — каталой, ко всему еще котом — организовывал ночные поездки проституток к ресторанам. Истринский хулиган был удачливым грабителем — совершил более десятка грабежей и даже разбой. — Тебе передать на волю ничего не надо? — спросил он у Николы. — Нас должны сегодня выгнать обоих. Никола только махнул рукой. В камере тоже кто кого обманет! Его потянули наверх под вечер — к самому подполковнику, заместителю начальника райотдела. — Садитесь… — предложил подполковник. Никола подставил себя под пристальный, обыскивающий взгляд профессионала. Одет он был просто и дешево. В маленьких бесцветно-желтоватых глазах уличного кобелька отсутствие ясного выражения и нарочитая замедленность. Подполковник — старый ас розыска — сразу понял, что за птица ему попала. — Как же тебя прописали такого? — Письмо было. — Из Главка? — Транспортная милиция. — Кого ты там знаешь? — Начальника отделения розыска. Игумнова… — Он ненавязчиво продиктовал телефон. Подполковник записал. «Что в силах — Игумнов сделает…» — подумал Никола. — Что же ты так? — Подполковник отложил блокнот, Никола окончательно убедился: терпила жив и будет жить. — Здорово набрался, с утра пил… — Во рту было сухо, но просить воды сейчас не следовало. — Ты и здесь на всех накидывался! — Ничего не помню… — А это узнаешь? — Подполковник достал из стола огромный ржавый тесак — Никола держал его дома, под половиком в прихожей. — Куда я ему попал? — Почти в пах. Счастье — не ниже, не выше. Выпив, Никола действительно дурел. Только заступничество начальника угро спасало его обычно от нового срока. А не пить не мог! — Судился за кражи… Так? — спросил подполковник. — Все известно! — Никола промолчал про лагерное убийство. — Воров здешних знаешь? Никола поднял желтовато-бесцветные собачьи зрачки. Наступал единственный тот короткий момент, который судьба предоставляет каждому перед тем, как отобрать у него последний шанс. — Со всеми бегал. Сейчас уже все паханы. Второй Никола, Сова, Пека… — Карзубого знаешь? — Его сестра со мной жила… Подполковник помолчал. — Тут разбой у нас нераскрытый. Слышал? Голову пробили. Сняли шапку… — Это Алексей. Он сейчас со мной в камере, — просто сказал Никола. — Шапку он завмагу продал в Алехнове. С ним еще был парень. Приезжал в гости к сыну военкома. Они вместе служили… Подполковник не мог найти слов. Никола сделал ему поистине царский подарок. И, как тут же оказалось, не один. — …Весной они сняли часы со студента — «Электронику». И импортные очки. «Электронику» загнали продавщице в универмаге. Она стиральным порошком торгует… — Его необременённая воровская память была строго фиксирована: «Кто?» «Кому?» «У кого?» «С кем?» — А очки? — Сестра носит — она в сберкассе работает… — Верно… Подполковник замолчал. «Потерпевший жив, — подумал он. — И будет жить. Этого, — он взглянул в бесцветные зрачки Николы, — одна могила исправит. Мораль читать ему бесполезно. Тюрьма ничего ему не даст. Как воровал, так и будет воровать. Но здесь он хотя бы принесет пользу. И уже принес…» Было и другое немаловажное обстоятельство. Подполковник отправлял в Феодосию жену с двумя детьми и племянницей. «Четыре билета, целое купе. И всего один поезд в сутки. Билетов никогда нет… А за этого будет просить железнодорожная милиция!» Он решился: — Следователь допросит тебя. Там посмотрим. Я лично не стану настаивать на аресте. Никола не стал ни о чем больше просить. Валявшихся в ногах воров милиция не уважала. — Да! Вот еще! — вспомнил Никола. — У одного отобрали золотое кольцо и не вернули. В милиции. По-наглому… — С руки? — В кармане лежало. Совсем крохотное, с женского тонкого пальца. Кольцо это — ворованное. — У нас кольца вроде не пропадали. — Наверное, еще откуда-то. — В нашем райотделе взяли? — Нет! В милиции аэропорта.
Игумнов достал материалы об исчезновении обеих женщин. Одна из заявительниц писала: «Прошу разыскать мою дочь — Старкову Лилю Владимировну, которая вылетела 6 июня вечером из Воронежа. До Москвы она долетела, о чем дала нам телеграмму из аэропорта. Дальше ей надо было ехать электропоездом. Что с ней произошло в пути — мы ничего не знаем. Очень волнуемся. Девочка наша — скромная, застенчивая. Раньше никуда одна не ездила. Я мать, у меня семеро детей…» Розыск пропавших без вести не влиял на процент раскрываемости. Но заявление Старковой пришло сразу после другого — аналогичного — от мужа Зубрун. Его жена также вылетела из Воронежа в Москву и пропала после приземления в аэропорту. Это свидетельствовало о сложности оперативной обстановки. Оба заявления были принесены в жертву идолу высокой раскрываемости. «Пр. переговорить. Картузов» — значилось на приколотой к вырванному из ученической тетради листку записке. Даты не было. Начальство соблюдало десятки предосторожностей, чтобы не оказаться замешанным. У Картузова был нюх на документы, за которыми обычно следовал хвост. Второе заявление он сунул Игумнову у себя в кабинете. — Какая-то чепуха. Девчонка уехала, не добралась к месту. Может, сейчас уже дома. — На заявлении не было входящего номера. — Не надо лишней волокиты. Начальник канцелярии, многоопытная дама, годившаяся по возрасту Игумнову в матери, внимательно читала почту и регистрировала лишь самую безобидную и о преступлениях, совершенных вне территории обслуживания. При этом она ни разу не обманулась в прогнозах, хотя и не имела специального образования. Остальная почта шла без регистрации на стол начальства и расходилась с записками — «Пр. переговорить», «Разберитесь». Без дат. Игумнов машинально перечитал телеграмму: «Татьяна Зубрун монтажница временно прописана Москве общежитии убыла рейсом 541 28 мая месту назначения не прибыла организуйте розыск сообщите Куйбышев воинская часть Зубрун А. Н. сверхсрочник». Было ясно: «Ни та, ни другая женщина уже не вернутся никогда!»
Отдел не спал. Игумнов снова отметил присутствие обэхээсэсников с линии, они сидели гуртом в учебном классе — единственном помещении, не имевшем телефона. «Чтобы не смогли предупредить, если среди них есть предатель…» — ОБХСС по какой-то причине задержал начало операции. — Генерал звонил… — Егерь отвел Игумнова в сторону, зашептал почти беззвучно: — Дал команду готовить представление. Тебя к Красной Звезде. Старшему сержанту — «За отличную службу». Качана к деньгам…
Говорилось это неспроста. Дежурный сразу перешел к делу. — Сейчас генерал приедет. Потом те, из комитета. А тут заявительница… Черт принес! Деликатные проблемы решались, как правило, руками розыскников. — В чем суть? Что-нибудь серьезное? — Да нет. Кража из автокамеры. Вещей — кот наплакал. Единственно — французская косметика. — Подозреваемые есть? — Какой-то мужчина вертелся. Мог подсмотреть шифр… Давай Качан с ней поговорит? Он предлагал Игумнову подставить вместо себя Качана. Заодно и вместо него. Егерь знал, конечно, что Игумнов на это не пойдет. — Она тут? Зови. Дежурного устраивал и такой вариант. Присутствие старшего по должности — Игумнова — автоматически снимало ответственность с младшего — Егеря. — Женщина! У которой вещи украли! — заорал он в предбанник. — Зайдите! Игумнов увидел простоватое доброе лицо. Широкое платье указывало на позднюю беременность. Ей не приходило в голову, что здесь, в милиции, ее тоже собираются обмануть. История повторялась. — Там у меня ничего особенного… — Она застеснялась. — Только косметика вот… — Приметы человека, который стоял рядом, вы запомнили? — спросил Егерь. — Невысокенький. Черный. Один глаз меньше другого… «Примета хорошая… — подумал Игумнов. — Этот выплывет…» Картузов был в дежурке, но в разговор не встревал. Потерпевшая могла написать жалобу о том, что в разборе принимал участие и начальник милиции. Он понимал, что происходит, поэтому рукой подозвал Игумнова. — Нам эта кража не нужна! И так пролетели с раскрываемостью. Кстати… С новым замом, с Цукановым, будь осторожнее. Он не сработался с начальником отдела на Окружном. И они его обменяли… — Вокруг царила атмосфера общей подозрительности. — У меня есть данные, что он записывает фамилии и адреса потерпевших, которые к нам обращаются… — Меня беспокоят эти женщины с воронежского самолета… Их уже трое! — Это не идет в раскрываемость, за них нас не бьют! — Зачем же вы при нем шифр набрали, если заподозрили, что он жулик?! — Егерю не надо было объяснять, за что начальник отдела выговаривает начальнику розыска. — Так ведь не знаешь, кто он! — Женщина с сожалением посмотрела в сторону отошедшего Игумнова. — Все равно, что бросить чемодан и уйти! А потом предъявлять: «Ищите мои вещи!» Спектакль этот проигрывался в день по нескольку раз. — Так я говорю? — Так. Она приуныла. Лосев бросил ей кость: — Конечно, преступник мог побояться ехать ночью с чужими вещами. Могут остановить — проверить… Потерпевшая услышала обнадеживающие нотки. — Мог поставить в камеру хранения. А завтра приедет и возьмет. Гарпец!.. — Младший инспектор, маленький, жуликоватый, уже ждал в коридоре. — Зайди!.. Сейчас пройдешь с этой женщиной по камерам хранения ручной клади. Все осмотрите. — Понял… Дежурный вновь обратился к потерпевшей: — Потом проедете с этим товарищем на Курский. Посмотрите там… — Прием был отработан. На Курском было до сорока камер хранения. В шесть утра другой инспектор должен был везти ее на Казанский. А там Ярославский, Ленинградский. К обеду, оставшись без ног, ей предстояло полностью дойти до кондиции — самой отказаться от всяких претензий. — Большое вам спасибо! — Можно ехать, товарищ дежурный? — Младший инспектор знал свою задачу не хуже Егеря. Игумнов плюнул на советы Картузова, подошел к потерпевшей. — Если на нашем вокзале их нет, дальше все напрасно. Дайте ваш адрес. Если косметика всплывет — я сообщу… Это было то честное, что он мог сегодня для нее сделать. Известное учение вождя о неотвратимости наказания оборачивалось его последователями со стороны, которую невозможно было предвидеть — отказом регистрировать преступления, по которым не обеспечивалось наступление кары.
Проходная соседнего — механического — завода была ярко освещена, сбоку стоял припаркованный «Москвич» ближайшего отделения милиции. Игумнов толкнул дверь, она была не заперта. На служебной половине сидело за столом несколько человек. Сторожиха — Витькина мать — грубо размалеванная старуха, в несвежей кофточке с кружевами, увидев Игумнова, резво пошла навстречу. — Не забыл Витеньку! — Она была поддатой больше обычного. Два молодых милиционера из патрульной машины с любопытством оглянулись в его сторону. Кроме них, Игумнов увидел за столом еще Ксению — студентку, работавшую в отделе кадров, кандидатку в валютные проститутки невысокого пока ранга. Ксения делала вид, что они незнакомы, глянула сквозь Игумнова, как через стекло. — Присаживайся! Вот и ребята тоже подъехали! Помянем Витеньку. Ведь сорок дней… Витькина мама двигалась как во сне, ее все время клонило на сторону. Ксения нашла его взглядом, иронически поклонилась, он тоже кивнул. Ксения приходила в проходную из-за него — у них с Игумновым были свои дела. С Витькой ее связывали чисто дружеские отношения. — На помин души… Витькина мама достала початую бутылку, налила понемногу всем. Один из постовых ладонью накрыл стакан — он был за рулем. Выпили, не чокаясь. Обжигающее тепло спустилось к груди и вновь прошло наверх, к голове. Была это никакая не водка — чистый спирт из фурнитурного цеха завода. — Скоро некому будет и помянуть… — Старуха прослезилась. Игумнов знал Витеньку давно. С первого дня, когда из восьмого отделения ГАИ, обслуживавшего правительственную трассу, был переведен в розыск. Игумнова выперли из ГАИ несправедливо, с треском, абсолютно бесчестно, по жалобе холуя из Совмина, который сначала на дороге совал ему трояк, а когда Игумнов не взял и сделал просечку в талоне, оболгал его по «вертушке» на самом верху. — Еще по маленькой… — предложила Витькина мать. Игумнов снова выпил. И стало спокойно. Все, что произошло в долгую эту ночь, сразу притихло и уменьшилось. «Буря в стакане воды. Все хорошо…» Грызун этот с пистолетом-пулеметом мог разнести их в клочья, но все хорошо, хотя и некому порадоваться вместе с ними. Жена? Она давно уже слушает вполуха. В сущности, у него все одно и то же. Задержания, драки, допросы. Удивительно однообразно, когда смотришь со стороны. Идет постепенная переориентация. — Бери, — Ксения подвинула огурец. — Спасибо. — …Все забыли Витеньку… — завела сторожиха. — И с завода, который на пенсию его оформлял, никто не пришел. Ни единого человечка… Милиционеры согласно кивали, поглядывали на часы. Игумнов ничего не сказал. Витька все врал матери. Не было никакого завода, ни коллектива, отправлявшего на пенсию. Был он, Игумнов, на которого сын ее мог рассчитывать. После нелепой смерти в больнице от закупорки сосуда воздухом во время укола Игумнов потерял одного из своих помощников, которого мог бы сейчас использовать. — Ты ездила в аэропорт? — Игумнов повернул голову к Ксении. — Два раза. — И что? — Там своя мафия, Игумнов… Можно без глаз остаться. — Звони, когда следующий раз поедешь. — Как скажешь, начальник. — Ксеня, ты помой помидоры… — сказала старуха. — Там моченые яблоки есть… Ксения поднялась — стройная, молодая, три четверти — длинные крепкие ноги, затянутые в джинсы, сверху куртка, косметика и распущенные по плечам волосы. — Еще одна женщина пропала, — сказал Игумнов, когда Ксения вернулась с помидорами. — Там же, в Домодедове? — Да. Опять молодая. — Давно? — Неделю назад… — Он еще раньше говорил ей про случаи со Старковой и Зубрун. — Мылина ее фамилия. И опять воронежский самолет. — Может, еще по граммулечке? — спросила старуха, обращаясь к Игумнову и Ксении. Игумнов почувствовал, как горячая женская нога коснулась его колена, чуть поднялась над полом, чтобы провести ближе к голени. Снова отошли вдруг заботы. Бродившие в нем отзвуки пережитого. Собственные семейные неурядицы. Все стало предвкушением новых страстей. Он молча сделал глоток, и то, что он молчал и не отодвинулся, было красноречивее слов. — Ну, мы пошли, мать… — Водитель поглядел на часы, стал подниматься. — А помидоры? Игумнов и Ксения тоже поднялись. — Осторожнее, Ксения, ходи… — сказала сторожиха. — Вокзал все-таки… — Тоже мне вокзал! Одни педики и мешочники… — Ксения перебрала в воздухе пальчиками вместо привета. — Поезда за границу не ходят, значит, и дел нет… — Свободной рукой она подхватила Игумнова. — Устроишь тачку, начальник? …На площади, сбиваясь в кучки, бродили желавшие уехать. Несколько свободных такси стояло в центре. Судя по трафаретам, они ехали в парк, но никто не уезжал. Таксисты были готовы везти хоть на край света за четвертную, зеленую, стольник. Один — поздоровее — подошел к Игумнову с Ксенией. — Куда, мастер? — Какой тариф? — спросил Игумнов. — Ночной, конечно. Жёсткий. — Перебьешься. Знакомый диспетчер увидел его издали, подошел к стоявшему водителю поплоше, что-то сказал. Игумнов и Ксения закурили. Еще через несколько минут водитель подал машину. — А все-таки тебе придется поездить в аэропорт к воронежскому рейсу. Сможешь? Будто только что с самолета… Она пожала плечами, обдала дыхом крепких молодых губ: — Как скажешь, начальник… Он вспомнил жену — по началу их любви она очень любила эту приговорку.
3
Реализацию дела «Форель» назначили на пятницу. В этот день ресторан работал с максимальной нагрузкой. Официантки перед концом смены должны были сдать деньги старшей, а та поднять их наверх. После обеда Гийо уехал к друзьям, оттуда в Гнездиковский переулок, на закрытый просмотр. Вместе с ним новый американский боевик смотрели семьи глав двух ведомств и директор гастронома № 1 «Елисеевского» — среднего роста брюнет, приехавший вместе с женой. С собой он привез тяжелый кейс. В кейсе, как выяснилось, ничего не было, кроме коробок «Вишни в шоколаде». Гастрономщик имел обыкновение открывать их во время сеансов и пускать по рядам небольшого — человек на 15 divide;20 — смотрового зала. После просмотра он о чем-то несколько минут разговаривал с Гийо — содержание разговора не было зафиксировано — и уехал без сопровождения вместе с женой, а директор ресторана попал на дачу к любовнице и там заторчал. Картузов ерзал, смотрел на часы. Было поздно. Участники операции так и находились все вместе. Никто не мог покинуть кабинет, позвонить по телефону, выйти в коридор; в туалет ходили всем скопом — с солеными милицейскими остротами, грубыми шутками. До последней минуты никто точно не знал, зачем их собрали. Снова звонил генерал Скубилин. Теперь уже напрямую — к Омельчуку: — Как? — Ждем, товарищ генерал. Оперативный состав весь тут, у меня. — И врал беззастенчиво: — Третьи сутки без сна, Василий Логвинович! — Передай от моего имени: никого не обидим. Как прокурор даст санкцию, сразу выходные. Пять дней каждому! — Это тоже была ложь. — И поощрения. Кто что заслужил. С тобой я лично распиваю бутылку коньяка. — Ловлю на слове, Василий Логвинович. Выше награды мне не надо… Едва генерал положил трубку, раздался звонок, которого все ждали. — Понятых! — заорал Омельчук. — Следователя! Отключить телефоны, кроме моего и дежурного! Разворачиваемся!.. Из сейфа появились опечатанные сургучом конверты с заданиями. Адреса, постановления, маршруты. Номера машин, последовательность обысков, фамилии конкретных исполнителей. Пущенная Омельчуком машина раскручивалась медленно и окончательно набрала силу далеко за полночь. Оперативникам, следовавшим за директором по Минскому шоссе, где-то на полдороге встретилась другая машина — с работниками ОБХСС, — они везли санкцию на обыск. — Груз сдали. — Груз приняли. Не подозревавший ничего Гийо подкатил новенькую «Волжанку» к вокзалу, вышел сладко утомленный, расслабленный. С этой минуты он практически был уже в руках ОБХСС. На третьем этаже, в комнате матери и ребенка, находился эксперт-криминалист с фоторужьем. Ружье нацелено было в окно кабинета директора. Гийо не спешил. Прошел в буфет, купил из-под прилавка втридорога бутылку «армянского». Расплатился. Пожелал буфетчику здоровья. Он никогда не брал у себя в ресторане бесплатно — таковы были его правила. На вокзале было тихо, только на пятом пути, у платформы, трудилась ночная бригада путейцев. Гийо поднялся наверх к себе. Всем рациям, кроме одной — у прильнувшего к фоторужью криминалиста, — дана была команда молчать. Не отрываясь, смотрел он в окно кабинета директора. Ползли секунды. В окне вспыхнул свет… Не полезь Гийо в халат, и вся громоздкая неуклюжая машина под названием «Форель» оказалась бы запущенной вхолостую. — Взя-а-ал! — закричал вдруг эксперт в каждой рации. — Кладет во внутренний карман! Уходит! — Начинаем! — Омельчук сам участвовал в операции и находился на лестнице перед кабинетом. Лестница была тесная. Открыв дверь, Гийо замешкался, увидев представительную группу. О чем он подумал? «Милиция вечно занимается не тем!..» Гийо хотел ее обойти, но стоявший впереди — плотный, как бочонок, — представился: — Подполковник Омельчук, заместитель начальника отдела. Прошу зайти в кабинет. Гийо вел себя достойно и очень сдержанно. — Пожалуйста. — Он повернул назад. Милицейские наполнили кабинет. — Прошу сесть, — предложил ему Омельчук. — Ничего со стола не берите. Подготовленные заранее понятые вошли следом — старший кладовщик и санитарный врач, оба коммунисты, ударники комтруда. — Чем могу быть полезен? — вежливо осведомился Гийо. Мысль о том, что он — друг и сотрапезник первых людей в московской торговле, дергающих за ниточки первых людей аппарата, — вот так запросто даже при существующей неразберихе может быть арестован местными вокзальными ментами, никогда не приходила ему в голову. — Одну минуту… Омельчук ждалкриминалиста, у которого, кроме ружья, был с собой и электронный микроизлучатель. Наконец тот вошел. — Сколько у вас при себе денег? — спросил Омельчук у Гийо. Директор ресторана словно видел сон о себе. — На этот вопрос трудно ответить, — резонно заметил Гийо, — я не считал. — Тысяча? Две? — Не знаю. Зачем это вам, если не секрет? Мелькнула сумасшедшая мысль: «Для каких-то дел им нужны деньги. Большие суммы… Кому-то передать, чтобы кого-то поймать…» — Не секрет. Сейчас все поймете. Я хочу задать вам вопрос: все ли деньги, которые у вас при себе, принадлежат вам? — А кому же?! — Вы все сказали. Теперь положите их на стол. Сюда. Гийо достал бумажник. Эксперт показал Омельчуку глазами: «Это не те!» — Пожалуйста, выложите все! Директор достал конверт. — Это тоже ваши? — Омельчук не оставлял ему времени на раздумья. — Почему в конверте? — Я хотел отправить матери. — Сколько здесь? — Не знаю. Я бы все равно пересчитал на почте.— Здесь триста пятьдесят рублей. Гийо пожал плечами. — Очень может быть. Омельчук дал знак эксперту. Тот был на ходу со своим излучателем. — Понятые, прошу подойти ближе. И вы, пожалуйста. Читайте, что написано! — на купюрах вспыхнули скрытые от глаз буквы. — «Взятка», — прочитал санитарный врач. — Вы тоже видите? — спросил Омельчук у директора ресторана. — Чем вы это объясните? — Не знаю. — Вот протокол, деньги помечены в присутствии понятых… Гийо заметил резонно: — Все знают, что у меня никогда не запирается. Мало ли кто мог войти и что угодно подложить… Это не мои деньги! — Я вынужден вас задержать. — Я давно уже получал предупреждения со стороны персонала. — Гийо остался невозмутим. — От официанток и буфетчиц. «Все равно посадим тебя на скамью подсудимых…» — Почему? — Из-за моей принципиальности! Мешал им обворовывать граждан… — Вы считаете: в конверте лежат сейчас другие деньги? Не те, что вы клали? — Безусловно. Их подменили. — Будем проверять. — Я прошу об этом. Ресторан и подсобные помещения решено было опечатать. Игры работников ОБХСС продолжались всю ночь. Под утро Картузову позвонил Скубилин: — Как насчет «форели»? — Поджариваем, товарищ генерал! Из Купавны звонили. Там целый магазин. Просили прислать ювелира-специалиста. — А в Мичуринце? — Миллионеры, Василий Логвинович! Миллиардеры! — Ходатаев еще не было? — Нет пока. — Готовься, Картузов! Завтра к тебе такие тузы пожалуют — только держись! — Что-нибудь придумаем, товарищ генерал! — Думай, голова, картуз куплю! Завтра они примутся за вас со всех сторон…
Вошедший был, видимо, когда-то могуч высоким прямоугольным торсом, крепкими тяжелыми руками. Сейчас перед Игумновым стояла восьмидесятилетняя развалина. — Девка у нас пропала… — Один глаз его, крупный, вполне осмысленный, был каким-то потухшим, смотрел ниже игумновского лица — в воротник, второй направлен был прямо на Игумнова. — Уехала в Москву и пропала. Я отец ей. Мылины наша фамилия. Игумнов придвинул стул. — Садитесь. Давно пропала? — Уже неделя… — Он опустился на стул прямо, не согнувшись в спине. Сидел, выставив толстые колени. — Мы воронежские сами. Трое человек детей… Зойка — младшая. Приезжала на несколько дней. За вещами. — Он говорил отрывистыми фразами, на одном глотке воздуха, так ему было легче. — Улетела самолетом, мы сами ее проводили… «Что за честь такая Воронежу?.. — подумал Игумнов. — Почему все эти исчезнувшие женщины из Воронежа? Совпадение?» — А через пять дней получаем телеграмму от ее подружки. — Он протянул форменный бланк. Игумнов прочитал вслух: — «Что с Зоей телеграфируйте Женя»… — Прилетела в Москву и как сгинула… — Здоровым глазом он поймал Игумнова, больным оглядывал кабинет, мелкие детали казенного быта. Игумнов и сам краем глаза захватил их — форменная фуражка на сейфе, картонная коробка-тайник, порванная по углам схема железных дорог СССР. — А может, поехала к кому-нибудь? — Игумнов взглянул на старика. — Как она? — Не-ет! Девчонка она порядочная… Друг у нее здесь… — сказал Мылин. — Москвич?
