Опоздавшая [Оливия Голдсмит] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Оливия Голдсмит Опоздавшая

Часть первая Дизайнер от бога

Тот, кто только смотрит на моду, не только ничто в ней, но и просто глуп.

Оноре де Бальзак

1. Жатва посеянного

По-модному запаздывая, Карен Каан с мужем Джефри прошли под вспышками фотографов в отель «Уолдорф Астория», что на Парк-авеню. В этот момент Карен в полной мере чувствовала значимость предстоящего события. Сегодня на тридцать восьмой по счету ежегодной церемонии награждения и бенефисе фонда Оукли она, Карен Каан, будет удостоена Премии за достижение в американской моде. Когда же еще, как не теперь, она могла себе позволить модно запоздать?

Пройдя из холла в роскошный, как все здесь, декорированный бронзой лифт в самый последний момент перед началом сборища, Карен взглянула на Джефри и не могла сдержать улыбку. Скоро она окажется среди сливок общества — модельеров, репортеров модных журналов и богатых светских женщин, которые действительно модно одевались. Позади остались годы тяжелой работы, окрашенной мечтой, что это когда-нибудь произойдет. И все же Карен с трудом могла поверить, что она стала главным действующим лицом этого торжества.

— Мне потребовалось почти двадцать лет, чтобы добиться успеха за один вечер, — сострила она, обращаясь к Джефри, и тот улыбнулся ей в ответ.

В отличие от Карен, которая не строила иллюзий о своей внешности, Джефри был по-настоящему красив. Карен всегда знала, что смокинг красит даже заурядного человека, но все же была поражена, как он преобразил Джефри, который в нем выглядел великолепно и несмотря на официальность костюма, неординарно. Отблеск черного атласа заостренных отворотов смокинга оттенял его густые волосы с проседью. На нем были кабошоновые сапфировые запонки для манжет, которые она подарила ему вчера вечером. Как она и ожидала, они точно соответствовали голубизне его глаз.

— Двадцать лет — и ни секунды меньше, — сказал он. — Но все же важно было предусмотреть, чтобы Награда за достижение всей жизни увенчала тебя не позже, чем потребуется операция по удалению морщин на лице.

Она засмеялась.

— Я не знала такого требования. Хорошо, что оно выполнено. Впрочем, если бы мне и пришлось поправить лицо, я все равно могла бы считаться гениальной девчонкой.

— Ты и сейчас моя гениальная девчонка, — сказал Джефри, слегка пожав ее руку. — Но помнишь, я ведь знал тебя, когда…

Лифт доехал до нужного этажа.

— А теперь посмотрим, что значит пережить действительно крупное событие, — сказал Джефри.

Прежде чем открыть двери лифта, искусно декорированного нержавеющей сталью и бронзой, он наклонился и поцеловал ее в щеку, стараясь не нарушать макияж. Как все-таки здорово, что с ней мужчина, который знает, когда желателен именно такой поцелуй без смазанной косметики. Она считала себя удачливой и очень счастливой. Все в ее жизни было настолько совершенно, насколько возможно, за исключением ее состояния. Но, может быть, у доктора Голдмана есть хорошие новости, которые… она остановила себя. Сейчас нет смысла думать о том, что Джефри называл «ее наваждением». Она обещала себе и мужу, что постарается насладиться сегодняшним вечером в полной мере.

Когда двери лифта бесшумно раздвинулись, Карен огляделась и увидела Нэн Кемпнер и миссис Гордон Гетти, bomond моды, ее знатоков и толкователей и организаторов общественных фондов. Они стояли рядышком в одеждах от Ива Сент-Лорана.

— Ты не думаешь, что они могли бы надеть один из моих образцов? — злобно прошептала Карен, обращаясь к Джефри и в то же время сохраняя улыбку, надежно закрепленную на ее лице.

— Дорогая, тебя же никогда не ослепляла слава Сент-Лорана, — напомнил ей Джефри, и, слегка утешенная, она проплыла мимо, послав воздушные поцелуи двум женщинами.

Одна из них была одета в узкое белое атласное платье до пола, отделанное золотыми тесемками и поясом с кисточками. «Напоминает оборки занавеси», — подумала Карен. Другая — в черное кружевное великолепие, которое отливало серебром. Обе женщины относились к моде серьезно: Нэн Кемпнер как-то призналась в интервью, что девочкой она «ревмя ревела» у Сент-Лорана, когда увидела белый, отороченный норкой костюм, слишком дорогой для нее в те времена. Легенда говорила, что сам Ив вышел посмотреть на горько плачущую девочку.

Фойе уже было заполнено обычной публикой: мужчинами в изысканно черном и женщинами во всех сортах тканей разнообразных расцветок. Забавно, что мужчины всегда тяготеют к официозу. Смелым в моде был только герцог Виндзорский, который носил цветную одежду для приемов — скорее полуночно-синюю, чем черную. Но хотя мужчины и не были экстравагантны в одежде, именно они распоряжались миром моды. Несмотря на свой успех и успех еще нескольких женщин-модельеров, Карен твердо знала, что бизнес в моде, как и везде, принадлежит мужчинам и контролируется ими. А большинство из тех, кто управляет модой, сейчас находятся здесь.

Сегодня атмосфера была слишком фривольная и какая-то игривая. Мода, по-видимому, стала новым развлечением. Эта мысль не впервые приходила ей в голову, но по-прежнему удивляла Карен. Редко какое событие в моде обходилось без адской смеси светского общества, звезд Голливуда и рок-н-ролла. Она еле удержалась, чтобы не отпрянуть от смущения, когда ее прижало к Слаю Сталлоне, который находился здесь с Дженифер Флавин. Паулина Великолепная находилась рядом со своим мужем, Риком Окасеком. А Клинт Иствуд стоял вместе с женой, которая выглядела замечательно для женщины после выкидыша. Здесь находилась и съемочная группа Эл Халл, которая, по всей видимости, пыталась отснять кадры с Кристи Бринклей. Хотя Билли Джойела с ней не было видно, здесь все же был Дэвид Боуи, причем не один, а вместе с Иман. И все это, думала Карен, — только в фойе.

Из самого же бального зала, куда направлялись Карен и Джефри, доносился невероятный шум. Мимоходом Карен поочередно приветствовала Харольда Коду из музея Метрополитэн и Института художественного костюма, Энида Хоупта — одного из богатейших и наиболее щедрых меценатов Нью-Йорка, Джорджину фон Этцдорф, еще одного модельера, и лысо-голового Беппа Моденса, который работал над совершенствованием итальянской индустрии моды в США. Они прошли мимо Джанни Версаче, стоящего рядом со своей сестрой и музой — невероятной по красоте блондинкой — Донетеллой. Пока еще Джефри и Карен так и не добрались до бального зала.

Но здесь были и те немногие, кто прокладывал свой собственный путь в моде. Один из них — Билл Бласс, пожалуй, самый богатый из американских модельеров (если, конечно исключить Ральфа Лорена). Он держался всегда дружелюбно, открыто и неконкурентно и был одним из первых законодателей моды, кто хорошо отнесся к Карен. И он никогда не обижался, когда говорили, что его талант не столь значителен, как принято считать, а созданные им наряды не всегда воодушевляют. Другим первопроходцем был невероятно талантливый Джефри Бин. Вот уж чьи наряды воодушевляли всегда. Его считали примером истинного артистизма. Возможно, поэтому он имел славу «иконоборца» и был недосягаем для дрязг мира моды. В школе Карен много почерпнула, просто рассматривая модели Бина.

Вместе с Джефри они вошли в бальный зал и мгновенно были поглощены толпой конкурентов и соратников. Здесь встречаются и прекрасные люди, уговаривала сама себя Карен. Но тут она увидела Норис Кливленд.

Карен пыталась посвящать все свое время и энергию работе в мастерской, подальше от сплетен и злословия. Она старалась не сравнивать ни себя, ни свои работы с другими. И все же если среди ее коллег и была женщина, которую она сильно недолюбливала, то это та, которая направлялась к ней сейчас. По мнению Карен, Норис Кливленд была не просто плохим дизайнером — она портила имя другим художникам-модельерам. Убогая и второсортная, ее продукция была скучна и непригодна для носки, но… «Но» заключалось в том, что Норис была гением по части заведения выгодных знакомств в нужных местах, в организации встреч и вечерних городских развлечений; в результате этого сообщения о ее новейших «достижениях» появлялись во всех нужных газетах, журналах, столбцах объявлений и телеобозрениях. Конечно, называть рекламируемые коллекции ее творением поистине было актом благотворительности: Норис крала понемногу то у одного, то у другого. В последнее время Кливленд, кажется, начала имитировать стиль Карен. Самое плохое было то, что она не могла даже хорошо скопировать! Стоп, Карен твердо решила никому не позволить испортить сегодняшний вечер. Поэтому она если и не сумела улыбнуться Норис, то по крайней мере, обнажила зубы, что при большом желании можно было счесть за улыбку.

Деловые качества Норис (тоже, кстати, не блестящие!) не могли компенсировать ординарности ее дизайна, но несколько лет назад она вышла замуж за мешок с деньгами с Уолл-стрит, что спасло ее компанию, ибо в нее широким потоком потекли новые денежные вливания. Если верить слухам в свете, то ее муж уже начал тяготиться постоянным выписыванием чеков и тем, что его называют «мистер Кливленд», но сегодня вечером это никак не отразилось на улыбке Норис.

Норис двинулась на Карен с распростертыми для объятий руками, раскрыв тем самым свое устрашающее тощее тело, обтянутое желтым свитером. Как раз когда Норис издавала звуки поцелуя в каждое ее ухо, Карен услышала стрекот кинокамер. Каким-то образом оказывалось, что камеры всегда следуют за Норис Кливленд. Карен сомневалась, была ли это съемочная команда газетных репортеров или же подкупленная, оплачиваемая обществом модельеров группа для рекламных целей.

— Поздравляю, дорогая, — сказала Норис с придыханием ученицы привилегированной школы, характерным для дамочек, подражающих эмфиземе Джеми Кеннеди-Онасис.

Норис всегда была приветлива с Карен, но не так уж трудно было почувствовать скрытую зависть и неприязнь женщины, считающей ее всего лишь выскочкой.

— Я так рада за тебя. — Норис повернулась к Джефри и взяв того за руку, добавила: — Можешь гордиться ею.

Непонятно почему, но фраза прозвучала как оскорбление. Снова фотовспышка съемок — но Карен сомневалась: не вырежут ли ее из пленки, которую будут прокручивать в передаче «Страна и город».

Джефри только засмеялся.

— Норис, что за наряд!

И это было все, что он сказал.

Та продолжала улыбаться.

— Но не только вы празднуете победу. Разве не слышали? Я собираюсь начать презентацию моих духов.

«Боже, сколько же еще денег ее муж собирается выбросить на ветер?» — подивилась Карен. Стоимость кампании по рекламе духов не может быть меньше десяти или даже пятнадцати миллионов долларов. А развертывание самого дела — так и втрое больше.

Карен ненавидела бизнес с духами. Его считали дойной коровой для толпы коммерсантов, работающих с модой; он и был таковым с тех самых пор, когда Коко Шанель изобрела его. Всем было известно, что он принес Коко не только деньги, но и головную боль. Для Норис же это было как раз то, что нужно. Без угрызений совести она могла продавать упаковки, меченные ее именем, отчаявшимся людям, тщетно надеющимся на что-то интересное в этой сфере.

— Желаю удачи, — промолвила Карен и обрадовалась тому, что Джефри повлек ее вперед.

— Я ненавижу ее, — процедила она мужу уголком рта.

— Она это знает, — ответил Джефри.

Они спокойно продвигались сквозь толпу. Все было так прекрасно, что с трудом верилось. Ее приветствовал каждый. Да, она действительно была «Золушкой на балу». Сегодня был день вознаграждения, признания ее заслуг за все это беспросветное… нет, освещенное одной лишь надеждой время тяжелой работы в мастерской по дизайну.

— Впереди денежный туз, — прошептал Джефри и подтолкнул ее. — Столп общества!

К ним продвигался Бобби Пиллар — малый, который неожиданно для всех создал новую телевизионную сеть, а теперь разворачивал коммерческий канал. Карен сталкивалась с ним едва ли пару раз, а вот теперь, сияя, с радушно протянутыми руками он направлялся к ней.

— Вот Эта девушка! — воскликнул он и вместо рукопожатия обнял ее.

Она слегка опешила, но в конце концов это же был сам Его Высочество Мистер Голливуд! Создатели новых направлений, такие как он, еще на пороге девяностых годов отказались от стиля воздушных поцелуев — его заменила прямая атака. Вот и теперь Бобби оглядел ее с такой гордостью, как если бы она была его собственным изобретением.

— Ну и когда же вы собираетесь создать коллекцию для меня?

Карен пожала плечами, но улыбнулась. В Бобби было что-то домашнее. Он был теплым, фамильярным и очень-очень бруклинским.

— Не сегодня, — ответила Карен.

Бобби засмеялся.

— Нам нужно поговорить, — сказал он. — Вы должны узнать, какой тип коллекции одежды я имею в виду.

Джефри поздоровался с ним, и пока кто-то еще приветствовал Бобби, они с Карен отошли к залу. Чтобы убедиться, что они вне пределов слышимости для Бобби, Джефри оглянулся в его сторону.

— Представь себе, — сказал он с яростью, — малый занят продажей фальшивых драгоценностей и полистеровых рейтуз. Лично я плевать хотел на его желание повысить уровень торговли и тебе советую: не позволяй ему воспользоваться твоим именем. Вспомни, что случилось с Шер, которая занималась всего лишь коммерческой информацией.

Карен пожала плечами.

— Все-таки приятно, когда на тебя есть спрос.

Ее муж, конечно, был и проницателен, и умен, но он был снобом. Происходя из богатой семьи немецких евреев с более чем достаточными средствами, вложенными в недвижимость Манхэттена, он мог позволить себе это. Воспитанник привилегированных частных школ, Джефри был выходцем из более блестящего общества, чем окружение Карен. За ним всегда гонялись поклонницы. Карен же была просто девочкой из Бруклина.

Ее не интересовал свет. Среди людей, собравшихся в этом зале, ей действительно были интересны и даже завораживали другие модельеры. Ей хотелось поговорить с ними. Но она всегда стеснялась обращаться к людям, которых уважала и ставила выше себя. Хотя сегодня они признали ее, все же в мире моды дружеские отношения были редкостью. Несмотря на ее восхищение одеяниями Валентино и изысканной избыточностью в образцах Карла Лагерфельда, она не могла представить себя в их компании. Те говорили не менее чем на четырех языках, посещали лучшие рестораны лучших городов мира, владели палаццо и виллами и посещали оперу для удовольствия. Карен не могла вообразить их стремящимися разделить с ней радости обеда по диете Кока с рисовым пирогом.

Трое из постоянных посетителей презентацией моды собрались у дверного прохода. Джон Ричардсон, Эштон Хоукинз и Чарльз Рискэм — привлекательные холостяки, достаточно культурные люди с определенным родом занятий: сопровождать светских дам на подобные этому мероприятия, когда их мужья были слишком заняты, слишком усталы или слишком мертвы. Независимо от возраста этим дамам требовались сборища такого типа, чтобы пощеголять в подобающих нарядах. Как бы это ни казалось странным для Карен — подобные мероприятия продвигали торговлю.

Не спеша они с Джефри продолжали прокладывать путь сквозь толпу в направлении своего столика, по соседству с которым стояла высокая и величественная, как колонна черного дерева, Дефина Помпей. Карен работала вместе с Дефиной лет десять. А пятнадцать лет назад та была самой популярной моделью сезона. Но даже теперь, когда чуть позади нее находилась, болтая с кем-то, сама Линда Евангелиста, к удивлению Карен, ее подруга выглядела великолепно и казалась более прекрасной, чем были Беверли Джонсон или Наоми Кэмпбел в свои лучшие дни. Теперь уже считалось «просто не шикарно» проводить шоу без нескольких черных моделей, но мало кто помнил, что именно Дефина впервые пробила лед и открыла дорогу в мир моды для цветных женщин. Дефина казалась глубоко увлеченной разговором с болезненно-тощей, напряженной девицей в черном и с каким-то похожим на итальянца мужчиной. У нее был талант к языкам, и она безукоризненно изъяснялась на испанском, итальянском и французском, не разучившись общаться и с местными парнями из Бруклина.

Дефина посмотрела через столик и сверкнула улыбкой при виде Карен. Она была в трикотажном платье, которое Карен придумала специально для нее. Поверх платья Дефина накинула палантин, который помогает стольким женщинам скрыть нежелательную полноту талии. Перестав работать моделью, Дефина раздалась и заматерела во всех смыслах этого слова.

— Разреши мне представить тебе человека, который хочет познакомиться с тобой, — сказала она сладким голосом.

Затем, обернувшись к итальянцу и отпустив его бодрым «чао», сдобренным улыбкой, Дефина заскользила к столику Карен вместе с призрачной коротышкой в черном, пробивающейся за ней сквозь толпу гостей.

— Она еще зеленый новичок среди нас и искренне думает, что Калвин и Энн Клейн — родственники. Не сказать ли ей, что они поженились и что Кевин их сын? — предложила Дефина тихим голосом, пока женщина в черном еще не подошла.

Призрак протиснулся наконец ближе и протянул для приветствия руку скелета с костистой кистью.

— Карен, познакомься с Джиной Ньюборг — свободным репортером по вопросам моды. Она хотела бы взять у тебя интервью, и я сказала, что ты дашь его с удовольствием.

Дефина сделала легкое ударение на слове «удовольствие», которое уловила только Карен. Дефина знала, как Карен ненавидит занудство новичков-репортеров. О Боже, если б все дело было в их тупости и навязчивости! Так нет же, им еще надо быть сверхчувствительными, ранимыми и обидчивыми. Тем не менее Карен не строила иллюзий: только благодаря прессе она оказалась здесь сегодня. Титанических усилий стоило ей просто выживание в этом костедробильном мире высокой моды, но только когда Джефри настоял на найме Мерседес Бернард для проведения работ по общественным связям, Карен удалось в этой вечной гонке за славой оторваться от остальных и стать если и не мировой, то национальной знаменитостью.

— Разрешите задать несколько вопросов? — спросила эта тварь Ньюборг. Голос оказался таким же тоненьким, как ее руки.

Время для интервью было неподходящее, но прежде чем Карен смогла придумать, как повежливее отвертеться, девица продолжала:

— Что, по вашему мнению, у женщины наиболее сексуально восприимчиво?

Дефина, стоящая позади репортеров и возвышающаяся почти на фут над ее головой, хмыкнула в сторону Карен.

— Ее сознание? — неуверенно ответила Карен, пытаясь перевести разговор на другие рельсы.

Но девица не поняла ее намерений. Она была слишком напряжена для этого.

— Какое ваше самое большое неисполненное желание?

Улыбка Карен погасла. Бессознательно она положила руку на живот, как бы прикрывая пустое лоно. Ей вспомнилось утро и доктор Голдман. Она поморгала, помедлила, убеждая себя не раскисать и взять себя в руки.

Но прежде чем Карен смогла ответить на вопрос или извиниться, к ним подошла высокая и бледная Мерседес Бернард.

— Джина. Это ведь Джина, правда?

Будучи специалистом по общественным связям, Мерседес была гением по части запоминания имен. Под нарастающим гулом прибывающих гостей в сверкающий бальный зал «Уолдорф Астории» Мерседес попыталась отлепить от Карен присосавшегося к ней моллюска-Ньюборг.

— Возможно, попозже у вас будет более удачная возможность взять интервью, — сказала Мерседес с профессионально холодной, но приятной улыбкой. От нее исходила аура noblese oblige, и положение действительно обязывало ее быть такой, какая она есть. Ее деловая жизнь проходила в постоянных попытках выклянчить благоприятный отзыв у «столпов общества» для своей протеже и обеспечить ударные, сенсационные репортажи журналистов и эгоцентричных издателей модных журналов. При этом ей как-то удавалось не терять достоинства. В деловых кругах моды шутили: «Мерседес гнется, но не кланяется».

«Эта Ньюборг», так Карен стала про себя называть репортера, не обратила никакого внимания на слова Мерседес и вновь обратилась к Карен:

— Что лучше: элегантность без сексапильности или сексапильность без элегантности?

Карен открыла бы рот, но длинная белая рука Мерседес схватила репортершу за покрытое черным костлявое плечо и твердо развернула в другую сторону. Карен облегченно вздохнула. Но она знала, что в другой раз ей все-таки не отвертеться от этого интервью. Придется притворяться заинтересованной пошлыми и надоевшими вопросами Ньюборг, но хорошо, что не сейчас. А сейчас она, пожалуй, убьет Дефину, причем аккуратно, чтобы не попортить ее белый наряд.

— И откуда они выкапывают такие вопросы? — спросила Дефина, невинно морща лоб и поглядывая на Карен. Потом вдруг посерьезнела: — Извини, я просто дурачилась и не думала, что она станет…

— Пустяки. Все в порядке, — прервала ее Карен.

Глаза Дефины расширились.

— Улыбнись прекрасной Ядерной зиме, — сказала она, обыгрывая созвучие фамилии Уинтор со словом winter — зима.

Карен сверкнула улыбкой, приветствуя Анн Уинтор, которая считалась наиболее влиятельной женщиной в издательском деле по разделу моды. Анн была умной, твердой, яркой и очень трудной в общении. У нее было много прозвищ, но наиболее образованные из окружения поминали ее как «Уинтор тревоги нашей». Не стоит и говорить, что Мерседес осмеливалась на такие остроты только за костлявой спиной Анн.

За следующим столиком Карен могла разглядеть Дорис и Дональда Фишеров. Он организовал Гэповские склады и вместе с Питером Хасом-старшим из семейства Леви Страус проворачивал, похоже, самый большой джинсовый бизнес в мире. Вместе с ними находился Билл Уолпер из компании Norm Со, делающей деньги на непритязательной моде масс и завоевывающей рынок более успешно, чем кто-либо другой. Общеизвестно, что основное богатство в бизнесе моды приходит от массового рынка. Настоящие деньги делались не на Седьмой авеню. Как постоянно напоминал ей Джефри: «Генри Форд разбогател на фордах, а не на линкольнах. Громадная империя процветающего рынка американского дизайна Седьмой авеню — «делающая линкольны» — возникла лишь за последний десяток лет. Командиры этого бизнеса достигли продвижения вглубь и вширь. Линкольны оттеснили форды к обочинам. Люди вроде Ральфа Лорена, Калвина Клейна и с полдюжины других создали империи моды, превосходящие существовавшие в прошлом. Теперь вот и Карен оказалась на пороге столь же огромных потенциальных возможностей.

Лица людей за ее столиком излучали поддержку. Помимо Джефри и Дефины, ее компанию составляли и Мерседес, которая привела с собой явно голубого приятеля. Мерседес принадлежала к поколению, в котором на общественные мероприятия полагалось появляться в сопровождении мужчины, и придерживалась этого правила, несмотря на свое лесбиянство, никем не осуждаемое, но и не составляющее никакого секрета. Рядом с Мерседес сидел вице-президент отдела маркетинга Кейси Робинсон со своим голубым партнером Реем. Карен вздохнула и с благодарностью подумала о своем удачном замужестве с Джефри в самом начале своей карьеры. Ведь столько женщин оплакивают недостаток гетеросексуальных мужчин в индустрии моды!

Карен улыбалась Кейси, Мерседес, Дефине и другим. Все люди, сидящие за ее столиком, помогли ей прорваться сюда. Поэтому когда Карен узнала, что выиграла Приз Оукли, то твердо решила разделить торжество вместе с ними. Она не пригласила родственников: те ничего не вложили в ее успех, и к тому же их присутствие всегда было чревато осложнениями. На этот раз Карен решила посвятить вечер себе, а отметить торжество с матерью и сестрой попозже — после события. Ее немного мучила совесть, но, как объяснил ее друг Карл, «надо выбирать между приглашением родственников и испорченным вечером, либо отказом им — и прекрасным вечером, отягощенным чувством вины. Я — за чувство вины. Вина — это мускулы, научись ими пользоваться».

Мысли о Карле как будто наколдовали его появление: Карен увидела своего высокого, толстого и лысого друга, прокладывающего к ней дорогу. Без него стол не был бы полным. Карл был веселым наставником в построении ее карьеры еще со времен Южной районной высшей школы, что в Рокуил Центре в Лонг-Айленде. Он был единственной ее опорой. Ни мать, ни младшая сестра не разделяли мечтаний Карен о красивой, баснословно прекрасной и удобной одежде. Белл была слишком практичной и скептичной ко всяким мечтаниям, а бедная Лиза, будучи младше Карен, сама нуждалась в поддержке. Только Карл с его бешеным оптимизмом, обостренным чувством юмора и швейной машинкой своей матери поддерживал идеи Карен. Он был ее первым создателем и союзником. И вот теперь его туша, преодолев последнюю часть танцевального зала «Уолдорф Астории», поглотила ее в своих объятиях.

— Браво! Браво! Браво! — Он буквально испускал сияние, смачно чмокая Карен в обе щеки.

— Grazia[1], — ответила Карен, исчерпав этим словом весь свой итальянский словарь. Для нее было пыткой учить французский, на чем так настаивал Джефри, считая этот язык необходимым условием ее карьеры. В этом смысле она была полной противоположностью Дефине. Даже ее английский был с характерными для Норстрэнд-авеню (где жила их семья до того как отец смог позволить себе перебраться в Рокуил Центр) тяжелыми аденоидными тонами.

— Ну и как же вам удалось добиться столь впечатляющих успехов? — спросил Карл, комично имитируя голос ведущего программу через микрофон, которым ему служил взятый из столового набора нож для масла.

— Я полагаю, что усердной работой; как говорится — прилежно держала нос у точильного камня.

— Так вот почему он такой формы! — откликнулся Карл. — Нужно сделать с него портрет. — Карл достал компактную камеру и протянул ее Джефри. — Эй, Дефина, двигай сюда. Нужна фотография звезд сегодняшнего вечера.

Дефина снизошла к его просьбе с улыбкой, но Карен отметила, как напряглось лицо Джефри. Почему Карл исключил из кадра ее мужа? Мог бы быть подипломатичней. Карен знала, как легко заставить Джефри почувствовать себя всего лишь привеском к ней, а это было и в самом деле несправедливо, поскольку всем своим успехом она обязана мужу. К чести Джефри, тот сдержался, не выказал обиды, послушно взял камеру и прищурился, наводя объектив.

— Три мушкетера на переломе зрелого возраста, — сказал он, щелкнув затвором фотоаппарата.

— Очень похоже, — подхватила шутку Дефина. — Но я никогда не могла запомнить разницу между Дюма-pere[2], Дюма-fils[3] и Дюма-Духом Святым.

— Ну, ребята, вы все напутали, — рассмеялась Карен. — Даже я знаю, что это Каспер — Дух Святой.

Джефри покачивал головой на их дурачества.

— Не могли бы вы вести себя как приличные знаменитости, а не как туристы? Хотя бы в этот вечер, — сокрушенно произнес он.

— Кстати, о знаменитостях: в холле я видел Джона Кеннеди-младшего, — делая страшные глаза, прошептал Карл. — Я чуть не отдал концы. Клянусь, он представляет собой большую опасность для голубого общества. Парень может вызвать сердечный приступ, — и Карл тяжело засопел не то от настоящего, не то от поддельного возбуждения. Карла не всегда можно разгадать.

— О, хотя бы на одну ночку побыть Дэрил Ханной! — воскликнул он.

Карен изобразила, что шокирована.

— Веди себя прилично! — вскричала она.

Карл был помешан на клане Кеннеди, или притворялся таковым. Он был, возможно, единственным человеком в Америке, кто мог перечислить всех родственников Кеннеди нынешнего поколения. Это было похоже на светский трюк, вроде перечисления всех жен Генриха Восьмого или имен гномиков из «Белоснежки», но только список был намного длиннее.

К этому времени большинство приглашенных заняли места в зале, и Карл присоединился к компании за столиком Карен Каан. Он поднял бокал, и когда один из официантов наполнил его шампанским, прочистил горло и принял серьезный вид.

— Провозглашаю тост в честь обладателя столь желанного для многих Приза за достижение в американской моде от фонда Оукли за этот год, — отсалютовал он.

Карен была тронута. И вдруг, как по команде, все сидящие за столиком, включая обычно уравновешенную Мерседес, взяли с блюда по бутерброду и мешая друг другу, сложили их на тарелку Карен. Все разразились смехом. Нет, не все — кроме Джефри.

— Боже мой! — воскликнул он. Джефри явно не мог включиться в розыгрыш. — Драка едой в «Уолдорф Астории»?

Он покачивал головой, но Карен не могла остановить смех. Она смеялась до слез и полезла за платком, чтобы не позволить слезам испортить косметику.

Неожиданно хозяйка церемонии Лейла Уорт начала говорить с подиума, установленного у края сцены.

— Разрешите привлечь ваше внимание, — проворковала она в звуковую систему, которую пришлось настроить на максимум громкости, чтобы перекрыть ржание и лай поклонников швейного искусства. Публика в моде всегда была довольно громкоголосая.

Следующая часть вечера для Карен показалась смазанной. Были серии малосъедобных, но зато красиво оформленных блюд, болтовня нескольких выступающих, трепавшихся о наградах Оукли, об индустрии моды и вовлеченных в нее фондах. В перерывах между речами шум от разговоров поднимался почти до непереносимого гула и гремела, как обычно в таких случаях, музыка — какая-то сногсшибательная группа Лестера Лэннина. Затем свет уменьшился, и Лейла Уорт снова заняла место на подиуме.

— Сегодня мы собрались здесь в честь великих творцов американской моды.

Озноб гусиной кожей покрыл спину и руки Карен. Это о ней? Она уставилась в свою тарелку с едва тронутым цыпленком и рисом. Это она — знаменитость моды. Она не знала, была ли она польщена, смущена или огорчена. Может быть — все сразу… Чувствовала ли себя Коко Шанель — идол Карен — так же двусмысленно на церемониях в ее честь? Может быть, и нет. Коко ведь была и вправду великой в мире моды. Карен ощущала себя одновременно и Мисс Америкой, и наглой самозванкой. Она постаралась снова сосредоточиться на словах Лейлы. Все-таки награда за достижение в моде вручается не каждый день.

— За последние двадцать лет американская мода переросла в мировую моду, — заявила Лейла.

Карен задумалась, каково это слышать находящимся здесь французским и итальянским модельерам! Но если это и не было сущей правдой, то во всяком случае было более верно, чем в прошлые годы. Америка стала тем местом, где создана система, которая может распространить творческое видение дизайнеров во все уголки планеты. Для ее создания потребовалось тридцать лет. Приз Оукли стал одним из ее элементов — механизмом концентрации внимания редакций модных журналов и потенциальных покупателей на продукции американских модельеров. Лейле можно простить ее преувеличение.

— Никто другой не может так представить американскую моду, никто так не знает американских женщин, как модельер, в честь которого мы собрались сегодня здесь. Последнее десятилетие не прекращается поток прекрасных, шикарных и к тому же очень носких нарядов. Никто так не овладел формой, так глубоко не осознал тонкости цвета, не был настолько творческим и трудолюбивым в поисках подходящего, столь уникального и оригинального материала, как… — Лейла сделала паузу, — Карен Каан! Представляем коллекцию ее работ.

Свет, сконцентрированный на Лейле, отвели в сторону, и из обоих крыльев зала начался парад высоких и прекрасных женщин. Уже бестелесный, голос Лейлы продолжал комментировать некоторые экземпляры, отмечая их значимость или оригинальность. Хотя в зале была полутьма, Карен знала, куда направить свой взгляд. Она упивалась представлением: демонстрировалась коллекция ее работ последней декады. Карен одобрительно кивала при демонстрации узкого платья с накладными плечами и комплектного ему вязаного жакета, бесформенной яркой фланелевой спортивной куртки и лоснящихся подрезанных штанов, даже при показе косо срезанного вечернего наряда из шелкового трикотажа; впрочем, вечерние платья никогда не были ее сильной стороной. Одежда на моделях переливалась, отражая свет, и казалась одновременно и украшением, и органической частью задрапированных в нее девушек. В этом и состояла загадка, которую Карен постоянно пыталась решить: как что-то скрыть, что-то обнаружить и в то же время представить как естественное продолжение женского тела.

Ей казалось, что в большинстве экземпляров из коллекции она достигла желаемого, и только теперь — в этот поистине уникальный момент — можно просто посидеть и порадоваться своим работам. Нет, она не была вундеркиндом: она достигла этого лишь сейчас, на пороге зрелого возраста. И если Карен немного сожалела, что ее талант просмотрели несколько лет назад, то теперь, после признания ее заслуг, она снисходительно расценивала такой просмотр как вошедшее в моду запаздание. Карен чувствовала, что публика уловила ее виденье моды, и когда последний образец — кардиган цвета какао и дополняющий его шерстяной комплект с простой шифоновой нижней туникой — был показан на подмостках, Лейла на весь зал произнесла ее имя. Карен поднялась легко, без усилий и направляясь к сцене, пересекла сверкающий пустой танцевальный круг. Ее приветствовал гром оваций, но столь же громко в ушах отдавалось ее собственное сердцебиение. Она надеялась, что прическа в порядке, и знала, что ее атласные легинсы и кашемировый жакет, отороченный атласом, отливают на свету, и это тоже будет замечено и оценено в зале. Она поднялась по ступенькам и повернулась к аудитории. Свет юпитеров ослеплял, но к этому она была готова и постаралась смотреть в темноту зала не жмурясь. Лейла обняла ее, и аплодисменты заглушили их слова — стандартная заключительная сцена, как и во всех проведенных ранее церемониях награждения. Карен оглядела помещение, заполненное людьми. Каждый человек здесь был фигурой в этом мире моды.

— Спасибо, друзья! — поклонилась Карен.


Джефри и Карен уже собирались уходить, когда к их столику подошел Вилли Артеч, модельер помоложе Карен, как и она, втянутый в развивающийся бизнес Седьмой авеню. Лет пять назад он был на взлете, но из-за недостаточного финансирования и несвоевременных поставок — смертных грех в любой торговле — его имя потускнело. Вилли болел СПИДом. Сейчас перед Карен стоял одинокий человек в смокинге, ставшем великоватым для его истощенной фигуры.

— Прими мои поздравления, Карен, — сказал он и дрожащей рукой поднял бокал. — Идущие на смерть приветствуют тебя.

Все, кто были за столиком и собирали свои вещи, намереваясь пойти домой, остановились.

— Я надеялся выиграть приз в этот сезон, но гомосексуализм перестал быть таким модным, как раньше. — Он поежился. — Res ipsa liquitor — латынь, а мыслишка простая. «Факты говорят сами за себя».

На изможденном, нездорового цвета лице Вилли появилось что-то вроде улыбки.

— Все правильно: мертвый человек говорит на мертвом языке. — Он поник головой. — Это был трудный день. Я очень надеялся на победу. У меня нет детей, и мне хотелось оставить после себя нечто стоящее, чтобы кто-то меня помнил, — прошептал он.

— Извини, Вилли, — ответила Карен.

Карл встал из-за стола. Его любовник умер от СПИДа два года назад.

— Пойдем, Карен, — сказал он.

Джефри, который вернулся из гардероба с одеждой, помог Карен одеться. Столик опустел, около него остался нетвердо стоящий на ногах Вилли.

Дефина взяла Карен за руку.

— Не принимай на свой счет, Карен, — прошептала она. — Ты же знаешь, как это бывает с голубыми модельерами, — они всегда «cherchez la mere» — маменькины сынки. А с тебя на сегодня достаточно: ты не его мамочка.

Несмотря на попытку Дефины сгладить неприятное завершение столь замечательного вечера, Карен испытывала угрызения совести. Непонятным образом она чувствовала состояние этого одинокого призрака, маячащего тенью отца Гамлета за покинутым столиком.

— О Боже! — воскликнул Карл, — неужели надо так переживать недоставшуюся награду, стоя перед лицом вечности?

Но Карен, стиснувшая почетный знак Приза Оукли прижатой к животу рукой, очень хорошо понимала, какие непредвиденные последствия может вызвать желание, которое невозможно удовлетворить.

2. Бесплодие Карен

На следующий день после получения Приза Оукли расстроенная Карен сидела в приемной доктора Голдмана, пытаясь пережить только что услышанный вердикт: неизлечимое бесплодие.

Вообще-то она об этом знала всегда. Знала с самого начала, несмотря на все проверки, обследования, лекарства, несмотря на сомнения Джефри относительно себя и целый полк привлеченных им врачей — она знала, что все дело в ней самой и ее состояние непоправимо.

Удивительно, но в тот момент, когда доктор сообщил ей официальное заключение, у Карен возникла идея отыскать свою родную мать. Впрочем, может быть, ничего странного в этом и не было. Возможно, это естественное желание всех повзрослевших бесплодных приемышей. Откуда ей знать. А сколько таких, как она, на свете, размышляла Карен. Составляем ли мы настолько значимую демографическую группу, чтобы быть заметным подмножеством диаграммы роста числа младенцев? Появились ли мы в списке Опра, и разработана ли уже программа из двенадцати этапов в поддержку нас как самостоятельной специфической группы?

Судя по самочувствию, ей сейчас не помешала бы помощь. Это расплата за то, что она была так счастлива прошлым вечером. Приз Оукли, блеск публики, счастье — все потускнело и как бы отошло в далекое прошлое, либо случилось в другой жизни. Опасно быть очень счастливой! Она — еще одно тому доказательство.

После почти тридцатимесячных попыток забеременеть, после проводимых по расписанию половых сношений, болезненных и унизительных тестов, обследований специалистами и консилиумами стало ясно, что у нее что-то серьезное. И нечему удивляться, убеждала она себя. Это не неожиданное событие. Просто наконец вынесено окончательное заключение — неизлечимое бесплодие. И не будет больше медицинских обследований, вагинальных термометров, врачебных визитов в середине дня в момент менструации. Никакой боли, затрат на лечение, никакой досады… И никакой надежды.

Она знала все это — и все же была ошарашена сообщением.

Не эта ли безнадежность породила идею отыскать свою мать? Карен не могла понять происхождения этого желания, этого стремления заполнить пустоту, которая — теперь уже ясно — не может быть заполнена рождением ребенка. Она не часто задумывалась о своей настоящей матери, а вот теперь потребность ее отыскать стала сильна до спазм в животе, до тошноты.

Она вспомнила Вилли Артеча; из всех событий прошлой ночи не потускнел только его образ. Разве Джефри не упрекал ее, что она помнит только плохое? Но она не властна над своими чувствами. Сейчас она сочувствовала умирающему Вилли Артечу, который хотел, чтобы о нем помнили его дети.

Ее желание завести ребенка не имело отношения к проблеме памяти, или почти не имело. Ребенок был нужен ей для того, чтобы наладить правильную жизнь, превратить ее и Джефри из супружеской пары в полноценную семью. Но, по каким бы причинам она ни хотела это сделать, этого не случится. Возможно, потому ей и стала так необходима встреча с матерью, с настоящей ее матерью.

Вот так она и сидит в изысканно декорированной клинике по зачатию на Парк-авеню рядом с другой женщиной, в глазах которой читались только страх и боль. Почему они назвали больницу клиникой-по-зачатию, если сюда приходят бесплодные женщины? — с горечью думала Карен. Бесплодные и богатые, уточнила она себе. Сколько стоило лечение доктора Голдмана? Шесть или семь тысяч? И каков результат? Ее передернуло. Деньги не могут отвести удар, разве что предоставить в твое распоряжение барселонское кресло, чтобы сидеть и пытаться прийти в себя в комфортных условиях и, удерживая тошноту, не извергнуть съеденный завтрак на аксминстерский ковер.

Она стала абсолютно другой женщиной, совсем не похожей на ту, которая пятнадцать часов назад стояла на сцене «Уолдорф Астории». Ничто отныне ничего не значило. Никакая память о славе не успокоит боль.

Она не могла даже выплакаться на материнской груди. Нужно признать оба факта: нет никаких надежд родить ребенка и ей просто необходимо найти свою настоящую мать. Для Белл ее собственные переживания были важнее всего остального. Известный анекдот о матери и дочери мог бы быть рассказан про нее: когда мать обнаружила свою дочь лежащей мертвой на полу, то воскликнула: «Как ты могла так поступить со мной?» И в ее, Карен, теперешнем случае Белл оказалась бы самой несчастной — будто это она не могла родить. Белл ожидала сейчас услышать рассказ о Призе Оукли. Она любила достижения, а не неудачи.

Хуже всего то, что Белл давно настаивала на том, чтобы Карен и Джефри обзавелись детьми. Было трудно признаться в том, что она была права. «Мы должны были попытаться родить ребенка раньше, — думала Карен. — Но я была так поглощена работой! Отвоевать себе место под солнцем в мире моды — это не валяться на пляже, загорая. А потом, когда я переступила порог этого мира, как же было не войти внутрь? Когда мое барахло действительно начало входить в моду, то как же было не работать, не добиваться признания, не ездить на презентации? У меня просто не оставалось времени ни на что другое. Что же касается ребенка, то я думала, что все еще успеется».

Только теперь стало поздно. Карен почувствовала приступ боли где-то там, в районе нефункционирующих женских органов. Раскаяние? Мнимая менструация? Она припомнила слова доктора о том, что ее бесплодие не связано с возрастом. Не исключено, что она и раньше не могла зачать ребенка. «Поэтому, скорее всего, мои сожаления о затягивании зачатия неоправданны», — уговаривала она себя и пыталась в это поверить.

Белл не поверила бы. Она поспешила бы уверить всех, что Карен не только виновата, но что она, Белл, предупреждала ее заранее. Белл была права отнюдь не всегда, но довольно часто, причем отстаивала свою правоту так громко, что возражать было бессмысленно. Она была отличной матерью, но назвать ее внимательно-нежной было бы преувеличением. Карен никогда не плакала, а сейчас почувствовала, как на глаза набегают слезы. Она сделала глубокий вдох, задержала дыхание и поморгала. В ее возрасте, она знала по опыту, не так уж много людей, у которых сложились хорошие отношения со своими родителями, но сейчас Карен мечтала о близкой душе, которой можно было бы выплакаться и не раскаиваться в этом потом. Неудивительно, что мужчины тянутся к женщине за утешением: притягательнаясила груди огромна. Но на груди Белл Карен никогда не смогла бы найти утешение. Недаром та была плоскогрудой. Никаких иллюзий по этому поводу строить не стоило. Если в поисках утешения мужчина тянется к женщине, думала Карен, то где искать забвения женщине?

Друзья? У Карен их было трое: ее сестра Лиза, Дефина и Карл. Но Дефина продолжала праздновать еще с прошлого вечера. Карл, всегда готовый ее выслушать и посочувствовать, находился сейчас на полпути в Бруклин, а Лиза вместе с Белл ожидают ее приезда в Лонг-Айленде.

Карен вздохнула. Ощущение в отяжелевшем животе было такое, как будто она забеременела. До позднего вечера, пока она не доберется до дома, к Джефри, утешений не будет. Возможно, не будет и там. Джефри ненадежен: он принимает эту проблему слишком близко к сердцу и вряд ли сможет оказать ей обычные внимание и поддержку. Их совместная одиссея по деланью ребенка истощала его терпение, довела до состояния стресса и поставила под угрозу их брак в значительно большей степени, чем она была готова признать.

— Миссис Каан?

Вопросительные интонации в голосе медсестры напомнили Карен, что она должна вести себя так, как будто у нее не было головокружения. Но сможет ли она встать с этого чертова стула, не развалив груду иллюстрированных журналов, сложенных на кофейном столике? Может, ее состояние сойдет за утреннее недомогание? Нет, никого «недомоганием» не обманешь, с горечью подумала Карен. Сидящая рядом явно беременная женщина, единственная из присутствующих, кто не казался напуганным в этой комнате, повернула к ней свою белесую голову с почти прозрачными бровями. Она проглядывала раздел моды в «Нью-Йорк Таймс», где был напечатан длинный репортаж о награждении Призом Оукли. «Она узнает меня, — подумала Карен. — Да, это я, Карен Каан. Та самая миссис Каан. Знаменитая Каан». И завтра утром она прочитает о своем посещения клиники в колонке Лиз Смит. Можно догадаться, каким будет заголовок статьи: «Ведущий дизайнер Седьмой авеню в шикарной клинике по лечению бесплодия».

Она взглянула на беременную посетительницу. Должен быть закон, разрешающий печатать сообщения о таких клиниках только в специальных изданиях, а не в любом бульварном листке. И еще должен был закон, запрещающий пялиться на знаменитость, когда та находится в тяжелой ситуации, подумала Карен и вздохнула. Какая чушь лезет в голову! Ну уж если продолжать в этом духе, то почему бы не принять закон, запрещающий болеть детской лейкемией и проводить этнические чистки. Оборотная сторона известности… К этому придется привыкать.

«Вставай, Карен, — приказала она себе. — Не трусь, не дрожи, не давай шанса этой белесой сучке на сносях поинтересоваться, не сможешь ли ты продать ей свой набор для матери и ребенка».

Карен нашла в себе силы подняться на ноги и пересечь комнату тремя большими шагами. Она была крупной женщиной. Высокая, длинноногая и, несмотря на постоянные попытки ограничить себя в еде, отнюдь не тощая. Потому ей и удавалось так хорошо кроить наряды, скрывающие полноту бедер и отсутствие талии. Она схватилась за свой слоистый кашемировый свитер и специально подобранную к нему шаль, как за защитные доспехи.

— Да? — повернулась она к медсестре с такой профессионально-сладкой улыбкой, как будто то, что это был наихудший день в ее жизни, не имело никакого значения. Наихудший день за наилучшей в жизни ночью. Переломные двадцать четыре часа.

Приятным тоном и без тени смущения сестра сказала:

— С вас причитается семьсот сорок три доллара.

Карен расстегнула молнию на сумочке от Де Веццо и вытащила из нее чековую книжку. Она пошарила в поисках авторучки Мон Блан, но не смогла найти ее сразу. Сестра протянула ей свою. Карен вдруг поняла, что у нее дрожат руки. Она попыталась написать «7» в соответствующей графе чекового бланка, но получилось нечто похожее на размазанную шинами змею на проезжей части дороги. Безнадежно. Она порвала бланк пополам, швырнула дешевую авторучку на конторку и засунула чековую книжку в кожаном переплете обратно в сумочку.

— Пришлите счет на мое имя, — сказала она со злобой, которая придала ей достаточно энергии, чтобы выйти через дверь к лифту и спуститься в вестибюль. Как им не стыдно заставлять платить за такие новости? Губы ее дрожали. Нет, она не заплачет! Она никогда не плачет. Она выйдет из здания на Парк-авеню… Тент над подъездом хлопал на ветру, начинал моросить дождик, затягивающий Нью-Йорк грязно-серой дымкой, похожей на дым от подмоченного костра.

«Все правильно, — думала Карен. — Я не сумею поймать такси и добраться до Пэн Стейшн». Надо было послушаться Джефри и взять машину с шофером. Но Карен не любила заставлять водителя ждать. И не из-за дешевой экономии — просто она чувствовала себя неловко перед ним. Сама идея доехать на автобусе или, того хуже, на метро казалась столь отвратительной, что Карен оступилась и чуть не упала. Надо было взять машину, а не выкобениваться. И не только чтобы доехать сюда, а затем отсюда до станции, но на весь путь — до Лонг-Айленда. «Что, черт возьми, с тобой случилось, Карен Каан, новая знаменитость? Это, наверное, влияние моего отца». Карен почувствовала прилив жалости к себе, и вместе с ним ослабла ее решительность, возникшая на волне раздражения.

— Пожалуйста, — сказала она жалобно, — ну пожалуйста!

Ее мольба была услышана. Такси подкатило к навесу, из него выбрались двое мужчин, и машина оказалась свободной. Она с облегчением забралась в нее и перевела дыхание.

— К Пэн Стейшн, — приказала она водителю, одетому в какой-то балахон и круглую шапочку без козырька, как будто был из Богом забытой африканской страны, которую невозможно отыскать на карте. Тот согласно кивнул, из чего она по крайней мере могла заключить, что он не знает только язык, но хотя бы знает дорогу.

Карен откинулась на ужасно неудобном сиденье. Какая ирония, что единственная ее молитва была о такси. «Такова моя удача. Когда добрая фея готова выполнить мое заветное желание, я прошу о такси. Жаль, что я не попросила о ребенке».

Она посмотрела на часы. Старинные и массивные золотые мужские часы фирмы Ролекс — единственная вещь, с которой ее крупные руки казались изящными. Машина пробивала себе дорогу сквозь обычную для центра города зону боевых действий машин всех видов и сортов. Она не успеет к 4:07. Она опоздает.

Ну и что из этого. Она, как обычно, опаздывала. Джефри говорил, что это потому, что она хватается за все сразу. Несмотря на долгие годы совместной жизни, Белл всегда приходила в ярость от ее опозданий. Белл называла это хамством и, поджав губы, выговаривала: «Никогда нельзя опаздывать!» Временами эти поучения Белл звучали как нотации провинциальной школьной учительницы, кем она и была, когда впервые встретила своего будущего мужа. После удочерения Карен Белл уже не преподавала, по крайней мере официально. Зато она учила Карен: учила одеваться, аккуратно стелить постель с простынями, «потому что пододеяльники — это только для ленивых женщин», тщательно чистить дорогие кожаные ботинки, вощить сапоги, сидеть за столом, писать ответы на письма, штопать чулки, правильно пришивать пуговицы. И преподала еще тысячу маленьких, но незабываемых уроков. В своем роде Белл была прирожденным педагогом.

Может быть, в этом и была ее проблема с материнством, — думала Карен. — У нее были только мы двое. Поэтому для нас с Лизой все оказалось слишком концентрированно, слишком интенсивно. Белл следовало бы ежегодно распределять свою энергию на класс из тридцати детишек, может быть тогда это ослабило бы давление, которое она оказывала на Карен и ее младшую сестру Лизу. Но если бы Белл продолжала работать в школе, смогла бы она тогда зачать ребенка?

Карен заставила себя прервать размышления. «Я тоже сваливаю вину за свое бесплодие на работу». Она еще раз напомнила себе, что по мнению врачей ее возраст тут ни при чем, по-видимому, это — врожденный порок. И все-таки Карен не могла отделаться от мыслей, что если бы они с Джефри попытались это сделать раньше, если бы приложили больше усилий в постели, а не в карьере, то все могло бы и получиться. Карен не терпела возражений. «Если в ответ на просьбу не хочешь услышать «нет», то добейся «да» — поучала она сослуживцев. Теперь же ей ничего не остается, как только смириться с «нет».

Конечно, они могли бы прибегнуть к искусственному оплодотворению, но Карен знала, что Джефри будет возражать, да и сама того не хотела. В конце концов, когда столько женщин отказываются от детей и столько голодных и бездомных в мире, как может она позволить себе тратить тысячи долларов на то, чтобы иметь ребенка, у которого будут две матери, со всеми вытекающими и для нее, и для другой женщины последствиями? Нет, это не срабатывает. Да и нет никаких гарантий, что все получится как надо.

«Но если бы я попыталась раньше, — думала Карен, — если бы…»

«Это сумасшествие, — остановила она себя. — Навязчивая мания самоосуждения женщины, неспособной достичь желаемого. Посмотри на Конни Чанг. Упивалась ли она ненавистью к себе прошлым вечером? Ты доведешь себя до припадка, остановись».

Такси резко затормозило позади автобуса, плюющегося черным дымом, из-за которого на нее пялились морды с рекламы Джона Уэйтца. До Пэн Стейшн оставалось еще три долгих квартала и три перекрестка Тридцать третьей улицы, на которых под таким дождем будет ужасная давка. «Мать твою!..» — выругалась Карен и, наклонившись, прижалась лицом к отверстию в пуленепробиваемый перегородке, отделяющей ее от водителя.

— Сколько будет стоить до Лонг-Айленда? — спросила она.

— До Дж. Ф. К.? — переспросил водитель с приятным певучим акцентом пакистанца.

— Нет, До Рокуил Центра. В Лонг-Айленде. Немного дальше Дж. Ф. К., — солгала Карен. Но она была в отчаянном положении и к тому же сомневалась, хватит ли у нее денег расплатиться за поездку.

Еще одна гримаса успеха: Карен годами не заглядывала в свой банк. Деньги получал ее секретарь, и наличных на карманные расходы ей постоянно не хватало. Она стала делать заначки из стодолларовых купюр, которые перегибала несколько раз и прятала в застегивающиеся на молнии отделения всех своих кошельков. На непредвиденные расходы.

Она заглянула, нет ли заначки в этой сумочке, и, слава Богу, деньги были на месте. Она достала купюру, развернула, разгладила складки сгибов и показала ее водителю, наполовину пропихнув в окошко платы за проезд. Тот жадно посмотрел на деньги и включил счетчик.

— Как поедем? — спросил он. Акцент был все-таки не пакистанским. А это странное болеро на нем было по-настоящему интересно.

Оно было сделано из файя… Нет, он не был пакистанцем. Может быть, афганец? Но те вроде бы ездят на верблюдах, а не на бьюиках.

— Вон туда, до конца, через тоннель, а затем по Л. Ай. И. Не очень далеко, — снова соврала Карен.

Похоже, что добраться до Рокуил Центра можно скорее, чем пересечь Манхэттен. При удаче, если они будут ехать чуть быстрее, то она успеет прибыть к дому Белл как раз к обеду.

Водитель, слава Богу, согласился. Карен указала ему на проезд по восточной стороне вместо привычного — по западной — и снова откинулась на сиденье с тонкой пластиковой прослойкой, скрестив руки на постоянно пустом лоне. «Все будет хорошо, — уговаривала она себя. — Он не будет так уж сильно расстроен, и мы сможем поговорить о приемном ребенке. Может быть, мы не очень молоды по стандартам агентства Спенс-Чапина, но я думаю, что Сид сможет организовать частное усыновление или хотя бы рекомендовать адвокатов, которые помогут это сделать. Проблем с деньгами не возникнет, и они заполучат своего младенца. Все будет хорошо», — повторяла себе Карен. Она все-таки не принимает слова «нет».

Выезд из средней части города через тоннель превратился в сплошной кошмар — так Карен представляла себе последнюю эвакуацию из Сайгона. Такси пристроилось за громадным восьмиколесным грузовиком и вырулило на проезжую полосу. Вонь от выхлопных газов стояла невыносимая. Она наблюдала, как весь этот движущийся металл пытался втиснуться в узкое отверстие тоннеля. У нее возникла дикая ассоциация с медицинскими процедурами, которые ей пришлось недавно перенести. «Ничего хорошего из этого не вышло», — вздохнула она. Как только их машина вжалась в тоннель, наконец-то прекратилась назойливая музыка радиоприемника. Карен прикрыла глаза от мелькающих огней тоннеля и стала ждать, пока двухполосная процессия автомобилей не найдет выхода из Нью-Йорка.

Наконец машина выползла из тоннеля и двинулась по направлению к Л.Ай. И. Моросящий доселе дождик перерос в ливень. Еще через двадцать минут по радио сообщили, что Ван Уик Экспрессуэй будет затоплен и то же случится с Б. Кью. И. Инфраструктура города разваливалась ко всем чертям.

— Скорее! — понуждала она шофера, пытаясь одновременно избежать опоздания и возможных неприятностей из-за ливня. — Скорее! — повторила она еще громче, заставляя себя верить в то, что как только она доберется до материнского дома, все утрясется к лучшему.

3. Сделано из другого материала

Карен Каан, урожденная Липская, была удочерена Белл и Арнольдом Липскими в три с половиной года. О своем раннем детстве у нее сохранились лишь обрывки воспоминаний. Она ничего не помнила о том периоде, который предшествовал ее жизни в Бруклине на Оушен-авеню в доме 42–43 с Белл и Арнольдом. Так ли это на самом деле или нет, но она считала, что травма от смены одного родительского дома на другой — достаточная причина для ранней детской амнезии. Девочка смутно осознавала, что ее удочерили, но настоящие воспоминания Карен начинались с Белл. Белл толкает ее прогулочную коляску вдоль Оушен-авеню по направлению к Проспект-Парк. Будучи почти четырехлетней девочкой, она переросла коляску, но, по-видимому, Белл очень хотелось, чтобы Карен побыла еще младенцем.

А вот коляску Карен помнила хорошо. Она была голубая с белыми полосками и глупо трясущейся бахромой на козырьке. Еще Карен помнила колокольчики мороженщика из Бунгало-Бар и завораживающе красивый домик с крышей, покрытой настоящей кровельной дранкой, который был размещен в задней части грузовичка продавца мороженого. Она помнит, как ее мать протянула ей первое в жизни мороженое, и то удовольствие, которое она получила не столько от вкуса, сколько от контраста цветов ярко-оранжевой замороженной части с мягкой и бело-кремовой сердцевиной мороженого.

Приблизительно из того же периода она помнит ранние утренние прогулки по Ботаническому саду. Помнит расцветающую сирень и себя, бегающую между кустами в восторге от запаха цветов и их изысканно-прекрасного цвета. Сад казался ей пурпурным фонтаном цветущих гроздей, бьющим из атласной зелени листвы. Она смеялась и бегала от куста к кусту, пока не обнаружила, что потерялась. Карен помнит, что кусты вдруг стали страшными и угрожающе нависли над ней, и она заплакала. Белл нашла ее и отругала не только за то, что потерялась, но и за то, что плакала.

Белл Липская не была идеальной матерью. Мелкокостная и тощая, безукоризненно ухоженная, она всегда была одета в соответствующий случаю ансамбль одежды. Нет, она не была хороша собой: у нее были слишком резкие, обостренные черты лица, но в общем, как говорят, хорошо смотрелась. Карен гордилась тем, как выглядит Белл, и впечатлением, которое она производит на других. Особенно запомнились ее шляпы в далеком стиле пятидесятых годов, от которого Белл ни за что не хотела отказаться. В то время Карен считала их верхом элегантности. Как и другая одежда Белл, ее шляпы были «для того, чтобы на них смотреть, а не трогать».

С ранних лет от Карен требовалось, чтобы она содержала в абсолютном порядке свою комнату и одежду. Белл была фанатично чистоплотной, и их бруклинская квартира содержалась столь же стерильно, как и детородные органы хозяйки.

После года супружеской жизни Белл и Арнольд удочерили Карен. Довольно долго подросшую девочку смущало, что ее возраст был больше стажа супружеской жизни родителей. Они никогда не обсуждали этот вопрос. Карен даже не задавала его. Однажды Белл пошутила, что она появилась в семье с модным запозданием. Но Карен благоразумно удержалась от расспросов. Ее вышколили никогда не обсуждать неприятности и неудачи. Расспросы об удочерении не поощрялись. Чтобы вырасти большой, надо было научиться держать себя в руках, содержать себя в чистоте и вести себя тихо. Тихим и уравновешенным человеком был Арнольд. Арнольд и Карен понимали, что если разговор об удочерении и возникнет, то это может произойти только по инициативе Белл.

Нет, несправедливо было считать Белл безответственной матерью. Просто у нее были четко очерченные области интересов, прочее оставалось вне ее поля зрения. Она много занималась с Карен. Читала вслух книги (все-таки когда-то она была школьной учительницей), водила девочку на прогулки и брала с собой в магазины. Пока вкусы Карен радикально не разошлись со вкусами матери, Белл одевала девочку великолепно. Почти до одиннадцати или двенадцати лет они вместе с Карен совершали еженедельные набеги на центр Бруклина, чтобы перетрясти магазины Абрахам-Энд-Штраусса. Правда, гораздо увлекательнее были специальные субботние выезды в Манхэттен. Там они дорывались до магазинов С. Клайна, Б. Альтмана, Орбаха и Лорда-Энд-Тейлора, а затем останавливались позавтракать у Шарфта на Пятой авеню, где Белл заказывала Ширли Темпл для Карен и кислое виски для себя. Во время таких походов они были хорошими друзьями, и Карен научилась не только терпеливо ждать, пока Белл примерит бесчисленные одеяния, но также по ее просьбе критически оценивать сделанные покупки. Иногда Карен думала, что именно в тот период она всерьез заинтересовалась нарядами. Возможно, у нее был прирожденный талант к моде. А может быть, это Белл развила его. Уже в то время Белл очень внимательно прислушивалась к ее суждениям.

Белл была одержима покупками. Карен же была увлечена модой. Она имела дюжину бумажных кукол и придумывала для них замысловатые наряды. Однако бумага не давала настоящего ощущения. Карен нравилось чувствовать ткань на ощупь, ее увлекали возможности бесчисленных комбинаций цвета и фактуры материала. Видимо, с тех пор у Карен возникло убеждение, что мода начинается с материи, что именно ткань является тем центром, из которого и зарождается наряд. В отличие от Белл, она не хотела приобретать одежду, ей просто нравилось смотреть на нее, быть рядом с ней. Карен представлялось, что она выросла под вешалкой с одеждой, с которой выбирает свои наряды Белл. С детских лет ее больше всего интересовали драпировки из тканей и контрастность окантованных и врезанных швов.

Оказываясь дома, Карен мечтала добраться до гардероба Белл, но соваться туда ей было настрого запрещено. Белл сортировала одежду по цвету, стилю и способу использования. Блузки, например, не висели вместе: те, которые полагалось носить с пиджаками, располагались рядом с пиджаками. Однако по причине, известной только Белл, все юбки размещались отдельно от других частей ансамбля. Установленный порядок был неизменным и столь же трудным для понимания, как десятичная система, описанная в учебнике Дьюи, взятом из бруклинской общественной библиотеки. Ботинки, шарфы, пояса и чулки Белл были рассортированы по своим местам с необыкновенной тщательностью. Надумай Карен коснуться чего-нибудь — мать сразу бы обнаружила непорядок. Белл не носила слаксы: «Я не вышла ростом для них», — говорила она. Зато у нее было много переливающихся на свету шелковых нарядов, и маленькой Карен хотелось поиграть с ними или хотя бы потрогать их. А что уж говорить о шляпах! В общем, гардероб был местом чудес. Но несмотря на то, что мать и дочь вместе ходили по магазинам, они никогда не играли в наряды. Белл вообще не имела склонности к играм.

Такси приближалась к выезду из Рокуил Центра. Водитель что-то тихо бормотал про себя. Карен молила Бога, чтобы он не обозлился за навязанный ему длинный путь и не высадил ее прямо здесь, у Экспрессуэй. Дождь был еще сильным. Карен чувствовала себя беспомощной и ранимой, как Бланш Дюбуа в пьесе Теннесси Уильямса, и подобно той она сейчас целиком зависела от доброты незнакомых людей. Карен подсказала бормочущему водителю, как проехать остаток пути.

Наконец такси остановилось у кирпичного здания с аккуратно подрезанной живой изгородью. Карен расплатилась с водителем сотней долларов и рассказала ему, как побыстрее выбраться обратно, а затем вылезла из машины и направилась к дому. Уже стемнело. В черных окнах угадывался дрожащий свет канделябра в гостиной. Мать и сестра поджидали ее.

Карен вздохнула. Несмотря на излишнее чистоплюйство Белл и ее нелюбовь к показному, у них все же было нечто общее. Пусть поверхностно, но интерес к одежде привязывал их друг к другу. Это не безусловная традиционная любовь матери и дочери; пусть это называется взаимной привязанностью — но она выдержала испытание времени.

С рождением Лизы все переменилось.

Ее сестра была непохожа на нее. Да и как она могла быть похожей? «Я — приемыш», — напоминала себе Карен. Все же различия между ними поражали, особенно когда они встречались после долгой разлуки.

Карен вошла в дом. Лиза, миниатюрная и стройная как всегда, стояла в дверях материнской комнаты. Она была из породы язвительных и худых евреек с несколько мелкими чертами лица. Но если в толковом словаре говорится что-нибудь об идеале американской еврейки, то портрет Лизы мог бы послужить прекрасной иллюстрацией. Лиза очень похожа на мать, которая в свои шестьдесят четыре года сохранила девически стройную фигуру и ту несколько нервозную энергию, которая так характерна для подвижной молодости.

Лиза оглядывала безукоризненно прибранную комнату с зеркалом. Наконец взгляд ее упал на Карен.

— Смотрите, кто пришел! — воскликнула она.

Да, Лиза была действительно хороша собой, и Карен подумала, не были ли созданные ею наряды так выигрышны для высоких женщин, потому что бессознательно она боролась с впечатлением от наружности невысокой красавицы сестры. Карен любила сестру, хотя Лиза не придавала этому значения. Она была на шесть лет моложе Карен, и ее появление на свет оказалось полной неожиданностью для родителей, которые давно смирились со своим бесплодным супружеством, сглаженным решением удочерить Карен. Рождение Лизы казалось невероятным событием, и произошло оно как бы в отместку агрессивной женственности Белл, доведенной почти до мужененавистничества. Беременность омолодила Белл, и она разрешилась прекрасным младенцем, которого можно было наряжать, развлекать играми и показывать другим. Когда Карен входила в трудный, такой упрямый и неуклюжий подростковый период, Белл была ограждена от ее проблем своим материнством и отвлечена хлопотами с младенцем.

Лиза сносила все бантики и рюшечки, которые уже начали раздражать Карен. Она выполняла все указания матери и ко всему относилась легко: получала свои тройки в школе, проучилась год в университете Хофстра, а после даже открыла свою лавочку, потом вышла замуж за Леонарда, однако как только тот окончил медицинскую школу, сразу перестала работать и следуя примеру матери, целиком посвятила себя воспитанию дочерей. Она была любимицей Белл.

По крайней мере так думала Карен. Лиза же считала, что мать отдает предпочтение сестре. Ведь именно старшей, Карен, доставалось все внимание: ее считали яркой, талантливой, и ей прочили успех. «Ну что ж, наша мать — одаренный политик, — размышляла Карен с улыбкой, — ей удалось добиться того, чтобы каждая из дочерей считала, что не она, а другая пользуется «режимом наибольшего благоприятствования».

«Но, может быть, дело не в Белл. Может быть, это наши с Лизой собственные трудности — проблема старшей и младшей дочерей? Приемыша и законнорожденной. Может быть, это типичная и неразрешимая проблема всех сестер, а не только моя и Лизы», — размышляла Карен, глядя на сестру и улыбаясь. В глубине души она знала, что очень любит Лизу. Любила всегда, а заботилась о ней с младенчества.

— Как прошел день? — спросила вошедшая Белл.

Карен вспомнила о прерванной примерке с Элизой Эллиот — очень важной для нее клиенткой, о споре с Джефри и кошмаре клиники доктора Голдмана, но удержалась и, пересилив себя, с улыбкой ответила:

— Прекрасно!

По долгому опыту она знала, что Белл может удовлетворить только такой ответ.

— А как у тебя?

— Замечательно! — бодро ответила Белл. — Мы сегодня добрались до Нейман-Маркуса, где Лиза купила мне великолепный костюм. Она настаивала на этом!

— Его выставили на продажу, — повела плечами Лиза, как будто ничего особенного не произошло.

Мать с сестрой по-прежнему одержимы покупками. Карен не могла понять эту не слабеющую с годами тягу к постоянному приобретению тряпок. Еще не будучи такой известной, Карен неоднократно пыталась ввести их во многие салоны Седьмой авеню, рискуя навлечь на себя неприятности и испортить отношения с их владельцами. Подобно знаменитым сестрам Габор, ее мать и сестра приобрели репутацию людей, которые возвращают назад больше, чем покупают. Это уже потом Карен сообразила, что покупки для них, как и для большинства других женщин, не самоцель, а вид социальной активности. Вроде отношения к спорту у мужчин: отец может абсолютно ничего не знать о внутренней жизни сына, но всегда найти с ним общий язык, обсуждая спортивные события. Лиза и Белл были повязаны покупками. Жаль, что, повзрослев, она уже не может подключиться к их интересам. Чем глубже Карен увлекалась моделированием одежды, тем сильнее расходились они во вкусах. По словам Белл, Карен становилась «слишком специфичной и слишком скучной». «Тебе не хватает цвета», — говорила она. А цвет для Белл означал либо красный, либо водянисто-голубой, либо же густо-синий. И даже теперь, когда женщины платили тысячи долларов за уникальный стиль Карен с его утонченно смодулированной цветовой гаммой, Белл не шла дальше утверждения о том, что вкусы Карен трудны для понимания.

Карен постаралась улыбнуться матери.

— Где отец? — спросила она.

— О, ты его знаешь. Работает допоздна над каким-нибудь вонючим делом.

После сорока трех лет замужества Белл все еще не могла простить Арнольду, что тот стал профсоюзным юрисконсультом, «а не настоящим юристом». Он никогда не участвовал в работе фирм на Парк-авеню и не стремился получить прибыльные заказы от корпораций. Арнольд организовал свою юридическую практику в рабочей среде и, что хуже всего, много работал за просто так. «С гарвардским юридическим дипломом он мог бы заколачивать миллионы!» — сокрушалась Белл.

— Ну, так садимся обедать? — спросила Белл и направилась к проходу в столовую, где был сервирован на три персоны стол черного дерева, выполненный в стиле Шератон. Фарфор был прелестен — Ройал Доултон; хрусталь сверкал, и около каждого прибора стоял тонкостенный горшочек с фиалками. Белл прекрасно накрывала на стол, но отнюдь не была волшебницей кухни. Ее блюда казались тоскливой мешаниной продуктов. Она раньше других обнаружила в магазинах замороженные полуфабрикаты и готовила из них нечто такое, что Карен называла «больничной едой». Порции были маленькими, но никто не жаловался: еда была легкой. Никто ничего не оставлял недоеденным.

Арнольд не возражал против кухни Белл: вне работы он мало на что обращал внимание и вообще редко обедал дома. Поэтому объектом кулинарной пытки Белл оказалась Карен. Ребенком в Бруклине она нашла выход из положения, делая заначки шоколадок и батончиков Бит-о-Хорни из бакалейной лавки в соседнем доме. Конфеты выручали ее, когда пустовал холодильник Белл. Карен привыкла полагаться на сахар как на источник силы. Однако в шестидесятых годах после их переезда в Рокуил Центр незаметно подкрепляться припрятанной едой стало трудно. Здесь не было магазинов, до которых можно было бы добраться пешком от их нового пригородного дома, а в школе детишкам не позволялось отлучаться в город в дневное время. Карен испытывала острое сахарное голодание и, к восторгу матери, похудела на несколько фунтов. Так продолжалось до тех пор, пока она не подружилась с толстяком Карлом. Тот наладил «поставки продовольствия»: его отец был владельцем деликатесного мясного магазина, и Карлу разрешалось брать с полок все, что он захочет. Карл считал, что прожорливый друг — настоящий друг.

По словам матери, Карен до сих пор оставалась «крупной девушкой». Она была выше Белл и Лизы на пять и десять дюймов соответственно. Сейчас она сильно похудела, но все равно ее нельзя было назвать стройной. Такой фигуры, как у них, она, по-видимому, не будет иметь никогда. Поэтому сейчас эти две изящные женщины вызывали у нее чувство неловкости за свою комплекцию. Ей стало полегче, когда все они уселись за стол.

Сколько таких вечеров провели они вот так, сидя за столом, — «три девушки», как любила говорить Белл.

Забавно, как часто Белл упоминала себя косвенно или говорила о себе в третьем лице. «Три девушки собрались за покупками», — сообщала она об их поездке к Александру или Лиману. Застряв в уличной пробке, она говорила о себе: «Ей бы не мешало смотреть, куда она едет», или «Ей нужно лучше следить за движением». И несомненно, что в эти моменты Белл была так же далеко отстранена от себя, как от своих детей.

Карен вздохнула. Ей хотелось повидаться с отцом. Хотя они никогда много не разговаривали друг с другом, сейчас ей не хватало его солидной уравновешенности и утешительного спокойствия, особенно после этих ужасных результатов в клинике и промозглой поездки под дождем. Его пустое место за обеденным столом символизировало его долгое отсутствие в ее жизни; все было до боли знакомо. И дело не в том, что он не любил ее. Просто его не было рядом. И неудивительно, что она испытывала столь пылкую благодарность за любое внимание со стороны мужчин.

Впрочем, не стоило винить в чем-то Арнольда. Хотя бы потому, что при всей настырности Лизы в достижении своих желаний, даже ей не удалось привлечь внимание своего отца.

До чего же она все-таки хороша! Может быть, это гены? Даже сейчас, когда на прелестной коже ее лица начали проступать тонкие морщинки у глаз и намечаться складки рта, она выглядит настолько красивой, что заставляет оборачиваться прохожих на улице. И все же не она, а ее старшая дочь, которая унаследовала от матери утонченные формы лица, а от Арнольда — гармоничное тело, обещала стать настоящей красавицей в семье.

Лиза как будто прочитала ее мысли и с улыбкой обратилась к Карен:

— Стефани сейчас очень увлечена своей работой интерном.

У Стефани не ладилось с обучением в высшей школе, и она перешла на вечернее рабочее отделение и устраивалась на работу к Карен.

— А вы не боитесь, что ей ежедневно придется ходить одной в город? — спросила Белл.

Лиза со своей семьей жила в Инвуде.

— Мама, ей уже семнадцать лет, и на следующий год она будет в старшей группе высшей школы. Все ребята из ее класса уже работают. Но они застряли в Бургер Кингз Энд Дж. С. Пенни. Я считаю, что ничего не случится, если она пробежит четыре квартала от Пэн Стейшн до демонстрационного зала Карен.

— Не скажи, — schvartzer могут напасть на нее по пути.

— Мама, не schvartzer, а черные. Теперь нельзя называть черных schvartzer.

— Почему? Это означает одно и то же.

Карен покачала головой. Как мог Арнольд уживаться с Белл все эти годы? Было бессмысленно пытаться переубедить мать. Формально Белл была права: schvartzer — в переводе с идиш означает «черный», но коннотация была неправильная, совсем другая. Белл была занудливым буквоедом по следованию правилам и законам. В детстве она доводила Карен почти до апоплексического удара, когда та пыталась добиться от матери признания в том, что ее позиция по какому-то вопросу лицемерна и нечестна. Белл никогда не могла, а вернее не хотела признаться в своей неправоте. Она, например, говорила о том, что семье пришлось перебраться в Рокуил Центр из Бруклина из-за «элемента». Она возмущалась каждым, кто говорил «нигер», но не признавалась в том, что ее обозначение негров было всего лишь эпитетом этого прозвища. Белл никогда не уточняла значение слова «элемент», говорила лишь, что «элемент изменился». Когда в процессе обучения в высшей школе Карен проходила по химии периодическую таблицу, она просила мать показать, от какого именно элемента в ней им пришлось бежать из Бруклина. Белл не оценила шутки. У нее всегда не хватало чувство юмора.

Карен внимательно посмотрела на Белл и задумалась: была ли ее настоящая мать столь беллоподобной[4]. Не то чтобы Карен недолюбливала или не ценила Белл. Наоборот, она была ей очень благодарна. Ведь та приютила ее, заботилась о ней, дала ей образование и научила множеству полезных вещей. И, несмотря на свои предрассудки и отрешенное отношение не только к себе, но и к детям, Белл была внимательной и заботливой матерью. Иногда чересчур заботливой. Карен чувствовала угрызения совести за свое критическое отношение к ней. Но не было ли это естественным качеством приемных детей: проявлением определенной обиды за матерей, которые от них однажды отказались?

Белл собрала тарелки со стола и демонстративно стерла крохотное пятнышко от подливки рядом с тарелкой Карен. Это был молчаливый упрек, «выказав» который, Белл удалилась на кухню за такой же крохотной порцией следующего блюда.

Лиза взглянула через стол на Карен и пожала плечами. Они понимали, что Белл переделать невозможно. Сестра тихим голосом спросила:

— С тобой все в порядке?

Карен покачала головой.

— Как? — На лице Лизы появилось напряженно-озабоченное выражение. — А что доктор…

— Не сейчас, — прервала ее Карен, кивнув головой в направлении кухни, где была Белл. — Поговорим потом.

Лиза тоже кивком подтвердила, что понимает ситуацию, и громким голосом продолжила:

— Я правда хочу, чтобы Стефани устроилась на работу. Ей это нужно, я-то уж знаю. И заработанные ею деньги окажутся очень кстати.

Лизе всегда не хватало денег. И это смущало Карен. Леонард неплохо зарабатывал, но почему-то Лиза всегда имела неприятности со счетом у Бекделя, с Блумингейльской кредитной карточкой или еще с какими-то платежными обязательствами. При этом она продолжала тратить как прежде. Карен знала, что уже давно Лиза начала делать тайные покупки при каждом посещении магазина и припрятывать их где-то в доме. Лиза как-то даже пожаловалась Карен, что поскольку у нее нет собственных денег, то ей приходилось клянчить их у Леонарда. Карен почти явно передернуло, когда она представила положение дел в таком свете. Лиза же, очевидно, предпочитала жить с недостатком денег, но зато с избытком свободного времени. Она не собиралась искать приработков. С момента закрытия ее лавочки, которая была скорее хобби, чем настоящей работой, Лиза не работала вообще. Сама идея работы приводила ее в ужас. Карен оставалось только улыбнуться: «Моя сестра Лиза — еврейский вариант Мейнарда Дж. Кребба в женском исполнении».

Белл вернулась с порциями пересушенного цыпленка. На тарелках, кроме жира и грудки, лежало немного размятой брокколи. Белл полагала, что ничего не следует готовить al dente — что надо было бы жевать кроме излюбленного ею желе Джеллоу. Карен так и не сумела узнать секрета, каким образом мать добивалась того, чтобы блюдо из желатина покрывалось такой противной кожистой пленкой.

— Я собираюсь проводить побольше времени со Стефани, — сказала Карен громко.

Но у нее не были сомнения по поводу найма племянницы в качестве интерна. Джефри был в ярости от такой перспективы. «Девушки демонстрационного зала амбициозны и завистливы, — возражал он Карен. — Нам совсем ни к чему лишние неприятности». Наверное, он был прав, но Джефри всегда недолюбливал Лизу и Леонарда. Он считал их провинциалами и грубыми материалистами, а их детей слишком избалованными. «К тому же это никак не поможет исправить наружность Тиффани», — добавил он, вспомнив про вторую дочку Лизы. В этом Карен нечего было возразить ему.

— Ну а как Тифф? — спросила Карен.

Толстушка Тиффани была младшей дочерью Лизы. Ей было около тринадцати лет, и по комплекции она походила на Карен. В росте девочка почти догнала Стефани, но весила, должно быть, вдвое больше. Никто не сомневался, что Тифф была очень способной: она хорошо училась. Но всем было ясно и то, что с ней творится что-то неладное. Однако Белл настаивала на том, что ненормальный вес Тифф от недостатка силы воли и решительности в ее воспитании.

— С ней все в порядке, — сказала Лиза напряженным голосом.

— Она жирная, вот что с ней, — сказала Белл и воткнула нож в кусок сухого цыпленка на тарелке. — Жирная и чокнутая.

На какой-то момент Карен почувствовала что-то до отвращения знакомое в этих словах. Она это слышала раньше, и это звучало так же грубо и в таком же тоне. «Это мы уже проходили, — подумала Карен. — Но где и когда?» И тут до нее дошло. Это она сама в подростковом возрасте слышала эти слова, и это ее Белл называла жирной и чокнутой с той же интонацией, не терпящей возражений.

Карен впервые начала ссориться с Белл, когда Лиза только-только начинала ходить, а у Карен начался неустойчивый переломный период. В это время многие дети ссорятся с родителями из-за разных мелочей, но ее ссоры с Белл доходили до размеров эпоса. Как и следовало ожидать, Арнольд полностью устранился от семейных дрязг. Он вообще никогда не участвовал в домашних конфликтах. Его отстраненность означала, что, каковы бы ни были цели и намерения у Карен, победа на поле боя всегда оставалась за Белл. Споры касались ее внешнего вида и дисциплинированности. Белл угрожала, увещевала, высмеивала и снова возвращалась к угрозам для того, чтобы Карен «прилично одевалась» и соблюдала диету. К тому же она должна была выбросить из головы идею учиться в Пратте и поступить в Севен-систер колледж. Однако вместе с младенчеством и статусом единственного ребенка ушло и желание Карен угождать своей матери. Карен вообразила себя рокером и стала одеваться в тряпье из дешевых магазинов. Белл стала взрывоопасна. Вспоминая все это теперь, Карен качала головой. Для этого в общем-то вполне нормального переходного периода между ними было слишком много враждебности.

Спасла Карен миссис Уотсон, одна из немногих, оставшихся в пригородном местечке. Энн Уотсон жила в единственном старом доме на их улице — в белом особняке с колоннами георгианского стиля, столь же обветшалом, как и ее владелица, похожая на птицу спившаяся старуха. Когда-то земля, на которой стоял дом Липских, составляла часть поместья Уотсонов. Теперь же заросший палисадник миссис Уотсон уступал по размерам другим участкам, распроданным хозяйкой один за другим. Миссис Уотсон научила Карен играть в бридж, познакомила с высокой модой, объяснила, почему обтрепанные Обауссоновские ковры на ее полу были лучше безукоризненных, простирающихся от стены до стены ковров в доме Белл. Она отдала Карен свои отслужившие жакеты от Шанель (юбки оказались маловаты), которые Карен носила с рабочими рубашками и джинсами. Миссис Уотсон одобряла получающиеся ансамбли. «У тебя, — говорила она, косясь на Карен через дайквирский бокал, — есть дар, естественный стиль».

Миссис Уотсон была ее убежищем.

Но самым большим подарком от миссис Уотсон было то, что она приоткрыла дверь, через которую Карен смогла заглянуть в свое будущее. Миссис Уотсон рассказала ей о Коко Шанель, и Карен, не будучи книголюбом, стала завсегдатаем библиотеки и читала все, что могла найти о великом дизайнере. Габриэль Шанель стала идолом Карен. Рисованные куклы, увиденные одежды и ткани — все сводилось к одному, наполнялось смыслом. Миссис Уотсон оказалась тем компасом, который указал ей правильное направление. Карен поняла, над чем она может и хочет работать и кем она хочет стать.

Разумеется, Белл не одобряла ее увлечение миссис Уотсон. Она только презрительно фыркала при упоминании ее имени, и на ее лице появлялось такое же выражение, как сейчас, когда разговор зашел о Тиффани.

— Жирная и чокнутая, — повторила Белл, но никто из дочерей не отреагировал на вызов.

— А когда ты собираешься в Париж? — спросила Лиза, которой хотелось сменить тему разговора.

— Не раньше конца месяца. Может быть, и позже, если все будет продолжаться как сейчас. У меня не ладится работа над комплектом моделей одежды к следующему сезону. Я ведь говорила тебе, что в этом году мы хотим провести наше первое шоу в Париже. На родине Коко Шанель и Уорта я хочу показать кое-что из модных накидных нарядов.

Карен вспомнила о вчерашнем чествовании. Не прошло и двадцати четырех часов, а уже все стало далеким, как мезозойская эра. Куда делся ее энтузиазм? А ее уверенность в себе? Растворились где-то в приемной доктора Голдмана?

— Модельер хорош ровно настолько, насколько хороша его последняя коллекция, — сказала она.

— Ты говоришь это каждый раз, — улыбнулась Лиза.

— Может быть, ты еще не готова? — выдвинула свой вариант Белл.

Карен покачала головой и с некоторым удивлением отметила про себя, что безусловная вера Лизы и материнское неверие в ее силы и талант были одинаково обидны. «Я, должно быть, слишком многого ждала от этой встречи. Сегодня просто неудачный день. Несмотря на прожитые вместе годы, Лиза, по-видимому, до сих пор думает, что мне все дается легко, без усилий, а Белл считает меня младенцем, потерявшимся в сиреневом саду. — Карен вздохнула. — Ну-ну, ты не единственный представитель семейства особей с функциональными нарушениями, — напомнила она себе. — Спроси Джона Брэдшоу».

Карен снова подумала о своей настоящей матери: не пестует ли она в этот момент свою дочку, ту, другую, которую она не отдала чужим людям? Карен помнила, или думала, что помнит, как ее ручонки цеплялись за материнскую шею, помнит запах пудры на коже ее родной матери. Может быть… всего лишь может быть, она помнит перемежающиеся белые и желтые планки детской кроватки и свои протянутые ручки к большой и теплой руке матери. Было ли это на самом деле? Боже, что за воспоминания за общим столом! И Карен заставила себя оглядеться вокруг и поддержать разговор.

— Как бы мне хотелось поехать в Париж, — говорила Лиза. — Мы не были там со времени нашего свадебного путешествия. Но Леонард говорит, что с такими тратами, как у нас, в этот год мы никуда не поедем.

Карен насторожилась: не ожидает ли Лиза, чтобы она предложила ей присоединиться к поездке в Париж? Однако, прежде чем она сумела решить что-нибудь на этот счет, в разговор вмешалась Белл.

— Вы слишком транжирите! Объясни мне, например, зачем тебе автобусы?

— Автобусы? —переспросила Карен.

— Чтобы развозить людей от синагоги до работы, — объяснила Лиза.

Белл только фыркнула и снова перевела разговор на Тиффани.

— В чем она пойдет на церемонию? — спросила она. — Надеюсь, не в этой зеленой тафте?

— Мама, но она ей нравится.

— Она выглядит в ней ужасно! И такой останется на фотоснимках на всю жизнь. Она припомнит тебе потом, что ты не предупредила ее. Ее дети будут спрашивать, почему их бабушка разрешала надевать ей такую гадкую одежду.

— Но это фирменная одежда от Ральфа Лорена!

— Конечно, и задумана для маленьких новогодних гномиков. Кто еще может носить пледы, да еще зеленые с красным?

Она повернулась к Карен.

— Я права?

— Я не видела наряда, — сказала Карен и отметила нейтральные арнольдовские интонации в собственном голосе. Подобно Швейцарии и Арнольду, Карен не хотела быть втянутой в Мировую войну.

— Пойдем, я покажу тебе, что я собираюсь надеть на праздник, — сказала Белл, и они вместе с Лизой тут же поднялись из-за стола. Никто никогда не сожалел о прекращении трапезы с Белл.

Не спеша Карен последовала за женщинами, маршировавшими через холл и комнату хозяйки в святая святых ее дома — чулан.

По сравнению с бруклинским периодом чулан разросся и теперь занимал целиком комнату для гостей, смежную с хозяйской. В нем были сделанные по заказу выдвижные ящики: большой и широкий — для шарфов и узкий, но глубокий — для свитеров. Одна из стен была отведена для шкафа с ячейками, в каждой из которых помещалось по сумочке с подобранными к ней перчатками. Повыше на стене висела полка с прикрепленными к ней распорками, на которой был выставлен небольшой набор оставшихся у нее шляп, правда, плохо видимых из-за прикрывающей их полиэтиленовой пленки. Этот чулан когда-то был спальней Карен. А в бывшей комнате Лизы находились пальто и костюмы. Белл еще не обзавелась передвижной вешалкой, какой пользуются в химчистках, но Карен знала, что мать обдумывает такую идею. Самое удивительное было то, что Белл помнила про каждую вещь в чулане все: когда она в последний раз надевала ее, куда ходила в ней и с кем встречалась. Стоило ли удивляться, что Белл давно бросила преподавание: уход за чуланом требовал полного рабочего дня.

Карен вспомнила, что читала, что в последние годы жизни Коко Шанель, когда она переехала жить в отель «Риц», держала почти все свои вещи в доме напротив, в квартире тридцать один, на рю Камбо. Вся жизнь Коко состояла в создании нарядов: у нее не было ни детей, ни мужа, ни семьи.

Наряды Белл заполнили все пространство, оставшееся после отъезда вышедших замуж дочерей. «В конце концов, — думала Карен, — мать заполнит ими весь дом, а для житья выкупит старый уотсоновский особняк».

— Привет! Привет! — раздался высокий фальцет Арнольда со стороны холла, затем появился и сам певец — приемный отец Карен.

Арнольд был высоким человеком, ростом более чем шесть футов два дюйма, но сильно сутулился, и по внешнему виду трудно было судить о его настоящем росте. Он носил костюм, который если когда-то и был проглажен, то не менее десяти лет назад. Даже Белл с ее агрессивной аккуратностью не удавалось привести Арнольда в порядок.

Арнольд вошел, держа помятый портфель в одной руке и две скомканные газеты в другой.

— Мне следовало бы знать о твоем приезде, — сказал он, улыбаясь, но выглядел усталым. Он наклонился поцеловать Карен, и та заметила темные круги у него под глазами.

Он был хороший человек. Когда она еще ходила в грамматическую школу, Арнольд иногда забирал ее на выходные к себе в офис. Он не жалел времени на рассказы о правах рабочих и мощи профсоюзного движения Америки. Она до сих пор помнит поэму, текст которой висел на внутренней стороне двери в его конторе. Поэма была написана Маргарет Уиддемер еще в тысяча девятьсот пятнадцатом году во времена Треугольного пожара. Карен не могла запомнить ее всю, но две строки оттуда врезались в память и прокручивались в голове снова и снова.

Я заперла свою сестренку и от жизни, и от света,
ради розы, ради ленты, за венок на голове.
Уже тогда Карен отметила, что по иронии судьбы Арнольд тратил всю свою жизнь на защиту прав рабочих текстильной промышленности, зарабатывая тем самым деньги для покупок Белл результатов эксплуатации их труда.

— Так ты дома? — задала Белл бессмысленный вопрос. — На кухне осталась порция цыпленка, — добавила она неуверенно.

— Я уже поел, — ответил Арнольд.

— Привет, дорогая! — поздоровался он с Лизой, которая высунула голову из чулана и быстро чмокнула отца в щеку.

Карен отметила, что отец не приветствовал Белл поцелуем, а та не спешила выйти к нему. Белл была занята своим чуланом.

— У меня много работы, — сказал он.

— Что еще новенького скажешь? — проворчала Белл.

«Каким-то образом мы трое — все женщины — оттолкнули его от себя и заставили уйти, размышляла Карен. — Или же он просто не привык тратить времени попусту?» Он был очень хорошим человеком. И Карен с грустью проследила, как его сутулая фигура в помятом костюме удалилась в направлении холла.

Тут вновь заговорила Белл:

— А теперь она покажет вам нечто на самом деле стоящее.

И обе дочери поняли, что она говорила о себе.

Лиза изобразила полную заинтересованность, но Карен со вздохом вернулась в спальню и села на кушетку. Рядом, на нижней полке кофейного столика, как всегда лежал альбом фотографий в кожаном переплете со снимками из раннего бруклинского периода их жизни. Белл не интересовалась ими и смотрела альбом не часто. Карен поглядела на альбом так, как будто видела его впервые в жизни.

— Как тебе нравится? — спросила Белл, вынимая костюм в стиле Дэвида Хейса, похожий на стиль времен королевы Елизаветы. Мать была вполне предсказуема. — Ты только посмотри на него!

Белл вывернула жакет подкладкой наружу, демонстрируя бирюзовый по черному узор ткани, симметричный черно-бирюзовому трафарету лицевой стороны.

Карен нехотя кивнула в знак одобрения, зато Лиза пищала от восторга:

— Это прекрасно!

Белл снова нырнула в чулан, и на короткий момент они с сестрой остались наедине. Лиза взглянула на Карен и шепнула:

— Позвони мне вечером домой. Расскажешь, что случилось.

Карен кивнула в знак согласия.

— Как ты думаешь, что она выбрала надеть в этот раз? — спросила Белл Лизу.

Карен напряженно проследила за удаляющимися женщинами. Как только те ушли, она быстрым, как выпад змеи, движением схватила с полки старый коричневый фотоальбом и положила его себе на колени. Затем резко раскрыла его на первых страницах, где были наклеены четыре старые фотографии, запечатлевшие свадьбу Белл и Арнольда. Карен внимательно изучила альбом раньше, поэтому теперь она быстро перевернула страницы, чтобы добраться до пакета из манильской оберточной бумаги, приклеенного к внутренней стороне переплета. В пакете хранились разрозненные фотографии, которые Белл не хотела вклеивать на листы альбома, но и не решалась выбросить. Из-за дверей чулана слышались восклицания матери и сестры по поводу какой-то одежды. Сейчас они позовут ее к себе.

Карен сунула руку в конверт, вытащила из него несколько черно-белых снимков, сбросила их себе на подол и поглядела, не были ли среди них те две, которые она искала. Один снимок нашелся сразу — она в младенческом возрасте и рядом еще двое детишек поменьше. Наверное, Белл взяла фотографии у родной матери Карен. На снимке Карен лежала на спине в детской кроватке, а рядом с ней была надувная резиновая лягушка. Карен вспомнила эту игрушку. Ведь несмотря на то, что фотография была черно-белой, она знала, что сверху лягушка была темно-зеленой, цвета листьев сирени, животик ее был зеленовато-желтым, а язык — ярко-вишневого цвета. Она помнила лягушку.

Найти второй снимок было труднее. На нем она чуть старше и стоит на пороге двери, в костюмчике в белую крапинку. Это тоже была черно-белая фотография. И опять Карен знала, что костюмчик в крапинку был ярко-синего цвета. Сколько ей тогда было лет? На снимке видна часть кирпичной кладки стены — значит, ее рост не превышал высоты шести рядов кирпичей. На простой, покрытой черной краской деревянной двери был виден номер 2881.

Карен схватила обе фотографии, затолкала остальные в конверт и едва успела сунуть альбом на место, как мать с Лизой вышли из чулана. Белл потрясала замшевой сумкой сиреневого цвета так, как если бы это была чаша Грааля.

— Посмотри, что она нашла! — торжественно проговорила Белл.

Карен пощупала фотографии, надежно припрятанные в кармане.

— Посмотри, что она нашла! — повторила Белл, и Карен кивком одобрила материнскую находку.

4. Острый край

Автомобиль из Линкольн-Тауна подъехал к ее квартире на Вэст-энд-авеню. В заказе, который она сделала из дома матери, Карен договорилась, чтобы шофер ждал ее на Л. Ай. Р. Р.-станции. Оказавшись там, Карен вскочила в машину, прежде чем водитель смог выйти и, обойдя автомобиль, открыть ей дверцу. Забавно, но Джефри всегда настаивал, чтобы нанимали лимузин, и никогда сам не открывал дверцу машины. Карен же с равным упрямством настаивала, чтобы служба не присылала ничего другого, кроме черного седана, и никогда не давала возможности шоферу помочь ей выбраться из машины. Что это, влияние Арнольда? Или это различие между ними объясняется тем, где ты вырос, среди богатых или же в среднем классе. Наследственно богатые люди ничего не имеют против того, чтобы другие делали работу за них. У Карен же, наоборот, основные трудности состояли в том, что, по словам ее дорогостоящего делового консультанта, называлось «неумением делегировать ответственность». Тут она ничего не могла поделать с собой. Она делала работу лучше или быстрее других, а зачастую и то, и другое вместе, если она делала ее сама от начала и до конца. А она ведь нередко действовала именно так, поскольку только в этом случае была уверена, что задуманное будет сделано в точности, как она того хочет. И вообще, какого черта она должна сидеть запертой в этом проклятом линкольне, пока Джо, или Тим, или Мухаммед бегают вокруг него, чтобы открыть ей дверцу?!

Карен вышла у кооперативного дома, в котором они жили вместе с Джефри, прошла под навес зеленоватого цвета и добралась до двери раньше, чем привратник Джордж успел открыть ее.

Но, может быть, все дело не в ее неумении делегировать ответственность, а в безответственности других?

— Добрый вечер, миссис Каан, — весело приветствовал ее Джордж, оторвав глаза от журнала, который тайно почитывал, пряча в ящике конторки и тем самым нарушая строгий запрет на чтение в рабочее время.

За последние десять лет район Вэст-Сайда сильно облагородился, но по улицам все еще бродило много бездомных, а порой встречались и наркоманы. В Нью-Йорке от привратника требуется бдительность. Ей положено было донести на Джорджа за нелегальное чтение журнала, но она не будет этого делать.

— Здравствуй, Джордж.

Карен нажала на кнопку вызова лифта, прежде чем тот сумел пробежать по выложенному в черно-белую клетку мраморному полу прихожей. Она опустила руку в карман плаща и нащупала жесткие края спрятанных в нем двух старых фотографий. Их присутствие успокаивало ее, действовало как психологическое успокоительное. Дверь лифта открылась, и она вошла в кабину, отделанную красным деревом. Рука Джорджа в белой перчатке нажала на кнопку седьмого этажа.

— Спасибо, Джордж, — вздохнула Карен, и наконец сжалившись над ней, дверца лифта закрылась.

Карен проживала в этом доме с самого начала своего замужества с Джефри. После квартирки на Амстердам-авеню, которую она снимала до этого, перемена казалась разительной. Оплата кооператива была свадебным даром родителей Джефри, которые не одобряли ни Карен, ни выбор квартиры, ни район, в котором она находилась. Но больше всего их раздражал Вэст-сайдский адрес. «Что вас не устраивало на Пятой авеню или в Парке? — спрашивала Сильвия, мать Джефри. — Мы видели прелестную квартиру со спальней, которую разумно было бы снять. Раз уж вы завели семью, то вам нужно пространство». Но Карен настаивала на Вэст-энд-авеню, и Джефри поддержал ее. В то время Джефри нравилась роль борца.

Квартира напоминала большой склад или ателье, и Карен любила ее, несмотря на все неудобства, за впечатляющую громадность. Кому нужна кухня-столовая? Она никогда не стряпала. Она держала сотни, а может быть даже тысячи книг в квартире, и среди них не было ни одной по кулинарии. Их заменяла папка с легко открепляемыми меню всех ресторанов Нью-Йорка — города поставщиков. Рестораны классифицировались по странам: таитянские, китайские, мексиканские и так далее. Малюсенькая кухня ее квартиры вполне устраивала Карен. А единственное техническое усовершенствование, которое ей было нужно на кухне, — это телефон.

Она влюбилась в это место с первого взгляда и продолжала любить до сих пор. Примерно такие же чувства она питала и к Джефри. Карен легко можно было обвинить в резкости суждений, но никто не ставил под сомнение ее лояльность. Сейчас они могли себе позволить жить в квартире подороже, из-за чего возникали постоянные ссоры с Джефри, в которых она настаивала на том, чтобы оставаться здесь и ничего не менять. Квартира казалась ей раем.

Карен вышла из лифта в небольшом частное фойе, из которого можно было попасть к ним да еще в квартиру престарелой миссис Катц, но та квартира выходила окнами на север. Карен вставила ключ в замок типа 7S и открыла дверь. Перед ней простиралось сорок футов паркета, упиравшегося в ряд из семи окон, начинающихся прямо от пола и настолько высоких, что они могли бы служить дверями. И действительно, два центральных окна были французскими дверями, которые открывались на «балкончик Джульетты», нависший над кронами китайских деревьев гинко, разросшихся семью этажами ниже. Извне двери-окна защищались ставнями. Карен выкрасила их в чарльстоновский зеленый цвет — восемь частей черного на одну зеленую — одновременно и шикарный, и практичный в грязном Нью-Йорке. Цветочные ящики у окон с ползущими ветвями белой герани и ивы придавали комнате колорит парка. В ясные дни солнце просвечивало сквозь окна и отбрасывало на пол тени удивительной конфигурации, как на рисунке светотенью.

Следующая дверь вела в комнату с высоким потолком, которая одновременно служила и библиотекой, и спальней. Северная стена комнаты сплошь — от пола до потолка — была заставлена перегруженными книгами застекленными книжными полками. На других — ничем не заставленных — белых стенах висели две картины: одна — ранняя работа Джефри, другая — их приятеля Перри Сильвермана. Карен восхищала удивительная глубина цвета у Перри. В остальном же обстановке в комнате была скудной. Стояла софа в стиле Донгиа, которую когда-то давно (когда они были еще молодыми, только-только начинающими дизайнерами, которым не надо было беспокоиться ни о СПИДе, ни о бесплодии) сделал ее коллега Анжелло. Софа была обита простой белой льняной тканью, но извилистая форма диванной спинки создавала впечатление чего-то женственного.

Вдоль стены справа протянулся двенадцатифутовый трапезный стол, купленный ею и Джефри в поездке по Франции. Плоскость стола была сделана из трех старинных досок вишневого дерева и отполирована за двести лет монастырской службы французскими монахами, которые для достижения эффекта полировки не использовали ничего, кроме воска, втираемого локтями едоков в поверхность стола во время трапез. Стол имел простые, по-французски элегантные очертания. Вокруг него стояла дюжина обитых белым парсоновских стульев. Конечно, было безумием декорировать столовую в Нью-Йорке белым льном. После каждого званого обеда Карен инспектировала состояние мебели со стиральной содой и Ивори Ликвид в руках.

Около левой стены комнаты разместился невероятно разукрашенный серповидный консольный столик. Карен пришлось долго уламывать Джефри, чтобы приобрести его на аукционе Ист-Кристи. Стиль, в котором тот был выполнен, Джефри называл не иначе как «общежитским», «бабьим», «перегруженным» — по-всякому, лишь бы не сказать «слишком еврейским». Джефри и его родители страдают синдромом Ральфа Лорена — навязчивым желанием как можно меньше казаться евреями, думала Карен. По ее наблюдениям, это была общая проблема всех богатых евреев Нью-Йорка.

Спор о столике был первым серьезным расхождением во взглядах в их только начинающейся супружеской жизни. И именно тогда в первый раз Джефри разрешил конфликт «настоящей сделкой», затеяв опасную для семейной жизни игру «ты — мне, я — тебе». Теперь они всегда достижение трудного компромиссного решения называют «настоящей сделкой»: ты получишь это, если дашь мне то. Джефри отказывается от занятий живописью и посвящает себя работе с Карен, но взамен она соглашается на его полный финансовый контроль. Она соглашается на строительство дома в Вест-порте ценой уступки с его стороны сохранить эту квартиру. Серповидный столик был первым в ряду таких компромиссов. За возможность купить его она согласилась повесить в комнате картину его друга Перри.

На аукцион Карен пошла без Джефри, но когда она нашла место этой дурацкой позолоченной штуке в интерьере, поставила на нее громадную вазу, декорированную фарфоровыми дельфинами, и вставила в нее большой букет белых кала-лилий, то муж признал, что это был как раз тот дополнительный штрих к убранству комнаты, которого так недоставало. И теперь каждый раз, когда ее взгляд падал на ухмыляющихся резных дельфинов, поддерживающих основание этой клоунской штуковины, она не могла удержаться от улыбки. Со временем такую же улыбку у нее стала вызывать и картина Перри. Она полюбила ее. Ей стыдно было признаться себе, но она ей нравилась намного больше картины Джефри, которая со временем стала ей надоедать.

Из жилой комнаты был выход в два коридора. Один из них вел на кухню, которая, к великому огорчению свекрови, не имела окон. Другой коридор приводил к анфиладе дверей в три спальни и комнатку для прислуги. Постоянной прислуги у них не было, и Карен использовала комнату прислуги как домашнюю студию. Дверь в нее всегда была закрыта, чтобы из квартиры не было видно хаоса тканей, набросков фасонов и обрезков материи, заполнявших все пространство. Их же с Джефри спальня и одна из спален для гостей, превращенная в гостиную, содержались в безупречном порядке. Ее муж был очень чистоплотен. До такой степени, что иногда ей даже казалось, что она вышла замуж за свою мать.

— Джефри! — позвала она, и тот ей ответил откуда-то из холла. Она сняла свой плащ, светлую шаль и пиджак и бросила все на стул в комнате. Затем плюхнулась на пышные подушки софы и сбросив с ног замшевые танкетки, поджала ноги.

— Ты сегодня рано вернулась, — открывая дверь, сказал Джефри. — Я только что пришел с работы. — Он помедлил и пригляделся к Карен. — Обед прошел неудачно? Звонила Лиза и просила перезвонить ей. Вы не успели наговориться за обедом?

Он пересек комнату и подобрал со стула брошенную Карен одежду. Не говоря ни слова, Джефри прошел в чуланчик за книжными полками и повесил пиджак на вешалку. Карен почувствовала упрек. «Никогда не выходи замуж за человека чистоплотнее тебя», — посоветовала бы она дочери, если бы у нее могла родиться дочь. Карен горько вздохнула.

— Я больше не могу переносить это, — сказала она. — Белл сводит меня с ума.

— Белл всех сводит с ума. С этим никто не спорит.

Она кивнула.

— Как продвигается работа? — спросила она мужа.

Джефри провел утро за печатанием части телевизионной программы для Эл Халл, с которой они вместе делали интервью, а остаток дня — вне офиса: он встречался с людьми из Norm Со. О ситуации, сложившейся с компанией Norm Со, ей не хотелось думать.

— Хорошо. Продвижение по всем фронтам.

— Наговорил хороших слов обо мне парням на телевидении?

— Ну, я сообщил им, что ты отвратительна в постели, но прекрасно готовишь.

— И соврал дважды! — воскликнула она и замахнулась на Джефри. Ей было любопытно, что он сказал в телевизионную камеру, но она знала, что ничего не выведает, раз он решил раздразнить ее любопытство.

— А как прошла примерка с Эллиот?

— Паршиво. — «Но не так отвратительно, как визит к врачу», — подумала Карен. Она не хотела говорить о Голдмане сейчас. — Элиза недовольна. Ничего не получается с ее комплектом. А Тангела невыносима, — закончила она.

— Не понимаю, почему ты не уволишь ее?

— Во-первых, потому, что она дочь Дефины. А во-вторых, если у нее получается, то получается прекрасно. И она не хуже любой другой модели. Мы потратили на тренировку шесть часов.

— Это ты потратила шесть часов. А она просто стояла и смотрела.

Карен снова вздохнула. Она считала, что лучше иметь мужа, который ненавидит трудных по характеру и темпераментных моделей, чем такого, который спит с ними. Но было утомительно выслушивать его сетования. Она и так устала… К тому же оставался только конец вечера, когда они оба не заняты, и надо использовать возможность поговорить с ним, поскольку на следующей неделе это не удастся: намечались презентация в Norm Со, последние приготовления к свадьбе Эллиот и участие в трех запланированных благотворительных вечерах. Они с Джефри стали видными общественными деятелями.

— Что Эрнеста оставила нам на обед?

— А что она всегда оставляет? Курица, тушеные овощи, салат. Чертово диетическое желе с разрезанными на тонюсенькие кусочки ягодами клубники: общее число калорий — шестьдесят три с половиной.

— Ты бы хотел изменить заказ?

— Нет, слишком много беспокойства. Я просто съем все и сниму проблему, — улыбнулся он. — А ты, наверное, проголодалась. Я знаю, чем угощает Белл.

У него была поистине замечательная улыбка. И каким бы раздражающим ни бывало порой его поведение, он почти всегда мог обезоружить ее этой своей чарующей улыбкой.

Выйти замуж за своего идола — большая удача для женщины, но это лишает ее определенных преимуществ. Карен обожала Джефри с момента первой встречи с ним. Он был всем, чем она не была. Он был из богатой семьи. У него был стиль. Он был очень привлекательным внешне. Получил хорошее образование: окончил Йельский университет по программе изящных искусств — ничего себе!

Они встретились, когда он таскался по трущобам Бруклина, изучая район и обучая дизайну в Пратте. Поначалу он не обратил внимания на непримечательную ученицу курсов одежды. Карен же была покорена его необыкновенной привлекательностью, его умом и стилем и решила, что это тот тип, за кем надо поохотиться. Ее охота удалась.

— Я подобрал экземпляры для Norm Со, — сообщил ей Джефри. — Помаленьку, помаленьку, но мы теперь выглядим совсем неплохо. Конечно, я переоценил инвентарь этак процентов на двести, но я заставлю их бухгалтеров найти деньги. Поверь мне, они не могут обвинить нас в нечестности. Разве что они будут считать нас далекими от реальности оптимистами.

Он поднялся и направился на кухню.

— И как много ты запросил с них?

— Вся штука в том, чтобы не называть свою цену. Пусть они сами назовут ее: я надеюсь, что они сделают серьезное предложение.

Карен улыбнулась. Ей припомнился анекдот о старом еврее, которого сбила машина. Люди бросились ему на помощь, накрыли одеялом, вызвали «скорую помощь». «Как ваше состояние? — спросили его. «Да на жизнь хватает», — ответил потерпевший. Богатые евреи, как она поняла, имеют свои понятия о том, насколько состоятелен человек. Карен считает, что они с Джефри уже богаты. Для Джефри же требуется заработать еще несколько миллионов, прежде чем он будет считать себя «состоятельным».

Помогая друг другу, они быстро накрыли на стол. Даже обедая без гостей, Джефри настаивал, чтобы еда подавалась на настоящем фарфоре и с дамасскими салфетками. Они пользовались столовым серебром и не обращали внимание на ворчание Габриель, которой приходилось его чистить. Но оставаясь одна, Карен ела прямо со сковородки над мойкой или лежа в постели. Джефри же был из тех солидных «взрослых» людей, которые ели только за обеденным столом. Карен издала глубокий вздох: она ненавидела всю эту суету вокруг еды. Но сейчас нельзя упустить шанса поговорить с мужем.

— Я была сегодня у доктора Голдмана, — сказала она и закусила губу.

Улыбка Джефри исчезла.

— Что еще надо делать? — спросил он, и горечь в его голосе заставила ее сжаться. — Клизмы с подогретым вином? Душ из кока-колы? О Карен!

Она попыталась улыбнуться.

— Хорошая новость: нам больше не надо ничего делать. И плохая новость: это потому, что ничего уже не поможет.

На его загорелом и красивом лице между бровями появилась небольшая вертикальная морщинка — единственный заметный знак зрелого возраста. Он провел рукой по своим густым с проседью волосам. Его глаза, такие прекрасные, ясного светло-голубого цвета, теперь затуманились.

— Извини, — сказал он, перегнулся через полированную плоскость стола и взял ее за руку. — Извини меня, — повторил он, уставился в свою тарелку, и несколько минут они сидели молча.

Еще давно, в процессе лечения и исследований на бесплодие, они заключили «настоящую сделку»: будет ли причина бесплодия в Карен или виновата окажется слабая сперма Джефри — в любом случае они не прибегнут к искусственному осеменению. Они считали, что аморально, не говоря уж о болезненности и унизительности процесса, тратить огромные деньги и усилия на производство собственного генетического продукта, когда мир переполнен детьми, от которых отказались родители. Глядя на склоненную голову Джефри и зная, что по ее вине они не смогут обзавестись ребенком, Карен гадала, не сожалеет ли он теперь о прошлом решении.

— Ты наелся? Хочешь чего-нибудь еще? — наконец спросила она.

— Только тебя! — сказал он. И взяв ее за руку, вывел из-за стола и повел по сверкающему паркету через холл в спальню. Там горел приглушенный свет, а кровать, выполненная в простом шейкеровском стиле, была накрыта ее любимыми Фретте-простынями.

Джефри подвел Карен к кровати. Остановился, притянул ее к себе. Прижался носом к ее шее и заговорил хриплым голосом:

— Малышка, все будет хорошо! Посмотри на все с лучшей стороны: никаких термометров, никаких процедур по календарю и сборов образцов спермы.

Он поцеловал ее в шею под затылком, и Карен почувствовала, как дрожь пробежала по спине.

— Вся моя сперма теперь только для тебя.

У него были длинные руки, и ей было так хорошо в его объятиях. Он был высок. Ей нравилось чувствовать себя маленькой рядом с ним. Она прижалась к нему всем телом.

— Знаешь, Карен, я люблю тебя, — сказал Джефри.

— Если любишь — докажи! — прошептала Карен, и они повалились на постель, изголодавшись друг по другу.

А потом… она лежала в его объятиях, завернутая в складки прекрасной простыни, и смотрела на его профиль. Он был совершенным, и если бы она могла отлить такой в золоте, то его приняли бы за профиль императора на римской монете. Карен провела рукой по груди мужа и дальше — по тонкой и мягкой полоске волос через живот и ниже — к паховой области. Ощущение было сладостным. Он был так сладок.

— Я стала подумывать о матери, — пробормотала она.

Джефри, готовый заснуть, отвернулся.

— Она не надоела тебе за сегодня? — спросил он.

— Я имею в виду родную мать.

Он не ответил, и несколько минут длилось молчание. Карен начала думать, что муж заснул.

— А зачем? — вдруг спросил Джефри и вздохнул.

— Не знаю. Мне просто хочется ее найти.

Он перевернулся на спину, чтобы видеть ее.

— Зачем открывать новую банку с червями? — спросил он. — У нас достаточно неприятностей и без этого.

Он вытянул левую руку из-под одеяла, чтобы Карен могла удобнее прильнуть к нему. Ей было спокойно рядом с его большим и теплым телом.

— Джефри, скажи честно, ты не очень огорчен… насчет ребенка?

Он обнял ее покрепче.

— Карен, мне кажется, я давным-давно смирился с этой мыслью. Нам так много везет. Почему должно везти во всем? Зачем искушать судьбу?

— Не поддавайся предрассудкам, — ответила она, хотя сама не была от них свободна. — Как бы то ни было, но мы можем добиться всего, чего хотим. Я собираюсь завтра позвонить Сиду, чтобы он начал хлопотать о приемном ребенке. Я уже переговорила с Джосс, у которой хорошие связи в Техасе.

Джефри перевернулся на бок, откатившись от нее, и схватился за голову руками.

— О чем ты мелешь?

— Об удочерении или усыновлении ребенка частным образом. Это более дорого, но намного легче, чем пройти официальную государственную процедуру. Мы уже недостаточно молоды. А в Техасе полно детей, от которых отказываются родители.

— Знаешь, что с тобой не так? Дело не в твоих яичниках, у тебя плохо с головой. Ты одержима. Это у вас в семье.

— Что?

— Твоя мать одержимая, сестра и племянница тоже. Вы все свихнулись на детях.

Карен подумала, не стоит ли напомнить ему, что если такое наваждение действительно присуще этой семье, то оно не могло генетически перейти к ней.

— В чем одержимость? Ты не хочешь ребенка?

— Карен, я не хочу чужого ребенка, особенно из Техаса. Я нью-йоркский еврей. Что мне делать с маленьким ковбоем?

— Любить его.

Джефри отодвинулся от нее и сел на кровати.

— Подожди минутку. — Голос звучал холодно. — Мне всегда казалось, что мы можем прожить и без младенца. Это все твои причуды. Я делал все от меня зависящее. А теперь выяснилось, что мы не можем родить своего ребенка. Ладно, что ж, ладно! Я признаю факт. Но я не хочу выращивать чужих детей.

Карен почувствовала, как у нее стянуло живот и покрылась мурашками кожа на ляжках и спине. Она тоже села и поглядела на мужа. Он выдержал взгляд.

— Постой, Карен. Не надо так глядеть на меня. Я не хочу осуждающих взглядов. Ты не могла ждать от меня ничего другого. Мы никогда не говорили об этом раньше. Это не было запасным вариантом. Усыновление не входило в наши планы. Ты ни в чем не можешь быть уверена, если ввяжешься в такое дело.

— Я никак не предполагала, что ты будешь возражать против этого.

— А ты никогда и не спрашивала моего мнения. Ты хотела иметь собственного ребенка. Об этом мы говорили. Не чтобы я пришел в восторг от этой идеи; мужчины редко хотят детей. Это естественно. Но то, что ты задумала, — противоестественно. Посмотри, что при этом случается. Вспомни хоть эту Вуди Аллен. Или Берта Рейнольдса, или Лони Андерсон. Когда знаменитость усыновляет ребенка — всегда одни неприятности. Все кончается возвращением родившей ребенка матери и сердечным припадком у приемной. Не говоря уже о том, что ты в этом случае играешь в генетическую рулетку. Разве не был Сын Сэма приемышем? Этот убийца из Лонг-Айленда? Я повторяю: никогда не известно, что из этого получится.

— Но, Джефри, я тоже приемыш!

— Да, но не мой. Я знал, что тебя удочерили, но я также знал, кто ты такая и что собой представляешь. Это совсем другое и не имеет отношения к вскармливанию отпрыска какого-то безграмотного, похотливого бродяги из грузового гаража. Как можно угадать, что из них выйдет!

— Я не могу поверить, что это говоришь ты!

Так вот почему он был так холоден, когда она сказала о своем желании найти настоящую мать! Карен вытянула руку и коснулась его плеча. Уж не думает ли он, что и она — отпрыск похотливого подзаборного бродяги? А может быть, так оно и есть? Она поняла, что не посмеет спросить его об этом.

— Джефри! Ну пожалуйста…

Джефри скинул ее руку со своего плеча.

— Я не могу поверить, что ты просишь об этом, — сказал он.

Он опустил ноги с кровати, встал и пошел через комнату. Свет от окна осветил его плечо, а потом и все его высокое и стройное тело.

— Ты куда собрался? — спросила она.

— Пойду приму душ.

Карен показалось, что он хочет уйти, чтобы не ударить ее.

5. Тяжелый труд

В тот вечер Карен так и не позвонила Лизе, а с утра она не смогла позвонить, потому что очень рано ушла из дома. В половине седьмого утра Карен уже добралась до офиса. В ее столь раннем появлении на работе не было ничего необычного. С тех пор как у нее появилась сотрудница — миссис Круз из Корона Куин, Карен всегда приходила на работу очень рано. А миссис Круз появилась очень давно и до сих пор сотрудничает с нею — теперь уже главным модельером, ответственным за работу более чем двухсот человек в мастерской. Для того чтобы добраться до работы на Седьмую авеню в дом номер 550, приходилось ехать по двум длинным линиям метро. Каждое утро, включая и сегодняшнее, Карен постоянно встречалась с миссис Круз в районе того легендарного здания, в котором теперь расположилась фирма К. К. Inc. Они вместе поднимались на лифте до девятого этажа, от дверей которого как у той, так и у другой были свои ключи. По пути они проезжали мимо демонстрационного зала и офисов Ральфа Лорена, Джефри Бина, Оскара де ла Ренты, Донны Каран и Билла Бласса. Мир зарубежной моды был представлен здесь Карлом Лагерфельдом и Хани Моури. Дом номер 550 был храмом высокой моды США. Карен до сих пор ощущала прилив гордости, видя свое имя среди других в списке, вывешенном у дверей лифта.

Карен знала, насколько ненадежным могло оказаться ее положение здесь. В январе тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, задолго до переезда Карен, на Седьмой авеню в доме 550 был расформирован демонстрационный зал Халстон-Оридженалз. Все приспособления и часть мебели, которую не вывезли, были проданы следующему владельцу, новичку в бизнесе моды — Донне Каран.

Никто не переживал за Халстона. Он был хуже чем мертв: он был забыт. А ведь он был первым американским дизайнером, чья мода широко распродавалась. Случившееся с ним означало его полный крах: корпорация выкупила все его лицензии, и бедняга Рой Халстон Фролейк навсегда лишился права на марку «Халстон». Ему хорошо заплатили, но обобрали полностью — и работы, и имя. Карен вспомнился несчастный Вилли Артеч — что ждет его работы и его имя? Ее передернуло, и она повернулась к чернокожей женщине, стоящей рядом.

— Доброе утро, миссис Круз, — сказала Карен и улыбнулась своей невысокой и плотной помощнице, в чьих черных волосах у самых корней просвечивала серо-стальная седина. Посмотрев в лицо миссис Круз, Карен поняла, что за годы их совместной работы у нее появились и дети, и внуки… А вот она сама осталась навсегда бездетной.

— Как новый внучек? — спросила Карен.

— Толстый, как поросенок. Здравствуйте, миссис Карен! — И, кивнув на свою коричневую сумку, миссис Круз спросила: — Не хотите ли немного свежей pan de montega?

— О миссис Круз! Вы меня губите. Я растолстею, как ваш маленький поросенок. Утром я поклялась, что начну придерживаться строгой диеты.

Миссис Круз пожала плечами.

— Вы достаточно стройны. Тогда кофе?

Карен не могла отказаться ни от кубинского кофе, который миссис Круз принесла в большом, сияющем металлом термосе, ни от свежеиспеченного аппетитного хлеба.

— Пожалуйста, и тоненький ломтик pan de montega.

Миссис Круз удовлетворенно улыбнулась. Они прибыли на девятый этаж и обнаружили дверь открытой. Это было необычно. Кто это, воры, пробравшиеся на их этаж, или же конкуренты, пытающиеся узнать о ее новых работах? Карен слыхала о тысячах шпионских уловок, к которым прибегают конкуренты, чтобы вынюхать, выследить новые разработки и сорвать куш на моде. Один из журналов регулярно посылал красивых девочек устраиваться модельками на фирмы дизайнеров, включая и К. К. Inc. В прошлом месяце Дефина поймала одну из них за копированием нового дизайна. Однажды копировальщик вырядился в рабочую одежду разносчика цветов и вручил громадный букет лично Карен в момент окончательного просмотра новой коллекции одежды. Он был подослан конкурентом, но каким? Они так и не смогли доказать, что это была Норис Кливленд.

А теперь, когда наружу просочились сведения о том, что она обслуживает свадьбу Элизы Эллиот, шпионаж был вполне возможен. Не исключено и то, что это компания Norm Со подослала свою разведывательную команду с тем, чтобы провести маленькую неофициальную аудиторскую работу. Или еще хуже: может быть, это съемочная команда, работавшая на Эл-Халл-шоу, решила преподнести сюрприз и нанести утренний визит? Карен помедлила — нет, этого нельзя допустить!

Обе женщины недоумевающе пожали плечами и вышли из лифта. Единственный путь, ведущий к их рабочим местам, проходил через демонстрационный зал.

Свет был включен. У вешалки-трубы стояла Дефина Помпей и, гремя сдвигаемыми плечиками, перебирала по одной развешенную на них одежду. Обычно Дефина не появлялась до десяти часов, а иногда приходила и позднее. Карен это вполне устраивало: в тех немногих случаях, когда та приходила к девяти утра, она была настолько невыносима, что Карен убедилась в нежелательности ранних приходов сотрудницы. Дефина была из полуночников и охотно засиживалась допоздна. Но по утрам она была просто опасна.

— Aye, Caramba! — пробормотала миссис Круз и быстро проскочила по бежевой ковровой дорожке в рабочие комнаты.

Кубинский говор. Дефина часто смущала миссис Круз, и потому кубинский говор был своего рода вызовом. Дело в том, что Дефина говорила по-испански с совершенно правильным произношением высших слоев Мадрида, которое миссис Круз понимала с трудом. Да и почему каждая негритянка из Гарлема должна уметь так говорить, как эта стареющая модель? Вдобавок все рабочие комнаты, как сказала Дефина, были наполнены каким-то сильным сантарийским магическим воздействием. Нет, миссис Круз как могла избегала Дефину.

Карен опасливо улыбнулась Дефине, на что эта крупная женщина ответила лишь сердитым взглядом.

— У тебя неприятности, подруга? — проворчала Дефина.

— Скажи мне что-нибудь из того, что я не знаю, — ответила Карен и прошла мимо нее в свое отделение офиса в угловой части зала.

Дефина последовала за ней.

— Что случилось? Почему ты пришла так рано? — спросила она.

— Наверное, я думала во сне о парижской коллекции, вот и проснулась ни свет ни заря.

Карен решила быть покладистой и не отвечать полностью на вопрос Дефины, который должен был быть адресован прежде всего ей самой.

— Зато теперь я знаю, что у тебя настоящие неприятности, потому что в такую рань тебя не разбудить и ядерным взрывом.

— Ну не только коллекция, — призналась Карен.

— В шесть утра зашла Тангела и наделала столько шума, что я не смогла снова заснуть.

Более прекрасная, чем Дефина в молодости, Тангела доставляла им много неприятностей. Карен вздохнула. Если Тангела прогуляла всю ночь, то вряд ли работа в примерочных пойдет хорошо.

Миссис Круз поспешно внесла две полные чашки дымящегося кубинского кофе, молча поставила их на рабочий стол Карен и поспешила обратно. Карен опустилась в обитое перчаточной кожей вращающееся кресло и снова вздохнула.

Она наняла Дефину на несколько месяцев позже, чем миссис Круз, почти двенадцать лет назад. Дефина была высокой, черной, прекрасной и голодной. Она и теперь была по-прежнему величественна и эффектна, но добавила в весе на сорок или пятьдесят фунтов. В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году Найоми Симз сделал с ней подборку в «Модах журнала Тайм», но должно было пройти еще немало времени, прежде чем чернокожие женщины стали привычными моделями и замелькали в периодике моды. В то время дела у Карен шли плохо, и с отчаяния она наняла Дефину как выходящую модель для своего первого шоу. Таким образом Карен оказалась первым модельером Седьмой авеню, кто привлек к работе моделью черную девушку. Как коллекция нарядов, так и модель произвели сенсацию. С тех пор, работая все время вместе, они прошли и через свадьбу Карен, и через различные любовные похождения Дефины, и через рождение ее дочери Тангелы — крестницы Карен, и через многое другое. Теперь Дефина руководила выставочном залом, штатом моделей для показа одежды, отделом продажи и даже иногда принимала заказы. Они были не только очень близки — они были живым дневником друг друга и хранили мелкие будничные воспоминания более чем десятилетнего периода совместной ежедневной работы, которая часто длилась по десять, двенадцать, а порой и пятнадцать часов в сутки.

— Послушай, Ди, в твои восемнадцать лет ты тоже гуляла ночи напролет, и не с одним, — напомнила Карен подруге. — Да, да, не спорь, так и было, когда ты была молода.

— Было, я и не спорю. Но я не позволяла парням трахать себя на кухонном столе и будить свою мамочку, — энергично запротестовала Дефина. — Он снял с нее трусики, и ее голый зад был прижат к крышке моего мраморного столика, как тесто к противню. Когда я вошла, он вскарабкался на стол со своим Джонсоном наружу, — она покачала головой.

— И что ты сделала?

— Я вышвырнула эту мразь из дому. Это мой дом, моя кухня и мой чертов стол! Я не хочу отдирать губкой со стола его липкие паховые волосы.

Дефина была крупной и высокой женщиной, и Карен вполне могла представить себе, как она вышвыривает парня из своей элегантной городской квартиры на Сто тридцать восьмой стрит. Похоже, что она делала это не первый раз.

Дефина скрестила руки на груди, отвернулась и стала смотреть в окно.

— Знаешь, что самое печальное в этой истории? На какую-то секунду у меня закралось подозрение — а не ревность ли это с моей стороны… Нет, нет, я знаю, что парень — дерьмо собачье. И все же, а вдруг это только зависть? Прошло с полгода, когда я в последний раз… и не исключено, что пройдет столько же до следующего раза.

Карен потрепала подругу по плечу.

— Ну-ну, запомни — ты тут ни при чем, с тобой все в порядке. Просто мы живем в Нью-Йорке девяностых годов. А в этом городе ни одна из моих незамужних подруг не может найти приличного парня. Если бы у меня не было Джефри, я бы, наверное, повесилась.

— А ты попробовала бы остаться одной, когда тебе под сорок и ты негритянка. Забудем об этом. Для меня никто никогда не найдется, — мотала головой Дефина. — Любой негр с мозгами, работой и крепким Джонсоном уже прикован к какой-нибудь сучке.

Она вздохнула и перешла с уличного жаргона на обычную речь. Иногда Карен думала, что Дефина использовала уличный акцент как способ самозащиты.

— Зачем мне рассказывать, как все это тяжело? Мне одиноко, и я не хочу мириться с этим. Но я не хочу спать с белыми. Правда, не то чтобы в последнее время у меня было много предложений от них, — сокрушалась Дефина. — И какой пример это был бы для Тангелы! Я решила воспитать ее в Гарлеме. Я хотела, чтобы она была негритянкой и гордилась этим. А еще мне хотелось дать ей хорошее образование, чтобы она отвечала всем требованиям среднего класса: знала оперу, музеи изящных искусств ибейсбольные команды. Может быть, я пережимала ее. Я знала, что ей будет нелегко стать не такой, как все. Но ведь и среди ее сверстников встречаются культурные и образованные негры. Детишки врачей, адвокатов. Из них выйдут хорошие люди. Поэтому я считаю, что очень важно, чтобы Тангела встретила хорошего парня, а не подонка с помойки вроде этого любителя потрахаться.

Карен снова потрепала плечо подруги. И вдруг эта крупная женщина обернулась к ней, озаренная идеей.

— Я достану его! — Дефина снова перешла на уличный акцент. — Я нашлю на него порчу. Стакнусь с мадам Ренольт и нашлю на этого гада порчу.

Карен никогда не знала, говорила ли Дефина всерьез или нет о наведении порчи, магии и прочем колдовстве. Хотя она слышала о частых посещениях подруги мадам Ренольт, которая была не то гадалкой по руке, не то колдуньей или кем-то еще хуже, — расспрашивать о ней Дефину Карен не хотела.

— А что ты сказала Тангеле?

— Что я сказала, не имеет значения. Важно, что она услышала из сказанного. Ничего. Абсолютно ничего. Она сразу отключилась, и я не могла достучаться до ее сознания. Так и оставила ее сидящей голым задом на холодном мраморе. Не сомневаюсь, у нее будет достаточно головной боли, когда она очухается. — Дефина потрясла головой. — Осталась ли у нее хоть капля стыда? — спросила она в никуда. Ее розовая нижняя губа дрожала.

Карен поднялась с кресла и прошлась по комнате. Потом подошла к Дефине и обняла ее, что было не просто. Какое-то время она удерживала подругу в объятиях, пока та в свою очередь не обняла Карен.

— О Ди, все наладится. Она хорошая девочка!

Дефина вытерла слезы.

— Было чертовски трудно вырастить ее. Я никогда не доверяла ее красоте: это проклятие для чернокожей. Влечет только неприятности. Она слишком хороша собой, чтобы это привело к добру.

Карен засмеялась.

— Так говорила твоя бабушка о тебе самой. Ты очень похожа сейчас на нее.

После смерти матери от наркотиков Дефина воспитывалась бабушкой с отцовской стороны.

— Это правда, — просветлела Дефина. — Но я ведь не стала дрянью?

Карен ответила, смеясь:

— Ты дрянь что надо! Я видела, как ты флиртовала с фотографом на вечере, когда вручали Приз Оукли. Он не пьяница?

— C'est pour moi de savoir et pour vous a decouvrir.

Карен скорчила рожу. На французском звучит здорово, но это всего лишь из четвертого курса: «Я знаю, а ты угадай».

— Ты как ребенок. И до сих пор не знаешь, как одеваться. Сними эту тюрбанообразную штуковину… давай-давай. И ослабь нитку бус.

В основном Дефина носила наряды Карен и выглядела в них шикарно. Любимые Карен цвета — бежевый, кремовый и мягко-коричневый — в контрасте с черно-коричневой кожей подруги казались доведенными до совершенства. Дефина была очень темной — цвета черного дерева с легким красноватым оттенком. Под костюм ей очень шли шелковые, кашемировые, шифоновые, хлопчатобумажные и льняные одеяния. Но, к отчаянию Карен, Дефина настаивала на том, чтобы к костюму были добавлены драгоценные украшения: цепи, бусы, амулеты, священные знаки и прочая ботаника, не говоря уж о шарфах, бренчащих связках браслетов или батиковом тюрбане.

Карен качала головой.

— С твоей шеи свешивается все, что может висеть, разве что не кухонная раковина. Ты женщина, а не витрина. Зачем все это барахло? Почему бы тебе просто не прикрепить твою IUD на цепочку и надеть на шею?

— Это идея, — подумав, сказала Дефина. — Но я больше не ношу IUD и думаю, что проделанная ею дырка в диафрагме вряд ли улучшит функционирование моей матки, от нее и так не очень много пользы.

И она продолжала размышлять:

— Может быть, я найду мое медное «Т». Мне нравятся украшения из меди.

Карен содрогнулась. Порой она думала, не измывается ли над ней подруга.

— Раз уж мы заговорили про матку, то скажи, чем кончился твой вчерашний визит к врачу всех врачей? — спросила Дефина.

— Все хорошо, — сказала Карен, но тут же поняла, что так просто не отвертится.

— Угу, а я первая племянница герцогини Кентской. Что с тобой, подружка? Пытаешься утаить секреты от старухи Дефины?

— Нет. Ну… мне бы не хотелось говорить об этом.

— Дорогая, я повторяла и повторяю теперь, если ты хочешь завести ребенка, пойдем со мной к целительнице травами и…

— Прекрати, Дефина! Ты кончила Колумбийский университет… и вообще я не собираюсь ходить в Сантерию. Ни одна капля куриной крови не прольется по моему поводу. Я уверена, ты тоже не веришь в это колдовство.

— Это не колдовство и не Сантерия. Я не имею дела с деревенской чушью. Мадам Ренольт — это совсем другое, у нее есть сила!

Отец Дефины был гаитянин, а мать — из Северной Каролины. Воспитанная в Гарлеме матерью отца, старой мадам Помпей, Дефина была вовлечена в какую-то колдовскую ерунду. И вот уже два года, как она пристает к Карен пойти посоветоваться насчет бесплодия с мадам Ренольт, и даже дошла до того, что притащила маленький, наглухо зашитый бархатный мешочек, с которым Карен должна была спать. О его содержимом знали только мадам Ренольт и Господь Бог. Дефина предупредила, чтобы Карен не открывала его. Но она и так не испытывала ни малейшего искушения узнать, что там внутри. Однако Карен впала в такое отчаяние, что в один прекрасный день сунула мешочек под подушку. Тот так и оставался бы там, если бы Эрнеста однажды не нашла и не выкинула его. Он все равно не помогал ей.

— Ладно, я понимаю, когда надо прекратить тему. Послушай, я действительно беспокоюсь за парижское шоу. Я серьезно, Карен.

— Собираешься доконать меня? Я и так же разбита вдрызг. А тебе надо еще немножечко подорвать мою уверенность в себе? Чего ты от меня хочешь — чтобы я выпрыгнула из окна?

Дефина засмеялась.

— Зная тебя, я уверена, что по пути вниз ты будешь орать, чтобы я начала кроить бархат.

Карен невольно хихикнула. Это был старый профессиональный анекдот: производитель одежды в конце неудачного сезона не знает, что делать дальше, и в отчаянии выбрасывается из окна. Падая, он видит в окно, чем заняты его конкуренты, и кричит своему партнеру: «Сэм, крои бархат!» Карен признавала, что ее увлеченность делом столь же глубоко в крови, как и у героя этого анекдота.

Но давление на нее было суровым и продолжало возрастать. Может быть, получение Приза Оукли подогрело обстановку? Как бы то ни было, но она твердо решила в этот сезон провести шоу в Париже. А теперь испугалась. Боязнь неудачи мешала работе над новыми моделями. Комментарии Дефины тоже.

— Коллекция должна быть по-настоящему хорошей. Должна быть замечательной! Я не собираюсь отделываться небольшими изменениями в конструкции одежды. Это не пройдет.

Дефина высунула язык, он казался особенно розовым на фоне ее гладкого черного лица.

— Ерунда! — презрительно бросила она. — На фоне других, даже неплохих моделей наша коллекция вполне смотрится.

— Ничего себе утешеньице! Наконец-то я достигла цели — превзошла посредственность. Как раз вовремя. Что же теперь делать? Копировать саму себя? А знаешь, что говорила Шанель? «Когда я не смогу больше творить новое — мне конец».

— Эй, Карен, не принимай это все так близко к сердцу. Это всего лишь бизнес. Копируй что хочешь: я уверена, что, пока Карен не станет копировать Карен, все будет хорошо. — Дефина подняла брови, и без того высоко расположенные на лице. — Помни, что сарказм — оружие дьявола. Я не хочу тебя обидеть, я ведь только хочу тебе помочь.

— Сегодня утром это тебе не удастся. Сделай одолжение, не приходи на работу так рано. Если я еще раз увижу тебя в офисе до десяти утра — считай, что ты уволена.

Дефина опять показала свой розовый язык, повернулась и вышла из офиса. Теперь она будет избегать Карен.

Дефина была права. Она не должна принимать все слишком близко к сердцу. Мода — странная штука, безусловно творческая, но так сильно привязанная к реальности, что сами ее недостатки превращаются в достоинства. Все начинается с тела. Карен поглядела на себя в зеркало и вздохнула. Она принадлежала когда-то к молодому и шумному поколению, но теперь постаревшему и нуждающемуся в щадящей одежде.

Молодые, прекрасные тела не требуют маскировки. Им не нужно, чтобы одежда скрывала обвисшие формы, округлившиеся плечи или толстеющий торс. Молодое тело может прекрасно выглядеть в свитере Гапа, купленном за тридцать восемь долларов. Ухищрения нужны для пожилых. Ирония состоит в том, что модели одежды создаются для молодых, но оказываются слишком дорогими, чтобы молодежь могла носить их, в том числе и наряды Карен. Карен знала своих настоящих клиентов — женщин ее возраста или старше. Даже когда они худощавы, им все равно хочется скрыть свой живот или бедра, а порой и то, и другое. Многие располнели, подобно Дефине. Но и тем, которым удавалось сохранить стройность, хотелось побольше закрыть тело: все же их руки и шея уже не были такими, как прежде.

Задача Карен заключалась в том, чтобы ее клиентки выглядели красивыми. Она даже выработала свои критерии для достижения этой цели. Наряд должен быть мягким, чувственным, сексуальным, удобным и высшего класса. Чтобы создать такой наряд, нужна концентрация внимания. В новой коллекции цель должна быть достигнута. Карен выложила перед собой на большой рабочий стол три блокнота набросков.

По непонятной причине большинство женщин-дизайнеров разрабатывали дизайн, экспериментируя с материей прямо на моделях, в то время как мужчины предпочитали делать наброски. Карен делала и то, и другое. На минуту она задумалась: может, это делало ее бисексуальной? И усмехнулась собственной шутке. Но улыбка погасла, когда она взглянула на чистый лист блокнота. Как трудно начать! С карандашом и бумагой она работала быстро, используя сразу три блокнота: если застревала над чем-нибудь в одном из них, то сразу переходила на другой, чтобы не дать остыть вдохновению. Карен открыла ящик и достала шесть карандашей. Ей казалось, что число шесть гарантирует ей необходимую свободу действий. И тут ее прервали. Карен раздраженно оглянулась.

