Эксперт № 02 (2013) [Эксперт Журнал Эксперт] (fb2) читать онлайн

Домой!

Татьяна Гурова

Валерий Фадеев

Дальнейший рост богатства и успешности российского государства-нации невозможен без появления субъектов политики, способных, не прибегая к бюрократическим «костылям», реализовывать стратегически значимые для страны проекты

Почти водевильная история с Жераром Депардье, с которой начался 2013 год, может оказаться символической прелюдией к принципиальному изменению места России на мировом рынке капитала. Мы не можем знать точно, что имели в виду авторы этого сюжета с российской стороны, но трактовать это можно так: Россия не то место, откуда бегут деньги; низкие личные налоги, толерантный политический режим, огромные возможности для инвестирования — что еще нужно богатым свободолюбивым наглецам, агрессивным инвесторам и амбициозным предпринимателям? Можно спорить о том, нужен ли нам этот конкретный французский толстяк, но с тем, что в жесте («Добро пожаловать в Россию!») есть вызов привычному образу враждебной свободному капиталу, мрачной, насквозь государственнической страны, не поспоришь.

Переместимся от Депардье к американскому политологу Чарльзу Тилли. Анализируя историю становления демократических государств Запада, он предложил модель, в которой последовательное усиление государства как нации проходит в двух координатах и, соответственно, с использованием двух ресурсов власти: власти собственно государственной машины, по Тилли, «ресурса принуждения», и власти капитала, который Тилли иногда заменяет «ресурсом демократии». Здесь это важно отметить: в западной трактовке «капитал» и «демократия» часто жестко связаны. Вряд ли с этим можно полностью согласиться, есть много современных примеров энергичного капиталистического развития, когда страны остаются весьма далекими от западного понимания демократии. Тем не менее следует сказать, что истинная демократия может иметь место лишь тогда, когда она основана не на пустой болтовне и не на оружии, а на накопленном ресурсе капитала, который позволяет осмысленно сопротивляться машине государственного принуждения, не теряя при этом возможностей стратегического развития страны как нации. То есть в этой трактовке капитал и демократия — это не антагонисты государства-нации, а элементы, замещающие тотальную власть для осуществления целей развития.

Мы как-то раз уже рассматривали движение России в подобных координатах (тогда это были координаты «дееспособность государства — эффективность демократии»), но 2012 год позволяет нам скорректировать выводы и ожидания. Рассмотрим график . На вертикальной оси координат мы обозначили уровень государства-принуждения, на горизонтальном — уровень силы капитала. Начальная точка — 1985 год. СССР — государство без капитала с хорошо отлаженной, но уже не злобной машиной принуждения. С началом реформ Горбачева в 1988 году страна делает маленький шажок в сторону капитала (разрешена частная собственность, кооперативы и т. д.), автоматически слегка снижая уровень государственности. Однако действуй власть так осторожно, выверяя каждый шаг, мы бы сегодня, скорее всего, жили в государстве китайского типа. Систему сломали либерализация цен и почти обнуление государственного бюджета, стимулированные развалом и самого СССР, и, соответственно, всех хозяйственных связей союзных республик, что привело к катастрофическому падению силы государства-принуждения. Россия вступила в первую фазу буржуазной революции. Далее на протяжении почти десяти лет шло последовательное увеличение силы капитала. Со всей очевидностью капитал стал главной силой развития, что с особой ясностью подтвердили выборы 1996 года.

Однако кризис 1998-го и, еще более явно, террористические атаки на территории России показали недостаточность ресурса капитала для сохранения и развития нации. Приход к власти Владимира Путина ознаменовал начало нового периода развития страны — последовательного и масштабного усиления роли государства. До 2003 года это усиление проходило фактически без снижения роли капитала. Наоборот, наведение порядка с бюджетом и общее укрепление и стабилизация политического режима способствовали одновременному росту силы и государства, и капитала, о чем свидетельствовали начавшийся в 2002 году экономический подъем и рост капитализации крупнейших компаний. Однако с 2004 года мы должны зафиксировать отступление капитала по всем фронтам: в экономической части были явно усилены позиции государственных компаний, на них возложены большие надежды по развитию страны, в политическом плане «рука Кремля» активно выстраивала политические институты по своему плану и вкусу.

В первый год президентства Дмитрия Медведева под влиянием серьезных внешних обстоятельств — войны в Южной Осетии и экономического кризиса — государство еще некоторое время вынужденно демонстрировало силу своего влияния. Однако ресурс усиления уже был исчерпан: как только кризис был в целом преодолен, началась реализация сценария демократизации страны. Впрочем, здесь существенного движения не было. Медведев не опирался на капитал, скорее он опирался на тень капитала в лице достаточно радикальной оппозиции. По-видимому, медведевской команде казалось, что именно работа с радикальной оппозицией может означать реальную демократизацию режима. Однако такая работа лишь раскачивала ситуацию, но никак не способствовала концентрации ресурсов у свободолюбивых граждан: никаких шагов по расширению возможностей роста капитала и участия капитала в политике сделано не было. В результате по факту Кремль стимулировал активность оппозиции, подкармливаемой исключительно внешними ресурсами, а потому, естественно, мало заботящейся о развитии российского государства-нации. Впрочем, для нас в данный момент важнее не частные характеристики этого процесса, а масштаб: несмотря на большой информационный шум, в историческом масштабе события 2008–2011 годов мало что изменили. На нашем графике произошла лишь легкая коррекция: государство слегка утратило свою силу, а демократия еще в меньшей степени отыграла позиции.

Однако и 2012 год был не более чем годом коррекции. После событий на майской Болотной силы принуждения лишь компенсировали свои потери, законодательно остановив избыточные вольности оппозиции. От Путина ждали большего. Казалось, его возвращение должно автоматически вернуть и тренд на усиление государства. Но этого не происходит, и кажется, что никто и не собирается этого делать. Почему?

Наша гипотеза состоит в том, что государство при нынешнем экономико-политическом устройстве достигло пика своей дееспособности. И в Кремле это заметно даже лучше, чем на улице. Были начаты и в некоторых случаях закончены довольно мощные государственные проекты вроде саммита АТЭС. Этот проект принес региону определенную пользу, но всем понятно, что настоящего импульса его развитию не дал. Об этом недавно заявляли и сами власти региона: дескать, собраны определенные хозяйственные мощности и надо бы, пока они там, что-то строить-делать. Но что? Где проекты?

Мы можем гордиться тем, что в этом году впервые остановилось сокращение населения страны, и в этом свою роль сыграла и государственная инициатива — материнский капитал, — но всем очевидно, что тренд неустойчив.

Государство, имеющее давно и устойчиво профицитный бюджет, не может решиться на масштабное строительство дорог: то ли некому строить, то ли некому требовать.

Много и долго говорили о проблемах избыточного силового прессинга на бизнес. Назначили омбудсменом Бориса Титова , однако дали ему так мало средств и полномочий, что он мало что пока может сделать.

Рассуждая очень «вообще», государство сегодня достигло уровня дееспособности позднего СССР — примерно 1980 года, примерно такой же. Уровень благосостояния страны в среднем тоже сравнялся с позднесоветским — больше автомобилей и компьютеров, зато менее доступны образование и медицина. Однако возможности двигаться дальше по вертикали нет. Повышать уровень богатства нации, усиливая степень принуждения, больше нельзя. Нельзя вообще развивать нацию. Чтобы добиться роста и богатства, и политической устойчивости, и диапазона возможностей, надо двигаться только по горизонтали, усиливая влиятельность капитала, демократии, а за ними и силу государства. Возможно, именно поэтому Запад, где государство исторически активно и на добровольных началах вовлекало в свое развитие капитал, смог построить более привлекательные для жизни и развития государства-нации. И наш выбор сегодня, исходя просто из исторических перспектив, будет сделан в эту сторону.

Однако демократизация — это не свобода гулять по площадям. И даже не свобода требовать от федерального центра делиться налогами. Демократизация предполагает появление субъектов, имеющих возможность самостоятельно, без прямой помощи государства, реализовывать стратегические цели. Именно тогда, когда появятся такие субъекты, начнется новый цикл роста дееспособности государства.

Мы видим три ключевые линии интенсивного формирования следующих субъектов:

— создание условий для возвращения капиталов и «патриотизации» капиталов;

— появление на муниципальных и региональных уровнях людей и институтов, решающих свои задачи своими силами;

— формулирование реальных политических развилок в сознании нации и формирование на их основе деятельных и идеологичных политических партий и блоков.

Возврат капиталов

В нашем интеллектуальном пространстве принято рассуждать о демократии как о прямом народовластии (видимо, сказывается советское прошлое). Однако для нас важнее другая социальная база демократии — сформированные элиты. Причем элиты, обладающие набором признаков: достаточно независимые от государственной бюрократии, то есть обладающие капиталом, достаточным для осуществления стратегических проектов; связывающие свою судьбу с судьбой страны, полагающие, что она является источником силы не только для них лично, но и для их потомков; конкурирующие друг с другом. Собственно, конкуренция элит за осуществление стратегий страны и вовлечение ими разных социальных слоев в свои стратегии, кажется, и есть то, что именуется эффективной демократией.

Россия, расставшись с коммунистическим прошлым, нашла себя без элит. Собственно, и рухнувшая царская Россия тоже нашла себя без элит. В нашей истории не было периода, когда могла бы сформироваться настоящая элита. По сути, последние двадцать лет после распада СССР, на фоне активной приватизации и развития института собственности, стали первым периодом в истории России, когда у нас появилась возможность обрести элиту.

Сегодня наступает важный момент. Французский историк Фернан Бродель на основании анализа большого числа стран утверждал, что любой страной мира правит примерно 200 семей. Мы не сможем назвать все 200 фамилий, но понимаем, что за четверть века у нас уже сформировалась группа семей примерно такого масштаба, контролирующих достаточно большие куски собственности. Иногда это частная собственность, иногда это участие в контроле за пока еще государственной собственностью. Важно и то обстоятельство, что сегодня уже наступает период наследования этой собственности — дети подросли. И именно в этот момент принципиально важен вопрос: эта собственность и семья, ее контролирующая, российские или нет? Собираются эти люди в дальнейшем развивать и преумножать свои активы, преумножая активы России, или они настроены на распыление активов по миру либо на тривиальную эксплуатацию скудеющего наследия СССР?

Кремль, в лице прежде всего Владимира Путина, в течение всего года последовательно усиливает тему возврата капиталов, активно навязывая две линии — запрет на владение имуществом и счетами за рубежом для высшего чиновничества и деофшоризацию экономики. Обе темы встречаются в штыки не только чиновничеством, но и аналитическим сообществом. Логика бывает разная: запрет на владение имуществом и счетами за рубежом не позволит использовать на государственной службе самых эффективных людей страны; это никак не повлияет на коррупцию — дескать, получается, что воровать можно, и только держать за границей нельзя; офшоры — необходимый элемент деятельности современной компании, и любое грубое вмешательство будет снижать ее эффективность; ну и, как правило, важнейший тезис — это будет мешать ее международным операциям, часто по продаже активов иностранным владельцам. Все эти аргументы фиксируют как раз то, что противники этой линии ни на йоту не связывают эти пока еще российские активы с будущим России, и единственная их цель — защитить свое и чужое право в любой момент пополнить богатство иных наций.

Приведем аргументы другой позиции. Самый функциональный из них — проблемы с денежной ликвидностью в стране, купирующие возможности длинных и серьезных инвестиций. Масштаб зарубежных счетов некоторых наших граждан столь заметен, что в некоторых странах Запада прессе запрещено в негативном свете отзываться об их владельцах. Думается, что возвращение этих капиталов вызовет резко негативную реакцию на Западе, но будет крайне полезно нашему денежному рынку. Продажа имущества за рубежом опустит западный рынок недвижимости, зато разогреет наш — он тоже стагнирует. То же самое можно сказать и по поводу офшоров. Естественно, компании должны иметь возможность удобного проведения международных операций, но, по нашим оценкам, среди крупных российских компаний 50% зарегистрированы в офшорах. Скорее всего, и значительные доли финансовых операций этих компаний проходят не в России, пополняя ликвидностью другие страны. Даже половинчатая деофшоризация экономики — до 25% — приведет к значимому притоку денег в страну.

Безотносительно степени развитости патриотических чувств приток капиталов в Россию никто не сможет назвать злом. Напомним две вещи. Во-первых, в этом году даже крупнейшие российские компании, осуществляя покупки новых активов, были вынуждены привлекать в больших объемах внешний капитал, некоторые же были вынуждены продавать активы внешним инвесторам, исключительно из-за долговой проблемы (см. ниже «Кто и где искал деньги в прошлом году»). Частота таких сделок указывает на то, что дефицит ликвидности уже сейчас размывает нашу собственность. Во-вторых, хочется напомнить, что подъем десятилетней давности начался в 2002–2003 годах как раз за счет мощного возврата российских денег на родину. Без этого импульса перейти от стагнации к подъему мы не сможем и в этот раз.

Нам возразят, что одновременно с привлечением иностранного капитала в наши активы мы сами покупаем активы иностранные и таким образом происходит все более глубокая интеграция нашей экономики в мировую. Да, но только это не слияние, а поглощение. В этом смысле весьма показателен пример «Роснано». Компания была создана на российские деньги для развития высоких технологий в России. Однако через несколько лет оказалось, что в России «крутых» проектов нет, и теперь «Роснано» активно инвестирует в американские технологии, оправдывая это тем, что во всех случаях речь идет о локализации этих технологий в России. Однако такая стратегия — неинвестирования в свои технологии — уже привела к тому, что Россия выпала из основных научно-технологичных трендов мира (см. «Заработать на коллайдере» ), а ведь и «Роснано», и Сколково создавались именно для того, чтобы она осталась в тренде.

На наш взгляд, масштабный возврат капиталов радикально изменит и политическую, и экономическую ситуацию в стране. Исчезнет ощущение временности всего происходящего. У капитала появится публичное право отстаивать свои интересы, что позволит не только крупному, но и среднему капиталу усилить политические позиции. В экономическом смысле это приведет к интенсивному инвестиционному подъему, к тому состоянию нации, о котором Майкл Портер писал как об одержимости инвестициями.

Наделение налоговым правом

Вторая линия формирования новых самостоятельных субъектов, как нам кажется, лежит в зоне отношений центра и регионов. Сложившаяся система распределения налогов, которая позволяла консолидировать ресурсы в центре, уже всем кажется неправильной, мешающей развитию регионов. Однако вряд ли стоит ожидать от центра, что он в ближайшее время примет какие-то кардинальные решения в пользу регионов. По крайней мере, в прошлом году этого не случилось. В частности, ближе к концу года где-то в центре появилась демократичная идея заменить НДС на налог с продаж и каким-то образом разделить его между центром и регионами. Однако идея не прожила и месяца. Премьер неожиданно резко отверг ее как невозможную. Было много и других противников, в частности, отговаривал от этой безумной затеи своих бывших коллег по правительству Алексей Кудрин .

Этот сюжет, как и сюжет с омбудсменом Титовым, как и попытки «уговорить» ЦБ поработать над снижением цены денег, показателен тем, что в рамках сложившейся системы все попытки ее исправить потерпят неудачу. Всегда находится масса причин, по которым опасно разрушать то, что работает. А суть этого сопротивления заключается в том, что система не хочет создавать себе конкурентные субъекты. Требуется некое радикальное решение, которое создаст субъекта изменений вне сложившейся системы распределения ресурсов.

Здесь важно вспомнить, что именно на местном уровне формируется значительная часть того, что определяет уровень жизни граждан: системы медицины, образования, ЖКХ — их цену и полезность граждане чувствуют каждый день на своей собственной шкуре. Надо дать им возможность в какой-то степени самим определять, какого качества будут эти услуги и в каком они нужны количестве. Сегодня, например, всерьез обсуждается возможность платности услуг дошкольных учебных заведений (см. «Налог без представительства» ). Для бюджета средней семьи это большой удар. Но муниципалитеты, скорее всего, действительно не имеют денег для субсидирования арендных ставок, услуг ЖКХ и проч. Мы полагаем, что надо дать гражданам возможность решить, что они готовы скинуться и ввести специальный муниципальный налог, если хотят, чтобы эти услуги были бесплатными. В этом их решении будет и желание видеть свой город молодым, и желание заплатить за это. И для целей демократии очень важно, что, когда люди сами решают платить за что-то из собственного кармана, они чувствуют себя куда более уверенно, требуя иного распределения более масштабных налоговых поступлений. Это будет не «школа» демократии, а реальная демократия. И, кстати говоря, уже есть прецеденты, когда так ведут себя частные компании: перемещая офис и налоги в определенные города, они договариваются с администрациями о конкретных направлениях трат этих налогов.

Западники и почвенники: новая партийная система

Дееспособность российской партийной системы невелика. В ней есть какая-то наперед заданная вторичность. Партии почти всегда следуют в фарватере исполнительной власти, в лучшем случае — президентской власти, они не предлагают собственной повестки. Базовые идейные принципы смутны даже у коммунистов, давно дрейфующих от целостной идеологии своих предшественников в сторону какого-то салата из справедливости, красных галстуков, мягкого национализма и советских принципов хозяйствования. С другой стороны, недавно созданная «Гражданская платформа» Михаила Прохорова до сих пор не обозначила своего отношения к российскому бизнесу, чего тот, естественно, от этой партии ждет, ограничиваясь невинными и абстрактными заявлениями о необходимости эффективного хозяйствования и правильных институтов. Ведущая партия, «Единая Россия», едва ли не демонстративно отказывается от провозглашения своих базовых принципов, по-видимому, опасаясь потери каких-либо частей своего обширного электората. Что же говорить о десятках вновь создаваемых политических партий, стимулированных недавно принятым соответствующим законом? Нужна ли стране, обществу такая партийная система? Нужна ли она вообще, может, нам и не следует пытаться скопировать (сымитировать?) западную систему?

В Европе политические партии складывались в связи с разным пониманием того, как надо решать ключевые проблемы их стран. Происходило это в основном в XIX веке. Борьба рабочего класса за свои права, противостояние жесткому капитализму — вот главное содержание политической жизни тех времен. Отсюда — социалистические идеи. Именно рабочие, социалистические партии, часто рожденные из профсоюзов, фактически стали основой партийной системы во многих странах Европы. Непрерывная классовая борьба — основная линия западной политической жизни последних двух веков. Сейчас, конечно, наблюдается определенное вырождение — классы стерлись, эксплуатация давно предельно смягчена, поэтому и партии стали похожи друг на друга.

В России есть свой фронт политической жизни и общественной дискуссии, ему уже несколько веков. Западники и почвенники, две головы российского орла.

Можно вспомнить Грозного и Курбского, можно двинуться еще дальше, во времена Ивана III. Копировать Европу или строить свое, открывать границы для чужестранцев или охранять самобытное, искать идеалы на Западе или держаться во что бы то ни стало своей веры, не ждать от народа ничего хорошего или пытаться опереться на его ценности. Вот неполная повестка идейной борьбы двух реальных политических партий России. Принципиальной идейной проработанности эти партии достигли ко второй половине XIX века. Борьба была предельно жесткой и бескомпромиссной. Попытки примирения, например абсолютно выдающаяся «пушкинская» речь Достоевского (1880 года), призывавшая, не отказываясь от своих убеждений, поставить во главу угла интересы России, ее народа, и тем самым избежать национальной катастрофы, успехом не увенчались.

Революция 1917 года — это кульминация западничества в России. Поскольку большевистский советский проект — это, конечно, проект западнический, возможно, вершина социалистического проекта.

Любители исторических циклов обычно смакуют историю России в терминах прорыв—откат. Прорыв — открытие Европе, насильственное внедрение технических, военных и прочих достижений, откат — отказ от многих достижений, в первую очередь политических, консервация аборигенской отсталости. С таким пониманием исторических циклов России можно и поспорить. Поскольку статья не об этом, отложим спор на потом. Отметим лишь, что, по нашему мнению, циклы, скорее, заключаются в чередовании открытости (западнического прорыва) и традиции (освоении результатов прорыва в рамках своей идентичности, своего исторического опыта). Если бы страна на протяжении своей истории переживала после прорывов равномощные, но с обратным знаком откаты, она не могла бы развиваться, она не освоила бы шестую часть суши, она не достигла бы огромной степени могущества в XX веке.

Собственно, это чередование мы наблюдали в прошлом веке. Сталин выступил, несомненно, как почвенник. Он отказался от идеи мировой революции, восстановил империю, сконцентрировался на внутренних проблемах. Чтобы сделать это, он уничтожил, политически и физически, западников, осуществивших революцию 1917 года. Но он же организовал беспрецедентно быструю индустриализацию, в ходе которой, например, американскими и европейскими специалистами было построено за несколько лет более 500 заводов.

Следующая наша революция, 1991 года, — опять западнический проект. Западники непосредственно находятся у власти или идеологически контролируют власть в России последние 25 лет, начиная с горбачевской перестройки.

Однако они истощились. Достаточно сравнить масштабность реализуемых проектов в начале эпохи их доминирования, например приватизацию 1990-х, с проектами нынешними, слабыми, иногда даже имитационными, вроде реформы среднего образования. Однако в их руках по-прежнему инструменты формирования общественного мнения, «экспертные» институты, значительная часть ключевых позиций в исполнительной власти по управлению хозяйством. Они истощились, но продолжают контролировать власть. В этом и кроется причина того, что страна забуксовала.

Как сегодня можно охарактеризовать западническую и почвенническую позиции в российской политике?

Западники обращены наружу, их политический вектор — внешний. Экспансия — их главный экономический инструмент. Они стремятся встроиться в мировые экономические сети. В принципе, это неплохо и важно. Нынешняя слабость России — экономическая, технологическая, идейная — требует компенсирующих факторов, их предлагается искать на Западе. Однако есть опасность: мировые сети могут высосать оставшиеся у России силы, вместо того чтобы придать ей новых сил. Вступать в большую игру со слабыми картами на руках чрезвычайно опасно. Впрочем, возможно, некоторые западники и не считают безусловно необходимым сохранение России как самостоятельного мирового субъекта.

Вектор почвенников направлен внутрь страны. Развитие собственной территории с опорой на собственные силы. Развитие национального капитала, а не ставка на иностранный. Большая часть российского бизнеса, особенно производственного, — почвенники. Это видно, например, по той дискуссии, которая идет вокруг денежно-кредитной политики. Денежные власти, а также большинство финансистов, банкиров (западники) устраивает нынешнее положение дел в кредитной сфере; промышленники (почвенники) крайне недовольны запредельным уровнем процентных ставок по кредитам. В социальной сфере западники хотят предельно либерализовать образование и здравоохранение (фактически сделать преимущественно платными), почвенники выступают за сохранение того уровня социальных гарантий, который был достигнут в советское время.

Поскольку западничество и почвенничество — это исторический, а значит, органический, естественный фронт политической борьбы в России, его и надо институциализировать, вокруг него и надо строить политические партии. Тогда партии смогут обрести естественно присущую разным общественным и политическим группам идейную основу.

Западники будут улучшать институты и демонстрировать демократическую борьбу, тем самым делая нас похожими на Запад, а значит, как косвенный результат, увеличивать поток инвестиций оттуда. Почвенники будут содействовать развитию национального капитала, снижать процентные ставки, строить дороги и электростанции. Западники будут внедрять айпады и препятствовать избыточному закрытию рынков или созданию барьеров на пути движения капиталов. Почвенники будут тормозить западников в их стремлении слиться с сильными западного мира и быть поглощенными ими. Западники захотят по-прежнему концентрировать финансовые ресурсы в центре, желая минимизировать последствия возможных кризисов. Почвенники будут добиваться передачи денег на территории с целью их развития. Ряд можно продолжать долго.

Здесь и возникает настоящее столкновение мировоззрений, интересов, разного понимания того, как должна развиваться страна. Здесь и пишется настоящая политическая драма.

Чтобы начать переформатирование партийной системы, должна заявить о себе новая партия почвенников. Западники будут вынуждены оформиться сами, увидев серьезную опасность. Опорой этой партии почвенников должен стать национальный капитал, а также чиновничество, приближенное к земле, — на региональном и муниципальном уровне. Для оформления такой партии уже есть даже подходящий институт — Общенародный фронт. Должно же это оружие когда-нибудь по-настоящему громко выстрелить.         

Кто и где искал деньги в прошлом году

"Роснефть" за 100% ВР заплатила 45 млрд долларов (а также 12,84% своих акций). При этом кроме собственных средств "Роснефть" привлекла кредиты от западных банков, продала непрофильные активы и разместила облигации.

Основные акционеры "Уралкалия" в ноябре выпустили конвертируемые облигации в пользу китайского инвестфонда Chengdong Investment Corporation (CIC). В 2014 году CIC может конвертировать эти бумаги в акции, тогда его доля в "Уралкалии" составит 12,5%. Деньги нужны компании на погашение кредитов.

"Мечел" приобрел в декабре госпакет порта Ванино за 15,5 млрд рублей. Позже стало известно, что "Мечел" привлечет для этой покупки средства иностранных партнеров (весь денежный поток самой компании уходит на оплату уже существующих кредитов).

Группа "Сумма" приобрела 56% транспортного холдинга Fesco у группы "Промышленные инвесторы" Сергея Генералова. Почти все средства на покупку - около 800 млн долларов - предоставили в виде синдицированного кредита Goldman Sachs, ING и Raiffeisen Bank. Позже стало известно, что кредитную нагрузку с "Суммой" разделила инвестиционная компания GHP Group Марка Гарбера.

ФК "Открытие" в ноябре привлекла 800 млн долларов в виде кредита от банка ВТБ - эти средства нужны, чтобы в течение ближайшего времени приобрести 80% Номос-банка (20% уже в собственности ФК).

ГК САХО (Сибирский аграрный холдинг) в декабре создал совместное предприятие с инвестиционной группой из Саудовской Аравии Najd Investments. В СП 51% будет принадлежать САХО, 49% - Najd Investments. Эта сделка позволит САХО решить проблемы с долгами.

Группа ПИК в декабре одобрила масштабное SPO - 74% текущего капитала. Если бы размещение прошло по сегодняшним ценам, компания смогла бы привлечь 700 млн долларов. На что пойдут привлеченные средства - на развитие или на погашение долга, - пока неизвестно.         

График

Принципиальная схема истории России в 1890-2013 годах по Чарльзу Тилли

(обратно)

В ловушке среднего дохода

Сергей Журавлев

Александр Ивантер

Низкие темпы роста мировой экономики вкупе со сверхжесткой бюджетной и денежной политикой внутри страны не позволяют надеяться на ускорение экономического роста в 2013 году

Фото: Алексей Андреев

Полугодовая окрестность президентских выборов трактовалась в бизнес-среде исключительно как выжидательная — большинство крупных частных инвестпроектов оттягивалось до прояснения раскладов в высших эшелонах власти и формулирования стратагем развития новыми президентом и правительством. К концу минувшего года персональный состав и политика властей, во всяком случае экономическая, более или менее были определены, но ситуация в самой экономике далека от определенности.

Ряд макроэкономических индикаторов указывает чуть ли не на стагнацию. Во-первых, мы имеем крайне низкий и к тому же затухающий экономический рост. ВВП по итогам 11 месяцев 2012 года увеличился, по предварительной оценке МЭР, всего на 3,5%, что на 0,7 пункта меньше, чем в 2011-м. Фактором сочетания неурожайного прошлого и урожайного позапрошлого годов можно объяснить менее половины этого разрыва.

После достижения к концу позапрошлого года докризисных объемов темпы прироста реального ВВП демонстрируют тенденцию к снижению (см. график 1). ВВП России в реальном выражении к концу сентября 2012 года превысил предкризисный максимум на 2,2%, а подушевой ВВП — на 1,7%.

Торможение промышленного производства выражено более значительно, чем ВВП, — индекс промпроизводства в январе—ноябре поднялся на 2,7 против 4,7% в 2011 году. Рассмотрение помесячной динамики промышленного производства, очищенной от влияния сезонного фактора, не добавляет оптимизма. Сохранявшийся большую часть года вялый рост сменился в октябре—ноябре чувствительным спадом (см. график 2). Пока еще сохраняется надежда, что мы имеем дело с эффектом «хвоста» — статистическим артефактом, вызванным особенностями обработки ряда. Однако некоторые косвенные свидетельства, в частности абсолютное сокращение перевозок железнодорожным транспортом в четвертом квартале, указывают на вероятность действительного снижения промышленного выпуска.

Какие же факторы торможения выпуска против посткризисного периода 2010–2011 годов в секторах материального производства и производственной инфраструктуры прослеживаются? Мы выделили как минимум три группы факторов. Во-первых, это завершение в основном фазы восстановительного роста и переход к росту в соответствии с потенциалом в целом ряде отраслей. Падение темпов, вызванное этим обстоятельством, особенно четко проявилось в автопроме (снижение со среднемесячного прироста в 19% годовых в 2011 году до 6,5% годовых в январе—ноябре 2012-го), а также в строительстве. Во-вторых, налицо слабый экспортный спрос на природный газ, продукцию химической промышленности (прежде всего на минеральные удобрения) и металлургии. Добыча газа сокращалась в январе—ноябре 2012 года среднемесячным темпом 5% годовых против 0,3-процентного прироста в 2011-м, а совокупный выпуск в металлургии после сокращения в 2011-м в прошлом году демонстрировал вялый рост, ниже 1% годовых (см. график 3). Третий фактор мы уже упоминали — отрицательный вклад сельского хозяйства и промышленности, перерабатывающей его продукцию, — особенно чувствительный на фоне «высокой базы» урожайного 2011 года.

Конечно, в промышленности есть островки бурного роста. Это и фармацевтика (14-процентный в годовом выражении среднемесячный рост), и производство пластмасс (18%), и железнодорожное машиностроение (21%). Жаль только, что их вес в производстве добавленной стоимости промышленности невелик.

Еще один любопытный феномен прошлого года — ВВП растет быстрее совокупного выпуска в пяти базовых видах экономической деятельности (сельском хозяйстве, промышленности, строительстве, торговле и транспорте), на которые в общей сложности приходятся две трети создаваемой в экономике добавленной стоимости.

Примерно половина прироста ВВП была обусловлена вкладом непроизводственных секторов, таких как недвижимость, аренда, управление, образование, медицина и иные услуги. Благодаря высокой трудоемкости сферы обслуживания это позволяло поддерживать исторически минимальные уровни безработицы (см. график 4), несмотря на «приглушенные» темпы экономического роста.

Особенно быстро — со средним темпом 15,5% годовых во второй половине 2011-го и в первой половине 2012 года — росла, по мнению Росстата, добавленная стоимость в секторе финансовых услуг. Однако есть сомнения, что Росстат правильно оценивал вклад этих услуг, поскольку их рост в постоянных ценах в названный период оказывался даже выше, чем в фактических, то есть здесь имела место дефляция, что противоречит интуиции.

Рукотворный тормоз

Однако достаточно одного взгляда на показатели частного потребления и инвестиций в основной капитал, и диагноз «стагнация» применительно к текущей ситуации в отечественной экономике повисает в воздухе. Оборот розничной торговли (снова используем последние доступные данные за январь—ноябрь прошлого года) увеличился на 6%, при этом реальная зарплата — аж на 8,8%, а потребительские кредиты банков — почти на 42%.

Очень внушительно — на 8,4% к январю—ноябрю 2011 года — выросли и инвестиции. Скрупулезный анализ помесячных данных показывает, что расширение инвестиций в посткризисный период идет ступенчато — эпизоды быстрого роста сменяются паузами длительностью один–три квартала (см. график 5). Особенно интенсивно инвестиции росли в позапрошлом году, наиболее выраженно — во втором полугодии, однако и в 2012-м рост инвестиций был налицо, по крайней мере до лета, затем, видимо, мы вступили в очередную инвестпаузу.

А вот негативный вклад в увеличение ВВП чистого экспорта в минувшем году усилился. В среднегодовом выражении вклад сжатия внешнего спроса в замедление роста ВВП был максимальным за весь посткризисный период. Это, как уже отмечалось выше, связано с сокращением спроса европейских и, вероятно, китайских потребителей на традиционные товары российского экспорта — газ, минеральные удобрения, металлы.

Если динамика внешнеэкономической компоненты нами почти не управляема (рецессия в Европе и замедление Китая сдерживают рост экспорта, а потребительский и инвестиционный бум внутри страны, напротив, разогревают импорт), то вялый рост бюджетных расходов — вещь рукотворная. Ограничение бюджетных расходов (по итогам 11 месяцев профицит федерального бюджета достиг без малого 790 млрд рублей, или 1,4% ВВП, правда, и среднегодовая цена на нефть была на весьма комфортном уровне 110 долларов за баррель, существенно выше первоначальных бюджетных проектировок) плюс госзаймы, направляемые в Резервный фонд, — такая сверхконсервативная конструкция финансовой политики неминуемо приводит к резкому торможению роста. Вдобавок на накопительных счетах Минфина в ЦБ происходит стерилизация денежной массы, что подрывает ликвидность банковской системы, дополнительно удорожает кредит и угнетает бизнес-активность.

Впрочем, денежные власти уверены в своей правоте. «ЦБ РФ отмечает усиление рисков замедления экономического роста, но пока ситуация не требует вмешательства монетарных и фискальных властей», — заявил журналистам в декабре первый заместитель председателя Банка России Алексей Улюкаев . «Мы все еще считаем, что наш экономический рост примерно соответствует потенциальному. Следовательно, если нет отрицательного разрыва, то меры по фискальному или монетарному стимулированию будут контрпродуктивны, в том смысле, что они не столько дадут прирост экономики, сколько нарастание рисков в каких-то ее сегментах», — продолжил первый зампред ЦБ.

Улюкаев добавил, что из ряда экономических индикаторов только два остаются на комфортном уровне — безработица и инвестиционная активность. «Это означает, что из трех базовых драйверов экономического роста — чистый экспорт, потребительский спрос и инвестиционный спрос — первый и второй работают слабее, чем прежде. Третий, будем надеяться, работает чуть лучше», — подчеркнул он.

МЭР тоже пока не бьет тревогу. Зарезервировав в своих программных документах в качестве целевого сценарий форсированного роста со среднегодовым темпом в 5–6% годовых, ведомство Андрея Белоусова сконцентрировалось пока на текущих институциональных задачах — улучшении инвестиционного климата и т. п.

Повторить не получится

Прогнозы роста экономики России в наступившем году весьма умеренные. В декабре консенсус-прогноз аналитических контор, подбиваемый Центром развития, давал российской экономике 3,4% роста ВВП в 2013 году. Конечно, в условиях, когда мировая экономика в целом замедлилась, а корреляция в темпах развития экономик разных стран растет, трудно ожидать, что мы сможем чудесным образом ускориться в одиночку. Но, с другой стороны, новая норма в 1–2% для торгуемого сектора или в 2–4% по ВВП в целом — это весьма удручающий показатель для страны с нашим сегодняшним уровнем душевого ВВП (около 14 тыс. долларов по текущему курсу).

Если посмотреть на типичные соотношения темпов роста с душевым ВВП, то можно увидеть что страны с близким к российскому уровнем этого показателя обычно имеют более высокие темпы роста — за счет переноса технологий, увеличения капиталовооруженности на основе более высокой нормы сбережений. Почему же мы оказались «в ловушке среднего дохода», как определяет эту ситуацию известный американский экономист Барри Эйхенгрин ?

Как ни банально это прозвучит, но низкие темпы развития в ближайшие годы — следствие недостаточной диверсификации нашей экономики, зацикленности на традиционных видах деятельности. В добавленной стоимости промышленности 28,2% приходится на добычу топлива, 9,1 — на производство металлов, 6,3 — на выпуск продуктов питания, алкоголя и табака. В то же время вес автопрома составляет 1,7%, транспортных средств — 2,1, электромашиностроения — 1,5, остальных машин и технологического оборудования — 4,3%. Диверсификация внешней торговли — еще ниже. Такая структура обусловливает не только недостаточную для нас, как страны догоняющего развития, динамику производства, но и чрезмерно высокую волатильность условий торговли и темпов экономического роста. Содержательно это понятно — некуда и некому переносить технологии, увеличивающие производительность труда, к ним восприимчива в основном обрабатывающая промышленность, а не добывающие отрасли.

Почему же плохая структура хозяйства не мешала показывать нам 6–7% роста в «тучную» восьмилетку 2000–2007 годов и почему маловероятен возврат к динамичной внутреннеориентированной модели роста теперь?

Дело в том, что в 2005–2008 годах проявились три фактора: восстановление инвестиций, которые до того стагнировали на близком к нулю уровне; приток валюты от быстрого роста экспортных цен, который дал импульс развитию торговли и прочим услугам; вовлечение новых контингентов занятых, включая и мигрантов, в связи с быстрым ростом зарплаты, ну и, конечно, с наличием самих этих незадействованных ресурсов.

На перспективу действие всех этих факторов не просматривается, во всяком случае, с той интенсивностью, какая была в 2005–2008 годах.         

График 1

После достижения к концу 2011 года докризисных объемов ВВП поквартальные темпы его прироста демонстрируют тенденцию к снижению

График 2

В октябре-ноябре 2012 года промышленный выпуск "клюнул" вниз, однако, это может быть лишь эффектом "хвоста", связанным с особенностями статистической обработки ряда данных

График 3

Промышленные отрасли-лидеры и аутсайдеры роста в 2012 году

График 4

Рынок труда сегодня характеризуется минимальной безработицей и быстрым ростом реальной зарплаты

График 5

Инвестиции в основной капитал после кризиса демонстрируют ступенчатый рост. Во втором полугодии 2012 года наблюдается инвестиционная пауза

График 6

В четвертом квартале 2012 года инфляция начала снижаться, тогда как официальный индикатор роста цен "к соответствующему месяцу предыдущего года" пока не фиксирует разворот тренда

(обратно)

Квартиры, колготки и еда важнее, чем труба

Василий Лебедев

Дмитрий Сиваков

Подушевые инвестиции в современной России достаточно высоки — на уровне 1970-х годов советского времени. Однако для того, чтобы вытянуть страну на новую орбиту развития, их уровень все еще недостаточен: требуются опережающие вложения в жилищное строительство, сельское хозяйство и потребительский сектор

Усть-Илимская ГЭС — одна из крупнейших строек конца 70-х годов

Фото: РИА Новости

Уже три года мы занимаемся ежеквартальным мониторингомреальной инвестиционной активности в стране, составляя списки и анализируя новые промышленные объекты. Количество возводимых заводов, фабрик, цехов, электростанций, трубопроводов и птицефабрик в год исчисляется сотнями. Десять лет назад такие списки, будь они созданы, содержали бы в себе лишь единицы объектов. Высокий уровень текущей инвестиционной активности частного бизнеса и государства налицо. Но вот вопрос: насколько именно? Чтобы ответить на него, мы решили прибегнуть к сравнению с уровнем капитальных вложений, осуществленных во времена СССР. Советский Союз всегда отличался высокими производственными инвестициями, поэтому знать, как мы выглядим на его фоне, было бы весьма интересно и поучительно.

Результат проведенной нами довольно кропотливой работы представлен на графике. Мы находимся на уровне 1978 года и лишь процентов на пятьдесят уступаем по подушевым инвестициям позднесоветским рекордным показателям второй половины 1980-х годов. Результат несколько ошеломляющий. Те, кому за сорок, помнят, что 1970-е годы были временем великих строек: Саяно-Шушенской и Усть-Илимской ГЭС, Курской и Ленинградской АЭС, Байкало-Амурской магистрали, освоения Уренгойского и Ямбургского газоконденсатных месторождений. Как бы ни были велики наши современные достижения, они интуитивно скромнее тех советских. Естественно, возникает вопрос о доверии полученным данным.

Верить можно

Скажем сразу: главное статистическое ведомство страны не аккумулирует никаких данных о подушевых инвестициях в сопоставимых ценах за длинные периоды времени, по крайней мере, нам не удалось их обнаружить в официальных материалах Росстата. А когда мы обратились в статслужбу и рассказали о своей задумке, нам ответили, что с интересом ознакомились бы с соответствующими цифрами, если бы мы их посчитали сами.