— Липецкий. Тоже в общежитии. Яриков Геннадий… «Надо послать к нему Ксению. Сразу же и позвонить…» Игумнов пометил на календаре. — Были у него?
— Заезжал. А что он? Все равно бы не встретил. Днем ему работать. — Зоя не с ночным летела? — Не-е! Отговорил я!.. — Старик воспрянул духом. — Обычно она с последним самолетом, потом электричкой до вокзала. А уж утром к себе… А тут я упросил. «Лети, Зоюшка, днем…» — Может, еще обойдется… — Игумнов словно тоже получал шанс вместе со стариком. — Вы из аэропорта? Как там, в порту? Мылин покачал головой. — Это мыслимая ли вещь?.. Народу как в котле. — Спрашивали кого-нибудь? — Подходил к таксистам. Э, говорят, дедушка! Тут тысячи девчонок проходят! Каждый час. Разве вспомнишь?.. Я говорю: «Ладненькая из себя. Вельветовые брючки. Танкетки…» Старик говорил сам с собой. — …Спрашивают меня: «А деньги она везла с собой? Или видео?» — «Ничего не было! — говорю. — Скатерть взяла из дома, мать картошки отсыпала. Все в магазин не бегать…» — «Тогда появится, дедушка! Что с ней станет…» — «Дай-то, Бог!..» — Старик внезапно повеселел. — Утром позвоню соседям. Предчувствие такое: может, сегодня-завтра объявится! — В Москве где вы остановились? — В Выхино. Свои у нас там. Из деревни. Игумнов записал адрес. — Телефон есть? — Он тоже записал. — И этого парня — ее друга. Адрес, фамилию. Фотографию привезли? — А вот! Подсвеченное сбоку и снизу круглое лицо. Полноватый подбородок. Крупный нос. Все пышущее здоровьем, крепкое, молодое. Большие, жирно накрашенные губы. Он вызвал Качана. — Надо заполнить карту пропавшей без вести. — Картузов спасибо не скажет. — Качан знал о всех трех таинственных исчезновениях. — А, пошел он… Приметы, одежду. — Карту зубов… — Ему не раз приходилось ее заполнять. — Зубы у нее все свои, — заметил старик. — Ни одного чужого. — Уши проколоты? — Это есть! И вот еще… — Старик вспомнил. — Колечко! Сестра подарила! Золотое. У нее пальцы то-о-нень-кие — и то только на мизинец налезало…
Милиционер-конвоир с силой толкнул Николу в спину. — Убийца!.. — Видимо, ему подсказали наверху. Народ был оперативно грамотный. Алексей-сокамерник — со втянутой в шею башкой и стриженым затылком — подскочил: — У, суки! — Но дверь уже закрылась. Загремел засов. Никола оглядел камеру. Пока он был наверху, Эдика вывели. «Если замнач не дурак, из камеры меня выдернут лишь после того, как возьмут Алексея… — Никола читал происходившее, как по книге. — Тогда кавказец всю жизнь будет считаться виноватым в его бедах…» Никола не пожалел ни того, ни другого. Такая жизнь. Распусти и он язык — Алексей или Эдик его с ходу бы вложили, чтоб уйти на свободу. — Где? — Вор кивнул в пустой угол. — «С вещами на выход»… — А может, в соседнюю камеру? — Да нет! Он картежник. Катала. Небось на тачке гонит сейчас к себе в гостиницу… — Он не назвал ее, и Никола не поинтересовался. Он знал законы камеры. — У них там валютный бар. Девочки, кайф… — Алексей руками и движением таза показал похабно. — Во сколько меня ни отпустят, я туда поеду. Он не догадывался, что выход на свободу теперь откладывается для него на несколько лет. Никола снова постелил брюки, выправил швы, лег сверху. Его ждал следующий этап. Может даже, самый важный. Срок содержания Николы в камере как лица, задержанного в нетрезвом состоянии, истек. Следователь должен с ходу решить: отпустить Николу на свободу, пока будет вестись следствие, или закрыть. Николу с его биографией особо опасного рецидивиста и поножовщиной ждал верный арест. Недаром его и по акту опьянения вопреки всем инструкциям поместили не с обычной пьянью, а с задержанными, под крепкий замок. Следователи никогда не упускали случая отправить обвиняемых за решетку, чтобы те не могли убежать или совершить новое преступление. Это стоило, конечно, следователям дополнительных хлопот. Строго через трое суток, ни днем позже, не делая исключений ни для выходных, ни для праздничных дней, следователь обязан доложить материал прокурору и получить санкцию на арест. И против этих своих самых грозных противников — следователя и прокурора — Никола был бессилен. Козыри, которыми он владел, годились только против тех, кто впрямую отвечал за раскрываемость преступлений, а следователей — это было очевидно для любого посвященного — нераскрытые не колышут. — …У них всю дорогу приключения… — Никола по новой слушал от Алексея истории выпущенного каталы. Он и двух минут не мог просидеть молча. — Гаишник в порту тормознул их, а с ними старик кавказец… «Хотите, — говорит старик, — я его отмажу?» Подходит. У него в тачке коньяк был. «Белый аист»… Никола был по горло сыт этими и подобными историями. Спросил только: — Взял? — Гаишник? Им только покажи!.. С ними был в машине друг этого таксиста. Он перед тем бухнул и в милицию попал, там же, в аэропорту. Неделю назад. А при нем было кольцо золотое. Темное. «Ну, — думает, — все! Финиш!» А ночью сержант его будит. «Слышь! Вали отсюда…» Ремень отдал, шнурки. «А кольцо?» — «Какое тебе еще кольцо. Вали, я сказал…» — Алексей излагал путано, но Никола отлично все разбирал. — Крутые ребята, каталы… Чечен, который с Эдиком ехал, говорит: «Ты мне покажи этого сержанта… Я разберусь!» Запросто бы разобрались. У них в гостинице «Макаров». Новый, с двумя обоймами… — Знаешь, — сказал вор. — Ты бы язычок прикусил малость. Тут ведь и стены слышат… — А чего я?! Никола больше не думал о нем. Ворошил свое. — «…Следователя чего колышет? Чтобы от водворения в камеру и до санкции у прокурора ему в срок уложиться! Чтобы ровно три дня! Как закон требует…» — Какой день сегодня? — неожиданно спросил вор. Алексей посмотрел удивленно: — Пятница… «Сегодня меня не закроют!»- подумал Никола. Следователи не любили закрывать по пятницам. Если сажаешь в пятницу — в понедельник идти к прокурору. Значит, прощай выходные, отдых с семьей, телевизор. «Для них самое лучшее — закрыть в понедельник, чтобы в среду за санкцией…» Вскоре за Алексеем пришли. Вслед и Николу подняли. Посадили в конце коридора у зарешеченного окна. Он слышал, как следователь в кабинете укорил Алексея: — Тебе хулиганства мало? Того, что я тебе вешаю? Чего ты в камере язык распустил? «Ну, дела-а… — Вору стало смешно. — Это же взяточник!» Вскоре следователь вышел в коридор — белый, пышный телом мужик с редкими волосами. Он подошел к Николе. — В понедельник придете. Паспорт пока остается у нас. Все ясно? — Да, ясно. — Вот повестка! Смотрите. В девять здесь. Расклад подтвердился: «Думает, что закроет с понедельника! Чтоб выходные себе не ломать… А на неделе получит и санкцию! Но это еще как выйдет! Бабушка надвое сказала!»
Узбек-милиционер, старослужащий, окликнул Игумнова у лестницы внизу: — Товарищ начальник! Там ждет вас этот… — Он замялся, не зная, какое имя назвать. — Николай Иванович. Николу знали под несколькими именами. Игумнов взбежал по лестнице. Открыл дверь, пропустил Николу впереди себя. Замок за его спиной щелкнул. За дверью Игумнов развернул Николу на сто восемьдесят градусов. Мгновение еще — и врезал бы в кобелиные бесстыжие воровские глаза. — И врежь! Заслужил! — Никола не моргнул. — Они отпустили меня на выходные. В понедельник меня закроют. Паспорт у них. — Какие у тебя претензии лично ко мне? — Игумнов! — Я посылал тебя на стадион с ножом? — Нет… — Ну и все! — В тюрьму я не пойду, Игумнов! Мне нельзя туда. И ты знаешь почему… — Он по-блатному громко — на весь этаж — заскрежетал зубами. — Ты сейчас думаешь: меня посадишь — справедливость восторжествует! Не-ет! — Все равно. — Игумнов открыл дверь. — Прощай. Никола вышел. Игумнов подошел к окну. Освещенный квадрат окна по-прежнему висел на деревьях, как простыня или занавес. Шаги Николы стихли. Вокзал был идеальным местом для сведения счетов с жизнью. Производство по «несчастным случаям» велось примитивно, уголовные дела не возбуждались. Трагедии замечали не больше, чем писк электронных часов, обозначавших конец часа. Злость прошла внезапно, как и появилась. Игумнов спустился вниз, к вахтеру. — Где он? — Ушел… — Узбек удивленно посмотрел на Игумнова. — Просил передать это… — Вахтер полез в стол, достал плоские металлические часы на старом ремешке.
Вор стоял в конце шестой платформы. Тут было всегда малолюдно. — В машинисты решил податься? — Игумнов смазал Николу по плечу. — Еще подумаю. — Он вскользь взглянул на него. — У тебя тоже неприятности. Помимо меня. — Еще одна женщина пропала, неделю назад, молоденькая, в вельветовых брючках, в босоножках. — Опять из аэропорта? — Опять. Никола на секунду задумался. — А кольцо у нее было? — Было. Почему ты спросил? — Мне пришло вдруг… — Он заговорил несвязно, как недавний его сосед по камере. — Милиция попутала тут одного. С кольцом. Кольцо — темное… Ма-а-ленькое-ма-а-ленькое… — Интересно! — …А ночью сержант его будит: «Вали отсюда!» — «А кольцо?» — «Какое кольцо?» Ладно, мол, вали! Те же вопросы покатились по обратному кругу, теперь их задавал Игумнов. — Давно было? — С неделю назад. В аэропорту. Снова стукнула стрелка. Машинист узнал начальника розыска, поприветствовал свистком. — И кого с ним попутали? — Друга одного таксиста. Они подвозили катал… — Фамилию знаешь? — Откуда, Игумнов? Все через десятые руки. Парень похвастал каталам в такси, а те дальше… Да! В машине был еще старик горец. Они его подвозили… — Никола вспомнил про бутылку. — «Белый аист». Есть такой коньяк? — Есть. — Горец отдал его гаишнику. В Домодедове. Игумнов все больше заинтересовывался. Заставил Николу повторить. Получалось, что было четыре выхода на дружка таксиста. Через самого таксиста. Через Эдика — каталу и его напарника. И еще через гаишника. Но и на таксиста, и на гаишника, и на друга каталы выйти можно было тоже только с помощью Эдика, который обретался либо у себя в гостинице, либо в аэропорту. — У них там валютный бар, — вспомнил Никола. — Проститутки… Да! И оружие. «Макаров» с двумя обоймами. — Ты бы позже еще вспомнил! — Про оружие? — Ну! Во всем существовала какая-то несправедливая связь: не ударь Никола ножом парня на стадионе, он не попал бы в камеру с Эдиком и Алексеем — Игумнов ничего не узнал бы ни про кольцо, ни про пистолет. — Начинать придется все равно с места прописки Эдика, — вслух решил Игумнов. — В Истре — раз они его закрывали — адрес должны знать. — Должны. — Ты поедешь в аэропорт и будешь там находиться постоянно, пока я не скажу. Найдешь своего каталу, а в конечном счете — таксиста… — В понедельник мне с утра к следователю, Игумнов. У меня повестка… — Никола вздохнул естественно. — До понедельника надо дожить, Никола. Отправляйся. Прямо сейчас… Существовал и еще один путь к дружку неизвестного таксиста. Через милицию аэропорта. Игумнов позвонил начальнику розыска Желтову, его не было. Отыскался лишь старший опер. Он с ходу опередил: — Если насчет билетов — все глухо. — Я не лечу. — Да нет, если тебе очень надо — пожалуйста. — Он сразу перестал нервничать. — Проверь по книге доставленных за прошлую неделю… — Игумнов принял за точку отсчета дату появления Мылиной в Москве. — Таксисты у вас были задержанные?
— Проверю. Куда тебе позвонить? Старший опер перезвонил минут через десять. — Не было. Этот человек точно таксист? — Не знаю. — Тут ееть водитель башенного крана. Из Хабаровска.
— Нет, это не он… У меня еще такая просьба. Там приходил этот Мылин насчет дочери. Проверь, прилетела ли она дневным рейсом, на который взяла билет. — Позвони к утру. Я сделаю. — В Москве, наверное, миллион краденых колец… — заметил Цуканов, его новый зам. — Колец много, ты прав, — Игумнов блеснул рыжим рядом зубов. — Но кольцо появилось тогда же, когда исчезла Мылина. И в том же месте. И очень похожее по размеру. Надо ехать к Эдику… — Поехали. Гостиница находилась недалеко от метро «Каховская». Два одинаковых, похожих друг на друга корпуса. — Давай сюда. — Игумнов показал на козырек, под которым стояла низкая длинная машина. — Иностранцы… — заметил Цуканов. — Хрен с ними. — Я так сказал. Круто застучали в дверь. — Откройте. Швейцары — пенсионеры-бугаи МВД-КГБ — по виду и степени независимости легко определили их статус. — Входите. Сейчас оперуполномоченного вызовем. Игумнов и Качан пошли к столу администратора. Там никого не было. Наконец появилась заспанная молодая девица. Фыркнула. — По борьбе с проституцией? — «Интерпол»! По линии эксгибиционистов… — Да ладно!
— В каком номере вот этот?.. — Игумнов показал записку с установочными данными Эдика. Девица прочитала ее. — Нет у нас такого! — На память знаете? — У нас иностранцы. Свои все наперечет. Не прописан. — А живет! — Это пусть милиция смотрит. А мы в номера заглядывать не обязаны. Каждый свободен пригласить кого хочет… — Она оценивающе взглянула на Игумнова. — Например, ты — меня! И подарить духи! «Палома Пикассо», например! — Всю жизнь мечтал. — Очень вежливо. — Она зевнула. Цуканов из вестибюля махнул рукой, ему удалось найти общий язык с одним из швейцаров. — Номер 1257. Двенадцатый этаж. Он там. — Останешься здесь, — сказал Игумнов. — Проследи, чтобы эта стерва не позвонила… Сверху уже спускался гостиничный оперуполномоченный. — Откуда, ребята? — Он был похож на нападающего студенческой баскетбольной команды — под потолок, с длинными маховиками. Игумнов показал удостоверение. — Транспортная милиция. — Насчет 1257…- подсказал один из швейцаров. — Доигрались! Оля, — пригласил опер. — Идешь с нами. Стерва победно взглянула на Игумнова, виляя задом, пошла к лифту. Вшестером они вошли в грузовой лифт. — Нажимай на двенадцатый, — сказал нападающий. — Кто у них там? Проститутки? — Оружие.