— Да, миссис Круз?

Как правило, та не заходила в основную часть офиса — значит, что-то случилось.

— Хотите еще кофе?

— Нет, но все равно спасибо за предложение.

Карен виновато взглянула на чашку. Она так увлеклась разговором с Дефиной, что забыла выпить кофе, который остыл. Не говоря ни слова, миссис Круз вылила холодный кофе из чашки и налила в нее свежий горячий кубинский напиток. Карен взяла чашку и улыбнулась в первый раз за все утро. Как хорошо, когда о тебе заботятся.

— Карен, я хотела поговорить с вами, когда мы выходили из лифта, но из-за Дефины это не получилось. Мне надо вам кое-что сообщить. Тут среди девушек идут разговоры. Я пыталась их успокоить. Но безуспешно. Они считают, что наша компания продается и их собираются уволить. Что мне сказать им? Может быть, вам самой надо поговорить с ними?

Продолжая пить кофе, Карен взглянула на миссис Круз. Переговоры с компанией Norm Со держались в тайне — никто не должен был знать о них. Но слухи все же распространяются. Что ж, Карен не могла винить женщин из мастерских за их озабоченность. Работники по пошиву одежды всегда жестоко эксплуатировались. И как бы она ни старалась вести дело по-другому, они имели право беспокоиться за свою работу.

Несмотря на то, что она была владельцем компании, Карен, воспитанница Арнольда, считала себя представителем рабочего класса. Она разделяла его страсть к тому, что Белл называла «розовым социализмом». Арнольд не был слишком нежен с детьми, но к Карен он относился ласково. Позвав ее к себе в кабинет, он объяснял ей сложные случаи в профсоюзном движении, например, почему бастуют рабочие, почему не надо есть виноград из Калифорнии — и Карен слушала его внимательно и серьезно. Поэтому она хорошо понимала опасения работниц.

Значит, сегодня ей придется заняться и этим делом. Но как ей хотелось, чтобы хоть раз, хоть однажды кто-то поверил ей на слово, вопреки обстоятельствам. Поверил бы, что поскольку она всегда нанимала только профсоюзных рабочих и оплачивала работы хорошо и честно, то так будет и впредь. Что поскольку ей всегда удавалось собрать коллекцию к сроку, то и в этот раз все будет удачно. Что поскольку Джефри всегда был с ней счастлив, то он будет счастлив и дальше, даже с ребенком.

Карен со вздохом поставила на стол опустевшую чашку. Как и Билл Бласс, она нанимала рабочих с Восьмой и Девятой авеню, а не в Гонконге. И всегда с участием профсоюзов.

— Миссис Круз, я гарантирую, что никто не потеряет работу. Вы можете обещать это твердо. Сообщите об этом всем.

Миссис Круз согласно кивнула и улыбнулась Карен. У нее была приятная улыбка, открывающая неровный ряд зубов, похожий на жемчуг японской мушмулы.

— Я уже сообщила об этом и повторю снова, более настойчиво.

Она сделала движение наполнить чашку кофе для Карен, но та, махнув рукой, остановила ее.

— Нет, не надо, я и так достаточно shpilkiss.

Миссис Круз была давним сотрудником Центра одежды и знала, как звучит на идиш слово «дерганый». Она кивнула в ответ и покинула комнату.

В дверь постучали, хотя она и была открытой. Карен взглянула на нее и увидела сжатую в кулак руку, готовую снова постучаться в дверь. Кто это? Она никому не назначала делового свидания на столь ранний час. Даже ее секретарша Жанет еще не пришла на работу.

— Войдите.

О Боже, по акценту Карен определила, что это был Базиль Рид, британский консультант, присланный Norm Со для единовременной инспекции состояния дел их компании. Его покровительственные манеры раздражали ее до безумия, но до сих пор ей как-то удавалось отвечать на большинство его вопросов и держаться от него подальше. Недавно он «кончил свою миссию по выяснению фактов» и подготовил отчет. Какого черта ему еще нужно?

— Я знаю время вашей работы и ожидал застать вас на месте. Я надеюсь, вы извините мое вторжение к вам, но мне необходимо задать вам еще пару вопросов, чтобы добросовестно выполнить порученное мне дело. Я прибыл вчера из Лондона, и у меня очень мало времени. Впрочем, это, может быть, и к лучшему как для вас, так и для меня.

Карен заморгала. «Он что-то говорит о своем вторжении в меня. Бесполезно — не с моими яичниками». Базиль говорил с таким холеным акцентом, что трудно было понять, о чем идет речь. Что-то в нем заставляло Карен вести себя с ним вульгарно и очень по-бруклински. Встреча фешенебельного лондонского района Мейфера с бруклинским Бенсонхурстом. Новая «комедия положений»?

Он изучил все ее личные бумаги и особенно настаивал на том, чтобы его информировали о всех владельцах компании К. К. Inc. Это слегка смущало Карен, здесь она почувствовала себя уязвимой. Дело в том, что на самом деле она владела только пятьюдесятью процентами всех акций. Остальные были поделены между Джефри, который имел около тридцати процентов, и другими членами семьи. Когда свекор инвестировал в компанию свой капитал, то настоял на тридцати процентах акций для себя и десяти — для жены и дочерей. С его смертью тридцатипроцентная доля перешла к Джефри. Но по настоянию Арнольда пятьдесят процентов остались за Карен. Арнольд подготовил документы, собрал все вместе и зарегистрировал компанию. В качестве платы за работу по созданию компании К. К. он, Белл, Лиза и Леонард получили и поделили между собой остальные десять процентов акций. Ей не хотелось, чтобы Базиль Рид знал об этом раскладе.

— Входите, — пригласила она, — присаживайтесь.

Ей совсем не хотелось быть с ним вежливой, но она не могла обмануть ожиданий Джефри.

— У меня на самом деле всего один вопрос. Что вы даете компании Norm Со в залог под финансирование предстоящего шоу?

Боже! Они собираются свести ее с ума этими встречами с представителями Norm Со. Чего Базиль ждет от нее? Чтобы она провела сейчас ревизию кассы, инвентаризацию, проверку поставок и уточнение рыночных цен?

— Я думаю… я подберу им line, коллекцию одежды.

— Что? Lion? Льва?

— Ну да. Новую line.

— Вы имеете в виду новый торговый знак вашей компании? Разве такой уже не использовался? Я боюсь, что ничего не знаю о льве.

— Вы же видели ее, припомните.

«О Боже, как надоели мне эти финансисты! Все, что их волнует, — это цифры, и им абсолютно плевать на тот реальный продукт, благодаря которому эти цифры и появляются».

— Вы видели line, — повторила она.

— Я боюсь, что не помню. Это действительно дикое животное, или вы говорите о фотоснимке или графическом изображении?

— Дикое животное?

Карен была в полной растерянности. Уж не под наркотиками ли он?

— Lion… Он что, дрессированный?

Только тут до нее дошло.

— Не lion, a line. Наряды, которые мы выставляем на показ в этом сезоне.

Карен сообразила, что в бруклинском акценте слово звучит с двумя гласными и здорово похоже на то, как он произносит название животного.

— Ах да, конечно. Как глупо с моей стороны.

Но в тоне Базиля не чувствовалось, что он извиняется или считает себя тупым.

«Джефри прав насчет моего отвратительного произношения», — подумала Карен. Она вспомнила о своей речи на церемонии награждения Призом Оукли и чуть не покраснела. Неужели ее речь так ужасна? Джефри дважды упрашивал ее взять уроки и выправить дикцию, но она отказывалась. «Какая есть, такая и есть!» — ответила она тогда с утрированной интонацией, прикрывая смущение. Может быть, теперь стоит пересмотреть свое решение?

Базиль Рид поднялся на ноги.

— Очень хорошо. Прекрасно. Я уверен, Билл будет доволен.

Карен подумала, что было бы очень хорошо и даже прекрасно, если бы Базиль пошел к черту.

— Я ухожу. Встретимся в следующий понедельник.

— Пока! До понедельника, — попрощалась Карен, с облегчением наблюдая, как этот идиот уходит из комнаты.

Но ей так и не удалось приступить к работе: теперь зазвонил телефон. Звонок был по личной линии, иначе она не отреагировала бы. Вдруг это Джефри в поисках примирения? Она сняла трубку.

— Карен, во что ты была одета в «Уолдорфе»?

Боже мой, это Белл. Карен хотелось тихо опустить телефонную трубку и притвориться, что звонка не было… Поздно. О чем говорит мать? Она ведь не присутствовала при вручении Приза.

— Ты не смотрела «Ньюсдей»? Ужасная фотография! Ты выглядишь грандиозно, но во что ты одета? Все морщинится.

Карен не проглядывала сегодняшние газеты, но знала, что Мерседес тратит уйму времени, пристраивая снимки всех общественных мероприятий, проходящих с участием ее и Джефри. И уж конечно — фотографии с Призом Оукли. Карен начала привыкать к своим снимкам в газетах. А для процветания дела все это очень важно. Но вот привыкнуть к утренним поучениям Белл ей никогда не удавалось.

— Это атлас, ма. Жеваный атлас.

— Но снимки, ведь это снимки, Карен! И почему ты смотришь вниз? Это выглядит, как будто у тебя три подбородка.

Как ей объяснить, что значит находиться под прицелом фотокамер съемочной группы и слышать хлопки затворов объективов? Что даже королева Англии Елизавета оказалась как-то раз пойманной в кадр с пальцем у носа! Как объяснить Белл, что она не может выбирать, под каким углом ее будут фотографировать? И что это большая честь — оказаться на снимке, напечатанном в любой газете. Что в конце концов она и наняла Мерседес только для того, чтобы та добивалась от прессы именно такой реакции. Но Белл звонила не для того, чтобы твердить одно и то же про фотографии. Она будет тянуть разговор до тех пор, пока не получит от нее ответ на какой-то невысказанный вопрос. Почему она не может прямо спросить о том, что ее интересует?

— Мама, я позвоню тебе попозже, — обещала Карен.

— А Джефри выглядит очень мило.

Карен чуть не засмеялась. Это была обычная тактика Белл.

— Лиза звонит мне каждый день, а ты?

Карен тряхнула головой.

— Я поговорю с тобой позже, — сказала она и повесила трубку.

Но телефон зазвонил снова.

— Карен? — Это был невыносимый носовой скулеж их бухгалтера Ленни. — Извините, что отрываю от дела, — начал он с извинений (мог бы и не делать этого — он всегда говорит, как будто извиняется за что-то), — но К. К. Inc. снова задерживает выплаты налога по федеральному отчислению. В последний раз вы взяли с меня слово предупреждать, когда такое повторится снова. Ну вот, теперь вы в курсе. Не говорите Джефри, кто сообщил вам об этом.

— Сколько мы им должны?

— Не много. Около двадцати четырех тысяч.

— Тогда почему мы не платим?

— Джефри говорит, что нам надо заплатить агенту.

— Черт возьми, Ленни! Наша обязанность перед штатными работниками — прежде всего выплатить взимаемые с них налоги. К тому же за задержку нам придется выплачивать пени.

Она услышала свой повышенный голос и разозлилась на себя — бессмысленно обвинять Ленни: он делал то, что ему велели. Более того, в этот раз он позвонил и предупредил ее вовремя.

— Спасибо, Ленни. Я прослежу за выплатами.

Наконец, оставшись одна, Карен закрыла глаза и попыталась расслабиться. Она взглянула на висящую в рамке на двери цитату из Шанель: «Мода — это архитектура: все решают пропорции».

Карен обычно посвящала два спокойных утренних часа работе с набросками в своей угловой комнате, для того чтобы определить, что она будет делать на утренней примерке моделей. Она взяла карандаш. Но что-то с ней сегодня не так. Почему она так зажата? Ей снова вспомнился бедняга Халстон. Однажды он добился спроса, коллекция его первого сезона пользовалась громадным успехом, а потом все лопнуло. Не это ли беспокоит ее? Если так, то она не поддастся плохим предчувствиям.

Быстро и искусно Карен нанесла в блокнот с десяток линий. Рукав, плечо, затем линия блузы. Теперь надо превратить это в одежду. Она перешла на другой блокнот, повторила рисунок, несколько обузив рукав, нарисовала плечо и теперь уже более длинную линию блузы. Неверно. Выглядело, как Камали в ненастный день.

Карен чуть развернула вращающееся кресло налево и начала снова — теперь с простой, округлой линии шеи, затем — плечи, затем — напоминающий блузу росчерк. Она положила карандаш и посмотрела все три наброска. О Боже! Она создала свой первый экземпляр в коллекцию одежды матери! Карен внимательней рассмотрела рисунки. Очевидная выпуклость линии живота под грудью… Карен закусила губу. Значит, Джефри прав? Это наваждение. Она могла поклясться, что не думала, по крайней мере сознательно, о визите к доктору Голдману. Но левая половина мозга явно не осознавала, что делает правая. Ей не нужна одежда этого типа! Она взяла карандаш номер шесть и замарала наброски во всех трех блокнотах.

Проклятье! Кончик карандаша сломался, и сам карандаш под давлением пальцев треснул пополам.

Карен встала из-за стола, выбросила обломки карандаша в мусорную корзину, пошла за сумочкой, достала из ее секретного отделения две фотографии и внимательно посмотрела на изображенную на них серьезную девочку. Помедлив, она убрала снимки на место. Джефри был прав. Возможно, поиски матери этого ребенка и разворошат банку с червями.

Но это не сегодня утром. Должна быть дисциплина. Долгим опытом Карен развила мускулы своей активности и научилась держать зад приклеенным к рабочему месту до тех пор, пока не добьется результата. Но по такому же долгому опыту она знала, когда эти усилия оказываются напрасными. Сейчас как раз второй случай. Ее уверенность в себе поколеблена. Ей приходилось признаться, что она не в той форме, чтобы сделать действительно классную работу, которая необходима для подготовки шоу.

— Тетя Карен!

Карен была рада, что прервали ее упаднические размышления. В приоткрытую дверь высунулась голова ее племянницы, старшей дочери Лизы.

— Стефани! Ну вот, добралась до города в целости и сохранности! И готова приступить к работе? — подавив охватившее ее отчаяние, Карен бодро приветствовала племянницу.

Боже! Как могла она забыть о ней? Сегодня первый день работы Стефани в качестве интерна. Но ни Кейси, ни Джефри так и не придумали ей занятие. Можно определить ее в помощницы Жанет копировать фотографии. Но это такое тоскливое занятие… Карен хотела бы подыскать для племянницы работу получше, но за другими заботами просто забыла о девочке.

Она посмотрела на Стефани. Девочка была действительно хороша собой. У нее был тот естественный, очаровательно-свежий цвет лица, который потом невозможно восстановить никакой косметикой. Только молодость и здоровье дают такой результат. И похоже, что у нее совершенно точный восьмой размер. Карен на минуту призадумалась. Точный восьмой? Если так, то она годится для примерочной модели.

На Седьмой авеню существовало два типа моделей: для примерочных работ, необязательно молодые и красивые, потому что их тела использовались только как манекены и со сделанного по ним раскроя все остальные размеры получались простым добавлением или вычитанием нужного числа дюймов. Правильность размера была чрезвычайно важна, и поэтому хорошая примерочная модель с правильными пропорциями имела надежную и хорошо оплачиваемую работу. Сюзан Жордан сейчас за сорок, но у нее все еще прекрасная фигура. С ней работают три модельера из пятьсот пятидесятого дома на Седьмой авеню. Ее мнение о том, что хорошо и что плохо, может загубить дизайн или создать прекрасную репутацию — но при этом ее не выпускали на демонстрацию одежды.

Неверная примерочная модель могла загубить всю коллекцию. В начале своей карьеры Ральф Лорен работал по дизайну для своей жены Рикки. Он нанял в качестве модели для разработки своих рубашек Буффи Брителлу — невысокую девушку с размерами Рикки. Когда по его раскроям были сделаны другие размеры, то оказалось, что рубашки не подошли ни одной женщине, чьи пропорции не совпадали с пропорциями Буффи. А вот Тангела имеет совершенные пропорции, и она может неплохо зарабатывать в качестве примерочной модели, но ей хочется большего.

Другой тип моделей — демонстрационный, иногда используемый для модных шоу. Это — привлекательные молодые девушки, не обязательно с идеальными пропорциями, но с хорошей осанкой и обаянием. По опыту проведенных показов одежды Карен знала, как много зависит от выбора девушек для презентаций. Хорошенькие модельки могли творить чудеса: они могли сделать так, что плохой дизайн смотрелся бы прекрасно, а старье выглядело новинкой. Вот почему популярные модели могут зарабатывать столько, сколько они хотели.

Карен глядела на племянницу оценивающим взглядом. Подойдет ли? Надо попросить миссис Круз снять с нее мерки. Стефани не хватает той уверенности и настроя, которые нужны для демонстрации одежды, но для примерочной модели она подойдет. Может быть, в найме Стефани определяющим было совсем не желание сделать благодеяние или стремление пристроить родственницу, а просто она подсознательно чувствовала, что девочка может оказаться полезной. Но что делать с ней сейчас? Это ее первое утро здесь, и тете следовало бы позавтракать с ней или по крайней мере познакомить с местом будущей работы. А у нее просто нет времени для этого. Карен поглядела на часы. Она уже потеряла больше часа драгоценного времени для работы над дизайном. Она задумалась: может быть, Жанет уже пришла? Карен позвонила секретарше и с облегчением услышала ее низкий, немного в нос голос по интеркому.

— Не могла бы ты зайти ко мне? — попросила она Жанет, улыбаясь Стефани.

Жанет возникла за спиной девушки.

— Стефани, ты ведь знакома с Жанет, не так ли? Жанет, отведи в моем распорядке дня с полчаса утреннего времени для Стефани. А пока, не могла бы ты познакомить ее с обстановкой? Потом отведи ее к миссис Круз, чтобы та сняла ее размеры. — Затем она небрежно добавила, обращаясь к племяннице: — Может, ты поможешь в примерочной? О'кей, Стефани?

Девушка кивнула в знак согласия. Ее глаза стали совсем круглыми. Карен улыбнулась.

— Ты побудешь утром и днем с нами в демонстрационном зале. Посмотришь, как я работаю с Тангелой. Она расскажет о нашей работе, объяснит, что мы делаем, согласна?

Стефани опять кивнула, и Жанет вывела ее из комнаты.

Карен посмотрела на испорченные страницы блокнота, вырвала их и выбросила. На мгновение она прикрыла глаза, затем взяла карандаш и снова уставилась на блокнот. Нет, она знала — ничего не получится.

За многие годы Карен выработала ряд приемов, вызывающих вдохновение. Она просматривала книги о модах или альбомы картин и таким образом почерпнула много идей из одежды эпохи Возрождения. Иной раз она выходила на улицу и проходила десятки кварталов, вглядываясь в прохожих и их одежду. Ее интересовало, что на них надето и как люди носят свою одежду. Ужасное или уродливое порой вдохновляло даже сильнее, чем красивое; идеи Карен порой отталкивались от ошибок людей. Иногда она шла в тренировочный класс. Когда она начинала двигаться, активизировалась другая часть мозга, и появлялись реальные образы. В другой раз она заходила в чулан для того, чтобы увидеть, чего там нет, а не что там находится. Трудно, но полезно заполнять пустующее пространство, воображать то, что тебе нужно, а не то, что у тебя есть. Она обнаружила, что так иногда можно найти ключ к наиболее важной части в замысле дизайна одежды. Длинная джинсовая юбка, которую она создала пять лет назад, появилась в результате разглядывания чулана, а теперь она стала классикой. Так же было с платьем из плащевки и жилеткой с десятью карманами, да и другим именным барахлом из хлопчатобумажной ткани. Если все эти приемы не удавались, то она шла с Дефиной по магазинам. Они много смотрели, болтали с продавцами и наблюдали за другими покупателями.

Может быть, сейчас это тоже даст ей начальный толчок к творчеству. После спора с Джефри она не могла заснуть несколько часов подряд и теперь чувствовала такую усталость, как если бы проработала целый день. Она не могла позволить себе расслабиться. Ей нужно подготовиться к встрече с представителями из Norm Со, да еще это вечное беспокойство с новой коллекцией для парижского шоу. А ведь еще междугороднее шоу, назначенное в Бонуитсе, и обед с репортером из журнала «Женская одежда»! Но хуже всего — основное интервью в телевизионном шоу этой Эл Халл. Карен уже вымучила из себя кусок интервью для специальной программы Барбары Уолтер, но это интервью должно длиться целый час. Идея Мерседес продолжить презентацию Приза Оукли воплощается.

Жанет, которая была молода и робела перед Карен, помешкала перед дверью, затем робко постучала и просунула голову.

— Я хотела напомнить вам, что миссис Парадиз и Элиза Эллиот придут сегодня опять.

Черт! Элиза Эллиот — звезда первой величины эпохи Одри Хепборн — опять вернулась к работе с режиссером Ларри Кошраном. Теперь они собираются пожениться. Тот факт, что жених на тридцать лет моложе ее, стал предметом пересудов как в Голливуде, так и в Нью-Йорке, хотя они много повидали на своем веку. После того как они вместе проработали столько лет, Ларри вбил себе в голову сделать из Элизы честную женщину. Однако Элиза — знаменитость двух поколений — отлично знала, что их супружество превратится в цирк для любого фотографа, который сможет до них добраться.

Она обратилась к Карен за помощью, которую не так-то просто было оказать. Элизабет Эллиот знала о нарядах все, что о них можно знать, и очень определенно настаивала на своем. Да и с деньгами все было не так просто: несмотря на свое богатство, Элиза считала все до копейки. Как все знаменитые красотки, она огорчалась потерей ясности глаз и свежести лица и теперь пыталась в последний раз добиться совершенства. На примерках она доводила Карен до белого каления.

О Боже! Каждый раз, когда она поминала Бога всуе, Жанет — ревностная католичка из Бронкса — съеживалась. Главным достоинством ее церковно-приходского школьного образования было умение писать — она была единственной из «девочек» до тридцати, кто мог похвастать этим умением. Монашенки, оказывается, могут научить и еще чему-то, помимо замаливания грехов. В частности, они развили в Жанет достаточно смирения, чтобы та могла справиться с вечными изменениями в распорядке рабочего дня для Карен. Да, сестры Пресвятой Богородицы натаскивали ее неплохо! Лучше бы подготовили ее к сложностям жизни.

— Вы хотели изменить время приема? — спросила Жанет. — Я предупреждала их, что время назначено лишь приблизительно. Мне сказали, что они могут подстроиться под обстоятельства.

Это была ложь. Элиза Эллиот может подстроиться под обстоятельства, как железобетонная панель — прогнуться. Утонченно образованная, очаровательная, изящная, прекрасная, но все равно железобетонная.

— Нет! — сказала Карен. — Пусть приходят, как назначено.

Как ни крути, но ты не можешь переназначить время приема живой легенды. Элизабет Эллиот была кинозвездой вот уже тридцать лет. Наряды, сделанные для нее Карен, будут широко разрекламированы в модной периодике и определенно оставят «звездный след» в журнале «Пипл». Но вся эта затея стала для нее сплошной головной болью. И если бы не уговоры репортера Энни Парадиз, она никогда в жизни не согласилась бы на этот заказ. Но она не могла отказать Энни, которая рекомендовала ей Эрнесту. Карен была ей так благодарна, что готова была сделать для нее все что угодно.

— Вы знаете, что днем должна прийти съемочная группа?

«Ну это уж слишком! Боже, когда же наступит облегчение?»

— Нет, я не знала. Мне казалось, что они закончили со всем, кроме моего интервью с Эл Халл. Я думала, что напечатанный вчера Джефри текст — это уже все.

— Они говорят, что хотят снять фон. Вы знаете, ну… демонстрационный зал, рабочие помещения. Может быть, еще одну примерку.

— Проклятье!

Им тоже нельзя сказать «нет». Почему так получается, что чем значительнее она становится как менеджер, тем меньше вещей она может держать под своим контролем?

— Скажи Мерседес, чтобы проследили за ними: они всегда создают хаос. А им скажи, что у меня нет для них времени.

— Хорошо-хорошо, — сказала Жанет и удалилась.

Ей надо выбраться из офиса, решила Карен. Но прежде надо прибрать на столе. Если настроение у Дефины улучшилось, то они вдвоем могли бы прогуляться к Саксу, или даже взять такси и доехать до Парамуса. Карен предпочитала нью-йоркским магазинам магазины пригородных аллей, которые казались ей ближе к настоящей жизни, чем городские. В них ей приходили в голову более яркие идеи. Сейчас она бы не отказалась ни от одной из них. Карен собрала блокноты и уже было засунула их в ящик, как вошел Джефри.

— Привет, дорогая! — бодро изрек он.

Карен заморгала от удивления. Мужчины убивают ее. По-настоящему. Неужели он так ничего и не понял? Она до сих пор в обиде на него после вчерашнего разговора. Обижена и разочарована. И зла за его распоряжение задержать выплату налогов. Она предупреждала его, чтобы он никогда этого не делал. Джефри все время подталкивал ее к расширению компании. Он убеждал ее, что для этого у них имеется достаточный задел. Это была еще одна тема, приводящая ее в бешенство. Если он поднимет ее сейчас, то дело кончится ссорой, а она не остыла еще от вчерашней.

Почему он ведет себя так, как будто ничего не произошло? Разве он не понял, что означала для нее прошлая ночь? Разве и она не принесла ему неприятности? Или же он только сдерживается и пытается играть роль «крутого парня»? Когда Джефри оказывался загнанным в угол, он иногда действительно использовал эту тактику. И всегда это оставляло у нее чувство неловкости и неуверенности. Нужно ли и ей вести себя так, как если бы ничего не было? Должна ли она держать удар? Или же ей надо быть подчеркнуто холодной и рискнуть нарваться на обвинения в сверхчувствительности и занудстве? Так и не решив, как себя вести, Карен подумала, что все-таки надо выяснить, почему он распорядился о задержке выплат налогов.

— Джефри, как насчет выплат налогов? У нас что — неприятности?

Джефри моргнул — единственный знак, выдавший его удивление.

— Нет, никаких неприятностей.

— Что, налоги выплачены?

— Пока нет.

— Почему? Разве не пора?

— Карен, почему бы тебе не оставить деловую часть полностью на меня? Ты же знаешь, что мы можем оказаться на грани, перейдя которую не сможем расплатиться с кредиторами, лишь в том случае, если провалим два сезона подряд. Мы получили заказы, но у нас нет кассовых поступлений, а агенты слегка беспокоятся. Я просто пытаюсь оплатить закупки штучного товара, которые ты делаешь, как сумасшедшая, и выплатить производителям ровно столько, чтобы держать их на плаву. Мы знали, что долг должен был возрасти, прежде чем начнет снижаться, но не знали, что до такой степени, и не предполагали, что наши поступления будут оплачиваться с девяностодневным циклом. Поэтому если мне приходится занимать у Питера, чтобы расплатиться с Полом, то это только временно. Мы обязаны следить за тем, чтобы агенты были довольны и уверены в нас. A IRS всегда недовольно, поэтому какая разница — платим ли мы им вовремя или нет?

— Разница в том, что это не наши деньги. Их заработали наши служащие. И ты обещал мне, что никогда не будешь делать ничего подобного снова.

— Да, я нарушил обещание. Но не смотри на меня как на преступника. Я это делаю ради тебя. Посмотрим на это как на временный займ у твоих любимых служащих, сделанный твоим любимым мужем. — Он поцеловал ее в щеку. — Мне бы хотелось провести вместе с тобой проверку состояния наших финансов до презентации в Norm Со, — приятным тоном добавил Джефри. — Тогда ты все поймешь. Мы бы могли заняться этим в конце недели, но ты ведь позвала гостей на этот дурацкий поздний завтрак.

Карен пригласила в гости свою и его семьи в их дом на Вэст-энд-авеню. Она была вынуждена это сделать, поскольку не пригласила их на церемонию вручения Приза Оукли. Да они и не виделись с родственниками уже много месяцев. И она чувствовала себя обязанной перед ними.

Джефри посмотрел на папку с деловыми бумагами.

— Я знаю, тебе не хочется заниматься проверкой финансовых расчетов.

Теперь уж ей точно не удастся поработать, с болью подумала Карен.

— Ладно, — ответила она Джефри.

— Мне это кажется важным, — сказал он. — На случай, если тебя спросят, очень важно, чтобы ты понимала все расчеты. А начнешь мычать и путаться в цифрах — подорвешь доверие к нашей фирме.

Невероятно! Деловой, как обычно. Как будто не было прошлой ночи, как будто ничего не случилось.

— Джефри, я не идиотка и я не мычу, — огрызнулась Карен.

Он подошел, взял ее за руку и заглянул ей в глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Джефри. — Дуешься на меня из-за ночного разговора? Но я не хотел тебя обидеть. Просто новость выбила меня из колеи, понимаешь?

Она кивнула. Вчера ей потребовались долгие часы, чтобы свыкнуться с мыслью о потерянной надежде. У него же были всего минуты.

Он махнул рукой.

— И еще, понимаешь, я не хочу, чтобы у них создалось впечатление, что ты понятия не имеешь о деловой стороне нашего предприятия и чтобы они не относились к тебе как к еще одному вонючему дизайнеру, который ни черта не понимает в деле.

Взгляд Карен стал холодным и внимательным.

— Почему бы им так думать? Уж не твои ли собственные это мысли?

— Да что ты! Нет, конечно!

Ей не понравилась его шутка.

— Мне надо работать, — сказала она холодно и нажала кнопку вызова Жанет.

— Позови Дефину, — приказала она секретарше. — Я готова принять ее.

Джефри понял, что его выставляли. Ему это не понравилось.

— Будь готова, принять и меня, попозже днем, — сказал он. — Нам о многом надо поговорить.

Он повернулся и хотел хлопнуть дверью, но не получилось: очень давно предусмотрительная Карен распорядилась, чтобы двери комнаты были снабжены пневмокомпрессорными петлями. «В моем офисе никто не сумеет хлопнуть мне дверью в лицо», — решила она тогда. Карен наблюдала, как Джефри, обойдя Дефину и проигнорировав ее, пересек холл.

— Источай радость! — на ходу ввернула ему Дефина расхожую инструкцию и прошмыгнула в комнату Карен.

— Глядя на вас сегодня, я благодарю Бога, что не замужем, — сообщила она бодро. — Что случилось?

— Да так, с мужиками вообще нельзя жить…

— Ну, нельзя жить, — подхватила Дефина. — И что из этого?

— Когда дела идут вшиво… — начала Карен.

— Вшивый идет за покупками! — закончила ее подруга, ухмыляясь и наблюдая, как Карен наскоро подкрашивает губы и хватается за сумочку.

— Одно я знаю точно, — сказала Карен. — Я не собираюсь возвращаться сюда, чтобы выяснять с ним отношения.

Карен задержалась на секунду у столика Жанет.

— Отмени работы с моделями, постарайся перенести примерку миссис Эллиот на завтра и скажи моему мужу, что он может забыть о репетиции презентации для Norm Со. Меня не будет до трех.

Затем она решительным шагом прошла через холл, сопровождаемая Дефиной.

— Подруга! — голос Дефины звучал одобрительно. — Да ты была бы кошмаром для любого мужа — независимая женщина с собственным счетом.

Дежурный у лифта окликнул Карен.

— Звонит ваша сестра. Возьмете трубку?

Проклятье! Она до сих пор не позвонила Лизе. Это еще одна вещь, которую надо было сделать.

— Скажите ей, что я свяжусь с ней по телефону из машины, — резко ответила Карен и вместе с Дефиной вошла в стальную кабину лифта.

6. Модные центы

Лиза закрыла парадную дверь и вздохнула с облегчением. Утренние неприятности наконец закончились. Не то чтобы утро было хуже обычного, просто теперь любое утро было плохим. Ей с трудом, но удалось не обращать внимания на абсолютно неприличные короткие юбки Стефани и огромный зад Тиффани. Она попыталась, насколько возможно, удержать девочек от скандала в присутствии отца. А еще ей удалось, прежде чем выпроводить Леонарда за дверь, выцыганить у него пару сотен баксов якобы на профилактический ремонт и смазку мерседеса. Хрен с ним, с мерседесом, ей нужны деньги на собственные нужды. Конечно, две сотни баксов не делали погоду, но в сравнении с обычным безденежьем сейчас она имеет хоть что-то в своем кошельке.

Лиза прошла по коридору, ведущему к четырем спальным комнатам с типичной планировкой для дома колониального стиля, и остановилась у двери гостиной. Она посмотрела на остатки еды на столе. Стефани, как обычно, ничего не ела, а Тиффани, тоже как обычно, съела свою порцию полностью и еще подчистила тарелки сестры и отца. Лиза видела, как она занималась этим, в отражении в застекленной двери, но промолчала. Она не могла вынести еще одной скандальной сцены. Девчонка уже раздалась до четырнадцатого размера — и это в тринадцать лет! На bat mitzvah[5] она будет выглядеть чудовищем.

Лизу передернуло, когда она представила себе, с каким удовольствием будут злословить на ее счет эти суки из Еврейского центра Инвуда. Какэто ни грустно, но тут уж ничего не поделаешь. Они с Леонардом будут опозорены. Она знала по опыту, что посадить Тиффани на диету не удастся ни мытьем, ни катаньем. Они посылали ее на целых два года в специализированный лагерь для похудения, в котором Тиффани не только не похудела, а даже умудрилась набрать вес и в первый, и во второй год. Она грызла кору деревьев. Неужели от этого жиреют? Лиза не могла представить себе, каким образом дочери удавалось так толстеть. Ничего не мог понять и директор лагеря, который предложил Лизе проконсультироваться относительно дочери с врачами и на следующий год не посылать ее в лагерь.

Лиза отвернулась от стола. Ее домработница Камиль придет в девять и уберет грязную посуду. Но сейчас вид слипшейся яичной скорлупы, приклеившейся к тарелкам, вызывал у нее тошноту. Ну а что делать? Она не может справиться со своей дочкой-подростком. «Да хоть засудите меня — не могу!» — сокрушалась Лиза.

Зато она могла проследить за собой и решила, что на bat mitzvah будет выглядеть лучше всех. Она использует эту редкую возможность блеснуть на людях. Одной из главных проблем ее жизни был недостаток престижных мероприятий, на которых она могла бы пощеголять в своих замечательных нарядах. Предстоящее мероприятие — та редкая удача, когда она может показать себя во всей красе.

Сегодня ей надо найти туфли. Несмотря на то, что она обещала себе, что покупка пары туфель марки Уолтера Стейгера будет ее последним приобретением, на распродаже в Нейман-Маркусе ей неожиданно повезло, и она увидела, что продается брючный костюм Донны Каран. Костюм продавался с пятидесятипроцентной скидкой, и сам Бог велел приобрести его. Его цвет казался ей баснословно прекрасным — мягкий оттенок виноградного вина в тяжелом ниспадающем шелке. Ее темные волосы в контрасте с золотыми пуговицами костюма и этот цвет — фантастически здорово! Она подобрала к костюму даже нужный оттенок губной помады. Единственной проблемой оставались туфли.

У нее уже была замшевая темно-бордовая пара туфель от Маноло Блахника, но со слишком высокими каблуками, чтобы можно было надеть их с костюмом. Она ненавидела этот стиль: в строгой одежде — и на каблуках. К тому же их темно-бордовый цвет никак не подходит к светлому розовато-лиловому костюму Донны Каран. Было бы пошлым надеть их вместе. Лиза ненавидела свойственную некоторым людям небрежную манеру одеваться, когда в оправдание говорят: «Слегка не подходит, ну и черт с ним!» Нет, лучше надеть черную пару, чем темно-бордовую.

Лиза перемерила с костюмом Каран все три пары своих черных туфель: из змеиной кожи, из шелковистой фланели и пару из патентованной кожи — и ни одна из них не подошла. Поэтому на сегодня Лиза запланировала покупку подходящей пары туфель.

Лиза одевалась тщательно. Когда идешь в магазин, то очень важно выглядеть хорошо, думала она. Если ты одета плохо, то, нервничая, накупишь черт знает что! Лиза давно научилась одеваться правильно, прежде чем пускаться в экспедиции по магазинам. При покупке верхней одежды она надевала колготки и туфли на высоких каблуках, чтобы не усложнять себе жизнь поясом и резинками во время многократных примерок, и наносила яркую косметику, дабы не выглядеть мертвецом под ужасным освещением примерочных кабинок. Если бы Лизу попросили пожелать что-нибудь американским женщинам, то она посоветовала бы им: «Хотите купить стоящую вещь — одевайтесь тщательно!»

Приняв душ и завив волосы, Лиза густо напомадилась и пошла в чулан. Он не был таким огромным, как у матери, лишь потому, что у нее просто не хватало места. В отличие от стерильной чистоты чулана Белл, в чулане Лизы царил хаос. Ну и что из этого, Лиза следовала другому методу в моде. Она, в отличие от Белл, не придерживается одного и того же стиля год за годом. И не накапливает вещи десятилетиями. Она не подрубает одежду и не распускает подрубленную. И еще, она не только пополняет свой гардероб, как это делает мать, но и избавляется от ненужных вещей. В любой момент ее стиль мог измениться кардинально. И менялся.

Удивительно то, что, когда она наконец чувствовала, что все, что она хотела, она имеет и можно быть спокойной и уверенной за свой гардероб, ей достаточно было просмотреть журналы мод — и тут же у нее появлялся новый взгляд на вещи. Иногда она просто выбрасывала соблазнившие ее журналы, но образы понравившихся моделей преследовали ее повсюду. В конце концов она ловила себя на том, что нервно перебирает свою одежду: шелковые блузы соскальзывали с вешалок, за ними следовали брюки с отворотами, замшевые куртки, твидовые курточки, прямые юбки и все вязаные вещи — разгул цвета, фактуры и стилей. Но все это казалось ей устаревшим, поношенным и скучным: вещи просто вышли из моды, выдохлись, как выдыхается за ночь неприкрытый флакон дорогих духов. Весь этот прекрасный шелк, шерсть и лен казались ей потрепанными: цвет — слишком резким, рисунок ткани — вылинявшим, силуэт — либо слишком широким, либо, наоборот, чересчур обуженным.

Что тут обсуждать — некоторые вещи просто вышли из моды, другие выглядели ужасно или скучно — надеть было нечего. Лиза боролась с этим наваждением неделями, а иногда и дольше. Но каждый раз, когда она одевалась, это была пытка. Она чувствовала себя старомодной, как те морщинистые старухи, которых она иногда встречала, чья одежда и прическа принадлежали далекой эре — тому времени, когда они были молоды и в них влюблялись молодые люди. О Боже, как она ненавидела их старомодную патетику! В конце концов Лиза оказывалась в магазине одежды и выбирала парочку костюмов нового стиля, клянясь себе, что это будет ее последней покупкой.

Но, вернувшись домой и развешивая свои приобретения среди прочей одежды в переполненном чулане, она вдруг осознавала, как безнадежно устарел ее гардероб. Порой она думала, уж не страдает ли она расщеплением личности — откуда все это барахло? Нет, она не могла жить с этим старьем. Это ужасно! И Лиза начинала покупать все заново, полностью меняя гардероб. Процесс, кажется, не имел окончания.

Леонард потерял терпение много лет назад. Он часто повторял: «Мода — это бабский рэкет». Просто, как и все мужики, он ничего не смыслит в моде. По правде говоря, он и зарабатывал теперь поменьше. Ну а кто мог похвастать, что сумел увеличить свою зарплату в девяностых годах? И все равно снижение его доходного счета от пациентов и задержки с выплатами за лечение не оправдывали того, что в глубине души он был дешевкой и жадиной, и к тому же завистлив. После свадьбы он почти полностью облысел и нагулял живот. А вот она ни разу не отклонилась от своего шестого размера. Впрочем, у нее не было никакой уверенности в том, что Леонард хотел бы видеть ее слишком привлекательной. «Нет, не думаю, он не потратит и доллара на улучшение внешности своей жены».

Если бы она только знала об этом раньше, то никогда не вышла бы за него замуж. Но как ей достать денег? Если Карен умела делать их, то Лиза умела только их тратить. Конечно, у нее была своя доля акций в компании Карен. Но Леонард много раз объяснял ей, что они не продаются, потому что это — личные акции. Лиза не понимала различия в типах акций, но, по-видимому, так и было. Поэтому она считала свои акции за макулатуру и в моменты отчаянного безденежья разоряла свой чулан и тащила груды барахла в ближайший комиссионный магазин. Однажды она даже получила чек на семьсот пятьдесят девять долларов за него. Конечно, при покупке оно стоило ей раз в десять дороже, но ведь она не собиралась это носить. На вырученные деньги она купила громадную сумку из крокодиловой кожи. Не то чтобы Лиза нуждалась в ней — это была маленькая компенсация за ее мучения, пусть и за семь сотен долларов.

После свадьбы вся ее жизнь стала сплошным компромиссом. А ведь Лиза была одной из самых очаровательных девочек в высшей школе и, как и все, мечтала вырваться из Рокуил Центра — их ничем не примечательного пригорода — и перебраться в один из Пяти Городов. По настоянию Лизы, они с Леонардом сняли квартиру в одном из них — в садовом районе Инвуда, а когда подошло время обновить дом, Леонард настоял на том, чтобы оставаться в нем и дальше, потому что здесь сложилась его врачебная практика. Инвуд был наименее престижным и значит — самым непривлекательным из Пяти Городов. С таким же успехом она могла жить где-нибудь в Сибири. Разговаривая с другими женщинами или покупая что-нибудь у Саксов, она всегда с неприятным чувством ждала, когда наступит тот ненавистный момент, когда надо сказать свой адрес. Возникала недолгая пауза. После чего ей говорили: «О, Инвуд!»

По ее одежде нельзя было сказать, что она из Инвуда. Она скорее походила на женщину из Лоуренса, жену какого-нибудь хирурга. Лиза чувствовала себя униженной и оскорбленной. По престижности города стояли в следующем порядке: Лоуренс, Вудмир, Седерхарст, Хьюлит и Инвуд. Лиза стремилась в Лоуренс с той же страстью, с какой она хотела приобрести наряды Калвина Клейна.

Со вздохом Лиза отвернулась от радужной коллекции своего чулана и подошла к телефону у кровати королевского размера, которую она все еще делила с Леонардом. Ей было отвратительно садиться на грязную, неприбранную постель, поэтому она встала около столика и подняла трубку. Вчера Карен выглядела совсем плохо: лицо опухшее, кожа лоснится…

Лиза задумалась. Карен обещала позвонить ей, почему же не звонит? Лиза решила позвонить сама. Она набрала основной номер офиса Карен, потому что никогда не помнила добавочные, даже личного номера Леонарда. Она попросила телефонистку соединить ее с Карен, и та узнала Лизу по голосу.

— Вы ее сестра? — спросила девушка.

Лиза была польщена. Ее узнавали.

— Она как раз сейчас выходит из здания, я позову ее.

Лиза и не подумала поблагодарить девушку. Она знала, что та хотела набрать очки на своей услужливости. Постукивая ногой, Лиза ждала, пока Карен подойдет к телефону. Лиза любила свою сестру, но иногда непроизвольно Карен как бы отстранялась от нее. Вот и прошлой ночью не позвонила ей. Ощущение отстраненности возникало и за обедом, например, когда Лиза пыталась обсудить с ней bat mitzvah, Карен смотрела на нее невидящим взглядом. И теперь, когда она ожидала Карен у телефона, у нее возникло чувство, будто сестра исчезла. На секунду в ее мозгу промелькнул образ Марти Макфлана из фильма «Назад в будущее» в момент, когда тот исчезал и всем казалось, что история радикально изменилась и он никогда уже не родится снова. Марти играл на гитаре, а рука его исчезала. Лиза посмотрела на свою руку, держащую телефонную трубку. Рука не исчезла. Рука была здесь, она существовала. Сейчас Карен подойдет к телефону и заговорит. Но в трубке раздался голос телефонистки:

— Карен говорит, что позвонит вам из машины.

Лиза прикусила язык от досады, но не настолько сильно, чтобы почувствовать боль.

— Ладно, — сказала она и бросила трубку.

Все в порядке, успокаивала она себя. Карен занята. У нее много дел. Но Лиза чувствовала, как силы вытекают из нее, подобно грязной воде, стекающей из раковины. Ей часто казалось, что другие живут более полной жизнью, чем она.

Разнервничавшись, она принялась за утомительную задачу облачения самой себя.

Как ей одеться сегодня?


— Все ли подготовлено для главного шоу? — спросила Карен у Дефины, когда они оказались в лимузине.

— Странно, что ты спросила об этом. У меня как раз список с собой.

Дефина вытянула распечатку из громадной сумки фирмы Боттега Венета. Как и все женщины Нью-Йорка, Карен и Дефина носили с собой, помимо кошелька, еще и «schlep-bag», что-то вроде рюкзака или хозяйственной сумки из кожи или брезента. «Когда-нибудь, — думала Карен, — я разработаю модель совершенной «schlep-bag», достаточно объемной, чтобы вместить все те мелочи, которые женщины таскают с собой, и в то же время не уродующей их наряды».

— Куда мы едем? — спросил шофер.

— Хороший вопрос. — Дефина повернулась к Карен. — И куда же мы едем?

Карен хотела бы ответить, как в те давние-давние времена семидесятых годов, когда модницы покупали наряды в так называемом Улье-Б: у Бонуитов, Бенделей, Бергдорфов и Блюмингейлов. «Тогда мои яичники еще работали, тогда я была увлечена работой и могла выбирать: завести ребенка или повременить. Но Бонуиты закрылись, Блюмингейлы проданы, Бендель переехал и стал совсем другим. Нет смысла вспоминать былое».

— Едем к новым Барнеям! — воскликнула Карен. — Мэдисон и Шестьдесят шестая стрит.

В семидесятых годах Барнеи еще назывались Барней-бойзтаун; это было громадное предприятие по розничной торговле, принадлежащее семье Прессманов и специализирующееся на продаже мужских и детских (для мальчиков) костюмов. Оно и теперь принадлежит Прессманам, но Барней давно уволился, а его сын Фред передал управление своим сыновьям Гину и Бобу. В прошлом году они совершили гигантский переезд из окрестностей Челси на бойкое место Мэдисон-авеню, в северо-западный конец архипелага складских заведений, в самой дельте потока магазинов, стекающего вниз по ходу одностороннего движения на Мэдисон-авеню. Это было горячее место для распродажи товаров.

— Посмотрим на женщин у Барнея и затем пройдемся по Мэдисон-авеню.

— Может, позавтракаем у Байсов? — спросила Дефина.

Правильно ресторан назывался ВК и был сейчас очень популярен. Но Карен не выносила шумных залов больших заведений, как бы вкусно в них ни готовили. Карен откинулась на сиденье и посмотрела через черные очки и затемненное окно лимузина. Несмотря на двойное затемнение, внешний вид прохожих показался ей ужасным.

На уличной сцене Нью-Йорка наблюдались две тенденции: женщины, которые считали, что выйдя на улицу они становятся как бы невидимыми, и поэтому думали, что можно надеть старый свитер, не снимать бигуди и не подкрашивать лицо. «А что, если они встретят знакомых»? — размышляла Карен. Другой крайний случай представляли женщины, которые, казалось, относились к выходу на улицу как к выходу на сцену театра. Но сейчас таких было мало: на Тридцать четвертой стрит отоваривался нью-йоркский средний класс, или то, что от него осталось. А те славные дни, когда Гимбелам не нужно было просить у Мейсов и Орбаха присылать наброски парижских коллекций, чтобы обогнать конкурентов, ушли в далекое прошлое. Гимбелы закрылись, Орбахи ушли, исчез даже знаменитый магазин Б. Альтмана. Район держался только на Мейсах.

Карен смотрела, как поток людей в цветастых и плохо сшитых пальто и куртках пробивал себе путь через вращающиеся двери в Геральд Сквер. У нее возникла идея.

— Остановите машину! — попросила она.

— Черт! Я так и знала. Значит, Байсы.

— Не могли бы вы припарковаться где-нибудь здесь и подождать? — спросила она шофера, не обращая внимания на ворчание Дефины.

— Милые дамы, сам Господь Бог не смог бы припарковаться на Тридцать четвертой стрит. А если мне ждать вас, крутясь вокруг квартала, то каждый его объезд займет минут сорок пять, не меньше.

— Хорошо, — ответила Карен шоферу. — Раз ничего не поделаешь, то мы возьмем такси.

Она быстро вышла из машины, не давая шоферу возможности предусмотрительно открыть ей дверцу.

— Это самая короткая поездка во всей истории человечества, — ворчала Дефина. — Карен, ведь Мейсы расположены всего в двух кварталах от нашего офиса!

— Я не предполагала заранее, что мы поедем к Мейсам, — возразила Карен.

— Да, конечно, и хорошо бы не предполагала и после. — Дефина осмотрелась вокруг и покачала головой.

Карен вынуждена была признать, что вид бездомных, расположившихся вдоль изгороди небольшого скверика на замусоренной обрывками газет и другим хламам улице, не делал место слишком привлекательным.

— Дорогая, не перепутала ли ты Мэдисон-авеню с Мэдисон Сквер Гарден? Одно дело — прекрасная улица, набитая вещами, которые ты просто должна купить, другое — район пьяных фанатов хоккея с Лонг-Айленда, бьющих друг другу морды. Мы ближе к второму, чем первому.

Не обращая внимания на сарказм Дефины, Карен подошла к северному входу в магазин Мейсов.

— Я хочу посмотреть, как живет вторая половина человечества, — сказала она раздраженным тоном.

— Не кипятись, дорогая; если ты пригласишь меня на завтрак к Байсам, то я отвезу тебя в Гарлем, там ты все и увидишь.

Карен выразительно поглядела на Дефину, и затем обе женщины вошли в магазин.

Это были базар, рынок и ярмарка одновременно. С момента возникновения торговых районов человечество вынуждено было приноравливаться к сложному разнообразию мейсовской Тридцать четвертой улицы. Карен оглянулась на Дефину.

— Настоящий народ все покупает здесь! — сказала она и устремилась к эскалаторам.

Главный зал магазина с дорогими торговыми местами был людный и просторный и представлял собой неразбериху выставленных на продажу мелочей, сувениров и прочих мелких товаров высокого качества: дорогой косметики, украшений, драгоценностей и тому подобного. Карен прошла мимо двух прилавков с женскими сумочками по средним ценам. Подбор товаров был чудовищным, но производил впечатление своим обилием. Она задержалась на минуту, рассматривая черную кожаную сумку. Та имела приятную форму конверта, но кто-то изуродовал ее, пристрочив бахрому к основанию. Она ковырнула бахрому ногтем и повернувшись к Дефине, спросила:

— Зачем это?

Дефина пожала плечами. Они пошли дальше и поднялись по эскалатору. Стоящие на эскалаторе получали панорамный обзор всего магазина. Место было громадным, видны были сотни людей, занятых куплей-продажей всего, чего угодно. В основном это были женщины в своей вечной охоте за новинками на прилавках.

Карен перевела взгляд на встречный, едущий вниз эскалатор, на нескончаемую выставку людских типов, рассматривающих ее и Дефину, поднимающихся на следующий этаж. И как всегда, она была заворожена наблюдением за тем, как женщины преподносят себя или же, наоборот, пренебрегают своей внешностью. Ее внимание привлекли молодая женщина в деловом костюме лимонно-зеленого цвета, который годился разве что для салатницы, и девочка-подросток с интересной комбинацией пледа-шотландки и джинсовой одежды. Карен много постигала походя, между прочим, просто держа глаза и уши открытыми. Сейчас, в десять минут восьмого утра, покупательницы Мейсов имели какой-то усталый, как с перепоя, вид. Какая-то старуха в костно-желтом вязаном платье стиля Адольфо сошла со встречного эскалатора. Длина ногтей на ее руках была не меньше трех дюймов, и окрашены они были в цвет, который можно было сравнить только с желтым глазком светофора. Вдобавок она была сильно напомажена. Карен подтолкнула локтем Дафину.

— Ты знаешь, что ты сделаешь со мной, когда я стану такой?

— Отдам в полную перекройку.

— Нет! Обещай, что пустишь мне пулю в лоб.

— Дорогая, если ты докатишься до такого состояния, то будешь выглядеть слишком несчастной, чтобы тебя пристрелить, — рука не поднимется.

И тут Карен увидела ее — одинокую женщину на эскалаторе, отделенную от остальных людей дюжиной ступенек сзади и спереди. Ей далеко за пятьдесят, сутулится, но высокая. В руках — поношенная хозяйственная сумка, явно не покупка сегодняшнего дня. По мере подъема Карен по эскалатору женщина приближалась, и внимание Карен сосредоточилось на ее лице. Это было собственное лицо Карен, а точнее такое, каким оно станет через двадцать лет. Та же слегка квадратная голова, крупный, но неопределенной формы нос и такой же широкий рот. Карен закусила губу и неосознанно вцепилась в руку Дефины.

— Посмотри на нее! — хрипло прошептала она, но Дефина не успела оглянуться.

Женщина проехала вниз по эскалатору. Карен повернулась, выворачивая шею, но смогла увидеть только голубой свитер и седые волосы женщины.

— Она очень похожа на мою мать! — воскликнула Карен.

— Ты с ума сошла! Твоя мать вдвое ниже этой старухи. И уж ее-то не встретишь в таком отребье, какое надето на той, — ответила Дефина.

Карен сообразила, как отнеслась Дефина к ее восклицанию. «Не схожу ли я с ума? Я потратила утро на рисование одежды для беременных, а теперь воображаю, что встретила родную мать на эскалаторе у Мейсов».

— С тобой все в порядке? — обеспокоилась Дефина.

— Конечно. Как персик!

На втором этаже магазина Карен прошла через товарный ряд с ночными халатами. Все они были испохаблены дешевыми кружевами, вышивками или ацетатными атласными бантиками. Карен вздохнула. Через неделю после стирки халаты потеряют форму и превратятся в тряпье. На задворках рынка одежда низкого качества часто приукрашивается броским орнаментом, чтобы придать ей товарный вид. Оборочки, полистеровые ленточки, искусственные цветы должны отвлекать внимание от дрянной ткани и бездарного покроя. Но почему здесь нет хотя бы одного простого хлопчатобумажного халата египетского кроя? Хорошо, совсем не обязательно из египетского хлопка. Сойдет и си-айлендский. Обычный льняной батист тоже подойдет и будет намного лучше этого полистерового хлама. С далеких, как история моды, дней обучения в Пратте Карен знала, что батист первоначально делался из льна во французском городке под названием Кэмбри. Она еще раз вздохнула, оглядывая дрянные халаты. Почему американки позволяют себя дурачить? Француженку на такой мякине не проведешь. Карен только качала головой.

«О Боже! Убереги меня от еще одного приступа бешенства: почему-они-не-могут-делать-просто-и-ка-чественно-для-простого-народа?»

Дефина, может быть, и не понимала вспышки Карен по поводу женщины, похожей на ее мать, но в остальном она на девяносто процентов угадывала ее мысли.

Карен еще раз поглядела на дешевые ночные халаты. Неужели бедняки думают, что они выгадывают на плохом качестве материала и кроя? Даже бумажные полотенца были изгажены печатками носорогов или отцов-пилигримов. Карен глубоко верила, как другие верили в шелковые вышивки или Библию, что форма должна отвечать функциональному назначению. Но похоже, она была одинока в исповедовании такой веры.

— Пойдем в отдел спортивной одежды, — предложила она Дефине, и та, пожав плечами, согласилась:

— Как скажешь, начальник! Но что тебе втемяшилось посмотреть на жирных баб, напяливающих на себя штаны из искусственного шелка, — не понимаю.

— «Озлобленность не к лицу молодым», — напомнила ей Карен известную памятку.

— Где ты нашла молодых? — отпарировала Дефина.

Как всегда, стоило только ей подойти к отделу распродажи спортивной одежды по умеренным ценам, внимание Карен сосредоточилось на одежде. Сначала они прошли все ряды вешалок, чтобы составить общее представление о выставленном на продажу товаре. Нет ничего и ни для кого, как сказала бы Белл.

Люди, не знакомые с производством одежды, считают модельеров диктаторами, но Карен знала, что они более похожи на управленцев, ответственных за учет общественного мнения. Ей самой нравилось отмечать тенденции, передаваемые высокой модой в массовое производство и розничную продажу. Поэтому какое-то время они с Дефиной потратили на изучение выставленного товара. Но прежде чем переключиться на анализ покупателей, Карен предложила ознакомиться с продукцией Norm Со. Им было известно, что продукция эта поступает с производственной линии модельера Бетт Мейер. Продавщица подсказала им, что они найдут нужный товар на четвертом этаже.

Этаж был громаден и почти без продавцов. Они потратили не менее десяти минут и дважды ошиблись направлением, прежде чем обнаружили сектор Бетт Мейер. Вообще, в департаментских магазинах с обслуживанием было плохо. Разве что Нордстромы сумели вымуштровать своих продавцов до приличного уровня обслуживания покупателей. Карен вздохнула с облегчением, когда наконец оказалась в нужном отделе. Бетт Мейер была посредственным модельером, сделавшим себе имя на внедрении терто-шелковой продукции в массовое производство. Но силуэты ее моделей были вполне предсказуемыми и довольно скучными: все те же старые блузоны и их антураж с небольшими вариациями в размерах отворотов и подкладок под плечи. Карен не удосуживалась знакомиться с такой продукцией уже много лет, да и сейчас не стала бы, не будь она заинтересована в деятельности компании Norm Со. Повернувшись спинами друг к другу, они с Дефиной стали перебирать развешанные вещи на скользящей вешалке.

— Постой! — воскликнула Дефина. — Посмотри на крой этой штуки.

Куртка была сплошной мешаниной. Подкладка рукава выбивалась из-под манжетов, и выкройка груди уже топорщилась. Пако Раббане как-то высказался: «У архитектуры и у моды одна и та же функция. Теперь я архитектор женщин». Но «дом, который построила Бетт», не мог стать жилым ни для одной женщины. Какой кошмар! Карен потянулась посмотреть на ценник. Девяносто девять баксов! Но куртка не стоила этих денег. После первой же химчистки она потеряет форму.

— Погляди еще и на это! — сказала она, снимая с вешалки блузу с глубоким круглым декольте. Ярко-зеленая, она была подобрана по цвету под темно-зеленый блузон. Комплект был трудоемким в исполнении: нарукавные: карманы, пара погончиков на плечах, пуговицы обтянуты той же материей на застежках-петлях. Но выполнена она была из: чего-то, основанного на полистироле, и на ощупь была чудовищна. Что случилось с тертым шелком Бетт? В жару в такой блузе будет жарко, в холод — холодно.

— Ох, как слизняк!

— Ползучий, — добавила Дефина, потрогав блузку. — Как калька.

— Слизняк ползучий, Калька — это что, имена гномов?

Карен не ответила. Она задумалась над высказыванием Шанель: «Вы добьетесь успеха в моде, если некоторые ваши вещи будут считаться непригодными для носки». Это была непригодная. Превратит ли Norm Со и ее модели одежды в нечто подобное? Карен посмотрела на ценник. Двадцать девять баксов. Боже, как они могут сотворить такое за такую цену?

— Это чье производство? — спросила Карен, показывая кивком головы на куртку к этой блузке. Пока Дефина отыскивала фирменную наклейку куртки, Карен обнаружила происхождение блузки.

— «Производство США», — прочитала она с удивлением.

По крайней мере Арнольду будет чем гордиться, если она свяжется с Norm Со. Он активно боролся за национальное производство. Но может ли она удовлетворить его гордость с таким исполнительным отделом Norm Со? Она должна настаивать на качественных поставках. Если такая штука вообще существует в природе.

— Этот хлам сделан там же, — сказала Дефина. — Мне кажется, что с ценами они совсем свихнулись.

— За границей работа ничего не стоит. Отец говорит, что они приковывают людей к швейным машинкам и время от времени бросают им куски сырого мяса, чтобы те не умерли с голоду. Он, правда, если не совсем красный, то розовый.

По мере просмотра одежды на вешалке они обнаружили, что почти все модели Бетт Мейер представляли собой сочетание дешевой ткани шодли и непрактичного исполнения, но произведены были в США.

— Как им удается сшить это так дешево? — спросила Карен.

— Не могу понять!

С первого момента, когда она получила доступ к бизнесу в высокой моде, она искала пути получить прибыль от пошива сверхдорогих, сделанных по специальному заказу нарядов. Трудно поверить, что заказ на вечернее платье за двенадцать тысяч долларов невыгоден. Но, как правило, это так и есть. Богатые заказы авторских нарядов обычно требуют дополнительных затрат из личных денег модельеров. Есть только один путь заработать, путь, которым идут все: продажей дешевой продукции на массовом рынке. Одна из грустных шуток жизни: средний класс — источник прибыли в высокой моде — обойден модой. Как дочь Арнольда, Карен не могла смириться с таким положением. Но она любила свою работу.

Просматривая выставленное на продажу дешевое барахло, Карен задала риторический вопрос:

— Кто же моделирует всю эту дрянь?

— Да уж точно не ты, малышка. Я сомневаюсь, что и Бетт когда-нибудь просматривает весь этот ширпотреб. Даже она не настолько плоха, чтобы сотворить подобное.

Карен поежилась. Становилось все меньше и меньше модельеров, разбирающихся в крое. Все крутилось вокруг совершенствования коллекций и подбора материи. А весь трюк в создании моделей массового производства заключался в том, чтобы приручить капризность высокой моды, но и сохранить ее живость. О Боже, она была бы в ужасе, если бы ее имя появилось на такой кошмарной продукции.

— А что еще производит Norm Со? — спросила она.

— Разве линия Хэппенинг — это не их производство?

— Мне кажется, что их. Пойдем проверим.

Хэппенинг — это производственная линия по пошиву джинсов и джинсовой одежды. Два года ее продукция распределялась через склады, а затем всю ее скупила компания.

Они бродили по шестому этажу. Карен начала чувствовать, что она проголодалась, но для ланча было еще слишком рано. Может быть, бранч — поздний завтрак? Это напоминало ей Вэст-энд-авеню.

— Эй, Ди!

— Сама «эй»!

— Не хотела бы ты в воскресенье съездить позавтракать к нам? Захвати и Тангелу.

— Ну-ну, подумаю. Я давно ждала, когда ты пригласишь меня показать дом Джефри. Это, должно быть, здорово. — Она помедлила, как если бы боролась с сомнениями. — Карен, я очень тебя люблю, но стряпать ты не умеешь.

Карен нахмурилась.

— Не смейся над увечными. Сказала бы помягче, что у меня не всегда получается, что ли. Впрочем, можешь не беспокоиться. Всю еду я привезу из города.

— Ну тогда, дорогая, решено! — Дефина засветилась широкой улыбкой.

Они потратили еще минут десять на поиски Хэппенинг и столько же на просмотр товара. Ничего нового им это не дало.

— Недостатки дизайна они компенсируют обилием дрянного товара. Что случилось с ними?

— С Norm Со? — переспросила Карен.

Она знала, что в плохой ситуации основное правило бизнеса состояло в том, чтобы делать то, что делают другие, — только немного быстрее, лучше и дешевле. Хэппенинг так и работал в прошлом. Но промышленная линия, по-видимому, перестала справляться с ситуацией.

— Уж не продается ли она? — удивилась Карен.

— Пойдем, спросим у продавца.

— Если мы его здесь найдем.

Поскольку Карен становилась все более известной, то она старалась держаться в стороне от людных мест. Поэтому пока Дефина выведывала нужную информацию у продавцов, она нашла чем заняться в неприметном месте — неподалеку от примерочной кабинки. В кабинку зашла женщина с четырехлетней дочкой, чтобы примерить на нее дешевую хлопчатобумажную курточку.

— Тебе нравится ее цвет, Мэгги? — спросила женщина девочку.

— Нет! — воскликнула та, и Карен удивилась неистовству в голосе ребенка.

— Я думаю, это не твой цвет, — сказала Карен девочке и улыбнулась женщине, на которой были надеты джинсы Гэп и неописуемое костяное ожерелье.

Женщина улыбнулась в ответ.

— У Мэгги всегда очень определенное мнение об одежде, — сказала она, с умилением глядя на дочку.

Она взяла за руку ребенка, и они ушли. Карен отметила следы жира на локтях Мэгги и то, как трогательно раскачивались ее волосы, ритмично и в унисон, как будто они были скроены из одного куска ткани. Из своего угла Карен могла видеть часть детской щечки, нежной и гладкой, как слива.

Карен, которая никогда не плакала, еле удерживала слезы, когда вернулась Дефина.

— Вылетели со складов в прошлый сезон, теперь отращивают корни, — сказала она Карен.

— Вот здорово! А теперь Norm Со возьмется и за нашу линию.

— Ты говоришь так, как будто у тебя не осталось другого выхода. Поступай по совету Нэнси Рейган: просто скажи нет.

Карен подняла голову и попыталась разглядеть мать с дочерью, обсуждающих очередную возможную покупку.

— Ничего не просто на этом свете, — сказала она Дефине.

Они провели еще пару часов на этом «рынке» и завершили осмотр поздним ланчем на Мэд 62 в популярном ресторанчике в подвалах Барнея. Карен была подавлена, и Дефина, как всегда, понимала ее состояние.

— Лучшие ботинки? — выжидающе спросила Дефина.

Это была старая игра, в которую они играли много лет подряд.

— У Роджера Вивера.

Дефина подняла голову, помедлила и утвердительно кивнула. Такое согласие не всегда достигалось легко, иногда они спорили, и даже по нескольку дней подряд.

— Лучший цветочный магазин? — в свою очередь спросила Карен.

— Ренни, — ответила Дефина так, словно она сообщала всем известную новость. — Высшего качества.

— О сумках? Об одежде? О чем?

— Верхняя одежда?

— Виктор Коста. Попробуй найти покруче.

— Сумки?

— Джосси Суарес.

Дефина покачала головой.

— Они не сногсшибательны. У них нет марки, но они делают очень хорошие сумки у очень хороших производителей и уступают разве что Хермесу.

— Нет, они все же потрясающи! Если бы у них был торговый знак, то они не были бы такими оригинальными.

— Если бы да кабы, во рту бы выросли грибы…

Карен не смогла сдержать улыбки. Своей болтовней Дефина подняла ей настроение. А между прочим, она не позвонила Джефри и снова забыла позвонить Лизе.

7. Срезана и засушена

Уже несколько недель и без того сумасшедшая жизнь Карен постоянно прерывалась съемочной группой Эл Халл. Ее директор Ричард советовал Карен не обращать на них внимания и продолжать жить, как будто бы их не было. Конечно, это было невозможно, хотя бы из-за того, что она должна была следить за своей внешностью, когда они крутились рядом. Ее имидж не станет лучше, если она будет выглядеть загнанной лошадью. Карен могла произвести впечатление на человека, но камера не была человеком. Ни ее талант, ни ее энергия не могли обмануть объектив. Камера сообщала сухие факты. Карен понимала, что она не очень красива, недостаточно стройна, да и уже не первой молодости. Камера уменьшала ее достоинства до минимума. Нет, это не была паранойя: Жанет завела целую полку с книгами вырезок и иллюстраций с ее изображением, и ни на одной из них Карен не выглядела по-настоящему хорошо. Но Джефри и Мерседес настаивали, чтобы она не упустила возможность прорекламировать фирму К. К. Inc. в классической часовой программе Эл Халл «Взгляды». Все что осталось сделать, чтобы завершить программу «Взгляд Эл Халл на Карен Каан», это провести интервью с самой Карен.

Карен боялась его. Они собирались отснять интервью в первой половине дня, и Карен чувствовала себя так, словно ей сверлили канал больного зуба. Она предпочла бы визит к настоящему зубному врачу. У нее не было иллюзий: несмотря на улыбочку и мягкий голос Эл Халл, та предпочитала вырывать зубы без анестезии. Она с напором цеплялась за какую-то загнивающую часть психики и тащила ее до тех пор, пока та не поддавалась и не показывала свое гнилое нутро. Для ее интервью были характерны признания, выманенные мягким коварством, и слезы жертв. И тем не менее для телевизионной аудитории, которая любила Эл и охотно включала ее программу, она казалась доброжелательной и внимательной. Однако Карен не могла понять женщину, чья работа состояла в том, чтобы выставить боль другого человека на всеобщее обозрение.

Карен уже дважды встречалась с Эл, и оба раза эта женщина — высокая блондинка с мягким и властным голосом — показалась ей очень приятной. Но то же самое говорили и о Белл, если не знали ее достаточно хорошо.

— Держись! — подбодрила Мерседес Карен, которая направлялась в студию. — Все не так плохо.

— Разве не то же самое говорили Марии Антуанетте, когда над ней занесли топор?

Мерседес подняла на нее глаза.

— Ты не консультировалась с врачом по поводу мыслей о мученичестве? — спросила она сухо и посмотрела на ручные часы. — Собирайся. Пора. Ты не можешь нахамить этим людям и объяснить свое опоздание тем, что опаздывать стало модным.

— А где Джефри? — спросила Карен, надевая пальто.

Она не может провести интервью одна.

— Он занят с Кейси и финансистами. — Мерседес выразительно подняла брови.

Значит, с людьми из Norm Со.

Помедлив, Мерседес добавила:

— Он не собирается идти с нами.

— Что ты сказала? — Карен почувствовала, что бледнеет и у нее начинает колотиться сердце. — Он должен пойти. Я не могу провести интервью одна!

— Вы идете не одна, — поправила ее Мерседес. — Я иду с вами.

Карен, забыв про вежливость, закачала головой. Чтобы справиться с испытанием, надо, чтобы рядом был тот, кого она любит.

— Дефина! — воскликнула она. — Мы должны позвать Дефину.

Боже правый, она одна этого не осилит. Самореклама, преподнесение себя миллионной аудитории телезрителей, расспросы о личной жизни, а не о созданных ею нарядах — пройти сквозь все это самой, без чьей-либо поддержки казалось выше ее сил. Почему люди так интересуются личной жизнью модельеров? Разве им недостаточно того, что они делают прекрасную одежду?

— Дефина еще не приходила, — сообщила Жанет начальнице.

Карен чувствовала, как начали дрожать ее руки. Она пойдет в контору Джефри. Она прервет встречу. Чем бы они ни были заняты — интервью более важное дело. Она не может пойти туда одна, выдерживать это испытание, пройти обследование под микроскопом Эл Халл, не ощущая рядом присутствия Джефри.

Именно Джефри с самого начала уверял ее в том, что она должна добиваться большего признания и что рост ее популярности означает рост заработков.

Он кончал факультет живописи, когда она училась в школе по дизайну одежды. Она была молода и неопытна. Она не встречалась с мальчиками в школе, а на прогулках общалась только с Карлом. Взрослела она медленно. Менструации начались только в четырнадцать лет. И немудрено, что Джефри заворожил ее. Заворожил до такой степени, что она буквально следовала за ним по пятам, выполняла его мелкие поручения, подбирала ему сотрудников — в общем, стала чем-то вроде человеческого дополнения к его элегантной афганской борзой. Он и сам был охотничьим псом. Она ему нравилась, и он спал с ней, но это ничего не значило. Он переспал со многими ученицами колледжа. И все — хорошенькие. Что же касается Карен, то он дал ей ясно понять, что она ему нравится, что они хорошие друзья, но на большее ей нечего рассчитывать. Несмотря на все свое обожание Джефри, она была достаточно разумна, чтобы никогда не выяснять с ним отношения.

Карен сохранила связи с ним после окончания колледжа только благодаря своим усилиям. Джефри никогда не звонил ей, но был доволен, если звонила она. По окончании учебы ей повезло, и она устроилась на работу к Лиз Рубен, которая в их кругах считалась легендарной личностью — первая из женщин-дизайнеров спортивной одежды, которая основала собственную компанию на Седьмой авеню. Карен начинала как одна из многих ассистенток, но уже через шесть месяцев стала личным помощником Лиз. Ей пришлось подстраиваться под распорядок работ Лиз Рубен: порой та вызывала ее в половине двенадцатого ночи, и они вместе просиживали за работой до самого утра. Карен подозревала, что иногда такие вызовы объяснялись не тем, что на Лиз нахлынуло вдохновение, а ее попыткой справиться с подступающим одиночеством, как это случалось и с ее идолом — Коко Шанель. Но, даже если это было правдой, Лиз ничем не выдавала свое состояние. Всегда отстраненная, властная, все держащая под контролем, Лиз за шестнадцать месяцев совместной работы научила Карен большему, чем та узнала за все годы своего учения в классе дизайна. Очень скоро Лиз и работа с нею заполнили всю жизнь Карен. Работа была чрезвычайно напряженной, но нельзя сказать, что они тяготились ею. Лиз никогда не показывала своего отношения к Карен, но та чувствовала ее заботу.

В это напряженное время Карен, естественно, потеряла связь с Джефри. Она потеряла контакты со всеми своими друзьями, за исключением Карла. Для нее существовала только работа. Одной из причин, почему Лиз остановила свой выбор на Карен, было то, что девушка никогда не отвечала отказом, какие бы трудные требования ни предъявлялись к ее работе. Карен не боялась работы и любила ее, и в награду за прилежание Лиз перепоручала ей все больше и больше своих заказов.

Карен не нужно было признания. Идея о том, чтобы ее имя появилось на торговом знаке, просто не приходила ей в голову. Ей было только двадцать два года. Ей просто хотелось создавать собственные модели одежды так, как она их задумала. Но это и послужило началом трений. Потому что после первых же месяцев тесной работы с Лиз Карен не смогла удержаться от того, чтобы не отстаивать свое мнение. Стоило ей преодолеть первую робость перед Лиз Рубен, как она стала высказывать свои суждения, отнюдь не всегда лицеприятные. «Это скучно, Лиз!» — говорила она и предлагала альтернативный набросок. Они спорили. И Карен думала, что Лиз ценит самостоятельность ее взглядов. Карен ошибалась. Она вспомнила последнюю ссору по поводу размещения пуговиц на пиджаке. Лиз, которая никогда не стеснялась проявлений своего темперамента, изменила дизайн Карен и наорала на нее, когда та попыталась настаивать на несимметричном расположении пуговиц.

— Это профанация! — кричала она. — Пиджак задуман в классическом стиле. Вся одежда Лиз Рубен выдержана в классическом стиле!

Карен глядела на нее с ожесточением.

— Я делаю правильно. И пуговицы моего пиджака должны располагаться по фронту наискось!

Удивительно, что такая мелочь, как пуговицы, может привести к столь крупным неприятностям. Они изменили всю жизнь Карен.

Лиз уволила ее.

Карен не могла в это поверить. Она была убеждена в своей правоте. Ведь все было яснее ясного: любой мог видеть это. Лиз не могла не видеть, что она права.

Карен просто не задумывалась о политичности и ущемленном самолюбии женщины. Однако она знала, что весть об ее увольнении вызовет злорадство у других ассистентов Лиз, которых она так ловко обошла на повороте. Но она огорчалась не из-за ущемленной гордости.

Несмотря на всю внешнюю холодность в отношениях, Лиз Рубен значила для Карен намного больше, чем просто работодатель, платящий деньги. Карен была подобием Лиз, и это был единственный раз, когда она встретила своего двойника. Лиз показала ей, чего она сможет достичь в будущем. Поэтому было очень обидно вдруг оказаться вышвырнутой с работы.

Запершись в своей квартире, Карен провела два дня кряду. Ей некому было пожаловаться и нечего было делать. (Поддержка Карла была лишь в определенных границах.) И тогда она поняла, что вне работы для нее нет жизни. Она позвонила домой, но от Белл помощи ждать не приходилось, а Лиза, при всем ее обожании старшей сестры, была всего лишь ребенком, ученицей в школе. Тогда с отчаяния она позвонила Джефри, который снимал жалкую квартирку на окраине Бродвея вместе с Перри. (Родители предлагали ему квартиру на Суттон Плейс, но тот считал это слишком буржуазным.) Перри и Джефри пригласили ее к себе, пообедали с ней в ресторане,напоили вином — одним словом; утешили. Хотя она подозревала, что про себя они посмеивались над наивностью ее переживаний по поводу увольнения с работы.

— Это всего лишь работа. Найдешь другую, — сказал Джефри, а захмелевшая Карен заплетающимся языком пыталась ему объяснить, что нет, она потеряла не рабочее место, а гораздо больше.

— Почему она меня уволила? — снова и снова с плачем спрашивала Карен. — Почему?

Джефри выслушал ее и засмеялся. Он смеется! Но каким-то образом его смех успокоил ее.

— Она просто завидует тебе! — сказал он. — И ты была абсолютно права. Она работает «в классическом стиле». А ты — делаешь по-настоящему новые вещи.

Он положил руку на ее плечо, потом обнял, потом они оказались в постели.

После той ночи Карен уже не плакала. Она больше месяца искала работу. Это днем. Ночами она спала с Джефри. По странности судьбы потеря Лиз означала приобретение Джефри. Карен делилась с ним результатами дневных похождений в поисках работы, рассказывала ему о вопросах, которые ей задавали, и о своих ответах работодателям. А как она была горда, когда вдруг получила сразу два предложения! Она спросила его совета, какое из них выбрать, и была ошарашена, когда тот посоветовал ей отвергнуть оба.

— Послушай! — сказал он ей. — Ты не должна оставаться безымянным наемным дизайнером. Посмотри, чего ты уже достигла. Большинство вещей в осенней коллекции Лиз сделано тобою. Тебе не надо доказывать кому-либо свою компетентность. Тебе нужна только удача, чтобы засиять на горизонте моды. Надо лишь, чтобы кто-то поверил в тебя.

И вот тогда она впервые получила предложение на создание собственной коллекции спортивной одежды от Блайта Спиритса. Цена линии — довольно умеренная, но качество несколько выше среднего. Это, конечно, не Седьмая авеню, но это именная одежда. «Карен Липская для Блайта Спиритса». Совет Джефри оказался правильным, и послушавшись его, она получила свой шанс. Для девушки, всего лишь два года назад окончившей школу, это была невероятная удача. Но, прежде чем ухватиться за нее, она получила еще один совет от того же Джефри.

— Откажи им! — настаивал он. — Скажи им, что ты получила предложение со вдвое более высокой оплатой твоей работы.

— Но я не получала такого предложения! — кричала Карен.

Джефри только смеялся.

— Ну и что из этого?

— Я должна лгать!

Ни Белл, ни Арнольд никогда не учили ее прибегать ко лжи для достижения цели. Но Джефри утвердительно кивал головой.

— А если они скажут мне, что я вру? Если скажут, ну и иди туда, где предложили?

— Они не скажут, — смеясь, возражал Джефри. Он взлохматил ей волосы, словно она была куклой. — Попробуй завтра так сказать — и ты увидишь, что я прав.

Он был прав. Она дрожала с перепугу не меньше, чем сейчас перед интервью с Эл Халл. Она блефовала. От волнения потели руки. И в результате она получила работу, оплачиваемую в четыре раза дороже, чем платила ей Лиз. В первый раз в жизни у нее оказалось больше денег, чем времени их потратить. Не то чтобы деньги были такими большими — просто она была загружена до предела — требовалось очень напряженно работать, чтобы одной, самостоятельно, создать коллекцию для производственной линии.

Когда коллекция была почти готова, она позвонила Джефри. Их встречи стали намного реже: все время отнимала работа.

— Можно я зайду к тебе? — спросила она как всегда. — Я боюсь, что у меня ничего не получилось! Можно я останусь на ночь?

Молчание на другом конце провода казалось ей чудовищным. Что-то не так? Что с ним случилось? Она была так занята работой, что ничего не заметила.

— Карен, — голос Джефри был мягким. — Карен, ты знаешь, как ты мне нравишься, но ты должна понять — я собираюсь жениться.

В полном отчаянии она пошла к Карлу.

— Мне надо было сказать ему, что я его люблю! — всхлипывала Карен. — Мне надо было чаще звонить ему.

— Нет, как раз этого и не надо было делать. Веди ты себя так — он бы давно бросил тебя. Сейчас ты хотя бы сохранила свою гордость.

— Плевать я хотела на свою гордость, я хочу Джефри! — всхлипывала она, как ребенок.

И тогда Карл объяснил ей все насчет мужчин, как Джефри объяснял насчет работы.

— Ты ему нравишься, Карен. Конечно, ты ему нравишься. Ты мила, обаятельна и интересна. Ты привлекательна в сексуальном смысле. Я это знаю, именно потому что голубой. Но так уж устроены все джефри этого мира: подобрать красотку, выдержать класс, выжать все самое лучшее. Это деньги, очень большие деньги. Да, ты лучше других, но Джуна Джэррик — племянница сенатора. Нечестно, конечно, но таков этот мир.

Она прочитала объявление о помолвке в «Таймс». Даже теперь, на ступеньках лестницы дома 550, у подъезда которого ее ждет лимузин, чтобы отвезти на интервью в студию Эл Халл, Карен вновь переживала острую боль того момента и последовавшие за ней пустоту и отчаяние.

Созданная ею коллекция имела громадный успех. Одежда пошла в оптовую торговлю. Портреты Карен появились в прессе и модных журналах. Но она была несчастна. Одной работы ей было недостаточно. По сравнению с Джефри, другие мужчины казались какими-то нереальными — призраками, лишенными плоти и крови. Она обзавелась календарем и угрюмо вычеркивала из него черные цифры, отмечая, сколько еще осталось до самой черной — дня свадьбы Джефри. И вдруг, как с того света, — звонок от Лиз Рубен.

— Я бы хотела встретиться с тобой, Карен, — сказала Лиз. — Ты смогла бы зайти ко мне прямо сейчас?

Как всегда, Карен сказала ей:

— Да.

Придя к ней, Карен была потрясена видом Лиз. И всегда-то худая, та превратилась теперь в настоящий скелет. Глаза Карен расширились, но вслух она ничего не сказала. Лиз тоже ничего не объясняла. Этого и не требовалось.

— Я видела твою коллекцию для Блайта Спиритса. Очень хороша.

Это была первая и последняя похвала, которую она услышала от Лиз.

— Возвращайся. Будешь работать здесь. Мне надо кому-то передать компанию. Врачи обещают мне еще шесть месяцев жизни. Я хочу, чтобы за это время ты сделала весеннюю коллекцию.

Кто-то другой, может быть, счел бы разумным отказать Лиз, но Карен вернулась к работе с ней. Лиз умерла в том же году осенью. Вот так и получилось, что в двадцать пять лет от роду Карен унаследовала трон. Всегда падкая до сенсаций пресса наделала много шума как по поводу весенней коллекции Лиз Рубен, так и на тему «из грязи — в князи» — о золушке Карен. Ее называли «коронованной принцессой моды». Карри Доннован поместил ее портрет в профиль в журнале «Таймс», ей было посвящено телеобозрение программы «W».

Карен не задевало, что ее имя не стояло на торговой марке созданной коллекции: это была дань уважения Лиз. В ее память.

Да, работа спасла ее от переживаний по поводу Джефри. У нее была даже парочка коротких романов. Но, при всем том, она упорно высчитывала месяцы, недели и дни, оставшиеся до намеченной свадьбы. Карен хранила вырезку с объявлением о свадьбе и часто рассматривала фотографию Джуны. В простом льняном платье, с двойной ниткой настоящих бриллиантов на шее, соперница казалась ей совершенной красавицей. Время от времени Карен не могла удержаться и «чтобы развлечься», встречалась в баре с Перри Сильверманом; на самом деле она, конечно, пыталась выведать новости о Джефри.

— Брось это! — предупреждал ее Карл, но она продолжала бередить рану, несмотря на причиняемую боль.

Она получила записку Джефри с предложением встретиться за шесть недель до намеченной свадьбы.

Она знала, что должна была ответить отказом. Но не отказалась. Они встретились в баре, чтобы «пропустить по рюмочке». Потом это переросло в обед, где было еще больше вина, и, естественно, все завершилось постелью. В постели у них, как всегда, было все в порядке.

Карен ни о чем не спрашивала. Первую ночь трахались чуть ли не каждый час. Джефри вцепился в нее, как цепляются утопающие, а она воспринимала его отчаяние, как разновидность признания в любви. На следующий день Карен ушла на работу рано утром, не разбудив его и не оставив записки. Часом позже Джефри позвонил ей на работу. Это был первый его звонок к ней.

Карен не позволяла себе размышлять на тему, кто кого обманывал: они с Джефри — невесту, или же если отсчитать назад еще несколько месяцев, то он с Джуной — ее? Она вообще не могла ни о чем думать. Она только знала, что не может жить без ощущения его тела и что он чувствует то же самое. Он стал приходить к ней домой каждый вечер, иногда поздно ночью. Она не расспрашивала и никогда не отказывала. Она не сообщала об этом Карлу: тот бы взбесился. За двадцать один день до свадьбы Джефри сделал ей предложение. Если это и было несколько поздновато, что ж — она могла утешаться тем, что теперь стало модным слегка опаздывать. Вина, которую она могла бы почувствовать перед Джуной, утонула в переполняющей ее волне радости. Тут уж ничего не поделаешь. В конце концов она знала и любила Джефри намного раньше Джуны.

Карен не расспрашивала Джефри о том, что он сказал Джуне или своей семье. Но когда наконец ее представили Каанам, Карен почувствовала, что родители Джефри осуждают ее. Их недовольство не прошло и после свадьбы Джуны и Перри. Скорее наоборот, осуждение только усилилось. Но Карен была так упоена радостью победы и своим обладанием Джефри, что все остальное не имело ни малейшего значения. Джефри был и навсегда останется ее сказочным принцем, ее первой любовью. Когда он объявил, что собирается помочь ей сделать карьеру, она обрадовалась. Когда он разработал детальный план создания ее компании, она была растрогана до слез. Когда он нашел кредиторов, финансирующих их начинающееся предприятие, она была почти в экстазе. Ну а когда он сказал, что отказывается от собственной карьеры, чтобы посвятить себя ведению ее дел, она поняла, что никто на свете так не любит ее, как Джефри.

Вот так она и оставила компанию Лиз Рубен и начала создавать собственную — К. К. Inc., что, как теперь стало очевидно, было очень вовремя: экономика процветала, и доходы от инвестиций казались безграничными. В конце восьмидесятых годов имя Карен Каан становится широко известным в мире моды. И даже теперь, когда с деньгами стало напряженнее, а заказчики стали более требовательными, все равно женщины предпочитали покупать ее продукцию, пусть дорогую, но гарантирующую качество. И все это стало возможным благодаря Джефри.

Но она никогда не была уверена в нем на сто процентов, как не была уверена в том, что она делает или над чем работает. В этом были ее сила и слабость одновременно. Карен всегда жила под страхом потери работы, денег, мужа…

И теперь, в момент, когда она должна быть максимально собранной, она чувствовала себя так неуверенно, как никогда раньше.

Мерседес уставилась на нее с таким видом, как будто вопреки всей своей чопорности напевала про себя детскую дразнилку: «Плакса-плакса, под носом клякса». Облизнув пересохшие тонкие губы, Мерседес обратилась к Жанет:

— Пошли машину за Джефри, пусть приедет, как только кончит переговоры, — и повернувшись к Карен, добавила: — Гримирование и болтовня с работниками студии займут не менее часа. За это время он сумеет присоединиться к нам.

Карен кивнула и пошла в холл, прошла демонстрационный зал, вышла к лифту. Сердце продолжало колотиться. Ей хотелось спрятаться ото всех в комнате миссис Круз. «О Боже, и это предполагается показывать как развлекательную программу?» — спрашивала она себя.

Тут она вспомнила о фотографиях, тех самых, где она сфотографирована ребенком и которые она забрала из дома Белл. Надо взять их с собой. Они теперь вроде талисмана для нее. С ними она будет чувствовать себя в большей безопасности. Карен бегом вернулась к себе в офис, достала фотокарточки и сунула их в карман пальто.

Студия находилась на Пятьдесят пятой Вест-стрит, где производила основные программы-интервью. Карен провели по длинному коридору, в конце которого ее встретил Пол Свифт — продюсер по монтажу программы. Тот, в свою очередь, перепоручил ее своему помощнику, который повел Карен через лабиринт комнат в гримерную. Готовясь к интервью, Карен тщательно подкрасилась, но рыжая девушка в гримерной осматривала ее явно критически.

— Я думаю, надо все переделать с самого начала, — без обиняков заявила она Карен. — Освещение погасит все краски. Я хочу начать с более темной основы, затем оттеню вашу шею и горло, чтобы уменьшить толщину, и слегка обужу ваш нос.

— Это больно? — спросила Карен.

Рыжая девушка засмеялась. Она подоткнула бумажные полотенца за воротник Карен, а поверх ее костюма накинула пластиковый халат. Какое-то время рыжая молча стирала тампоном косметику с лица Карен. Это действовало на нервы, усиливало напряженность. Что захочет узнать о ней Эл? Будет ли Эл спрашивать, почему они Джефри не завели детей? Знает ли она что-нибудь о сделке с Norm Со и не собирается ли разгласить их коммерческую тайну по национальной телепрограмме? Боже, неужели они знают и о докторе Голдмане? Знают ли они, что она приемыш? Будут ли говорить с Белл и Лизой? До сих пор, насколько ей известно, никаких контактов с ними не было. А вдруг Эл начнет разрабатывать рубрику «Как вы живете»?

Сердце заколотилось сильнее, ей стало трудно дышать. Что делать, если Эл обнаружила факт ее удочерения? А вдруг кто-нибудь из их разведывательной команды нашел ее родную мать, живущую в бедности где-то на Пацифик Нордвест? Карен Каан, известный дизайнер модной одежды, — и мать в лохмотьях. Уж не такого ли рода новостям обязана Эл своим успехом? У Карен перехватило дыхание. Она никак не могла передохнуть.

— Дать вам пакет? — спросила рыжая.

— Что?

— У вас гипервентиляция. Это случается со многими перед выступлением по телевидению. Так вам нужен пакет? Если вы подышите в него, то приведете в норму ваш углекислый баланс. Может быть, вам лучше дать ксенокс? Перед выходом Эми Фишер впала в настоящую истерику, и он ей помог.

Ничего себе утешеньице! Карен не могла решить, была ли девица просто дурой или садисткой.

— Со мной все в порядке, — сказала она рыжей, но сама в этом отнюдь не была уверена.

Рыжая закончила накладывать первый — базисный — слой косметики, которым она выкрасила лицо Карен в ровный оранжевый цвет. Ее пухлые щеки и мягкий подбородок теперь делали ее похожей на круглую тыкву.

Рыжая стала наносить коричневые полосы вдоль носа и под подбородком, затем высветлила их с помощью губки. Карен закрыла глаза. Она решила, что сперва убьет Мерседес, а затем уволит ее.

Наконец рыжая сняла с нее пластиковый халат, и Карен взглянула на себя в большое зеркало. На самом деле она выглядела не так уж и плохо: «чересчур искусственные цвета, но похоже на меня, только сильно утрировано».

— Теперь вы готовы, — сообщила рыжая.

— Спасибо, — поблагодарила Карен и хотела было похвалить работу, но тут вошел продюсер по монтажу.

Он хотел, чтобы Карен перешла в зеленую комнату. Они пошли по коридору и прошли его наполовину, когда им навстречу выскочило откуда-то знакомое короткое и широкое туловище.

— Привет, Карен! Здорово выглядишь! — приветствовал ее Бобби Пиллар.

— Тебе виднее, ведь ты владелец телесети, — улыбнулась Карен. — Жаль, что не этой. А что ты здесь делаешь?

— Так, по мелочи, немного того, немного другого. А может, я слежу за тобой? У меня такое чувство, что ты прямо-таки создана для телевидения.

— Создана для катастрофы на телевидении, — огрызнулась Карен. — Мне кажется, я со страха наложу в штаны.

— Ну и что, они потом отредактируют этот эпизод, — засмеялся Бобби. — Почему бы нам не позавтракать как-нибудь вместе?

— Конечно, — сказала она, но была рада, что их сопровождающий в этот момент красноречиво прочистил горло и не очень вежливо подтолкнул ее к зеленой комнате. К Карен подошел технический работник с небольшим микрофоном на тонком черном проводе.

— Не могли бы вы спрятать микрофон в верхней части вашего свитера? — спросил он.

Она кивнула, соглашаясь, и протянула конец провода с микрофоном за воротник свитера.

— А теперь не могли бы вы прикрепить и этот конец где-нибудь под одеждой?

Другой конец провода завершался черной коробкой размером с переносную рацию. Карен опасалась, что, спрятав ее, она нарушит общий абрис своей фигуры.

Звукооператор суетился с пристраиванием микрофона.

— Вы знаете, воротник вашего свитера может привести к осложнениям: он трется о микрофон. Не могли бы вы надеть что-нибудь другое? Я могу вызвать костюмерную.

Она посмотрела на него, как на сумасшедшего. Она неделями обдумывала, в чем появиться в телешоу, и наконец решила, что эта туника и легинсы будут и удобны, и достаточно красиво смотреться с экрана. А в самый последний момент на нее хотят надеть что-то другое. Что-то придуманное не ею!

— Позовите Мерседес, — сказала она парню.

Она села на софу, покрытую геркулоном, которая была частью зеленой комнаты. По какой-то причине зеленые комнаты — загоны для стада интервьюеров в шоу-программах — никогда не были зелеными. Эта комната была бежевой и с испачканными стенами. Возможно, слезами гостей, которые побывали здесь и разрушили свою жизнь, думала Карен. Затем пришла Мерседес. Ей уже сказали о возникших проблемах.

— Дефина выехала, — сообщила ей Мерседес тоном, запрещающим впадать в панику. — Она привезет подборку фирменной одежды, из которой ты сможешь выбрать что-нибудь подходящее.

Прошло десять, двадцать минут. Когда Карен наконец увидела лицо Дефины за вешалкой с одеждой, которую втолкнули в комнату, она впервые за много часов вздохнула свободно.

— Начала новую битву? — спросила Дефина. — Ничего не бойся, я с тобой.

Она выбрала темно-коричневый пиджак с передвижной вешалки.

— Оператор говорит, что отснимут только верхнюю часть — выше пояса. Ты можешь оставаться в легинсах. Ну что, примерим? Если ты хочешь выглядеть по-настоящему естественной, то может быть наденешь свитер со свободным воротом?

Карен повернулась к Мерседес.

— Что тебе кажется более подходящим? — спросила она.

— Ты хорошо скроешь микрофон, если наденешь пиджак, но мне больше нравятся на тебе естественные линии свитера.

— Мне тоже, — подтвердила Дефина.

Она стянула с вешалки свитер с высоким шейным отворотом и потянулась за другим. Дефина покачала головой.

— Ты стерла четверть грима, бледнолицая, — сказала она, указывая на линию краски на шее Карен.

В этот раз рыжая девица сама пришла к Карен. С нею вместе пришли оператор и режиссер. По-видимому, они выбивались из расписания.

— Эл уже ждет, — дергался Пол Свифт.

Рыжая начала наносить косметику быстрее, и наконец Карен была готова для одевания. Очень осторожно Дефина и Мерседес натянули на нее свитер и спрятали в него микрофон. На этот раз он прикрепился очень легко. Все казалось удобным, но Карен почувствовала жесткий выступ у себя под локтем. Она потянулась и схватилась за что-то руками. И это «что-то» оказалось саше, приколотое золотой булавкой со стороны подкладки.

— Оставь это в покое, — сказала Дефина. — Это подарок мадам Ренольт. Он поможет тебе.

Карен чувствовала, что сейчас она готова принять даже эту помощь.

«Какого черта, — говорила она себе, — почему магические амулеты мадам Ренольт ты считаешь большим предрассудком, чем свои магические фотографии?»


— Какие требования вы предъявляете одежде? — спросила Эл.

— Она должна украшать женщину и быть удобной. Она должна защищать ее.

Карен привыкла к освещению, и казалось, что ей удалось быть одновременно и интересной, и искренней. Эл Халл подвинулась ближе на элегантном вращающемся белом кресле и наклонилась к ней.

— К кому, по вашему мнению, приходит успех в мире моды?

— Ну, я думаю, успех приходит к тем, кто лучше всего может согласовать женскую наружность с внутренним миром женщины.

Карен подумала, не слишком ли претенциозно звучит ее ответ? Но ведь она искренне считала, что это и есть залог успеха.

— А что вы думаете о нарядах Христиана Лакруа? Или о других модельерах того же ранга?

Лакруа был первым французским законодателем моды, который начал свое дело двадцать лет назад. После двух сезонов шумихи его загубили аплодисментами. Те, кто его поддерживал, потеряли миллионы. Это был один из показательных провалов, которых так боялась Карен. Она знала, что Эл надеялась выудить у нее что-нибудь в этом роде и о других модельерах. Если она попадется на крючок, то наживет себе кучу врагов. Если же не ответит на вопрос, то будет выглядеть пай-девочкой и совершит один из самых страшных грехов на телепрезентации — наскучит аудитории.

Она поглядела на Эл. Внешность ведущей была прямо-таки совершенна. Ее волосы спадали на плечи гладким каскадом многочисленных светлых прядей. Каждая из них была на своем месте. Карен заметила, что ее обслуживали два человека, которые поправляли прическу всякий раз, когда Эл оказывалась вне поля зрения камеры. Но никто не думал поправлять прическу Карен. «Может быть, мой лоб вспотел под светом юпитеров, а волосы стали лосниться?»

— Я думаю, что разнообразие — это замечательно, — сказала Карен. — Я думаю, что мужчины и женщины должны иметь возможность неограниченного выбора. Что же касается меня, то я не люблю костюмы, как бы хороши они ни были.

Это должно сойти для Лакруа и остальных.

— Так вы называете Лакруа создателем костюмов? — подхватила Эл реплику.

Нет, она не даст Карен с достоинством уйти от ответа.

«Я его так не называла, а вот тебя бы назвала сукой», — обозлилась про себя Карен. Однако лицо ее сохраняло дружелюбное выражение. Более того, она засмеялась.

— Постойте, постойте! — сказала она. — Это вы так называете его, а не я.

Откуда это у нее? Этой репликой она чистенько вернула все на свои места. Локтем Карен почувствовала небольшой выступ саше под свитером. «Благодарю вас, мадам Ренольт».

— В вашем бизнесе достаточно часто воруют, не так ли? Например, говорят, что когда вы смотрите на модели одежды этого года у Норис Кливленд, то видите прошлогодние модели Карен Каан. Что вы на это скажете?

Карен неловко засмеялась.

— А знаете, что еще говорят? Что нет ничего нового под луной. Все мы черпаем свое вдохновение отовсюду. Если я кого-то воодушевляю и у него получается, то это мне льстит, если же нет — то я огорчаюсь. Великий модельер Норелл говорил, что вся его карьера — это только новая интерпретация идей Шанель.

Эл прервала поток вопросов, но на ее лице появилось то озабоченное выражение, которое для зрителей означало, что следует ожидать действительно убийственную подначку. Карен сконцентрировалась, чтобы встретить вызов.

— Вы нравитесь женщинам потому, что достигли успеха в бизнесе. В мире мужчин у вас тоже все в порядке. Каково отношение вашего мужа к тому, что он занимает подчиненное положение? — спросила она. — Приводит ли это к проблемам в семейной жизни? Для мужчины, наверное, трудно быть вторым после жены, особенно: для вашего мужа с его динамизмом и энергией?

«О Боже! Что наговорил ей Джефри в своем интервью?»

— Джефри не занимает подчиненного положения. Он принимает все деловые решения и отвечает за них. Он — моя движущая сила.

— Значит, вы признаете, что он играет поддерживающую, а не ведущую роль в вашем деле. Творческое начало остается за вами?

— Нет. Я этого не говорила.

В растерянности Карен отвернулась от камеры и от Эл.

— Мы не соперничаем, мы дополняем друг друга. Я — конструктор одежды, он — конструктор нашей компании. Мы оба творцы.

— Но ведь это вам присужден Приз Оукли, — сладким голосом возразила Эл.

— Да, и Джефри очень гордится этим.

— Очень современно, — прокомментировала Эл. — И он не возражает, что контрольный пакет акций вашей компании у вас? Вы правда контролируете ее?

«Черт возьми! Откуда она знает? Уж точно не от Джефри. У нас — частная компания. Как смогли ее ищейки пронюхать об этом?» Если она будет отрицать — то соврет, если подтвердит — не унизит ли тем самым Джефри? Карен почувствовала, что затягивает ответ. Надо что-то сказать.

— Нет, я не имею контрольного пакета, и нас обоих устраивает, как развивается дело. А вы считаете, что должно быть по-другому?

Эл не ответила.

— Не собираетесь ли вы продавать свою компанию в ближайшем будущем?

Карен перевела дыхание.

— Я не вижу в этом необходимости, — ответила она. — Но все может случиться.

Карен почувствовала, как на верхней губе выступили капельки пота. Она хотела перерыва, чтобы выпить стакан воды и спросить мнение Дефины о том, какое впечатление она производит с экрана. Интересно, приехал ли Джефри и не сидит ли он где-нибудь рядом за осветительной аппаратурой зеленой комнаты? Уж не реагировал ли он со стоном на ее ответы? Имеет ли она право прервать интервью, чтобы собраться с силами?

Этого не потребовалось. Эл наклонилась к ней и дотронулась до ее руки.

— Благодарю вас за то, что вы пришли сегодня.

Но только Карен открыла рот, чтобы сказать: «Всегда рада», как Эл тряхнула своей совершенной головкой и обратилась к режиссеру.

— Нужно ли вам еще что-нибудь для съемок? — спросила она в темноту.

Карен напряженно ждала ответа.

Нет, все кончилось. Карен ожидала волны облегчения. Она прошла испытание и вроде бы неплохо: не влипла ни в какую скандальную или позорную историю. Эл не спрашивала о ее родной матери.

Странно, но облегчения почему-то не было.

8. Каждому свое

Карен не любила деревню.

Когда ей было лет семь, мать и отец считали, что на лето ребенка надо увозить из города. Они снимали дачу в Фрихолде штат Нью-Джерси. Белл была на последних месяцах беременности, вынашивала Лизу и терпеть не могла городской жары. Но в Джерси было так же жарко, как и в городе, и Белл проводила все свои дни лежа на оплетенном пластиком алюминиевом шезлонге. Первые жаркие летние дни Карен провела одиноко, блуждая по деревенским аллеям. Недалеко от дороги она нашла лужайку, на которой было много земляники. Она собирала ягоды и ела их горстями, не замечая, что они выросли в зарослях ядовитых ив. Но кто мог знать про ядовитые ивы в Бруклине? Это привело к страшному отравлению: были воспалены руки, лицо и полость рта. Это была пытка.

Девочка пролежала две недели в постели. Белл втирала в нее каламиновый лосьон и сердилась, когда Карен расчесывала себя.

— У тебя останутся шрамы! — предупреждала Белл.

Если шрамы и остались, то только эмоциональные. Карен до сих пор считает, что деревенская жизнь очень опасна. Городские опасности видимы, и их легко избежать: надо перейти на другую сторону улицы, если тебе навстречу идет группа подростков, оглянуться по сторонам на перекрестке, избегать темных переулков и не садиться ночью в такси с водителем-азиатом. Но в деревне опасность таилась в самых невинных цветочках. Леса были наполнены людьми с оружием, бешеными животными, опасными ямами, в которых легко сломать ногу, и т. п. Люди пропадали в лесу, и о них больше никто ничего не слышал.

Это была та причина, по которой Карен не испытывала ни малейшего энтузиазма от предложения Джефри построить дачу. Конечно, Вестпорт в штате Коннектикут трудно было назвать деревней — это было продолжение восточной стороны парковой зоны Нью-Йорка. Карен не нуждалась в даче. Ко всем ее заботам, напряженным рабочим планам, ведению хозяйства в нью-йоркской квартире — не хватало только дополнительной ответственности по даче. Но поскольку Джефри настаивал, они заключили «настоящую сделку»: для Карен они сохранили нью-йоркскую квартиру и не стали перебираться в более престижный район, для Джефри — начали строить дачу в Вестпорте.

Она вынуждена была признать, что дом получился прекрасным. Он был воплощением всех замыслов Джефри. Валентино заказывал оформление интерьеров Пьеру Морано, Версаче — итальянцу Монгиардино, Ив Сент-Лоран — Джекусу Гренджу, а Оскар де ла Рента использовал сразу трех: Форкада, Деспонта и давнего лидера американского интерьерного дизайна Систер Парис. Джефри с честью вписался в этот ряд. Это было современное строение, крытое высушенной до серебристого отлива кровельной дранкой и сочетающее в себе очарование старинного дома со всеми современными удобствами. Дом был шедевром Джефри. Он располагался далеко от дороги и прятался в тени двух громадных тополей, а за ним простирался почти на шестьсот футов пологий берег реки.

Карен признавала, что просторные белые комнаты с несколько громоздкой мебелью, покрытой белыми льняными чехлами, выглядели потрясающе, а Джефри был от них в восторге. Он предложил пригласить съемочную группу Эл Халл заснять семейную прогулку среди деревьев. Это произошло несколько недель назад, когда Карен испортила пару ботинок, «гуляя» по прибрежной грязи. В этой связи она пришла к однозначному мнению, что если бы Бог хотел, чтобы люди гуляли на природе, он бы проложил там тротуары. Но чем, кроме гуляния, можно заняться в деревне? Ни кино, ни магазинов, ни такси, и чтобы куда-нибудь добраться, надо ехать много километров. Сидение на сложенной из булыжников террасе и хлопанье комаров не вязалось с представлением о райской жизни. Кому может потребоваться пять спален и четыре ванные? А сейчас особенно, когда они знают, что у них не будет детей.

Эрнеста отказалась ездить в Вестпорт, и поэтому, проводя выходные дни в деревне, Карен целиком зависела от местной экономки. Но трудно было сказать, приносила ли миссис Фрамптон больше пользы или неприятностей. Карен приходилось все объяснять и показывать, причем постоянно и настолько подробно, что проще все было сделать самой. И вот сейчас, в это солнечное воскресное утро, она пытается заставить женщину помочь ей организовать поздний завтрак.

Поздний завтрак — это единственное, что могла приготовить Карен для гостей. Она никогда не приглашала никого на обед, если ей не помогали фирмы-поставщики или Эрнеста. Но поздний завтрак организовать было сравнительно легко: немного фруктов и сыра от Стю Леонарда, копченая рыба, купленная в городе, — и она свободна от домашней работы. Даже такому придире, как Джефри, нравились ее завтраки.

Сегодня, однако, ничего не получилось, впрочем, как и все остальные, что она наметила сделать в конце недели. Джефри настаивал на том, чтобы Карен еще и еще раз проверила счета с Робертом-юристом, который усердно подсовывал ей бесконечные финансовые документы, касающиеся переговоров с фирмой Norm Со. И только в субботу к вечеру, перед самым приездом гостей к обеду в Вестпорт, она смогла привести себя в человеческий вид. Она нарядилась в новую коричневую шелковую тунику (с моделью которой она продолжала эксперементировать) и темно-коричневые трикотажные легинсы. Очень средневеково. Чрезвычайно важно, как она одета во время приема гостей: люди ожидали увидеть нечто сногсшибательное. И хотя обычно Карен предпочитала носить простую одежду, она не могла обмануть ожидания гостей. Поэтому в выходные дни Карен стремилась одеваться так, чтобы выглядеть роскошно, но при этом чувствовать себя, как будто на ней были надеты свитер и джинсы. Вчера за обедом она выглядела прекрасно. А Джефри, как всегда, роскошно: серый твидовый костюм Армани полностью соответствовал цвету его волос. За обедом он рассказывал много интересного, и она вспомнила, что любит его. Когда они вернулись домой, согревающее действие бутылки Бордо подвигло их заняться любовью, но помешало Джефри закончить оргазмом.

К утру наступило протрезвление, и Карен столкнулась с жестокой реальностью: неотвратимо надвигался прием более дюжины приглашенных гостей. Она купила рулет в НН, а Эрнеста приготовила два подноса с ассорти сыров от Барни Гринграсса и Стурген Кинг. Еда стоила целое состояние.

Размеры затрат вызывали у нее легкое чувство неловкости. Она боролась с ним, участвуя в многочисленных благотворительных обществах, и успокаивала себя рассуждениями об экономической пользе таких мероприятий. Джефри дразнил ее, называя Карен «совестливой банковской карточкой». Нарезанные кусочки лосося уже начали твердеть и потемнели. Карен беспокоилась, сохранят ли свою свежесть и другие продукты.

— Миссис Фрамптон, вы уже порезали рулет?

— Нет, миссис Каан.

Женщина и не думала двигаться.

— Не могли бы вы это сделать сейчас? — с ангельским терпением спросила Карен.

Она силилась понять, чего больше в миссис Фрамптон — затаенной враждебности или просто тупости? Трудно сказать, что хуже. Может быть, ее пассивность объясняется просто неприязнью к ней, богачке, приезжающей сюда на выходные дни, в то время как она, миссис Фрамптон, прожила вею свою жизнь в провинциальном городке, еле сводя концы с концами. Сын миссис Фрамптон служил в местной полиции. Он не мог заработать на покупку собственного дома в Вестпорте и вместе с женой и двумя детьми жил у родителей. Слушая церковных прихожан, прачек и те сплетни, которые приносил ее сын, миссис Фрамптон была в курсе всех событий городка. В свою очередь, она, наверное, сообщала все что могла о Карен любому, кто готов был выслушать. Вот и еще одна причина, по которой Карен недолюбливала деревню. Карен была наивным нью-йоркцем, смотрящим с презрением на провинциалов, туристов и дорожно-строительных рабочих. Они не знали, где можно купить качественную еду или перезарядить отказавшую аппаратуру. Они не смогли бы сыграть в игру Дефины «Назови самое лучшее». Они были чужаками, пришлыми торговцами.

Но здесь, в Вестпорте, пришельцем оказывалась она. Среди людей типа миссис Фрамптон, садовника Джорджа, Хейзена и Билла Маклея из промтоварной лавки она чувствовала себя чужаком на чужой земле. Она подозревала их в антисемитизме и сомневалась в их доброжелательности. Но Джефри они нравились. Он обзывал ее параноиком, а их считал «солью земли». И только представьте себе — он часами трепался с ними!

Карен осмотрела гостиную — все ли в порядке. Это было огромное помещение с декоративно-амбарными балками на потолке. Помимо двух закутков с диванами и креслами, здесь находился только большой застекленный обеденный стол с дюжиной светлых виндзорских стульев. На стенах за диванами и столом был развешен триптих старого приятеля Джефри — Перри Сильвермана, выполненный в мягких, почти бесцветных тонах. Цветовая тональность комнаты создавалась двумя потрясающими керманскими коврами, расстеленными на полу. Они были сделаны из смеси шерсти и шелка и имели нежнейший цвет, оттенки которого менялись, когда вы шли по нему. Кроме картин Сильвермана и этих ковров, Карен ничего не нравилось. Картины они получили в качестве свадебного подарка, а вот ковры обошлись ей в тридцать тысяч долларов за каждый — и это по оптовой цене, благодаря посредничеству знакомого декоратора, друга Карла. Но ковры стоили этих денег: они создали комнату.

Миссис Фрамптон кончила нарезать продукты и тупо стояла у разделочной стойки.

— Не могли бы вы положить это на поднос? — спросила Карен. — Я думаю, что лучше всего взять овальный, голубой.

Миссис Фрамптон кивнула и нагнулась поискать поднос в ящике кухонного стола. Кухня представляла собой образец загородной кухни высокого класса. В ней имелось около дюжины кухонных столиков из белого дерева и стекла, чтобы было видно, что все, что на них положено, содержится в абсолютном порядке. Имелись тройная фарфоровая раковина, мойка для посуды и холодильник, в котором мог бы поместиться бок быка. Холодильник был оформлен в дачном стиле. Через несколько месяцев это будет настоящий жилой дом. Карен включила плиту, чтобы вскипятить чайник, и тут припомнила:

— Вы уже начали готовить кофе? — спросила она миссис Фрамптон.

— Нет, миссис Каан.

— Тогда начните и наберите полный кофейник: нам потребуется не менее двенадцати чашек. Не смогли бы вы помолоть еще зерна: Джефри любит смесь сортов.

Она оставила миссис Фрамптон с наимоднейшей кофемолкой наедине и отнесла поднос с едой в буфет. Тем временем из цветочного магазина принесли букет с абсолютно невозможным сочетанием лилий и тубероз. Она не заметила, как он оказался здесь. Карен вытаращила глаза. Такое могло случиться только в провинции: вся комната пропахла похоронами. Никто не сможет есть, когда стоит такой аромат. О Боже! Она положила руку на лоб и стала тереть виски.

Она ведь хотела организовать маленькую приятную встречу так, чтобы утро прошло хорошо, создало хорошее настроение, без тяжелых проблем, с налетом юмора. Правда, это была обязательная встреча, но разве не все встречи таковы? Белл часто напоминала, что ей следовало приглашать в гости ее семью и семью Джефри хотя бы раз в месяц. Сегодня она выполнит свой общественный долг одним махом. Поводом для приглашения было предстоящее bat mitzvah ее племянницы, но это позволяло увидеть семью и друзей, с которыми они с Джефри не могли часто видеться из-за занятости. Однако ее занятость не отменяла ее любви к обеим своим племянницам и особенно к Тифф.

Ей хотелось свести всех вместе. Стефани впервые встретится с Тангелой не в рабочей обстановке, и не исключено, что они понравятся друг другу. И уж если Карен не суждено родить ребенка и они не собираются брать приемного, то это и есть ее семья. Она надеялась, что в этот раз Белл поладит с матерью Джефри, Сильвией, и что сама она не будет испытывать чувство неловкости в присутствии обеих его сестер.

Так все и будет, но не зарекайся.

Она подняла вазу сверхароматных цветов и вынесла ее за дверь. Трава доходила до икр ног: стрижка газона — это борьба с природой, которую они вести не желали. Джефри считал, что нестриженный газон выглядит даже более естественно, но Карен знала, что соседи осуждали их за это.

Она огляделась вокруг. Вдоль крытой шифером террасы росла сирень. Если слегка разорить сад, то можно освежить комнату букетом нежной сирени. Он не обогатит цветовую гамму, но и не вызовет тошноту от трупных ассоциаций. Карен прошла через боковую дверь сарая, нашла в нем садовые ножницы, вышла и быстро срезала несколько веток сирени. Букет выглядел скучно, второсортно. Она заметила несколько сухих веток на кустах форситии. Срезала их и добавила к букету. Этим она разрушила однообразие букета, создав контраст мертвых веток с цветущей россыпью сиреневых гроздей. Карен внесла вазу в комнату как раз в тот момент, когда раздался звонок в дверь. Джефри включил концерт Моцарта: в воскресные дни он предпочитал слушать классику. Ей больше нравились Спин-Докторсы или даже старые записи Стоун-сов, которых Джефри, естественно, не переносил. Карен поспешила к парадной двери.

В дверях стояла Дефина с завернутым в фольгу блюдом. Рядом с ней была Тангела.

— Как я рада, что это ты, Ди! — сказала Карен с облегчением. — Мне потребуется твоя помощь: я еще не готова подвергнуться критическим оценкам моих гостей.

— Малышка, а как я рада, что это ты! Клянусь, что, ошибись мы дверью и постучи в другой дом, нас бы арестовали или послали бы к черному входу. Это что, город только для белых?

— Если бы они могли, то так и было бы, — сухо сказал Джефри и поднялся по ступенькам в фойе. Карен чувствовала его раздражение — он не любил развлекать гостей. Ну хорошо. Надо сосредоточиться на позитивном.

— Позволь мне помочь тебе раздеться.

Карен взяла блюдо из рук Дефины, и та выпуталась из длиннополой норковой шубки от Лунерайна. Карен не любила ощущения меха и никогда не носила меховой одежды. Дефина же гордилась своей меховой шубкой и пришла в ней, хотя сезон уже кончился. Но кому какое дело? Тангела была тоже в длинной норковой шубке — прежней шубке Дефины. Надо сказать, что мех очень шел девушке.

— Я не знала, что ты приготовишь к приему, но подумала, что пшеничные лепешки подойдут ко всему.

— Я никогда не пробовала подавать лепешки с вяленой рыбой, но может, это будет новым словом в кулинарии.

— Я говорила, что не надо, — пожаловалась Тангела, — но она и слушать не хотела. Все должно быть так, как она сказала, не иначе.

Тангела повернулась к Джефри, который помогал ей снять шубку, и одарила его признательной улыбкой и кокетливым взглядом.

— Благодарю вас! — выдохнула она.

Джефри удивленно поднял брови, бросил взгляд на Карен и пошел вешать шубы. Дефина последовала за Карен на кухню.

— Чем я могу помочь? — спросила она подругу.

— Присядь где-нибудь, — сказала Карен. — Мне надо взбить этот крем и поставить pain au chocolate в духовку.

Она нанесла накрест несколько волнистых полос крема на пирог в сковородке и сунула ее в плиту. Перехватила ли она осуждающий взгляд миссис Фрамптон, или ей это только показалось?

Раздался стук медной ручки входной двери, и Джефри впустил в дом Перри Сильвермана. Он до сих нор оставался его лучшим другом — одним из немногих, которые искренне нравились Карен. В отличие от Джефри, Перри продолжал заниматься живописью. Его карьера сложилась не блестяще, но его живопись была прекрасна. Он пользовался умеренным успехом, что, однако, позволяло ему сохранить студию Со-Хо, которую они когда-то делили вместе с Джефри. Теперь он использовал ее на полную мощь и раз в два года выставлялся на выставках.

У Карен было много поводов пригласить его к себе в гости, и один из них — чувство вины перед Перри. Его девятилетняя дочка Лотти заболела каким-то особо опасным видом лейкемии и несмотря на «первоклассное лечение», недолго поболев, умерла. После смерти дочери разрушилась его семейная жизнь с Джуной, с которой они прожили вместе одиннадцать лет. Жизнь Перри пошла вразнос. Он сорвал последнюю персональную выставку своих работ и за исключением игры в покер с Джефри, кажется, ничем больше не интересовался и никуда не выходил. Карен считала долгом чести пригласить его, хотя не была уверена, что тот согласится.

Перри поцеловал ее в обе щеки, не социально-вежливым нью-йоркским поцелуем, а по-настоящему, смачно.

— М-м… вкусно! — сказал он, затем поприветствовал Дефину с Тангелой, огляделся, покачал головой и угрюмо добавил: — Коннектикут! Место насильственного очарования.

— И расовой сегрегации, — проворчала Дефина.

Карен закатила глаза. Здорово! Два негативиста нашли друг друга. И отшили Джефри. Неплохо для начала.

— Пойдемте, я покажу вам дом, — предложила Карен и провела их сквозь вращающиеся двери кухни в жилые комнаты.

— Боже мой! — воскликнула Дефина. — Огромная, как церковь!

— Мама! — укоризненно остановила ее Тангела и поглядела на Джефри, который, играя роль бармена, предлагал ей бокал с апельсиновым соком. — Мне кажется, что здесь так чудесно!

Джефри снова проигнорировал ее заигрывание.

— Дефина, что вам налить? — быстро спросил он.

В дверь позвонили. Карен пошлаоткрывать. Пришли Сильвия и сестры Джефри. После смерти мужа Сильвия проводила все свое время с замужними дочерьми Соуки и Буфф. Соуки — Сюзанна — была замужем за Робертом-юристом, ответственным за юридические дела компании К. К. Inc. Буфф — Барбара — со своим Робертом — инвестиционным банкиром — развелась. Обе сестры принадлежали к тому типу богатых еврейских девушек, с которыми Карен чувствовала себя неловко еще со времен своего ученичества. Они были модными, словоохотливыми, держались свободно и раскованно, и ни одна из них не позволяла себе располнеть настолько, чтобы превысить шестой размер туалетов в своих гардеробах.

Сильвия сделала новую прическу. Она поседела еще больше. Прическа казалась простой и одновременно шикарной. Свекровь была одета в наряд со свитером от Сони Рикейль. Она была пылкой поклонницей «Сестерз оф Соня» и многие годы считалась постоянным покупателем Рикейль. Карен понимала, что приверженность богатой свекрови к этой фирме была не просто прихотью, это была защита статуса в обществе таких же шикарно одетых женщин. Она не знала, обижаться ли ей на Сильвию за то, что та не носит нарядов ее дизайна. Может быть, та просто не задумывалась о смене фирмы.

— Входите! — пригласила она с самой обольстительной своей улыбкой, и три женщины в сопровождении Роберта-юриста вошли в дом.

Роберт-юрист специализировался по снабжению, но его фирма также представляла сторону Джуны при разводе с Перри. Дочь богатых родителей, Джуна вышла замуж с большими деньгами в приданом, и фирма Роберта-юриста отслеживала, чтобы при разводе они были ей возвращены. Нельзя сказать, что Перри был озабочен финансовым дележом: он переживал смерть дочери намного сильнее Джуны и, кажется, не интересовался больше ничем вообще. Карен опасалась, что Перри сильно обозлится на присутствие Роберта, но тот, увидев вошедших, даже изобразил вежливый поклон. Перри был знаком с ними еще со времен совместного проживания с Джефри в общежитии школы.

Белл опаздывала. Она появилась с длинным рассказом, объясняющим отсутствие мужа: как он собрался пойти вместе с ней, но передумал в последний момент, и что он обещал приехать попозже. Карен устала ее слушать уже в самом начале рассказа. Но прежде чем Белл успела закончить излагать историю своих сборов в гости, появились Лиза и Леонард. Компания была в сборе.

Первые полчаса Карен провела в оханьях и аханьях по поводу нарядов гостей, угощая их напитками и присматривая за миссис Фрамптон. Гости занялись едой и общением друг с другом. Они явно делились на три лагеря: Кааны; Белл и ее потомки; и чужаки — Перри, Дефина и Тангела. Карен попыталась смешать образовавшиеся кланы. Это давалось ей с трудом. Хорошо еще, что не было Карла: было бы еще труднее.

Но в конце концов настал момент, когда и она смогла перевести дыхание. Карен остановилась у дверей на кухню и осмотрела собравшихся в гостиной. Она вдруг осознала, что здесь в комнате собрались все держатели акций ее компании К. К. Inc. Это все ее деловые партнеры. Они выглядели довольными и раскованными, словно и вправду получали удовольствие от общения друг с другом.

Как-то сразу на нее волной нахлынуло понимание своей отчужденности от них. Они казались ей актерами, чужими пришельцами. Что общего у нее с ними? Больше всего поражало различие между матерью и свекровью. Сильвия казалась одновременно и старше, и моложе Белл. Ее стиль был более естественным, продуманным и в то же время шикарным — по крайней мере издали ее можно было принять за сорокалетнюю женщину. Ни своей прической, не скрывающей цвета волос, ни умеренной косметикой лица она не старалась утаить свой настоящий возраст. Про Белл могли сказать: «Для своих лет она выглядит прекрасно», про Сильвию: «Она прекрасно выглядит».

Белл казалась напряженной. В плиссированном платье и простроченном пиджаке она напоминала Карен еврейскую Нэнси Рейган — вся в золотых пуговицах и со сверхсложной прической. Встреча «Адольфо» с Рокуил Центром. Мать перестаралась. Карен было жаль ее. Однажды в интервью русскому журналисту она сообщила, что недолюбливает слишком шикарно одетых людей, поскольку подозревает, что все их мысли заняты только одеждой. Это относилось и к Белл. Несмотря на все старания и сложную прическу с лаком, опасения Белл о том, что она не будет принята в кругу, к которому ей так хотелось принадлежать — обществу сильвий, — были небезосновательны. Белл не вписывалась в мир образованных и богатых евреек.

Сильвия, с другой стороны, казалось, ни на что не обращала внимания, кроме Джефри. Как она его любит! Она находила кучу предлогов, чтобы дотронуться до него, погладить по щеке, потрепать по волосам. Джефри принимал ее обожание как должное. Для своей матери он не был еврейским принцем — он был ее еврейским богом. Карен понимала ее чувства. Она испытывала почти те же чувства к Джефри сама. Это напоминало ей анекдот об Иисусе Христе: «Почему вы думаете, что Христос был евреем? — Потому, что он жил дома до тридцати лет, унаследовал бизнес отца и потому, что его мать думала, что он Бог». Карен улыбнулась. Джефри всегда был близок со своей матерью.

Свекор хотел, чтобы сын продолжил его бизнес с недвижимостью. Но с помощью Сильвии Джефри сумел противостоять его настояниям, поступил в художественную школу и стал художником. Карен понимала, сколь многим он пожертвовал, отказавшись от карьеры художника и полностью посвятив себя ее делу, она испытывала смесь вины и благодарности по отношению к Джефри. Очень хорошо, что сейчас, после более чем десятилетнего перерыва, он снова вернулся к живописи. Конечно, ему хочется освободиться от административной нагрузки по делам К. К. Inc., и он пытается достичь этого с помощью компании Norm Со. Он заслужил свободу, напомнила она себе. Придется взвалить на себя еще больше дел.

— Пойдемте, посмотрим, если хотите, — приглашал Джефри, открывая дверь в свою студию.

Поскольку они сами строили вестпортский дом, то Джефри предусмотрел в плане и студию для занятий живописью. Обычно он не любил никого пускать в нее, особенно во время работы, но сейчас, казалось, все было наоборот: ему хотелось показать свою живопись матери, да и всем остальным.

К этому времени приехал Арнольд. И пока Сильвия, Соуки, Роберт-юрист, Буфф, Белл, Лиза, Тангела и Стефани были заняты в студии Джефри, Карен приветствовала отца, напоила его кофе и усадила на диван. Неуклюжая Тифф, стоя у кухонного стола, доедала бутерброды. О Боже! Она выглядела ужасно. Карен очень сочувствовала девочке. Она сама была толстым и неуклюжим подростком, но у нее не было старшей сестры-красавицы, с которой постоянно сравнивали Тифф. Карен попыталась быть естественной и не выказывать своей озабоченности, когда обратилась к девочке:

— Ты не хочешь посмотреть картины дяди Джефри?

— Нет! — грубо ответила та и принялась за следующий бутерброд. Это был уже третий или четвертый?

— Я тоже не хочу видеть картины дяди Джефри, — вставил Перри. — Ведь он захочет узнать, что я о них думаю.

Если быть честной, то Карен сама не была в восторге от работ Джефри. Но что она понимает в живописи? Его обнаженные казались ей слишком зализанными, очевидными, довольно плохо прорисованными. Скорее Пентхауз, чем Арт Ньюз. Хотел ли Перри сказать, что картины Джефри ему не нравятся? Она уважала мнение Перри, с тех пор как полюбила его тонкую живопись. Она взглянула на него внимательней. Не перепил ли он? Не достаточно ли ему? Ведь еще день. Нет, Карен не осуждала его. Если она сама так страдала из-за невозможности зачать ребенка, то что должен чувствовать он, потерявший дочь? Лотти была очаровательной малышкой. Карен попыталась представить себя на его месте: «Я потеряла мою дочурку…» — Нет, уж лучше оставаться бесплодной!

Перри был привлекательным мужчиной с длинным узким носом, миндалевидными глазами и широким ртом. «Будь он чуть повыше и не начни лысеть, то в нем еще было бы все, что надо», — подумала Карен, удивляясь себе. Раньше она не обращала внимания на то, как выглядит Перри. А чем вызвана ее наблюдательность сейчас? Не объясняется ли она тем, что она впервые видит Перри в гостях без Джуны?

— Джефри рассказал мне об интервью с Эл Халл. Не особо круто? Когда его покажут?

— Обещают на следующей неделе, но не точно.

— Она была солнышком, или как?

— Солнышком? — Карен засмеялась, припомнив холодные глаза Эл. — Ты спрашиваешь, была ли Эл Халл солнышком? Я думаю, что другое слово на «с» будет точнее. Если она хоть отдаленно напоминает тебе солнышко, то ты здорово отстал от жизни. Эта женщина ест вице-президентов телерадиосетей за завтраком. Если ты надумаешь пригласить ее на свидание, то лучше истрать свое время на овдовевшую паучиху, что будет к тому же безопасней.

— Я пытался поухаживать за несколькими, но они ответили, что заняты стиркой своей паутины. А жаль! Это была бы легкая смерть.

И он криво ухмыльнулся. Но ухмылка не могла скрыть серьезность намерений.

— Неужели все так плохо? — спросила Карен.

— Я бы подыскал другое слово в качестве первого приближения — агония…

— Ты в обиде на Джуну? Я имею в виду ваш разрыв.

— Нет, конечно. Обычные трудности совместной жизни с творческой личностью: смена настроений, сверхчувствительность и самоуглубленность.

— Да-а… И с Джефри не просто.

Какое-то время его лицо выражало полное недоумение, он поднял брови в немом вопросе: «Ты спятила?»

— Ты грандиозна, Алис! — выдавил он со смешком неплохую пародию на Ральфа Кармдена.

Карен хотела было спросить его о смысле шутки, но тут открылись вращающиеся двери.

— Мне кажется, что-то случилось на кухне, — вмешалась в разговор Дефина.

Карен принюхалась. Пахло горелым.

— Вот черт! — выругалась она и бросилась из гостиной на кухню. Дымились сожженные лепешки на сковородке. Проклятье, куда делась миссис Фрамптон?

— Хлебный завтрак в стиле Давида? — спросила Дефина.

— Боже! Посмотри, не осталось ли у меня в морозилке что-нибудь взамен? И включи вентилятор — проветрить кухню. Может быть, успеет проветриться до их возвращения.

— Не получится.

И в подтверждение пророчества Дефины к ним вошла Белл.

— Как, ты не поставила таймер плиты? Ведь это так просто — включить таймер.

— Я не знаю, как эта проклятая штука работает, — ответила Карен матери.

— В ее собственной кухне она все знает о работе своих приборов, — сказала Белл, сбивая с толку Дефину, но Карен знала, что в третьем лице она говорила о себе, и тяжко вздохнула.

Снова открылась кухонная дверь, в которой показалась голова Сильвии.

— Что-то случилось? — спросила она с деланно-невинной озабоченностью.

Почему Карен показалось, что свекровь рада ее неудаче?

Дефина ответила Сильвии:

— Сейчас поджарится зубатка. Что вы больше любите — сильно прожаренную капусту или чуть-чуть сырую?

— О, не беспокойтесь, — пробормотала Сильвия и попятилась из комнаты.

Белл тоже ушла.

— Сильно прожаренная капуста? — переспросила Карен со смехом. — Ведь даже ты не любишь ее.

— Дерьмо! Она-то этого не знает. Они не поняли юмора, потому и убрались отсюда.

Дефина открыла дверцу холодильника.

— Плохо дело: здесь почти ничего нет. Впрочем, есть три коробки замороженных полуфабрикатов кекса. Выброси эту сковородку и налей немножко масла на противень.

Подруги занялись готовкой, и скоро кексы жарились в духовке.

Промелькнувшая в голове мысль не доставила Карен удовольствия. Она до сих пор не сообщила Дефине о врачебном заключении доктора Голдмана. Но спешить некуда — впереди еще целая жизнь. Вместо этого она спросила:

— Как тебе нравится Перри?

— Кажется, он очень мил.

Дефина собрала пустые коробки и выбросила их в помойное ведро.

— Настолько мил, что ты могла бы пойти с ним на свидание? Он был женат на поклоннице Джефри, но теперь они развелись, и он свободен.

Дефина прервала занятие готовкой и уперлась руками в бока.

— Во-первых, парень в шоке; во-вторых, он белый, а я с этим покончила. Я больше не связываюсь с белыми. Мне и так слишком одиноко. К тому же это повредит дочке, которая до сих пор не решила, считать ли себя белой или черной. И наконец, он ростом мне по пояс, что может быть в сексуальном плане и достоинством, но я предпочла бы научить высокого становиться на колени. А если бы я и увлеклась им, чего, заметь, не произошло, то помешала бы твоей золовке клеиться к этому белому коротышке.

Во время тирады Дефины незаметно вошел Арнольд. Карен подняла глаза от плиты и увидела отца, стоявшего, прислонившись к стене.

— Хочешь еще кофе? — спросила Карен.

— Можно немножко, если есть. У тебя такой кофе — «Пепто»?

— С тобой все в порядке? — спросила Карен.

Он выглядел не очень хорошо. Неужели она все испортила этой рыбой?

— Да ладно, как обычно, — успокоил он ее.

Она предложила ему пару розовых таблеток, и он ушел.

Миссис Фрамптон появилась на кухне, когда Карен с Дефиной удалось уже все привести в порядок. Где она была?

— Дожарьте кексы, это займет минут десять, и принесите, выложив их на поднос, — сухо распорядилась Карен.

Она ничего не сказала про сожженную сковородку. Миссис Фрамптон смерила ее безразличным взглядом. Дефина открыла дверь, взяла Карен за руку и отвела к гостям, которые до сих пор обсуждали работы Джефри.

— Картины замечательны, они просто прекрасны, Леонард, — сказала Лиза, и муж угрюмо кивнул в знак согласия. — Ты так не считаешь?

— Считаю, — сказал он.

Лиза вздохнула. Как обычно, Сильвия была около Джефри. Она держала его за руку.

— Ты ведь видела его работы? — спросила она Карен. — Не правда ли, они удивительно хороши? Они такие… ну, как старая магия.

Старая магия не имела никакого отношения к обнаженным, которых писал Джефри. Он называл свои работы штудиями и объяснял Карен, что пишет их только для того, чтобы восстановить технику. Но они не носили характер пробных грубоватых работ — типичных для штудий. Они были вылизаны до конца и очень откровенны. Старая магия! Карен улыбнулась свекрови. Самый доброжелательный критик художника — его мать. Джефри сиял. Но Карен не могла не заметить, как поморщился Перри. Ну что ж, поскольку Джефри долго не писал, то сейчас он вряд ли готов был выслушать что-нибудь, кроме льстивого восхищения.

— Они потрясающи! — сказала Буфф. — Ты тоже так считаешь, Перри?

Дефина оказалась права, с удивлением отметила Карен. Буфф клеилась к Перри.

— Потрясающи? — переспросил Перри. — В смысле здорово трясут?

Буфф повернулась к нему, чтобы ответить, но в разговор вмешалась Тангела.

— А кто для вас работает моделью? — спросила она кокетливо.

Карен чуть не прыснула со смеху. Кажется, все женщины только и заняты тем, чтобы ухаживать за ним. Но Дефина нахмурилась.

— Кого, ты думаешь, муж твоей начальницы должен использовать как модель? — сердито прошептала Дефина дочери, взяла ее за руку и отвела в сторону.

Карен улыбнулась им, и тут к ним подошли Белл и Роберт-юрист.

— Расскажи нам об Элизе Эллиот, — попросила Белл. — Она очень мила?

Сильвии наконец удалось улыбнуться Карен.

— Да, это женщина, которая умеет благородно стареть, — сказала она одобрительно. — Какая женщина!

Карен представила себе, какой ад Элиза устраивала в рабочих комнатах, обменялась взглядами с Джефри и согласилась с Сильвией.

— Да, она очень мила.

— Делала ли она пластическую операцию? — спросила Буфф. — То есть, заметила ли ты шрамы?

Карен покачала головой. Даже если бы она заметила, она бы не сказала об этом.

— Когда намечается событие? — спросил Роберт-юрист.

— А вы приглашены? — поинтересовалась Белл.

— Конечно, мы приглашены, — сказал Джефри обиженным тоном. Он не был только поставщиком для богатых и знаменитых, он был одним из них.

— Так что, Белл, — сказал Роберт-юрист, — ваша дочь войдет в избранное общество.

— Она уже вошла в него, — холодно поправила Белл.

— Ерунда. Самое избранное общество сейчас здесь. А предложение Norm Со выглядит действительно стоящим, — сказал Роберт-юрист.

Уже давно фирмы принюхивались к их компании, но потребовалось время, чтобы ими заинтересовалась такая богатая фирма, как Norm Со. Карен просила Роберта не распространяться по этому поводу. Белл и Лиза были акционерами ее компании, и она не хотела обнадеживать их до поры до времени. А этот Роберт — просто задница.

— Зачем ввязываться в большой бизнес? — спросил Арнольд. — По-моему, у моей дочери дела и так идут хорошо.

— Не нервничай. Закладка новой производственной линии модной одежды требует денег, да и налоги душат. Нужно крупное дело.

Арнольд вернулся к Карен.

— Ты так думаешь? — спросил он. — Уолпер — вонючка, Карен, он уже развалил два профсоюза. Никогда не бери в постель партнера, который воняет.

О Боже, думала Карен. Назревает скандал. Она любила Арнольда, но ему надо побороть свои предрассудки относительно корпораций Америки. Теперь и она стала корпорацией.

— Это всего лишь предварительные переговоры, — сказала она отцу.

— Завтра у нас ответственный день, — напомнил несносный Роберт-юрист, накладывая себе еду у буфетной стойки. — Карен, ты подготовилась?

— Думаю, я справлюсь, Боб.

Ей нравилось звать его Бобом. Имя звучало как-то глупо, и называя его так, она хотела осадить этого надутого дурака. Почему он разговаривает с ней, как с недоумком? Может, она ведет себя как-нибудь не так? Или под влиянием Джефри он уверовал, что Карен некомпетентна в делах? Она до сих пор обижалась на Джефри, что тот заставил ее отказать Сиду — юристу, другу ее отца — и передать дела сомнительной фирме Роберта. Но Джефри настаивал — ведь это он вел все дела. Они очень рано начала разыгрывать роли: она — творческого дизайнера, он — парня, ответственного «за деловую сторону». Карен неохотно уступила, потому что разделение обязанностей прибавляло ему чувство собственного достоинства, которым он и так не был обделен. И она выгадала от этого. Ей не приходилось возиться с муторным подсчетом налогов, проверкой состояния кассы, переговорами с профсоюзом, оплатой поставок и всем остальным. Но в такие моменты, как этот, она чувствовала раздражение. Ведь сейчас обсуждали не договор о найме сотрудника на Паблик Рилэйшнз или распродажу остатков одежды и тканей. Они говорили о продаже ее собственного дела. Время от времени мысль о том, что она потеряет контроль над своим делом, угнетала ее.