Однако сделать это непросто. В публичных сведениях Росстата мы обнаружили данные об инвестициях в основной капитал в РФ с 1918-го по 2011 год. Но как сделать их сопоставимыми, ведь они приведены в текущих ценах? Традиционный подход — путем перевода рублевых инвестиций в валюту и учет валютной инфляции — не работает из-за проблем с мифическим обменным курсом рубля в советское время. Таким образом, требуется погодовой учет рублевой инфляции за многие десятилетия. В СССР инфляционные дефляторы официально не считались. Но данные, которым вполне можно доверять, имеются: над их составлением потрудились многие современные экономисты и статистики. Их и можно было бы использовать для получения результата. Но есть еще одна принципиальная сложность. Инфляция в строительстве, сильно влияющая на стоимость инвестиций в основной капитал, — это вовсе не обычная потребительская инфляция, с которой в основном имеют дело макроэкономисты. Она рассчитывается по иной методике. Разница может оказаться особенно заметной в годы быстротекущих экономических реформ (как в начале 1990-х), когда сумятица с ценами и дефляторами достигает апогея.

Тем не менее нам повезло. Мы обнаружили у Росстата так называемый индекс физического объема инвестиций в основной капитал в России с 1971-го по 2011 год. Как выяснилось, его появление обязано особо фанатично преданным делу сотрудникам Росстата, которые в 1990-е годы провели кропотливую работу по связыванию советских и российских данных в строительстве (привязка более поздних данных столь серьезных проблем уже не представляет). Благодаря этим профессионалам мы и получили возможность рассчитать показатель подушевых инвестиций в сопоставимых ценах с 1946 года (именно с этого времени и имеются непрерывные, без лакун, данные о погодовых капвложениях).

По нашей просьбе специалисты Росстата просмотрели нашу работу и подтвердили корректность расчета данных.

Итак, данные графика представляют наилучшее имеющееся приближение к действительности. Точнее данных не найти.

Но почему тогда нас не оставляет ощущение, что в 1970-е годы наша страна инвестировала больше, чем сейчас?

Другая структура инвестиций

Первоначальная гипотеза была такая: в СССР в отличие от современной России в структуре капвложений доминировала промышленность. Однако быстро выяснилось, что это не так. И сейчас, и тогда доля промышленности в структуре капвложений составляет порядка 35–38% (см. таблицу). Таким образом, причины расхождений в ощущениях следует искать в иной плоскости.

Таблица:

Структура инвестиций в основной капитал (капитальных вложений) в России и РСФСР с 1956-го по 2010 год (%)

Об одной из них догадаться несложно: современные капитальные вложения зиждутся на современных технологиях и оборудовании. А это, как правило, импорт, причем весьма дорогостоящий. Условно говоря, сегодня на 1 рубль сопоставимых денег можно получить меньшее количество станков и машин, чем в советские времена, хотя и намного лучшего качества. В итоге сейчас за одни и те же деньги можно построить меньшее количество заводов и фабрик, чем в 1970-е годы.

Другая причина тоже известна — это дешевый труд. Строительство всегда связано с большим количеством тяжелого физического труда. В СССР такой труд стоил крайне дешево. Вспомним, например, про ударные комсомольские стройки или повальное использование миллионов заключенных для возведения крупных промышленных объектов. В современных условиях за труд платят гораздо более адекватные деньги. Кроме того, стоит особо учитывать весьма высокую плату со стороны государства за организационные «услуги» крупному частному капиталу, приближенному к власти. Быстрое возведение политически мотивированных инфраструктурных объектов ведет к многократному удорожанию строек. В конечном счете чем дороже обходятся такие стройки, тем меньше их и возникает. Сегодня в структуре инвестиций на транспорт, в основном трубопроводный, приходится до 25% вместо объективно оправданных 10–15% времен СССР (см. таблицу). И это тоже сказывается на эффекте восприятия инвестиционной активности сейчас и 30–35 лет назад.

Наконец, отметим еще одно обстоятельство, из-за которого разнится восприятие. В нынешней структуре нового промышленного строительства значимы производства, заточенные на выпуск конечной потребительской продукции и потребительский сервис (по данным нашего исследования, в 2010–2012 годах они составляли 42% от 685 обнаруженных нами проектов), хотя вес их в общем валовом объеме инвестиций не так велик (всего 16% из 222 млрд долларов). У нас нет соответствующих данных по РСФСР за 1970-е годы, но беглый обзор документов того времени, начиная с материалов XXVI съезда КПСС и заканчивая постановлениями советского правительства, дает картину преобладания крупного индустриального строительства в электроэнергетике, химпроме, транспорте и металлургии либо общегосударственной значимости, либо заточенного под интересы нефтянки и ВПК. Массовое возведение новых заводов потребительской направленности было зафиксировано лишь на излете советской эпохи, в 1980-е годы.

Все вышесказанное дает нам надежную опору для понимания, какой должна быть инвестиционная политика в современной России на ближайшую перспективу.

Произвести хоть что-нибудь для народа

Российская экономика сильно зависит от импорта продовольствия и товаров. Правительство принимает меры для решения этой проблемы. Серьезно улучшилась ситуация в сельском хозяйстве и агропроме, получивших доступ к дешевым займам. Свинины, птицы и сои на душу населения сейчас производится больше, чем в лучшие советские годы. Но доля инвестиций в сельское хозяйство у нас в два-три раза меньше, чем в советские времена (см. таблицу). Частично это можно списать на неэффективность советских вливаний в отрасль — самыми нерачительными направлениями расходов были приобретение уборочной техники (35%) и мелиорация (20%). Но и в ближайшее десятилетие в производственный оборот необходимо вовлечь большее количество направлений сельского хозяйства.

Самое главное направление сегодня — производство товаров широкого потребления. По сравнению с развитыми странами подушевое производство ширпотреба у нас крайне мало (см. «Мы ничего не производим» в «Эксперте» № 47 за 2012 г.). Отставание настолько велико, что невозможно указать исчерпывающий набор каких-либо рецептов для исправления ситуации. Тем не менее несколько очевидных направлений активизации инвестиционной деятельности привести все-таки можно.

Капитальные вложения представляют собой не только инвестиции в новое промышленное строительство. В частности, сюда включаются расходы на жилищное строительство. Советский опыт, на который мы имеем полное право опираться, и здравая логика подсказывают, что этот сектор фактически не задействован. В России, несмотря на все усилия государства, по-прежнему строится мало жилья, количество квадратных метров, приходящихся на одного гражданина, хоть и растет, но в разы отличается от подобных норм в США и Европе. Здесь нужны не косметические, а решительные, кардинальные меры по разворачиванию строительства качественного и доступного (дешевого) жилья по всей стране. Лучшего локомотива роста не найти. Жилищное строительство имеет огромный мультипликативный эффект, благодаря которому быстро разгоняются другие отрасли экономики: производство стройматериалов, бытовой техники, посуды, мебели, бытовой химии, текстиля и т. п.

Еще одно направление инвестиций, до последнего времени остававшееся невостребованным, касается ВПК. Речь идет не об атомных подводных лодках и баллистических ракетах, а о рядовой продукции — огнестрельном оружии, тактической военной технике, навигационных и радарных установках, полевых кухнях, госпиталях, ремонтных автопоездах и т. п. Большинство из этого производилось по спецзаказу на обычных машиностроительных предприятиях. Большая часть этих предприятий сейчас переживает не лучшие времена. Гособоронзаказ может спасти ситуацию. Крупные постоянные инвестиции помогут многим заводам провести модернизацию, закупить новые современные станки и войти на рынок гражданской продукции своего основного профиля, имея за собой финансовую господдержку, пока полностью не адаптируются к рыночным конкурентным условиям. Должна быть создана эффективная система контроля над расходованием средств и качеством производимой продукции, и тогда в машиностроении, самой сложной отрасли экономики, могут появиться десятки рыночно ориентированных игроков. (В советские времена подразделения Минобороны, являющиеся заказчиками военной продукции на гражданских заводах, содержали там небольшой штат, называемый на ряде предприятий отделом 916 ПЗ. Он состоял из представителей заказчика, то есть «ревизоров» с расширенными полномочиями, которые на местах контролировали расход средств, сроки исполнения контрактов и качество продукции. Этим «ревизорам» были делегированы права на согласование любой технологической операции и вынесение штрафных санкций в случае срывов сроков и качества поставок.)

На модернизацию предприятий ВПК до 2020 года правительство собирается выделить около 3 трлн рублей, а на гособоронзаказ — около 20 трлн рублей. В СССР на эти цели тратилось в сопоставимых ценах примерно столько же, так что при текущем уровне инвестиций в ВПК и разумном управлении ими российское гражданское машиностроение может обрести новые конкурентные возможности. Вполне вероятно, что при таком развитии событий можно будем говорить и о возрождении отечественного станкостроения.

И наконец, еще одна область, важная для активизации инвестиционного процесса. Это инфраструктура, отличная от трубопроводной. Хотя мы постоянно сравниваем современную Россию с Советским Союзом, страна у нас другая, другие потребности и возможности, и транспортные артерии должны им соответствовать. Нам нужны новые автомобильные и железные дороги, воздушные и морские порты. Способность государства решать проблему дефицита инфраструктуры во многом и означает его состоятельность в экономике. Однако до сих пор в этой области нет ни одной крупной реализующейся программы. Единственное достижение — появление частно-государственного партнерства в инвестиционном строительстве в транспорте. Однако, судя по ряду отзывов, в большинстве случаев схемы партнерства не работают, ими недовольны и госбанки, выделяющие средства, и частный бизнес. Первые не видят способа контроля над эффективностью вложений, вторые — гарантий достаточно высокой доходности по схемам, не предполагающим неэффективных вложений.         

График

Капитальные вложения в России сейчас находятся на уровне 1978 года, от пиковых показателей СССР мы отстаем всего на половину

(обратно)

Шальной процент

Матовников Михаил, генеральный директор «Интерфакс- ЦЭА»

Процентная война, развязанная в борьбе за вкладчика небольшим числом розничных банков, зашла в тупик и привела к дефициту ресурсов весь банковский сектор

Банковская система России в минувшем году показала массу необычных феноменов. Вспомним лишь некоторые.

Уровень депозитных ставок непрерывно повышался, причем в реальном выражении даже у крупнейших банков ставки приблизились к 3% годовых, достигая 5% у более рискованных банков. Такой уровень реальных депозитных ставок по международным меркам является запредельным.

Рост ставок не привел к росту объема привлеченных средств, напротив, к концу года прирост средств на депозитах граждан оказался минимальным (1,7% в третьем квартале 2012 года), зато треть этого небольшого прироста пришлась на небольшую группу банков, специализирующихся на потребительском кредитовании.

Депозиты юридических лиц стали более доходными, чем депозиты физических лиц, хотя традиционно разрыв в доходности в пользу вторых составлял по среднесрочным вкладам 1–2 процентных пункта.

Банковская система второй год живет в условиях низкой ликвидности, а теперь еще и падающей достаточности капитала, что не мешает большинству банков на всех парах развивать розничное кредитование.

Банковское Эльдорадо

Подавляющая часть современных российских банков представляет собой микс розничного и корпоративного бизнеса в различной пропорции. В целом по системе три четверти кредитов составляют кредиты юридическим лицам, а около четверти пассивов формируют вклады физических лиц.

Обычно анализ фокусируется на крупнейших банках, которые в силу самого своего размера часто вынуждены быть примерно такими же, как рынок. Но в текущей ситуации гораздо интереснее посмотреть, что происходит на «полюсах» банковской системы.

В зависимости от соотношения розничного и корпоративного компонентов в активах и пассивах мы выделили девять групп банков (см. таблицу). В частности, мы очертили целый сегмент рынка, гораздо более рентабельный и растущий намного быстрее, нежели госбанки. По всем показателям он представляет собой прямо-таки банковское Эльдорадо, где частные банки чувствуют себя существенно лучше, чем государственные.

Эта группа — специализированные банки розничного кредитования. Мы отнесли к ним банки с долей кредитов физлицам, превышающей 50% активов (соответственно доля розницы в кредитном портфеле у таких банков не менее двух третей). Всего в группу вошло 34 банка, включая «Русский стандарт», «Хоум кредит», «Восточный экспресс», государственный ВТБ24. Для этой группы также характерна высокая зависимость от средств вкладчиков, но есть в ней и банки с иностранным фондированием (например, банки автопроизводителей).

Прочие банки мы разделили на банки с долей розницы меньше среднерыночной (то есть менее четверти кредитов, это примерно равно доле кредитов физлицам в активах до 15%). В эту группу попало 517 банков, то есть почти две трети. Зато многие крупнейшие банки вошли в среднюю группу.

Второе измерение — доля депозитов физлиц в пассивах. Нам были интересны чисто корпоративные банки с долей розничных пассивов до 5% и банки с долей розницы, намного превышающей среднерыночные 25% пассивов, — в качестве порогового значения мы выбрали 50% пассивов, что говорит об очень большой зависимости от вкладов граждан и чисто розничной модели бизнеса.

Где же в этой системе координат наиболее и наименее рентабельные банки?

Если говорить о рентабельности активов, то максимальную рентабельность демонстрируют монолайнеры (кредитуют в основном розницу за счет рыночного фондирования и средств нерезидентов), на втором месте оказываются розничные банки, а на третьем — чисто корпоративные.

Если высокая рентабельность банков с высокой долей розничного кредитования ожидаема, то высокая прибыльность чисто корпоративных банков на первый взгляд удивительна: рентабельность активов этой группы оказалась даже чуть выше, чем в промежуточной по доле вкладчиков в пассивах группы между монолайнерами и чисто розничными банками (это небольшая группа из 16 банков, куда входят, в частности, «Русский стандарт», «Связной» и ТКС). Объяснение этому, однако, довольно простое. Чисто корпоративные банки, как правило, очень компактны, не имеют больших филиальных сетей и эффективны по расходам; кроме того, в пассивах у них много расчетных счетов корпоративных клиентов с низкой стоимостью привлечения. Главная проблема этой группы — ограниченные возможности роста в нише корпоративного бизнеса: все клиенты уже разобраны, и за них идет большая конкуренция.

Похожая ситуация и у розничных монолайнеров. Это популярные розничные бизнес-модели начала 2000-х, когда считалось, что можно собрать деньги с финансового рынка. Кризис 2008–2009 годов поставил эти банки под удар. Нерезиденты деньги давать перестали, а внутренний облигационный рынок начал предъявлять зашкаливающие требования по доходности. Поэтому банки в этом сегменте стремительно перепозиционируются в другие ниши: например, «Русский стандарт» и ТКС начали собирать вклады, уверенно продвигаясь в сторону модели чисто розничных банков.

Минимальная рентабельность, конечно, у «пылесосов». Очень сложно много заработать, привлекая дорогие вклады и кредитуя корпоративных клиентов (даже если те все сплошь девелоперы). В этой группе можно было бы ожидать и еще худшей рентабельности, но именно высокая доходность кредитного портфеля в стабильной ситуации помогает им поддерживать прибыльность.

Любопытно, что рентабельность активов центральной группы существенно ниже, чем у корпоративных и у розничных банков, хотя, казалось бы, эти банки должны совмещать преимущества обеих групп. Похоже, в этой группе значительная часть дешевых корпоративных кредитов фондируется дорогими вкладами.

Банки постепенно формируют новое представление о том, какой должна быть их бизнес-модель. То есть пытаются формировать два бизнес-сегмента: розничный самофондированный бизнес и корпоративный самофондированный бизнес в сочетании с ресурсами финансового рынка. Такая модель даст максимальную рентабельность и наибольшую устойчивость. Мы видим, как многие традиционно корпоративные банки стремительно наращивают розничные операции, но для этого надо пойти на рост издержек, да и переходный период, в течение которого уменьшится объем перекрестного фондирования корпоративных кредитов розничными вкладами, оказывается довольно длительным.

Вкладчиком быть лучше, чем акционером

Однако почти все выгоды корпоративного бизнеса рассыпаются, если анализировать показатели рентабельности капитала, а не активов. Ввиду типичной для этой группы высокой концентрации крупных кредитных рисков корпоративные банки вынуждены поддерживать более высокое значение коэффициента достаточности капитала. Поэтому розничные банки, хотя и оперируют в более рискованной нише, как правило, менее капитализированы.

То же касается и монолайнеров: им было бы очень трудно привлекать средства с финансовых рынков при низкой капитализации. В результате именно чисто розничные банки как группа оказываются наиболее рентабельными. Тогда как подавляющая часть прочих банков показывает рентабельность капитала в пределах 10%, то есть ниже своих же депозитных ставок.

Собственно, в этом и состоит главная интрига 2012 года: в условиях жесткой конкуренции за ресурсы вкладчиков чисто розничные банки втянули всю банковскую систему в процентную войну. Даже госбанки были вынуждены в условиях наличия системы страхования вкладов (вкладчики наконец в нее поверили и ведут себя все более безответственно) повышать ставки, чтобы удержать свои позиции на рынке.

Но проблема низкой конкурентоспособности всех прочих банков кроется в них самих, а не в плохом поведении розничных банков. Все дело в неправильной структуре баланса, устаревшей бизнес-модели. Многие банки пытаются играть по правилам 2000-х годов, но мы уже в 2010-х.

Банковский бизнес образца 2000-х (корпоративные кредиты за счет розничных вкладов) сегодня прибыльно работать не может. Он либо уйдет с рынка, либо изменит структуру бизнеса.

Несмотря на все текущие сложности, в целом российский банковский бизнес продолжает оставаться одним из наиболее высокомаржинальных в Восточной Европе. С точки зрения рентабельности, которую он потенциально генерирует, спредов, на которых работает, и темпов роста, которые показывает.

Кредиты против вкладов

Центральный банк в конце 2012 года сделал попытку остудить пыл розничных банков. С одной стороны, запланировано введение повышенных нормативов резервирования по высокомаржинальным необеспеченным кредитам. Это эквивалентно повышению требований к капиталу розничных банков. Но поскольку на рынок одновременно выходят госбанки со своими специализированными розничными дочками, не похоже, что конкуренция за ресурсы снизится.

Другие инициативы ЦБ в том же направлении — это прямые ограничения на ставки по вкладам и обсуждаемое введение дифференцированных платежей в систему страхования вкладов для рискованных банков.

Правда, как показывает многолетний опыт США, где также пытались ограничить рост ставок по депозитам, этот путь ведет в никуда. Существует множество способов обойти запрет регулятора. Например, сейчас у нас iPad дают при открытии вклада — и это очень даже работает! А в 1990-е шарфики и пледы давали, которые никому особо не были нужны.

Кроме того, раньше многим казалось, что вкладчик будет главным драйвером роста пассивов. А сейчас этого не происходит, темп роста вкладов заметно снижается. Многие банки совершенно осмысленно принимают решение об усилении фондирования за счет корпоративных клиентов. И уже в первом полугодии 2012 года банковская система увеличила свои пассивы за счет корпоративных клиентов больше, чем за счет розничного вкладчика. Эта ситуация беспрецедентна в истории современной российской банковской системы. Потому что на протяжении последних двадцати лет пассивы в значительной степени росли за счет вкладов, даже во время кризиса.

Важным фактором, сдерживающим рост депозитов, стал бум потребительского кредитования, который «выжигает» мелкие вклады. Если растет объем потребительского кредитования, то доля средств, которые население несет в банки в погашение кредитов и в оплату процентов, тоже стремительно увеличивается. А эти средства не аккумулируются на депозитах кредитных организаций. Высокомаржинальные кредиты, которые, казалось бы, только и могут обеспечить возможность отбивать доходность по дорогим вкладам, сами уменьшают приток вкладов в систему.

Действует и структурный фактор. На протяжении последних десяти лет главным вкладчиком в российской системе были пенсионеры. Если взять статистику 2000 года, то объем пенсионных вкладов в банковской системе составлял 60%. Статистика, которую мы видим сейчас, радикально иная. Мы видим, что растет доля VIP-вкладов — крупных, не полностью застрахованных. Итак, по большому счету, у нас есть сегодня один сберегающий сегмент — самые состоятельные вкладчики. Банковская система им продукта не предоставляет, и именно поэтому деньги в ней надолго не останутся. Дело в том, что для многих VIP-клиентов кредиты на покупку жилья непривлекательны с точки зрения уровня ставок, да и цен на рынке. В итоге вкладчик изымает вклад и покупает жилье за границей, где недвижимость лучше и стоит дешевле.

Автотормоз

Банковская система в 2013 году упрется даже не в норматив достаточности капитала, на который уповает ЦБР, а в ограничения по ликвидности и ресурсной базе. Фондировать рост бизнеса будет практически нечем. Грубо говоря, доля вкладов в пассивах составляет чуть меньше трети. Вырастут они на 16%, значит, активы вырастут за счет этого на 5%. Что будет означать практически остановку кредитования.

Банковская система сейчас растет не в последнюю очередь на том, что Центральный банк увеличивает кредитование российской банковской системы. Доля средств ЦБ составляет порядка 6% пассивов банковской системы, даже если эта доля увеличится вдвое, эти 6% дадут порядка 5% прироста активов. Соответственно, у ЦБ тоже заканчивается возможность обеспечивать рост, раздавая деньги. Это означает, что банковская система начнет тормозить. При этом банки в нише потребительского кредитования продолжат расти.

Третья программа количественного смягчения от ФРС «открыла» мировые рынки капитала, в том числе для крупнейших российских банков и компаний. Корпоративные заемщики погасят низкодоходные кредиты банков, что хорошо. Поэтому погашение корпоративных кредитов для системы крупнейших банков (которые кредитуют крупнейшие корпорации, вышедшие на мировой рынок, и сами много на мировом рынке занимают) — это благо и позволит крупным банкам активнее переходить на розничную кредитную модель, не вступая в острую конкуренцию на рынке вкладов.

А вот перегретый рынок высокомаржинального кредитования, скорее всего, притормозит. Не обязательно это случится из-за резкого падения спроса. Просто объемы погашения сравняются с выдачей. Розничные банки перестанут расти. Тех ресурсов, что у них есть, им будет достаточно, они перестанут повышать депозитную ставку, а затем смогут ее и снизить, что благотворно скажется и на других банках.    

График 1

Три десятка розничных банков разогрели весь депозитный рынок

График 2

Рентабельность активов банков в зависимости от модели бизнеса

График 3

Только у банков, активно кредитующих розницу, рентабельность капитала выше процента по депозитам

(обратно)

Города влезают в долг

Евгения Обухова

Чтобы строить инфраструктуру, регионам придется занимать все больше. Проблема в том, что их долги не очень подходят для финансирования инфраструктурных проектов — в первую очередь из-за коротких сроков

Интересы большинства губернаторов очень далеки от развития инфраструктуры и тем более — от финансирования ее за счет облигационных займов

Рисунок: Валерий Эдельштайн

Примерно 20 трлн рублей до 2020 года нужно только на строительство и ремонт российских дорог, портов и аэропортов (в соответствии с госпрограммой развития транспортной системы), а также на приведение в порядок ЖКХ — таковы оценки Министерства регионального развития. Средства, необходимые на социальную (детские сады, школы, больницы) и на все прочие виды инфраструктуры, никто не считал, понятно лишь, что эти затраты тоже будут велики. И значительную их часть регионам придется взять на себя. Прежде всего это касается местных дорог и почти всех местных объектов социальной инфраструктуры.

Аналитики и инвестиционные банкиры потирают руки: ведь все это означает, что регионам неминуемо придется брать в долг и рынок региональных облигаций серьезно увеличится. «Рынок первичных размещений региональных и муниципальных облигаций уже растет серьезными темпами: в 2012 году он почти удвоился по сравнению с 2011 годом, в этом году мы также ожидаем существенного роста», — сказал «Эксперту» вице-президент отдела первичных размещений долговых бумаг управления инвестиционно-банковской деятельности Sberbank CIB Алексей Безрукавников . В качестве примера бурного роста рынка региональных долгов можно взять декабрь ушедшего года: в течение этого месяца на облигационный рынок вышли Вологодская, Воронежская, Томская, Рязанская и Свердловская области, Ставропольский край, Удмуртия, Башкирия, Томск и Санкт-Петербург. Однако рост долга вовсе не означает, что дороги и котельные скоро будут построены: регионы по-прежнему могут занимать только на покрытие бюджетного дефицита, то есть привлеченные деньги поступают в общий котел. «В российском законодательстве нет понятия инфраструктурных облигаций, эмитируемых органами публичной власти, — поясняет руководитель проектов сектора “Муниципальные финансы и межбюджетные отношения” фонда “Институт экономики города” Леонид Перцов . — Поэтому регионы и муниципалитеты занимают средства без привязки к конкретным проектам. Но фактически региональные и местные заимствования зачастую действительно являются инфраструктурными: привлекающие средства органы “держат в уме” направления расходования». Разумеется, вложения регионов в инфраструктуру будут увеличиваться просто по объективным причинам: износ всех видов инфраструктуры нарастает, у населения появляется запрос на высококачественные среду и услуги. «Мы видим, что за последний год актуализировалась тема привлечения частных средств в коммунальное хозяйство, тема строительства новых детских садов», — добавляет Перцов.

Занять на полгода

Однако начать надо с того, что структура и срочность региональных долгов в принципе пока не подходят для сколько-нибудь длительных инвестиций. «У российских регионов и городов низкий долг (в среднем его величина составляет менее 20 процентов текущих доходов бюджетов), так что увеличить долг для них не проблема, — сказал “Эксперту” директор направления “Региональные и муниципальные финансы” S&P Борис Копейкин . — Другое дело, что занимать многие регионы не хотят, а у тех, кто все же занимает, долг часто имеет короткую структуру — это шестимесячные займы или кредиты на один-два года — притом что рынок вполне позволяет занимать на пять-семь лет, а некоторые муниципалитеты спокойно привлекают кредиты на восемь лет».

Связано это с неоправданно жестким и при этом чисто формальным контролем за местными финансами со стороны федерального центра, а также с отсутствием у регионов опыта заимствований. «Объяснить какому-нибудь проверяющему, почему ставка по более длинному кредиту или займу оказалась 8,9, а не 8,8 процента, как по короткому, очень сложно», — приводит пример Копейкин. Это заставляет муниципалитеты с небольшим опытом заимствований избегать таких сложностей и занимать на год-два (такие займы действительно немного дешевле), недооценивая будущие риски рефинансирования.

Сегодняшние размещения облигаций субъектов РФ не соответствуют задачам финансирования инфраструктурных проектов, соглашается Алексей Безрукавников: средняя дюрация облигаций, выпущенных регионами и муниципалитетами, находится в районе двух с половиной лет, тогда как сроки реализации и окупаемости инфраструктурных проектов обычно составляют не менее десяти лет.

Но самое большое ограничение — нежелание регионов вообще заниматься инвестициями и развитием территорий. «Увеличить объем заимствований невозможно без желания самих регионов, — рассуждает эксперт ФСФР Юрий Данилов . — Но при существующих губернаторах и их взаимоотношениях с федеральной властью интересы большинства регионов очень далеки от развития инфраструктуры и тем более финансирования ее за счет займов. Даже когда инвесторы сами приходят и приносят деньги, главы регионов часто отказывают им — потому что отказать проще».

Ввязываться в инвестиционный процесс региональные власти не хотят прежде всего потому, что для этого у них нет никаких стимулов. Леонид Перцов напоминает, что до сих пор нет четкой связи между качеством инфраструктуры и оценкой эффективности местной власти, причем это касается оценок как со стороны населения, так и федеральных властей. (А вот уровень долговой нагрузки на бюджеты отслеживается федеральными органами власти, и его рост рассматривается как безусловный минус.) Во-вторых, полномочия и доходные источники регионов, особенно муниципалитетов, распределяются неравномерно. Изменения и в полномочиях, и в доходах происходят практически каждый год, и это серьезно сказывается на способности органов власти планировать инвестиции, добавляет Перцов; даже если говорить о потенциально окупаемых вложениях, задача привлечения заемных средств и их возврата за десять лет ставится редко, поскольку выходит за горизонт планирования. То же касается и тарифной политики в ЖКХ — а при непредсказуемых тарифах невозможно спланировать денежные поступления и, соответственно, инвестиции в эту сферу.

Но это все слова экспертов. А как видят ситуацию сами регионы?

Не толкайте нас в долги

Местные власти действительно не спешат резко наращивать свой долг, но объясняют это вполне логичной осторожностью и тщательным бюджетным планированием. «Санкт-Петербург, как и все регионы, занимает исходя из принципа совокупного покрытия. При этом у города мощная инвестпрограмма — более 20 процентов доходов городского бюджета, — и на ее реализацию средства облигационных займов, разумеется, тоже тратятся», — сказал «Эксперту» председатель комитета финансов Санкт-Петербурга Эдуард Батанов (в декабре город привлек на облигационном рынке довольно существенные 7 млрд рублей). Г-н Батанов согласен с тем, что регионы будут вынуждены занимать все больше и больше — как на развитие, так и на повышение зарплат бюджетникам; другого пути у них нет. «Но я не согласен, что сейчас долг у субъектов федерации низкий, у некоторых он достигает уже 100 процентов доходов, еще у части подходит к 60–70 процентам, а это уже опасная планка, — предупреждает Батанов. — Да, возможно, в США и в Европе объем регионального долга в соотношении с доходами выше. Но, во-первых, там совершенно другое регулирование и другая система — так, в США можно увеличить налоги под решение построить школу; во-вторых, там смешные ставки (базовая ставка EURIBOR в Европе ниже 1%) и большие сроки заимствований. И то в Европе — в Италии, Бельгии, Германии — ситуация с долгами регионов очень непростая».

Регионам не нравится идея отдельных инфраструктурных облигаций. Им проще занять «на себя», а потом финансировать разные проекты, в том числе неокупаемые, вроде больниц или местных дорог

Фото: Алексей Андреев

«Я был бы осторожен с идеей резкого увеличения долгов регионов и муниципалитетов, — поддерживает Эдуарда Батанова помощник начальника департамента финансов Томской области Михаил Сергейчик . — Долг субъекта федерации может достигать 100 процентов его доходов. Но сегодня рынок не дает занять более чем на пять лет, а средняя дюрация составляет примерно три года. Это означает, что, грубо говоря, в среднем каждый год регион должен гасить (возможно, путем рефинансирования) 20 процентов своего долга. Случился кризис, рынки закрылись. Рефинансировать заем невозможно, просрочить выплату — значит лишиться рейтингов и так далее. При этом у большинства регионов инвестиционные расходы — то есть те, которыми можно поступиться, направив деньги на выплаты по текущему долгу, — редко составляют больше 10–15 процентов бюджета. Все остальное — это зарплаты бюджетникам: врачам, учителям. Получается дилемма: ухудшить свою кредитную историю или остановить текущие расходы». В таких условиях осторожность регионов вполне обоснованна.

Под проект дороже

Вопросов, к которым мы подходим, два: как увеличить объем денег в регионах, в первую очередь региональный долг, и как добиться того, чтобы еще больше денег шло именно на инфраструктурные проекты.

Уже понятно, что просто наращивать объем региональных долгов бессмысленно — пока действует принцип единого котла, это вовсе не будет означать роста инвестиционных расходов.

Некоторые эксперты видят смысл в том, чтобы все-таки выделить отдельные инфраструктурные облигации, которые выпускались бы под конкретный проект, — это позволит занимать на определенную цель и, возможно, на более длительный срок. «Создание такого инструмента, как инфраструктурные облигации, имеет смысл — но лишь в том случае, если они будут обладать определенными преимуществами по сравнению с обычными облигациями: наличие госгарантий, специальные условия репо в ЦБ РФ, дополнительные налоговые льготы для инвесторов и так далее, — рассуждает Алексей Безрукавников. — К примеру, сегодня для юридических лиц ставка налога на купонный доход по субфедеральным и муниципальным облигациям (15 процентов) ниже, чем по корпоративным облигациям (20 процентов). А для развития рынка длинных инфраструктурных облигаций могла бы применяться еще более низкая, например нулевая, ставка налогообложения».

Однако сами регионы не видят смысла в таком инструменте: во многих случаях им проще и дешевле занять именно «в общем», просто на покрытие дефицита бюджета, а потом уже распределять деньги. «Выпуск отдельных инфраструктурных бумаг под какой-либо проект в текущих условиях не способен серьезно решить проблему финансирования инфраструктуры в регионах, — говорит Михаил Сергейчик. — Дело в том, что облигационный выпуск самого субъекта всегда будет больше по объему, а значит, ликвиднее, и он будет лучше воспринят рынком. Далее, кем гарантируется такой инфраструктурный выпуск? Если опять-таки регионом, то это все тот же региональный долг, причем ставка по нему может оказаться даже выше, чем в случае, если бы регион занимал сам». «Идея занимать под отдельный инвестиционный проект кажется мне неправильной, — соглашается Батанов. — Это возможно для коммерческих объектов, но мы прежде всего улучшаем качество жизни местных жителей, об окупаемости тут речь не идет — как может окупиться, к примеру, больница? К тому же заем под конкретный проект может подтолкнуть ставки вверх по сравнению с тем, что мог бы получить регион, выйди он сам на долговой рынок». Конечно, есть отдельные предприятия, которые способны занимать самостоятельно, добавляет Эдуард Батанов. Например, питерское ГУП «Водоканал». Но и тут серьезным ограничением становятся возвратность и влияние на тариф: тарифы ограничивает ФСТ, к тому же есть понятие доступного тарифа. «Все это делает займы под конкретные инфраструктурные проекты для субъектов малоэффективными», — резюмирует Батанов.

Банки не спасут

Значит, остаются классические облигации. Может быть, имеет смысл расширить рынок их сбыта, допустим, выстроив систему, когда банки обязуются покупать региональные облигации и держать их на балансе? На самом деле и это проблемы не решит. «Заставить банки выкупать такие облигации нельзя, так как у нас не плановая экономика, а интереса к этим бумагам у них нет, по крайней мере в рамках существующей системы резервирования, — рассуждает Юрий Данилов. — Чтобы интерес к облигациям регионов и муниципалитетов появился, нужен целый ряд дополнительных механизмов: гарантийные и страховые схемы, фонд погашения под управлением независимого управляющего, обеспечивающие возврат основной части долга и повышение кредитных рейтингов. Стоит превратить региональные займы в надежный, привлекательный, хорошо упакованный инструмент, грамотно их оформить — и деньги найдутся, причем не только у банков, а, к примеру, у специализирующихся на проектных облигациях инвестиционных фондов, которые готовы прийти в Россию».

Проблема еще и в том, что у банков просто нет настолько длинных ресурсов, которые могут быть вложены в инфраструктуру, пусть и через облигационный рынок: банки не предназначены для того, чтобы становиться ключевыми инвесторами этих проектов. Приходится в очередной раз вспомнить про длинные деньги — только этот ресурс может серьезно изменить качество и срочность региональных долгов. «У нас же практически нет институциональных инвесторов — пенсионных фондов, страховых компаний, — а ресурсов банков недостаточно, прежде всего в плане их длительности», — пожимает плечами Батанов. Собственно, без длинных денег не увеличить и срок обычных региональных займов.

Конечно, привлечение регионами денег станет эффективнее со временем — когда у них накопится опыт, умение планировать свои инвестиции и распоряжаться имеющимися деньгами.

«Нас вполне устраивает такой инструмент, как облигации на покрытие бюджетного дефицита, но вот что нас не устраивает, так это рынок, — резюмирует Эдуард Батанов. — Нам не нравится доходность, не всегда нравятся предложения организаторов размещений. Но есть регионы сильные, а есть не очень. К примеру, мы и Москва размещаемся сами, сами заполняем книгу заявок. Последний выпуск мы разместили на четыре с половиной года, вполне приемлемый срок. Но не у всех регионов есть такая возможность». В Санкт-Петербурге считают, что надо упростить выход субъектов федерации и муниципалитетов на долговой рынок с тем, чтобы у них было много вариантов того, как это сделать.

Но регионам бедным в любом случае на долговой рынок не выйти — значит, для них придется продумывать отдельные механизмы. «Различия в доходах российских регионов и муниципалитетов действительно очень велики, и даже если перенаправить часть доходов с федерального уровня на региональный и местный, большая их часть все равно поступит в бюджеты наиболее обеспеченных регионов и крупнейших городов, — напоминает Леонид Перцов. — Говорить о совершенствовании существующего распределения налоговых поступлений и системы межбюджетных трансфертов можно и нужно. Но очевидно, что государственные и муниципальные заимствования для бедных территорий все равно останутся гораздо менее доступными, чем для богатых».

(обратно)

Заработать на коллайдере

Дан Медовников

Тигран Оганесян

Виталий Сараев

Сегодня на исследовательских суперустановках получаются результаты, нужные не только ученым, но и предпринимателям. Рост интереса бизнеса к мегасайнс — верный признак скорого появления прорывных технологий

Константин Батынков

Незаметно дляобывателя мы вступили в новую эпоху отношений науки и человечества. Окончание холодной войны, резкое удорожание исследований на переднем крае, их все более междисциплинарный характер и одновременное созревание бизнеса для использования продвинутой исследовательской инфраструктуры в своих целях меняют привычный для второй половины XX века ландшафт «большой науки». Наблюдателям, чтобы подчеркнуть эти изменения, даже пришлось ввести новый (не слишком операциональный) термин: на смену big science пришел megascience.

Большие установки типа коллайдеров, нейтринных ловушек или лазеров на свободных электронах, во-первых, стали неподъемны для одной страны, а во-вторых, оказались интересны не только физикам, но и химикам, биологам, материаловедам и даже агрономам с инженерами. И, что самое любопытное, их экспериментальное время часто еще до запуска стали раскупать корпорации, средние и даже малые инновационные фирмы. Все это очень похоже на ситуацию начала новой технологической волны, когда промежуток между фундаментальным результатом и коммерческой технологией резко сокращается и бизнес торопится расставить фишки до окончательного скатывания шарика в какую-нибудь из лунок. Тем более что шариков в этой партии по-видимому, больше одного — все больше экспертов склоняются к мысли о междисциплинарном и межотраслевом характере новой (шестой, в терминах Фримена—Перес) волны. Об этом же свидетельствует и широкий, пусть пока еще и чересчур расплывчатый, спектр коммерческих заказов на экспериментальное время мегаустановок.

Что такое меганаука

Эпоха свободного развития «большой науки», активно стимулируемой ВПК, оказалась относительно недолгой: уже в конце 1960-х и особенно в 1970-е (на фоне глобального энергетического кризиса) национальные научно-исследовательские бюджеты ведущих мировых держав подверглись существенной усушке и утруске, общее восхищение рядовых обывателей удивительными открытиями заметно поубавилось, и фундаментальная составляющая стала быстро терять свои приоритетные позиции при принятии госчиновниками принципиальных финансовых решений в области научной политики.

На смену свободному бюджетированию «большой науки» пришла суровая социально-экономическая логика — произошел переход к управлению крупными научно-технологическими проектами на базе строгого учета их реальной общественной отдачи, основывающейся как на анализе чисто финансовых показателей (стремление к сокращению издержек строительства и последующая эксплуатация новых исследовательских установок), так и на смещении общих акцентов в сторону роста прикладной ориентации этих научных инсталляций и числа создаваемых благодаря их использованию производных высоких технологий.

Применение этого нового метода менеджмента больших научных программ и проектов, ставящего во главу угла предварительную оценку их социально-экономической эффективности, фактически стало обязательным элементом государственной научно-технической политики. Наконец, дополнительным мощным стимулом, благодаря которому в последние два десятилетия данный тренд приобрел всеобщий характер, стало четкое осознание идеологами дальнейшего развития «большой науки» фатальной ограниченности финансовых ресурсов, имеющихся даже у самых экономически сильных государств, для успешного автономного осуществления новых исследовательских мегапроектов.

Новая идеологема megascience обязана своим возникновением Организации по экономическому сотрудничеству и развитию (ОЭСР), под эгидой которой в 1992 году была создана межгосударственная структура Megascience Forum.