Врываться не пришлось, стерва администратор коротко постучала и запасным ключом с фанерной бляшкой открыла дверь. — Мальчики!.. Видимо, их поселили с условием, что администрация в любой момент сможет проверить порядок и выселить, если номер понадобится иностранцам. Она скользнула в номер, как, видимо, делала уже не раз, с ходу нажала на выключатель. Номер был «люксовый» — с огромным холлом, с комнатами по обе стороны. Опер из гостиницы мотнул Игумнову головой вправо, сам быстро метнулся влево. Игумнов попал в спальню, окно ее было плотно закрыто шторами. Ни воздух, ни свет сюда не попадали. Где-то рядом была кровать, Игумнов услышал чье-то сонное дыхание. И голос. Сначала непонятное, потом по-русски: — Кто это? — Милиция… Качан рванул занавеси на окнах, проник свет. Завизжали колесики раздвигаемых штор. Боковым зрением Игумнов успел оценить обстановку: бархатные диванчики полукругом, галерея пустых бутылок, пуф с одеждой. Впереди на квадратной кровати две взлохмаченные головы рядом — черная и белая… — Милиция! Спокойно… Черная голова на кровати неожиданно скатилась к краю, взлетела подушка, из-под нее показался вороненый, с коротким стволом «бульдог». Не «макаровский»! «Бульдог» пошарил по номеру, нашел Игумнова широким пустым зрачком… Игумнов бросился вниз, к кровати. Вперед. Рукой захватил чьи-то ноги. Баба! Мужик скатился под кровать. Игумнов врезал кулаком и локтем, пистолет отлетел в угол. Впереди Качан сцепился с другим мужиком. Женщина под простыней орала изо всех сил. Игумнов и его противник катались у кровати: тот пытался схватить пистолет. Игумнов все дальше отбивал его ногой под кровать. Наконец Игумнову удалось взять верх, он врезал по лицу. Еще. Еще. Тот закрыл руками голову, не сопротивлялся. Игумнов знал свою правоту, его противник — вину. Он не должен был брать в руки оружие. Неподписанный договор между сыщиками и преступниками запрещал это делать. Взяв пистолет, он доказал, что готовился убить Игумнова, Качана — вообще мента. В этом все и заключалось. Игумнов подтащил мужика к шкафу, двинул головой о дверцу. Потом швырнул на ковер. — Что ты делаешь? — закричала женщина с кровати. — Это тебе не в Америке! — В Америке его бы сразу пристрелили — не успел бы еще вы тащить руку. Там жизнь полицейского дороже ценят… Он подобрал «бульдог», он лежал — вороненый, маленький как мышь на снегу. — Выйдите все, дайте одеться… — сказала женщина. — Ничего, перебьешься и при нас. — Сволочи! Мне тоже чуть ключицу не сломал. Сейчас бы платил за увечье… Игумнов вздохнул: «И действительно, платил бы! Дурацкий закон… Всех защищает, кроме того, кто старается за всех и всех больше рискует!» Появился гостиничный оперуполномоченный, зажег свет. Задержанный все еще лежал на ковре без дыхания. Игумнов взял с прикроватного столика графин с водой, вылил ему на голову. Лежавший отпустил колени, потянулся. В спальне появились другие обитатели номера. Всего их было шестеро. Две молодые женщины, белые, полнотелые, со спутанными волосами, принялись приводить себя в порядок. Администраторша успела уйти. Началось утро, где-то за стеной, не по-русски, поздравило всех с началом дня радио. — Кто прописан в номере? — спросил баскетболист, он же опер. Хозяин номера, оказалось, вообще в эту ночь не ночевал; всё это были его гости — приезжие, неизвестно как просочившиеся сквозь сито швейцаров. Те умудрились служить двум богам: пускали за деньги, потом же и закладывали. За это им тоже платили. Все были жителями далеких мест, незнакомого предгорья, давно уже освоившими равнины столицы, ее гостиницы, рынки, мотели. — Этого, с пистолетом, ты увозишь? — спросил гостиничный оперуполномоченный у Игумнова как бы между прочим. Он держался с достоинством, не хотел выпрашивать. — Нет, забирай его. Мы возьмем вон того. — Он еще раньше положил глаз на другого кавказца. Юркого. С усиками. — Поедешь с нами. В милиции давно был? — Давно! Когда прописывался! Он промолчал о деле, заведенном на него Истринским райотделом, о том, что всего несколько часов назад валялся на нарах. Игумнова вранье это устраивало. Сразу снимались подозрения, будто какие-то разговоры, которые кавказец вел в камере, могли просочиться наружу. «Нет истринского ИВС — значит, нет и Николы…» — Поедем, поболтаем, — Игумнов не назвал его Эдиком, поскольку в паспорте стояло другое имя и это сразу бы показалось катале подозрительным. — Будет о чем вспомнить… — Давай прямо сейчас поговорим, начальник, а? — Ему очень хотелось скорее освободиться. Игумнов еще раз внимательно его оглядел. «Этот расскажет. Если не про того малого, у которого милиция забрала кольцо, то, по крайней мере, про гаишника… Пока это единственные зацепки». — Поедешь с нами. Оперуполномоченный гостиницы уже звонил в отделение насчет машины. — Мне надо тоже позвонить, — сказал Игумнов. Его звонок поднял Ксению. — Ты? — Она, похоже, обрадовалась. — Вот адрес… — Он продиктовал координаты общежития, полученные от отца Мылиной. — Яриков Геннадий. Сходи прямо с утра. До работы. Скажи, что тебе нужна Зойка. — Я скажу, что она заказывала мне колготки… — уже сонно пообещала Ксения. Второй его звонок был старшему оперу в милицию аэропорта. — Что-нибудь удалось? — Удалось. Мылина скорее всего прилетела тоже ночью… — Старший опер объяснял весьма многословно. — Всех воронежских пассажиров отправили ночными рейсами. Не дневными. У них там ЧП было в аэропорту. Посадили душанбинский рейс, и его пассажирам отдали места дневного воронежского…
4
Первым — не считая генерала Скубилина — еще до начала рабочего дня поздравил Картузова заместитель начальника транспортного главка Ильин. Он позвонил прямо в дежурку. — Все скромничаете! А сами вон какими делами ворочаете! И все тихой сапой! Как мыши в подполье… Ильин был видной фигурой. Пришел из транспортного отдела ЦК, всех знал, и его все знали. Генерала получил почти сразу — вслед за переводом в МВД. — Стараемся… — Готовь представление на отличившихся. Себя можешь не вписывать — сам впишу. С указанием новой должности. Картузов на секунду потерял дар речи. — Не слышал еще? — продолжал Ильин. — Ну, и не надо пока. Скубилин и тот не знает, так что не спеши докладывать… — Понимаю. — Он ничего не понимал. — Авгуров еще не заезжал? Авгуров был начальником ОБХСС — недавно переведенным из партийных органов в управление к генералу Скубилину. — Нет. Не был пока. — Он все расскажет… Ну, ладно. Значит, поздравляю сразу и с успешной операцией, и с назначением. — Спасибо, Дмитрий Афанасьевич… Ловя на себе взгляды сгорающего от любопытства Егеря, Картузов пошел к себе. Звонок озадачил. «Не спеши докладывать Скубилину…», «Авгуров все расскажет…» Авгуров был доктором наук. «Ученый в милицейских погонах» — как его представляли на всевозможных конференциях и симпозиумах в Союзе и за рубежом. О нем говорили как о человеке Ильина и даже его родственнике. Статьи Авгурова часто появлялись в центральной печати. В управлении он появился сравнительно недавно переводом из партийных органов. Его работа в ОБХСС была явно только трамплином. Естественно, Авгуров входил в команду Ильина, открыто противопоставившую себя и Скубилину, и патрону его Жернакову. «Если Скубилин что-нибудь заподозрит, мне конец, — подумал Картузов. — А что делать, если звезда Жернакова идет к закату? Приходится рисковать!» Авгуров подъехал быстро, Картузов встречал его перед дежуркой. У машины они обнялись и расцеловались. Простой этот, непринятый в милиции ритуал знаменовал переход Картузова в другую команду. Не спеша пошли они по пустой платформе. День начинался ясный, солнечный. На полпути к отделу Авгуров на минуту остановился, подставил лицо солнцу, закрыл глаза. Картузов снизу взглянул на него. «Белая кость…» Авгуров иначе одевался, иначе говорил. Негромко, уважительно. Приветливо улыбался. Жена его, говорили, была филологом, переводчицей с сербскохорватского. Их круг составляли литераторы. — Хороший день. — Авгуров открыл глаза. — Поговорим тут. Чтобы без лишних ушей. Платформа была пуста. Дальше, за двумя путями, строились отряды пионеров, их везли в пионерский лагерь. Старшие дети стояли с плакатиками «1-й отряд», «2-й отряд». Родителей к платформе не подпускали. — У меня новость, — сказал Авгуров. — В нашем Московском транспортном не сегодня завтра грядут большие перемены. Я иду начальником управления. А ты, если у тебя нет возражений, ко мне замом. Твое личное дело уже в кадрах. Чтобы никто ни о чем не заподозрил, они взяли личные дела пятерых. С Курского, Казанского и так далее. С нарочными. Когда тебя назначат, четыре других дела вернутся. — А как Жернаков? Шеф Скубилина считался в команде первого заместителя министра с тех пор, как вместе с ним отличился в разгроме начальника Академии МВД и его штаба. — Жернаков уходит. Вопрос решен. — Значит, и Скубилин? — Как только уберут его шефа… — Авгуров заметил с сожалением: — Хороший мужик Василий Логвинович… Но ведь, по существу, развалил работу. Разогнал профессиональные кадры. Везде своих посадил. И эта девчушка в приемной… Ты знаешь. Все только и говорят об этом. Картузов кивнул. «Скубилина давно предупреждали!.. Прав Авгуров. Девочка в приемной Скубилина вся благоухает. Все управление ходит на нее смотреть. Один он не замечает», — Картузов и сам дарил ей то французские духи, то косметику. — Для нас сыграло удачную роль дело этого дурака. Директора ресторана, — заметил Авгуров. Картузов и раньше об этом подумал: «Все будет зависеть от дела Гийо. Жернаков и Скубилин верно рассчитали. Но только начало! Дебют!.. Это — как если выстроить костяшками домино одну к другой и валить первую, целя в крайнюю. Только главное, похоже, и им не открылось. Где же последняя, которой грозит удар? В МВД? В ЦК? МГК? Кого именно должна скомпрометировать связь с преступными работниками торговли?» — …Он спортсмен, Гийо, — не торопясь, объяснял Авгуров. — И как большинство спортсменов, работать не хочет. Только кейфовать и тренироваться. Охота, сауна. Это его. Наверху, там, немало спортсменов. Друг друга тянут. Но сейчас Гийо сам тянет. Только не в ту сторону, в которую следует. Знаешь, кто ему дал квартиру? — Нет. — По личной записке мэра. Написал ему во время охоты. Четыре комнаты в доме первой категории. На двоих!.. Сто с лишним метров… — Было, как Картузов и представлял: выстроенные в ряд костяшки домино. Только удар пришелся не по крайней, а где-то в середине, и падали они все не туда, куда планировали Скубилин с Жернаковым. На суде все может всплыть. А Жернаков со Скубилиным хотят нагреть руки сначала на разоблачении Гийо, а потом на его вызволении из-под стражи. А сейчас ждут, пока мэр или кто-то из его приближенных обратится к ним за помощью. Тогда они дадут задний ход… От машины Авгурова за ними наблюдал его старший опер — борец или боксер, верзила-полутяж, то ли личный шофер, то ли телохранитель. — Мне кажется, мэру и его людям стоит только пальцем шевельнуть… — заметил Картузов. — Они и шевелят. Но иногда лучше действовать в самом низу, чем через Генерального прокурора. От Генерального или первого нашего заместителя пустячком не отделаешься. «Мерседесом» пахнет… Авгуров незаметно перешел к технической части: — Как я понимаю, дело Гийо построено на оговорах взяткодателей, которые за это освобождены от ответственности… — Обычная история, — осторожно заметил Картузов. Авгурова интересовала возможность разрушения дела. — Стоит кому-нибудь отказаться от своих слов, и все падет. Если официанты не отстегивали, значит, и мэтр не отдавал наверх… — Ну как! — Картузов не согласился. — А конверт с деньгами? «Взятка» на конвертах! — Конверт ему в руки не дали. Сунули в халат. — У любовницы на даче тоже нашли меченые деньги. — «Подсунули!» — Авгуров судил свободно и широко. С пониманием тайных рифов в делах такого рода. — Он ничего не знал… «Золото и драгоценности?» — «Жены и ее родителей. Все подтверждено справками». «Злоупотребления по службе…» — «У кого их нет? А вот медали, дипломы, кубки — это не у всякого. Первенства дружественных армий, полицейских, динамовцев. Честь национального флага страны…» — Он помолчал, продолжил уже заинтересованно: — В деле наверняка есть несколько свидетелей, настроенных наиболее агрессивно. Это наверняка женщины… Так? — Да. — Защита докажет, что, по меньшей мере, одна была его любовницей либо хотела затащить к себе в постель, а он отказывался. Картузов кивнул. — Такая есть. Мэтр ресторана Шишкинская. Второй свидетель — официантка, ее подруга. — Хорошо бы на время их куда-нибудь сплавить. — Авгуров рассуждал, как о давно решённом. — Ну, это я возьму на себя. Позвонит мой опер Слава, дай их адреса. Картузов пожал плечами. Его волновало другое: — Скубилин надолго останется? — Вопрос двух-трех дней. — За это время не наломает дров? — Достать тебя он может только через укрытые заявления… — Картузов и сам это знал. — Через начальника розыска. Как он? — Игумнов? Парень вроде надежный. — С КГБ хорошо живешь? — А их разве узнаешь?! — Сейчас от них переводят большую группу в наши подразделения. На пять лет. Будут порядок у нас наводить. — На транспорте? — И в городе. — Лучших-то не отдадут… — Вот именно. — Авгуров взглянул на часы. Разговор был закончен. — Я тут собираю нескольких близких друзей. — Они двинулись назад к дежурке. — Ильин будет. Еще человек пять-шесть. Тебя приглашаю… Я позвоню, как только определюсь. — Буду рад. Они уже пришли. — Надеюсь, будет вкусный стол и мы сможем обо всем поговорить… Авгуров простился. Картузов не спеша пошел к себе. «Если Жернакова попрут, Скубилину не выстоять. А на Жернакова давно зубы точат — с утра он, как приедет, на службе поправляет голову, а после обеда идти к нему снова бесполезно…» — Товарищ подполковник! — Егерь, дежурный, догнал его. — Пока вы с начальником ОБХСС разговаривали, его опер там вам ящик оставил в дежурке. Я сказал младшему, чтобы отнес в канцелярию. — Что в нем? — Сказал «сюрприз». Егерь отстал. В канцелярии уже стоял ящик, завернутый в газету. Начканцелярии поймала его взгляд, улыбнулась: — Кофе гранулированный… Фабричная упаковка. Пятьдесят банок… — Деньги отдали? — Отдала. Взяла из кассы… — По совместительству она вела кассу взаимопомощи. — А он вернул. Может, переслать с нарочным? — Подумаем. Звонил кто-нибудь? — Генерал. Я сказала, что вы вышли. С кем, не сказала:..Трудность заключалась в том, что Игумнов не мог сказать катале о том, что именно он хочет от него услышать. Катала мог рассказать о гаишнике, о «Белом аисте» и кольце, отобранном в милиции всего один раз — в камере, и тогда Игумнов допустил бы прокол. Обо всем картежник должен был начать разговор сам — по собственной инициативе. — Где мы раньше с тобой встречались? — разыгрывал Игумнов. — Ну, скажи! И по-хорошему разойдемся. — Отпустишь, начальник? — Отпущу. Только заедем в пятьдесят третье, я договорюсь, и все. Итак! — В «Арагви»! — Картежник включился со всем азартом игрока. — Нет. — «Баку»? «Арарат»? — Нет. — Я знаю: в «Иверии»! — Не был. — «Баку»! — Ты говорил! А не в магазине? — ввернул Игумнов. — Конечно! Неделю назад. Ты коньяк покупал? — Он не упомянул «Белый аист». — Нет, — задержанный покачал головой. — Коньяк не пьешь? — Пью. Но в магазине не помню, когда был! — Домой приносят? — Цуканов колыхнул продолговатым животом-гробиком. — Почему домой? — Катала засмеялся. — В ресторане.
— «Армянский»? — Сантиметр за сантиметром подвигали они его в нужном направлении. — Почему «Армянский»? — Для него это была неопасная забавная игра, в которой он не замечал смысла. — А какой? Где-то десятым по счету назвал он «Белый аист». — Хороший коньяк… — заметил Цуканов. — Только нигде не достать! — Я тебе достану. — Катала вывернул не в ту сторону — с большим трудом его снова удалось направить в нужном направлении. Еще через несколько минут он сказал, смеясь: — Одну бутылку мы даже гаишнику подарили… — Да ну! Где? — В Домодедове. У поста. Цуканов, будто бы знал всех гаишников, обрадовался: — Черный, среднего роста. Витька!.. — Здоровый, килограмм на сто двадцать… Хотел еще записать фамилию водителя. — Записал? — Нет, кажется. С нами еще старик был, земляк… Мы его подвозили. Игумнов прояснил для себя ситуацию. Картежники ехали на двух машинах со случайными таксистами, занаряженными на один-единственный раз. — Водителя помнишь? — Я сзади сидел. Со мной один друг был — он сейчас уехал. И старик. — А с шофером кто сидел? — Его друг. — Какой он из себя? — пристал Цуканов. — Моложе тебя? — Не знаю. Лет двадцать шесть. Тридцать. — А одет? — Не помню… — Да, ладно. «Не помню»… — Оперуполномоченный гостиницы круто подключился к разговору. — Вроде в серой куртке. И брюки, по-моему, тоже серые. В полоску. Нет, в клетку. — Почему он оказался в такси? — Вроде тоже таксист. Кого-то встречал… — Говорил что-нибудь? Эдик вспомнил: — В милицию он попал! Неделю назад, там у него золотое кольцо уплыло…
Они тянули в правом ряду. Их то и дело обгоняли. Игумнов, оставаясь в душе гонщиком, переживал плачевное состояние милицейского транспорта. «На всё деньги находят! На всё есть — только не на нас, ментов!» Сзади, между Качаном и Цукановым, качался Эдик. Цуканов шуршал газетой. «Если мы изымем кольцо, придется предъявлять его отцу Мылиной. Бедный старик!» Игумнов взглянул на часы. В школе уже готовились к традиционному сбору выпускников. «Даже если все пойдет быстро, я все равно опоздаю. Даже если впереди нас не ждет еще один пистолет-пулемет…» «Будь осторожен, начальник! — писала жена, не видя его по нескольку дней и оставляя на видном месте свои записки. — Береги себя!» Простые эти фразы заставляли терять чувство осторожности и страха. Их опыт и прошлая жизнь были совсем разными. «Гонщик», «мент» — он казался ей вначале экзотической фигурой. — Как скажешь, начальник… — сияя, заканчивала она тогда каждый их разговор. — Как прикажешь! «Так и берут нашего брата мента!» Игумнов внес разор в ее мир. Особенно, когда перешел в розыск. Они почти перестали бывать вместе. Встречаясь, не могли преодолеть отчуждение, ходили, как заколоденные. «Я слишком много думаю о ней, если не люблю…» — Мысль эта не оставляла его. — Вон он, — показал катала. Рыжий старший лейтенант аршинными шагами мерял осевую. Он равнодушно глянул на остановившуюся машину, прошел мимо. Игумнов догнал его. — На минуту… Старшой поднял яростные, холодные глаза, но тут же до него дошло, что его беспокоят такие же милицейские. — МО-14562…- Игумнов прочитал на нагрудном знаке. — Начальник розыска с вокзала… — Он назвался. — Бакланов. Седьмой дивизион ГАИ.
— Ты записал тут одного таксиста… МО-14562 хмуро взглянул на него. — Давно? — Неделю назад. С ним в это время находился картежник, он сейчас со мной в машине. Они подошли ближе, Бакланов посмотрел на каталу, покачал головой. — Не помню, — они разговаривали поодаль, в машине их не могли слышать. — Ты «Белый аист» уважаешь? — поинтересовался Игумнов. — Уважаю, — он взглянул внимательно.
— Заедь, мне надо с тобой срочно поговорить. Гаишник пожал плечами. — Мне как раз надо на Зацепу. Когда ты на месте? Игумнов записал ему фамилию и телефон. — Только сначала позвони. Очень срочно. — Начальник, всё? — спросил кавказец, когда Игумнов вернулся в машину. — Сначала заедем в пятьдесят третье. Он заканючил: — Почему, начальник? — Они обслуживают гостиницу. Поехали! Игумнов закрыл глаза, возвращаясь в тот же поверхностный слой необременительного анализа собственной жизни. Со своей первой женой он работал в одном управлении, сидел за одной партой в школе рабочей молодежи. Они жили душа в душу и никогда не ссорились. Их развод всех удивил. Одно он знал твердо. «Можно расстаться, можно создать новую семью. Но нельзя уходить до того, как переродились связи, пока пусть даже только в душе чисты и верны друг другу…» Он знал, откуда эти мысли. «Сегодняшний традиционный сбор выпускников…» Он не мог не пойти, хотя прекрасно знал, что предстоит.
Ксения ждала на углу у хозяйственного магазина — молодой побег, затянутый в готовые лопнуть, обтягивающие тело джинсы, само обаяние и порочность — от мужской круглой шляпы до «молнии» на гульфике. — Привет! — В присутствии коллег Игумнова она не стала говорить. Показала на объявление — магазин был закрыт на ремонт. — Воруют, как черти, а раз в месяц учет. Это уж обязательно! У меня в нем подружка работала. — Ясно. — Цуканов одобрительно осмотрел Ксению. — Ну, мы погуляем с Борисом… — Была в общежитии? — спросил Игумнов, когда Цуканов и Качан отошли. — Да. Нашла Ярикова Генку. Друга Зойки… — Она бросила сигаретку себе под ноги. — Вообще-то, неплохой парень. И зарабатывает хорошо. Он видел ее в аэропорту. — Мылину?! — Он встречал все воронежские самолеты. До последнего… — Ксения словно расплескивала слова. Соединять их следовало самому слушателю. — Последний рейс не объявили. Или он не слышал. Мылина им и прилетела. — Он уверен? — Ну! Генка сидел в электричке. Видит, она идет. С парнем. У парня сумка. — По платформе? — К аэропорту. — Выходит, она прошла мимо него и потом вернулась? — Выходит. — И что он? — «Деревня-матушка…» Как сидел, так и не встал. «А чего я пойду? Третий лишний…» — Кто же, он считает, это был? — Ну кто? Хахаль ейный! Воронежский. Кто еще? Она рассказывала Генке: друг у нее есть. Вместе в ПТУ учились… Ты при сигаретах? Игумнов вынул пачку «БТ». Она закурила. Показала белый, как сахар, оскал. Крепкие молодые губы блестели помадой. — И какой он из себя? — Генка его плохо разглядел. Высокий, симпатичный. — А как его зовут, Мылина говорила? Родители ее с ним знакомы? — Ну ты что, Игумнов, не понимаешь? Заставляешь тебе все объяснять на прямом языке! Я же женщина все-таки! Она глубоко затянулась, струйками из ноздрей и рта потекли дымы. Проходившая мимо старуха в очках не выдержала: — Еще курит! У-у, тварь проклятущая… Зеленые глаза! — Иди-иди! Сама тварь… — с ходу парировала Ксения. — А то очки в двух карманах понесешь. Опять настроение мне портишь! — Знаешь ее? — Крёстная моя. Из-за нее меня батюшка из церкви прогнал. За то, что в брюках и накрашена. — Она провела по сиренево-розовым, не встречающихся в природе оттенков щекам. — Так кто же, по-твоему, с ней был? — Игумнов! Ты как маленький! Да ты допроси ее отца Мылина! Неужели не знает он, кто их дочери целку ломал?! Игумнов раздавил сигарету. — Ерунда. А тем двоим, что пропали в мае и в июне? Тоже он? Она пожала плечами. — Приметы запомнил?
— Лицо худощавое. Русый… Серая куртка, как дутая. На «молнии». Я все расспросила. — А брюки? Тоже серые? — Да. В клетку. Катала тоже упоминал о клетке. «Странное совпадение…» — Ты считаешь, это не ее парень? — Знаешь, кто это был? — Игумнов достал сигарету. — Убийца. Я понял. Он берет тех, кто не успевает к последней электричке. Как раз ночной воронежский рейс. Они не знают Москву. Рабочие девчонки. Он увозит и убивает. Левак. Или таксист.
Игумнов прошел по второму этажу. На классах висели объявления: «Выпуск 1978 г.», «Выпуск 1979 г.». Школа была старая, называли ее и вечерней, и школой рабочей молодежи. Вся вокзальная милиция получила здесь свое образование. А точнее, корочки. Игумнов постарался войти тихо, но половицы предательски заскрипели. Его увидели. Выпускников их года было мало. Сидели на низких партах. По двое. Стараясь не шуметь, ни на кого не глядя, он прошел к свободному месту. Было совершенно ясно, кого оно ждет, почему оставлено свободным. — Здравствуй! — Оноказался рядом с Надей. — Здравствуй. — Вот и еще год прошел. Как ты? — А ты? — Как когда… — Ты тихий сегодня. Неприятности? — Да так. Расскажу. Я очень опоздал? Извини. Женщина, перед которой ты всегда виноват. Виноват за то, что мог сделать ее счастливой и все-таки не сделал, хотя это зависело от тебя. За то, что тебе бывает хорошо, когда человеку, который тебя любит и будет любить всю жизнь, плохо. Жестокий, злой мир! Как жить, если таким, как она, нет ни счастья, ни вознаграждения. — Это ты извини… Она смотрит на него, и у нее начинают мокнуть глаза. — Ты еще майор? — Надежда на звание идет ниже его. — Какая красивая у тебя кофточка… — Тебе нравится? — Она смотрит на металлический ряд его рыжих зубов. Все целы. — Очень тебе идет. Серьезно… На ней, как всегда, что-то трогающее до слез. Такая неумелая манера одеваться, если это не милицейская форма. Все не по ней, все уродующее. Кокетливого покроя, узкоплечая кофточка с подложенными плечиками, делающая ее бесшеей и кургузой. Длинная юбка, закрывающая тоже длинные голенища сапожек. Зачем она их одела в жару? — Как твое здоровье? — Тебе интересно? Ты бы позвонил! — Опять сначала? Это тянулось уже восемь лет. Проще, конечно, было не приходить на этот вечер. Но она подумала бы, что он не хочет ее видеть. Это было бы новым предательством. Встречи же снова делали их несчастными. Все та же мысль — одна и та же — вертится у него в голове. «Разлюбив, можно уйти от жены. Можно уйти, даже оставив жену с маленькими детьми. Но уйти, не разлюбив! Уйти, чтобы все время думать, страдать!» — Как на вокзале? — Уже несколько лет, как она ушла на территорию. — У нас убийства молодых женщин, которые прилетали в аэропорт. С ночного рейса. Он или они выбирают девчонок, которые не знают Москву. Видимо, предлагают подвезти… Она внимательно, как оперативник, слушает. Уточняет детали. — …Последняя должна была лететь с дневным рейсом. Осталась бы живой. — Приметы есть? Скоро она знает все детали. Их не так уж много.
Длинный эскалатор в метро на станции «Площадь революции». Вход с улицы 25-го Октября, бывшей Никольской. Где-то на середине спуска Игумнов по привычке оглядывается. Какой-то человек стоит недалеко от него, другой значительно выше. С газетой. «Где-то я уже их видел сегодня… Когда входил в школу?» Народу на перроне немного, но все же есть. Разрыв между поездами достаточно велик. Но вот, наконец, слышится шум, засветилась мраморная плитка вдоль туннеля. Игумнов вошел в вагон. — «Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция…» Он поворачивает назад, на платформу, и видит, как почти одновременно, вагонов на пять сзади, какой-то мужчина тоже спиной вперед, головой в газетку — в последнюю секунду выскакивает из поезда. «Ну вот! Меня уже и пасут. Только кто?»
