Лава [Сергей Борисович Дмитрюк] (fb2) читать онлайн

СЕРГЕЙ ДМИТРЮК ЛАВА

«Взгляни на труды мои, о Высокомерный,

и отчайся.»

П.Б.Шелли «Озимандия»

«Огонь может погаснуть, но никогда не станет холодным»

Хиропадеша.

Глава первая Надежда умирает последней

Глубочайшая ночная тьма окутывала тело, словно, я вдруг погрузился в черную воду таинственного океана. Притаившись, где-то совсем рядом, в этой звенящей тишине меня ждала неведомая опасность. Ее лик был скрыт в темной бездне, но я знал, я чувствовал, что она здесь, рядом, готовая к прыжку. Стиснутые на рукоятке излучателя пальцы онемели от напряжения.

Какой-то шорох… или нет, не шорох, а скорее движение воздуха выплыло из этой непроглядной бездны, коснулось кожи. Встрепенувшись, я весь превратился в слух, но тишина осталась прежней — до боли давящей на барабанные перепонки.

И вдруг — ослепительный мгновенный всполох света справа, совсем рядом, разрезал таинственный мрак. Мой палец почти неосознанно нажал на спуск, и темнота озарилась ослепительной молнией стремительного огня. Все вокруг заполнил звук дробящегося в мелкие осколки стекла. И снова темноту озарил мгновенный световой контур, но уже слева, впереди.

Теперь я действовал, как хорошо отлаженный механизм. Мои движения, подобно пульсу, тревожно бившемуся в глубине тела, стали ритмичными и стремительными. Мгновенные световые всполохи следовали один за другим в разных направлениях, но всякий раз их настигала огненная стрела моего излучателя.

Наконец все кончилось. Опустив оружие, я почувствовал, как дрожат от напряжения колени. Рукоять излучателя жгла ладонь раскаленным металлом. Скрипнув, отворилась за моей спиной тяжелая металлическая дверь, и вспыхнувший яркий белый свет ослепил меня.

— Максим! Молодец! — поприветствовал меня появившийся на пороге человек. Его темный силуэт показался мне удивительно знакомым. Вдруг, совершенно неожиданно для себя я понял, что опасность, таившаяся в темноте и так мучавшая меня, исходит от этого человека, именно от него!..

Полосы красного света проникают сквозь жалюзи на окне, пересекают комнату, ложатся на противоположной стене причудливой лесенкой. Я слегка прикрыл глаза, — красные трепетные стрелы стали расплывчатыми, как будто в тумане. Откуда-то издалека, наверное, с улицы, доносится тихий жалобный скрип… Какой-то странный звук… Вдруг понимаю, что это скрипит ставня на окне. Наверное, на улице ветер? Который сейчас час? Поднимаю правую руку, — циферблат часов блеснул в полосе красного света раскаленным углем. Острые розовые цифры в нервном нетерпении застыли на отметке 6.43. Время земное, значит здесь и вовсе рано! Солнце только-только всходит, поэтому влажный ночной ветер еще не успел превратиться в иссушающий дневной жар.

Я осторожно повернул голову. Юли спала на боку, спиной ко мне. Легкая простыня съехала с ее плеча, сбилась множеством складок у талии, подчеркивая крутой изгиб ее бедра. Ее черные шелковистые волосы в беспорядке разметались по подушке, слегка щекоча мою руку. И это ощущение легкого, едва уловимого касания ее прядей о мою кожу, столько раз испытанное мною, вновь бесконечно взволновало меня и заставило трепетать мое сердце. Непроглядная ночная тьма затаилась в густой копне ее волос, прячась от красных солнечных стрел.

Вдруг один из солнечных лучей отважно скользнул по ее спине, и гладкая кожа заблестела, словно начищенная бронза. Осторожно, стараясь не разбудить Юли, я просунул руку под подушку и, ощутив там холодную твердость металла, достал тяжелый двадцати зарядный «Вектор-Агрэ», зловеще блеснувший никелированным стволом в лучах света. Широкая, отделанная костью, рукоять привычно и удобно легла в ладони. Я нажал крохотный рычажок, и из рукоятки послушно выскользнула обойма, скалясь двумя рядами остроносых пуль. Патроны были настоящими, боевыми. Каждый из них мог унести чью-то человеческую жизнь, причинить кому-то боль и страдания. Болезненно поморщившись, я загнал ее обратно в рукоятку пистолета и положил оружие на низкий столик, стоявший тут же, около кровати.

Медленно сев на постели, ощутил босыми ногами приятную мягкость ворсового ковра на полу. В зеркале висевшем напротив, у двери, ведущей в соседнюю комнату, появилось отражение странного существа: лохматого и заспанного, в красно-черную полосу. В другое время я, наверное, удивился бы этому, но здесь, на Гивее, я давно уже привык к подобным причудливым переходам света и тени. Поэтому сейчас в немного осунувшемся лице, смотревшем на меня из глубины зеркала хмурыми и настороженными глазами, не было ровным счетом ничего особенного, — это был я и только я. Впрочем, одна особенность все же была: лицо выглядело сильно небритым. Я провел пальцами по подбородку и удостоверился в том, что щетина на нем действительно порядком отросла. Эту странную особенность здешнего климата (а может быть и не климата, а чего-то еще?) я подметил довольно давно. Волосы здесь отрастали в два раза быстрее, чем на Земле.

Бесшумно ступая по мягкому ковру, я прошел в ванную комнату. Мощности единственной действующей в городе энергостанции едва хватало на то, чтобы обеспечить электричеством две небольшие фабрики и завод, работа на которых начиналась только с середины ночи. Люди, работавшие на этих предприятиях, большую часть времени вынуждены были проводить на революционных митингах, на заседаниях различных комитетов, количество которых казалось мне бесчисленным, или попросту простаивали в очередях за продуктами в общественных распределителях. Резервные энергостанции были разрушены еще во время революционных боев, поэтому горячего водоснабжения в нашем квартале не было, и мне пришлось принять только холодный душ.

Иногда в такие минуты я немного сожалел, что два года назад отказался поселиться в доме, где жили представители местной власти, члены революционного Совета и Службы безопасности со своими семьями. Такие дома располагались в самом центре города и были оборудованы всем необходимым, даже визиофонной связью. В «правительственном квартале» имелся и свой продуктовый распределитель. Почему-то здесь, на Гивее, считалось, что представители народной власти должны быть обеспечены всем необходимым в первую очередь, и не в чем и никогда не нуждаться. «Мозг революции должен оставаться ясным, чтобы вести народную массу к светлому будущему!» — так гласил один из здешних лозунгов, перефразировавший слова одного из народных вождей… Может быть это и так, но, себе, гостю с Земли, я не мог позволить подобную здесь роскошь. Юли тоже придерживалась этого правила.

Подумать только! Всего два года назад она, подобно растерянному птенцу, выпавшему из родного гнезда, удивлялась здесь всему и вся, а теперь, наверное, лучше меня разбирается в сложной обстановке, сложившейся на планете с приходом народной власти. Два года назад… Святое небо! Как же давно это было! Я взглянул на свое мрачное отражение в зеркале и стер с него крупные капли воды…

… Мириады звезд пронизывали пространство иглами холодного света, несшего из бесконечных глубин Вселенной память о ее былом могуществе. Но свет этот таял в моих глазах, оставаясь незамеченным. И только одна крохотная голубая «звездочка», барахтавшаяся в лучах родного Солнца, словно младенец в материнских руках, приковывала мой взгляд, наполняя душу давно забытым теплом.

Уже совсем скоро она станет много крупнее, займет все пространство экранов. Станут различимы знакомые с детства контуры материков; прозрачная зеленоватая гладь океанов заблестит в лучах солнца золотистой рябью; поплывут медленными тяжелыми волнами белоснежные громады облаков, бесследно тая на ночной стороне планеты…

Земля — родная, безмерно прекрасная и зовущая! Пока еще она слишком далека, но уже скоро, совсем скоро я смогу ступить на ее луга, вдохнуть ее пьянящего ветра, упасть в мягкие объятия ее трав.

— Тебя там кто-нибудь ждет? — Кита Мукерджи неслышно подошла к моему креслу, положила руку мне на плечо.

Сердце сжалось давно забытой болью, тоскливо защемило в груди. Сколько раз за последние месяцы полета я задавал себе этот вопрос! Память — беспощадная, неотвязная память — не давала мне покоя и сна. И сейчас я не знал, что ответить врачу «Черного Грома».

— Не знаю… — Голос мой прозвучал глухо и незнакомо.

Пристальный черный взор Киты Мукерджи устремился на экран, словно свет звезд, пронизывая пространство, разделявшее нас с Землей. Я почувствовал, как пальцы ее сжались на моем плече. Тихо сказала:

— У меня там остался сын. Сейчас ему должно быть уже… Хотя нет, теперь там меня могут ждать только внуки. Подумать только, — грустно усмехнулась она, — как все обернулось для нас всех… Время так неумолимо и безжалостно!

Она вопрошающе посмотрела на меня.

— Странная штука время! Мы так мало знаем о нем, и так отважно и бездумно бросаемся в его пучины, пытаясь покорить Вселенную! Но разве это возможно, Максим? Разве может человек покорить Время? Ведь оно безгранично, бесконечно и всеобъемлюще, как сама Вселенная, которая и есть Время!..

Кита замолчала, задумчиво глядя в иллюминатор, где штрихи звезд медленно плыли по темному стеклу, устремляясь в неизведанные пучины пространства. Затем она повернулась ко мне и ободряюще улыбнулась.

— Все будет хорошо, Максим! Теперь все будет хорошо, поверь мне!..

Тяжелые металлические створки входного люка с глухим протяжным рокотом ушли в сторону, и ослепительное голубое небо ворвалось внутрь «Черно Грома». Высоко-высоко, в бездонной глубине его парили черные контуры острокрылых птиц, взиравших с высоты на цветущую Землю.

Я прикрыл ладонью глаза, успевшие привыкнуть к полумраку шлюзовой камеры, шагнул к выходу и остановился, вдыхая полной грудью свежий майский ветер, напоенный запахами молодой листвы и цветущей сирени. Казалось, целую вечность не видел я этого ясного неба, не вдыхал этого чистого воздуха. Вкус гари, горячего железа и биосмеси, копившийся в легких последние три месяца карантина на Орбитальной, выветривался из меня с каждым новым вдохом.

Чья-то мягкая рука уверенно легла на мое плечо. Я обернулся и встретился взглядом с глубокими черными глазами Киты Мукерджи. Врач «Черного Грома» подошла ко мне почти вплотную и устремила взгляд в солнечное слепящее небо.

— Вот и дома! — Она глубоко и с наслаждением вдохнула налетевшего ветра и посмотрела на меня. — Тебя встретят?

— Не знаю… Навряд ли. Никто не знает о моем возвращении на Землю.

— Почему ты так думаешь? — Глаза Киты Мукерджи лукаво заискрились. — Мы же целых три месяца провели в карантине на Орбитальной!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего особенного, — пожала плечами Кита.

— Мне будет не легко, — вздохнул я.

— Нам всем будет не легко, после всего пережитого, — добавила Кита. Она хотела еще что-то сказать, но в это время металлическая дверь позади нас тихо щелкнула, и в шлюзовую камеру вошли Рэй Скэлиб и Тиэ Грифф. Вслед за ними появился Павел Зарев и остальные участники экспедиции.

Стеклянные двери вагона магнитной дороги бесшумно раскрылись, и я вышел из поезда под пушистые ветви цветущей сирени. С возвышенности, на которой располагалась станция магнитной дороги, были хорошо видны крыши коттеджей Окраины, словно островки суши, плававшие в зыбких душистых волнах цветущего кустарника. Вид их, томящие волнующие запахи сирени вызвали в душе мучительно дорогие воспоминания.

По широкой дорожке, устланной фигурными плитами синеватой смальты, я спустился на тихую улочку, протянувшуюся между живых изгородей из кустов акаций, и вошел в сад, где не был долгих четыре года. Сердце сжалось тоскливо и тревожно. Мягкая трава, словно ворсистый ковер, заглушала мои шаги.

Юли стояла у широко распахнутого окна, и не заметила моего появления. Я подошел ближе и замер, задыхаясь от нахлынувшего волнения. Легкий ветер мягко ударялся о ее лицо, взбивая пушистые пряди на лбу. Каждая черточка этого лица, бесконечно любимая и дорогая, заставляла трепетной нежностью биться мое сердце.

С задумчивой грустью смотрела она в голубое небо сквозь оконную раму, и вздрогнула, когда на стекле, словно истершееся в памяти воспоминание, появилось мое отражение. Минута, которую мы молча смотрели друг другу в глаза, показалась мне вечностью, и не нужно было никаких слов: все выстраданное, все пережитое и невысказанное за эти годы разлуки стояло в ее глазах, окунаясь в которые, я тонул полностью и безвозвратно. И лишь одна единственная фраза сорвалась с ее губ, прозвучав так обыденно, словно я вышел из этого дома только вчера:

— Боже мой! Как долго тебя не было!..

Бесшумно, словно тень, она появилась в ванной, испуганно и тревожно глядя на меня в зеркале. Я быстро повернулся ей навстречу, опасаясь чего-то непредвиденного и страшного.

— Что с тобой? — Я осторожно встряхнул ее за плечи.

Она недоверчиво посмотрела на меня, зябко кутаясь в купальный халат. Тихо произнесла:

— Мне приснился страшный сон…

Какой-то тяжелый ком откатил у меня от сердца. Оно снова забилось легко и свободно.

— Глупенькая! Стоило расстраиваться из-за такого пустяка!

Она остановила на мне напряженный взгляд и, словно, не слыша моих слов, медленно продолжала:

— Мне снилось огромное незаходящее красное солнце над черной пустыней… Какие-то звери… или люди?.. В шкурах, с лохматыми, грязными головами, и горящими красными глазами на темных лицах… Они впряглись в громадную черную колесницу и тащили ее, как обезумевшие, прямо на меня… Я слышала их хохот… их отвратительное сопение и топот их ног! Они надвигались на меня, а я не могла пошевелиться, чтобы убежать. Только видела колеса этой ужасной колесницы, увешанные человеческими черепами, готовые вот-вот раздавить меня, втереть в землю… Это ужасно, Максим!

Юли замолчала, глядя на меня огромными, полными ужаса глазами.

— Глупышка! — Я обнял ее за плечи, прижал к груди. — Ничего страшного не происходит! На тебя просто плохо действует жара, поэтому и снятся всякие кошмары. Это от переутомления, от непривычного климата, и от этого ужасного красного света.

— Ты думаешь, это из-за жары? — В ее голосе послышалась надежда.

— Конечно! Успокойся и не думай больше об этом сне.

Я вернулся в комнату, поискал глазами одежду, которую вчера разбросал, где попало. Поднял с пола брюки, надел их.

Юли вошла в комнату следом, присела на подлокотник кресла, несколько минут внимательно наблюдала за мной, скрестив на груди руки.

— Максим! Может быть мы не правы, вмешиваясь в жизнь чужого народа, чужой планеты? — неожиданно спросила она. Вид у нее был такой серьезный, как перед экзаменом. — Как мы можем знать, что для них хорошо, а что плохо?

Я подсел к ней в кресло, заглянул в глаза: в самой глубине их застыла тревожная грусть. Странно, почему она заговорила об этом именно сейчас? Я положил ладонь на ее горячее колено и голосом школьного наставника-гуру нравоучительно произнес:

— Во-первых, мы не вмешиваемся ни в чью жизнь. Мы здесь по приглашению и воле этого народа: я — как представитель Охранных Систем Общества Земли, а ты… ты — как моя жена и верный товарищ! Разве помогать людям строить новую жизнь так уж плохо? И потом, народ Гивеи совсем не чужой для нас! В наших жилах течет та же кровь, у нас общая история, у нас одна родина — Земля! Не стоит забывать об этом.

— Ты говоришь сейчас, как агитаторы из местного революционного комитета! — нахмурилась Юли. — Мне иногда кажется, что они сами не верят в то, о чем говорят. Ты не задумывался над тем, что слова здесь все чаще начинают подменять действительность? Ты не замечаешь этого? Все вокруг о чем-то спорят, что-то доказывают друг другу, строят какие-то планы на будущее, но совершенно никто ничего не делает для претворения этих планов в жизнь! От этого теряется восприимчивость к действительности и остается только восприимчивость к словам. Разве я не права? — Она испытующе посмотрела на меня.

Я нежно погладил ее колено.

— Тебе плохо здесь? Ты скучаешь по дому? Да?

— Нет, что ты! Мне здесь очень нравится!

Юли попыталась изобразить на лице оживление, но в глазах ее осталась все та же грусть.

— Скажи мне правду, Юли! Я все пойму.

— Да нет же, Максим! Все хорошо!

Она погладила меня по щеке.

— Просто я сама не пойму что со мной происходит. Это где-то внутри меня, — она приложила руку к груди около сердца, — и это как-то непонятно и тревожно…

Юли замолчала, глядя в окно, полузакрытое жалюзи. Проникавший сквозь них красный свет висел в воздухе широкими невесомыми полосами. Дальние предметы комнаты тонули в угольно-черной тени. Неожиданная мысль пришла мне в голову.

— Может быть это?.. — Я вопросительно посмотрел ей в глаза. Она поняла, улыбнулась немного снисходительно.

— Глупенький! Нет, это совсем не то, о чем ты подумал. Все гораздо сложнее. Не беспокойся об этом.

Я выпрямился, откинулся на спинку кресла.

— А почему я должен беспокоиться? Я был бы этому только рад!

Несколько секунд она пристально смотрела мне в глаза. Потом улыбнулась: нежно и устало.

— Какой ты у меня все-таки хороший… Очень!

Я отнес ее на постель, по пути целуя и наслаждаясь ароматом ее волос. Полы розового в полоску купального халата на ней развивались в потоках воздуха, гонимого вентилятором.

— Опусти штору! — попросила она, откинув волосы на подушку.

Да, правда, я тоже никак не могу привыкнуть к этому свету. Я закрыл жалюзи и вернулся к ней. Сел рядом на край дивана. Она лежала, слегка повернув голову на бок, и смотрела на меня из-под полу прикрытых век: задумчиво и немного грустно. Кожа ее была почти медной, а тени на лице глубокими и черными, такими же, как волосы. Юли слегка приподняла левую руку, протянула ее ко мне. Я взял ее горячие пальцы, осторожно поцеловал их. Она улыбнулась, откинулась на спину. Глаза ее сделались глубокими и призывными, в этом красном свете, казалось, горящими.

Я осторожно распахнул полы ее халата и склонился над ней, чувствуя соприкосновение наших горячих тел, неотрывно глядя ей в глаза. Я, словно, тонул в них, ощущая легкое головокружение. Она не улыбалась. Глаза ее оставались сосредоточенными и внимательными, словно она исполняла какой-то торжественный обряд. Но это длилось минуту, не больше. Затем их затянула туманная завеса, и веки ее сомкнулись, как только губы наши слились в долгом сладостном поцелуе. Тонкие ноздри ее тревожно и часто затрепетали. Влажная, горячая тропическая ночь медленно истекала из нее, поглощая меня, заставляя дрожать во мне каждый нерв…

Мы лежали, обнявшись, в полнейшей тишине, чувствуя биенье сердец друг друга.

— Знаешь, о чем я подумала, Максим? — ее тихий шепот защекотал теплом мою щеку.

— О чем?

— Как хорошо было бы укрыться на каком-нибудь острове, где нас никто не найдет. Чтобы кругом было море — прозрачное, синее-синее и теплое!.. Чтобы был лес, и на деревьях росли цветы, и в лесу пели птицы… И чтобы тебе не нужно было уходить каждое утро… Мы жили бы там вдвоем — только ты и я — и никого больше бы не было…

Она положила теплую ладонь мне на грудь. В темноте не было видно ее глаз, но я чувствовал, что она смотрит на меня. Я крепче обнял ее за плечи, прижимая к себе.

— Разве сейчас мы с тобой не вдвоем, малыш? Только ты и я?

— Да, но это только с утра, а потом ты опять уйдешь, и я останусь одна… совсем одна в этом чужом городе!

— Может быть, отправить тебя в столицу? — осторожно предложил я, заранее зная, что это не выход.

— А разве там лучше? — грусть прозвучала в ее голосе.

— Наверное, тебе не стоило улетать с Земли…

Она быстро прикрыла пальцами мои губы, шепнула:

— Замолчи! Я вовсе не жалуюсь, не жалуюсь! Просто я так долго ждала тебя, что эти расставания по утрам становятся для меня невыносимыми. Я скоро, наверное, сойду с ума от них! Провожать тебя каждое утро, и думать о том, что ты можешь не вернуться… Это ужасно!

— Я понимаю.

— Нет! Ты не можешь этого понять! Это надо пережить самому. Ты не можешь знать, сколько ночей еще там, на Земле, я лежала вот так же: одна, глядя в черную пустоту пред собой, и ждала, ждала, ждала!.. — Голос ее стал громче и задрожал. Почувствовав это, она замолчала. Справившись с волнением, продолжала: — Я не знала, чего я жду. Весь мир казался мне потерянным… Ты можешь себе представить такое — черная пустота вокруг и ничего больше? Ни лучика надежды!

Она снова вздрогнула.

— Это страшно, Максим! Очень страшно! Я боюсь снова пережить это… Я, наверное, не смогу снова пережить это! Никогда! — Она тихо всхлипнула.

— Ну, ну, Юленька! Не надо! Слышишь! — Я сильнее прижал ее к себе, нежно гладя по волосам. — Успокойся.

Да, она права. Ей здесь действительно плохо и неуютно. Два года назад ни я, ни она об этом не думали… вернее, она была уверена, что справится. А теперь, с каждым днем ее борьба с собой становится все ожесточеннее и безысходнее. И мне самому тяжело видеть, как она страдает, но постоянно быть рядом с ней я тоже не могу. Обстановка в городе крайне тяжелая. Да, что там, в городе, по всей планете такая обстановка! Народной революции шестой год, а положение не стабилизируется, а наоборот, даже ухудшается. Улетая с Земли по призыву Всеобщего Народного Совета в помощь народной революции Гивеи, я и не подозревал, каким здесь все окажется сложным и непонятным.

Вообще, с Земли все выглядело гораздо проще и яснее, без оттенков и полутонов. Было понятно одно — здесь, на Гивее, народ, решивший строить новую жизнь, новое справедливое общество, и мы обязаны помочь ему в этом. Борьба за новое была беспощадна и жестока — революция должна быть жестока к своим врагам, так учили свой народ революционные вожди… Но кто был врагом революции? Этого до сих пор я не мог понять. Я постоянно слышал это слово: с трибун, с экранов, по радио. Взъерошенные ораторы в рабочих блузах и с яростным блеском в глазах, отовсюду призывали к бдительности, требовали выявления скрытых врагов революции и передачи их беспощадному суду народа. Они говорили всегда одно и тоже: враги сопротивляются победоносному шествию революции по планете; саботируют решения Народного совета; срывают бесперебойное снабжение населения Гивеи продуктами; вносят неразбериху и панику в общество… Но кто конкретно был виновен во всем этом, ни один из ораторов никогда не говорил. Поэтому среди людей, подобно болезненной язве, стала нагнаивать подозрительность, рождая всевозможные слухи и домыслы.

Я прислушался: Юли дышала ровно и почти неслышно. Наверное, уснула. Она тоже постоянно спрашивала меня: кто враг? Передачи народного радиовещательного центра у нее вызывали недоумение, и даже возмущение, потому что она твердо знала, что судить людей только за то, что они не разделяют взглядов новой власти — жестоко и несправедливо.

А вот мой новый начальник, Ен Шао, так совсем не считал. Ен, — по здешним меркам, довольно молодой человек, в прошлом служащий какой-то небольшой фирмочки, а теперь руководитель местного отдела ОЗАР (органы защиты революции), — уверен в том, что бывшие промышленники и толстосумы только и ждут удобного момента, чтобы снова взять власть в свои руки, и потопить революцию в крови, как это уже было однажды с народным вождем Квой Сеном. Вот почему нужно постоянно быть начеку: враги до конца не уничтожены, они только слились с народной массой, затаились, подобно коварной змее, выжидая удобный момент для нападения. Ведь революция отняла у них все и передала награбленные ими богатства народу. Именно за это они так ненавидят народную власть.

Что ж, мне трудно было судить о правомерности подобных суждений, ведь я здесь находился только два года, и, вероятно, еще многого не знал и не понимал. А Ен родился и вырос под этим солнцем, и кому, как не ему знать все тонкости нынешней ситуации? И, тем не менее, с каждым днем у меня возникало все больше вопросов, на многие из которых ответа я не находил.

Революция стремительным ураганом пронеслась по планете, сметая на своем пути все, что сопротивлялось напору вооруженных народных масс. Никто не задумывался, не останавливался ни на минуту, словно, боясь, что не хватит сил докончить начатое. Вся власть на планете перешла в руки Народного Совета, который организовал, и двинул на диктаторов народные массы. Опьяненные неожиданной свободой, люди, раньше никогда не мечтавшие об этом, вдруг растерялись перед вставшими во всей своей остроте новыми проблемами. Все, что было до этого — стремительное и победоносное шествие по планете под знаменами революции и свободы — казалось, само влекло вперед, не оставляя времени на раздумья. Все были охвачены единым революционным порывом, готовые исполнять любую волю вождей, не рассуждая и не сомневаясь при этом. Ведь те, кто повел их за собой, должны были видеть цели и знать пути к свободе и благоденствию, а иначе, зачем они повели на бой свой народ, пообещав ему все сокровища мира?

И вот настал долгожданный час победы. Казалось, вместе со вставшим над планетой солнцем равенства и братства, должна была прийти и та сытая, и беззаботная жизнь, ради которой все они сражались и умирали. Но вместо этого им достались разрушенные во время боев города, бездействующие фабрики и заводы (кто-то из военноначальников, руководивших восстанием, отдал приказ не жалеть ничего, что было связано со старым режимом), разграбленные хранилища продовольствия и выжженные поля, на которых уже ничего не росло. Все нужно было создавать заново, но на это уже не было сил. Народ надеялся, что все блага придут к нему сами собой, и сразу, стоит только уничтожить ненавистных диктаторов, отобрать у них все богатства и разделить их между собой. Но богатства эти только казались несметными, и хватило их далеко не всем.

Пользуясь неразберихой последних шести лет, слабой организованностью народной власти и нуждой простых людей, на планете пустила глубокие корни преступность всех мастей. Лишенные всякой морали и принципов, различные уголовные элементы стали организовывать крупные, хорошо вооруженные банды, совершая дерзкие налеты на продовольственные склады Народного Совета, переправляя затем награбленное продовольствие на Южный материк, где обменивали его на наркотики и золото, которые снова ввозили в северную столицу Шаолинсеу, распределяя все это по многочисленным подпольным притонам.

По моим наблюдениям, за всем этим стоял кто-то очень влиятельный и умный, наживавшийся на горе людей, но еще ни разу не попадавший в поле зрения ОЗАР. Ударные операции народной службы безопасности были мало эффективными и наносили урон лишь нижним рядам преступной пирамиды, верхушка же ее оставалась не тронутой.

Я не был сторонником подобных мер, и, пользуясь своим особым положением здесь, и тем, что Ен Шао в основном был занят расследованием всякого рода «заговоров», старался действовать самостоятельно и по своему плану. Внимательно просматривая старые архивы, я совершенно неожиданно наткнулся на дело некоего известного в прошлом уголовника. Может быть, и не стоило уделять ему столько внимания, если бы ни одно обстоятельство, весьма меня заинтересовавшее.

Напуганный угрозой смертной казни, этот самый преступник во время следствия рассказал обо всех, с кем работал, выдал всю сеть тайной поставки наркотиков с Южного материка, а так же назвал все адреса и имена курьеров и поставщиков. В том числе, упомянул он и имя одного очень влиятельного тогда промышленника, якобы напрямую причаст-ного к распространению наркотиков и даже руководившего всем этим бизнесом. При прежнем режиме это был громкий судебный процесс, но арестовать главного подозреваемого тогда так и не удалось, потому что главный свидетель по делу таинственным образом умер в тюрьме, не дождавшись приговора. Дело было замято и вскоре вовсе забыто.

Имя того самого очень влиятельного человека — Тохеро Наока… Где-то я уже слышал это имя? Быстро пробежав взглядом по оперативным сводкам последних двух недель, я без труда нашел то, что искал. Вот оно! Снова сообщение о скупке наркотиков в южных провинциях, и о продаже их в притонах северной столицы. И снова один из задержанных курьеров, проговорившись, упоминает имя некоего Наоки. Не тот ли это Наока, который благополучно улизнул от закона много лет назад? Из разговора своих хозяев курьер понял, что Наока является важной фигурой в их бизнесе. Странно только, почему никто из следователей ОЗАР не обратил на эту немаловажную деталь никакого внимания? Все снова закончилось арестом мелких перекупщиков и гонцов.

Я посмотрел, кто вел это дело и с удивлением обнаружил в конце отчета имя Ена Шао. Ну, уж он-то должен был заинтересоваться данным фактом! Неужели он не знаком с архивными делами десятилетней давности? Это обстоятельство еще больше подогрело мой интерес к таинственному Наоке, и я решил сам вплотную заняться выяснением всех подробностей.

Кто он такой? Перерыв все архивы, и просмотрев все имевшиеся в ОЗАР материалы, я составил для себя кое-какое представление о Тохеро Наока.

В первые годы после революции он попал в поле зрения ОЗАР, как и все люди его круга, считавшиеся врагами народной власти. Но в отличие от остальных, репрессированных или казненных, Наоке удалось избежать этой участи. В его деле было записано: «Данные о враждебной революции деятельности не подтвердились». Дело очередного «врага революции» было закрыто, и Наока тут же исчез из поля зрения службы безопасности, словно в воду канул. Данных о его дальнейшей жизни мне нигде не удалось обнаружить, и лишь по отдельным разрозненным сведениям я постепенно пришел к выводу, что Наока вовсе не исчез бесследно, а несколько лет скрывался на Южном материке, и сейчас он является важной фигурой в здешнем преступном мире, возможно, даже центральной фигурой подпольного бизнеса южной столицы Линь-Шуй. Мне оставалось непонятным только одно: почему столь очевидные факты до сих пор не привлекли внимание никого из работников ОЗАР, даже самого Ена, через руки которого проходят все оперативные сводки?

В общем, вопросов в этом деле было гораздо больше, чем ответов. Не полагаясь на своего нового начальника, который целиком был поглощен выявлением «скрытых врагов революции», я решил действовать самостоятельно, и во что бы то ни стало арестовать этого самого Наоку и передать его в руки закона. В тех же архивах я отыскал старый адрес и визиофонный код Наоки, и начал собственное расследование…

Стоя пред зеркалом, я несколько минут изучал в нем свое отражение, стараясь придать лицу бесстрастно-холодное выражение, но в глазах продолжал светиться какой-то дьявольский огонек. Стараясь прислушаться к ощущениям внутри себя, я надел защитный антиинерционный жилет, пристегнул к нему кобуру. Поверх всего этого одел черную спортивную куртку. Достал из ящика стола пистолет, вставил в него обойму с электрошоковыми пулями, запасную положил в карман куртки. Вложил пистолет в кобуру, почувствовав знакомую тяжесть на левом боку. Снова внимательно осмотрел себя в зеркале: типичный молодой человек из средних классов, не очень сильно обиженных революцией, и сумевших довольно неплохо приспособиться к новым условиям жизни. Таких в столице много… Да, но здесь не столица!

Из кухни вышла Юли, неся поднос со стаканом горячего молока, баночкой меда, хлебом и тушеным мясом с овощами. Непривычные острые запахи заполнили комнату. Откуда взялись все эти продукты? Неужели она ходила в «распределитель»?

Словно угадав мои мысли, Юли тихо и растерянно произнесла:

— Я не ходила. Честное слово! Это рассыльный принес. Я отказывалась, но он оставил все перед дверью и ушел.

Она виновато опустила глаза. Ну, конечно же, это Ен «подкармливает» нас, зная, что я не хожу в «распределитель». Юли снова посмотрела на меня.

— Ты уходишь?

Я попробовал уловить интонацию ее голоса, но она ускользнула от меня.

— Да. Нужно ненадолго съездить в столицу.

Я постарался придать голосу безразличие, как будто речь шла о каком-то пустяке. Но это не обмануло ее.

— Можно я поеду с тобой?

— Будет лучше, если ты останешься здесь, малыш.

Юли посмотрела на меня недоверчиво, с опаской.

— Если ты так говоришь, значит, это опасно… Это очень опасно, Максим?

На слове «очень» она сделала особое ударение. Я взглянул ей в глаза и понял, что обманывать ее бесполезно. Нежно обнял ее за плечи.

— Все будет зависеть от меня самого. Но если я не вернусь к утру, ты должна обязательно сообщить об этом Ену. И назови ему имя — Наока. Запомнила? Но это только если я не вернусь к утру! Хорошо? Ну вот! Ты же у меня умница!

Она кивнула. Закрыла глаза и уткнулась лицом мне в грудь

* * *

Дорога в столицу тянулась через раскаленную степь. Пропыленные деревья, словно изнуренные путники, одиноко горбились у обочины. Пронзительно синее небо у горизонта казалось палевым и колыхалось там, в мареве горячих испарений. Горькая пыльная сушь проникала в салон магнитора, оставляя в горле ощущение колючего комка. Чтобы хоть как-то избавиться от него, пришлось включить кондиционер.

Вскоре, узкая, словно лезвие бритвы, линия горизонта изогнулась плавной дугой, и в волнах раскаленного воздуха, подобно миражу, показались белые очертания Шаолинсеу, словно сказочная птица выгнувшая грудь навстречу океану.

Длинный, на несколько километров, ряд старых допотопных машин, шатких повозок, запряженных вьючными животными, и просто пеших людей занимал все полотно главной дороги. Все это скопление медленно двигалось в сторону столицы. Изможденные животные отупело, и испуганно озирались по сторонам, из последних сил таща свои тяжелые ноши; люди устало брели за ними, обливаясь потом на палящем солнце; запыленные обшарпанные машины пыхтели и скрежетали железом, словно от усталости, совсем как живые. Вся эта нескончаемая процессия останавливалась у контрольно-пропускного пункта, где несколько солдат в форме народно-революционной армии томились на жаре, тоскливо поглядывая на скопившиеся повозки. Здесь же, преграждая дорогу, стояли две тупомордые бронемашины, щерясь амбразурами для пулеметов.

Я пристроился в общий ряд, выключил магнитный активатор — магнитор плавно осел на грунт, подняв облачко пыли. У обочины, по обеим сторонам дороги, прямо в степи стояло множество шатров, сложенных из листов пластика, кусков картона и грубой материи. Я взглянул на юг, в сторону океана, и увидел, что этот стихийный лагерь тянется до самого побережья.

— Люди едут в столицу в поисках лучшей жизни, — донесся до меня чей-то хрипловатый голос.

Обернувшись, я увидел раскрасневшееся лицо пожилого мужчины, сидевшего в стареньком, потрепанном временем и ветрами, магниторе, остановившемся тут же. Маленькие желтоватые глазки мужчины смотрели на меня с любопытством. Он стер со лба обильно выступивший пот и снова заговорил:

— Да, да, почти со всей планеты едут! Даже в южной столице живется не так хорошо… Относительно хорошо, конечно… Если вообще можно говорить о чем-то хорошем в наше время.

Он не без зависти осмотрел мой магнитор. Сказал:

— Вы посмотрите, на чем приехали сюда эти люди! Такая машина, как у вас, теперь большая редкость. А кто в этом виноват, я вас спрашиваю?

Я посмотрел на него, и кинул взгляд на начало бесконечной вереницы машин, повозок и людей. Заметив этот взгляд, мой неожиданный попутчик досадливо проворчал:

— Это на долго… Если нет специального разрешения, можно простоять несколько дней. А тех, кто приехал из южных провинций, вообще не пускают в столицу. Видите вон там? — Он указал в сторону побережья, где расположился палаточный лагерь. — Эти люди приехали сюда несколько месяцев назад и уже успели обжиться в этой степи… Как они могут так жить?

Он сокрушенно покачал головой. С любопытством посмотрел на меня.

— Извините, а вы в столицу по делу, или тоже с Южного материка?

— Нет. Из Шэнь-Цян, по делу, — неохотно бросил я. Жара не располагала к задушевному разговору.

— Понятно, — мужчина кивнул и, видимо, поняв, что я не склонен к дальнейшей беседе, вылез из своего магнитора.

Взглянув еще раз на начало унылой очереди, я включил магнитный активатор. Магнитор плавно двинулся с места. Минуту спустя я был уже у контрольно-пропускного пункта.

Заметив мой смелый маневр, один из солдат, видимо старший, поспешно выступил вперед, делая энергичный жест рукой требуя, чтобы я остановился. Двое других неохотно поднялись вслед за ним. Я нажал на тормоза. Старший, помедлив, заглянул в салон и лениво потребовал документы. Я протянул ему свою карточку. Он долго, без выражения, изучал кусочек фиолетовой пластмассы с золотыми иероглифами. Суровое, скорее от усталости и жары, нежели по характеру, лицо его болезненно подергивалось; крупные капли пота медленно катились по лбу и щекам, стекая за воротник выгоревшей, распахнутой на груди рубахи. Наконец, он вернул мне удостоверение, на мгновение остановил на мне недоверчивый взгляд и неохотно распорядился открыть дорогу.

Вереница людей, приехавших в столицу в поисках счастья, скопище кургузых повозок и оглушительно рычащих машин медленно удалялись на экране заднего обзора. Наконец, они совсем исчезли из виду. Лишь в левом нижнем углу экрана еще мелькали пестрые шатры беженцев с Южного материка, но и они вскоре перестали быть видны в затмившем их радужном блеске океана.

Медленные тяжелые волны его, густо-аметистового цвета, катились с востока, омывая белые парапеты набережных, некогда величественной, столицы. Грандиозные шесть белоснежных пирамид — бывшие правительственные здания на проспекте Свободы — видимые даже отсюда, медленно и неуклонно надвигались на меня, заслоняя горизонт. Где-то там, в центре столицы, когда-то кипела совсем иная жизнь: многочисленные бары, отели, рестораны, представительства различных фирм и учреждений — символы процветания и могущества прежних режимов — заполняли целые кварталы города. Теперь все это лежало в руинах, оставшихся после революционных боев. Огромный «муравейник» вдруг разворошили, разбросали и уничтожили все, что усердные «муравьи» кропотливо собирали и складывали столетиями в остов великого здания всепланетного «Сообщества равных». Лишь только эти огромные дома-пирамиды, сложенные из белого песчаника, остались памятью о прошлом, на которую с неотвратимой безысходностью надвигалось мрачное настоящее. Устоят ли они перед ним, как устояли под натиском времени египетские пирамиды, оставленные нам в наследство нашими далекими предками, жившими на Земле десятки тысяч лет до нас? Никто здесь не знал этого…

Я медленно ехал по безлюдным улочкам восточной окраины столицы, боясь случайно задавить худых одичавших собак, целыми стаями шнырявших по темным подворотням в поисках хоть какой-то пищи и человеческой ласки. Вывески, наглухо заколоченных, частных магазинов были завешаны синими полотнищами, на которых белой краской была начертана замысловатая вязь лозунгов типа: «Революция — светоч счастья для всех народов!», или «Трудности и лишения сегодня — тернистый путь в светлое завтра». Еще были и такие: «Сердце и воля народа — великий вождь Чой Чо Рен!», или же «Мы верим Чой Чо Рену, как самим себе, потому что он наш великий вождь!».

Приземистые квадратные домики с плоскими крышами и стенами без окон выглядели нежилыми и холодными, несмотря на палящее солнце и нарастающий, словно рокот прибоя, гул голосов, доносившихся из соседнего квартала. Едва я выехал на небольшую площадь, с двух сторон окруженную дугообразной серой стеной массивного здания, как сразу же понял, откуда взялся этот странный гул.

В центре площади, вокруг наспех сколоченной трибуны, сбилось сотни две людей, с нервным нетерпением слушавших хрипловатый, срывающийся на высоких нотах, голос оратора — молодого парня в армейской куртке, надетой поверх зеленой рабочей блузы, и с трехдневной щетиной на щеках. Воодушевленный общим вниманием, он принимался с еще большим ожесточением сотрясать кулаком воздух, бросая на головы людей отрывистые фразы. Ветер трепал его длинные волосы, и яростный блеск в его глазах казался демоническим.

Здесь же, на площади, у продовольственного ларька народного фронта, под лозунгом: «Помни! Враги революции повсюду!», выстроилась длинная очередь людей, покорно ожидавших положенного им дневного пайка. Судя по всему, люди эти стояли здесь давно, еще до начала митинга. Когда небритый агитатор изрек свой очередной лозунг, встреченный одобрительным шумом в толпе слушателей, из дверей ларька высунулся широкоскулый человек в желтой униформе и что-то крикнул в очередь. Затем он так же быстро исчез, а люди в очереди заволновались; задние стали напирать на передних, началась толчея и давка. Часть митингующих тоже присоединилась к очереди за продовольствием и толкотня около ларька только усилилась. Казалось, обеспокоенные люди вот-вот начнут штурмовать его. Поднявшийся гвалт заглушал даже оратора на трибуне.

Я свернул в боковой проулок, испытывая смешанное чувство горечи и неловкости от увиденного. Снова потянулись узкие, пыльные улочки с кажущимися пустыми домами и немногочисленными прохожими, жавшимися к серым стенам, кое-где украшенным кусками синей ткани с изречениями народных вождей. По длине очередей за продуктами, количеству митингующих и отсутствию бродячих собак я понял, что приближаюсь к центру города. Широкая кольцевая магистраль, на которую выехал мой магнитор, подтвердила эту догадку. Громады белых, опоясанных спиральной эстакадой, пирамид царствовали над темными приземистыми зданиями народно-революционных комитетов, выстроившихся внизу, на проспекте Свободы. Там же тысячи черных точек суетливо сновали у подножья белых гигантов.

Обгоняя немногочисленные машины, я постепенно, виток за витком спирали, спускался вниз, на улицы столицы первого на Гивее государства свободного народа, и черные «муравьи» стали превращаться в людей. Кругом шла своя жизнь, понять которую мы с Юли пытались вот уже второй год.

Миновав несколько раскольцовок, эстакад и туннелей, я выехал на радиальную дорогу, ведшую от центра города в южную его часть, наиболее пострадавшую во время боев и почти не заселенную. Это обстоятельство для меня сейчас было особенно важным. Попетляв среди высоких зданий, тоскливо взиравших на мир пустыми глазницами окон, я, пробираясь по, заваленным битым кирпичом и разным хламом, проулкам, наконец, выехал на площадь Чань-Инь.

Как ни странно, она казалась почти не тронутой разрушениями, словно, жестокие бои и артиллерийская канонада обошли ее стороной. Впечатлениеэто портило лишь несколько обгоревших зданий, одно из которых было почти полностью разрушено и являло собой гору битых камней и покореженных железных балок.

Я остановил магнитор в тени высокого дома, сложенного из красноватых каменных плит, с узкими сводчатыми окнами и колоннами вдоль стен. Вылез из машины. Осмотрелся. Дома выглядят брошенными и пустыми. Неожиданно какая-то тень отделилась от стены соседнего дома. Невольно рука моя потянулась к пистолету, но остановилась на полпути: худой бездомный пес застыл на месте, испуганно и тревожно глядя на меня большими влажными глазами. На мгновение мы с ним встретились взглядами, и он быстро затрусил прочь, пересекая площадь. Ребра на его боках ходили ходуном под выгоревшей облезлой шкурой.

Какое-то время я стоял, глядя ему в след. Странное тоскливое чувство вызвало в душе появление этого сиротливого и бесконечно одинокого существа. Усилием воли я подавил в себе неожиданный прилив меланхолии, и взял с заднего сидения небольшой пластиковый «консул». Войдя во двор «красного» дома, осмотрелся. Внутри здание выглядело не так помпезно, как снаружи. Задняя стена его полностью обрушилась, и перекрытия этажей были похожи на пустые книжные полки. Взобравшись на второй этаж по шаткой металлической лестнице, я остановился около окна-арки, выходившего на площадь. Она просматривалась отсюда, как на ладони. Отлично!

Я сгреб с подоконника кирпичную крошку и поставил на него свой «консул». В нем находилась широкоугольная микрокамера «глаз тигра» с визиопередатчиком — все не больше обычной зажигалки. Микрокамеру я спрятал в широкую трещину в подоконнике так, чтобы угол охвата был максимальным, а рассеивание визиолуча наименьшим. Передатчик вложил в выбоину над окном. Снова спустился на площадь. Здесь все осталось по-прежнему. Что ж, пока все складывается как нельзя лучше! Сев в магнитор, я так же осторожно стал пробираться через завалы обратно, к центру города.

Исправный визиофон пришлось искать довольно долго, — таковым оказался всего один на три квартала в округе. Правда, исправным его можно было назвать лишь с натяжкой, потому что изображение в нем отсутствовало полностью и работала только радиосвязь. Но сейчас мне это было только на руку.

Совсем рядом, на массивном сером здании, двое крепких парней в рабочих блузах развешивали какой-то новый лозунг под сенью грозных литых статуй не то драконов, не то каких-то сказочных монстров. В раскрытые пасти этих чудовищ старательные пропагандисты и всунули по куску синей материи с живописным рисунком из белых иероглифов.

Мельком прочитав замысловатую надпись, и совсем не уловив ее смысла, я стал набирать нужный мне код на приемной панели визиофона. Розовый огонек вызова горел довольно долго. Я уже начал подумывать о том, что вся моя затея провалилась, и, что по этому коду уже давно никто не живет, когда розовый огонек сменился на зеленый. Экран на мгновение озарился тусклым светом, но тут же погас. Звонкий женский голос растерянно спросил:

— Хаи? Сумимасен?^[1]

— Будьте добры, мне нужен господин Наока. По важному делу. Срочно!

На несколько секунд на другом конце провода воцарилось молчание. Чувствовалось, что моя невидимая собеседница в замешательстве и не знает, как поступить. Наконец, она неуверенно проговорила:

— Аната но онамае ва?^[2]

Видимо ее смущал пустой экран визиофона.

— Девушка! Я имею к господину Наоке очень важный разговор. На карту поставлена его жизнь. Мое имя в данной ситуации не имеет совершенно никакого значения!

Она все еще колебалась, но мои слова произвели на нее впечатление:

— Мошимоши, чотто омачи курасаи!^[3]

Я услышал слабый щелчок, — секретарша приглушила звук, видимо, советуясь с кем-то, возможно, даже с самим Наокой. Этот факт порадовал меня. Вдруг, совершенно неожиданно, резкий мужской голос громко и нетерпеливо сказал:

— Слушаю!

— Господин Наока? Добрый день! Я говорю с вами, как частное лицо…

— Ваше имя? — вопрос прозвучал скорее приказом, и это мне не понравилось.

— Конечно, я мог бы назвать вам свое имя, но, как вы сами догадываетесь, оно вам совершенно ничего не даст. Поэтому не будем терять драгоценного времени, его у меня мало. Я хочу предложить вам деловой обмен.

Минута молчания. Совсем спокойно:

— Что вы имеете в виду?

Вот это другой разговор! Я почувствовал, что инициатива переходит в мои руки.

— Я хотел предложить вам ознакомиться с документами, в которых будет очень заинтересована народная служба безопасности, если мы с вами не договоримся. Конкретно, это показания нескольких свидетелей, вкупе с визиоматериалом, подтверждающие вашу причастность к подпольному распространению наркотиков, подрывающим народную власть.

Снова молчание. Соображает, не ловушка ли это. Пусть соображает. Я, конечно, блефовал, и никаких неопровержимых доказательств вины Наоки у меня не было. Тем не менее, игра, которую я затеял, стоила свеч. Наока хитрый и осторожный человек, но далеко не глупый, поэтому на встречу со мной обязательно пойдет. В этом я был уверен.

Наконец, все с тем же холодным спокойствием, Наока спросил:

— Что вы хотите взамен?

— Господин Наока! Я человек небогатый… Вы должны понимать, как живется небогатому человеку в наше время? Революция отняла у меня все, и теперь мне остается уповать только на милость бога и таких людей, как вы…

— Короче! Сколько?

— Господин Наока! Я совсем не жаден, но, думаю, двадцать тысяч меня вполне устроят. Надеюсь, вы понимаете, что карточки народного фронта меня не интересуют — только золото! Это мой любимый металл!

— Двадцать тысяч сумма солидная, — медленно произнес Наока. — Прежде я хочу убедиться в ценности сведений, которые вы мне предлагаете.

— Разумеется! Я готов ознакомить вас с ними при личной встрече. Но только с глазу на глаз!

— Хорошо. Где? Когда?

— Сегодня, в пять, на площади Чань-Инь.

Мне показалось, он усмехнулся.

— Надеюсь, господин Наока, вы порядочный человек и…

— Да! Я буду один, — нетерпеливо перебил он меня и отключил связь.

Ну, что ж, посмотрим, как вы держите свое слово, господин Наока. Провести меня вам все равно не удастся. Я взглянул на часы — до встречи оставался один час. Сев в магнитор, включил затемнение на стеклах, нажал клавишу на пульте управления: специально оборудованная панель зажглась перебежкой желтых огней. Засветился небольшой экран на вертикальном щитке. Я увидел контуры знакомой площади в лучах красного солнца. Изображение сдвинулось с места и медленно пошло вправо — следящая камера начала свою работу.

Лохматые деревья непривычно огромной высоты тоскливо шумели под напором горячего сухого ветра. По небу, откуда-то с юга, вероятно со стороны океана, ползли плоские серые облака. Вся природа, казалось, уснула тяжелым, тревожным полуденным сном, изнывая от жары. Пыльное раскаленное марево поднималось от почвы, стекало трепетными волнами к подножью деревьев-гигантов, дробилось там, в сотни обжигающих огненно-красных искр.

Я снова взглянул на экран. Вроде бы ничего не изменилось. Камера, пройдя очередную дугу, возвращалась к исходной точке. Но что это? Слабое движение в правом нижнем углу экрана насторожило меня. Я добавил увеличения — так и есть! Три шестиместных магнитора остановились в тени одного из зданий в самом начале площади. Это было уже интересно. Затемненное стекло на дверце переднего магнитора медленно опустилось, открывая темное нутро машины. Сомнений не было: те, кто сидит в салоне, осматривают окрестные дома с помощью термочувствительной оптики. Возможно, у них есть и биолокационная система.

Я остановил камеру. Прошло минуты три, затем, как по команде, дверцы всех магниторов распахнулись, и из них выскочило человек пятнадцать дюжих молодцов в одинаковых темных костюмах и солнцезащитных очках, очень напоминающих специальные инфракрасные. Они врассыпную кинулись к соседним домам. Со стороны все это походило на хорошо спланированную военную операцию. Было совершенно очевидно, что Наоки среди них нет. Дальше мне стало не интересно. Я выключил экран и вылез из машины.

Бронзовые драконы, украшенные лаконичными революционными лозунгами, уже не казались такими свирепыми. К тому же, скоро у них должен был появиться новый сосед — памятник вождю народов Квой Сену, фундамент под который начали закладывать посреди этой маленькой площади, именовавшейся теперь площадью Победы.

Кабина визиофона была все так же пуста. Я набрал номер и стал ждать. Наконец, экран слабо осветился и потух. Розовый огонек вызова сменился на зеленый, и знакомый голос секретарши Наоки произнес:

— Хаи?

— Господин Наока у себя?

Она тоже узнала меня. Это я понял по ее голосу. Но, к моему удивлению, в разговор почти сразу вклинился сам Наока.

— Слушаю! — голос его прозвучал резко и недовольно.

— А вы, оказывается, не деловой человек, господин Наока! — Я решил говорить с ним в холодно-нагловатых тонах. Минуту он молчал. Мне стало жаль, что я не вижу его лица. Наконец, он произнес:

— Это вы?

— А вас это удивляет? Кстати, вы можете отозвать своих людей с площади Чань-Инь. Они умелые ребята, но, к вашему сожалению, никого там не найдут, только зря потеряют время.

Снова молчание, на этот раз более продолжительное. Момент был подходящим, и я решил «ковать железо, пока горячо».

— Неужели вы не поняли, с кем имеете дело?

— Теперь понял… Хорошо. Давайте говорить по-деловому. Что вам нужно?

— А у вас оказывается плохая память, господин Наока! Кажется, мы уже договорились о сумме, которую я хотел бы получить? Но, видимо, вам деньги дороже собственной свободы?

— Хорошо. Называйте время и место.

— Ну, что ж, поверю вам еще раз. Только если все повторится снова, наши с вами переговоры закончатся, не успев начаться!

— Да, да, говорите!