Вместо того чтобы продолжить обсуждение, она присоединилась к Тифф, которая в одиночестве сидела на диване. На кофейном столике перед девочкой стояла тарелка, наполненная кексами, которые миссис Фрамптон удосужилась-таки допечь. Карен села рядом с племянницей. Девочка взяла верхний кусок кекса и начала жадно есть. Карен заметила, что пропеченное тесто еще дымилось. Но, несмотря на то, что откушенный кусок был очень горячий, Тифф продолжала его жевать, втягивая воздух сквозь зубов, чтобы остудить кусок уже во рту.

— Ты не волнуешься насчет bat mitzvah?

— Нет, — проворчала Тифф с набитым ртом.

— Ты запомнила свою Хафтору?

Хафтора была частью Торы, которую Тифф должна была прочесть на древнееврейском перед прихожанами в синагоге.

— Я никогда не могла это запомнить. Ты же знаешь, я не училась в еврейской школе.

— Тебе повезло. Во что ты собираешься нарядиться? — спросила Карен.

— Какое это имеет значение, если она все равно выглядит свиньей? — громко, на всю комнату спросила Белл.

Тифф бросила убийственный взгляд на бабушку и принялась за следующий кусок кекса.

— Положи на место! — приказала ей Белл.

— И не подумаю, — невнятно сказала Тифф, так как во рту у нее уже был следующий кусок.

— Нет, вы только послушайте, как ей отвечает внучка! За едой не разговаривают! — сердилась Белл.

— А мне нравится, — сказала Тифф и откусила еще кусок.

В комнате наступила тишина. Разговоры прекратились. Подошла Лиза. Карен взглянула на нее. Чтобы удружить Карен, Лиза надела на прием один из сделанных ею в прошлом году нарядов со свитером и легинсами. Но Лиза украсила его поясом от Шанель с сотней камней от Карла Лагерфельда. Карен знала, как трудно выбрать подходящий стиль. Стоило поглядеть на Ивану Трамп. Ивана однажды заплатила тридцать семь тысяч долларов за украшенный камнями пиджак от Христиана Лакруа. Конечно, это было еще до развода. Лиза не могла тратить такие деньги. Но на пояс с камнями она тоже потратилась здорово. И все же не нашла своего стиля. И ей следовало бы сменить ботинки из змеиной кожи. Карен любила свою сестру, но ей не хватало двух вещей — острого взгляда и гордой осанки.

Карен послала Лизе взгляд, который умолял: утихомирь Белл. Лизе это иногда удавалось.

— Мама, ну пожалуйста… — взмолилась Лиза.

— Никаких пожалуйста. Девочка не может сдерживать себя. Посмотри на нее. Во что она себя превратила! Она жрет, как лошадь, а ее сестра ест мало, как птица. Жирный с тощим побежали и подушку разодрали.

Белл нервно провела рукой по пиджаку и юбке, как будто стряхивала несуществующие крошки. Подошел Арнольд и спокойным, тихим голосом что-то прошептала жене.

— Не приставай ко мне, — недовольно ответила Белл, но он взял ее под руку и вышел на террасу.

Подошла Стефани и села рядом с тетей. Как и мать, она не любила ссоры.

— Когда тебя покажут по телевизору? — спросила она и добавила: — Мне так нравится Эл Халл.

— Да, она душечка, просто солнышко, — согласилась Карен и ухмыльнулась Перри. — Я думаю, что они подготовят программу недели за две.

— Как интересно! — сказала Лиза. — Мы все соберемся ее смотреть. Ты не придешь к нам? — спросила она Карен.

Почему-то идея совместного просмотра не воодушевляла ее. Поэтому Карен только неопределенно улыбнулась.

— Посмотрим, — сказала она.

Она любила Лизу, но проводить время в ее компании ей становилось все труднее и труднее. Лиза не имела работы. Карен не имела детей. Возможно, они безотчетно немного завидовали друг другу. Карен почему-то казалось, что Лиза совсем другая, не похожая на нее, что она живет в другом мире, который практически нигде не соприкасался с ее миром. Находясь с ней, Карен чувствовала себя виноватой и одинокой.

Странно, но ей было наплевать и на Эл Халл, и на Элизу Эллиот, которые производили такое впечатление на всех. Зато ей совсем не безразличен был Приз Оукли, о котором никто так и не вспомнил. Карен вздохнула.

— Я очень хочу, чтобы у меня получилась работа с тобой, — сказала Стефани.

Карен погладила ее по ноге.

— Я тоже.

Карен обернулась к Тифф и молча наблюдала, как та поедала очередной кекс. По ее щекам катились слезы. Карен было жалко девочку. Она похлопала по толстой ляжке Тифф.

— Знаешь, что я добыла для твоего bat mitzvah?

— Машину Кеворкяна? — спросила Тифф.

Карен от удивления засмеялась.

Девица была действительно забавна. Может быть, с ней все уладится. Она была не глупа, и у нее было чувство юмора. Подростковая неловкость пройдет, как прошла она у ее тетки. Карен улыбнулась девочке.

— Нет, я купила тебе драгоценное ожерелье. Ты знаешь, что говорит твоя бабушка?

— Знаю, что я жирная свинья.

Карен вздрогнула.

— Она говорит, что каждая женщина должна иметь тройную нитку драгоценностей. И знаешь, что я сделаю? Я дам тебе одну из них теперь, другую на твое шестнадцатилетие, а третью — когда тебе исполнится двадцать один год.

— Правда? Ты не шутишь?

Впервые за это утро Карен увидела, что лицо Тифф просветлело и озарилось улыбкой. Очень странно, но в этот момент Тифф действительно стала немного похожа на Карен. Карен склонилась к ней и поцеловала ее мягкую, пухлую щечку.

— Может, ты хочешь взять ее теперь? — спросила она. — Ты сможешь надеть ее на церемонию.

— Да, — выдохнула в ответ племянница.

Карен взяла ее за руку и повела в спальню.

— Можно я пойду с вами? — попросила Стефани.

— Нет, — мягко отстранила ее Карен. — Ты увидишь ожерелье, когда мы придем обратно.

Когда они с Тифф вернулись из спальни, Тангела и Стефани обступили девочку. Карен осознала, что она сегодня впервые видит двух девушек вместе. Понравились ли они друг другу?

— О-о-о! Бусы прекрасны! — воскликнула Тангела, пробуя их на ощупь.

— А почему ты мне никогда не дарила бусы? — спросила Стефани Карен.

— У тебя никогда не было bat mitzvah, а на свое шестнадцатилетие ты получила в подарок алмазные серьги. Мне кажется, я не обошла тебя, — сухо улыбнулась Карен и встала.

Карен направилась к столу. Она чувствовала себя изможденной. Ей хотелось вернуться в спальню, запереть дверь, укрыться ото всех этих трудных, беспокойных и надоедливых людей. На секунду промелькнула сумасшедшая мысль: что произошло бы, если бы сейчас в комнату к этим людям вошла ее родная мать. Как она повела бы себя? Ах, хуже, чем теперь, не было бы. Карен разочаровалась во всем. Она поглядела на стол и поняла, что голодна. Ну что ж, это обычная ее реакция на раздражение — хочется поесть. Она взяла кусок хлеба и намазала его плавленным сыром со шнит-луком.

— Рискуя быть похожим на твою мать, скажу, что твои ляжки не нуждаются в этой еде, — сказала ей Дефина.

— Яйца курицу не учат, — ответила Карен и откусила большой кусок.

Дефина похлопала ее по животу.

— В конце месяца эта курица должна показать свою коллекцию в Париже. Никто, кроме меня, здесь никого ничему и научить не может.

Дефина подхватила последний кекс, откусила от него кусочек, а в другую руку взяла пустое блюдо.

— Пойдем вычистим все дерьмо, которое там накопилось, — предложила она, указывая на кухню.

Карен прошла с Дефиной к мойке и от избытка чувств закатила глаза.

— Я повторяю тебе, что любая семья нефункциональна… — начала она.

— Дорогая, некоторые семьи более функциональны, чем другие. И неудивительно, что белые не любят черных. Нам не надо принимать это близко к сердцу. Они не любят друг друга тоже. Я думаю, это вполне естественно.

И она стала передавать грязные кофейные чашки Карен.

— Твоя свекровь смущает меня, когда пытается быть услужливой. Не сказать ли мне ей, что у нее не хватает шика носить одежду от Рикейль?

— Думаю, не стоит, — засмеялась Карен, выставляя чашки по краю раковины. «Кстати, об услугах, — подумала она. — Где эта сука, миссис Фрамптон? Придется уволить ее».

— Я боюсь, что не смогу больше выйти к ним, — сказала Карен. Ее губы дрожали. — А ведь я так хотела, чтобы все было хорошо.

— Угу. А я хотела, чтобы Тангела стала архитектором. Секрет счастья в правильном сочетании умеренных ожиданий и бесчувственности. Я думаю, тебе удастся и то, и другое, если ты постараешься.

— Знаешь, что грустнее всего? Я не могу перенести, как моя свекровь обхаживает сыночка. Я веду себя сволочно, да? Она бесит меня.

— Подружка, это все так естественно. Вспомни опыт принцессы Дай. Если б тебе пришлось жить с ее свекровью, то не хватило бы и четырехсот комнат.

— Наверное, таковы все свекрови. Ты знаешь, что сказал бы Карл, если бы он был здесь?

Дефина сменила голос, подражая Карен.

— А еще говорят, что Джеки не ладит с Розой.

Карен засмеялась.

— Если б мне еще решить, кого я не люблю больше всего: Роберта-юриста, Сильвию, сестер мужа или мою мать.

— Выбирай мать, — сказала Дефина. — Какого черта, мои дети всегда так делают, — вздохнула она.

У каждой их них были свои переживания.

Они обменялись улыбками. Затем с совершенным еврейским произношением на идиш Дефина спросила:

— Хочешь, я отравлю их?

Карен засмеялась. Дефина перешла на жаргон Гарлема:

— Ядом по рецепту мадам Ренольт. Поезд еще не ушел, они продолжают жрать.

Карен не поняла, что имеет в виду Дефина, когда упоминает предсказательницу.

— Соблазнительно, но давай не сегодня, — ответила она подруге. — Будем надеяться, что рыбное блюдо исправит положение.

Лиза просунула голову в дверь.

— А, вот где ты! — сказала она. — Послушай, Карен, я все время беспокоилась о тебе. Не могли бы мы поговорить?

— Не сейчас, — устало ответила Карен.

Боже, у нее до сих пор не было возможности спокойно присесть где-нибудь и поговорить с Лизой. Когда в последний раз она звонила Лизе? Карен вновь почувствовала угрызения совести. Ведь она так ничего и не сказала сестре о докторе Голдмане.

— Я ухожу, — сказала Дефина предупредительно.

— Уже? — улыбнулась Лиза. — У тебя на зубах помада, — сказала она Дефине.

— Правда?

Дефина сняла верхний мост и протерла его бумажной салфеткой. Потом вставила протез на место.

— Спасибо, — сказала она, широко улыбаясь.

9. Одетая для успеха

Карен была готова, насколько было возможно, для встречи с людьми из Norm Со, но еще не решила, во что одеться. Она увлекалась своей гардеробной не меньше матери, но по-другому. На самом деле у нее было три гардеробные: одна в квартире, другая на работе и третья на даче в Вестпорте. Во всех трех местах была почти одна и та же коллекция одежды. Когда-то она прочитала, что Коко Шанель хранила в своем гостиничном номере в Пари Ритц очень мало костюмов и только одни брюки. Карен старалась быть похожей на нее. В отличие от Белл и Лизы, она регулярно сокращала содержимое своего гардероба.

Карен одевалась легко. Она считала, что одежда должна быть удобной. По ее мнению, большинство женщин имели слишком много одежды и потому путались в стиле и моде: они не знали, как совместить разные вещи, или же с самого начала плохо представляли свой стиль. В течение тридцати лет Карен изучала внешность незнакомых ей людей. Всякий раз, когда она ехала на работу в подземке, она поражалась тому, что делают с собой женщины. Неужели эта блондинка, напялившая на себя жатую блузку с красной широкой юбкой в сборку, думала, одеваясь: «Я хочу, чтобы окружающие видели меня именно такой?» Даже среди своих богатых клиенток она редко встречала женщин с хорошо подобранной одеждой.

Карен создала несколько теорий, объясняющих, почему женщинам так трудно одеваться модно и удобно. Американки не умеют одеваться отчасти из-за того, что у них всего слишком много. Карен вспомнила француженку, которая однажды навестила Белл. Шикарная и элегантная, жена адвоката заглянула в чулан Белл и в ужасе спросила: «Как вам удается хорошо одеваться? У вас так много вещей, что трудно выбрать». Или, как любил говорить друг Карен, дизайнер по обуви Маноло Блахник: «Самое главное — выбор. Американцы этого не понимают, и это к лучшему».

Карен подметила, что француженки, даже среднего достатка, носят очень дорогую одежду. У них меньше нарядов, чем у американок, но ансамбли продуманы гораздо лучше. Выработка стиля одежды им давалась труднее: в Париже почти невозможно вернуть покупку обратно. В Америке этого не понимают.

Амбиции Карен заключались в решении задачи достичь французского шика в дизайне одежды, но чтобы она выглядела по-американски свободной. Во многом ей это удалось. Ее целью было создание для американок комплектов одежды, в которых сочеталось бы все лучшее из двух миров: тщательная подобранность и шик Франции и легкость движения Америки. У них должен быть выбор, но они не должны тонуть в пятидесяти различных модах и стилях, как это происходит с ее сестрой Лизой. Но нельзя и застывать во времени, как Белл, или связывать себя крепче чем брачными узами с одним-единственным дизайнером — случай Сильвии.

Почти все наряды дизайна Карен были нейтральны по окраске: пшеничного цвета, цвета слоновой кости, серые, коричневые, то есть обычных, естественных, но тем не менее элегантных цветов. Именно цвет собирает вещи в единый ансамбль. И снова Карен вспомнила Шанель, которая не доверяла цветовой гамме природы: у природы «плохой вкус». Коко отдавала предпочтение бежевому цвету из-за его живой естественности. И еще красному — потому что это цвет крови. Коко говорила: «Мы так сильно спрятаны внутри себя, что не грех бы показаться немножко наружу». Карен усвоила большинство ее теорий, но сама не пользовалась красным цветом. Она наелась им досыта в годы работы с Нэнси Рейган и к тому же подозревала, что увлечение Шанель красным объяснялось просто — этот цвет шел ей.

Широко известно возражение против женщин-модельеров: их работы хуже мужских, потому что они моделируют под себя. Карен признавала, что это отчасти относится и к ней. Но разве мужчины-дизайнеры не моделируют одежду для своих манекенов — несбыточно совершенных идеалов, — которая тоже не устраивает обычных женщин?

Конечно, не все сводится к цвету. Несмотря на изменчивость моды, силуэты должны быть удобными, меняться со временем, но так, чтобы они как бы естественно вытекали из предыдущей коллекции.

Проблема заключалась в том, что она могла сделать это, но цены нарядов оказывалась очень высокими, не по карману средней американке. И даже типовая одежда для промышленной бридж-линии была все-таки очень дорогой. Карен покачала головой, размышляя о запутанности классификации товаров в индустрии одежды. Спортсмены не носят «спортивную одежду-бридж». Люди носят куртки, блузки, юбки и джинсы, в которых ходят на работу. «Спортивная одежда за умеренную плату» — таково кодовое название для более дешевого барахла на массовом рынке. Боссы носят «бридж», их секретари — «умеренное». Карен хотела, чтобы ее одежда была доступной для рабочих. Контракт с Norm Со позволит наладить выпуск менее дорогой одежды в противовес Лиз Клайнборнз и омерзительному ширпотребу Бетти Мейер. Ширпотреб — специализация и Norm Со. Карен осознавала, что методы ее кроя и стиля придется адаптировать под менее роскошные, но все же приличные ткани. В этом и состояли требования контракта с Norm Со. Однако вместе с продажей лицензии теряется и контроль над ситуацией. Она попыталась представить, на что будет похожа работа с Norm Со: как она допускает к производству коллекцию, которая будет носить ее имя, но которую сама не разрабатывала. У нее будет сердечный приступ! Однажды Билла Бласса попросили поставить свое имя на модели гроба! Она не могла без смеха вспоминать об этом.

Другая опасность таилась в возможности стать сверхпопулярной. Карден и Халстон продали лицензии на такое количество продукции, что их имена потеряли былой блеск и перестали что-либо значить. Мир моды слишком переменчив. Очень немногим дизайнерам удается держать свою марку так надежно, как держала Шанель. Но Шанель ничего не лицензировала. Ее дело находилось под ее полным контролем, а после смерти оно столь же надежно контролировалось Вертмейерами. Впрочем, мало кто может позволить себе такую роскошь. Нужно постоянно балансировать на грани забвения и сверхпопулярности.

С другой стороны, Карен мало что может сделать, не теряя контроля в той или иной степени. Она не может быстро расширить предприятие, не привлекая крупные внешние деньги. А то, что она расширяет его сейчас, пусть медленно, но на собственные средства, — это просто неоправданный риск, на который ей не надо идти. Как говорит Джефри, самое лучшее — это ДДЛ, деньги других людей. В ее конкретном случае одним из «других людей» был Билл Уолпер из фирмы Norm Со.

Карен еще раз оглядела гардеробную. В этот раз ей хотелось одеться в черное. Если надеть шелковое платье, то не будет ли она выглядеть недостаточно официально? Лучше всего она себя чувствовала в кашемировом наборе собственного изготовления: свитер, подобранные к нему жакет и шаль, но это уж совсем по-спортивному, да к тому же в нем будет слишком жарко: на дворе весна. Карен была творческой натурой и не могла надеть стандартный деловой костюм ни для встречи с Биллом Уолпером, ни для любой другой. Она считала, что костюм идет женщине, когда производит впечатление, будто она под ним голая, без нижнего белья. Впрочем, все эти рассуждения бесполезны: в ее гардеробе не было формального делового костюма. Успех Карен в создании модной одежды во многом объяснялся ее установкой выявить женственное в формальном облике деловой женщины.

Биллу Уолперу, кажется, тоже удалось выявить женственное в большом количестве женщин, с которые он вступал в деловой контакт. Он переспал с каждой из них. Так по крайней мере сплетничали на Седьмой авеню. Карен никогда с ним не встречалась, но по фотографиям в журналах он не производил на нее сильного впечатления. По-видимому, его привлекательность заключалась в размере его бумажника.

Сплетни об Уолпере она услышала от одного из служащих компании Оскара де ла Ренты, с которым поднималась как-то в лифте. Но не исключено, что треп был преднамеренным, чтобы помешать заключить контракт. Публика, вовлеченная в торговлю тряпьем, была очень завистливой, а сейчас Карен стала для них ключевой фигурой. Причем не столько из-за сногсшибательной новизны ее дизайнов, сколько из-за популярности, которую она получила в модной прессе.

В ее деле служба общественных связей была почти столь же важна, как и основная работа по дизайну. Ей не хотелось признаваться в этом. Но годы бесплодных усилий в попытках добиться популярности собственными силами привели к тому, что пришлось уступить настояниям Джефри и нанять на работу Мерседес Бернард. Она осознавала, что им с Джефри повезло: им удалось переманить к себе ценного сотрудника редакции журнала. Мерседес уже не устраивало положение престижного, но низкооплачиваемого работника. Ей хотелось заработать перед уходом в отставку. Джефри обещал предоставить ей такую возможность. За шестнадцать месяцев ее активности в К. К. Inc. вышла огромная статья о Карен в «Вейнити Феар», а в обоих основных журналах — «Нью вуман» и «Нью-Йорк мэгезин» — появились обзоры ее моделей; книги по моде стали уделять много внимания ее работам; у Карен брали интервью Чарли Роуз и Барбара Уолтер, с десяток раз она появлялась на телеэкранах в программе CNN. И она стала закадычной подругой Эльзы Кленш.

Карен понимала, что, как бы ей ни была противна журналистская сосредоточенность не на ее работах, а на подробностях ее личной жизни, ей придется смириться с этим. Америка — это центр культа знаменитостей, самое главное — добиться популярности. Еще недавно к дизайнерам модной одежды относились с презрением, как к простым портным. Теперь к ним относятся, как к кинозвездам, люди увиваются вокруг них. Ей надо играть по правилам: она стала желанной для компании Norm Со и ей подобных из-за фотографий и статей в журналах.

Зазвонил телефон. У Карен не было времени на разговор, но поскольку линия подключалась автоматически, то она услышала голос звонившей по телефону.

— Карен, это я — Лиза! Я попыталась дозвониться тебе на работу, но не смогла. Прости меня за поведение у тебя в гостях. Получилось неловко. Надеюсь ты не очень сердишься на меня? Давай поговорим…

Наступила короткая пауза, но Карен слышала, что сестра не кладет трубку.

— Я соскучилась по тебе, Карен! — сказала Лиза.

Наконец раздался гудок линии телефонной связи, за которым последовал щелчок — аппарат отключился. Карен чувствовала себя виноватой. Надо было поговорить с Лизой. Как долго еще она будет увиливать от разговора? Чем дольше она затягивает, тем труднее решиться на него. Если жизнь Карен становилась полнее и шире, то у Лизы наоборот — мельче, изолированнее. Как же может она поделиться с сестрой своими заботами и не казаться при этом хвастливой?

Карен потянулась и достала серый кардиган из шелкового трикотажа без пуговиц и сопутствующую ему одежду. Затем — пакет с новыми колготками от Фогеля. Они стоят двадцать шесть долларов — непозволительная роскошь и непрактичность: колготки готовы поехать от любого чиха. Однако их элегантность и утонченность оттенка были выше всяких похвал. Карен обычно не прибегала к помощи небольших хлопковых перчаток, которые Фогель включал в комплект с целью помочь надеть на себя его продукцию, не повредив ткани. В этот раз она воспользовалась ими, с негодованием вильнула бедрами — и благополучно натянула колготки. Верхняя часть их была сделана из более плотного материала, обжимающего формы почти до колен — ухищрение, придуманное для женщин пожилого возраста и призванное предоставить им большую свободу в движениях.

«Почему американки, достигнув определенного возраста, начинают ненавидеть свои бедра?» — размышляла Карен. Она занималась этим вопросом почти всю жизнь: он дал ей ключ к успеху. Зная, как женщины, все без исключения, ненавидят свои бедра и животы, Карен продумывала до мельчайших деталей одежды, скрывающие формы этих частей тела. Подняв руки, она натянула на себя шелковый кардиган и обмотала его рукава вокруг талии. Кардиган можно было носить и вместо свитера, но ни она сама, ни те, кто с ней работал, не делали этого. Все они, да и многие ее клиентки, надевали соответствующий кардигану свитер, чтобы скрыть линии живота, ляжек или бедер.

За восемьсот шестьдесят долларов розничной цены они приобретали дорогие пояса и достигали цели. Одежда казалась естественной, была удобна и выглядела роскошно. Она была приятна и на ощупь. Одежда должна ласкать тело! Поэтому Карен никогда не делала блузок из люрекса — он царапается. Она достала туфли из тонкой кожи с наборным каблуком, которые подходили по цвету к ее колготкам, надела их и подошла к зеркалу.

Прекрасно! Даже лучше, чем прекрасно. Это было правильно. Карен знала, как важно правильно одеться, чтобы одежда защищала тебя. Отвратительно-формальные костюмы, которые напяливают на себя мужчины на официальных приемах, есть не что иное, как доспехи двадцатого века.

Она посмотрелась в зеркало. Цвет соответствовал ее светло-коричневым волосам. Она выбрала сумку-конверт подходящего оттенка и положила в нее свои записки. Немного подумав, она засунула туда и свои детские фотографии. Они стали для нее чем-то вроде проездного билета или карточки Америкэн-экспресс, без которой она не выходила из дома. Она еще раз оглядела себя. Сумка смотрелась хорошо, отблеск шелка кардигана создавал ощущение энергии, а свитер скрывал ее слабости. Ей нужна минутка отдыха, подумала она с тяжелым вздохом. Ее основная слабость — нефункционирующая часть ее организма — скрывалась здесь, под обмотанными рукавами свитера. Но ее отражение в зеркале ничем не выдавало ее бесплодия. Она выглядела и сексапильной, и утонченной одновременно, раскованной, благополучной и уверенной в себе, но без снобизма. Карен была уже не молода, но и пожилой ее не назовешь. Она не чувствовала своего возраста и не любила молодиться: это выглядело так жалко. Ее наряд отражал ее отношение к себе, и она знала, что клиенты воспринимали его правильно. Среди них редко встречались молодые.

Оставалось подобрать украшения. Карен подошла к бюро. Онаотказалась от идеи надеть шаль — выглядело бы слишком помпезно. В своих дизайнах она использовала и шали, но сама редко носила их. По крайней мере не в качестве шали. Заменить ею пояс, накрутить на голову или обмотать ею ремешок сумки — это возможно, только не использовать по прямому назначению. А если не шаль, то что-то другое должно разрушить линию плеч и шеи и приковать внимание к лицу. Не надеть ли ожерелье?

Она повернулась к небольшому шкафчику с ящиками, который стоял на бюро, в нем хранились все ее драгоценности. Их было немного: она не любила носить украшения. Единственным дизайнером, ювелирные работы которой ей нравились, была Анжела Каминнгс. Но Карен была слишком практична, чтобы потратить десять тысяч долларов на инкрустированные браслеты Анжелы, которые к тому же мешали бы ей делать наброски конструкций одежды. Чаще всего она носила шитые украшения, включенные в ансамбль наряда и изобретенные ею самой. Но не сегодня.

Она достала ожерелье из шести ниток золотых бус разного размера. Их стиль можно было бы назвать «Клеопатра. Две тысячи лет назад». Карен надела бусы на шею. Золото усилило оттенок шелкового кардигана, и ей нравилось ощущение тяжести бус на груди. Одежда — это доспехи. Она вооружилась для битвы.

Когда она была готова, то оказалось, что Джефри уже ждет ее в лимузине. Презентация должна состояться в штаб-квартире компании Norm Со на Пятой стрит Парк-авеню. В вестибюле здания их встретят Дефина, Роберт-юрист и еще двое сотрудников. Как только Карен вошла в машину, Джефри протянул ей папку с бумагами.

— Не хочешь ли просмотреть счета еще раз? — спросил он.

— Нет, — коротко сказала она, и у него хватило ума не настаивать.

Она нервничала. Переговоры были не похожи на те, которые они вели в течение демонстрационного показа у автодорожников. Там она заранее знала, какие вопросы зададут и какую коллекцию одежды она продает. Сейчас же она чувствовала себя, как на экзамене по алгебре в одиннадцатом классе, к которому она никогда не могла подготовиться. Она опасалась, что, как и тогда в школе, на вопрос «Каково правильное значение «х»?» она даст неверный ответ.

Как бы прочитав ее мысли, Джефри сказал:

— Запомни, если они спросят, в какую сумму мы оцениваем компанию К. К. Inc., ты должна назвать им точную цифру.

Она напряженно кивнула. О Боже! Как она и подозревала, любой ответ о значении «х» будет неправильным.

Так каково же точное значение «х»? Что они продают сегодня, если вообще что-нибудь продают? Ее имя? Ее свободу? Ее сотрудников? Карен считала себя хорошим дельцом, но, несмотря на ее неплохие деловые способности, это было не ее поле деятельности. Все перепуталось. Такие мероприятия должны проводить мужчины, учитывать дележи акций, перекрестное кредитование, подсчитывать маргинальные прибыли. Она взглянула на Джефри. Он разбирался во всех этих машинописных страницах, но может ли он понять ее?

Ведь он продает ее саму компании Norm Со. Как называются мужики, которые продают женщин?

Она снова вспомнила Коко Шанель. Однажды ее подруга, мадам де Чевиндж, предупредила ее: «Детка, все мужики — сутенеры». Коко никогда не забывала этого предупреждения.

Карен глубоко вздохнула. «Я схожу с ума, — подумала она. — Это нервы. Я всегда нервничаю перед важными встречами. Какое-то параноидальное состояние. Так было и при встрече со свекром, отцом Джефри, когда мы в первый раз решили расширить компанию. Тогда мы вели переговоры с инвесторами, пытаясь собрать деньги для первой бриджевой линии пошива одежды».

Семейных денег не хватало. А как компания они были еще не настолько крепки, чтобы взять кредит в банке. В таких случаях в Центре одежды обращаются к агентам. Тем иногда удается найти ссуду без гарантий активами предприятия. Такие займы называются нестраховыми, и инвесторы очень нервничают. Но на переговорах Карен нервничала сильнее инвесторов. Несмотря на это, ей удалось преподнести себя солидно, представить в выгодном свете все записи в финансовых книгах и получить заем, который позволил им вовремя выполнить полученные заказы.

Но сейчас все было по-другому. Карен попыталась сосредоточиться. Различие состояло в том, что она не уверена, хочется ли ей действительно достичь поставленных целей. Все стало очень трудно, слишком масштабно и сложно. Карен покачала головой; ей всегда казалось, что чем выше стоит человек на служебной лестнице, тем ему легче. Она так не любила работать на другого дизайнера, что открыла свое собственное дело. Став боссом сама над собой, она столкнулась с кучей трудностей другого рода. Финансовые вопросы. Эмоциональное напряжение. Она добилась успеха. Но оказалось, что быть начальником почти столь же плохо, как и подчиненным. Карен чувствовала себя очень одиноко, и только Джефри спас положение.

Джефри положил руку на ее бедро. Даже через два слоя шелкового трикотажа она почувствовала, какая она холодная. Он тоже напуган?

— Не бойся! — сказал он. — Ты победишь.

Несмотря на холодность руки Джефри, по ней как бы передавался небольшой электрический заряд. Когда в последний раз они занимались любовью? В ночь после посещения доктора Голдмана. Тогда Джефри отказался взять приемного ребенка.

Лимузин остановился у фасада здания Norm Со на Парк-авеню. Перед зданием стояла статуя человека в деловом костюме и с поднятой рукой. На постаменте была надпись: «Такси!» Что это? Остроумное бронзовое напоминание о том, как выглядит формальный костюм в часы пик? Статуя раздражала. Но Карен стало спокойней, когда она увидела, что из-за поднятой руки статуи выглядывает черное лицо Дефины.

— Единственный малый в Нью-Йорке, который может держать руку, поднятой так долго, — сказала Дефина, смеясь и похлопывая статую по бронзовой руке.

Карен тоже засмеялась и выскользнула из машины, стараясь не касаться дверцы, чтобы не повредить колготы. В сопровождении Дефины она быстро и с уверенным видом поднялась по широким гранитным ступеням.

— Тебя никто не сможет обмануть! Не нервничай. Знай, что они не смогут тебе навредить. А выглядишь ты здорово!

— Спасибо, ведьма!

— Хорошо хоть ведьма, а не что похуже, — ухмыльнулась Дефина. — Порой я благодарю Бога, что уродилась черной: хоть не бледнею, когда напугана.

Карен ухмыльнулась в ответ:

— Может, если посильнее постараться, то получится.

— С тем же эффектом можно просмотреть оценки прибыли.

Карен пошарила в своей кожаной сумке-конверте и достала папку с бумагами.

— Бледнеть все-таки легче, — сказала она со вздохом.

К ним подошли Роберт-юрист, Кейси Робинсон, Мерседес Бернард и люди из конторы Роберта. Роберт-юрист был не только бледным, от волнения у него на лбу проступали капельки пота.

Карен протянула ему носовой платок.

— Не показывай им, что сдрейфил, — процитировала она, пародируя Донну Каран, затем пересекла мраморный холл, двигаясь в направлении кабин лифта с вывеской компании Norm Со. Она зарегистрировалась у секретаря, подождала, когда опустился лифт, повернулась к своей команде, стараясь изобразить широкую улыбку, и выдала им наставление, которое, как говорят, повторяла мамаша Ширли Темпл перед каждой киносъемкой:

— Блести, Ширли, блести!

Никто не ответил. Все вошли в кабину лифта.

Офис Билла Уолпера находился, конечно, в директорском секторе верхних этажей здания. При выходе из лифта Джефри взял Карен под руку, и они оказались в невероятно громадной пустой приемной компании Norm Со. По контрасту с шумным и суетливым офисом Карен, здесь было очень тихо. Как бы читая ее мысли, Дефина демонстративно оглядела обстановку — серый ворсовый ковер на полу, обитые черным кресла, гранитная конторка приемной — и спросила приглушенным траурным голосом:

— Кто умер?

Белые кала-лилии в четырехфутовой вазе усиливали похоронную атмосферу помещения. «По крайней мере форма соответствует содержанию, — подумала Карен. — Это не офис, а мавзолей окоченевших трупов».

— Они разрослись, — сказал Кейси Робинсон, — увеличились все отделы.

— Прекрати, Кейси, — остановил Джефри начальника отдела снабжения компании К. К. Inc. — Ты здесь сегодня, нам нет дела до того, что было раньше.

Если помещение оставляло впечатление суровой стерильности, то вид из окна открывал величественную панораму южной части Парк-авеню с видом на верхушку здания Чрислера посреди широко раскинувшегося, сверкающего полукружья Манхэттена. Сорока этажами ниже и двадцатью кварталами южнее находились производственные помещения, наполненные голодными рабочими-эмигрантами. Но здесь… здесь все было спокойно и солидно.

Джефри, поддерживая Карен за локоть, провел ее к секретарской приемной, где представил вошедших исполнительной пожилой женщине, которая очень внимательно осмотрела каждого из присутствующих. Группа вошедших с Карен посередине напоминала равнинных животных, сбившихся в стаю, чтобы защитить молодняк от нападения волков. С той лишь разницей, что она давно уже не относится к молодняку, с грустью отметила Карен. Или это больше похоже на жреческие приготовления к жертвоприношению священного ягненка? «В моем возрасте я больше похожа на барана, вырядившегося в ягненка», — поправила она себя и оглядела свою одежду — не слишком ли моложаво? Нет. Одета она правильно.

Из незаметной двери в углу приемной вышел Херб Бейкер и направился к ним, протягивая в приветственном жесте открытую ладонь как знак мирных намерений (я не вооружен). Бейкер работал финансистом в Norm Со, от его решений много зависело, и он потратил уйму времени на проработку договора с Джефри и Ленни — бухгалтером в К. К. Inc. До сегодняшнего дня Карен видела его лишь однажды. Теперь же он тряс ее руку, как ручку игрального автомата, когда из того пытаются выбить выигранный приз.

— Добро пожаловать в Norm Со! Билл уже давно ждет вас.

Он назвал его по имени, но таким тоном, что оно прозвучало более официально, чем «мистер Уолпер», или даже «Его Величество». Англичанин Базиль Рид произносил это имя с тем же почтением. Как это им удается, удивлялась Карен.

— Мне будет приятно познакомиться с Биллом, — ответила она. «Не чересчур ли слащавым тоном?»

Джефри сжал ее за локоть. Карен улыбнулась ему.

— Можно войти? — спросила она.

И все как один двинулись к двери. Карен испугалась, не столкнутся ли они, протискиваясь сквозь небольшой дверной проем, но нет: все они благополучно вошли друг за другом, хотя Джефри, идя следом за ней, продолжал придерживать ее локоть. Это начинало раздражать Карен. Если он был ее пуповиной к таинственности финансового материнства, то кем была она? Младенцем? Зародышем? Но она точно знала, что никак не чей бы то ни было собственностью. Даже для Джефри. Почему он так держится за нее — чтобы помочь ей, чтобы управлять ею или же чтобы показать, что он хозяин? В любом случае надо от него освободиться. Когда они входили в комнату, Карен мягко, но твердо отстранила руку Джефри.

Комната для переговоров оставляла впечатление незавершенности, как, впрочем, и все остальное в здании Norm Со. Из-за освещения, идущего от углублений в потолке и по краям комнаты, стол для переговоров казался подвешенным в воздухе овальным световым пятном. На нем стоял серебряный кофейный прибор с фарфоровыми чашками, расставленными на лакированном подносе. Была еще ваза с пирожными, которые не крошились и таяли во рту. Карен была уверена, что в этой комнате крошек никогда не было, если не считать за крошку самого Билла Уолпера.

Он стоял во главе стола. Карен удивилась, как ему удается производить столь внушительное впечатление при таком небольшом росте. Он был мясист, но не жирен. Голова была крупной, лицо — плосковатое. При всем том он казался очень привлекательным. В свои почти шестьдесят лет! Билл еще не был седым, и у него была замечательная кожа. Она отливала розовым оттенком. «Не результат ли это повышенного кровяного давления?» — спросила себя Карен, но признала, что это ему идет.

Билл протянул ей широкую квадратную ладонь, но, как отметила Карен, ни на йоту не сдвинулся с места. Горе придется идти к Магомету. Свободной походкой она прошла за стульями вдоль стены и подала руку. Ее удивило, что поданая ей рука оказалась теплой, как будто вместо нее она ожидала хладнокровную тварь вроде ящерицы или, возможно, змеи.

— Билл! — обратилась она к нему, стараясь, чтобы его имя не звучало как титул.

— Карен Каан! — Его ответ звучал, как рыцарский титул. — Лауреат Приза Оукли, — добавил он.

Странно, как он угадал и выбрал то, чем она больше всего гордилась. Они взглянули друг на друга. У него были темно-карие глаза, а ресницы столь же густые, как и волосы на голове. Складки от носа к уголкам губ охватывали рот скобками. Когда он улыбался, на щеках появлялись ямочки.

«Что это со мной? — обеспокоилась Карен. — Я воображаю, что Билл милый и привлекательный человек. Сейчас это не имеет никакого значения. Не смотри на него так, как будто назначила пылкое свидание: это брак по расчету. В чем дело?»

Она редко обращала внимание на мужчин. Карен была счастлива, даже очень счастлива с Джефри, а возникшие в последнее время проблемы ничего не меняли в ее чувствах к мужу. Но разве во время дачного завтрака она не смотрела точно так же на Перри Сильвермана? Боже, она просто сходит с ума. Ей надо сосредоточиться на финансовых отчетах, которые она со своей командой должна представить собравшимся, и принять решение по пакету предложений, подготовленных сотрудниками Уолпера. Карен вынула руку из ладони Билла. Не затянула ли она приветствие?

Теперь настала очередь Джефри обменяться с Биллом крепким рукопожатием. Затем были представлены остальные: Кейси, Дефина, Роберт-юрист, Мерседес Бернард — это с ее стороны и со стороны Билла: Базиль, Херб Бейкер и еще несколько анонимных сотрудников фирмы. Команды расселись друг против друга вдоль стола. Карен заняла место справа от Уолпера. У нее мелькнула мысль: уж не принесут ли сюда шахматные доски, чтобы начать двигать фигуры? «Карен, стань серьезной и сосредоточься на деле!» — приказала она себе.

Появилась еще одна хорошо одетая женщина средних лет и спросила Дефину, какой кофе она предпочитает.

— Черный, конечно, — ответила Дефина с невинной улыбкой.

Как обычно, Дефина оказалась единственным черным участником переговоров. Но она воспринимала это без вызова. Когда же вопрос о кофе был задан Мерседес, та встала и сухо ответила:

— Не беспокойтесь, я налью сама.

Ее феминистское неодобрение сервиса не произвело ожидаемого впечатления на окружающих, разве что Джефри немного поежился.

Билл спокойно наблюдал за демаршем.

— Ну что же, начнем? — спросил Джефри и достал бумаги из своего дипломата.

Присутствующим раздали папки с документами: черные — с предложениями компании Norm Со и в бежевых обложках — материалы компании К. К. Inc. Среди розданных бумаг была карточка с выгравированным приглашением компании К. К. Inc во всемирно известную штаб-квартиру фирмы Norm Со. Карен провела пальцем по выпуклым буквам карточки. Как дорого стоит это ощущение, подумала она.

Билл Уолпер прочистил горло:

— Для начала я должен сказать, что очень рад нашей встрече. Я знаю, как много потребовалось работы, чтобы довести дело до нынешнего его состояния, и, безотносительно к тому, чем закончатся наши переговоры, я хочу, чтобы вы знали, как высоко я ценю наши усилия.

Он поглядел на Карен и добавил:

— У меня такое впечатление, что рано или поздно наша встреча все равно должна была состояться, — судьба!

— Basert, — ответила Карен, что на идиш означало «предопределенность», хотя была уверена, что Билл Уолпер не знает этого слова.

Она и сама сомневалась в его значении, хотя в речи Белл и Арнольда оно встречалось нередко. Боже, почему ей так хочется возражать? Карен отрекалась от своего еврейства, которым так гордилась Белл, и вот теперь она выплеснула его в лицо Биллу Уолперу, наверняка презирающему евреев. Карен слышала, как тяжело вздохнул сидящий рядом с ней Джефри. Наверное, он вне себя от раздражения на нее.

Херб Бейкер начал обсуждение с обзора деятельности компании Norm Со и ее филиалов. Карен взглянула на схему организации с паутиной связей между блоками и тоскливо вздохнула. Она не видела ничего более сложного и запутанного, кроме, может быть, распечаток результатов ультразвукового обследования ее женских органов. Оставалось надеяться, что функциональные структуры Norm Со не так безнадежно бесплодны, как ее детородные органы. Ей почему-то вспомнились мать и дочка, которых она видела в магазине Мейсов, трогательные пятнышки на локотках девочки и шелковисто-гладкие, пухлые щечки ребенка. Если бы у нее была такая дочурка!

В таких размышлениях она пропустила скучную часть объяснений Херба об устройстве сети оптовой торговли компании Norm Со. Очнувшись, она взглянула на Билла Уолпера и поняла, что находится под его пристальным наблюдением. «Почему он так смотрит на меня? Из-за того, что должен сделать трудную покупку, или же есть что-то более личное?» Она покраснела.

— Карен! Теперь твоя часть сообщения, — объявил Джефри.

Карен встала и подошла к экрану, который открылся, когда часть стены гладко опустилась куда-то под пол. Здесь все шло гладко, но только не у нее. Карен перевела дыхание, пытаясь успокоиться.

— Посмотрите сюда. Компания К. К. Inc. не похожа на другие организации. Я знаю, что все так говорят про свои заведения, но в нашем случае это различие разительное. В последние пять лет ежегодно мы увеличивали объем работ от двухсот до трехсот процентов. Ежегодно. Я не верю, что такие темпы можно объяснить только удачей. Не объяснить это и хорошо налаженной работой с поставщиками и заказчиками.

Она обернулась к Кейси и, кивнув головой, добавила:

— У нас очень неплохой отдел снабжения и поставок. Нет, мы достигли наших успехов потому, что хорошо знаем, что хочет женщина и в чем она нуждается. Потому-то мы сами — воплощение женщины.

— Все правда, кое-кто из нас действительно современные женщины, — вставил Джефри с улыбкой.

— А кто-то хочет стать ими, — пробормотал Кейси Дефине и перехватил осуждающий взгляд Джефри.

Карен улыбнулась собравшимся.

— Дело в том, что все зависит от модели, одежды. Разрабатывая моду, мы испытываем вдохновение, создавая дизайны драпировок тела, решая, что обнажать или подчеркнуть, а что, наоборот, должно быть скрыто или замаскировано. Некоторые уверены, что движущая пружина моды — секс. Все так, но лишь отчасти. Я уверена, что женщины тянутся к моде не только для того, чтобы нравиться мужчинам. Они хотят нравиться самим себе. Мода — одно из немногих средств самовыражения, доступных для них. Широко распространено мнение, что одежда — необходимость, а модная одежда — роскошь. Но женщины, которые покупают наши наряды, делают это не только для того, чтобы подчеркнуть свою женственность. Они покупают роскошные вещи для того, чтобы занять соответствующее положение в обществе. Люди покупают наш товар не потому, что мы хорошо его рекламируем, хорошо наладили производство и поставки или имеем хорошие отклики в прессе, хотя мы и отслеживаем эти моменты. Они покупают нашу одежду потому, что одеваются в нее и не могут не купить то, что им так идет. Мы делаем хорошие модели, и либо вы верите в это, и мы начинаем работать и оправдываем ваше доверие, либо нам не о чем говорить. Потому что если вам нужно только имя на марку товара, то купите себе другое. Наше имя не может быть отделено от нашего дизайна, наших моделей одежды.

Она поглядела прямо в глаза Биллу.

— Вам понятно?

Билл спокойно встретил взгляд Карен и кивнул. Он был серьезен. Он не спускал с нее глаз с момента ее появления в комнате. Что это? Флирт, попытка вывести из равновесия и обмануть, или он действительно готов на серьезное дело? Понял ли он ее?

— А теперь позвольте мне продемонстрировать вам наши модели, — сказала она и кивнула, чтобы высветили первый слайд.

Дальше пошло легче. Она продемонстрировала коллекцию и объяснила идеи, которые легли в основу дизайна. Закончив показ слайдов, она предоставила слово Дефине, которая сосредоточилась на лицензионных аспектах договора. Кейси рассказал о поставках материалов и продукции, а Джефри — о финансовой стороне предприятия. Здесь возникло несколько трудных вопросов, заданных Хербом и Базилем, касающихся причин феноменального роста компании и одновременного спада в ее прибылях, а также о выплатах по кредиту, инвестированному в создание производственной бридж-линии. Джефри отвечал, что они не скрывают наличия проблем с установкой цен и выплатами дивидендов.

— И это — одна из причин нашей заинтересованности в работе с компанией Norm Со, — сказал он и добавил, что уверен в том, что промышленная мощь партнера позволит снизить цены на продукцию.

Слово взял Херб. Он изложил основные идеи лицензирования, разработанные его группой по макетам в натуральную величину, предоставляемым компании К. К. Inc. для лицензирования коллекции спортивной одежды умеренной стоимости, комплектов детской одежды, домашней одежды и изделий из кожи. Большинство прототипов продукции были отвратительно разукрашены символикой. «Неужели никто не сказал им, что наклейки вышли из моды? Кто только придумал это барахло? Переломать бы все их карандаши и запретить рисовать!» — сердилась про себя Карен. Не понимая ее отношения, Херб улыбался, гордясь предложенной разработкой.

— Мы могли бы ввести вас во все эти сферы достаточно легко и быстро, — пообещал он, что заставило Карен почувствовать себя намятым куском теста. — Конечно, это всего лишь прототипы. Но мы выведем вас на массовый рынок скорее, чем кто-либо из наших конкурентов. У нас есть и другие идеи, как вам помочь, — сообщил Херб. — Наши знания продукции на рынке ширпотреба могут оказаться вам очень полезны. Мы имеем контакты во всем мире.

Карен не получила возможности высказаться о своем отношении к эксплуатации рабочих третьего мира, потому что Билл повернулся к ней и дотронулся до ее руки рукой, теплоту которой она вновь ощутила даже через шелк рукава.

— Но почему вы заинтересовались фирмой Norm Со, Карен? — спросил Билл.

Наступила тишина. Тишина все ширилась, нагнеталась…

— Я хочу достигнуть большего, — сказала она наконец. — Я хочу донести свои идеи до большего числа женщин. В какой-то степени это очень эгоистично, но не в смысле стремления к популярности в газетах или к призам и наградам модных ассоциаций. В некотором смысле я более тщеславная. Я верю, что сделанное мною — действительно хорошие вещи и что многие женщины, будь у них возможность приобрести их, охотно признали бы это. Я хочу, чтобы в результате моих усилий эти женщины чувствовали себя хорошо, их одежда была бы удобной и они в ней выглядели прекрасными.

Карен сделала паузу и затем продолжила:

— Сегодня быть женщиной — нелегкое дело. Вы работаете в три смены: на работе, дома с детьми и, следя за собой и своей внешностью, стараетесь выглядеть привлекательной. Если вы не выдержали хотя бы в одной из смен, у вас возникает ощущение краха. Я хочу сделать работу в третью смену более легкой. И хочу, чтобы женщины знали, что это — моя заслуга, мой вклад в их жизнь.

Она еще раз прервалась, чтобы перевести дыхание, и закончила:

— Да, я знаю — это не средство, излечивающее раковые заболевания, но это то, что я могу сделать для людей. Мы все верим, что начатое нелегкое дело нам по силам, и руководствуемся двумя принципами: «не обещай слишком многого» и «сделай больше, чем обещал». Это прямо противоположно тому, что делают большинство наших конкурентов в индустрии моды, но до сих пор срабатывало отлично.

Было около часа дня. Билл Уолпер поднялся со своего кресла.

— Мы провели несколько часов за очень интересным обсуждением. Я хотел бы поблагодарить присутствующих за их вклад в проделанную работу.

Базиль, Херб и их сотрудники вышли из-за стола. За ними последовали Джефри и сотрудники К. К. Inc. Карен не спешила выходить из-за стола. Как? И это все, что она получила за то, что вывернула свою душу наизнанку? В расстройстве ей казалось, что она всех крупно подвела. Билл обернулся к ней, наклонился и взял за руку.

— Извините, но у меня намечен деловой завтрак на сегодня, не согласитесь ли вы позавтракать со мной в ближайшие дни?

Она подняла глаза и взглянула на Билла.

— Мы согласны, — ответил за нее Джефри.

Карен поднялась и вышла из-за стола. Все вместе молча прошли холл и вышли из здания, как выразился Кейси, «не нарушая стиля взрослых людей». Но лишь только они оказались снаружи и попали на Парк-авеню, как Джефри издал победный клич.

— Ура! — воскликнул он. — Мы достали их! Наша взяла!

— Ты уверен? — спросила Карен.

— Абсолютно. У них текут слюнки. Как ты не видишь этого?! Мы достали их!

— Но хотим ли мы этого? — спросил Кейси. — Боже! Эти Базиль и Херб невыносимы. Тоскливы, как испорченная шарманка.

— Такова их работа, — ответил Джефри. — Важно то, что мы сделали свою.

— Я бы не хотел, чтобы такие работники делали мою работу, — проворчал Кейси. — Но, Карен! Ты была великолепна! Так зарождается нечто настоящее!

Карен вздрогнула от последних слов. Что это они? Сговорились доконать ее? Она продавала свою компанию, свое создание, и ей к тому же напоминают, что породить настоящего живого младенца она не может?

— Да, малышка, ты была удивительно хороша! — Дефина поддержала Кейси.

«Похоже, что я ошиблась в оценке событий, — подумала Карен. — Кажется, правда, у меня получилось неплохо».

— У тебя здорово получилось! — вторил Джефри.

— У вас тоже. У всех вас, — сделав над собой некоторое усилие ответила Карен.

— Вот увидишь, мы заполучим этот чертов контракт от этих парней! — пророчествовал Роберт-юрист. — И не менее чем на десять миллионов.

Карен казалось, что она видит, как в уме он подсчитывает свою долю от сделки.

— А я говорю — двадцать! Двадцать миллионов долларов! — выдал свой прогноз Джефри.

— Но это еще не значит, что мы примем их предложение, — сказала Карен. Ее мысли вернулись к Биллу Уолперу. Она с удивлением подумала: «Я шла продавать себя, а оказалось, что меня соблазнили».

Она обернулась к Дефине.

— Как ты думаешь?

— Дорогая! Я ничего не смыслю в финансовой стороне дела, но не понимаю, как такое обилие пар «К» может сделать одежду удобнее. Считай меня привередой, но если бы они предъявили наклейку с тремя «К», то я с визгом выскочила бы из комнаты.

— Они попридерживают ККК-линию для развития производства на Юге — информировал их Кейси. — По их оценкам, там гарантирован высокий индекс спроса.

— К. К. Inc. Расовый вопрос опять на повестке дня, пол не важен: он взаимозаменяем. И вообще, нет ничего реального — только мнения, — огрызнулся Джефри, тряхнув головой. — Знаете, как они обзывают нас в промышленных кругах? ККИнки, а это звучит, как жиденята. Клянусь, если Norm Со узнает про это, то забудьте о договоре с ними, да и с кем-нибудь другим.

— По-твоему, мне пора отказаться от моих глянцевых парадных туфель? — спросил Кейси.

Дефина вскинула брови.

— Да бросьте вы! Мы им нравимся, потому что политически мы слегка левее центра. Поймите, это мир моды.

Карен вмешалась в разговор.

— Постой, Джефри! Неужели ты думаешь, что Билл Уолпер не слышал сплетни о том, почему Халстон не высовывается из своего укрытия? И что он действительно верит, что передача недвижимости Вилли Смита объясняется случившимся с ним сердечным приступом? Джефри, мы не «Мидвест Корпорейт Америка». Мы даже не Уолл-стрит. Мы всего лишь разработчики моделей одежды — слегка чокнутые нацмены, одевающие Америку. И это знает даже такой великий белый человек, как Билл Уолпер.

Джефри повернулся к ней. Он выглядел взбешенным: побледнел, цвет лица стал почти таким же серым, как его волосы.

— Черт подери! — воскликнул он. — К черту!

Карен видела, что в его густых ресницах дрожали слезы — настоящие слезы.

— Билл-то знает. А вот ты — нет! Мы с Робертом потратили много месяцев, чтобы добиться этого контракта. Если бы ты знала, каких трудов нам стоило обеспечить выплаты по займу. Этот договор введет всех нас в категорию «R» по классификации Бентли Турбо. А вместо благодарности — упреки, как будто удача, которая встречается раз в жизни, не удача, а ловушка. Да знаешь ли ты, что если бы наши кредиторы потребовали немедленных выплат договорных сумм, то мы бы обанкротились? И что если Мунчин, Генеско или кто-либо из других поставщиков решит не поставлять товар до выплаты платежек, то мы не получим сырьевые материалы к следующему сезону?

Никакого следующего сезона не будет! Я подготовил короткое замыкание, а вы отключаете ток в сети. О Боже! Вы просто полоумные! Нет, хуже полоумных, — малые дети. Кучка сопливых детей!

Он резко отвернулся и быстрым шагом пошел по Пятой улице в направлении Лексингтон-авеню. На какой-то момент все застыли в молчании. Затем, как и следовало ожидать, Роберт бросился догонять Джефри.

— Джефри, подожди! — кричал он на бегу.

Остальные стояли, как парализованные. Кейси нарушил молчание.

— Что, черт возьми, он имел в виду под «R» Бентли Турбо? — спросил он.

Ему никто не ответил.

Наконец заговорила и Дефина.

— Я и не подозревала, что Джефри считает детей хуже полоумных, — сказала она.

10. Выход из укрытия

Карен давно так не уставала. Но она не могла нарушить обещания зайти к Карлу, которого не видела со времен вручения Приза Оукли. Они виделись, но на людях, а это совсем не то, что наедине. Но она всегда так занята. Она взяла лимузин до Бруклина, и теперь он вез ее к салону Карла «Завивка и крашение» на Монтегю-стрит. Салон располагался на первом этаже богатого дома, принадлежащего Карлу. Это было бойкое место для парикмахерской, обслуживающей клиентуру на Бруклин Хейтс, но в иерархии модного мира салон занимал место лишь на полступеньки выше аналогичных заведений в Парамаунт Нью-Джерси. Шофер успел открыть ей дверцу машины, и она вышла на разбитый тротуар несколько причудливой улицы. Бруклин Хейтс был копией Джорджтауна, который был очень похож на Кэмбридж, который напоминал ей… ну, все эти популярные, но несколько провинциальные городские районы.

— Я пробуду здесь пару часов. Вы могли бы пообедать где-нибудь рядом, — сказала она водителю. — За мой счет.

Она имела в виду бар-ресторан «Капулетти на Монтегю», куда не раз заходила с Карлом пропустить по рюмочке, но готовили там скверно. Шофер отрицательно покачал головой.

— Спасибо, не беспокойтесь, миссис Каан, — улыбнулся он ей.

Она двинулась к освещенным витринам «Завивки и крашения». Как может нравиться работа, подумала Карен, которая состоит в основном в сидении в полутьме и ожидании клиента. Нет, она не смогла бы. Хотя это, наверное, очень успокаивает. Но почему ты всегда считаешь, что жизнь других людей неполноценна, что надо исправлять их стиль, улучшать работу, совершенствовать рабочие места или выправлять акцент их речи? Почему? «Потому что я сумасшедшая», — ответила она на свой вопрос и принялась трясти запертую дверь салона.

Карл услышал стук, бросил щетку, которой протирал пол, и пошел открывать дверь. На нем были черные джинсы, черный «Док Мартинс» и белая с черным рубашка Т-покроя с надписью во всю грудь.

— Заходи, пожалуйста! — нараспев пригласил Карл. — Ты тянешь на обладателя Приза фонда Оукли за достижения в американской моде!

— Какое увлекательное занятие! — ответила она с деланной улыбкой.

Карл взглянул на валяющуюся на полу щетку.

— Такова жизнь, — сказал он со вздохом. — Вчера я на балу в «Уолдорф Астории», сегодня — с щеткой в руках выметаю волосы с линолеума. Золушка наоборот. Если хочешь что-то сделать хорошо — сделай сам.

— Ты мне говоришь? Я всегда так делаю, — отреагировала она.

В жестком свете неоновых ламп дневного света Карл осмотрел Карен повнимательнее.

— Может, поговорим о завивке и крашении, — скаламбурил он. — Ты выглядишь ободранной кошкой.

— Тогда я оказалась там, где надо.

— Здесь не обслуживают кошек, дорогая! — фыркнул Карл и выключил свет.

Одной рукой обнимая Карен, другой он набрал код защиты от грабителей.

— «Нам нужно смываться, Мэри!» — процитировал он и потянулся за карманным фонариком.

Карл пощелкал кнопкой, но безрезультатно: фонарик не загорелся. Огорченно вздохнув, он прокомментировал:

— Эту штуку я обычно использую для хранения севших батареек. По крайней мере с ними она увесистая. Вчера на лестнице я натолкнулся на бомжа. Напугался до смерти. Бомж оказался безобидным, но ведь не всегда так везет!

Карл потряс фонариком и провел Карен через большую дверь в небольшой коридор, ведущий к лестнице. Он чуть ли не стонал, втаскивая свое разжиревшее тело вверх по ступенькам.

— «О Мэри! Мои псы уже воют». Для толстяка за сорок одолеть лестницу — непосильная работа. Она прикончит меня.

Они добрались до лестничной площадки, и Карл достал ключ, чтобы открыть квартиру. Как и всегда в стрессовых ситуациях, Карен испытывала острое чувство голода и обрадовалась, почуяв запах еды. Через стеклянную дверь столовой она увидела небольшой круглый стол со свечами на нем и двумя креслами около него.

Квартира Карла были почти точной копией английского деревенского дома. Все — от выцветших, цвета розовой капусты, драпировок мебели до лубяного сизаль-ковра на полу — выдерживало стиль. На фоне бледно-полосатых «имперских» обоев броско выделялись старинные пейзажи и гравюры растений и охотничьих собак. Все носило налет старомодного уюта. За двадцать семь лет ее знакомства с Карлом она никогда не видела, чтобы он покупал какую-нибудь новую вещь. Нет, не из-за скупости; скорее это была своеобразная форма творчества. Он отыскивал вазу, которую можно было превратить в настольную лампу. Лампа требовала абажура, для которого надо было достать шелк определенного оттенка и, конечно, обшить бахромой, которую он срезал с покрывала на постель, купленного им в одном из бесчисленных комиссионных магазинов. Он сотворил напыщенное, но очень уютное гнездышко, в котором и жил вместе с Томасом, пока тот не умер два года назад.

Оглядывая обстановку, Карен отметила, что квартира как-то пожухла, потеряла былое очарование.

— Садись, садись, — пригласил Карл, и Карен с облегчением опустилась в кресло с подлокотниками, стоящее у накрытого стола.

Из окна открывался вид на Монтегю-стрит с высоты дерева. Уже загорелись вечерние огни реклам и фонарей, и их желтый свет сочился в комнату, не освещая, а только усиливая полумрак. Карен вздохнула.

— За что же ты принялась теперь? — спросил Карл. — Выиграла за неделю еще одну какую-нибудь награду?

— Нет, только провела интервью с Эл Халл и переговоры с Биллом Уолпером.

— Ну и ну, простите меня! А заодно, ты не пообедала с королевой? Нет?

— Я обдумываю это сейчас!

— О Мэри, не будь такой противной! В следующий раз я не сяду с тобой за парту в классе подготовки домашних заданий.

Карл был единственным парнем Рокуил Центра, кто не ходил в этот класс.

— Мы встречались в клубе «Драма-Клаб», — включилась в игру Карен.

— Тебе не кажется, что в «Драме-Клаб» рокуилской высшей школы закладывалась стартовая программа по превращению ребят в гомиков?

— Если так, то что мне было там делать?

— Ну, ты же знаешь мою теорию о том, что ты на самом деле не женщина, а голубой, только родившийся в женском теле. Этим объясняется, почему ты такой хороший модельер.

Несмотря на шутливый тон беседы, Карл почувствовал напряженность в ее ответах. Он присмотрелся к ней внимательней.

— У тебя что-то плохо? — спросил он Карен.

В этом смысле с Карлом было хорошо: он всегда чувствовал ее настроение, с ним можно было оставаться самой собой и не притворяться, скрывая свое состояние.

— Да, не очень удачно: возникла угроза краха компании, подготовлена продажа нас на корню, и вдобавок Джефри выбит из колеи, а мать просто спятила. Мне кажется, все закрутилось слишком быстро и не в том направлении, даже если оно правильное. Что ты на это скажешь?

— Боязнь успеха?

— Скорее поражения. На самом деле я на грани сердечного приступа. Что-нибудь посоветуешь?

Карл озабоченно склонился над ней.

— Читай, но не художественную литературу.

Она заморгала, не понимая.

— Что? — Карен ладонью стерла капельку пота с носа.

— Что ты сейчас читаешь?

— Хм… Аниту Брукнер.

— Прекрати немедленно. Попробуй «Деньги и классовая борьба Америки» Льюса Лэмптона. Хорошая книга. Арнольд одобрит. Можно почитать что-нибудь из новых работ Наоми Вульф.

— Карл, ты о чем? Я на грани самоубийства, а ты советуешь мне стать книжным червем!

— Послушай, детка! Мне не хочется состязаться в несчастьях, но поверь, мое сердце было разбито не раз и столькими парнями, сколько у тебя никогда не будет. Послушай моего совета: сейчас не время читать «Звенящий горшок»!

Карен рассмеялась. Карл всегда умел рассмешить ее. Со времен школы — два слишком крупных, толстых, одновременно и слишком простых и слишком сложных подростка, не вписывающихся в школьное окружение, — они всегда могли посмеяться над своими проблемами, как бы тяжелы они ни были для них.

Карл довольно закивал головой.

— Немного еды восстановит твое разбитое сердце, — сказал он и исчез на кухне, чтобы появиться оттуда с полным подносом. — Скушай, ням-ням, детка. Покушай, и все будет хорошо, — сказал он, сюсюкая, как с младенцем, и поставил поднос на подоконник, используемый как распределительный столик.

— И сколько же они предлагают? — спросил он затем.

— Кто? — удивленно спросила Карен, но тут же поняла, о чем он спрашивает, и не смогла сдержать улыбки. В этом весь Карл: от детского сюсюкания до проблем Уолл-стрит — без переходов.

— Еще не знаю. Но Джефри думает, порядка двадцати миллионов.

Карен чуть не издала смешок, называя неправдоподобно громадную цифру.

Карл повернулся и застыл с блюдом в руках.

— Двадцать миллионов долларов — и ты говоришь о сердечном приступе? Дорогая, с тобой действительно не все в порядке.

Он поставил блюдо на стол, принес несколько тарелок и сел напротив нее. Взяв половник, он наполнил ее тарелку.

— Ешь! — велел Карл. — Ты должна набраться сил, чтобы донести такую кучу денег до банка.

— Но я не хочу продавать свою компанию, — попыталась объяснить Карен. — У нас возникли трудности с выплатой долга, но ведь это в порядке вещей — задержки в кассовых поступлениях. Да я и не знаю, что делать с такой уймой денег, которые нам предлагают, разве что увеличить пенсионный фонд. У меня уже есть два дома. Мы не голодаем, не бездомны, и нам не кормить детей.

Карл поднял на нее глаза.

— Как насчет ребенка?

— Забудь об этом. Вообще позабудь. Никакого ребенка не будет. Последняя сенсация, извини за напыщенность выражения: я не могу зачать, а значит, и выносить младенца. Джефри же не хочет и слышать о приемном ребенке.

Она перевела дыхание и подробно рассказала Карлу про доктора Голдмана.

— Но если детей не будет, то какой смысл продавать свое дело? — закончила она.

— Прости меня, но не вижу связи между двумя проблемами. Ясно одно — ты не согласна с Джефри по обоим вопросам.

Карен вздохнула. Как всегда, Карл все понял.

— Точно. Он хочет продать, а я нет. Я хочу ребенка, а он нет. И если этого мало, то Белл сводит меня с ума, и обе мои племянницы выкобениваются как могут. Одна ни о чем не хочет думать, кроме еды, другая вяжется с какими-то подонками.

— Не ты одна в трудном положении, — осторожно сказал Карл.

— Может быть, я просто переработала, — ответила она. — О Боже, Карл, трудно поверить, но сейчас я загружена много больше, чем раньше. На меня работает целая команда на бридж-линии, и это убивает меня. Я готовлю презентацию в Париже и только что закончила разработку моделей нарядов к свадьбе Элизы Эллиот. Странно, но чем больше я делаю, тем больше остается работы.

— Твои трудности мне кажутся классическими проблемами. Трудными, но все же классическими. Все, за исключением вопроса о младенце и Джефри. — Он помедлил и вдруг просиял. — Ты уже встречалась с Элизой Эллиот? На что она похожа?

Карен закатила глаза.

— Она похожа на очень богатую и очень красивую клиентку. Как я могу знать, на что она похожа? Если ты интересуешься тем, как она выглядит в примерочной, то могу рассказать.

— Ты вращаешься в таких высоких сферах! — сказал Карл. — Карен Каан — путь к звездам. Приглашение на свадьбу?

Карен кивнула.

— Думаешь, что Джеки Онасис будет там?

Карен сделала глубокий вздох. Если Карл соскользнет на свой конек о семействе Кеннеди, то она с визгом бросится из окна на Монтегю-стрит.

— Думаю, что я просто сойду с ума, — сказала Карен. — Я и так не понимаю, почему я делаю все то, что делаю.

Она опять вздохнула.

— И знаешь, что я задумала? — спросила она.

Карл жестом показал, что не догадывается. Она рассказала ему о своем стремлении найти родную мать и о том, что не может отделаться от этого желания. Она рассказывала. Карл ел. Все было очень спокойно. Как будто ничего не изменилось, и им было по шестнадцать лет.

— Знаешь, что самое грустное?

Он отрицательно покачал головой.

— Я здорово расстроилась из-за ребенка и расстраиваюсь все больше и больше. Я думала, что Приз Оукли будет преддверьем к родильному дому. Я хочу ребенка. Все время обдумываю то, что никогда не смогу сделать покупку первых туфелек, первой выходной одежды и тому подобное. И знаешь, мне жутко обидно, что никогда не буду носить размахайку.

— Что? — спросил Карл с набитым ртом.

— Размахайку. Знаешь, такая стеганая атласная одежда, которую в старых фильмах носят женщины в больнице после родов. Даже не знаю, шьет ли их кто-нибудь теперь. И что, черт возьми, бабы надевают под них? Может быть, ниже пояса на них вообще ничего нет? Не знаю, почему это меня так заботит, но очень хочется поносить размахайку. Мне кажется, это очень важная часть женского опыта.

— Как эпиляция?

Карен улыбнулась, но улыбка получилась кислой.

— Трудно отказаться от размахайки…

Карл кивнул.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь?

Карл прекратил жевать и тщательно вытер рот.

— Дорогая, я думаю, что, как всегда, ты просто переработала. У тебя нет времени разобраться в своих чувствах. А еще я думаю, что ты столкнулась с самыми трудными проблемами семейной жизни; впрочем, кто их не имел? Я люблю тебя и поддержу во всех твоих решениях. Но, Карен, душенька, что ты надеешься получить, разыскав роднуюмать?

— Мою родную мать! — ответила она с вызовом.

— И чему это поможет? Что изменится? Пойми меня правильно: я считаю, что ты должна продолжить поиски. Поиски любых корней, кроме, может быть, корней волос, сейчас очень модны. Все только этим и заняты. Хотя меня, например, знание моих корней слегка угнетает.

Карл вырос в мясном магазине Пфафф Порк Стор, которым владел его отец в Рокуил Центре. Все детство его дразнили жирным поросенком. Он и сейчас живет над магазином и выглядит слегка похожим на поросенка, но потерял контакты с семьей и стал убежденным вегетарианцем. Да, кое-что изменилось.

Карл взглянул на Карен и продолжил:

— А что, если обнаружишь, что твоя мать торгует за прилавком в Пфафф Порк Стор или что она алкоголичка, живущая на дотации в ночлежках Куинза? С другой стороны, посмотри на всех родственников клана Кеннеди. Никто из них не стал счастливее от своего родства. Подумай о всех семейных трагедиях людей, которые купились на ложь, что кровь гуще, чем водица. А что их так привлекает в густоте? Густа грязь. Моя мать жива и здорова, но это мне ничем не помогло.

Он опустил брови. Голос его стал доверительным, и коснувшись руки Карен, он спросил:

— Дорогая, я надеюсь, ты не ожидаешь найти горшочек любви на краю радуги, нет?

Карен тряхнула головой.

— Нет, я не ожидаю ничего особенного, я просто думала об этом. — Она вздохнула. — Хотя — кто знает?

Карен взглянула на круглое лицо Карла. Оно выражало озабоченность. Карл закатил глаза.

— Перейдем на более веселую тональность. Как твоя сексуальная жизнь?

Карен фыркнула.

— Что такое секс? Мы почти не видим друг друга, а когда наконец встречаемся, то оказываемся измотанными до предела. Не знаю, может быть, сексом называются все те специальные упражнения, которые мы должны были выполнять для того, чтобы зачать ребенка. Вроде стойки на голове в ожидании, когда сперма найдет дорогу к моей яйцеклетке. В этом не было ничего естественного и привлекательного. Скорее всего, это полностью отвратило Джефри от меня.

— Может быть, он обозлен? Я всегда уклонялся от ухаживаний Томаса, когда злился на него, применяя известную пассивно-агрессивную стратегию.

— На что он может злиться?

— О Карен, уволь! Он мог взбеситься из-за того, что ты плохо готовишь, или из-за того, что не родила ему сына, или потому, что его папенька не любил его. Наконец, из-за того, что ты босс, а он нет.

— Но ведь это он — настоящий босс. Он ответствен за все финансы компании. И всегда был им.

— Да перестань! Собаке брошена кость! Компания — это Карен Каан, это ты, а не Джефри Каан.

— Каан — это его имя. Он сам выбрал свою роль в нашей фирме и сделал это давным-давно.

— Понял. — Карл помедлил какое-то время. — Послушай, что я знаю. Однажды я не разговаривал с Томасом в течение двух недель из-за того, что он купил Миракл-Уип вместо келлменовского Мейо. Я думал, если он действительно любит меня, то должен знать, как я ненавижу Миракл-Уип.

Карл отвернулся к окну. Свет с улицы слепил глаза, и он их слегка прикрыл.

— В те две недели я был готов покончить с собой.

Он снова помолчал и тихо добавил:

— Знаешь, Вилли Артеч умер.

Карен кивнула. Бедный Вилли. Бедный Томас. Бедный Карл. Как, наверное, тяжело пережить смерть друга, а самому продолжать жить. Карен представила себе это состояние и содрогнулась. Она так сочувствовала Карлу. Какая большая часть его жизни оборвалась и безвозвратно ушла в прошлое со смертью Томаса!

«Что бы я делала без Джефри?» Она задумалась, и хотя в комнате было тепло, ее пробил озноб. А ведь и правда, у нее не было других мужчин. Ее жизнь — это школа, Джефри, работа и снова Джефри. Она повзрослела вместе с ним. Да, она действует независимо, путешествует самостоятельно, имеет собственных друзей и собственную жизнь, но знает, что всегда вернется к Джефри — и в этом вся разница. Она не представляет себе возвращения в пустой дом. Бедняжка Карл! Ей было жаль его. В конце концов он прав. Джефри и она здоровы, до сих пор женаты, и худший сценарий, по которому развернется их судьба, — это то, что они получат много миллионов долларов. Карл потерял свой шанс в жизни, а она плачется ему в жилетку.

— Прости меня, Карл, — пробормотала она.

Карл снова повернулся к ней.

— Да не за что. — Он опять пристально посмотрел на нее. — Ничего еще не упущено. Секс всем хорош, но помни, это несерьезно.

Карен засмеялась. Карл подмигнул ей, но лицо его приняло грустное выражение.

— Знаешь, мы не молоды. Не хотелось бы говорить этого, но мы пожилые люди. После смерти Томаса я это почувствовал в полную силу. Я постарел. Нет, не годы состарили меня, а огорчения. Молодые могут их вынести или забыть о них. Но огорчения начинают накапливаться, собираются вместе все потери, неловкости, разочарования. И, скопившись, сокрушают нашу надежду. Уже не могу сосчитать, на скольких похоронах я побывал. Я сломлен. Трудно жить без надежды, что утро вечера мудренее и все станет лучше. Я думаю, что пожилой возраст начинается с опасений за завтрашний день.

Карен кивнула.

— Так вот что с тобой случилось, — сказала она.

— Со мной все в порядке. — Он улыбнулся, но улыбка получилась жалкой.

— Не надо ли тебе отдохнуть, Карл?

— О да. Но после смерти Томаса, кто присмотрит за салоном? Вы знаете, как пишется слово «воровать», ребятки? Я возвращаюсь и обнаруживаю только счета и никаких поступлений в кассу. Нет, дорогая, в советах нуждаешься ты, а не я. — Он улыбнулся ей. — Я знаю, что ты любишь Джефри и у вас все как-нибудь образуется. — Он вздохнул. — Я погружаюсь в Бруклин, вы всплываете в лучшем обществе Манхэттена. Так уж получилось, что я поплыл не в ту сторону.

— Значит, вот что тебе хочется — жить в Манхэттене?

— Да, мне надо было жить в Манхэттене с самого начала. Но тогда мы с Томасом всего боялись, а сейчас уже поздно.

— А может быть, и нет? Ты талантливый.

Карл пожал плечами.

— Может быть, — сказал он. — Но у меня нет таких денег, чтобы начать свой бизнес на Мэдисон-авеню, а путешествовать по квартирам с ножницами в сумке и стричь на дому я не собираюсь.

— И сколько тебе надо, чтобы начать новое дело? Если наш контракт выгорит, мы сможем поддержать тебя.

Карл улыбнулся ей.

— Иногда очень трудно быть твоим другом, Карен. Ты всегда была такой талантливой, смелой, знала, чего ты хочешь. Я понял это еще в Рокуил Центре. Ты должна была прорваться. У меня же не было ни твоей энергии, ни твоего таланта. Я всего боялся и действовал надежно. Нет, я не буду занимать деньги для того, чтобы начать дело в Манхэттене. Я буду праздновать труса. Я всегда был вроде Джефри: боялся потерпеть неудачу и цеплялся за тебя как за восходящую звезду.

Карен напряглась.

— Джефри не боялся! Он отказался от своей карьеры, чтобы помочь мне. Я бы не справилась без его помощи и без денег его родителей. Они сняли с моих плеч основной груз. И если Джефри в обиде на меня, то из-за того, что отказался от карьеры художника в мою пользу.

Карл откинулся в кресле.

— Хм… — сказал он.

— Ты невыносим! Всегда на моей стороне.

— И всегда буду на твоей стороне. Для этого друзья и существуют. — Карл еще раз хмыкнул. — Подавай на меня в суд, но ты сильно ошибаешься, если думаешь, что не добилась бы успеха собственными силами. Твоя проблема в том, что ты не умеешь разделять на черное и белое. У тебя все в серых тонах. Дорогая, послушай меня. Ничто не может быть более ясным: талант — это ты! Можешь сожалеть о своем талантливом одиночестве. Не тем, так другим путем — ты бы все равно добилась успеха. Никто ничего тебе не давал. Ты всего добилась сама… И если не хочешь — не продавай свою компанию. Она твоя. Ты ее сделала. Если кто-то говорит другое, то врет или пытается обмануть тебя.

Карл с трудом выгрузил себя из кресла и собрал тарелки со стола.

— Поговорим о чем-нибудь более важном, — предложил он. — Как насчет десерта?

— Только не для меня, — вздохнула она.

Карл унес поднос и вернулся с чайником, парой чашек на блюдцах и тарелкой, наполненной кроновскими шоколадными конфетами с клубничной начинкой.

— А ты хорошо выучила свое десертное правило? — спросил он, дразня Карен. — Фрукты не в счет, — кивнул он на тарелку, улыбаясь. — Прими их от того, кто познал все на собственном опыте.

Карен улыбнулась в ответ, покачала головой и со вздохом покоренного противника потянулась к соблазнительной тарелке.

11. Модная свадьба

Нью-Йоркское общество собиралось на свадьбу на Седьмой авеню. После нескольких недель обсуждений моделей нарядов, примерок и подгонок наступил наконец день свадьбы Элизы Эллиот и Ларри Кошрана, которая должна состояться в Епископальной церкви Сент-Томас на Пятой авеню. Это была одна из трех нью-йоркских церквей, посещаемых высшим обществом, престижность которой могла бы оспаривать только церковь Сент-Джеймса на Мэдисон-авеню, имеющая более шикарный адрес. Но, по мнению Карен, трудно было превзойти Сент-Томас по красоте невероятного каменного фриза со скульптурными средневековыми барельефами, который возвышался на тридцать футов над алтарем.

Церковь вызывала у Карен чувство легкой неловкости; да, у тех, кто создал это, есть вкус к настоящему классу. Интересно, испытывали ли подобную неловкость, глядя на распятие, другие модельеры с Седьмой авеню, когда они попадали в круг высшего общества? Известно, что Калвин Клейн собрал у себя в доме коллекцию крестов и распятий, а Донна Каран создала коллекцию ювелирных украшений из крестиков. Религия стала поставщиком для дизайнеров.

Она сомневалась, что в прошлом поколении кто-нибудь из них мог быть приглашен на свадьбу. Дизайнеров считали не более чем торговцами. Теперь же они стали звездами. Забавно, как много евреев вошло в высшее общество, поставляя модную продукцию и определяя стиль для богачей Америки. В каком-то смысле мода стала подобна киноиндустрии. В обеих сферах евреи стали основными деятелями, новаторами и законодателями направлений развития. Еврейские мужчины брали в жены шикарных женщин с именами вроде Келли и Буфф. Поэтому в индустрии моды многие поменяли или видоизменили свои фамилии. Ральф Лорен был, конечно, Ральфом Лившицем. Фамилия Арнольда Скасси представляет собой видоизмененное имя «Исаак». Великий Норелл был когда-то Норманом Левинсоном, а Энн Клейн начала жизнь как Хана Головски. Что было бы с ней, не выйди она замуж за Калвина Клейна?

Конечно, Карен понимала важность имени в деловом мире моды. Одежда, духи, полные комплекты других товаров продавались из-за того, что покупатели ориентировались на имя дизайнера и тот образ, который с ним связан. Карен тоже не сохранила свое имя. Теперь в нем звучала аллитерация — Карен Каан. Интересно, надел бы кто-нибудь из собравшихся сейчас в храме Сент-Томас наряды Карен Липской? Приходили бы женщины смотреть ее выездные шоу?

Заиграл орган. Карен вынуждена была признать, что трудно устоять перед епископальной музыкой. Сент-Томас — американский вариант Сент-Мартин-Ин-Зе-Филд, лондонского собора, в котором хор и церковные песнопения считаются столь же важными, как и архитектура. Но сегодня, думала Карен, красота обоих соборов померкнет перед блеском собравшихся на эту неправдоподобную, но такую романтичную свадьбу. Во время работы над нарядами Карен несколько раз заходила в церковь. Наряды должны соответствовать месту. Зайти в церковь предложила ей Элиза Эллиот. И была права.

Элиза была одной из последних великих кинозвезд, загоревшихся еще в то время, когда киностудии не только определяли жизнь актера, но и делали полную «оркестровку» к ней. Те дни ушли в далекое прошлое. Элиза достигла личного благосостояния и высокого профессионализма, которые освобождали ее от диктата студий. Она пыталась добиться невозможного: завоевать максимальную популярность, не теряя достоинства, и сохранить личную жизнь. Хотя она была очень требовательной и даже придирчивой в отношении нарядов, она очень нравилась Карен. Элиза была личностью. Более тридцати лет ее одевали лучшие модельеры высокой моды. Не многие женщины по-настоящему разбираются в одежде и понимают, что им идет, а что нет. Элиза понимала и требовала, чтобы все было как надо.

За холодной, самоуверенной и прекрасной наружностью Элизы Карен сумела разглядеть запутанную женщину, которая очень боялась показаться смешной. Элиза смертельно боялась, что ее настоящий возраст проявится во внешности, а значит, и в фотографиях, которые будут тиражироваться по всему миру, и что ее внешность будет обсуждаться, осуждаться, подвергаться насмешкам. Карен приложила все усилия, чтобы этого не случилось.

Было трудно. По ее наблюдениям, Элиза любила Ларри столь же страстно, как она сама любит Джефри. Поэтому она особенно старалась. Невеста на свадьбе должна выглядеть обновленной и свежей. Но как достичь «свежести», не очень скрывая возраст? Но и это было не все — надо было учесть двух «подружек невесты»: тощую, похожую на птицу Энни Парадиз и здоровенную Бренду Кушман. Безнадежно было даже пытаться одеть их одинаково. Все же Элиза настаивала, чтобы не было разнобоя в их костюмах, и просила Карен проследить за тем, как одеты женщины.

Элиза была не только актрисой, но и богатой наследницей. С деньгами у нее не было проблем: она платила за все. Проблема заключалась в ее требовательности к совершенству и в трудности самой задачи. Девяносто процентов заказов на подготовку свадеб получали Вера Уэнг и Каролина Херрера. То, что Карен получила подобный заказ, было высокой честью. Но заказ съедал все ее время, что вызывало недовольство Джефри, напряженно ожидавшего предложения контракта от фирмы Norm Со. Карен понимала, что из-за трудоемкости работы на ней не заработаешь. Но понимала и то, что ее модели для свадебной церемонии будут разглядывать во всем мире. Если они окажутся удачными, то она одним ударом сумеет доказать, что может прекрасно одеть любую женщину: высокую, царственную, но стареющую Элизу, маленькую и стойкую Энни и крупную, округлую Бренду. Это был бы полный успех, но задача — не из легких. Удача поднимает цену фирмы К. К. Inc. и в глазах компании Norm Со. Конечно, если эта удача придет.

Когда они закончили подгонку одежды, Элиза, которая всегда была в идеальной физической форме, вдруг за две недели до свадьбы сильно похудела. Почти в истерике Карен и миссис Круз весь вечер подгоняли свадебные наряды по фигуре стоявшей невесты. Конечно, Карен не могла доверить эту работу никому другому. А тут еще Энни Парадиз уехала в командировку и пропустила две примерки, а жирная Бренда, которая села на жесткую диету, чтобы сбросить вес к предстоящей свадьбе, в последний момент раздобрела больше прежнего. Всего этого было предостаточно, чтобы свести с ума Карен, миссис Круз и всех работниц мастерской. Но им все же удалось справиться с навалившимися на них неурядицами, и теперь Карен спокойно сидела в церкви вместе с Джефри в ожидании начала торжественной процессии, в надежде услышать восхищенные возгласы собравшихся по поводу нарядов невесты.

Карен наблюдала за прибытием последних гостей. Среди них были люди из высшего нью-йоркского общества, дизайнеры, клиенткой которых Элиза была долгие годы, титулованные европейцы, молодые модельки и весь звездный мир Голливуда. Исаак Мазрахи, великий модельер, который, к сожалению, не смог найти финансовой поддержки своих работ в высокой моде, появился вместе с Сандрой Берхарт. Почти одновременно и вместе появились две популярнейшие манекенщицы — Кристи Турлингтон и Амбер Валлета. Было заметно что-то новое — дружба вместо соперничества между знаменитыми моделями. Ральф и Рикки Лорены сидели со своими сыновьями Давидом и Эндрю. Донна Каран — вместе со своим мужем Стефаном Уэйсом, и оба в черных костюмах. Хотя Калвина Клейна не было видно, его представляли жена Энн и приемная дочь Марси. Энн надела знаменитое жемчужное ожерелье, которое Калвин выкупил для нее у принцессы Виндзорской.

Карен осмотрелась вокруг. Джин-Полл Голтиер появился на свадьбе в полосатом, как тюремная одежда, костюме и сел рядом с подчеркнуто корректно одетой Иваной Трамп. Среди умеренно богатого международного контингента Карен заметила Джанни Агнелли, который, как всегда, надел рубашку с большим количеством пуговиц, как всегда, не застегнул их и, как всегда, пристегнул ручные часы поверх рукава пиджака. Неподалеку сидели Энн Басс, которая когда-то была замужем за Сидом, Мерседес Басс, которая сейчас замужем за Сидом, и Ника Эртиган, которая никогда не была замужем за Сидом. А рядом с ними сидела Норис Кливленд без мужа. Неужели слухи о ее разводе окажутся правдой, подумала Карен, и не прячет ли Норис в своей сумке дизайна Джудис Лейбер блокнот для набросков моделей одежды? Остальные жены нью-йоркский богачей вырядились во все что угодно — от тонированного Армани до пестряще-розовых комбинезонов Анны Сьюи.

Экстравагантным до дикости, как всегда, оказался Голливуд. Фив ван Гельдер пришел в кожаном Терри-Маглера, который был разрезан в десятках местах.

— Очень подходит для храма Господня? Не так ли? — спросил Джефри.

Дастин и Лиза Хоффманы появились в чем-то неописуемом и консервативном. Она была одета в нечто напоминающее монастырское одеяние Джил Сандерс. Какая-то очень величественная особа, которую Карен не распознала, хотя лицо было знакомо, была одета в скандально-вызывающий Озбек — вся облепленная бронзовой тесьмой и в блузе с ярко-оранжевыми атластными подвернутыми рукавами, в яично-желтых лосинах и в сапогах до колен.

— Кто это? — шепотом спросила Карен у Джефри.

— Не кто, а что, — огрызнулся он.

Джефри был консервативен. Самая прекрасная пара Нью-Йорка — Синди Кроуфорд и Ричард Гир — сидели вместе, держась за руки. Карен слышала сплетни о них, но они выглядели счастливой парой. Как удается актерам и моделям постоянно выдерживать свои роли на публике? Майкл и Диандра Дуглас были одеты, как всегда, прекрасно, но Аль Пачино выглядел скорее как Аль Капоне, в чем-то полосатом. Карен удивилась, что он вообще пришел.

— Деньги и талант еще не означают хорошего вкуса, — пробормотал Джефри. Сам он оделся в очень спокойный темный костюм. Он презирал экстравагантность в мужской одежде. Как ни странно, но Карен это нравилось. Неужели она и вправду думает, что мода слишком легкомысленна для настоящего мужчины?

Она поглядела на его профиль. Она очень сильно любит его. Любит его, несмотря на то, что у них не будет ребенка, что она не согласна с ним относительно контракта с Norm Со, что он не понимает ее стремления создать семью — она любит его. И он любит ее. Наверное, он прав и насчет приемного ребенка, и насчет ее родной матери, и насчет всего остального. Он всегда верил во все лучшее, что было в ней, даже когда она сомневалась в себе. Когда он убеждал ее, что она талантлива, она поверила ему. Что бы она делала без его поддержки? Карен вытянула руку и положила ее на мягкую, темную шерсть его пиджака. Она чувствовала крепкость его бицепсов сквозь пиджак и шелк его рубашки. Карен подумала о Карле и его одиночестве в Бруклин Хэйтс. Джефри — это все, что она имеет, и этого было достаточно. Даже более чем достаточно.

Карен глубоко вздохнула. Церемония вот-вот начнется. И все станут оценивать ее. Ее руки похолодели, но если она так нервничает, то каково Элизе? Впрочем, Элиза привыкла к выходам на публику. Может такое быть, что она больше нервничает, чем невеста? Она почувствовала холодок в животе. Они с Джефри так и не справили настоящей свадьбы. После того как Джефри порвал свою помолвку с Джуной и сделал предложение Карен, казалось некрасивым выставляться перед алтарем в пышно-белом наряде победительницы. Даже если она и чувствовала себя таковой. Во всяком случае она не питала пристрастия к фате и прочим свадебным атрибутам. Они просто пошли в муниципальную контору и зарегистрировались. Карен и не планировала большой свадьбы, но ее огорчало полное отсутствие торжественной церемонии. С другой стороны, она не уверена, что смогла бы одолеть все эти общепринятые стадии свадебного торжества. Но Элиза Эллиот — профессиональная актриса, и она должна суметь сыграть центральную роль.

Карен от всей души надеялась, что она правильно подобрала для нее наряд. Элиза никогда не забудет его. Какая женщина забывает свое свадебное платье? А если у нее было несколько свадеб? — размышляла Карен. Помнит ли она все свои платья? Могла ли Лиз Тэйлор запомнить, что она носила на свадьбе с Майклом Тодом? Или Джоном Уорнером? Или во второй свадьбе с Бартоном? Успокойся, девочка! — сурово приказала себе Карен. Это всего лишь одежда, а не исследовательская хирургия. Ее пробил холодный пот. Суеверно она вытерла ладони о перламутровый жакет. И почувствовала края фотографий, которые носила в кармане жакета как талисман. Они успокоили ее.

Наконец зазвучал свадебный марш. Удивительные триумфальные звуки массивных труб органа поднимались от дальнего церковного придела. В тот же момент все головы повернулись к задней стене храма. По центру храма была расстелена красная дорожка, освещенная десятками ламп, спрятанными в лепнине потолка. Свадьба началась.

Если бы она повернула голову к алтарю, то увидела бы Ларри Кошрана, стройного блондина, который вышел из боковой двери и ждал невесту. С ним был еще один молодой человек, пониже его ростом, одетый в костюм менее совершенного покроя, чем у Ларри, и при галстуке. Но Карен, как и все остальные, мало обращала внимания на жениха. На свадьбе главное действующее лицо — невеста. Музыка продолжала играть, и Бренда Кушман вышла к центру собора и медленно пошла по проходу к алтарю.

Со вздохом облегчения Карен заметила, что она выглядит хорошо. Она одела ее в простую одежду, в которую аккуратно встроила плечики, поддерживающие тяжело спадающий шелковый поплин в мелкий рубчик. Для брюнетки Бренды цвет был подобран идеально: он не был ни розовым, ни серым — нечто среднее. Поплиновая накидка была короче, чем обычно, и движение материи подола приковывало внимание к потрясающим ногам Бренды. Для Карен одежда была неразрывно связана с движением. Особенно нуждаются в правильной энергии в движении одежды женщины с характером. Бренда уверенно продвигалась к алтарю, неся букеты цветущих роз и фрезий.

За ней следовала Энни Парадиз. По строению фигуры она напоминала Лизу, сестру Карен, — невысокая, мелкокостная. В ее наряде Карен использовала тот же ниспадающий поплин в рубчик, но не такого темно-серого цвета, как у Бренды, — посветлее. Ей она скроила такой же асимметричный воротник, но само платье было простым и облегающим. Оно подчеркивало изящные формы Энни. Богатство материала и тонкость оттенка ткани служили доказательством правоты высказывания Шанель: «Простота не означает бедность». Карен была довольна результатом.

Органные звуки возвестили появление невесты. Вместе с остальными прихожанами Карен обернулась ко входу, но не увидела Элизу. Наступила короткая пауза, и затем Элиза выступила из тени, отбрасываемой верхними хорами над входом в храм. Оханье сменилось глубокими вздохами — данью великой красоте женщины.

Элиза шла под руку со своим дядей — худеньким стариком. Она была выше его, но пропорция не казалось смешной: его невысокий рост только подчеркивал стать невесты. Рядом с дядей Элиза выглядела богиней. Она тоже была одета в тяжелый шелковый поплин, но на два тона светлее. Карен ей сделала тот же квадратный воротник, подняла его хомутком и завесила роскошной кружевной накидкой, точно в тон бледно-розового оттенка. Накидка прикрывала шею и грудь и доходила почти до линии челюстей, наиболее опасного места у стареющих женщин. И как бы в продолжение идеи накидки, Карен сконструировала вуаль, закрепляемую на голове почти невидимой полоской и прикрывающую лицо Элизы лишь по бокам, но затем обрушивающуюся свободными складками по спине и плечам. Само платье было почти суровым, скроенным скупыми, царственными линиями от верха до подола, но рукава расширялись пышными колоколами и не скрывали облегающие кружевные подрукавники соответствующего тонкого оттенка.

Элиза выглядела очень впечатляюще. Цвет наряда был в тон ее бледной коже, что было рискованно, но риск оправдался. Даже с такого далекого расстояния было видно, что монохромность наряда и кожи не затушевали Элизу, а наоборот, усиленные колебания вуали и складок платья делали ее достоинства еще совершенней. Нет, она не выглядела молодой. Она не выглядела и пожилой. В этот момент у нее не было возраста — она была прекрасней, чем когда бы то ни было. Слезы накатывались на глаза Карен, и ей пришлось проморгать их. Она не хотела пропустить ни секунды прекрасного видения, шедевра, созданного ею. На какой-то момент все сошлось вместе и сложилось так, как это возможно только в самом совершенном из миров. Мода, воспроизведенная на сцене, где и задумано ее действие, женщиной, которая умеет пользоваться ею, порой может превзойти само время и стать произведением искусства. Карен приняла как должное возраст Элизы, ее стиль, всю ее жизнь с радостями и страхами — и все это сумела объединить и превзойти красотой.

Джефри взял руку Карен в свою.

— Боже! — прошептал он, с трудом оторвав взгляд от Элизы и обернувшись к Карен. — Принимай поздравления!

Его гордость ее успехом резанула счастьем по напряженным нервам Карен.

Продвигаясь по проходу, Элиза прошла мимо Карен — прекрасный профиль, взгляд устремлен вперед в безмятежном сознании своей величественной красоты и достоинства. Карен следила за шествием, восхищаясь скольжением покрывала, наброшенного поверх вуали. За плечами Элизы Карен разглядела Ларри Кошрана в тот момент, когда он впервые увидел невесту. Его лицо преобразилось от любви, от шока, вызванного тем, что воплощение вечной красоты приближалось к нему в образе его невесты. Гости застыли в молчании перед совершенством и блаженным спокойствием Элизы. И только когда та остановилась перед алтарем, наваждение рассеялось и поднялся растущий гул голосов.

— Неправдоподобно! — говорил ей Джефри. — Мне наплевать на то, сколько в это вложено. Оно стоит того. Это принесет тебе славу большую, чем Приз Оукли. Мерседес следует позаботиться о достойном освещение в прессе.

Но сейчас бизнес не волновал Карен. Она слышала похвалы, гул одобрения, страстные призывы и зависть — но сейчас и это не имело значения. Это не было модным шоу, на которое она продает билеты. Она создала что-то особенное, удивительное, не зависимое от мнения других людей. Зная, как трудно было добиться такого эффекта, она упивалась результатом. Success d'estime — оцененный успех, о котором говорил Джефри, был лишь тоненькой корочкой на пироге. Карен откинулась на сиденье и слушала, как жених и невеста обмениваются клятвами в верности. Она чувствовала, что сейчас ей ничего не нужно от жизни.

Карен склонилась к Джефри.

— Мне плевать, что нам предложит Norm Со. Я не хочу продаваться.

Он повернулся к ней.

— Карен, это не вопрос выбора. Если мы не расширим компанию, то мы рухнем. Это наша единственная возможность.

— Но не после сегодняшних событий. Мы получим огромные заказы ото всех. Я знаю.

— Да, — скептически поддакнул он, — и еще большие финансовые проблемы.

Она поглядела на него, и ее губы были сжаты так же плотно, как и его.

— Я не продаюсь, Джефри, — решительно повторила она.

Часть вторая Кайма и блуд

Одежда — это структура истории, строение времени.

Джей Кокс

12. Лиза и ее семейство

Лиза попыталась припомнить, когда в последний раз они с Карен вели действительно задушевную беседу. После ее неудачной попытки связаться с сестрой по телефону вышел номер журнала «Пипл» с фотографией Элизы Эллиот на обложке и со статьей о Карен внутри. В результате Карен, наверное, осаждают телефонные звонки, и не надо на нее обижаться. На этот раз пусть позвонит сама. Но звонка все не было. Ее обида на сестру возрастала. Делать ей было нечего. Уже долгое время Лиза томилась от скуки.

Но были и другие времена, когда она владела магазинчиком одежды, служившим прикрытием ее настоящих увлечений. Она была как наркоман, скрывающий свое наркотическое состояние видимостью деловой активности. Магазинчик отвечал всем ее запросам. Ей было куда пойти и отдохнуть от детей. Как хозяйка магазина одежды, она должна была быть соответственно одета, что давало ей возможность оправдать свою страсть к безудержному приобретению нарядов в манхэттенских магазинах, ощущать свою важность как потенциального оптового покупателя в демонстрационных залах Бродвея и даже исправлять проколы в выборе собственных нарядов — за Лизой замечали, что она вывешивала на продажу ношенные ею вещи как новый товар. Наконец, это давало ей нужный социальный статус, она завела очень полезные знакомства со своими клиентами. Ей даже удалось подружиться с некоторыми из них, иногда ценой скидки цен на покупаемую ими одежду. А то, что дружба оказывалась купленной, — об этом она не думала. Она не хотела думать о неприятном.

Ее сестра вела небольшое элитарное производство, она — небольшое торговое предприятие. До поры до времени все шло хорошо. Но конец был вполне предсказуемым, даже если она и не замечала его приближения. Единственный недостаток ее магазина состоял в том, что он не приносил дохода. Поначалу этого и не ожидалось. Затем, в богатые восьмидесятые годы, магазинчик как-то оправдывал себя. Но ее политика дисконтирования покупок влиятельных людей Пяти Городов сделала магазин убыточным даже до октябрьского черного понедельника на Уолл-стрит, положившего конец безудержному потреблению, при котором покупка новых вещей превращалась в разновидность спорта.

В конце концов Леонард топнул ногой. С закрытием магазинчика круг «друзей» Лизы стал катастрофически сужаться. Жизнь стала скучной. И каждый день становилась все скучней и тоскливей, в то время как бизнес ее сестры набирал силу, а компания К. К. Inc. разрасталась.

Но теперь, наконец, она сможет взять реванш. Устраивая bat mitzvah для дочери, она вновь оказывается в центре общественного внимания. Если она не сумела стать дельцом, то она проявит себя на социально-организационном поприще. Затеянное ею мероприятие люди запомнят надолго.

Вот уже несколько лет как она составляла список приглашенных, прочесывая старые счета своих клиентов, устаревшие адресные книги, вырезки из «Ньюсдей» и других местных газет со списками знатных посетителей благотворительных мероприятий, списки высшего эшелона прихожан храма и членов одного из клубов, в котором они с Леонардом до сих пор все-таки состоят.

Пытаясь держаться на плаву в кругах, к которым она так хотела принадлежать, Лиза уже погрузилась в благотворительную работу, но ее неспособность делать денежные вклады в благотворительные мероприятия или привлекать богатых меценатов свела всю ее активность к простой канцелярской возне: рассылке писем с приглашениями, распечатке циркуляров на принтере, сортировке почтовых отправлений — в общем совсем не к тому, чем она хотела заниматься. Нет, она покончит с организационной рутиной. Задумай она стать секретаршей, она прежде всего устроилась бы на работу.

Предстоящее мероприятие давало шанс воспроизвести некоторое подобие той блестящей позиции, которую в своем воображении она занимала в обществе, но которую в реальной жизни ей до сих пор не удавалось занять. Она не понимала, почему — ведь она знакома со многими и пыталась быть с ними милой и приветливой. Но даже если ей удавалось получить приглашение, то они с Леонардом всегда оказывались где-то на периферии, а не в центре внимания. Пригласив их однажды, их редко приглашали еще раз.

Лиза обвиняла во всем Леонарда. Конечно, кому может быть интересна беседа с местным дерматологом? Более того, даже среди пригородных дерматологов Леонард занимал десятое место снизу. Нет, он не говорил ничего неуместного об экземах или ance vulgaris, просто с ним было скучно разговаривать или же он вообще молчал. Ей надо было выйти замуж за настоящего доктора. Иногда ей хотелось его прибить, или попросить заткнуться, или же все-таки выдавить из себя что-нибудь интересное. Но как правило, груз социального общения он возлагал на нее, и она старалась поддерживать разговор, но чувствовала себя неуверенно и смущалась. Трудно состязаться с рассказами о посещениях Монте-Карло или путешествиях в Асуанскую долину. У нее не было в запасе таких блестящих историй. А говорить о нарядах — что ж, это было уместно, когда она имела свой магазин, но теперь она опасалась, что разговорами об одежде только навевает скуку на собеседников: доктор и миссис Саперштейн — записные городские зануды!

Но как такое могло случиться? Одежда играет такую важную роль в жизни женщины! В отличие от мужчин, одежда женщины — это марка, индикатор ее успехов в обществе; женщины никогда не забывают об этом. Любая девушка помнит, в чем она ходила на ту или другую тусовку, и даже без фотоснимков может в деталях описать, что на ней было надето. И уж конечно, любая женщина опишет вам в мельчайших подробностях свое свадебное платье. Мужчины вряд ли могут рассказать что-нибудь интересное о своем (обычно взятом напрокат) смокинге, да им и не надо. Но можете ли вы себе представить женщину, берущую напрокат бальное платье или свадебный наряд? Католички помнят, в чем они ходили на свое первое причастие. Тифф тоже запомнит свой наряд на bat mitzvah.

Одежда — это очень важно. Именно поэтому она так уважает свою сестру, даже несмотря на то, что не может «заполучить» наряды ее дизайна. По мнению Лизы, сестра была занята действительно важным делом. К сожалению, у Лизы не было ее умения создать наряд, а стало быть и возможности чудесным образом заработать на этом. Неудивительно, что Карен настолько замотана, что у нее нет времени позвонить ей. Лиза осознавала, что жизнь Карен заполнена работой и поэтому намного интереснее, чем ее жизнь. Она все время дает интервью, вращается в высших сферах и становится все более богатой и известной.

Деньги — вот что было главной заботой жизни Лизы, и эта забота день за днем тянулась красной нитью через все ее существование. Точнее не деньги, а их нехватка. Сразу после свадьбы Леонард какое-то время оплачивал ее счета и давал на руки столько денег, сколько она просила, но такая либеральная политика с его стороны ушла в далекое прошлое. Лиза вздохнула. Одна из неприятных реальностей ее жизни состояла в том, что она никогда не ценила то хорошее, что у нее было, когда оно было, и сожалела потом. Она думала, что у нее всегда будут деньги на все наряды, завтраки, маникюры и прически, которые ей захочется иметь или которые потребуются ее дочерям. Но реальность распорядилась иначе: то, что она считала необходимостью, оказалось роскошью, без которой вполне можно обойтись. Лиза не была склонна к самокопанию, но подспудно ей бы хотелось вернуть прошлое назад, когда она еще не потеряла те блага, которые имела.

Теперь от Леонарда слышался только один рефрен: «Надо урезать траты». Звучало по-медицински, как рекомендация к хирургической операции. Для Лизы это была ампутация; без ежедневных покупок, ланчей, благотворительных «работ» и салонов красоты у нее оставалось слишком много свободного времени. Она стала подумывать о работе у Сакса — может быть, дизайнером. Но деньги, которые она выручит себе на карманные расходы и удовольствия, вряд ли оплатят ту пытку, которой она подвергнется, когда ей придется обслуживать кого-нибудь из знакомых. Лиза никогда не хотела работать. Ежедневно ходить на работу, подчиняться суровой дисциплине требовательного начальства и прилежно выполнять монотонную рутинную работу — какой кошмар! Но на горизонте маячило нечто более страшное. В промежутках между своими монологами об «урезании в тратах» Леонард уже дважды предлагал ей пойти на работу к нему. Тогда он смог бы сэкономить на жаловании, которое он платит миссис Бекк. Быть с Леонардом целыми днями, скатиться до пошлого клише «провинциальная практика доктора и его жены» — нет, это свыше ее сил. Для Лизы это была бы катастрофа, похороны заживо. Она решила твердо стоять на своем.

К сожалению, Леонард тоже решил стоять на своем. Он не мог заставить ее заняться работой миссис Бекк, но мог лишить тех маленьких излишеств и удовольствий, на которые Лиза так рассчитывала при организации bat mitzvah. Леонард поставил ее перед ясным выбором: она работает с ним, и они могут потратиться на это мероприятие, либо — не работает, но и денег будет намного меньше. Поэтому Лиза мобилизовала всю свою созидательную энергию на то, чтобы достичь максимума возможного, сохранив свою пустую свободу.

Лиза удивлялась, почему у нее ничего не получается, а у сестры все идет хорошо. Но, напомнила она себе, Карен всегда была удачницей. И в том, что она добилась успеха, не было ничего удивительного. Она в этом никогда не сомневалась, хотя и не представляла себе, каких трудов это стоило ее сестре. Лизе всегда казалось, что той все дается легко.

А вот что удивило ее по-настоящему, так это ее замужество. Как ни крути, но Карен нельзя назвать красавицей, да и жить с ней не очень легко. Как ей удалось завлечь такого записного красавца как Джефри, было загадкой. Но, вспоминая их ссоры и примирения и то, как тот держался на расстоянии от сестры вплоть до того переломного года в ее жизни, когда удача, наконец, улыбнулась и ей, Лиза поневоле думала, что Джефри всерьез заинтересовался Карен только тогда, когда та достигла известности. Интересно, изменял ли он ей? Не похоже. Если и изменял, то был очень осторожен. Карен бы сказала ей, начни она подозревать Джефри в неверности. И пусть они стали меньше общаться друг с другом, они остались в близких и доверительных отношениях. Но почему все хорошее достается только старшей сестре? Разве не должно быть наоборот — приемышу похуже? Так или иначе, но фактически из ничего Карен умудрилась добыть себе прекрасного мужа и сделать прекрасную карьеру, а красавица Лиза теряет былое очарование, и жизнь ее катится в никуда.

Но пока каждое утро она бежит к почтовому ящику посмотреть поступившие за день карточки с подтверждением участия и отказами от приглашения на bat mitzvah. У нее был составлен список с четырьмя колонками фамилий: «Наиболее желательные», «Второго порядка», «Родня», «Обязательные». Фамилии нередко повторялись в разных списках — например, Карен попадала и в колонку «Наиболее желательных», и в «Родню». Лиза надеялась, что если она выдержит правильные пропорции по составу приглашенных и хорошо организует мероприятие, то получит еще один шанс играть надлежащую ей роль на социальной сцене Пяти Городов. Лиза жила надеждой.

Но сегодняшняя почта разочаровывала. Пришел отказ от Мариан Ласкер и ее мужа, научного сотрудника. Зато, к сожалению, поступило подтверждение от кузена Леонарда — Морти, болезненного водопроводчика с хронической инфекционной экземой, которого она включила в число приглашенных по настоянию Леонарда. Он приедет со всем своим запаршивленным семейством. Черт! Это значит четырьмя местами меньше для остальных. Лиза с отвращением отбросила карточки и собралась одеваться. Но до этого надо заглянуть в ванную комнату и проверить свой вес на «мистере Scale».

Много лет Лиза следила за тем, чтобы ее вес не отклонялся от нормы больше, чем на три фунта. В этом процессе она была бдительной и усердной. Взвешивание на «мистере Scale» входило в обязательную часть ее дневного распорядка, и это позволяло ей убедиться в том, что ее тело находится под ее контролем, и испытывать гордость за успешно поддерживаемую физическую форму. Еще когда она учила своих девочек чистить зубы, она привила им привычку взвешиваться на весах каждый день и даже вести беседы с «мистером Scale». Уча детей, она привыкла к этому и сама. Вот и сейчас, войдя в ванную комнату, она ритуально засюсюкала:

— Мистер Scale, прости меня. Я была хорошей девочкой. Но вчера я поела соевого соуса, правда, очень немножко.

Она играла в эту игру со Стефани и Тифф до тех пор, пока Тифф не разъярилась на нее и не перестала играть в «мистера Scale». Тифф теперь все время злится, и вместе с сестрицей они превратили ее жизнь в сплошное несчастье. Очевидно, что Тифф исходила завистью к Стефани. Немудрено — Стефани была совершенной красавицей. Наверное, трудно иметь сестру, состязаться с которой — абсолютно безнадежное занятие. Слава Богу, что везучая Карен не уродилась к тому же и красавицей, подумала Лиза и тут же устыдилась собственных мыслей. Теперь «мистер Scale», наверное, накажет ее за то, что она так плохо подумала о ближнем, и сделает ее жирной.

Если Лиза понимала проблемы Тиффани, то уж никак не могла понять, почему та даже не пытается их решить. Карен прилагает много усилий, чтобы держать себя в форме. У Тифф это тоже получилось бы при правильной диете и с помощью матери.

С опаской — не потолстела ли она? — Лиза наступила на весы и застонала, увидев, что шкала показывает два фунта лишнего веса. Лиза была убеждена, что тридцать семь лет — критический возраст женщины для поддержания своей фигуры в форме. Она с ужасом наблюдала за тем, что случается с женщинами ее возраста, и была решительно настроена сохранить свой живот плоским, а свои ноги такими же стройными, какими они были у нее всегда. Проклятый соевый соус! Это, наверное, вес воды, которой она напилась из-за того, что он такой соленый. Придется ограничиться фруктовыми блюдами к ланчу и на обед и проделать упражнения повышенной трудности во время утренней гимнастики. Она поглядела на себя в зеркало ванной комнаты, не выпятился ли живот? Чувствуя себя очень несчастной, она пошла в чулан выбрать одежду, которая не облегала бы талию. Зазвонил телефон. Думая, что это Карен наконец-таки дозвонилась до нее, Лиза поспешно сняла трубку и услышала незнакомый голос:

— Миссис Саперштейн?

— Да?

— Я звоню вам по поводу журнала «Дом и его сад», — говорил незнакомый голос с придыханием. — В прошлом вы были подписчиками нашего журнала, и мы подумали, что…

Дерьмо! Это оказался настырный и навязчивый торговец по телефону. В один из своих приступов «урезания трат» Леонард отменил подписку на все выписанные Лизой журналы. Теперь она потихоньку от него покупала их в газетных ларьках по инфляционным ценам. Но Лиза не покажет своего раздражения этому торговцу в телефонной трубке, он не должен ни о чем догадаться.

— Как хорошо, что вы позвонили, — сказала она сладким голосом. — Если бы вы знали, каким интересным мне кажется ваш журнал. Я не понимаю, как мы могли забыть подписаться нанего в этот раз. Но мы были так заняты.

Она почти физически ощущала, как возрастают надежды у человека на том конце провода.

— Тогда я могу…

— Подождите, подождите. Одну минутку. Это все так интересно, но не могли бы вы подождать секундочку, мне надо посмотреть…

Не ожидая ответа, она положила трубку рядом с телефоном и вернулась в чулан. Лиза стала медленно перебирать одежду. Что из этого лучше всего скроет ее живот? Она стала напевать мелодию песенки Роя Орбинсона «Красивая женщина». Настроение ее улучшилось, и она лишь на мгновение задумалась — как долго выдержит ожидание этот идиот на другом конце провода. Пусть ждет. Она переждет его. Лиза не ожидала никаких важных звонков.

Через десять минут она решилась надеть черные шелковые слаксы Перри Эллиса и кофточку Майкла Корса, которую подарила ей Карен. Она поискала на дне ящика черные сандалии на платформе Чарльза Жордана, которые она купила в начале этого сезона.

После всего этого Лиза вернулась к телефону и обнаружила, что этот сосунок продолжал ее ждать: в трубке не слышалось ни длинных, ни коротких гудков. Она тихонечко положила трубку рядом с аппаратом и пошла в ванную комнату запустить воду для ее утреннего душа. Лиза спрятала волосы под купальную шапочку, подстригла ногти на ногах и еще раз подошла проверить телефон. На этот раз в трубке слышались короткие гудки. Она положила ее на рычажки и выключила аппарат из режима ответа, на случай если тот недоносок вздумает позвонить ей снова.

Только после того, как Лиза приняла душ, выключила воду и вышла из ванной, она услышала щелчок телефонного аппарата, из которого послышался голос:

— Алло! Лиза, это ты?

Голос был похож на голос Джефри, мужа Карен. Но что заставило его позвонить ей? Он никогда не звонил. Раздетая и мокрая, она бросилась к телефону и резко сорвала трубку.

— Джефри? — спросила она.

— Лиза! Ну, слава Богу, ты дома. Я хотел поговорить с тобой.

Он сделал паузу. Лиза ждала. Пауза затягивалась.

— Я слушаю, — сказала она. — В чем дело?

— Да так, всего понемногу. Отчасти бизнес, отчасти семейные заботы. Я слегка обеспокоен твоей сестрой.

— Правда?

Дерьмо! Ты, должно быть, здорово обеспокоен, если звонишь мне. Нельзя сказать, что у нее с Джефри были напряженные отношения; скорее, он и его семейка просто не обращали на нее внимания. И хотя на самом деле Кааны были выходцами из Вестчестера, вели они себя как типичные жители Лоуренса.

— А что случилось? — спросила она Джефри.

— Ну, так сразу не скажешь. Это не телефонный разговор. Я думаю…

Снова последовала пауза. Лиза терпеливо ждала.

— Я знаю, что прошу слишком многого, но не могла бы ты позавтракать со мной, и мы бы спокойно обо всем поговорили?

Удивленная Лиза смущенно улыбалась в трубку, и ее смятение отразилось в голосе:

— Хорошо. Я только сделаю несколько звонков…

«Ха-ха, как будто тут целая очередь из желающих позавтракать со мной!»

— Прекрасно, — сказал Джефри, — встречаемся в час дня в Сент-Ригас. Ты успеваешь? Знаешь, где это? Угол Пятой авеню и Пятьдесят пятой стрит.

— Конечно, знаю, — сказала она быстро и подумала, что придется отказаться от слаксов Перри Эллиса и одеться во что-нибудь более подходящее для Сент-Ригаса. Жаль, что она так и не нашла туфель виноградного цвета под брючный костюм Донны Каран. Это было бы как раз то, что надо.

— Я успею, — промурлыкала она в телефон.

— Лиза, можно попросить тебя еще об одном маленьком одолжении?

— Конечно.

— Не говори об этом Карен, хорошо? Это в ее же интересах, я обещаю тебе.

— Ладно, — легко согласилась Лиза и аккуратно положила трубку на рычажки телефонного аппарата.

Ее грудь вздымалась от возбуждения. Наконец-то она приглашена в такое место, куда можно и надо принарядиться.


Пока ее мать готовилась к ланчу с дядей, Тифф Саперштейн прогуливала занятия в школе, поехав в Рузвельт Филд Молл. Это было не лучшее место для приятного времяпрепровождения, но достаточно далекое от дома, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Поездка сюда предоставляла редкую возможность почувствовать преимущества своей комплекции. Через несколько недель ей исполнится тринадцать лет, но из-за полноты и роста она выглядела намного старше. Не старше и лучше, не старше и утонченней, как Стефани, нет, но все-таки старше — достаточно взрослой для того, чтобы ее не останавливали и не приставали с расспросами, почему она прогуливает уроки и находится здесь без родителей. Детям не разрешалось гулять без взрослых. У нее не было вызывающего вида, свойственного подросткам, подростковой худобы, да и одета она была не в велосипедные шорты или обрезанные джинсы, как большинство ее сверстников, — под несколько великоватой ей ковбойкой Тифф носила майку, но так, чтобы ее не было видно. Майка ей не нравилась, но для прогулок по аллее она оказалась удобной.

Вдобавок к десятидолларовой купюре, которую она взяла из кошелька отца, у нее еще оставалось двадцать восемь сэкономленных долларов из денег на школьные завтраки. Тифф знала, что если отец и обнаружит пропажу денег, то он обвинит в этом мать. Он никогда не подумает на нее. О ней вообще никогда никто не думал…

Тифф потрогала рукой шею и сквозь фланель ковбойки нащупала подаренное Карен жемчужное ожерелье. Тифф вынуждена была признать, что тетя Карен заботится о ней, но сейчас она пристроила к себе на работу эту сучку Стефани. Дело в том, что Стефани стала работать, а она еще нет. Стефи была тупицей, ее переход в вечернюю рабочую школу был тому доказательством. А вот то, что она будет проводить все дни в обществе Карен, злило Тиффани по-настоящему. Она сняла руку с шеи и пересекла мощенную плиткой дорогу, направляясь к магазину «Продукты миссис Филд». Первым делом она потратит пять долларов на слоистые пирожки с белой шоколадной начинкой, а потом пройдется по другим магазинам.

Тифф презирала специализированные магазины, такие как «Лимитед», «Беннетон» или «Энн Тейлор». Ничего из их барахла ей не годилось. Она недолюбливала и департаментские магазины среднего рынка. С точки зрения Тифф, вся эта ерунда была сшита для птичек. Она была очень определенной в своих вкусах, которые не имели ничего общего с марочным товаром «истинный Мейс». С полным ртом, набитым горячим пирожком, и с еще одним припасенным пирожком, который таял в сумке, Тифф направилась к Саксам, в отдел дизайнерской продукции. Потому что, если уж дело доходит до покупок, то надо покупать все самое лучшее.


Примерно в то время, когда Тифф поедала пирожки миссис Филд, Стефани сидела в небольшой белой комнате, отведенной для ланчей и кофе служащих компании К. К Inc., и смотрела через широкие столешницы двух столов стиля Формика на Тангелу. Тангела разговаривала с матерью или, точнее, Дефина разговаривала с дочерью. Дефина говорила ровным голосом, но Стефани распознала в нем интонации рассерженной матери.

— Проколола ли ты уши еще раз? — спрашивала Дефина.

Тангела что-то ответила, но Стефани расслышала только то, что та попросила у матери взаймы денег.

— Зачем тебе деньги? — спросила Дефина.

— Купить сумку Гермес, — ответила дочь скучающим тоном.

— Тангела, — со вздохом поправила ее мать, — в слове «Гермес» «Г» не произносят, говорят «Эрмез».

— Почему?

— Это французское слово.

— Но мы не французы.

— Так его произносят.

Тангела пожала плечами.

— Только белые.

В комнату вошла Карен.

— Когда французы упускают h, то это классика. Только подумай…

Карен отошла от них, наполнив чашку кофе; Стефани не услышала, чем Дефина закончила фразу. Тангела снова повела плечами. Дефина повысила голос:

— Думаешь, что это ниже твоего достоинства — работать примерочной моделью? Если так, то и не подряжайся на работу. А если уж взялась, то будь добра и работай, как все остальные девушки.

Тангела снова пожала плечами, а Дефина покачала головой и вышла из комнаты.

Стефи считала себя красивой, она также считала себя стройной, но, встретив Тангелу, усомнилась и в том, и в другом. Тангела заставила ее пересмотреть свои понятия о красоте и стройности фигуры. Кожа Тангелы была светло-коричневого оттенка, как у шоколадного мороженого, а ее носик более изящен, чем у нее самой. Исподтишка Стефани наблюдала, как в процессе чтения статьи из модного журнала у Тангелы подергивались от презрения ее прекрасные ноздри. Тангела не разговаривала с ней ни теперь на работе, ни на званом завтраке ее тетки и, по-видимому, совсем не собиралась заводить с ней дружбу. «Она бы не игнорировала меня, будь я стройнее и красивей. Да к тому же она старше, вот и считает меня малолеткой, школьницей и сопливым младенцем, — думала Стефи. — Ведь только по блату, благодаря тетушке, мне позволяют работать моделью».

Стефи хорошо понимала, что увлечена Тангелой.

Собрав всю свою отвагу, Стефани взяла бутерброд с яйцом и салатом, стакан диетического пепси и подошла к столику, за которым одиноко сидела Тангела.

— Не хочешь бутерброд? — осмелилась предложить ей Стефи.

Тангела снова раздула ноздри и посмотрела на нее, как на насекомое.

— Ты бы еще спросила меня, не хочу ли я сделать свои ляжки жирными.

— Но это диетический хлеб, — поспешно возразила Стефани. Ей не надо объяснять, что такое диета. Она следила за своим весом с девяти лет и придерживается строгой диеты.

— И майонез обезжиренный, — добавила она.

— Ага, значит, у тебя все-таки есть что-то обезжиренное! — сказала Тангела и подождала, пока смысл сказанного дойдет до Стефани. — Послушай, из того, что ты племянница Карен, еще не следует, что я должна нянчиться с тобой, — продолжала она. — И никакая ты не модель, а богатенькая девочка из пригорода, играющая в работу. Играй одна.

Тангела встала, подобрала с пола невероятных размеров сумку с лямкой через плечо и вышла из комнаты.

Стефани села и какое-то время так и сидела, ошарашенная случившимся. Последний раз ей так доставалось только в начальной школе Инвуда, в третьем классе, от Линды Бартон. Она проморгала накатившиеся слезы и оглянулась, не увидел ли кто ее унижения. Но присутствующие женщины — в большинстве своем из тех, кто занят окончательной доводкой моделей одежды, — были поглощены собственными разговорами. Стефани поникла головой. Недоеденный бутерброд с яйцом и салатом казался немым упреком. От его запаха ей вдруг стало плохо. Одним движением она встала и выбросила бутерброд в урну. Она не будет есть свой ланч, может быть — и обед. Она вообще ничего не будет есть.

* * *
Подобно дочери, Лиза тоже почти ничего не ела за ланчем. Было так интересно поехать в Манхэттен на завтрак со сказочно прекрасным мужчиной в одном из лучших заведений города и при этом чувствовать себя хорошо одетой.

Постоянным занятием Лизы было то, что она называла Игрой. Будучи привлекательной смолоду и под бдительным присмотром Белл, всегда безукоризненно одетой, она стала все больше и больше интересоваться тем, какое впечатление производит на других людей. В школьные годы и в единственный год ее колледжа ее внимание концентрировалось на том, как реагируют на нее молодые люди. Но последние лет пятнадцать интерес к реакции мужчин на ее внешность стал постоянно ослабевать. Как и большинство женщин, Лиза одевалась теперь, чтобы произвести впечатление на других женщин.

Конечно, не на любую женщину. Лизе было наплевать, что думает уборщица о достоинствах ее гардероба. По правде говоря, ей было безразлично мнение кого угодно в Инвуде. Лиза была более амбициозна. Она хотела потрясти настоящих шикарных модниц, с которыми ей удалось бы встретиться.

Проблема была в том, что таких модниц в ее краях было мало. Поэтому, потратив уйму времени на одевания и прочие приготовления к выходу, Лиза направлялась в те места, где собирались ценители моды Лонг-Айленда. В Лонг-Айленде имелось по парочке департаментских магазинов и ресторанов, которые привлекали покупательниц нужного ей ранга. Лиза часто ходила и на модную аллею. Но беда в том, что женщины, занятые покупками, редко обращают внимание на других женщин. За ланчем они могут оценить одежду незнакомки, по всегда будут чувствовать свое превосходство перед ней, если та сидит за столиком в одиночестве. Лизе нужно было не восхищение ее нарядами, а зависть к тому, как она одета. Она очень хорошо знала тот оценивающий взгляд, часто скрываемый за солнцезащитными очками с громадными стеклами или как бы невзначай брошенный при повороте головы, — если вы действительно хорошо одеты, то другая хорошо одетая женщина не сможет удержаться от оценивающего взгляда. Игра Лизы состояла в том, чтобы спровоцировать такой взгляд и перехватить его. И если это удавалось, то в виде награды за свою победу она посылала проигравшей мимолетную улыбку превосходства.

В этой Игре она стала экспертом. Она могла одеваться не только по последней моде, но и по последнему ее писку. К своему наряду она добавляла либо необычный пояс, либо антикварный шарф, либо заколку, которую невозможно скопировать. Однажды в чайной комнате второго этажа в Манхэттене, у Бенделя, одна из женщин пялилась на ее сумочку в течение всего ланча. Закончив еду, она не могла удержаться и подошла спросить, где Лизе удалось приобрести такую замечательную вещь. «Я заказала ее в Италии», — с высокомерным холодком отвечала Лиза.

Это не добавляло очков в ее Игре, потому что, разрушив невидимую границу и заговорив с ней, женщина показала себя недостойной высокого уровня Игры. У нее не хватало самоконтроля и самообладания. Поэтому признание превосходства Лизы не принесло ожидаемого удовлетворения.

Манхэттен — лучшее поле для Игры, хотя и с более трудными соперниками. Сегодня она подготовилась правильно. Он прошла по вестибюлю Сент-Ригаса и без труда заставила повернуть к ней головы двух бизнесменов. Хороший знак, но очки не зачитываются. Она вошла в ресторан, и метрдотель осмотрел ее с одобрением, что прибавило ей уверенности в себе. Затем надо было пройти по прекрасно оформленному залу к угловому столику, из-за которого поднялся Джефри, приветствуя ее появление. Он был последним аксессуаром, последним штрихом, которого не доставало, чтобы превратить все в волшебную сказку. Две женщины, разделяющие завтрак за одним столиком, при всем их старании не подавать виду не могли оторвать от нее своих глаз. Они проиграли. Лиза торжествовала, как хищник, только что убивший свою жертву.

Она обменялась с Джефри приветствиями. Они заказали вино, а потом… Потом Лиза не знала, что сказать. Но ей хотелось продлить этот момент. Что происходит в жизни Карен теперь?

— Ты уже встречался с Эл Халл? — спросила она, повышая голос в надежде, что женщина за другим столиком услышат ее вопрос.

— Я — с ней? У меня такое ощущение, что это она наехала на меня и отняла несколько часов моего времени, — пожаловался Джефри.

Лиза была в таком возбуждении, что не знала, что и думать о беседе с Джефри. Он говорил что-то о Стефани и ее работе интерном и потом долго рассказывал о деловой стороне работы компании. Лиза никогда не понимала, зачем мужчины это делают. Леонард становился смертельно скучным, как только он принимался рассказывать о своей врачебной практике. Но слушая Джефри, она улыбалась, кивала головой и старалась вставить оживленные реплики, с тем чтобы все могли видеть, как хорошо она сейчас проводит время. Поэтому она растерялась — почти впала в транс, — когда Джефри вдруг склонился к ней и взял ее за руку. Подобно матери, Лиза не выносила физических контактов. На мгновение она подумала, не пытается ли он приударить за ней. Ужасная мысль, но необоснованная: его лицо носило не похотливое, а озабоченное выражение. Однако он что-то хочет от нее. Она сосредоточилась на том, что он говорил.

— Ты можешь понять мое беспокойство? — говорил он ей. — Я боюсь, что не смогу больше удерживать мяч в игре.

Лиза заморгала, не понимая, когда это он успел переключиться от деловых вопросов и перейти к спорту.

— Она даже не подозревает, в каком критическом состоянии находятся ее дела. Мне иногда кажется, что она насмерть замучает себя работой.

Лиза сообразила, о ком идет речь, понимающе закивала головой и приняла озабоченный вид.

— Ты знаешь, не так давно она высказала странную мысль. Она сказала, что хочет найти свою родную мать. Это ненормально, не так ли? Я имею в виду, что такое может прийти в голову только от перенапряжения.

Джефри наконец завладел ее вниманием.

— Карен хочет сделать… что? — спросила Лиза.

За все годы совместной жизни, с самого раннего детства, никто из сестер не вспоминал, что Карен была приемной дочерью. Никто в семье даже не упоминал об этом. Даже думать об этом казалось неприличным.

— То, что я сказал. Но это не самое худшее. Она начала хлопотать о собственном приемном ребенке. Можешь себе представить такое?

Лиза вытаращила глаза.

— Вы что, отказались от попыток зачать собственного младенца?

Джефри помедлил. Разговор принимал неприятный оборот.

— Разве она не говорила тебе? — спросил он.

— Не говорила о чем?

На этот раз пауза затянулась дольше.

— Она прошла последние анализы у доктора Голдмана, и результаты оказались плохими. Она не может иметь ребенка. Никаким образом. Я думаю, все дело в этом. Ей-Богу, Лиза, она поступает неразумно. Вот почему я хочу, чтобы ты поговорила с ней. Может быть, она тебя послушается.

Лиза была настолько ошарашена, что не могла в должной мере порадоваться оказанному ей доверию. Ее сестра не упоминала о результатах анализов у доктора Голдмана. Лиза не могла поверить в это. Пусть Карен действительно очень занята последнее время, но ведь они всегда были откровенны друг с другом. Обиженная ее недоверием, Лиза пыталась не показать это Джефри. Но почему он думает, что Карен послушает ее, если она не считается с ней настолько, что даже не сообщила о своем бесплодии?

— Я знаю, что у тебя небольшая доля акций в нашей компании, но если нам удастся подписать контракт на двадцать пять миллионов долларов, то после конвертации акций и выплаты налогов тебе перепадет более полумиллиона.

— Что?

«Боже мой! Он говорит, что я получу более полумиллиона долларов? О чем это он? Что-то о каком-то контракте. И что-то о конвертации. Надо было слушать внимательно. Полмиллиона долларов — мне?» Она могла бы купить дом в Лоуренсе. С полумиллионом она могла бы даже убедить Леонардо переехать в Манхэттен. Вся ее жизнь изменится. А что Джефри хочет от нее?

— Как мы получим эти деньги? — спросила она.

— Карен должна согласиться продать свои права фирме Norm Со, конечно, при условии, что мы получим от нее приличное предложение. Предполагается, что я не должен говорить тебе об этом: коммерческая тайна и все прочее. Но я уверен, ты уже все знаешь от сестры.

Лиза утвердительно кивнула, хотя Карен не говорила ей ни слова.

— Все, о чем я прошу, это чтобы ты попыталась поговорить с ней, убедить ее, что эта продажа в ее же интересах. Если мы не продаемся сейчас, то нас ждет разорение. А после того как Роберт проговорился на званом завтраке, я боюсь, что Карен попадет под влияние Арнольда.

— Арнольд?

Лиза отмахнулась при упоминании об отце тем же движением, которое обычно было так характерно для ее матери.

— Ты не хочешь поговорить с Белл? И отцу, и матери деньги тоже нужны.

Джефри покачал головой.

— Не сейчас. Ты знаешь Арнольда. Он приведет шестьсот доводов в доказательство того, что выбор компании Norm Со политически неправилен. Если они однажды закупили полистирол, выработанный из отходов нефти непрофсоюзными рабочими, то Арнольд будет называть их фашистами и подонками. Сейчас вся эта политика для Карен совсем ни к чему.

Лиза хлопала глазами. Карен не говорила с ней ни о своем бесплодии, ни о предложении Norm Со. Лиза сомневалась, может ли она рассчитывать на доверие Карен вообще. Но полмиллиона долларов! «А сколько же эта сделка принесет Карен?» — спрашивала себя Лиза.

И сразу ей все показалось нечестным. У Карен был красавец муж, который заботился о ней. У нее громадная квартира и новый дом. А теперь она будет на миллионы и миллионы долларов богаче. Лиза остановила себя, напомнив, что она любит сестру, но все-таки это возмущало ее. Карен все дается легко, а она даже не ценит этого.

Джефри протянул руки через стол и взял ее руки в свои ладони. На этот раз Лиза оказалась готова к такому жесту.

— Ты поможешь мне? — спросил он.

Лиза ответила легким пожатием ладони Джефри.

13. Игра на публику

Время передачи телепрограммы «Эл Халл шоу» оказалось неудачным для Джефри — оно совпало со временем его игры в покер с Перри, Жорданом и Сэмом. Для них игра стала чем-то вроде религиозного ритуала, который не нарушался со школьных лет. Но предложение Джефри записать передачу на видеомагнитофон и посмотреть ее после игры шокировало Карен.

— Хорошо, — тем не менее согласилась она, — но тебе придется научиться правильно запрограммировать видеомагнитофон на автоматическую запись телепрограммы.

За полушутливым тоном Карен попыталась скрыть задетую гордость. Глупо переживать о том, с кем ты смотришь телепередачу. Но она была настолько уверена, что будет смотреть ее вместе с Джефри, что его отказ оказался для нее полной неожиданностью. Ну что же, у нее много других предложений и лучшее из них — от Дефины.

Карен ушла с работы в половине седьмого и взяла такси на весь длинный путь до Страйверз Роу — фешенебельного района Гарлема, оазиса верхушки местного среднего класса с особняками из песчаника и деревьями. Здесь жили чернокожие врачи, биржевые брокеры, министры, управленцы недвижимостью — и Дефина. Она купила свой особнячок на первые заработки в бытность свою супермоделью, а в последующие годы вложила в него немало денег, чтобы довести дом до того образцового состояния, в котором он находился теперь. После поворота дороги, ведущей в этот район, трудно было поверить, что ты в самом центре затрепанного Гарлема, но нервозность водителя говорила о том, что забывать, где ты находишься, не следует.

— Как долго вы собираетесь пробыть здесь? — спросил шофер. — Если долго, то мне лучше поехать в центр города. Позвоните мне — и за пару минут я окажусь на месте, — пообещал он.

Карен рассердилась. Она подумала о тех трудностях, с которыми каждый раз сталкивалась Дефина, пытаясь нанять такси до дома. Почему жизнь устроена так несправедливо и сложно? Но можно понять и водителя: весь его заработок и жизнь зависели от автомобиля. Как можно винить его за вполне оправданное беспокойство о сохранности машины?

— Нет, подождите, пожалуйста, здесь. Это безопасный район. В нем Спайк Ли снимал свой фильм «Лихорадка в джунглях».

Успокоительные заверения Карен не убедили шофера, но у него не было выбора. Ну и пусть, может быть, он кое-чему научится. Ведь если бы семейство Хакстейбл не жило в Манхэттене, то оно наверняка жило бы на Страйверз Роу.

Карен поднималась по ступенькам лестницы, ведущей к парадному входу, когда Дефина открыла дверь, чтобы встретить ее и впустить в дом. На ней были надеты палазиновые брюки и кофта в стиле кимоно, которые когда-то давным-давно скроила для нее Карен.

— Не могу поверить, что ты до сих пор носишь это! — воскликнула Карен, оглядывая подругу с ног до головы.

— Удивительно то, что размер все еще мне подходит, — сказала Дефина. — Я только сменила эластичный пояс на талии и теперь могу натянуть брюки. Но лучше не рассматривать мой зад: кимоно его не прикрывает.

— Я вообще не собираюсь рассматривать твой зад, — сказала Карен и вошла в дверь.

Дом был спланирован как типичный особняк из песчаника, только, может быть, немного получше. В нем был вестибюль, из которого поднималась вверх на три этажа прекрасная резная лестница с перилами из орехового дерева. Деревянный декор лестницы Дефина усовершенствовала сама — черное дерево блестело на фоне белого мраморного пола вестибюля. Скользящие двойные двери, убирающиеся в стены, были раздвинуты, открывая вид на жилую комнату и соединенную с ней гостиную. Обе комнаты были покрыты ярко-красной глазурью, что по контрасту с темными деревянными полами и сверкающей медью канделябров придавало комнатам дикую элегантность. Между лепными панелями стен висели резные деревянные маски и окантованные Дефиной в рамки образцы африканского текстиля, которые для Карен казались помесью современного искусства с египетской погребальной росписью. Меблировка комнат была довольно простой: мягкая мебель, обитая сероватой материей, и тщательно полированный современный датский стол, окруженный дюжиной грубоватых стульев, которые, с точки зрения Пятой авеню, могли быть отнесены к стилю «Прямо из Африки». Готовясь к сегодняшнему вечеру, Дефина выдвинула телевизор между окнами. А взглянув на стол, Карен отметила, что он был сервирован на две персоны.

— Тангела не собирается смотреть шоу вместе с нами? — спросила она.

— Тангела здесь уже неделю не живет, — сообщила Дефина.

— Ди, милая, что случилось?

— Поссорились. Неделю назад. Я сказала ей, что мой дом не гостиница. Она ответила, что, судя по грязным простыням, это действительно так, потому что там прачки работают лучше. Я ударила ее. И она смылась из дома, прежде чем я успела вышвырнуть ее за дверь. — Дефина тяжело вздохнула и продолжала: — Может быть, все и к лучшему. Я давно подозревала, что она собирается сбежать из дома. — Она помедлила. Ей было неловко обсуждать больную тему. — Карен, скажи мне вот что… Тебе не кажется, что Тангела изменилась?

— Стала непохожей на других девочек?

— Нет, она стала другой, не такой как прежде. Она до сих пор встречается с этим дрянным чернокожим парнем, а я уверена, что он повязан наркотиками.

— О чем ты говоришь Ди? Травка?

— Травка, водоросли… дерьмо все это, я сама курю травку. Я думаю, это кок или даже крэк. Она здорово похудела, и мне кажется, что даже Тангеле не по силам добиться такого эффекта без помощи химии.

Карен не знала, что сказать. Дефина начала ставить блюда с передвижного столика на стол. Карен села на стул. Кто она такая, чтобы давать советы? Волею судьбы она лишена возможности материнства.

— Да-а… Трудно вырастить ребенка.

— Трудно вырастить черного ребенка, — поправила Дефина. — Но она и не совсем черная. У нее белый отец. Нет, конечно, белые никогда не признают ее за свою. Но она не вписывается и в круг чернокожих. Я пыталась помочь ей найти себя и, похоже, наделала много глупостей.

— Как можно так говорить? Ты так старалась.

— Одних хороших намерений недостаточно. Здесь важен успех.

Дефина сокрушенно покачала головой и положила на тарелку Карен порцию риса, затем протянула ей блюдо с цыпленком, предлагая выбрать кусочек.