На специальной конференции, проведенной ОЭСР в 1995 году во Франции и посвященной меганаучной проблематике, ее участники предприняли попытку дать более четкую расшифровку этого понятия: к megascience было предложено относить крупномасштабные исследовательские проекты, преимущественно осуществляемые на базе международной кооперации, которые, как правило, практически невозможно продублировать из-за их значительных размеров и затрат на строительство, требующие предварительного создания формальных управленческих структур и нацеленные на «производство нового знания при помощи передовых технологических решений».

Таким образом, новый термин «меганаука» был использован идеологами ОЭСР прежде всего для того, чтобы подчеркнуть комплексный межгосударственный характер стратегических альянсов, которые должны формироваться при создании новых исследовательских проектов и установок.

Еще одной важной чертой современной меганауки, отличающей ее от проектов «большой науки» прошлого столетия, следует признать устойчивое увеличение значимости частно-государственного партнерства, то есть рост вовлеченности хайтек-индустрии (прежде всего крупных международных корпораций) как в процесс планирования и финансового участия в строительстве, так и в последующую эксплуатацию новых научно-исследовательских инсталляций.

Как отметил заместитель директора Национального исследовательского центра (НИЦ) «Курчатовский институт» и специальный представитель НИЦ в европейских исследовательских организациях Михаил Рычев , «значительная часть новых megascience-установок XXI века уже на самых ранних этапах их работы (и даже проектирования) начинают ориентироваться на решение прикладных, “реальных” задач. Иными словами, нисколько не снижая уровень традиционных исследовательских работ на подобных установках, их создатели весьма быстро эволюционируют в сторону чистой прагматики, то есть активного поиска возможностей прямого использования новых научных результатов в сегодняшней промышленности. Это сильно меняет не только общую атмосферу вокруг этих мегаустановок, но и, на мой взгляд, весь окружающий научный ландшафт. Фактически сегодня в крупнейших научных центрах помимо увлеченных исследователей, коих мы привыкли видеть на мегаустановках, в большом количестве появились люди, у которых есть частные деньги на заказ тех или иных исследовательских работ, а также на то, чтобы следующее поколение этих установок возникало сразу вслед за предыдущим».

Другая ключевая особенность меганауки XXI века — растущая синергия, междисциплинарность научных экспериментов, осуществляемых на современных исследовательских установках. Еще лет пятнадцать назад практически все эти установки обслуживали потребности чистой физики. Это могло быть и материаловедение, и физика твердого тела, поверхностей и проч., но, так или иначе, все это имело отношение к решению сугубо физических задач. Сегодня же на крупнейших научных ускорителях (синхротронах, коллайдерах и т. д.) значительная часть экспериментальных задач уже носит нефизический характер. По словам Михаила Рычева, во многом это произошло благодаря тому, что «мы уже опустились на атомарный (нано-) уровень и теперь хотим конструировать материалы из отдельных атомов, в том числе те, которых до этого в природе не существовало, то есть ученые, по сути, снова превращаются в естествоиспытателей-многостаночников. И в этом смысле сама экспериментальная установка становится неким скелетом, объединяющим представителей очень многих отраслей знания — физиков, химиков, инженеров, многочисленных айтишников и, наконец, биологов, которые в последнее время становятся главными инициаторами постановки новых задач, которые должны решаться с помощью всей этой сложной конфигурации».

Большая европейская стройка

В последние годы глобальное первенство в сфере планирования и создания новых меганаучных установок и научно-исследовательской инфраструктуры у былого безоговорочного лидера, Соединенных Штатов, постепенно перехватывает «старая» Европа. Так, в текущей версии дорожной карты Европейского стратегического форума по исследовательским инфраструктурам (ESFRI), ведущего органа ЕС, осуществляющего предварительный отбор и последующую координацию проектов категории megascience, к настоящему времени представлено порядка 50 крупномасштабных панъевропейских проектов и программ, находящихся на различных стадиях разработки и практической реализации.

Не у всех из них судьба безоблачна. В частности, нобелевский лауреат американский физик Стивен Вайнберг предполагает, что руководящие органы Еврокомиссии могут в скором времени сократить представленный в последней версии дорожной карты ESFRI обширный список новых исследовательских инсталляций. Однако пока серьезных поводов для беспокойства ученого сообщества на сей счет нет — практически все заявленные проекты пусть и медленно, но развиваются.

Пожалуй, наиболее болезненной темой в научных кругах до сих пор остается оценка перспектив успешного завершения самой долгоиграющей меганаучной стройки в современной истории человечества — первого в мире экспериментального термоядерного реактора ИТЭР, сооружение которого в настоящее время ведется во французском Кадараше. Однако этот проект выходит на финишную прямую: уже заключены контракты более чем на 80% комплектующих, получение первой плазмы планируется на 2020 год.

Интересно также отметить, что в ходе весьма неспешной работы над созданием ИТЭР у этого проекта постепенно образовался целый шлейф сопутствующих исследовательских подпроектов и инсталляций. В непосредственной близости от главной стройплощадки ИТЭР в Кадараше планируется соорудить исследовательский реактор JHR (Jules Horowitz Reactor), предназначенный для экспериментальной проверки возможности создания гибридной ядерно-термоядерной установки нового поколения. Одним из непосредственных «бенефициаров» этого реактора, стоимость строительства которого пока оценивается в 750 млн евро, должна также стать ядерная медицина: после запуска на нем планируется нарабатывать различные короткоживущие радиоизотопы, которые будут поставляться медицинским учреждениям для последующего использования в диагностических и терапевтических целях.

Еще одна «производная» ИТЭР — установка IFMIF (International Fusion Materials Irradiation Facility), совместный проект Евратома (Европейского сообщества по атомной энергии) и Японии, специально создаваемая для стандартизации результатов испытаний различных материалов.

Другой важнейший панъевропейский проект — XFEL, рентгеновский лазер на свободных электронах в немецком Гамбурге. Его строительство было начато в 2009 году, в июне 2012-го закончена двухлетняя постройка шестикилометровой системы туннелей, а первые эксперименты намечены на 2016 год. Задача XFEL — увидеть структуру вещества. Излучение рентгеновского диапазона позволит «сфотографировать» отдельные молекулы и протекание химических реакций. Яркость будущего рентгеновского лазера будет превосходить существующие источники синхротронного излучения более чем в 100 млн раз, а длительность импульса на нем будет составлять около 100 квадриллионных долей секунды. Изначальная стоимость — 1,082 млрд евро — уже подросла на 150 млн, причем доля активно участвующей в проекте России составляет чуть меньше четверти.

Сопоставимый по финансовым затратам с XFEL международный проект, реализуемый в Центре по изучению тяжелых ионов имени Гельмгольца в немецком Дармштадте (FAIR, Facility for Antiprotons and Ions Research), — комплекс ускорителей и детекторов, включающий в себя тяжелоионные синхротроны, накопители вторичных пучков и электрон-ионный коллайдер. Его стоимость чуть более миллиарда евро. Основную часть профинансировала Германия, остаток — партнерство из девяти стран, опять-таки включая Россию. На FAIR около трех тысяч исследователей со всего мира будут выполнять эксперименты для понимания фундаментальной структуры материи и механизмов эволюции Вселенной, в том числе исследование структуры ядра, реакций с пучками редких изотопов, антипротонную аннигиляцию и сжатую барионную материю. Предусмотрена также отдельная установка по облучению при высоких энергиях для биофизических и материаловедческих исследований.

В самом скором времени должно начаться и сооружение еще одной исследовательской физической мегаустановки — самого мощного в мире генератора холодных (низкоэнергетических) нейтронов European Spallation Source (ESS). Научно-исследовательский центр ESS, затраты на строительство которого уже сейчас оцениваются почти в 1,5 млрд евро, будет построен в шведском городе Лунд. Первый этап строительства этого нового гигантского ускорителя, размеры которого будут лишь немногим уступать самому большому научному гиганту — женевскому Большому адронному коллайдеру, — запланирован уже на 2013 год, а его запуск в эксплуатацию — на 2019–2020-й.

Наконец, в ноябре 2012-го Еврокомиссия официально дала старт практической реализации амбициознейшего проекта ELI-NP (Extreme Light Infrastructure Nuclear Physics Facility), одобрив выделение на него первого транша в размере 900 млн евро. Двумя отличительными особенностями этого мегапроекта являются, во-первых, то, что в ходе его реализации будет построено сразу четыре различных исследовательских центра, а во-вторых, три из четырех новых лазерных установок, мощность каждой из которых будет превышать мощность любого из существующих сейчас лазеров, будут сооружены в странах Восточной Европы — в Румынии, Венгрии и Чехии. Ожидается, что первый из суперлазеров проекта ELI вступит в строй уже в 2017 году.

В заключение имеет смысл упомянуть еще о двух европейских проектах-«миллиардерах» — гибридном исследовательском реакторе MYRRHA (Multipurpose hYbrid Research Reactor for High-Tech Applications) и сверхкрупном наземном телескопе E-ELT (European Extremely Large Telescope), строительство которого должно скоро начаться в Чили, а также о целой серии панъевропейских биологических инфраструктурных проектов-«средневесов» (Elixir, Erinha, ISBE, Instruct и Euro-Biomaging), каждый из которых в стоимостном выражении тянет на несколько сотен миллионов евро.

Таблица:

Основные европейские проекты мегаустановок

Мегаустановки и реальный бизнес

Как мы уже отмечали выше, современные установки megascience, в отличие от big science второй половины прошлого века, все более активно задействуются для решения вполне прикладных задач. При этом конкретные приложения могут быть весьма далекими от изначальной области исследований. Например, ускорители, разработанные как инструменты для фундаментальной науки, в настоящее время повседневно используются в промышленности и медицине. Так, Центр по изучению тяжелых ионов (GSI), который сейчас является движущей силой проекта FAIR, разработал инновационную ионно-пучковую радиотерапию для лечения тяжелых опухолей. GSI, используя технологию трехмерного сканирования, построил первый ионно-терапевтический центр в Радиологическом университетском госпитале в Гейдельберге. Лицензию на эту технологию сейчас получила компания Siemens, которая строит установки радиотерапии для лечения онкологических больных.

Кроме того, не следует упускать из виду, что исследовательские мегаустановки дают колоссальный косвенный эффект. В ходе их разработки приходится решать уникальные технические задачи, и найденные решения вскоре нередко оказываются востребованными с коммерческой точки зрения. Например, в ходе работы над XFEL была создана сложнейшая система охлаждения: сверхпроводящие ускорители частиц для лазеров на свободных электронах работают при температуре –271 °C. Были также разработаны новые композитные материалы, устойчивые к радиации; создано много наработок в области высокочастотной электроники, технологий импульсной мощности. По результатам опроса 57 поставщиков оборудования для XFEL более половины из них будет в состоянии использовать продукты, разработанные для рентгеновского лазера, для других целей.

В свою очередь, создание установки FAIR требует разработки быстропереключаемых сверхпроводящих магнитов, сконструированных для генерации высокоинтенсивных импульсов ионов, аппаратных и программных решений для обработки крайне высокого потока данных и электроники, способной выдерживать условия экстремально высокой радиации, генерируемой интенсивными пучками. Такая электроника наверняка будет востребована на АЭС и в космических кораблях.

Общая протяженность системы туннелей, прокопанных для мегапроекта XFEL в федеральных землях Гамбург и Шлезвиг—Гольштейн, — 5,8 км, а глубина — от 6 до 38 метров

Фото: European XFEL

По примерной оценке Михаила Рычева, на ведущих европейских установках megascience доля времени, выкупленного крупным частным бизнесом, таким как Siemens, Basf, Pfizer и др., составляет около 10% общего объема, а еще около 30% приходится на задачи, решаемые по заказу бизнеса различными исследовательскими университетами. А Уве Сассенберг , директор специального проекта Science Link, основной задачей которого является привлечение внимания различных частных компаний стран Балтийского региона к исследовательской инфраструктуре, предоставляемой мегаустановками (XFEL, FAIR, ESS и др.), в беседе с нами отметил: несмотря на то что 85% экспериментального пользовательского времени на отслеживаемых в рамках его проекта установках до сих пор приходится на решение чисто научных задач, интерес частного бизнеса к возможностям меганаучных установок постоянно растет. Так, по итогам очередного этапа сбора Science Link частных заявок на участие в различных экспериментах, завершившегося в декабре 2012 года, его команде удалось привлечь порядка 30 новых компаний из всех восьми стран Балтийского региона (за исключением России), причем, что любопытно, 70% новых заявителей оказались компаниями малого и среднего бизнеса, представляющими весьма широкий спектр отраслей (биотех, строительство, производство новых материалов, химическая промышленность и производство косметических продуктов, сельское хозяйство и ряд других).

Наконец, согласно данным, представленным на сайте European Fusion Development Agreement (EFDA), ряд ведущих европейских научных центров (CERN, ESO, ESS и др.) рассчитывают за период с 2012-го по 2020 год заключить коммерческие контракты с различными частными клиентами на общую сумму порядка 10 млрд евро.

С учетом того что ежегодные операционные расходы на поддержание нормальной работы всех этих сверхзатратных исследовательских установок в среднем составляют порядка одной десятой общей стоимости их строительства, очевидно, что топ-менеджеры подобных проектов не могут не быть заинтересованы в том, чтобы отбить хотя бы часть этих эксплуатационных издержек за счет продажи столь драгоценного времени их работы частным клиентам. Например, на сайте вышеупомянутого проекта Science Link приведен весьма длинный перечень потенциальных возможностей, предоставляемых для реального бизнеса новыми исследовательскими установками, четко сгруппированный по семи основным направлениям: сельское хозяйство и пищевая промышленность, химическая промышленность, строительство и инженерное проектирование, энергетика и транспорт, производство продуктов личной гигиены и санитарии (косметика, парфюмерия и проч.), материаловедение и нанотехнологии. И наиболее осведомленные в этом широком спектре практических услуг промышленные компании, по словам Уве Сассенберга, «безусловно, уже успели сделать для себя соответствующие полезные выводы».

Опять медленно запрягаем

В проектах мегасайнс участвует и Россия. В предстоящие пять лет мы планируем инвестировать в шесть европейских научно-технологических мегапроектов более 1 млрд долларов (решение об увеличении нашей доли финансирования европейского лазера на свободных электронах XFEL было принято в конце прошлого года). И в большинстве из них Россия оказывается второй или третьей по объему финансирования и количеству наших соотечественников, которые работают в проектных командах. Есть амбиции запускать мегасайнс-проекты и на собственной территории. В конце 1999 года в РНЦ «Курчатовский институт» начал работать источник синхротронного излучения «Сибирь-2» — один из первых работающих образчиков мегасайнс в России. В этом году в Гатчине запускается нейтронный высокопоточный пучковый исследовательский реактор ПИК. Его сооружение обошлось почти в 18 млрд рублей. В ПИКе и организационно, и финансово участвует Германия, которой он будет особенно интересен, если в результате общественного неприятия атомной тематики придется закрыть экспериментальные реакторы в Германии.

В середине 2011 года правительственная комиссия отобрала основных претендентов на проекты уровня мегасайнс в России. Всего поступило 28 проектов, выдвинутых крупными научными центрами РАН, МГУ, СПбГУ, ОИЯИ, НИЦ «Курчатовский институт», концерна «Росатом», а также отдельными группами ученых. В качестве критериев отбора устанавливались не только уровень обоснования проекта и возможность получения принципиально новых знаний в области фундаментальных наук, но и его интересность для зарубежных коллег. В результате было отобрано шесть проектов. Помимо уже упомянутого ПИКа это «Игнитор» — совместный проект Италии и России по созданию токамака; PEARL (PEtawatt pARametric Laser) — проект создания сверхмощного пятипетаваттного лазера в Институте прикладной физики РАН в Нижнем Новгороде; NICA (Nuclotron-based Ion Collider fAcility) — ускоритель тяжелых ионов на территории Объединенного института ядерных исследований в Дубне. Задача последнего — изучение перехода ядерной материи в кварк-глюонную плазму, а также свойств смешанной фазы этих состояний. Участие в нем также принимают Германия и еще несколько европейских стран. К ним следует добавить электрон-позитронный коллайдер в Институте ядерной физики СО РАН и MARS (Multiturn Accelerator-Recuperator Source) — источник специализированного синхротронного излучения четвертого поколения в Курчатовском институте, который будет востребован в спектроскопии, рентгеновском структурном анализе биологических объектов, для фотолитографии и в производстве интегральных схем. Однако с момента отбора проектов российского мегасайнса кардинальных изменений в их судьбе (если не считать активно продвигаемый «Курчатником» ПИК) так и не произошло.

Мало интересуется мегасайнс-установками и отечественный крупный бизнес, который часто вовлечен в такие проекты по указанию государства. Например, проект XFEL технически финансируется через «Роснано», но ни сама корпорация, ни ее инновационные компании интереса к проектам не выказывают. «Росатом» участвует в создании FAIR, но пока своих задач в этом проекте так и не сформулировал. Наш малый и средний инновационный бизнес, в отличие от того же европейского, просто не имеет точек входа в большую исследовательскую инфраструктуру. Уже через несколько лет, когда волна разовьется, это грозит ему потерей инновационности. Нельзя сказать, что власть не озабочена этой проблемой: и в правительстве, и в окружении президента есть последовательные идеологи активного участия в мегасайнс и подключения к этой инфраструктуре инновационных компаний, — но нынешняя скорость принятия решений, возможно, допустимая в условиях технологического межсезонья, в восходящей фазе новой волны просто поменяет знак.               

(обратно)

Стагнация не повод для остановки

Российские предприниматели рассказали "Эксперту" о своих планах на 2013 год

Алексей Нечаев

Фото: РИА Новости

Алексей Нечаев , генеральный директор компании «Фаберлик» (производство косметики и парфюмерии, товаров для дома):

— Настроение у нас хорошее. Мы по-прежнему будем выпускать до сотни новинок в год, обновлять 40 процентов ассортимента. В 2012 году мы построили цех декоративной косметики — самый большой и лучший в Восточной Европе. Мы вышли на новые рынки — бытовой химии, косметики для дома и на рынок посуды. Это очень непростые сегменты. В компании был создан специальный дивизион, и наши химики разработали формулу стиральных порошков, позволяющую вдвое сократить их дозу при стирке и уменьшить аллергические реакции. А чтобы добиться высокого качества посуды, например как у компании Amway, нам пришлось буквально распилить несколько тарелок от различных производителей. После появления инновационной продукции в течение последних двух лет оборот компании удвоился. В 2013 году мы планируем и дальше осваивать новые ниши. Например, рынок детской одежды. Это непростая задача: такая одежда обязательно должна быть из натуральных материалов и недорогой. «Фаберлик» накопила большие компетенции по производству качественного и недорогого продукта. Все это будет использовано при производстве детской одежды: уже заказаны первые партии на фабриках в Финляндии, Сербии, Китае и Узбекистане. В компании создано специальное подразделение, появились высококлассные дизайнеры, конструкторы — сейчас на рынке можно найти очень квалифицированные кадры. Весной начнутся первые продажи детской одежды, нашим дистрибуторам пробные коллекции очень понравились. А осенью мы планируем выпустить первую партию гипоаллергенного нижнего белья из натуральных материалов. Так что планы на 2013 год у нас масштабные.

 

Татьяна Луковецкая , главный управляющий, директор розничного подразделения компании «Рольф» (торговля автомобилями, автосервис):

Татьяна Луковецкая

— В новом году на российском авторынке докризисных темпов роста уже не будет. Рынок давно движется к западной модели, где дилер зарабатывает не на продаже новых автомобилей, а на продаже услуг клиентам. Поэтому нужно уделять внимание всем направлениям бизнеса: продаже подержанных автомобилей, запчастей и аксессуаров, финансовым услугам, сервисному обслуживанию. «Рольф» идет по такому пути: в 2011–2012 годах сервисное обслуживание составляло 55 процентов прибыли компании, а продажи новых автомобилей — только 32 процента. Мы предполагаем, что доля продаж новых автомобилей в прибыли будет снижаться и дальше и замещаться другими направлениями. Например, по итогам 2012 года на 10 процентов по сравнению с 2011-м увеличились продажи страховых полисов, продление срока их действия, а также реализация других финансовых продуктов.

Важна и грамотная диверсификация портфеля брендов. Например, в 2012 году уверенно росли продажи премиальных автомобилей — этот сегмент рынка менее чувствителен к экономическим колебаниям. Наличие значимой доли премиальных марок делает развитие компании более устойчивым. Но и о массовых брендах забывать не стоит — они дают объем продаж, а следовательно, загрузку сервисных станций и возможность в дальнейшем «пересаживать» клиентов на все более дорогие автомобили.

 

Сергей Колесников , президент и совладелец корпорации «Технониколь» (производство теплоизоляционных материалов):

Сергей Колесников

— В прошлом году рынок теплоизоляции вырос на 15–20 процентов, кровли — на 6–8 процентов. В 2013-м ожидается замедление роста до 3–10 процентов и падение доходности: во-первых, обострилась конкуренция — на наш рынок подтягиваются западные игроки; во-вторых, замедляется экономика, и мы это чувствуем, хотя серьезных кризисных явлений не ожидаем. Сохранить и укрепить рыночные позиции мы рассчитываем за счет поиска новых областей применения нашей продукции. Например, выходим на рынок тоннельной гидроизоляции, фундаментов метрополитена. Предлагаем инновации в коттеджном и малоэтажном строительстве, в частности гидроизоляцию бассейнов с помощью ПВХ-мембраны — это существенно дешевле, чем использование плиточных материалов. Наши технологии позволяют нам развивать нишевые продукты. Планируем и дальше наращивать производственные мощности — строим заводы в Хабаровске, Рязани, Ростовской области, расширяем производство в Белоруссии. Увеличим капвложения: в этом году инвестировали в развитие 3,5 миллиарда рублей, на следующий год запланировали 5 миллиардов. Вообще, в кризис мы всегда инвестируем в развитие больше, чем при бурном росте рынка: в кризис строительство обходится дешевле, и через два-три года, когда рынок войдет в новую фазу интенсивного роста, у нас уже будут новые продукты и новые мощности. Расширяем экспортное направление. Приоритеты — Турция, Южная Корея, Монголия, Китай. Китайский рынок считаем очень перспективным — в Китае устаревшие технологии производства теплоизоляции, так что у нас реальное конкурентное преимущество в виде современного оборудования. Создаем задел: начнем с поставок, но и о собственном производстве там тоже задумываемся.

 

Дмитрий Черепков , президент и совладелец компании Nayada (проектирование, производство и монтаж офисных перегородок):

Сергей Колесников

— Для нас год сложился удачно. По выручке мы вышли на докризисный уровень, по товарообороту превысили его. Продажи в Москве выросли на 12 процентов, в регионах — в городах, где мы работаем с конечными клиентами, преимущественно крупными компаниями, которые заказывают у нас не только конструкции, но и монтаж, — на 17 процентов. Еще у нас есть направление по продаже полуфабрикатов для самостоятельного монтажа офисных перегородок. Здесь ждем прироста порядка 25 процентов. В последние три года в этот сегмент сместилась значительная доля спроса. Если раньше на продажу комплектующих приходилось 30–40 процентов, то сегодня — более 50. Цены стабильны. После кризиса рынок сильно просел, сверхприбылей нет, ценообразование идет от затрат. Исчезли преференции, связанные с узнаваемостью торгового знака: большинство клиентов ориентируются на стоимость продукта и услуги. В новом году никаких кардинальных изменений не ожидаем. Планируем 10–15-процентный прирост продаж, притом что весь рынок офисных перегородок, скорее всего, вырастет на 2–5 процентов. Каких-то мощных стимулов для более радикальных сдвигов мы не видим. Крупные сделки на офисном рынке эпизодические. Компании стремятся экономить, организуют офисы исходя из функциональности и оптимального соотношения цены и качества. Конкуренция сильно обострилась, поэтому одна из ключевых задач на этот год — снижение себестоимости и налаживание бережливого производства. Например, мы заменили классические фрезерные станки тремя автоматизированными центрами, которые обслуживаются двумя сотрудниками. Установили такие линии на металлообработке и мебельном производстве. Производительность возросла в пять раз. В этом году мы хотим построить новый цех — мощностей начинает не хватать. В прошлом году мы расширили продуктовую линейку — совместно с известными российскими архитекторами разработали серию дорогих кабинетов для руководителей. Планируем активно развивать это направление — сегодня на рынке представлены многие мощные, в основном западные, компании с продуктом хорошего качества, но однородным. Мы делаем ставку на яркие, эмоционально насыщенные и при этом функциональные вещи.

 

Валерий Покорняк , владелец агрохолдинга «Алтан»:

Валерий Покорняк

Фото: Kalo / Photoxpress.Ru

— Несмотря на то что спрос особо не растет, я настроен оптимистично. Сегодня потребители более чем когда-либо нуждаются в новинках. Быстрая эволюция гаджетов приучает их к мысли, что и рынки других товаров должны стремительно обновляться, следуя их меняющимся потребностям. В 2013 году активно расти будут компании, угадавшие эти изменения. Мы разработали пилотные маркетинговые проекты в двух регионах. Они включают в себя промо-мероприятия, маркетинговые исследования, анкетирование. Дополнительно мы инвестируем в развитие продукта: приобретаем новую, шестую, линию по производству короткорезаных макарон. Это позволит нам увеличить мощность Поспелихинской макаронной фабрики почти на 30 процентов.

 

Дмитрий Морозов , генеральный директор компании Biokad (фармацевтика):

Дмитрий Морозов

Фото: ИТАР-ТАСС

— Мы оптимисты. В 2012 году фармацевтический рынок активно развивался и вырос в среднем на 10–12 процентов. Бо́льшим спросом у потребителей стали пользоваться более дорогие и качественные препараты, поэтому мы стараемся предлагать их по конкурентоспособной цене. В 2013 году мы планируем ввести в эксплуатацию новый завод в Санкт-Петербурге. Мы продолжаем реализовывать государственную программу «Фарма-2020», увеличивая на рынке долю отечественных препаратов, и ждем положительных изменений в законодательстве по регулированию отечественной фармотрасли.

 

Василий Гущин , глава текстильного холдинга «Мега»:

Василий Гущин

Фото: ИТАР-ТАСС

— На 2013 год у нас запланированы большие перемены. На рынке домашнего текстиля и одежды сложилась непростая ситуация. Резко увеличился импорт из стран, имеющих собственное сырье — хлопок. Состязаться с ними в издержках мы не можем, поэтому решили осваивать новые ниши. Ядро нашего бизнеса по-прежнему производство домашнего текстиля и одежды, но дальнейший рост я связываю с выпуском технического текстиля, искусственных волокон. Себестоимость его ниже производства натуральных тканей. Например, в технологическом цикле по выпуску полиэфирных тканей нет такого дорогого и сложного этапа, как прядение, скорость работы ткацких машин здесь на порядок выше. Потребление же этих продуктов в России растет на двадцать процентов в год и более: технический текстиль нужен строителям, производителям обоев, линолеума, натяжных потолков, средств гигиены, спецодежды. Пока на российском рынке есть только импорт. В 2013 году при поддержке региональной и федеральной властей мы планируем построить завод по производству полиэфирного волокна и гранулята мощностью 180 тонн в год. Потребители их уже есть, прежде всего это производители шинного корда. Сейчас мы ищем инвестора — проект потребует не менее 10 миллиардов рублей. Мы понимаем, что он достаточно рискованный, в том числе из-за больших вложений, поэтому 2013 год может стать временем выхода на новые рубежи, хотя и принесет с собой большие трудности.

 

Александр Островский , председатель совета директоров лаборатории «Инвитро»:

Александр Островский

— Компания не должна останавливаться на технологиях лабораторной диагностики, нужны новые решения и подходы. В этом году мы планируем, в частности, попробовать себя в биотехнологиях, например в выращивании органов. Сегодня это, на мой взгляд, практически нерешаемая задача. Но очень хочется чего-то подобного — это дает эмоциональный накал, позволяющий двигаться вперед. Одним из первых шагов в этом направлении станет День регенеративной медицины в России, который в феврале пройдет в инновационном центре «Сколково». Мы собираемся участвовать в таких проектах, тем более что государство проявляет все больший интерес к биотехнологиям. Кроме того, мы продолжим развитие на территории постсоветского пространства — прежде всего на Украине, где уже работают офисы под брендом «Инвитро», а также в Казахстане и Белоруссии. Уже несколько лет подряд ежегодно мы открываем более 100 медицинских офисов. В 2013 году темпы развития останутся неизменными, будет открыт 500-й офис, и, таким образом, «Инвитро» будет представлена более чем в 200 городах в четырех странах. Российский рынок лабораторной диагностики пока не насыщен, и мы должны этим воспользоваться для увеличения своей рыночной доли.

 

Валерия Силина , вице-президент по корпоративным отношениям корпорации «Ростик групп»:

Валерия Силина

— Судя по динамике 2012 года, нижне-средний сегмент ресторанного рынка будет и дальше активно расширяться, причем с акцентом на регионы. Но для роста есть и препятствия. Например, конкуренция в Москве и Санкт-Петербурге достаточно высока, наблюдается дефицит помещений, пригодных для строительства ресторанов. И сам сегмент, и ритейлеры будут испытывать умеренное давление арендной, зарплатной и продуктовой инфляции. Поэтому компания «Росинтер» должна увеличить продуктивность бизнеса, повысить качество сервиса и кухни. Мы будем применять современные маркетинговые инструменты, искать новые направления для развития. Мы будем инвестировать в тестирование посетителей наших ресторанов, выявляя новые предпочтения: это и анкетирование, и фокус-группы, анализ чеков, работа с социальными сетями и блогами. Мы начали использовать более качественные ингредиенты, тщательнее работать с поставщиками.

 

Александр Никитин , глава компании «Аланталь», руководитель комитета по сыроделию ассоциации «Союзмолоко»:

Александр Никитин

Фото: photoxpress.ru

— Ситуация на рынке для сыроваров очень неблагоприятная, отрасль находится на грани выживания, большинство компаний закончили год с убытками. Российская цена на сырое молоко вот уже больше года выше европейской. Кроме того, после вступления в ВТО таможенные пошлины на импортируемые сыры уже начали снижаться. Импорт растет, а продажи отечественных производителей приостановились — осенью на складах российского сыра было в два с половиной раза больше, чем в прошлом году. Для того чтобы избавиться от затоваривания, пришлось опять снижать цены, и по итогам года почти все ушли в минус.

Этот год также не несет оптимизма — для спасения отрасли нужно принимать системные решения. Два года назад была утверждена специальная программа поддержки отрасли, но средств по ней так и не выделили. Сегодня нужна новая комплексная программа развития всего рынка сырого молока, механизмы, позволяющие производителю продавать молоко максимально дорого переработчику цельномолочки, а оставшиеся излишки реализовывать сыроварам по специальным ценам. Тогда сыроварение начнет выполнять свою изначальную функцию — перерабатывать лишние объемы сырого молока для более длительного хранения и использования. Подобные механизмы используются за рубежом, где производители молока объединены в кооперативы и более гибко работают с ценой на свой продукт. Если не предпринимать шаги по спасению сыроваренной отрасли, то через три-четыре года она просто исчезнет.

 

Алексей Брумин , коммерческий директор компании «Агротрейд» (производство и упаковка картофеля, продажа сельхозтехники, семян):

Алексей Брумин

— В 2013 год мы входим с очень низкими ценами на картофель и большим объемом производства низкокачественной продукции. Этой зимой картофелеводы продают свою продукцию по бросовым ценам, лишь бы освободить хранилища. В результате многие отказываются от инвестиционных проектов. Такое положение дел требует от нас более тщательной и аккуратной работы с клиентами — как обслуживающая компания мы предоставляем картофелеводам технику, средства защиты растений, семена. Мы рекомендуем нашим хозяйствам интенсифицировать производство, улучшать качество продукции. Мы сами также не планируем расширять посевные площади и будем внимательнее относиться к сортам, востребованным в торговых сетях. Некачественного картофеля в России очень много, а с хорошими вкусовыми качествами — не хватает. Это как раз та ниша, куда нужно пойти отечественным сельхозпроизводителям. Так мы сможем конкурировать в условиях ВТО, например, с польскими производителями, которые в этом году могут в больших объемах поставлять картофель в нашу страну.

 

Андрей Чечин , коммерческий директор компании Ozon.ru (интернет-магазин электроники, книг, фильмов, музыки, товаров для дома и семьи):

Андрей Чечин

— В 2013 году мы продолжим развивать свои конкурентные преимущества — мультикатегорийность и широту распространения. Если в традиционных, офлайновых, магазинах ассортимент сужается, то мы, наоборот, будем расширять линейку. У нас представлено уже 2,5 миллиона товаров. При этом 56 процентов наших клиентов — это жители регионов, где нет товаров, предлагаемых нашим интернет-магазином. Наша задача не только доставить товар в любую точку России, но и заниматься последующим гарантийным обслуживанием, превышающим общероссийские стандарты. Особое внимание мы намерены уделять предоставлению эксклюзивного контента по доступным ценам. Например, работа с ассортиментом, который востребован меломанами. Даже жители Москвы и Санкт-Петербурга испытывают недостаток в такой продукции — к примеру, в прошлом году у нас пользовались популярностью музыкальные реплики 1980 года, они хорошо продавались не только на СD, но и в виниле. Другой пример точечной работы с потребителями — поиск редкой продукции: у нас можно заказать книгу, она будет распечатана и доставлена клиенту.

В 2013 году мы планируем развивать не только имеющиеся, но и новые сегменты, например продажи одежды. По нашему бизнес-плану в 2012 году мы надеялись на быстрый рост продаж одежды, так как предложение на отечественном рынке ограничено, а многие европейские и американские бренды вообще не присутствуют в России. Но в прошлом году роста продаж, на который мы рассчитывали, не произошло. Как новички в одежном направлении мы столкнулись со спецификой бизнеса — прежде чем создать выстроенный ассортимент, требуется довольно длительный цикл заказов и планирования. Сейчас мы уже установили прямые контакты с поставщиками, что вселяет в нас большой оптимизм.         

(обратно)

Время узнавания потребителя

Алексей Грамматчиков

Софья Инкижинова

Наталья Литвинова

Лилия Москаленко

Илья Ступин

Российский потребительский рынок исчерпал отложенный посткризисный спрос и вошел в стагнацию. Причина не только в экономном поведении потребителей, но и в отсутствии на рынке адекватного предложения

Фото: Dieter Telemans / Panos / Grinberg Agency

В 2012 году спрос на потребительские товары оставался стабильным, однако могло бы быть и лучше: опыт отдельных предпринимателей говорит о том, что активный рост продаж возможен, если предложить покупателю нужный ему продукт при оптимальномсоотношении цены и качества. Не случайно в прошлом году на потребительском рынке резко вырос импорт — иностранцы лучше чувствуют любые изменения и умеют работать с новыми потребностями.

В кризис спрос резко переметнулся в сторону дешевых продуктов — до 2012 года самые активные продажи были у компаний, работающих именно в нижнем сегменте. Яркие примеры — обувные сети, торгующие обувью из синтетических материалов, или сети фаст-фуда, которые в последние три года росли как на дрожжах. Стремление сэкономить актуально и сейчас, однако теперь ему сопутствует придирчивое отношение к качеству.

Рациональный подход к покупке и внимание к функциональности продукта — главные особенности посткризисного спроса во всем мире. Вот и поведение российских потребителей становится все более осознанными. Качество сегодня воспринимается покупателями не только как необходимый функционал, но и как то, что соответствует их личным запросам. Отсюда — высокий спрос на адресные, целевые продукты и пристальное внимание к новинкам. Предприниматели говорят, что новинки интересуют потребителей сегодня даже больше, чем до кризиса. «Динамичное развитие отрасли гаджетов стимулирует рост спроса и на других рынках, — считает Валерий Покорняк , глава агрохолдинга “Алтан”, — люди ожидают, что и остальные товары, подобно планшетам и телефонам, начнут обновляться столь же часто и будут столь же “умными”».

Но чтобы выпускать «правильные» новинки, компаниям необходимо изучать потребителя, который становится все более сегментированным. И дело тут не только в радикальном разделении общества по уровню доходов, но и в мировоззренческой дифференциации, что сегодня наглядно демонстрируют, например, социальные сети. Отечественные производители и ритейлеры потребительских товаров этих тонких различий зачастую не видят. «Наши торговые сети стандартны и скучны, — сетует один из наших собеседников. — Их ассортимент не меняется в течение дня. Между тем посетители магазинов разнятся: утром это, как правило, пенсионеры и домохозяйки, которые ищут дисконтные товары, детское питание и проч. После обеда среди покупателей все больше “синих воротничков”, закончивших работать в смену. Им нужен свой набор продуктов, из которых можно приготовить ужин. К вечеру появляется все больше офисных работников, которые не очень любят тратить время на приготовление пищи, предпочитая полуфабрикаты. Наконец, после девяти вечера в магазины заходят менеджеры, владельцы бизнесов, чей рабочий день всегда заканчивается поздно. Для этих людей, например, можно подготовить на полках дорогие качественные спиртные напитки».

По мнению Люси Ангер , управляющего партнера брендингового агентства Fitch, отсутствие дифференцированного предложения — следствие неразвитости российского потребительского рынка. «Ситуация меняется в связи с усилением конкуренции, насыщением рынка. Но пока этого нет. Ритейлеры в России привыкли опираться только на свои интересы — ощущения потребителей они просто не берут в расчет. Так было в докризисное время, так по инерции происходит и сегодня. Поэтому российская розница практически не дифференцирована в области дизайна и предложения», — комментирует она.

Такой «аутизм» российских ритейлеров, их зацикленность на себе приводит к тому, что россияне все чаще делают покупки через интернет. Там у человека больше выбор, он не пассивен, как в обычной рознице. К тому же интернет предлагает более низкие цены (продавцу не надо тратиться на аренду). Поэтому онлайновые продажи, например, одежды и обуви стремительно растут, в то время как в обычной рознице они падают.

Многие производители сегодня озабочены обеспечением нужного качества. Опрошенные нами предприниматели говорили об увеличении затрат на исследовательские программы: проведение фокус-групп, анкетирование. Очевидно, что в 2013 году компаниям придется быть внимательнее к потребителю.

Правильные слова на этикетке

При покупке продуктов питания одни потребители продолжают экономить и чутко следят за ценниками, реагируя на разницу в 10–20 рублей (для пакета молока — даже в один рубль, отмечают молочники), другие готовы платить, но предъявляют повышенные требования к качеству продукта, не желая переплачивать просто так. «Потребители уже поняли, что пельмени с говядиной и пельмени из говядины — это две большие разницы, но многие, особенно живущие вне мегаполисов, продолжают покупать пельмени с говядиной, можно сказать, с ее следами, с основой из крахмала и дешевых видов мяса, — говорит Виктор Бирюков , глава холдинга по производству мясных продуктов “Талина”. — А для платежеспособного потребителя особое значение приобретает натуральность продукта, поэтому общей тенденцией для производителей стало упоминание на этикетках о том, что продукт не содержит консервантов, красителей, усилителей вкуса и запаха». Такой потребитель трепетно относится к своему здоровью, тщательно следит за составом продуктов.

О подобной тенденции говорит и Максим Удодов , начальник отдела маркетинга компании «Макфа». «Качественные характеристики продукта, имеющие отношение к здоровью, часто приобретают решающее значение при покупке, — отмечает он. — Товары с обозначением “натуральное”, “низкокалорийное”, “фитнес” выигрывают в глазах покупателя, и производители это учитывают. Так, мы в конце лета запустили на своем курганском предприятии новый мельничный комплекс с многофункциональным фасовочным оборудованием, который позволяет производить муку, обогащенную витаминами, микроэлементами в любых объемах. Также планируем расширить линейку макарон “Фантазия” за счет выпуска новых продуктов с добавлением натурального томата и шпината, есть и другие идеи».