— В восемь часов вы должны быть на проспекте Свободы. Двигайтесь пешком от здания Народного Совета к бывшему ресторану «Волшебный Гарем».

— Как я вас узнаю?

— Очень просто: я сам подойду к вам.

Наока, конечно, будет не один, но на этот раз обязательно придет сам. Не случайно я выбрал местом встречи именно проспект Свободы — людное место, особенно в вечерние часы. Здесь у Наоки и его людей не будет места для маневра. Но особо обольщаться мне не стоило: взять его там так же не просто, как и ему обнаружить меня. Стоило все обдумать досконально, но я решил сделать это на месте, исходя из обстановки.

Ночь нахлынула, как всегда, стремительно и неожиданно. Темные, переплетенные, словно, ходы лабиринта, улицы Шаолинсеу действовали на меня угнетающе. Усталые, сгорбленные люди в промасленных робах брели по тротуарам к мрачным, похожим на жерла вулканов, входам в подземные фабрики и заводы. Там они, вымотанные за день бесконечными очередями и митингами до хрипоты, бездумно выполняли каждый свою работу — бесконечно, сотни, тысячи раз, до отупения. Этот, внешне казавшийся слаженным, механизм превращал людей в биологические машины, работающие на износ.

Я смотрел на тяжелые спины в зеленых комбинезонах, испуганно шарахавшиеся в свете фар к стенам домов, и в душе рождалось смутное чувство горечи. Так не похоже все это было на жизнь людей Земли, которым труд приносил радость и творческое удовлетворение от сознания собственной значимости для общества, от желания творить добро. Земной труженик преображал свою планету свободным трудом, делая окружающий мир еще прекраснее, он по истине творил чудеса, покоряя Вселенную и неся в ее глубины все самое лучшее, что воспитало в нем общество, не прося ничего взамен. Здесь же все было по-иному, и мне хотелось понять, почему так происходит.

Наконец, впереди показалась узкая расплывчатая полоса света, стала шире и ярче, и я выехал на кольцевую эстакаду, к подножью белых пирамид, словно паутиной, опутанных строительными лесами. Громадные белые блоки, по решению Народного Совета, уже начали вынимать и распиливать на памятники народным вождям.

Свернув с эстакады на боковую улочку, я сделал крутую петлю в объезд по темному пустынному бульвару, и въехал во двор громадного, похожего на серую скалу, здания. Несколько бездомных собак шарахнулись в дальний угол двора, испуганные светом фар. Выключив магнитный активатор, несколько минут я внимательно всматривался в темноту вокруг. Красные огоньки контрольных приборов горели настороженными глазами загадочного животного, едва освещая салон. Я вышел из машины. На всякий случай осмотрел верхние этажи дома, но темные глазницы окон казались нежилыми, и только редкие звезды, отражавшиеся в стеклах, оживляли их. Скользнув рукой по левому боку, и ощутив твердость рукоятки пистолета, я медленно направился под треугольную арку, выходившую со двора на проспект Свободы.

Ряды частных заведений, когда-то богатые световой рекламой, сейчас выглядели мрачновато: разбитые витрины, наглухо заколоченные окна и двери, на стенах домов рытвины и вмятины от пуль и осколков. Только в конце проспекта оранжевым светом горела вывеска театра «Судзу», где в эти дни шли агитационно-массовые представления труппы самодеятельных артистов. В противоположной стороне от него болезненно мигала реклама ресторана «Волшебный Гарем». Замысловатая иероглифическая надпись вспыхивала и гасла на фоне ночного неба розовыми гребешками. Прямо напротив меня высилось здание Народного Совета. Взглянув на часы, я не спеша, двинулся в сторону «Волшебного Гарема» в пестром потоке людей, заполнявших тротуары, толпившихся около разбитых витрин, или просто праздно шатавшихся туда сюда в поисках каких-нибудь развлечений.

У заляпанной краской витрины какого-то магазина стояла шумная группа молодежи. Юноши: коротко стриженные в черных коротких куртках и плотно обтягивающих штанах. Девушки то же в куртках, коротких, выше колен юбках, с прическами типа «собачий хвост» и с сильно накрашенными лицами. Я приостановился, рассматривая их.

Здешняя молодежь, как правило, делилась на две обособленные группы, одна из которых была фанатично предана делу революции, активно участвовала в различных митингах и манифестациях, помогая взрослым агитаторам внедрять в массы революционные идеи народных вождей. Другая же группа напротив всячески чуралась всего, что было связано с революционной борьбой, и старалась вести себя так, словно на планете ничего не происходит и жизнь течет в прежнем русле. Наверное, это была своеобразная защитная реакция еще не устоявшейся подростковой психики на все страшные события, происшедшие на планете за последние шесть лет. Даже взрослым людям было тяжело привыкнуть к происходившим вокруг переменам, тогда что было говорить о детях и подростках, на чью долю выпали столь тяжелые испытания.

Одна из девушек, стоявших у магазина, заметила меня, и что-то шепнула стоявшей рядом подруге. Та обернулась, окинула меня оценивающим взглядом и подмигнула. Обе громко рассмеялись. Невысокого роста паренек, их товарищ, не спеша, подошел ко мне и попросил прикурить. Я достал зажигалку, извлек из нее пламя, и тут заметил в толпе Наоку. Он шел прямо на меня. Я сразу же отметил двух плечистых молодцов в безупречных костюмах, шагавших на несколько шагов впереди Наоки, и зорко осматривавших толпу. Еще двое на небольшом отдалении шли сзади.

Я повернулся к парню в кожаном костюме, который никак не мог раскурить отсыревшую сигарету, и в это время Наока прошел в двух шагах от меня. Я слегка скосил глаза в сторону, глядя ему в спину, и тут же мимо меня прошли двое его телохранителей. Парень, наконец, прикурил и, поблагодарив меня кивком головы, вернулся к своим друзьям. А я медленно развернулся и так же медленно пошел вслед за Наокой и его людьми, мысленно прокручивая возможные варианты своих действий.

Наока шел, не оглядываясь, не спеша, словно на прогулке, видимо, полностью полагаясь на своих стражей. Я двигался метрах в десяти от них, глядя на широкие спины и бритые затылки этих парней. До треугольной арки, во дворе, за которой я оставил свой магнитор, оставалось десятка два метров. Надо было действовать. На мое счастье, у самой арки теперь стоял одинокий агитатор и предлагал прохожим какие-то прокламации. Я ускорил шаг, обогнал Наоку и его людей. Они не обратили на меня никакого внимания. Подошел к агитатору.

Молодой парень посмотрел на меня горящими болезненно опухшими глазами и протянул мне листок желтой грубой бумаги, вежливо улыбаясь.

— Хотите вступить в фонд помощи бедным?

Я взял у него листовку, и в этот момент Наока поравнялся со мной. Дальше все произошло в какие-то секунды. Резко развернувшись, я схватил Наоку за ближнюю ко мне руку, рванул его на себя, тут же нанося короткий удар в шею. Наока пошатнулся, но я уже швырнул его в темноту арки, и сам скользнул следом за ним. Шедшие впереди телохранители ничего не увидели; задние же просто не успели ничего сделать. Придерживая, потерявшего сознание, Наоку плечом, я прижался к холодной стене, и тут же в проеме арки появились двое охранников, те, что шли сзади. Ослепленные яркими огнями проспекта, в первое мгновение они растерялись в сумраке темного двора. Я не дал им опомнится. Быстро отделился от стены, подпрыгнул и в прыжке нанес удар ногой в челюсть ближнего верзилы. Он упал на спину, широко раскинув руки. И тут же второй телохранитель Наоки кинулся на меня. Я остановил его коротким и резким ударом локтя в грудь. Он отпрянул, но не упал, а снова бросился на меня. Теперь я встретил его прямым ударом в челюсть, и тут же нанес удар ногой в колено. Нападавший споткнулся, и я с разворота влепил ему ступней в ухо. Здоровяк отлетел к стене арки.

Не задерживаясь, я бросился к Наоке и потащил его к магнитору. Втолкнул грузное тело на переднее сидение, рванул стартер, и тут же увидел, как во двор вбегают двое других охранников. Их черные контуры остановились и резко вскинули руки с оружием. Выстрелы громыхнули в тишине двора один за другим. Я дал задний ход — машина, качаясь из стороны в сторону, быстро попятилась назад. Не отпуская управления, через открытое окно, я разрядил обойму по телохранителям Наоки. С проспекта Свободы послышались испуганные крики разбегающихся людей и звуки сирены военного патруля. Ответных выстрелов не последовало.

Мой магнитор выскочил на пустынный бульвар, завертелся на месте, разворачиваясь и, подчиняясь заданному ускорению, помчался в темноту, все дальше и дальше удаляясь от проспекта Свободы. Рядом, все еще без сознания, лежал Наока в наручниках, которые я предусмотрительно надел на него уже в машине. Быстро ощупав его карманы, я вытащил тяжелый десяти зарядный «Борсет» с вороненым стволом, торчавший справа, за ремнем брюк Наоки. Бросил его на заднее сидение. Кроме оружия и бумажника в карманах у него ничего не было.

Выехав на оживленное шоссе и смешавшись с попутным транспортом, я сбросил скорость. Погони не было. На экране заднего обзора медленно уплывали вдаль цепочки огней, вскоре таявшие в ночной мгле. На часах половина девятого. Если поднажать, то к утру можно добраться до Шэнь-Цян.

* * *

Здание, где располагался местный комитет ОЗАР, напоминало растревоженный улей. Разнородный гул голосов стоял в воздухе, смешиваясь с табачным дымом, запахом дешевой парфюмерии и человеческого пота. Вентиляторы на потолке натужно гудели, широкие лопасти с трудом месили тяжелый воздух.

Миновав шумный и тесный вестибюль первого этажа, и здороваясь на ходу со знакомыми оперативниками и следователями, я поднялся на второй этаж, где находился кабинет Ена Шао. В узком мрачном коридоре чуть было не столкнулся с двумя плечистыми парнями в форме службы безопасности, сопровождавшими какого-то человека с заложенными за спину руками и низко опущенной головой. Судя по всему, его только что вывели из кабинета Ена. Одет он был прилично, но вид у него какой-то сломленный: плечи опущены, на щеках трехдневная щетина, в волосах, когда-то темных и курчавых, седина. Я остановился, пропуская их. В это мгновение арестованный поднял ко мне свое лицо, и я увидел его глаза, — бесконечная печаль застыла в самой глубине их, как у человека осознавшего неизбежность собственной смерти и бесполезность борьбы за жизнь.

Сердце у меня сжалось от боли при виде этих глаз. Кто этот человек? Почему он здесь? И почему такая безысходность сквозит в его взгляде? Я смотрел им вслед, пока они не скрылись за поворотом коридора, терзаясь этими вопросами.

Ен сидел за массивным столом, заваленным ворохом каких-то папок, бумаг и толстых уголовных дел. Солнечный свет падал сквозь распахнутое окно, и скуластое загорелое лицо начальника местного ОЗАР казалось почти медным. Этот парень еще с первой встречи понравился мне своей рассудительностью и спокойствием, но сейчас вид у него был необычно возбужденный. Рукава рубашки закатаны, ворот расстегнут почти до груди, на щеках выступили красные пятна. Да и в глазах сквозит какой-то жестокий холодок. Таким я его еще не видел. Впрочем, взгляд его снова стал доброжелательным и приветливым, едва он завидел на пороге меня.

— А, Максим! Проходи. Садись.

— Кого это вывели сейчас от тебя? — сходу спросил я, подходя к столу.

— А! — отмахнулся он, пожимая мою руку. — Не стоит говорить. Дерьмо! Из-за таких вот, как он, мы до сих пор не можем покончить с прошлым! — В глазах его снова мелькнула жестокость.

— Да? А мне он показался вполне порядочным человеком. Не знаю… Но глаза у него честного человека.

Ен уставился на меня так, словно, впервые увидел. Багровые пятна на его щеках проступили еще явственнее.

— Глаза честные?! Да, я… — Он осекся, и вдруг заявил несвойственным ему начальственным тоном, отчитывая меня, словно, провинившегося школьника: — И вообще, где ты болтаешься последнее время? Найти тебя нигде не могут. Пока ты работаешь на меня, ты обязан…

— Я не болтаюсь, как ты выразился. Это, во-первых, — оборвал я его. Тон Ена задел меня. Так со мной еще никто здесь не разговаривал. — А во-вторых, я работаю не на тебя, а на правительство народной власти по договору с Землей! И, наконец, я не знал, что обязан докладывать тебе о каждом своем шаге здесь.

Это был удар ниже пояса, но мне захотелось немного проучить его, сбить его спесь, и это подействовало.

— Ну, хорошо, не будем больше об этом, — примирительно сказал он. — Но все же ты не забывай об ответственности, возложенной на меня народной властью. Ведь я отвечаю за твою безопасность, и, черт возьми, я все-таки переживаю за тебя! К тому же, твоя жена беспокоилась за тебя.

Я прекрасно знал, что Юли никогда не ослушается меня, и не станет звонить сюда сама. Но зачем Ен солгал? Пока я размышлял над этим вопросом, почувствовал на себе его пристальный взгляд. Он ждал объяснений.

— Вчера я ездил в столицу, — нарочито спокойным и неторопливым тоном начал я. — Дело не требовало отлагательства, и я не стал ставить тебя в известность.

— И что же это за дело, если не секрет?

— Дело простое: я вышел на след Наоки, того самого, что когда-то ушел от ответственности за наркотики, еще при прежней власти, и взял его с поличным в столице, — произнес я обыденным тоном, как будто речь шла о каком-то пустяке.

Ен даже привстал в своем кресле.

— Нао… Ты, что в своем уме?

— Не понял. Что-то не так?

— Нет, ты действительно спятил! — Ен нервно рассмеялся. — Он взял Наоку! Прекрасно! Замечательно! И, что мне прикажешь с ним делать?

— Пока посади в изолятор. Там разберемся.

— Посадить в изолятор? А что я ему предъявлю? Ты подумал об этом? На каком основании ты его задержал? У тебя есть какие-то доказательства его вины? Улики? Что у тебя вообще есть?

Я сел в кресло у его стола.

— Для начала, факт незаконного ношения оружия и организация вооруженного нападения на законного представителя власти! — Я достал из кармана и бросил на стол пистолет, который изъял у Наоки.

— Брось, Максим! Кругом полно оружия, оставшегося после боев. Даже у детей оно есть! Если из-за этого арестовывать, тогда нужно посадить в тюрьмы половину населения Гивеи. И потом, были свидетели того, как ты изымал оружие именно у Наоки? Нет? Тогда он на любом суде скажет, что этот пистолет ему просто подкинули, а тебя он принял за обычного грабителя. И он будет прав. Вот так! Все это не серьезно, Максим.

— Не серьезно? — Я слегка приподнял одну бровь. — Тогда полистай оперативные сводки, проанализируй показания свидетелей по последним делам, связанным с нелегальной поставкой наркотиков с Южного материка. Наконец, подними архивы! Только слепой может не заметить связи Наоки с делами о наркотиках и грабежах. Он крупная фигура в преступном мире, Ен, это очевидно!

— Максим, не смеши меня! Ты же взрослый человек. Сводки еще не доказательства. Их я не прилеплю к обвинительному заключению. Кто-то, где-то, когда-то слышал не известно от кого имя Наоки… Ну, и что? Что это доказывает? Ровным счетом, ничего! Пустая уличная болтовня! И это ты предлагаешь мне принять в качестве обвинения и доказательства его вины? А где же связь? Я не вижу связи!

— Или не хочешь видеть? — Я пристально посмотрел ему в глаза.

Ен нахмурился. Несколько минут он молчал, что-то обдумывая и глядя на меня из-под сдвинутых бровей. Затем воздохнул:

— Ну, хорошо. Может быть, в чем-то ты и прав. Может быть, Наока действительно замешан в каких-то махинациях. Но, согласись, материала, собранного тобой, пока недостаточно, чтобы обвинить его в серьезном преступлении. Нужны неоспоримые доказательства вины Наоки, которые припрут его к стенке. Только тогда мы сможем привлечь его к суду. А пока, — Ен с подчеркнуто безучастным видом стал собирать бумаги на столе, — ты действовал поспешно и неосмотрительно, как неопытный мальчишка. Хоть бы со мной посоветовался! И потом, сам рисковал. А зря! Теперь вот придется приносить Наоке свои извинения, — добавил он совсем уж обыденно и посмотрел на часы.

— Ты что же, собираешься отпустить его?

— А что прикажешь мне с ним делать? — Ен оперся кулаками о крышку стола, склоняясь ко мне и снова закипая. — Наока — уважаемый человек! (это его определение показалось мне, по крайней мере, странным) Кроме того, ты действовал на территории столицы, а там свой отдел службы безопасности, и наши с тобой полномочия не действительны. Выражаясь научным языком, это не наша юрисдикция, и мы можем нарваться на очень большие неприятности. Самым разумным в данной ситуации будет передать Наоку в руки столичных оперативников, и пусть они расхлебывают эту кашу. И это все, что я могу сделать сейчас для тебя! — категорически заявил он, видя, что я собираюсь возражать.

— Пока, конечно, пускай посидит у нас. Так и быть, возьму это под свою ответственность, — сказал Ен более мягко, видя мое недовольство. — К тому же, сейчас нет людей, чтобы сопровождать его обратно в столицу…

— Могу сопроводить сам, раз уж я незаконно вытащил его из этого теплого логова! — проворчал я, хмурясь.

— Для тебя у меня есть другое задание! — отрезал Ен. — Садись! — и вдруг совершенно неожиданно переменил тему разговора. Спросил каким-то, по-детски, наивным голосом: — Ну, как там, в столице? Неспокойно?.. Сто лет не был в Шаолинсеу! С самой революции. Тогда жизнь там кипела во всю!

Глаза его заблестели.

— Не знаю, как в революцию, а сейчас столица произвела на меня тягостное впечатление! — Я не собирался тешить его приятные воспоминания своим рассказом. — Хотя и здесь, у нас не лучше, но в большом городе все как-то обостряется, выделяется резче. И знаешь, о чем мне подумалось?.. А стоило ли ради всего этого проливать столько крови?

Глаза Ена неожиданно вспыхнули гневным огнем. Он с треском ударил пластиковой папкой об стол и вскочил из кресла.

— Ты, что?! Спятил? Ты думаешь, о чем ты говоришь?!

Он вперил в меня испепеляющий взор. Ноздри его раздувались, как у разъяренного быка. Мне показалось, еще мгновение, и он бросится на меня с кулаками. — Да, что вы вообще можете знать о наших жертвах?! Понять ли вам, ради чего была пролита кровь нашего народа? Вы у себя, на Земле, живете, как жуки в сиропе! Наша борьба для вас — познавательный экскурс в историю, возможность воочию посмотреть на пути развития «примитивных народов», научный интерес, любопытство докучливых археологов, неожиданно получивших в руки своеобразную машину времени, а с ней и возможность «пощупать» древний мир не по черепкам и окаменелым осколкам, а в живую!

Я быстро посмотрел на него. Он понял, что зашел слишком далеко, и сразу же осекся. Стал в запале быстро ходить по кабинету. Я молча наблюдал за ним, спокойно закинув, нога на ногу. Видимо, немного успокоившись, Ен заговорил снова, словно, я был учеником, которому он — профессор, умудренный опытом, — вынужден объяснять прописные истины.

— Конечно, у нас не все так хорошо, как хотелось бы. Но даже древние говорили: не принося жертв, не возможно обрести счастье! Разве не так? А жертвы отданные революции — святы! Они не были напрасными. Ты знаешь, что нам досталось после Данг-Лао?

— Читал.

— Читал? — Ен усмехнулся. — А я видел это собственными глазами, жил этим, когда пришел работать в ОЗАР! Шестьдесят процентов населения на Гивее влачило нищенское существование, коррупция, пропитавшая весь государственный аппарат, экономика на грани полного краха, спекулянты, уголовники различных мастей, разгуливающие на воле и чинящие беззаконие. И это еще не все. Подпольная торговля на «черном рынке», ночные притоны и прочие сомнительные заведения, в которых процветает наркомания и проституция. Вот, полюбуйся! — Он бросил на стол толстую пачку оперативных сводок. — «Топаз», «Анио», «Гикаку», «Жене», «Бато-Лавуар», «Куро», «Йокомиси», «Пусан»… В одном только Шэнь-Цян их около двадцати!

Я перебирал серые пластиковые карточки с компьютерной распечаткой. Честно говоря, многое из рассказанного Еном было для меня мало понятно, хотя, обо всем этом я уже читал и слышал перед отлетом на Гивею, все это видел своими глазами здесь, на планете.

— А кто содержит все эти бары?

— Не известно. Сколько бьемся, не можем выйти ни на одного мало-мальски крупного дельца.

— И при этом ты отказываешься арестовать Наоку? Наоку, который, скорее всего, и стоит за всем этим? — скептически заметил я.

Ен поморщился, и я понял, что задел его больное место.

— Самое большое, что мы можем, — продолжал он, сделав вид, что не расслышал моего замечания, — это устраивать облавы, которые, в большинстве своем, мало эффективны. Стоит нам разгромить один притон, как в другом конце города появляется три новых.

— Почему бы тогда не провести кардинальную операцию, охватывающую весь город? Арестовать максимальное количество преступников, и выйти через них, наконец, на главного босса или боссов.

— Видишь ли… — Ен почесал затылок. — Здесь не все так просто, как кажется. Ну, во-первых, у нас нет ни средств, ни людей для этого. Ты же должен представлять, сколько понадобится оперативников и техники для такой широкомасштабной операции? А, во-вторых, в каком-то смысле, существование этих заведений выгодно народной власти. Дело в том, — поспешил объяснить он, видя мое удивление, — что все эти притоны, кроме наркотиков и другой дряни, продают населению продовольствие. Конечно, тоже подпольно и в обход наших распределителей. Ведь мы еще не можем снабжать город бесперебойно. Провинция, вообще, сидит у нас на голодном пайке. А у них можно в любое время дня и ночи достать все, что душе угодно. Вот и идут к ним люди, и отдают последние заработанные гроши, чтобы не умереть с голоду.

— Но ведь продовольствие это тоже ворованное из ваших же распределителей! А это уже политика! Явный удар по «престижу революции», как вы любите говорить со своих трибун.

Откровенно говоря, я его не совсем понимал. Ен снова болезненно поморщился. Сказал:

— Не надо, Максим! Не надо язвить на эту тему! Подрыв подрывом, а прикрой мы сейчас все эти заведения, это вызовет такое недовольство народа, что не приведи господи! Ведь они снабжают даже Южный материк! С идеологией-то у нас еще не все в порядке, — сокрушенно добавил он. — В народе живы еще старые стереотипы, взгляд на верховную власть, как на бога, который все может и все видит, но ничего не делает, чтобы помочь бедам людей. А кто в этом виноват? Все та же диктатура, которую мы смели очищающим огнем революции! Ведь, посмотри, что получается. После подавления восстания Квой Сена, власти жестоко расправлялись со всеми инакомыслящими, на планете царил «черный» террор. Они хотели запугать народ, вытравить из него само стремление к свободе и справедливости. Но наш народ был уже не тот. Теперь им уже нельзя было управлять по старому, как стадом скота, опираясь только на силу и страх. Тогда правительство сменило тактику, и со всех трибун важные чиновники стали говорить о своем стремлении дать народу свободу и равенство, о необходимости ставить интересы народа превыше всего, подкрепляя эти призывы незначительным послаблением диктатуры, но оставляя незыблемым ее остов. Народ был ослеплен, оглушен потоком пустых обещаний и призывов. Ему говорили: верьте, очень скоро мы дадим вам все блага этого мира, и вы не будите больше испытывать лишения и голод. И тут же оговаривались: но это время не может наступить сразу, вы же понимаете, что не все так просто, нужно еще немного потерпеть, перенести еще некоторые лишения, и тогда наступит желанная пора всеобщего изобилия и счастья. И самые важные вельможи, включая президента, приложив руку к сердцу, горячо клялись: видите, мы прилагаем для достижения этого все возможные усилия, пускай наши достижения еще малы, но не нужно отчаиваться, ведь это только начало, надо просто верить и работать, верить и работать, и это все, что от вас требуется…

Слушая Ена, мне почему-то подумалось о том, что очень похожая ситуация сложилась и сейчас на планете, хотя революция должна была принести народу Гивеи совсем другое. Интересно, а понимает это ли сам Ен? Сколько я не вглядывался, в черных глазах начальника местного ОЗАР, словно в глухой ночи, лишь изредка появлялись всполохи яростного огня.

В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, на пороге появился дежурный. Увидев меня, он, как мне показалось, удивился, но тут же принял официальный вид. Бодро отрапортовал на вопросительный взгляд Ена:

— Все готово, товарищ Шао!

Какое-то время Ен пристально смотрел ему в лицо, словно, желая убедиться в правдивости его слов. Затем кивнул:

— Прекрасно! — и повернулся ко мне. — Вот тебе иллюстрация к нашему разговору!

— А что случилось?

— Ничего особенного. Просто нашим агентам удалось обнаружить очередной притон на окраинах города. Операция назначена на девять. Если тебе это интересно, можешь принять участие и лично убедиться в эффективности подобных методов. Оружие при тебе?

В какое-то мгновение у меня возникло ощущение, что все происходящее, это хорошо отрепетированный и сыгранный спектакль, но я тут же отбросил от себя эту нелепую мысль. С готовностью хлопнул себя по левому боку, где висела кобура с пистолетом.

— Ну, и хорошо! Тогда едем? — Ен достал из ящика стола увесистый «Т-джи 47» и сунул его за ремень брюк.

Глава вторая Свинцовый дождь

Дома по обе стороны улицы вставали в лучах фар серыми громадами, зияя черными глазницами пустых окон. Своры одичавших собак бродили в темных закоулках дворов, шарахаясь от света наших машин. Проехав несколько безлюдных кварталов, мы остановились.

— Дальше пойдем пешком, — сообщил Ен, откидывая дверцу магнитора.

Из грузовых фургонов одна за другой появлялись тени оперативников и тут же выстраивались в две шеренги. Молча двинулись вдоль улицы, словно призраки, невидимые в ночи. Давно заброшенные дома поднимались к редким звездам безмолвными скалами. На западе призрачный звездный шлейф тонул в серой дымке всходившей луны. Мы с Еном обогнали цепочку людей, и оказались во главе этой молчаливой процессии. Где-то впереди, едва слышимые, раздались голоса людей. Ен поднял руку, приказывая всем остановиться. Быстро взглянул на меня. В свете всходившей луны его глаза стали совсем непроницаемыми. Я понял его безмолвный вопрос и согласно кивнул.

Мы бесшумно пошли вперед, свернули во двор полуразрушенного дома. По едва различимой лестнице поднялись на второй этаж к черному квадрату окна. За ним мутным пятном лежал серый лунный свет. Отсюда была хорошо видна вся улица, по которой мы шли, но главное, как на ладони, внизу лежала небольшая площадь, на которую выходила эта улица. На противоположной стороне площади отчетливо просматривалось полу разрушенное здание, в свете луны, казавшееся голубым.

Я посмотрел на Ена. Он утвердительно кивнул: здесь. Вооружившись термосканером, похожим на обычный бинокль, он стал осматривать окрестности. Я внимательно наблюдал за ним. Видимо, что-то заметив, Ен передал прибор мне. Непривычно зеленое, режущее глаза, пространство казалось пустым. Ен указал мне нужное направление, и в окулярах мелькнул какой-то красный размытый контур. Ага, вот! Я настроил резкость, и контур обрел очертания сидящего на корточках человека с поднятыми к голове руками. Что это он делает? Похоже, наблюдает за нами?

Я инстинктивно отпрянул назад.

— Ты что? — удивился Ен. — Это же просто охрана.

Действительно, чего это я испугался? Ведь на мне надет защитный жилет, блокирующий тепловые лучи. В таком жилете меня невозможно увидеть ни в какие приборы. Успокоившись, я вернул термосканер Ену. Он еще раз осмотрел здание, тихо сказал: «Жди здесь!», и исчез в темноте.

Пятна лунного света на щербатом камне казались лужицами дрожащей ртути. Я прислонился к стене, искоса поглядывая на площадь внизу. Прошло минут пять. На лестнице снова послышались шаги. Из темноты, вместе с Еном, появился коренастый, угрюмого вида, оперативник с парализатором в руках.

— Давай, Хон! Чтобы все было, как по нотам! — скомандовал Ен, и подтолкнул оперативника к окну, где мы только что стояли.

Угрюмый особист долго и усердно целился, насупив густые брови. Ен, наблюдая в термосканер за зданием на другом конце площади, время от времени тихо давал ему советы, на что тот только недовольно бурчал: «Сам вижу!». Наконец, Ен замолчал, видимо, предчувствуя самый ответственный момент, и только впился взглядом в окуляры прибора.

Я скорее почувствовал, нежели услышал хлопок выстрела. Только увидел, как взметнулась пыль в сером свете луны на разбитом каменном подоконнике.

— Молодец! Прямо в точку! — не скрывая радости, констатировал Ен и повернулся к оперативнику, утиравшему со лба выступивший пот.

В ответ тот лишь скупо улыбнулся. Осмотрев еще раз «голубое» здание в термосканер, начальник ОЗАР передал его мне:

— Смотри! Вот здесь, здесь и здесь… правее и чуть выше… Видишь?

Я перевел объектив в указанном направлении. Две красные фигуры, прислонившись к стене, видимо, курили у входа на первый этаж. Еще двое располагались на лестнице второго этажа. В глубине здания просматривалось еще трое человек. Неплохая охрана для дешевого притона! Я взглянул на Ена. Он кивнул:

— Ладно. Чтобы все было по плану!

Ен надел на голову защитный шлем с инфраочками и рацией. Я сделал то же самое. Прозвучала команда:

— Вперед!

Черными призраками мы выплыли из темноты у главного входа. Двери оказались прочными, но все же не на столько, чтобы выдержать удар огненного луча излучателя. Сквозь дым и гарь мы стремительно ворвались внутрь здания. Охранники, не ожидавшие столь дерзкого и неожиданного нападения, тут же сдались без всякого сопротивления, и наш отряд, не задерживаясь у входа, устремился вглубь здания.

Узкий темный коридор с высоким потолком напоминал мрачную галерею в старинном замке, и вел куда-то в самое «нутро» этой громадной холодной пещеры. Вдруг, совершенно неожиданно, мы оказались в обширном зале с колоннами вдоль стен и замысловатой лепкой под потолком-куполом. Стены его были расписаны мифологическими сценами с участием грозных драконов и крылатых львов, а над белым, словно алебастровым полом, стелились клубы едкого сизого дыма, от которого сразу же запершило в горле и закружилась голова. Очень знакомый, сладковатый запах!

Я посмотрел на Ена. Он понял меня без слов и молча кивнул: наркотики! Сквозь завесу дыма можно было рассмотреть на полу какие-то циновки, на которых, словно гипсовые статуи, застыли в скрюченных позах люди. Наше появление не напугало и не удивило их, — они просто не заметили нашего присутствия. Оставив здесь несколько оперативников, мы двинулись дальше, под арку, расположенную в одной из стен. За ней оказался еще один темный коридор. В нем мы сразу же наткнулись на двух подвыпивших верзил, тискавших каких-то полуголых девиц. При нашем появлении девицы испуганно завизжали и опрометью бросились куда-то в темноту коридора, а их «кавалеры», так и не успев понять, что же происходит, оказались на полу с заломленными за спину руками.

На крики и шум, поднятые девицами, откуда-то из бокового прохода выскочили несколько человек, и в растерянности остановились посреди коридора. Но мы не заставили себя долго ждать. Невысокий толстяк с бритым черепом оказался прямо передо мной. Он вытянул вперед руки, словно, желая остановить меня, но уже в следующее мгновение оказался на полу, — ловко сбив его короткой подсечкой, я склонился над ним, застегивая на его запястьях наручники. Глаза толстяка смотрели на меня удивленно и обиженно. За спиной у себя я почувствовал какую-то возню, услышал негромкие шлепки, упорное сопение и глухие ругательства. Вдруг все стихло. Я обернулся и увидел на полу около своих ног связанных друг с другом лохматых, небритых мужчин, свирепо блестевших глазами. Ен стоял над ними: возбужденный, раскрасневшийся и вспотевший. Двое его помощников тяжело дышали стоя рядом. Начальник ОЗАР посмотрел на меня, и глаза его заблестели.

— Ну, как ты?

— Нормально.

Ен кивнул. Повернулся к оперативникам.

— Давайте этих на воздух!

Арестованных повели к выходу, а мы с Еном свернули в боковой проход, из которого вышли эти трое, но не успели сделать и десятка шагов, как из темноты прогремели выстрелы: целая автоматная очередь! Я почувствовал сильный удар в грудь, от которого перехватило дыхание. Мгновенно упав на пол, я откатился к противоположной стене, изо всех сил вжимаясь в холодный камень. Быстро ощупал себя. Защитный антиинерционный жилет держал надежно, — под пальцами у меня ощущалась расплющенная, словно клепка, пуля. Поспешно достав свой пистолет, я хотел прицелиться, но тут снова раздались выстрелы. Рикошетя, пули ударились о противоположную стену и потолок коридора. Сверху на меняпосыпалась штукатурка. Впереди в темноте кто-то побежал прочь, дробно стуча каблуками о каменный пол. Быстро надев инфраочки, я вскинул руку с пистолетом и выстрелил в темноту почти не целясь. Прислушался. Что-то грузное упало там на пол. Я понял, что попал и немного удивился. Ен, лежавший у противоположной стены, тоже удивился.

Следующий десяток метров коридора мы преодолевали, прижимаясь к стенам, держа наготове оружие. Один из оперативников, подоспевший к нам на помощь, едва не споткнулся о тело, лежавшее на полу. Мы с Еном нагнулись к парализованному человеку. Кто-то посветил фонариком. Я увидел скуластое загорелое лицо с коротко подстриженными черными усами и оскаленными пожелтевшими зубами. Вид у человека был ошарашенный. Он испуганно водил глазами из стороны в сторону, силясь, что-то сказать, но не мог пошевелить губами.

Дождавшись подкрепления, мы двинулись дальше. Коридор неожиданно закончился развилкой: вправо и влево отходили перекрестные боковые проходы. Здесь было множество узких дверей. Мы осмотрели несколько комнат. Все они были пусты и полуразрушены. Но в следующем помещении нас ожидал сюрприз. От неожиданности я даже опешил. В сизом дыму, все с тем же сладковатым запахом наркотиков, отчетливо просматривались обнаженные тела, метавшиеся на низком широком ложе. Я понял, что это мужчина и женщина. Мужчина скорее напоминал дикого зверя: громко сопел и рычал, едва не терзая свою партнершу зубами. Женщина билась под ним, стоная и извиваясь, как змея.

Кружившаяся от наркотического дыма, голова плохо соображала. Но Ен реагировал быстрее меня. Он громко объявил всех присутствующих арестованными именем революции, и для внушительности поднял над головой пистолет. Женщина, увидев нас, испуганно вскрикнула и, оттолкнув своего партнера, прикрылась покрывалом. Тот полный недоумения обернулся к нам, и вдруг, схватив одну из подушек, яростно метнул ее в Ена, и тут же, скрежеща зубами, бросился на нас. Но его быстро утихомирили и повалили на пол. В остальных комнатах повторилось почти то же самое, с небольшими вариациями численного состава участников малопристойных сцен и их реакцией на наше появление.

Я испытывал смешанные чувства неловкости и брезгливости от всех этих процедур задержания. Незадачливых любовников сразу же препровождали в полицейские фургоны, стоявшие снаружи. Зато следующее помещение этого огромного дома, напоминавшее небольшой круглый зал, пришлось буквально брать штурмом. Едва мы приблизились к нему, как на нас обрушился такой град пуль, что мы были вынуждены залечь под прикрытием массивных колонн.

Засевшие в зале бандиты забаррикадировали вход всякой рухлядью и яростно отстреливались. Двое наших солдат были убиты наповал, а пятеро тяжело ранены. Штукатурка снегом сыпалась со стен и потолка. Яростно сплевывая ее вместе с отборными ругательствами, Ен со своими людьми, с упорством медлительных черепах, продвигался вперед, отвечая на выстрелы бандитов еще более плотным огнем. Я старался не отставать от них, но мои электрошоковые пули были почти бесполезны в таком бою. Заметив это, Ен кинул мне обойму с боевыми патронами, но тут свинцовый дождь осыпал нас с такой яростью, что нам пришлось отступить на прежние позиции, под прикрытие мраморных колонн. Ливень огня продолжался еще около получаса, не давая нам поднять головы. Ен плевался и осыпал руганью всех подряд, яростно сверкая глазами из-под защитного шлема.

— Дьявол! Сволочи! Всех упеку в каталажку! Вы у меня еще пожалеете, что на свет родились! Всех вас… — кричал он и огрызался короткими автоматными очередями.

Наконец, терпение его лопнуло.

— Ли! — позвал он ближнего оперативника, скрежеща зубами, на которых хрустела штукатурка. — Ли, мать твою!

Оглушенный шумом боя, оперативник не сразу расслышал его, и теперь испуганно подполз к своему начальнику.

— Излучатель сюда, быстро! — скомандовал Ен. — Сейчас мы зададим им жару!

Глаза его на мгновение встретились с моими, и я увидел в них безжалостную холодность, немного испугавшую меня.

Оперативник на четвереньках уполз в коридор и вернулся спустя минут двадцать. Стрельба из зала на время стихла, видимо, бандиты меняли обоймы в своем оружии. Ен тут же воспользовался этим. Он быстро высунулся из-за укрытия, и зал озарила ослепительная молния его излучателя. Что-то взорвалось, как будто раскололся громадный стеклянный купол, и стремительная волна огня ринулась на нас, сопровождаемая ужасным скрежетом и душераздирающими криками.

Похолодев от ужаса, я весь вжался в каменный пол. Увидел, как солдат, лежавший рядом, испуганно прикрыл руками голову, и без того защищенную каской. И в ту же секунду огненный смерч пронесся над нами, ударил в противоположную стену, растекаясь змеистыми разводами, как будто сказочный дракон дыхнул на нас огнем из своей пасти. Какое-то время никто из нас не смел пошевелиться, словно, боясь нарушить наступившую тишину. Наконец, преодолев замешательство, я выглянул из-за колонны. От баррикады остались лишь обгоревшие головешки. Дым и гарь стелились над полом. Одна из стен зала наполовину обрушилась. В неуверенности все поднялись, переглядываясь между собой. Я посмотрел на Ена: казалось, он был потрясен увиденным не меньше остальных. Под ногами на полу хрустело битое стекло и какие-то осколки. Подойдя ближе, я отвернулся — почерневшие, обугленные трупы вызывали отвращение. Солдаты растерянно жались друг к другу, словно, опасаясь неожиданного нападения. Ен послал двоих из них осмотреть соседнее помещение, открывшееся за рухнувшей стеной. Остальные, по его приказу, отправились к выходу.

Мы с Еном остались вдвоем. Какое-то время, не сговариваясь, молча осматривали обгоревшие останки людей. Чувствуя, что я вот-вот не сдержусь, Ен заговорил первым. Мне показалось, что он хочет как-то оправдаться передо мной.

— Хочешь сказать, что не следовало их так, излучателем?.. Знаю, ты бы так не сделал. Вот поэтому это сделал я!

— Бессмысленная жестокость!

— Жестокость? Максим! А сколько наших они уложили? И еще бы стольких же поубивали, если бы я их не этим… И нас бы с тобой!.. Может быть.

— Все равно, можно было найти другой выход! Обойти их как-то… выбить газовыми пулями, в конце концов!

— Пулями? — Ен усмехнулся. — Да, они нам головы поднять не давали, а ты говоришь газом! И потом, откуда такая мягкотелость и жалость к бандитам?

— И в отношении бандитов нужно соблюдать законность!

— Вот только не нужно говорить мне про закон! — вспылил Ен. — Когда ты брал Наоку в столице, ты что-то не думал о законности своих действий!

— Я никого не убивал! — упрямо стоял я на своем. — Наока бандит и должен сидеть в тюрьме! А если твои законы не согласны с этим, то я сам докажу это всем вам, только дай время!

Ен хотел еще что-то возразить, но, в это время появились солдаты и доложили, что в соседних с залом помещениях никого нет.

— Хорошо, — буркнул тот. — Отправляйтесь к машинам, мы следом. Ты идешь? — Он повернулся ко мне.

— Идите. Я догоню вас.

Ен недоуменно пожал плечами и, окончательно расстроенный, вышел из зала.

Я стянул с головы шлем и прислушался к его удаляющимся шагам. Волосы под шлемом взмокли и прилипли ко лбу, как и куртка под защитным жилетом, пропитавшаяся потом. Только сейчас я почувствовал, как от напряжения дрожат мои колени. В воздухе стоял отвратительный запах горелого человеческого мяса. Я огляделся по сторонам. Помещение было старинным. В тех местах, где под ударами пуль штукатурка осыпалась, просматривались какие-то живописные фрески.

— Господин! — окликнул меня чей-то тихий неуверенный голос.

От неожиданности я даже вздрогнул. Резко обернулся, вскидывая оружие. Зал, по-прежнему, казался пустым. Наверное, показалось?

— Господин! — снова позвал голос, на этот раз громче и увереннее.

Я вгляделся в дальний конец зала, лежавший в глубокой тени, и только теперь заметил в небольшой нише человеческую фигуру.

— Кто здесь?

— Не стреляйте! У меня нет оружия.

Видимо, мой суровый голос еще больше напугал человека, и, чтобы доказать свою безобидность, он поспешно вышел из своего укрытия в полосу света. Я не без интереса осмотрел своего нового знакомого. Он оказался невысокого роста и тщедушного вида, лет пятидесяти на вид, с явными монголоидными чертами лица, сильно выпачканного копотью.

— Кто вы? — повторил я свой вопрос.

Человек опасливо покосился на оружие в моих руках и едва слышно пролепетал:

— Чен Джу…

— Так, замечательно! — усмехнулся я. — И что вы здесь делаете?

— Поверьте, я оказался в этом доме совершенно случайно! Клянусь богом! Я не хотел идти сюда, но мой брат… Это все он, он заставил меня. Поверьте, я ни в чем не виноват!

— Допустим. Почему же тогда вы следили за мной?

— Я? Я не следил, что вы! Я просто спрятался, когда началась вся эта стрельба. Я так боюсь, когда вокруг стреляют… Мне страшно умереть… — Он как-то виновато, совсем уж по-детски, потупил взор.

— Хорошо! — вздохнул я. Напряжение и усталость, скопившаяся за время боя, теперь вылились наружу. Я бы с удовольствием сейчас растянулся прямо на каменном полу и уснул, но этот человек все еще что-то говорил, заискивающе глядя на меня. Опустившись на каменную тумбу и положив пистолет на колени, я устало посмотрел на него.

— Чего же вы все-таки хотите от меня?

— Я? — человек снова растерялся. — Собственно, ничего… То есть, нет, — спохватился он, испугавшись еще больше, — я хотел помочь вам!

Он посмотрел на меня глазами преданной собаки.

— Помочь? Интересно чем же?

— Простите меня, но я стал невольным свидетелем вашего разговора с тем суровым молодым человеком, — продолжал Чен Джу. — Видит бог, я этого не хотел! Это получилось совершенно случайно, и я могу поклясться…

Я устало поднял руку, чувствуя, что сейчас он опять пустится в пространные объяснения, и тогда толку мне от него не добиться.

— Хорошо. Что дальше?

Чен Джу смущенно улыбнулся, показав редкие зубы.

— Вы назвали Наоку бандитом… Вы очень правильно сделали, что так назвали его! Воистину, он заслуживает самого сурового наказания! Это ужасный человек!

При упоминании имени Наоки я встрепенулся.

— Вы с ним знакомы?

— Да!.. То есть, не совсем… Мой брат хорошо знал его, но он сегодня погиб, ведь он был вот здесь со всеми… — Чен Джу указал на то место, где стояла баррикада.

— Жаль! — Я поднялся с тумбы, надевая каску.

— Но я знаю еще одного человека, который был хорошо знаком с Наокой, — поспешно заговорил Чен Джу, видимо, опасаясь, что я уйду, не дослушав его. — Я слышал о нем от брата.

— Да? Это интересно.

Я внимательно посмотрел на него: не обманывает ли он меня? Но этот щуплый человек был так напуган, что, скорее всего, говорил правду.

— Как его имя?

— Хо.

— Просто Хо?

Чен Джу кивнул.

— Он жив?

— Надеюсь, что да. Правда, его давно уже никто не видел, но брат говорил, будто бы этот человек живет сейчас на Южном материке. Думаю, вы найдете его в Линь-шуй, южной столице.

— А кто он такой, этот Хо? Ваш брат не говорил об этом?

— Хо работал когда-то управляющим на одном из заводов Наоки, еще до революции, — словно, извиняясь, добавил Чен Джу. — Он хорошо знал деда нынешнего Наоки, и был дружен со всей его семьей.

— Интересно, очень интересно! — проговорил я, в задумчивости потирая подбородок.

— Скажите, — боязливо спросил Чен Джу, — Наока сейчас на свободе?

— Пока нет, но, думаю, скоро будет.

Я недовольно поморщился. Сейчас мне совсем не хотелось об этом думать.

— Тогда не говорите никому о том, что хотите увидеться с Хо! — предупредил Чен Джу.

— Почему?

— Вам помешают встретиться с ним.

Я хотел спросить его, кто мне может помешать в этом, но заметил, что мой собеседник испуганно прислушивается к чему-то. Подняв голову, я тоже услышал чьи-то ровные тяжелые шаги, доносившиеся из коридора. Чен Джу с мольбой стиснул пред собой руки и быстро зашептал:

— Не выдавайте меня! Умоляю!

Немного поколебавшись, я молча указал ему глазами на нишу, в которой он прятался до этого. Благодарно посмотрев на меня, Чен Джу с проворностью мальчика исчез в темном углублении, а я повернулся к входу, и вовремя. Спустя мгновение на пороге зала появился Ен с автоматом в руках.

— Что ты здесь делаешь? Что-нибудь случилось? — Он подозрительно смотрел на меня из-под сдвинутых бровей.

— Ничего. Просто захотелось отдохнуть, — пожал я плечами. — Пошли!

Мы вышли на воздух, к свежему ночному ветру и ясной луне. Погрузка уже закончилась, но я остановился у входа, вдыхая полной грудью пыльные и терпкие запахи ночи.

— Знаешь, Ен, я, наверное, на какое-то время буду вынужден покинуть город.

Он посмотрел на меня, не скрывая удивления.

— Что-нибудь случилось, Максим?

— Понимаешь, последнее время моя жена что-то неважно себя чувствует…

— Она больна? — в голосе Ена прозвучала неподдельная тревога. — Что же ты раньше не сказал? Ее непременно нужно показать хорошим врачам! Я это устрою.

— Да, нет, ты не понял. Физически она совершенно здорова, но в последние дни что-то хандрит, скучает по дому. Думаю, ей нужно на время сменить обстановку. Она чувствует себя совсем одинокой в этом городе… Может быть свозить ее на Южный материк? — как бы, между прочим, спросил я, и посмотрел на Ена. — Она никогда там не была. Скорее всего, ей бы это понравилось.

— На Южный материк? — Ен недоуменно пожал плечами. — Не знаю… Вряд ли там лучше, чем здесь. Но тебе виднее.

— Во всяком случае, ей надо как-то развеяться, а эта поездка отвлечет ее, — сказал я, как о чем-то уже окончательно решенном.

Ен почувствовал это, искоса взглянул на меня.

— Я понимаю, что сейчас совсем не до отдыха, но и ты войди в мое положение.

Мне не хотелось давить на него. Я хотел решить этот вопрос по взаимному согласию. Ен понял это и дружелюбно улыбнулся.

— Ну, о чем ты говоришь, Максим?! Конечно же, поезжай, раз надо! Я прекрасно понимаю, что из-за этого ты сам не в своей тарелке.

— У меня к тебе еще одна просьба, официальная.

— Да, говори.

— До моего возвращения не выпускай Наоку. Обещаешь?

Несколько секунд Ен мялся в нерешительности. Потом, видя мою настойчивость, махнул рукой:

— Ну, хорошо! Ради нашей дружбы, возьму это под свою ответственность.

— И последнее. Ты не мог бы дать нам гравиплан? — Я положил руку ему на плечо. — Сам знаешь, какая сейчас неразбериха с транспортом, а я не хотел бы омрачать нашу поездку еще и этим.

— Гравиплан? — Ен на минуту задумался. — Ну, что ж, пожалуй, я смогу устроить и это, но только не раньше, чем через два дня! Нужно подготовить машину. Идет? Вот и отлично!

Глава третья На пути к истине

— Куда мы летим? — неожиданный вопрос Юли прервал мои раздумья. Я посмотрел на нее.

— В Линь-Шуй, южную столицу.

— Линь-Шуй… — задумчиво повторила она. — Ведь в переводе это «храм у воды», правильно? Какое красивое название!

Она обняла меня сзади за шею, прижалась щекой к моей щеке. Голос ее сделался игривым.

— А что мы будем там делать?

— Отдыхать… А вообще-то, мне нужно повидаться там с одним человеком, узнать у него кое-что по работе. Садись рядом! — Я мягко и нежно взял ее за локоть, усаживая в штурманское кресло. — И пристегни ремни!

— Ты боишься за мою жизнь? — спросила она, словно, удивившись.

— Еще бы! Это же самое дорогое, что когда-нибудь было у такого непутевого парня, как я!

Выражение ее глаз мгновенно изменилось, но я не понял, как именно. Она порывисто бросилась мне на шею, уткнулась носом в мою щеку, и я задохнулся ароматом ее волос.

— Максим!

— Юли! Ну, будь хотя бы чуточку благоразумнее! Мы же разобьемся!

— Не буду, не буду!

Она подняла ко мне пылающее лицо.

— Когда ты так говоришь, я не могу быть разумной! Ведь я — дура! Правда, Максим, дура! — На глазах у нее блестели слезы. Зажмурившись, она затрясла головой, словно, стряхивая их.

— Нет, правда! — доказывала она с каким-то детским упорством. — Ведь подумать только, когда-то я еще раздумывала над твоим предложением жить вместе! А ты вернулся ко мне, несмотря на все, и как будто ничего не было… Родной мой!

Она подарила мне такой долгий и крепкий поцелуй, что я чуть не задохнулся.

— Ну, я тоже порядочный осел! — сказал я, отдышавшись, чувствуя, как бешено, колотится сердце в груди, отдаваясь гулкими ударами в висках. — Бросил тебя одну, и ради чего? Самовлюбленный идиот!

— Нет, не надо! — Ее быстрая рука протянулась ко мне, и я почувствовал, как ее теплые пальцы легли на мои губы. — Не говори так! Значит, это было нужно… для нас обоих. Мы оба должны были понять, чего стоят наши чувства, должны были проверить себя…

Я на мгновение окунулся в ее глаза, чувствуя себя утлым суденышком в безбрежном просторе океана. Невольно пришедшие на память строки сорвались с моих губ:

— И о чем же ты мечтаешь? — негромко спросила она, после некоторой паузы, склоняясь ко мне. На губах ее играла возбужденная улыбка.

— Я хочу, чтобы мы всегда были вместе.

Она так долго всматривалась в мое лицо расширившимися зрачками, что я снова почувствовал легкое головокружение, погружаясь в эти бездонные омуты.

— Теперь ты будешь мой… до самой смерти!

Как это было сказано! Сила и твердость, прозвучавшая в ее голосе, заставили меня внутренне содрогнуться. Словно, зачарованный, я погружался в ее глаза, в темную глубину ее зрачков, на дне которых все сильнее разгорался таинственный обжигающий пламень. «Боже мой! Как же она прекрасна!» — единственная сумасшедшая мысль носилась в моей голове необузданным ветром, и каждая клеточка моего тела тревожно сжималась в сладостной истоме, пытаясь, и не в силах объять это безбрежное море красоты, тепла и нежности, исходившее от нее… Да, и возможно ли такое?

Я не понял почему, но небо вдруг оказалось прямо надо мной, а внизу, сквозь прозрачное стекло кабины, бескрайняя равнина расстилала нам свое покрывало из серебристых трав. Я почувствовал себя ангелом, парящим над всем этим миром — таким далеким и чужим. Что он сейчас для меня?.. Завораживающая, бездонная глубина глаз Юли приковала мой взор. Я нашел губами ее рот, влажные, мягкие губы, чувствуя под ними твердость зубов, и снова задохнулся. Ее руки, словно легкие птицы, скользили по мне, и каждый нерв мой ощущал их теплые касания. Губы ее снова слились с моими губами, волосы бесшумным водопадом упали мне на лицо, и теплая, будоражащая волна затопила мою грудь.