5
Скубилин несколько раз набирал номер Картузова — никто не отвечал. «Болтается где-то…» — Генерал взглянул на часы — было не поздно, в это время начальник отдела вряд ли поехал бы домой. Скубилин приказал соединить его с дежурным. — Где Картузов? — Отъехал, товарищ генерал. Сказал — скоро будет. Генерал помешкал — Егерь, дежурный, воспользовался паузой: — Сегодня у подполковника Картузова день трудный. То управление трясет, то главк… — Главк? — Скубилин заинтересовался. — А кто? — Генерал Ильин звонил… «Странно, — подумал Скубилин. У него мгновенно испортилось настроение. — Картузов ничего мне не сказал…» — Как появится, пусть мне позвонит… Он вышел к секретарю. — Разыщите Картузова. Он мне срочно нужен… В приемной сидело несколько человек. Увидев начальника управления, все встали. Скубилин, не глядя, прошел к дверям. На пороге обернулся. — Я на месте. Сейчас буду. — Слушаюсь, товарищ генерал. — Девочка так и благоухала заморским ароматом. В коридоре с появлением генерала произошли мгновенные перемещения сотрудников. Скубилина в управлении боялись. Через секунду проход был чист. Ошибку сделали те, кто спрятался в туалете, — приехавшие с линии и новички. Генерал направлялся именно туда. Но Скубилину на этот раз было не до подчиненных — мысль его двигалась в одном-единственном направлении: «Петьку Картузова перекупили!.. — Больше он не мог ни о чем думать. Ильин был фигурой достаточно крупной, вровень с Жернаковым. — Иначе какого лешего Ильину звонить на вокзал! Поломают дело!» — Картузов не нашелся? — вернувшись, спросил он у секретаря. — Нет нигде. — Тогда найдите Омельчука. Пусть мне позвонит.— Слушаюсь, товарищ генерал. Омельчук звонил уже через минуту. — Здравия желаю… — Заварили мы с тобой крутую кашу с этим рестораном, — начал Скубилин. — Ты человек опытный… — Когда хотел, он умел польстить подчиненному. — Если дело сорвется, обоим несдобровать… — Обоим, товарищ генерал. Я и так днюю тут и ночую. — Картузов не говорил, куда отъедет? — Нет. Ничего. Он со мной не очень-то делится, говоря между нами. — А про то, что Ильин звонил? — Тоже не знаю. — Меня вот что беспокоит. Все держится сейчас на показаниях мэтра и другой официантки… — Это есть, Василий Логвинович. — Омельчук подпустил тревоги. — Не переменят они показания? Тогда все полетит… — Могут, могут, товарищ генерал. — Вот видишь! И никто мне не говорит! — Я думал об этом. У Шишкинской, у мэтра, две девочки-школьницы. Она боится. Ночью в квартиру ее стучали какие-то типы. По виду приезжие. То же с официанткой. Я докладывал начальнику отдела. — А что Картузов? — Молчит! А сегодня решил вдруг: «Посоветуй им взять отпуск. Пусть уедут…» — Вот что, Омельчук, продиктуй мне их адреса. Или нет! С адресами подъезжай сейчас ко мне… Да, дежурному не говори, что я вызвал…
Заместитель Картузова вскрыл темную коробку двойных дверей, двинулся в обход, вокруг длинного, с зеленым сукном приставного стола для совещаний. — Вот, товарищ генерал! — Он положил бумагу перед Скубилиным. — Присаживайся, подполковник. Омельчук сел, далеко назад убрал ноги под стул. При богатырской фигуре его отличала маленькая стопа, 39-й или 40-й размер обуви. — Картузова разыскал? — Если разрешите, Василий Логвинович, я сейчас узнаю. Прямо от дежурного вызову шофера, чтоб позвонил. — А он скажет тебе? Омельчук нюхом почувствовал, откуда ветер. Судьба его тоже решалась. Здесь. Сегодня. Он решился на признание, которое могло стоить ему карьеры. — У Картузова на машине шофер — родственник моей жены. — А ты, оказывается, не прост, Омельчук, — сказал Скубилин. — Ну, валяй! Минуты через три зам Картузова доложил: — Машина стоит недалеко от посольства ФРГ на улице Воровского. Картузов в ресторане. Не один, с ним еще несколько человек. «Что ж там за ресторан?.. — недоумевал Скубилин. — А-а! Дома литераторов… — Мгновенно все прояснилось. — Авгуров! Это его епархия… Конечно! Это их команда… Ильин, Авгуров… Значит, и бывшие коллеги Ильина по транспортному отделу ЦК… — Скубилин быстро смоделировал инфраструктуру противоборствующей коалиции. — Ну, ты попомнишь меня, Картузов!» Он лицемерно вздохнул. — Такая обстановка, а у людей на уме другое… — Будто нельзя подождать, — поддакнул Омельчук. Маленькие туфли появились впереди стула под широкими, струящимися с широкого зада штанинами. Скубилин отметил эту странную для строевика посадку. «Что они там так быстро пухнут на вокзалах? — невольно подумал он. — Со стульев не слазят или едят что-то особенное?» — Еще вопрос- Омельчук хотел подняться, но Скубилин жестом приказал сидеть. — Жена Гийо просит свидания… Как быть? — Не давать. Только с разрешения прокуратуры… В эту минуту, словно почувствовав что-то, позвонил Картузов. — Искали меня, Василий Логвинович? — Голос был чистый, преданный, каким в течение многих лет звонил по утрам на квартиру: «Машину подавать?» — Как дела? — ласково спросил Скубилин. — Василий Логвинович! Разрешите доложить — загулял. Принял килограмм коньяку в одной компании и слегка шампани. — Домой доберешься? — Я на машине. Доставят. — Смотри, а то велю послать за тобой. Ты где? — В самом центре. У концертного зала… «На Воровского сделали правый поворот, — подумал Скубилин, знавший Москву, как пять пальцев. — И дальше по кольцу…» — Головка не будет болеть? — спросил нежно. — Не будет! — веселей прежнего прокричал Картузов. — Завтра буду как штык, Василий Логвинович! Все путем! Как учили!.. Скубилин вывел разговор на усилитель, под потолок, спросил: — Как с нашим делом? — Он показал Омельчуку на место, из которого появится звук. — Может, заму твоему все поручить? — Чтобы все загубить, что ли? — Картузов прямо-таки всколыхнулся там от праведного гнева. — У него же в голове только выпивка да бабы… Вы жену его видели? От нее запьешь да загуляешь… — Омельчук только головой покачал. Когда он уехал, Скубилин объявил секретарю: — Начальника инспекции по личному составу сюда. Больше никого пока не пускай. — Вызываю… — Она капризно зацокала каблучками, обходя вокруг стола — за весь день шеф ни разу ее не тронул. Появился Исчурков, начальник инспекции, щуплый, болезненного вида. — Вызывали, Василий Логвинович? Формула эта была в ходу у второго эшелона руководителей. В ответ последовало не менее традиционное: — Садись. Исчурков был само внимание. Он приготовился записывать. — Как у нас с укрытыми от регистрации у Картузова? — спросил напрямую Скубилин. Исчуркову показалось, он ослышался. — У Картузова?! — Он чуть не сказал: «У вашего Картузова?!» — Мышей перестали ловить. Надо их слегка потрясти. Там начальник розыска Игумнов. Как он? — Все они одинаковые… — Исчурков не скрыл злорадства. — Лучше укрыть, чем работать, Василий Логвинович… — Дай команду срочно им поинтересоваться. Прямо с сегодняшего дня. — Слушаюсь. — Подумай, кого включить в комиссию по комплексной проверке отдела. — Но ведь недавно их проверяли! — Делай что говорят. И вот еще что. Кроме тебя, пока об этом никто не знает. Если слух раньше времени просочится, считай, что ты уже на новом месте. — Скубилин подумал. — В Унече начальник линпоста… — Станцией Унечей заканчивалась Московская дорога. — Все! Перед кабинетом Игумнова МО-14562, старший лейтенант-гаишник, вынул жвачку, приклеил к стене. Постучал. — Прошу, — крикнул Игумнов. — Привет, начальник. Игумнов молча кивнул Бакланову на стул. — Не продавлю? — Стул тихо охнул, но выдержал. — Я вспомнил тот случай. Могу подтвердить. Таксист сунул мне бутылку коньяка «Белый аист». Я вернул права ему и отпустил… МО-14562 попробовал развалиться на стуле, закинул здоровые свои рычаги за спину, но стул угрожающе заскрипел. Игумнов внимательно присматривался: лицо Бакланова с самого начала показалось ему знакомым. — В восьмом работал? — Бывал. А ты кого знаешь в восьмом? — Я там работал на спецтрассе. Так что насчет таксиста и бутылки ты мне не темни. Тебе ее дал старик горец. — Я думал, ты будешь выводить меня на чистую воду, — сказал Бакланов. — Хотел помочь. — Почему ты обратил на них внимание? — Таксист превысил скорость. Я использовал самое малое, на что закон дал мне право. Предупредил. Ты работал — знаешь… Если бы я был взяточник, я бы отобрал у него права. А потом вернул бы… За это… — Он пошелестел сложенной щепотью. — А если я не запугиваю водителя, а предупреждаю, на что я могу рассчитывать? На кавказского дедушку? Много их? Игумнов дал ему выговориться. — Мне говорят: «На, старшой! Завтра у меня не будет — ты угостишь!» У меня и сейчас бутылка в машине. Водитель купил. Лестно ему иметь такого друга, как я. Может, он никогда и не обратится. А обратится — я и без бутылки сделаю, что могу по закону и даже чуть больше… Стул под ним продолжал угрожающе поскрипывать. — Все друг с другом как люди. А гаишник должен быть как собака. Да кто же поможет мне после этого? А ночью? Когда я подхожу к машине, а мне оттуда: «Старшой, разъедемся по-хорошему! На чирик и уезжай. Ты нас не видел, и мы тебя…» А я тяну время — ищу, кто остановится, поможет… «Сразу и чирик!» А они: «И чирика не получишь, старшой. Только жена твоя — вместе с медалькой твоей посмертной…» Да ладно! МО-14562 встал, Игумнов тоже поднялся. Они были одного роста, но гаишник был покрупнее, шире в плечах. — Ты сейчас в аэропорт? — спросил Игумнов. — Да, к себе. — Возьмешь моих? — Игумнов позвонил Цуканову. — Бери Качана. Едем. — Он положил трубку. — Мы ищем этого таксиста. Вернее, его друга, он тоже сидел в машине. Мы подозреваем его в убийстве. В машине поговорим… — В лепешку расшибусь. Найду… — Бакланов снова вернул разговор на больную тему. — Начальство думает, что меня можно купить за бутылку, за пятерку. Обидно, пойми! Вот они летят по осевой… Я — зеленую улицу. Движение перекрыл, руку к козырьку. У них шубы, бриллианты. Посуда из дворца. Деньги в швейцарских банках. Дети и внуки за границей. Все пристроены… А тут бутылка «Белого аиста»! Сколько у них злости на меня — «предал»! Да кто из нас кого «предал»?! Они спустились в подъезд. Машина ГАИ у дежурки сверкала, как новенькая. — Хочешь сесть? Машина у меня классная, предупреждаю. Наверное, на все отделения ГАИ такая одна. — Усовершенствовал? — А как же! Резина «мишлен». Чистый каучук. Двойные амортизаторы… — Ему доставляло удовольствие перечислять. — Головка прижатая. Мотор от третьей модели. Ну и, конечно, бензин залит высокооктановый 95-й. Отличная машина. Садись за руль. Сейчас убедишься… Уж если гонишь — чтоб не ушел! В дверях появились Цуканов и Качан. — Ты тоже в аэропорт? — Цуканов удивился. — Завезете меня в инспекцию, — сказал Игумнов, легко трогая машину с места.
Секретарь в приемной читала «Огонек». Увидев входящего замминистра, она не растерялась. Отложила журнал. Вытянулась. — Здравия желаю, товарищ заместитель министра внутренних дел… — недавно Скубилин распорядился, чтобы ее аттестовали. — Я сам, сам… — Жернаков неверной походкой двинулся к двери, замаскированной под шкаф. — Сейчас, сейчас! — Она испугалась, что в приемную кто-то зайдет, увидит Жернакова в таком состоянии. Услышав возню, Скубилин поднялся навстречу: — Здравия желаю, Борис Иванович! Как раз думал о вас! Проходите… — Беда, Вася. — Жернаков крепко прикрыл дверь, в глазах у него стояли пьяные слезы. — Попал я в непонятную… Скубилин уже все знал. Помощник Жернакова — подполковник, которого Скубилин, уходя, рекомендовал на свое место, — успел позвонить. В самом начале дня в приемную вломилась самозваная комиссия будто бы из народного контроля. Помощника оттеснили, прорвались в кабинет. Жернаков как раз поправлялся стаканом «Армянского». Составили акт. В комиссии оказалась мелкая сошка, в том числе вольнонаемные из ХОЗУ, которых нечем прижать. Акт пошел в управление кадров, копию грозили грохнуть в адмотдел ЦК. — За что, Вася? Что я им сделал? — Жернаков чуть не рыдал. Транспортный главк спутался с кадрами. А там этот Ильин, у него тесть в административном отделе… История была пренеприятная, Скубилин понимал это. «Но не комиссия же — к тому же самозваная — решает все! Прикажут — и никакого акта не будет. Как не было». — Садитесь, Борис Иванович. Еще не вечер! — Ты так считаешь? — Конечно! С Картузовым они промахнулись. Он помочь им уже ничем не сможет. Основные свидетели против Гийо у нас с вами. Завтра я пошлю следователя за санкцией на арест. И если нам ничего путного не предложат, к вечеру директор ресторана будет за решеткой. Они это знают. — А дадут санкцию? — Материалы-то у нас!.. Вы же сами бывший прокурор. Знаете! — Есть сто способов разрушить! Подпустить к делу своего человека… — Сделали уже! Такого, что в жизни не поверил бы, что на это пойдет! Вот он у меня где, Картузов, — Скубилин сжал кулак. — Ну, и слава Богу, Вася! — Завтра они вам этот акт комиссии сами в зубах принесут. — А свидетели? Не откажутся? — У меня они на даче живут. В Левобережной. — Есть Бог на свете! — Я скажу, чтоб Наташа чай вам поставила… Но секретарь уже шла с чаем. — Умница, — Скубилин краем глаз провел по ее крепким ляжкам, высоко поднимавшимся из-под джинсовой мини и обещавшим еще долго оставаться такими же мускулистыми и привлекательными. — Так-то лучше, — Жернаков сделал несколько коротких глотков. — Во сколько завтра ты посылаешь к прокурору? — После обеда. Надо дать им время оценить обстановку. — Тяжело ждать! Давай махнем куда-нибудь… — Нет, нет! Сейчас вам лучше всего домой. Вера Петровна, наверное, ждет. Завтра наш день! — Ты прав, Вася! Еду… — Держитесь. — Скубилин спустился в подъезд вместе с Жернаковым. Завидев их, шофер подал машину, поставил впритык к дверям. — Послать с вами кого-нибудь? — Да нет, доеду. Что-то нашло на меня, но сейчас я в порядке… До завтра! Скубилин, как положено, подождал, пока машина замминистра свернула на Садовое.
Омельчук встретил визитеров сухо. Не вставая, показал на стулья. Жена директора ресторана — интеллигентная молодая женщина в модных очках, с только что появившейся в Москве изящной, с изгибом, оправой — представила обоих спутников. — Евгений Васильевич, Ростислав Иванович… Один оказался адвокатом, членом президиума Московской областной коллегии адвокатов, другой только что прилетел — тоже адвокат, бывший председатель республиканского Верховного суда, близкий друг и родственник арестованного. Оба были людьми пожилыми, солидными. Картузова в отделе не было, и это сильно упрощало задачу. — Чем могу быть полезен? Московский адвокат обрисовал ситуацию: — Я понимаю: адвокат может вступить в процесс лишь на более поздних стадиях. Но нередко устранение погрешностей еще в более ранние периоды способствует исключению возможных ошибок следствия в дальнейшем… — Пока мы не видим в этом необходимости… — Омельчук с ходу отвел его доводы. — По делу собрано значительное число доказательств злоупотребления должностным положением со стороны бывшего директора ресторана. Понятно, я не могу приводить их… — Конечно! — Самое лучшее для него, мы считаем, рассказать правду… Со стороны Омельчука это было по меньшей мере недипломатично. — Простите! — Жена Гийо прервала его. — Как я могу надеяться на объективное разбирательство дела моего мужа, если у вас сразу взят обвинительный уклон? Мой муж принципиальный, требовательный работник. Он уклонялся от всяких махинаций. За это ему могли мстить… Нужны доказательства! — А огромное количество золотых вещей, которые изъяли на обыске? Драгоценные камни, картины Кустодиева, Бенуа, Репина… — Это мое. Подаренное, приобретенное… Мой папа — акушер-гинеколог… Омельчук фыркнул: — Там на сотни тысяч! И все ваше? Да у вас там зарплата десятка академиков-акушеров за сто лет работы… — Мой папа лечит от бесплодия. Вы понимаете, что это? Тысячи женщин, которым он помог, и их мужья дарили ему свои самые дорогие украшения. Ведь он дал им возможность продолжить их род! — А деньги? — Тоже от наших родителей. «Ваш муж сказал, что готовил деньги, чтобы послать матери…» — У Омельчука хватило ума промолчать об этом. — Единственное богатство моего мужа — это его честь! — Оба адвоката немедленно склонили головы. — Репутация благородного человека, которую никому не удастся запятнать. И еще вот это… Жена Гийо открыла кейс. Он до самого верха заполнен был медалями, нагрудными знаками, вымпелами и дипломами различных международных соревнований, вырезками из отечественной и иностранной прессы. Омельчук пошел на попятный: — Это делает вам честь. Вы выгораживаете мужа. Я понимаю вас. Не каждая жена так поступит. К сожалению, мы, мужчины, не всегда думаем только о женах… Яснее было трудно выразить свою мысль. Жена Гийо тут же парировала: — К сожалению, вокруг немало людей, которые готовы оклеветать самого порядочного мужчину. Но в данном случае они бессильны. Гийо идеальный спутник жизни. Ни разу не вошел в дом без цветка. Без коробки конфет или плитки шоколада. Чтобы кого-нибудь не порадовать… Это самый порядочный и верный муж. Вскоре вы убедитесь. — Но есть свидетели… Жена директора ресторана снова перебила: — Женщины, которые на него показывают!.. Кто-то их научил, кто-то организовал это дело! Не знаю, из каких соображений. Как только они поймут, что служат орудием, они сразу откажутся от своих показаний… Разговор принимал характер, который Омельчуку был неприятен. — Чем могу еще служить? — Мы намерены ходатайствовать, чтобы мерой пресечения ему до суда оставалась подписка о невыезде… — сказал прибывший адвокат. — Вот справки о состоянии его здоровья. Заключение под стражу ему явно противопоказано… Адвокат заметил еще: — Как многолетний в прошлом председатель Верховного суда, я рассмотрел немало дел по материалам ОБХСС. Это сложные дела… Многие потом отказываются от показаний. И вот еще. У жены нашего клиента есть разрешение на свидание. Вот, пожалуйста. Омельчук осмотрел бумагу. Документ, без сомнения, был подлинный. Угловой штамп. Печать. Подписал заместитель прокурора республики. Жена Гийо снова вмешалась: — И я надеюсь, вы не откажете в продуктовых передачах. Ему сейчас особенно нужно доброкачественное питание, витамины. Омельчук наконец не выдержал: — Может, его на это время прикрепить к «кремлевке»? — Не беспокойтесь, — она поправила очки. — Свет не без добрых людей. Надо будет — прикрепят…
Жена спала. Вернее, делала вид, что спит. Игумнов поправил одеяло, но она все равно не откликнулась. Рационализм ее порой поражал. Муж и жена, они не стали одним целым. Две параллельные жизни как два рельса одной колеи. Рядом, но никогда не сближаясь… На тумбочке с ее стороны лежало ожерелье, купленное ей родителями по окончании университета. Рядом стояла фотография её отца. Игумнов смотрел на жену, лежавшую с закрытыми глазами, лицом к стене. Обе руки ее были аккуратно сложены под щеку, так научили ее в детстве. Какая, в сущности, глупость их брак! Как ни крути, но разве красивая эта женщина создана для того, чтобы прозябать вечерами в ожидании своего мужа, живущего ночной жизнью первобытного охотника и самца. «Жестокий мир! Она вполне могла найти мужа по себе. А может, у нее уже есть друг и она мучается, думая, что ее уход сломает Игумнову жизнь. Распространенная ошибка: каждый думает, что его любят немного больше, чем он сам…» На кухне придушенно затарахтел телефон, он подошел. Звонил помощник дежурного. — Тебя вызывают в инспекцию по личному составу. На завтра. — Кто именно? — Исчурков! Знакомы? «Вот и объяснение тому, что меня пасли… — подумал Игумнов. — Инспекция по личному составу, полузакрытая организация, ведавшая чистотой и незапятнанностью милицейских душ, жаждала его крови. Готовится разбор…» — Не знаешь, в чем дело? — спросил он. — По-моему, насчет французской косметики. Кто-то стучит! — Да-а… — Там что-то еще насчет администратора Госконцерта… Администратор лишился чемодана в одну секунду: оставил у входа в зал, а сам побежал в буфет. Чемодану в момент приделали ноги. Никто из сидевших поблизости и не заметил, как это случилось. Администратор был поддатый, чувствовал свою вину, он даже не настаивал на том, чтобы чемодан искали. — Парни! Только отправьте! Поезд уже подали, посадка кончается! Выручайте, парни! В дежурке было много людей. Был начальник, его зам, начальник дежурной части. Администратор кричал на все здание. Все слышали и молчали. Случившееся касалось лишь начальника розыска и его подчиненных. Когда Качан с помощью бригадира поезда засунул потерпевшего в вагон, Игумнову позвонил Картузов. — Пусть Качан напишет рапорт об оказании материальной помощи. Молодая семья. Денег всегда не хватает. Как все утихнет, я выпишу ему полсотни. — Это была плата. «Между Картузовым и генералом Скубилиным кошка пробежала», — Игумнов вернулся в комнату, инспекция по личному составу обычно обходила вокзал бывшего скубилинского шофера стороной. В их работе, где главной опасностью были вроде убийцы и грабители, остерегаться следовало главным образом не вооруженных преступников, а начальства. Все шло сверху, с какого-то уровня, где, как кольца Сатурна, стояли плотные слои, входя в которые сгорало все живое. Во главе министерства становились кто угодно — экономисты, строители, все, кроме настоящих ментов и нормальных юристов. Все они были политики, и первое, чем они занимались, как могли, начинали политизировать милицию. Телефон молчал. Стоило Игумнову взглянуть на него, и сразу раздался звонок. Звонил МО-14562: — Я узнал про этого. С кольцом. Которого задерживали в аэропорту и потом отпустили. Неудобнов Михаил… Работал в Раменском таксомоторном парке. Сейчас без работы. — Желтов знает? — Да. Он сказал, что перетаскает всю милицейскую смену, но кольцо найдет.
Майя, губастая черноглазая девушка с фиолетовым ярким бантом в волосах, в клипсах, катила сумку по высвеченному прожекторами взлетному полю. Было около двух ночи. Пассажиры растянулись на полкилометра. Автобусы к борту не подогнали, у водителей был перерыв. Всю площадь перед вокзалом занимал автотранспорт. Водители — крупные ухватистые мужики — встречали у выхода в город: — Далеко поедем? Майю тоже окликнули, даже несколько сразу: — Девушка, машина нужна? Она не решилась: ночь, незнакомый город и денег жалко. В темноте платформы виднелась электричка, на ней можно было в 4.30, первым поездом, доехать до вокзала, оттуда до метро «Домодедовская» и дальше автобусом до Юркиной части. Было заманчиво доехать на такси, вызвать Юрку с коммутатора. Последние дни перед поездкой прошли в беготне. Заранее к отъезду не готовилась. В последнюю минуту свалилось вдруг все сразу. Тут еще Димка заболел. Два дня не ходил в садик. Думала, придется сдавать билеты. Потом мать прихворнула с давлением. В последний день стало лучше. Обеспечила ее лекарствами, все вроде устроилось. Перед самой поездкой пекла печенье — оставить им, чтоб ели да вспоминали. Она поставила сумку ближе к светильнику, где уже стояли несколько женщин — читали. Достала свежий номер «За отличный рейс», в последнюю минуту вынула из почтового ящика. Таксисты искали клиентов и тут. К Майе тоже один подошел — на вид приветливый, скромный: — Девушка, вам далеко? А то таксист не хочет везти одного! Майя хотела не отвечать, но уже доставала адрес: — Воинская часть… Вот. Он прочитал: — Тут недалеко. Но для меня вы попутчик невыгодный. Вылезете, а дальше весь расход опять на меня. Может, я кого-нибудь еще найду. И вам дешевле… «Не глянулась! Ну еще бы! — Она поправила волосы. — Выгляжу, как чучело!» Парикмахерскую откладывала до последнего дня. Так и не сходила. Парень подошел еще к нескольким пассажирам, те отказались. Скоро его не стало видно в толпе. «Оно и лучше! А то бы тряслась, как осиновый лист, всю дорогу…» Майя не заметила, как парень появился снова. — Поехали, девушка. Никого больше не нашел… Не везет. Он поднял ее сумку. Пошли рядом. По дороге объяснил: — Тетку приезжал встречать. Из Воронежа. Таксист — мой сменщик. Тетку не встретил, сменщику задолжал, клиентов нет. — А я как раз из Воронежа! А где ваша тетка живет? — На Пешестрелецкой… Вон наша машина… Водитель — высокий красивый мальчик с бородкой — молча открыл багажник. — Кладите сумку. — Ничего, я в кабину. Она оглянулась на освещенный огнями аэропорт, который она покидала. На белый свет. Впереди была темная дорога, деревья. Сердце ее неожиданно сжалось.