Потребление сырокопченых колбас и деликатесов несколько увеличилось и практически достигло докризисного уровня. Впрочем, большого роста в этом сегменте производители не ожидают, скорее, рассчитывают на расширение продаж свежей мясной охлажденной продукции — спрос на разделанное мясо в вакуумной упаковке растет гораздо быстрее спроса на колбасные изделия. С одной стороны, это часть общего тренда на более здоровое питание, с другой — на экономию средств.

Продавцы бакалейных товаров также говорят о смещении потребительского спроса в сторону более здорового питания: «Сам сегмент крупяных изделий в последнее время падает, — говорит Оксана Линник , коммерческий директор компании “Ангстрем”, — потребитель старается в качестве гарниров есть побольше овощей». Исследования кондитерского рынка от маркетинговой компании Step by Step показывают, что потребление мучной кондитерской продукции в России сокращается. Анастасия Птуха , председатель совета директоров ГК Step by Step, отмечает: «Производители кондитерских изделий идут на поводу у желаний покупателей, которые в последнее время стремятся питаться правильно. Появилась продукция с надписями на упаковках “печенье изготовлено на настоящем деревенском молоке” или “содержит настоящий джем”».

Роман Калентьев , генеральный директор пензенского молочного комбината «Молком», рассказал, что на предприятии решено поменять стратегию работы и перейти от производства традиционного продукта (что характерно для многих региональных заводов) к выпуску продукции, учитывающей запросы потребителей. Проведенные компанией исследования показали, что потребители прекрасно осведомлены о вреде консервантов, растительных жиров в составе молочных продуктов, они обращают внимание на длительность хранения молочной продукции и выбирают продукты с короткими сроками реализации.

Управляющий проектом «Молочные продукты “Избенка”» Андрей Кривенко также отмечает, что спрос на натуральную молочную продукцию с коротким сроком хранения в его сети растет — каждый месяц открывается 10–15 новых магазинов, продажи в старых точках демонстрируют ежемесячный рост. Сложнее ситуация с натуральными колбасными изделиями без нитратов и фосфатов с коротким сроком хранения. «Все-таки большинство покупателей слишком привыкли ко вкусу традиционной колбасы с усилителями вкуса, им трудно переориентироваться на другую колбасу, хотя те, кто распробовал, становятся ярыми приверженцами натурального продукта и ничего другого есть уже не хотят», — говорит Андрей Кривенко.

Смены парадигмы в сторону потребления натуральных продуктов без консервантов пока не происходит, констатирует Кривенко. Сегодня потребитель только начал двигаться по этому пути. Он ищет правильные слова на этикетке. Некоторые производители отмечают, что значок «био» на упаковке сам по себе повышает продажи на 20–30%, безотносительно к изменению содержания этой упаковки. Пока большая часть производителей пользуется «правильными словами» в качестве рекламных ухищрений, не более того. На конференции «Фрешфуд», прошедшей в Москве в конце осени, представители ассоциаций производителей активно обсуждали эту проблему. Максим Протасов , директор Руспродсоюза, в частности, отмечал, что сегодня определения на упаковке — «био», «эко», «фермерский» — как правило, не больше чем модные шильдики. Тем не менее, поскольку спрос на эти продукты есть, изготовителям нужно создать систему, подтверждающую качество их товаров. Представляется, что эта работа станет одним из основных направлений деятельности производителей продуктов питания в наступившем году.

Низкая инфляция обеспечила стабильность

Отечественной продовольственной рознице в целом пока сложно отвечать на новые запросы потребителей. Ассортимент в большинстве крупных розничных сетей остается достаточно консервативным, ориентированным на уже известные бренды, поддерживаемые рекламой и налаженной дистрибуцией. Отчасти поэтому многие ритейлеры в прошлом году наблюдали приток посетителей в небольшие торговые точки у дома и сетевые магазины, стремящиеся представить отличный от гигантов ассортимент. А динамика продаж в крупных розничных сетях оказалась весьма консервативной.

Так, в ряде розничных сетей заметили, что их валовые объемы продаж хоть и выросли, но в основном это произошло по причине органического роста компаний. В самих магазинах выручка стала ниже, чем раньше, потому что конкуренция усилилась. Особенно энергично действовали ритейлеры, входящие в топ-10. Благодаря им 2012 год стал рекордным по количеству открывшихся магазинов — более 3 тысяч. Так, крупнейшая розничная сеть «Магнит» в прошлом году расширилась более чем на 800 магазинов, сопоставимые результаты у компании Х5 Retail Group. При этом органический рост наблюдался не только у федеральных игроков — активно открывали новые магазины и региональные торговые сети.

В определенной степени на увеличение продаж (прежде всего в объемном выражении) повлияла низкая инфляция первой половины 2012 года. «В прошлом году впервые на рынке российской розницы продуктовая инфляция долгое время была близкой к нулю и даже наблюдалась дефляция. В ноябре-декабре цены поднялись, но этот рост был несопоставим с динамикой предыдущих лет», — рассказывает президент группы компаний «Дикси» Илья Якубсон .

Существующие розничные форматы не всегда отвечают запросам потребителей

Фото: Chris Stowers / Panos / Grinberg Agency

«Услуги ЖКХ подорожали только в июне, после этого наши поставщики тоже стали поднимать цены, — говорит генеральный директор красноярской сети “Командор” Олег Сипетый . — Мы держались пару месяцев, а потом тоже начали увеличивать ценники. Осенью уже был разгон инфляции, в ноябре наши продажи снизились, а в декабре снова выросли — в преддверии новогодних праздников».

На фоне растущих цен под конец года торговые сети стали стимулировать продажи с помощью маркетинговых мероприятий. Даже неискушенный потребитель не мог не заметить, что всевозможных дисконт-акций стало заметно больше. Не только «Ашан», «Пятерочка» и «Седьмой континент» начали проводить еженедельные снижения цен на целую группу товаров и выделять их яркими ценниками. Подобное стало нормой даже для небольших несетевых магазинов.

Вместе с тем некоторые представители продуктовой розницы увидели потенциал для развития и в новом спросе на качественные натуральные продукты. В этом отношении показателен опыт региональных сетей. «Мы заметили, что в наши магазины у дома стали переходить покупатели, которые раньше в основном приобретали продукты питания в гипермаркетах. Наше преимущество перед крупными ритейлерами в том, что мы делаем акцент на вкусную и здоровую пищу, например, в наших магазинах всегда есть не только свежее коровье, но и козье молоко», — гордится Леонид Курашик , генеральный директор розничной сети «Фермер» (Белгород). «Мы развиваем разные форматы магазинов и по своим прошлогодним продажам видим, что в дискаунтерах стали покупать меньше, так как в них нет того разно­образия и качества предложения, которое предлагают магазины у дома и супермаркеты, например, собственного производства готовых продуктов», — объясняет Владимир Бохан , учредитель компании «Панорама Ритейл» (Архангельск). По словам Олега Сипетого (красноярская сеть «Командор»), на традиционное «общероссийское» молоко покупатели уже не смотрят, так как считают его порошковым. Они предпочитают местные продукты — из цельного молока, с короткими сроками хранения.

Еще одна тенденция, которую уже невозможно не заметить, — это активный выход продуктовой розницы в интернет. Так, лидер рынка компания «Утконос», которая начала специализироваться на продажах продуктов питания 10 лет назад, в 2012 году почти полностью отказалась от своих офлайновых пунктов продаж в пользу онлайна. По словам Владимира Рюмина , генерального директора группы компаний «Утконос», за последний год доля затрат московских домохозяйств на покупки сектора FMCG через онлайн выросла с 0,8 до 1,3%. Наибольшим спросом пользовались овощи, фрукты и охлажденная продукция, их продажи росли независимо от сезона.

Помимо крупных розничных сетей в прошлом году активно развивали интернет-продажи и небольшие фермерские кооперативы, которые таким образом реализовывали высокомаржинальную экологичную продукцию.

Авторынок: тормозной путь

Неприятный сюрприз под конец года приготовил российский автомобильный рынок: в середине осени он вдарил по тормозам. Еще в начале 2012-го прирост продаж составлял 20–25%. В середине года рост был не таким большим, но все же на уровне 10–15%. И вот в середине осени — в период, когда спрос на новые автомобили традиционно высок, — вдруг началось торможение: по итогам октября прирост продаж составил всего 5,1%, а в ноябре рынок и вовсе показал нулевую динамику. На момент сдачи этого номера в печать еще не были официально опубликованы итоги продаж декабря и общие итоги года, однако ясно, что вопреки ожиданиям продажи на российском автомобильном рынке сбавляют обороты.

За счет высоких темпов продаж в начале ушедшего года средний рост авторынка по итогам 2012 года предположительно составит порядка 12% и приблизится к 3 млн автомобилей. Однако в следующем году таких темпов развития уже не будет, о посткризисном взрывном росте продаж новых автомобилей (напомним, в 2010-м и в 2011 годах рынок рос соответственно на 30 и 39%) уже можно не мечтать. По прогнозам участников рынка, в 2013 году рынок в лучшем случае вырастет на 7–8%, в худшем — останется на прежнем уровне, хотя скептики предрекают даже падение продаж на 1–2%.

В чем причина затормаживания развития российского автомобильного рынка? Ведь, как известно, насыщенность частным транспортом в России крайне далека от показателей развитых стран (сейчас она составляет около 300 автомобилей на тысячу человек, в то время как в США — 750), и еще год назад российскому автомобильному рынку предрекали бодрое развитие с приростом в 20–25% в год.

Одной из причин нынешнего спада можно назвать психологическое ожидание новой волны кризиса, которое пришло к нам из Европы. «Глядя на то, что происходит в Европе, российский покупатель думает, что кризис докатится и до нас, и откладывает дорогостоящие покупки», — говорит Михаил Жмаков , директор дилерского центра Hyundai компании «Авилон».

Неблагоприятным фактором стало и повышение кредитных ставок на приобретение автомобиля, которые росли весь прошлый год. Торможение продаж, особенно в ноябре, многие также пытаются объяснить ожиданием скидок, которые обычно дают дилеры на нераспроданные за предыдущий год автомобили.

Наконец, ряд аналитиков более категоричен: они говорят, что российский автомобильный рынок вышел на оптимальный уровень потребления с учетом реальных доходов населения. Сергей Удалов , исполнительный директор агентства «Автостат», считает: «Мы вышли на оптимальный объем потребления. В настоящее время в России в месяц продается порядка 220–250 тысяч легковых автомобилей — и это нормальный спрос для России. Мы считаем, что помесячного прироста уже не будет, будут лишь сезонные колебания».

С прекращением бурного роста продаж на рынке будет происходить ужесточение конкурентной борьбы и изменение соотношения рыночных сегментов. В частности, в наступающем году продавцы надеются на рост продаж автомобилей в размерном классе В (в нем сейчас предлагается наибольшее число доступных бюджетных моделей), а также в классе кроссоверов. Это объясняется тем, что по стоимости они конкурируют с моделями С- и D-класса, при этом зачастую имея более привлекательные потребительские свойства для российских водителей — высокий клиренс, полный привод, больший объем салона.

Одновременно, как всегда в кризис, автомобильный рынок будет выручать премиальный сегмент. За последние месяцы ушедшего года в России, в отличие от массовых марок, премиальные бренды показали существенный рост: например, в ноябре продажи Audi, BMW, Mercedes-Benz выросли соответственно на 63, 12 и 31%, в то время как, например, продажи машин Nissan, Mazda, Peugeot упали на 27, 25 и 18%. Вполне вероятно, что в наступающем году продажи премиальных машин даже будут теснить продажи массовых марок. «Премиальный сегмент наиболее устойчив к экономическим колебаниям на рынке по сравнению с другими сегментами, — отмечает Татьяна Луковецкая , главный управляющий директор розничного подразделения компании “Рольф”. — Кроме того, мы ожидаем активного расширения модельного ряда в премиальном сегменте за счет вывода на рынок моделей “младших” классов. Это постепенно снижает стоимость вхождения в число владельцев автомобилей премиального бренда и позволяет отъедать долю у массовых марок».

Нужны новинки

Наиболее сложная с точки зрения динамики продаж ситуация складывается в последнее время на рынках одежды, обуви, мебели, текстиля. Товары легпрома не являются предпочтительными для потребителя вот уже третий год подряд. На этом фоне стратегии стимулирования спроса у компаний, работающих на этих рынках, связаны с попыткой предложить больше качества за меньшие деньги, с производством индивидуального продукта и активным продвижением. Так, некоторые игроки депрессивного рынка одежды стремятся привлечь покупателей, предложив лучшее качество за адекватные деньги. В компании Savage, например, в этом году выпустили масштабную коллекцию пуховиков с натуральным мехом и улучшенным синтепоном. «Мы сейчас больше внимания уделяем лекалам, посадке одежды, хотим, чтобы они стали визитной карточкой нашей сети одежды “Юнистайл”. Именно в знании антропометрических данных мы можем конкурировать с иностранными компаниями», — говорит Василий Гущин , глава текстильного холдинга «Мега».

Сходная тенденция на обувном рынке, где появилась надежда на оживление среднеценового сегмента. После кризиса он довольно долго испытывал серьезный спад. Небольшой всплеск в 2010 году продавцы связывают с насыщением отложенного спроса, но основные продажи происходили в сегменте дешевой обуви из искусственных материалов. Так, компания «ЦентрОбувь», продающая такую обувь, за 2011 год нарастила продажи на 50%, в этом году рост, по их прогнозам, не меньше — и это на рынке, который не растет. Успешно вышла на рынок новая сеть по продаже обуви в том же дешевом сегменте — «Кари» от основателя «Эльдорадо» Игоря Яковлева . Тогда как руководитель одного из крупных обувных операторов в среднеценовом сегменте «Mak Fine» Армен Аветисян отмечает, что среди обувных дилеров — его заказчиков — очень многие компании закончили просто банкротством. Продажи обуви провалились, а переориентироваться на дешевую небольшим магазинам не удается — конкурировать с гигантами вроде «ЦентрОбуви» под силу не всем.

Однако весной и летом 2012 года объем заказов от дилеров впервые достиг докризисных значений — очевидно, у продавцов появляется оптимизм по поводу продаж новых коллекций. Насколько он оправдан, можно будет судить по итогам грядущей зимы и весны. Александр Суворов , директор обувной фабрики «Скороход-мода», уверен, что у средней по цене обуви из натуральных материалов очень хорошие перспективы: увлечение потребителей дешевой синтетической обувью — временное явление. «Закрытая обувь должна быть из натуральных материалов, это вопрос здоровья, и это понимание к потребителям обязательно вернется», — считает он.

Высокое качество способно оживить и стагнирующий спрос на мебель, уверены в холдинге «Фабрики мебели 8 Марта». Несмотря на то что мебельный рынок практически не растет, компания продолжает вкладываться в дизайн и по-прежнему использует дорогие ткани: по словам представителя компании, в минувшем году было выведено больше новинок, чем в предыдущие годы. Главный же драйвер продаж мебели сегодня — индивидуальные заказы. По словам мебельщиков, сейчас нужно производить изделия разной конфигурации и сложности, зачастую нестандартные, причем в короткие сроки, а иногда и в количестве всего одной модели. Такие заказы требуют высокой компетенции и недешевого оборудования, поэтому под силу только крупным компаниям.

А вот отечественные производители косметики давно стимулируют продажи новинками: каждый сезон предложение товаров на нем обновляется на 30–40%. Во многом благодаря этому косметический рынок даже в кризис рос на 8–10%. «Россиянкам важны новинки двух категорий. Это продукты, которые позволяют достичь результата через короткий промежуток времени, прежде всего антивозрастные средства, — комментирует Анна Дычева- Смирнова , член правления Российской парфюмерно-косметической ассоциации, — и продукты, которые позволяют достичь релаксации: домашние спа-программы, например». Чтобы удовлетворить этот спрос, отечественные производители косметики стараются выпускать более сложные новинки. Так, компания «Аккорт», работающая в массовом сегменте, в 2012 году выпустила линию кремов с выраженным лифтинговым эффектом, позиционировав их как «аналог ботокса». Антивозрастной эффект в тональных основах предлагает и компания «Фаберлик». В этом году она построила крупнейший в Восточной Европе завод по производству декоративной косметики. «Благодаря новинкам за последние два года наша компания удвоила оборот», — говорит Алексей Нечаев , генеральный директор «Фаберлик».

Попытку улучшить качество без существенного повышения цен предпринимают и рестораторы. Несмотря на хорошую динамику ресторанного рынка (в 2012 году рост составил 10–12%), к докризисным показателям он пока не вернулся. Посетители ресторанов ищут оптимального соотношения цены и качества. По словам Валерии Силиной , вице-президента по корпоративным связям компании «Ростик групп», на рынке сложилась традиция, сходная с европейской: посетители, например, идут за стейками в один ресторан, за вином — в другой. Удержать потребителей в одном месте можно только уникальным предложением.

Даже на рынке фаст-фуда стремление к качеству становится главным трендом. Как отмечает Иван Шестов , директор по маркетингу Burger King, в меню этой сети в минувшем году появились премиальные продукты — бургеры на основе настоящих стейков. «Потребители сегодня очень четко понимают, за что следует платить, а за что не стоит, — отмечает он. — Так, в мегаполисах небольшие дешевые бургеры почти не пользуются спросом: люди понимают, что выгоднее купить более дорогой и качественный бутерброд».

На гаджеты денег не жалко

На рынке бытовой техники и электроники наибольший объем продаж ритейлеры наблюдали во второй половине года, когда началось небольшое падение курса рубля и население стало активнее вкладывать свои средства в товары длительного пользования.

Основной тренд в покупках минувшего года — переход потребителей на более совершенные технологии. В связи с этим, с одной стороны, цены на технику стали снижаться, так как переплачивать за стандартные функции покупатель уже был не готов. В частности, это произошло с обычными телефонами, от которых люди стали отказываться, предпочитая смартфоны.

С другой стороны, более искушенные покупатели оказались готовы платить премию за новые функции товара, соответствующие их ожиданиям. «Люди постепенно привыкают, что кухня — это не только отдельно стоящий холодильник, но и хороший встраиваемый духовой шкаф, посудомоечная машина, а также отдельно стоящая морозильная камера, в дополнение к холодильнику», — рассказывает PR-директор компании «Эльдорадо» Ирина Цеплинская . По ее словам, те же тенденции прослеживаются и на рынке ТВ. Так, в 2012 году в компании продажи электронных телевизоров (ЭЛТ) падали, а жидкокристаллических (LCD, особенно LED) росли. Кроме того, если в предыдущем году основной спрос был сконцентрирован на телевизорах с диагональю 32 дюйма, то в прошлом году лидировала диагональ 40–42 дюйма. Покупатели все чаще отдавали предпочтение таким современным функциям, как Smart TV и 3D.

Большой популярностью на рынке в прошлом году пользовались смартфоны и планшеты. «Оборот по смартфонам у нас увеличился на 70%, а продажи планшетов выросли в шесть раз», — рассказывает коммерческий директор ГК «Связной» Юрий Лабис . По его словам, один из самых удачных примеров реализации сверх ожиданий — линейка смартфонов моделей Sony Xperia и Nokia Lumia 920. На рынке планшетов наибольшим успехом пользовались устройства с размером экрана до 8 дюймов.

Любопытная тенденция на рынке — снижение популярности техники компании Apple. По данным компании «М.Видео», список самых популярных запросов отличается от перечня предыдущего года. Если раньше из 10 самых популярных запросов шесть приходилось на различные вариации техники Apple (iPod, iPhone и т. п.), то в 2012 году техника Apple заняла всего три места из десяти. Другие по популярности запросы — это мультиварка, йогуртница, электронная книга. Примерно об этом же рассказывает коммерческий директор компании Ozon.ru Андрей Чечин : «Хит второго полугодия — мультиварки. На них образовалась большая очередь предзаказов, которая обогнала очередь на телефоны iPhone 5 и Nokia Lumia».

В прошлом году все больше покупателей стало приобретать бытовую технику и электронику через интернет. Если раньше к дистанционному способу покупки многие относились с недоверием, так как на рынке присутствовало много серых компаний, то теперь онлайну доверяют все больше. Этому способствовали и традиционные крупные розничные операторы: у большинства из них уже есть собственные онлайн-магазины, с помощью которых они устраивали распродажи и привлекали новых покупателей низкими ценами.

Хит продаж — минимальный метраж

Тема экономии и оптимального соотношения цены и качества была преобладающей в прошлом году и на рынке недвижимости. Объемы сделок с жильем вышли на докризисный уровень, а в некоторых крупных городах даже превзошли его. Высокая покупательская активность сопровождалась умеренным по докризисным меркам ростом цен. В большинстве крупных городов (Москва, Санкт-Петербург, Пермь, Екатеринбург, Ростов-на-Дону и проч.) рост цен не превысил 10–15%.

Ценовые аппетиты продавцов сдерживались накопленным предложением на вторичном рынке, а также активным расширением жилищного строительства: прежде всего в пригородах «миллионников». «В прошлом году на долю пригородных проектов на петербургском рынке новостроек приходилось около 15,7 процента совокупного предложения. В этом году пропорция изменилась: почти 23 процента выставленного на продажу жилья расположено в пригородах», — приводит пример руководитель консалтингового центра «Петербургская недвижимость» Ольга Трошева . По аналогичному сценарию развивается ситуация на многих других региональных рынках. Безусловный лидер этого процесса — Подмосковье, на территории которого возводится более 15–17 млн кв. м многоквартирного жилья (в 5–6 раз больше, чем в Москве).

Хитом продаж, как и в предыдущие годы, остается малогабаритное экономичное жилье в высотных домах-муравейниках

По мнению ряда экспертов, децентрализация девелопмента может стать предпосылкой для появления новых концепций жилищного строительства. Например, с акцентом на среднеэтажные и малоэтажные многоквартирные проекты с более низкой плотностью застройки, развитой инфраструктурой. «Люди готовы приобретать квартиры на окраинах города и в пригороде. Это создает предпосылки для развития и распространения новых форматов», — уверен руководитель аналитического центра Уральской палаты недвижимости Михаил Хорьков .

Первые пилотные проекты комплексной среднеэтажной застройки уже реализуются. Однако даже на передовом подмосковном рынке их доля не превышает 10–15%. Хитом продаж, как и в предыдущие два года, остается малогабаритное экономичное жилье в высотных домах-муравейниках — панельных или монолитных. Квартиры небольшого метража активно скупаются как на вторичном рынке, так и в сегменте новостроек. При этом качество и количество инфраструктурных опций в новых микрорайонах массовой застройки оставляет желать лучшего, не говоря уже об оторванности многих проектов от транспортной инфраструктуры и центров занятости.

В довесок к традиционным малогабариткам (с мини-спальнями, мини-кухнями, мини-санузлами, мини-коридорами) активно размножаются гибридные форматы экономичного жилья. Например, апартаменты и лофты, то есть помещения в реконструированных административных зданиях или промзонах, в которых можно жить, но нельзя оформить постоянную прописку. В последнее время комплексы апартаментов (зачастую они напоминают общежития с коридорной системой планировки) появляются не только в центральных районах городов, но и в ближайших пригородах. На рынке загородной недвижимости появились поселки с миниатюрными таунхаусами — сблокированными домами с квартирами площадью 80–90 кв. м и небольшими приусадебными участками.

Как и в прошлом году, драйвером спроса на экономичное жилье остается ипотека. «Если в начале года примерно каждую пятую квартиру в новостройках покупали с ипотекой, то уже в конце года — каждую третью», — говорит гендиректор компании «Домус финанс» Павел Лепиш . И это несмотря на плавный рост ставок по ипотеке, ускорившийся во втором полугодии, и замедление темпов роста ипотечного рынка. По данным АИЖК, в этом году банки выдадут около 1 трлн рублей ипотечных кредитов — на 40% больше, чем годом ранее. В 2013 году рынок вырастет еще на 20% — до 1,2 трлн рублей. Темпы роста замедлятся из-за роста ставок и исчерпания эффекта низкой базы. По прогнозу АИЖК, стоимость ипотечных кредитов в следующем году может вырасти с нынешних 12,5 до 13,5%.

Перспектива дальнейшего роста ставок по кредитам всерьез беспокоит многих участников рынка. «Разумна и оправданна ставка, превышающая инфляцию на 1,5–2 процента. Сегодня инфляция 6,5 процента, а ставка по ипотечным кредитам на первичном рынке — 12–13 процентов годовых. Это ненормально! Покупатели сегодня хорошо информированы и прекрасно это понимают. Ставка, превышающая 12,5 процента годовых, является неким психологическим барьером, при достижении которого спрос резко падает», — замечает президент краснодарской компании «Девелопмент Юг» Сергей Иванов . Не случайно еще в ноябре многие столичные и региональные застройщики стали предлагать покупателям квартир 10–15-процентные скидки в рамках предновогодних акций.

Стоит заметить, что неоправданно дорогая ипотека — один из факторов, сдерживающих качественное развитие рынка недвижимости. Сегодня подавляющее большинство транзакций на нем — это сделки, связанные с покупкой первого жилья молодыми семьями. Главный мотивирующий фактор для них — минимальный бюджет покупки, а не комфорт жилой среды и инфраструктурные опции. «Например, на подмосковном рынке экспонируется несколько объектов с довольно негативным окружением, влияющим и на видовые характеристики, и на экологию района. Тем не менее эти проекты успешно продаются за счет хорошего демпинга к рыночной цене», — замечает генеральный директор компании «Метриум Групп» Мария Литинецкая .

Между тем в крупных российских городах накоплен колоссальный спрос на улучшение жилищных условий, прежде всего со стороны домохозяйств, проживающих в жилом фонде советского образца. И это реальный резерв для расширения оборотов рынка недвижимости. Однако пока у большинства семей не возникает стимулов к продаже старого жилья с одновременной покупкой в кредит новой, более качественной и просторной квартиры — как из-за дорогой ипотеки, так и из-за низкого качества рыночного предложения. Качественные сдвиги в структуре спроса и предложения возможны лишь тогда, когда будут удовлетворены первичные потребности в жилье. Однако пока трудно предугадать, когда рынок войдет в новую фазу развития.         

График 1

Темпы роста цен на жилье сопоставимы с инфляцией

График 2

Растущие процентные ставки могут охладить рынок ипотечного кредитования и спрос на жилье

График 3

К концу прошлого года прирост продаж автомобилей в России резко упал

График 4

Темпы роста розничной торговли замедлились

(обратно)

Моральное право на кредиты

Анастасия Матвеева

В большинстве компаний финансовый менеджмент действует в парадигме 1970-х годов. Это мешает им правильно оценить собственную финансовую состоятельность и потенциал роста

Декан Высшей школы финансов и менеджмента РАНХ и ГС при президенте РФ Елена Лобанова

Фото: Алексей Майшев

Отечественные компании реального сектора существуют в условиях дорогого кредита, что, с общепризнанной точки зрения, сдерживает их рост. Но, может быть, у них все же есть резервы для маневра, например в области финансового менеджмента? Об этом «Эксперт» решил поговорить с деканом Высшей школы финансов и менеджмента РАНХ и ГС при президенте РФ Еленой Лобановой .

— Насколько свободно чувствует себя производственный бизнес в управлении финансами?

— Производственные компании создаются теми, кто больше знает и печется об основах дела, нежели о финансах. Они все амбициозны и агрессивно завоевывают рынок. Конечно, очень важно верить в свое дело, понимать его, любить. Но из-за плохого знания финансов многие предприниматели живут иллюзиями. Мои слушатели, когда я спрашиваю, за счет каких источников они будут развиваться в фазе роста, всегда отвечают: за счет кредитов. Они уверены, что банковские кредиты — единственно возможный источник для расширенного воспроизводства или развития. Но для России характерны условия высоких деловых рисков, и их следует снижать взвешенной финансовой политикой, а заимствования эти риски только удваивают. И компании тянут на себе удвоенные риски до тех пор, пока не наступает кризис. А он в условиях циклического развития наступает регулярно, он не является аномалией в развитии.

Прежде чем брать кредиты, нужно получить на это моральное право. А оно определяется реальными экономическими условиями, без соблюдения которых кредитование чаще всего приводит к очень серьезным проблемам. Правда, существует точка зрения, что заемный капитал дешевле, потому что проценты уменьшают налогооблагаемую базу, дают так называемый налоговый эффект — tax shield. Но совсем недавно специалисты известной школы менеджмента INSEAD, что во Франции, заявили, что это иллюзия, потому что в противовес этой дешевизне стоят риски банкротства. А за рисками банкротства — поглощение и разрушение того, с чего начинается этот производственный процесс. Поэтому мне всегда хочется крикнуть: «Ребята, дорогие, вы сначала подумайте о своих детях, карьере, прежде чем брать кредит!» Роберт Хиггинс назвал кредит «хорошим другом в солнечную погоду». Но у всех словно пелена какая-то.

— Какие же условия надо соблюдать, чтобы снизить риски заимствований?

— Первое — это, безусловно, существенное увеличение доли собственного капитала. Это наша национальная проблема, люди не понимают, что брать взаймы можно только пропорционально его росту. В западной компании соотношение собственного и заемного капитала семьдесят к тридцати. У нас — ровно наоборот. Этого в принципе не должно быть.

Представители отечественного банковского сообщества часто заявляют, что надо следовать американской модели, брать кредиты на развитие. Но чтобы наложить эту модель на Россию, нужно понять, с какой производительностью работает американская экономика уже много лет. Но даже там 60 процентов промышленности живет не за счет кредитов, а за счет нераспределенной прибыли, не подвергает себя рискам. Мы же даже не умеем оценивать риски банкротства. Я не знаю, где у нас учат банкиров. Они ориентируются на знаменитый счет Альтмана — его используют, чтобы рассчитать риск банкротства. Он прописан во всех учебниках, я его тоже описала в своем учебнике. Но я указала, что пользоваться им категорически нельзя, потому что он был сделан в 1968 году на основе репрезентативной выборки западноевропейских компаний. А это просто линейная модель — там шесть коэффициентов с весами. Понятно, что эти веса зависят от качества репрезентативной выборки и никакого отношения к России не имеют. А у нас вся банковская система на этом уровне банкротства считает.

— Как компании следует наращивать собственный капитал?

— Здесь речь и об альтернативных банковским кредитам источниках роста. Если следовать общепринятым западным нормам, основным источником роста служит акционерный капитал. То есть рынок долевого капитала во всем мире является основой приращения масштабов собственного финансирования. Это прямо противоположно ориентации на кредитование. Но российские предприниматели не понимают всей важности статуса открытого акционерного общества для развития компании. Поэтому они страшно боятся выхода на фондовый рынок. Конечно, это риски размывания, консолидации капитала в других руках. К тому же сам фондовый рынок должен быть эффективным. У нас же он не такой, он нетранспарентный, неликвидный, ему не уделяют внимания на государственном уровне. Но даже если кто-то решается на IPO, чаще всего это способ перераспределить капитал и получить назад вложенные средства. Я это наблюдаю постоянно у наших слушателей.

Второй источник наращивания собственного капитала — нераспределенная прибыль. В условиях развития следует соблюдать одно простое правило: норма накопления должна быть стопроцентной. Если хочешь расти, пойми раз и навсегда: ни одной копейки из полученной прибыли ты не имеешь права забирать. Я знаю компании, которые всю прибыль вкладывают в развитие, это тот же средний бизнес, во главе которого стоят люди, любящие свое дело. Однако у нас мало кто понимает, как работать с нормой накопления, ее еще называют нормой капитализации, или капитализацией прибыли. Так вот, в любом случае это некая пропорция, которая устанавливается априори, до начала производственного процесса. Эта функция принадлежит финансовому директору, и сколько прибыли направить в баланс на увеличение собственного капитала — 25, 50 или 75 процентов — абсолютно волевое решение. Это называется финансовой стратегией.

А многие компании выводят деньги в офшоры, выплачивают дивиденды — все, что угодно, ничего не оставляя здесь. Как только мне говорят про выплату дивидендов в фазе роста — а это типичная картина, — я сразу понимаю, что ни о каком развитии данная компания не мыслит. Или за этим стоит полное непонимание принципов дивидендной политики. Я своим ученикам «открываю мир», рассказывая элементарные, на мой взгляд, вещи о том, что необязательно выплачивать дивиденды в денежной форме. Во всем мире оплата дивидендов происходит в натуральной форме. В российских законах записано, что оплата в натуральной форме — это оплата продукцией и услугами компании. Понятно, почему полотенца и хрусталь выставляются на дороге. Но это неправильно. Когда дивиденды платят акциями дочерних компаний или акциями диверсифицированного портфеля, это и есть натуральная форма, очень популярная в мире, которая позволяет компании сохранять лицо и в то же время реализовывать принципы финансовой стратегии.

А еще очень важно научиться правильно рассчитывать прибыль.

— А что, и с этим есть проблемы? Вроде бы нетрудно посчитать.

— Это огромная проблема правильного отражения прибыли. Концепция бухгалтерского учета, основанная на начислениях, на которую опирается РСБУ, — это концепция 1970-х годов. К тому же в этой системе вся отчетность формируется под налоги, и бизнес, конечно, пытается минимизировать то, что называется прибылью, — это просто катастрофа. Нужно ускорить переход на МСФО, чтобы понять и увидеть реальную картину финансового состояния компании. Потому что современные финансы построены на концепции денежных потоков. И вместо прибыли во главу угла встает операционный денежный поток. Это показатель, по которому независимые рейтинговые агентства определяют кредитоспособность, он отражает финансовую гибкость компании. И для этого существует набор алгоритмов, которые в рамках традиционного финансового менеджмента не срабатывают. Это другая ментальность, иные принципы принятия решений и обоснования этихрешений.

— Что именно меняется в принятии финансовых решений?

— Оценка денежных потоков раскрывает реальную способность компаний погасить кредиты. Да, могут быть кассовые разрывы, нужен платежный календарь, но компания работает с операционным денежным потоком. Если он больше нуля, то компания платежеспособна по обязательствам. Эти тонкости еще не внедрены в систему управления. В результате у бизнеса огромное количество денег просто иммобилизовано. Люди не понимают, где деньги лежат. Про запасы я молчу — они покупают полуфабрикаты, сырье, материалы впрок. Впрок! Потому что инфляция, говорят они мне, завтра будет дороже. Так что там немереное количество денег лежит. Они не понимают, что такое эффективность денег, природу их не понимают.

Ведь как у нас оценивается ликвидность. Есть традиционный коэффициент ликвидности для оценки кредитоспособности. Если он выше трех — они счастливы. А их надо уволить завтра же. Потому что этот коэффициент — результат ошибки перевода советских времен. Дело в том, что коэффициент ликвидности был в свое время переведен с английского одновременно и как коэффициент покрытия. Но коэффициенты покрытия — это совсем другая система коэффициентов. И сегодня кредитоспособность компании определяется у нас по ликвидности, а не по покрытию. Чем выше ликвидность, тем якобы больше кредитоспособность. А в числителе ликвидности — запасы, дебиторка, деньги. Значит, для того, чтобы получить кредит, нужно увеличить дебиторку и запасы и перекачать на свой расчетный счет огромное количество кэша. Это катастрофа.

— Что собой представляют коэффициенты покрытия?

— Они измеряют реальные финансовые риски компании. Но это совсем не ликвидность. Это соотношение операционных доходов с процентными платежами, то есть наличие реальных денег, которыми компании могут закрывать свои обязательства. Для признания компании кредитоспособной операционный доход должен превышать ее обязательства по процентам в шесть раз. Сегодня по коэффициентам покрытия ни одна из российских компаний кредит взять не может — операционный доход у всех отнюдь не шесть, а максимум два. После перехода на отслеживание денежных потоков они более или менее начинают понимать, сколько должны зарабатывать. А это прибыль плюс амортизация как минимум, и чем больше амортизация, тем выше кредитоспособность. Это называется «денежный поток банкира». Он на эту амортизацию смотрит, прогнозируя, что предприятие может ему отдать. EBITDA — это прообраз операционного денежного потока.

Впрочем, у нас и без освоения современных концепций проблем хватает.

— Каких именно?

— Наши руководители не знают, как привнести управленческий, или стоимостный, учет, они до сих пор ему сопротивляются и задают мне на вебинарах вопросы о его нужности. Но это азы финансового менеджмента, иначе невозможно снизить затраты, потребность в рабочем капитале.

— Простите, а что такое « рабочий капитал»?

— Рабочий капитал — это запасы плюс дебиторка минус кредиторская задолженность. У нас этой структуры в финансовом менеджменте нет, но ее учет дает возможность совершенно по-другому управлять ликвидностью. Простой пример: для того, чтобы рассчитывать на хорошую ликвидность, нужно снижать потребность в рабочем капитале. То есть снижать дебиторскую задолженность и запасы и увеличивать кредиторскую задолженность. По сравнению с традиционными представлениями с точностью до наоборот. Это очень важно при прогнозе денежных потоков и построении на их основе инвестиционных решений. Кстати, с кредиторской задолженностью у нас совсем беда. Она перевернута с ног на голову: в Законе о банкротстве за каждый пункт превышения кредиторки выше определенного уровня предусмотрено уголовное наказание. А во всем мире это источник скрытого финансирования. Вообще-то снижение потребности в рабочем капитале — кропотливое дело, и у нас этой культуры детализированных, постатейных программных проработок нет. Поэтому с началом рецессии доход падает.

— С чего обычно начинают снижать потребность в рабочем капитале?

— В первую очередь следует снижать собственную заработную плату и премии, а также зарплату административно-управленческого персонала и персональных водителей, расходы на командировки. Это колоссальная проблема и нагрузка для финансового директора, ведь он должен определить квоту этих затрат, съедающих очень большую прибыль. Но как объяснить это топ-менеджерам? И тут опять мы обращаемся к опыту современной западной системы. Вместо обычной бухгалтерской прибыли предлагается считать экономическую прибыль — EVA (economic value added: доход, полученный компанией за вычетом стоимости финансирования ее капитала). Все компании живут по критерию EVA: она больше нуля — значит, командировка будет, меньше нуля — ценность компании разрушается, значит, топ-менеджеры не справились со своей задачей. И зарплата топ-менеджеров, очень обременительная в структуре расходов, определяется наличием положительной EVA. EVA — это попытка уловить собственно вклад топ-менеджеров в прирост ценности компании.

— А как с EVA дела обстоят в российских компаниях?

— После кризиса большинство имеет отрицательную экономическую прибыль. Сокращать зарплаты в этой ситуации — лишь первый ход. Второй ход, о чем я все время говорю, кричу практически, — это повышение эффективности. Эффективность — чрезвычайно тонкая штука. Это рентабельность, хотя я не люблю этого слова, теперь чаще говорят «доходность». В числителе — доход, и он может измеряться либо валовой прибылью, либо чистой прибылью, либо операционной прибылью, EBITDA, EVA, либо это операционный денежный поток откорректированный — способов много. Идет поиск идеального измерителя. Сейчас самый популярный показатель, с которым работали Майкл Портер, Каплан и Нортон в сбалансированной системе показателей, — операционная доходность (ROIC). Принцип очень простой: в числителе — операционная прибыль, из которой еще не взяли проценты и налоги, а в знаменателе — инвестированный капитал, то есть активы компании, в которых со знаком «минус» сидит кредиторская задолженность. Если операционную доходность соотнести со средневзвешенной стоимостью рабочего капитала (WAAC), то получится показатель, который называется «спред доходности». Величина этого показателя отрицательна для России. Это означает, что компания не может вернуть взятый кредит — нет потенциала по эффективности на возврат. Поэтому я заставляю всех разрабатывать программы повышения ROIC — это связано в первую очередь с ускорением оборачиваемости активов и с затратами. Трудность здесь в том, что уже нет культуры даже времен советских техпромфинпланов: забыли все, что связано с запасами; забыли культуру инкассации дебиторской задолженности, самые обычные вещи.

— Получается, что для компании в условиях роста предпочтительнее грамотно управлять своим денежным потоком, чем брать кредиты?

— Есть концепция устойчивого роста. Когда финансовый леверидж не растет, то и финансовый риск не растет. Потому что финансовый риск — это соотношение собственного и заемного капитала. Если я наращиваю собственный капитал и пропорционально беру взаймы — это допустимо. Но за собственный капитал борется очень малое количество людей.           