Когда она откинулась назад, глаза ее застилал туман. Судорожно сжимая мои плечи, она подняла лицо к небу, и мне показалось, что с уст ее слетает молитва. Я поймал ее — гибкую, как лань — в свои объятья. Ее высокая и упругая грудь оказалась рядом с моим лицом, и я с упоением прильнул к розовому, дерзко торчащему соску, нежно терзая его языком, не в силах утолить жажду страсти. Юли протяжно застонала. Я почувствовал, как дрожь прошла по всему ее телу. Она взяла ладонями мое лицо и принялась душить меня протяжными поцелуями. Движения ее бедер стали энергичными и отрывистыми. Мутный омут ее глаз молил о пощаде, а губы шевелились в беззвучных словах — то ли страстных признаниях, то ли таинственных заклинаниях. Я почувствовал, как с каждым новым толчком плоть ее все сильнее сжимает мою плоть, и безропотно отдался этому новому наслаждению. Вдруг она резко выпрямилась, изогнувшись всем телом, словно, натянутая тетива лука. Грудь ее, рвущаяся к небу, вздрагивала от порывистого дыхания. Она уперлась горячими ладонями мне в живот там, где сливались наши тела, и в этот миг я почувствовал, как раскаленная пружина, скручивавшаяся во мне, стремительно вырвалась наружу, пронзая ее влажную плоть. Протяжный крик упоения и сладострастия пронесся над равниной, и я не сразу понял, что это кричали мы оба, не в силах сдержать восторга и облегчения…

Теперь она сидела в кресле, подле меня, — присмиревшая, утомленная и бесконечно счастливая, — а я старался не выпускать из рук штурвала, только дивясь тому, как это мы не разбились во время этого безумства. Внизу по-прежнему расстилались бескрайние просторы иссушенной солнцем равнины, уходившей к далекому темному горизонту. Серебристые травы под нами разбегались широкими волнами, и казалось, что мы плывем по таинственному сказочному морю.

— Как ты думаешь, Максим, — нарушила молчание Юли, — душа действительно вечна, как нас учат в школе, или же она умирает вместе с нами?

— Душа? — Я посмотрел на нее. — Думаю, никому не дано истребить то, что стоит намного выше всего остального мира, даже всей Вселенной, как нельзя уничтожить солнечный свет! Душа каждого из нас проживает множество жизней, постоянно воплощаясь в новых обличиях, прежде чем уйти в иной, неведомый нам при жизни, мир тонких энергий, в котором слита вся энергия мира. Наше тело — лишь временное пристанище для нашей души в ее бесконечных скитаниях по Вселенной, так же, как для нас, для всех, пристанищем является наша Земля.

— А что будет, когда истекут все эти жизни? Душа умрет?

— Не знаю… Не думаю. Энергия не может умереть.

— Но что же тогда? Что? — допытывалась она. — Что тогда смерть? Где начинается ее граница и заканчивается ее власть? Я хочу понять, почему раньше люди так страшились смерти, если их души вечны, всегда жили, и будут жить? Откуда этот страх?

— Ты тоже боишься смерти? — Я внимательно посмотрел на нее.

— Смерти?..

Какое-то время она думала, отрешенно глядя за стекло кабины. Наконец, призналась:

— Не знаю… Иногда мне кажется, что ничего уже не будет: ни света, ни птиц, ни цветов, ни солнца, ни тебя — ничего! И тогда мне становится страшно. Я не хочу лишиться всего этого, Максим! — зрачки ее расширились.

— Ты стала часто думать о смерти, малыш! — Я нежно обнял ее за плечи, и попытался заглянуть ей в глаза.

— Да, — без улыбки согласилась она. — Последнее время, я очень много думаю об этом (она почему-то побоялась произнести роковое слово). Особенно по ночам. Здесь ужасные ночи! Смотрю в темноту и думаю, думаю… Ты спишь, а я все думаю… И страх все больше охватывает меня! Ведь если нашим душам суждено жить на Земле, то куда же они денутся здесь, когда мы умрем? Ведь мы не на Земле, Максим! — Она испытующе посмотрела на меня, словно, только сейчас сделала это важное открытие. — Им не в кого будет вселиться снова, а значит, мы с тобой умрем по-настоящему?

Я молчал, не зная, что ей ответить.

— Ну… ведь здесь тоже живут люди…

— Но здесь не Земля, Максим, не Земля! — горячо возразила она, и ее громадные глаза наполнились такой горечью и отчаянием, что я спохватился. Осторожно спросил:

— Ты хочешь домой?

— Хочу! — быстро сказала она, и в ее голосе прозвучало упрямство капризного ребенка, совсем не знакомое мне. — Я хочу умереть на нашей Земле! Среди ее полей, в ее травах, под ее небом! Я хочу возвращаться туда снова и снова! Ведь я еще ничего не успела сделать в своей жизни для Земли, для людей. Что вспомнят обо мне?.. Да и будут ли вспоминать вообще? — с горечью усмехнулась она.

— Да с чего ты взяла, что мы будем здесь до самой смерти?! — не выдержал я, и с досады стукнул кулаком по подлокотнику своего кресла.

— Я знаю… я чувствую это! — совсем тихо промолвила она и замолчала, глядя на далекий горизонт.

Я не нашелся, что ответить ей на это, и лишь еще больше расстроился. Совсем недавно такая веселая, теперь Юли сидела, не проронив ни слова, и только упрямая морщинка, обозначившаяся на гладком лбу между бровей, выдавала ее невеселые мысли. Когда на горизонте появилась узкая темная полоса, Юли немного встрепенулась, и, указав на нее пальцем, спросила:

— Что это?

— По всей видимости, город. — Я сверился с картой на дисплее. — Да, здесь должен быть город. Невеселое название — Аполлион!

— Действительно, — согласилась Юли, и как-то странно посмотрела на меня.

Я понял, что мои слова прозвучали подтверждением ее мыслей о смерти. Чтобы самому не думать об этом, стал всматриваться в приближающийся горизонт.

Спустя полчаса весь город был, как на ладони. Приземистые, прямоугольные дома с плоскими крышами и стенами из белого песчаника образовывали узкие улочки, переплетавшиеся ходами лабиринта. К восточной окраине города почти вплотную примыкали густые леса, изгибавшиеся крутой дугой и уходившие на юг, к отдаленным горным хребтам, горевшим на закатном солнце недобрым алым огнем. Где-то за ними, если верить карте, должна была располагаться южная столица Гивеи.

Странно, но город, к которому мы приближались, с высоты нашего полета казался каким-то безжизненным. Как ни всматривался я, нигде на еще освещенных солнцем улицах не видел ни людей, ни повозок, ни каких-нибудь других признаков жизни. Мертвый город… Я слышал, что здесь, в южных провинциях, такие встречаются нередко. Люди уходили с обжитых мест в поисках лучшей жизни и уже не возвращались больше назад. Вот и стояли эти мертвые селения, продуваемые ветрами, внушая скорбь и страх…

Я вдруг поймал себя на мысли, что невольно снова вернулся к теме обреченности и смерти. Что это со мной? В это время Юли настойчиво затрясла мою руку. Я недоуменно посмотрел на нее, и удивился еще больше, увидев ее испуганные глаза.

— Что? Что случилось?!

— Смотри! — Она указала рукой куда-то в сторону приборной панели.

Взглянув в указанном направлении, я почувствовал, как колючий холодок пробежал у меня по спине. Там оранжевый светящийся квадратик высотомера, словно, испуганный кем-то, быстро прыгал вниз по шкале. Что за ерунда? Мы падаем!

Едва указатель достиг критической трехсотметровой отметки, как вспыхнула, и замигала красная лампочка в сопровождении отрывистого сигнала тревоги. Юли смотрела на меня широко раскрытыми испуганными глазами, прося помощи. Но если бы я знал, что с нами происходит! Лихорадочно перебирая тумблеры на приборном щитке, я почувствовал, как холодный пот струиться у меня по лбу. Оранжевый квадратик миновал критическую отметку и неуклонно полз вниз.

— Пристегни ремни! — прохрипел я и, видя, что в растерянности и оцепенении Юли не может пошевелить рукой, сам защелкнул замки на ее кресле.

Едва я успел откинуться на спинку сидения и вжать голову в плечи, как стремительный вихрь подхватил меня, бросил куда-то вверх и в ту же секунду я увидел темнеющее вечернее небо у себя над головой, затем изогнутую дугой линию горизонта, словно залитую кровью. В следующую секунду я почувствовал резкий толчок, — это раскрылся парашют. Огляделся по сторонам, насколько это позволяло посадочное кресло. Юли катапультировалась чуть раньше, и сейчас купол ее парашюта был прямо у меня под ногами. А где же гравиплан? Я поискал его глазами, но не увидел. Лишь мгновение спустя, по звуку оглушительного взрыва и ослепительной зарнице за спиной понял, что гравиплана больше нет.

Теперь все мое внимание было сосредоточено на Юли. С замиранием сердца я следил за тем, как ее парашют приближается к земле. Вот, наконец, мягкий толчок, облачко пыли, подхваченное ветром, и громадный белоснежный купол стал медленно опадать, ложась на сухую землю. Я приземлился метрах в пятидесяти от нее. Непослушными от нетерпения пальцами отстегнул ремни и со всех ног бросился к ней.

Юли все еще сидела в кресле, потрясенная случившимся. Я помог ей разомкнуть замки, заглянул в ее глаза.

— С тобой все в порядке?

Она посмотрела на меня бессмысленным взором, и вдруг разразилась громкими рыданиями, давая разрядку накопившемуся напряжению.

— Ну-ну!.. Не надо!.. Все хорошо, — пытался успокоить ее я, крепче прижимая к своей груди и нежно гладя по волосам. — Слышишь? Все хорошо!

— Что… что это было, Максим? — все еще захлебываясь рыданиями, спросила она.

Хотел бы я знать! Но, чтобы не волновать ее еще больше, спокойно, как будто речь шла о пустяке, ответил:

— Видимо, какие-то неполадки в управлении. Здесь такое часто встречается. Успокойся! Все уже позади.

Она подняла ко мне лицо, посмотрела покрасневшими от слез глазами. Спросила, всхлипывая:

— Как же нам теперь быть?

— Ничего, как-нибудь доберемся.

Я осмотрелся. Темнело. Ночь наступала стремительно и неуклонно. Нужно было что-то предпринимать. Заброшенный город казался вполне подходящим местом для ночлега, но какое-то, до конца не осознанное предчувствие, предостерегало меня входить в него. В конце концов, пересилив себя, я поднялся на ноги. Положение наше было не из лучших: ни рации, ни пищи, ни воды. При мне остался только пистолет с запасной обоймой, да несколько сигнальных ракет. Окажись мы в подобной ситуации на Земле, помощи долго не пришлось бы ждать, — по аварийному сигналу личного датчика нас вскоре нашли бы через спутник, и эвакуировали на ближайшую спасательную станцию. Здесь же, на разоренной войной планете, такое было невозможно. До нас никому не было дела, и полагаться приходилось только на себя. Ожидать, что кто-то вдруг появится помочь нам в этом безлюдном пустынном районе, значило тешить себя несбыточными надеждами.

Юли растерянно следила за мной, вытирая ладонями мокрые от слез щеки. Я взял ее за руку.

— Пошли!

— Куда? — изумилась она.

— В город. Не ночевать же в степи!

— А нас кто-нибудь пустит к себе на ночь?

Ее детская наивность заставила меня улыбнуться.

— Нет. Но это и не важно, — сказал я и, видя, что она изумилась еще больше, пояснил: — Там никого нет. Это мертвый город, понимаешь?

Юли сжала мою руку.

— Максим! Мне страшно! Давай лучше останемся здесь?

— Глупости! Бояться совершенно нечего! Мы найдем какой-нибудь подходящий дом и дождемся в нем рассвета. Может быть даже, мы сможем раздобыть там что-нибудь съестное. Ты ведь, наверное, голодна?

Я нежно провел пальцами по ее щеке. Она прижалась к моей ладони и смущенно кивнула головой.

— Ну, вот и хорошо! Не бойся. Я с тобой, и никому не дам тебя обидеть. Пошли!

Сухая трава шелестела под ногами. Беззвездное, бездонное небо над головой сливалось у горизонта с темной землей, и от этой безграничной черноты захватывало дух. Лишь слева далекая багряная полоса, узкая, как лезвие бритвы, отмечавшая место, где недавно село солнце, подсвечивала нам во мраке, немного придавая уверенности. Наконец, впереди показалось какое-то светлое пятно. Я вгляделся в темноту и понял, что это стена одного из домов на окраине города. Едва молчаливые утесы домов обступили нас со всех сторон, как Юли опасливо прижалась ко мне. Я почувствовал, как слабая дрожь пронизывает все ее тело.

Я хотел войти в один из первых попавшихся домов, но Юли наотрез отказалась оставаться здесь. Ей почему-то казалось, что в центре города нам будет безопаснее. Спорить с ней я не стал. Спотыкаясь в темноте о камни, мы брели неизвестно куда. Пройдя несколько кварталов, остановились, осматриваясь вокруг. Что-то изменилось в окружающей обстановке. Я не сразу понял, что дома стали выше и массивнее. Видимо, мы с Юли были на правильном пути. Вдруг она вцепилась в мою руку. Я резко повернулся к ней. В темноте нельзя было разобрать выражения ее лица, но по тому, как ее пальцы стискивали мое плечо, я понял, что она сильно напугана. Что это с ней? И тут я увидел то, что она увидела первой.

Впереди в темноте роились тысячи крохотных красных огоньков, словно это ветер поднял в небо сноп искр невидимого костра. И этот сноп стремительно приближался к нам. Почувствовав, как Юли отступает назад, под мое прикрытие, я тоже ощутил невольный страх. Рука моя сама потянулась к пистолету. К счастью, уже поднявшаяся над горизонтом, луна на мгновение осветила улочку, на которой мы стояли, и я остолбенел от увиденного.

Взору моему открылась огромная стая крыс, безмолвным черным потоком двигавшаяся на нас. Сотни свирепых глаз горели в ночи углями адского костра. В одно мгновение, оценив обстановку, я схватил Юли в охапку, и бросился в ближайшую подворотню. Стрелять было бесполезно.

Мутный серый серп луны освещал тесный квадратный дворик. Справа от нас была деревянная дверь, за которой каменная лестница вела на широкую открытую террасу, расположенную на уровне второго этажа. Выбирать не приходилось. Распахнув дверь, мы взбежали по лестнице, заваленной мусором и каким-то тряпьем на эту самую террасу, и остановились, переводя дух. Здесь мы были в большей безопасности. Я прильнул к шатким перилам, вглядываясь в освещенный луной дворик.

Крысы появились через несколько минут, и я понял, что опасность, грозящая нам, была гораздо больше, чем от обычных земных крыс. Эти своим размером даже превышали крупную земную кошку. Каким-то образом они обнаружили наше укрытие, и ринулись к лестнице, громко и мерзко вереща и прыгая, друг другу по головам. Еще минута, и они достигнут террасы и тогда…

Я не стал додумывать, что же будет тогда. Поспешно выхватил одну из сигнальных ракет, рванул запальный шнур и швырнул ярко-зеленое облако шипящего пламени прямо на лестницу, навстречу свирепой крысиной стае. Затем вторую, третью…

Ослепительный зеленый огонь с жадностью набросился на мусор и тряпье на каменных ступенях, а потом раздался сухой треск, словно, в костер подбросили свежего хвороста. Запахло паленой шерстью и пронзительные визги разрезали ночную тишину. Яростное пламя охватило все пространство лестницы, остановив крысиную стаю на подступах к террасе. Но так просто они не хотели сдаваться, и некоторые из крыс еще пытались преодолеть неожиданное препятствие, отважно бросаясь в огонь. Это продолжалось около получаса, пока, поняв тщетность подобных попыток, и, покружив в бессильной злобе по двору, вся стая не удалилась восвояси.

Только тогда я облегченно вздохнул и повернулся к Юли. Она сидела на полу террасы, прислонившись спиной к каменной стене, почти без чувств, бледная, как полотно. Я подхватил ее на руки. На террасу из дома выходила только одна дверь. Я пнул ее ногой, и она легко поддалась, со скрипом распахнувшись настежь. Узкая полоса лунного света упала внутрь, осветив небольшую комнату с высоким арочным окном, выходившим на противоположную сторону дома. Комната была почти пуста, если не считать квадратного деревянного стола у окна, да некоего подобия кровати в дальнем углу. Не найдя ничего более подходящего, я уложил Юли на эту деревянную раму, обтянутую кожаными ремнями, постелив ей под голову свою куртку. Юли свернулась калачиком на неудобном ложе, дрожа от страха. Подумав, я закрыл за собой дверь и подпер ее столом. Осмотревшись, поднял с пола помятую металлическую плошку, когда-то служившую кухонной утварью, и, раскрошив в нее оставшуюся сигнальную ракету, разжег огонь. Поставил плошку на стол.

Яркое зеленоватое пламя осветило помещение, запрыгало хищными тенями по стенам, пытаясь дотянуться до потолка. Я вернулся к Юли, сел рядом на лежанку. Ее все еще бил нервный озноб. Чувствуя во всем теле смертельную усталость, и не в силах произнести ни слова, я лег рядом с женой и обнял ее, прижимая к себе. Она уткнулась лицом в мое плечо, постепенно успокоившись, и вскоре заснула. Я тоже закрыл глаза, чувствуя, как сон незаметно подкрадывается ко мне, мягкими волнами затуманивая сознание. В какое-то мгновение мне показалось, что крысиная стая вернулась снова и устремилась по лестнице, где спасительный огонь уже погас. Мне даже послышался дробный цокот тысяч острых когтей по каменным ступеням лестницы. Вздрогнув от страха, я проснулся.

Огонь в плошке все так же горел, и на стенах все так же плясали причудливые тени. Прислушавшись, я услышал сухое потрескивание, доносившееся с наружи, — что-то горело на лестнице, а, значит, спасительная стена огня по-прежнему преграждала путь сюда непрошеным гостям. На всякий случай я достал свой пистолет и положил его рядом с лежанкой. Только после этого я окончательно забылся тяжелым тревожным сном.

Разбудил меня какой-то странный шум и чьи-то отдаленные голоса. Изумленный, я открыл глаза. Еще не рассвело. Огонь в плошке давно погас, превратившись в кучку пепла, и комната в сером предрассветном сумраке казалась холодной и неуютной. Юли спала рядом теплым, нежным котенком. Я снова прислушался. Уж не почудилось ли мне? Да нет. Спустя какое-то время я снова отчетливо расслышал глухой, похожий на чье-то недовольное бормотание, шум, доносимый сюда ветром с улицы. Что за ерунда? Кто еще может быть в этом безлюдном месте, кроме нас?

Будить Юли не хотелось, слишком уж сладко она спала. Осторожно, стараясь не шуметь, я встал с лежака, и отодвинул от двери стол. Вышел наружу. Еще не ослабший ночной ветер шевелил мои волосы, обдавая кожу приятной прохладой. Звезды на быстро светлеющем небе погасли, но солнце еще не взошло, не было даже зари. Я посмотрел на почерневшую от гари лестницу, ведшую во двор, и стал осторожно спускаться по скользким от скудной росы каменным ступеням.

Дом, приютивший нас на ночь, оказался небольшим двухэтажным зданием, сложенным из рыхлого белого песчаника, изъеденного, словно оспой, ветрами и солнцем. Наверное, раньше в нем жила небогатая семья гивейцев, потому что фундамент дома давно требовал ремонта, и вскоре все здание могло совсем обрушиться. Крыша местами прохудилась, зияя огромными дырами. Интересно, как долго здесь не живут люди? И почему они покинули обжитые места и навсегда ушли из этого города? Что заставило их так поступить?

Я вышел на улицу. Голоса (теперь я слышал их совершенно отчетливо) доносились из соседнего квартала. Сверившись с датчиком движения, я увидел шесть или семь красных кружочков, отмечавших присутствие каких-то живых объектов на обширном открытом пространстве в сотне метров от меня. Вероятно, там была какая-то площадь или же что-то на вроде этого. Если это люди, то тогда мы можем попросить у них помощи. Возможно, у них есть продовольствие и вода, а может быть даже рация? Во всяком случае, они наверняка смогут показать нам дорогу до Линь-шуй.

Ободренный этими мыслями, я уже хотел направиться в эту сторону, но тут вспомнил о Юли. Что будет, если она проснется и не увидит меня рядом? Я поспешно вернулся в дом и вовремя: Юли уже проснулась и, похоже, немало напугалась, не найдя меня рядом. Это я понял по ее удивленному и встревоженному взгляду. Тут же ободряюще улыбнулся ей.

— Уже утро? — сонно спросила она.

— Почти. Солнце еще не взошло.

— А где ты был? Я чуть с ума не сошла! Всю ночь мне снились какие-то кошмары…Проснулась, а тебя нет!

— Пойдем!

Я помог ей встать.

— Куда? — удивилась она еще больше, так до конца и не проснувшись. Зябко поежилась.

Я накинул ей на плечи свою куртку, взял ее за руку, выводя из дома. Когда мы сходили вниз по лестнице, первые солнечные лучи пронзили предрассветные сумерки красными огненными стрелами, рассыпались в высоком синем небе сверкающими искрами. Юли изумленно осмотрела обгоревшую лестницу, словно все происходившее ночью напрочь вылетело у нее из головы. Я вывел ее во двор, затем на улицу, и мы двинулись в направлении той самой площади, откуда доносился шум голосов.

— Куда мы идем? — почему-то шепотом спросила Юли.

Я остановился. Спросил:

— Ты слышишь это?

Она прислушалась, вопросительно посмотрела на меня.

— Что там такое?

— Сейчас узнаем. Думаю, там должны быть люди!

Я двинулся, было дальше, но Юли испуганно схватила меня за рукав. Быстро заговорила, опасливо озираясь по сторонам.

— Люди? Но почему они здесь? Ты же говорил, что этот город покинутый. Может быть, это какие-то плохие люди, раз они здесь одни, да еще и ночью?

В ее глазах страх боролся с любопытством и тревогой.

— Но мы с тобой тоже были здесь одни ночью! — возразил я. — Это же не значит, что мы плохие!

Мои доводы показались ей убедительными, и она, кажется, немного успокоилась. Во всяком случае, пока мы шли с полквартала, она оставалась бодрой и уверенной. Но на подходе к той самой площади присутствие духа неожиданно оставило ее, и на лице снова появилось беспокойство. Юли остановилась, посмотрела на меня с надеждой, почти мольбой.

— Может быть, не пойдем туда, Максим?

— Что с тобой, малыш? Ты же никогда не была такой трусихой!

Я взял ее за плечи, осторожно встряхнул. Она попыталась улыбнуться, и покорно пошла за мной. Через некоторое время дома расступились, и мы вышли на небольшую площадь, одним концом выходившую прямо в степь. Уже почти рассвело, поэтому мы без труда могли рассмотреть все, что здесь происходило.

Утренний ветер гонял от дома к дому какой-то мусор: старую изодранную одежду, какие-то коробки и клочья пожелтевшей бумаги. В самом центре площади полыхал огромный костер, собранный из всего этого мусора. Вокруг костра восковыми фигурами сидели с десяток человек в каких-то странных костюмах, напоминавших рваные монашеские балахоны. Головы этих людей были скрыты накинутыми капюшонами, и жаркие языки пламени почти касались их лиц, но люди, казалось, не обращали на это никакого внимания. Только изредка ветер доносил до нас глухое неразборчивое бормотание, словно, это переговаривались между собой призраки.

«Что это за языческое сборище?» — мысленно изумился я.

Так как нашего появления, казалось, никто не заметил, я сделал знак Юли оставаться на месте, и, дав ей для храбрости свой пистолет, направился к костру, зорко следя за сидящими подле него людьми. Когда до костра оставалось всего несколько шагов, я окликнул одного из них, но он никак не отреагировал на это. Тогда я приблизился к нему вплотную, чувствуя неприятный запах. Осторожно положил руку на плечо этого человека.

— Послушайте!..

Медленно, словно и в самом деле восковая фигура, человек повернулся ко мне, едва не скрипя всеми суставами. Сперва я увидел его ветхий грязный капюшон, низко надвинутый на глаза, но в следующую минуту он поднял голову, и меня, словно, громом ударило. Такого безобразного и ужасного лица я еще не видел в своей жизни. На мгновение я даже потерял дар речи. Это было даже не человеческое лицо, а ужасная, изъеденная червями маска, лишенная носа и губ, вся в каких-то омерзительных гноящихся складках, с заплывшими гноем глазами. На меня, словно, пахнуло могилой, и я невольно отшатнулся. Мой испуг вызвал на безгубом лице этого урода кривую усмешку, еще более отвратительную, чем само лицо. Было видно, что он остался доволен произведенным на меня впечатлением.

Вдруг я почувствовал, как с обеих сторон меня крепко держат чьи-то руки. Повернув голову, я увидел, что двое из сидевших у костра незаметно встали и, воспользовавшись моим замешательством, обошли меня сзади. Я увидел их лица, и мне стало дурно: они были так же безобразны истрашны, как и у первого уродца. Все, кто сидел вокруг костра, тут же поднялись со своих мест, и стали медленно и неуклонно обступать меня со всех сторон. Никто из них при этом не произнес ни слова. Я лихорадочно соображал, как мне поступить в подобной ситуации, когда первый поднявшийся на мой окрик уродец открыл свой отвратительный рот, и я услышал то самое странное бормотание, которое привело меня сюда, на эту площадь. Судя по всему, он что-то говорил всем остальным, но это была еще большая чертовщина. На каком языке они разговаривают? Я не успел сообразить этого, когда ближний ко мне «монах» неожиданно выхватил из-под полы своего балахона длинный острый нож, хищно блеснувший в лучах утреннего солнца.

«Ого! Похоже, мной здесь хотят закусить на завтрак? — мелькнула в голове мысль. — Ну, уж нет! Такого удовольствия я им не доставлю!»

Изловчившись, я сильно пнул ногой в грудь того, что был с ножом, и он отлетел назад, упав на пыльную землю. Быстро согнув в локтях руки, на которых повисли напавшие на меня, я сделал шаг назад, высвобождаясь от их захвата, и легко послал обоих на землю. Но радоваться было рано. Со всех сторон меня обступали типы в капюшонах, похожие на призраков, вышедших из могилы. Судя по всему, шутить они не собирались. И в это время прозвучал спасительный для меня выстрел. Стреляла Юли, не целясь, наугад, напуганная происходящим со мной. Пуля ударила в костер, подняв снопы крутящихся искр, и это дало мне возможность перехватить инициативу в свои руки. Усиленно работая ногами и локтями, я расчистил себе дорогу к спасительному отступлению.

О! Сколько раз потом я мысленно благодарил Юли за то, что она спасла мне жизнь этим своим выстрелом! Я бежал к ней со всех ног, на ходу крича ей и, махая руками, показывая, чтобы она убегала прочь. А она в растерянности стояла на месте, сжимая в руках пистолет. За спиной у себя я слышал глухой топот тяжелых ног, — за мной гнались! Юли снова вскинула пистолет и выстрелила, но опять не прицельно. Пуля просвистела над самой моей головой. Что она делает? Я же учил ее стрелять!

Наконец, я подбежал к ней и, схватив ее за руку, бросился в ближайший переулок. Дальше по кривым узким улочкам города мы бежали очень долго, пока окончательно не выбились из сил. У полуразваленного дома остановились, переводя дух, и глядя друг на друга ошалелыми глазами. Наши преследователи, кажется, отстали. Убегая, мы совершенно не разбирали дороги, и сейчас, похоже, заблудились в этом безмолвном лабиринте белых каменных стен.

— Максим! Давай, скорее, уйдем отсюда! — взмолилась Юли. — Я больше так не могу…

Я посмотрел на нее. Измученная, с болезненной бледностью на лице, она едва держалась на ногах. Сердце мое сжалось от жалости к ней. Я взял ее за руку, и мы наугад свернули в первый попавшийся проулок. Сверившись с датчиком движения, я понял, что погони больше не будет: вокруг нас не было ни одной живой души. Окончательно успокоившись, я пошел медленнее.

— Кто эти люди? — отдышавшись, спросила Юли. — Почему они преследуют нас? Чего они хотят?

— Если бы я знал это, малыш!

— Я же говорила тебе, что не надо ходить на эту площадь!

Она осуждающе посмотрела на меня. Мне показалось, еще секунда, и она расплачется, как ребенок. Я нежно обнял ее за плечи, прижал к себе, успокаивая.

— Ласточка моя! В следующий раз я обязательно буду слушаться тебя. Обязательно!

Вдруг мое внимание привлек слабый, по-комариному назойливый сигнал датчика излучения, вмонтированного в наручные часы. Взглянув на него, я тут же забыл о грозившей нам только что опасности.

— Вот это да!

— Что? — сразу же встревожилась Юли.

— Похоже, радиация здесь намного превышает все допустимые нормы! Но почему?

Я остановился, озираясь по сторонам. Смутная догадка уже мелькнула у меня в голове. Кажется, я начинал понимать, почему этот город был покинут его жителями. Одной из таких причин мог послужить повышенный радиационный фон. Но откуда он взялся? Что здесь случилось много лет назад? Возможно, это свидетельство какой-то давней катастрофы произошедшей здесь? Взрыв или авария могли быть причиной губительной радиации, породившей, в конце концов, этих страшных уродцев, которых мы встретили на площади. Судя по всему, они действительно подверглись сильному облучению и термическим ожогам, так обезобразившим их внешность и лишившим их рассудка. Одно было совершенно ясно, — нам с Юли оставаться здесь становилось небезопасно. На окраине города радиационный фон был намного ниже, именно поэтому вчера мы не обнаружили ничего подозрительного, и, значит, не успели получить критическую дозу облучения.

— Нужно немедленно уходить отсюда! — Я решительно взял Юли за руку.

— Мы можем погибнуть? — догадалась она.

— Да, если пробудем здесь еще несколько часов.

— Куда мы пойдем?

— Через леса, на юг, в столицу Линь-шуй. Думаю, дня через три-четыре мы доберемся до какого-нибудь поселения, где есть люди, или же до станции. Должны же здесь ходить поезда!

— Четыре дня? — тихо повторила Юли, наверное, мысленно ужасаясь такому сроку.

Я снова ободряюще обнял ее.

— Успокойся! Это будет всего лишь приятная прогулка на природе, и только. Здесь замечательные леса и более влажный климат. Вот увидишь, тебе понравится! Считай, что мы с тобой просто путешествуем.

— Да? — Она с надеждой посмотрела на меня. Глубоко вздохнула, словно, решаясь на ответственный шаг. — Хорошо!

Глава четвертая Лесное братство

Громадные деревья, похожие на сосны, ровным строем поднимались на скалистое нагорье, тревожно шелестя на ветру жесткой листвой. Я прислонился к красному смолистому стволу, вслушиваясь в голос леса. Прямо над моей головой в кривых ветвях прыгали пестрые птицы размером с воробья, с любопытством поглядывавшие на меня. Густые заросли кустарника похожего на можжевельник спускались вниз, к небольшому лесному озеру с удивительно чистой и прозрачной водой. Я слегка привстал на мысках, глядя поверх можжевеловых кустов. Увидел Юли: сбросив одежду, она осторожно входила в воду.

Солнечные лучи широким красным веером падали на дно огромной чаши, образованной горами и озером, играли огненными зайчиками на воде. Тело Юли, наполовину погруженное в воду, казалось ярко-медным. Вот она мягко оттолкнулась от берега и поплыла, наслаждаясь прохладой и ласковой приветливостью воды. Невольно, я залюбовался ею, но тут вспомнил, зачем меня послали в лес, — раздобыть что-нибудь съестного — и спохватился. Осмотрелся.

Кусты вокруг были усыпаны сочными алыми ягодами, но ими можно было только полакомиться, но не утолить голод. Нужно искать что-нибудь посущественнее: какого-то зверя или птицу. Но на деревьях, кроме резвящихся в листве, «воробьев», никакой крупной дичи не было. Вдруг в кустах за моей спиной послышался подозрительный шум, затем треск веток, и на большой валун в двадцати шагах от меня выскочил странный зверь и с любопытством уставился на меня.

Некоторое время мы рассматривали друг друга. Я пытался понять сгодится ли этот зверь нам с Юли на обед. Он представлял нечто среднее между лисой, барсуком и крупной кошкой. Тело его было покрыто гладким «кошачьим» мехом, хвост длинный и пушистый, как у лисы, а забавная барсучья морда была украшена широкими полосами белесой шерсти на щеках. В общем, зверь этот выглядел весьма экзотически. Темный мех на его боках лоснился в лучах высоко стоящего солнца, отливая медной краснотой.

Быстро, но не резко, чтобы не спугнуть животное, я поднял руку с пистолетом, целясь, но никем не пуганный лесной житель и не думал убегать. Он стоял на камне и смотрел на меня большими влажными глазами, в которых застыло любопытство и удивление.

Мне стало жаль убивать его в угоду нашим желудкам. Ведь у нас, на Земле, уже давным-давно никто не охотился на диких животных и не разводил домашний скот, ради получения мяса в пищу. Все необходимые для производства питания белки получались из специально выведенных и разводившихся грибов, ничем не уступавших по вкусу и калорийности настоящему мясу, или же добывались из морских водорослей, выращивавшихся на огромных морских плавучих фермах. Такой способ получения продовольствия был значительно проще и экономичнее всех существовавших ранее, и позволял без особых затрат и проблем накормить все огромное население земного шара.

А в обширных заповедниках и лесах, в бескрайних степях и саваннах, на незаселенных человеком территориях нашей планеты спокойно паслись и резвились, не зная страха и забот, тысячи и тысячи антилоп, оленей, зубров, бизонов, лошадей и, теперь уже полудиких, коров, овец и коз. Опытные егеря и смотрители ежечасно оберегали и заботились о них, создавая все условия для их вольготного обитания. Земля была полна жизни и цветения, как первозданная планета.

Воспоминания о Земле вызвали в душе щемящую печаль. В это время зверь, видимо почувствовавший неладное, стремительно рванулся в сторону. Пуля, выпущенная мною, настигла его уже в кустах. Звук выстрела разнесся по горам многоголосым эхо, подняв с деревьев стаи перепуганных птиц. Я подошел к убитому зверю, рассматривая свою добычу. Тонкая струйка крови стекала по его морде прямо на камни.

Когда я спустился к озеру, Юли только выходила из озера- освеженная и довольная. Крупные капли воды стекали по ее гладкой, упругой коже, тянулись тонкими ручейками по груди, животу и бедрам. Она остановилась у самой кромки воды, встряхивая мокрыми волосами, собрала их набок, отжимая. Я стоял невдалеке, любуясь изумительно-прекрасны-ми и совершенными линиями ее тела, снова и снова рождавшими во мне непреодолимое, почти животное, желание близости с ней. С трудом, пересилив себя, я показал ей свою добычу. Осторожно ступая по камням босыми ногами, она подошла ко мне, и присела на корточки, разглядывая убитого зверя.

— Какой он хороший! И ты убил его?! — Юли с укором посмотрела на меня.

— Но ты же сама хотела есть!

— Да… — замялась она. — Но он такой симпатичный… Мне жалко есть его, Максим!

Она выпрямилась, с сомнением посмотрела на меня.

— А он съедобный?

Я пожал плечами.

— Обычное мясо, как и любое другое. Сейчас попробуем. Другого у нас все равно ничего нет. Вот когда мы с тобой доберемся до столицы, тогда будем есть нормальную пищу, а пока придется довольствоваться этим.

На минуту я задумался. Чтобы съесть этого зверя, нам необходимо было снять с него шкуру и разделать тушу, а ножа у меня не было. Я взглянул на Юли. На руке у нее в жарких лучах солнца горел широкий металлический браслет. Можно было попробовать заточить его край о камни, и тогда у меня появится хоть какое-то подручное приспособление.

— Придется пожертвовать твоим украшением!

Я осторожно снял с руки жены браслет, в глубине души чувствуя себя первобытным охотником, которому приходилось пользоваться каменным топором и костяным ножом для добычи пищи. Сказал Юли:

— Пока я буду заниматься нашим обедом, сходи, пожалуйста, в лес и набери хвороста для костра.

Она не стала возражать. Обулась и, не надевая платья (бояться любопытных глаз здесь было нечего), направилась к ближайшим деревьям. Я проводил ее взглядом, немного завидуя ей: сейчас я тоже с удовольствием сбросил бы с себя одежду и побродил бы по лесу, подставляя тело свежему ветру и солнцу. Но на мне лежала обязанность, как на настоящем первобытном мужчине, прежде всего, накормить свою жену. Поэтому я принялся затачивать свой самодельный нож.

На берегу лесного озера мы провели целый день. Я хотел идти дальше, как только мы подкрепились и немного отдохнули, но Юли уговорила меня остаться здесь до утра. Ей очень понравилось это место, и я уступил ее просьбе. Действительно, величавое спокойствие леса, наполненного радостным гомоном птиц, шумом ветра и легким плеском воды о прибрежные камни, успокаивало и расслабляло, рождая в душе волнующие, романтические чувства. Пожалуй, впервые за два года нашего пребывания на Гивее, мы, наконец, смогли остаться вдвоем на природе, забыть на время о войне, разрухе, голоде и страданиях, мысли о которых тяжелым каждодневным грузом тяготили нас обоих с тех пор, как мы оказались на этой планете. Сейчас всего этого, казалось, не существовало. Здесь, в первозданной лесной глуши, нас окружали умиротворенность и спокойствие. Мы любили друг друга прямо на мягкой траве, под ветвями душистого кустарника, и над нами, в высоком ночном небе, плыли вечные и безучастные звезды, завораживая и маня с собой в неведомые глубины. Это было поистине божественно! Никогда раньше Юли не была так необузданно ненасытна в любви, как в эту ночь. Ее сладостные стоны и вздохи разносились над спокойной гладью озера, будоража ночную тишину. Лишь под утро, обессиленные и счастливые, мы уснули в объятии густых трав.

На второй день нашего пути плоское нагорье, поросшее редколесьем, сменилось густыми зарослями, почти джунглями, и идти стало значительно труднее. Душные испарения стелились над землей, не в силах подняться выше, сквозь густые кроны деревьев. Лианы спускались с их ветвей, путались в колючем кустарнике.

К полудню мы совершенно выбились из сил, изодрав одежду и исцарапав в кровь руки и ноги. Юли была на грани отчаяния. Сделав привал, мы присели отдохнуть на ствол поваленного дерева. Она молчала, но ее мысли без труда можно было прочитать по глазам: ничего себе приятная прогулка! Я прекрасно понимал ее, но не мог ничего поделать, ведь другого пути не было.

Воздух здесь стал почему-то тяжелее и удушливее, и это насторожило меня. Оставив, Юли отдыхать на стволе дерева, я пошел вперед разведать дорогу. С трудом, продравшись сквозь густой кустарник, я увидел, что лес отступает вглубь, а прямо передо мной разворачивается пустое пространство, поросшее какой-то растительностью грязно-бурого цвета. Это очень напоминало обширную лесную поляну, уходившую вправо, а противоположная кромка леса была от меня в шагах пятидесяти. Над поляной стелилось зыбкое марево, — душные испарения поднимались в небо, колыхаясь на солнце. Вдруг до меня дошел очевидный факт: это же самое настоящее болото, а вовсе не поляна! И, похоже, нам с Юли не удастся преодолеть его в этом месте. Это неожиданное открытие еще больше расстроило меня.

Я вернулся к жене. Она устало посмотрела на меня. Спросила:

— Ну что?

— Там болото! — Я сел рядом с ней на дерево.

— Болото? Как же теперь быть?

В ее голосе не было ни сожаления, ни отчаяния — только усталое безразличие.

— Попробуем перейти на другую сторону… Кажется, я видел там тропу…

— В болоте? — Юли с сомнением посмотрела на меня.

Действительно, она права, и положение наше, прямо скажем, незавидное. Сейчас я совершенно не знал, что делать дальше. Усталость охватила меня. Я опустился прямо на землю подле ног жены, положил голову ей на колени, и закрыл глаза. Помедлив, она нежно погладила меня по волосам. Несмотря ни на что, это ее нежное прикосновение доставило мне несказанное блаженство. Вдруг она тихо позвала меня:

— Максим!

Тревога, прозвучавшая в ее голосе, заставила меня открыть глаза. Солнечные лучи падали сверху, затемняя ее лицо, склоненное надо мной. Не произнося больше ни слова, она указала взглядом куда-то в сторону. Я удивленно поднял голову, посмотрел в указанном направлении, но сначала ничего не увидел, ослепленный солнцем. Лишь приглядевшись, различил в шагах двадцати от нас со стороны болота неподвижную фигуру человека в кустах среди низкорослых деревьев. Я тут же выпрямился, пристально вглядываясь в незнакомца.

Он неподвижно стоял в тени низких крон, наполовину скрытый густым кустарником, и, казалось, столь же пристально изучал нас. Мне была видна только его голова и часть груди. Одет он был в сильно выгоревшую холщовую рубаху. Через правое плечо его перекинут широкий кожаный ремень от карабина или ружья. Голова его была не покрыта. Упавший сквозь листву солнечный луч на мгновение осветил лицо незнакомца, и я сумел рассмотреть отдельные его черты: глубоко посаженные черные глаза под густыми нависающими бровями, выступающие скулы, густую седую бороду, скрывавшую нижнюю часть лица, и длинный рубец шрама, обезобразивший правую щеку. На вид человеку было лет шестьдесят, что по здешним меркам считалось почтенным возрастом.

Пока я раздумывал над всем этим, незнакомец сделал какое-то неуловимое движение и неожиданно исчез среди листвы деревьев. Я порывисто вскочил на ноги. Юли тоже быстро поднялась, в нерешительности поглядывая на меня. Несколько секунд я соображал, как нам поступить. Потом решительно взял ее за руку.

— Пошли!

— Куда? — удивилась она.

— За ним! Он наверняка знает дорогу и сможет вывести нас из болота.

— А если он не захочет? — уже на ходу спросила Юли, спотыкаясь о торчавшие из земли корни.

— Тогда мы просто проследим за ним, и сами найдем дорогу из леса.

Юли ничего не ответила, но сомнения не покинули ее. Я раздвинул ветви в том месте, где до этого стоял загадочный старик, и тут же увидел его, удаляющегося по едва приметной тропе вглубь леса. Мне показалось странным, что он совсем не пытается скрыться от нас. Скорее, наоборот. Он шел нарочито неторопливой походкой, словно, приглашая нас последовать за ним. Я хотел, было окликнуть его, но в последний момент передумал: что-то остановило мня.

Мы с Юли прошли метров двести за нашим неведомым проводником, не произнеся ни слова. Я держал ее за руку, чтобы она не отстала, попутно примечая дорогу. Тропа, по которой мы шли, видимо, огибала болото пологой дугой с запада, все глубже уходя в лес. Наверное, где-то есть более безопасный путь через трясину? Мысли о возможной опасности или ловушке почему-то ни разу не пришли мне в голову, а вот Юли, наоборот, с каждой минутой становилась все более напряженной, борясь со своими страхами. Ее брови хмурились, а опасливые взгляды, которые она бросала по сторонам, становились все более частыми.

Лес вокруг нас был на удивление красив и свеж. Деревья с невысокими кривыми стволами и густыми раскидистыми кронами уже не походили на непроходимую чащу. Разноголосый птичий гомон несся из листвы, словно, там был скрыт веселый многотысячный хор. Между стволов, в высоких травах, стояли, похожие на невесомые белые шары, неведомые мне цветы. Мелкие пташки порхали среди них, иногда задевая пышные соцветия, и тогда легкие облачка белой пыльцы повисали в воздухе, и до нас доносился дурманящий терпкий аромат — влекущий и загадочный. Косые солнечные лучи падали сквозь листву, искрясь и переливаясь в облачках пыльцы, и придавая окружающему сказочную таинственность.

Сутулая спина шедшего впереди старика мелькала среди травы. Бутоны-шары, задетые им, мерно покачивались из стороны в сторону, и целый шлейф пыльцы стелился за ним, ложась на тропу. Вдруг спина старика, которую я цепко держал своим взглядом, исчезла. Я резко остановился, обескуражено озираясь по сторонам. Куда он подевался?

Чуть правее тропы деревья редели совсем. Широкие солнечные лучи там смело проникали под лиственный полог, и многоцветие трав представало во всем своем великолепии. Влекомый интуицией, я двинулся на свет, ободряюще улыбнувшись Юли. Красные солнечные лучи слепили глаза, успевшие привыкнуть к сумраку леса. Неожиданно до моих ушей долетел глухой стук, как будто рубили деревья, и отдаленные человеческие голоса. Что это? Похоже, там были люди? Но кто они, и что здесь делают?

Наученный горьким опытом, я на всякий случай расстегнул кобуру с пистолетом. Этот мой жест подействовал на Юли негативно. Она стала еще более сосредоточенной и напряженной. Наконец, деревья расступились, и я, к своему великому удивлению, увидел обширную поляну, скорее даже вырубку, на которой расположилось нечто вроде небольшого поселка — несколько рубленых домов с плоскими крышами, почему-то поставленных на сваи. Дома эти выстроились в один ряд по противоположной от нас кромке леса. Всего я насчитал их семь. Еще два подобных жилища стояли поперек общего ряда по обоим концам вырубки.

Посреди поляны два человека рубили толстый ствол дерева и строгали доски, мастеря какой-то продолговатый ящик. Юли посмотрела на меня. Отвечая на ее безмолвный вопрос, я решительно вышел из кустов, и направился к этим двоим. Они не сразу заметили нас. Лишь, когда мы приблизились к ним на несколько шагов, один из них — невысокий, загорелый детина с широким добродушным лицом и маленькими голубыми глазками — изумленно уставился на нас, словно, не понимая, откуда мы здесь взялись. Он перевел взгляд с меня на Юли, и челюсть его отвисла. Не спуская уже с нее глаз, он протянул руку в сторону, нащупывая своего товарища. Наконец, дотянулся до его спины, обтянутой просоленной от пота клетчатой рубахой, и легонько похлопал по ней ладонью. Тот неохотно повернулся к нему, не довольный, что его отрывают от работы. Заметив нас, он опустил на землю увесистый топор, окинул меня скептическим взглядом и негромко присвистнул.

Теперь я мог хорошенько рассмотреть и его. Это был человек средних лет, худощавый и высокий, с суровым лицом, которое, несмотря на загар, отдавало нездоровой бледностью. Темные глаза его болезненно блестели. Так мы стояли минут пять, молча, разглядывая друг друга. Потом откуда-то, словно, вырастая из земли, стали появляться еще люди, обступая нас со всех сторон. И вскоре вокруг нас образовалось плотное кольцо из крепких мужчин, одетых кто во что, небритых и сильно загорелых. Все молчали, с нескрываемым любопытством разглядывая меня и Юли, как будто мы были какими-то диковинными животными. Под напором нескольких десятков горящих мужских глаз, Юли потупилась и зарделась до кончиков ушей. Взглянула на меня просительно и жалобно, словно говоря: ну, сделай же что-нибудь!

В эту самую минуту чей-то зычный и хрипловатый голос прорвался сквозь толпу:

— Это что же здесь еще за собрание такое, мать вашу! Уже и оставить их нельзя без присмотра, а работа стоит! Я спрашиваю, чего столпились-то, как болваны? А ну, расступись!

Столь грубое обращение несколько обескуражило меня, но толпившиеся вокруг люди, видимо, привыкшие к подобным разговорам, поспешно стали расступаться, и через несколько секунд говоривший предстал перед нами во всей своей красе: кряжистый, с опухшим мясистым лицом и давно небритой щетиной на щеках. Волосы на его круглой голове давно выцвели от солнца, и было трудно угадать их первоначальный цвет. Чертыхаясь и отплевываясь, он пробрался сквозь толпу, и остановился, как вкопанный. Зеленоватые глаза его округлились, едва он заметил Юли. На нем была дырявая холщовая рубаха, давно лишившаяся цвета и формы, и черные промасленные штаны. Левая штанина была подвернута, — человек стоял на костыле. На вид ему было лет сорок пять-пятьдесят. Меня он, кажется, и не заметил. Все его внимание сейчас было сосредоточено на Юли. Он сразу же лишился своего красноречия. Потом смутился, как мальчик, сглотнул слюну, и наконец-то обратил свой взгляд на меня. Снова заговорил, с трудом подбирая слова:

— Это… как его… ну… Вы кто?

Пот градом катился по его лбу и толстой, бычьей шее, стекал на волосатую грудь, и было трудно понять то ли это от жары, то ли от смущения, то ли и от того, и от другого сразу.

— Откуда вы взялись-то? — снова спросил он более внятно.

— Мы потерпели воздушную аварию километрах в сорока отсюда, у города под названием Аполлион. Решили идти лесом, но заблудились, чуть было, не забрели в болото, и вот вышли сюда, к вам, — охотно объяснил я.

— А-а… — рассеянно протянул он, словно, не расслышал моих слов. Внимание его снова сосредоточилось на Юли.

— Послушайте! — Я взял его за плечо. — Мы едем в Южную столицу. Может быть, вы знаете, нет ли поблизости станции, где ходят поезда?

Он повернул ко мне блестевшее от пота лицо.

— Эва! — усмехнулся. — Поезд! Да, здесь, считай, на сто верст нет никаких дорог, кроме козьих троп, а вы поезд!.. Был один, возил с прииска золото в столицу, да и того теперь нет.

— А что случилось?

— А кто ж его знает! — с досадой сплюнул одноногий. — Вот уже третий месяц ждем его, дьявола! Провиант кончается, да и золото, опять же, девать некуда… Раньше-то, при старых хозяевах, исправно ходил, раз в месяц. Тут тебе и жратва, и выпить чего, и деньжата, опять же. А как же? Без денег кто же работать-то будет? А теперь — революция! Не до нас стало новой власти, видать, в столицах своих забот хватает!

— Так вы старатели? — догадался я.

— Мы-то? — одноногий прищурился. — Ага! Старатели и будем! А это поселок наш, стало быть. А вот вы кто такие будите? — Он недоверчиво посмотрел на меня.

— Я, Максим Новак. А это моя жена, Юли, — представился я, добродушно улыбнувшись ему.

— Вот и имена у вас какие-то странные! — снова прищурился одноногий. — Какие-то нездешние.

— Это верно, — согласился я. — Ведь мы прилетели с Земли.

— С Земли?! — еще больше удивился одноногий.

Ропот удивления пробежал и по толпе. Тут одноногий, словно, опомнился.

— А вам что здесь, представление бесплатное, что ли? — гаркнул он. — Чего зенки-то повылупили? Людей не видели, что ли? Вон, девушку всю засмущали! А ну, давай, расходись! — и он угрожающе поднял над головой увесистый кулак, погрозил им кому-то невидимому в пронзительном синем небе.

Люди неохотно стали расходиться.

— Или же работы на вас нету? — кричал им вдогонку одноногий. — Так я вам покажу, что делать!

Было видно, что он пользуется здесь уважением, и его даже побаиваются.

— А тебе что, Хрящ, заняться нечем? — язвительно обратился одноногий к крепышу, который первым заметил нас. — Ты что до завтра будешь домину-то делать? Видишь, жара какая? Хочешь, чтобы стухло все? А ну, принимайся за работу, живо! — и он грубо пихнул в плечо того, кого назвал Хрящем.

Хрящ обидчиво поджал губы.

— Чего толкаться-то? — Он отер кулаком пот со лба, но спорить не стал. Молча вернулся к обструганному стволу, взял виброрубанок.

Видя, что его послушались, одноногий снова повернулся к нам.

— Значит, с Земли, говорите? В помощь революции, стало быть? Что ж, может и так.

— А вы не плохо информированы в такой-то глуши! — заметил я.

— Чего уж! Грамотные! — обидчиво проворчал одноногий.

— Муж просто хотел сказать, что и в столице не все знают о такой помощи, — вступила в разговор Юли, заметив, что мои слова задели старателя, и обворожительно улыбнулась ему, от чего у того даже испарина выступила на лбу.

— А в столицу-то вам зачем? — снова спросил одноногий, косясь на меня.

— Мы путешествуем, — опять вставила Юли, не спуская с него коварных пристальных глаз. — И потом, у мужа там какие-то дела по работе.

— Ясно, — буркнул одноногий, — чего уж тут не понять? Только добраться вам туда трудновато будет, пешком-то! — Он ухмыльнулся.

— Но вы же говорили о каком-то поезде? — напомнил я.

— Поезд что? То ли он есть, то ли нет его! Кто знает, когда он теперь будет? Может через месяц, может через два… а может завтра придет! — одноногий старатель издал нервный смешок.

— А можно мы пока у вас поживем? — попросила Юли, видимо, решившая размягчить его суровый нрав своим неотразимым обаянием. — Пока поезд не придет… Мы вас не стесним.