6
В девять Скубилин набрал номер заместителя, через которого вел обычно дела с транспортной прокуратурой. С полминуты оба отдали дань этикету. Скубилин был любитель сауны; зампрокурора — человек сугубо штатский — каждую неделю регулярно ездил в Измайлово на книжный «черный» рынок. — Как Пикуль? — спросил Скубилин. — Кусается… А у вас как прошло? — Пар был необыкновенный! Со времени прихода на должность Скубилин и транспортный прокурор вели между собой дипломатическую игру, которая позволяла находиться в прекрасных отношениях друг с другом. Скубилин ни разу лично ни с чем не обратился к коллеге и лично никогда не отказал прокурору ни в одной просьбе. То же самое никогда не позволил себе и руководитель транспортной прокуратуры. Со всеми деликатными просьбами они обращались всегда к заместителям, те советовались с начальниками и принимали решения, зная, что просьба исходит от главы соседнего ведомства. Этот случай не составил исключения. Между вопросов о воскресном паре и о Пикуле провентилировали вопрос о санкции на Гийо. — Надо решать. Мошенник он отъявленный, — заметил Скубилин. Заместитель пообещал, как обычно: — Я позвоню минут через пятнадцать. Вы у себя? — Да, я на месте. Материалы следователь подвезет прямо к вам. Как скажете, он сразу и подъедет. Заместитель прокурора перезвонил быстро. — Дела не больно хороши, Василий Логвинович… — Что там? — Скубилин нахмурился. — У директора ресторана немало заступников. Причем в высоких сферах. — С торгашами это дело обычное. Мы-то с тобой знаем… — Не совсем, Василий Логвинович. Тут дело особое. — Но законность-то не игрушка, правда? Народ-то нас поставил соблюдать закон! — Скубилин подпустил митинговости. — Директора ресторана прихватили с поличным. Таких в первую очередь надо учить — кто со связями! — Прокурор сказал: «Коль Скубилин убежден в виновности и собрал достаточно доказательств, я дам санкцию». — Показаний против него выше головы. — Есть только одно «но». Кто-то — он или я — сам допросит главных свидетелей. — Мэтра? — И официантку. Чтобы не смогли потом отказаться. Я говорил с Картузовым, — помощник прокурора проявил нервозность. — Он сказал, что обеих нет в Москве… — Не клади трубку!.. — Скубилин на минуту отключил его, набрал хорошо известный ему номер и снова врубил в сеть. — Слушай! На другом конце провода послышались длинные гудки, щелчок и затем короткое и энергичное: — Атаманов у аппарата… — Как дела? — спросил Скубилин. — Все в ажуре, товарищ генерал… — Это был исполнительный и верный служака, на которого Скубилин мог положиться. — Дай трубочку мэтру! На том конце провода произошла перегруппировка, приятный женский голос произнес: — Это вы, Василий Логвинович? — Да. Заточение ваше заканчивается. Сейчас вас прокурор допросит, и вы свободны. Я позвонил, чтобы об этом сказать… Как вам в гостях? — Хорошо, конечно, — она вздохнула, — но дома лучше… — Василий Логвинович, я перезвоню через полчасика… — сказал помощник прокурора, когда они снова остались вдвоем в трубке. Скубилин понял: «Они убедились: их карта бита, Картузов больше не владеет положением. Наша взяла. Им остается один путь — на поклон к Жернакову… — Скубилин лишь теперь в полной мере осознал грозившую ему опасность. — Я тебе это припомню, Картузов…» Начальника инспекции Игумнов знал по Высшей школе. В конце лекций, после «Вопросы есть?» Исчурков всегда лез со всякой ахинеей. Преподаватели считали его разбирающимся, поговаривали об адъюнктуре. Но в последнюю минуту предпочли сына генерала из внутренних войск. При встрече они здоровались. Исчурков казался жёстким, на всю жизнь жестоко кем-то обиженным. Мутные маленькие глазки выглядели воспаленными. — Садись, Игумнов, — сказал Исчурков, — давай знакомиться по новой… Фамилия, имя, отчество. — Знакомство предполагалось одностороннее. — Месяц, год, дата рождения… — И для этого ты меня вызывал, Исчурков? Небольшой кабинетик выглядел голо — таков был здешний стиль, — несколько чахлых растений в разнокалиберных горшочках и банках, портрет Дзержинского, изготовленный методом выжигания, окрашенный белым громоздкий сейф. — А ты не спеши. Время есть. — Только не у меня. Исчурков лениво улыбнулся. — И у тебя есть время. И много! Скоро ты и сам в этом убедишься. Газетку можешь посмотреть пока. Там и о тебе… — Он подвинул свежий номер «На боевом посту». «С приходом начальником ОУР капитана милиции Игумнова… — писал корреспондент, — уголовный розыск активнее стал раскрывать преступления. По горячим следам раскрыто на 16 процентов больше, чем за аналогичный период прошлого года…» — заметка была полна безликих цифр. — Что, собственно, произошло? — Сам все знаешь. — Исчурков снова улыбнулся. Это был его звездный час. — Ты же умный парень. Раскрываемость какая в вашем отделе? — Как у всех — под девяносто. — Ну вот! — А у других? — Не надо про других! Давай про себя и про Картузова… Вошел сотрудник инспекции — слащавого вида майор с зачесанными назад волосами. Он был озабочен, не кивнул Игумнову, о чем-то спросил своего начальника, нагнувшись к его уху. — А вот он! Как раз у меня… — Исчурков показал на Игумнова. Кроткое, до приторности слащавое лицо мгновенно замкнулось, майор в ожидании застыл. — Что у вас там с администратором Госконцерта? — спросил Исчурков. — Начальник управления интересуется. Особисты казались взволнованными. — А с французской косметикой? Это уж совсем свежий случай… Игумнов не ответил. — Как срочно это ему требуется? — спросил Исчурков майора. — Просил прямо сейчас. — Значит, так. — Исчурков показал Игумнову на предбанник. — Подождите там. Генерал вызывает как раз по этим вопросам. Игумнов вышел, Исчурков вместе со своим подчиненным тоже прошли через предбанник. Он был пуст, вызываемые в инспекцию писали тут свои объяснения. На столах стояли два спаренных телефона. — Я буду минут через десять… — Исчуркову стоило заметного труда не взглянуть на телефонные аппараты. — Жалоба очень серьезная… Игумнов промолчал. Конечно же, это была оперативная комбинация и притом весьма примитивная. «Подтолкнуть, чтобы я позвонил по аппаратам, которые записывают? На что он надеется? Что я свяжусь с кем-то и инспекция начнёт проверку с другой стороны?» Его затопила злоба. «Подожди! Как они тут разыграли! „Начальник управления вызывает…“ — „А вот он! Как раз у меня…“ А то этот не знал, кого вызвали к Исчуркову. Вы бы ловили преступников! Посмотрел бы я на тебя, Исчурков, третьего дня, как бы ты пас этого боевика с автомаом…» Исчурков вернулся минут через пятнадцать. — Проходите. — Он против воли бросил быстрый взгляд на телефонный аппарат. — Так что у вас случилось с администратором Госконцерта? — Знаешь сам — раз спрашиваешь! — Он не мог прятаться за подчиненных. — Я-то знаю! — И тебе приходилось укрывать, Исчурков? — Вопрос о тебе. И о Картузове. Он второй раз упомянул любимца Скубилина, Игумнов удивился: — Скубилин еще начальник управления? Может, его уж нет? И ты на Картузова катишь бочку? Исчурков даже поперхнулся. — Ты не заболел, Игумнов? Как у тебя с головкой? — Не беспокойся, психиатра я прошел… — В последнее время управление чуть что — посылало к психиатру. — Нормален. Иначе не попал бы в Афганистан! — Ладно! А чтобы ты не сомневался, иди в приемную. Начальник управления ждет. Картузова и тебя…Заместитель прокурора не позвонил. «И теперь, видимо, не позвонит. Компромисс будет найден на ином уровне, в других сферах…» — подумал Скубилин. Он понимал, что узнает лишь результат компромисса. Только цену, уплаченную ему. «Цена эта не должна оказаться слишком низкой…» В этот момент позвонил Жернаков. Едва услышав его, Скубилин понял, что не ошибся, спросил: — Можно поздравить? — Поздравь… Голос замминистра в трубке слышен был отчетливо-хорошо, вплоть до старчески слабых тонов — этих размочаленных временем концов голосовой ткани. Жернаков успел поправиться, находился в прекрасном состоянии. — Ты был прав, Василий. Принесли мне эту филькину грамоту. Сами принесли… И извинились. — Акт народного контроля? — Да. Майор, который его составил, уже сдает дела. Я заявил: «В 24 часа чтобы и духа мерзавца не было в министерстве!» — «Мы уже распорядились, говорят, Борис Иванович. Ошибочка вышла…» — Первый заместитель видел вас? — Сам пришел. Цветочек принес… «Это, говорит, Вере Петровне. От Густава Гусака… Со встречи еду…» Врет, конечно! «Как дела, дорогой? Как здоровье?» — Это он умеет. — Ну! «Позвони, говорит, в Московское транспортное управление. Я не хочу включать большое прокурорское начальство…» — «Сделаем, говорю. Там у меня Вася Скубилин…» — Короче, как я понимаю, с делом Гийо отбой? — Все: отпускай его под подписку. Одним жуликом в Москве больше, одним меньше. Город особо не пострадает. — Понял. — Работникам ОБХСС всем благодарность и деньги. Деньги проведи как материальную помощь. Скубилин не утерпел: — Обо мне заикнулись? — Главное тебе не сказал. Ты идешь замом к Бурыкину! — Не понял! — В голосе прозвучала ртутная тяжесть. Бурыкин был всего-навсего полковником, начальником отдела в системе главного информационного центра. — На хрена, извините, козе баян? — Сейчас поймешь. Бурыкин пробил управление. Писал, доказывал. Думал, для себя старается. Новая должность генеральская. Ты и возьмешь управление. — А Бурыкин? Чтобы мне в затылок дышать? — Нет Бурыкина — сгорел! — Борис Иванович! Не знаю, что и сказать… Великое спасибо! От всего сердца! — Вот и хорошо. Позвони мне вечером. — А вы-то как, Борис Иванович! А то я все про себя! У вас-то как? Жернаков уклонился: — Ты меня знаешь. Людям будет хорошо, значит, и мне тоже. А со своими, с шатией-братией ты у себя разберись. — Уже разбираюсь!
В приемной Скубилина скопилось много людей. Начальник управления не принимал. Игумнов сидел рядом со старым, никогда не разжигавшимся камином, наследством дореволюционных хозяев особняка. Общая возня вокруг его не трогала. «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат…» Древняя, но вечно живая истина, — подумал он. — Между начальством пробежала кошка. Теперь Картузова пытаются достать через меня… Сам Картузов тоже находился в приемной. По привычке разбежался было в кабинет, но секретарша остановила: — Василий Логвинович просил никого не входить. Это касается всех. Картузов только в затылке почесал. В какую-то минуту из коридора возник Исчурков, дружески кивнул Картузову: — Какие проблемы? — Смотри, Исчурков, — смехом вроде пригрозил Картузов. — Власть переменится — и дня ты здесь не пробудешь. Исчурков отшутился: — А ты как хотел? На то и щука в море, чтобы карась не дремал! Василий Логвинович не приглашал еще? Скубилин выдерживал их — не спешил принять. Кабинет его освобождался, и вновь в него кто-нибудь входил, вызванный по телефону. Картузов давно уже отвык ждать в приемной, мыкался, не находя себе места. Исчурков, напротив, настроен был игриво. — Очко играет… — заметил он по поводу Картузова. Потом оглянулся, посмотрел на Игумнова. «Только бы он сейчас не заговорил со мной!..» — подумал Игумнов. Он боялся, что захлестывавшая его все сильнее ярость неожиданно вдруг прорвется. Готовый ответ крутился у него в голове: «Засунь себе язык в задницу, Исчурков!» Время шло. Надо было заниматься Неудобновым и его другом — таксистом. «А я сижу здесь, — подумал Игумнов, — и жду, когда генерал Скубилин, блудливый козел — достаточно взглянуть, на эту девицу в приемной, — накажет Картузова, решив мою судьбу…» В приемной появилась еще женщина, ее видели впервые, спортивного сложения, в непривычном глазу берете, надвинутом на глаза, в длинном шуршащем платье с крутыми плечами, от «Бурды». — Начальник управления у себя? — спросила она у Игумнова, он сидел против двери-шкафа. Игумнов кивнул на дверь, и тут же под потолком приемной прозвенел звонок. Секретарь вошла в кабинет и тотчас вышла, цокая каблуками. — Начальник управления приказал зайти только подполковнику Картузову и Игумнову. Игумнов пропустил начальство вперед, сделал несколько шагов по отдающему в розовое блестящему паркету. Скубилин сидел за столом, обложенный папками. — Проходите, проходите, орлы! А вы? — Женщина в берете проскочила вместе с ними. — Тоже ко мне? — На одну минуту, товарищ генерал. — Бесстрашно улыбаясь, она достала из сумочки бумагу, протянула Скубилину. — Мне только рапорт подписать. На отпуск! Она приблизилась, шурша платьем. Картузов и Игумнов продолжали стоять. — Я — Сконина, мастер спорта. Числюсь милиционером батальона… По договоренности с «Динамо» управление содержало их чемпионку. Ей шли все льготы, положенные милиционерам, — бесплатный проезд на городском и пригородном транспорте, а раз в год — билет в любое место Союза в купированном вагоне, не считая всего прочего. Ей проставлялись дежурства и выходные в постовой ведомости, и даже записывали доставленных ею нарушителей порядка. Сконина оформляла проезд до Сочи, в санаторий. — В «Салют» или в «Искру»? — спросил Скубилин, подписывая отпускное. — В «Искру». — А как стреляется? Попадаете? Не обошлось без обычных двусмысленностей. — Стараюсь. Приходите смотреть. — Теперь уж обязательно. А не подведете? — Останетесь довольны. Они еще посмеялись, после того как шуршание исчезло. — Ну, вы даете, товарищ генерал! — фамильярно, словно между ними ничего и не произошло, захлебнулся смешком Картузов. — «А не подведете?» — «Останетесь довольны…» Игумнов тоже скроил подобие улыбки, но его уже заколодило, и исходящий от него холод медленно-парализующе расползался к Скубилину. — Как там у тебя свидетели — мэтр и официантка? — Скубилин обратился к Картузову. — Прокурор хочет допросить сам, чтобы дать санкцию. Мы найдем их? — Ч-черт! — Картузов сделал вид, что расстроен очередным своим промахом. — Кажется, обе не в Москве! Сейчас позвоню! — Не надо, Картузов. Ты, видно, не в курсе… Игумнову приходилось слышать про игру кошки с пойманной мышью. Однажды сам наблюдал. Огромная против своей крохотной жертвы хищница выпустила полузадушенную мышь и лапой послала вперед. — …То-то мне говорят: «Картузов большим барином стал». — Стоило мыши воспользоваться свободой, кошка вновь настигла. — Что у тебя за случай с французской косметикой? — Первый раз слышу! — Картузов был снова сама невинность. — Разберусь! Если виновны — головы сниму!
— Я уже дал команду разобраться! Сиди! Кошка хотела наиграться вволю. — …Смотри! Так пойдет, тут не только про папаху… На своем стуле не усидишь! Лучше сам уходи. Вот на Рижском сейчас заместитель требуется. Как смотришь? — Товарищ генерал! За что? — А хочешь ближе? Ко мне на глаза, в управление? Заместителем начальника штаба? — Василий Логвинович! — Шучу! Знаешь загадку? — Игумнова Скубилин намеренно игнорировал, словно его и не было. — К ленинградскому поезду прицепили два вагона. В одном дураки едут, в другом мудаки. И вот после Бологого дураки запели: «Лучше нету того цвету…» Слыхал? Картузов соображал мгновенно: «Если слыхал, значит, с дураками…» — Не слыхал, Василий Логвинович! — Значит, ты в другом вагоне ехал!.. Не в том, где дураки… Картузов зашелся от смеха. — Сегодня же кого-нибудь прикуплю… Как? «Лучше нету того цвету»?.. Скубилин тут же выпустил когти: — Остановись, Картузов! Я чего вас позвал первыми? Сейчас члены коллегии соберутся. Я хочу сначала между нами решить, в узком кругу. По-семейному. Инспекция по личному составу эти дни работала, пока ты пьянствовал со своими новыми дружками. Хоронил Скубилина… — Василий Логвинович! Зачем обижаете?.. — Картузов достал носовой платок, провел по сухим глазам. Это был спектакль. — Хотел как лучше! Чтобы в курсе быть! Сколько лет вы меня знаете! Вы же крестный у Маринки! Скубилин поднялся. — Значит, не хочешь на Рижский? — Василий Логвинович! Хотите, сейчас на колени встану? — Это он тебя подвел. — Скубилин показал головой на Игумнова. — Всякую шушеру жалел, оставлял адреса потерпевших. Этот мудак… Он хотел продолжить, но Игумнова уже качнуло к двери. — Вы сами мудак, товарищ генерал. Он знал: рано или поздно это должно было случиться. В приемной, кроме секретаря, находился еще Исчурков, он пытливо заглянул Игумнову в глаза. — Как? — Нормально. — Игумнов не остановился, Исчурков сказал в спину: — После обеда позвони, разговор не закончен. — Постараюсь. — Да уж, пожалуйста, Игумнов. — Он явно издевался. Игумнов спустился по лестнице. Лимитчики-шоферы внизу спорили по поводу прописки. Одни говорили, «постоянную прописку дают через три года», другие — «через пять». «Оба случая произошли, когда дежурил Лосев. И администратор Госконцерта, и французская косметика… Но о нем Исчурков не сказал ни слова».
Лосева он нашел в дежурке. Тот стоял у пульта связи. В помещении было еще несколько человек. В том числе Цуканов. Телефонные аппараты молчали. Видно, было что-то в лице Игумнова, потому что Егерь вдруг занервничал. — Чего-нибудь случилось? Другие тоже как-то странно взглянули в его сторону. — Меня вызывал Исчурков. — Он подождал, пока закроют дверь. — Насчет администратора и французской косметики. Каждый знает, что нас заставляет одни кражи регистрировать, другие — нет. Не от хорошей жизни… Так, Лосев? Мы привыкли тут доверять друг другу… В комнате все замерли. Как всегда в такие секунды, у Игумнова задергалась нога и что-то поплыло в глазу — маленькое серое облако, закрывшее нижнюю половину дежурки. — А я-то при чем? — Хочу тебя предупредить… — Что ты имеешь в виду? — Егерь покраснел. — Я не хочу ничего объяснять. Я хочу слышать: понял ты? — Иди ты знаешь куда? Все навострили уши. — Куда, скажи… — Серое пятно все больше застило глазное поле. Он знал, что сейчас размажет Егеря по стене, чего бы это ему ни стоило. — Брось ты, Игумнов! Посмотри на себя! — Ты понял меня? Тишины такой давно не было. — Понял. — Егерь переменился в лице. — Не будем об этом. Но и ты не все знаешь. — Он показал на Цуканова. — Твой новый зам записывает фамилии и адреса потерпевших, которых сбрасывают младшие инспектора! Цуканов стоял толстый и красный: — Картузов меня взял, чтобы поймать на укрытых… У них уговор с начальником окружного отдела! А у меня еще два года до выслуги… Должен же и я о себе позаботиться… «Господи! Мы как члены одной шайки…» — У Игумнова пропало желание вести разбор. — Качан вернулся? — спросил он у Цуканова. — У себя он. — Зайдешь ко мне с ним минут через десять. Я схожу за сигаретами. — Ему необходимо было хотя бы ненадолго выйти из Здания. Внизу, у входа, стояло несколько человек, Игумнов узнал в них земляков директора ресторана. Еще несколько человек кучковались поодаль, у тротуара. Заметив Игумнова, один из них поспешно отвернулся, двинулся в сторону Дубининской улицы. Игумнову показалось, что он узнал его. «Рыжий? Майор Козлов? А Комитету государственной безопасности-то что тут светит?!» Игумнов дошел до табачного киоска, купил пачку «Явы», киоскерша сунула ему прямо из-под прилавка, и он не испытал угрызения совести. «Не будь слишком грешным… — писалось в Ветхом или в Новом завете. — Но и не будь слишком праведным». Он руководствовался именно этим принципом. Сразу за киоском Игумнов смешался с толпой. «Кого Козлов высматривал у отдела? А может, ждал? — У входа стояли кавказцы. Заканчивался срок содержания Гийо под стражей. А может, у КГБ интерес к делу директора ресторана?»
В кабинете все было на своих местах — в раз и навсегда установленном порядке. Игумнов еще раз внимательно осмотрел его. Шеренга стульев. Полка с несекретной литературой. Шкаф. Что-то отвлекало, мешало сосредоточиться. Игумнов прошел к шкафу. Шинель, форма. Все висело на вешалках, ожидая поверки, строевого смотра. «Картонная коробка с заявлениями!» Он подскочил к окну. «Она как-то странно повернута!» Игумнов запер дверь, перенес коробку на стол. «Сургуч, нитки, пакеты… Кому они могли понадобиться? — Он поднял второе дно. — Точно!» Доставшийся ему от предшественника тайник был пуст. Игумнов сбежал по лестнице вниз, к вахтеру: — Кто-нибудь поднимался наверх из чужих? Работники управления, прокуратура? — Нет. — Никто? — Только свои. Правда, я отходил. — Надолго? — Минут на сорок. Омельчук послал за сигаретами. Здесь стоял молодой. — Найди. Спроси, кто здесь был? — Хоп. — Милиционер смотрел сочувствующе. — Правда, он новый. Никого еще не знает. «Ловко проделано… Что там было?» Он сунул руки в карманы, покачался с носка на пятку. «Все там было. Незарегистрированные заявления. В том числе по Старковой и Зубрун… Раскрываемость отдела, а может, и всего управления. Кражи из камер хранения, грабежи…» Все, над чем он продолжал работать, не предавая официальной огласке.