— Не надо было вовлекать ее в работу моделью. Между нами возникла ненужная состязательность. Да и деньги стали доставаться ей слишком легко. А легкие деньги не сулят ничего хорошего для подростка в Гарлеме. Когда она бросила школу, то я поняла: самые крупные неприятности впереди.

— Послушай, Ди. Стремление жить отдельно и самостоятельно — вполне нормальное явление для взрослеющего подростка.

— Повзрослей сама, Карен. В поведении Тангелы нет ничего нормального. Ей платят деньги мешками только за то, что она со своей приятной внешностью постоит немного в правильном месте. Но она считает себя недостаточно красивой — она либо недостаточно черная, либо недостаточно белая. А ей так хочется стать журнальной моделью и щеголять на подиуме. Нет, такая работа ведет к потере чувства собственного достоинства, а не к усилению его. Конечно, мужики пялятся на нее. Но это не те мужчины, которые нужны девочке. — Дефина тряхнула головой. — Боюсь, что Тангела делает ошибку, которую не сможет исправить. Но что я могу тут поделать…

Дефина взяла вилку и принялась за еду.

Несколько минут Карен сидела молча, пытаясь проглотить предложенные ей угощения. Дефина была в отчаянии, а она даже не заметила, как все это случилось. Она была так увлечена телевизионным шоу, заказами материалов и свадьбой кинозвезды, что теперь даже трудно вспомнить, когда они в последний раз разговаривали по душам. А ведь они почти все время были вместе, да вот поговорить о самом главном так и не удосужились. Вся их жизнь превратилась в работу.

Карен положила вилку на стол.

— Спасибо, я наелась.

— Я тоже, перейдем к вину?

Дефина вытащила бутылку французского Мерло и протянула бокал Карен.

— Лучший хлеб? — спросила Карен.

Не теряя темпа, Дефина ответила:

— У Илай Зибар.

— Неверно. У Орвашер.

— Катись к черту!

Но, прежде чем Дефина смогла затеять спор, Карен переключила внимание подруги.

— Лучшие ручные часы?

— Золотые, Картье Пантер.

— Да ну! А не «Ультимейт таймпис» Гарри Винстона? На них нет эмблем.

Они обе ненавидели вещи с эмблемами, отличными от их собственных инициалов. Дефина повела плечами.

— Очко в твою пользу. Но когда это эмблема Картье, то я делаю исключение.

Они перешли на диван. Обе откинулись на спинку, расположившись вполоборота друг к другу, и закинули нога на ногу так, что носки их туфель почти соприкасались.

— Как странно, Карен! Я всегда думала, что единственное, в чем я нуждаюсь, — это надежный дом, деньги в банке и дочка. Как бы не так! Я получила и то, и другое, и третье. Но, родив Тангелу, поняла, что мне нужен мужик. Послушай, есть четыре вещи: дети, дом, карьера и супружество. Говорят, что женщина может иметь все это. Я же утверждаю, что при большой удаче ты можешь заполучить только две из них. Мужикам легче. У белых мужиков таких проблем вообще не возникает. Они могут иметь все, если выберут правильную жену. Черным сложнее, но они хоть пытаются. А для женщины все четыре цели — только приманка, на которую они постоянно покупаются. Такова реальность, Карен. У меня удачная карьера, но я не нашла себе мужчину и оказалась неудачной матерью-одиночкой. А что будет с тобой? Если ты попытаешься погнаться за всем сразу, то гарантирую — развалишься на части. В лучшем случае ты можешь надеяться на выполнение только двух из четырех заветных желаний.

— А что, если исключить одно из четырех? — спросила Карен. — Я выбрала все: карьеру, дом, замужество и ребенка. Но доктор говорит мне, что ни на какого ребенка надеяться не приходится, компания Norm Со скупает мое дело, а Джефри грозит, что если я возьму приемного ребенка, то могу распрощаться с замужеством.

— Мой совет: откажись от младенца, выбирай мужа, — сказала Джефри, повторно наполняя бокалы.

— Постой, Ди! Может быть, твои трения с дочерью — только временное явление. Вспомни то время, когда мы делали юбочные костюмы для катания на коньках тебе и Тангеле. Помнишь, вы пошли в Радио-Сити, и ты каталась с нею, а я вам хлопала?

— А потом мы пили шоколад и ели тосты с корицей у «Рампелмейер», — припомнила, улыбаясь, Дефина.

— А помнишь, мы справляли день рождения Тангелы, ей было десять или, может быть, девять лет. Тогда она сказала, что не хочет больше игрушек, а хочет серьги в уши? А мы накупили кучу набивных зверюшек и каждой из них вставили в уши по серьгам? Какое у нее было лицо, когда она это увидела!

Карен продолжала вспоминать.

— Помнишь, когда ты только начала работать со мной и брала девочку с собой на работу? Тангеле очень нравился твой стол, и мы сделали ей точно такой же, но маленький. Она сидела за ним и пыталась делать все так же, как ты.

Глаза Дефины наполнились слезами, но она удержалась. Как и Карен, она никогда не покажет свою слабость.

— Да, помню. И не понимаю, что я сделала неправильно. Знаешь, мать без мужа и дочь без отца привязываются друг к другу больше, чем нужно бы. Тангела так зависела от меня, что вполне естественно, что сейчас она восстает против моего влияния. Когда-то Тангела любила все, что я делала или говорила, теперь — ненавидит. К этому трудно привыкнуть, но придется. А я так много ждала от нее. Я хотела, чтобы она, хотя и черная, чувствовала себя свободно и с белыми. Он должна была пользоваться уважением в среде местных ребят, но в то же время получать хорошие отметки в школе… Я подавляла ее не меньше, чем она меня. — Дефина помедлила. Ее губы дрожали. — Но этот последний скандал разбил мое сердце.

Карен очень хотелось как-то помочь подруге.

— Послушай, ты увидишь ее на работе. Может быть, все, что нужно делать в такой ситуации, — это какое-то время держаться от нее подальше.

Дефина отрицательно покачала головой.

— Вся проблема — в работе. Не следовало мне вовлекать ее в работу моделью, потому что сейчас игра идет по другим правилам. Раньше было легче. Теперь — много труднее. И ты не втягивай в нее племянницу глубоко. Тут не осталось места для живых и реальных женщин, недопустимо ничто несовершенное. Когда-то работа моделью была забавой, а теперь превратилась в нечто болезненное. Все стало слишком напряженным.

— Но у Тангелы все получается. У нее полно заказов на работу, и людям в агентстве она нравится.

— Да, конечно. Но она не первая и не единственная черная модель, какой была я. И она никогда не поднимется выше второго ранга и, кажется, сама догадывается об этом. Но она уже не может отказаться от моды и вернуться к школьным занятиям. Ты знаешь, как это происходит. Никто не может отказаться от славы. Она влипла. Три года назад, бросив школу, Тангела мечтала стать суперзвездой. Сознание того, что это не получается, убивает ее. В двадцать один год она поняла пределы своих возможностей. И оттого, что я предупреждала ее заранее, ей не становится легче.

Карен разделяла горе Дефины. Боже, как тяжело терять дочь таким образом и видеть, как ее губят наркотики и подозрительные типы. Это выглядит пострашнее страданий Перри, потерявшего дочку, заболевшую лейкемией. Карен представила себе это, и по ее коже прошел озноб. Не лучше ли оставаться бездетной, чем проходить через такие муки? Джефри так и считает. А вот Карен, несмотря ни на что, в этом не уверена.

— Может быть, тебе не стоит так переживать за нее? Может быть, все образуется, и став поспокойней, ты найдешь выход из положения?

— Да, конечно. Она пока еще не беременна, не мертва и не вышла замуж за сутенера. — Дефина решительно тряхнула головой. — Извини, что я так расстроилась. И хватит разговоров на эту тему. Возможно, ты права. Это такой период. Он пройдет, и все наладится. — Ди потянулась за бутылкой и наполнила пустые бокалы. — Будем пить и веселиться. А отношения матери с дочерью никогда не бывают легкими.

Дефина достала еще одну бутылку вина и вытащила пробку. Но, словно пробка была вынута не из бутылки, а из нее самой, Карен вдруг начала говорить. Она излила душу Дефине, рассказав о докторе Голдмане и о возникшем у нее стремлении найти родную мать.

— И знаешь, что самое странное, Ди? — спросила она. — В течение всего интервью с Эл Халл я все время боялась, что она вытащит вопрос о моей родной матери, как чертика из чулана. Я коченела от страха, но когда она так и не задала его, напряжение не отпустило меня. Я была разочарована. Я спятила, Ди?

Дефина покачала головой.

— Я не вижу в этом ничего ненормального. Знаешь, Карен, я всегда удивляюсь, в чем ты черпаешь для себя утешение? Уж точно не у Белл. И похоже, что Джефри тоже не подпитывает тебя. До прошлого года моей опорой была бабушка. Надежная, как скала. Ты не представляешь себе, как мне ее не хватает теперь. Женщина не может превратить всю свою жизнь в работу. Я это знаю. Это факт. Нам нужен кто-то, кого мы можем любить.

— Это та причина, почему я хочу взять приемного ребенка.

— Вот черт! А я целый час доказывала тебе, какая это мука — воспитывать ребенка.

— Не переживай. Джефри все равно не хочет этого.

— И что ты собираешься делать?

Карен посмотрела на часы.

— Я собираюсь присоединиться к двадцатимиллионной аудитории, собравшейся посмотреть, как я строю из себя дуру. Пожалуйста, включи телевизор. Я не хочу упустить редкую возможность.

Дефина сверила время, охнула и вскочила с дивана, чтобы включить телевизор. Музыка, сопровождающая программу Эл Халл, уже играла, затем за заставкой всех ее программ зазвучала вводная часть представления гостя вечера.

«Сегодня, — говорила Эл с совершенными дикторскими интонациями, — мы увидим женщину, чей вклад в моду и связанный с ней бизнес уже заслужили высокое признание. Но эта женщина, по-видимому, стоит на пороге гораздо более значительных свершений. Сегодня я беседую с Карен Каан, хозяйкой мира моды».

Музыкальная тема зазвучала громче, и несколько смонтированных кадров прокрутились по экрану: Карен на своем рабочем месте, Карен у телефона, Карен на презентации Приза Оукли, Карен, стоящая на коленях у подола Тангелы, подметывая край одежды с полным ртом булавок, Карен рядом с Джефри, Карен на прогулке вдоль реки в Вестпорте.

Затем передачу прервала рекламная пауза.

Дефина была довольна.

— «Карен Каан — хозяйка моды», — спародировала она голос с экрана. — Звучит, как будто ты колдунья или волшебница. Но выглядишь ты здорово!

— Отвратительно, особенно в этом кадре с Тангелой. Неужели я такая жирная?

— Заткнись. Надеюсь, что я не позабыла включить видеомагнитофон на запись.

Часовое шоу, казалось, пролетело мгновенно. Карен была поражена грубостью своей речи и тем, какой громадной она выглядела рядом с изящной Эл Халл. Но смотрела, как завороженная. Странно смотреть на саму себя, а еще необычнее сознавать, что вместе с тобою на тебя смотрят и многие другие. Но, слава Богу, программа была выдержана в очень благожелательных тонах. В ней показывалось, как она работает, участвует в благотворительных акциях, как ведет переговоры с Кейси; были показаны собрание сослуживцев и работа с Дефиной и Мерседес.

Общее впечатление было неплохим — трудолюбивая женщина, проложившая своим усердием дорогу в высшую лигу моды. Был короткий сюжет, в котором она обсуждает с Джефри деловые вопросы, и еще один, в котором они показывают свой дом в Вестпорте. Было несколько кадров, сделанных скрытой камерой, в которых она садится в лимузин и выходит из него, но они были без особых подвохов. Завершалось все показом церемонии вручения ей Приза Оукли. Это был хороший репортаж. Интересно, повлияет ли он на решения компании Norm Со.

Карен казалось, что она прошла испытание неплохо. Дефина согласилась с ней.

— Все. Больше ничего интересного не будет, если, конечно, ты не хочешь купить настоящие бриллианты в действительно золотой оправе за удивительно низкую цену…

Дефина нажала на кнопку дистанционного управления и переключила телевизор на коммерческий канал. Но рекламировали не второсортную ювелирную продукцию, а шелковые ветровки с подобранными в пару юбками.

— Кто станет носить такое? — спросила Карен.

— Я не знаю. Но до черта людей покупают эту дрянь. Герцогиня Даяна и ее обволакивающие наряды, кажется, получили второе дыхание.

— Понимаю… Но кто, черт возьми, покупает ее барахло? — спросила Карен и уставилась на экран, рассматривая предлагаемый комплект женской одежды, — вещи были ужасными.

— Знаешь, Карен, Джоан Риверс таким образом продала на сто двадцать миллионов ювелирных изделий, — сказала Дефина. — Ты сейчас видишь будущее, Карен. Торговля переместится из магазинов на экраны телевизоров.

— Не верю, Ди. Люди любят потрогать вещи руками. Покупки — это тактильный спорт. А показываемое с экрана не относится к категории высокого класса. Сотвори я нечто подобное, я бы опозорила свое имя. Посмотри, что случилось с Халстеном после того, как его продукцию стали показывать в GC Penny.

— Ну, когда это было! Теперь все по-другому. У женщин нет времени ходить по магазинам, а желание приобретать вещи осталось. Покупки по телевизору предлагают способ быстро удовлетворить его.

Карен мотнула головой.

— Не верю. Знаешь, Ди, мне бы хотелось побыть с тобой, а не просто зайти посмотреть телевизор и тут же сбежать. Но мне действительно надо уходить.

— Выпьем на дорогу?

Карен согласилась. Она понимала, как одиноко Дефине, и переживала за нее. Ди всегда была такой сильной. Они допили до конца вторую бутылку Мерло, и Карен поднялась уходить. Дефина проводила подругу до ожидающего автомобиля, с которым за время отсутствия Карен ничего плохого не случилось, и стоя на тротуаре, они обнялись на прощание.

Дефина обернулась и посмотрела на свой дом. В нем горел свет, и с улицы была видна часть вестибюля, а за ним две красные комнаты. Она снова повернулась к Карен.

— Я почти выплатила кредит. Я много лет мечтала выкупить этот дом. Но не для того, чтобы жить в нем одной. Я тоскую по бабушке. Тоскую по Тангеле — такой, какой она была ребенком. А еще я сожалею, что отказалась ради нее от стольких мужчин. Я пыталась делать только то, что было лучше для дочки, и к чему это привело?

Дефина слегка опьянела.

— А телешоу было замечательным, — сказала она. — Но ты не можешь жить в телевизоре. Попытайся найти свою маму. Нам нужны все, кто может стать нашими друзьями.


Входя в свою темную квартиру, Карен слышала, как звонил телефон. Нащупав выключатель и включив свет, Карен сняла трубку с ближайшего телефонного аппарата. Она услышала голос Лизы еще до того, как поднесла трубку к уху.

— Карен, это было здорово! Ты выглядела замечательно! Ты обратила внимание на кадр со Стефани? На заднем плане, когда вы были в холле? Она в восторге. Мы все в восторге. Мы записали программу на пленку, хочешь, я сделаю тебе копию?

Лиза всегда была щедрой, подумала Карен. Она молча слушала излияния сестры еще какое-то время, а потом раздался щелчок аппарата, предупреждающий, что звонит другой абонент.

— Подожди минутку, — сказала Карен и нажала кнопку переключения абонента на ресивере.

— Карен! — раздался голос Белл. — Ты смотрела это?

— Да.

— И что ты об этом думаешь?

Карен услышала вызов в тоне матери.

— Я думаю, все прошло хорошо. А тебе как кажется?

— Ну раз уж ты спрашиваешь, то мне кажется, что получилось как раз не очень хорошо. Надо было надеть что-нибудь цветное. А порой твой голос звучал, как в телефонной трубке, ну, несколько настырно… Ты меня понимаешь?

— Мам, меня ждет Лиза на другой линии. Давай я перезвоню тебе попозже.

— Хорошо. Отец просит передать тебе поздравления.

Карен повесила трубку, но тем самым вернула Лизу на линию.

— Меня ждет мать на другой линии, — сказала она. — Я перезвоню тебе позже.

— Хорошо. Но мне очень нужно поговорить с тобой.

По тону Лизы можно было понять, что она огорчена прерванным разговором, но у Карен небыло сил выслушать ее до конца.

— Спасибо, что позвонила, — сказала она. — Поговорим завтра утром.

Когда Джефри вернулся с игры в покер, Карен была уже в постели и почти заснула. Он вошел в комнату без обычного приветствия, сел на кровать и снял ботинки. Судя по его движениям, он был слегка пьян.

— Выиграл? — спросила она.

Он не ответил.

— Проиграл? — спросила она.

Он медленно повернулся и посмотрел ей в лицо.

— Мы не играли. Перри включил проклятый телевизор. Мы смотрели шоу, а потом я напился.

Она попыталась подавить обиду — разве он не мог посмотреть телепрограмму с ней вместе? Разве они не договаривались? Все вышло наперекосяк. И потом, было что-то такое в его тоне, что-то странное…

— Тебе не понравилась программа?

— Понравилась? Сорок две минуты я наблюдал тебя, и только три минуты они показывали меня. Остальные пятнадцать — остались для комментариев. Довольно честный дележ для двух партнеров, не так ли?

Карен села, ударила по подушке, и та упала на пол. Она не потянулась поднимать ее.

— Это был неплохой репортаж, Джефри.

— Я выглядел идиотски. Это из-за тебя я выглядел таким дураком.

— Джефри, не я делала эту программу, и не я ее редактор.

— Нет, конечно. Ты только сказала, что творческая часть дела остается за тобой, и объяснила им, что я лишь клерк с карандашиком, где-то там, в задних комнатах.

— Джефри, что ты мелешь?

Она попыталась в точности припомнить, что говорила о нем и как люди Эл Халл отредактировали ее ответы. Кончено, они с Дефиной выпили немного вина, но не столько же, чтобы захмелеть и пропустить сказанное. Шоу казалось очень приличным: они с Джефри выглядели неплохо.

Джефри вскочил на ноги. Он был настолько зол, что его глаза приняли стальной оттенок. Зрачки были сужены, и Карен бессознательно натянула одеяло на грудь, как будто его взгляд мог ранить ее.

— Вспомни, я был художником, Карен. Перри, Жордан и Сэм смотрели программу вместе со мной, и я знаю, что они думали. Они думали, что живу за твой счет. Ты ничего не рассказала Эл о том, как я достал у отца начальный капитал для нашей компании и что самая идея ее создания принадлежала мне. Зато ты объявила всем пятидесяти миллионам зрителей, что владеешь контрольным пакетом акций. Почему бы тебе попросту не кастрировать меня?

— Это нечестно, Джефри. Я им говорила о твоих заслугах, но они вырезали все, что им не понравилось.

— Конечно, конечно! Так же как ты вырезала меня. Ты подорвала доверие ко мне. Мы до сих пор не получили предложения от Norm Со, а если получим вообще, то надо производить очень хорошее впечатление, чтобы нам дали большой кредит. Ты думаешь, такая программа облегчит деловые переговоры?

Он повернулся и, шлепая босыми ногами, вышел из комнаты.

— Куда ты пошел? — окликнула его Карен. — Пройтись.

— Босиком? — спросила она, но Джефри не ответил.

Она была зла и злорадствовала, что он побежал от нее без ботинок. Это было просто нечестно! И так непохоже на него. Раньше он никогда не был завистливым нытиком. Эл Халл разбередила в нем все самое худшее. Или же Эл разглядела его потаенную суть и сконцентрировала внимание на том, что она в нем не замечала? Или не хотела замечать?

Она чувствовала себя разбитой и усталой и опасалась, что поспать сегодня не удастся. Но утром она должна работать над новой коллекцией. Должна. Иначе что они выставят на шоу в Париже?

Она выдвинула ящик тумбочки и достала упаковку со снотворным ксенокс. Сегодня будет двухтаблеточная ночь. И пошли они все… и Джефри, и мать, и Лиза… Она сунула пару таблеток в рот и запила их стаканом минеральной воды. На сегодня было достаточно.

Вместе с выпитым у Дефины вином таблетки должны будут действовать мгновенно, как только она выключит свет. И последней мыслью перед тем, как она заснет, будет мысль о Джефри, бредущим босиком по тротуарам Вэст-энд-авеню. Она надеялась, что начнет моросить дождь.


Карен лежала в кровати и уже засыпала, но возвращение Джефри разбудило ее. Снова надо будет стараться заснуть. Ей нужно выспаться. Но сколько не повторяй себе, что надо спать, так заснуть невозможно. Она лежала расслабленная, как размазанное по сковородке тесто на том дурацком званом завтраке для друзей и родных, несчастная и измотанная бессонницей.

Карен не была великим мыслителем и не обманывалась на этот счет. Не то чтобы она была тупицей, просто с годами она поняла, что строгое логическое мышление — не самая сильная ее способность. Она рассчитывала больше на интуицию, неясные ощущения, творчество. Карен жила глазами — то, что она видела, определяло ее мысли и чувства.

Вот и теперь, закрыв глаза, она перестала пытаться заснуть, а постаралась увидеть то, что ее беспокоит.

Первый образ, который непроизвольно возник перед ее закрытыми глазами, был образ Сильвии, умиленно взирающей на Джефри во время устроенного ею завтрака в Вестпорте. Образ был четким, как фотоснимок, и даже больше того — в своем воображении Карен могла рассмотреть сцену со всех сторон. Она могла видеть рикейлевское платье Сильвии со спины и то, с какой нежностью мать положила руку на спину сына, и цвет ее волос в контрасте с волосами Джефри. Она могла рассмотреть их в профиль. У Сильвии была та же аристократическая горбинка носа, что и у Джефри.

«Что было тогда? — размышляла Карен. — Что мне в этом не нравится? Или это и мое подспудное стремление иметь сына, которого я никогда не смогу зачать?» Нет, она не чувствовала такой тяги. Ей всегда хотелось иметь дочку. Она продолжала лежать с закрытыми глазами и удерживать образ. И вдруг она поняла, что она просто ревнует Джефри к Сильвии.

Даже здесь, в темноте, лежа в постели, она почувствовала, как краска стыда заливает ей щеки. Ревность — такое постыдное чувство. Слава Богу, Карен не часто его испытывала. Но она знала, когда оно приходит. Сейчас она ревновала. Боже, она не могла поверить, что она столь мелочна и завистлива. Она ревнива и эгоистична в отношении к Джефри.

К трем часам ночи она впала в беспокойный сон, но уже через час проснулась. Во сне, четком, как на фотографии, она была младенцем, лежащим в небольшой лодочке, почти корзинке, которую раскачивали пенистые волны моря. Сначала ей это нравилось, но потом захотелось есть, и она села и оглянулась. Все что она увидела — были седой океан вокруг и нависшее темное небо над головой.

Океан был белым, теплым, как молоко, и светился, но она ощущала, что вода остывает, становится все холоднее и холоднее. Она замерзла. Ей хотелось есть. Она заплакала тем мяучащим, жалобным плачем, которым плачут младенцы. Волна накатилась на нее и смешала соленые слезы на ее щеках с солью морской воды.

Настоящие слезы дрожали на ресницах Карен, разбуженной печальным сновидением, и сразу же в мозгу промелькнули две мысли.

Первая: она никогда раньше не видела черно-белых снов.

Вторая: она не ревновала Джефри к Сильвии, она ревновала Джефри за то, что у него была любящая родная мать.

14. Залечивание ран

Несмотря на то, что с утра ее подташнивало от выпитого накануне Мерло, Карен решила начать действовать. Скандал с Джефри, чувство разочарования от телепередачи Эл Халл и ее сновидение — все вело к одному и тому же: она попытается найти свою родную мать. Да, но как это сделать?

Ну а если нанять хорошего частного детектива? Ты можешь спросить про ортодонта, парикмахера, гинеколога, даже про хирурга, делающего пластические операции, но про частного детектива? У кого? У Джефри нельзя: он дал ясно понять, что не одобряет саму идею. Не позвонить ли Джун и спросить, не вела ли она слежку за Перри, добиваясь развода? Но она избегала общения с Джуной из-за того, что Джефри отказался взять ее в жены. Она могла бы позвонить Биллу Уолперу и спросить, нет ли у него детективной службы для проверки клиентов и служащих. Но осмелившись попросить его об услуге, сможет ли она потом отстаивать перед ним интересы своей компании?

Не найдя с кем бы посоветоваться, Карен заставила себя перелистать справочники и на желтых страницах «Телефонов Манхэттена» обнаружила десятки интересующих ее служб, которые, несмотря на манхэттенские номера, в большинстве своем имели конторы в Бруклине. Она пропустила объявление «АААА Инвестигейшн», выбрала несколько других наугад и позвонила по указанным телефонам. В первых четырех ей отвечали автоответчики, предлагая сказать свое имя, оставить краткое послание и номер домашнего телефона.

Как бы не так! Она набрала еще один номер, и ей ответил какой-то дяденька с Джей-стрит в Бруклине. Карен назначила встречу с мистером Центрилло, который уверял, что сможет «втиснуть» ее в список дел, запланированных на сегодня.

Когда они остановились около скромной двери конторы, зажатой между магазином товаров для полицейских и лавочкой третьесортных ювелирных изделий, Карен не смогла сдержать улыбки, глядя на добродушное лицо негра, сидящего за рулем лимузина. Его звали Корман. Ему случалось возить Карен и раньше.

— Я задержусь минут на пятнадцать, — сказала она, — ну самое большее — на полчаса. Если меня не будет к этому времени, то, пожалуйста, постучите в дверь комнаты двести один. Я не хочу сорвать мою следующую встречу.

Корман кивнул, но наморщил лоб.

— Трудно будет найти место для парковки. И в этом районе я бы не хотел оставлять автомобиль без присмотра. Впрочем, будем надеяться, что все обойдется.

— Спасибо, Корман, — сказала она с искренним чувством благодарности.

В контору Центрилло вела старая, обшарпанная деревянная лестница, ступеньки которой по краям были обиты железными полосами. Посередине ступеньки провисли, как от сильной усталости. Карен тоже чувствовала усталость, но не физическую, как у ступенек. Как же много у людей должно накопиться несчастий, чтобы так износить ступеньки, и какими тяжелыми должны быть эти несчастья! Если вы боитесь, что ваш партнер предает вас — потянет ли такая неприятность на пятьдесят фунтов? А если подозреваете в измене жену — это еще тяжелее? А когда вы разыскиваете мужа, оставившего вас с двумя детьми — потянет ли это на две тонны? А каков вес несчастья, которое она сама поднимает по этим ступенькам?

Контора занимала одно из двух крыльев второго этажа, и Карен с облегчением отметила, что она очень чистенькая, как и лестница, по которой она только что поднялась. Карен повернула круглую ручку дубовой двери и вошла в приемную размером с небольшую прихожую. Прыщавая девушка с громадной копной волос взглянула на нее и улыбнулась.

— Миссис Коган? — спросила она.

Карен заставила себя утвердительно кивнуть. Она не хотела называть свое настоящее имя. Но что если девушка смотрела шоу Эл Халл? Карен не была уверена, что дизайнеры считаются настолько важными, чтобы их портреты печатались в «Нейшенл Инквайер», но ей не хотелось бы экспериментировать на себе.

«В ПОИСКАХ БРОСИВШЕЙ ЕЕ МАТЕРИ. СТРАДАНИЯ ДИЗАЙНЕРА — ЛАУРЕАТА ПРИЗА ОУКЛИ:

СОБСТВЕННЫЙ РАССКАЗ КАРЕН КААН».

Карен передернуло от такой перспективы. Среди других объявлений только объявление об услугах Центрилло не упоминало о «конфиденциальности». Поэтому она и позвонила ему. Она считала, что конфиденциальность должна предполагаться, а не объявляться. Еще она надеялась на то, что не очень популярна в Бруклине. Здесь могли с готовностью выложить три сотни долларов на слоеный кашемировый костюм со свитером. Да и на ТВ она появляется отнюдь не ежедневно. Читает ли кто-нибудь на Джей-стрит столбец Сьюзи, и есть ли тут подписчики на «W»?

Она посмотрела на девушку, сидящую за узким конторским столиком. На ней была голубая с красным полистеровая курточка, которая сидела так, как будто она напялила на себя хозяйственную сумку. Вставки были вшиты слишком высоко и к тому же неровно. Сколько они содрали с нее — больше девятнадцати долларов и девяноста девяти центов? Напоминает продукцию Norm Со марки Бетт Мейер. Карен представила себе ощущение от контакта материи с кожей — в такой влажный день оно должно быть очень неприятно. Простая хлопковая рубашка за ту же цену смотрелась бы на девушке гораздо лучше. А цвета! Они боролись друг с другом, и ни один из них не мог победить. Расцветка была убийственной, особенно в сочетании с цветом волос и кожи девушки.

Карен вздохнула. Если она не хочет совсем свихнуться, то с анализом одежды на каждом встречном надо кончать. Неужели Джефри был прав, и все сводится только к самоконтролю? Или же прав ее школьный приятель, и у нее идет процесс неосознанного избегания мыслей, слишком болезненных, чтобы их спокойно продумать? Или «и то, и другое», как обычно говорила Белл?

— Садитесь, миста Центрилло щас примет вас, — сказала девушка с неподражаемым говором Норстрэнд-авеню.

«Боже, — подумала Карен, — неужели и я говорю с таким акцентом? Если бы не мой талант, то и я могла быть на ее месте за таким же конторским столиком. Носила бы такие же куртки…»

Карен испытывала острое сочувствие к бедной девушке. Она смотрела на секретаршу с состраданием. Затем велела себе успокоиться. Не слишком ли высокомерны все эти мысли с ее стороны? Ведь это ее жизнь пошла вразнос и вынудила прийти сюда, потому она и здесь. Причем как проситель, а не как работодатель. Несмотря на дряную кожу и отвратительную одежду, с яичниками девушки, наверное, все в порядке. А если на вещи посмотреть пошире, то паршивая кофточка вообще не имеет никакого значения.

Застекленная дверь позади девушки раскрылась, и из нее выскользнул седоватый мужчина невысокого роста. Ну-ну. Если это мистер Центрилло, то она мгновенно слиняет отсюда. Но человечек проскочил мимо конторки к выходу, даже не взглянув на них. В проеме двери теперь показался тоже невысокий, но плотный и лысеющий мужчина, ноги которого стояли на земле так же твердо, как твердо была приклеена улыбка к его лицу.

— Миссис Коган? — спросил он.

Это был голос «хорошего дяди» из телефонной трубки.

Она кивнула в знак приветствия, встала и последовала за ним. «Боже мой, — думала она, — что я ему скажу? Пожалуйста, найдите мою мамочку»? Она вдруг почувствовала себя маленькой и беспомощной. Офис Центрилло был солнечным, чистым и просторным. Он был обставлен старомодной дубовой мебелью, которую Карен не видела со дней Саус-сайдовской высшей школы. Она выбрала одно из двух жестких кресел, стоящих перед письменным столом, а Центрилло сел на вращающийся стул по другую сторону. Для полноты воссоздания школьной атмосферы ей не хватало только нарукавников и тетрадки для записи уроков по истории Соединенных Штатов.

— Итак?

Его большие плоские руки лежали на широкой крышке письменного стола.

Ей было трудно заговорить. Молчание тянулось до тех пор, пока не стало так же трудно молчать. Карен поняла, что она не готова к разговору. С трудом оторвавшись от пылинок в луче солнечного света, падающего из чистых окон, она, наконец, выдавила из себя:

— Я хочу найти свою мать.

— Она пропала? Сбежала? У нее старческая синильность?

Его голос был тихим и успокаивающим.

— Нет. Я не знаю. Вы меня не так поняли. — Она помедлила. — Я ищу мою настоящую, родную мать.

— Вы имеете в виду, ту, которая вас родила? Вы были приемным ребенком?

Он мысленно присваивал ей категорию и место в картотеке, которую он ведет для своих клиентов.

— Да.

— Как долго вы ищете ее?

Все время. Никогда не искала. Она вздохнула.

— Я не искала. Я не знаю, как это делать. Поэтому я и пришла к вам.

— Вы получили какие-то сведения о ней?

— Нет.

— Фамилия вашей родной матери?

— Я не знаю.

— Где будем искать — здесь, в Нью-Йорке?

Карен поняла, насколько не осведомлена она в этом деле. Она, Карен Каан, которая делает по четыре коллекции в год, раздает интервью журналистам, знает, как делать дело и добиваться успеха, как эффектно преподнести себя Биллу Уолперу и произвести впечатление на этого сукина сына, абсолютно беспомощна, пытаясь решить главную загадку своей жизни и не имея определенного плана, не произведя никаких предварительных исследований. Что с ней случилось? Она не только не может зачать ребенка, но и породить здравую мысль. Карен казалось, что она выглядит дурой, несмышленым младенцем, который ждет, что большой дядя поможет ей. О чем это он спрашивал? Где ее удочерили? Она хотела ответить, что не знает, но вдруг вспомнила — как ниоткуда, — что однажды Арнольд упомянул Чикаго. Он не любил командировок в этот город. Возможно, потому, что она родилась там.

— Я думаю, в Чикаго, — сказала она.

Она открыла сумочку и стала искать в ней две фотографии, служившие ей талисманом. Но их здесь не было. Она почувствовала, что бледнеет. Потеряла? Она могла бы поклясться, что положила их сюда. Но последнее время она была так замотана и расстроена, что забыла о них. Где она видела их последний раз? Ее лоб покрылся капельками пота, и она в растерянности поглядела на «большого дядю».

— У меня должны быть фотографии. Я почти уверена, что я из Чикаго.

Мистер Центрилло понимающе кивнул.

— Мне надо посмотреть законы штата Иллинойс. Вы знаете, законы различаются в разных штатах. Миссис Коган, я думаю, вы видите все трудности сами. Даже допустив, что вы родились в Чикаго и были официально удочерены, и предположив, что документы не засекречены, — все равно без имен и дат будет очень трудно что-либо узнать. Как ваше девичье имя?

Наконец-то она могла ему ответить что-то определенное.

— Липская, — сказала она и назвала имена Арнольда и Белл, даты их рождения и старый бруклинский адрес.

Но Центрилло только качал головой.

— Даже с этим датами и именами будет очень трудно. Но разрешите задать вам еще один вопрос.

Она согласно кивнула. Ей показалось, что она вообще не сможет больше отвечать. Достаточно одного слова — и она разрыдается. Боже, когда она плакала в последний раз? Она уже не помнила. Но губы ее дрожали.

— Я понимаю, что иногда неудобно спрашивать такие вещи, но не могли бы вы получить нужную вам информацию от приемной матери? Вы можете поговорить с ней на эту тему?

Как по волшебству, слезы прекратились.

— Невозможно, — сказала она.

Центрилло кивнул, словно ответ не содержал ничего неожиданного. Он вздохнул.

— Есть ли у вас свидетельство о рождении? — спросил он.

— Да! — ответила она с таким энтузиазмом, что снова почувствовала себя дурой.

— Можно взглянуть на него?

— Я не взяла его с собой, — виновато призналась она.

«Большой дядя» снова вздохнул.

— Миссис Коган, я думаю, что мне надо спросить вас: вы всерьез хотите найти свою мать? Может быть, вам совсем не нужен частный детектив? Может быть, вам надо поговорить с кем-нибудь другим? С рабби, с консультантом, с семейным доктором…

Краска стыда залила ее лицо. Он посылает ее к психиатру. Она побывала уже у трех. Ей надоело изливать свои чувства другим людям. Она просто хочет найти свою проклятую мать. И плевать на то, что она в растрепанных чувствах и растерянности! Слава Богу, не так часто в жизни она чувствовала себя столь ранимой и безрассудной. А с ранимыми и безрассудными бабами случается одно и то же — их посылают к психиатру… — проверить, все ли у них в порядке с головой. Теперь глаза Карен действительно наполнились слезами, но не только от боли, но и от злости.

— Послушайте, мистер Центрилло, я знаю, что я не подготовилась как следует к встрече с вами, и прошу прощения. Если вы составите список того, что вам нужно, я попробую выполнить ваши требования. Но я бы хотела от вас услышать… При условии, что я выполню все это, вы возьметесь искать мою родную мать?

— О, пожалуйста, миссис Коган, не принимайте все так близко к сердцу. Я понимаю, как вам трудно. Но что здесь можно обещать? Иногда я иду в судебную палату в бюро документов и — раз, два, три — все готово. В других случаях — трачу годы на поиски — бывает, что ничего не нахожу. Большинство женщин, отказывающихся от своих детей, не очень гордятся этим. Они начинают новую жизнь. Переезжают на новое место. Они умирают. Но, что бы с ними ни случилось, они не хотят, чтобы другие знали их местопребывание. Если я правильно вас понял, ваша родная мать никогда не делала попыток найти вас?

Карен удивленно откинулась в жестком кресле. Ей и в голову не приходило, что мать могла искать ее.

— А такое возможно? — прошептала она.

— По-всякому бывает. В некоторых случаях у матерей оказывается достаточно информации, и они могут отыскать ребенка. В других же они имеют дело с закрытой документацией. И в шестнадцати штатах в этом случае ни вы, ни ваша мать не получите никакой информации, позволяющей вам связаться друг с другом. Даже если вы обе этого очень хотите.

Долго сдерживаемые слезы теперь покатились по лицу Карен. Все казалось таким печальным. Она думала обо всех разъединенных матерях и дочерях и их безрезультатных поисках друг друга. Спокойным, естественным движением мистер Центрилло открыл ящик и достал из него упаковку с салфетками. «Как психиатр», — подумала она. Слезы продолжали катиться из ее глаз. Она долго рыдала, выплакивая накопившиеся за долгие годы слезы. Наконец она вытерла щеки и сумела выговорить:

— Все это так грустно. Очень и очень грустно.

Она высморкалась.

Мистер Центрилло перегнулся через стол, достал клинекс из упаковки и тоже высморкался. Он шумно вздохнул.

— Что же, так оно и есть…

Какое-то время они сидели в тишине, освещенные солнцем. Потом Карен сделала глубокий вздох, потянулась к сумке, вытянула из нее блокнот Файл-о-фэкс и ручку Мон Блан.

— Хорошо, — сказала она, — продиктуйте все, что вам нужно для поисков моей матери.

После обсуждения списка требований и платы за работу Карен поискала в сумке конверт, в который она заранее положила деньги, чтобы расплатиться с детективом. Центрилло аккуратно заполнил расписку в получении денег, затем встал, проводил ее к двери и задумчиво глядя на чистый деревянный пол, тихо сказал:

— Миссис Коган. — Он придержал ее за локоть. — Позвольте мне задать вам еще один вопрос. Вы отдаете себе отчет, что вы ищете? Потому что, даже если мы найдем вашу мать, это может оказаться не то, что вам хочется.

Она пожала ему руку. Как ему объяснить, что с ней сейчас происходит?

— Пусть будет как будет, — сказала она.

Шофер Корман ждал ее в вестибюле конторы.

— Прошло ровно полчаса, вы велели зайти к вам.

Она только тряхнула головой и позволила ему помочь ей добраться до машины. Сейчас она не отказалась бы ни от какой помощи.

15. Друг в твидовом костюме

Утро превратилось в сплошной трезвон телефонных звонков с поздравлениями от работников компании. Каждый звонивший говорил одно и то же: обычно они не смотрят телевизор, но вчера, проходя мимо открытой двери… так уж получилось, что они настроились на программу Эл Халл и… Карен могла только посмеяться. Столь же забавно было наблюдать, как Жанет и другие секретарши, а вместе с ними и миссис Круз и даже Кейси, смотрят на нее с необычайным почтением. Похоже, что во власти телевидения наложить на вас лоск престижности и придать особую значительность, стоит вам только появиться на голубом экране. Неподвластными косметическому очарованию телеэкрана оказались лишь Белл и Джефри.

Она решила не обращать на мужа внимания, пока тот не извинится перед ней. Несмотря на болезненный осадок после скандала, она продолжала РКО — работать как обычно. А работа включала, в частности, подгонку с помощью булавок завертывающейся юбки, облегающей стройную талию Тангелы под наблюдением Стефани. Карен тщательно и несколько раз проверила, не была ли девушка под наркотиком, но пассивное недовольство Тангелы казалось вполне обычным. Карен собралась было отпустить ее на перерыв, когда зазвонил телефон.

— Кто это? — громко спросила Карен, зная, что Жанет была на интеркоме.

— Пожалуйста, под-дите к телефону, — попросила Жанет с бронковским акцентом, тяжелым, как дом.

Стоя на коленях с полным ртом булавок, в разгаре борьбы с непокорной материей, Карен совсем не была готова бежать к телефону. Жанет должна бы знать это.

— Кто звонит? — снова спросила Карен с раздражением.

— П'жалуста, под-дите к телефону, — повторила Жанет.

Со вздохом недовольства, который был слышен по интеркому, Карен тяжело поднялась на ноги и пошла к рабочему столу.

Она слишком постарела для того, чтобы чувствовать себя удобно, сидя на полу. Боже, как она устала! Карен схватила трубку.

— Кто… твою мать, это? — бросила она Жанет.

— Билл Уолпер. Я думала, вы не хотите, чтоб об этом знали другие. Вы всегда психуете, когда он звонит.

— О да. Спасибо. Соедини меня с ним, — попроси ла Карен, признав ее правоту.

Она попыталась собраться с мыслями и привести себя в форму. Неужели просмотр телепрограммы подвигнул его сделать, наконец, предложение? Нет, не может быть. В этом случае он бы звонил Джефри. Или этим звонком он пытается смягчить свой отказ иметь с ними дело? Мысль о том, что она отвергнута, вызывала ощущение холода в животе. Ведь то, что она не хочет принять предложение, еще не означает, что она не хочет, чтобы оно было сделано. Хорошо. Пусть им отказывают. Все-таки рада она этому или нет? Раздался щелчок телефонного аппарата. Глубоко вздохнув и сконцентрировав столько энергии и энтузиазма, сколько можно вложить в одно простое слово, она сказала:

— Алло! — и продолжила: — Билл, как приятно вас слышать!

— Пожалуйста, подождите. Мистер Уолпер снимет трубку, — раздался резкий, сухой ответ секретарши с того конца провода.

Дерьмо! Карен бесил подобный телефонный снобизм. Этот ход в их игре она проиграла. Карен попыталась взять себя в руки и подготовиться к разговору.

— Карен? — На этот раз она слышала голос Билла Уолпера. — Вы очень заняты? Не хотите ли вместе позавтракать?

— Когда? — спросила она, припоминая намеченные на эту неделю дела, связанные с подготовкой к шоу в Париже.

Не забывай и о том, насколько ты сейчас измотана, предупредила себя Карен.

— Сегодня. Прямо сейчас. Скажите «да», и моя машина заедет за вами минут через двадцать.

Мужик спятил и к тому же оказался удивительно наглым. Не похоже ли это на приглашение девушки на пятницу с просьбой остаться до субботы? Но полегче, ты не Коко Шанель.

Карен строила всю свою жизнь через «да», когда другие отвечали «нет». Она задумалась даже не на секунду, а на мгновение, не взять ли с собой Джефри, но поняла, что не знает, где его искать. Его присутствие и не предполагалось…с ним! Он взбесится, что она не позвала его. От уязвленного самолюбия или от зависти? Ей все равно.

— Ну что ж, пожалуй.

— Мой шофер будет ждать вас в двенадцать тридцать. — В тоне Билла слышалось одобрение. — Вас устроит «Льютис»?

— Замечательно, — промурлыкала она в ответ.

Это был наилучший маленький ресторан Нью-Йорка.

Не задаваясь больше никакими вопросами, она повернулась к племяннице и крестнице:

— Представление окончено, я сматываюсь.

Она перегнулась через рабочий стол, чтобы дотянуться до своей сумки, достала из нее стодолларовую купюру и отдала Тангеле. Карен не обмолвилась с ней ни словом по поводу ссоры с Дефиной. Но ей хотелось подчеркнуть свое хорошее отношение к крестнице.

— Можешь просадить на ланч, — сказала она, и Стефани хихикнула, распознав в тоне тетки интонации Белл.

Карен улыбнулась надутой Тангеле.

— Возьми ее с собой в какое-нибудь приличное место.

— Пошли! — буркнула Тангела, и девчонки вышли из комнаты.

Оставшись одна, Карен достала зеркальце, чтобы осмотреть себя. Вести с поля боя были неблагоприятными: начать с того, что ее лицо, напоминающее картошку, могло быть доведено до приемлемого вида лишь после шлифовки хорошим увлажнителем, наложения прозрачного кремового основания и полировки бронзовой пудрой Гуерлайна. Глаза были красными и, как говорили в офисе, ВКС — волосы в катастрофическом состоянии. Карен тряхнула головой в тщетной надежде распушить волосы или добиться эффекта стрижки без стрижки, которую однажды сделал ей Джин Пайр. Ей придется отказаться от этого парня и вернуться к Карлу. Он понимает ее волосы. Может быть, их стрижка поднимет ему настроение. Надо подумать. Но это потом. А что можно сделать в той чрезвычайной ситуации, в какой она оказалась сейчас?

Пятнадцатью минутами позже она вышла из вестибюля дома 550 на Седьмой авеню к длинному мерседесу Билла Уолпера, неся с собой небольшую папку с письмами и меморандумами, чтобы быть уверенной, что ее не застигнут врасплох вопросами о деталях дела. Кожа лица была ухоженной, губы подкрашенными — но внешний лоск кончался на волосах, которые были хорошо расчесанными, но не уложенными. В сорок два года есть пределы женскому умению прихорашиваться в пределах четверти часа. Пшеничного цвета хлопчатобумажная трикотажная туника и короткая юбка, которые она надела, завершали ее образ, приятно оттененный буклированного вязания роскошным жакетом, который прикрывал ее полнеющую фигуру.

Не было ничего удивительного в том, что автомобиль Уолпера оказался волшебно-прекрасным. Карен откинулась на удобное, уютное сиденье, обитое серой кожей. Машина была — чистая роскошь. Шум улицы полностью блокировался затемненными стеклами и льющейся музыкой концерта Моцарта по аудиосистеме. Первый раз за неделю Карен попыталась расслабиться. Машина была в сотни раз лучше наемных лимузинов, которыми она пользовалась в деловых поездках. «Как я попала сюда? — удивлялась Карен. — Я, простая еврейская девочка из Бруклина, сижу в одном из самых роскошных в мире автомобилей и еду в один из самых роскошных ресторанов города». Карен потрясла головой, чтобы разогнать наваждение.

До сих пор, несмотря на успехи, достигнутые за последнюю пару лет, несмотря на награду фонда Оукли и публикации в журналах на дорогой глянцевой бумаге, она не принимала заработанную славу и достаток за должное. Ей казалось, что долгий путь наверх, сопряженный с тяжелым трудом, болью и стрессами последних месяцев, еще не пройден до конца, что она еще остается подающей надежды претенденткой, а не солидной и уважаемой звездой моды. Карен так и не привыкла к тому, что может себе позволить роскошь не обращать внимания на ценник с правой стороны меню, купить ювелирное украшение, которое ей понравилось, и не заходя в банк, знать, что у нее написана пятизначная цифра на чековой карточке.

«А что, если это конец? — задалась вопросом Карен. — Если это вершина, с которой остается только путь назад, путь вниз?» Ей вспомнился Тони де Фриеза, подошедший к ней на вручении Приза Оукли. Что он ей сказал? «Увидимся на выходе» — на пути вниз? Не хотелось бы, оказавшись на вершине, незаметно скатиться в пропасть. Или же только так и можно узнать, что было на вершине, — когда смотришь со склона, с которого виден пройденный путь? Ей стало холодно, и она попросила шофера привернуть кондиционер. Не надо было соглашаться на ланч, вдруг осознала Карен, надо было продолжить работу над парижской коллекцией. «Если я провалюсь на парижском шоу, то провалюсь всюду».

Она тяжело вздохнула. В моде ты хороша ровно настолько, насколько хороша твоя последняя коллекция. Намеченная на сегодня работа не продвинулась ни на шаг, а это означало, что парижской коллекции на сегодняшний день не существует в природе. Начиная работать в моде, она дала себе два обещания: первое — она будет одевать женщин в удобные и прекрасные наряды и никогда не навязывать им ничего броского, но смешного, клоунского или сковывающего движения; и второе — она разработает модели так, чтобы линия их производства была простой и все компоненты ее легко согласовывались друг с другом.

Начало было легким, но дальше пошло труднее. Элегантная простота дается большим трудом. Все ее искусство основывалось на знании того, как прекрасная, чувственная, сказочная по ощущению материя собирается в складки или стекает по форме тела. Она, как и Шанель, всегда была в поисках нового, качественного материала. Коко Шанель в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, как только появился ластекс, сразу же выставила коллекцию своих потрясающих нарядов, сделанных из него.

Другим секретом Карен была структура сделанной ею одежды. Она была уникальна, поскольку простота линии подкреплялась мастерским кроем и идеальным швом. Созданный ею разлетающийся кашемировый жакет казался свисающим с плеч совершенно свободно. Но сколько потребовалось работы для того, чтобы скроить плечи так, чтобы добиться этого эффекта! Ее маленькая фуфайка-безрукавка с круглым вырезом сидела безукоризненно благодаря небольшим, почти невидимым выточкам, определить расположение и способ шитья которых она могла, только используя накопленные годами опыт и знания. Те же выточки надо было кроить несколько иначе и выше для шелковых чесучевых фуфаек. А ее слаксы! Они стали знаменитыми. Женщины были готовы убить друг друга, чтобы раздобыть их для себя. Карен знала, как скроить ногу, как обработать шов, как гарантировать точный подъем таким образом, чтобы слаксы никогда не задирались и не морщились и при этом уменьшали живот и бедра и удлиняли ноги. Просто? — Да. Легко? — Нет!

После многих лет обучения, многих попыток определить, что срабатывает, а что нет, после того как она продралась сквозь джунгли Центра одежды, после борьбы за популярность в прессе, на радио и телевидении, борьбы за признание, за рынки сбыта — она наконец добилась своего. И вот она теперь здесь — в роскошном лимузине — на вершине достигнутого, но и перед лицом нового вызова в бесконечной погоне за новейшим и лучшим. Потому что в моде не достаточно быть только хорошим, нравящимся и стильным. Вы всегда должны выглядеть по-новому. И с этим надо считаться. Ее клиентки покупают наряды не потому, что испытывают нужду в одежде: они покупают новинки.

Если даже ее одежда станет классической, независимой от времени и перекроет все стандарты, если она будет хорошо сидеть и льстить наружности владельца, но не будет новой — провал обеспечен.

Этот категорический императив новизны с годами все более и более раздражал Карен. Она была изобретательна и достойно встречала вызов раз за разом, сезон за сезоном, но это уже начинало походить на плохую шутку. В отличие от других требований моды, требование новизны не было ее внутренней ценностью. Функциональность и эстетичность — да, это настоящие ценности. Но почему женщины — а за ними и пресса — так гоняются за новизной?

В прошлый сезон она создала неплохую коллекцию, которая хорошо распродавалась и получила общее одобрение в обозрениях моды. Но в «Вуменз виар» ее коллекцию назвали «слегка уставшей» и обвинили в том, что она «зацикливается». Один неудачный сезон, в лучшем случае — два, и Карен окажется вне игры, вне дела, как говорит Джефри. Избалованная хвалебными отзывами, она обиделась на «Вуменз виар». И обида не проходила. Значит, теперь, когда она признана всеми, они с той же энергией, с какой создавали ее имидж, начнут подрывать его. А что делать? Так устроена индустрия моды. А награда Оукли сделает ее лишь более яркой мишенью, более уязвимой для их выпадов. Правда, если она продаст свои права Norm Со, то эти проблемы отойдут на второй план. Да вот захочет ли Билл иметь с ней дело после провала в Париже? От этой мысли Карен передернуло.

На какой-то момент ей захотелось все переиграть обратно и снова оказаться в рабочей комнате. Ей нужно быть на рабочем месте. Если не сосредоточиться на коллекции… Она чувствовала себя не в своей тарелке, и для того чтобы убедиться, что все нормально, она стала просматривать почту, которую захватила с собой при выходе с работы. Когда они только-только открыли компанию, Карен обходила все почтовые ящики и собирала письма. Это казалось естественным, потому что все письма были адресованы ей. Теперь собирает, сортирует и распределяет почту ее секретарша Жанет. Но даже после фильтрования на стол Карен попадает довольно увесистая пачка корреспонденции. Сейчас в ворохе писем, высыпанных в подол платья, среди внутренней деловой переписки и других официальных сообщений выделялись два конверта, которые могли представлять для нее особый интерес. В первом была жесткая почтовая карточка. Жанет уже обрезала конверт, и Карен оставалось только вытащить ее. Карточка была написана элегантным почерком.


«Дорогая Карен!

Я уверена, тебе понравилось, как показали твои удивительные наряды по телевизору.

Ты не можешь себе даже представить, как я счастлива. Я была чересчур требовательна к тебе, но никто кроме тебя не смог бы сделать этого. Ты знаешь, как много значила для меня свадьба, и только с твоей помощью я смогла выглядеть для Ларри так прекрасно, как мне хотелось. Теперь я навсегда у тебя в долгу.

С глубочайшей благодарностью

Элиза Эллиот».


Карен заморгала. Она не часто получала благодарности, тем более от клиентов ранга Элизы Эллиот, которую до нее одевали Гивенчи, Меинброчер и Марк Боан от Диора. Она нашла время написать письмо в разгар медового месяца. Холодная, требовательная, она была настоящей аристократкой. Карен была тронута. Небольшой квадратик почтовой карточки давал ей ответ на вопрос, который она задавала себе. Она находилась здесь, в этой роскошной машине, благодаря своему таланту и усердной работе. Карточка была предзнаменованием, появившимся в нужный момент и в нужном месте. Она погладила ее и сунула обратно в сумку. Открытка Элизы, конечно, не была Призом Оукли, но все же…

Второе послание не было столь приятным. Норис Кливленд, третьесортный дизайнер, приглашала ее на презентацию новых духов. Конечно же, они назывались «Норис»! Модели одежды Норис были очень похожи на старые коллекции Карен, вот только цвета подбирались паршивые. Карен покачала головой. Все-таки ей досаждало, что она должна бороться за все, что имеет, а Норис добивается этого же безо всяких усилий. Почему Норис так легко удается продавать свои подделки заказчикам высочайшего ранга? Карен скомкала карточку с приглашением и сунула ее обратно в сумку. Прием будет прекрасным и соберет замечательных людей. Однако она сомневалась, что духи потянут на «Номер Пять», «Опиум» или «Обсешн». Непонятно каким образом, но Норис всегда удавалось сорвать успех на пустом месте. Карен не удивило бы, если бы флакончики духов оказались пустыми.

Она поглядела из окон лимузина. Пешеходы из пестрой толпы на тротуаре пытались заглянуть сквозь стекла и распознать, кто едет в такой роскошной машине. Затемненные стекла защищали Карен от любопытных взглядов. Она могла быть среди этих людей, одетая в расхожую полистеровую дрянь и ботинки от Файава. Каким образом она оказалась здесь и смотрит на эту публику изнутри? Чем она заслужила это? Как долго такое продлится? Несмотря на то, что Джефри вел себя в последнюю ночь как свинья, Карен знала, что в достижении нынешнего положения она многим обязана ему, и он был прав почти во всем. Он был прав, говоря, что Форд разбогател на фордах, а не на линкольнах, и прав, что в американской высокой моде нет больших денег. Может быть, поэтому в ней чувствуют себя уверенно разве что Джимми Галанос с Вест-Кост и, возможно, Скасси.

Может быть, индустрия готовой одежды тоже таит в себе опасности. Дизайнерская одежда стоит дорого, но она и очень трудоемка. Объем продажи невелик, а значит, и прибыль оказывается низкой. Достаточно одной плохой партии — и вы пропали. Дизайнеры вроде Ральфа Лорена, Донны Каран, Энн Клейн и другие их уровня сделали деньги на бриджевых линиях низкой стоимости и на лицензионных сделках. Никто из них не выпускал сам свою продукцию в массовое производство. Ральф использовал промышленные мощности Байдермана для производства созданной им женской одежды, и они производили свыше пятидесяти тысяч моделей в год!

Неудивительно, что финансирование бриджевой линии без партнера с высоким капиталом разоряет компанию К. К. Inc. Очень трудно найти компанию, которая может запустить в производство ее коллекции, вовремя исполнить заказ, добиться нужного качества и дождаться, когда продукция окупится. Если она не хочет скатиться до уровня «лучшей спортивной одежды» Лиз Клайнборнз или Джонс N. Y., то ей лучше придумать, как профинансировать бриджевую линию, или же заключить контракт с Norm Со и расширить ассортимент до дизайнеровской одежды «умеренного уровня Чоус-энд-Тейп Межер».

Шофер маневрировал на пешеходных переходах, прокладывая себе путь в сумасшедшем движении центра города в более фешенебельный район Пятидесятых Восточных улиц, где находился Таунхауз, в котором располагались лучшие французские рестораны Нью-Йорка по соседству с роскошными особняками из песчаника. Сидя в мерседесе, медленно двигающемся сквозь пробки по улицам города, Карен имела достаточно времени, чтобы изучить внутреннюю отделку машины. Есть лимузины и лимузины, думала она, отмечая совершенство интерьера, отделанного матовым деревом, чехлы из альпаги с монограммой «WW» на сиденьях, хрустальный графин в серебряном держателе, привинченный к панели, и серебряную вазу (тоже с монограммой и прикрепленную к корпусу машины), в которой дрожала ветка древовидной орхидеи.

Карен нервничала. Скандал с Джефри выбил ее из колеи. Ей было плохо от возникшего между ними напряжения. Она чувствовала себя отвратительно: почтовой посылкой и с доставкой на дом. Тишина начала раздражать ее.

«Билл, кажется, любит клеймить вещи и привинчивать их к стенам», — прокомментировала про себя Карен.

В зеркале заднего вида глаза водителя сохраняли безучастное выражение.

— Мы сейчас приедем, — сказал он. — Мистер Уолпер ждет вас.

Водитель прижал лимузин к тротуару, вышел и открыл дверцу, прежде чем Карен успела сообразить, что ее вежливо выставляют из машины. Когда она выбралась из нее, она улучила момент осмотреть хорошо сшитый костюм шофера и его кепку — не заклеймлена ли она двойной «W». Клейма не было. Но это ее не успокоило. Она одернула юбку, одновременно пытаясь незаметно стереть пот с ладоней. «Чего я так боюсь?» — спросила она себя и поднялась по двум широким ступенькам к ресторанной двери, где ее приветствовал Андре. Он провел ее через небольшую, но шикарную обеденную комнату с роскошными гобеленами на стене в менее формальный застекленный сад в задней части ресторана. Она улыбнулась Шери Лэнсингу, главе «Парамаунт пикчерс», ее многолетнему клиенту, который завтракал с Деми Мур — не ее клиенткой. Она узнала одного из братьев Кауфман — миллионеров и дельцов по недвижимости, с которыми семейство Каанов было знакомо много лет. Это было место для деловых завтраков высокого класса.

Билл Уолпер сидел за угловымстоликом и ожидал ее. Он поднялся для приветствия, но Карен отметила, что при этом даже не попытался подвинуть стул и пригласить ее сесть, предоставив это сделать Андре. Она также отметила, что Билл занял угловое место за столиком, и ей пришлось сесть напротив него, спиной к залу. Было ли это все преднамеренно? Билл определенно не нравился ей. Но когда он обратился к ней с улыбкой, его голос звучал искренне и радушно.

— Благодарю вас, что так охотно согласились прийти сюда, — сказал он, и Карен уже готова была извиниться за свои подозрения.

Он повернулся к Андре и поднял свои густые брови:

— Ты знаком с Карен Каан? — спросил он. — На этой неделе ее показывали по программе Эл Халл.

Затем, повернувшись к Карен, добавил:

— Предлагаю довериться выбору Андре.

Тот просиял.

— Для начала я бы предложил салат из омаров. У нас их немного, и мы готовим их холодными, половинками.

Билл взглянул на нее.

— Вы любите омаров? — спросил он, как будто она нуждалась в переводе названия блюда. По тону было неясно, пытался ли он помочь ей или, наоборот, уесть за ее незнание французского.

— Je voudrais l'hommard, mais pas maintenant, merci. Un salade verte seulement, et apres le salade, l'hommard, s'il vous plait. — Она улыбнулась обоим мужчинам. — Je n'ais pasfaima la dejeuner[6], — соврала она.

На самом деле она умирала с голоду, но лучше этого не показывать.

— Je comprend, Madame. Moi aussi, — согласился Андре и повернулся к Биллу: — Et pour vous?[7]

Билл прочистил горло, возможно, чтобы скрыть легкое смущение. Хорошо. Карен подавила ухмылку.

— То же самое, — сказал он и вопросительно взглянул на Карен: — Чардони?

Карен вспомнила о дефинином Мерло и последовавшей перепойной головной боли. Боже, не хватает только повторить это сегодня! Одна мысль о белом вине вызывала тошноту.

— Я знаю, что это не положено, но я предпочитаю красное, даже с омарами.

— Nous avons un Bordeaux superior[8], — предложил ей Андре.

— Но…

— Почему бы нам не начать с Чардони? — мягко спросил Билл.

Андре принял заказ, кивнул и быстро отошел. Карен моргнула. У парня была выдержка что надо. На мгновенье она задумалась, не настоять ли на Бордо, но решила, что не стоит. Вначале она посмотрит, что ей предложат. Она чувствовала спазмы в животе и неудобство оттого, что сидит спиной к залу, но постаралась принять спокойную позу ожидания за столиком. Интересно, как часто Билл приглашает сюда женщин и обрабатывает их таким вот образом? А кто из сильных мира сего отмечает, с кем он назначает ланчи?

— Шоу Эл Халл имело потрясающий успех, — сказал Билл, — и вы получили прекрасные отзывы в прессе о свадьбе Элизы Эллиот, — добавил он с одобрением. — Хорошо бы увидеть ваши идеи в воплощенном виде.

Карен моргнула, соглашаясь. Он был прав. И высказал самое главное. Посмотреть на вещи в завершенном промышленном исполнении было бы здорово.

— Вам понравился наряд Элизы?

— Мне понравились отзывы о нем в модной прессе. В наше время дизайнеры должны ассоциироваться со знаменитостями. Большинство из них приглашают на свои шоу кинозвезд. Знаете, что они подкупили Дженифер Флавин, чтобы добраться до Сталлоне? Крупная сделка. В том, что сделали вы, есть искра гениальности. Элиза Эллиот! Она пользуется популярностью у пожилых женщин, но смотрится современно. Молодежь обожает ее. У нее есть все: и стиль, и деньги. Она может стать для вас тем, чем была Одри Хепборн для Гивенчи. Как вам удалось это устроить?

Карен подумала, не притвориться ли, что она рассчитала эффект заранее, продумала все на несколько месяцев вперед, но почувствовала, что это будет звучать фальшиво.

— Она просто попросила меня об этом, — сказала Карен. — Она рискнула. Но наряд, кажется, получился неплохо.

— О вас писали в «Пипл»! Не скромничайте. Ничего себе — «получился неплохо»! — засмеялся Уолпер. — Когда я смотрел на него, то думал, не накручиваете ли вы себе цену у Norm Со?

Карен улыбнулась в ответ. Это шутка? Она не знала, что ответить, и промолчала. Ее молчание, похоже, устраивало Уолпера, и он продолжал:

— Забавно, что, ввязавшись в бизнес, связанный с модой, мне пришлось научиться понимать женщин. — Он ухмыльнулся. — Это оказалось непросто. Мне понравилось почти все, что вы говорили на нашей прошлой встрече, но кое в чем я с вами не согласен. Мне надоело слушать разговоры о том, что женщины хотят удобную и носкую одежду. Ерунда, они хотят не этого. По крайней мере, когда идут за покупками. — Он помедлил затем наклонился к ней и заглянув в глаза, спросил: — Вы знаете, чего они хотят?

Завороженная его напряженным взглядом, Карен молчала.

— Они ищут приключений, — сказал он. — Они ищут надежду. Они ищут надежное убежище.

— Никогда не думала, что аллеи столь романтичны, — попыталась сострить Карен, имея в виду расположенные на них магазины дешевого ширпотреба.

Но Билл не засмеялся.

— Вы думаете, я шучу? — спросил он. — Я не имею в виду ваших частных клиенток. Элизе Эллиот есть где искать приключения помимо магазинов. Но подумайте о жизни большинства других женщин. Им надо одеть детей. Собрать школьные завтраки: два на поездки в автобусе и еще один — дневной. Добраться до банка или страховой компании и провести день за терминалом, компьютерным редактором или программой обработки файлов. За всеми этими заботами женщина пытается не думать о том, что стареет, о своем разочаровании в муже, о том, что она уже забыла, как мужчины смотрели на ее ноги и заглядывали в глаза. Она старается отогнать мысль, что теперь никто и никогда этого делать не будет.

А потом, на пути домой, надо забежать в магазин, забрать из школы одного ребенка и проводить в нее другого, поставить обед на стол и одновременно запустить стиральную машину. За обедом, слушая болтовню детей, она ни словом не обмолвится с мужем: все уже сказано, и не раз. Может быть, потом выдастся небольшой перерыв после обеда и час на телевизор — когда уложит детей. Рутинный секс, а чаще всего и полное его отсутствие. И попытка не думать о счетах по хозяйству и не копить раздражение на мужа, который вот уже два дня подряд засыпает, не сменив майки, и как обычно храпит. Вы знаете, зачем эта женщина идет в магазин? Что она ищет в нем?

Все еще загипнотизированная его взглядом, Карен только мотнула головой.

— Надежду. Надежду на то, что пара голубых туфель змеиной кожи изменит всю ее жизнь. Надежду на то, что тряпочка искусственного шелка что-то поправит в ее внешности или по крайней мере даст ей возможность почувствовать себя хорошо, когда она впервые наденет ее. Она верит в волшебство этикетки. Если на ней стоит имя Карен Каан, то и она сама будет как Карен Каан, и ее жизнь станет такой же, как у нее.

Он неловкости Карен издала смешок. Ее посещение Мейсов и прогулки по аллеям подтверждали правоту Билла. Но сама идея ей не понравилась.

— Моя жизнь не такая уж и прекрасная, — сказала она.

— Ваша жизнь кажется прекрасной для читательниц журнала «Пипл». Женщина, о которой я говорю, преодолевая чувство вины перед семьей, потратит шестьдесят долларов на флакон одеколона с броским именем на этикетке и будет втирать в себя эту туалетную воду, как магический эликсир.

— Ну а что, если не сработает? — спросила Карен. — Что она будет делать, если ее жизнь так и не изменится?

— Вся прелесть в том, что женщина не откажется от надежды — она купит другую марку, — засмеялся Билл.

У Карен слегка кружилась голова. Она припомнила маркетинговые исследования Кейси.

— В основном духи покупают мужчины в подарок женщинам, — сказала она. — Две трети парфюмерной продукции распродается в рождественские дни.

— Вы сообразительны. Но этот факт не меняет моей позиции. Бедняги мужья не знают ни того, что представляют собой их жены, ни того, что им нужно. Но они могут догадаться, кем их жены хотят быть. Поэтому они покупают мечту во флакончике. Все сводится к одному и тому же.

Старший официант, ведающий винами, подошел к столику и налил немного Чардони в бокал Билла. Тот поднял бокал, попробовал вино на вкус и одобрил. Затем был наполнен бокал Карен, но она упрямо не дотрагивалась до него. Пассивное сопротивление. Черт с ним и его играми в вино! Она была зачарована им, но отнюдь не очарована. Он был умен, могуществен и, может быть, даже прав. Но это еще не значит, что он должен ей нравиться.

Когда они снова остались одни, Билл продолжил:

— Карен, вы как раз в той позиции, когда можете продать им их мечту. Ваше имя и образ стали очень популярными, покупатель ассоциирует их с товаром высочайшего класса — с некоторой грубоватой народной простотой, но с городским лоском и смекалкой. Уникальная позиция для общей атмосферы девяностых годов. Поэтому ваше предприятие разрастается с бешеной скоростью, что очень опасно для небольшой, недостаточно обеспеченной финансами компании. Вы понимаете, что я имею в виду? Возрастание спроса означает производство большего числа товаров, рост производства означает большие долги по кредитам, большие кредиты означают большие проценты, а это значит — меньше прибыли. Или даже полное ее отсутствие. И знаете, Карен, любой дурак может управиться с делами небольшой компании, но чтобы превратить ее в большое и крепкое дело, требуются смелость и талант. Здесь нельзя допустить почти ни одной ошибки.

Билл Уолпер наклонился к ней.

— Карен, мне кажется, что вы и я — люди одного типа. У нас есть и смелость, и талант. Поэтому позвольте мне сказать, что я о вас думаю. Я знаю, что непозволительно затянул свое предложение, но не из-за потери интереса к вам. И надеюсь, что вы это поняли.

Карен мотнула головой. Джефри давно мечет икру по поводу затяжки предложения от Norm Со. Они уже подумывали о том, чтобы броситься в банк со своими предложениями в надежде поднять нужные деньги. Не на Джефри ли намекал Билл, когда говорил, что любой дурак справится с управлением малым предприятием?

— Я тщательно и внимательно изучил финансовые отчеты вашего мужа и материалы отчета Херба, подготовленные Базилем. — Билл сделал паузу.

О Боже, ей хотят замутить голову. Надо было взять с собой Джефри. Не хочет ли Билл отказать им в контракте сейчас, прямо здесь? Ну что ж, тогда этим все и кончится. В некотором смысле это будет облегчением. И хорошо, что не будет лишних свидетелей. Она попыталась улыбнуться, хотя губы пересохли и одна из них прилипла к верхнему ряду зубов. Но Чардони она не будет пить все равно.

— Ну и..?

— Я подготовил для вас предложение. Но хочу быть правильно понятым: я делаю предложение исключительно вам, Карен. Потому что вы — сердцевина дела. Norm Со покупает ваши права за пятьдесят миллионов долларов.

Карен почувствовала, как кровь прилила к ее лицу, а живот одновременно сжался, и вжался высоко в грудь. Правильно ли она расслышала его? Пятьдесят миллионов! Это более чем вдвое превышало догадку Джефри. О Боже, какие деньги! Правильно ли она расслышала его? Но что не так в этой картинке? Она схватилась за ножку бокала Чардони и сделала три больших глотка.

— Понимаю… — удалось выговорить ей.

Она сожалела, что не принимала участия в карточной игре с Джефри, Перри и их компанией. Тогда она могла бы удержать на лице спокойную маску игрока в покер. Вместо этого она лишь кивнула.

— Я хочу, чтобы вы поняли, что мы тщательно проанализировали ваши финансовые документы, и даже не проанализировали, а прочесали частым гребнем. Я закрыл глаза на подделки в инвестиционной отчетности. По правде говоря, я закрыл глаза почти на все. Потому что ваши люди взвинтили цену на все, кроме хорошего отношения. А вот его — недооценили. И пропустили единственный крупный шанс.

Он подождал, пока она переварит сказанное.

— Карен, я скажу грубовато, но если мы собираемся переспать друг с другом, то надо начинать по-честному. Мне необходимо, чтобы вы поняли, что я рискую пятьюдесятью миллионами долларов не ради вашей организации, не ради вашего переоцененного и по большей части копеечного производства. Я плачу за вас.

«Что же, черт возьми, это значит?» — недоумевала Карен. Она лишилась дара речи. Однако годы работы с тупыми, но популярными моделями не прошли для нее даром. Карен научилась сдерживаться и молчать, когда это требовалось. Она сделала еще один глоток Чардони и твердо поставила бокал на стол. «Не раскисай! Соберись и сосредоточься! — приказала она себе. — Сейчас не время поддаваться эмоциям. Что в сущности происходит?»

— Я думаю, что и вы, и я знаем, как переоценили достоинства вашей компании, но позвольте мне сказать вам, в чем ее недооценили. Вы — я думаю, даже вы — не представляете, насколько огромен ваш потенциал. Потенциал, Карен. Что меня воодушевляет, так это ваши потенциальные возможности. И талант. Талант — это виденье. Да, да, все вместе — потенциал, талант, виденье и дисциплина. — Билл засмеялся. — Получился целый список достоинств, которые трудно найти по отдельности, и совсем невозможно, чтобы были сразу все. А вы обладаете всеми четырьмя. Я это вижу. И все, что я могу сделать, — это дать вам ключ в царство моды. Я только привратник вашей будущей империи. Я уже вижу ее и знаю, что вы сумеете ее создать.

Он потянулся через стол и положил свою руку поверх ее руки, до сих пор холодной от ледяного бокала Чардони. Рука Билла была горячей и излучала тепло.

— Вы как раз тот человек, с которым я могу сделать быстрый прорыв. Я давно искал вас, — сказал ей Билл.

Сейчас ей надо было что-то сказать в ответ. Но где-то в мозжечке хор из сотни тысяч танцующих и скачущих детишек распевал: «Пятьдесят миллионов долларов! Пятьдесят миллионов долларов!»

Голоса звучали, почти как голоса кукол в фильме «Маленький мир», на который она водила Тифф в Диснейленде.

Несмотря на шум в мозгу, Карен накрыла его руку своей и сказала:

— Я очень польщена вашей верой в меня. Спасибо вам за это. Я действительно тронута.

И она правда была растрогана. Возможно, это только игра со стороны Билли, но она сработала. Однако он играл не только на то, чтобы выкупить права на ее имя. Он делал ставку на совместную работу. Она почувствовала головокружение оттого, что волна благодарности захлестнула ее. Человек этот казался ей сверхмогущественным и расчетливым. Он, по всей видимости, поверил в нее и вкладывает свои деньги, ожидая полной отдачи.

Официант вернулся с обещанным зеленым салатом, и Уолпер высвободил руку, чтобы взять вилку и приступить к трапезе. Но никогда в жизни Карен не была так безразлична к еде, как сейчас. Наверное, секрет успешной диеты и состоит в том, чтобы перед каждой едой получать предложение на пятьдесят миллионов баксов. Простенько и эффективно. Она посмотрела на тарелку с салатом. Абсолютно невозможно запихнуть это в рот, прожевать, а затем проглотить. Легче закинуть ноги на стол и разродиться. О Боже, она пьяна. Только вот от вина или от денег?

И вдруг она поняла, что не может представить себе реакцию Джефри на это предложение. Она сказала ему о своем твердом решении не продавать себя. Но сделанное предложение и не предполагает такую продажу. Сейчас ей необходимо посоветоваться с мужем. Все, что произошло, произошло по его инициативе. Но о таких деньгах не мечтали ни он, ни она. Хотя он и закрутил это дело.

Но в какой мере ее муж действительно определял ход событий? Билл говорит, что Джефри взвинтил стоимость их предприятия более чем на сто процентов. Не намекает ли Уолпер на то, что у нее плохая команда? Однако почему они не увидели и не оценили, как говорит Билл, действительно ценное, что было в их предприятии, — ее саму? И чем же тогда так хороши ее муж и Роберт-юрист? В защиту Джефри можно сказать, что у него нет опыта по торговле предприятиями — он раньше никогда этим не занимался. Значит, к такому повороту дел подготовил их Роберт-юрист?

Бесплатных ланчей не существует. Она это знала. Как знала и то, что от предложений в пятьдесят миллионов долларов не отказываются. Тогда от чего она должна отказаться взамен? Как много самостоятельности у нее останется? Что переменится при такой покупке?

— Как вы предполагаете работать вместе? — спросила она.

— Очень тесно, — ответил Билл.

Карен не поняла точного смысла его ответа.

— Знаете, на самом деле я не столь эгоцентрична, как говорила. Вы мне верите?

— Да. И в этом ваша сила. Но вы очень амбициозны. — Уолпер улыбнулся. — Я понимаю разницу между эгоцентризмом и амбициозностью.

В этот момент официант принес омара под майонезом прекрасного домашнего приготовления, который не имел ничего общего с начинкой в баночках с таким же названием под маркой Хелман. Карен выбрала кусочек омара, окунула его в соус и откусила.

— Но вернемся к вашей замечательной идее, — сказала она. — Ответьте мне на один вопрос. Если вы так хорошо разобрались с сомнительной прибыльностью нашего предприятия, то вы понимаете, что мы согласились бы на гораздо менее крупное предложение. Почему вы предлагаете пятьдесят миллионов долларов?

На прямой вопрос Карен Билл дал прямой ответ:

— Я не занимаюсь благотворительностью, — сказал он, — но приобретение вроде этого похоже на женитьбу. Вы бесполезны для меня, если вы несчастны, если вы не хотите или не можете зачать ребенка, или все время надуты, обижены и чувствуете себя обманутой. Циники будут говорить, что я всего лишь купил ваше имя, но в этом случае я купил бы его дешевле. Я хочу вас, — подчеркнул он. — А это означает эксклюзивный контракт на двенадцать лет. Вы работаете только на меня и ни на кого другого. — Он сделал паузу. — Между прочим, не думайте, что мы переплатим хотя бы один пенни. Ничего подобного. Сейчас Херб будет грызться за каждую копейку с вашим мужем и его командой. Они просят дорого, мы отказываемся. Мы запрашиваем все оптом и скидываем на несколько пунктов. Но это все мелочи. Переговорам не подлежит только условие эксклюзивности вашей работы. И я хочу, чтобы вы это хорошо усвоили. Для вас же в качестве наживки и платы — предложенные деньги, и в будущем — доля в акциях. И еще вера в то, что я разделяю ваше виденье. Если вы согласны, то мы заключаем эксклюзивный контракт. Таковы наши условия.

Не будучи сильной в математике, Карен потратила какое-то время на расчеты в уме. Двенадцать лет. Через несколько месяцев она отпразднует свой сорок третий день рождения. Контракт кончится, когда ей будет пятьдесят пять лет! Пятьдесят пять! Она почувствовала, как поворачиваются в ее животе куски съеденного омара. И сожалела о том, что выпила это проклятое Чардони.

Небольшая волна тошноты прокатилась по ней. Но разве она не дрожала от страха, что одна-единственная неудача в создании очередной коллекции разорит ее? Разве это предложение раз и навсегда не обеспечивает ей финансовую безопасность?

Но на что это будет похоже, когда под ее именем будут работать другие люди? О Боже, а нагрузка по управлению и контроль за всем этим! Она и так здорово перерабатывает, а взявшись за столь масштабное дело… что с ней станет? Билл внимательно посмотрел на нее.

— Карен. Я уверен, вы хорошо осведомлены о провалах в таких начинаниях. Я не хочу причинять вам те неприятности, которые имела Шанель, работая с Вертмейерами.

Карен улыбнулась, вопреки своему желанию. Неужели Билл догадывается о том, что она обожает Шанель? Или это просто совпадение? В тысяча девятьсот двадцать четвертом году самым худшим врагом Шанель оказалась сама же Шанель. Она отказалась от своих прав на духи за десять процентов от сделки. И в течение пятидесяти лет девяносто процентов дохода доставались Вертмейерам. А после ее смерти и все остальное перешло к ним. Вертмейеры до сих пор остаются одной из самых могущественных групп в мире моды.

— Вы отводите мне больше десяти процентов? — спросила Карен.

— Да, но в ответ и многого требую. Я хочу, чтобы вы все хорошо продумали и сказали мне, «находясь в здравом уме и твердой памяти», что вы хотите и желаете все эти годы оставаться творцом. Что вы уверены в себе, энергичны и готовы сделать больше и лучше сделанного вами ранее. Вот мое условие.

Улыбка Карен растаяла. Как может она работать еще усерднее, чем теперь? Боже мой, она чувствует себя такой измотанной. А ведь задумывая продажу своего предприятия, она рассчитывала выиграть себе немного свободного времени. Но тоненькие голоса продолжали напевать: «Пятьдесят миллионов долларов!» Она тряхнула головой.

— Мне надо все хорошо обдумать, — сказала она.

— Такого ответа я и ожидал. И послушайте, у вас нет никакой необходимости делиться содержанием нашего разговора с остальными членами вашей команды. Нет смысла разжигать их ожидания, если вы решите отказаться от сделки. Со своей стороны, я тоже не буду никого посвящать в это до тех пор, пока вы не сообщите мне о своем решении. И если вы скажете «нет», то никто и не узнает о сделанном предложении.

Карен благодарно улыбнулась. Он продумал все и был очень внимателен. Он давал ей отступного и, может быть, тем самым давал возможность спасти ее семейную жизнь. Он был умен и проницателен.

— Еще вот что, Билл: если я приму предложение, то мне нужны гарантии, что вы не уволите никого из моих служащих. Я хочу распределить некоторые акции среди них, но так, чтобы они не оказались платой за увольнение.

— Да что вы! Нам надо будет набирать людей, а не увольнять, — сказал Билл. — Но мне не нравится эта идея распределения акций. Я хочу, чтобы вы сохранили львиную долю их за собой.

— Какая-то часть моих служащих работала со мной с самого начала. И уж если я ввязываюсь в дело, то они должны в нем участвовать как совладельцы, — сказала Карен.

Билл продумал ответ.

— О'кей. — Он повел плечами. — Но я сомневаюсь, что они оценят ваш жест.

Карен поглядела на него с благодарностью. Проиграет ли она сейчас по своей глупой доверчивости? Или он действительно такой понимающий и внимательный человек? Каким бы он ни был, но он был не тем, каким она его себе представляла. Что ей делать? Надо ли ей рассказать все остальным членам команды или подождать, когда у нее самой созреет решение? Билл предоставил выбор ей. Она посмотрела через столик на его румяное, привлекательное лицо.

— Благодарю вас, — сказала она, и ее благодарность была искренней.

— Считайте, что это мой подарок вам, — улыбнулся он.

Билл настаивал, чтобы его лимузин довез ее до работы после того, как он выйдет на углу Пятидесятой и Парка. Но у нее была назначена встреча с мистером Центрилло в «Соуп Бургер» на углу Лексингтона и Одиннадцатой улицы, и она отнюдь не хотела, чтобы водитель сообщил о ее маршруте Биллу Уолперу. Ей казалось, что он и так знает слишком много о ней; не стоит давать ему дополнительную информацию. Поэтому она попросила, чтобы шофер довез ее до Общественной библиотеки Нью-Йорка на Семьдесят девятой улице. Убедившись, что он уехал, она дошла до «Соуп Бургера». При каждом шаге маленькие хористы отбивали ритм, распевая песенку про пятьдесят миллионов долларов. Она не могла в точности описать свое состояние. С ней никогда раньше подобного не случалось. Конечно, ей с Джефри перепадет только часть денег: плата адвокату, премии и часть акций, которые она распределит в дополнение к тем, которые уже принадлежат ее семье и семье Джефри, существенно сократят сумму. Еще надо будет выплачивать налоги. И все же останется уйма денег. Настолько много, что она не знает, как с ними поступить. Она не хочет ни нового дома, ни более роскошной машины. Кроме как иметь ребенка, она, кажется, ничего не хочет. Ей хотелось бы с кем-нибудь посоветоваться. Но все, что скажут ей друзья или родные, она знала заранее. Белл скажет, что она сумасшедшая, если откажется от предложения, с подтекстом, что и те, кто сделал его, тоже свихнутые. Дефина посоветует ей следовать своей интуиции. Мерседес впадет в возбуждение и постарается скрыть бегающие глазки, притворяясь, что не хочет побуждать ее к сделке, а сама быстро подсчитает свою долю. Кейси впадет в еще большее возбуждение, а Карл скажет ей, что она стоит еще дороже. Но она беспокоилась не о них, а о Джефри.


Оказавшись в «Соуп Бургере» и увидев широкое лицо мистера Центрилло, она почувствовала облегчение и улыбнулась ему. На нем была летняя шляпа — помесь Федоры и Панамы. Он похлопал по свободному месту рядом с ним. Ресторан был маленьким — плита, распределительная стойка и дюжина табуреток вдоль стены. Она с радостью села за стол. У нее кружилась голова, как будто она крутилась на обитом красной кожей сиденье стула.

— Ну, миссис Коган, какие новости?

Новости? Мне только что предложили огромное состояние, но вряд ли об этом стоит сообщать вам, мистер Центрилло. Он казался еще более вросшим в землю, чем тогда, в своем бруклинском офисе. Она попыталась сконцентрироваться.

— Гм… Извините, я слегка возбуждена. Неприятности по работе. Но мне очень важно с вами поговорить. Вы узнали что-нибудь?

Она была на грани срыва. Что ей делать, если он вдруг скажет, что обнаружил ее родную мать?

Вот тут-то она и поняла, с кем она хотела бы поделиться новостями. Не с Белл, даже не с Карлом, и уж точно не с Джефри. Ей хотелось похвастаться, что она стоит пятьдесят миллионов, перед женщиной, которая отказалась от нее.

Но Центрилло только покачал головой.

— Извините, мне очень жаль. Если не будет дополнительной информации, то поиски окажутся долгими. Я еще не просмотрел все альтернативные варианты, но пока что не за что зацепиться, кроме как за кирпичные стены. Извините, — повторил он.

«Ну а чего я ожидала?» — спросила себя Карен. Ребенком она была фантазеркой. Фантазеркой она и осталась. Не было никакой мамы на конце радуги. Она была глупой, ранимой, полной несбыточных надежд, как маленькая девочка в книжке «Ты моя мама?», которую она читала Стефи. Почему бы ей просто не выйти на Лексингтон-авеню и не спросить у фонаря и голубей, не они ли зачали ее?

— Не могли бы вы теперь сообщить мне что-нибудь? — спросил Центрилло.

Карен вспомнила про фотографии. Она неопределенно кивнула и стала рыться в сумке в поисках снимков. Наконец она обнаружила их в запертом на «молнию» отделении кошелька, который она брала с собой на свадьбу Элизы Эллиот.

— Вот, — сказала она и протянула ему фотографии. — Я не знаю, где они сделаны, и не знаю когда, но это я.

— Здорово! — сказал он. — Очень здорово.

Звучало так, как будто он получил неопровержимое доказательство. Он перевернул фотокарточки, но не обнаружил никаких надписей или пометок.

— Послушайте, — сказал он, — вы случайно не показывали их своему отцу?

Она сокрушенно опустила голову.

— Подумайте, нельзя ли это сделать? Нам помогут любые сведения. Место и дата были бы хорошим началом, а имя — еще лучше.

Центрилло доброжелательно посмотрел на нее.

— Я знаю, это трудно, но это единственный ваш шанс.

Карен опять вздохнула. Ей трудно было представить, как она покажет карточки Арнольду. Как это получается, что она так смела в одних случаях и так трусит в других и боится задать простой вопрос Арнольду? Может быть, это свойство всех приемных детей? Они так глубоко ранимы, что не могут даже подумать о том, чтобы расспросить приемных родителей. Но, возможно, ей придется пройти через это. Скажет ли он ей хоть что-нибудь? Может ли она попросить его утаить разговор от Белл? Как сильно это заденет его?

— Миссис Коган, я очень сомневаюсь, что смогу что-либо сделать, пока не получу от вас какой-либо информации.

— Я поговорю с ним, — обещала она.

Она дала Центрилло номер личного телефона на работу, отвечать по которому не разрешалось никому, кроме нее. Ей надо помнить о том, чтобы не выдать свое настоящее имя.

Они вместе вышли из ресторана. Ее крупный спутник прошел с ней по Лексингтон-авеню и вошел в подземку на станции IRT. Карен проследовала за ним. Ее сердце сжалось. Голоса в голове прекратили свое пение. Она поняла, что никогда в жизни так не уставала. Она не могла сказать Джефри ни об одном из этих дел. На ней все еще висела неоконченная и весьма посредственная коллекция для парижского шоу, которая ждала ее на работе. Ей казалось, что она развалится на части прямо здесь, на углу улицы. Если бы Билл Уолпер знал ее истинное состояние, то он не предложил бы ей ни пенни.

16. Что с моей коллекцией?

Карен рано вернулась домой, долго спала, на следующий день взяла отгул на работе и пошла на выставку в Музей искусства Метрополитэн. Она обошла Институт костюма и провела час в Галерее Анненберга, всматриваясь в колорит картин Моне, Фантин-Летура и других любимых ею художников.

Забавно, конечно, но ей было наплевать на большинство наиболее популярных художников этого периода. Моне был блестящим живописцем, но слишком легким, а Ренуар вообще огорчал ее: столько плоти — и вся розовая и мягкая, как гнилой персик. Карен не пошла к его картинам и любовалась только тем, что действительно нравилось: натюрморт с ромашками в глиняном горшке, портрет женщины в темной одежде… Уже на выходе ее остановила странная маленькая картина. Она была написана в серо-черных тонах и представляла собой изображение рыбацкой лодки. Похоже на Курбе. Она пристально рассмотрела ее. Картина вызывала воспоминания чего-то виденного в кино или во сне. Но видение ускользало и снова балансировало на грани сознания.

В одиннадцать часов Карен вышла из музея и под моросящим дождиком пошла по Пятой авеню. Она шла на восток, к Одиннадцатой улице, мимо городских домов, Парк-авеню и клуба Юниор Лиг, в котором собирались большинство ее клиенток. Глядя под ноги, она заметила на асфальте отпечатки листьев китайского гинко, которые, наверное, упали на него ранней осенью, когда асфальтировали улицу. Маленькие, совершенной формы веерки оставили свои отпечатки на сером асфальте, хотя сами давно пропали. Это были нью-йоркские ископаемые, формы и изящество которых превосходили красоту анти-делювийских ракообразных, виденных ею в музее. Интересно, замечал ли кто-нибудь из членов Лиги эти отпечатки?

«А что останется после меня? Громадное наследство, которое смогут растратить племянницы и их дети? Несколько набросков, которые Пратты засунут в свой архив? Ссылки в книгах по истории моды?» Сейчас ей трудно даже вспомнить, когда она в последний раз чувствовала себя в кондиции. Усталость, измотанность и еще что-то… Возможно, печаль? Она была уже достаточно немолода и — предположительно — достаточно мудра, чтобы понимать, что довольство жизнью, настоящая радость жизни приходят неожиданно и только на мгновение, как луч солнца из-за Гудзона, который ослепил ее, когда она шла по Семьдесят девятой улице мимо лодочной станции. Или же они приходят пунктирно — то тут, то там, — как в те моменты, когда Джефри смотрит на нее, или она неожиданно замечает его в толпе прохожих, или застает сладко спящим на софе.

Радость нельзя загнать в угол, ее можно только выманить осторожными движениями, когда ты в ладу с самим собой, и там, где ты ее порой и не ждешь. Радость всегда неожиданна. И тем сильнее, чем неожиданнее… Так случилось в то сырое утро после дождя, когда она увидела настоящие листья гинко ярчайше-желтого цвета, которые валялись то тут, то там на дороге, образовывали совершеннейший по красоте орнамент. И в другой раз, когда вечерний свет, проскользнув в окно, рассыпался веером лучей по всей комнате. Лучи отражались в натертом паркете и утыкались в поникшие головки тюльпанов, спящих в вазе на столе. Озноб счастливых воспоминаний пробежал по спине — она жила такими моментами. Но как давно это было…

Хотя предложение Norm Со могло сделать ее богаче, чем можно было себе представить, оно не делало ее счастливой. Наоборот, через двадцать четыре часа после встречи она была больше в конфликте с собой и раздерганнее, чем раньше. Она была рада, что Джефри заработался допоздна и пришел, когда она уже спала. Он лег в гостиной и утром ушел до того, как она проснулась.

Карен не пришлось сообщать ему о встрече с Биллом Уолпером. Ей сначала хотелось разобраться с собственными ощущениями. Что ей могут дать деньги? Ей не нужен другой дом, и она не любит водить машину, поэтому она ей тоже не нужна. Деньги в большом количестве хороши лишь для того, чтобы на них купить себе свободу. Но как раз ее она и продает. Не похоже, чтобы предложение Norm Со как-то облегчило ее жизнь. Оно уже сделало ее жизнь сложнее и запутаннее. Если она примет предложение, то сумеет ли она взять ребенка, хватит ли времени на него? А сейчас ей приходится жить, тая секрет переговоров с Биллом, и если он вдруг раскроется, то ей придется столкнуться с разрушенными ожиданиями, страхами и надеждами других людей: Кейси, который был против сделки, миссис Круз и большинства работниц с производственной линии, которые опасались этого контракта, Мерседес, которая так жаждет своей доли от прибыли, что едва сдерживает себя, и Джефри, который даже не сдерживается. Карен испытывала давление со всех направлений и к тому же боялась, что этот контракт отвлечет ее от создания коллекции для Парижа.

Только Дефина, добрый старый друг Дефина, оставалась не вовлеченной в эту ситуацию и сохраняла нейтральное отношение к этой сделке. Поэтому, как только она доберется до работы, она поделится с ней впечатлениями от ланча с Биллом и обсудит его предложение.


— Пятьдесят миллионов? Ого! Парень знает, как нацепить наживку на крючок, — признала Дефина.

— Но что мне делать? — спрашивала Карен. — Я не знаю, что мне делать?

— Так узнай, — говорила Дефина. — Не предпринимай никаких действий до тех пор, пока не определишься со своими желаниями.

И это было как раз то, что Карен и ожидала от нее услышать.

Карен напряженно работала весь день, чтобы наверстать упущенное за время ее отсутствия. Было уже поздно — одиннадцатый час. Дефина тоже была еще на работе, суетясь в офисе и напевая старую песенку Майкла Джексона. На стене перед столом Карен висело более пятидесяти новых набросков.

— Прекрати петь! — раздраженно крикнула Карен. Ей казалось, что Ди пела отвратительно.

— Что тебя раздражает: мой голос или «Меморекс»?

— Дурацкая песня.

Карен встала, потянулась и протерла глаза. Боже, как она устала! Она подошла к окну и посмотрела на ленты огней, которые оставляли грузовики и легковые автомобили, с шумом проносящиеся по Седьмой авеню. Дряной песни Джексона вполне достаточно. Слава Богу, тройные панели окон заглушали шум улицы. Карен нуждалась в тишине. Но в этот раз Дефина не обращала внимания на ее настроение. Она хотела говорить, а поскольку Карен рассказала ей о предложении Уолпера, то теперь ей было трудно заставить подругу заткнуться.

— Ты думаешь, нам удастся использовать Стефани как примерочную модель?

— Почему бы и нет? Она чем-то тебе не угодила?

— Нет, она хорошая девочка. Мне не стоило бы говорить тебе, ведь ты все равно не замечаешь того, что не хочешь видеть. Ты не заметила, как сильно она похудела?

— Стефани?

— Да уж никак не Тифф.

Карен задумалась. Последнее время лицо Стефани казалось бледнее обычного. И она к тому же еще и похудела? Ей некуда было особо худеть, да и настроение у нее было вроде бы неплохим, разве что слегка возбужденным.

— Мне кажется, с ней все в порядке, — сказала Карен и снова вернулась к работе.

— Кого ты думаешь для Парижа?

Объяснений не требовалось: Карен поняла, о чем спрашивает Дефина. Они часто говорили в стенографическом стиле, поскольку без слов понимали мысли друг друга. Но Карен беспокоило нечто гораздо более важное, чем то, кого взять на работу моделью для демонстрации ее нарядов в Париже. Она была не только обеспокоена, но и напугана: важна не сама модель, а то, что будет на ней надето и кто придет смотреть коллекцию, и что скажут.

— Я не знаю. А как насчет Тангелы?

Карен вернулась к наброскам на стене, сорвала два из них, скомкала и выбросила в корзину.

— Ты серьезно?

— Вполне. Может быть, это поднимет ей настроение.

— Не делай этого ради меня. Во-первых, это ей не поможет. А во-вторых, она еще не готова для Европы.

Они опоздали с наймом моделей для шоу. Все лучшие и наиболее высокооплачиваемые из них были уже заняты. Но бюджет Карен и не позволял надеяться заполучить супермодель. Им придется нанять девочек помоложе, для которых возможность похвастаться тем, что они прошлись по подиуму на знаменитом парижском шоу, будет важнее чем заработок. Конечно, с ними всегда рискуешь. У них возникает боязнь сцены, они путаются в одеждах… Но на этот случай, на счастье Карен, у нее имелось секретное оружие — Дефина. Дефина может обучить любую девушку тому, как надо выходить на смотровую дорожку, за исключением Тангелы, которая не желала слушать ничего, что ей говорит мать. Карен обернулась к Ди.

— Почему бы тебе не просмотреть список претенденток?

Карен снова обратилась к развешанным на стене наброскам и потерла глаза. Ее охватил очередной спазм страха — коллекция не складывается.

— Как насчет Мелоди Крейг? — наугад спросила Дефина.

— Хорошо, только она бела, как сдобная булка. Давай придерживаться стиля молодых этнических американок. Может быть, Мария Лопес?

— Ради всех святых, не надо Марию — она испанка.

— Прекрати, Дефина! Никакой национальной чуши.

— Но она же латиноамериканская сучка. И не в национальности дело, а в ее поведении. Я могу поклясться, что она наркоманка. Все выходцы из Южной Америки наркоманы.

— А все черные, кроме тебя, чувствуют ритм. Прекрати, Ди! Хватит нам этих стереотипов.

— Подружка, некоторые стереотипы оказываются верны. И у меня есть чувство ритма, просто я не умею петь. — Вопреки сказанному Дефина тут же стала напевать песенку Майкла Джексона.

На короткое время Карен задумалась. Если у нее не выходит с нарядами, то, может быть, она сумеет покрыть их недостаток подбором правильных моделей? При демонстрации одежды от девушек зависит очень многое.

— Я приглашу Марию и Тангелу, а еще — Арми и Люсинду. Я хочу создать впечатление настоящей Америки. К тому же они все знают, как носить мои наряды.

— Арми стала слишком дорогой и, наверное, уже связана контрактом с другим дизайнером. Не смотри на меня так. Это ты сделала ее такой популярной. А Люсинду вообще нельзя выпускать на дорожку. Она всего лишь примерочная модель. Она не умеет ходить.

— Так научи ее.

— Это не так легко. Ты же знаешь.

— Ради Бога, Дефина, это не высокая сцена. Мы готовим всего лишь показ моделей.

— Попробуй сама покрутить задницей на дорожке под взглядом тысячи оценивающих тебя глаз, а потом говори, легко это или нет.

— Я знаю, это требует особого таланта. Но, мне кажется, у Люсинды он есть. Мне нравится ее внешность. Поэтому я и хочу нанять ее.

Дефина покачала головой.

— Как много ссор ты собралась затеять сегодня? — спросила она и круговыми движениями вальса выскользнула из комнаты, напевая надоедливую песенку Джексона.

Вот уж лет десять как Дефина называет ее скандалисткой.

— Это ты поджигатель и при этом считаешь, что я, Джефри, Кейси и Мерседес — твоя пожарная команда, — обычно ворчала Дефина.

Карен не могла не признать, что она права, что ситуация именно такова и несмотря на это, вполне ее устраивает. Хорошая, созидательная идея — как искра, из нее разгорается большой огонь. Будь то новый тип пуговиц, которые ей надо найти, или деньги, которые надо добыть у агента, чтобы закупить ткань экстра-люкс, в которую она влюбилась, — в любом случае Карен чувствовала, что это ее работа, — выманить, выцыганить, добиться не мытьем, так катаньем обеспечения задуманного всем необходимым как угодно и откуда угодно. А работа ее подчиненных состояла в том, чтобы воплотить задуманное в конечный продукт. Его создание требовало групповых усилий, и она, Карен, собрала для этого неплохую, нет, даже прекрасную команду борцов с огнем. И очень жаль, что она подведет их теперь. Очень жаль, что у нее получается всего лишь посредственная коллекция; тем самым она теряет репутацию и снижает продажную ценность своего предприятия. А как говорила Шанель? Что-то вроде того, что «ты всегда можешь отказаться от коллекции, если она отказывается от тебя». Что ж, коллекция отказывалась от нее. Она вздохнула. Может быть, она просто должна поскорее продаться Norm Со, пока не стало слишком поздно? Разочаровывающие наброски на стене подталкивали ее продаться, продаться до того, как ее разопнут в Париже. Но может быть, она просто не способна сосредоточиться? Она закрыла глаза. Перед ее умственным взором всплыла картина, виденная ею утром в галерее Метрополитэн.

По непонятной причине тут же смутно припомнились и слова Карла, сказанные им за обедом. Как это он выразился? Что она — единственный талант среди них. Нет, это не совсем то. Было что-то другое. Он сказал, что она никогда не думает в черно-белых тонах. Черное и белое. Слова из песенки, которую напевала Дефина.

Карен уставилась на наброски. Силуэты были неплохими. Неплохо и решение по материи. Коллекция выглядела сбалансированной. Все хорошо… только она не была новой.

Карен положила карандаш. Теперь Дефина напевала припев песенки с видеоклипа Майкла Джексона. «Неважно, черный или белый», — заливалась Дефина. И образы голов из клипа промелькнули в закрытых глазах Карен. «Неважно — черный или белый». Она вспомнила картину Курбе из Метрополитэн. И поняла, почему та возникла в ее воображении. Она напомнила ей о ее черно-белом сне. Сон был очень ярким — как визуально, так и эмоционально. Казалось, что стоит только закрыть глаза и подождать немного, и она снова сможет просмотреть его. Да и как его можно было забыть?

Но сейчас не время думать о снах. Ей надо сосредоточиться. Она вдруг почувствовала, как по всему телу будто проскочил электрический разряд. Неужели идея? Видение. Да… Да! Она повернулась к только что вошедшей в комнату Дефине.

— О'кей! Я нашла решение! Мы делаем два шоу одновременно.

— Что?

— Мы делаем два парижских шоу, — сказала Карен с воодушевлением. — Два. Одновременно.

— Карен, сладкая ты моя! Если так, то ты проиграла еще до начала. При теперешней конкуренции трудно собрать народ на одно шоу, а ты говоришь о двух.

— Точно. И именно поэтому мы сделаем два сразу. Они не смогут одновременно попасть на оба. Понимаешь? Мы знаем это. И это развязывает нам руки. И одно из шоу — все в черном.

— Ты никогда не работала в черном.

— А теперь работаю. Я сделаю всю коллекцию в черном на одном из шоу. И все в белом — на другом. Причем в точности те же самые одежды и представленные в той же последовательности. Только одна коллекция черная, другая — белая.

Дефина удивленно моргала.

— Группа монахинь? Костюмчики пингвинов? — спросила она. — Подружка, ты меняешь своипривычки. Прости за подначку.

Карен засмеялась. Ди схватила идею. Это не шутка; это не только в пику Карлу — мол, я умею думать и в черно-белом раскладе. Нет, это нечто большее. Представители модной прессы, важнейшие покупатели-оптовики и клиенты бросятся на неделю показов мод в Париже, образуя то, что журнал «Elle» называет «единым монолитным союзом». Каждый из дизайнеров будет лезть из кожи вон, чтобы определить, где выставить свою коллекцию, когда ее выставлять, кто будет демонстрироваться перед ним, а кто после.

Но она сломает стереотип. Правда, есть опасность, что на «званый обед» никто не придет. Плохо. Чтобы этого не случилось, придется попотеть. Здесь, в США, она важная шишка, но кому какое дело до нее в Париже? Кто пойдет смотреть хотя бы одно ее шоу? А она задумала два! Никто не может попасть на два шоу сразу!

Конечно, это вызовет сенсацию. Так раньше не делали. Да и она никогда не работала в черном. Черный — вот тот цвет, который определит успех. Любимый цвет нью-йоркских знатоков моды. Все, начиная с Тайны Браун и кончая Грейс Мирабеллой, постоянно моделируют черные женские костюмы. Но из чувства противоречия Карен никогда не делала ничего подобного. Клиенты просили. Заказчики визжали. Она сопротивлялась. Получилось так, как будто все время она накапливала силы для подходящего момента. Карен чувствовала, как колотится ее сердце. Кровь прилила к ее лицу. Этот момент наступал.

— Ты разжигаешь чудовищный пожар, — сказала Дефина, но на ее лице начала проступать одобрительная ухмылка. — Придется снимать еще один демонстрационный зал, нанимать дополнительное число моделей, рассылать большее количество приглашений, а самое главное — подготовить больше моделей твоей черно-белой одежды.

— Черным по белому — так мы напечатаем карточки с приглашением на одно из шоу, белые по черному — на другое, — говорила Карен. — Одно шоу мы проведем на левом берегу Сены, другое — на правом. Будем проигрывать Майкла Джексона. «Черное дерево и слоновая кость». И ту, которую ты напевала. И никому ничего не скажем заранее. Пусть сами догадываются. — Карен засмеялась. — А в конце у нас будет два свадебных наряда.

Парижские шоу традиционно завершались демонстрацией свадебных нарядов.

— На белом шоу мы выставим белое свадебное платье, на черном — черное.

Дефина поглядела на Карен.

— Мне нравится, — сказала она медленно. — Остроумно. И неплохой маркетинг. Покупатели любят черное. Жаль, что ты не додумалась до этого месяца полтора назад.

— Конечно, хорошо бы. Но хорошо бы и чтобы прекратилась война в Сербии. Не всегда получается так, как мы хотим, Ди.

Она сделала несколько па в стиле Мика Ягера, напевая «Мы не всегда имеем, что хотим».

«Мы не всегда имеем, что хотим», — пропела ей в ответ Дефина. — Но если очень постараться, то мы иногда можем найти то, что нам нужно. Уг-гу.

И обе они закружились по комнате, распевая буп-да-буп буп-да-буп — рефренный вокал из песни Стоунсов.

— Я знала, что ты из крутых белолицых, девочка, — сказала Дефина одобрительным тоном.

— Клейся ко мне, и ты будешь ходить в гипюровых бикини, — пообещала Карен.

Дефина засмеялась.

— Я уже это делаю.

— Эй, Ди, мы выкрутились!

Вот так и случилось, что прямо тут, в захламленном офисе, поздним вечером, к Карен пришла такая радость, что перехватывало дыхание. Она видела все сразу, каждый чертеж, каждый клочок ткани, лоск на щеках Дефины, отпечаток от чашки с кофе на ее рабочем столе-формике — видела с такой ясностью и отчетливостью, что трудно было вздохнуть. Однако по опыту Карен знала, что такое состояние не может длиться долго, и в этом знании был такой сладковато-горький привкус, что она подумала, что сердце ее сейчас остановится.

— В Париже мы врежем им насмерть! — обещала Дефина.

— Кому нужна Norm Со? — кричала Карен.

Дефина остановилась и внимательно всмотрелась в Карен.

— Ну, ну. Так кому же нужна Norm Со? — спросила она очень серьезно.

Ответ Карен был прерван телефонным звонком. Она пошла к столу, чтобы снять трубку.

— Погляди в окно, — проговорил мужской голос с другого конца провода.

В голове мелькнуло — может быть, Центрилло стоит снаружи, девятью этажами ниже, скованный наручниками с ее родной матерью? Но нет, это не был теплый и успокаивающий голос Центрилло.

— Ты видишь меня? — сказал голос.

Карен узнала — с ней говорит Перри Сильверман.

— Ты где, Перри?

— Около дома. На углу. В телефонной будке на восточной стороне Тридцать седьмой улицы.

Карен выглянула в окно.

— Видишь меня? Я машу рукой.

Она увидела его или кого-то еще, размахивающего руками, как регулировщик уличного движения или как Робинзон на своем острове, когда, наконец, он увидел корабль. Может, Перри пьян?

— Я вижу тебя, Перри.

— И ты переспишь со мной?

— Вот так, сразу? Ты пропустил парочку ходов, приятель.

— О да. Мы сначала выпьем?

— Мне кажется, что ты уже пьян. Не хватит ли?

— А ты крутая евреечка!

Разве Дефина не сказала только что нечто похожее? Карен оглянулась на Ди и пожала плечами. Та ткнула себя указательным пальцем в грудь, а большим пальцем указала на дверь — дескать, она собирается уходить. Карен кивнула, отпуская подругу. Ей и самой пора было собираться домой.

— Что ты хочешь, Перри?

— Удружи мне, а?

— Отвезти тебя домой?

— Я не сменил простыни.

— Ты опять пропускаешь ходы, Перри.

В разговор вмешался голос телефонного оператора с предупреждением: ваше время кончается. Казалось, робот вложил другой, личный смысл в эту фразу.

— Подожди меня, я сейчас спущусь, — прокричала Карен, перекрывая голос оператора в надежде, что Перри ее услышит.

Она бросила трубку и накинула плащ.

— Запрешь за мной дверь, Ди? — крикнула она на бегу.

Когда она добежала до телефонной будки, Перри еще не вышел из нее. Он был одет в нечто, бывшее когда-то белым Акваскутом. Сейчас от белого цвета остались только воспоминания. Под пиджаком была видна голубая рабочая блуза.

— Карен! — закричал он при виде ее, как будто бы только что случайно встретился с ней.

Интересно, насколько он пьян? Помнит ли, что он звонил ей, или же он в полной отключке?

Перри вышел из будки навстречу ей. Он не качался, но глаза были стеклянными и отрешенными. Он подошел, обнял ее за плечи. Его рот оказался около ее уха. Он был с ней одного роста, намного ниже Джефри.

— Идем делать ребеночка, — прошептал Перри.

— Мальчик, ты выбрал не ту девочку, — ответила Карен и выдернув зажатую им руку, махнула появившемуся на перекрестке Тридцать седьмой улицы такси.

— Полезай в машину, Перри.

— Охотно, — сказал он весело. — И куда мы едем?

— Спринг-стрит, Вест-Бродвей, — бросила она шоферу.

— Вот здорово! Я живу неподалеку оттуда.

— Правда? — сухо спросила Карен. — Какое совпадение!

Перри совсем захмелел. Голова его скатилась на грудь. Он почти отключился в пьяном сне. Ей пришлось помочь ему выбраться из машины, но даже с ее помощью его заносило из стороны в сторону. Он еле держался на ногах. Чудом не упав и с трудом восстановив баланс, Перри замер в неподвижной позе, как они когда-то «замирали» в детстве, играя в «статуи» на Проспект-Парк. В какой-то момент ей показалось, что его вырвет. Но нет, он продолжал стоять в застывшей позе, и только приглядевшись повнимательней, она заметила, что плечи его дрожат. Он вот-вот свалится, забеспокоилась Карен, но вдруг поняла — Перри плакал. Она подошла к нему сбоку. Перри поднял лицо. В отсветах неоновой вывески расположенного на углу бара было видно, что лицо его было мокрое от слез. Он глядел на мигающую вывеску бара.

— Знаешь, я снова работаю барменом. На полставки. Очень благородно, не так ли? Таким образом я подрабатывал по нескольку баксов, учась в колледже. А потом, став дипломированным художником, я занимался этим, чтобы спастись от одиночества и изоляции. Но сейчас это — всего лишь жалкое времяпрепровождение. Мне уже сорок шесть лет.

Он посмотрел в темноту и поежился.

— Я начну писать мемуары и назову их «Моя жизнь за стойкой бара».

Он попытался хихикнуть, но смешок вышел натянутым.

— Я не хочу жить без Лотти. С ее смертью моя жизнь померкла, стала бессмысленной.

Карен положила руку на его плечо, и он крепко обнял ее в ответ.

— Как темно. Как темно вокруг, — прошептал Перри.

Она не знала, что сказать, чтобы утешить его острую боль, поэтому она только крепче прижималась к нему. Так они и стояли в подворотне неподалеку от бара на Спринг-стрит…

— Я не думал, что смогу полюбить кого-нибудь так сильно, — плакал Перри. — Без моей малышки мне тоже незачем жить.

И вот здесь, на Спринг-стрит, ее как ударило — сразу два очень существенных вопроса поразили ее: первый — а стала бы Белл так горевать по поводу ее смерти? И второй — а как бы она сама вынесла потерю столь горячо любимого существа, каким была Лотти для Перри?


Вот уже неделю Карен и Джефри играли в игру «кто позднее придет домой». Измотанная и усталая, она, наконец, добралась до дома и с удивлением обнаружила мужа, растянувшегося на софе в гостиной. Из коридора были видны только его ботинки и отчасти ноги. Она скинула туфли, чтобы пройти мимо, не разбудив его, если он уже спит. Памятуя о его раздражительности, Карен аккуратно повесила плащ на крючок.

Но он не спал. На его животе лежали развернутые газеты, а рядом на полу стоял бокал с прозрачной жидкостью.

— Ты рано вернулся, — сказала она ему.

— А ты — поздно.

— Отменили игру?

Он планировал поиграть в кникер. По крайней мере так он сообщал в записке, оставленной Жанет.

— Нет, но ни Перри, ни Жордан не пришли, да и игра была уже в таком разгаре, что включаться в нее было бессмысленно. Так и получилось, что мы с Сэмом закончили рано.

Он отпил глоток вина из своего бокала.

— Послушай, Карен. Извини меня за то, что я вел себя, как последний дурак по поводу программы Эл Халл…

Слава Богу, он решил извиниться. Ведь это единственное, что ей было нужно, чтобы разрушить стену возникшего между ними отчуждения.

— Я оказался не очень хорошим деловым партнером: мы до сих пор не получили предложения от Norm Со и может быть не получим никогда. Возможно, что их оттолкнула от нас моя оценка активов нашей компании. Это была ошибка.

Карен отвернулась, чувствуя себя виноватой. Джефри опасается, что им не сделают предложение, а оно уже сделано, и притом — огромное. Она же ничего ему не сказала. Боже, кто перед кем должен извиняться? Она хотела подойти к нему, но он отвернулся. Она взяла его за руку.

— Джефри, пожалуйста! Послушай меня. Я никогда не хотела вести большой бизнес. Я хотела делать то, что я делаю. Сейчас у нас все хорошо. Мы не бедствуем. Бизнес идет не хуже, чем раньше. Мы выплатим наши долги! Я только что придумала потрясающую коллекцию для шоу в Париже. У нас прекрасное жилье, есть деньги на банковском счету. А раз у нас нет детей, то зачем нам очень большие деньги?

— Так значит, все сводится к этому? — сказал он, вытягивая свою руку из ее ладоней. — Дети? Что за проклятье, Карен, ты только и думаешь о них, даже в такое время, как сейчас. Не путаешь ли ты Божий дар с яичницей? Как ты вообще можешь сопоставлять одно с другим? Мы теряем единственный в жизни шанс. А только это сейчас и важно!

Она подумала о Перри, стоящим под дождем.

— Пошел ты к черту, Джефри! Ребенок — это тоже единственный в жизни шанс!

— Как и продажа собственного предприятия.

— Я не слыхала, чтобы кто-нибудь на смертном одре сожалел, что у него не хватило времени на деловые мероприятия. И не надо говорить мне, что я сопоставляю несопоставимое.

Она подумала, не сообщить ли ему о том, насколько он ошибается в оценке состояния дел. Ее так и подмывало ошарашить его, но она решила повременить с нажатием на эту кнопку. И вдруг раздражение прошло и осталось только сожаление. Джефри никогда раньше так не ошибался, не был таким уязвимым.

— И не смей говорить мне, что сейчас не то время. Мы говорим о нашем будущем, — уже спокойнее добавила она.

— Твое будущее! Твое имя! А как насчет моего будущего? До сих пор я считал, что твое имя — это и мое имя тоже. Мне хотелось бы, чтобы и ты не забывала об этом.

Он резко перевернулся и, случайно или нарочно, зацепил бокал вина, который полетел через комнату и ударившись об обеденный стол, разбился вдребезги. Осколки заскользили по полированной поверхности стола, рассыпались на белых сиденьях кресел, стукались о стены. Звон стекла не удивил и не остановил Джефри в его стремительном движении к окну, которое он открыл одним рывком. Он смотрел на улицу, стоя спиной к Карен. Стало очень тихо. Она слышала, как капают капли белого вина, стекая со стола. Она не двигалась. В этот момент она не только жалела Джефри, но и презирала его.

Она слышала его глубокий вздох. Он редко сдерживался, но сейчас явно пытался это сделать. Совладав собой, он повернулся к ней.

— Мне очень хотелось этого контракта.

— А мне — ребенка, — сказала она. — Но мы не можем всегда иметь все, что захотим.

Она повернулась и вышла, оставив его одного стоять у окна.


На следующее утро, когда Карен, проснувшись, продрала глаза, она увидела, что Джефри заполняет поднос для еды в постели на откидной крышке передвижного столика. На нем были кусочек дыни, круасоны, розетка сливочного масла и какое-то желе. Рядом лежали «Таймс», «W» и ежедневный выпуск «Женской одежды». Сервировку завершала вазочка с единственным бутоном белой розы. Карен поднялась и села, откинувшись на подушках.

— Кого я должна убить, чтобы заслужить такой сервис? — спросила она.

— Только меня, — ответил Джефри, устанавливая поднос на ее коленях. Он сел в ногах кровати и положил руку на ее ногу.

— Прости меня за вчерашний вечер, — сказал он. — Мне стыдно за все, что произошло.

Карен потянулась за чашкой с кофе, отпила глоток и кивнула с нейтральным видом. Примирение не будет легким.

Джефри был таким красивым, что трудно было устоять перед ним… Несомненно, он был избалован, как ребенок, и вокруг него всегда крутились женщины, начиная с Сильвии. Но более, чем кто-либо другой, он старался быть взрослым. Этот завтрак в постели был его извинением… Но неужели он думает, что может купить все, что хочет, за кусочек дыни? Он сидел у нее в ногах. Его густые с проседью волосы были аккуратно уложены, на нем была надета накрахмаленная и почти светящаяся в рассеянном утреннем свете, безукоризненно белая льняная рубашка. Его щеки были гладко выбриты, а на одном ухе еще оставался след от крема для бритья.

Она улыбнулась ему. Трудно было сдержать улыбку. Он старается, очень старается. За время их семейной жизни они ссорились не раз, и каждый раз, успокоившись, он шел на компромисс. Немногие мужчины способны на это. Но Джефри всегда оттаивал, как бы горяча ни была их ссора. И это лишний раз убеждало Карен, что он по-настоящему любит ее. Ей не приходило в голову, что не любовь, а нужда в ней заставляла его поступаться своим гонором.

— Послушай, у меня идея. «Настоящая сделка», — сказал Джефри.

Карен отставила чашку с кофе.

— «Настоящая сделка»? — переспросила она.

«Настоящие сделки» всегда означали что-то очень важное. Она посмотрела на него внимательнее.

— Как будем делить дивиденды? — пошутила она, но тут же серьезно добавила: — Так что ты придумал?

— Я думаю, что мы можем найти способ получить то, что нам хочется, причем такой, который устроит нас обоих, — сказал он. — Как насчет того, чтобы, получив предложение от Norm Со, если такое будет, ты соглашаешься продать наше предприятие, а я соглашаюсь помочь тебе заполучить приемного ребенка?

— Ребенка? — спросила Карен. — Ты согласен завести ребенка?

Джефри кивком подтвердил свое согласие.

— Но ты правда хочешь его?

Он плотнее охватил ее ноги.

— Послушай, Карен. Я делаю все, что могу. Я знаю, что сильно огорчил тебя, не желая брать приемыша, но я не хотел притворяться и скрывать свои настоящие чувства. Я очень хочу заключить контракт с Norm Со, ты очень хочешь младенца. Я могу понять твое желание, даже если сам не испытываю энтузиазма по этому поводу. Надеюсь, что и ты сможешь меня понять. Так как насчет того, чтобы заключить «настоящую сделку»?

Карен уставилась на него. Это он серьезно? А если так, то все ли с ним в порядке? Она чувствовала, как сердце ее сжалось. Неужели Дефина ошиблась, и для нее, Карен, исполнятся все четыре заветных желания?

— Не знаю, Джефри. Я не уверена, что надо торговаться по этому поводу. Я считаю, что ты не должен быть родителем по принуждению.

— Да, конечно. А ты не должна быть недовольной продажей К. К. Inc. Ведь, продав компанию, ты получишь больше времени для воспитания ребенка. Да и у меня будет больше свободного времени, которое я смогу посвятить живописи. Живопись и младенец. Неплохо для парня девяностых годов, вроде меня. Да и вообще, я не вижу другого выхода.

— Ты все это всерьез? — никак не могла поверить она, не отрывая глаз от смятых белых простыней.

Впервые за много недель ее сердце колотилось с надеждой, словно с нее скинули тяжелый груз.

— Ты думаешь, что у нас будет бэби, ползающий по этому пуховому одеялу?

— Да, и писающий на него. Как тебе нравится идея младенца, писающего на портхолтские простыни?

Карен засмеялась.

— Не знаю. Надо будет спросить у Эрнесты, — но тут же, оборвав улыбку, спросила: — А что, если нам не удастся заполучить младенца?

— А что, если мы не получим предложения от Norm Со? Будем делать, что можем. Будем надеяться на лучший расклад.

Карен моргала в растерянности. Если она соглашается с Джефри, то ей надо прямо сейчас звонить Биллу Уолперу и говорить о том, что она принимает предложение. А когда Джефри узнает настоящую цену сделки, то воодушевится до дикости и будет рвать и метать, чтобы заключить контракт. Ничто не сможет остановить его.

Карен закусила губу. Вздохнула. Может быть, ей стоит уладить свои отношения с Джефри прямо сейчас — и для этого рассказать о своем разговоре с Биллом? Но если она расскажет, как все было, то не только будет сама выглядеть лгуньей, но и выставит Джефри круглым дураком.

Нет, она подождет. Она свяжется с адвокатом и начнет дело о приемном ребенке. Она предупредит Уолпера. Они оба смогут добиться того, чего хочет каждый из них.

Джефри поднялся, взял ее руку в свои и наклонился поцеловать ее.

— Если это твое заветное желание, Карен, — сказал он, — то я хочу, чтобы оно исполнилось. Я знаю, что вел себя, как идиот, но я правда желаю тебе счастья.

Он наклонился и поцеловал ее. Польщенная, она поцеловала его в ответ. Его руки двинулись к ее плечам, затем опустились ниже. Она отвела свои губы от его.

— Подожди минутку, — сказала она и поставила поднос на пол.

— Неплохая идея, — согласился он и повалился к ней в постель.

17. Доллары и духи

По-модному запаздывая, они прибыли на прием к Норис Кливленд. С момента заключения «настоящей сделки» Карен была в хорошем настроении. Она работала с новой энергией, чувствовала себя в прекрасной форме, и деловые визиты перестали тяготить ее. Джефри тоже чувствовал себя более счастливым.

— Привет-привет всей компании! — пропел он, когда вместе с Карен поднимался по сходням на четырехмачтовую шхуну, которая была арендована для презентации духов «Норис».

Очень похоже на Норис: затащить всех в морской порт. Еще в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, когда Карен только начала работать с Лиз, Ив Сен-Лоран организовал презентацию «Опиума» на корабле, но в тот раз это была настоящая китайская джонка. Норис же устроила презентацию на простой джонке. Очевидно, она рассчитывала вызвать соответствующую ассоциацию. «Опиумный» прием был первой презентацией, на которой присутствовала Карен. С него начался джагернаут[9] духов.

«Опиум» до сих пор встречается в продаже — редкость в переменчивом мире парфюмерии. Карен казалось, что с семьдесят восьмого года на такие презентации ходят одни и те же люди. Карен сразу же заметила Роберта Изабелла — нью-йоркского соро de tutti capi — организатора престижных мероприятий, — который давал указания обслуживающему персоналу. В прошлом году Изабелл организовывал ланч-прием Джио от Армани в подвальном ресторане высокого ранга. В этот раз не было китайских акробатов, как тогда на «опиумном» приеме. Не было марокканских шатров и подушек на полу, как на приеме у Армани. Зато зал был полон знаменитостей и фоторепортеров. Теперь все приемы становились похожими на этот. Не так важен сам прием, как его освещение в прессе, думала Карен. Казалось, из всего приема важны только приход и последствия; средняя часть вырезана начисто: вы можете прийти, вас увидят, сфотографируют, и никому нет дела до того, хорошо ли вы провели время. Карен ухмыльнулась про себя: это было так похоже на Норис Кливленд.

Но здесь были все. Была Шер, которая присутствовала и на «опиумной» презентации, и на презентации Джио, а в промежутке представляла и свои собственные духи. Был и ее старый приятель Дэвид Гефен, чьи финансовые интересы переключились на духи после того, как он не стал давать поручительство за своего друга Калвина Клейна, когда тот оказался в стесненном положении и чуть не разорился. Но что значили для Дэвида Гефена пятьдесят миллионов долларов?

Мимо проскользнула Эми Файн Коллинз, которая написала «Презентацию тщеславия» и «Харперовский базар». Она не была признанным интеллектуалом, но была единственной из модных журналисток, которая одевалась в высоком стиле, хотя носила безопасные черные наряды. Здесь была и Сьюзи Мэил — grande dame из «Геральд Трибьюн». Это был очень важный народ. Как удается Норис привлекать их на свои мероприятия? — удивлялась Карен.

Джефри ушел за вином. Она была одна, когда кто-то сади дотронулся до нее. Карен обернулась и увидела выпученные, дружелюбные глаза Бобби Пиллара.

— Я бы спросил, что здесь делает такая классная женщина, как ты, если бы не боялся, что в ответ меня спросят о том же, — сказал Бобби, смеясь.

Он обнял ее с таким видом, как будто они виделись каждый день с момента их случайной встречи в телестудии.

— Ты была удивительная хороша в программе Эл, — сказал он. — Я не говорил тебе об этом? В тебе были невероятная теплота и естественность. Ты знаешь, это — дар. Люди верят тому, что ты говоришь.

Бобби казался полным энтузиазма. Он весь сиял. Сияла даже его лысина.

— Спасибо, Бобби. Я догадывалась, что шоу прошло удачно.

— Ну, так напустила ты в штаны или нет? Я осматривался, но не заметил.

Карен непроизвольно засмеялась. Он был наглец, но не самонадеянный. Он ей нравился.

— Ты собираешься продавать духи Норис по ТВ? — спросила Карен.

— Эту крысиную мочу? Она пыталась подцепить меня, но я не сел на крючок. Ты нюхала их? Дай мне еще пожить. Пусть ФБР закует меня в наручники, прежде чем казаки учинят погром. Властям только дай повод засадить в тюрьму бедного еврея.

Он смеялся, и в нем было столько честного, бессовестно невежливого, но и неподдельно настоящего, что она засмеялась вместе с ним. Может быть, это деньги дают такую свободу? Однако Бобби столь же прямо выражал свое мнение и до того, как нажил состояние.

— Ну, дочка, когда же ты поговоришь со своим дядей Бобби о том, чтобы сделать коллекцию и для нас на телевидении?

— Я не думала об этом, Бобби. Наоборот, я даже начала подумывать о массовом рынке. — Карен выжидательно замолчала.

— Да, я слыхал о твоих разговорах с маленькой птичкой. На мой взгляд, не Бог весть какая замечательная идея.

Карен перестала улыбаться. Но она не успела спросить, откуда он это знает и кто распространяет слухи, потому что вернулся Джефри. Мужчины обменялись приветствиям, и разговор оборвался. Они явно недолюбливали друг друга. Джефри считал Бобби вульгарным. Так-то оно так, но в этой простецкой хамоватости было обаяние.

Бобби просто улыбнулся и поднял руку в игривом жесте прощанья.

— Звони мне иногда, дочка! — сказал он и исчез в толпе.

Его короткая плотная фигура затерялась среди высоких и стройных, как тростинка, моделей.

На свой прием Норис собрала полный комплект моделей и экс-моделей. Как обычно, Лорен Хаттен была в Армани. Среди более молодого народа можно было увидеть Линду Евангелисту, Карлу Бруни, Марию Лопес, Кристину Макменами и даже Кейт Мосс. Все они курили. Карен подумала, не пришлось ли Норис заплатить им за их появление на презентации. Она пригляделась, кого из них она могла бы пригласить представлять свою коллекцию на парижском шоу. Мария Лопес, вопреки наговорам Дефины, выглядела неплохо и, кстати, не была пока еще такой дорогой, как другие. А вместе с Тангелой и несколькими более или менее приличным блондинками и брюнетками сложится неплохая группа. Запланировав два шоу, Карен обрекла себя на очень напряженный бюджет. Узнав об этом, Джефри взвыл от недовольства, но она настояла, и тот уступил — все равно они скоро будут завалены деньгами Norm Со. И все же пока они не могли позволить себе нанять супермодель. Она слышала, что Версаче потратил сто тысяч долларов, чтобы заполучить четырех супермоделей для презентации своей коллекции в прошлом году. Сто тысяч долларов только на модели! Это половина того, что Карен имела на все парижское шоу. Несомненно, что такие девочки на презентации обошлись Норис в копеечку.

Привычка супермоделей держаться вместе придавала им дополнительный блеск, хотя по опыту работы с ними Карен знала, что это всего лишь видимость. В том-то и двойственность моды, что по большей части — это тяжелая работа, а в остальном — коммерция.

Когда смотришь на нее изнутри, мода теряет свой блеск: все крутится вокруг производства и напряженного труда — как на колбасной фабрике. Но при этом дизайнеру надо выглядеть блестяще, как бы это ни было трудно. Если Жанфранко Ферре был полноватым, Мэри Макфеден — призрачно бледной, Донна Каран — угловатой, а Карл Лагерфельд — лысым, то все они скрашивали свой имидж, используя безукоризненные модели.

Привыкшие быть в центре внимания, девочки стояли стайкой и чистили перышки. Как раз в тот момент, когда Карен уже было отвернулась от них, к ним присоединилась еще одна высокая и стройная фигура. Это была Тангела Помпей. Даже отсюда, с половины длинного бокового прохода палубы, Карен заметила не только как блестят ее глаза, но и как безобразно она одета. На ней была ослепляюще-красная мини-юбка в паре с черным болеро-жакетом, надетым вместо блузы. Жакет едва прикрывал ее груди и держался только за счет большой французской булавки. Самым качественным в ее упаковке была ее собственная великолепная коричневая кожа.

С ее появлением группа девушек рассыпалась. Или это только так казалось? Несомненно, Тангела была прекрасна, но не настолько прекрасна, как когда-то была ее мать, и, возможно, недостаточно прекрасна для того, чтобы подняться выше уже достигнутого ею положения на рынке моды. Карен знала, что Тангела может сделать надежную и прибыльную карьеру, работая примерочной моделью: ее размеры были совершенными, но по словам Дефины, девочка претендовала на большее. Однако недостаток энтузиазма в примерочной работе означал бы конец и этой карьере. Ей нужна аудитория, или с ней будет все кончено.

Карен хотела было идти дальше, когда заметила тех, кто сопровождал Тангелу. С ней были испанского вида молодой человек, возможно, тот дружок, который так раздражал Дефину, кто-то из второсортных рок-музыкантов и еще одна девушка. Карен пригляделась, и ей пришлось выдержать еще один удар — спутницей Тангелы оказалась Стефани.

По последней моде модели стали выходить замуж за рок-звезд. Патти Хэнсон вышла замуж за Кейта Ричардсона, Рахель Хантер — за Рода Стюарда. Обе пары присутствовали на нынешней презентации. Стефани, кажется, решила им подражать. Иначе чем объяснить то, что она крутится с этим неряшливым и нечесаным блондином, который мог привлечь ее только тем, что был рок-музыкантом? Карен была удивлена, нет, не шокирована, а только удивлена поведением племянницы. Как она попала в такую компанию? Для них она была слишком маленькой. И неужели Норис пригласила ее? Или она сама навязалась на приглашение? Может, это Тангела привела ее с собой? Карен наблюдала за тем, как Стефани, играя в обиженную, отошла на несколько шагов от своего белобрысого Адониса, затем приостановилась, повернулась и подбежала к нему, бросилась в его объятия. Карен видела, как руки парня стиснули ее задницу. Стефани же только откинула голову и засмеялась.

Что делать? Сыграть роль тетушки и продекламировать классическую строчку: «А ты спросила разрешения у мамы?» Разыграть гнев и отослать девочку домой? Не обращать внимания в надежде, что это всего лишь подростковые экзерсисы? Карен обернулась к Джефри.

— Посмотри, кто здесь.

Он проследил за ее взглядом, и его глаза округлились, когда он распознал племянницу. Настало время небесного возмездия, решила Карен и двинулась сквозь толпу к племяннице, которую облизывал омерзительный рокер.

— Привет, Стефи! — улыбнулась Карен, пытаясь вести себя как можно естественней.

Стефани резко обернулась. На ее длинной лебединой шее виднелся синяк от поцелуя взасос. Очень привлекательно! Карен не знала, что молодежь до сих пор целуется с такими губительными последствиями.

— Развлекаешься? — спросила она.

— Ой, да… Привет, дядя Джефри.

Племянница не успела ничего объяснить, как щелкнула камера фотоаппарата, и фотограф спросил у своего помощника имя заснятой им девушки. Карен заметила, что рокер постарался оказаться в кадре, проявив незаурядную реакцию. Надо признать, что если его помыть и избавить от татуировки, то парень был бы более или менее…

— Какой прекрасный прием, не правда ли? — спросила Стефани под вспышки магния визгливым и дрожащим голосом.

— Замечательный, — согласился Джефри. — За последние три дня не случалось ничего похожего.

Девочка не почувствовала сарказма.

— Как ты доберешься до дома, Стефи? — спросила Карен.

Племянница недоуменно заморгала.

— Я собиралась остаться с Тангелой, — произнесла она.

Карен вспомнила о рассказе Дефины про Тангелу на мраморном кухонном столе. Забудь об этом, велела она себе.

— Хм… Мне не кажется это хорошей мыслью, дорогая. Да, я так не думаю. Почему бы тебе не переночевать у нас?

Стефани поняла, что ее обошли на повороте. Она бросила страстный взгляд на белобрысого принца гитары, и Карен припомнила, как с таким же вожделением та когда-то смотрела на Малибу Барби. Карен вздохнула.

— Ты можешь побыть еще немного и попрощаться со своим приятелем, — улыбнулась она. — Мы уезжаем минут через пятнадцать.

Надо думать, девочка вряд ли успеет накачаться героином за четверть часа.

— О чем, черт подери, думает Лиза? — громко спросил Джефри, отходя от пары.

Карен хотела бы спросить то же самое.

— Ты же знаешь подростков. Стефани, наверное, наврала ей что-нибудь. Я тоже врала Белл. Придется поговорить с Лизой завтра. Но мы здесь уже почти полчаса. Более чем достаточно для этого события. Нам пора раскланиваться.

Карен понимала, что ей придется подойти к Норис с поздравлениями, и при удаче их с Джефри сфотографируют для обозрения в журнале «W». Только после этого они могут отправляться домой. Карен стала прокладывать себе путь в нарядной толпе гостей. Джефри шел рядом. Ей казалось невозможным посещать такие мероприятия без него. Слишком давящая атмосфера. Давал ли он ей чувство безопасности? Уж не боится ли она, что потонет лодка? Она обернулась к Джефри. Их подталкивали вдоль перил палубы. Бриз со стороны Ист-Ривер ерошил его волосы.

Наконец они улучили момент, выбрались из толпы и остались одни.

— Ты хорошая тетушка, — сказал Джефри. — И будешь хорошей матерью.

Он улыбнулся ей и посмотрел в сторону города, на светящееся ожерелье огней на Бруклинском мосту По неясной причине, впервые за долгое время она почувствовала прилив любви и нежности к Джефри. Она его снова любит. Какое облегчение! От игры света на плещущей внизу воде прыгали зайчики на челюсти Джефри, и темнота окружала их мягкой, как крепдешин, шалью. Карен чувствовала себя счастливей, чем во все последние дни. Несмотря на дурацкую презентацию, несмотря на неприятные сценки с Тангелой и Стефани, она была сейчас удивительно удачливой, как будто ее собственный корабль, вопреки всем невзгодам, благополучно вернулся в тихую гавань. В этот момент она ощущала полное удовлетворение. Отражаясь в ночной воде, светились огни Бруклина, который выглядел более романтичным, чем когда-либо раньше за время ее жизни в этом городе. Ей трудно было винить Стефани за стремление вырваться из Лонг-Айленда, потому что для нее самой распрощаться с ним было совсем непросто. Это не речку переплыть — надо преодолеть целые миры, чтобы добраться туда, куда удалось ей. Она обернулась и посмотрела на Джефри.

— Я уже начала хлопотать по поводу приемного ребенка, — сказала она ему. — Мне кажется, я нашла нужного парня, который провернет дело, и мы скоро станем папой с мамой, — закончила она, смущаясь.

Он улыбнулся ей в ответ.

— И мы начнем таскать нашего собственного ребенка по приемам.

Темнота сгущалась. Несмотря на мигающую иллюминацию, на мачтах и пиллерсах, на палубе было темно. Мимо прошла Анна Уинтор в черных солнцезащитных очках. Карен никогда не видела ее без них. Анна не снимала их даже на своем рабочем месте в «Vogue». Как ей удалось двигаться в них по палубе в такой темноте? Может быть, она слепая? — думала Карен. Очередная ирония судьбы — королева обозрений в модных журналах — неспособна видеть то, что обозревает?

Им надо было распрощаться с Норис и подобрать Стефани, но у толпы были свои приливы и отливы. Рядом с ними на палубе двигались Сюзанна Реленс с мужем — очень богатая пара, разбогатевшая на нефтяных деньгах. Семейство Сюзанны принадлежало к социальной элите четырехсот семейств с очень давних пор. Карен не понимала, что побуждало их посещать мероприятия подобного рода. Она сама-то здесь из-за деловых интересов. Но что заставляло этих людей тащиться сюда? Вот уже год как Пэт Баклей ковыляет на костылях по всем таким встречам. Почему? Почему сюда пришел Лорен Бэкол? Уж не шантажирует ли их Норис угрозой извалять их в какой-нибудь грязи, известной только ей, если они не придут? Может быть, им просто нравится стоять в толпе и плескать шампанское себе на ботинки?

Джонку качнуло, и раздались громкие выкрики. Мимо них проскользнула Люси де ла Фалайас с какой-то женщиной в наряде Клода Монтана, который явно не шел ей. Затем появилась Норис. Она вырядилась в одно из своих творений из шелковой органзы, которое сошло бы за хорошую скатерть. Поскольку Норис была хозяйкой презентации, то хорошо воспитанная Карен сделала несколько шагов в ее направлении с намерением принести ей свои поздравления, когда увидела того, кто двигался следом за ней. Это был Билл Уолпер.