— Да чего уж там! — пожал плечами одноногий, не подавая вида, что предложение Юли ему явно понравилось. — Живите. Места всем хватит. Вон, как раз, и дом для вас освободился.

Он указал на строение, стоявшее поперек общего ряда, слева от нас.

— Раньше там Свистун жил, а теперь он пустой… Чего ж добру пропадать? Живите на здоровье.

— А что случилось с этим… со Свистуном? — поинтересовался я. Манера давать людям вместо имен клички несколько смущала меня, но здесь, по всей видимости, никто не видел в этом ничего предосудительного.

— Чего сталось-то? — снова прищурился одноногий. — А помер он давеча!

— Как «помер»? — невольно вырвалось у Юли.

— А так, помер и все тут! Как человек помирает? Вон, и домину ему Хрящ уже мастерит, схоронить, значит, что б… Да вы не пугайтесь, девушка! Не заразное это. Его это… деревом зашибло, вот, — помолчав, пояснил он. — А хотите, я сам провожу вас туда?

И, не дожидаясь ответа, он заковылял в указанном направлении. Мы с Юли пошли следом за ним.

— А вас как зовут? — поинтересовалась Юли.

— Меня-то? — Одноногий посмотрел на нее через плечо. — Кулаком называют.

— «Кулаком»? — удивилась Юли. — Ну, а имя-то у вас есть?

— Может и есть, да только зачем вам оно? Здесь меня все так называют, вот и вы кличьте.

— Вы здесь, значит, главный? — спросил я, невольно перенимая его манеру говорить.

— Ага, — кивнул Кулак. — Староста я ихний. Вон и контора моя. — Он указал в противоположный конец поселка, где стоял дом больше всех остальных. — Золото мы здесь моем. Работа по такой жаре адская! Выгоды никакой, только хлопоты одни. Так что приходится еще потихоньку и лес валить. Лесорубством, значит, заниматься.

— Чего же не уедите отсюда? В столицу, например? Тем более, с золотом!

— Э-э! — махнул рукой Кулак, и с досадой сплюнул в горячую пыль. — Одинокий я… Куда мне ехать-то? А здесь люди мои, товарищи, значит. Хорошие ребята, в общем-то, и все, как дети мне. А золото, оно что? Сегодня оно есть, а завтра нету его!

— А старик со шрамом тоже у вас живет? — зачем-то спросила Юли.

— Какой старик? — Кулак подозрительно посмотрел на нее.

— Ну, такой, с бородой и ужасным шрамом на щеке. Когда мы шли по лесу, он встретил нас и провел через болото… Разве вы не знаете его? — изумилась Юли.

Кулак отрицательно замотал головой.

— Нет, такого не знаю. У нас со шрамами никого нету. А если бы кто и был, так я бы знал, непременно. Потому, как главный я здесь! Кому, как не мне знать?

— А вы никогда не встречали его в лесу? — в свою очередь, спросил я. Мысли о незнакомце, так таинственно появившемся, и столь же таинственно исчезнувшем, не покидали меня.

— Не-е, не встречал, — снова мотнул головой Кулак. — Всякие люди по лесу шастают, а нам туда без надобности не за чем. У меня своих забот во как хватает! — и он подвел сомкнутые пальцы под подбородок, показывая, сколько именно у него забот.

— Ну, вот и пришли! — Кулак остановился, отирая со лба пот рукавом рубахи.

Я окинул наше будущее жилище критическим взглядом.

— Да вы не беспокойтесь, дом хороший, новый! — заверил Кулак. — И дверь крепкая, с засовом! — почему-то он отметил эту деталь особо.

— А это важно? — Я внимательно посмотрел на него.

— Да как сказать… — Кулак как-то странно взглянул на меня. — В лесу живем, может и сгодиться… Ну, вы обживайтесь тут, а я побежал! Дел полно, да и за людьми приглядеть надо, не случилось бы чего. Нужно будет что, так вы прямо ко мне обращайтесь, значит. Я в конторе своей всегда, и живу там. Ну, пошел я!

Он напоследок взглянул на Юли и заковылял в противоположный конец поселка.

— Странный он какой-то, — задумчиво произнесла Юли, провожая его взглядом.

— Нормальный человек! Поживешь здесь, привыкнешь.

Она посмотрела на меня, но ничего не ответила. Послушно поднялась по лестнице вслед за мной. Я распахнул дверь, пропуская ее в дом. На пороге еще раз обернулся. Посреди поляны Хрящ все еще мастерил гроб, с энтузиазмом скульптора обтесывая толстый древесный ствол. Полуденное солнце нещадно палило, заливая поляну ослепительными красными лучами, но старатель, казалось, не замечал этого, увлеченный своей работой.

Глава пятая Цвет крови

Ягу-ууу-уу-у!.. — протяжный вой шершера разнесся над лесом, действительно, чем-то похожий на вой шакала.

— Что это, Максим? — Юли, зябко ежась, прижалась ко мне, подняла лицо, освещенное луной.

— Ничего… Это шершер воет… Не бойся, сюда он не придет.

Я крепче обнял ее за плечи, вслушиваясь в леденящий душу вой. В сером свете луны, стлавшемся над дощатым полом, словно туман, проступал край деревянной лавки в углу, бревенчатые стены, крепкая, умело сработанная дверь, запертая на железный засов. Нет, сюда он не заберется. В узкое, похожее на щель, окно виден край черного неба, залитого лунным светом. Звезд совсем не видно.

Вот на фоне неба появился широкий лохматый лист, похожий на лист пальмы, и на полу, в полосе лунного света, возникла и вытянулась до противоположной стены черная тень. Пожалуй, эта тень — единственная реальная вещь в этом, похожем на сон, мире. Я снова взглянул на Юли. Она смотрела на меня, словно изучала мое лицо. Глаза у нее огромные и глубокие, как ночь за окном, и сейчас такие же серые. Сказала, как будто только что догадалась о чем-то:

— А ведь ты тоже боишься, Максим!

— Боюсь?.. Что ж, пожалуй, боюсь… Ты права.

Она обняла меня за шею, уткнулась лицом мне в грудь, тяжело вздохнула:

— Ой, Максим! Скорее бы кончилась эта ночь! Скорее бы утро!

Да, она права, я тоже никак не могу привыкнуть к этим ночам, залитым мертвенным светом луны, к этому ужасному вою шершера.

Полоса лунного света затрепетала, словно на ветру. Скоро уже утро! На небе начинают появляться облака, значит скоро утро. Здесь всегда так.

— Максим! — позвала Юли. — А правду говорят, что у шершера шесть ног, грива, как у льва, и голова, как у крокодила?

Я посмотрел на нее.

— Где ты такое слышала?

— Хрящ рассказывал.

— Ерунда! Это он шутил так. Все звери здесь такие же, как на Земле, или почти такие же, и привезены они сюда с Земли, и лес этот тоже привезен с Земли! Поэтому у них не может быть шесть ног! Такое бывает, наверное, только у мутантов в зонах захоронения радиоактивных отходов, но люди там не живут… А шершер, он похож на обычную собаку, только побольше… Спи!

Снова завыл шершер — протяжно и тоскливо. Я нащупал кобуру, висевшую на стене, вынул пистолет. Патрон остался всего один, последний. Я встал с топчана.

— Ты куда? — встревожилась Юли.

— Сейчас. Не бойся! Я сейчас, только посмотрю.

Я подошел к двери, отодвинул тяжелый засов. Дверь, жалобно заскрипев, отошла от толстого бревна, служившего косяком. Узкая полоса серого света проникла внутрь дома. Я раскрыл дверь совсем и остановился на пороге.

Широкая поляна, служившая главной и единственной улицей в поселке, была пуста. В лунном свете все вокруг выглядело как-то нереально и нелепо, словно это огромная театральная декорация: и бревенчатые дома на сваях, и черная зубчатая стена леса с обеих сторон вырубки, и луна, похожая на большой серый фонарь. В самом дальнем конце поселка светился крохотный огонек, — в этом месте стояла контора, и сейчас там, наверное, никого нет, только Кулак сидит за своим столом, и хлебает из глиняной кружки бродило, да иногда подходит к окну, ковыляя на костыле, чтобы посмотреть, не наступило ли утро.

Вот уже вторую неделю, как мы здесь, а каждую ночь повторяется одно и тоже: серый свет луны, заунывный вой шершера в лесу, и этот огонек в конторе, словно мутный светящийся глаз самого Кулака, выискивающего в ночи неведомую опасность. С тех пор, как мы появились в поселке, он, кажется, пьет, не переставая. Похоже, он кого-то боится, поэтому и не спит по ночам. Работу свою совсем забросил. Все ждет поезда. Старатели целыми днями слоняются по поселку без дела. Только и слышно разговоров, как об этом поезде, а его все нет и нет. В этой глуши с ума можно сойти! Юли с каждым днем все больше хандрит. В Шень-Цян Ен с Наокой ждет, а я застрял здесь, и не известно, когда выберусь. Провизия у старателей давно закончилась, и теперь приходится самому бродить по лесу в поисках какой-нибудь пищи. А старатели в лес не ходят, боятся, только не говорят чего. И, вообще, здесь творятся странные вещи. В лесу, около поселка, я несколько раз видел какие-то непонятные следы, но так и узнал, кому они принадлежат…

Шершер завыл совсем уж близко, и вдруг смолк. Наступила тишина. Я прикрыл дверь, задвинул засов. Повернулся к Юли. Она сидела на топчане, закутавшись в одеяло, и выжидательно смотрела на меня.

— Ну что?

— Все в порядке! — Я вернулся к ней, лег рядом.

— Максим! А старик этот, он кто?

— Какой старик? — Я не сразу понял, о чем она.

— Ну, тот, из леса, помнишь? — пояснила Юли.

— Зачем тебе знать о нем?

— Так, не зачем… Просто у меня из головы никак не идет этот его шрам — такой ужасный! Я никогда раньше таких не видела… Как ты думаешь, откуда он у него?

— Не знаю. Откуда мне знать? Спи! Скоро утро! — Я натянул до самых глаз одеяло, и отвернулся к стене.

Вдруг снаружи донесся отдаленный, и едва различимый человеческий крик, и снова все стихло. Я вскочил, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди. Прислушался.

— Что это было?

Широко раскрытые испуганные глаза Юли смотрели на меня, не мигая. Она тоже слышала этот крик.

— Максим! — Юли потянула меня за руку. — Мне страшно!

— Успокойся!

Я откинул в сторону одеяло, снял со стены кобуру с пистолетом.

— Ты куда?! — еще больше испугалась Юли.

— Посмотрю, что там случилось.

— Нет! Не ходи! Умоляю, не ходи туда! — Она была так напугана, что не могла даже встать с лежака, чтобы остановить меня.

— Не бойся. Это совсем не опасно.

— Максим! — простонала она.

Я обернулся, подбадривающие улыбнулся ей. Ее лицо в сером свете луны казалось совсем бледным. Перешагнув через порог, я поднял зажатое в руке оружие, готовый ко всему.

Лесная поляна была все так же освещена луной. Кругом ни души. Я сразу же заметил, что огонек в конторе Кулака погас. Вдруг услышал справа, где-то в стороне, отдаленный хруст ломаемых чьими-то тяжелыми шагами веток. Понял: кто-то продирается сквозь чащу вглубь леса. Обернулся, делая знак Юли, чтобы она заперла за мной дверь. Пересилив робость, она соскочила с топчана и стремительно подлетела к двери. Звякнул тяжелый запор. Так, теперь все внимание на лес!

Я осторожно спустился по мокрым от росы ступеням лестницы. Земля на вытоптанной поляне заглушала шаги. Я шел к лесу, оборачиваясь на каждый шорох, на каждую мелькнувшую тень. Напряженные нервы гудели, словно натянутые струны. Безлюдье поселка, черная, нависающая стена леса, серая призрачная луна в небе — все казалось мрачным, враждебным, предвещающим беду. Вдруг, на земле под ногами я заметил что-то темное. Остановился, тревожно осмотрелся по сторонам: никого. Нагнулся, дотронулся пальцами земли в этом месте, поднес руку к самым глазам, рассматривая на свету странные следы. Что это? Кровь?

Я растер липкую землю пальцами, понюхал — так и есть, кровь! Снова огляделся по сторонам. Кровь на земле не предвещала ничего хорошего. Метрах в десяти от этого места, у самого леса, обнаружил такие же следы, но уже не только на траве, а и на ветвях деревьев. Кто-то совсем недавно продирался здесь сквозь заросли кустарника. Что-то мешало мне войти в лес, но я пересилил себя, и шагнул в изломанные кусты, держа пистолет в вытянутой руке. Палец на спусковом крючке готов был в любое мгновение дрогнуть. Какое-то время я шел по широкому проходу, проделанному кем-то среди ветвей. Здесь прошел не шершер… Но кто? Кровь стучала у меня в висках бешеным метрономом. Пробиравшийся сквозь заросли явно обладал огромной силой и завидными размерами. Но я ни разу не слышал, чтобы здесь водились подобные звери!

Оглушающая ночная тишина окружала меня со всех сторон. Прислушался: хруст веток, слышимый до этого впереди, затих. Наверное, тот, за кем я шел, сильно оторвался от меня. Судя по всему, он направляется в сторону болота. Я осмотрелся, пытаясь сориентироваться, и тут заметил на траве человеческое тело, полускрытое кустами. В горле у меня пересохло, сердце, словно, замерло в груди. Я стоял на месте, напрягая слух и зрение, не решаясь приблизиться к этому телу. Человек не двигался и не подавал никаких признаков жизни. Я хотел окликнуть его, но язык, словно, одеревенел во рту. Кто бы это мог быть?

Наконец, любопытство взяло верх над нерешительностью. Медленно, стараясь не шуметь, я приблизился к телу, нагнулся, рассматривая его. Человек лежал на животе. Верхняя часть туловища была скрыта густой листвой. Я взял его за ноги, пытаясь вытянуть наружу, и сразу же понял, что тащу труп. То, что я увидел в следующую минуту, заставило меня невольно отпрянуть назад и выпустить ноги мертвеца, — он был без головы. Она была просто жестоко оторвана! Мне вновь стало не по себе от мысли, что чудовище, проделавшее такое с этим человеком, все еще может находиться где-то рядом, и тогда моя судьба тоже предрешена.

Юли открыла мне дверь сразу же, едва я постучал, и глаза ее округлились от испуга. Она побледнела, как полотно.

— Максим! Что с тобой? Ты ранен?! Ты весь в крови!

Я затворил за собой дверь, сел на лежак.

— Успокойся! Это не моя кровь.

Она осторожно присела рядом.

— Что случилось?

Я взглянул в ее вопрошающие глаза.

— Там человек… Он без головы…

— Как?! — Ее огромные глаза были полны ужаса.

Я пожал плечами.

— Кто-то оторвал ему голову.

— Но кто?! Кто мог это сделать? — почти в истерике вскричала она. — Максим! Я больше так не могу! Давай уедем отсюда куда-нибудь, только бы не видеть всего этого! Я с ума сойду здесь!

— Успокойся! — Я обнял ее за плечи.

Она прижалась ко мне, дрожа всем телом.

— Куда мы уедем? На чем?.. Ты видишь, что этот проклятый поезд где-то застрял!

Она молча всхлипывала у меня на груди.

— Ну, потерпи еще немного. Завтра я схожу к Кулаку, и узнаю у него, что все это значит… И только пускай мне не ответит! Я из него всю душу вытрясу!

* * *

Солнце палило нещадно. Жаркое марево стелилось над вытоптанной поляной, мешаясь с горячей пылью. Большая группа старателей, толпившихся у сточной канавы, сразу же привлекла мое внимание. Когда я подошел к ним, они молчаливо разглядывали что-то у себя под ногами. Потные пыльные лица их были хмуры как никогда. В глазах Худого я прочел обреченность. Кулак стоял, опершись на свой костыль, тяжело дыша и разминая корявыми пальцами горсть сухой земли. Пот ручьями катился по его щекам, стекал за ворот рубахи. Лицо опухло больше обычного — верный признак беспробудной ночной пьянки.

Я протиснулся к центру большого круга, образованного людьми, и только теперь увидел то, что они разглядывали — валявшуюся в сточной канаве, оторванную человеческую голову. Она была покрыта запекшейся на жарком солнце и превратившейся в растрескавшуюся коричневую корку, кровью. Глаза были открыты и напоминали мутные стеклянные шары, по которым ползали какие-то отвратительные зеленые жуки. От всей этой картины мне стало не по себе.

Стаи мух вились над головой, садясь на потные лица старателей. Те неохотно отгоняли их, молчаливо и мрачно разглядывая жуткий предмет в сточной канаве. Отвратительный сладковатый запах гниющей плоти вился в воздухе, привлекая различных насекомых.

Я посмотрел на Кулака. Он облизнул пересохшие губы, произнес сдавленным голосом:

— Зык это… Егоэто…

Он замолчал. Посмотрел на остальных. Его слова не вызвали никакого оживления среди собравшихся. Люди продолжали молча смотреть на окровавленный кусок человеческого тела. И тут мы встретились с Кулаком взглядами. Глубоко в мутных зеленых глазах его сидел смертельный страх. Он понял, что я разгадал его чувства, и испуганно отвел взгляд в сторону. Пожевав губами, глухо забормотал:

— Ну, чего уж теперь-то глазеть? Его это… не вернешь тепереча, Зыка-то! Нечего глазеть зазря! — и не дожидаясь реакции собравшихся на свои слова, он торопливо заковылял к своей конторе.

Люди потолкались еще несколько минут, и нехотя стали расходиться по своим домам. Сердобольный Хрящ достал из штанов какую-то тряпку и, завернув в нее голову Зыка, унес с собой.

Кулак сидел за дощатым столом, и хлебал бродило из глиняной кружки. Когда я вошел, он посмотрел на меня мутными глазами.

— Тебе чего?

— Я знаю, где тело Зыка.

Кулак ничего не ответил, только безразлично пожал плечами.

— Тебе это не интересно? — удивился я.

— Чего теперь-то об этом? — Он снова пожал плечами.

Я уселся на деревянную лавку напротив него.

— Кто это сделал?

Он безразлично посмотрел на меня.

— Ты меня об этом спрашиваешь?.. Откуда мне знать-то!

— И, тем не менее, ты знаешь!

— Да? — Кулак удивленно уставился на меня. — С чего ты взял?

— Там, у сточной канавы, мне показалось, что ты знаешь. Может, я ошибаюсь?

Я пристально посмотрел в его хмельные глаза. Его уже порядком развезло (это и не удивительно по такой-то жаре!). Он отвел в сторону взгляд, снова отхлебнул из своей кружки.

— А если и знаю, тебе-то, что за дело до этого?

— Что за дело?! — его вопрос разозлил меня. — Я здесь у вас живу уже почти две недели, и понятия не имею о том, что творится в этом вашем поселке! А между тем, моя жизнь и жизнь моей жены, как, оказывается, подвергается смертельной опасности! Согласись, получается несправедливо: ты знаешь, что тебе грозит, а я нет?

Некоторое время Кулак молчал, видимо, обдумывая сказанное мною. Затем на его губах появилась пьяная усмешка.

— Не бойся! Не тебя он, стало быть, ищет!

— «Он»? — насторожился я. — И кто же этот «он»? Можно мне узнать?

Кулак поморщился. Глухо пробормотал, опустив глаза:

— Ревун это! Он это сделал, значит.

— «Ревун»? — удивился я еще больше. — Что-то я о таком раньше не слышал!

Кулак усмехнулся.

— Не знаю.

— Кто он? Зверь?

— Нет.

— Тогда человек?

— Не совсем… — Кулак замялся.

Я подался к нему, опершись кулаками о стол.

— Послушай! Хватит валять дурака!

Он потянулся к кружке, но я остановил его руку.

— И перестань пить! С тебя уже хватит. Мы не закончили наш разговор.

— Разговор? — Кулак удивленно воззрился на меня.

— Да, разговор о смерти Зыка и об этом твоем «ревуне»! Ты не сказал мне кто он такой.

— А тебе-то очень хочется знать? — В его голосе прозвучала язвительная издевка, но я смолчал. Вдруг он как-то странно помрачнел. Сказал: — Он дьявол!

Я недоверчиво посмотрел на него: что за пьяный бред?

— Дьявол?

— Да! Ревун, это оборотень, нелюдь в человеческом обличье! — процедил Кулак сквозь зубы, как мне показалось, с презрением и страхом.

— Оборотень? И ты думаешь, что я поверю во всю эту языческую чушь, в эти сказки, про вурдалаков и чудовищ? — не выдержал я, и внимательно посмотрел на него: уж не свихнулся ли он?

— Дело твое, — равнодушно пожал плечами Кулак. — Верь или не верь, как знаешь, но ревун, он есть!

— Ну, хорошо. А как он выглядит? Ты его видел?

— Не-а! — замотал головой Кулак. — Его никто не видел. А те, кому довелось с ним повстречаться, те уже давно гниют в болоте… Но я знаю, что он ужасен! Это самое мерзкое и отвратительное существо, которое видели люди. Все ночные кошмары — ничто в сравнении с ним!..

Он замолчал. Нервно отхлебнул из кружки, уставив невидящий взор куда-то перед собой. Признаться, я не ожидал от него такой изысканности в выражениях. Может быть, это алкоголь так действует на него? Спросил:

— А откуда он взялся здесь?

— Что? — Кулак, словно, очнулся ото сна.

— Как появился здесь этот ревун? Ты знаешь?

— А-а… Это давняя история… Долго рассказывать.

— А нам все равно спешить некуда. До ночи еще далеко. — Я в упор посмотрел на него.

— Ну, хорошо, — неохотно согласился он. — Если тебе так не терпится? — Кулак покосился на свою кружку, но на этот раз пить не стал.

— Там, — он указал куда-то в сторону леса, — за болотом, есть городишко, Аполлион прозывается… Да ты там был, кажется? — вспомнил он.

Я согласно кивнул.

— Ну, и как? Никого там не встретил? — Кулак, прищурившись, посмотрел на меня.

— А кого я там должен был встретить? — Я постарался проникнуть в самую глубь его пьяных глаз.

— Значит никого, — кивнул Кулак. — Тогда, значит, и не за чем говорить об этом! — Он замолчал, бессмысленно уставившись поверх кружки.

— От чего же? По-моему, как раз стоит поговорить об этом, тем более что в Аполлионе многое показалось мне странным! — Я внимательно наблюдал за ним.

— Ага! — встрепенулся он. — Значится, все ж таки, видел их?

— Видел, — кивнул я. — Это и есть твои «ревуны»?

— Нет… нет, что ты! — Кулак затряс головой. — Эти-то были людьми. Просто они не ушли вместе со всеми, когда, значит, время подошло…

— А что случилось? Откуда там такое мощное излучение?

— В этом-то все и дело! — Кулак лег грудью на стол, глядя на меня снизу вверх. — Когда-то, значит, был там заводишко один… стало быть, компания Наоки держала его там…

— Постой-ка! Наоки, говоришь? — удивился я. — А ты, что же, и Наоку знаешь?

Кулак самодовольно усмехнулся:

— А то! От чего же не знать? Наока человек известный в наших краях. И прииск этот тоже его когда-то был. Только тогда заправлял всем еще его дед, тоже знатный мужчина. Чем уж они занимались на том самом заводе, я не знаю, да и никто не знает, только случился однажды там страшной силы взрыв…

— А что произошло?

— Кто ж его знает! Авария какая-то, наверное. Только началось тут такое! В окрестных лесах зверь пропадать стал, деревья на корню сохнуть стали, трава желтеть. Люди, и те сохнуть, как деревья, стали. Те, стало быть, что при аварии этой на заводе были, и уйти не успели. Начались тут беспорядки… Тогда-то компания и прислала комиссию, экспертов всяких, чтобы проверить, значит, действительно ли заражение произошло. Ну, походили они, походили с приборами всякими около завода этого, в земле поковырялись, воду из ручья попробовали, а после сообщили всем, что никакого заражения нету, что, значит, шум весь зря подняли, сплетни это одни. Надо успокоиться и работать, как раньше работали. Но не тут-то было! Ребята в рабочем комитете оказались смышлеными, и запросили новую комиссию, из самого, стало быть, правительства! Наока-дед спорить с ними не стал. Только ночью, через пару дней, понаехали в город его молодчики, собрали всех недовольных, и увезли их в неизвестном направлении. Так что, больше их никто никогда и не видел…

— А дальше?

— А что дальше? Дальше на завод привезли новых рабочих. Кто же хочет с голоду помирать без работы? Только работа эта у них не пошла совсем. Видать, действительно сильное заражение было. И в городе этом совсем жить стало невозможно. Вот и прозвали его тогда «губителем». Народ, кто поумнее, в столицу подался, а завод компании все равно пришлось закрыть. Вот так-то!

— А как же люди из рабочего комитета, которых увезли? Неужели об их судьбе так ничего и не известно?

Кулак покачал головой.

— Сгинули они… Только после этого, аккурат годика через три, появились в этих местах дьяволы — не люди, не звери. Народ местный, старательный, кличет их ревунами, и в лес теперь ни ногой. А приходят ревуны эти откуда-то из-за болота…

— Постой-постой! — остановил я его, охваченный внезапной догадкой. — Уж не хочешь ли ты сказать, что это те самые… Но, тогда они мутанты!

— Я тебе сказал все, что знал, — прищурился Кулак, — а ты уж сам решай, что к чему. Ты, видать, парень смышленый, а мы люди темные. — Он снова отхлебнул из кружки бродило.

Как он только его пьет? Вонь стоит, как на болоте! Я поморщился. Кулак бездумно уставился в одну точку перед собой. Крупные капли пота катились по его небритым щекам, стекая за воротник рубахи на волосатую грудь, но он не обращал на это никакого внимания.

— Так значит, ревун ищет Наоку? — нарушил я молчание.

Кулак вздрогнул, посмотрел на меня мутными глазами.

— Наоку?.. А! Не… зачем ему Наока?.. Да и помер он давно.

— Ты имеешь в виду, деда Наоку? — уточнил я.

— Его, а кого же еще? — Кулак уставился на меня непонимающим взором.

— Кто же ему тогда нужен? Может быть ты? — Я посмотрел в его пьяные глаза.

Кулак усмехнулся.

— Я ему что? Разве башку мне по ошибке отвернет, как Зыку!..

— Тогда кто? — допытывался я.

— Хо! — неожиданно выпалил он.

— Хо? — изумился и в тоже время обрадовался я столь неожиданному совпадению, но постарался не подать вида. — Кто это? Ты его знаешь?

— Как будто! — ухмыльнулся Кулак. — Хо был управляющим на этом самом заводе, и рабочие из комитета считали его повинным в случившемся… Но он был ни в чем не виноват, и даже сам пострадал во время взрыва.

— Пострадал?

— Да. Его ранило каким-то осколком с этой дрянью, и он долго болел потом. Ведь он знать-то не знал о том, что делается на заводе. Несчастный человек! — вздохнул Кулак и снова приложился к кружке.

— Ну, а ты-то, откуда об этом знаешь? — недоверчиво спросил я.

Кулак хмуро посмотрел на меня, словно, решая, стоит ли говорить мне об этом. Сказал неохотно:

— Хо был моим другом…

— Был? — Я пристально взглянул ему в глаза. — Он что умер?

— Может и так… — уклончиво ответил он, и мне показалось, что староста старателей уже не так пьян, как прежде.

— Так значит, ты говоришь, Хо был управляющим на заводе Наоки в то самое время, когда там произошла эта авария? — снова заговорил я, чтобы продолжить разговор. Мне хотелось, как можно больше узнать про этого Хо.

— Верно, — согласно кивнул Кулак. — И после, когда Наока-дед отдал богу душу, он работал в их компании и был вхож в семью Наоки-сына. Вот только внуку чем-то не угодил, и начались тут все его несчастья…

— Чем не угодил?

Кулак посмотрел на меня необычно трезвыми глазами.

— Ясное дело чем!.. Хотя, ты-то об этом ничего не знаешь, — спохватился он, и добавил: — Тут дело семейное!

— Семейное? Ничего не понимаю!

— Где уж тебе понять-то, землянину! — ухмыльнулся Кулак. — Обычные прихоти богачей. Когда умер Наока-дед, компания перешла в руки его сына, стало быть, отца Наоки нынешнего. Хо и Наока-отец одного возраста были, и у обоих сыновья росли. Многие рассказывали об их необычайной дружбе, но больше всего разговоров ходило о красавице невесте сына Хо. Девушка эта была не из простой семьи. Отец ее видный промышленник. Но сама она не кичилась своим богатством. Поговаривали даже, что тайно она имела связь с тогдашними мятежниками. Помогала им деньгами, и все такое. Но потом все открылось, разразился страшный скандал, и папашка отправил дочку в провинцию, с глаз долой, значит. Вот там-то они и познакомились: сын Хо и эта девушка. Любовь у них, конечно, случилась, и всякое такое. А потом, значится, назначили они и день свадьбы… но свадьбы-то так и не получилось!

— Почему?

— Да ты слушай, не перебивай! — обиделся Кулак. — Вот оно все как вышло-то. Как раз перед самой свадьбой этой, незадолго совсем, послали Хо в провинцию, улаживать, стало быть, дела какие-то: то ли компания не платила старателям, то ли еще чего, не знаю. Только начались там беспорядки. Сами-то они жили тогда в Южной столице… Ну, Хо, само собой, поехал. А куда деваться-то? Вот тут-то, как раз по отъезду его, между отцом и сыном Наоками произошла большая ссора. Из-за чего уж там дело все вышло, не знаю, никто этого не знает, только наутро Наока-старший отдал богу душу…

— Убийство?

— Я же сказал, не знаю! — Кулак пожал плечами. — Врачи говорили, что больное сердце… Только не верю я в это! Видел я Наоку как-то раз, приезжал он к нам на прииск. Крепкий мужчина! Нечисто здесь все было, потому, как дня два после этого на своем гравиплане разбился сын Хо. Вот оно, почему и свадьбы-то не было. Вместо свадьбы, значит, поминки справлять пришлось…

— А Хо?

— Хо, конечно, ни сном, ни духом! Его к тому времени услали еще дальше в леса, на отдаленные рудники.

— А ты-то сам, откуда знаешь про все это? — удивился я его осведомленности.

— Я-то? — Кулак хитро прищурился. — О чем Хо рассказывал, а что в газетах читал, да и земля слухами полнится. Да ты слушай! Ну вот, приезжаю я как-то в столицу (Линь-Шуй видный город!), и так это, для забавы больше, покупаю газетенку там какую-то. И что ты думаешь, я там прочел? А вот что: так, мол, и так, в будущую среду состоится свадьба уважаемого господина Наоки и девицы Кунти Садор, приглашены высокие гости и все желающие. Вот так-то!

— Ну и что? — удивился я. — Что тут странного?

— Да, странного, пожалуй, действительно ничего, — покачал головой Кулак. — Только лишний раз убеждаешься, что нельзя доверять обещаниям женщин, потому что коварству их, порой, нет предела! Вот оно, как получается…

— Да, о ком ты говоришь, черт возьми?! — не выдержал я.

— О ком? Да, о ней, о невесте сына Хо! О ком же еще? Ведь это она тогда вышла замуж за Наоку!

— Как?

— А вот так! Давно он по ней сох-то! Видать, сильно она его за живое задела, раз он и друга из-за нее предал, и отца в могилу свел. Наока-то, отец, прознал про все это и, поговаривали, сильно недоволен был на сына, потому как твердых принципов был мужчина. Видать, в тот день они и повздорили из-за этого. Хотя, конечно, и власти Наоке-младшему тоже хотелось не меньше, вот он дорогу себе и расчищал!.. По большому счету, ее я тоже понять могу, хотя Хо мне и друг. Не имеем мы права осуждать ее тепереча. Тяжело ей тогда было, одной-то на всем белом свете! Опять же, и о ребенке подумать надо было…

— Постой! — перебил я его. — О каком ребенке ты тут говоришь? У Наоки, что есть дети?

— Да, дочка, — кивнул Кулак. — Славная девочка! Вся в маму, такая же красавица!.. А ты не знал как будто?

— Нет… — Я уже совсем ничего не понимал.

— Ей вот уже скоро девятнадцатый годок как пойдет. Викки ее зовут. Славная девочка! — повторил он с какой-то особой теплотой, но я не придал этому значения, занятый своими мыслями. Произнес в раздумье:

— Странно, но я никогда не слышал о том, что у Наоки есть дочь…

— А это и не его дочь! — неожиданно выпалил Кулак.

— Как это? — еще больше удивился я.

— Ты, что плохо слушал меня? — Кулак вперил в меня мутный взор. — Я же тебе сказал, что невеста сына Хо ждала дите! Наока взял ее в жены уже в положении. Не знаю почему уж так вышло: то ли любил он ее так сильно, то ли какие еще причины были… Только девочку он потом своей дочкой назвал.

— Постой! Значит дочь Наоки на самом деле ему не дочь, а родная внучка Хо?

— Ну да! — кивнул Кулак. — А я-то тебе, про что толкую битый час?

— Вот это дела! А Хо знает об этом?

— Нет, — помрачнел Кулак. — Не известно ему об этом ничего.

— А если узнает, как ты думаешь, что он сделает?

— Ни к чему все это, — печально покачал головой Кулак. — Да, и откуда ему узнать-то?

— Значит, он все-таки жив? — Я пристально посмотрел ему в глаза.

Он понял, что проговорился, и нервно отхлебнул из своей кружки, пряча от меня глаза.

— Послушай, Кулак! А как ты относишься к революции? — сам не знаю зачем, спросил я его.

— К революции-то? — прищурился он. — А никак!

— То есть?

— Это у вас там, в столицах, все спорят, как власть делить, а мне и до революции жилось не плохо… Опять же, поезд ходил! А теперь нету его вон уже, почитай, третий месяц как! Жрать нечего! — Он снова приложился к кружке с бродилом, и глаза его опять сделались бессмысленными.

* * *

Казалось, меня опять разбудил вой шершера. Я открыл глаза и посмотрел в темный дощатый потолок. Юли спала, с головой укутавшись в одеяло, и тревожно вздрагивая во сне. Я повернул голову и увидел пыльную полосу серого лунного света, висевшую в воздухе посреди комнаты. Вокруг не было ни одного живого звука, — мертвенная тишина нависала надо мной могильным покрывалом. Даже ветер не шелестел в листве деревьев за окном. И все же, кто-то стоял за дверью. Я чувствовал это настолько ясно, что сомнений быть не могло.

Осторожно, чтобы не разбудить Юли, я откинул одеяло и встал. Протянув руку, вынул из кобуры пистолет. Тихо скрипя половицами, подошел к двери. Рука легла на засов и медленно отодвинула его в сторону. Я легко толкнул дверь, впуская внутрь узкую полосу лунного света, и тут же резко распахнул ее настежь — никого! Мертвый лунный свет заливает поляну, на которой нет ни души. Даже огонек в конторе Кулака не горит. Я стоял на пороге, весь, превратившись в слух, но ни единого звука, по-прежнему не доносилось до моих ушей. И, тем не менее, чье-то присутствие рядом было ощутимо столь же реально, как и эта луна в небе.

Не полагаясь больше на слух и зрение, я весь отдался своим ощущениям. Бесшумно затворив за собой дверь, спустился на поляну. Что-то неведомое само влекло меня к лесу. На сердце не было ни страха, ни волнения — оно, словно, исчезло из груди вовсе. Там, где раньше билось сердце, ощущался только легкий холодок. Все было точь-в-точь, как в ту ночь, когда погиб Зык, но теперь я знал, что меня ждет. Зверь был где-то рядом, и я сам превратился в зверя: осторожного и чуткого. В этом даже ощущалась какая-то своя прелесть, ведь кто-то из нас двоих должен был умереть — тот, кто окажется слабее и менее проворным.

Я тихо шел к темной стене леса, в любую минуту готовый отразить неожиданное нападение. Патрон в магазине моего пистолета был только один, но это мой единственный шанс, упустить который я не имел права. Лес встретил меня тревожным безмолвием. Настороженные терпкие запахи плыли из глубины темной чащи, но их язык был для меня так же неведом, как и невесомые сплетения созвездий в чернеющем высоком небе над головой. Старая, хорошо натоптанная тропа петляла среди густого кустарника, скрываясь из вида. Вероятно, какой-то зверь ходил здесь на водопой. Крупные капли росы, в беспорядке разбросанные по листве, серебрились в лучах высокой луны, и казалось, что кто-то расплескал здесь сосуд с ртутью.

Вдруг едва уловимое движение воздуха долетело до меня откуда-то справа. В мгновение ока я развернулся навстречу ему, но тут же был отброшен на землю страшной силы ударом, разорвавшим грудь огненной обжигающей болью. Горло, словно, сдавило железным кольцом. Мутная кровавая пена застлала глаза. Я понял, что теряю сознание, и в этот миг, разорвав безмолвие ночи, разнесся над лесом душераздирающий рев, от которого похолодело сердце. Сквозь туман я увидел склонившееся надо мной безобразное чудовище, скалящее желтые зубы, и услышал звук выстрела — такой далекий и тихий, словно, игрушечный. Я даже не понял, что стрелял именно я, только увидел, как чудовище исчезло, и его место заняла непроглядная тьма. Я тонул в ней, падал в бездонную пропасть, не чувствуя ничего вокруг, не чувствуя самого себя…

…Что-то влажное и холодное лежало у меня на лице. Я хотел ощупать это, но чья-то нежная рука осторожно остановила меня, сама убрала с моих глаз прохладный предмет.

Юли! Она сидела рядом на постели и смотрела на меня с беспредельной нежностью, отжимая смоченное в воде полотенце в большой жестяной таз, стоявший на полу. Солнечный свет лился в узкое окно, повисал под потолком пыльным алым заревом. Лес был где-то далеко, за стенами дома, и мерно шумел под напором неослабевающего ветра, и эта монотонная песня деревьев успокаивала и убаюкивала уставшую душу.

Я снова посмотрел на Юли. На губах у нее появилась легкая улыбка.

— Как ты?

— Нормально… — собственный голос показался мне каким-то далеким и чужим.

Юли снова ободряюще улыбнулась. Положила полотенце в таз и взяла со стола большую металлическую кружку.

— Кулак принес каких-то трав для тебя, — пояснила она, видя, как я внимательно наблюдаю за ее движениями. — Ты знаешь, это действительно удивительный отвар! — Она вылила содержимое кружки в таз, смочила в нем полотенце, слегка отжав и расправив, положила его мне на грудь.

— Вот так!

Юли испытующе посмотрела мне в глаза. Я почувствовал легкое жжение, затем приятное тепло разлилось по всему телу.

— Который теперь день? — Я приоткрыл глаза, глядя на нее. Никогда еще она не казалась мне такой близкой, домашней и бесконечно родной.

— Прошла уже неделя с тех пор, как ты пришел из леса весь израненный.

— Так значит, я сам выбрался оттуда?

— Я нашла тебя ночью на пороге дома, едва живого и всего в крови… — В ее глазах промелькнула отчаянная боль пережитого горя. Я нащупал ее ладонь, нежно сжал в своих пальцах.

— А ревун? Я убил его?

— Не знаю. Кулак сказал, что никакого ревуна больше нет… Ты знаешь, — оживилась она, — он оказался очень милым человеком. Все время заботился о нас, пока ты был без памяти.

В дверь несмело постучали. Юли замолчала, обернулась на этот стук, и лицо ее озарила радостная улыбка.

— А вот и он сам!

На пороге неуверенно мялся Кулак, тревожно поглядывая на меня из-за ее плеча. В распахнутую дверь была видна залитая солнцем поляна, какие-то люди суетились у конторы, бегали, перетаскивая тяжелые коробки и мешки. Я удивленно посмотрел на Кулака. Поняв мой немой вопрос, он пожал плечами, словно, извиняясь.

— Поезд пришел… Ребята сгружают харчи. Теперь заживем! — Он был явно рад происходящему, но не хотел показывать своего настроения в присутствии больного.

— Ну, как ты? — спросил участливо, подходя к столу и выкладывая какой-то сверток. — Я тут еще травки принес и харчишек кое — каких, — обратился он к Юли. — Ему теперь надо. Пускай поправляется!

Юли одарила его лучистой улыбкой.

— Спасибо, Эд! Вы так много сделали для нас! Я даже не знаю, чем отблагодарить вас за спасение мужа…

— Чего там! — пробурчал он, явно польщенный ее словами.

Я с удивлением отметил, что моей жене каким-то образом удалось выудить из него его настоящее имя. Кулак пошарил рукой в обширном кармане своих штанов и вынул оттуда мой пистолет, бережно обтерев его рукавом рубахи, протянул мне.

— На вот! Кажись, твой? Я это, в лесу его нашел, у ручья… Сгодится еще, небось?

— Спасибо. Только патронов у меня к нему больше нет. Так что, он мне теперь, вроде как, и ни к чему.

— Патронов я тебе раздобыл. Здесь вот они, — он кивнул на сверток.

— А ревун? — Я тревожно посмотрел на него.

— Убил ты его! Наповал! Всю башку ему разнес! — Кулак отер рукавом вспотевший лоб. — Нету больше ревуна!.. И как только жив-то сам остался, ума не приложу?! Ведь это ж надо такое!.. — Он сделал руками какой-то неопределенный жест: не то удивления, не то восхищения. Потом спохватился: — Ну, ладно, заболтался я с вами! Побегу… За разгрузкой присмотреть надо… Ты поправляйся. Зайду еще! — и он торопливо вышел, плотно затворив за собой дверь.

Я взглянул на Юли. Казалось, она была счастлива больше всех, и вся светилась от счастья.

Прошла еще неделя. Мало-помалу я обретал прежние силы, во многом благодаря целебным травам, которые собирал для меня Кулак. То, что долгожданный поезд ушел в столицу без нас, теперь мало волновало меня. Каким-то чутьем я догадывался о бессмысленности поездки в Линь-Шуй. Человек по имени Хо был где-то рядом. Теперь, после разговора с Кулаком, я не сомневался в этом. Не лез у меня из головы и таинственный старик, повстречавшийся нам с Юли в лесу, особенно его ужасный шрам на лице. Ведь, по словам Кулака, Хо тоже был когда-то ранен в голову. Нет, Кулак знает, где прячется Хо, и я обязательно выведаю у него это! Так думал я, но к моему удивлению и радости, ничего выведывать не пришлось. Кулак сам пришел ко мне. Он долго сидел молча, не решаясь заговорить первым. Я не торопил его, терпеливо ждал.

— Вот что, — наконец начал он. — Ты это… кажись, с Хо хотел встретиться?

— Разве? — Я прищурился, посмотрел на него. Он не понял моей иронии, удивленно уставился на меня. И, чтобы не спугнуть его откровения, я поспешил добавить: — Хотел. Я и в Линь-Шуй для этого ехал… Ты ведь знаешь, где он? Так?

— Угу! Знаю, — Кулак кивнул. — Только в столицу-то тебе незачем ехать… Здесь он, в лесах прячется. Раньше-то не доверял я тебе, боялся сказать об этом. И потом, Хо мне строго-настрого приказал никому не болтать… Но теперь можно, теперь видать, что ты свой парень! — Он немного помолчал. — Раз уж тебе так нужно повидаться с ним, покажу я потайную тропу. Стало быть, ничего не поделаешь… Ты пока отдохни, собери вещички, какие, а завтра, как рассветет, и пойдем.

— Зачем же до завтра откладывать? Собирать нам нечего. Да и засиделись мы здесь, у вас, пора и честь знать! Правда? — Я обнял за плечи Юли. Она рассеянно улыбнулась.

— Ну, раз так… — Кулак пожал плечами. — Мне чего? Я могу и сейчас!

— Тогда пошли?

— Вот здесь, стало быть, и пойдете, — Кулак раздвинул кусты, показывая нам узкую каменистую тропу. — Прямо в горы! Идти дня два, не более. Тут я вам харчишек на дорогу собрал кое-каких, значит… — Он протянул мне объемистый вещевой мешок. — Только ты это, не говори ему, ну, что это я тебе тропу-то указал… — Кулак замялся. — Обещал ведь я ему!

— Хорошо, не скажу. — Я пожал его бугристую твердую руку. Посмотрел на Юли: — Пошли?

Она подошла к Кулаку, поцеловала его в колючую щеку.

— Спасибо вам за все, Эд!

— Ну, уж так и спасибо! — стушевался он, обливаясь потом. — Чего спасибо-то? Ничего и не сделал я для вас… Это вам спасибо! От страха нас избавили. Вот это спасибо, так спасибо! А я чего? Будите когда еще в наших местах, заглядывайте. Мы вам за всегда рады… Ну, бывайте, что ли? — Он нерешительно помялся на месте, развернулся и торопливо заковылял к поселку.

— Какой хороший человек! — сказала Юли, провожая его взглядом.

Глава шестая Л а в а

— Максим! — Юли потянула меня за рукав.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Смотри! — Она указала куда-то влево, поверх переплетенных, кривых ветвей кустарника, густо росшего на каменистых склонах холма, по которому мы взбирались.

Вначале я ничего не увидел. Желтые пятна сухой растительности почти сливались с громадными плоскими валунами, россыпью, подобно каменной реке, спускавшимися с вершины холма. Кое-где их разрезали черные полосы, словно трещины или провалы в горной породе, отмеченные глубокой ночной тенью. Нагретые на солнце камни испускали сухой жар, поднимавшийся в небо зыбким маревом. Тропа впереди становилась совсем узкой, и вскоре вовсе исчезала среди камней.

Рукавом я отер с лица пот, заливавший глаза и мешавший смотреть, и тут заметил метрах в ста от тропы, укрывшийся под выступом скалы, небольшой храм. Был виден только фронтон здания — плоский купол, высеченный из желтого камня и опиравшийся на два ряда квадратных в сечении колон. За колонами, судя по всему, находился вход в главное помещение храма, вырубленное прямо в скале и таинственно черневшее неведомой глубиной. Ошеломленный увиденным, я замер на плоском камне, пытаясь как следует рассмотреть таинственное сооружение. Звенящая тишина нарушалась лишь сухим потрескиванием лопавшихся на жаре коробочек семян, обильно покрывавших ветви кустарника.

В следующее мгновение у себя за спиной я услышал странный шорох, но прежде, чем я успел обернуться на звук, что-то твердое уперлось мне в спину между лопатками, и глухой, словно из подземелья, голос приказал: «Не шевелись!» Инстинктивно выпрямившись, я застыл на месте. В этот момент Юли, заметив мое напряжение, удивленно воззрилась на меня. А твердый предмет (вероятнее всего ствол оружия) скользнул вниз по моей спине, к пояснице, и легкий толчок едва не вывел меня из равновесия, заставив проделать сложный акробатический маневр, чтобы удержаться на ногах. На этот раз мне удалось обернуться и рассмотреть говорившего.

Это был старик с длинной бородой и большим шрамом на правой щеке, стоявший в двух шагах от меня, полускрытый кустарником. Ствол старого карабина теперь упирался мне в грудь. Калибр оружия и холодный решительный взгляд темных глаз незнакомца под низкими сдвинутыми бровями не оставляли никакой надежды на сопротивление. И тут я узнал его. Ведь это он встретился нам тогда в лесу и вывел с болота к лагерю старателей! Похоже, он тоже узнал меня и Юли, потому, что в глазах у него мелькнуло сомнение. Его быстрый взгляд обратился к Юли, застывшей в оцепенении в нескольких шагах за моей спиной, и снова вернулся ко мне. Несколько минут мы внимательно изучали друг друга. На нем была надета все та же выгоревшая на солнце рубашка, через расстегнутый ворот которой на загорелой жилистой шее можно было рассмотреть какой-то замысловатый амулет или медальон, висевший на плетеном шнуре. Длинные седые волосы старика были тщательно собраны на затылке в тугой пучок, проткнутый деревянной иглой. Его скуластое, потемневшее от загара лицо выглядело спокойным, а длинный рубец шрама делал его решительно-суровым.

Мысленно я порадовался тому, что наконец-то нашел того, кого так долго искал. Ведь по описанию Кулака, перед нами стоял сейчас никто иной, как сам таинственный Хо, и интуиция подсказывала мне, что я не ошибаюсь.

Старик заметил в моих руках мешок и кобуру на ремне, и слегка качнул стволом карабина вниз. Я понял его жест, спокойно опустил на камни мешок, вынул пистолет из кобуры и бросил его туда же. Только после этого ствол грозного оружия медленно опустился.

— Кто вы? — сурово спросил Хо.

— Мое имя Максим Новак. А это моя жена, Юли.

— Что вам здесь нужно? — голос у старика был глухой и негромкий, как у тяжелобольного.

Я решил не раскрываться сразу.

— Мы ищем человека по имени Хо.

Глаза старика сделались непроницаемыми, но дрогнувший ствол карабина сказал мне о многом.

— Хо?.. — пауза. — Зачем он вам?

— Мне нужно поговорить с ним. Вы знаете его?

Сухие губы старика вытянулись в одну линию.

— Поговорить? — на этот раз его голос не выражал ни каких эмоций. Наступила долгая пауза. Только короткие, словно электрические разряды, щелчки лопающихся семян делали реальным окружающий мир. Казалось, Хо забыл о нашем существовании. Юли беспокойно заерзала на горячем камне, и я решил нарушить тягостное молчание.

— Так как же насчет, поговорить?

Мои слова, словно, вывели Хо из оцепенения. Он посмотрел на меня тусклым взором, промолвил: «Хорошо. Идемте», и, выйдя из кустов, направился вверх по тропе. Теперь я увидел, что помимо рубашки, подпоясанной широким кожаным ремнем, на нем были надеты свободные черные штаны, сужавшиеся к щиколоткам, и легкие кожаные мокасины. У ремня висел длинный нож в чехле. Карабин Хо нес в руке.

Я подобрал свои вещи, взял измученную Юли за руку, и последовал за ним. Через несколько минут мы достигли ровной плоской площадки на уступе скалы и остановились перед входом в храм. Изъеденный ветрами и временем камень был покрыт множеством трещинок и язвочек, и напоминал пористую губку. Из глубины пещеры исходила приятная прохлада. Я посмотрел вниз, на сплошные заросли колючего кустарника, покрытого кое-где мелкими бледно-розовыми цветами. Ниже, где пологие склоны гор переходили в горбатые каменные гряды, начинался лес. Густые лохматые кроны спускались уступами, постепенно темнея и превращаясь в сплошной зеленый полог, раскинувшийся до самого горизонта.

Хо знаком пригласил войти внутрь храма, и мы прошли в сумрачный пантеон, за которым начинались главные помещения. После яркого солнечного света, царивший здесь полумрак показался непроглядной тьмой. Спустя некоторое время мои глаза привыкли к темноте, и я увидел, что мы стоим в просторном главном зале. Боковые стены его представляли собой ряды конических колонн, увенчанных замысловатой вязью сказочных драконов и змей. Куполообразный потолок в центре имел круглое углубление, от которого, словно лучи, расходились глубокие желоба, смыкавшиеся в широкое кольцо, прочерченное на уровне капителей колонн. Прямо напротив входа, на возвышении, располагался круглый алтарь, к которому вели несколько каменных ступеней. Сбоку от алтаря стояла вертикальная каменная плита, полированная поверхность которой была испещрена иероглифами.

Бесшумно ступая по каменным плитам пола, Хо пересек весь зал, и скрылся за этой плитой, даже не взглянув на нас. Я взял Юли за руку и шагнул вслед за ним. Ладонь Юли была на удивление холодной. Я крепче сжал ее пальцы, и она ответила мне благодарным взглядом.

За плитой оказалось небольшое помещение, оборудованное под временное жилище. Вспыхнул огонь, — Хо зажег старинную масляную лампу. Сухой фитиль с треском разгорался, наполняя помещение неярким дрожащим светом и терпким запахом горящего масла. Я с любопытством разглядывал лампу, — такие я видел только в музее и старинных книгах. Хо тем временем поставил карабин к стене и сел рядом на каменное ложе, покрытое свалявшейся рыжей шкурой. Выжидательно посмотрел на меня.

Я осмотрелся. Небольшое жилище выглядело вполне уютно. Пол был устлан пятнистой шкурой незнакомого мне зверя. Рядом с ложем располагался обтесанный камень, служивший столом, на котором стояла небогатая утварь: вырезанные из дерева миска и кружка. Вместе с тем, в углу помещения я заметил вполне современный обогреватель на литиевых батареях и коротковолновую микрорацию. Во главе ложа был поставлен квадратный металлический ящик, назначение которого осталось для меня не ясным. Возможно, в нем хранились какие-то вещи или продукты. Слева от входа, в глубокой нише в стене, в небольшой резервуар стекала вода из потаенного горного источника.