С минуту он постоял. «Это не Исчурков с его глупыми спаренными телефонами… — Тонкость проведения операции выдавала организатора. — Государственная безопасность. Комитет! Майор Козлов… Рыжий, которого я видел рядом с отделом…» Как он сказал ему на прощанье, после задержания автоматчика? «Небось под 100 процентов гонишь? И все за счет укрытых? Настанет день — и мы снова встретимся». Игумнов прошел в дежурку. — Дай-ка мне книгу доставленных… Егерь спросил на всякий случай: — Кого тебе? Стараниями своего создателя, трагически оборвавшего собственную жизнь генерала Крылова, организованные на манер армейских штабы, они же дежурные части, на деле превратились в коллекторы нужной и ненужной цифири. Дежурные перестали выезжать на места происшествий, охраняя все эти схемы, карты. — Потом скажу. Где она у тебя? — Сейчас сделаем. Лосев быстро перерыл документацию. Книга регистрации. Книга сообщений из больниц. Комплексные планы. Даже поверхностного взгляда на них — аккуратных, расчерченных разноцветной тушью, в папках с пряжками — было достаточно, чтобы признать в них липу. — Держи. Игумнов нашел нужную страницу. «Неизвестный доставлен из туалета для проверки личности». В графе «Доставили» — «начальник отдела Картузов, начальник ОУР Игумнов…» Налицо была полная дезинформация. Об автоматическом пистолете-пулемете в книге доставленных вообще не было ни слова. Не зная обстоятельств, невозможно было представить, что произошло, в связи с чем, кем оказался задержанный. В конце строки стояла чья-то неясная подпись и номер удостоверения. — Да-а… — По пальцам его установили? — Игумнов показал дежурному на графу в книге. — Нет. Пальцы ему не катали. Картузов сказал, комитетчики все сами сделают. — Егерь не знал, что старшина Кулик по указанию Игумнова все-таки снял отпечатки пальцев задержанного. Выходит, говорить об этом с дежурным не следовало. — Ты железнодорожные билеты его видел? — Комитетчики их изъяли. — Откуда он ехал? Дежурный поколебался, но все же ответил: — Из Грязей. — От Воронежа?! — В этом было что-то мистическое. — Ну да. — Последний вопрос. Из смежников сегодня никто к нам не заезжал? — В отдел? Нет. Какие у них к нам дела? «Свой взял… — подумал Игумнов, поднимаясь наверх. — Взял свой, но для них. Они нами теперь занимаются. Специальное управление. Не подозревают ли они и меня в коррупции? Попал ты в непонятную, Игумнов!» Из кабинета он все же позвонил Картузову — не заезжал ли к нему кто-то из соседей. Но Картузова не было, а Омельчуку Игумнов звонить не стал. Постарался припомнить короткий разговор с автоматчиком, когда Кулик катал ему пальцы. «…Я не сделал ни одного выстрела… — сказал тот. — И до этого я же не стрелял! Вы знали! Только угрожал!»
Тогда он отнесся к этому лишь как к стремлению приуменьшить свою вину. Не больше. «На самом деле это был факт автобиографии…» Он позвонил в дежурку Егерю. — Посмотри еще раз по ориентировкам — кто разыскивался в тот день, похожий по приметам? В Москве, по республикам… — Я смотрел. Ничего не было. Вошел Качан. У него были новости, которыми надо было срочно заниматься. — Неудобнов нашелся? — спросил Игумнов. — Нет. Полгода в таксомоторе, никто о нем ничего в парке не знает. А уволили по статье: нарушал дисциплину, не выходил на работу. Судим дважды. Драки, поножовщина. — Где же он может находиться? — В парке его особо не привечали. Устанавливать его надо по Подмосковью. Я уже звонил в главк области… Тут вот еще что. В таксопарке дали одного водителя. Бетин Игорь… Был сменщиком у Неудобнова. Когда прилетали женщины, он работал в вечерние смены. Вчера тоже. — А возвращение в парк? — Возвращение везде в начале второго часа. 01.10 divide; 01.20. И в одном случае в 02.10. От аэропорта не успеть. — Отметки — сплошная липа. Как Бетин работает сегодня? — Вечер. Сейчас на линии. — Дай команду, чтобы его искали в аэропорту. — Опять звонил Исчурков… — Сегодня не говори мне об этом… Его перебил зуммер дежурной части. — Звонили из аэропорта. Просили срочно связаться с их начальником розыска. С Желтовым. Игумнов набрал номер. — Есть новости? — Да… Я нашел милиционера, который забрал кольцо у Неудобнова. — Признался? — Кольцо у меня. — И отец Мылиной еще здесь! Аэрофлот должен ему сообщить, почему его дочь прилетела другим рейсом… Желтов как-то странно помолчал. — Понимаешь, Игумнов, кольцо не годится. Оно металлическое! Незолотое. Неудобнов прихвастнул в камере. Слышишь? Игумнов выругался.
Народ в электричке ехал все больше молчаливый, тихий. Было довольно-таки скучновато. Мишка Неудобнов сел на конечной станции. В Ступине. Несколько раз, раздвигая толпу, выходил в тамбур курить. Чувствовал он себя в форме — здоровым и сильным. Место его было у окна — никто не пытался занять. В Ступине, у магазина, успел поддать. Азербайджанец, торговавший цветами, во избежание неприятностей отдал три огненно-красные гвоздики. Неудобнов решил отвезти их жене Бетина: «Чтобы не лаялась, когда приду… „Ходишь пьяный, не работаешь — Игорька сбиваешь!“ Да, он сам кого хочешь собьет, Игорек! Тоже два раза судимый!» Гвоздики Неудобнов попросил подержать молоденькую телку напротив: — А то до Нижних Котлов обязательно сломаю. Любимой жене везу. В больницу… Все промолчали. — А вы все мужей ругаете!.. Становилось тоскливо, никто из знакомых не попадался. Телка оказалась совсем молоденькой, глупой. Болтать с ней было неинтересно и не о чем. Впереди на лавке сидела старушка. Маленькая, морщинистая, напоминала обезьянку. Неудобнов заговорил с ней. — Наверное, к всенощной едешь? В Бога веришь, бабка? — А как же? — Старушка перепугалась. Господа или заговорившего с ней беспутного Неудобнова? — Святая вера! — заговорил авторитетно. — Как же без того? Грех ведь! — Другие сидевшие в купе старательно отворачивались или делали вид, что дремлют. — Без Бога нельзя! Проехали Белые Столбы. Вечерело. Народ все прибывал. Электричка была переполнена — в тамбурах, в проходах стояли. От нечего делать стал вспоминать события последних недель, но так, чтобы ничего не зацепить из того. В воскресенье ходил в клуб на танцы. Танцевать он не танцевал, был уже «стариком» — двадцать восемь лет… женатиком. Встртился с ребятами, выпили. Он и потащился. Жене в больницу не позвонил — она по голосу бы определила, что он пьян. Начала бы ругать. Жену он жалел. Бетин был выходной, дома. Ругался со своей половиной. На машине мотался его сменщик — Неудобнов с ним не дружил. К себе тоже не поехал. Квартира уже недели три стояла запущенная, грязная. «Перед выпиской надо кого-нибудь привести — пусть вымоют». После танцев двинул к девицам в общагу. Нинка — постоянная — была не в духе, поругалась с бригадиром, лежала колодой. Он прилег на пустую койку, на столе увидел книжку «Суд идет». Без обложки, кто-то забыл. Читать он любил. Зачитался. Так и заснул. Не затронуть того, что не хотел вспоминать, ему все же не удалось. "— Где кольцо, которое обещал? — злобно спросила Нинка. — Понимаешь, нет его. — Продал, что ли?" Пришлось рассказать: "— Мент отобрал. В милиции аэропорта. — Полно врать! — Хочешь верь, хочешь нет. Не вру!" Кольцо было золотое, но маленькое, так что никто не брал. Не сколько дней, пока оно находилось у него, Неудобнов носил его в кармане. "— Чье оно было-то? — Нинка смотрела с подозрением. — Чье-чье… Чье было — того уж нет!" После Домодедова он задремал. Вскочил от крика. — Смотрите! Смотрите! — Вон лежит… На пятнадцатом километре перед Москвой железнодорожная колея неслась словно по дну густо заросшего угрюмого оврага. Поезд шел совсем медленно. По обеим сторонам оврага, несмотря на поздний час, стояли люди. Их было много. Они смотрели вниз, на что-то, что было рядом с поездом. — Женщина убитая… — поползло из тамбура. — Милиции сколько! Неудобнов мгновенно протрезвел. На секунду у него захватило дух. Как во сне, когда отвесный обрыв и не за что ухватиться. Он вспомнил имя: "Майка!" Теперь он думал о потерпевшей с ненавистью. "Хотела вымолить свою жизнь… Старалась! На все пошла. Говорила, что ребенок останется один. Без отца, без матери…" Электричка была уже далеко от того места, где он сказал Бетину: — Времени только третий час ночи, запросто можем еще одну!.. Может, повезет больше… За все время им не попало ничего стоящего. Кольцо, денег совсем мало. А то еще рис. Картошка… Но Бетин спешил — надо было заехать к теще, захватить трехлитровых банок для консервирования. — В следующий раз! Следующий раз был сегодня. Бетин опять выходил в вечер, к ночи должны были заехать в аэропорт.
— У меня дело, — сказал Игумнов. — Ты или Цуканов. Надо срочно найти ответ из информационного центра на автоматчика. — А дежурный? — Дежурный ничего не знает про пальцы. И не надо. — Сейчас попробую. — Качан ушел. Была война на несколько фронтов. С преступностью. С начальством. С потерпевшими, от которых нельзя было честно принять заявление, как это делают полиции всего мира. И Качана, и его самого ждала незавидная участь. Двойная статистика, нигде не публикуемая, скрытая от общественности, от науки, от Объединенных Наций, уничтожала своих служителей. Их изгоняли, отдавали под суд, заменяли новыми, которым предстояло повторить их судьбу в бессмысленной мясорубке оперативных уполномоченных. Цуканов принес бланк спецпроверки из Главного информационного центра. "По дактилоскопической картотеке… — прочитал Игумнов, — значится как ОСТРОКОНЬ НИКОЛАЙ НИКИФОРОВИЧ… — Дальше шли установочные данные. — Тридцать шесть лет… Уроженец и житель Оренбурга… Привлечен к уголовной ответственности. Хищение в крупных размерах. Мера пресечения — подписка о невыезде с постоянного местожительства…" "Какого черта он оказался под Воронежем? Сунулся в волгоградский поезд да еще с оружием?! Поехал в Москву! Привлек к себе внимание Комитета государственной безопасности…" Об этом следовало крепко подумать. И все же сначала он набрал номер милиции аэропорта. — Слушай, Желтов! Я ему не верю! Раскрути ты этого милиционера с кольцом! — Клянется-божится… — Врет он! Как он объяснил? — Взял, потому что железка. — Я не верю! Всё туфта. Народ у тебя задействован? — И на водителей, и на подозрительных. "Серая куртка, дутая, на «молнии». Серые брюки в крупную клетку…" — Народ знает? — Знает. Только ведь тот мог и переодеться. Им помешали. В дверях появился Картузов. — Ты один? — Он сказал кому-то, кто шел сзади: — Идите сюда. — Созвонимся… — Игумнов положил трубку. Показался явно помолодевший директор ресторана. В камере с Гийо сползла полнота, бывший борец выглядел стройным, он, несомненно, за эти дни перешел в меньшую весовую категорию. — Посидите несколько минут у начальника розыска, пока за вами придет машина… — Картузов держался обходительно, даже зависимо от Гийо. — Тут вам не будут мешать. Я сейчас приду. — Только не служебную машину, — взмолился Гийо. — Такси. — Сейчас пошлю за ним. Гийо поздоровался с Игумновым за руку. У них не было взаимоотношений по службе: Игумнов и его люди не занимались ни расхитителями, ни взяточниками. — Разреши, я позвоню. Чтобы жена не волновалась, — сказал Гийо. Он набрал номер: — Вот и я! — Гийо помолчал. — Слава Богу! — Ты скоро? — по-видимому, спросила жена.
— Надеюсь, да. Дома обо всем поговорим. Он положил трубку, обернулся к Игумнову. — Опозорили. Не знаю, как на работе покажусь. — Бывает! Директор ресторана кивнул. — Сигареты есть у тебя? — Он похлопал себя по пустым карманам. — "Ява". — Черт с ним! Он закурил. Помолчал. — Только с женой неудобно получилось. И с Наташей… — Наташа была его любовницей. — Мы на пару дней с одним приятелем из Гастрономторга и двумя девчонками рванули на Пицунду. Жена и Наташа, конечно, не знали. А Омельчук рассказал. Чтобы настроить их обеих против меня… Где же мужская солидарность? Игумнов отделался безликой формулой: — Все бывает. — Не пойму, как Омельчуку-то стало известно… — Директор ресторана пребывал в растерянности. — Я на приятеля грешил. В Гастрономторге, там все они болтуны. А вышло наоборот. Он-то как раз молчал. Я признался — тогда Омельчук приказал его привести: "Прекрати и нас мучить, и себя! Рассказывай!" Я тоже говорю: "Оскар, они все знают!" А он: "Ты и признавайся! А меня с тобой не было!" Гийо хотел развить тему, но Картузов из дверей уже манил его: — Такси у подъезда. — Ну, пока, начальник! — Гийо простился. — Пока. Игумнов по инерции несколько секунд думал еще о Гийо и его деле. Рисунок чужой оперативной манеры был ясен, словно Игумнов водил мокрыми пальцами по переводной картинке. "Оскар из Гастрономторга и дал информацию. Но не нам! Кому-то повыше… А Омельчук только упрятал концы назад, в пряжу…" Взгляд его упал на коробку под подоконником. Вид обворованного тайника направил мысли в прежнее русло. "КГБ. Комитетчики знали про автоматчика. Возможно, даже следили за ним. Остроконь после волгоградского поезда никуда не поехал, стоял в полуэтаже, недалеко от служебного хода ресторана…" Как профессионал, Игумнов всюду замечал неупрятанные концы чужой штопки. "Майор Козлов был рядом с отделом незадолго до освобождения директора ресторана. Не пришел же он так просто, чтобы полюбоваться! Значит, что-то готовил. Итак, Комитет госбезопасности… А, кроме того, некто из Гастрономторга, связанный с рестораном…" Это были их дела. Игумнова они не касались. "Комитет заинтересовался проворовавшимися руководителями торговли…" Он достал с полки телефонный справочник, нашел номер. "Надо встретиться с Козловым. Черт возьми! Пусть он отвалит от меня. Я еще не коррумпирован. Качан тоже… Но какие у меня доказательства? Остроконь? Что я знаю о нем?" — Игумнов, — позвонил дежурный. — У нас труп! В Нижних Котлах. Молодая женщина. Голая. Удавлена бюстгальтером. Управление уже выехало. Город тоже. Сейчас Картузов выезжает…
7
Врач-невропатолог, гулявший с собакой и первым обнаруживший труп, начинал объяснения одним и тем же: — Я его зову: Тяпа, Тяпа!.. Он не подходит. Такая манера, на улице он весьма самостоятелен… Стоит и стоит у самых рельсов. У невропатолога были большие, в тяжелой оправе очки, которые все сползали с плоского, украшенного горбинкой носа. — Никого не видели рядом с трупом? Он объяснил: — Я не смотрю обычно. А сегодня мне еще в ночь на дежурство… — "Не смотрю обычно…" — передразнил Омельчук. Мысленно он находился в деле Гийо. Вокруг плелись интриги — Омельчук это чувствовал; но, поставив на высокое начальство, он до некоторой степени себя обезопасил. "Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут…" — Вчера вы тоже тут гуляли? — Тоже. Но Тяпа вчера вел себя хорошо, все время крутился вокруг меня. Когда большие собаки выходят, он обычно не убегает… Интеллигентный старик не мог понять раздражения, которое его объяснения вызывают у всех этих оперативных уполномоченных и следователей. Доктор полагал, что он и Тяпа сильно облегчили им жизнь, разыскав страшную находку там, где ее не скоро бы заметили. Толпа по обе стороны откоса росла. Было уже поздно, но люди все подходили. Оперативно-следственные группы были словно на сцене. На газеты, расстеленные следователем прокуратуры у кювета, внизу, сносили обнаруженные окурки, битое бутылочное стекло. Труп перенесли в машину. Вокруг нее тоже толпились люди. Игумнов видел убитую на месте обнаружения — спутанная шелковым бюстгальтером шея, вывалившийся язык. Кровоподтеки на маленькой полной груди. Одежды не оказалось ни под трупом, ни в кювете. Только ношеная легкая туфля со стершимся фабричным знаком. Один из оперативников принес зацепившуюся за куст ярко-фиолетовую ленту. — Бант. Наверное, ее? Было ясно: труп привезен. Потерпевшая убита в другом месте. Дело отойдет к территориальной милиции. Ждали высокое начальство района и транспортников, чтоб разрешить все полюбовно. "Неужели и трупы остальных женщин — и Зубрун, и Старковой, и Мылиной — тоже где-то в кювете?" — подумал Игумнов. Было что-то странное в том, что труп привезли в город. "По дороге из аэропорта столько безлюдных лесных массивов… Видно, преступникам зачем-то было нужно в эту сторону. По-видимому, кто-то из них живет поблизости. Или живет кто-то, к кому он должен был ехать…" Телетайп уже передал в главки Москвы и области его ориентировки о подозреваемых и их приметах, Раменский райотдел получил данные на Неудобнова. Но Игумнов знал по собственному опыту: "Пока не обнаружены трупы Старковой, Зубрун, Мылиной — нет убийств…" Он поднялся к домам. "Если бы найти свидетелей…" Игумнов прошел к телефону-автомату, набрал номер. У Качана было долго занято. Наконец номер освободился. — Там у тебя список раменских таксистов, с которыми мог ездить Неудобнов… — Да. Но после того, как кольцо у Неудобнова оказалось латунным… — Оставь это латунное кольцо. Я в него не верю. Будем работать по этой версии. Качан вздохнул. — Понял. — Посмотри список таксистов, работавших вечером, когда прилетали Старкова и остальные… — Вот он. — Как у них с возвращениями в гараж в эти дни? Особенно среди связей Неудобнова. Узнай, как у них ставят отметки. В путевых листах время должно проставляться на штамм-часах… — Так… — Проверь еще раз: лежала ли жена Неудобнова на сохранении в роддоме, когда исчезла Старкова. В конце мая. — Лежала. Это точно. — По его голосу Игумнов понял, что он наконец переключился на эти убийства. — Нам нужны коллеги Неудобнова — все, кто работал в те дни и вчера. Кто-то может жить в районе места происшествия. Может, родственники здесь живут — не зря же он привез сюда труп! — Понял! — Кто-нибудь звонил мне? — Никола. Он в аэропорту. — Если будет звонить Ксения, скажи, чтобы она тоже ехала в Домодедово. Надо найти Неудобнова… В конце он уже снова говорил как с единомышленником, который понимает его с полуслова: — …Жены как-то сдерживают их, но стоит жене лечь в больницу, особенно в роддом, — их как с цепи срывает! Ну, все! По Криворожской показались несколько машин с круговертью огня на кабинах. Руководство московской транспортной милиции. — Внимание! Омельчук… — передал Картузов по рации. Игумнова не позвал. Скубилин появился из машины вместе с обоими заместителями — по оперативной работе и патрульно-постовой службе, подошел к краю оврага. Картузов и Омельчук — оба круглые, упругие, как машинные баллоны, — попёрли к ним вверх по косогору. Игумнов видел, как Картузов, давая пояснения, широко показал на железнодорожное полотно, на оба путепровода со стороны Коломенской и на третий — от Нижних Котлов. — Игумнов! — Двое из приехавших с большим начальством направились к нему от дороги. — Дело это отойдет городу, — сказал старший. Оба были из резерва на выдвижение, никогда не работавшие на земле, из тех, кто ни к чему не прикипает. Игумнов легко их распознавал. "Просто их не бывает рядом, когда трудно. И они сразу появляются, когда идет к раскрытию преступления или начальство решает, что с тебя пора снять стружку…" — К себе скоро поедешь? — А что? — Шеф ворчит. С профилактикой у вас узко. В коллективах не выступаете… Игумнов невежливо плюнул себе под ноги. — Слушай, давай завтра! Прямо с утра. Отделавшись от приданных ему сил, Игумнов подошел к эксперту-медику: — Когда, считаете, наступила смерть? — Думаю, этой ночью. — Он быстро курил, делая затяжку за затяжкой, почти не отрываясь. — Самопроизвольное разрешение трупного окоченения… Окрашивание подвздошных областей… Из машины его окликнули. — Извините. — Всего доброго. — Больше на месте происшествия Игумнов не мог узнать ничего нового. — Поехали! — махнул он Цуканову. Учреждение смежников не имело вывески. Значилось под табличкой "Помещение № 1". Игумнов позвонил. Невыразительного вида отставник открыл дверь: — Вы к кому? Он назвал фамилию человека, который согласился его принять, поскольку майор Козлов отсутствовал и неизвестно было, когда он появится. Через месяц, через час? Приход и уход сотрудников держался в тайне: теоретически, путем сложных подсчетов можно было вычислить их маршруты, передвижение, интерес. Игумнова это не колыхало. Отставник запер входную дверь, пустынным коридором через безлюдный вестибюль повел Игумнова к лестнице. Помещение казалось необитаемым. Над пустующим гардеробом висел выгоревший, газетного формата плакат: "Будь бдителен!" "Такого теперь уже вроде нигде не встретишь… — подумал Игумнов. — Антиквариат!" Он поднимал себе настроение. — Это к вам, — сказал отставник кому-то, кто стоял на верху узкой лестницы, и повернул назад. — Проходите, — стоявший наверху показал на открытую дверь. — Садитесь. Игумнов отметил в нем молодость, хорошо скрываемое любопытство и худощавость. "Занимаются спортом… — Игумнову, в общем-то, было наплевать на выправку смежников. — Не как мы. Молодой. У нас ни одного такого начальника отдела, ни заместителя". Лицо хозяина кабинета показалось ему знакомым: "Могли десятки раз встретиться на вокзале…" — Слушаю, — сказал смежник. — Вообще-то я хотел видеть майора Козлова. — Он еще в отъезде. А в чем дело? После объяснений с Исчурковым, а потом со Скубилиным Игумнов ничего не терял. — У меня пропали документы. Я хотел кое-что выяснить. — Что именно? — Я связываю пропажу с тем, что мне сказал Козлов. Есть свидетель, который слышал. — Что конкретно? — Козлов сказал, что давно уже наблюдает за мной. — Перестаньте! Вы его неправильно поняли. — Я оперативник. Он намекнул на то, что я укрываю преступления. А сегодня у меня выкрали бумаги. — Секретные? — уточнил смежник. — Незарегистрированные — и в том числе об исчезновении двух женщин — Старковой и Зубрун. — То есть бумаги об укрытых преступлениях? — Да. — Вы понимаете, как закон обязывает меня поступить после такого признания… Игумнов решил идти до конца. Комитетчик не вызвал у него неприязни. — Будто Комитет государственной безопасности не знает такой мелочи, что милицейская статистика фальсифицирована! — К нам поступают другие сведения. Некоторые недобросовестные сотрудники милиции завышают процент раскрываемости… — Не кажется вам, что этих некоторых слишком много? — Кажется. Чем я конкретно могу помочь? — Бог с ними — с другими бумагами. Там два заявления об исчезновении женщин, но теперь почти точно известно, что они убиты. Тот, в чьих руках заявления, сейчас скрывает убийства. По ним и предварительного дела нельзя заводить! Это, как по сообщениям об оружии или о готовящемся теракте, надо сразу в работу. Вы знаете! — Знаю. И, по-вашему, Комитету государственной безопасности на транспорте больше нечем заниматься, как милицейскими бумагами?.. Все это была туфта: он не мог и не хотел говорить с Игумновым откровенно. — Сейчас мы проводим кампанию за то, чтобы люди, обнаружившие в вагонах или на станциях бесхозные вещи, немедленно информировали… "Что нам в действительности известно о них? — подумал Игумнов. — Даже я, начальник розыска, не знаю, чем они на самом деле занимаются. Точно, что они тотально за нами следят? Знают о всех наших разговорах, даже о том, о чем мы беседуем с глазу на глаз, у себя дома, при включенных радио и телевизорах? Ведут на каждого списки, досье?" Ему представилась минута, чтобы глотнуть воздуха и осмотреться. Маленький кабинет, еще меньше игумновского. Без излишеств. Настольный календарь. Несколько портретов Железного Феликса, в том числе выжженный самоучкой на куске фанеры. На вешалке, сбоку, висела обычная куртка-ветровка. Под ней виднелась коробка вроде игумновской. "Не прячет ли и он в ней бумаги от своего начальства, когда оно жмет не в ту сторону, требует несправедливого? И вообще. Кто они? С кем себя отождествляют? С комиссарами госбезопасности или с их жертвами?" Комитетчик меж тем заканчивал короткий свой экскурс в сегодняшние дела транспортного КГБ. — …Оставленная без присмотра вещь — любимый прием террористов. Весь народ на Западе, я не говорю уже о странах Ближнего Востока, об этом знает. А нам приходится говорить не впрямую, обиняками… "Совсем заколебали вы нас своими хитроумными объявлениями…" — подумал Игумнов. Спросил о другом: — Но ведь занимаетесь вы и нашими органами! Будто в милиции недостаточно глаз, чтобы наблюдать за нами… Это полегче, чем раскрыть убийство… — В милиции? — Комитетчик взглянул на него саркастически. — Да она сама по уши в грязи! В коррупции! Особенно ОБХСС! — А что ОБХСС? Наш, например, сейчас зацепил директора ресторана. Не слыхали? — Именно зацепил… — Игумнов убедился в том, что смежники полностью в курсе их милицейских дел. Это свидетельствовало о многом. — …ОБХСС только и делает, что пасется в тресте ресторанов и Гастрономторге… — Он назвал те же две организации, на которые обратил внимание Игумнов. "Вот и подтверждение гипотезы… — подумал Игумнов. — Выходит, испытания Гийо на этом не кончились. КГБ всерьез занялся Московским управлением торговли, а начал с ресторана да гастронома…" Краем уха Игумнов слышал о привилегированном положении деятелей городской торговли, и причиной тому была не только коррумпированность обэхээсэсников. Управление ОБХСС Москвы не в силах было бороться ни с Главным управлением торговли, ни с директорами крупных гастрономов, которые установили прямые контакты с Моссоветом, с отдельными руководителями милиции и МВД, с членами семьи Генерального. "Наименее коррумпированная сила в правоохранительных органах… — Игумнов слышал эти слова от жены, а она, в свою очередь, принесла их с работы, и принадлежали они будто академику Сахарову, — это Комитет государственной безопасности…" "Пожалуй, — подумал Игумнов. — Материально обеспечены. Независимы. Полностью политизированы. Эти наверняка могли бы завести счет и на Щелокова, и на Чурбанова… А вместо этого следят за нами…" Занятый делами вокзального розыска, на самом основании милицейской пирамиды, внизу, на земле, Игумнов, как и его коллеги, давно уже жил жизнью наемника МВД, решающего чисто профессиональные задачи, ни с кем не деля ответственности за общее состояние дел. "А хоть и так… — подумал он о родном министерстве и счете, который КГБ мог выставить его руководителям. — Как вы там сгреблись, так и разгребывайтесь…" — У вас ко мне все? — спросил смежник. — Остальное я скажу лично Козлову, когда он будет на месте. — Звоните. — Спасибо. — До свиданья. Я провожу. Такой порядок. — Да, ладно! Когда за Игумновым закрылась дверь, комитетчик снова поднялся на второй этаж, прошел в кабинет, в конец коридора. Рыжий, с глубокими провалами глазниц майор Козлов писал за столом. Увидев коллегу, он тотчас перевернул документ чистой стороной. Это был его стиль. Вошедший остался у порога: Козлов однажды уже написал рапорт на другого своего коллегу, который чересчур приблизился к лежавшим на столе служебным бумагам. — Слышал? Весь разговор в кабинете транслировался. — Забегал! — усмехнулся Рыжий. — По-моему, он работяга, — сказал тот, который вошел. — Все они работяги… — Рыжий блеснул зрачками в глубине глазниц. — А в отделах продолжается антигосударственная практика укрытия преступлений… "Он ведь и на меня напишет, — подумал вошедший. — Скажи я, что практика укрытия идет у них сверху…" Козлов явно завелся: — А всего-то и требуется — больше головой работать. Ответственней подходить. Вот и отдача будет… "Что ж тогда сам ты, Козлов, такого дурака свалял в Воронеже?.. — снова нелестно подумал о нем вошедший. — Ни в чем не виновных пассажиров держал в камере, а угонщика своими руками на волю отпустил… Это тебе не госдачи охранять вместе со своим шефом! Тут работать надо!" Чтобы закончить неприятный разговор, он спросил: — Как там с этим делом? С Гийо? — Разворачиваются. Управление будет использовать нас для отдельных поручений. Ночевать сегодня придется в отделе.Еще в коридоре Игумнов услышал тревожные звонки. — Черт! — ключ застрял в замке, не лез. Игумнов буквально вломился в кабинет, успел схватить трубку. Это был Никола, он звонил из аэропорта: — Быстрее! Я сейчас видел этого. В серой куртке, с «молнией»… С ним еще один! — Еду.
