Шимеле [Шолом-Алейхем] (fb2) читать постранично

Шолом Алейхем. Шимеле

^[1]

1. Мой брат Шимеле

Так и вижу его перед собой: широко открытые, черные, с огоньком глаза, круглая голова с глянцевитыми, чертными, как смоль, волосами ежиком, веселый, разговорчивый, подвижный. Ни на минуту не могу забыть его, несмотря на многие невзгоды и бесчисленные волнения, выпавшие на мою долю с тех пор. Кто знает, не находится ли уже душа его на том свете, не поросла ли уже его могила бурьяном?

О Шимеле говорю я, о моем брате Шимеле, моложе которого я лет на десять, о Шимеле, который помнится мне как сон, как ночное видение.

Шимеле-искоркой звали его, когда он был еще ребенком и учился в хедере. Шимеле-огоньком звали его, когда он превратился в подростка.

Но когда он женился и развелся и снова женился и опять развелся, все его стали называть Шимеле-озорником. Когда же он стал зло отшучиваться и кое-кому пришлось солоно от его острых словечек, его прозвали Шимеле-грубияном. Люди начали сторониться и побаиваться его, словно он стал всем поперек горла.

И кого они боялись, зти мелкие душонки? Можно подумать, что Шимеле на самом деле был страшилищем и мог кому-то причинить зло. Да такого доброго, простодушного, такого мягкосердечного и благородного человека я в жизни не встречал. Он готов был снять с себя последнюю рубаху, поделиться последней коркой хлеба, лишь бы не видеть у ближнего огорченного лица, подавленного настроения. Такого человека, как Шимеле, можно было только любить.

И все же он ни у кого не снискал доброго отношения. Почему? Отчего? По какой причине? Не понимаю.

- Ты хочешь быть таким, как Шимеле? Ты умрешь скорее, чем станешь таким, как Шимеле. Я лучше похороню тебя, нежели позволю идти его дорогой! Слышишь, ты, выродок эдакий?

Такие обидные слова nриходилось мне выслушивать от отца, когда он замечал, что я не испытываю особого желания учиться в хедере. (А кто из нас горел таким желанием? Для всех нас учение было как божья кара.)

- Что ты пристаешь к ребенку? - вступалась за меня мама.- Шимеле! Шимеле! Что ты его попрекаешь целые дни? Он, бог даст, не будет таким, как Шимеле. Наш бог милостив. Одной рукой он карает, другой исцеляет. Я уповаю на него, на вечно живущего, он меня убережет и защитит. Неужто я, не дай бог, так грешна, что даже не заслужила снисхожденья за добрые дела предков? Не покарай меня грешницу, милосердный!

- Злата, ты видишь? Ты понимаешь? Это же Шимеле, как две капли воды.

- О, было бы так! Он еще перещеголяет Шимеле, попомни мои слова, Ентл.

- Прошу тебя, - Фрадл, не спорь с ним, разве ты не знаешь Шимеле.

- Чего ты так боишься Шимеле, Ципа?

- Знаешь, Брайндл, Ципа права, что она избегает его. С нашим братом Шимеле лучше быть подальше.

Так говорили между собой пять моих сестер: Злата, Ентл, Фрадл, Ципа и Брайндл, взрослые девушки, которым давно бы не мешало быть замужем. В городке их звали: дочери Цлофхода^[2]. Вы ведь знаете, что в маленьком местечке каждый человек имеет прозвище, чтобы, упаси бог, не спутали порядочного человека с непорядочным и чтобы от этого не пострадал весь еврейский народ. Если, к примеру, в нашем городке есть три человека с одним и тем же именем Берл, - а по фамилии их никто и не знает - то надо сделать какую-нибудь отметину, чтобы можно было людей отличить друг от друга. И вот наши обитатели и придумали средство: одного назвали Берл-нос, так как он имел обыкнодение всегда свистеть носом, - когда говорил и когда молчал, во время еды и во время сна; другого назвали Берл-кот, потому что его седые усы торчали, как у кота; третьего - Берл-мойд^[3], потому что голос у него был тихий и приятный, как у девицы. Слушая его речь из другой комнаты и не видя его, никто не поверил бы, что говорит мужчина, к тому же мужчина, которому уже давно перевалило за пятьдесят.

В устах обывателей нашего местечка имя моего брата Шимеле звучало как бранное слово, а для моих родителей оно было воистину наказанием божьим.

А спросите: отчего, почему, что он такое сделал? Может, он был вором, или утаил чужие деньги, или человека убил, или вел распутную жизнь?

Да что тут спрашивать и чему удивляться? Это было в те времена... во времена тяжелые и одновременно счастливые для евреев, в годы, когда, казалось, внешние бедствия и преследования на время прекратились и еврей мог перевести дыхание и хоть пару лет спокойно пожить, если бы не нашел себе, собственно говоря, детских болезней и забот. Другой заботы мои горожане тогда, как видно, не нашли себе, вот и стали заниматься моим братом Шимеле. Он, видите ли, тайком начитался светских книг и стал чрезмерно свободомыслящим. Многие еврейские обычаи ему не нравились, на старшее поколение он начал посматривать с пренебрежением, как на дикарей, на ослов, на глупые создания; он любил вступать в споры и доказывать отсталость старшего поколения, причем сыпал такими словами, как «гаскола», «толерантность», «фанатизм» и др. В своих суждениях он был столь независим, что