Я взял со стола деревянную кружку, зачерпнул кристально чистой воды из колодца и подал ее Юли. Она выпила половину маленькими осторожными глотками, и протянула кружку мне. Я выпил воду залпом, налил себе еще, и снова выпил содержимое кружки несколькими большими глотками.

Хо молча наблюдал за нами, сцепив на коленях узловатые пальцы. Наконец, он спросил:

— Так о чем вы хотели говорить?

Я поставил кружку на прежнее место, посмотрел на него.

— А вы уверены, что знаете человека по имени Хо?

— Знаю ли я его? — Он усмехнулся. — Что ж, пожалуй, знаю. Вот уже скоро семьдесят… да, да, семьдесят лет, как я знаком с ним! Я хорошо знаю, чем он жил все это время, о чем думал, что пережил… Конечно, память не властна, удержать в себе все — день за днем, минута за минутой — но самое важное я, пожалуй, смогу припомнить…

«А он не лишен остроумия!» — подумал я. Что ж, играть дальше в неведение просто бессмысленно.

— В таком случае, может быть, вы припомните имя Наока? — Я пристально посмотрел на него. — Вы служили у него управляющим несколько лет назад.

Реакция Хо на мои слова была неожиданной. Его глаза вцепились в меня, как когти коршуна в добычу. Он молниеносно вскочил и, схватив карабин, наставил его мне на грудь. Я растерялся, не ожидая такого поворота событий.

— Успокойтесь! Я вовсе не человек Наоки! Я не причиню вам зла! Мы друзья Кулака, и вы можете нам доверять.

— Кто вы?

Он ел меня подозрительным взглядом.

— Я работаю в Службе безопасности Народной власти. Вот мои документы, — вынув из кармана свой жетон, я протянул ему.

Бегло взглянув на него, Хо снова поймал меня цепким взглядом.

— Такой ерунды люди Наоки могут наделать сколько угодно! Еще в мою бытность это не представляло особой сложности.

Я окончательно растерялся. Посмотрел на Юли, ища поддержки, но она была настолько напугана видом карабина в руках Хо, что не могла произнести ни слова.

— Чем же мне доказать вам, что я — это я?!

— Я не верю вам! Не верю, потому что вы пришли незваными гостями. Кулак честный человек, и был мне другом, но он не так молод и здоров, и пытками можно было заставить его выдать потайную тропу. Я знаю, что люди Наоки идут за мной попятам, и ты вряд ли пришел один. Но ты вестник моей смерти, и ты умрешь первым!

— Максим!!! — не помня себя от страха, вскричала Юли.

Я понял, что еще мгновение, и тяжелая литая пуля разорвет мне грудь, пробьет навылет сердце. Собрав все свое мужество, я прокричал:

— Послушайте, наконец! Если бы я хотел убить вас, то сделал бы это еще там, на тропе! Какой смысл мне было тащиться сюда, рискуя жизнью моей жены? Неужели страх затмил ваш разум настолько, что вы не в состоянии понять таких простых вещей?!

Яростный блеск в глазах Хо медленно потух. Ствол карабина немного опустился, и я облегченно вздохнул. Почувствовал, как от напряжения дрожат мои колени.

— Может это и так, — недоверчиво произнес старик, — но откуда мне знать, что все сказанное тобой — правда? Даже твое имя звучит для меня странно!

— Все верно. Это потому, что мы с женой не гивейцы. Мы прилетели сюда с Земли, чтобы помогать вашему народу.

На этот раз мои слова произвели на него, казалось, большее впечатление.

— С Земли?..

Он недоверчиво покосился на меня.

— Что ж, ты мне показался странным еще тогда, в лесу… Но новой власти я доверяю не больше, чем Наоке!

— И все же, Наока причинил вам гораздо больше зла, нежели народная власть, — заметил я.

— Откуда тебе это знать? Тебе, человеку Земли, для которого все здесь чужое: и люди, и небо, и трава, и солнце. Даже воздух чужой!

— Вы не правы в главном. В нас с вами течет одна кровь. Вы, как и я, сын Земли, и не пытайтесь убедить меня в обратном!

— Я родился на этой земле, и всегда считал себя гивейцем, — недовольно проворчал он.

— И, тем не менее, мне известно о вас и о вашей семье гораздо больше, чем вам самому!

— Вот как? — его пристальный черный взор впился в меня. — Интересно, как такое может быть?

— Если вы позволите мне, я, конечно, объясню все?

Я спокойно выдержал его взгляд. Наконец, он опустил карабин, знаком предложил нам сесть.

Юли буквально рухнула на край покрытого шкурой ложа. Я сел рядом на металлический ящик, не сводя глаз с жены. Вид у нее был изможденный. Долгая дорога по лесу, а затем по раскаленным камням, под палящим солнцем, пагубно подействовала на нее. Необычно сосредоточенная, она сидела, устало, глядя перед собой, даже не пытаясь улыбнуться. Я взглянул на Хо. Он смотрел на меня, хмуря густые брови.

— Мне известно, что вы хорошо знали Наоку, — начал я.

— Откуда?

— От Кулака. Он рассказал мне вашу историю.

Хо помолчал. Затем сказал, как бы в раздумье:

— Странно… Кулак человек скрытный… Если он что-то рассказал тебе, значит поверил?

Он посмотрел на меня, словно, ища ответа на свой вопрос.

— Возможно, — пожал я плечами.

Пальцы Хо, похожие на узловатые корни, нервно сжимали и разжимали цевье карабина, лежавшего у него на коленях. После долгого раздумья, он спросил:

— Зачем тебе Наока?

— Он преступник, и должен быть наказан по закону! Но неоспоримых доказательств у меня нет.

— По закону?

Мне показалось, что Хо усмехнулся.

— И ты рассчитываешь получить эти доказательства от меня? — он внимательно посмотрел мне в лицо.

— Просто мне посоветовали обратиться именно к вам.

— Кто посоветовал? — в его глазах снова появилась подозрительность.

— Человек по имени Чен-Джу.

— Не знаю такого.

— Я тоже виделся с ним лишь однажды, в одном из притонов Шэнь-Цян, которые тайно содержит Наока.

— А сам ты, что делал в этом притоне?

— Мы проводили там облаву.

Интерес, разгоревшийся было в глазах Хо, быстро угас. Помолчав, он сказал:

— Действительно, я когда-то работал управляющим на одном из заводов Наоки, но с тех пор прошло много лет, и о его теперешних делах мне ничего не известно. Боюсь, я не смогу тебе помочь.

— А вам известно, как погиб ваш сын?

Мой вопрос заставил его вздрогнуть. Он быстро взглянул на меня.

— Мой сын разбился на гравиплане восемнадцать лет назад.

— И вам не показалось странным, что это произошло именно накануне его свадьбы?

— Никто не может выбирать себе судьбу! Одному богу известен час нашей смерти, — убежденно сказал он.

— А ваша невестка? Ведь вскоре после этого она вышла замуж за Наоку? А он и ваш сын были друзьями, кажется?

— Я не осуждаю ее! — Хо посуровел. — Нельзя провести всю жизнь, оплакивая умершего. Душа — это озеро, питаемое нашими чаяниями и надеждами, питаемое родниками жизни. Если засыпать родники, вода в озере станет мертвой. Кунти сама сделала свой выбор, и не ее вина, что судьба обошлась с ней так жестоко… Бог ее простит.

Он замолчал, опустив глаза.

— А вы никогда не думали о том, что заставило ее сделать именно этот выбор? — Я внимательно посмотрел на него. — Может быть, в тот момент она думала не только о себе, и не столько о себе, а о чем-то более важном в своей жизни, что касается и вас Хо?

— Не понимаю тебя! — в его голосе прозвучало некоторое раздражение.

— У вашей невестки родилась дочь, — медленно произнес я. — Говорят, сейчас она стала красивой молодой девушкой, привыкшей к богатству и роскоши.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Зачем? — Я сделал вид, что не заметил его раздражительности. — У вас никогда не возникало желания встретиться со своей внучкой, Хо?

Глаза старика вонзились в меня раскаленными стрелами.

— Не говори ерунды! — хриплым голосом произнес он. Ноздри его взволнованно вздрагивали.

— Я говорю только о том, что знаю. То, что смог проследить логическим путем, анализируя факты и события, рассказанные мне Кулаком. Странно, что вы, умный человек, не смогли сделать тех же выводов из всего случившегося восемнадцать лет назад. Хотя, совсем забыл, вам многое не известно… Так знайте же, что у вас есть внучка — родная дочь вашего сына и Кунти Садор! Только ради нее ваша невестка решилась связать свою жизнь с Наокой. Она хотела спасти ее от голодной смерти и обеспечить ей достойное будущее в вашем несовершенном обществе! Это была великая жертва матери во имя счастья дочери, жертва во имя любви вашего сына. А он, как и всякий влюбленный, был, слеп к окружающему миру, и не разглядел в мнимом друге настоящего врага. Коварство и вероломство Наоки проявилось и здесь сполна. Обуреваемый низменными страстями, он завидовал вашему сыну, его чистой и бескорыстной любви, он завидовал так же успеху своего отца, его положению в обществе, завидовал вам, отцу своего более удачливого соперника. Именно поэтому он так жестоко расправился со всеми вами. Убил вашего сына и собственного отца, вас сослал в джунгли, чтобы вы не могли помешать его грязным замыслам. Но он не знал, что любовь двух близких вам людей уже принесла свои плоды… Так разве можно винить за это вашу невестку?

Я помолчал.

— Правда, нужно отдать должноеНаоке за то, что он воспитал девочку, как свою собственную дочь. Он обеспечил ее всем, чем мог. Но это вовсе не снимает с него вины за содеянные злодеяния. По большому счету, он остается преступником и страшным человеком, которого должно постичь справедливое возмездие!

Хо уже не в силах был сдержать своего волнения. Он вскочил на ноги и принялся быстро ходить из угла в угол, нервно стиснув пальцы. Я посмотрел на Юли. Она была взволнована не меньше него. Наконец, Хо взял себя в руки и снова опустился на край каменного ложа. Посмотрел на меня блестящими от слез глазами. Спросил тихим, хриплым голосом:

— Какая она… моя внучка? Такая же красивая, как она?

Он остановил туманный взор на Юли.

— Да, наверное, такая же красивая, — ответил сам на свой вопрос. — Ее мать была красавицей!

Я кивнул. Он надолго замолчал, предаваясь каким-то своим воспоминаниям или мечтам. Потом вдруг очнулся и посмотрел на меня.

— Ладно. Отдыхайте. Скоро начнет темнеть. Я приду утром.

Тяжело вздохнув, он поднялся. Юли недоуменно посмотрела на меня, но я не стал задавать Хо лишних вопросов. Все-таки, мы были здесь гостями, и хозяин волен был поступать так, как считает нужным.

* * *

Я проснулся среди ночи и не сразу понял, где нахожусь. Темнота, окружавшая нас, веяла приятной прохладой. Юли лежала рядом на мягкой шкуре — такая теплая и влекущая. Но я не стал будить ее, и без того измученную выпавшими на нашу долю испытаниями. Тихо встал и вышел в главный зал храма, к алтарю.

Храм был пуст. Лунный свет почти не проникал сюда, и драконы на капителях колонн таинственно смотрели на меня из темноты, совсем, как живые. Я пересек зал и вышел на залитую луной наружную площадку. Черное бездонное небо было усыпано необычайно яркими и крупными звездами. Слабый ночной ветерок едва шевелил жесткие листья густого кустарника под скалой, и сюда доносился тихий металлический шелест, издаваемый ими. Больше ни единого звука не нарушало ночной тишины.

У самого края площадки, на большом валуне сидел Хо и смотрел на звезды. Я тихо подошел к нему и встал рядом, с наслаждением впитывая в себя свежесть и спокойствие ночи. Звездный купол завораживал своей безграничностью. Я погружался в него взглядом, ощущая легкое головокружение, ослепленный алмазным блеском звезд. Все окружающее, все переживания и мысли казались ничтожными и незначимыми перед этим вечным величием вселенной. Я стоял на берегу безбрежного океана, и любая, даже самая малая, волна его могла смыть меня, как щепку, унести в беспредельные просторы, растворить в своей черной пучине.

— Где оно, твое солнце? — не оборачиваясь, тихо спросил Хо, и в его голосе мне послышалась печальная грусть.

Я поискал взглядом в лабиринте созвездий. Яркий Сириус непривычно соседствовал с тускловатым Бетельгейзе, а Процион уютно расположился в Близнецах. Лебедь раскинул свои крылья над северным горизонтом, под которыми горели Альтаир и Вега. Я остановил свой взгляд на яркой голубой звезде, свет которой казался холодным и бесстрастным. Это был Хадар — Бетта Кентавра. Посмотрел в другую, противоположную сторону, где, изогнувшись тонкой змеей, висела Кассиопея с необычно горевшей в ней яркой желтой звездой, которая светила для гивейцев так же, как Капелла на нашем земном небе.

— Вот!

Я указал на нее. Хо проследил направление, кивнул.

— Совсем невзрачная… и такая далекая! — произнес он с той же грустью. — Неужели там может быть мир, лучше этого?

Старик посмотрел на меня.

— Вы никогда не были на Земле?

— Нет.

Хо снова устремил взгляд на звезды.

— Может быть когда-нибудь, когда моя душа минует весь круговорот жизней, она и попадет туда, но я уже ничего не буду знать об этом…

— Вы не боитесь смерти, Хо?

Какое-то время он молчал, измеряя взглядом безграничность неба. Наконец, сказал:

— Страх — это чувство присущее телу. Душа не ведает страха перед вечностью времени. Рождаясь в нашем теле, она покидает его в установленный срок, чтобы родиться заново уже в другом обличии. Как отшельник, добровольно заточающий себя в темной пещере ради познания Сути Мира, так и душа облекает себя в физическую оболочку, покорно перенося все тяготы земной жизни, чтобы нести Высшую Суть людям… Мы не можем проследить ее путь, ибо он, как путь птиц в небе, труден для понимания.

— Если наши души изначально несут добро людям, почему же мир во все времена был так безысходно несчастлив? Добро было рассыпано в нем крупицами, увидеть которые дано не каждому. Зло же властвовало веками!

Я внимательно посмотрел на него.

— Ты не понимаешь глубинной сути вещей, и поэтому не в силах понять истинного.

Хо поднял на меня глаза, в которых мерцали звезды.

— В чем же истина?

Вместо ответа он достал из кармана лазерную зажигалку, извлек из нее пламя, и бросил на кучу хвороста, лежавшую невдалеке. Сухие смолистые ветки вспыхнули ярким дымным огнем, озарившим ближайшие скалы. Хо встал рядом с костром, простер над ним руки.

— Смотри! Это огонь. Он несет тепло и жизнь людям. Он и есть то добро, о котором ты говоришь. Сила его кажется безграничной — ночная мгла, и холод отступают перед ним. Он сияет издалека, и его видно за многие километры отсюда… Но стоит подуть ветру, или обрушиться дождю, и могучее пламя угаснет — беспомощное и ничтожное! А вот это «звезда дьявола», — он извлек из-за пояса сюрикен^[4] и положил себе на ладонь. — Она кажется совсем маленькой и незначимой, правда? Теперь выпустим ее!

Хо метнул коварное оружие, резко взмахнув рукой. Посмотрел на меня.

— Ты можешь проследить ее полет?

— Нет.

— Вот! — Хо поднял руку — Она невидима, но несет с собой смерть! Так и благие люди видны издалека, как огонь. Их легко заметить, и поэтому легко уничтожить. Зло же и вблизи не всегда видно, как не видно стрел пущенных ночью!

Я смотрел на огонь, пытаясь вникнуть в скрытый смысл его слов.

— Но ведь революция здесь и делалась для того, чтобы торжествовало добро! Отчего же здесь так много несчастливых людей?

— Ты просто не знаешь тех, кто делал эту революцию, — спокойно сказал Хо.

— Я знаю многих из них, и они мне кажутся честными и порядочными людьми! Вы хотите сказать, что я не разбираюсь в людях?

— Я этого не говорил! — возразил Хо. — Но ты всю свою жизнь прожил на Земле. А здесь не Земля, Максим!

Я посмотрел на него, не совсем понимая, что он имеет в виду.

— Хорошо. Я объясню тебе иначе. Вон там, — он простер руку над обрывом, указывая куда-то в темную неизвестность, — есть гора. Тысячи лет она спала мирным сном. У ее подножия выросли густые леса, зазеленели сочные луга, на ее склонах бродили звери, в поисках пищи и предавались любви. Там пели беззаботные птицы. Все они радовались солнцу и жизни, которой были вполне довольны. Но вот однажды, по велению каких-то неведомых сил, гора эта взорвалась и, источая огонь, поползла вниз по слонам раскаленная лава, неся всему живому смерть, сжигая на своем пути все, что тысячелетиями создавалось природой и людьми. Она спускалась все ниже и ниже, пока не заполнила все пространство вокруг, и тогда начала остывать, превращаясь в мертвую корку… Теперь там только ветер, да пыль. Лава уничтожила жизнь, не принеся новой, потому что, застыв, оказалась бесплодной.

— Вы хотите сказать, что революция, подобно этой лаве, застыла мертвым монолитом, уничтожив прежнюю жизнь, и не дав пробиться новой?

Хо утвердительно кивнул.

— Ты правильно понял меня. Сквозь лаву невозможно пробиться ничему живому. Лишь наносные пески могут покрывать ее, но и они только подобие жизни и перемен!

Я задумался.

— Но тогда я тоже частица этой лавы?

Хо ничего не ответил. Помолчав, сказал:

— Иди спать! До рассвета осталось совсем немного. Нам предстоит долгий путь, а я не так молод, чтобы перенести его без хорошего отдыха.

Глава седьмая Черная тень

Загородная вилла Наоки находилась в пятидесяти километрах от столицы, укрытая от любопытных глаз густой стеной леса и высоким каменным забором. Я и понятия не имел, что подобные роскошные дома еще находятся в чьей-то частной собственности. И это в то время как вокруг, на планете царит полная разруха и запустение. Но Хо, знавший о ее существовании давно, безошибочно нашел сюда дорогу, несмотря на многолетнее отсутствие в северной столице.

По его совету я не стал сообщать Ену о своем возвращении, хотя мы оба и не были уверены в успехе задуманного. Мы сняли небольшую комнату в соседнем поселке, и установили наблюдение за домом Наоки, используя при этом сверхчувствительную инфракрасную оптику, термограф, и специальный лазерный преобразователь, который позволял записывать человеческую речь на большом расстоянии. Он считывал колебания воздуха в помещении во время разговора, записывал их на специальный носитель-мемонограмму, и через ФВМ снова переводил их в человеческую речь.

Наш план был предельно прост. Чтобы уличить Наоку, необходимо было хорошо знать образ его жизни, его связи, следить за каждым его шагом. Тайное всегда становится явным, если приоткрыть его завесу.

Юли во время нашего отсутствия оставалась в доме, и я запретил ей выходить в поселок, чтобы не привлекать ненужного внимания. Мы же с Хо устроили наш наблюдательный пункт в ветвях раскидистого дерева, росшего в трехстах метрах от виллы Наоки, и проводили там целые дни, прильнув к окулярам перископа и термографа. Конечно, я понимал, что Юли долго не выдержит этого вынужденного заточения, и, в конце концов, когда-нибудь выйдет из дома, невзирая на мой запрет. Поэтому всякий раз мои мысли возвращались к ней, не давая мне покоя. Что-то тревожное и неясное поселилось в моей душе, мучая и терзая меня смутными опасениями и предчувствиями. Это странное ощущение не оставляло меня с тех пор, как мы покинули леса Южного материка и вернулись в Шаолинсеу.

С нашего наблюдательного пункта вся вилла была видна, как на ладони. За те три дня, что мы находились здесь, я успел запомнить в лицо всех ее обитателей. А их здесь было около десяти — все в основном плечистые и твердолобые парни из личной охраны Наоки. Их занятия на вилле сводились к игре в некое подобие костей, выпивке и бестолковому шатанию по обширной территории внутри высокого забора. Среди них был главный — постарше и посерьезней, с перевязанным левым глазом. Он напоминал мне небольшого бычка с мясистой холкой, и выполнял на вилле роль начальника охраны, или что-то на вроде этого. Кроме охранников в доме жили еще трое. Первым был старый садовник, терпеливо и самозабвенно ухаживавший за цветами в оранжерее. Вторая — молоденькая секретарша, та самая, с которой я разговаривал однажды по визиофону. Она частенько проводила время в шезлонге на лужайке перед домом, подставляя солнцу стройные ноги и прямые плечи. И, наконец, третьей была некая пожилая дама, редко появлявшаяся вне дома, и исполнявшая роль не то кухарки, не то гувернантки.

Неторопливая, сонная атмосфера, царившая здесь, говорила за отсутствие истинных хозяев виллы. Но если о местонахождении Наоки мне было достоверно известно, то отсутствие на вилле его дочери вызывало у меня некоторое беспокойство. Ведь основную ставку в своей игре я делал именно на нее. Но больше всего по этому поводу переживал Хо. Он сгорал от нетерпения увидеться со своей внучкой. Но в это утро все неожиданно изменилось.

Около десяти часов к воротам виллы подкатил роскошный открытый магнитор серого цвета, в салоне которого сидела столь же эффектная юная особа с пепельно-русыми, развивающимися на ветру волосами. Нетерпеливо посигналив, она въехала, в поспешно распахнутые ворота и едва выйдя из машины, принялась отчитывать за что-то одного из охранников. Тот стоял перед ней, виновато потупившись, как нашкодивший школьник перед строгой учительницей. В одну минуту я оценил, как безусловную красоту девушки, так и ее довольно взбалмошный характер.

— Взгляните, Хо! Кажется, это и есть ваша внучка.

Я пододвинул ему окуляры перископа, и он с жадностью прильнул к ним, следя за крохотной женской фигуркой в коротком желтом платье.

— Да, это она! — наконец, прошептал старик. — Как она похожа на свою мать!

Хо повернул ко мне лицо, и я впервые увидел на его глазах скупые старческие слезы. Это были слезы радости и умиления.

Девушка быстро взбежала по ступеням лестницы к парадному входу, и микрофоны акустической системы, которые я поспешно включил, донесли до нас ее звонкий голос, отдававший распоряжения прислуге.

В доме сразу же все пришло в движение. Хо снова припал к окулярам, пробуя проследить за легкой тенью девушки в окнах комнат, но скоро она совсем исчезла в глубине дома. Мне пришлось перейти к термографу. На экране прибора, в синем поле было видно, как легкая фигурка девушки вспорхнула по лестнице на второй этаж, быстро миновала коридор, и вошла в одну из спален. Она включила кондиционер и прошла в ванную комнату. Сбросила с себя платье и открыла воду.

Я поспешно отвернулся от монитора. Посмотрел на Хо.

— Что? — он внимательно глядел на меня.

Знаком я предложил ему взглянуть в прибор. Он жадно пододвинул к себе монитор, но тут же смущенно отвернулся. Пояснил:

— Она принимает ванну!

Хо тяжело вздохнул, глядя на качающиеся под ветром верхушки высоких деревьев.

— Не расстраивайтесь. Вы еще увидитесь с ней, — сказал я и, чтобы отвлечь его от грустных мыслей, спросил: — Помните тогда, в храме, перед тем, как уйти, вы читали какую-то молитву? Я так и не понял, кому вы молились? И вообще, что это был за храм? Раньше я никогда не видел здесь таких.

— Это обитель Великой Матери Мира, — печально ответил Хо. — Когда-то весь Южный материк поклонялся ей — созидающей, охраняющей и разрушающей.

— Великой Матери Мира?

— Да. Без ее чудесной энергии — шакти, которая пронизывает всю Вселенную и весь Космос, ничто в мире не может двигаться, не может действовать. Даже боги мертвы и недвижимы без нее. Только Великая Матерь Мира, все проникающая богиня, вливая в них живительную золотую струю Шакти, может заставить их действовать, созидать, охранять и разрушать. Она не имеет ни конца, ни начала. Истинная суть ее не имеет формы. Но эта ее бесформенная сущность воплощается в разные века и в разных формах, чтобы сокрушить зло.

— Странно. Как же можно представить себе нечто бесформенное, и в тоже время, существующее и всеобъемлющее? — удивился я.

— Можно, — спокойно сказал Хо и глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду. — Представь себе тысячу лотосов, которые расцвели и заблагоухали в единый миг все сразу. Представь себе тысячу солнц, которые вспыхнули на небе в единый миг… Разве запах и свет имеют форму? Но они существуют и проникают в каждый атом Вселенной! Так и Великая Матерь Мира пронизывает нас своим светом и наполняет благоуханием лотоса.

— Свет и запах действительно бесформенны, — согласился я, — но даже слова «Матерь Мира» уже предполагают какую-то форму!

— Что ж, ты опять прав. Но послушай меня внимательно. Солнце и луна — ее глаза, звезды — ее одежды, зеленая земля — кайма на них. Она — это цвет закатного неба и цвет крови. Она — это белые снега на вершинах гор. Она везде: и в смехе женщины, и в ярости воина, и в языках пламени, и в плеске воды… Теперь ты понимаешь, как она выглядит?

Я задумался. Посмотрел на него.

— Как Вселенная?

— Как Вселенная! — кивнул Хо. — Она в проявленном и не проявленном, во множестве форм, которые создаются в Космосе. И боги, и люди живут и действуют по ее воле, пронизанные ее энергией. Весь мир для нее, как кукольный театр. Волшебными пальцами она дергает за невидимые нити наших желаний, страстей и чувств. И мы, как куклы, покорны этим всемогущим пальцам. Весь мир, вся Вселенная — это лишь игра Великой Матери, и нет во всем Космосе ничего более великого, нежели она. Там, где она появляется, торжествует справедливость и добро побеждает зло. Тем, кто ее почитает и молится ей, она дарует победу и исполнение желаний.

Хо замолчал. Мне, человеку выросшему на Земле свободной от угнетения, предрассудков и религий уже не одно столетие, было трудно понять философию столь религиозного человека, человека так глубоко верящего в свои убеждения относительно устройства мира, как Хо. И все-таки я проникся воодушевлением и страстной верой в доброго бога, которые исходили от него. Спросил:

— И что же вы просили у нее?

— Чтобы она даровала нам победу над злом! — твердо ответил он.

Микрофоны прослушивания снова донесли до нас возбужденные голоса, звуки торопливых шагов по каменным ступеням лестниц: в доме царило какое-то оживление. Это заставило меня вернуться к окулярам перископа. Я увидел, как к воротам виллы подъехал еще один магнитор — крытый, вороненый, с затемненными стеклами окон. Интересно, кто бы это мог быть? Я подправил настройку резкости.

На этот раз ворота открылись с еще большей поспешностью, чем перед юной хозяйкой. Неторопливо и чинно магнитор въехал в них и остановился на лужайке перед домом. Передняя дверца распахнулась, и столь же чинно из нее вылез Наока, — улыбающийся, лоснящийся, в отличном темном костюме. Он остановился, разминая затекшие ноги и осматривая свое шикарное жилище, с видом человека только что вернувшегося из увлекательного путешествия. Вслед за ним из машины вылезли два телохранителя.

Я не верил своим глазам. Услышал какой-то шум, чьи-то радостные крики, и тотчас же из распахнувшейся стеклянной двери выбежала Викки — сияющая, радостная, в белом купальном халатике. С криком «Папа!!!» она с разбегу бросилась на шею Наоке. Он обнял ее — нежно и в тоже время с какой-то снисходительной покровительственностью. Некоторое время они о чем-то тихо беседовали, затем направились к дому, и я услышал в наушниках их разговор.

— Я так рада, что ты вернулся! — возбужденно улыбаясь, щебетала Викки. — Представляешь, какая тут скука? Где же ты был? Я несколько раз пыталась связаться с тобой по визиофону, но все напрасно! В столице никто ничего не знает. Я билась здесь, как птица в клетке! Даже стала немного волноваться за тебя, но Чен успокоил меня. Он сказал, что у тебя какие-то важные дела.

— Пустое! — небрежно бросил Наока, беря ее под руку. — Меня не было в столице. Ездил по делам на Южный материк. Ты же знаешь, что у нас есть несколько старых приисков, а управлять людьми в наше время так сложно! Все жадны и невозможно ленивы. Только и думают, что о своей революции! Любой готов предать тебя ради мелочной выгоды, или просто, чтобы остаться живым…

— Ты расстроен? — Викки сочувственно и нежно заглянула ему в глаза.

— Нет. Просто немного устал с дороги. Идем в дом!

— Да, конечно! Теперь я тебя никуда не отпущу!

Она прижалась щекой к его плечу. Они поднялись по ступеням лестницы и скрылись за стеклянными дверьми в глубине дома.

— Что за черт?

Я отодвинулся от перископа, отер рукавом вспотевший лоб.

— Что? Что-нибудь случилось? — встревожился Хо.

— Там Наока!

Я посмотрел на него немного ошалело.

— Как?

Хо быстро придвинул к себе перископ, следя за удаляющимися фигурами, словно, для контраста одетыми в белое и черное.

— Действительно, это он… Но ведь ты говорил, что Наока арестован? — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Сам ничего не понимаю!

Я пытался осознать происходящее и не мог. Каким образом Наока оказался на своей вилле, на свободе? Почему у него такой вид, словно он сидел не в кутузке, а отдыхал на курорте? Неужели Ен не сдержал своего обещания и отпустил его? Сколько усилий впустую, и ради чего?! Или же Наока бежал?.. Нет, нужно срочно ехать к Ену и во всем разобраться!

— Послушайте, Хо! Мне необходимо срочно съездить в Шэнь-Цян. Прошу вас, не спускайте глаз с Юли! Она — самое дорогое, что есть у меня в жизни. Я очень боюсь за нее.

— Случилось что-нибудь серьезное?

Хо внимательно посмотрел на меня.

— Думаю, да. Когда приеду, обязательно все расскажу.

— Когда ты вернешься?

— Наверное, к вечеру. Только ничего не предпринимайте без меня! Хорошо?

* * *

В Управлении царило какое-то странное оживление, сразу бросавшееся в глаза. Что-то происходило вокруг, и я никак не мог понять, что именно. Еще по дороге сюда меня удивили военные патрули на дорогах города, которых никогда раньше не было. Мне пришлось трижды предъявлять свои документы, прежде чем я добрался до центра города. Люди на улицах испуганно шарахались от моего магнитора. Тревога, родившаяся от неизвестности, росла в сердце с каждой минутой.

Ена я застал в его кабинете. Увидев меня, он, как мне показалось, растерялся и удивился, но через секунду обрадовано протянул мне руку, выходя навстречу.

— Максим! Черт возьми! Где ты пропадал? Я уже думал, что с тобой стряслось какое-то несчастье!

— Почему ты отпустил Наоку? — без дальних предисловий прямо с порога спросил я, глядя ему в глаза.

— Откуда тебе это известно?

— Узнал в дежурке. Мы же договорились с тобой, что до моего возвращения…

— Подожди! — перебил меня Ен, сразу потеряв всю доброжелательность и сделавшись строго официальным. — Тебя не было целый месяц! Кто знал, что с тобой стряслось? Я же сразу сказал, что долго это продолжаться не может. Я не отпускал Наоку, а перевел его под юрисдикцию столичного отдела. Это, во-первых. И потом, ты знаешь, что творится в столице? На Чой Чо Рена совершено покушение! Открыт целый заговор против народной власти, и нам отдан приказ выявлять всех причастных к нему.

— Сочувствую! — бросил я, но Ен, казалось, не расслышал моего замечания. Продолжал:

— А ты знаешь, сколько заговорщиков только в нашем городе? Работы вот так! А ты говоришь, Наока! Сейчас не до уголовников, даже если он таковым и является. В столице объявлено чрезвычайное положение, так что сам понимаешь…

— Понимаю. Значит, я могу считать себя на некоторое время свободным?

— Вообще-то, я надеялся на твою помощь… — со странной интонацией в голосе произнес он.

— Это навряд ли!

Его глаза остались непроницаемыми, но я очень хорошо почувствовал его истинную реакцию на мои слова. Тем не менее, он спокойно сказал:

— Ну, хорошо. Отдохни пока… Я загляну к тебе дня через два.

— Думаю, ты не застанешь меня дома. Считай, что я еще не вернулся!

— Да?

Ен подозрительно посмотрел на меня, но удерживать не стал, даже дружелюбно улыбнулся на прощание.

В поселок я вернулся, когда солнце уже висело у горизонта огромным багровым шаром, и красные сумерки спускались на молчаливо стоявшие одноэтажные домики с плоскими крышами. Оставив магнитор в тени сухого дерева, росшего во дворе, я вошел в дом. Юли сидела у окна, с грустью наблюдая за угасающим днем. Хо медитировал в углу комнаты.

Неподдельная радость появилась в глазах Юли, едва она заметила меня. Порывисто встала, подошла ко мне. Обняла меня за шею, прижимаясь щекой к моей щеке.

— Милый! Что случилось? Тебя так долго не было!

Она вглядывалась в мои глаза с пристальным вниманием и тревогой, и в тоже время в глубине их блуждала теплая волна любви, изо всех сил рвущаяся наружу.

Хо открыл глаза и внимательно посмотрел на меня.

— Как дела?

— Плохо! В столице произошло покушение на Чой Чо Рена. Объявлено чрезвычайное положение. Служба безопасности занята поиском причастных к заговору. Кругом аресты и облавы.

На лице Хо не отразилось никаких эмоций. Он снова закрыл глаза, негромко спросил:

— Что ты намерен делать?

— Продолжать начатое! На помощь ОЗАР теперь рассчитывать нечего. Придется полагаться только на себя. Меня мало волнуют все эти «заговоры», и я не намерен давать спокойно жить Наоке только потому, что властям стало не до него!

— Что ж. Это мудрое решение, — похвалил Хо после некоторого молчания. — Я рад, что не ошибся в тебе. И я на твоей стороне!

* * *

Ветер трепал ставню на окне, как беспомощный осенний лист. С тихим скрипом она билась об стену дома, не давала заснуть. Я встал, пересек полосу лунного света, и закрыл окно. Вернулся на прежнее место. Юли снова прижалась ко мне, положила теплую руку мне на грудь.

Хо спал в соседней комнате, никогда не нарушая нашего уединения. Это был замечательный человек, каких мне давно не приходилось встречать здесь, на Гивее. Безграничная мудрость и суровость удивительным образом сочетались в нем с обезоруживающей простотой и душевностью, которые он, впрочем, старался не показывать и прятал глубоко в себе. И все же иногда они прорывались из глубин его души наружу, и тогда он становился сентиментальным и романтичным, к безграничной радости Юли. В такие минуты она готова была повиснуть у него на шее и облизывать его, как преданный щенок. Я чувствовал, что она неосознанно тянется к Хо, словно к отцу, и объяснял это для себя ее долгой разлукой с Владом Стивом.

— Максим! — тихо позвала она. Я взглянул в ее таинственно черневшие глаза. — Как ты думаешь, что теперь с нами будет?

Ее теплое дыхание щекотало мне щеку.

— Ничего особенного… Будем жить, как жили. Почему ты беспокоишься об этом?

— Не знаю… Мне почему-то тревожно от всего этого. Может быть, нам все-таки вернуться на Землю? Ты ведь не согласился помогать Ену?

— Да. Но теперь мы должны помочь Хо. Ты же не хочешь оставить его одного?

— Нет, конечно… — Она замолчала. Пальцы ее нежно шевелились у меня на груди. Вокруг было тихо, и казалось что мы одни в этом мире, озаренном луной.

Я положил руку на ее запястье.

— Не волнуйся. Мы поможем Хо встретиться с его внучкой, и вернемся домой.

— Правда? — Она даже приподнялась на локте.

— Обещаю. Мне совсем не нравится то, что начинает здесь происходить. Я не хочу участвовать во всей этой возне с заговором. Разберусь с Наокой, и сразу же улетим на Землю!

Некоторое время мы лежали молча.

— Максим! — снова шепнула Юли.

— Да?

— Ты только не обижайся… Мы ведь с тобой уже давно вместе?

— Да.

— И я очень люблю тебя, очень!

— Я тоже люблю тебя!

Она приподнялась на локте, нежно поцеловала меня в губы.

— Что-то со мной творится такое… Я никак не могу понять. Я люблю тебя, но мне очень страшно за нас… — на минуту она замолчала, словно, не решаясь сказать что-то важное. Наконец, произнесла совсем тихо, опустив глаза: — Может быть, нам с тобой подумать о ребенке?

— Почему бы и нет? Я был бы только рад этому!

— Правда? — обрадовалась она, посмотрев на меня сияющими глазами. — Нет, правда, Максим? Представляешь, он был бы похож на тебя! У него были бы твои глаза… твои брови… твой лоб… твои волосы… твои губы… — Ее пальцы медленно и нежно бродили по моему лицу. — Он был бы весь-весь похож на тебя! И я любила бы его, как тебя!

Я ласково привлек ее к себе, коснулся губами ее горячих губ. Дурман, исходивший от ее волос, пьянил голову, и я задохнулся им, и этим протяжным поцелуем. Я даже не заметил, как она оказалась на мне, и мои руки заскользили по ее спине, по гладкой шелковистой коже, спустились ниже, на бедра. Пальцы мои уже нежно ласкали ее упругие ягодицы. Ее прерывистое дыхание тонуло в моем дыхании, наши губы ненасытно искали друг друга. Ее горячее, влекущее тело было столь же опьянительно, как и запах ее волос, ее кожи. Она неистовствовала на мне, и мне казалось, что сердце в моей груди вот-вот разорвется от сладостной истомы. Кровь стучала в висках — гулко и тяжело, как удары колокола. Все было, как в ночь нашей первой близости, перед моим бездумным и никому не нужным отлетом с Земли, когда нас ждала разлука, и она показала мне все свое искусство, почерпнутое в храмах Кхаджурахо^[5], — все, на что была способна ее душа и тело в отчаянном порыве удержать меня на Земле.

И сейчас я опять был за гранью блаженства, а она и не думала униматься. Только шире раздвинула бедра, упершись руками мне в грудь. Я обхватил ее за ягодицы, помогая ей, и в этот миг почувствовал, как горячо бьется и пульсирует ее влажная плоть, как сжимает и играет моей возбужденной плотью. Грудь мою снова захлестнула душная волна, от которой я едва не задохнулся. С ее губ летели тихие прерывистые стоны и путаные слова нежности. Лунный свет плыл у меня перед глазами, растворялся в ее волосах, упавших мне на лицо. Я чувствовал каждый мускул, напрягшийся в ее теле титаническими усилиями достичь сладостной вершины, и отдавался ей без остатка.

Неистовая буря захлестнула нас, кружа голову и отнимая разум. И как победоносный финал этой божественной симфонии прозвучал ее крик, полный истомы безграничного наслаждения. Обессиленная, она упала мне на грудь, и лицо мое погрузилось в водопад ее волос.

Глава восьмая Пепел

— Смотри, Максим! Она снова собирается куда-то ехать.

Хо осторожно тронул меня за руку, уступая место у окуляров перископа. Я прильнул к прибору, подстраивая резкость.

— Да, похоже… Ну что ж, пожалуй самое время, чтобы познакомиться с ней поближе.

— Она не одна! — заметил Хо, продолжая наблюдать за виллой в обычный бинокль.

— Кто это с ней?

— Наверное, охранник…

— Ничего, нам он не помешает.

Я быстро спустился вниз, где в кустах был спрятан наш магнитор. От особняка Наоки, через лес, вела только одна дорога, поэтому разминуться мы не могли. И все же, я не стал поджидать ее здесь, чтобы не вызвать ненужных подозрений. По моему плану все должно было произойти совершенно «случайно» и «естественно». Поэтому я и выбрал крутой поворот дороги у скалистой гряды, километрах в пяти от виллы.

Все вышло именно так, как я и планировал. Выехав ей навстречу в тот момент, когда наши магниторы уже не могли не столкнуться, я резко свернул вправо, и со всего маху врезался в огромный, как скала, валун на обочине. Она застыла на сидении, словно окаменевшая, вцепившись обеими руками в штурвал управления. Ее широко открытые голубые глаза, полные ужаса, следили за тем, как я выбираюсь из покореженной машины, чертыхаясь и отплевываясь. Чуть запоздавший в дороге охранник подкатил к нам в самый кульминационный момент этой красочной сцены, и тут же бросился на меня с кулаками и ругательствами.

— Ты что ослеп?! Куда прешь?! Не умеешь ездить, ходи пешком, осел!

— Что? Это я-то не умею ездить? — нагло попер на него я. — Да если бы эта юная леди не выехала на встречную полосу, я был бы сейчас уже далеко отсюда! А теперь посмотри, что она сделала с моей машиной! Кто мне заплатит за ремонт? А?

— Я тебе покажу, кто заплатит! Убирайся с дороги, невежда!

Он угрожающе двинулся на меня, но был удивлен, когда я без труда отбросил его назад.

— Ну, парень, смотри! — рассвирепев, охранник кинулся на меня с кулаками.

— Ахмед!

Громкий оклик хозяйки сразу же охладил его пыл.

— Оставь его! — властно приказала она. — Я действительно виновата, и он здесь ни при чем!

— Приятно видеть такую разумность в столь юной головке! — улыбнулся я ей, и наши глаза на мгновение встретились. Я окунулся в их бездонную голубизну, словно посмотрел в сияющее земное небо.

Она убрала с лица волосы, сбитые ветром. Сказала, словно, извиняясь:

— По этой дороге редко кто ездит… Я совсем не ожидала встретить здесь вашу машину! — Она открыла боковую дверцу своего магнитора. Сделала приглашающий жест: — Садитесь!

Я не стал заставлять себя долго упрашивать. Опустился рядом с ней на мягкое сидение, обтянутое лоснящейся на солнце черной кожей. Обернувшись, она небрежно кинула в сторону охранника:

— Ты свободен, Ахмед! Сегодня я буду одна.

Подождав, пока тот, недовольно сопя, влезет в свою машину и тронется с места, она снова взглянула на меня.

— Я причинила вам огорчение и хочу загладить свою вину. Куда вы собирались? Я отвезу вас.

— Очень любезно с вашей стороны. Куда я ехал? К морю.

— К морю? Интересное совпадение! Я тоже собиралась к морю, — оживилась она. — Но тогда почему мы ехали в разные стороны?

— Дело в том, что в моем магниторе немного барахлит… то есть, барахлил, — поправился я, взглянув на свою разбитую машину, — магнитный активатор. Я как раз пытался разобраться, что с ним такое здесь, неподалеку, и решил опробовать результат, прокатившись туда, сюда. А тут вы так удачно выехали мне навстречу…

— Понятно, — легкая улыбка коснулась ее губ. — Значит, я виновата перед вами вдвойне: и за разбитую машину, и за напрасные старания? Что ж, придется искупать свою вину тоже вдвойне!

Она бросила на меня загадочный взгляд.

— Извините за любопытство, но что вы намеривались делать на море в такое неспокойное время?

— Вообще-то, я люблю побродить по берегу океана… Под шум волн хорошо думается.

Она тряхнула головой, словно стряхивая с себя задумчивость. Посмотрела на меня.

— Но я не была там уже, наверное, сто лет!

— Я и не подозревал, что в таком почтенном возрасте можно так хорошо выглядеть! Вы хорошо сохранились! — произнес я, пристально глядя ей в глаза. — А если серьезно, вы больше похожи на только что распустившуюся прекрасную розу, чем на засушенный лист. Откройте секрет.

Она звонко рассмеялась, блестя белизной идеально ровных зубов. Искоса посмотрела на меня.

— Никакого секрета нет. Это так, к слову… — помолчав, добавила: — А вы льстец!

— Вовсе нет. Если бы мне вздумалось льстить вам, я бы не нашел стольких слов, чтобы выразить всю прелесть, какой наделила вас природа!

Она наклонила голову и взглянула на меня сверкающими глазами. Мимолетная улыбка снова тронула ее губы.

— Кстати, как ваше имя, любитель роз?

— О! Мое имя не очень благозвучно. Меня зовут Брен, Брен Маро, если угодно. Конечно, хотелось бы чего-нибудь попышнее, но, как говорится, чем богаты… Может быть юная принцесса снизойдет до простого смертного, и сообщит ему свое прекрасное имя?

— Викки… Но я не принцесса.

Ее щеки слегка порозовели.

— Да? А мне всегда казалось, что на таких машинах ездят только принцессы! В сравнении с ней моя — старая разбитая телега! И потом, если мне не изменило зрение, вы были с охраной? Или же тот вспыльчивый молодой человек ваш родственник?

— В некотором роде… — Она взглянула на меня долгим взглядом из-под пушистых ресниц. Спросила: — Значит, едем к морю?

* * *

Медленные тяжелые валы густого аметистового цвета стремились к берегу бесчисленными легионами римлян, штурмующих белокаменный Карфаген. Солнечный свет плавал в них багровыми разводами, и океан казался залитым кровью, как настоящее поле битвы.

Ветер рвал на Викки легкое желтое платье, безжалостно трепал ее волосы, и она давно оставила отчаянные попытки поправить их. Мы медленно брели по берегу, задыхаясь от неожиданных порывов ветра, полных соленых запахов моря. Время от времени я украдкой поглядывал на девушку, изучая ее. Она чувствовала это и слегка краснела. Отважно смотрела мне в глаза, но тут же опускала взгляд.

— О чем же вы думаете под плеск волн? — наконец, спросил ее я. — Навряд ли, о революции… Тогда о чем? Может быть о любви?

— Почему бы и нет? — пожала она плечами. — Любовь заслуживает того, чтобы о ней думали. Так же, как и жизнь, как и смерть…

— В вашем возрасте думать о смерти? — Я насмешливо посмотрел на нее.

— А я думаю о ней, и очень часто! — серьезно сказала она. — Может быть, я и не хочу этого, но мысли сами лезут в голову… Мне почему-то кажется, что я умру не сама… ну, что смерть моя будет не от старости. Понимаете?

— Понимаю. Странные мысли для такой милой девушки… Вам что-нибудь угрожает?

— Не знаю… Навряд ли.

Некоторое время мы молчали. Затем я спросил:

— Сейчас вы тоже думаете о смерти?

— Нет. Сейчас я думаю о вас… — призналась она.

— О! Теперь вы льстите мне!

— Нисколько.

— Да? И что же вы обо мне думаете, если не секрет?

— Думаю, что вы за человек, чем занимаетесь, как живете? Почему сегодня я встретила вас, именно вас, и никого другого?.. Может быть это судьба?

— Вы верите в судьбу?

— А вы нет?

— Ну… в какой-то степени. Вообще-то, я придерживаюсь древней мудрости: «Астра регунте фатуос, сапиенс доминитбитур астрос»^[6].

— Никогда не слышала такого.

— Вы плохо знакомы с историей! — шутливо заметил я.

— С историей чего? — Она внимательно посмотрела на меня.

— С историей вообще… Человеческая мудрость безгранична во времени и в пространстве.

— Вы говорите слишком умные вещи. Мне трудно понять вас. Я всегда смотрела на жизнь проще: как на огромное поле цветов, залитое солнцем…

Мне показалось, в ее голосе прозвучала обида.

— … и усыпанное пеплом, — добавил я.

— Пеплом? Почему пеплом? — удивилась она.

— Потому что думать о жизни, как о прекрасной сказке вам мешают навязчивые мысли о смерти… Я не прав?

Некоторое время она пристально смотрела мне в глаза. Наконец, сказала:

— А вы очень мудрый человек!.. Сейчас мне кажется, что вы проникаете сквозь меня, в самую глубь моего сердца, и мне становится страшно… Кто же вы, наконец? Провидец? Мудрец? Герой?.. Кто?

— Я человек. Обычный человек, загнанный волею обстоятельств на самые крутые вершины жизни.

— Вы всегда так красиво говорите? — усмехнулась она. — В ваших словах есть какая-то притягательная неопределенность… И, вообще, вы какой-то загадочный, как этот океан…

Она посмотрела на безграничные водные просторы.

— Скорее, ваши глаза похожи на океан, в котором так легко утонуть, что я опасаюсь надолго окунаться в них.

Она возбужденно посмотрела на меня, но не улыбнулась. Сказала:

— Пойдемте назад! Здесь стало прохладно.

Мы вернулись к магнитору, стоявшему на высоком откосе скалистого берега.

— Хотите, я познакомлю вас со своим отцом? — неожиданно предложила она, немного поколебавшись.

— А вы считаете это необходимым? Что ж, буду очень польщен.

— Тогда садитесь! Что же вы?!

Она подняла на меня глаза, и я увидел в них столько трогательной детской растерянности, что сердце мое защипало от жалости.

* * *

Весь обратный путь она молчала, сосредоточенно следя за дорогой, иногда с наслаждением подставляя разгоряченное лицо ветру, еще хранившему прохладу и соленость океана. У ворот виллы мы остановились. Я вопросительно посмотрел на нее.

— Нужно предупредить охрану о нашем приезде, — объяснила она. — Оставайтесь в машине. Я скоро!

Открыв дверцу магнитора, она ступила на песок дорожки, и легкой походкой направилась к воротам. Я проводил ее взглядом, пока она не скрылась в узкой металлической калитке. Затем мои глаза остановились на переднем сидении машины, где осталась лежать ее сумочка из изящно выделанной черной кожи. Она давно привлекла мое внимание. Откинувшись на сидении, и как бы невзначай положив руку на спинку соседнего кресла, я незаметно и осторожно приподнял ее двумя пальцами. Сумочка оказалась слишком тяжелой для тех безделушек, какие обычно носят с собой девушки. Похоже, я не ошибся в своих догадках? С тем же скучающим видом и так же незаметно, я нажал на крохотный замок, и одного беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что внутри действительно имеется встроенная кобура с никелированным пистолетом. Мелькнула мысль: «Может быть, вынуть из него обойму?» Но в это время калитка снова распахнулась, и из нее выпорхнула сияющая Викки. Она, словно бабочка, пролетела над дорожкой и впорхнула в салон магнитора. Быстро взглянув на меня искрящимися глазами, включила магнитный активатор.

— Ну, как? — Я внимательно посмотрел на нее.

— Замечательно! Папа будет рад вашей встрече!

Она легко и быстро развернула машину и въехала в широко распахнувшиеся ворота. Двое дюжих охранников тут же закрыли их за нами. Я заметил, что сегодня они вооружены автоматами. Едва мы вышли из магнитора, как я увидел, спускающегося по ступеням лестницы навстречу нам, Наоку. Он был в домашнем легком костюме из мягкой материи кремового цвета и расстегнутой на груди сиреневой рубашке, и совсем не походил на того грозного и властного Наоку, которого я рисовал в своем воображении. Слегка одутловатое лицо его несло легкую печать усталости, но в темных колючих глазах полыхал дьявольский огонь.

— Пап! Вот это тот самый господин Маро, у которого я разбила машину! — с детской непосредственностью, представила меня Викки.

— Думаю, в следующий раз ты будешь более внимательной! — сказал Наока, обращаясь к дочери, и доброжелательно улыбнулся мне, протягивая руку. — Молодой человек! Надеюсь, вы не пострадали?

Я почувствовал, как его холодный пристальный взгляд пронизывает меня до самых костей.

— Нет. К счастью, все обошлось удачно для нас обоих.

— Сколько я вам должен за вашу машину?

Было видно, что такой пустяк не заставит его долго торговаться. Он даже потянулся к внутреннему карману своего пиджака, словно собираясь достать бумажник и расплатиться со мной тут же, не сходя с места. Я посмотрел на Викки.

— Ну! Не стесняйтесь! Назовите вашу цену, — словно, подбадривая меня, почти беспечно произнес Наока. Похоже, он решил, что я намерен выудить из него побольше денег.

— Пожалуй, она стоила так мало, что нет смысла об этом даже говорить, — мягко улыбнулся я.

Он тоже улыбнулся тонкой, хорошо отрепетированной перед зеркалом улыбкой, но глаза его остались холодными.

— Брен! Идемте, я покажу вам свою комнату!

Викки взяла меня под руку, и щеки ее покрылись легким румянцем.

— Да, идите, — согласился Наока. — Покажи ему весь дом, дочка! Простите, что не могу сделать этого сам, — со всей любезностью обратился он ко мне. — С минуты на минуту ожидаю приезда гостей. Старые друзья всегда требуют особого внимания! Не так ли? Отдыхайте и чувствуйте себя, как дома.

Я ответил ему любезной улыбкой и последовал за Викки, которая нетерпеливо тянула меня за руку.

Внутри дом выглядел еще роскошнее и богаче, чем снаружи. Почему-то у меня появилось неприятное ощущение: вся эта роскошь так не вязалась с разрухой и запустением, не редкими даже в центральных кварталах столицы. Стены зала, где мы стояли, были отделаны пластинами плавленого стекла, отливавшими нежными серебристо-розовыми переливами перламутра. Вдоль одной из стен тянулся широкий кожаный диван, плавно изгибавшийся, повторяя очертания помещения. Всю противоположную стену занимало окно, выходившее в сад. Здесь был даже крохотный бассейн с фонтаном и удивительно прозрачной голубой водой. Широкая витая лестница вела на второй этаж, отражаясь в огромном, под потолок, зеркале на противоположной стороне зала.