Как и на всех ее приемах, вокруг Норис крутились фотографы. Билл был сфотографирован вместе с ней во всевозможных ракурсах. Карен надеялась, что он достаточно фотогеничен и его мамочка не станет названивать ему с утра с расспросами, почему он выглядит на снимках таким морщинистым. Она застыла от неожиданности и очнулась только тогда, когда Джефри заметил, в каком направлении она смотрит.

— Ну и ну, — сказал он. — Теперь я понимаю, почему мы до сих пор не получили от него предложений. Может быть, он все еще в поисках вариантов? Если нельзя заполучить Карен Каан в оригинале, то почему бы не воспользоваться ее копией в исполнении Норис Кливленд?

Карен почувствовала угрызения совести: это по ее вине, а не из-за Норис, они до сих пор не подписали контракт с Norm Со. Так уж получилось, что ее отношения с Биллом привнесли в ее дотоле честную и откровенную супружескую жизнь элементы недомолвок и лжи. И не без ее помощи Билл сумел выставить Джефри полным дураком. Ей это не нравилось. Что, если Джефри спросит его про контракт? Он будет выглядеть полным идиотом. Ей хотелось защитить его.

— Нам надо подойти поприветствовать их, — сказала она, — но давай не путать дело с удовольствием, ладно?

— Не бойся. Здесь и удовольствие — бизнес, — сквозь зубы процедил он.

Они двинулись в направлении Норис. Уж не флиртует ли та с Биллом Уолпером по той причине, что у него более глубокие карманы, чем у ее муженька с Уолл-стрит?

«А какое тебе дело до этого?» — раздраженно оборвала саму себя Карен. Но поняла, что дело все-таки есть — не будет ли ее ставка на Билла Уолпера бита? И бита Норис? Ее волновало не то, что Билл поддерживает Норис за локоть, а то, что расхваливает ее талант. Видит ли он различие между Норис Кливленд и Карен Каан? Не окажется ли Норис его запасным вариантом в случае ее отказа принять предложение Norm Со? Она не успела продумать ответы: им с Джефри надо было приветствовать хозяйку презентации.

— Все так прекрасно, — сказала Карен, стараясь улыбаться как можно искренней.

— Действительно необычно и здорово, Норис. Все, как я и ожидал, — сказал Джефри, и Карен чуть не прыснула со смеху.

Презентация была столь же неоригинальна, как и ее моды, а ее духи были всего лишь репродукцией с Джио. Но если Норис и осознавала, что фабрикует подделки, то это ее, по-видимому, ни капельки не трогало. Она одарила Джефри своей улыбкой скелета и повернулась к Биллу.

— Ты знаком с Карен Каан?

Билл впервые за вечер прямо посмотрел на Карен. Он что-то хотел передать своим взглядом, но что именно, она не могла понять. Или это был вызов? Может быть — предостережение: «Если не скажешь «да», то скажут другие?» Прежде чем она смогла решить, как понять его взгляд, Билл протянул руку Джефри и сказал:

— Я встречался с обоими Каанами.

— Не правда ли, прекрасно? — спросила Норис. — Мы уже получили обещание широкой рекламной кампании в Блюмингдейле.

Карен задумалась — кто это «мы»? Не спит ли Билл с нею в одной постели, по крайней мере в смысле бизнеса? Карен повела плечами.

— Это здорово, — сказала она. — Я рада за вас. Желаю вам заслуженного успеха.

Уходя с Джефри на поиски Стефани, Карен почувствовала на себе внимательный взгляд, которым проводил ее Билл.

18. Сотовая линия

Если у Карен были трудности с источником информации для частного детектива, то с адвокатом по делу о приемном ребенке было все в порядке. В разговорах, которые она наслышалась за бесконечное время сидения у дверей кабинетов в клинике зачатия, и из советов других людей возникало одно и то же имя. Надо связаться с Харви Крамером. Поэтому на следующее за презентацией Норис утро Карен отвезла на работу Стефани, заперлась в своем офисе и позвонила Крамеру. Она была в ужасе, услышав, что на прием к нему можно попасть не раньше, чем через три месяца. Тогда она позвонила Роберту-юристу и попросила его подмазать где надо, чтобы ускорить встречу. Через свою службу ему удалось добиться назначения на среду. Даже в этом деле важно было не то, насколько сложны твои проблемы, а то, с кем ты знакома.

В конторе Крамера было шумно и царила деловая суета. По сравнению с конторой Роберта-юриста на Парк-авеню, контора на Ривердейл, размещенная в жилом доме, переоборудованном под служебные помещения, казалась какой-то заштатной и непрофессиональной.

— Ривердейл? — переспросил Джефри, когда она попросила отвезти ее туда. — Какого черта ты ищешь на Ривердейл?

Она сказала о Харви Крамере. Как и десятки других пар, которые стремятся получить приемного ребенка, она искала именно его. В мутной воде законов по удочерению или усыновлению приемных детей Харви Крамер был тот человек. Несмотря на все подмасливание из конторы Роберта-юриста, им пришлось не менее часа ждать приема в коридоре, «припарковавшись» на потертом «современном датском» диване. Джефри попеременно то вспыхивал от раздражения, то зарывался в двухлетней давности «Новости США» и журнал «АВА». (Насколько Карен могла судить, Джефри был первым их читателем: до него их никто не раскрывал.) Наконец Харви, который оказался темноволосым толстым мужчиной со щетиной двухдневной давности, провел их в свой кабинет.

— Я видел вас по программе Эл Халл. Очень интересно, — сказал он поощрительно. — Чем могу быть полезен вам?

Как будто он не знает! Джефри молчал. Карен смущенно пробормотала что-то по поводу удочерения или усыновления ребенка.

— Вы прошли домашнее обучение? Вы где-нибудь зарегистрированы?

Карен отрицательно покачала головой.

— Вы обращались к другим адвокатам?

— Нет, ни к кому, — пробормотала Карен.

Крамер закатил глаза.

— Святая невинность! — сказал он и сделал глубокий вдох, от которого раздулся его живот. — О'кей. Позвольте мне объяснить ситуацию. Вы имеете на выбор государственное либо частное оформление приемного ребенка. Но государство имеет только черных неполноценных детей или уже подросших, но перенесших настолько тяжелые травмы, что они мочатся в постель до сорока лет. Есть еще список на белых детей, очередь в котором лет на десять, но пока не предлагается никого. И ни одного еврейского младенца. Ни одного. И не надейтесь, потому что в Нью-Йорке у евреек возникают осложнения, если они обращаются в государственную клинику.

Таким образом, остается только частный вариант, что довольно хлопотно. Вы должны найти женщину, которая не собирается рожать в государственной клинике, но хотела бы порожденного ею младенца отдать кому-нибудь в качестве приемного ребенка. Мы знаем штаты, в которых полным-полно беременных девушек и не хватает родильных домов. Это Юг и Средний Запад. Но в некоторых из них запрещено давать объявление об усыновлении или удочерении детей. Объявление в газетах — один из способов подцепить младенца. Вы понимаете, что я имею в виду?

Но это не было вопросом — ответ не требовался.

— Конечно, надо быть осторожным, забрасывая наживку: продажа детей преследуется по закону. В некоторых штатах вы вообще не можете оплатить что-нибудь, кроме врачебного счета. Здесь приходится быть сверхосторожным. В других штатах с этим вопросом полегче, если вы понимаете, к чему я клоню. Легче получить пособие на ребенка, устроить в школу, снять для него помещение и прочее. Моя помощница Сэлли может оказать вам содействие. Мы знаем, где разместить объявления и как правильно их составить, а тем временем вы должны обеспечить себе отдельную телефонную линию с автоматической круглосуточной службой, чтобы с вами можно было связаться в любое время дня и ночи. Это не тот случай, когда у звонящих есть определенные рабочие часы или онистанут перезванивать вам, услышав в трубке сигнал занятой линии. И вы должны быть готовы ко всему. Некоторые предложения будут в рамках закона, другие — нет. Ваша задача состоит в том, чтобы понравиться им, установить человеческий контакт; вы понимаете, что я имею в виду? Но людям в вашем положении надо быть очень и очень осторожными. Вы хотите взять приемного ребенка, а дело будете иметь с его матерью. Поэтому, когда вы зацепите ее, то перепасуйте ее к нашей конторе, и Сэлли перешлет ей все необходимые формы документов. Если мы их получим правильно заполненными и если медицинское обследование даст положительный результат, то я вобью последний гвоздь в процедуре оформления приемного младенца. Вы поняли меня?

На этот раз это был вопрос, который требовал ответа. Карен кивнула и поглядела на Джефри, который хранил абсолютное спокойствие. Был ли он парализован отвращением или просто готовился пулей вылететь отсюда? Карен не могла понять, что он предпримет. Возможно, все клиенты Крамера проходили сквозь такую же пытку и тоже не могли сдвинуться с места, как посаженные на кол мученики.

— Вы должны твердо усвоить, что дело не может кончиться на середине, если оно запущено в ход. Некоторые из девиц наговорят вам с три короба, чтобы выманить немного деньжат и билет от Индид штат Оклахома до Нью-Йорка. Так что держитесь крепче, пока мы их не прощупаем. Но и когда вы прошли сквозь все препоны и заплатили за все, за что можно заплатить, они могут передумать в последний момент и решить оставить младенца у себя. Каждый штат имеет свои уложения на этот счет. В Техасе, например, если бумаги подписаны, то обратного хода уже нет. Права матери прерываются в момент подписания документа. Ребенок ваш. С другой стороны, в Калифорнии им предоставляется год, в течение которого они могут еще передумать. Очень рискованно. Поэтому о Калифорнии даже не мечтайте. — Он сделал паузу и добавил: — По этому поводу я мог бы многое вам рассказать.

Мы займемся всеми юридическими аспектами как в Нью-Йорке, так и в том штате, где вы найдете ребенка. Но нам нужен задаток прямо сейчас. Общая стоимость будет зависеть от того, какой объем работы потребуется в том конкретном штате, где будет проходить оформление, и от того, как много предложений вы отклоните.

Зазвонил телефон, и он поднял трубку, не извинившись перед ними.

— Да? — сказал он. — Вот это сюрприз. Я же говорил, что она уедет на Юг. Хорошо, соедините меня.

Крамер молчал какое-то время, слушая, что ему говорят по телефону. Карен боялась взглянуть на Джефри. Крамер начал снова говорить по телефону, кивая в такт услышанному в трубке.

— Да, я понимаю, что ваша жена в отчаянии, но вам не следовало переводить деньги девушке. Мы не были уверены в том, что она беременна.

Он помолчал, а затем продолжил:

— Позвольте мне сказать вам вот что: месяц телефонных разговоров еще не означает установление хороших отношений. Пока все, что о ней известно, это то, что она рассказывает свою историю десятку других пар.

Карен закрыла глаза, у нее появилась тупая боль в висках.

Крамер продолжал:

— Да, о'кей. В следующий раз отсылайте ее к нам в контору, прежде чем зайдете так далеко, и не обращайте внимания на то, что говорит ваша жена.

Крамер положил трубку и снова обратился к ним, даже не подумав извиниться.

— Моя помощница Сэлли оформит документы, придя к вам домой. Вам придется заплатить государственной социальной службе за проверку состояния ваших дел. Пока проверка не закончится, нам нечего делать. Есть ли какие-нибудь вопросы?

Карен почти в коматозном состоянии качнула головой. И это называется лучшим специалистом по делам приемных детей? Она снова покачала головой. Голова болела отчаянно. И только когда Джефри встал, она смогла подняться на ноги и встать рядом с ним. И тут ее озарило.

— Один вопрос, — сказала она. — Может ли родная мать найти ребенка после его удочерения или усыновления другими людьми?

В какой-то момент она даже подумала, не обсудить ли с Крамером вопрос о ее собственном удочерении. Может быть, он окажется более компетентным, чем Центрилло? Затем она пришла в себя. Джефри даже не подозревает о ее поисках. Она напомнила себе, что нужно задать несколько жестких вопросов Белл и Арнольду. Пока же здесь ей надо узнать только одно.

— Может ли родная мать найти ребенка после того, как отказалась от него? — повторила она свой вопрос.

— Нет, если вы делаете все правильно, — объяснил Крамер, — вы не должны сообщать ей свою фамилию, особенно в вашем случае. Если вы скажете, то не успеете оглянуться, как они уже будут требовать скидки на покупку ваших нарядов. Со знаменитостями это всегда очень рискованно. Если бы вы знали всю подноготную о приемном ребенке Мишель Пфайфер, то у вас волосы встали бы дыбом. А сколько, я слышал, имели неприятностей Том Круз и Николь Кидман! Они, конечно, не обращались в наш офис.

Карен возмущало каждое его слово, был отвратителен каждый жест. Был ли малый просто хвастуном, лгуном, или действительно он разбирается в своем деле?

— Это, кстати, и та причина, почему вам нужен новый телефонный номер, — сказал Крамер. — Никогда не говорите им свой адрес. Зачем давать возможность шантажировать себя? Кое у кого из моих клиентов была идея о том, чтобы «поделить» младенца. Ну, то есть разрешить посещения родной матери. Но это, в конечном счете, ведет либо к судебной тяжбе по возвращению ребенка обратно, либо они начинают высасывать из вас деньги на каждый день рождения малыша. Так что и не думайте об этом.

Карен осознала иронию своей ситуации: она платила одному человеку, чтобы раскрыть тайну приемного ребенка, а другому — за то, чтобы сделать все возможное для ее сокрытия. «Думаю, что все это приведет тебя к помешательству, только вот к тихому или буйному?» — говорила она себе. Чем-то напоминает попытку оказаться в двух местах одновременно, находясь вообще в третьем.

Крамер тоже встал из-за стола и повернулся к маленькой, похожей на птицу женщине, которая появилась в дверном проеме.

— Сэлли, это Карен и Джерри Каан.

— Джефри, — поправил Джефри.

Это было единственное слово, которое ее муж сказал адвокату. Карен поморщилась.

— Ну да, как скажете, — сказал Крамер. — Заведите на них дело и запланируйте домашний визит. — И уже поворачиваясь, добавил: — Да, еще они должны заплатить нам предварительный гонорар.

Карен отрешенно выписала чек. Он был на четыре тысячи долларов.


Карен сидела с Карлом возле длинного обеденного стола, заваленного десятками измятых листов бумаги.

— Как тебе это нравится? — спросил Карл. — «Счастливая, здоровая, любящая свой дом семья хочет целовать вашего младенца и умиляться им каждый день. Мой муж и я хотим услышать вас и помочь вам. Наш телефон 212 BABYNOV (вызов оплачен)».

Карен состроила недовольную гримасу.

— Сопливо. Я готова зарыдать от умиления, — сказала она.

— Так оно и задумано, оно должно быть сопливым. Им нравится, когда пускают нюни. Это народ из радужных сказок о единорогах и феях. Девицы, которые собирают слоников и хранят вещдоки роковой любви. Поверь мне, я знаю их.

Карен вздохнула. Весь процесс получения ребенка, в который она впуталась, был настолько дико-усложненным, представлял собой такую мешанину методов Мэдисон-авеню, замашек телевизионщиков и викторианской сентиментальности, что Карен начала сомневаться, сумеет ли она его выдержать. Джефри полностью умыл руки, что, впрочем, было к лучшему. Можно было представить себе его реакцию на такое объявление!

— А если так? — предложила она. — «Образованная и любящая пара, Джефри и Карен, хотели бы создать ребенку дом, где его полюбят. Мы предоставим нашей крошке все лучшее в жизни».

Она вопросительно посмотрела на Карла.

— Не годится. Воняет элитарным снобизмом. И не называй ребенка «нашим». Это пока еще не ваш младенец.

— Очко в твою пользу, — согласилась Карен.

Она скомкала бумагу и, швырнула ее на пол.

— Может быть, надо просто согласиться с вариантом, предложенным Сэлли? — сказала она Карлу.

Сэлли оказалась спокойной и хорошей помощницей. Она получила выписанный чек, дала им регистрационную форму и предоставила список работников общественных организаций и неправительственных газет с пометками, какие из них принимают объявления только после совершения проверки по состоянию дома приемных родителей.

Карл сидел и валял дурака, пока Карен собирала смятые листы бумаги. Может быть, ей бы лучше удалось сконцентрироваться, не будь она так занята созданием парижских коллекций? Если шоу пройдет неудачно, то она не уверена, что контракт с Norm Со будет подписан, даже если она даст согласие. Она вздохнула. Джефри все еще ничего не знал, а она попросила Уолпера еще немного повременить. Надо было дать ему ответ, но что-то ее удерживало от окончательного решения. Интересно, что? — размышляла Карен.

— Нашел! — вскрикнул Карл, прерывая ее мысли. — «Помогите осуществить нам нашу мечту. Любящая, хорошо обеспеченная пара, владеющая хорошим домом, отчаянно ищет малыша, с которым могла бы разделить свои радость и достояние. Можете ли вы помочь нам?»

— Неплохо, — признала Карен. — Только не опустить ли слово «отчаянно»?

— Всегда критикуешь! — сказал Карл.

Но текст объявления наконец получился.


Вместе с Карлом Карен просмотрела список газет, составленный Сэлли, и отметила те из них, которые издавались в студенческих городках. После чего она, Карл и Дефина провели три дня, обзванивая по списку газеты Миссури, Теннеси, Джорджии и Арканзаса.

После того как она выплатила тысячу четыреста двадцать долларов за объявление, не оставалось ничего другого, как ждать звонков по сотовому телефону. Карен приобрела новую сумку с отделением для переносного телефонного аппарата и следуя совету рекламы «Америкен Экспресс», не покидала дома, не прихватив с собой телефон. Никто не знал этого номера, кроме Жанет, Дефины и Карла, но они могли воспользоваться им только при возникновении чрезвычайных обстоятельств.

Они не звонили. Но и никто другой не звонил. Карл и Дефина регулярно проверяли исправность телефона, звоня по нему из телефонных будок, поскольку предполагали, что именно из будки позвонит мать с предложением своего ребенка. Телефон срабатывал исправно. Не срабатывало сделанное ими объявление. Карен позвонила Сэлли, которая предложила ей попробовать дать объявление в штате Огайо.

— Мне кажется, что тут должно получиться, — сказала она мягко.

Они разослали объявление в четыре газеты штата. Пятью днями позже, в четверть второго ночи, раздался телефонный звонок. Карен, спящая в постели рядом с Джефри, проснулась, услышав птичье попискивание сотового телефона. Телефон пропищал три раза, прежде чем она смогла нащупать в темноте аппарат, оставленный на ночном столике рядом с кроватью. Наконец найдя его, она пошла в ванную комнату и заперлась на задвижку. Через пять часов планировался ее вылет самолетом в Чикаго на выездное шоу-распродажу. Но в этот раз она была рада прерванному сну.

— Алло! — сказала она глубоким и тяжелым голосом не до конца проснувшегося человека.

— Алло. Поступил вызов от Кэрол. Вы оплачиваете разговор?

Карен оплачивала. Она попыталась собраться с мыслями и на скорую руку придумать, как очаровать девушку.

— Привет, Кэрол!

Смазанный голос из телефонной трубки ответил:

— Привет.

— Меня зовут Карен. Откуда ты звонишь?

— С другой стороны, из закусочной Пик-он-Пай. Сейчас поздно. А у вас, наверное, вообще ночь.

— Да, но я рада, что ты позвонила.

Карен почувствовала, что она вся в испарине. Был ли это звонок из Огайо? Сработало ли новое объявление? Говорит ли она с матерью ребенка? Что, черт возьми, надо сказать теперь? У нее во рту никогда не было так сухо. Но, слава Богу, ничего говорить не пришлось. Кэрол заговорила сама.

— Послушай, я попалась. А у меня уже есть один ребенок. Ты заинтересована?

Карен показалось, что девушка пьяна. Сразу же мелькнула мысль о наследственном алкоголизме. Как далеко отсюда она находится?

— Когда ты ожидаешь ребенка? — Карен постаралась, чтобы голос звучал как обычно.

— Через три месяца. Уже поздно что-либо предпринимать, правда?

«О чем это она? — удивилась Карен. — Аборт на шестом месяце? О Боже, это выше моих сил», — подумала она и сделала глубокий вздох.

— Кэрол, у тебя есть карандаш и бумага?

— Нет, ручка.

— Хорошо, хорошо. Ручка тоже годится. Слушай. Я хочу, чтобы ты записала одно имя — Харви Крамер. Я продиктую тебе его телефонный номер. Он наш адвокат. Он поможет нам все уладить для тебя. Я диктую, ты пишешь?

Но телефон молчал.

19. Выставка-распродажа

Для дизайнеров выездные шоу напоминают раздачу автографов. Много беспокойства, неприятностей и маленькая надежда на увеличение спроса. Причем всегда есть риск, что на «званый обед» может никто и не прийти.

Таковы были мысли Карен, когда она садилась в самолет, чтобы лететь в Чикаго. После звонка Кэрол она так и не смогла заснуть — сказывались подавленность и нервное напряжение последних дней. Она заняла свое обычное место, номер 1D у окна, и стала ждать, когда Дефина займет сиденье рядом с ней. Конечно, это роскошь — летать первым классом, но такая, которую она заслужила и может полностью оценить. Карен лишь недавно удостоилась права на VIP-обслуживание на американских авиалиниях, включающее доступ в комнату для особо важных гостей и услуги специальных служб аэропортов. Статья Барбары Уолтер в журнале «Пипл» и телевизионная программа Эл Халл явно не повредили ее карьере. Приятно было ожидать посадки в персональных залах и пить фирменный чай в тонком фарфоре, пока специальный служащий не придет проводить тебя к трапу самолета. Никаких пластиковых кресел, общих залов ожидания с торговцем от IBM напротив тебя, никаких подталкиваний к проходу в нетерпеливой толпе пассажиров. Теперь ее провожают в самолет до объявления общей посадки и приветствуют у трапа по имени.

И только когда стюард засунул ее сумку в багажное отделение над головой, она услышала, как другие пассажиры начали продвигаться по самолету и занимать свои места. Да, думала она, у успеха есть свои преимущества. Она была не из тех, кто наслаждается повышенным уровнем обслуживания, но перелеты — это так утомительно, что она ценила любой сервис, который могла оказать ей авиакомпания. После сегодняшней ночи ей особенно нужно было сохранить всю свою энергию для предстоящего испытания.

Карен попыталась вздремнуть. В конечном счете, это был только один звонок. Значит, наконец-то объявление стало срабатывать. А сейчас ей надо сконцентрироваться на деле.

Карен всегда интересовалась тем, что надевают на себя женщины, отправляясь в путешествие. В дороге трудно сохранить хороший вид, чувствовать себя удобно и раскованно, и к тому же появиться на месте назначения в немятой одежде. Одежда для путешествий, которую можно компактно упаковать, которая не рвется и не ползет от контакта с сиденьями в самолете, — один из самых трудных дизайнов. Частично успех здесь, как всегда, достигался за счет правильного подбора материи. Для этой цели годился только самый качественный, а значит, и самый дорогой материал, лучше всего джерси. Но с некоторыми ухищрениями неплохого результата добился Бин, использовавший мохер.

Карен наблюдала за женщинами, занимающими места в самолете. Женщины постарше носили полистеровые рейтузы или спортивные костюмы. Практично, но чудовищно. Деловые женщины оставались в строгих формальных костюмах. Синтетика не морщилась, но выглядела дешевкой. А на дорогих костюмах мялись складки и материя растягивалась, теряя первоначальную форму. Из всех вошедших на борт самолета только одна женщина в длинной вязаной юбке и простой шелковой блузке казалась одетой прилично и соответственно обстоятельствам.

Карен никогда не верила в заговор ведущих дизайнеров, которые разрабатывают стили так, чтобы держать женщин в заложницах, но в те прежние дни пятидесятых и шестидесятых годов дизайнеры действительно определяли общее направление моды. Теперь же, когда процесс демократизации моды набрал темп, все могут носить все что угодно — и носят. В какой-то степени, думала Карен, это только осложнило проблему одежды для женщины. Со снятием всех ограничений выбор стал слишком широким. По крайней мере те, кого она видит в самолете, явно запутались в нем.

Появившаяся в проходе Дефина выглядела как всегда прекрасно. Она пропустила вперед Тангелу, Стефани и еще двух моделей. Тангела плюхнулась на сиденье, расположенное через проход от Карен.

— Что ты мнишь о себе? — спросила Дефина и протянула дочери билет. — Твое место на задних сиденьях, за занавеской, вместе со всеми другими.

Тангела закусила нижнюю губу, и Карен не могла не отметить, как та стала похожа на Дефину.

— Почему мне нельзя сидеть тут?

— Когда ты будешь делать первоклассную работу, ты тоже будешь летать первым классом.

Тангела выхватила билет и удалилась по проходу. Две другие модели хихикнули и последовали за ней. Стефани присоединилась к ним, но она была так возбуждена, что, по-видимому, ничто не смогло бы сломить ее энтузиазма. Это первое ее выступление в качестве модели на публике. Карен не была уверена, что девочка достаточно подготовлена для этого. Дефина же не сомневалась, что Стефани не подготовлена совсем. Но Карен, чувствуя угрызения совести за то, что уделяла мало времени работе с племянницей, думала, что таким образом она искупит свое невнимание.

— Надеюсь, что самолет не разобьется вдребезги от перегрузки обидой в хвостовом отсеке, — сказала Дефина, усаживаясь в кресле.

Наконец посадка закончилась, и самолет готов был начать длинную серию перелетов, ожидая разрешения на взлет из Лагардии в 7:00. Время вылета часто откладывалось. Выездное шоу намечалось на одиннадцать часов; при двухчасовом перелете оставалось не так уж много в запасе. Но с учетом перелета через часовые пояса и того, что техническим организатором шоу был Кейси Робинсон, Карен считала, что они вполне укладываются и все будет хорошо.

Выездные шоу всегда были хлопотным делом. Они были отчасти парадом знаменитостей-во-плоти, отчасти демонстрацией-с-комментариями и отчасти частичной-распродажей. Леди на презентационных ланчах превращают их в гастрономические пиршества. Департаментские магазины идут на крупные затраты на рекламу предстоящего шоу, распечатывают объявления, выделяют дополнительные площади и обслуживающий персонал, отводят специальное время и рассылают персональные приглашения клиентам, от которых они ожидают компетентной оценки или крупных закупок товаров. И все это ради того, чтобы шоу привело к резкому подъему в торговле одеждой.

Карен была умелым продавцом. Ей нравилось это. И радость ее была искренней. Она никогда не рекомендовала женщинам тряпок, которые были бы им не к лицу. Но иногда у нее закрадывались сомнения, не было ли это занятие слегка аморальным. Временами шоу вызывало такой ажиотаж, что она становилась больше похожа на торговца наркотиками, чем на дизайнера модной одежды. Карен осознавала, что мода и покупка одежды — это и есть типично женский наркотик. Первоначальная здоровая и нормальная потребность хорошо одеваться перерастает в нездоровое, опасное наваждение. В этом смысле большинство американок — наркоманки. Очень много наркоманок, например, в еде. Проблема та же, что и с модной одеждой: те, кто переедает, жалуются, что удержаться от еды труднее, чем излечиться от алкоголизма, потому что, в отличие от пьянства, вы не можете прекратить питаться. Но так же точно и с одеждой. Одеваться приходиться каждый день. И если женщина плохо оделась, то результат не замедлит сказаться в течение дня. Плохо одеться утром — то же самое, что переесть за завтраком. Вы наполнены недовольством или даже ненавистью к самой себе, и эта ненависть проступает наружу и тянется за вами весь день.

Карен хорошо помнила, как описывал Билл Уолпер товар, который она продает на своих презентациях, — она продает надежду или иллюзию надежды. Сама эта мысль вызывала у нее зуд во всем теле. Карен не хотела продавать ни надежду, ни гнилые духи в разукрашенных флакончиках. Она хотела продавать прекрасную одежду женщинам, которые получают от нее удовольствие. Нет сомнения в том, что за последнее время с торговлей что-то стало неладно. Частично за это ответственна ментальность восьмидесятых годов — потребительство; хождение по магазинам стало образом жизни. Но не только это, думала Карен. За последние десять-пятнадцать лет большинство женщин стали работать. А раз они стали выходить из дома, то на них стали смотреть, и психологическое давление от того, как они одеты, усилилось.

Раньше, в пятидесятые годы, женщины могли большую часть времени оставаться дома и делать свою домашнюю работу в домашней же одежде. Разве Белл не носила домашний халат? Что случилось с ними потом? Как только женщина пятидесятых годов вышла наружу — это стало событием. Она стала носить шляпы, перчатки и туфли на высоких каблуках.

Сегодня у большинства женщин вообще не осталось времени на домашний отдых. Они оказались на равных с мужчинами в деловом мире. Но, в отличие от них, женщин судят по двойному стандарту. О них стали судить по их компетентности, но, конечно, и по их привлекательности. Мужчина может носить простой пиджак или надеть спортивный костюм, но для женщины требуется больше. Она хочет выглядеть деловой, компетентной — и красивой, и не раз от разу, а каждый день. Женщины ставят на кон много больше, чем раньше, но шансов на успех имеют гораздо меньше.

И это происходит потому, что как только они пошли работать, идеал женщины, который они вырабатывали годами, стал очень труднодостижимым. Причем буквально. За последние годы модели на модных шоу стали выше и тоньше, чем когда бы то ни было раньше. Влияние модных изданий неимоверно возросло, а образцы, которые они предлагали, стали практически недоступны.

Пестрая толпа пассажиров самолета подтверждала это наблюдение. Средняя женщина пытается гнаться за модой и терпит неудачу. Карен снова подумала о том чудовищном описании жизни типичной американки, которое дал Билл Уолпер. Женщины, с которыми она встретится сегодня, более состоятельны, чем описанные Биллом замотанные американки. Но Карен поняла, что даже ее богатая клиентура на свой манер, но тоже оказалась разочарованной и пойманной в ловушку. Женщины тратили деньги на выставках-распродажах с энтузиазмом отчаяния.

В последний сезон пара их выездных шоу в Нью-Йорке и в Лос-Анджелесе превзошли все ожидания, но это не означает, что такое же случится и в Чикаго. Город образованных людей, с крупной имущей прослойкой, сосредоточенной вокруг Лейк-Шор-Драйва и Мирэкл-Майла, этот город все еще носил налет консерватизма Среднего Запада. Поэтому она никогда не могла рассчитывать на понимание ее идей в Чикаго и на Среднем Западе. Вот почему так важна была эта презентация. Она была важна из-за давления, которое Карен испытывала со стороны катастрофических показателей прибыльности своего предприятия, и из-за того, что необходимое его расширение могло быть направлено только в эту сложную для модных новаций зону. К тому же она замыслила сегодняшнюю презентацию, чтобы прощупать реакцию на ее новые модели одежды, которые она намеревалась выставить на парижских шоу. Она хотела посмотреть, как их примут в этих неблагоприятных условиях, и это был ее единственный шанс предугадать реакцию в европейской столице моды.

Наконец-то самолет мягко взлетел. Карен сидела, бесцельно глядя в окно и обдумывая ночной телефонный звонок, когда стюард предложил ей коктейль Мимоза. Какой дурак пьет шампанское, разбавленное апельсиновым соком, в семь утра? Она отказалась, мотнув головой, и стюард предложил ей завтрак. Дефина нахмурилась.

— Да брось ты думать о Чикаго, подружка, — сказала она. — Ты есть то, что ты есть, и мы имеем то, что мы имеем. И это не так плохо. Сейчас ты ничего не можешь с этим поделать, так что наплюй на это. — Она посмотрела в свою тарелку. — Поговорим о хорошей еде. Ешь свой омлет с сыром, но не дотрагивайся до этих маленьких штучек, которые они называют сосисками. Даже в кухне первого класса они мне кажутся похожими на кошачье дерьмо.

— Ну ты даешь, Ди, — засмеялась Карен и оттолкнула поднос с завтраком.

Все равно она ничего не стала бы есть, кроме круасона. Один из них лежал у нее над головой в сумке вместе с «детским» телефоном. Интересно, могут ли ей позвонить во время полета? Может быть, она упускает сейчас свой шанс. Ну-ну, если она будет думать сейчас об этом, то спятит. Она потрясла головой, как будто стремясь вытрясти из нее все мысли.

Карен попыталась сосредоточить свое внимание на предстоящем деловом дне. Парижская коллекция получалась неплохо. Жакеты, как всегда, пользовались огромным успехом у моделей. Женщинам, кажется, всегда не хватает спортивных курток, а ее модели были скроены таким образом, чтобы скрыть множество недостатков фигуры. Ее слаксы всегда хорошо продавались (хоть и были сделаны из шерсти японской выделки, бессовестно дорогой, по восемьдесят долларов за метр, с которой она экспериментировала в последнее время) и до сих пор пользовались колоссальным успехом. Хотя большинство ее клиенток предпочитали естественные ткани, тем не менее это японское чудо имело текстуру шерсти, но не мялось и не оставляло складок. Замечательная находка для одежды, предназначенной для разъездов. Она впервые использовала эту ткань в своей последней коллекции, и в нью-йоркских магазинах ее модели были уже распроданы.

Но больше всего ее беспокоили платья. На них была сделана основная ставка. Это были длинные — почти до икр — платья из туссового шелка или легчайшего газа букле. Они имели напускные рукава: никакая женщина старше восемнадцати лет не станет носить парадные платья без рукавов. Здесь Карен следовала заветам Коко. Да и кому не надоест целый день рассматривать подмышки других? Для каждого платья она сшила жакеты (все они застегивались на пуговицы по фронту и до конца вниз), которые при случае можно было надеть поверх платья. Карен задумала их по типу фермерской одежды тридцатых годов, но удлинила главную линию, которая придавала дополнительную грацию почти любой женщине, надевшей жакет на себя. В платье с ее жакетами женщины могут прямо с работы пойти на званый прием. А лучше всего было то, что они хороши для ансамбля: не надо подбирать блузки и уравновешивать силуэт шарфом или шалью. Натяни на себя платье, застегнись и — готово. Все одевание — тридцать секунд.

Трудность в том, что большинство женщин покупают одежду без примерки. Поэтому части одежды должны хорошо смотреться на вешалках. Карен разрабатывала свой собственный имидж с помощью соответственно подобранных нарядов и была уверена, что женщины ее поймут. Ей нужна только возможность заполучить их внимание к себе.

Еще один важный аспект выездного шоу — прямой, почти интимный контакт с настоящим покупателем ее продукции. Любой из дизайнеров модной одежды ограничен рамками времени, в котором он живет, и тем кругом женщин, для которых шьет. Карен предпочитала наблюдать за тем, как обычные женщины, которых встречаешь каждый день, а не модели и представительницы высшего общества, примеряют, выбирают или отвергают ее наряды. Ей было необходимо знать в точности, кто эти женщины, которые могут позволить себе покупать ее парадные жакеты за тысячу девятьсот долларов и ее костюмы для повседневной носки за девять тысяч восемьсот долларов. Если она этого не знает, то каким, черт возьми, способом она сумеет сделать то, что им нужно? Ходят ли эти женщины на работу? Молоды они или стары? Не так много женщин моложе тридцати пяти лет могут распоряжаться такими суммами денег на покупку нарядов. На каком уровне цены они перестают покупать одежду? Какую цену они готовы платить за ежедневную рабочую одежду, а какую — за вечернее платье? Но самое главное — чего им не хватает, перед покупкой какой одежды они не могут устоять, однажды увидев? Все, чему она научится на сегодняшнем шоу, будет проработано, отражено в дизайне и поставлено на бриджевую линию для производства более дешевой продукции. Она училась на каждой своей выставке-распродаже, и надо признать, что уроки порой были очень болезненными.

Она сделала ставку на платья, потому что они были новы по замыслу и классические по форме и еще потому, что их было легко носить — натяни на себя платье и колготки, надень пару туфель — и ты уже одета. Простота и легкость были ее девизом. Теперь ей предстояло пройти непростое испытание.

Когда они приземлились, О'Хара представлял собой обычный ад, и потребовалось почти двадцать минут для того, чтобы найти присланную за ними машину. Шофер должен был стоять при выходе для пассажиров в здании аэропорта и держать плакат с именем Дефины, но вместо этого он ждал их у багажного отделения, хотя у них не было багажа. Наконец, усевшись в автомобиль, они проехали длинный путь по ДФК-экспресс-проезду, который лучше бы было называть ДФК-стоянкой-машин. Семичасовой рейс из Лагардии был неудобен тем, что вы попадали в Чикаго в самый час пик. В конце концов они все-таки добрались до Мичиган-авеню. Было девять тридцать утра, и у девочек оставалось более часа на то, чтобы привести себя в форму перед предстоящим выступлением, и столько же времени было у Карен на пререкания с администрацией, прежде чем та, в свою очередь, начнет пререкания с розничными торговцами.

Когда они прибыли на место назначения, то их встретил Бен Кросби, вице-президент компании, который сообщил им, что получил телефонное сообщение от Мерседес Бернард.

— Она организовала вам интервью с Майнди Траулер — репортером из «Чикаго Геральд», которая собирается подготовить обозрение в еженедельном разделе газеты, отведенном для моды. Вас ожидают наверху.

Кросби — маленький, круглый и очень чистый человечек — явно волновался: он был новичком в деле организации шоу. Карен подавила вздох досады приветливой улыбкой. О Боже, ей нужно хоть какое-то время на подготовку. Ведь все ее дело зависело от того, сумеет ли она установить хорошие отношения с розничной торговлей.

Ей всегда приходилось бороться за торговые места с другими дизайнерами. Единственным дизайнером, который никому не вылизывал зад, был Ральф Лорен. Но за это ему приходилось возиться с шестьюдесятью собственными независимыми магазинами, двадцатью четырьмя фабричными отделениями и штаб-квартирой Райнлендр Маншн в Нью-Йорке. Карен была далека от такой роскоши. Неудивительно, что и другие дизайнеры завидовали Ральфу.

Как бы ни были хороши наряды Карен, но, если они не будут приобретены, выставлены на продажу и разрекламированы в розничной торговле, их никто и не купит. Поэтому она сделает все от нее зависящее, чтобы осчастливить Кросби. Публичная презентация модельера — тоже очень важное занятие. Но если уж давать интервью, то надо было бы договориться об этом по телефону еще в Нью-Йорке и провести его заранее, чтобы интервью появилось в газете за пару дней до шоу и привлекло людей в демонстрационные залы и магазины.

В ее деле реклама и то, как преподнесен публике товар, — основы успеха. Для его достижения Мерседес прилагала немало усилий. Без хорошей прессы, и притом обязательно широкой, большинство дизайнеров становились как бы неполноценными. Пример Джефри Бина был тому подтверждением. Любой человек, вовлеченный в модный бизнес, знал, что Бин был величайшим модельером Америки, но уже много лет, с самого начала вражды с Джоном Ферчайлдом, журнал «Женская одежда» не публиковал обозрений его коллекций.

С другой стороны, у Донны Каран была настоящий дар общения с прессой. Ее теплота и обаяние оставляли даже у репортерши-новичка впечатление, что она понравилась Донне. Впрочем, кто ее знает, может быть, они действительно ей нравятся, думала Карен. А ей вот — нет, не нравятся, и ей очень трудно притворяться перед ними…

У нее уйма других забот, но ведь Майнди Траулер ждать не будет. Но, хорошо… Может быть, настанет день, когда вырезка с этим интервью будет неплохо смотреться в подборке других таких же в ее альбоме для отзывов прессы… при условии, что она удосужится ее вклеить. Может быть, Белл пришлет ей копию отзыва, полученную от одной из своих чикагских подруг. Их у нее немало…

Стоп. А почему? Не прошла ли здесь ее молодость? Карен почувствовала болезненное сосание под ложечкой. А не жила ли и она сама когда-то где-то здесь? Тогда не исключено, что кто-нибудь из посетителей ее шоу окажется ее родственником…

Проходя через главный холл, она почувствовала резкий запах. Карен оглянулась. Боже, это были проклятые духи Норис Кливленд. Магазин развернул их широкую рекламу. В углу крутилась стайка девиц, выряженных в желтые наряды дизайна Норис, которые разбрызгивали вонючую заразу по воздуху. Над их головами светился громадный дисплей и так подсвечивал брызги вонючей жидкости, как будто из пузырьков выливались ладан и елей. Нет, Карен определенно не нравилось, что презентация ее моделей проводится параллельно с кампанией по рекламе духов «Норис».

У нее не было времени осмыслить возможные последствия такого совпадения. Карен обернулась к Дефине.

— Ты поработай, а я сорву аплодисменты, — сказала она. — Не могла бы ты заняться организацией показа, пока я даю интервью?

— Я лучше проведу с десяток шоу, чем один разговор с этими сучками от моды.

Дефина негодующе тряхнула головой. Корреспонденты по моде отличались недомыслием и удивительной неконтактностью. Но если спокойно подумать, то кем надо быть, чтобы посвятить свою жизнь описанию тенденций в длине юбок или новых смокингов? Среди репортеров Карен слишком часто встречала людей, снедаемых завистью, которые мечтали о блестящей карьере в моде, но были либо слишком запуганы, либо просто недостаточно способны. Как в пословице — и хочется, и колется.

— Надеюсь, ты припасла для этой сучки «бесплатную покупку»? — угрюмо добавила Дефина.

Журналисты от моды были падки на любую халяву — от бесплатного обеда до мехового манто. Карен пожала плечами.

— Думаю, мы найдем что-нибудь, что ей понравится.

— Да, да. Надеюсь, что это не будет один из двухтысячедолларовых жакетов нашей коллекции. Знаешь, Карен, ты зря хватаешься за все сразу. Ты слишком переполнена всем. Однажды ты попытаешься добавить еще самую малость и лопнешь, как перенакачанный воздушный шарик. И мы будем собирать тебя по частям, вытаскивая из-подо всех твоих дорогостоящих вечерних платьев и свадебных нарядов.

— Тут все в порядке. Я застраховала предприятие и тебе достанется неплохая пенсия.

Дефина закатила глаза.

— Ну вот, удружила так удружила! — и, повернувшись к ожидающим ее моделям, сказала: — Идем, у нас осталось не больше часа на то, чтобы превратить вас в прилично выглядящих женщин. Молю Бога, чтобы этого времени было достаточно.

Она увела всех троих, а Кросби проводил Карен наверх в отдел продажи.

Майнди Траулер была одета в типичный для всех журналистов моды черный костюм. Работа в газете второго сорта в городе второго ранга неизбежно сопряжена с уязвленным самолюбием, а это создавало дополнительные трудности в предстоящем ей интервью. Карен швырнула свою сумку на кресло и протянула руку для рукопожатия. Но когда девушка поднялась, приветствуя ее, Карен заметила ее большой живот. На каком она месяце беременности? С помутневшим на миг сознанием Карен бросила взгляд на ее руки — носит ли она обручальное кольцо? Да, есть. «Уж не собираюсь ли я взять приемным ребенком этого младенца?» Она усилием воли заставила себя удерживать улыбку на лице. Нет, она и в самом деле сходит с ума. Карен осознала, что ее неуместный интерес к тому, носит ли та обручальное кольцо, был лишь попыткой сдержать острое чувство зависти, охватившее ее в этот момент. Забавно, что всего лишь несколько минут назад Дефина разглагольствовала о том, как эти женщины завидуют ей, Карен. А на деле оказалось все наоборот. И надо скрывать свою боль, которая сейчас схватила так сильно и реально, что Карен готова была свалиться на ближайший стул.

— Когда ожидаете младенца? — спросила она, пытаясь сделать голос приятным и не выказывать эмоций.

— В следующем месяце, но ощущение такое, что я вынашиваю его лет десять.

Карен с понимающим видом участливо кивнула в ответ.

— Здорово! — сказала она. — Не могу поверить, что вы выкроили время на интервью со мной. Могу ли я чем-нибудь помочь вам? Ведь вам не очень полезно долго находиться на ногах. Может, перейдете на оттоманку на время интервью?

Майнди тряхнула головой, показывая, что ей неприятна повышенная забота о ее состоянии, и приступила к работе.

— Разрешите спросить вас. Большинство дизайнеров модной одежды считают Чикаго городом второго сорта. Вы приехали сюда потому, что здесь живут ваши излюбленные клиенты, или же вы предпочитаете одевать только женщин типа Элизы Эллиот и ей подобных?

О Боже, только этого не хватало! Но она продолжала улыбаться.

— Однажды кто-то задал точно такой же вопрос Шанель, — отвечала Карен, — и хотя я не Шанель, отвечу ее словами: «Я люблю тех, кто платит по счетам. Оставайтесь сами со своими принцессами, герцогинями и претендентками на троны. Эти женщины под таким впечатлением от собственного благородного происхождения, что оплатить чек считают ниже своего достоинства. А мне подавайте выскочку, вторую жену богатого бизнесмена, который слегка жульничает на правительственных заказах. Такая женщина не может занять позицию высокомерного презрения, она оплачивает работу своих портных».

— Вам нравятся неуверенные в себе женщины?

— Вовсе нет. Мне нравятся мои клиентки, — сказала Карен. — У вас еще много вопросов?

— По правде говоря, мне не столько хотелось бы брать у вас интервью, сколько сопровождать вас на выставке-распродаже. Это возможно? — улыбнулась Майнди. — Знаете, взгляд из-за кулис, который так интригует наших читателей.

Твою мать! — подумала Карен. Только этого ей не хватало! Шпион за спиной, фиксирующий любое резкое замечание и каждую неудачную покупку. К тому же она не может позволить, чтобы в прессе появились описания моделей, предназначенных для парижского шоу. Можно представить себе и реакцию Дефины. Здесь, на выставке-продаже на Среднем Западе, фанаты моды обгоняют события на повороте. Спокойно! Все это еще не значит, что ты должна махнуть рукой на прессу. Карен продолжала улыбаться. Девица выглядела просто неопытной и, похоже, не понимала, о чем просит.

— Замечательная идея, — сказала она. — Нам всем она понравится.

Карен начала обдумывать, как навесить лапшу на уши корреспондентке. Официальный рабочий день начался.


Миссис Монтанд стояла перед трюмо и оглядывала себя в длинном шелковом платье, которое принесла ей Дефина.

— Я не могу, Карен. Платье прекрасное, но не для меня. У меня нет талии.

Карен критически осмотрела ее. Миссис Монтанд была хорошим покупателем, она покупала ее наряды почти с самых первых выставок, но у нее были консервативные и очень определенные вкусы.

— Она права, — сказала Карен Дефине. — У нее совсем нет талии.

Дефина кивнула.

— Но у вас великолепные ноги. Вам подойдут короткие юбки и куртки спортивного типа, — добавила она.

— А как насчет вязаных вещей? — спросила Карен, проводя маркетинговый эксперимент.

— С моим-то задом? — возмущенно вздернула брови миссис Монтанд.

— Вы будете удивлены. — Карен повернулась к ней спиной и показала свой собственный зад. — Вот как это выглядит на мне.

— О'кей. Я попробую, — согласилась миссис Монтанд.

Карен всю свою жизнь наблюдала за женщинами, примеряющими на себе наряды. И вот что забавно: для того чтобы вещи сидели на тебе хорошо, совсем не обязательно быть тощей, но надо иметь хорошие плечи и длинный торс. Проблема миссис Монтанд состояла не в отсутствии талии, а в коротком торсе. Она лучше всего выглядела в тунике, которая скрывала этот ее недостаток.

Карен прошлась по примерочному залу и вернулась на торговый этаж. Странно, что именно это место они называли торговыми залами, хотя основные покупки совершались в комнатах для примерки одежды. У Карен не было особой нужды интенсифицировать процесс. Иногда ее даже пугало то количество денег, которое тратят женщины на ее наряды, и настойчивость, с какой они это делают. Карен подозревала, что за возбуждением от покупки и воодушевлением новизной скрывается нечто темное и одинокое. Когда женщины просят дать им по одному экземпляру всех моделей или все цвета одного экземпляра, Карен физически чувствует их отчаянье. Какую жизнь они ведут? Доставляют ли им ее наряды удобство и удовольствие, или же это только «первая помощь», как флакончик Норис Кливленд? Карен знала, что существуют и крайние случаи, когда женщины, придя домой, даже не распаковывают свои покупки. Они прячут их в кладовку, как алкоголик прячет бутылку на черный день. Все это очень огорчало Карен. Но ей не хотелось слишком тщательно анализировать мотивы такого поведения клиенток, потому что пришлось бы разбираться и в своих собственных страхах.

Карен услышала хлопки, как при открытии бутылок шампанского или при фейерверках. Что, черт возьми, это значит? Но у нее не было времени на то, чтобы обнаружить причину шума. Более двух десятков женщин проходили между вешалками с продукцией К.К.Inc. Дефина следила за образцами, предназначенными для Парижа.

— О Господи, как мне нравится этот пиджак! К тому же серый цвет вошел в моду в этом сезоне, — обратилась толстая матрона к Карен.

Пиджак был сшит из серой шерсти-букле и сидел бы на ней ужасно.

— Да, он неплох, — согласилась Карен, — но вы не обратили внимание на этот?

Она протянула один из двубортных пиджаков синего цвета, как у морской формы.

— Вопреки распространенному мнению, синий цвет отнюдь не нейтральный. Многие женщины так думают, но на них он выглядит убийственно плохо. А вот вам он пошел бы, — сказала она задумчиво.

— Да? А какой цвет самый модный в этом году?

— Тот, который вам больше всего подходит, — сказала Карен, улыбаясь.

— Ну, я не знаю, что мне больше всего идет, поэтому я часто выбираю черный. Но вы не шьете черные наряды, и я теряюсь в выборе.

— Для большинства блондинок черный цвет — непростительная ошибка, — сказала Карен.

И тут она увидела, что женщина узнала ее. Это был синдром — «со мной говорит сама Карен Каан», к которому Карен до сих пор так и не привыкла. Женщинавзяла пиджак и подняла на уровень груди.

— Мне нравятся пуговицы, — сказала она.

Вместо стандартных пуговиц Карен использовала самонакрывающиеся, что придавало костюму современный вид. Она улыбнулась громадной блондинке.

— Попробуйте примерить одно из длинных платьев, они должны выглядеть на вас шикарно. — Она сняла с вешалки двенадцатый размер и протянула платье блондинке. — Как оно вам нравится?

— Я обычно не ношу платьев, но это выглядит очень мило, — она взглянула на размер, — но у меня десятый размер.

«Дерьмо, если у тебя десятый, то я — китайский император».

— Платья сшиты по зауженным меркам, — сказала она дипломатично. — Почему бы вам не примерить оба размера?

С некоторым сомнением женщина взяла оба платья и пошла в направлении примерочной кабины.

— Я уверена, что у меня десятый размер, — крикнула она, обернувшись.

Карен улыбнулась и кивнула, несмотря на то, что внутри готова была взорваться от негодования. Нет, не на женщину, а из-за этих проклятых подделок в размерах. Много лет назад Альберт Найпон обнаружил, что большинство женщин десятого размера будут покупать его модели, если он предложит им шестой, в который они смогут втиснуться. Поэтому он стал кроить все побольше. Большинство дизайнеров не сознаются, что делают то же самое. Карен приводило в изумление, что некоторые женщины напрочь отказывались носить одежду, которая в точности подходила их комплекции и сидела на них прекрасно, если только на ней не стоял тот размер, который они считали своим. Поэтому в индустрии моды начались эти игры. Конечно, лучшие салоны высокой моды продолжали придерживаться истинных размеров, но и их клиентки больше всего следили за своими фигурами: они имели на это и время, и деньги. Для производства спортивной одежды подделка размера превратилась в маркетинговый прием. Достаточно выставить джинсы двенадцатого размера, но написать на бирке цифру десять — и вы сразу же взвинтите спрос на товар. Но где этому конец? Джефри, Кейси и Дефина постоянно подбивали ее на это. До сих пор она сопротивлялась хотя бы по той причине, что это вызвало бы у миссис Круз сердечный приступ. Карен удерживала улыбку на своем лице, как приклеенную, и перехватила взгляд Дефины.

— Засунь блондинку в двенадцатый номер, — сказала она, стиснув зубы, — но срежь бирку. Она считает, что двенадцатый слишком большой для нее.

Дефина кивнула. У нее был небольшой, острый, как бритва, перочинный нож для этой цели. Карен оглянулась.

Майнди Траулер следила за ними. Карен лучезарно улыбнулась, стараясь смотреть в лицо молодой женщине и не видеть ее выступающий живот. Но тут к ней подошли две другие покупательницы. Они хотели примерить букле.

Карен провела в примерочной почти три часа, и ей казалось, что шоу удалось лучше, чем предыдущее. Несмотря на миссис Монтанд с ее отсутствующим торсом, несмотря на блондинку с ее заскоками в размерах, наряды пользовались большим успехом, и некоторые из моделей, предназначенных для Парижа, продавались особенно хорошо. Карен осталась довольной, но очень усталой. Круглый маленький мистер Кросби почти приплясывал в проходе между вешалками. Наконец он с апломбом объявил, что сейчас будет подано шампанское. Из служебного лифта выкатили три тележки. Лежавшие в них скатерть и салфетки были из удивительной дамасской ткани, любимого Карен пшеничного цвета. Ими предполагалось оформить стол и украсить его вазой с лилиями почти того же оттенка. В тележках были также огромный серебряный чайный набор с фарфоровыми чашками и блюдцами и еще три серебряных подноса, на которых лежали удивительно аппетитные сэндвичи с огурцами и тонкие пшеничные лепешки. Хозяева постарались отметить событие по высшему классу, и Карен была особенно тронута тем, что в серебряном ведерке для шампанского находились «Дон Перингтон», а не какая-то местная дрянь. Шампанское не было марочным, но было вполне приличным.

Десяток покупательниц, Тангела, Дефина и, конечно, Майнди Траулер направились к столам. Но Карен нуждалась в перерыве гораздо больше, чем в выпивке.

Она вернулась в служебную комнату и улучила момент посмотреть на себя в зеркало. Черт, ну и дерьмово же она выглядит! Под глазами выступили темные круги, цвет которых почти соответствовал ее розово-лиловой шелковой рубашке. Что ж, по крайней мере у нее все хорошо с подбором цветов. «Мне совсем некстати был этот разбудивший меня в два часа ночи телефонный звонок», — подумала Карен. Несмотря на давление поклонников и покупательниц, ей остро необходим был перерыв в работе. Она повернулась и прошла за ширму в ту часть помещения, которую Тангела и подопечные девочки использовали для переодевания. Когда она прошла через разделяющую перегородку, следом за ней появилась Тангела, все еще одетая в одну из демонстрационных одежд, но уже жующая сэндвич. Она выглядела потрясающе.

— Не запачкай одежду, — предупредила ее Карен.

Тангела насупилась, но кивнула в знак согласия и повернувшись, ушла из комнаты. И только теперь Карен заметила скорчившуюся в углу около зеркала Стефани, отвернувшуюся к стене. Спина ее была голой, и с того места, где стояла Карен, казалось, что плечи девочки дрожат от рыданий. Карен быстро подошла к ней. Племянница действительно плакала. По лицу были размазаны тушь для ресниц и косметика «Маскара». Она выглядела, как насупившийся енотик. Карен пододвинула стул, села рядом с ней и положила руку на обнаженное плечо девочки.

— Что случилось? — спросила она.

— Я не могу это делать! — сказала Стефани.

— Что ты имеешь в виду? У тебя получилось здорово.

— Нет. Я знаю, что нет. Я не знаю, что отвечать, когда женщины заговаривают со мной. И никто не покупает одежду, которую я рекламирую.

— Как ты об этом узнала? — спросила Карен.

— Так говорит Тангела.

Карен только покачала головой. Не только Тангела, но даже она сама не знает, что в точности продано — кроме моделей для Франции, — и не узнает до тех пор, пока в конце рабочего дня не будет проведена заключительная проверка товара. Может быть, у нее просто нервный срыв, типичный для новичка? И подначка Тангелы. Что ж, Стефани и должна нервничать, это только естественно. Ведь у нее никогда не было опыта выступления перед публикой. Не исключено, что для нее напряжение оказалось слишком большим. Карен почувствовала себя виноватой. Она думала, что это будет развлечением для племянницы, которым она загладит неприятности, причиненные ей на презентации духов. Карен не приходило в голову, что показ моделей может травмировать девчушку. Да она просто слишком увлеклась хлопотами о приемном ребенке, анализом своих отношений с Norm Со и пошивом свадебных нарядов, чтобы выкроить больше времени на бедняжку Стефани. И теперь малышка, проделавшая замечательную работу, чувствует себя неудачницей. Карен глубоко вздохнула. Как смеет она думать о том, чтобы стать матерью, если не может быть даже хорошей тетушкой?

— Стефани, у тебя действительно получается хорошо. А в слаксах ты выглядишь даже фантастически хорошо. После твоего показа двойного вязаного костюма три женщины стали примерять его. Не переживай. Это просто новый опыт. Конечно, ты не привыкла еще. Но со временем все станет на свои места.

— Ты говоришь так потому, что ты моя тетя, — плакала Стефани, но уже не так надрывно, а потом понемногу затихла. Она вытерла глаза, чихнула, размазала черное пятно потекшей с ресниц туши по лицу, рукам и одежде. К счастью, на ней было только нижнее белье.

— Ты говоришь просто так, — повторила Стефани.

— Нет, не просто. Я не могу позволить себе провалить торговлю сейчас. Бизнес есть бизнес, Стефани. Я могла тебя не допустить к показам.

— Правда? У меня действительно получается?

— Ты потрясающая. И ты хорошо работаешь. Но не измажь этим дерьмом, что на твоем лице, кашемировый наряд, а то я убью тебя.

Карен подтолкнула девочку и потянулась за клинексом для нее. Боже, плечи Стефани были такими худыми!

— Вычисти лицо и убирайся отсюда. Я разрешаю тебе даже выпить бокал шампанского.

Карен улыбнулась отражению племянницы в зеркале и увидела позади нее Майнди Траулер. Черт! Только ее не хватало. Как много из разыгравшейся сценки увидела журналистка? И как много из увиденного ею появится в печати?

— Пришел фотограф, — холодно сообщила Майнди Траулер. — У вас есть время для него?

Она держала в одной руке бокал с шампанским, а в другой — сэндвич. Неужели она пьет вино? Наверное, это фирменный содовый напиток, успокоила себя Карен.

— Вы разрешите сделать несколько снимков? — спросила Майнди. — Может быть, вместе с девушкой?

— Хочешь попасть в газету? — спросила Карен у Стефани.

— Еще бы!

Карен улыбнулась в зеркало.

— Дайте нам минутку.

Карен велела Стефани умыться, а сама полезла в сумку, вытащила несколько косметических теней и подкрасила возникшие от усталости круги под глазами. Затем она достала большую дорожную косметическую щетку и покрыла все лицо пудрой терракотта-Гуерлайна. Она создавала впечатление загара и не раздражала кожу. Карен намазала губы бесцветной губной помадой, но добавила тонкий слой лака. Лак хорошо отражался на фотографиях. Никогда не считавшая себя красивой, Карен без всякого тщеславия оглядела себя в зеркале. Ничего, сойдет. Она встала со стула. Надетые на ней брюки были сшиты из фантастически хорошей японской ткани, оправдывавшей каждое пенни, затраченное на нее: после продолжительного сидения в примерочной на брюках не образовалось ни одной лишней складки. Карен не выносила, когда слаксы начинали морщиться от малейшего растяжения материи. Никто так не оценил японскую ткань, как она.

Она снова услыхала хлопающие звуки. Кого-то расстреливают там, внизу, что ли? Примем это за сигнал для завершения представления. Она в последний раз оглядела себя. Неплохо.

Господи, немного бронзовой пудры размазалось по плечу жакета. Ничего, это легко исправить. Она сняла жакет и бросила его на конторку, сорвав другой, такой же, с вешалки. Еще один — уже окончательный — взгляд в зеркало. Все работает. Она вышла из примерочной в торговый зал как раз в тот момент, когда Майнди наливала себе второй бокал «Дон Перингтона». Маленькая глупая дрянь пила вино! Карен не помнила, был ли врожденный алкогольный синдром у ребенка результатом алкогольной интоксикации в первые или последние три месяца беременности. Не раздумывая, она подошла к девушке.

— Вам, наверное, не хочется вина, не так ли? — сказала она. — У нас есть свежий апельсиновый сок и, я думаю, цветочный чай.

— Нет, благодарю вас. Вино очень вкусное.

— Но это вам ни к чему. Я могу послать за другим фруктовым соком, который вы любите.

— Не беспокойтесь, со мной все в порядке, — сказала Майнди Траулер, и в ее голосе послышались нотки, предупреждающие Карен, чтобы та оставила попытки удержать ее от выпивки.

— Я думала не о вас, а о вашем младенце.

Несколько женщин собрались вокруг стола и наблюдали за конфликтом.

— Я сама позабочусь о своем ребенке, большое вам спасибо, — сказала журналистка ледяным тоном.

К ним подошел мистер Кросби, который, прокашлявшись, решил вмешаться, считая, что конфликт зашел слишком далеко.

— Фотограф хотел бы снять вас около плаката с вашим товарным знаком. Он считает это самым удачным местом для снимка, — сказал он и взял Карен под руку.

Стефани двинулась следом, а за ними пошла Дефина, высоко подняв брови.

— Нам придется раскошелиться больше, чем на двухтысячедолларовый жакет, для того чтобы получить от нее хороший репортаж, — предупредила Дефина Карен.

— Пошла она на… — сказала Карен достаточно громко, чтобы быть услышанной. — Ничего не давай ей. Она недостойна иметь ребенка.

— Не твое дело одергивать ее, — сказала Дефина. — Что ты ждешь от этой сучки, готовой ощениться? Они плодятся, как кролики, ну и что из этого? — Она похлопала Карен по плечу. — Сделай приятную улыбку мальчикам с камерой, — сказала она. — Я вызову пожарную команду и пойду к Траулер, чтобы загасить возникший пожар.

Карен провела ужасные двадцать минут, притворяясь, что она подкалывает подол платья на Стефани, пока фотограф с помощником возились со своими бесконечными вспышками. Ей хотелось сказать им, что они фотографируют не для фотовыставки Аведона, а делают всего лишь черно-белую фотографию для газеты, но удержалась. Поднимаясь с колен, она оглядела зал и увидела, что из лифта вышел Билл Уолпер. Она не могла поверить своим глазам. Какого черта его занесло сюда? Он повернулся в сторону собравшихся, и она заметила, как он внимательно разглядывает толпу. Наконец он увидел ее и улыбнулся. Она махнула рукой в знак приветствия. Удивительно, что в этот момент сердце ее учащенно забилось. «Может, у меня спазмы желудка? Ведь я пропустила ланч», — подумала она и пошла ему навстречу.

— Я был тут по соседству и решил заглянуть, — сказал он с ухмылкой.

У него были не очень хорошие зубы, но ей нравилось, что он не носил коронки. Нравилась и ямочка, которая появлялась на углу его рта во время улыбки. Здорово, что только с одной стороны.

— Как идут дела? — спросил он.

— Все шло хорошо, пока я не подгадила с репортершей, которую прислали на паше шоу. Теперь уж она разложит меня в своей газетенке!

— Пресса есть пресса, — сказал Билл. — Один из моих друзей спрашивал у меня совета, что лучше: купить публичный дом в Неваде или газету. Я ответил, что не вижу разницы.

Карен засмеялась. Билл улыбнулся и показал свою ямочку на щеке.

— Ну вот, — сказал он, — мой день не прошел даром. По крайней мере я заставил вас улыбнуться.

Какое-то время они стояли вместе. Она устала, но чувствовала себя лучше, чем раньше.

— Когда вы закончите? — спросил Билл. — Ведь даже вы не можете работать беспрерывно. Разрешите пригласить вас на обед.

Карен посмотрела на часы. Было четверть пятого, и у них оставалось около часа, чтобы собраться, а затем ехать в аэропорт О'Хара. Но она могла бы смыться сразу же после закрытия шоу, пообедать и вернуться в Нью-Йорк следующим рейсом.

— Самое позднее, я должна вылететь из О'Хара девятичасовым рейсом, — сказала она Биллу.

— Попробуем убить двух зайцев одним выстрелом. Мой 707-й в аэропорту Мидтаун. До него нам будет добраться быстрее, и еда там неплохая. Что вы на это скажете?

Карен заморгала от неожиданности.

— Я скажу «да», — ответила она и улыбнувшись ему, вернулась к своей работе.

Когда Карен рассказала Дефине, как она будет возвращаться домой, та снова высоко вздернула брови и спросила:

— Когда вы с Джефри последний раз трахались?

По правде говоря, Карен не могла припомнить. Они были так заняты. Много чего случилось за последнее время.

— Не твое дело, — сказала она. — Почему ты спрашиваешь?

Дефина кивнула в сторону Билла Уолпера.

— Я не знаю, чего ты хочешь, но знаю, что хочет он, — сказала Дефина. — А если вы хотите одного и того же, то вам придется это делать на высоте тридцати тысяч футов.

— Не наезжай, Ди. Меня просто подбросят на личном самолете. Подумаешь, большое дело, — сказала Карен.

— Твое «большое дело» и в самом деле большое. Этот тип будет лезть в твое тело, чтобы потом влезть в твою голову. Я серьезно, Карен, будь осторожна, — предупредила Дефина.

Карен пообещала быть начеку. Дефина улыбнулась.

— Ты слышала этот хлопающий треск сегодня? — спросила она.

— Да, — сказала Карен. — Они распивали шампанское внизу?

— Только в мечтах Норис Кривленд. Это флакончики духов. Они взрывались.

— Что?! — переспросила Карен, не веря своим ушам.

— Что слышала. Что-то было не так с упаковкой, и под горячим светом юпитеров духи взорвались. Остальное можешь додумать сама. Разбитое стекло, и повсюду вонь. Люди ржали. Но это сначала, а потом они подадут в суд. Им придется прервать контракт.

Карен засмеялась.

— О Боже! Какой провал!

— И у такой милой девочки, — добавила Дефина со злорадной ухмылкой.

Карен кивнула.

— Все-таки есть Бог на небе, — сказала она.


Карен сидела за столиком в самолете 707 фирмы Norm Со. Она подняла небольшую деревянную сахарницу, из которой сахарный песок вытрясался определенными порциями, и насыпала порцию в свой капуччино. Обед был выше всяких похвал. Билл был внимательным, интересным и вел себя совершенным джентльменом. На секунду Карен даже подумала, не разочарована ли она корректностью его поведения. Но тут же устыдилась собственной мысли. Она твердо знала про себя, что она не из тех, с кем возможны легкие романы. Они с Джефри решили свои проблемы. Все снова шло хорошо. Так почему такие мысли снова преследуют ее?

— Вы слышали гвалт на главном этаже? — спросил Билл.

— Нет, — ответила Карен с невинным видом.

— По-видимому, духи вашей подруги Норис разливались во флаконы, когда было очень холодно.

— И в чем проблема?

— Разве вы не учили физику в школе? — спросил Билл. — Когда молекулы нагревают, то они расширяются. А в этих проклятых флаконах им было недостаточно места для этого.

— Так, значит, шум снизу, который я слышала, был не от выстрелов пробок шампанского?

Билл засмеялся.

— Нет, это был шум провалившегося бизнеса. Норис не сумеет отделаться никакими объяснениями.

Карен вспомнила циничное замечание, сделанное Биллом во время прошлого ланча. Она была рада, что по крайней мере один сорт духов потерпел неудачу и женщинам не будут продавать фальшивую надежду. Билл тоже казался довольным провалом Норис, но не был бы он еще больше доволен, если бы эта помойка распродавалась, увеличивая прибыли Norm Со?

Но на каком моральном основании она судит об этом? Кто она такая, чтобы осуждать других? Разве сама она не потратила день на распродажу очень дорогой одежды очень богатым женщинам? С чего ей зазнаваться? Она даже не сумела проверить, можно ли организовать пошив такой одежды на бридж-линии, чтобы понизить ее стоимость до умеренных размеров.

Стюард принес растворимые пакетики пряностей и приправ и стараясь не мешать, отошел в сторону. Они пили кофе и молчали. По различным поводам Карен останавливалась в нескольких лучших отелях мира, и Джефри довел элегантность стиля их жизни до уровня, о котором она и не мечтала. Но роскошь стиля жизни Билла Уолпера — это был качественно другой уровень, который она теперь могла полностью оценить. Еда была прекрасно приготовленной, стол сервирован безукоризненно, нигде ни царапинки, ни пятнышка. Она чувствовала себя, как в коробке для драгоценностей, а все окружающее — ювелирной основой, обрамляющей ценный камень. Карен улыбнулась про себя. «Я снова начинаю думать о восхождении на непокоренную вершину. Интересно, как тщательно продумывает Билл убранство постели?»

Что бы он подумал про нее, если б узнал, какие мысли крутятся у нее в голове? Если бы он узнал, что она хочет взять приемного ребенка и даже попытается это сделать, испугался бы он, что она окажется недостаточно преданной предлагаемой ей работе? Если бы он узнал о том, что она ищет родную мать, не посчитал бы он ее чокнутой? Какими бы ни были ответы, но рисковать не стоит.

— Вы не хотели бы осмотреть самолет? — спросил Билл.

— С удовольствием, — ответила Карен.

Помимо салона и обеденного отделения размером с небольшой зал для конференций, Билл показал ей кабинет, оснащенный аппаратурой для компьютерной обработки текстов, факсимильными аппаратами и телефонной панелью более сложного устройства, чем она имела в К. К. Inc. А когда он провел ее по центральному проходу в хвост самолета, то Карен обнаружила, что здесь располагались целые три кабинки с душем. Затем он открыл дверь еще одной кабины — это была спальня с постелью под канапе на столбиках! Билл открыл еще одну дверцу поменьше — ванная комната!

— Я никогда не слыхала о ваннах на самолете, — сказала она. — Неужели они разрешены федеральным агентством аэрофлота?

— Мне она необходима. Это не для того, чтобы произвести впечатление, просто я не выношу душа. Никогда не мог мыться под ним. Мне нужна ванна. А вам?

— Мне трудно решить это, не имея ванной в самолете, не говоря уже о самом самолете, — отшутилась она, плавно выскользнула в центральный проход и пошла к холлу. Билл последовал за ней. Если он и был разочарован или огорчен, то не показывал этого.

— Давайте пройдем в салон, — предложил он.

Они прошли мимо стюарда, который прибирал стол. Когда они вошли в салон, самолет качнуло; Билл помог Карен удержаться на ногах, а затем усадил на один из замшевых диванчиков.

— Что будем пить?

— Нет, спасибо, — сказала она.

Карен понимала, что настало время, когда он постарается оказать давление на нее. И действительно, он наклонился вперед, опираясь локтями на колени.

— Знаете, Карен, мне не хочется торопить вас, но мы не может так долго мурыжить и вашу команду, и моих адвокатов. Мне нужен ваш ответ. Считаете ли вы меня подходящим для вас партнером?

Да, конечно, вот та причина, по которой он появился на ее выездном шоу. Не думает же она, что ему просто захотелось повидаться с ней или пожелать удачи начинанию Норис? Иногда ее наивность удивляла ее саму. Но сейчас надо давать ответ. Он был терпелив и ждал достаточно долго. Конечно, он прибегнул и к некоторой тактике давления на нее, когда появился в компании с Норис.

— Мы проработали ваши данные и составили тщательно продуманную программу. Вы знаете, у вас довольно много проблем. Базиль обнаружил у вас в активе три четверти миллиона долларов, которые вы вряд ли получите обратно. Вы остро нуждаетесь в наличных деньгах, а вместо них у вас только нерегулярные выплаты по ин-янь, по двадцать процентов за одну выплату. Я знаю, что вы начинающая компания и что средняя прибыльность вашего производства колеблется всего лишь от трех до шести процентов. И здесь я мог бы помочь вам.

Она искоса взглянула на него. Карен хорошо запомнила предостережение Бобби Пиллара и знала, что Билла обзывали последними словами все кому не лень. Все от Уолл-стрит до Гинзы его боялись и ненавидели. Но, как бы это глупо ни выглядело, он ей нравился, и может быть, стоит довериться ему полностью. Джефри считал, что так и надо сделать. И она должна прислушаться к его мнению. Свою часть «настоящей сделки» он выполняет добросовестно. И в соответствии с их договором, она уже начала процесс по оформлению приемного ребенка. Завтра утром намечен домашний визит представителей Крамера, в конторе которого сейчас готовятся документы о намерении удочерить или усыновить ребенка. Нет сомнения в том, что они найдут подходящего младенца. Значит, она получит, что хочет, но и он должен получить свое. Она заключила «настоящую сделку» с Джефри и должна выполнить свою часть обещаний.

К тому же в поведении Билла было что-то такое, что давало ей ощущение безопасности, того, что о ней заботятся. Его обхождение с нею напоминало хлопоты птицы вокруг снесенного ею яйца. Карен привыкла к тому, что все, с кем она работала, начиная с Джефри, считали ее сильной женщиной и ожидали поддержки с ее стороны. И ей было в новинку и очень приятно самой оказаться под протекцией сильного человека.

— Ну и что вы скажете? — спросил Билл.

Карен наклонила голову.

— Делайте нам предложение, — ответила Карен.


Когда вечером Карен наконец добралась домой, Джефри уже спал. Она очень устала. Но не успела она натянуть халат, как зазвонил «детский» телефон. Вопреки предупреждениям Крамера, Карен решила не сообщать о первом полученном ею звонке в его контору. Глубоко вздохнув, она подняла трубку.

Женщина — Луиза — была замужем, имела двоих детей и как она объяснила, разошлась с мужем и в этот период забеременела третьим ребенком. Сейчас они снова сошлись с мужем, но Леон не хочет воспитывать ребенка, зачатого от другого мужчины. Карен показалось, что сообщение Луизы звучит если и не на все сто процентов убедительно, то достаточно серьезно и трезво. И все же она не могла подавить сомнения по поводу того, какого типа генетическую наследственность она покупает.

Но она так устала, что, поговорив с женщиной, упала на постель и решив все отложить до завтра, тут же заснула.

20. Потусторонние голоса

Шейла Дервиц весила под сто пятьдесят килограммов и была одета в небесно-голубой мешковатый костюм. Она носила с собой дешевый темно-синий кожаный портфель. Вокруг ее шеи был обмотан жгуче-розовый с горчичным оттенком шарф. Если моду считать политическим барометром, — а Карен так и считала, — то Шейла Дервиц все еще оставалась приверженцем Радужной коалиции. Карен попыталась сдержать гримасу отвращения, когда взглянула на женщину — общественного представителя по вопросу о приемном ребенке, которая нанесла ей домашний визит. При теперешней загруженности Карен высвободить свободное утро было чертовски трудным делом. Однако Шейла Дервиц мало того что опоздала, но даже не подумала извиниться за это. Она просто сообщила, что вчера у нее был очень напряженный рабочий день. Карен представила себе, что было бы с мисс Дервиц, если бы она, поднявшись в пять утра, сумела бы слетать пятичасовым рейсом в Чикаго и вернуться обратно.

— Давай всё выясним, — предложила Дефина. — Ты платишь ей за то, чтобы она сообщила в государственные инстанции, что у тебя дома все о'кей?

Карен кивнула.

— Ее, мне кажется, раздирают на части противоречивые желания, — сказала Дефина, и Карен согласилась с ней.

— Почему бы тебе не заплатить ей вдвое больше, чтобы она избавила тебя от своих визитов? — спросила Ди.

Карен очень хотела бы этого. Несмотря на свое переутомление, сейчас, сидя на софе и разглядывая увесистую блондинку напротив, Карен старалась выглядеть как можно беззаботнее.

— Я вижу, у вас много книг, — важно констатировала мисс Дервиц.

Карен обернулась и осмотрела книжные полки.

— Да, книги есть, — согласилась она.

Что-то в тоне мисс Дервиц намекало на то, что это нехорошо.

— Есть ли среди них такие, которые нельзя показывать детям?

— Я думаю, что довольно много, — сказала Карен.

Почему она раньше не подумала о книгах сама?

— Вы разрешите посмотреть их?

— Конечно.

Карен постаралась говорить естественно и убедительно. Она оглядела комнату. За время ее отсутствия в Чикаго Эрнеста превзошла саму себя. Нигде не было ни пылинки. Окна, зеркало и стекла полок сверкали чистотой. Пол был вымыт и до блеска натерт воском. В последние два дня по настоянию Эрнесты все ходили по комнатам только в носках. Вчера вечером после возвращения из аэропорта Карен сама поставила в вазу на полукруглом столике розу с сиреневым отливом, а сегодня с утра Эрнеста, хихикая, застелила в свободной комнате постель простынями с нарисованными на них мишками. Они с Джефри уже прошли первый допрос в конторе мисс Дервиц, и оставался только этот визит, чтобы иметь законное право от штата Нью-Йорк на получение приемного ребенка. Неужели Белл и Арнольд прошли сквозь все это? Ей хотелось бы взглянуть на отчет о таком инспекционном визите. Неужели им удалось запугать Белл так, как ее? Навряд ли. Она глубоко вздохнула, наблюдая, как женщина, от которой зависит ее судьба, ковыряется в книгах ее библиотеки. Что она ищет, порнографию? Можно ли считать за порнографию альбомы с обнаженной натурой, которые она сохранила со времен обучения в Пратте? О Боже, как это все бесит!

— Ящики заперты, — сказала она женщине.

Она почувствовала, что ее голос звучит так, как будто она хочет что-то утаить от Дервиц. И хотя та ничего не сказала, но Карен ясно видела ее неодобрение.

Карен ощущала себя беспомощной, но на поддержку со стороны Джефри рассчитывать не приходилось. До сих пор он даже не пытался сделать разговор поприятней. Когда мисс Дервиц спросила его, считает ли он себя в состоянии прокормить ребенка, Джефри только пожал плечами и сказал:

— Кто сейчас может гарантировать что-либо?

А когда та спросила, считает ли он себя глубоко верующим, Джефри ответил, что, напротив, он глубоко неверующий. Замечательно!

Карен попыталась дипломатично пояснить его ответы и сгладить их резкость, перевести расспросы на себя, но почувствовала, что это не требуется. Уважаемая матрона была слишком занята сравнением своей собственной жизни с тем, как живет она, Карен, чтобы всерьез реагировать на тон мужа. Общественная представительница задала кучу вопросов о том, как часто они ходят в гости, какого ранга приемы они посещают, и еще более похожие на сплетни вопросы о том, в каких ресторанах обедают и сколько там стоит еда. Карен пыталась отвечать на расспросы благожелательно и с мягким юмором. Однако мисс Дервиц осадила ее, спросив суровым тоном, как много времени они предполагают проводить с ребенком. Карен пришлось разуверить ее, что она не относится к ребенку как к очередному хобби, которым можно заняться в свободное от работы время.

— Я планирую сократить мою деловую активность, — сказала она, — воспитание ребенка будет для меня делом первостепенной важности.

— Вы уже выбрали ребенка? — спросила мисс Дервиц, как могла бы спросить о покупке одной пары носков.

— Да, мы уже переговорили с несколькими матерями, — ответила Карен.

Она подумала о Луизе. Сойдет ли она за «нескольких»? Мисс Дервиц с угрюмым видом делала пометки в блокноте.

Карен думала, пригласить ли мисс Дервиц в К. К. Inc. Может быть, это только усложнит и ухудшит положение? Не предложить ли той какой-нибудь наряд по оптовой цене? Это можно счесть и за взятку. А если просто дать взятку? И есть ли у нее что-нибудь, что подойдет мисс Дервиц?

Представительница общественности поднялась из-за стола и протянула книжку. Это были «Сатанинские стихи» Рушди.

— Что это такое? — спросила она.

— Роман.

Неужели она не знала о книге? Может, она считает ее поклонницей дьявола?

— Это про ислам; он тут противопоставлен христианскому верованию.

— Но вы же евреи? — спросила мисс Дервиц.

Карен кивнула в ответ. Уж не сходит ли она с ума? Все ли в порядке с головой мисс Дервиц? Неужели она ничего не слышала о Салмоне Рушди? А если рассказать ей о нем, то не будет ли это выглядеть слишком по-менторски?

Мисс Дервиц отложила книжку в сторону, и они перешли в спальню. Карен не могла поверить своим глазам, когда та стала открывать ящики платяного шкафа. Даже допустив, что она, Карен, поклонница дьявола и растлительница детей порнографией, нельзя было не понять, что она позаботилась бы избавиться от компромата перед визитом общественного инспектора. Какой смысл был в таком осмотре? Карен прикусила язык. Мисс Дервиц направилась в ее кладовую.

— У вас мало одежды, не скажешь, что вы дизайнер, — радостно сказала она.

Мисс Дервиц посмотрела на набор одежды нейтральных расцветок, аккуратно развешанной на вешалках-плечиках.

— Может быть, вам стоило бы оживить их вишневым цветом? — предложила мисс Дервиц.

Карен сняла стресс от этого вопроса, подумав, что все-таки продвигается на шаг дальше в подготовке дома для младенца Луизы. Она заставила себя улыбнуться и сказала:

— Неплохая идея.


В этот вечер и в следующие два Карен разговаривала с Луизой. Каждый разговор длился часами. Карен чувствовала, что Луиза все больше и больше доверяет ей. На третий день переговоров Карен упомянула имя Харви, и та вроде бы была удовлетворена. На следующий день, в понедельник, контора Харви подготовила пакет юридических документов для Федерального исполнительного комитета и набор медицинских форм, которые Луиза должна была заполнить. Та сделала все, что от нее требовали, и через пару дней вернула документы заполненными. Карен восприняла это как награду за то, что заключила «настоящую сделку» с Джефри и выправила их отношения. Теперь все пойдет хорошо. Карен показала всю собранную информацию Джефри и подготовила его к телефонному разговору с женщиной. Джефри был с ней очень мил, и когда вернул трубку Карен, то та услышала вздох Луизы:

— У него такой приятный голос!

Карен распознала в тоне женщины интонации удивленной заинтересованности мужчиной. Интересно, на что похож ее Леон и какую цену придется заплатить Луизе за совершенное прегрешение?

Карен и Джефри оплатили ультразвуковую диагностику Луизы и выяснили, что по всей видимости будет девочка. Карен начала обдумывать, как сообщить эту новость Белл и другим членам семьи. До сих пор ее активность по поводу приемного ребенка, так же как и заключение доктора Голдмана о ее бесплодии, держались в тайне. Теперь настало время все рассказать. Но почему она утаивала эту информацию от них — чтобы избавить их от излишних переживаний или же чтобы пощадить себя? Она так и не смогла решить этот неприятный вопрос и отложила его до лучших времен.

21. Вперед-назад

Кейси, некоторые его подчиненные, Джефри и Мерседес сидели вместе с Карен за столом в конференц-зале. Они сверяли объем продаж за неделю и подсчитывали общую сумму заказов, которые были сделаны на выездном шоу-распродаже. Одежда в стиле крестьянки явно победила в этом импровизированном соревновании. Она была выполнена в том стиле, на который заказы будут поступать снова и снова. И действительно, у нее были все признаки того, что она становится фордом своей сферы — моделью, которая будет копироваться всеми второсортными художниками, подвизающимися в моде. Складывалось впечатление, что все новые модели, которые выставила Карен, пользовались успехом. Конечно, это не гарантировало еще, что они понравятся прессе и парижанам, но это было то, что на маркетинговом жаргоне Кейси называлось положительным индикатором.

— Мы выписывали счета в заказах до ломоты в пальцах, — с гордостью сообщил Кейси группе. — Я должен доложить вам, что это лучшие показатели сбыта, которые у нас когда-либо были.

Джефри поглядел на него.

— Это не показатели сбыта, — сказал он, — это только заказы. Ты знаешь, как много может случиться всякого за пять месяцев с момента заполнения требования на заказ до реального завершения сделки. Нам надо оформить эти заказы и рассчитывать, что проклятая фабрика продлит наш кредит и выполнит работу вовремя. При этом остается только надеяться, что они сошьют все правильно. И лишь после этого, если наши товары раскупят в магазине и они не будут возвращены обратно после покупки недовольным покупателям, у нас будет основание думать, что Чикаго выплатит нам деньги еще до того, как налоги съедят всю нашу прибыль и отчаявшийся спонсор не прекратит финансирование производства.

— О Боже, Джефри, ты понимаешь, что я имею в виду, — раздраженно сказал Кейси.

— Понимаю. Но понимаешь ли ты, что я имею в виду?

Остальная часть встречи была обычной рутиной: проверка квитанций, записи в бухгалтерских книгах, проблемы с возвращенным товаром и еще более тяжелые проблемы с платежными поручениями. Карен вздохнула. Из-за того, что у них не было отчетности от производителей крупных заводов, возникали осложнения со своевременной поставкой и проверкой качества продукции. Из всех дизайнеров Карен больше всего завидовала Джил Сандерс, потому что ее предприятие росло медленно и у Джил была собственная фабрика, производство которой она тщательно контролировала. Карен только качала головой, недоумевая: если дела идут так хорошо, то как они могут идти так плохо? Но она решила, что может перепоручить Джефри разобраться с этой загадкой. У нее самой сейчас слишком много дел, чтобы терять время еще и на это. Ей придется работать в воскресные дни и еще выкроить время на bat mitzvah Тифф. До Парижа осталось только шесть дней. Этого мало. Даже если отменить все обычные деловые встречи, то она все равно может не справиться с обязательствами, взятыми на несколько недель вперед.

В мире моды выделяются два основных сезона: весна и осень. Весенние коллекции демонстрируются осенью. Осенние — поздней весной. Еще готовились две сжатых коллекции для лета и зимы. Вдобавок были менее важные, но необходимые работы по подготовке ежегодных комплектов для выходных и курортов. Но деление на сезоны было обманчивым. В каждом сезоне в действительности проводились два шоу: одно — высокой моды и второе — демонстрация готовой одежды. А если вы задумали создать свою коллекцию на международном уровне, то вам сначала надо выставить ее в Милане, затем в Париже и в последнюю очередь — в Нью-Йорке. Но не только это. В течение всех этих невероятно суетливых Недель моды вы еще пытаетесь посмотреть на коллекции других дизайнеров и устроить частные показы покупателям всего мира. Это изматывало вконец.

И вот теперь этой машине пришла пора закрутиться. Карен никогда не забудет, как прошла ее первая Неделя моды, полностью вымотавшая ее и кончившаяся тем, что в следующий же понедельник ей позвонил редактор очень важного издательства.

— Что вы собираетесь показать в вашей следующей коллекции? — спросил журналист.

Вопрос звучал как насмешка.

Единственное, что изменилось с тех пор, так это то, что Карен постарела и у нее стало больше работы. Год за годом она взваливала на свои плечи все больше и больше дел. Бизнес разрастался; начав с небольших коллекций высокой моды, подготавливаемых дважды в год, он дорос до масштабной линии нарядов с выпуском продукции пять раз в год. Дополнительно велась работа по адаптации пошива к бриджевой линии, которая выпускала ту же продукцию, но в десятикратном объеме. Карен пока работала только для Нью-Йорка. Организация предприятия по пошиву нарядов высокой моды и создание бриджевой линии были сами по себе нелегким делом.

Осенью тысяча девятьсот девяносто третьего года американские дизайнеры впервые собрались вместе и создали «Седьмые на Шестых» — групповое шоу, которое проводилось не в разрозненных демонстрационных залах, дискотеках, танцевальных залах отелей и т. п., но в специально построенных Павильонах Моды в парке Брайан, занимающих в длину целый квартал по Шестой авеню сразу за главной городской библиотекой Нью-Йорка. С возведением около библиотеки двух белых павильонов, построенных по современной технологии, и Седьмая авеню стала одним из самых престижных мест Нью-Йорка, связанных с модой.

Карен была из тех дизайнеров, которые участвовали в этом движении с самого начала, благодаря чему компания К. К. Inc. получила хорошие отзывы в европейской прессе и крупные заказы на свою продукцию. Но сейчас, представляя, каким испытанием будет для нее Париж, и то, что за ним сразу же последует Неделя моды в Нью-Йорке, Карен была близка к сердечному приступу. Она может не справиться с начатым делом. И не было никого, кто бы мог заменить ее или хотя бы помочь.

Кейси все еще продолжал бубнить, когда секретарша что-то прошептала Джефри на ухо. Она передала ему конверт из манильской бумаги, и он сразу же начал отрывать от него корешок, не дослушав шепот секретарши. Джефри вытащил из конверта довольно увесистую кипу документов, швырнул конверт на стол и начал просматривать скрепленные скрепкой листы. Карен увидела, что на конверте стоял штемпель Norm Со. По мере чтения бумаг лицо Джефри светлело. Кейси прервал чтение своего отчета. Джефри поднялся на ноги.

— Леди и джентльмены! Я должен сделать объявление. Вот оно, друзья. Я получил известие, которого мы все так долго ждали. Нам предложено подписать контракт с компанией Norm Со на пятьдесят миллионов долларов! Пятьдесят миллионов. Вы слышите, что я говорю?

Вся комната взорвалась воплями восторга. Мерседес начала хлопать в ладоши. Один из парней завопил, как футбольный фанат при забитом голе. Кейси стал задавать вопросы, но Джефри, не обращая на него внимания, начал зачитывать основную часть делового предложения вслух.

— Билл Уолпер собственной персоной планирует встретиться с нами в Париже для окончательного подписания контракта, — закончил он.

Вернулась секретарша Джефри, неся несколько бутылок шампанского. Было только одиннадцать часов утра. Джефри раскупорил бутылку, в то время как секретарша распределяла пластиковые стаканчики среди собравшихся. Похоже, что он запланировал отметить успех заранее. В коридоре собрались служащие компании и пытались просунуть головы в дверь, чтобы понять, чем вызван переполох. Кто-то сунул пластиковый стаканчик в руки Карен. Он был сферической формы, но его создатель не позаботился сделать ему донышко, и Карен не могла поставить его на стол.

— За Карен! — крикнул кто-то, и все подняли бокалы.

— За Карен! — поддержали остальные.

Карен пыталась улыбаться, хотя ее живот был скован спазмами страха. По другую сторону стола, в дверном проеме, стояла Дефина. Их взгляды встретились. Дефина не улыбалась, всего лишь подняла брови и слегка наклонила голову.

Карен наблюдала, как служащие празднуют это событие.

Что же еще, черт возьми, ей надо! Не каждый же день простой работяга получает миллионное предложение. Джефри был прав: ее страхи неоправданны. Почему бы ей не расслабиться и не порадоваться вместе со всеми? А если она так переживает потерю контроля над предприятием, то неплохо бы сначала научиться бегать по банкам в поисках займов.

Джефри пригласил всю основную группу на праздничный ланч. Обычно холодная и бледная Мерседес вдруг раскраснелась. Ее глаза блестели глубоким зеленым цветом. Неужто ожидаемое вливание денег так действует на нее? Они собрались в зале с бассейном ресторана «Времена года». Удивительное место! Это был один из немногих действительно элегантных обеденных залов города. Днем, во время ланча, более престижным считалось встречаться в гриль-зале, но Карен предпочитала зал с бассейном, в котором потолки были высотой не меньшей, чем ширина комнаты. В центре блестел бассейн, прекрасный и выдержанный в стиле зала. Занавеси на огромных окнах были раздвинуты, но окна оставались задрапированы тонкими цепями, которые дрожали при малейшем движении воздуха. Столики были разделены самой большой роскошью Нью-Йорка — пространством. У Карен всегда было здесь ощущение надежного убежища: с тобой не может случиться ничего плохого, пока ты во «Временах года».

Официант принял заказы. Ждать не пришлось: блюда были поданы мгновенно. За исключением Карен и Дефины, модницы ели как все женщины Нью-Йорка, то есть почти ничего. Уже по этой причине Карен ненавидела модные ланчи с издателями и заказчиками. Возникал какой-то странный тип соревнования обедающих. Мужчины утверждали свое превосходство, пытаясь перепить друг друга, а модницы Нью-Йорка соревновались в недоедании. Как правило, они полностью просматривали интригующее меню, но заказывали только бутылку воды и закусочную порцию помидоров и базиликового салата в качестве основного иединственного блюда. При этом они предупреждали официанта, чтобы в нем не было масла. Если же вы нарушали правило и съедали кусок фантастически вкусного фирменного хлеба, то на вас смотрели с таким осуждением, как будто вы допустили непристойность. Карен придерживалась простой стратегии в выборе еды: она выбирала салат «Цезарь», съедала его, после чего возвращалась на работу и наедалась вволю. Может, и другие делали то же?

Мерседес сообщила им, что она перешла на новую диету. Она объясняла:

— Никакого крахмала. Ни капельки. Никаких паст, хлеба и картошки. Крахмал — абсолютный убийца.

Она проповедовала, как евангелист. Мужчин ее проповедь не интересовала. Но все тощие девицы из отдела Кейси и женщины из демонстрационного зала внимали с большим интересом и требовали подробностей.

— А можно ли есть рис? — спросила одна из них.

— Ни в коем случае! — почти кричала Мерседес. — Рис — это грех. Это отрава!

— Смахивает на евангелиста-проповедника, не так ли? — спросила Карен Дефину.

— Гм… дорогая. Это не евангелист. Это — антирисист.

Карен фыркнула в стакан минеральной воды. Наконец настал момент для выпивки. Карен никогда не видела группы в столь взвинченном состоянии, причем возбуждены были все, включая Джефри. Карен тоже поддалась общему настроению. В конце концов, убеждала она себя, ты получаешь деньги, получаешь ребенка, а все финансовые трудности перекладываются на плечи Билла Уолпера.


Неприятности начались двумя днями позже. Как обычно, в девять часов позвонила Луиза. Карен была готова к разговору с ней. Луиза уложила спать обоих детей и ждала, когда с ночной смены вернется Леон. Она сказала, что у нее распухли колени, но что так случалось и во время прежних ее беременностей. Карен посочувствовала ей. В Арканзасе стояла страшная жара, и несмотря на предупреждение Крамера, Карен собиралась послать ей кондиционер. Но когда она предложила это Луизе, та отказалась.

— Сейчас не время рождественских подарков, — сказала она резко и помедлив, спросила: — А как вы справляете Рождество? У вас бывает елочка?

Не подумав, Карен ответила:

— Нет, мы евреи.

Трубка молчала.

— Что? — спросила Луиза совершенно изменившимся голосом.

Трудно было поверить, что в одно короткое слово можно вложить столько разочарования и растерянности. Карен почувствовала, как стянуло ее живот.

— Вы — евреи? — переспросила Луиза.

Снова последовала пауза, теперь уже с этого конца телефона. Карен не знала, что сказать. Потом Луиза заговорила, но голос ее стал другим.

— Вы мне об этом не говорили, — сказала она, как обвинила.

— Извините, — сказала Карен. — Я не думала, что это так важно.

Показалось ли ей, или она вправду услышала, как охнула Луиза. Карен закусила губу.

— Пожалуйста, Луиза… — начала она.

— Мы — богобоязненные люди, — проговорила Луиза. Несмотря на мягкий арканзасский акцент, ее голос прозвучал жестко. — Вы можете в это не верить из-за той ситуации, в которой я теперь оказалась. Но то, что я вынуждена отказаться от своего ребенка, еще не означает, что я готова предать Иисуса Христа, — и подождав немного, добавила: — Я люблю моего ребенка, я люблю Господа и не собираюсь отдавать младенца на воспитание евреям.

Карен услышала короткие гудки.

Она продолжала держать отключенную трубку, застыв, как в столбняке. Наконец ей пришлось сделать над собой усилие хотя бы для того, чтобы сложить переносной сотовый телефон. Несмотря на то, что ей удалось это сделать, Карен чувствовала себя парализованной. Она понимала, что из попытки перезвонить Луизе ничего хорошего не получится. Она потеряла ребенка, и точка: та, конечно, продаст его кому-нибудь другому. Убитая горем, Карен упала на стул и осталась неподвижно сидеть там.

Единственное, чего ей хотелось, это выплакаться на плече у матери, той матери, которую она так и не нашла…

И вот теперь здесь, в одиночестве и темноте, Карен твердо решила: что бы ни произошло, но она узнает у Белл и Арнольда, как и где она родилась.

Часть третья Рабы моды

Я заперла свою сестренку

И от жизни, и от света

Ради розы, ради ленты,

За венок на голове.

Маргарет Уиддемер

22. Запоминающееся событие

Лиза Саперштейн осмотрела себя в зеркале с таким вниманием, как будто хотела прочитать по глазам свою судьбу. На ней был надет серый шелковый Тайри Маглере, за который она переплатила бешеные деньги. Но сейчас, критически оглядывая себя, она засомневалась, не противоречит ли серый цвет ее внешности. На кровати был разложен подаренный Карен комплект парадной одежды, состоящий из трех вещей. Лиза не хотела задевать самолюбие Карен, но знала, что, надев его, она через десять минут будет чувствовать себя потрепанной кошкой. Другой вариант — светло-желтое шелковое накидное платье от Билла Бласса, которое она купила по дешевке у Лиманов. Она примерила все наряды по очереди, наверное, раз десять и наконец решилась на Маглере. И вот в последний момент у нее возникли сомнения. Она сбросила Маглере и надела Бласса. Он выглядел лучше, но более традиционно. К тому же из-под платья слишком выглядывали ноги. Слишком? Пожалуй, что да: она не так молода, как раньше. Она перевела взгляд и осмотрела голову. Понятно. Ее волосы стали менее густыми. Надо бы при укладке использовать побольше мусса. Ну что ж, на этот случай у нее есть шляпка, которая подходит к Блассу. Лиза взбила волосы. Ей казалось, что она сходит с ума. Хочет ли она сделать прическу под авангардистский широкоплечий стиль Тайри Маглере, или же под мягкий, но такой женственный стиль Карен, или же, наконец, под консервативный, но по-кошачьи коварный стиль Билла Бласса?

Лиза всегда определяла себя по той одежде, которую она носила в данный момент. Вы — не то, что вы едите, вы — то, что вы носите. Она никогда не была уверена в правильном выборе наряда, пока не видела реакцию окружающих на то, как она оделась. Она была в ужасе, что на званом завтраке, организованном Карен, ни Сьюзи, ни Буфф не заметили, во что она одета. С другой стороны, она была полностью удовлетворена, когда в Сент-Ригасе две модно одетые и очевидно богатые женщины, завтракавшие за соседним столиком, обернулись, чтобы оценить ее внешность. Она восприняла это как оказание ей рыцарских почестей, тем более ценных, что делались неохотно. Женщины вообще не любят, когда их ловят в момент оценки наружности других женщин, чем и занималась Лиза. Их оценка значила для нее больше, чем комплименты Джефри: мужчин всегда так легко обмануть.

Она вспомнила свой ланч с Джефри и последовавшие затем телефонные разговоры. Как хорошо чувствовать, что тебе доверяют, и как хорошо, когда ты можешь появиться на публике в компании с таким привлекательным и интересным мужчиной. А вот в том, что Карен так много утаивала от нее, не было ничего хорошего. Она не видела ее со времен веспортского завтрака, разве что по телевизору в программе с ее участием. Почему сестра стала такой неприступной и неоткровенной? Когда ей пришла в голову идея отыскать свою родную мать? Почему-то мысль об этом огорчала Лизу. Неужели Карен не хочет остаться членом семьи? А ведь когда-то они были так близи друг с другом! Почему Карен не поделилась с ней своими секретами о продаже своих прав компании Norm Со и вообще о своих проблемах? Лиза знала, что сестра восприняла все это очень тяжело, но тогда почему она до сих пор не пришла к ней за утешением и поддержкой?

Лиза подумала о своих собственных девочках. Иногда она чувствовала, что те причиняют ей больше огорчений, чем можно было бы ожидать. Но чем бы была ее жизнь без них? Она поежилась. Ну тогда она сегодня не пошла бы на этот bat mitzvah! Она знает: другие завидуют ей, что у нее такая красивая дочка Стефани. И Карен завидует. Эта мысль доставила ей удовольствие, потому что обычно это был ее удел, а тут вдруг завидуют и ей. Но если бы она могла сторговаться с судьбой, хотела бы она променять дочерей на блеск и престиж карьеры Карен? Задумавшись, Лиза перестала рассматривать себя в зеркало: она не знала, что ответить на этот вопрос.

Зато она точно знала, как она распорядится своими деньгами, если Карен продаст компанию. Прежде всего она с семьей сможет переехать в Лоуренс. Она сможет по-новому продумать содержание своего гардероба. Купить по-настоящему хорошее меховое манто. Продать старый дизельный мерседес и купить новый с откидным верхом. Теперь, говорят, подешевела недвижимость, а поскольку дети скоро закончат школу, то, может быть, они смогут позволить себе жить в Манхэттене? Да… Как только пройдет этот bat mitzvah, ей надо обязательно поговорить с сестрой и помочь Джефри убедить ее продать свою компанию. Леонард все-таки ошибался, говоря об акциях. Ничего не стоящие бумажки, оказывается, кое-чего стоят!

И тут ее осенило. Если у нее окажется миллион долларов, то она просто уйдет от Леонарда. Скажите пожалуйста, зачем он тогда ей будет нужен?

Она снова посмотрела на себя в зеркало. Боже, почему именно сегодня, ни раньше ни позже, она начала думать о разводе? Не потому ли, что Джефри считает ее привлекательной? Может быть, и другие мужчины того же мнения? Кто знает? Может быть, сегодня кто-нибудь посмотрит на нее и подумает, что она выглядит слишком молодо, чтобы быть матерью такой взрослой дочери. И все же, натягивая на себя колготки с поясным верхом, Лиза знала, что она наряжается не для мужчин.

Сегодня она предстанет перед ста пятьюдесятью парами глаз, и больше половины из них будут женскими. Но для нее имели значение не более десятка из них — глаза наиболее важной в социальном отношении группы женщин. Она хотела быть принятой в их круг. Лизе никогда не приходило в голову, что самые хорошо одетые женщины отнюдь не всегда и самые светские.


Лиза тщательно продумала список приглашенных, включив в него гостей, которые должны были бы привлечь знаменитости Пяти Городов. Козырной картой была сестра. Люди всегда хотели встретиться с ней, а особенно сейчас, после ее телевизионного шоу. Но дополнительно она сообщила, что среди приглашенных будет и Джуна Сильверман. После ее развода о ней много пишут в колонке манхэттенских светских сплетен. Лиза пригласила и ее экс-мужа — художника Перри. Она позаботилась о том, чтобы все знали, что смогут встретиться и с этим полуизвестным в Со-Хо художником. На самом деле Лиза не была с ними хорошо знакома, знала об их разводе, но надеялась, что несмотря на него, они остались в теплых отношениях друг с другом. Ладно. Она посадит их за разными столами.

Одна из подруг Лизы по колледжу стала актрисой мыльных опер, и хотя они не встречались много лет, Лиза специально дозвонилась до нее и почти умоляла ее посетить bat mitzvah своей дочери. Конечно, никто не признается, что смотрит дневные программы телевидения. Но поскольку все приглашенные знали, что ее сестра и популярная актриса будут среди гостей, то уже с полдюжины звонивших сообщили ей, что, просматривая передачи на разных каналах телевидения, они случайно наткнулись на шоу Эл Халл с Карен или на передачу с Сюзанной в «Перед грозой». Лиза сделала все возможное, чтобы остальные знали об этих ее гостях, поскольку они привлекут внимание прессы и телевидения. Так оно и будет.

Лиза продумала все до мелочей — от того, как она рассадит гостей за столом, до цветов, которыми будут одаривать участников хореографического представления на церемонии со свечами. Она даже написала речь Тифф на небольших, всего три на пять дюймов, карточках. Она наняла известного телерепортера и еще более известного фотографа. Она заставила Леонарда надеть новый смокинг. Хоть один раз, всего лишь раз, но все должно быть великолепно.

Наконец она оделась, укрепила шляпку на прическе и была готова на выход. Это был семейный выезд. Леонард правил машиной, Стефани сидела рядом с ним, а Лиза и Тифф разместились на заднем сиденье их старенького мердседеса. Если бы Карен уже заключила сделку с Norm Со, то ей бы не пришлось трястись в этой старой железяке, с обидой на сестру думала Лиза. Она сидела очень прямо, боясь помять костюм Бласса, который в конце концов предпочла другим нарядам. В отличие от нее, Тифф, развалясь на сиденье, уже превратила свое платье из тафты во что-то похожее на смятую подарочную обертку на седьмую ночь Хануки.

— Сядь прямо, — приказала она дочери тихим голосом, чтобы не услышал Леонард.

Они уже успели поссориться с ним утром. Леонард обвинял ее в том, что она постоянно придирается к Тифф.

Тифф проигнорировала приказ матери и смотрела в окно с таким видом, как будто ни Лизы, ни остальных членов ее семьи не существовало на свете. На лице дочери отражался зеленый отсвет ее одежды, или это так кажется? Впервые Лизу охватила легкая волна страха, сковывая ее мелкими холодными спазмами и медленно поднимаясь к груди. Она-то подготовилась ко всему, но вот подготовилась ли ее дочь к предстоящему испытанию?


Карен провела утро на работе, яростно раздирая свою коллекцию на части. С момента заключения с Джефри «настоящей сделки» она работала с воодушевлением. Но теперь, после отказа Луизы отдать им ребенка, чувствовала себя изможденной, потерянной и несчастной. Но надо было продолжать собирать коллекцию, и с отчаяньем, по инерции, она продолжала работать. Единственное, что ее утешало, так это то, что, несмотря на два неудачных начала, Сэлли из конторы Крамера уверяла ее, что в конце концов все уладится, и она получит ребенка.

— Все равно у этих двух женщин был «неправильный профиль», — говорила Сэлли. — По правде говоря, я с самого начала не доверяла Луизе. Вы ищите девушку более чем среднего уровня развития, которая в свою очередь ищет способа избавиться от неприятностей, следующих за рождением ребенка. И поверьте мне, такая девушка есть, и она тоже ищет вас. В конце концов вы найдете друг друга, поверьте мне на слово.

Карен принесла с собой сотовый телефон, но кроме двух вызовов по неверно набранному номеру, при каждом из которых ее сердце готово было выпрыгнуть из груди, ничего не произошло.

А тем временем срок парижских шоу приближался с неотвратимым тиканьем бомбы замедленного действия. До сих пор она подготовила только смену одиннадцатого часа. Она всегда проходила сквозь кризис отчаянья при подготовке шоу, но в этот раз он был сильнее обычного. Париж вгонял ее в тряску. Она напомнила себе бонмо Шанель: «Продолжай работу до тех пор, пока не возненавидишь ее», и поэтому сегодня, в субботу, до начала bat mitzvah Тифф, она продолжала работать без перерывов. Она была благодарна всем, кто собирался к ним на эти выходные дни, но это не смягчало ее несчастья, скорее наоборот — сводило с ума.

Ко всеобщему облегчению, Карен должна была уйти с работы в три часа дня. Они с Джефри приготовились ехать на церемонию bat mitzvah в Инвуд поездом и, конечно, потом остаться на прием. Но из-за проблем, возникших в последний момент, их планы изменились, и они вынуждены были поехать на машине. Причем сразу же после церемонии Джефри отбудет в ДФК, аэропорт Кеннеди, чтобы лететь в Париж. Он был ответственным исполнителем, а сейчас требовалось уладить таможенные формальности, проследить, чтобы перевели счета соответствующих фирм и подготовили документы для подписания контрактов. Как только его высадят в аэропорту, машина вернется обратно, чтобы забрать Карен и отвезти ее на работу для полуночного контрольного просмотра. Карен знала, что весь оставшийся день и вечер, пока она будет развлекаться на празднестве, миссис Круз и все остальные сотрудники будут работать до изнеможения. Но какой бы виноватой она себя ни чувствовала, не было никакой возможности пропустить bat mitzvah племянницы. Несмотря на срочность подготовки к парижскому шоу, занятость по работе не могла извинить ее отсутствия. Она и так слишком много опаздывала и пропускала в семейных делах. Однако на этот раз время праздника оказалось очень уж неудачным.

Карен сбежала домой в последнюю секунду и сорвав с себя одежду, бросилась в душ прежде чем переодеться в выходное платье. Несмотря на все свое недовольство тем, как складываются дела, она не могла позволить никакой отрицательной реакции со стороны Джефри. В первые дни после получения предложения он был очень воодушевлен, но теперь начал ворчать.

— Кто, черт возьми, когда-нибудь слышал о парадных приемах по случаю bat mitzvah? Да еще начинающихся в пять часов вечера? Мне это не надо, Карен. Не сейчас, не в эту неделю. До тех пор, пока контракт не будет подписан и Norm Со не развяжет деньги, может случиться все что угодно. — Он озабоченно посмотрел на нее. — Как продвигается коллекция? У тебя осталось мало времени.

— Знаю, — огрызнулась Карен.

— То, что ты решила именно в этот год выставляться в Париже, выше моего понимания.

Карен сердито взглянула на него. Они приняли решение вместе, но сейчас, когда впереди маячило пятидесятимиллионное вливание, он во всем обвинял ее. Очень типично. Она решила на этот раз пропустить наскок, потому что иначе они снова поссорятся, и он откажется поехать в Инвуд. Нет, она не даст ему возможности увильнуть от поездки.

Как будто прочитав ее мысли, он взглянул на нее и ухмыльнулся.

— Я не хочу делать ничего этого, — признался он. — Боже, все, что я хочу, так это запереться в студии и писать картины. Мне не нужно ни то, ни другое. Предстоящая церемония, про которую так раструбила Лиза, — смехотворная ерунда. У моих сестер не было bat mitzvah. И у тебя не было bat mitzvah.

Карен только вздохнула. Она могла читать его, как книгу. Как детскую книжку.

— Когда нам было по тринадцать лет, девочкам редко устраивали bat mitzvah, — напомнила она.

— Точно. Я это и имею в виду. Даже само слово звучит глупо. Еврейская традиция имеет пятитысячелетнюю историю. Достижение совершеннолетия мальчиком означает bat mitzvah. Вот так-то. А как давно стали делать bat mitzvah женщинам?

— С тех пор, как женщины не захотели молиться так, как их учили евреи-мужчины, — сказала Карен.

Он не понял и вопросительно посмотрел на нее.

— Ну, помнишь, — сказала она, сладко улыбаясь, — ту молитву, в которой они благодарят Бога за то, что он создал их не женщинами.

— Да брось ты, никто не повторяет теперь эту ерунду.

— Да ну? Они до сих пор читают эту молитву, и смысл ее в том, что женщины не в счет. А значит, только им и можно делать bat mitzvah.

— Ты права, религия должна быть похожа на Малую лигу.

— Да. А почему бы и нет? Тифф станет первой девочкой в нашей семье, которую официально утвердят в иудейской религии. И с этой точки зрения есть что отпраздновать.

— Когда последний раз ты была в синагоге? В любом случае, религия — вещь политически нелепая. Это всего лишь традиция. Посмотри, что случилось с католической церковью после того, как Папа провозгласил Второе Ватиканское послание. Посмотри, до чего они докатились: они едят мясо по пятницам.

— Ну а я горжусь Тифф. Для нее bat mitzvah — действительно достижение: она это делает для нас.

Он бросил взгляд на Карен и сказал:

— Тиффани Саперштейн — образец религиозного подвижничества. Я думаю, что ее место сразу же следом за Жанной Д'Арк в книге мучеников. Но почему Леонард и Лиза пригласили мою мать и сестру?

— Я полагаю, из вежливости.

— Но они почти не знакомы с ними. Знаешь ли ты, что они пригласили Джуну?

Глаза Карен расширились. Лиза что, спятила? Зачем ей приглашать бывшую невесту Джефри? Бывшую жену Перри? Ну и дела! Но она не покажет Джефри свое недовольство действиями сестры. Он и так набрал дополнительные очки на лизиной бестактности. Значит, Карен останется на ее стороне, даже если та совершила, мягко говоря, неловкий поступок.

— Прекрати. Ты просто не хочешь, чтобы тебя понуждали одеться на выход и застегнуть запонки на обшлагах.

Джефри натянул рубашку и старался просунуть руку в чересчур зауженный рукав. Он улыбнулся Карен. Ему нравились сапфиры в подаренных ею запонках.

— Спустим все на тормозах, ладно? — попросила его Карен. — Ради меня. Как одолжение.

В этот момент в дверь позвонил привратник и сообщил, что машина подана.

— О Боже, Джефри, мы не должны опаздывать.

— Я не стал бы особо беспокоиться по этому поводу.

Но он был близок к этому, когда они спустились к подъезду и увидели, какая машина ожидала их.

— Что… твою мать, это значит? — воззрился он на Карен.

Дежуривший по выходным дням привратник Джордж ухмыльнулся: под навесом их ожидал сверхудлиненной модели белый кадиллак шестиметровой длины.

— Боже милостивый, Джефри, я не заказывала такое.

Машина была до неприличия белой. Из нее появился шофер. Он тоже был выряжен во все белое: костюм-тройка, белая рубашка, белая кепка. Том Вульф шоферов, подумала Карен, но не осмелилась сказать вслух.

— Святый Боже, ведь это просто ракета, — сказал Джефри со злобой и повернулся к жене. — Карен, я не сяду в такую машину. В белых кадиллаках ездят только сутенеры. Мои знакомые берут черные лимузины. И моя мать будет первой, кто получит удар при виде меня в такой машине.

— Джефри, у нас нет времени на пререкания. Жанет заказала машину в последний момент, когда мы решили отказаться от ягуара, и я забыла предупредить ее, что никто из Каанов не ездит в белых машинах. Служба, наверное, решила оказать нам почесть. А теперь заткнись и забирайся в машину. Это единственный случай, когда я не могу придерживаться моды опаздывать на встречу.

Джефри с выражением полного отвращения на лице беспомощно развел руками и принял брезгливую позу, которая, благодаря его формальному костюму, делала его очень похожим на пингвина.

— Ладно, — сказал он. — Праздник начался. Не хочется думать о том, какие еще мученичества нас ожидают за эти четыре часа.

Водитель не сразу нашел синагогу, и поэтому они появились в самый последний момент перед началом службы. У них не было времени найти место для машины подальше от синагоги, поэтому чудовищный кадиллак подкатил прямо ко входу, у которого стояла группа празднично одетых женщин. Все головы повернулись посмотреть, кто приехал. Карен вздохнула. Ей хотелось, чтобы этот день был праздником Лизы и Тиффани, а самой хотя бы раз оказаться незаметной, а не быть знаменитой старшей сестрой. Машина остановилась.

— Не вылезай из машины первым, — приказал Джефри шоферу и более тихо добавил, обращаясь к Карен: — Хватит нам разыгрывать представления.

Но водитель либо не слыхал приказания, либо предпочел сделать вид, что не расслышал. Парень выскочил из машины и с шиком открыл им дверцы. Под взглядами собравшихся им не оставалось ничего другого, как вылезти из кадиллака и благодарить Бога, что этот идиот еще не расстелил перед ними ковровой дорожки. Наконец они выгрузились и присоединились к собравшимся.

Лиза, Тифф и Леонард стояли в дверях, как маленькая комиссия по приему гостей. Карен отметила, что Тифф надела жемчужное ожерелье и это смехотворное платье из тафты, которое она видела раньше. Она поцеловала племянницу.

— Та еще машина, — сказала Тифф, растягивая гласные так, что фраза звучала как на йоделе.

Карен улыбнулась.

— Тебе хотелось бы подъехать на такой к ресторану, где будет праздноваться событие?

— Конечно! — сказала Тифф, захлебываясь от волнения.

Карен, похоже, забыла, что, несмотря на свой рост и вес, ее племянница была еще очень молоденькой девушкой.

— Она не может, — обрезала Лиза. Карен увидела, что сестра не надела ни один из подаренных ею нарядов. Что поделаешь. Вместо них Лиза предпочла надеть что-то очень скучное, и к тому же со шляпкой. Лиза повернулась к дочери.

— Мы заказали два автобуса, чтобы отвезти гостей к залу для приемов.

На лице Тифф появилось характерное для нее выражение тупого недовольства. Карен с досады хотелось прибить себя. Своим по-дурацки напыщенным въездом она нарушила планы Лизы. Еще даже не сев на место в синагоге, она дважды опозорилась. Карен поцеловала сестру в щеку и решила повременить с сообщением о том, что Джефри не сможет остаться на устроенный ею званый прием. Не слишком ли много она утаивает от Лизы? Но последнее время она была так занята, да и Лиза, наверное, не меньше ее была замотана подготовкой сегодняшнего приема. И все же ее совесть была не чиста. Возможно, что ее нежелание поделиться своими успехами с сестрой объясняется боязнью дать почувствовать Лизе, какой мелкой кажется ее жизнь по сравнению с ее собственной? А делиться плохими новостями она не хотела, потому что… ну, потому что ей не хотелось говорить Лизе о докторе Голдмане и об этом ужасном Харви Крамере, и о Луизе, и вообще о телефонных поисках приемного ребенка. Как обычно, Карен поставила под сомнение мотивы своих действий. Действительно ли она думает о Лизе, или же просто пытается оградить себя от лишних неприятностей?

Карен подошла поцеловать Леонарда. Тот выглядел угрюмым. Затем Леонард обменялся вялым рукопожатием с Джефри. Карен слышала, как, подталкивая локтями друг друга, перешептываются собравшиеся.

— Смотрите, ее сестра, — шептал кто-то. — Ее сестра!

Шипящей волной шепот прокатывался по группам людей в синагоге от двери до жертвенника. Белл и Арнольд стояли неподалеку и приветствовали гостей. Карен подошла поцеловать их, но быстро отошла в сторону, надеясь незаметно проскользнуть и сесть на свое место, укрывшись от всеобщего внимания, насколько это теперь было возможно. Ведь это день Лизы и Тифф! Но когда Карен отвернулась от матери, чтобы поцеловать отца, она застыла от неожиданности. Арнольд выглядел живым мертвецом. Как давно она его не видела? В общем-то не так уж и давно: на устроенном ею парадном завтраке. Но что могло с ним случиться за это время? Крупная фигура отца как-то осела, его лицо стало серым.

— Папа, ты здоров? — спросила она.

Арнольд обнял ее.

— Со мной все в порядке. А ты выглядишь просто прекрасно. Здравствуйте, Джефри.

Не доверяя его словам, Карен внимательно осмотрела отца. С ним определенно было что-то неладно. На его лице вдруг стало слишком много кожи: она складками свисала со скул. Череп, казалось, уменьшился в размерах, скулы выступили наружу, а его горбатый нос сузился и стал острым, как бритва. Единственное, что оставалось мягким в его лице, — это огромные мешки под глазами.

Вокруг Карен собралась толпа желающих пройти внутрь. Джефри подтолкнул ее, и она прошла в святилище, оставив родителей у дверей.

Зал был огромен, его интерьер был оформлен в том ужасном модернистском стиле, каким, по мнению Карен, должна была бы оформляться внутренность ядерного реактора. Громадный бетонный блок с одной стороны зала должен был изображать декоративную стену, с высоты которой асимметрично нависал потолок. Громадное окно упиралось в помост, который прерывался шатром скинии и небольшим подиумом, служившим одновременно и кафедрой для рабби. Откидные кресла театрального типа были обиты солнечно-оранжевым плюшем. Окна образовывали какой-то чудовищный мотив из оранжевых стекольных пятен и отбрасывали блики цвета спелой тыквы на лица и одежды прихожан.

Карен не любила оранжевый цвет. Она быстро прошла по проходу в центре зала и заняла свое место. У матери не было родных братьев и сестер, зато у Арнольда их было четверо. Но никто из них не был приглашен на bat mitzvah, впрочем, может быть, они и были приглашены, но отказались прийти. Кажется, здесь, кроме свекрови и свекра Лизы, вообще не было никого в возрасте Белл и Арнольда. Зато было много маленьких детей и их молодых родителей. Но где же все друзья Тифф? На таких мероприятиях обычно полным-полно подростков. Разве они теперь не выстраиваются в линейку и не пляшут приветственного «Бродячего кота»? В ее детстве на bat mitzvah, которые она посещала, дети танцевали.

Карен потихоньку снова осмотрела присутствующих. На ее вкус, все, за исключением Сильвии, Сьюзи и Буфф, которые приветливо помахали ей через проход, когда она проходила на место, были слишком уж разряженными. Эти же как всегда выглядели очень просто. Может быть, даже слишком просто. Ведь сегодня состоится по-настоящему торжественное событие. Но, может быть, они оделись так специально, в знак презрения? Зато количество побрякушек, блесток и бус было сногсшибательным. Оглядываясь вокруг, Карен поняла, что она не узнает никого из гостей. Кто эти люди? — удивлялась она.

Джефри поглядел на часы. Начало церемонии запаздывало. Люди начали суетиться. Наконец человек с камерой прошел по центральному проходу и поправил что-то в аппаратуре. Затем откуда-то сзади, из святилища, вышли Тифф, Лиза, Леонард, Стефани, Белл и Арнольд. За ними следовал рабби. Медленно они прошли по центральному проходу, кивая друзьям. Громадная соломенная шляпа Лизы в точности соответствовала желто-оранжевому, как дыня, цвету ее костюма. Что же все-таки она делает? Со своей широкой улыбкой, шляпой, напряженно-волнистыми взмахами кистей рук в сторону собравшихся Лиза выглядела еврейской царицей Дай. Бел, Арнольд и Стефани остановились около первого ряда кресел и сели рядом со старшими Саперштейнами. Но остальные сделали еще три больших шага вверх по ступенькам, которые вели к возвышению в центре храма. Здесь, с обеих сторон скинии, были установлены модернистские каменные сиденья. Леонард, Лиза и Тифф сели на них, и рабби начал торжественную службу. Карен никогда не ходила ни в еврейскую, ни даже в воскресную школу, Арнольд всегда был розовым агностиком, а Белл вообще ни до чего не было дела. В еврейские праздники она посылала девочек на службу, но Карен использовала это время для собственных мечтаний. Она не была в синагоге уже много лет и сомневалась, что Белл ходила чаще. Неужели Лиза и Леонард относятся к этому серьезно? Карен никогда не слышала, чтобы они говорили о Боге.

«Почему, как только появляются дети, люди становятся религиозными? — размышляла Карен. — По-видимому, это происходит почти автоматически». Правда, однажды Лиза заметила, что хотела бы, чтобы ее дети выросли в страхе Божием. Но когда Карен спросила ее, привело ли их собственное хождение в синагогу вместе с Белл к богобоязненности, Лиза быстро сменила тему разговора, а Карен не стала настаивать на его продолжении: ей не хотелось быть очень критичной. Карен горько улыбалась при мысли об иронии судьбы: она потеряла ребенка, ребенка Луизы, из-за того, что не была христианкой, но она и не иудейка, разве что по рождению. «Кто знает, может быть, я польская католичка? Но могла бы я сказать Луизе что-нибудь другое, а не то, что сказала тогда, даже если бы я хотела заполучить ребенка?» При мысли о младенце, которого ей могли бы дать, но которого теперь отняли, она закусила губу. Вот так и получается: она недостаточно еврейка чтобы найти утешение в предстоящей церемонии, но слишком еврейка, чтобы лишиться ребенка. Но не это ее пугает. Интересно, кому теперь Луиза отдаст младенца?

«Я хотела ребенка. Я заслужила его. Ему было бы хорошо со мной. Лучше, чем с его родной матерью». Здесь она остановилась. Она была смущена. Если бы она вырастила девочку, было бы той действительно лучше, чем в родном доме? А вдруг та все время тосковала бы по матери? Чувствовала бы себя неуютно, была бы аутсайдером, как она сама в детстве? Карен не хотела бы, чтобы те же чувства владели и ее ребенком.

Теперь к рабби присоединился кантор, и служба началась. Карен вынужденно призналась себе, что было что-то трогательное в традиции собираться вместе для того, чтобы приветствовать вступление нового поколения в ряды верующих. Прямо перед ней сидела семи- или восьмилетняя девочка. У нее была очень белая шея, а волосы закреплены заколкой с блестящими искусственными бриллиантами. Карен хотелось погладить ее. Интересно, если бы она завела ребенка, то стали бы они с Джефри ходить в храм? Сидели бы они вместе всей семьей в синагоге на Парк-авеню? Получали бы они от этого удовольствие?

Будет ли у нее когда-нибудь ребенок?

Она поглядела на сидящего рядом Джефри. Она не могла представить Джефри рядом со скинией, терпеливо проделывающим все те движения, которые выполнял Леонард. К своему удивлению, Карен очень растрогалась, глядя на маленькую группу, сидящую на каменных сиденьях. Это была церемония вступления, которую она сама не проходила. А вот Лиза позаботилась, чтобы Тифф прошла ее. Может быть, это поможет Тифф почувствовать себя приобщенной к вере.

Жаль, что Белл ничего подобного не делала для своих детей. Карен посмотрела на свою мать. Белл сидела необычайно прямо и с очень властным видом. Она выглядела так, будто это она отвечала за всю церемонию, хотя Карен знала, что Белл не принимала никакого участия в ее подготовке.

«А что бы сделала для меня родная мать? — думала Карен. — Сшила бы она мне платье для церемонии посвящения? Устроила бы меня в еврейскую школу? Может быть, водила бы меня на уроки по иудаизму?» Что делает ее родная мать сейчас, когда она сидит среди всех этих людей? Впрочем, какое это имеет значение? «Она для меня не существует, — уговаривала себя Карен. — Но если я не привязана к родной матери, то к кому вообще я привязана?» Она искренне ассоциировала себя с семейством Саперштейнов и Липских. Они старались, как могли, все сделать для нее и насколько могли — любили. Если это и не была всепоглощающая любовь, все же она была достаточно искренней.

Она взглянула на Тиффани, нервно кусающую свои губы. Карен вдруг почувствовала гордость за девочку, она была благодарна племяннице за то, что та надела ее жемчужное ожерелье. Благодаря этому у Карен возникало чувство приобщенности к происходящему. Сейчас Карен переполняло желание быть звеном в общей цепи, которая тянется из прошлого, проходит через нее саму и теряется в будущем. Она посмотрела на Тифф, которая, несмотря на свой жирок и щечки бурундучка, несмотря на дрянную одежду, в которую ее вырядили, казалась осененной особой значимостью торжественного момента. Когда рабби позвал ее на подиум, Тифф поднялась, и в этот раз ее высокий рост оказался очень к месту. В этом огромном пространстве ее фигура естественно и плавно двигалась к рабби. Парижские шоу, переговоры с Norm Со, разочарование с Луизой — все отошло на задний план. «Да, — думала Карен, — если у меня когда-нибудь будет ребенок, то я обязательно приобщу его к этой традиции». Карен чувствовала себя очень гордой.

Но такое состояние длилось недолго.

«Мученичество» — Джефри точно подобрал слово. И его предсказание сбылось. Карен сидела на обитом оранжевым вельветом сиденье неподалеку от скинии и пыталась не ерзать от неудобства, хотя все остальные заерзали. Тифф стояла на подиуме, и перед ней был развернут огромный, как лист ватмана с архитектурным планом, свиток Торы. Она бы с большим успехом могла по нему что-нибудь построить, чем прочитать, что там написано. Тифф довольно спокойно начала читать на древнееврейском. Карен ничего не понимала из прочитанного, как и большинство присутствующих, и поначалу казалось, что все идет хорошо. Но потом рабби — чисто выбритый человечек, очень похожий на патера Роджерса, — остановил ее и сделал небольшую поправку. Тифф промямлила что-то, и он снова поправил ее. Тифф повторила это место правильно и какое-то время продолжала читать дальше. Но затем он снова прервал ее и поправил.

Карен вспомнила, что когда-то слыхала: Тора должна читаться безукоризненно правильно. Но ведь всему на свете есть предел. Тифф прервала чтение, и тогда впервые среди присутствующих установилась мертвая тишина. Притихли даже дети прихожан. Тишина нагнеталась. И поэтому не было ничего удивительного в том, что когда Тифф начала читать Тору снова, то сразу же запнулась, и рабби тут же поправил ее. Тифф закатила глаза. Карен скрестила было пальцы, но испугалась — не сочтут ли это кощунством в синагоге. На следующей поправке Тифф бросила на рабби убийственный взгляд, повторила слово и замолчала совсем.

— Chama, — подсказывал ей рабби.

— Chama, — повторила Тифф и остановилась. Остановилась и застыла.

В следующие пять минут рабби читал за нее каждое слово и Тифф автоматически повторяла за ним. Неловкое смущение среди разряженной публики в синагоге стало переходить в шелест недовольства. Рабби подсказал очередное слово. Тифф повторила и замолчала. Карен взглянула на сестру, которая сидела рядом, около опустевшей скинии у подиума. На ее остекленевшем лице застыла чудовищная улыбка. Сидящий рядом Леонард кипел от возмущения. И тут Карен услыхала первый смешок. Ей показалось, что хихикнула Стефи, но она не была в этом уверена. Первый смешок был робким, но за ним раздались еще два, затем три, потом десятки хихиканий. Карен поглядела на Тифф. Ее лицо налилось кровью и стало таким же красным, как и ее платье. Раздались предостерегающие шиканья, люди подталкивали друг друга локтями. Хихиканье наконец прекратилось. О Боже, что они будут праздновать после такого провала?


— Белл, если ты хоть слово скажешь Тиффани, то я тебя задушу, — после гнетущего молчания изрек Арнольд.

Арнольд и Белл сидели между Карен и Джефри в машине, ехавшей из синагоги к месту приема.

— Ей угрожает ее собственный муж! — объявила Белл, словно они не слыхали сделанное предупреждение. Теперь уже каждый из них выглядел не лучше Арнольда. Церемония затянулась более чем на два часа. Джефри поглядывал на часы каждые тридцать секунд.

— Ты успеваешь на самолет? — напряженно прошептала Карен.

— Какой еще самолет? — спросила Белл.

Обычно мать не обращала ни на кого никакого внимания. «Такова моя удача, — подумала Карен, — надо же, что именно сейчас она услыхала, что я говорю. Придется сообщить ей об отъезде Джефри раньше, чем она сумеет сказать об этом Лизе». Карен огорченно вздохнула. Как ей еще удается делать карьеру и вести собственную семейную жизнь, когда только для того, чтобы управиться со своим взрывоопасным семейством, требуется полный рабочий день?

— Джефри надо сегодня же вечером лететь в Париж. Самолет вылетает из аэропорта Кеннеди.

— Значит, он улетит сразу после приема? — спросила Белл, — Разве есть такие поздние рейсы?

— Нет, таких нет. Поэтому он уедет до начала приема. Он только поздравит собравшихся и сразу же уедет. У него очень важная поездка. Он обязательно должен оказаться в Париже завтра утром.

— Более важная, чем bat mitzvah собственной племянницы?

К счастью, прежде чем Джефри мог объяснить, что список престижных гостей и без него будет достаточно длинным и следовательно беспокоиться не о чем, в разговор вмешался Арнольд.

— Прекрати, Белл, — оборвал он жену.

Арнольд редко вмешивался в дела Белл, но Карен сразу же поняла, что Белл не ставит ни его самого, ни сделанное им предупреждение ни во что.

— Как ты можешь уехать в такой момент? — спросила она напрямик у Джефри. — До пирога?

— Мне все равно, я никогда не ем десертов, — сказал Джефри.

— Я имею в виду…

— Белл! — прорычал предостерегающе Арнольд.

Карен не могла припомнить, чтобы Арнольд когда-нибудь раньше повышал голос. Она посмотрела на отца. Его лицо не было таким бледным, как раньше, но, может быть, это из-за того, что кровь от гнева прилила к его голове?

На некоторое время Белл замолчала. Водитель вел машину через Инвуд в направлении к приемному залу в Лоуренсе. Разве они не проехали мимо него? Неужели шофер сбился с пути? Улицы, надо сказать, были здесь путанными. Господи, даже в таких пустяках одно беспокойство, подумала Карен. Белл снова заговорила:

— Она говорила им, что их платья будут выглядеть смешными. И она была права.

Белл скрестила руки на своей плоской груди так, что ладони оказались на плечах, которые она принялась поглаживать с видом воробьихи, вычищающей мусор из крылышек. Ей никто не ответил, и остальную часть пути они проехали молча.

Они действительно потеряли дорогу. Шофер дважды останавливался, чтобы уточнить направление, прежде чем они доехали до ресторана, у которого к машине подскочил одетый в униформу вахтер и предупредительно открыл дверцу. Но они не могли выбраться из машины одновременно, поэтому троим из них пришлось ждать своей очереди, и Том Вульф-шофер встал с другой стороны дверцы. Карен осмотрелась вокруг.

— Неужели мы первые из прибывших? — удивленно спросила она: место выглядело пустым. — Лиза ведь заказала два автобуса, чтобы привезти гостей, так где же они?

Белл пожала плечами.

— Никто не хочет знать ее мнения, — сказала она обиженно. — Где здесь туалет?

Все четверо прибывших вошли в огромное фойе ресторана. Это было одним из тех мест, которые специализировались на обслуживании торжественных приемов. Две аккуратных хромовых вывески указывали в разных направлениях. «Свадьба Ливайнов» — сообщалось на одной из них. «Bat mitzvah Саперштейнов» — указывала другая. Все прибывшие двинулись по указанному направлению, мимо женского туалета, около которого Карен и Белл оставили мужчин подождать их, пока они не приведут себя в порядок.

Ну и тут никого не было.

— А где же все остальные? — спросила Белл.

— Может быть, они задержались, рассаживаясь по автобусам, — сказала Карен, но она явно беспокоилась. На что похожи эти автобусы? Их шофер потерял дорогу к ресторану, и они истратили лишние полчаса, чтобы добраться до места. Могли ли автобусы задержаться еще дольше? Уж те-то шоферы знали путь сюда. Карен посмотрела в огромное зеркало, обрамленное горящими лампочками. Последний раз она видела такое оформление где-то в семидесятые годы. Зеркало было выдержано в стиле Диско-Голливуд, который продержался около двух десятилетий. Лампочки отбрасывали угрюмый отсвет на нее и на мать.

Белл тут же начала выкладывать на полку перед зеркалом косметику из своей сумочки, готовясь подправить свое лицо. Карен посмотрела на себя. Она выглядела несчастной. Так может выглядеть женщина, только что потерявшая ребенка. Лицо стало бесцветным, кожа нездорово лоснилась. Нервничая на церемонии, она слизнула всю губную помаду. Прическа растрепалась. Ничто, кроме полной хирургической реконструкции, не могло спасти это лицо, подумала Карен и потянулась за губной помадой и пудрой.

Краем глаза Карен посмотрела на Белл, которая наносила на лицо пудру и гримасничая красила губы с полуоткрытым ртом. Карен переняла у нее привычку строить такие же рожи при подкрашивании своего лица. В ее голове проскочила шальная мысль: не спросить ли сейчас у Белл о своем удочерении? Ведь так хочется поделиться своими горестями. Если б только мать была открыта душой для восприятия таких излияний!

Но открытым у Белл был только рот.

— Ты считаешь, что с отцом все в порядке?

— Что ты имеешь в виду? Его костюм? Я говорила ему…

— Нет, нет. Я беспокоюсь о его здоровье. С ним все хорошо?

— Ну, ты знаешь своего отца. —Белл пожала плечами. — Работает без перерывов, а ест что попало. Что я могу тебе сказать?

Когда они вернулись к поджидавшим их мужчинам, муж и отец увлеченно обсуждали дела, что было неудивительно, если Джефри заговорил с ним об этом проклятом контракте с Norm Со. Но это единственное, о чем он думал. Арнольд же, со своей стороны, тоже был очень заинтересован, поскольку в последнее время он готовил обозрение для профсоюза по положению дел в компании Norm Со. Джефри следовало бы об этом знать.

Карен почувствовала, что между мужчинами нагнетается напряженность. Контракт с Norm Со надвигался на них, как злая сила, готовая все сокрушить и раздавить на своем пути. Сейчас она может сравнить себя с Индианой Джонсом, уворачивающимся от обрушившейся на него лавины камней. Вот так вот! Карен Каан в Храме Судьбы! Ладно, они уже побывали в Храме. Теперь они находятся в трапезной Судьбы. А вдруг это хуже, чем в Храме?

И тут она сообразила. Пусть с контрактом делают, что хотят. В крайнем случае она же может просто не подписывать его. Какое ей дело до того, как много времени Билл Уолпер и его помощники тратят на его подготовку? Она ничего не станет подписывать до тех пор, пока не получит то, чего хочет, — ребенка. Кто это говорил: «Ничто не кончено, пока не кончено»? А, кто бы ни говорил — он был прав. Она не в ловушке. У нее еще есть варианты. Но в данный момент ей надо предотвратить назревающий скандал, пока он не принял угрожающих размеров.

— Они закрыли профсоюзы на всех своих предприятиях на Юге, — говорил Арнольд. — Они угрожают перенести производство продукции за рубеж. И они действительно разгонят профсоюзы и перейдут на зарубежное производство — в любом случае. Уже сейчас отечественные фабрики получают лишь ошметки их заказов. Ошметки!

— Арнольд, ты не можешь оспаривать эффективность их основного производства. Оно оказалось прибыльным вот уже в тридцати семи кварталах. Значит, они организовали дело правильно.

— Правильно? Лишь в том случае, если ты считаешь, что рост безработицы в стране и создание производств с рабскими условиями труда в странах третьего мира морально оправданными.

— Мы не обсуждаем моральные проблемы, Арнольд, — по голосу Джефри Карен поняла, что тот на грани взрыва. — Мы говорим не про мораль, — повторил Джефри, — мы говорим о деле.

— А разве дело и мораль не связаны друг с другом? Разве мораль кончается там, где начинается бизнес?

Карен слыхала их споры и раньше, раз десять, но они никогда не принимали такой личной окраски. Впрочем, раньше она даже не помышляла о продаже своего предприятия. Она взяла под руку отца с одной стороны, и мужа — с другой.