(обратно)

Почему у нас ничего не получается?

Третьяков Виталий

И не получится, если так будем и дальше действовать

ИТАР-ТАСС

Тема и предмет данной статьи столь обширны и объемны, что вместить все необходимое в отведенную журнальную площадь можно лишь в том случае, если текст будет предельно афористичным, то есть в определенном смысле и бездоказательным. Большинство аргументов, которые можно было бы привести, я вынужден вынести за пределы этой статьи. Приношу за это свои извинения объективным читателям и заранее отвергаю соответствующие обвинения и связанные с ними возражения критиков и критиканов.

Что есть Россия?

Даю свое определение России — определение, необходимое для понимания моей позиции.

Россия существует в четырех ипостасях — как страна—цивилизация—нация—государство (все четыре составляющие важны и взаимосвязаны) — и в четырех же измерениях, то есть не только в пространстве, но и во времени. Причем прошлое России определяет ее будущее больше, чем наша сегодняшняя активность и наши сегодняшние представления о ее прошлом и желаемом будущем. Коротко говоря: Россия четырехмерна внутри себя и существует в четырех внешних измерениях, по отношению к которым мы вторичны. Но, конечно, не пассивны.

Россия (через свою историю и свое тело) дает нам такую волю, то есть свободу, помноженную на простор (географический и исторический), которая обширнее западных конституционных свобод , но зато жестоко нам мстит, если мы злоупотребляем этой волей или используем ее исключительно в эгоистических интересах. Даже если трактуем их как проявление своей свободы, неважно в какой идеологической парадигме понимаемой.

Новейший проклятый вопрос России

Трудно отрицать, что как- то и потихоньку жизнь в России налаживается. Вместе с тем нас, русских максималистов , а таковыми в оценке общественных дел являются, как мне представляется, все граждане России (в том числе и те, кто мечтает из России свалить — это тоже есть проявление русского максимализма), это « как- то и потихоньку» категорически не устраивает. То ли потому, что мы вкусили мощи, славы и бремени глобальной сверхдержавы (назовем это синдромом Сталина); то ли из-за желания если и соревноваться, то только с лидерами, а не с аутсайдерами (синдром Петра Великого); то ли из-за привычки быть первыми и самыми сильными (синдром Толстого-Гагарина), только победителями (синдром 9 Мая); то ли по каким-то другим, но явно фундаментальным и неизживаемым причинам. Например, по той, что жаждем не менее стремительного, чем наш прыжок в коммунистический рай в 1917 году и наше же паническое катапультирование оттуда в 1991-м, очередного прыжка — уже в такой капиталистический рай, чтобы никакой змей-искуситель никогда и ни за что не мог выманить нас из него.

Поскольку прыжок в капиталистический рай длится у нас уже двадцать с лишком лет, а мы все еще никак не ощутим благодатной тверди противоположного края пропасти и продолжаем перебирать ногами в воздухе где-то (причем никто не может с точностью сказать, в какой именно точке) над этой пропастью — в некой исторической промежности (ни Богу свечка, ни черту кочерга), то общественный пессимизм и чувство какой-то безысходности (худшее, что может чувствовать нация) охватывают всех — от самого верха до самого низа. Даже тех, кто в силу своего официального статуса, циничного лицемерия или просто глупости (у каждого это по-разному) демонстрирует на людях бодрость духа и оптимизм лозунгов.

Но и в последнем (бодрости и оптимизме) скептики и те же циники подозревают бодрость и оптимизм висельника, которому уже нечего терять. Тем более что, по русской поговорке, на миру и смерть красна — вот почему так много громких разговоров о грядущем распаде и крахе России. А уж если помирать, то с музыкой — в частности, из-за этого у нас столько наигранного веселья и беспечного расточительства.

Но смех смехом, отчаянье отчаяньем, предапокалиптическое распутство распутством, а все-таки почти у всех (кроме патологических ненавистников России) постоянно стучит в голове новейший проклятый русский вопрос : почему у нас ничего не получается? А многим он еще и душу гложет... Я из тех, у кого этот вопрос и в голове, и в душе, и на языке.

Виталий Третьяков

Фото: photoxpress.ru

Вопрос надо расшифровать, декодировать, раздробить. Чтобы потом по-новому и правильно сложить, получив гарантию по крайней мере правильного ответа, который еще надо будет в жизнь воплотить. Но это уже дело второе. Дело политической воли, интеллектуальной смелости и готовности к исторической жертвенности. Жертвенности по отношению к себе, разумеется, а не к народу. Объявить надо сначала, что нам делать, ибо, как у нас говорят: сказано — сделано. А если не сказано, то и что делать-то неизвестно. Вот мы и делаем все подряд и все сразу. А в промежутках этого безумия — вообще ничего или прямо противоположное уже сделанному.

У Хлестакова в эйфории самозванства было 35 тысяч одних курьеров. А у нас 25 — хорошо еще, что не 25 тысяч — лет сплошных реформ. Счетом, думаю, именно тысяч в двадцать пять. А толку от них, как и от тех курьеров, чуть.

Расчленение вопроса

Итак, вопрос: почему у нас, в так называемой новой России (ну и глупое же определение!) ничего не получается? (Отдельные и очевидные достижения и положительные тенденции я предусмотрительно и политкорректно в самом начале обозначил термином « как- то и потихоньку», посему сейчас вынесу их за скобки. А не было бы и их — давно бы уже распались.)

Расчленим этот вопрос на подвопросы.

1. Кто это мы, у которых ничего не получается?

2. С чем не получается? Каков, так сказать объект, нашей активности, в работе с которым мы никак не можем достичь желаемого результата?

3. Отсюда и третий подвопрос: а какого результата мы ждем? Что должно получиться?

4. Наконец, а что мы собственно делаем? В чем она, эта наша активность, проявляется?

Думаю, что правильно, то есть честно и объективно, ответив на все четыре подвопроса, мы подойдем и к правильному, то есть к такому же честному и объективному, ответу на вопрос в целом.

Кто это мы, у которых ничего не получается?

Вариантов ответа несколько.

Мы — это власть.

Мы — это правящий класс.

Мы — это активное (креативное) меньшинство, которых в реальности два, о чем чуть ниже.

Мы — это народ (население) России (в данном случае — все, кроме власти, правящего класса и активного меньшинства).

Наконец, мы — это Россия в целом. Как цивилизационное и историческое тело.

Сначала об активном меньшинстве. Этот титул, украшенный такими лингвистическими блестками, как непримиримая оппозиция, креативный класс, современная интеллигенция, интеллектуалы, элита, прогрессивное меньшинство и новомодное — рассерженные образованные горожане, самозванно узурпировала богемная политизированная тусовка.

То, что в реальности является активным меньшинством, полагаю, делится на две, по сути, антагонистические страты.

Первая (потрафлю их тщеславию) — это действительно те, кто себя таковым провозгласил. Из всего набора их самоопределений я, давно уже не прельщающийся фальшивым блеском бижутерии, выбираю самый нейтральный и в какой-то мере наиболее точный политологически — непримиримая оппозиция, неопы .

Но есть и вторая, почти не пересекающаяся с первой (при обилии личных связей) идейно и психологически (даже порой психиатрически) страта активного меньшинства. Это те, кого я назвал бы креалами — критическими реалистами.

Одно из главных их отличий от неопов в том, что креалы Россию не ненавидят, а простых граждан (народ) России быдлом и агрессивно- послушным большинством не числят. Как патриоты, они не только не мечтают свалить отсюда , но и не считают нужным переделывать Россию в Швейцарию (ибо тогда мы потеряем Россию, а мир живет разнообразием, и зачем нам две Швейцарии?!). Как реалисты — не считают такую переделку возможной. Как критики — видят в действиях власти и правящего класса столько ошибок, сколько неопам и не снилось. Потому власть часто не любит их гораздо больше, чем неопов, и уж точно больше опасается. А главное — власть, в последнее время склонная к заигрыванию с неопами (разумеется, ради того, чтобы в этом флирте неопов приручить и придушить), креалов предпочитает держать от себя на расстоянии, а советы их игнорировать.

Для простоты и краткости скажу, что, например, редакция журнала «Эксперт» всем своим штатным и нештатным авторским активом в страту креалов входит.

Итак, мы насчитали пять массовидных субъектов общественно-политической активности в России: власть, правящий класс, неопы, креалы, народ и Россия в своей целокупности.

Теперь попытаемся все-таки ответить на вопрос, кто это те мы, у которых не получается.

Все, кроме...

Власть утверждает, что у нее все (ну почти все) получается. Хотя по отдельным репликам и действиям (частое попятное движение: шаг вперед, два шага назад — примеров чему тьма) ясно, что думает она иначе.

Правящий класс явно доволен. Ибо главной его характеристикой на сегодня (как класса в себе и как класса для других) является то, что это властно- владетельный класс . И власть, и собственность, и сверхприбыль, извлекаемую из второго с помощью первого, ему удается не только удерживать, но и выводить сверхприбыль из поля российской юрисдикции. Так что у него точно все получается.

Народ России определенно считает, что не получается у всех, включая его самого. И его можно понять: при такой жизни кто будет считать иначе?

Неопы в данном (одном из немногих) случае солидарны с народом: не получается.

Интересная вырисовывается комбинация. Пассивное большинство (народ) и активное (в карнавальном смысле) меньшинство объединены и противостоят (в этом смысле) правящему классу и власти.

Креалы, что, думаю, понятно, тоже считают, что не получается у всех, включая самих креалов, но исключая Россию в целом. И тут их очередное радикальное отличие от неопов.

А каков ответ России в целом?

Кто виноват больше?

Тут, видимо, нужно задаться дополнительным вопросом, а именно: на кого взваливают вину и ответственность за то, что не получается, те, кто так считает?

Понятное дело, что не на себя — такого вообще почти (исключение мы увидим) не бывает у массовидных субъектов. Следовательно, здесь варианты будут такие.

Народ считает: в том, что не получается, виноваты: 1) правящий класс, 2) власть, 3) активное меньшинство.

Неопы, натурально, считают, что виноваты: 1) народ (быдло, лузеры, как там еще? — всего и не упомнишь) по определению и в принципе, 2) власть (не вообще, а именно эта, то есть не их), 3) правящий класс (потому что сотрудничает с этой властью) — но лишь в последнюю очередь.

Правящий класс, естественно, считает всегда и во всем виноватыми других. Но, впрочем, ему все равно, ибо его интересы лежат за пределами России, а именно по направлениям вывода его капиталов из страны. Мы же определили, что он доволен ходом событий, реформ, изменений и вообще жизни.

Власть, естественно, себя считает виновной в последнюю очередь. А вот в мере виновности всех остальных колеблется. Ведь вроде бы и правящему классу все дается, и активному меньшинству почти все, и народу кое-что, а с каждым годом все больше (но в меру, чтобы не обделить первых двух). То есть можно предположить, что власть считает главной виновницей всех неудач (ну не виновницей — причиной) — саму Россию. И это очень важный вывод.

Фото: Алексей Андреев

И лишь креалы (вот оно, исключение!) не видят в наших неудачах никакой вины России и ее народа, а на себя возлагают едва ли не большую ответственность (во всяком случае — интеллектуальную) за все происходящее, чем на власть и правящий класс. Ответственности за творящиеся безобразия неопов креалы не то что не видят, просто считают ее предельно малой (не по шуму) величиной.

Кратко и емко ответ России в целом на новейший проклятый вопрос изложить сейчас не берусь. Но зафиксирую, что наиболее масштабно в этом плане мыслят креалы; затем (по убывающей) власть — причина в самой России. Неопы — еще менее масштабно, но все-таки объемно: виноваты народ и власть, которые довольны друг другом и реакционно-консервативны и кондово-нецивилизованны, а мы с правящим классом почти ни в чем не виноваты.

Уже всего видят реальность народ (виновато меньшинство, сидящее наверху, при деньгах и на эстрадных и митинговых помостах) и правящий класс, для которого проблемы вообще не существует.

Итак, суммирую. Самый масштабный (за исключением креалов) взгляд на проблему (взгляд власти) предполагает такой ответ: не получается у России в целом и виновата в этом (вариант: причина этого) сама Россия.

Правда, власть, судя по всему, при этом предполагает, что постепенно Россия образумится. Пока мы остаемся властью. Но это уже дополнительный вывод. Практически — лирическое отступление.

С чем не получается?

Власть отвечает на этот вопрос так: со всем более или менее получается. И при этом думает: а с чем не получается, так это потому, что наши указы-приказы-законы-распоряжения неправильно выполняются. А так бы и вообще со всем получилось, да за всем не уследишь. При этом изредка звучат признания: в этом (или в том) мы ошиблись. Но как-то робко и практически без кадровых последствий.

Правящий класс, как мы уже поняли, считает, что получается со всем (по крайней мере, со всем, что для него важно).

Неопы, естественно, считают, что не получается ни с чем — ни с демократией, ни с экономикой, ни с инновациями, ни с... Продолжать можно бесконечно.

Креалы в этом с ними (если отбросить нюансы) совпадают.

Народ, как я полагаю, и на сей раз очень близко сходится с активным меньшинством: не получается ни с чем.

Наконец, Россия в целом. Она на сей счет ничего не думает — просто терпит.

Что должно получиться?

А вот этот подвопрос гораздо важнее и, строго говоря, конкретнее предыдущего. Ибо он предполагает некую, как нынче принято выражаться, позитивную повестку дня, по содержанию и конкретным пунктам которой единогласия и единомыслия ни теоретически, ни практически не наблюдается.

Ибо и так всем ясно, что все перечисленные и поименованные мною субъекты общественной жизни России находятся друг с другом в контрах, то есть в лучшем случае в противоречиях, а в худшем (что ближе к реальности) — в антагонистических противоречиях.

Повестка дня каждого субъекта, кроме креалов и в значительной части власти (как всякой власти), — в максимальной реализации его интересов и в максимальном (по возможности) игнорировании интересов всех остальных.

Власть хочет оставаться властью.

Правящий класс — правящим классом.

Неопы — неопами (по образу и стилю жизни), но стать властью. И еще они хотят, чтобы Россия сделалась такой же, как «цивилизованные страны Запада», а народ России — «цивилизованным народом».

Чего хотят креалы (в одном из вариантов), я опишу во второй части данной статьи.

Народ не то что хочет оставаться народом (он понимает, что ничем иным ему стать не удастся, ибо такого в истории человечества никогда не случалось), но он хочет как можно лучше жить и как можно меньше зависеть и от власти, и от этого правящего класса, и от этого активного меньшинства, постоянно над ним, народом, экспериментирующего. Между прочим, именно здесь народ выбирает сегодняшнюю власть, а не сегодняшнее активное меньшинство. И это понятно: между медсестрой-сиделкой и сумасшедшим врачом-экспериментатором подопытный всегда выберет медсестру.

Россия хочет выжить, оставаясь Россией. Тут ее интересы полностью совпадают только с народными (и интересами креалов, разумеется), однако это совпадение не имеет нужного механизма взаимодействия, ибо народ как масса никакого представительства в политических институтах страны не имеет. (Кроме, и это нужно признать, даже если не нравится, двух таких институтов — лично Путина и отчасти, ибо не весь народ разделяет ее идеологию, КПРФ.)

В этом же повестка дня России в целом отчасти (но лишь отчасти) совпадает с интересами власти. Власть по определению не желает потерять страну — объект своего управления. Кроме того, власть, пусть и на собственном (будем считать его даже негативным) опыте, понимает, что, изменись вдруг Россия резко, власть в ней будет какая-то другая. Неважно какая (то ли лучше, то ли хуже), но другая. Не мы.

Ну и, разумеется, позитивная повестка дня России императивно требует сохранения ее народа (полное совпадение интересов с самим народом) и такой власти, такого правящего класса и такого активного меньшинства, которые по крайней мере не губили бы Россию и не слишком обирали бы ее народ, а желательно — куда более эффективных и неэгоистических власти, правящего класса и этого активного меньшинства.

Что мы, собственно, делаем?

А здесь, думаю, ответы у наших субъектов будут совсем разные.

Власть: развиваемся и совершенствуем экономику, политическую систему, демократию, здравоохранение, образование... Словом, все.

Правящий класс: реформы. Очень удобный ответ, как будет видно ниже.

Неопы: ничего не делаем, а то, что делаем, возвращает нас в тоталитарное прошлое и еще дальше уводит от сообщества цивилизованных стран . При этом еще неопы добавляют: воруем (имея в виду не себя, а всех остальных, но прежде всего власть и правящий класс).

Креалы: делаем все не так, а главное — бессмысленно и безответственно.

Народ: мы не понимаем, что мы, то есть вы, делаете. С «воруем» согласны — реформы для этого и проводятся.

Россия здесь точно совпадает с народом: не понимаю, что вы все со мной делаете.

Чесотка реформаторщины

Впрочем, с тем, что мы делаем реформы , согласятся все, ибо каждый день у нас что-то меняется: от законов до названий, от бухгалтерского учета до правил дорожного движения, от самолетов (своих уж нет) до слов (переход от русского языка к англо- кавказско- деревенскому — даже не к нижегородскому ). Делаем мы реформы и тогда, когда они очевидно приводят к худшим, чем было до них, результатам.

Ничем иным, кроме как проведением реформ, Россия (с момента решения вопроса о целостности нынешней РФ) и не занимается. Кажется, на нее напало какое-то безумие реформаторства, какая-то чесотка реформаторщины . Реформируем все, что шевелится, как говорят некоторые люди совсем по другому поводу.

И хотя с реформами в основном ничего хорошего не получается, именно реформаторство стало самым прибыльным делом в России. И понятно почему. По трем причинам.

Первая — реформаторство внешне демократично и прогрессивно само по себе. Если ты реформатор, то ты уже вроде бы и демократ, и прогрессист, а ими быть модно. Вообще, и в России особенно. Ибо если ты не реформатор, то ты сталинист- реакционер .

Вторая — реформаторство прекрасно заменяет созидательную деятельность. Нужно, допустим, создать новый аппарат (или препарат), а создать ты его не можешь. Не признаваться же в этом. А валить все на кровавый сталинский режим, на фоне нынешнего безобразия ретроспективно все более симпатичный, не получается. И тогда ты объявляешь реформу, после проведения которой аппараты и препараты посыплются как из рога изобилия. Но на проведение реформы нужно время и...

И тут появляется третья — самая существенная — причина. Реформы не только модны и приличны (прослывешь демократом на Западе). Они не только успешно прикрывают неумение делать что-то созидательное. Они очень прибыльны . Я думаю, что самый прибыльный бизнес сегодня в России не нефтяной и не газовый (там все-таки нужно нефть и газ качать и транспортировать). Даже не строительный, где легче всего своровать (но все-таки и построить что-то нужно), а реформаторский.

Ведь тут производить (кроме слияний-разлияний, все новых топ-менеджерских должностей с соответствующими окладами, переименований, ребрендинга и прочего в том же духе) вообще ничего не нужно. Я не экономист, но думаю, что именно в реформаторском бизнесе норма прибыли подходит к тысячам процентов. При этом еще и собственность постоянно перераспределяется, что является тоже очень доходным, хоть и побочным для реформаторов бизнесом.

Вывод (мой — как одного из креалов) прост и революционен (вариант: контрреволюционен): нужно вообще остановить реформы в России. Ибо не реформы для реформаторов, не Россия для реформ, а реформы для России. Так должно быть. Но так у нас не получается.

Негативное как образец

Тут не могу упреждающе не отпарировать известный демагогический удар, облекаемый в известную же якобы интеллектуальную перчатку: дескать, читали мы уже в великой русской литературе трактаты «О вреде всяческих реформ»!

И вот что я отвечу на это. Не изящно, а точно. И пусть хоть сто Высших школ экономики попытаются меня опровергнуть.

Есть такой бизнес. Называется наркобизнес. Как всем известно, он не реформируется. Думаю, даже новые формы отчетности там не вводятся, а налоги на него (объем взяток тем, кто из легальных структур этот бизнес прикрывает) постоянно растут. И омбудсмена по делам данного бизнеса при президенте России не имеется. Однако бизнес не сворачивается, приносит колоссальную прибыль и не просто стремительно реагирует и на спрос, и на чинимые ему (причем вполне легально) препятствия, включая уголовные репрессии, но и постоянно модернизируется и постоянно же производит инновационные продукты , моментально выводящиеся на рынок. Просто Стратегия 2020 за три года!

Может быть, для того, чтобы уничтожить наркобизнес в нашей стране, нужно во главе его поставить наших реформаторов? И тогда и его инновации (новые наркотики) перестанут появляться, и сам этот бизнес помрет?

Как в цивилизованных странах. Вопросы психологии

Тому, кому постоянно говорят, что он хуже других, никогда лучше других не стать. Это не касается отдельно взятых гениев, взрастивших себя из несчастного детства. Таковых среди наших реформаторов явно не наблюдается.

Тот, кому постоянно указывают (и не только сторонние люди с Запада, но и его непосредственные начальники) на его нецивилизованность , кстати мифическую, никогда не станет, да и не захочет стать, цивилизованным.

Тем, кто унижает свою страну даже справедливыми, не говоря уже о несправедливых, упреками, никогда не добиться ни любви этой страны, ни ее успеха, ни долговременной власти над ней.

Другое дело, что и сама страна, сам народ привыкли (еще с советских времен) сравнивать свое положение не с большинством стран мира, а исключительно с десяткой самых экономически и материально процветающих. Среди которых только одна страна — США — больше России по населению, а все остальные либо меньше, либо в десятки раз меньше, и не только по населению, но и по территории.

Хотя давно уже пора понять: Россия не только не относится к числу беднейших стран мира. Она бесспорно (при своих размерах, требующих колоссальных дополнительных затрат на развитие и поддержание инфраструктуры, и прочих особенностях) относится к числу самых процветающих (даже сейчас, несмотря на реформы) стран. Правда, плодами своего процветания распоряжается слишком (катастрофически!) несправедливо.

Только отказ от унизительной и психологически деморализующей, если вообще не капитулянтской догматики догоняющего развития (и стереотипа «вечно отсталой в сравнении с цивилизованным Западом России») позволит нам перейти к более серьезной метафизической революции — отказу от исчерпавших себя теории и догматики бесконечного прогресса. Это будет означать революционный по своей значимости для выживания России (и всего мира) переход к практике разумного консерватизма , в которой сбережение, имеющее цель, важнее развития, цели не имеющего или непредсказуемого.

Но это слишком сложно для власти, правящего класса и неопов. Или слишком расходится с их интересами (с интересами правящего класса и неопов — точно).

Не трогайте Россию! Трогайте себя!

Итак, мой ответ на новейший проклятый вопрос России таков: не получается у нас все потому, что те, кто должен бы делать что-то конкретное (реформы не в счет), не заинтересованы в том, чтобы это делать — им и так хорошо.

Те же, кому изменения, причем радикальные, нужны, не могут или не хотят этим заниматься, потому что им в любом случае плохо, и их инновации лично им ничего существенного не дадут. А если что-то и дадут, то у них это отнимут.

Вывод слишком банален? А вы хотели оригинального, то есть чуда? Такого вывода, согласно которому можно и свои алчные или бессмысленные интересы не ущемить, и самой привлекательной и одной из самых процветающих стран мира стать?

Чудес, как известно, не бывает. Нельзя рассчитывать на инновационный прорыв, разрушая уникальную и одну из лучших в мире систему образования и науки. И при этом похожа она на западную или не похожа, абсолютно неважно. Только те курицы несут золотые яйца, которые не похожи на обычных кур. Это вам всякий петух скажет.

Собственная (оригинальная) система образования имеется у считаного числа стран: у Франции, у Германии, у США — как производная от британской. Была у России. И все!

Отказ от оригинальной и плодотворной национальной системы образования (и науки) равен отказу от национальной армии. С теми же рано или поздно наступающими последствиями. Тут не об инновационном взрыве нужно грезить, а сухари сушить.

И это только один из примеров.

Россию переделать не удастся

Убежден и утверждаю: никому (это доказуемо и исторически, и ходом последних 25 лет) переделать (переформатировать, отреформировать) Россию не удастся. Она сама любого переформатирует — чем и выживала тысячу с лишним лет, включая более пяти последних веков полностью суверенного ( самодержавного ) существования. Включая и советские годы. Но исключая последние (с перестройки) вот уже 25 лет. Между прочим, за изъятием так называемого ордынского ига (каким бы оно ни было), это пока самый длительный период не независимого существования нашей страны.

А подчиненности ( не независимости ) Россия не просто не любит. Она ее не терпит, не выносит. И ей легче исчезнуть, чем в таком состоянии оставаться.

Почему у нас ничего не получается? Потому что в основном мы (одни активно, а другие — пассивно за этим наблюдая) делаем то, что противоестественно вообще и противно в морально-психологическом смысле (а важно и то и другое) самой сущности России.

Чтобы управлять Россией, ее прежде всего нужно понимать. Можно даже не любить. Правда, если не любить, то и понимать ее невозможно (слишком она специфична и многообразна, многосоставна и самодостаточна — за вычетом столичной интеллигенции и ее производных в лице, например, неопов, а также коллаборационистской части нынешнего властно-владетельного класса).

Между прочим, хотя я представляю, сколько очередных клевет и хулы я за это утверждение получу, не могу не заметить: Путин, несмотря на многочисленнейшие недостатки и изъяны своей политики, интуитивно или благодаря приобретенному опыту это понимает и этой линии придерживается. Другое дело, что связан он по рукам и ногам и не решается или не может эти путы с себя окончательно стряхнуть. Постепенно от них пытается освободиться. Слишком постепенно — несмотря на то, что пагубное реформаторство обгоняет его постепенность. Так он и оправдывает себя известными столыпинскими и иными цитатами и тем, что самохарактеризуется как эволюционист, а не революционер.

Итак, чтобы у нас все получалось, мы должны понимать и любить Россию.

И эти мы должны ее возглавлять. Тогда и реформы стране не страшны, а даже полезны. И тогда все будет получаться.

(Конструктивная часть данной статьи, которую можно назвать «Предложениями одного креалиста», будет опубликована в следующем номере «Эксперта».)              

(обратно)

Aliens (Чужие)

Эдуард Лимонов

Собственно, на этом можно было бы и закончить. Ведь понятно, что буржуазная революция в стране с буржуазным режимом победить не могла. Революции-дубль не происходят. Однако стоит объяснить почему. Терминология всегда красноречива.

Среди тех, кто выходил в 2012-м на Сахарова и Болотную, подавляющее большинство составляла московская интеллигенция

Фото: Василий Ильинский / Grinberg Agency

Собственно, на этом можно было бы и закончить. Ведь понятно, что буржуазная революция в стране с буржуазным режимом победить не могла. Революции-дубль не происходят. Однако стоит объяснить почему.

Терминология всегда красноречива.

Кто они?

Удачно брошенный кем-то из либералов эвфемизм «креативный класс» полюбился российской буржуазии именно потому, что скрывает вполне банальную суть массового движения «рассерженных горожан» (еще один камуфлирующий эвфемизм!), или среднего класса, как они еще себя называют, впрочем, не совсем имея на это право. А именно тот факт, что перед нами буржуазия. Та часть ее, которой не досталось власти, или, как в случае с Немцовым или Касьяновым, которую вытолкали из власти.

Повторяю. Терминология красноречива и выдает с головой. К примеру, лозунг «Россия без Путина!», придуманный в начале 2000-х нацболами для своих целей, прижился и стал так любим креативным классом потому, что ярко выделяет их цель.

Чтоб ушел только Путин. Они предлагают все ту же Россию, которую мы имеем сегодня. Либеральную, прозападную, вступившую в ВТО, продолжающую приватизировать остатки советской экономической системы. Их устраивает даже путинский министр экономики Кудрин, о чем свидетельствует его появление на массовых митингах оппозиции — они готовы его подобрать. Их не устраивает только Путин и, может, десяток наиболее твердых голов из его окружения.

Еще одна проговорка, обнажающая правду, слышится в первом самоназвании — лозунге партии ПАРНАС: «За Россию без произвола и коррупции!». Понятно, что и в этом лозунге подразумевается неизменность либеральной, прозападной России, но только лидеры движения креативного класса декларируют, что при их правлении не будет твориться произвол и исчезнет коррупция. Понятно, что это обещания, которые невозможно проверить до тех пор, пока они не окажутся у власти.

Эдуард Лимонов

Фото: ИТАР-ТАСС

Наш никому не верящий народ (ну, горький исторический опыт, что вы хотите от него?!) на этот раз не поверил очередным обольстителям. Он предпочел остаться в стороне от волнений «рассерженных горожан». Протестное движение креативного класса большой народ России не заинтересовало. Их цели — не его цели. Народные массы не пришли и не подсобили. Несмотря на то что информацию о волнениях в столице народ получил — федеральные каналы  (по приказу, видимо, сверху) об активности буржуазии не умолчали.

Буржуазной революции в стране с буржуазным режимом не произошло.

Многие не понимают меня, говорящего о «буржуазном классе». Считают, что я вынимаю из нафталина устаревшую политическую категорию.

Да нет же, приглядитесь, пожалуйста, внимательнее. Перед нами пусть и немногочисленный, но реальный класс, со своей системой ценностей, со своей моралью, со своими традициями, даже со своей культурой.

Вот только креативный ли он?

На мой взгляд, уныло некреативный. В сравнении с концом XX века, когда по российской культуре ходили еще такие колоссы, как Бродский или Солженицын, а в Горьком в ссылке томился гениальный физик академик Сахаров. Вот те были креативные.

Интеллигенты и интеллектуалы

Среди именующих себя креативным классом, между прочим, нет ни одного властителя дум, ни одного интеллектуала, только сплошь рабочие лошадки — интеллигенты.

Вынужден на ходу объяснить здесь различие между интеллектуалом и интеллигентами.

Интеллектуал генерирует идеи, он создает их, выуживая из хаоса ингредиенты, оформляет и пытается вооружить ими своих современников. Интеллектуал — это, по сути дела, пророк. Чаще всего современники оказываются не готовы к принятию идей такого пророка.

Интеллигенты же — это довольно большая категория лиц, сотни тысяч или несколько миллионов в нашей стране, которые работают с уже сформулированными, готовыми идеями, используют их как оружие борьбы политической, культурной, цивилизационной.

Адам Смит, Сартр или Солженицын были интеллектуалами своего времени. А вот Евгения Альбац, Евгений Ясин или Александр Рыклин — либеральные интеллигенты, вооруженные, нужно сказать, устаревшими идеями предыдущих поколений интеллектуалов.

Буржуазный класс современной России не креативный, потому что не имеет в своих рядах производителей идей.

Тогда, может быть, он средний класс?

Но нет, он и не средний. Потому что понятие «средний класс», пришедшее к нам из Соединенных Штатов, предполагает причисление к нему граждан со средними, по отношению к богатым и бедным, доходами. Среди тех, кто выходил в ушедшем году на Сахарова и Болотную, насколько я могу судить, подавляющее большинство составляла московская интеллигенция.

Врачи, учителя, журналисты, «офисный планктон», то есть граждане, никак не могущие претендовать на то, что имеют средний доход.

Врачи и учителя — бюджетники, какие уж тут средние доходы, им только совсем недавно стали платить хотя бы не совсем уж нищенские зарплаты.

Однако самой интеллигенции очень хочется называть себя и средним, и креативным классом, видеть себя на этой престижной ступени социальной лестницы. По правде говоря, они, обладатели, как правило, устаревших знаний (это их единственный капитал), причисляют себя к среднему классу из социального тщеславия.

Мой опыт общения с ними

Я оказался в их среде где-то с февраля 2006 года, когда встретился с Каспаровым и мы стали сколачивать широкую коалицию «Другая Россия».

Лимоновское название («Другая Россия» — моя книга, написанная в тюрьме «Лефортово» в 2001 году), преобладающе нацбольский состав активистов, буржуазные финансовые средства, буржуазные связи и, по сути дела, буржуйское руководство. Ибо за исключением меня два из трех основных лидеров, Касьянов и Каспаров, — лидеры буржуазии. Буржуазных лидеров было бы больше, однако примкнуть к нам «яблочникам» и КПРФ не позволила власть, а Делягин и Рыжков сбежали в самом начале. С 2006-го по 2011-й я имел возможность общения и совместной политической работы с буржуазными лидерами и активистами.

Нынешние буржуазные лидеры (на фото —Г. К. Каспаров и ниже М. М. Касьянов) так же высокомерны, заносчивы, самонадеянны и эгоцентричны, как все те прошлые Милюковы

Фото: РИА Новости

Удивительно, но они оказались похожи на буржуазию Российской империи — ту, которую история остановила в 1917 году. Казалось, все корни обрублены — кто не погиб, тот был изгнан за границу, дети, и внуки, и правнуки перестали быть русскими. Нет никакой преемственности. Но...

Но чудесным образом они оказались классом, о котором я знал по книгам воспоминаний. Они обзавелись не только буржуазными своими идеями, но и физически походят на тех дореволюционных буржуев. Нужные жилеты, пиджаки, сигары, одеколоны и галстуки нашлись. И так же высокомерны, заносчивы, самонадеянны и эгоцентричны, как все те прошлые Милюковы...

Не так уж давно, еще в XVIII веке, европейские ученые, даже великий Ламарк, простодушно верили в самозарождение. Мыши, считалось, самозарождаются при условии, что есть в наличии зерно и темнота.

Иронизируя, возможно предположить, что буржуазия у нас в России появилась вновь потому, что появились капиталы и свободное время. В свободное время в окружении капиталов самозародилась буржуазия.

Возможно.

Однако мне кажется куда более вероятным вариант самозарождения от денег и гипертрофированной самовлюбленности. Термин «креативный класс» мог появиться только от чувства собственной важности и превосходства.

Так или иначе, за пять лет передо мной прошла целая толпа персонажей, начиная с обаятельного Гарри Кимовича Каспарова, шахматного гения в ярких пиджаках, пленительных туфлях тонкой кожи, изъясняющегося на металлическом английском. Настоящим русским кадетом появился передо мной Михал Михалыч (именно так, а не Михаил Михайлович) Касьянов — фундаментальная, крупная, дородная фигура бывшего гвардейца Кремлевского полка, родившегося в деревне (!), а приставь его к группе восковых фигур Российской империи, ко всем этим Милюковым и Родзянко, он был бы еще как свой!

Почему? Барственный голос, все детали одежды, складки рта, гладь волос... Клон, да и только.

М. М. Касьянов

Фото: ИТАР-ТАСС

Напоминаю себе, что пишу статью для журнала «Эксперт», и вынужденно возвращаюсь к статье из этого короткого прорыва в художественную литературу.

Окинем их всех разом одним панорамным взором. Ни одна политическая сила в российской оппозиции не богата так, как богат буржуазный класс и его оппозиционные организации. Финансовые их возможности огромны! Нацболы, националисты и левые выглядят в сравнении с ними несчастными нищими.

Их информационные возможности очень велики. Одно только радио «Эхо Москвы» обладает могучими информационными силами, а если приплюсовать к «Эху» телеканал «Дождь», радиостанции «Коммерсант FM», «Финам FM», журнал The New Times, газеты «Новую» и «Независимую», десяток крупных интернет-порталов, таких как «Грани.ру» и «Ежедневный журнал», плюс созданные буржуазией группы в фейсбуке, десятки влиятельнейших блогеров, то получаем внушительную информационную и пропагандистскую армию.

Так как они сравнительно недавно лишились участия во власти (я подразумеваю законодательную власть —из Государственной думы они были вышиблены только в 2003 году), у них сохранился еще и капитал иного свойства, может быть, более ценный, чем финансовый. Я имею в виду связи с правящей элитой, с правящей верхушкой страны, с крупными чиновниками.

Связи с правящей элитой порою играют в их классовой судьбе отрицательную, я бы даже сказал роковую роль. Так, через год после начала их восстания стало очевидно, что их сговор с властью в ночь с 8-го на 9 декабря 2011 года привел их к поражению. Я писал об этом роковом эпизоде новейшей российской истории немало, потому не стану повторяться, скажу только, что вожди буржуазной оппозиции рассчитывали увести протестные массы от радикалов во главе с Лимоновым на Болотную, спасти власть на короткое время в день 10 декабря 2011-го, а впоследствии каким-то образом ухитриться обмануть власть. Но власть оказалась куда более ловким мошенником, чем они.

Прозападные

Они действительно прозападны. Удручающе и серьезно. Подавляющее большинство буржуазии истово верует в Западный Град Китеж, как белая лилия сияющий для них высоко на холме. Я не оговорился: «веруют» — самое точное слово. (Национально ориентированная буржуазия составляет подавляющее меньшинство от ее общего количества.) Ибо веруют.

Как сравнительно поздно пришедшие в католичество поляки являются одной из самых фанатичных католических наций современного мира, так российская буржуазия фанатично исповедует западные ценности. С бо́льшим усердием, чем сама Европа.

Можно сколько угодно упрекать их и обличать в прозападном космополитизме, в антироссийской ориентации — они вас не услышат. Для них Западный Град Китеж, сияющий в небесах, всегда будет их небесной родиной.

Зря только будете надрывать голосовые связки, указуя, что небесная родина не должна была бы бомбить Ирак и Белград или уничтожать Ливию, как-то не по-небесному себя вести.

Верующие фанатики, они должны бы стоять через запятую после каких-нибудь ваххабитов и салафитов. Такова сила их духовной страсти к божеству Западу и его ценностям. Только по недомыслию их не ставят в списки религиозных организаций экстремистского толка.

Буржуазные вожди оппозиции не политики, но такие себе патлатые или лысые пророки, высказывающие свои истеричные, накаленные мнения.

Антинародные

Антинародны ли они? Ну да, антина-родны.

За примерами далеко бегать не приходится. В деле Pussy Riot столичная буржуазия открыто и с некоторым даже торжествующим удовольствием выступила решительно против религии и традиций народа, на стороне (подумать только, до чего ничтожна эта «сторона») всего лишь тщеславных панк-девок с не очень чистоплотным вчерашним прошлым. Торжествующее удовольствие проистекало оттого, что выдался повод пнуть большой народ, среди которого, судя по всему, нашей буржуазии очень неуютно жить.

Ну что ж, такое случается все чаще и чаще. Недовольство одним общежитием с народом.

В книге «Другая Россия» — очертания будущего; я предположил, что, возможно, государства будут образовываться не по принципу национального единства, а по другим принципам — например, государство пенсионеров, государство интеллигентов, государство черных и так далее...

Последние десятилетия антинародный экстремизм могла себе позволить только Валерия Ильинична Новодворская, за что многие, и я в том числе, относили ее к категории демшизы. Теперь же целый класс во главе с лидерами и авторитетами скатился в демшизу.

Подскажу им здесь выход. Народные верования не обязательно разделять.

Можно всего лишь не атаковать их.

В деле Pussy Riot (на фото — одна из участниц панк-группы Надежда Толоконникова) столичная буржуазия открыто и с некоторым даже торжествующим удовольствием выступила решительно против религии и традиций народа

Фото: Мария Ионова-Грибина / Grinberg Agency

Выступив против закона, запрещающего усыновление русских детей гражданами США, буржуазия проявила себя как прозападная, не национальная сила. Ею продемонстрирован проамериканский подход к конфликту. Если не знать российскую буржуазию, то возникает ощущение, что перепутали стороны.

Если бы буржуазные лидеры и авторитеты оппозиции были политиками, можно было бы заключить, что они в перечисленных двух случаях (дело Pussy Riot и дело о запрете на усыновление гражданами США) нанесли сами себе грандиозные политические поражения. Заняли позиции, которые принесли им нелюбовь большого количества населения России. Можно суммировать: принесли им нелюбовь всего большого народа.

Но я же уже говорил: они не политики, они лидеры почти религиозного экстремизма. Своей тусовке они нравятся.

Мутация

Их революции не произошло. Сами же сорвали ее. В отчаянии целый класс пытается теперь продолжить ее иными, не политическими средствами.

Вспомним голодовку Олега Шеина в Астрахани.