Никола метался между крытым перроном и закусочной. Тускло горели огни. Поверх цепи низких пристроек вдоль взлетного поля слышалось сиплое шипение — там словно разогревался шумный гигантский примус. Подбежал Игумнов. — Где? Никола выматерился. — На секунду отвернулся, — во рту у Николы была каша. — И с концами… — Он один? — С водителем. Водителя я запомнил. Невысокий, с бородкой. Молодой. Похож на латыша… Ты посмотри, что здесь делается! Площадь перед аэропортом и дальше, у служебных зданий, горбатилась кабинами стоявшего сплошняком автотранспорта. Сотни людей, как пчелы в ульях, переползали от кабины к кабине. Игумнов оглянулся. На платформе его ждали оперативники. Где-то находилась и Ксения. Люди Желтова разбросаны были по залам. "Мы ничего не сделаем такими силами", — подумал он. Никола помялся, он хотел напомнить насчет Истринского райотдела и понедельника, но промолчал. Впереди он увидел Ксению. На ней были туго натянутые джинсы. Длинные молодые ноги начинались сразу от груди. Ксения была не одна. "Похоже, прихватили…" — Парни вокруг нее в любую минуту от слов могли перейти к делу. Чуть дальше, у машины, стояли две домодедовские проститутки, постоянно прописанные в аэропорту. — Чао, мальчики, — Ксения увидела приближающегося начальника розыска. — Я тут по другому делу. Правда? — Она просунула руку ему под варенку. Игумнов и «мальчики» обменялись хмурыми взглядами. Сутенеры повернули к машине, проститутки исчезли еще раньше. — Клеют? — спросил Игумнов. — Только не те. Те ищут приезжих. Ненакрашенных. Робких. Странный у них вкус, Игумнов. — Она шла, постреливая глазами. Свежая, молодая. На нее оглядывались. — Не находишь? Шел второй час ночи. — "Произвел посадку самолет… рейса… Воронеж — Москва"… — отдалось под крышей. "Тот же рейс… — подумал Игумнов. — Девчонок подбирают с него, потому что он последний. Городской транспорт прекращает работу, а ждать утра в аэропорту мало кому приятно…" — Завтра вечером меня с вами не будет, — объявила Ксения. — Иду на свидание. — Дело хорошее… — Игумнов не отрывал глаз от встречных мужчин. — Чего ж не спросишь с кем? С Генкой Яриковым. Из общежития… Помнишь? С лимитчиком! Ты меня к нему посылал. — Друг Мылиной? — А что? — Ничего. У угла здания Игумнов увидел патрульный «Жигуль» Бакланова. С мигалкой и рупором. Рядом желтела милицейская "канарейка". — Я ему нравлюсь. У меня квартира. Парень он хороший. Вот выйду за него замуж. Будешь моим шафером, Игумнов? Ее уже снова клеили. И снова не те. — Девушка, может, поужинаем? Игумнов подбородком указал на милицейский транспорт. — Видишь? Кто-то из нас обязательно здесь будет. Если что — подойди… — А ты? — Я тоже буду. Он повернул к платформе. За цепью пристроек снова слышно было сипение гигантского примуса. Откуда-то из-за деревьев блеснули гигантские сполохи. Рядом с «Жигуленком» возник Бакланов, с ним был второй милиционер — водитель «канарейки». МО-14562 — тучный, в пыльной милицейской форме — застрял в толпе. Игумнов подошел. — Я отъеду. На пост, — сказал Бакланов. — Тут рядом. Если что, парень этот — на «канарейке» — подбросит до поста. Тут все равно дорога одна. А там я… — Надолго? — Да нет. Только отметку сделаю. Ты уже пошел? За пригородными кассами обнаруживалось еле заметное людское течение, оно уводило пассажиров к платформе, под крышу, в ночевавшую у перрона первую утреннюю электричку. Игумнов двинулся со всеми. Странная пара впереди закрывала обзор, в то же время укрывала его от нежелательных взглядов. Пухлая, расплывшаяся женщина суетилась, жевала, заглядывала в темные окна вагонов, ее спутник кашлял — никак не мог перестать, смеялся, хватал и щупал ее сзади. Несколько человек прошло навстречу Игумнову по обе стороны закрывавшей его пары. "Вот что плохо, — подумал он. — В голове у меня всегда только одна жесткая схема, в которую я пытаюсь втиснуть возникающие ситуации…" На скамейке сварливо, по-взрослому, препирались дети: — Нет, Олечка, это ты сказала… — Нет ты, дорогая! Рация молчала. Гурьбой, неслышно прошли черноглазые, маленькие, в мягких кроссовках юноши и девушки Юго-Восточной Азии, их становилось в Москве все больше, и в ориентировках МУРа на них уже положили глаз. Сбоку промелькнула маленькая головка, неловкая женская фигурка без шеи. Чье-то задумчивое лицо. Парень, похожий на Дон-Кихота — бородка клинышком, усы, узкое лицо с близко посаженными глазами, — нес сумку с колесиками. Женщина была в сапожках на каблуках… Игумнов оказался у головы поезда, когда что-то тревожное зыбко колыхнулось в подсознании. Он обернулся. Платформа позади была забита людьми. Сипение работавшего на всю мощь примуса было особенно слышно. "Какая-то деталь… — Словно что-то коснулось его вдруг. — Знакомая манера носить вещи. Ходить…" Он повернул назад. "Женщина, которая шла рядом с этим Дон-Кихотом… Неловко, в сторону наклоненная головка — неумелое кокетство… Кто еще так испортит свою фигуру… Сапожки! Это летом-то! Надя! Конечно! Она смотрела вниз! Дала знак! Не хотела, чтобы он, Игумнов, встретился глазами и все сразу испортил…" Он уже врезался в вязкую, как болото, едва колышущуюся толпу на платформе. "Да разве можно было рассказывать ей об этом! Настолько забыть ее натуру! Предположить, что она не попытается помочь — не поедет ночью в Домодедово к этому рейсу…" Он прижал пальцем манипулятор на рации: — Быстро к машинам! Парень с сумкой на колесиках. Узкое лицо, бородка. С ним женщина небольшого роста. В сапогах. Перехватывай! Не дай уехать… Он кого-то толкнул, прыгнул через брошенные кем-то у столба ящики. В рации слышались голоса. Но Дон-Кихот словно провалился под землю. Прошло несколько минут. Огромный сипящий примус за вокзалом набирал силу, он словно готовился взлететь вертикально. Игумнов продирался вдоль машин, между таксистами и пассажирами. Заглядывал в лица. Чей-то голос по рации ударил в самую барабанную перепонку: — Сейчас отъехал… 40–16 или 48–16. Шофер с бородкой и женщина сзади! — Ч-черт! — Кто-то толкнул его в плечо. — Куда прешь, лось!.. Игумнов, не разбирая дороги, кинулся к машине ГАИ. Бакланова не было. «Канарейка» тоже оказалась пуста — Игумнова едва не хватил кондратий, но второй гаишник, оказалось, стоял позади машины. — Быстро! — заорал Игумнов. — Быстро… — У него словно осталось всего одно слово. — Быстро!..
Надя тоже заметила Игумнова на платформе, и ей сразу стало спокойнее. — Вы где там живете, в Воронеже? — Таксист вел себя обходительно. Она решила, что образование у него десятиклассное. Характеризующие эти данные могли ей пригодиться при неожиданном осложнении. — Я? По улице Ленина. — У меня там тетка жила! — Вот как! — На всякий случай она увела разговор от Воронежа. — Народу тут всегда так? — Всегда. — Он тоже был не против сменить тему. — А вы в Москву надолго? — На сутки. Северное Чертаново — это где-то недалеко здесь? — Если по Кольцевой — нет… Нам сюда! Онповернул в обход площади. — Ночью мы, таксисты, стараемся не подавать на стоянку. Подойдет пассажир — и вези хоть на тот конец Москвы. А так — сами себе хозяева. Уж если едешь, чтоб ближе к парку… Машина стояла в ряду частного автотранспорта, таксист открыл багажник. Надо было решать: едет она или нет? Колесики вместе с сумкой исчезли в ящике. Надю это не тронуло. В сумке не было ценного, одна ветошь, и после задержания таксиста свою сумку она предполагала получить назад. "Игумнов говорил: преступников двое. Этот вроде один. Не он? Но как проверить? Проехать пару километров. А если это они? Рядом с постом ГАИ открыть дверь или окно. Крикнуть…" Вся ее жизнь связана была с жестким расчетом, которому она привыкла доверяться. С надеждой на одну себя. Она всегда начинала и выигрывала. Когда по лимиту приехала с сестрой в Москву. Когда у них не было ничего за сутки во рту, кроме одного-единственного пирожка с повидлом. Когда училась в вечерней школе. И потом в Академии МВД СССР… "Рискнем, а там видно будет…" Она села на сиденье позади водителя. Таксист в это время зашел спереди к кабине. Провел над стеклом, отблеск зеленого света исчез. Она поняла, что он закрыл «огонек» специально сшитым колпачком. "Будем ехать без счетчика…" Таксист не спеша поставил «дворники», сел, включил зажигание. Молодой парень — русый, в куртке — сунул голову к водителю: — Шеф, возьми! Тут километров пять по прямой… Водитель быстро поднял предохранительную кнопку на двери сзади — парень буквально вломился на заднее сиденье. — Ох, извините, девушка! — Он словно только что ее заметил. Здоровый, грязноватый тип. Сквозь русую щетину на щеке просвечивал молочно-белый созревший чирий. Таксист быстро погнал с площади. — Втроем веселее будет. Правда? Я Толик. А вы? — Наташа. Втроем, конечно, веселее. — Она поняла, что проиграла. Толик оттеснил ее в угол сиденья, в сторону от проезжей части. Справа по ходу был лес — можно было разбить окно, свистеть, кричать — никто бы все равно не услыхал. Она собрала все свое мужество, бесстрашно цыкнула зубом. Ехали быстро. Мелькнул пост ГАИ, дальше все было вновь безлюдно. Парни неумело разыгрывали знакомство: "Где живешь? Где служил?" Оказалось, что у них много общих знакомых. "Таньку знаешь?" — "Конечно!" — "А Витальку?" — Девушка… — Водитель обернулся. — Я на минутку съеду с трассы? — Сбоку, чуть впереди, показался короткий съезд под деревья. — На секунду. Видимо, они проверялись. Все было тихо. Парни вышли из машины. Помочились. Если бы она попыталась выбраться, ее бы скрутили в одну минуту. Сзади на шоссе внезапно послышался гул. Патрульный «Жигуль» с круговертью огня над кабиной в мгновение пролетел мимо. Скрылся в сторону Москвы. — Поехали, что ли? — хрипло сказала она и сама испугалась своего хрипа. "Предсмертный хрип…" Они вернулись, болтая о пустяках. Никто больше не заикался о том, что второму парню надо выходить. Дважды путали имена. «Толика» водитель назвал «Мишей», а тот его "Игорем". Снова ехали быстро. Свернули на Кольцевую автодорогу. Позади промелькнуло Варшавское шоссе сворот на Чертаново, куда она будто бы должна была попасть. Впереди был Теплый Стан. «Мосрентген». Отворот к аэропорту Внуково. "Куда же везут меня? Сразу на Хованское кладбище?" Движения на Кольцевой автодороге почти не было. Ни одна патрульная машина не догнала их, не обогнала. "Неужели он не узнал меня?" — подумала она об Игумнове. — Далеко еще? — спросила у водителя. За таксиста ответил "Толик". — А куда спешить?.. — Он засмеялся. — У меня бутылка припасена. Сейчас вмажем и немного отдохнем… Может, мы свернем куда-нибудь, шеф? Чтобы нам не мешали… — Тут есть одно местечко, — отозвался таксист. — Там никто не ездит. — Ты водку пьешь? — обернулся к ней «Толик». — Или вино? Ей так и не удалось справиться с голосом. — Водка предпочтительнее, — сказала она хрипло. Он засмеялся. "Не буду пить — так просто вольют в горло… — Рано или поздно ее должно было ждать поражение. — Что же они делают с ними потом, после того, как вмажут и отдохнут… Никто из их жертв, сказал Игумнов, никогда больше не возник, не обратился в милицию… — Она взглянула на лапистые, с толстыми короткими пальцами руки «Толика». Догадалась. — Душат!"