— Вы выбрали неподходящее время для обсуждения деловых вопросов, — сказала она. — Разрешите мне предложить моим двум красавцам по рюмке вина?

Держа мужчин под руки, Карен потянула их вверх по лестнице в зал для приемов. Зал был по-прежнему пустым, за исключением бармена, который смотрел в окно, стоя спиной к вошедшим. Но он повернулся, услышав, что они направляются к бару.

— Как насчет шампанского? — спросила Карен.

— А какое у вас есть? — спросил Джефри.

Бармен поднял бутылку вина калифорнийского разлива с неизвестным названием. Джефри отрицательно мотнул головой.

— Шампанское домашнего производства? Ну, Леонард дает! — громко воскликнул он. — Мне рюмочку скотча, пожалуйста.

— Налейте две, — добавил Арнольд.

— Арнольд, ты помнишь, что говорил врач? — предостерегла его Белл.

«А что, собственно, говорил врач?» — подумала Карен. Она только что спросила Белл о здоровье отца, и та ничего не упоминала о врачах. Ходил ли Арнольд к врачу? Если да, то почему Белл не сказала ей об этом в туалете?

— Доктор говорил, что мне нельзя расстраиваться, Белл. Ты с ним согласна? — спросил Арнольд.

Белл пожала плечами. Карен и Белл выбрали сухое вино. Группа из четырех человек стояла в пустом зале с поднятыми бокалами. За что они могут выпить? Не за провал же Тиффани? Возникло неловкое молчание. Джефри поглядел на часы.

— Ну что ж, выпьем, — наконец пробормотал Арнольд, и все четверо отхлебнули по глотку вина.

Они прождали сорок пять минут, но автобусы так и не появились. После небольших пререканий Джефри уехал в аэропорт.

Но вот наконец два автобуса подъехали к ресторану в сопровождении кортежа машин, на которых прибыли и другие гости. Из автобусов стали высаживаться раздраженные и помятые пассажиры. Разъяренную процессию возглавляла Лиза, которая вела Тифф, придерживая девочку за мясистое предплечье. С таким же успехом она могла вести ее за ухо, подумала Карен. Лиза почти откровенно кипела от ярости. Тиффани же, казалось, напротив, была в безразлично-коматозном состоянии.

— Твою мать! — сказала Лиза вместо приветствия. — Ты нанимаешь чертовы автобусы, чтобы они доставили тебя из пункта А в пункт В, а те не могут сдвинуться с места. Она вела себя, как лоботомированная или после венерической операции, — добавила она о дочери и презрительно и угрюмо оглянулась на Леонарда, который вместе со Стефани помогал гостям выбраться из автобусов.

— Я говорила тебе: не заказывай автобусы.

К чести Лизы, та сумела сдержать себя и не ударила мать.

Карен посмотрела в огромное окно на пеструю толпу внизу. Женщины осматривали свои помятые платья и сердито одергивали их, мужчины проводили согнутым указательным пальцем между шеей и воротником. Около женского туалета образовалась очередь.

— В одном из автобусов не работал кондиционер. Видит Бог, я подам в суд на мерзавцев.

Карен посмотрела на Тифф. У нее был остекленевший взор жертвы автомобильной катастрофы.

— Пора начинать этот чертов праздник, — негромко прорычала Лиза.

* * *
Казалось, что прошли часы, прежде чем женщины вышли из туалета. Стефани аккуратно проверила каждую кабинку. Убедившись, что она осталась одна, она вошла в последнюю из них. К этому времени Стефани уже выпила двенадцать коктейлей и около двадцати рюмочных тостов. И это только в буфете, до того как все уселись за стол. Надо было срочно избавиться от выпитого, прежде чем эти чертовы калории впитаются в кровь. «Если у меня получится, то я зарекаюсь что-нибудь есть за обедом, я не хочу повторять все сначала», — думала девушка.

Церемония оказалась слишком нервозной, вечер шел из рук вон плохо, а она сама не умела контролировать себя. Но по крайней мере она может контролировать свой желудок. Стефани засунула средний палец в горло и начала давиться от кашля. Пришлось повторить эту процедуру несколько раз, прежде чем начались настоящие позывы к тошноте. Ее вырвало, но для достоверности она снова засунула палец в горло и повторила всю процедуру сначала. У нее закружилась голова, и Стефани с трудом уравновесила себя, опершись плечом о стенку кабины и глядя в унитаз. Отвратительный вид блевотины снова вызвал рвотные спазмы. И как только эта еда могла соблазнять ее? Она вела себя, как свинья, нажравшаяся пойла. Стефани оторвала клочок туалетной бумаги, тщательно вытерла им рот и сунула испачканную бумагу в бачок для отбросов. Затем еще одним клочком бумаги стерла пот с верхней губы и со лба, спустила воду в унитазе, повернулась и открыла дверцу кабинки.

Уперев руки в бока, здесь стояла ее бабушка.

— И чем же ты тут занимаешься? — грозно спросила Белл.

Стефани не ответила и, пошатываясь, вышла из туалета.


Застолье тянулось ни шатко ни валко, но не складывалось ни во что, даже отдаленно напоминающее праздник. Карен была поражена тем, что к ней неожиданно подошел Перри Сильверман и сел рядом на свободное место.

— А что ты здесь делаешь? — спросила она его.

Джефри говорил ей, что среди приглашенных была Джуна, но тогда почему здесь Перри? Лиза определенно сошла с ума.

— Я не видела тебя в синагоге.

— Не волнуйся, я в числе приглашенных, — сказал он. — Но без дураков. Я решил пойти только в ресторан. Выпить на халяву и встретиться с тобой.

Интересно, встретился ли он уже с Джуной? Карен не знала, что сказать.

— Лиза пригласила тебя? Я не думала, что вы знакомы друг с другом.

— А мы и не знакомы. Мы виделись в первый и последний раз на твоем званом завтраке. — Перри взял ее за руку и сказал: — Брось это. Идем потанцуем.

Он оказался еще не пьяным, и Карен неохотно, но согласилась. Он был настолько ниже Джефри, что ей было неловко и странно, когда он обнял ее за талию и повел в танце через почти пустой зал. Справа от них две маленькие девочки пытались выманить на ча-ча-ча Коля Портера. Карен улыбнулась, но решила не указывать на них Перри: одна из девочек была возраста его дочки Лотти. Тот, кажется, не заметил их. А танцевал он на удивление хорошо, вел уверенно, притом не принуждая партнершу. Интересно, помнит ли он что-нибудь о той ночи, когда звонил ей из телефонной будки на углу дома, рядом с ее работой. Он ничего не говорил, просто вел ее в танце. Через какое-то время она поняла, что с Перри она танцует намного лучше, чем когда-либо танцевала с Джефри.

— Здесь моя жена, — пробормотал Перри.

Она подумала, что это предупреждение, как будто они занимаются чем-то предосудительным и могут быть пойманы с поличным. Когда он развернул ее в танце, Карен увидела Джуну, сидящую в дальнем конце зала.

— Как она попала сюда?

— Автобусом, — сказала Карен, подавив смешок. — Тебя это волнует?

— Волнует? Если бы я знал, что она придет, то заказал бы поминки. Но теперь, полагаю, этого не требуется. Нынешний прием — неплохая репетиция их, не так ли?

Карен ничего не ответила, позволив ему плавно вести себя под звуки «Начни в Бегвине».

Но что же все-таки происходит? Почему Лиза наприглашала друзей Карен? Как ей могло прийти в голову пригласить одновременно и Перри, и Джуну? Их обида друг на друга хорошо известна всем. Но самое странное то, что Джуна приняла приглашение и пришла. Почему? Она не знала Лизу вообще, а сама Карен никогда не приветствовала бывшую любовь своего мужа. Все выглядело, как насмешка. Карен осмотрела присутствующих. Хотя подавали всего лишь первое блюдо, некоторые из гостей уже собирались уходить. Боже, это убьет Лизу, а Тифф и так уже выглядела мертвой.

В этот момент Белл подтащила Стефани к Карен. Перри продолжал танцевать, повернувшись спиной к подошедшим женщинам. Но Белл это не остановило.

— Ты знаешь, что она наделала? — негодующе спросила Белл у Карен. — Она блевала. Она блевала в уборной.

Перри остановился и повернулся лицом к Белл. Все четверо стояли посреди танцевальной площадки.

— Она выблевала хорошую еду. Я предупреждала ее, что это грех. Дети голодают, а она блюется хорошей едой.

— Кажется, я готов сделать то же самое, — сказал Перри. — Может быть, мы обсудим этот вопрос в другой раз? — И он отвесил Белл подчеркнуто формальный поклон. После этого, взяв Карен под руку, он отвел ее в сторону.

— Нет ничего опасней кровных родственников, — посочувствовал он ей.

Карен тряхнула головой.

— Мы родные по дурости, а не по крови, — устало сказала она.

Они вернулись к столу.

— А где Джефри? — спросил Перри, занимая его свободное место.

Карен вздохнула. Перри напомнил ей о несделанном деле. Ей надо предупредить Лизу о том, что муж был вынужден уехать. В суете, возникшей по прибытии автобусов, Лиза, кажется, не заметила его отсутствия. Но откладывать дальше нельзя. Сообщение об этом наверняка заденет самолюбие Лизы, но другого выхода не было.

Однако прежде чем Карен смогла подойти к сестре, руководитель оркестра взял в руки микрофон и объявил:

— А теперь, леди и джентльмены, наступил момент, которого мы все так долго ждали. Церемония зажжения свечей в честь Тиффани Саперштейн!

Оркестр сыграл усталый туш, свет мигнул и стал медленно затухать, цепочка официантов пронеслась по залу, выкатывая на тележке невероятных размеров пирог. Раздались жидкие аплодисменты оставшихся гостей. Свет снова зажгли, освещая пирог и убитую горем Тиффани, стоящую рядом с ним. В одной руке девочка держала свечку, а в другой — набор карточек.

— Моя первая… — проговорила она в микрофон, и голос ее звучал, как задыхающееся бормотание, которое невозможно было разобрать.

— Громче! — закричал кто-то из зала.

Тиффани какое-то время молча щурилась под слепящим светом ламп.

— Для-моей-первой-свечки-я-хочу, чтобы-ко-мне-подошли-мои-бабушка-и-дедушка-Саперштейны, — сказала она заученно-монотонным голосом. — Я-про-вела-так-много-летних-каникул-в-их-доме-и-была-сча-стлива-каждое-посещение.

В ее чтении не было даже намека на эмоции или чувства. Раздались несколько жидких хлопков. Оркестр начал играть, родители Леонарда поднялись, прошли в центр комнаты, поцеловали Тиффани и зажгли свечку.

И тут только Карен сообразила, что Тиффани зачитает и карточку с именами ее и Джефри. Что делать? Фотограф суетливо нащелкивал снимки с прародителями Саперштейнами и Тиффани, увековечивая событие на период жизни фотобумаги «Кодак». «О Боже, — думала Карен, — я совсем забыла об этом. Как я влипла!» Тиффани была одинаково безразлична к вспышкам фотоаппарата и поцелуям. И не успели бабушка и дедушка зажечь свечки, как девочка взяла следующую карточку.

— Теперь-я-хотела-бы-попросить-мою-бабушку-Белл-и-моего-дедушку-Арнольда-подойти-сюда. Я-хочу-поблагодарить-их-за-ту-любовь-и-поддержку, которую-они-оказывали-мне-в-течение-многих-лет.

Бесчувственность голоса ребенка пугала. Зал молчал, слушая ее зачитывание с меньшей симпатией, чем диснеевскую механическую аудио-анимацию.

Белл и Арнольд проделали свой путь к невероятно громадному пирогу и поцеловали Тиффани. В свете юпитеров Арнольд выглядел еще хуже, чем раньше. Он здорово постарел, подумала Карен. Белл взяла свечку из рук Тиффани, зажгла и вставила в пирог рядом с поставленной ранее. Снова были сделаны фотоснимки, и гости захлопали. Тиффани безучастно смотрела на свои карточки.

— Теперь-я-хотела-бы-попросить-мою-сестру-Стефани-подойти-сюда; иногда-мы-отчаянно-ссорились-с-нею, но-в-глубине-души-очень-любим-друг-друга.

Стефани легко вошла под свет юпитеров. Девочка была по-настоящему красива, но выглядела очень худой. Более худой, чем когда-либо. Не решила ли она похудеть преднамеренно? Не это ли пыталась сообщить ей Белл? Когда фотограф начал делать снимки, Стефани оживилась, обняла Тиффани и приняла картинную позу. Тиффани проигнорировала жест и взглянула вниз на следующую карточку.

— И-теперь-я-хотела-бы-попросить-мою-тетю-Карен-и-дядю-Джефри-подойти-сюда-и-зажечь-свечку, и-хотя-я-вижусь-с-ними-не-так-часто, как-мне-хотелось-бы, я-их-очень-люблю.

Карен поднялась и со щемящим сердцем прошла через танцевальный зал к девочке. С сестрой ей придется объясниться позднее. Она взяла ледяную руку племянницы в свои ладони.

— С тобой все в порядке? — бесполезно спросила она.

Тиффани даже не кивнула в ответ, только сунула ей в руки свечку. Если девочка и заметила отсутствие дяди, то ничем не показала этого. Карен ничего не оставалось, как взять свечку и направиться к пирогу.

— Где Джефри? — прошипела Белл театральным шепотом. — Я предупреждала его о пироге.

Карен так и не пришлось зажечь свечку, потому что в этот момент Арнольд упал. Кажется, ноги совсем отказали ему. Он упал, как дерево, сваленное на поляну. А пока падал, хватался за воздух вытянутой правой рукой. Но уцепиться было не за что. В последнюю долю секунды перед тем как грохнуться Арнольд взмахнул рукой так неудачно, что сбил пирог на пол.

23. По подсказке

Белл встретилась с Карен на эскалаторе седьмого этажа больницы Харкнеса в Коламбиа Прессбитериан, что в Северном Манхэттене. Она все еще была в наряде для bat mitzvah, но выглядела так, словно у нее случился сердечный приступ.

— Доктор только что ушел, — сказала она Карен. — Он говорит, что твой отец стабилизировался.

— Ну что ж, это ведь неплохие новости? — Карен посмотрела в лицо Белл, выражение которого не соответствовало идее новостей.

— Конечно, это хорошие новости. С самого начала было ясно, что ничего серьезного. И надо же, чтобы с ним это случилось как раз в тот момент. Он опрокинул пирог.

Карен вздохнула.

— Мать, он не выбирал времени. Это просто случилось само по себе.

— Я знаю, — огрызнулась Белл.

Они вместе прошли через холл к палате Арнольда. Холл был пустым.

— Лиза и Леонард уже ушли домой?

— Да, час назад. Они оставили меня одну.

— Давай не будем думать о вещах хуже, чем они есть.

Почему так получается, что, несмотря на то, что именно Арнольд сейчас лежит с дыхательными трубками в носу, Белл ведет себя так, как будто пострадала она, а не он? Карен подумала, не поговорить ли ей с доктором самой. Все представлялось сквозь призму извращенного восприятия Белл. С одной стороны, Арнольд симулировал свою болезнь, с другой же — Белл была почти вдовой. Карен нужно было поговорить с кем-нибудь знающим и уравновешенным. Куда делся доктор Кропси?

— Можно мне посмотреть папу? — спросила она Белл.

— Сейчас, наверное, нежелательно. Он отдыхает, — сказала Белл.

Но когда они дошли до палаты, Карен не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на своего отца. Арнольд все еще был подключен к большому количеству приборов. Цвет лица его стал более живым, он не спал и был в сознании. Слабым жестом руки он подозвал ее.

— Я пойду и посижу с ним, — сказала она матери.

К счастью, к больному допускался лишь один посетитель.

— Хорошо, она знает, когда она не нужна, — сказала Белл.

Карен не удосужилась поправить ее, а просто вошла и села у кровати отца. Из носа Арнольда все еще торчали кислородные трубки, и Карен ужаснулась, увидев абсолютно белые волосы на его груди, которые выглядывали из распахнутого больничного халата. Она как-то привыкла к его седым волосам на голове, но его тело представлялось ей волосатым, как у бурого медведя. Когда в последний раз она видела волосы у него на груди? Он был стыдливым человеком и по вечерам дома носил и пижаму, и халат одновременно, а днем, даже когда было тепло, застегнутую под горло рубашку и пиджак. Но то ли он медленно старел, то ли по какой-то другой причине, Карен не замечала в нем изменений. Белл так тщательно следила за собой, что Карен казалось, что она не меняется десятилетиями. Она застыла, как муха в янтаре: ее прическа, ее косметика, ее гардероб оставались неизмененными. А вот Арнольд постарел. Карен села рядом с ним. Она взяла его свободную руку, ту, в которую не была вставлена капельница.

— Тебе нельзя говорить, — сказала она Арнольду.

— А разве есть такая возможность? Твоя мать где-то рядом.

Карен улыбнулась. Арнольд редко отпускал шутки по поводу Белл. Его рука, все еще большая, была легкая и белая, как бумага. Она крепко сжала ее в своих ладонях.

— Лежи спокойно, папа.

Он кивнул и закрыл глаза на несколько минут. «Интересно, сможет ли Арнольд вернуться к работе?» — подумала Карен. Она подозревала, что с деньгами у них было не очень хорошо. А теперь она сможет им помочь. Но не будет ли отец считать деньги от этой сделки кровавыми деньгами? Веки Арнольда дрогнули, затем он открыл глаза и пристально посмотрел на нее.

— Можешь оказать мне одну услугу, Карен? — спросил он. — Сделай один звонок для меня.

И сейчас о работе? Он с ума сошел? Не довела ли работа его до этого состояния?

— Нельзя ли отложить? — спросила Карен.

— Нет. Сделай мне одолжение. Позвони Иннез по 516-848-2306.

Иннез была его секретаршей.

— Скажи ей, что со мной все в порядке. Попроси ее не приходить. Скажи ей, что я настаиваю на этом и что со мной все хорошо.

Карен нырнула в свою сумку и достала оттуда клочок бумаги и авторучку. Она взглянула на отца. Его серые глаза были окружены красными прожилками. Его лицо, хотя и не такое белое, как раньше, было опухшим. Были ли его отношения с Иннез более, чем профессиональными? Иннез была пуэрториканкой среднего возраста, которая жила где-то на острове. Она работала с Арнольдом почти двадцать лет.

— Конечно, папа. Я позвоню ей, — сказала Карен и записала номер.

Теперь уже Арнольд похлопал ее по руке.

— Ты хорошая девочка, Карен, — сказал он. — Я знал это с первого момента, как увидел тебя.

— Где это было? — спросила она, не подумав, и покраснела от смущения.

Боже, неужели она собирается уцепиться за слово и вытянуть из него информацию сейчас? Но ей не надо было ничем вытягивать из него. Арнольд сам предался воспоминаниям.

— В Чикаго. Когда мы шли забирать тебя. Миссис Талмидж передала мне тебя, и ты обхватила руками мою шею. Я этого никогда не забуду, — он опять похлопал ее по руке. — Ты всегда была хорошей девочкой.

— Кто такая миссис Талмидж, папа? — спросила Карен.

Ее сердце билось так сильно, что она была уверена, что на шкалах медицинских приборов отразится ее сердцебиение. «Как тебе не стыдно?» — подумала она.

— Женщина из чикагского Управления по охране детей. Приятная женщина, — он закрыл глаза.

Карен сидела у кровати и сжимала его ладонь в своих руках. Он всегда был хорошим человеком. И разве смеет она винить его за то, что он был под каблуком Белл? А кто не был? Если он порою спасался от Белл и бросал двух девочек на нее, разве так не поступали и другие отцы? Он обеспечивал ее, растил как собственного ребенка, всегда одобрял ее и насколько мог поддерживал во всем. Карен чувствовала, как слезы накатываются на глаза. Она повернулась, услышав, что дверь открылась. Вошел доктор. Он взял руку Арнольда из ее рук и проверил пульс. Затем вывел ее из палаты в холл.

— Ему лучше, — сказал доктор, когда они оказались снаружи. — Может быть, придется провести катарсизацию. У него что-то неладно с сердечным клапаном. Но ничего страшного для мужчины его возраста. Он действительно стабилизируется. Нет никакой опасности. Все в порядке, миссис Каан.

— Что мне делать? — спросила Карен.

— Заберите свою мать домой. Она досаждает сестрам и не дает заснуть вашему отцу. И ей самой надо отдохнуть, — сказал он. — Я могу выписать вам рецепт, — он тронул ее за плечо. — А с вами все в порядке?

Карен кивнула. Он выглядел приятным человеком и был лишь немного старше ее самой. Его глаза излучали тепло.

— Вы говорите мне правду? — спросила она. — Он не умирает?

— Ну, мы все когда-нибудь умрем. Но я не думаю, что он собирается это сделать так быстро. Очень удачно, что этот приступ случился в общественном месте. Он дал нам шанс к ранней диагностике. Мы можем начать его лечение до того, как заболевание примет острую форму. Важно вот что понять: у него хроническая болезнь, но протекающая не в острой форме. При соответствующих предосторожностях с ним будет все в порядке.

Карен вздохнула с облегчением. Она была радостно взбудоражена ободряющими новостями о состоянии отца, раскрытием тайны Иннез и информацией, которую она получила от отца о своем происхождении. Можно ли ее заботы о парижских шоу сравнить с жизнью Арнольда? Господи, и на что она тратит свое время?

— Спасибо, доктор, — сказала она, повернулась и пошла к Белл по длинному коридору.

* * *
Каждый настоящий нью-йоркец имеет излюбленную греческую закусочную. Расплодившиеся нью-йоркские кафе-закусочные с обычно отвратительным кофе представляют собой столичный эквивалент столовой небольшого американского города. Но каждый житель Нью-Йорка предпочитает особое место — комбинацию зала, кухонной стойки и комнаты ожидания — греческую закусочную. Она выполняет для него ту же роль, что клуб для английского джентльмена, кабачок для английского рабочего класса или кафе для француза.

Для Карен таким местом служил «Аргонавт». Он был не хуже и не лучше «Афинянина», «Трех парней», «Двух братьев» или десяти тысяч других ресторанчиков подобного типа. Подобно другим нью-йоркцам, Карен выбрала «Аргонавт», потому что он был недалеко от дома, в нем обслуживали милые официанточки и были кабинки у окна.

Сейчас она сидела вместе с Дефиной за столиком в своей излюбленной кабинке. Перед каждой из них стояло по грубой белой фарфоровой кружке. Карен пила кофе, Дефина — горячую воду, в которой она растворила пакетик с травяным настоем. Карен под неодобрительным взглядом Дефины всыпала в кофе два пакетика «Иквел». Дефина была резкой противницей любой химии, но сейчас Карен было не до лекций по правильному питанию.

Дефина просмотрела меню.

— Греческий квисайн, — сказала она презрительно. — С каких это пор оливки с творожным сыром стали называться квисайном? Ты будешь что-нибудь есть?

Карен мотнула головой. Она провела большую часть ночи в Коламбиа Прессбитериан, куда по ее настоянию отослали отца после того, как ему был поставлен диагноз в больнице Грейт Нек.

— Это не было настоящим сердечным приступом? — спросила Дефина.

— Они называют это инфарктом миокарда, а не сердечным приступом. Так они говорят о том, что он сам называет «случаем». Они думают, что у него это было не раз. Они не могут сказать точно, как много вреда это нанесло ему, но определенно есть какие-то нелады с сердечным клапаном.

— Что ты имеешь в виду под «случаем»? — спросила Дефина озабоченно. — Похоже, твой папа серьезно болен, — она взяла Карен за руку. — Он поправится? — спросила она.

— Они думают, что да. Говорят, что все будет хорошо, но, конечно, не имеют в виду, что он вернется в прежнее состояние. Их «все хорошо» означает, что он не умер. Это и значит «хорошо». Он выглядел бледнее смерти, когда с ним это случилось. Я перепугалась.

— Немудрено.

Они сидели в тишине, глядя в окно на Амстердам-авеню. Только-только начинался деловой день, и по улице метался человек с портфелем, пытаясь остановить такси. Полы незастегнутого пальто хлестали его по худым ногам.

— Он похож на цыпленка.

Карен подумала о старой загадке про цыпленка.

— Почему этот человек пересек дорогу? — спросила она почти беззвучно.

— Почему люди делают то, что они делают? — ответила Дефина, пожав плечами.

Карен наблюдала, как человек пытается остановить такси. Десятки других тянулись ко входу в подземку. Один их вид утомлял Карен.

— Я не знаю, почему люди делают все это: рано подымаются, не задумываются о том, что они делают, общаются между собой, как лунатики, и наконец появляются на работе в Кемикал-банке или Мобил Ойл, не задаваясь вопросом, зачем? Какой в этом смысл?

— Они счастливчики, Карен, те, кто ни о чем не задумывается. Те, кто делает что-либо, не задумываясь, — счастливые люди.

А вот Карен задумалась, почему она поступает так, как она поступает. К чему вся эта суета, эти жесткие сроки, эти драмы по поводу юбки, которую какая-то женщина наденет к обеду? Карен покачала головой.

— Я ничего не понимаю, — сказала она.

— А я понимаю все, но только не мужчин, — сказала Дефина.

— Опять неприятности с Роем? — спросила Карен.

Рой Помпей был братом Дефины. Бессчетное число раз она вытаскивала его из различных неприятностей.

— Не хуже, чем обычно. Но мы говорим о тебе.

— Мне надоело говорить о себе.

— Раз уж ты спрашиваешь, то я вчера трахалась, — призналась Дефина.

— Дефина? Ты снова встречаешься с Брэдли?

После ухода Тангелы Дефина начала назначать свидания, но ее выбор неприятно поразил Карен. Брэдли было всего двадцать три года, он был лишь на два года старше Тангелы. Он был безработным. Несколько недель назад он остановил Дефину на Страйверз Роу и спросил, не нужен ли ей помощник по дому. Так они и встретились. И после того, как они расчистили дефинин подвал, между ними завязалась интимная связь. Карен шокировала не столько разница в возрасте, сколько различие в опыте, образовании, социальном статусе. Она обрадовалась, когда Дефина несколько неохотно призналась, что дала отставку Брэдли. Было ясно, что она рано или поздно должна была прекратить свои отношения с ним. Карен поднесла чашку кофе ко рту. Густое, терпкое, горьковатое тепло напитка действовало на нее успокаивающе.

— Дефина, почему ты не хочешь найти мужчину, достойного тебя?

Дефина потянулась к сахарнице и достала из нее розовый и голубой пакетики. Она бросила голубой на стол и ухмыльнулась.

— Кому нужен «равный»? Я предпочитаю «сладкий и маленький», — сказала она и засмеялась. Затем улыбка сошла с ее лица. — Ну а как насчет Парижа? Тебе, наверное, надо остаться здесь с твоим папой?

— Я не знаю, — сказала Карен безнадежно. — Дня через два или три я собираюсь зайти в госпиталь и поговорить с кардиологом. Я знаю, что мне надо остаться. Но мне надо и провести парижские шоу. Иначе один Бог ведает, что случится с нашим бизнесом и с нашей сделкой. Боже, я не знаю, что делать.

— Девочка! Я слышала, что ты пытаешься все взвалить на свои плечи одна. Дай себе передышку. Что думает Джефри по этому поводу?

— Я не могла с ним связаться. Разница во времени и все прочее. Предполагалось, что он прямо с самолета бросится хлопотать по делам. Думаю, так оно и было. Я оставила ему послание в гостинице.

Глаза Дефины сузились, она хотела что-то сказать, но в этот момент зазвонил сотовый телефон. Сердце Карен сжалось. Звонок из больницы? Она неохотно, но дала матери и ближайшим сотрудникам телефонный номер. Какая польза от этого телефона, если по поводу ребенка никто не звонит? Дефина сняла трубку и слушала, уставившись на Карен. Она слегка кивала головой и подтверждала, что слышит говорящего, нечленораздельным «хм-хм…» Наконец она повесила трубку.

— Плохие новости. Кейси получил из Мюнхена отказ на поставку двухсот спортивных курток с бриджевой линии до тех пор, пока не будут оплачены их счета.

Карен грохнула кружкой о стол. Кофе расплескался. По телу пробежал холодок страха.

Джефри обычно удавалось уговорить производителей поставить товар без предоплаты, но из Парижа он вряд ли сумеет это сделать. Придется Ленни и Кейси заняться этим вопросом. Боже, а вообще, все ли идет так как надо?

— И еще, — сказала Дефина, — наш парикмахер отказался ехать в Париж.

Теперь страх Карен превратился в злость.

— Зазнавшийся сморчок! Обиделся, что я была недовольна его последней прической. И что будем делать?

Она остановилась на момент. Куда делась ее способность отличать главное от второстепенного? Ее отца только-только вытащили из реанимационной палаты в Коламбиа Прессбитериан, а она психует из-за парикмахера. Что-то тут не так. Что-то не так в ее жизни вообще. Она прижала руку к сердцу. Сердце бешено колотилось.

— …твою мать!

Дефина взглянула на Карен.

— Не это ли состояние называется приступом?

— Позвони Карлу. Расскажи ему о моем отце. Может быть, он согласится оставить свой салон хоть однажды и пожалеет меня. Спроси его, не сможет ли он съездить в Париж на этой неделе. Буду я там сама или нет, но мне будет спокойнее, если головами займется Карл, — и, взглянув на Дефину, Карен добавила виноватым голосом: — Ты тоже здорово переработала в последнее время, я была слишком требовательна к тебе, Ди. Как ни печально, но я могу рассчитывать только на тебя, чтобы собрать все вместе и не развалить дело. Ты поможешь мне?

— А когда римский папа бегал по нужде в кусты?


Дефина и Карл ожидали Карен у вращающихся дверей больницы. Когда она вышла, Карл радушно обнял Карен и спросил:

— Ну как? Арнольд идет на поправку?

— Похоже на то. Если, конечно, верить врачам и если ничего не случится в ближайшие полчаса.

Карен провела пальцами по волосам. Она успела сходить домой, немного поспать, принять душ, сменить одежду, но не успела высушить волосы.

— Даже не представляю, какая еще жизненная катастрофа может случиться в ближайшие двадцать четыре часа, но если такая есть, то она обязательно произойдет.

— Я знаю, что тебе надо, — сказала Дефина, — тебе надо поговорить с мадам Ренольт.

— Замечательно! Не хватает только послушать тарабарщину от бабы, которая либо свихнутая, либо себе на уме. Давай-давай, Ди. Но не начинай с меня. Ты же образованная женщина! Неужели ты действительно веришь в магические кристаллы и прочую дребедень?

— Кристаллы? Это дерьмо. Новая эра — тоже дерьмо. А я говорю о настоящем, на самом деле настоящем.

— Ну ладно. Даже если она действительно обладает особым даром, то как все-таки она сможет помочь мне? Она что, кардиолог? Мне просто нужно вернуться к работе.

Брови Дефины поднялись, ноздри расширились.

— Почему ты думаешь, что никто не может тебе помочь? — спросила она Карен. — Разве не здорово узнать, как пройдут парижские шоу? И как будет развиваться болезнь твоего отца?

Карен закатила глаза, но Карл подтолкнул ее.

— Не кипятись, Карен, — сказал он, — спусти на тормозах.

Карен забралась в машину, устроилась поглубже на сиденье между друзьями и выпустила пар:

— Конечно-конечно, я всегда хожу к гадалкам после bat mitzvah своих племянниц и сердечных приступов моего отца.

— Это всего лишь «случай», — сказала Дефина и назвала адрес водителю, который вел машину по Бродвею. — Перекресток Сотой Вест и Тридцать седьмой улицы.

Тот кивком головы подтвердил, что понял.

— По крайней мере это по пути на работу, — неохотно согласилась Карен.

— Подружка, некоторые люди едут из Европы, чтобы только посмотреть на мадам Ренольт.

Они подъехали к зданию из песчаника, расположенному в ничем не примечательном районе Гарлема, может быть, чуть более чистом, чем другие. Все трое высадились из машины и попросили шофера подождать их возвращения. Это его не обрадовало, но он не отказался. Высокое крыльцо со ступеньками вело к большим деревянным дверям, но Дефина повела их к неприметной железной дверце сбоку от крыльца и нажала на кнопку электрического звонка. Хриплый женский голос из интеркома спросил, кто пришел.

— Разве она не должна знать об этом по наитию? — спросил Карл.

Дефина злобно покосилась на него и громко сказала в микрофон:

— Дефина Помпей. Мне надо срочно.

Звонок пискнул, они открыли дверь, вошли и оказались в темном помещении под ступеньками лестницы, из которого была видна открытая дверь в коридор с полом, выложенным плитами зеленого мрамора. Стены были выкрашены в густой баклажановый цвет. Когда-то все эти дома принадлежали процветающему среднему классу. Этот дом был явно реставрирован или аккуратно подновлен. Дефина провела их в комнату типа зала ожидания желтого цвета. На полу был расстелен ковер с рисунком морских водорослей. Кроме трех прямых стульев в комнате не было никакой мебели.

— Видите, — сказала Дефина, — она знала, что мы придем втроем.

Карл закатил глаза.

— Выглядит, как домик трех медведей, — сказал он тихо.

В комнате было что-то устрашающе таинственное Это не из-за отсутствия мебели: что-то в самой комнате, думала Карен. Расцветка стен и пола, пустота, сочащийся свет из-за полузадернутых штор… Она не верила ни в ауры, ни в вибрации, но комната была полна энергии, как будто подготовлена для какого-то события. Она села на один из стульев. Дефина села на другой, но Карл остался стоять, прислонившись к стене.

— Можно, я пойду с вами? — спросил Карл.

— Конечно нет. Это очень личное дело.

— Но я ее лучший друг.

Дефина взглянула на него.

— Дорогой мой, ты что-то путаешь; ты ее давний друг, а это не одно и то же, — сказала она сухо.

Открылась дверь, и в комнату вошла мадам Ренольт.

Карен не смогла бы сказать, что она ожидала увидеть, но явно не то, что увидела, — это была высокая, стройная, элегантно одетая (во что-то напоминающее старые наряды Шанель) женщина. Мадам Ренольт была негритянкой с коричневой кожей красноватого оттенка, почти полностью совпадающего с цветом надетого на ней костюма. Ее волосы были того же цвета, но более густого тона, стянуты на затылке в несколько старомодный, но красивый пучок. Женщина кивнула Дефине и посмотрела на Карен.

— Входите, — сказала она низким голосом.

Голос был с каким-то акцентом, но каким именно, Карен не могла бы сказать. Она не смогла бы определить и ее возраст. Кроме как около глаз, на лице не было видно морщин, но руки, как заметила Карен, были руками старой, даже очень старой женщины. Карен взглянула на Дефину, которая встала со стула, приветствуя свою покровительницу. Дефина слегка подтолкнула Карен.

— Входи, — сказала она.

Карен вошла.

Внутренняя комната была окрашена в цвет зеленой травы, на решетке вдоль стены были разбросаны травы и засушенные полевые цветы. Кроме нее в комнате был только стол с двумя грубыми лавками с обеих сторон. На стене висела картина Кейса Хейринга «Излучающий младенец».

Мадам села на одну из скамеек. Карен села на другую — с противоположной стороны стола. Она вдруг осознала, насколько она взволнована. Как такое могло случиться? Ей это очень не понравилось, и она поднялась было уйти, но ее остановил голос мадам Ренольт. Голос нельзя было назвать приятным, но он был напряженным и таким, что проигнорировать его было просто невозможно.

— Вы в поисках, — сказала мадам Ренольт.

Ее гладкое лицо не выражало ничего, но короткий пристальный взгляд прямо в глаза Карен был очень глубоким. Никто раньше не заглядывал так глубоко в ее душу.

— Вы в поисках, но не осознаете, что вы уже нашли и зачем вы ищете дальше.

«Ну-ну, — подумала Карен, — старая колдовская дребедень. Она изображает добрую волшебницу Гленду, а я должна играть роль Дороги. Говори в общих выражениях, используй известные формулировки — и никогда не ошибешься. Ты встретишься с высоким незнакомцем, у вас будет долгая дорога, вы что-то ищете. — Карен почти ухмыльнулась. — И теперь она скажет, что тайна жизни заключена в курином бульоне».

— Вы уже знаете свою родную мать, — сказала мадам Ренольт.

— Что? — прошептала Карен.

Почему женщина сказала это? Что сообщила ей Дефина? Лицо мадам Ренольт по-прежнему ничего не выражало. Взгляд оставался таким же напряженным. Казалось, что она ожидает, пока Карен успокоится и будет в состоянии слушать дальше.

— Ваш отец болен, но не умирает. Но смерть рядом. Умирает мать. И кто-то ожидает вас. Ребенок. Темный ребенок.

Карен прошиб пот. Она взглянула через стол на мадам Ренольт, которая наконец опустила глаза.

— У меня будет ребенок? — спросила Карен шепотом.

— О да. Но для этого потребуется дальняя дорога.

Мадам Ренольт помолчала и затем снова посмотрела на Карен. Теперь ее взгляд был участливым и соболезнующим.

— Да, — сказала она, — вам придется отказаться от чего-то, что вы очень любите.

«Она, наверное, имеет в виду мое предприятие, — подумала Карен. — Мне надо отказаться от работы, чтобы обзавестись ребенком».

— Значит, мне надо продать мое предприятие? — спросила Карен.

Мадам Ренольт покачала головой, но Карен не знала, толковать ли ее жест как «нет» или женщина была погружена уже во что-то другое. Она вытянула одну из своих узловатых рук и обняла Карен за талию.

— Вы, как паук. Вы плетете и плетете свою паутину уже очень долгое время. Но будьте осторожны. Шелк для паутины может иссякнуть. И вы окажетесь пустой. А сплетенная вами паутина может оказаться не такой крепкой, как вы думаете.

Карен вспомнила стишки, которые заставила ее выучить Белл: «Какую паутину мы плетем, когда намеренно соврем». В последнее время Карен врала, врала впервые в жизни. Она опустила глаза. Мадам Ренольт освободила ее ладонь от своих рук.

— Не печалься, паучок, ты выпутаешься из паутины вранья, однако каждая паутинка будет ранить тебя, и рана будет кровоточить. Но впереди тебя ждет радость, хотя придется пройти сквозь большую боль. Мне жаль тебя, — сказала женщина, — но другого пути у тебя нет.

Она встала и, ничего не добавив, пошла из комнаты. Открыв дверь, мадам Ренольт сказала Дефине:

— Можете забирать свою подругу домой.

Когда Карен встала из-за стола и повернулась к двери, Дефина уже стояла там. Мадам Ренольт не было в комнате.

В машине, по пути в центр города, происшедшее показалось сказочным, нереальным: хрустальные капли дождя, сюрреалистическая комната, драматическая женщина, вещание оракула — все выглядело почти комичным. Но ничего комичного в этом нет, говорила себе Карен. Каким бы бессмысленным ни казалось происшедшее, в глубине души Карен знала, что она столкнулась с чем-то настоящим.

— Ты была бледна, как полотно, — сказал Карл. — Что она сказала тебе?

Карен тряхнула головой.

— Не твое дело, — сказала Дефина. — Я же говорила тебе, что все это очень личное.

— Тогда почему она не может предсказать и мое будущее?

— Твое будущее в Париже. Дальше этого тебе незачем знать. И в любом случае, она принимает отнюдь не всякого.

— Как много она берет за прием?

Хотя, сидя в машине, Дефина не могла встать, но села так прямо, как будто выпрямилась в полный рост.

— Она не берет денег. Она говорит, что это дар, а за даренное денег не просят.

Карен хотелось, чтобы они помолчали. Ей надо было припомнить в точности все сказанное мадам Ренольт. Она вспомнила выражение лица женщины, когда та сообщила ей, что ее ожидает ребенок. Она не ставила под сомнение ее предсказания. Взглянув на Дефину, Карен спросила:

— Ты говорила ей что-нибудь обо мне?

Дефина, скрестив руки на груди, смотрела в окно. Она ответила Карен быстрым взглядом, в котором читалось отвращение.

— Что она сказала тебе? — снова спросил Карл.

Карен задумалась на минуту, не сообщить ли ему о предсказании, но нет — все действительно было слишком личным. А с другой стороны, почему бы и нет — ведь Карл был ее старым другом.

— Она сказала, что меня ждет ребенок, — сообщила ему Карен.


Карен вздрагивала теперь при любом, даже обычном городском телефонном звонке. Не зазвонит ли это какая-нибудь сумасшедшая девица из телефонной будки о ребенке? Не звонят ли это из больницы, чтобы сообщить ей о том, что они ошиблись в своем диагнозе и ее отец уже мертв? В этот раз, подняв трубку с аппарата на ночном столике, она услышала голос Лизы, приветствующей ее.

— Отцу стало намного лучше, — сказала Лиза. — Врачи говорят, что послезавтра он сможет вернуться домой.

— Здорово! — сказала Карен.

Слава Богу, все в порядке. Затем, впервые после посещения больницы, она вспомнила о своем разговоре с ним. Боже, ей надо позвонить Центрилло и рассказать ему о Чикаго и Попечительском совете. Как звали ту женщину, о которой говорил Арнольд? Карен провела рукой по волосам. За последние сорок восемь часов произошло столько событий, что ей показалось, что она забыла имя. Так как же все-таки ее звали?

Голос Лизы прервал ее размышления.

— Мы не собираемся ехать в больницу. Леонард измотался до предела, а путь слишком длинный. Не понимаю, почему ты настаивала, чтобы его отвезли в Манхэттен.С ним не было ничего серьезного.

— Мы этого не могли знать заранее, — напомнила ей Карен.

Но Боже мой, как же все-таки звали ту представительницу общественности, которая передала ее Арнольду? Надо было сразу же записать ее имя. Имя как у какой-то актрисы тридцатых годов. Не Норма Ширар? Нет, она не может вспомнить, но начинается на «Ш».

— Конечно, bat mitzvah полностью провалился. Тифф не перестает реветь с субботы.

— Да, жаль, — сказала Карен сестре, хотя и она сама, и Лиза понимали, что приступ с Арнольдом был всего лишь coup de grace[10], предотвративший другие неурядицы. Карен решила не напоминать об этом. Bat mitzvah провалился задолго до того, как Арнольд, падая, опрокинул пирог. Слава Богу, Лиза не спросила ее, почему отсутствовал Джефри.

— Послушай, а почему бы тебе не приехать завтра в Манхэттен на последний просмотр моей коллекции, подготовленной для Парижа? После него мы бы вместе пообедали и навестили папу в больнице.

Это было немного, но все, что она могла предложить сестре.

— Хорошо, — сказала Лиза. — Я захвачу с собой Белл.

У Карен свело живот. И вдруг…

— Талмидж! — воскликнула Карен.

— Что? — спросила Лиза.

Смутившись, Карен сделала вид, что не расслышала вопроса Лизы, но быстро достала карандаш и написала имя рядом с телефоном Центрилло, чтобы теперь уже точно не позабыть его. Она молчала. Молчала и Лиза. Наконец Лиза прочистила горло. Она использовала паузу в разговоре, чтобы сменить тему.

— Послушай, — сказала она Карен. — Джефри сказал мне о предложении Norm Со. Я не знаю, решилась ли ты принять его или нет, но если ты хочешь знать мое мнение, то оно кажется настолько хорошим, что отказываться от него не следует.

Ба, это что-то новенькое! Лиза впервые в жизни заговорила с ней о бизнесе. И вдруг так сразу, как с неба свалилась. Что происходит? Как и когда Джефри сумел сообщить ей об этом? На bat mitzvah они не разговаривали друг с другом. Но почему он сказал ей?

— Когда он говорил тебе об этом? — спросила Карен, стараясь, чтобы голос звучал естественно.

— О, на приеме.

Карен прекратила играть с блокнотом и карандашом и отложила их в сторону. Она почувствовала, как по шее и спине пробежал холодок. Джефри уехал из ресторана до приезда Лизы. Почему она врет?

— Да-а? — сказала она. — Но это не окончательное предложение, поэтому мы еще посмотрим, как выйдет.

— Но ты решила принять его? — спросила Лиза и подождала ответа, но не дождавшись, продолжила: — Знаешь, Карен, если бы ты не была так переутомлена, то смогла бы и забеременеть.

Волна яростного гнева накатила на Карен так неожиданно, что она даже прикусила язык.

— Лиза! Мне надо идти, встретимся завтра, на просмотре, — сказала она и швырнула трубку.

24. Первые впечатления

Впереди у Карен был напряженный рабочий день, но все же после короткого утреннего визита в больницу к отцу и возвращения на работу точно в девять часов утра, она нашла время позвонить Центрилло и передать ему новую информацию.

— Эти сведения помогут вам? — спросила она. — Их достаточно?

— Я не знаю, миссис Коган. Может быть, и недостаточно, но по крайней мере есть с чего начать поиски. Я обещаю, что мы сделаем все от нас зависящее. Возможно, мне придется попробовать и другие подходы.

— Послушайте, я ненадолго уезжаю в отпуск.

Карен не хотела, чтобы он звонил ей по личной линии в Париж.

— Правда? И куда вы едете?

— Озеро Джордж.

Откуда, черт возьми, это нашло на нее? Она никогда в жизни не бывала на озере Джордж. Она определенно сходит с ума. Может быть, ей стоит сказать ему, как сильно он влияет на состояние ее рассудка? Но почему-то она почувствовала, что он поверил ее лжи.

— У вас впереди прекрасный отдых, — сказал он. — Постарайтесь расслабиться.

Карен почти поперхнулась: впереди ожидался день с нагрузкой на пятьдесят часов работы.

Ко времени перерыва на ланч все работники К. К. Inc. собрались в демонстрационном зале, который был преобразован в лекционную аудиторию. Кто-то — возможно, Кейси — принес даже кафедру. Карен не могла представить себе, как она встанет за ней. А вот Белл она бы очень понравилась. Ведь в действительности, если подумать, всю свою жизнь Белл провела за невидимой кафедрой, которая придавала ее вещаниям вид окончательного и бесповоротного суждения.

Совесть Карен была спокойна, но затягивать дольше было невозможно. Она согласилась на подготовку договора по продаже своего предприятия, и слухи об этом метались, как кролики, среди сотрудников и работниц, ей надо сообщить им о состоянии дел. Она решила предоставить каждому, кто проработал с ней более года, возможность приобрести акции ее предприятия. Для этой цели она, несмотря на неодобрение Роберта-юриста и недовольство Джефри, выделила двадцать процентов акций — чуть меньше половины ее собственной доли. У нее оставалось только тридцать процентов, но вместе с тридцатью процентами акций, принадлежавших Джефри, они имели надежное большинство для контроля компании на тот короткий период, пока акции не будут переданы Norm Со. Джефри и Роберту ничего не оставалось, как принять к сведению ее решение. Вести дело по-другому она не согласна. Если ее мучила совесть, если она, будучи дочерью Арнольда, не доверяла методам ведения дел в компании Norm Со, то ее решение распределить акции надежно обеспечивает их владельцев при изменении статуса компании и снимает с нее груз ответственности. А сейчас, в связи с болезнью Арнольда, даже Белл нуждалась в деньгах. Сокращение собственной доли не было большой трагедией. Как много денег ей нужно? Их хватит на всех. Это означает, что ее персонал будет иметь выбор — получить свою долю деньгами или акциями Norm Со при продаже ее предприятия. Поэтому она считала, что ее сообщение содержит хорошие новости для всех, а особенно для ведущего персонала, образующего самостоятельную группу, которую Джефри неохотно называл «связкой».

Но Карен также знала, что большинство людей не хотели изменений и боялись их. Поэтому она должна быть уверена, что преподнесет новости в самом доброжелательном, по возможности мягком виде. Начнет сообщение она сама, затем Роберт-юрист представит основную процедуру продажи предприятия, а в это время Ленни раздаст каждому участнику распечатанные формуляры, в которых будут описаны его личное финансовое состояние и способ участия в предстоящих мероприятиях. Карен хотела, чтобы каждый чувствовал себя настолько удобно, насколько это возможно, и чтобы у них осталось чувство уверенности за сохранность своих рабочих мест. Когда Роберт-юрист призвал собравшихся поутихнуть, Карен заставила себя твердо, не спотыкаясь, выйти вперед. Она не могла решиться встать за кафедру. Вместо этого она продвинула один из столов и полуприсела на него.

— Прежде всего я хочу сказать, что сожалею об отсутствии Джефри, который должен был бы представить нам свою часть сообщения, но он, как вы знаете, сейчас находится в Париже и занят организационными вопросами по подготовке предстоящего контракта. Заслуга в получении этого контракта в основном принадлежит ему.

«Действительно ли это так?» — промелькнула мысль, но сейчас не было времени ее продумать. Карен сделала глубокий вздох.

— Я знала, что среди вас ходят разные слухи, но откладывала разговор с вами до тех пор, пока не удостоверилась, что задуманное произойдет наверняка. Мы ожидали условий, которые предложит компания.

Она сделала паузу, в течение которой послышался ропот из задних рядов, где сидели швейники.

— Сразу хочу успокоить вас: взяв управление в свои руки, они не будут кардинально менять нашу работу. Этот контракт означает лишь то, что мы сможем расширить наше производство самыми разными путями, о которых раньше не могли даже подумать. Для меня это значит, что работа станет более интересной: я могу делать много больше дешевой одежды и создать линию спортивной одежды, которую я давно мечтала сделать. Для вас это означает большие заработки. В зависимости от того, как долго вы работаете здесь, это может означать и очень большие заработки.

Снова раздался шум, на этот раз на более высоких нотах. Карен увидела, как Мерседес расплылась в улыбке.

— Что же касается вашей работы, то она будет продолжаться в том же виде, как и шла. Я знаю, что я не смогла бы добиться всего того, что имею сегодня, без вашей помощи и участия, и я надеюсь, что то состояние, в котором мы находимся, вам тоже нравится.

Карен помедлила, давая всем возможность усвоить сказанное.

— Я собираюсь предоставить слово Роберту и Ленни, чтобы они объяснили детали предстоящих перемен, но я останусь с вами, и если у кого-нибудь возникнут ко мне вопросы, пожалуйста, не стесняйтесь их задать.

Роберт-юрист поднялся из-за стола и прошел к кафедре. На гладком экране позади него появился слайд. Он рассказал собравшимся немного о Norm Со и о сути их предложения. Он объяснил разницу между продажей компании Norm Со и владением акциями этой компании. Он говорил компетентно и доброжелательно. Если он все еще и был недоволен тем, что Карен передает часть стоимости предприятия в собственность своего персонала, то он это никак не показывал. В действительности все выглядело так, как будто это была его собственная идея. Когда он закончил, зал зааплодировал. Присутствующим раздали пакеты документов, в которых описывалась формула расчетов с каждым служащим или рабочим. Среди шелеста бумаг Ленни начал свою речь. Карен слышала восклицания удивления, когда люди, просмотрев бумаги, находили единственное значимое для них число во всей кипе переданных им фотокопий — причитающуюся им расчетную сумму. Поступая таким образом, она теряет миллионы долларов. Но было ли распределение проведено правильно? В конце концов они с Джефри станут по-настоящему богатыми. Но, как она объясняла Роберту и Джефри, ей придется и дальше работать с этими людьми. А она не может делать дело с недовольными и несчастными работниками. Билл Уолпер говорил то же самое ей самой. Да и как еще могла поступить дочь Арнольда?

Конец собрания был коротким. Какое-то время Ленни бубнил о прибылях и налогах. Но как только люди увидели свои документы, то прекратить шум в зале стало невозможно. Ленни закончил выступление, и Карен снова поднялась на ноги.

— Вот так обстоят дела, — сказала она. — Я немного нервничаю, приступая к новому делу, хотя многим из вас так не кажется.

Раздались разрозненные смешки, особенно среди женщин из отдела образцов, которых заставляли без конца примерять одну и ту же вещь, доводя ее до нужного качества.

— Одно из условий сделки — это то, что я должна оставаться в Norm Со в течение двенадцати лет. Так что, если я вам уже надоела, то сейчас самое время полюбовно разойтись.

Раздалось еще больше смешков. Затем, со слезами на глазах, поднялась миссис Круз.

— Спасибо вам, Карен, — сказала она и начала хлопать.

Аплодисменты нарастали, пока вся комната не стала сотрясаться от них. Один за другим присутствующие вставали со своих мест, и наконец весь зал стоя аплодировал Карен. Она чувствовала, что краснеет и что слезы накатываются ей на глаза. Да, ребятки, она явно перебирает со слезами для женщины, которая никогда не плачет. Так, может быть, все идет-таки так, как надо? Эти люди зависели от нее, но и она стала тем, что она есть, благодаря им. Она подумала о том, какую долю денег она оставляет за собой, и опустила голову и в благодарность им, и от стыда перед ними.

Объявление, сделанное Карен, привело всех в состояние повышенного возбуждения. Люди почувствовали себя счастливыми, и их мысли были где угодно, но не на предстоящей сегодня работе, что отнюдь не смягчало нарастающего напряжения в подготовке парижских шоу. Все могло пойти не так и пошло не так.

Единственное, что оставалось, — это надеяться, что старый предрассудок по поводу репетиции просмотра моделей окажется правильным: провал на репетиции гарантирует успех на демонстрации. Карен стояла посреди хаоса за «сценой» и была готова рвать на себе волосы. Или, скорее, рвать волосы с головы Тангелы, а может быть, Марии Лопес. Дефина заключила договоры с несколькими другими девушками, в которых могла возникнуть необходимость на двух намечаемых шоу. Правда, ей удалось это сделать в самый последний момент, и придется приложить специальные усилия, чтобы довести их до требуемой кондиции, но они выглядели свеженькими и вроде бы подходящими. Были произведены окончательные поправки на эмблемах. Вопреки ожиданию (или, может быть, вполне предсказуемо), больше всех жаловались, но ничего не делали две наиболее опытные модели. Они были недовольны и напряженным распорядком, и выбором музыкального сопровождения, и вообще всем. В результате ломался ритм показа и падало настроение у всех остальных. Задняя сцена была в полном беспорядке. Повсюду валялась новая одежда. С миссис Круз случился бы припадок. Руководила шоу Дефина, но Карен всегда считала необходимым присутствовать здесь, чтобы сделать последнюю поправку в какой-нибудь драпировке и добавить, а чаще всего, наоборот, убрать, дополнительное украшение или снять с модели ненужную драгоценность. Но через три часа работы Дефина с покрасневшими глазами велела Карен пойти и сесть в смотровую часть зала.

— Я хотела только помочь, — говорила ей Карен. — Демонстрация уже затянута на тридцать пять минут. Я хочу тебе помочь. Ты же знаешь присказку: дизайнеры нужны для решения проблем других людей.

— Подружка, ты — художник. А художники создают, а не решают проблемы. А сейчас моя главная проблема — это ты. Перемести свой зад отсюда в зал и посмотри, как все выглядит снаружи.

Карен знала, что никогда лучше не спорить с Дефиной. Сейчас этого явно не стоило делать. Они обе были измотаны до предела, и Карен решила не натягивать вожжи. Она вышла из раздевалки вдоль крыла импровизированного подиума, который соорудил Кейси, и села рядом со своей матерью, Лизой и Стефани. Карл, который пришел на демонстрацию нарядов Карен, чтобы делать прически моделям, сидел тремя рядами дальше и трепался с Кейси. На просмотре было еще с пару десятков людей: некоторые из них делали пометки в своих блокнотах. Но на этом этапе демонстрации все ее участники устали, а некоторые даже зевали. Большинство из них не спали всю ночь, перешивая подолы и выпарывая наметки из швов. Карен настаивала на том, чтобы провести черное и белое шоу одновременно. Надо было убедиться, что модели будут точным отражением друг друга во время настоящей, разделенной демонстрации моды. Но она недооценила, как трудно девушке добиться полного соответствия стилю другой модели. Тангела и Мария, с которых начинался и которыми завершался показ одежды, казалось, нарочно делали прямо противоположное тому, что требовалось. Если одна двигалась плавным круговым ходом, то другая маршировала, как робот. Если одна двигалась в стиле буги-вуги, то другая выступала мягкой, скользящей походкой.

Карен сидела молча рядом с матерью и сестрой. Тифф отказалась прийти на репетицию. Арнольд долеживал в больнице — завтра его должны были выписать обратно домой. С ним было все в порядке, когда она ему звонила. Как только Лиза и Белл услыхали о контракте и получили свидетельства о своей доле участия, у них проснулся живой интерес к происходящему. Сейчас они внимательно наблюдали за демонстрацией различных образцов модной одежды в белом и черном вариантах. Оценивая образцы искоса и склонив голову, Карен была довольна производимым ими впечатлением, но презентации не хватало блеска. Проклятье! Когда ей наконец удавалось довести эскиз наряда до желаемого состояния, обязательно или качество его исполнения, или его представление моделью было неудачным. Но исполнение должно быть не хуже замысла, потому что потенциальные покупатели и представители прессы будут уже перенасыщены десятком демонстрационных показов, проведенных в течение Недели моды. Большинство из них к тому времени уже проведут неделю в Милане на просмотрах Армани, Версаче и других великих итальянских модельеров. Поэтому, чтобы иметь успех, парижская коллекция должна смотреться блистательно. Великое шоу должно создавать волшебную, сказочную страну, в которой даже самый прожженный журналист и наиболее несговорчивый покупатель не смогут противостоять искушению. То, что они видели сейчас, было очень далеко от этого идеала.

Сказочными были шоу Вивьен Вествуд. Такими были и шоу Джона Делано, а иногда и Джин-Пола Голтиера. А то, что их одежда при этом не всегда была пригодна для носки, не имеет большого значения. Она оригинальна, восхитительна, остроумна и забавна. И только потом, после восторженных отзывов прессы, оптовики обнаруживают в демонстрационных залах совсем другие коллекции — коллекции одежды, которую их клиентура будет действительно покупать и носить с удовольствием. Но на демонстрации главное — настроение, хореография и некоторое преувеличение. Даже посредственная коллекция может получить восторженные отклики, если ее показ проведен энергично, на высокой ноте и девушки-модели продемонстрировали ее как единое целое. Чтобы получить от модели максимум того, что она может дать, Карен никогда не просила ее демонстрировать то, что ей не нравится. В противном случае они все равно сделают что-нибудь не так и провалят образец. Точно так же миссис Круз распределяла работы по пошиву одежды соответственно предпочтениям швеи. Некоторые из них предпочитали простые линии, другие — плиссировку. Просматривая сейчас коллекцию, Карен была уверена, что она «сработает» — она может оказаться лучшим ее шоу. Но ее никто не заметит, если девушки не соберутся и не покажут все, на что они способны. Карен вздохнула.

Дефина вышла из-за кулис посмотреть, какое впечатление производит демонстрация моды из зрительного зала. С угрюмым видом она встала около кресла Карен. Подошел Карл и занял кресло позади них. На подиум вышла одна из моделей, демонстрирующая выходной ниспадающий наряд. Но по лицу девушки можно было подумать, что это уголовница из пригорода. Одежда была прекрасна, на модели она сидела великолепно, но девушка, надувшись, смотрела под ноги и вела себя неуклюже и неловко.

— Не слишком ли? — спросил Карл, обращаясь к затылкам впереди сидящих, — Вы задумали этот наряд для Эми Фишер?

— А ты хотел для Мэри Джо Бутафуцо? — огрызнулась Дефина, надув губы. — Забавно, что до того, как ей прострелили голову, она была влюблена в Джоя.

Она повернулась к Карлу и, понизив голос, предупредила:

— Чью-то еще голову могут прострелить, если ее владелец вовремя не заткнется. Я не думаю, что в данный момент Карен нуждается в критике.

— А кто критикует?

— Извини, я, должно быть, ошиблась, но мне показалось, что это ты, — сказала она со всепрощающей улыбкой.

И, слегка отвернувшись от жалкого зрелища, но не спуская цепкого взгляда с моделей, чтобы разрядить обстановку, добавила:

— И вот что, Карл, раз уж речь зашла об Эми Фишер, то что получится, если скрестить Джоя Бутафуцо с выпускником Гарварда?

Карл невинно повел плечами, он не знал, чего от него хотят.

— Нед Кеннеди, — сказала в ответ Дефина и пошла через зал за сцену.

Карл возмутился.

— Эй, так нечестно! — крикнул он. — У Кеннеди было достаточно трагедий, чтобы…

— Избавь меня… — отмахнулась Дефина, не останавливаясь.

Белл повернулась к Карен и похлопала ее по руке.

— Ну, — сказала она, — это лучшее, что ты могла сделать.

Единственное, чего не хватало Карен, — это остроумных подначек матери. Зачем только она решила пригласить Лизу на репетицию? Пожалела за провал организованного ею bat mitzvah? Но зачем та позвала Белл? Почему все идет не так, как надо?

— Спасибо, мама. — Карен задохнулась от собственного сарказма, который, однако, Белл пропустила мимо ушей. — Не так уж и много сделано, — добавила она. — А бывало и того меньше.

— А иногда даже меньше, чем меньше. По крайней мере, ты подобрала смазливых девочек, — сказала Белл.

Отчаяние было написано на лице Карен.

— Проблема не в одежде. Проблема как раз в этих девочках, в моделях, — сказала она Белл.

Но почему ей хотелось оправдываться перед матерью или объяснять ей что-либо — было выше ее понимания. Сейчас будет последний номер, завершающий демонстрационный показ — свадебное платье невесты. Вышли Мария и Тангела. Тангела — в сверкающе белом, а Мария в строгом черном одеянии. Оба платья были просты, как монашеская одежда, выполнены из чудесной альпаки, но общее впечатление меняла широченная кружевная накидка на почти религиозно-аскетичных прическах девушек. Кружева создавали ореол не только вокруг голов моделей, но и вокруг всего их облика. И это было оправданно. Наряд производил сказочный эффект, особенно черное платье — в контрасте с бледной кожей Марии и ее волосами цвета воронова крыла. Даже Кейси и Мерседес, взращенные на моде, — и те задохнулись от восхищения при виде двух моделей, которые на этот раз действовали в унисон. Они знали, что они восхитительны, и шли по демонстрационной дорожке с вызовом и блеском. Вот такого настроения нужно добиться Дефине и от других моделей. Просто необходимо. Да, думала Карен, все может и должно сложиться вместе. Теперь им только надо разложить все это шмотье по порядку, упаковать, отправить, протащить сквозь таможню, затем распаковать и выгладить, снова рассортировать, но теперь уже для решающего шоу — тогда она сумеет добиться триумфа.

— И это все? — спросила Белл. — Я думала, что ты закончишь свадебным нарядом.

— Мама, это и были свадебные наряды, — объяснила Лиза.

— Черные? Для невесты?

— Трюффо сделал черный свадебный наряд много лет назад, — сказала Дефина.

— И кто же покупает такую одежду? — спросила Белл.

Карен собралась было ответить, что Трюффо был режиссером, а не дизайнером, и что Дефина говорила о кинофильме, но вовремя передумала. Что пользы от ее объяснений? Ей неожиданно припомнился случай, который произошел лет двадцать назад, когда Белл вернулась из своего очередного похода по магазинам с двумя блузками, купленными для Карен. Одну из них Карен надела к обеду. Когда она села за стол, то Белл спросила:

— В чем дело, тебе не понравилась другая?

И тут из-за сцены раздался вопль. Это был визг Тангелы на фоне автоматной очереди испанских ругательств Марии. С бьющимися сердцами Кейси, Карен и Мерседес бросились за сцену, но опоздали. Девушки хлестали друг друга. Карен наблюдала, как Тангела сорвала кружевную накидку с Марии и разодрала ее. Казалось, что вместе с накидкой она сорвала с нее и волосы. Крик перерос в истошный визг, который удалось остановить лишь тогда, когда между девушками появилась крупная фигура Дефины. Подобно сказочному громиле-маньяку, только в женском варианте, Дефина схватила обеих моделей в борцовский захват замком и вывернула им руки за спину кренделем. Карен показалось, что материя треснула по швам. Она надеялась, что только по швам. Ей не хотелось бы ни разодранной на части альпаки по девяносто баксов за метр, ни разодранных девушек. Дефине удалось удержать под контролем их тела, но не их языки.

— Puta! Diabola! — визжала Мария. — У тебя больше выходов, чем у меня. Это все твоя маменька. Я не подбиваю свои туфли. Я не магазинный манекен.

Ясно, что Мария завидовала тому, что Тангела демонстрировала больше нарядов, чем она и все остальные девушки. И столь же ясно, что Тангела сделала замечание Марии, что та не подбила взятые напрокат туфли с тем, чтобы гарантировать их сохранность при возвращении в магазин. Остальное понять было трудно, но эпитеты в ответах Тангелы были понятны не только Карен.

— Ах ты, вонючая тварь! Держись подальше от моего парня, пока я тебя не прирезала. Грязная бабенка!

Дефина отпустила Марию и отвесила пощечину дочери. Мария вытащила остатки фаты из волос, швырнула их на пол, растоптала ногами и рванулась к выходу.

— Можете забыть обо мне. Я ухожу! — И с ненавистью взглянув на Тангелу, она выкрикнула: — Нужен мне больно твой нигер! Не можешь сдержать пса на поводке, так не тяни на меня. И моли Бога, чтобы я не подала в суд на тебя. — Затем, повернувшись к Карен, добавила: — Найдите себе другую девушку для Парижа. Я не работаю со шлюхами.

Мария бросилась к выходу. Черт! Карен смотрела на метры разодранного тюля, на причиненное разорение… К тому же Мария была единственной моделью, у которой имелся опыт демонстрации моды в Париже. Мерседес бросилась ей вслед, а Кейси помогал Дефине утихомирить Тангелу. Они вдвоем еле сдерживали истошно визжащую девушку. Она была в ярости. Дикое животное. Карен положила руку ей на голову. Она вспомнила разговоры о том, что ежегодно, перед каждым своим шоу Ив Сен-Лоран имел сердечный приступ. Похоже, что и ей самой придется запланировать по приступу перед каждым шоу.

Она посмотрела на остатки вуали, разбросанные по полу, и ей захотелось завизжать самой. Чем сможет она заменить черную накидку? Все было сшито по специальному заказу. Кем она сможет заменить Марию? Найти приличную модель за это время абсолютно невозможно.

Вернулась Мерседес.

— Я упустила ее, — призналась она, — но я позабочусь, чтобы в этом городе она уже никогда не нашла работы. Но это еще не все неприятности, что ждут нас впереди. Посмотрите, что я получила.

Она протянула Карен чикагскую газету.

Майнди Траулер вонзила нож глубоко и с разворотом.

ПРОТАЛКИВАНИЕ ТОВАРА НА РЕКЛАМНЫХ ПОМОСТАХ: КАРЕН КААН — ВЫСТАВКА-РАСПРОДАЖА ОДЕЖДЫ

Статья извращала все, что можно. Карен была выставлена бессовестным торгашом, вынуждающим женщин покупать ненужные им вещи. А для убедительности описывалось, как Карен вынуждала собственную племянницу, вопреки ее воле, проталкивать одежду покупателям. Карен взглянула на Мерседес. Та только закатила глаза.

— Я знала, что должна была поехать в Чикаго, — сказала Мерседес тоном, в котором слышался упрек Карен в предательстве.

Карен решила не рассказывать Мерседес о ссоре из-за шампанского. Что это изменит? Не стоит принимать это близко к сердцу.

— Держись. Что случилось, то случилось. После хороших новостей никакие новости не новости, если это не плохие новости. Ей надо было набить себе цену необычным углом зрения, — сказала она Мерседес. — Мир от этого не обрушился. Никто не читает репортажи о моде. Все смотрят картинки. А картинка со Стефани очень даже неплоха. И наряд смотрится на ней здорово.

— Дай посмотреть, — сказала Белл и выхватила у нее из рук газету.

О Боже, подумала Карен, только этого еще не хватало. Но было поздно. Мерседес выпустила газету из рук. Белл пробежала глазами заметку, то хватаясь за голову, то покачивая головой.

Лиза и Стефани тоже прочитали ее, молча стоя за спиной Белл. Рот Белл сжался в гримасе неодобрения, но что в этом нового? Карен посмотрела на Стефани. Глаза девочки были расширены от удивления и возмущения. Даже посреди всего этого бардака Карен не могла не отметить, как хороша была ее племянница. За последние несколько недель она здорово повзрослела. Ее скулы обрисовались четче, и все лицо стало более определенным.

Карен вдруг задумалась. Если Лиза возьмет на себя роль дуэньи, то не смогла бы Стефани заменить Марию Лопес? Отзыв в чикагской газете был омерзителен, но фотография — просто прекрасна. Стефани могла бы демонстрировать черную коллекцию. С ее черными волосами она будет выглядеть не хуже Марии. Карен очень беспокоилась за судьбу девочки. Она рассказала Лизе, как ей пришлось выручать Стефани на приеме Норис Кливленд, но это, по-видимому, не очень беспокоило сестру. Так же как сейчас ее не беспокоит состояние Тифф. Карен не знала, права она или нет в оценке отношения Лизы к дочерям, но она сама уж точно не оставила бы сейчас Тифф дома одну и не отпустила бы Стефани на прием к Норис без надежного сопровождения.

Карен подошла к небольшой семейной группке. Мать посмотрела на нее осуждающе.

— Если спишь с собаками, то завшивеешь, — сказала Белл.

«Да, с тобой уж лучше не спать», — парировала про себя Карен, сдерживая раздражение. Она посмотрела на сестру.

— Мне надо поговорить с тобой о деле, — сказала она Лизе.


Все удалось устроить, Стефани поедет в Париж. Лиза будет выполнять при ней роль дуэньи. Дефина будет работать ночи напролет, добиваясь от девушек необходимого настроения и уверенности в себе. И наконец-то у Карен появился момент, чтобы спокойно посидеть на одном из раскладных кресел за сценой демонстрационного зала. Только теперь она заметила, что в углу комнаты, рядом с грудой сброшенной одежды, тихонько сидел Перри Сильверман.

— Как долго ты здесь? — спросила она.

— Достаточно. Теперь я знаю, чем ты занимаешься. И ты будешь утверждать, что тебе это нравится?

— Не сегодня, — вздохнула Карен.

Он что-то пил из чашки.

— Почему-то мне кажется, что в ней не кофе.

— Потому что в тебе говорит инстинкт частного детектива, — сказал Перри и протянул ей чашку. — Это мартини, приготовленный по моему рецепту: берешь вермут, добавляешь оливы…

Она отхлебнула глоток и передернулась от крепкого напитка. Вкус был ужасен.

— И ты будешь утверждать, что тебе это нравится? — спросила она, копируя его.

— Не сегодня, — улыбнулся он. — Знаешь, Карен, ты подготовила удивительное, необычное шоу. Я не имею в виду кошачью драку, я говорю о нарядах. Я не фанат моды, но в твоих моделях есть что-то скульптурное, это вид искусства…

— Мода — не искусство. По крайней мере не полностью. Это мастерство, но очень поэтическое мастерство.

— Хорошая работа, — сказал Перри.

— Спасибо. — Она помолчала. — Послушай, Перри, как ты попал сюда? Репетиция держалась в большом секрете.

— Я сказал им, что я твой любовник, — сказал Перри. — Обнародовал невысказанное желание.

— А я столько трачу на безопасность. Интересно, как много художников и конкурентов было в зале? Голова закружится, если подумать.

Она была слишком усталой, чтобы проследить за безопасностью шоу, и передоверила это Кейси и Жанет. Карен сделала еще глоток отвратительного напитка — в чашке оставалось совсем немного. Она подняла брови, как бы спрашивая разрешения допить всю чашку.

— Конечно, вперед. Все равно это моя последняя чашка. Я ненадолго покидаю Нью-Йорк, Карен. На двадцать восемь дней, чтобы быть точным. Я зашел попрощаться.

— Ты уезжаешь, чтобы поправить здоровье? — спросила она.

— Я серьезный исследователь школы Родоса в штате Миннесота, откуда я родом. Можешь считать, что штат стал мировой столицей алкоголизма. Погода там отвратительная, поэтому они должны выпить все, что не могут споить туристам, которых там нет.

Он перестал улыбаться.

— Я никогда не пил так много, только после Лотти. Полагаю, ее смерть сломила меня. Но я завязал с саможалением и самолечением.

Он помедлил, и голос его стал грустным.

— Как-то ночью я поймал себя на мысли, что если бы Лотти не умерла, то я бы не запил. — Он снова помолчал. — Возможно, я был бы выше и не так облысел. — Он попытался улыбнуться, но у него не получилось. — Я отвратителен сам себе. Я не знаю, кем стану, когда вернусь. Не знаю, где буду жить и что делать. Я не знаю, смогу ли я писать снова. Но поскольку я не пишу теперь, то это не так уж и важно. Я буду сведен к трем «С»: сокрушенный, сломленный и скучный. Но пока еще меня не оставила надежда. Правда, я не уверен, что она не оставит меня, когда я протрезвею.

Карен встала со стула и подошла к нему в тот момент, когда он тоже поднялся на ноги. Она обняла его.

— Чем я могу помочь тебе? — спросила она.

— Неплохо для начала. Может, ляжем?

— Мужики! — сказала она с поддельным ужасом. — Только и думают о сексе, когда хотят убить прошлое.

— Единственное, что я хочу убить, это самого себя, — сказал Перри тихим и мягким голосом.

Карен снова обняла его.

— Я рада, что ты решил поехать. Я люблю тебя, — сказала она.

Он оглядел свой помятый костюм.

— Пьяные художники в мягкой дешевой одежде и женщины, которые любят их… — Он вытащил ключи из кармана. — …за возрождение. Если бы не ты и Джефри, я бы и не пытался привести себя в норму.

Карен взяла ключи и ничего не сказала. Джефри, наверное, дал ему денег, не сообщив ей об этом. Конечно, она была рада, что он так поступил.

— Я тоже уеду, — сказала она, — но мы позаботимся о том, чтобы мастерская осталась за тобой до твоего возвращения.

— Ну, mi casa — su casa, — сказал он, — в этом случае, буквально, — засмеялся он, нагнулся и поцеловал ее в губы. — Шоу должно быть потрясающим, ты гениальна до чертиков, — сказал он и пошел к лифту, махнул рукой на прощание и исчез.

25. Париж, когда он бурлит

Недели моды в Париже стало проводить гораздо сложнее, чем несколько десятилетий назад. Из-за того, что Франция придала этому мероприятию значение национального события, большинство капиталовложений, деловых сделок и расходов на проведение десятков демонстраций мод для оптовых покупателей со всего мира поддерживалось правительством и находилось под надзором Палаты по высокой и творческой моде синдиката du Pracet-a-Porter. Однако из-за типично французских бюрократических затяжек не все здесь шло хорошо и гладко. Основные шоу были давно централизованы и собраны в навесном комплексе в парках Лувра. Безопасность и телетрансляции обеспечивались правительством, но это не означало, что билет на выставку гарантировал вам, что вы на нее попадете, или же наоборот, что безбилетники не попадут на нее. Число сидячих мест вдруг урезалось, билеты подделывались, и каждый год по крайней мере на двух шоу возникали крупные беспорядки из-за того, что двери демонстрационных залов оказывались запертыми. Мода здесь была больше чем бизнес — она была национальной гордостью и составляла образ жизни.

Репортеры и посредники здесь были более жестокими и экстремистски настроенными, чем в Соединенных Штатах, но и ставки здесь были намного выше. В течение сотен лет Париж правил миром как центр моды, и первые фотографии любой крупной французской коллекции имели зеленую улицу на всех электронных каналах, во всех основных газетах и журналах. Фотографы буквально растаптывали всех на своем пути, чтобы сделать снимки, и уже в этом году немало оптовиков и неудачливых журналистов получили увечья.

Трудно поверить, чтобы одежда вызывала такую истерию, но на кон ставилось больше, чем одежда. Отчасти это было искусство. Но прежде всего производство и бизнес. За последний сезон двадцать три дома моделей наняли около двух с половиной тысяч человек, которые потратили тысячи рабочих часов для того, чтобы произвести одну тысячу четыреста шестьдесят одну модель одежды. Подсчитано, что было сделано более полутора миллионов вышивочных стежков на Лакруа и использовано триста пятьдесят тысяч блесток на Ива Сен-Лорана. Один только Маурицио Галанте использовал девять тысяч алмазов. Когда Карен увидела роскошь и детальную проработку выставленных образцов, она чуть не упала в обморок. Для Нью-Йорка, несмотря на миссис Круз и ей подобных, такое количество одежды было бы немыслимым.

Париж был больше, чем искусство и ремесло. Париж был — деньги. Большие деньги. Громаднейшая часть французской экономики основывалась на гегемонии моды. Это были не только дома моды, но целые империи по производству духов, которыми владели эти дома. Например, компания LVMH владела не только Диором, но Лакруа, Гивенчи и Вуиттоном. Работали огромные ткацкие предприятия, производящие и продающие высокую моду клиентам со всего мира, они создавали и поддерживали иллюзию роскоши и блеска, тиражируемую международными журналами мод, которые раскупаются женщинами всего мира. И неудивительно, что когда Ив Сен-Лоран начал разоряться, то правительство выкупило его дело. Это был утилитарный подход. Сен-Лоран стал Крайслером Франции.

В последние годы Франция стала уступать итальянцам. Жанфранко Ферре занял место Марко Буано в качестве главы Диора. Армани царит в женской одежде, и многие французские производители мигрировали в Италию. Франция так и не сумела связать создание моды и ее индустрию, а итальянцы оказались мастерами. Двадцать лет назад в итальянском языке не было даже слова «дизайнер», они назывались «sartos», что означало портной и звучало оскорбительно. А теперь Армани, известных под кличкой «монах», правит модой во всем мире, и бомонд покупает больше дорогих нарядов высокого стиля в Италии, чем где бы то ни было еще. Но несмотря на то, что итальянцы могут создать и произвести одежду высокого качества, у них не хватает фантазии, шарма, художественной полноты французов.

Американцев обвиняли в отсутствии всего сразу: считалось, что у них нет ни художественного исполнения, ни шарма, ни качественной выделки. Рабочие комнаты Карен были умирающей традицией. Признанный уровень качества был только у Джимми Галаноса. Но когда дело доходит до бриджевой линии… И тут Карен закатила глаза, предвидя все свои проблемы. Было общепризнанным, что в американском производстве цена хорошей одежды была бессовестно высокой, а качество столь же бессовестно низким, поэтому в Париже к американцам относились как к выскочкам, беспринципным торгашам. Калвина Клейна и Донну Каран обвиняли в подделке под Армани, а де ла Ренту — без сомнения, под Джигли.

Французы относились с презрением ко всему американскому, кроме долларов.

Но уважения за доллары было достаточно. В течение недели моды нельзя было найти ни одного приличного отеля, который не был бы заполнен до предела, невозможно было заказать столик в каком-нибудь хорошем ресторане — все было уже занято. Мода была дойной коровой, которую доили только французы. И если оставить в стороне ксенофобию, не было ничего удивительного в том, что французы не были готовы принять на ура американскую выскочку.


— О'кей! — громко крикнула Карен, спеша пройти из гостиницы под аркаду площади Вогезов. — Что, трудный денек?

За пять прошедших суматошных дней Джефри сотворил чудеса как организатор шоу. Он окончательно договорился о проведении демонстрации моды в Гранд Палас, арендовал и подготовил помещение в навесных павильонах на площади Вогезов. Дефина, Джефри, Кейси, Карл и Жан-Батист вместе со своими французскими помощниками стояли во дворе отеля «Гранаден» и оживленно беседовали. За три сумасшедших дня после прилета Из Нью-Йорка ее команде удалось организовать все вовремя. Дефина выкрасила остатки белого тюля в черный цвет несмываемым красителем. Миссис Круз прилежно восстановила фату и накидку для невесты. Стефани репетировала с Дефиной, а Тангела была обуздана и запугана до такой степени покладистости, что становилось даже подозрительно. Лиза сразу же согласилась на поездку в Париж и даже не потрудилась спросить на то разрешения у Леонарда. Она не взяла с собой Тифф — в наказание за ее поведение на bat mitzvah — и приехала практически с пустыми чемоданами, чтобы заполнить их парижскими покупками. Карл также планировал обширные покупки, а пока он творил чудеса с прическами девушек.

Карен прошла под навес павильона и оглядела огромное белое пространство. Павильон был оформлен современным материалом, который придавал помещению почти архитектурную элегантность, создавая впечатление громадного собора, сделанного из белого полотна. Она заприметила его позавчера, а весь вчерашний день ее эльфы работали по превращению навесной палатки из первозданного брезента в сказочный дворец.

Ее имя было повсюду: оно висело на вывеске у входа в павильон, было написано на эмблемах каждого наряда, напечатано на пригласительных билетах и проспектах выставки, которые были аккуратно разложены на откидных креслах зала, и наконец оно было выписано громадными буквами на арке, нависающей над дорожкой для показа моделей. Надпись казалась неестественной, иностранной, неверно собранной. На какой-то момент, пытаясь осознать знакомое сочетание букв, она почувствовала себя жертвой перед закланием. Это мое имя, говорила она себе, но так ли это? Это не только ее имя. Это и имя Джефри. А как ее на самом деле зовут — она не знает.

Карен почувствовала панику до колик в животе. Она собиралась сделать самую крупную ставку в жизни на международной сцене мод. Ее имя стоит миллионы долларов для Билла Уолпера и даже для Бобби Пиллара, а она так и не узнает его. Не это ли называется симптомом потери личности? Или это просто приступ панического страха?

Это нервы. Просто разыгрались нервы, утешала она себя. Но все может пойти не так, как надо. Так обычно и случается. Ей припомнился второразрядный дизайнер Грегори По. Он стал известен изобретением сумочек, которые отличались от розовых Пепто Бисмол: в действительности они содержали этот материал между двумя слоями винила. К несчастью, винил оказался несовместимым с Пепто Бисмол. Одна из сумочек взорвалась прямо в издательстве «Voque» в Балейнцайге. Мода — опасный бизнес. Марк Боан был раздавлен после почти тридцати лет работы у Диора. Скандал с духами Норис Кливленд — еще одно предупреждение. «Что взорвется у меня?» Карен отвернулась от надписи с ее именем. Она была на грани не то истерического смеха, не то плача; поддайся она любому из этих импульсов — ее уже ничто не остановит. Засунув руки в карманы и сжав изо всех сил кулаки, Карен закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание. Она досчитала до десяти, начала снова и стала внушать себе, что это всего лишь перенапряжение, которое сейчас отпустит ее. После третьей серии вдохов и выдохов она открыла глаза и к своему великому облегчению вместо пляшущих букв увидела свое имя.

К ней подошли остальные. Карен заставила себя не размышлять о том, что может произойти. Она несколько успокоилась. Она не хотела прибегать к kunna hora, что на идиш означает что-то вроде колдовства — пока все, кажется, идет гладко. Все приглашения были разосланы и приняты, и им оставалось только ждать начала демонстрации, что они и делали. К группе присоединилась Мерседес.

— Мне кажется, что мы в хорошей форме, — сказала она. — Основная проблема с показом моды в этом году состоит в том, что до сих пор демонстрируются только два типа вещей: либо это вещи, которые невозможно носить, либо же вещи, которые все и так уже имеют. Люди возмущены, им все надоело.

Она помолчала и даже позволила себе слегка ухмыльнуться.

— А такого столпотворения на Луаре никогда раньше не было.

На самом деле там произошли настоящие беспорядки. От каких-то журналистов Карен слышала, что туда даже небезопасно ходить.

— Мне кажется, что наша стратегия одновременной демонстрации моды на двух шоу должна сработать, — продолжила Мерседес. — По городу идут слухи. Людиобмениваются домыслами и догадками, но так и не могут решить, какое шоу будет категории А, а какое — категории Б. Иногда спорят до умопомрачения.

Карен засмеялась.

— Это оттого, что благодаря твоим заботам никакого деления приглашенных на категории не произошло.

Мерседес потратила всю ночь на то, чтобы так распределить приглашения, чтобы и там, и там гости были одного статуса, богатства и звания. Чтобы никому из гостей не пришла в голову мысль, что им пренебрегают. Снобизм в этом деле означал смерть: французы известны своей обидчивостью при распределении мест и ролей в протокольных процедурах. Карен вспомнила, что в прошлом году жена премьер-министра отказалась сидеть рядом с принцессой княжества Монако Каролиной. Но в ее случае такого не произойдет: оба шоу — шоу категории А. И сейчас представляя себе смущение приглашенных, Дефина и Кейси тихо посмеивались, и даже Джефри улыбался при мысли о сложившейся ситуации.

Выбранная стратегия имела и побочный эффект — вдвое увеличилось число привилегированных мест, которые обычно попадали в поле зрения фотографов. На любом шоу имеется сорок передних сидений и восемьдесят знатоков моды, которые претендуют их занять. Это была первая забота в паранойе моды: предоставлено ли тебе достаточно престижное место в зале. А вот у К. К. Inc. таких мест оказалось вдвое больше! Единственная проблема была в том, на каком из шоу Карен должна появиться сначала, но и тут она нашла решение. Несмотря на традицию: модельер появляется только в конце показа его работ — Карен собиралась открыть черное шоу.

— Я все равно нарушаю традиции, создавая черное шоу, а значит и мое участие в его открытии будет вполне уместным. В любом случае черный свадебный наряд на Стефани, я надеюсь, наделает много шума. Им будет не до меня. Поэтому я брошусь сюда и поспею к закрытию белого шоу на площади Вогезов.

Все согласились, даже Мерседес, которую эта ситуация смущала больше, чем всех остальных. На своем первом шоу им определенно не следовало оскорблять французов или французскую прессу. Но Карен понимала, что уже ничего нельзя изменить, и поэтому успокоилась. Каждый знал, какую работу ему предстояло выполнить, и оставалось только надеяться, что они с нею справятся хорошо. Поэтому Карен встретила с улыбкой Лизу и Стефани, вышедших из дверей гостиницы на мощеную площадку перед павильоном.

— Если все идет как запланировано, то мы с сестрой удаляемся на час, — сказала она собравшимся. — Кейси, встречаемся с тобой в полдень у Гранд Паласа.

Кейси кивнул. Он и Мерседес взяли на себя ответственность за организацию черного шоу в Гранд Паласе, а за проведение шоу на площади Вогезов отвечала Дефина. Карен повернулась к ней.

— Что с Тангелой? Как она себя чувствует?

Дефина только пожала плечами.

— Она порвала со своим дружком. Я не знаю, как она себя чувствует, но зато я чувствую себя отлично.

Карен улыбнулась и потрепала подругу по плечу.

— Ну хорошо, я ухожу. Приду помогать вам через час.


Ла Марэ представлял собой сеть маленьких улочек с потрепанными временем домами и был эквивалентом лондонских ист-эндских трущоб. Но с появлением Центра Помпиду в нем поселились состоятельные жители, и в последние десять лет район превратился в счастливейший и очаровательный квартал Парижа. Площадь Вогезов, идеально сохранившаяся с шестнадцатого века, находилась в центре района. Вокруг нее расположились магазины с косметикой, модные бистро, очаровательные кафе, аккуратные boutiquess и новенькие ресторанчики — все, что пожелает душа. Карен могла бы остановиться в шикарном и элегантном «Крильоне» прямо на площади ля Конкорд или в роскошном «Георге V» на Елисейских полях, но Ла Марэ был более молодым, хипповым и непретенциозным. Если выбор гостиницы объяснялся еще и тем, что Карен слегка пугала традиционная атмосфера домов моды и шикарных кварталах, то в этом она себе не признавалась.

Все трое: Карен, Стефани и Лиза — шли по узкому тротуару маленькой группкой. Они прошли мимо овощных магазинов и старомодного кафе, где до сих пор оставалась крытая металлом стойка, вокруг которой стояли потрепанные стулья, собранные из соседних общественных заведений. Но во влажном воздухе раннего утра все выглядело мило и прелестно. В парижском воздухе все цвета смотрятся по-другому. Карен была рада, что в предстоящем шоу она не задумала показ цветных моделей. Они «непереводимы» на французский.

Для нее шоу было не только деловой игрой, нет — это была мечта, воплотившаяся в действительность. Для Джефри она объясняла, что шоу продвинет их в ведущую лигу дизайнеров, что они по-настоящему станут частью мировой моды, но ее истинные мотивы были совсем другими. Для нее это было исполнением обещания, данного ей в Рокуил Центре Лонг-Айленда девочке-подростку Карен Липской, что настанет день, когда ее работы будут показываться в Париже, там, где показывала свои модели Коко Шанель. Карен улыбалась всему вокруг. Это, наконец, произошло.

Улицы были намного чище, чем в Нью-Йорке. На одной из маленьких парижских улиц очистительная машина поедала мусор, всасывая его в себя, подобно Замбони при несварении желудка. Буланже выставил в витрине освежеванных кроликов. Карен отвернулась от них и обратилась к Стефани.

— Нервничаешь? — спросила она.

— Нисколько, — ответила девочка, но вид у нее был бледный и глаза потухшими.

— Вы успеете позавтракать? — спросила Карен.

Лиза отрицательно мотнула головой, и Карен повела их в пиццерию, в которой стояло с десяток маленьких столиков.

— Pain au chocolate невероятно вкусный, — сказала Карен. — И круасоны здесь тоже очень неплохие. Что вы выбираете?

— Я хочу попробовать настоящий французский круасон, а не Сару Ли, — радостно сказала Лиза.

— Мне ничего не надо, — сказала Стефани.

— Брось, Стеф, тебе просто надо что-то съесть. Ты что, хочешь умереть с голоду? Ты ничего не ела в самолете.

— Самолетная еда — фу! — Стефани презрительно махнула рукой.

Понятно, что девочка нервничала, но есть-то ей все-таки надо. Карен заказала infussion, что звучало как название лекарства, но на самом деле означало французский чай, и три круасона. Стефани и Лиза выпили свои cafe au lait, но даже несмотря на настояния Карен, Стефани едва притронулась к круасону.

— Как здорово! — воскликнула Лиза. — Как по-французски!

Стефани закатила глаза и мотнула головой, откинув волосы. Стараясь скрыть смущение за мать, она сказала:

— Мы же в Париже. Ты что думала, что нас будут кормить тут по-испански?

Карен улыбнулась, глядя на сестру.

— Неужели это звучит так глупо? Но ты ведь понимаешь, что я имею в виду.

Карен кивком головы подтвердила, что понимает.

— Как ты думаешь, смогу ли я что-нибудь купить в магазинах, не зная французского?

— Они понимают Америкен экспресс, — сказала Карен. — Просто помаши перед ними своей банковской карточкой и укажи на вещь, которую выбрала. Большинство из них говорят по-английски, хотя не всегда признаются в этом. Я здорово их озадачиваю своим хорошим французским. Слава Богу, они не знают, что мой английский намного хуже. Как только они узнают, что я американка, мне сразу становится труднее, но и им труднее выказывать свой снобизм.

Лиза засмеялась. Карен сделала глоток своего infussion. Хорошо вот так проводить время со своей сестрой. Они так давно не общались друг с другом. Лиза почти хмелела от удовольствия.

— Как там Тифф проживет без тебя эту неделю? — спросила Карен. — Ты бы могла взять и ее с собой.

У Карен не хватало смелости поинтересоваться, как Тифф пережила скандальное испытание на bat mitzvah.

— Ей будет хорошо под присмотром Белл, — ответила Лиза.

— Почему ты так думаешь? Нам с тобой с ней никогда хорошо не было, — сказала Карен.

Лиза засмеялась.

— Я собираюсь вернуться со Стефани в гостиницу, чтобы она немного отдохнула до прихода Мерседес, которая отвезет ее в Гранд Палас. Я хочу пройтись посмотреть, что выставлено на витринах, и вернусь к началу черного шоу. Не могу дождаться, когда увижу Стефани в черном подвенечном платье.

Лиза перегнулась через стол и взяла Карен за руку.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Нам так хорошо здесь. Я не знаю, как тебя благодарить за это.

Стефани опять мотнула головой, пряча лицо за прядями волос.

— Мама! — сказала она.

Но, не обращая внимания на смущение дочери, Лиза продолжала свое.

— И вот что, Карен, собираешься ли ты принять предложение Norm Со, когда мы встретимся с ними? Твое согласие значит для меня очень много.

— Возможность обновить гардероб, — пробормотала Стефани.

Карен откинулась в кресле.

— Как ты узнала о встрече?

— Мне кажется, что Джефри упомянул об этом.

Карен пристально смотрела на сестру. Кажется, Лиза покраснела? В тоне ее ответа слышалось раздражение, и от смущения сестра отвернулась от нее. Чтобы сменить тему разговора, Карен посмотрела на нетронутую тарелку племянницы и несколько риторически спросила:

— Мы кончили есть? Давайте посмотрим, что тут интересного вокруг, прежде чем я провожу вас до гостиницы на отдых для восстановления красоты и бодрости.


Карен не могла поверить случившемуся. В самых диких своих мечтаниях она не могла представить себе такой ажиотаж, бурлящую прессу, возбужденные толпы покупателей. Может быть, Дефина и права, думала она. Секрет счастья в разнице ожидаемого и действительного. Может быть, она так ошарашена реакцией на двойное шоу потому, что слишком напряженно и подозрительно относилась к собственному замыслу, считая Париж неприступным для еврейки из Бруклина. Но все сработало как часы, только то были джазовые, хипповые, чертовы часы. На дорожке показа выступали модели-новички. Но их свежесть сработала в плюс, а не в минус. Нет, никто из них не выглядел детишками, одетыми в одежды взрослой женщины, разве что Стефани. Простота девушек оттеняла замысловатость дизайна Карен. Наряды пользовались успехом, превзошедшим все ее ожидания. Она с трудом оторвалась от черного шоу в Гранд Палас и помчалась на машине на площадь Вогезов, чтобы успеть на заключительную часть белого шоу. Единственно, о чем она сожалела, это то, что она пропустила взрыв эмоций, который сопровождал появление Стефани на смотровой дорожке в Гранд Паласе в черном свадебном облачении, которым завершался показ моды. Аудитория явно сошла с рельсов. А тем временем на площади Вогезов Тангела и другие молоденькие модели вытащили Карен на подиум белого шоу, где Карл преподнес ей сказочный букет черных тюльпанов и белых лилий. Дар был искренним, без лишнего шума, и она действительно не ожидала ничего подобного, как не ожидала и громовых оваций, последовавших за этим. Париж приветствовал ее! Джефри тоже стоял рядом, скрестив руки на груди, с одобряющей широченной улыбкой, которая, казалось, простиралась от уха до уха. Все было удивительно хорошо. Стоя за ее спиной, Дефина прошептала ей на ухо:

— Лучше этого ничего быть не может.

Как всегда, Дефина была абсолютно права.


Но оказалось, что Дефина ошиблась. Потому что в отеле, в объятьях Джефри было намного лучше. Он накормил ее икрой, завернутой в тончайшие блины, и поднес бокал шампанского. Он пестовал ее как младенца.

— Ты сделала это! — восклицал он. — Ты сделала это!

Он покрыл ее лицо поцелуями и затем продвинулся ниже.

— О-о! Не так сильно! — попросила она.

— А в чем разница между сильно и слабо? — спросил он.

Она дернулась в его крепких объятьях.

— Пока стоишь, не уснешь, — сказал Джефри, и Карен застонала и от двусмысленной шутки, и от того, как его пальцы, массируя, расслабили мышцы ее шеи. На волне возбуждения, под воздействием шампанского, в разгар успеха — она полностью отдалась его любви. Это было дико. У них и всегда-то было неплохо с сексом, но сегодня она чувствовала его страсть к себе сильнее, чем когда бы то ни было раньше. Казалось, что он хочет обладать каждым сантиметром ее тела, превратить его в свое собственное. И она поддалась ему, купаясь в роскоши полного расслабления. В этот момент она чувствовала, что абсолютно любима им.


Дефина проскользнула вдоль длинного променада отеля «Палаццо Афины» к креслу около Карен. Усаживаясь, она довольно ухмыльнулась, осознавая, что глаза всех женщин прикованы к ней.

— Пока, как видишь, еще пользуюсь успехом. Может быть, мне сбросить парочку фунтов и снова выйти на демонстрационную дорожку?

— Может быть, тебе поспать несколько часиков и вернуться к реальной жизни, — поддразнила ее Карен.

— Лучшие сэндвичи к чаю? — спросила Дефина.

— Уильям Полл.

Дефина кивнула в знак согласия.

— Лучший чай?

— В Нью-Йорке? Литл Нелл. Но в Лондоне — Кларидж.

Дефина замотала головой.

— Не-а. Ты никогда не пила чай на четвертом этаже у Харрода? Попробуй, умрешь от удовольствия.

К ним подошла одна из молоденьких и смазливых официанточек. Карен подумала, не подбирают ли их специально, чтобы польстить постоянным посетительницам утреннего чая в «Палаццо Афины», потому что обслуживание молодыми людьми всегда выглядит так напыщенно, будто они оказывают тебе честь. Она повернулась к Дефине.

— Что ты выберешь? — спросила Карен.

Дефина заказала Эрл Грей и несколько сэндвичей. По утрам в «Палаццо» всегда обслуживали по-английски. Когда официантка получила заказ и ушла, Дефина обратилась к Карен.

— Ну что, подружка, у тебя все получилось. Все говорят, я подчеркиваю — все, о прошедшем шоу. Весь Париж. Ну и как ты, чувствуешь себя триумфатором?

Карен ухмыльнулась.

— До неприличия хорошо, — призналась она.

После чая она снова встретилась с Джефри в отеле, но уже для того, чтобы всласть выспаться — впервые за неделю поспать спокойно и не думать ни о шоу, ни о контракте с Norm Со, ни о звонках по поводу ребенка. Карен почувствовала, что основной груз свалился с плеч. Она глубоко вздохнула и расслабилась.

Официантка вернулась вместе с помощником, который принес полную сервировку к чаю. Карен откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу и стала наблюдать, как остальные посетители зала подсматривают за ней и Дефиной. В эту неделю в Париже Карен стала всеми узнаваемой звездой. Это льстило самолюбию, но оставляло несколько глупое ощущение. «Я думаю, что если дойти до самой сути, то все это только суета сует», — думала Карен.

От этой мысли как-то сразу, вопреки успешному шоу и хорошей прессе, вопреки полученным заказам и прекрасной ночи любви с Джефри, настроение Карен резко испортилось. Она вдруг почувствовала себя опустошенной, как те бутылки шампанского, которые они с Джефри оставили на ночном столике. Всего лишь суета сует… И это будет все, что она оставит после себя?

Дефина, чувствуя перемену в настроении подруги, похлопала ее по руке.

— Где твой муж? — спросила она.

— Отсыпается где-то, — сказала Карен. — Он неплохо поработал вчера.

Дефина поджала губы.

— Ну-ну, детка. Ничто так не подстегивает комплекс Афродиты, как немножко успеха.

Дефина улыбалась, но Карен чувствовала, что сказанное относится не к ней, что это разговор Дефины самой с собой, и обращен он в прошлое.

— Когда-то в ночь после крупной демонстрации моды я могла заполучить в постель любого мужика, какого хотелось, — засмеялась Дефина. — Что я и делала. Конечно, их трудно удержать надолго. Как правило — трудно.

— Дефина, но ведь не они оставляли тебя, это ты бросала их.

— Да, потому что они не могли дать мне то, что мне было нужно. Давай разберемся, подружка. Большинство мужчин хотят найти в женщине мать. Это всем известно, но самый большой секрет не в этом, а в том, что этого хотим и мы, женщины. Это мы хотим найти в мужчине замену матери. Но нет ни малейшего шанса, что мы когда-нибудь это получим. Подумай, почему женщины всегда жалуются, что мужики недостаточно ласковы к ним в постели? Почему так получается, что мы всегда оказываемся разочарованными? Как так случается, что прожив с мужиком достаточно долгое время, мы вдруг обнаруживаем, что он слабак? Слаб как ребенок! Потому, что он не выполняет для тебя роли матери. А те немногие мужчины, которые могут ее выполнить, обычно не привлекают женщин, потому что они кажутся нам недостаточно интересными.

Дефина испустила какой-то очень глубокий вздох, откуда-то очень изнутри и тряхнув головой, продолжила.

— Я бы могла написать книгу по этому поводу, — сказала она. — Есть одна вещь, в которой мои африканские предки были абсолютно правы — они молились богине Плодородия, Матери. Это то, что хочет каждый.

— Похоже, ты права, я до сих пор разыскиваю свою.

Дефина подняла брови.

— Да? И как продвигаются поиски? Что по этому поводу говорит Белл? — спросила она.

Карен хмыкнула.

— Я сумасшедшая, но не дура. Я ничего не говорила Белл. Никто не знает, даже Джефри, но детектив пока ничего не сообщает. Мне кажется, что у него не получается. Ты думаешь, что это безумная затея?

Дефина посмотрела на Карен, и в ее черных глазах теплилось сочувствие.

— Карен, мне кажется, что ты какая-то сказочная, необычная. Ты раскручиваешь новые дизайны, ведешь дела, руководишь работами, зарабатываешь деньги для себя и для всех. Иногда я задаюсь вопросом, не иссякнет ли этот источник?

Она склонилась к подруге и взяла ее за руку.

— Мне остается только надеяться, что ты найдешь то, что наконец-то насытит тебя.

— Мадам Ренольт говорила что-то про паучиху, — пробормотала Карен, — она сказала, что я запуталась в паутине, что мне придется рвать сковывающие меня путы и что каждая порванная нить будет кровоточить. — Карен помолчала немного, затем докончила: — И еще она сказала, что меня ждет ребенок. Не очень похоже на правду. И это единственное, что по-настоящему печалит меня.

— Мадам много чего знает.

— И еще она сказала, что я давно уже знаю свою родную мать.

— Значит, ты знаешь.

— Но я не знаю, Дефина! И не только это… Может быть, если бы Белл была другой, если бы мы были ближе друг другу, если бы я… Ну да ладно. Я чувствую, что ты и Карл мне гораздо ближе и роднее, чем кто-нибудь из членов моей семьи. Может быть, поэтому мне и хочется так завести ребенка. Чтобы связать друг друга, чтобы я с Джефри стали больше, чем просто пара. Я не связана по крови ни с кем из тех, кого я знаю. Поэтому иногда я чувствую себя как в пустом пространстве. Представляешь, в такой огромной черной пустоте. Иногда я просыпаюсь среди ночи в холодном поту. Я связана с этой жизнью тоненькой ниточкой желания стать матерью, которая, боюсь, вот-вот лопнет.

Дефина кивнула.

— И ты сорвешься, как паучиха с шелковинки паутины! Не видела ли ты себя подвешенной на сотканной тобой паутинке в пространстве? Пауки всегда рискуют. В каждый данный момент. Им это необходимо, иначе они ничего не создадут. Но могу поспорить, что ощущение не из приятных, даже для паучихи.

Разговор прервало чье-то покашливание и, подняв глаза, они обнаружили, что над ними склонился Карл.

— Может, мы и не молодеем, но выглядим прекрасней, чем раньше, — сказал он и расцеловал обеих подруг в щеки. Карен отметила, что он с ног до головы был одет во все новое.

— Вы выглядите жутко угрюмыми для двух девочек, только что штурмом покоривших Париж, — сказал Карл. — Не будете возражать, если я присоединюсь к похоронной процессии? Я вижу, вы выбрали лучший столик в городе. Впрочем, вам так и положено.

Он аккуратно уселся в кресло, которое предупредительно пододвинул ему официант. Затем, наклонившись к женщинам, заговорил с ними доверительным тоном:

— Что это за герцогиня Виндзорская, вон там, за угловым столиком?

— Карл, герцогиня Виндзорская мертва вот уже лет десять, не меньше.

— Но это никогда не мешало ей пойти на хорошую вечеринку, — огрызнулся Карл. — Эй, гарсон!

Дефина и Карен нахмурились одновременно.

— Карл, никогда не обращайся к официанту «гарсон». Это очень грубо.

— Но они и вправду мальчики. И, заметьте, очень даже милые, — он повернулся к Дефине. — Но тебе я обещаю никогда не называть ни одного черного гарсоном.

— Мой народ будет тебе очень за это признателен, — ответила Дефина саркастически.

И тут, как будто чтобы подхлестнуть возбужденное настроение Карла, мимо них, направляясь к лифту, прошла Ли Борвиер Радзивелл Росс. Подобно своей сестре Джеки, Ли никогда не выглядела чересчур разряженной, а вот недокормленной — это точно.

— Мой Бог! — воскликнул Карл приглушенным шепотом. — Вы видели ее?

— Она не призрак — видели, — сказала Дефина.

— Потрясающая! А Херб Росс тоже с нею? — спросил он.

— Ли нам этого не говорила, — сухо ответила ему Карен.

— Вы не обращали внимание на то, как женщины семейства Борвиеров кончают евреями? Мне кажется, что этим определяется их хороший вкус. Джеки кончила Морисом, Ли — Хербом, Каролина — Эдом… Он повернулся к Карен. — Думаешь, она вернется тем же путем?

Карен закрыла глаза и покачала головой. Где взять молоток, когда он тебе срочно требуется? Карл понял бы, что он не только исчерпал предмет обсуждения, но и терпение своих слушателей. Но тут она увидела холодную надменную блондинку, направляющуюся в их сторону. Нет, это была не миссис Росс. Но в ней было что-то очень знакомое.

— Это не Джун ли Сильверман? — спросила она у Крала.

— Где? — Но когда он обернулся посмотреть на женщину, та уже скрылась из вида. Карл повел плечами. По крайней мере это переключило внимание Карла с клана Кеннеди.

— А как вам нравится мой новый костюм? — спросил Карл. — Лавин. Неплохо?

Костюм был действительно неплох: пиджак с неброским зубчатым трафаретом по маслянисто-белой основе, к которому Карл надел черные плиссированные слаксы, желтую рубашку и черный шелковый фуляровый галстук.

— Все это стоит дороже, чем моя хонда, да черт с ним, живем один раз!

— И то если повезет, — добавила Дефина и со вздохом откинулась в своем кресле.

Мимо их столика прошла женщина средних лет в юбке, которая была и слишком коротка для нее, и слишком прозрачна.

— Отверни глаза, — сказала Дефина, пародируя акцент Бланш Дюбуа.

— Ей нужен слип, — сказал Карл, очевидно имея в виду тип нижней юбки, надеваемой под прозрачную одежду.

— Я думаю, что она уже сделала его, только другого типа — ответила Карен, намекая на другое значение слова «слип» — промашку, неуклюжий поступок.

— А как насчет фрейдистских слипов-оговорок? — спросила Дефина. — Знаете анекдот о двух психиатриссах?

— Нет, но сейчас узнаем, давай! — сказала Карен.

Дефина вздернула брови и стала рассказывать.

— Две психиатриссы встречались каждую неделю и обсуждали свое психическое состояние. И вот одна говорит другой: «Я беспокоюсь за свое здоровье. Сегодня за завтраком, разговаривая с мужем, я оговорилась, и до сих пор мучаюсь этим». Другая отвечает: «Расскажи мне подробнее. Не смущайся. Мы просто обязаны обсуждать эти маленькие фрейдистские оговорки. Они дают возможность разобраться, что творится с нашим подсознанием». Тогда первая ей объясняет: «Так вот, за завтраком я посмотрела на мужа и хотела попросить его передать мне кусок хлеба, а вместо этого сказала: «Ты всю жизнь мне разрушил, чертов ублюдок!»

Смех прокатился по всему залу.


Карен проспала одиннадцать часов кряду. На следующее утро ее разбудил звук вкатываемой в номер тележки. На ней среди десятка букетов цветов лежали газеты. Джефри разложил их на постели. А когда он увидел, что Карен проснулась и потягивается, то налил ей кофе и принес сок. Свежий, только что выжатый сок стоил по четырнадцать долларов за полный шаровидный бокал, но сегодня она не испытывала никаких угрызений совести по этому поводу. Потягивая сок, она просматривала фотографии в газетах. Джефри зачитал ей обозрение. Фотография Стефани в ее черном подвенечном платье, казалось, обошла все газеты, а когда Джефри включил телевизор, то выяснилось, что она попала и в утреннюю сводку новостей.

— Боже, вот здорово! Только боюсь, как бы Тангела не покусала кого-нибудь от злости.

Оказалось, что успех зависел не только от качества ее коллекции, но и от наружности ее племянницы. Стефани уже называли «дуновением будущего».

Джефри зачитал ей полученный по факсу восторженный обзор из журнала «Женская одежда». Позже пришли «Трибюн» и «Нью-Йорк Таймс», и Карен получила полное удовольствие от того внимания, которое ей оказали ведущие газеты и журналы. С большим обозрением выступил Холли Брубак — ведущий и наиболее популярный журналист-обозреватель событий в моде. Она понравилась и ему. Нет, это был не просто успех — это был триумф. Это был переворот в моде.

Зазвонил телефон.

— Не отвечай на звонок, — предупредил ее Джефри с лукавой ухмылкой. — У меня другие планы на тебя.

Карен польщено засмеялась, но все же потянулась к трубке.

— L'Etat Unis pour vous[11], — сказал оператор.

О Боже, это, должно быть, Белл. Что-то не так с Арнольдом. Карен знала, что нельзя было его оставлять. Но что она могла сделать? Карен сжимала трубку, ожидая услышать самое худшее. Но на этот раз она ошиблась.

— Привет, это Сэлли.

Какое-то время Карен прислушивалась к голосу и не могла вспомнить, кто была эта Сэлли. Потом сообразила — это секретарша Харви Крамера. Жизнь должна быть слишком переменчивой, если она стала забывать о собственном адвокате, нанятом для хлопот о приемном ребенке.

— Привет Сэлли, что случилось?

Карен слышала, как колотится сердце у нее в груди. Сэлли не стала бы дозваниваться в Париж, не случись что-нибудь из ряда вон выходящее.

— Я знаю, как вас разочаровал случай с Луизой. Но сейчас я звоню, чтобы сообщить по-настоящему хорошие новости. Я нашла прекрасную мать, ожидающую прекрасного младенца, — сказала Сэлли. — Другая наша клиентка получила предложение от двух матерей. Одна из них только что разродилась, поэтому они уступили вторую девушку вам. Ей девятнадцать, она кончает колледж, а ребенок ожидается через пять недель. Это — ваш ребенок.

Карен лежала абсолютно неподвижно. Ей было трудно поверить услышанному. Она поглядела на Джефри, стоящего на другом конце комнаты.

— У них для нас есть ребенок, — сказала она ему.

— Нет, у нас еще нет младенца, — поправила Сэлли. — У нас для вас есть только мать. А это значит, что при удаче будет и ребенок.

— Можешь рассказать мне что-нибудь о матери?

— Да, — сказала Сэлли. — Она католичка. Ее первое имя Синди. По этому имени к ней и надо обращаться. Она не может вырастить сейчас ребенка, и она против абортов. Изучает счетоводство и производит впечатление очень сообразительной.

— Что нам теперь надо делать?

Хорошо, что вся бумажная волокита, медицинские обследования, ультразвуковая диагностика и прочие тесты были уже пройдены. Все, что требовалось от Карен, это выписать чек, оплатить расходы той пары, которая уже за все заплатила, и позвонить Синди, чтобы помочь ей прожить последний месяц ее беременности. Конечно, будет трудно установить человеческий контакт из далекого Парижа, но Карен думала, что она сумеет. Кроме того, через несколько дней она все равно вернется в Нью-Йорк. Правда, тогда начнется сумасшествие с нью-йоркским шоу, но после Парижа оно покажется им детскими играми. Карен улыбнулась. Детские игры! А скоро будет дитя и у них.

Синди родилась в Блумингтоне, штат Индиана. Карен тут же предложила Сэлли оплатить следующий год обучения девушки. Сэлли сообщила ей, что их контора проследит, чтобы плата за обучение была оформлена законным образом, а пока остается только дождаться вечера, чтобы поговорить с девушкой. Сэлли сказала еще, что Карен придется объяснить Синди, что она и Джефри уехали в отпуск, но просила больше ничего о себе не сообщать. Карен согласилась, и Сэлли продиктовала ей номер телефона девушки.

Чувствуя себя почти счастливой, Карен повесила трубку.

— Ты рад? — спросила она у Джефри.

Тот снисходительно улыбнулся.

— Я рад за тебя, — сказал он. — Что же касается меня, то боюсь, что для этого потребуется некоторое время.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив с нами, — сказала Карен и потянулась поцеловать его. Он взял ее руки в свои и поцеловал их.

— О месье! — выдохнула Карен.

— Это девочка или мальчик? — спросил он.

— Я не знаю, — сказала Карен с удивлением. — Я забыла спросить.

Она ухмыльнулась и изрекла фразу, типичную для всех будущих матерей:

— Какая разница. Был бы младенец здоровым.

Оба засмеялись. Джефри настоял на том, чтобы отпраздновать событие шампанским.

— Давай не говорить никому о нашей затее с ребенком, — предложил он.

— Да, до тех пор пока не будем знать наверняка, — согласилась она.

Они позавтракали тостами с яичницей, приняли душ, снова занялись любовью и снова заснули в объятьях друг друга. Это был недолгий сон, но когда Карен проснулась, было уже поздновато для чая. Времени у нее было в обрез: надо было успеть на одиннадцатичасовую встречу. То, что к ней обратились с предложением разработать дизайны тканей крупнейшие европейские производители, было намного важнее всех поздравлений и даже потока заказов на поставку пошитых образцов продемонстрированной на шоу одежды. Ей была назначена встреча, после которой они с Джефри пойдут на деловой ланч с Биллом Уолпером. Какое-то время она лежала неподвижно, стараясь представить себе все происходящее сразу. И впервые за долгое-долгое время она была по-настоящему счастлива. Она получит ребенка, у нее есть муж, ее карьера складывается — лучшего и желать нечего. Она получит все сразу. Она оставила Джефри спящим в груде помятых простыней, бросив на свою подушку записку, что встретится с ним в час дня здесь же, в отеле.


Мечта любого великого дизайнера — дизайн ткани. Это означает, что ей не придется больше выбирать из того, что создано другими людьми: она создаст свои собственные ткани. Пропадут все ограничения, кроме тех, которые налагаются ее талантом. С ней хочет работать производитель удивительных лионских тканей Броше, ее ожидает и приглашение из Колла от Даркура. Признание этих людей — высокая честь, не меньшая, чем Приз Оукли. Это было подобно тому, как если бы живописцу, работающему с чужой палитрой, вдруг предоставили в собственное распоряжение неограниченное число красок. Карен была польщена их вниманием. И, может быть, раз уж Броше и Даркур делают ей предложения, за ними последуют и Гандини с Трайони из Милана?

Но у нее не было времени порадоваться по-настоящему: ей надо спешить обратно в гостиницу, чтобы позвонить в Блумингтон штата Индиана и провести первый разговор с матерью ее будущего ребенка. Она еще дрожала от возбуждения в результате переговоров с людьми Броше, а предстоящий разговор только усиливал ее нервозность. Она решила звонить, когда останется одна, без Джефри. Его присутствие только взвинтит ей нервы, потому что этот звонок для нее куда более важен, чем все переговоры с Norm Со.

Карен сняла трубку, вызвала телефонистку отеля, сказала ей телефонный номер, по которому хочет говорить в США, и повесив трубку, стала ждать, когда ее соединят.

Прошли долгие пять минут, прежде чем зазвонил телефон. Услышав звонок, Карен вздрогнула и перевела дыхание. Если бы она была католичкой от рождения, то она, наверное, сейчас бы перекрестилась. Вместо этого она только скрестила пальцы и потянулась к телефонной трубке.

— Алло, — говорил голос с другого конца провода. — Алло!

— Алло, — ответила Карен, — это Синди?

— Да, а вас зовут Карен?

Связь была неплохой, голос в трубке звучал так, как будто Синди говорила из соседнего номера отеля, а не с другого континента, отделенного от нее океаном.

— Рада вас слышать, — сказала Синди. — Вы в отпуске? Хорошо, что вы позвонили.

Девушка благодарит ее? У нее голос милого ребенка, но она кажется очень напуганной. Карен не могла не сравнивать прерывистый голосок Синди с сухим тоном, которым говорила с ней Луиза. Может быть, все и сложилось к лучшему, но все же она не могла унять дрожь.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Карен.

— О, я здорова, как лошадь. И притом огромная лошадь. Правда, я потеряла немного в весе в первые месяцы беременности из-за тошноты. Она затягивалась на весь день. Поэтому я похудела килограммов на пять, но потом наверстала, да еще и прибавила с десяток сверху.

— А что говорит доктор?

— Он говорит, что со мной все в порядке. Но становится трудно готовить белье к стирке. Чем бы я ни занялась, мешают боли в животе. Я перестала носить сникеры, потому что не могу завязать их.

— Помогает ли вам кто-нибудь? — спросила Карен, и тут же прикусила язык: конечно, ей никто не помогает. — Не хотите ли, чтобы я вам рассказала немножко о себе и своем муже?

— Конечно, это было бы по-честному.

— Мы оба работаем по производству одежды. Я делаю женскую одежду.

— Правда? Я тоже немного шила, когда училась в высшей школе, но не настолько хорошо, чтобы стать профессионалкой.

«Возможно, она шьет не хуже меня», — подумала Карен, но решила не развивать тему.

— Вы, наверное, уже знаете, что живем мы в Нью-Йорке?

— Да, в нем жила и та, другая пара. Они были из Куинза, это в Нью-Йорк-Сити, не так ли?

Карен все равно не смогла бы ей объяснить, что пройдя всего лишь мост через реку, ты оказываешься как будто бы за тысячи миль от Манхэттена.

— Да, — сказала она.

— А есть ли там хорошие школы?

Карен улыбнулась.

— Там очень много хороших школ, — сказала она, — и мы позаботимся о том, чтобы послать ребенка в самую лучшую из них. Мы вполне можем себе позволить оплачивать обучение в частной школе.

Они беседовали довольно долго. Синди была мила и очень откровенна. Она рассказала Карен о своем парне, о том, что у них были серьезным намерения и они собирались обязательно пожениться. Но когда она забеременела, то с ним случилась истерика. Ей еще учиться три года до окончания колледжа, а он хочет получить юридическое образование. Он настаивал на том, чтобы она сделала аборт, но она была против. Поэтому они расстались.

— Поначалу было очень плохо, но потом я подумала, что все к лучшему. Я узнала, что он за человек на самом деле, понимаете? Я не могу выходить замуж за человека, который не будет любить моего ребенка.

Карен тут же подумала о Джефри, сумеет ли тот когда-нибудь полюбить младенца, от которого отказался его собственный отец? Мужчины — это особый тип людей, пожалуй, даже особый биологический вид.

Синди продолжала болтать. Она была первой в семье, кто поступил в колледж, и она твердо решила его закончить. Карен удивлялась ее настойчивости в этом вопросе. Ей повезло, что девушка забеременела и не избавилась от ребенка. Но Карен не могла представить, как бы она сама решилась на такое.

Карен попыталась предположить, что будет чувствовать ребенок, живя с нею, возникнет ли у него то же непреодолимое желание быть рядом со своей кровной матерью, какое преследует теперь ее. Но даже если так — она все равно возьмет малыша себе на воспитание.

— Вам это, наверно, будет стоить уйму денег, — сказала под конец Синди.

— Ну, с этим все в порядке, — успокоила ее Карен.

Карен считала, что для первого разговора девушка получила вполне достаточно сведений и впечатлений.

— Знаете, что я вам скажу? Я созвонюсь с вами на следующей недели уже из Нью-Йорка. Хорошо?

Синди радостно согласилась.

— А тем временем, если у вас возникнут какие-нибудь осложнения, то сразу же связывайтесь с Сэлли из конторы Крамера. Мы постараемся все для вас сделать, — пообещала ей Карен.

Впервые за все время разговора голос Синди дрогнул.

— Спасибо, — сказала она, — приятно слышать, что о тебе заботятся, — затем, помедлив, продолжила: — Мне хочется верить, что мой ребенок окажется в хороших руках.

— Так оно и будет, — обещала ей Карен. — Я уверяю вас — все будет хорошо.


Карен сидела, откинувшись в красном кресле банкетного зала «У Максима». После разговора с Синди ее перестала бить дрожь. Она поделилась с Джефри полученными новостями и сказала ему, что они ее очень радуют. Наконец-то все стало на свои места, и можно даже отпраздновать событие. «Максим» — это классика, реликт периода парижского нового искусства. Теперь им владеет Пьер Карден, один из самых богатых дизайнеров мира. Все, начиная с набивных обоев и кончая узорным ковром, было красным, создавая впечатление, что вы находитесь внутри материнского лона. Непонятно по каким причинам, но никто из знаменитостей здесь не обедал, однако для деловых ланчей это было самое престижное место. И не стоит даже упоминать, что когда они пришли, то обнаружили, что Билл заказал им лучший угловой столик зала и сам ожидал их появления.

Карен знала, что она привлекательна, что взгляды мужчин следили за ней, когда она шла по залу. О Карле стали говорить как о замечательном мастере, и толпы моделей толпились у его комнаты, надеясь получить нужную им консультацию. Но после встречи с дизайнерами у Карен выдались свободные десять минут, и она зашла к нему в комнату и попросила заняться ее прической. К тому же приглушенное освещение зала было щадящим к недостаткам внешности. Да и сами европейцы относились более терпимо к женщинам, перешагнувшим сорокалетний рубеж. Это не то, что в Нью-Йорке или, Боже упаси, в Лос-Анджелесе — где после тридцати пяти лет вас считают конченым человеком.

Может быть, это та причина, по которой европейки не испытывают такой ненависти к своему телу, как американки. Если оставить в стороне пеплумы и прочие роскошества, которыми женщины в возрасте компенсируют утрату молодости, то похоже, что чем старше европейская женщина, тем более уверена она в себе. В Америке же, наоборот, женщины отчаиваются, чувствуют себя потерянными. Карен задумалась: а как будет с нею?

Но по крайней мере сейчас она излучала уверенность, зная, что она привлекательна и что все в ее жизни идет хорошо. А почему бы и нет? Муж ее любит, у нее будет ребенок (и ничего, что не родной — станет родным), ее шоу стало сенсацией сезона, и если она только соизволит, то человек, сидящий за столиком напротив нее, готов превратить ее в очень и очень богатую женщину. Это нелегкое решение, но, кажется, стоит того.

Билл и Джефри обменялись формальными рукопожатиями. Карен посмотрела на обоих мужчин. Ее всегда поражал таинственный мужской мир. У них все связано с территорией, как у животных: либо вы глава стаи, либо вы один из стаи, либо, наконец, вы никто — бедное животное, которое недостаточно сильно или отважно, чтобы охранять свою территорию. Все крутилось вокруг «выиграть или проиграть». Она знала, что Джефри чувствует себя победителем, но также знала и то, что в чем-то он уступает Уолперу, человеку-властелину. Джефри никогда не был слишком важным членом стаи.

— Могу ли я добавить и свои поздравления к уйме уже полученных вами? — спросил Уолпер. — Это — переворот, Карен. Ты надежно вошла в Большую лигу.

Карен издала какие-то звуки, означающие, что она польщена похвалой. Джефри сиял. К ним подошел официант, чтобы принять заказ, но прежде чем Карен смогла выбрать что-нибудь из меню, Уолпер остановил ее.

— Я заказал pate' и фирменную телятину для вас, — сказал им Уолпер. — Это лучшее блюдо в этом заведении. Его обязательно надо попробовать. И я осмелился начать с Пино Нуа.

Телятина! Карен никогда не ела ее. Сама мысль об убийстве бедных теляток приводила ее в ужас. Но это был голос великого и могучего повелителя Оз. Карен не могла понять, оказывают ли ей честь или издеваются над нею. Такая двусмысленность уже становится привычной в общении с Биллом. Она решила все предоставить ему самому: он всегда выигрывал на скачках. Интересно, как Джефри воспримет его выпад. Но Джефри казался более удивленным, чем раздосадованным.

— И что дальше? — спросил Билл.

— Мы ведем переговоры о шоу в Милане, — сказал Джефри. Карен с удивлением посмотрела на него. О чем это он? Показ моды закончился в Милане неделю назад. Или они хотят провести независимый показ? Может быть, он просто блефует?

Уолпер просто кивнул.

— Рискованно, но если у вас получилось в Париже, то есть шанс на успех и в Милане. Это не повредит имиджу. Я имею в виду, что теперь вы добились действительно международного признания. Как вы планируете распределить время?

Карен ожидала, что Джефри начнет говорить обиняками, темнить и уходить от прямого ответа. Но вместо этого он начал сыпать датами и цифрами.

— Вылетаем в пятницу. Встречаемся в Бенезотти, даем интервью Анне Пиагги и назначаем шоу на одиннадцатое число. А вечером после представления в Ла Скала устраиваем прием и делаем крупный вклад в оперу.

Уолпер кивнул.

— Это новости для утреннего выпуска «L'Expresso».

Карен недоуменно мигала. Неужели Джефри организовал все это? Без обсуждения с нею? Она посмотрела на Билла.

— Я потому и спрашиваю: мне бы хотелось получить вашу подпись под контрактом в конце недели.

Джефри улыбнулся.

— Мы согласовываем последние вопросы. Я уверен, что Билл введет тебя в курс дела.

Билл вернул ему улыбку.

— Я не думаю, что осталось много неясного, — сказал он. — Моя цель — сделать вас счастливыми. Я уверен, мы быстро уладим все спорные пункты. Но есть ли что-нибудь, что все-таки помешает вам подписать контракт? — напрямик спросил он у Карен.

Карен прокашлялась. Джефри был прав. Парижский успех сделал их более желанными, чем раньше, и как она могла понять, он действительно организовал шоу в Милане.

Ну что же, она заключила с ним «настоящую сделку», она объявила о своих планах подписать контракт с Norm Со своим служащим, а теперь, при посредничестве Сэлли, похоже, что у нее будет ребенок. Так что же все-таки удерживает ее от окончательного решения? Она вспомнила Арнольда на больничной койке. А что если это и вправду сделка с дьяволом? Она приемыш, но тем не менее, она дочь Арнольда. Подошел официант и расставил перед ними три тарелки с тонкими ломтиками pate', красиво застывшими в прекрасной зелени и приправленными белыми соусом. Все блюдо было сервировано с необычайной тщательностью. Небольшие листочки базилика, не больше, чем детские слезки, были уложены аркой по одному из краев тарелки. Это была пища для глаз. Но Карен смотрела на Билла.

Несмотря на «настоящую сделку», несмотря на Синди и ожидаемого ребенка, Карен сознавала, что для заключения контракта оставалось еще одно препятствие.

— Меня останавливает только одно, — сказала она, — и этим «одним» я очень озабочена.

Джефри уставился на нее. Уолпер, который уже отделил кусок pate' и насадил его на вилку, так и не донес его до рта. Карен продолжала:

— Мое представление о репутации Norm Со исходит из того, что я знаю о большейчасти выпускаемой вами в США массовой одежды. Но я также знаю, что вы много производите и за океаном, поэтому я хотела бы получить гарантии того, что рабочим будут созданы приличные условия.

О Боже, она говорит как по учебнику социологии или что-то в этом роде. Карен смутилась. Он может подумать, что она ничего не смыслит в бизнесе и рассуждает слишком по-бабски. Ей не хотелось говорить о тех сплетнях, которые она слышала, однако Билл должен был понять, что она имеет в виду. Но даже если ее новое требование и разозлило его, то он этого ничем не выдал. Он просто набил рот pate', кивнул и проглотил еду. Затем не спеша вытер рот красной салфеткой и улыбнулся.

— Я понимаю вашу озабоченность, — сказал он. — И у меня есть предложение, которое все поставит на свои места. Понимаете ли, Карен, мы живем в мире бизнеса, а это отнюдь не идеальный мир.

Карен показалось, что он мог бы обойтись без этого трюизма, но она только кивнула и продолжала внимательно слушать, что он скажет дальше.

— Конечно, мы стараемся по мере возможности нанимать рабочих в США. Но поймите, мы отнюдь не всегда можем получить от американских рабочих то качество, которое нам требуется, за ту цену, которую мы готовы за него заплатить. Или, точнее, за ту цену, которую за него требуют американцы. Мы хотели бы провозгласить себя компанией типа «Сделано в США». Нам кажется, что мы нашли прекрасное решение проблемы. Наше секретное оружие — Марианы.

— Кто? — спросил Джефри, опередив Карен.

Ей представилось, как группа итальянских белошвеек шьет продукцию компании Norm Со. Кто, черт возьми, были эти Марианы?

— Не кто, а где. В Марианах. Это территории США в тихоокеанском бассейне. Большая часть нашей продукции производится на этих территориях. Это вполне законное производство, оно допускает контроль за качеством произведенной продукции и стоит не очень дорого. Добавим сюда, что не надо платить импортные пошлины и вполне законное право на марку «Сделано в США».

Карен припомнилось то барахло, которое они с Дефиной видели на полках магазина Мейсов. Припомнилось и то удивление, которое они испытали оттого, что столь трудоемкие вещи стоили так дешево. Теперь она понимала, почему. Что поделаешь, по-видимому, все это соответствует букве закона. Но соответствовало ли это его духу? С точки зрения Арнольда — явно нет.

— Мне хотелось бы видеть эти производственные мощности, — сказала она. — Это что, фабрики компании Norm Со?

— Да, одной из них мы владеем, но со многими другими работаем на контрактной основе. А сейчас мы заключаем контракт и с Тайландом. Мне кажется, что фабрики вам понравятся. Мы не прибегаем к рабскому труду, Карен. Неужели я похож на Симона Легри?

Она улыбнулась и покачала головой.

— Но мне хотелось бы взглянуть на них, — повторила она свою просьбу.

— Нет проблем, как скоро вы сможете поехать туда? — спросил он ровным голосом. — Мы бы смогли съездить вместе. Показательная поездка по азиатским производителям продукции.

Карен посмотрела на Джефри.

— Недели через три? — спросила она.

Уолпер достал небольшой электронный календарь и стал, попискивая кнопками миниатюрной клавиатуры, заносить в него информацию. Карен подсознательно отметила, как аккуратны были его прикосновения к клавишам. Затем он поднял на нее глаза и улыбнулся.

— Как насчет того, чтобы отбыть в Бангкок двадцать четвертого? — спросил он. — Мы как раз застанем конец сезона дождей.

— Но в это время мы еще должны быть в Милане, — сказал Джефри.

Карен посмотрела на него. Джефри не улыбался. Ну что поделаешь, не он один принимает самостоятельные решения. К этому времени она закончит Неделю моды в Нью-Йорке, быстренько проведет показ в Милане и поедет в Бангкок.

— Меня устраивает, Билл, — сказала она.

— Джефри, я думаю, что к этому времени мы уже подпишем контракт, не так ли? — спросил Билл.

— Думаю, что мы поняли друг друга правильно, — ответил Джефри, — если, конечно, у Базиля не возникнет новых вопросов.

— Мне почему-то кажется, что никаких трудностей больше не будет, — уверил их Билл. — И мы можем запланировать подписание контракта на тринадцатое число этого месяца. — Он поднял свой бокал. — Может, выпьем по этому поводу? — спросил он.


Пока ее тетушка давилась телятиной, Стефани в своей комнате пыталась выблевать из себя съеденный завтрак. Все утро она провела за чтением газет, которые принесла ей Лиза. Хотя из-за плохого знания французского языка она многого не понимала, но все же была очень воодушевлена тем вниманием, которое ей уделили ведущие издания. Ее восприняли как «дуновение будущего». Черное шоу освещалось во всех газетах. Белое шоу упоминалось лишь в связи с тем, что на него закрытии появилась Карен. О других моделях нигде не упоминалось, даже о Тангеле. Стефани испытывала одновременно и гордость, и страх. Она думала, что добиться успеха можно только почти полным отказом от еды. Сейчас она убедилась, что была права. Но интересно, как долго она сможет выдержать.

«Тетя Карен тоже права, — думала Стефани. — Я хорошая модель». Непонятно почему, то ли из страха, то ли из гордости, но она заказала еду в номер и съела три сэндвича с курицей и полное блюдо вкусного pomme frittes. Однако после еды она постаралась все это извергнуть обратно, и чтобы окончательно убедиться, что никакие лишние калории не впитаются в ее организм, Стефани, надев для сохранности прически шапочку, начала кружиться, проделывая упражнения по аэробике. Окрыленная открывающимися перед нею возможностями, она яростно и радостно упражнялась, напевая песенку под мотив магнитофонной записи «Суп из драконов».

— «Они любят меня, они меня любят».

Кто-то постучал в дверь.

— Кто это? — спросила Стефани. Быстро и смущенно она прикрыла салфеткой предательски чистые тарелки, оставшиеся после еды в ее номере.

— Это Тангела. Можно войти?

Удивленная Стефани открыла дверь. С того момента, как Карен выбрала ее на замену Марии, Тангела не обращала на нее никакого внимания.

— Привет! Заходи.

— Спасибо.

Тангела прошествовала через комнату и растянулась на постели.

— Собираешься завести альбом вырезок? — спросила Тангела, глядя на разбросанные по комнате газеты.

Стефани моментально смутилась. Краска залила ее лицо. Альбомы с вырезками — это так по-детски.

— Нет, я думала просто собрать несколько газет, чтобы дома показать своим друзьям.

— В высшей школе? Этим молокососам! — обрезала Тангела. — Если ты хочешь стать известной и популярной в мире моды и остаться с твоей тетей, с заказчиками на демонстрацию мод, с агентствами и фотографами, то ты должна вести себя как женщина, а не ребенок.

Тангела скосила свои удлиненные черные глаза и посмотрела на Стефани оценивающим взглядом, как будто видела ее в первый раз.

— Тебе действительно, может быть, удастся добиться этого.

— А что для этого мне надо делать?

— Прежде всего — бросить школу. Тебе сейчас надо завоевать положение, пока ты в моде.

— Бросить школу? Остаться недоучкой? — такая идея никогда не приходила Стефани в голову.

— Конечно. Так надо. Ты думаешь, что если ты сейчас сойдешь со сцены, то кто-нибудь вспомнит о тебе через год или два?

Стефани пожала плечами.

— Думаю, что нет, — сказала она. — А что еще я должна делать?

— Следи за тем, чтобы всегда выглядеть привлекательно. Держи свой вес низким, а дух высоким. Если ты не станешь стройной, то никто не захочет смотреть на тебя. Ты должна быть мне благодарна.

Стефани заметила блеск в глазах Тангелы. Но разве не мило с ее стороны, что она принимает в ней такое участие?

— Я тебе очень благодарна. Правда. И я стараюсь быть очень аккуратной с косметикой. И я не ношу одежды, которая не соответствует цвету кожи. И еще, я стараюсь следить за своим весом…

— Это самое важное, — подтвердила Тангела. Ее взгляд заскользил по комнате, и она увидела поднос с посудой, оставшейся после завтрака. Стефани покраснела. Тангела презрительно фыркнула.

— Ну-ну. Тебе надо начать курить. Все мы курим.

— Ну, это вряд ли. Если мать узнает, что я курю, то убьет меня.

— Забудь про мать. Они все старые, завистливые, и с ними все кончено. Тебе надо начать курить. И еще вот что, у меня есть кое-что получше, что позволяет сдерживать свой вес и не терять при этом энергии.

— Ты имеешь в виду диетические таблетки?

— Ни фига, я давно от них отказалась. Я пользуюсь кокой.

— «Диетической» или «классической»? — вырвалось у Стефани, и она тут же прикусила язык.

В Инвуде она слышала, как ребята говорили о кокаине, но никто из ее друзей не пробовал его.

Тангела громко рассмеялась.

— Боже, девочка! Какой еще камень ты прячешь за пазухой? Я имею в виду не кока-колу — детскую содовую водичку. Я говорю о кокаине.

Стефани почувствовала, как волна страха прокатилась сквозь все тело. Несколько раз она попробовала курить марихуану, но после этого чувствовала себя сонной и голодной. Кок же был настоящим наркотиком.

— Не… Нет. Я не хочу…

— Послушай, ты ведь хочешь работать моделью и добиться настоящего успеха? Если да, то тебе будет кое-что нужно.

Тангела повела подбородком в сторону пустого подноса.

— Все время сгибаться над унитазом — не решение проблемы. Поверь мне — есть только один путь.

Тангела поставила свою сумку на колени и стала шарить внутри.

— А, вот и он!

Она достала черный кошелек на молнии, открыла его, достала из него зеркальце и маленькую серебряную ложечку, лезвие бритвы и стодолларовую банкноту.

Стефани не знала, что ей надо делать. К ней пришла Тангела, настоящая модель, ее идол. Она дает ей советы и ведет себя очень по-дружески. Но Стефани не хотела связываться с наркотиками, хотя сказать об этом стыдилась. К тому же Тангела знала о ее попытках выблевать еду. Она, кажется, знала все на свете. Интересно, можно ли стать наркоманом с одной попытки? Можно ли от этого сойти с ума? Она как-то читала о девочке, которая принимала наркотики, а потом выбросилась из окна. Что она принимала, кок или другой наркотик? А что будет, если мать узнает об этом? А что, если узнает тетя Карен?

Тангела была очень занята. Она насыпала немного белого порошка на ручное зеркальце и разделила его на тоненькие полоски. Затем скатала стодолларовую банкноту в тугую трубочку.

— Все модели делают это, — сказала она. — А ты подумала, как иначе могли бы мы оставаться такими стройными и при этом танцевать на смотровых дорожках? Я говорю тебе, что реклама соды — сплошное вранье. По-настоящему помогает только это.

Она взяла свернутую в трубочку банкноту и вставила ее одним концом себе в ноздрю. Все выглядело так пошло, что Стефани стыдно было наблюдать. Но она заставила себя. Затем Тангела пододвинула другой конец трубочки к порошку и втянула его себе в нос. Боже, это было отвратительно. Как пылесос. Стефани никогда не тусовалась в школе с ребятами, принимающими наркотики. Она держалась больше популярных, общительных детей, а не вожаков группок. Ей не нравилась даже выпивка, которая к тому же содержала слишком много калорий. Но когда Тангела взглянула на нее и, улыбаясь, протянула ей свернутую банкноту, Стефани поняла, что это вызов, и если она отвергнет его, то никогда не добьется признания Тангелы.