Шеин не буржуа и левый, судя по его декларациям. Однако здесь дело не в самом Шеине, но в отношении к этому клиническому случаю буржуазного класса. К постели тающего белого и зеленого неприятного головастика Шеина судорожно рванули именно они, а никак не левые либо еще кто-то.

Голодовка (повод, кстати говоря, был ничтожный: не избрали его мэром города). Болезнь. Истерика. Неприятные запахи. Некормленная кожа выделяет ацетон. Вокруг Шеина Собчак и вся московская компания. Примчались.

Pussy Riot.

Ассоциации: церковь, запах ладана. Панк-девки кривляются. Толоконникова: секс беременной, курица, влагалище.

Поверх всех этих ассоциаций буржуазия устраивает истерики.

Каспаров кусает или не кусает полицейского у Таганского суда после чтения приговора. Не суть важно, но ассоциативный ряд тот же.

Дети. Неусыновленные. Сироты. Инвалиды. (О здоровых усыновленных забыли, они не нужны тут, нужны инвалиды.) Панюшкин на «Эхе Москвы» с наслаждением читает список больных детей, которые якобы не попадут в Америку. По совпадению либо еще как-то сложилось: все девять — с болезнью Дауна. Панюшкин аккуратно каждый раз повторяет: «Болезнь Дауна».

Немцов употребляет в последнее время слова и обороты из категории ужастиков. Пример: «Подлецы мстят сиротам за убийц Магнитского» — заголовок его последнего интервью.

Психопатство?

Большего напора истерик трудно придумать.

Они долго были во власти, рядом с властью, сами были властью, следовательно, участвовали во всех ее деяниях и несут за них ответственность. Немцов горячо рекомендовал нам Путина в свое время, помните?

С большим трудом, только через три года после того, как их партии изгнали из Государственной думы, только в 2006-м они осмелились уйти в оппозицию. Вышли из ступора.

Затем пять лет они находились в стадии политической оппозиции режиму, с 2006-го по 2011-й.

После того как им не удалось их вялое восстание на коленях, в 2012-м они перешли в стадию истерик.

Куда их все это ведет?

Ведет их к полной изоляции от народа.

Они вырождаются, уже мутировали в отдельный народ внутри большого народа.

Их качества: воинственные, нетерпимые, агрессивные, коварные, самовлюбленные фанатики, группа, склонная к предательским сговорам. Истеричные. И чужие.

Не нравятся такие?

Извините, другой буржуазии у нас пока нет.

Ждем, когда появится.           

(обратно)

Россия в поисках нового пути

Александр Механик

Михаил Рогожников

Пока окончательно не оформится социальная структура российского общества, а социальные классы не обретут своего политического и идеологического лица, Россия будет обречена на выбор между бонапартизмом и неолиберализмом

Минувший год в России оказался, как никогда за последние десять-двенадцать лет, богат на крупные общественно-политические события, связанные не с проблемами Северного Кавказа, не с террором, а с активностью различных социальных групп, в первую очередь в Москве. Чтобы понять логику развития прошлогодней политической активности и причины ее столь быстрого затухания, надо предварительно объяснить, что произошло с российским обществом с 1991-го по 2012 год.

Приключения российского среднего класса

В связи с событиями последнего года часто вспоминают митинги и демонстрации времен перестройки и задаются двумя вопросами: почему граждане были так активны тогда и почему эта активность практически полностью завершилась где-то через год-два после начала реформ?

Политическая активность времен перестройки — это активность советского среднего класса, прежде всего научных работников и инженеров передовых отраслей промышленности. Не случайно наибольшую активность в Москве проявляли различные общественные объединения сотрудников Академии наук и Зеленоградского научного центра. Выбранная в 1992 году модель экономических реформ нанесла удар по всему советскому среднему классу, но самый большой пришелся именно на эти его страты. В Москве примерно в пять раз уменьшилось число научных работников, закрылось большинство заводов, в том числе самых передовых, или радикально уменьшилось число работающих на них. А традиционные страты среднего класса — учителя, врачи, служащие — обнищали и были деморализованы. Какое-то время часть этого старого среднего класса протестовала против реформ. Пиком этих протестов стали события октября 1993 года, которые либеральные публицисты называли бунтом маргиналов. К сожалению, социологических исследований среди этих людей не проводилось, но личные наблюдения авторов этих строк говорят, что среди них было много вчерашних энтузиастов перестройки из московских научных центров.

Итак, старый средний класс исчез или был деморализован. Потребовалось более двадцати лет, чтобы возникла и приняла более или менее устойчивые формы новая социальная структура российского общества. И у новых социальных групп, которые стали формироваться в новых экономических нишах, в первую очередь в сфере услуг и малого предпринимательства, определяющих теперь социальное лицо Москвы, сформировалось пока даже не новое социальное сознание, но чувство своей особости и интерес к поиску своего социального лица. Эти люди стали ядром нового московского среднего класса. Московского, потому что именно в Москве существует такая его концентрация. В других городах средний класс зачастую сохраняет прежнее лицо, потому что там в значительно меньшей мере произошло разрушение традиционного советского среднего класса, который теперь сбросил с себя «советскость», но сохранил свою социальную структуру. Собственно, именно в разной социальной структуре московского и провинциального общества и кроется причина разного отклика на призывы московских лидеров оппозиции в Москве и провинции.

Эти двадцать лет были нужны для того, чтобы не просто возник новый средний класс, а чтобы сформировалось его новое большинство из молодого поколения, не связанного с советским прошлым. Первое поколение нового среднего класса, сформировавшееся в 1990-е, даже приобретя новый социальный статус, рефлективно все еще идентифицировало себя со старыми социальными реалиями.

Бессмысленно, как это часто делает оппозиционная пресса, называть новый московский средний класс в терминологии Ричарда Флориды — креативным, который сам Флорида определяет как участников основанной на знании высокотехнологичной экономики, требующей наличия творческого мышления и способности нешаблонного решения задач. Представителей таких социальных страт среди «протестантов» как раз было незначительное меньшинство. В том числе потому, что в силу уже указанных нами причин Москва перестала быть центром высокотехнологичной экономики.

В поисках своего языка

Сформировавшись, новое ядро московского среднего класса нуждалось в определении своей идентичности, отличной от традиционных советских представлений. Тем более что в советское время у него не было непосредственных аналогов. Те, кто составлял это ядро, ждали только внешнего толчка, чтобы поиск идентичности приобрел неизбежные для любых социальных процессов публичные формы. И здесь ключевую роль играет случай: кто именно внесет свое представление о социальной идентичности в сознание соответствующей социальной страты, кто заговорит на ее языке, кого они услышат и кому поверят. Медведев пытался освоить этот язык и поначалу даже был услышан, но в силу известных причин этот контакт был им утерян. А большинство представителей правящей элиты даже не считало нужным искать общий язык с этими слоями московской общественности: одни полагали их социально близкими и поэтому не нуждающимися в особом подходе; другие, напротив, рассчитывали на поддержку «молчаливого большинства», которое отчужденно и враждебно воспринимает московский средний класс. Поскольку власти не нашли адекватного языка для разговора с «новыми» горожанами, контроль над их умами (правда, как оказалось, кратковременный) захватили новые лидеры. Хотя повод для начала протестов «подарила» и продолжает «дарить» новому среднему классу и его лидерам сама власть, которая, впрочем, не ожидала, что традиционные для российских выборов злоупотребления вызовут столь резкую реакцию со стороны этой части общества, которая до этого почти двадцать лет воспринимала их или с полным безразличием, или даже с иронией, а иногда и с одобрением. Как во время выборов президента в 1996 году.

После массовых акций протеста в декабре и в начале февраля часть лидеров оппозиции решила, что способна, опираясь на массы протестующих, бросить силовой вызов правящему классу, и на митинге 6 мая, в день инаугурации президента, спровоцировала массовые столкновения части протестантов с полицией. С этого момента началось ослабление протестного движения, поскольку большинство участников протестных выступлений искали в протесте скорее способ гражданского самоутверждения и не желали быть орудием в руках лидеров, тем более что большинство, по данным социологических опросов, относилось к ним достаточно сдержанно.

Важным фактором, ослаблявшим протестное движение, была его социальная и политическая неоднородность. Попытки лидеров протеста лавировать между крайностями — сторонниками либеральных реформ, упрекающими власти в непоследовательном их проведении, носителями радикальных левых взглядов, требующими прекращения реформ, и националистами — привели к полному обессмысливанию движения. Ссылки на то, что такое объединение необходимо для поддержки демократических требований, не усиливают позиций лидеров, поскольку и понимание демократии у всех этих групп различное. Не случайно они не сумели сформулировать свою позицию ни по одному из важнейших вопросов современной повестки дня: экономическое развитие, образование, здравоохранение, пенсионная реформа, наука и т. д. Единственная группа внепарламентской оппозиции, пытающейся ответить на эти вопросы, — возглавляемый Алексеем Кудриным Комитет гражданских инициатив, который позиционирует себя как своего рода посредника между либеральной частью оппозиции и властью. Но стоит отметить, что Кудрин поддерживает большинство правительственных реформ в экономике, в том числе в области здравоохранения и образования, поскольку он сам закладывал их основы. За оппозиционностью комитета скрывается явный расчет на призыв во власть в случае неудачи правительства Медведева. Можно охарактеризовать его позицию известными словами Павла Милюкова : «Мы оппозиция не Его величеству, а оппозиция Его величества».

Другая часть нового класса, попробовав оппозицию, переключилась на участие в неполитическом, в первую очередь волонтерском движении, которое в конечном счете может стать основой для действительно содержательного движения за преобразование общества, в защиту человеческого достоинства. Именно так в Европе в конце XIX — начале ХХ века возникали массовые политические партии, придавшие политической системе реальное демократическое содержание. В их состав, как, например, в Швеции, входили профсоюзы, марксистские группы, религиозные проповедники левого толка и другие группы борцов за человеческое достоинство рабочих, то есть люди, стремящиеся к преобразованию общества на основах достоинства и самодеятельности. Аналогичную структуру имела Лейбористская партия Англии, а также другие европейские левые партии.

Аморфному обществу — аморфную партию

Важную роль в мобилизации протестных настроений в среде нового среднего класса сыграли социальные сети, которые послужили, говоря словами классика, «коллективным агитатором и коллективным организатором». Но в отличие от газеты, на которую опирался классик, сами по себе социальные сети не несут смыслов, в них нет квалифицированной аналитики, а лишь сиюминутные реакции, порождающие скорее массовую истерику, а не осознанные действия. Роль организующего начала в этом океане истерики попытались взять на себя «Эхо Москвы», «Дождь» и другие оппозиционные интернет-СМИ, которые в силу своей специфики скорее сами впадали в истерику, чем вносили смыслы.

Новые лидеры оказались адекватны социальным сетям, но не адекватны запросам нового среднего класса. Они не сумели оценить масштаб поддержки Владимира Путина большинством населения России в ходе выборов, а их издевательский тон по отношению к сторонникам Путина из «классово чуждых» им слоев населения и истерическое ожидание поражения президента оказались неадекватными даже в глазах многих протестантов. Тем более что Путин сумел мобилизовать «молчаливое большинство», что показали и массовые митинги в его поддержку, как бы ни издевались над ними оппозиционные СМИ и лидеры протестующих.

Однако провал протестного движения, по крайней мере на данный момент, независимо от нашего к нему отношения, не должен закрывать от нас существенных проблем с функционированием демократических институтов в России. Они заключаются не столько в фальсификации избирательного процесса, что бы под этим ни имелось в виду: фальсификации при подсчете голосов, снятие оппозиционных кандидатов с выборов, нарушения порядка агитации в пользу правящей партии. (Хотя все это не красит ни власть, ни демократические институты.) Главное — уже упомянутые деморализация значительной части общества, разрушение традиционных социальных страт, социальная растерянность подавляющей части населения, разрыв социальных связей, которые привели к беспрецедентной атомизации российского общества. Отсюда крах большинства новых политических партий, возникавших в начале 1990-х: у них не оказалось социальной основы. За общественное внимание смогли зацепиться только партии, эксплуатирующие прошлое (КПРФ), национализм (ЛДПР) или саму эту общественную аморфность («Единая Россия»). Аморфному обществу — аморфную партию.

Какое общество, такая и идеология

И естественно, что в таком обществе нет основ ни для какой идеологии, которая заведомо черпает свои основания в определенных социальных классах, кроме идеологии социального бонапартизма и идеологии заимствованного либерализма. Бонапартизма, который естествен для аморфного общества, лишенного собственных, внутренних скреп помимо некоторых не слишком ярко выраженных традиционных ценностей и поиска государственного покровительства. И либерализма, который заимствуется на Западе единственной более или менее самоопределившейся социальной группой — в основном крупными предпринимателями и обслуживающей их частью бюрократии. Заимствуется в силу естественных связей, которые существуют между ними и соответствующими западными стратами.

Наш дуумвират четко обозначил свои пристрастия в этой идеологической вилке. Президент явно склонен искать примеры для себя в деятельности таких политиков, как Рузвельт и де Голль, которых можно назвать мягкими социальными бонапартистами. А один из крупных французских политиков-консерваторов без тени сомнения провел параллель между Путиным и Наполеоном III (к нему у консервативных французов достаточно позитивное отношение, совсем не то, что сложилось в России под влиянием работы Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»), который действовал в условиях, социально близких теперешнему состоянию российского общества, постоянно лавируя в своей политике между интересами буржуазии и рабочих. А премьер в интервью газете «Коммерсант» фактически прямо заявил, что он не просто хозяйственный руководитель, а человек, руководствующийся в своей деятельности определенной идеологией, которую он не назвал, но из контекста ясно, что это либерализм.

Причем либерализм заимствуется в его последнем изводе — неолиберализме, который более сконцентрирован на свободе экономики, чем на народной свободе — демократии, — и во многом привел на Западе к тем же последствиям, что и в России: к распаду традиционных социальных классов, выхолащиванию демократических институтов, идеологической дезориентации политических партий. (Не случайно в Чили неолиберализм стал идеологической основой пиночетовской диктатуры.) С той только разницей, что там уже были демократия, партии, идеологии и переход этот длился около трех десятилетий, а у нас он произошел в результате национальной катастрофы.

Судьба демократии на неолиберальном Западе

То есть процессы, происходящие в России, во многом напоминают процессы, происходящие на Западе, только в карикатурно-преувеличенном виде. Во всем так называемом демократическом мире крепнет ощущение, что с демократией происходит что-то не то. Что смена партий, независимо от их названия, у власти, происходящая во время выборов, не приводит к сколько-нибудь значимым переменам в жизни граждан, что растет социальное неравенство, что социальные гарантии, достигнутые за последние сто лет благодаря непрерывной борьбе рабочих и среднего класса, тают на глазах. Рабочие и средний класс в большинстве стран Европы из активных участников демократического процесса превращаются в пассивных наблюдателей — это заметно хотя бы по тому, что число участвующих в выборах в большинстве демократических стран все время падает. Более того, власти предержащие, даже в самых демократических странах, в ужасе от перспектив активного участия граждан в решении политико-экономических вопросов. Когда в Греции левые политические партии решили было провести референдум об экономической политике правительства и ЕС, о том, кто должен отвечать за долги банков, вся бюрократия Европы объединилась, чтобы заставить греческих политиков отказаться от этой идеи, ведь она угрожала всей системе господства финансовой олигархии. Хотя, как показал пример Исландии, которая все-таки провела такой референдум, именно решение граждан отказаться от поддержки банков спасло экономику страны, хотя и стоило благополучия владельцам и менеджерам банков, доведшим их до краха. Но именно этого не может допустить современное государство, попавшее под пяту финансовой олигархии.

Превращения демократии в современном мире показали, что, как заметил известный российский политолог Борис Капустин, связь между капитализмом и демократией, о которой так любят говорить адепты капитализма в современной России, не является имманентным свойством капитализма, а была обусловлена «сугубо сопротивлением масс тем формам угнетения и эксплуатации, которые нес с собой капитализм».

Демократия была той ценой, которую платил капитализм «сопротивляющимся массам за свое сохранение». После победы революции в России, а особенно после победы Советского Союза во Второй мировой войне, эта плата многократно возросла.

Именно неприятие этой зависимости породило на фоне ослабления Советского Союза реакцию в виде политики Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана , одним из проявлений которой была деиндустриализация развитых стран. Во многом это была цена, которую капитализм этих стран заплатил за то, чтобы избавиться от своего «могильщика», а заодно ослабить «путы» демократии и социальных обязательств.

Трагическую роль в этой истории сыграл европейский средний класс, который, увлеченный обещаниями снизить налоговый пресс и получить в свое распоряжение дополнительные возможности дешевого кредита и, как в Британии, приватизированное жилье в качестве обеспечения этого кредита, поддержал идеи экономики услуг, — ведь он был ее ядром. Что ж, теперь он расплачивается за это во всем развитом мире потерей этого жилья, непомерными долгами и падением доходов, потому что оказалось, что без индустрии не нужны и услуги. Текущий кризис это ясно показал.

На смену борьбы больших проектов — борьба харизм

Изменение социальной структуры западного общества обернулось серьезными трансформациями его политической системы и ее идеологических основ. Традиционные идеологии и опиравшиеся на них партии лишились своей классовой основы. На смену большим идеологическим проектам с далеко идущими целями, которые ставили перед собой политические партии от лица представляемых ими классов, пришли сиюминутные интересы мелких страт, объединить которые под крылом одной партии удается только благодаря харизме лидеров. На смену борьбе принципов пришла борьба имиджей. Характерна в этом смысле эволюция левых партий, самых последовательных проводников самого большого проекта современности — социализма в разных его ипостасях. Например, Коммунистическая партия Италии, после нескольких преобразований превратившись в Демократическую партию, стала самой последовательной защитницей не столько трудящихся, сколько финансовых рынков. А Тони Блэр и Герхард Шредер , лидеры двух самых больших социал-демократических партий Европы — Лейбористской партии Британии и Социал-демократической партии Германии, — в своей нашумевшей статье «Европа: третий путь, новый центр» провозгласили: «Гибкие рынки — такова современная цель социал-демократов». И хотя этот призыв сопровождается ритуальными клятвами в верности социальной справедливости, это уже явно не путь к социализму, как его ни понимай. Но обмельчали и либеральные партии, некогда обещавшие построение свободного общества равных возможностей, которое они тоже теперь представляют скорее как рынок возможностей.

Соответственно размывается сама основа демократии. Как замечает известный английский политолог Колин Крауч , демократия все чаще определяется не как нормативный идеал, предполагающий постоянное вмешательство граждан в политический процесс, к которому традиционно стремились в первую очередь левые партии Европы, а как либеральная демократия. В которой самой главной, а часто и единственной формой массового участия оказывается участие в выборах, а главные возможности и свободы предоставлены для бизнес-лоббизма. При этом за спектаклем электоральной игры разворачивается непубличная реальная политика, которая опирается на взаимодействие между избранным правительством и преимущественно деловыми элитами. А гражданам оставляется внеполитическая активность, которая приветствуется как проявление гражданского общества. Да и сами граждане, даже самые активные, все более и более теряя доверие к политической системе, отстраняются от нее, замыкаясь в неполитической активности. Не случайно поэтому, замечает Крауч, явная фальсификация выборов президента США в 2000 году в пользу Буша-младшего была с такой апатией встречена американской общественностью.

Вместе с Западом в Средневековье и обратно

В своей недавней книге «Как управлять миром» (How to Run the World) влиятельный американский политолог Параг Ханна пишет о стремительно наступающем новом Средневековье. Ассоциации современного мира со Средневековьем очень удачно раскрывает сущность нашего заимствованного либерализма — неолиберализма. Для Средневековья и был характерен высокий уровень дефрагментации политики (по феодам), отсутствие цельного структурно зрелого общества и вообще нации, слабость государства, сила олигархий, а для поздних Средних веков — доминирование того, что сегодня назвали бы финансовым капиталом. А также ощущение или убеждение, что время никуда не движется, что все смыслы завершены (тогда казалось, что смысловая точка поставлена в религиозных текстах, теперь так кажется в результате завершения прежних идеологических проектов).

Надо сказать, что позднесоветская и новая постсоветская элита чутко уловили средневековый дух неолиберализма в той его особенности, которая выдвигает на первый план прагматизм в форме максимизации личной выгоды как главного мотива поведения. Корыстолюбие элиты было совершенно органично Средневековью, где каждый местный властелин защищал свою собственную территорию, служил за землю и деньги, а власть означала прежде всего богатство — принципа raison d’État (государственных интересов) еще не существовало. Неолиберальная парадигма в западных странах отозвалась на качестве и поведении элит менее болезненно, поскольку там raison d’État держался за само наличие государства, у нас же оно само и рухнуло, как бы и не под давлением сильнейшего желания упомянутый принцип с себя сбросить. А нынешнему поколению властей предержащих это идейно-психологическое наследство мешает управлять, поскольку произошедшая в элитах негласная легитимация принципа личной корысти как одного из главных привела к необходимости удовлетворять эту корысть налево и направо, откликаясь на запросы различных лоббистских групп. Оппозиция же предстает, по сути, как одна из таких групп, просто использующая доступные ей формы давления. Причем тоже в пародийно средневековой форме: апелляция ПР к скоморошеству не случайна.

Изменение тренда

Но новое Средневековье тоже подходит к концу. И западные политики заговорили о новой индустриализации. Этот ключевой пункт современной мировой повестки просмотрела оппозиция, что, впрочем, немудрено, поскольку она отражает интересы класса, порожденного другими процессами. Но его пытается подхватить часть правящей элиты. Хотя пока нельзя сказать, что это вылилось в достаточный объем решений, который переломил бы тенденцию нашего индустриального и социального распада. Потому что невозможно сочетать политику новой индустриализации и идеологию неолиберализма, все еще довлеющего над значительной частью нашего правительства. Чтобы новая тенденция возобладала, необходимо, чтобы ее подхватила количественно и интеллектуально значимая социальная страта общества, которая осознает реальную мировую повестку и мировые вызовы.

И только когда наше общество начнет разворачиваться к их пониманию, понемногу начнется формирование новой политической структуры. И это, скорее всего, будет сопровождаться новым витком идейной «борьбы за советское наследство». Потому что советский период нашей истории дал выдающиеся промышленные и научные достижения. К нему в первую очередь обратятся с вопросом: как теперь мы будем проводить новую индустриализацию?

Новая ипостась советского проекта

В самом общем виде советский проект — это одновременно и передовой проект западного модерна, осуществленный на периферии, в естественной «зоне экспериментов», и попытка создания второго, альтернативного западному, ядра капиталистической миросистемы.

Из того, что было уже реализовано в Советской России — или Советском Союзе (а как лучше сказать? — тоже один из вопросов), сразу вспоминаются передовая концепция социальной справедливости, национального мира, альтернатива обществу потребления, основанная на стремлении к самореализации, способность к осуществлению очень больших общенациональных проектов, к географическому освоению, к пространственному развитию, к освоению природных ресурсов. Общий новаторский, передовой дух. Ощущение себя всеми гражданами независимо от нации, религии и состояния людьми, безусловно, «первого сорта», законодателями мировой моды во многих областях — науке, космосе, социальных отношениях, — которое только и может преодолеть искус национального и религиозного разделения, все более явно присутствующий в общественной жизни России. Разделения, чреватого распадом. В столь сложной стране, как Россия, только большой проект — научно-технический, культурный и, безусловно, светский — и большие достижения способны объединить граждан. Кроме того, советская власть в своем исходном понимании — это самоуправление широких масс. Не случайно известная исследовательница тоталитаризма (и автор этого термина) Ханна Арендт отличала реальность сталинского Советского Союза и советский проект в его исходной ипостаси как проявление подлинной свободы. Так что вся совокупность реальных и потенциальных характеристик проекта, включая, конечно, огромные его «отягощения», не может не быть идейно востребованной, причем в первоочередном порядке, на новом витке нашего развития.

Можно предположить, что идеология «нового индустриализма» как перехода из средневеково-неолиберальной отсталости к лидерским позициям в современной цивилизации науки и образования для России может одновременно оказаться не чем иным, как лучшей интерпретацией советского проекта. Вопрос лишь в том, найдутся ли в России социальные силы и лидеры для большого проекта или все сведется со стороны власти к пустым декларациям, а со стороны оппозиции — к пляскам на амвоне.

Алексис де Токвиль

Из книги "Старый порядок и революция"

Истина заключается в том, что из всех мировых обществ труднее всего оказывать длительное сопротивление абсолютистскому правлению там, где аристократии уже нет и быть не может[?] нигде более деспотизм не ведет к столь губительным последствиям, как в подобных обществах, поскольку он более иных форм проявления способствует развитию пороков, коим названные общества особенно подвержены. Тем самым деспотизм подталкивает их к пути, к которому они уже сами склонялись в силу естественных причин. Люди в этих обществах, не связанные более друг с другом ни кастовыми, ни классовыми, ни корпоративными, ни семейными узами, слишком склонны к занятию лишь своими личными интересами, они всегда заняты лишь самими собой и замкнуты в узком индивидуализме, удушающем любую общественную добродетель. Деспотизм не только не борется с данной тенденцией - он делает ее неукротимой, поскольку лишает граждан общих страстей, любых взаимных потребностей, всякой необходимости взаимопонимания, всякой возможности совместного действия; он, так сказать, замуровывает людей в их частной жизни. Они и так уже стремились к разобщенности - деспотизм окончательно их изолирует; они и так уже практически охладели друг к другу - он их превращает в лед.

В такого рода обществах, где нет ничего прочного, каждый снедаем страхом падения или жаждой взлета. Поскольку деньги здесь стали мерой достоинства всех людей и одновременно обрели необычайную мобильность, беспрестанно переходя из рук в руки, изменяя условия жизни, то поднимая до общественных высот, то повергая в нищету целые семейства, постольку не существует практически ни одного человека, который не был бы принужден путем постоянных и длительных усилий добывать и сохранять деньги. Таким образом, желание обогатиться любой ценой, вкус к деловым операциям, стремление к получению барыша, беспрестанная погоня за благополучием и наслаждением являются здесь самыми обычными страстями. Они с легкостью распространяются во всех классах, проникая даже в те сферы, которым были ранее совершенно чужды, и, если их ничего не остановит, в скором времени могут привести к полной деградации всей нации. Итак, самой природе деспотизма свойственно как разжигать, так и заглушать эти страсти. Расслабляющие страсти помогают деспотизму: они занимают внимание людей и отвращают их от общественных дел, заставляют трепетать от одной идеи революции. Один только деспотизм способен создать покров тайны, дающий простор алчности и позволяющий извлекать бессчетные барыши, бравируя своей бесчестностью. В отсутствие деспотизма эти пороки сильны: при деспотизме же они правят миром.

(обратно)

В ожидании новой волны

Александр Кокшаров

Медленные темпы роста мировой экономики могут объясняться не только последствиями финансового кризиса 2008–2009 годов, но и изживающим себя технологическим укладом. Очередной рост будет инициирован новой длинной волной, которая может возникнуть уже в нынешнем десятилетии.

Рисунок: Игорь Шапошников

Год 2013-й начался непросто. В Соединенных Штатах едва не случился вызванный политическим противостоянием фискальный кризис (его удалось лишь отсрочить, но не решить проблему), а политика «затягивания поясов» в Европе настраивает на пессимизм и компании, и инвесторов, и потребителей.

Темпы роста двух крупнейших рынков — США и Евросоюза, на которые суммарно приходится более 30 трлн долларов мирового ВВП, — остаются вялыми. Еще один крупный рынок, Китай, пытается возобновить быстрый рост своей замедлившейся экономики, эта страна является исключением среди развивающихся рынков. На большинстве из них, включая российский, бразильский и индийский, рост прогнозируется скромнее, чем до кризиса. Как результат, темпы увеличения мирового ВВП в 2013 году лишь ненамного превысят прошлогодние (см. график).

Во многом на ситуацию в мировой экономике влияют политические процессы. Споры между странами — членами еврозоны о наилучшем решении проблемы госдолга наиболее проблемных экономик чуть не привели к панике на рынках летом 2012 года, панике, которая могла бы привести к распаду зоны евро. Сегодня это напряжение несколько спало, но Европа не единственный источник мировой политической неопределенности. Так, в Китае, где все политические вопросы традиционно решались за кулисами, борьба за власть между ключевыми группировками внутри компартии неожиданно вышла на поверхность. Такое развитие событий привело к снижению уверенности инвесторов в стране, чья экономика и без политических передряг стала замедляться. В США же новогодние праздники были рабочими для политиков в Вашингтоне, который, как уже было сказано, оказался на грани «фискального обрыва» 1 января 2013 года. Если бы переизбранный в ноябре президент  Барак  Обама  не смог договориться с законодателями в Конгрессе, то Соединенным Штатам пришлось бы столкнуться с секвестром бюджета в 600 млрд долларов. Этого было бы достаточно, чтобы вернуть Америку в рецессию, значительно ухудшив экономические перспективы всего остального мира.

Мировая экономика еще не окончательно восстановилась от последствий кризиса 2008–2009 годов, отчасти из-за паралича экономполитики в развитых государствах. С одной стороны, медленное восстановление было ожидаемо из-за принципиальных разногласий по поводу вариантов выхода из кризиса. Экономические консерваторы настаивали на быстрой фискальной консолидации и сокращении госдолга как на единственно верном варианте ответа на кризис. Экономисты левых взглядов столь же уверенно утверждали, что «затягивание поясов» приведет к ликвидации роста, замедляя восстановление и больнее всего ударив по самым незащищенным. Растущее социальное и экономическоенеравенство лишь добавляло масла в огонь этих экономико-политических дебатов. Показательно, что на значимых выборах в 2012 году в трех странах — в России, во Франции и в США — программа победивших кандидатов включала или повышение налогов, или увеличение соцрасходов, или и то и другое.

Современники цикла

Вялым темпам роста мировой экономики можно дать еще одно объяснение — завершение прежней длинной волны экономического подъема, связанной с возникшим в начале 1970-х технологическим укладом информационной экономики. Технологические циклы формируют длинные «волны Кондратьева», названные в честь советского экономиста Николая Кондратьева (1892–1938), который выявил экономические циклы продолжительностью 40–60 лет из чередующихся фаз относительно высокого и низкого роста.

Хотя идеи Кондратьева и не стали частью мейнстримной экономической теории, ими занимаются специалисты, исследующие инновации, развитие и эволюционную экономику. Современные ученые выделяют пять длинных волн (промышленная революция, уголь и пар, сталь и электричество, нефть и автомобиль, электроника и телекоммуникации), связанных с распространением определенных технологий, для которых потребовалось формирование новой инфраструктуры.

Последний цикл, основанный на информации и телекоммуникациях, ведет отсчет с начала 1970-х. Как пишет в своей книге «Технологические революции и финансовый капитал» профессор британского Университета Сассекса  Карлота  Перес , задел для нынешнего цикла сформировался значительно раньше: «Электроника существует с начала 1900-х, и в некоторых сферах она стала важной к 1920-м. Транзисторы, полупроводники, компьютеры и контрольные приборы сделались важной технологией к 1960-м, если не раньше. Но лишь в 1971 году, с появлением микропроцессора, стал очевиден огромный новый потенциал массовой микроэлектроники».

По мнению Перес, любая волна начинается с первой фазы, в рамках которой появляются новые товары и отрасли промышленности, основанные на взрывном росте и быстрых инновациях. Параллельно происходит финансовая революция — финансовый капитал активно инвестирует в новые технологии и избавляется от старых активов. Если посмотреть на экономическую историю развитых стран (США, Западной Европы и Японии), то как раз в 1970-х там начались массовая деиндустриализация предыдущих технологических укладов (машиностроение, металлургия и так далее) и активные инвестиции в электронику и электротехнику. В рамках второй фазы происходит полноценное формирование инфраструктуры нового уклада, что снижает норму прибыли от этого уклада на ключевых рынках и, как следствие, ведет к биржевому краху (что в развитых экономиках произошло в 1987 году).

За непродолжительным кризисом наступает третья стадия, в рамках которой происходит полномасштабная экспансия и начинается использование всего потенциала нового рынка. Диффузия инноваций (ведь инфраструктура уже создана) приводит к появлению новых технологий. В рамках нынешнего технологического уклада таковой стал интернет, который в современном виде сложился как раз в самом начале 1990-х. В этой фазе финансовый капитал опять проявляет интерес к новым технологиям текущего уклада и наращивает инвестиции. Это привело к появлению в 1990-х годах так называемой новой экономики, в рамках которой хайтек рос в несколько раз быстрее остальных отраслей, доминируя в развитых странах, где увеличивались зарплаты (за счет роста производительности труда) и при этом снижалась инфляция.

На излете

Но каждая длинная волна достигает фазы насыщения, когда скорость вывода новых товаров на рынки увеличивается, а более старые технологии становятся повседневными. Мобильная телефония и компьютеризация добрались уже до сельских районов Африки и Южной Азии, где даже не всегда есть электричество. В развитых странах финансовый капитал начинает терять интерес к инвестициям. И тут поворотным моментом, пожалуй, можно считать проведенное в мае 2012 года IPO социальной сети Facebook, которое стало крупнейшим в высокотехнологическом секторе, но сигнализировало о появлении «пузыря». В первый день торгов акции Facebook закрылись на уровне 38,24 доллара (что означало капитализацию около 104 млрд долларов), но уже к августу подешевели до 20 долларов за штуку — почти вдвое.

«Прибыли, которые продолжают поступать из замедляющейся части экономики, находят все сокращающийся спектр вариантов для успешных инвестиций и становятся неработающим капиталом», — пишет Карлота Перес. Действительно, отсутствие интересных объектов для инвестиций приводит к тому, что предприятия по всему миру в последние годы очень быстро аккумулируют наличность — на декабрь 2012 года компании имели на счетах более 4 трлн долларов, что лишь немногим меньше ВВП Японии. В одних США на счетах фирм было накоплено 1,9 трлн долларов свободных средств. Так, одна из наиболее успешных американских компаний, Apple, скопила 82 млрд долларов, которые никуда не инвестируются (и это при том, что ее продукция по-прежнему остается популярной).

Если посмотреть на карту экономического роста, видно, что он происходит прежде всего там, где экономика развивается за счет предыдущих циклов. В КНР продолжается бурная урбанизация, которая требует колоссальных капитальных вложений в создание инфраструктуры и формирования потребления, характерного как для нынешнего, так и для предыдущих технологических укладов. Хотя Китай давно превратился в глобальный центр производства электроники (в том числе для американских флагманов, таких как Apple), его рост подстегивается потребностью во всем остальном — от жилья и метро до автомобилей и продовольствия. В 2013 году, по прогнозам, КНР впервые в истории обойдет Европу (весь ЕС плюс Россию и Турцию) по производству автомобилей. Основная часть выпуска — а это 19,3 млн машин — будет предназначена для быстро расширяющегося внутреннего рынка.

Другие очаги быстрого роста — это страны Африки, Азии и Ближнего Востока, которые поставляют сырье (от нефти до редкоземельных элементов) китайскому и другим развивающимся рынкам. Все же развитые экономики, по прогнозам МВФ, в ближайшие год-два ожидают исторически низкие темпы роста. Даже Соединенные Штаты, где пытаются проводить реиндустриализацию за счет недорогого местного сланцевого газа, будут расти значительно медленнее (2,1–2,4% ВВП в год), чем до последнего кризиса, — просто потому, что текущий уклад приближается к своему логическому концу.

Когда и где начнет складываться новый технологический уклад — сегодня не знает никто. Возможно, в ближайшие годы, но, может быть, и к концу десятилетия. В любом случае он сможет появиться лишь там, где есть технологическая база. «Часто говорят о том, что биотехнологии, биоэлектроника или нанотехнологии могут сформировать следующую технологическую революцию. На самом деле они уже активно развиваются в рамках логики информационного общества. И сегодня находятся там, где нефтяная промышленность и автомобилестроение были в конце XIX века, а электроника — в 1950-х», — полагает Карлота Перес. До тех пор быстрые темпы роста смогут обеспечить лишь страны догоняющего развития в рамках нынешнего и предыдущих циклов.

Лондон

Карта

Темпы изменения ВВП в 2013 году (в процентах)

График

Темпы роста никак не могут вернуться на докризисные показатели 2003-2007 годов

(обратно)

Потеря капитала

Павел Быков

Риски возникновения новой волны глобального экономического спада оценивает директор по инвестициям европейского подразделения банка Coutts Норман Вилламин.

Директор по инвестициям европейского подразделения банка Coutts Норман ВилламинНорман Вилламин

Кадр: Bloomberg TV

— Насколько высок риск того, что длительная экономическая стагнация в мировой экономике спровоцирует новый спад?

— Крайне слабое восстановление может иметь отрицательное влияние на потенциальный экономический рост — из-за потерь как человеческого, так и физического капитала. Люди, не работающие в течение длительного периода, сталкиваются с более высоким риском потери статуса рабочей силы — либо потому, что они теряют надежду, либо по причине того, что теряют навыки. Это также означает, что потенциальный рост экономики снижается из-за сокращения человеческого капитала. Например, в США уровень длительной безработицы (более 27 недель) достиг рекордного максимума после кризиса 2008 года.

Когда потребительские расходы находятся на низком уровне, компании неохотно инвестируют, боясь, что на их продукцию не будет достаточного спроса. За исключением нефтяного кризиса в 1970-х, в рамках которого потребовались большие инвестиции в энергоэффективное оборудование, инвестиции и потребительские расходы всегда шли рука об руку. Низкие инвестиции также отражаются на производственных мощностях и уровне потенциального роста в будущем.

Учитывая структурные сложности, возникающие в ключевых периферийных экономиках, можно говорить о том, что с риском перерастания стагнации в спад столкнулась и Европа. Как нам кажется, ЕЦБ во второй половине 2012 года успешно противодействовал негативным тенденциям. Тем не менее нужно приложить еще немало усилий, чтобы предотвратить затягивание стагнации.

— Экономический рост в Китае замедляется. Удастся ли китайской экономике преодолеть кризисные явления?

— Китай довольно быстро выходит из кризиса с помощью государственных расходов и дешевых кредитов. Экономика улучшается с четвертого квартала 2012 года, и восстановление, вероятно, наберет обороты в первой половине 2013-го. Это должно поднять рост годового ВВП чуть выше 8 процентов, что несколько выше нашей оценки в 7,6 процента на 2012 год. Инвестиции в инфраструктуру (особенно в городскую инфраструктуру и железнодорожный транспорт) и строительство недвижимости недавно начали стремительно восстанавливаться. Эти направления продолжат развиваться в 2013 году при поддержке планов правительства по урбанизации и сохранению достаточного кредитования. Но рост будет зависеть от успеха проводимых реформ.

(обратно)

Гегемон среди руин

Сергей Сумленный

Германия успешно вышла из экономического кризиса и укрепляет свои позиции среди экономик Евросоюза. Но хорошо ли это для Европы?

Фото: Stefan Boness / Panos Pictures / Grinberg Agency

Дна кризиса Германия достигла в четвертом квартале 2012 года. Начиная с 2013 года можно ожидать подъема конъюнктуры» — прогноз главы экспертного экономического совета при немецком правительстве профессора  Вольфганга  Франца , данный «Эксперту» в конце прошлого года, искрится оптимизмом. В самом деле, по итогам 2012 года ВВП Германии должен вырасти на 0,9%, а в 2013-м аналитики из экономического совета при правительстве ФРГ ожидают такого же роста; дальше все должно быть еще лучше. Согласно прогнозу ОЭСР, опубликованному в конце прошлого года, уже в 2014-м рост немецкого ВВП должен составить 1,9%, что для развитой европейской экономики довольно неплохо. Германия, кажется, успешно прошла острую фазу кризиса еврозоны и вышла из нее более сильной и уважаемой страной, чем была раньше.