— Никогда не думал, что при новой власти, возможно такое богатство! — искренне изумился я, когда мы стали подниматься вверх по мраморным ступеням.

— Какой вы все-таки противный! — сморщив носик, пропела Викки. Слово «противный» в ее устах прозвучало комплиментом в мой адрес. — Вам так и хочется поддетьменя!

— Вовсе нет. Просто мне давно не приходилось бывать в таких домах. Руины стали более привычны для взора.

— У папы есть кое-какие знакомые в новом правительстве… — обронила она и тут же сменила тему разговора: — Вы сейчас очень похожи на одного моего приятеля. Он так же хмурит брови, когда ему что-то не нравится.

— Почему вы решили, что мне что-то не нравится? У вас замечательный дом! Вполне достойный такой очаровательной принцессы, как вы.

Она на секунду потупилась. Сказала с улыбкой:

— У вас на лбу появилась морщинка… вот здесь… И вы сразу стали старше!

— О, я очень, очень старый и больной! — с наигранной серьезностью воскликнул я.

— Вы просто смеетесь надо мной! — возмущенно сказала она, понизив голос.

— Вовсе нет… Но я немного теряюсь.

Она молчала, пристально глядя на меня. Я заметил, как вдруг туманные волны нежности поплыли в ее удивительных голубых глазах.

— От чего же? — наконец, негромко спросила она.

— Ну… Возможно, оттого, что вокруг так много дорогих предметов. И потом…

— Что потом? — Она в упор взглянула на меня.

— Нужно обладать большим мужеством, чтобы вот так вот смотреть в ваши глаза.

Она ничего не ответила, только взяла меня за руку и повела по галерее верхнего этажа вглубь дома. Я бросил взгляд вниз. Сквозь прозрачную стену была видна лужайка перед домом, залитая красным солнцем. Наока все еще стоял на ступенях лестницы и отдавал какие-то распоряжения начальнику охраны. Тот вытянулся в струну и послушно кивал головой. Интересно, каких гостей ждет Наока? Судя по всему, сюда сегодня должны приехать все его подельники. Мой улов обещает быть как никогда богатым. Но меня смущала реакция самого Наоки. Почему он так странно повел себя со мной? Даже не поинтересовался кто я такой и чем занимаюсь… Довольствовался рассказом дочери?.. Но она знает обо мне не больше. Не может быть, чтобы такая хитрая лиса, как Наока, был столь легкомыслен!.. Тогда что?.. Неужели он узнал меня?!

Я мысленно восстановил картину его ареста — все, шаг за шагом. Нет, здесь ошибки быть не могло. Он не видел моего лица ни до, ни после ареста. Голос?.. Сомнительно. Станет ли он помнить голос какого-то проходимца, с которым дважды разговаривал по визиофону месяц назад?

— Ну что же вы остановились? Вот моя комната! — удивленный возглас Викки заставил меня обернуться и улыбнуться ей.

— Любопытно, как живут принцессы! Что же за этими дверями? Дворец, еще прекраснее этого?

— Уф-ф! — Она сморщила носик и почти втолкнула меня в комнату. Закрыла за собой двери. — Как видите, никакого дворца здесь нет! Самая обычная комната. И прекратите называть меня принцессой! Иначе я действительно разозлюсь на вас!

В самом деле, комната выглядела очень просто: мягкая мебель из темного искусственного дерева с махровой обивкой, покрытой ярко-бордовыми цветами; пушистый ковер на полу; несколько картин на стенах; на окнах — легкие золотистые занавеси. Стены комнаты выдержаны в приятных нежно-розовых и кремовых тонах. Фильтры на окнах были опущены, и освещение внутри помещения казалось удивительно мягким и спокойным, почти земным. Очутившись здесь, я почувствовал себя тепло и уютно.

Викки прошла на середину комнаты, остановилась, сложив на груди руки и глядя на меня.

— Что же вы встали у дверей? Проходите, смотрите, изучайте!

Жемчужно-розовый свет широкой рекой лился сквозь распахнутые шторы, и девушка казалась юной Афродитой, только что вышедшей из пенной морской волны.

— Изучать? Ну, что ж! Тогда, пожалуй, начну вот с этого…

Я взял с низкого полированного столика у дивана толстый альбом в тесненном кожаном переплете, словно, специально оставленный здесь хозяйкой для меня.

— Насколько я понимаю, здесь вся ваша родословная?

— Да, здесь есть очень старые голограммы! — Викки взяла у меня альбом. Беззаботно усевшись на диван, раскрыла альбом, уложив его себе на колени. — Вот эта, например… — Она перевернула тонкий полупрозрачный лист поликристалла. — Папа здесь еще совсем, совсем маленький, и такой толстый и смешной! Правда? А вот это тоже он, только уже взрослый…

— Кто это с ним обнимается?

Я слегка наклонился к ней, вглядываясь в объемное изображение.

— Это его друг. Он потом разбился… перед самой папиной свадьбой.

— А ваша мать? Любопытно было бы взглянуть и на нее.

— Вот, — Викки указала на маленькую голограмму на следующем листе. — Это единственная у меня и самая дорогая!

Из глубины плоского кристалла мне приветливо улыбнулась большеглазая девушка с распушенными черными волосами, совсем, как живая. Слегка раскосые глаза смотрели прямо и открыто, тая в темной глубине гордое бесстрашие.

— Красивая женщина! — задумчиво произнес я. — Вы очень похожи на нее.

Викки смущенно опустила ресницы.

— А почему ее не видно в доме? Где она?

— Мама очень давно умерла… Мне тогда было только три года, — слегка нахмурившись, произнесла Викки. — Папа говорит, что она не любила сниматься…

— Простите, я не знал об этом.

— Ничего.

Викки приветливо улыбнулась мне, и даже коснулась теплыми пальцами моей руки.

— А кто вот этот человек, улыбающийся вашему отцу?

Я указал на голограмму, где была запечатлена группа каких-то людей, скорее всего на торжественном приеме, среди которых были Наока и Хо. Я узнал его, несмотря на моложавость и отсутствие бороды.

— Это? — Викки взяла у меня альбом и долго всматривалась в изображение. Затем покачала головой: — Нет, этого человека я не знаю. Я никогда раньше не обращала внимания на этот снимок.

Она беспомощно посмотрела на меня. Бедная девочка! Ясно, что в этом доме постарались, чтобы ты никогда ничего не узнала о своем настоящем прошлом.

— Вы любите своего отца, Викки?

Я посмотрел ей в глаза.

— Почему вы спрашиваете? — удивилась она.

— Видимо, он всегда заботился о вас? Оберегал от всяческих невзгод? Баловал?

— Вам опять хочется задеть меня, Брен? — На этот раз она пристально посмотрела мне в глаза. — Но вы напрасно стараетесь! Я не обижусь, так и знайте! — Зрачки у нее медленно расширялись.

— Да? Почему же?

— Потому что…

Она оборвала себя на полуслове. Резко поднялась и подошла к окну, выходившему в сад. Остановилась, задумчиво глядя на деревья. Я приблизился к ней, бесшумно ступая по мягкому ковру. Осторожно обнял ее сзади за плечи. Она вздрогнула, повернула ко мне лицо. Взглянула широко раскрытыми, растерянными глазами.

— У вас красивый сад, — заметил я, глядя в окно.

— Сад? — постепенно она возвращалась на землю. — Да, пожалуй… Я люблю гулять в нем, когда тревожно на душе.

— И когда не хочется думать о смерти? — добавил я.

Она снова взглянула на меня. Раскрытые губы ее слегка дрожали, как будто лепестки розы от утреннего ветерка.

— Пойдемте в сад! — тихо сказала она, судорожно глотнув воздух, и решительно направилась к двери.

Я задержал ее руку.

— Я обидел вас, Викки?

— Нет, что вы! Просто здесь очень душно… Идемте.

Помедлив, я последовал за ней. Спускаясь по лестнице, Викки взяла меня под руку. Внизу, в холле, слышались чьи-то громкие голоса и смех. Один из голосов показался мне удивительно знакомым, но я не успел сообразить, почему — мы вышли в поле зрения Наоки и его гостей. Их было пятеро. Они стояли около бассейна и при нашем появлении дружно смолкли. Пока мы спускались по лестнице, я успел их хорошенько рассмотреть. Двое не представляли для меня никакого интереса. Первый — низкорослый толстяк с опухшим лицом и совершенно лысым черепом, длинными, доходившими до колен, руками, делавшими его похожим на неуклюжую обезьяну. И второй, как бы в противовес ему, был худощав и высок, с рыбьими глазами и птичьим носом, таким острым, что он, наверное, мог бы без труда проткнуть им череп толстяку.

Рядом с Наокой стоял высокий широкоплечий брюнет с проседью в волосах, на вид, лет пятидесяти. Около него я заметил коренастого, темноволосого человека, лица которого я не видел — он отвернулся, как только мы появились на лестнице. Поэтому мое внимание сосредоточилось на широкоплечем брюнете. Чем-то он напоминал мне самого Наоку — такой же представительный, самоуверенный и даже элегантный. Лицо его можно было бы назвать приятным, если бы не большой шрам — от виска до подбородка — портивший все впечатление.

— А, вот и наш гость! Господин Маро! — радостно, как старого друга, приветствовал меня Наока. — Друзья! Прошу любить и жаловать: новый друг моей дочери! Смотрите, какая они замечательная пара!

Викки бросила на меня быстрый взгляд, и я прочел в ее глазах растерянность. Действительно, Наока вел себя, по меньшей мере, странно. Я пристально посмотрел ему в глаза. И тут, стоявший к нам спиной, человек повернулся, и я понял, что меня так беспокоило все это время. Это был Ен Шао!

Внутри у меня все оборвалось. Да, это был именно Ен Шао — начальник одного из отделов ОЗАР, ярый поборник революции и непримиримый борец с ее врагами. И он приветливо улыбался мне, как будто мы расстались всего час назад в его кабинете.

— Привет, Максим! — протянул он мне руку. — А мы уже заждались тебя!

В горле у меня стоял противный колючий ком, мешавший говорить. Я заметил, как Викки недоуменно посмотрела сначала на меня, затем на Ена, продолжавшего нагло улыбаться. Откашлявшись, я с трудом произнес хриплым голосом, обращаясь к нему:

— Ен?.. Что ты здесь делаешь?!

— Я? — казалось, он искренне удивился моему вопросу. — Странно слышать от тебя подобные вещи, Максим! Где же твоя хваленая проницательность? — Он повернулся к остальным, словно призывая их поддержать его. Затем снова посмотрел на меня. — Я здесь среди своих друзей, дорогой мой!

На губах его появилась отвратительная усмешка.

— А с господином Наокой у нас давно сложились тесные отношения. Разве ты еще не догадался об этом?

В голове моей роем проносились события последних месяцев, складывались в последовательную цепочку, приведшую меня, в конце концов, в этот дом — в ловушку, в западню, догадаться о которой мне следовало гораздо раньше, прежде чем я сделал свой последний шаг в пропасть.

— Ну, вижу, ты все понял, — с удовлетворением отметил Ен, внимательно следивший за выражением моего лица. — А вы, моя милая, — обратился он к Викки, и улыбка его стала еще более слащавой и отвратительной, — не держите его так крепко за руку, словно вы уже помолвлены! У нашего с вами знакомого есть законная жена, которую он очень любит. Не правда ли, Максим? Наверное, ты соскучился по ней? Вот я и решил сделать тебе приятный сюрприз!

Сердце мое похолодело, но не от его ледяного взгляда, а от сознания еще более ужасной ошибки, допущенной мною. Юли в его руках!

Ен повернулся к двери, скрытой в глубине зала, и театрально хлопнул в ладоши. Двое охранников, стоявших там, послушно метнулись в темноту за дверью. Медленно, словно все это было во сне, из темного дверного проема появилась Юли, щурясь на ярком свету. Охранники неотступно следовали за ней. Сердце мое всколыхнулось радостью и загорелось ненавистью ко всем собравшимся здесь. Темная волна побежала от груди к голове, туманя взор. Кулаки мои сжались сами собой, и, не думая больше ни о чем, я развернулся и хлестко ударил стоявшего рядом, и нагло ухмылявшегося Ена в челюсть. Он отлетел на несколько шагов, не удержавшись на ногах и упал на руки своих дружков. Голова его безвольно упала на грудь.

Жестокое желание добить врага толкнуло меня вперед. Ударом в грудь я свалил на пол подскочившего сбоку охранника, и был уже близок к цели, когда предательский удар сзади в голову оглушил меня. Падая, я увидел толстяка, довольно ухмылявшегося и потиравшего ушибленную руку. И тут же несколько тяжелых ног разом опустились на мою грудь. Дыхание мое оборвалось. Легкие, словно залило расплавленным свинцом.

— Максим!!!

Юли вырвалась из рук охранников и бросилась ко мне. Ее тут же сбили с ног, грубо схватив за волосы, оттащили в сторону. Я рванулся ей на помощь, свалив еще одного бритоголового, но тут же получил удар ногой в лицо. Бил очнувшийся Ен. Впервые я видел его в ярости. В исступлении, он стал избивать меня ногами. Я пытался защищаться, но нападавших было слишком много. Сознание мое медленно угасало. Юли снова с криком рванулась ко мне, но ее держали крепко. И тут я увидел в руках Ена оружие. Злобно оскалившись и сплевывая сочившуюся изо рта кровь, он повернулся ко мне.

— Что?! Ты хочешь ее спасти?! Ты любишь ее?! — в глазах его полыхал дьявольский огонь. — Ну, так получи ее!

Гулко и тревожно громыхнул выстрел. Из последних сил я рванулся из рук державших меня бандитов, встав на колени, и увидел сквозь кровавую пелену, как Юли, словно скошенный цветок, падает на каменный пол.

— Нет!!!

Рука Ена, державшая пистолет, повернулась ко мне. Широкое хищное дуло уставилось мне в грудь, и второй выстрел заглушил мой крик. Я почувствовал, как мощная волна бросает меня на пол, но уже не увидел, как обступили меня стоявшие вокруг люди, не услышал их голосов, одобрительно обсуждавших мою смерть, не увидел, как Наока дружески похлопывает Ена по плечу — все это застлала тупая обжигающая боль, свинцовым огнем разорвавшая грудь. Какая-то неведомая сила подхватила меня, словно пушинку, и понесла в черную бездонную пропасть, закручивая в бесконечном водовороте, оторвав от моего искалеченного тела…

… Казалось, минула целая вечность, когда где-то впереди, в бездонном мраке, забрезжил родничок света, мгновенно разлился сверкающим ослепительным морем, полностью поглотившем меня, и я, наконец, почувствовал, что падение мое окончилось. Я открыл глаза, но ничего не увидел, — белый свет слепил меня, проникая внутрь сознания. Звенящая тишина заполнила все вокруг, но мне казалось, что она соткана из тысяч голосов — протяжных и мелодичных, словно песнопения. Я силился хоть что-то рассмотреть вокруг, когда почувствовал чьи-то легкие прикосновения.

— Кто здесь? — испуганно крикнул я, но не услышал собственного голоса, и испугался еще больше. Рванулся в сторону и почувствовал, что снова падаю в неизвестность, в темноту и ледяной мрак.

Выдержать такое еще раз я был не в силах. Какая-то страшная мощь сдавила меня, комкая, словно лист бумаги. Я опять рванулся, пытаясь освободиться от нее, но чьи-то крепкие руки удержали меня на месте. Панически вглядываясь в бездонную тьму, я барахтался в ней, словно котенок в воде, понимая, что силы оставляют меня. В это мгновение рой голосов отступил куда-то вдаль, и до меня явственно донесся тихий голос Хо:

— Успокойся! Не шевелись! Тихо.

Я опять открыл глаза, но на этот раз с большим трудом, сбрасывая с век эту давящую темноту. Вокруг меня стелился легкий полумрак, из которого медленно выплыло лицо Хо, и склонилось надо мной.

— Где я?..

Губы мои беззвучно пошевелились. Хо осторожно приподнял мою голову, чтобы я мог осмотреться. Мы находились в крохотной квадратной комнате с каменными стенами, низким сводом, и узким зарешеченным оконцем под самым потолком. От каменного пола тянуло пронзительным холодом и сыростью подземелья.

— Я жив?

Хо молча кивнул в ответ, и снова опустил мою голову на что-то мягкое. Глаза мои уперлись в серый потолок, на котором лежала тусклая полоса лунного света. Руки Хо осторожно легли на мою грудь, ощупывая ее. От его легкого прикосновения я почувствовал острую, пронизывающую боль, залившую раскаленным металлом все тело. Вздрогнув, я попытался отодвинуться, но Хо удержал меня — мягко, но крепко. Негромко и спокойно произнес:

— Ты ранен. Очень тяжело! Пуля прошла рядом с сердцем.

Его пальцы продолжали осторожно исследовать мое тело. Только теперь я почувствовал, что одежда моя насквозь пропиталась кровью. Вдруг огненная стрела вонзилась в мою грудь, и я едва не закричал от боли. Хо прикрыл мне рот липкой ладонью. Мутные круги поплыли перед моими глазами, и я понял, что снова теряю сознание.

— Вот она, пуля! — констатировал Хо, и его голос вернул меня к реальности. — Лежи спокойно и ничего не бойся! Я помогу тебе.

Резким движением он разорвал рубаху на моей груди. В следующий миг его ладонь опустилась мне на глаза, и я погрузился в странное дремотное полуоцепенение, продолжая отчужденно наблюдать за происходящим. А Хо в это время колдовал надо мной. Он простер ладони над моей грудью, и лицо его сделалось сосредоточенным и отрешенным. Странный холод опустился мне на кожу, проник в мышцы, разлился внутри меня, притупляя боль. Еще один миг, и одним стремительным движением Хо вонзил пальцы в рану на моей груди. С изумлением я наблюдал, как они безо всякого труда погружаются в мою окровавленную плоть, не доставляя мне никаких болевых ощущений, а затем почувствовал их осторожное шевеление внутри себя. Ошеломленный, я посмотрел на Хо, но он уже извлек свою руку — так же быстро и безболезненно — и рассматривал пулю, зловеще черневшую в свете луны. Через секунду он швырнул ее в дальний угол комнаты. Я взглянул на свою грудь, но зияющей дыры там не было. Небольшое входное отверстие от пули слегка сочилось кровью.

Хо тем временем достал из котомки у себя за спиной маленькую коробочку и открыл крышку. Внутри была густая желтоватая масса. Смочив в ней пальцы, старик стал втирать эту загадочную массу в края моей раны. Я ощутил слабое жжение, а затем приятное тепло проникло внутрь, растеклось по всему телу. Прошло еще минут пять. Оцепенение мое ушло столь же незаметно, как и наступило. Теперь я уже мог приподняться на локте и осмотреться вокруг. Хо внимательно наблюдал за мной. Сейчас я заметил, что прутья решетки на окне срезаны излучателем, и понял, как Хо удалось проникнуть сюда.

Внезапная острая и пугающая мысль пронзила все мое сознание — Юли! Я быстро взглянул на Хо. Старик, казалось, читал мои мысли. Нахмурившись, он посуровел. Твердо произнес:

— Ее больше нет…

Внутри у меня все оборвалось и похолодело. Небо раскололось надо мной, обрушилось и раздавило меня. Я снова провалился в черную пропасть, я снова падал куда-то, ничего не видя перед собой.

— Нет!.. Не может быть!.. Вы слышите?.. Этого не может быть!.. Я знаю! — на ощупь я нашел руку Хо и сжал его пальцы, но силы оставили меня.

— Я сам это видел, Максим! — откуда-то издалека донесся до меня тихий голос старика. — Как ее тело увозили из дома…

Время, словно, остановилось для меня. Окружающий мир перестал существовать, — его заполнила бесцветная пустота. Я понял, что умираю. Жить стало бессмысленно.

Очнулся я от клацанья запоров на металлической двери. Приподнял тяжелые веки, еще не понимая, что происходит. Хо сделал мне знак не шевелиться, а сам метнулся в черную тень за дверью. Сквозь полуприкрытые веки я увидел, как дверь осторожно приоткрылась, и в узкой полосе света появилась стройная женская фигура. Она быстро скользнула в полумрак помещения, и сердце мое радостно вздрогнуло — Юли! Но в следующую секунду я понял, что ошибся.

Хо отделился от темной стены, схватил вошедшую за плечо, и резко рванул на себя. Луна осветила испуганное лицо Викки. Девушка хотела закричать, но старик зажал ей рот ладонью, и пинком закрыл дверь.

— Хо! — Я предупредительно поднял руку, но старик и не думал причинять ей боль. Он отпустил Викки, и та изумленно воззрилась на меня.

— Максим? Ты жив?..

— Почти…

Викки порывисто упала на колени около меня, схватив мою руку, прижалась к ней щекой. Я почувствовал, как она дрожит всем телом. Неожиданный порыв девушки слегка обескуражил меня.

— Прости меня, Максим! Если можешь. Я ничего не знала… Прости!

С трудом, приподняв правую руку, я погладил ее по голове. Она тихо всхлипывала.

— Я ничего не могла сделать… Честное слово!

Викки подняла ко мне залитое слезами лицо.

— Это все отец и его люди!

Боль разрывала мне грудь, туманная пелена застилала глаза. Все возвращалось снова, и я почувствовал, что снова могу потерять сознание.

— Где Юли? — губы с трудом слушались меня.

Викки затрясла головой.

— Я не знаю… Ее куда-то увезли… Тот человек, который узнал тебя. Она… она погибла…

Девушка разразилась рыданиями.

— Я ничего не могла сделать, ничего! Это отец!.. Он никогда мне ничего не говорил… я ничего не знала про его дела… Я ему верила, Максим!

— Наока тебе не отец! — хрипло произнес я, отворачиваясь, чтобы она не увидела моих слез.

Викки изумленно воззрилась на меня.

— Что ты говоришь, Максим?

— Вот твой настоящий родственник — твой родной дед! Он все объяснит тебе. — Я указал ей на Хо, молчаливо стоявшего в полумраке.

Викки обернулась к нему, и мне показалось, что в глазах Хо тоже блестят слезы. Он медленно подошел к девушке, стоявшей в нерешительности подле меня, и осторожно обнял ее за плечи. Она вся напряглась, словно, окаменела. На лице ее была растерянность и страх.

Около получаса тихий, дрожащий от волнения голос Хо рассказывал ничего не ведающей, потрясенной девушке историю жизни ее настоящего отца и матери. А я полубредил на сыром холодном полу, стараясь ухватить ускользающий образ Юли, витавший в моем затуманенном сознании. Сердце, словно кровоточащая рана, судорожно содрогалось в груди. Наконец, Хо закончил свой рассказ, и в наступившей тишине, ошеломленная, казавшаяся сломленной, девушка продолжала неподвижно стоять, прислонившись спиной к каменной стене. Старик посмотрел на меня, осторожно тронул Викки за плечо. Она вздрогнула, как будто очнулась ото сна. Рассеянно улыбнулась ему. Затем, спохватившись, поспешно заговорила:

— Вам нужно уходить отсюда! Я помогу вам бежать. Отца сейчас нет дома. Но меня могут скоро хватиться. Вам нельзя больше оставаться на вилле. Они думают, что ты умер, Максим, и придут за тобой, чтобы закопать тело.

— Она права, — согласился Хо. — Нужно уходить. Ты сможешь идти?

— Попробую…

Я с трудом поднялся на колени. Хо и Викки поддерживали меня с боков, помогая встать на ноги и идти. Мы вышли наружу, к свету звезд и свежему ночному ветру. Вокруг был сад. Небольшое сооружение, сложенное из камней, и служившее мне склепом, одиноко стояло среди фруктовых деревьев. По едва приметной тропе Викки вывела нас к лесу, отделенному от сада высокой каменной оградой. Здесь, в заборе, была узкая железная калитка. Плохо смазанные петли ее жалобно и протяжно заскрипели, когда Викки открывала нам дорогу к спасению. На лужайке в лесу стоял новехонький магнитор — тот самый, на котором она ехала в день нашей встречи. Хо уверенно повел меня к нему, осторожно поддерживая под локоть. Но я остановился на полпути, обернулся к застывшей у калитки Викки.

— Разве ты не с нами?

Она опустила глаза, молча покачала головой. Мы с Хо переглянулись. Заметив наше замешательство, девушка тихо произнесла:

— Мне необходимо поговорить с отцом… — на последнем слове она запнулась.

— Я бы не стал этого делать! — твердо сказал Хо.

С трудом, переставляя ноги, я подошел к девушке. Заглянул ей в глаза.

— Ты должна поехать с нами, Викки! Пойми, ты здесь чужая.

Я окинул взглядом мрачную ограду, за которой осталась невосполнимая частичка моего сердца.

— Это не твой мир! Он погубит тебя… А мне не хочется, чтобы с тобой случилась беда!

Я крепко сжал ее плечо. Она с благодарностью посмотрела на меня. Глаза ее таинственно чернели в темноте, отражая свет звезд… Совсем, как глаза Юли!

— Спасибо, Максим! — очень тихо произнесла она, но тут же твердо добавила: — Я должна сказать ему обо всем сама! Это нужно мне… и ему тоже… Со мной все будет хорошо, не волнуйтесь. Он не посмеет причинить мне зло!

— Ты его совсем не знаешь. Это страшный человек! — попробовал убедить ее я, но она оборвала меня на полуслове. Твердо и решительно подтолкнула к магнитору.

— Иди!

Ничего не оставалось делать, как подчиниться ее желанию. Хо был больше обычного хмур и суров, но все же не проронил ни слова. Он молча сел за управление. Я сел на сидение рядом с ним. В последний раз обернулся — темный силуэт девушки, подсвеченный луной, рисовался в проеме калитки, на границе черной ограды. Через минуту она исчезла, растворившись в ночной мгле.

Глава девятая Круги ада

Магнитор стремительно летел навстречу кровавой заре, затмевавшей живительный свет звезд, угасавших на востоке одна за другой, без всякой надежды родиться снова. Прохладный ночной ветер сменялся сухим дневным жаром, обжигавшим лицо.

Я летел навстречу всходившему чужому солнцу, оставляя позади себя всю свою прошлую жизнь. Впереди была только неизвестность, таившая тысячи опасностей и смертей, но она не страшила меня. Душа была опустошенной и мертвой. Все надежды, все мечты, все устремления рухнули разом, и я стоял на этой печальной груде руин — одинокий и беззащитный. Кругом был чужой, враждебный мир, и от этого мое одиночество чувствовалось более остро. Единственная нить, связывавшая меня с жизнью — Юли — оборвалась, а значит, и сама жизнь потеряла для меня всякий смысл…

Но разум мой отчаянно пульсировал, не в силах смириться с этой ужасной правдой, и требовал отмщения за смерть моей любимой. Поэтому я мчался туда, где гнездилось зло, чтобы свершить справедливое возмездие. Нужно было добраться до Шень-Цян еще до наступления утра, но я уже понял, что не успею сделать этого, — слишком много времени ушло на то, чтобы перехитрить Хо, и уехать одному, не подвергая его жизнь опасности. Этот человек и так сделал для меня слишком много, вернув меня с того света и выходив после ранения, как собственного ребенка. Я был обязан ему многим, и не хотел отбирать у него последнего.

Уже на подъезде к городу я заметил усиленные посты Службы безопасности, и круто свернул с основной дороги, поехав в объезд. Но, оказавшись на окраинных кварталах, понял, что продвигаться дальше на магниторе будет небезопасно. Поэтому машину пришлось оставить. Улицы Шэнь-Цян поражали безлюдьем: не было ни привычных митингов, ни очередей за продуктами, даже бродячих собак и тех не было! Наглухо закрытые дома, пыльные, продуваемые ветром, улицы, и вооруженные патрули в каждом квартале, встречи с которыми я старался избегать. Ветер трепал пыльные лозунги на домах, а грозная громада памятника первому вождю народа на главной площади города с какой-то обреченной неуклонностью указывала простертой к небу ладонью в сторону, противоположную солнцу.

Именно здесь, на площади, я столкнулся с очередным патрулем, от которого мне не удалось скрыться. Я прекрасно понимал, что меня могут искать. Ен, используя свое служебное положение, вполне мог устроить на меня настоящую охоту. Но у меня было одно преимущество, — Ен знал, что я мертв. К тому же сейчас у него хватало другой «работы». Во всяком случае, карточка работника ОЗАР подействовала безотказно. Старший патруля даже слегка вытянулся и почтительно козырнул мне. Для пущей убедительности, я деловито осведомился об обстановке в городе, и услышав ответ, что все спокойно, распорядился не терять бдительности. Распрощавшись со своими бывшими коллегами, я поспешно свернул на боковую улицу, по которой без проблем добрался до центра города, к зданию ОЗАР.

Здесь царило заметное оживление. Большое скопление машин у подъезда наводило на мысль, что именно в этом месте сосредоточена теперь вся городская власть. Стараясь остаться незамеченным, я проник в здание через запасной вход. Впрочем, на меня никто и не обращал внимания. Вестибюль первого этажа был забит какими-то людьми, сидевшими прямо на полу, под охраной нескольких солдат. Время от времени кого-то из них выводили во двор, сажали в зарешеченные фургоны и увозили в неизвестном направлении. Судя по лицам и одежде арестованных, это были не простые рабочие, а образованные, интеллигентные люди. Среди них я заметил немало женщин, что поразило меня еще больше.

Похоже, машина уничтожения «врагов революции» набирала обороты, подминая под себя все больше и больше безвинных людей. Если раньше мысли об этом казались мне чем-то не серьезным, словно я наблюдал за какой-то странной детской игрой — пускай и не очень гуманной, но все же игрой — то сейчас увиденное по-настоящему ужаснуло меня. Вокруг происходило что-то неправильное, что-то жестокое, что не должно было происходить, ни при каких обстоятельствах! Маховик смерти косил людей без разбору, без причин и оснований… Хотя, разве есть на свете какие-то основания и причины, по которым одни люди могли бы лишать жизни других?!

Внезапно я прозрел, словно сбросил с глаз пелену неведения, и ужаснулся еще больше, поняв, наконец, что сам был все это время частицей той огненной лавы, про которую мне говорил Хо, и которая залила всю планету, сжигая все на своем пути. Там, на Земле, мы понятия не имели, с чем столкнемся здесь, и я сам, по своей доброй воле, стал послушным винтиком, мелкой пружинкой в этой ужасной машине смерти, бездумно повинуясь чьей-то преступной воле! Теперь мне стало совершенно ясно, что весь этот исход был заранее предрешен, что кровь, страдания и слезы тысяч и тысяч людей были предопределены теми, кто задумывал все это грандиозное действо под названием «революция». Прежнюю диктатуру сменила еще более жестокая и беспощадная диктатура, потому что в роли тиранов теперь выступали алчные, ничтожные люди, пожелавшие вознестись над своим народом в отместку за свое былое ничтожество. И вместе с осознанием всего этого, ко мне пришла твердая уверенность в необходимости остановить этих людей, стоящих у власти, остановить, чего бы это мне не стоило!

Я поднялся на второй этаж, к кабинету Ена. Порывисто распахнул дверь и быстро вошел внутрь. Но, к моему удивлению, Ена в кабинете не было. За столом сидел знакомый мне следователь Ю Чен. Он удивленно посмотрел на меня:

— Максим?

— Ен у себя?

Я осмотрелся по сторонам, словно он мог находиться где-то здесь.

— Ен? — Ю Чен удивился еще больше. — Нет, он теперь в столице. Пошел на повышение… Ты разве не знал?

— Не знал…

Я замялся у двери, соображая, как поступить дальше. В голове все смешалось. Мысли путались, не давая выстроить четкий план дальнейших действий.

— Ладно. Тогда я пожалуй пойду… Придется навестить его в столице.

Я повернулся, было к двери, собираясь уйти, но Ю Чен поспешно остановил меня, словно о чем-то вспомнил.

— Максим! Подожди-ка!

Я посмотрел на него. Он открыл ящик стола, достал оттуда лист какой-то бумаги. Несколько секунд сосредоточенно изучал его. Затем, не поднимая глаз, произнес:

— Ты, конечно, извини, но уйти сейчас ты не сможешь. У меня есть приказ на твой арест!

— Что? Ты спятил?!

Я недоуменно посмотрел в его, ставшие по-деловому холодными, глаза.

— Взгляни сам, — он протянул мне серый лист.

Я подошел к столу, взял бумагу из его рук. Пробежал глазами мелкий печатный текст: «… за связь с контрреволюционными элементами, угрозу народной власти и шпионаж в пользу врагов революции…»

— Что за чушь?!

Я возмущенно посмотрел на Ю Чена. Тот только пожал плечами, словно говоря: ничего не могу поделать!

— Но ты же понимаешь, что все это полнейшая ересь?! — Я швырнул бумагу ему на стол.

Ю Чен аккуратно поднял ее и убрал в ящик стола.

— Может быть, так оно и есть, — рассудительно произнес он, сцепив пальцы рук на крышке стола. — Суд во всем разберется. А пока я вынужден тебя арестовать! Оружие у тебя с собой?

— Постой, постой! — жестом остановил я его. — Ты хоть понимаешь, что говоришь? Какой суд? О чем ты?

— Суд народно-революционный, — вразумительно произнес Ю Чен, поднимаясь со стула. — Сдай оружие!

— Стоп! — Я остановил его протянутую руку. — Кем был подписан этот приказ?

Ю Чен открыл ящик стола, кинул взгляд на бумагу, лежащую в нем.

— Приказ подписал начальник отдела ОЗАР Ен Шао тридцатого июня сего года.

— Две недели назад?

Ю Чен на секунду задумался, кивнул:

— Да.

— Но сейчас же ОЗАР руководит кто-то другой? Верно?

— Да, — снова кивнул следователь.

— Значит приказ, подписанный Еном, потерял свою силу? Так?

Мои слова заставили Чена задуматься, но только на секунду. Затем он холодно произнес:

— Приказы такого содержания обратной силы не имеют! Извини.

Его рука скользнула под крышку стола. Двери кабинета распахнулись, и внутрь вошли двое конвоиров с оружием в руках. Я понял, что спорить дальше бесполезно.

— Куда меня отправляют?

— Тут, не далеко! — Ю Чен слегка усмехнулся. — Сдай оружие!

— У меня нет оружия.

Ю Чен сделал знак одному из конвоиров. Тот быстро и проворно обыскал меня. Ничего не найдя, отступил на шаг. Скомандовал:

— Пошли!

Меня вывели во двор, втолкнули в зарешеченный фургон. Дверцы за мной захлопнулись, и машина сразу же тронулась с места. В узкую зарешеченную щель на крыше фургона проникала полоса света, вздрагивавшая вместе с машиной на крутых поворотах дороги. Я поднялся с пола, сел на металлическую лавку у стены. Глаза постепенно привыкали к полумраку, царившему здесь. Я увидел, что вместе со мной в машине находятся еще четыре человека. Двоих из них я мог хорошо разглядеть.

На полу у стены фургона лежал молодой парень в изодранной рабочей куртке, с опухшим от побоев лицом. Время от времени он тихо стонал и держался рукой за грудь, словно был ранен. Второй — пожилой мужчина, с обрюзгшим лицом и фигурой, большой головой и маленькими руками — сидел рядом со мной на лавке, и сочувственно смотрел на раненого парня, сокрушенно качая головой. Два других моих спутника сидели в тени у противоположной стены фургона, и лиц их я не видел.

Около получаса мы ехали молча, погруженные каждый в свои мысли. Потом пожилой придвинулся ко мне, заискивающе и растерянно заглядывая мне в лицо.

— Вы понимаете, что с нами происходит? Нет?.. Я тоже не понимаю… — Голос у него был высокий и слегка дребезжащий. — Они говорят, что борются с каким-то заговором… По-моему, они сами не ведают, что творят.

— Бросьте! — раздался громкий сильный голос, и из темноты в полосе света появился человек лет сорока — один из тех двоих, которых я до сих пор не видел. Судя по всему, он был довольно высок. Волевое лицо его обладало отменной мужской красотой, а открытый и твердый взгляд располагал к себе.

— Они знали обо всем с самого начала! — сказал высокий уверенно.

— Вы хотите сказать, что все было заранее предопределено? — обречено спросил пожилой, взглянув на него, и плечи его еще больше опустились.

— Конечно! Вспомните, как они поступили с бывшим президентом? В сущности, он был вполне безобидным человеком, даже по-своему прогрессивным… А что они сделали? Расстреляли его, и всю его семью на главной площади столицы! Им не нужны рядом умные и образованные люди!

— Да… — вздохнул пожилой, и снова посмотрел на меня. — А вас за что сюда, молодой человек?

— Не знаю… Я работал в ОЗАР, а мой начальник оказался предателем и пособником бандитов…

— Значит, вы один из них? — тень отчуждения и сожаления промелькнула в глазах пожилого.

— Нет! Я не один из них! Потому что я землянин!.. И потому что они убили мою жену…

— Вы с Земли? — удивился пожилой. — Но ведь тогда вы должны помогать им, а они вас сюда!

— Я и помогал им… Но, похоже, мы, на Земле, учим вашу историю не по тем учебникам! — грустно усмехнулся я. — Если бы только я во всем разобрался сразу!

— О чем вы говорите! — воскликнул высокий. — Мы сами не можем разобраться в том, что здесь происходит! Народ, стремившийся к свободе и равенству, обманут и ввергнут в еще большую нищету и унижение. Новоявленные вожди руководствуются только личной выгодой и стремлением к власти. Столько жертв, столько крови! И ради чего?.. Кто-нибудь из них хотя бы на секунду задумался об этом? Нет! Народ для них лишь инструмент, игрушка-марионетка для достижения своих целей!

Высокий замолчал, с горечью стиснув сильные пальцы. На некоторое время в фургоне воцарилась тишина, изредка нарушаемая стонами раненого парня, лежавшего на полу.

— Куда нас везут? — обратился я к пожилому.

— Кто же его знает! — удрученно вздохнул тот.

— В лагерь смерти! — вступил в разговор высокий.

— В лагерь?

— Да. Они сгоняют всех недовольных новой властью — мятежников, как они нас называют — в специальные лагеря смерти. Я слышал, они находятся где-то далеко от побережья, и оттуда уже никто не возвращается… Это началось уже давно, еще до покушения. Таких лагерей существует очень много. В них людей содержат, как скот, и они умирают там сотнями через месяц-два… Разве ты не знал об этом?

С легкой насмешкой посмотрел он на меня.

— Никогда не слышал о подобном! Я не занимался делами о «заговорах», которые так любил мой бывший начальник… Теперь-то я понимаю, почему он не ловил настоящих преступников!

Я горько усмехнулся, оперся спиной о стенку фургона, глядя на крохотный кусочек синего неба в узкой зарешеченной щели под потолком. Некоторое время высокий молчал, внимательно всматриваясь в мое лицо. Затем протянул мне руку:

— Меня зовут Рэд!

— Максим.

Я пожал его твердую ладонь.

* * *

— Все, приехали! Вылезай по одному! — скомандовал человек в форме армейского офицера, распахивая дверцы фургона. Снаружи доносились истошный лай собак и чьи-то злобные крики.

Я прикрыл ладонью глаза от слепящего красного света. С трудом различил в темных контурах за спиной офицера двоих солдат с оружием в руках. Первым из машины вылез пожилой, ближе всех сидевший к выходу. Он с трудом распрямил согнутую спину, и держался одной рукой за поясницу, слепо щурясь на солнце. Вслед за ним вылез худощавый невысокий человек, смуглый от загара, на вид совсем не примечательный, одетый в старую рабочую блузу. Его я так и не смог хорошенько рассмотреть за всю дорогу. Мы с Рэдом поддерживали раненого парня, едва державшегося на ногах. Оказавшись на земле, я осмотрелся по сторонам.

На север и запад, на сколько хватало глаз, простиралась сухая песчаная степь. Настойчивый горячий ветер гнал там тучи пыли вперемешку с горькой колючей травой, хрустевшей на зубах вместе с песком. На юге, километрах в пяти, темная стена леса тянулась вдоль всего горизонта, плавно изгибаясь и почти примыкая к огромной котловине, обнесенной со всех сторон высоким земляным валом. Поверху вала тянулся забор из колючей металлической ленты. Там же расхаживали несколько солдат с собаками, истошно лаявшими на кого-то, невидимого нам за валом.

— Ну, что встали, как истуканы?

Офицер пихнул меня в спину.

— Не в гости приехали! Чувствуйте себя, как дома! — и он криво усмехнулся своей глупой шутке.

— Этому человеку нужна медицинская помощь. Он ранен!

Я указал на парня, которого мы с Рэдом поддерживали с двух сторон.

— Помощь, говоришь, медицинская? — Губы офицера скривились еще больше. — Ну что ж, я помогу ему сам!

Он выхватил из кобуры пистолет и в упор выстрелил в голову раненому парню. Тот, как подкошенный упал на землю, забрызгав меня кровью и увлекая за собой. Я едва удержался на ногах. Увидел, как Рэд с кулаками бросился на офицера, но его тут же остановили жестоким ударом приклада в живот. Согнувшись пополам, Рэд глухо застонал и упал на колени.

— Ах вы, сволочи!

Я кинулся на солдат, но получил такой сильный удар в лицо, что сразу же оказался распростертым на земле, задыхаясь от ярости и пыли.

— Конвой! — истошно заорал взбешенный офицер. — Всех внутрь! Живо!

Пинками нас подняли с земли, и вместе с остальными погнали прикладами сквозь узкий проход перегороженный решетчатыми воротами, над которыми висело синее полотнище с небрежной надписью белой краской: «Работа делает свободным». Рядом с воротами была установлена смотровая вышка с вооруженным часовым. Я плелся вслед за Рэдом, отирая с лица струившуюся кровь, и оглядываясь на оставшегося лежать в пыли на солнцепеке убитого парня.

За валом оказалось несколько десятков длинных зданий с плоскими крышами и зарешеченными окнами, стоявших по обе стороны котловины. Сама котловина тоже была разделена надвое проволочным забором. Люди самого разного возраста, такие же заключенные, как теперь и мы, сидели прямо на земле под палящим солнцем. Больше всего меня поразило то, что в лагере были и женщины-заключенные. Им отводилась специальная половина котловины, отделенная колючим забором и рвом.

Я посмотрел на низкое ярко-синее небо. Полоса лохматых грязно-розовых облаков поднималась от горизонта с юга, пересекала небесный свод через зенит, и таяла в безмерной высоте, обрываясь на полпути к северному горизонту. Красный шар солнца плыл среди облаков, обрушивая на головы людей палящий жар. Душное марево, поднимавшееся со дна котловины, делало и без того безрадостное положение людей просто невыносимым. Все это напомнило мне нацистские концлагеря, виденные мною еще в школе, на уроках истории в старых кинохрониках. Смерть и безысходность реяли над этим лагерем, разделенным столетиями истории и парсеками расстояния от тех лагерей, вошедших позорной страницей в историю Земли. Но от этого его ужасающая суть не теряла своей страшной силы.

Странно, но мной овладела какая-то апатия и безразличие к собственной судьбе, едва я переступил порог этого лагеря смерти. Искры борьбы едва-едва вспыхивали в сознании, готовые угаснуть насовсем. И только одно чувство не давало мне покоя — жажда мести! Может быть, только эта неуемная жажда отмщения за смерть Юли не давала мне потерять всякий интерес к жизни.

* * *

— Максим!.. Максим!..

Кто-то настойчиво звал меня хриплым голосом. Я лежал на боку, стараясь укрыться руками от палящего солнца, и забыться тяжелым беспробудным сном. Голова, словно высохший на жаре плод, трещала от малейшего шума.

— Максим! — снова позвал настойчивый голос, и я с неохотой повернулся на спину, щурясь от слепящего солнца.

Это был Тандо Куросава — тот самый пожилой мужчина, с которым меня везли в этот лагерь три месяца назад. Он сидел на четвереньках, по-собачьи прижимаясь к земле, и смотрел на меня болезненно блестевшими, преданными глазами. Сейчас он выглядел еще более жалко, чем во время нашего первого знакомства. В прошлом школьный учитель и образованный человек, в изодранной одежде, не мытый и не бритый, он являл собой плачевное зрелище… Впрочем, так же сейчас выглядел и я сам, и все, кто был здесь долгие месяцы заточения.

— Максим! — снова тихо позвал Куросава, и глаза его заблестели еще сильнее.

— Какой сегодня день? — сонно спросил я, давно потеряв счет времени на этом солнцепеке.

— Среда, — охотно ответил Куросава, подползая ко мне ближе.

— А число?

— Не знаю, — пожилой смущенно замотал головой и облизал пересохшие губы. — Зачем тебе?.. Ты хочешь пить?

— Вы шутите?

Я пристально посмотрел в его загоревшиеся надеждой глаза, и уже собирался отвернуться, но Куросава настойчиво затрясменя за плечо.

— Вовсе нет! Вовсе нет! — быстро затараторил он. — Я знаю, где можно достать воды! Прямо сейчас!

— Не говорите ерунды, Тандо!

Я поудобнее улегся на бок, накрываясь с головой дырявой курткой. Воду в лагере давали только с наступлением темноты — мутную и соленую на вкус. Но и такой здесь были рады. Держать людей сутками на палящем солнце, не давая им ни воды, ни еды, не позволять им даже вставать с земли, кишащей всяческими ползучими гадами, без особого приказа — все это было здесь правилом, одним из многих издевательств, с помощью которых из людей вытравливали все человеческое, всякое стремление к свободомыслию. Тех, кто выдерживал все испытания, через два-три месяца заставляли работать: под охраной выводили из лагеря на постройку нового заградительного вала. Люди в ручную насыпали землю, рыли глубокий котлован для нового лагеря смерти неподалеку от нашего. Заключенные прибывали в лагерь ежедневно. Кто-то не выдерживал и умирал на этой стройке. Вообще, люди здесь умирали сотнями, почти каждый день. Это не считалось чем-то особенным. Никто не скорбел по усопшим. Их трупы просто сваливали в фургон, и вывозили из лагеря в неизвестном направлении.

— Максим! Не спи! Нельзя спать! — затормошил меня Куросава, но я отмахнулся от него, как от назойливого насекомого.

— Я знаю, где взять воды прямо сейчас! Слышишь? — настойчиво повторил он мне на самое ухо.

Превозмогая тупую сонливость, я приподнялся на локте, глядя в его мутные грязно-коричневые глаза. На его небритом опухшем лице отразилась радость. Неужели он действительно знает, где взять воду? Я внимательно разглядывал его сквозь полу прикрытые веки. Во что превратился этот чело-век — грязное, жалкое, забитое животное! Я, наверное, тоже стану таким, осталось совсем немного… Нет! Никогда! Я сильнее этого!

— Ну, хорошо, говорите!

Вместо ответа Куросава указал глазами куда-то в сторону, где был колючий сетчатый забор, отделявший нашу половину лагеря от женской половины. Я посмотрел в указанном направлении, но ничего, кроме душных испарений сточной канавы, не увидел. Снова взглянул на Куросаву.

— Что там?

— Там вода! — тихо и восторженно прошептал он, и в подтверждение своих слов затряс головой.

Я снова посмотрел в сторону сточной канавы, и теперь действительно разглядел там узенький ручеек мутной воды, сочившийся из земли и стекавший на дно канавы. Вид этого ручейка заставил меня почувствовать, как на самом деле сильно я хочу пить. Но я тут же оставил всякую надежду утолить свою жажду.

— Ничего не выйдет, — повернулся я к Куросаве. — Часовой!

— Получится, получится! — поспешно заговорил он. — Часовой ничего не заметит!

Я покосился в сторону смотровой вышки. Солдат, сидевший там, действительно ничего не мог увидеть, — он спал в обнимку со своим автоматом, разморенный на жарком солнце.

— А где Рэд?

Я повернулся к Куросаве.

— Он здесь, здесь рядом!

Слегка приподнявшись на локте, я увидел Рэда, лежавшего недалеко от нас. Мы обменялись с ним несколькими безмолвными жестами, и он сразу же понял, что я хочу сделать. Глаза его тоже загорелись надеждой.

— Да, но во что мы нальем воду? — спохватился я.

— Вот! — Куросава достал из-за пазухи пластиковую банку из-под консервов, и бережно, словно это была бесценная хрустальная чаша, протянул ее мне. Похоже, он позаботился обо всем заранее.

Я взял у него эту обтертую посудину, перевернулся на живот, и медленно пополз в сторону сточной канавы, в любую минуту ожидая грозного окрика часового или автоматной очереди в спину. Но ничего такого не происходило, и это придало мне уверенности и сил. Сточной канавы я достиг быстро и без особых проблем. Перевалившись через край, упал на ее дно, прижимаясь к земле, и, задерживая дыхание, чтобы не задохнуться от невыносимой вони, стоявшей здесь. Стаи каких-то насекомых при моем появлении панически разлетелись в стороны, зарываясь в сырую землю. Крупные зеленые жуки плотным роем вились над моей головой.

Выждав минуту, я переступил через нечистоты к другому краю канавы. Вода сочилась из под большого камня, выступавшего из земли. Вблизи она оказалась бурой и на вид совсем не пригодной для питья. Отогнав от себя назойливых насекомых, я накрыл банку полой куртки, и брезгливо подставил этот фильтр под тонкий грязный ручеек. Наполнив банку, я сделал осторожный глоток, и тут же выплюнул. Гадость! Лучше умереть от жажды, чем пить эту воду!

Отерев рукавом вспотевшее лицо, я заметил, что за мной внимательно и испуганно наблюдают несколько десятков женщин с другой стороны забора. Невольно мой взгляд остановился на их лицах. Молодые и не очень, красивые и простые — все они были низведены здесь до скотского существования, хотя были достойны совсем иной участи. В их глазах я прочел столько боли, отчаяния и безотчетной надежды, что сердце мое сжалось от тоски и боли.

На Земле женщин боготворили и пели им гимны. Они вдохновляли мужчин на подвиги и грандиозные свершения, при этом, не уступая им в отваге и уме. Плечом к плечу стояли они вместе с мужчинами на пути покорения стихий, освоения вселенной и обновления возрожденной Земли. Здесь же на меня смотрели грязные лица, огромные печальные и страдающие глаза, не понимающие, за что на их плечи свалилась эта страшная беда. Я переводил взгляд с одного лица на другое. И вдруг дыхание мое оборвалось, сердце дрогнуло и замерло в груди… Нет, не может быть! Этого просто не может быть! Я закрыл глаза, и затряс головой, не веря самому себе, стараясь отогнать от себя это наваждение. Должно быть, это просто от жары…

Я снова открыл глаза, но ничего не изменилось, — она лежала в нескольких шагах от меня, такая же изодранная и немытая, как остальные, ужасно бледная и осунувшаяся, но живая. Юли! Это был не сон — явь! Сердце подпрыгнуло к самому горлу, и я едва не задохнулся от радости. Юли!!!

Я был не в силах произнести ни слова. Только сдавленный хрип вырвался у меня изо рта. Обезумев от счастья, я бросился на колючую ограду, разделявшую нас, и в следующую минуту голос вернулся ко мне.

— Юли! Любимая! Я здесь! Посмотри на меня!

Вздрогнув от неожиданности, она быстро села, озираясь по сторонам, и сразу увидела меня. Я поймал ее недоверчивый взгляд, через мгновение загоревшийся безмерной любовью. По щекам ее покатились слезы, при виде которых сердце мое защемило и сжалось от невыносимой боли. Юли вскочила с земли и кинулась к забору, спотыкаясь и чуть не падая на непослушных ногах. У самой ограды она обессилено упала на колени, и наши лица оказались рядом. Я жадно всматривался в ее бесконечно дорогое лицо, я утопал в ее глазах — огромных и бездонных, как озера печали. Я чувствовал ее горячее прерывистое дыхание у себя на губах. Пальцы наши переплелись, не замечая боли от впившейся в них колючей проволоки. Окружающий мир перестал для нас существовать. Я впитывал в себя ее счастье, ее любовь, ее бесконечное страдание. Слов было не нужно. Только кровь моя кипела от бессильной ярости и гнева…

Все оборвалось так же неожиданно, как началось. Длинная автоматная очередь разрезала тишину, и злобные пули ударили совсем рядом от нас, взрывая землю на краю канавы. Испугавшись, что снова могу потерять ее, теперь уже навсегда, я оттолкнул Юли от забора, крича, что есть мочи:

— Беги! Ложись на землю! Скорее ложись!