Сморщившись, она вставила трубочку себе в нос. Она была сырой, и уже одно это вызывало у нее тошноту. На какое-то мгновение она в отчаянии подумала было, нельзя ли притвориться, что она нюхает кок, а на самом деле не делать этого. Но когда Тангела втягивала кокаин, дорожка порошка исчезла с зеркальца. Стефани сделала глубокий вдох, но поняла, что для того, чтобы втянуть в себя порошок, придется выдохнуть. Она склонилась над зеркальцем. Быстро, насколько могла, она втянула дорожку в нос, как хороший маленький пылесосик.

В носу защипало, но не настолько сильно, чтобы чихнуть. Она сразу почувствовала, как учащенно заколотилось ее сердце, и вернула трубочку Тангеле. Тангела улыбнулась, взяла свернутую банкноту и втянула в себя оставшиеся три дрожки.

Стефани чувствовала, как пот проступил у нее на груди, лбу и верхней губе. Сердце ее колотилось еще сильнее, но это не пугало ее. К ее удивлению, она обнаружила, что чувствует себя хорошо. Очень хорошо. Ей совсем не страшно. Тангела все еще сидела скорчившись около столика и что-то делала с зеркальцем. Стефани подошла к окну и выглянула наружу. Все было неплохо. Она чувствовала себя высокой, стройной и важной. Она обернулась и посмотрела на вырезки, разбросанные по постели. Как-то сразу она почувствовала, что весь мир принадлежит ей. В этот момент она действительно была как «дуновение будущего» и знала, что добьется успеха. Она бросит школу. Заработает много денег. Она может все. А самое лучшее — это то, что в животе пропало гложущее чувство голода. Она была свободна. Она никогда не будет теперь есть и унижаться, скорчившись над унитазом. Она чувствовала, что теперь все под ее контролем.

А тем временем Тангела снова разложила серию линий на зеркальце. Стефани недоумевала — зачем? Ей было достаточно. Но Тангела засмеялась.

— Разве я не говорила тебе? — спросила она. — Разве не я открыла тебе секрет?

Стефани кивнула. Ее рот слишком пересох, чтобы говорить. Но Тангеле этого и не надо было.

— Еще немножко? — спросила она. — Давай еще понемножку, и пойдем по магазинам за покупками. А потом я тебя отведу в бар. Все будут на нас пялиться. Нас теперь всюду будут узнавать. Черное дерево и слоновая кость.

Тангела засмеялась, и на этот раз ее смех звучал более резко.

— Мы будем Наоми и Линдой[12]. Только моложе. Тангела передала трубочку Стефани. Стефани встала на колени перед столиком и втянула еще одну линию с зеркальца. На этот раз ей не было неприятно наблюдать, как Тангела втягивает в себя остальные четыре линии. На секунду Стефани задумалась, не перебирает ли та дозу этой дряни. Но потом она снова почувствовала, как заколотилось ее сердце еще сильнее, чем раньше, и как кровь прилила и, казалось, запела в ее ушах. Тангела смеялась, и Стефани засмеялась тоже, хотя и не видела особой причины. Просто она чувствовала себя очень хорошо. Тангела стала ее подругой.

— Прошлым вечером все спрашивали, где ты. Куда бы я ни пошла — все спрашивали о тебе.

Стефани улыбнулась.

— Здорово. Я бы тоже хотела пойти, но мои мать и тетя…

— Да шла бы она… Жирная старая корова! Такая же, как и моя мать. Обо мне нет обзоров в газетах. Меня не зовут на ТВ. Мне не дали черных нарядов. Кто в этом виноват? Эти старые стервы.

Тангела склонилась над столиком. Но на этот раз она взяла порцию ложечкой, чтобы прямо с нее втянуть порошок себе в нос. Порошок оставил полоску белых усов на ее черной коже под носом. Тангела продолжала говорить, но ее голос стал намного ниже. Она говорила что-то о своем дружке и Марии Лопес. И вдруг завопила:

— Черт с ними! — Стефани даже подпрыгнула. — Черт с ними обоими! — визжала Тангела. — Я красивее этой стервы. Я красивее тебя.

Стефани видела, что Тангелу пробил сильный пот. Ее глаза казались огромными, как будто были готовы выскочить из орбит. Белки налились кровью. У Стефани самой кружилась голова.

— С тобой все в порядке? — спросила она и положила руку на плечо Тангелы. — Тсс… — попыталась она остановить ее визг, — нас услышат.

Тангела увернулась и ударила Стефани по руке.

— Убирайся от меня! Кого, твою мать, ты из себя корчишь? — Тангела плюнула и пошла к кровати. Она подобрала несколько газетных фотографий.

— Твою мать, — сказала она и смяла вырезки. — Избалованная сучка.

Она набросилась на остальные вырезки и стала мять и рвать их на куски.

— Эй! — закричала Стефани.

Ее сердце забилось еще быстрее. Может быть, Тангела все-таки не подруга ей? Ее охватил страх с такой же силой, с какой она недавно чувствовала прилив бодрости.

Тангела посмотрела на нее.

— Заткнись! — закричала Тангела. — Кого, твою мать, ты из себя корчишь?

И вдруг Тангела забилась в угол кровати.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — спросила Дефина с порога, где она стояла с коридорным, державшим в руках ключ от двери.

Стефани повернулась к Дефине. Она не поняла изменившегося поведения Тангелы.

26. Одетая в надежду

Стоял один из прекрасных нью-йоркских дней, когда вы чувствуете, что лучше всего на свете жить в этом городе. Ривер-Сайд-парк сверкал драгоценным браслетом на серебряном рукаве Гудзона. День обещает быть замечательным, подумала Карен, глядя на улицу из широкого окна своей квартиры. В этот день Синди, мать ребенка Карен, должна была приехать в Нью-Йорк.

Все согласились, что девушке лучше провести последние недели беременности здесь, в Нью-Йорке, и рожать младенца в Докторз Хоспитал. Карен собиралась оплатить ее перелет из Блумингтона первым классом, но Сэлли отсоветовала ей.

— В аэропорту вряд ли позволят девушке из рабочей среды лететь первым классом. А если бы это и удалось, то она чувствовала бы себя там неуютно. Она из рабочего пригорода Чикаго, и к тому же она всего лишь подросток, студентка колледжа. Не давайте ей почувствовать, что вы покупаете ее. Старайтесь сделать ей удобно, но без роскоши, — посоветовала Сэлли.

Значит, сегодня Синди прибудет на Грей Хаунде, и Карен с Джефри должны ее встретить на автовокзале Порт Ауторити, что на перекрестке Сорок Первой улицы и Одиннадцатой авеню. Карен не хотелось думать о том, как Синди и ее мочевой пузырь перенесут девятнадцатичасовую поездку в автобусе. Но по телефону голос девушки звучал не только бодро, но даже воодушевленно. Карен не была на автовокзале вот уже лет двенадцать. Правда, они задержатся там всего лишь на несколько минут, а затем перебросят Синди в отель «Уэллс». Он представляет собой небольшое заведение, обслуживаемое одной семьей и расположенное на Мэдисон-авеню в Аппер Ист-Сайд, неподалеку от Докторз Хоспитал и в прекрасном районе. Но это не их район.

Сэлли очень настаивала на этом.

— Только не в вашем районе и не в вашем доме. Она не должна знать ни вашей фамилии, ни где вы работаете. Поверьте мне на слово, Карен. Вы вряд ли хотите сердечных приступов от судебных притязаний, бесконечных писем в течение всей жизни с требованием денег или постоянных визитов. Она согласна передать ребенка и никогда больше его не видеть. Поверьте мне, что так будет лучше.

Карен почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине.

— А что, если мой ребенок однажды захочет найти свою родную мать? — спросила она. — Что делать, если в будущем малыш захочет знать правду?

— Это другой разговор. Сейчас же мы говорим о Синди, взрослой женщине, осознанно сделавшей свой выбор. У ребенка нет выбора. Он не может выбрать, родиться ему или нет, стать приемышем или остаться законнорожденным. Позже, когда он повзрослеет, он сможет сам принимать решения, какие захочет.

Синди вынашивала мальчика. Та, другая пара, которая «перепасовала» Синди к Карен, настаивала на принотальном анализе, поэтому они уже знали пол младенца. Джефри, по-видимому, не испытывал никаких эмоций от идеи обзавестись сыном или дочерью. Он, кажется, был погружен по уши в уточнение бесконечных деталей окончательного текста контракта с компанией Norm Со. На самом деле, с того момента как они вернулись из Парижа в Нью-Йорк, между ними возникло некоторое охлаждение. Может быть, он обиделся на нее за намечаемую поездку с Биллом в Бангкок, хотя и не признавался в этом. Но Карен знала, что многие настоящие отцы перед рождением ребенка чувствовали охлаждение и к жене, и к будущему младенцу. А у Джефри к тому же не было достаточно времени, чтобы свыкнуться с идеей отцовства. Карен рассчитывала, что когда он на самом деле подержит на руках ребенка, то в нем проснутся отцовские чувства.

Возвращение из Парижа отнюдь не означало, что она может отдохнуть. Карен предстояло провести нью-йоркское шоу. Но сейчас Карен быстро оделась в черный костюм с джемпером под ним, стиль которого пользовался наибольшим успехом на демонстрации моды в Париже. Она осмотрела себя в зеркало. Не слишком ли шикарно? Она не хотела ошарашить Синди своим внешним видом. Она сорвала с себя джемпер и костюм и втиснулась в свои джинсы десятого размера и перламутрово-серый хлопчатобумажный с V-образным вырезом свитер. Она надела коричневые плетеные кожаные мокасины от Боттега Венетта и взяла подходящую к ним сумку через плечо. Так было лучше — проще, легче, моложе и ненавязчиво. Она не хотела, чтобы Синди ужаснулась ее возрасту. По крайней мере она уже достаточно стара, чтобы быть даже матерью этой девушки и бабушкой ребенка. Карен поежилась. Ну ладно, как бы то ни было, но она была не старше многих матерей с поздними детьми. В последний момент Карен вытащила небольшой шифоновый шарфик и стянула им волосы на затылке. Круто, но естественно. Как раз то, что надо. Джефри вошел в спальню.

— Ты готова? — спросил он.

Он тоже был в джинсах, в рабочей рубашке и в спортивной куртке из хлопчатобумажного твида грубоватой фактуры. Очень по Эмпорио Армани, но как раз то, что надо.

— Машина уже ждет, — предупредил он. — Мне бы не хотелось, чтобы девчонка надолго оставалась в Порт Ауторити. Один Бог ведает, что с ней там может случиться.

Карен схватила тюбик губной помады, и они вошли в лифт. Джефри взял ее за руку, и ей пришлось спрятать тюбик в карман.

— Золотые руки, — сказал он.

— Горячее сердце, — поправила она.

— Волнуешься? — спросил он.

Она кивнула и посмотрела на ручные часы. До приезда оставалось двадцать пять минут.

— Ты уже придумал ему имя? — спросила она.

— Как насчет Чингиз? Хорошо сочетается с фамилией Каан.

— Очень смешно. А почему бы не Атилла?

— Нет, это имя только для кур. Атилла-курица.

— Иногда мне кажется, что ты относишься к этому недостаточно серьезно, Джефри, — обругала его Карен.

— Послушай, назови его сама. Меня устраивает любое, кроме Макса, Бена или Джошуа, как кличут всех детей до пяти лет в Вест-Сайде.

Автовокзал Порт Ауторити был громадным и даже не столь обшарпанным, каким он ей запомнился. Это было огромное пространство, выложенное керамической плиткой, которое в это время дня кишело тысячами приезжих из пригорода, спешащих к эскалаторам, которые выдавливали из себя толпы людей в деловых костюмах. Обычные для этого места бродяги и бомжи в час пик становились незаметными, растворялись среди толпы.

— Деревенщина, — сказал в отвращении Джефри.

Он был снобом и глядел на приезжих свысока.

— Не задавайся, — сказала Карен.

— А как бы ты назвала их?

— Люди, бегущие с портфелями.

— Звучит как название дополнительного тома к книге «Женщины, бегущие с волками».

Карен хихикнула.

— Сойдемся на книге полезных советов под названием «Мужчины с портфелями и женщины, которые их любят».

Джефри засмеялся. У него был такой заразительный смех.

Они нашли справочную будку и узнали, у какого выхода встречать прибывающих автобусом из Блумингтона. Выход находился этажом выше, откуда они могли высматривать через громадные застекленные перегородки, как разгружается длинная череда постоянно прибывающих автобусов. Карен посмотрела на часы. До прибытия оставалось еще пять минут, если, конечно, автобус не запоздает.

Но автобус не опоздал. Наоборот — он прибыл раньше. Они наблюдали, как он останавливается, и Карен задержала дыхание. Ей вспомнилась Луиза. Карен прикрыла глаза. Пожалуйста, не надо, чтобы все повторилось снова, взмолилась она. Дверь автобуса сложилась внутрь, из него вышел шофер, а следом за ним — молодая, темноволосая и черноглазая девушка с таким огромным животом, что можно было подумать, что она на десятом месяце беременности. Шофер помог ей выйти из автобуса. Но даже через затемненные окна они могли различить, что на ней была надета ярко-оранжевая майка и лимонно-зеленые с голубыми отворотами брючки. Девушка махнула кому-то в автобусе рукой на прощание, остановилась и стала оглядываться вокруг себя. Карен вдруг поняла, что вцепилась в Джефри.

— Это должна быть она, — сказала Карен. — Пойди узнай.

Она неожиданно очень смутилась. Застеснялась встречи с подростком, вынашивающим ее будущего сына. Джефри посмотрел на нее.

— Думаешь, нужно? — спросил он.

— Пожалуйста! — все, что могла ответить Карен.

Она смотрела, как он прошел сквозь алюминиевые двери и приветствовал девушку. Она увидела, как та кивнула и как Джефри пожал ей руку, а потом они вдвоем прошли к боковой стенке автобуса, где шофер выгружал помятый в дальней дороге багаж пассажиров, состоявший в основном из картонных коробок и бумажных магазинных упаковок. Девушка указала на серо-зеленый чемодан и рюкзак цвета хаки. Карен наблюдала, как Джефри поднял обе вещи и затем начал проталкиваться сквозь толпу. Девушка последовала за ним. Они прошли сквозь алюминиевые двери и направились к ней. Карен задыхалась, она боялась свалиться прямо здесь, на холодный кафельный пол автовокзала. Но ей удалось удержаться на ногах.

— Карен, это Синди.

— Привет, — сказала Синди.

Каким-то образом ей удалось пожать протянутую теплую руку девушки.

Она пригласила Синди на ланч в «Гри Таверн». Джефри скорчил неодобрительную гримасу, но Карен знала, с кем имеет дело: ресторанчик произвел на Синди должное впечатление. Она с наслаждением рассматривала деревья парка через стекла Хрустального зала. Над головой сверкали десятки отсветов от канделябров цветного венецианского стекла. Девушке все это казалось сказочно прекрасным.

— Ребята, а здесь здорово! — сказала она. — Я никогда не бывала в таких местах.

— Ты просто уже не в Канзасе, а в Нью-Йорке, — сказал Джефри.

— Не Канзас, — поправила Синди, не уловив аллюзию на «Волшебника страны Оз». — Индиана. Я из Индианы.

Джефри кивнул и, слава Богу, не усмехнулся.

— Как прошла поездка? — спросила Карен.

— Нормально. Рядом сидела милая женщина. Она ехала навестить внучку. Она тоже в первый раз ехала в Нью-Йорк.

Карен расспросила о том, как протекает ее беременность, как обстоят дела с ее учебой и не обиделась ли она на то, что Маккензи предложил ей обратиться к другой возможной матери для ее ребенка.

— Да нет. Сейчас нет. Впрочем, они были очень внимательны, но мы никогда не встречались, а вы мне кажетесь… ну… полный порядок.

Девушка была неглупа, хотя с согласованиями у нее явно не все было гладко. Они закончили есть и медленно прошлись по вестсайдскому центральному парку, после чего остановили такси, чтобы довезти ее до гостиницы.

Они втроем занесли багаж в ее номер с окнами на водохранилище и на Мэдисон-авеню.

Синди застыла у окна.

— Это как диснеевская сказка для взрослых, — восхитилась она.

— Да, только Микки уже приготовился выстрелить, — сказал Джефри и встретил сердитый взгляд Карен.

— Вам будет здесь удобно? — спросила Карен девушку. Они сняли ей полный номер: чистенькая кухонка, небольшая гостиная и спальня с огромной кроватью в углу и четырьмя двойными окнами. — Это вполне безопасный район. Теперь мы оставим вас одну распоковываться и отдыхать, а я приду попозже и вместе пообедаем.

Карен спешила обратно в демонстрационный зал, куда с приветливой волной нью-йоркских шоу нахлынули покупатели со всей страны.

— Хорошо. Все нормально.

Синди попрощалась за руку с Джефри, а когда Карен обняла ее на прощанье, даже попыталась обнять в ответ, но помешал живот.

— Я очень рада вашему приезду, — сказала Карен. — Я правда очень рада.

Синди улыбнулась ей улыбкой Мадонны.

Несмотря на все волнения и радости по поводу будущего ребенка, Карен чувствовала себя виноватой, что не оказалась на месте в момент неприятностей с Тангелой и Стефани. Отголоски парижского скандала с ними были слышны всюду, вплоть до Эйфелевой башни. Поэтому на второй день после приезда Синди Карен позвала на ланч Дефину и в виде сюрприза выбрала «Кафе Художников» — популярное бистро нью-йоркской богемы, расположенное неподалеку от Центрального парка. Карен слегка запоздала и застала Дефину, сидящую за угловым столиком у окна. Черное дерево и стенные росписи выгодно оттеняли кожу Дефины.

— Как бы плохо ты себя ни чувствовала, но внешне выглядишь здорово, — сказала Карен, усаживаясь на стул рядом с подругой.

— Последний оборонительный рубеж запуганной женщины. Знаешь, если ты уже ничего не можешь исправить, то по крайней мере можешь подкрасить глаза.

— Так что же случилось?

— О Боже, Карен, я не знаю. Мне кажется, что я делала все не так. Она совсем вышла из-под контроля, но, слава Богу, сейчас с ней можно говорить. Этот малый чуть не убил ее. Я не знаю женщин, которых не смогли бы втоптать в грязь мужики. Я сказала ей, что она должна лечиться. Я сказала, что наркотики ее погубят. Я ее обругала, а затем предложила устроить ее в реабилитационный госпиталь. Я сказала, что если она не ляжет в больницу, то не знаю, как долго она удержится на работе. А ведь если девушка прекращает появляться на отборочных просмотрах, то очень скоро о ней забывают вовсе.

Дефина потрясла головой, слезы набежали ей на глаза и дрожали на нижних веках серебряными каплями, как шарики ртути из разбитого термометра.

— А что еще я могла сделать? — спросила она.

Карен взяла подругу за руку.

— Не надо так убиваться и винить себя, Ди. Ты сделала все от тебя зависящее. Невозможно все держать под контролем.

Ди вырвала свою руку обратно.

— Если мне не винить себя, то кого же еще? Бога? Дружочка Тангелы? Меня воспитали в вере, что я сама могу добиться всего, что нечего винить кого бы то ни было, кроме себя. А теперь мне надо отказаться от моих убеждений? Отказаться от ответственности, и как раз тогда, когда возникли действительно большие неприятности?

Она посмотрела на Карен, глаза ее сузились.

Карен попыталась подобрать осторожные слова, чтобы как-то помочь Дефине.

— Послушай, — сказала она. — Я думаю, ты права. И я на твоей стороне. Все, что ты говоришь, — правда: это твоя ответственность. Но, может быть, настало время и Тангеле научиться быть ответственной?

Дефина закусила губу и покачала головой.

— Этому надо было учить раньше. Я не смогла. Время уже упущено. — Она помедлила и постаралась взять себя в руки. — Ты не знаешь, что это такое. Ты не знаешь, что значит иметь дочь. Еще до того, как она родилась, она была частичкой меня. И она всегда остается частью меня. Ты не знаешь, как это тяжело, когда ты ничего уже не можешь поделать.

— Ты права. Я не знаю.

— Очень трудно одной вырастить ребенка, — говорила Дефина. — Возможно, мне не надо было даже пытаться. Она видела своего отца всего лишь несколько раз. А потом, в ее раннем детстве, у меня были другие мужчины. Бесполезные как для меня, так и для нее. Все они, все эти высокие, черные красавцы — они совершенно никчемны. — Дефина огорченно вздохнула. — Так чего же удивляться, что и Тангела нашла такую же никчемную дрянь.

— Да брось ты, Ди. Перестань убиваться. Ты работала для того, чтобы вырастить ее. Ты создала ей прекрасный дом. Ты устроила ее учиться в частную школу. Все свое свободное время ты проводила только с ней. Ты бросила крутить романы с парнями. А сейчас ты отправила ее в реабилитационный госпиталь. Ты делаешь все, что только можешь. Послушай, эта страна не создана для работающих матерей. Она не создана и для матерей-одиночек. Посмотри, насколько лучше все устроено во Франции. Государство поддерживает институт дневных сиделок с детьми, выплачивает субсидии матерям… Но мы не во Франции, здесь трудно быть матерью-одиночкой, которая вынуждена работать. Очень трудно — работать и растить ребенка. А тут еще и цвет кожи.

Но все слова казались сказанными впустую, Дефина пропускала их мимо ушей.

— Мне нельзя было позволять ей работать моделью, — сказала она. — Позвони обязательно своей сестре и попроси, чтобы та удержала Стефани от этого занятия. Обязательно. Сделай это.

— Я сделаю, — пообещала Карен.

Еще не было двух часов дня, когда Карен покинула Дефину. Несмотря на то, что она очень переживала за подругу, ее настроение не испортилось. В демонстрационных залах объем продаж достиг рекордной отметки, Синди была хорошо устроена в гостинице, Джефри все утро был чем-то занят, что тоже было очень кстати, потому что ей надо позвонить мистеру Центрилло. Он знал об ее отъезде из города, но из Парижа она ему не звонила. Теперь же, оставшись одна в квартире, Карен собралась позвонить ему. Это был последний ход в разбираемой ею головоломке. Она надеялась, что ему удалось узнать что-нибудь новое. Она набрала номер. Центрилло снял трубку.

— А, это миссис Коган. Уже вернулись? И как прошел отпуск?

Он был таким приветливым и внимательным, что ей было неловко врать ему.

— Спасибо, хорошо.

— Вода в озере была холодной? — спросил он.

Карен не сразу сообразила, о чем он спрашивает, но потом вспомнила, что наврала ему про свой отдых на озере Джордж.

— Все было хорошо, — ответила она. — У вас есть новости для меня?

— Послушайте, миссис Коган, к сожалению, я должен просить вас извинить меня. Пока ничего не получается. Мы связались с агентством, которое вело дело о вашем удочерении, но материалы дела оказались под печатью, и ознакомиться с ними не представляется никакой возможности.

От разочарования в груди Карен начала закипать злость, дыхание ее участилось.

— Подождите минутку. Вы говорите, что нашли агентство, которое вело мое дело, но не можете прочитать документы?

— Мы не уверены на все сто процентов, что это именно ваше агентство, но очень похоже, что так оно и есть. Нет никакой возможности выяснить это наверняка. Я же предупреждал вас, что такое может случиться.

Это было нечестно. Почему какие-то чужие люди и судейские чиновники знают ее секрет, а ей, видите ли, не позволено?

— Значит, вот так? — спросила она упавшим голосом.

Центрилло понял ее состояние.

— Послушайте, у меня есть предложение. Но примите его только в том случае, если вы всерьез продолжаете настаивать на дальнейших розысках. Единственное, что еще можно сделать, это порасспросить некоторых известных мне людей, не могли бы они узнать, где и когда работала миссис Талмидж. Я сказал им, что она унаследовала некоторые деньги, и ей надо сообщить об этом. Я могу продолжить работу и в этом направлении. Она давно на пенсии и если вообще жива, то живет где-то во Флориде. Она может нам дать какую-нибудь подсказку, что-то припомнить. Хотя не очень обнадеживайтесь, ведь все было так давно.

Карен подумала о Синди с ее огромным животом и милой улыбкой. Захочет ли она, чтобы вынашиваемый сейчас ребенок через тридцать лет стал разыскивать ее? Построив свою жизнь так, как она видит ее сейчас, захочет ли Синди выкапывать из прошлого тридцатилетней давности сегодняшнее событие? Да и захочет ли ее сын разыскивать ее?

— Да, — сказала Карен, — я настаиваю на том, чтобы вы продолжили поиски.

— Тогда у меня есть еще одно предложение. Я поддерживаю контакт с одним парнем. Правда, методы его работы не очень традиционные. Зовут его Пейдж, Минос Пейдж. У него есть какие-то свои тайные хитрости и приемчики. Когда надо помочь людям, они оказываются очень кстати. Но я предупреждаю еще раз, что его методы далеки от обычных, и к тому же он много просит за свою работу.

— Что значит «много»?

— Он, возможно, запросит десять тысяч в аванс и сколько-то еще, если добьется результата. Он время от времени работает во Флориде, и поверьте мне, это лучший человек, на которого мы можем поставить в поисках миссис Талмидж. Но нет никаких гарантий. К сожалению, это все, что я могу вам предложить. Но если Пейдж найдет ходы в агентство и получит информацию от миссис Талмидж, то скорее всего он найдет способ заглянуть в судебные документы. Иногда ему удается делать то, ну… то, что мы никогда не делаем.

Карен не знала, что подумать: намекает ли Центрилло на подкуп должностных лиц, на вскрытие запечатанных папок или что-то еще в этом роде.

— И обычно ему удается? — спросила она.

— О да. Он работает очень эффективно.

— Я переведу чек на ваше имя сегодня же, — сказала Карен. — Но я уеду по делам дней на десять. А как только вернусь, то сразу позвоню вам.

— Вы много путешествуете, — сказал мистер Центрилло.

Карен кивнула — если б он знал хотя бы половину ее забот!

— Я не уверен, что Минос уложится в десятидневный срок, но я в любом случае буду ждать вашего звонка.


Карен хотела, чтобы Синди не чувствовала себя одиноко в последний месяц ее беременности. Она проводила с девушкой все свое свободное время. Но теперь ей надо было подготовить ее к тому, что она уедет на десять дней на Восток для осмотра фабрик компании Norm Со. Она не могла поручить заботу о Синди Дефине: у той было полно своих — с Тангелой. Не могла она попросить и сестру: Лиза была на нее жутко рассержена, потому что всю вину за скандал со Стефани в Париже возлагала на нее. Карен отменила программу интерна для Стефани, что еще больше разъярило Лизу. «Делаю я что-нибудь или не делаю — все равно оказываюсь виноватой», — думала Карен. Белл винила всех подряд, включая Арнольда. Поэтому от отчаянья Карен попросила помощи у Карла, привела его в гостиницу и познакомила с Синди. Лучшей сиделки с ребенком, чем Карл, она не могла бы придумать, тем более что ребенок находился еще во чреве матери. Все, что требовалось от Карла во время отсутствия Карен, это придумывать Синди маленькие развлечения, дарить небольшие подарочки и усиленно следить за ее питанием.

И первое, что он сделал, — это подстриг ее, к полному восторгу девушки.

— Я бы советовал вам подкрасить немного волосы. Я знаю, что многие считают, что окраска волос или перманент не подходит беременным, но это полная чушь. Это все абсолютно безвредно.

Карен злобно посмотрела на него. Ей совсем не хотелось, чтобы Карл втирал в кожу девушки какие бы то ни было химикаты. Он понял ее недовольство и, пожав плечами, сказал:

— Впрочем, может быть, лучше я выкрашу вам волосы потом.

Никто из них не хотел упоминать о ребенке. Они были замкнуты в настоящем времени, а не в будущем. Карл понравился Синди, и он был достаточно заботлив, чтобы опекать девушку. Но он настаивал на том, чтобы во время отсутствия Карен они с Синди проводили выходные дни в его собственной квартире. Карен поговорила об этом с Синди, которая неохотно, но все же согласилась.

Поэтому у Карен было спокойно на душе и она могла заняться сборами к поездке на Тайланд и на другие заморские территории, где располагались предприятия Norm Со. Чтобы немного отвлечь подругу от переживаемых неприятностей, Карен попросила Дефину помочь ей составить удобный, красивый и компактный гардероб для предстоящей поездки. Для влажного и жаркого Тайланда Карен нуждалась в легких шелковых и тончайших льняных одеждах.

Уолпер заказал им номера в «Восточном Отеле» Бангкока. Услышав это, Дефина в первый раз после Парижа улыбнулась.

— Это самый лучший отель планеты, — сказала она Карен. — Меня возили туда фотографироваться. И не беспокойся, что помнешь барахло, у тебя будет личный служащий, который мгновенно все выгладит, ты не успеешь даже распаковаться. А все, что можно стирать, включая трусики, будут приносить в номер в коробке с орхидеей в придачу. Это самое романтичное место в мире.

Карен улыбнулась. Все звучало заманчиво, но поездка должна быть сугубо деловой. Ей надо было убедиться, что Уолпер не врет, что условия производства достаточно человечные. Ирония состояла в том, что, инспектируя условия труда низкооплачиваемых рабочих, она сама будет жить в самом роскошном отеле мира.

А тем временем непрерывным потоком поступали заказы на модели черной и белой коллекций. Они почти не справлялись с ними. Джефри был полностью погружен в вылизывание деталей контракта с Norm Со и планы для Милана. Он обещал предоставить все материалы ей, где бы она ни находилась, как только они будут готовы. И, прежде чем он уедет в Милан, пообещал по крайней мере два раза в неделю навещать Синди и ежедневно справляться о ее здоровье.

— Основную заботу возьмет на себя Карл, — уверила Карен Джефри. — Но, пожалуйста, пообедай с ней пару раз, это ведь не так трудно.

— Нормально, — злобновато спародировал Синди Джефри.


Карен выкроила время на то, чтобы по пути в аэропорт остановиться в Рокуил Центре и навестить Арнольда. Когда она приехала, Белл не было дома, Арнольд был один и встретил ее в своей старой пижаме. Она обняла его, ей было приятно почувствовать его плоть. Он казался окрепшим, хотя все еще выглядел не очень хорошо.

— На следующей неделе я приступаю к работе. Хотя врач разрешил мне работать только дома.

— Здорово, папа. Только не переработай. Побольше отдыхай.

— Отдыхать? Здесь? Если мне надо отдохнуть, то надо поехать на работу. Я соскучился по работе. Я соскучился по Иннез. — И, взглянув на Карен, добавил: — Она тоже скучает по мне.

Карен молча кивнула.

— Знаешь что, когда приходится подводить итоги, то все, что остается у человека, — это его друзья и работа, да и то, если ему повезет. — Он взглянул на дочку. — А ты довольна своей работой? — Карен кивнула. — Ты решила продать свое предприятие?

— Я сперва все проверю, — сказала Карен и подробно объяснила про Марианы и свою инспекционную поездку в Бангкок.

Арнольд поднялся с кресла, на котором до этого полулежал.

— Я знаю про Марианы, — сказал он и потер свои небритые скулы. — Где же это было? — Он глядел на стену так, как будто ответ был написан на светлых обоях гостиной комнаты Белл. — Подожди минутку, — сказал он и пошел в свой кабинет.

Карен слышала, как он там что-то ищет. Затем он вернулся и протянул ей маленькую карточку.

— Дагсвар, — сказал он.

— Что? — спросила она.

— Ларс Дагсвар. Он писал мне. Он в Марианах. Я попрошу, чтобы он позвонил тебе.

Карен кивнула и назвала отцу отель, в котором она остановится.

— Ты останешься пообедать? — спросил Арнольд, и когда Карен отрицательно покачала головой, добавил: — Я тебя понимаю.

27. Гримасы моды

Лиза пыталась натянуть на себя колготки с укрепленным верхом, которые она подобрала под черные туфли-лодочки от Чарльза Жордана, купленные в Париже. Она подтянула их резинку на поясе наверх, пока та не оказалась чуть выше пупка, в результате чего образовался небольшой валик жира в средней части живота. Неужели она пополнела? Это все из-за этой сытной французской еды.

Она бросилась к зеркалу. Да, она действительно пополнела. О Боже! Надо было строже следить за собой. Но после всехтреволнений и неприятностей, а теперь и домашних неурядиц со Стефани, она ослабила контроль за собой и стала есть слишком много.

Обычно она легко справлялась с проблемой: каждый раз, когда она набирала несколько лишних фунтов, то переходила на стилмановскую диету и удваивала упражнения по аэробике, пока не возвращалась к нормальному весу. Но сейчас настал критический период. И стоя перед зеркалом в колготках, туфельках и кружевном лифчике, она подумала, какова бы была реакция Джефри, если бы он увидел ее в таком виде. В последнее время он окружал ее повышенным вниманием. Он дважды приглашал ее на ланч в Париже, и оба раза без Карен. Вот и теперь он позвал Лизу позавтракать с ним в городе. Карен уже согласилась продать их предприятие, так что же ему еще нужно? Лиза внимательно исследовала свое отражение в зеркале. Хотя она знала, что одевается для того, чтобы произвести впечатление на женщин, ей доставляло дополнительное удовольствие попытаться понравиться мужчинам. Но Джефри был очень критичным, и ему будет нелегко угодить. Леонард же, напротив, уже много лет не замечал, во что она одета, разве что спрашивал про цены.

Однако, осмотрев себя, она решила, что, хотя и набрала лишнюю пару фунтов веса, она будет выглядеть намного лучше Карен. Все равно, у Карен была комплекция лошади. Лиза никогда не понимала, что так привлекало в ней Джефри. Карен всегда получала все что хочет — заслуженно или незаслуженно. Так было всегда. Лиза была красива, но не ей достался богатый и привлекательный муж. Лиза всегда следила за своим телом, но ни разу в жизни не имела такого привлекательного в сексуальном смысле мужчины, как Джефри. У нее был лысеющий и жиреющий Леонард. Конечно, она не позволит, чтобы у нее с Джефри что-нибудь произошло. Она совсем не замышляет любовную аферу с мужем сестры, убеждала она себя. Просто ей нравится, что он оказывает ей внимание. Очень нравится.

Обычно, когда они бывали вместе, он рассказывал ей о том, как много работает для того, чтобы получить эти контракты. Лиза слушала внимательно, с пониманием. Джефри пытался показать ей, что Карен недооценивает его усилий. Лиза сочувствовала ему и в ответ рассказывала, как плохо справляется со своей врачебной практикой Леонард. Они сошлись на том, что Карен была непрактична и ничего не смыслила в деньгах. Лиза понимала Джефри и симпатизировала ему, она сочувственно слушала, что он вынужден был отказаться от карьеры художника, чтобы вести дела Карен.

Лиза думала, что это был очень благородный поступок со стороны Джефри. Она сообщила ему, что тоже от многого отказалась ради Леонарда. Отказалась от своего магазинчика верхней одежды. Джефри сочувствовал ей. Потом они обсуждали, как распорядятся деньгами, которые они получат в результате контракта с Norm Со. Это всегда было самой приятной частью их застольных разговоров. Джефри планировал полностью переключиться на живопись. Лиза надеялась переехать в Нью-Йорк. Джефри говорил о своем желании выкупить мастерскую на чердаке. Он обещал ей помочь найти квартиру. Может быть, они и дальше смогут встречаться за ланчами.

Лиза наконец оторвалась от своего образа в зеркале. Она слышала, как Стефани издает звуки в ванной комнате. Затем услышала, как дочь прошла в комнату и хлопнула дверью. Для Стефани стало необходимо накачиваться наркотиками до и после школы каждый день, и Лизе теперь приходится мириться с этим. За сложности со Стефани ей надо благодарить Карен. Девочка спятила и настаивала на том, чтобы бросить школу и начать работать моделью. «Только через мой труп, — думала Лиза. — Если она бросит школу и станет работать, то с такой прекрасной дочкой я буду выглядеть старше своего возраста, а я этого не хочу». Но что, черт возьми, сказать ей перед уходом из дома, вырядившись для встречи с Джефри? Так уж получилось, что ни она, ни Джефри никому не рассказывали о своих встречах-ланчах. Поначалу это казалось естественным, потому что они встречались обсуждать дело, о котором Карен лучше было не знать. Но потом предметы их бесед перестали быть тайными и стали более личными, а они все равно не сообщали о своих встречах Карен. Лиза совсем не хотела, чтобы Стефани выследила их и настучала об этом Леонарду или сестре.

Не то чтобы она и Джефри делали что-то неправильно. Вовсе нет. Просто, кажется, Джефри не с кем больше поговорить. Как и Лиза, он был несколько отстранен от Карен, которая всегда была чем-то занята. В какой-то момент Лиза даже вознегодовала на поведение сестры. Карен должна лучше заботиться о нем, быть более внимательной к нему. И так ей и надо, если Джефри изменит ей с кем-нибудь. Мужчина должен чувствовать себя важным. Лизе казалось, что она понимает Джефри, понимает его одиночество. И в конце концов, если она утаивает свои встречи с ним от Карен, то это ничуть не хуже того, что Карен скрытничает с ней. У сестер не должно быть секретов друг от друга, но либо Карен не доверяет ей, либо не считает достойной того, чтобы быть с ней откровенной. Возможно, она предпочитает Дефину или Карла.

После Парижа в Лизе что-то изменилось. Поначалу она чувствовала себя важной из-за той шумихи, которая была поднята вокруг Стефани. Но потом наступило горькое похмелье. После случая с наркотиками и их возвращения из Парижа Лиза осознала, что весь ажиотаж был не по ее поводу. Объектом интереса была дочка. Она уже достаточно выросла, чтобы на нее обращали внимание не только школьники вроде Джордано, но и привлекательные мужчины лизиного возраста. А Лиза себя чувствовала… Она даже в мыслях не хотела произносить этого слова. Скажем так — неуютно, словно она упустила уже все возможности своей личной жизни. А ведь ей не было еще и сорока! Поэтому для нее стали так важны продажа компании К.К.Inc. и внимание Джефри. Как будто бы время потекло вспять, и у Лизы появился еще один шанс. Не то чтобы она наказывала Стефани. Нет. Это не зависть к дочери. Она была сурова с ней ради ее же собственной пользы. Ей было плевать на обиды. Пусть дуется в своей комнате, как это делает Тифф. Она не будет прощена до тех пор, пока не перестанет говорить о том, что бросит школу. Она не вернется на работу к Карен и закончит семестр в обычной школе, а не в вечерней, где надо работать.

Но сейчас Лиза испытывала трудности с тем, как объяснить Стефани, куда она уходит. Лиза скинула туфли и завернулась в свой розовый махровый халат. Затем вышла из спальни в коридор и остановилась около комнаты Стефани. Сделав глубокий вздох, она постучала в дверь.

Дверь резко отворилась, и Лиза оказалась лицом к лицу с опухшей от плача дочерью.

— Что? — спросила Стефани.

— Я ухожу. На ланч.

— Да плевать мне на это.

Лиза перевела дыхание. Стефани получит за все.

— То, что меня нет дома, еще не значит, что ты тоже можешь уйти. Ты останешься дома вплоть до школы, а после занятий вернешься сюда и будешь дома, когда я вернусь.

— Сегодня, может, я и останусь дома. Но тебе не удастся удерживать меня здесь долго. Мне уже больше шестнадцати лет, и я не собираюсь ходить в эту дурацкую школу. Я ее ненавижу. Я ненавижу этот дом. Я ненавижу этот город.

Лиза не могла признаться дочери, что она тоже ненавидит и дом, и город.

— Ты с ума сошла? — спросила она. — Конечно, ты вернешься в школу. Ты не только закончишь школу, но поступишь в колледж.

— А ты сама? Ты сама не кончила колледж. И я не собираюсь возвращаться обратно в школу. Я позвоню Кристине в «Elite». Я собираюсь работать и жить отдельно от вас.

На мгновение Лиза испугалась до боли в животе. Стефани вела себя не как ребенок, не как ее дочь. Она казалась чужой, и несмотря на неуклюжие потряхивания головой и другие подростковые манеризмы, очень взрослой в своей решимости. Это же смешно, думала про себя Лиза. Через пять месяцев Стефани исполнится только семнадцать лет. Лизе просто надо подождать, когда дочь переживет свою обиду и снова вернется в школу к своим друзьям. Как только она свыкнется с этим, она снова придет в чувство.

— Мы поговорим об этом вечером с твоим отцом, — сказала Лиза. — А сейчас я хочу, чтобы ты меня правильно поняла: ты не выходишь из своей комнаты до тех пор, пока я не вернусь.

— Почему ты не отвяжешься от меня? Почему ты не даешь мне делать то, что я хочу?

— Потому что я твоя мать. Такая уж работа у матерей — не разрешать дочерям делать то, что им хочется.

Но шутка не вызвала улыбка на лице Стефани. Наоборот, глаза ее злобно сузились.

— Ты просто завидуешь мне и поэтому хочешь все испортить. Из-за того, что твоя жизнь скучна и тосклива, ты хочешь и мою жизнь сделать такой же ужасной. Ты мне просто завидуешь.

Лиза побледнела.

— Заткнись! — сказала она. — Ты еще не настолько взрослая, чтобы я не могла тебя выпороть.

— Пошла ты..! — Стефани вовремя остановилась, плюнула и хлопнула дверью.

Лиза отступила назад. Дверь захлопнулась в сантиметре от ее носа и чуть не ударила ее. Лиза резко повернулась и пошла к себе, в свою очередь хлопнув дверью. Но она знала, что этот ее жест пропал даром, поскольку Стефани уже врубила на полную громкость свой U2-альбом на стереосистеме.


Тифф сидела в классе изящной словестности. Предполагалось, что она пишет набросок эссе, о на самом деле она тупо уставилась на лежащий перед ней чистый листок бумаги. Она слушала, как перешептываются между собой Дженифер Касти и Бекки Гроссман.

— Глянь на ее зад. Ну и жирный же.

— Отвратительно. А ты видела ее сестру?

— Нет.

— Она красавица. Ни капельки не похожа на нее.

— Если бы она была моей сестрой, то я бы повесилась.

— Почему она не сядет на диету? Даже я сижу на диете.

— Я тоже. Я сейчас ем намного меньше, потому что очень потолстела за лето.

Тифф бросила косой взгляд на Бекки. Та весила порядка сорока килограммов. Тифф, наверное, весила вдвое больше.

Она смотрела невидящим взглядом на чистый лист бумаги. Настанет такой день, когда она тоже станет очень стройной. Когда она будет только второго размера. Она будет худее, чем сестра, которая носит шестой или восьмой размер. Но когда Тифф похудеет, то будет одеваться намного лучше ее. Ведь у нее уже есть прекрасная одежда.

Она перестала прислушиваться к двум круглым идиоткам в одежде от Гэпа. У нее самой одежда будет совершенной. Она стала мечтать о том, какую юбку второго размера она подберет под свои блузки тоже второго размера. Анализ возможных комбинаций одежды занял у нее довольно много времени.


Лиза прошла в чулан и сняла с вешалки блузку от Макса Мара и одну из юбок, которую она решила надеть в этот раз. Руки ее тряслись. Подождем, Стефани образумится. Ей ничего другого не остается. Нет, вы представьте себе, только представьте себе: она задумала бросить школу и ведет себя как маленькая потаскушка. Она спятила что ли? И все из-за Карен! Вот кто надоумил ее. Это она встала между нею и дочерью. Стефани восхищается всем, что делает Карен. Она никогда не назвала бы жизнь Карен тоскливой и ужасной. Интересно, что бы подумала дочь, узнай она, что мать сейчас собирается на свидание с мужем Карен. Может, ее тетушка все-таки не столь хороша, как она думает.

Лиза надела длинную, до икр юбку и блузку с рукавами, заканчивающимися манжетами. Специально под нее она купила фантастический свитер из искусственного шелка. Она стала искать в хаосе чулана подходящий кардиган, но не нашла. На секунду она прервала поиски и задумалась. Она надевала кардиган в Париже, сразу после покупки, а после этого — ни разу. Не отдала ли она его в химчистку? Она не помнит. Лиза подозревала, что прачечная и химчистка не всегда возвращают вещи. Но поскольку ей приходилось прятать новые приобретения по разным шкафам и ящикам, то как правило неделей позже она в конце концов «раскапывала» недостающую часть туалета где-нибудь в дальнем углу за другими вещами. Поэтому сейчас она просмотрела шкаф для верхней одежды в гостиной, а затем соответствующий ящик в чулане. Все вещи, которые возвращались из сухой чистки, были упакованы в полиэтиленовые пакеты, и поэтому было трудно разобрать, что где лежит. Для того, чтобы забраться в дальний угол шкафа, ей надо было раскрутить проволоку, скрепляющую несколько вешалок-плечиков, но, пытаясь это сделать, Лиза сломала ноготь и отказалась от дальнейших попыток найти запропастившуюся вещь. Но надеть выбранную ею одежду без этого кардигана было невозможно. Может быть, его взяла Стефани? Она не решилась постучаться снова в комнату старшей дочери и поэтому прошла в комнату Тифф. Может быть, она случайно забыла кардиган у нее?

В отличие от Стефани, Тифф содержала свою комнату в безукоризненном порядке. Лиза редко заходила в нее. Для этого не было никаких поводов. А после этого ужасного bat mitzvah девочка была тише воды, ниже травы. Никаких неприятностей с ней не было. Лиза прошла по ковру к шкафу с раздвижными дверцами-жалюзи, который Тифф держала закрытыми. Лиза раздвинула дверцы и ахнула.

Все было развешано и распределено группа за группой, как в самом лучшем магазине одежды. В шкафу висели два вязаных костюма от Адриен Витинди, рядом с ними висели три свитера Джоан Вассы — один белый, один красный и один голубой, с вязаными юбками и соответствующими легинсами. Лиза с удивлением потрогала рукой жакет, который сама хотела купить, от Калвина Клейна из прекрасного голубого грубого шелка. Он был второго размера, и на нем еще оставался ценник — девятьсот шестьдесят долларов. Она повесила костюм на место и продолжила инвентаризацию. Здесь были еще три костюма Ральфа Лорена, пара от Анны Сьюи, пиджак Джил Сандерс и сказочный блейзер от Армани, а также три шелковые рубашки от Армани, костюмы Долса и Габбанна и другая мелочь. Вся одежда второго размера.

Откуда все это? И для чего вся эта одежда здесь? Тифф не смогла бы просунуть и одну ногу в любое из этих платьев. Естественно, ничего из этого она не носила, а значит, не могла и покупать. Даже если бы она потратила все деньги, которые ей давали на bat mitzvah, она не могла бы купить и половину этого гардероба. Тем более что Леонард вложил эти деньги на ее школьный счет. Лиза отступила на шаг назад, схватилась за ручки складывающихся дверец шкафа и твердо свела их вместе. Лизе почему-то ничего не хотелось знать об этом. На сегодня она получила достаточно неприятностей от обеих дочерей. Она просто пойдет на встречу с Джефри. Причем не будет с ним разговаривать ни о Леонарде, ни о девочках, ни о Карен. Они будут говорить только о будущем и об этих милых деньгах, которые смогут обеспечить им новую жизнь.

28. Дыра в паутине

Карен вылетела в Бангкок на одном из частных самолетов компании Norm Со. На этот раз это не был 707. Это был 747. Самолетом такого класса кроме Билла Уолпера пользовался только президент США. Билл объяснил, что для дальних перелетов он предпочитает 747, поскольку у него четыре, а не два мотора.

— Перелет дороже, но и стоит того, вы не согласны? В любом случае вы ведь одно из самых ценных наших приобретений.

Казалось, что самолет взмыл в воздух как ракета. Но как только он набрал высоту, то выровнялся, и лететь в нем оказалось намного комфортабельнее, чем в каких-либо других самолетах, в которых доводилось ей летать.

Их обслуживали стюард и стюардесса, а где-то маячил и их шеф. Все трое были здесь только для того, чтобы обслуживать Карен. Какое-то время Карен сидела погруженная в чтение безумно тоскливых финансовых документов компании Norm Со, но потом отказалась от попыток разобраться в них и потянулась к сумке. Ее вездесущая сумка была набита всевозможным чтивом, начиная с «Ежедневной женской одежды», обзоров парижского шоу, разбросанных по десяткам модных журналов, и кончая книгой Т. Берри Бразелтона для молодых родителей. Именно в нее, да еще в записную книжку, и хотела заглянуть Карен, но конечно не в присутствии суетящихся вокруг нее стюардов. Поэтому, несмотря на то, что была только половина десятого, она собралась лечь спать. Стюарды предлагали всевозможную помощь, но в конце концов ей удалось остаться одной в двуспальной кровати, безукоризненно застеленной настоящими льняными простынями. Конечно, на них всюду была пропечатана монограмма «WW».

Забравшись в постель, она подумала, что интересно было бы попробовать заняться сексом в двуспальной кровати на высоте тридцати пяти тысяч футов над американским континентом. Как часто Билл соблазнял женщин в этой постели? Она встретится с ним в Бангкоке, но обратно они полетят вместе. Почему-то она была уверена, что он попытается подступиться к ней. Она по опыту знала, что путешествуя с женщиной, мужчины не могут обойтись без попыток залезть под юбку.

Она отбросила эти мысли и вытащила книжку Бразелтона. Карен надеялась, что там, в Нью-Йорке, Карл окружил Синди достаточной заботой. Хотя это ее и не касалось, но она прочитала главу о правильном поведении при вынашивании младенца. Глаза начали слипаться. Она очень устала и с мыслью о том, что там, в Нью-Йорке, ее возвращения ожидает — пусть еще только во чреве — ее ребенок, заснула с блаженной улыбкой, уткнувшись лицом в подушки.


В Международном аэропорту Бангкока ее ожидал припаркованный к тротуару белый мерседес. Ее встречала таитянка — представительница компании Norm Со, — красивая и стройная женщина с огромным букетом цветов. Карен не пришлось заботиться ни о багаже, ни об иммиграционных и таможенных формальностях. По-видимому, для гостей Билла Уолпера проходить через эти процедуры считалось оскорбительным. Ее провели в приятную комнату, стены которой были обиты красным шелком, и усадили на диван. В дальнем конце комнаты за скромной конторкой несколько официальных лиц заполнили за нее все необходимые формы.

Садясь в машину, Карен держала в руках цветы — в основном букет состоял из белых роз и красных орхидей. К нему была прикреплена записка: «Добро пожаловать в Азию. Я знаю, что вам понравится здесь». И подпись: «Билл». Интересно, подумала Карен, не сочтут ли они за оскорбление, если она «забудет» букет здесь, в машине? Букет был огромен, его трудно было нести, и под жаркими лучами солнца из окон цветы уже начали сникать. Наблюдая за дорогой и нежась в прохладе от кондиционера, Карен получила первые свои впечатления от Тайланда. Ее слегка разморило со сна и дороги, и она вынуждена было признаться себе, что только при таком безукоризненном обслуживании и можно вынести двадцатичетырехчасовой перелет. Но будут ли ей оказывать такие почести после того, как она окажется в компании Norm Со и станет одним из ее служащих? Или же это только медовый месяц, за которым последуют обычные будни? По первым впечатлениям из окна машины Карен была разочарована увиденным: дорога из аэропорта в Бангкок была такое же, как и все дороги в других городах, вот только таитянские надписи выгодно отличались от тех, которые она видела раньше. Шрифт надписей был декоративным и казался даже красивее арабской вязи. Где-то она вычитала, что таитянский алфавит содержит сорок четыре согласных и не менее половины от этого количества — гласных звуков. Но слава Богу, ей не надо срочно выучивать таитянский язык…

Перегруженность автомобильного движения в Бангкоке вполне соответствовала тому, что о нем говорили. Среди сотен легковых машин и грузовиков шныряли маленькие «таки-таки» — небольшие, без стекол, но крытые брезентом такси, которые жужжали вокруг, как радужно-полосатые насекомые. Даже за стеклом мерседеса шум от движения казался невероятным.

Водитель указал на здание Королевского дворца. Дальше они проехали мимо серии зеленых и манящих прохладой каналов и наконец оказались в раскаленном городе — улье магазинов, перекрестков, дорожных знаков и светофоров, как и во всяком другом столичном городе. И только когда машина подъехала по полукруглому подъездному пути к «Восточному отелю», Карен впервые почувствовала, что она в другой части света.

Ее приветствовали шесть человек в белоснежных костюмах с традиционными тайландскими юбками-штанами. Все они улыбались и низко кланялись, сложив вместе ладони на уровне лица.

— Sawadee kop, — говорили они, приветствуя Карен.

Карен поклонилась в ответ. Ее багаж разгрузили из машины.

— Сауади коп, — сказала она им в ответ, и все засмеялись.

Шофер тоже улыбнулся.

— Только мальчик говорить «коп», — объяснил он. — Девочка говорить «ка».

Карен ничего не поняла, но поклонилась. Затем к ней подошел один из управляющих и быстро провел ее мимо регистрационной конторки к лифтам отеля. Проверка личности — это, по-видимому, та формальность, которой ей не будут здесь досаждать, как не досаждали на таможне. Это те блага, которые даются богатством. Карен провели в номер, расположенный в старой, центральной части здания. Она вошла в него, и у нее перехватило дыхание.

Жилая комната была выложена белым мрамором. Окна были громадны — от потолка до самого пола. Около дивана из резного тикового дерева, обитого алым шелком — по-видимому, национальным тайландским цветом, — стоял великолепный громадный имбирный фарфоровый кувшин. В комнате было еще несколько группок удобных стульчиков с белыми сиденьями-подушками, а в углу, около лестницы, разросся огромный бамбук. Лестница вывела ее в спальню с огромными окнами, из которой просматривалась и жилая комната. Каким-то образом ее багаж оказался уже в номере, и двое коридорных в белоснежной униформе почти кончили распаковывать ее одежды. При виде Карен они поклонились и сказали:

— Sawadee кор.

На столике у кровати стоял изысканный букет алых цветов, которых раньше Карен никогда не видела: по форме они напоминали колокольчики, а листья на веточках были круглыми. Рядом с букетом лежала адресованная ей записка. Карен надорвала конверт. «Приятных сновидений, — прочитала она. — Я приглашен на деловой обед, но надеюсь, что завтра вы не откажетесь позавтракать со мною вместе. Билл». Коридорные, раскланявшись, вышли из комнаты, а помощник менеджера гостиницы показал ей, где находится громадная мраморная ванная, небольшая комната для переодевания, и еще одну совсем маленькую комнату, расположенную под лестницей за жилой комнатой и содержащую только стол, два стула и цветущее дерево незнакомого ей вида. Карен была очарована не только абсолютной простотой, но и столь же абсолютной роскошью комнатки. Если бы ей предложили на выбор, в какой из комнат она хотела бы жить, то она выбрала бы эту.

Было уже довольно темно; окно комнаты выходило в зеленый парк с прудом, который почти касался реки, сверкающей зеленой лентой воды. По ее поверхности сновали десятки изящных лодочек, а подальше, через реку, Карен могла разглядеть какой-то храм, золоченая крыша которого отражала пляшущие отсветы воды. Здесь Карен впервые почувствовала, что она в другом мире — восточно-утонченном, таинственном и прекрасном. Это была та Азия, которую она представляла себе в своих детских сказочных мечтах, а совсем не то ужасное место, которое Арнольд часто описывал как царство рабского труда, оплачиваемого по нескольку пенни в час.

Карен села и долго смотрела в окно. Она устала, но была счастлива. Скоро она разбогатеет и у них с Джефри появится ребенок. Она настроилась на лучшие времена. После того, как обе эти проблемы придут к благополучному завершению, разве не сумеют они устроить свою семейную жизнь лучше, чем прежде? Она достала записную книжку и стала внимательно просматривать ее. Несмотря на охватившее ее ощущение счастья, что-то все-таки ее беспокоило. Вид из окна в сад был настолько прекрасным, что взгляд непроизвольно тянуло туда. Так в чем же дело? Это был ее первый вечер в Азии, на континенте, на который она еще практически и не ступала ногой. Что же мешает ей спуститься с десятого этажа гостиницы и выпить вина в саду около пруда или реки?

Холл гостиницы, который она не сумела как следует разглядеть из-за той стремительности, с которой ее проводили в отведенный ей номер, теперь представлял собой место встречи людей, одетых в вечерние наряды. Карен обратила внимание на двух красивых таитянок, сверкающих бриллиантами, на одной из которых было надето сиреневое, а на другой — бирюзовое платье. Они пили вино с двумя американцами и одним азиатом. От их красоты захватывало дыхание. Проходя мимо них, Карен как никогда раньше ощущала себя большой и неуклюжей, но оказавшись за стеклянными дверями в мягком и нежном воздухе темного сада, она почувствовала себя не просто хорошо, а как бы преображенной. Воздух, казалось, имел температуру тела, из-за чего границы между телом и окружающим становились смазанными и условными. Она шла под свисающими ветвями восточного винограда по безукоризненно ухоженной, выложенной кирпичом садовой дорожке, проложенной между газонами с орхидеями и обсаженной пальмами. Неожиданный крик попугая из невидимого в зелени гнезда слегка напугал ее, но поняв причину, Карен засмеялась. Она прошла по балюстраде вдоль реки, которая в сгустившейся темноте превратилась в нечто атласно-таинственное. Разноголосица многих языков, на которых говорили люди, сидящие за расставленными около пруда столиками, сливалась с убаюкивающим плеском речной воды, набегающей на камни набережной под ее ногами. Карен никогда не была такой умиротворенной. До сих пор она все время работала. Ничто не давалось ей легко. Ей надо было жить в суровом мужском мире, мире бизнеса, контролируемого людьми, не желающими отдавать причитающуюся ей долю. Она боролась, и вопреки всем обстоятельствам, ей удалось устроить свою жизнь так, как она этого хотела. Скоро ее борьба приведет к желанному результату. И глядя в темноту Бангкока, Карен чувствовала нарастающее удовлетворение от предстоящего успеха.

На следующее утро они сидели с Биллом в парке. Завтрак на берегу пруда был чудесным. Таитянский завтрак в роскошном «Восточном отеле» состоял из тонкого омлета, свернутого подобно блинчику, с начинкой из мелкорубленных овощей и приправой из отборного риса. Идея завтрака с рисом сначала не очень понравилась ей, пока она не попробовала предложенное блюдо. Мерседес, придерживающаяся безуглеводной диеты, была бы шокирована, но Карен только улыбнулась.

— Вкусно, не правда ли? — спросил Билл.

— Чертовски здорово! Взбитые яйца и легкий привкус свинины, — согласилась Карен.

Она не могла припомнить, когда еще находилась в такой роскоши и довольстве. Она задумалась, было ли это вызвано ароматом Востока, ощущением богатства и могущества Билла или же его повышенным вниманием к ее особе. Ей хотелось бы продлить удовольствие на целый день, наблюдая за скольжением лодок по реке и попивая вино на залитой солнцем веранде.

Угадав ее настроение, Билл перегнулся через освещенный солнцем столик и спросил, улыбаясь:

— Ну как, собираемся спать вместе?

Карен не могла бы утверждать, что вопрос был для нее неожиданным, но ее удивило, что он задал его громким голосом. Она не знала, что ответить. И по-ребячески хихикнула.

— Я замужем, — сказала она.

— Я знаю об этом, — сказал Билл, поднимая стакан манго удивительного золотистого цвета.

— Я этим не занимаюсь, — сказала Карен.

— Но подумываешь заняться? — спросил Билл. — Ты же думала об этом, планируя поездку, и не исключала возможности, что это произойдет сегодня.

— Нет, не думала, — сказала Карен.

Она смутилась. Она действительно думала о такой возможности во время их первого ланча, когда у нее были очень напряженные отношения с Джефри и когда еще не было никаких перспектив на то, чтобы обзавестись ребенком. Но и тогда это было не больше, чем фантазия. Если бы она призналась ему в этом, то фантазия стала бы явью, а именно этого она и не хотела.

— Я не верю тебе, — сказал Билл.

Карен засмеялась.

— Я докажу это, — сказала она. — Любая женщина, готовясь к роману, обязательно побрила бы ноги.

Она вытянула ногу, слегка коснувшись лодыжкой его ноги. Он наклонился и схватил ее за лодыжку. Она покраснела, но постаралась прикрыть смущение смешком.

— Видишь — щетина. Я доказала.

Билл переменил тему разговора и отпустил лодыжку. Как ни в чем не бывало он начал обсуждать их деловые планы. Обиделся ли он? Она не знала. Они кончили завтрак и приступили к ожидающим их делам.

Им предстоял напряженный деловой день. Билл собирался показать ей несколько фабрик, которые уже использовала компания Norm Со, а также две другие, на которых они могли стать основными покупателями производственного времени. Карен чувствовала угрызения совести, потому что какая-то часть ее хотела бы провести время, нежась в шезлонге на берегу роскошного пруда, но она была дочерью Арнольда и не могла пренебрегать своими обязанностями. Поэтому она поспешила усесться в еще один белый мерседес, и они провели утро, посетив пять различных мест. Где бы они ни появлялись, Билла встречали с более чем повышенным почтением. Карен казалось, что его принимали с естественной восточной угодливостью, испытывая при этом почти религиозное удовольствие от ритуала почитания. Она сообщила о своих впечатлениях Биллу.

— Ты права, — сказал он. — Я думаю, что это что-то буддийское, связанное с учением о перевоплощении. Если ты достиг высокого положения, то это благодаря твоей карме. Ты пожинаешь плоды хорошо прожитых прошлых жизней.

— Вроде божественного права королей? — спросила Карен.

Билл кивнул.

Ей определенно понравились таитяне. Это были приятные на вид и трудолюбивые люди, которые казались ей очень внимательными и обходительными. Фабрики выглядели чисто, освещение рабочих мест было хорошим. Среди работников не было детей, хотя некоторые из таитяночек выглядели моложе своего возраста. Было очевидно, что по крайней мере на этих фабриках не практиковалась рабская потогонная система труда. Карен предоставили переводчика, и она смогла задать работницам несколько интересующих ее вопросов. Но и без них было ясно, что организация производства была удовлетворительной.

Карен почувствовала облегчение и даже радость. Теперь можно смело подписывать контракт с Norm Со, в результате чего, как она надеялась, они с Джефри и малышом заживут счастливой и обеспеченной жизнью. Их доля в деньгах будет что-то около тридцати миллионов долларов, и даже после всех налогов и прочих выплат у них останется не менее половины от этой суммы. Карен впервые начала думать о деньгах.

Билл привез ее обратно в отель к четырем часам дня.

— Как насчет того, чтобы выпить вина на веранде в семь вечера? — спросил он. — А насчет обеда? Завтра мы вылетаем в Корею, затем на Марианы, а потом — обратно в США.

Карен кивнула. Она устала и хотела позвонить в Нью-Йорк. Поэтому, улыбнувшись, она ушла от Билла, планируя немного соснуть, принять ванну и переодеться. Но когда она поднялась по лестнице в спальню, то обнаружила три записки: две от Джефри с просьбой позвонить и одну — от Карла. Сначала она позвонила домой к Джефри, но телефон не отвечал. Тогда она набрала номер Карла.

Он ответил на первый же гудок.

— Карен? — спросил он.

— Как ты догадался?

— А кто еще, черт возьми, может звонить в такое время? — спросил он. — Послушай, ребенок уже родился.

— Что? — переспросила Карен.

— Сегодня утром в больнице «Докторз» Синди родила младенца.

— О Боже, — Карен почувствовала, как у нее свело живот. — Надеюсь, все прошло хорошо? С ней все в порядке? С малышом все в порядке? Не слишком ли рано она разродилась?

— Не все неприятности за раз, давай по очереди, — сказал Карл. — Ребенок родился на три недели раньше срока, весит два килограмма восемьсот граммов — это почти нормальный вес, то есть вес доношенного ребенка. Никаких проблем с дыханием — типичным осложнением при преждевременных родах — не наблюдалось, его легкие кажутся вполне развитыми. С Синди тоже все в порядке. — О немного помедлил и в свою очередь спросил: — Ты уже говорила с Джефри?

— Нет, его не было дома. Может быть, он до сих пор в больнице?

— Не думаю, — сказал Карл. — Это я отвез Синди в больницу.

— Ты? А почему не Джефри? Ведь он еще не уехал в Милан. Где он?

— Точно не знаю. На твоей работе потратили много времени, чтобы разыскать его. Он действительно пришел в больницу, сказал «здравствуйте» и ушел задолго до меня. В любом случае тебе надо бы переговорить с ним.

— О чем? — спросила Карен. — Карл, ты что-то врешь мне. Если что-нибудь не так с младенцем, то я убью тебя.

— Я уверяю тебя, что ничего плохого с младенцем не произошло, разве что…

— Разве что — что?! — почти завизжала Карен.

— Ну, возможно, что мне только так показалось, но, кажется, с Синди что-то не так. Не в смысле физического здоровья, ты понимаешь? Просто, ну…

— Она расстроена? — спросила Карен. — Мне надо позвонить ей?

— Поговори с Джефри, — сказал Карл. — Мне кажется, что он сможет успокоить и задобрить ее. Она ревет не переставая. Конечно, это в порядке вещей, ведь это ее первый ребенок. Все очень и очень трудно для нее.

— Еще бы. Но ты уверен, что с ней и младенцем все в порядке?

— Я уверен, Карен. Но позвони Джефри. Сейчас самое время переговорить с ним.

Следующие два часа Карен провела около телефона, непрерывно набирая домашний номер. Она передумала все мыслимые и немыслимые варианты: Карл обманывает ее — ребенок родился мертвым, или же он родился живым, но сейчас умирает, может быть, и не умирает, но родился слепым, увечным или слабоумным. Она приказывала себе остановиться в своих предположениях, но ей это не удавалось. Часы показывали без четверти семь по Бангкокскому времени, когда ей, наконец, удалось дозвониться до Джефри. Карен к тому времени была так расстроена, что забыла даже спросить, где же он был все это время.

— Джефри, что происходит? — было все, что ей удалось выдавить из себя.

— Карен, я боюсь, что у меня плохие новости для тебя.

Карен начала беззвучно плакать. Так она и знала! Она почувствовала как в груди сжалось сердце, а живот опустился куда-то вниз.

— Что-то не так с ребенком? Он болен?

— Нет, младенец здоров. Но не исключено, что Синди готова передумать отдавать его нам. Очень жаль, Карен.

Слезы прекратились, высохли как материнское молоко.

— Что? — почти завизжала Карен. — О чем ты толкуешь?

Даже через тысячи миль, отделяющих их друг от друга, Карен почувствовала досаду в его голосе.

— Карен, мне кажется, что Синди собирается оставить ребенка себе. А если она так решит, то мы ничего не сможем с этим поделать.

Карен позвонила Биллу, чтобы отменить намеченную встречу, и по ее голосу тот услышал, что она чем-то очень расстроена. Карен попыталась отменить встречу без объяснения причин. Она лежала на диване, слишком сокрушенная для того, чтобы плакать, слишком расстроенная, чтобы осознать подступающую к ней боль, которая вот-вот нахлынет и раздавит ее. Невидящим взглядом она уставилась в окно комнаты. И тут раздался стук в дверь. Карен не была уверена, что сумеет подняться с дивана и открыть ее. Но стук повторился более настойчиво, и она, пересилив себя, подошла и открыла дверь, из-за которой появилось озабоченное лицо Билла.

— Что случилось? — спросил Билл. — Что стряслось? Кто-нибудь умер?

— Нет, — прошептала она. — Хуже.


Она рассказала ему все. Он выслушал, затем отменил намечаемую на завтра поездку в Корею, и провел ночь, готовя коктейли для Карен. Он протягивал ей бокалы с вином, и та сосала вино как младенец и плакала как обиженный ребенок. Билл сидел с ней рядом на диване, вытирал ей нос, похлопывал по спине и снова предлагал выпить вина. Он был чрезвычайно заботлив.

— Какой удар, — повторял он снова и снова. — Какой удар!

— Это удар только для меня, — признавалась Карен. — Джефри, возможно, только рад такому повороту событий, а мне остается утешаться тем, что по крайней мере еще от одного младенца не отказалась его собственная мать. Все к лучшему для всех, кроме меня. Такова моя карма.

Карен вытерла глаза и посмотрела на Билла.

— Я никогда не смогу пройти сквозь такие муки снова. Я просто не смогу. — Она снова заплакала. — Ты думаешь, что я преувеличиваю, и мое стремление завести ребенка — не такое уж важное дело?

— Не думаю. Абсолютно уверен в обратном. Что может быть важнее или сравниться с этим?

И он рассказал ей о своих двух сыновьях и о том, насколько важны они были для него. Ему удалось немного успокоить Карен. Она продолжала пить вино, а он продолжал рассказывать о том, что у старшего мальчика оказались слабые глазные мышцы, так называемый ленивый глаз, и о том, как сильно беспокоились они с женой из-за школьных неприятностей с младшим сыном, пока у того не диагностировали дислексию, и что теперь он отлично учится. Карен казалось, что Билл больше, чем другие мужчины, озабочен успехами своих детей. Казалось, что он все посвящал только им. Билл никогда раньше не упоминал о своей жене, и если его отношения с ней были натянутыми или же прекратились, то похоже, что он нашел утешение в любви к своим почти уже выросшим сыновьям. Карен вместе с ним наблюдала за игрой света на речной ряби, а затем и за восходом солнца. Она перестала считать, сколько уже выпито бокалов вина. Чувствовалось легкое опьянение, но ее не тошнило. Только тупая боль в груди отдавалась при каждом ударе сердца.

Какое-то время они провели молча, затем Билл повернулся к ней и нежно притянул Карен к себе, наклонился и поцеловал ее в губы.

— Знаешь, Карен, если ты хочешь взять приемного ребенка, то я, кажется, смогу тебе помочь. Я знаю многих людей. Это не должно оказаться очень трудным делом.

— Спасибо, — прошептала она.

Даже пьяная, с помутненной головой, Карен не могла не почувствовать, насколько все проще и легче для людей, на которых распространяется забота Билла. У них появляются частные самолеты, наилучшие номера в отелях, изысканные кушанья и мгновенное оформление таможенных процедур. Им не надо совершать коммерческие перелеты, не надо давать объявление в газетах, а потом мучиться бесчисленными разочарованиями по поводу отказа в приемном ребенке. Наверно, хорошо быть все время окруженной такой заботой с его стороны…

Это была последняя мысль, с которой она заснула крепким сном.

Когда Карен проснулась под шелковистым одеялом, на ней были надеты только ее лифчик и трусы. Билла не было в комнате. Кроме того, что он был добр и внимателен к ней и что его рука обнимала ее за плечи, она мало что помнила со вчерашней ночи, разве что запах его носового платка. Ее кулак все еще сжимал его смятый и мокрый платок. Голова раскалывалась. Она никак не могла свыкнуться с новостями из Нью-Йорка. Но ей ничего не оставалось делать — только надеяться.

Она долго мылась под душем, а затем попросила, чтобы ей в номер принесли содовой воды. Она пила ее теплой, потому что только такую воду она и могла проглотить. Карен не знала, как много вина она вчера выпила, но была благодарна Биллу за то, что он помог ей в момент самой отчаянной душевной боли. Было близко к полудню. Солнце заливало комнату, и Карен задернула шторы. От яркого света у нее болели глаза. Она приняла две таблетки аспирина, и к тому моменту, когда в ее номере зазвонил телефон, могла уже снять трубку без отвратительного ощущения, что мозги вот-вот вывалятся от боли из черепной коробки. Звонил Билл. Он интересовался ее самочувствием и спросил, в состоянии ли она уехать из Бангкока сегодня вечером. Карен не видела никаких причин оставаться здесь и согласилась.

Она не знала, почему, но во всем случившемся винила Джефри. Он хотел только продать их предприятие и не хотел иметь ребенка, поэтому и допустил, чтобы это случилось. Почему его не было в больнице в момент родов Синди? Почему он не убедил девушку, что отказаться от ребенка будет лучше для всех, для нее — в первую очередь? Джефри был искусным торговцем. И так произошло только потому, что он не хотел получить ни этого, ни какого-нибудь другого ребенка вообще. Карен решила, что либо он это сделал нарочно, либо, все равно, это — его вольное или невольное прегрешение. Она была в ярости.

Карен решила, что при первой же возможности переспит с Биллом Уолпером. Она знала, что такая решимость была вызвана отчасти чувством благодарности к нему, отчасти — в отместку Джефри, но было и еще что-то. Она чувствовала, что Билл Уолпер по-настоящему уважает ее. Он был к ней намного добрее и внимательней, чем Джефри, и относился к ней с таким почтением, какого Джефри никогда ей не оказывал. Несмотря на весь свой успех, Билл не смотрел на нее сверху вниз. Они были родственными душами. Она чувствовала, что нуждается в его поддержке, нуждается в твердом и настоящем, на что можно положиться.

Часом позже позвонил Джефри. Карен, естественно, не сообщила ему о своем решении нарушить супружескую верность. Но сама мысль была ей приятна. Джефри многословно объяснял ей, как он был занят оформлением нахлынувших в результате нью-йоркского шоу заказов и по этой причине опоздал в больницу, но что ничего не изменилось бы в ситуации, если бы он был там вовремя.

— Карен, — уверял он ее, — иногда такое случается. И не надо в этом винить ни Синди, ни меня, ни даже саму себя.

Но он ошибался. Она обвиняла их обоих. Она была в такой ярости, в какой не бывала никогда раньше. Если бы он был не за тридевять земель, а здесь рядом, она бы отвесила ему здоровенную пощечину, такую же, как она отвесила бы и Синди, окажись та в пределах досягаемости. Карен поражалась собственной ярости, но она была столь сильна, что Карен даже не осуждала себя. Она могла понять, почему Синди не хочет отказаться от мальчика, но по этой же самой причине и она сама не могла отказаться от него. Но она вынуждена. И, что хуже всего, она знает, что другого такого случая не будет. Карен осуждала Джефри не только за то, что тот вовремя не приехал в больницу для того, чтобы предотвратить нежелательный исход, но и за то, что потеря ребенка его не трогала так, как ее. Она вспомнила, с каким чувством Билл Уолпер говорил о своих сыновьях. Есть что-то нездоровое в человеке, который не может испытывать родительских чувств.

Голос Джефри звучал как с другой планеты.

— Карен, сейчас, может быть, и очень неподходящий момент, но мне хотелось бы сообщить тебе, что мы дали окончательное согласие на контракт с Norm Со. Мы послали тебе текст соглашения авиакурьером. Ты должна обнаружить его на конторке в гостинице. Я знаю, что ты сейчас не хочешь думать о контракте, но по крайней мере захвати с собою конверт, прежде чем уедешь на Марианы.

Карен почти засмеялась в трубку. В этом был весь Джефри, все, о чем он только и может говорить, — это о контракте.

— Мне все это надо хорошенько обдумать. Выходит, что ты получаешь то, что хотел, а я — нет. Подумай только, ты обсуждал детали этого контракта сотни раз, но ни разу не упомянул мне только об одном его аспекте, а именно о том, что вся сделкаоснована на моем отказе исключительно в пользу Norm Со от своего имени на все созданное мною за будущие двенадцать лет. Двенадцать лет, Джефри. Это очень большое время. Вся наша супружеская жизнь с тобой — девятнадцать лет.

— Да? И неплохие девятнадцать лет, не так ли? А впереди новая жизнь, почти как новая свадьба.

— С той только разницей, что я выхожу замуж, а ты и не думаешь жениться. Ты никогда не обсуждал со мной этот аспект контракта.

Ей очень не хотелось проводить различие между собою и им в деловом плане, но как по-другому сделать так, чтобы он ее понял?

— Ты знаешь, что у меня всегда были сомнения по поводу предстоящего контракта, — сказала она. — Ты говорил мне, что нам надо попробовать проделать все формальности по подготовке договора, для того чтобы понять, чего мы, собственно, стоим, и тем самым получить хорошие банковские кредиты. Я согласна. Но с провалом попытки обзавестись приемным ребенком нет никаких оснований для такой сделки. Мы никогда не договаривались на односторонний исход.

— Да, но мы не ожидали и предложений в пятьдесят миллионов долларов! Есть такие вещи, от которых не отказываются, Карен. Во всяком случае, не теперь. Твои сотрудники ожидают своей доли денег. Твоя семья ждет денег. И Билл Уолпер ждет их. Ты не можешь отойти в сторону.

— Ты сильно ошибаешься. Я могу. И сделаю это.

Карен швырнула шубку.

Она чувствовала себя больной от бешенства. Джефри относился к ней всего лишь как к банковскому чеку. Ну что же, Билл Уолпер получит Карен Каан, но немного не в том смысле, о котором говорил Джефри. И впервые со встречи с ним Карен вполне могла представить себе свою жизнь без него.

29. Рабы моды

Из окна самолета Сайпэн выглядел раем. Билл объяснил, что Джефри Бин, Лиз Клайнборнз, Леви и «Гэп» использовали этот остров Тихого океана для производства одежды. Остров производил товаров на триста миллионов долларов в год. При приземлении самолета Карен разглядела раскачивающиеся на ветру пальмы за площадкой аэропорта. Как обычно, их приветствовала целая делегация, которая быстро проводила их в присланные за ними машины.

— По пути в отель мы проедем мимо нашей фабрики, — объяснил Билл.

Грустная и усталая Карен слабо улыбнулась в ответ.

Глядя из окна, она видела все те же лачуги и низкие домики, как и в странах карибского бассейна или бедных азиатских государствах. Но огромные фабрики выглядели очень современными и чистыми. Над одним из громадных зданий даже виднелся американский флаг. Интересно, предупреждал ли Билл людей о своем возможном визите на фабрику? В этот раз ему это не удастся.

— Остановите, — сказала она.

— А ты не хотела бы сначала заехать в отель и переодеться? — сказал он. — Тебе надо отдохнуть. Я наметил посещение фабрик на завтрашнее утро.

— Нет, давайте остановимся сейчас, — сказала она, — и покончим с делами.

Билл нагнулся вперед и постучал по стеклу, отделяющему пассажиров от водителя. Они уже проехали въезд на фабрику, но после объяснения Билла водитель сделал разворот. Если Билл и был недоволен изменившимися планами, то он ничем это не показал.

Они подъехали к огромному зданию, отделанному рифленым железом. Здание не имело окон и было выкрашено чистой голубой краской. Огромное, как самолетный ангар, здание имело непропорционально маленький парадный вход. Но не успели они выйти из машины, как перед ними выстроилась шеренга служащих. После того как представитель компании Norm Со сообщил, кто к ним пожаловал, им пришлось с каждым из этих людей раскланиваться. Процедура заняла так много времени, что Карен подумала, уж не затягивают ли они ее нарочно, чтобы подготовить внутренние помещения. Но наконец их провели внутрь.

Шум стоял чудовищный. Сотни машин были установлены рядами, у каждой из них крутились рабочие, а по проходу в середине зала бегали разносчики, доставляющие ткани или уносящие уже сшитую одежду. Было очень жарко, но несмотря на суету и жару, помещение было хорошо освещено и выглядело не более грязным, чем ее собственные мастерские на Седьмой авеню. Распорядитель что-то кричал по-китайски своему помощнику, который начал кланяться и жестами показывал им проход к застекленному отделению офиса. Карен улыбнулась, но отрицательно покачала головой. Она не собиралась чаевничать в офисе. Она хотела разобраться, как тут обстоять дела, и пошла по проходу. За ее спиной кто-то что-то кричал, но она продолжала идти и, наверное, все было правильно, потому что Билл следовал за ней.

В этой части фабрики большинство операторов были женщины, хотя она заметила и несколько мужских голов, склоненных над машинами, несколькими рядами дальше. Кое-кто из девушек поглядывал на них с любопытством, но они тут же опускали глаза. Парочка работниц выглядела очень молоденькими, почти подростками.

— Есть ли возрастные ограничения для работы в этом цеху? — спросила она, но Билл не мог расслышать, и ей пришлось кричать.

— Я уверен, что есть, — ответил он.

Он повернулся к своему представителю и задал ему тот же вопрос. Тот переговорил с распорядителем.

— Минимальный возраст восемнадцать лет, — сказал он. — Но некоторые врут, чтобы получить у нас работу. Мы проверяем их документы. Несмотря на то, что девочки выглядят очень молоденькими, они не так молоды, как кажутся.

Карен кивнула. Она шла по цеху без определенной цели, просто наблюдая за работой. Она прошла машинный цех и вошла в раскроечный, посредине которого стояли огромные столы с расстеленными на них тканями. Здесь работали только мужчины.

Как-то странно было думать, что эти маленькие темные азиаты кроят вываренный джинсовый материал, одежда из которого будет куплена в Уолмарте штата Небраска. Северные Марианы были лишь пятнышком на карте и пробелом в налоговом законодательстве Соединенных Штатов. Произведенные здесь товары незаметны в потоке заморской продукции, поступающей в Америку. Но только они имеют бирку «Сделано в США», пришитую к каждой вещи, что Карен казалось явной ложью, хотя с правовой точки зрения все было правильно… Она потеряла своего младенца, и у нее не было сил начать поиски другого. Хорошо хоть, что она может вверить свою фирму Биллу и сконцентрироваться на расширении своего производства с чистой совестью.

— Я устала, — сказала она, повернувшись к Биллу. — Мы бы не могли вернуться в отель?


Они пообедали в ресторане, где был фонтан и стена падающей воды. Тут она сообщила ему, что готова подписать контракт. И решившись, с некоторым даже вызовом, подписала его прямо здесь за столом. Билл вложил его в папку, которую представитель Norm Со должен был за двадцать четыре часа доставить в Нью-Йорк Роберту-юристу. Измученная дорогой и принятым решением, Карен пошла спать.

Ей удалось все-таки поспать, прежде чем ее разбудил телефон. В трубке был незнакомый мужской голос с сильным акцентом.

— Вы, наверное, звоните не в ту комнату, — сказала она.

Но мужчина настаивал:

— Миссис Каан? Пожалуйста, миссис Каан, мне надо увидеться с вами. Меня зовут Ларс Дагсвар.

О Боже! — подумала она. — Что это такое? Какой-то сумасшедший шведский дизайнер, ищущий работу? Или представитель текстильной компании, который не понимает слова «нет»? Может быть, это репортер из коммерческого издания или же местной газеты хочет взять у нее интервью? Но как он узнал ее номер? Предполагалось, что ее защитят от таких назойливых посягательств. А сейчас ей было не до шуток.

— Мы с вами знакомы, мистер Дагсвар?

— Нет, миссис, но я должен поговорить с вами. Пожалуйста, миссис.

— О чем? — вздохнула она.

— О жизни людей, — сказал он.

Несмотря на плохое произношение, его голос был таким драматически напряженным, что Карен подумала, что человек в истерике. Она не могла бы объяснить почему, но она поверила ему.

— Ваш отец, мистер Арнольд Липский, попросил меня позвонить вам.

— Сейчас я спущусь в холл, — вздохнула она.

Она доверяла своей интуиции и верила отцу, но не собиралась пускать незнакомца в свою комнату.

— Не надо, — сказал он, помедлив. — Я и две леди. Одна из них преклонного возраста. Можно мы зайдем к вам? Это ужасно очень важно.

Карен хотела было улыбнуться на «ужасно очень» в его неуклюжей фразе. Но почему она должна верить ему? Она задумалась, не позвать ли Билла Уолпера.

— Позовите ее к телефону, — сказала Карен.

— Конечно, миссис, но она плохо говорить по-английски.

Она слышала, как трубку вырвали из рук говорящего, и в ней раздался старческий женский голос с легким скандинавским акцентом.

— Да-а? Хэллоу?

— Вы хотите поговорить со мной? — спросила Карен.

На другом конце трубки слышался приглушенный разговор.

— Да-а, пожалуйста. Для детей. Говорить, — сказала женщина, и к телефону снова подошел Дагсвар.

— Можно к вам зайти? — спросил он.

— Да, — сказала она.

Они были миссионерами. Когда они появились в коридоре, Карен приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Но мистер Дагсвар действительно пришел в сопровождении крупнокостной седой старухи и тоненькой азиаточки, выглядящей чуть старше десяти лет. Карен пригасила их войти и усадила в гостиной. Они отказались от предложенной выпивки.

— Видите ли, мы здесь по очень важному делу, — объяснил мистер Дагсвар. — Мы работаем с людьми на Сайпэне уже три года. А миссис Леммон даже дольше. — Он указал на старуху, которая не спускала взгляд своих ясных голубых глаз с лица Карен. — Ваш отец знает о нашей миссии. Он иногда нам помогает. Эту работу начала миссис Леммон, а мы с женой ее продолжаем.

Говоря о жене, он кивнул на молоденькую азиатку. Он нагнулся вперед и положил свои громадные ладони на колени. Все трое были одеты в белое. Интересно, не имеет ли это отношения к их религии? Если бы она знала заранее, что они миссионеры, то ни за что не впустила бы их в комнату. Арнольд — и миссионеры? Арнольд ненавидел организованную религию. Он обожал организованную работу. Но эти люди что-то говорили о детях. И она чувствовала, что это «что-то» действительно важно.

— Миссис, вы не должны заказывать здесь работу. Мы знаем, как вы знамениты и каким уважением вы пользуетесь. Поэтому вы должны знать, что здесь творится. Здесь, в Сайпэне — настоящее рабство. В поисках работы сюда приезжает много китайцев и филиппинцев. Некоторых даже продают сюда.

Карен выпрямилась на стуле.

— Что вы имеете в виду под «рабством» и что вы имеете в виду, когда говорите, что людей продают?

— А вот что. Китайцам говорят, что для них есть работа в Америке. Чтобы ее получить, они платят брокеру и посредникам большие деньги, тысячи, в долларах. А потом их везут сюда. Но это не Америка. А брокер не разрешает им ехать назад, в Китай. Он везет их на фабрики. Платит очень плохо. Несколько пенни за час. Люди работают много-много часов. Они думали, что приедут в Америку, но они за пять тысяч миль от нее. У них не хватает денег даже на жилье. Они не могут вернуть долги своим семьям, которые собрали деньги, чтобы послать их сюда. Им стыдно, что их обманули. Они бедны. Они одиноки. Они живут в трущобах, которые посредники и фабричная администрация предоставляют им, чтобы жить.

Миссис Дагсвар, сидевшая очень напряженно в своей мятой белой одежде, наклонилась вперед и сказала:

— Живут как свиньи. Хуже, чем свиньи.

— Мы пытаемся изменить эту систему, — сказал мистер Дагсвар. — Мы хотим, чтобы американцы узнали об этом преступлении. Сюда присылают девочек. Молоденьких девочек, которые должны работать и работать без надежды вернуться домой или уехать. Это как остров рабов.

— Потерянные души, — сказала старая миссис Леммон и поднялась на ноги. — Идем. Смотри.

Это не было приглашением. Это было приказом. Карен тоже встала со стула. В конце концов случилось то, чего она и боялась. Подспудно, но она всегда знала это. Она не могла уклониться от вызова. Она была дочерью Арнольда. Карен набросила на себя пиджак, быстро собрала ключи, паспорт и немного денег. Решив не брать с собой сумки, она рассовала все это по карманам.

— Идем, — сказала она.


Общежития были ужасающие. Это было что-то вроде бараков на пятьдесят или шестьдесят женщин, в большинстве очень молоденьких. И на такое количество людей имелись только два или три туалета и по одной раковине в каждом конце коридора. Кухни не было вовсе. Пол — голый потрескавшийся цемент. Некоторые женщины натянули старые простыни в виде ширмы, чтобы в этом бардаке обеспечить себе хоть какое-то подобие личного угла. Жара стояла непереносимая. Некоторые девушки и женщины сидели на кроватях, которые правильнее было бы назвать койками, с гордой отрешенностью от происходящего вокруг, другие — лежали в неподвижных позах на клочковатых вонючих матрасах или просто на груде тряпья, набросанного на полу. Большинство не обращало никакого внимания на группу четырех пришедших к ним иностранцев, но были и те, кто подбегали к миссис Леммон и мистеру Дагсвару и что-то говорили им по-китайски. Вонь стояла невыносимая — смесь запахов грязной одежды, прогорклого масла и милдью. Особенно несносно-помоечной вонь становилась около уборных. Карен вспомнила о своем номере в «Восточном отеле», расположенном всего лишь в нескольких милях отсюда, в котором она занимала две роскошные комнаты, оснащенные кондиционерами.

— Но не хотите же вы сказать, что это общежитие компании Norm Со? — спросила она.

Неужели Билл настолько одурачил ее?

— У Norm Со вообще нет общежитий, — объяснил мистер Дагсвар. — Они заключать договор на работы по контракту с мистером Тангом. Мистер Танг — большой человек в городе. Он владеет фабриками. Он владелец бараков. Он привозит сюда тысячи рабочих. Они все думают, что их везут в Америку, что они станут богачами, что пошлют домой деньги, чтобы поддержать семью. Вместо этого им ничего не платят, но требуют дорогую плату за этот дом и еду.

— Но почему они не протестуют? Почему не организуют профсоюз?

— Если они начнут жаловаться, то их вышвырнут с работы. Тогда у них ничего не останется вообще. — Он посмотрел вокруг на грязное и обветшалое помещение и продолжил: — Очень мало — это очень много по сравнению с ничего. Показать вам тех, у кого нет ничего?

Карен угрюмо кивнула.

— Покажите.


Дом правильно было бы назвать трущобой. В нем не было даже водопровода. Пол — сплошная грязь. В двух комнатах проживало четырнадцать женщин. Их всех уволили с фабрики либо за то, что они чем-то не угодили начальству, либо из-за того, что не вырабатывали свою норму. Кое-кто из них раньше работал по восемьдесят часов в неделю, пока позволяло зрение, а потом был уволен. Другие же, как с некоторым вызовом в голосе объяснил ей мистер Дагсвар, были уволены за то, но отказались переспать с распорядителями работ. Если бы они уступили, то забеременели бы, а тогда их бы тоже уволили. Как ни крути, а результат один и тот же — они становились проститутками, обслуживая столь же бедных мужчин.

Миссис Дагсвар молча распаковала свертки с одеждой и едой, которую они привезли в багажнике своей тойоты. Женщины молча обступили машину. Им очень хотелось получить что-нибудь из привезенного, но они боялись подойти, то и дело поглядывая на Карен.

— Им стыдливо, — пояснил ей мистер Дагсвар.

— Им стыдно, — поправила его жена.

И вдруг из темноты комнаты раздался женский вопль. Из хижины выскочила женщина и бросилась к машине, как показалось Карен, с какой-то угрозой. Но миссис Леммон спокойно выслушала ее крики. Слова вырывались с придыханием, а сама она стояла, напряженно расставив ноги, как будто собиралась в любой момент снова броситься бежать обратно в темноту трущобы, откуда только что появилась. Позы всех трех миссионеров тоже стали напряженными. Мистер Дагсвар повернулся к Карен и сказал:

— Одну из девушек увезли в родильный дом. Но там какие-то сложности. Нам надо срочно ехать туда: девушку отказываются принять.

— Я еду с вами, — сказала Карен.


Имя девушки звучало вроде Мей Линг. Она сидела, скорчившись на полу, прислонясь спиной к перегородке приемного отделения больницы. Миссис Леммон опустилась на колени рядом с ней. Миссис Дагсвар сделала то же самое, а мистер Дагсвар направился к приемной, перешагивая через тела лежащих на полу людей, которыми был заполнен весь коридор. За конторкой сидела жирная смуглокожая женщина в зеленом больничном халате. Она контролировала вход в больницу с помощью скользящей стеклянной перегородки. Мистер Дагсвар оттолкнул перегородку. Эта женщина, сестра или администратор больницы, была филиппинкой. Она посмотрела на вошедшего со скучающим видом.

— Почему вы не оказываете помощь миссис Линг? — спросил он. — Это одна из работниц фабрики.

— Она горожанка? — спросила женщина.

— Нет, — признался мистер Дагсвар.

— У нее есть страховка? — спросила женщина.

— Нет, но мы за нее заплатим. Вам надо срочно оказать ей помощь.

Женщина медленным движением открыла ящик и достала регистрационную карту.

— Вы ее отец? — спросила она.

Карен показалось, что мистер Дагсвар покраснел, но было ли это вызвано смущением или негодованием, она не знала.

— Нет, — сказал он, — но вам надо поторопиться.

— Роды стоят четыреста долларов. У вас есть такие деньги?

Карен пошарила в карманах и достала пять стодолларовых банкнот.

— Вот, возьмите, — сказала она, по купюре протягивая деньги женщине, и передавая последнюю сотню, добавила: — Это вам. А теперь распорядитесь принести носилки и отнести девушку к доктору. Немедленно.

Двумя часами позже Мей Линг умерла, оставив после себя только кровавый след и рожденного ребенка. Ей было лет тринадцать, может быть, четырнадцать, она была ровесницей Тиффани. Мистер Дагсвар объяснил, что дети часто говорят, что они старше своих лет, чтобы устроиться на работу. У Мей Линг начались кровотечения еще до родовых схваток, и она не дожила до того момента, когда могла бы увидеть своего ребенка — крепенькую, здоровенькую девочку. Карен стояла в испачканном кровью проходе и ревела. Мистер Дагсвар прочитал молитву и окрестил родившегося младенца. Карен вошла в комнату и молча посмотрела на ребенка, которого он держал на руках. Волосики малышки образовывали ореол из темных перышек вокруг головки, и несмотря на свое трудное появление на свет, у нее была кожа прекрасного золотистого оттенка. Карен не могла оторвать глаз от малышки. Ей хотелось ее потрогать, покачать на руках, но она не могла себе этого позволить. Сейчас не тот момент, чтобы терять контроль над своими эмоциями. Тяжелой и усталой походкой миссис Леммон направилась оформлять документы на сироту, а мистер Дагсвар отвез Карен обратно в отель. Всю дорогу они ехали молча, измученные случившимся свыше всякой меры.

Около отеля, перед самым разворотом к подъезду, мистер Дагсвар остановил машину.

— Простите, что заставил вас все это пережить, — сказал он.

— А вы переживаете такое довольно часто?

— Да, такова моя работа. Я ее выбрал сам. Но вы выбрали другую. Вам не надо было этого видеть.

— Возможно, как раз мне это и надо было увидеть, — сказала Карен.

Они посмотрели в лицо друг друга.

— Но, может быть, уже слишком поздно, — сказала она. — Может быть, слишком поздно, и я не смогу приостановить бесчинства компании Norm Со. Я попробую. И постараюсь, чтобы обо всем, что здесь творится, узнали в Соединенных Штатах. Я пришлю вам деньги.

Она протянула мистеру Дагсвару свою визитку.

— Я не забуду своего обещания, — сказала она, — я помогу.

Мистер Дагсвар протянул ей руку.

— Спасибо, — сказала ему Карен.


Карен не стала ждать разговора с Биллом. Что проку? Какая разница, был ли он лгуном или дураком, обманутым своими же подчиненными? Она полагала, что скорее всего он врал ей, но даже если это не так, если он был всего лишь дураком, то это ничего не меняло. А ведь только подумать, что она планировала переспать с ним! Она еще раз припомнила все, о чем говорил ей Арнольд. Почему она не прислушивалась к словам отца с должным вниманием? Может быть, она просто не хотела слышать правды? Что этому мешало: уязвленное самолюбие, амбиции? Какая разница!

Она подумала о контракте, о всех тех подписях на документах, которые она уже поставила, и о том, что подписанные ею бумаги уже отосланы обратно в Нью-Йорк. Она почувствовала, как к горлу подступила тошнота, когда распихивала одежду по чемоданам. Перед ее глазами стоял кровавый след в коридоре родильного дома, как глубокий шрам на собственном теле, который не скоро заживет. Сколько женщин, сколько детей умирают от рабской работы для того, чтобы женщины Америки могли заключать выгодные сделки? Не слишком ли поздно теперь пытаться остановить начатое? Не упустила ли она момент, когда еще можно уйти от Билла Уолпера и его Norm Со? Она подумала с горькой иронией и презрением к себе, что попала в утонченное рабство и, возможно, только что продала себя. Рабство, в котором она сможет купить себе сколько угодно изысканных нарядов, но все они будут запачканы кровью.

Упаковавшись, Карен позвала консьержа и попросила его узнать расписание самолетов, отлетающих в США. Ни о каких полетах на частных самолетах не могло быть и речи. А пока оформляются билеты, она еще раз попытается дозвониться до Джефри. Знает ли он обо всем, что здесь твориться? Хотя бы подозревает? Поможет ли он ей порвать подписанный ею контракт? А что, если нет?

Но ни в их квартире, ни в доме в Вестпорте, ни в машине, ни по личному номеру на работе ей никто не отвечал. Если с ее расчетами все в порядке, что отнюдь не факт, то сейчас в Нью-Йорке должен быть полдень вчерашнего дня. Но тогда почему она нигде не может найти мужа?

Карен никогда не чувствовала себя так одиноко. Она холодно поблагодарила консьержа, радостно сообщившего ей, что ему удалось заказать ей билет на последнее свободное место в самолете, летящем через Гавайи. У нее перед глазами стояли родившийся младенец и лицо мистера Дагсвара, говорящего ей:

— Да, такова моя работа. Я ее выбрал сам. А вы выбрали другую.

Да. Она выбрала работу, которая состояла в том, чтобы соблазнять женщин на покупку нарядов, которые им не по карману. А скоро она заразит этим соблазном еще большее их число. И ее клиентки помогут этим современным плантаторам закабалить в рабство других женщин на другой половине земного шара. Все это было как-то очень не похоже на передовицу о ее работе в журнале «Vogue».

Часть четвертая Настоящая мать

Каждая семья имеет тайну, и эта тайна в том, что она не похожа на другую семью

Алэн Беннет

30. Паутина рвется

Как только такси подъехало к дому номер 550 по Седьмой авеню, Карен сразу же выскочила из него и почти побежала через тротуар ко входу в здание. После долгого перелета и того кошмара, которого она насмотрелась на Марианах, зная к тому же, что она потеряла ребенка Синди, Карен была в дикой ярости. Более того, даже вид ее был диким. Она видела свое отражение в блестевшей сталью двери лифта, и то, что она видела, ей не нравилось. Доехав до девятого этажа, Карен не то чтобы поправила, а скорее взъерошила волосы пятерней и выйдя из лифта, решительно направилась в демонстрационный зал. Кейси и пара сотрудников из отдела торговли посмотрели на нее, но ей было не до тонкостей «паблик релейшн»[13]. Не говоря ни слова, она быстро прошла все огромное пространство демонстрационного зала и коридор, ведущий к ее офису. Жанет говорила по телефону за столиком около двери в ее комнату. Когда она увидела Карен, ее глаза расширились от удивления, и она всем своим видом показала, что сейчас же закончит разговор. Карен отмахнулась от нее, сбросила принесенную с собой дорожную сумку ей под ноги и прошла мимо к офису Джефри. Надо ему сказать обо всем случившемся. Надо просто излить на него всю свою злость и заставить порвать контракт с Norm Со.

Но офис Джефри оказался пуст. К ней подбежала Жанет.

— Где вы были? Я получила для вас миллион посланий. Мистер Уолпер сошел с ума, пытаясь разыскать вас.

— А пошел он… твой мистер Уолпер!

Карен проигнорировала появившееся на круглом личике девушки выражение испуганного изумления и просунула голову в дверь офиса Дефины. Ди просматривала подборку фотографий вместе с молодым и настойчивым фоторепортером, с которым они всегда работали. Увидев лицо Карен, она велела фотографу забирать свои снимки и уходить.

— Вернулась, чертова кукла, — сказала Дефина с улыбкой.

— Приятно знать, что тебя ждут с нетерпением, — парировала Карен.

— Что случилось с тобой? — спросила Дефина.

— Я попыталась сыграть в большую игру и получила пинок под зад. Дефина, с Norm Со надо кончать.

— Дорогая, я всегда говорила тебе, что не стоит с ними связываться. Но разве это еще возможно, разве не все еще решено?

В этот момент Карен чувствовала, что готова разрыдаться, расплакаться как малый ребенок. Она так старалась делать то, что хотела и считала нужным: создавать новые модели одежды, развивать производство по их пошиву. Но в конечном счете все перехватывают мужики, которые со своими корпорациями, банками и средствами массовой информации заправляют всеми делами и распоряжаются их жизнями. Она пыталась отстоять свою независимость, но Билл, Базиль, Роберт-юрист и ее собственный муж подставили ее. Но пусть не надеются, что она сдастся без сопротивления. Она будет бороться. Карен тяжело вздохнула.

— Хорошо, если еще не поздно.

Она коротко рассказала Дефине обо всем пережитом на Марианах. Дефина внимательно слушала, изредка кивая головой, затем встала, скрестив руки на груди, и подвела итог:

— Рабство!

Карен кивнула — да, рабство.

— Я никогда не думала, что из-за моды люди должны умирать. Я думала просто: я придумаю блузку, миссис Круз раскроит ее, кто-то еще ее сошьет, кто-то другой — купит, и все разойдутся по домам с оплаченными чеками. Это дело не казалось мне сложным или нечистоплотным. Но чем больше становится наше предприятие, тем хуже становится все вокруг. Если же мы разрастемся до таких размеров, как намечается контрактом с Norm Со, то дело превратится в нечто похожее на наркобизнес. Мы все станем участниками. Мы навязываем модницам высшего общества свою моду, они вынуждены следовать ей. Рабочий люд ухватывает стиль. И не только голубые воротнички, но и розовые — работницы сферы обслуживания. Чем ниже ты в этой цепи, тем дешевле ты покупаешь одежду и тем дешевле должно быть ее производство. За то дерьмо, что они выбрасывают в розничную продажу у Мейсов, надо платить, в том числе и зарплату по его изготовлению. Но неужели для того, чтобы секретарши Америки могли купить полистеровую блузку за девятнадцать долларов и девяносто пять центов, кто-то должен умирать?

В отчаянье Карен залилась слезами. Она плакала навзрыд. Дефина встала из-за стола, обошла его, закрыла дверь, затем вернулась и обняла Карен. В крепких объятьях подруги, на ее теплой груди Карен постепенно оттаивала. Наконец она смогла взять себя в руки.

— И что будем теперь делать? — спросила Дефина.

— Ты должна мне помочь остановить подготовку контракта. Найди, где находятся документы, выясни — не остались ли они еще у Роберта-юриста, может быть, он еще не передал их Хербу. Останови их оформление любыми средствами. А я должна найти мужа.

В комнату вошла Жанет.

— Почему вы вернулись? — спросила она. — Я считала, что вы должны быть в Корее.

— В этом не было необходимости, — сказала Карен.

— Но…

— Жанет, вызови Роберта и узнай, у него ли еще документы по контракту с Norm Со, — резко прервала ее Дефина. — Скажи ему, что мы обнаружили ошибку, сделанную его конторой, и что если он ее не исправит, то его контора понесет всю ответственность. Скажи ему, что Джефри очень огорчен случившимся. Нет, постой, лучше расскажи все это секретарше Джефри, и пусть она передаст сообщение Роберту.

Когда Жанет повернулась и вышла из комнаты, Карен плюхнулась на единственно свободный в комнате стул, не заваленный образцами одежды, выкройками и обрезками материи.

— Где Джефри? — спросила она. — Дефина, не могла бы ты узнать об этом у его секретарши?

— Могла бы, но незачем. Я думаю, что он в мансарде у Перри. Он теперь проводит там много времени.

— В мансарде у Перри?

Перри отдал Карен свой ключ от мансарды, когда уезжал на лечение от алкоголизма. Ключ до сих пор болтался у нее в связке среди других.

— Разве Перри не уехал? А что там делает Джефри? — спросила она.

— Понятия не имею — грубо ответила Дефина. — Тебе лучше знать.

Возможно, он пишет картину, подумала Карен. Вот еще. Моя жизнь разваливается на куски, а он, видите ли, рисует.

— Я позвоню ему.

— Там нет телефона. Перри не то продал мансарду, не то сдал в аренду.

— Боже, да это же убьет его. Он так любил свою мастерскую.

Дефина пожала плечами.

— Так ты идешь или остаешься? — спросила она.

— Иду. Мне надо узнать, что знает Джефри обо всем этом. — Вернусь через час.

— Не зарекайся, — сказала Дефина. — Подожди, я попрошу Жанет заказать машину.

— Спасибо, не стоит. Лучше поспеши с приостановлением контракта, если еще не поздно. Я сбегу по лестнице и поймаю такси.


Карен остановилась на углу улицы почти в том самом месте, где когда-то стоял Перри, освещенный уличным фонарем. Она прошла в замусоренный вестибюль, подошла к пустой кабине лифта и отодвинула дверцу. Карен побаивалась «высокой индустриальной технологии» старых лифтов, но в этом она провожала пьяного Перри домой и теперь припомнила, как работает рычажок, с помощью которого можно заставить двигаться кабину. Ключ от мансарды надо было вставить в отверстие против соответствующего этажа, что она и сделала. Затем, закрыв дверь, Карен нажала на рычажок, И лифт поднял ее на шестой этаж.

Было очень тихо. Мансарда казалась пустой. Бедный Перри! Он говорил ей, что едет лечиться, но не уверен, вернется ли когда-нибудь обратно. Тогда она не понимала этого. Место выглядело обобранным до нитки. Все барахло Перри — его старые диваны, огромные полотна, заляпанные масляной краской столы — все было вынесено. Оставался только запах льняного масла, смешанный с запахом масляных красок. Мансарда выходила окнами на север, и через эти огромные окна холодный свет омывал пустое помещение. Но насчет Джефри Дефина ошиблась. Карен повернулась было идти обратно, но вдруг услышала стон.

Это Джефри? Он упал и разбился? Он здесь один? Он ранен? Единственное, чего не было видно в этом открытом помещении с того места, где она стояла, — это небольшой альков, к которому теперь и пошла, нет, побежала Карен с криком:

— Джефри!

Она резко повернула за угол в небольшую пристройку, заменяющую спальню.

Странно, конечно, но первое, что она увидела, когда вошла в альков, была одежда. Голубая, военного стиля, шелковая рубашка Джефри валялась на полу. Его страусиный Бруно Магли отнюдь не был тщательно расправлен и положен около кровати, как это он делал дома, а валялся посреди комнаты. Цвета зеленого леса льняное платье (Энн Клейн? Калвин Клейн?) и жгуче-розовая замшевая куртка валялись на подоконнике. Кто может носить такое сочетание? — подумала она не к месту. Оценивать моду в такой критической момент? «Я, наверное, совсем спятила». Карен поискала глазами туфли. Где бы могли быть женские туфли? Затем, на другом подоконнике, игравшем, по-видимому, роль ночного столика, она увидела туфельки Гуцци из крокодиловой кожи.

Но кроме одежды здесь была еще и кровать. По крайней мере ее основание и матрас, застеленный белым. Белым по белому — на фоне стены мансарды. Все было белым, кроме теплой кожи Джефри, его волос с проседью, его розовых пяток и бледных раздвинутых ног женщины, лежащей под ним.

Пара застыла, пойманная на месте преступления.

Карен тоже застыла, единственная часть ее тела, которая еще могла двигаться, были глаза. Она чувствовала, что ее кровь тоже застывает от испытываемого ею шока, смущения и стыда. «Чего же я-то должна стыдиться? — спросила она себя. — Это он изменяет мне, а не я ему».

— Джефри? — повторила она угрюмо.

Кто, черт возьми, это мог быть?

— Боже мой, — сказал он и повернулся к ней.

Его лицо побледнело от страха, затем он покраснел — кровь густо и сильной волной прилила к его лицу. Ну что ж, у него хоть остались остатки совести, чтобы краснеть.

— Карен? — спросил он, хотя она была здесь столь же зримо, как и он сам.

— Карен? — завопила женщина под ним.

Голос показался ей знакомым, но чей именно? Широкая спина Джефри закрывала лицо женщины. Карен еще раз оглядела альков, осматривая одежды. Теперь она знала, кто это.

— Лиза, — прошептала она.


Карен и Дефина сидели в кафе. Она благодарила Бога за свои огромные солнцезащитные очки. Несмотря на то, что она достаточно обезводила себя за время полета, слезы из нее текли ручьем, стекая по лицу как по кичевым светильникам, которые иногда можно видеть в плохих итальянских ресторанах. Один из таких светильников в виде шутки ей подарил Карл.

Дефина время от времени протягивала ей очередной сухой носовой платок. А ведь прежде считалось, что Карен никогда не плачет.

— Не растирай лицо, Клякса, — советовала Дефина, — иначе оно покроется морщинами.

— Боже мой, Дефина, ну как они могли так поступить? И почему я была такой дурой? Настоящей дурой!

— На какой из вопросов ты хочешь получить ответ сначала?

Карен безмолвно пожала плечами.

— Он мог поступить так, потому что он свинья. Свиньи вообще делают все, что угодно. А она — из-за того, что она скучающая и стареющая женщина и только что осознала это. И еще потому, что она от рождения завидует тебе во всем.

— О Боже, — простонала Карен, — кажется, меня сейчас стошнит.

Дефина протянула ей еще один платок. Карен вытерла слезы.

— Как я могла быть такой дурой? — снова спросила она.

— Это не дурость. Это нежелание видеть очевидное. Надо признать, что они очень похожи друг на друга. Но ты не дура. Ты просто негативистка. Мы прозвали тебя Клеопатрой, Королевой Отрицания, — объяснила Дефина.

Лицо ее перестало быть таким жестким.

— Послушай, они же не казнятся так, как ты. Ну не могла же ты признаться себе, живя с ним, что твой муж слабак? Что он пытался продать тебя. Что он зависит от тебя и поэтому ненавидит. Что он голосит на каждом перекрестке, что из-за тебя он не делал то, что никогда и не мог сделать. Он завидовал твоей карьере и твоим друзьям.

— Он правда завидовал? — спросила Карен.

— Проснись и понюхай папирус, Клео, — сказала Дефина. — Он, должно быть, был сильно зол на тебя, если спал с твоей сестрой. Мужчина обманывает свою жену по многим причинам. Но он обманывает ее с близким ей человеком лишь в том случае, если ему есть что сказать жене, но он не осмеливается это сделать. Он знал, что я или Карл отвергнем его ухаживания. Так что, ему оставалась только Лиза. — Дефина помолчала и добавила: — Впрочем, Карл положил глаз на Джефри. Может быть…

— Ну ты даешь, Ди, — сказала Карен, улыбаясь от необычности самой идеи.

— Извини, подружка, просто пыталась развеселить тебя.

Карен протянула руку, и Ди вложила в нее сухой платок.

— Люди подумают, что я спятила, — простонала Карен, — или же что со мной случился нервный припадок.

— Не волнуйся. В эту самую минуту довольно много женщин плачет в разных кафе. Это Нью-Йорк, малыш. А что об этом думают другие — плюнь; это твоя личная проблема, и никого не касается. Просто ты впервые всерьез столкнулась с проблемами любви, смерти и денег. А тяжелее этих проблем ничего нет.

Карен подумала о Марианах. Нет, бывает и тяжелее. То, что она видела там, давало ей правильную точку отсчета. Она подумала о Билле Уолпере. И как она могла додуматься до того, что он спасет ее? Как она могла верить в то, что Джефри будет защищать ее? Как она забыла о совете Коко? Все мужики — сутенеры. Как она могла забыть это? Но…

— О Боже, Ди, а что если контракт с Norm Со уже оформлен?

И впервые за этот день Дефина улыбнулась.

— Ну-ну, Клео, если дело дошло до папирусов, то у меня хорошие вести.

Она снова улыбнулась и протянула пачку розовых листов бумаги.

— Звонил твой дружок Билл. Я подошла к телефону. Он очень хотел поговорить с тобой. Но мне кажется, не для того, чтобы назначить свидание. Я подозреваю, что он хотел поговорить об этом…

Дефина достала из-под столика толстую папку юридических документов по контракту с Norm Со.

— Та-та! — сказала она со смаком и разложила документы веером по поверхности стола-формика. — Я довела Роберта-юриста до паранойи, и он прислал мне все копии документов. Наверное, это впервые в истории, когда негритянка с Леннокс-авеню обошла на повороте белого адвоката с Парк-авеню, — засмеялась Дефина. — Что ты хочешь с ними сделать?

— Засунуть в машину по уничтожению документов, — сказала Карен.

— А не пойти ли тебе к мадам Ренольт? Она бы сожгла их, и с ее небольшой помощью все заинтересованные стороны почувствовали бы себя сожженными заживо.

— Ну уж нет! Если мне захочется вкалывать в людей булавки, я сделаю это своими собственными руками, а не ее колдовством.

— Ну-ну. Но если ты порвала контракт, то это уже само по себе наказание для Джефри и Лизы. Они очень рассчитывают на эти деньги. Твоя мать тоже. А про Мерседес нечего и говорить.

Карен молча кивнула.

— А как ты?

— Со мной все в порядке. Лечение Тангелы оплачено страховкой, у меня есть деньги в банке и еще куча одежды, которую я могу украсть, — улыбнулась она лукаво. — Между прочим, я попросила миссис Круз скроить мне свадебное платье четырнадцатого размера. Для него я использовала коричневую альпаку. Ты не против?

— Боже! Сколько же метров альпаки уйдет на него! Джефри хватит удар.

— Не думаю, — проворчала Дефина. — Мне кажется, что он вряд ли будет теперь заведовать отделом снабжения.

Но, заметив, что по щекам Карен снова потекли слезы, осеклась.

— Извини, — сказала она, протягивая Карен сухой платок. — И что же ты собираешься делать теперь?

— Я не знаю, — сказала Карен, — честное слово, не знаю.

31. Разгром

Карен ворвалась в свою квартиру, как циклон. Если здесь есть хоть что-нибудь, принадлежащее Лизе, то она сожжет это поганое место. Она хотела найти новые доказательства предательства Джефри. Будь она проклята, если хоть на минуту останется там, где повсюду вещи Джефри. Весь ее дом осквернен ими.

Когда она вышла из мансарды Перри, то сначала решила пойти в гостиницу «Ройалтон», подождать и посмотреть, что случится дальше. Но ярость взяла верх над оцепенением, и она передумала. Карен велела таксисту ехать на Вест-Сайд и когда вошла в свою квартиру, то так хлопнула дверью, что задрожали стены.

На столе стояла огромная ваза с лилиями. Как загипнотизарованная, Карен направилась к вазе; аромат цветов был так силен, что, когда она подошла к ней, ей стало почти дурно. Лепестки лилий напоминали бледное золото. Карен коснулась мягкого лепестка, напоминавшего на ощупь кожу ребенка. Там, в больнице на Марианах, сейчас была малышка.

На столе лежала визитная карточка с инициалами Билла, но Карен даже не взглянула на нее. Она подошла к телефону и вызвала машину.

— Мне нужно послать цветы в родильное отделение больницы «Докторз».

Затем она достала карточку, написала на ней адрес Синди и добавила несколько слов: «Ты правильно сделала. Все твои счета будут оплачены. С любовью к тебе и твоему сыну, Карен». Она вызвала портье и велела взять цветы. Затем она повернулась к картине, висящей на стене.

Карен взяла любимый нож Эрнесты и полоснула им по картине раз пять или шесть. Она знала, что если хочешь, чтобы все было честно, то надо начинать с себя. Больше никаких компромиссов. Джефри не мог писать. Может быть, когда-то в прошлом у него и были чутье и немного таланта, но теперь от этого ничего не осталось. Талант был у Перри.

Картина превратилась в лоскуты, но это было только началом. Карен направилась в комнату Джефри и открыла его шкаф. Она выкинула наружу его вещи: шерстяные свитера, джемперы, костюмы и пальто. Все это она растерзала, порезав на куски, и превратила в кучу тряпья. Оторванные пуговицы с треском разлетались по комнате. Было впечатление, что идет перестрелка и пули рикошетят от пола. А ведь она так обожала нарядную одежду и вот теперь сама же и уничтожает ее.

Сначала она не знала, как поступить с обувью — может быть, обрезать шнурки? Нет, этого недостаточно. Она додумалась бросить ее в ванну, наполненную водой. В воду полетели туфли и ботинки — самая дорогая и роскошная обувь. Карен смотрела, как ботинки сначала плыли по поверхности, а затем, намокнув, опустились под воду.

Галстуки она перерезала ножницами. Результат — зубчатые хвосты — ей понравился. Может быть, она создаст новую модель галстуков? Затем она открыла ящик комода, где в отдельных коробках хранились десятки накрахмаленных рубашек Джефри. Он особенно любил рубашки. Ножницы сгодились и здесь. У некоторых рубашек она отрезала рукава, у других — воротник или манжеты. Через десять минут у нее было столько воротничков и манжет, что она могла бы одеть в них целую команду плейбоев. Кажется, у них еще были эти идиотские рестораны, где девицы в купальниках напяливали на себя воротнички и манжеты. Карен оглядела комнату. Та напоминала поле боя, покрытое растерзанными телами одежды. У нее мелькнула мысль, а не сжечь ли это все; но нет, она еще не настолько обезумела, чтобы устроить пожар.

Вместо этого она направилась на кухню и достала бутылку с отбеливателем, хранившуюся у Эрнесты. Карен полила груду остатков одежды этой жидкостью. Было интересно наблюдать, как на тканях появлялись причудливые пятна, напоминавшие цветы или облака. Теперь Джефри и Лиза могут сыграть в новую игру: угадай-ка, на что похоже то или иное пятно.

Зазвонил телефон, но Карен не обратила на него внимания. Кто бы это мог быть? Может, это Джефри хочет просить прощения, или это Лиза? Что она может ей сказать? Или это звонит какая-нибудь беременная женщина, чтобы окончательно добить ее уже разбитое сердце? На автоответчике осталось сообщение. Карен прослушала его. Это был голос Билла. Карен слегка улыбнулась. Если он говорил сам, а не поручил секретарше, то это было действительно важно. «Карен, это Билл. Произошло какое-то недоразумение. Надо выяснить. Я не могу понять, в чем дело. Я думаю — ты тоже. Я буду в…». Карен выключила аппарат. Она-то знала, где он.

Теперь Карен занялась верхним ящиком комода. В нем лежали аккуратно свернутые вклубочки носки Джефри. С ними было легко расправиться: она выбросила их в окно. Боже мой, у него было пятьдесят пар носков. Затем Карен открыла коробку с драгоценностями. В ней лежали булавки с сапфирами и запонки, которые она сама же ему и подарила. Они соответствовали цвету его глаз. У Карен глаза наполнились слезами. Но это ее не остановило. Она направилась на кухню и взяла оттуда молоток и разделочную доску. Вернувшись в спальню, она положила доску на крышку комода, высыпала на нее прекрасные сапфиры и превратила их в пыль — пыль, стоимостью в восемнадцать тысяч долларов. Эта расправа удовлетворила Карен меньше, чем если бы на месте сапфиров были настоящие глаза Джефри, но все-таки это было неплохо. Она продолжала разбивать в пыль оставшиеся драгоценности, пока не выбилась из сил.

Действительно, Карен почувствовала невероятную усталость; она подумала, что никогда в жизни так не уставала. Ей казалось, что она не может сдвинуться с места, но все-таки ей удалось добраться через груду растерзанных вещей до спальни для гостей. Там она рухнула на постель.

Ее брак, ее дом, ее семья потерпели крах. Все казалось таким безнадежно фальшивым и глупым. Разве Дефина не предупреждала ее заранее? Но какая женщина могла бы уследить за всем происходящим? Может быть, Джефри когда-то и любил ее, но если это чувство и оставалось у него, то оно было смешано со злобой. Она даже не подозревала об этом. А кто может объяснить, что чувствует Лиза? Одно было ясно — Лиза отнюдь не испытывала к ней сестринской любви и уважения.

Дальше. У нее была возможность сделать карьеру, создавая дорогие наряды для женщин, в которых те не нуждались, насаждая рабский труд, завоевать «достойное» место в мире моды, деньги, славу, закрыв глаза на все, что вне моды, на то, за счет чего это достигнуто. Но разве за это она боролась? Вся эта суета, работа, путешествия — все свелось к тому, чтобы продать Биллу свое предприятие и обеспечить себе пенсионный фонд ценой того, что на каждой тряпке, произведенной Norm Со, будет стоять ее имя.

Карен лежала неподвижно, настолько подавленная, что не могла пошевельнуться, не могла даже думать о будущем. До сих пор она всегда планировала будущее, знала свой следующий шаг в схеме жизни: выйти замуж за Джефри, выкупить квартиру, создать производство, завести ребенка, найти родную мать, продать свою компанию. Ее внимание всегда было сконцентрировано на следующем шаге, на достижении или приобретении чего-либо.

Теперь ничего не оставалось. Она прожила половину своей жизни, и все кончилось — и замыслы, и энергия, и любовь.


Когда она проснулась, у изголовья кровати стоял Джефри. Она сонно улыбнулась. Может быть, это все еще сон? И вдруг — как будто ей на голову свалился кирпич — она все вспомнила.

Она с трудом поднялась с постели.

Джефри держал в руках честерфильдское пальто. Когда-то это был темно-синий кашемир с черным бархатным воротником. А теперь на нем произросли какие-то серо-белые цветы, а на спине сияли ножевые порезы.

— Что ты наделала? — спросил Джефри.

Карен рассмеялась.

— Это моя новая коллекция, новый стиль.

— Ты спятила! — сказал он.

— Вот, вот. Ты уловил мой стиль.

— Ты знаешь, какой ты нанесла нам ущерб?

— Джефри, ты взял правильный тон, но играешь не ту роль. Не будем говорить о твоем гардеробе. Мне начхать на него. И, мне кажется, я тебе это доказала. Лучше обсудим то, чем вы занимались с моей сестрой в мансарде у Перри.

— Карен, ты все преувеличиваешь, у тебя неадекватная реакция.

Карен стояла совершенно неподвижно и с трудом верила своим ушам. В ее прошлых спорах с Джефри он всегда брал над ней верх. Он всегда держал себя в руках, а она не выдерживала и срывалась. И он всегда делал упор на ее неадекватное поведение. Неужели он думал, что сможет провернуть этот трюк и теперь? Ему ли говорить ей о преувеличении? Не лучше ли тогда сослаться на то, что у нее предменструальный период? Или что она сошла с ума?

— Преувеличение? Неадекватная реакция? Мой муж трахает мою сестру! Я думаю, что моя реакция вполне адекватна ситуации. Такие ситуации изучают. Я про это читала в библиотеке. По ситуации я веду себя абсолютно нормально. Я заслужила узнать правду.

Джефри отвернулся. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, потом тяжело вздохнул, бросил пальто на пол и скрестил руки на груди.

— Какую? — спросил он.

— Ты нарочно сорвал договоренность об усыновлении ребенка Синди? Ты внушил ей, что он нам не нужен?

— Нет, — сказал он. — Я был любезен с нею. Сэлли думает, что как только она увидела младенца, то передумала отдавать его и не отдаст его ни при каких обстоятельствах.

— О'кей. Не знаю, верю ли я тебе. Да, ладно. Еще один вопрос: что ты знаешь о кровавых деньгах Norm Со?

— О чем ты говоришь?

— Ты знал о Марианах?

— Нет. Я до сих пор не понимаю, о чем ты говоришь. Звонил Билл. Была допущена большая ошибка. Ты сильно ошибаешься. Это бизнес, Карен, а не идиотская благотворительность. Билл хочет поговорить с тобой.

— Забудь о Билле. Ответь лучше на вопрос о кровавых деньгах. Ты знаешь о рабстве и чудовищной эксплуатации рабочих на Марианах? Ты знаешь, что Арнольд был прав?

— Если бы я знал, то не допустил бы твоей поездки туда.

Карен задумалась. Тут он не лгал. Он не позволил бы ей узнать правду, знай он ее сам. Но разве это не еще хуже? Она внимательно посмотрела на человека, за которым так долго была замужем.

— И последний вопрос: почему с Лизой?

Он пожал плечами.

— Потому что она была рядом.

— Что? Как Эверест. Ты что, сэр Эдмунд Хиллари[14]?

— Карен, я очень сожалею. Прости меня. Так уж получилось. Я был не прав. Действительно не прав. Что ты от меня хочешь?

Карен молчала. Она задумалась.

— Хочу, чтобы ты ушел. Оставь меня в покое.

— Куда мне идти?

— Мне все равно. Катись к черту.

Он помолчал.

— Можно я позвоню тебе?

— Нет.

Джефри направился к двери.

— Я действительно очень сожалею о случившемся, прости.

И он ушел.

32. Отрезвление

Карен сидела в своем офисе за собственным столом. Сейчас ей важно было почувствовать, что у нее есть свое место и вещи, принадлежавшие только ей. За много лет работы она приобрела только одно это место. Она не могла вернуться домой, пока Джефри не освободит помещение. Она не могла также выйти из офиса: нужно было пройти вниз через мастерскую. Стоит ей только высунуть нос за дверь, как придется рассказывать, что контракт с Norm Со ликвидирован. Жанет уже перестала передавать ей телефонограммы, только Билл продолжал названивать и оставлять сообщения по телефону. Только он, Джефри и Дефина знали, что сделка накрылась. Она представляла себе реакцию Мерседес, когда та узнает правду. И не только Мерседес наложит в штаны. Роберта-юриста хватит удар. Жанет не сможет внести деньги за выкуп дома. Арнольду и Белл ничего не достанется. Только Бог знает, как на это отреагирует миссис Круз и другие служащие. Им будет трудно справиться с разочарованием.

Ха! Она почти рассмеялась. Трудно справиться с разочарованием. В этом есть глубокий философский смысл, говорила она себе, стараясь справиться с собственным разочарованием. Карен не могла разобраться в своих чувствах: была ли она опечалена, озлоблена или и то, и другое вместе. Когда она думала о Джефри, она готова была убить его. Но неожиданно глаза ее наполнились слезами, и она почувствовала огромную жалость к самой себе. Мысль о Лизе доводила ее до безумия. Трудно представить, что, ее мать, было у нее в голове. Если ей так не хотелось спасть с Леонардом, то она могла выбрать любого из более чем трех миллионов мужиков в Лонг-Айленде, а не бросаться на мужа своей сестры.

Когда Карен размышляла об этом, она подумала, что Дефина, как всегда, права. Они не просто развлекались на ложе в мансарде. Даже считая, что она ничего не знает об их связи, и не планируя, что она когда-нибудь об этом узнает, они все равно вовлекли ее в свои игры. Они не только трахались друг с другом, они трахали ее.

Она не была уверена, что Джефри не любит ее, но то, что он зол на нее, она знала наверняка. Возможно, он чувствовал, что его недооценивают. Ему годами приходилось иметь дело с бизнесом и прочим финансовым дерьмом, и она в это время приобретала известность. В последнее время ему доставалось все больше дерьма, а ей все больше славы. Если же это было не так, если она просто ему надоела, если он перестал находить ее привлекательной и чувствовал, что их брак подходит к концу, то почему он не сказал ей об этом прямо и не ушел по-человечески? Почему не нашел себе другую, незнакомую ей женщину?

Карен повернулась на стуле и стала смотреть в окно, на Седьмую авеню — район одежды. Час пик подходил к концу, но улица кишела людьми с сумками-каталками. Грузовики блокировали улицы, спешащий народ натыкался на них и прорывался через все препятствия. Сколько энергии, сколько сил, сколько миллионов долларов тратилось людьми ради одежды, только для того, чтобы не выглядеть похожими друг на друга. Она долго смотрела на толпу внизу. Были ли среди них такие же несчастные, как она? Но ей еще предстоит столкнуться с большими разочарованиями и неурядицами. Если Джефри все-таки любит ее, то он сейчас должен быть в такой яростной злобе, что только ее быстрые действия, пока его злоба не прошла, смогли бы разрешить их проблемы. Если же он не любит ее, если он равнодушен к ней, то он просто поступает подло, низко и коварно. Какой из этих вариантов верен? Какой из них хуже?

Дело в том, что после ночных и утренних размышлений Карен пришла к выводу, что Джефри не мог любить Лизу. Она пришла к такому выводу не из-за эгоизма, а из-за того, что знала Джефри долгие годы, и хотя женщины могут не знать точно вкусы мужей в выборе любовниц, но Карен была уверена, что Лиза — женщина явно не его типа.

«Значит, он поступил так, потому что он любит меня, но зол. Но если наоборот, — он совсем не любит меня и давно разлюбил, то почему же он не ушел?» На это был только один ответ, и этот ответ был как удар ниже пояса — деньги. Он оставался с ней из-за денег. Для Карен это было хуже всего другого — это был позор. Она была ограблена, лишена всего: женской привлекательности, обаяния, ума и таланта. Она превращалась в нечто намного худшее, чем брошенная и обманутая женщина — она была дойной коровой.

У Карен вырвался стон. Она стала раскачиваться на стуле, прикрыв рот рукой и стараясь не стонать. Сколько талантливых женщин пострадали от мужиков, оказались обобранными мужьями? Коко обобрал ее любовник, Коллет — ее собственный муж. Ни одна женщина, добившаяся успеха, не застрахована от этого. Может быть, она тоже стала чем-то вроде платежного чека Джефри? Она примеряла эту мысль как уродливый наряд, как человек, пробующий языком больной зуб. Она так любила Джефри. Любила его тело. Ей было так хорошо с ним. Сколько же он зарабатывал за каждое такое траханье без любви? Правда, говорила себе Карен с горечью, за последние шесть месяцев таких встреч было немного. Было несколько раз в Нью-Йорке, была попытка в Вестпорте, ну и конечно, был Париж. При этом воспоминании Карен покраснела. Может быть, мысль о Лизе возбуждала Джефри? Но почему-то Карен так не думала, хотя эта мысль приводила ее в ужас. И если ей становилось плохо от предательства мужа, то что же можно сказать о предательстве сестры?

Карен всегда старалась увидеть хорошие намерения в любом поступке сестры. Хотя Лиза была ленива, распущенна, неверна собственному мужу, забросила дочерей, Карен старалась либо не замечать этого, либо придумать оправдание: Лиза легкомысленна, она не наша себя, у нее комплекс неполноценности. Но Дефина, как всегда, оказалась права: Карен была Королевой Отрицания. Она не желала видеть недостатки сестры, особенно ее зависть и ревность.

«Почему я ничего не понимала, почему я была так слепа?» — спрашивала себя Карен. Она должна теперь в этом разобраться, потому что за это она наказана. Ее жизнь рассыпалась в прах, и нужно понять, почему это произошло. Почему она была настолько слепа, что не замечала предательства под самым носом? Карен поняла, что если теперь в этом не разобраться, то она никогда не сможет больше доверять собственным суждениям.

Послышался тихий стук в дверь. Это была Жанет, которая пренебрегла приказом Карен не входить к ней в офис. Жанет просунула голову в комнату. Лицо ее было страшно бледным.

— Ваша сестра здесь. Ей нужно вас увидеть.

— Пошли ее далеко-далеко, — сказала Карен.

— Вы должны выгнать ее. Нас от нее тошнит.

Карен вздрогнула. С чего это их затошнило? Неужто ее горе так подействовало на Жанет и других сотрудников? Они же ничего не знают. А может быть, знают? О Боже, она об этом не подумала. Лицо Карен пылало от унижения. И все же она не хотела видеть Лизу ни сейчас, ни когда-либо в будущем.

В этот момент дверь за спиной Жанет распахнулась настежь, и секретарша отшатнулась, как от удара. Лиза ворвалась в комнату, оттолкнув Жанет. С минуту Карен ничего не понимала: может быть, Лиза действительно ударила девушку? Но тут она почувствовала, как ее саму будто ударил страшный запах.

Запах — это слабо сказано. Вонь заполнила всю комнату, и Карен казалось, что на нее надвигается стена чудовищного зловония. У нее прервалось дыхание. Неужели этот запах исходил от Лизы? Карен бросилась к окну и распахнула его настежь. Тут уж не до вежливости. Лишь бы выжить.

— Что за черт? — спросила Лиза.

У нее был дикий вид: нечесаные волосы были растрепаны, на ней была надета мужская рубашка, возможно, Леонарда, а на ногах — красные туфли на высоком каблуке. Карен никогда не видела сестру в таком ужасном состоянии. Но ее вид был ничто по сравнению с запахом.

— Какого черта? — повторила Лиза. — Что вы со мной сделали?

— О чем ты говоришь?

— О чем я говорю? Она еще спрашивает, о чем я говорю? Будто ты не чувствуешь запаха? Весь Нью-Йорк чувствует зловоние. Я знаю, что ты и твоя черная ведьма околдовали меня. Она меня всегда ненавидела. Доктор Шнейдер не может понять, в чем дело. Он чуть не задохнулся, когда я села в кресло у него в кабинете. Как вам это удалось?

— Лиза, я ничего не делала.

— Конечно, не делала! Но тогда почему из моего влагалища разит как от падали, как будто у меня внутри все сгнило? А вы вроде бы ничего и не сделали? Я знаю — это Дефина.

— Может быть, ты заразилась от Джефри? — предположила Карен. — Какая-нибудь инфекция.

— Инфекция!? — взвизгнула Лиза. — Тут нужно целое море инфекций. Если бы это было от Джефри, то его инструмент давно бы отсох.

Лиза, громко рыдая, забегала по комнате. Карен продолжала стоять у окна и дышать ртом, чтобы не задохнуться от невыносимой вони.

— Я ехала поездом, — ревела Лиза, — вошла в вагон и еще не доехав до первой остановки, осталась в нем одна. Это в час пик. А когда приехала на станцию, то пошла по подземному переходу, где живет всякий сброд. Знаешь, какой от них идет запах? Так вот даже они отворачивались от меня. Весь мой дом провонял. Пропали все мои наряды. Мимо моего мерседеса нельзя пройти, не боясь задохнуться. Боже мой, Карен, останови это. Мне не нужен твой Джефри. Я спала с ним, потому что мне нравилось его внимание, и только. Я просто хотела, чтобы у меня было то же, что у тебя. Можешь забрать его обратно, но только избавь меня от этой вони.

На минуту Карен задумалась. Затем подошла к интеркому и позвонила Жанет.

— Дефина пришла? — спросила она.

Было без двадцати десять. Дефина редко появлялась до половины одиннадцатого. Но прежде чем Жанет успела ответить, Дефина вошла в комнату.

— Ой-ой-ой! Пахнет крысой, что-то тут не так. — Дефина взглянула на Лизу. — Девочка, это не от тебя ли разит?

Лиза вытерла глаза и уставилась на Дефину.

— Не вижу ничего смешного.

Дефина взглянула на Карен.

— Начальник, а тебе бы следовало поговорить с сестрой о правилах личной гигиены.

— Прекрати это! — заорала Лиза. — Я знаю, это ты сделала! Я уже сказала Карен, что сделаю все, что хотите, только бы пропала вонь.

Дефина вздернула брови, откинула голову и посмотрела на Лизу.

— Если ты кладешь дерьмо себе в сумку, то не удивляйся, что оно воняет, — сказала она. — Нечего винить меня в этом.

Карен взглянула на подругу.

— Ди, это твоих рук дело?

Дефина вытаращила глаза.

— Подружка, это не в моей власти. Люди сами должны отвечать за то, что натворили. Я ничего ей не делала.

Лиза подняла вой. Она упала на ковер и закрыла лицо руками.

— Помогите мне! — вопила она. — Это нечестно. Вы должны мне помочь!

Дефина набросилась на Лизу, как разъяренная кошка, защищающая своих котят.

— Честно? — спросила она. — Какое ты имеешь право говорить о честности? У тебя есть старшая сестра, которая к тебе так хорошо относится, заботливый муж и двое здоровых детей. Это больше, чем имеют многие, чего тебе еще недостает? А ты забрасываешь детей, обманываешь мужа, пакостишь сестре — и смеешь говорить о честности! Ох, тебе бы помолчать! Ты не видела от Карен ничего, кроме добра. Но тебе всего было мало: мало тебе было ее дружбы, подарков, мало денег. Ты все завидовала и злилась. Вот почему ты и провоняла.

— Не смей меня судить, — огрызнулась Лиза. — Сестра любит тебя больше, чем меня. Как ты думаешь, что я должна чувствовать по этому поводу? — Лиза повернулась к Карен. — И ты не можешь меня судить. Все, что тебе было нужно в постели, ты получала от своего мужа. Ты не можешь знать, что я чувствовала со своим.

Дефина подошла к Лизе и дернула ее за руку.

— Вставай скорее, а то из ковра никогда не выведешь вони. Я тебе советую, ступай домой и прими теплый душ с уксусом. Добавь еще немного слез. Не забудь про слезы: это самое важное. Ручаюсь — вонь пропадет, — сказала Дефина.

Лиза вскочила, оглядела присутствующих диким взглядом и бросилась вон из комнаты. Карен взглянула на Дефину.

— Что ты сделала? — спросила она.

— Я ничего не делала. Это она сама.

— Да брось ты. Это что-то приготовленное с мадам Ренольт?

Дефина пожала плечами.

— Ты же говорила, что ее тарабарщина не действует. Будь последовательной. Либо одно, либо другое.

— Ди, я знаю, что ты что-то сделала. И знаю, что сделала по дружбе. Но я должна сама о себе заботиться. И я буду делать все сама.

Дефина подсела к Карен и обняла ее.

— На тебя столько всего навалилось, — сказала она, — что мы с Карлом решили оказать тебе дружескую услугу.

Она опять приняла невинный вид.

— Но мы ничего не делали с Лизой.

— Ну да, конечно, — улыбнулась Карен и взглянула на подругу.

— Скажи пожалуйста, а теперь у нее это пройдет? — спросила она.

— Ага, — кивнула Дефина, — если только она не забудет про слезы.

33. Модное опоздание

Карен сидела на складном стуле в демонстрационном зале. Она ожидала, когда соберутся сотрудники К. К. Inc. Стулья были расположены в беспорядке — сегодняшняя встреча сильно отличалась от той, которую она организовывала всего несколько недель назад. Здесь не будет ни цветных слайдов, ни шикарных портфелей, как в прошлый раз.