Деньги задаром

Экономическое доминирование Германии очевидно почти во всем. В начале января этого года ФРГ разместила на рынке свои облигации объемом 3,5 млрд евро по отрицательной ставке –0,009% годовых. Иными словами, за право купить долговые обязательства Германии инвесторы готовы платить собственные деньги. С учетом отрицательной ставки размещения ФРГ заработала на одалживании 3,5 млрд несколько символические, но все-таки вполне реальные 315 тыс. евро в год.

Размещение долговых обязательств под отрицательный процент уже перестало быть для немцев чем-то из ряда вон выходящим. В 2011 году ФРГ провела 70 размещений госдолга, и на 21 из них ставка была отрицательной. Крупные инвесторы пытаются найти наиболее надежные объекты вложения денег. Многие пенсионные фонды, например, по законам своих стран обязаны вкладывать определенную часть средств только в облигации государств с максимальным рейтингом надежности. Учитывая, к примеру, что Франция потеряла в прошлом году высший инвестиционный рейтинг Aaa по классификации агентства Moody’s, рынок гособлигаций, удовлетворяющих требованиям инвесторов, резко сократился. Германия, таким образом, притягивает все больше инвестиций и парадоксальным образом становится заинтересованной в продолжении кризиса на финансовом рынке еврозоны.

Впрочем, ситуация, когда заимствование денег на внешнем рынке оказывается для Германии выгодным, в долгосрочной перспективе несет угрозы не только валютному союзу (поскольку сокращает доступ к финансированию другим странам), но и самим немцам. Еще в сентябре прошлого года в беседе с «Экспертом» бывший главный экономист Европейского центробанка  Юрген  Штарк  описывал ситуацию с размещением бумаг под отрицательный процент так: «Я не уверен, что Германии выгодны отрицательные процентные ставки. Подумайте, что это означает. По факту инвесторы идут на убытки. Граждане Европы, инвестирующие в немецкие бумаги, фактически наказываются за это. Да, они получают надежность, но при этом терпят убытки. Это положение вещей не может сохраняться долго. Оно будет скорректировано. Невозможно верить в то, что нынешние дисбалансы способны сохраняться годами. Искушение для Германии очень велико — она получает премию за то, что берет деньги в долг. Это совершенно нездоровая ситуация. Ведь риски для Германии никуда не делись — особенно риски от участия в европейских стабилизационных фондах. Вместо займов Германии следовало бы заняться санацией своего бюджета. Но небывалая собираемость налогов в Германии в последние два года не дает ей этого сделать. Я считаю, что ситуация просто болезненная. Германия полностью связана европейскими рисками, и в этом контексте факт негативных ставок по немецким облигациям искушает правительство еще больше». (Подробнее см.  «Успешность ошибочного менеджмента» , «Эксперт» № 43 за 2012 год.)

На выжженной равнине

Злая ирония нынешнего европейского кризиса в том, что практически любые проявления успешности немецкой экономики — единственного оставшегося мотора европейского экономического развития, от динамики роста которого зависит успешность экономики всего континента, — на деле способствуют еще более глубокому кризису.

Пожалуй, главная ловушка — невероятная ориентированность немецкой экономики на экспорт. Много лет немцы гордились своим постоянно растущим экспортом. Весьма небольшая по населению — всего 82 млн человек — Германия несколько лет подряд была мировым лидером по абсолютному денежному исчислению объема экспорта. С 2003-го по 2008 год она обгоняла по этому показателю даже миллиардный Китай — и уступила пальму первенства лишь в 2009-м. После некоторого спада мировой конъюнктуры в 2010–2011 годах в прошлом году немецкий экспорт снова стал уверенно расти и пробил отметку 1 трлн евро, достигнув только по итогам первых одиннадцати месяцев 1,018 трлн евро, что на 4,3% больше, чем за аналогичный период 2011 года. Всего же по итогам 2012 года немецкая статистическая служба ожидает результата в 1,103 трлн евро.

Рекордные показатели экспорта вроде бы должны радовать, однако на деле ситуация далеко не радужная. Рост немецкого экспорта сопровождается увеличением положительного сальдо немецкого торгового баланса. Только в ноябре прошлого года, по данным немецкой статистической службы, Германия продала за рубеж товара на 17 млрд евро больше, чем купила. Положительное же сальдо торгового баланса Германии со странами Евросоюза в ноябре прошлого года составило 3 млрд евро. Сохранение и даже увеличение положительного сальдо означает сохранение разбалансированности европейских, да и мировых торговых потоков, завязанных на Германию.

Стабильное превышение экспорта над импортом уже давно вызывает жесткую критику и со стороны немецких экономистов. По их мнению, накачивание экспорта за счет искусственного сдерживания роста заработной платы и массированного кредитования иностранных покупателей хотя и приводит к краткосрочному росту экономических показателей Германии, но в более длительной перспективе означает обеднение немцев, рост объема плохих банковских активов, а также трудности для экономик соседних с ФРГ стран. Все это в конечном итоге бьет по Германии.

Еще три года назад в интервью «Эксперту» директор подразделения глобализации и стратегий развития конференции ООН по торговле и развитию профессор  Хайнер  Флассбек  заявлял: «Немецкий экспорт был искусственно раздут. В первую очередь из-за излишне дешевого евро в первые годы после его введения — он стоил тогда 0,9 доллара. Кроме того, внутри еврозоны Германия проводила политику зарплатного демпинга. Это была гигантская, смертельно опасная политическая ошибка. Между Германией и другими странами ЕС возникла огромная конкурентная пропасть. Германия на 20 процентов более конкурентоспособна, чем другие страны. Между тем другие страны не могут обесценить свои валюты, потому что все находятся в общей зоне евро, так что для выравнивания конкурентоспособности Германии нужно поднимать зарплаты. Но политически это невозможно, никто к этому не готов. В итоге в Европе возникает мощнейшая напряженность между Германией с одной стороны и Испанией, Италией, Грецией — с другой. Потому что эти страны вынуждены идти на все больший бюджетный дефицит. Это не может продолжаться долго, потому что Германия постоянно захватывает все новые и новые доли рынков промышленных товаров внутри Европы. В конце концов Германия будет производить почти все, что производится в Европе. Это очень плохо для страны. Получится то же самое, что происходит между западными и восточными немецкими землями: Германия будет вынуждена давать деньги всему Евросоюзу, чтобы тот платил за продукцию, производимую немцами. Представьте себе, что немцы будут платить французам, чтобы те покупали немецкую продукцию». (Подробнее см.  «В ожидании умного регулирования» , «Эксперт» № 2 за 2010 год.)

Пирров рост

Несмотря на явную оправданность опасений Хайнера Флассбека, за последние три года для коррекции торгового дисбаланса и зарплатного демпинга в Германии так ничего и не сделано. Наоборот, активное накачивание ориентированных на экспорт отраслей дешевой рабочей силой настойчиво преподносится немецкими политиками как достижение. На первый взгляд немецкий рынок труда действительно достиг в прошлом году лучших показателей с момента объединения страны. Уровень безработицы составил всего 6,7%, а число занятых достигло 41,5 млн человек — столько рабочих мест не было в Германии за всю ее историю. Такой успех в деле увеличения показателей занятости, однако, дался дорого. С 2000-го по 2008 год Германия была единственной страной Евросоюза, где падали реальные зарплаты: за восемь лет в среднем на 0,8%. В Австрии за тот же период они выросли на 2,9%, во Франции — на 9,6%, а в Великобритании — на целых 26,1%. С 2008-го по 2011 год реальные зарплаты немцев несколько подросли (на 2,2%), но все равно оставались существенно ниже, чем в соседних развитых странах Европы.

Неудивительно, что экспорториентированная немецкая промышленность отлично себя чувствует. Например, машиностроение, одна из наиболее интенсивных с точки зрения труда и важная для экспорта отрасль, достигло в этом году рекордного оборота — 209 млрд евро, на 57% больше, чем десять лет назад. Если в 2002 году на экспорт шло 68% продукции немецких машиностроителей, то в 2012-м — 75%. В отрасли занято почти 1 млн работников, и только за последний год их число увеличилась на 43 тыс. человек.

Стагнация уровня реальных зарплат сопровождается еще одним явлением — переводом все большего количества работников на неполный рабочий день, благодаря чему непропорционально резко сокращаются отчисления работодателей в социальные фонды. По данным Института исследования рынка труда и профессий (IAB), из 41,5 млн занятых немцев 7,4 млн работают на основе так называемых мини-ставок — с оплатой до 400 евро в месяц. Именно при такой ставке работодатель максимально освобождается от социальных отчислений, которые перекладываются на государственные фонды. Фактически это означает, что за шаткое экономическое доминирование своих компаний простые немцы расплачиваются ростом социальной незащищенности и сворачиванием социального государства.

Уже сегодня, по данным опроса, проведенного немецким объединением профсоюзов DGB, 38% граждан страны уверены, что их пенсия будет не выше прожиточного минимума. Среди немцев в возрасте от 25 до 35 лет скептиков еще больше — 51% уверены, что в старости их ожидает жизнь за чертой бедности.

В свою очередь, искусственная поддержка доминирования немецких компаний на европейском рынке влечет за собой ослабление экономик соседних стран, в которые Германия агрессивно экспортирует. А это вызывает необходимость поддержки кризисных стран Германией в рамках европейских механизмов взаимопомощи. Таким образом, зачищая экономическое пространство Евросоюза от конкурентов, немецкие экспортеры в долгосрочной перспективе подрывают свою же экономику.

Гибельным курсом

В ближайшей перспективе наиболее серьезным вызовом для немецкой экономики, как ни странно, будут предстоящие выборы в бундестаг, которые пройдут в сентябре этого года. Особенность устройства немецкой политической системы заключается в формировании правительства по итогам создания парламентской коалиции двух партий. При этом две крупнейшие конкурирующие партии — правящие в данный момент христианские демократы и оппозиционные социал-демократы — уже много лет находятся в идеологическом тупике, приведшем к устойчивому падению электоральной поддержки.

Традиционная союзница христианских демократов Свободная демократическая партия Германии (СвДП), входящая в нынешнее консервативно-либеральное правительство, переживает глубокий кризис и вряд ли вообще попадет в новый парламент. Вечные союзники социал-демократов «Зеленые» едва ли наберут достаточно голосов для формирования правительства с социал-демократами. В такой нервной предвыборной обстановке партии вынуждены вести максимально осторожную политику, а это означает, что в ближайшие несколько месяцев, оставшиеся до выборов, проведение реформ, необходимых стране для общего оздоровления экономики, маловероятно. То есть и нынешнее, и, скорее всего, будущее правительство, каким бы оно ни было, продолжат опасную политику увеличения экономического влияния Германии внутри Евросоюза, подрывающую основы социальной стабильности страны и по сути ведущую к обнищанию соседей по Европе, содержать которых в конечном итоге придется немцам.

Берлин

График 1

К 2012 году безработица в Германии снизилась до минимума за последние 20 лет

График 2

Экономика Германии все больше зависит от объемов экспорта

(обратно)

Все и ничего

Марк Завадский

Мьянма стала азиатским открытием 2012 года, но пока это больше похоже на фальстарт. Все самое важное и интересное у страны еще впереди

Мьянма вряд ли сможет стать экспортной фабрикой — высокий курс национальной валюты уже сделал неконкурентоспособными местных производителей риса, да и зарплаты в Мьянме не стоят на месте

Фото: Chien-Chi Chang / Magnum / Grinberg Agency

«Мой брат всегда во время представления сидит на улице и, если видит КГБ, свистит в свисток, и мы сразу прячемся», — бывший диссидент и комедиант Лу Мау несмешно показывает, как он убегает за занавеску, публика снисходительно улыбается. Домашнее шоу Mustache Brothers в Мандалае собирает полный зал иностранных туристов лет пятнадцать, но сегодня явно испытывает кризис жанра. Десять лет назад прийти сюда для иностранца (местных на шоу не пускали) было своеобразным актом гражданского мужества (не опасным, но приятно щекочущим нервы), а усатые братья по очереди сидели в тюрьме за диссидентскую деятельность. Сегодня в Мьянме можно говорить все что угодно, местный «КГБ» потерял интерес к домашним спектаклям, и Mustache Brothers вынужденно переключаются на другие темы. «Я очень люблю свою жену, но если она умрет, заведу себе новую, я еще хоть куда», — шутит Лу Мау; не понимающая по-английски жена заученно улыбается. Кажется: если ситуация в стране вновь не ухудшится, это шоу обречено.

Мьянма (до 1989 года — Бирма) сегодня переживает увлекательнейший период экономической, политической и социальной трансформации. Генералы, в той или иной форме правившие страной последние сорок лет, в 2011 году неожиданно отошли в тень, передав власть гражданскому правительству. «Нельсон Мандела Мьянмы», лауреат Нобелевской премии мира Аун Сан Су Чжи , вышла из-под многолетнего домашнего ареста, а ее партия Национальная лига за демократию (НЛД) смогла принять участие в довыборах в парламент, на которых легко и уверенно победила (на довыборах, правда, разыгрывалось всего 7% мандатов, так что НЛД в парламенте пока ничего не решает). Новый президент Тейн Сейн публично показал кукиш китайцам, которые уже считали Мьянму своей провинцией. В стране отменили предварительную цензуру, что привело к появлению огромного количества новых газет и журналов.

Мьянма находится на последнем месте в АСЕАН по большинству показателей экономического и социального развития (см. таблицу), а ведь полвека назад этой стране предсказывали чуть ли не экономическое лидерство в регионе. А значит, при правильно выбранном векторе экономического и политического развития Мьянма вполне может повторить путь Малайзии, Китая или Вьетнама с двузначными (или близкими к таковым) темпами экономического роста в ближайшие 15–20 лет. В прошлом году страна попала на второе место в рейтинге лучших туристических направлений по версии Lonely Planet, под мьянманский проект можно было легко получить деньги у частных инвесторов. Однако пока эта «мистическая Мьянма» (официальный слоган местного министерства туризма) сильно отличается от Мьянмы реальной — туристам негде остановиться, а инвестиционные фонды не могут найти достойные объекты для серьезных вложений. «Сюда стоит идти долгосрочным инвесторам, для краткосрочной прибыли здесь возможностей не так много», — рассказывает «Эксперту» председатель инвестиционного банка Silk Road Finance Алишер Али , признающий, что «многие инвесторы получат убытки». 2013 год станет во многом определяющим для будущего Мьянмы — ей необходимо делами подтвердить свой статус «азиатского открытия», иначе внимание инвесторов может переключиться на другие страны.

Экономика перехода

Еще три года назад пятилетний японский внедорожник в Мьянме стоил несколько сотен тысяч долларов США, а цена на сим-карту для мобильного телефона доходила до 1500–2000 долларов. Государство жестко контролировало импорт автомобилей (своего автопроизводства в Мьянме нет) и распространение сотовых телефонов — на всю страну было несколько тысяч пользователей. «Я купил эту машину шесть месяцев назад, сегодня она стоит в два раза дешевле», — жалуется таксист, везущий меня из аэропорта к озеру Инле на пятилетней «тойоте». 95% автопарка в стране — это подержанные японские праворульные машины (при левостороннем движении), раньше их контрабандой ввозили из Таиланда, теперь вполне официально продают на автомобильных ярмарках. «Цена снижается чуть ли не каждую неделю, на улицах Янгона уже сплошные пробки, работать все сложнее», — рассказывает владелец янгонской транспортной компании. За год ему пришлось снизить цену на свои услуги в два раза, каждый месяц появляются новые конкуренты. Впрочем, сим-карты до сих пор стоят невероятные для Юго-Восточной Азии 200 долларов США (туристы могут купить карточку за 20 долларов, но пополнить баланс на ней невозможно). В ноябре в Янгоне появились первые банкоматы, принимающие карты MasterCard, а в декабре о запуске пилотной схемы сотрудничества с мьянманскими банками объявила система Visa.

Еще три года назад пятилетний японский внедорожник в Мьянме стоил несколько сотен тысяч долларов США, а цена на сим-карту для мобильного телефона доходила до 1500–2000 долларов

Фото: Abbas / Magnum / Grinberg Agency

Экономика Мьянмы представляет собой причудливый симбиоз остатков прежней государственно-капиталистической системы, существовавшей здесь с 1991 года, и первых ростков новой, по-настоящему рыночной экономики. Еще год назад в Мьянме действовали два валютных курса, официальный отличался от черного рынка в десять раз. Сегодня курс один для всех, но до сих пор в Мьянме принимают к обмену лишь новые долларовые купюры, любая помятость делает американскую валюту если не недействительной, то уж точно нежеланной. «Только новые доллары», — говорит мне кассир на железнодорожном вокзале в Мандалае, билет на поезд иностранец может купить лишь за американскую валюту.

По официальным данным, в последние 10 лет экономика Мьянмы росла на 11–12% в год, но доверия к этим цифрам у специалистов нет. «Я думаю, что реальный рост был на уровне 6–7 процентов», — утверждает экономист агентства Myanmar Survey Киат Хлаинг .

За экономическую политику в Мьянме теперь отвечает экономический совет при президенте под руководством, пожалуй, самого авторитетного бирманского экономиста У Мьинта . Выпускник университетов Сornell и Berkeley долгое время был советником Аун Сан Су Чжи, сегодня он олицетворяет с трудом найденный консенсус между правящим режимом и оппозицией. «Наша главная задача — сократить разрыв между миром статистики и миром реальности, и это делается: в июне президент снизил прогноз экономического роста на ближайшую пятилетку с 10,2 до 7,7 процента», — говорит У Мьинт.

В 2013 году экономика Мьянмы должна по-настоящему открыться для иностранного капитала, на это направлен новый закон об иностранных инвестициях, принятый в конце прошлого года, — до середины февраля правительство должно выпустить разъяснения, в которых будут указаны точные правила для разных отраслей промышленности. Однако отношение к иностранным инвестициям в стране далеко не однозначно. С одной стороны, местные компании, привыкшие к комфортной рыночной среде, боятся конкуренции. «У многих игроков на потребительском рынке возникнут проблемы, если бы я производил напитки, я бы, возможно, паниковал», — говорит Киат Хлаинг. В конце прошлого года заявки на начало производства в Мьянме подали Сoca-Cola и Pepsi-Cola, положительные решения ожидаются в начале этого года. С другой — в поисках партнеров иностранцы в Мьянме зачастую обращаются к уже существующим гигантам. «Сегодня у нас экономика, которая основана на нескольких крупных компаниях, созданных так называемыми приятелями генералов, и приток иностранных инвестиций может еще больше усугубить эту ситуацию. Но мы не хотим, чтобы иностранные инвестиции усиливали этот дисбаланс между богатыми и бедными, нам нужна более сбалансированная экономика», — говорит У Мьинт.

Лист ожидания

«В прошлом году у нас был защитник из Черногории, он раньше в “Тереке” играл, но пришлось с ним расстаться, теперь нам можно иметь только трех иностранцев, а у нас уже есть два африканца и бразилец», — менеджер Yangon United рассказывает мне о бухгалтерии главного бирманского футбольного клуба. «Месячный бюджет порядка 100 тысяч долларов США, иностранцам платим до 10 тысяч в месяц, местным максимум три тысячи», — продолжает мой собеседник.

Создание профессиональной футбольной лиги было одним из последних решений бирманского генералитета перед передачей власти гражданским — народ решили отвлечь от политики с помощью спорта. Каждая провинция страны получила свою команду, а вместе с ней и спонсора из числа местных олигархов. Клуб Yangon United принадлежит крупному местному бизнесмену Тей Зе — он один из главных «приятелей» бирманских военных властей, по версии Вашингтона. Осенью прошлого года перед визитом Барака Обамы США сняли страновые санкции с Мьянмы, оставив индивидуальные ограничения, касающиеся бизнесменов и компаний, тесно связанных с бирманским генералитетом. В список, доступный на официальном сайте Казначейства США, вошли сразу несколько структур, связанных с Тей Зе, — холдинг Htoo Trading, авиакомпания Air Bagan. Тей Зе считают одним из богатейших людей страны, ему принадлежат мобильные операторы, отельные сети, бензоколонки и месторождения полезных ископаемых.

За последние пятнадцать лет компании, подобные Htoo Trading, консолидировали значительную часть национальной экономики, то есть выбора у иностранных инвесторов практически не осталось. «Точных данных нет, но, по нашим оценкам, на “приятелей хунты” приходится около 10 процентов ВВП Мьянмы и до половины частного сектора», — говорит Киат. Многие собеседники «Эксперта» утверждают, что за изменениями в Мьянме стоят именно крупные бизнесмены, которые переросли размеры жестко контролируемой национальной экономики. «Они уже заработали себе первоначальный капитал, им нужно развиваться, а в условиях международной изоляции для этого не было возможностей. В конечном счете они выиграют от изменения ситуации», — уверен президент химической компании Awba Тадое Хэйн .

Однако пока персональный режим международной изоляции сохраняется. В начале 2012 года европейский авиапроизводитель ATR в очередной раз отказался продать Air Bagan запчасти. Спустя неделю самолет этой компании потерпел аварию при заходе на посадку на одном из внутренних рейсов. Сегодня все внутренние бирманские авиалинии находятся в «запретных списках», что может быть чревато новыми происшествиями — компании вынуждены закупать самолеты и запасные части на вторичном рынке.

Самые дальновидные из бирманских олигархов активно работают над изменением своего имиджа, тот же Тей Зе в последнее время много занимается благотворительностью, дает пространные интервью местным и зарубежным СМИ. «Список — это не константа: постоянно вносятся одни фамилии и убираются другие, — говорит “Эксперту” один из советников посольства США в Мьянме. — Наша цель — не наказать кого-то, а дать им стимул к исправлению. Если мы увидим позитивные изменения, то любой бизнесмен может быть из данного списка исключен». Так, весной прошлого года сын Тей Зе — Пхьо За — в суде добился отмены против себя санкций Европейского союза, доказав, что никак не связан с бизнесом отца.

Контролируемая демократия

Напротив штаб-квартиры НЛД, через дорогу, прилавок с фруктами, вокруг которого постоянно мнутся люди в подчеркнуто штатской одежде. «Раньше немногие решались сюда прийти, сейчас, конечно, лучше, но все равно наблюдение сохранилось. Кто знает, как еще жизнь повернется», — рассказывает мне один из активистов партии.

Лидер НЛД Аун Сан Су Чжи, без сомнения, самый популярный политик современной Мьянмы. Выйдя из-под домашнего ареста полтора года назад, сегодня Су Чжи заседает в парламенте и возглавляет правительственные комиссии. В декабре прошлого года Леди, как ее часто называют в Мьянме, встретилась в Янгоне с президентом США Бараком Обамой, теперь календари и постеры с этой фотографией — один из самых ходовых товаров у уличных торговцев.

Впрочем, некоторым бирманцам кажется, что изменения могли бы быть более существенными. Директор левацкого издательства в Мандалае Ludu Bookstore Киав Зан Хла держит в руках разваливающуюся от старости книжку «Аун Сан» из серии «Жизнь замечательных людей» 1956 года издания — биография отца бирманского национального сопротивления авторства Игоря Можейко (Кира Булычева) выйдет в начале этого года на бирманском тиражом около тысячи экземпляров. «Из-за того что Аун Сан Су Чжи его дочь, у нас в Бирме про Аун Сана писали не так много, а у Можейко получилось очень интересно», — говорит он. Издательство Ludu — практически ровесник постколониальной Бирмы, с 1945 года здесь печатают книги и статьи ведущих бирманских интеллектуалов левого толка. Сам Киав Зан Хла дважды сидел в тюрьме — с 1970-го до 1980-го и с 1989-го по 1995-й — по политическим статьям и говорит, что пока не уверен в демократическом будущем Мьянмы. «Изменения поверхностные, нужно менять конституцию 2008 года, иначе всегда есть риск возвращения к прежнему режиму», — считает он.

Краеугольным камнем новой политической системы Мьянмы действительно стала конституция, принятая на референдуме 2008 года. Военные сделали все возможное, чтобы поставить под свой контроль скорость демократических изменений, а также гарантировать собственную безопасность. Конституция прямо запрещает уголовное преследование официальных лиц за любые действия, совершенные до ее принятия. Четверть мест в новом парламенте закреплена за военными, а президент страны обязан иметь военный опыт. Более того, в конституции фактически закреплено право военных на государственный переворот — Совет по национальной безопасности (в основном состоящий из контролируемых военными чиновников) может объявить режим чрезвычайного положения, при котором власть переходит к командующему вооруженными силами Мьянмы. Скорее всего, военные будут пытаться выстроить политическую систему в стране по образцу соседнего Таиланда, где развитая демократия сочетается с системообразующей ролью генералитета, который в ключевые моменты выступает в роли лесника из анекдота и разгоняет спорящие политические партии по углам.

Впрочем, с оппозицией в Мьянме тоже не все в порядке. Демократические силы слабы и раздроблены. Внутри самой НЛД наметился серьезный раскол — сидевшие партийцы недовольны наплывом новых членов, которые начинают претендовать на важные посты. Су Чжи пока старается оставаться над схваткой, но от нее ждут решительных действий. «Она сама говорила, что настоящим лидером можно назвать лишь того, кто сможет воспитать других лидеров, пока мы этого не видим. Кроме самой Су Чжи у оппозиции фактически никого нет», — политический комментатор C ое Книн рассказывает, как пытался опубликовать колонку, критикующую Аун Сан, но две газеты ему отказали, критика Аун Сан Су Чжи непопулярна у городских читателей.

Проблему отсутствия лидеров пока пытаются решать: в Янгоне в прошлом году появились десятки политологических кружков и курсов. В Yangon Political School, занимающей две крошечные комнатушки в неприметном здании в центре города, занимаются повышением политического сознания масс — в основном здесь учатся студенты и молодые активисты различных общественных, правозащитных и политических организаций. «Обучение бесплатное, мы существуем на пожертвования мьянманских и международных НКО, а многие наши студенты имеют опыт борьбы за различные права», — говорит «Эксперту» руководитель школы Аунг Мьо Хтут . Преподаются всего два курса — международные отношения и политическая теория. «Мы хотим, чтобы они понимали особенности политического перехода от одного состояния общества к другому и сложности переходного периода», — объясняет директор Political School.

Ключевыми в политической жизни Мьянмы станут всеобщие выборы 2015 года, на них у оппозиции появится реальный шанс получить большинство в парламенте, выбрать своего президента и сформировать правительство. Как в этом случае поведут себя генералы — главная интрига политической жизни на ближайшие два с половиной года. Один раз, в 1990 году, военные уже отказались признать победу НЛД, отправив многих избранных депутатов в тюрьму. Однако создается ощущение, что пока в обоих лагерях побеждают умеренные силы. «Думаю, НЛД будет пытаться взять власть в 2015 году, а скорее, на следующих выборах в 2020-м», — говорит мне один из близких к оппозиции аналитиков.

Пусть расцветают сто газет

Хозяйка Yangon Publishing House Сое Юй Вай гордо показывает документ с печатью — ее компании доверили проведение мьянманской части конкурса «Мисс мира-2013». Ее жизнь — типичная история «бирманской мечты». Муж Сое — армейский капитан, теперь занимается бизнесом (драгоценные камни, плантации тика). Пусть не самым крупным по местным масштабам, но достаточным для поддержки увлечения своей супруги. «Он из двадцатого выпуска военной академии, многие его сослуживцы достигли больших высот, а тут принято, что каждый выпуск держится вместе, сокурсники помогают друг другу», — рассказывает один из информированных мьянманцев. Сегодня в обойме Сое два издания — модный журнал Hello Madame с лучшими образцами застенчивой местной моды и деловой журнал Future, в котором на довольно корявом английском пишут о новой экономике Мьянмы.

Журнал Future — один из десятков новых изданий на всевозможных языках, которые появились в стране за последние два года. Предварительную цензуру в Мьянме отменили лишь в сентябре прошлого года, но, по словам опрошенных «Экспертом» журналистов, проблем с ней не было последние года полтора. «Это скорее вопрос самоцензуры. Есть темы, которые ты сам не будешь трогать, например, бизнес генералов», — говорит «Эксперту» редактор общественно-политического еженедельника The People’s Age Мау Лин . «По этой теме практически невозможно найти достоверную информацию», — более мягко поясняет один из журналистов главного англоязычного еженедельника Myanmar Times.

Активно развивается и еще недавно запретный интернет, сегодня в Мьянме есть даже свои хакерские организации. Я сижу в забегаловке с модератором популярного хакерского комьюнити, который представляется своим интернет-прозвищем — Дьявольский Гений. В миру Гений учится на программиста в Мандалайском университете и в будущем хочет стать экспертом по компьютерной безопасности. Он рассказывает мне о своих коллегах — Докторе Крысе, Темном Доходе и Создателе Корней, вместе они строят новое информационное общество Мьянмы. «Мы распространяем знания о защите знаний. Я считаю себя белым хакером», — говорит Дьявольский Гений. «Белым хакерам», правда, тоже нужно на что-то жить, им удалось уже заразить около 100 компьютеров в Мьянме, с которых они отправляют спам и накручивают клики в системе Google Adsense — в месяц на круг выходит около 1000 долларов США, неплохая прибавка к тому, что посылают родители.

Куклачевы против китайцев

В декабре местный интернет взорвался десятками фотографий монахов с обожженными лицами. Демонстрации против разработки китайскойкомпанией медной шахты вылились в столкновения с полицией, которая применила избыточную силу против протестующих крестьян и монахов.

Монахи в Мьянме всегда были важной общественной силой, которую пытались поставить под свой контроль все власти — колониальные, гражданские и военные. При этом через монашество проходят все мьянманцы: каждый мужчина должен хотя бы раз пожить в монастыре — от пары дней до нескольких лет. В этой ситуации миллионную «сангхка» (монашество), менее 10% которой отошло от мирской жизни навсегда, можно считать выразителем настроений значительной части общества, в первую очередь его деревенской, патриархальной части.

«Монастырь прыгающих кошек» — одна из туристических достопримечательностей на озере Инле, местные монахи от скуки обучили многочисленных кошек прыгать по команде через обруч. Пару лет назад, правда, эта практика прекратилась — кто-то из иерархов посчитал, что монахам лучше уделять время медитации, а не клоунаде, так что кошек теперь никто особо не беспокоит. В глубине главного холла монастыря видны несколько плакатов НДЛ и фотографии Аун Сана и Аун Сан Су Чжи. «Мы не любим китайцев, они просто используют нас в своих интересах», — говорит мне один из монахов.

Таблица:

По большинству экономических показателей Мьянма занимает в АСЕАН последнее место

«Проблема в том, что соглашения были достигнуты еще при военных. Китайцы заплатили все, что нужно, но до жителей деньги не дошли», — объясняет информированный собеседник в Мьянме. Китайцев недолюбливают во всех странах Юго-Восточной Азии, но в Мьянме эта нелюбовь смешивается со страхом — КНР слишком близко. С одной стороны, Китай был чуть ли не единственным союзником Мьянмы в годы ее изоляции от остального мира, с другой — это позволило ему занять в стране ключевые позиции, иногда за счет местных интересов. «Сегодня в Мьянме предпочитают японцев китайцам. Китай просто выкачивает ресурсы, Япония же оставляет что-то внутри страны», — говорит «Эксперту» японский сотрудник консалтингового агентства Bagan Capital Шигео Хаяши .

Изменение отношения к себе в Китае почувствовали почти сразу же после смены власти в Мьянме. Уже в октябре 2011 года Тейн Сейн объявил о замораживании 4-миллиардного проекта строительства дамбы на главной реке Ирриварди, в подготовку которого КНР уже вложила значительные средства. «Устранение зависимости от Китая — один из главных стратегических приоритетов руководства Мьянмы, они будут стараться балансировать между интересами всех крупных держав, не отдавая никому явного предпочтения», — говорит «Эксперту» вице-президент российского Общества дружбы и сотрудничества с Мьянмой Александр Островский .

Столица-призрак

В новую столицу Мьянмы Нэйпиду я въезжаю в лучших местных традициях — в огромном черном наглухо тонированном джипе, некоторые полицейские отдают ему честь. «Они же не знают, кто там, вполне может быть, какой-нибудь генерал, они как раз на таких машинах ездят», — говорит мне водитель Нэй Лин .

Нэйпиду — последний и самый масштабный проект военных властей Бирмы. За несколько лет втайне от всех они выстроили новую столицу и проложили к ней единственное скоростное шоссе в стране. В народе, правда, этот хайвей называют хайвейвом (высокая волна) — дорога проложена без соблюдения правил дорожного строительства, из-за чего аварии здесь происходят постоянно. «Говорят, несколько генералов разбились, послы, — рассказывает Нэй Лин. — Строили местные инженеры — секретно. Зарубежных консультантов не приглашали, дорога вся прямая, нет наклонов на поворотах, вот и вылетают машины». На шоссе через каждые несколько километров стоят плакаты с фотографиями разбившихся машин, одну свежую аварию мы застаем уже почти на подъезде к столице. Сам Нэйпиду (Королевская столица) в Янгоне прозвали Нэйпуду (Жаркий город): летом здесь намного жарче, чем на побережье, что, понятно, тоже не нравится многим.

Главная причина переноса столицы — безопасность: Янгон слишком близок к океану, который бороздят американские авианосцы (дважды в момент внутриполитических потрясений — в 1988-м и в 2007-м — они находились в непосредственной близости от берегов Мьянмы), и генералы никогда не чувствовали себя там в полной безопасности. Кроме того, Нэйпиду находится ближе к географическому центру страны, что в теории должно улучшить коммуникацию между столицей и разными районами Мьянмы. В ближайшие три года город должен принять спортивные игры ЮВА и саммит АСЕАН, под них здесь строятся гигантские спортивные объекты и десятки отелей.

Центральное место в Нэйпиду занимает колоссальный комплекс парламентских зданий: кажется, он мог бы вместить парламенты всех азиатских стран, и еще место останется. Вокруг парламента разбросаны различные министерства, на которые указывают соответствующие таблички, самих зданий обычно не видно за буйной растительностью. Все это разнообразие форм государственной жизни связывают широченные дороги, иногда до четырех-пяти полос в одну сторону. По официальным данным, Нэйпиду сегодня третий по численности город в Мьянме с населением около миллиона человек, однако верится в это с трудом — опрошенные «Экспертом» местные жители говорят максимум о нескольких десятках тысяч. Большинство чиновников, вынужденных переехать в новую столицу вслед за министерствами, оставили семьи в Янгоне, поэтому в выходные жизнь в новой столице совсем замирает.

Новый зверь

Несмотря на перенос столицы в Нэйпиду и масштабные планы по международному пиару нового столичного города, центром Мьянмы еще долго будет оставаться Янгон. Здесь базируются все футбольные клубы местного чемпионата вне зависимости от официального места приписки (они вылетают на «домашние игры»). Здесь ночуют самолеты всех местных авиалиний, разлетаясь утром сложными маршрутами по другим городам с многочисленными остановками. При этом цены на недвижимость в Янгоне сравнимы с сингапурскими — сказывается дефицит качественного предложения, неэластичный рынок и растущий спрос со стороны иностранных компаний.

«Вести бизнес в Мьянме далеко не так дешево, как в соседнем Лаосе или Камбодже. Это нужно учитывать при принятии решения о начале работы здесь. Цена номеров в отелях выросла за последний год в два-три раза, — говорит “Эксперту” один из иностранных консультантов. — Даже девушки легкого поведения здесь уже дороже, чем в Таиланде!» Консервативной Мьянме пока далеко до Таиланда, но правозащитники уже говорят об опасности для страны стать еще одним направлением «секс-туризма» — сегодня клубы соответствующей направленности стыдливо называют свою деятельность «показом мод».

Вести бизнес в Мьянме далеко не так дешево, как в соседнем Лаосе или Камбодже. Например, цена номеров в отелях выросла за последний год в два-три раза

Фото: Chien-Chi Chang / Magnum / Grinberg Agency

Модель экономического развития Мьянмы, очевидно, будет отличаться и от схемы, сработавшей для «азиатских тигров», и от экономического чуда китайского образца. Страна вряд ли сможет стать экспортной фабрикой, высокий курс национальной валюты уже сделал неконкурентоспобными местных производителей риса, да и зарплаты в Мьянме не стоят на месте. «Заработная плата моих работников за год выросла в два раза, и я ожидаю дальнейшего повышения», — говорит президент химической компании Awba Тадое Хэйн . Иностранные компании, которые сегодня пытаются открыть в Мьянме свои производства, ориентируются на внутренний спрос — 60 миллионов жителей, по меркам АСЕАН, представляются очень привлекательным рынком, потенциально вторым по размерам после Таиланда. Нужно также учесть, что в Мьянме уже есть платежеспособный спрос, обеспеченный слой здесь шире, чем в соседних Камбодже и Лаосе, речь идет как минимум о миллионе довольно состоятельных граждан.

Наконец, в отличие от большинства своих соседей, Мьянма богата ресурсами, на разработку которых у страны пока нет ни средств, ни технологий. «Нам сейчас нужнее всего иностранные технологии для разработки полезных ископаемых, в том числе и российские», — говорит «Эксперту» совладелец одного из нефтяных месторождений До Эй Эй Со . Так что у Мьянмы сегодня, с одной стороны, есть все, а с другой — вообще ничего нет. Сочетание, которое заставляет учащенно биться сердце любого инвестора. Нужно лишь верно оценить возможные риски.

Янгон — Нэйпиду — Мандалай — озеро Инле — Гонконг

(обратно)

Налог без представительства

Николай Силаев

Реформа образования открывает возможности для расширения его платности. Но не создает площадки для обсуждения того, сколько, кому и за что будут платить родители

В новом учебном году на айпады может не хватить

Фото: РИА Новости

Одним из последних сюрпризов нового закона об образовании стало исключение из него нормы, по которой родители оплачивают не более 20% расходов по уходу и присмотру за детьми в детских садах. Такая поправка к тексту закона появилась внезапно, как и многое другое, и, несмотря на возражения, проскочила второе и третье чтения в Думе.

На фоне всего остального, что есть в новом законе, это частная проблема. Но она напрямую связана с более широким вопросом: как будет меняться экономика всего дошкольного и школьного образования и каких социальных и политических последствий этих перемен можно ждать?

Угроза

Активисты движения «Российским детям — доступное дошкольное образование» исполнены мрачных предчувствий. Координатор движения Кирилл Дружинин говорит, что поправки в закон не было бы, если бы муниципалитеты не готовились к повышению платы за детские сады. По его сведениям, в некоторых регионах повышение уже происходит.

Единого норматива стоимости присмотра и ухода за детьми-дошкольниками нет. По данным движения РДДДО, в разных регионах полная стоимость может составлять от 6 тыс. до 16 тыс. рублей. Если эта цифра вообще известна — по словам Кирилла Дружинина, московские власти ее не раскрывают, и неизвестно, какой процент от нее составляют те 700–1300 рублей, что платят московские родители. А вот в подмосковных Химках родители платят по 2 тыс. рублей за ребенка, и известно, что это составляет ровно 20% общей суммы.

Если взять химкинский уровень за средний и допустить, что муниципалитеты воспользуются предоставленным им законом правом брать с родителей полную сумму расходов на уход и присмотр за детьми в детских садах, то нужно ожидать перераспределения немалых средств. Около 6 млн детей ходят в детские сады, всего дошкольников в стране около 11 млн. Примем, что сейчас родители оплачивают 20% расходов по присмотру и уходу за детьми в детских садах. Тогда, в крайнем допущенном нами случае, им придется доплатить еще 550–600 млрд рублей. Это равняется приблизительно трети российского рынка легковых автомобилей 2011 года, по данным PwC.

На практике картина, разумеется, будет иной. Многие семьи (опять-таки в крайнем описанном нами случае) попросту откажутся от детских садов, потому что при средней зарплате по стране в 26 тыс. рублей, за посещение детского сада двоими детьми-дошкольниками придется отдать зарплату одного из родителей. Правда, тогда одному из родителей придется отказаться и от работы, если она предполагает восьмичасовой рабочий день и если нет родственников, готовых постоянно сидеть с детьми. То есть прощай ипотечный или автомобильный кредит.