8
МО-14562 как раз вписывал в ведомость: "Проверил несение службы…" Визг тормозов заставил его обернуться. Это была «канарейка», дежурившая в аэропорту. От резкого удара по тормозам ее потащило юзом. Хлопнула дверца. Игумнов выскочил из «канарейки», бросился к патрульной машине. Бакланов все понял. — Садись за руль! Я беру на себя связь… — Это был единственно разумный выход: МО-14562 знал позывные ГАИ и дислокацию. — Номер машины известен? — 40–16 или 48–16… Такси… Они уже шли. Игумнов с места дал машине форсаж. Метров через двести стрелка спидометра свалилась за отметку 100. Четвертая, прямая передача. — Внимание… «Артек», "Гурьев"… — Бакланов включил рацию, перечислил посты. Он был уверен, что они догонят такси еще до Кольцевой автодороги. — Перехват такси 40–16 или 48–16… Внимание… Мой позывной… Сообщите, где находитесь… Было хорошо слышно переговоры инспекторов — разделенные километрами, они словно сидели в одной комнате, наблюдая трассу. — У меня не было. Ночью я на всякий случай всегда записываю… — Не пробегал пока! На Кольцевой дороге пост не ответил. Не останавливаясь, проскочили место какой-то аварии — там уже стояли машины ГАИ. Игумнов заметил разбитое лобовое стекло «Москвича» и часть смятого кузова. Переднее сиденье было закрыто цветным пледом — одной из жертв, видно, была женщина. На милицейской машине работала вертушка, гаишники измеряли расстояние рулеткой. — Сворачиваем на Варшавку… — кинул Игумнов. Преступники могли вернуться в район, который они хорошо знали. К откосу над железной дорогой. — Их двое в машине? — крикнул Бакланов. — Женщина с ними, — Игумнов был как пьяный, который в одну секунду протрезвел. — Приезжая?— Наша. Капитан милиции… Надя… Бакланов замер, глядя на него. — Ты ее знаешь? — Мы вместе работали. — И как же? — Хотела помочь мне. — Он был не в состоянии что-либо еще добавить. Показались убегающие по Варшавке габаритные огни впереди идущих машин. — Внимание, внимание… — Бакланов схватился за рацию. Такси с такими номерами впереди них не было. Ни на Варшавке, ни на Серпуховской. И дальше — до самого Большого Каменного моста. Быстро уходило время. "Можно гоняться всю ночь за призраком…" Игумнов развернулся, погнал назад к Кольцевой. — Преступники следуют в такси… — твердил Бакланов. Было ясно, что, если такси не пережидало где-то в укромном месте, они его упустили. — Внимание!.. "Гонка по Кольцевой имеет только одно преимущество: можно попытаться сесть себе самому на хвост…" Главным было — не думать, что такси стоит сейчас где-то в лесу… И вдруг: — 40–16! Прошла… — раздалось по рации. — Откуда ты? — проревел Бакланов. — Какой пост? — Строгино… — Передай вперед, чтоб останавливали! — заорал Игумнов. Впереди был Канал имени Москвы. Игумнов взлетел на мост и бросился со спуска. Метров за восемьсот виднелся второй мост и на нем габаритные огни. — Это они! Машина шла в отрыв. Расстояние, похоже, увеличивалось. Мелькнул километровый столб. "Семьдесят шестой километр!" — Что у нас впереди? — прокричал, не отрываясь. — Съезд на Дмитровское шоссе… Игумнов давил на акселератор, но машина впереди все удалялась. — Восьмой, восьмой, — надрывался Бакланов. Они взлетели на второй мост. Внизу была железная дорога. Встречного движения почти не было. Игумнов взглянул на часы. "Начало четвертого часа… Там ли она, в машине?" Впереди был участок прямой дороги. Игумнов знал эти места. Это была территория их обслуживания — 8-го отделения ГАИ. — Там эстакада… — Он был весь в дороге. — И две развязки. Вверху и внизу. Выезд с улицы Дыбенко на Долгопрудную… — Восьмое… — гомонил МО-14562. — Преследую такси… 40–16… Идет в сторону Дмитровского шоссе. — Нагоняем! — крикнул вдруг Игумнов. Метрах в пятистах показался мост. Обе — правая и левая полосы — были заняты транспортом. Впереди четко вырисовывались огни удалявшейся машины. — Все! Им некуда деться… — крикнул Бакланов. — Лоб в лоб! Он ошибся. — Разделительная полоса… Перед самым мостом газон между встречными полосами заканчивался. Огни уходящей машины вильнули. Такси свернуло на встречную полосу в прогон, образовавшийся на месте разделительного пояса. Теперь они сами шли навстречу двигающемуся транспорту. — Мать твою!.. Игумнов не пошел вдогон. Шоферы встречных машин, застигнутые врасплох нарушителем, неизвестно как могли прореагировать на вторую машину, мчавшуюся им в лоб. Игумнов затормозил, сбрасывая такую необходимую сейчас скорость, такси снова уходило все дальше. Транспорт впереди неторопливо всасывался под мост. Игумнов пропустил его, вышел на пустую левую полосу. — Уходят, уходят! Гоним на Дмитровское шоссе… — орал в рацию Бакланов. — Организовывайте задержание! В машине преступники и их жертва… Игумнов снова уложил стрелку спидометра набок. Двигатель был нагружен до предела. — Только бы хватило бензина! — Сто тринадцатый! — надрывался Бакланов. Пост-пикет был расположен на пересечении Дмитровского шоссе с Кольцевой, но сам пост находился на Дмитровском. — Сто тринадцатый!.. Отрыв был уже 500 divide;800 метров. — Поднимаются на мост! Где же эти?.. — Он послал коллег матом. Уже пролетая мимо поста, Игумнов заметил, как сотрудник поста ГАИ развел руками: "Не остановился!" — Задержание надо было готовить, а он с жезлом! Разве остановятся? — Через семь километров 2-й пикет ГАИ! — отозвался Бакланов. Игумнов знал это место: "Перед Осташковским шоссе справа и слева лес. Темнота! Если они захотят Надю сбросить — лучшее место. Лучше не бывает!.." Второй пикет-пост ГАИ открылся в мгновение. — Смотри… — закричал чуть не в ухо Бакланов. Их ждали. Обе полосы были перекрыты транспортом. Переведенный на ручное управление светофор показывал красный. На середину разделительной полосы — там была пешеходная дорожка — медленно заползал огромный КамАЗ. — «Ежа» бы сюда! — крикнул Бакланов. Но Игумнов знал, что заградительной лентой — «ежом», который мгновенно прокалывает покрышки, сотрудники ГАИ никогда не пользуются. "Боимся! Подложишь не под ту машину, вылетишь из ГАИ да еще всю жизнь будешь ущерб возмещать… Это вон в ФРГ… — Игумнов сам видел на выставке — полиция выстреливает из бампера заградительную ленту метров на сто пятьдесят вперед. Под колеса нарушителя…" — Смотри! — снова заорал Бакланов. Справа и слева, по обе стороны шоссе, виднелись автобусные остановки, пустые в предутренние эти часы. К остановкам вели отвороты — «усы» — с тем чтобы автобус заезжал и выезжал, не создавая угрозу движущемуся транспорту. — Все к черту! Водитель такси пересек шоссе и вскочил в «ус» для встречного автобуса. Свободный конец «уса» выходил на шоссе далеко позади преграды из остановленного транспорта. — Внимание, преследую… — голос Бакланова из усилителя разносился на километры. — Пропустите… Они повторили маневр — выскочили из «уса», оставив позади сооруженную постом-пикетом баррикаду. — Через три километра Перловка! — крикнул Бакланов. Справа был Бабушкинский район, кладбище. Слева Мытищи. Прилегающее к Перловке село Тайнинское. Игумнов знал эти места. В середине дороги началось металлическое заграждение между полосами. Полутораметровая ограда, установленная из-за машин, разворачивавшихся на этих местах, чтобы заезжать в Перловку на почтовый комбинат… Игумнов почувствовал, что они настигают. Включил сирену. Громко — 60 ватт! — завыло над кладбищем. — Хорошо стреляешь? — Он не рискнул бы стрелять сам. Кроме того, ни на секунду нельзя было оставить руль. — Всяко бывало. — Тогда не надо! Расстояние медленно сокращалось. Счет шел на сантиметры. Игумнов дожимал. — Подравниваюсь! — Он не мог повернуть голову, чтобы увидеть, что там, в машине. Бакланов загремел в микрофон: — Приказываю остановиться справа… Огни вращающегося синего маяка над машиной расцветили асфальт. Такси не снизило скорости. — Приказываю остановиться… Игумнов начал обгон, стараясь держаться не больше чем на полкорпуса. Это ему удалось — он с ходу бросил машину вправо к такси. Ни один водитель, когда его пытаются ударить слева, не может не уклониться. — Теперь еще раз!.. Игумнов толкал их на обочину. Не следовало только поддаваться опрометчивому желанию выйти вперед и подставить под удар задник. Опытный водитель мог тут же обойти и справа и слева. Снова вырваться вперед. — Женщина там есть? — крикнул Игумнов. — Не вижу! Он снова вытянул полкорпуса и снова бросил машину вправо. Таксисту представлялись две возможности — уходить вправо или ударить патрульную машину. "Бей или ныряй вправо!" Ударь он Игумнова сбоку — и им хана! Они снова вильнули вправо. Игумнов загонял его на обочину к откосу. Откос там был небольшой — Игумнов знал это — два метра, не больше. И тут неожиданно таксисту удалось увеличить скорость! Он выскочил… — Дьявольщина! Прошли Ярославское шоссе. Впереди показался мост через железную дорогу. Сбоку был уже высокий откос — не меньше метров пятнадцати. — Не свернул на Ярославское… — крикнул Бакланов. — Хочет в город уйти! Опять начинались огни. — Гольяновская развязка… 103-й километр! "Снова страшное место… — подумал Игумнов. — Если что-то с ней произойдет — то только здесь. Лосиный остров. Лесной массив. Заповедник! Можно выкинуть из машины, никто не увидит!" Издалека увидел: — …Горьковское шоссе перекрыто полностью! Им не пройти! Таксист тоже это понял, повернул вправо. В город. Игумнов снова догнал его, обошел по неширокому "усу". "Здесь можно и задник ему подставить под удар — обойти он все равно не сможет — узко!" Дело шло к развязке. Игумнов перегородил дорогу. Обе машины медленно двигались вперед-назад поперек шоссе. От ближайшего поста уже подбегали гаишники Куйбышевского ГАИ. Игумнов увидел — тот, что бежал впереди, был с автоматом. Второй гаишник обегал такси сзади. "Всё!" Он ошибся. Таксист газанул — выскочил на тротуар, на высокий бордюрный камень. В другой обстановке ему, наверное, бы в жизни не повторить этот маневр! Но он был уже наверху. Развернулся на сухом асфальте вокруг мачты светильника. Игумнов знал этот трюк: "Сбрасываешь газ, руль резко-резко подаешь влево и сразу газу. Но только на сухом асфальте. И главное — чтоб не коснуться диском асфальта. Тогда конец!.." Развернувшись, таксист бросил машину назад, на проезжую часть. Дал газ. Игумнов видел, как отпрыгнул гаишник, стоявший позади, но его задело — он упал головой об асфальт. Таксист двинул на стоявшего впереди с автоматом… Странный треск вплелся в какофонию звуков. — Та-та-та… — Это был автомат. Первая очередь прошила мотор, вторая пришлась по боковой дверце… — Осторожно! — заорал Игумнов. — Там женщина… Один из преступников лежал между сиденьями, у Надиных ног. Второй, за рулем, с бородкой-клинышком, с близко посаженными на узком лице глазами, замер. Подбежавший с другой стороны Бакланов рванул его из кабины, вгорячах врезал с обеих рук по лицу. — Сволочи, убийцы! — Жива? — крикнул Игумнов в глубь машины. — Что со мной станет! Такая знакомая хрипотца. И одна-единственная слеза, которую она постоянно, всю жизнь, смаргивает. — Пойдем. Сиденье было залито кровью. К счастью, не Нади. Одежда на ней была цела, хотя тоже в крови. Игумнов помог ей выбраться. Преступник между сиденьями не пошевелился. — Фамилия? — Бакланов притянул к себе таксиста. — Бетин… — А его? Вокруг уже появились люди, активная общественность, которой почти никогда не бывает рядом, когда менты-"бронежилеты" выходят один на один с преступниками, вступаясь за чью-то жизнь. — Что вы делаете? Перестаньте! — В автобусе оказались сотрудники Института мировой системы социализма, возвращавшиеся из поездки по области. — Как его фамилия? Быстро, — приказал Бакланов. — Неудобнов. Михаил… Точка, необходимая в конце погони, была поставлена. — Мне кажется, у меня от страха ноги не идут. Хочу проверить. — Надя осторожно высвободилась, поправила платье. Пошла. "Я ничего не должен требовать от судьбы, — подумал Игумнов, следя за ней. — Самое большое и главное в этой жизни я уже получил сегодня. Сейчас, когда Надя осталась жива". Другой автоинспектор, применивший для задержания оружие, занимался своим коллегой, которого Бетин сбил задним бампером. Тот все не мог подняться с асфальта. — "Скорую"! — крикнул кто-то. — Вызывайте "Скорую"! "Скорая" прибыла почти мгновенно, она словно ждала поблизости, прежде чем войти в опасную зону. Игумнов посадил Надю в патрульный «Жигуль», снова вернулся к искореженному такси. Очередь, попавшая в капот, превратила мотор в бесформенную груду железа. Другие пули достались Неудобнову, врач тут же констатировал смерть от грубых повреждений внутренних органов, не совместимых с жизнью. — Этого только в морг, — сказал он. Сразу же вслед за «Скорой», разбрасывая по шоссе пучки света, примчались одна за другой машины Куйбышевского ГАИ, райуправления, УГАИ города, следственно-оперативная группа Главного управления. Быстро светало. Несколько сотрудников института, ехавших в автобусе, подошли к полковнику — заместителю начальника главка: — Мы свидетели. На наших глазах инспектор избил таксиста. Вот наши фамилии… Выволок из машины и стал избивать. — Госавтоинспектор? — уточнил заместитель начальника главка. — Да. МО-14562. Он сейчас здесь.
Возвращались снова вдвоем. Надя, как потерпевшая, ехала со следователем. Бетин был задержан, Неудобнов мертв. Игумнова и Бакланова отпустили. Как свидетели, они мало что видели, мало успели. Только гнали преступников по Московской кольцевой и потом подбежали к машине после автоматной очереди. Всё. Если не считать, что Бакланов несколько раз врезал по лицу задержанному. Последствия этого обещали быть для него гибельными. Новый заместитель начальника главка, переведенный вместе с группой сотрудников КГБ на усиление в милицию, тут же приказал начальнику УГАИ срочно проверить жалобу и ему лично доложить. — На проверку три часа. При подтверждении выгнать. Без скидок на стаж и прошлые заслуги — чистить милицейские конюшни следовало только так — железной рукой. — Слушаюсь. Начальник УГАИ знал, что при новом начальстве ему тоже не служить. На то, правда, были иные причины. В том числе и «блатные» номера на машинах серии ММЗ от "00–00" до "00–60", которые он лично сам в своем кабинете презентовал вместе с закатанными в целлофане документами "Без права проверки" коррумпированным воротилам из Главного управления торговли. Было уже светло. Бакланов не гнал, словно давая машине остыть и успокоиться. Говорили о пустяках. О Московской кольцевой. — Планировали две четырехполосные, — объяснил Бакланов. — С трехсполовиноюметровой разделительной полосой. Газон, трава… Чтобы свет не слепил… "Интересно: как скоро они нас выгонят?" — думал Игумнов. Рабочий день их обоих закончился. Можно было ехать домой, но именно сегодня это было бы недостойно мужчины. "Мальчика обидели? Дитя хочет сисю… Прибежал! — Еще хуже было объявиться у Нади, хотя она ждала его все эти годы, и Бог весть, сколько еще будет ждать. — Вести двойную жизнь! Снова помешать ей начать все сначала!.." — …В левой полосе планировался скоростной поток — не ниже семидесяти километров. Справа брусчатка для того, кто задремал за рулем… — Бакланов сказал безо всякого перехода, что в это время думал. — Мы их задержали, Игумнов. Сегодня, и завтра, и послезавтра никого из женщин в Домодедове уже не убьют… Причина — мы с тобой! — Откуда этот полковник? — спросил Игумнов про зама, который с ходу решил судьбу Бакланова. — Из транспортного КГБ. — Знаешь его? — Их всех видишь, когда они приезжают в аэропорт. — Ты и Козлова знаешь? — Игумнов заинтересовался. — Он тоже с транспорта. — Козлов? Какой из себя? — Рыжий. — Конечно, он дня три назад подходил. — К тебе? — Ну! У них угон самолета был. Авиалайнер Душанбе — Оренбург — Москва… Они посадили его в Воронеже. Игумнов перебил: — Помнишь фамилию разыскиваемого? Остроконь? — Да, — Бакланов удивился. — И Козлов тоже летал в Воронеж? — Ну да, он там разбирался… Слушай, Игумнов… — Бакланов спохватился. — Мне с вечера еще надо было на лесоторговый склад. Внести деньги за рейку. Может, заедем? Там дел на пять минут… — Сначала я позвоню. — Игумнов посмотрел на часы. — У тебя ждет? — Ждет. Главное — чтобы к началу работы склада. Пока не разъехались. Тебе в отдел? — Звонить? Нет, одному другу. Заедем по пути? У ближайшего автомата Бакланов его высадил. Игумнов вошел в кабину, набрал номер учреждения. Там в эту ночь тоже не спали.
Замминистра Жернаков, которому генерал Скубилин сразу же доложил, что директор ресторана освобожден, впервые за эти дни почувствовал себя спокойно. У него возникло давно не приходившее к нему чувство успеха. Даже будучи одним из наиболее влиятельных в министерстве людей, в кругу равных он никогда не ощущал собственной самостоятельности. Задачей его было пропускать через себя то, что шло сверху, словно через большую живую трубу. "Дальше вниз!" Иногда в этой трубе обнаруживались течения, в том числе и противоположные, и тогда это становилось особенно сложно — пропускать каждое в своем направлении. Помогал ориентир — первый заместитель министра. Его мнение. И в этом, последнем, деле директора вокзального ресторана оно было выражено ясно и недвусмысленно. В виде просьбы об услуге — освобождении директора ресторана Гийо. Все знали, что шеф в бурной своей личной жизни любит бывать среди людей, стоящих прочно на собственных ногах, — тех, кто распределяет материальные блага. Было естественным, что и он кое-чем был им обязан. Жернаков приказал соединить его с первым, как только он появится. — Он заедет в министерство, — был ответ. — Но не раньше двадцати трех… Случай был необычным: первый заместитель обычно на работе не задерживался. — Ничего, — заметил Жернаков. — Дождусь. У меня у самого полно дел. С весны еще начали готовить концерт к Дню советской милиции. Министр требовал, чтобы в концерте участвовали самые популярные в стране актеры. Всегда лично приходил на него и приводил своих друзей с Самого Верха. Два соперничающих между собой сектора, готовившие концерт, не брезговали ничем, чтобы выведать тайные привязанности и вкусы Самого, Самих, Их жен, Близких. Духом благополучия, пришедшим взамен показной скромности и внешнего аскетизма, тянуло с Верха. «Мерседесы», дачи, ковры, «винчестеры», дубленки и антиквариат создавали зримый фон среды министерского обитания. В заявлениях, исчезавших в пучине канцелярской переписки, тонули упоминания о каких-то драгоценностях, церковных реликвиях, иконах, крестах и картинах, которые изымались у преступников и пропадали без следа. Вплотную, словно спаренные мясорубки, обращенные друг к другу, крутились в разные стороны механизмы с противоположными функциями — задачей одного было любой ценой обеспечить ирреальную, не существующую нигде в мире высокую раскрываемость, второго — обеспечить соблюдение закона внутри министерства. Где-то между ними беспомощно барахтались внизу сотрудники. Была уже ночь, когда из приемной позвонили: — Идите. А то он сейчас уедет. — Иду. Жернаков поднялся к зеркалу, оправил китель. Первый зам судил о работе по одежке: мог накричать, одернуть по поводу малейшего нарушения формы. Некий остряк нарек это явление «чурбанизацией», за что вскоре оставил министерство. На всякий случай Жернаков взял под мышку красную папку "К докладу", чтобы и в коридоре видно было, если встретятся, что идет он по делу, а не просто по случаю недержания мочи. Когда Жернаков появился в кабинете первого, тот просматривал какие-то бумажки, которые вынимал из стола и, просмотрев, тут же быстро рвал. Увидев входящего Жернакова, он недоуменно взглянул на него. За окном, выходившим на Кремль, послышался бой курантов. — Все в порядке. — Жернаков был рад, что справился с данным ему поручением. — Директор ресторана, за которого просило Управление торговли, отпущен. Разобрались! Вот уже несколько часов как дома… — Дурак! — сказал первый зам. Жернакову показалось, что он ослышался. Первый зам загнул еще крепче — забористее. — "Дома", "несколько часов…" — заорал он на Жернакова. — В камере он! В Лефортове! В следственном изоляторе КГБ…
Гийо уехал из отдела на такси — возвращаться домой в служебной машине отдела внутренних дел он категорически отказался. Но, оказалось, это не имело значения. На Кожевнической улице, почти против вокзала, такси остановила машина линейного контроля. Пока контролер и таксист выясняли отношения, несколько человек быстро перевели директора ресторана в третью машину, сели вместе с ним и стремительно отъехали, одновременно клацнув замками всех четырех дверей. Другая оперативная группа готовилась взять главу крупнейшего столичного гастронома № 1 — "Елисеевского". А во дворе Московского управления Комитета государственной безопасности на Лубянке уже освобождали площадку для подлежащих конфискации «тойот» и «мерседесов», пломбировали сейфы под изымаемые ценности — деньги, золото, антиквариат, старинные иконы и валюту. Криминологический анализ преступности свидетельствовал о том, что социалистическое общество столкнулось в этой сфере с совершенно новыми, неизвестными ему ранее тенденциями. Все это можно было обозначить точным термином, которым, однако, отечественная наука предпочитала не пользоваться: "Организованная преступность…" В Комитете государственной безопасности знали, что, в конце концов, без их вмешательства не обойдется, и, конечно же, планировали свой "День Икс" с присущей этому ведомству законспирированностью, широтой и размахом. "Чтоб как снег на голову…" — любил повторять его председатель, знавший цену нешумной славе своей всесильной полутайной организации. Одним из первых по случайному стечению обстоятельств внезапным этим бураном закружило директора маленького вокзального ресторана и главу крупнейшего московского гастронома. Предстоял очередной большой разбор в московской торговле.
Как Игумнов и предполагал, майор Козлов явился на встречу с солидным прикрытием. Комитетчиков было пятеро. Трое были знакомы Игумнову — из группы захвата, безуспешно пытавшейся отбить Остроконя во время задержания его милицией на вокзале. Игумнов был один. Бакланов по взаимной договоренности должен был появиться только в случае, если Игумнова попытались бы арестовать. МО-14562 сидел в патрульном «Жигуле», вплотную припаркованном к тротуару. "Надели ли они и сегодня свои титановые бронежилеты?" — подумал Игумнов о комитетчиках. Козлов был в куртке и кроссовках. Его сразу отыскали, как только Игумнов сообщил уже знакомому ему смежнику, что должен говорить с его коллегой об угоне душанбинского авиалайнера. Разговаривали тет-а-тет у круглой зубчатой башни вокзала, недалеко от учреждения. Было совсем светло. То, что оперативники комитета работали всю эту ночь, было на руку Игумнову. — Факты есть — значит, будем говорить. А так… — Козлов махнул рукой. — Извини, много работы. Игумнов предъявил козыри: — Слушай, Козлов, кончай темнить. С мужиком этим вы здорово пролетели… Он был у вас в руках! Угонщик! Да еще с автоматом. Тебе фамилия Остроконь говорит что-нибудь? Козлов промолчал, Игумнов понял, что не ошибся. — Здорово же вы наломали, видать, там дров, в Воронеже, если втихаря поперли на нас здесь в непонятную! Хотели отмыться от председателя? Или от жалобщиков? Мимо круглой башни, в направлении закрытого еще универмага, прошли несколько пассажиров — у них были несвежие с недосыпа лица транзитных. Игумнов дал им пройти, посоветовал: — Подозреваемых надо проверять по Информационному центру, Козлов. Тогда сразу видно, кто скрывается от следствия и суда… Тут и козлу ясно, кто потенциальный угонщик и по какой причине… — Отца своего учи морковку дергать. — Вы ведь у нас такие профессионалы! Закачаешься… Никого не положили там, в Воронеже? Рыжий равнодушно перенес его выпад, вернее сказать, успокоился. — Все? — спросил он. — Я даже думаю, не ваш ли это был человек? Тем более вооружен. Может, мне послать свои соображения председателю? — Ладно. — Рыжий поднял воротник. — Если ты насчет заявлений из коробки, обратись к своему Исчуркову. Вы ведь друзья… — Пошел он! Я сам за себя постою. А если выгонят — у жены зарплата приличная. Прокормит! — За чем же дело стало? — Там старший лейтенант Бакланов. — Игумнов показал на патрульный «Жигуль». — Ты его знаешь. Гаишник. МО-14562. Он врезал убийце при задержании. Сейчас время такое, его наверняка выгонят… Кто-то должен вступиться. А увольняет его новый замнач главка. Тот, что пришел от вас… Козлов молчал — набивал цену. Игумнов вспомнил их сумасшедшую гонку по Кольцевой, автоматную очередь, пробившую капот, маленькую женскую фигурку на заднем сиденье. Хотел сказать, что нервы иногда не выдерживают, но решил не унижаться. Тем более перед этим. Что он понимал? — Ладно, — комитетчик кивнул. — Бакланову я помогу. С новым вашим замначем мы вместе работали. Всё? — спросил он снова. — И насчет хомута! — За Бакланова можно было не беспокоиться и подумать наконец о себе. — Что за дела? За это можно ведь и по морде схлопотать. И никто не заступится. Мы все-таки мужики… — А, в сущности, что ему этот «хомут»! В этом ли всё дело? Рыжий принужденно засмеялся. — Хомута беру назад… Хотя вы там, менты, со своей липовой статистикой совсем оборзели. Ваше счастье, что комитету всё не до вас. У него своих дел много. — Он кивнул нетерпеливо переминавшимся коллегам у круглой башни. — Тем более сегодня… — Трест ресторанов? — поинтересовался на всякий случай Игумнов. — Торговлю трясете? — Ладно. Чао, бамбино. До новых встреч.
Пока Бакланов расплачивался в складе за рейку, Игумнов со двора по разболтанному телефону, выставленному на подоконник, позвонил в дежурную часть. В отделе трубку взял Цуканов. — Может, перезвонишь наверх? — Он не хотел, чтобы в дежурке слышали их разговор. — Я сейчас перейду к себе! — Валяй! — согласился Игумнов. Спешить было некуда. Цуканов сообщил последние новости. — Ночью заседала коллегия. Скубилин уходит. Жернакова на пенсию. Исполняющим обязанности начальника управления назначен Авгуров. Картузов идет к нему замом… — Ничего не изменилось. Как было, так и будет. — Игумнов не испытал радости оттого, что генерала Скубилина поперли. — Вообще-то, да. Одна банда сменила другую. Зато мы выиграли, Игумнов! — зам попытался поднять ему настроение. — Раз Картузов идет наверх, Исчуркову конец. Инспекция от тебя отваливает. Так что попробуем поработать. Правильно я понимаю? — Посмотрим, — милостиво разрешил Игумнов. Он почувствовал, что на ходу засыпает. — Качан у тебя? — Все отделение тут. — Делать вам нечего. В душе он был рад: никто не ушел, пока они с Баклановым гнали преступников по Кольцевой. — Хотели отметить… — Да ладно! Он сделал несколько коротких шагов, раскручивая закрутившийся шнур. Теперь он стоял лицом к дороге. Подъездные пути впереди упирались в невысокий лесок, сворачивали, теряясь среди деревьев. Второй конец путей уходил по насыпи вверх, где виднелись дома. Тут же была свалка. И шоссе, по которому нескончаемой чередой двигался транспорт. На свалке жгли мусор. Пассажиры проезжавших автобусов приподнимались с сидений, чтобы разглядеть дымы. В перемещении людей и предметов шла жизнь.
Последние комментарии
3 часов 53 минут назад
4 часов 1 минута назад
10 часов 13 минут назад
10 часов 17 минут назад
10 часов 27 минут назад
10 часов 33 минут назад