Возвращение в Зурбаган [Юрий Леж] (fb2) читать постранично

Возвращение в Зурбаган.

I

Он оставил автомобиль в переулке, довольно далеко от этого странного, хорошо знакомого, но так до конца никем и не изученного дома, бывшего в последние годы то ли студенческой общагой, то ли огромным, девятиэтажным притоном причудливой внутренней планировки с фантастическими двухэтажными квартирами, длиннейшими, запутанными переходами, постоянно неработающими лифтами и странными, чудными и загадочными подчас обитателями.

В городе до сих пор тихонечко, чуть ли не кухонным шепотком, рассказывали друг другу любители чужих страхов, что в годы диктатуры в этом доме была «шарашка», изучавшая то ли паранормальные явления, то ли пределы выносливости человеческого организма. И те странные тени, что часто появляются в окнах пустых квартир на верхних этажах обветшалого и, казалось, давно забытого коммунальщиками дома – это привидения, неуспокоенные души замученных в дьявольских по своей жестокости экспериментах, а может, и того хуже – пришельцы иных миров, не сумевшие до конца материализоваться в этом…

Разглядывая мрачноватое, но больше из-за своей неухоженности, облупившейся краски стен и диких, варварских полуразмытых граффити, чем от давно и тщательно подзабытой дурной славы здание, вышедший из автомобиля мужчина подумал, как давно он не появлялся здесь и, может быть, никогда бы и не появился вновь, если бы не особое, призывное, едва внятное, но, тем не менее, настойчивое и противоречивое желание заглянуть к давно знакомым и полузабытым за давностью знакомства людям.

Он выглядел в этом запущенном, неухоженном квартале, на грязном затертом и покрытом застарелыми выбоинами асфальте, возле старого, судьбой забытого и заброшенного дома инородным, чужим, будто пришедшим из какой-то иной, потусторонней жизни. В отличном, дорогом костюме под распахнутым черным длинным плащом, в широкополой шляпе, затеняющей смуглое природной, цыганской смуглостью выразительное лицо, в блистающих чистотой изящных ботинках, с антикварной тростью в правой руке. Впрочем, трость была не столько деталью его респектабельного, солидного облика, сколько необходимостью: мужчина при ходьбе сильно хромал, подволакивая левую ногу, да и вообще, пешее передвижение давалось ему с определенным трудом, не то, что в юности, хотя взглянув на его чисто выбритое, ухоженное лицо вряд ли можно было усомниться, что человек этот едва-едва перешагнул порог сорокалетия. Разве что серебряные нити в густых, крупными кольцами ложащихся на его плечи иссиня-черных волосах говорили об истинном возрасте гостя.

Спокойно поглядывая по сторонам и – непременно – под ноги, чтобы не ступить нечаянно в какие-нибудь тошнотворные отбросы, мужчина подошел к крайнему парадному, выглядевшему чуть более обитаемым, чем остальные, наверное, лишь благодаря не так давно вычищенной кем-то урне у входа. Чуть дальше, с трудом, но все-таки различимые в сумерках её собратья были переполнены, мало того, вокруг них громоздились, где побольше, где поменьше, кучки чуть ли не окаменевшего бытового мусора.

Лампочка под козырьком парадного не горела, из-под жестяного, с облупившейся краской щитка-абажура выглядывал сиротливо пустой патрон с остатками цоколя, но сквозь щели разболтанной, плохо прилегающей к притолоке двери пробивался слабый свет, позволяя разглядеть полуоторванную ручку, взявшись за которую, мужчина брезгливо поморщился, несмотря на то, что руки его были защищены отличными, тончайшей кожи, перчатками. И дверь ответила ему на такое отношение пронзительным, противным скрипом приржавевших петель, жалобным вздохом и стоном утомленного своей долгой и мучительной жизнью существа.

Усмехнувшись собственным мыслям, в которых дверь и была сравнена с живым организмом, мужчина углубился в чрево небольшого вестибюля, неухоженного, замусоренного и освещенного слабенькой, едва ли не двадцатисвечевой лампочкой. Под ногами захрустели, зашуршали горелые спички, окурки всех мастей от дорогого дамского «бамбука» до антикварных, непонятно, как уцелевших за годы забвения, окаменелых папиросных мундштуков, какие-то обертки то ли от печения, то ли от презервативов, мелкие камешки, осколки кафельной плитки, которой был покрыт пол в вестибюле. К лифтам правее от входа, темнеющим покоробленными дверцами, исписанными похабными и не очень словами, мужчина не стал подходить, помня, что если и работают каким-то чудом эти престарелые механизмы, то в тесном пространстве любой из трех кабин легко можно задохнуться от вечных, никакими химическими и природными средствами не выводимых запахов человеческой мочи, засохшей до окаменелости блевоты и дешевого табачного перегара. Он свернул налево, к темному зеву поначалу широкой, но после первого же пролета резко сужающейся лестницы, как и пол вестибюля, покрытой мусором и пылью. Темнота лестничных пролетов его вовсе не смущала, а страха перед кажущейся неживой, потусторонней, гулкой