Отдельная тема — перспективы платности школьного образования. Его новые стандарты составлены так, что границы бесплатного в них могут быть определены очень условно. Новое законодательство легализует уже существующие многообразные доплаты в школах, но их потенциальный масштаб оценке пока не поддается. Частные школы в Москве могут стоить 20–35 тыс. рублей на одного ребенка в месяц. Разумеется, доплаты в школах государственных в среднем будут значительно меньше, иначе страна вовсе останется без среднего образования. Но детей школьного возраста больше, чем дошкольников, в ближайшие годы их число вырастет из-за беби-бума. Масштаб сумм, перераспределяемых уже не внутри бюджетной системы, а в экономике в целом, может оказаться не меньшим, чем в описанном выше крайнем случае с детскими садами. Не вполне понятно, почему платность образования трактуется только как социальная проблема, а не с точки зрения того угнетающего эффекта, который она может оказать на экономику. И на демографию — президент недавно пожелал, чтобы нормой для России стала семья с тремя детьми, но какие же трое детей, если либо детский сад, либо новое жилье?

Практика

На самом деле картина будет не столь ужасной. Мэр Тольятти Сергей Андреев говорит, что муниципалитет по-прежнему будет нести расходы на уход и присмотр за детьми в детских садах. На это уходит 2 млрд рублей из 7 млрд собственных доходов города. В будущем на детские сады будет распространен принцип подушевого финансирования, который уже внедряется в школах. Туда войдут зарплаты воспитателей, логопедов, психологов. Этот норматив будет оплачивать региональный бюджет. Все прочее — коммунальные платежи, содержание зданий, зарплата вспомогательного персонала, то есть те самые «присмотр и уход» — возьмет на себя город.

Андреев не ожидает, что муниципалитеты будут увеличивать долю родителей в оплате детских садов. Не исключено, что этот прогноз для многих случаев окажется верным — политические риски таких решений велики и для местных, и для региональных властей. Правда, Тольятти город не самый типичный. Например, там практически ликвидирована очередь в детский сад для детей старше трех лет. Сейчас, говорит Андреев, в этой очереди всего сто человек, и все это дети родителей, недавно приехавших в город. Очередь среди детей младше трех лет больше, но новые места в детских садах в Тольятти открывают весьма энергично. В прошлом году их появилось 900 — один детский сад был построен заново, еще 18 групп были открыты в помещениях старых детских садов, которые использовались не по назначению. По словам мэра, одно новое место для ребенка в детском саду обходится в 700 тыс. — 1 млн рублей, если сад строится с нуля, и в 100 тыс. рублей, если сад восстанавливается. Сергей Андреев говорит, что финансирует это региональный бюджет, сам город такие расходы обеспечить не может.

Уполномоченный по правам ребенка в Москве Евгений Бунимович считает, что в столице новая норма закона будет применяться. Одна из причин в том, что родители московских дошкольников — это поколение, для которого образование детей и их безопасность приоритетны. У них есть заинтересованность в качественных образовательных программах, и детские сады будут на это реагировать.

В то же время г-н Бунимович не ожидает повышения платы за обучение в школах: «Нет традиции. За медицину платили всегда. Образование в сознании населения все-таки бесплатно». Он отмечает, что в Москве был резко повышен норматив подушевого финансирования школьного образования. Раньше этот норматив колебался от 60 до 120 тыс. в разных школах, сейчас все школы подтянуты к верхней планке. Выросла и зарплата учителей. Все это должно удержать школы от того, чтобы чрезмерно пристально заглядывать в карман к родителям.

Перспектива

Резких перемен с платностью дошкольного и школьного образования, скорее всего, не будет. Возможно, где-то муниципальные власти и попытаются совсем уж резво воспользоваться новой возможностью сэкономить, но вряд ли такие попытки будут повсеместными. Да и губернаторы, которых сейчас избирают, будут внимательно следить за происходящим. Проблема не в одномоментном шоке, а в усиливающихся противоречиях и диспропорциях.

Появление платного сегмента в образовании неизбежно, он уже появился. Вероятно, часть родителей была бы готова заплатить за детский сад или школу больше, чем платит сейчас. Проблема в том, что неизвестно, на что идут эти деньги, проконтролировать их расходование невозможно.

«В наше образование введена модель “комбината услуг”. Смешения в одном образовательном учреждении платных и бесплатных занятий нет ни в одной стране мира. Это смешение чрезвычайно опасно, потому что естественным следующим шагом станет разделение родителей и учеников на тех, кто доплачивает школе, и тех, кто не доплачивает. Мы переносим социальное расслоение в школу, вместо того чтобы преодолевать это расслоение через образование как социальный лифт», — говорит Евгений Бунимович.

Нынешний режим финансирования школ предполагает, что львиная доля средств идет на преподавание тех предметов, по которым школа отчитывается результатами ЕГЭ. К тому же учителя получают повышенную зарплату не за ставку, а за часы преподавания, работая на износ. «Этот экономический механизм выдавливает из школы воспитательную работу», — говорит Бунимович. Добавим, что дурная атмосфера в классе, где ученики предоставлены сами себе, в конечном итоге сведет на нет эффект труда хороших учителей-предметников.

Похожее и с дошкольниками. В декабре 2010 года власти нашли изящный способ сократить очереди в детские сады — главный санитарный врач Евгений Онищенко подписал новые санитарно-эпидемиологические нормы, отменяющие прежние предельные требования по наполняемости детсадовских групп. Раньше в них можно было набирать до 20 детей, а сейчас — 25–30, говорят, доходит и до 40. Численность персонала осталась прежней или сократилась. Если исходить из норм закона, который приняла в декабре Дума, платить предлагается за это.

Формально родители могут повлиять на политику школы, поскольку их представители входят в советы школ. Фактически же им в редчайших случаях удается добиться каких-либо изменений в этой политике. В Москве, например, у них не всегда получается даже отстоять самостоятельность школы, если ее пытаются объединить в «образовательный комплекс» с другими школами и детскими садами. Минимальны и полномочия муниципалитета. Деньги в школу приходят из регионов, содержательный контроль — за региональными образовательными «вертикалями», а через них — за Минобром. Параметры и условия платности, зарплатную и кадровую политику школ попросту негде и не с кем обсуждать. Естественные площадки для такого обсуждения — муниципалитеты и советы школ — в этом качестве не работают.   

(обратно)

И пробки победить, и с людьми не поссориться

Алексей Щукин

Градостроительная политика Москвы только формируется. Ее приоритеты на ближайшее время — решение транспортного вопроса и ревитализация промзон

Дорожное строительство — приоритет градостроительной политики администрации Сергея Собянина

Решить транспортную проблему — главная задача, стоящая сегодня перед администрацией мэра Москвы Сергея Собянина . Миссия, можно сказать, невыполнимая — ситуация крайне запущена. Но это лишь частность. Более общая задача — превратить социалистический мегаполис, на двадцать лет ставший ареной для дикого капитализма, в город, удобный для жизни, — тоже пока не имеет решений.

Контуры новой градостроительной политики можно было бы попытаться разглядеть на одном из главных столичных мероприятий в области архитектуры и градостроительства — Втором Московском урбанистическом форуме, который прошел в декабре минувшего года. Однако форум оставил больше вопросов, чем ответов.

Понятно «что», неясно «как»

Форум сопровождался большим грузом ожиданий. В 2011 году это было очень яркое событие, какого Москва не видела лет двадцать. Открытость первых лиц города и сильные западные эксперты, новые исследования и живые дискуссии — на фоне взрывного роста интереса общества к урбанистике все это создавало ощущение начала новой эпохи. Однако нынешний форум удержать планку не смог.

Настоящих дискуссий практически не было. В кулуарах говорили, что столичное правительство жестко потребовало, чтобы все спикеры отказались от какой-либо критики. На форуме не было представителей Московской области, будущее столичной агломерации обсуждали без них. Не пригласили и городских активистов, которые представляют собой одно из самых ярких явлений в сегодняшней Москве. Сотни пассионарных людей на добровольных началах пытаются улучшить город в меру своих сил, но это явление осталось за скобками. Как ни странно, не обсуждались ни вопросы расширения Москвы, ни прошедший международный конкурс на концепцию столичной агломерации.

В отсутствие дискуссий форум мог пойти по двум направлениям — подведение итогов двухлетней работы команды Собянина в Москве или презентация новых планов. Не получилось ни того ни другого. Хвалиться пока нечем. Много начатых проектов, которые когда-то будут реализованы, но ничего законченного пока нет. Чуть ли не единственная яркая история успеха — приведенный в порядок и сверхпопулярный ЦПКиО имени Горького. О новых планах столичное правительство активно информировало предыдущие два года. При этом планы менялись так быстро, что все запутались. Автодороги проложат хордами или замкнут четвертым кольцом? Будет ли новое кольцо метро? Зарулит ли в Коммунарку линия скоростного автобуса или туда пойдет сразу несколько веток метро?

На новость тянуло только заявление властей о решении сделать стратегический мастер-план Москвы. Концептуальный документ с целями, расставленными приоритетами и механизмами развития города нужен. Такая городская «конституция» станет основой для генплана — заметим, что лужковскому генплану концептуальности явно не хватало. Однако смущают несколько моментов. Во-первых, сроки создания мастер-плана. Единственный на сегодня в России мастер-план Перми делали три с половиной года. В Москве работу хотят сделать за полгода.

Во-вторых, очевиден правильный алгоритм создания градостроительных документов: мастер-план, затем генплан, потом правила землепользования и застройки. На этом пути концептуальность с каждой итерацией трансформируется во все более конкретные решения и более мелкую деталировку. В Москве эту схему поставили с ног на голову. Генплан и правила землепользования и застройки (ПЗЗ) делаются параллельно с мастер-планом. Более того, ПЗЗ будут разработаны уже в 2013 году, а генплан — на год позже.

В целом форум вызвал ощущение пробуксовки, упущенного шанса сделать новый шаг. Правильные слова о «городе, удобном для жизни», полицентрическом развитии, многофункциональных районах и прочем чиновники выучили прекрасно, но как на практике реализовать эти концепты, пока не очень понятно. Ясной градостроительной политики не существует, она только формируется, причем за закрытыми от общественности дверями. Характерная деталь: наибольший интерес у публики на форуме вызвали не западные звезды, а российские чиновники. Всем было крайне интересно узнать: что все-таки происходит в родном городе?

Нужны истории успеха

Если столичное правительство не решилось проанализировать свои достижения и неудачи в градостроительной сфере за последние два года, то попробуем вкратце сделать это сами. Главное достижение — отмена самоубийственной лужковской застройки всех клочков земли в угоду девелоперам. Были отменены инвестиционные контракты на строительство 9 млн кв. м, причем 1,3 млн планировалось возвести в центре города. Прекращено офисное строительство в центре, остановлен снос исторических зданий. Строить в Москве стало намного труднее, но на данном этапе, пока градостроительная политика не выстроена, для города это благо.

Город ушел от «выжимания» земельной ренты и поставил приоритетом решение транспортного вопроса. Был раскручен маховик дорожного строительства, его объемы выросли чуть ли не в десять раз. Началось активное строительство метро: только в Китае подземка строится сегодня интенсивнее. Столичное метро за десять лет должно увеличиться в полтора раза — планируется построить 150 км путей и 70 новых станций. За восемь лет планируется построить и 250 транспортно-пересадочных узлов.

В течение пяти лет на дороги и общественный транспорт будет потрачено 40 млрд евро. Здесь надо заметить, что большинство реализуемых сейчас проектов были задуманы еще во времена Лужкова, но тогда денег на них не было. Дело сдвинулось с мертвой точки лишь после того, как вместе с Собяниным в город пришли «федеральные» деньги.

Есть тихие, малозаметные ходы. Например, с октября девелоперы избавлены от необходимости самостоятельно проектировать и строить тепловые сети. За 18 месяцев после заявки компания МОЭК обязана подключить любую новостройку к сетям по единой фиксированной цене, которая в полтора раза ниже среднерыночной. Это резко снижает риски девелоперов и в перспективе дает властям механизм управления развитием города через дифференцированную стоимость подключения.

Изменилась и интеллектуальная атмосфера. В отличие от лужковских времен чиновники более открыты для мирового опыта и новых идей. Они слушают экспертов и активно пользуются консультациями крупнейших мировых компаний. Однако правительство Москвы по-прежнему представляет собой черный ящик, где мотивы принятия решений скрыты от непосвященных. Почему сделан упор на строительство дорогостоящего метро, а не скоростного трамвая или систем скоростного автобуса? Почему проектируемая ветка метро в одночасье может изменить направление и вместо густонаселенного Солнцева прийти в деревню Саларьево, где живет несколько сотен человек? Даже специалистам не предъявляют ни расчетов, ни аргументов.

Главный недостаток первых двух лет правления Сергея Собянина — не удалось создать ощущение, что город реально меняется, что жизнь улучшается. Объявленных проектов и начатых строек много, но показать нечего. Программа укладки плитки на улицах скорее стала поводом для появления анекдотов. Программа благоустройства дворов, несмотря на потраченные деньги, не вызвала энтузиазма у жителей из-за кондовых устаревших решений. Понятно, что транспортную ситуацию или ситуацию с благоустройством кардинально решить очень трудно, но Москве крайне необходимы примеры позитивных изменений. Хотя бы модельный проект в пределах одного района.

Обещанного нового общественного транспорта пока не появилось. Пустующие выделенные полосы на дорогах вызывают гнев автовладельцев: места для машин стало меньше, пробки больше, а результат затеи неочевиден. Нарастает и протест против транспортных строек. В англоязычном мире феномен NIMBY («not in my backyard» — «только не на моем заднем дворе») хорошо известен: все желают, чтобы в городе было больше дорог, но никто не хочет, чтобы они шли около его дома. В московских реалиях протест против строек канализирует всю неудовлетворенность жизнью и государством.

В отношениях с жителями видится главный риск для администрации Собянина. Простых ответов на запрос времени практически нет, придется принимать непопулярные решения. Так, автомобилисты еще не приобрели новых дорог и развязок, зато уже потеряли полосы, которые выделили для общественного транспорта. Непопулярен и эксперимент с платной парковкой в центре, хотя в Европе от бесплатной парковки в центре столиц отказались еще лет сорок назад. Со временем режим платной парковки охватит и весь центр Москвы. Неизбежно будут повышаться транспортный налог и стоимость владения автомобилем — пока они у нас очень низкие. Все эти решения на фоне ухудшающейся транспортной ситуации (количество машин все равно растет быстрее, чем длина дорог) и отсутствия компенсирующих изменений будут настраивать население против власти. Возможно, чувствуя это и держа в уме выборы мэра в 2015 году, столичное правительство и не решилось на откровенный разговор на форуме.

Где строить дороги

Одна из бед Москвы — крайне малое количество дорог. На улично-дорожную сеть приходится всего 8,7% территории города — это в 2,5–3 раза меньше, чем в европейских столицах. Плотность московских дорог надо кардинально увеличить. Вопрос: где можно построить новые дороги? И какую цену мы готовы заплатить за новый транспортный каркас, состоящий из скоростных хайвеев?

Если мы не хотим сносить жилые дома, вариантов не так уж и много. Первый — использовать территорию железной дороги. Юрию Лужкову договориться о чем-то с РЖД не удавалось, мэр Собянин контакт с железнодорожниками наладил, уже реализуются разные проекты. Например, в 2015 году будет запущено движение пассажирских электричек по Московской кольцевой железной дороге. Однако первый же проект строительства автодороги около «железки» — северный дублер Кутузовского проспекта вдоль путей Смоленской железной дороги — в декабре был отправлен на перепроектирование из-за протестов жильцов близлежащих домов.

Лет десять назад начали говорить о закрытии малозагруженных Рижского и Савеловского вокзалов. Перенеся рейсы на другие вокзалы, можно было бы снять часть путей и проложить на их месте автомагистрали. Пик этих разговоров пришелся на прошлый год, но в итоге решили вокзалы оставить и даже реконструировали их. В целом земли железной дороги остаются в черте города чуть ли не главным ресурсом для строительства новых дорог.

Вариант второй — зеленые зоны. Этот вариант решения проблемы будет очень непопулярен: любой эколог скажет, что зелень — это легкие города, рубить деревья категорически нельзя. В то же время миллионы москвичей теряют здоровье, проживая рядом с улицами, превратившимися в сплошную пробку. Что важнее — люди или деревья? Пока считается, что деревья. В принципе можно было бы обойтись и без больших вырубок: новые дороги могли бы пойти по окраинам больших зеленых пространств — так делают в мегаполисах. Однако решение в целом малопопулярное, и потому вряд ли в ближайшее время этот резерв будет использован.

Вариант третий — расширение существующих дорог и превращение части их в бессветофорные трассы. Именно этот вариант сейчас для властей наиболее предпочтителен. Уже начата реконструкция сразу нескольких шоссе и проспектов. Казалось бы, вариант очень привлекательный: делаем Ленинский проспект или Большую Академическую улицу бессветофорными за счет тоннелей и эстакад, и по ним с большой скоростью полетят автомобили. Однако ведущие транспортники утверждают, что это грубая ошибка. Во всем цивилизованном мире конфигурация улично-дорожной сети является двухконтурной: есть улицы и скоростные фривеи, которые прокладывают вдали от жилой застройки. Московское изобретение «городская магистраль непрерывного движения», на которую выходят домовладения и по которой также движется общественный транспорт, как скоростная дорога работает плохо. И получается, что таким образом улицы мы как комфортное пространство убьем, а магистрали своей задачи все равно не выполнят.

Вариант четвертый — промзоны. Они представляют собой анахронизм в теле постиндустриального мегаполиса, и по ним было бы весьма удобно провести хайвеи. Пройдя вдали от жилых домов, они не мешали бы людям. Беда в том, что промышленные предприятия приватизированы и имеют собственников. Выкуп этой земли обходится городу очень дорого. «Десять километров автодороги через промзону обошлись городу в два миллиарда долларов. А нужно сто километров! У города нет таких денег», — заметил на форуме заместитель мэра Москвы в правительстве Москвы по вопросам градостроительной политики и строительства Марат Хуснуллин .

Сегодня столичное правительство прорабатывает новую схему: собственники предприятий отказываются от части земли, на которой будут построены новые дороги, а взамен получают возможность застроить оставшуюся территорию. Потенциально схема может быть весьма интересной для девелоперов, однако она весьма трудна с точки зрения управления. Предстоит договариваться с десятками собственников, только период согласований до начала строительства может исчисляться годами. Возможно, первой дорогой такого типа станет южный дублер Кутузовского проспекта, который должен пройти по промзонам, связав центр города со Сколковым.

В целом же основной ресурс для новых дорог — это территории вдоль железных дорог и промзоны. Но чтобы его задействовать, предстоит найти нужные алгоритмы работы и научиться работать с местными жителями.

Перекуем заводы в офисы и жилье

Промзоны сегодня представляют собой и главный резерв для развития города в целом. В Нью-Йорке и крупных городах Западной Европы процесс редевелопмента промышленных зон начался в 1970-е, теперь на этот путь должна вступить и Москва. Промышленные территории занимают 17–20% всей территории столицы — 20–22 тыс. га. Только на них можно было бы кроме транспортной инфраструктуры возвести огромное количество недвижимости. Год назад на форуме иностранные эксперты убеждали, что без расширения столицы резерва промзон хватит на десятилетия развития.

Сегодня промышленные территории Москвы представляют собой серую зону, где неизвестно, что происходит. Большинство предприятий давно не функционируют как заводы и не выпускают продукцию. В них располагаются автомастерские, склады, офисы. Часть предприятий простаивает пустой. Большинство владельцев рассматривают завод только как недвижимый актив, как землю, обладающую потенциалом для дальнейшей застройки.

Какие у города есть рычаги для воздействия на промышленные предприятия? По мнению руководителя департамента науки, промышленной политики и предпринимательства Алексея Комиссарова , их почти нет. «У города только два рычага: отмена льгот по аренде земли, которые есть у промпредприятий, и экологические платежи за загрязнение среды», — рассказал чиновник «Эксперту». Посредством давления через экологические платежи в этом году был закрыт цементный элеватор в районе Южного порта. Заместитель мэра по экономической политике Андрей Шаронов назвал еще один механизм воздействия на владельцев промпредприятий — штрафы за нецелевое использование. Однако на практике эта мера не применяется.

Трансформируемые промышленные территории можно пересчитать по пальцам. Некоторые предприятия снесены, на их месте возникли панельные районы. Отдельные заводы реконструированы и превращены в современные деловые центры, например проект «Станиславского, 11». Однако беда всех таких проектов в их ограниченности: трансформируется лишь одно предприятие, без всякой связи с окружающими.

Завод ЗИЛ с территорией в 450 га — главный столичный проект редевелопмента промышленных зон

Фото: Олег Сердечников

На ряде предприятий возникли интересные креативные кластеры (Винзавод, Artplay, «Арма», «Красный Октябрь», «Флакон»). Там расположились выставочные залы и галереи, а офисы арендуют компании, связанные с искусством, медиа, архитектурой, дизайном, образованием. Сегодня эти арт-кластеры чуть ли не самые живые места Москвы: здесь проходят лучшие выставки, лекции, театральные премьеры.

Винзавод и Artplay продвигают и концепцию арт-квартала в Сыромятниках, в районе Курского вокзала. «Мы облагородили пространство в собственных границах и теперь хотим, чтобы и вокруг нас было красиво и современно», — говорит руководитель Artplay Сергей Десятов . Концепцию арт-квартала как района музеев и галерей, образовательных заведений, шоу-румов и ресторанов поддержало несколько членов правительства Москвы. Если программа получит официальную поддержку и в ней будут участвовать и другие владельцы предприятий в Сыромятниках, то Москва может получить оригинальный район креативной индустрии и новую схему ревитализации промышленных зон.

В качестве пилотного проекта редевелопмента промышленных зон столичное правительство рассматривает площадку ЗИЛа. Эта огромная территория площадью 450 га расположена всего в шести километрах от Кремля. Она особо интересна тем, что у нее один владелец — столичное правительство. Завод сгенерировал за 20 лет долг в 1 млрд долларов. Планируется, что производство автомобилей сожмется до площадки в 50 га, а остальную территорию можно будет застроить разными типами недвижимости. В перспективе «Полуостров ЗИЛ» может стать многофункциональным районом с 43 тыс. рабочих мест, где будет жить более 38 тыс. человек.

Отличное месторасположение, большая территория, один владелец, крайняя заинтересованность столичного правительства — казалось бы, все условия для развития проекта в наличии. Но будущее проекта весьма неопределенно. В прошлом году был проведен международный конкурс на концепцию освоения территории ЗИЛа. При этом концепцию параллельно разрабатывал и Институт Генплана. Дублирование процессов проектирования говорит о том, что в правительстве Москвы нет единого мнения о будущем этой территории. С одной стороны, «Полуостров ЗИЛ» может стать экспериментальной площадкой нового градостроительства, где целый ряд застройщиков могли бы возвести разнообразные проекты. С другой — есть большая вероятность, что весь проект достанется одному крупному застройщику, и тот застроит его типовым жильем.

В целом у города сегодня отсутствует единая схема реорганизации промзон, а организационные и финансовые схемы работы с такими территориями только отрабатываются. При этом город в спешке уже обзаводится проектами планировки отдельных промзон. Это лишнее доказательство того, что создать оригинальную градостроительную политику, отвечающую особой московской ситуации, запросам города, еще только предстоит.           

Схема

Москвоский метрополитен 2020 и малое кольцо Московской железной дороги

(обратно)

Спящий вирус блогосферы

Максим Рубченко

Политическая блогосфера сама по себе не опасна для власти. Кризис возникает, когда из-за неадекватных действий чиновников резко политизируются «житейские» социальные сети

Коллаж: Александр Козлов

Обострение политических баталий во всем мире — один из ключевых нынешних трендов. И хотя главной причиной политических обострений правильнее считать экономические проблемы, возникшие в результате глобального финансового кризиса, после «арабской весны» правительства многих стран увидели главную угрозу стабильности в распространении современных телекоммуникаций. Феномен так называемых твиттер-революций стал одной из главных забот правителей по всему миру.

Как обычно, впереди планеты всей оказались американцы. 30 августа 2011 года директор Службы национальной разведки США Джеймс Клаппер объявил о начале новой программы, в ходе которой группа специалистов будет отслеживать тренды публичных сведений новостных порталов, социальных сетей, чатов и блогов с целью прогнозирования грядущих кризисов, таких как революции и эпидемии. Одновременно управление перспективных разработок министерства обороны США (DARPA) объявило конкурс на разработку программного комплекса, способного отслеживать информационные потоки в интернете с целью анализа перемен в поведении людей, вызванных информацией, имеющейся в публичном доступе. Чуть позже американский Госдепартамент опубликовал доклад «Стратегический план развития информационных технологий в 2011–2013 годах: цифровая дипломатия», в котором объявил о переходе к новому виду внешнеполитической деятельности — цифровой дипломатии, которая, в частности, предусматривает перенос пропагандистской борьбы из традиционных СМИ в интернет, а также оказание помощи диссидентам в «тоталитарных» странах в деле освоения интернет-технологий, включая обеспечение борцов с тоталитарными режимами специальными программами для компьютеров и мобильных телефонов, которые помогают защищать обмен информацией от контроля национальных спецслужб.

Активность американцев в интернете была замечена и в других странах, включая Россию. Так, уже осенью 2011 года российский генеральный прокурор Юрий Чайка заявил, что в России необходимо установить контроль над социальными сетями. С тех пор разговоры о необходимости контролировать интернет заводили разные российские чиновники по разным поводам — от борьбы с педофилией до защиты национального суверенитета.

Рунет и суверенитет

Квинтэссенцией властной обеспокоенности в связи с распространением интернет-технологий стал опубликованный прошлой осенью доклад Фонда развития гражданского общества (ФРГО) «Рунет сегодня». В документе констатируется, что Россия уже стала европейским лидером по количеству пользователей интернета: к весне 2011 года его месячная аудитория выросла в два раза, до 52,9 млн человек (46% населения страны старше 18 лет), еще сильнее выросла еженедельная и ежедневная аудитория — до 42 и 33% соответственно. К весне 2012-го ежедневная аудитория выросла уже до 38% населения страны. Пять из двадцати новостных лидеров рунета по объему среднедневной аудитории являются не российскими по своему происхождению — это Google, YouTube, Wikipedia, Facebook, Twitter. «При этом сами глобальные социальные сервисы — Facebook, Twitter и YouTube — становятся центральными инструментами координации и мобилизации оппозиционных сил, — подчеркивают авторы доклада. — В период зимы 2011-го — весны 2012 года на пространстве рунета также были “протестированы” многие сетевые технологии, ранее использовавшиеся в арабских странах. В частности, речь идет о мобилизации людей на оппозиционные акции через массовую рассылку приглашений в социальных сетях, массовая скупка развлекательных сообществ с целью превращения их в протестно-политические, рассылка политического спама».

Главный вывод доклада «Рунет сегодня» заключается в том, что «скорее всего, выборы депутатов Госдумы в 2016 г. и выборы президента России в 2018 г. пройдут в условиях, где главная роль будет принадлежать Сети, при этом большая часть Рунета к тому моменту будет контролироваться иностранными сервисами, расположенными на серверах за пределами страны и зарегистрированными в зарубежных доменных зонах». Проще говоря, исход выборов будут определять не россияне, а западные спецслужбы.

Сильно отличающиеся выводы были сделаны в ходе еще одного исследования — проекта «Анализ политической активности в русскоязычной блогосфере», осуществленного по заказу Института общественногопроектирования и журнала «Эксперт» с привлечением специалистов Института проблем управления РАН*.

Результаты этой работы, проводившейся в течение полутора лет (с весны 2011-го до конца 2012 года), показывают, что слухи о влиянии блогосферы на политические настроения россиян сильно преувеличены, да и вообще представления обывателей о том, что творится в социальных сетях, в значительной мере оказываются мифом.

Так возникают революции

Главной целью работы было получение количественной информации о политической активности блогеров по отношению к ключевым фигурам российской политики в период выборов в Госдуму и президентских выборов. Для этого участники проекта проанализировали сеть комментирования, состоящую более чем из полумиллиона интернет-пользователей и более 12 млн комментариев к постам.

В результате выяснилось, что к осени 2012 года в российской блогосфере насчитывалось около 200 тыс. политически активных блогеров, то есть авторов, пишущих на политические темы. Примечательно, что в начале исследования, весной 2011-го, их было почти на порядок меньше — около 40 тыс. Лавинообразный рост произошел с октября-ноября 2011-го по май 2012 года, на фоне всплеска протестной активности.

«Сила реакции блогосферы оказалась совершенно неожиданной, — говорит участник исследования, ведущий научный сотрудник ИПУ РАН Николай Коргин . — И тут власть сама виновата. Политические блогеры перед выборами в Госдуму очень много и долго говорили: “Ребята, вам будут врать, результаты выборов будут искажены”. И многие захотели на это посмотреть своими глазами. Но система оказалась не готова к изменениям — чиновники продолжили действовать прежними методами, не очень изящными и незакамуфлированными. В результате в социальной сети, например, все мамаши, которые до этого обсуждали детское питание и подгузники, стали хором обсуждать политику. Часть из них стала рваться на митинги и жаловаться, что мужья их не пускают. Мы это видели вживую, поскольку анализировали не только связи, но и контекст. То есть люди, которые раньше никакого отношения к политике не имели, начали распространять через свои блоги оппозиционную информацию. Это самая опасная ситуация, когда люди выхватывают из потока только ту информацию, которая давит на эмоции».

В цифрах это выглядит так: в период с 3 по 9 декабря 2012 года упоминаемость Владимира Путина в блогах возросла с уровня, чуть превышающего тысячу постов, до 7000 упоминаний. 5 декабря на просторах сети начинается массовая агитация и призывы к протестам. 6 декабря в Москву вводятся внутренние войска, что вызывает всплеск истерических постов в блогосфере о том, что войскам отдан приказ стрелять на поражение, что правительство готовит самолет для эвакуации в Европу, и тому подобных. Пик активности политической блогосферы был достигнут 9 декабря — за день до массового выхода протестующих граждан на Болотную площадь. «Лавинообразный характер роста протестных настроений на улице и в интернете коррелирует с политической активностью социальных сетей, — констатируют аналитики в своем исследовании. — Можно с большой вероятностью утверждать, что в этот период правительственными структурами и организациями была упущена инициатива, любые попытки противостоять в реальном времени оппозиционному хаосу тысяч публикаций в социальных сетях были обречены на провал». Вместе с тем «можно утверждать и то, что именно после данных и последующих событий в администрации президента и других властных структурах стали акцентировать внимание на блогосфере. Стало окончательно ясно, что борьба за умонастроения жителей больших промышленных и финансовых центров, составляющих активную часть населения, мало пользующихся традиционными источниками информации и не верящих им, проходит теперь в интернете».

Не все блогеры одинаково активны

С одной стороны, в блогосфере имеется небольшое число сверхпопулярных блогеров — на 5% блогов приходится 80% комментариев. С другой стороны, присутствует небольшое число сверхкоммуникабельных блогеров — 16% авторов формируют почти 80% связей комментирования. При этом народ в политическом рунете исключительно активен: на одного блогера приходится в среднем полтора сообщения в сутки. Это очень много, если говорить о качественном информационном контенте. Но блогосфера — это гонка на выбывание: если ты не будешь писать часто, то растеряешь аудиторию. Ведь политические новости умирают очень быстро: среднее время обсуждения конкретного политического события в интернете составляет 9–11 дней, но большинство редко превышает пять дней. Специалисты объясняют это особенностью психологии наших сограждан. «Средний гражданин живет примерно недельными циклами: каждое воскресенье для него — это окончание минимального цикла в жизни, — констатируется в докладе. — Полученная за прошедшую неделю информация воспринимается с началом новой рабочей пятидневки как устаревшая, поскольку поступила в прошедшем жизненном цикле».

Так как же политические блогеры решают проблему поддержания высокой активности? Секрет прост: многие не создают свой контент, а комментируют материалы, опубликованные в СМИ. Причем используют достаточно ограниченное количество новостных источников — примерно полторы сотни новостных ресурсов или сайтов, связанных с политикой. Чаще всего источниками для политической блогосферы являются газета «Комсомольская правда», агентство «РИА Новости», радио «Эхо Москвы» и интернет-издание «Лента.Ру».

Примечательно, что когда речь идет о популярных источниках для обсуждения блогерами Владимира Путина или Дмитрия Медведева, то первые семь источников совпадают (см. таблицу), однако на первом месте у Путина стоит источник kp.ru, а у Медведева — ria.ru. Причем кр.ru стоит у Медведева только на шестом месте, в то время как у тренда «Путин» данный ресурс цитировался вдвое большим количеством блогеров. В то же время echo.msk.ru в тренде «Медведев» хотя и уступает по количеству цитировавших его авторов в сутки, по количеству сообщений вдвое превосходит ria.ru.

Таблица:

Популярные источники, на которые ссылаются блогеры при обсуждении Владимира Путина и Дмитрия Медведева

По сути, это означает, что в предвыборный период kp.ru занималась продвижением Путина, в то время как персоной Медведева больше интересовалась echo.msk.ru. При этом несоответствие позиций в ранжированном ряде по количеству авторов в сутки и по количеству сообщений говорит о том, что аудитория «Эха» в среднем более активна в блогосфере. Зато газета «Комсомольская правда» занимает лидирующие позиции по тиражу среди русскоязычных изданий не только в России, но и в Европе, а сайт kp.ru является одним из наиболее популярных ресурсов рунета. Эти данные наглядно иллюстрируют различия аудиторий политиков: аудиторией Путина являются «простые люди по всей России», в то время как Медведев ориентируется на «продвинутых жителей мегаполисов».

В результате упоминаемость в блогосфере Владимира Путина до переизбрания его президентом России держалась на уровне около 3000 постов в сутки. При этом количество сообщений с упоминанием Дмитрия Медведева составляло в среднем около 1000 сообщений. То есть, формально занимая второй пост в стране, для политической блогосферы Путин оставался персоной номер один, и абсолютное большинство возникающих информационных поводов интерпретировалось как действия персонально Путина. «Грубый пример: отсутствие в Сочи дождей на протяжении двух месяцев гражданами объясняется следующим образом: “Путин разгоняет самолетами тучи, чтобы строительство для будущей Олимпиады шло без помех”. Даже произнесенные или написанные в качестве шутки, подобные мысли отражают восприятие многими людьми российской политической действительности. Соответственно, почти каждый значимый информационный повод, даже не затрагивающий непосредственно политику, тянет за собой упоминание Путина», — констатируют авторы доклада.

Боты и другие

С традиционными СМИ, которые чаще всего служат источниками информации для политических блогеров, связан еще один любопытный момент. «Объем упоминаний популярных источников меняется во времени, причем характер этих изменений отличается для разных источников, — отмечается в докладе “Анализ политической активности в русскоязычной блогосфере”. — Статистические распределения ria.ru, echo.msk.ru и lenta.ru по принятой в рамках проекта классификации относятся к классам “естественных”. Такие распределения характерны для обсуждения заведомо нейтральных тем, например телешоу или спортивных событий, кулинарии или сериалов. Иная картина наблюдается в распределении сайта kp.ru. На графике его цитируемости присутствуют два периода неестественной активности. Первый продолжается со второй половины декабря 2011-го по вторую половину февраля 2012 года. Второй, более короткий, приходится на вторую половину марта 2012 года. Всплески активности также наблюдаются в июне и июле. Наличие такой активности, имеющей ярко выраженный импульсный характер, может свидетельствовать о попытках искусственно поднять популярность той или иной информации с помощью массового распространения однотипных сообщений через сети ботов или подконтрольных блогеров. Похоже, что в указанные периоды проводилась масштабная агитационная кампания, возможно, с применением методов искусственного распространения информации».

Впрочем, «неестественными» реакциями на политические события отметилась не только «Комсомолка» — подобные аномалии отмечены у 36 из 100 самых популярных среди блогеров СМИ. Мало того, для политической тематики аналитики обнаружили многочисленные «статистически значимые отклонения от естественного протекания информационного процесса». «В частности, выявлены признаки предположительно “заказной кампании”, объемы которой составили 2500 сообщений (100 блогеров) для упоминания Путина и 1200 сообщений (30 блогеров) для упоминания Медведева, — отмечается в докладе. — Наблюдения позволяют выдвинуть гипотезу, что эти “сгустки” блогеров и сообщений с высокой вероятностью являются “клонированными” версиями одного оригинала. В силу специфики российской блогосферы существует возможность действия провластной (в данном случае пропутинской) сети блогеров, использующих репост одних и тех же сообщений. В данном случае речь идет о нескольких аккаунтах, которые постоянно постят или репостят информацию о Путине. На практике это осуществляется через подконтрольные медиаагентства, регистрирующие аккаунт, поднимающие его в топы, после чего аккаунт, по сути, становится обезличенным каналом передачи информации, и на него работает несколько человек».

Гипотезу о работе бот-сети или организованной в рамках медиаагентства группы блогеров подтверждают и интервалы времени между сообщениями: была зафиксирована неестественная картина, когда какое-то количество авторов постили сообщения с одинаковыми интервалами. Возникает естественный вопрос: насколько сильно боты могут повлиять на политические настроения в блогосфере? «Боты генерируют примерно 30 процентов контента, но при этом на этот контент никто не реагирует, — объясняет Николай Коргин. — Мы неоднократно наблюдали, когда в ЖЖ или “Яндексе” в топ всплывали какие-то посты — их ботами вытягивали наверх. То есть происходит какое-то событие, про это событие высказывается кто-то из нужных людей, и его ботами поднимают на верхние строчки рейтинга читаемости. Но влиятельность в наших терминах — когда человек принимает какое-то решение, почитав другого, — она на уровне ботов не работает. Один узел доверяет или не доверяет другому, и боты не повлияют на это, даже если у бота будет миллион читателей».

Но если на аудиторию блогосферы так трудно воздействовать, насколько оправданны панические предупреждения аналитиков ФРГО о том, что на судьбу думских выборов 2016 года и президентских 2018-го смогут повлиять через интернет наши зарубежные недоброжелатели? Или, другими словами, можно ли за шесть лет раскрутить через интернет простого человека до реального кандидата в президенты?

«Блогосфера — это не столько инструмент раскрутки, сколько инструмент компрометации, — уверен один из авторов доклада “Анализ политической активности в русскоязычной блогосфере”, старший научный сотрудник ИПУ РАН Дмитрий Губанов . — Это связано с тем, что люди охотнее воспринимают, обсуждают и транслируют негативную информацию. В частности, потому, что негативная информация всегда эмоциональна, ею хочется сразу поделиться с друзьями. Так что негатив по сети расходится очень хорошо. В целом же есть ощущение, что основные функции блогосферы как организма уже сформированы и качественно уже вряд ли что-то изменится в рамках существующих технологий. Но если посмотреть на сегодняшнюю структуру блогосферы, то в центре находятся люди, которые обсуждают совершенно неполитические темы, а просто общаются изо дня в день. Но с другой стороны, эти житейские обсуждения, абсолютно неполитические, могут в какой-то момент приобрести политическую окраску. Можно сказать, что бытовые блоги в какой-то момент могут стать политическими. Это “спящая” сеть. И точно так же, как спящая сеть вирусов по команде может обвалить какой-то сайт, сеть домохозяек может быть использована как инструмент в политической борьбе».

* При реализации проекта использовались средства государственной поддержки, выделен ные Институтом общественного проектирования в качестве гранта в соответствии с распоряжением президента Российской Федерации от 2 марта 2011 года № 127-рп.

(обратно)

Оглавление

Домой!

В ловушке среднего дохода

Квартиры, колготки и еда важнее, чем труба

Шальной процент

Города влезают в долг

Заработать на коллайдере

Стагнация не повод для остановки

Время узнавания потребителя

Моральное право на кредиты

Почему у нас ничего не получается?

Aliens (Чужие)

Россия в поисках нового пути

В ожидании новой волны

Потеря капитала

Гегемон среди руин

Все и ничего

Налог без представительства

И пробки победить, и с людьми не поссориться

Спящий вирус блогосферы