Карен старалась казаться спокойной, хотя знала, что вестник потерь никогда не был особенно популярен. Помнится, в Древней Греции таких вестников убивали.

Карен знала, что ее ожидает буря недовольства, ведь большинство этих людей теперь окажется на грани полного краха. А после прошлого собрания многие из них, самые непрактичные, уже начали тратить деньги Norm Со, которые они никогда не получат. Кейси рассказал Карен, что одна из ее работниц купила новый кадиллак и припарковывала его на самом видном месте, чтобы другие женщины могли увидеть ее новую машину. Сообщение Карен будет для всех тяжелым ударом, и она не знала, кто из сотрудников останется ей верен.

А почему, собственно, они должны быть верны ей? — спрашивала себя Карен. Разве она не пренебрегала их интересами, когда была их шефом, можно сказать, их матерью? Она понимала, сколько людей пострадает от слияния с Norm Со, несмотря на все ее обещания. Стоит только появиться Norm Со, как масса людей потеряет работу. А девушки, которые трудятся и живут, как рабы, в Марианах? Продавая себя Norm Со, она сама становится рабовладельцем! Она опять вспомнила стихотворение, висевшее на стене в конторе Арнольда: «Я заперла свою сестренку и от жизни, и от света ради розы, ради ленты, за венок на голове». Может быть, она тоже запирала этих женщин, держала их в тюрьме за шарф, за кофточку, за свитер? Карен почувствовала, что она краснеет от стыда.

Карен всегда гордилась тем, что она если не спасает мир, то во всяком случае дает возможность заработать деньги нескольким сотням людей. Дает этим людям возможность оплачивать квартиру и покупать детские вещи. Теперь, в первый раз в жизни, ей приходилось отнимать у этих людей то, что она им обещала. А может быть, она уже давно отняла у них что-то гораздо более важное, чем эти деньги? Например, миссис Круз отдала годы своей жизни шитью, годы жизни — бесконечным стежкам, которые она сделала за все это время для изделий Карен. Это вполне соответствовало словам песенки: «Я заперла свою сестренку и от жизни, и от света…» К чему было это делать? Теперь Карен совсем не могла этого понять.

Люди спокойно беседовали между собой, и Карен почувствовала себя изолированной от них и такой одинокой, как никогда в жизни. Джефри любезно не показался. Люди, конечно, это заметили, но ей никто ничего не сказал. С кем она была теперь связана чувством или привычкой? Конечно, не с Джефри. А с сестрой? Ну с этим-то уж точно было покончено. Мать ей была не нужна, а Арнольд, хотя и добрый человек, но они очень уж далеки друг от друга. Тем более, теперь он болен. Был ли хоть один человек на свете, которому она близка? Карен стало так жалко саму себя, что она чуть не расплакалась. Но она сдержалась и незаметно смахнула навернувшиеся на глаза слезы. Сейчас нельзя жалеть себя — надо жалеть людей, ведь на их головы она сейчас сбросит свою маленькую бомбу.

Она взглянула в конец зала — там стояла Дефина со скрещенными на груди руками. Их глаза встретились. Карен поняла — надо начинать.

— Вы все знаете, что я должна сделать сообщение, — сказала Карен.

Она с удивлением заметила, что у нее дрожит голос. Она откашлялась.

— Когда мы встречались с вами и была обнародована сделка с Norm Со, я намеревалась работать с ними.

В зале раздался ропот, но она продолжала:

— Я была бы рада сказать вам сейчас, что мы будем работать с ними вместе, но это не так.

Ропот усилился и перешел в шум. Карен не стала пробиваться сквозь гул голосов. Она подождала с минуту, и затем продолжала, повысив голос:

— За это время я узнала много такого, что делает для меня невозможным принять предложение Norm Со. Это решение я должна была принять за вас всех. У меня не было выбора. В конечном счете, сделка с Norm Со принесла бы вред всем нам. Теперь мне кажется ясным, что, несмотря на их обещания, сделка означала бы только выездную работу и постепенное сокращение общего объема работ.

Опять начался ропот, но Карен продолжала.

— Конечно, это значит, — продолжала Карен, — что деньги, на которые вы рассчитывали, вы не получите. Это большое разочарование для всех нас.

Карен сделала паузу. Она рассматривала собравшихся. Мерседес Бернард резко вскочила, и хотя она как всегда полностью контролировала свои поступки, Карен увидела, что она была в ярости. Мерседес повернулась и вышла из зала. За ней следило множество глаз.

Карен опять посмотрела на собравшихся. Только Кейси улыбался. Ну он-то всегда боялся этой сделки. Остальные выглядели смущенными, рассерженными и абсолютно растерянными. Карен поймала взгляд миссис Круз. Ее широкое, желтоватое, морщинистое лицо не выражало никаких чувств, но она кивнула Карен. Это был благородный жест. И Карен почувствовала огромную благодарность к этой женщине. Карен с трудом подняла голову.

— Это еще не все плохие новости. Нам придется пройти серьезную реорганизацию, нам придется искать выход. Нам нужен выход, чтобы финансировать дом, который мы создали, когда начали бридж-линию. Поскольку вы владельцы акций, вы должны это понять. Я не могу вам сейчас сказать, во что выльется реорганизация. Честно говоря, я сама этого не знаю. Но я вам обещаю, что, как только мы выясним, каким путем будем действовать, я поставлю вас в известность и поделюсь с вами нашими планами.

У Карен сейчас не было никакого представления, как они будут финансировать производство в дальнейшем.

— Если кто-либо из вас не захочет больше иметь дело с нашей фирмой, я вас пойму, но буду очень разочарована. Я думаю, что сейчас мне больше нечего вам сказать. Дефина здесь, и она ответит на все ваши вопросы.

Карен глубоко вздохнула:

— Спасибо за то, что вы пришли, и разрешите мне сказать вам, как мне больно вас разочаровывать. Я прошу вас простить меня.

Теперь Карен уже не могла удержаться от слез и быстро вышла из комнаты вниз в свой офис.

Карен едва успела вытереть глаза, как дверь широко распахнулась, и в комнату ворвалась Мерседес. Карен резко повернулась. Мерседес нельзя было узнать — на ней лица не было от бешенства. Растрепанная, бледная, она казалась безумной. Всегда такая элегантная, сейчас она представляла собой нечто среднее между Мортицей Адамс и невестой Франкенштейна — аналогия напрашивалась сама собой. Казалось, что Мерседес открывает показ фильма ужасов.

— Что ты наделала, черт возьми? — спросила она Карен глубоким хриплым голосом, прямо взятым из таких фильмов.

— Я сделала то, что должна была сделать, Мерседес.

— Ах, ты сделала то, что ты должна была сделать? Я тоже так поступала. Иными словами, я сделала тебя. За эти восемнадцать месяцев ты появилась в дюжине журналов. Это все сделала я. Статья в пять страниц «Вейнити Феар»! А статьи в «Вог»? Я тебя протаскивала на каждое чертово телевизионное шоу, которое имело для тебя значение. Благодаря мне получился твой Париж! Я сделала твою известность. А теперь ты мне заявляешь, что я не могу получить свои деньги!

— Мерседес, никаких гарантий не было.

— Это что, утешение, что ли? Мне пятьдесят восемь лет. Ты знаешь, сколько лет у меня ушло, чтобы выбраться наверх и получить первое место в своем бизнесе? Тридцать лет. Я изучила производство. Я знала все и всех. И что же теперь? Я не из тех женщин, которые могут уютно проживать на социальное пособие и на пенсию. Я сделала тебя, Карен, и ты у меня в долгу.

Несмотря на свою вымотанность, Карен почувствовала, что ее охватывает злость. Почему они все думают, что она обязана им своим успехом? Джефри создал ее, Лиз Рубен создала ее, Билл Уолпер тоже создавал ее — а теперь еще и Мерседес. Карен вздохнула, готовясь сказать сама еще не зная что, когда в комнату вошел Кейси.

— Пошла вон, Мерседес, — сказал он. — Какого черта ты кричишь? Что ты знаешь? Ты ведь дала материал в газеты, когда они все рвались выхватить этот материал. Я был здесь с самого начала, когда мы с Карен тащили по снегу тяжеленную повозку в Блюменгдейл, чтобы показать им наш первый выпуск. Мы делали показ в товарном лифте. Продали все Мартину Траубу. Черт бы тебя взял! Уж поверь, что Карен дошла бы до всего сама, без посторонней помощи. И не устраивай здесь трагедию.

Мерседес сузила свои продолговатые глаза.

— А тебя кто спрашивает, маленькая дрянь?

— Ну хватит, Мерседес, прекрати. Можешь назвать меня негритянской проституткой, только убирайся отсюда, — сказала Дефина, входя в комнату.

Она закрыла дверь прямо перед носом толпившихся за дверью людей, среди которых была Жанет и другие секретари.

Мерседес посмотрела на Карен и глубоко вздохнула, как бы собираясь что-то сказать.

— Ты знаешь, что все, что я говорю — правда… — начала она.

Но Карен уже все надоело. С нее было достаточно.

— Мерседес, тебе пора уходить. Кейси, ты можешь помочь Мерседес упаковаться?

— С удовольствием, — сказал Кейси и последовал за Мерседес.

Потрясенная Карен смотрела им вслед.

— Она так взглянула на меня, — сказала Карен, — как будто хотела, чтобы я умерла. Боже, что приходится переживать!

— Да, — сказала Дефина. — Жизненный опыт — это то, что ты получаешь, когда не получаешь того, что хочешь.


Она всю жизнь работала много и долго, но так и не знала, для чего она работает. Уж во всяком случае, не ради того, что случилось. Наступившая в комнате темнота казалась зловещей и угрожающей. Карен казалось, что здесь, на девятом этаже, она находится в невесомости, плавает в пространстве, оторванная от всех. Порвана связь с Джефри — значит, она действительно совершенно одинока.

Карен провела весь день и вечер в офисе Джефри, разбирая вместе с Кейси и Ленни деловые бумаги. Это было не только утомительно, но и удручающе — все было спутано. Виновата ли она в том, что во всем полагалась на Джефри? Не повторила ли она ошибку многих женщин, предоставлявших своим мужьям вести дела вместо себя? Но в мире моды именно так и было, дела велись именно таким образом. Ив Сен-Лоран и Пьер Берже, Валентино и Жанкарло Джиаметти, Калвин Клейн и Барри Шварц, Христиан Лакруа и Бернард Арнолт. Даже такой мастер как Ральф Лорен работал с Питером Стромом. И все они были настоящие мужчины и действовали в крутом мужском деловом мире. Если бы женщины-дизайнеры не имели поддержки своих блестящих партнеров, им бы пришлось через один или два года закрыть свое дело. Дизайн слишком много требовал от модельеров. Нельзя было одновременно творить и управлять делом. Разумеется, она была не хуже других дизайнеров, измученных творческой работой. Теперь, когда она поняла, в каком состоянии находятся их дела, она пришла к выводу, что Джефри не смог справиться со своей задачей. Это легло теперь дополнительным бременем на ее плечи. И Карен боялась, что она не выдержит такой тяжести.

Она знала, что тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год был лучшим для Лакруа, когда все цены на его товары выросли на сорок процентов. Но он потерял при этом восемь миллионов долларов. Судя по бумагам, которые ей показал Ленни, можно было предполагать, что бридж-линия будет иметь успех, и К. К. Inc. могла бы поставить ее. Но сейчас Карен была настолько переполнена всем случившимся, что не могла сделать соответствующих выводов из ситуации и отослала Кейси и Ленни домой.

Наконец она осталась одна. Совсем одна. Идти было некуда. Карен не хотела возвращаться в свою квартиру. Она стояла у окна и смотрела вниз на мелькавшие огни машин, мчавшихся по Седьмой авеню. Она пыталась представить свое будущее без Джефри.

Карен никогда не оставалась долго в офисе Джефри — это было его владение. Она держалась, насколько возможно, подальше от финансовых дел, банкиров, счетов и деловых бумаг. Однако сейчас она прошлась по ковру и села в кресло рядом с диваном. Это было кресло Джефри. Он всегда здесь сидел по утрам во время заседаний, и кресло сохранило его запах. Было ли это мыло или шампунь (он никогда не употреблял духи), но все-таки было совершенно ясно — кресло пахнет Джефри. Сейчас, сидя в этом глубоком кресле, Карен, несмотря на свою злость, испытала вдруг невыносимую тоску по своему мужу, желание быть с ним.

Выступление перед сотрудниками К. К. Inc. было очень трудным. Но еще труднее будет вести дело. Как она обойдется без Джефри, без его помощи? Может, Джефри прав? А без Джефри и без К. К. Inc. что у нее оставалось? Карен почувствовала жалость к себе, и на глазах ее появились слезы. Она начала плакать и уже не могла остановиться. Как она гордилась тем, что никогда не плачет! Да, очевидно, она не знала ни себя, ни своих друзей. Казалось, она работала так много, а достигла так мало. Ни семьи, ни брака, ни детей, ни бизнеса — все распалось, все пошло прахом.

Теперь, одна в этом темном офисе, Карен почувствовала, что она не сможет обойтись без Джефри. Она поздно вышла замуж, к ней поздно пришел успех… она не сможет отказаться от всего этого так просто. Она этого не вынесет. Ведь у нее еще много времени впереди, далеко до одинокой старости. Может быть, еще можно как-нибудь сохранить их брак с Джефри? Может быть, Дефина права? Она говорит, что действия Джефри — всего лишь реакция на ее собственные действия. Реакция на ее вечное отсутствие, так же как и на ее растущую славу. Он устал от ее проблем. Например, проблема с ребенком. Она всегда считала себя такой хорошей и правильной, а по сути, может быть, это она подвела Джефри?

И хотя она была оскорблена и зла на Джефри, она чувствовала, что с потерей мужа она теряет слишком много. Ведь в конце концов она росла вместе с Джефри, вся история ее жизни связана с ним. Как продолжать жить одной? Эта мысль страшно мучила Карен. Неужели она станет женщиной неопределенного возраста и, как некоторые, будет появляться в обществе под руку с приятным молодым человеком? Неужели она кончит как бедняжка Шанель — одна, без любви и детей?

Карен глубоко вздохнула. Казалось, она впитала в себя запах Джефри. Сейчас ей было трудно поверить, что какое-то время она смотрела на Билла Уолпера как на возможного партнера. На эту лживую свинью! В нем было все, что она ненавидела в бизнесменах — жадность, жестокость, готовность на все ради прибыли. На одну минуту ей показалось, что темнота офиса напоминает темноту сайпэнских бараков. Только здесь не было крыс и грязи; зато было чувство полной безнадежности. Она подумала об Арнольде, о том, с каким презрением он говорил о кровавых деньгах. С содроганием она вспомнила следы крови на грязном полу больницы. Что будет со всеми этими людьми, со всеми этими несчастными? Что будет с ребенком? Она уже послала чек мистеру Дагсвару, но она понимала, что этого мало. Что еще она может сделать?

Карен почувствовала себя загнанной в угол, как заключенный в камере. Она была женщиной средних лет, женщиной, обладавшей талантом, талантом дизайнера. Но как ей теперь продолжать? И как она может остановиться?

Может, она должна простить Джефри? Другие женщины прощали неверных мужей. Если он спал с ее сестрой только для того, чтобы причинить ей боль, тогда еще можно простить. Что это было с его стороны — смелость или трусость? Теперь Карен думала, сможет ли она найти путь, чтобы простить Джефри. Но, даже если она не сможет простить его, она должна обсудить с ним дела, должна набросать планы на будущее. Она обязана думать о будущем.

Карен подняла трубку и медленно набрала номер, который Джефри оставил ей. Он снял трубку. При звуке его голоса Карен почувствовала, как сердце ее громко забилось.

— Джефри, это Карен. Нам нужно поговорить.

34. Дело закрыто

Карен дожидалась Джефри в его офисе. Некоторое время она просидела в темноте, но зная, что Джефри был уже на пути в офис, она заставила себя встать со стула и включить отвратительно яркий верхний свет. Карен подошла к зеркалу, висевшему за дверью, и стала рассматривать свое лицо. Хотелось определить, насколько оно пострадало за это время. Черт возьми, ей нужны были подтяжка лица, недельный отдых и прежде всего компетентная юридическая консультация. Но все это потом, после приезда Джефри.

Карен подошла к этажерке, стоявшей за письменным столом. Перед ней были фотографии, снятые в день вручения Приза Оукли. Карен взглянула на фотографии и отвернулась, чтобы не расплакаться. Она открыла ящик, хотела взять носовой платок, но платка в нем не было, и она открыла следующие два ящика. Однако там тоже ничего не оказалось. Неужели мужчины никогда не нуждаются в носовых платках? Может, они никогда не сморкаются? Однако в нижнем ящике она обнаружила несколько бумажных салфеток. Под салфетками лежала жестяная коробка. Она была заперта, как показалось Карен. Простая жестяная коробка как-то не вязалась с Джефри. Что он мог в ней хранить? Карен достала коробку из ящика. Она боялась, что в ней могут быть любовные письма или фотографии Лизы, хотя это было маловероятно. Все равно, она должна открыть коробку и узнать правду. Она должна знать, действительно ли Джефри любит ее сестру.

Коробка оказалась не запертой. В ней находились слайды. Карен посмотрела на свет один из слайдов. Это была фотография картины, написанной Джефри. Она никогда ее прежде не видела — обнаженная натура, но совсем не такая, как те, в Вестпорте. В ней чувствовался стиль Джефри, но это была совсем другая живопись. Явно другая.

Слава Богу, это обнаженная — не Лиза, подумала Карен и глубоко вздохнула. Она взяла следующий слайд. Опять обнаженная, и опять — не Лиза. Карен посмотрела всю коробку — несколько дюжин слайдов. Откуда у Джефри нашлось время сделать все это? — спрашивала себя Карен. Теперь, когда были просмотрены все слайды, она убедилась, что обнаженная была всюду одна и та же женщина, блондинка. Каким-то образом в этой живописи Джефри удалось передать нежность и хрупкость модели. Может быть, эта женщина действительно нежна и ранима? Трудно сказать, как создавалось впечатление: от позы, от ее личности, или это было искусство исполнения. Но Карен никогда не замечала в прежних работах Джефри такой тонкости и выразительности. Почему-то эти картины напомнили Карен произведения Дега, хотя исполнены были совсем в другом стиле. Лицо женщины на картине трудно было разглядеть. Были изображения со спины и в профиль, были фотографии, где видна только часть лица или кончик носа. Сейчас Карен разглядывала профиль женщины. Почему Джефри держал эти картины в тайне — ведь это настоящая живопись! Это его будущее. Что вообще все это значило?

Сейчас Карен казалось, что тайна этих слайдов гораздо важнее, чем связь Джефри с Лизой. Она знала, что Джефри всегда считал себя художником, так же как и она. Коробка со слайдами не должна была быть тайной от нее. Почему же именно от нее он скрывал эти картины? Ведь это самое лучшее, что он сделал после колледжа.

Карен показалось, что ее начинает тошнить. Это ощущение возникло где-то в глубине. Когда она была зла на Джефри, она могла раскидывать его вещи по полу, могла беситься — она боролась и была полна энергии. Она даже строила планы на будущее. А теперь эта коробка Пандоры, внесшая разлад в ее душу, лишила ее сил. Она по-настоящему испугалась.

На дне коробки лежали какие-то бумаги. Карен вытащила их. Здесь было свидетельство Джефри о рождении, несколько вырезок из газет «Бизнес Уик» и «Уолл-стрит Джорел», с заметками о картинах Джефри. Ничего особенного, не о чем волноваться, она неадекватно реагирует на открытие. В конце концов, за эти три месяца произошло столько событий, что у них с Джефри не было времени обсудить эти картины. Тем не менее, Карен продолжала рассматривать бумаги. Ей попался договор на покупку мансарды Перри, она быстро проглядела документ и вдруг остановилась.

Вообще Карен плохо разбиралась в официальных документах, но ее поразило, что осторожный Джефри отдавал сразу сто пятьдесят тысяч долларов, при покупательной стоимости мансарды в восемьсот тысяч долларов. Что он, с ума сошел, что ли? Однако Джефри согласился купить мансарду Перри. Теперь она вспомнила прощальный визит Перри и его замечание: «mi casa, su casa». Вот почему он отдал ей ключ и сказал, что «его дом — ее дом».

Сейчас Карен казалось, что страх, затаившийся где-то в глубине живота, стал подниматься и сдавил ей грудь. Что задумал Джефри? Не готовит ли он ей новый сюрприз в бесконечном списке сюрпризов? Она покачала головой и продолжала рассматривать бумаги. Здесь были план дома в Вестпорте и копия контракта на его строительство, а также фотография Джефри и его отца. Карен отложила бумаги в сторону и задумалась, стараясь найти ключ к разгадке тайны. Казалось, что Джефри собрал в этой коробке все, что ему было необходимо, все, что он любил. Жестяная коробка была чем-то вроде сумки школьника, который решил удрать из дома и собирает в нее все, что ему нужно. Может быть, Джефри тоже думал сбежать? Карен стала опять перебирать бумаги и слайды и вдруг увидела еще одну фотографию. Это был недавний снимок. Она это определила по цвету волос Джефри. Похоже, что снимок сделан где-то в Манхэттене. Джефри стоял, обняв какую-то женщину. Слава Богу, это не Лиза, подумала Карен. На снимке была высокая и элегантная блондинка. Джефри смотрел на нее, и его лицо, казалось, отражало их взаимное чувство. Карен узнала этот взгляд, и на глаза ее навернулись слезы. Когда-то Джефри так смотрел на нее. Как давно это было!

Лицо женщины было затенено шляпой, частично виден был только профиль. Мучительно знакомое лицо, думала Карен. Несомненно, это была женщина с картин Джефри. Карен долго и пристально рассматривала снимок, надеясь вспомнить, где она видела это лицо. В тот момент, когда ей показалось, что она уже что-то угадала, зазвонил телефон. Карен продолжала смотреть на снимок, а телефон продолжал звонить. Кто это может быть? Билл Уолпер уже отзвонился. Может быть, звонит Джефри? Он отменил свою встречу с ней? Она боялась ответить на звонок, боялась узнать. Наконец все-таки сняла трубку. Это был Роберт-юрист.

— Карен, как я рад, что застал тебя, я тебя всюду ищу. Послушай, нам нужно поговорить.

— Сейчас одиннадцать часов ночи, Роберт, мне не о чем с тобой разговаривать в такое время, да и в любое другое.

— Карен, послушай, моя жизнь зависит от этого разговора. Фирма вложила массу времени и денег в дело. Если ты не пойдешь на сделку, то я в глубоком дерьме. Во всем обвинят меня. Уолпер вышел на военную тропу. Я пропал. Подбрось мне кость, Карен, чтобы мне было с чем к ним вернуться. Даже если ты не хочешь иметь дело с Norm Со, давай возьмемся за парфюмерное дело. Может быть, Унилевер заинтересуется. Я мог бы взять все, что ты предложишь. Сейчас, конечно, не так, как в восьмидесятых годах, но все же еще что-то можно сделать.

— Я не могу говорить с тобой сейчас, — сказала Карен. — Я должна поговорить с мужем.

— Послушай, Карен, я не хочу вмешиваться в его личные дела, это не в моем стиле. И об его делах я ничего не хочу знать. Но дело есть дело, а личная жизнь — это ваша личная жизнь. Джефри меня поставил в безвыходное положение, сама знаешь. А он — это твоя семья. Но я хочу, чтобы ты знала, что я на твоей стороне.

— Заткнись! Катись к чертовой матери! — сказала Карен и бросила трубку.

Его личные дела? Какие еще там дела? Что там происходит?

В этот момент вошел Джефри. Он выглядел очень плохо, был весь какой-то помятый. Карен, которая привыкла видеть его всегда подтянутым и в хорошей форме, была сильно удивлена. Его почти седые волосы были взъерошены, один манжет был расстегнут. Это было так непохоже на Джефри, что даже тронуло Карен и придало ей некоторую уверенность. Если он так расстроен, подумала она, то, может быть, есть шанс, что все уладится.

— Что нам делать? — спросила Карен.

— Мы должны подписать контракт с Norm Со, если это еще возможно. Я думаю, мы еще неопоздали.

Его голос звучал глухо, почти невнятно.

— Я не о бизнесе говорю, — сказала Карен.

— Между нами остался только бизнес. Это все, что у меня осталось с тобой.

Его ответ был как удар в живот. Пожалуй, она была права, когда думала, что Джефри не любит Лизу. Но откуда она взяла, что он продолжает любить ее? Она, наверное, с ума сошла! Жена, которая вызывает своего бывшего мужа для объяснения среди ночи. Неужели она действительно верила, что сможет примириться с ним? Она все еще играла роль Клеопатры. Нет, теперь она должна узнать все: кто была эта женщина на картине, когда это началось — в общем, все.

Что касается Джефри, его интересовало только одно — бизнес.

— Карен, ты должна поверить мне, — сказал он. — Наша компания не сможет выжить без, Norm Со. Наша гибель — только вопрос времени. Я продумал все возможности — это единственная. Неважно, как ты относишься ко мне, неважно, как я поступил с тобой. Важно одно — уладить дело с Norm Со. Это твое будущее тоже. Иначе меньше чем через два года ты будешь выброшена из бизнеса.

Карен была так сбита с толку, что до этой минуты плохо сознавала, что она теряет все. Потерять ребенка Синди, потерять Джефри и наконец, потерять свою компанию — это было сверх ее сил, она не могла этого вынести. У Карен начали дрожать руки, потом все ее тело охватила дрожь. Чем больше она старалась справиться с собой, тем больше дрожала. Кажется, все ее мышцы вышли из повиновения. Она могла поверить, что Джефри был зол на нее и хотел оскорбить ее. Но то, что он ее просто не любил, убило Карен. Ей казалось, что она умирает. Однако это было правдой: прежняя легковерная Карен, жившая во лжи и в постоянном страхе, умирала. Кто теперь придет на ее место?

— У меня есть другие возможности, — сказала она, — например, я могу заняться парфюмерией.

— Без меня тебе это не удастся. Они тебя растерзают. Так или иначе, у тебя нет ни времени, ни денег. Тебе нечем себя подстраховать. Посмотри, что случилось с Норис Кливленд, Тони Дефризом и Сюзаной Роунз. Я знаю рынок и знаю бизнес. Ты не сможешь быть одна. Только я могу защитить тебя, Карен.

— Ты?!

Он вздохнул и покачал головой.

— Послушай, неужели мы не можем стать выше этого? — спросил Джефри. — Мы же взрослые люди.

— Что же ты все-таки хочешь, Джефри? — спросила Карен спокойным голосом.

— Я хочу начать жизнь сначала, Карен, вернуть ее себе. Я отдал эти годы тебе. Разве этого мало? Я перестал заниматься живописью и занимался только тобой. Я сделал тебя. Я дал тебе мое имя и сделал это имя знаменитым. Ты делала все, что хотела. Ты стала дизайнером. Теперь пришла моя очередь. Мы продадим наше дело Norm Со. Я получу свою долю и получу обратно свою жизнь, я верну прошлое. Я должен заниматься живописью, я должен стать самим собой. Теперь всякая сволочь, которая считает меня пустым местом, не посмеет меня оскорблять. Я беру деньги и удаляюсь, а ты можешь продолжать заниматься своим моделированием.

Теперь, когда Карен услышала его слова, страх ударил с новой силой, как будто у нее перед носом захлопнули дверь. Теперь только она поняла с абсолютной ясностью, что Джефри не любил ее.

— Ты всегда собирался бросить меня, — сказала она. — Ты уже давно это запланировал. Ты так устроил свои дела, чтобы можно было спокойно уйти. Ты купил мансарду на свое имя, но тебе нужны деньги, и ты хочешь продать меня в рабство.

— Это неправда. То, что я тебе предлагаю, — удачная сделка. Но знаешь, в жизни всякое бывает. Люди меняются, и я изменился. Ты меня и переделала. Как, ты думаешь, я должен был себя чувствовать в твоей мастерской, когда ты играла роль художника-мастера? Ты занималась своим проклятым дизайном, была увлечена работой. А я тем временем занимался деньгами и имел дело с банками. А ирония в том, что настоящий талант у меня, а все эти дурацкие журналы, газеты и телевидение были сосредоточены только на тебе. Они все верили, что творец-художник — это ты. Это просто смешно. Ну, в конце концов, ты получила свое. Теперь моя очередь. Я предлагаю тебе заключить сделку и разойтись с миром. Мы можем начать жить каждый по-своему.

Только теперь Карен поняла, как Джефри ненавидит ее. Она поняла, что он всегда соревновался с ней и завидовал ей. С самого начала он хотел держать ее на задворках, а теперь во всех своих неудачах обвинял ее. Она знала, что он отошел от живописи, потому что никогда не смог бы выдвинуться и стать знаменитым. Но он не хотел себе в этом признаться. Он хотел думать, что она была причиной его добровольной жертвы. Это оправдывало его отход от искусства. И теперь, когда он и Билл решили использовать ее, чтобы сделать ее имя еще более известным, его эгоизм не смог смириться с ее славой. Карен поняла, что любые ее достижения унижали его в его собственных глазах, и это бесило его.

— Ты мне завидуешь, — сказала Карен.

Теперь она все поняла. А ведь раньше она верила ему, когда он говорил, что он более талантлив, чем она. Но разве Дефина, Перри и Карл не говорили ей правду? Она просто не хотела им верить. Было гораздо приятнее думать, что ее муж более одарен, чем она, и быть счастливой.

— Ты мне завидуешь, — повторила Карен.

— Не будь дурой. Это просто смешно, — огрызнулся Джефри. — Чему я могу завидовать?

Карен ему не ответила. Она все еще сжимала в руке скомканный снимок.

— Скажи, пожалуйста, а это еще что за дрянь? — спросила она.

Джефри взглянул на снимок, и Карен увидела, как кровь прилила к его лицу.

— Где ты это нашла? — спросил он.

— Карен Каан — девушка-детектив, — ответила Карен.

— Значит, ты знаешь насчет Джун? — спросил он.

Сначала Карен не смогла сообразить, что он имел в виду:

— Месяц июнь?

Но потом она поняла, что он говорит о Джуне Джэррик. Это она была на снимках, и для нее Джефри покупал мансарду. Джуна была невестой Джефри, когда он был художником. Он оставил ее, и тогда с досады она вышла замуж за Перри и бросила его после смерти Лотти. Джуна богата и принадлежит к его кругу. Она из тех, которые любят выходить замуж за художников. Вот почему она пришла на bat mitzvah Тифф, вот почему она была в Париже. Карен мельком видела ее там. Карен вспомнила, как она пыталась отыскать Джефри, когда он якобы проводил вечера за покером или обсуждал дела Norm Со. Она покраснела от стыда. Конечно, Джуна вернет Джефри его молодость, будет лелеять его искусство, вдохновлять его. Она всегда любила играть эту роль. Но сейчас она будет иметь дело с очень богатым человеком, с тем, кого она когда-то любила и потеряла. Теперь Карен знала все, и она была готова к объяснению с Джефри. Мадам Ренольт была права. Карен казалось, что она истекает кровью.

Она попыталась посмотреть на все глазами Джефри. Он всегда любил Джуну и жалел, что бросил ее. Развод Джуны с Перри сделал возможным его сближение с ней. Как привлекательны для Джуны были деньги Джефри, и как он сможет утешить ее в потере ребенка. У Джефри это прекрасно получится.

— Как давно это началось? — с волнением спросила она Джефри.

Он отвернулся.

— Больше года назад?

Он едва заметно кивнул головой. Карен вспомнила прошлый год. Как часто она бывала занята, работала допоздна. Это облегчило Джефри его действия. Она ведь ничего не подозревала. Потом она вспомнила, как они занимались сексом в Париже. Их прощальное траханье?

Она была глубоко оскорблена. Интересно, знает ли семья Джефри о том, что происходит? Роберт, конечно, знает. Когда они приезжали в Вестпорт, все смотрели на нее с жалостью. Одобряют ли они Джуну — это совершенство? Краска стыда и унижения залила лицо Карен.

— Перри знает?

— Нет, — ответил Джефри. — Если бы он знал, он не продал бы мне мансарду.

— Значит, этот чердак был для вас обоих: для тебя и Джун?

Джефри кивнул.

«Итак, — думала Карен, — Лиза была только маскировкой, еще один способ унизить меня и мою сестру. Он, наверное, хотел, чтобы я со временем обо всем узнала. Он был уверен, что Лиза не выдержит и однажды расскажет мне все».

Карен взглянула на своего мужа. Она решилась.

— Послушай, Джефри, — сказала она, — я могу простить тебе твой обман и ложь, но не могу простить то, что ты хочешь разбить мою жизнь. Ты готов продать мой талант и мое имя за свое будущее. Хочешь заниматься живописью — пожалуйста, я тебе никогда не мешала это делать. Наоборот, я очень хотела, чтобы ты писал. Я могла бы найти другого менеджера, Джефри, но я не хотела другого мужа. Ты думаешь, что ты великий бизнесмен, который вершил все дела? Ошибаешься. Компанию создал мой талант. Спасибо тебе за помощь, но я найду кого-нибудь другого, кто может делать твою работу. Роберт уже обратился ко мне. Я не продам дело Norm Со, я буду продолжать работать. У тебя останется дом в Вестпорте, и ты будешь получать тридцать процентов от бизнеса. Но ты никогда уже больше не будешь контролировать его. Я буду вести дело, даже если не буду получать от него выгоды. Может быть, у меня ничего не выйдет, и тогда ты не получишь ни одного пенса.

Ярость Карен росла с каждой минутой. Она должна была, наконец, сказать всю правду, и прежде всего — себе.

— Посмотрим, как Джун выйдет за тебя без денег Norm Со. Посмотрим, как ты сможешь выкупить мансарду у своего лучшего друга без кровных денег своей жены. Посмотрим, как далеко ты уедешь со своими обнаженными красотками. Посмотрим, как тебе понравится быть не таким уж и талантливым, как ты о себе мнишь.

Джефри побледнел. Сейчас лицо его было таким же белым, как его седые волосы. Карен, сама не зная почему, отвернулась. Несмотря на свое бешенство, она испытывала стыд, хотя стыдиться надо было не ей, а Джефри. Ну что ж, подобное случалось и с другими женщинами, подумала она. Только, как всегда, она немного запаздывала.

— Я буду бороться, Джефри, — сказала она. — Развод тебе дорого обойдется. А теперь убирайся вон.

— Ты об этом пожалеешь, Карен.

Это было все, что он сказал.

— Я уже жалею, — ответила она.

35. Завершение расследования

Карен лежала на диване в своем офисе. На потолке сменялись движущиеся отблески уличных огней, и Карен бездумно смотрела на игру света и теней над головой. Дождь, собиравшийся с самого утра, все-таки начался, и капельки воды чертили на оконном стекле причудливый рисунок, напоминавший паутину. Они напомнили Карен предсказание мадам Ренольт: ей необходимо разорвать паутину жизни, в которой она запуталась. Это будет болезненно: придется рвать путы с кровью. У Карен было ощущение, что где-то внутри, очень глубоко, началось кровотечение; так глубоко, что казалось почти незаметным. Мадам Ренольт во всем права. Карен пыталась ткать паутину в своем уголочке, но у нее не осталось шелка, не из чего было делать нить. Все пошло прахом. Она лежала одна, опустошенная и обессиленная.

Карен ночевала у себя в офисе и несмотря на тяжелое настроение, заснула. Но в семь утра ее разбудил телефонный звонок. Мягкий голос Центрилло звучал успокоительно, но неопределенно. Она тоже не могла ничего ему сообщить, тем более теперь. Центрилло сказал, что звонил ей несколько раз и что у него есть новости. Она должна приехать к нему в контору.

— Сейчас? — спросила Карен.

— Я полагаю, что лучше прямо сейчас, — сказал он.

Карен была так измучена, что с трудом понимала, что он еще хочет ей сказать. Может быть, нашли ее мать? Теперь, когда все рушилось вокруг нее, сможет ли она выдержать новое сообщение? Однако она заставила себя встать, вымыться, одеться и поехать в Бруклин.

Карен вышла из машины на Джей-стрит и поднялась по ветхой деревянной лестнице в контору Центрилло. Сердце ее тяжело билось, но не от страшного объяснения с Джефри, а от краткого телефонного разговора с Центрилло. Сейчас, стоя перед дверью, она пыталась вспомнить, что он ей сказал.

— Я думаю, что мы нашли ее, — прозвучал тогда в трубке его глубокий баритон. — У моего агента есть информация, но он передаст ее только лично вам.

Тогда Карен так крепко вцепилась в телефонную трубку, что ей даже показалось, что из-за этого связь с Центрилло прервалась. Но нет, его голос продолжал звучать. Что он еще говорил? Она постаралась припомнить. И вспомнила, как он, откашлявшись, видимо, от неловкости, объяснял:

— Видите ли, миссис Коган, мой агент настаивает, чтобы ему заплатили вперед и наличными.

— Он действительно нашел ее? — спросила Карен.

— Я полагаю, что да, но он настаивает на уплате прямо сейчас. Вы знаете, я обычно так не делаю, но… — он опять откашлялся, — мистер Пейдж немного отступает от правил.

И вот теперь она стояла перед деревянной дверью с надписью, сделанной золотыми буквами. Она подождала немного. Сердце страшно колотилось. Казалось, что даже кожа вздрагивает от его ударов. Карен прижала руку к груди, стараясь успокоиться, но ей не удавалось: ведь за дверью ее ожидало раскрытие тайны — она узнает, кто ее мать, узнает, кто она сама. Нет, она не могла успокоиться. Сердце продолжало бешено колотиться. Карен отняла руку от груди и открыла дверь.

В маленькой прихожей сидела все та же девица с высокой прической. Девица углубилась в чтение учебника, край которого высовывался из-за конторки. Оторвав глаза от книги, она не успела даже поздороваться с Карен, как открылась дверь и Центрилло сказал:

— Входите, пожалуйста, миссис Коган.

В его кабинете как всегда было чисто и уютно. В дубовом кресле напротив письменного стола Центрилло сидел маленький человечек. Карен бросились в глаза его длинные ногти. В облике человечка было что-то крысиное: узкий и длинный нос, близко посаженные глаза, выглядывавшие из-под костистого лба… На нем была серая рубашка, размера на два больше необходимого. Из-под крупного кадыка свешивался дешевый галстук. Карен взглянула на Центрилло. По сравнению с крысоподобным человечком, сидевшим напротив, вид этого плотного и аккуратно одетого мужчины подействовал на нее успокаивающе. Центрилло отодвинул предназначавшийся ей стул подальше от агента, как будто боялся, что тот может заразить Карен.

— Миссис Коган, — сказал он, — это мистер Пейдж, который произвел очень удачное расследование для вас.

— Вы действительно думаете, что нашли мою родную мать? — спросила Карен.

Агент вытащил смятый конверт.

— У меня товар, — сказал он, — который продается только за наличные.

Она кивнула.

— Я покажу свое, когда вы покажете ваше.

Центрилло слегка передернуло, и он перебил агента:

— Мистер Пейдж использовал свои методы, не всегда действуя по принятым правилам.

— С каких это пор взятка стала необычным делом? Какие еще правила я нарушил? Я и раньше так работал. «Договариваешься» с судом. Получаешь разрешение, а тут выбирай: поболтать с кем-нибудь, кто знает дело, либо потратить несколько баксов, чтобы разрешили взглянуть на документы, на которые смотреть не положено. Я сделал и то, и другое — получил товар и связался с людьми, которые дали мне нужный материал. Теперь они ждут платы.

Центрилло перегнулся через стол.

— Зачем говорить таким тоном, здесь никто тебя не обижает, — сказал он.

Центрилло явно покровительствовал Карен, и хотя это выглядело смешно, но она была тронута и благодарна ему за это. Тип, сидящий напротив, казался очень ненадежным малым, можно ли верить его словам? Она засунула руку в сумку и вытащила конверт с вложенными в него деньгами. Карен протянула конверт Центрилло, а не Миносу. Центрилло, извиняясь, пожал плечами, раскрыл конверт и разложил семь тысяч долларов на столе в семь аккуратных пачек, по тысяче долларов в каждой.

— Посмотрим теперь, что есть у вас, — сказал он.

Минос раскрыл конверт. Сначала он вытащил какие-то фотографии.

— Сперва я нашел миссис Талмидж. Она живет в доме Святого Августина для престарелых. Здесь я мало что узнал. Она запомнила только имя, да и то потому, что были какие-то неприятности с удочерением. Пришлось внедриться в дом и притвориться, что я хочу с ней встречаться. Ну, знаете, за это надо платить. Пришлось также просмотреть всю ее коллекцию фотографий, но это далеко не все, что она могла показать мне. Ну, так или иначе, но я заполучил-таки название агентства. Понял, с кем надо встретиться. Поехал в Чикаго. Использовал обычный прием — с подставным лицом. Пришлось трудновато. Папки были уже отосланы в архив.

Он показал на фотокопию.

— Вот фотография места и дома, где вы жили.

Карен взглянула на снимок. Чикаго, улица Фредерикстон, дом номер 2881. Тот же, что на фото из альбома Белл. Минос вытащил другую маленькую черно-белую фотографию. Девочка Карен стоит перед домом. Ей захотелось выхватить снимок из его рук. Минос достал еще одну фотографию — современную, цветную, на глянцевой бумаге.

— Видите: тот же дом, тот же кирпич и тот же номер. — Он протянул ей оба снимка, чтобы Карен могла сличить их. Оба номера были одинаковы, расположены на одном уровне, на той же кирпичной стене. Более поздний номер был перекрашен. Теперь он был виден не на черном, а на белом фоне. Стена была вымазана белым как раз в том месте, где находилась голова Карен на другом, черно-белом снимке. Пейдж протянул ей и еще одну фотографию — снимок всего дома.

— Мария и Альфредо Ботеглиа, — сказал он.

Карен перевернула фотографию и увидела эти имена, написанные на оборотной стороне снимка. У нее задрожали руки.

— Он умер, — сказал Пейдж. — Она — вдова. Живет одна. Я поговорил с соседкой. Та помнит, что у них когда-то был ребенок, но потом он исчез.

Он протянул Карен следующий снимок. Фотография была неясная: женщина стоит перед магазином с коляской для покупок. Она была небольшого роста, полная, с седыми волосами. Ее лицо было трудно рассмотреть, потому что на него падала тень от столба. Пейдж показал еще одну фотографию той же самой женщины, на которой она была снята в профиль, в момент, когда укладывала покупки в голубой понтиак. В профиль она была совсем непохожа на Карен, хотя нос был довольно крупным. Карен внимательно вглядывалась в лицо своей родной матери.

Пейдж дал ей фотокопию некролога Альфредо Ботеглиа. Он умер всего два года назад. Они были католиками. «Значит, я тоже католичка, — с удивлением подумала Карен. — Я — американская итальянка?» — Но может быть, она не была дочерью Альфредо. Она повернулась к Пейджу.

— Вы с ней разговаривали? — спросила она.

— Меня предупредили, чтобы я не входил в контакты, — ответил Пейдж. — Я думаю предоставить это вам.

Карен кивнула. От волнения у нее перехватило дыхание. Она опять взяла фотоснимок Марии Ботеглиа. Остальные бумаги она передала Центрилло. Тот начал их внимательно разглядывать. Но Карен уже знала его ответ. Она не нуждалась в подтверждении Центрилло, все было правильно. С трудом оторвав глаза от фотографии Марии, она повернулась к Пейджу.

— Спасибо, — сказала она.

Это было все, что она смогла произнести.

36. Две матери

Карен стояла на тротуаре напротив дома 2881, расплачиваясь с таксистом. Она приехала прямо из конторы Центрилло в Лагардию и вскочила в двухчасовой самолет на Чикаго. Учитывая разницу во времени, сейчас было только три тридцать, а ей казалось, что за эти два часа она прожила целую жизнь.

Район, в котором она оказалась, был вполне приличным рабочим районом. Все дома были послевоенной постройки. Дом-ранчо, принадлежавший семье Ботеглиа, стоял между двумя другими домиками. Рядом был припаркован голубой понтиак. Она запомнила машину, которую видела еще на фотографии. Карен решила соблюдать предосторожности и позвонила по номеру, который ей дал Минос Пейдж. Она собрала все свое мужество, чтобы позвать к телефону Марию, и когда женский голос ответил: «Мария у телефона» — Карен сразу повесила трубку.

Карен казалось невероятным, что она услышала голос своей матери. Она держала в руке фотографию, ту, которую дал ей Минос, с трещинкой посередине. Трещинка проходила по зимнему костюмчику на уровне колен Карен. Она посмотрела на свое детское личико на фотографии, а потом взглянула на номер дома над головой.

Ее охватило странное чувство. Карен знала, что нельзя много ожидать от встречи с Марией, которая сейчас, ничего не подозревая, занимается своими делами там, за дверью дома номер 2881. Иногда женщины не хотят говорить о прошлом, не хотят иметь никаких контактов с ним. Может быть, Мария тоже не захочет ее принять, не захочет признать родства. Размышляя об этом, Карен испытывала горькое чувство. Она была истерзана своим одиночеством, от которого страдала столько лет, которое убивало ее сейчас. Ей казалось, что она оторвана от всех, что никто ей не поможет, что любой может нанести ей какую угодно рану, ибо она беззащитна. Карен всегда, всегда была одинокой, а сейчас бремя этого одиночества сотрясало ее. Разве расставание с матерью не было первой травмой, первой карой? Разве не было иронии в том, что Белл, наказывая Карен, запирала ее в чулан, а Карен чувствовала себя там не более одинокой, чем в любом другом месте? Уже тогда!

Затем она почувствовала, что тяжесть спадает с нее: сейчас она стоит в нескольких метрах от родной матери. Уж это одно может разбить ту стеклянную стену, которая отгораживала ее от других людей: от Белл, которая никогда не была ей матерью, от Лизы — «настоящей» дочери, от друзей, которые всегда были милы, но не близки с ней, от Арнольда, далекого ей, от Джефри, который смотрел на нее сверху вниз, и от всех людей, которых она наняла на работу. Сейчас ее оторванность ото всех, казалось, растворялась в этом воздухе родного дома. Она готова была громко рассмеяться. Ее одиночество было мучительным, но она всегда знала, что сможет почувствовать себя по-другому. Она знала, что настанет момент, когда это совершится. Теперь она нашла в себе мужество пройти по асфальтированной дорожке к двери дома с номером 2881.

Перед ней была светящаяся кнопка электрического звонка. Над кнопкой аккуратными, но выцветшими буквами была написана фамилия: миссис и мистер Альфредо Ботеглиа. Карен нажала на кнопку.

Мария Ботеглиа была очень маленького роста. Она рывком открыла дверь и взглянула снизу вверх на Карен, которая была выше ее по крайней мере дюймов на восемь. Мария выглядела моложе и красивее, чем на фотографии. Ее волосы были зачесаны назад и собраны в конский хвост. Лицо было приятным и почти без морщин. Мария посмотрела на Карен.

— Да? Что вам надо? — спросила она.

— Меня зовут Карен Каан, — сказала Карен.

Она протянула Марии фотографию.

— Я хотела бы знать, знакома ли вам эта фотография? — спросила она.

Мария нахмурилась, но сообразив, что здесь нет никакого подвоха, взяла фотографию из протянутой руки Карен. Когда Карен почувствовала, что пальцы Марии коснулись ее руки, возникло ощущение электрошока. Она коснулась своей матери. Она видит и слышит ее.

Мария нащупала очки, висящие у нее на шее, и даже не потрудившись полностью нацепить их на нос, взглянула на фотографию. Лицо ее побледнело. Она взглянула на Карен, потом снова на фотографию.

— Моя детка? — спросила она.

Карен кивнула. Мария раскрыла объятья.

— Моя детка! — сказала она.

Карен почувствовала, что у нее больше нет проблем и потерь.


Конечно, обе расплакались. Потом Карен стала объяснять, как нашла мать. А Мария только утирала слезы и повторяла:

— Даже не верится, что это ты.

Она все время старалась коснуться Карен, взять ее за руку или погладить. Они сидели рядом на маленьком диванчике в полутемной комнате. Невольно Карен вспоминала, что Белл редко притрагивалась к ней, а вот Мария все время гладила и целовала ее, повторяя одни и те же слова:

— Я не могу поверить, что ты меня отыскала. Я чуть не умерла от радости.

Наконец она встала и принесла кофейник и вазочку с печеньем.

— Только это, — сказала она извиняющимся тоном. — Я ведь не знала, что ты приедешь.

Они сидели на кухне и пили кофе. Мария принесла семейный фотоальбом и показала фотографии, снятые, очевидно, в тот же день, что и фотографии, которые были у Карен. Карен была в том же зимнем костюмчике и сидела у стены. В ногах лежала собака.

— Костюмчик был голубым, правда? — спросила Карен.

Мария кивнула. Карен показала на фотографию.

— Это твоя собака? Я что-то ее не помню.

— Нет. Это сестрина.

Она перевернула страницу альбома. Мария была очень эмоциональна. Ей все время хотелось ласкать и гладить Карен. И Карен это нравилось. Она была совсем не против, чтобы Мария гладила ее, как гладят кошку. Они продолжали рассматривать альбом. Вот, другая фотография: Карен на руках у высокого мужчины в темном пальто.

— Это Альфредо, — сказала Мария, — он умер.

— Я знаю, детектив рассказал мне.

Карен взяла руку Марии в свою. Ей не хотелось задавать лишние вопросы. Был ли Альфредо ее отцом? Почему они отдали ее на удочерение? Переживала ли это Мария? Было ли у нее чувство вины перед Карен? Пыталась ли она найти дочь? Так тяжело говорить об этом! А Карен сейчас было очень хорошо. Ей не хотелось ни о чем расспрашивать.

— Ты помнишь его? — спросила Мария.

— Нет, — честно призналась Карен.

Карен стала разглядывать фотографию, и на секунду ей показалось, что она ощущает грубую ткань его пальто и чувствует сильный сигарный запах.

— Он курил сигареты? — спросила Карен.

— Да, курил. Откуда ты знаешь? Видишь, ты все-таки помнишь.

— Ну, совсем немного, — возразила Карен.

Она была взволнована так же, как и Мария.

В альбоме было много других фотографий. Мария показала ей фотоснимки своей матери, сестры, зятя с собакой на поводке. В конце альбома была фотография Карен в детской кроватке. В руках она держала игрушечную лягушку. Когда Карен увидела ту самую фотографию, на которую она так часто смотрела украдкой в Бруклине, в ней что-то перевернулось. Она разрыдалась и не могла остановиться. Мария ласково обняла ее.

— Ну, ну. Перестань, — говорила она. — Все хорошо. Ты хорошая девочка.

Белл никогда не разрешала детям плакать, даже когда те были совсем маленькими. А Мария, казалось, отнеслась к слезам Карен как к вполне естественному проявлению чувства. Карен с трудом выговорила:

— Моя лягушка!

— Что? — спросила Мария.

— Моя лягушка, — повторяла Карен, продолжая плакать.

Мария ласково погладила Карен и вышла из комнаты. Карен продолжала рыдать, сидя у кухонного стола в скромном маленьком домике. Она постаралась успокоиться, боясь напугать свою мать, но никак не могла остановиться. Вдруг она услышала легкий шум за спиной и обернулась. Вся в слезах на пороге стояла Мария. В руках у нее была маленькая сморщенная зеленая резиновая лягушка.


Мария настояла на том, чтобы Карен осталась обедать.

— Ничего особенного. Только цветная капуста и цуккини. Мне полагается быть на диете, но я, конечно, не выдерживаю ее.

У Марии и Альфредо не было детей. Зато Мария рассказала ей о своих племянницах. Их было восемь. И еще шесть племянников. Карен, в свою очередь, поведала ей о своей профессии, о жизни в Нью-Йорке, но она не стала рассказывать ни о своем замужестве, ни о Белл, ни об Арнольде. Мария казалась вполне удовлетворена тем, что слышала: она не была из тех женщин, которые хотят все знать, влезая в подробности. Мария не задавала вопросов — просто слушала и была довольна тем, что ей хотели рассказать. Это настроение было заразительным и передалось Карен. Они сидели в маленькой кухонке. Мария хлопотала, переходя от холодильника к плите. Вся кухня была пропитана запахом хорошего оливкового масла и жареного перца. Карен чувствовала себя умиротворенной, ей казалось, что она окутана теплом и впитывает его в себя, как сухая кожа впитывает крем. Она была защищена от мыслей о Джефри и Джуне, от проблем с Лизой и К. К. Inc. Сейчас она не думала о заботах, ожидавших ее в Нью-Йорке. Она просто сидела в маленькой кухонке маленького домика в Чикаго и чувствовала себя прекрасно.

Они обедали. Обед был полной противоположностью обедов Белл. «Моя мама делает все так быстро, ловко и естественно! Поджарила перец, приготовила макароны и цуккини с цветной капустой — получилось очень вкусное блюдо, все пропитанное свежим оливковым маслом. Посуда самая простая — ни фарфора, ни хрусталя. Но еда великолепная и обильная». Карен ела с наслаждением. «Сколько таких блюд мама недоготовила мне, а я не доела! Я могла бы вырасти с чувством довольства и изобилия». Как могло случиться все, что произошло? Почему Мария отказалась от дочери, а она лишилась всего этого?

Карен смотрела на маленькую кухню, на круглое лицо Марии, на ее простую, немодную одежду, на фотографии племянников и племянниц, украшавших холодильник и стены. Карен рассматривала своих родственников. Они все выглядели типичными итальянскими рабочими. У нее не было ничего общего с ними. Карен была выше и крупнее женщин этой семьи. И волосы у нее были светлее — не черные, а каштановые. Но все-таки они были ее родственниками, дядями, тетями, кузенами, с которыми она может познакомиться. И все же Карен чувствовала, как много в жизни уже упущено.

«Конечно, если бы я выросла здесь, я бы не поступила в Пратт, я не встретила бы Джефри, возможно, не стала бы дизайнером, а работала бы на какой-нибудь фабрике. Это была бы совсем другая жизнь. Она могла бы оказаться скучной и тяжелой». Карен знала это. Но сейчас ее жизнь стала настолько плохой, что она мечтала о простой и естественной жизни Марии. Боже, что хорошего быть Карен Каан? Что такого замечательного в Вестпорте? Так ли ей важно обедать в ресторанах типа Со-Хо?

— Я так счастлива тебя видеть и знать, что у тебя все хорошо, — говорила Мария.

В какой-то момент Карен хотела сказать ей, что у нее отнюдь не все хорошо, что вся жизнь ее пошла прахом. Но это расстроило бы мать, и она предпочла промолчать. Карен чувствовала, что, пока находится в этом доме, она в безопасности и у нее все хорошо.

Они долго ели. Потом Карен помогла Марии убрать все со стола. Мария рассказала Карен о болезни Альфредо и о том, как она тоскует по мужу.

— Это из-за его сигар, — говорила она, качая головой. — Он был таким упрямым. Лучше уж и не вспоминать.

Мария опять взяла альбом. Ей хотелось показать Карен фотографии Альфреда. Мария перевернула страницу альбома, и перед ними оказалась фотография Карен на фоне дома. Обе женщины долго рассматривали снимок.

— Это было в тот день, когда мы узнали… — сказала Мария, ласково погладив руку Карен.

— Что вы узнали в этот день? — спросила Карен.

— В этот день мы узнали, что больше не можем держать тебя у нас. Это был ужасный день. Я целый день проплакала и не могла остановиться. Альфредо говорил мне, что я могу напугать тебя, но я не могла остановиться.

Глаза Марии наполнились слезами. Карен придвинулась к ней поближе, стараясь успокоить.

Теперь или никогда. Брошенная одинокая девочка должна была, наконец, узнать правду.

— Но почему же вы должны были это сделать? — спросила Карен. — Почему вы отдали меня?

Она старалась говорить как можно мягче, без ноток осуждения в голосе. Но маленькая девочка на фотографии заслужила услышать правду.

— Государство, — сказала Мария, утирая слезы, — государство не оставило нам другого выбора.

Карен посмотрела на нее с недоумением. Почему государство захотело отнять ребенка у матери? Разве Мария и Альфредо плохо обращались с нею? Карен не могла этому поверить. Не поэтому ли она помнит так мало? Какая могла быть еще причина? Может быть, деньги? Нет, не очень похоже на это: они могли нуждаться, но у них был свой дом. Это было больше того, что имеют другие. Мария громко высморкалась.

— Это было так давно, но так больно об этом вспоминать, — сказала она и тяжело вздохнула. — Ну, ничего. Ведь о тебе позаботились. А сейчас ты даже нашла меня. И я опять тебя увидала. Какое счастье!

— Какое счастье, что я наконец-то встретила родную мать, — сказала Карен.

Возникла пауза. Мария молчала.

— Что ты имеешь в виду, Карен? — как-то странно спросила Мария.

— Моя приемная семья была большая, но мне всегда чего-то не хватало. Я чувствовала, что должна встретиться с родной матерью.

Мария взглянула на Карен широко раскрытыми глазами.

— Карен, ты жила у нас почти четыре года с момента рождения. Я была уверена, что государство отдаст тебя нам. Но потом, перед самым удочерением, она вернулась. Она приехала за тобой. И государство отдало тебя ей. Она вышла замуж и захотела взять ребенка обратно. Это разбило нам сердце, мы были убиты. Но это было справедливо. В конце концов, ты действительно не была нашей дочерью.

Ошеломленная Карен уставилась на Марию. Она не могла воспринять ее слова.

— Что? — еле выговорила она.

И это было все, что она сумела сказать.

— Карен, я тебя люблю и всегда любила. Но я была всего лишь твоей приемной мамой. Тебя воспитала твоя родная мать.

37. Плата за одежду

— Лиза, мне надо встретиться с тобой.

Услышав голос Джефри на другом конце провода, Лиза чуть не выронила трубку из рук. Только этого ей не хватало после всех неприятностей с провалом дела и лавиной неоплаченных счетов, за которые Леонард готов был убить ее. Конечно, ее огорчало, что Джефри даже не пытался связаться с ней после того, как Карен застукала их, но потом была эта вонь, и затем все снова стало на свои места. С того момента, как стала известна эта ужасная новость о том, что сделка прикрывается, учитывая повышенную подозрительность Леонарда, Лиза стала думать, что молчание Джефри не столько наказание, сколько благо. Она нуждалась в этом телефонном звонке не больше, чем в еще одной вагинальной инфекции.

— Брось, Джефри, я не буду встречаться с тобой.

Она даже получила определенное удовольствие оттого, что могла так сказать ему. Во всем, что случилось, она винила только Джефри. Он вселил в нее надежды на то, что этот дурацкий пакет акций стоил целое состояние. Он убедил ее, обедая, ну пусть только завтракая с нею, и заварил всю эту кашу. Лизу даже отдаленно нельзя было назвать романтичной, но ее «Я» льстило, что она в состоянии отвергнуть его. Жаль только, что никто не видит и не слышит ее триумфа. Как вспышка или удар возникло и тут же пропало чувство тоски по Карен. К ее удивлению, на глаза навернулись слезы.

— Тебе придется встретиться со мною, — настаивал Джефри. — И, возможно, даже вместе с Белл, которую ты захватишь с собой.

Лиза почувствовала, что у нее останавливается дыхание. Она стояла, судорожно сжимая трубку, и почти видела, как ее легкие съеживаются подобно воздушному шарику на второй день после праздников, когда из него уже почти вытек весь воздух. Она не могла дышать. Какого черта Джефри взбрело в голову говорить с Белл?! Обычно он избегал встреч с ее матерью. Может быть, это его последняя судорожная попытка вернуть Карен обратно? Уж не собирается ли он всплакнуть на груди Белл в ее присутствии и просить их поговорить с Карен? Жди, как бы не так! Лиза ни в коем случае не позволит того, чтобы Белл знала о ее проступке.

— Джефри, слушай меня: все кончено. Я не собираюсь продолжать встречаться с тобой, даже не уговаривай.

— Боже мой! Я не для этого хочу тебя видеть. Это вопрос денег. Деловое предложение. Если ты хочешь превратить в деньги свои акции, то тебе и Белл надо срочно встретиться со мной.

— Где? — только и спросила она и взяла карандаш, лежащий рядом с телефонным аппаратом, чтобы записать место встречи своим жестким детским почерком.


Когда в дверь позвонили, Лиза чуть не выронила кружку, из которой пила. Она была слишком издергана. Встреча с Джефри, Белл и Робертом заняла почти два часа, а дорога по Ван Уик Экспрессуэй чуть не прикончила ее. Ей надо было оказаться дома до часу дня, то есть до того момента, когда Леонард делал ей свои проверочные звонки. Но кто может прийти? Обе девочки были в школе, Леонард — на работе; никто другой не ожидался. К ним никогда никто не заходил запросто. Тогда кто же это может быть? Лиза взбежала по лестнице в спальню и подбежала к окну, из которого виден был парадный вход. Рядом у кровати стоял телефон: если пришедший — торговец или бомж, то она не откроет дверь. Нет. Вызовет полицию. Она осторожно отогнула вертикальные шторки и выглянула наружу.

Лизе не пришлось вызывать полицию, она была уже у дверей. Там стояла черно-белая полицейская машина с круглой синей мигалкой. Что, черт возьми, происходит?

Лиза сбежала по лестнице и открыла входную дверь. На ступеньках она увидела двух полицейских, а точнее, одного полицейского и одну полицейшу, которая по виду была похожа на мужчину. А между ними с поникшей головой стояла Тифф.

— Что случилось? — спросила Лиза дочь, но ей ответила не Тифф, а полицейша.

— Вы миссис Леонард Саперштейн? — строго спросила она.

Лиза кивнула.

— Это ваша дочь Тиффани? — спросил один из полицейских.

Лиза еще раз кивнула. Что же, черт возьми, происходит?

— Можно войти? — спросила полицейша.

Лиза отступила в сторону, и все трое оказались в доме. И только тут Лиза поняла, что руки за спиной Тифф были скованы наручниками. Как преступник — в наручниках! Лизина челюсть отвисла, и только усилием воли она прикрыла ее. Она проследовала за тремя фигурами в жилую комнату.

— Разрешите присесть? — спросила женщина.

Лиза кивком подтвердила разрешение, но обещала себе, что это будет последний вопрос, на который она ответила; на другие она отвечать не будет.

— Что случилось? — спросила она.

— Обнаружилось, что Тиффани понемножку приворовывает в магазинах, — сказала женщина.

Лиза вспомнила о шкафе, полном одежды, в комнате дочери наверху. О Боже! Почему эта дрянь скатилась до такой жизни? Сначала bat mitzvah, затем Стефани, затем эта мура с Джефри, вонища, проблемы с К. К. Inc. — и наконец это! А ведь она хотела поговорить с Тиффани, она правда хотела, но за всеми другими заботами, ну — у нее просто не было времени. Лиза никогда не поверила бы, что она может бояться огорчить Леонарда, но сейчас она боялась, потому что, в конечном счете, что же останется у нее, если она потеряет мужа? Без денег К. К. Inc. она закончит жизнь как обычная разведенная жена врача, снимая квартиру в Грейт Нек, работая где-нибудь в частном магазине. Лиза подняла руку ко лбу и откинула прядь волос с лица.

— Я не понимаю, — сказала она, и она действительно не понимала, — зачем моей дочери красть? Мы даем ей много денег, у нее есть все, что ей нужно.

— По-видимому, не все, — сказала полицейша. — Кажется, ей потребовались еще две куртки и шифоновые платье за восемьсот долларов.

Лиза не могла поверить в этот новый кошмар. Она не могла поверить, что это случилось с ней. Она поглядела на дочь. Девочка стояла, слегка расставив ноги и отвернувшись от Лизы, насколько это было возможно. Лицо ее ничего не выражало.

— Сержант, — сказала Тифф женщине. — Почему бы вам просто не вернуть вещи в магазин? Я не испортила их.

— Боюсь, что нельзя. Это крупное правонарушение; есть подозрение, что магазин обворовывали и раньше. Поэтому магазин хочет передать дело в суд. И нам, наверное, придется сделать обыск.

Лиза подумала о шкафе в комнате дочери со всеми этими нарядами второго размера с несрезанными ценниками.

— Я, думаю, — холодно сказала она. — Что мне следует вызвать адвоката.

38. По ком звонит колокол

Карен вышла из аэропорта Лагардия и направилась на стоянку такси. Ей было ни до чего, и она даже не заметила, что прошла вперед в начало очереди; люди, стоявшие в ней, начали протестовать. Она протянула распорядителю стодолларовую банкноту.

— Мне надо в Рокуил Центр, — сказала она ему.

— Хорошо, мадам, — кивнул он и открыл для нее дверцу желтого такси. Она сказала шоферу, куда ехать. Шофер оказался израильтянином, одним из немногих оставшихся с нерадиофицированной машиной.

— Вы должны оплатить дорогу туда и обратно, — сказал он с вызовом.

Она швырнула ему стодолларовую банкноту и резко сказала:

— Поехали.


Карен чувствовала себя совершенно разбитой. А что еще она ждала? Сколько раз в жизни можно терять мать? Она потеряла ее в младенчестве, когда Белл отдала ее на воспитание. Потом она потеряла Марию, когда ей было четыре года. Теперь она должна потерять и Марию, и Белл снова. Мария, которую Карен нашла, была лишь мечтой, которая не сбылась, как и мечты о тихой гавани, об убежище, которое Карен могла обрести; а Белл, которую Карен так старалась любить, оказалась теперь тем, чем она и была. Белл — ее настоящая мать. Ладно, но «мать» в данном случае — это только половина того, что хотелось сказать о ней.

Кругом ложь. Ничего кроме лжи. Джефри, Лиза, Белл. Есть ли кто-нибудь в ее семье, кто не врал ей?

Были сумерки, когда Карен дотащилась до дома Белл. В темноте он выглядел меньше, чем обычно, но достаточно ухоженным. Арнольд никогда не интересовался его ремонтом, но безжалостные придирки Белл гарантировали, что краска не шелушилась и кусты не оставались без стрижки. Карен большими шагами прошла по цементной дорожке. Даже не думая нажимать на этот дурацкий дверной звонок, она постучала в дверь кулаком. Ей хотелось стучать, это была неплохая идея. Но кроме шума, который она производила, ничего не было слышно.

Свет в окнах домов на улице уже погас. Что она будет делать, если никого нет дома? Она не могла представить себя замерзающей, как Дункин Донат, или сидящей, ссутулившись, в ожидании Белл, как было не раз в Бруклине, когда она была ребенком. Белл должна быть дома. Мать должна быть там.

И она была дома. Еще несколько минут стука, и Белл, одетая в нежно-фиолетовый халат из фланели, открыла дверь.

— Карен? — удивилась она. — Что ты здесь делаешь? Тс-с! Ты разбудишь отца. Он спит. И вообще, что ты здесь делаешь в такое время?

Карен решительно протиснулась мимо нее. Да, хороший вопрос: что она делает здесь? Может быть, пронзительно закричать? Может быть, садануть в рожу Белл и бить ее, пока та не сползет на пол? Карен не жаждала крови; впрочем, она никогда и не верила, что у Белл она есть. Может быть, она набита чем-нибудь, как дорогая софа? Карен хотела бы выбить эту начинку из нее. На этот раз Карен была рада, что она выше, шире, больше и сильнее матери. Хорошо бы схватить ее и затрясти до стука в зубах. Она остановилась в центре дурацкой, завешанной зеркалами гостиной, где сказанная ложь отражалась и повторялась много раз, а фальшивая жизнь тянулась почти тридцать лет. Хорошо бы для начала перебить все зеркала, подумала Карен и дико огляделась. Белл шла за ней, скрестив как обычно руки на груди. Самоуверенная как всегда. Белл как бы защищала себя, прикрывала себя, отказывалась обнять Карен. И, насколько Карен знала, за все время замужества Белл ни разу не приласкала Арнольда.

— Карен, что случилось? — голос Белл звучал более чем удивленно.

— Ты лгала мне, — сказалаКарен. — Ты мне очень долго врала.

Белл только взглянула на нее и может быть первый раз в жизни промолчала. Ни оправданий, ни обороны, ничего. Кроме, может быть, отблеска страха в ее глазах.

— В чем? — спросила Белл, но Карен знала, что она поняла.

— Ты говорила мне, что я была удочерена. Как ты могла? Как ты могла отказаться от меня?

Карен почувствовала, что слезы готовы пролиться у нее из глаз, но сейчас она не собиралась плакать. Она промочила насквозь две подушки после прилета из Чикаго и сомневалась, осталось ли еще в ней хоть немного влаги. Она чувствовала себя так, как будто у нее вместо тела что-то более сухое и жесткое. Не сталь, но по крайней мере дерево. Правда, может ли дерево так трястись, как она? Карен знала, что ее дрожь была не от слабости, а от злости. Она чуть не засмеялась своим мыслям. Злость — слишком хилое словечко, чтобы описать степень ее гнева.

— Только не здесь, — сказала Белл. — Пройдем в спальню.

Как и в детстве, Карен прошла за матерью через холл. Почему всегда этой дорогой? Всегда секреты: «Не говори Лизе, а то…», «Я делаю это для тебя, но пусть папа ничего не знает», «Если я расскажу тебе, обещай, что мама не узнает…». Карен была просто больна от всего этого.

Они вошли в спальню. Кровать была забросана одеждой из принадлежащего Белл гардероба, которую она сортировала и раскладывала с маниакальной заботливостью, пересчитывала и нумеровала пуговицы, выворачивала наизнанку, удаляла складки. Карен, не замечая ничего, повернулась к матери. Она не позволит Белл управлять собой или погасить ее гнев.

— Ты лгала мне, — повторила она. — Ты говорила, что я была удочерена.

— Да, ты была удочерена, — сказала Белл.

Карен едва могла поверить своим ушам. То ли пока они шли, то ли от присутствия своих любимых вещей, Белл сумела собраться и выглядела уверенной. В ее голосе уже слышалась защищенность. И вместе с тем голос звучал скорее властно, чем оборонительно. Она уже не держала себя за локти, руки лежали на бедрах. Неужели она собирается отрицать то, что для Карен стало очевидной реальностью? На этот раз никаких двусмысленностей. Даже у Белл не хватит ее нахальной самоуверенности, чтобы выбраться из этой ситуации. Белл на мгновение посмотрела мимо Карен на трельяж, отражающий их обеих.

— Арнольд удочерил тебя. У меня есть бумаги, доказывающие это.

У Карен буквально отвисла челюсть. В самом важном разговоре их жизни Белл хочет отделаться подобным софизмом? Как долго она будет избегать правды и признания в своей низости?

— Мы говорим не о моем отце, ты знаешь это, — сказала Карен.

— Когда я говорила, что ты была удочерена, это не было ложью.

— Так то, что я всю жизнь видела в тебе приемную мать, это анекдотическое недоразумение, а не сознательный грех? Значит, все в порядке.

— О чем ты говоришь? — сухо спросила Белл. — Ты что, стала католичкой?

— Прекрати, Белл. Ты знаешь, о чем речь. Почему ты не говорила мне, что ты моя настоящая мать? Почему ты позволила мне думать, что не ты моя мать?

Белл раздраженно схватилась за голову.

— Я всегда говорила тебе, что ты моя дочь. Я всегда обращалась с тобой как с дочерью. Когда я говорила иначе? Никогда. Я никогда не говорила, что ты не моя дочь. Я никогда не делала различий между тобой и твоей сестрой. Если хочешь знать, ты получала больше внимания. Ты получала все, что хотела. И с самого начала ты была трудным ребенком. С самого начала ты хотела идти своим путем. И ты добилась этого. Мы переехали сюда ради тебя, мы посылали тебя в хорошие школы и летние лагеря. Разве ты была когда-нибудь голодной? Разве…

— Хватит! — завизжала Карен. — Если ты сейчас же не прекратишь, то, видит Бог, я сверну тебе шею! Мы говорим о лжи. Ты обманывала меня все время. Я думала, что ты меня удочерила. Я думала, что ты любила меня, но думала и то, что была другая женщина, которая, может быть, любила меня, а может быть, и нет, но которая родила меня. Теперь я выяснила, что не было никакой другой женщины. Была только ты. И ты не любила меня, иначе ты не отдала бы меня, не отказалась бы от меня.

— Как ты смеешь! Как ты смеешь судить меня и повышать голос!

Карен в бешенстве завращала глазами.

— Белл, прошу тебя, не думай о себе и хотя бы десять минут попытайся подумать обо мне. Я хочу, чтобы ты попыталась представить себе, как трудно расти в доме и постоянно знать, что он не твой, что ты только приемная дочь. Я не была хорошенькой, как Лиза, — потому что я неродная дочь. Мы не получали всего поровну, — потому что я приемная дочь. Ты не была достаточно любящей, — потому что я неродная дочь. И если я иногда чувствовала, что не люблю тебя, я должна была быть очень осторожной, так как я приемная дочь. Я хранила место внутри себя для настоящей материнской любви. Я должна была иметь это место в душе, чтобы выжить. И еще одно место было в моей душе — место для боли из-за того, что настоящая мать бросила меня. Я не хотела ни той, ни другой боли, Белл! Я не хотела быть пустой. Ты устроила мне паршивую жизнь. Ты не била меня, не морила голодом. Многие дети живут намного хуже. Но ты создала пустые места в моей душе. Ты сама взвалила на себя это тяжелое бремя, воздвигла стену между нами. Зачем ты сделала это? Зачем ты врала?

Карен перевела дух, потом покачала головой.

— Я не могу понять, — сказала она. — Я никогда бы не отказалась от своего ребенка. Как ты могла такое сделать?

— О, не будь такой возвышенной и не обличай меня, — прошипела Белл. — Каждый делает то, что должен делать. Раньше все было по-другому. Что ты знаешь? Мисс Деловая Женщина! Мисс Большой Успех! Мы посылали тебя в школу. Мы помогали тебе. Мы не отказывали тебе ни в чем.

Да, для других все было гораздо труднее. Но не для тебя. Это я росла на свалке. Моя мать была рабочая, она работала сдельно. Мы переезжали в конце каждого месяца, когда надо было платить арендную плату и налоги. В школу я ходила в тряпье. В тряпье! У меня никогда — ни разу! — не было приличной пары обуви, которая была бы мне впору. Я была умницей, и для школы это было хорошо, но что хорошего это дало мне? Я была достаточно умна, чтобы видеть, в какую я попала ловушку. Раньше ведь не было приличной работы для женщин. Разве я хотела работать на фабрике, как моя мать? Я ухитрилась кончить высшую школу, я умудрилась поступить в вечернюю школу для подготовки в колледж, и я выучилась, чтобы быть учительницей. Никто не помог мне. Никто для меня ничего не сделал. Я должна была выбирать — купить учебники или пообедать. Думаешь, моя мать гордилась моим желанием выбиться наверх? Она хотела, чтобы я получила работу швеи и приносила домой деньги. Думаешь, я хотела быть учительницей? Думаешь, я хотела возиться с детьми других женщин целый день? А что оставалось? Не думай, что мир раньше был похож на кино Джоан Кроуфорд. Я ни разу не встретила женщину, имеющую работу более важную, чем секретарь.

Итак, я пошла в вечернюю школу, а днем работала в универсальном магазине. В отделе, где продавалась мужская галантерея. В каждом месте я встретила по поклоннику. В вечерней школе я встретила Арнольда, который был реальным, но не романтичным: он не был богатым и красивым. А на дневной работе я встретила твоего отца. Он был из хорошей семьи и тратил за пятнадцать минут больше денег, чем я за неделю. Он пригласил меня на обед, и я пошла. Он показал мне мир, который я никогда раньше не видела. Мы ели в ресторанах за столиками, покрытыми белоснежными скатертями. Он пил вино. Не как пьяница, но каждый вечер. И он подарил мне кольцо. Я думала, что мы помолвлены. Я спала с ним. Тогда не было средств для предохранения от беременности. Ничего, что должны знать девушки. Мы полагались на мужчин. И я положилась на него. Когда я сказала ему, что беременна, он бросил меня. Ясно, что он вообще не собирался жениться на мне. — Белл засмеялась каким-то ломким смехом. — Однажды он взял меня на озеро Мичиган кататься под парусом. Когда он бросил меня, я думала взять лодку и утопиться в этом озере. Я не смогла сделать это. И я не могла никому пожаловаться. — Глаза Белл пылали от гнева. — Что ты понимаешь? Ты думаешь, что можно было сделать аборт на каждом углу, как теперь? Ты думаешь, тогда были консультации для девушек, попавших в беду? Ты думаешь, что в университете разрешили бы закончить обучение незамужней матери? — Белл опять засмеялась. — Ты не знала, как это было, а женщины моего возраста не хотят помнить. Поверь мне, мы не хотим вспоминать. Моя собственная мать, узнав о беременности, выбросила меня на улицу. Я отправилась в меблированные комнаты. Это были самые плохие из плохих комнат, и я скрывала беременность и работала так долго, как могла. А потом родилась ты, и я планировала отдать тебя для удочерения. Но, увидев тебя и подержав на руках, я уже не могла сделать это. Ты думаешь, я сделана из камня? Я держала тебя у себя, пока не кончились деньги. И тогда я вынуждена была отдать тебя на воспитание. Что мне было делать? Выхода не было, я вернулась домой, и моя мать не разговаривала со мной, да к тому же у нее были другие дети и она должна была работать. Но я никогда не простила ее. Я больше никогда не разговаривала с ней или с кем-нибудь из них.

Что я могла делать с тобой на руках? Я должна была отдать тебя на попечение государства. Можешь себе представить? А я вернулась на работу в универмаг, окончила школу и получила хорошую работу. И тогда я оказалась среди одних женщин. У меня не было шансов встретить подходящего мужчину. Никого, с кем можно было бы устроить свою жизнь. Я вспомнила об Арнольде и устроила так, что мы как бы случайно встретились друг с другом. И мы начали встречаться опять. Но на этот раз я не могла ждать, пока он сделает мне предложение.

— Так он не знал? Он не знал обо мне?

— Он не знал обо мне. Он думал, что я хорошая девушка, и я разрешила ему так думать. Он хотел дать мне все, что я пожелаю, а я хотела уехать из Чикаго и оставить работу, я хотела дом, я хотела красивую одежду и хотела вернуть тебя. Когда я сказала ему, что не могу зачать, он не стал задавать вопросов. Тогда я натолкнула его на мысль, что мы должны взять приемного ребенка, и он согласился. Когда я сказала ему, что я видела девочку, не очень маленькую, которую я хочу удочерить, он тоже не возражал. Я не знаю, что он знает или что подозревает. Он никогда не задавал мне вопросов, и поэтому я никогда не лгала. И тебе я тоже никогда не лгала.

Белл посмотрела на Карен, ее губы утончились, рот сжался.

— И не смотри на меня свысока, потому что ты не знаешь, что значить быть в моем положении. Ты не знаешь, что бы ты сделала на моем месте. Я сделала все, что смогла.

Карен стояла молча. Белл опустошенно опустилась на край кровати. Карен встряхнула головой. Как всегда, Белл оправдывала себя, но это не значит, что она права. Может быть, она и сделала все что могла, но этого было не достаточно.

— Ты не должна была лгать, — сказала Карен. — Все-таки это была ложь, и от этого вся наша жизнь стала ложью. Разве ты не видела, что ложь возводила стену между тобой и отцом? Разве ты не видишь, что твоя ложь сделала со мной? И посмотри, что ты сделала с собой. Ты всегда держала меня на расстоянии. Я не помню, чтобы ты хоть раз обняла меня и прижала меня к себе. Ни разу.

— Виновата в этом ты. Ты не была любящей девочкой. Я всегда подозревала, что ты все знаешь. Когда я взяла тебя обратно, ты смотрела на меня своими глазищами, как будто ты все знала. Ты винила меня. Ты не хотела моих объятий.

— Ты говоришь ужасные глупости! — вскричала Карен. — Мне было четыре года; я была взята из единственного дома, который я знала. Я не обвиняла тебя, я сама была травмирована.

Она схватилась за голову. Ей казалось, что сейчас голова разорвется. На какой-то сумасшедший момент она представила, что это Белл пальцами перебирает ей мозги.

— Тебе легко говорить. У тебя нет детей. Если бы у тебя были дети, я бы посмотрела, что ты смогла бы для них сделать. Лиза не смогла ничего. Одну всегда тошнит, а по другой тюрьма плачет. Ты втянула Стеф в наркотики, а Тифф так завидовала, что начала воровать. Арнольд говорит, что одежда, которую она стянула, стоит порядка тысячи долларов. Это крупное воровство.

— Что? О чем ты говоришь? Что Тифф сделала?

— Не знаешь? Да знаешь ли ты, что происходит в твоей семье? Нет. Ты слишком занята работой. И ты еще думаешь, что была бы хорошей матерью! Ха! Ты была бы такая же плохая, как Лиза.

— Может быть, Лиза не такая хорошая мать потому, что она никогда не видела хорошей матери.

Белл свирепо посмотрела на нее.

— Правильно. Вини во всем меня. Я самая плохая. Я виновата в том, что случилось с Тифф, с Лизой, с отцом, со Стефани. Все из-за меня.

Карен знала прием Белл драматизировать ситуацию до абсурда. Но сейчас он не сработал.

— Да, это ты виновата, — сказала она. — Потому что ты лгала всем нам и ты никогда не показывала, что любишь нас.

— Что? Разве вы обе не делали все по своей доброй воле? Может быть, и в том, что твоя сестра спит с твоим мужем, тоже я виновата?

Карен почувствовала, как будто ее ударили. И вдруг она все поняла, все подтасовки матери, все ее ножевые удары, каждую отвлекающую внимание складку красной накидки, которой она трясла перед ними, как перед тупыми животными. Белл должна была принести в жертву чьи-нибудь чувства за свои собственные. Она знала только такой способ выжить.

— Да, — прошептала Карен. — Ты виновата в том, что случилось. Если бы ты постоянно не стравливала нас, если бы ты не хвалила меня перед ней, а ее передо мной, никогда не хвалила бы нас в лицо, тогда, может быть, она так не изводилась бы завистью. Она спала с Джефри, чтобы побольнее ранить меня, потому что она никогда не чувствовала себя достойной соперницей.

— Ну а какое ты найдешь оправдание для Джефри, доктор Фрейд?

Карен тихо стояла, переполненная болью. Она могла сказать: «Спроси отца, почему мужчины обманывают своих жен», но у нее хватило милосердия не делать этого. Она только покачала головой.

— Ты не должна была это говорить, — сказала она матери. — Мой брак — не твое дело. Я только хочу знать, не считаешь ли ты нужным хотя бы извиниться. — Она остановилась. — Я хочу, чтобы ты поняла, что ты разрушила что-то во мне, что нельзя восстановить. Я буду продолжать жить, но без тебя.

Она повернулась и пошла вон из комнаты.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Белл.

Карен не ответила и не остановилась.

— Ты отвернулась от семьи, и ты потеряла мужа. Ты можешь потерять еще больше. Посмотри, как ты проживешь одна. Очень хорошо, что у тебя нет детей, — плюнула ей вслед Белл. — Какая бы плохая мать я ни была, ты была бы хуже.

Карен прошла коридор, свою старую спальню и подобие норы, в которой всегда спал Арнольд, а телевизор трубил хит «Ночная жара». Она не останавливаясь прошла гостиную, вышла через парадную дверь и дошла до угла. В темноте она вдруг осознала, что ей некуда идти и некуда возвращаться. Она продолжала по инерции передвигаться от одного уличного фонаря до другого, пока не дошла до Лонг-Бич Роуд и заправочной станции на углу. Она вошла в телефонную будку, но не смогла найти монетку. Тогда она подняла трубку и заказала разговор. Через какое-то время Карл ответил и согласился оплатить ее звонок. Телефонная трубка дрожала у нее в руках, а зубы стучали, несмотря на теплую ночь. Он едва мог понять, что она ему говорила.

— Ты только скажи где ты, Карен, — сказал он, — и я приеду за тобой.

— Я в аду, Карл, — сказала она ему.

39. Последняя нить

Карл подоткнул одеяло под Карен, лежащую в его постели. Она заснула только с помощью валиума и половины бокала красного вина, которое он заставил ее выпить.

Карен проспала одиннадцать часов. Когда она проснулась, то уставилась на незнакомый ей потолок и с минуту не могла понять, где она находится. Какая-то часть ее прошлого, казалось, тоже безвозвратно выветрилась из памяти. Карен должна была вспомнить все, начиная с Парижа, возвращения в Нью-Йорк, поездки на Марианы; вспомнить Чикаго, Рокуил Центр и наконец оказаться здесь в Бруклин-хечтс. Она застонала и перевернувшись на другой бок, натянула на себя одеяло, стараясь укрыться от солнечного света, который освещал потолок через верхнее окно комнаты. Она лежала неподвижно, как жертва несчастного случая, и старалась понять, где в точности у нее болит и насколько тяжело ранение.

Она не могла и подумать о том, чтобы встать с кровати. Даже с помощью Карла она не была в состоянии начать день, ни этот, ни следующие за ним. Она лежала под одеялом и плакала от жалости к себе. А почему бы и не поплакать? — спрашивала она себя. Кто еще пожалеет ее? Она вытерла глаза о кончик пуховой подушки и накрыла ею свою голову. Через некоторое время она снова погрузилась в сон.

Карен лежала на белой подушке, но потолок над ее головой стал вдруг черным. Подушка покачивалась, и она поняла, что была в море. Море было белым. Она находилась в чем-то вроде корзины или лодочки, качающейся на волнах. Небо было покрыто мраком, а вокруг простиралось молочно-белое бескрайнее море. Она плакала от одиночества, и слезы лились в корзинку. Она поняла, что если будет продолжать реветь, то потонет, но не могла остановиться. В этот момент она услышала, что плачет кто-то еще. Плач доносился из маленькой лужицы на дне лодочки. Она наклонилась, опустила руки в теплую воду лужицы и вытащила оттуда младенца. Ребенок посмотрел на нее своими раскосыми черными глазами. Он узнал ее, а она узнала его. Карен крепко прижала малышку к груди, и обе перестали плакать.

Она проснулась, прижимая к своей груди подушку.


Карен упаковывала вещи, когда услышала какой-то шум в гостиной. Эрнеста уже ушла; Карен похолодела от страха. Раздался голос Джефри. Как это ни смешно, но страх пропал: это было лучше, чем грабитель или насильник, подумала она и прошла из спальни в гостиную.

Джефри сидел на одном из стульев за трапезным столом с кипой аккуратно разложенных бумаг. Бумаги, обивка стула и его лицо было одного и того же бледного цвета.

— Что это? — сказала она, потому что ей нечего было больше сказать. — Что тебе надо?

— Общения, — сказал он.

Он не двигался с места, и несмотря на его бледный вид, голос его звучит твердо.

— Не получится, — сказала она и несколько опасаясь его, повернулась и пошла обратно в спальню.

— У тебя нет выбора, — сказал Джефри. — Это просто необходимая информация.

Карен резко обернулась.

— О чем ты? — спросила она.

— Поскольку ты глуха к доводам, — сказал он, — то мне не оставалось ничего другого. Я встретился кое с кем из наших служащих и членами твоей семьи. И мы пришли к соглашению. Их и моя доля акций вместе перекрывают твою. Мы продаем компанию, не спрашивая твоего согласия.

На минуту она лишилась дара речи, но нелепость ситуации и наглость их претензий были настолько очевидны, что это вызвало у нее прилив энергии.

— Это смешно и нелепо. Уолпер не согласится покупать наше предприятие без меня. Ему нужны я и мое имя.

— Он получит его, — сказал Джефри. — Оно принадлежит всем нам, и пусть без тебя он заплатит не так много, как обещал, но все равно нам этого будет достаточно.

Карен уставилась на него в недоумении. Она не могла поверить услышанному.

— О чем ты толкуешь?

— Мы собственники Карен Каан, — объяснил Джефри. — У меня есть тридцать процентов акций предприятия, что вместе с акциями моей семьи и акциями сотрудников, которые ты сама и отдала им, вместе с долею Мерседес и…

— А кто же будет дизайнером?

— Кому какое дело? Найдем кого-нибудь. Билл говорил что-то о Норис Кливленд.

— Норис? Ты шутишь?

— Нет, почему? Она очень заинтересована. И она может работать под тебя. Покупатели вряд ли заметят разницу, Карен. Они покупают марку, а не товар. Этого им достаточно. А это как раз то, что Уолпер и хотел получить от тебя. Уолпер здорово сбросил цену, но мы все же получим достаточно много. Это лучше, чем полностью потерять наш бизнес.

Карен мигала от удивления и наглости Джефри. Значит, все, что Билл говорил ей о том, что он покупает ее талант, что испытывает глубокое уважение к ней и своим покупателям, было дерьмом и наглой ложью? На это можно было рассчитывать только тогда, когда с ним было по пути. Но… Джефри? Это невероятно.

— Вы не сможете сделать этого, — сказала она мужу. — Я подам в суд. Роберт уже предлагал…

— Роберт и Соуки уже подписали наш договор. Моя мать, кое-кто из твоих работниц, Лиза и твоя мать — все согласны. Ты абсолютно ничего не можешь сделать.

— Лиза? — спросила Карен. — Моя мать?

Ну это было уже слишком! Карен тяжело опустилась на стул. Белл! Но почему она этому удивлена? За Белл было последнее слово, она пустила в нее последнюю стрелу. Карен задыхалась и дрожала от негодования.

— Вы можете отнять мою компанию, но не можете отнять мой талант. Я пойду работать в другое место.

— Делай, что хочешь, Карен. Но не думай, что ты можешь делать что-либо под именем Карен Каан. Твое имя принадлежит нам. Ты сама подписала это в корпоративных обязательствах задолго до предложения от Norm Со. Теперь контроль за предприятием в моих руках, и я могу делать с твоим именем все, что захочу.

Белл. Белл и Джефри. Действуя сообща, они обокрали всю ее жизнь. Сейчас Карен сожалела, что когда-то давно запретила Джефри держать револьвер в квартире. Она с таким удовольствием пристрелила бы его, что пожизненное заключение не казалось бы слишком высокой ценой за это.

— Все документы здесь, — сказал Джефри, собираясь уходить. — Не пытайся проникнуть в офис. Я сменил охрану, тебя не пустят. Жанет ушла, а также Кейси и Дефина. Теперь все в моей власти. Ты, конечно, получишь причитающуюся тебя долю. Роберт проследит за этим.

По счастью, она смогла удержаться на ногах, пока он не ушел. Но когда Карен услышала, как Джефри вошел в лифт, она прислонилась к стене и медленно сползла на пол.

40. Лошадь без имени

Карен была одна в доме. Джефри ушел, оставив только те официальные бумаги, которые лишали Карен всех ее прав. Она была ограблена и думая о прошлых планах, поняла, что ей придется менять их.

У нее будет достаточно денег и будет место, где жить. Сколько бы Уолпер ни заплатил за К. К. Inc. и как бы он ни уменьшал ее долю, на жизнь ей хватит, но у нее не будет ни ее имени, ни работы.

Карен лежала на спине на своем белом диване, одна рука свесилась с дивана и касалась пола. Лежа в темноте, она смотрела вверх на потолок, и ей казалось, что сквозь тьму она видит свои модели: подвенечное платье Элизы Эллиот, наряды из разных материалов и для разных сезонов, даже модели, сделанные для Парижа. Она вспомнила павильон на площади Вогезов, когда ей было так страшно увидеть там свое имя, напечатанное на афишах. А теперь все стало странным. Теперь ее имя перешло к ним. Норис Кливленд будет копаться в ее моделях, в ее записях и набросках. Карен представила себе, как Джефри выдает за модели Карен одну из моделей Норис, разукрашенную ее дурацкими пуговицами, или новое платье фермерши ядовито-желтого цвета. Заметят ли люди разницу? Сейчас, в этом темной комнате, Карен почувствовала, что она краснеет. Что это? Смущение? Злость? Или то и другое вместе?

Это было так невероятно и так неожиданно, что казалось нереальным. Может быть, поэтому она не так уж страдала. У нее отняли имя, семью, мужа, но она не ощущала себя обездоленной. В какой-то мере она чувствовала облегчение. Потому что лгать самой себе — то же самое, что биться головой об стенку. Как чудесно, когда это кончается. Наконец паутина оказалась разорвана в клочки.

Конечно, вся ее жизнь была построена на лжи. Почему? А почему нет? Ей всегда лгали. Однако, к удивлению Карен, правда все-таки проглядывала сквозь эту ложь. Теперь, в ночной тишине, она поняла, что всегда знала, насколько она сильнее Джефри в бизнесе. Он путался в делах с налогами, заключал неудачные сделки, недооценил компанию К. К. Inc., когда Norm Со только начала принюхиваться к их делам. Карен не обращала ни на что внимания, она хотела быть с ним и игнорировала его неудачи, чтобы только остаться с ним. Она была лошадью, которая тащила повозку, делала деньги и одежду, она была лошадью, но сейчас их тягловая лошадь сделала брак. Он знал, что она лошадь, на которой можно ездить. Он рассчитывал на ее силу и не мог простить ее превосходства. Он был вшивый партнер. Он использовал ее дело, чтобы убежать от действительности. Джефри был вшивым бизнесменом. Хотя оба они притворялись, что непрактична она. Да, она знала правду, всегда знала, но не хотела признаваться в этом.

Ей следовало бы знать и насчет Джуны. Все эти ночи, когда он играл в покер, она была слишком занята, чтобы задавать вопросы. Появление Джуны на bat mitzvah, исчезновение Джефри, штучки Перри, Джуна, промелькнувшая в Париже, — сколько было подсказок, а она просто не хотела ничего видеть. И вправду — Клео.

Она также поняла, что чувствовала правду о Лизе и Белл. Ни та, ни другая не были способны любить, и их последнее предательство было отнюдь не хуже всех мелких предательств, совершенных ими прежде. Делом Карен было всегда давать, а их — брать. Она была лошадью. Они вынуждены были стать эгоистками: у них было так мало своего, что они должны были брать у других. У нее.

Карен задумалась. Как же сильно Белл себя ненавидела! Как ее страх, злоба и ненависть к самой себе отразились в детских глазках Карен. Сколько злобы, чувства вины, страха и яда она впитала с молоком матери? Карен тяжело вздохнула и глубже зарылась в подушки. Она помолилась за Марию. Если бы не было тех лет любви и ласки, полученных от Марии, она была бы таким же банкротом, как ее мать и сестра.

Белл никогда не была достаточно красивой, достаточно богатой, достаточно чистой. А теперь, как ей казалось, она сама сделала себя красивой, элегантной, чистой и богатой. Но все это — ложь. Она скрылась под броней платьев от Адольфо, костюмов Дэвида Хейса, свитеров Сен-Джонса. Эти вещи выглядели теплыми, мягкими, яркими, но на самом деле они были холодной и жесткой броней, которая давила, не давала развиваться и калечила.

Как же Белл презирала свою мать и ненавидела себя за то, что отказалась от собственного ребенка! За то, что лгала Арнольду. Неудивительно, что у нее не было любви ни к той, ни к другой дочери. Она была целиком погружена в свою ненависть, ненависть была ее постоянной спутницей в жизни; ненависть между ней и мужем, ненависть между ее дочерьми. Белл двигалась как бы в коме, всегда ненавидя, всегда находя все плохим, несмотря на очень хорошую одежду, чистое тело, добротную пищу и безупречную правильность во всем.

Что еще хуже, так это то, что Белл передала свою ненависть Карен и Лизе, а затем Стефани и Тифф. Это был каскад квантов ненависти, испускаемых одним поколением женщин на другое. «А я научилась быть лошадью, — подумала Карен. — Меня ценили за мою работу. За это меня ценил Джефри. Не любил. По крайней мере у меня была работа. А что было у Белл, у Лизы, у племянниц?»

Карен видела, как нити от этого клубка ненависти тянутся к ней самой: ненависть была основой этой пряжи, она придавала окраску любому материалу, который из нее ткался, их жизни в целом. Все остальное было поверхностно, как смывающаяся краска.

«Может быть, если бы я не ненавидела себя, я бы могла зачать ребенка, — думала Карен. — А если бы я родила, может быть, я передала бы эту ненависть ребенку?» Она вспомнила ребенка, которого она видела в Марианах. Это живые детские глазки, их надо чем-то наполнить. «Чем бы я могла наполнить глаза ребенка», — спрашивала себя Карен.

Она подумала о Билле Уолпере. Он одурачил ее. И вместе с ней одурачил всех женщин, покупавших одежду ее марки. Одежда будет низкопробной, плохо скроенной и очень дорогой. Он пытался быть с ней романтичным. Он заставил ее почувствовать себя привлекательной. Но по сути, он тоже использовал ее как рабочую лошадь. Его предательство — в том же ряду, что и остальные. А теперь она была лошадью без имени. Карен повернулась на живот и зарылась лицом в белые подушки. Подушка будет вся в гриме, в губной помаде и румянах. Ей было наплевать. Это будет портрет ее несчастья. В наказание за слепоту и жизнь во лжи она обречена видеть свое имя на всем: от шоколадной коробки до салфетки. Ну и что же? Разве Пьер Карден не оставил свое имя на слесарных изделиях, Ив Сен-Лоран — на сигаретах и дверных ковриках? Карен Каан будут продавать любой женщине, стремящейся уследить за модой. Она ничего не может с этим поделать. А может быть, может?

Она перевернулась на спину, и все ее тело напряглось.

Она никогда не сможет быть самостоятельным дизайнером под своим именем. Но чье же это имя, в конце концов? Это имя стало маркой товаров. Но она сама никогда не была Каан. Это имя ее мужа. Она не была Липской — это имя Арнольда, а он не был ее родным, биологическим, отцом. Почему ей надо носить имя какого-то донора спермы? Она знала, кто она такая. Если люди не могут отличить ее работы от работ Норис Кливленд, то это не ее вина. Тем временем она все же еще в состоянии предотвратить зло, которое может вот-вот свершиться. Она не может спасти свое имя, но может спасти свою работу.


Они стояли в тени подъезда здания напротив дома номер 550 на Седьмой авеню. Карен вышла из такси и при виде их усмехнулась: они все были в черном. Лицо Жанет было мертвенно-бледным. Остальные выглядели мрачно-спокойными.

Карен была немногословна.

— Надеюсь, они еще не поменяли замки? — спросила она.

Карл, Жанет, Кейси, миссис Круз и Дефина несли пустые коробки. Карл дал две коробки Карен.

— Постарайся сделать вид, что они очень тяжелые, — сказал он. — Если мы вносим и выносим вещи, то это выглядит менее подозрительно, чем когда мы их только выносим.

Карен кивнула с ухмылкой. Кейси выглядел, как будто он надрывался под непосильной тяжестью пустой коробки. Он был из школы знаменитого мима Марселя Марсо. Жанет перекрестилась, когда они подошли к посту охраны.

— А что, если охранник нас не пропустит? — прошептала она.

— Я дам ему пинка, — сказал Кейси.

Карен усмехнулась. Она не знала своих друзей с этой стороны.

Охранник дремал, закинув ноги на конторку.

— Делайте как можно больше шуму, — сказал Кейси. — Это не секретная операция.

— Не верю, что эти ублюдки не подождут до следующей недели, — сказала Карен громко.

Охранник рывком сбросил ноги с конторки.

— Невероятно, да? Ох уж эти рок-звезды и политики! Что хотят, то и делают, — сказала Дефина.

Махнув рукой охраннику, она спросила:

— Хочется выпить? — и добавила: — Похоже, что чашка кофе тебе не повредит.

Тот протер глаза.

— Я не спал, — сказал он.

— А как же. Мы тоже не спали. Мадонна вытащила Карен из постели, чтобы она сшила ей приданое. Можешь представить себе ее исподнее белье? Коробки полны кожи и резины. Резиновое свадебное платье — представляешь?

— Мадонна выходит замуж?

— Шш… Никому не говори, — предупредил Карл.

— За кого?

— За брата Билла Клинтона.

Охранник присвистнул от удивления.

— Послезавтра у них прием в Белом доме. Мы должны вывезти всю одежду к утру.

— Не врешь!?

— Правда!

— Хиллари взбесится, — сказал охранник.

— Мягко говоря, — добавила Дефина, входя вместе со всеми в кабину лифта.


Упаковка вещей, накопленных Карен за два десятилетия, заняла около двух часов. Здесь было все: и наброски дизайнов, и образчики тканей, записные книжки — все, что касалось моды за эти два десятилетия работы. Когда они заполнили все коробки, Карен сняла со стены почетный знак Приза Оукли и бросила его поверх упакованных вещей последней коробки. Кейси упаковал его поглубже. Карен посмотрела на часы. Было без четверти четыре. Она огляделась. Комната была пуста. Все было запаковано. Она подошла к окну. Карен всегда любила этот вид на Седьмую авеню, но Билл и Джефри отняли у нее эту комнату.

— Давай разойдемся, — предложил Карл.

Карен кивнула, соглашаясь.

— Я хочу всех вас поблагодарить. Никто из вас не должен был…

— О нет, мы должны были помочь вам, — сказала миссис Круз с улыбкой.

— Что теперь Норис будет копировать? — спросил Кейси.

— Мне нужно сделать еще одну вещь, — сказала Карен своим друзьям. — Жанет, мне нужна твоя помощь. Я продиктую тебе письмо.

— Вы хотите сейчас продиктовать его?

— Да, сейчас.

Пока остальные таскали коробки к лифту, Карен присела к Жанет, которая начала печатать. Пока они работали с Жанет, Дефина наблюдала за погрузкой коробок в такси, на котором Карл отвезет их в Бруклин. Потом она вернулась в опустошенный офис.

— Ты еще не готова? — спросила она. — Там внизу — охранник из службы безопасности, который просит разрешения осмотреть офис.

— Мы все закончили, — сказал Карен и протянула письмо Дефине.

Дефина читала письмо, а Карен следила за этим из-за ее спины.


Дорогой Билл!

Мне хотелось бы поблагодарить тебя за путешествие в Бангкок и Марианы. Оно дало мне больше, чем можно было бы мечтать. А еще я хочу сказать, что тебе прекрасно удалось обмануть меня, также как ты обманывал женщин в твоей личной жизни и клиенток Norm Со. Ты ловко умеешь торговать мечтой и подыгрывать женским слабостям. Я знаю, мы выглядим глупо, и ты не испытываешь уважения ни к одной из нас. Ты эксплуатируешь всех: девушек, занятых рабским трудом на твоих фабриках, твоих клиенток, не знающих, что они покупают, и, наконец, ты отныне эксплуатируешь меня, мое имя, мои работы. Ты выиграл, как всегда выигрывают тебе подобные, почти во всем. Вот только тебе не удалось стать моим любовником. Но я уверена, что тебе больше повезет в роли сутенера моего имени.

Искренне твоя

экс-Карен Каан.

41. Желаемое и достигнутое

Офис Арнольда уже закрывался, но Карен все-таки застала его там, и он сказал, чтобы она зашла.

Она не была в двухэтажном блочном доме на Хаупаудж с тех пор, как К. К. Inc. была включена в корпорацию профсоюзов. Там, как обычно, было беспорядочно и захламлено. Иннез попросила ее войти и улыбнулась, возможно, от смущения. Карен поздоровалась с Арнольдом.

Он сидел за большим захламленным металлическим столом. Арнольд был человеком без выкрутасов. Она села на стул напротив.

— Одну минуту, — сказал он. — Я отбираю дела, которые нужно сделать. Остальное выброшу.

Карен кивнула и посмотрела на стену, где, как она помнила, висело стихотворение в замызганной рамке:

Я заперла свою сестренку и от жизни, и от света,
Ради розы, ради ленты, за венок на голове.
Это напомнило ей о кошмаре в Марианах. Карен отвернулась.

Арнольд запихнул несколько папок в коробку, а остальные бросил в мусорное ведро.

— Ну, — сказал он, — ты отдала свое первородство. Утром Белл сказала мне, что перевела свои акции на имя Джефри. Это было неразумно.

Карен кивнула.

— Я всегда пытался понять точку зрения твоей матери. Я твердо знал, что она действовала из страха, а не из ненависти. В конечном счете, я всегда приходил к этому. — Он покачал головой. — Я совершил много ошибок, Карен. Но больше всего сожалею, когда моя ошибка задевает тебя.

Карен чувствовала комок в горле, но она не собиралась больше плакать. Знал ли ее отец, что она была настоящей дочерью Белл? Должна ли она рассказать ему об этом? Значило ли это что-нибудь, в конце концов? Лучше придерживаться дела.

— Я как раз хотела задать тебе один вопрос, — сказала она Арнольду. — Вы включили К. К. Inc. в вашу корпорацию. Могу ли я сделать что-нибудь, чтобы помочь вам?

Арнольд покачал головой.

— Ты уже сделала немало. Если бы я пораньше узнал, что ты перевела на нас свои акции! Я бы тогда посоветовал тебе не делать этого. Но это был благородный жест. И может быть, даже правильный. Карен, ты хорошая девочка. Я получил письмо от Ларса Дагсвара. Он думает, что ты можешь делать чудеса: ходить по воде и прочее. — Он положил ей руку на плечо. — Я горжусь тобой, — сказал он.

— Ты действительно так думаешь? А я в самом деле чувствую, что я молодец.

— Ты была храброй и много работала. И ты участвовала в плохой мужской игре. Карен, нет ничего более жестокого, чем швейная индустрия. Ты знаешь это. Мы говорим о бизнесе в сорок миллиардов долларов в год, а это даже больше, чем в автомобильной промышленности. Им руководят мужчины, и он питается женскими слабостями. В пятидесятых-шестидесятых я видел беспорядки в Дейтройте, когда планировалось отстранение мужчин от дела. Мне оставалось лишь презирать парней, втянутых в эту «новую модель». Я думал, что женщины не могут быть такими глупыми. Но они дуры. Ты действовала хорошо. Ты очень старалась. Тебе нечего стыдиться.

Он медленно опустился и сел, держась за подлокотники своего вращающегося кресла.

— Ну что ты теперь собираешься делать? — спросил он.

— У меня есть идея начать новое дело, — ответила Карен. — Но я хотела рассказать тебе о более важном. Я думаю взять ребенка.

Карен замолчала. Она не привыкла разговаривать с Арнольдом о таких вещах. Она тяжело вздохнула.

— Что ты думаешь об этой идее? — спросила она. — Белл сказала, что я…

— Карен, послушай, что я тебе скажу. Я никогда не буду сожалеть, что женился на твоей матери, потому что через нее я получил тебя. Я думаю, что ты будешь замечательной матерью. Я ответил тебе?

Карен кивнула.

— Я развожусь с Белл, Карен. Карен кивнула снова.

— Ты поможешь мне с моим разводом? — спросила она.

Теперь была очередь Арнольда кивать.


Снова Карен думала о мадам Ренольт и о ее пророчестве. Теперь, после того как она поговорила с Арнольдом, Карен точно знала, что она собирается делать. Она собиралась найти того ребенка в Марианах, который был ей предназначен. Она собиралась позвонить Бобби Пиллару, потому что он не был засранцем, как остальные, и потому что именно сейчас они нуждались друг в друге. Ему был нужен ее профессиональный уровень, а ей — его защита, чтобы справиться с Биллом Уолпером и перестроить свою жизнь. Посидев так какое-то время, она набрала номер Бобби в Вест-Косте, и, как ни удивительно, он не только был дома, но и снял трубку. Ей потребовалось всего лишь несколько минут, чтобы объяснить ему ситуацию; казалось, что Бобби уже многое знал об этом. А когда она кончила свой рассказ, он засмеялся.

— Святой Боже! — воскликнул он. — Или они думают, что ты будешь молчать? Слушай, девушка, у меня есть несколько идей, но самая клевая для тебя — это прийти на мой канал с новой коллекцией шмотья. Хорошего шмотья, но по умеренным ценам.

— Но я не могу пользоваться своим именем, — сказала она.

— Кому оно нужно? У тебя есть кое-что получше имени — ты сама. Ты будешь выглядеть неправдоподобно классно. Нет, не так. Ты будешь выглядеть правдоподобно классно. Мы организуем показы мод и покажем все виды шмотья — и те, которые тебе нравятся, и те, которые нет. Ты расскажешь, что тебе нравится и почему, а потом ты продашь свои модели. Но не тем богатым стервам, которых ты снабжала, а настоящим женщинам, которые будут узнавать не только твое имя, но и классные модели. Почему бы тебе не покончить с этими финтифлюшками ради женщин, которые кормят и одевают Америку?

Карен улыбнулась. Идея ей понравилась.

— Модели, которые хорошо выглядят на женщинах, весящих больше шестидесяти килограммов.

— Да! Ты даже можешь пригласить несколько известных моделей. Ты можешь найти их сейчас, стоящих с плакатами на Седьмой авеню, на которых написано: «Хочу работать с Версаче».

— Но мое имя. Я потеряла свое имя.

— К черту, мы можем звать тебя мадам Икс! Мы расскажем миру, как твой муженек подставил тебя. Обокрал производство и спер твое имя. В любом случае у тебя есть имя — ты просто не можешь его использовать в тех же целях, что и раньше. Дело Галла создало прецедент: знаешь, того братишки парней в винном бизнесе, который хотел продавать спиртное. Они не могут выпереть тебя из дела. Плюс к этому, у меня есть целое досье на Уолпера, содержание которого мне давно до смерти хочется огласить после того, как он меня подставил в деле с кабельным телевидением. Мы нанесем им ответный удар! Посмотри, что сделали с Лони Андерсоном. Посмотри, что сделали с Ивеном. — Он сделал паузу. — Подумай, что можно сделать с Джерри и Norm Со. Вы думаете, что покупаете классные вещи, но все, что вы получаете, вторично и полное дерьмо.

Он замолчал, а потом загоготал.

— Ну что, нравится?

Ей нравилось.


Следующий ее звонок был Сэлли в офис к Харви Крамеру. Голос Сэлли звучал ободряюще, но настороженно.

— Это можно устроить, — сказала она. — Но нам не обойтись без связей. Юридически ты замужем, и вы были одобрены как приемные родители. Но в связи с этим разрывом я не могу гарантировать положительное решение суда. С проблемой иммиграции я смогу тебе помочь.

— Жены двух сенаторов — мои хорошие клиентки — подойдут? — сказала ей Карен.

Ради этого Карен готова была воспользоваться связями.

— Я одевала посла Скрэнтон с момента ее назначения консулом в Китае. Нажми на все кнопки.

Карен сделала еще несколько звонков, один из них Карлу, который опроверг все ее опасения и приехал помочь ей собираться. Он даже взял ей машину до аэропорта.

— Карл, ты думаешь, что я чокнулась? — спросила она.

— Совсем нет. Я думаю, ты знаешь, что хочешь, и получишь это. Такие решения не принимаются за ночь, Карен. Это не просто придурь.

— Карл, я хочу, чтобы ты сделал для меня еще одну вещь.

Она замолчала, пытаясь придумать, как сказать это поделикатнее.

— Понимаешь, у меня появятся какие-то деньги от продажи К. К. Inc, и я хочу сделать что-нибудь путное с ними. В общем, я хочу, чтобы ты открыл магазин в Манхэттене. После Парижа все модели тебя обожают. Ты крутой. Сделай это, мужик!

Но он покачал головой.

— Я не могу взять деньги от дела Джефри. Меня от них тошнит.

— Это сделало бы меня счастливой. Пожалуйста.

Карл подумал.

— Деловой займ. Только деловой займ.

Она кивнула.

— Спасибо, Карен.

Она с благодарностью взяла его за руку и держала ее всю дорогу до Дж. Ф. К. Интернэйшнл, аэропорта Кеннеди.


С помощью валиума Карла она проспала почти всю дорогу до Бангкока, где ей пришлось час дожидаться рейса на Марианы. Она использовала это время, чтобы сделать предварительные звонки, связаться с Сэлли и продолжить разговор, который она с Карлом начала в Бруклине. Потом она села в самолет для шестичасового перелета. Но не могла в нем заснуть. Она была слишком взволнована. За шесть часов ее настроение поменялось раз десять. Это была колоссальная, воодушевляющая идея… Нет, это было абсолютной глупостью! Сентиментально, глупо и не продумано. Она еще пожалеет об этом… Нет, она никогда не будет жалеть! Ейказалось, что она сейчас выпрыгнет из собственной кожи. Она чувствовала, что то, что она затеяла, невозможно, что двигаться в этом направлении нельзя, но в то же время знала, что назад дороги нет. Все время, каждый раз, когда она заходила в тупик, она вспоминала глаза ребенка. Ребенка, предназначенного только ей.

Она договорилась с Бобби Пилларом пока не разглашать задуманного с ним дела. Но когда они выступят публично, они сделают это с размахом. Это значило, что она должна сжечь все мосты: отказаться от снобизма, не одевать больше богатых. И все же, думая о грустных и отчаявшихся женщинах, которые покупали ее модели высокой моды, она знала, что будет сожалеть об утраченном. Она будет сожалеть о роскошной возможности покупать любую ткань, какую ей захочется, и о том, что никогда не будет делать модели для французских и итальянских шоу. Но какого черта, Ив Сен-Лоран всегда получает лучшие выкройки Густава Замстега. Карен думала о тех женщинах, которых она видела на улицах, в самолетах и в аллеях. Это будет потрясающим вызовом: разработать замечательные дизайны в тканях и аксессуарах по доступным пенам для широкого рынка. Это целый новый мир. И черт с ним, с этим Парижем. Меняем Париж на Техас!

Поймет ли массовый рынок ее одежду? Примут ли они вещи без ярких цветов и не бросающиеся в глаза? Карен ставила на то, что примут, а Бобби готов был положить ей деньги прямо в рот. Плюс к этому, какая радость показать дрянные модели вроде моделей Норис Кливленд и разнести их прямо на экране. Возможно, она не заведет себе новых друзей в индустрии модной одежды. Но она сможет стать героиней, как Эльза Кленш в программе «Каждая женщина».

Она возьмет ребенка и воспитает его. Она молилась о том, чтобы у нее получилось лучше, чем у Белл. Нелегко быть матерью-одиночкой и воспитывать ребенка одной. Но что легко в этом мире? Ее воспитывали Белл и Арнольд, и Лизу тоже. И какое они потерпели фиаско! Карен подумала о Марии Ботеглиа: Мария ее любила, ласкала ее и гладила, смотрела на нее и целовала. Благодарю тебя, Господи, за это. Скорее всего из-за этого кусочка своей жизни она отличается от своей сестры. В детстве она наслаждалась похвалами и любовью Марии. «По-своему мне повезло, — подумала Карен. — Я получила этого недостаточно, и это было не так долго, как могло бы быть, но все-таки мне перепало». Мысли о Марии там, в Чикаго Хэйтс, заставили Карен улыбнуться даже сейчас. «Я собираюсь сделать тебя бабушкой через несколько часов», — думала она.

А что насчет Лизы и Белл? Могла ли она простить их? Должна ли она их простить? Карен не была уверена в этом. Так ли важна кровь, что нельзя разрубать узлы, которые она завязала? Что предсказывала мадам Ренольт? Что она разорвет паутину, но шрамы будут кровоточить. Теперь она улыбнулась. Разве не сказала ей предсказательница, что ее ждет цветной ребенок? Мадам Ренольт права во всем.

Карен думала о пушистых волосках ребенка, о черных-черных глазах, которые смотрели на нее. Ее не волновал возраст. Ребенок видел ее, он выбрал ее, и когда пройдут годы, Лили — так будут ее звать — спросит, как ее удочерили, и Карен расскажет ей всю правду. Карен расскажет ей, как женщины и дети шили в темноте и грязи дешевую одежду для того, чтобы другие женщины, живущие на обратной стороне Земли, могли бы тратить деньги на наряды, но никогда не удовлетворяли своего тщеславия. И как мужчины управляли всем этим: женщинами, занятыми рабским трудом, и женщинами, которыми они манипулировали с помощью фотографий в журналах, в витринах магазинов и каталогах. Она расскажет Лили, как и почему умерла ее мать. И как Лили выбрала ее.

Настанет время, когда Лили будет злиться, будет чувствовать, что она не такая, как все. Возможно, придет время, когда Лили будет сожалеть, что ее забрали из ее культуры. Но Карен должна была верить, что не ошибается. Она разрешит Лили идти и делать то, что ей захочется. И она будет помогать ей, как только сможет. К тому времени Карен уже не будет подпитывать тот неисчерпаемый аппетит женщин к моде. Она будет делать хорошую, носкую одежду, за пошив которой будут платить хорошие деньги и которую смогут покупать женщины, зарабатывающие себе на жизнь тяжелым трудом. Никакой светскости и исключительности. Она будет работать для новых клиентов. Карен надеялась, что не разочарует их, не разочарует Лили. И вместе с тем больше всего на свете она хотела любви ребенка.


Мистер Дагсвар встретил Карен у таможенного контроля.

— Вы удивлены моим прибытием? — спросила она.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Совсем нет, — сказал он. — Совсем нет.

— Можем ли мы поехать прямо в больницу? — спросила она.

Мистер Дагсвар покачал головой.

— Я боюсь, что ребенка там больше нет. Его перевели.

Карен широко раскрыла глаза.

— Почему? С ней все в порядке?

Вряд ли появились какие-то родственники, претендовавшие на ребенка. Сердце Карен сжалось от страха.

— Они перевели ребенка. Девочка была здорова, и ее должны были выписать из больницы. Предполагалось, что ее переведут в детскую палату в Марианский приют для сирот.

— Теперь она там? С ней все в порядке?

— Понимаете, она там не появлялась. Произошла путаница с бумагами. Ее сейчас ищут.

Они уже вышли из аэропорта. Жара и влажность наваливались на нее как гора. Казалось, что они вдавят ее в землю. Она чувствовала себя так будто идет под водой.

— Как это могло случиться? Как можно потерять ребенка?

— Дети — это то, чего здесь больше чем достаточно, — сказал мистер Дагсвар со вздохом. — Хотелось бы сказать, что у нас хорошо заботятся о детях, но не могу.

У него был усталый голос.

— Пойдемте в главную юридическую контору, — сказала она. — Я уже с ними разговаривала.

— Возможно, мы сможем сразу переговорить с вашим юристом, — сказал он. — У вас есть его адрес?

Карен достала свою записную книжку и дала ему карточку юриста. Она не могла поверить тому, что произошло. Лили потерялась. Карен прикусила губу. Она проехала чуть ли не десять тысяч миль. Она оказалась почти на другой стороне земного шара, а эти идиоты не могли даже проследить за одним ребенком. Ну ничего, даже если ей придется прочесать весь остров, она найдет свою девочку.

Они проезжали здание старой фабрики и какие-то трущобы. Карен знала, что там мучаются другие девушки, как мучилась мать Лили. Карен надеялась, что чек от Norm Со будет на достаточно большую сумму, потому что половина этих денег вернется сюда, этим ограбленным женщинам. Она расскажет о них на телевидении. Конечно, этого недостаточно, но хоть что-то.

Они достигли улицы, на которой были сосредоточены учреждения и офисы; мистер Дагсвар повернул свою старую дребезжащую машину и сумел втиснуть ее между тойотой и грузовиком, собранным из кучи ржавых деталей, скрепленных друг с другом так, что было невозможно сказать, из чего он сделан. Мистер Дагсвар помог Карен выйти из машины, и они вместе направились в офис мистера Чинга.

Им не пришлось долго ждать. Мистер Чинг, приятный мужчина с седеющими волосами, проводил их в свой кабинет.

— У меня хорошие новости, — сказал он. — Ребенок нашелся.

Карен перевела взгляд с него на мистера Дагсвара. Правда ли это? Или они боятся, что она наделает шума, и поэтому нашли другого ребенка вместо Лили?

— Не могли бы вы показать мне ваши бумаги? — спросил мистер Чинг.

Карен достала паспорт и домашние заготовки из другой жизни: заявление для штата Нью-Йорк и всю информацию, которой ее обеспечила Сэлли из офиса мистера Крамера.

— Я должен буду связаться с иммиграционной службой, — сказал мистер Чинг.

— Почему? — спросила Карен. — Ребенок — американец. Он рожден здесь. Разве это не часть старых добрых Соединенных Штатов?

— Но ее мать была китаянка, и мы не знаем национальности ее отца. Я думаю, что лучше предусмотреть все неожиданности.

— Делайте все, что считаете необходимым, — сказала ему Карен, — лишь бы я могла забрать моего ребенка. Теперь мне хотелось бы поехать к ней. Где она?


Карен шагала по коридору Марианского Методист Хоспитал. Они направили Лили в эту больницу, потому что у нее была легкая лихорадка. Во всяком случае, это то, что сказали Карен. Это была счастливая случайность, благодаря которой удалось найти ребенка. Иначе девочка могла до сих пор находиться там, куда ее послали — на другом конце острова. Теперь Карен и мистер Дагсвар поднимались по лестнице в родильное отделение. Он любезно нес сумку Карен. Ее нельзя было оставить в машине, где дверцы не запирались и невозможно было закрыть до конца окна. Карен была ему благодарна. Но не настолько, чтобы замедлить шаг и дать ему возможность нагнать ее. К тому времени, как они достигли яслей в конце коридора, она прямо-таки бежала. Нянечка в старомодной накрахмаленной шапочке остановила ее у стола рядом со входом в ясли.

— Могу ли я вам помочь? — спросила она.

— Я здесь, чтобы забрать моего ребенка, — ответила Карен.

Нянечка посмотрела на нее как на сумасшедшую. Карен достала из своей сумки документы на временную опеку, которые дал ей мистер Чинг.

— Я хочу видеть своего ребенка, — сказала Карен. Она протянула ей бумаги, когда мистер Дагсвар наконец подошел к ним. Нянечка посмотрела на него, и выражение ее лица смягчилось.

— Здравствуйте, святой отец, — сказала она, и они начали о чем-то разговаривать.

Карен отвернулась от них и посмотрела сквозь стекло. Внутри стояла дюжина кроватей. Там лежали дети. Взгляд Карен скользнул по их лицам, но несмотря на то, что там было два азиатских ребенка, она знала, что Лили там нет.

— Где мой ребенок? — спросила она.

И тут она увидела ее. Ребенок находился в изоляторе, но пластиковая перегородка была прозрачной, и даже с этого расстояния Карен узнала девочку.

— Вот она. Это моя малышка, — сказала им Карен.

42. Мода на все времена

Пройти эмиграционный контроль США оказалось непросто. Это заняло у Карен несколько часов и удалось лишь благодаря неоценимой помощи Сэлли, государственного чиновника (мужа состоятельной клиентки), вмешательства из отдела американского сената и, наконец, приезда самого Харви Крамера, знатока по заполнению официальных деклараций. Карен устало думала, какую опасность может представлять четырехнедельный китайско-американский ребенок женского пола и каково проходить всю эту ужасную процедуру людям, у которых нет ее привилегий, ее денег и связей, тем, кто не имеет возможности подремать в зале для особо важных лиц в аэропорту. Слава Богу, Лили спала большую часть времени, завернутая в одеяло, вышитое миссис Дагсвар, которое она застенчиво вручила ей, когда та вернулась за ребенком. Оно уже было испачкано, но в чистом углу было видно вышитое имя Лили.

Изможденная Карен вызвала машину. Какого черта! Это, возможно, последняя привилегия, предоставленная ей компанией К. К. Inc. Ей казалось отвратительной сама мысль завершить последние сорок минут своего кругосветного путешествия поездкой в такси.

Поездка из Дж. Ф. К., аэропорта Кеннеди, в Манхэттен совершенно не запомнилась от усталости. Лили и Карен задремали на удобном заднем сиденье. Карен проснулась только на Гранд Централ Парквей. В первую секунду она не поняла, где она находится, и прижала ребенка к себе. Слава Богу, она не уронила ее. Но как велико чувство ответственности перед маленьким спящим сверточком! Сможет ли она стать хорошей матерью? Может ли какая-нибудь женщина быть хорошей матерью в наше время? Дефина старалась изо всех сил. Возможно, если бы не ее работа, которая усложнила жизнь дочери, у нее бы и получилось? Но был ли у Дефины выбор? А с другой стороны: Лиза не работает — а как это сказалось на ее девочках?

Карен внезапно почувствовала себя старой и усталой. Хватит ли у нее энергии и жизненных сил стать хорошей матерью? Она скрестила на счастье пальцы и пожелала, чтобы у нее оказалось для этого достаточно и любви, и денег. Затем она снова заснула.

При въезде под зеленый тент ее апартаментов на Вест-энд-авеню, Карен проснулась как от толчка.

— Ну, Лили, к счастью или к несчастью, но ты дома.

Она всмотрелась в маленькое личико. Глазки Лили были закрыты, и детские черные реснички, тоненькие и невыразимо прелестные, оттеняли пухлые щечки. Ее кулачок свернулся под подбородком, и Карен не могла сдержать улыбки. Может быть, ее выбор был неразумен? Может быть, она не должна была делать этого? Может быть, она когда-нибудь пожалеет об этом? А еще хуже, если об этом пожалеет Лили. Но как бы то ни было, у Карен не было другого пути. Даже если это эгоистично, даже если это шаг отчаявшейся женщины, все равно, она рада, что шаг сделан. По правде говоря, она никогда не чувствовала себя счастливее. Держа Лили у своей груди, она сама становилась более реальной, более полноценной и более готовой к радости, чем когда-либо в своей жизни. Некоторые явления не поддаются анализу, подумала она. Возможно, это те явления, которые порождают радость.

Карен вышла из машины. Шофер помог ей донести ее скудный багаж и сумку, полную детских вещичек. Медлительный и вечно опаздывающий швейцар Джордж двинулся навстречу ей, когда она уже вошла с багажом и ребенком в фойе. Улыбаясь, она подумала: что-то меняется, а что-то — нет.

Вставляя ключ в замок и открывая дверь, она сомневалась, будет ли Эрнеста дома. Был уже почти час, а Эрнеста работала только половину дня. Карен бросила сумку в коридоре и прошла в гостиную.

— Сюрприз, — прошелестели двадцать голосов.

Карен вздрогнула от неожиданности, но Лили не проснулась. Дефина, Кейси, Карл, Жанет, миссис Круз, Эрнеста, Перри, Арнольд, Иннез и еще дюжина человек стояли широким полукругом, и каждый держал в руках розовые шары, наполненные гелием. Карен была поражена, увидев Элизу Эллиот, держащую большое голубое яйцо снегиря. Около нее стояла Энни Парадиз под руку с Эрнестой. Даже Бренда Гусман была здесь, и невозможно было не заметить, что она надела платье, придуманное для нее Карен.

— О Боже, — прошептала Карен. — Что вы все здесь делаете?

— Вы должны устроить смотрины младенца, — объяснила Жанет.

— Мы уже давно ждем. Оставь эту привычку — по-модному опаздывать, — сказала Дефина.

Карен улыбнулась. Всю жизнь она была опаздывающей. И если она поздно пришла к материнству, то это еще не значит, что она плохо с ним справится. Она огляделась и увидела, что все ее настоящие друзья из К. К. Inc. здесь. Около окна она вдруг заметила высокую, грациозную фигуру мадам Ренольт. Что она делает здесь? — недоумевала Карен. Нет, она была ей рада. Карен проследила, как мадам Ренольт вышла вперед к Карен и младенцу. Карен заморгала. Зачем она сюда пришла? Знает ли мадам Ренольт все о Лили? Знает ли она о цветном ребенке, который проделал долгое путешествие, чтобы прибыть сюда?

— Я совершенно потрясена, — все, что могла сказать Карен.

— Были у тебя когда-нибудь смотрины младенца раньше? — спросил Карл.

Он приблизился к ней и посмотрел на туго запеленутый сверток.

— Дай нам взглянуть на нее, — прошептал он. — Представь меня твоей дочке.

— Моей крестнице, — сказала Дефина.

— Моей внучке, — сказал Арнольд.

— Моей внучке тоже, — добавил кто-то.

Карен почувствовала спазм в животе и посмотрела в прекрасное как тюльпан личико Лили. Она такая замечательная, но только не для пристрастных глаз Белл. Вместо ее глаз здесь были мягкие карие глаза Марии Ботеглиа. Как нашли ее? Кто пригласил Марию? Карен не знала, но почувствовала приятное волнение, увидев ее. Тоненькая темная женщина улыбалась Карен, и ее глаза оказались как раз на уровне личика Лили.

— О, она прекрасна, — прошептала Мария.

— Давайте все взглянем на нее, — воскликнул один из парней из ее команды дизайнеров.

Потрясенная, но еще способная передвигаться, Карен плюхнулась на диван и развернула сверток, пристроив Лили между двух подушек.

— В последний раз диван белый, — сказала Дефина.

Все рассмеялись и сгрудились вокруг, любуясь на спящую красавицу.

— Как ее зовут? — спросил Перри.

Он вышел немного из толпы, и Карен подумала, чего ему стоило сюда прийти. Что он думает о Лотти? Он все еще пьет? Она никогда не будет осуждать его. Карен уже поняла, что умрет, если что-нибудь случится с ее ребенком.

— Ты уже выбрала имя? — спросила Дефина. — Если не нравится Дефина, то Латоша тоже прелестно.

— Латоша? — переспросил Карл. — Это звучит как название компьютера. Не надо, чтобы имя начиналось на ла: Латойя, Лакота, Лашавна. Как насчет чего-нибудь более практичного? Может быть, подойдет Линолеум?

— Не думаю, — возразила Карен.

— А что плохого в Латоше? — вспыхнула Дефина.

— Ее зовут Лили, — объявила всем мадам Ренольт.

Карен ахнула. Она как завороженная смотрела на темное лицо женщины и чувствовала, как волосы у нее сзади поднимаются от ужаса. Неужели эта женщина знает все? Мадам Ренольт улыбнулась.

— Имя вышито на конверте, — уточнила она.

Перри подошел к младенцу и накрыл маленькие ножки руками.

— Добро пожаловать, Лили! — сказал он, и слезы потекли из глаз Карен.

Миссис Круз, должно быть, увидела это и подошла обнять ее.

— У нее, наверное, нет одежды. Мы позаботились об этом, — сказала миссис Круз.

И тогда все начали подносить свертки. Маленькие хлопчатобумажные и батистовые ползунки и распашонки. Тонкие розовые выходные платьица из тафты. Шведские ночные рубашечки с кружевами ручной работы. Крошечные вязаные пинетки из мягчайшей буклированной шерсти. Целиком сшитое вручную прекрасное приданое для новорожденных. Когда они все успели? Как они догадались? Карен ничего не могла с собой поделать. Она начала плакать.

Но это было еще не все. Из кухни Эрнеста выкатила коляску, этакий роллс-ройс для младенцев, присланный из Англии Бобби Пилларом авиаэкспрессом. Записка гласила:

Дорогой партнер. Деловая договоренность: если ты разработаешь новые модели детской одежды, я оплачу обучение твоего ребенка в колледже».

Слезы текли из глаз Карен, но она должна была сказать им всем:

— Есть еще что-то, что подарил нам Бобби. У меня есть работа для всех, кто захочет.

Собравшиеся одобрительно зашумели. А Карен улыбалась и плакала.

— Вот, полюбуйтесь, что вы сделали с ней, — съязвил Карл.

Перри протянул Карен чистый, но забрызганный красками платок.

— Как мило с вашей стороны, — смогла произнести Карен. — Это так прекрасно!

— Она будет говорить по-китайски или по-английски? — невинно спросила Жанет.

Карен улыбнулась: Жанет хорошая девочка, но немножко хитренькая.

— Возможно, она будет говорить с бруклинским акцентом, — ответила она ей.

Неважно, что Белл больше нет. Что нет Лизы и Джефри. Что нет никого из тех, кого называют семьей, — кроме Арнольда. И как раз с Арнольдом у нее нет кровной связи! Карен посмотрела вокруг себя и увидела людей, к которым она была добра, людей, которые были с ней связаны, которые крутились вместе с ней и которые были добры к ней. «Этого достаточно, — сказала она себе. — Мне везет. Лили тоже повезет. Этого более чем достаточно!»

— Где лучше всего гулять с ребенком? — спросила Дефина.

Карен уже открыла рот, чтобы ответить, когда поняла, что не знает ответа. Она не знает лучшую службу, поставляющую подгузники, лучшую школу, лучшего детского врача. На минуту ее оставила уверенность в себе. Может быть, она не справится. Дефина заметила ее замешательство.

— Кто самая лучшая новоиспеченная мамочка? — спросила она мягко. И прежде, чем Карен успела что-нибудь сказать, Дефина ответила на вопрос сама.

— Карен Каан, — сказала она и сжала руку Карен.

Зазвенел звонок, и Эрнеста пошла открывать дверь. Она вернулась в сопровождении мистера Центрилло, который волочил огромную коробку.

— Миссис Каан, простите, что опоздал по не зависящим от меня причинам. Вы знаете, как это бывает, — сказал он, смущенно пожимая плечами. — Как бы там ни было, я слышал прекрасные новости, и я хотел преподнести подарок маленькой леди. Если она чуть-чуть похожа на свою мать, она скажет о'кей.

— Мистер Центрилло? — Карен была смущена, так как она всегда была с ним сверхосторожна и не пользовалась своим именем. Как он узнал?

— У нас есть телевидение в Бруклине, миссис Каан, — объяснил он с улыбкой. — Мы даже иногда получаем журнал «Женская одежда».

Затем, краснея и оправдываясь, Карен открыла коробку с подгузниками, которую он принес. Она охала над плетеной колыбелькой, детской кроваткой и стеганым одеяльцем.

Осталась еще одна коробка, которую, исполняя губами импровизированный туш, Карл поставил перед ней. Коробка была завернута в простую коричневую бумагу, и Карен ожидала еще что-нибудь из детского приданого. Поэтому она так удивилась, когда через папиросную бумагу увидела, что это что-то из сатина. Она вытащила стеганый халат, прекрасный, белый, с вышитыми вручную розочками и украшенный на вороте и на рукавах самыми совершенными французскими кружевами. Это было как видение из фильмов Харлоу, и Карен перестала шмыгать носом и начала рыдать по-настоящему.

— Мой халат, — проговорила она. — Ты принес мне халат.

Лили на диване проснулась и тоже начала плакать. Эрнеста, используя свою многолетнюю практику, решительно зачерпнула малютку своими огромными руками.

— Я еще одна бабушка, — сказала она Марии, мягко похлопывая Лили.

Она взглянула на Карен.

— У тебя есть бутылочка? — спросила она.

Карен кивнула.

— В сумке, — ухитрилась ответить она сквозь рыдания и указала на одну из тех, что принесла.

— Надень халат, — потребовал Карл. — Америка хочет знать, что собирается носить в этом сезоне одна из примадонн моды.

Она засмеялась и облачилась в халат. Потом она устроилась на диване и нянчила Лили, пока та не высосала почти половину бутылочки. Перри помогал Карен возиться с ребенком.

— Как Миннесота? — спокойно спросила она.

— Холодная и сухая, — ответил он, поднося стакан с водой к губам как бы в честь нее.

Когда Лили наелась, Карен положила ее на плечо и стала похлопывать по спине, чтобы вышел воздух. Она забыла подложить чистую тряпочку. В ту же секунду Лили отрыгнула на шикарное сатиновое плечо Карен.

— О Боже! — воскликнула Карен.

Перри рассмеялся. Миссис Круз пожала плечами. Эрнеста вытерла тряпочкой плечо Карен. А Дефина стояла сзади и улыбалась.

— Вот, оказывается, для чего нужна одежда, — сказала она.

Примечания

1

Спасибо (ит.)

(обратно)

2

Отец (фр.)

(обратно)

3

Сын (фр.)

(обратно)

4

Belle — прекрасная (фр.)

(обратно)

5

Bat mitzvah — церемония посвящения подростка в иудейскую религию.

(обратно)

6

Я хотела бы омаров, но позже, спасибо. Сперва зеленый салат, а после салата — омары, пожалуйста… Я никогда не ем до обеда.

(обратно)

7

Понял, мадам. Я тоже… А вам?

(обратно)

8

У нас прекрасное «Бордо».

(обратно)

9

Джагернаут — воплощение индийского бога Вишну. Здесь — непреодолимое развитие производства духов.

(обратно)

10

Акт милосердия (фр.)

(обратно)

11

Вас вызывают из США (фр.)

(обратно)

12

Наоми Кемпбел и Линда Евангелиста — знаменитые американские модели.

(обратно)

13

Общественные отношения (англ.)

(обратно)

14

Известный альпинист.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая Дизайнер от бога
  •   1. Жатва посеянного
  •   2. Бесплодие Карен
  •   3. Сделано из другого материала
  •   4. Острый край
  •   5. Тяжелый труд
  •   6. Модные центы
  •   7. Срезана и засушена
  •   8. Каждому свое
  •   9. Одетая для успеха
  •   10. Выход из укрытия
  •   11. Модная свадьба
  • Часть вторая Кайма и блуд
  •   12. Лиза и ее семейство
  •   13. Игра на публику
  •   14. Залечивание ран
  •   15. Друг в твидовом костюме
  •   16. Что с моей коллекцией?
  •   17. Доллары и духи
  •   18. Сотовая линия
  •   19. Выставка-распродажа
  •   20. Потусторонние голоса
  •   21. Вперед-назад
  • Часть третья Рабы моды
  •   22. Запоминающееся событие
  •   23. По подсказке
  •   24. Первые впечатления
  •   25. Париж, когда он бурлит
  •   26. Одетая в надежду
  •   27. Гримасы моды
  •   28. Дыра в паутине
  •   29. Рабы моды
  • Часть четвертая Настоящая мать
  •   30. Паутина рвется
  •   31. Разгром
  •   32. Отрезвление
  •   33. Модное опоздание
  •   34. Дело закрыто
  •   35. Завершение расследования
  •   36. Две матери
  •   37. Плата за одежду
  •   38. По ком звонит колокол
  •   39. Последняя нить
  •   40. Лошадь без имени
  •   41. Желаемое и достигнутое
  •   42. Мода на все времена
  • *** Примечания ***