Она испуганно кинулась в сторону и тут же упала ничком прямо в пыль, закрывая руками голову. Обернувшись к вышке, где проснувшийся часовой поливал нас свинцом, я кинулся на дно канавы, неуклюже на четвереньках отползая подальше от забора, подальше от Юли, чтобы отвести от нее смерть. В лагере поднялся шум, раздавались громкие крики охранников, стрельба стала беспорядочной. Выскочив из канавы в нескольких метрах от того места, где осталась лежать Юли, я понял, что мои товарищи, спасая нас, отвлекают внимание охраны на себя.

В лагере творилось что-то невероятное. Осмелевшие от неожиданной надежды люди, бросились к оградительному валу и воротам, отчаянно стремясь вырваться на свободу. Но большинство тут же падало замертво под безжалостным огнем часовых. Многие, превозмогая боль, со стонами продолжали ползти к воротам, цепляясь пальцами за пыльную землю. Но поверху вала уже бежали солдаты с собаками, смыкая плотное кольцо вокруг ворот. Раскаленный свинец резал воздух над самой моей головой. Споткнувшись, я упал на залитую кровью землю, с трудом отполз в сторону. Единственная мысль стучала в моем мозгу подобно автоматной очереди: только бы она была жива!... только бы она была жива!.. Приподнявшись на локтях, я оглянулся назад, в сторону женской половины лагеря, но ничего не смог разглядеть. Там тоже была суматоха, стояли тучи пыли. В эту минуту кто-то грузно упал рядом со мной. Я отшатнулся и увидел перепачканное грязью и кровью лицо Рэда Вана.

— Что будем делать, Максим? — задыхаясь от пыли, спросил он. Глаза его яростно горели.

— Нужно остановить эту бойню! Нам не вырваться отсюда так!

— Остановить? Как?

Рэд Ван перевернулся на спину, озираясь по сторонам. Кругом лежали люди: кто-то был еще жив и громко стонал и просил о помощи, кто-то был уже мертв. Трупы лежали один на другом. Все вокруг было залито кровью, спекшейся на раскаленной земле, на рваной прострелянной одежде.

— Постой! — Рэд схватил меня за руку. — Мы сможем выбраться отсюда — ты и я!

Я недоверчиво посмотрел на него.

— Выбраться? Как? Ты в своем уме?!

— Смотри! — вместо ответа, он указал на несколько мертвых тел лежавших невдалеке от нас. — Когда все закончится, они начнут вывозить трупы… Ты понимаешь?

Кажется, я начал понимать его план. Искра надежды вспыхнула в сердце, но тут же угасла.

— Нет, я не могу уйти без нее!

— Брось! — Рэд Ван изумленно воззрился на меня. — Ты понимаешь, что это наш единственный шанс? Другого не будет!

Я упрямо замотал головой.

— Я не уйду отсюда один! Здесь моя жена, которую я считал погибшей. Теперь, когда она жива, я не брошу ее здесь! Ни за что!

— Максим! Послушай! — Рэд схватил меня за руку, придвигаясь ближе.

Пулеметы на вышке затихли. Слышался только злобный лай собак, ругань охранников и стоны раненных.

— Нам нужно вырваться отсюда, во что бы то ни стало! Ты понимаешь? Женщин все равно никто не тронет, а мы вернемся сюда за твоей женой, и других освободим… Поверь мне! Нам бы только оказаться на свободе, а там у меня много надежных и верных друзей. Они помогут нам… Ты веришь мне?

Я посмотрел на его взволнованное лицо. Не доверять ему у меня не было никаких оснований. Месяцы, проведенные в лагере, сблизили нас, превратив в хороших друзей. Может быть, он, в самом деле, прав, и стоит попробовать? Все равно здесь я бессилен помочь Юли, а умирать вместе с ней под насмешки охранников — глупо и нелепо. Нужно спасти ее жизнь, нужно спасти нашу любовь. Слишком дорого она мне досталась!

— Хорошо, — согласно кивнул я Рэду, и посмотрел в сторону ворот, где десяток охранников с собаками уже вошли в лагерь и бесцеремонно пинали ногами раненных и трупы.

Собаки рвались с поводков, истошно лаяли и кусали живых заключенных. Никогда раньше я не испытывал такого отвращения к этим животным. На Земле собаки, верно, служили человеку, были ему другом — ласковым и заботливым. Здесь же они превратились в кровожадных злобных тварей. Медленно охранники двигались в нашу сторону, и нужно было спешить. Рядом со мной, в луже крови, лежало бездыханное тело. Я перевернул его на спину и отшатнулся — это был Куросава. Широко открытыми, полными ужаса, глазами он смотрел в нависающее пыльное небо. Руки его сжимали разорванную пулями и залитую кровью грудь. Сделав над собой усилие, я прижался к нему всем телом, чувствуя, как рубаха моя намокает его кровью. Затем измазал лицо раскисшей багровой землей. Рэд сделал тоже самое, и мы уткнулись лицом в землю, притворившись мертвыми. Спустя мгновение я почувствовал, как мокрый собачий нос ткнулся в мою шею. Тяжело дыша, псина неожиданно громко залаяла над самым моим ухом.

— Эти тоже готовы! — услышал я хриплый голос охранника. Он выругался и со всего маху пнул меня тяжелым ботинком в бок.

Закусив от боли губу, я даже не шелохнулся. Постояв над нами с минуту, солдаты двинулись дальше. Наверное, через час в ворота лагеря въехало несколько грузовых фургонов, и охранники принялись закидывать в них трупы. Все это время мы с Рэдом пролежали, уткнувшись лицами в землю, глотая пыль, и не смея пошевелиться. Даже дышали через раз. Наконец, дошла очередь и до нас. Двое солдат взяли меня за ноги и поволокли к фургону. Я старался, как мог, выглядеть похожим на труп, не обращая внимание на то, что голова моя болталась по земле и билась о камни, а в нос набилось столько пыли, что дышать стало невозможно. Сердце уже замирало от радостного предчувствия свободы, и тут все оборвалось в самую последнюю минуту.

— А ну-ка, постой! — скомандовал дежурный офицер у самого фургона. — Да эти двое, похоже, живы!

Я почувствовал, как у меня прощупывают пульс, и все надежды рухнули разом.

— Так и есть! Живы оба! — констатировал все тот же голос.

Притворяться дальше не имело смысла. Я открыл глаза и увидел стоящих надо мной солдат. Один из них передернул затвор своего оружия, и медленно направил ствол на меня.

— Постой! — остановил его офицер. — Эту ошибку мы всегда успеем исправить! Похоже, этим двоим, захотелось свободы? — усмехнулся он. — У нас им не нравится! Не нравится, да?

Он повернулся к остальным, и все дружно рассмеялись.

— Что ж, ожидание смерти страшнее самой смерти! Не так ли?

Офицер снова взглянул на меня и прищурился.

— В машину их, с трупами! Обоих прикончить там, на месте! Пусть увидят своими глазами, что ждет таких, как они. Пока я здесь главный, никто не выйдет из этого лагеря живым!

Меня подхватили с двух сторон и поставили на ноги. Теперь я мог увидеть и Рэда. Лицо его, покрытое пылью и кровью, казалось серым. Глаза наши встретились, и я прочел в них те же чувства, что переполняли сейчас и мою душу. Нас безжалостно избили прикладами и бросили в фургон, прямо на трупы. Двери наглухо закрыли. Внутри стало темно. Подо мной были мертвые тела. Я искал опоры, но наталкивался на чьи-то руки, ноги, головы, липкие от крови, остывающие и недвижимые. Почувствовал, как мне становится плохо, но в это мгновение рука Рэда Вана отыскала меня в темноте, и его пальцы сильно сжали мое плечо. Я резко отодвинулся к дверям и прижался спиной к металлической стене фургона. Пот струился по моему лицу, было душно и жарко. Из разбитого рта сочилась кровь.

— Что будем делать? — услышал я глухой голос Рэда над самым моим ухом.

Я не мог ему ответить, да и не знал что сказать. В голове все перемешалось, мысли спутались. В ушах стоял противный заунывный звон. В следующую минуту я ощутил всем телом, как фургон тронулся с места. Судя по звукам, доносившимся снаружи, нас вывезли из лагеря в степь, и фургон стал набирать скорость, удаляясь в неизвестном направлении. Немного придя в себя, я лег на спину, и со всей силы пнул обеими ногами в двери фургона. В ответ они только задребезжали, но не поддались. Я ударил их еще, и еще раз, быстро выбиваясь из сил, но результат был тот же.

— Бесполезно, Максим! — остановил меня Рэд. — Так нам не выбраться отсюда. Охранники сразу же заметят и убьют нас.

— Что же теперь? — едва ворочая губами, спросил я. Лица его я не видел, только неясный контур в темноте.

— Я не знаю… Прости, что втянул тебя в это!

— Брось! Ты здесь совершенно ни при чем. Твой план был неплох, но все висело на волоске, и удача, в конце концов, отвернулась от нас…

Какое-то время мы молчали, прислушиваясь к доносившемуся снаружи шуму ветра, и пытаясь определить дорогу, по которой нас везли. Отчаяние с каждой минутой все больше охватывало меня. Весь наш план сорвался в самом начале, и теперь мне уже никогда не спасти жизнь Юли! Предстоящая смерть не страшила меня. Сознание того, что я обрек на смерть свою любимую, терзало мое сердце, заставляя метаться в бессильной ярости и отчаянии.

Сейчас я живо представил себе всю нашу с ней жизнь, все радости и печали, все хорошее и светлое, что связывало нас здесь, на Гивее, и там, на Земле — теперь безмерно далекой и чудовищно недостижимой для нас обоих. Перед моим мысленным взором стояли глаза Юли в тот миг, когда я предстал перед ней, раздвинув ветви якоранды^[7], склоненные к настежь распахнутому окну ее коттеджа на окраине Города. Она стояла в безмолвной печали, ожидая моего возвращения… Она верила, что я вернусь к ней, несмотря ни на что!..

Как давно это было, как далеко! Словно и не с нами вовсе, а с кем-то другим в прекрасной несбыточной сказке… Сердце сдавила невыносимая боль. Все мое сознание в этот миг протестовало против несправедливости судьбы и безудержно рвалось сквозь холодные просторы Вселенной к заветной, родной и далекой Земле, с которой была связана вся моя жизнь, без которой я не мыслил себя даже после смерти. Только теперь я понял давние страхи Юли, боявшейся умереть вдали от Земли, и ясно осознал, что тоже хотел бы, чтобы мой прах был развеян животворным огнем Храма Памяти, и унесен ласковым ветром на просторы родной планеты. Я не хотел умирать так, как предрекли мне мои палачи — в чужих степях, среди крови и грязи, за чужие идеалы… Но помочь нам сейчас могло разве что чудо, а чудес на свете не бывает.

Видимо, поглощенный сходными мыслями, Рэд Ван протянул мне руку, и я сжал его сильные сухие пальцы, в немой благодарности.

— Жестокое правление куда свирепее лютого тигра! — глухо произнес он. — Воистину древние были правы! Мы понимаем это всегда слишком поздно, когда ничего уже невозможно исправить…

Я не ответил ему, прислушиваясь. Какие-то посторонние звуки вторглись в заунывную песнь ветра.

— Ты слышишь это?

— Что? — встрепенулся Рэд.

Снова послышалась какая-то возня, приглушенные голоса, шуршание колес по сухой земле. Неожиданно тихое урчание магнитного активатора нашего фургона прекратилось, и раздались выстрелы. От неожиданности мы с Рэдом вздрогнули. Фургон резко затормозил, и мы оба полетели к противоположной стене, едва не погребенные под горой трупов. Опять выстрелы разрезали тревожную тишину, и я услышал топот убегающих ног, и до боли знакомый голос сказал:

— Эва, братец, ты какой прыткий! От меня не уйдешь! Стало быть, достал я тебя!

От неожиданной радости сердце мое взлетело к самому горлу. В следующую минуту раздался лязг металла, и двери фургона со скрипом распахнулись, впуская внутрь потоки красного света и сухой терпкий ветер. Прикрывшись ладонью от слепящего солнца, я с замиранием сердца всматривался в людей, стоящих перед нами.

Кулак, ухмыляясь и почесывая густую щетину на щеке, весело смотрел на меня из-под ершистых бровей, опираясь на видавший виды карабин и свой неизменный костыль. За спиной у него стоял Хрящ — хмурый и тоже небритый, но довольный, с карабином наперевес.

— Что? Обалдели от счастья-то? Эва, как вас тут потрепало! — воскликнул Кулак, хитро блестя зелеными глазами. — Ну? Вылезайте что ли уж! — Он протянул мне руку — темную и бугристую, как ствол векового дерева.

В это время откуда-то сбоку, из-за фургона появился Хо, остановился, тревожно и пристально всматриваясь в мое лицо. Перед глазами у меня все плыло и кружилось. Я не верил своему неожиданному освобождению, и тому, что передо мной стоят мои друзья. Ноги едва держали меня. Не устояв, я упал на руки своих товарищей.

— Ну, здравствуй, Максим! — Хо крепко обнял меня, словно собственного сына. Отстранился, сурово оглядывая меня с головы до ног. — Как ты?

— Жив… — только и мог сказать я, улыбаясь от счастья.

Вместе с Кулаком и Хрящем было, человек пять, старателей, тревожно и нетерпеливо сжимавших в руках оружие. Я узнал Крепыша, Стояна и Гвоздя. Они радостно приветствовали меня. Обернувшись к тюремному фургону, в котором нас везли, я увидел Рэда Вана, стоявшего у распахнутых дверей и изумленно озиравшегося по сторонам. Рядом на земле лежали убитые охранники. Один из них упал лицом в траву на краю лесной поляны, где мы находились, наверное, сраженный пулей Кулака. Высокие красные стволы деревьев мерно качались на ветру, шумя густой листвой, словно приветствуя наше чудесное спасение. Где-то в глубине леса, в самой чаще, радостно и наперебой щебетали птицы. Мне не верилось, что все это я вижу снова, что смерть, — в который уже раз! — обошла меня стороной.

— Но как? — только и сумел выговорить я, поворачиваясь к Хо, стоявшему рядом.

— Ты хочешь спросить, как нам удалось спасти вас? — хитро прищурился он.

— Черт возьми, да! Как вы вообще узнали, где я?! Я не понимаю, Хо! Я ничего не понимаю!.. Я не верю… Может быть это сон?

— Хочешь, чтобы я тебя ущипнул? — еще больше прищурился старик. — Успокойся. Ты жив и здоров, и это самое главное! Все наяву. Можешь потрогать меня еще раз! Мы наблюдали за тобой, все время… Неужели ты подумал, что я брошу друга в тяжелую минуту? — Его глаза сделались необычайно добрыми и ласковыми.

— Простите меня, Хо! Я виноват перед вами. Я совершил большую ошибку…

— Ты ни в чем не виноват! — Хо взял меня за плечи. — Ошибка, совершенная для Нового мира, превращается в цветок смелости! Эта жизнь не конец всего. Человек не исчерпывает до конца своего долга, только делая жизнь приятной… Не думай об этом сейчас. Теперь мы все вместе и способны свернуть горы!

— Хо! Но Юли…

— Я знаю, — перебил он меня. — Ей сейчас тяжело, но мы обязательно освободим ее! Верь мне! Не спрашивай, как… Это мы решим все вместе.

— Друзья! Ребята! — Я пожимал руки Кулаку, Хрящу и всем остальным. — Спасибо вам! Вы спасли нам жизнь! Теперь я в неоплатном долгу перед вами…

— Чего уж там! — засмущался Кулак. — Эка, заслуга тоже! Вон, ты нас всех спас тогда, вот это спас! Это да! А мы?.. Чего уж?..

Я обнял его, как старого друга. От него пахло дымом костра и хвоей. Невольные слезы навернулись мне на глаза.

Глава десятая Спасение

Горячее пламя костра неистово плясало над сухими поленьями, рвалось к высокому черному небу, раскинувшемуся над лесом, затмевая далекие мелкие звезды, рассыпалось в ночи тысячами огненных искр. Языки пламени озаряли отдаленные уголки лесной поляны, мерцали бликами на лицах людей, молчаливо сидевших вокруг костра. Безмолвный ночной лес обступал поляну темной стеной мрака. Только изредка, в глубине его тревожно ухала какая-то птица.

Длинной сухой палкой Кулак разворошил раскаленные угли, задумчиво посмотрел на звезды, мерцавшие над непроглядным пологом леса. Я плотнее закутался в теплую куртку, следя за причудливой пляской огненных искр, поднимающихся над землей. Тепло костра и близость пламени рождали в душе давно умершие первобытные чувства. Было хорошо и уютно, но тревога не оставляла меня ни на секунду. Я думал о Юли, о том, как она лежит сейчас на голой земле — измученная и беззащитная — ожидая моей помощи. Счастливое спасение и присутствие рядом друзей придавало мне сил и уверенности. Я рвался в бой, но Хо остерегал меня, заставляя ждать. Наверное, он был прав.

В который уже раз я убеждался в мудрости этого человека. Мое безрассудство чуть было не привело меня к гибели, а он, обладая холодным умом, смог разузнать обо мне все, отыскать в степи этот страшный лагерь, и, воспользовавшись моим оборудованием, терпеливо наблюдал, выжидая удобного момента, и строя план моего освобождения. Теперь, все вместе, мы были силой, — правда, небольшой и плохо вооруженной, но силой! Силой способной противостоять преступной власти новых вождей.

Старатели — люди испытанные и суровые — составляли костяк нашего небольшого отряда, укрывшегося в лесах, поблизости от места моего недавнего заточения. Вчера вечером Рэд Ван ушел в город, обещая привести своих товарищей. Значит, скоро нас станет еще больше, и мы сможем напасть на лагерь, чтобы освободить всех заключенных, томящихся там. Уже был продуман план нападения. Здесь, в лесу, стоял тюремный фургон, на котором нас с Рэдом везли на расправу. С убитых охранников сняли форму: она пригодится нам потом, для прикрытия. Сердце мое горело нетерпением. Но нужно было дождаться подмоги, и я сдерживал себя, как мог.

Хо придвинулся ко мне, некоторое время задумчиво смотрел на огонь, потом поднял лицо. В глубине его темных глаз, как звезды на небе, горели искры костра. Губы его едва заметно и беззвучно шевелились.

— Расскажите мне о себе, Хо, — тихо попросил я. — О том, что с вами было все это время… Что стало с Викки? Я очень переживаю за нее!

— С ней все хорошо, — кивнул Хо, и губы его тронула теплая улыбка. — Она в безопасном месте… После твоего неожиданного отъезда мне было очень тревожно за тебя. Я прекрасно понимал твое желание отомстить за смерть жены… Подобные чувства знакомы и мне… — Он замолчал, задумчиво глядя поверх костра в ночную мглу леса. — Когда же ты не вернулся, я понял, что случилось что-то плохое. Но, как я мог помочь тебе? Этот мир был враждебен и мне самому. Полжизни я провел вдали от него, скрываясь от людей. Единственная надежда оставалась у меня хоть что-то узнать о твоей судьбе…

— Викки? — догадался я.

— Да, — кивнул Хо. — С большим трудом мне удалось пробраться на виллу Наоки и встретиться с ней. Храбрая девочка! Она все рассказала Наоке. Он был в гневе, избил ее и держал взаперти в доме, как пленницу. Однажды ей случайно удалось подслушать разговор Наоки и твоего бывшего начальника, из которого я понял, что ты жив и узнал, где тебя искать.

— А Наока?

Хо помедлил, глядя на огонь.

— Когда я был у Викки, он появился в самый неподходящий момент… Он узнал меня, хотя прошло столько лет. Я видел его глаза — тот страх и ненависть, которые хотел увидеть давно! Мы боролись с яростью диких зверей… Теперь Наоки больше нет.

Хо посмотрел на меня. В глазах его промелькнуло сожаление, но лицо осталось спокойным. Я благодарно пожал ему руку.

— Но есть еще один человек, заслуживающий справедливого наказания!

— Да, — согласился Хо. — Но он принадлежит тебе. Я же сделал свое дело — спас внучку, спас тебя! Теперь ты и твои новые друзья поведете эту борьбу. А мне не под силу это бремя. Я стар и привык жить в одиночестве…

— Но вы с нами, Хо? Нельзя всю жизнь прятаться от мира, в котором злодейство правит над добром!

— Этот путь я пройду до конца, — помолчав, твердо произнес он. — Ты нуждаешься в помощи, и я не брошу друга! И ты прав, этот мир стонет от отчаяния! Добро принижено и унижено в нем. Я многое повидал в своей жизни и понял, что люди не должны страдать безвинно.

Некоторое время мы молчали, затем я спросил:

— Где же теперь Викки?

— Она в поселке старателей. Кулак, старый мой верный товарищ, позаботился о ней. Когда я рассказал ему твою историю, он собрал своих людей и отправился вместе со мной выручать тебя из беды… Ну, а дальше ты уже знаешь.

Я согласно кивнул, прислушиваясь к тишине леса. Лег на траву, подсунув под голову руки и глядя в высокое небо, в окружении темных верхушек деревьев. Ночная мгла постепенно таяла, отступая к границе леса и сменяясь серыми предрассветными сумерками.

Уже под утро хруст веток и стайки всполошившихся птиц выдали приближение чужих к нашему лагерю. Оставленный часовым, Гвоздь сообщил о возвращении Рэда Вана, пришедшего со своими людьми. С десяток новых бойцов выглядели вполне внушительно. Лица их были полны решимости, а глаза горели азартным огнем. Все расселись вокруг догорающего костра и принялись обсуждать план предстоящего боя. Не сговариваясь, все видели во мне руководителя. Я был не готов к подобной роли, но другого выхода не было. Никто в нашем отряде не обладал таким оперативным опытом, какой был у меня, и не имел такой спецподготовки, какая была у меня, поэтому мое руководство было для всех главным залогом нашей предстоящей победы.

— Как вы знаете, лагерь окружен со всех сторон валом, — объяснял я, делая наброски плана лагеря тонким прутиком прямо на песке под ногами. — Вот здесь, у ворот, расположена смотровая вышка с часовым. Еще одна вышка стоит восточнее, вот с этой стороны вала… Здесь и здесь — караульные помещения для охраны. Караул меняется каждые шесть часов.

— Да, — вступил в разговор Хо. — А полная смена охраны у них происходит раз в две недели. Это мы совершенно точно знаем из своих наблюдений. Сегодня суббота…

— Значит, послезавтра приедет замена, — закончил я за него. — Поэтому напасть на лагерь необходимо не позднее, чем сегодня ночью! Охранники на такой жаре за две недели устали, к тому же ожидание скорой смены расслабит их и притупит бдительность. Этим обязательно нужно воспользоваться.

— Может быть, лучше напасть на смену караула? — предложил кто-то из людей Рэда. — Тогда мы сможем захватить еще один фургон и оружие, которого у нас мало.

— Нет! — отрезал Рэд Ван. — Максим прав, нападать нужно на лагерь и сегодня ночью! В степи мы будем отличной мишенью и потеряем всякое преимущество. Ночью же можно незаметно подкрасться к лагерю и застать их врасплох.

— Да, — согласился я. — Неожиданность и стремительность — наш главный козырь в этой операции! Часть наших людей обойдут лагерь с юга, вот здесь, где нет вышек, и взберутся на стену вала… Их поведет Хо. Я, Рэд, Кулак, Гвоздь и Хрящ подъедем на фургоне к воротам лагеря. Кулак и Хрящ будут изображать заключенных, а мы охранников. Операцию начнем одновременно. В этом залог успеха. Необходимо освободить всех заключенных, и до наступления рассвета отойти к лесу.

— Понятно! — кивнул Кулак. — Чего уж объяснять-то? Понимаем, каково им там, не сладко, приходится. Я готов хоть сейчас, стало быть, в бой! Как остальные не знаю, — и он грозно сверкнул глазами в сторону Крепыша и Гвоздя.

— Зря-то, староста, чего смотреть? — обиделся на него Крепыш. — Никогда я не ходил в пугливых! Или не так?

— А я чем хуже? — воскликнул Гвоздь. — Я, что не старатель?

— Будет вам! — утихомирил их Хо. — Никто никого не обвиняет. Просто нужно знать, на что идешь, понимать важность предстоящего дела, и быть готовым ко всему, даже к смерти! Это военная операция, требующая дисциплины и предельной собранности! От каждого из нас зависит предстоящий успех, или поражение…

— Правильно! — подтвердил я, и повернулся к Рэду. — Твои люди не подведут?

— Нет, — твердо сказал он. — Всех их я знаю не один год. Это отличные ребята. Можешь положиться на них, как и на меня.

— Добро! Тогда всем отдыхать и ждать ночи.

* * *

Дымчато-серые лохматые облака стремительно бежали по ночному небу, обгоняя маленькую серую луну, пугливо озиравшуюся на своих преследователей. Тусклые звезды над пустынной степью тревожно мигали сквозь облака, сопровождая наш путь. Я сидел за управлением, чувствуя себя очень неуютно в форме охранника. Рядом в кабине расположился Рэд Ван, тоже переодетый в форму младшего офицера.

Полосы света и тени метались на ветровом стекле, словно рвущееся на ветру знамя. Лучи фар выхватывали из темноты островки сухой желтой травы, разбросанные по степи, прорезали ночную мглу острыми ножами, и она испуганно отступала к краю светового поля, затем яростно набрасываясь на машину сзади.

За моей спиной в закрытом фургоне сидел весь наш отряд, терпеливо выжидая своего часа. Я вглядывался в ночную степь, думая о Юли, о том, как спасу ее, и сердце наполнялось теплом любви, и разгоралось огнем ненависти к моим врагам. И я сильнее сжимал штурвал управления, горя нетерпением вступить с ними в бой. Когда впереди стали отчетливо различимы контуры лагеря, подсвеченные несколькими прожекторами, я остановил машину. Мы обменялись молчаливыми взглядами, и Рэд кивнул, вылез из машины. Он постоял несколько секунд, прислушиваясь к тишине, и пошел открывать двери фургона. Я тоже вылез из кабины. Поднес к глазам бинокль инфракрасного видения, осматривая лагерь впереди.

Оградительный вал с колючим забором в зеленом поле «ночных глаз» мрачно возвышался над степью. Я перевел взгляд левее, поймал в поле зрения смотровую вышку с прожектором. Добавил увеличения: красные светящиеся цифры счетчика расстояния перескочили на несколько десятков метров. Часовой на вышке не спал, стоя в обнимку с автоматом. Луч прожектора казался колонной молочного цвета, ползающей по земле где-то внизу, за границей вала. Сзади ко мне подошел Рэд Ван, тронул меня за локоть. Я оторвался от бинокля, посмотрел на него.

— Все готово, — негромко сообщил он.

Я посмотрел через его плечо. Люди, стоявшие у фургона с оружием и в инфракрасных очках, выглядели грозно и решительно. Хо вышел вперед, подошел ко мне. Инфраочки висели у него на груди, словно ожерелье, прикрывая бороду. В руках он держал свой старый карабин.

— Сверим время? — спросил он.

— Сейчас половина второго, — бросив взгляд на циферблат, ответил я. — Думаю, к двум вы доберетесь до лагеря?

— Да, — кивнул Хо. — Будем ориентироваться на два-пятнадцать.

— Значит, в два-пятнадцать мы должны стоять у ворот? Вышку и охрану мы берем на себя.

Хо положил руку мне на плечо, ободряюще улыбнулся. Сейчас мы понимали друг друга без слов. Напряженные нервы гудели, словно натянутые струны. Знакомое возбуждение уже начало охватывать меня, и было даже приятным. Я чувствовал, как возвращаются прежние ощущения и мысли, что я готов к борьбе до победного конца. Рядом были товарищи, тоже полные энергии и решимости, и это вдохновляло меня, придавало мне уверенности и сил. Спустя минуту они уже растворились в темноте стремительными тенями, а мы с Рэдом продолжали стоять около машины, вглядываясь в ночь.

— Пора! — сказал Рэд, посмотрев на часы, и мы полезли обратно в кабину фургона.

Магнитный активатор бодро заурчал где-то под днищем машины, и я уверенно тронулся с места, постепенно набирая скорость. Уже на подъезде к лагерю, когда до ворот оставалась последняя сотня метров, прожектор на вышке повернулся в нашу сторону, и колонна ослепительного белого света выхватила из темноты наш фургон, цепко поймав его в световой круг. Я остановил фургон у самых ворот. С минуту мы с Рэдом молча сидели в кабине, внимательно осматриваясь и выжидая дальнейшего развития событий. Сейчас нужно было собрать все нервы в кулак, сконцентрироваться, чтобы не пропустить ни малейшей детали, могущей стоить всем нам жизни.

Часовой на вышке внимательно наблюдал за нами. Автомат его висел на плече, направленный в нашу сторону. За воротами появились двое сонных солдат. Они обменялись несколькими короткими фразами, после чего один из них остался стоять у ворот, а другой вернулся в лагерь.

Наверное, пошел за дежурным офицером, подумал я и бросил взгляд на часы. Стрелки показывали два часа десять минут. Взглянул на Рэда. Он кивнул: пора! Постучал по стенке фургона, предупреждая наших товарищей, и взялся за ручку дверцы. Я последовал его примеру, вылез из машины. Остановился, поправляя мундир. Офицерская форма на мне должна была произвести должное впечатление на охранников. Спасибо Хо, что бережно сохранил ее как раз для такого случая. Рэд подошел ко мне, встал у меня за спиной. Направленный на нас прожектор слепил глаза. Я махнул часовому на вышке рукой, крикнул:

— Черт возьми! Да убери ты свет, идиот! Не видишь, свои?

Помедлив, часовой убрал свет. В это время, наконец, показался дежурный офицер. Солдаты поспешно распахнули перед ним ворота, и он вышел нам навстречу. Охрана последовала за ним, держа наготове оружие. Я уверенно шагнул вперед, козырнул в приветствии офицеру. Он неохотно ответил. Было видно, что его только что подняли с постели, и это обстоятельство далеко не радовало его.

— Какого черта? Что так поздно? — недовольно спросил он, продирая заспанные глаза и застегивая на ходу помятый мундир.

— Лейтенант Сорбо! Служба конвоирования ОЗАР, — представился я, и сообщил деловито-озабоченным тоном: — Дело особой важности! Приказано срочно доставить под вашу личную ответственность!

— Что, важные птицы? — насторожился офицер.

— Так точно! — кивнул я, дружелюбно улыбаясь и протягивая ему руку.

— Ладно, — недовольно пробурчал он, пожимая ее, — показывай, кого привезли!

Я сделал знак Рэду. Тот проворно подскочил к фургону, отомкнул запоры и раскрыл двери. Грозно гаркнул:

— Выходи по одному!

Кулак и Хрящ, держа за спиной руки, понуро вылезли из фургона в сопровождении Стояна и Гвоздя, одетых в форму конвойных.

— Ну-ка, ну-ка! Дайте взглянуть! — дежурный офицер шагнул им навстречу. — Заговорщики?

— Самые, что ни на есть отъявленные! — подтвердил я.

— Ну, что, голубчики? Теперь я буду для вас отцом родным! Окажу вам самый теплый прием, окружу вас заботой и лаской! А? Верно? — Он обернулся к солдатам и разразился громким неприятным смехом, задрав голову и широко раскрыв рот.

— Вам у нас понравится! Ручаюсь! — заверил он, еще давясь от смеха, остановившись около Кулака, и потирая руки, словно в предвкушении удовольствия.

Я подбадривающее улыбнулся ему, скосил глаза на часы: пора! Крикнул:

— Кулак! Давай!

Офицер недоуменно посмотрел на меня, но в тот же миг Кулак одним мощным ударом вонзил ему в грудь острый нож по самую рукоятку. Выпучив удивленные глаза, и тяжело захрипев, офицер мешком рухнул на землю к ногам старателя. Солдаты, не ожидавшие такого поворота событий, испуганно и растерянно отступили к воротам. Пользуясь замешательством врага, я выхватил пистолет, и одним выстрелом сразил часового на вышке, уже схватившегося за оружие.

— Рэд! Охрана! — бросил я через плечо, устремляясь к воротам, но мое беспокойство было напрасным.

Рэд Ван и четверо старателей уже сломили сопротивление перепуганных солдат, и бросились вслед за мной в распахнутые ворота. Цепляясь за скользкие ступени лестницы, я быстро вскарабкался на вышку. Весь лагерь был теперь у меня, как на ладони. С другой стороны по верху вала уже бежало несколько десятков вооруженных человек, стремясь достичь второй вышки и караульных помещений. Я развернул прожектор, освещая им дорогу, и ослепляя караульного на вышке. В ту же секунду град выстрелов рассыпался над лагерем, отдаваясь тревожным эхо по ночной степи. Испуганные заключенные внизу, в котловине, заметались по лагерю, сбиваясь к разделительному забору у сточной канавы. Сонные охранники, всполошившиеся и выбежавшие на шум выстрелов, принялись без разбора палить во все стороны, расстреливая беззащитных людей.

Я схватил автомат, выпавший из рук убитого караульного, и дал длинную очередь по казарме, уложив несколько солдат и разнеся в куски пластиковую крышу барака. В это время сверху вала, прямо на головы охранников, обрушились старатели во главе с Хо и люди Рэда Вана. Не ожидая столь дерзкого нападения, охрана отступила, и бросилась бежать, но у ворот их настигли неумолимые пули Кулака и его товарищей.

Староста старателей, ловко ковыляя на своем костыле, яростно отстреливался во все стороны, стремительно продвигаясь к ближайшему бараку, в котором укрылась горстка солдат охраны. Не отставая от него ни на шаг, Хрящ, Стоян и Гвоздь прикрывали своего товарища со спины плотным огнем, с каждой минутой сражая все больше и больше врагов. В это время Рэд Ван бежал в сторону рва, что-то крича и махая руками укрывшимся там людям. Сообразив, что в суматохе перестрелки могут погибнуть безоружные и беспомощные заключенные, я быстро спрыгнул с вышки, и бросился вслед за Рэдом, перепрыгивая через трупы поверженных солдат.

Дикие тени метались по пыльной земле. Неуправляемые прожекторы, сбитые ветром, резали ночную мглу на дне котловины широкими лучами света, словно это какие-то обезумевшие гиганты вели между собой смертельную битву, размахивая огненными мечами.

Я выстрелил два раза в охранника, неожиданно появившегося у меня на пути, и, перепрыгнув через его бездыханное тело, в два прыжка оказался у колючего забора. Луч света скользнул из-под моих ног по краю рва, и я увидел испуганные лица людей, укрывшихся здесь от шальных пуль. При моем появлении они дружно шарахнулись прочь, но я поспешно протянул вперед руки:

— Не бойтесь! Мы не причиним вам зла!

Поймав на себе их недоверчивые взгляды, я быстро скинул с себя ненавистный мундир, и спрыгнул в ров. Вонь душных испарений, смешавшаяся с пороховой гарью, резала глаза. Я прикрыл рукой лицо, едва не задыхаясь от смрада, царившего здесь.

— Друзья! Мы пришли, чтобы освободить вас! Я Максим Новак… неужели вы не помните меня?

Я подошел ближе, всматриваясь в тревожные, испачканные грязью лица.

— Не может быть! — воскликнул кто-то в толпе. — Максима убили охранники.

— Да нет же! Я жив, — пытаясь рассмотреть говорившего, я подошел еще ближе.

Из темноты вышел невысокий худой человек с желтым скуластым лицом и болезненно опухшими глазами. Присмотревшись, я узнал в нем Лао Ляна, одного из заключенных, с которым нас часто водили на земляные работы.

— Лао? Это ты?.. Дружище! Ты не узнаешь меня? Нам с Рэдом удалось спастись, и мы пришли, чтобы спасти всех вас!

— Максим?.. — Лао Лян с сомнением присматривался ко мне. — Неужели это действительно ты?.. Ну, да, точно!

Он радостно обнял меня за плечи и повернулся к остальным.

— Братья! Это Максим! Максим Новак — землянин! Они пришли освободить нас! Вы слышите?

Радостный ропот разнесся над головами людей. Не веря своему счастью, они обступили меня со всех сторон, пытаясь потрогать, обнять, протянуть руку в горячем пожатии. Я видел, как загорелись надеждой их глаза, давно уже с обреченностью смотревшие на мир. В этот миг их сердца снова обрели веру в справедливость.

Звуки перестрелки постепенно стихали, и на краю рва неожиданно появились Кулак, Рэд и Хо. Разгоряченные боем, возбужденные, они стояли, глядя сверху на меня и всех остальных, и не могли произнести ни слова. Правая рука Кулака лежала на перевязи, и темное пятно крови растеклось по рукаву его рубахи.

— Что с тобой? Ты ранен? — забеспокоился я.

— Пустяки! — отмахнулся староста здоровой рукой. — Так, царапнуло малость… Но я тому гаду тоже! — и он угрожающе потряс над головой увесистым кулаком. Посмотрел на меня.

— Ты как?

— Со мной все в порядке. Хо, что с охраной?

Старик устало оперся на ствол своего грозного карабина. Слегка наклонил голову:

— Все кончено! Мы победили их!

В это время кто-то направил прожектор на вышке в нашу сторону, и все мы смогли увидеть другую половину лагеря за забором, где были женщины. Напуганные ночной перестрелкой не меньше остальных заключенных, они сбились около барака, пытаясь укрыться под шатким навесом. Я приник к колючей проволоке, с замиранием сердца всматриваясь в темные женские фигуры, но Юли среди них не было. Неужели с ней что-то случилось? Неужели онаслучайно попала под шальную пулю, и теперь навсегда и безвозвратно потеряна для меня? Теперь, когда мы, наконец, одержали победу!..

В отчаянии, царапая в кровь руки, я принялся ломать колючую стену, стремясь перебраться через забор. Видя мое волнение, на помощь мне пришли мои товарищи, и остальные заключенные. Совместными усилиями мы повалили целый пролет забора, и я, спотыкаясь и выкрикивая имя жены, бросился к бараку, чувствуя, как бешено, колотится мое сердце. И тут, казалось, судьба сжалилась надо мной. Я увидел ее — живую, испуганную и взволнованную не меньше меня. И сердце мое радостно взлетело к небу, благодаря его за чудо.

Она бежала мне навстречу, спотыкаясь и падая, не обращая внимания на разбитые колени. Через минуту я подхватил ее в свои объятия — обессиленную, измученную, такую родную и любимую! Крепко-крепко прижал ее к своей груди, зарывшись лицом в ее пыльные волосы. Когда она подняла ко мне свое лицо, я увидел ее глаза — море счастья и безудержных слез.

— Юленька!.. Милая!.. Родная моя!..

Я целовал ее лицо, ее соленые от слез глаза и горячие щеки, ее дрожащие губы.

— Жизнь моя!.. Сердце мое!..

— Максим… — захлебываясь рыданиями, простонала она, ненасытно всматриваясь в мои глаза, словно пытаясь раствориться в них, унестись на просторы далекой, родной планеты, где мы были так счастливы. — Максим… я люблю тебя!

Неожиданно тело ее ослабло, и я почувствовал, как она падает без чувств на землю. Подхватил ее на руки — легкую, как пушинку — и понес к воротам, к выходу из этого ада, где ей было не место. Голова ее безвольно упала на мое плечо, темные круги лежали вокруг глаз, сухие, потрескавшиеся на ветру, губы были плотно сжаты. Безмерная боль и страдание сквозили в каждой черточке ее лица. И сердце мое обливалось кровью от сознания того, что нельзя повернуть время вспять, что именно я был виновен во всех ее страданиях, и что не уберег ее от всех этих несчастий и мук. Но теперь все будет иначе! Теперь ни один волос не упадет с ее головы! Теперь мы снова вместе и не расстанемся больше никогда, пока живительный огонь Храма Памяти не вознесет наш прах к вечным звездам!

Я нес свою любимую к воротам этого проклятого лагеря, и сотни сочувствующих глаз провожали меня. Люди, перенесшие ужасы заточения, пытки и унижения, умели сопереживать чужому горю и радоваться чужому счастью. Тяжелые испытания, выпавшие на их долю, очистили их души, вознеся их над всем остальным миром, полным жестокой, бессмысленной борьбы и алчного стяжательства власти. Эти люди теперь были в силах изменить этот мир!

Глава одиннадцатая Лицом к солнцу

Десятки костров, источавших жаркое пламя, клубили над лесом смолистый сизый дым, поднимавшийся к верхушкам деревьев, залитых лучами закатного солнца. Мастеровито срубленные из коричневых толстых стволов домики с плоскими крышами занимали все пространство обширной лесной поляны на склоне скалистого холма, с востока, к которой примыкала широкая вырубка, обнесенная высоким частоколом. Дружный стук вибротопоров и визг ультрачастотных пил говорил о спорой работе старателей, возводивших на краю вырубки большие приземистые дома.

Я остановился невдалеке, наблюдая за тем, как свежеобтесаные бревна ложатся одно на другое, как Стоян и Гвоздь тщательно подгоняют зазоры между ними. Откуда-то с востока, перекрывая стук топоров, родился, усиливаясь с каждой минутой, низкий вибрирующий звук. Я задрал голову, глядя в сторону садящегося солнца: над лесом, блестя обшивкой, появился грузовой гравиплан, сделал круг, заходя на посадку. Топоры смолкли — старатели, задрав головы к небу, следили за тем, как серебристый каплевидный аппарат осторожно опускается на поляну. Рокот посадочных двигателей отдавался глухим эхо в глубине леса. Спустя минуту все стихло, и из распахнувшегося люка на землю соскочил довольно улыбающийся Рэд Ван. Я поспешил ему навстречу.

— Ну вот, как обещал! Аппарат в твоем распоряжении! — радостно сообщил Рэд, пожимая мою руку. — Машина в полной исправности, как новенькая! — Он похлопал ладонью по обшивке гравиплана.

— Как же тебе удалось?

— Не просто. Но старые друзья помогли и в этом. Самым трудным было перегнать гравиплан из столицы в предместье. А дальше, уже легче.

Я осмотрел машину, заглянул в кабину, и даже посидел за управлением, борясь с искушением запустить двигатели и отправиться в путь немедленно. Но спешить сейчас было нельзя. Отослав Рэда отдыхать, я вернулся к себе в домик.

Косые лучи солнца проникали в широкое окно, борясь с надвигающимися сумерками в углах комнаты. Пахло смолой и терпкой хвоей. На широком топчане, крытом шкурами лежала Юли, и, кажется, спала. Я бесшумно приблизился к ней по дощатому полу, осторожно опустился рядом на топчан. Долго всматривался в бесконечно дорогое, знакомое до мельчайших черточек лицо. В уголках ее глаз и между бровей залегли крохотные морщинки — следы пережитых ею испытаний, страданий и боли. Но теперь все было позади. Судьба, трагически поломавшая всю нашу жизнь, снова улыбнулась нам, возвратив надежду на счастье и любовь.

После освобождения из лагеря, Юли считала чудом нашу с ней встречу, и я готов был согласиться с ней, слушая рассказ о злоключениях, выпавших на ее долю. В тот трагический момент, когда продажная пуля Ена Шао пронзила ее тело, пройдя навылет через левый бок, и когда я считал Юли потерянной для себя навсегда, испытания ее только начинались. Раненную и бесчувственную, истекающую кровью ее бросили в подвал виллы Наоки, как ненужную вещь. И только крепкое здоровье, взращенное многолетними занятиями спортом и сильная наследственность, заботливо очищенная генными инженерами ПОТИ^[8] — этими стражами чистоты и здоровья человеческого рода Земли — не дали ей тогда погибнуть. Обнаружив, что она жива, приспешники Наоки не стали ее добивать. Ее отдали Ену Шао, который отправил полуживую Юли в лагерь для политических заключенных. Здесь мы потом и встретились. Там, в лагере, сердобольные женщины-заключенные заботливо выходили Юли, залечив ее физическую рану, но раны душевные им вылечить, было не под силу. Бесконечная череда унижений, издевательств и страданий наложили неизгладимый отпечаток на ее внутренний мир, но все же не сломили ее окончательно. Искра надежды теплилась в ее сердце, согреваемом неугасимой любовью ко мне…

Но теперь страшный сон, преследовавший ее столько времени, закончился. Тень смерти, коснувшаяся нас обоих, не смогла заглушить в нас страстный родник жизни, который все еще бьется в наших сердцах. А раз так, значит, не под силу ей будет разлучить нас ни теперь, ни после! Полный уверенности в этом, я осторожно тронул волосы Юли, погладил ее по впалой щеке. Мое легкое прикосновение разбудило ее. Она зажмурилась, поворачиваясь на спину, и сладко потянулась. Посмотрела на меня еще сонным, но лучистым взором. Я окунулся в ее глаза, в которых отражалось земное небо в легких летящих облачках. Спросил:

— Как ты себя чувствуешь, малыш?

— Хорошо, — улыбнулась она. — Который час?

— Уже вечер.

— Правда? Значит, я проспала полдня, а ты даже не разбудил меня? — нотки укора проскользнули в ее голосе.

— Тебе нужно больше отдыхать, чтобы скорее поправиться! — Я снова нежно погладил ее по щеке.

— Максим! Я вполне здорова. Разве не так? Теперь со мной ты, и мне больше ничего не страшно… и не нужно, — добавила она. Замолчала, прислушиваясь к шуму снаружи.

— Все еще строят?

— Да. Скоро заканчивают, и тогда мы сможем разместить всех людей с удобствами, а не под открытым небом. Правда, припасов, захваченных в лагере, не так уж много, но вокруг нас лес. Там много дичи и съедобных плодов. Так что голодать мы не будем! Вот с оружием у нас хуже…

— А что такое? — Юли внимательно посмотрела на меня.

— Понимаешь, боеприпасов, изъятых у охраны лагеря, хватит нам не надолго. Это плохо. Нам нужно много оружия, чтобы сражаться!

— Максим! — Юли взяла меня за руку. — Ты все-таки решил остаться здесь?

Я посмотрел в ее глаза: в глубине их притаилось тревожное ожидание и горечь.

— Ласточка моя! — Я ласково погладил ее теплую ладонь. — Обещаю тебе, что с нами ничего — слышишь? — ничего не случиться! Мы обязательно вернемся домой, вырастим с тобой наших детей, и будем жить, и служить нашему обществу долго-долго, пока не погаснут звезды!.. Но разве ты не видишь, сколько горя и страданий принесла здесь многим людям эта революция? Хо сравнивал ее с огненной лавой, уничтожающей все живое на своем пути… И он был прав! Сколько надежд и человеческих судеб сожгла эта «лава» здесь, на Гивее!

Юли опустила глаза, хмуря брови.

— Максим! В тебе говорят месть и ожесточение. Это плохие чувства! Мы не можем позволить им завладеть нами, иначе добро наше обернется еще большим злом и несчастьем…

— Это не месть, родная моя, нет! И не ожесточение! Хотя я чувствую, как меняюсь под гнетущим спудом этого мира, как в моей душе что-то непоправимо ломается, несмотря на все хорошее, что было заложено в нас Трудовым Братством. Злая тень этого мира исподволь вползает в мое сердце, пытаясь потеснить царящее там добро. И от этого мне становится страшно! Я убиваю людей, чьи жизни на Земле считаются бесценной святыней! Я переполнен ненавистью к своим врагам, которой раньше никогда не знал… Но я не хочу, чтобы все это завладело мной окончательно! Не хочу!

Я стиснул кулаки, чувствуя, как все пылает в моей груди.

— И все же, бегство из этого мира — не лучший, не самый правильный выход для нас с тобой. Мы должны постараться исправить его. Разве не наш долг, как землян, помочь торжеству справедливости на этой планете? Разве не будет потом терзать тебя и меня сознание позорного бегства из огня и пепла сожженной планеты в безопасное и заботливое лоно Земли?.. Разве не будут по ночам взывать к нам тысячи глаз и тысячи рук безвестно погибших, замученных людей, прося нас о помощи?

Юли молчала, продолжая, хмурится.

— Вспомни, чему нас учили с детства. Каждый человек уникален по природе своей, имея бесспорное право на жизнь… Каждый человек достоин счастья и процветания, а душа его священна и охраняема силой Земли от любого проявления зла в любом уголке Вселенной! А эта революция и люди, стоящие за ней? Разве ни есть они главное проявление того самого зла, с которым все время боремся мы, которое несет людям одни несчастья и страдания, неоправданно вознося одних над другими?

Юли отрицательно замотала головой.

— Все это так, но имеем ли мы право, самостоятельно принимать такие решения, не заручившись одобрением и поддержкой всего общества? — Она вопрошающе смотрела мне в глаза, терзаясь сомнениями. — Ведь речь идет о судьбе целой планеты! Чужого народа, у которого своя история, свой путь! Вправе ли мы с тобой, Максим, вмешиваться в ход общественного развития так далеко от Земли?.. Готов ли ты взять на себя такую ответственность?

Теперь настала очередь нахмуриться мне.

— Во многом ты права… Но выслушай меня внимательно. Ты знаешь, лет пятнадцать назад я никак не мог понять, почему в системе ОСО вдруг появилась кажущаяся ненужность. Нет, Охранные Системы не перестали существовать вовсе. Биологическая защита и ПОТИ — оплот из оплотов безопасности земной жизни и физического здоровья людей. Они были, есть и будут. Но внезапно и как-то незаметно исчезли с Земли все старые сотрудники оперативных подразделений. Школа ОСО продолжала готовить молодежь, и считалось, что она будет резервом безопасности общества. Но, по сути, все мы были только неопытными юнцами, не имеющими, ни жизненного опыта, ни профессиональной сноровки. Мы были стажерами, которым общество с легкостью доверило свою безопасность. От чего так случилось? От благодушия и успокоенности? Или от попустительства и халатности кого-то в Совете ОСО?.. А потом случилась эта революция на Гивее, и я, уже находясь здесь, вдруг совершенно отчетливо понял, что люди Земли принимали активное участие в ее подготовке и свершении, но принимали тайно, даже от всех нас! Понимаешь? Уже тогда мы вмешивались в дела этого народа, и это выглядело само по себе неправильно и недостойно, потому что было окутано ложью с самого начала. Желая помочь людям родственного мира избавиться от деспотии и угнетения, невольно, мы создали монстра, еще более ужасного и безжалостного, способного вызвать неисчислимые бедствия на этой планете, несущего ее жителям только страдания и горе. Мы поставили у власти здесь, на Гивее, не тех людей — людей жестоких, алчных и бессовестных. Вместо цветущего рая мы породили мертвое поле, залитое безжизненной лавой и человеческой кровью. Мы не уничтожили зло, мы лишь сменили его личину. Мы не избавили людей от несправедливости, а принесли им только новые страдания… Наше солнце ослепило нас, и мы пошли не тем путем, который привел нас на край пропасти. Это целиком наша вина — вина Земли, которую мы обязаны искупить. Это наша ошибка, которую мы обязаны исправить. Мы с тобой, потому что мы — плоть от плоти Земли. Понимаешь? В этом наш священный долг, в этом наше предназначение…

Юли подняла ко мне взволнованное разгоряченное лицо.

— Возможно, Земля и не примет наше решение… Что ж, пускай так! Но, неужели, ты забыла первый и самый главный постулат нашего Кодекса Чести? «Везде, где бы ни творилось зло, унижая, угнетая и заставляя страдать людей, лишая их счастья и самой жизни, наше святое право добиться воссаторжествования добра и справедливости!» Разве не так?

Я внимательно смотрел на Юли. Она молчала, глядя на полосы красного света, висевшие в пыльном воздухе под потолком. Потом вздохнула:

— Ты, наверное, прав… Может быть, я эгоистична, но мне тяжело будет снова перенести твою гибель… И я соскучилась по Земле, Максим! Мне невыносимо хочется увидеть ее просторы, упасть в траву ее лугов, насладиться запахом ее ветра, окунуться в ее чистые воды, чтобы смыть с себя всю эту кровь и грязь, которыми пропитана эта планета!.. Но я люблю тебя и не могу оставить одного на растерзание врагам. Я верю тебе!

Она прижалась к моей груди. И я крепко обнял ее, чувствуя неодолимое желание раствориться в ней без остатка.

* * *

Стремительно наступившая ночь окутала лес глухим непроницаемым мраком, разбросала на небе крупные горошины звезд. Высоко над лесом серый абрис одинокой луны просвечивал сквозь пелену облаков тусклым фонарем, не способным бороться с темнотой у подножья деревьев, дружными рядами поднимавшихся к вершине скалистого холма.

Некоторое время я стоял на краю скалы, под пологом звездного неба, всматриваясь во тьму и прислушиваясь к тревожным звукам ночи. Слабый ветерок нес из темноты приятную прохладу и сухие запахи степных трав. Безграничный звездный простор надо мной манил своей необъятностью и глубиной, завораживал, рождал в душе привычные ассоциации и чувства. Многое я отдал бы сейчас, чтобы снова испытать непередаваемую радость полета среди звезд, радость звездопроходца, открывающего новые миры, и снова возвращающегося на родную Землю после долгих скитаний…

Земля! Сколько дорогого, близкого и бесконечно прекрасного таило в себе это слово! Сколько мечтаний, надежд, переживаний и счастливых минут было связано с ним!.. Вся моя жизнь, от начала и до конца, была посвящена Земле. Даже здесь, на чужой планете, за бесконечной бездной мрака и холода, разделившей Землю и Гивею, пройдя по огненной тропе безвременья и ужаса нуль-пространства, — даже здесь я чувствовал заботливые руки Земли, и служил Трудовому Братству!

Утро нового дня обещало принести с собой коренные перемены во всей моей прежней жизни, но сейчас думать об этом мне не хотелось. Душа и тело требовали покоя и отдыха. Я повернулся и пошел по узкой тропинке, возвращаясь в лагерь. Осторожно ступая по камням и всматриваясь в темноту, достиг высокой стены частокола. У ворот, сидя на камнях, дремали, обняв оружие, двое часовых: Стоян и Хрящ. При моем появлении они встрепенулись.

— Что, тревожно? — сонно щурясь, поинтересовался Хрящ, приветствуя меня.

— Есть немного, — кивнул я в ответ.

— Зря! Утро будет доброе! — сообщил Стоян, взглянув на звезды и по-собачьи принюхиваясь к ветру.

— Тебе бы отдохнуть, — сочувственно посоветовал Хрящ, внимательно взглянув на меня. — Исхудал ты весь, осунулся вовсе…

— Ну, что ж, пожалуй, я так и сделаю. А вот вам спать на посту не следует!

— Что ты, Максим! Это мы так, немного присели, — заверил меня Стоян. — А спать и не думали вовсе! Можешь не беспокоиться, свой пост мы знаем.

Он по-солдатски сжал в руках оружие, вытягиваясь во весь рост.

— Ладно, верю, — дружески похлопал я его по плечу, уже собираясь идти спать.

— Послушай, Максим! — остановил меня Хрящ. — Вот тут промеж нас спор вышел… никак не можем разрешить кто прав. Рассуди ты нас, если сможешь.

— Попробую, — улыбнулся я. — А о чем ваш спор?

— Да вот, никак не верится нам, что у вас, на Земле, все люди считают себя братьями, и нет промеж ними вражды и злобы… Неужто, и в правду такое возможно? — Хрящ посмотрел на меня доверчиво и просящее, словно ученик на учителя.

— Сколько живу на свете, — продолжал он, — всегда знал, что каждый человек строит свое счастье в одиночку, своими собственными руками. Другие ему в этом не подмога! Каждый за себя, и все врознь. И отец мой так жил, и дед, и прадед…

Он замолчал, недоуменно пожимая плечами.

— Да, на Земле люди живут по-иному, — помедлив, согласился я. — Трудовое Братство объединило всех в единую семью, вселило в людей веру в необходимость совместного труда, через который достигается благосостояние всего общества, всей планеты. Но произошло это не сразу, не вдруг, а через тяжелый путь борьбы, потерь и находок. Не одно столетие минуло на Земле, прежде чем мы стали такими, какие мы теперь… Вот ты сказал, что каждый человек должен строить свое счастье в одиночку, иными словами, каждый человек — кузнец своего собственного, маленького счастьица? В этом и есть твоя главная ошибка! Счастья нельзя добиться в узком мирке одного или нескольких человек, в мирке своего одинокого «я», в отрыве от всего остального мира. Ни к чему иному, как к черствости и равнодушию это не приведет. Настоящее счастье нужно строить всем вместе, ибо только общими усилиями можно изменить к лучшему мир вокруг. Разве ты сможешь быть счастливым, когда вокруг тебя кто-то страдает, льются чьи-то слезы, кто-то голоден и умирает от болезней и нищеты, кто-то унижен и ввергнут в рабство?.. Неужели ты сможешь веселиться и наслаждаться полнотой жизни, зная, что такое творится вокруг?

Я пристально посмотрел ему в глаза.

— Нет, конечно, — сконфужено потупился Хрящ. — Что я, зверь какой-то что ли?

— Вот тебе и ответ на твой вопрос! Если в обществе правит несправедливость, если только единицы способны вкушать жизнь полной чашей, а тысячи других прозябают в нищете и бесправии, значит, такое общество необходимо исправить, потому что все люди, без исключения, имеют право на счастье!

— Но как этого добиться? — засомневался Стоян.

— Я вот что думаю, — начал неторопливо рассуждать Хрящ, потирая подбородок. — Что ежели каждый человек будет делать так, чтобы было хорошо прежде всего ему, ну и, конечно, родственникам его, тогда будет хорошо и всем вокруг. Ведь тоже самое станут делать все остальные.

Я усмехнулся и устало посмотрел на него сквозь приопущенные веки.

— Но однажды ты можешь решить для себя, что тебе станет хорошо лишь когда другим будет плохо. Что же тогда?.. Счастье, в угоду которому ставятся помыслы, интересы, желания и надежды других людей? Во что превратиться мир, где на пути личного счастья встанут судьбы других людей?

Я в упор смотрел на него. Хрящ потупил взгляд, обдумывая мои слова и тихонько сопя.

— Хорошо всем будет лишь тогда, когда каждый человек будет прежде всего думать об интересах других, сопоставляя и нивелируя с ними свои личные интересы. Добиться этого очень непросто. Прежде всего, необходимо еще с детства, с самого младенчества, приучать людей к осознанной необходимости самодисциплины и самопожертвования ради общего блага. Два-три поколения правильно воспитанных детей дадут новые ростки новой жизни, и дело сдвинется с мертвой точки. Процесс пойдет дальше, раскручиваясь, как тугая пружина.

У нас, на Земле, этим занимается мощная сеть воспитательных школ, научных институтов и академий, к решению этой задачи подключены Советы Экономики и Планирования Материальных и Духовных Ресурсов Общества. Сотни тысяч людей — опытнейших учителей и чутких воспитателей — растят будущее поколение Земли. Благодаря неусыпной заботе Трудового Братства наши дети вырастают благодарными, отзывчивыми, честными героями, неустанными тружениками и строителями нового общества, отважными звездопроходцами, несущими свою доброту и заботу на просторы Вселенной. Они готовы защитить любого нуждающегося в безграничном хаосе звезд и галактик… Теперь вы понимаете, какой это грандиозный и кропотливый труд? Но ради всеобщего счастья стоит жертвовать собой, своим личным счастьем и благополучием.

— М-да… — задумчиво протянул Хрящ, после продолжительного молчания. — Нам до такого еще далеко! Да и под силу ли нам такое? — Он вопрошающе посмотрел на меня.

— Под силу! Ты же видишь, я здесь, перед вами! Нужно только начать, сделать первый шаг. Ведь все, что делалось на Гивее до сих пор: и эта революция, и все, кто стоял за ней, кто обманывал народ, суля ему сказочные богатства в одночасье, просто так, ни за что, все это произошло с одной единственной целью — вознести над вашим народом маленькую кучку олигархов, бесталанных и никчемных людей, чем-то обиженных на прежнюю власть. Они сами сделали из себя «великих вождей» и присвоили себе все привилегии прежних диктаторов. Но они не хотят и не могут дать своему народу счастья и процветания, потому что народ нужен им лишь для личной наживы, власти и стяжательства!

— В чем же выход? — взволнованно спросил Стоян, и глаза его загорелись, словно угли растревоженного костра.

— В борьбе! — уверенно ответил я. — Вот почему мы с вами сейчас здесь, с оружием в руках! Мы первыми ступили на правильный путь, и обязаны повести за собой всех остальных. Отступать нам уже нельзя, каких бы жертв и лишений не потребовала от нас эта борьба, потому что только от нас с вами будет зависеть судьба этой планеты! Поверьте мне, если не у ваших детей, то у внуков и правнуков обязательно будет достойная жизнь и светлое безоблачное будущее.

Я вернулся к себе в домик. Здесь было темно и тихо. Иногда, когда далекая луна вырывалась из плена облаков, в воздухе повисали полосы тусклого серого света, проникавшего в окно, ложились на дощатый пол призрачной дорожкой. Прислушавшись, я быстро разделся и лег на топчан рядом с Юли, осторожно нащупав в темноте ее горячее мягкое тело. Сонно замурчав, она повернулась ко мне, уютно устраиваясь на моем плече. Я обнял ее — самое дорогое, что было в моей жизни — чувствуя, как мерно бьется ее сердце там, где гулко и тревожно стучит мое.

* * *

Громады облаков плыли по небу, то, сплетаясь сказочными замками и снежными вершинами, то, дробясь и растекаясь зыбкой туманной пеленой, в которой плавился огненно-красный шар гивейского солнца. Гравиплан легко и плавно скользил над равниной, то, взмывая вверх, то, опускаясь ниже в восходящих токах воздуха.

Я сидел за управлением, молча, взирая на пробуждающийся внизу мир, по иронии судьбы так много теперь значивший для меня. Справа и чуть сзади от меня расположился Хо, молчаливо созерцавший неведомые дали восточного горизонта, еще скрытые в сером предутреннем мраке. Сухой жар, сменивший приятную прохладу ночи, почти ощутимо обдувал купол кабины, стекая по каплевидному корпусу аппарата к жерлам хвостовых стабилизаторов. Спустя минуту где-то на севере, еще едва различимо, забрезжили алые всполохи переливавшейся под лучами всходившего солнца воды — это безграничные океанские просторы неторопливо и неуклонно разворачивались перед нашими глазами, стремясь предстать во всей своей красе и величии. Еще немного, и изогнутой подковой белоснежная громада Шаолинсеу всплыла из трепещущего жаркого марева, чернея провалами разрушенных кварталов, словно пустыми глазницами черепа.

Я уменьшил скорость аппарата почти наполовину, выравнивая его и опускаясь на несколько сот метров ниже. Затем взглянул на Хо. Темные угольки его глаз казались непроницаемыми, а плотно сжатые губы, в обрамлении седых усов и бороды, говорили о безмятежном спокойствии и душевной силе. Сейчас он был похож на статуэтку китайского мудреца, вырезанную из твердой желтой кости, какие я видел во множестве на Земле, в Музее Истории Религий и Традиций.

— О чем задумались, Хо? Какие мысли терзают вас в столь ранний час?

Он оторвал взор от далекого горизонта и внимательно посмотрел на меня. Спокойно произнес:

— Мои мысли легки и прозрачны, как утренние облака над океаном… А вот что тревожит тебя? Твоя душа томится сомнениями, и они сгущаются, словно тучи в ясный день, омрачая твои мысли.

— Неужели это так заметно со стороны? — усмехнулся я, пытаясь казаться беззаботным, но это у меня плохо получилось.

— Послушай, Максим! Путь мести никогда не бывает прямым. Он подобен лесу, в котором легко заблудиться и забыть, зачем ты пришел сюда. Подумай, что движет тобой, прежде чем принять решение…

Хо положил сухую ладонь на мою руку и заглянул мне в глаза.

— Нет, это не месть, — покачал я головой. — Я не стал бы идти туда только ради мести, потому что это приведет меня к еще одной трагедии. Подобное уже случалось в моей жизни, и я не хочу повторения старых ошибок! Но я хочу понять имею ли я право вершить правосудие от своего имени?

Я с надеждой посмотрел на него, ожидая поддержки.

— Мне понятны твои сомнения, — помолчав, кивнул Хо. — Легко увидеть чужие грехи, тогда же, как свои увидеть очень трудно. Потому что чужие грехи рассеивают, как шелуху, свои же, напротив, скрывают, как искусный шулер скрывает несчастливую кость… Ты честен и открыт душой, ибо видишь все ее изъяны и темные стороны, ты стремишься бороться с ними, поэтому я поддержу тебя в твоем стремлении наказать чужое зло… Я одобряю тебя. Ты мудр, потому что готов отказаться от личного счастья, ради счастья других людей! Твой порыв заслуживает похвалы и почтения, и я, старый человек, готов склонить перед тобой голову и следовать за тобой до конца, ибо твой путь — это путь справедливости!

— Хо! Вы слишком преувеличиваете мои достоинства. Право же, не стоит приравнивать меня к праведникам и святым! На Земле есть много более достойных людей, чем я.

— Тогда вы все — боги, и я преклоняюсь перед вами!

И он слегка склонил свою седую голову.

— Богами быть трудно! Хотя наше общество и старается вложить в нас все самое лучшее, что накоплено человеческой культурой и историей за многие тысячи лет. Поэтому я безмерно рад, что родился именно на Земле и познал счастье всеобщего братства. Но и здесь, на Гивее найдется немало достойных людей — честных и открытых — способных повести остальных к торжеству справедливости, способных зародить в душах людей семена доброты и отзывчивости… Таких, как вы, как Рэд Ван, как Кулак. Вы, и только вы можете сделать для своей планеты гораздо больше, чем могу сделать для нее я или кто-то другой с Земли! Это ваш мир и только от вас зависит, каким ему быть через десять, сто лет! Но вас мало, катастрофически мало…

На губах Хо появилась легкая усмешка.

— В непроглядной тьме даже самый слабый свет освещает дорогу.

Он замолчал. Молчал и я, погрузившись в созерцание белоснежных контуров северной столицы Гивеи, все отчетливее вырисовывавшихся в лучах восходящего солнца. К ней лежал сейчас наш долгий путь. Там я надеялся найти успокоения своей мечущейся душе, переполненной гневом. Мысль покарать Ена Шао за его предательство и вероломство не покидала меня с момента моего «второго рождения», когда заботливые руки и умения Хо вернули меня из-за черты безвременья. Нет, я вовсе не хотел его смерти только лишь ради мести. Это поставило бы меня в один ряд с такими людьми, как он сам. Я жаждал справедливого суда над Еном Шао, хотя в глубине души и понимал, что подобный суд вряд ли возможен здесь и сейчас. Ведь если люди, поставленные революцией защищать ее интересы, оказываются предателями и бандитами, то чего можно было ожидать от ее вождей, приведших свой народ к краю этой пропасти?

И, тем не менее, в моих руках была запись всего происходившего на вилле Наоки в тот роковой для нас с Юли день, сделанная Хо остававшимся на свободе. Эта запись была неопровержимым доказательством измены Ена Шао своему долгу и его тесной связи с преступным миром Гивеи. Я все же надеялся, что, попав в руки высокого начальства ОЗАР, запись эта положит конец дальнейшей карьере Ена Шао, ведь изменников и предателей не жаловали во все времена и у всех народов. Конечно же, моя затея была сопряжена с большим риском, но рядом со мной был верный товарищ, готовый в минуту опасности прийти мне на выручку, а в сердце моем пылала неугасающая любовь к Юли, которая придавала мне сил и уверенности.

Я взглянул на Хо.

— Пора! — кивнул он.

Мы посадили гравиплан в сорока километрах от столицы, прямо в раскаленной степи, где ветер гнал тучи пыли и волны иссушающего жара. Переодевшись в форму офицера-конвойного, оставшуюся еще со времени нашего нападения на лагерь заключенных, я помог Хо выкатить из грузового отсека магнитор, и закрыл за собой люк.

Наш план был прост и уже однажды испытан на деле. Хо будет исполнять роль арестованного заговорщика, а я буду изображать из себя конвоира, которому приказано доставить бунтовщика в Главное Управление ОЗАР столицы. Единственно что беспокоило меня — удастся ли нам беспрепятственно миновать многочисленные посты охраны на подступах к городу и уйти от патрулей, не вызвав подозрения. Но, пройдя первый кордон, я понял, что моя тревога была неоправданной. У заградительной баррикады, сооруженной из груды металлических балок и битого камня, грозно высилась стальная громада боевой машины, молчаливо и тупо уставив перед собой раструбы нескольких излучателей. Она преграждала дорогу множеству повозок и машин, на которых приехали в столицу в поисках лучшей жизни сотни людей со всех концов планеты. Подобное можно было встретить почти на всех дорогах, ведших в Шаолинсеу.

Ни чему не удивляясь, я смело и решительно подъехал прямо к узкому проходу в баррикаде, где несколько солдат в странной синей форме томились от жары на гусеницах танка.

— Сержант! Мне необходимо срочно проехать в столицу! — вылезая из машины, окликнул я старшего из них, козыряя ему на ходу, и небрежно показывая свое старое удостоверение.

— Для проезда в столицу нужно особое разрешение… — взглянув в мои документы, неуверенно возразил сержант, и покосился на мои офицерские нашивки.

— Какого черта? — огрызнулся я, заглядывая в его прищуренные глаза. — По-вашему, я ехал сюда сотню миль, чтобы услышать, что мне нужна какая-то бумажка?!

Сержант безразлично и устало пожал плечами.

— Вы хотя бы понимаете, насколько важно доставить этого человека в Главное Управление ОЗАР? — кивнул я в сторону магнитора, где понуро сидел Хо.

Сержант недоверчиво посмотрел через мое плечо в указанном направлении. Робко произнес:

— Но лейтенант, у меня приказ…

— А вы, наверное, думаете, что я притащился сюда по своей воле? У меня тоже есть приказ защищать революцию от ее врагов и изменников!

— Конечно… — промямлил сержант, виновато опуская голову под моим пристальным взглядом.

— Ладно, — примирительно сказал я. — Свяжитесь со своим начальством и сообщите обо мне. Я не хочу, чтобы вам влетело из-за меня.

Сержант растерянно оглянулся назад, и снова попытался вытянуться по стойке «смирно».

— Виноват! Связаться нельзя. Нет связи со штабом… уже третий день.

— Замечательно! И что же теперь прикажите делать мне? Торчать здесь неизвестно сколько, пока не восстановят связь? Где находится ваш штаб?

— В пяти кварталах отсюда, к югу, — охотно ответил сержант, явно обрадованный возможностью избавиться от меня. — Нужно ехать в этом направлении…

Он указал дорогу, облизывая пересохшие губы. Крупные капли пота катились по его лбу, разъедая глаза, но он не решался отереть лицо.

— Хорошо. Я сам поеду в штаб и получу это ваше разрешение! — решительно заявил я. Внимательно наблюдая за его реакцией. Но он, судя по всему, не возражал.

Вернувшись к магнитору. Я быстро сел за управление и резко взяв с места, промчался под услужливо поднятый шлагбаум. На экране заднего обзора было видно, как сержант из охраны облегченно отирает рукавом вспотевшее лицо, провожая меня долгим взглядом. Сделав для видимости небольшой крюк в указанном направлении и миновав несколько полуразрушенных кварталов, я, наконец, выехал на пустынный проспект Цы-Син, выходивший прямиком к центру города. Позади остались мрачные развалины приземистых одноэтажных домиков на узких улочках, заваленных битым камнем, искореженным железом и всевозможным мусором. Здесь же, на проспекте, чудом, уцелевшие дома, сложенные из ноздреватого белого камня, одиноко возвышались вдоль дороги, кое-где обнесенные изгородями из корявых колючих кустов. Черные свечи обугленных деревьев, когда-то стоявших в тенистых аллеях, вздымали в пышущее жаром небо сотни кривых ветвей, словно прося о помощи. Неослабевающий ветер гнал вдоль улиц сорванные с домов лозунги. Голубые ленты их застревали в ветвях мертвых деревьев и змеились в конвульсивных судорогах на ветру. Нигде не было видно ни одной живой души.

Я посмотрел на Хо. Он сидел молча, печально взирая на арочные окна домов, черневшие непроглядной темнотой. Когда-то за этими окнами цвела жизнь, слышались голоса и смех детей, было чье-то счастье и печаль… Сейчас же они были безжизненно пусты. Седые брови Хо с каждой минутой хмурились все больше.

— Печальное зрелище, — наконец, тихо произнес он. — Когда-то этот город был красивейшим на планете. Здесь прошла моя молодость… И что я вижу теперь? — Он недоуменно посмотрел на меня.

— Вы слишком много времени провели в своем затворничестве, — сказал я. — Мир сильно изменился со времени вашей молодости.

— Да, — вздохнул Хо, — и не в лучшую сторону! Вся планета лежит в руинах, как одно большое пепелище… Города сожжены и покинуты, люди ввергнуты в нищету еще большую, чем когда-либо при прежних режимах. И ради чего все это? Ради каких великих идеалов нужно было уничтожать все, что создавалось кропотливым трудом множества поколений, на протяжении сотен веков? Кому все это было нужно? Чья бездумная рука направляла все это безумство?

— Вот им! — сказал я, указывая вперед, где посередине проспекта высился громадный постамент, на котором рука об руку шествовали трое революционных вождей.

Хо взглянул в указанном направлении.

Кровавый отлив высоко стоявшего солнца, полыхавший в отшлифованной черноте металла только подчеркивал грозную непреклонность литых фигур. Голубые ленты лозунгов беспомощно трепались на ветру у огромных ног вождей, а ниже, прямо на черном камне пьедестала, какой-то отчаянный смельчак начертал белой краской слово: «палачи!»

— Вы же сами сравнивали эту революцию с испепеляющей лавой, — снова заговорил я, видя, как Хо нахмурился еще больше. — И вы были тысячу раз правы! Мы на Земле не представляли себе, что все может так обернуться для народа Гивеи. Слишком огромные расстояния — пространственные и временные — разделяют нас, и слишком по-разному мы смотрим на мир, на свое место в нем. Я и сам, находясь здесь, до последней минуты был уверен, что все произошедшее и происходящее на Гивее делается ради блага людей, и мой долг всемерно помогать революционным преобразованиям на этой планете… Только теперь я понял, как глубоко заблуждался в своих взглядах. Мне нужно было гораздо раньше рассмотреть за показными лозунгами и речами, страшное лицо вашей революции…

— Вы, на Земле, как большие дети, — грустно заметил Хо, выслушав меня. — Вы живете в счастливом и светлом обществе, и считаете, что мир вокруг должен быть таким же прекрасным и добрым. Вы верите в честность и благородство людей, потому что сами честны и благородны. Но другие миры не всегда такие, какими их хотелось бы видеть вам…

Он был прав, и я не нашелся, что ему ответить. А через полчаса, удачно миновав еще два поста охраны, мы, наконец, выехали на центральный проспект Свободы, где царило некоторое оживление. Правда, прежних митингов и манифестаций с зажигательными речами фанатичных ораторов, призывавших своих слушателей к солидарности и революционной сплоченности, уже не было, но очереди понурых людей в пропыленной одежде у продовольственных ларьков стали еще длиннее и безысходнее.

Я медленно проезжал мимо них, ощущая на себе затравленные людские взгляды, со страхом взиравшие на мою форму, и сердце ныло в груди от тревоги и тоски, от сознания, что я пока ничем не могу помочь этим людям. С каждой минутой я все больше ощущал себя чужим в этом мире. А сколько еще таких же землян, как и я откликнувшихся на страстный призыв Трудового Братства помочь молодому гивейскому государству, затерялось на просторах этой планеты? Теперь, после всего случившегося здесь, у нас не было между собой никакой связи, и о судьбах друг друга мы могли только догадываться. Может быть, многие уже канули в неизвестность, пав от рук палачей истребительных отрядов ОЗАР, шнырявших по планете в поисках «врагов революции»? Ведь мы, земляне, теперь представляли для них особую опасность, потому что могли зародить в гивейском народе семена неповиновения и свободомыслия, повести его против революционных тиранов.

Главное Управление ОЗАР северной столицы располагалось в здании, где когда-то размещалась секретная служба Сообщества. Массивное мрачное сооружение из серого камня затерялось в глубине жилых полуразрушенных кварталов, обнесенное высокой оградой из витых металлических прутьев и чудом уцелевшим чахлым садом из корявых пыльных деревьев. С обеих сторон широкой лестницы, ведшей к главному входу, стояли, молчаливыми стражами, изваяния оскалившихся мифических чудовищ, когда-то символизировавших мощь и силу тоталитарного государства Гивеи. Ныне же в разинутые пасти грозных драконов были вдеты голубые полотнища, изрекавшие мудрость народных вождей: «Революция должна защищать себя любыми способами!»

Двор и сад перед зданием были забиты арестантскими фургонами и карателями из истребительных отрядов. Тут же, ожидая своей участи, на палящем солнце томились несколько сот людей из самых разных слоев гивейского общества. Время от времени кого-нибудь из них уводили внутрь здания, откуда они уже не возвращались. Иногда группы арестованных из трех-пяти человек увозили со двора в зарешеченных фургонах в неизвестном направлении, и насчет их дальнейшей судьбы у меня не было никаких сомнений.

Поручив присмотр за своим магнитором заросшему щетиной лысому сержанту-карателю, я повел скованного наручниками Хо к главному входу, внимательно осматриваясь вокруг. Мрачный, плохо освещенный холл первого этажа так же, как и двор перед зданием, был забит людьми в форме ОЗАР и солдатами в синей форме карательных отрядов. Последние томились в ожидании приказов начальства, расположившись вдоль стен и у грязных запыленных окон, громко смеясь, ругаясь и смачно сплевывая прямо на каменный пол, который давно потерял первоначальный блеск и чистоту. Со стороны все эти вооруженные люди больше напоминали банду отъявленных убийц и головорезов, нежели защитников революционных законов. Несколько лестниц, расположенных с трех сторон холла, вели на верхние этажи здания. По ним так же беспрестанно сновали вверх-вниз сотрудники в форме, конвойные и вечно спешащие рассыльные.

Оглядевшись по сторонам, я уверенно подошел к дежурному, приютившемуся на небольшом круглом «пятачке» прямо около входа.

— Добрый день! Лейтенант регионального отдела ОЗАР города Шэнь-Цян Вэл Чен! — представился я, козырнув ему.

— Чем могу быть полезен, лейтенант? — поинтересовался он, ответив на мое приветствие.

— Где я могу видеть капитана Ена Шао?

— У вас к нему дело? — осведомился дежурный, внимательно осмотрев меня и стоявшего за моей спиной Хо.

— Да. Я имею приказ доставить этого арестованного лично на допрос к товарищу Шао. Это касается дела о заговоре, которое он вел, еще, будучи начальником местного отдела ОЗАР. Мы все очень сожалеем, что товарищ Шао покинул нас, — добавил я, напуская на себя легкую грусть, но тут же бодро отчеканил: — Но мы рады его повышению и переводу в столицу! Это достойный человек.

Моя осведомленность произвела на дежурного должное впечатление, и все же он предложил:

— Одну минуту. Я вызову конвой.

Я и глазом не моргнул.

— Это излишне. У меня приказ лично доставить арестованного на допрос. К тому же, — доверительно добавил я, — мне хотелось бы самому повидаться с Еном Шао и поболтать о наших прежних делах. Какой у него кабинет?

— Комната двести тридцать шесть, — сообщил дежурный, заглянув в какой-то список.

— Да, вот еще что, — спохватился я, доставая из внутреннего кармана кителя пакет с памят-кассетой. — Вот это мне поручено доставить для генерала Бао. Надеюсь, вы сделаете мне одолжение? Думаю, генерал по достоинству оценит ваши старания.

— Конечно, лейтенант! — дежурный с легким трепетом принял у меня пакет и осторожно убрал его в стол. — Не сомневайтесь, я лично передам это генералу с остальной почтой.

— Замечательно, — улыбнулся я. — Приятно было с вами познакомиться, сержант!

Я еще раз козырнул ему и грубо пихнул Хо в спину.

— Пошли!

— Что ты задумал? — негромко спросил он у меня, когда мы уже поднимались по лестнице на третий этаж, к кабинету Ена Шао.

— Ничего особенного. Хочу напоследок повидаться со своим старым знакомым… Ну, двигайся живее, сволочь! — Я снова сильно толкнул Хо, козыряя идущим навстречу офицерам ОЗАР. Но как только они прошли мимо нас, я незаметно расстегнул наручники на руках Хо.

— Я бы не стал этого делать, Максим! — предостерег меня Хо. — Мы и так неоправданно рискуем своими жизнями. Ты представляешь, что будет, если тебя здесь кто-нибудь узнает?

— Успокойтесь, Хо. Доверьтесь моей счастливой звезде! Пока все идет как нельзя лучше.

Суматоха, царившая в здании, придавала мне уверенности в успехе задуманного. Никому вокруг не было до нас никакого дела. В воздухе стоял монотонный гул голосов и тяжелый запах немытых тел, табачного дыма и пыли. Миновав с десяток тесных, плохо проветриваемых иосвещенных коридоров, и отсчитав не одну сотню ступеней по крутым лестницам (лифты в здании не работали), мы поднялись на нужный этаж. Я почувствовал, как легкое волнение охватывает меня, как учащеннее начинает биться сердце в моей груди. Внимательно всматриваясь в лица шедших навстречу людей, я опасался только одного — увидеть среди них Ена Шао. Встреча с ним где-нибудь в коридоре означала бы провал всего моего замысла, построенного на неожиданности нашего появления здесь. Но удача, в который уже раз, не оставила меня.

Дойдя до дверей комнаты двести тридцать шесть, и не встретив никаких препятствий, я остановился на минуту, прислушиваясь. В комнате было тихо. «А что если его там нет?» — мелькнула в голове мысль. Для большей уверенности я постучал в дверь.

— Да? Входите! — уверенно ответили с другой стороны, и я толкнул дверь ногой, пропуская вперед Хо.

— В чем дело? — недовольно спросил знакомый голос, как только мы вошли.

Я быстро обежал взглядом комнату. Справа большое, крутой аркой окно, пропускавшее широкие полосы красного света, повисавшие в пыльном воздухе. У дальней стены, прямо напротив входа, массивный стол из натурального дерева, отделанный замысловатой резьбой и заваленный грудами каких-то бумаг и серых папок. Вдоль левой стены стоял ряд шкафов, доверху забитых все теми же бумагами и папками. В кабинете никого, кроме нас и Ена Шао не было.

Он поднялся нам навстречу из глубокого с высокой спинкой кресла, отделанного лоснящейся на солнце кожей, вопрошающе и недовольно глядя на понурого Хо.

— Лейтенант Вэл Чен! — бойко представился я хрипловатым голосом, подражая южному акценту, и надвигая козырек форменной фуражки еще ниже на глаза. — Приказано доставить арестованного в ваше распоряжение!

— Какого черта? — еще больше разозлился Ен Шао. — Кем приказано?

— Лично генералом Бао! — невозмутимо отрапортовал я, внимательно наблюдая за ним.

— Генералом Бао? — в голосе Ена послышались благоговейные нотки. Он вышел из-за стола. Поправляя мундир.

А он совсем не изменился, разве что стал еще лощенее и самоувереннее. Новенький китель, застегнутый на все пуговицы, поблескивал капитанскими значками и орденскими планками на груди. Короткая стрижка сильнее выделяла выступающие скулы, на которых играл легкий румянец. Темные узкие глаза его смотрели холодно и властно.

Я выступил вперед, отстраняя к двери Хо и сбрасывая с головы фуражку. Глаза мои не отрывались от его глаз. Ради этого момента стоило рисковать своей жизнью! Стоило, чтобы сейчас увидеть в глазах своего врага все: и смятение, и замешательство, и испуг, и ярость, и ненависть — все, что смешалось в них в эту минуту. В следующее мгновение его рука дернулась вниз, к ремню, где висела кобура, но я оказался проворнее, выхватив первым свое оружие.

— Даже и не думай об этом! — предостерегающе сказал я, наставляя раструб излучателя ему на грудь.

Поняв, что я не шучу, он послушно опустил руки. Губы его сжались, прищуренные глаза с ненавистью следили за мной.

— Я вижу, ты удивлен, увидев меня здесь? А, Ен? Ты, наверное, давно похоронил меня в своих мыслях? Напрасно! Как видишь, я жив и вполне здоров, и ничего не забыл… ты слышишь? Ничего!

— Что тебе надо? — сдавленным голосом произнес он, заметно бледнея. — Ты убьешь меня? Вы же сложили оружие тысячу лет назад.

— Мы сложили оружие, но не разучились им пользоваться! — холодно сказал я, глядя ему в глаза. — Но я не хочу проливать кровь. Я хочу правосудия и справедливости!

— Справедливости? — неожиданно усмехнулся он, словно издеваясь над этим словом. — О какой справедливости ты говоришь?

— Ты предал меня, ты предал свой народ, которому должен был служить, ты предал свою революцию, о которой так много говорил!

— Боже мой, Максим! — снова усмехнулся он. — Ты, как и прежде, неисправимый идеалист! Народ, революция… К чему все эти громкие эпитеты? — Он внимательно посмотрел на меня. — Скажи прямо, что хочешь отомстить мне за себя и свою жену! Зачем же прятаться за никчемными и пустыми лозунгами, которыми завешан весь город? Я прекрасно понимаю тебя, и даже, если хочешь, не осуждаю… Только избавь меня от своей человеколюбивой философии — меня от нее уже тошнит!

— Ошибаешься! Я пришел сюда не ради личной мести. Это слишком банально и пошло для меня, землянина.

— Землянина?! — презрительно воскликнул он, подходя к окну. — А чем ты лучше меня? Чем?.. Вся эта ваша сладкая сказочка про счастливое общество равных, где правит братская любовь, которой вы потчеваете глупых и темных людишек здесь, на Гивее — что она в сравнении с властью над ними? Властью безграничной и беспредельной, которая делает властителя живым богом в глазах его рабов, ставит его в один ряд с могучими правителями планет и народов! И эта власть без особых усилий приходит вот в эти руки! — Он вытянул перед собой обе ладони, блестя глазами, в которых горело возбуждение и самодовольство.

— И ты хочешь, чтобы я добровольно отказался от всего этого? Да ради этой власти я готов убить сотню, тысячу, миллион таких, как ты и твоя жена!

— Ах, вот ты куда замахнулся! — покачал я головой. — Мечтаешь стать новым богом и тираном в одном лице? Управлять людьми, как марионетками, дергая за ниточки их судеб?

— А почему бы и нет? — уже совершенно спокойно спросил Ен Шао. — Кто мне помешает в этом? Может быть ты?.. А ты знаешь, кем я был до революции? Никем! Мелкой букашкой, которой помыкали, как хотели, сильные мира сего. Ну и где они теперь? Кто был построптивее, тех давно пустили в расход. А те, кто захотел сотрудничать с революцией и вовсе толстолобые идиоты, решившие, что за деньги они смогут купить себе спокойную жизнь, и снова управлять нами! Таким был и Наока. Он думал, что может приказывать мне, что я буду служить у него на побегушках! — Ен гадко усмехнулся.

— Он и не догадывался, что сам был лишь ступенькой на моем пути восхождения к вершинам власти. Я исправно помогал ему уничтожать конкурентов, устраивая погромы в принадлежащих им притонах, брал у него деньги, но он никогда не думал, что его время давно отмерено мною. А твоя возня вокруг его имени, твое желание во всем разобраться и докопаться до истины и добиться справедливости могли разрушить все мои планы. Что же мне оставалось делать, как не убрать тебя со своей дороги, Максим? Разве это такое уж большое преступление?

Он внимательно посмотрел на меня.

— А ты оказывается еще больший подонок, чем я думал! К счастью, у тебя, и таких, как ты, нет будущего…

— Это у тебя нет будущего! — воскликнул Ен. — Таких, как я, здесь уважают гораздо больше!

— Они уважают не тебя, а твой пистолет! Нельзя приучать людей к страху, потому что потом не разберешь, где страх, а где, правда!

— Да кому нужна твоя, правда? — усмехнулся он. — И о какой правде ты говоришь? Деньги и сила, сила и деньги — вот наша, правда, на все века!

Ен Шао громко рассмеялся и вдруг неожиданно выхватил свой пистолет, целясь в меня. Я замешкался на какую-то долю секунды, но Хо, стоявший за моей спиной, оттолкнул меня и резко взмахнул рукой. Я только успел заметить стремительную искру, вспыхнувшую в лучах солнца, и в тот же миг Ен Шао выронил пистолет и схватился руками за горло, куда вонзился смертоносный сюрикен. Удивленно глядя на меня, он захрипел, и упал прямо на стол. Кровь хлестала из его горла, заливая бумаги. Ошеломленный, я повернулся к старику и благодарно пожал его руку.

— Спасибо, Хо! Вы снова спасли мне жизнь!

— Перестань, Максим! Нужно скорее уходить отсюда, пока нас не застигли врасплох!

— Да, конечно! Еще минуту.

— Что ты делаешь?

Я порывисто подошел к столу, брезгливо оттолкнул мертвое тело Ена Шао, грузно рухнувшее на пол. Осмотрел бумаги, лежавшие на столе. Это были приказы об арестах и расстрелах каких-то людей, подписанные капитаном Шао. Не раздумывая, я сгреб все это в кучу и сунул под мундир.

— Все, теперь уходим!

Мы поспешно вышли в коридор. Осмотревшись по сторонам, я одернул мундир, нацепил фуражку и запер кабинет на ключ, который сунул в карман. В это время в конце коридора показалось несколько озаровцев.

— Ну, давай, пошли! — грубо толкнул я в плечо Хо. — Шагай веселей! Скоро из тебя выбьют всю спесь!

Озаровцы, проходя мимо, одобрительно посмотрели на меня и козырнули в приветствии. Через минуту они уже скрылись за поворотом коридора. Уже подходя к лестнице, ведшей вниз, к выходу, я остановился в нерешительности. На десяток ступеней ниже нас, на повороте лестницы четверо конвоиров вели двух мужчин со скованными за спиной руками. В их лицах было что-то особенное, отличавшее их от всех остальных арестованных. Сердце подсказывало мне, что эти двое — земляне!

В этот момент один из них — молодой высокий атлет-блондин — обернулся, и мы на мгновение встретились взглядами. Я увидел, как в его серых печальных глазах промелькнуло удивление, но уже в следующую минуту шедший сзади конвоир грубо пихнул его между лопаток, подгоняя вперед.

— Чего рот раззявил? Шагай!

Блондин был вынужден сделать несколько неловких шагов вниз по лестнице, чтобы не упасть, но тут, на помощь ему пришел его товарищ — смуглый и темноволосый, лет сорока мужчина, который подставил другу для опоры свое плечо. Обернувшись к охраннику, он метнул на него темный гневный взгляд.

— Давайте, давайте! Не останавливаться! — снова подогнал их конвоир.

Кулаки мои сжались, сердце наполнилось негодованием и яростью. В этот момент тихий голос Хо прозвучал над самым моим ухом:

— Что случилось, Максим? Нас могут заметить!

Я посмотрел на него.

— Те двое, перед нами — это земляне! Хо, они мои братья! Мы должны освободить их, во что бы то ни стало!

— Ты сошел с ума! — прошипел Хо сквозь зубы. — Это безрассудство!

— Идемте за ними.

Мы спустились в холл первого этажа, следуя на некотором отдалении от двоих землян и их конвоя. Вышли вслед за ними во двор. Мужчин усадили в зарешеченный фургон, стоявший у самых ворот, который сразу же тронулся с места. Боясь потерять их из вида, я поспешно распрощался с сержантом-карателем, присматривавшим за нашим магнитором. Усадив Хо на задние сидение, я дал с места полный ход. Вскоре мы нагнали их, и, держась на некотором отдалении, двинулись по пустынным улицам города на север.

Я напряженно обдумывал план дальнейших действий. Прямое нападение на фургон — проигрышный вариант. Оно вызовет много шума и привлечет внимание множества озаровцев и карателей, и тогда перевес сил будет не на нашей стороне. Нужно было как-то отвлечь внимание конвоиров или обмануть их. Но как?.. И тут неожиданная мысль пришла мне в голову.

— Хо! Посмотрите, нет ли среди этих бумаг приказов, в которых говорится о людях с необычными для вас именами?

Я протянул ему смятую пачку бумаг, взятых в кабинете Ена Шао. Старик поспешно взял их у меня и принялся вчитываться в каждый лист. Наконец, он поднял на меня глаза.

— Здесь есть приказ об аресте двух инженеров двадцать пятой энергетической станции Шаолинсеу, — сообщил он. — Их обвиняют в контрреволюционной деятельности… Полная ерунда!

— Как их имена?

— Артур Ларсон и Эон Талл.

— Когда подписан приказ об их аресте?

— Вчерашним числом… Что ты задумал, Максим? — Хо внимательно посмотрел на меня.

— Я хочу спасти своих братьев, используя эту бумагу!

— Но это могут быть не обязательно они. Почему ты решил, что нам поможет эта бумажка?

— Как бы то ни было, иной возможности у нас нет! Нужно попробовать, а там посмотрим… Возьмите оружие и будьте готовы к любой неожиданности. Ваша задача прикрывать меня.

— Как всегда, — кивнул Хо.

Я быстро передал ему излучатель и свернул в узкий переулок, вслед за тюремным фургоном. Попетляв по центру столицы, мы, наконец, выехали к руинам северной окраины, и я решил действовать. Впереди начинались многочисленные заградительные посты охраны, и можно было наткнуться на патрули. Поэтому, как только тюремный фургон поравнялся с остовом большого разрушенного здания, от которого остались лишь груды битого красного камня и искореженные металлические балки, я резко набрал скорость, и выехал им наперерез. Они были вынуждены резко затормозить и остановиться, настороженно следя за моим маневром. Двое озаровцев быстро взялись за оружие, готовясь к нападению. Но я уверенно распахнул дверцу своего магнитора и вылез наружу, поправляя фуражку и одергивая китель. Увидев офицера в форме ОЗАР, конвоиры заметно успокоились, и я решительно направился в их сторону. Один из конвоиров с нашивками старшего сержанта на рукаве вышел мне навстречу.

— Служба дознания, пятый отдел! — отрекомендовался я, отвечая на его приветствие. — Вы везете двоих землян?

— Так точно, товарищ лейтенант! — бодро отрапортовал старший сержант, вытягиваясь по струнке. — Доставляем их в исправительный лагерь номер двести шесть!

— Хорошо, что вас догнал! Я в курсе. Приказываю отставить транспортировку заключенных. Я забираю их у вас. Вот приказ, подписанный капитаном Шао.

Я протянул ему слегка помятую бумагу, подходя ближе к фургону. Теперь я мог рассмотреть, что в кабине сидит еще трое охранников, один из которых водитель, а двое других внимательно наблюдают за нашим разговором. Старший сержант взял у меня приказ и углубился в чтение. Краем глаза я заметил, как опустилось боковое стекло нашего магнитора и в образовавшемся просвете показалось лицо Хо.

— Да, но товарищ лейтенант, — неуверенно произнес сержант, поднимая на меня глаза, — здесь не сказано о том, что вы должны забрать арестованных! Это приказ об их аресте.

— Все правильно, — улыбнулся я. — Это было устное распоряжение товарища Шао. Не стали тратить времени на бумажную волокиту, потому что арестованных нужно срочно доставить в Управление на повторный допрос.

Сержант недоверчиво покосился на меня, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Его подчиненные тоже беспокойно заерзали в кабине фургона.

— Хорошо! — Я дружески похлопал сержанта по плечу. — Вы правы в своих сомнениях и отлично несете свою службу! Вам был отдан приказ, доставить заключенных по назначению, и я не вправе отменить этот приказ. Но могу я хотя бы допросить их прямо здесь, если нет другой возможности? Это очень важно.

На лице старшего сержанта появилось облегчение. Он шумно вздохнул, видимо обрадованный тем, что не придется ни за что отвечать самому. Согласно кивнул:

— Конечно. Раз это так важно, сколько угодно!

— Отлично! Вы не откроете мне фургон?

— Да, да! Сейчас, — заторопился он, доставая ключи и явно желая угодить старшему офицеру.

Я сделал незаметный знак Хо, чтобы он был готов действовать, и последовал за сержантом. Через минуту металлические дверцы фургона распахнулись, и озаровец грозно скомандовал:

— Арестованные встать!

Я отстранил его, пролезая внутрь фургона, где царил серый полумрак. При моем появлении двое людей, сидевших здесь на низкой железной скамье, даже не попытались подняться. Блондин презрительно прищурился, встретив меня холодным взглядом, а брюнет даже не посмотрел в мою сторону. Я повернулся к сержанту:

— Сделайте так, чтобы пять минут нам никто не мешал.

— Слушаюсь! — козырнул тот и удалился, старательно прикрыв за собой дверцы фургона.

Я снова посмотрел на землян.

— Кто из вас Артур Ларсон? Есть такой?

— Ну, допустим, это я, — неохотно ответил блондин, окидывая меня безразличным взглядом.

— Значит вы — Эон Талл? — обратился я к брюнету.

Он пожал плечами, насмешливо спросил:

— В чем дело, офицер? Вы не выяснили еще какие-то детали нашего преступного сговора?

— Я здесь не для этого.

Сняв фуражку, я придвинулся ближе к ним. Негромко сказал:

— Мы с товарищем пришли, чтобы освободить вас… Ребята! Я, как и вы, с Земли, и хочу спасти вас от этих палачей!

Ларсон и Эон Талл недоверчиво смотрели на меня, переглядываясь между собой. Было видно, что мои слова ошеломили их.

— Верьте мне! На объяснения нет времени. Мое имя Максим Новак, — быстро заговорил я. — Совсем недавно я еще помогал гивейской революции, как и вы, по призыву Всеобщего Народного Совета. На Земле я работал в ОСО, а здесь служил в их службе безопасности, но меня предали и отправили в заточение в лагерь, как и вас. Оттуда меня спасли друзья. Теперь мы хотим спасти вас.

Я замолчал, тревожно глядя на них. Оба молчали, обдумывая сказанное мною, и веря, и не веря мне. Было видно, что мои слова повергли их в смятение.

— Значит ты наш, «лиловый»? — наконец, спросил Ларсон.

Я кивнул.

— А ведь я сразу приметил его еще там, в здании ОЗАР! — лукаво сощурился Эон Талл. — Мне еще подумалось: как странно, что такое земное лицо и здесь! Значит, не ошибся?

Он широко и добродушно улыбнулся мне, показав ровные белые зубы. В следующую минуту мы уже крепко обнимались, как старые и хорошие друзья.

— Мы с тобой, брат! — заверил меня Артур Ларсон. — Но как мы освободимся? Ведь у них оружие!

— Это я беру на себя. Сейчас мы попробуем избавиться от вашей охраны, но только нужно действовать быстро и слаженно. Под пули зря не лезть! Вы мне нужны живые. Понятно?

Мои новые товарищи согласно кивнули.

— Сержант! — крикнул я, открывая двери фургона и спрыгивая на землю. — Можете забирать их! Теперь мне все ясно.

Сержант, куривший, прислонившись к дверце кабины, поспешно подскочил ко мне, собираясь запереть фургон. Коротким ударом ребра ладони в шею я оглушил его и, подхватив обмякшее тело, затолкнул в фургон, где бесчувственного охранника приняли из моих рук Ларсон и Талл. Расстегнув кобуру, я вышел из-за машины и двинулся в направлении кабины. Трое сидевших там охранников вопросительно посмотрели на меня.

— Выйти из машины! — приказал я им, направляя пистолет в голову сидевшего за управлением озаровца. — Всем оружие на землю, три шага в сторону и без глупостей!

Помедлив минуту, они вылезли из фургона. Глухо брякнув, упало на землю их оружие. Но в это время сидевший за рулем конвоир неожиданно резко рванул ручку магнитного активатора, и фургон рванулся с места, качаясь из стороны в сторону, и быстро набирая скорость. В последний момент из распахнутых дверей успели выскочить Артур Ларсон и Эон Талл, но, не удержавшись на ногах, покатились по пыльной земле. Я прицельно выстрелил несколько раз, но пули лишь злобно лязгнули по стальной обшивке. В этот момент тонкий голубой луч стремительно нагнал удаляющуюся машину, и она моментально превратилась в огненное облако, взлетев на несколько метров в воздух, перевернувшись, и упав среди каменных развалин.

Я обернулся. Хо стоял около нашего магнитора и сжимал в руке еще дымящийся излучатель. Возбужденные и перепачканные в пыли, Ларсон и Эон Талл подошли к нам.

— Что будем делать? — спросил Ларсон, косясь на невозмутимого Хо.

— Едем к нашим друзьям! Они давно ждут нас.

— А как поступить с этими? — Эон Талл кивнул в сторону охранников переминавшихся невдалеке.

— Думаю, их брать с собой не стоит, — усмехнулся я. — А вот оружие нам еще пригодится! Хо, позаботьтесь об этих троих. Только не нужно никого убивать! Хватит с нас бессмысленного насилия и жестокости!

Старик согласно кивнул. Сделав несколько шагов в направлении охранников, направил на них свой излучатель и знаком приказал бежать. Перепуганные озаровцы бросились врассыпную. Через минуту о них напоминало только небольшое облачко пыли.

— Теперь в путь! Нужно выбраться из города незаметно и без потерь.

Мы уселись в магнитор, и я нажал стартер магнитного активатора, поднимая машину над землей.

* * *

Лагерь гудел, как встревоженный улей. Все выбегали нам навстречу, приветствуя наше победное возвращение. Приковылявший к гравиплану Кулак даже прослезился, крепко обнимая меня, как доброго друга. Я поприветствовал подходивших к нам Рэда Вана, Хряща и Стояна, представив им своих братьев-землян, и тут увидел Юли.

Она бежала по откосу холма, вдоль вырубки, маша мне рукой. Я радостно помахал в ответ, спеша ей навстречу. Около большого, нависающего над обрывом, камня мы встретились. Я подхватил ее на руки, кружа и не отрываясь от ее сияющих радостью и любовью глаз.

— Ты жив!.. Ты жив!.. — ласково и тихо пропела она, опуская голову мне на плечо.

— Разве ты сомневалась во мне? — лукаво прищурился я.

— Дурачок! — шутливо воскликнула она, стукнув кулачками меня в грудь. — Я так боялась за тебя! А что это за люди пришли вместе с тобой?

— О! Это наши друзья, земляне! Представляешь? Мы с Хо спасли их в столице, и теперь они готовы бороться вместе с нами. Пойдем, я познакомлю тебя с ними. Отныне мы с тобой не одни в этом чужом мире!

Я обнял ее за плечи и отвел к своим новым товарищам, видя как потеплели их глаза, словно добрые руки Земли дотянулись и до этого крохотного островка свободы, затерявшегося в густых лесах чужой планеты.

Что ждало нас впереди? Я обернулся. Бесконечный полог леса простирался до самого горизонта, к всходившему над далекой столицей солнцу. Люди из лагеря все подходили и подходили к нам, с детской надеждой и трепетом взирая на четверку землян, гордо стоявших у серебристой крылатой машины. Удивительно, как близки и дороги стали мне все эти люди, которых еще недавно я совсем не знал!

Я взглянул на твердый профиль старого Хо, на неказистое лицо Кулака и мужественный лик Рэда Вана. Взгляды их тоже были устремлены на всходившее солнце. Лучи его мерцали в их глазах всполохами предстоящих битв. Но я знал, я твердо верил, что ничто уже не сможет остановить их на избранном пути, как ничто не в силах остановить рождающийся новый день.

Над планетой Гивея вставало новое солнце, — солнце свободы, и мы были лицом к нему, уверенно и бесстрашно встречая неведомое будущее. Наш небольшой отряд был лишь первым ростком, который разрастется могучим древом освободительной армии гивейского народа, и эта армия проложит дорогу к новой жизни.

Юли взяла меня под руку, прижалась ко мне, заглядывая в глаза.

— Ты уверен?

— Да! Вместе мы — сила Земли!

1998–2006 г.г.

Примечания

1

Хаи? Сумимасен? (- Да? Слушаю?) (японск.)

(обратно)

2

Аната но онамае ва? (- Простите, кто это?) (японск.)

(обратно)

3

Мошимоши, чотто омачи курасаи! (- Подождите минуточку!) (японск.)

(обратно)

4

Сюрикен — древнее метательное холодное оружие у народов востока в виде остроконечной звезды.

(обратно)

5

Кхаджурахо — древний храмовый ансамбль на территории Индии, богато украшенный резными барельефами с изображением сцен из Кама Сутры.

(обратно)

6

«Астра регунте фатуос, сапиенс доминитбитур астрос» — «Звезды правят дураками, а мудрый — своими звездами» (латин.)

(обратно)

7

Якоранда — южно-африканское дерево с ярко-фиолетовыми цветами.

(обратно)

8

ПОТИ — психическая очистка и трансформация индивида. Одно из подразделений Охранных Систем Общества, занимающиеся изучением и очисткой наследственности каждого человека Земли, корректировкой его генной структуры с целью исключения глубинного влияния страданий, болезней, бед, химического и радиоактивного заражения прежних времен (фантаст.).

(обратно)

Оглавление

Глава первая Надежда умирает последней

Глава вторая Свинцовый дождь

Глава третья На пути к истине

Глава четвертая Лесное братство

Глава пятая Цвет крови

Глава шестая Л а в а

Глава седьмая Черная тень

Глава восьмая Пепел

Глава девятая Круги ада

Глава десятая Спасение

Глава одиннадцатая Лицом к солнцу

*** Примечания ***